Из боя - в бой [Петр Николаевич Лащенко] (fb2) читать онлайн

П. Н. Лащенко ИЗ БОЯ — В БОЙ

Литературная подготовка текста С. Г. Шапкина

Глава первая Перед большим наступлением

Новое назначение

Рано или поздно, но в жизни каждого военного человека возникают моменты, поворотные в его судьбе. Круто меняя привычное течение событий, они кладут начало новому этану в его армейской биографии и, словно водораздел, отделяют один период службы от другого, вставая памятными вехами на пройденном пути.

В моей фронтовой судьбе именно такой перелом произошел 22 августа 1943 года.

После полудня пыльным разбитым проселком я с двумя офицерами-операторами возвращался с передовой в штаб 60-й армии, располагавшийся в те дни в Льгове. Солнце палило нещадно, и в раскаленной «эмке» было жарко и душно, как в бане. Но опустить ветровые стекла никто не отваживался. Встречные машины, доставлявшие к линии фронта различные военные грузы, волочили за собой огромные шлейфы густой бурой пыли. Она и без того просачивалась к нам откуда-то в избытке, густо пудрила волосы и лица, скрипела на зубах, въедалась вместе с потом в поры разгоряченного тела.

Всякий раз, когда наша видавшая виды легковушка ныряла с разбегу в удушливые волны пыли, водитель, молчаливый ефрейтор с благозвучной «генеральской» фамилией Скобелев, резко сбрасывал газ, опасаясь налететь ненароком на встречный транспорт. И тогда совершенно непроизвольно возникало вдруг ощущение, что ты сидишь не в «эмке», застопорившей ход в пыльной кутерьме, а в кабине самолета, беззвучно парящего высоко над землей в плотных грозовых облаках. Однако эта иллюзия пропадала прежде, чем оседала дорожная пыль: в тусклом безоблачном небе над нами непрерывно кружили отнюдь не призрачные самолеты-разведчики врага, держа под наблюдением коммуникации, ведущие к передовой. Монотонный рокот их моторов, достигая слуха, моментально возвращал вас из мира грез в мир реальной действительности, с ее вполне земными тревогами и ощущениями.

Отнюдь не настраивали на мечтательный лад и свежие следы бомбежки, встреченные по пути. Стая «юнкерсов» настигла один из наших обозов на открытом участке дороги и обрушила на него свой смертоносный груз. На обочине и в кювете еще дымили, догорая, остовы трех искореженных полуторок. Чуть поодаль, возле разбитых в щепы повозок, валялись убитые лошади и темнели оспенными пятнами глубокие воронки от авиабомб, распространяя вокруг кислый запах пороховой гари и тола.

В любую минуту гитлеровские стервятники могли появиться снова. Тем не менее дорога опять ожила. К передовой, как по ленте гигантского конвейера, вновь потянулись из тылов машины и повозки с боеприпасами и продовольствием, амуницией и горючим, инженерным имуществом и медикаментами: в те страдные августовские дни войска Центрального фронта готовились к переходу в наступление и дорог был каждый час…

На этом операционном направлении только что отгремели последние залпы огненной Курской битвы, в ходе которой были наголову разгромлены две сильнейшие группировки немецко-фашистских войск. Развеяв в прах утверждения Геббельса о якобы «сезонном» характере советской наступательной стратегии, Курская битва со всей очевидностью доказала миру, что русская армия способна наносить сокрушительные удары по оккупантам как зимой, так и летом. На собственной шкуре убедились в этом и сами гитлеровцы. Окончательно утеряв стратегическую инициативу, они перешли к обороне на всем тысячекилометровом Восточном фронте. В «пожарном», спешном порядке на дальних подступах к Днепру и особенно по правому его берегу возводились укрепления, претенциозно названные Восточным валом. Через некоторое время германское радио в целях пропаганды и устрашения во всеуслышание объявит эти оборонительные рубежи «непреодолимыми».

Немецкая военная машина в тот период все еще была чрезвычайно сильна. В непрерывных и ожесточенных сражениях на бескрайних просторах России она, правда, уже не только застопорила свой некогда безостановочный ход, но и стала все чаще и чаще сдавать назад. Тем не менее основная часть гитлеровских генералов, офицеров и рядовых по-прежнему фанатично верила в ее несокрушимую военную мощь. Считая свои поражения на Восточном фронте случайными, они лелеяли надежду на то, что в скором времени все переменится и германские войска вновь устремятся к Москве и Волге. Нужно лишь остановить русских на приднепровских равнинах, измотать и обескровить их в оборонительных боях, а затем, накопив силы, самим перейти в решительное наступление и взять реванш за все неудачи, постигшие германское оружие в этой летней кампании.

Таковы были планы Гитлера и его окружения, такие надежды возлагала фашистская армия на пресловутый Восточный вал. Что касается Советского Главнокомандования, то оно готовилось сорвать все расчеты врага путем нового решительного наступления с тем, чтобы завершить разгром гитлеровских войск на территории Левобережной Украины, с ходу прорвать их оборону на реках Десне и Днепре и создать благоприятные условия для последующего освобождения всей Правобережной Украины.

В соответствии с этим замыслом войскам 60-й армии, возглавляемой генерал-лейтенантом И. Д. Черняховским, приказывалось: во взаимодействии с другими войсками Центрального фронта нанести сильный удар в направлении города Глухов и далее на юго-запад, взломать неприятельскую оборону на всю ее глубину и разгромить противостоящую группировку гитлеровцев. На подготовку к наступлению, как это нередко происходило, отводились считанные дни. Будучи в ту пору заместителем начштарма 60-й, я сразу же выехал с небольшой опергруппой в войска, чтобы помочь командирам и штабам детальнее спланировать и организовать прорыв сильно укрепленных позиций врага.

Последние трое суток мы находились в 226-й стрелковой дивизии. Работали напряженно, что называется без сна и отдыха, но усталости словно не замечали. Бодрило, придавая силы, сознание, что советские войска вот-вот опять погонят фашистскую нечисть на запад. В нетерпеливом ожидании этого события жили в те дни все бойцы и командиры Центрального фронта. Расставаясь час назад с комдивом 226-й полковником В. Я. Петренко, я тоже невольно поймал себя на мысли, что завидую ему и весьма охотно поменялся бы с ним ролями.

Дело в том, что по окончании ускоренного курса Академии Генштаба я уже прослужил довольно значительный срок в различных штабах соединений на Южном, Западном, Воронежском и Центральном фронтах. Мне довелось работать под началом весьма опытных и хорошо известных в военных кругах того времени командиров и начальников, в большинстве своем прошедших через горнило первой мировой и гражданской войн. С самой хорошей стороны проявили они себя и в битвах первого периода Великой Отечественной войны. С их помощью мне посчастливилось приобрести разностороннюю практику в штабной работе, поднабраться опыта, расширить военный кругозор. Оставалось лишь быть благодарным обстоятельствам, позволившим пройти столь полезную школу, что я, разумеется, и делал. И все же со временем, несмотря на всю ее очевидную значимость, штабная деятельность перестала приносить былое удовлетворение. Службу в рядах Красной Армии я начинал в тридцатых годах строевым командиром. И вот теперь, после длительной практики в различных штабных должностях, вновь неодолимо потянуло на командную работу.

Однажды, еще будучи начальником оперативного отдела штаба 60-й армии, я признался в этом генералу И. Д. Черняховскому, с которым служил вместе чуть не с первых дней формирования 60-й и имел отношения довольно близкие.

— Значит, приелась штабная работа? Захотелось в войска? — выслушав меня, кратко резюмировал Иван Данилович. Отодвинув бумаги, которые я принес на доклад, он вышел из-за стола и начал прохаживаться взад-вперед по кабинету, как делал нередко, когда размышлял вслух или диктовал приказы и распоряжения. Зная эту его привычку, я и теперь приготовился выслушать детально аргументированный отказ на мою просьбу или же не менее обоснованное согласие. С равным успехом можно было ожидать и того и другого, но в обоих случаях Черняховский непременно подкрепил бы свое решение вескими доводами.

Дело в том, что он лично и, надо сказать, очень заботливо растил штабных офицеров, в особенности операторов, весьма дорожил ими и всегда по достоинству ценил их способности, старание, труд. И если от нас, например, пытались забрать в другой штаб какого-то ценного работника, Иван Данилович возражал против этого самым энергичным образом.

— Нет уж, готовьте себе кадры сами! — резонно отвечал он на все подобные просьбы. — А нам самим таких бы работников, да побольше!

Вместе с тем в крайних, безотлагательных случаях Черняховский смело выдвигал лучших офицеров на строевые должности. Несколько бывших моих подчиненных, к слову сказать, уже командовали в ту пору полками и справлялись с этим неплохо. Таким образом, ответ командарма зависел не только от того, насколько целесообразным, на его взгляд, было такое перемещение, но и от нужд момента, потребностей обстановки.

В тот раз он принял соломоново решение.

— Не вас, разумеется, убеждать в важности оперативной работы, — произнес после паузы генерал-лейтенант, меряя шагами пол в кабинете. — Сами знаете, именно с этого, — кивнул он на карты, застилавшие его стол, — начинается любая операция, бой. Правда, и вы не куда-нибудь проситесь, а на передовую. Что ж, возникнет такая необходимость — отпущу. Только, чур, подготовьте себе замену: не я же буду командовать вашими операторами, — принимаясь за бумаги, усмехнулся он.

Замену, разумеется, я уже подготовил, однако просьба моя оставалась пока без последствий. Более того, месяца два назад меня повысили в должности — до заместителя начштарма. И вот теперь, трясясь в душной «эмке» и машинально взвешивая все шансы на переход в войска, я приходил к неутешительному выводу, что никаких перспектив к этому в ближайшее время не предвидится.

Дорога, обогнув крутой косогор, нырнула в глубокую и узкую лощину. И тут мои размышления были прерваны самым неожиданным образом: левее, по параллельному проселку, спускались в низину два юрких, серых от пыли «виллиса». Передний вел собственноручно, как делал в минуты крайней спешки, генерал И. Д. Черняховский; рядом с ним сидел майор А. И. Комаров, его адъютант. Во втором «виллисе» размещалась охрана — трое автоматчиков. Узнав кортеж командарма, ефрейтор М. Скобелев, не дожидаясь сигнала, сразу принял вправо и остановился. Свернул на обочину и командующий.

Заглушив мотор, он вылез из машины, разминая ноги, медленно подошел к нам, поздоровался. Потом снял фуражку и, вытирая платком высокий влажный лоб, спросил:

— Не слышали, как бомбили по соседству с вами триста двадцать вторую? А я вот как раз оттуда. Ездил, смотрел…

Накануне, как мы уже знали, гитлеровские бомбардировщики обрушили сильный бомбовый удар по одному из полков 322-й стрелковой дивизии, выходившей в район сосредоточения правее 226-й стрелковой дивизии. В течение короткой летней ночи полк не успел, вопреки расчетам и отчаянным усилиям командиров, скрытно завершить марш. Немецкая «рама», повисшая в небе с первыми проблесками зари, засекла колонну в тот момент, когда ее голова только-только начала втягиваться в лесной массив. А через 15 минут на опушку леса, высветленную солнечными лучами, уже пикировало до полусотни «юнкерсов»…

— Дела там невеселые, — помолчав, сообщил командующий. — Тысяча восемьдесят седьмой полк потерял много людей и материальной части. Тяжело ранен комдив, полковник Иванов, — тоже оказался на опушке, торопил людей. О потерях в транспорте и говорить не приходится — конский состав выбит наполовину…

Обронив еще несколько скупых фраз, характеризующих состояние дел в дивизии, И. Д. Черняховский приказал доложить ему о результатах нашей поездки. Слушал он, как всегда, с живым интересом и вниманием, вникая во все детали, и чувствовалось, был доволен тем, что работа у Петренко идет успешно и закончится к сроку. В то же время, как мне показалось, командарм непрестанно думал о чем-то другом, что не имело прямого отношения к нашему докладу, но очень занимало и беспокоило его. И я не ошибся.

— Вот что, товарищ Лащенко, — без обиняков начал он, когда доклад был закончен, — я не забыл вашей просьбы о переводе в войска. Помню и свое обещание на этот счет. Так вот — принимайте-ка дивизию Иванова. Обстановку в полосе ее наступления вы знаете — принимали самое непосредственное участие в разработке оперативного плана, стало быть, вам и карты в руки. Решайте, разумеется, сами, но другой подходящей кандидатуры в армии я сейчас не нахожу, — добавил он, как бы пресекая все колебания с моей стороны.

Я ответил, не раздумывая, что согласен. Черняховский одобрительно кивнул и приказал принести из «виллиса» портфель с бумагами — свою походную канцелярию. Вырвав чистый лист из блокнота, он тут же размашисто написал несколько строк и протянул мне.

— Держите предписание. Вступайте в должность немедленно. Приказ о вашем назначении поступит в ближайшие дни.

Эта сцена завершилась настолько быстро, что я едва верил в реальность происходящего. Вместе с чувством удовлетворения от мысли, что самое большое мое желание наконец-то исполнилось, я почти физически ощутил одновременно и тот тяжкий груз ответственности, который ложился отныне на мои плечи. Но отступать было поздно, теперь оставалось одно: лечь, как говорится, костьми, но оправдать доверие.

Быстро прикинув, что времени на подготовку дивизии к боям остается в обрез, я решил ехать туда немедленно и, сунув в планшет предписание, направился к машине.

— Минутку! — придержал меня за локоть Черняховский. — Офицеров своих отпустите, пусть пересядут ко мне во второй «виллис», а сами учтите следующее…

Перейдя с официального тона на простой, доверительный, он дал несколько напутствий, с чего начинать работу на новом месте.

— Дивизия, как вам известно, будет наступать на главном направлении на незнакомой местности, — напомнил он. — Все три ее полка «сядут» на участок, который оборонял один стрелковый батальон. Следовательно, наряду с другими мероприятиями активнее ведите разведку противника и подготовку исходного положения для наступления. Кроме того, как можно быстрее восполните все потери в тысяча восемьдесят седьмом полку. Я дам указание кадровикам, — глянул он на Комарова, и тот сделал пометку в записной книжке, — чтобы его немедленно доукомплектовали всем необходимым. Ну, а в остальном сами на месте разберетесь, как быстрее и лучше подготовиться к боям.

Расстелив на траве карту, Черняховский вкратце обрисовал перспективы развития Глуховской операции. Определяя роль 322-й стрелковой, он подчеркнул, что она наступает на правом крыле группировки, обеспечивая стык нашей армии с 65-й, действующей севернее на севском направлении. Можно было ожидать поэтому более чем вероятных контратак противника на этом фланге. Для их отражения надлежало выделять значительные силы, ослабляя тем самым ударную мощь наступающих полков. Стало быть, следовало позаботиться о том, чтобы гитлеровцы возможно дольше не нащупали этот стык и не попытались вбить в него клин.

— И вообще, всю подготовку к прорыву, — подчеркнул командарм, — нужно проводить столь же интенсивно, сколь и скрытно. Вот, пожалуй, и все, — поднимаясь на ноги и пожимая руку на прощание, заключил он. — От души желаю успеха на командирском поприще.

Через минуту наши пути разминулись. Черняховский спешил в штаб армии, где ждали его срочные дела. А я возвращался на передовую, к новому месту дальнейшей службы.

Листая боевой формуляр…

Мне уже неоднократно приходилось бывать до этого в 322-й. И всякий раз я ехал туда с особым желанием еще и потому, что близко сошелся в разное время с двумя ее бывшими командирами. И Степан Николаевич Перекальский, и Николай Иванович Иванов, о которых я еще расскажу, перед тем как вступить в эту должность, находились в распоряжении штаба армии и использовались на оперативной работе. Достаточно часто я встречался по делам службы и с другими офицерами этого соединения и даже успел составить о некоторых вполне определенное мнение.

Что касается характеристики самой дивизии в целой, то она считалась, пожалуй, одной из лучших у нас в армии. Причем такой вывод и командующий, и мы, штабисты, делали не только на основании последних боев под Воронежем и Курском, в которых она участвовала, но и путем изучения боевых формуляров, отражающих всю ее историю со дня формирования. (Черняховский, кстати сказать, следил за тем, чтобы работники его штаба знали не только номера и штаты дивизий, входивших в 60-ю армию, их состояние и возможности, но и то, как они воевали до этого, чем известны и прославлены.)

В те дни, с которых я начинаю рассказ, 322-я стрелковая дивизия как раз отмечала двухлетний юбилей: она была сформирована в августе 1941 года в Горьком. Несмотря на такой отроческий возраст, соединение заслуженно гордилось богатой летописью боев. Боевое крещение оно получило в декабре 1941 года, в период контрнаступления советских войск под Москвой. Суровыми и неимоверно тяжелыми были те героические сражения. Наступая в пешем строю по глубокому снегу, не имея возможности отдохнуть и обогреться даже в самые лютые морозы, бойцы и командиры 322-й, неся потери от ударов авиации противника, в течение месяца безостановочно двигались на запад. Пройдя с боями свыше 400 километров, они освободили более 350 населенных пунктов, вызволив из фашистской неволи тысячи советских людей. Многие воины соединения проявили при этом исключительную храбрость, высокое мужество и героизм, стоящий на грани самопожертвования…

Старые солдаты часто вспоминали потом, уже в мою бытность комдивом, и затяжные, изнурительные бои лета и осени 1942 года. Об одном из них, об отваге и стойкости бойцов и командиров 322-й я сам, кстати, читал в то время в «Правде», даже не подозревая, что спустя год судьба сведет меня с этими людьми. Позволю себе заодно пересказать и газетный репортаж, о котором упомянул.

В начале сентября 1942 года дивизия занимала оборону по восточному берегу реки Рессета. Немцы непрерывно атаковали ее позиции, стремясь расчленить боевые порядки полков и уничтожить их по частям. Более всего они беспокоили стрелковую роту лейтенанта Н. Гришаева. Та прикрывала лесную поляну, через которую легче всего, по разумению гитлеровцев, было прорваться в тыл дивизии.

Первые атаки противника стрелки отбили дружным огнем. Но командир роты был недоволен. Он ходил по траншеям и громко поругивал бойцов: «Испугались немцев, рано открыли стрельбу. Надо было подождать, пока фрицы выберутся на бугор, а потом уже расстреливать их в упор!»

Через некоторое время гитлеровцы вновь изготовились к атаке. Стоя в окопе, Гришаев внимательно наблюдал в бинокль за сосредоточением их сил. К нему один за другим подползали связные.

— Фрицы накапливаются в лощине, сейчас двинут на нас! — торопливо докладывал один. — Командир взвода просит разрешения открыть огонь.

— Без приказа не стрелять! — не оборачиваясь, отвечал Гришаев.

Связной исчезал, а его место занимал другой.

Услышав в третий раз об угрозе со стороны противника, Гришаев, к удивлению очередного связного, удовлетворенно произнес:

— И очень хорошо, что накапливаются. А теперь пусть наваливаются все разом!

Услышав такой ответ, молоденький боец недоуменно посмотрел на командира и пожал плечами. «Чего уж, мол, тут хорошего? — выражал его жест. — Сейчас стрелять нужно, потом поздно будет!»

Наконец гитлеровцы вскочили на ноги и с дикими криками и стрельбой побежали вперед. Стрелки на этот раз точно выполнили приказ командира роты, позволив им беспрепятственно высыпать из лощины на бугры. Немцы, предвкушая успех, уже устремились прямиком к поляне, когда по сигналу лейтенанта Гришаева заговорили три «максима» и трофейный пулемет. Они только что сменили позиции и теперь ударили внезапно, поливая свинцом все подступы к своей обороне. Достиг максимальной плотности и ружейно-автоматный огонь. Он был настолько губительным, что таявшие на глазах ряды гитлеровцев вновь откатились назад. Преследуя их, бойцы во главе с лейтенантом Гришаевым положили еще десяток-другой одуревших от страха и шнапса «завоевателей»…

К исходу третьего дня образумившийся противник прекратил бесплодные атаки.

— Теперь можно посчитать их потери, — предложил Гришаев прибывшему к ним в роту представителю политотдела дивизии. — Вам же нужны для сводок цифры?

Как только стемнело, оба командира в сопровождении нескольких бойцов крадучись направились к лощине, заваленной трупами вражеских солдат. Однако на полпути политработник сбился со счета и брезгливо махнул рукой.

— Пойдемте обратно, — сказал он. — Их тут до утра не пересчитаешь…

Так сражались на юго-западных подступах к столице воины 322-й. Мужая и закаляясь в боях, набираясь опыта и наращивая силу своих ударов, они и сами несли при этом серьезные потери: немцы сопротивлялись стойко и дрались яростно. Велик был урон и среди командного состава. Не говоря о взводных и ротных командирах — они выбывали из строя еще чаще, — через полгода в дивизии почти не осталось никого из командиров, назначенных в полки и батальоны перед их отправкой на фронт.

Гибли, разумеется, не все. Залечив раны, многие командиры возвращались в действующую армию и продолжали воевать потом в других соединениях и частях. Кое-кого списывали вчистую по контузиям и увечьям. Но немало было и таких, что сложили свои головы на земле, отбитой у врага.

Я не случайно коснулся здесь этой печальной статистики. События тех лет все дальше уходят в прошлое. Постепенно стирается в памяти многое, без чего не понять теперь неимоверно трудной обстановки, в которой приходилось воевать в ту пору. И кое-кто уже ныне пытается объяснить столь большие потери среди командиров чуть ли не их неумением найти свое место в первых сражениях минувшей войны. Восхищаясь личной их храбростью, такие люди сетуют одновременно на то, что командиры в сорок первом и сорок втором, мол, не учитывали природы этой небывалой по ожесточению войны и командовали по старинке, как говорится, «впереди на лихом коне». Вместо того, дескать, чтобы управлять боем с КП, эти командиры лично водили батальоны в атаки и первыми попадали в своей комсоставской форме на мушку гитлеровцам…

Что правда, то правда, — в большинстве своем все это были мужественные, сильные духом люди, привыкшие смотреть в лицо любым опасностям. В трудных, критических обстоятельствах своим бесстрашием и отвагой они зажигали подчиненных, увлекая их за собой на врага, и нередко вырывали победу там, где по законам простого соотношения сил ее просто не могло и быть.

Однако, с другой стороны, было бы неверным утверждать, что командиры при этом совершенно не учитывали изменившейся природы боя, что они пренебрегали всякой осторожностью и в любом случае предпочитали цепь атакующих относительно безопасному месту на КП. Дело тут, разумеется, совсем в другом. А именно, на войне, особенно в первый период, очень часто возникали настолько тяжелые ситуации, когда спасти положение могли лишь опыт, воля и власть командира батальона, а то и полка. И те появлялись на угрожаемых участках, пресекали растерянность и панику, воодушевляли людей и делали все, чтоб отвести неминуемую беду, избежать разгрома, выправить положение. И если для этого им приходилось лично поднимать людей в атаку — что ж, значит, так было нужно, другого выхода не было.

Находиться на передовой, под бомбежкой и обстрелом, поровну деля опасность с бойцами и отвечая всецело за исход их действий, командиров старшего звена вынуждали и многие другие обстоятельства. Хотели они того или нет, но в самый разгар ожесточенных сражений им приходилось нередко лично увязывать на переднем крае взаимодействие, организовывать ввод в бой вторых эшелонов и готовить контратаки силами резервов, уточнять или принимать заново решения. Все это диктовалось интересами боя и осуществлялось в обстановке, где сознание долга подавляет чувство страха, а мысль об опасности отступает перед одним стремлением — любой ценой выполнить полученный приказ!

Стало быть, ощутимые потери среди наших командиров вызывались отнюдь не безрассудной их храбростью, а ожесточением самих боев, их насыщенностью огнем и техникой, нередким превосходством противника в силах и, наконец, необходимостью постоянно и лично влиять на ход и исход действий. Чтобы нагляднее проиллюстрировать это, приведу еще одну страничку из боевой истории 322-й стрелковой дивизии.

В первых числах февраля 1943 года, совершив за трое суток труднейший 120-километровый переход по дорогам, погребенным под небывало большими заносами снега, полки дивизии вступили с ходу в бой севернее железной дороги Касторное — Курск. Действуя на правом фланге 60-й армии, на стыке с войсками Брянского фронта, 322-я в течение 4 февраля овладела населенными пунктами Крюково, Красная Поляна, Верхняя Ольховатка и перерезала дорогу Щигры — Косоржа. Противник, оборонявшийся перед правым флангом и центром армии, начал отходить. В ту же ночь генерал Черняховский принял решение — воспользоваться этим и стремительно захватить Курск. Командующий Воронежским фронтом генерал Ф. И. Голиков утвердил этот замысел.

К решению этой задачи привлекалась, наряду с двумя другими, и 322-я стрелковая, командира которой срочно отзывали в отдел кадров фронта. Встал вопрос о кандидате на его место.

— Есть у меня такой на примете, — сказал Иван Данилович Черняховский командующему фронтом. — Это подполковник Перекальский, заместитель командира двести тридцать второй стрелковой дивизии. Храбр, умен, решителен.

— Быть по сему, — согласился Филипп Иванович Голиков. — С утра пусть принимает триста двадцать вторую.

После полудня 5 февраля соединения армии были нацелены на захват Курска. Легкого успеха не предвиделось. Сопротивление врага на ближних подступах к городу резко возросло. Гитлеровцы сосредоточили в районе города и его окрестностях части пяти пехотных и одной танковой дивизий и возвели целую сеть опорных пунктов, намереваясь остановить советские войска и удержать Курск за собой или, на худой конец, хотя бы отсрочить час его падения. В этом случае нашим частям, и без того ослабленным длительным наступлением, пришлось бы вести затяжные и изнурительные уличные бои. Требовалось поэтому разгромить немцев и захватить город как можно быстрее. Любое промедление множило наши потери.

Тесня арьергарды, прикрывавшие отход гитлеровцев к окраинам, 322-я производила одновременно частичную перегруппировку сил. Перекальский решил атаковать Курск с двух сторон: двумя стрелковыми полками навалиться с севера, а третьим — с северо-запада, рассекая оборону противника и угрожая ему окружением. Немцы, по-видимому, ожидали подхода основных сил 60-й армии с востока. Там соответственно возводились наиболее прочные рубежи. Следовательно, само положение 322-й стрелковой дивизии, действовавшей на фланге армии, позволяло ей взломать укрепления врага там, где они были несколько слабее, — по крайней мере, так утверждали пленные.

В целом решение, принятое комдивом, позволяло надеяться на успешное развитие действий. Однако Перекальский хорошо знал, сколько неожиданностей таит в себе бой в крупном населенном пункте, обжитом и укрепленном врагом. Поэтому в оставшееся время он с присущей ему аккуратностью постарался теснее организовать взаимодействие не только между полками, но и внутри каждого из них. Как раз в те часы мне и довелось видеть его в последний раз, и память навсегда сохранила облик этого сильного, смелого и своеобразного по характеру человека. Он прибыл к нам в 60-ю армию месяца за три до описываемых событий с Северо-Западного фронта, где командовал стрелковым полком. Перевод не без труда устроил опять же генерал Черняховский, хорошо знавший Степана Николаевича еще с тех времен, когда тот воевал в составе его дивизии. Перед тем как позвонить в управление кадров в Москву, Иван Данилович несколько раз заводил в моем присутствии разговор о Перекальском, уверяя, что и мне он тоже, безусловно, понравится. И вот однажды я увидел в кабинете командарма широкоплечего светловолосого подполковника лет 38 с крупной, посаженной на короткую сильную шею головой, слишком массивной даже для его коренастого тела.

— Вот он, Перекальский! — любовно похлопывая по плечу старого сослуживца, отрекомендовал его Иван Данилович. — Только что заявился, а уже мается без дела. Что ж, пока будет в резерве, можете использовать его на оперативной работе, — распорядился он.

На людях Перекальский держался неприметно, был постоянно вроде бы чем-то недоволен и вообще производил впечатление человека инертного и заурядного. Штабные документы разрабатывал грамотно, но, как говорится, «без искры божьей», не прикладывая от себя ни малейшей инициативы сверх той, что требовалась в обязательном порядке. Короче, уже через неделю совместной с ним работы я поймал себя на недоуменной мысли: «И чего в нем находит особенного генерал Черняховский?»

Вскоре как-то мне со Степаном Николаевичем пришлось выехать в войска. Уже по дороге туда я подивился происшедшей в нем перемене. Вялый и скучный в обычное время, Перекальский сразу взбодрился и ожил, словно поездка на передовую сулила ему нечто приятное и интересное. Он поторапливал Скобелева, насвистывал, беспричинно улыбаясь чему-то, и вообще вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю из стен скучной школы.

— Можно подумать, вы к теще торопитесь, на блины, — посмеялся я над ним, когда Перекальский заспорил с водителем, какой из двух дорог мы скорее доберемся к месту.

— Наоборот, из гостей спешу домой, — в тон мне ответил он и, помолчав, уже серьезно и без всякой рисовки заговорил вдруг о том, как тоскливо и неустроенно чувствует себя в штабе, как скучает по настоящему делу и готов хоть сейчас принять полк, батальон, все, что угодно, лишь бы остаться на передовой.

— Выходит, мы в штабе в бирюльки играем, пустяками занимаемся? — попробовал было я обидеться, но Степан Николаевич обезоружил меня.

— Что вы, я и в мыслях не держал такого, просто выразился неудачно, — смутился он. — Только все это не по мне… — покачал головой Перекальский. — Вот в боевой обстановке — там действительно живешь на полный накал! Нервы, воля, разум — все в постоянном напряжении, подчинено одной цели — перехитрить, измотать, осилить врага, разбить и вышвырнуть прочь с нашей земли. Вот и крутишься, мешая день с ночью, как волчок, чтобы везде успеть и все организовать. Сам и планируешь действия, и осуществляешь их, и пожинаешь плоды. Нет, моя стихия — бой! — горячо и несколько выспренно закончил он и, сам же устыдившись этой своей пылкости, надолго умолк.

В том, однако, что последние его слова не были громкой фразой, я убедился довольно скоро, как только Перекальский был назначен заместителем к комдиву 322-й. В боевой обстановке он чувствовал себя как рыба в воде. От его вялости, скованности, инертности не оставалось и следа. Все движения приобретали легкость, слова и жесты — уверенность, даже черты лица становились вроде бы тверже, взгляд — острее, голос — крепче. Энергия била в нем через край, и недостатка в инициативе, решительности, старании и прочих качествах, определяющих достоинства отличного командира, уже не ощущалось, скорее наоборот, — все это проявлялось с избытком.

Бросалось в глаза и другое. Перекальский не только хорошо знал свое дело, но занимался им с любовью и увлечением, находя удовольствие даже в том, что показалось бы иному неприятной и нудной обязанностью. Отдавая работе все свое время, он только и жил ею, не мысля и не находя себя в другой обстановке.

Оставаясь за командира дивизии, Перекальский действовал так уверенно, грамотно, словно уже исполнял эту должность когда-то в прошлом. Все наличные силы и средства готовил к бою очень вдумчиво и управлял ими искусно, используя малейшую возможность, чтобы взять верх над противником. Будучи человеком умным и смелым, заботливым и доступным в общении, он быстро завоевал не только любовь подчиненных, но и полнейшее их доверие.

Вот так же, с беззаветной готовностью выполнить любой его приказ, воспринимали офицеры теперь уже 322-й дивизии последние указания Степана Николаевича — в канун наступления на Курск. Всем им невольно передавалась бодрость духа и спокойная уверенность Перекальского в успехе предстоящего дела. И никто в тот момент не мог, разумеется, предвидеть, чем поплатится скоро сам комдив за ту роль, которую отвел себе лично в бою…

Штурм города начался в ночь на 8 февраля. С первых минут сражение приобрело весьма яростный характер. Однако полки 322-й совместно с 248-й курсантской стрелковой бригадой ворвались к утру в город и начали блокировать один опорный пункт немцев за другим, нарушая огневую связь между ними и уничтожая их поодиночке. Гитлеровцы в свой черед цеплялись до последнего за каждую улицу и группу зданий, маневрировали силами и наносили неожиданные удары по флангам наступающих. Боевые действия шли с переменным успехом на множестве участков, на которые распалась вражеская оборона. Но Перекальский, хорошо разбиравшийся в этой сумятице, спешил всякий раз туда, где чаша весов начинала склоняться в пользу неприятеля, находил уязвимые места в его укреплениях и наносил затем неотразимый удар.

Он дважды был уже ранен, но не выходил из боя, считая, что не вправе покинуть свой пост, пока держится на ногах. Его храбрость и воля, командирское мастерство и личный пример во многом способствовали тому, что полки 322-й дивизии к середине 8 февраля очистили от неприятеля северо-восточную и восточную часть Курска и отбили железнодорожный вокзал. К вечеру город был захвачен полностью. Разбитый противник в беспорядке оставлял Курск. Однако Перекальский уже не мог видеть этого: вражеская пуля оборвала жизнь комдива…

Так погиб, встретив смерть лицом к лицу, Степан Николаевич Перекальский. За умелое руководство дивизией в этом бою и высокую личную храбрость ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. После войны одна из улиц и площадь в Курске были названы именем Перекальского. На площади установлен памятник, увековечивший подвиг отважного комдива…

До штаба дивизии мы добирались недолго. Однако я успел перебрать в памяти многое, связанное с боевой историей соединения и геройскими делами его бойцов и командиров. Вспомнил, конечно, и полковника Николая Ивановича Иванова. Впервые подумалось о том, что и он, сменив Перекальского, командовал дивизией недолго. Теперь на их место заступаю я. И кто знает, быть может, вместе с должностью, как роковую эстафету, принимаю от своих предшественников и их печальную участь?

Невольно возникнув, этот вопрос, естественно, остался без ответа, тем более что впереди, под сухой корявой ветлой на перекрестке уже замаячил пожилой солдат-регулировщик. Глянув из-под руки на нашу машину, он помедлил, соображая что-то, потом решительно отмахнул флажками влево. Скобелев крутанул баранку, проехал метров сто напрямик по березняку и с облегчением произнес: «Кажись, приехали!»

Вступление в должность

Штаб дивизии — несколько разномастных по типу и камуфляжной окраске машин и десяток землянок — располагался в неглубоком овраге, километрах в трех от передовой. Солнце уже клонилось к закату, и молодые березки, обступившие склоны оврага, отбрасывали длинные тени на рыжую жухлую траву. Заслышав шум мотора, из фургона крайней, задернутой сверху маскировочной сетью, машины выглянул невысокий черноволосый офицер с живыми темными глазами на худощавом лице.

— Полковник Коротков, — спустившись по стремянке вниз, отрекомендовался он и, вопросительно глянув на меня, добавил: — Начальник штаба дивизии.

В прошлые мои наезды сюда для проверки и помощи мы уже встречались с ним в рабочем порядке, опуская всякие формальности. На этот раз Андрей Иванович, видимо догадываясь о том, что я прибыл к ним теперь с другими полномочиями, представился по всей форме. Поздоровавшись, я подтвердил его догадку о моем назначении командиром 322-й.

— Вот это оперативность! — заметно напирая на букву «о», одобрительно произнес Коротков, приглашая меня жестом в штабную машину. — Командующий был здесь недавно и обещал прислать нового комдива. Кого — не назвал, да мы, признаться, и не рассчитывали, что все разрешится так скоро.

В его суетливом многословии, в самом голосе проскальзывали нотки явного облегчения. После того как полковник Н. И. Иванов выбыл из строя, начальник штаба, видать, не на шутку встревожился, как бы не пришлось ему единолично решать теперь многие важные вопросы по подготовке дивизии к наступлению, а то и вести ее в бой. Опытный штабист, хороший организатор, Андрей Иванович, по отзывам моего предшественника, избегал вместе с тем всякой самостоятельности в работе и связанной с этим личной ответственности. От людей, близко знавших Короткова по фронту, я слышал, однако, что раньше он был куда смелее и не имел привычки прятаться за чью-либо спину. Поговаривали также, что склонность к перестраховке появилась у него после неудачного боя, всю ответственность за который пытались возложить на него одного. Начальнику штаба дивизии грозили серьезные неприятности, но в конце концов все обошлось. Произошло это с год назад, на другом участке фронта, но, как видно, зарубку в памяти оставило прочную, и Андрей Иванович, прибыв в 322-ю, стал осторожничать даже тогда, когда требовалось проявить максимум распорядительности. Это, естественно, умаляло многие другие его достоинства как опытного штабиста.

Вспомнив об этом, я не стал выговаривать Короткову за те упущения, которые накопились, по его же словам, в подготовке частей к скорым боям за сутки, истекшие после ранения Иванова. Чтобы ускорить работу в этот период, следовало почаще требовать с исполнителей властью командира дивизии, на что Коротков, понятно, не отваживался. Все эти упущения можно было еще наверстать, и я счел за лучшее не показывать вида, что наслышан об этом его недостатке. Кто знает, может, еще удастся вернуть человеку утраченную веру в свое право решать важные вопросы без оглядки по сторонам? Не знаю, как расценил мою невзыскательность при этом разговоре сам начальник штаба, но, кажется, в этот момент и он уже сожалел, что сделал меньше, чем мог и был обязан.

В наш фургон тем временем один за другим начали заглядывать офицеры из управления дивизии, оказавшиеся на местах. Кто заходил с бумагами на подпись, кто с неясным и срочным вопросом, а иные просто так, под первым благовидным предлогом. И почти все, представляясь, откровенно или незаметно ощупывали меня пытливым взглядом. Что возбуждало их любопытство? Быть может, моя молодость? В ту пору мне было всего 33 года, тогда как некоторые из них уже разменяли пятый десяток. Но, скорее всего, они просто сравнивали меня со старым комдивом, мысленно прикидывая, чего можно от меня ожидать и как могут сложиться у нас взаимоотношения. Излишне говорить, что и я старался оценить каждого, хотя бы по первому впечатлению. Коротков уже доложил, что при бомбежке никто из его офицеров не пострадал, что штаб в достаточной мере слажен, укомплектован опытными кадрами, и я возлагал на него большие надежды.

Вступление в должность в боевой обстановке происходит совсем иначе, чем в условиях мирного времени, причем на передовой опять же не так, как в тылу. Принимая, к примеру, часть, расположенную во втором эшелоне или находящуюся в резерве, новый командир может основательно разобраться в полученной задаче, взвесить возможности подразделений, познакомиться со всем руководящим составом и только тогда приступить к практической работе. Всего этого лишен командир, принимающий полк или дивизию, которые находятся в непосредственном соприкосновении с противником, готовятся к бою или ведут его. Здесь некогда врастать в обстановку, всесторонне оценивать и уяснять положение дел, а приходится сразу брать на себя управление частью и активно влиять на все ее действия. Многие вопросы новый командир уясняет поэтому вначале лишь в общих чертах, в объеме, необходимом для выработки решения. И только потом, осуществляя это решение на практике, он уточняет некоторые детали, учитывает самые характерные особенности обстановки и те возможности, которые при этом возникают.

Мое положение значительно облегчалось, правда, тем, что я, как уже говорилось, хорошо знал обстановку в полосе наступления 322-й, состояние и укомплектованность ее полков и даже встречался в прошлом со многими командирами. Вследствие этого на уяснение задачи, полученной дивизией, изучение решения, принятого моим предшественником, и заслушивание начальника штаба, оператора и разведчика времени ушло относительно немного.

Картина в целом вырисовывалась следующая.

После четырехмесячного пребывания в обороне по реке Сейм, к востоку от Рыльска, дивизия была выдвинута на правый фланг 60-й армии и передана в состав 24-го стрелкового корпуса. К тому времени она пополнилась личным составом и боевой техникой и предназначалась теперь для наступательных действий на направлении главного удара армии. Ей ставилась задача — прорвать оборону противника на участке Обжи, Ярославка, во взаимодействии с соседями разгромить части 82-й немецкой пехотной дивизии в районе Прилепы, Курганка, Лобковский и развить наступление в западном направлении. На усиление она получала несколько артиллерийских и минометных полков и танковую бригаду в составе 40 танков и самоходок.

Идея решения, принятого полковником Н. И. Ивановым, сводилась к тому, чтобы сосредоточить основные усилия дивизии в направлении Лобки, Курганка, уничтожить во взаимодействии с соседом слева противостоящего противника и прорвать первую и вторую полосы его обороны. Участок прорыва достигал четырех километров по фронту при ширине полосы наступления шесть километров. Поэтому боевой порядок предполагалось построить в один эшелон. На направлении главного удара действовали 1087-й и 1089-й стрелковые полки, усиленные танками и артиллерией. На правом фланге дивизии предстояло наступать 1085-му полку, участок у которого был значительно шире, чем у каждой из двух других частей. Несмотря на это, он также имел второй эшелон, которыйпредполагалось ввести в бой сразу после прорыва второй немецкой позиции, чтобы выполнить задачу на всю глубину. Одобрив в целом решение своего предшественника, я лишь дополнил некоторые вопросы боевого обеспечения и уточнил задачи полкам.

Правее на широком фронте готовилась действовать 115-я стрелковая бригада 65-й армии. Она, по существу, не имела определенной задачи по прорыву вражеской обороны, а лишь обеспечивала в наступлении левый фланг своей армии. Соседом слева была 226-я стрелковая дивизия нашего корпуса, в которой я работал последние дни. Это обстоятельство значительно облегчало теперь всю организацию взаимодействия с полками Петренко по прорыву гитлеровских укреплений.

В полосе наступления 322 и эти укрепления возводились в течение нескольких месяцев. За это время были построены две мощные оборонительные полосы, из двух-трех позиций каждая, с множеством самых различных инженерных сооружений. Каждая позиция состояла соответственно из двух-трех траншей полного профиля, соединенных ходами сообщения. Последние в свою очередь были приспособлены для ведения оборонительного боя в качестве отсечных позиций.

И на переднем крае, и в глубине противник имел большое количество замаскированных огневых точек и разветвленную сеть наблюдательных пунктов. Все подступы к переднему краю, не говоря уже о танкоопасных направлениях, прикрывались минными полями. Для артиллерийских и минометных батарей, заранее пристрелявших всю местность впереди, кроме основных, были подготовлены запасные огневые позиции, а для личного состава и боевой техники — достаточное количество укрытий, оборудованных непосредственно в траншеях и поблизости от них. Четко было отработано и управление огнем, в том числе с использованием самолетов-корректировщиков. В целом напрашивался вывод, что фашисты закопались в землю основательно, закрепились капитально и прорвать их оборону будет нелегко.

По всей видимости, они уже догадывались, что мы ведем интенсивную подготовку к наступлению, и очень тщательно скрывали характер своей обороны и систему огня. На стрельбу нашей артиллерии отвечали лишь отдельные орудия и кочующие танки, каждый раз после того менявшие свои позиции.

— Очень трудно выявить не только огневые точки немцев, но даже начертание их траншей и ходов сообщения, — докладывал Коротков. — Все заросло за лето такой буйной травой, что совершенно невозможно различить в ней что-либо — идеальная маскировка. К тому же и времени у нас было маловато, — оправдывался он, — чтобы детально разведать укрепления противника.

Последний между тем продолжал совершенствовать свою оборону: производил перегруппировку сил, укреплял местность, разветвлял сеть огневых точек, траншей и ходов сообщения. Требовалось иметь полную картину всего этого. Однако, по словам начальника разводки дивизии майора С. В. Куприянчука, достать необходимые сведения путем захвата пленных никак не удавалось.

— Гитлеровцы круглые сутки настороже, — докладывал майор. — С наступлением темноты удваивают бдительность и непрерывно освещают ракетами все подступы к переднему краю. Затрудняют действия поисковых групп и минные поля: мои разведчики уже потеряли на них двух человек…

В этом месте, помнится, нас прервали: позвонили из корпуса. Пока я докладывал командиру 24-го стрелкового корпуса генерал-майору Н. И. Кирюхину о вступлении в должность и выслушивал его инструкции, Куприянчук, понизив голос до шепота, начал рассказывать своему соседу, как здорово повезло однажды, когда необходимые данные о противнике в полном смысле слова сами упали на голову. На Куприянчука шикнули, и он замолчал, но я уже вспомнил эту историю.

322-я стрелковая дивизия занимала тогда оборону по восточному берегу Сейма. В один из дней в небе над расположением 1089-го стрелкового полка появился самолет с черными крестами на крыльях и фюзеляже. То ли немецкий пилот потерял ориентировку, то ли по причине какой неисправности, но машина вдруг начала резко снижаться и оказалась в зоне досягаемости нашего огня. Не растерявшись, командир 3-го стрелкового батальона капитан Я. В. Моров приказал своим людям открыть стрельбу по воздушной цели. Загремели пулеметные очереди, захлопали винтовочные выстрелы. Самолет, окутавшись дымом, резко осел и тяжело плюхнулся в кустарник посреди ничейной полосы. Увидев это, гитлеровцы всполошились и немедленно открыли минометную стрельбу, пытаясь окаймить это место огнем. Тем не менее бойцы Морова успели подобраться к самолету первыми. Вместе с летчиком они захватили важную птицу — майора-штабиста, в портфеле у которого оказались исключительно важные документы.

Покончив с телефонным разговором, я задал Куприянчуку еще несколько вопросов, уясняя порядок ведения разведки в полосе дивизии. Майор педантично перечислил все, что предпринималось с этой целью в минувшие дни, привел несколько разрозненных данных о противнике, добытых случайным путем, затем доложил о результатах наблюдения за одной из важных дорог в тылу у гитлеровцев. При этом опять лишь пересказал, сколько машин и повозок, в какое время и с какими грузами проследовало по этой дороге к передовой и обратно, даже не пытаясь как-то сопоставить эти факты с обстановкой, чтобы сделать определенные выводы. А факты, кстати, давали пищу для размышлений — противник спешно доставлял в передовые батальоны боеприпасы и продовольствие, эвакуируя оттуда все лишнее имущество, и, как видно, с часу на час ждал начала нашего наступления.

Я не знал, чем объяснить отсутствие анализа в докладах начальника разведки, — то ли посредственной его подготовкой, то ли неумением мыслить логически, и решил присмотреться к нему внимательней. А пока, помня наказ Черняховского, поставил задачу повысить эффективность разведки.

— Любой ценой, но обеспечьте нужные сведения о противнике! — категорически потребовал я от Куприянчука и, не удержавшись, уколол его намеком: — На сей раз с неба они к вам не свалятся, доставайте их сами. Прежде всего уточните силы гитлеровцев на переднем крае, эшелонирование их боевых порядков и наличие ближайших резервов. Кроме того, мы должны знать расположение каждой артиллерийской позиции и огневой точки, командного и наблюдательного пункта и всей системы их заграждений. Используйте все сведения артиллерийской и инженерной разведки, шире ведите наблюдение и подслушивание, организуйте поиски и засады, одним словом, подключите все каналы, но данные, которые я назвал, должны быть у нас через сутки-двое, не позже…

Уже брезжил рассвет, когда я отпустил наконец офицеров с мыслью хоть немного отдохнуть после всех трудов и волнений этого бесконечно длинного дня. На сон оставалось не более двух часов: с утра вместе с начальниками артиллерии и оперативного отделения штаба я собирался посетить все три стрелковых полка. Поскольку ответственность за стык с 65-й армией возлагалась на нас, то и знакомство с частями решили начать с правого фланга дивизии, где располагался 1085-й стрелковый полк.

На переднем крае

Командира 1085-го стрелкового полка майора В. А. Топильера мы нашли в блиндаже, оборудованном позади полнового НП. Из хода сообщения вниз вела крутая лесенка. Спускаясь по ней, полковник И. А. Никитин, наш дивизионный бог огня, привычно оценил на глаз толщину бревенчатого перекрытия:

— Четыре наката, ого! Прямое попадание среднего калибра уже не страшно!

Внутри было сумеречно и прохладно. После яркого дневного света я не сразу различил в просторном помещении хозяина блиндажа. Расположившись боком к двери за небольшим, накрытым белой скатеркой столом, командир полка отхлебывал чай из стакана и, заглядывая в карту, разносил кого-то по телефону.

— Да-да, установите это орудие левее бугра. Ле-ве-е, — по складам, раздельно диктовал он. — Что значит лучше? Делайте, как приказано, и не мудрите — тоже мне стратег нашелся! Теперь смотрите по карте чуть правее…

Обернувшись на шум наших шагов, майор секунду еще хранил на лице сердитое выражение, потом черты его смягчились, и он, бросив трубку, встал из-за стола, шагнул навстречу.

— Товарищ полковник, командир тысяча восемьдесят пятого стрелкового полка… — чеканя каждое слово, представился он и, не отрывая руки от виска, сделал, как на плацу, пол-оборота влево.

Он и выглядел так, словно только что вернулся со строевого смотра: свежевыбритый, отутюженный. Новые фуражка и гимнастерка, ремень с зеркальной пряжкой и начищенные до блеска хромовые сапоги — все подчеркивало щеголеватость его высокой и ладной фигуры. Топильер был назначен на эту должность недавно. Раньше, когда он исполнял обязанности заместителя командира этого же полка, мне ни разу не приходилось встречаться с ним, поэтому внимание фиксировало сейчас все детали окружающей обстановки. Не укрылось от меня и то, что блиндаж был построен на редкость добротно и «меблирован» заботливо, с расчетом на своеобразный комфорт.

— Вишь, какие хоромы отгрохали, — не удержался я от реплики. — Отсюда и в бой идти не захочется, так и будете командовать из-под земли. Кстати, мы добирались к вам чуть не ползком: ходы сообщения между траншеями настолько мелки, что того и гляди подставишь лоб под немецкую пулю.

Топильер понял намек довольно односторонне. Оставив без внимания первые фразы, он тут же позвонил в батальоны и распорядился углубить ходы сообщения, после чего сделал таинственный знак своему вестовому и начал докладывать свое решение на предстоящий бой.

Все соображения и формулировки командир полка излагал пространно и чуть витиевато: чувствовалось, он внимательно следит за своей речью и старается строить фразы так, чтобы с точки зрения языка они звучали безукоризненно. Но странное дело! Прекрасно понимая смысл каждой из них в отдельности, вы вдруг ловили себя на том, что не можете связать фразы воедино, чтобы получить достаточно полное представление о вещах, которые составляли самую суть доклада. Видимо, этому мешала как раз та округленная гладкость, с которой произносились все слова и предложения. Иной раз трудно было даже уловить момент, в который Топильер, не закончив начатую мысль, незаметно и плавно переходил к другой.

— Так как же все-таки вы намерены взаимодействовать с командиром сто пятнадцатой бригады? — остановил я его в одну из таких минут.

— Связь с ним установлена. Огневые средства для прикрытия этого стыка выделены, — последовал уже более конкретный ответ. — С началом боя вся координация действий будет осуществляться путем взаимной информации и постановки задач, которые предусматривают…

Опасаясь, что майор вновь усыпит нас своей отточенной речью, я спросил напрямик: договорился ли он с соседом справа, чтобы тот активнее действовал на его фланге с началом боя? Ведь если бригада не пойдет вперед, то 1085-му полку придется не только прорываться в одиночку, но и сразу оттягивать часть сил на то, чтобы прикрыть свой оголенный фланг!

Такого развития действий Топильер, оказывается, не предусматривал. Да и вообще о задаче соседа он имел пока самое смутное представление: говорил с ним всего один раз в течение нескольких минут.

— По телефону? — понял я. — А вы бы навестили комбрига по-соседски, глядишь — и договорились бы обо всем лично. Главное, чтоб он продвинулся вперед на вашем фланге с началом атаки, а потом, когда обозначится прорыв, пусть отстает, не так страшно. Приказать ему мы не можем, а вот попросить, чтоб вошел в ваше положение, — нелишне.

Командиру полка мой совет пришелся, однако, не по душе. Он считал, что сосед сам должен установить с ним непосредственный контакт, коль находится справа и по уставу обязан обеспечивать его даже связью. Пришлось указать майору, что в данном случае спорить, кто из них играет первенствующую, а кто второстепенную роль, совершенно неуместно. Он, Топильер, больше заинтересован во взаимодействии, значит, и позаботиться об этом должен первым.

Признаюсь, этот разговор еще более раздвоил мое мнение о командире 1085-го полка. С одной стороны, мне, безусловно, импонировала его грамотность, строевая подтянутость и аккуратность. С другой — все более раздражала его барственность, стремление приспособиться с удобствами к тяжелому быту войны и уклониться от трудной черновой работы. Был, к сожалению, и такой тип командиров на фронте, которые предпочитали воевать в белых перчатках, чтоб ненароком не запачкаться в грязи и крови. Такие более всего ценили в своей должности те привилегии, которые им предоставлялись в бытовом устройстве, и менее всего поступались ими в боевой обстановке.

Впрочем, Топильер вскорости исправил свой промах. Через день он доложил, что нашел общий язык с комбригом, обменялся связными офицерами и за свой фланг больше не опасается. Таким образом, ложная амбиция была принесена в жертву интересам дела. Со своей стороны мы постарались в этот раз надежнее согласовать усилия его батальонов с соседом слева, 1087-м полком. Особенно тщательно уточнили их взаимодействие по уничтожению противника в южной части села Прилепы. Именно с этого рубежа Топильеру было приказано мною ввести в бой второй его эшелон, а не раньше, как он намечал в своем решении.

После этого все перешли на НП командира части. Там уточнили задачи батальонам первого эшелона и средствам их усиления, наметили порядок использования полковой артиллерии с началом и в ходе наступления и согласовали все вопросы управления в бою. Дав под конец майору указания по подготовке подразделений к атаке, их материально-техническому обеспечению и маскировке мероприятий, связанных с этим, я собрался было следовать дальше: дел впереди предвиделось много. Однако Топильер, глянув на часы, резонно заметил, что время обеденное, а потому можно бы и перекусить у него чем бог послал. Долго упрашивать нас, разумеется, не пришлось. Бог в образе юркого, вышколенного вестового постарался вовсю, и через минуту мы уже сидели за столом, уставленным холодными закусками и горячими блюдами.

— Не хуже, чем в московском ресторане! — распробовав яства, со знанием дела оценил угощение любивший поесть полковник Никитин. — Вот только музыки нет.

— Потерпите, скоро ее будет с избытком, — многозначительно пообещал артиллеристу начопер майор Н. К. Панов, и разговор за столом опять вернулся в деловое русло.

В полк, расположенный в центре боевого порядка дивизии, мы попали, таким образом, на целый час позже, чем рассчитывали. Впрочем, нас все равно здесь не ждали: еще накануне я строго-настрого запретил в штабе извещать кого-либо из командиров о времени посещения их частей: нечего зря беспокоить людей, отрывать от дела, да и для контроля полезнее, когда все остается на местах в естественном виде.

Командир 1087-го полка подполковник Петр Клементьевич Тимофеев находился в одном из своих батальонов. По пути туда я осмотрел траншеи и укрытия, выносные ячейки и пулеметные площадки, заглянул на огневую к минометчикам и остался доволен: все оборудовалось правильно, с расчетом на скорый переход в наступление. Добравшись наконец до первого батальона, мы увидели там довольно любопытную картину.

В ложбине между первой и второй траншеями у замаскированной кустами «сорокапятки» копошились два солдата: поочередно вращали механизмы наводки, заглядывали в прицел пушки, оживленно обсуждали что-то. Один из них был молод, долговяз и круглолиц. Второй, низкорослый и сухой, с калмыцким, туго обтянутым на острых скулах коричневой кожей лицом, выглядел по крайней мере в два раза старше. Несмотря на жару, он был в каске и маскхалате, за спиной у него болтался автомат, сбоку — противогаз. Однако и в этом снаряжении пожилой боец чувствовал себя настолько привычно, что не уступал молодому в сноровке. Быстро опустившись на колени, он взял из ящика снаряд и несколько раз показал молодому напарнику, как удобно теперь заряжать пушку и вести огонь. Потом легко поднялся на ноги, повернулся к нам лицом, и… только тут я узнал в нем подполковника П. К. Тимофеева.

— Сами расставляете орудия? Не доверяете артиллеристам? Ну и правильно! — пошутил я, здороваясь с командиром полка.

— Когда наметишь каждому цели да подскажешь, как лучше оборудовать окоп, сделать аппарель, выложить боезапас, то чувствуешь себя спокойнее, — признался Петр Клементьевич, смущенно и в то же время хитровато улыбаясь.

И в манере разговора этого немолодого, начавшего воевать еще в гражданскую, командира, и во всем его облике угадывалось многое от человека, предназначенного судьбой творить самое мирное дело на земле — растить хлеб наш насущный. Долгие годы военной службы, отшлифовав ум и характер Тимофеева, не смогли лишить его черт потомственного хлебороба — выносливого и терпеливого, неторопливого и смекалистого, жадного до всякой работы. В сущности своей это и был хлебороб, взявший однажды винтовку, чтобы защитить свою землю и волю, да так и прошагавший более четверти века по тяжелым дорогам войны.

В отличие от Топильера, Тимофеев докладывал свое решение сбивчиво, невразумительно. Он повторялся, комкал фразы, проглатывал окончания слов. Невольно создавалось впечатление, что он и сам-то недостаточно четко представляет, что именно и в какой очередности надлежит делать при подготовке полка к наступлению. Однако это ощущение исчезло, едва лишь я понял главное — идею его решения. Тогда обрели смысл и все остальные фразы — не совсем правильные иной раз по форме, зато начиненные дельным содержанием. Терпеливо выслушав Петра Клементьевича, я убедился, что он прекрасно знает обстановку, правильно судит о возможностях противостоящего врага и разумно строит работу по организации прорыва его обороны.

Решение на предстоящий бой, изложенное командиром 1087-го полка, было утверждено мною без существенных поправок. Забегая вперед, скажу, что и в последующем мне не часто приходилось дополнять его соображения в таких случаях. Тимофеев вынашивал их долго, формулировал неуклюже, однако все его планы и доводы основывались на реальных фактах, исходили из прошлого боевого опыта, определялись целесообразностью и в этом отношении были неуязвимы, Что же касается его манеры излагать мысли, то в дальнейшем я уже не требовал от Петра Клементьевича пространных докладов, а выяснял все, что меня интересовало, путем контрольных вопросов.

Не обошлось без них и теперь, при организации взаимодействия. Я поинтересовался, в частности, когда Тимофеев намерен ввести в дело свой второй эшелон.

— Сразу, как будут прорваны первые две позиции. Чтоб, значит, нарастить удар и с ходу целиком прорвать всю полосу. Это вот тут, — показал он на карте район населенного пункта Лобки. — Здесь же двинет один из своих батальонов и Харланов. Мы с ним уже обговорили все, и задачи артиллерии согласовали тоже.

В заключение я уточнил, что из средств усиления придается Тимофееву, как он намерен использовать их в бою и, кстати, как восполняются потери, понесенные полком при бомбежке. Насчет последнего Петр Клементьевич доложил, что личный состав уже прибывает. Пополнение хорошее, из запасного армейского полка. Основная часть солдат и офицеров имеет опыт боев, в запасной полк попали после излечения в госпиталях и буквально рвутся на передовую. Кое-что перепало и из вооружения. А вот с лошадьми дело плохо. Он уже перераспределил уцелевший конский состав между подразделениями, но все равно не хватает около полусотни лошадей, даже под артиллерийские упряжки. Тут я успокоил Тимофеева, сообщив, что уже отдал распоряжение Короткову передать ему пятьдесят крепких лошадей из других полков, где имелись сверхштатные. Одновременно предупредил командира полка, чтоб лучше берег лошадей — иначе и наступать будет не на чем.

С командиром последнего, 1089-го стрелкового полка мы встретились уже под вечер. Находясь в первой траншее крайнего, левофлангового батальона, он выяснял, как понимают свои задачи командиры рот, которым предстояло наступать на этом направлении. Отсюда хорошо просматривался большой участок местности, занятой противником, и командир полка требовал самых точных и определенных ответов от подчиненных.

Про Ивана Степановича Харланова я уже слышал до этого много похвальных отзывов. Собранный, хладнокровный и волевой, он пользовался репутацией командира, способного выполнить любую боевую задачу. Коренастый, немногословный, с невозмутимым, в щербинках оспы лицом, он, как говорили, обладал особым талантом — предельно остро чувствовать обстановку и мгновенно реагировать на все изменения в ней. Едва усложнялась ситуация, назревал кризис, возникали первые симптомы того, что противник вот-вот предпримет очередную каверзу, как командир 1089-го полка уже готов был к контрдействиям, чтобы сорвать в самом начале планы врага и осуществить свои. Позже я убедился, что Иван Степанович действительно обладал редким даром предвидения и всегда интуитивно чувствовал любую угрозу со стороны противника. Впрочем, слово «интуитивно» тут, пожалуй, не подходит, поскольку Харланов подчинял все свои действия уму — трезвому, гибкому, тренированному…

После того как он толково и лаконично обрисовал свое решение, вытекающее из полученной задачи, мы предоставили слово Никитину, который изложил план боевого использования артиллерии в наступлении. На основании этого плана был утвержден состав дивизионной и полковых артгрупп, определены районы огневых позиций и порядок перемещения артиллерии, поставлены задачи на период артподготовки и огневой поддержки пехоты и танков в атаке. Наиболее тщательно устанавливался порядок использования орудий, выделяемых для стрельбы прямой наводкой, обсуждались также вопросы артиллерийского обеспечения стыков с соседом слева, 226-й стрелковой дивизией.

Еще в хозяйстве Тимофеева к нашей группе примкнул начальник инженерной службы дивизии Михаил Николаевич Чернецов — не по годам серьезный и собранный майор, с тонкими, интеллигентными чертами лица. Прямо на местности он показал теперь, где именно и в каком количестве будут проделаны проходы в заграждениях противника перед фронтом наступления 1089-го полка. Затем вкратце доложил о подготовке исходных позиций для атаки. В течение дня на каждом шагу мы и сами видели, что солдаты линейных подразделений, соблюдая необходимую маскировку, в спешном порядке производят отрывку недостающих траншей и ходов сообщения, оборудуют командные и наблюдательные пункты, готовят маршруты для вывода танков в исходное положение и артиллерии на огневые позиции. Странным в докладе инженера показалось лишь одно обстоятельство: результаты выполнения позиционных работ он определял с непривычной для командиров точностью. Так, например, готовность укрытий, оборудованных для личного состава в полку Харланова, он ценил в 85 процентов — ни меньше, ни больше.

«Это уж ты, брат, пыль в глаза пускаешь! — подумал я, хотя майор мне определенно нравился. — Чтобы высчитать с такой точностью проценты, нужна целая бухгалтерия, а ты шпаришь по памяти, долго ль ошибиться?» Однако уличать его в мальчишеском тщеславии не стал — пусть считает, что все сошло за чистую монету. Утверждая представленный Чернецовым план инженерного обеспечения наступления, я лишь потребовал создать дополнительно ПОЗ — подвижный отряд заграждения. Гитлеровцы, окажись у них танки, непременно попытаются остановить нас контратаками, и следует заранее подготовиться к тому, чтобы быстро прикрыть при необходимости угрожаемые участки минами внаброс.

С момента моего прибытия в дивизию прошло уже более суток, а я все никак не мог выкроить времени, чтобы повидаться с Н. И. Ивановым: дела навалились срочные, безотлагательные. Несколько раз, правда, я справлялся о его состоянии — полковник находился в полевом подвижном госпитале, расположенном неподалеку от тылов нашей дивизии, — и знал, что он хорошо перенес операцию и врачи не опасаются более за его жизнь. Теперь он ждал эвакуации в тыл, и следовало поторопиться, чтобы успеть повидаться. Поэтому, завершив работу у Харланова, я сразу отправился в госпиталь, невзирая на то, что наступала ночь.

Полковник Иванов лежал в отдельной палате и, кажется, не спал. В бинтах, с закованной в лубок ногой, побледневший от потери крови, он с усилием повернул голову в сторону скрипнувшей двери, глянул на меня воспаленными глазами и, узнав, попытался улыбнуться.

— Входите! Ждал и рад вас видеть, — потускневшим от боли голосом медленно произнес он и жестом пригласил сесть ближе. — Доволен, что вместо меня назначили именно вас…

С Николаем Ивановичем мы познакомились осенью 1941 года, на ускоренном курсе Академии Генерального штаба, находившейся в ту пору в Уфе. Затрудняюсь сказать, что меня больше всего привлекало тогда в этом человеке — его характер, эрудиция или просто внешность, а тем более — чем сам я заслужил его симпатию, но одно точно — мы сошлись быстро и на короткую ногу, хотя и оставались в обращении всегда на «вы». Иванов был лет на двенадцать старше меня. Высокий, стройный, неизменно благожелательный и корректный, с безукоризненным пробором, разделявшим как по нитке аккуратнейшую прическу, и с некоторой старомодностью манер, он напоминал мне тот тип честного и храброго русского офицера времен первой мировой войны, каким я представлял его себе почему-то по книгам и фильмам. Офицеры — выходцы из интеллигентных русских семей считали себя обычно ближе по социальному положению и невысоким чинам к простым солдатам, чем к титулованным коллегам из дворян; после Октябрьской революции такие офицеры не в единственном числе переходили на сторону трудового народа и безупречно служили потом в рядах Красной Армии.

Однажды, не удержавшись, я сказал об этом Иванову.

— Не угадали, — с улыбкой покачал он головой. — я действительно из интеллигентов и таких бывших прапоров сам встречал на своем веку достаточно, но службу в армии начал позже, уже в гражданскую. Мне, кстати, пришлось и тогда повоевать с германцем, так что счет у меня к нему давний…

Николай Иванович заметно выделялся из числа слушателей нашего курса широтой интересов и глубиной знаний, причем не только военных. Начитанность, помноженная на умение осмысливать книжный материал и явления жизни, делала его интересным собеседником, из общения с которым всякий раз можно было почерпнуть много полезного.

Расставшись после окончания курса, мы встретились вновь осенью 1942 года, когда Иванов прибыл в распоряжение отдела кадров 60-й армии. После гибели Перекальского, он, как уже говорилось, принял под командование 322-ю стрелковую дивизию. Дружба наша еще более окрепла; и мы, насколько могу судить по себе, пользовались всякой возможностью, чтобы встретиться и откровенно поговорить обо всем на свете, будь то организация и ведение общевойсковой операции или перспективы развития войны в целом, как мы их понимали в ту пору. Иной раз случались у нас и споры. Но вызывались они разногласиями частного порядка, а в основном суждения наши совпадали, и в ходе боевых действий мы часто консультировались друг с другом.

Вот и теперь, лежа на госпитальной койке, Николай Иванович постарался, насколько позволяли ему силы, четче обрисовать свой замысел действий по прорыву обороны противника. Затем дал лаконичные, но очень емкие характеристики некоторым офицерам штаба и командирам частей и ряд советов по подготовке дивизии к наступлению. Говорить ему было тяжело. Бледность сменилась лихорадочным румянцем, на лбу выступила испарина, но Иванов, не обращая внимания на мои уговоры и просьбы дежурной сестры, высказал все, что считал нужным. В свою очередь и я в нескольких словах сообщил о том, что успел и намеревался сделать в ближайшие дни: наступление, как мне стало только что известно, предполагалось на утро 26 августа.

Пожелав в заключение боевому товарищу скорейшего выздоровления, я сердечно попрощался с ним. Оба мы в ту минуту подумали, как видно, об одном и том же, и Николай Иванович, не выпуская моей руки, громко произнес:

— Свидимся ли когда? Вот она, судьба военная…

— Увидимся, — по возможности уверенно ответил я. — Гора с горой не сходятся, а у нас дороги одни, фронтовые.

И действительно, встреча состоялась через год с небольшим при обстоятельствах, которых нельзя было и предположить в ту минуту. Но об этом я расскажу в конце своего повествования, а сейчас лишь поясню, почему уделяю столько внимания этому человеку.

Для многих офицеров 60-й армии и, признаюсь, для меня тоже полковник Иванов был и остался образцом советского командира. Человек твердого характера и большого трудолюбия, он и на фронте постоянно чему-то учился — расширял свой оперативно-тактический кругозор, изучал особенности применения новых образцов оружия и техники, анализировал и оттачивал приемы организации и ведения различных видов боя. Нельзя было не удивляться тому, как основательно он знал все, что имело отношение к военному делу. Безусловно, это подмечали и его подчиненные. Однако Иванов не подавлял никого из них своей ученостью, не обезличивал и не отодвигал на задний план. Напротив, в любой сложной ситуации он считал за правило выслушать нижестоящих командиров и штабных работников, одобряя или поправляя их соображения. Тем самым комдив не только совершенствовал подготовку этих офицеров, но и делал их своими единомышленниками в выработке и осуществлении планов. Если же кто-то мыслил недостаточно гибко или упорствовал в неверном суждении, Николай Иванович мог доходчиво разъяснить такому человеку суть дела и наилучший способ выполнения боевой задачи.

Принятые решения он проводил в жизнь с исключительной и непреклонной настойчивостью. Казалось, не существовало такого препятствия, которое могло бы остановить его на полпути к цели. Если же обстановка круто менялась, то столь же оперативно перестраивался и он: искал и находил новое решение, ставил дополнительные задачи, изыскивал неиспользованные возможности — и опять-таки достигал своего.

Николай Иванович требовал творчества в работе от штаба и командиров, даже случалось, взыскивал за прямолинейность мышления и шаблон в работе. И сам настойчиво искал наиболее эффективные методы руководства частями. Умея охватить своим вниманием массу вопросов, определяющих исход боевых действий, он не разменивался при этом на мелочи, не терял из виду главное. В бою комдив Иванов, образно говоря, всегда выполнял роль диспетчера: то медлил, выжидая удобный момент для решающего удара, или, наоборот, ускорял ход событий, то распределял усилия сразу по нескольким направлениям, нащупывая слабое звено в боевых порядках противника, или сосредоточивал их на одном, важнейшем участке. И чем тяжелее протекал бой, тем тверже осуществлялось управление.

Иванов был из породы тех истинно храбрых натур, кои не считают это качество чем-то исключительным, а видят в нем вполне естественное свойство каждого настоящего солдата. Он не терпел людей слабодушных, которые теряются перед лицом опасности, выжидают и осторожничают, упуская благоприятный момент для достижения успеха в бою. Вместе с тем при неудачах полковник никогда не винил других, а брал все на себя, полагая, что если кто-то и проявил нерешительность, то в этом повинен и он, Иванов, — недосмотрел, не потребовал. Зато в случае благоприятного исхода боевых действий Николай Иванович, не в пример иным начальникам, никогда не выпячивал своей роли, а по достоинству и сполна оценивал заслуги каждого. Такая его скромность, бескорыстие приучали и подчиненных к честности и объективности. Офицеры и солдаты любили своего комдива и очень дорожили его похвалой.

Высоко ценили моего предшественника и старшие начальники.

— Словно злой рок преследует триста двадцать вторую, — удрученно обронил И. Д. Черняховский при нашем последнем разговоре в балке у дороги. — Сперва Перекальский, теперь Иванов… Лучшие комдивы выбыли из строя!

…Из госпиталя мы добирались к себе через какие-то заросли и овраги кратчайшим путем, причем без карты и ориентиров: не было видно ни зги. Привыкшие ко всему на фронте, верховые лошади каким-то чудом сами выбирали дорогу, и мы целиком доверялись их чутью. Через полчаса усталые кони взбодрились, ускорили шаг, и вскоре мы очутились в расположении штаба дивизии. Старший лейтенант Юрий Елисеев, назначенный ко мне адъютантом и с утра сопровождавший меня в разъездах, придержал своего поджарого жеребца у крайней в ряду землянки, вырытой в крутости оврага.

— Полковник Иванов располагался здесь, — деликатно сообщил он и тут же, не выдержав тона, поспешно добавил: — Я ваши вещички уже перенес и ординарца сюда направил.

Бывалый командир пулеметного взвода, веселый и разбитной москвич, он тоже горевал по-своему о раненом комдиве и за всю обратную дорогу из госпиталя не проронил ни слова. Однако теперь Елисеев как бы давал понять, что печаль о близких не снимает с нас житейских забот. Требовалось подкрепить силы, дать отдых одеревеневшему от усталости телу, и я направился к землянке Иванова, которая становилась отныне моей.

Пока молчали пушки

Первым, кого я встретил рано поутру, направляясь к штабному фургону, был полковник Н. И. Охапкин, начальник политотдела дивизии. Накануне мы виделись накоротке, но у меня осталось впечатление, что я давно уже знаю этого спокойного и рассудительного человека и вполне могу рассчитывать, что мы отлично сработаемся. Видимо, такое же мнение сложилось и у Николая Ивановича Охапкина. Прощаясь, он крепко встряхнул мою руку и удовлетворенно произнес: «Ну вот и хорошо, что успели к самому горячему: и людей в настоящем деле увидите, и сами встанете на место быстрее…»

Начподив тоже за полночь вернулся из полка Топильера, где проводил партийное собрание, однако выглядел, как всегда, свежим, бодрым и, несмотря на явную склонность к полноте, двигался легко и быстро.

— Весь наш партийно-политический аппарат сейчас в войсках, — сообщил он в ответ на мой вопрос и, как бы поясняя, продолжил: — Место политработника перед боем — в траншеях, на огневых позициях, в солдатских блиндажах. Люди ждут не только приказа, но и взволнованного напутственного слова. Разъясняем бойцам, как водится, их задачи, призываем лучше подготовиться к наступлению, рассказываем об опыте смелых и умелых действий в боях. И, разумеется, стремимся пробудить у солдат и офицеров жгучую ненависть к проклятым фашистам. Фактов для такой агитации в избытке: оккупанты сеют смерть на нашей земле на каждом шагу… Я тут на днях выступал перед бойцами нового пополнения, — помолчав, сказал начподив. — Видели бы, как слушают сообщения о зверствах оккупантов, аж скрипят зубами и темнеют в лицах. Ну и пример я привел достаточно красноречивый, его хорошо помнят многие, кто воевал в ту пору.

Николай Иванович поведал и мне о трагическом эпизоде, который имел в виду. Я выслушал не перебивая, хотя фактов подобного рода и сам знал немало: звериное естество фашистских извергов к лету 1943 года мы уже распознали в полной мере. Тогда же, в январе сорок второго, бойцы 1085-го полка столкнулись с людоедской тактикой врага впервые.

Случилось это в период непрерывных атак гитлеровцев, стремившихся захватить населенный пункт Будские Выселки. После трех или четырех неудачных попыток овладеть этим пунктом с фронта враг повел наступление на село со стороны деревни Речицы. Сбив боевое охранение 1085-го полка, он после ожесточенной стычки овладел рощей, подходившей к Будским Выселкам почти вплотную. Лес и деревню разделяло лишь неширокое картофельное поле. Опасаясь наткнуться тут на мины, гитлеровцы приостановили атаку, пригнали из Речицы группу местных жителей и, угрожая расстрелом, заставили их идти вперед, а сами двинулись следом, прячась за их спины.

Едва эта необычная процессия показалась из леса, как бойцы сразу разгадали замысел фашистских убийц. Как сорвать его? Стрелять нельзя: перебьешь своих же советских людей. Но и мешкать с открытием огня тоже нельзя: гитлеровские бандиты подбираются все ближе для броска в атаку…

Выход из положения нашел командир 3-го стрелкового батальона старший лейтенант С. Голубев. Он решил с группой бойцов незаметно выйти во фланг фашистам и огнем в упор отсечь их от женщин, детей, стариков. По команде Голубева тридцать бойцов одним духом перемахнули половину поля, прячась за высокими сугробами. Никто из них, как и сам Голубев, не думал в ту минуту о себе, каждый жил одним: успеть вызволить советских людей из дьявольской западни. Казалось, еще миг — и их план осуществится. Но бойцы опоздали… буквально на этот миг.

Шагая под дулами фашистских автоматов, советские люди не захотели спасать себя ценой гибели бойцов. Когда до наших позиций оставалось не более двухсот метров, жители Речицы громко закричали:

— Стреляйте в нас! За нами идут фашисты!

И тогда… Тогда гитлеровцы начали хладнокровно расстреливать толпу ни в чем не повинных женщин, стариков и детей… Бойцы Голубева опоздали. Однако удар их был так внезапен, а атака, последовавшая вслед за тем с фронта, настолько безудержной, что фашисты, несмотря на многократное превосходство в силах, бросились в лес. Мало кто ушел от преследования советских бойцов…

Да, политработник был прав: такие факты, как этот, ярко обнажали звериное нутро оккупантов, вызывали у советских людей священное чувство мести.

Полковник Охапкин доложил затем план партийно-политической работы на ближайшие дни. План этот предусматривал целый ряд важных мероприятий, направленных на то, чтобы еще выше поднять наступательный дух у личного состава. Для этой цели использовались самые различные средства — от политбесед и читки приказов и директив командования до выступлений перед бойцами нашего доморощенного ансамбля песни и пляски, концерты которого перед боями неизменно проходили с огромным успехом, заряжая бойцов и командиров оптимизмом и хорошим настроением.

— В эти дни в партию вступило много солдат и офицеров, отличившихся в недавних боях, — сказал в заключение начподив. — Получая партийные билеты и кандидатские карточки, люди клятвенно заверяли, что будут драться не ведая страха. Партийные организации благодаря пополнению окрепли, и коммунисты во всех батальонах составляют надежный костяк.

Николай Иванович собирался вновь убыть в войска, на этот раз в приданные нам артиллерийские части. Я попросил его проследить, чтобы личному составу чаще напоминали о необходимости заботливо сберегать оружие и технику, соблюдать все меры маскировки и выполнить инженерные работы к установленному сроку.

После ухода полковника Охапкина по моему требованию с докладом о материально-техническом обеспечении явился начальник тыла дивизии майор А. М. Фойгель — невысокий розовощекий офицер, с животиком, явственно проступавшим под гимнастеркой. В первый момент я, признаться, подумал, что с интендантом мне не повезло, — таким нерасторопным и цивильным выглядел майор Фойгель. Представляясь, он согнул лодочкой ладонь где-то возле уха и фертовски отставил в сторону правую ногу.

— Что у вас, ранение?

— Нет, что вы, — смешался офицер. — Просто так… привычка.

К счастью, мне скоро пришлось изменить мнение о начальнике тыла к лучшему. Свое хозяйство он знал превосходно и оказался работником энергичным и старательным, человеком дела, в лучшем смысле этого слова. Он и докладывал без единого лишнего слова, оперируя лишь выкладками в тоннах, литрах, боекомплектах и рейсо-километрах. Правда, впоследствии я выявил у Абрама Мейеровича один существенный недостаток, но пока был доволен своим заместителем вполне.

Вот и теперь майор Фойгель засыпал меня потоком цифр.

— Боеприпасы к стрелковому оружию во все полки подвезены полностью, — сообщил он. — Запасы мин калибра 82 миллиметра созданы в пределах установленных норм. А вот к 120-миллиметровым минометам имеется только половина БК. Мало снарядов и для 122-миллиметровых гаубиц: нет их на армейских складах.

Тут же полковнику Никитину, командующему артиллерией дивизии, был отдан строжайший приказ: дефицитные мины и снаряды до начала артподготовки не расходовать. Одновременно я донес о нехватке боеприпасов командиру корпуса. Генерал-майор Н. И. Кирюхин пообещал принять экстренные меры. Действительно, на следующий день в дивизию прибыл армейский транспорт со снарядами и минами.

После всего в присутствии полковника А. И. Короткова и начальников служб мною был утвержден план работ по всесторонней подготовке дивизии к бою. Необходимость в нем вызывалась тем, что в спешке, неизбежной в такой обстановке, было бы опрометчиво ожидать, что все отданные до этого устные приказы и распоряжения будут выполнены полностью и своевременно. Кто-то что-то обязательно забудет, перепутает, передоверит и не проконтролирует, поэтому допускать самотека не следовало. Разграничить работу в плановом порядке требовалось еще и потому, что многие мероприятия можно было проводить только ночью: в светлое время суток немцы не спускали глаз с наших позиций и, едва замечали какое-либо движение, тотчас открывали огонь. Чтобы скрыть подготовку к наступлению, приходилось вести ее в темное время суток, хотя производительность такой работы была, естественно, ниже, чем днем.

Фронтовой опыт уже убедил меня к тому времени: чем сложнее задача и жестче сроки, тем строже требуется планировать ее исполнение. Вот и теперь каждый из моих помощников получил определенный участок работы и указания, что и к какому часу сделать самому, а что проверить. Конкретные установки получили на сей счет и командиры в частях. Работа пошла организованнее.

Пожалуй, всего заметнее она продвигалась у Тимофеева. Сам командир полка бодрствовал чуть ли не круглые сутки и от подчиненных требовал полной отдачи сил. Его сухопарая, легкая на ногу фигура появлялась то тут, то там, словно он был вездесущ или имел неутомимых и работящих двойников. Впрочем, его солдаты наверняка не спутали бы Тимофеича, как любовно называли они за глаза Петра Клементьевича, ни с кем другим, хотя и зимой и летом тот ходил в маскхалате и его легко было принять за простого бойца. Они постоянно видели командира рядом и давно уже изучили его голос, лицо, походку, тем более что подполковник Тимофеев всегда возбуждал у них острое чувство любопытства.

Среди солдат ходили легенды о храбрости и выносливости, отеческой простоте и бескорыстии их командира. Многие утверждали, например, что на гимнастерке, под маскхалатом, у него больше орденов, чем у любого другого командира полка во всей 60-й армии. Новичкам доверительно сообщали и о том, чтопривычка Тимофеева конвульсивно дергать на ходу головой вызвана сквозным пулевым ранением в шею, полученным еще в гражданскую войну. Некоторые уверяли даже, что он носит специальный корсет, без которого вообще не может держать голову прямо. В этих рассказах многое было правдой, и поэтому авторитет Петра Клементьевича среди личного состава был высочайший. Одним своим присутствием, вскользь брошенным словом он влиял на людей так, что те и работали и воевали не щадя себя. Вот и теперь его подчиненные первыми к исходу 25 августа 1943 года завершили всю подготовку к наступлению.

Значительную часть светлого времени суток командир 1087-го полка проводил на наблюдательных пунктах батальонов, уточняя со своими офицерами и командирами приданных средств их задачи и порядок совместных действий. Кое-что постоянно приходилось менять с учетом новых данных о противнике. Естественно, что и вопросам разведки в полосе наступления своего полка Тимофеев придавал огромное значение: сам ставил задачи полковым разведчикам, а после их возвращения с задания выслушивал донесения, разбирал действия и тут же поощрял отличившихся. Дорожа таким вниманием к себе, его разведчики очень старательно готовились к заданиям и редко возвращались с пустыми руками.

Заметно активизировал разведывательную службу в масштабе соединения и майор Куприянчук — внушение, как видно, подействовало. Причем теперь он не только обобщал добытые различными путями данные о противнике, но еще и анализировал их, чтобы установить истинные силы и намерения врага. Вопреки всем трудностям, на которые первоначально ссылались дивизионные разведчики, они сумели выявить многие белые пятна в системе обороны врага. «Языка», правда, захватить так и не удалось, но в одном из ночных поисков, после стычки в немецкой траншее, солдаты забрали документы убитых гитлеровцев. По ним и установили, что перед фронтом дивизии обороняются 158-й и 166-й пехотные полки 82-й немецкой пехотной дивизии.

Этот поиск провела группа бойцов во главе с командиром дивизионной разведроты капитаном А. Н. Костенко. Антон Николаевич был прирожденным разведчиком. Инициативный, сметливый, храбрый, он умел находить выход из самого, казалось бы, безнадежного положения, часто сам возглавлял группу захвата и редко возвращался без добычи. Такое случалось лишь тогда, когда намеченные к захвату «языки» предпочитали плену гибель в рукопашной схватке, как произошло и в этот раз.

В оставшееся время я вновь побывал в каждом из стрелковых полков, проверяя, что еще остается сделать. Несмотря на различия в характерах и методах руководства людьми, все командиры полков понимали свои задачи правильно и трудились напряженно. Интересовался я и тем, как будут действовать с началом боя их стрелки, артиллеристы, танкисты: подниматься в атаку, преодолевать заграждения, вести бой за первую траншею врага, развивать успех в глубине.

В большинстве своем люди бывалые, стреляные, солдаты и сержанты отвечали на такие вопросы толково и охотно. Командиры отделений, расчетов и экипажей хорошо знали свои задачи, направление движения в атаке, сигналы и команды, своих соседей и местность впереди.

Пехотинцы, поясняя порядок действий, показывали ступеньки в передних стенках траншей, по которым будут выскакивать на бруствер, указывали места проходов в колючей проволоке и минных полях (саперы их проделывали позже, ночью, за несколько часов до начала атаки), называли номера танков, за которыми будут наступать, и то минимальное расстояние, на котором можно без риска двигаться в атаку за огневым валом.

Завершала подготовку и артиллерия. Полки и дивизионы, участвующие в артподготовке и поддержке наступления, заняли свои позиции. Все наши орудия, выделенные для стрельбы прямой наводкой и сопровождения пехоты, выдвинулись вплотную к переднему краю. Все расчеты знали свои цели, порядок их уничтожения и прицельные установки для стрельбы. Часть снарядов номера уложили в ровиках у орудий, чтобы иметь под рукой и вести огонь в предельно высоком темпе. Остальной боезапас хранился в зарядных ящиках, на машинах и повозках, в готовности к перемещению вслед за наступающей пехотой.

Стрелковые батальоны первых эшелонов полков заняли исходное положение для атаки в ночь на 25 августа. В траншеях и ходах сообщения, в непосредственной близости от противника, скопилась большая масса людей, вооружения и техники. Стрелки занимали позиции и располагались на своих местах бесшумно. Напоминать о дисциплине и маскировке не приходилось, все понимали и без того, что если фашисты обнаружат скопление войск и накроют их массированным огнем, то каждый снаряд, мина найдут свою цель…

За сутки до начала атаки перебрался на наблюдательный пункт с небольшой оперативной группой и я. КП пока остался на старом месте, и его возглавил Короткое. Мой НП располагался неподалеку от переднего края, в стыке 1087-го и 1089-го полков. С него хорошо просматривалась местность в направлении населенных пунктов Лобки, Прилепы, что облегчало управление частями на этом важном участке действий.

В последние часы перед боем донесения потекли отовсюду непрерывным потоком: от справок и докладов различного толка до тревожных сигналов из частей, еще не получивших чего-то из обещанного и необходимого. Приходилось незамедлительно вникать в суть каждого вопроса, вносить поправки в расчеты, давать дополнительные заявки и требовать, требовать от исполнителей. Не захлебнуться в этом потоке информации, ничего не упустить и не перепутать помогало хорошее знание обстановки на местах, определенная система в работе.

За все время моего пребывания в 322-й стрелковой дивизии генерал И. Д. Черняховский звонил только раз. Поинтересовавшись, как я намерен использовать приданную танковую бригаду, Иван Данилович «на правах старого танкиста», как он выразился, дал ряд советов по организации совместных действий пехоты с танками непосредственной поддержки пехоты, спросил о самочувствии и на этом закончил разговор. Такое, на первый взгляд, поверхностное его внимание ко вновь назначенному командиру дивизии, наступающей к тому же на главном направлении, могло показаться кое-кому странным и обидным. Вот, мол, выдвинули человека на должность и оставили без присмотра и помощи, на произвол судьбы. Я же воспринимал все это иначе и был искренне благодарен командующему за разумное и деликатное отношение.

Как я понимал, он потому и не опекал меня, что приучал к самостоятельности, потому и не беспокоил без нужды, что полагался на мой опыт, доверял. При всем том Иван Данилович, как оказалось, и не думал выпускать меня из поля зрения, но контролировал дипломатично и незаметно. Так, в первом же разговоре со мною командир корпуса туманно намекнул, что Черняховский уже справлялся у него, как я осваиваюсь в должности, с чего начал работу и каковы ее результаты. Усмотрев какое-то незначительное упущение, командарм велел обратить на это мое внимание, однако предупредил, чтобы Кирюхин сделал это от своего имени.

За истекшие дни дважды побывали в дивизии и представители штаба армии, лично проинструктированные Черняховским. Не вмешиваясь в ход подготовки, они обстоятельно проверили положение дел у нас и доложили обо всем лично командарму. Тот, как видно, остался доволен: никаких дополнительных указаний от него не последовало. Был рад, безусловно, первоначальным результатам в самостоятельной работе и я сам, хотя и сознавал, что беспристрастную оценку всему сделанному выставит только бой…

До начала артподготовки оставалось часа полтора, когда я в последний раз позвонил в полки. Все командиры находились на своих наблюдательных пунктах. Последовали стереотипные доклады (условным клером, разумеется), что у них все в порядке. Личный состав, кроме дежурных расчетов и наблюдателей, отдыхал. Проводная связь по всем каналам действовала бесперебойно, тогда как радиостанции работали пока только на прием. Уточнив кое-какие вопросы и проинструктировав напоследок офицеров своей оперативной группы, я тоже доложил генерал-майору Кирюхину, что 322-я к атаке готова, и сверил с ним часы.

…Умытое холодной росой, в легкой розовой дымке медленно занималось раннее утро 26 августа 1943 года. И в расположении противника, и на нашей стороне царила абсолютная тишина — ни шороха, ни звука, как будто все вымерло этой ночью на многие километры вокруг. Словно боясь нарушить хрупкое непостоянство этой тишины, невольно умеряли голос, скрывая за будничными словами озноб волнения, и офицеры, находившиеся со мною на НП. Наконец смолкли и они, думая каждый о своем.

В такие моменты, как этот, когда уже отданы все необходимые распоряжения и получены соответствующие доклады из войск, но не настало еще время приступить к действиям, ненадолго остается один на один со своими думами и старший командир. Самочувствие у него при этом обычно смутное, тревожное. Кажется, подготовка к бою уже завершена, все, что можно и нужно было сделать, — уже сделано. И тем не менее снова и снова перебираешь в памяти все свои распоряжения и указания, боясь что-то опустить, не принять в расчет, спутать. Голова в такие минуты работает особенно четко, нервы натянуты, а чувства обострены до предела, причем над всем доминирует одно — ощущение огромной личной ответственности за успех предстоящей боевой задачи и за жизнь подчиненных.

Да, без жертв войны не бывает. Не обходится без крови и ни один бой. Потому всякий раз гложет и точит тебя мысль, что вот сейчас вновь пойдет на смертный бой по твоему приказу множество самых различных людей: молодых, в расцвете сил мужчин, и совсем еще юных, не видавших жизни мальчишек, и степенных, рассудительных отцов семейств. И горько, невыносимо горько сознавать при этом, что многим из них не суждено вернуться сегодня живыми из боя, что эти потери естественны и неизбежны, что только такой ужасной ценой и можно оплатить победу на войне.

И все же, что бы ни говорил тебе на сей счет разум, человеческое естество бурно восстает против его холодных и страшных доводов. И сколько бы ты ни воевал до этого и после, сколько бы смертей ни перевидал на своем солдатском веку, ты никогда не сможешь примириться с мыслью о неизбежности человеческих жертв! Оттого всякий раз перед боем тебя вновь грызет червь беспокойства и ты изводишься от мысли, все ли сделал, чтоб достичь успеха самой малой кровью. Снова с лихорадочной поспешностью ты будешь перебирать в уме все свои приказы и действия, чтобы убедиться: да, все предусмотрено и сделано как надо, как тому следует быть…

Не менее, а, пожалуй, более остро сознают в эти минуты грозящую им в скором времени опасность и те тысячи бойцов и командиров, которые изготовились в траншеях к броску в атаку. Никто из них не мог, разумеется, поручиться, что не будет убит, ранен или покалечен в первые же минуты боя. Но никто и никогда не говорил обычно об этом вслух. Стыдясь проявить малодушие, люди старались даже не думать о возможном для них трагическом исходе и гнали такие мысли прочь, чтобы не растрачивать попусту тот заряд душевной твердости, который копили для боя. Поэтому с подчеркнутым спокойствием все занимались будничными делами: осматривали оружие, подгоняли снаряжение, дописывали письма домой, негромко переговаривались о совершенно посторонних вещах. Выдержку и моральную стойкость у каждого укрепляло сознание, что он пойдет в бой за великое и правое дело, и если погибнет, то отдаст жизнь за самое святое, что есть у советского человека, — за свободу любимой Родины.

Глядя на сосредоточенные лица людей, ощущая их спокойную готовность к тяжелому единоборству с врагом, особенно остро сознаешь в такие мгновения, что это вот и есть истинное мужество! И невольно восхищаешься силой духа советского воина, который не только геройски дерется с врагом, но столь же стойко держится и перед боем…

Мои раздумья прервал голос полковника Никитина, только что принявшего установленный сигнал из корпуса.

— Пора начинать артподготовку, — спокойно, словно речь шла о самом обыденном, доложил он.

— Давайте сигнал и команды! — распорядился я и прильнул к окуляру стереотрубы.

Через несколько секунд небо прочертили две красные ракеты. В разных местах сразу взметнулись над безлюдной равниной десятки цветных сполохов — это подали условный сигнал командиры артиллерийских групп. И тотчас устоявшаяся за ночь тишина вдребезги раскололась от первого громового залпа сотен орудий.

Пушки, поставленные на прямую наводку, били в упор по амбразурам дзотов и наблюдательных пунктов, расположенных на переднем крае обороны противника. Остальная артиллерия молотила его укрепления на первой и второй позициях, разрушая блиндажи и заграждения, подавляя огневые средства, уничтожая живую силу и технику. Одновременно с артподготовкой открыли огонь изо всех видов стрелкового оружия и пехотинцы, чтобы нанести урон гитлеровцам, оказавшимся на их беду вне укрытий. Над головой с гулом и свистом проносились звенья краснозвездных штурмовиков. Они наносили точные бомбовые удары по артиллерийским позициям, командным и наблюдательным пунктам врага, поливали свинцом траншеи и ходы сообщения, расчищая путь своим войскам.

Ошеломленный ураганом огня и стали, обрушившимся ему на голову, противник открыл беспорядочную ответную стрельбу. Однако большого ущерба нам она не причиняла: гитлеровские наблюдатели, артиллеристы и пулеметчики были ослеплены пламенем выстрелов, словно молнии сверкавших по всему горизонту, и сплошным частоколом взрывов, вздымавшихся тут и там после каждого залпа нашей артиллерии. Многие их дзоты, пулеметные гнезда и орудийные площадки сразу превратились в руины, связь была нарушена, управление прервалось. Уцелевшие пушки и минометы вели огонь неприцельно и замолкали после града метких выстрелов с нашей стороны.

Сквозь неумолчный рев канонады, свист снарядов и грохот бомб все отчетливее доносился тем временем густой рокот моторов: это выходили на рубеж атаки советские танки. К стремительному броску вперед изготовилась и матушка-пехота. Все напряглось, напружилось в ожидании самой решительной минуты, по которой исчисляется время атаки и после которой начинается сам бой! И она — настала!

Глава вторая Здравствуй, Украина!

«В атаку — вперед!»

В обусловленное время вся артиллерия быстро перенесла огонь в глубину вражеской обороны. В тот же миг в задымленное и словно бы осевшее от тяжкого грохота небо взлетели гирлянды ракет. Сигналы к атаке, поданные с КП полков, были немедленно продублированы по всем каналам связи. «Буря», «Буря», «Буря» — торопливо зазвучало на разных диапазонах в эфире. «Шторм», «Шторм», «Шторм» — полетело вслед по телефонным проводам. А на переднем крае уже катились по траншеям короткие, как выстрелы в упор, команды: «В атаку — вперед!» Перекрывая грохот канонады, рокот танковых моторов и рев стремительно проносившихся над головой штурмовиков, их подавали ротные, взводные и отделенные командиры, дублировали политработники и коммунисты, подхватывали все бойцы стрелковых подразделений.

И не смолкло еще многоголосое эхо, как над бруствером первой траншеи уже выросли фигуры советских солдат. Качнувшись, они на мгновение замерли на месте, как бы не решаясь вступить на эту искореженную, выжженную огнем и такую беззащитную сейчас землю, и тут же их цепь хлынула вперед, будто гребень крутой волны, перехлестнувшей через край незримого барьера. С каждой секундой убыстряя свой тяжкий разбег, эта волна покатилась все дальше и дальше, где ровная, как нитка, где изломанная частыми уступами, где выгнутая наподобие тугого лука. А метрах в пятидесяти перед ней, сотрясая воздух рокотом мощных дизелей, уже мчалась лавина «тридцатьчетверок».

Перед минными полями гитлеровцев ряды наступающих распались на отдельные звенья, которые сузились, уплотнились, перестраиваясь на ходу в колонны, и ручейками повзводно стали вливаться в проделанные заранее проходы. Едва миновав вслед за танками заграждения, пехота, как тугая пружина, вновь развернулась в боевой порядок, и цепь ее выровнялась, утончилась, набрала интервалы и опять безудержно покатилась туда, где еще минуту назад бушевал огненный смерч, густо рвались бомбы, мины и снаряды. Последний рывок, самые трудные — метры, и бойцы с несмолкающими возгласами «ура» хлынули на передний край противника, поливая его траншей из автоматов и забрасывая гранатами.

Почти все огневые точки врага на первой его позиции были подавлены артиллерией. Большая часть гитлеровских солдат и офицеров, не успевших попрятаться в укрытиях, погибла, а оставшиеся в живых еще не оправились от потрясения и сопротивлялись неорганизованно. Мимо моего НП провели в тыл первую партию пленных, полуоглохших от взрывов, с перекошенными от пережитого страха лицами; многие из них все еще опасливо втягивали головы в плечи, бессмысленно озирались по сторонам и невпопад отвечали на вопросы.

Но такое положение сохранялось недолго: гитлеровцы быстро приходили в себя. И чем дальше прорывалась наша пехота в глубь их позиций, тем сильнее ощущала сопротивление врага. Минут через тридцать после начала атаки меня попросил к проводу командир 1089-го полка И. С. Харланов.

— Немцы ведут сильный огонь из уцелевших орудий и минометов, — доложил он. — Подавить их артиллерию пока не удается. Однако батальоны Исламова и Гришина уже захватили вторую и третью траншеи, уничтожив до сотни фашистов.

Позже мне стало известно, что в авангарде у капитана Б. С. Исламова действовала группа пехотинцев, которых после гибели отделенного командира возглавил солдат Ю. Аристов. Ворвавшись во вторую траншею, бойцы прикончили несколько сопротивлявшихся гитлеровцев и подорвали гранатой пулемет. Затем устремились по ходу сообщения в глубь неприятельской позиции. Неожиданно Аристов столкнулся на повороте с группой вражеских солдат, бежавших навстречу. Не растерявшись, боец полоснул по ним длинной очередью, затем взмахнул над головой последней гранатой. Пятеро оставшихся в живых немцев моментально подняли руки.

Столь же инициативно, храбро действовали в этот момент и стрелки из отделения сержанта Евгения Малых. Разделившись на две группы и продвигаясь по траншеям в разные стороны, они подорвали гранатами три дзота и несколько блиндажей, в которых находились гитлеровцы, взяли в плен 16 солдат и унтер-офицера.

С самого начала хорошо проявили себя в этом бою танкисты офицера К. Безрукова, наступавшие на участке Харланова. Прикрывая броней стрелков, они громили из пушек уцелевшие немецкие орудия, давили гусеницами пулеметные гнезда, расстреливали бегущую вражескую пехоту. На их счету оказались и шесть уничтоженных неприятельских дзотов, преграждавших путь бойцам майора Ф. С. Гришина.

Забегая чуть вперед, скажу, что в результате напористых, и согласованных действий пехоты и танков успех на данном направлении обозначился несколько раньше, чем на двух соседних. Едва это стало очевидным, как я невольно обратил внимание на то, что все офицеры, находившиеся у меня на НП, восприняли успех Харланова как нечто вполне естественное. Они уже давно привыкли числить этот полк лучшим в дивизии и именно от него ждали первых победных реляций. И в самом деле, как я убедился впоследствии, 1089-й полк наступал обычно решительнее, чем два других, первым вклинивался в боевые порядки противника и глубже прорывал их, быстрее маневрировал силами при отражении контратак, надежнее держал оборону. Никого не удивляло поэтому и то обстоятельство, что Харланову чаще ставились наиболее сложные задачи. У него, дескать, и люди подобрались отчаянные, таким все под силу.

Действительно, бойцы и командиры этой части сражались всегда по-геройски. Но это были, разумеется, не какие-то особенные чудо-богатыри, специально отобранные для Харланова. К нему направлялось точно такое же пополнение, как и в другие полки. Но воевали все эти люди умело и стойко, со сметкой и отвагой, и первостепенная заслуга в этом принадлежала, безусловно, Харланову.

«Обучи хорошо бойца, позаботься о его снаряжении, внуши ему ненависть к врагу и уверь в победе, — говорил он, — и такого не устрашит опасность, не остановят трудности. Он будет драться умело и стойко, не ожидая снисхождения от противника и сам не давая ему пощады!»

Иван Степанович зорко следил, чтобы старое суворовское правило — «каждый солдат должен знать свой маневр» — у него в полку проводилось в жизнь неизменно и твердо. Накануне боя он сам обходил все позиции, разъясняя людям характер предстоящих действий и их задачи, свой замысел и порядок его осуществления. Не удивительно, что каждый его сержант, не говоря уж об офицерах, твердо знал, как нужно бить врага и защищаться от ответных ударов, на какую подмогу рассчитывать, а где полагаться лишь на самих себя. Если же возникала непредвиденная ситуация, на помощь бойцам спешил сам Харланов — смелый и дальновидный в решениях, энергичный и напористый в действиях, и выправлял положение.

Вот и теперь, едва его стрелки прорвали первую позицию врага, как Иван Степанович поспешил следом. Разместившись с телефонистом в немецком блиндаже, метрах в трехстах позади атакующих цепей, он пристально следил за развитием событий. Сопротивление гитлеровцев все возрастало. Подтянув ближайшие резервы и посадив на вторую позицию остатки пехотных рот, вытесненных с переднего края, они организовали прицельный многослойный огонь. Равнинный характер местности позволял держать под обстрелом большую часть боевых порядков наших стрелков. Несмотря на все усилия комбатов, атака постепенно стала затухать. Неся потери, бойцы залегли, не имея даже возможности укрыться от огня.

Сообщив об этом мне по телефону, подполковник И. С. Харланов сразу доложил и план действий: поставить на прямую наводку орудия и уничтожить пулеметные гнезда гитлеровцев. Одновременно он попросил поддержать стрелков огнем дивизионной артиллерии, для чего подавить наиболее активные батареи в глубине обороны врага. Одобрив его решение, я отдал необходимые распоряжения командующему артиллерией дивизии полковнику Никитину, находившемуся рядом, а тот передал приказ на огневые позиции.

Артналет продолжался минут десять. Поначалу немецкие пушки огрызались свирепо, но к концу огневой дуэли смолкли. Наблюдатели доложили, что прямыми попаданиями снарядов разрушены и дзоты, откуда стреляли немецкие пулеметчики. Батальоны поднялись, бой закипел с новым ожесточением. Даже после того как наши бойцы ворвались на позицию гитлеровцев, отдельные участки их траншей по нескольку раз переходили из рук в руки. Немцам удалось поджечь два наших танка, и поле боя заволокла чадная гарь.

В этот момент Харланова начала всерьез беспокоить подозрительная возня неприятеля на левом фланге, где уступом вперед продвигался батальон Гришина. До этого гитлеровцы пытались остановить его сильным огнем в лоб, но безуспешно. Теперь же они вроде нащупали здесь стык с соседом, крайним полком 226-й стрелковой дивизии, сумели расщепить его, удержав за собой гряду холмов, и, кажется, уже подбросили туда танки: за буграми колыхались клубы пыли, в которой угадывались силуэты башен.

Высунувшись с биноклем из траншеи, Харланов как раз пытался определить, не ошибся ли он в своей догадке, когда в блиндаже зазуммерил телефон и дежурный телефонист появился в дверях с трубкой в руке.

— Фрицы начали контратаку! — услышал Иван Степанович возбужденный голос Гришина. — Около полутора рот, с танками, прут слева…

Комбат, успевший лишь в последнюю минуту дать провод на узел связи, и словом не обмолвился, что отразить натиск врага у него нечем: все три роты связаны боем. Однако Харланов все понял и без того.

— Продолжайте выполнять свою задачу! — лаконично приказал он майору. — Сейчас буду у вас сам.

До батальона Гришина было теперь метров пятьсот. Иван Степанович одолел их перебежками, не выбирая пути, однако ловко припадая к земле всякий раз, когда поблизости с визгом рвалась мина или взбивала пыль прицельная пулеметная очередь. Следом за ним быстро переместилась на левый фланг и резервная рота автоматчиков. И вовремя! Фашисты уже потеснили стрелков Гришина и чуть не вплотную подобрались к его НП. Вот тут-то автоматчики во главе со старшим лейтенантом X. Ахундовым, с ходу заняв позицию, и встретили врага огнем. Словно наткнувшись на невидимый барьер, немцы затоптались на месте, потом попятились. Не давая им опомниться, бойцы поднялись в рост и стремительно оттеснили противника за холмы, к которым уже вышли бойцы Петренко. Батальонные 57-миллиметровые орудия подбили тем временем два из трех атаковавших немецких танков. Положение было восстановлено, и Харланов, используя успех этого батальона, ввел в бой для его развития второй эшелон — бойцов капитана В. Н. Найденова.

В центре, упрямо вгрызаясь в оборону врага, продвигались стрелки подполковника Тимофеева. Громя в коротких и яростных стычках очаги сопротивления, они обтекали стороной ожившие дзоты (их блокировали и уничтожали при содействии артиллеристов вторые эшелоны, продвигавшиеся следом). Общая панорама боя и здесь уже распалась на десятки отдельных кусков, словно в калейдоскопе сменявших друг друга в окулярах стереотрубы и, казалось, ничем абсолютно не связанных друг с другом. Взгляд выхватывал лишь отдельные детали из этой пестрой, громыхающей и смещающейся в пространстве мозаики, по которым и приходилось воссоздавать и анализировать обстановку в целом. Однако искушенный человек уже не мог ошибиться: здесь тоже обозначился реальный успех.

Впереди боевых порядков 1087-го полка шла 1-я стрелковая рота, возглавляемая лейтенантом Алексеем Сергеевичем Вавилиным. В ходе прорыва первой позиции на долю этой роты выпала задача овладеть селом Лобки. Еще на подходе к населенному пункту Вавилин попросил комбата обработать оборону врага артиллерией. Как только отгремели разрывы последних снарядов, бойцы 1-й стрелковой с двух сторон охватили Лобки и после жаркой, тяжелой схватки овладели селом.

Гитлеровцы не захотели, однако, смириться с потерей этой выгодной позиции. Подтянув с другого, еще не атакованного участка целую роту пехоты, они бросили ее против Вавилина, обрушив одновременно на село массированный артиллерийский огонь. 1-я стрелковая, успевшая закрепиться в немецких окопах, встретила фашистов как и положено в таких случаях. Молодой лейтенант отдавал приказания твердо и расчетливо, держался уверенно, и бойцы, окрыленные победой, дрались самоотверженно. Через час на западных подступах к селу уже полегло с полсотни захватчиков. Один солдат Иван Жижин уничтожил снайперским огнем до десятка гитлеровцев.

Отражая врага огнем с места, Вавилин незаметно сосредоточил большую часть своих сил в ложбине, на правом фланге. Когда немцы снова поднялись в атаку, лейтенант выхватил пистолет и сам повел эту группу в рукопашную. Гитлеровцы не ожидали схватки лицом к лицу, но волей-неволей приняли ее. В кровавой стычке Вавилин лично застрелил в упор четверых фашистов, в том числе одного офицера. Не выдержав яростного удара, немцы бросились наутек, оставив позади груды трупов. Но эти минуты ликования были уже последними для смертельно раненного командира 1-й стрелковой роты. Родина отметила его доблесть высшей воинской наградой — Золотой Звездой Героя.

Алексею Вавилину было всего двадцать лет. В полку еще помнили, каким он прибыл на фронт несколько месяцев назад, — «зеленым», застенчивым юношей, робевшим перед бородатыми солдатами и с восхищением взиравшим на других взводных, что были чуть старше его по возрасту, но уже вдосталь понюхали пороху. Ему, поди, думалось в те дни, что сам он не скоро станет бывалым: и характер мягковат, и боевого опыта не скоро наберешься. А возмужал лейтенант незаметно для себя и окружающих в одночасье. И когда настала пора, без колебаний принял роту и повел ее в бой, не смущаясь тем, что каждый третий подчиненный годился ему в отцы. Впрочем, и солдаты смотрели на Вавилина теперь совсем иначе, уверившись по прошлым боям в его командирской зрелости. Поистине удивительно быстро росли на фронте люди! Подвергаясь особой «термической» обработке в огне войны, закаляясь в неимоверных испытаниях и трудностях, они очень скоро приобретали первоклассные воинские качества…

Пули и осколки не милуют, к сожалению, и самых храбрых. Бой шел уже несколько часов, и по ложбине, разделявшей на стыке полки Харланова и Тимофеева, мимо моего НП давно уже шествовали в тыл, группами и в одиночку, раненые бойцы и командиры. Кто хромал или прыгал на одной ноге, неловко опираясь на приклад винтовки, кто нес перед собою, словно баюкал, забинтованную руку, а иного осторожно вели или несли на носилках санитары, и даже издали было видно, что голова и грудь раненого сплошь обмотаны бинтами, сквозь которые пятнами проступает кровь…

Эти люди сделали все, что успели и смогли. Война уже отметила их своей печатью, опалила огнем и болью, сбила с ног и отбросила прочь. Однако многие все еще продолжали жить напряжением и страстью боя — часто останавливались, оглядывались и громко, возбужденно перебрасывались отрывочными фразами.

— Глянь-ка, наши-то пошли, пошли…

— Дали мы фрицам нынче прикурить!..

— Да, положили их у этих Лобков густо…

— Только обидно, братцы, в такой час в госпиталь укладыва ться…

— Ничего, наше от нас не уйдет, еще навоюемся…

Позже, при смене НП, я увидел и тех, кто уже внес свой вклад в общее дело победы над врагом самой страшной и дорогой ценой. Они лежали в лощинах и на буграх, в двух шагах от нашего переднего края и у самых немецких траншей — там, где настигла смерть, в самых различных позах, словно пахари, подкошенные усталостью.

На фронте ежедневно видишь смерть в разных ее обличьях и проявлениях. Человек, что там ни говори, привыкает ко всему. В обстановке постоянной опасности со временем притупляются эмоции, смерть вроде бы не ужасает тебя своей чудовищной и трагической нелепостью. И тем не менее всегда невыносимо тяжело видеть эту кровавую жатву войны и сознавать, что еще совсем недавно эти люди двигались, дышали, испытывали страх, боль, ненависть к врагу, а вот теперь лежат неподвижные и отрешенные от всего, чем жили до сих пор и чем продолжают жить оставшиеся в живых…

Бой между тем катился по своим огненным рельсам все дальше на запад. Успешно продвигались вперед, обходя Лобки слева, и остальные подразделения 1087-го полка. Тимофеев руководил ими твердо, исподволь развивая наметившийся успех. Чувствовалось, он отнюдь не намерен на этот раз отставать от своего энергичного соседа слева, который уже основательно прогрыз немецкую оборону. Однако, анализируя ход действий, обстановку в центре и те решения, которые Петр Клементьевич принимал по ходу боя, я все отчетливее видел отличия в его действиях от командирского почерка Харланова. В схожих ситуациях оба командира мыслили в общем-то одинаково, а действовали по-разному, сообразуясь с уровнем своей подготовки и индивидуальными чертами характера.

Особенности боевой работы командира, свойственный ему стиль руководства войсками проявляются в динамике боя особенно выпукло, зримо. Дело в том, что в подготовительный период, перед началом активных действий, многие недоработки и промахи командиров в планировании и организации восполняются и сглаживаются их помощниками, заместителями, штабами. Сохраняя в неприкосновенности идею командирского решения, содержание и смысл его распоряжений, эти люди дополняют и детализируют его указания, устраняют отдельные неточности, облекают приказ в стандартную и удобопонятную оболочку и спускают его вниз в установленном порядке. Другое дело в бою. Здесь командир непосредственно и напрямую управляет множеством людей, вступая в личный контакт с подчиненными офицерами. И каждый изъян в его характере, любой недостаток в военной подготовке обнажаются и усугубляются вследствие спешки, неясной обстановки и субъективных чувств. Как раз в такие моменты старший начальник и получает возможность увидеть этого командира в натуральном, так сказать, виде, со всеми достоинствами и недостатками, и на основе этих впечатлений и выводов не только правильно судить в дальнейшем о его сильных и слабых сторонах, но и эффективнее влиять на его рост, становление.

Приглядываясь к поведению Тимофеева в бою, я тоже, естественно, старался получше понять, раскусить его. И очень скоро подметил такую деталь. Оценивая новые факторы в изменившейся обстановке и принимая меры к тому, чтобы улучшить свое положение, Петр Клементьевич делал все это толково, старательно, но недостаточно быстро, оперативно. В отличие от Харланова, который умел схватить все буквально на лету, воссоздавая обстановку по одной-двум деталям и тут же принимая нужные решения, Тимофеев уточнял сложившуюся ситуацию основательно, взвешивал свои возможности и прикидывал наилучший вариант действий не торопясь и только потом уже отдавал необходимые распоряжения. В результате некоторые удачные его замыслы осуществлялись с запозданием и не давали ожидаемого эффекта.

Наиболее контрастно проявилась эта его черта в момент отражения контратаки. Гитлеровцы предприняли ее тотчас после потери своей второй позиции. Обстановка на этом участке создалась во многом похожей на ту, с которой часом ранее столкнулся и Харланов. Полк Топильера значительно отстал к тому времени от боевых порядков в центре, и крайний к нему батальон Тимофеева оголил свой фланг. Этим незамедлительно воспользовался противник. Наскоро скомплектовав из остатков отхлынувшей пехоты довольно значительную группу и усилив ее штурмовыми орудиями, он нанес сильный удар по этому флангу наступающих и начал теснить 9-ю стрелковую роту.

Известие о внезапной контратаке Петр Клементьевич воспринял без всякой нервозности. Впрочем, внезапной она была лишь с точки зрения выбора момента, а вообще-то командиру полка следовало ее ожидать. Как обычно, он детально уточнил силы неприятеля, перепроверил, нет ли у него танков, затем прикинул, нельзя ли повернуть батальон, подвергшийся удару, лицом к противнику. Выходило, что нет: две его роты ушли вперед и возвращать их было нецелесообразно. Не приходилось рассчитывать и на помощь соседа справа: разрыв с Топильером был слишком велик. Пришлось изыскивать другие средства для оказания помощи. Тогда Тимофеев решил задержать атакующих заградительным артогнем и послать на подмогу часть полкового резерва. Проверив, правильно ли поняты его распоряжения, он стал терпеливо ждать дальнейшего развития событий.

Вскоре стало ясно, что подкрепление следовало бросать в бой не по частям, а целиком, чтобы с ходу опрокинуть гитлеровцев. А пока что на угрожаемом фланге создалось некое равновесие сил: то гитлеровцы теснили наших, то наши гнали их, но не могли полностью перехватить инициативу. И опять прошло не менее четверти часа, прежде чем командир 1087-го полка уяснил это и послал на подмогу 9-й роте остатки резерва. Только тогда врага отбросили с большими для него потерями.

В целом на выполнение данного маневра Петр Клементьевич затратил больше времени, чем его требовалось в действительности и чем затратил в схожих обстоятельствах Харланов. И повинна в том была не только личная его медлительность. Различия у командиров в стиле их руководства войсками накладывают своеобразный отпечаток и на образ действий их подчиненных. Харланов специально тренировал своих офицеров в умении быстро уяснять суть любой обстановки и соответственно применяться к ней, приучал их анализировать все перипетии боя по главным, основным факторам и поступать именно так, как на их месте поступил бы он сам, окажись рядом. Не ограничивая инициативы исполнителей, такой, если можно сказать, эталон поведения в бою заставлял его офицеров мыслить шире и смелее и действовать решительнее из одного лишь побуждения подражать старшему командиру. Что же касается решений и приказов самого Харланова, то они воспринимались его людьми как непреложный закон и выполнялись всегда оперативно и точно.

Иначе поступали какое-то время в затруднительных случаях некоторые офицеры у Тимофеева. Подобно командиру полка, они не пытались предвосхитить события или форсировать их развязку, решали боевые задачи по ходу их возникновения, а сталкиваясь с непредвиденными обстоятельствами, отнюдь не спешили проявить самостоятельность, найти наиболее целесообразный выход из положения, а ждали исчерпывающих указаний сверху.

Перед каждым боем, в период его организации, Тимофеев буквально пропадал в подразделениях. Как и Харланов, он предпочитал учить людей личным показом и сам скрупулезно проверял все и вся. Однако при этом частенько забывал вести счет времени и делал меньше, чем мог. А подчиненные офицеры всецело полагались на него и в результате забывали то организовать комендантскую службу в проходах на минных полях, то указать запасные позиции для приданных орудий, то уточнить задачи группе, десантируемой на танках.

Выявив эти и другие недостатки, я в дальнейшем строже стал требовать от Тимофеева и всех офицеров 1087-го стрелкового полка оперативности и инициативы в работе. Не без большого труда и, разумеется, не сразу, но достичь этого в конце концов удалось.

Вернемся, однако, вновь к нашему повествованию. На правом фланге дивизии, как уже говорилось, уступом назад медленно продвигался полк В. А. Топильера, наступая на село Прилепы. Причина его отставания коренилась в том, что на данном участке для артподготовки было выделено значительно меньше орудий и минометов, чем на соседних, и оборона гитлеровцев была подавлена недостаточно надежно. Оправившись от первой неожиданности, противник наскоро привел себя в порядок и организовал упорное сопротивление. В довершение ко всему и 115-я стрелковая бригада, оправдывая наихудшие наши опасения, продвинулась вперед весьма незначительно. Определив направление главного удара 60-й армии, на острие которого находилась наша дивизия, неприятель одно за другим стал снимать свои пехотные подразделения с фронта этой бригады и бросать их против 1085-го полка, вынуждая его уплотнять боевые порядки в центре и все более растягивать их на правом фланге.

Несмотря на столь неблагоприятную обстановку, батальоны Топильера проламывали постепенно вражескую оборону. Личный состав полка дрался яростно, натиск батальонов поддерживали орудия сопровождения, двигавшиеся своим ходом в боевых порядках стрелков.

Расчет одной из таких пушек, под командованием старшего сержанта С. И. Долгого, уничтожил два немецких дзота и восемь пулеметных точек, подбил тяжелый танк. Во время налета вражеской авиации выбыли из строя наводчик и заряжающий. Тогда, дослав снаряд в казенник, к артиллерийской панораме встал сам Долгий. Четверть часа в одиночку бился он с фашистами, срывая их контратаку.

Орудия другой батареи, стрелявшей прямой наводкой, метким огнем разрушили в районе села Прилепы четыре дзота и уничтожили до десятка станковых и ручных пулеметов противника. Когда ее командир, старший лейтенант Владимир Тимошенко, переносил свой наблюдательный пункт на близлежащую высоту, то обнаружил на ней еще один уцелевший дзот врага. Во главе взвода управления офицер немедленно атаковал его, лично уничтожил в ближнем бою нескольких фашистов, а пятерых взял в плен.

И все же наступление 1085-го полка протекало бы куда успешнее, обладай майор Топильер хотя бы частью тех качеств, что были присущи командирам двух других стрелковых частей. Имея вполне достаточную военно-теоретическую подготовку, майор не располагал, к сожалению, необходимыми волевыми и организаторскими навыками. Самое же худшее заключалось, пожалуй, в том, что он не стремился устранить эти недостатки, так как не признавал их за собой. Он крайне редко снисходил, к примеру, до того, чтобы лично руководить действиями подчиненных, а делал это по телефону, радио или через связных, не вступая в непосредственное общение с командирами стрелковых подразделений.

Такую же негодную практику управления в бою избрали и некоторые окружавшие Топильера офицеры. Не удивительно поэтому, что в целом правильные по своей идее распоряжения, которые отдавал командир 1085-го полка, не всегда выполнялись полностью и неукоснительно: многое пускалось на самотек, практически не организовывалось, никем не контролировалось.

Уже в самом начале боя взаимодействие в этом полку между соседними батальонами было нарушено, и стрелковые роты вступили на передний край врага разновременно. Некоторые танковые экипажи не сразу отыскали свои проходы в минных полях, из-за чего отстали от остальных, а когда догнали стрелков, то обнаружилось, что часть пехотных отделений уже пристроилась за «чужими» танками, вырвавшимися вперед, оставив «свои» без прикрытия. Такая несогласованность ослабляла натиск атакующих, и мне пришлось сразу предупредить Топильера, чтобы он управлял боем лично на всех его участках и этапах.

Вскоре после этого позвонил наш командир корпуса. Признаться, ничего хорошего услышать от него в тот момент я не рассчитывал. И раньше, в течение всего периода подготовки к наступлению, генерал Кирюхин проявлял, на мой взгляд, совершенно неоправданную нервозность. Он остро, чтобы не сказать болезненно, реагировал на малейшую неувязку в работе командиров и штабов дивизий, входивших в состав корпуса, пенял зачастую на легко исправимые упущения. Лишь значительно позже я понял и оправдал его поведение в те изнурительные по физическому и нервному напряжению часы, когда все следовало предусмотреть и увязать с учетом любых возможных неожиданностей. Участник первой империалистической войны, человек уже в летах, коммунист с дореволюционным партстажем, Николай Иванович Кирюхин чрезвычайно остро ощущал личную свою ответственность за порученное дело и не мог оставить без внимания ни одного вопроса, входившего в его компетенцию. Он сам корпел над работой сутками, не считаясь с усталостью, и другим не давал покоя, требовал всевозможных донесений и справок, нередко дублировал свои указания.

Несмотря на изрядно подорванное здоровье, Кирюхин много времени проводил в те дни в войсках. По-солдатски перенося тяготы бивуачной жизни, он старался получше все предусмотреть, продумать, организовать. Но при всем этом комкор не пользовался особой любовью у подчиненных. Это, видимо, объяснялось тем, что он туго сходился с людьми и держался, как правило, весьма официально.

Одним словом, по впечатлениям, вынесенным изпервых встреч и бесед с генералом Кирюхиным, я заранее настроился на трудный разговор.

— Доложите, как идут дела, — сухо сказал Кирюхин. — Почему отстает 1085-й?

Я подробно стал объяснять обстановку на каждом участке. Комкор слушал не перебивая. Когда же я доложил о затруднениях, встреченных в бою батальонами Топильера, и о мерах, предпринятых, чтобы повысить темп их продвижения, генерал, вопреки ожиданиям, очень спокойно и корректно стал давать указания о порядке закрепления захваченных рубежей и отражения контратак неприятеля. На какой-то момент мне даже показалось, что на другом конце провода находится не тот человек, с которым я встречался накануне. Повышенная возбудимость уступила у него место деловой, будничной уверенности в том, что все идет как надо, без существенных отступлений от намеченного плана. Ну, а если, мол, что и не так, то в бою отдельные просчеты неизбежны, — было бы желание их исправить. К этому комкор и свел весь последующий разговор, объективно и трезво указывая на отдельные шероховатости в действиях командиров подразделений и частей.

Позже такие перевоплощения Николая Ивановича Кирюхина мне приходилось наблюдать довольно часто. Перед началом каждой операции он буквально изводился от огромной нервной нагрузки. Но едва войска вступали в бой — вновь обретал спокойствие и выдержку. Видимо, тяжелее, чем напряжение самого боя, он воспринимал томительность его ожидания, необходимость скрупулезно вырабатывать замысел, строя его на умозрительных предположениях и не имея возможности раскрыть планы врага. Это изнуряющее состояние продолжается до первых аккордов боя, когда многое сразу проясняется, встает на свое место — и противник, реально проявляющий теперь свои намерения, и собственный замысел, начинающий обрастать плотью, и задачи своих частей, воплощающиеся в их практические действия. С этой минуты все мысли и чувства, направленные прежде на десятки важных и неотложных дел, сосредоточиваются на одном — на руководстве войсками, подавляя и подчиняя все остальные…

Недостатки, подмеченные генералом Кирюхиным, мы исправляли на ходу и к концу дня 26 августа полностью прорвали первую полосу немецкой обороны. Несмотря на значительные потери и крайнюю усталость личного состава, бои не затухали и ночью, хотя были не столь ожесточенными, как в светлое время суток. Зато многократно повысила свою активность разведка с целью уточнения характера обороны и системы огня врага.

Под покровом темноты в новые районы переместились наблюдательные пункты полков и дивизии, сменили огневые позиции орудия и минометы. С поля боя эвакуировали всех раненых, а в подразделения подвезли боеприпасы и горячую пищу. Люди впервые с самого утра получили возможность подкрепить свои силы. До этого в редкие минуты затишья они довольствовались сухим пайком.

Не дремал в течение ночи и враг. Он спешно перебрасывал людей, орудия и пулеметы из ближайших тылов на направление прорыва и переукомплектовывал остатки отошедших подразделений. К рассвету ему удалось более или менее прочно закрепиться на промежуточных позициях и организовать развитую систему огня.

В ту ночь и у нас на НП дивизии никто не сомкнул глаз. Все понимали, что противник еще не сломлен и через несколько часов сражение возобновится с новой силой. Поэтому каждый спешил сделать все необходимое, чтобы встретить день во всеоружии.

После полуночи в блиндаж заскочил всегда энергичный Н. И. Охапкин. Целый вечер он находился в батальонах у Харланова и теперь был переполнен впечатлениями от встреч и бесед с личным составом. Присев к столу, за которым мы заканчивали поздний ужин (он, кстати, был и обедом, поскольку днем перекусить не удалось), начальник политотдела тоже начал прихлебывать чай из кружки, не прерывая рассказа о самых ярких и памятных для него эпизодах вчерашнего боя. С особой и вполне законной гордостью Николай Иванович поведал в заключение о том, как храбро сражались с фашистами его питомцы — партийные и комсомольские работники 1089-го полка. Тут я и услышал о подвиге комсорга 2-го батальона лейтенанта Ивана Федоровича Евдокимова.

Евдокимов в числе первых выскочил после артиллерийской и авиационной подготовки из траншеи и с возгласом «За Родину! Вперед!» устремился в атаку. За ним, строча из ППШ, бежали боевые товарищи. Неожиданно на безлесной высоте, прямо перед фронтом наступления одной из рот, заговорил искусно замаскированный и потому не выявленный наблюдателями и не разрушенный артиллерией гитлеровский дзот. Пулеметные очереди прижали нашу пехоту к земле, атака роты захлебнулась.

Решение уничтожить огневую точку созрело у И. Ф. Евдокимова мгновенно. Где короткими перебежками, где ползком комсорг устремился к высоте, зажав в руке противотанковую гранату. Ему удалось подобраться к пулеметному гнезду довольно близко, но осуществить свое намерение смельчак не успел: его подкосила пулеметная очередь, выпущенная из дзота. Евдокимов словно споткнулся на бегу и, выронив гранату, рухнул на землю. Все это произошло в нескольких десятках метров от пехотной цепи, на глазах у бойцов стрелкового батальона. Геройская гибель комсорга потрясла солдат, пробудила в их сердцах бесстрашие и лютую ненависть к его убийцам.

— Отомстим гадам за Евдокимова! — громко, так, что услышали все, крикнул сержант С. Иваницкий и, поднявшись на ноги, бросился на врага. Его призыву и примеру последовали десятки бойцов. Их натиск был неудержим, и через несколько минут высота оказалась в наших руках.

Еще дымился дзот, подорванный гранатами, когда парторг батальона старший лейтенант Н. Донской склонился над распростертым Евдокимовым и, приподняв его голову, расстегнул ворот гимнастерки. Комсорг не дышал. Бережно опустив его на землю, Донской извлек из полевой сумки лейтенанта документы, письма, фотографии, постоял минуту с непокрытой головой над телом боевого друга и пустился догонять ушедший вперед батальон. А вожак комсомольцев так и остался лежать на безымянной высоте, политой его кровью.

Об истории этой я рассказал столь подробно потому, что она имеет весьма необычное продолжение.

Получив некоторое время спустя извещение о гибели мужа и посмертном награждении его боевым орденом, жена Ивана Федоровича, медицинский работник, тяжело переживала утрату. Пересилив острую боль, женщина решила, что отныне ее долг — заменить в армии погибшего мужа, и обратилась в местный райвоенкомат с настойчивой просьбой направить ее на фронт.

Евгении Семеновне довелось служить в качестве медицинской сестры в военном госпитале 60-й армии. Вездесущие журналисты разыскали там вдову Ивана Евдокимова, и вскоре армейская газета опубликовала ее письмо, обращенное к воинам 322-й стрелковой дивизии, с призывом беспощадно мстить фашистским разбойникам за зло, причиненное советским людям. Это обращение нашло горячий отклик в сердцах однополчан комсорга.

Самое же удивительное произошло позже. В один из дней на имя заместителя командира 1089-го полка по политической части пришло письмо из госпиталя, расположенного в глубоком тылу страны. В нем содержался запрос — куда девались документы лейтенанта Евдокимова, который находится на излечении в госпитале.

Оказывается, в том бою Иван Евдокимов был тяжело ранен и долгое время не приходил в сознание. Бесчувственного офицера подобрали артиллеристы дивизии РВГК, действовавшей на этом направлении. Позднее его эвакуировали за Урал. Несколько месяцев врачи боролись за жизнь комсорга и в конце концов поставили его на ноги. Воскреснув из мертвых, Иван Федорович по состоянию здоровья не сумел уже вернуться в родной полк, однако длительное время поддерживал переписку со многими однополчанами.

Но в ту ночь Николай Иванович Охапкин не мог, разумеется, знать, что один из храбрых его «орлят», как любовно называл начподив комсоргов, останется жить, и горько скорбел об утрате. Отложив все дела, он тут же написал представление, ходатайствуя о награждении Евдокимова орденом…

Перекусив и чуть отдохнув в блиндаже, остаток ночи мы с Никитиным провели в стрелковых полках. С делами управились только под утро. А на рассвете, после мощного огневого налета по опорным пунктам врага, возобновилась атака по всему фронту. И опять повторилась та же картина, что накануне: гитлеровцы цеплялись за каждый выгодный в тактическом отношении рубеж — будь то плотина у сельского пруда или холмы вдоль ручья, за каждый участок укрепленных траншей. Несмотря ни на что, вновь успешнее всех рвался вперед полк Харланова, на него равнялись бойцы Тимофеева, и лишь подчиненные Топильера несколько отставали.

В конце концов я принял решение — оставить один батальон этого полка для обеспечения правого фланга дивизии, а два других ввести в стык между 1087-м и 1089-м полками для развития успеха на главном направлении. Других сил для наращивания удара у меня не было. И надо сказать, этот маневр заметно ускорил наше продвижение, хотя темпы по-прежнему оставались ниже, чем были в первый день наступления.

Часов в 10 утра 27 августа дежурный телефонист, встрепенувшись, доложил: на проводе командующий!

— Чего топчетесь на месте? — поздоровавшись, спросил И. Д. Черняховский. — Главную полосу прорвали, а перед второй почему-то снизили темп. Объясните, в чем дело?

По тому, как он спрашивал, можно было подумать, что сам Иван Данилович не имеет ни малейшего представления ни о характере обстановки в полосе нашей дивизии, и о причинах, не позволяющих наступать быстрее. Однако я слишком хорошо знал его, чтобы простодушно поверить этому. В любом бою Черняховский чувствовал обстановку так остро, как, пожалуй, никто другой из окружавших его генералов и офицеров. Это позволяло ему безошибочно улавливать те переломные моменты, когда требовалось незамедлительно уточнить или дополнить решение, чтобы направить ход событий в нужное русло. Именно такой момент назревал теперь. Командарм, видать, только потому и начал этот разговор со мною, что хотел еще раз сверить свои предположения и выводы, услышать дополнительные соображения и факты в пользу собственного решения. Какого именно? В данной ситуации, на мой взгляд, двух ответов на этот вопрос не могло и быть.

Глуховская операция, как уже говорилось, готовилась очень тщательно. В штабах детально учитывалось все, начиная от соотношения сил и средств обеих сторон и кончая предположительными величинами взаимных потерь. Исходя из этого определялся и темп предстоящего наступления. Пока части прогрызали главную полосу немецкой обороны, все исходные величины оставались в рамках расчетных. Это подтверждал и бой: хоть и с огромным трудом, но полки продвигались вперед с установленной скоростью.

Однако уже на второй день наступления некоторые из первоначальных факторов изменили свою величину, вопреки плановым наметкам. Полностью, например, перестал действовать элемент внезапности. Противник уже разгадал направление главного удара наших войск и приблизительно определил их группировку. Не в нашу пользу пока изменялось и соотношение сил. Понеся определенные потери за сутки боя, дивизии первого эшелона были уже значительно ослаблены, в то время как враг подбрасывал на это направление не только резервные пехотные подразделения, но и танки, орудия, снятые с неатакованных участков, все более наращивая свое сопротивление. Возникла своеобразная ситуация, когда мы уже не в состоянии были таранить немецкую оборону с прежней силой, а противник еще не окреп настолько, чтобы полностью остановить наше продвижение. Короче, наступало время, когда в интересах развития всей Глуховской операции требовалось ввести в прорыв второй эшелон армии, иначе можно было безвозвратно упустить благоприятный момент.

Я, разумеется, высказал эти соображения Черняховскому в значительно более лаконичной форме, чем изложил здесь. Он выслушал меня внимательно, без каких-либо реплик; в трубке изредка слышалось лишь характерное покашливание, которое можно было истолковать и как одобрение моим словам, и как скептическое отношение к ним. Лишь под конец, когда я уже закончил доклад, Иван Данилович с легким ироническим смешком поинтересовался:

— А советы командующему вы в качестве кого даете? В качестве бывшего штабиста, знающего план развития операции в целом, или в роли комдива?

Я ответил, что момент для ввода в бой второго эшелона определяю на основе всего своего опыта — и штабного, и командного. И уверен, что не ошибаюсь.

— Ну-ну, все мы стратеги, пока смотрим на происходящее со своих капэ, — неопределенно ответил командующий. — Вы бы маневрировали чуть поискуснее наличными силами там, где обозначился успех… Смотрите, как хорошо получилось в стыке направляющих полков! Постарайтесь предельно использовать приданную артиллерию и танковую бригаду — тут вам и огонь, и маневр…

В следующие полчаса, несмотря на полнейшую занятость делами, я несколько раз взвешивал в уме все сказанное Черняховским, пытаясь предугадать действительные его намерения. Неужели я поспешил с выводами и момент для решительного шага еще не настал? А может, командующему известны и другие данные о противнике, в корне меняющие суть дела? Я буквально терялся в догадках…

Во второй половине дня у меня на НП неожиданно появился незнакомый подполковник, офицер связи. Он сообщил, что следом прибудет для проведения рекогносцировки генерал-лейтенант Андрей Леонтьевич Бондарев, в корпус которого с сего часа вливается и наша дивизия. Вот тут-то и прояснилось все, сразу и окончательно. Бондарев командовал 17-м гвардейским стрелковым корпусом, составлявшим второй эшелон 60-й армии. Скрупулезно взвесив все факторы обстановки, и особенно время, Черняховский решился ввести это соединение в бой именно теперь и на направлении, где успех уже обозначился достаточно определенно.

Второй эшелон армии начал боевые действия на рассвете 28 августа. Его таранные удары предопределили дальнейшее развитие операции. Сопротивление гитлеровцев, удерживавших вторую полосу, было сломлено, и темп нашего продвижения заметно возрос. К исходу третьего дня наступления 322-я, действовавшая теперь в первом эшелоне 17-го гвардейского стрелкового корпуса, с ходу преодолела неглубокую речушку Немеда, вышла на восточную окраину села Витичь и овладела населенным пунктом Курганка. Полк Харланова, продвинувшись далее остальных, подошел к деревне Воскресеновка. Части 226-й стрелковой дивизии, наступавшей левее, также прорвали всю тактическую зону обороны врага. Остатки разбитой 82-й пехотной дивизии немцев беспорядочно отступали, предоставляя нам благоприятные возможности для развития наступления в глубину.

В этом жестоком трехсуточном бою личный состав 322-й стрелковой дивизии продемонстрировал исключительно высокий наступательный порыв, стремление любой ценой одолеть врага, выполнить свою задачу. Бойцы и командиры стойко преодолевали все тяготы, выпавшие на их долю. Испытывая огромную усталость от непрерывного напряжения физических сил и воли, зная о том, что во взводах и ротах нет уже очень многих из тех, кто поднялся вместе с ними в первую атаку, оставшиеся в строю воины ощущали в то же время прилив энтузиазма от мысли, что самое трудное и опасное теперь уже позади, что кровь их боевых друзей пролита недаром.

Подобные чувства испытывали все без исключения наши воины, вне зависимости от того, какую задачу выполняли, где и каким оружием били фашистов. Хорошо сознавая, что каждый новый шаг к победе предстоит делать с тяжелыми боями, принося неминуемые и невосполнимые жертвы, никто даже не мыслил при этом, что можно завершить войну как-то иначе, не очистив полностью от захватчиков родной земли, не покарав их там, откуда они пришли. Каждый заранее готовил себя к новым сражениям и тяготам во имя полного разгрома противника, и потому никто не роптал на тяжесть солдатской доли.

Это не значит, разумеется, что такие тяготы совершенно не ощущались людьми или нарочито преуменьшались ими. Просто они воспринимались как нечто вполне естественное, без чего немыслима сама война, ратная служба. А последняя была неимоверно тяжелой. И нельзя было даже рассудить, кому на фронте приходится тяжелее всего: царице полей — пехоте или богу войны — артиллерии, рядовому или командному составу, хотя на такие темы и возникали иной раз полушутливые диспуты в траншеях и землянках после завершения жарких боев и в преддверии новых.

Приходилось слышать такие споры и мне. Как-то, помню, разговор на эту тему возник среди офицеров стрелковой дивизии, в которой я работал несколько суток, будучи еще оператором. Он начался исподволь, едва мы, усталые и иззябшие, вошли после рекогносцировки в просторный и сухой блиндаж и стали приводить себя в порядок, пока закипал в котелках чай и разогревались прямо в банках консервы. В рекогносцировочной группе были представители разных боевых специальностей. Все мы давно и хорошо знали друг друга, поэтому, в тепле и немудреном блиндажном уюте, который особенно ценится после многих часов, проведенных под проливным дождем на передовой, сразу посыпались шутки и началось безобидное подтрунивание друг над другом.

— Ну что, пехота, раскисла? — весело наступал на молодого краснощекого майора — командира стрелкового батальона — сухощавый, весь в блестящей от дождя хромовой коже подполковник-танкист. — Трудно без привычки-то лазить по грязище на ощупь? Привыкли к курортной жизни?

— Это нам не впервой, — защищался как мог комбат. — У нас каждый день такой «курорт».

— Нет, друзья, тяжелее всех, пожалуй, сейчас саперам! — задумчиво произнес дивизионный инженер, с худым, серым от усталости и небритым лицом майор в пенсне. — Видели, как они сооружают наблюдательный пункт? Все развезло, грунт плывет, бревна для наката по полтонны каждое, а их изволь таскать на хребте — иначе и не подберешься к той единственной облюбованной высотке: кругом топь, болото…

— Да, конечно, — согласился краснощекий майор. — Достается и им. А нам, пехотинцам, все же — больше остальных. — Заметив, что шутки прекратились, он продолжал: — Стрелок в окопе при любой погоде — под открытым небом. И дождь его, как сегодня, мочит, и мороз пробирает до костей, и ветер насквозь продувает. В наступлении ли, на марше ли, он передвигается на своих двоих и в жару, и в стужу, да еще несет на себе оружие и снаряжение, боеприпасы и продовольствие. Сядет в оборону — опять нет покоя ни днем ни ночью: и окопы рой, и укрытия строй, и наблюдение за противником веди, и в разведку ходи. Пехота ближе всех к противнику в любом бою, потому и потери в ней наибольшие…

Командир батальона изрекал известные и горькие истины. Но в словах его не чувствовалось ни уныния, ни жалоб. Напротив, обо всем этом он говорил не без гордости, словно убеждая себя и остальных, что доля пехоты потому и тяжела, что ей всегда отводится в бою основная роль.

Следующим, словно соблюдая неписаную очередь, заговорил, поглаживая усы, черные и пышные, какие носили, бывало, лишь кавалеристы, командир приданной артиллерийской бригады, невысокий и грузный бритоголовый полковник.

— Если кто думает, что у нас, в артиллерии, сладкая жизнь, тот глубоко ошибается, — произнес полковник с акцентом, который выдавал в нем уроженца Кавказа, и оглядел всех быстрыми, блестящими, как чернослив, глазами. — Мы должны поспевать везде: маневрировать огнем и колесами по фронту и в глубину, в считанные минуты готовить и открывать огонь, поражать любые цели. А чего стоят артиллерийские дуэли? — после минутной паузы продолжал офицер. — Посылаешь снаряд за снарядом во врага и ждешь ответных, и никуда не уйдешь, не спрячешься. А в наступлении часто катим пушки на руках, по колено в грязи, надрывая пуп до грыжи. И — ничего, успеваем, от боевых порядков не отрываемся, огонек даем вовремя…

Пуская густые клубы дыма, он энергично раскурил короткую трубку и начал рассуждать о том, какой нечеловеческой выдержки требует от расчетов стрельба с прямой наводки при отражении танковых атак и в период артиллерийской подготовки, когда они действуют в сокращенных составах, но стреляют в предельном темпе. Иногда даже в лютые морозы заряжающие сбрасывают с себя шинели, ватники и все же обливаются потом, вгоняя со звоном в казенник пудовые снаряды.

— А что касается землицы, — подмигнул он слушателям, — то и ее не меньше пехоты перебрасываем с места на место при оборудовании позиций, и основных, и запасных, и ложных…

Подполковник-танкист, который, собственно, и начал весь этот разговор, не спешил принимать в нем участие. Прихлебывая из кружки черный, как деготь, чай, он сосредоточенно думал о чем-то, щурясь на мигающий огонек коптилки. Покончив с чаепитием, он молча свернул толстую самокрутку, прижег ее от язычка коптилки, выпустил кверху струю сизого махорочного дыма и только тогда сказал свое слово.

— У танкистов есть поговорка, — начал он издалека, — «Зубом попробовал — нейдет, бери кувалду!». Это — когда обслуживаешь или ремонтируешь машину. А в бою, всякий знает, именно мы и начинаем атаки. Мчишься на врага, а по тебе артиллерия лупит, на тебя самолеты пикируют, тебя мины стерегут. А обзор здесь очень ограниченный, ни черта не видно, все в пыли, в дыму. И все ж не зевай, держи ухо востро, а то получишь болванку в борт или гранату под гусеницу. Вот и крутишься, как угорь. Выбираешь такой маршрут, где фриц ни в жизнь не поверит, что проскочить можно, а потому и мин не ставит. А бывает, и у себя в проходе наскочишь на «сюрприз»: не успеют разминировать как следует. В общем, всяко бывает, — почему-то застеснялся он, видимо опасаясь, как бы его слова не приняли за похвальбу. — Зато уж дорвешься до фашистов, даешь им жизни беспощадно, и огнем, и гусеницами. На таран идти мне, правда, не приходилось, зато остальное изведал все: и в окружении был, но свои выручали, и горел, и товарищей хоронил. И все-таки скажу так: ссади меня сейчас с танка — затоскую. Как ни тяжело, а крепишься; на танкистов все надеются, с них спрос особый…

Разговор то затухал, то снова разгорался, словно угли в печурке, стоявшей посреди блиндажа. Уже сквозь дрему я вновь услышал глуховатый голос дивизионного инженера, который опять принялся рассказывать о своих саперах.

— Круглые сутки, в любое время… — доносились обрывки его фраз. — Строят сооружения… Наводят мосты на реках… Минируют местность… Проделывают проходы, прокладывают маршруты в лесах и болотах… Действуют в составе разведгрупп, блокировочных групп… штурмовых групп…

Однако уснуть с первого, как говорится, захода мне так и не удалось: в блиндаж, напустив холодной сырости, втиснулось еще несколько офицеров из управления дивизии. Пока они снимали промокшие шинели и приступали к позднему чаепитию, разговор, попетляв немного, вернулся к прежней теме. Теперь сипло убеждал кого-то начальник связи дивизии — чернявый юркий капитан с непомерно длинными руками, которые находились у него в постоянном движении.

— Обратите внимание, — горячился он, — пока связь работает нормально, нас, связистов, вроде и не замечают. Но порвется линия, выйдет из строя рация, нарушится управление — сразу получишь самые нелестные эпитеты в свой адрес и категорический приказ — через столько-то минут восстановить связь! И линейщики, будь хоть какой огонь, бегут на линию, где в рост, где ползком, и не возвращаются, пока не устранят порыв.

И в этом он был, разумеется, прав. Мы, командиры, на любом этапе боя требуем связи, совершенно не интересуясь, в каких условиях и какой ценой она обеспечивается. Требования к связистам всегда остаются самые жесткие, ибо малейшие неполадки в их работе сразу дезорганизуют управление, ставят под удар выполнение боевой задачи.

Фигура связиста столь привычна на фронте, что без нее нельзя представить и сам бой. Потому, видать, и не замечаешь порой этих неизменных своих спутников, а они всегда при деле: сутками дежурят у раций и аппаратов, группами и в одиночку бегают и ползают по полю с катушками кабеля за спиной, быстро перемещаются на новые пункты и НП. Связь — жизненный нерв армии. Пока он здоров, его не ощущаешь физически в комплексе процессов, протекающих в огромном и сложном армейском организме. Но если он нарушен, где-то перебит, то сразу нарушаются многие важнейшие функции этого организма.

То же самое следует сказать и в отношении работников различных служб тыла. Скромные, но беззаветные в исполнении своего долга люди, они не меньше других ощущали на фронте повседневные тяготы войны, безропотно выполняя свои столь же важные, сколь и трудные задачи. Взять хотя бы медицинский персонал. Начиная от санитаров, которые, наскоро перебинтовав под огнем врага раненых, выносят их на себе из ада боя, и кончая хирургами медсанбатов и госпиталей, которые день и ночь воюют с безносой, спасая жизнь раненых, — все они не жалели себя на фронте.

Каждому, кто воевал, стократ приходилось быть очевидцем того, как наши храбрые девушки-санинструкторы пробирались в самое пекло сражения, спасая от неминуемой гибели тяжело раненных солдат и офицеров. И этот их будничный, не требующий ни славы, ни отличий ратный труд не уступал по сплаву мужества и самопожертвования самым ярким образцам героизма, проявленного теми, кто шел в бой с оружием в руках. Я постараюсь потом рассказать про некоторых из них подробнее, чтобы отдать дань восхищения и благодарности девушкам в сапогах и шинелях, с медицинской сумкой на боку. Их заслуги в войне минувшей — безмерны, а потому и признательность им со стороны фронтовиков — безгранична.

…Уж и не помню сейчас, тем закончился тот полуночный разговор в блиндаже. Видимо, тем, чем и следовало ему кончиться: ведь никто из собеседников и не стремился всерьез уверить остальных, что только его род войск обеспечивает успех на войне. Напротив, охотно соглашаясь со всем, что говорили по этому поводу товарищи по оружию, каждый старался лишь подчеркнуть, что и они не лыком шиты, не прячутся за чужие спины в бою, а выполняют предназначенную им роль самоотверженно и умело, как и остальные. И всегда, кстати, в конце таких диспутов находился один трезвый реалист, который заявлял в сердцах, что весь этот разговор ни к чему, поскольку ведется об истинах бесспорных и очевидных. Все, мол, на фронте в одинаковом положении, каждый делает свое дело, а потому давайте-ка спать, а славой потом сочтемся! И все охотно принимали его предложение, оставляя этот полушутливый спор до другого, более подходящего раза…

Однако я несколько отвлекся от главной нити повествования. Хотелось подчеркнуть специфичность службы у воинов разных боевых специальностей, их трогательную верность своему роду войск. А теперь вернемся снова к делам дивизии.

По пятам за противником

Производя на ходу перегруппировку, 322-я продолжала преследовать отходившего врага. К этому времени достаточно полно обрисовался характер обстановки во всей полосе действий 60-й армии. Нанеся мощный удар южнее Севска, ее войска прорвали немецкие укрепления на широком, сорокапятикилометровом фронте. Продвинувшись за четверо суток почти на 40 километров, они овладели 30 августа Глуховом и продолжали развивать наступление на Конотоп. Между тем соседние армии Центрального фронта все еще таранили на своих направлениях вражескую оборону, поскольку им противостояла более сильная группировка гитлеровских войск. Пять дивизий 2-й немецкой армии, оборонявшие этот участок фронта, были усилены с началом нашего наступления еще четырьмя из состава 9-й полевой армии и резерва группы армий «Центр». В связи с этим командующий войсками Центрального фронта генерал армии К. К. Рокоссовский перегруппировал в полосу 60-й армии основные силы, предназначенные для развития операции.

Днем 29 августа 1943 года произошло очень памятное для всего личного состава нашей дивизии событие — передовые ее батальоны вступили на украинскую землю. Следует сказать, что значительную часть бойцов и командиров в наших полках составляли украинцы. И надо было видеть, с каким трепетным волнением вступали они в только что освобожденное от захватчиков село под названием Марчихина Буда! Совершенно незнакомые бойцы обменивались на ходу крепкими объятиями и скупыми мужскими поцелуями, другие, не в силах скрыть ликования души, кричали, пели, подбрасывали вверх фуражки и пилотки, третьи, не стыдясь, утирали слезы.

Мать-Украина! Сколько раз снились им родные вишневые садочки и белые хаты над левадами! Снились в провьюженных ледяными ветрами полях Подмосковья, в прохладных и густых дубравах под Воронежем, на залитых зноем курских равнинах… Долгожданная минута наконец настала! И вместе с сынами Украины этой встрече безмерно радовались их побратимы — русские и казахи, грузины и белорусы, татары и молдаване. Воспитанные в духе нерушимой братской дружбы народов, все они с волнением восприняли первый шаг на пути к полному вызволению украинских земель из-под гнета фашистской оккупации. Сражаясь за Украину, каждый прекрасно понимал, что одновременно сражается и за свою Россию, Молдавию, Литву, за счастье советских людей. В эти минуты, как никогда, горячо и зримо проявлялся интернационализм советских воинов — пламенных патриотов своей великой Родины.

Первые украинские села, как и сотни других, через которые уже прошли, двигаясь на запад, полки дивизии, несли на себе зловещую и скорбную печать прокатившейся через них войны. Многие хаты разметало артиллерийским огнем и бомбами, от других остались лишь пепел да головешки. Развалины и следы пожарищ, видневшиеся повсюду, резко выделялись на фоне голубого летнего неба, яркой зелени садов и палисадников. Однако с приходом наших войск на пепелищах сразу пробуждалась жизнь. Из подвалов и ям, из дальних лесов и глухих оврагов выходили на белый свет и спешили в обжитые места местные жители. И напрасно иной раз бойцы-артиллеристы, обосновавшиеся вблизи уцелевших хат, уговаривали их хозяев переждать еще немного в подвалах или ямах, чтоб не попасть ненароком под шальную пулю или осколок. Деды и женщины, не говоря уже о шустрой ребятне, не хотели даже слышать об этом.

— Нехай фриц, вражина, ховается! — в сердцах говорили они. — А мы теперь его не боимося!

Высыпав на улицы, люди, всяк по-своему, но одинаково трогательно, выражали признательность бойцам за вызволение из фашистской неволи. От дальних криниц принарядившиеся девчата несли ведра вкусной и холодной, до ломоты в зубах, воды; из хат спешили хозяйки с глечиками молока; с завалинок подымались седые деды, развязывая свои кисеты с крепчайшим тютюном, а у всех под ногами крутились шустрые как ртуть мальчишки с полными карманами яблок и груш. Каждый старался, как мог, приветить долгожданных гостей. Там и тут возникали короткие беседы, в которых грустное переплеталось с радостным, скорбное — со смешным.

— После шести вечера фашисты никого не выпускали из села, чтоб не ушли к партизанам, — рассказывал молодому солдату, угощая его самосадом, один из стариков. — А работать заставляли, как какую-нибудь скотину, без еды и роздыха. Чуть что — били, звери, беспощадно…

— У соседки, Горпины, народился мальчик, — слышался в другом месте бойкий и певучий речитатив. — Фельдшерица говорит, назовите Виктором, что по-вашему, по-русски, вроде как победитель. А чоловик ее, когда уходил в партизаны, просил назвать сына в честь деда, Гнатом. Вот Горпина и тужит, как быть; даже молоко у ней пропало…

— А фашисты казнили шесть человек у нас на селе. Тех, у кого родичи подались в лес, к партизанам, — спешно выкладывали в свою очередь все на свете знающие пацаны. — Отвели позавчера ночью в овраг и постреляли…

Слушая эти рассказы, солдаты вздыхали и хмурились, словно принимали на себя вину за то, что не успели прийти сюда раньше. Выпив воды или молока, они благодарили за угощение и торопливо шагали в ту сторону, где все еще гремели орудийные раскаты…

Женщины в селах не только щедро угощали бойцов тем, что сумели припрятать от оккупантов, но и снабжали свежими овощами, зеленью, стирали и штопали солдатское обмундирование, делились фуражом. Старики и подростки добровольно вызывались быть проводниками наших разведчиков, показывали бойцам, где у немцев были поставлены мины.

…А бои отодвигались все дальше на запад. Сбивая с ходу заслоны гитлеровцев, нащупывая уязвимые места в их наспех занимаемой на промежуточных рубежах обороне, наши части преследовали врага круглосуточно по параллельным дорогам и маршрутам, выводящим во фланги и тыл, освобождая новые и новые населенные пункты. Уже несколько суток люди отдыхали лишь урывками, в редкие минуты затишья. Не разбирая места, бойцы падали на землю и забывались беспробудным сном. На ногах оставались лишь командиры взводов и рот. И в эти минуты у них находились неотложные дела: позаботиться о пополнении боеприпасами, осмотреть оружие и имущество, проинструктировать и выслать вперед разведку, уточнить порядок предстоящих действий.

Еще более, естественно, возрастала нагрузка на командиров этого звена в бою. Энергии и выносливости комбатов, ротных и взводных командиров, в большинстве своем совсем молодых еще офицеров, можно было только поражаться. На их плечи в течение всей войны ложилась колоссальная тяжесть, и они несли ее, не сгибаясь, выказывая исключительную душевную стойкость и выдержку… Такими они и остались в моей памяти навсегда — молодые по годам, но рано повзрослевшие на фронте, с внешностью мальчишек и суровой душой закаленных воинов.

Чтобы снизить активность наших войск и помочь оторваться своим отступающим частям, немецкая авиация наносила частые и сильные удары. Почти все светлое время суток в небе висели фашистские самолеты. Группами и в одиночку они бомбили и обстреливали не только колонны войск и обозы на дорогах, но гонялись даже за одиночными машинами и повозками. Лишь в редкие минуты, когда в воздухе появлялись наши самолеты, да еще по ночам мы чувствовали себя относительно спокойно.

И в эти дни, и позже пехота не раз добрым словом вспоминала, как славно поработала наша авиация при прорыве вражеской обороны в районе села Прилепы. Господствуя над полем боя, она наносила гитлеровцам огромный урон, нагоняла на них панический страх. Теперь же роли переменились: немецкие самолеты досаждали нам постоянно, а своих мы почти не видели.

— Почему это нас перестали прикрывать с воздуха? — интересовались всякий раз бойцы, едва только с ними вступали в беседу командиры. — Куда вдруг подевалась наша авиация?

Приходилось разъяснять, что сейчас гораздо большая нужда в бомбардировщиках и истребителях ощущается на других направлениях, где сосредоточены основные наземные группировки противника. Создать абсолютное превосходство в воздухе вдоль всего советско-германского фронта мы пока не в состоянии, вот и приходится бросать авиацию на самые решающие участки боев. То же самое делают и гитлеровцы. Они оттого и бомбят теперь с таким остервенением, что спешат быстрее остановить наше продвижение здесь и перебросить самолеты в другое место, где рушится их оборона. Стало быть, нам следует наступать еще стремительнее, чтобы похоронить все расчеты врага. Вместе с тем надо строже соблюдать меры предосторожности в случае воздушного налета противника.

Резонность подобных слов люди понимали прекрасно. Однако в душе, надо думать, не могли признать такое положение нормальным. Бомбежка — не такая штука, чтобы можно было как-то оправдать ее, а тем более — смириться с нею.

Находились, правда, отдельные люди, с которыми мне случалось попадать под бомбежку, пытавшиеся показать, что им все нипочем. Таким был командующий артиллерией дивизии полковник И. А. Никитин. Человек уже в годах, прошедший, как говорится, огонь и воду, он стал вдруг однажды по-мальчишески хвастать, что во время налетов не испытывает ни малейшего страха.

Мы как раз подъезжали к населенному пункту Шостка, освобожденному 3 сентября 1943 года войсками 17-го гвардейского стрелкового корпуса. Никитин, все более распаляясь, рассказывал:

— Вчера, во время бомбежки, отбежал я эдак в сторону от дороги, лег в ложбинке на спину и минут пятнадцать наблюдал, как отрываются от «юнкерсов» бомбы. Даже считал их, старался определить вес. Зачем? Ну, просто так… для интереса. Все равно они падали на ржаное поле, где не было ни одного нашего солдата.

Я ответил, что все это — пустое бахвальство. Всякий человек, попадая в переплет, когда вокруг рвутся бомбы, инстинктивно вжимается в землю, чтобы уберечься от взрывной волны и осколков. И любому храбрецу при этом все равно страшно: погибать зазря никому неохота!

Только я закончил последнюю фразу, как со стороны солнца показалась армада фашистских самолетов. На наших глазах они начали выстраиваться для бомбежки Шостки, к окраине которой мы как раз приближались. Не оставалось ничего лучшего, как быстро соскочить с коней, лечь прямо у дороги в картофельную ботву и безропотно ждать дальнейшего развития событий.

Едва ординарцы скрылись с лошадьми в неглубоком овражке поблизости, как бомбардировщики, построившись в круг, начали пикировать один за другим. В последнюю секунду я успел бросить взгляд в сторону и убедился, что Никитин действительно лежит на спине, чуть вытянув шею и уставив вверх неподвижный настороженный взгляд.

В следующее мгновение сквозь натужное завывание десятков сирен и моторов донесся леденящий свист бомб. Картофельное поле словно раскололось со страшным грохотом на тысячи осколков. Все вокруг заволокло горячей удушливой пылью, по спине забарабанили сухие комья земли, а рядом, так, что земля заходила ходуном, снова и снова оглушительно загремели взрывы.

Так продолжалось минут пять — десять. Израсходовав весь запас бомб, самолеты продолжали пикировать на Шостку, обстреливая ее из пулеметов. Чуть приподняв голову, я глянул на командующего артиллерией. Съежившись, Никитин лежал лицом вниз в борозде, прикрыв голову руками.

Наконец самолеты улетели. Встав на ноги, мы несколько минут отряхивались от пыли; Иосиф Андреевич делал это молча и долго, старательно отводя в сторону смущенный взгляд.

— Ну, и сколько же бомб вы насчитали сегодня? — словно не замечая его состояния, спросил я.

— Понимаете, и сам не заметил, как очутился на животе, — признался артиллерист, в храбрости которого я, кстати, никогда не сомневался, поскольку он неоднократно проявлял ее в боях. — А может, это взрывной волной меня перевернуло? — искоса глянул на меня Никитин и тут же, не удержавшись, добродушно засмеялся: — Чего уж там притворяться, натерпелся страху!..

Чтобы избежать потерь при авианалетах, приходилось уделять неослабное внимание соблюдению всех мер предосторожности и маскировки. Усилился контроль за скрытностью передвижения и расположения войск в дневные часы. Полки двигались рассредоточенно по маршрутам, пролегавшим через лесные массивы и лощины, стороной от наезженных дорог, не допуская скопления людей и техники на открытых местах, преодолевая их на максимально возможной скорости. На каждой стоянке сразу же отрывались щели для личного состава, а машины и лошадей укрывали в оврагах, кустах, окопах и других укромных местах. С тех, кто нарушал установленный порядок, спрашивали, разумеется, со всей строгостью.

Как-то на заре я ехал в сопровождении ординарца по проселочной дороге, вслед за одним из передовых полков. Чуть брезжил рассвет, дорогу еще кутал легкий туман, который, однако, рассеивался с каждой минутой. Выбравшись из лесочка на широкое открытое поле, я неожиданно увидел впереди длинный хвост машин, орудий и повозок, вытянувшихся вдоль дороги. Подъехав ближе, мы обнаружили, что водители, ездовые, короче — все люди в колонне крепко и сладко спали.

Неожиданно впереди послышался резкий повелительный голос, и я немедленно поскакал туда. В голове колонны моим глазам представилось не совсем обычное зрелище. Рослый, плечистый офицер, подъехавший галопом со стороны ближнего леса, быстро соскочил с лошади, рывком вытащил из кабины передней машины спавшего там старшего лейтенанта и стал трясти его за плечи с такой силой, что, казалось, еще немного — и у того отлетит голова.

— Что за безобразие? Прекратить немедленно! — еще не понимая, в чем дело, приказал я.

Высокий майор, в котором я узнал одного из своих командиров, в последний раз встряхнул старшего лейтенанта и, отпустив его, тяжело перевел дух. Тот поднял слетевшую фуражку, надел ее и попытался дрожащими пальцами застегнуть ворот гимнастерки, от которого, видать, отлетели пуговицы.

— Объясните же, в чем дело?

— А в том, — запальчиво ответил майор, — что вот этот рохля, — презрительно кивнул он на стоявшего перед ним офицера-интенданта, — первым подъехал к ручью и обнаружил, что в настиле разошлись бревна. Вместо того чтобы привести настил в порядок и двигаться дальше, он завалился спать. Следом остановились задние машины. И вот, полюбуйтесь! Колонна в полтора километра длиною стоит в поле уже второй час. Идеальная цель для «юнкерсов»!

Сознавая справедливость этих слов, я согласился, что интендант, конечно, заслуживает строгого наказания. И тем не менее учинил строгий разнос майору за грубое обращение с подчиненным.

— Я выполняю ваш же приказ — не допускать пробок на дорогах! — чуть поостыв, хмуро ответил майор. — Вторую ночь мотаюсь по всем маршрутам, но такое безобразие встретил впервые…

Отпустив майора, я распорядился рассредоточить машины, спешно восстановить мост и быстро пропустить колонну. Заспанные и смущенные офицеры, собравшиеся тем временем у головной машины, пулей бросились исполнять приказание, а я еще несколько минут выслушивал бессвязные оправдания старшего лейтенанта.

— Надеюсь, вы понимаете, что произошло бы здесь при налете немецкой авиации? — спросил я офицера. — И на кого легла бы вина за неминуемые потери от бомбежки?

Интендант молча опустил голову, однако я заметил на его глазах слезы. И почему-то раздумал наказывать его, решив, что и так полученный урок останется памятным для него на долгие годы.

Позже, продолжая свой путь, я несколько раз мысленно возвращался к этой сцене, размышляя о том, как трудно иной раз правильно определить меры дозволенного и степень наказания в подобных обстоятельствах. Майор, безусловно, был тысячу раз прав, выражая крайнее негодование в тот момент, когда обнаружил виновника возможной непоправимой беды и живо представил себе все ее страшные последствия. С другой стороны, даже в этом случае ему не подобало давать волю гневу, хотя бы потому, что самой беды, к счастью, непроизошло. А случись она, эта самая беда, что тогда? Тогда закон покарал бы старшего лейтенанта куда более жестоко, чем пытался это сделать командир, невольно переступая рамки законности…

Пробка, о которой я рассказал, была единственной в этом роде. В основном же все части дивизии продвигались вперед организованно и быстро. Маршруты и препятствия разведывались заранее, мосты и отдельные участки дорог восстанавливались своевременно.

Хочу отметить, что в период преследования отходящего противника роль разведки вообще возрастает. Чтобы с ходу проникать в промежутки между боевыми порядками гитлеровцев, наносить удары по их флангам и тылу, отрезать пути отхода, уничтожать по частям, требовалось совершенно точно знать их местонахождение и силы, маршрут движения, характер заграждений и заслонов, оставляемых у нас на пути. Поэтому на важнейшие направления боевых действий по моему распоряжению регулярно высылались разведывательные группы с радиостанциями, которые и снабжали нас необходимыми данными о противнике.

На редкость инициативно и смело выполняли свои задачи бойцы дивизионной разведывательной роты. Ее командир Антон Николаевич Костенко слыл человеком, самой судьбой предназначенным для трудной и опасной профессии разведчика. Не существовало, казалось, вообще такого задания, которое он не выполнил бы с риском для жизни в самой сложной, опасной ситуации. Вот и теперь, когда из-за отсутствия сплошного фронта действия велись по отдельным направлениям, Костенко со своими орлами беспрепятственно проникал в расположение гитлеровцев, брал пленных, добывал штабные документы, образцы оружия и доставлял все это в штаб.

Нагляднее всего незаурядные качества этого лихого разведчика проявились в момент захвата немецкой штабной машины. Это была последняя вылазка, в которой капитан Костенко участвовал лично: для него она закончилась трагически…

В тот день, переодевшись в форму эсэсовского офицера, Костенко вместе с небольшой группой бойцов пробрался в тыл к немцам и устроил засаду в кювете. Вскоре на дороге показался черный «оппель-адмирал». В нем важно восседало несколько старших штабных чинов. Выскочив на дорогу перед самым носом машины, Костенко направил на них автомат и крикнул: «Хенде хох!» Один из гитлеровцев успел выстрелить; пуля попала в Костенко, но он нашел в себе силы помочь бойцам скрутить офицеров, а затем сесть за баранку. Через полчаса штабная машина, вынырнув из облака серой пыли, уже подкатила к позиции нашего походного охранения. Бойцы, различив людей в немецкой форме, всполошились. Решив, что гитлеровцы заблудились и сами попали к ним в руки, они выскочили навстречу. «Оппель-адмирал» резко затормозил. Солдаты распахнули дверцу… и испуганно отпрянули: уронив голову на рулевое колесо, у них на глазах умирал капитан Костенко. Рана, полученная в стычке с врагом, оказалась для храбреца смертельной…

Капитану Антону Николаевичу Костенко было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Разведчики тяжело переживали гибель своего командира. Они бережно хранили все традиции, связанные с его именем, а их новые командиры старались во всем походить на своего отважного предшественника.

…Полки между тем безостановочно двигались по лесам и пашням, через холмы и буераки вдогонку за противником на запад. Местность эта была совершенно незнакома солдатам, и тем не менее они достаточно свободно ориентировались на ней даже в темное время, быстро находя любое хозяйство, как бы искусно оно ни маскировалось. В успешных поисках дороги им помогали не только фронтовое чутье и солдатская сметка, но и обрывки немецких топографических карт, обнаруженные в блиндажах и окопах противника. Бойцы пользовались такими картами вполне свободно.

Выучка солдат дивизии повышалась с каждым днем. В беседах я неизменно и с большим удовлетворением подмечал, как толково они разбираются в сложностях боевой обстановки, насколько хорошо знают хитрости и повадки гитлеровцев, как зорко подмечают малейшие изменения в их тактике, поведении, режиме огня. Бывалые бойцы на передовой были способны безошибочно определить по одним им известным признакам, когда неприятель намерен перейти к активным действиям, а когда предпочитает вести себя тихо, и всегда могли дать командирам ценные советы по тактике боя мелкими подразделениями. Боевые навыки и природная смекалка помогали им все успешнее бить врага.

А враг в тот период прилагал все усилия, чтобы отрываться по ночам от наших передовых подразделений и закрепляться до рассвета на новых рубежах. Мы же, напротив, стремились не давать ему передышки и поэтому преследовали даже с наступлением темноты.

Намечая как-то задачи полкам на предстоящий бой, я получил сведения, что передовой батальон полка Тимофеева достиг важной в тактическом отношении высоты и остановился с намерением провести здесь ночь. Воспользовавшись внезапно выпавшей паузой, гитлеровцы окольным проселком начали спешно уводить свои обозы и боевую технику в тыл, двигаясь мимо этой высоты. Я понимал, конечно, что люди в передовом батальоне до предела измотаны и вполне заслужили отдых. Однако не хотел упускать и момент, чтобы нанести врагу урон. Поэтому срочно по телефону передал Петру Клементьевичу приказ: двинуть этот батальон вперед, захватить высоту, отрезать пути отхода гитлеровцам, захватить их технику и обозы.

Через час примерно я вновь связался с командиром 1087-го полка и потребовал доложить, как выполняется задача. Тот сообщил, что противник очень прочно закрепил эту высоту, оказывает сильное сопротивление и его батальон никак не может продвинуться дальше, чтобы перерезать коммуникации немцев.

Впервые усомнившись в правдивости доклада командира полка, я немедленно выехал туда сам, не предупредив Тимофеева. Было уже далеко за полночь, когда мы с адъютантом с трудом разыскали на окраине небольшой деревеньки хату, в которой остановился Петр Клементьевич. Бросив поводья, я взбежал на крыльцо, открыл дверь и… невольно остановился на пороге. Сидя ровно и прямо за столом, в полном походном снаряжении, подполковник Тимофеев… спал.

Его большие узловатые руки лежали на карте, с которой он работал до той минуты, пока не сморила усталость, и карандаш, зажатый в кулаке, еще продолжал чертить по бумаге в такт глубокому и неровному дыханию спящего.

Когда скрипнула дверь, Тимофеев с усилием выпрямился на стуле. Не размыкая глаз, он потянулся к телефонному аппарату, возле которого покоилась голова безмятежно спавшего телефониста. Однако телефон молчал, и это обстоятельство сразу встревожило подполковника. С усилием разлепив покрасневшие веки, он обвел недоумевающим взглядом помещение, различил на пороге избы командира дивизии и только тут, кажется, окончательно пришел в себя.

В первое мгновение я испытал в душе неловкость, что пришлось среди ночи поднимать на ноги и вновь заставлять работать этого немолодого, смертельно уставшего человека, хотя и сознавал, что не имею права поступать иначе. Поэтому в следующую минуту я решил, наоборот, выказать твердость, даже суровость, с тем чтобы исключить такие нежелательные явления впредь.

— Поедемте-ка вместе на ту высоту, — предложил я Тимофееву без лишних объяснений. — Что-то очень уж долго захватывают ее ваши люди.

Бой на высоте, как я и предполагал, уже закончился. Уничтожив немногочисленную группу гитлеровцев, батальон тут же повалился на землю и заснул богатырским сном. Наткнувшись случайно на комбата и с большим трудом растолкав его, я спросил, дошел ли до них мой приказ перехватить дорогу, ведущую в тыл к противнику.

— Так точно, получили, — косясь на хмурое, не предвещавшее ничего доброго лицо командира полка, честно признался майор В. Коротких с окровавленной повязкой на голове. — Но в тот момент мы еще очищали от гитлеровцев высоту — они могли подобраться в темноте и ударить нам в спину. А потом… — комбат помолчал, виновато потоптался на месте, махнул сокрушенно рукой, — потом я просто уже не мог поднять бойцов на ноги — повалились как подкошенные…

Ругать майора Коротких, стращать наказанием за срыв боевой задачи — не поворачивался язык. И все же пришлось ругать, чтобы разъяснить тяжесть вины и предостеречь от ослушания на будущее. Я старался, правда, смягчить по возможности тон и воздержался от обидных выражений, ограничившись фразами о требованиях боевой обстановки и воинского долга. Но и эти слова, как видно, пропяли командира и его людей. Услышав мой возмущенный голос, бойцы поодиночке и группами стали выползать из кустов и ложбинок, где спали вповалку, и, не дожидаясь команды, направлялись к западным склонам высоты.

— Ведите их и исправьте свой промах! — громко, так, чтобы слышали все, напутствовал я вдогонку комбата. — К утру жду донесение, что вражеские обозы находятся в ваших руках.

Передовой батальон выполнил эту задачу блестяще. Перерезав после короткой стычки с охранением врага дорогу, по которой отступали немецкие тылы, он захватил большое количество автомашин и повозок с боеприпасами, продовольствием, снаряжением. Утром, докладывая по телефону о потерях врага и захваченных трофеях, Тимофеев и словом не обмолвился о ночном конфузе, словно не мне, командиру дивизии, пришлось лично поднимать в бой его подчиненных. Лишь под конец он довольно туманно намекнул, что за всякий урок положено благодарить. А поэтому-де очень просит принять в дар от его бойцов одну «вещицу», а то, что произошло этой ночью, предать забвению.

Посмеявшись над неуклюжими уловками Петра Клементьевича, как видно весьма сконфуженного всей этой историей, я не придал особого значения его намекам. Однако обещанная им «вещица» прибыла уже на следующий день и оказалась не чем иным, как новенькой машиной марки «оппель-кадет». Я немедленно приказал отправить «кадета» обратно, поблагодарить за подарок и передать, что уже привык к своей старенькой «эмке» и менять ее не собираюсь. Некоторое время Тимофеев ездил на «оппеле» сам. Потом машина куда-то исчезла. Говорили, что ее облюбовал для себя кто-то из начальства, и Тимофееву вновь пришлось пересесть на коня…

Генерал А. Л. Бондарев, прослышав откуда-то об этой необычной благодарности за науку, не раз шутил потом:

— Видите, какой народ пошел сознательный? Ты его честишь на чем свет стоит, а он не обижается и еще подношения шлет… Да, с такими людьми воевать можно!

В те дни, к слову сказать, мне приходилось встречаться с командиром нашего корпуса довольно часто. Подтянутый, собранный, быстрый в движениях, он располагал к себе с первого взгляда, умел глубоко вникать в любое дело и решал все вопросы смело, без оглядки на инстанции. Наделенный живым, беспокойным умом, Андрей Леонтьевич быстро подхватывал всякую разумную инициативу и ценил людей «не по званиям, а по знаниям», что также являлось, без сомнения, качеством положительным. Ко всему прочему комкор обладал веселым, бодрым характером, вследствие чего оставался уравновешенным и несколько ироничным в любых ситуациях.

Эту склонность к юмору он зачастую очень находчиво использовал в интересах дела. Выявляя у подчиненных командиров какие-то недостатки, Бондарев в остроумной, иносказательной форме вышучивал их слабости. Это вынуждало критикуемых мотать на ус и исправляться.

Как-то, когда наши части находились в 15–20 километрах от реки Сейм, Бондарев, помню, вызвал к себе на НП командиров всех трех дивизий, входивших в корпус. Первоначально мы докладывали об итогах боевых действий наших соединений за истекшие сутки. Последним это делал флегматичный и медлительный генерал, которого Бондарев постоянно понукал и поторапливал. В тот раз командир дивизии снова доложил, что его полки отстают от соседей и что ряд указаний командира корпуса он все еще не довел до частей.

Последнее сообщение, чувствовалось, особенно задело генерала Бондарева. Однако, не показывая вида, он начал ставить задачу комдиву на форсирование Сейма. Покончив с деталями, Андрей Леонтьевич отодвинул от себя карту и замолчал, давая понять, что разговор окончен.

— Простите, один вопрос, — не выдержал удивленный комдив. — Вы поставили задачу только мне. Выходит, через Сейм будет переправляться только моя дивизия?

— Нет, почему же, — выдержав до конца паузу, ответил Бондарев. — Форсировать реку будет весь корпус. Однако, зная вашу «оперативность», — иронически подчеркнул он последнее слово, — я всегда буду теперь ставить вам задачу на сутки раньше, чем остальным. Глядишь, бог даст, вы и управитесь вместе с ними.

Лицо генерала покрылось румянцем. До конца совещания он просидел как на иголках, хмурился и обиженно вздыхал. Зато позже, при подготовке к форсированию реки, превзошел самого себя и работал на редкость энергично.

Или взять такой случай. Как-то в момент сосредоточения войск Бондарев поинтересовался, есть ли у меня связь с командиром соседней части. Я ответил, что пока не имею от него никаких известий и не знаю даже, где он находится.

— Пошлите связного, пусть разыщет, — предложил Бондарев. — И знаете, где искать? Пусть пошарит в скирдах соломы и в стогах сена подальше от передовой, В населенных пунктах и на высотах он никогда свой НП не размещает.

И действительно, командира этой части очень скоро разыскали за дальним стогом сена. Удивленный, он спросил связного, кто дал ему ориентир?

— Генерал Бондарев подсказал, — простодушно ответил молодой офицер. — Я и направился прямо сюда, других стогов поблизости не было.

Выслушав такой ответ, полковник поперхнулся и немедленно отправил расторопного связного обратно. Но сам в последующем всегда выбирал места для наблюдательного пункта более осмотрительно и располагал их ближе к передовой.

Генерал Бондарев неизменно подмечал и положительные качества у людей. О них он тоже говорил с юмором, но скрашенным душевной теплотой и доброжелательностью. В общем, работалось с ним легко и, я бы сказал, радостно.

…Пройдя с боями около 150 километров, наша дивизия к исходу 4 сентября вышла к Десне. Полки Харланова и Тимофеева овладели населенными пунктами Райгородок и Короп на восточном берегу реки, а бойцы Топильера достигли села Жовтневое, расположенного в устье Сейма и Десны. Разведка и некоторые передовые подразделения просочились в районе Городища на западный берег Десны.

Глуховская операция близилась к концу. Следующим населенным пунктом на данном направлении был город Щорс — районный центр, вблизи которого я родился и провел детство. Легко понять поэтому нетерпение, с каким я предвкушал час освобождения от захватчиков своих родных мест, как волновался, ожидая скорую встречу с земляками, которых не видел целых 20 лет. Однако, к великому огорчению, эти ожидания не сбылись. Оказывая самое упорное сопротивление, противник одновременно отводил свои войска на западный берег Десны. В связи с этим 5 сентября все полки 322-й были повернуты фронтом на юго-запад для форсирования Десны с ходу. Мое свидание с земляками откладывалось, таким образом, до лучших времен…

Глава третья Через водные преграды

Впереди Сейм

На войне не всякая прямая, проходящая на местности, выводит к намеченной цели кратчайшим путем. Не всегда и возможно в боевой обстановке двигаться напрямик. Поэтому войска совершают переходы и марши, производят всевозможные перестроения, наступают и отходят чаще всего не прямолинейно, как изображается стрелами на штабных картах, а по маршрутам извилистым и кривым.

Особенно характерно это для периода затяжных маневренных боев, когда части и соединения то сами наносят удары, развертываясь в боевые порядки и продвигаясь вперед, то откатываются назад под натиском врага или же разворачиваются фронтом в сторону угрожаемых флангов. Атаки сменяются контратаками, местность переходит из рук в руки, уничтожается техника, гибнут люди, горят населенные пункты, но все это зачастую не выходит за рамки двух-трех листов крупномасштабной, разрисованной цветными карандашами и потертой на сгибах карты.

Наконец одна из сторон перехватывает инициативу. Накопив сил и улучив момент, она переходит в решительное наступление. Центр боевых действий начинает смещаться, и тогда рядом со старой склейкой на стол командира ложится новый лист карты.

Однако прежде чем выхватить взглядом из нее отдельные детали обстановки, командир привычно оценивает местность в общем плане как фон, как район предстоящих действий, отмечая мысленно выгодные естественные рубежи, за которые можно зацепиться при обороне, и выискивая самые удобные пути для стремительного броска вперед. Именно так, помнится, поступил и я в то утро, когда начопер майор Н. К. Панов вручил мне сложенную аккуратной гармошкой новую карту. Развернув ее, я невольно устремил взгляд к западу от того района, где шли пока бои. Пеструю мозаику равнинного ландшафта в этом месте густо переплетала сеть голубых жилок, пересекавших левую часть карты в самых различных направлениях. Это были реки Сейм, Десна, Днепр, Припять и Уж, которые нам, вне всякого сомнения, предстояло форсировать в ходе дальнейшего наступления.

Панов, уже собравшийся докладывать текущую обстановку, тоже непроизвольно скользнул взглядом по синим разводьям на карте и в унисон моим мыслям произнес:

— Тяжелые преграды. В особенности Днепр. И расположены друг за другом, как барьеры на скачках…

Позже, перед форсированием, нам пришлось очень детально изучить характер каждой реки. Разные по ширине, глубине и скорости течения, все они со своими многочисленными рукавами протекали в низких, местами заболоченных берегах, по широким и топким поймам, поросшим густым кустарником. Все это препятствовало продвижению наших войск, однако не помешало противнику возвести в свое время прочные оборонительные рубежи по берегам. Да и сами по себе эти реки являлись исключительно серьезными преградами.

Короче, даже при первом и беглом взгляде на карту становилось совершенно очевидным, что боевые действия дивизии вступают в новую и значительно более сложную фазу. В этом мы убедились в самом скором времени, форсируя Сейм.

Еще при подходе к реке вперед были высланы небольшие подвижные разведгруппы с задачей выявить силы противника на исходном берегу и маршруты, выводящие к реке, разыскать броды и места, удобные для устройства переправ, определить наличие местных подручных средств и материалов. Сведения, доставленные разведкой, в составе которой находились и саперы, облегчили нам организацию действий по форсированию.

Оборона на южном берегу Сейма, в полосе наступления наших частей, осуществлялась силами 82-й немецкой пехотной дивизии. На вероятных участках форсирования, где его облегчал сам рельеф местности, гитлеровцы создали сеть опорных пунктов, оборудовав их траншеями и пулеметными гнездами, прикрыв колючей проволокой и взрывными заграждениями. Все промежутки простреливались из орудий и минометов, а местность вблизи опорных пунктов — огнем пехотного оружия.

И все же из-за ощутимых потерь, понесенных, в живой силе, и стремительного продвижения советских войск гитлеровцы не смогли использовать полностью те благоприятные возможности, которые предоставлял для обороны этот выгодный естественный рубеж. Преследуемые по пятам, они не успели даже привести в негодность маршруты, выводящие к участкам возможных переправ. Не хватило у них пороха и на то, чтобы прикрыть подступы к Сейму прочными заслонами, расположив их на путях выдвижения наших полков. Оголяя на широких участках подходы к реке с севера, враг перебрасывал свою пехоту на южный берег, что облегчало наше беспрепятственное продвижение вперед.

Первым вышел к Сейму вблизи от места его впадения в Десну у села Рытки авангард от полка Топильера. Попытка с ходу форсировать реку успеха, увы, не имела. На этом участке не оказалось ни одного уцелевшего моста, а штатных переправочных средств полк, как и дивизия в целом, не имел. Саперам удалось, правда, разыскать несколько утлых рыбацких лодок в камышах и сколотить на скорую руку плот из бревен и досок. Но этих плавсредств было явно недостаточно для переправы под огнем врага передовых стрелковых взводов. К тому же Сейм оказался первым крупным водным препятствием, которое встретили на своем пути подчиненные Топильера, им, естественно, недоставало опыта действий в такой обстановке. Подразделения, пытавшиеся переправиться вброд, были отражены неприятельским огнем с участков Нов. Млыны, Кербутовка.

Некоторое время спустя к реке подошли главные силы дивизии. Сразу началась подготовка к форсированию. Из подручных средств мастерились плоты и паромы, разведывались и обозначались броды. Чтобы уменьшить потери от огня противника, и особенно от его авиации, я принял решение осуществить переправу частей ночью, одновременно во всей полосе действий дивизии. Под прикрытием темноты легче было выполнить и основную задачу — захватить и закрепить плацдармы на противоположном берегу, так как противник меньше всего ожидал от нас, пожалуй, широких и активных действий в это время суток. Позже мы неоднократно доказывали гитлеровцам, что ночь — наилучшая пора для форсирования рек и захвата плацдармов.

В ночь на 7 сентября 1943 года после мощного артналета стрелковые полки двинулись на штурм водной преграды. Спустив на воду заготовленные подручные средства, передовые группы бойцов быстро преодолевали на них глубокие места, затем бегом добирались по мелководью до берега, выбирались на крутость и устремлялись в атаку, тесня от реки гитлеровцев, захватывая их траншеи и окопы. Именно тут, где не просматривалась и уже не простреливалась врагом гладь реки, переправлялись потом основные силы частей, легкая артиллерия и минометы.

В центре боевого порядка дивизии форсировали Сейм стрелки Харланова. Их напор и бесстрашие привели в замешательство врага. Пользуясь этим, бойцы овладели узким участком прибрежной полосы, затем безостановочно пошли вперед и, атаковав населенный пункт Нов. Млыны, почти без потерь захватили его. Выдвинув в стороны усиленные стрелковые роты, Харланов закрепил захваченный плацдарм и продолжал наступать главными силами на Головеньки.

Лишь через час-другой гитлеровцам удалось собрать до батальона пехоты и бросить ее против 1089-го полка. Их контратака была поддержана сильным артиллерийско-минометным огнем. Основной удар пришелся по участку, где находилась 6-я стрелковая рота с батареей приданных орудий. На беду, у командира последней не хватило выдержки, чтобы организовать отпор. Человек новый в батарее, он не участвовал до этого в сколько-нибудь серьезных боях, проходя службу при штабе полка, и теперь растерялся. Видя, как все ближе подкатываются к огневым позициям серо-зеленые волны немецкой пехоты и гуще рвутся вокруг снаряды и мины, он решил, что гитлеровцы вот-вот окружат и захватят орудия, и, чтобы не допустить этого, приказал отойти на исходный берег реки. В результате 6-я стрелковая рота осталась без огневого прикрытия. Создалась реальная угроза потерять вместе с ней и захваченный участок на том берегу — единственный здесь плацдарм.

Чтобы воспрепятствовать этому, я приказал И. А. Никитину немедленно поставить перед гитлеровцами плотный заградогонь, а И. С. Харланову — лично организовать уничтожение контратакующего противника. Иван Степанович срочно послал туда подкрепление. Немецкие солдаты, прорвавшиеся к берегу сквозь частые разрывы наших снарядов, были встречены гранатами, прицельным пулеметным и автоматным огнем. Нанеся урон врагу, бойцы сами пошли в атаку и после ожесточенной схватки восстановили границы плацдарма. Командира 6-й стрелковой роты и наиболее отличившихся его офицеров и солдат мы представили потом за стойкость в бою к наградам, а командира приданной батареи за проявленное малодушие пришлось отстранить от должности.

На правом фланге, в районе села Пекарево, форсировали реку подчиненные П. К. Тимофеева, который сразу развил наступление на Ядуты. И тут события развивались вполне успешно. Подтянуть тактические резервы из глубины противник или не успел, или вообще не имел таковых на этом направлении, а маневрировать наличными силами оказался не в состоянии: был скован боем по всему фронту. Гораздо хуже обстояли дела на левом фланге, где действовали батальоны Топильера. Преодолеть реку им по-прежнему не удавалось: авиация врага наносила непрерывные удары по пунктам переправ.

Гитлеровские бомбардировщики часто появлялись и над плацдармами, захваченными в районах Нов. Млыны и Пекарево. Саперы уже возвели здесь наплавные мосты, и немецкие летчики особенно рьяно старались их уничтожить. Однако то ли они нервничали, опасаясь огня наших зенитных пулеметов, установленных на прибрежных кручах, то ли неправильно выходили на цель, но достичь желаемого им никак не удавалось.

С наблюдательного пункта Тимофеева, расположенного неподалеку от реки, я не раз имел возможность следить за тем, как они бросали бомбы, пикируя на мосты. Выплескивая высоко вверх огромные кипящие фонтаны, один за другим гулко раскатывались над рекою взрывы, перемежаемые свистом бомб и воем моторов. Тяжело бились о берег крутые, в бахроме грязно-белой пены волны, рябили воду осколки и пули. Казалось, вот-вот этот смерч, обрушившись на зыбкие сооружения, разнесет мосты в щепки и похоронит их останки в бурлящем водовороте.

Но едва бомбардировщики, сбросив весь боезапас, пропадали из вида, переправы вновь начинали функционировать как ни в чем не бывало. И в этом аду нам удавалось перебрасывать на противоположный берег почти все, в чем нуждались части, уходившие с боем на юг.

Постоянно подвергаясь смертельному риску, саперы круглосуточно несли на переправах и нелегкую комендантскую службу, выказывая редкую отвагу и присутствие духа. Вспоминается такой эпизод. Во время авианалета у Пекарево противнику удалось разрушить несколько звеньев моста. Тяжелая бомба упала совсем рядом, разметав, словно игральные карты, дощатый настил и покорежив металлические понтоны. Один из них затонул от пробоин в двух шагах от артиллерийской упряжки, мчавшейся вскачь навстречу своей гибели. Лошадей посекло осколками, ездового отбросило взрывной волной в сторону, а орудие накренилось и упало в воду. Вслед за ним нырнул сапер Василий Разин. В мгновение ока он накинул на пушку трос, закрепил намертво один конец, а второй вытянул на берег. С помощью тягачей орудие было спасено. В короткие сроки восстановили и мост.

В районе Нов. Млыны переправу обеспечивали саперы из взвода младшего лейтенанта А. Ф. Патракова. Командира взвода отличало не только хорошее знание своей боевой профессии, но и большое личное мужество. Он воевал в составе нашей дивизии с первых дней ее нахождения на фронте, неоднократно выполнял ответственные задания по подрыву важных объектов в тылу врага, слыл искусным и хладнокровным минером. Хорошую практику получил Патраков и в оборудовании переправ в период форсирования рек Жиздра и Рессета. Поэтому и на Сейме с такой задачей он справился безупречно, организовав пункт переправы под огнем и бомбежкой врага в кратчайшие сроки. Находясь на самых опасных местах, офицер лично руководил затем пропуском войск и боевой техники, показывая образцы смелости, находчивости и распорядительности при восстановлении разрушенных участков моста. В одной из бесчисленных бомбежек Александр Федорович Патраков погиб. Он был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.

Под стать командиру были и многие подчиненные Патракова. Среди них редкое бесстрашие и какое-то обостренное чувство личной ответственности за выполнение любого полученного приказа выделяли младшего сержанта Ивана Сопалева. Под градом пуль и осколков он со своим отделением сутками находился на пункте переправы, ценой неимоверных усилий обеспечивая ее высокую пропускную способность. Вымокшие до нитки, оглушенные взрывами, с руками, покрытыми кровавыми мозолями, Сопалев и его подчиненные, казалось, даже не замечали, что временами находятся на волосок от смерти. Выносливости и выдержке саперов поражались даже пехотинцы, которые сами нередко попадали под бомбежки и артобстрелы и приучились сохранять присутствие духа в самые тяжелые моменты.

Примеров, подобных названным, можно было бы привести сколько угодно. В стремлении выполнить боевую задачу, нанести поражение врагу советские воины шли на все, не жалея и собственной жизни. Их тяжелый, самоотверженный труд, воинское мастерство и моральная закалка явились решающей предпосылкой, позволившей нам относительно быстро форсировать в ряде мест Сейм, сломить сопротивление противника и перейти к его преследованию.

Забегая вперед, лишь добавлю, что столь же беззаветно трудились наши саперы и в последующем, обеспечивая форсирование Десны, Днепра, Припяти. Командование высоко ценило их героизм и ратное мастерство. В числе самых мужественных и бесстрашных воинов 322-й стрелковой, отличившихся на Днепре, звания Героя Советского Союза были удостоены и саперы: старший лейтенант И. В. Южанинов, младший сержант В. А. Разин, рядовой Н. А. Сараев. Двое последних прошли с дивизией через все испытания до конца ее славного и трудного пути…

Итак, к исходу 7 сентября передовые наши батальоны овладели крупным населенным пунктом Борзна, продвинувшись за день боев почти на 30 километров. По тем временам подобный темп наступления для стрелковых частей считался очень высоким. Как и в период Глуховской операции, здесь опять успешно поработали полковые и дивизионные разведчики. Они своевременно выявляли маршруты отхода противника и места расположения его резервов, выискивали обходные пути, позволявшие выходить на фланги и в тыл к немцам, определяли выгодные рубежи на случай отражения контратак, существенно облегчая командирам и штабам руководство частями и подразделениями.

На подступах к Борзне далеко вперед выдвинулась группа разведчиков во главе со старшим сержантом Михаилом Воробьевым. На окраине небольшого населенного пункта они заметили две автомашины с отцепленными орудиями. Немецкие автоматчики, располагавшиеся поблизости, всполошились и первыми открыли огонь. Отстреливаясь и прячась за постройками, Воробьев повел своих бойцов в обход, чтобы ударить фашистам в спину. Однако те не стали дожидаться. Потеряв нескольких солдат в перестрелке, они бросились к машинам и удрали из села, оставив в качестве трофея две исправные пушки.

В этот же период произошел эпизод, о котором поведал своим сослуживцам бывалый разведчик сержант П. Рянзин:

Едва остался позади Сейм, мы получили задачу пробраться в тыл к немцу, — вспоминал он позже. — Скрытно вышли к окраине одного села, залегли на опушке рощи, стали наблюдать. Немцев, по всей видимости, тут было немного. У самой крайней хаты стояли под ветлами две легковушки и грузовик, возле них — ни души. Ну, думаю, с добычей будем — на таких лимузинах у фашистов начальство раскатывает.

Как только стемнело, разделились мы на три группы, незаметно подкрались к этой хате и окружили ее. Часовых возле не было; видать, немцы чувствовали себя в полной безопасности и поленились даже выставить охрану. Я стукнул тихонько в дверь, выглянула старуха хозяйка. «Есть немцы?» — спрашиваю. «Есть, — отвечает, — пятеро, и все спят». — «Ну, тогда зажги лампу в избе, а дверь не закрывай, да смотри, чтобы никто не проснулся!» — «Хорошо, — говорит, — так и сделаю».

Пока я шептался с ней, мои ребята встали возле окон. Едва вспыхнул свет, мы неслышно, с автоматами наготове проскользнули в дверь. Немцы спали так крепко, что пришлось будить. Все пятеро, среди них один или два офицера, были настолько ошарашены нашим появлением, что не стали сопротивляться и беспрекословно расселись по машинам. Пользуясь тем, что сплошной линии фронта не было, мы без особых происшествий и со всеми удобствами добрались на их же транспорте до своих. Пленные передали нашему командованию какие-то бумаги и карты…

Силы и намерения противника интересовали не только командиров и разведчиков. Каждый боец понимал ценность любых данных на сей счет и старался заполучить их. Вот как поступил однажды солдат В. Кичилин.

После ранения в ногу, полученного уже за Сеймом, он добирался на конной повозке до расположения медико-санитарной роты. Ехал в одиночку и, как видно, уклонился в сторону от указанного пути. Неожиданно из придорожных кустов выскочил немецкий офицер. Наставив на Кичилина автомат, он на ломаном русском языке скомандовал: «Сдавайся, рус! Ты есть в плену!» Ничего другого, как бросить вожжи и поднять руки, безоружному раненому солдату не оставалось. Он слез с повозки и заковылял по дороге в двух шагах впереди фашиста, который почему-то предпочел пеший способ передвижения. Шли долго, и все время гитлеровец держал автомат наготове. Лишь под конец, когда, по расчетам Кичилина, до немецких позиций осталось совсем немного, офицер прибавил шагу и поравнялся со своим пленником. «Теперь или никогда!» — решил солдат и, бросившись на гитлеровца, схватил его за горло. Неожиданность нападения ошеломила немецкого офицера, да и силенкой природа Кичилина не обидела. Прикончив своего конвоира, он забрал у него документы, карту с нанесенной обстановкой, автомат, потом вернулся к своей повозке и уже без происшествий добрался до штаба полка. Там очень пригодились и эти сведения.

На подступах к Десне

Противник всеми силами пытался если не остановить, то хотя бы замедлить продвижение советских войск, выгадать время для организации обороны на промежуточных и тыловых рубежах. Не имея на данном направлении оперативных резервов, он снимал батальоны и роты с одних участков и латал ими оборону на других, там, где она рушилась под нашим натиском. Особенно яростно в течение трех-четырех суток оборонялся против нас один из таких батальонов из состава 217-й пехотной дивизии врага в районе Комаровка, Берестовец. В том бою только один орудийный расчет Василия Ткаченко уничтожил до взвода гитлеровцев, накрыв точными попаданиями их машины с пехотой.

Полки 322-й, преодолевая сопротивление противника, приближались к новому водному рубежу — впереди лежала Десна.

Вырвавшись на оперативный простор, 60-я армия была вынуждена наступать на чрезмерно широком фронте с открытыми флангами. Создавшаяся обстановка диктовала необходимость усилить группировку войск левого крыла. С этой целью 13-я армия форсированным маршем была переброшена с правого фланга Центрального фронта на левый. К 8 сентября 1943 года ее 15-й и 28-й стрелковые корпуса, прибыв в район Лукново, Добротово, Ленинское, Кролевец, начали подготовку к наступлению вдоль южного берега Десны.

На следующий день в эту армию был передан и 17-й гвардейский стрелковый корпус, в составе которого воевала наша 322-я дивизия. При этом она получила задачу прочно закрепиться на рубеже Бондаревка, Ядуты, Борзна и, имея передовые отряды на линии Холмы, Оленовка, обеспечить ввод в сражение частей 13-й армии. До 12 сентября мы вели упорные бои с гитлеровцами на этом рубеже, отбивая их контратаки со стороны Ильинцы, Мавошино, после чего сами повели наступление на Берестовец, Комаровку, Дуболуговку и овладели этими населенными пунктами.

После того как Харланов очистил от противника село Вел. Кошелевка, для наращивания усилий из-за его правого фланга был введен в бой второй эшелон — полк Тимофеева. Продвинувшись с ходу в сторону деревни Дремейловка, он разгромил находившийся там гарнизон противника, перерезав железнодорожную ветку Чернигов — Нежин.

Это была последняя рокада, позволявшая неприятелю маневрировать силами по фронту. Не случайно он пытался потом вернуть ее, предпринимая активные действия по ночам, на что раньше не отваживался. Но и такие контратаки оканчивались безуспешно.

Характерный в этом отношении эпизод произошел у деревни Дроздовка, освобожденной от захватчиков подчиненными Тимофеева. Восемь немецких танков на следующую же ночь скрытно зашли к ним в тыл и с рассветом вместе со своей пехотой, наступавшей с фронта, навалились на наших бойцов. Первым обнаружил танки командир орудия старший сержант Степан Долгий. Быстро развернув пушку, он поймал в перекрестие прицела головную машину и подбил ее бронебойным снарядом в тот момент, когда она выползала из лощины. Танк встал, загородив путь всей колонне. Прошло несколько минут, прежде чем задние машины смогли развернуться в линию и возобновить атаку, обрушив весь огонь на позицию храбрых артиллеристов. Те отвечали на каждый снаряд снарядом. Степан Иванович Долгий, удостоенный впоследствии звания Героя, в том неравном бою погиб, однако гитлеровские танки не прошли. Их отразили и рассеяли подоспевшие на помощь расчеты соседних орудий и стрелки. С большими потерями откатилась назад и пехота, пытавшаяся овладеть Дроздовкой с фронта.

То, что никак не удавалось гитлеровцам, оказалось вполне под силу бойцам 1087-го полка. В одну из ночей две стрелковые роты во главе с заместителем командира батальона старшим лейтенантом Н. А. Курятниковым стремительно атаковали село Красное, расположенное на большаке Чернигов — Киев, и, освободив его, перерезали важнейшую коммуникацию противника. Налет был столь внезапен, а натиск так решителен, что бойцы и без танков управились с врагом, захватив большую группу пленных, до сотни лошадей с повозками, нагруженными различным военным имуществом, несколько автомашин и мотоциклов.

Теперь уместно, пожалуй, ближе познакомить читателей с человеком, осуществившим эту дерзкую операцию. Я и сам, кстати, впервые встретился с ним в то время, к которому относятся описываемые события. А дело было так.

Дня через два после захвата Красного я наведался к Тимофееву, чтобы уточнить задачи его полку. Мы расположились с Петром Клементьевичем за столом в саду, где росло десятка три яблонь и груш. Утро выдалось погожее. Синее небо, яркая зелень плодовых деревьев, изумрудная, в блестках росы трава — все дышало свежестью и безмятежным покоем. Одним словом, картина представлялась идиллическая. Единственное, пожалуй, что не гармонировало с нею, были мы сами — покрытые пылью, поглощенные с утра заботами и совсем не настроенные любоваться красотами природы. Более того, каждый из нас охотно променял бы всю эту благодать на промозглую сырость дождливого и туманного утра, исключающего полеты немецкой авиации. Покончив с делами, мы свернули карты и по тропке, петлявшей меж яблонь, направились к калитке.

Напротив, у хаты, в которой жили полковые разведчики, я увидел в кругу бойцов офицера в шинели, наброшенной на плечи, и без головного убора. Он был не брит и грязен, на чумазом лице только блестели глаза да зубы. Офицер что-то оживленно рассказывал солдатам, жадно затягиваясь самокруткой.

— Это что за «гусар»? — удивленно обернулся я к Тимофееву. — И почему позволяете своим офицерам разгуливать в таком затрапезном виде? Ждете, пока я накажу его своей властью?

— Так это ж Курятников! Только что вернулся с задания, — торопливо шепнул Петр Клементьевич, убоявшись, что я и впрямь приведу свою угрозу в исполнение прежде, чем прояснятся «смягчающие» обстоятельства. — Не успел еще привести себя в порядок…

Фамилию этого офицера я уже слышал не однажды. И чаще всего она упоминалась в тех случаях, когда из 1087-го полка доносили об особенно успешных поисках, засадах и налетах на врага. Однако познакомиться с Курятниковым не приходилось, и теперь я прямиком направился к группе солдат.

Завидев нас, старший лейтенант быстро смахнул с плеч шинель, оправил гимнастерку и, подав команду бойцам, сам принял стойку «смирно». Поздоровавшись, я поинтересовался, что он делал ночью в тылу врага и кто его туда посылал.

— Разрешил идти в разведку командир полка по личной моей просьбе, — ответил старший лейтенант. Оглянувшись на Тимофеева, словно призывая его в свидетели, он пояснил: — Было приказано уточнить обстановку на участке западнее села Красное.

— Ну и как, уточнили? — спросил я.

— Так точно, — ответил Курятников. — Картина в общем-то ясная.

Лица окружавших нас разведчиков при последних его словах расплылись в улыбке. Усмехнулся, довольный, и Тимофеев.

— Картина вполне ясная, — подтвердил он. — Если уж один Курятников с группой солдат наломал там дров и опять захватил пленных, то целый батальон поднимет такой тарарам, что небу станет жарко…

Заметив мой вопрошающий взгляд, Петр Клементьевич виновато пояснил:

— Я не спешил доложить вам о результатах этого налета, пока сам не увижу Курятникова и не проверю данных. А задачу их батальону вы именно так сейчас и ставили — очистить Киевское шоссе западнее Красного…

Из дальнейшего разговора с командиром полка я не без удивления узнал, что старший лейтенант Курятников еще недавно числился помощником начальника химической службы 1087-го полка, но несколько месяцев весьма успешно командовал стрелковой ротой. Что отличается он незаурядной храбростью и охотно берется выполнять самые рискованные задания.

— В общем, сейчас Курятников уже замкомбата, — заключил Петр Клементьевич. — Думаю, он далеко пойдет. А впрочем, поживем — увидим…

До Десны было рукой подать, и вперед опять устремились разведчики. Одна из групп достигла реки около полуночи. Взошла луна, и бойцы различили на серебряной глади воды какие-то черные силуэты. Это были немецкие грузовые баржи, стоявшие на якорях у противоположного берега. Сразу возникла мысль захватить их и использовать потом для десантирования.

Прежде всего требовалось переправиться через реку. Выход из положения нашел солдат С. Алтунин. Он вплавь переплыл Десну и пригнал с другого берега лодку, на которой бойцы и подобрались бесшумно к баржам. Остальное было делом привычным. Прежде всего разведчики захватили пароход «Короп», стоявший у самого причала; его команда из двенадцати гитлеровцев сдалась, не оказав сопротивления. Затем перебрались на три баржи, груженные различным имуществом и бочками с горючим. Пока одна группа бойцов выполняла свою задачу на берегу, выявляя огневые точки врага и разыскивая места для переправ, остальные перегнали на свою сторону захваченные плавсредства и сдали их подоспевшим пехотинцам.

Передовые отряды от Харланова и Тимофеева в составе усиленных батальонов вышли к Десне на участке Ладинка, Барсуков. С ходу на подручных средствах они начали форсировать реку, перенося боевые действия на противоположный берег. И опять самоотверженно способствовалиэтому мужественные саперы.

Рядовой В. Чабан, возглавлявший группу саперов, получил приказ быстро соорудить две пристани под паромы возле деревни Надиновка. Стоя по пояс, а то и по горло в холодной воде, надсаживаясь под тяжестью многопудовых рам и прогонов, воины работали ловко и привычно, словно не свистели над головами пули, наугад выпущенные врагом, и не было вокруг кромешной тьмы. Ровно через два часа Чабан с трудом выбрался на берег и лаконично доложил: «Готово!» Через этот пункт в течение ночи была переправлена вся артиллерия дивизии.

На другом участке, близ деревни Смолино, возникла неожиданная задержка: трос от парома, осевшего в воде под тяжестью техники, зацепился за грузовик, затонувший на середине реки, и переправа застопорилась. Сапер Иван Шиков напрасно пытался снять паром с этого «прикола», трос натягивался как струна, но своей добычи не выпускал. Тогда, сорвав с себя гимнастерку с документами, Шиков бросился в воду. Много раз пришлось нырять ему на дно, прежде чем удалось отцепить проклятый трос. И паром опять стал исправно курсировать между берегами.

Напористо действовали и стрелки при захвате плацдармов. В первые минуты многие были ранены. Среди санинструкторов, оказывавших первую помощь, была и младший сержант Надя Королева. Переползая от укрытия к укрытию, она ловко бинтовала раненых, поила водой из своей фляги, успокаивала тех, кто метался и стонал от боли, старалась быстрее эвакуировать в тыл тех, кто находился в тяжелом состоянии.

Покончив со своими нелегкими обязанностями на захваченном берегу, Надя, прихватив сумку с медикаментами, пробралась на передний край. Вскоре стрелки опять поднялись в атаку. Младший сержант Королева поспешила за ними, туда, где жарче кипел бой, где чаще раздавались возгласы: «Санитара!» Едва ли она думала в эти минуты, что сама может погибнуть от пули, осколка или от руки уцелевшего в сумятице боя фашиста. Однажды было так. Надя только что закончила бинтовать бойца, истекавшего кровью в отбитой немецкой траншее, как откуда ни возьмись в десятке шагов появилось несколько гитлеровцев. Смелая девушка не растерялась. Выхватив крохотный трофейный пистолет, подаренный полковыми разведчиками, она выстрелила несколько раз в офицера, который возглавлял эту группу, и убила его. Остальные, как ни странно, предпочли убраться восвояси. За мужество и находчивость, проявленные в том бою, Надя Королева была награждена вторым орденом Красной Звезды.

Когда все три стрелковых полка уже вели бой в основном на том берегу Десны, саперы из состава 35-го штурмового инженерно-саперного батальона приступили к постройке деревянного низководного моста в районе села Надиновка. Несмотря на помехи, чинимые гитлеровской авиацией, эту задачу они выполнили образцово. Вслед за артиллерией, транспортом и тылами дивизии по этому мосту переправились через реку и корпусные части.

В течение следующего дня наши передовые отряды освободили от противника населенные пункты Смолино и Лебедевка (Гнилуша) и развили наступление в западном направлении. Следом двигались главные силы. Уничтожая по пути сопротивлявшегося врага, они устремились к Днепру.

Одновременно с организацией непосредственных боевых действий нам приходилось, что называется, вплотную вести подготовку к форсированию такой широкой и полноводной реки, как Днепр. Всем командирам частей и подразделений был отдан мною строжайший приказ заблаговременно готовить десантно-переправочпые средства. Опыт боев на Сейме и Десне не позволял питать надежд на то, что армейские понтонные парки, постоянно отстававшие в период операции от дивизий первого эшелона, смогут на этот раз достичь днепровских круч к тому часу, когда нам прикажут начать форсирование. Рассчитывать по-прежнему приходилось лишь на подручные средства, поскольку табельных, за исключением самых легких, в полках не было.

В редкие минуты затишья бойцы разыскивали в опустошенных войной населенных пунктах ящики и бочки, запасали бревна и доски, скобы и гвозди, проволоку и веревки — все, что могло пригодиться для сооружения плотов и паромов. Саперы чинили лодки, которые везли за собою еще с Сейма, заготовляли сваи, рамы и другие деревянные конструкции, необходимые для устройства легких мостов, пристаней, эстакад. В заготовке подручных средств им помогали местные партизаны — угоняли из-под носа немцев и прятали до поры в камышах лодки, дощаники, плоты.

Командиры полков и батальонов, используя редкие паузы в боях, учили личный состав различным способам форсирования водных преград. Солдат и офицеров практически знакомили с образцами простейших переправочных средств, изготовленных из местных материалов, показывали, как лучше использовать их для переброски людей, вооружения, грузов через широкую и глубокую реку. Эти занятия проводились обычно в подразделениях второго эшелона, близ озер, прудов и других водоемов. Солдаты учились с полной выкладкой переправляться на противоположный берег, держась за бревно, доску или другой плавучий предмет, быстро занимать места в лодках и на плотах, вести с них прицельный огонь, решительно действовать при высадке на берег. Все занимались с большим рвением, понимая, как пригодятся скоро каждому полученные навыки. Одновременно командный состав изучал организацию пунктов переправ и комендантской службы на них.

Ой Днипро, Днипро!..

К рассвету 21 сентября полки вышли к Днепру на участке Сивки, Сорокошичи. Нам было приказано захватить плацдармы на западном берегу реки. В последующем передовым отрядам предстояло переправиться через Припять в районе Заполье, Черевач, Опачичи. Для отвлечения противника было приказано организовать ложные переправы близ устья Припяти.

Полуразбитые фашистские части, отступавшие перед фронтом действий дивизии, успели переправиться на противоположный берег Днепра. Однако, как доносила разведка, сплошных оборонительных сооружений у них там не оказалось. Траншеи и окопы были оборудованы лишь на отдельных прибрежных участках и у населенных пунктов, расположенных близ Днепра. Подступы и зеркало реки обстреливались, кроме того, артиллерией и минометами из глубины обороны противника.

Эти сведения дополнили партизаны из местного отряда народных мстителей «За Родину», с которым мы установили связь. Они сообщили, что в селах Оташев и Домантово за Днепром расположены опорные пункты немцев; в Опачичах стоит многочисленный гитлеровский гарнизон, а в Чернобыле помимо пехоты находится тяжелая артиллерия врага.

В полосе, предназначенной для форсирования нашей дивизий, Днепр имел в ширину около 350 метров, при скорости течения 0,6 метра в секунду. Пологий восточный берег облегчал войскам выход к реке, а густой кустарник маскировал людей и технику от наземного и воздушного наблюдения. Продвижение транспорта затруднял, правда, сыпучий песок в пойме реки: от прибрежных сел Сивки и Сорокошичи до самого уреза воды никаких дорог не было, как и мостов на всем этом участке Днепра. Гитлеровцы, уничтожив их, привели в негодность и все имевшиеся баржи и лодки, чтобы нам ничего не досталось. К счастью, лесоматериалы для постройки плотов и паромов в изобилии имелись достаточно близко от реки.

В своих оперативных расчетах неприятель исходил из того, что советским войскам не удастся преодолеть с ходу столь трудное препятствие, каким был Днепр. Стремясь укрепить моральный дух своих солдат и офицеров, фашистская пропаганда все это время неумолчно твердила, что о днепровские берега в прах разобьется наступление наших армий и что в битве на Днепре верх непременно одержит германское оружие.

Гитлеровское командование не только многократно и во всеуслышание заявляло об этом, но и делало все возможное, чтобы остановить на этом, исключительно выгодном во всех отношениях, естественном рубеже советские войска, потопить и рассеять их на переправах, а затем ввести в сражение сильные резервы, нанести контрудар и опять перебросить боевые действия на Левобережную Украину.

Мы же со своей стороны думали только о том, чтобы с ходу перескочить через Днепр и развить решительное наступление на западном его берегу.

Переправу было решено начать в том же тактическом построении, что и на Десне. Первыми опять форсировали реку усиленные стрелковые батальоны от 1087-го и 1089-го полков. С захватом плацдармов в районах Верхних и Нижних Жаров они обеспечивали переправу главных сил дивизии, а в последующем продолжали наступление в качестве передовых отрядов. Поскольку полоса предстоящих действий смещалась несколько к северу и полк Харланова выходил за правую разграничительную линию, пришлось произвести частичную перегруппировку сил. Что же касается порядка и способов форсирования, то все это было уточнено с каждым командиром в отдельности.

К исходу дня все части и подразделения подтянулись к реке, насколько позволяли местность и условия маскировки. Стрелки, артиллеристы, воины других специальностей тотчас взялись за топоры и пилы. Одни заготовляли бревна и жерди под паромы, другие собирали хворост и вязали фашины для выстилки маршрутов, ведущих через песок к пунктам переправ, третьи сколачивали лодки и плели тросы для транспортировки плавучих средств. В качестве инструкторов работой руководили саперы, которые перед этим расчистили от мин подходы к реке и оборудовали съезды, организовали пункты паромных переправ и выбрали места для наплавных мостов, собрали паромы и построили пристани. Работа двигалась споро, несмотря на частые артиллерийские и авиационные налеты противника. Погода стояла сухая, малооблачная, и вражеские самолеты непрерывно выискивали и бомбили места скопления пехоты, техники, переправочных средств.

Тем временем передовые подразделения продолжали прощупывать уязвимые участки в обороне гитлеровцев за рекой.

…Укрывшись в прибрежных кустах с группой бойцов и тщательно обшарив с помощью бинокля противоположный берег, офицер Н. А. Курятников принял решение послать на ту сторону разведку и выяснить, много ли сил у противника в селе Нижние Жары. Вскоре из кустов, скрывавших тихую заводь в пойме, отвалили две рыбацкие лодки. Солдаты гребли бесшумно и сильно. Через полчаса они уже скрылись в тени высокого правого берега.

Прошел час, другой. На той стороне все было спокойно. Однако тревога за судьбу своих людей не покидала Курятникова. Он то и дело посматривал на часы, сожалея в душе, что ему самому не позволили в этот раз лично отправиться в разведку. Наконец, когда над рекой стали опускаться сумерки, послышался шум уключин. Через несколько минут в прибрежный песок ткнулась носом первая лодка, рядом причалила вторая. Известие, которое доставили разведчики, обожгло Курятникова радостью: в Нижних Жарах немцев не оказалось!

Немедленно известив об этом подполковника Тимофеева, старший лейтенант с его разрешения (командир батальона был ранен и находился в медсанбате) вывел свой батальон на берег Днепра и приказал приступить к форсированию. Часть бойцов пустилась вплавь, удерживаясь на воде с помощью досок и бревен, другие вскочили в лодки, третьи с длинными шестами в руках заняли места на плотах. Переменчивая военная судьба, как видно, благоволила к Курятникову. И на этот раз ему удалось блестяще осуществить дерзкий и рискованный замысел. Как ни удивительно, немцы не заметили, что в сумерках под самым их носом через Днепр переправился целый батальон советской пехоты. Выбравшись на берег, стрелки миновали безмолвное и безлюдное село Нижние Жары, повернулись лицом на север, атаковали противника в Верхних Жарах и, выбив его оттуда, захватили плацдарм, намеченный для переправы полка.

Это была редкостная удача. В целом форсирование Днепра осуществлялось, как известно, в тяжелейших условиях, изобиловавших драматическими событиями, и потребовало от войск и командования предельного напряжения сил, воли, мужества.

Об этом можно судить отчасти хотя бы по той обстановке, в которой пришлось преодолевать водную преграду подчиненным И. С. Харланова, действовавшим по соседству с полком Тимофеева. Переправа здесь началась лишь с наступлением ночи: засветло нельзя было приподнять голову над прибрежными кустами, не рискуя вызвать немедленный огонь пристрелявшихся пушек, минометов, тяжелых и ручных пулеметов врага. Однако и ночью, едва только полк приступил к форсированию, в небе сразу вспыхнули десятки осветительных ракет, а на воду легли багряные блики пожаров: чтобы лучше видеть пункты переправ, гитлеровцы подожгли прибрежные селения. Вслед за этим поверхность реки вспенилась ох пуль, мин, снарядов…

Первой преодолевала опасный рубеж севернее села Теремцы 7-я стрелковая рота. Ее командир Иван Никифорович Чернов был закаленным кадровым офицером. Он отважно воевал под Касторной, Воронежем и Щиграми, бил захватчиков на Сейме и Десне. Не испытывал страха и теперь, хотя отлично сознавал, что задача выпала неимоверно трудная: гитлеровцы наготове и приложат все усилия, чтобы потопить смельчаков в реке. Вся надежда была на быстроту, дерзость и четкую согласованность действий личного состава.

По команде Чернова в одну минуту были спущены на воду плоты, легкие паромы и лодки, уключины которых обернули тряпками. Отделение за отделением проворно заняли свои места, и вот уже пестрая флотилия отчалила от берега. Первые несколько минут плыли без помех: снаряды выплескивали фонтаны воды поодаль, а пулеметные очереди проносились над головой. Но чем ближе подступал холмистый правый берег, тем чаще метили смельчаков пули и осколки. Солдаты гребли без передышки, не разгибаясь, все промокли до нитки, но сидели не меняя позы, словно малейшее движение могло привлечь внимание и прицельный огонь врага. Слышались лишь команды старших, всплески воды да стоны первых раненых. Когда до берега осталось совсем немного, с крутого откоса дробно застучал пулемет, торопливо застрекотали автоматы. Огонь, к счастью, оказался малоэффективным: наших бойцов уже прикрывала береговая круча. Попрыгав в воду, стрелки Чернова бросились вверх по откосу…

Когда 7-я рота захватила узкую кромку берега, противник попытался столкнуть бойцов в Днепр, Немецких пехотинцев, как оказалось, гнали в бой не только командиры, но и пулеметы эсэсовских заградительных отрядов. Гитлеровцы навалились крепко, но советские бойцы не дрогнули.

— Ни шагу назад! Позади Днепр! — услышали они властный голос Чернова и увидели его самого в передней цепи.

Около часа бойцы то отбивали натиск врага, то сами теснили его. Наконец им удалось очистить от гитлеровцев все окопы, отрытые по береговому откосу. Потери были относительно невелики, но боеприпасы оказались на исходе, и Чернов приказал беречь каждый диск, каждую гранату. При повторной попытке немцев сбросить стрелков с кручи командир роты выдвинул влево двух пулеметчиков, чтобы те приняли удар на себя.

Маневр удался. Пока гитлеровцы атаковали позиции пулеметчиков, а бойцы Чернова косили врага фланговым огнем, на берег начали высаживаться вторые эшелоны стрелковых батальонов, множа силы защитников плацдарма…

Столь же мужественно форсировали Днепр стрелки 1-го батальона 1089-го полка. Метрах в ста от берега у лодки, в которой переправлялся со своими солдатами офицер Е. Калабин, отбило снарядом нос. Лодка тотчас затонула, и до берега пришлось добираться вплавь. Некоторые бойцы утонули в своем тяжелом снаряжении, некоторые упали у самого берега, подкошенные пулями, но те, кто выбрался на песок, атаковали захватчиков, засевших на круче, с такой яростью, что никому из них не удалось унести ноги. В одной из траншей бойцы обнаружили телефонный аппарат и пачку ракет. Находке особенно обрадовался Калабин. Он уже засек несколько артиллерийских позиций врага, невидимых с нашего левого берега. Подключив к трофейному аппарату конец телефонного провода, который он тянул за собою через реку, офицер вошел в связь с КП дивизии. Обменявшись позывными, он попросил к телефону полковника Никитина.

— Я сейчас буду немецкими ракетами указывать их цели, — крикнул в трубку Калабин. — Артиллерийские позиции расположены недалеко от нас.

— Действуйте! — обрадовался Иосиф Андреевич. — Сейчас переключу на вас целый дивизион. А вы корректируйте его огонь.

В этот момент поблизости от Калабина раздался выстрел и пуля обожгла ему щеку. Это стрелял притворившийся убитым гитлеровец. Выстрелив в него из пистолета и убедившись, что теперь враг действительно мертв, офицер взял в руки ракетницу и принялся за дело. Вскоре на немецкие пушки обрушились из-за реки наши орудия. Следя за разрывами снарядов, Калабин скорректировал огонь. Потом пустил ракеты в сторону другой цели. Когда вражеские пушки замолкли, находчивый офицер поднял своих людей в атаку.

Метров через двести опять наткнулись на траншею немцев, — вспоминал потом Калабин. — Оттуда ударили пулеметы. Повел я бойцов в обход. Вскоре в темноте разыскали ход сообщения. По нему вернулись назад, чтобы ударить в спину захватчикам. Скомандовал: «Гранаты к бою!» — и началась схватка. Выбили мы врага, закрепились. Едва я расставил пулеметчиков, как к гитлеровцам подоспела подмога. Подпустили мы фашистов поближе и встретили гранатами, огнем. Они быстро отхлынули, а наши пулеметчики тут же сменили позиции. Вскоре последовали вторая, третья, четвертая контратаки. Я получил два ранения, но продолжал командовать. Потом гитлеровцы подобрались совсем близко и начали забрасывать нас гранатами. Кто-то из наших, я сам видел, на лету поймал гранату и бросил ее обратно. Выручили нас пулеметчики: до этого берегли патроны, стреляя короткими очередями, а тут стали поливать, как из брандспойта. И враг опять не выдержал. Стойкость бойцов, их вера в победу, боевое мастерство решили исход дела. Пятачок, который удалось захватить, назад не отдали…

Ожесточенный бой на небольших по размерам плацдармах, захваченных на том берегу Днепра, не стихал весь день 22 сентября. Стрелки, вооруженные легким оружием, с трудом отбивали натиск врага; основная масса артиллерии должна была переправиться лишь на следующую ночь, а пока она поддерживала своим огнем пехоту, стреляя через Днепр.

В числе первых изготовились форсировать реку артиллеристы 2-го дивизиона 886-го артиллерийского полка, сосредоточившиеся на исходном берегу после полудня 22 сентября. Отдав необходимые указания по маскировке орудий, их командир, капитан Н. П. Янков, поднялся на пригорок и глянул на пустынную в этот час реку. За рекой кипел бой, непрерывно грохотали взрывы, вздымались к небу густые клубы дыма.

— Горит Украина, горит, родная, — с болью в голосе произнес за спиной Янкова командир расчета младший сержант Григорий Онищенко. — И сколько ей, многострадальной, вытерпеть довелось за две мировые войны! Ну ничего, придет час, за все рассчитаемся с фашистами…

В ожидании начала переправы артиллеристы расположились в густой прибрежной роще, куда тоже время от времени залетали тяжелые немецкие снаряды. Командир дивизиона капитан Янков нетерпеливо расхаживал по полянке, обдумывая, каким образом лучше выполнить полученный приказ о переправе всех орудий на правый берег реки в течение ночи. Надеяться, что саперы с наступлением темноты быстро наведут мосты, было нереально. Обещанные их артполку понтоны еще не подошли. Это заставляло самому искать выход из положения. Опыт подсказывал, что самое время начинать вязать плоты.

Артиллеристы с жаром взялись за работу, в эти тревожные часы перед боем вынужденное безделье тяготило их. И хотя лихорадочный стук топоров все чаще заглушали разрывы снарядов (немцы продолжали наугад бить по зарослям), дело двигалось споро.

К вечеру плоты были готовы, и с наступлением сумерек артиллеристы начали переправлять орудия на правый берег Днепра. Это потребовало не только большого мужества, но и предельного напряжения физических сил. Пушки вязли по ступицы колес в прибрежном песке, и каждый метр до уреза воды приходилось выстилать хворостом; плоты кренились под тяжестью орудий и плохо слушались весел; волны, вздымавшиеся от разрывов немецких снарядов, грозили опрокинуть плоты на середине реки. И все же, несмотря ни на что, труд и старание бойцов были вознаграждены: в течение ночи вся артиллерия дивизиона переправилась через Днепр и тотчас вступила в бой.

Особенно храбро действовали батарейцы офицера В. Тимошенко. На стыке дорог у одного из сел они первыми отбили контратаку немецкой пехоты. Тогда фашисты бросили на их позицию танки. Артиллеристам и это было не впервой: метким огнем они уничтожили пять гитлеровских машин, после чего остальные уже не отваживались идти вперед, а вели стрельбу из укрытий.

— Воздух! — известили наблюдатели в разгар огневой дуэли.

С запада заходила большая группа «юнкерсов». Орудийные расчеты закатили пушки в окопы, а сами попрятались в щелях. Через минуту дрогнула земля от взрывов фугасок и солнце закрылось плотным облаком пыли. Бомбежка, как показалось многим, длилась целую вечность. Наконец один за другим самолеты отвалили в сторону. Бойцы Тимошенко опять выкатили орудия на прямую наводку, и младший сержант Ф. Анощенко подбил шестой немецкий танк.

Трижды бомбила позиции наших артиллеристов вражеская авиация. Все новые группы фашистов при поддержке своих танков устремлялись в атаку. Людей в батарее оставалось все меньше, кончались и снаряды. Чувствуя, как плотно охватывают их гитлеровцы, командир 6-й батареи уже решил в случае окружения подорвать оставшиеся орудия и прорываться с боем к своим. Но в это время до батареи донеслось и стало нарастать с каждой минутой многоголосое «ура». Это шла подмога. Подоспевший стрелковый батальон стремительной атакой отбросил врага и погнал его перед собой, расчищая дорогу к населенному пункту.

Стрелковые подразделения и части, усиленные артиллерией, в непрерывных ожесточенных боях расширяли и закрепляли позиции, захваченные у врага, перенося центр боевых действий с прибрежной полосы все дальше на запад. Боевые порядки наступающих постоянно пополнялись свежими силами. Переправы теперь функционировали беспрепятственно, их прикрывали наши самолеты, бравшие постепенно верх в единоборстве с фашистской авиацией. Находясь по ту сторону реки, на выносном КП, я поторапливал вторые эшелоны, понимая, как важно с самого начала перехватить инициативу у противника и на земле. 322-я стрелковая форсировала Днепр одной из первых. Несколько раз я сам наведывался на пункты переправ, проталкивая тяжелую технику.

Сентябрьские ночи на переправах… Время до сих пор не изгладило из памяти этих картин. При встречах и беседах с однополчанами все и теперь, более четверти века спустя, видится ярко и зримо, со всеми подробностями и волнениями, которые пришлось пережить когда-то.

Бои на той стороне Днепра не затихали ни на минуту и по ночам. Но артналеты и бомбежки обрушивались на переправы реже. Этим, конечно, пользовались наши войска. Едва темнело, на воду спускались сотни лодок (и откуда их набиралось столько!), десятки паромов и плотов, реку перепоясывали звенья наплавных мостов, а из укрытий и кустов по невидимым в темноте тропинкам и дорогам тотчас устремлялись к воде люди, повозки, машины, тягачи. Тяжело груженные буксовавшие машины толкали в десятки рук бойцы; кони, чуя воду, всхрапывали и рвали постромки артиллерийских упряжек; в колонне машин невесть откуда появлялись вдруг походные кухни, начиналась давка и сутолока, вспыхивали споры — кому первому переправляться на плацдарм. А первыми стремились туда все: наступающие войска испытывали постоянную потребность в людях и боеприпасах, технике и средствах связи, медикаментах и продовольствии. Поэтому приходило в движение все, и если плохо была организована комендантская служба или не проявляли должной распорядительности соответствующие командиры и начальники, то сразу появлялась угроза возникновения пробок на пунктах переправ.

На участке нашей дивизии функционировало три переправы. Одна западнее села Верхние Жары, у отметки 101,5, где курсировало десять рыбацких лодок, к которым присоединилось позже несколько паромов; здесь переправлялись в основном подразделения 1087-го и 1085-го стрелковых полков. Вторая переправа находилась в полутора километрах южнее села Нижние Жары, у устья ручья Старик. Она осуществлялась с помощью паромов и собранного из понтонов моста. И наконец, третью оборудовали у села Теремцы, где переправляли людей и грузы на плотах, связанных из бревен и пустых бочек, скрепленных дощатым настилом.

Следует сказать, что собрать эти паромы и навести наплавной мост удалось уже после того, как основные силы дивизии форсировали реку на подручных средствах. Теперь все это использовалось главным образом для переправы наших тылов и транспорта.

Нехватка понтонного имущества заставляла строить сначала мосты малой и средней грузоподъемности. Чаще всего они были комбинированными — наплавные на фарватере реки и с эстакадами в прибрежной части. В светлое время суток из-за активности вражеской авиации средние пролеты разводились и маскировались в кустах вдоль обоих берегов реки, а с наступлением ночи вновь соединялись в линию. Особую сложность представляла переправа танков и тяжелых артиллерийских систем. Они ждали своей очереди на восточном берегу до той поры, пока не подходили тяжелые понтонные парки, из которых собирались паромы большой грузоподъемности.

Гитлеровцы ожесточенно обстреливали участки переправ, многократно бомбили мосты, топили плоты и паромы. Однако благодаря самоотверженным усилиям понтонеров, всех наших командиров и бойцов форсирование осуществлялось организованно. К исходу 23 сентября 322-я стрелковая полностью переправилась через Днепр. Расчеты немецко-фашистского командования, что наши войска будут надолго остановлены на укреплениях Восточного вала, не оправдались.

Советская Родина высоко оценила мужество и героизм, проявленные войсками 322-й стрелковой дивизии во время прорыва вражеской обороны на Днепре и успешного форсирования таких крупных водных преград, как Сейм, Десна, Припять. Двадцати четырем ее питомцам было присвоено звание Героя Советского Союза. Помимо тех, чьи имена уже назывались, высшего боевого отличия удостоились подполковник И. С. Харланов, капитан Н. П. Янков, старшие лейтенанты Н. А. Курятников и В. Я. Тимошенко, лейтенант И. Н. Чернов, сержант Е. В. Малых, парторг батареи старший лейтенант П. П. Ярцев, пулеметчики солдаты Ф. В. Васильев и С. Т. Клевцов, артиллерист младший сержант Ф. Г. Анощенко, стрелок сержант В. С. Путилин. Воинская доблесть многих других командиров и бойцов дивизии была отмечена орденами и медалями Советского Союза.

Бои за Чернобыль

Пополнив силы и уточнив задачи, дивизия повела дальнейшее наступление в междуречье Днепра и Припяти. Тимофеев двигался с боями на Гдень, Харланов — на Парищев, а 1085-й полк (второй эшелон) уничтожал тем временем разрозненные группы гитлеровцев, скрывавшихся в лесах. В этом промежутке меж двух рек прочных оборонительных позиций, подготовленных заблаговременно, у противника почти не было, что существенно облегчало наши действия. Упорнее всего враг оборонял село Гдень, через которое пролегала основная дорога на Чернобыль. К утру 24 сентября бойцы Тимофеева под прикрытием сильного артиллерийско-минометного огня атаковали это село и полностью освободили его.

В полосе нашего наступления оборону держал 177-й пехотный полк 213-й немецкой дивизии. После того как гитлеровцы подтянули сюда же танковые подразделения, они не только сумели парализовать наши удары, но и сами все чаще наносили ответные.

Около полудня 24 сентября 1087-й полк, прикрывавший правый фланг дивизии, внезапно был атакован крупными силами пехоты противника, действия которой поддерживала с воздуха авиация. Бойцам Тимофеева пришлось отойти на восточный берег Брагинки и закрепиться там. Однако днем позже гитлеровские танки выбили наших стрелков сначала из Гдени, а затем и из Парищева.

В течение двух следующих суток части дивизии во взаимодействии с соседями вели тяжелые бои по восстановлению утраченных позиций. Оба полуразрушенных села по нескольку раз переходили из рук в руки: гитлеровцы стремились удержать их любой ценой, чтобы выиграть время для организации обороны за Припятью; мы же не хотели уступать назад уже отвоеванное.

В этих упорных до крайнего ожесточения боях инициативно и смело действовали бойцы всех подразделений и специальностей. Память сохранила такой вроде бы неприметный эпизод. С началом контратак гитлеровцев на Парищев на окраину села быстро выдвинулся и залег со своим пулеметом ефрейтор Сергей Клевцов. Подпустив фашистов как можно ближе, он открыл внезапный губительный огонь. Пехота противника отхлынула, густо усеяв поле трупами. Но в конце концов ей удалось окружить село. Положение создалось безвыходное. По приказу советские бойцы прорвались к своим через все заслоны врага. Вместе с ними много километров прошагал по лесам и болотам и Сергей Клевцов, тащивший на плечах тяжелый станковый пулемет. Едва выйдя из окружения, он опять пошел в атаку, и его пулемет вновь стал сеять смерть среди гитлеровцев.

Хочется подчеркнуть, что личный состав дивизии, закаленный в непрерывных и тяжелых боях, никогда не падал духом из-за временных неудач. Испытания еще более укрепляли моральную стойкость бойцов и командиров, усиливали их ненависть к врагу и стремление вновь перехватить инициативу. Каждый понимал, что путь к победе, подобно восхождению на крутую гору, пролегает через множество преград и препятствий, на которых можно и оступиться и даже упасть. Но в любом случае нужно упрямо подниматься на ноги, превозмогать боль и усталость, страх и колебания и идти только вперед. А потому после каждой частной неудачи солдаты и офицеры дивизии дрались еще яростней, решительней, искусней…

Отразив контратаки и перестроив боевые порядки, полк Тимофеева во взаимодействии с частями 148-й стрелковой дивизии окончательно выбил захватчиков из села Гдень и погнал их на Парищев. Однако освободить этот населенный пункт одним ударом не удалось. Более того, неудачно закончились для нас и последующие попытки. Дело в том, что наша и 148-я стрелковые дивизии входили в состав разных корпусов и даже армий, поэтому не удавалось сколько-нибудь тщательно организовать их взаимодействие: каждое соединение действовало обособленно, нанося удары на свой страх и риск. Так продолжалось до тех пор, пока 322-ю и 148-ю не подчинили одному командиру корпуса. Тот детально согласовал совместные усилия двух дивизий, и противник был разгромлен, а село Парищев освобождено после двухчасового напряженного боя.

Этот эпизод наглядно убеждает в том, что решение единой тактической задачи нужно всегда возлагать на одного командира, подчиняя ему целиком силы и средства, нацеленные на это. В противном случае усилия в наступлении или обороне будут дробиться, потери множиться, а боевая задача окажется на грани срыва, поскольку в этих условиях не с кого спросить конкретно за ее исполнение.

В боях за Парищев вновь отличились бойцы старшего лейтенанта П. А. Курятникова. Они захватили село и первыми отразили ответный удар гитлеровцев. Однако те лезли напролом, падали под огнем пулеметов и минометов и снова накатывались волна за волной. Курятников находился с бойцами там, где было тяжелее всего, воодушевлял их своим бесстрашием, умело организовывал отпор врагу. Батальон положил множество гитлеровцев, прежде чем тем удалось выбить наших бойцов из села. С подходом же главных сил 1087-го полка яростные стычки за Парищев возобновились. В одной из них Курятников был ранен, однако отправлять в медсанбат его пришлось чуть ли не силой.

Самоотверженно бились с врагом в междуречье Днепра и Припяти и подчиненные полковника Харланова. Бойцы 3-го стрелкового батальона атаковали село, где располагались немецкие артиллеристы, обстреливавшие наши переправы на Днепре. Подступы к селу обороняла гитлеровская пехота. Оценив обстановку, комбат капитан Я. В. Моров принял решение атаковать немцев с двух сторон и прежде всего захватить их артиллерию.

С этой целью взводу младшего лейтенанта П. Елисеева было приказано переместиться направо, охватить село с севера и отвлечь огонь вражеских пушек на себя. Основные силы батальона атаковали тем временем пехоту гитлеровцев на подступах к селу. Понеся урон в людях, та стала медленно отходить к артиллерийским позициям, но путь ей уже отрезали стрелки, просочившиеся по лощине слева. Артиллеристы противника остались без прикрытия, и Елисеев немедленно атаковал их. Расчеты разбежались, оставив исправные пушки и боеприпасы к ним.

Оправившись от неожиданности, немцы предприняли попытку вернуть село: оно позарез было нужно им, чтобы удержать оборону на всем этом участке. Превосходство в силах позволило врагу окружить часть позиций советских воинов, но те и не думали об отступлении.

Девятнадцатилетний комсомолец Иван Леонов, прикрывавший фланг своей роты, непрерывно строчил из станкового пулемета по наседавшим гитлеровцам. Неожиданно сквозь грохот рвущихся поблизости мин он различил характерный треск немецких автоматов у себя за спиной. «Обошли, гады!» — понял Леонов. А тут на беду захлебнулся соседний пулемет: оба номера в нем были тяжело ранены. Тогда, прекратив стрельбу, Леонов кинулся к замолкшему пулемету, быстро подтащил его к своей ячейке и вставил новую ленту. Теперь два «максима», повернутые стволами в разные стороны, стояли в полутора метрах друг от друга. Оказавшись в окружении, Леонов один занял круговую оборону и начал попеременно косить немцев то из одного, то из другого пулемета, не давая приблизиться к себе. Более трех часов продолжался этот беспримерный поединок советского воина с целым взводом фашистских солдат. Когда на исходе были и силы, и боеприпасы, на выручку отважному пулеметчику пришли бойцы соседней роты.

Сломив сильное противодействие гитлеровцев на предмостных укреплениях, дивизия к исходу 29 сентября вышла к Припяти юго-восточнее Чернобыля. Город, расположенный за рекой, был укреплен врагом. Прочную оборону создал он и вдоль западного берега Припяти. Эти и другие данные о характере обороны и силах противника выявили наши разведчики. Их поисковые группы чаще всего действовали с участка соседа слева, уже перебравшегося на ту сторону реки. Разведчики установили, что за Припятью, против расположения нашей дивизии, также есть места, почти не занятые противником. Эти данные подтвердила, перейдя линию фронта через такую брешь, группа жителей Чернобыля, поведавших, как истязают гитлеровские мерзавцы тех, кто не успел уйти из города.

Рассказы жителей Чернобыля опубликовала наша многотиражная газета «За Родину» под рубрикой «Воин, отомсти!». Этот материал прочитали в дивизии все. «Не давать пощады фашистским разбойникам, бить их крепче, уничтожать, как бешеных псов!» — такую реакцию вызвало прочитанное у бойцов и командиров. Еще более конкретно проявлялось это стремление воинов в лозунге «Даешь Чернобыль!», который звучал на коротких митингах и собраниях, проведенных политработниками в полках.

На основании уточненных данных о вражеской обороне я принял решение форсировать Припять на двух участках, с тем чтобы охватить Чернобыль с двух сторон и вынудить фашистский гарнизон к бегству. В соответствии с замыслом определил и задачи стрелковым полкам. Поскольку майор Топильер все еще не подошел со своими батальонами к исходному берегу, я всячески торопил его. Сдерживая натиск бойцов Тимофеева, гитлеровцы отводили часть подразделений за реку, усиливая слабые участки вдоль берега, и промедление, допущенное Топильером, способствовало этому.

Вместе с начальниками артиллерии и оперативного отделения я сам выехал на НП 1087-го полка, чтобы разобраться на месте в обстановке. Немецкая артиллерия, в том числе дальнобойная, непрерывно обстреливала из-за реки боевые порядки наших стрелков. Снаряды ложились и вблизи наблюдательного пункта, расположенного не далее полукилометра от переднего края. Едва я наметил Тимофееву порядок дальнейших действий, как метрах в двадцати от окопа, в котором мы находились, разорвался тяжелый немецкий снаряд. Тучи осколков брызнули в нашу сторону, и Петр Клементьевич был ранен. Пришлось тут же отправить его в медсанбат. Заместитель у Тимофеева выбыл из строя по ранению несколькими днями раньше, поэтому временно во главе полка я поставил начопера дивизии майора Н. К. Панова. По долгу службы он хорошо знал обстановку в полосе наступления, мой замысел, боевые возможности полка и мог обеспечить выполнение только что намеченной задачи: сбить последние заслоны врага на подходах к реке и вслед за 1089-м стрелковым полком форсировать ее на подручных средствах.

В ночь на 30 сентября первыми восточнее Ивановки переправились через Припять бойцы Харланова. Расширив плацдарм на северо-запад, они к шести утра овладели Ивановкой, расположенной к югу от Чернобыля, а около двух часов пополудни ворвались с ходу в город. Немцы совершенно не ожидали такого оборота событий: вся их оборона строилась фронтом на восток. Удар Харланова во фланг и тыл застал их врасплох и вынудил в панике оставить Чернобыль. Используя это обстоятельство, Иван Степанович продолжал развивать наступление и к исходу первого октября завязал бой с подошедшими подкреплениями врага на высотах южнее села Корогод.

Организованно форсировал реку и полк под началом Панова. Для переправы здесь использовали деревянные лодки, переоборудованные таким образом, что намного возросла их устойчивость и грузоподъемность. Несколько пулеметчиков, в том числе уже знакомый нам Сергей Клевцов, добрались до противоположного берега на рыбацких челнах и, заняв позиции на взгорье, обеспечили переправу своим огнем. Не запоздали с высадкой на плацдарм и саперы. До подхода первых паромов с грузами они успели соорудить причалы.

Не задерживаясь на той стороне Припяти, 1087-й стрелковый полк развил наступление и к исходу 30 сентября завязал бой за село Мал. Черевач, прочно укрепленное немцами. Бойцы штурмовали его храбро, сражались инициативно, но росли потери и у них. При спасании раненых товарищей в этом бою вновь отличился Герой Советского Союза сержант Василий Путилин, о смелости и находчивости которого в батальоне, где он воевал, рассказывали прямо-таки чудеса.

Гитлеровцы расстреляли стариков родителей Путилина, живших в деревне Пичановка, Воронежской области, и Василий мстил врагу беспощадно. Свой боевой счет он открыл под селом Лобки, Курской области, едва прибыв на фронт. А было это так.

Немецкий снайпер в течение десяти минут вывел из строя двух связных, отправленных поочередно со срочным донесением из стрелкового батальона в штаб полка. Третий пакет с донесением вручили Путилину. Добравшись до места, где кончался ход сообщения и были ранены оба вестовых, молодой смекалистый солдат надел свою каску на палку и поднял ее над головой. О каску тотчас щелкнула пуля. В ту же секунду выглянул из укрытия и Василий. Он успел заметить, откуда стрелял вражеский снайпер, и решил его уничтожить. Незаметно подкравшись по овражку сбоку, он в упор выпустил из автомата очередь по кустарнику, в котором маскировался фашист, прикончил его и забрал снайперскую винтовку.

Через час, доставив пакет по назначению и вернувшись в батальон, Василий вместе с группой бойцов уже блокировал фашистский дзот. И здесь, применив обходный маневр, он первым ворвался в немецкий блиндаж, захватил исправный пулемет и пленил его расчет.

Наряду с незаурядной храбростью и сметкой Путилин отличался и распорядительностью, умением направить действия многих бойцов к единой цели. В бою под Дроздовкой, например, когда выбыли из строя все офицеры в его роте, он, уже будучи сержантом, взял на себя командование и повел солдат в атаку. Ворвавшись на хутор и перебив его защитников, он тут же организовал оборону объекта, причем сделал это грамотно и быстро.

Отважный воин без колебаний шел туда, куда вели его приказ и чувство долга. Так поступил он и в бою за село Мал. Черевач. Тогда был тяжело ранен комсорг батальона старший лейтенант М. Брязкуха. Трое солдат — санитар и два бойца — пытались подобраться к офицеру, чтобы вынести из-под огня, но сами остались лежать там, где их настигли немецкие пули. Увидев это, на помощь боевым товарищам устремился сержант Путилин. Пользуясь предоставленной ему властью командира отделения, он мог послать туда любого своего стрелка, однако пополз сам: или потому, что полагался на свой фронтовой опыт и удачу, или же оттого, что больше, чем свою жизнь, берег жизнь подчиненных.

И в этом бою смерть обошла храбреца: вдвоем с подоспевшим солдатом А. Журтиновым он вытащил из-под обстрела всех четверых раненых сослуживцев. Однако вражеские пули пощадили отважного сержанта, как видно, в последний раз. Вскоре в схватке за одно из полесских сел Василий Сергеевич Путилин был смертельно ранен. Его похоронили с воинскими почестями близ деревни Соболевка, что на Житомирщине.

Бессмертный подвиг совершил и другой сержант из полка Тимофеева — Владимир Пивоваров. Стрелковый взвод, в составе которого он воевал, пытался захватить восточную окраину села Мал. Черевач. Но немцы защищались отчаянно. Особенно мешал продвижению взвода пулемет, установленный в подвале двухэтажного кирпичного дома. Он уже подкосил нескольких стрелков, остальные пережидали в укрытиях, и атака срывалась.

Подобраться к пулемету незаметно через широкую и пустынную улицу было просто немыслимо, но Пивоваров все же решился на это и приказал своим солдатам прикрыть его огнем.

Под ливнем пуль сержант долго подбирался по-пластунски к огневой точке и наконец метнул в нее две гранаты. Увы, броски оказались неточными. Тогда Владимир Пивоваров, не желая рисковать последней гранатой, кинулся к пулемету и подорвался вместе с ним, швырнув гранату себе под ноги. В тот же миг бойцы, наблюдавшие из укрытий за этим удивительным единоборством, рванулись вперед и выбили одним ударом гитлеровцев с окраины села…

Подвиги героев, их имена никогда не изгладятся из памяти боевых товарищей и командиров. Надеюсь, и читатели не поставят мне в вину, что я время от времени подробно останавливаюсь на столь, казалось бы, мелких с точки зрения масштаба боевых действий всей дивизии, но ярких, волнующих эпизодах. Дело в том, что как раз из таких и подобных им моментов и состояли стычки, нередко определявшие исход боев и сражений, именно такие подвиги ихарактеризовали воинское мастерство, наступательный порыв и силу духа всего личного состава частей и подразделений, поскольку героизм среди них был поистине массовым. Что же касается более строгой хронологии тех событий и их детальной привязки к карте, то я полагаю достаточным обозначать здесь лишь основные вехи, по которым они протекали (ведь подробное описание одного только этого боя могло занять многие десятки страниц).

Итак, коротко о том, как сложилась обстановка в дивизии в последний день сентября. К этому моменту форсировали Припять южнее Чернобыля и бойцы майора Топильера — второй эшелон дивизии. Сосредоточившись в районе Калиновка, Залесье, они изготовились к выполнению двух задач: развить совместно с 1089-м полком наступление на запад и быть в готовности отразить контратаки неприятеля справа, где отсутствовала связь с соседом. Несмотря на то что наше продвижение развивалось пока успешно, последнее обстоятельство, кстати сказать, начинало все более тревожить меня. Я не пытался скрыть этого и от командира 17-го гвардейского стрелкового корпуса, который позвонил утром 1 октября на мой НП.

— Успех определился, нужно его развивать! — сразу потребовал генерал А. Л. Бондарев, даже не выслушав меня до конца. — Быстрее продвигайтесь на запад, пока немцы не опомнились и не закрепились на местности!

— Противник, по сведениям разведки, сам выдвигает нам навстречу оперативный резерв, — доложил я комкору. — 148-я стрелковая дивизия еще не перебралась через Припять, и на этом участке наш фланг оголен. Если немцы ударят с северо-запада, они того и гляди отрежут дивизию от главных сил корпуса. Учитывая это, я просил бы разрешения закрепиться пока на достигнутых рубежах.

Выслушав мои соображения, Бондарев несколько минут молчал: видимо, детальнее оценивал такую угрозу со стороны противника. Затем вновь и уже категорично подтвердил свой приказ, обещая поторопить полки 148-й и прикрыть нас справа.

Подчиняясь без особого энтузиазма его требованиям, я тем не менее дал указание частям первого эшелона развивать наступление в прежнем направлении. Продвигаясь на запад, 2 октября стрелки Харланова сбили противника с высот южнее села Корогод и овладели селами Глинка и Замошье. Подразделения майора Г. И. Михайлова, принявшего тимофеевский полк, продолжали драться за высоту 135,5 и западную часть села Мал. Черевач. В тот же день один из батальонов Топильера, наступая в направлении Калиновки, обошел неприятеля справа и овладел деревней Новоселки. Второй его батальон, сосредоточенный в Залесье, находился у меня в резерве.

К слову сказать, в то время все наши стрелковые полки, потеряв в непрерывных боях до половины людей, имели в составе всего по два батальона численностью 120–150 человек. Тем не менее я создал небольшой резерв после того, как взятые в Замошье пленные сообщили, что в район Рудни Вересни спешно выдвигается 56-я пехотная немецкая дивизия. Их слова еще раз подтвердили мои опасения о возможности скорых и решительных контрдействий со стороны противника. Я приказал поэтому сосредоточить в Новоселках весь полк Харланова с тем, чтобы решительным ударом в сторону села Бол. Черевач уничтожить гитлеровцев на северном берегу притока Припяти — реки Уж, лишив их выгодного плацдарма для нанесения контрудара на Чернобыль.

Противник наносит контрудар

К утру 3 октября 148-я стрелковая дивизия, форсировав Припять, выдвинулась правее нас на рубеж Мал. и Бол. Корогод, достигнув передовыми отрядами Стычанки, Жолнировки. К сожалению, произошло это чересчур поздно. Гитлеровцы уже сосредоточили превосходящие силы у нас на флангах и перед фронтом и теперь наносили мощные удары, стремясь рассечь наши боевые порядки, отрезать от переправ, разгромить стрелковые полки и снова занять оборону по Днепру. В этом смысле и наш удар на Бол. Черевач уже запоздал. Когда 1089-й полк, усиленный батальоном от Топильера, начал из Новоселок наступление на это село, то сам был немедленно контратакован пехотой врага с танками со стороны Рудни Вересни, и Харланов вынужден был перейти к обороне. Пленные, взятые в этом встречном бою, оказались из числа передовых подразделений 56-й пехотной дивизии, подходившей к району боев в полном составе. Одновременно в районе Рудни Ильинской появилось до сотни танков противника, нацеливавшихся на наш стык со 148-й стрелковой дивизией.

Единственное, что можно было и следовало сделать в этой обстановке, это немедленно перейти к обороне на участках, выгодных для отражения превосходящих сил врага. Поэтому, пока два полка с трудом сдерживали натиск противника с фронта на линии Замошье, Калиновка, южная окраина Залесья, я приказал Топильеру бросить все силы на подготовку второго рубежа обороны у нас в тылу, западнее Чернобыля. Решение на отход с боем сразу было доложено командиру корпуса, и на этот раз генерал Бондарев утвердил его без оговорок и возражений.

Однако события в районе Чернобыля развивались тем временем столь стремительно и неблагоприятно для нас, что направить их в нужное русло уже не представлялось возможным. Говоря проще, несмотря на все предпринятые в эти часы усилия, вывести полк Харланова на указанный ему рубеж обороны не удалось. Связанный боем с противником, он не смог оторваться и был отрезан вражеской пехотой с юго-востока, а танками с севера, из района Мал. и Бол. Корогод. На участок, намечавшийся Харламову, пришлось бросить значительную часть сил из двух оставшихся в моем распоряжении полков, сделав их собственную оборону еще более жидкой.

Утром 4 октября до сотни немецких танков при поддержке пехоты и авиации смяли боевые порядки нашего соседа справа. Понеся значительные потери в живой силе и технике, один полк 148-й стрелковой дивизии отошел на северо-восток, а два других остались в лесу, в тылу у противника. Вслед за тем немецкие танки начали продвигаться в направлении Карпиловка, Чернобыль, огибая фланг и заходя в тыл нашей 322-й. Одновременно на Чернобыль было брошено в атаку со стороны Бол. Черевач до двух пехотных полков из состава 56-й вражеской пехотной дивизии.

Имея явное превосходство в живой силе, артиллерии и абсолютное — в танках (у нас их не было), гитлеровцы стали таранить нашу оборону, пытаясь рассечь ее на части, а затем уничтожить одновременными ударами с разных сторон. Отбитые залповым огнем, их пехотные цепи откатывались лишь затем, чтобы дать возможность своей артиллерии разрушить укрепления, за которыми дрались стрелки. Пронзительный скрежет, свист, грохот со всех сторон обрушивался на людей, рвал барабанные перепопки, оглушал, пригибал к земле. Неумолчные взрывы сотрясали землю и все, что находилось не только на ее поверхности, но и в окопах, щелях, траншеях. Затем на какое-то мгновение наступала тишина — и вновь накатывалась немецкая пехота, а в гул канонады вплетался сухой, нервный треск автоматов.

Но даже в этом аду бойцы и командиры сохраняли присутствие духа, способность сопротивляться. Каждый привычно делал свое тяжелое и опасное дело. Офицеры отдавали распоряжения и указывали цели, солдаты вели огонь, едва успевая перезаряжать оружие, санитары бинтовали раненых, подносчики ползком подтаскивали патроны, мины, снаряды.

После двух или трех безуспешных попыток взломать оборону стрелков гитлеровцам удалось пробить брешь и выйти на артиллерийские позиции полков. Сюда устремилось вместе с пехотой до 60 танков и 12 самоходок. Артиллеристы встретили их огнем в упор. Только один расчет сержанта Н. Завгороднего подбил в этот момент три вражеские машины. Когда снаряды кончились, его подчиненные взялись за автоматы и опять вели огонь до последнего патрона, не помышляя об отходе, хотя гитлеровцы уже окружали их.

Отважно дрались у Чернобыля и другие артиллерийские расчеты. Младший сержант волгарь Федор Анощенко метким огнем подбил из своего орудия восемь автомашин с пехотой и гитлеровскую самоходку, а украинец Григорий Онищенко — шесть автомашин и танк. Пять танков с паучьими крестами на броне уничтожила батарея старшего лейтенанта В. Суздальцева, две бронемашины поджег сержант П. Леднев. Но силы были слишком неравными, и огонь орудий постепенно замолкал. Отдельные уцелевшие орудия, где уже не оставалось ни одного человека прислуги, попадали в руки врага, но большая часть расчетов, отступая, спасала всю материальную часть.

В один из таких моментов контуженные при прямом попадании танкового снаряда в их пушку сержант Н. Завгородний и его наводчик рядовой О. Крысин были захвачены в плен. Гитлеровцы сорвали с них знаки различия, боевые награды, потом бросили, связанных, в машину и отправили в свой тыл. Однако Завгородний и Крысин сумели освободиться от пут и бежали, выскочив из грузовика на полном ходу. Через несколько часов, переплыв Припять, оба воина разыскали соседние батареи своего 886-го артиллерийского полка: тем удалось отбить натиск танков и переправиться в полном составе на восточный берег реки.

Стрелковые роты и батальоны между тем все еще держали оборону на другом берегу Припяти. Бой, казалось, грохотал уже много суток кряду — в такой обстановке ведется иной отсчет времени. Наши силы таяли на глазах, а противник бросал в сражение все новые подкрепления. Со своей стороны я давно уже использовал последний резерв, который берег на самый крайний случай, но он был каплей в бушующем море огня. Когда подошли вторые эшелоны гитлеровцев, многие наши стрелковые роты дрались уже в полуокружении. Становилось совершенно очевидным, что с теми тремя батальонами, которыми я располагал (хотя фактически в моем подчинении числилось два стрелковых полка), ни в коем случае нельзя остановить продвижение врага. Поэтому я разрешил подчиненным командирам с боем прорываться из окружения. Потеря Чернобыля была для нас чувствительной, но в тот момент очень важно было сохранить остаток людей и все вооружение — войне еще не видно было конца-краю.

Хочется особо подчеркнуть, что и в той тяжелой ситуации отход частей производился организованно, в определенном порядке. Командиры наводили его твердой рукой, пресекая малейшее ослушание и своеволие со стороны подчиненных, показывая личный пример дисциплины и самообладания. И только майор Топильер, к сожалению, в этот напряженнейший момент не смог изменить своего порочного стиля руководства и продолжал отдавать нереальные приказы подчиненным через посыльных вместо того, чтобы возглавить своих людей, теснимых с трех сторон гитлеровцами.

По моему приказу в командование этим полком, чуть было не потерявшим управления, вступил заместитель командира по политчасти майор М. А. Милованов. Действуя смело и энергично, он организовал отход и переправу людей и техники через реку, а затем осуществил все мероприятия по переходу 1085-го полка к обороне.

Переправившись на восточный берег Припяти, дивизия закрепилась на участке Кошовка, Германовщина и начала приводить себя в порядок. От Харланова никаких известий пока не поступало. Овладев Чернобылем, гитлеровцы попытались расширить этот участок, нанося удары на север и юг вдоль берега реки, но были в конце концов остановлены нашими войсками. Тогда, используя возвышенное положение правого берега реки, на котором располагались, они обрушили массированный артиллерийский и минометный огонь на позиции 322-й. Пришлось глубже зарыться в землю и принять меры к строжайшей маскировке.

Наверх по инстанции уже доложили, что нами оставлен Чернобыль, и в штаб дивизии, расположившийся в селе Парищев, прибыла группа офицеров для выяснения всех обстоятельств дела. Я в тот момент находился на передовой, и об этом мне сообщил по телефону начальник штаба полковник Коротков. В голосе Андрея Ивановича слышалось плохо скрытое беспокойство: видать, вспомнились аналогичные неприятности, постигшие его еще до службы в нашей дивизии. Теперь с явным сочувствием Коротков пытался подготовить и меня к самому худшему. Вместе с тем он давал понять, что готов разделить со мной всю ответственность за такой неприятный оборот событий.

Поблагодарив за проявленную солидарность, я посоветовал начальнику штаба сохранять полное спокойствие: дивизия ведет бой, и мы оба обязаны руководить действиями подчиненных, а не терзаться думами о собственной участи. «В любом случае, — сгладил я шуткой невольную резкость этих слов, — я постараюсь убедить командование, что лично вы, Андрей Иванович, Чернобыль не сдавали и приказа об этом на подпись мне не представляли».

Мой НП находился на удалении 4–5 километров от штаба дивизии, неподалеку от Припяти. Из Парищева сюда можно было добраться по луговине, перепаханной немецкими снарядами и минами. Как видно, офицеры, прибывшие в штаб дивизии, очень торопились, поэтому согласились прибыть ко мне прямо на НП. К этому времени противник несколько ослабил артиллерийский огонь. Тем не менее офицеры добрались до нас лишь в сумерки: дважды попадали под артналет и пережидали его в укрытиях, беседуя с командирами и расспрашивая кое о чем попутно бойцов. Короче говоря, когда они добрались до наспех вырытого связистами окопа, где я обосновался, все детали драмы, разыгравшейся сутки назад за рекою, были им уже известны, и, как я понял с первых же слов, они менее всего усматривали в случившемся нашу вину.

В свою очередь я постарался укрепить их в этом мнении, заявив, что командиры и бойцы 322-й сделали все, что было в их силах, чтобы удержать отбитые у врага рубежи. Что же касается противника, то достичь успеха ему позволило не только огромное превосходство в силах, но и неправильная оценка обстановки накануне этих событий, допущенная штабом 17-го гвардейского стрелкового корпуса.

Выслушав и записав все это, офицеры, как говорится, откланялись и убыли в штаб армии. Не знаю, какой ход дали в последующем их докладу, однако слышал, что к сказанному мною кое-что добавил от себя и командир 17-го гвардейского стрелкового корпуса. Нужно отдать ему должное, как человеку честному и принципиальному, он полностью подтвердил мои показания, взяв таким образом основную часть ответственности за происшедшее на себя. Впрочем, как утверждают очевидцы, генерал А. Л. Бондарев с присущим ему юмором посоветовал под конец написать в дознании, что в сдаче Чернобыля повинны одни гитлеровцы, и только они…

Через несколько дней фронт на нашем участке стабилизировался. Строя оборону, мы продолжали принимать все меры к розыску и выводу на восточный берег Припяти сил, оставшихся на том берегу. И 9 октября, благополучно переправившись на соседнем участке, они вновь слились с частями 322-й. Как выяснилось, опытного и смелого командира 1089-го стрелкового полка не особенно встревожил тот факт, что он оказался в тылу врага. Отбив все атаки гитлеровцев, Харланов ушел от соприкосновения с ними (благо вокруг были густые леса), установил взаимодействие с местным партизанским отрядом, нащупал слабые места в боевых порядках противника и, улучив момент, прорвался к своим, сохранив людей и материальную часть.

Нашу дивизию вновь передали в состав 15-го стрелкового корпуса. В течение трех последующих недель мы совершенствовали свою оборону по восточному берегу Припяти. В один из дней к нам приехал командующий 13-й армией генерал-лейтенант Н. П. Пухов. Признаться, я ожидал услышать от него нарекания за то, что произошло под Чернобылем, хотя, повторяю, не чувствовал за собой ни малейшей вины. Но этого не случилось. Напротив, выслушав мой краткий доклад о состоянии частей дивизии, Пухов сам вдруг тепло заговорил о ее заслугах в истекших боях. Затем подробно по этапам прокомментировал весь более чем четырехсоткилометровый путь, пройденный 322-й в период наступления от Севска до Припяти. Дивизия освободила при этом около 350 населенных пунктов, уничтожила более 6000 солдат и офицеров противника и до 400 взяла в плен. Кроме того, было уничтожено много вражеской техники и захвачено в качестве трофеев большое количество автомашин, различного вооружения, имущества. В заключение командарм дал высокую оценку боеспособности и моральному духу личного состава 322-й.

К данной оценке уместно будет добавить и некоторые выводы.

Наступательные бои этого периода явились весьма тяжелой и серьезной школой боевого мастерства для всего личного состава дивизии. В течение двух месяцев ее полки вели непрерывные сражения в самых различных условиях: прорывали подготовленную оборону и отражали контратаки превосходящих сил противника, преследовали врага и вели встречные бои с его подходящими резервами, с ходу форсировали водные преграды, захватывая на них плацдармы, и временно переходили к обороне, чтобы при первой возможности вновь возобновить наступление.

Каждый бой по своему характеру, соотношению сил сторон и обстановке, в которой он протекал, не был похож ни на один предыдущий. Это требовало от всех командиров глубоких знаний военного дела, оперативности и инициативы, смелости и решительности, умения использовать каждый благоприятный фактор обстановки в интересах достижения победы над врагом. И надо сказать, подавляющее большинство офицеров дивизии весьма успешно справлялись с такими задачами, умело организуя боевые действия и достигая поставленных целей.

В каждом бою, разумеется, возникали свои особые трудности. Временами многие из них казались просто непреодолимыми, однако бойцы и командиры справлялись с ними и успешно выполняли боевой приказ. Так было при форсировании крупных водных преград, которое производилось исключительно на подручных средствах; в дни боев, когда авиация противника непрерывно висела над боевыми порядками дивизии, не давая возможности частям продвигаться вперед, а также в периоды, когда мы отбивали контратаки гитлеровских танков, ощущая острую нехватку в противотанковых средствах. И в этих условиях командиры всех категорий творчески подходили к решению вопросов организации и ведения боя. Когда не удавалось выполнить полученную задачу днем, они стремились нанести поражение противнику ночью; не было табельных средств в частях — организовывали переправу личного состава, оружия, боевой техники и обозов на плотах и паромах, сколоченных на скорую руку из бревен и досок или связанных из пустых бочек и ящиков; снижали до минимума эффективность авиационных налетов врага хорошей маскировкой, а в противоборстве с танками умело использовали орудия больших калибров, поставленные на прямую наводку, взрывные заграждения и карманную артиллерию — гранаты.

Офицеры и солдаты не боялись вести бой с превосходящими силами противника даже в окружении. Боевое их мастерство так созрело, что стало правилом достигать успехов в бою не числом, а умением. Очень многие офицеры и сержанты не только успешно справлялись со своими обязанностями в бою, но и в любой момент могли заменить своих командиров, если те выходили из строя. Это обеспечивало бесперебойное управление подразделениями на любом этапе боевых действий.

И наконец, в этих тяжелых, беспрерывных боях окрепла спайка личного состава, еще более развилось чувство войскового товарищества. Обычными стали случаи, когда командиры подразделений и рядовые бойцы приходили на помощь соседу или выручали попавших в беду солдат даже с риском для собственной жизни. Сам погибай, а товарища выручай — такому правилу следовали все, когда дело касалось взаимовыручки в бою. Окрепли в соединении и другие хорошие традиции. Воины с гордостью называли номера своих полков, подчеркивая тем самым принадлежность к частям, приумножившим свою боевую славу.

Таким образом, хотя дивизия и закончила наступательные действия на глуховском направлении значительно ослабленной боями, она сохранила не только костяк лучших своих кадров, но и высокий моральный дух личного состава, свои славные традиции. И последующие бои полностью подтвердили это.

Однако весьма ощутимыми были и потери дивизии. Именно они более всего заботили генерала Н. П. Пухова. В ходе длительных и тяжелых боев из строя вышло до двух третей личного состава. В стрелковых батальонах числилось всего по 80–100 человек, причем в некоторых ротах не осталось ни одного офицера. Не лучше обстояло и с вооружением: мы почти ничего не получали взамен вышедшей из строя техники. В дивизии осталось на вооружении всего шесть гаубиц, около двадцати других орудий, включая «сорокапятки», десять минометов. Начинать новые наступательные действия с такими силами было невозможно, поэтому я обратился к командарму с настоятельной просьбой быстрее доукомплектовать и вооружить дивизию.

— Сделаем все, что можем, — пообещал Пухов. — С этой целью и проверяю ваши потребности лично.

Действительно, через некоторое время в дивизию начали поступать люди и боевая техника. Пополнив до штата подразделения, имевшиеся в наличии, мы стали заново комплектовать и те, что числились пока только по спискам. Первым делом расставили офицеров, многие из которых, отлично зарекомендовавшие себя в предыдущих боях, продвинулись при этом по службе. Неплохое впечатление, кстати, производили и офицеры, прибывавшие к нам после излечения в госпиталях и воевавшие ранее в других соединениях и армиях. Опытные, закаленные, они быстро вставали в строй, привычно брались за любое дело. Что же касается звена командиров стрелковых взводов, то большую нехватку в них мы восполнили за счет выпускников дивизионной школы.

В школе постоянно проходило подготовку около восьмидесяти курсантов. Это был отборный народ, из числа наиболее смелых, энергичных, грамотных сержантов и солдат. Занимались они по специально разработанной уплотненной программе в течение трех-четырех месяцев, в зависимости от обстановки на фронте. Занятия проводили офицеры штаба дивизии и начальники служб — каждый по своей специальности. Регулярно выступали с докладами, лекциями, беседами и мы с начальником политотдела.

Школу эту я организовал и содержал по собственной инициативе, уделял ей много внимания и, честно говоря, очень дорожил курсантами. Даже тогда, когда стрелковые батальоны в полках воевали в половинном составе и приходилось до предела напрягать все силы для выполнения боевых задач, в школе, расположенной в тылу дивизии, шли регулярные занятия. Такие жертвы с нашей стороны окупались сторицею при очередных выпусках. В полки вливались целые группы взводных командиров, может и уступавших выпускникам офицерских училищ в теоретической подготовке, зато нередко превосходивших их боевым опытом и фронтовой закалкой.

Когда подразделения были укомплектованы и вооружены по существующим штатам, мы приступили к их боевому слаживанию. С офицерским составом занятия проводились главным образом по тактической и огневой подготовке. На местности и картах их учили организации действий в наступлении и обороне, способам управления в различных видах боя. Занятия с личным составом проводились в ротах, расположенных во втором эшелоне и резерве. После отработки всех запланированных тем их выводили на передний край, снимая оттуда на учебу подразделения первого эшелона. На ротных тактических учениях совместно со стрелками отрабатывали свои задачи артиллерийские батареи и танковые взводы. Танки производили при этом обязательную обкатку пехоты, находящейся в траншеях. Таким путем бойцы нового пополнения воочию убеждались, что хороший окоп — крепость солдата, откуда он, оставаясь неуязвимым, может вести борьбу и с танками врага.

Подготовка к новым боям велась и на передовой. По обыкновению, активизировалась разведка. Нас особенно интересовали огневые точки противника, расположенные в глубине, — их невозможно было выявить путем наблюдения с нашего низкого участка берега. В расположение врага засылались небольшие группы разведчиков с радиостанциями. Засекая цели, они передавали их координаты и корректировали затем огонь нашей артиллерии.

В один из дней за линию фронта собирались проникнуть сразу две группы, одна под началом офицера К. Зорина — для действий из засады, другая во главе со старшим лейтенантом Н. Юдиным — для разведки характера обороны и численности гарнизона, расположенного непосредственно в Чернобыле.

Политотдел дивизии решил использовать предстоящую операцию для заброски в расположение врага листовок антифашистского содержания. Такие листовки, газеты и другие пропагандистские издания десятками и сотнями тысяч забрасывались в расположение врага с помощью самолетов и специальных снарядов. Гитлеровское командование принимало, естественно, все меры, чтобы ни одна листовка не попала в руки их солдат и офицеров. Поэтому нашим политотдельцам приходилось изыскивать все более хитроумные пути и средства для доставки такой литературы в стан неприятеля. Проявили они изобретательность и на сей раз.

Изготовив три пакета, точь-в-точь похожих на те, в которых рассылались секретные документы в германской армии, наши товарищи вложили в них листовки и надписали (по-немецки, разумеется) адреса и фамилии трех командиров пехотных рот, располагавшихся в числе прочих войск в Чернобыле. Все необходимые для этого сведения нашим разведчикам удалось заранее установить с помощью местных жителей, связей с которыми они не порывали и после отхода из города. Расчет делался на то, что, получив такой пакет, гитлеровец обязательно вскроет его и, смотришь, прочтет листовку. Оставалось лишь доставить пакеты «адресатам».

На исходе 23 октября группа Н. Юдина переправилась через реку и незаметно проникла в город. В назначенном месте бойцы передали пакеты Марии Авраменко, в чьем доме проживал один из указанных немецких офицеров.

— Отдай утром один пакет своему постояльцу, скажи, что нашла на огороде, — проинструктировал женщину Юдин. — Сами бы к нему заглянули, пленный позарез нужен, да очень уж фашисты пугливые стали, наставили вокруг охраны — не подберешься, — пошутил старший лейтенант. — Ничего, найдем «языка» и в другом месте!

Мария Авраменко в точности выполнила поручение. Два других пакета она передала с аналогичной инструкцией знакомым женщинам, у которых также квартировали командиры пехотных рот. Листовки таким образом попали точно по назначению. Неизвестно, к сожалению, какое воздействие оказали они на дальнейшую судьбу этих трех немецких офицеров, но одно совершенно достоверно — никто из квартирохозяек не пострадал, как могло бы случиться, окажись их постояльцы людьми, фанатично преданными гитлеровскому режиму.

Выполнив данное поручение и разбросав попутно по улицам сотни других листовок, разведчики приступили к основному заданию. В течение ночи они выявили целый ряд огневых точек на окраинах и в черте города. Оставалось лишь взять «языка». Но с этим не везло. Во время блуждания по Чернобылю группа Юдина не встретила ни одного подходящего объекта для захвата: в одиночку по темным улицам гитлеровцы не ходили, а вступать в перестрелку с хорошо вооруженными группами немецких солдат, патрулировавшими по городу, Юдин не решился. Оставалось одно: на обратном пути попробовать захватить врасплох один из постов, выставленных на окраине Чернобыля.

К сожалению, и эта попытка потерпела неудачу. Вражеский пулеметчик, облюбованный разведчиками в качестве «языка», всполошился невесть почему раньше времени и дал наугад длинную очередь в темноту. И надо же было случиться такому: шальные пули нашли свою жертву. Взвалив себе на плечи раненого старшину М. Куляева, старший лейтенант Юдин приказал отходить к реке. Под утро все они благополучно вернулись к своим.

Не удалось взять пленного и бойцам старшего лейтенанта К. Зорина. На их засаду на правом берегу Припяти наткнулся, правда, один гитлеровец, однако он оказал в стычке отчаянное сопротивление, и его пришлось прикончить. По документам немецкого ефрейтора мы установили, что оборону против левого фланга 322-й держит 177-й немецкий охранный полк.

Постепенно сведения о характере обороны и силах противника множились, прояснялись. Завершалась и подготовка частей к предстоящим боям. Солдаты и сержанты все чаще обращались к своим командирам с неизменным вопросом: скоро ли будем наступать на Чернобыль? Однако освобождать этот город вторично нам так и не довелось. Дивизии выпала другая задача — участвовать в Киевской наступательной операции, которой суждено было стать новой славной страницей в летописи боев за освобождение Правобережной Украины.

Глава четвертая От Днепра до Житомира

На киевском направлении

Наступление советских войск, предпринятое в первых числах октября 1943 года на киевском направлении, развивалось медленно. Ударная группировка Воронежского фронта дважды переходила в наступление с букринского плацдарма, южнее Киева, но прорвать тактическую зону обороны врага так и не смогла. Более успешно развивались боевые действия на лютежском плацдарме, севернее Киева, где наступали войска 38-й и 60-й армий. Несмотря на крайне сжатые сроки подготовки к операции, недостаток боевой техники и снарядов, частям 60-й армии в течение нескольких суток удалось значительно расширить свой плацдарм. В связи с этим Ставка Верховного Главнокомандования начала проводить переброску частей и соединений на правое крыло фронта, усиливая его группировку войск.

В конце октября 322-я стрелковая дивизия также получила приказ переместиться на лютежский плацдарм и вновь войти в состав 60-й армии. Последнее обстоятельство особенно порадовало наших командиров и бойцов. Ведь очень многие из них получили боевое крещение именно в рядах 60-й. Длительное время в ее составе действовала и наша дивизия, поэтому все испытывали такое чувство, словно возвращались после долгой отлучки в родную семью. Но основная причина всеобщего ликования заключалась, безусловно, в том, что нам порядком осточертела оборона. Люди рвались в бой и прекрасно понимали, что перегруппировка наших войск как раз и предпринимается с целью нанести новый сокрушительный удар по врагу.

322-й предписывалось незамедлительно передать соседу слева — частям 8-й стрелковой дивизии — всю полосу нашей обороны по левому берегу Припяти и форсированным маршем переместиться в район севернее Киева. Весь путь предстояло проделать не по прямой, а по маршруту в форме буквы «П», для чего отойти сначала в тыл. за Днепр, спуститься вниз по течению вдоль западного берега, а затем опять переправиться через реку и занять позиции в районе колхоза «Приднепровский». Все это было сопряжено с немалыми трудностями. Отход с оборонительных рубежей следовало провести в строжайшей тайне и только ночью, чтобы немцы не обнаружили исчезновения на передовой целой советской дивизии и не стали чересчур досаждать нашим преемникам своей возросшей агрессивностью. Скрытно требовалось «сесть» и на плацдарм за Днепром: разведка противника зорко следила за любым перемещением наших войск, препятствуя этому ударами с воздуха. Задачу осложняло, наконец, и то обстоятельство, что транспорт дивизии не мог поднять в один рейс все имевшиеся в наличии запасы продовольствия, боеприпасов, различного военного имущества, и требовалось точно рассчитать, что необходимо взять прежде всего.

Продумав вместе с полковником П. М. Гудзь, командиром 8-й стрелковой, порядок смены частей, я объявил свое решение подчиненным офицерам и организовал их работу. Смену произвели в два приема. В первую ночь часть передовых подразделений соседа, соблюдая маскировку, разместилась вместе с нашими людьми в первых двух траншеях, где и переночевали, как говорится, в тесноте, да не в обиде. На рассвете они приняли от наших командиров все районы и участки обороны, заграждения, инженерные и огневые сооружения. На следующую ночь личный состав 322-й незаметно покинул передовую и отошел в лес, за Парищев. Там уже сосредоточились накануне штабы, батальоны вторых эшелонов, вся артиллерия и тылы.

Параллельно со сменой частей велась подготовка к следованию в новый район действий. По моему указанию начальник штаба полковник Коротков организовал разведку маршрутов на глубину первого перехода, выбрал район для дневки и уточнил порядок переправы по понтонным мостам через Днепр. Повозки и немногие имевшиеся в дивизии автомашины приводились в готовность — путь предстоял стокилометровый — и грузились наиболее важным имуществом.

Там же, в лесу у Парищева, командиры полков получили задачу на первый переход и указания по мерам его обеспечения. Переправившись через Днепр и спустившись вниз по двум параллельным маршрутам, части должны были в один и тот же час выйти к переправе на правый берег. Пришлось тщательно согласовать передвижение войск по времени и заранее продумать организацию комендантской службы на обеих переправах, чтоб не допустить скоплений и растягивания маршевых колонн.

…Упали на землю ранние сумерки, и дивизия тронулась в путь. Оставив позади Днепр, солдаты зашагали весело и бодро, словно и не оттягивала плечи полная выкладка и не ждали в самом скором времени тяжелые бои. Зато повозки тянулись по проселкам еле-еле: видать, бойцы перестарались и нагрузили их сверх всякой меры. Через несколько часов многие лошади обессилели так, что с трудом переставляли ноги. Теперь стало видно, что всему виной ужасная дорога. Артиллерийские упряжки, повозки, даже пустые санитарные фуры глубоко вязли в песке, и солдатам то и дело приходилось подталкивать их сзади, вымащивать хворостом зыбкие колеи. И все же гужевой транспорт постепенно отставал.

Через несколько часов начали прихрамывать, сбив по такой дороге ноги, и многие бойцы. Одолеть за ночь расстояние в 50 километров, как это планировалось в штабах, оказалось делом весьма трудным. Несмотря на все наши потуги, головные батальонные колонны достигли района дневки лишь через 14–16 часов после начала марша, а тылы добрались туда и того позже.

Приказав хорошенько накормить людей и расположить их на отдых, я занялся тем, что начал подтягивать отставших. Пришлось распределить все тылы среди замыкавших стрелковых подразделений, строго наказав последним самим ускорить шаг и доставить боеприпасы, технику, продовольствие к сроку — нас могли двинуть в бой прямо с марша. Затем вновь выслал вперед саперов для устройства колонных путей, ремонта мостов и гатей на втором этапе маршрута, а комендантскую группу — для организации службы на второй переправе. Еще раньше в район колхоза «Приднепровский» выехала рекогносцировочная группа.

Не буду описывать, с каким крайним, мучительным напряжением энергии и воли преодолевались оставшиеся полсотни километров. Участникам минувшей войны все это достаточно памятно и знакомо. К концу марша у людей, кажется, совершенно уже не осталось сил, чтобы тащить на руках повозки, орудия и двигаться самим. А все-таки они шли, подчиняясь приказу и солдатскому долгу. И дошли до конечного пункта в указанный срок.

Распорядившись немедленно послать автомашины и наиболее крепких коней за грузами, оставленными у села Парищев, я наскоро привел себя в порядок и отправился в штаб 60-й армии.

— Наконец-то! Давно пора вернуться в родной дом! — с шутливой укоризной встретил меня генерал-лейтенант И. Д. Черняховский. За то время, что я его не видел, он нисколько не изменился, был, как всегда, собран, весел, энергичен.

Усадив меня за стол, командарм тут же признался, что сам попросил командующего фронтом генерала армии Н. Ф. Ватутина переподчинить ему 322-ю. Спросив, в каком она состоянии, он потребовал ведомость боевого и численного состава и начал внимательно изучать ее.

— Очень хорошо, что вас успели доукомплектовать и вооружить, — с удовлетворением заметил Черняховский. — А то ведь иной раз переподчиняют одни номера вместо реальных частей, — пошутил он. — Рад еще и потому, что нам предстоят дела жаркие и сил потребуется много.

Расстелив на столе карту, Иван Данилович в общих чертах ознакомил меня с замыслом операции и более подробно — с задачей, возложенной на соединения и части 60-й армии. Войскам фронта предстояло разгромить противостоящую группировку врага и освободить столицу Советской Украины — Киев. В дальнейшем, наступая на запад и юго-запад, общевойсковые армии должны были выйти на четырнадцатый день на линию Коростень, Житомир, Бердичев, Ракитно, а подвижные соединения — в районы Хмельника, Винницы, Жмеринки. 60-я армия наносила удар в направлении Ровы, Дымер и далее на запад, в междуречье Здвижа и Ирпени, содействуя частям 38-й армии в освобождении Киева. Для усиления 13-я армия передала ей, помимо нашей стрелковой дивизии, 129-ю танковую бригаду.

В заключение командарм уведомил меня, что 322-ю он решил оставить пока в резерве с целью ввести ее в бой для развития операции или же для решения непредвиденных задач, которые наверняка могут возникнуть в ходе наступления. Приказав сосредоточить дивизию с началом боевых действий в районе Ровы, Федоровка, Ростиское, он пообещал лично поставить нам задачи, когда настанет время вступить в бой.

3 ноября 1943 года войска теперь уже 1-го Украинского фронта перешли в решительное наступление. За четыре дня боев соединения 60-й армии продвинулись на 40 километров и вышли на восточный берег Здвижа на участке Ваховка, Липовка. Части 38-й армии совместно с войсками 3-й гвардейской танковой армии и 1-й Чехословацкой бригадой, освободив в канун 26-й годовщины Великого Октября столицу Украины, достигли к тому времени рубежа Мотыжницы, Звонковая, Васильков. 3-я гвардейская танковая армия, которая содействовала силам 38-й армии в завершении прорыва немецкой обороны и разгроме группировки гитлеровских войск северо-западнее и западнее Киева, преследуя отходящего противника, вышла на окраину Фастова.

Немцы срочно подтягивали крупные резервы на эти направления. В свою очередь командование 1-го Украинского фронта, используя успех, детализировало задачи войскам на развитие наступления. Частям 60-й армии предписывалось, в частности, форсировать реку Тетерев и, наступая в направлении Радомышль, Черняхов, к исходу 16 ноября освободить Коростень и выйти на рубеж Давыдки, Володарск-Вольгаский, Вильск.

322-я стрелковая дивизия беспрепятственно двигалась в эти дни за войсками первого эшелона по указанному маршруту. На подходе к районному центру Дымер наш головной полк обнаружила воздушная разведка. Вскоре в небе появилась большая группа фашистских бомбардировщиков. Они подвергли Дымер ожесточенной бомбардировке, полагая, что в этом населенном пункте укрылись только что подошедшие войска. Однако в тот момент в городе не было ни одного нашего бойца; направляющий полк успел сосредоточиться, как это ему и приказывалось, в лесах севернее и на высотах западнее Дымера.

Едва фашисты отбомбились, позвонил генерал Черняховский.

— Доложите о потерях в личном составе и технике! — мрачно приказал он.

По интонации я догадался, что командующий армией ждет самых худших известий, и поспешил успокоить его. сказав, что никаких потерь у нас нет, поскольку дивизия в Дымер вообще не входила. Командарму, видать, докладывали иначе, поэтому он приказал проверить все еще раз и доложить ему лично. Выждав, я позвонил через полчаса и сообщил, естественно, то же самое. На этот раз Иван Данилович вздохнул с явным облегчением.

— Ну, молодцы! Хвалю за предусмотрительность и быстроту маневра! — одобрительно сказал он. — А я-то, признаюсь, боялся, что опять один ваш полк немцы накроют, как было тогда у Льгова…

Совершив в ночь на 9 ноября очередной двадцатикилометровый переход, дивизия сосредоточилась в районе Бондарня, Сосновка, Кленовка, где вошла в состав 24-го стрелкового корпуса. И тут нас встретили радушно: в боевых порядках этого корпуса мы прорывали оборону противника еще под Севском. Уточнив некоторые вопросы, характеризующие боевые возможности дивизии, генерал-лейтенант Н. И. Кирюхин сразу приказал наступать в направлении станции Тетерев и далее на запад. Гитлеровцы отходили на этом участке, не оказывая сколько-нибудь серьезного сопротивления.

В течение следующей ночи мы без особых помех подошли к станции Тетерев, заблаговременно укрепленной противником. Поскольку сплошной линии обороны на подступах к станции не было, я решил нанести удар с фронта лишь частью сил, а остальными силами обойти незаметно гитлеровцев справа и слева, затем окружить и уничтожить их. Этот замысел был осуществлен полностью. Захватив важный населенный пункт, части с ходу форсировали реку Тетерев на участке Раска, Мигалки и вышли на линию урочище Болото, Веприн.

В этот момент противник решил прикрыть отход своей пехоты танками. Их контратаки наносились в первую очередь по тем нашим частям, продвижение которых угрожало немецким флангам. Не прекращая преследования, мы одновременно укрепляли свое левое крыло: разведка доносила, что именно с этого направления выдвигаются навстречу танковые подразделения врага.

Чтобы отразить удар бронированного кулака гитлеровцев, пришлось повернуть фронтом влево оба передовых стрелковых полка и выдвинуть на этот рубеж большую часть артиллерии. Бой закипел с утроенным ожесточением. Гитлеровцы бросали в него все резервы, не считаясь с потерями. Значительный урон несли и наши стрелки и артиллеристы.

Направляясь в этот момент на КП 1089-го полка, который первым подвергся удару гитлеровских танков, мы с адъютантом увидели в лощине, выходящей в тылы полка, печальную процессию. Сначала из-за кустов вышел, неся руку на перевязи и держа другой в поводу пару рослых артиллерийских жеребцов, молодой солдат в шапке и без шинели. За ним показалась повозка, на которой, запрокинув забинтованную голову, лежал без движения на охапке сена мертвенно-бледный сержант. Из-под бинтов густо сочилась кровь, склеивая в сосульки льняные его волосы, под глазами лиловели тени, по острому кадыку волной пробегали судороги. Достаточно было взгляда, чтобы понять — жизнь отсчитывала бедняге последние минуты.

На облучке сидел, пристроив кое-как толстую, с бревно, ногу в лубке, пожилой рыжеусый боец. Осторожно придерживая голову сержанта, он тщетно пытался влить ему в черный, запекшийся рот глоток воды из фляги и настойчиво звал и звал по имени, пытаясь удержать командира на грани, отделяющей жизнь от небытия.

— Ванюша! Слышь, милок… Потерпи еще, друг, с полгодины. Чуешь меня, Ваня? Доберемся сейчас до дохтура, и все будет в аккурате… Ну что же ты молчишь, Ваня?!

Встретив мой вопрошающий взгляд, солдат с перебинтованной рукой остановил коней, оглянулся, словно искал того, кто мог бы лучше объяснить происшедшее, и не найдя такого, скупо и невесело доложил сам:

— Так что орудие наше уничтожено, товарищ полковник… Стреляли до конца,пока танк ихний не наехал на нашу огневую и не смял пушку гусеницами. Пока сержант Донченко кидал в него гранаты, фриц и нас успел посечь из пулемета, и его самого тоже вот… — указал он глазами на бесчувственного командира расчета.

Повинуясь безотчетному порыву, я снял шапку и несколько секунд постоял рядом с повозкой, отдавая дань уважения мужеству артиллеристов. Потом, будто устыдившись своего жеста, прикрикнул на возницу:

— Ну, чего стоишь?! Давай живее в медсанбат! И передай, приказываю любой ценой поставить на ноги вашего сержанта! Сам проверю, как его лечили…

Боец торопливо задергал постромки, и повозка покатилась низиной в тыл дивизии. Я, разумеется, понимал, что медики и без моего наказа сделают все, что в их силах, для спасения артиллериста, и сказал напутствие сгоряча, сам не надеясь на благополучный исход. Тем не менее к вечеру послал адъютанта в медсанбат, чтобы узнал, жив ли Донченко.

— Жив! — вернувшись, сообщил Елисеев. — Подполковник медслужбы Невредимов говорит, что вовремя успели его доставить к хирургу. Ночью эвакуируют в полевой госпиталь, и, глядишь, пойдет дело на поправку…

В те дни мы теряли много людей. Тем приятнее было узнать, что одного из них, кого я сам уже посчитал безнадежным, удалось вернуть к жизни.

Тяжесть потерь вызывалась ожесточением боев. Основной удар неприятеля пришелся по участку возле села Садки. Этот удар выпало отражать бойцам Харланова и пушкарям нашего 886-го артиллерийского полка. С переменным успехом бой шел всю ночь. Ближе к утру подоспели посланные мною на помощь батальоны Михайлова, и положение постепенно было восстановлено. Отбросив врага и на ходу развертываясь в указанный боевой порядок, 322-я вновь начала преследовать полуразбитые части гитлеровцев из состава 327-й и 340-й пехотных дивизий.

К этому моменту картина сражения определилась достаточно полно. Наступая по трудной, лесисто-болотистой местности на коростеньском направлении, части 60-й армии в течение недели продвинулись с боями на глубину до 65 километров и вышли на рубеж Малин, Черняхов, Ивановка, фронтом на запад. Слева от них 1-й гвардейский кавалерийский корпус генерала В. К. Баранова 12 ноября овладел Житомиром, а 38-я армия правофланговыми частями вышла на линию Житомир, Ивница, Кривое, фронтом на юг. Наступление ее левого крыла было приостановлено на рубеже Фастов, Триполье. Выходом на него войск по существу и заканчивалась Киевская наступательная операция.

В ходе безостановочного преследования противника 322-я стрелковая дивизия достигла рубежа Нов. Бобрик, Стар. Бобрик, Фасовая. Передовые ее отряды находились к 15 ноября в районе Крапивна, Володарск-Волынский. Здесь и застал их новый приказ генерал-лейтенанта И. Д. Черняховского, который сообщал о событиях, в корне менявших и оперативную обстановку, и наши дальнейшие боевые задачи.

От наступления — к обороне

Оценив опасность, нависшую с севера над группой немецких армий «Юг», и стремясь ликвидировать ее, гитлеровское командование спешно готовило контрудар. В ходе его оно намеревалось не только остановить наше продвижение вперед, но и полностью уничтожить всю киевскую группировку советских войск, ликвидировав ее плацдармы на правом берегу Днепра. Для создания ударной группы гитлеровцы спешно снимали войска со многих других участков советско-германского фронта и даже перебрасывали на данное направление оперативные резервы из стран Западной Европы.

15 ноября, завершив перегруппировку сил, они перешли в контрнаступление из района западнее Фастова на Брусилов и из района юго-восточнее Житомира на Радомышль. Использовав неустойчивость частей 21-го стрелкового корпуса, противник занял Корнин, а с утра следующего дня начал продвижение на Брусилов. Одновременно его 7-я танковая дивизия во взаимодействии с другими соединениями атаковала части 23-го стрелкового корпуса, нанесла им потери и попыталась с ходу ворваться в Житомир с юго-востока.

Все это серьезно осложнило положение войск 1-го Украинского фронта. С выходом немецких танков в район Брусилова и на шоссе Житомир — Киев фронт 38-й армии оказался бы расчлененным на две части, и враг получал возможность действовать по тылам фастовской и житомирской группировок наших войск. Когда же к исходу 16 ноября они прорвались в район Вильни, форсировали Тетерев и овладели населенным пунктом Левков, то создалась реальнейшая угроза окружения Житомира и выхода противника во фланг и тыл 60-й армии.

В этой обстановке генерал армии Ватутин принял решительные меры, чтобы заполнить разрыв в центре 38-й армии за счет имевшихся резервов и частей, снятых с менее активных участков фронта. Вслед за тем пришлось усиливать и левое крыло 60-й армии. Влив в ее состав части 1-го гвардейского кавалерийского и 23-го стрелкового корпусов, на эту армию возложили основную задачу по обороне Житомира. Ситуация осложнялась настолько стремительно, что вынуждала производить все перемещения войск в быстром темпе. Вновь подходившие соединения и резервы вступали в бой с ударной группировкой врага по частям и с ходу, подчас не успев даже подтянуть свою артиллерию и тылы.

В силу этого они не могли в короткие сроки уравнять соотношение сил и изменить обстановку на угрожаемых направлениях, как, возможно, сделали бы, вступив в бой одновременно, в составе крупного резервного объединения. Но другого выхода, к сожалению, не было. Тем не менее и такая вынужденная мера позволила ослабить контрудар противника, чем воспользовались впоследствии обороняющиеся дивизии.

Приняв 16 ноября новый участок фронта от 38-й армии и войска, действующие там, генерал Черняховский решил: Житомир удерживать силами кавалерийского корпуса, а частями 23-го стрелкового задержать продвижение 7-й танковой и 20-й моторизованной немецких дивизий, наступавших из района юго-восточнее Житомира на Радомышль; для создания глубины обороны и обеспечения левого фланга своей армии от корнинской группировки врага снять часть сил с менее опасного участка севернее Житомира и сосредоточить их на данном направлении.

Согласно решению командарма 30-й стрелковый корпус получил задачу — создать оборонительный рубеж вдоль реки Тетерев на участке Харитоновка, Коростышев, Ленино. Нашей 322-й дивизии, передаваемой в его состав, соответственно было приказано выдвинуться в район Студеницы и срочно занять оборону, развернувшись фронтом на юг.

Черняховский ставил мне задачу лично. Слушая его звучный, слегка приглушенный телефоном голос, я явственно представлял себе сосредоточенное, чуть осунувшееся и словно бы окаменевшее лицо командарма, каким оно бывало в те нередкие на фронте моменты, когда обстановка угрожающе осложнялась. В подобных ситуациях Иван Данилович не спал по нескольку суток кряду, успевал переделать горы работы, однако продолжал оставаться бодрым и подтянутым, мыслил широко и гибко, задачи ставил четко и властно.

Меня всегда восхищала способность тридцатисемилетнего командарма предугадывать не только характер и особенности предстоящего боя, но и все изменения, возможные по ходу его динамики, вплоть до деталей, могущих так или иначе повлиять на успех действий войск. Постоянно и тонко чувствуя пульс боя, зная в деталях задачу каждого полка, а то и батальона, действующих на самостоятельных направлениях, Черняховский вместе с тем никогда не разменивался на мелочи, не растворялся в них. Все его решения отличали широта и смелость замысла и тот риск, который, будучи основан на тонком анализе обстановки и точных расчетах, позволял осуществлять эти решения с максимальным эффектом.

Хорошо знал я и другую особенность Черняховского. Он, как никто, умел доводить начатое дело до конца, не считаясь ни с какими трудностями и до предела используя как свою командирскую власть, так и все возможности частей и соединений. Видимо, не ожидалось исключения из такой практики и на сей раз.

Задача формулировалась предельно кратко, но пояснений не требовала.

— Прекратите наступление на Володарск-Волынский. Сегодня, в ночь на семнадцатое, форсированным маршем приказываю выйти в район Студеницы и к исходу завтрашнего дня занять оборону на рубеже Городище, Студеница, Коростышев, — слышался в трубке высокий, с металлическими нотками голос Черняховского. — Задача — не допустить продвижения противника в направлении Студеницы, Малина и воспретить маневр его войск вдоль шоссе Житомир — Киев… — Помолчав, Иван Данилович уже другим тоном, без всякой официальности добавил: — Вы, товарищ Лащенко, и сами, конечно, понимаете всю важность и сложность этой задачи. Противник создал на данном направлении большое превосходство в силах, особенно в танках. Борьба предстоит не на жизнь, а на смерть, и я всецело полагаюсь на вас…

Заверив командарма, что будет сделано все возможное, я немедленно вызвал начальника штаба. Полковник Коротков явился чем-то расстроенный.

— С полудня трезвонят из штаба корпуса, — едва переступив порог хаты, в которой я остановился, мрачно сообщил он. — Категорически требуют передать им полсотни лошадей с седлами и повозками, десять радиостанций, двадцать километров телефонного провода и часть другого имущества. А у нас со всем этим у самих не густо — еле обеспечиваем боевые действия полков. Отдадим — сами останемся без ничего…

Заметив, что я сосредоточенно рассматриваю карту, делая какие-то пометки карандашом, и, решив, что его слова оставлены без внимания, Андрей Иванович выдержал паузу, кашлянул и устало произнес:

— Ну так как все-таки? Будем передавать лошадей сейчас или немного обождем, авось пронесет?

— Ни одного коня, ни метра провода, а тем более радиостанции никому не отдадим, — успокоил я его. — Во-первых, у самих нет излишков, а во-вторых, мы теперь входим в состав другого корпуса и получаем особо сложную задачу…

Недостаток военного имущества, испытываемый частями из-за постоянных потерь и перебоев в снабжении, невольно приучил нас иметь по возможности хотя бы минимальный резерв для восполнения утраченной в боях матчасти и средств транспорта. В свой черед некоторые старшие начальники, особенно снабженцы, пользовались частым переподчинением войск, чтобы отобрать все «лишнее» у тех частей и соединений, которые выходили, пусть даже временно, из их подчинения. Вот и теперь, едва пронюхав о новом назначении дивизии, корпусные хозяйственники уже успели распорядиться о передаче имущества, без которого мы не могли успешно воевать. Маневр их не удался. Однако, не желая выглядеть в глазах начальника штаба партизаном, я обещал ему лично договориться с кем надо, чтобы за нами не числилось никаких «недоимок».

— А теперь — за дело, — пригласил я Короткова к столу. — Пишите… — И начал диктовать приказ.

Стрелковым полкам предписывалось немедленно прекратить продвижение на запад, повернуть назад и срочно передислоцироваться на новое направление. Частям двигаться на юго-восток по двум маршрутам и к 15 часам 17 ноября сосредоточиться в районе Студеницы, где с ходу занять оборону по намеченному рубежу. Коротков со штабом следует с основными силами, указывалось далее, а я с группой офицеров выезжаю вперед для рекогносцировки рубежа обороны и организации взаимодействия с соседями.

Отдав распоряжения по организации и обеспечению марша и попросив Андрея Ивановича лично подготовить рекогносцировочную группу, я выехал ближе к вечеру в полки для постановки задач их командирам. Километрах в двух от села, где должен был находиться, по моим расчетам, штаб 1089-го стрелкового полка, до слуха вдруг донесся дребезжащий звон церковного колокола. «С какой это стати бьют в набат?» — встревожился я и приказал Скобелеву прибавить скорость. Когда машина въехала в село, мы увидели такую картину.

Наискось через улицу стояла на пригорке небольшая кирпичная церквушка. Один угол ее до основания был разрушен бомбой, паперть разворотило минами, окна выбило взрывной волной, а позеленевшую от времени штукатурку со всех сторон густо испещрили следы пуль. Но колокольня сохранилась в целости, и кто-то без устали трезвонил в треснувший колокол.

На крохотном майдане возле церкви сбились в плотную кучу жители села, в большинстве старики, женщины да ребятишки. Посреди круга, который они образовали, стоял с потным и растерянным лицом капитан Н. П. Янков, командир 2-го дивизиона, артиллеристы которого очень хорошо поддерживали в минувших боях стрелков Харланова. На вытянутых руках он держал вышитый рушник с караваем хлеба и солонкой. Позади переминались с ноги на ногу офицеры из штаба дивизиона, нетерпеливо посматривая на часы и свой «студебеккер», стоявший на дороге.

— Вот, товарищ полковник, жители оказывают уважение нашей Красной Армии, — завидев меня, смущенно пояснил Янков свою роль в этой церемонии. — Настояли, чтоб было по всей форме, по старинному, значит, обычаю, — добавил он, покосившись на колокольню.

— Что ж, вы выбили фашистов из села и вполне заслужили почет и уважение, — подбодрил я лихого, обычно не терявшегося ни при каких обстоятельствах офицера-артиллериста. — Только потрудитесь распорядиться, чтобы утихомирили колокол: не время ликовать и трезвонить…

Колокол замолчал, однако по просьбе селян в эту церемонию пришлось включиться и мне: старики упрашивали произнести «речь». Выступать я не стал, просто побеседовал с людьми о том, как набедовались они под фашистским ярмом, потом коротко рассказал о положении на фронте и ответил на вопросы.

— Вы вот что скажите, мил человек, не знаю, как и величать вас по-военному, — неожиданно обратился ко мне сухонький, согбенный старичок, стоявший, опираясь на палку, в первом ряду. (Именно он, кажется, и преподнес хлеб-соль Янкову и держал теперь деревянное блюдо под мышкой.) — Пришли-то вы теперь насовсем? Или опять оставите нас на поругание ворогу?

Разговоры на майдане сразу смолкли. Люди с надеждой и тревогой смотрели то на меня, то на древнего деда, вслух сказавшего то, что беспокоило в душе каждого. Помолчал, собираясь с мыслями, и я. Лгать этим людям, только что испытавшим радость от долгожданной встречи со своими избавителями и сполна уже изведавшим всю горечь жизни под фашистом, говорить, что мы не собираемся оставлять их, — не хотелось. Признаться же в том, что уходим, — тоже не поворачивался язык. Кто знает, как сложится обстановка в этом районе в ближайшие часы и в чьих руках окажется село завтра? Поэтому я только и мог сказать в ответ, что сейчас нам приказано остановить и разбить врага в другом месте. Как только управимся с этим — сразу вернемся обратно. А вот тогда пойдем уже только вперед, аж до Берлина!

— Идите, сыночки, — всхлипнула в толпе какая-то женщина. — Везде люди истомились в неволе, ждут вас. А нам теперь не страшно, коли свои солдатики где-то рядом…

— Идите. Только возвращайтесь скорее, — пожевав впалыми губами, добавил согбенный дед. — Стар уж я очень, боюсь, и не увижу вас в другой раз, — пожаловался он и, медленно переставляя ноги, побрел прочь…

Образ этого старика, скорбящего о том, что ему, возможно, так и суждено умереть в неволе, глубоко запал мне в сердце. Тронули его слова и артиллеристов. Поддерживая деда под локоть, Янков повел его через расступившуюся толпу, с нарочитой бодростью приговаривая:

— Ничего, деду, еще встретимся и, дай бог, горилки выпьем на свидании. Ты только крепись, не поддавайся хворобе…

Поставив задачи Харланову и Михайлову, я вернулся в штаб дивизии, где была собрана рекогносцировочная группа, В нее вошли Никитин, Чернецов, Куприянчук, Панов, некоторые офицеры штаба и политотдела. Выехали к месту назначения ночью на двух легковых машинах. По пути было решено уточнить местонахождение соседей. Ставя задачу, Черняховский предупредил, что справа от нас будут обороняться части 1-го гвардейского кавкорпуса, слева — закрепится танковая бригада.

Штаб конников разыскали в одной из деревень северо-западнее Студеницы. Представившись генералу В. К. Баранову, я подробно информировал его о полученной мною задаче. В свою очередь командир корпуса обрисовал ту исключительно тяжелую и сложную обстановку, в которой действуют в настоящее время его кавалеристы, сдерживая натиск противника. С дивизией, обороняющейся в черте Житомира, уже полдня как прервалась связь. Немцы обходят Житомир с юго-востока, и удара их танков можно ожидать на этом рубеже в самом скором времени.

Из беседы я уловил главное — обстановка складывается таким образом, что части кавкорпуса едва ли смогут непосредственно взаимодействовать с нами при отражении ударной группировки врага. Приняв к сведению заверения генерала, что он предпримет все возможное для организации совместных действий с подходом своих войск, я направил группу на рекогносцировку в район южнее Студеницы, а сам с разведчиком и адъютантом поехал устанавливать контакты с командиром танковой бригады. По моим расчетам, она должна была находиться в Коростышеве.

До села добрались утром. Погода выдалась пасмурная, видимость скрадывал туман, поднимавшийся от реки Тетерев. Когда до Коростышева осталось с километр, мы увидели на околице танки, пушечные стволы которых глядели в нашу сторону.

— А вот и «коробочки» соседей, — обрадованно указал я на них спутникам, довольный, что мои предположения оправдались. — Ишь выстроились, как по линейке!

Только в следующее мгновение, присмотревшись внимательней, я понял, что ошибся: танки были немецкие! Гитлеровцы тоже, видать, заприметили нашу легковушку, но огня не открывали, рассчитывая взять нас живыми. Еще немного, и случилось бы непоправимое.

Надо было уносить ноги, и решение созрело само собой.

— По моей команде моментально разверни машину, — быстро приказал я шоферу, — на максимальной скорости дуй в лощину, по которой мы только что ехали, и жди нас там. А вы, — обернувшись к адъютанту и разведчику, предупредил я, — прыгайте за мной следом и падайте на землю! Пошел!

Распахнув дверцу машины, я быстро вывалился наружу. Рядом плюхнулись на дорогу Елисеев и Куприянчук. «Эмка», взвизгнув тормозами, круто отвернула в сторону и метнулась назад, в спасительный лог. Вслед ей запоздало загремели длинные пулеметные очереди, выпущенные немецкими танками. Досадуя, что их перехитрили, гитлеровцы еще минут десять поливали свинцом землю вокруг, но, к счастью, никого не задели: нас заслоняли пригорки. По-пластунски по кювету мы одним духом добрались до лощины, где нашли приунывшего Скобелева: в кузове машины, за которой он любовно ухаживал, зияло не менее двух десятков дыр. Да, окажись мы в «эмке» в момент обстрела, и неизвестно еще, сколько бы пуль пришлось на нашу долю! К счастью, и шофера не задело, и легковушка осталась на ходу.

На том и закончилась «увязка взаимодействия» с командиром танковой бригады. Через полчаса мы уже встретились с остальными офицерами рекогносцировочной группы и включились в работу. Положение все ухудшалось: нанеся сильный удар из района Вильни, противник прорвался к шоссе Житомир — Киев у деревни Дубовцы, перерезал шоссе, овладел селом Глубочица, после чего его танки ворвались в Коростышев. Их то мы и приняли ошибочно за свои. По сути дела, перед прорвавшимися частями неприятеля советских войск на этом участке уже не было. Потому-то Черняховский, предвидя развитие событий, и приказал сосредоточить нашу дивизию именно здесь.

Во время рекогносцировки мы старались предугадать исходный район и вероятное направление атак противника. С учетом этого наметили порядок поражения его танков на дальних подступах и вблизи от переднего края артиллерийским огнем, выбрали участки для обороны стрелковым полкам и рубежи расположения противотанкового резерва, уточнили порядок работ по созданию системы огня и заграждений.

Местность в полосе предстоящих действий была открытой, равнинной, лишенной каких-либо естественных рубежей, облегчающих создание прочной обороны, — ни ручьев, ни оврагов, ни высот. В тех населенных пунктах, которые располагались вблизи от переднего края, не было и каменных строений, которые можно было бы приспособить под опорные пункты. Все это затрудняло строительство укреплений, требовало больших затрат времени, сил и средств.

Проезжая через ближние села и местечки, мы почти не встречали людей. По-кладбищенски тихо было на пустынных, вымерших улицах. Большинство уцелевших от пожаров и не разобранных войсками построек находилось в самом плачевном состоянии: выломаны рамы в окнах, сорваны двери с петель, на некоторых домах не было даже стропил — все, что могло сгодиться для строительства блиндажей, оборудования землянок и прокладки колонных путей, давно было растащено гитлеровскими солдатами.

— Фу, будто чума по земле прошла! — зябко ежился Елисеев, пока наша машина петляла между селами-погостами. — Ни малейших признаков жизни. Даже лая собак и щебетанья птиц не слышно.

— Чума и есть, — мрачно подтвердил майор Куприянчук. — Коричневая. Ничего не щадит…

Рекогносцировка подходила уже к концу, когда в одном из сел, расположенном несколько в глубине нашей обороны, мы неожиданно заметили пожилую, изможденную женщину, быстро переходившую улицу. Заслышав позади рокот мотора, она испуганно сгорбилась и юркнула в открытый лаз погреба, над которым чернели головешки сожженной избы.

— Разрешите, я поговорю с ней, — не удержался разведчик.

Я дал знак, и машина остановилась. Убедившись, что мы свои, советские люди, женщина нерешительно выбралась из погреба, опустилась на порожек и… расплакалась. Кое-как успокоив ее, Куприянчук спросил, куда ушли фашисты и сколько их здесь было.

— Ой много было! — горестно закачала головой женщина. Поднявшись на ноги, она подошла к машине и доверительно зашептала: — Тридцать, а не то сорок… этих самых… дивизий! Ушли все в Житомир, но говорили, скоро придут сюда опять.

— Сорок дивизий? — с издевкой в голосе переспросил разведчик. — Н-да, многовато! Ну что ж, поехали? — заторопился он, сразу потеряв всякий интерес к беседе.

Куприянчук не поверил словам старой женщины, однако, кажется, поторопился с выводом.

— Скажите, а сколько было людей в этих дивизиях? — в свою очередь полюбопытствовал я.

— Солдатов по двадцать в каждой, — подумав, ответила женщина, — и офицер.

Как я и догадывался, она ошиблась лишь в названии, посчитав взводы дивизиями. Таким образом, всего гитлеровцев стояло в этом селе не более пехотного полка.

— А танки были? — поняв свой промах, спросил разведчик. — И как они выглядели?

Наша собеседница ответила, что танков было штук 20, очень больших. Не зная, с чем сравнить и как воспримут ее сообщение, она, поколебавшись, произнесла:

— Величиной с хорошую скирду и с крестами на боку. Вроде как заговоренные, чтоб ваши пушки в них не попали.

— Ничего, мы их отлично бьем и с крестами, — улыбнулся, садясь в машину, повеселевший Куприянчук. — А вам, мамаша, спасибо, что все так хорошо разглядели и запомнили.

Часам к двенадцати дня в район предстоящих боев прибыли все командиры полков. Объявив им решение на оборону, я прямо на местности поставил задачи. Суть решения сводилась к тому, чтобы стрелковые части расположить в один эшелон и основные усилия сосредоточить на удержании рубежа Городище, Студеница. Одновременно один батальон перерезал шоссе Житомир — Киев, воспрещая гитлеровцам маневр по фронту. Поскольку мы знали, что против нас будет действовать танковая группировка врага, все пушечные батареи было решено поставить на прямую наводку. Гаубицы, предназначенные для стрельбы с закрытых позиций, тоже готовились к борьбе с танками, на случай если те прорвутся в глубину обороны. Все подступы к переднему краю и танкоопасные участки на стыках между полками прикрывались минными полями. Кроме того, создавался резерв мин для постановки заграждений по ходу боя.

Задачи командирам я обещал уточнить позже каждому в отдельности. Пока они с ходу размещали в указанных районах подходившие части и средства усиления, мы с Коротковым организовали разведку и управление боем, проконтролировали ход инженерных работ и доставку боеприпасов. После этого я приказал ему донести о моем решении на оборону в штаб 60-й армии и выяснить, не подошли ли наши соседи.

Полковнику И. А. Никитину было приказано лично заняться организацией противотанковой обороны и выбором позиций для ведения огня прямой наводкой. От майора М. Н. Чернецова требовалось к утру заминировать основные танкоопасные направления, а к исходу суток, считая с этого часа, врыть в землю и замаскировать все инженерные сооружения. Получили указания по своим службам и остальные начальники.

Два часа спустя с группой офицеров я выехал в полки. Повсюду уже кипела работа. Глядя, как расторопно и старательно выполняют бойцы все полученные распоряжения, как роют, не разгибаясь, траншеи, ходы сообщения и окопы, проворно вкатывают на позиции орудия и затаскивают минометы, подносят в ящиках снаряды и мины, трудно было поверить, что это те самые люди, которые непрерывно наступали семь суток кряду и только что завершили пятидесятикилометровый пеший марш. «Какая огромная сила духа!» — невольно мелькало в уме при виде этой картины.

На одном из центральных участков оборонительного рубежа я еще издали различил рослую фигуру Ф. С. Гришина. Последнее время полковник Харланов чувствовал острое недомогание — изводили сильные боли в желудке, и обязанности командира 1089-го полка нередко исполнял его заместитель. Вот и теперь майор Гришин налаживал с капитаном Янковым взаимодействие между пехотой и артиллерией.

— Главное, сразу расстроить боевые порядки танков, — приближаясь к офицерам сзади, услышал я спокойный и ровный голос Гришина. — Если они прорвутся к нашим траншеям поодиночке — не беда: мы их сами достанем гранатами. И пехоту от них отсечем, пулеметчики у нас бравые…

Заметив меня, Гришин не закончил фразу и поспешил с рапортом. В прошлом я уже имел случай убедиться, какая крепкая дружба связывала их с Янковым. Оба воевали смело, разумно и, понимая друг друга без слов, взаимодействовали непрерывно, тесно. И тут, выслушав соображения Гришина, я одобрил их целиком, поправив лишь в деталях, которые определялись особым характером местности и вероятной тактикой действий противника.

— Гитлеровцы, по всей видимости, первым делом сунутся вот сюда, — указал я на низину, простиравшуюся от перелеска слева до центра полковых позиций. — Так что пушки у вас расположены удачно, их танки не минуют. Однако у противника, по данным разведки, много «тигров» и «фердинандов». Их лобовую броню снарядом не пробьешь. «Тигра» и «фердинанда» надо заставить развернуться боком к вашим пушкам. Сделать это можно. Надо только для этого погуще заминировать выходы И! лощины. Тогда танкам напрямик не пройти. Они станут искать обход, начнут маневрировать под огнем. А минные поля, в свою очередь, прикройте пулеметным и ружейным огнем, чтобы противник не снял мины…

Вместе с Никитиным мы уточнили затем расположение артиллерийских и минометных батарей и их задачи. Огонь планировалось привести в определенную систему, позволяющую быстро переносить его с одного участка на другой и создавать огневые мешки. После того как были установлены сигналы взаимодействия между пехотой и артиллерией во время боя на переднем крае и при прорыве гитлеровцев в наши тылы, все мы несколько минут молча продолжали всматриваться вдаль: оттуда должны были появиться в скором времени танки врага. Выдержит ли их бронированный таран растянутая в один эшелон пехота? Сдержит ли врага наша оборона?

— Не впервой, выдюжим, — словно разгадав мои мысли, негромко обронил за спиной Николай Павлович Янков. — Выдадим что положено Гитлеру, поломаем «тиграм» ребра…

— Люди у нас не пугливые, видали всяких «зверей», — поддержал его Гришин.

Направляясь на участок соседнего 1087-го полка, я прикидывал мысленно, как велико окажется превосходство в силах у противника, и приходил к выводу, что сражение предстоит исключительно тяжелое. Однако теперь, когда все части дивизии успели выйти на свои рубежи, зацепились за местность и начали зарываться в землю, когда я увидел, с каким спокойным мужеством готовятся люди к схватке с врагом, то почувствовал, что и сам с бóльшим оптимизмом смотрю в будущее. Неожиданно я даже поймал себя на том, что время от времени повторяю негромко: «Ничего, выдюжим!», и усмехнулся: «Самогипноз, что ли?»

Дело тут было, конечно, не в самогипнозе. Просто Янков очень точно выразил одной фразой то, о чем весь день думал и я сам, — сил маловато, нет ни одного танка, но любой ценой надо устоять, «выдюжить». Даже если очень многим из нас придется остаться здесь навеки…

Чтобы отогнать эти невеселые раздумья, я еще раз прикинул, все ли распоряжения отдал Гришину и успеет ли он к сроку выполнить их. На последний вопрос, впрочем, сразу же ответил утвердительно: в заместителя командира полка я верил, пожалуй, не меньше, чем в самого Харланова.

Федор Семенович Гришин обладал редкой выносливостью и безусловной храбростью. Скромный в привычках и по характеру, он был немногословен, особенно если разговоры выходили за рамки служебных интересов, и неутомим в работе. Его самообладание и молчаливость вошли в поговорку у солдат, весьма уважавших майора за первое качество и привыкших ко второму.

Несмотря на явные различия в характере, под стать Гришину был и Янков, чаще других поддерживавший своим огоньком этот полк. Жизнерадостный и подвижный как ртуть, не способный и минуты пробыть в унынии и без дела, он заражал и подчиненных неутомимой энергией и бодростью. Капитан терпеливо и искусно учил своих артиллеристов воевать с врагом смело и грамотно, постоянно внушал им, что «не так страшен черт, как его малюют». И добился хороших результатов. Его люди никогда не испытывали робости, встречаясь лицом к лицу с «тиграми», «пантерами» и другими экземплярами фашистского «зверинца». Воевали они лихо, нанося врагу большой урон, не занимали у других и сметки, находчивости. Иной раз после многодневных боев в дивизионе у них оставалось не более двух-трех орудий, а пополнение запаздывало. Тогда во главе со своим командиром бойцы отправлялись на поиски, откапывали где-то трофейные пушки, находили к ним снаряды и били врага его собственным оружием. В общем, за этот участок сердце у меня не болело — люди Харланова всегда отличались в бою особой стойкостью. Пора было теперь посмотреть, чем заняты их соседи.

…Когда мы с Елисеевым подъехали к штабу 1087-го полка, из окон хаты, где он разместился, неожиданно донеслись звуки баяна. Кто-то негромко, но вдохновенно наигрывал вальс «Амурские волны». Обстановка для этого была столь неподходящей, что в первую минуту я решил, что ослышался. Однако обладатель баяна развернул мехи пошире, и по улице села Студеница поплыла мелодия популярной в то время «Землянки».

— Это же Хилюк! — догадался я. — Вот нашел время, неразумная голова! Ну подожди, сейчас я тебе устрою «концерт»!

Майор А. В. Хилюк, начальник штаба 1087-го полка, любил музыку, что называется, самозабвенно и всюду возил за собой баян. В редкие минуты затишья, жертвуя отдыхом, он усаживался вечерком где-нибудь под березкой и с чувством играл мелодии, которых знал великое множество. В нескольких шагах от него с книгой в руках пристраивался обычно под неизменным лагерным грибком, который обязательно стоял возле его землянки, и Петр Клементьевич Тимофеев.

Командир полка вырос в семье, где до революции царила беспросветная нужда. Вместо школы он бегал в детстве на лесную биржу, где грузил за медяки бревна, таскал шпалы, укладывал доски. Одолев уже в армии азы грамоты, Петр Клементьевич закончил потом школу пехотных командиров, а перед самой войной — курсы «Выстрел», однако переварил полученные знания, как сам утверждал, не полностью, и при малейшей возможности старался углубить их. Вот так и сумерничали Тимофеев с Хилюком, отдавая досуг столь разным и, казалось бы, несовместимым занятиям.

— Хилюк злоупотребляет пристрастием к музыке, — как-то в сердцах заметил я Тимофееву. — Вместо того чтобы заниматься делом, пиликает на баяне, отвлекая от работы остальных офицеров. Он же начальник штаба, а не гармонист на свадьбе!

— Со своими обязанностями Хилюк справляется, — неожиданно вступился за него Петр Клементьевич, обычно не любивший перечить начальству. — Ну, а увлечение музыкой — свойство молодости. И делу оно не помеха.

— Но ведь он вам мешает! — указал я на стопку наставлений, которые как раз штудировал подполковник. — Какая уж тут учеба под аккомпанемент баяна!

— А я не слушаю музыку, — улыбнулся Тимофеев. — Привык, знаете ли, за годы службы ко всякой обстановке.

Тимофеев начал военную службу еще в одном из первых отрядов Красной гвардии, под Нарвой. Он был весьма уважаемым человеком в дивизии, поэтому я не стал спорить, обезоруженный его доводами. И зря, пожалуй! Вон до чего уж дошло! Гитлеровцы под носом, а начштаба полка знай выводит свои мелодии!

Заметив в открытое окно подъехавшую «эмку», майор Хилюк отложил баян и выскочил на крыльцо.

— Опять бездельничаете! — напустился я на него. — Сколько раз повторять одно и то же. Вы наравне с командиром отвечаете за полк, за его успех в бою. Понимаете это?

— Понимаю, товарищ полковник, — виновато произнес Хилюк. — Я только на минутку взял инструмент, чтоб дух у людей поднять. Вы же сами позволили.

— Когда?

— А помните, я заиграл однажды в землянке у командира полка, вы ему и сказали: «Коли наступит тяжелый момент и потребуется взбодрить людей — пусть Хилюк им сыграет тогда что-нибудь повеселее!» Вот я и воспользовался разрешением. Обстановка сейчас самая подходящая, — закончил майор.

Разговор, о котором упомянул майор Хилюк, действительно был.

— Я же шутил тогда — понимать надо!

Хилюк лишь развел руками: «А я, мол, принял всерьез».

Судя по всему, он действительно только поднялся из-за стола, заваленного документами. Чуть позже, заслушивая решение майора Г. И. Михайлова, который заменил раненого П. К. Тимофеева, я просмотрел все эти документы и убедился, что они разработаны тщательно и по всей форме. Утвердив с незначительными поправками это решение, я прошел вместе с командиром полка на передний край, уточняя на ходу организацию и боевое обеспечение обороны, проверяя оборудование траншей, ходов сообщения и укрытий. И здесь личный состав трудился, не щадя сил.

Слушая мои распоряжения, Михайлов молча кивал, делая пометки на оборотной стороне карты. Хотя лицо его оставалось при этом спокойным, я заметил, однако, что он настороженно ждет чего-то, видимо догадываясь, что самое неприятное указание комдив прибережет напоследок. К сожалению, он не ошибся.

— Третий стрелковый батальон сосредоточьте вот здесь, — указал я в заключение район на карте. — Он составит мой резерв.

Это решение я принял с тяжелым сердцем, но иначе поступить не мог: оборона дивизии строилась в один эшелон и остаться без резерва было крайне опасно. Выделить его мог только Михайлов. Соседние полки имели не менее тяжелые задачи, а их передовые батальоны еще не подошли из районов Володарск-Волынского и Крапивни.

Безусловно, понимал все это и сам Михайлов. И тем не менее начал вдруг упрашивать меня найти другой батальон для резерва. Бывалый фронтовик, он безошибочно чувствовал, что в предстоящем бою не окажется второстепенных участков, что скоро каждый боец будет у него на счету, и лишиться сразу одной трети активных штыков — дело незавидное. Однако и я не мог изменить своего решения, так как исходил из интересов всей дивизии, а не одного этого полка. Осознав это, поневоле смирился с неизбежным и майор.

Последним уже часов в десять вечера 17 ноября я посетил 1085-й полк, занимавший оборону на участке от восточной окраины села Студеница до подступов к Коростышеву. Здесь, помимо задач, решаемых и другими частями, организовали дополнительную: подполковник В. Б. Микоберидзе, сменивший Топильера, выделял усиленный батальон для обороны участка Житомирского шоссе в районе Стрижевки. Поскольку эта магистраль как воздух нужна была противнику для развития наступления, следовало ожидать, что именно здесь он предпримет первые атаки. Так оно впоследствии и оказалось.

Ставя задачу передовому батальону, я приказал организовать противотанковую оборону у Стрижевки с запада и с востока, чтобы противник не смог взломать ее ударами во фланги. Все подступы к селу заминировать с двух сторон. В то же время предусмотрел и меры на случай возможного прорыва гитлеровцев на этом участке. Чтобы воспретить им проникновение в глубину обороны 1085-го полка, лично поставил задачи гаубичным батареям: стрелять по танкам в упор, как только они приблизятся на дальность прямого выстрела.

Присутствовавший при этом Никитин вновь попытался было поставить под сомнение целесообразность такого шага. Пришлось прервать его, хотя я весьма ценил знания и опыт своего начальника артиллерии.

— С точки зрения теории все это, быть может, и нецелесообразно, но у нас нет другого выхода! — напомнил я ему. — Потеряем часть гаубиц? Безусловно. И все же они могут уничтожать танки. Как по-вашему? — неожиданно обратился я к командиру батареи Герою Советского Союза старшему лейтенанту В. Я. Тимошенко, молча слушавшему наш разговор.

— Вполне могут, — подтвердил бесстрашный артиллерист. — Практически могут, — поправился он, чтобы не обидеть своего начальника. — На Днепре уже били по танкам, и получалось неплохо. Горели как свечи.

— Вот видите, — сказал я Никитину. — Так что проверьте лично позиции для прямой наводки.

В заключение я заслушал начальника инженерной службы. Майор М. Н. Чернецов доложил, что установку минных полей на переднем крае саперы к утру закончат. В первую очередь ставят заграждения на участках, где вероятнее всего атаки немецких танков. Быстро подвигается и оборудование первой позиции — все стрелковые подразделения и расчеты пушек старательно зарываются в землю. А вот на второй позиции дела обстоят хуже, там только-только начали отрывку окопов. Что же касается оборудования укрытий и маскировочных работ, то к этому еще не приступали.

Слушая Чернецова, я, как всегда, обратил внимание на две вещи. Во-первых, майор не только детально был осведомлен о ходе всех инженерных работ в полосе дивизии, но и прекрасно представлял задачу каждой части в отдельности и характер предстоящего боя. Он понимал, что танковые клинья врага в конце концов пробьют бреши в первой позиции обороняющихся. Путь им должны преградить укрепления, возведенные в глубине. Рабочих рук мало, времени в обрез, и все же во что бы то ни стало нужно создать эти позиции — такой смысл вкладывал он в информацию о всех неполадках.

Военная эрудиция Чернецова особенно ценилась нами еще и потому, что до войны он был человеком самой мирной профессии — художником-декоратором и с большим вкусом оформлял павильоны и залы Всесоюзной сельскохозяйственной выставки в Москве, как тогда называлась ВДНХ. По горькой иронии судьбы на фронте ему чаще приходилось не созидать, а разрушать. Искусный зодчий стал первоклассным минером; человек, в совершенстве знавший классическую и современную архитектуру, взрывал с командой подрывников мосты и здания; художник-декоратор, тонко чувствующий цвета и линии, стал производителем земляных работ, творцом блиндажей и дзотов. Интеллигент в лучшем смысле этого слова, он не огрубел и не ожесточился на войне душою, не разучился понимать прекрасное. Просто он стал измерять свои действия другой мерой целесообразности.

— Бывало, я все ломал голову над тем, как бы рельефнее выделить, расцветить все детали композиции, открыть на них глаза окружающим, — подшучивал иногда сам над собою и Михаил Николаевич. — А теперь одна бессонная забота — надежнее спрятать, скрыть от посторонних глаз все, что делается у нас на передовой. В общем, стал декоратором наизнанку.

Как бы то ни было, каждое задание Чернецов выполнял очень аккуратно и добросовестно. Даже в манере его докладов чувствовалась исключительная пунктуальность и честность. Дивизионный инженер никогда не называл данных (в чем я было усомнился однажды), в достоверности которых сам не был уверен, а если его вынуждали к этому, обязательно обещал все проверить и уточнить. И мне приходилось уже видеть не раз, как он возвращался рано утром с объектов работ, где трудились по ночам его саперы. Перепачканный в глине, промокший до нитки, с посеревшим от усталости лицом, майор с трудом переставлял ноги, зато всегда мог дать самую точную справку по инженерной службе, которой руководил.

Вот и теперь, перечислив, сколько противотанковых и противопехотных мин доставят к нам армейским транспортом, он не преминул оговориться, что пока эти цифры — предположительные, из заявки в армию, а дадут, видимо, меньше.

— Значит, — вмешался я, — надо поточнее наметить маршруты для подвижных отрядов заграждения, чтобы мин хватило в любом случае. — Тут же указав для них маршруты, я одновременно потребовал быстрее закончить минирование участка у Житомирского шоссе. — Ускорьте от моего имени и все работы на второй позиции, — приказал я Чернецову, на распорядительность и энергию которого полагался вполне. — Все должно быть закончено к утру. Вернувшись в штаб, я прежде всего осведомился, как организуется управление боем.

— Телефонная и радиосвязь со всеми частями действуют устойчиво, — доложил Коротков. — Дивизионный наблюдательный пункт оборудуется в двух километрах севернее села Студеница, а КП — в трех с половиной километрах от передовой. Противник продолжает сосредоточивать крупные силы в лесу напротив нас, — сообщил он. — Выявлено большое количество тяжелых танков и самоходок. А вот пехоты относительно немного. Может, еще подтянут?

— Потери в живой силе гитлеровцы понесли огромные, — возразил я, — и едва ли так быстро восполнили их. Однако разведку продолжайте самым энергичным образом. А что с соседями?

— Уже на подходе, — оживился Коротков. — Соприкосновения с ними, правда, еще не установили, но связь есть. Пока свои фланги держим под особым наблюдением.

Ближе к полуночи возвратился из батальона, выдвигаемого к Стрижевке, полковник Охапкин, оживленный и вместе с тем какой-то углубленный в себя, каким он бывал обычно после встреч с людьми. Политработник по призванию, душевный и простой человек, Николай Иванович умел расположить к себе бойцов, завязать откровенные и сердечные беседы в любой обстановке — в солдатской землянке и вокопе, на коротком привале и на собрании. Не затруднялся он и в выборе тем — начинал с того обычно, что интересовался самочувствием людей, обязательно спрашивал, как их кормят, нет ли жалоб на обмундирование, есть ли махорка, давно ли получали письма из дома и какие приходят вести. Затем, овладев вниманием людей, просто и понятно рассказывал о положении дел на соседних участках фронта и в тылу родной страны, о всех значительных событиях в международной жизни и важнейших решениях Коммунистической партии и Советского правительства. В заключение переводил разговор на те задачи, которые предстояло выполнять бойцам, вселял в их сердца непоколебимую уверенность в победе нашего правого дела и в успехе предстоящего боя. Люди любили «комиссара», как звали меж собой Охапкина, и окружали тесным кольцом, едва он появлялся в частях и подразделениях. Я мог сказать определенно, что с заместителем по политчасти мне, безусловно, повезло.

В этот раз начподив провел несколько часов с бойцами, получившими, как они выражались, «спецзадание» прикрыть Житомирское шоссе. Вручив партийные билеты тем, кто был в истекшие дни принят в ряды партии, и тепло напутствовав их на бой с врагом. Николай Иванович раздал письма, прибывшие на адрес нашей полевой почты в тот день. Затем проверил у некоторых солдат амуницию и оружие, похвалил их за старание, а от тыловиков тут же потребовал выдать всем бойцам этого батальона дополнительно сверх нормы продуктов на трое суток. После всего он повторил задачу, поставленную перед ними. Политработник не скрывал, что бой будет очень тяжелым, и в то же время постарался приободрить людей, пробудить стремление воевать так же храбро и стойко, как они воевали до этого.

— Моральный дух у бойцов крепкий, — подытожил сейчас впечатления, вынесенные из бесед, Охапкин. — Многие воины, чьи близкие погибли на фронте, в партизанских отрядах и в период оккупации, имеют личный счет к врагу. Все обещали драться стойко, не давать пощады захватчикам.

Начподив сообщил далее, что сам проинструктировал политработников в отношении того, как надо повышать боевой порыв у личного состава. Для собраний и митингов времени нет, и лучшая форма агитации сейчас — пламенный призыв, короткая яркая информация, личный пример мужества и самоотверженности со стороны коммунистов.

— Очень кстати прибыл в дивизию и армейский ансамбль песни и пляски, — оживился в этом месте Охапкин. — Искусство — великая сила! Иная песня, стих пробуждают такую любовь к Родине и такую ненависть к ее врагам, что концерт перед боем можно приравнять, пожалуй, к артподготовке. После коротких концертов в полках и работа, глядишь, пойдет веселее. Не так ли, Петр Николаевич? Не помешает одно другому?

— Думаю, что нет, — ответил я, стараясь не вспоминать инцидент с Хилюком. — Пусть и ансамбль потрудится для боевой готовности дивизии…

Вслед за Охапкиным возвратился из войск майор Фойгель. Он доложил, что все тыловые подразделения рассредоточились в указанных районах. Дивизионные склады развернуты, и части снабжаются боеприпасами, продовольствием, фуражом, горючим. Запасы материальных ресурсов достаточны для выполнения предстоящей боевой задачи. В подтверждение сказанного заместитель по тылу, по обыкновению, обрушил на меня поток цифр.

Фойгель был рачительным хозяйственником. Хотя последнее время нам пришлось воевать в самых неблагоприятных условиях, он оперативно обеспечивал полки всем необходимым для жизни и боя. Очень удачно размещал майор и свои тылы, вследствие чего они редко подвергались ударам немецкой артиллерии и авиации. Единственным недостатком было у него лишь то, что свой тыловой пункт управления он всегда размещал значительно дальше от переднего края, чем требовали того обстановка и устав. Очень редко посещал мой заместитель по тылу и части, находящиеся в непосредственном соприкосновении с противником. Это давало невольный повод остальным офицерам усомниться в его смелости.

Отпустив тыловика, я остался один и сразу почувствовал, как смертельно устал за эти суматошные сутки. За это время мне пришлось побывать в десятках разных мест, встретиться, отдавая распоряжения и выслушивая доклады, с десятками различных людей, решать многие срочные и важные дела. Сейчас, по сути, рабочий день уже закончен. Все, что следовало сделать в первую очередь, сделано. Но впереди еще целая ночь, не менее напряженная и неспокойная, чем истекший день. Прежде чем окунуться в новые заботы, хорошо бы хоть полчаса подремать или просто размять затекшие ноги, привести в порядок мысли. Однако время было дорого, я отмахнулся от этого искушения, разбудил шофера и приказал:

— Давай на командный пункт!

На КП только что установили связь со штабом 30-го стрелкового корпуса. Доложив комкору обстановку, я получил в обмен данные о дальнейшем сосредоточении сил противника на нашем направлении. Поставив об этом в известность командиров полков, я распорядился повысить бдительность на переднем крае и привести в готовность все огневые средства.

Схватка у Стрижевки

К отражению неприятеля части в основном были уже готовы. Беспокоило одно: успеет ли закрепиться у Стрижевки батальон 1085-го полка, который повел туда сам Микоберидзе? Еще засветло побывав там, он испросил разрешения лично руководить обороной этого очень важного участка, и я дал такое разрешение. Вскоре доложили, что там все в порядке, бойцы заняли свои позиции.

В четвертом часу ночи я прилег наконец отдохнуть. Но уснуть не мог, а ворочался с боку на бок на жестком блиндажном топчане, одолеваемый мыслями. Неожиданно резко зазуммерил телефон. «Началось!» — мелькнуло в голове, пока брал трубку. И точно, мне доносили, что батальон у Стрижевки уже атакован гитлеровцами и ведет бой. События там развертывались очень стремительно.

…Выдвинувшись в сумерках в назначенный район, подполковник Микоберидзе энергично организовал оборону. Две стрелковые роты, с двумя орудиями каждая, оседлав шоссе, развернулись соответственно на запад и восток. Один взвод закрепился на высоте меж ними, фронтом на юг. Два оставшихся взвода подполковник сосредоточил в качестве резерва в лесу, севернее дороги. Образовалось нечто вроде опорного пункта с круговой обороной.

Шоссе пока было пустынным. Лишь в первые минуты стрелой пронеслись мимо, в направлении на восток, два крытых немецких автофургона с погашенными фарами. Бойцы без помех откопали ячейки и заминировали шоссе. Через полчаса с запада вновь послышался нарастающий гул моторов: на бешеной скорости приближались три грузовика. Их встретили автоматным огнем, целясь в кабины. Потеряв управление, тяжелые автомобили запетляли по дороге, съехали в кювет и встали. Они были набиты различным военным имуществом, предназначенным для немецких частей, наступавших уже где-то восточнее Стрижевки.

Такая же участь постигла в скором времени и два десятка других машин, частью напоровшихся в темноте на засаду, частью подорвавшихся на минах. Находившиеся в них гитлеровцы были перебиты или взяты в плен, лишь немногим удалось скрыться в ближайшем лесу. И только водители двух последних автомобилей смогли избежать западни. Заслышав впереди стрельбу и увидев целое кладбище искалеченных машин на дороге, они успели развернуться и удрать в том направлении, откуда ехали.

— Сейчас поднимут тревогу, и тогда жди силы покрупнее, — предупредил подчиненных Микоберидзе.

Через полчаса со стороны Житомира показались четыре грузовика с пехотой: противник не захотел примириться с потерей столь важной для него коммуникации. Остановившись на значительном удалении от засады, гитлеровцы спешились, рассыпались в цепь и открыли шквальный огонь из автоматов и легких пулеметов. Никакого урона нашим воинам эта беспорядочная стрельба не причинила.

Освоившись с темнотой и местностью, немцы пошли в атаку. На них обрушился огонь батальонных пушек, затем вступило в действие стрелковое оружие. Чтобы точнее определить место засады, фашисты стали бросать осветительные ракеты. Этим они лишь ускорили развязку событий. Пулеметчики и автоматчики, перерезавшие дорогу, лучше видели теперь врага и били без промаха. Оставив на поле боя чуть ли не треть своего состава, противник отхлынул к лесу.

Некоторое время в окрестностях Стрижевки было тихо. Обороняющиеся пополнили боезапас, углубили свои окопы, накидали внаброс у шоссе еще с полсотни мин. Потом вновь затарахтели вдали моторы. На этот раз гитлеровцев оказалось куда больше: батальон их пехоты и роту танков поддерживало несколько минометных батарей. Последние сразу открыли яростный огонь. Полчаса вздымалась к небу, вздрагивала и дымилась земля от разрывов мин, прежде чем фашисты повторили атаку.

Танки наступали по обочинам шоссе, густо заминированным на подступах к селу. Пехота двигалась сбоку, по луговине, поросшей кустарником. С чисто немецкой педантичностью в небо опять полетели ракеты, освещая местность и боевые порядки атакующих. На них обрушился шквальный огонь. В предельном темпе по танкам били все четыре пушки. Пулеметчики и стрелки, включая и бойцов двух резервных взводов, отсекли от них пехоту. Потеряв на минах половину танков и положив в атаке много живой силы, гитлеровцы вынуждены были залечь, а затем, подобрав убитых и раненых, отойти.

На рассвете 18 ноября личный состав батальона еще раз подновил свои позиции. Микоберидзе прекрасно понимал, что враг не смирится с потерей шоссе и предпримет новые попытки смять заслон. Ждать их пришлось недолго.

На этот раз противник повел наступление одновременно с трех сторон силами до двух пехотных батальонов и тридцати танков. Позиции обороняющихся вновь подверглись массированному артиллерийско-минометному огню. Снаряды и мины перепахали всю землю, за которую с таким упорством держались советские храбрецы, искорежили, расщепили все деревья в роще, не оставив, казалось, ничего живого поблизости от шоссе. Но едва вражеские цепи пришли в движение, на них опять обрушились сталь и свинец.

Противник, однако, не считался с потерями. Его танки и пехота, ведя огонь с ходу, методично продвигались вперед. Силы обороняющихся между тем таяли на глазах. Микоберидзе выдвинул на западный участок свой последний резерв — взвод, располагавшийся ранее южнее дороги, и приказал разбросать перед танками остатки мин. Но и это ненадолго отсрочило финал затянувшегося боя, который теперь уже нетрудно было предугадать…

Пушки вместе с расчетами одна за другой вышли из строя, уничтоженные снарядами, подмятые танками. Большой урон понесли и стрелки. В довершение ко всему прорвавшиеся танки полностью уничтожили штаб батальона. В этот момент пал смертью храбрых и командир 1085-го полка Владимир Бейланович Микоберидзе. Удерживать позицию горстка оставшихся израненных и контуженых бойцов была уже не в состоянии. Но и выслать им сильное подкрепление мы не могли: с минуты на минуту ожидали таранного удара немецких танков по основному рубежу обороны. Остатки батальона, покрыв себя славой в этом бою с фашистами, с боем отошли на север, за передний край обороны своей части…

Восстановив движение по шоссе Житомир — Киев, подразделения 1-й танковой дивизии немцев продвинулись на два километра к северо-востоку и были здесь остановлены. Бойцы 3-го батальона полка Микоберидзе под командованием капитана А. Е. Шарапова отразили несколько атак танков и пехоты. Будучи отрезанным от своих, батальон продолжал вести бой в окружении. Шарапов и его заместитель по политчасти капитан Зинкевич, оба раненые, все это время воодушевляли подчиненных личным мужеством. И бойцы, прорвав окружение, соединились со своим полком.

В течение всего 18 ноября гитлеровцы вели разведку боем. Четырежды острие их атак приходилось на позиции стрелкового взвода, которым командовал Герой Советского Союза сержант Е. В. Малых. И каждый раз гитлеровцы отступали ни с чем, оставляя на подступах убитых и раненых. Все попытки прорвать укрепления советских бойцов разбивались о стойкость их защитников.

Рассвирепевший враг обрушил на пехотинцев сосредоточенный артиллерийский огонь. Под его прикрытием прямо по трупам своих солдат опять ринулись в атаку пьяные гитлеровцы. Лишь немногим из них удалось добежать до траншей, но и тех встретили в упор солдаты Евгения Малых. Самого сержанта в этот момент ранило осколком в голову. К нему подполз санинструктор, чтобы сделать перевязку, но разгоряченный боем командир приказал заняться вначале тяжелоранеными.

Этот налет был самым продолжительным. Наконец канонада смолкла. Считая сопротивление советских бойцов сломленным, фашисты пошли на них в полный рост. Окинув взглядом опустевшую траншею, Малых громко спросил:

— Есть еще кто-нибудь живой?

— Есть! — эхом отозвалось у него за спиной. Это из ячеек и окопов поднимались и брали в руки оружие раненые солдаты.

В тусклое небо в этот миг взвились две красные ракеты. Это с ходу шла на подмогу резервная группа. Сержант Малых, подняв остатки своего взвода, поддержал их натиск. И опять он сам был первым в рядах атакующих…

Отважно воевали в тот день под Коростышевом и артиллеристы 1089-го стрелкового полка. Когда из-за перелеска показались «тигры», старший лейтенант В. Суздальцев скомандовал:

— Подпустить ближе. Без команды не стрелять!

Таки — метрах в пятистах. Звучит команда «Огонь!». Дружно грохнули выстрелы, все затянуло пороховой гарью и пылью, а когда немного прояснилось, батарейцы увидели, что передняя машина замерла на месте и над нею уже вьются сизые полосы дыма. В следующую секунду вновь ударили выстрелы, и опять бронебойные снаряды угодили в цель. До самого вечера отбивали пушкари натиск врага. А потом насчитали полдюжины подбитых и сожженных танков. Два из них лично вывел из строя командир орудия сержант Александр Бондин. Оставшись под конец один в расчете, истекая кровью от осколочной раны, он точным выстрелом перебил гусеницу третьей машины.

Азартно, со злостью и ненавистью к врагу сражались и соседние расчеты. По равнине с утра металась поземка, лица обжигал ледяной ветер, он выжимал из глаз слезы, мешая вести наблюдение. Может, потому так внезапно и оказались перед нашими пушкарями немецкие танки и самоходки, открывшие с ходу огонь. И вот уже рухнул на землю наводчик из расчета сержанта Щеглова, застонал раненный в грудь правильный. Щеглов сам встал к панораме. Два часа отражал он атаки врага, слыша, как рядом одна за другой умолкали пушки. Наконец к Щеглову ползком подобрался раненный в обе руки комсорг батареи.

— Приказано отходить! — передал он.

— Всем нельзя. Идите, я вас прикрою, — ответил артиллерист.

Оставшись один, он продолжал бить захватчиков; заменяя целый расчет, заряжал орудие, ловил цель в перекрестие панорамы, производил выстрел, опять заряжал и снова стрелял, пока не остался последний снаряд.

Сержант послал и его в казенник орудия и, подпустив «пантеру» как можно ближе, дернул за шнур. Снаряд пробил броню вражеской самоходки, и та окуталась жирным коптящим пламенем. В то же мгновение подле Щеглова грохнул взрыв и герой упал мертвый возле своего искореженного орудия…

В первый день боя перед фронтом дивизии было уничтожено 18 танков и самоходных орудий, 2 бронемашины и до 120 солдат и офицеров противника. Его попытки разведать боем систему обороны наших частей и сбить их с передовых позиций успеха не имели.

Хуже складывалась обстановка к юго-западу от нас, в районе Житомира. 18 ноября гитлеровцы нанесли концентрический удар из районов Вильска и Глубочицы на Вересы. В результате некоторые части 1-го гвардейского кавкорпуса оказались отрезанными в Житомире. Теснимые врагом, соединения 23-го стрелкового корпуса начали отходить от Житомирского шоссе на север. К утру 19 ноября они уже вели бой на рубеже Черняхов, Бол. Горбаша, Вересы, Городище. Пользуясь отсутствием сплошного фронта у противника, стали выходить из окружения в район Высокое, Забродье и кавалерийские части.

Утром 19 ноября меня вызвал на провод И. Д. Черняховский. Подробно доложив о результатах первого дня боя, я сделал кое-какие заключения о намерениях противника. Согласившись с ними, командарм несколько шире обрисовал затем оперативно-тактический замысел гитлеровского командования.

— Цель их контрудара, — подчеркнул Иван Данилович, — ликвидировать наши плацдармы на правом берегу Днепра и разгромить обороняющие их войска на всех участках фронта. Для достижения этой цели противник не посчитается ни с какими жертвами. Вы как раз находитесь на направлении главного удара житомирской группировки врага, — уточнил Черняховский. — По нашим предположениям, враг начнет наступать не позже завтрашнего утра. Нужно нанести максимальный урон неприятелю, у дивизии достаточно сил для этого.

Последние его слова не были пустой фразой, рассчитанной только на то, чтобы подбодрить комдива. Будучи человеком храбрым, командарм прекрасно понимал, какое мужество потребуется от наших стрелков, чтобы преградить путь на восток танковой группировке врага. Однако он верил в стойкость бойцов, в искусство их командиров. По укоренившейся привычке он и теперь, видимо, ставил себя мысленно на место комдива 322-й и, скрупулезно оценивая характер предстоящих действий, соотношение сил и моральный дух войск, приходил к выводу: обескровить столь сильного врага неимоверно тяжело, но необходимо и можно.

В заключение, сообщив о положении войск, действующих юго-западнее, командующий приказал сразу после установления связи с командиром 23-го стрелкового корпуса войти в его подчинение. Проинформировав об этом Короткова, я приказал разыскать корпусной штаб и установить с ним связь, а сам снова выехал в полки.

Пользуясь наступившим затишьем, личный состав продолжал совершенствовать оборону. Солдат поторапливали командиры. Сведения о противнике, которыми они располагали, были значительно скромнее тех, что имелись в штабе армии, и однако же все сходились на том, что гитлеровцы нанесут решающий удар на рассвете. Чего-чего, а их повадки фронтовики к тому времени изучили прекрасно. Даже обладая несомненным превосходством в силах, противник, в отличие от наших войск, редко отваживался начинать бой ночью.

Уточняя в последний раз задачи командирам, я обращал их внимание на особенность тактики, примененной противником в бою 18 ноября. Как правило, он начинал атаку после мощной огневой подготовки и на узком участке фронта, бросая вперед танки, а следом пехоту на бронетранспортерах. Стало быть, следовало одновременно и бороться с танками, и бить, не подпуская близко к себе, вражескую пехоту, чтобы она не просочилась вглубь и не проделала бреши в наших боевых порядках. Все это требовало искусной расстановки огневых средств, гибкого маневра силами.

К концу дня поступили новые сведения о противнике. Разведка, обнаружившая ранее скопление его танков в районе Гадзинка, Кмитов, засекла теперь их передвижение в сторону Студеницы. Прогноз генерала Черняховского о направлении главного удара гитлеровцев, таким образом, полностью подтверждался. Вечером 19 ноября в лощинах у Студеницы танки первого эшелона начали выстраиваться в боевые линии. Первую из них составляли тяжелые машины и САУ. Под покровом ночи заняла позиции и вражеская артиллерия. Всего перед фронтом дивизии, не имевшей ни одного танка и располагавшей только шестью десятками пушечных и минометных стволов, сосредоточилось до 200 танков и самоходок и свыше 100 орудий неприятеля. Теперь уже не оставалось сомнений в том, что сражение грянет рано поутру.

Неравный бой

…Рассвет наступал медленно, словно нехотя. Еще не рассеялись поздние сумерки, как равнину окутал седой туман. Лишь часам к десяти видимость улучшилась настолько, что противник решился начать бой. Зыбкую дымку на горизонте прорезали сотни тусклых вспышек, и в тот же миг по полям и ложбинам с громовым гулом покатился на нас бушующий вал артиллерийского огня. Вслед за тем в небе появились группами по 12–18 машин немецкие бомбардировщики, засыпая наш передний край фугасками. Через несколько минут над первой позицией уже вздымались к небу огромные тучи пыли, клубы дыма, языки пламени. Глядя издали на этот бушующий смерч, неискушенный человек вряд ли поверил бы, что можно уцелеть под таким градом снарядов и бомб. Однако же из передовых батальонов сообщили, что потери пока невелики: люди и техника были заблаговременно укрыты в глубоких окопах.

Через четверть часа противник перенес огонь артиллерии в глубину нашей обороны, и его танки, стреляя с ходу, ринулись в атаку. Тотчас открыли стрельбу наши пушечные батареи. По мере приближения немецких танков одна за другой вступали в огневую дуэль с ними тщательно замаскированные «сорокапятки», потом открыли огонь «пэтээровцы». С каждой минутой грохот выстрелов и взрывов становился все более частым и оглушающим.

Достигнув проходившего здесь железнодорожного полотна, тяжелые танки и самоходки врага укрылись за ним, в одном-полутора километрах впереди наших траншей. Следом двинулись в атаку средние танки, за которыми смутно вырисовывались силуэты бронетранспортеров и автомобилей с пехотой. Стреляя из-за насыпи, «тигры» и «фердинанды» обеспечивали продвижение второй линии боевых порядков, пытаясь вынудить наши пушки прекратить огонь. Но те не замолкали ни на минуту, и ветер уже затягивал равнину черным смрадным дымом — это горели фашистские танки, подбитые снарядами или угодившие в лощине перед позициями 1089-го полка на минные поля. Через некоторое время еще одна группа вражеских машин, огибая опасный участок, подставила под огонь орудий бортовую броню, чем немедленно воспользовались артиллеристы капитана Янкова.

С началом боя сразу позабывший о своем недуге Харланов отражал натиск гитлеровцев хладнокровно и расчетливо, словно заранее знал каждый их последующий шаг. Нанося максимальный урон врагу артиллерийским огнем, он вместе с тем не открыл ему пока ни одной огневой точки из тех, которым не приспело еще время вступить в дело, не послал в бой ни одного бойца из своего резерва. Искушенный в ратных делах командир знал: основная тяжесть сражения — впереди.

Встретив стойкое и упорное сопротивление, противник был вынужден отказаться от намерения прорвать нашу оборону одним ударом и начал перегруппировку своих сил. Его артиллерия вновь сосредоточила огонь по нашему переднему краю. Продолжали методически бить по выявленным целям и тяжелые танки, укрывшиеся за железнодорожной насыпью. На позиции стрелков сыпали бомбы фашистские летчики, пользуясь тем, что в полках почти не осталось зенитных средств.

Под прикрытием и завесой огненного щита немецкие саперы попытались в ряде мест разведать границы минных полей и проделать проходы. Однако наши бойцы надежно прикрыли взрывные заграждения огнем стрелкового оружия. Потеряв несколько человек убитыми, немецкие саперы отказались от своего намерения, тем более что пауза кончилась, начиналась повторная атака их войск.

На этот раз вражеская пехота, спешившись с автомобилей и бронетранспортеров, пошла в бой на «своих двоих» под защитой танковой брони. Немедленно по всем линиям связи в полки и батальоны полетела команда — отсечь и расстрелять гитлеровцев залповым огнем. Особая роль отводилась при этом бронебойщикам, пулеметным расчетам и минометчикам, расположенным на флангах.

И опять покатилась на наш передний край грохочущая волна, и снова встречь ей хлестнул огонь, сразу достигший максимальной плотности. Бой заполыхал с новой силой и яростью. Наблюдая за ним с НП, имея устойчивую связь со всеми полками и батальонами, я мог ежеминутно иметь полное представление о событиях, которые, меняясь и чередуясь, происходили на всех участках оборонительного рубежа. Бой протекал с неистовым накалом на широкой по фронту и узкой по глубине полосе, где сцепились в смертельной схватке две враждующие стороны. И словно окаймляя границы этой полосы, вверх то и дело брызгала фонтанами черная, развороченная взрывами, пахнущая порохом и толом обезображенная земля…

Осколки и пули густо сеяли смерть на каждом квадратном метре позиций. Но и в этом аду наши воины не теряли мужества и рассудка, били фашистов крепко и беспощадно. Офицеры зорко следили за всеми перипетиями боя и, управляя людьми, маневрируя силами, стремились нанести врагу возможно больший урон. Впрочем, солдаты, оглохшие от взрывов, покрытые с ног до головы пылью и копотью, не нуждались в каких-либо командах — гитлеровцы были совсем рядом, и требовалось одно: косить их огнем, жечь их технику, устилать их трупами все лощины и пригорки впереди.

Артиллеристы и минометчики в течение нескольких часов вели стрельбу без перерыва. В каждом расчете были потери, и оставшимся в живых приходилось действовать за двоих и за троих. Несмотря на ледяной пронизывающий ветер, многие сбрасывали с себя ватники, оставаясь в мокрых от пота гимнастерках. Возле пушек уже громоздились горы гильз, стволы раскаливались так, что на них горела краска, подносчики и заряжающие шатались от усталости, но бой не давал передышки, и над позициями артиллеристов гремело и властвовало только одно слово: «Огонь!», «Огонь!», «Огонь!»

Уже около полудня я с трудом дозвонился до Харланова — связь рвалась теперь ежеминутно. На этом центральном участке бой протекал особенно напряженно: гитлеровцы, кажется, нащупали стык между полками и пытались вбить здесь танковые клинья. Сквозь грохот снарядов, рвавшихся возле НП Харланова, я различил наконец в трубке севший от усталости и напряжения голос Ивана Степановича.

— Держимся, товарищ «Первый»! — дважды повторил он в ответ на мой вопрос, как идут дела. — Правда, пять или шесть танков прорвались все же в стыке с соседом… Сил мало, но люди дерутся. Селезнев поджег три танка, Анощенко — один, Москвин — самоходку. Самсонов, пулеметчик, положил до взвода пехоты…

Крайне сожалея, что не имею в резерве ни одного орудия для прикрытия этого участка, я приказал Харланову перенести на танки весь огонь гаубиц. Они являлись последним заслоном на пути гитлеровских бронированных машин в наши тылы…

Все яростнее клокотало сражение и на фланговых участках нашей обороны. Противник предпринял и там несколько мощных атак, послав в огонь, обрекая на верную гибель десятки своих танков и сотни солдат. Черняховский и тут оказался прав. Гитлеровское командование ставило на карту сражения очень многое и теперь не жалело ничего, пытаясь выиграть игру. Равнину перед позициями полков уже испятнали обгоревшие, искалеченные остовы десятков машин, а земли в иных местах не было видно из-за трупов, однако натиск гитлеровцев не ослабевал.

Уже давно был задействован мой резервный батальон, прикрыв брешь в боевых порядках 1085-го полка, пробитую ударом гитлеровцев со стороны Стрижевки. С менее тяжелых на более уязвимые направления было переброшено большинство уцелевших орудий и минометов. В окопах и траншеях места многих павших бойцов заняли писари, ездовые и другие солдаты нестроевых специальностей. Больше у меня ничего не оставалось, а подмоги со стороны тоже не предвиделось. Находившийся на моем НП командир 23-го стрелкового корпуса генерал Чуваков тоже не имел никаких резервов и молча, ни во что не вмешиваясь, следил за развитием событий.

Через несколько часов, в разгар боя, мне неожиданно пришла мысль, что этот старый заслуженный генерал, остро переживая ситуацию, в которой лишен возможности чем-то помочь нашей дивизии, когда ей реально угрожает разгром, поэтому и решил оставаться со мной до последней минуты, чтобы разделить нашу участь, если бой завершится трагически. Сам я не отношусь к людям, которые одобряют подобные мелодраматические поступки. А потому решительно воспротивился этому намерению комкора. Чтобы не обидеть генерала Чувакова, я как мог мягко и убедительно дал понять, что его место сейчас на корпусном НП. Здесь же, в дивизии, все, что нужно и можно, будет сделано мною, и пусть комкор за это не тревожится.

— Вы правы, пожалуй, — после длительной паузы и без особого энтузиазма согласился наконец Чуваков. — Вам я, действительно, помочь ничем не могу, а там мое присутствие необходимо. В конце концов этот бой не последний…

Генерал уехал в ту минуту, когда грохот сражения уже вплотную накатывался на высотку, где располагался мой НП. Ценой неимоверных потерь противник прорвал к этому времени нашу оборону на стыке двух полков и продвинулся на 2–3 километра вглубь. Доложил об этом опять Харланов. Сосредоточив на его левом фланге группу тяжелых танков и подавив последнюю батарею, прикрывавшую этот участок, гитлеровцы сильным ударом пробили брешь и сразу попытались расширить ее изнутри. Однако стрелковые батальоны удержали свои позиции и отразили попытки противника свернуть их фланги.

— Враг подтягивает к месту прорыва средние танки! — слышался в трубке окончательно сорванный голос Харланова. — Отбиваемся гранатами. Сейчас перебрасываю туда последних бронебойщиков!..

Минутой позже на проводе появился Г. И. Михайлов. Он подтвердил, что тяжелым гитлеровским машинам удалось прорваться через оборонительные рубежи на стыке с 1089-м полком. Раздавив гусеницами несколько орудий, на позиции которых они вышли, «тигры» ринулись в глубину обороны.

— Двигаются прямо на ваш НП, — голосом, в котором я уловил явное беспокойство, добавил командир 1087-го полка. — Свой участок мы удерживаем, ведем бой с немецкой пехотой, но локтевая связь с Харлановым утеряна.

Я немедленно приказал Никитину поставить на прямую наводку последние его гаубицы. Для прикрытия участков, куда устремились прорвавшиеся танки, майор Чернецов выдвинул подвижный отряд заграждения. Стрелковые батальоны, оборонявшиеся справа и слева от пробитой противником бреши, развернулись лицом к ней и блокировали проход своим огнем. Это позволило не только замедлить продвижение вражеских танков, но и рассечь их на группы по три — пять машин.

Одна из таких групп вынырнула из лощины в километре впереди нас и тотчас ринулась на позиции гаубичной батареи. Артиллеристы не устрашились стальных чудовищ. Когда передний «тигр» слегка сбавил скорость, готовясь произвести выстрел, одна из гаубиц изрыгнула огненный смерч. В то же мгновение с немецкого танка сорвало башню и машину окутало пламя.

«Горят как свечи», — машинально вспомнил я слова Владимира Тимошенко. Не его ли герои и бились в этой смертной схватке?

Еще один танк подорвался на минах, установленных на подступах к батарее. Однако два других успели расстрелять из своих пушек и пулеметов обе гаубицы и их прислугу, прежде чем были подбиты сами с соседних огневых позиций…

То, что фашистским танкам удалось расчленить боевые порядки двух наших полков, не ошеломило меня своей кажущейся внезапностью, не ослабило стремления напрячь все оставшиеся силы, чтобы измотать врага, заставить его захлебнуться в собственной крови на первых километрах прорыва, за который он уже заплатил столь дорогой ценой. Я прекрасно понимал в тот момент, что атакующего противника можно обречь на поражение двояким способом: уничтожив на подступах к обороне его ударные силы и отразив все попытки продвинуться вперед или же уступив ему часть территории, но подорвав его возможности настолько, чтобы он в дальнейшем уже не мог оправиться от потерь и удержать захваченную местность. Для первого способа у дивизии недоставало сил. Зато тот урон, который мы в состоянии были нанести и наносили гитлеровцам, истощал их до предела. Стало быть, главное заключалось теперь в том, чтобы продолжать бить врага из последних сил на своих рубежах, выгадывая время для создания в тылу новых укреплений, о которые и разобьют себе башку окончательно измотанные гитлеровцы. Наряду с тем мне, как командиру, надлежало любой ценой сохранить максимум людей, способных принять участие в завершающих этапах этого сражения…

Закопченное дымом небо по-прежнему было сумеречным, тусклым, словно день, напуганный грохотом сражения, никак не решался вступить в свои права. Однако взглянув машинально на часы, я с удивлением обнаружил, что уже наступил вечер. Обстановка становилась все более критической. Из строя вышли почти все орудия; поредевшие полки, продолжая нести потери в личном составе и вооружении, дрались из последних сил. Рубеж нашей обороны, даже будь он выкован из стали, и то, наверное, давно бы должен был прогнуться под тяжестью таранных ударов врага. А ведь этот рубеж представлял собою всего лишь линию наспех отрытых траншей и окопов, в которых вели бой с танками противника опять-таки не железные, а созданные из плоти и крови, уязвимые и смертные люди. Но это были наши, советские люди, люди особого сплава. Они не гнулись. Они падали на том самом месте, где стояли, когда сила врага одолевала их величайшей пробы закалку, и умирали, но не покидали позиций, не пятились назад…

В эти тяжелые часы особенно ярко проявлялась та неброская внешне и ставшая уже обыденной для них самих отвага, с которой выполняли свою задачу в бою не только солдаты и офицеры, находящиеся на передней линии огня, но и их боевые собратья — связисты и санитары, саперы и связные, ездовые и подносчики снарядов, — скромные и беззаветные труженики войны. Им не дано было видеть всей картины сражения, полыхавшего теперь из края в край на многокилометровом фронте. Не знали они, разумеется, и того, насколько успешно протекают действия на всех направлениях и участках. Обо всем этом люди могли судить лишь приблизительно, косвенно, основываясь на своих подчас искаженных впечатлениях и догадках. Но и подобных догадок хватило бы иным с лихвой, чтобы поддаться унынию и страху, дрогнуть перед лицом неумолимо надвигавшейся опасности.

Однако даже намека на что-либо похожее не замечалось в поведении бойцов. Все они выполняли свою тяжелую и трудную работу старательно и пунктуально, не дожидаясь команд, не поддаваясь парализующему чувству страха. Линейщики под градом осколков и пуль чинили оборванные линии, саперы ставили мины и фугасы, связные доставляли пакеты, санитары бинтовали раненых, подносчики ползком подтаскивали снаряды к орудиям, на которые уже нацелились вражеские танки. Люди с головой были поглощены своим делом, выполняли его с величайшей добросовестностью. Хотя каждый их шаг был сопряжен с риском для жизни, они даже не думали о возможности собственной гибели — так уж устроен человек!

Бой громыхал теперь на местности, простиравшейся от переднего края до тыловых участков обороны, и повсюду люди дрались с предельным ожесточением, упорством, злостью. Подавив артиллерию, некоторые гитлеровские механики-водители пооткрывали люки в танках и начали утюжить гусеницами встречные окопы и ячейки. Один из танков подобрался к оврагу, где располагалась медико-санитарная рота. Гитлеровец уже примерялся, как половчее направить машину на лежавших в овраге раненых, как вдруг один из них вскочил на ноги и метнул в открытый люк гранату. Раздался оглушительный взрыв, и танк, содрогнувшись, замер без движения.

На завершающем этапе боя мне довелось быть свидетелем и такого запомнившегося эпизода. Как и предупреждал Михайлов, несколько немецких танков вышло прямо на наш НП. Один из них, маневрируя по полю, вдруг погнался за высоким артиллеристом, который, видимо, перебирался в тот момент с одной огневой позиции на другую. Заметив опасность, офицер бросился бежать. Приглядевшись, я узнал майора Кузякина из 886-го артполка. Участь его, казалось, была решена. К счастью, у гитлеровского экипажа вышел боезапас. Механик-водитель попытался подстрелить бегущего из пистолета. Однако майор мчался огромными прыжками, петляя из стороны в сторону, и гитлеровец, расстреляв обойму, прекратил погоню.

Когда танк отвернул в сторону и пропал в облаке пыли, остановился и Кузякин. Подняв кулак, он с остервенением стал грозить вслед фашисту, вкладывая в этот жест всю свою ненависть и бессильную злобу. Именно так мне и запомнился финал этой сцены — огромный, дышащий бензиновой вонью танк и безоружный, разъяренный человек, посылающий вслед ему свои проклятия…

Через минуту немецкие танки, о которых я говорил, были уже не далее как в двухстах метрах от нас. От рева их моторов дрожала земля. Стволы танковых пушек нацелились прямо на НП. Я как завороженный несколько мгновений смотрел в черный зрачок переднего орудия, ожидая, что оттуда вот-вот вылетит тяжелый снаряд, который разнесет бревенчатый накат и похоронит нас на дне котлована. Но гитлеровцы в пылу боя, к счастью, не заметили НП дивизии. С двух сторон их танки обтекли высотку и направились в глубь нашей обороны.

Несмотря на прорыв отдельных танков и на их отчаянные попытки расширить уже пробитые бреши, противнику не удалось смять и уничтожить наши батальоны: стрелки стояли насмерть. Убедившись в тщетности своих попыток, гитлеровцы удовольствовались тем, что под покровом сумерек стали втягивать в эти бреши свернутую в колонны пехоту. Обходя наши пункты сопротивления и подавляя массированным огнем все, что препятствовало их продвижению, немецкие части, понесшие на этом рубеже невосполнимые потери, медленно потянулись на северо-восток.

Одна из их колонн вышла опять-таки прямо на наш наблюдательный пункт. Все, кто находился со мною, отчетливо видели солдат в касках и зеленых, лягушачьего цвета шинелях, сидевших в грузовиках, даже различали офицера, находившегося рядом с водителем в кабине передней машины.

«Выкатить бы сейчас пушку да ударить, чтоб щепки полетели!..» — подумал я, прежде чем осознал всю опасность положения. В следующую минуту я дал знак офицерам, мы быстро по одному покинули НП и перебежали в овраг, расположенный неподалеку. Прислонившись спиной к холодному суглинку обрыва, я почти сразу услышал неподалеку ненавистную гортанную речь и шум мотора, почувствовал, как гулко забилось сердце, переполненное бессильной ненавистью, и, подобно Кузякину, до боли в суставах сжал кулаки…

Было уже темно, когда мы выбрались из оврага и разыскали КП дивизии. Немедленно восстановив связь со всеми частями и подразделениями, я связался затем по радио со штабом корпуса.

— Лащенко? — изумился Чуваков. — А мне сообщили, что ваш НП раздавлен танками и все погибли. Так доложили и Черняховскому…

Выяснилось, что под конец боя нас опять переподчинили и мы входим теперь в состав 15-го стрелкового корпуса. Последний выдвигался в это время из глубины для занятия обороны на рубеже Пилиповичи, Радомышль, фронтом на юг. Соответственно и нам передали приказ отойти на рубеж Пилиповичи, Бежев, закрепиться и отразить попытки гитлеровцев продвинуться на северо-восток. Только с получением этого приказа полки 322-й начали оставлять свои позиции. Организованно, с оставшейся исправной техникой, минуя занятые неприятелем маршруты, они уходили в ночную темень, чтобы в скором времени продолжить эту незавершенную битву. Каждый боец кроме оружия и снаряжения уносил с собой неутоленную жажду мщения и твердую веру в конечную нашу победу.

Прикрываясь арьергардами

Во время следования на Пилиповичи нам пришлось наносить удары по врагу сразу в двух направлениях: по его пехоте, наседавшей с юга, и танкам, преграждавшим путь к северу. Это был не просто марш, а отход с боями, с арьергардом, сдерживавшим противника, и авангардом, прорывавшим его заслоны. Часам к четырнадцати 21 ноября дивизия вышла на указанный ей рубеж, уничтожив по пути 8 танков, 6 бронемашин и несколько десятков гитлеровских солдат и офицеров.

Еще засветло полки заняли позиции и приступили к созданию обороны. Едва успев отдать необходимые указания, я получил радиограмму — явиться на КП 60-й армии. До села, где он размещался, я добрался уже в кромешной тьме, не чая никого застать на ногах, однако уже в сенях дома, где остановился командарм, сразу различил знакомые голоса. Характерный акцент выделял из остальных возбужденный голос начальника штаба армии генерала Г. А. Тер-Гаспаряна. Кроме него и Черняховского в небольшой горнице находился еще один человек — незнакомый мне полковник-кавалерист.

— Заходите, заходите! — заметив меня на пороге, пригласил Черняховский. — Как раз толкуем о вашем участке обороны. Ну, рассказывайте, как дела?

Я коротко доложил о результатах прошедшего боя, об отходе на новый рубеж и своих распоряжениях по его оборудованию. Когда же упомянул о том, что с соседом справа и здесь пока нет локтевой связи, Иван Данилович остановил меня и обернулся к кавалеристу.

— А ну-ка повторите, где сейчас находятся ваши конники? — предложил он.

Полковник нагнулся над картой, разостланной на столе, подумал и ткнул кончиком карандаша в пункт, расположенный километрах в пяти западнее полка Харланова.

— Вышли вот сюда. Скоро будут на месте и займут оборону.

— Позвольте! — удивился я. — Мы только что проезжали там и никаких войск не видели.

— У меня тоже несколько другие сведения на этот счет, — вставил Тер-Гаспарян. — Сведения таковы, — искоса глянул начальник штаба на кавалериста, — что ваши части находятся значительно юго-западнее, чем вы указываете. Они еще только следуют сюда, и один бог знает, сколько потребуется времени, чтобы конники сели на свой рубеж, — саркастически добавил он.

— Что вы хотите этим сказать? — наливаясь багровым румянцем, выпрямился над картой кавалерист. — Выходит, я не знаю обстановки и порастерял людей, так что ли?

Накаленную атмосферу разрядил Черняховский.

— В достоверности ваших слов я лично не сомневаюсь, — глядя прямо в глаза комдиву, негромко и медленно произнес Иван Данилович. — Даже мысли не допускаю, чтобы вы, полковник, пытались умышленно ввести кого-либо в заблуждение. Не думают этого и они, — помолчав и глянув исподлобья на нас с Тер-Гаспаряном, добавил командарм. — Кстати, Георгий Андреевич, — задержал он взгляд на начальнике штаба, — вы сможете сами убедиться во всем, съездив в названный пункт.

— Сейчас? — быстро спросил Тер-Гаспарян.

Черняховский опять помедлил.

— Нет, зачем же, — спокойно сказал он. — Утречком, когда рассветет.

— Что ж, пожалуйста, приезжайте, проверяйте! — с видимым облегчением произнес кавалерист. Машинально смахнув платком пот на висках, он несколько приосанился, повеселел и тотчас попросил разрешения убыть: времени до рассвета оставалось не так уж много.

— Видали? — покачал головой Черняховский, когда смолкли в сенях шаги конника. — Ну да ничего, — остановил он вновь было закипевшего Тер-Гаспаряна. — Уверен, теперь онсамолично будет собирать своих людей, отходящих от Житомира, пока его части не займут к утру оборону на указанном рубеже. А сделать это ой как нелегко! — покачал головой командарм. — Здорово все же потрепал нас противник. Хотя и мы всыпали ему по первое число…

Иван Данилович задержал меня ненадолго. Поинтересовался боевым и численным составом полков, настроением людей, рассказал о положении в полосе обороны армии, потом уточнил нашу задачу, пообещав усилить нас противотанковой артиллерией. Через несколько дней дивизии действительно придали один ИПТАП в составе 26 орудий.

В результате контрудара гитлеровцев войска левого крыла 60-й армии, оставив Житомир, отошли на рубеж Черняхов, Слипчинцы, Радомышль. Теснившая боевые порядки 322-й вражеская ударная группировка в составе 7-й танковой и 20-й моторизованной дивизий повернула из района Радомышля круто на восток, вследствие чего в последующие дни мы получили небольшую передышку. Куда более активно вел себя противник перед фронтом соседних 30-го стрелкового и 1-го гвардейского кавалерийского корпусов на участке Черняхов, Головин. Город Черняхов несколько раз переходил из рук в руки.

До 3 декабря в связи с частичной перегруппировкой войск армии наша дивизия несколько раз меняла район обороны. Наконец она оседлала рубеж Слипчинцы, Кайтановка, протяженностью около 10 километров. Пополнившись людьми и приведя себя в порядок, полки стали спешно закрепляться, однако уже утром 6 декабря гитлеровское командование предприняло повторную попытку очистить днепровский плацдарм. Ударами со стороны Черняхова и Коростеня оно намеревалось прорваться к столице Украины с северо-запада, уничтожив находившиеся здесь советские войска.

События развивались стремительно. Прорвав фронт 30-го стрелкового корпуса, оборонявшегося правее, гитлеровцы начали охватывать и наш правый фланг. В четыре часа дня до шестидесяти их танков появилось в тылу боевых порядков 322-й. Двигаясь вдоль реки Руда в направлении высоты 192,0 и деревни Кайтановка, они пытались отрезать от стрелковых частей штаб дивизии и ее тылы. Пришлось без промедления задействовать резерв — первый батальон 1085-го полка, находившийся у высоты 192,0, повернув его фронтом на запад. Стрелкам придали две пушечные батареи в составе четырех орудий, отобрав их у Харланова, — на этом участке других средств усиления в моем распоряжении не было.

Ожесточенный бой с шестью десятками танков продолжался более двух часов. Уничтожив три из четырех стрелявших орудий, противник начал утюжить гусеницами наши стрелковые окопы. Невзирая на пулеметный огонь из танков, советские воины, блокированные на высоте, продолжали неравный бой. Еще два танка подбили гранатами младшие сержанты М. Бартенев и Т. Просветов. Третий последним выстрелом из своей пушки уничтожил младший сержант П. Головчук. Только после этого бронированные фашистские машины смяли остатки стрелкового батальона…

За гибель своих товарищей сполна отомстили врагу артиллеристы лейтенанта Петра Молдавца, подбив пять танков. Не сплоховали и батарейцы офицера Ивана Жигира. Их пушки сожгли восемь немецких тяжелых и средних танков и уничтожили много живой силы.

Двигаясь параллельно линии фронта по тылам 322-й, гитлеровцы вечером 6 декабря овладели Кайтановкой, где и были наконец остановлены частями 336-й стрелковой дивизии, развернувшейся фронтом на запад. Тем временем наши полки отражали частые атаки противника с юга. Наконец около семи вечера из штаба 15-го стрелкового корпуса был передан приказ отойти на рубеж Модылев, Текляновка, северная часть Чайковки, что мы и сделали.

Изменив своему правилу наступать только днем, противник продолжал продвижение и ночью. Довольно значительными силами он овладел через несколько часов населенными пунктами Заньки и Текляновка, отрезав 1087-й полк от остальных частей дивизии. Расширив прорыв, гитлеровцы на рассвете 7 декабря вынудили этот полк отойти в Потиевку, а 1085-й полк отступить в Гришковку.

Утром 7 декабря гитлеровцы бросили около сотни танков в направлении районного центра Малин. Нанеся значительные потери батальонам майора Г. И. Михайлова, они к исходу дня овладели населенными пунктами Осички, Русановка, Детинец, Морговка и начали снова охватывать правый фланг дивизии. Чтобы не допустить окружения, было решено отвести 1085-й и 1089-й полки на рубеж Мал. Рача, Глухов 1-й и занять оборону фронтом на север. В то же время Михайлов по приказу командира корпуса отошел в Федоровку, развернувшись фронтом на юг.

Непрерывно отражая ожесточенные атаки, дивизия медленно отходила по маршруту Мал. Рача, Чудин, Крымок, Белая Криница. Тесня ее, гитлеровцы применяли обычно один и тот же прием. С утра их танковые группы атаковали нашу оборону, нащупывали уязвимые места и с большими для себя потерями проникали на несколько километров вглубь, потом останавливались, подтягивали резервы, а на следующий день повторялось то же самое.

В соответствии с характером атак неприятеля строилась и наша тактика. Выбирая для обороны наиболее выгодные в противотанковом отношении районы, мы спешно оборудовали их в течение ночи и утром встречали врага огнем из всех видов оружия, стремясь нанести ему максимальный урон. Бой вели до наступления ночи, невзирая на то, что на отдельных участках гитлеровцам удавалось обычно прорывать наши боевые порядки. Чтобы они не ударили с утра нам в спину, в сумерках, под прикрытием сильного охранения, мы отходили несколько назад и вновь занимали оборону под носом фашистских танков.

Так продолжалось несколько суток кряду. Личный состав совершенно перестал бояться танков, научился эффективно бороться с ними, а когда вынуждали обстоятельства — организованно и быстро отрываться от них, сохраняя себя и боевую технику. Не было ни одного случая паники или самовольного ухода с позиций — все оставались на своих местах до тех пор, пока не поступал приказ из корпуса о перемещении на новые рубежи. Выдержка и стойкость людей были тем изумительней, что враг уже измотал их до предела. Сражение, по сути, длилось непрерывно уже более месяца, причем всю последнюю неделю в светлое время суток мы вели бои, а с наступлением темноты производили маневр и спешно оборудовали новые позиции. Последнее, кстати говоря, было сопряжено с огромной издержкой сил. Землю сковало морозом, присыпало снегом. Выкопать в ней за несколько ночных часов окопы и траншеи, имея из всех средств «механизации» только кирки да лопаты, было не меньшим подвигом, чем удержать эти позиции днем в битве с немецкими танками.

По мере того как натиск гитлеровцев ослабевал, наше сопротивление, напротив, возрастало. В состав частей и соединений, ведущих оборонительные бои, вливалась свежая струя пополнений. Нас усилили боевой техникой, главным образом истребительно-противотанковой артиллерией. К передовой подходили резервные полки и дивизии. Таким образом, боевые порядки наших войск с каждым днем все более уплотнялись, а темп наступления захватчиков неуклонно затухал.

К вечеру 9 декабря два полка 322-й сосредоточились в населенном пункте Мигалки. В ночь накануне к нам подошел и 1087-й полк Михайлова, соединившийся наконец с основными силами.

Ровно месяц назад именно с этого рубежа нас ввели в бой для развития наступления. И вот опять под натиском врага мы вернулись на исходные позиции. На душе было горько от сознания, что пришлось уступить противнику участок родной земли, уже отбитой в тяжелых боях. С этой утратой в какой-то степени примиряла лишь одна мысль, мысль о том, что гитлеровцы, имея численный перевес в силах и полное превосходство в танках, тем не менее затратили на достижение этого частного успеха в два раза больше времени, чем потребовалось нам, чтобы освободить несравненно большую территорию. Более того, нанеся противнику огромный урон в людях и технике, наша дивизия сохранила в исключительно тяжелых условиях не только свою организационную целостность, но и высокую боеспособность. Очень наглядно, кстати, мы доказали это 10 декабря. Переправившись через реку Тетерев, полки 322 и решительной атакой выбили врага из населенных пунктов Вырва, Садки и Макалевичи, значительно улучшив свои позиции.

Противнику так и не удалось достичь своей цели: разбить войска 1-го Украинского фронта и сбросить их с днепровских плацдармов. К середине декабря 1943 года контрнаступление немецких войск западнее Киева было приостановлено по всему фронту. Части 15-го стрелкового корпуса закрепились на рубеже Рудня Городищенская, Меделевка, Вышевичи. Гитлеровцы в свою очередь перешли к обороне на линии Красноборка, Мирча, Ворсовка. Теперь, когда резервы у них иссякли, инициатива вновь переходила в наши руки. Как и другие части корпуса, полки 322-й готовились выполнить новый приказ командования.

Глава пятая И снова — на запад

Укрепляя исходные рубежи

Морозным декабрьским утром вместе с полковником Охапкиным я выехал в 1085-й полк. Хотелось посмотреть, как батальоны и роты закрепляются на местности, а заодно поинтересоваться самочувствием людей, вынесших на своих плечах все испытания минувших боев. Несмотря на ранний час, мы с Николаем Ивановичем уже побывали в штабной землянке, ознакомились с текущей обстановкой, отдали необходимые указания, в общем, настроились на рабочий лад. После многодневного изнуряющего оборонительного сражения, когда почти каждое утро начиналось очередной контратакой врага, особенно отрадно было сознавать, что теперь уже не гитлеровцы нам, а мы навязываем им свою тактику и волю, предпринимая активные боевые действия, если это было нам выгодно.

Выбравшись из леска, в котором располагался штаб дивизии, газик юрко покатил по обледенелой накатанной дороге, подпрыгивая на ухабах и осторожно объезжая воронки и другие препятствия. Всего пару дней назад по этому маршруту бежала немецкая пехота, отброшенная за Меделевку внезапной контратакой частей нашего корпуса. На обочинах дороги и поодаль в поле чернели покореженные грузовики и опрокинутые вверх колесами повозки, валялись разбитые зарядные ящики и мятые металлические бочки из-под горючего, катушки с кабелем, мотки ржавой колючей проволоки. Тут же, припорошенные снегом, застыли в самых неестественных позах фигуры убитых гитлеровцев. Раньше, оставляя поле боя, враг всегда уносил с собой убитых и раненых. Теперь же, видно, оставшимся в живых было не до того: лишь бы самим унести ноги.

Минут через тридцать подъехали к расположению полка. В те дни гитлеровцы, хотя и не беспокоили нас больше атаками, однако вели методичный обстрел позиций из орудий и минометов. Били обычно по большим площадям, и ущерба войскам такая стрельба почти не причиняла. Редко появлялись в небе и самолеты противника — землю плотно кутали туманы.

В ходе контрнаступления немецкая армия наносила удары по отдельным направлениям, на которых и были сгруппированы ее войска. Выдохшись, они перешли к обороне и первым делом закрепились в населенных пунктах, на господствующих высотах и перекрестках дорог, ведущих к ним в тыл. Фланги этих передовых опорных пунктов были прикрыты артиллерийским и пулеметным огнем. С наступлением темноты вперед и в стороны высылались группы охранения и сторожевые посты. Непрерывно освещая местность ракетами, гитлеровцы открывали огонь при каждом подозрительном звуке и шорохе.

Через некоторое время противник начал возводить сплошную линию укреплений. Опорные пункты соединялись между собой траншеями, отрывались ходы сообщения. Более совершенной становилась и система огня. Подступы к основным объектам прикрывались минами и проволочными заграждениями. Не теряли, разумеется, напрасно времени и мы. Используя передышку, бойцы укрепляли свои позиции, приводили себя в порядок.

На окраине Меделевки наша машина застряла в сугробе. Пока мы вытаскивали ее, на помощь подбежал недавно вернувшийся из медсанбата полковник П. К. Тимофеев с группой солдат. После гибели Микоберидзе он принял этот осиротевший полк.

— Как рана? Не беспокоит? — сразу осведомился Охапкин, видимо заподозривший, что и на этот раз Петр Клементьевич закончил лечение раньше срока.

— Все в порядке! — бодро отозвался Тимофеев. — Зарубцевалась — лучше некуда. — И, словно бы исключая дальнейшие вопросы, стал докладывать обстановку перед фронтом полка и свое решение на оборону.

Одобрив его замысел — строить боевой порядок в два эшелона (в предвидении скорого перехода в наступление), я посоветовал усилить противотанковый резерв еще одной пушечной батареей (на случай активных действий немецких танков), затем детально уточнил участки заградительного артиллерийского огня.

В полк в то утро прибыло новое пополнение — человек 50 бойцов и младших командиров. Оставив Тимофеева принимать и распределять новичков, мы направились в 1-й стрелковый батальон, располагавшийся километрах в двух западнее Меделевки. Ходы сообщения еще только начали отрывать, пришлось добираться до траншеи перебежками от бугра до бугра, от овражка к овражку: противник хорошо просматривал равнинный участок местности.

В одной лощинке задержались: пока переводили дух перед следующим броском, неподалеку с пронзительным визгом вдруг начали рваться мины. Сопровождавший нас немолодой солдат-молдаванин, связной из 1-го батальона, в прожженной у костров шинели и спадавших с худых ног обмотках, проворно лег на снег и пополз к закраине лощины, где можно было надежнее уберечься от осколков. Мы последовали его примеру. В этот момент я невольно глянул на ноги бойца, вернее на его обувь. Донельзя стоптанные ботинки доживали последний час с помощью телефонного провода, которым крест-накрест были прикручены отстававшие подошвы. Приходилось с горечью признать, что за последнее время внешний вид у большинства людей стал, увы, не блестящим. Непрерывно находясь в течение месяца в боях, все обносились, почернели от копоти и грязи, давно не меняли белье. Заняться этим было крайне необходимо.

Выпустив еще пяток мин, гитлеровцы перенесли огонь метров на двести в сторону. Видимо, еще кто-то нарушил указание исключить всякое хождение на передовой в светлое время суток и привлек внимание противника. Впрочем, полностью исключить все передвижения из тыла на передний край и обратно до поры, пока не будут готовы ходы сообщения, не представлялось возможным. Необходимость в доставке боеприпасов и горячей пищи, эвакуации раненых и больных, вызове посыльных возникала и днем, поэтому всегда кто-нибудь ползком или по-пластунски утюжил снег на открытых участках.

Наконец наша группа благополучно добралась до окопа, приспособленного под НП, где располагался командир 1-го батальона капитан Ф. А. Пятицкий. Отсюда хорошо была видна линия переднего края обороны противника. Поэтому, слушая доклад комбата, смелого в действиях и категоричного в суждениях офицера, мы изучали обстановку визуально, почти не прибегая к картам.

Подкрепляя каждое слово скупым жестом руки, Пятицкий пояснил, где располагаются его основные силы, какие задачи возложены на приданные орудия и минометы, как он организует в целом систему огня. Затем столь же лаконично обрисовал состав сил и характер обороны у противника, показал, где расположены огневые средства, командные и наблюдательные пункты гитлеровцев. Капитан Пятицкий воевал уже давно, несколько раз был ранен и со временем незаметно для себя несколько огрубел. И все же, несмотря на внешнюю бесстрастность капитана, нетрудно было понять: в эту минуту ему самому приятно сознавать, что он детально разобрался в обстановке, толково принял решение на оборону и в душе гордится, что теперь его внимательно слушают старшие офицеры. Ведь что ни говори, а участок у батальона важнейший — на стыке с соседней дивизией. Недаром комдив с начподивом пожаловали к нему самолично.

Хорошо понимая состояние капитана Пятицкого и щадя насколько возможно его самолюбие, я тем не менее подкорректировал его решение. Ширина района обороны по фронту была здесь небольшой, и не было нужды располагать все роты в линию, как сделал комбат. Одну из них надо было сместить уступом назад, углубив оборону на танкоопасном направлении. Некоторые изменения были внесены и в расстановку огневых средств батальона с таким расчетом, чтобы вся местность впереди и на подступах к флангам простреливалась более плотным косоприцельным огнем. Ликвидировав «мертвые» зоны, в которых гитлеровцы могли беспрепятственно накапливаться для перехода в контратаки, мы сообща наметили затем направления ответных контратак для батальона. Место, выбранное командиром под НП, было удобным для обзора и управления, и я одобрил его.

После рекогносцировки я спросил у Пятицкого, как его люди обеспечены обувью и зимним обмундированием и когда он намерен организовать им баню. Этот вопрос, оказалось, очень заботил и самого комбата.

— У многих бойцов сапоги и ботинки вконец износились, даже починить невозможно, — пожаловался он. — Я сам, видите, в чем хожу? — он поднял ногу, обутую в кирзовый латаный сапог. — Валенок до сих пор не получили ни пары, а мороз поджимает. С одеждой дела несколько лучше, обеспечены почти по норме, а вот с баней худо: люди не мылись по-настоящему месяц.

Комбат тут же получил головомойку от Охапкина за то, что допустил такое ненормальное положение, не доложил кому следует, не потребовал помощи.

— Этак вы всех бойцов переморозите, и воевать будет не с кем!

Пятицкий только кусал губы да сверкал своими светлыми, словно прихваченными морозом, глазами. Возразить было нечего, начальник политотдела был абсолютно прав: за здоровье своих людей полностью отвечал он, комбат, и, значит, плохо следил за экипировкой, коли бойцы у него чуть не босые.

Мысленно дав себе зарок сегодня же любой ценой вырвать у армейских снабженцев теплую обувь, я приказал оборудовать несколько бань неподалеку от передовой. Для них отыскалось место в овраге, метрах в двухстах позади второй траншеи, возле большого пруда.

На передних скатах овальной высоты, за гребнем которой обосновался Пятицкий, солдаты одной из рот уже заканчивали отрывку траншеи. Они с любопытством посматривали временами в нашу сторону. Покончив с делами на НП, мы все трое спустились к ним, чтобы узнать, как живется-воюется. Возможность по душам поговорить с солдатами в последнее время выпадала не часто, а обоюдная польза от таких бесед, по моему разумению, исключительно велика. Только при личном общении с людьми командир сможет понять, чем дышат его бойцы, проверить свои умозаключения, сделать правильные выводы о их моральном состоянии и боевых возможностях.

Беседу, как водится, начали мы, старшие. На мой взгляд, искренность людей в таких случаях определяется уже самим характером вопросов, с которыми к ним обращаются. Трудно рассчитывать, например, на полную откровенность, если пытаться вызвать ее такими вопросами: «Ну что, орлы?» или «Ну, как дела?». В лучшем случае вам ответят столь же стереотипной фразой, вроде: «Хороши, мол, дела» или «Ничего-де, живем». Между тем у любого солдата или сержанта всегда есть немало насущных забот и интересов, коими они охотно поделятся со старшими, если умело подвести к этому разговор.

В тот раз, помнится, Николай Иванович Охапкин первым делом поинтересовался питанием бойцов.

— Последнее время с этим — порядок, — заулыбались солдаты. — Трижды в день, как положено, горячая пища. Командир батальона назначил нового повара. До войны, говорят, то ли в ресторане, то ли в санатории работал, готовит дюже подходяще!

— Хватит, набила оскомину сухомятка, — блестя иссиня-черными цыганскими глазами, добавил высокий, со следами оспы на тонком смуглом лице ефрейтор. — Пока отходили, раз в сутки только и видели варево, а то пробавлялись сухариками. Зато теперь харч настоящий!

Мы и сами прекрасно знали, что в период отступления дела с питанием обстояли худо. В общем потоке войск, которые то пятились, теснимые противником, то сами переходили в контратаки, возвращая утраченные позиции, походные кухни зачастую отрывались от своих подразделений, плутали по чужим тылам, а если и находили своих, то не могли из-за шквальных обстрелов раздать пищу до наступления ночи.

— Ничего, теперь наверстаем упущенное, — продолжал рябоватый боец. — Пока стоим на месте, кухня никуда не денется, а пойдем в наступление — пустим ее вперед, вслед за танками.

Его слова покрыл общий смех. С тех пор как обстановка выправилась в нашу пользу, настроение у личного состава заметно поднялось, хотя наши люди на фронте вообще исключительно редко жаловались на трудности боевой жизни. Даже в таких вот беседах они предпочитали разговорам о пережитых и столь естественных на войне лишениях другие — куда, по их мнению, более интересные и важные.

Беседуя с невысоким черноволосым сержантом-артиллеристом Кротовым, оказавшимся в первой траншее, я спросил, получает ли он письма из дома.

— Так точно, вчера получил, — подтвердил сержант, судя по говору, волгарь. — И такое дорогое письмецо… Вот, взгляните, — достал он из кармана гимнастерки сложенный вдвое треугольник.

На листке в косую школьную линейку детским неровным почерком были выведены всего три строчки: «Папочка! Мы гордимся тобой и рады, что ты живой и здоровый. Возвращайся домой с победой!»

— Дочь. Во второй класс пошла, — пояснил Кротов, бережно пряча треугольник обратно в карман. — Это она на то письмо ответила, что моим старикам в Горький послали, — смущенно глянул он на начальника политотдела. — Только уж слишком меня там расхвалили, прямо-таки герой!

— А вы, товарищ Кротов, и есть герой! — серьезно подтвердил Охапкин. — И все оно правильно было описано. За два месяца ваш расчет подбил семь фашистских танков, подавил две батареи и десять пулеметных точек врага. Вот, смотрите, и Родина ваши подвиги наглядно отметила, — тронул он рукою два ордена и несколько медалей, украшавших гимнастерку бывалого воина. — Мы все верим, что вы еще удвоите свой боевой счет. А будете писать родителям, жене и дочери — передайте и от нас привет, — наказал Николай Иванович. — Мы теперь все вроде земляки — дивизия-то горьковская!

— Спасибо, — поблагодарил тронутый добрым словом артиллерист. — Обязательно передам.

Разговор перешел на темы чисто военные. Стоявший рядом с Кротовым коренастый сержант-пехотинец без обиняков спросил, скоро ли будем наступать. Нетрудно было догадаться, что этот вопрос занимает и остальных.

— А что, уже надоело в обороне? — притворно удивился я. — И кухня рядом, и концерт самодеятельности обещают организовать, — кивнул я на начальника политотдела. — Чем не жизнь?

— Нет, наступать лучше, чем обороняться, — посерьезнев, не приняли шутки бойцы. — А тем более, чем отступать…

— Сидя в обороне, не выгонишь фашистов с нашей земли, — хмуро добавил сержант-крепыш. — Полютовал враг — хватит, пора с ним кончать!

— Совершенно верно! Вот поэтому, говоря по секрету, мы долго здесь никак не засидимся, — охотно поддержал я сержанта. — Подготовим исходные позиции для броска вперед, поднакопим сил и снова в наступление. Не так ли?

— Так точно! — оживились солдаты. — Надо поспешать, до Берлина еще далеко…

Как всегда, они рассуждали трезво, разумно, имея на все свое, не лишенное логики и здравого смысла мнение.

Вот и теперь некоторые вслух удивлялись, например, тому, что в прошедших боях наша пехота слабо поддерживалась танками. Если, мол, и наступать против бронированных группировок врага придется таким же манером, то одной пехоте это будет несподручно.

Признаться, такие мысли одолевали в ту пору и меня самого. Сражаться с немецкими бронетанковыми подразделениями, не имея таковых у себя в резерве, было до крайности тяжело, и я неоднократно уже ставил этот вопрос перед командованием. В ответ, однако, всякий раз слышал ссылку на то, что все танковые наши части отражают контрудары противника на других участках фронта, где положение еще более тяжелое. Вот остановят гитлеровцев там, тогда и мы получим кое-что на усиление. Так приходилось объяснять все это и бойцам.

Время перевалило за полдень. Капитан Пятицкий предложил нам отобедать у него в батальоне. Мы направились в блиндаж, куда ординарец комбата вскоре притащил три солдатских котелка с борщом. Николай Иванович Охапкин, прихватив свой котелок, ни слова не говоря вышел куда-то и через минуту вернулся уже с другой посудиной.

— Поменялся с солдатом, — спокойно пояснил он, встретив удивленный взгляд Пятицкого. — В мой, поди, попало много мяса, а я его не ем…

Капитан, разумеется, понял, с какой целью все это проделано. Гостей, да еще начальство, в войсках всегда старались накормить получше. Иной раз там, где солдатский котел не пользовался высокой репутацией, для них даже готовили наособицу. Вот начальник политотдела и решил проверить, не отличается ли меню бойцов от нашего.

Ел он свой борщ с большим аппетитом, прихваливая. И первое и второе блюда действительно были приготовлены очень вкусно.

— Ничего не скажешь, наш повар знает свое дело, только трудно будет удержать его возле кухни, — сказал польщенный Пятицкий в ответ на наши похвалы. — И кулинар отменный, и солдат боевой, все просится на передовую. А то, говорит, вернусь с войны, дети спросят, как воевал, — что я им отвечу? Борщом, мол, стрелял по фрицам!

— А чего? Отпусти, — серьезно ответил начподив. — Пусть повоюет… без отрыва от производства, — добавил он. — Помните, был у нас в одном из стрелковых батальонов такой повар Помазов? — обернулся он ко мне. — Тот все успевал: и обед готовить, и фашистов бить! О нем и в дивизионной газете «За Родину» писали…

В деревне Сапогово, что неподалеку от Курска, проходя после боя мимо походной кухни, заместитель редактора газеты старший лейтенант Н. В. Бакаев увидел, как солдаты поочередно поздравляли повара, щедро разливавшего по котелкам янтарный суп.

— В чем дело? — подошел офицер ближе. — Никак ваш повар сегодня именинник?

— Вот именно, — подтвердили солдаты. — Он в бою один семерых фашистов ухлопал.

А было это так.

Схватка за Сапогово длилась несколько часов. Гитлеровцы цеплялись за каждый дом, улицу, а накопив сил, переходили в контратаки, тесня наших солдат на задворки деревни. Младший сержант Ф. Помазов находился со своей кухней километрах в двух от населенного пункта, в овраге. Не видя картины сражения, повар, однако, по каким-то одному ему известным признакам безошибочно определял, когда наши стрелки двигались вперед, а когда отходили.

— Что-то бой подзатянулся, — озабоченно крутил он головой, прислушиваясь к треску автоматных очередей и винтовочных выстрелов. — Того и гляди суп перепреет. Сходить, что ли, туда, помочь ребятам?

— Иди, Филипп, наведи там порядок, а я за тебя подежурю, — подтрунивал над Помазовым пожилой боец, ходивший у него в помощниках.

Но младший сержант отнюдь не шутил.

Когда минометные взрывы участились, он не выдержал, схватил свою винтовку и бегом, не снимая белого халата, припустился к переднему краю. Без передышки добравшись до места, куда отошла цепь роты, повар упал в сторонке в снег и быстро осмотрелся.

На взгорье, у крайних хат, мелькали темные силуэты. Это были гитлеровцы, поднявшиеся в контратаку. Помазов впервые увидел их так близко, но не оробел, а спокойно дослал патрон в патронник. Тут он заметил совсем неподалеку трех немецких автоматчиков, заходивших во фланги стрелкам. Филипп прицелился, нажал на спусковой крючок, и первый гитлеровец с ходу ткнулся головой в снег. Такая же участь постигла двух других.

Большие потери нанес врагу и залповый огонь роты. Контратака захлебнулась. Стрелки начали преследовать врага, охватывать с двух сторон. В их цепи бежал и Помазов. В центре деревни, где, сбившись в кучу, гитлеровцы приняли последний бой, Филипп одного за другим сразил меткими пулями еще четверых. Посчитав, что с остальными теперь управятся и без него, младший сержант поспешил к своей кухне, куда уже направлялись с пустыми термосами разносчики пищи. Очистив от захватчиков деревню, проголодавшиеся бойцы приступили наконец к обеду. Все ели с большим аппетитом и просили добавки.

— Вот у нас повар какой молодец! И обед сготовил на совесть, и навоевался вдоволь, — посмеивались они…

В другой раз младший сержант Помазов отпросился в стрелковую роту перед самым началом атаки. Закончилась артподготовка, цепь поднялась на ноги, и повар вместе с бойцами устремился вперед на врага. Опять воевал удачливо, смело. После того как их рота отбила у гитлеровцев важную высоту, в числе отличившихся представили к награде и Филиппа Васильевича Помазова. Он с благодарностью принял из рук командира медаль «За отвагу», однако сказал, что с фашистами полностью еще не рассчитался…

— Как видите, повар может стрелять в гитлеровцев не только борщом! — назидательно заключил Охапкин, поднимаясь из-за стола.

Двигаясь вдоль переднего края к правому флангу полка, где по траншеям, а где по низинам и кустарнику, пригнувшись, мы вместе с подоспевшими Тимофеевым и Никитиным побывали затем во 2-м и 3-м стрелковых батальонах. Их командиры, капитаны П. В. Моисеев и А. Е. Шарапов, несмотря на молодость, обладали богатым боевым опытом и энергично руководили подготовкой своих позиций к бою. Располагая в обороне свои стрелковые роты и средства их усиления, оба довольно умело использовали все выгоды рельефа местности и строили систему огня в соответствии с разведданными о противнике. Их доклады дополнял Тимофеев. Судя по всему, и он уже успел облазить каждый метр полкового участка, продумал все элементы обороны и проинструктировал на этот счет комбатов, потому так детально и аргументировал теперь любое их распоряжение. Впрочем, как я уже упоминал, Петр Клементьевич очень своеобразно строил свою речь, и почувствовать ее логичность мог только человек, привыкший к его манере излагать мысли отрывистыми тяжеловесными фразами. Я, например, всегда питал отвращение к многословию и вычурным оборотам речи, а потому отлично понимал ход его рассуждений. Быстро уяснил и на этот раз все меры, кои предпринимались командиром 1085-го полка для более тесного взаимодействия между ротами первого и второго эшелонов и соседними батальонами на случай, если противник введет в дело танки. Для закрепления стыков Тимофеев лично наметил своим артиллеристам участки заградительного огня, выдвинул на прямую наводку несколько батарей орудий и приказал установить в промежутках противотанковые минные поля. Покончив с делами, я опять спустился к солдатам в траншею. Охапкин только что рассказал им об успехах тружеников советского тыла и международном положении СССР, после чего коротко прокомментировал последние события за рубежом.

— Рассчитывать, что наши союзники ударят в спину гитлеровцам в ближайшие дни или месяцы, не приходится, — услышал я хрипловатый голос Охапкина. — Германская армия еще очень сильна. Американцы с англичанами не прочь, как видно, выждать, пока мы одни поставим фашизм на колени. И получается, товарищи, что нам нечего возлагать надежды на их скорую и прямую военную помощь. Нужно быстрее самим очищать родную землю от фашистской заразы!..

Возвращаясь к месту стоянки машины, я указал Тимофееву на все упущения в снабжении и бытовом устройстве личного состава. Для Петра Клементьевича армия давно уже стала роднее семьи и дома. Он всегда заботился о нуждах солдат неизмеримо больше, чем о своих собственных. Поэтому ни в одном другом полку дивизии люди не питались так сытно, не имели такого молодцеватого внешнего вида и бодрого настроения, как у него в 1085-м. Не стал он и теперь ссылаться на то, что командует этой частью без году неделя и за прошлые упущения спрос с него маленький. Наоборот, выслушав замечания, полковник сразу доложил, какие меры примет для скорейшего устранения недостатков.

— Действуйте, а мы поможем, — заверил я Петра Клементьевича, прощаясь. — И вот еще что: начнется бой, хоть немного берегите себя. — с шутливой укоризной добавил я. — А то, пожалуй, у вас и крови-то уже не осталось!

Петр Клементьевич, потерявший счет своим ранениям, понял мой намек. Он никогда не ложился в госпиталь, боясь, что потом его направят в другую армию, а поэтому штопал раны в медсанбате на скорую руку.

— Ничего, кровь у меня еще есть, — в тон мне ответил Тимофеев. — До конца войны хватит…

Возвращаясь под вечер на командный пункт дивизии, я перебирал в памяти многочисленные впечатления этого дня. Особенно теплое чувство осталось в душе от встреч с солдатами — простыми и славными, сильными духом людьми. То же самое испытывал, по-моему, и начальник политотдела, прикорнувший на заднем сиденье машины. В последние дни Николаю Ивановичу сильно нездоровилось, он почти потерял голос, и мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать, что он говорит.

— В мире не было и нет, пожалуй, другого такого бойца, как наш, советский боец, — произнес Охапкин, словно отвечая на мои мысли. — Видали, как по-детски радовался письму Кротов? Человек добрейшей души, застенчив, мухи не обидит, с подчиненными последним делится. А в бою — кремень, ничего не боится, готов голыми руками душить фашистов, хотя жить, известное дело, хочет больше всего на свете. Под стать ему и другие… Сколько видели горя, сколько пережили смертей тут на фронте, а все вынесли, не оскудев душой, не растеряв бодрости. И вот опять рвутся в бой, безгранично веря в нашу победу. Вот уж поистине народ-исполин…

В штабе с Коротковым мы быстро подготовили и спустили в полки указания, аналогичные тем, которые лично получил недавно Тимофеев: объем задач и последовательность всех работ по оборудованию позиций были примерно везде одинаковы. Затем распределили штабных офицеров для оказания помощи командирам и проверки исполнения. На стылом небе уже давно перемигивались яркие крупные звезды, когда и мы с Андреем Ивановичем собрались наконец на отдых. Но тут вдруг позвонили из штаба корпуса.

— К вам выехал генерал Людников, — сообщил оперативный дежурный. — Если нигде не задержится, будет скоро на месте.

Отдых пришлось отложить. На стол вновь легли штабные бумаги.

За то время, пока наша дивизия воевала в составе 15-го стрелкового корпуса, я имел возможность близко узнать Ивана Ильича Людникова и убедиться в справедливости всего, что слышал о его выдающемся мужестве.

Один из героев Сталинградской битвы, генерал Людников пользовался в войсках репутацией грамотного и волевого военачальника, отлично знающего тактику, оперативное искусство, а также искусство использования в бою и операции соединений различных родов войск и их оружия. В отличие от некоторых командиров, вместе с которыми мне приходилось воевать, он не любил скоропалительных решений и любую задачу осмысливал глубоко и всесторонне, хорошо ориентируясь при этом в самой запутанной обстановке, настойчиво вырабатывая наиболее разумное решение.

Иван Ильич никогда не терял головы и в случае неудачного развития боя, оставаясь и в этот момент уравновешенным, подчеркнуто спокойным, отдавал распоряжения хладнокровно и вразумительно, не повышая голоса. Вместе с тем он, как никто, умел потребовать с подчиненных и помочь им. Чувствовалось, что горнило Сталинградской эпопеи, пламя Курской битвы и опыт многих других сражений, через которые он прошел, накрепко закалили его командирский характер.

Людников приехал один. Здороваясь, он удержал мою руку и несколько секунд разглядывал меня так, словно видел впервые.

— Вот именно, не чаял увидеть живым после боя у Студеницы, — улыбнулся Иван Ильич, заметив мой вопросительный взгляд. — Когда доложили, что немецкие танки вышли на ваш энпэ, так и порешил, что погиб Лащенко смертью храбрых. Позже, правда, получил донесение за вашей подписью, но не поверил, посчитал ошибкой. Так как, натерпелись тогда страху? — тут же поддел он. — Поди, и небо показалось с овчинку?

Я признался, что чувства, которые все мы испытали в те минуты, были не из приятных. Однако самообладание нас вроде не оставило. Я, например, даже помню, что танки, проскочив мимо, ринулись на высоты, где размещался НП самого Людникова.

— Верно, так и было, — подтвердил, смеясь, генерал. — В общем, мы тоже хлебнули лиха…

Помолчав, он убежденно заговорил о том, что каждой стрелковой дивизии позарез нужны танки. Хоть батальон, штук тридцать! Тогда ударная ее мощь значительно возрастет, а командиры будут активнее и смелее маневрировать силами, удерживая более широкий фронт обороны и быстрее пробивая бреши в укреплениях врага при наступлении. Согласившись с этим, я, кстати, передал ему и свой разговор на эту тему с солдатами. Подтвердив кивком справедливость их слов, Иван Ильич невесело вздохнул. На все свои заявки в армию по поводу танков он получал точно такие отказы, какие давал сам в ответ на мои заявки.

Поскольку обстановку на нашем участке он знал отлично, комкор лишь заслушал мой доклад о состоянии частей дивизии и решение на оборону. С последним генерал целиком согласился, но посоветовал, совершенствуя и далее все наши позиции в инженерном отношении, больше уделять внимания подготовке личного состава и техники к наступлению.

— Определенных указаний на сей счет пока нет, но по всему чую — скоро опять двинем на запад, — сказал он. — Крупных резервов у противника нет, а мы набираемся сил с каждым днем.

Предчувствие не обмануло его. Некоторое время спустя был получен приказ о подготовке к активным наступательным действиям. В соответствии с планом, утвержденным Ставкой Верховного Главнокомандования, войскам 1-го Украинского фронта предстояло на этот раз разгромить сильную группировку противника на бердичевско-казатинском направлении. На десятый день наступления главными силами намечалось выйти на рубеж Любар, Хмельник, Винница, Володарск, а подвижными соединениями — в район Жмеринки. Войскам правого крыла, наносящим вспомогательный удар, приказывалось разбить коростеньскую группировку гитлеровцев и выйти на рубеж Олевск, Новоград-Волынский, Любар.

По замыслу командования, 60-я армия с приданными ей двумя танковыми корпусами наносила вспомогательный удар в направлении Чайково, Черняхов. Продвижение ее войск в обход малинско-радомышленской группировки противника преследовало цель свернуть оборону гитлеровцев на данном участке, обеспечивая эффективное наступление главных сил. На важнейшем направлении в боевых порядках армии действовал 15-й стрелковый корпус, левый фланг которого составляли полки 322-й стрелковой дивизии.

Даже при беглой оценке основных факторов обстановки было видно, что они в целом благоприятствовали предстоящей операции. Противник, вынужденный перейти к обороне в спешном порядке, почти не имел долговременных инженерных сооружений. Плотность огневых средств и эшелонирование боевых порядков также были у него ниже обычной нормы. Что же касается наличных сил и степени оснащения их боевой техникой, то следовало полагать, что гитлеровцы испытывали и в этом существенный недостаток, только что потеряв в наступательных боях большое количество людей и вооружения. Даже такой фактор, наконец, как густые туманы и снегопады, сейчас играл нам на руку, затрудняя действия вражеской авиации.

Задача нашей дивизии состояла в том, чтобы в ходе наступления прорвать оборону противника на участке Мирча, Красноборка, освободить деревни Котовка, Заболоть и продвигаться в дальнейшем в направлении на Черняхов. Сил для этого было достаточно: 322-я насчитывала после пополнения около восьми тысяч человек личного состава, на вооружении у которых помимо винтовок, карабинов и автоматов имелось свыше двухсот ручных и станковых пулеметов, около шестидесяти орудий и минометов и больше сотни противотанковых ружей. Нам придали также истребительно-противотанковый артиллерийский полк. Не хватало опять только танков…

Непосредственно перед фронтом дивизии держало оборону до пехотного полка гитлеровцев, имевших передний край по восточной окраине населенных пунктов Красноборка, Красноселка и Мирча. В резерве на этом направлении у немцев был еще один полк пехоты с танками. Разными путями нам удалось установить местонахождение большинства артиллерийских и минометных батарей врага. Огневые точки на переднем крае были разведаны почти полностью, но в глубине их засекали чаще всего лишь предположительно, поскольку стрельбы они пока не вели. Зато танков у неприятеля оказалось, к счастью, не так уж много: основная их масса, как уже говорилось, была переброшена на другие участки фронта.

Хорошо изучили наши наблюдатели и передний край противника: начертание траншей и ходов сообщения, расположение и характер заграждений, места пунктов управления. Гитлеровцам не удалось тщательно замаскировать их до того, как выпал снег, и теперь сотни зорких глаз неусыпно следили за малейшим движением в стане противника, который, совершенствуя оборону, усиливал боевые порядки, перемещал артиллерию, переносил наблюдательные пункты. В связи с этим приходилось не только фиксировать происходящие изменения, но и уточнять всякий раз задачи своей артиллерии и стрелкам.

Обложившись картами и таблицами, полковник И. А. Никитин самолично тщательно планировал порядок сопровождения наступающей пехоты огнем и колесами. Поскольку орудийных и минометных стволов для надежного подавления укреплений врага требовалось куда больше, чем имелось в наличии, то следовало очень вдумчиво распределить их по назначению. Большинство пушек, как всегда при прорыве оборонительных рубежей, мы решили поставить на прямую наводку. Каждый расчет получал конкретную задачу на уничтожение важной цели: вражеского пулемета или орудия, танка или САУ. Аналогичным образом готовился огонь и размещенных на закрытых позициях батарей. Стрелять по площадям в период артподготовки и в ходе наступления запрещалось категорически.

Сам Иосиф Андреевич Никитин был весьма искусным артиллеристом. В прошлом кустарь-сапожник, он начал тянуть солдатскую лямку еще в царской армии, в годы первой мировой войны. Вступив добровольно в Красную Армию весной 1918 года, фейерверкер Никитин был назначен краскомом в легкий артиллерийский дивизион, с которым и прошел многие сотни огненных верст по дорогам гражданской войны. В числе первых он вступил в бой с врагами Отчизны и в период событий на реке Халхин-Гол. Словом, наши дивизионные пушки находились в надежных руках и всегда использовались на полную мощь.

Готовили все для перехода полков в наступление и наши саперы.Проходы в своих минных полях и перед передним краем противника они проделали за сутки до начала боя незаметно для врага и настолько аккуратно, что не было потом ни одного случая подрыва людей и техники на минах. Чтобы обеспечить быстрое продвижение стрелков в глубине обороны гитлеровцев, саперы заготовили все необходимое для устройства колонных путей, ремонта мостов и дорог силами отряда обеспечения движения.

Не имели часа покоя в те дни и тыловики. В полки и батальоны круглосуточно подвозились боеприпасы, горючее, продовольствие, фураж, а также долгожданное зимнее вещевое имущество. Весь личный состав прошел санобработку, получил теплое обмундирование, крепкую обувь и все, что полагалось по нормам довольствия. Подтянулись ближе к переднему краю, готовые к приему и Эвакуации раненых, медико-санитарные подразделения.

Накануне боев в войсках, как всегда, очень интенсивно велась партийно-политическая работа. И, по обыкновению, самое живое и непосредственное участие принимала в ней наша дивизионная газета «За Родину». О роли многотиражек в морально-боевой подготовке личного состава на фронтах минувшей войны следует сказать особо, тем более что сейчас, спустя много лет, не всякий, пожалуй, и знает, что же такое дивизионка. Человек, не шибко сведущий в делах военных, может подумать, что это — не что иное, как пушка определенного калибра. Другой посчитает, что так называлось одно из подразделений в дивизии. И только фронтовик улыбнется задушевно при воспоминании о небольшом листке солдатской газеты, остро пахнущем сырой типографской краской.

Маленькая, зато своя, родная дивизионка сопутствовала бойцам во всех боях и сражениях, на маршах и привалах. По силе и меткости «залпов», по близости к переднему краю ее и впрямь можно было сравнить с пушкой, поставленной на прямую наводку. Дивизионка вдохновляла людей правдивым, взволнованным словом, скупыми сводками Совинформбюро. Она оперативно извещала своих читателей о последних новостях на фронте и в тылу, публиковала множество различных памяток с целью ознакомить бойцов и командиров с новыми образцами вражеской техники и приемами борьбы с ней, давала советы, как вести бой в городе и в лесу, как форсировать водные преграды и преодолевать горные перевалы.

В боевом охранении и в цепи наступающих, на наблюдательном пункте и в разведке — повсюду можно было встретить и ее корреспондентов, хорошо знающих душу и думы солдатские, на себе испытавших, почем фунт военного лиха. Мало чем отличались они от бойцов и внешне. Те же кирзовые сапоги, та же мятая серая шинель. Лишь особая чуткость, большое душевное внимание к собрату-фронтовику выдавали в них людей партийной профессии.

Пробираясь на передний край или догоняя подразделения на марше, корреспонденты представлялись скромно и лаконично: «Я из дивизионки». Но надо было видеть, с какой теплотой встречали их солдаты, как щедро делились последней щепоткой табаку и ложкой каши, как искренне рассказывали о самом сокровенном. И за полночь, бывало, теплилась задушевная беседа где-нибудь в землянке, блиндаже, у походного костра. Не успевая делать записи в своих блокнотах, газетчики жадно впитывали в себя все героическое и высокое, горькое и суровое, чем живут на войне, все яркое и типичное, что было присуще нашим солдатам, — их стойкость, мудрую веру в грядущую победу, детали их фронтового быта, обличья, языка.

Взять ту же нашу дивизионку «За Родину». В каких только переплетах не побывал ее корреспондент лейтенант Иван Перфильев. Не один раз пробирался с разведчиками за «языком» в тыл к немцам, отбивал с бронебойщиками натиск гитлеровских танков, ходил в цепи со стрелками в атаку на врага. И погиб он как воин, с оружием в руках.

Это произошло зимой 1942 года под селом Чернышево, Калужской области. На передовой гремел ожесточенный бой. Гитлеровцы настойчиво атаковали позиции стрелков, задержавших их на подступах к селу. В этот момент Иван Перфильев и пробрался по заданию редакции в роту офицера Гусева, чтобы затем рассказать личному составу дивизии о высоком мужестве ее бойцов. Враг обрушил на высоту, где оборонялась рота, огонь многих своих орудий. Сперва снаряды со свистом пролетали над головой, потом все чаще стали рваться совсем рядом, обдавая людей, укрывшихся в окопах, градом осколков и застилая снег вокруг комьями земли. Пушки громыхали долго, затем в атаку вновь хлынула немецкая пехота. И опять стрелки встретили ее свинцом.

В этот момент осколком снаряда был тяжело ранен лейтенант Гусев. Но управление ротой не нарушилось. Громкий голос Ивана Перфильева, раздавшийся из командирского окопа, услышали все бойцы.

— Слушай мою команду! Огонь гранатами! — скомандовал офицер-журналист и первый швырнул лимонку в наседавших гитлеровцев.

Бой закипел с новым ожесточением. Лейтенант Перфильев руководил им инициативно и храбро. Показывая пример бойцам, он сам то ложился за пулемет и косил врага короткими меткими очередями, то вновь брался за гранаты. И гитлеровцы сначала по одному, потом группами начали отходить. Чтобы довершить их разгром, Перфильев поднял роту в атаку. В эту минуту пуля оборвала жизнь отважного корреспондента. Он не успел написать очерк о защитниках этой высоты. Он сделал большее, удержав ее от врага…

Всегда, даже во время напряженных боев, наша дивизионная многотиражка получала много писем из частей от военкоров — солдат, сержантов, офицеров. Это служило лучшим доказательством того, как нужна была людям своя газета и как уважительно относились они к ее выступлениям. Вот и теперь, в канун наступления, специальный выпуск газеты «За Родину» быстро разошелся среди бойцов, причем многие читали ее от строчки до строчки наедине и вслух.

Умело использовал партполитаппарат 322-й стрелковой дивизии для воспитания высокого наступательного духа у личного состава и встречи с делегацией трудящихся-горьковчан, прибывшей к нам в те дни. Связи между дивизией и городом, в котором она была сформирована, все более крепли. Бойцы и командиры, уроженцы Горького и Горьковской области, регулярно получали весточки из дома; в них, наряду с прочими новостями, сообщалось и о трудовых успехах их земляков, которые ковали грозное оружие для победы над врагом. Эти письма-рапорты воодушевляли и бодрили людей, постоянно напоминали им о той кровной связи, что объединяла в годы войны тыл и фронт, весь советский народ. Летом 1943 года в городе на Волге побывали и посланцы нашей дивизии. Как родных братьев встречали их в рабочих коллективах. В числе делегатов от дивизии был и прославленный артиллерист старший сержант И. Узлов.

В период формирования полков 322-й рабочие одного из оборонных заводов вручили своему товарищу Ивану Узлову, мобилизованному в армию, орудие за номером 5124.

— Ты был рабочим, стал солдатом, вот тебе оружие, и бей фашистских гадов беспощадно! — наказали ему земляки.

Иван Узлов с честью выполнял их завет в битвах под Москвой и Воронежем, в сражениях под Курском и на Днепре. Отличился он и в ноябрьских боях на Житомирщине.

…Среди мятых подсолнухов на задах одной из деревень пылали три фашистских броневика, но в дымном мареве позади них уже виднелись массивные контуры тяжелых танков, неотвратимо надвигавшихся на позиции артиллеристов. Старательно прицелившись, старший сержант Узлов взмахнул рукой, и пушка с грохотом выбросила сноп яркого пламени. Еще не рассеялась пыль, взвихренная выстрелом, как бойцы расчета ликующе закричали: «Есть!» Передний танк, подбитый снарядом, закрутился на месте. Но остальные шли вперед, шире развертывая свой строй, и теперь стало видно, что их броню густо облепили автоматчики.

Расстояние сокращалось быстро, огонь врага становился все точнее. Один из немецких снарядов разорвался справа от пушки, перебив и поранив почти всю прислугу; на ногах остался один Иван Узлов, полуоглохший от близкого взрыва. Несмотря на контузию, вместе с подоспевшим на помощь ефрейтором К. Афанасьевым он продолжал вести огонь и подбил еще два танка, прежде чем гитлеровцам удалось вывести из строя его орудие. Но танки врага на этом участке так и не прорвались — их заставили отступить храбрые пэтээровцы.

После того жаркого боя я вызвал старшего сержанта Узлова к себе. Вручив ему четвертую боевую награду, я разрешил отважному артиллеристу съездить в отпуск на родину, повидать семью, а заодно рассказать горьковчанам, как сражаются на фронте воины их дивизии. На нескольких заводах и предприятиях побывал в те дни Иван Узлов.

— Фашистские «тигры» поджали теперь хвост, — говорил он землякам. — Прекрасное оружие даете вы фронту. На щите моей пушки много вмятин и пробоин, уже не раз артиллерийские мастера ремонтировали ее, и все равно она бьет фашистов без промаха!

Очень тепло и сердечно приняли посланцев героического тыла и мы у себя в дивизии. Гости из Горького побывали и на передовой, где происходили незабываемые встречи. В блиндаж, куда они зашли, прямо в маскхалате, с оружием и гранатами за поясом первым ворвался лихой автоматчик М. Померанцев и… сразу попал в крепкие объятия друга своего детства, автозаводца Г. Баранова.

Представляя Померанцева остальным членам заводской делегации, командир батальона сообщил, что он уничтожил в минувших боях около десятка гитлеровцев. Затем по просьбе набившихся в блиндаж бойцов рапортовал о своих трудовых успехах и лучший станочник прославленного в стране завода Г. Баранов. Здесь же, на передовой, встретились и два других старых товарища — рабочий одного из заводов Гришин и артиллерист К. Навознов. Грудь нашего пушкаря украшали ордена Красного Знамени и Красной Звезды. В ответ на поздравления и расспросы земляков Навознов лаконично пояснил, что эти награды за 6 подбитых танков, 12 пулеметов и за 40 уничтоженных им гитлеровцев.

— Ну молодец, дружище! Радуешь земляков! — крепко жал ему руку Гришин. — Есть чем гордиться!

— Я слышал, и вы там не срамите нас! — похлопывал его по плечу артиллерист.

Пока в дивизии шли встречи с гостями, я с командирами частей тщательно анализировал уроки минувших боев, выискивая наиболее эффективные способы действий в наступлении. Больше, чем с другими, пришлось заниматься вопросами командирской подготовки с подполковником Д. П. Фомичевым. Он был назначен в 1087-й полк вместо майора Г. И. Михайлова, который был смертельно ранен уже после выхода его людей из окружения.

Дмитрий Поликарпович долгие годы был политработником. Это наложило отпечаток на его характер, стиль поведения, приемы работы. Прекрасно разбираясь в людях, он умел влиять на них спокойным, разумным словом, наглядным своим примером и почти не употреблял приказной тон, когда требовалось образумить иного строптивца. Точно так же не прибегал он и к дисциплинарным наказаниям там, где можно было пронять провинившегося, взывая к его совести. Рослый и кряжистый, всегда подтянутый и бодрый, он был вежлив и корректен в обращении с людьми, имел независимый характер, был строг, но справедлив по отношению к подчиненным. И в новой своей должности Фомичев часто и охотно выступал перед бойцами с докладами, лекциями, беседами. Слушали его с огромным вниманием: знания у Дмитрия Поликарповича были самые разносторонние, рассказчик он был замечательный, да и вспомнить ему было что.

Как и Никитин, Фомичев начинал военную службу еще в царской армии. Октябрьскую революцию встретил в чине унтер-офицера восторженно и сразу с оружием в руках стал защищать молодую Республику Советов от ее многочисленных врагов. Сражался в красногвардейском отряде с юнкерами на улицах родного Елисаветграда, водил кавалерийский эскадрон на деникинцев, потом был комиссаром бронепоезда на польском фронте, а под конец, вплоть до 1922 года, участвовал в ликвидации на Украине банд Махно, Тютюнника, Маруси и других анархических батек и бандитских атаманш. На привалах и ночевках во время маршей, в обороне на передовой и в пунктах формирования возле Фомичева всегда было людно — каждому хотелось услышать из уст участника и очевидца тех событий о далеких легендарных днях. И память ветерана, разбуженная названиями городов, сел и местечек, где теперь воевала наша дивизия и близ которых проскакала на коне, прогромыхала на тачанке его тревожная молодость, подсказывала Дмитрию Поликарповичу все новые и новые эпизоды для воспоминаний…

Забегая вперед, скажу: хорошо зарекомендовал себя Фомичев и на командирской стезе, был вдумчив в решениях и смел в действиях, четко разбирался в премудростях тактики и в том, как наилучшим образом использовать в бою технику, оружие. Единственным недостатком было у него то, что иногда чересчур полагался на людей и не всегда регулярно контролировал их, на что приходилось ему указывать…

Всю подготовительную работу к наступлению мы завершили ровно за сутки до указанного срока. Поскольку боевые порядки полков с самого начала строились с расчетом на переход к активным действиям, перегруппировывать их не потребовалось.

В ночь на 26 декабря 1943 года на переднем крае было тихо. Мне, однако, не спалось: не давало покоя опасение, как бы гитлеровцы не провели на рассвете артиллерийскую и авиационную контрподготовку, чтобы попытаться сорвать наше наступление. Этого, к счастью, не произошло: видимо, точными сведениями о начале нашего наступления враг не располагал.

Утро выдалось пасмурное, хмурое. Падал редкий снежок, затрудняя прицельную стрельбу артиллеристам, поэтому пришлось несколько отсрочить начало огневой подготовки. Как выяснилось позже, такая задержка обернулась нам же на руку. Часам к десяти гитлеровцы окончательно порешили, что очередной день не сулит им никаких неприятностей, и их пехота переместилась из тылов в первые траншеи. Тем временем знобящий сиверко разметал снежные тучи, вымел седые лоскутья тумана из лощин и балок, расчистил небо и дали. Когда подошло назначенное время, над притихшей землей тяжело раскатился первый удар пушечного грома. И — началось…

Над траншеями и блиндажами врага, перед амбразурами его огневых точек и наблюдательных пунктов непрерывно вздымался и опадал густой частокол разрывов. Глыбы мерзлой земли вперемешку с обломками досок и бревен взлетали к небу, на мгновение застывали в вышине и рушились вниз, пятная свежий снег грязью и копотью. Наши артиллеристы стреляли в высоком темпе и метко. Немецкие батареи, пытавшиеся вести ответный огонь, умолкали одна за другой. Ощутимый урон несла и пехота противника, застигнутая врасплох в передних траншеях. Тех гитлеровцев, кого начало артподготовки застало вне укрытий, поливали свинцом наши автоматчики и пулеметчики, открывшие огонь по их переднему краю одновременно с первым залпом наших орудий.

К сожалению, менее эффективно подавлялась живая сила и техника в глубине обороны врага. Как уже говорилось, разведать в деталях систему огня на второй его позиции не удалось, и немецкие пушки посылали теперь оттуда снаряд за снарядом в нашу сторону. Несмотря на это, по сигналу атаки цепи дружно устремились вперед. Через несколько минут, показавшихся вечностью, издалека сквозь треск автоматных очередей и грохот гранатных взрывов донеслось до нашего НП протяжное, устрашающее «ур-р-р-а!». Это бойцы ворвались в траншеи врага, уничтожая все, что препятствовало их продвижению…

В числе первых достиг окопов неприятеля сержант Владимир Черенков. С ходу забросав гранатами блиндаж, он уничтожил дюжину находившихся там фашистов. Затем заменил выбывшего из строя командира, повел свой взвод в атаку на вторую траншею и захватил ее. Выполнить эту задачу стрелкам помогли минометчики лейтенанта Павла Колоскова. Двигаясь вплотную за пехотой, они уничтожили своим огнем четыре дзота и около 40 гитлеровцев, захватили несколько вражеских минометов. В свою очередь их прикрыли с фронта бойцы старшего лейтенанта Андриана Сычева, решительно атаковавшие опорный пункт противника, откуда били по минометчикам два крупнокалиберных пулемета.

Прорвав первые две позиции на участке Мирча, Красноборка, полки стремительно развили наступление. Стрелковые цепи и огневые средства двигались единым валом, никто не отставал и не терял направления, не путал своих задач. Батареи, поддерживающие пехоту, последовательно и быстро перемещались на новые позиции, а орудия сопровождения расчищали ей путь, находясь непосредственно в боевых порядках.

Опрокинув неприятеля, оборонявшегося на участке перед нами, и начав его преследование, части дивизии к пяти часам вечера того же дня достигли сел Котовка и Заболоть. С этого рубежа гитлеровцы ввели в бой свой резервный пехотный полк, усиленный двадцатью танками. Удар последних пришелся по боевым порядкам батальонов Фомичева. Уничтожив в ближнем бою почти все их противотанковые средства, противник начал теснить 1087-й стрелковый полк к востоку.

Узнав об этом, я немедленно выдвинул на угрожаемое направление приданный истребительно-противотанковый полк. Дивизионная артиллерия поставила одновременно мощный заградительный огонь перед танками врага, а Харланов и Тимофеев получили приказ — ускорить темп продвижения с тем, чтобы охватить с двух сторон фланги контратакующего неприятеля.

В результате принятых мер резервный полк гитлеровцев понес значительные потери, особенно в танках. Шесть машин со свастикой на борту подорвалось на минах, установленных минерами лейтенанта Е. Мишина, часть других была подбита меткими выстрелами советских артиллеристов. Не выполнив своей задачи, пехота противника стала отходить, преследуемая стрелками Фомичева.

Гитлеровцы отступали теперь в общем направлении на Черняхов, выставляя на нашем пути сильные заслоны. Усвоив их нехитрую тактику, стрелки обходили узлы дорог, высоты и населенные пункты, где располагалось прикрытие, затем настигали и окружали большие группы фашистов, вынуждая их сдаваться в плен. Широта и гибкость осуществляемых командирами маневров позволяла избегать потерь в людях и во времени, неизбежных при атаках опорных пунктов в лоб. Бойцы наступали в высоком темпе, и уже на третий день полк Харланова во взаимодействии с соседом слева с ходу освободил Черняхов 29 декабря 1943 года.

В числе других отличились при этом стрелки взвода старшего сержанта Михаила Медведева. На подступах к городу они наткнулись на минное поле. Командир не растерялся. Приказав бойцам залечь и не ослаблять огня по противнику, он выделил группу солдат, знакомых с минновзрывным делом, которые проделали проходы в заграждениях. После этого стремительным броском взвод преодолел преграду и ворвался на окраину Черняхова. Здесь в свою очередь проявил солдатскую хитрость рядовой Франц Волковинский. Пробравшись в тыл фашистам, прикрывавшим отход большой группы, он с криком «Взвод, в атаку!» открыл автоматный огонь и начал швырять гранаты. Побросав в панике оружие, полтора десятка гитлеровцев подняли руки. Отважно, дерзко действовали в уличных боях и многие другие бойцы 1089-го полка.

Салют Москвы

Главные силы 322-й, обойдя Черняхов с севера, развивали меж тем наступление в юго-западном направлении. Пройдя с боями за четыре дня около 60 километров, они перерезали железную и шоссейную дороги, ведущие от Житомира на Новоград-Волынский, что облегчило продвижение войск 1-й гвардейской армии. Находясь под угрозой окружения, гитлеровцы предпринимали отчаянные попытки высвободить свои коммуникации. Мы же внезапными налетами старались посеять панику в их рядах, вынудить к отходу и сдаче в плен. Особенно активно и успешно действовали в этот момент мелкие подразделения.

В село Новая Александровка с ходу ворвался с небольшой группой своих бойцов командир взвода пешей разведки Петр Соломонов. Пользуясь внезапностью, бойцы открыли огонь по врагу, уничтожили до двух десятков гитлеровцев и, обратив в бегство остальных, очистили село, захватив среди трофеев два исправных пулемета и миномет. Освобождать населенные пункты такими мизерными силами нам до этого еще не приходилось.

Другая группа воинов, среди которых находился и солдат Молофеев, ворвавшись в одну из деревень, уничтожила прикрытие врага, но была окружена подоспевшими гитлеровцами. Храбрецы заняли круговую оборону и до наступления темноты отражали атаки врага, осатаневшего от злобы. А когда землю окутали сумерки, Молофеев переоделся в форму убитого им фашистского офицера, разведал выходы из деревни и вывел всю группу из окружения.

Отразив контратаки неприятеля со стороны Житомира, передовые 1085-й и 1087-й полки совместно с другими войсками перешли к преследованию гитлеровцев, покидавших город по дороге, ведущей на Полонное, Шепетовку. 31 декабря, в канун Нового, 1944 года, Житомир был вновь и на этот раз навсегда освобожден от немецко-фашистских захватчиков.

В тот же день с группой офицеров я проехал по его окраинам. Грустное зрелище открылось нашим взорам. Среди черных от копоти, покрытых слоем пепла сугробов, как надмогильные памятники, вздымались обгорелые трубы печей и остовы домов, мрачно глядевших темными провалами окон. Некоторые строения еще догорали, распространяя вокруг едкий запах гари и выбрасывая вместе со снопами искр клубы сизого удушливого дыма. В одном месте дорогу преградил огромный костер из пылающих бревен — в него взрывом бомбы сбросило с фундамента угловой дом.

Свернув на соседнюю улицу, наша машина несколько минут плутала в темных тупиках и переулках. И всюду виделось одно и то же — тлен и руины, зловещие следы жестокости фашистского воинства, взывающие к отмщению.

Тягостное чувство, оставшееся от этой поездки, несколько рассеялось по возвращении в дивизию. Старший лейтенант Юрий Елисеев встретил меня приятным известием.

— Слыхали, товарищ полковник? Москва салютует войскам Первого Украинского за освобождение Житомира! — сообщил он, прежде чем я переступил порог хаты, выбранной им под жилье. — В приказе Верховного Главнокомандующего наша дивизия упоминается первой, — спешил он выложить все новости. — Ей присвоено наименование Житомирской, а всему личному составу объявлена благодарность!

Человек любознательный и предприимчивый, адъютант принял эти вести прямо из столицы, отремонтировав и настроив на ее позывные трофейный радиоприемник. Вскоре его сообщение подтвердила телефонограмма, полученная из штаба армии. В ней также указывалось, что за успешные боевые действия в операции по освобождению Житомира большая группа бойцов и командиров соединения награждена орденами и медалями.

Эти радостные новости совпали с кануном Нового года. В управлении дивизии решили отметить их за праздничным столом, хотя обстановка и не совсем благоприятствовала этому. Армейская разведка доносила, что противник начал кое-где подтягивать резервы из глубины. Не исключены были контратаки в ближайшие дни и на нашем участке. Поэтому, внимая просьбам подчиненных, я разрешил собрать штабных офицеров и политотдельцев лишь около полуночи, когда гитлеровцы прекращали всякую активность. За праздничным столом предполагалось посидеть не более часа, а затем всем разъехаться в войска. В части были спущены указания усилить разведку и обо всем важном немедленно докладывать по команде наверх. Как всегда, усиливалось на ночь и боевое охранение.

Офицеры собрались в полуподвале чудом уцелевшего здания, в котором до войны размещались какие-то склады. Стараниями майора Фойгеля помещение было приспособлено под «банкетный», как он торжественно выражался, зал. Попадая с мороза и темени в огромную, жарко натопленную комнату, где остро пахло хвоей от лапника, устилавшего цементный пол, и ярко светились керосиновые лампы, все невольно останавливались у порога: столь неожиданно прекрасной казалась полузабытая атмосфера мирного уюта. Настраивались на иной лад не сразу, и это смятение чувств без труда угадывалось по лицам вошедших — поначалу люди выглядели несколько растерянными, смущенными, словно их по пустякам оторвали от важного дела. И вместе с тем в лицах их было что-то торжественное. Видимо, от сознания, что этот маленький праздник они заслужили вполне.

Наконец все разместились за скромно накрытыми столами. Я подал знак Андрею Ивановичу Короткову. Больше обычного окая, он огласил приказы о присвоении дивизии почетного наименования Житомирской и о награждении отличившихся офицеров, солдат и сержантов правительственными наградами. После него с теплым словом обратились к присутствующим и мы с начальником политотдела. Поздравив всех с Новым годом, я кратко подвел итоги минувших боев и назвал лучших офицеров управления — и тех, что находились сейчас вместе с нами, и тех, кто погиб при освобождении Житомирщины. Все выступления завершались призывом в новом году громить ненавистного врага еще беспощаднее, не жалея сил, крови, самой жизни. И офицеры вслух повторяли эти слова как клятву Родине…

В круг, образованный столами, вышли затем артисты дивизионного ансамбля песни и пляски. Их коллектив мы поделили на небольшие концертные группы, которые выступали в ту ночь в самых разных местах — на передовой и в тылу, в медсанбате и в обслуживающих подразделениях.

Баянист развернул мехи, смолкли шум и разговоры, и под низкими сводами подвала поплыли суровые и грустные мелодии. Песни сменились плясками — огневой русской, задиристым гопаком… Взглянув на циферблат, я с удивлением обнаружил, что пошел второй час ночи. Нарушать установленный распорядок не годилось, да и оперативный дежурный уже заглядывал озабоченно в дверь. Пора было расходиться…

* * *

Дела складывались пока благоприятно для нас. Сбивая отдельные заслоны врага, 322-я продолжала безостановочно преследовать его в общем направлении на Дзержинск. Полки наступали по лесному массиву, раскинувшемуся с востока на запад более чем на 40 километров. В полосе их действий не было не только шоссейных, но и сквозных, проселочных дорог, поэтому приходилось прокладывать колонные пути. Их вели по отдельным просекам и тропам, в обход заболоченных участков, которые промерзли еще не настолько, чтобы выдержать артиллерию и обозы.

Ориентироваться в этих местах, особенно ночью, было трудно. Чтобы не сбиться с маршрутов, командиры высылали вперед разведку и тщательно прокладывали азимуты движения. Некоторые брали с собой проводников из числа местных жителей, и те, надо сказать, самоотверженно помогали нам.

В те дни опять сверх всякой меры пришлось потрудиться саперам. Утопая в снегу и болотах, они расчищали кустарник и стелили гати, делали переходные мостки через рвы и сооружали колеи из бревен, по которым двигались колесные машины, орудия, повозки. Саперы, естественно, не успевали повсюду, поэтому не оставалась без дела и пехота, приобвыкшая за войну тащить на руках все, что не могло двигаться самостоятельно.

Наконец леса и топи остались позади. К исходу 2 января полки завязали бой у районного центра Дзержинск. Противник оборонял его частями 208-й пехотной и подразделениями 7-й танковой дивизий, при поддержке большого количества орудий. Несмотря на это, мы намеревались штурмовать город с ходу, полагая, что внезапность усилит шансы на успех.

При подходе велась интенсивная разведка обороны гитлеровцев. Выяснилось, что наиболее прочно противник закрепился в восточной части города, а к северу и югу сил у него меньше. Оценив ситуацию, я принял решение подтянуть все полки возможно ближе к городу, изготовиться и с наступлением ночи атаковать с разных сторон, дробя оборону противника на части. При этом Тимофеев наступал в обход Дзержинска с севера, продвигаясь на Булдычев; Фомичев наносил удар с фронта и выходил на село Вел. Козары, а Харланов огибал город с юга. Этот замысел позволял, не ввязываясь в затяжные уличные бои, окружить гарнизон гитлеровцев, отрезать ему пути отхода и уничтожить. Лишь небольшая часть сил вела наступление прямиком на городские кварталы, лишая неприятеля свободы маневра.

К сожалению, вывести все части на рубежи атаки к намеченному сроку не удалось. Лишь 1085-й полк вступил в бой вовремя. Подчиненные Харланова, овладевшие населенным пунктом Ясноград, подошли к юго-восточной стороне Дзержинска несколько позже. Стрелки Фомичева, наступавшие в центре, также отстали от Тимофеева из-за ожесточенного сопротивления неприятеля на их направлении.

Общей атаке предшествовала получасовая артподготовка. Несмотря на плохую видимость, батареи довольно эффективно поражали огневые точки врага. Надежнее всего они были подавлены на северной и восточной окраинах города. Метко громили немецкие укрепления орудия тяжелых калибров, стрелявшие с закрытых позиций.

В назначенный час стрелковые полки поднялись в атаку. Ночная темень озарилась всполохами выстрелов и взрывов, светящимися трассами пуль, отблесками пожаров. Каждую минуту в какофонию звуков вплетались все новые ноты, пока скрежет, вой и громовые удары не слились в одну зловещую симфонию ночного, не знающего жалости и пощады боя.

Быстро преодолев сопротивление гитлеровцев, Тимофеев и Харланов начали охватывать город с двух сторон. Стрелки Фомичева тем временем ворвались на окраинные улицы Дзержинска с фронта. Пользуясь тем, что огонь противника, ввиду потерь в орудиях, стал довольно беспорядочным, они уверенно продвигались к центру города, тесня растерянного врага. Гитлеровцы, видимо, не ожидали столь мощной атаки ночью и не сумели использовать выгод, которые имеют те, кто обороняет крупный населенный пункт. Их оборона распалась на отдельные очаги, облегчая взаимодействие нашим стрелковым подразделениям.

На каждом шагу стрелков тесно поддерживали артиллеристы. Командир одного из орудий сопровождения Илья Гарякин в темени, кутавшей городскую улицу, заметил башню танка, маскировавшегося за каменным забором. Выпустив несколько снарядов с места, танк попытался сменить позицию, отойти назад. Но едва он покинул свое укрытие, как Гарякин поймал его в прицел и ударил в борт подкалиберным снарядом. Танк вспыхнул. Члены экипажа попытались покинуть машину, но их прикончили наши автоматчики.

Смело продвигался вперед со своей «сорокапяткой» и сержант Николай Петренко. По целеуказаниям, которые ему подавали стрелки, он уничтожил в ночном бою немецкую пушку, подавил две пулеметные точки и метким выстрелом разбил подводу, на которой пыталась удрать группа гитлеровцев.

Не отставали от других, очищая улицу за улицей от врага, и минометчики старшего лейтенанта Сергея Цыбы. Выявив группу фашистских головорезов, изготовившихся для контратаки, они накрыли их массированным огнем, уничтожив попутно два станковых пулемета и миномет неприятеля.

Наиболее прочные очаги сопротивления врага были окончательно разгромлены лишь на рассвете. Проезжая часов в 9 утра по одной из центральных улиц Дзержинска, я увидел, как двое бойцов прикрепляли к фасаду большого здания с колоннадой красный флаг, хотя где-то внутри здания еще раздавались одиночные выстрелы. Это доживали в подвале свои последние минуты эсэсовцы, не пожелавшие сдаться в плен.

В дальнейшем мы развернули наступление на Нов. Мирополь с задачей с ходу форсировать Случь, прорвать оборону врага на западном берегу реки и овладеть рубежом Каменка, Дерюка, Прислучь. В те дни нашу дивизию навсегда покинул командир 1089-го стрелкового полка Иван Степанович Харланов. Раненный в боях под Дзержинском, он после излечения в тыловом госпитале уже не смог вернуться в родную дивизию. Самый одаренный из командиров полков, Харланов воевал доблестно, и добрая память о нем осталась в сердцах всех сослуживцев.

Двадцать лет спустя, к слову сказать, мне посчастливилось нежданно-негаданно встретить его прямо на улице в Москве, куда я прибыл в то время по делам службы. Тогда я и узнал, что полковник запаса Харланов проживает в столице. Мы оба очень обрадовались встрече. И хотя Иван Степанович заметно постарел, он по-прежнему был крепок духом, подвижен и деловит…

В командование 1089-м полком теперь уже по всей форме вступил самый молодой из наших командиров частей двадцатипятилетний майор Ф. С. Гришин. Питомец Московского Краснознаменного пехотного училища имени Верховного Совета РСФСР, он прибыл в дивизию во время ее формирования в сентябре 1941 года. Быстро мужал в непрерывных боях с врагом его командирский талант. Рос и сам Гришин, последовательно командуя взводом, ротой, батальоном. Особенно большой опыт и крепкую волевую закалку он получил в период службы под началом Харланова. Наблюдая впоследствии за тем, как энергично и спокойно управлял в сложной обстановке Федор Семенович своими людьми, я часто вспоминал при этом Харланова — так много схожего было в приемах руководства боем у обоих офицеров.

Части дивизии продолжали тем временем безостановочно продвигаться на запад. Гитлеровцы вновь сменили тактику. Они обороняли теперь лишь те населенные пункты, через которые проходили расчищенные от глубокого снега дороги, прикрывая промежутки меж ними мелкими группами боевого охранения и огнем артиллерии. Их вынуждали к этому не только большие потери в прошедших боях, но и обильные снегопады. Мы в свою очередь перед каждой атакой громили вражеские опорные пункты из орудий и минометов, а затем обходили их подвижными группами пехоты с флангов и тыла. Неся каждый раз большой урон от огня из-за скученности и панически боясь окружения, противник часто спасался бегством, не ввязываясь в затяжной бой.

Именно в такой ситуации полки первого эшелона 8 января освободили Нов. Мирополь и Колодяжное. Не давая противнику закрепиться на западном берегу реки Случь, они организованно форсировали ее и овладели Каменкой, Прислучью, обеспечив переправу основных сил дивизии. Чтобы развить обозначившийся успех, я принял решение из-за правого фланга 1085-го полка ввести в бой стрелков Гришина, ускорить темп продвижения и с ходу освободить от немецко-фашистских захватчиков город Полонное.

По идее это решение во многом отличалось от того, которое осуществлялось в бою за Дзержинск. И разница состояла не только в том, что теперь мы намеревались атаковать врага не ночью, а утром: Полонное раскинулось на большой площади, не имело четкой планировки, и ориентироваться в темноте в его лабиринтах было бы затруднительно. Не предусматривалось, в частности, и фланговых демаршей по обходу города с севера и юга. Все три стрелковых полка атаковали с востока, двигаясь прямолинейно, поскольку их фланги надежно прикрывали части соседних дивизий, наступавших в обход города.

На этот раз удалось заранее раскрыть и план обороны неприятеля. Пробравшись на окраину Полонного, разведчик сержант Петр Рянзин захватил в плен гитлеровского ефрейтора, который охотно сообщил об основных укреплениях в городе. Не довольствуясь этим, Рянзин продвинулся со своим отделением до деревни Березники и организовал засаду, на которую наткнулись два немецких бронетранспортера. В стычке бойцы убили нескольких гитлеровцев, забрали их документы и доставили командованию. Сопоставив все полученные сведения, штаб точно определил состав гарнизона, оборонявшего Полонное.

Утром 9 января 1944 года после короткой артподготовки стрелковые батальоны 322-й атаковали город. С самого начала бой протекал для нас благоприятно. Будучи не в состоянии построить сплошную линию обороны ввиду нехватки сил и времени, неприятель создал ее из отдельных опорных пунктов, не связанных подчас между собой общей системой огня. Эту его слабость быстро выявили и использовали в уличных боях наши командиры. Обладая богатым опытом действий в населенных пунктах, они обходили со своими людьми опорные пункты, просачивались в глубину вражеской обороны, а затем, улучив удобный момент, дружно наваливались на гитлеровцев, выбивая их из всех подворотен и подвалов домов огнем и гранатами.

Уже знакомый нам Илья Гарякин отличился и здесь. Заметив колонну бронетранспортеров с пехотой, выдвигавшуюся к северной окраине города по проселку, он быстро выкатил вперед свое орудие и открыл огонь. Когда рядом с головной машиной разорвались два пристрелочных снаряда, нервы у гитлеровцев не выдержали. Головная машина застопорила ход, потом свернула с проселка в сторону и скрылась за холмами. За ней повернули и остальные бронетранспортеры. Больше их на этом участке артиллеристы не видели.

Во второй половине дня 9 января город и железнодорожная станция Полонное были полностью очищены от фашистских захватчиков. Едва умолкли последние выстрелы на западной окраине, как я получил по радио новую задачу: развивать наступление на Вел. Медведевку.

До утра командиры и штабы перегруппировывали части, восполняли потери, подтягивали тылы. Полки вновь перестроились в два эшелона: назад были оттянуты стрелки Фомичева. Большая часть пушечной артиллерии следовала в боевых порядках двух передовых частей в готовности к отражению танковых контратак. Приданный нам с этой же целью отдельный танковый полк, насчитывавший всего десяток средних танков и САУ, я подчинил Тимофееву, наступавшему на левом фланге. В полосе действий полка Гришина двигался с запасом противотанковых мин подвижный отряд заграждения.

Такое построение дивизии вытекало из обстановки.

По сведениям разведки, противник спешно сосредоточивал крупные резервы, в том числе танки, южнее и юго-восточнее Шепетовки. Танки действовали у него теперь перед фронтом наших частей, а оборона стала значительно плотнее, образовав сплошной фронт. Именно это и вызывало необходимость иметь в дивизии второй эшелон, сильные и маневренные противотанковые средства.

С утра 10 января наши части возобновили наступление. В течение нескольких последующих суток ценой напряженнейших усилий мы овладели рубежом Поляна, Червонное, Кохановка, продвинувшись вперед всего на 10–12 километров. Уже сам по себе этот факт говорит о том, насколько упорным стало сопротивление врага, как возросли его силы.

Вынуждено было считаться с этим и командование. Генерал И. И. Людников приказал 322-й закрепиться на достигнутых рубежах с задачей отразить все попытки немцев прорваться к Полонному. Дело в том, что на эту железнодорожную станцию сразу после ее освобождения стали прибывать эшелоны с войсками и грузами для 60-й армии. Захватом Полонного противник значительно улучшил бы не только свое тактическое, но и оперативное положение, усложняя вместе с тем обстановку и снабжение наших войск.

Весь последующий период боев характеризовался исключительной активностью с обеих сторон. Гитлеровцы почти ежедневно контратаковали силами одной-двух пехотных частей, усиленных танками. Их удары чередовались в двух направлениях: Кохановка, Полонное, с целью прорваться в город, и Червонное, Анусино, с намерением перерезать шоссейную и железную дороги, ведущие от Полонного на Шепетовку. Кроме переформированных полков 208-й пехотной в боях принимали участие подразделения и 7-й танковой дивизии врага.

В течение первой недели мы не только с успехом отражали эти контратаки, но и каждый раз понемногу продвигались вперед. Бойцы, как всегда, дрались смело, инициативно.

В бою под деревней Желудки отделение младшего сержанта Евгения Юрченко скрытно обошло немецкую пушку, которая буквально засыпала снарядами их стрелковую роту. Однако приблизиться к огневой позиции незаметно не позволяла открытая местность. Тогда Юрченко во главе своих бойцов с криком «ура» атаковал артиллеристов во весь рост. Как он и рассчитывал, те не успели развернуть тяжелое орудие в их сторону и были уничтожены огнем автоматов. Пушка оказалась в полной исправности. Повернув ее на 180 градусов, Юрченко сам встал к прицелу и меткими выстрелами разбил пулемет, мешавший продвижению пехотной цепи. После ожесточенной схватки деревня была очищена от фашистов.

Однако так продолжалось лишь до тех пор, пока 208-ю, основательно потрепанную нами, не сменила свежая, полностью укомплектованная немецкая пехотная дивизия. Она возобновила контратаки в тех же направлениях, но их ударная сила заметно возросла. Наши стрелковые части не только не продвигались теперь вперед, но и с большим трудом удерживали занимаемые позиции. Гитлеровцы вклинивались в их боевые порядки, теснили передовые подразделения, и отбросить их назад удавалось лишь с помощью вторых эшелонов.

Непрестанные упорные контратаки выматывали и озлобляли людей. Необходимость ежечасно быть начеку, чтоб враг не застал врасплох, постоянно напрягать силы и нервы так ожесточила бойцов, что они подчас готовы были ринуться в рост на гитлеровцев, не считаясь с их превосходством в силах, однако благоразумие удерживало командиров от такого опрометчивого шага. Приходилось изматывать противника по-другому. Отразив очередную его атаку в светлое время суток, мы сразу начинали готовиться к следующей: совершенствовали оборону, пополняли боеприпасы, перемещали на новые места огневые средства, устанавливали дополнительные заграждения. И смотришь, наутро противник, если он рвался в бой без разведки, нес еще большие потери.

О таких боях в сводках Совинформбюро обычно сообщалось предельно кратко: на таком-то фронте ничего существенного не произошло, шли бои местного значения. Тот, кто не знал фронтовых будней, мог полагать, что речь шла лишь о легкой перестрелке. На самом же деле кипели тяжкие бои, требовавшие от личного состава предельного напряжения сил.

В один из дней, помнится, гитлеровцы атаковали 2-й батальон 1089-го полка, оборонявший село Червонное. За счет преимущества в численности им удалось окружить наших. Однако советские воины во главе с комбатом капитаном В. Найденовым стойко дрались и в кольце, отбивая все атаки врага. На исходе дня майор Гришин, сосредоточив на фланге у гитлеровцев две роты автоматчиков и несколько орудий, решительным ударом отбросил их в исходное положение. Не принесли успеха врагу и повторные попытки овладеть Червонным.

Столь же отважно сражались в те дни и воины соседнего 3-го батальона под командованием капитана Я. Морова. Неприятель несколько раз бросал на их позиции танки, обрушивал огонь артиллерии и удары авиации. Но все — безрезультатно, батальон свой рубеж удерживал крепко.

Основная тяжесть атак пришлась на долю 9-й стрелковой роты, которой командовал двадцатилетний комсомолец лейтенант Н. Свинарев. Случилось так, что в два раза большая группа гитлеровцев приблизилась к траншее стрелков почти вплотную. Враг уже предвкушал торжество победы, когда Свинарев дал команду бойцам повысить плотность огня до предела. В течение нескольких минут цепи захватчиков заметно поредели, и лейтенант поднял подчиненных врукопашную. Немцы неприняли ее, бежали. Смертельно раненный Свинарев успел шепнуть ординарцу: «Передай… в штаб… фрицы… драпают…»

Мы несли в тех боях немалые потери. Однако все просьбы о подкреплении встречали отказ. Более того, вышестоящее начальство каждый раз намекало, что пора бы уже заставить противника отказаться от атак на Полонное.

Как-то утром я задержался в штабе дивизии, расположенном в деревне Анусино. С ночи пуржило, активных действий со стороны неприятеля не предвиделось, и я не торопился на свой наблюдательный пункт, разбирая различные административно-хозяйственные вопросы. В этот момент доложили, что к нам едет командующий армией. Я вышел встретить его на улицу.

Черняховский поздоровался тепло и просто, подчеркивая давнее наше знакомство. Но по пути к дому, где размещался штаб дивизии, стал вдруг в свойственной ему полушутливой манере пенять на то, что мы, дескать, разбаловали противника, особо его не тревожим, добровольно уступаем инициативу. Вот он и обнаглел, взял в привычку атаковать нас ежедневно, не с утра, так после обеда.

— Неужели нельзя тряхнуть его хорошенько, чтоб он успокоился и сидел тихо-смирно? — подковыривал Иван Данилович, посматривая на меня сбоку с хитроватой, задорной усмешкой. — Не верю! Командир вы грамотный, воли не занимать, силы есть, захотите — своего добьетесь. Главное — обмозговать все, прикинуть заранее, глядишь, и получится как надо!

Не ответив на шутливые укоры командарма, я вошел в хату, молча расстелил на столе рабочую карту и кратко доложил обстановку перед фронтом дивизии. Упор делал на то, что противник почти в два раза превосходит нас в живой силе и технике.

— Знаю, — нетерпеливо подтвердил командующий. — Но воевать надо не числом, а умением, — напомнил он излюбленный афоризм. — Бить врага меньшими силами, искусно, внезапно.

— Это верно, — согласился я. — Однако руководствоваться суворовским правилом следует не только нам, но и старшим начальникам тоже.

Видимо, эта фраза прозвучала излишне резко.

— Кого вы имеете в виду? — нахмурился Черняховский. Отвернувшись к окну, он побарабанил пальцами по подоконнику и отрывисто произнес: — Опять будете просить танки и орудия? Не дам! Они предназначены для более важных задач, чем те, которые решаете вы, понятно?

Я ответил, что все понятно. Однако попросил выслушать меня до конца. Придвинув к себе карту, генерал хмуро кивнул: говори, мол, что угодно, а своего мнения я не изменю. Меня, однако, это не смутило.

— Гитлеровцы изо всех сил рвутся в Полонное потому, что хотят лишить армию важного пункта снабжения, — несколько академично начал я. — И вы и генерал Людников, напоминая об этом каждодневно, требуете не пропустить их любой ценой.

— Правильно, — не поднимая глаз от карты, кивнул Иван Данилович. — Иначе голову с вас снимем!

— Вот мы и выполняем ваш приказ в точности! — поспешил я разъяснить суть дела. — Поскольку у врага превосходство в силах, его удары сдержит лишь глубоко эшелонированная оборона. Наши полки размещены на трех позициях, причем маневрировать вторым эшелоном в момент отражения атаки противника категорически запрещено. Так как же тогда бить его меньшим числом, не имея резерва, не обладая свободой действий?

— А, пожалуй, верно, — задумчиво сказал Черняховский. — Получается, что любая ваша инициатива скована приказами свыше… Что ж, так и быть, развяжем вам руки. Я дам указание усилить оборону Полонного на центральном участке за счет подошедших стрелковых резервов, — после минутной паузы продолжал он. — Дополнительных средств — танков, орудий — вы не получите. Но вашу контратаку поддержим огнем корпусной артиллерии…

Поднявшись из-за стола, Иван Данилович не спеша надел папаху, застегнул шинель и, оправляя снаряжение, раздельно закончил:

— Разрешаю маневрировать всеми наличными силами по личному вашему усмотрению. Но врага нужно разбить непременно, и в ближайшие дни.

Командарм покидал наш штаб в приподнятом настроении, словно уже предвидел благополучный исход нашего демарша. Как видно, ему очень хотелось поднять веру в успех предстоящего дела и у меня. Перед тем как сесть в машину, он оглянулся, отыскал меня взглядом, подозвал к себе.

— Разобьете фашистов — получите генеральское звание! — с ободряющей улыбкой пообещал он. — Хочу аттестовать вас не по выслуге, а по заслуге. Ясно?

— Ясно, товарищ командующий, — машинально ответил я, и «виллис» Черняховского, сорвавшись с места, растаял в снежной пыли.

Вернувшись в штаб, я немедленно уточнил у Короткова, Никитина, оператора и разведчика некоторые данные о противнике, а потом изложил им идею предстоящих действий. Суть ее родилась в те бессонные ночи, когда голова пухла от мыслей, каким бы образом проучить нахального и более сильного врага. Решение сводилось вкратце к следующему.

Перегруппировать силы с таким расчетом, чтобы весь четырехкилометровый участок Червонное, Кохановка, на котором гитлеровцы почти ежедневно атаковали нас силами до двух пехотных полков, оборонять одним 1087-м полком, построив его в два эшелона и надежно прикрыв местность минами. Главные же силы дивизии скрытно сосредоточить тем временем на линии Желудки, Червонное.

Как только гитлеровцы ударят, по обыкновению, по нашему левому флангу, мы наносим молниеносный ответный удар правым крылом: одним полком на Вел. Медведевку, другим — по высотам 302,2 и 288,0.

Оба эти участка удерживались незначительными вражескими силами. Это давало возможность быстро прорвать их оборону и захватить в свои руки всю немецкую дивизионную артиллерию, расположенную на высотах. Одновременно мы выходили во фланг контратакующей группировке, что позволяло нанести ей удар в уязвимом месте, смять ее и закрепиться на рубеже западная окраина Вел. Медведевки, Бол. Каленичи, Кохановка.

Этот замысел после придирчивого разбора был целиком одобрен генерал-лейтенантом И. И. Людниковым, после чего началась интенсивная подготовка к бою.

Еще раз уточнили данные о противнике с помощью разведгрупп, засылаемых к нему в тыл. В одной из них действовал радист комсомолец Георгий Богатов. Регулярно выходя на связь, он передавал в штаб соединения все добытые с помощью агентуры и путем наблюдения сведения. Во время одного из сеансов рацию фпеленговали и разведчиков, укрывшихся в лесу, окружили гитлеровцы. Завязался бой. Немецкие солдаты имели приказ захватить радиста живым. Едва Богатов закончил передачу и начал свертывать станцию, как перед ним словно из-под земли выросли четыре фигуры и с криком «Хенде хох!» направили на него оружие. Но опытный и бесстрашный радист опередил врага. Отпрыгнув в сторону, он длинной очередью скосил всех четверых солдат и нырнул в лесную чащобу. Через полчаса Богатов догнал товарищей, и группа продолжала выполнять задание.

Противник готовился к очередной атаке около суток. За это время Тимофеев и Гришин незаметно сосредоточили основные силы на правом фланге дивизии для ответного удара. Действия этих полков обеспечивала, помимо дивизионной, значительная часть корпусной артиллерии.

И опять, как было уже не раз за последние месяцы боев, вместе с проблесками утреннего рассвета потянулись томительные минуты ожидания. А вдруг неприятель разгадал наш замысел? Откажись он от шаблонного начала атаки, перенеси ее острие на правый наш фланг — и нарушатся все расчеты. Но гитлеровцы ни о чем не догадывались. В установленное время их пушки обрушились, как обычно, на левое крыло дивизии, где рассредоточились бойцы Фомичева. Открыли ответную стрельбу и наши артиллеристы; огонь с обеих сторон продолжался минут тридцать, то набирая силу, то ослабевая.

После такой своеобразной артподготовки-дуэли противник двинулся в атаку. Вскоре два его пехотных полка уже прочно связали себя боем на подступах к Кохановке. Вот тогда-то и последовал стремительный удар наших главных сил. Эффект от него превзошел все ожидания. Подразделения гитлеровцев, прикрывавшие Вел. Медведевку и обе высоты, были опрокинуты, их оборона прорвана. По пятам преследуя врага, наши бойцы ворвались на позиции его дивизионной артгруппы, захватив в полной исправности около сорока орудий разного калибра. Большая часть орудийной прислуги разбежалась, остальных уничтожили или взяли в плен.

Гитлеровцы никак не ожидали столь тяжелого исхода боя. Они были настолько ошеломлены случившимся, что немедленно прекратили наступление на 1087-й полк и, подвергаясь ударам во фланг со стороны передовых батальонов Гришина и Тимофеева, стали поспешно отходить, преследуемые стрелками Фомичева. Полностью лишившись артиллерии, враг не мог рассчитывать теперь на успех своих атак, сколько бы пехоты ни бросал в бой.

Получив донесение об итогах боя и наших трофеях, даже Черняховский усомнился, так ли это. Он приказал еще раз пересчитать пушки и точнее указать, куда вышли оба правофланговых полка. Вскоре в район высот прибыла группа штабных армейских офицеров. Они подтвердили, что все соответствует действительности: противник потерял всю свою артиллерию, а части 322-й вышли на новый рубеж. Короче говоря, задача, поставленная командармом, была достигнута полностью: противостоящая немецкая дивизия оказалась в таком положении, что в дальнейшем уже не могла угрожать атаками на Полонное.

Мы понимали, разумеется, что немецкое командование не смирится с таким конфузом и в покое нас не оставит. Сразу предостерег меня от беспечности и Черняховский, потребовав прочно закрепиться на захваченных рубежах и ждать танковых контратак врага. К этому мы и готовились.

Встал вопрос, что делать с захваченной артиллерией. Стрелять из нее нечем — немецких снарядов было мало. Отбуксировать пушки к себе в тыл? Но конные упряжки из сугробов их не вытащат, а тягачей у нас нет. Оставить все на месте, как есть? А вдруг гитлеровцам удастся ценой огромных усилий вернуть обратно высоты?.. В конце концов решили привести трофейную технику в полную негодность. Часть орудий подорвали, с других сняли замки, а из оставшихся произвели холостые выстрелы, плотно забив их стволы землей. Стволы, естественно, раздуло и покорежило.

В предвидении вражеских контратак постарался чем мог помочь и Черняховский. На следующее же утро в Апусино прибыла на усиление танковая бригада, имевшая меньше половины штатного состава машин. Ознакомив ее командира с задачей дивизии, я направил его в распоряжение майора Гришина, указав район для сосредоточения бригады. Противник знал, безусловно, что танков у нас прежде не было, поэтому следовало ввести их в бой внезапно, чтобы усилить эффект и результаты применения.

Танки благополучно миновали минные поля, установленные в глубине нашей обороны, и рассредоточились в боевых порядках 1089-го полка в готовности к действиям. Командир бригады с начальником штаба немедленно направился к Гришину.

НП Гришина располагался в одиночном каменном строении. В минуты затишья Федор Семенович частенько пробирался на чердак этого дома, откуда хорошо просматривалось расположение гитлеровцев. Он и теперь решил поставить задачу танкистам оттуда, благо противник вел себя спокойно.

Поднявшись на чердак, офицеры встали у слухового окна и приступили к работе. Но едва Гришин успел показать передний край гитлеровцев, как те внезапно открыли массированный огонь из минометов. И первой же миной, пробившей крышу дома, был убит командир танковой бригады…

В командование бригадой временно вступил начальник штаба. Первым делом он бережно снес с чердака и передал подбежавшим бойцам тело комбрига, а потом вместе с Гришиным прошел в блиндаж, чтобы уточнить задачу, — светлое время суток было на исходе. Однако же, как ни привычны люди к опасностям на фронте, все офицеры, находившиеся на НП, долго не могли прийти в себя — слишком внезапной и нелепой была гибель их товарища…

На следующий день немецкие танки, подошедшие с севера на наш участок, нанесли сильный удар по обороне 1089-го полка в районе Вел. Медведевка. Вместе с пехотинцами Гришина его приняли на себя танкисты этой бригады и бойцы истребительно-противотанкового артполка.

Только один сержант Д. Бухтияров, отражая натиск гитлеровцев, уничтожил из своей «сорокапятки» тягач и танк. До взвода пехоты противника рассеял огнем миномет Дмитрия Гридякина. Оказавшись без поддержки своих автоматчиков, фашистские танки не осмелились идти дальше, их атака захлебнулась. Большой урон наносили захватчикам и стрелки; каждый боец действовал мужественно и стойко.

В этот момент, пользуясь сумятицей, и мы и противник предприняли ряд вылазок с целью захвата пленных и различных диверсий. Мы лучше знали местность, тщательнее готовили людей и, на мой взгляд, действовали успешнее.

В разгар боя у майора Гришина прервалась вдруг телефонная связь со стрелковым батальоном капитана Я. Морова. Линейщик сержант Н. Калинин с двумя солдатами вышел на линию, нашел обрыв и устранил его. На обратном пути оба его подчиненных были ранены осколками снаряда, а связь вновь отказала, и пришлось ползти на линию одному. Когда Калинин добрался до места и начал сращивать провод, на него навалились сзади трое гитлеровцев, устроивших засаду у порванного кабеля. Хорошо, что оружие у сержанта было под рукой, да силой, как говорится, бог его не обидел. Вывернувшись, Калинин полоснул по фашистам из автомата. Послышались стоны, проклятия, затрещали кусты — и все смолкло. Судя по тому, что линия больше не рвалась на этом участке ни разу, ни один из охотников за «языками» не ушел целым.

В свою очередь, чтобы воспретить противнику возможность подбрасывать подкрепления к Бол. Медведевке, саперы младшего лейтенанта В. Бычкова, пробравшись в тыл к немцам, взорвали два моста в Березне и Мал. Каленичах и заминировали маршруты выдвижения танков. Именно на их минах позже подорвалась не одна вражеская машина. Тем не менее существенное превосходство противника в силах давало себя знать. Дорогой ценой гитлеровцам все же удалось потеснить 1089-й полк. Однако в дальнейшем они, видимо, прикинули свои потери и больше ни на этом, ни на соседних участках уже не возобновляли контратак.

В начале февраля 60-я армия получила приказ: перейдя частью сил правого крыла в наступление, освободить от немецко-фашистских захватчиков населенные пункты Острог, Славуту, Шепетовку. Непосредственно на Шепетовку наступал с северо-востока 18-й стрелковый корпус. Левее, на восьмикилометровом участке, атаковала врага 322-я дивизия, усиленная одним танковым и двумя артиллерийскими полками.

В ночь на 11 февраля наши части способствовали своими дерзкими атаками изгнанию оккупантов из Шепетовки. Отмечая заслуги 322-й в разгроме немецкой дивизии в районе Полонного и активное участие в освобождении крупного железнодорожного узла Шепетовка, Советское правительство наградило ее орденом Красного Знамени. Личному составу соединения за образцовое выполнение боевых задач приказом Верховного Главнокомандующего объявлялась благодарность.

К середине февраля обстановка на нашем участке фронта постепенно стабилизировалась. Противник вел себя довольно пассивно. Пользуясь этим, мы совершенствовали свою оборону, отдыхая после тяжелых сражений. Момент был как нельзя более подходящим, чтобы провести в дивизии собрание партийного актива, обстоятельно обсудить с коммунистами итоги минувших боев, осмыслить задачи на будущее.

Партактив собрался в деревне Новичи, в школе. Гитлеровцы приспосабливали ее для обогрева людей. Поэтому пришлось предварительно привести в порядок загаженные ими помещения. Транспорт, на котором прибывали из частей и штабов коммунисты, разместили в укрытиях, на значительном удалении от школы, чтобы не демаскировать скопление людей. Незадолго до начала собрания вместе с членом Военного совета армии генерал-майором В. М. Олениным прибыл на актив и генерал-лейтенант И. Д. Черняховский.

В своем докладе я постарался возможно глубже проанализировать не только уроки и результаты прошлых боев, но и опыт партийно-политической работы, накопленный в дивизии за истекший период, постарался раскрыть наиболее действенные формы и методы этой работы, привел в пример лучших политработников и особо отличившихся в боях коммунистов.

В докладе отмечалось, что основной упор партийно-политический аппарат соединения делал на воспитание у солдат, сержантов и офицеров непреклонного стремления к тому, чтобы любой ценой, вопреки всем трудностям выполнить поставленную им боевую задачу. Вместе с тем в многочисленных памятках и листовках, в беседах и выступлениях постоянно пропагандировались наиболее эффективные приемы и способы действий в наступлении и обороне, рассказывалось о высоком ратном мастерстве и боевом опыте лучших бойцов и командиров — коммунистов, комсомольцев, беспартийных.

О храбрости и отваге многих и многих политбойцов ярко свидетельствуют донесения, хранящиеся в архивах 322-й стрелковой дивизии. Достаточно хотя бы такого примера.

Старший лейтенант Н. Золотницкий воевал оружием, которое хотя и не стреляло в прямом смысле этого слова, однако наносило, пожалуй, не меньший урон моральному духу врага, чем, скажем, иной артобстрел. Старший инструктор политотдела дивизии офицер Золотницкий очень искусно и самоотверженно вел пропагандистскую работу по разложению войск противника. С этой целью он кропотливо готовил к заброске в расположение и в тыл к гитлеровцам специально отобранных среди военнопленных антифашистски настроенных людей. Осознав неизбежность катастрофы гитлеровского режима и веря в возможность демократического переустройства Германии в будущем, эти немецкие солдаты и офицеры вели потом в стане своих соотечественников смертельно опасную работу, разъясняя им, в угоду чьим сумасбродным планам и интересам они сражаются и умирают на русской земле.

Золотницкий регулярно вел передачи на немецком языке с помощью мощной громкоговорящей установки. И судя по тому, с какой яростью гитлеровцы поднимали стрельбу во время его радиосеансов и как настойчиво пытались нащупать огнем артиллерии место стоянки его установки, правдивые слова пропагандиста страшили их не меньше, чем атаки советских солдат.

В то последнее в его жизни утро Золотницкий находился на передовом НП 1089-го стрелкового полка. Ему не терпелось лично допросить только что захваченного пленного. Но тут гитлеровцы перешли в контратаку. Их удар пришелся по участку, где располагался полковой НП. Вместе с находившимися там штабными офицерами лег на бруствер окопа с винтовкой убитого бойца и Золотницкий. И даже бывалые солдаты дивились тому, как хладнокровно и методично вел он огонь, словно находился не в бою, а на войсковом стрельбище…

Когда контратака противника была наконец отбита, защитники НП недосчитались многих своих товарищей. Среди убитых был и старший инструктор политотдела, жизнь которого оборвала вражеская пуля…

* * *

Завершая доклад на конференции, я перечислил задачи партийных организаций соединения по подготовке коммунистов и всего личного состава к предстоящим боям. Затем начались прения. Выступил и командующий. Он подчеркнул, что успех каждого боя во многом зависит от уровня партийно-политической работы в частях и подразделениях, от умения проводить эту работу с людьми в любой обстановке. В заключение И. Д. Черняховский обрисовал особенности предстоящих боевых действий в условиях весенней распутицы и потребовал от нас — руководителей — лучше заботиться о нуждах личного состава, о сбережении оружия, военной техники, транспорта…

Всем нам предстояло пройти через бесчисленные сражения и долгие трудные испытания. До логова фашистского зверя оставались еще многие сотни километров. Однако все, кто покидал в ту вьюжную ночь школьное здание в деревне Новичи, знали, что нет в мире силы, способной остановить нас на полпути к этой заветной цели.

Глава шестая Штурм Тарнополя

Третья военная весна пришла на Украину рано. Направляясь по утрам в передовые части, я проезжал обычно вдоль опушки березовой рощи, маскировавшей в течение полумесяца землянки штаба 322-й. И всякий раз невольно подмечал, как день ото дня оседают обдутые теплыми ветрами сугробы рыхлого, ноздреватого снега, наливается влажной голубизной чистое бездонное небо, наполняются пьянящими запахами проклюнувшихся почек и горьковатой прели прошлогодней травы лесные поляны и буераки.

В те дни войска 1-го Украинского фронта готовились к Проскуровско-Черновицкой наступательной операции. По замыслу Ставки Верховного Главнокомандования, им предстояло рассечь одновременными и сильными ударами на нескольких направлениях оборону противника и уничтожить его раздробленные группировки. 60-я армия наступала при этом на Тарнополь (ныне Тернополь). Ей приказывалось с ходу освободить город от немецко-фашистских захватчиков, развить успех в западном направлении и, выйдя на рубеж Озерная, Козлов и далее к югу по реке Стрыпа, перейти к временной обороне. 322-я стрелковая дивизия — второй эшелон армии — имела задачу двигаться в составе 15-го стрелкового корпуса по маршруту Шепетовка, Каменка, Ямполь, Збараж.

В ночь на 27 февраля 1944 года полки дивизии переместились в район сосредоточения — Судилков, Траулпн, Хролин. Уточняя мне задачу в Судилкове, генерал И. И. Людников достаточно широко обрисовал план армейской операции в целом, выделив в ней роль и место 15-го стрелкового корпуса и нашей дивизии. Он подчеркнул, что в полосе наступления 60-й армии предполагается ввести в сражение 4-ю и 3-ю гвардейскую танковые армии. Стало быть, и нашим стрелковым полкам требовалось двигаться вслед за ними с максимальной скоростью. Не отрываясь ни на шаг от войск первого эшелона, вместе с тем следовало быть в постоянной готовности к тому, чтобы с ходу уничтожать отдельные группы противника, которые окажутся в промежутках между танковыми колоннами. В условиях предстоящей распутицы танки должны были двигаться по указанным направлениям. Что же касается стрелков, то им предстояло очищать местность от врага во всей полосе наступления.

Бойцы, командиры и политработники готовились к трудному маршу и новым боям привычно и старательно. Работа в частях не прекращалась и ночью. Ремонтировали вооружение и транспортные средства, чинили обувь и конскую сбрую, запасались продовольствием и фуражом, распределяли пополнение и различное снаряжение. Пользуясь тем, что все подразделения находились в сборе, парторги и комсорги проводили собрания. В батальонах и ротах состоялись и общие собрания, на которых актив доводил до каждого солдата, сержанта приказы командиров и обязанности личного состава. После этого люди трудились еще энергичнее, глубоко сознавая требования момента и свой долг.

Ставя задачу командирам полков на наступление, я приказал двигаться на Шепетовку в боевых порядках, позволявших в любой момент и без каких-либо сложных перестроений организованно вступить в бой с противником. Всю артиллерию разместил в колоннах двух головных частей, усилив их огневую мощь. 1089-й полк должен был следовать во втором эшелоне в готовности к маневру на любом угрожаемом направлении. Много внимания уделялось, естественно, разведке основных маршрутов, параллельных дорог и путей обхода с тем, чтобы максимально повысить скорость движения. Штабы частей двигались за головными своими батальонами, впереди штабов находились командиры полков. Такая расстановка органов управления позволяла им при столкновении с противником немедленно брать на себя руководство боем.

Утром 4 марта 1944 года войска 60-й армии в составе ударной группировки фронта перешли в наступление. Прорвав при поддержке артиллерии и авиации оборону гитлеровцев на тарнопольском направлении, они устремились на запад, освобождая пядь за пядью родную советскую землю. В полосе их действий были введены в сражение танковые части, развившие успех общевойсковых соединений. Понеся значительные потери в первых же боях, немцы начали отходить. Упорное сопротивление они оказывали лишь в крупных населенных пунктах, расположенных вблизи магистральных дорог. Однако советские танкисты, умело маневрируя на местности, дополняли удары с фронта атаками во фланги и тыл. Боясь окружения, гитлеровцы в этом случае быстрее откатывались назад и снова закреплялись на выгодных рубежах.

В соответствии с полученной задачей 322-я стрелковая дивизия спешно двигалась за частями первого эшелона корпуса. Марш проходил в неимоверно тяжелых условиях. Могу сказать, что за всю сорокалетнюю армейскую службу мне никогда не приходилось видеть ничего, похожего на этот труднейший переход. И не мне одному. Участники того памятного марша, с кем мне приходилось встречаться впоследствии, не могли вспоминать о нем без содрогания.

Проселочные дороги, по которым, начиная с Белогорья, двигались двумя параллельными маршрутами полки, через несколько дней так развезло, что все шли, увязая по колено в густой непролазной грязи. Черная, как деготь, и тяжелая, как свинец, она пудовыми пластами липла к сапогам и полам шинелей, сразу истощая силы и вгоняя в жаркий пот. Кроме личного оружия и подсумка, противогаза, лопатки и вещевого мешка с сухим пайком и солдатским имуществом, каждый боец имел при себе запасные комплекты гранат и диски с патронами — на случай, если отстанут обозы и придется вести длительный бой, не рассчитывая на скорое пополнение боеприпасами. Тяжелая ноша пригибала к земле, и люди с трудом вытаскивали ноги из липкого месива, чтобы сделать очередной шаг. А шагать приходилось по четырнадцати и более часов в сутки, не имея возможности присесть на сухом месте, перевести дух, перемотать портянки, не говоря уже о том, чтобы просушить обувь и одежду, подкрепить силы горячей едой, поспать час-другой в тепле. Питались в основном всухомятку и забывались коротким сном на мокрой земле под открытым небом там, где заставала измотанных людей команда на отдых.

В течение первых трех суточных переходов, пока не разгулялась оттепель и не полили дожди, бойцы еще толкали из последних сил машины, орудия, повозки по грязи, и те тащились с грехом пополам в хвосте колонн. Потом дороги окончательно пришли в негодность, и колесный транспорт стал. Теперь вытаскивать пушки и автомобили из колдобин и трясин и буксировать их до ближайших участков шоссе приходилось с помощью немногих, имевшихся у нас, крайне изношенных тракторов. Но едва обозы и артиллерия выезжали на проселки, как все мытарства начинались сызнова.

Маршрут, по которому мы двигались, пролегал через гряды небольших холмов, изрезанных у подножия оврагами, залитыми теперь до краев талой водой. Часто встречались ручьи и речушки, вышедшие из берегов, мосты, которые до основания разрушили прошедшие ранее танки. Шоферам и ездовым, артиллеристам и минометчикам приходилось поэтому карабкаться на холмы и спускаться с них прямиком, преодолевать вброд ручьи. Часто случалось, что в овраг орудие или повозка спустится, а выбраться оттуда уже не может. Тогда отпрягали лошадей и на себе, по снаряду, мине, мотку телефонного кабеля или ящику взрывчатки, выносили на ближайшую высотку все имущество, а уже потом толкали вверх пушки, зарядные ящики, повозки. После спуска в следующую балку все повторялось в такой же очередности. Если же застревали тяжелые артиллерийские системы, то приходилось впрягать в них по нескольку пар волов сразу — обессилевшие кони не могли здесь ничего сделать.

С наступлением ночи температура резко падала. Мокрые, грязные шинели и ватники покрывались коркой льда, сковывая движения людей, пронизывая тело знобящим холодом. С лошадиных грив и хвостов свисали гроздьями сосульки, кони тащили свой груз волоком: на холоде грязь загустевала и колеса не вращались. Черная бугристая наледь сплошь покрывала и чехлы пушек, и борта машин, и снаряжение бойцов, словно все предметы перед этим окунали в грязную ледяную купель.

Вспоминаю случай, который произошел при подходе к городу Збараж. С утра в тот день я приказал Тимофееву обойти этот населенный пункт, окружить и уничтожить гитлеровцев, не дав им возможности отойти на Тарнополь. Выполняя эту задачу, 1085-й полк, миновав село Нижние Лубянки, сошел с большака и двинулся прямиком по полям и кустарнику в обход укрепленного пункта слева. Часа через три бойцы спустились в глубокий овраг, преградивший им путь, и застряли в нем до вечера. Когда землю окутал морозный туман, грязь, облепившая людей, затвердела, словно панцирь. Солдаты еще кое-как выбрались с личным своим оружием из оврага, но вся артиллерия полка и обозы остались внизу.

Тимофеев, сам валясь с ног от усталости, вновь повел людей в злополучный овраг. Пока разгрузили повозки, распрягли артиллерийские упряжки, перетащили все имущество и технику наверх, наступило утро следующего дня. Встретили его в мрачном молчании: все окончательно выбились из сил, не могли двинуть ни рукой, ни ногой.

Как раз в тот момент я и добрался верхом до места, где застрял Тимофеев. Поняв с первого взгляда, что тут происходит, я тем не менее начал выговаривать ему за медлительность: разгадав наш замысел, гитлеровцы беспрепятственно отошли из Збаража, влившись в гарнизон Тарнополя. Однако, глянув в лицо Петру Клементьевичу, я оборвал себя на полуслове: в глазах у командира полка стояли… слезы. Храбрый и настойчивый, закаленный невзгодами офицер сознавал справедливость моих упреков и все же не мог признать своей вины — обстоятельства оказались выше человеческих сил…

Невзирая на такие испытания, 322-я безостановочно двигалась вперед. Спустя несколько дней ее части переместились в первый эшелон корпуса. Отбрасывая и уничтожая противостоящего врага, они проходили с боями по 18–20 километров в сутки, что в тех условиях являлось пределом возможного. Оставив позади около полутораста километров бездорожья, дивизия вышла к 8 марта на рубеж рек Гнезна и Гнездечна, где встретила организованное и упорное сопротивление противника.

Утром того же дня генерал-лейтенант И. И. Людников поставил новую задачу: очистить от захватчиков села Стегниковцы, Черниховцы, что в 12–15 километрах северо-восточнее Тарнополя, и к вечеру овладеть районом Нижний Иванов, Плотыча, Белая, Байковцы. Затем в течение ночи захватить передовыми отрядами населенные пункты Верхний Иванов, Вел. Глубочек и с этого рубежа повести наступление непосредственно на Тарнополь.

В течение 7–11 марта войска ударной группировки фронта овладели районом Волочиск, Черный Остров, перерезав железнодорожную магистраль Львов — Одесса. Гитлеровцы придавали очень большое значение удержанию этой дороги, а также городов Тарнополь и Проскуров. Еще в конце февраля они перебросили на этот участок пять танковых дивизий из района Умани. Между Тарнополем и Проскуровом было сосредоточено до девяти танковых и шести пехотных немецких дивизий, которые своими контрударами задержали дальнейшее продвижение ударной группировки фронта.

Но все это произошло несколько позже. Пока же мы довольствовались довольно скупой информацией о противнике, хотя и в ней отмечалось, что с юго-восточного направления к Тарнополю отходят части 154-й охранной и 44-й пехотных дивизий, имеющие в своем составе танки. Арьергардные их подразделения всячески препятствуют продвижению наших войск, обеспечивая отрыв своих главных сил и организацию обороны города.

Основываясь на этих данных, я принял решение, в соответствии с которым полку Фомичева предписывалось овладеть населенными пунктами Нижний Иванов, Белая, а двум другим после захвата Черниховцев, Стегниковцев начать наступление с рубежа западнее Гнездечны, Байковцев на Тарнополь и во взаимодействии с частями 4-го гвардейского танкового корпуса овладеть городом.

До командиров приказы доводились на ходу. Времени на подготовку к штурму города не оставалось, хотя бои за него были сопряжены с большими трудностями. В полках уже ощущался недостаток в боеприпасах, тылы, несмотря на все наши усилия, отстали. Не придавалось на этот раз и никаких средств усиления…

Передовой батальон от Тимофеева на подходе к Черниховцам наткнулся на сильный заградительный артиллерийско-пулеметный огонь. Развернувшись повзводно в цепи, бойцы залегли. Позади них быстро изготовились и открыли ответную стрельбу, нащупывая огневые точки врага, батальонные пушки. Быстрее других это сделал расчет сержанта М. Блажко. Первые же его снаряды угодили в пулеметные гнезда, оборудованные по обе стороны от моста через Гнезну. Воспользовавшись этим, стрелки захватили мост, переправились через реку и завязали бой на другом берегу.

Маневрируя колесами, расчет Блажко еще раз сменил позицию, подкатив орудие ближе к окраине села, откуда стреляли вражеские пушки. Во избежание лишних жертв сержант оставил при себе лишь наводчика Опанасенко и заряжающего Горбенко, приказав остальным подчиненным уйти в укрытие. Вступив в огневой бой с артиллеристами врага, советские пушкари одержали полную победу над ними. Две немецкие пушки со всей прислугой были выведены из строя, а третью гитлеровцы бросили сами, пустившись наутек. Наши стрелки вновь поднялись в атаку.

Тем временем к месту боя подоспели два остальных тимофеевских батальона. Загнув фланги, они начали охватывать село с двух сторон. Цель этого маневра была достаточно ясна, и гитлеровцы, разгадав ее, без промедления покинули Черниховцы и откатились к Тарнополю.

Совместной атакой стрелковых рот смежных 1085-го и 1089-го полков вслед за тем была освобождена и Гнездечна. Здесь особенно хорошо проявили себя истребители танков. После того как одна из улиц села была уже полностью очищена от противника, потребовалось переместить их противотанковую батарею на новую позицию. Старший лейтенант Е. Кислицкий и лейтенант С. Сотский в сопровождении двух артиллерийских разведчиков направились на западную окраину села. Неожиданно из боковой улицы показался немецкий бронетранспортер с пушкой на прицепе. Ехал он медленно, неуверенно — видимо, водитель не знал обстановки.

Не растерявшись, Кислицкий скомандовал:

— По фрицам на транспортере — огонь!

Прогремели две длинные автоматные очереди. Их выпустили сопровождавшие офицеров разведчики и не промахнулись. Три или четыре гитлеровца, убитые наповал, как кули с мукой свалились с бортов машины, остальные вслед за водителем попрыгали на землю и в панике разбежались. Так артиллеристы вчетвером захватили исправный бронетранспортер с пушкой.

Для последней тут же нашлась цель. Заглянув за угловой дом, Сергей Сотский увидел на соседней улице несколько фашистских танков.

— Движутся сюда! — подбежал он к Кислицкому. — А ну-ка, встретим их «хлебом-солью»! — ухватился он за станину трофейной пушки.

Ствол ее в момент был повернут в сторону бронецелей. Офицеры и солдаты, образовав один орудийный расчет, открыли огонь и подбили головной танк. Остальные, не приняв боя, скрылись за домами в глубине улицы.

Несколько позже Кислицкий и Сотский обнаружили немецкий наблюдательный пункт. С колокольни полуразрушенной церкви противник корректировал огонь своих орудий и минометов. Нацелив на нее трофейную пушку, артиллеристы произвели несколько пристрелочных выстрелов. Внутри церкви что-то загремело, с треском распахнулась боковая дверь, и наружу вывалилось несколько темных фигур, тотчас попрятавшихся, как клопы, по ближайшим щелям. Гитлеровские корректировщики поторопились оставить свой наблюдательный пункт, не дожидаясь прямого попадания в колокольню.

Полк Фомичева, овладев селами Плотыча, Чистилов, завязал одним батальоном бой на подступах к Белой. Бойцы Тимофеева и Гришина, очистив с ходу от гитлеровцев ряд других населенных пунктов, вышли на исходный рубеж Гнездечна, Байковцы и без всякой паузы повели наступление на Тарнополь.

Противник был полон решимости удерживать город до последнего солдата. Как мы слышали, Гитлер издал даже специальный приказ, запрещая сдачу этого важного стратегического и железнодорожного узла и грозя жестокой карой всем, кто покинет его без приказа. Исключительное значение придавал он обороне Тарнополя, падение которого открывало советским войскам путь на Львов.

Оборона города была круговой и состояла из нескольких рубежей. Внешний обвод проходил на удалении до четырех-пяти километров от городской черты, упираясь своими закраинами в реку Серет. Второй рубеж отстоял от города в полутора-двух километрах, а его фланги также упирались в реку. И, наконец, третий — вплотную опоясывал северную, восточную и южную окраины Тарнополя, разделенного, помимо того, на ряд опорных пунктов и секторов обороны.

Кроме регулярных частей, отошедших под натиском наших войск, город обороняли специальные подразделения, в числе которых были два офицерских штрафных батальона. Позже, в период уличных боев, мы часто натыкались на трупы этих вояк. Случалось, их находили прикованными к пулеметам, установленным в наиболее важных, с точки зрения обороны города, зданиях. Сознавая безвыходность своего положения, штрафники в этом случае уже не помышляли о бегстве, а дрались до последнего патрона, и таких редко брали в плен.

…Мартовский вечер короток, и было уже темно, когда командиры, на ходу организуя взаимодействие, повели своих бойцов на штурм Тарнополя. Сбив заслоны врага и прорвав до полуночи первые его укрепления, передовые подразделения 1085-го и 1089-го полков с ходу ворвались на восточную окраину города. Вперед сразу же вырвалась одна из стрелковых рот Тимофеева во главе с лейтенантом В. Гекало. Перебегая от укрытия к укрытию, то припадая к земле, то вновь поднимаясь на ноги, ее бойцы огнем из автоматов, а чаще — в беспощадных рукопашных схватках уничтожили несколько десятков фашистов, очистив две окраинные улицы и захватив несколько пулеметов. Потом их внезапно контратаковала многочисленная группа гитлеровцев, подоспевших на подмогу своим. Один взвод дрогнул и, отстреливаясь, стал отходить. Тогда офицер Гекало, организовав оборону в двух остальных, догнал этот взвод, повернул его лицом к врагу и повел в атаку. Решительность и храбрость командира воодушевили бойцов. Отбив натиск врага, они опять начали теснить его, захватывая ближайшие дома и переулки.

С беззаветной отвагой сражались в ту ночь и бойцы батальона, которым командовал любимец 1085-го полка капитан Н. А. Курятников. На их долю, как это бывало нередко, выпало наиболее трудное — захватить центральную улицу Тарнополя. Огневые точки, расположенные в зданиях по обе ее стороны, поливали свинцом каждый метр узкого пространства, перегороженного завалами и колючей проволокой. Не желая напрасно рисковать людьми, Курятников принял все меры, чтобы надежнее подавить вражеские орудия и пулеметы. Он сам указывал цели батальонной артиллерии и минометам, сам отыскивал бреши в заграждениях и ставил задачи бойцам на штурм особо важных зданий. Разгоряченный боем, окрыленный верой в успех, Курятников одним своим присутствием заражал подчиненных бодростью и отвагой, вливал в них решимость быстрее сокрушить ненавистных оккупантов.

— Рядом с таким орлом и себя чувствуешь соколом, — сказал своему напарнику по штурмовой группе рядовой А. Бехтиаров, указывая взглядом на комбата. — Его смелость будто становится и твоей, а его удача хранит тебя от пуль.

Старый солдат-сапер, годившийся Курятннкову в отцы, не мог, разумеется, предчувствовать в тот момент, что слепая фронтовая судьба, которую так часто испытывал их молодой бесстрашный командир, уже отсчитывает ему последние минуты… Едва проделали проходы в завалах и огонь противника несколько ослаб, как Курятников поднял бойцов в решительную атаку и в то же мгновение был тяжело ранен. Через полчаса, не приходя в сознание, он скончался на батальонном медицинском пункте. Герой Советского Союза, он и погиб геройски, в открытом бою с врагом, очищая от фашистской нечисти родную советскую землю…

Известие об этой утрате вмиг облетело 3-й батальон. «Бить фашистов беспощадно! Уничтожать их, как бешеных собак!» — прокатилось от бойца к бойцу, от роты к роте, и не было уже силы, способной остановить этот святой порыв мести.

Утром 9 марта бой в городе продолжался с неослабным напряжением. Батальоны Тимофеева и Гришина громили один опорный пункт противника за другим, не давая гитлеровцам ни минуты передышки. Воины хорошо освоились с обстановкой, приспособились к условиям ведения боя на узких городских улицах и действовали инициативно, напористо. При стычках внутри зданий, на лестницах, чердаках и в подвалах нелегко приходилось иной раз пулеметчикам — бить по одиночным целям навскидку в тесноте и темноте не очень сподручно. И все же они непрерывно поддерживали штурмовые группы своим огнем, а когда требовалось, бились вместе со стрелками врукопашную, как делали бойцы пульвзвода младшего лейтенанта Тюковкина, который лично уничтожил на чердаке большого дома пятерых фашистов меткими очередями из своего ППШ.

Уверенно и привычно чувствовали себя в атмосфере уличных боев наши полковые и дивизионные разведчики. Одной группе из семи человек было приказано разведать силы и укрепления врага в северо-восточном квартале Тарнополя. Перебегая под градом пуль и осколков от дома к дому, бойцы внезапно, как говорится, нос к носу столкнулись с гитлеровцами. От такой неожиданности поначалу опешили и те и другие. Однако замешательство среди наших воинов длилось всего мгновение. Выхватив из-за пояса нож, первым бросился на ближайшего вражеского солдата Василий Порохов, и тот рухнул на землю, сраженный сильной и верной рукой. В ту же секунду опомнились и остальные разведчики. Кто колол ножом, кто бил прикладом, а Виктор Сербии пустил в ход гранату; она разорвалась позади гитлеровцев, подкосив сразу несколько человек. Стычка продолжалась не более минуты, но мало кто из врагов уцелел. Оставшихся в живых допросили, и полученные сведения тотчас направили командиру.

Иногда полковым разведчикам приходилось решать и непосредственно боевые задачи. Так, группе старшего сержанта Н. Маренкова майор Гришин приказал овладеть крупным зданием, в котором прочно засел враг. Два немецких пулемета веером сыпали из оконных проемов пули, держа под обстрелом все подступы к фасаду каменного особняка. Пытаться брать его в лоб было делом безнадежным, и Маренков решил обойти здание с тыла.

По его команде разведчики сосредоточились в цепи ближе к флангам и изготовились к броску. Лишь несколько солдат остались за укрытиями напротив здания. Начав сильную стрельбу, они громко закричали «ура», создавая видимость, что вот-вот поднимутся в атаку.Фашисты сразу сосредоточили на них и внимание и огонь. Пользуясь этим, боковые группы стремительным рывком обогнули особняк и швырнули в окна нижних этажей десяток гранат. Услышав взрывы в здании, гитлеровцы пришли в замешательство и побросали пулеметы. Некоторые выпрыгнули из окон во двор и разбежались, остальные были перебиты.

В ожесточенных боях за Тарнополь мы применяли заранее подготовленные штурмовые группы (по одной — две в каждом полку). В состав таких групп входили один-два взвода стрелков, отделение саперов, два-три орудия или танк. Под руководством офицеров группы блокировали и громили самые прочные опорные пункты на тарнопольских улицах и площадях.

Одна из таких групп блокировала угловой кирпичный дом на перекрестке узких улиц. После ожесточенной стычки бойцам удалось ворваться внутрь и очистить все три этажа, но в подвале дома забаррикадировались гитлеровцы. Держа под обстрелом смежные улицы, они не давали возможности нашим стрелкам накопить силы для очередного броска в атаку.

Вход в подвал был чем-то плотно завален изнутри. Не подступиться было и к окнам снаружи — оттуда хлестали кинжальные очереди. Тогда солдат-сапер Козулин предложил выкурить гитлеровцев дымом. Пробив толовой шашкой небольшое отверстие в бетонном полу, он бросил через него в подвал куски горящего бикфордова шнура. Фашисты здорово перепугались. Решив, что к шнуру прикреплена взрывчатка и сейчас громыхнет взрыв, который обрушит все здание, они сами выломали дверь, выскочили из подвала и сдались в плен.

Трудно перечислить все эпизоды, в которых проявлялась храбрость, стойкость и сметка, присущие нашим бойцам и командирам. Независимо от званий и боевых специальностей, все они показывали зрелое боевое мастерство и величайшую твердость духа.

В разгар сражения солдат В. Свительский был послан за патронами и гранатами на ротный пункт боепитания. Ему пришлось дважды перебираться через улицу, которая простреливалась противником вдоль и поперек. Хоронясь в воронках, обходя завалы, где ползком, а где перебежками, Свительский преодолел опасный участок и благополучно добрался до места. Получив ящик гранат и несколько цинковок с патронами, солдат положил все это в мешок, взвалил его на плечи и пустился в обратный путь. Однако немецкие автоматчики уже полностью блокировали улицу, по которой ему предстояло пройти.

Поняв это, Свительский решил доставить свой груз к месту назначения «по почте». Заскочив в один из домов, он сорвал со стены электропроводку, связал из нее длинный шнур и, прикрепив к концу кусок железа, перебросил провод через улицу. На той стороне в укрытии его уже поджидали товарищи: боеприпасы в роте были на исходе. Теперь оставалось лишь привязать второй конец шнура к мешку с патронами, что солдат и сделал. После того как патроны были перетянуты в укрытие, за ними последовал и ящик с гранатами. Пополнив боеприпасы, стрелковая рота вновь начала теснить врага, предварительно очистив тыловую улицу…

Ружейно-пулеметный огонь с обеих сторон достигал временами такой плотности, что каждый шаг за укрытие грозил смертью. Несмотря на это, управление в бою осуществлялось непрерывно: связисты ухитрялись чинить телефонные кабели под самым носом у противника. Рядовой Григорий Витрик в течение нескольких часов двенадцать раз выползал на линию, чтобы устранить порывы, и всякий раз возвращался невредимым.

В тринадцатый раз немецкая мина порвала провод, идущий от НП батальона к передовой стрелковой роте. Черной тонкой змейкой он наискось пересекал ровную как стол небольшую овальную площадь, мощенную гладким тесаным камнем. Трое связистов получили ранения при попытке добраться до места и устранить обрыв, а связь нужна была комбату позарез — головная рота того и гляди могла попасть в окружение. Тогда еще раз испытать свое счастье вызвался Григорий Витрик.

На площади в разных местах виднелись трупы вражеских солдат и офицеров. Витрик тоже решил притвориться убитым. Дождавшись, когда поблизости разорвалась, подняв облако пыли и дыма, очередная немецкая мина, он метнулся вперед и, пробежав метров десять, упал, распластавшись на брусчатке. Через минуту последовал новый взрыв. Солдат опять переместился вперед и вновь упал лицом вниз, раскинув руки и неловко поджав под себя ноги. Лежать в такой неестественной для живого человека позе пришлось довольно долго — минометный обстрел прекратился. Но Витрик ничем не выдал себя. Тем временем площадь стало затягивать дымом — горели деревянные строения по соседству. Пользуясь этим, отважный связист медленно пополз вперед. Соединив концы оборванного провода, он незаметно перетянул его затем ближе к домам, где легче было укрыться от огня гитлеровцев.

Связь заработала. Получив нужные сведения, командир батальона организовал контратаку. Отбросив противника, наши стрелки очистили весь прилегающий к площади квартал…

Не отставая от передовых рот, шли в самое пекло боя и санитары, в большинстве — молодые девушки. Под огнем противника они оказывали первую помощь раненым и выносили их потом в безопасные места. Отважно боролась за жизнь каждого бойца, подвергаясь ежеминутно смертельной опасности, и Надя Осина, санинструктор одного из батальонов 1089-го полка.

В разгар боя на одной из улиц Тарнополя Надя с трудом перетащила в подъезд полуразрушенного дома тяжело раненного сержанта. В этот момент пробегавшие мимо гитлеровцы заметили девушку и решили прихватить ее с собой. Но Надя не струсила. Схватив автомат потерявшего сознание бойца, она в упор хлестнула длинной очередью по кучке фашистов. Трое упали замертво, остальные отказались от своего намерения. А Осина, отложив оружие, начала делать перевязку сержанту. В тот день она перебинтовала и перенесла в укрытие двадцать шесть раненых воинов.

…В 1089-м полку Надя появилась в период боев у деревни Бол. Медведевка. В тот холодный зимний вечер комбат 1 Николай Стороженко возвратился к себе на КП донельзя усталый и злой. Весь день он пробыл в 3-й стрелковой роте, организуя ее атаки на сильно укрепленную противником высоту. Однако гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, сбить их с выгодной позиции так и не удалось. Потому капитан и ввалился в свою землянку в самом дурном расположении духа.

Навстречу ему с табурета поднялась невысокая светловолосая девушка в солдатском ватнике, с медицинской сумкой через плечо. Глянув снизу вверх на рослого мрачноватого офицера, она сразу признала в нем комбата и, ловко вскинув к ушанке маленькую узкую ладонь, одним духом выпалила:

— Товарищ капитан! Санинструктор красноармеец Осина прибыла в ваше распоряжение!

Стороженко опешил. Полчаса назад, отчаянно ругаясь, он поднимал людей в последнюю атаку. Весь пропахший порохом, потом и кровью, он живо представил, что ожидает на передовой эту худенькую и несмелую на вид девчонку. На его глазах война с хрустом ломала и не такие плечи, вгоняла в дрожь и не такие души.

«И о чем только думают в штабе полка, — злясь, подумал Стороженко. — Батальон считается лучшим в дивизии, а в качестве санинструктора прислали младенца?! Ну, нет! Немедленно отправлю девушку назад. Здесь не детский сад!»

Окинув еще раз критическим взглядом прибывшее к нему не совсем взрослое и чересчур нежное пополнение, Стороженко обернулся к дежурному телефонисту и коротко бросил:

— Вызвать связного! Живо!

Но отправить девушку в медсанбат, откуда она прибыла, комбату, вопреки всем его стараниям, так и не удалось. Характер у Нади оказался на редкость твердым. От намерения служить санинструктором в стрелковом батальоне ее не смогли отговорить ни начальник медико-санитарной службы дивизии подполковник Невредимов, ни другие старшие офицеры, хотя и исчерпали все аргументы и запас терпения, объясняя, почему ей не следует переходить в стрелковый батальон.

— Да пойми же ты, черт возьми! — стукнул наконец кулаком по столу темпераментный майор В. Ф. Константинов, начальник штаба 1089-го полка. — Тебя могут убить там в первый день! Или жизнь не мила?!

— Жить хотят все, — открыто глядя в глаза майору, ответила Надя. — Я солдат и комсомолка, а потому не хочу, чтобы мне было легче других.

Позже начсандив показал Константинову целый ворох рапортов, поданных Осиной на имя ее командира за год пребывания в медсанбате. Написанные в разное время и в разных выражениях, все они заканчивались словами о долге солдата, о чести комсомолки.

— С виду хрупкая, а духом — кремень! — уважительно добавил старый медик. — Помнится, под Житомиром медсанбат расположился возле самой передовой. Так она первой вызвалась помочь санитарам эвакуировать раненых с поля боя. Насилу ее вернули потом обратно. Дело знает и неутомима, не гляди, что маленькая, — любую перевязку вмиг сделает, на себе в тыл вынесет, приободрит, успокоит…

И Константинов сдался. Более того, уговорил и Стороженко зачислить девушку в батальон. Тот долго ворчал что-то про детский сад, а потом поставил условие: быть по сему, но пусть сначала Осина проявит себя в боевой обстановке. И отважная девушка делом доказала, что по праву считает себя солдатом…

Хочу сказать, что наши медицинские работники в любых условиях выполняли свой долг самоотверженно. Приведу хотя бы такой пример. На марше, о котором я уже рассказывал выше, все санитарные повозки намертво застряли в непролазной грязи. Тогда группа врачей, сестер и санитарок, прихватив сумки с медикаментами, пошли вместе с войсками вперед пешком. Можно представить, какие они приняли муки в пути, пока добрались со своей тяжелой ношей до предместий Тарнополя. Там уже кипел бой, и врачи, не отдыхая ни минуты, начали оказывать помощь раненым, число которых увеличивалось на глазах.

Почти все хаты в селе, где развернули медицинский пункт, были разрушены огнем артиллерии, помещений не хватало, и раненых клали прямо на землю. Мало было медикаментов и перевязочного материала, отсутствовала связь с полевым госпиталем, не было транспорта для эвакуации тяжелораненых. И все же горстка медработников во главе с капитаном медицинской службы О. Белоусовым безупречно справилась со своей задачей и в этих тяжелейших условиях. Трое суток, пока не пробилось через грязь и топь подкрепление из медсанбата, все они без сна и отдыха боролись за жизнь раненых. Такое поведение можно охарактеризовать лишь одним словом — подвиг!

Однако вернемся к событиям на участке 1087-го полка. Он наступал на Тарнополь с севера, по левому берегу реки Серет, и наткнулся на сильные укрепления врага в селе Белое. Гитлеровцы нарыли траншей, приспособили к обороне все каменные строения и сопротивлялись бешено. На полк Фомичева обрушился шквал огня, но бойцы, исполненные ненависти к врагу, рвались вперед.

В их рядах получила боевое крещение большая группа молодых солдат из очередного пополнения. Стараясь не ударить лицом в грязь, они действовали подчас не хуже бывалых воинов.

Иван Марченко, например, одним из первых спрыгнул в немецкую траншею в ходе атаки. На него сразу навалился здоровенный гитлеровец. Юноша не испугался. Изловчившись, он резко и сильно, как учили в запасном полку, ударил фашиста прикладом по голове. Свалив врага с ног, боец заскочил в бункер, откуда только что стрелял станковый пулемет. Тот оказался в полной исправности, со снаряженной лентой. Развернув пулемет круто влево, насколько позволял сектор обстрела, Марченко нажал на спусковой крючок и начал поливать удиравших по траншее вражеских солдат. «Это вам, сволочи, за поруганную Украину! За наше сожженное село! За убитого батьку!» — выкрикивал он, пока не кончились в ленте патроны.

Продвижению этой же роты в самом селе помешал другой пулемет, установленный в полуподвале каменного строения. Два солдата, Сухомлинский и Ильин, добровольно вызвались уничтожить огневую точку. Они скрытно подползли к дому, нашли лаз, ведущий вниз, и, изготовив карабины, ворвались внутрь.

— Руки вверх! — скомандовал Сухомлинский.

Один из пулеметчиков схватился было за автомат, но был сражен пулей Ильина. Два оставшихся подняли руки: в таких ситуациях, как эта, гитлеровцы прекрасно понимали русский язык и переводчиков не требовалось.

К исходу 10 марта полк Фомичева полностью освободил от захватчиков Белое и устремился на Тарнополь. К тому времени части, ведущие бой непосредственно в городе, уже достигли железнодорожного вокзала, очистив большую часть Тарнополя. 4-й гвардейский танковый корпус вел бой на южной окраине и, теряя людей и технику, отражал непрерывные контратаки неприятеля.

Вечером 10 марта я перенес свой наблюдательный пункт в черту города. Добирались туда затемно. Путь то и дело преграждали груды битого кирпича, обгорелые бревна, снарядные воронки; приходилось постоянно петлять между ними, рискуя потерять ориентировку. К счастью, адъютант успел побывать здесь засветло и вел нас с Никитиным уверенно.

Наконец мы начали осторожно спускаться куда-то по узкой каменной лестнице. Миновав несколько ступенек, я нащупал в темноте тяжелую, обитую жестью дверь, потянул ее на себя. В нос ударил крепкий спиртовый запах лежалого картофеля; где-то поблизости хранились овощи. Подсвечивая фонариком, Елисеев свернул влево и повел нас по узкому сырому туннелю, который уперся еще в одну дощатую дверь. Распахнув ее, мы очутились в небольшом, тускло освещенном подвальном помещении, в центре которого стоял стол, а в углу уже дул в трубку, повторяя «Резеда», «Резеда», я — «Тюльпан», дежурный телефонист.

— Дальше по коридору — сквозная лестница на чердак, — сообщил наш провожатый. — Оттуда видно полгорода.

В этом пока необходимости не было. Да и что можно увидеть даже днем с чердака в каменных лабиринтах города, когда все живое прячется от пуль и осколков в укрытиях, бой переместился внутрь зданий, а улицы затянуло плотной пеленой дыма? Выдвигая сюда НП, я руководствовался лишь тем соображением, чтобы быть ближе к боевым порядкам полков и оперативнее реагировать на все изменения в обстановке. С этой точки зрения подвал, облюбованный начопером Пановым, вполне устраивал нас. Не успел я разложить на столе карты и крупномасштабный план Тарнополя, как в дверях уже появился связной офицер от Гришина. Следом прибыли разведчики со свежим «языком», истеричным обер-лейтенантом в разодранном мундире. Как и в предыдущую, в эту ночь не удалось сомкнуть глаз ни на минуту…

Обстановка все более усложнялась… У противника сил в городе оказалось куда больше, чем мы рассчитывали. Причем вместо частей охранной дивизии, о которых сообщалось в предварительной развединформации, нам противостояли в действительности полки 359-й и 63-й пехотных дивизий вермахта. Не полагаясь на стойкость «охранников», гитлеровское командование отвело их в тыл, усилив гарнизон Тарнополя регулярными частями. Действия последних поддерживали два бронепоезда, курсирующих по ветке, проходящей в черте города, и несколько десятков танков. Оправившись от первых неудач, фашисты стремились теперь вернуть утраченные позиции.

В середине дня 11 марта до полка вражеской пехоты при поддержке двадцати тяжелых танков и восьми бронемашин нанесли сильный удар по боевым порядкам полка Тимофеева и начали теснить его. Создавая ощутимое превосходство в силах на узких участках, гитлеровцы бросались в бой очертя голову, не считаясь ни с какими потерями. Зная, что у нас нет ни одного танка, они вполне резонно считали, что рано или поздно именно этот фактор окажет решающее воздействие на исход всего сражения.

В этих оборонительных боях бойцы и командиры полковника Тимофеева вновь покрыли себя славой. Успеху их способствовало то, что Петр Клементьевич сразу после освобождения Шепетовки скрупулезно обобщил накопленный к тому времени опыт боевых действий и вооружил им весь личный состав. С офицерами различных категорий он разобрал в мельчайших деталях организацию боев за города Дзержинск и Полонное и села Свиное и Мал. Каленичи. Анализу подвергалось все — способы ведения разведки группировки и обороны противника, порядок подготовки к бою в населенных пунктах, особенности взаимодействия сил и средств в атаке, эффективность управления в бою. Особое внимание обращалось на тактику действий мелких подразделений и штурмовых групп. Не забыл Тимофеев разобрать и вопросы организации обороны в населенных пунктах. Последнее особенно пригодилось теперь, на заключительном этапе сражения за Тарнополь.

К смелым действиям личный состав побуждало также и то обстоятельство, что о каждом героическом поступке бойца или командира сразу узнавали все в полку. Об этом постоянно заботился энергичный заместитель Тимофеева по политической части майор Милованов. Для подобной информации использовались любые возможности. Стрелки батальона, который после гибели Курятникова принял под свое командование капитан А. И. Новиков, оставляли, например, «мемориальные» надписи на фасадах больших зданий, отбитых у врага. На одном из них куском мела комсорг батальона Н. Ларичев написал: «Этот дом штурмом захватил 3 сб. Первыми ворвались в него коммунист Снегов и комсомолец Французов. Следуйте примеру отважных! Бейте врага беспощадно!»

Таких надписей на стенах зданий было множество. Прославляя героев, они служили своеобразными реляциями их побед и подвигов и вместе с тем ориентирами, по которым можно было наглядно проследить боевой путь каждого подразделения. По рукам ходили также рукописные листовки, в которых кратко сообщалось о славных боевых делах однополчан. Издавались листовки и типографским способом. Во время боев в Тарнополе одна из них была посвящена опять-таки Алексею Французову, вторая — Наде Осиной, в других говорилось о героизме артиллеристов и минометчиков, саперов и снайперов. Это воодушевляло бойцов на беззаветно смелые действия: недаром говорится, что слово зовет, а пример ведет.

Вечером 11 марта фашистские контратаки следовали одна за другой. Мы отражали их с большим трудом, ценой значительных потерь.

На 1-ю стрелковую роту 1089-го полка навалились три «тигра» и два «фердинанда» в сопровождении большой группы пехоты. Командир роты старший лейтенант Б. Якунин, сосредоточив огонь всего стрелкового оружия по гитлеровским солдатам, выдвинул вперед нескольких гранатометчиков. Им была поставлена задача не подпускать вплотную к траншее танки и самоходки врага. Злобно урча моторами, бронированные чудища двигались развернутой линией. Наткнувшись на частокол гранатных взрывов, некоторые попятились назад, сломав свой безукоризненный строй, но крайний «тигр» уже обошел фланг роты и начал утюжить окопы, в которых находились бойцы. И тогда на виду у всех Якунин вскочил на его броню, просунул пистолет в щель неприкрытого люка и застрелил гитлеровского механика-водителя. Вздрогнув, точно смертельно раненный зверь, танк осел задом в разрушенный окоп, уставив ствол пушки в дымное небо.

Старший лейтенант Якунин был тут же убит разрывом немецкого снаряда. Но воины роты, воодушевленные его подвигом, дрались с удвоенной силой и яростью…

Еще тяжелее пришлось 3-му батальону этого же полка. Гитлеровцам удалось окружить его. Но ни один воин и не помышлял о спасении, все дрались из последних сил с одной мыслью — удержать рубежи, щедро политые их кровью. И почти все полегли, как богатыри в былинной сече, устлав всю землю вокруг трупами захватчиков. Лишь небольшой горстке героев во главе с начальником штаба батальона лейтенантом Павловым удалось вырваться из смертельного кольца.

В эти критические для нас часы отважно сражались в городе бойцы истребительно-противотанкового дивизиона. На 2-ю их батарею насело восемь тяжелых танков и пехотная рота. Артиллеристы вступили в единоборство с врагом и в течение получаса уничтожили два танка и три бронетранспортера. При повторной контратаке гитлеровцы вновь недосчитались двух танков и большого количества солдат. Наводчик Порфирий Шелудько, оставшись у орудия в единственном числе, уничтожил два пулеметных расчета врага и очень удачно влепил снаряд прямо в борт «тигру». Уже будучи раненным, он в рукопашной застрелил из пистолета несколько гитлеровцев.

Младший сержант Иван Власкин, наводчик этой же батареи, уничтожил два пулемета и рассеял до взвода немецких автоматчиков. Раненный в голову, он отказался покинуть огневую позицию и продолжал бить прямой наводкой по бронемашинам врага. От его снарядов загорелась направляющая машина, потом вспыхнула еще одна. В этот момент Власкин почувствовал резкую боль и чуть не потерял сознание: он был ранен во второй и третий раз. И все же, когда контратака была наконец отбита, сержанта удалось отправить в санроту лишь по приказу командира батареи — добровольно уйти он не захотел.

Иптаповцы отважно громили даже и такие цели врага, которые во много раз превосходили их мощью огня.

По железнодорожной ветке взад-вперед курсировал по городу немецкий бронепоезд. Он непрерывно обстреливал позиции нашей артиллерии, посылал снаряд за снарядом в стрелковые цепи. Я приказал вывести бронепоезд из строя. Сделать это поручили командиру «сорокапятки» старшему сержанту Носову. Не мешкая, тот отыскал скрытые подходы к железнодорожной насыпи, выбрал хорошо замаскированную позицию и выкатил на нее через проломы в стенах зданий свою пушку.

Через несколько минут из-за поворота вынырнул бронепоезд. Носов аккуратно прицелился и самолично послал в него первый бронебойный снаряд. Потом по этой громоздкой, ощетинившейся стволами орудий и пулеметов цели открыл ураганный огонь его расчет. Попадания были точными — на закованных в сталь платформах прогремели гулкие взрывы.

Прислуга бронепоезда всполошилась — никто не смог засечь, откуда по ним стреляют. Тем временем очередной снаряд угодил прямо в паровоз. Тот дернулся раз-другой, затем стал и тревожно загудел. На помощь на всех парах примчался второй бронепоезд. Открыв шквальный заградительный огонь, он взял на буксир покалеченного «коллегу» и уволок на станцию, снова находившуюся в руках немцев. Так малокалиберная советская пушка осилила в этой короткой дуэли тяжелую бронированную батарею врага.

Гитлеровцы, однако, продолжали подтягивать подкрепления к Тарнополю, все более увеличивая превосходство в силах. Разведка донесла, что их танки входят в город по дамбе, соединяющей берега реки Серет. Я дал задание майору Чернецову подорвать дамбу. Быстро выполнив все расчеты, тот поручил это группе саперов. Захватив взрывчатку, солдаты А. Архипов, В. Лепешков, Н. Приданников незаметно подползли в сумерках к дамбе и приступили к работе. Немцы находились рядом, всего лишь метрах в пятидесяти впереди. Над головой у солдат непрерывно посвистывали пули, землю рядом секли осколки своих же мин, однако привыкшие смотреть в лицо опасности подрывники трудились быстро и хладнокровно. Отрыв шурфы, они заложили в них ящики с толом, вставили в заряд электродетонатор и протянули назад провода. Присев на дно окопа, Чернецов крутанул ручку подрывной машинки. Тотчас прогремел оглушительный взрыв. Расколов земляную гору, страшная сила разметала тело дамбы, образовав в этом месте глубокий ров, преградивший путь танкам врага.

К сожалению, любые действия такого рода в лучшем случае могли только отсрочить на час-другой развязку событий, но отнюдь не изменить их ход. Измотанные десятидневным маршем и двухсуточным боем, испытывая острый недостаток в боеприпасах и средствах усиления, наши полки теряли последние шансы на то, чтобы отбросить врага и вернуть первоначально отбитые у него улицы и площади, хотя и не жалели для этого сил. Короче, наступил момент, когда командованию стало ясно, что исход сражения предрешен и штурм города следует прекратить…

Покидая с боями предместья Тарнополя, мы с горечью сознавали, что не достигли цели, во имя которой затратили столько энергии и положили немало жизней. Правда, и враг, вернувший себе восточную половину Тарнополя, заплатил за это дорогой ценой — были уничтожены многие сотни его солдат, разбито и сожжено большое количество боевой техники. И все же, будь в дивизии танки, имей мы больше артиллерии, располагай резервами, не пришлось бы противнику праздновать и этой пирровой победы…

В силу ряда причин (главным образом потому, что бои носили преимущественно очаговый характер) часть стрелковых рот и взводов осталась в городе и продолжала сражаться в окружении. Почти трое суток бились в плотном кольце врага и стрелки младшего лейтенанта Сургутского. Все попытки гитлеровцев уничтожить или пленить смельчаков оканчивались неудачей. На четвертые сутки остатки взвода пробились к своим. Каждый оставшийся на ногах солдат нес на себе раненого товарища. Отход прикрывал сам Сургутский, уничтоживший при этом из ручного пулемета целую группу фашистов. За мужество и стойкость он был награжден орденом Красного Знамени. Были удостоены боевых наград и все его подчиненные.

К исходу 11 марта неприятелю удалось вытеснить из города и полки соседней 336-й дивизии. Им также не оставалось ничего другого, как отойти, чтобы восполнить потери и перестроить боевые порядки.

После отхода наши части заняли оборону по берегу реки Серет между селами Верхний Иванов, Белое, в полутора-двух километрах севернее и восточнее Тарнополя. Окопавшись и организовав систему огня, мы оборудовали позиции в противотанковом отношении, особенно на левом участке обороны: здесь гитлеровцы беспокоили нас контратаками, и пришлось прикрыть этот фланг сплошными минными полями. К востоку от Тарнополя, где расположились вторые эшелоны дивизии, мы выдвинули противотанковый резерв с подвижным отрядом заграждения. Через день-два оборона стабилизировалась.

Тем временем подошли отставшие обозы. Тыловики подвезли в полки боеприпасы, обеспечили людей всем необходимым, и жить стало веселее. Чуть позже, по настоятельной моей просьбе, начало поступать пополнение, подбросили нам и вооружение. Свежей струей оно вливалось в поредевшие полки и батальоны.

По сведениям разведки, спешно закреплялся и противник, причем не только перед фронтом наших войск, но и по рубежу у населенных пунктов Озерная, Козлов, где проходила вторая полоса его обороны. Одновременно он готовил Тарнополь к защите в условиях полного окружения.

Кстати, характер местности к западу от Тарнополя весьма благоприятствовал этому, усложняя любые действия по окружению города. С тыла его прикрывал Серет, пойма которого, залитая водой, достигала в период весеннего паводка у стен города и к северу от него километра и более в ширину при глубине до трех метров. Вдоль правого берега реки тянулась гряда высот, с которых гитлеровцы держали под обстрелом всю местность впереди. По достоинству оценив их выгоду, противник после непродолжительных боев оставил местность севернее Тарнополя и прочнее укрепился на господствующих высотах. Продвинувшись вперед, заняли новые позиции на этом участке и наши полки.

На этих позициях дивизия находилась до 20 марта. Отбивая контратаки гитлеровцев, предпринимавшиеся небольшими силами и с ограниченной целью, мы в свою очередь старались разведать боем участки для форсирования реки севернее города и пути его обхода с запада. Сомнений на тот счет, что нам предстоит окружать Тарнополь, уже не оставалось.

Одной стрелковой роте 1087-го полка удалось как-то ночью переправиться через водную преграду и с боем вклиниться в расположение противника. Собрав под утро силы, гитлеровцы потеснили и прижали нашу роту к реке. Воины целый день стойко отражали все попытки сбросить их в воду, а под покровом темноты вернулись на исходный берег. Этот бой дал очень важные сведения об укреплениях врага.

20 марта из штаба армии поступил приказ на возобновление наступления. Частью сил обороняя рубеж Плотыча, Чистилов, Белая, гласил он, двумя стрелковыми полками — 1087-м и 1089-м — форсировать Серет, прорвать оборону противника на участке Глядки, Вел. Глубочек, уничтожить противостоящего противника и овладеть населенными пунктами Куровцы, Вел. Глубочек. В последующем развивать наступление в западном направлении и овладеть рубежом Цебров, Должанка, отрезав путь отхода на запад немецкой тарнопольской группировке.

Одновременно с нами переходили в наступление соседи — слева 148-я и справа 336-я стрелковые дивизии, которые способствовали 322-й в выполнении ее задач. Поэтому 1085-му стрелковому полку, действовавшему на второстепенном направлении, вторая часть задачи формулировалась так: в случае успешного продвижения 336-й стрелковой дивизии перейти от обороны к наступлению и овладеть северной частью Тарнополя.

Отдав необходимые распоряжения о подготовке частей к бою, я с группой штабных офицеров отправился рано утром 21 марта на рекогносцировку. Надлежало в последний раз уточнить места, удобные для форсирования Серета. Самым подходящим оказался участок между селами Верхний Иванов, Плотыча. Русло реки, начавшей помалу входить в берега, было здесь уже, чем ниже по течению, и заболоченные подходы к ней несколько подсохли. Сами населенные пункты облегчали маскировку войск, занимавших исходное положение для наступления, и сбор подручных переправочных средств. На обратных скатах высоты, возвышавшейся между ними, можно было скрытно расположить огневые позиции нашей артиллерии.

На этом участке саперы уже оборудовали три наблюдательных пункта, с каждого из которых можно было осуществлять организацию наступления с форсированием реки. На двух боковых разместились Гришин и Фомичев, на центральном НП, у села Нижний Иванов, работал я. Метр за метром обшаривая через стереотрубу местность за рекой, я одновременно беседовал с командиром 2-го батальона 1089-го полка Героем Советского Союза капитаном И. Н. Черновым. Он со своими людьми находился здесь уже третьи сутки и мог привести не только интересовавшие меня данные о характере обороны и системе огня немцев, но и свои соображения о том, как лучше преодолеть реку и атаковать ближайший опорный пункт за нею, на высоте 377,4.

Неподалеку от нас, в ячейках, расположилась группа солдат. Охраняя наблюдательный пункт, они тоже со вниманием и интересом смотрели в сторону неприятеля. Как видно, до них долетали обрывки нашего разговора. Пожилой рыжеусый боец, помявшись на месте, вдруг подошел к нам и попросил разрешения обратиться.

— Я вижу, вас очень интересует эта местность, — сказал он. — Я хорошо ее знаю. Мне пришлось воевать здесь еще в первую империалистическую. Точно помню, бои шли как раз за эти высоты, — указал он на противоположный берег. — Крови мы пролили тогда много, а взять их так и не взяли, потому что били в лоб, а немцу это было сподручно. Потом пошли в обход, правее, — повел он рукой на северо-запад, — по лощинам, буеракам. Подобрались тихо, незаметно темной ночью и навалились с тыла. Тут уж, ясное дело, из противника дух вон, а высота осталась за нами!

Слова бывалого солдата укрепили мысль, которая зрела у меня самого, — провести на этом участке глубокий обходный маневр с выходом в тыл врагу, чего вряд ли тот будет ожидать. Душевно поблагодарив ветерана, я сказал, что непременно воспользуюсь его советом, и объявил ему за усердие благодарность. Польщенный похвалой, он лихо козырнул на прощание и пошел к себе в ячейку, провожаемый почтительными взглядами молодых безусых бойцов. Их еще и на свете не было в ту пору, когда он уже сидел здесь в окопах и воевал с германцем.

В ходе рекогносцировки я уточнил задачи частям с боковых НП и организовал взаимодействие. 1087-й полк после форсирования реки должен был круто повернуть влево, освободить пригород Тарнополя — село Загребля, соединиться там с частями 148-й стрелковой дивизии, наступавшими с юга, и завершить окружение тарнопольской группировки врага. Другой передовой 1089-й полк, преодолев реку, двигался строго на запад, в направлении села Озерная, обеспечивая успешные действия своих соседей слева и образуя внешний фронт окружения. Затем определил исходное положение для наступления, направления основных усилий полков, порядок артиллерийского обеспечения боя.

В оставшееся время я занялся с дивизионным инженером. Саперы уже завершили разведку реки, подготовили переправочные средства, скрытно оборудовали подходы к урезу воды. Оставалось дать указания по оборудованию пунктов переправ и установить очередность форсирования. Вслед за первым эшелоном — стрелковыми батальонами — следовали танки (учтя горький урок минувшего боя, нам придали танковый полк), за ними — вторые эшелоны полков — артиллерия, минометы и тыловые подразделения.

Наконец все было готово. Ранним утром 23 марта бойцы Д. П. Фомичева стремительно преодолели реку Серет в районе Плотыча, частью уничтожили, а частью рассеяли противостоящего противника и овладели селом Вел. Глубочек. Захваченные врасплох гитлеровцы в беспорядке откатились на запад и начали концентрировать силы для ответного удара. Чтобы парализовать их последующие действия, Дмитрий Поликарпович разделил свои силы и повел наступление в двух направлениях: в южном — с задачей завершить окружение тарнопольской группировки и в юго-западном — в готовности отразить контратаки отброшенного неприятеля.

Одобрив его решение и действия, я приказал Фомичеву ускорить выход к Загребле. Затем информировал его о продвижении Гришина, создававшего внешний фронт окружения, и о порядке артиллерийской поддержки их совместных действий.

1089-й стрелковый полк с приданным ему 59-м танковым полком перешел в наступление несколько необычным путем. Сначала, в ночь на 23 марта, скрытно переправилась через реку и обошла с севера высоту 377,4 усиленная рота из состава 2-го батальона. Удар с тыла по важному опорному пункту противника был нанесен внезапно и дерзко. Поддавшиеся панике вражеские солдаты сопротивлялись хаотично и вскоре начали оставлять свои позиции. Через несколько часов опорный пункт врага со всеми его укреплениями и огневыми точками, построенными с расчетом на длительное отражение наших фронтальных атак, пал. Так еще раз целиком оправдал себя тактический замысел тридцатилетней давности, о котором сообщил старый солдат, участник двух мировых войн.

Бой, начавшийся ночью на тыльных скатах высоты 377,4, приковал к себе внимание и тех гитлеровцев, что оборонялись слева и справа от нее. Пока они уточняли состав передового подразделения и гадали, что это — повторная разведка боем или начало нашего наступления, главные силы Гришина и взаимодействующие с ними танкисты переправились без особых помех через реку, стремительно атаковали село Куровцы и вскоре освободили его.

Первая часть задачи, поставленной нашей 322-й стрелковой дивизии, была, таким образом, выполнена. Оценивая этот успех, следует подчеркнуть, что в него самоотверженно внесли свою лепту бойцы и командиры всех частей и подразделений, всех боевых специальностей.

Сложные испытания, например, выпали в том бою на долю танкистов. Чтобы расчищать путь стрелкам в укреплениях врага, им постоянно приходилось проявлять не только мужество и находчивость, но и высокий наступательный порыв. Ни мостов через реку, ни паромов на ней не было, все танки переправлялись вброд. Еще тяжелее оказались маршруты за рекою — залитые половодьем овраги, лощины и слабый, раскисший грунт, сковывавший и скорость и маневренность боевых машин. Ко всему этому противник сосредоточил на этом участке большое количество противотанковых средств. Тем не менее экипажи 59-го танкового полка выполняли свои задачи с большим мастерством, настойчиво продвигались вперед, смело уничтожали вражеские орудия и пулеметы, надежно поддерживали стрелков в момент отражения контратак.

В этот период значительно усложнилось и управление войсками. Каждый наш полк имел особую задачу, действовал на самостоятельном направлении, в отрыве от других частей и соседей. Приходилось особенно скрупулезно организовывать поэтому взаимодействие при захвате выгодных рубежей и важнейших объектов.

С этой целью мы организовали два пункта управления. С одного, расположенного северо-восточнее Тарнополя, руководил через Петра Клементьевича действиями его полка начальник штаба дивизии полковник А. И. Коротков. С другого, подвижного, управлял двумя остальными стрелковыми частями, наступавшими в обход города с запада, я сам. Это не означало, разумеется, что полк Тимофеева полностью выпадал из-под моего контроля, а начальник штаба совершенно не вникал в положение главных сил дивизии. Между обоими пунктами управления непрерывно осуществлялась тесная и разносторонняя связь, позволявшая нам с Коротковым быть в курсе всех событий на любом участке наступления и эффективно влиять на их ход.

На направлении, где перемещался вслед за войсками мой КП, действия развивались стремительно. К утру 24 марта передовой стрелковый батальон капитана В. Смыкала из состава 1087-го полка с ходу захватил село Пронятин. Двигаясь безостановочно, он освободил затем в течение дня населенные пункты Кутковцы и Загребля и соединился к вечеру в Загребле с авангардом от 148-й стрелковой дивизии. Кольцо вокруг Тарнополя замкнулось!

Это внутреннее кольцо окружения было, правда, пока еще слабым. Командиры передовых батальонов, соединившихся в Загребле, не только не закрепили захваченных рубежей, но даже не успели как следует разобраться в тактической обстановке. Не удалось пока образовать и сплошной внешний фронт окружения. Пользуясь этим, гарнизон осажденного города мог предпринять попытку прорваться с боем на запад или же, напротив, пополнить свои силы в Тарнополе за счет резервов, пробивавшихся из района Озерной. И в том и в другом случае требовалось сорвать любые намерения противника по деблокированию окруженных войск. С этой целью я приказал Гришину продолжать наступление на Озерную, имея один батальон в готовности к отражению возможных контратак со стороны села Должанка. Соседние дивизии тоже спешно выходили на внешний фронт окружения, однако локтевой связи с ними у Гришина еще не было.

Вышеизложенные предположения, увы, сбылись. Утром 25 марта свежий пехотный немецкий полк с танками двинулся из Озерной на Тарнополь. По моему приказу путь им преградили бойцы Фомичева, оседлавшие к тому времени шоссе севернее Должанки. Гитлеровцы с ходу атаковали стрелков и потеснили один батальон. Редкий по ярости и напряжению бой продолжался около трех часов. Его исход стал ясен лишь после ответного удара, который нанес противнику подоспевший на помощь головной батальон Гришина. Недосчитавшись несколько сотен своих солдат и оставив у Должанки более десятка сожженных танков, немецкий резерв был вынужден вернуться назад, в Озерную.

Не позволяя противнику закрепиться на выгодных рубежах, главные наши силы двигались на запад. К утру 26 марта они достигли берега ручья Васушка, полностью выполнив возложенную на них задачу, и здесь, севернее села Покропивна, перешли, в соответствии с приказом, к обороне. Вскоре на эту же линию вышел и сосед — полки 148-й стрелковой дивизии, примкнувшие справа и слева к нашим флангам. Так на исходе третьих суток наступления в 16–18 километрах западнее Тарнополя образовалось второе, внешнее кольцо окружения. Теперь участь оказавшейся в нем немецкой группировки полностью была предрешена.

Местное население встречало наши войска ликованием. Независимо от национальности и религии (а ее влияние, кстати, было очень сильным в ту пору в западных областях Украины) и вопреки самым злостным измышлениям гитлеровской пропаганды, трудовой люд на освобожденных землях прекрасно понимал, что Красная Армия несет не только избавление от ужасов фашистской неволи, но и лучшую долю, право на жизнь, достойную свободного человека. На протяжении долгих военных лет жители этих сел и местечек почти не имели информации о том, как развертываются в действительности события на советско-германском фронте. Зато изо дня в день они слышали хвастливые заверения гитлеровцев и их бандеровских холуев о силе германского оружия, о скором крахе Москвы, о прочности «нового порядка» на Украине и во всей порабощенной Европе. И все же в большинстве своем западные украинцы не переставали верить, что Червонная Армия рано или поздно разобьет ненавистных оккупантов и принесет им свободу и счастье. Верили и терпеливо ждали этого часа, с надеждой взирая на восток…

В этом самолично убедились однажды и офицеры нашей оперативной группы. Перемещаясь в одну из ночей поближе к Озерной, мы наткнулись на крохотный хуторок, приютившийся на опушке леса. Хата со слепыми оконцами и крышей из гнилой соломы, два покосившихся сарая и жалкий инвентарь для полевых работ, валявшийся во дворе, — все выдавало крайнюю степень нищеты обитателей этого жилья. И все же мы решили побеспокоить их: уже несколько часов кряду хлестал проливной дождь, все мы вымокли до нитки, иззябли и мечтали хотя бы немного обсушиться, передохнуть.

Дверь открыл немолодой, истощенный мужчина со спутанной шапкой седых волос, в одном белье и накинутом на плечи рваном полушубке. Окинув испуганным взглядом чужих людей, постучавшихся к нему в такую глухую и тревожную пору, он отступил назад и, путая польские и украинские слова, пригласил нас войти в хату. В единственной комнате, где мы очутились, лежали вповалку на полу шесть или семь человек, в основном малые дети. Несмотря на поздний час, никто не спал — все, подняв головы, с тревогой взирали на нас, безмолвно гадая, кто мы и что принесли — горе или радость.

Скинув у порожка мокрые ватники и шинели, мы, оделив детишек сахаром и сухарями, попросили хозяйку согреть чаю и присели к столу. Не без труда уговорили сесть и хозяина хатенки. Сначала он лишь осторожно и немногословно отвечал на наши вопросы. Но потом поверил, что мы действительно советские офицеры, а не переодетые гитлеровцы, и сразу повеселел, захлопотал, суетливо размещая нас на отдых, выставляя на стол скромное угощение и помогая пристроить в сарае верховых лошадей.

Неожиданно вспомнив о чем-то, он распахнул посудный шкаф в углу избы, пошарил в нем и, смахнув рукавом пыль с обложки, подал мне книгу. Это оказался Краткий курс истории ВКП(б).

— Вы что, коммунист? — с любопытством глянул на него начподив.

— Ни, — покачал головой хозяин. — Я коммунистив, мабуть, николы и ни бачив! То дал мне один русский жолнеж, ще в сорок першем, когда уходил на восток с Радяньской Армией. Казал, сховай до поры, а возвернемся до вас, то я возьму ее знова.

— А вы читали ее, эту книгу? — поинтересовался Охацкин.

— Ни, — вздохнул селянин. — Нема у нас никого грамотных в семьи. А тильки я гадаю, то очень важная книга…

— А если бы ее нашли немцы? Они расстреляли бы вас: эта книга — о коммунистах.

По лицухозяина скользнула горделивая улыбка.

— То так, пан, — кивнул он. — Тильки я ее ховал все эти роки в овине. А вчора принес в хату, вдруг, кажу, прийцет тот жолнеж…

О горестной своей жизни в условиях фашистской оккупации он рассказывал мрачно и немногословно: видимо, даже вспоминать об этом было тяжело. Но и того, что мы услышали, было вполне достаточно, чтобы понять: голод и страх, террор и надругательства царили здесь неизбывно. Сознавая, что все эти ужасы теперь в безвозвратном прошлом, поляк-крестьянин торопился спросить о другом: когда установится в округе Советская власть, дадут ли таким, как он, многосемейным и безлошадным хозяевам, семян для посева и будут ли учиться в школе его дети? Получая на каждый из этих вопросов утвердительный ответ, он светлел лицом, расправлял плечи…

Забегая далеко вперед, скажу, что лет через двадцать после этого мне пришлось побывать в тех местах снова. Я был поражен происшедшими там переменами. В корне изменились не только условия жизни, но и сами люди в тех, некогда захолустных селах и хуторах Тернопольщины, через которые прокатилась война. К сожалению, мне не удалось разыскать хозяина халупы, в которой мы нашли пристанище в мартовскую ночь 1944 года. Его семья переселилась в дальнее село, а на месте хаты разбили колхозный сад. Но я встречался с десятками других людей, чьи отцы и деды с лихвой изведали тяжесть ярма панской неволи и фашистской оккупации. Живут они зажиточно и культурно, уверенно смотрят в завтрашний день и с живым интересом, как о чем-то стародавнем, слушают рассказы пожилых односельчан о прошлом…

Однако вернемся к боевым действиям 322-й стрелковой дивизии в Тарнополе. Бои в черте города, куда вступил с востока полк Тимофеева, развернулись упорные, затяжные. Гитлеровцы сопротивлялись с отчаянием обреченных. Их командование, обещавшее скорую и эффективную помощь гарнизону города, предприняло, правда, несколько попыток прорвать внешнее кольцо окружения. Но всякий раз немецко-фашистские войска, наступавшие извне, несли большие потери и, не добившись успеха, откатывались в исходное положение.

Не дала желаемых результатов и операция «Воздушный мост». Тарнопольская группировка находилась в осаде около месяца. Она, безусловно, не могла бы держаться так долго, не имея средств для ведения боевых действий в окружении, а запасы провианта и боеприпасов в городе уже иссякли. Волей-неволей гитлеровцам пришлось снабжать войска по воздуху.

Почти ежедневно с наступлением сумерек над осажденным городом появлялись транспортные немецкие самолеты с планерами на буксире. С них сбрасывали на парашютах тюки с продуктами, патронами, медикаментами, оружием. Нередко грузы падали в расположение наших войск, и по их содержимому мы легко устанавливали, в чем именно неприятель испытывает особую нужду. Все более явным становилось и другое: для обеспечения осажденного гарнизона таких посылок было совершенно недостаточно, а больше доставлять гитлеровцы не могли — мешали наши авиация и зенитки. Дальнейшая судьба окруженных войск находилась, таким образом, всецело в наших руках.

Убедившись наконец в тщетности попыток прорваться к Тарнополю извне и потеряв надежду удержать его изнутри, гитлеровское командование приказало гарнизону — прорываться на запад самостоятельно. К тому времени он насчитывал в своем составе уже не более тысячи солдат и офицеров, потерявших почти всю свою технику в уличных боях. Бросив оставшиеся орудия и минометы и вооружившись поголовно автоматами и ручными пулеметами, гитлеровцы разделились на две группы. Одна из них решила прорываться в полосе нашей дивизии, другая — на участке соседней, 148-й стрелковой.

Мы ожидали этого и сделали все, чтобы расставить ловушку в нужном месте и захлопнуть ее вовремя. В промежутке между Озерной и Тарнополем были развернуты фронтом на восток истребительно-противотанковый артиллерийский полк и наш дивизионный резерв — усиленный стрелковый батальон. Разведка непрерывно держала под наблюдением каждую лощину, овраг, населенный пункт в этой полосе местности. И едва сводная группа фашистов вышла из западных предместий города, известие об этом получили все командиры.

Противник оставлял Тарнополь ночью, в кромешной тьме и без всякого шума. Он рассчитывал, что бдительность в эти часы у нас невысокая, поэтому удастся незаметно обойти заслоны и внезапной атакой с тыла прорвать кольцо окружения. Эти надежды, однако, не сбылись.

Авангардная их рота, численностью 50–70 человек, подошла около трех часов ночи к району КП 322-й стрелковой дивизии, расположенного в овраге у села Должанка. Два расчета ручных пулеметов, охранявшие штаб со стороны Тарнополя, встретили врага шквальным огнем. Через несколько минут в бой вступил весь личный состав, находившийся в этот момент на КП, во главе с полковником Коротковым. В ходе яростной стычки гитлеровцам удалось захватить два крайних дома на окраине Должанки, в которых размещалась административно-хозяйственная часть штаба, но прорваться дальше по оврагу к основному ядру нашего КП они так и не смогли. Тогда, бросив в овраге всех раненых, остатки авангарда попытались пробиться левее, но вышли на позиции противотанковой артиллерии, где их уже ждали, и были полностью уничтожены.

Такая же участь постигла часом позже и главные силы неприятеля из этой группы прорыва. Нарвавшись в темноте на пулеметные позиции, гитлеровцы предприняли безнадежную попытку пробиться по прямой на запад и почти все полегли в лощинах и оврагах под пулеметным и автоматным огнем. В серых предутренних сумерках к окопам наших стрелков вышло, подняв руки, несколько десятков фашистских солдат — все, что осталось от многотысячного войска, некогда составлявшего тарнопольский гарнизон.

Столь же решительно было покончено и со второй группой, которая пыталась прорваться через позиции 148-й дивизии. Известие о полной ликвидации тарнопольской группировки дошло, надо полагать, и до Геббельса. Тем не менее, выступая сутки спустя по германскому радио, он высокопарно заявил, что доблестный гарнизон Тарнополя, выполнив до конца свою задачу, соединился по приказу командования с остальными войсками. В ряды германской армии были, таким образом, беспардонно зачислены мертвые души тех, кто бесславно погиб при попытке вырваться из железного кольца советских войск.

За успешные действия по овладению крупным городом и железнодорожным узлом двум нашим стрелковым полкам — 1085-му и 1087-му, а также 886-му артиллерийскому полку было присвоено почетное наименование Тарнопольских. Всему личному составу 322-й стрелковой дивизии за отличие в этих боях объявлялась благодарность.

На митинге, где зачитывался приказ Верховного Главнокомандующего, в числе других бойцов выступил и сорокапятилетний пулеметчик Н. Шинкарчук, награжденный незадолго до этого орденом Красной Звезды.

— Мне дважды довелось освобождать Тарнополь от чужеземных захватчиков, — сказал он, — в 1918 году, в составе красногвардейского отряда, и вот теперь, в рядах Краснознаменной триста двадцать второй. В гражданскую войну я был вторым номером в пулеметном расчете, а ныне первый. И всегда мой «максим» разил врага беспощадно. Клянусь без устали громить фашистскую нечисть и впредь, пока на советской земле не останется ни одного оккупанта!

На второй или третий день после освобождения Тарнополя 1085-й полк, успешно выполнивший свою задачу, присоединился к главным нашим силам. Полоса обороны дивизии соответственно увеличилась. Закрепляясь на указанных им рубежах, части производили все инженерные работы с таким расчетом, чтобы после доукомплектования личным составом и боевой техникой создать вторые эшелоны. Трудились круглосуточно, но не упускали ни одного случая показать врагу, что сменили винтовку на лопату временно и оборону рассматриваем лишь как вынужденную прелюдию к новому наступлению. Особенно часто досаждали гитлеровцам минометчики, внезапно обрушивая им на голову меткий град мин. Мастерами таких внезапных налетов были подчиненные старшего лейтенанта Ефима Чичельницкого.

Как-то они обратили внимание, что по вечерам в один и тот же час из-за холма, который опоясывала первая немецкая траншея, доносится какой-то глухой шум. Чичельницкий решил выяснить причину этого явления и засел в окопе боевого охранения. Когда ветер подул в лицо, командир минроты явственно различил позвякивание котелков и многоголосый шум. Значит, за холмом по вечерам располагалась немецкая полевая кухня.

«Ладно, угостим вас завтра „ужином“!» — решил Чичельницкий.

К вечеру следующего дня все минометы в его роте нацелились в одну точку. В обычный час в немецкой траншее опять зазвякали термосы и котелки. Выждав некоторое время, чтобы кухню окружило побольше солдат противника, минометчики ударили по обратным скатам холма беглым огнем. Вместе с грохотом первых разрывов до них донеслись истошные вопли, панический топот, ругательства и мольбы о помощи. Вся эта вакханалия длилась до тех пор, пока оставшиеся в живых вражеские солдаты, порастеряв по дороге свои котелки, не юркнули в спасительные окопы. Однако с той стороны долго еще доносились проклятия и стоны.

Через несколько дней одна из стрелковых рот этого же полка пошла ночью в разведку боем и захватила группу пленных. Чичельницкий спросил одного, что произошло в тот вечер у них в тылу за холмом.

— О! — с ужасом покачал головой гитлеровец. — Ваши мины порвали на куски более тридцати наших солдат и двух унтер-офицеров. А одна угодила прямо в котел!..

Успешно работали в эти дни и наши снайперы.

— Вместе с напарником Дроздовым я подыскал удобную позицию на передовой, — вспоминал позже лейтенант Михаил Бойцов. — За ночь мы тщательно оборудовали ее, а с рассветом взяли под наблюдение все подходы к блиндажу, в котором ночевала группа гитлеровцев. Через некоторое время над бруствером траншеи, заслонявшим вход в блиндаж, показалась каска. Мы оба даже не шевельнулись. Затем высунулась по плечи фигура, одетая в форму немецкого солдата, покрутилась на месте, помаячила в глазах и юркнула обратно. Но и тут Дроздов ничем себя не выдал: каску гитлеровцы поднимали вверх на палке, а человека заменили чучелом. Решив, что никакой опасности нет, из блиндажа вылез наконец настоящий солдат. В руках он держал шинель, видимо, собирался повесить ее для просушки. Дроздов выстрелил. Взмахнув руками, фашист завалился на спину, сраженный наповал. Прошло минут двадцать. Из блиндажа обеспокоенно выглянул другой солдат. Увидев лежащего товарища, он бросился к нему: что, мол, такое? В ту же секунду раздался второй выстрел Дроздова, и этот гитлеровец осел снопом. Ровно через час меткий стрелок сразил третьего фашиста. С термосом за спиною тот возвращался в блиндаж по траншее и на миг приподнял голову на повороте. Дроздову хватило этого мгновения, чтобы взять его на мушку…

Подобных эпизодов можно было бы привести множество. Помнится, между нашими и немецкими снайперами нередко происходили даже своеобразные дуэли. Побеждал в них тот, у кого крепче нервы, тверже рука, зорче глаз.

Одно время на окраине села, близ которого располагался в обороне 1087-й полк, обосновался опытный и осторожный немецкий снайпер. Он постоянно держал под прицелом окопы стрелков, молниеносно карая тех, кто допускал оплошность, забывая о маскировке.

Возмущенный такой наглостью, меткий стрелок солдат Е. Хватов решил уничтожить гитлеровца. Выбрав в одну из ночей укромное место метрах в двухстах от околицы села, он оборудовал ячейку и залег со снайперской винтовкой.

Едва забрезжил рассвет, боец обратил внимание на притрушенный сверху сухой травкой куст боярышника, росший у крайнего в ряду, разбитого снарядами дома. Глянув в оптический прицел, солдат заметил, что из-под куста летят в стороны комья сухой земли: по всей видимости, немецкий снайпер как раз подправлял в тот момент свой осыпавшийся окопчик. Только этим он и выдал свое присутствие, а затем в течение нескольких часов лежал затаясь, соблюдая все меры предосторожности. Замер в ожидании и Хватов.

Внезапно рванул порыв ветра, и с куста, маскировавшего тайник гитлеровца, свалился пучок травы. Немецкий снайпер не сразу убрал ее с бруствера, хотя трава и мешала вести наблюдение. Прошло минут 20–30, прежде чем из окопа осторожно показалась рука. Однако гитлеровец никак не мог дотянуться до травы. Тогда, решив, что за ним никто не наблюдает, он осмелел и высунулся по пояс. Хватов тотчас нажал на спусковой крючок и метким выстрелом прикончил врага. Тот так и остался лежать под кустом с протянутой вперед рукой.

Готовясь к наступлению, мы тщательно скрывали свои планы и секреты и в то же время прилагали массу усилий к тому, чтобы вскрыть силы и намерения врага. Не было дня, чтоб не приходилось ломать голову над этим и мне: разведка в полках велась пока безуспешно.

Наконец однажды утром в начале июня позвонил подполковник Д. П. Фомичев.

— Если прикажете, можем взять «языка» хоть сегодня, — доложил он. — У нас почти все готово.

— Давно пора! — обрадовался я. — Так что же, ночной поиск?

— Нет, — последовал удививший меня ответ. — На этот раз начнем около полудня.

Чтобы понять мое удивление, следует учесть обстоятельства, предшествовавшие нашему разговору. Дело в том, что все попытки полковых разведчиков захватить пленных терпели до этого неудачу — гитлеровцы были постоянно начеку. Казалось, уже перепробовали все, чтобы обмануть их: совершали вылазки с наступлением вечера и под утро, устраивали засады и ловушки, вели поиски боем, но всякий раз разведчики возвращались ни с чем, и хорошо еще, если без потерь.

Действия наших разведчиков затруднял на редкость сложный характер немецкой обороны, передний край которой проходил по правому топкому берегу ручья Васушка. Подступы к первой траншее прикрывались, помимо того, минными полями, которые круглосуточно держали под прицелом гитлеровские пулеметы. С наступлением темноты дежурные немецкие расчеты непрерывно освещали ничейную полосу ракетами. Казалось, тут и мышь не проскользнет незамеченной, не то что люди.

И все же группе наших бойцов удалось в одну из ночей проникнуть в расположение врага. Бесшумно спустившись в траншею, они подкрались к ближайшему блиндажу и, изготовив гранаты, распахнули дверь. Но внутри никого не оказалось: заметив на светлом фоне неба стремительно приближавшиеся силуэты наших лазутчиков, гитлеровцы успели перебежать из блиндажа в окоп к своим пулеметчикам и подняли тревогу. Едва советские воины поравнялись с изгибом траншеи, их встретила пулеметная очередь. Подобрав раненых, отбиваясь гранатами, разведчики с трудом отошли за ручей.

А нужда в «языке» ощущалась все острее. Перед новым наступлением требовалось многое уточнить в стане гитлеровцев, и эти сведения могли дать только пленные. Поэтому из штабов фронта и армии непрерывно раздавались звонки: «Еще не взяли? Да вы что? Приказано, значит, надо взять!»

Так примерно ставил задачу своим командирам и я: «Взять „языка“ во что бы то ни стало!» Однако с предложением провести усиленной стрелковой ротой разведку боем не соглашался: это наверняка не обошлось бы без больших потерь.

— Придумайте что-нибудь получше, — требовал я от подчиненных. — Успеха надо добиться без лишних жертв.

И вот — звонок…

На первый взгляд идея, которую предложил Фомичев, могла показаться абсурдной. Послать разведчиков в расположение противника белым днем, прямиком через ручей и минные поля, на пулеметы и орудия — это же верная смерть. Однако чем больше я знакомился уже на месте, в полку, с планом вылазки, с доводами Дмитрия Поликарповича, тем больше склонялся к выводу, что именно этот вариант действий и может обеспечить успех.

Все было учтено и продумано со знанием обстановки и дела. По приказу Фомичева его наблюдатели тщательно изучили суточный режим, установленный у гитлеровцев: порядок перехода от ночных действий к дневным и обратно, время смены дежурных расчетов на передовой, места и длительность их отдыха, часы приема пищи, сигналы оповещения об опасности и т. п. Было намечено и несколько подходящих объектов для разведки, определены подходы к ним, метр за метром изучена вся местность впереди.

Основываясь на этих данных, командир 1087-го полка и сделал вывод, что самое благоприятное время для вылазки — около полудня: именно тогда гитлеровцы проявляли некоторую беспечность. Их пулеметные расчеты, дежурившие с рассвета, в этот момент поджидали смену, затем с чисто немецкой аккуратностью приступали к обеду и направлялись на отдых в блиндаж, расположенный чуть в стороне от огневых позиций. Заступившие на их место пулеметчики тоже вели себя спокойно. Им, конечно, и в голову не могло прийти, что советские бойцы нагрянут к ним в гости именно в столь неподходящий для визитов час.

Оставалось лишь более детально, чем это сделали в полку, организовать вылазку. В течение следующей ночи группа саперов незаметно проделала проходы в своих и чужих заграждениях. У гитлеровцев, чтобы не насторожить их, мин с места не снимали, а лишь обезвредили их в границах узкого прохода. После этого поставили задачи артиллеристам и пулеметчикам — в случае необходимости прикрыть своим огнем действия разведчиков и одновременно воспретить отход вражеским солдатам и офицерам, которых наметили взять в плен. Затем уточнили сигналы взаимодействия, организовали связь, продумали порядок эвакуации раненых и пленных. В заключение разыграли с разведчиками все этапы вылазки на практике, начиная с момента перехода через ручей и кончая возвращением в свои траншеи. Тренировки проходили в тылу 1087-го полка на участке, похожем по характеру рельефа на передний край немецкой обороны. Все огневые точки и заграждения, траншеи и ходы сообщения, обозначенные на нем условно, в точности соответствовали реальным.

Дня через два после звонка Фомичева разведвзвод его полка приступил к намеченной операции. Она была выполнена блестяще. Проскользнув словно тени в расположение неприятеля, разведчики как по нотам осуществили весь порядок действий и через полчаса притащили шестерых пленных, в том числе унтер-офицера. Их взяли без единого выстрела в блиндаже, где гитлеровцы, только что сменившись и отобедав, расположились на отдых. В итоге были получены многие из тех данных, которые интересовали штабы.

Две недели спустя не менее успешно провели разведку боем и разведчики 1089-го стрелкового полка. Их готовил к действиям в ночных условиях новый начальник разведки дивизии майор А. Б. Жвания, мы же с Гришиным лишь проверили накануне выучку и экипировку поисковой группы. Для огневой ее поддержки выделили до тысячи выстрелов из орудий и минометов.

Вечером 26 июня наши орудия и минометы открыли внезапный и сильный огонь по врагу. По этому сигналу разведчики лейтенанта Ю. Смирнова стремительным броском ворвались в немецкую траншею. Первой ее достигла группа захвата во главе со старшиной Маренковым, вслед за ней подошла поддерживающая группа старшего сержанта Богуша. Однако гитлеровцы успели отойти во вторую траншею, откуда открыли минометный и автоматный огонь. Вдвоем с солдатом Щербулой Богуш закидал минометчиков гранатами, прикончив восьмерых гитлеровцев и взяв в плен двоих.

Тем временем разведчики сержанта Сервина блокировали вражеский дзот. Группа вражеских солдат, численностью около взвода, попыталась освободить его, но была встречена гранатами и автоматным огнем. Часть их была убита, другие разбежались, а трое во главе с обер-фельдфебелем попали в плен.

В траншеях еще вовсю гремел бой, когда разведчикам Щербуле, Степанову, Кудрявцеву и Смоляру было приказано доставить первых «языков» в штаб. Немцы решили отбить этих солдат и устроили возле тропинки, по которой возвращались к себе советские бойцы, засаду. Однако разведчики зорко смотрели по сторонам и вовремя заметили опасность. Стычка была короткой: оставив еще четверых убитыми, гитлеровцы убежали, а Щербула с товарищами благополучно доставил пленных по назначению.

Быть всегда настороже, проявлять сметку, умело распознавать козни врага бойцам приходилось не только на переднем крае. Обстановка требовала от них постоянной бдительности повсюду, в том числе и в тылу. В этом лишний раз убедил нас случай, который имел в те дни место в соседней дивизии.

А произошло там следующее.

Как-то днем в передовую часть этой дивизии направлялся обоз — десятка три подвод с людьми из числа нового пополнения. В большинстве своем это была зеленая, не нюхавшая пороху молодежь, за исключением десятка бывалых солдат, возвращавшихся на передовую после лечения в госпиталях. Каждый имел при себе оружие. Возглавлял эту команду — всего около полусотни человек — толковый и смелый офицер.

Жарко пригревало солнце, и люди, растянувшись на соломе, блаженно дремали, наслаждаясь покоем, царившим в тылу. Со стороны казалось, что, кроме ездовых, в обозе никого нет. Именно это и ввело в заблуждение вражеских наймитов. Вблизи одного из сел колонна была внезапно атакована бандой численностью 30–40 человек. Разношерстно одетые и вооруженные люди с криком и стрельбой выскочили из кустов и начали окружать подводы, приказывая ездовым остановить коней. Однако у возниц заряженные винтовки находились под рукой, и они немедленно открыли ответный огонь. Мигом очнувшись от сна, вступили в схватку и бойцы, лежавшие на подводах. По внешнему виду трудно было судить, что за люди напали на них средь бела дня, но солдаты были наслышаны о присутствии в этих местах украинских буржуазных националистов и сразу раскусили, с кем довелось встретиться.

Получив негаданно отпор и потеряв несколько человек убитыми, бандиты бросились наутек и попрятались по хатам. Тогда старший команды приказал прочесать населенный пункт и выловить гитлеровских последышей. Плотно оцепив село, бойцы разбились на группы и начали обшаривать каждый дом и сарай, чердак и подвал, заглядывая во все потайные схроны. К ним присоединилась часть жителей из тех, кто посмелее, — бандиты терроризировали местное население, жестоко мстя всем, кто помогал Советской власти.

В течение нескольких часов с бандой было покончено. Тех, кто не захотел сдаться, уничтожили, остальных обезоружили и доставили куда следует. Участь этих ублюдков разделили, видимо, и их бандеровские вожаки — в последующем в районе не наблюдалось никаких диверсий и вылазок врага.

Тем не менее этот случай заставил нас удвоить бдительность. Командиры усилили охрану штабов, складов, тыловых подразделений и обозов, запретили офицерам и солдатам ходить куда-либо в одиночку. Активизировалась и разъяснительная работа в частях. Из бесед и докладов бойцы узнавали о враждебной сущности буржуазно-националистического отребья, поднявшего голову на только что освобожденных от оккупации территориях, о вероломстве и садизме этой жалкой кучки изуверов, пытавшихся повернуть вспять ход истории и оставить в ярме иноземного рабства украинский народ. Личный состав дивизии, значительную часть которого составляли уроженцы западных областей, прекрасно сознавал, какие темные силы стоят за спиной оуновцев, власовцев, бандеровцев и всех прочих бандитов, толкая их на тягчайшие преступления против нашей Родины и человечности. Сталкиваясь с бандитами, бойцы расправлялись с ними столь же беспощадно, как и с их нацистскими хозяевами — гитлеровскими головорезами…

Много внимания уделялось в те дни боевой подготовке личного состава. Особенно запомнилось занятие, проведенное с комдивами и начальниками штабов соединений новым командующим 60-й армией генерал-полковником П. А. Курочкиным (И. Д. Черняховский в ту пору уже вступил в командование войсками 3-го Белорусского фронта). Военная игра, проведенная на картах, дала всем нам много полезного, помогла творчески усвоить опыт минувших сражений, нацелила на активное решение предстоящих боевых задач.

Весьма глубоко обобщался и опыт, полученный дорогой ценой в ходе Тарнопольской операции. По указанию генерал-полковника Курочкина планирование, ход и результаты данной операции изучались в 15-м стрелковом корпусе на специальной теоретической конференции. Готовили ее тщательно: разработали тематику, подобрали иллюстрационный материал, назначили докладчика и выступающих. Участников конференции предупредили, что к рассмотрению каждого вопроса должны быть готовы все — будь то командир дивизии, начальник политоргана или старший штабной офицер.

Спустя некоторое время генерал Курочкин столь же поучительно провел с командирами соединений и начальниками штабов в порядке подготовки к предстоящей операции учение на картах. На этом учении с двухчасовой беседой-лекцией выступил перед нами новый командующий войсками 1-го Украинского фронта Маршал Советского Союза И. С. Конев. Многие из присутствовавших, и я в том числе, видели маршала впервые, хотя достаточно наслышались за годы войны о его полководческом опыте, энергии, искусстве в ратных делах.

И. С. Конев начал с того, что прокомментировал важнейшие наступательные операции, проведенные весной того года войсками 2-го Украинского фронта, которыми он до этого командовал. Выделив характерные особенности и задачи тех боев, он подробно разобрал роль и назначение в них различных родов войск с учетом качественных изменений, происшедших за последнее время в их вооружении, организации и боевом опыте личного состава. Вслед за тем маршал дал развернутую характеристику состояния немецко-фашистской армии. Подчеркнув ряд факторов, свидетельствующих о некотором ее ослаблении (упадок морального духа среди определенной части солдат и офицеров, утеря превосходства в основных средствах вооружения), командующий фронтом указал одновременно и на сильные стороны врага, с которыми в первую очередь надлежало считаться при организации и ведении наступательных действий. После этого он пояснил, как именно готовить к предстоящим боям войска, командиров и штабы.

Касаясь работы штабов, Иван Степанович заметил, что отдельные штабные работники еще редко бывают в войсках. Чувствовалось, что на этот счет он располагал свежими фактами, хотя и не стремился бросать тень на кого-либо из присутствующих. Напротив, он тут же очень высоко оценил подготовку и работоспособность большинства штабных офицеров 60-й армии, умело облекающих, по его выражению, «в плоть» скрупулезных расчетов и конкретных распоряжений решения командиров и замыслы командования. Без огромной и квалифицированной работы штабов, подчеркнул маршал, просто немыслимо детально разработать, четко спланировать и правильно провести бой даже силами полка, не говоря уже об армейской или фронтовой операции. Вот почему каждый штабной офицер должен постоянно расти и совершенствоваться, стремиться к тому, чтобы всегда знать все необходимое о возможностях и положении своих войск и противника, проявлять в работе инициативу и оперативность.

Выступление командующего произвело на меня, как, видимо, и на всех остальных, сильное впечатление. Я впервые, пожалуй, слышал, чтобы из множества вопросов, определяющих в своем комплексе эффективность боевых действий, столь умело отбирались, так популярно преподносились и с таким знанием всех тонкостей военного дела раскрывались наиглавнейшие, стержневые вопросы, от которых в решающей степени зависит успех любого боя, операции. Выступление маршала дало командирам нашего звена массу сведений, выводов и рекомендаций, совершенно необходимых в практической работе.

Возвращаясь в тот раз в расположение дивизии, я всю дорогу мысленно перебирал в уме слова И. С. Конева о высоком назначении штабов и штабных работников. Его требования к ним были совершенно справедливыми. Возросшая техническая оснащенность нашей армии, богатый боевой опыт, приобретенный ее личным составом за годы войны, и зрелый полководческий талант советских военачальников позволяли осуществлять все более грандиозные операции по разгрому врага с участием огромных масс войск, боевой техники, средств обеспечения. Естественно, что разработка таких операций и руководство ими требовали все более четкой и слаженной работы штабов всех степеней и каждого их офицера в отдельности. Превосходство советского военного искусства над гитлеровским должно было полностью проявить себя и в этой области, как оно проявлялось теперь на полях всех сражений.

В бытность мою начопером 60-й армии мне постоянно везло на штабных офицеров в том смысле, что все они были люди знающие и старательные, энергичные и исполнительные и работали, не щадя сил.

Особенно возрастала нагрузка с началом боевых действий, когда мы просиживали над картами и бумагами, не помышляя об отдыхе, целыми сутками. Одновременно много приходилось заниматься и практической стороной дела: доводить обстановку и задачи до войск, уточнять и увязывать в деталях взаимодействие, обеспечивать выполнение отданных распоряжений материальными средствами и т. п. А чуть осложнялась ситуация или нарушалось управление в каком-то звене, штабисты срочно направлялись туда, чтобы выправить положение, помочь командирам. И никто не засиживался в штабе, если обстановка требовала работы в войсках или пребывания на передовой…

Продолжая размышлять, я перебрал вслед за тем в памяти всех штабных офицеров нашей дивизии. Начал с начальника штаба. Очень повезло мне с полковником Андреем Ивановичем Коротковым: работоспособен, трудолюбив, грамотен, честен, смел.

Много общего, родственного с Андреем Ивановичем было у начальника оперативного отделения нашего штаба майора Н. К. Панова. Тот тоже работал самозабвенно, в любой момент знал боевую обстановку самым детальнейшим образом, был смел, хладнокровен, самостоятелен в решениях. В период форсирования Припяти, после ранения П. К. Тимофеева, успешно возглавлял стрелковый полк, командовал им решительно и умело.

Под стать двум названным были и остальные работники штаба, И если некоторые уступали строевым офицерам в умении командовать, руководить боем, зато кое в чем превосходили их. Не секрет, что на штабную работу отбирают в войсках самых грамотных, культурных и дисциплинированных офицеров, имеющих вполне определенные задатки и способности. Объективно оценить их труд можно лишь при условии, если хорошо знаешь всю его незаурядность, специфику…

* * *

Спустя некоторое время после описываемых событий меня вызвал командарм 60-й генерал-полковник П. А. Курочкин.

— Думаем назначить вас на должность начальника штаба армии, — без обиняков объявил он. — Тер-Гаспарян тяжело болен и к исполнению обязанностей уже не вернется. Что скажете на это? — видимо не ожидая отказа, все же поинтересовался он. — В армии вы служите с момента ее формирования, на дивизию уходили с должности заместителя начальника штаба, так что вы — первый кандидат.

Честно признаться, это предложение было достаточно лестным и заманчивым. Однако я колебался недолго. Несмотря на весь интерес к штабной работе, остановить на ней свой выбор я уже не мог. И прежде всего потому, что накрепко сроднился с людьми в дивизии и чувствовал себя не вправе покинуть тех, с кем почти целый год делил все опасности и лишения походно-боевой жизни.

Генерал-полковник Курочкин был удивлен моим отказом. И не пытался скрыть этого. Но потом, кажется, понял все мои доводы, в том числе и невысказанные.

— Когда войска наступают, все хотят быть «впереди на лихом коне», — устало улыбнулся он. — А как прикажете быть мне? Без начальника штаба я — как без рук!

Поднявшись из-за стола, застланного картой, он прошелся взад-вперед по деревянным половицам горенки, остановился у раскрытого в сад окна и, не оборачиваясь, неожиданно спросил:

— Вы никогда не бывали во Львове? Очень, говорят, красивый и своеобразный по архитектуре город… — И, не дожидаясь моего ответа, решительно произнес: — Ну нет, значит, нет. Возвращайтесь обратно в дивизию, неволить не стану!

Я так и не понял тогда, к чему относилась последняя фраза — то ли к моему нежеланию возглавить штаб, то ли к тому, что мне не привелось бывать раньше в древней столице западноукраинских областей. Однако сам по себе вопрос, машинально заданный командармом, был, безусловно, не случайным. Склоняя меня к штабной работе, Павел Алексеевич невольно выдал то, над чем усиленно размышлял в последние дни наедине с собою: что армия, по всей видимости, скоро будет наступать как раз на львовском направлении. Чтобы проверить его догадку, достаточно было внимательнее глянуть на создавшуюся ситуацию — с захватом Тарнополя открылся прямой путь на Львов. Ну, а об архитектуре этого города генерал, надо полагать, вспомнил лишь попутно, в силу тех ассоциаций, которые часто и непроизвольно возникают в нашем мозгу.

Так, значит, на Львов?

Глава седьмая Колтовский коридор

Враг не дремлет

К середине июня 1944 года 322-я стрелковая дивизия основательно закрепилась на рубеже по ручью Высушка, западнее Тарнополя. Вскоре на всем советско-германском фронте наступила короткая пауза: перешли к временной обороне и остальные наши войска. Но это, однако, было всего лишь затишье перед бурей — во всех частях и соединениях полным ходом шла интенсивная и планомерная подготовка к летним наступательным операциям.

Обстановка для них сложилась довольно благоприятная. В частности, разгром крупных группировок противника в Белоруссии и на Правобережной Украине, освобождение Крыма и выход советских войск к предгорьям Карпат создали к тому времени все необходимые предпосылки для нового наступления войск 1-го Украинского фронта на рава-русском и львовском направлениях. Близился долгожданный час полного освобождения всех западноукраинских земель из-под гнета ненавистных оккупантов.

Три долгих года ждало его население этих областей, находясь в оковах фашистского рабства. Гитлеровцы сожгли и разрушили на временно захваченной территории тысячи украинских сел и деревень, зверски уничтожили великое множество ни в чем не повинных людей.

Только во Львове и Львовской области они замучили и расстреляли около 700 тысяч человек — поляков, русских, украинцев, евреев, а также иностранных граждан, доставленных сюда на казнь из многих концлагерей Германии. Десятки тысяч жителей Львовщины угонялись на фашистскую каторгу.

Но даже в самую тяжелую годину испытаний народ верил, что наступит день избавления от бесчеловечного «нового порядка», который огнем и железом насаждали на оккупированных землях гитлеровцы, что свободу вновь принесет Красная Армия с востока.

И мы готовились к этому, ни на минуту не забывая о тяжкой доле наших братьев. Полки пополнялись людьми и оружием, имуществом и боеприпасами, с утра до вечера шла напряженная учеба. Солдаты и офицеры не теряли времени, копя силы и наращивая мастерство для решительных и мощных ударов по врагу.

А дни в обороне с их постоянными тревогами, будничными заботами и тяжелым, до седьмого пота, солдатским трудом шли и шли чередой, подгоняемые нетерпеливым ожиданием грядущих событий и перемен. Незаметно отшелестел клейкой молодой листвой, отгремел летучими буйными грозами май. Отцвел в ярком убранстве разнотравья, отполыхал поздними огненными закатами щедрый на краски и запахи июнь. И вот уже в жаркое тревожное лето покатился сухой, как порох, июль…

С каждым днем незримо приближался и тот спланированный заранее в высоких штабах час, когда советским войскам предстояло обрушить на врага всю свою богатырскую силу. Говоря иначе, близился момент начала и осуществления Львовско-Сандомирской наступательной операции. Цель ее заключалась в том, чтобы наголову разгромить группу фашистских армий «Северная Украина», занимавших оборону от Полесья до Карпат и стремившихся не допустить прорыва советских войск в район Львова и в важный промышленный и нефтяной район Дрогобыч, Бориславль. Войскам 1-го Украинского фронта предстояло осуществить эту операцию совместно с левым крылом 1-го Белорусского, наступавшего севернее, на люблинском направлении.

Исходя из стратегического замысла Ставки, маршал И. С. Конев решил разгромить немецко-фашистскую группировку, противостоящую войскам его фронта, двумя мощными и одновременными ударами. Первый, главный, планировалось нанести тремя общевойсковыми и двумя танковыми армиями из района Тарнополя на Львов, обойти город силами двух танковых армий и конно-механизированной группы, освободить Львов и выйти на рубеж Немиров, Яворов, Роздол.

Второй удар предполагалось нанести двумя общевойсковыми и одной танковой армиями во взаимодействии со второй конно-механизированной группой из района юго-западнее Луцка в общем направлении на Сокаль, Томашув. Кроме того, предусматривался дополнительный удар частью сил названных выше группировок в сторону города Каменка-Бугская с задачей окружить и уничтожить крупные силы противника в районе Броды. В дальнейшем войскам фронта предстояло развить наступление в сторону рек Висла, Сан и предгорья Карпат, завершая освобождение советской земли.

Наша 60-я армия действовала в составе главной группировки фронта, наступавшей из района Тарнополя. Ей предстояло нанести удар в направлении Тростянец, Золочев, прорвать оборону противника и, обеспечив ввод в прорыв частей 3-й гвардейской танковой армии, развить наступление на Львов, в обход его с севера. 4-ю танковую армию планировалось ввести в сражение слева от нас, в полосе действий 38-й общевойсковой армии, для обхода Львова с юга.

Замысел и масштабы этой операции я излагаю столь подробно единственно лишь затем, чтобы легче было судить, какую именно роль сыграла в ней наша дивизия и под влиянием каких факторов складывалась обстановка в полосе ее действий. Следует оговориться, что многие детали этого плана мне стали известны несколько позже, уже в ходе наступления, тогда же я знал о них не больше, чем положено знать комдиву для уяснения полученной задачи. В чем именно она состояла, я расскажу ниже. А пока расскажу, как осуществлялась перегруппировка полков на новое направление.

Приказ, полученный на сей счет, был кратким: в ночь на 2 июля 1944 года сдать оборону на ручье Высушка частям 148-й стрелковой дивизии и к рассвету 4-го числа сосредоточиться в районе Подлиски, Заложцы, что севернее Озерной. Тотчас были отданы все необходимые распоряжения и приняты меры, чтобы противник не заметил никакого движения на позициях и не догадался о начавшейся передислокации войск. Строжайше соблюдалась бдительность и позже, в ходе двух ночных пеших маршей. Маршруты движения и места сосредоточения знали лишь командиры частей, возглавлявшие маршевые колонны. Личному составу категорически запрещалось следовать куда-либо в одиночку: в ближайших зарослях и оврагах могли прятаться вражеские лазутчики, которые только и мечтали взять «языка». С этой же целью, чтобы лишить разведку противника каких-либо данных о конечном пункте нашего марша, мы даже не высылали вперед квартирьеров.

Местность близ Подлисок и Заложец, покрытая густыми лесами, облегчала как маскировку войск до начала операции, так и скрытую подготовку к ней. Части дивизии расположились на удалении до 15 километров от линии фронта — вне досягаемости артиллерийского огня немцев, не имевших на этом участке тяжелых орудий. Чтобы не подвергаться ударам их авиации, мы рассредоточили полки и батальоны на больших площадях, избегая полян, опушек и других открытых участков. Бойцы немедленно начали отрывать щели и укрытия для себя, техники и транспорта на случай воздушных налетов, тщательно маскируя кустами и ветками орудия, машины, павозки и ящики с боеприпасами. Саперы задрапировали все лесные дороги вертикальными маскировочными сетками.

В течение недели, вплоть до 10 июля, все распоряжения, связанные с подготовкой к наступлению, отдавались исключительно в устной форме и только непосредственным исполнителям. Вести какие-либо разговоры о предстоящей операции по телефону, даже в иносказательной форме, командирам и штабным работникам строжайше воспрещалось. В таком же точно порядке, с глазу на глаз, командир 15-го стрелкового корпуса проинформировал о замысле операции и меня самого в то утро, когда штаб дивизии расположился на хуторе близ села Заложцы.

Отдав необходимые указания по размещению и приведению в порядок частей, завершивших марш, я сразу выехал на участок, намеченный нам для прорыва. Не терпелось скорее получить хотя бы беглое представление о поле будущего сражения и те, пусть неполные, сведения о противнике, которые имелись в оборонявшихся там частях. Со мной отправились новый начальник артиллерии дивизии подполковник Н. С. Вакуленко (Иосифа Андреевича Никитина назначили с повышением на аналогичную должность в корпус) и адъютант. Чтобы не будоражить гитлеровских наблюдателей, не спускавших глаз с этих позиций, и не возбуждать лишних толков среди бойцов, находившихся на передовой, мы переоделись в солдатское обмундирование и решили сойти с машины, не доезжая метров семьсот до переднего края.

Впрочем, многоопытный Скобелев, привычно лавируя по балкам и суходолам, доставил нас почти к самому месту, в расположение 914-го стрелкового полка, который мы должны были в скором времени сменить, чтобы пойти из его траншей в атаку на врага. Оставив газик в узком овраге, мы прямиком направились к полковому НП.

Нас встретил моложавый, с резкими ястребиными чертами лица подполковник, заместитель командира 914-го стрелкового полка. Прекрасно догадываясь о цели нашего визита (документы он просмотрел очень придирчиво), подполковник не задал, однако, никаких лишних вопросов, а сразу начал вводить нас с Вакуленко в обстановку.

— Нервничают фрицы, товарищ генерал, — многозначительно сообщил он, уступая мне место у стереотрубы. — Особенно лихорадит их с наступлением ночи и перед рассветом. Перетаскивают пушки с фланга на фланг, сажают и вновь снимают пехоту из первых траншей. Не иначе ждут внезапной артподготовки и нашего наступления, вот и суетятся, как муравьи…

В ответ я посоветовал почаще беспокоить гитлеровцев по ночам. Пусть нервничают! Ложные тревоги, страх, постоянное ожидание опасности — все это изнуряет и подтачивает дух войск, играет нам на руку.

— А мы так и делаем! — озорно улыбнулся подполковник. — Редкая ночь обходится без того, чтоб не всыпали соли под хвост фашистам: то вылазка, то перестрелка, то минометный налет. Так что режим для них создали самый подходящий.

Доложив все, что он знал о силах и средствах, которыми располагали тут гитлеровцы, заместитель командирапоказал переднюю их траншею, хорошо видную с наблюдательного пункта, некоторые огневые точки — ближние и в глубине, а также места расположения одиночных танков, самоходок и некоторых артиллерийских позиций. После этого в его голосе все явственнее стали проскальзывать конфузливые нотки, а слова все чаще перемежались паузами: данные о противнике большей частью носили самый общий и поверхностный характер. И как ни напрягал он память, как ни понукал стоявшего рядом своего начальника разведки, оба смогли назвать в итоге не более двух десятков целей противника, в то время как по нашим предположениям, основанным на безошибочном фронтовом чутье, в полосе наступления дивизии таких целей могло быть примерно в пять раз больше.

Пришлось устроить этим офицерам форменный экзамен. Вдвоем с Вакуленко мы начали уточнять, сколько огневых точек, подлежащих уничтожению в период артподготовки, расположено на каждой вражеской позиции, где находятся пулеметные площадки и установлены орудия прямой наводки, откуда гитлеровцы ведут наблюдение за нами и корректируют свой огонь, каковы возможные маршруты маневра их танков и т. п. Не ожидавший подобного оборота замкомполка сначала еще отделывался общими фразами, а потом замолчал вовсе, хмуро поглядывая на своего разведчика и вытирая платком взмокшую шею.

— Эх вы! — с горечью и досадой произнес наконец, потеряв терпение, Николай Степанович Вакуленко. — Столько сидели в обороне, а противника как следует не изучили. Чего стоят тогда все ваши огневые налеты? Бьете из пушек по воробьям…

Уязвленный пехотинец-подполковник побагровел, но смолчал. Что до меня, то я был совершенно согласен с артиллеристом. Тех данных, что мы получили в первый выход на НП этого полка, для организации наступления было совершенно недостаточно. Чтобы надежно подавить большую часть огневых средств врага, требовалось куда точнее знать их наличие и расположение, чтобы не бросать потом пехоту в атаку на пулеметные гнезда и огневые позиции гитлеровцев. Дополнить, проверить и уточнить имевшиеся сведения, засечь и выявить максимум целей до начала наступления было теперь для нас самой насущной задачей.

К моменту нашего возвращения в дивизию прояснились и некоторые другие вопросы, определяющие порядок дальнейшей работы. Наряду с доразведкой противника требовалось сразу провести рекогносцировку участка прорыва с командирами полков, помочь им принять правильное решение на бой, организовать на местности взаимодействие всех сил, средств и управление ими, дать указания до дооборудованию исходных позиций для наступления и т. п.

Во время рекогносцировки мы тщательно оценили характер местности и оборону врага.

В полосе действий нашей дивизии, в промежутке между рекой Серет и городом Золочевом, простиралась средне-пересеченная равнина, изрезанная густой сетью ручьев и речушек, текущих как в широтном, так и в меридиональном направлении. Некоторые из них имели заболоченные берега и являлись серьезной преградой для орудий и обозов. Вдоль переднего края обороны противника за Серетом тянулась гряда холмов высотою до 300–400 метров. Укрепившись на них, немцы простреливали почти весь район, который предназначался в качестве исходного для нашей дивизии. Большую часть инженерных работ по устройству позиций нам предстояло поэтому выполнять по ночам.

В свою очередь и мы с одного из наблюдательных пунктов 914-го полка видели оборону гитлеровцев на глубину до двух километров. Лес на этом участке уступал место открытой равнине, затрудняя и нам и противнику расположение и маскировку войск. Под ходы сообщения и укрытия для различных хозяйств дивизии пришлось шире использовать лощины и овраги, благо их было множество на нашей стороне.

Километрах в двадцати перед Золочевом равнина вновь переходила в леса, изрезанные просеками, по которым войска могли двигаться почти свободно. Однако и там на отдельных участках путь преграждали глубокие овраги. Учитывая это, мы заранее придали в помощь стрелкам и артиллеристам группы саперов, обязанных обеспечивать их продвижение. Кстати говоря, сквозных дорог, даже проселочного типа, в полосе наступления почти не было, нам предстояло наступать по полям, болотам и лесам напрямик. К счастью, погода установилась сухая, но не дай бог зарядят дожди — опять хлебнем лиха на бездорожье, как это было под Тарнополем…

Еще более тщательно, чем местность, мы изучали глубоко эшелонированную трехполосную систему немецкой обороны. Укрепления здесь возводились капитально в течение нескольких месяцев силами вражеских войск и подневольного местного населения. Главная полоса обороны, глубиной до семи километров, состояла из двух-трех позиций, каждая из которых включала две-три траншеи полного профиля и разветвленную сеть ходов сообщения.

Первая позиция проходила по восточным скатам высот, расположенных за рекой Серет. На ней, как и на других, имелось, по сообщениям разведчиков, множество дзотов и пулеметных площадок. Отдельные участки траншей и ходы сообщения перекрывались сверху бревнами, чтобы предохранить солдат от поражения пулями и осколками.

Первая полоса обороны была прикрыта сетью различных заграждений. Все мосты на этом участке, перекрестки дорог, жилые и хозяйственные постройки также были заминированы. Ближние подступы к переднему краю сплошь прикрывались пулеметным огнем, дальние — обстреливались артиллерией и минометами.

Вторая полоса неприятельской обороны отстояла от первой на 7–8 километров, опоясывая траншеями восточные окраины деревень Нище, Ивачев. В инженерном отношении она была несколько слабее. Зато третья — по рубежу Золочева и ближних к нему сел — опиралась на систему опорных пунктов, оборудованных в прочных зданиях, костелах и других каменных строениях. Все это опять-таки было окружено траншеями, опутано колючей проволокой, обнесено минными полями.

Перед нами в полосе предстоящего прорыва оборонялся 913-й немецкий пехотный полк 349-й пехотной дивизии. Первую траншею и позиции боевого охранения занимали группы автоматчиков и дежурные пулеметные расчеты. На ночь их усиливали из второй траншеи, где размещалась большая часть гитлеровских солдат. Последнюю траншею занимали резервы немецкого пехотного полка. Дивизионный резерв — пехотный батальон с ротой танков — находился в селе Перепельники, а оперативный — в районе Золочева.

Противник имел, таким образом, достаточно личного состава и вооружения, чтобы прочно удерживать свои оборонительные позиции и наращивать из глубины сопротивление наступающим войскам. Чтобы прорвать все эти укрепления и полностью разгромить врага, требовалось приложить много сил, проявить большое умение в организации предстоящего боя. Что касается первого, то по численному составу и вооружению (вместе с приданными средствами) наша дивизия превосходила врага. Если же говорить о втором — боевом мастерстве, то и его у наших командиров частей и подразделений было достаточно. Многие из них наступали от самой Москвы и владели искусством руководства любыми видами боя в совершенстве.

В ходе двух рекогносцировок и заслушивания разного рода справок от начальников служб каждый командир полка достаточно полно уяснил свою задачу и уточнил все вопросы, которые могли оказать влияние на ход и успех дела. Затем все они приняли предварительные решения, позволявшие тщательно организовать подготовку к выполнению боевой задачи. После того как задачи полкам и батальонам (опять-таки в общем виде) были доведены до офицеров, подготовка к наступлению приобрела больший размах и плановость. Усилилась и разведка. По нашему настоянию и приказу сверху ее более интенсивно вели теперь разведчики 914-го стрелкового полка, в помощь которым мы выделили своих наблюдателей. Большие группы солдат, наряжаемые на исходе каждого дня из стрелковых полков, приступили к дооборудованию и маскировке исходных позиций. С остальным личным составом организовали занятия в районе сосредоточения дивизии.

По мере того как двигалась подготовка войск, все более детализировались и наши задачи. 8 июля новый командир 15-го стрелкового корпуса генерал-майор Петр Вакулович Тертышный (сменивший генерала И. И. Людникова на этом посту) собрал командиров дивизий, чтобы объявить свое решение на наступление.

До этого мне приходилось встречаться с ним очень редко. Поэтому, пользуясь случаем, я приглядывался к новому комкору с вполне понятным любопытством. Для командиров, разделенных одной-двумя ступенями подчиненности, очень важно хорошо знать друг друга. Без этого трудно установить ту атмосферу взаимного понимания и доверия, без которой нельзя, как говорится, схватить на лету замысел старшего начальника, а ему — понять мотивы решений и действий подчиненных командиров.

Генерал П. В. Тертышный прибыл в 60-ю армию уже после того, как она завершила Тарнопольскую битву. В сражениях мы пока его не видали, а значит, не могли судить и о том, как он руководит войсками в боевой обстановке. И все же в тот раз все участники совещания с удовлетворением отметили, что новый командир корпуса обладает богатым военным опытом и характером, необходимым для того, чтобы разумно и твердо распоряжаться судьбами тысяч людей, направляя их к достижению победы.

Чувствовалось, что Петр Вакулович глубоко разобрался в новой для него оперативно-тактической обстановке. Все его указания и советы были хорошо продуманными, целесообразными, и командиры дивизий воспринимали их с должным вниманием. Хотелось верить, что с началом операции комкор проявит и смелость, и волю, столь необходимые начальнику такого ранга в решительных обстоятельствах. И наши ожидания всецело оправдались. Мне лично в силу трагического обстоятельства, о котором поведаю позже, мало пришлось воевать с ним вместе, но память о тех днях я сохранил самую добрую.

После совещания генерал Тертышный провел с нами рекогносцировку с нескольких точек на местности. Он уточнил задачи стрелковым соединениям, дал указания по взаимодействию, затем определил маршруты и время вывода дивизий для смены частей, державших оборону в полосе их наступления.

Вечером 10 июля поступил наконец письменный боевой приказ. Задача нашей дивизии формулировалась следующим образом: действуя на направлении главного удара, прорвать оборону противника на участке между высотой с отметкой 396,0 и селом Белокриница, уничтожить противостоящего врага и развить наступление на Перепельники, Тростянец, Золочев. Справа переходила в наступление 336-я стрелковая дивизия нашего корпуса в направлении на Гарбузов, слева действовала 302-я стрелковая дивизия, наступая на Белокриницу, Лапушаны.

Уяснив свою задачу, я решил сосредоточить основные силы на правом фланге дивизии и нанести удар в направлении высоты 396,0, южная окраина села Гарбузов; боевой порядок построить в два эшелона: в первом наступают 1085-й и 1089-й стрелковые полки, во втором — 1087-й без одного батальона (в качестве передового этот батальон предназначался для разведки боем, о чем я еще расскажу).

На усиление нам придали более двадцати танков и самоходок. Кроме того, для артподготовки и огневого сопровождения пехоты привлекалось несколько пушечных полков и гаубичных бригад. В целом плотность артиллерии на километр фронта прорыва достигала свыше двухсот стволов орудий и минометов. Правда, и с такой сильно укрепленной обороной врага нам в прошлом приходилось сталкиваться не часто.

Не везде, разумеется, плотность орудийных стволов была столь же высокой: в тот период мы еще не имели возможности массировать артиллерийский огонь в таких пределах и делали это лишь на главных участках наступления. А поскольку дело давнее, то я открою, пожалуй, и секрет, каким образом удалось получить для поддержки те артиллерийские части, которые хотелось, и командиров, коих я хорошо знал по прошлым боям.

Занятый в те дни разработкой крупной наступательной операции, штаб 60-й армии не успел сообщить в войска, какие именно артиллерийские части предназначаются на усиление каждой стрелковой дивизии первого эшелона. А тут за два или три дня до начала наступления к нам в 322-ю прибыл маршал И. С. Конев в сопровождении генерал-полковника П. А. Курочкина и командующего артиллерией 60-й армии.

На КП дивизии кроме меня находились в тот раз начальник штаба А. И. Коротков и начальник разведки майор А. Б. Жвания. Поздоровавшись с каждым, командующий фронтом поинтересовался, как идет подготовка к боям. Задавая вопросы, он попеременно заслушивал то одного, то другого, давал попутно краткие, ясные и совершенно конкретные указания, как строить работу дальше. В один из моментов, пока я просматривал данные о численном составе и вооружении дивизии, прежде чем передать их в руки И. С. Коневу, он спросил о чем-то вполголоса у полковника Короткова, потом сверился с картой начальника дивизионной разведки и наконец обратился с вопросом ко мне:

— Сколько всего целей обнаружено на сегодняшний день в полосе наступления вашей дивизии?

— Сорок семь! — быстро ответил я. (Что-что, а это мы знали назубок, поскольку уделяли разведке особое внимание.)

— Назовите и покажите! — приказал маршал.

Я перечислил все до единой, давая краткие характеристики и справляясь со своей картой. Иван Степанович выслушал не перебивая, и, когда «баланс» сошелся с точностью до единицы, лицо его, строгое и непроницаемое до этого, прояснилось.

— Теперь вижу, что эти цели действительно существуют на местности и вы знаете их координаты, — заключил он. — Столько же назвали и оба ваши офицера. Ну, а теперь признайтесь, как вы расцениваете весь этот экзамен? — неожиданно спросил маршал и сам же ответил: — Не доверяет, мол, нам командующий и сам разменивается на мелочи, так, что ли? Ошибаетесь. Для меня совершенно не важно, сколько названо целей: сорок семь, восемьдесят или сто, хотя я еще спрошу с вас, почему их разведано так мало. Главное, что все это — реальные, а не выдуманные цели, что вы ищете, выявляете, засекаете их, наносите на карты, а не занимаетесь гаданием и обманом, как делают некоторые другие. Следовательно, у вас есть возможность организовать бой в деталях, не забывая о каждой пушке и пулеметной точке противника и том уроне, который они способны вам нанести. Это хорошо! Значит, не будет литься напрасно солдатская кровь из-за чьей-то беспечности и лени, не будет гореть техника, посланная в бой сдуру и сослепу. Вот почему и приходится командующему фронтом считать цели на передовой и заставлять воевать на реальной земле с конкретным противником, а не бросать в бой людей наобум. А вы говорите «мелочи», — ни к кому в отдельности не обращаясь, ворчливо закончил он, вновь углубляясь в изучение моей карты.

На меня, да, видимо, и на всех, кто находился в тот момент на КП, слова командующего фронтом произвели большое впечатление. Мы понимали, разумеется, что суровый, не привыкший перед кем-либо отчитываться в своих суждениях маршал произнес их отнюдь не из чувства пустой деликатности, чтобы только не обидеть нас недоверием. Заниматься такими пустяками он действительно не имел ни склонности, ни времени. Просто на этом примере командующий фронтом преподал нам наглядный урок, как тщательно и ответственно нужно подходить к планированию каждого боя, чтобы избежать неоправданных потерь. Опытный полководец, человек с твердым и властным характером, по воле которого посылались в сражения сотни тысяч людей, он дорожил жизнью каждого солдата и был беспощаден к тем командирам, которые организовывали боевые действия небрежно или неграмотно, не задумываясь о тяжелых последствиях своего легкомыслия или нерадения. Таких И. С. Конев не только разносил, но и наказывал, а бывало, и отстранял от должностей. Наряду с этим, уже своим отношением к делу, подлинно научным стилем руководства войсками он учил подчиненных командиров искусству боя, умению всесторонне оценивать и использовать в интересах боя сильные и слабые стороны противника, все факторы обстановки и те возможности, которые позволяют достигать победы ценой минимальных жертв.

Вслед за тем я доложил командующему свое решение на бой, которое не вызвало с его стороны каких-либо замечаний. Правда, маршал, как и грозил, тут же потребовал ответа, почему выявлено так мало целей. По его разумению, их на этом участке по крайней мере в два раза больше! Я подтвердил, что таково и наше мнение, и объяснил, какие скудные разведданные мы получили от своих предшественников. Пообещав разобраться во всем и наказать кого следует, Иван Степанович спросил, как я намерен использовать приданную артиллерию. Пришлось доложить, что пока еще не известно, сколько и какой именно артиллерии нам выделят на период боя.

— Как же так? Объясните, в чем дело! — потребовал Конев теперь уже от командующего артиллерией 60-й армии.

Тот пояснил, что план артиллерийского наступления в штабе армии еще не готов и артиллерийские полки и бригады поэтому пока не распределены.

— Но вы же тормозите работу общевойсковых командиров! — вскипел маршал. — Дивизиям через день-два идти в бой, а у них еще нет артиллерии. Почему не выполнен мой приказ — спланировать артиллерийское наступление в первую очередь?

Командующий артиллерией попытался чем-то оправдать допущенную затяжку, но Конев не стал слушать. Взяв со стола карандаш, он попросил меня назвать номера артиллерийских полков и бригад, расположенных в полосе нашей дивизии, которые я знаю по памяти. Эта задача не доставила мне затруднений, поскольку я помнил все их номера наперечет. Я назвал 50-ю и 108-ю гаубичные артиллерийские бригады, 155-ю пушечную артиллерийскую бригаду, 108-й, 640-й и 1178-й истребительные противотанковые артиллерийские полки и некоторые другие части. Маршал записал их на полях моей карты, отмечая рядом количество стволов и их калибр. Когда, по его мнению, артиллерии набралось достаточно, он остановил меня, подчеркнул этот список жирной чертой и ниже поставил свой характерный росчерк.

— Вот эти части и возьмите на усиление, — распорядился он. — Если армейские штабисты будут препятствовать, звоните сразу мне. В следующий раз, глядишь, они оперативнее выделят артиллерию сами. А теперь, — обращаясь ко мне и Короткову, продолжил командующий фронтом, — в течение суток вместе с командирами и штабами этих частей разработайте план боевого использования всей приданной артиллерии. Вас, — повернулся он к П. А. Курочкину, — попрошу проверить этот план и доложить мне.

Эта история завершилась самым неожиданным образом. Я забыл сказать, что Ивану Степановичу с первого взгляда не понравилось место расположения нашего штаба — в хуторском домике, стоящем в полутора километрах от села Заложцы, в лесу.

— И чего вас тянет в постройки? С комфортом хотите жить? — напустился он на нас с Коротковым, едва выйдя из машины. — Вот налетят «мессеры», они вам покажут комфорт.

Сознавая справедливость этих слов, я, однако, ответил, что гитлеровцы не будут бомбить этот безжизненный хутор, на котором у нас нет ни одной повозки, ни одного солдата. На крайний случай за домом отрыта щель.

— Все-таки в лесу спокойнее, — покачал головой Конев. — Да и бойцам приятнее, когда комдив вместе с ними кормит комаров, а не ищет на войне удобств…

Покончив с вопросами артиллерийского обеспечения наступления, маршал еще некоторое время уточнял положение дел в нашей 322-й. До этого он побывал в ряде других соединений, действующих на направлении главного удара, и имел полное представление о их боевых возможностях. Генерал Курочкин, как видно, уже рассказал, что мы провели много занятий по тактике и стрельбе, и Конев начал с интересом расспрашивать, какие темы отрабатывались и каким методом, какова в целом подготовка звена младших и средних командиров, в чем еще нуждается дивизия из снаряжения.

— Так как полагаете, смогут ваши стрелковые полки за день боя прорвать первую полосу в обороне врага? — спросил он под конец.

Ответить я не успел: в небе невесть откуда появился целый косяк немецких бомбардировщиков. Коротков торопливо предложил маршалу пройти в укрытие. В ту же минуту стекла из окон со звоном посыпались на пол: на Заложцы обрушился бомбовый удар.

— Ну вот, видите! — выразительно произнес Иван Степанович. — Я же вам говорил, что в лесу безопаснее.

В щели, крытой сверху бревнами, мы находились минут пятнадцать. Не обращая внимания на то, что дощатый стол, установленный посередке, ходил ходуном, а со стен сыпались от близких взрывов комья глины, командующий фронтом и тут не остался без дела: дал несколько наставлений П. А. Курочкину по авиационному обеспечению наступления и решил ряд вопросов, касающихся снабжения дивизии различным имуществом.

После отъезда И. С. Конева я с группой артиллерийских офицеров, вызванных из приданных частей, сразу засел за разработку плана боевого использования артиллерии. Хорошо развитая в инженерном отношении система немецких укреплений, большая ее насыщенность средствами вооружения и заграждениями делали эту задачу довольно трудной, но мы справились с нею за одну ночь. Поскольку маршал требовал, чтобы наша артиллерия особенно надежно подавила живую силу и огневые средства в первых трех траншеях противника, мы решили поставить достаточное количество пушек на прямую наводку.

Продолжительность артподготовки была установлена в пределах 1 часа 40 минут. Движение в атаку пехоты и танков до полутора километров в глубину планировалось поддержать огневым валом с одновременным сосредоточенном огня по заранее намеченным целям и важнейшим объектам. Сопровождение наступающих до рубежа выполнения ближайшей задачи предполагалось осуществить с помощью последовательного сосредоточения огня, в соответствии с заявками командиров стрелковых полков и батальонов. С началом боя в глубине обороны гитлеровцев батальонные и полковые пушки и минометы перемещались вперед вместе со своими частями и подразделениями, а приданные огневые средства меняли позиции перекатами. Орудия сопровождения должны были наступать, как водится, в передовых цепях стрелков, расчищая им путь своим огнем.

Чтобы не демаскировать раньше времени столь большую массу артиллерии, пристрелку всех целей в полосе дивизии вели специально выделенные орудия, не нарушая при этом режима огня, установившегося здесь ранее. На каждое орудие, миномет выделялось три боекомплекта снарядов и мин, из них полтора — для ведения артподготовки.

План артиллерийского обеспечения наступления 322-й стрелковой дивизии был представлен в срок и не вызвал особых замечаний у П. А. Курочкина. Маршал И. С. Конев также не внес в него каких-либо поправок, хотя и заметил, что длительность артподготовки и порядок поддержки пехоты в бою, возможно, придется изменять в зависимости от эффективности нашего огня и характера противодействия со стороны противника. Как показали потом события, его предположения на этот счет сбылись: командующий 60-й армией был вынужден внести необходимые коррективы в этот план в соответствии с изменившимися обстоятельствами.

Последние приготовления

Не менее тщательно требовалось спланировать и использование других средств, приданных нам на усиление.

Все танки мы распределили между стрелковыми полками первого эшелона для непосредственной их поддержки в атаке. Вслед за ними решили пустить самоходные артиллерийские установки с задачей вести борьбу с танками противника и обеспечивать продвижение наших боевых порядков. На совместных рекогносцировках офицеры — пехотинцы, танкисты и самоходчики — договорились о порядке взаимодействия и способах поддержания связи в бою, выбрали на местности общие ориентиры и наметили цели, которые требовалось уничтожить в первую очередь. Командиры и механики-водители танков и самоходок заранее разведали маршруты следования на исходные позиции, а с них — в атаку.

У стрелков задачи тоже доводились до каждого бойца. Любой из них твердо знал, за каким танком наступает его отделение и какое орудие будет их сопровождать в атаке, где им помогут перебраться через ручей или овраг саперы, а где самим придется расчищать заграждения перед танками или перетаскивать пушку через траншею. Такая тесная согласованность действий между воинами разных специальностей — важное условие успеха при прорыве обороны, когда все силы должны бить в одну точку.

Очень тщательно увязывалось взаимодействие с фронтовой авиацией, завоевавшей к тому времени полное господство в воздухе. Были уточнены задачи, возлагаемые на авиацию в полосе действия нашей дивизии, установлены сигналы целеуказаний и способы обозначения своего переднего края. На КП дивизии прибыл от авиаторов штурман наведения со средствами связи, через которого мы могли вызывать свои самолеты и корректировать их удары.

До начала наступления фронтовая авиация прикрывала перегруппировку своих войск и вела воздушную разведку противника. С началом операции, в период артиллерийской подготовки, на нее возлагалась задача подавить основные опорные пункты врага, его артиллерийские и минометные батареи в тактической зоне обороны и в глубине, а затем — поддержать наступающих массированными ударами по скоплениям живой силы и боевой техники неприятеля, одновременно воспрещая ему маневр резервами и организованный отход на левый берег реки Золочевка.

В соответствии с разработанным планом в эти дни интенсивно осуществлялось оборудование исходных позиций для наступления. Развивалась сеть траншей, чтобы вместить в несколько раз больше личного состава, чем оборонялось тут раньше, отрывались новые ходы сообщения с передним краем, оборудовались наблюдательные пункты и укрытия, позиции для своей и приданной артиллерии, окопы для танков, пути подвоза и эвакуации и т. п. Чтобы приблизиться к противнику на расстояние броска в атаку и выровнять передний край, по ночам солдаты из первой траншеи вели подкопы в сторону противника — отрывали «усы», выносили вперед пулеметные площадки, стрелковые ячейки, наблюдательные посты. К утру все следы земляных работ тщательно маскировались.

На участках, где выполнялись основные инженерные работы силами саперов, я часто встречал в те дни майора М. Н. Чернецова — похудевшего от недосыпания, обремененного тысячью дел, но неизменно деятельного, уравновешенного, собранного. Удерживая в своей цепкой памяти все задания, которые получали его люди, постоянно оперируя астрономическими цифрами, в которых выражались в пересчете на кубометры земли и леса эти задания, дивизионный инженер умел доходить и до деталей дела, лично показывая, когда было нужно, как правильнее рассчитать толщину перекрытия от тяжелой фугаски или крутизну заложения котлована в сыпучем грунте, как скрепить в шип дверную коробку или связать удлиненный заряд. Все получалось у него удивительно легко, аккуратно и… просто, как это бывает лишь у людей с золотыми руками, природной сметкой и хорошим знанием теоретических основ своего ремесла.

В одну из таких встреч Чернецов, выпачканный в глине, обросший и помятый, доложил мне об итогах работы по проделыванию проходов в заграждениях противника. Сделано было многое, и я, довольный этим, попенял Михаилу Николаевичу на то, что он за последнее время совсем извелся в заботах, даже вон бороду отпустил. Нельзя же так, нужно и дело делать, и о себе помнить: нам воевать еще долго. Под конец я посоветовал привести себя в порядок и поспать хотя бы несколько часов.

Выслушав эту сентенцию, Чернецов виновато потрогал колючую щетину на подбородке, счистил прутиком грязь, прилипшую к сапогам, и… пропустив мимо ушей мой совет, продолжал доклад, по привычке оговариваясь то и дело: «Эти данные я сейчас же уточню», «Туда я как раз собираюсь», «Это я возьму на себя» и т. д. Поняв, что сейчас инженера не оторвешь от работы даже в приказном порядке, я решил как-то иначе, но показать ему, что очень дорожу его знаниями, энергией, добросовестностью и, разумеется, здоровьем. И тут я вспомнил вдруг, что уже длительное время не представлял Михаила Николаевича к наградам, хотя он того, безусловно, заслуживал. Виной всему была не только моя забывчивость, но и необыкновенная скромность дивизионного инженера. Даже после завершения самого удачного боя он ухитрялся оставаться в тени в тот момент, когда отмечались заслуги каждого, кто отличился, писались многочисленные отчеты и реляции. Получалось так, словно все инженерное обеспечение прошедшего боя осуществлялось без участия майора Чернецова, — по крайней мере, сам он никогда о том не говорил и в отчетах себя не показывал.

Стесняясь открыто высказать свою симпатию к этому застенчивому человеку и столь ценимому мной специалисту, я грубовато объявил:

— Ну что ж, заканчивайте все свои дела разом, без передышки, а потом уже будем бриться и мыться, как это положено по русскому обычаю перед боем. И если не подорвете в нем стрелков на немецких минах, считайте, что реляцию на орден Красного Знамени я на вас уже подписал.

На щеках Чернецова вспыхнул мальчишеский румянец.

— Благодарю за высокую оценку моего труда, — негромко произнес он. — Только я и без того все сделаю, что потребуется. Я же не из-за награды стараюсь…

— Вы ее вполне заслужили, — ответил я, чтобы прекратить этот смущавший инженера разговор.

Судьбе, к несчастью, суждено было распорядиться иначе, чем я тогда предполагал. Михаил Николаевич не получил обещанной награды. Этому помешали трагические обстоятельства…

Как уже говорилось, все земляные и фортификационные работы, не требовавшие специальных знаний и навыков, выполнялись солдатами тех подразделений, на участках которых они производились. Саперы же занимались в оставшееся время самой тонкой и опасной работой — проделыванием проходов. В своих минных полях их расчистили за сутки до начала наступления, а у противника только в ночь накануне, чтобы он не заметил приготовлений к атаке и не всполошился. Под каждый проволочный забор немцев саперы подложили удлиненные заряды взрывчатки; их рвали обычно во время артиллерийской подготовки, чтобы замаскировать начало перехода в атаку. Каждый проход в заграждениях обозначили указками и показали командирам взводов, для которых они предназначались. Для пропуска артиллерии и транспорта через свои и вражеские траншеи было изготовлено большое количество перекидных мостков. Продвижение танков и САУ во время боя в глубине и закрепление захваченных рубежей должны были обеспечивать специальные группы саперов, приданные стрелковым батальонам и имевшие при себе взрывчатку и противотанковые мины. Действуя самостоятельно или совместно с артиллерийско-противотанковым резервом дивизии, они могли быстро преградить путь фашистским танкам, перешедшим в контратаку с любого направления, путем установки мин внаброс.

Не оставили, естественно, мы без внимания и вопросы управления войсками в бою. В целях удобства нумерацию основных ориентиров, кодировку местности и важнейших объектов установили для всех частей общую, чтобы легко можно было ставить задачи и осуществлять маневр силами и огнем в ходе боя. КП дивизии расположили ближе к переднему краю, на стыке двух стрелковых полков, с задачей перемещаться с началом наступления за частями первого эшелона. Наблюдательные пункты также приблизили к передовой. Мой НП находился, к примеру, метрах в семистах от противника, командиры же полков и батальонов вели наблюдение за полем боя соответственно из третьей и второй траншей.

Налаживалась связь во всех звеньях. Внутри дивизии, со штабом корпуса и с соседями она осуществлялась с помощью проводных, радио — и подвижных средств, а с авиацией — с помощью сигналов и по радио, причем переход на передачу в радиосетях артиллерии и авиации разрешался лишь с началом артподготовки, а в стрелковых частях — с началом атаки. В исходном положении и в наступлении телефонная связь обеспечивалась до стрелкового батальона включительно по линии командных и наблюдательных пунктов. Ниже, в ротах и взводах, связь в ходе боя поддерживалась в основном посыльными и установленными сигналами.

Полным ходом готовились к штурму укреплений врага все бойцы и командиры. С батальонами, предназначенными для действий в качестве передовых, проводились специальные занятия с привлечением всех средств, которые им придавались на усиление. Бойцы учились вести одиночный и залповый огонь из своего оружия, стремительно преодолевать заграждения, метко бросать гранаты, дружно атаковать и закрепляться на захваченной местности. Командиры всех степеней отрабатывали вопросы организации наступления на подготовленную оборону врага. В задачах, которые они решали на картах и местности в соответствии с занимаемыми должностями, противник и тактическая обстановка полностью соответствовали тому, что фактически имелось на нашем участке фронта.

Наряду с решением чисто военных вопросов, как всегда перед ожесточенными боями, большое внимание уделялось партийно-политической работе в войсках. Чтобы поднять наступательный дух у личного состава, в полках и батальонах дважды в день зачитывались победные сводки Совинформбюро о действиях наших войск на других фронтах Великой Отечественной войны. С особым вниманием солдаты и офицеры дивизии следили в те дни за развитием наступления в Белоруссии, воспринимая успех соседей как прямой пример для себя. Их интерес к этой операции определялся в значительной мере и тем обстоятельством, что войска 3-го Белорусского фронта, добившиеся крупных военных успехов и освободившие к исходу 3 июля столицу республики Минск, возглавлял бывший командующий 60-й армией дважды Герой Советского Союза генерал армии И. Д. Черняховский.

Наша многотиражная газета, по обыкновению, отводила основное место на своих страницах материалам, освещающим опыт минувших боев. Прославляя подвиги и ратное мастерство героев, она призывала личный состав выполнить боевую задачу с честью, давала последние напутствия, учила науке ненависти к проклятому врагу. За несколько часов до перехода в наступление вышел специальный номер многотиражки, который тут же доставили на передовую и раздали бойцам. Броские газетные заголовки, призывы к воинам дышали верой в правоту нашего дела, верой в победу.

Живо и предметно, с пользой для дела проходили в ротах беседы фронтовиков-ветеранов с новым пополнением. Бывалые солдаты рассказывали молодежи о многих боевых эпизодах, в которых они участвовали, учили, как вести рукопашный бой в немецких траншеях, блокировать огневые точки врага, преодолевать проволочные заграждения. В свою очередь новички, многие из которых на себе испытали весь ужас вражеской оккупации, бесхитростно рассказывали о зверствах, чинимых гитлеровцами над военнопленными и мирным населением. Правдивые рассказы молодых солдат вызывали у сослуживцев острую ненависть к врагу, стремление сурово покарать его за все страдания, которые он принес народу.

После того как части дивизии сосредоточились в полосе наступления, работники партполитаппарата вместе с заместителями командиров полков и батальонов по политчасти провели собрания с коммунистами и комсомольцами.

Повестка была везде одинаковой: «Значение личного примера в бою». Чтобы обеспечить полное и точное выполнение всех командирских приказов в период подготовки и в наступлении, парторги и комсорги рот дали каждому коммунисту, комсомольцу персональные задания.

Большое мобилизующее воздействие оказало на личный состав дивизии Обращение Военного совета 60-й армии, прочитанное в землянках и траншеях в ночь перед боем. Обращение призывало всех солдат, сержантов и офицеров с честью выполнить боевую задачу и завершить полное освобождение советской территории от немецко-фашистских захватчиков. Этот приказ Родины, Коммунистической партии нашел горячий отклик в сердцах всех бойцов и командиров. Выступая на собраниях и митингах, они клялись бить врага беспощадно, не жалея сил и собственной жизни. Многие воины, желая идти в бой коммунистами, тут же подавали заявления с просьбой о приеме в партию…

Чем меньше оставалось времени до начала решительных действий, тем большую нервозность проявляли гитлеровцы. Как установила наша разведка, в ночь на 10 июля они хотели скрытно отвести свои войска из первых двух траншей в третью, оставив на местах лишь огневое прикрытие. Этот факт давал основания полагать, что противник незадолго до нашей артподготовки попытается оттянуть всю живую силу в глубину, чтобы уберечь ее от уничтожения, и введет в дело лишь после того, как советская артиллерия израсходует по пустому месту большую часть боеприпасов.

Симптомы такого намерения проявились и днем 12 июля. Наблюдатели, расположенные во всей полосе прорыва, в один голос докладывали, что не обнаруживают признаков присутствия неприятеля в первых траншеях. Видимо, в эти часы гитлеровская пехота была отведена по ходам сообщения в тыл (лишь к вечеру она вновь заняла весь передний край). Одновременно немцы резко усилили артобстрел наших позиций. Их минометы пытались накрыть огнем все балки, лощины и обратные скаты высот, где предполагалось скопление нашей пехоты, артиллерии, танков, сосредоточенных, по расчетам неприятеля, для начала атаки. В небе встревоженно кружились гитлеровские разведчики, прикрываемые истребителями.

Чтобы спутать расчеты врага и одновременно детальнее вскрыть систему его огня, было приказано до начала общего наступления провести разведку боем — сначала силами стрелковых рот от полков первого эшелона, а затем передовыми батальонами от дивизий.

Первую разведку боем в полосе 15-го стрелкового корпуса провели в ночь на 13 июля две усиленные стрелковые роты от 914-го стрелкового полка. Они установили, что противник с часу на час ждет начала наступательной операции и большую часть пехоты держит в глубине первой позиции. Основываясь на этих данных, командующий 60-й армией генерал-полковник П. А. Курочкин приказал провести перед боем передовых батальонов получасовую артподготовку, чтобы создать видимость перехода в общее наступление.

В течение ночи 13 июля части нашей дивизии скрытно заняли исходные позиции для наступления, сменив роты и батальоны 914-го полка. Приданная нам артиллерия подтянулась ближе к передовой двумя сутками раньше и уже подготовила огневые позиции. Танки и САУ заняли выжидательный район в трех-четырех километрах от переднего края в готовности выйти на рубеж атаки за 10–15 минут до конца общей артподготовки.

Началось!..

В 5 часов утра 14 июля 1-й батальон 1087-го стрелкового полка после тридцатиминутного артналета стремительно и дружно атаковал противника на высоте 396,0. Ведя разведку боем, он преодолел упорное сопротивление врага и к 11 часам овладел первой и второй его траншеями. В этот момент более полусотни немецких автоматчиков при поддержке шести танков тщетно пытались контратаковать наших бойцов из третьей траншеи. Потеряв два танка и почти половину своих солдат и офицеров, гитлеровцы отхлынули назад.

Особенно геройски действовали с началом этого боя стрелки 7-й роты под командованием лейтенанта Н. Черткова. Под сильным пулеметным и минометным огнем врага они первыми преодолели проволочные заграждения и минное поле, с ходу ворвались в траншею, уничтожили охранение, закрепились и начали отражать контратаку гитлеровцев. Бойцы взвода лейтенанта К. Алексеева, оставшегося в строю после контузии, и отделение сержанта X. Михасяна тоже показали смелость и боевое мастерство в боях за высоту, помогая друг другу в трудную минуту.

Передовой батальон поддерживали метким огнем полковые артиллеристы и минометчики. Они быстро и точно накрывали цели противника по заявкам, поступавшим от пехотных командиров по телефонным линиям связи.

Еще с вечера командиру минометной роты младшему лейтенанту Е. Чичельницкому было приказано подавить огневые точки гитлеровцев левее высоты 396,0. Задачу поручили выполнить расчету младшего сержанта Ю. Биндара. Вместе с наводчиком сержантом Гридяхиным и заряжающим солдатом Коваленко тот перетащил в сумерках свой миномет в овраг, оборудовал наскоро позицию, произвел пристрелку, а затем открыл губительный огонь по пулеметным гнездам врага. В течение ночи было подавлено три огневых точки.

На рассвете, когда стрелки изготовились к атаке, минрота открыла стрельбу уже в полном составе. Следуя за разрывами своих мин, бойцы передового батальона без особых потерь достигли немецких траншей и завязали ближний бой. Минометчики тотчас продвинулись следом и накрыли огнем убегавших вражеских солдат. На обратном скате высоты, где рвались наши мины, было найдено потом два исковерканных пулемета и более десятка убитых гитлеровцев, среди них два офицера.

Учитывая успешные действия передовых батальонов, командующий 60-й армией приказал несколько сократить продолжительность артподготовки перед началом общей атаки и поддерживать пехоту и танки не огневым валом, как было задумано, а последовательным сосредоточением артиллерийского огня.

В 14 часов 30 минут вздрогнула на десятки километров вокруг земля: началась мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Советские орудия и самолеты обрушились на вражеские укрепления, поднимая на воздух огневые точки и инженерные сооружения, сметая заграждения, выводя из строя пункты управления, уничтожая живую силу и технику. В течение долгих шестидесяти минут вся равнина впереди нас полыхала от разрывов тысяч снарядов и бомб, словно на ней бушевал огненный ураган. Поле боя затянуло плотной пеленой дыма и пыли, в которой непрерывно сверкали ослепительные молнии. Едва огонь был перенесен в глубину, как передовые стрелковые полки атаковали противника на всем участке прорыва. Самоходки и орудия сопровождения следовали вплотную за пехотой и «тридцатьчетверками», уничтожая ожившие огневые точки врага.

На один из таких дзотов наткнулась в районе второй траншеи стрелковая рота лейтенанта Луданова. Бойцы были встречены кинжальным пулеметным огнем, но не поддались страху и растерянности. Ослепив дзот гранатами, они ворвались в него с тыла и, уничтожив восьмерых гитлеровцев, захватили два ручных пулемета.

На подходе к третьей траншее стрелки попали под массированный огонь артиллерии врага, расположенной в районе села Гарбузово. Прямыми попаданиями снарядов были подбиты два танка, сопровождавшие пехоту. На этом же рубеже сильным фланговым огнем со стороны села Лапушаны был остановлен и 1085-й полк полковника П. К. Тимофеева. Тяжесть положения усугублялась тем,что соседи справа и слева — части других дивизий — отстали, и враг теперь брал в огневые клещи весь выступ, образованный нашими вклинившимися батальонами. Это вынуждало нас прикрывать частью сил свои открытые фланги, ослабляя силу ударов, наносимых противнику с фронта.

Один из стрелковых взводов, наступавший по левому фасу этого выступа, неожиданно попал в огневую засаду. Расположившись у развилки дорог в прочном окопе, гитлеровцы видели наших бойцов как на ладони, их очереди ложились кучно и прицельно вокруг людей, прижавшихся к земле. Положение создавалось тяжелое, не было пути ни вперед, ни назад.

Тогда к командиру взвода подполз старший сержант Василий Проничев.

— Разрешите, товарищ лейтенант, подобраться к немецкому пулемету, — сказал он. — Может, погибну, но фрицев уничтожу, в этом не сомневайтесь.

Получив разрешение, Проничев взял у одного из бойцов сумку с гранатами и по-пластунски пополз к огневой точке врага. Гитлеровские пулеметчики строчили непрерывно, делая короткие паузы лишь затем, чтобы сменить патронную ленту. Пули стегали по земле, вздымая веером пыль буквально в полуметре от старшего сержанта. Местность была открытая и ровная — ни кустика, ни ложбинки, которые могли бы заслонить или укрыть Проничева. И чудом было уже то, что ему удалось преодолеть более половины расстояния до немецкой пулеметной ячейки. Казалось, еще метр, полтора — и смертоносные росчерки пуль скрестятся как раз в той точке, к которой упрямо подбирался старший сержант. Товарищи изо всех сил прикрывали его огнем, отвлекая внимание гитлеровцев и ежесекундно изумляясь тому, что их товарищ еще жив. Они так страстно желали ему удачи в осуществлении дерзкого замысла, что сами наконец поверили в возможность чуда, словно уже одна отвага храбреца должна была защитить его от смерти…

До пулемета оставалось не более 30 метров. Проничев на секунду сжался в комок, потом рывком поднялся на колено и швырнул одну за другой три гранаты в немецкий окоп. Когда отгремели взрывы и рассеялся дым, старший сержант увидел, что убиты только два гитлеровца, снаряжавшие ленты, а наводчик и заряжающий вместе с пулеметом невредимы.

Гранат больше не было. И все же он не повернул назад, а, используя замешательство пулеметчиков, бросился на них. В несколько прыжков Проничев достиг окопа и с разбегу упал, скошенный очередью. Ошеломленные самопожертвованием русского воина, оба пулеметчика бросили пулемет и стали удирать, но их догнали пули наших стрелков.

Так ценою жизни старший сержант В. И. Проничев спас от гибели своих боевых друзей. Подвиг его навсегда остался в памяти однополчан.

Чтобы подавить опорные пункты врага, я приказал П. С. Вакуленко сосредоточить весь огонь нашей артиллерии по Гарбузово и Лапушанам. Одновременно через командира 1089-го полка майора Ф. С. Гришина поставил задачу одному из его комбатов, капитану В. Найденову, решительным броском овладеть третьей траншеей и выйти в тыл к немцам южнее Гарбузово. В последующем во взаимодействии с батальоном капитана Н. Стороженко, наступавшим по прямой, Найденову предстояло оттеснить врага в направлении села Перепельники.

Полковник П. К. Тимофеев в свою очередь получил приказ, прикрываясь одним батальоном с фронта, обойти двумя остальными третью траншею немцев, окружить и уничтожить их и овладеть безымянной высотой северо-западнее Лапушан.

Оба маневра были осуществлены искусно и энергично. Вследствие этого обстановка заметно улучшилась. Гитлеровцы, повсюду выбитые с первой позиции, начали отходить в сторону Перепельники, Гукаловец. Однако при этом они все еще предпринимали внезапные контратаки и оставляли на выгодных рубежах сильные заслоны с танками и орудиями.

Хочу особо отметить роль нашей авиации в ходе всей этой наступательной операции. В тот период она полностью господствовала в воздухе и буквально нагоняла ужас на противника. Бомбардировщики, штурмовики, истребители смело наносили удары по отходящим частям и скоплениям гитлеровцев. Используя прикрытие с воздуха, стрелковые полки, как острием отбойного молотка, продолжали долбить немецкую оборону, углубляя наметившуюся брешь.

На подступах к Перепельникам батальон Николая Стороженко задержала кочующая вражеская батарея. Средств для ее подавления у комбата не оказалось, а обойти пушки стороной не позволял открытый характер местности. В этот момент над боевыми порядками пехотинцев на небольшой высоте проходила группа советских штурмовиков. В эфир полетели позывные, в сторону немецкой батареи — две красные и одна зеленая ракеты, являвшиеся сигналом целеуказания, а в зенит — серия желтых ракет, обозначавших свой передний край. Однако самолеты, казалось, не услышали зова с земли. Словно черные стрелы, они промчались над головою и скрылись вдали, прежде чем расцвели и опали в небе огненные гроздья ракет. Стрелки приуныли. Кое-кто начал поругивать летчиков и язвить насчет того, что им-де «сверху видно все», как вдруг до слуха людей вновь донесся гул моторов. Это, сделав разворот, возвращалась девятка штурмовиков, выходя на цель, указанную с земли. Через минуту немецкая батарея прекратила свое существование, накрытая точными попаданиями бомб. Батальон Стороженко поднялся на ноги и с ходу захватил село.

К исходу 14 июля полк Тимофеева вышел с боями на юго-западную окраину Перепельников. Бойцы Гришина вышли тем временем на подступы к окраине села Нуще, где и закрепились. В ходе первого дня наступления они прорвали, таким образом, главную полосу немецкой обороны на фронте шириной 2–3 километра и продвинулись вперед до 9 километров. В образовавшуюся брешь, используя наш успех, начали втягиваться своими флангами соседние 336-я и 302-я стрелковые дивизии.

За день боя гитлеровцы понесли большие потери. Как явствовало из перехваченных нами документов, в 1-м батальоне немецкого 913-го пехотного полка осталось всего несколько десятков солдат и офицеров, а в разведбатальоне был убит или выбыл по ранению каждый второй человек.

Противник пытался быстрее восполнить потери, чтобы остановить наступление наших войск. Пленные показали, что им известно о переброске 507-го немецкого танкового батальона, насчитывающего до полусотни боевых машин, из Бродов в район Колтова. Мы также располагали сведениями, что на это направление перебрасываются другие крупные силы гитлеровцев.

В свою очередь наше командование решило ввести здесь в бой 69-ю механизированную бригаду. Наступая совместно со стрелковыми полками на Мал. Тростянец, она должна была овладеть урочищем Городыловский лес, обеспечивая ввод в бой не только главных сил своего корпуса, но и 3-й гвардейской танковой армии.

На этот раз время и место ввода в бой мехбригады были выбраны удачнее, что позволяло рассчитывать на успех. Я говорю «на этот раз» потому, что днем 14 июля, когда передовые подразделения 1089-го стрелкового полка достигли южных окраин села Гарбузово, 69-я мехбригада уже пробовала нащупать слабое место в обороне немцев на этом рубеже, но безуспешно. Она была введена в бой западнее Гарбузово, фронтом на северо-запад, где противник все еще отбивал натиск частей 336-й стрелковой дивизии. Едва передовые подразделения бригады высунулись за разграничительную линию справа, как напоролись на позиции вражеских самоходок.

Поздно вечером 14 июля я с полковником Коротковым тщательно увязал все вопросы взаимодействия как с этой бригадой, так и со стрелковыми частями, наступавшими у нас на флангах. А ближе к ночи приказал повысить активность передовым батальонам Гришина и Тимофеева, чтобы сбить заслоны гитлеровцев и улучшить свое положение.

К трем часам утра передовым подразделениям удалось вплотную приблизиться ко второй полосе вражеской обороны. Майор Гришин немедленно двинул вперед два других батальона, нанес сильный удар во фланг гитлеровцам на опушке рощи у села Нуще и начал обходить его с юго-запада. В итоге к утру удалось вклиниться и во вторую оборонительную полосу немцев, где полк Гришина закрепился.

В 8 часов 30 минут 15 июля после интенсивной артподготовки части дивизии возобновили наступление. В центре наших боевых порядков вошла в прорыв и мехбригада. Поначалу действия в целом развивались нормально. Однако около 10 часов утра бойцы Гришина наткнулись возле села Залуч на плотную оборону противника и были атакованы со стороны села Ивачув большой группой пехоты с 14 танками.

Продвижение 1089-го полка было приостановлено. Но враг заплатил за это дорогой ценой. Артиллеристы офицеров Рубана и Васютинского, хладнокровно подпустив «тигров» на дальность прямого выстрела, открыли ураганный огонь и подбили три танка. Четыре другие тяжелые машины были уничтожены затем огнем наших самоходок. Оставшиеся танки уступили поле боя и скрылись в лесу. Используя благоприятный момент, бойцы Гришина во взаимодействии с мехбригадой овладели селом Нуще и развили наступление на Мал. Тростянец, громя оборону врага.

О напряжении тех боев и мужестве наших воинов можно судить и по такому эпизоду.

Во время очередной контратаки гитлеровцы бросили против наступающей пехоты танки «пантера». Стреляя на ходу, они двигались с большими интервалами, чтобы затруднить огонь нашей артиллерии. За танками, пригнувшись, бежали автоматчики.

— К бою! — приказал своим расчетам лейтенант Ф. Корнилов. — Бить врага до последнего. В щели не прятаться! Дрогнем — танки сомнут и нас, и пехоту…

Бойцы мигом заняли места у орудий и открыли огонь по «пантерам». Первый танк удалось подбить расчету старшего сержанта И. Лаптея. Едва тот остановился, как к нему свернул соседний. Выскочив из люка, его экипаж попытался взять подбитую машину на буксир, но меткие очереди советских пулеметчиков уничтожили танкистов.

Не зевали тем временем и подчиненные Лантея. Ефрейтор Носов с помощью правильного Тюрина за несколько секунд навел пушку в борт второго танка и поджег его. Очередная контратака немцев захлебнулась и на этот раз.

К концу второго дня наступления 1089-й стрелковый полк, обойдя Мал. Тростянец с севера, достиг опушки леса, что южнее Колтова, Оберткова, и овладел селом Монастырка. В то же время авангард от 56-й танковой бригады, вступивший в бой с задачей поддержать и развить успех нашей пехоты, достиг села Зозули, а 69-я мехбригада перерезала шоссейную дорогу Сасов — Золочев несколько южнее Елеховичей.

Главным итогом боев 15 июля было для нас то, что 322-й стрелковой дивизии, единственной из всех соединений, наступавших на львовском направлении, удалось к исходу дня глубоко вклиниться во вторую полосу немецкой обороны. В результате южнее Колтова была пробита брешь, названная впоследствии военными историками Колтовским коридором и сыгравшая исключительно важную роль в развитии всей наступательной операции на этом участке фронта.

В целом обстановка для остальных войск сложилась здесь неблагополучно. Наши соседи продвинулись за два дня боев незначительно из-за упорного сопротивления противника. Гитлеровцам удалось все-таки оттянуть большую часть живой силы с переднего края в глубину и организовать сильное противодействие войскам прорыва. Оперативно подтягивали они и подкрепления, создав сильную группировку для контрудара в районе Зборова. Все это требовало немедленного ввода в бой танковой армии.

В конце дня 15 июля командование фронта решило утром следующего дня ввести в сражение через Колтовский коридор 3-ю гвардейскую танковую армию генерала П. С. Рыбалко. Чтобы обеспечить ввод ее главных сил, было намечено завершить передовыми танковыми отрядами и частями нашего корпуса в ночь на 16 прорыв тактической зоны обороны врага и захватить рубеж Сасов, Золочев.

Забегая вперед, скажу, что с вводом в сражение армии Рыбалко темп наступления стрелковых соединений повысился. Однако на флангах прорыва сопротивление противника не ослабевало. Удерживая оборонительные позиции в районе Колтова, немцы создавали угрозу и флангу и тылам 3-й гвардейской танковой армии и 15-го стрелкового корпуса.

Роковая «вилка»

В те дни части 322-й дивизии сражались в неимоверно тяжелых условиях, непрерывно находясь под огнем: узкий коридор в обороне противника простреливался даже малокалиберной его артиллерией, не говоря о пушках большой мощности. Так, под разрывами мин и снарядов, и двигались не только передовые подразделения, но и вторые эшелоны и тылы. Другого пути вперед не было. И бойцы, включая последнего ездового, прекрасно понимали это. Люди выполняли свои задачи буднично и стойко, с какими бы жертвами это ни было сопряжено.

Стремясь остановить полк Тимофеева на подступах к Золочеву, противник непрерывно контратаковал его слева силами пехотных и танковых подразделений. Чтобы сломить на этом участке сопротивление гитлеровцев и расширить горловину Колтовского коридора, настало время ввести в бой второй эшелон дивизии — 1087-й полк Д. П. Фомичева. Я решил двинуть его уступом справа, из-за боевых порядков Тимофеева, с задачей разгромить ударом во фланг контратакующие группы неприятеля и обеспечить продвижение двух направляющих полков в сторону Золочева.

Наращивая усилия по фронту наступления, я не опасался вместе с тем, что немцы попытаются опрокинуть в этот момент полк Тимофеева и закрыть образовавшуюся брешь силами 8-й танковой дивизии. Надежной гарантией на этот случай являлись танки П. С. Рыбалко, двигавшиеся за нами следом и частично уже вступившие в бой. Я знал, что если гитлеровцы и попытаются отрезать нас от своих, то танковые части с ходу сомнут их резервы. Поэтому гораздо больше я был озабочен мыслями о том, как тщательнее организовать артиллерийское обеспечение для ввода в бой 1087-го стрелкового полка. На этом участке действовало до двух десятков вражеских танков и большие группы пехоты. Поэтому я решил выехать на передовую и лично поставить задачи артиллеристам и стрелкам Д. П. Фомичева.

Часов около семи вечера 15 июля я с офицерами оперативной группы начал собираться на новый командный пункт. Утром следующего дня стрелковым полкам предстояло идти на штурм третьей полосы. В связи с этим требовалось заблаговременно вынести вперед КП дивизии, чтобы обеспечить непрерывное и твердое управление в наступлении. Место под КП выбрали на опушке густого леса, западнее села Перепелышки.

Сборы были недолгими. В машине заняли места я, артиллерист Вакуленко, адъютант Елисеев и солдат-радист. Сидя рядом с шофером (Скобелев прихворнул, и за баранкой находился другой водитель), я слышал, как радист вкрадчиво вызывал на связь «Кубань», рекомендуясь «Тереком», потом бормотал сквозь зубы какие-то ругательства, отстраиваясь от помех, и вновь переходил на заискивающий тон, словно «Кубань» была своенравной красавицей и, чтобы она отозвалась, требовалось непременно улестить ее.

Газик резво попетлял по запутанным лесным тропам, потом запрыгал по проселкам и запылил по изрубцованной глубокими колеями и растоптанной тысячами ног дороге, усеянной тем хламом, который оставляют после себя на поле боя и на маршах воюющие стороны: стреляными гильзами, пустыми цинковками из-под патронов, обрывками телефонного провода и какого-то тряпья. Следы длительного пребывания гитлеровцев и только что отгромыхавших здесь боев были заметны повсюду. В редком сосняке, в воронках и окопах виднелись трупы вражеских солдат, в кустах громоздились штабеля снарядных ящиков, в глубине темнели провалами черных ям землянки и блиндажи. Вся эха безмолвная картина, залитая ярким солнцем и обрамленная густой зеленью кустов и нескошенных трав, казалась бы неестественной и неправдоподобной, если бы на заднем плане не вздымались к небу дымы пожарищ и не гремела кругом, то нарастая, то утихая, артиллерийская канонада.

Так ехали с четверть часа. Каждый из нас вряд ли спал за последние двое суток хотя бы несколько часов, поэтому сидели молча, смежив веки и наслаждаясь относительным отдыхом и покоем. На исходе знойного, бесконечно длинного летнего дня каждый чувствовал утомление и сидел молча, целиком отдавшись своим мыслям. Лишь слух у всех оставался настороженным, привычно улавливая отзвуки сражения, громыхавшего теперь совсем неподалеку.

Километрах в полутора от передовой мы обогнали маршевую колонну 1087-го стрелкового полка. Бойцы шли рассредоточонно, подразделения следовали на определенной дистанции, чтобы уменьшить потери в случае авиационного или артиллерийского налета противника. По сторонам двигалось охранение, прикрывая полк от возможных внезапных атак врага. Впереди головного батальона на крупном сером мерине ехал Дмитрий Поликарпович Фомичев. Он явно тяготился пребыванием во втором эшелоне дивизии и теперь поминутно подхлестывал своего злого и балованного мерина, тут же одергивая его, чтобы не оторваться от колонны. Лошадь горячилась, грызла удила, с храпом встряхивала головой, словно злилась на своего нетерпеливого седока.

Остановившись на минутку, я пояснил Фомичеву, где расположу свой КП, и приказал ему прибыть туда не позже чем через полчаса.

— Торопитесь, а то покончим с фашистами без вас! — без улыбки добавил Вакуленко, на что стосковавшийся по горячему делу Дмитрий Поликарпович лишь сверкнул глазами, давая понять, что в данную минуту шутки неуместны: не может же он ускакать вперед один, бросив полк на марше, хотя с удовольствием и сделал бы это!

Едва затих позади мерный топот колонны, как все мы ощутили какое-то смутное беспокойство, легкую и еще неосознанную тревогу. Даже радист, сорвав наушники, вытянул шею, будто намеревался заглянуть в неведомое. И тут неожиданно ухнули громовые раскаты близких взрывов. Проселок впереди машины встал на дыбы, затем распался на дымные рваные полосы и рухнул вниз, обволакивая все вокруг клубами едкой вонючей пыли. Это шагах в ста пятидесяти разорвался тяжелый немецкий снаряд. Не иначе как этот сюрприз противник уготовил людям Фомичева, к счастью, запоздавшим на несколько минут.

Прежде чем я успел подать какую-либо команду, водитель сам быстро вывернул вправо и прижал газик к обочине дороги, туда, где возвышался огромный дуплистый дуб с густой кроной. В следующее мгновение тяжкий грохот, больно резанув барабанные перепонки, вновь обрушился на нас откуда-то сзади. На крышу машины посыпались ветки, срезанные с дуба осколками, а заднее стекло вдавило внутрь взрывной волной.

— Давай вперед! — крикнул я шоферу, отчетливо сознавая, что немецкая артиллерия взяла нас в «вилку» и что через несколько секунд снаряды накроют участок дороги, где мы находимся. Спасение было в одном — молниеносно выскочить из зоны огня напрямик: съезда с дороги не было, по обеим сторонам вздымались крутые насыпи.

И водитель, поняв меня, рывком послал машину в мутное марево, клубившееся впереди. Это не заняло и пяти секунд, но мы не успели вырваться из огненного кольца: газик вдруг встал на дыбы, потом его резко тряхнуло, занесло вбок, и я почувствовал, как меня ударило по темени железным молотком, а в затылок вонзились две раскаленные и тупые иглы.

«Ранен!» — молнией обожгла догадка. Распахнув дверцу машины, я вывалился наружу и, не удержавшись на непослушных ногах, упал ничком на землю. Изо рта ручьем хлынула кровь, и тут я обнаружил, что у меня недостает половины передних зубов: вместе с мундштуком, который я держал в зубах, их выбило осколком снаряда, пробившим челюсть у левого уха. Потрогав рукою шею, я нащупал вторую осколочную рану. Кровь из нее залила воротник шинели и стекала на траву, образуя на глазах лужицу. «Тяжело ранен…» — сообразил я и чуть не потерял сознание от невыносимой боли, сжавшей тисками голову.

В следующую минуту, хотя и с большим трудом, я все же поднялся на ноги, чтобы посмотреть, что стало с моими спутниками. Снаряд, как видно, разорвался у самой машины, искорежив всю ее заднюю часть. Вакуленко и Елисеев были мертвы, радист и водитель, хотя и подавали признаки жизни, тоже истекали кровью. Я хотел было крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, но язык, иссеченный осколками, не повиновался, лишь забулькала в горле кровь и потемнело от слабости в глазах. Индивидуального пакета при мне не оказалось, да я и не смог бы им воспользоваться. Поэтому, повернувшись спиной к машине, я побрел по дороге навстречу подходившей колонне, с каждым шагом теряя силы и напрягая всю волю, чтоб не упасть.

Метров через 50 я, как в тумане, увидел скачущего во весь опор всадника, который кричал что-то, оборачиваясь назад. Это оказался Фомичев, он звал санинструктора. Однако санинструктор, как на грех, куда-то запропастился, и тогда Дмитрий Поликарпович перевязал меня сам, как умел, не жалея бинтов. Через минуту подбежали бойцы, уже успевшие осмотреть разбитую машину. Они подтвердили, что начальник артиллерии и мой адъютант погибли. (Обоим солдатам уже оказывалась медицинская помощь.) Вслед за тем откуда-то из хвоста колонны вынырнула моя запасная старенькая «эмка», за рулем которой сидел бледный, взиравший на меня с состраданием и испугом Скобелев. Прежде чем отправиться с ним в медсанбат, я вновь попытался произнести несколько слов, отдать последние распоряжения. Однако из-под толстой марлевой маски, скрывавшей рот, донеслось лишь невнятное бормотание. Впрочем, Фомичев догадался обо всем и так.

— Сейчас же сообщим по рации Короткову и Лятину, чтоб прибыли на новый КП, — кивнул он понимающе головой. (Майор А. Н. Лятин, командир нашего 886-го артиллерийского полка, после гибели Вакуленко оставался старшим артиллерийским начальником в дивизии и теперь должен был обеспечить огнем ввод в бой 1087-го стрелкового полка.) — Не беспокойтесь, все будет в порядке, дадим фашистам жару, — усаживая меня в машину, добавил он и шепнул Скобелеву, чтоб тот ехал осторожно, но как можно быстрее, — повязки, которые наложил Фомичев, уже взбухли от крови.

Я плохо помню, как мы добирались до санбата: сознание то покидало меня, то возвращалось вновь. В такие минуты мысли путались, хотя и кружились вокруг одного и того же. Несколько раз я начинал думать о том, справится ли полковник Коротков с руководством дивизией, пока не прибудет новый комдив, и мысленно хвалил себя за то, что во время совместной работы старался предоставить ему побольше самостоятельности. Потом начинал тревожиться, сумеют ли артиллеристы Лятина уничтожить те 20 немецких танков, что появились на участке, отведенном полку Фомичева. И опять успокаивал себя: артиллеристы не подведут, недаром их наводчики славятся снайперским огнем…

Силы постепенно оставляли меня, и тут стала неотвязно донимать мысль: «Неужели это конец?..» Как же не хотелось умирать! Сколько раз я бывал под бомбежками и артобстрелом, слышал посвист пуль и осколков у себя над головой, попадал в переплеты, когда смерть миловала лишь чудом! И никогда не думал о смерти, хотя не раз бывал легко ранен… А теперь, выходит, все? Неужели не доживу до радостного Дня Победы, до полного разгрома врага?..

Первый же хирург, к которому я угодил на операционный стол, сказал потом, что в те минуты я действительно был на волосок от смерти из-за сильного кровотечения. К счастью, мне суждено было выжить. И я бесконечно благодарен за это не только опытным хирургам, сделавшим несколько сложных операций, чтобы вернуть меня к жизни. Я навсегда сохраню самую горячую признательность медицинским сестрам, чья забота и терпеливое искусство помогли мне встать на ноги и чью кровь мне вливали, когда не оказывалось под рукою крови нужной группы. Я всегда буду считать себя их неоплатным должником…

Тяжелое ранение надолго вывело меня из строя, и я уже не смог вернуться в 322-ю стрелковую дивизию. Однако, прикованный к постели, я, как все советские воины, находившиеся в тот период на излечении, жил исключительно событиями на фронте, постоянно чувствовал свою нераздельную сопричастность к ним. С особым волнением и интересом следил я за развитием Львовско-Сандомирской наступательной операции, за ратными подвигами своих однополчан.

Не прерывались (и поддерживаются по сей день) мои связи с офицерами и солдатами родной дивизии. Одни из них навещали меня в госпиталях, где я лечился, с другими я регулярно переписывался, третьих разыскал сразу после выздоровления. И естественно, всякий раз узнавал что-то новое о боевых делах сослуживцев и славных страницах в летописях их полков. В последующем я получил, кроме того, возможность самым тщательным образом ознакомиться с документами, относящимися к боевой истории дивизии, которой командовал в ту пору. Все это дает возможность закончить рассказ о событиях тех дней.

Еще в армейском госпитале, едва очнувшись от наркоза, я услышал печальную весть о том, что на другой день в период массированных артналетов противника погиб и наш дивизионный инженер М. Н. Чернецов. Хотя мое собственное состояние в те часы было до крайности тяжелым, об этой утрате я скорбел столь же остро и горько, как и о гибели своих спутников — подполковника Н. С. Вакуленко и старшего лейтенанта Ю. Ф. Елисеева. И не я один, разумеется.

Несмотря на выход из строя целого ряда офицеров руководящего звена, 322-я стрелковая дивизия, хорошо подготовленная и заранее нацеленная на выполнение своих задач, продолжала играть важную роль в армейской наступательной операции. В общем ансамбле действий быстро нашли свое место и бойцы Фомичева, после того как их часть с ходу вступила в бой. Артиллеристы майора Лятина сделали все, что было в их силах, уничтожив до полутора десятков танков из тех, что пытались воспрепятствовать наступлению стрелков.

С утра 16 июля полк Гришина во взаимодействии с танковыми бригадами перерезал шоссе у Золочева и завязал бой за село Хильчицы, в 4 километрах северо-западнее Золочева. Бойцы Тимофеева в это время с ходу форсировали реку Золочевка и ворвались на восточную окраину города. С выходом стрелковых частей на этот рубеж участок прорыва значительно расширился. Войска 3-й гвардейской танковой армии, введенные в прорыв в это же утро, начали развивать наступление на Красное.

Гитлеровцы отчаянно пытались удержать Золочев. Уличные бои протекали с редким ожесточением. Увлекая за собой остальных, первыми на вражеский огонь и заграждения шли коммунисты. Кандидат в члены партии старший сержант Алексей Французов, ветеран и любимец полка, одним из первых ворвался в немецкую траншею на окраине Золочева и уничтожил из автомата 12 фашистских солдат. Герой тарнопольских боев был представлен за это к ордену Красного Знамени.

Стрелковый батальон капитана А. Новикова из состава 1085-го полка, которому принадлежит особая заслуга в освобождении Золочева, был встречен на восточной окраине города сильнейшим ружейно-пулеметным огнем. Оборона противника проходила здесь вдоль насыпи железной дороги. За нею располагались огневые точки и превращенные в доты кирпичные дома. Прижатые огнем к земле, бойцы залегли. Тогда Александр Новиков передал приказ по цепи — скрытно подобраться к пулеметным гнездам врага, блокировать и уничтожить их. Вместе с другими передовыми отделениями такую задачу получили и солдаты старшего сержанта Максима Хлебного.

Сначала перебежками, потом ползком они начали продвигаться к железнодорожному пути. Лучи солнца и пот слепили глаза, в горле першило от жажды и едкой пыли. Добравшись наконец до разбитого шлагбаума, Максим Хлебный поднял голову и огляделся. Его внимание привлек небольшой куполообразный холмик, видневшийся среди вишен в пристанционном садике, сразу за насыпью. На фоне окружающей потемневшей от зноя зелени он выделялся свежей, изумрудно-сочной одерновкой. Скользнув взглядом ниже, старший сержант заметил узкий зев амбразуры, черневший над светлой лентой рельс.

«Вот где дзот построили, сволочи!» — сообразил Хлебный и, обернувшись к солдатам, лежавшим чуть поодаль, махнул им рукой:

— Давайте сюда! Сейчас устроим фрицам фейерверк!

Прижимаясь плотнее к земле, бойцы проползли еще несколько десятков метров. Неожиданно по ту сторону насыпи, в вишневом садике, послышался шум, донеслись звуки команд. Видимо, гитлеровцы заметили смельчаков, изготовились к бою. И точно — из дзота хлестнули торопливые трассирующие очереди. Судьба горстки советских солдат, казалось, была предрешена. Выручили сметка и боевой опыт отделенного командира. Мгновенно сообразив, что шагах в двадцати перед насыпью уже начинается мертвое пространство, Максим Хлебный выскочил из-под огня и с силой метнул через насыпь противотанковую гранату. Она угодила в амбразуру дзота. Раздался оглушительный взрыв, вверх взметнулись куски шпал, ребрами выгнулись рельсы, и пулемет смолк.

Бойцы Хлебного тотчас укрылись за спасительным железнодорожным полотном.

В тот же момент из траншеи, отрытой по другую сторону железной дороги, один из гитлеровцев тоже бросил гранату, но уже пехотную. Она упала у ног старшего сержанта. Не раздумывая, тот молниеносно схватил ее и метнул обратно, за насыпь. Грохот взрыва, истошные крики, автоматные очереди — все слилось затем в шуме короткого яростного боя. Вражеский пост, охранявший подступы к дзоту, был полностью уничтожен. С падением этой огневой точки в линии обороны гитлеровцев образовалась брешь. Стрелки немедленно устремились в нее и хлынули в крайние дома, очищая их от захватчиков.

Люди дрались как львы, не думая о смерти, отдавая жизнь за святое и правое дело.

Сержант Ревчук, заскочив в одну из улиц, заметил, что несколько гитлеровцев юркнуло в подвал дома. Оттуда сразу застрочил пулемет. Сержант незаметно обогнул дом и подкрался ко входу в подвал с тыла. До его слуха донесся возбужденный говор немецких солдат, суетившихся у пулемета. Не мешкая, Ревчук подскочил к двери, сильным ударом приклада вышиб ее, швырнул в подвал противотанковую гранату. В тот же миг пуля оборвала жизнь храброго сержанта, но гитлеровцы заплатили за это дорогой ценой.

Как выяснилось уже после боя, в подвале укрывалось более тридцати фашистов. Около двадцати были убиты взрывом гранаты, остальные получили тяжелые увечья. Так один советский воин вывел из строя целый вражеский взвод.

На улицах Золочева стрелки широко и смело применяли обход и охват, блокируя многочисленные группы противника, засевшего в прочных сооружениях. Наиболее мощный узел сопротивления оказался в здании городской тюрьмы, которое штурмовала 9-я рота. Ее командир лейтенант В. И. Гекало, оценив обстановку, отказался от лобовой атаки. Оставив перед фасадом тюрьмы группу бойцов для отвлекающего маневра, он с остальными обошел опорный пункт, ворвался в него с тыла и разгромил его гарнизон. Сам Гекало был при этом ранен, но не оставил роту, пока не убедился, что сопротивление врага сломлено. Заменивший его лейтенант И. М. Галушко немедленно начал преследовать отходящего противника.

Выкуривать гитлеровцев из прочных сооружений помогли своим огоньком артиллеристы нашего 886-го артполка. Особенно отличился командир батареи офицер Новиков. В разгар боя он перебрался в трофейную немецкую самоходку, зарядил ее пушку и лично подбил появившийся в этот момент на улице танк с крестом на броне. Двигаясь затем в самоходке через центр города, Новиков одну за другой обнаруживал цели противника, а затем вызывал и корректировал огонь своей батареи. Лишь после того как самоходное орудие было подбито фашистами, офицер покинул его и перешел на другой наблюдательный пункт.

Кстати говоря, наши артиллеристы, корректировщики, разведчики нередко пробирались и в тыл врага. Следует сказать, что достаточно искусно вел разведку и враг.

После одного из тяжелых боев солдаты братья Леонид и Василий Мазур обратили внимание на незнакомого офицера, который появился в их траншее. Держа забинтованную руку на перевязи, тот спросил, как пройти в медсанбат. По облику незнакомец ничем не отличался от наших офицеров, которые нередко тоже спрашивали у солдат дорогу на КП, узел связи или в тыловые хозяйства. Странным показалось другое: расспрашивая братьев, из какого они полка и батальона, офицер то и дело подносил забинтованную руку к губам, словно хотел согреть ее дыханием.

Солдаты, как их и учили, попросили его предъявить документы. Они оказались в полном порядке. Но пока Василий читал их, Леонид, стоявший позади, заметил, что «офицер» слишком крепко прижимает локтем «раненой» руки футляр из-под бинокля. Присмотревшись внимательнее, солдат увидел, что оттуда тянется к забинтованной руке тонкая проволочка. Заподозрив неладное, Леонид Мазур поднял автомат и повелительно скомандовал: «Руки вверх!»

Незнакомец попытался оказать сопротивление, но бойцы мигом разоружили его. Задержанный оказался немецким шпионом в чине обер-лейтенанта, пробравшимся на передовую из прифронтовой полосы. Для передачи сведений он пользовался портативным радиопередатчиком, находившимся в футляре от бинокля, а микрофон был прикреплен бинтами к ладони руки. Бдительность наших солдат позволила обезвредить лазутчика.

Однако вернемся к боям в Золочеве. Несмотря на то что враг сопротивлялся с большим упорством, наши бойцы очищали улицу за улицей, проявляя храбрость, сметку, презрение к опасности. Причем отважно и решительно действовали не только стрелки, пулеметчики, артиллеристы, которых принято относить к «активным штыкам», но и телефонисты, санитары, подносчики патронов и снарядов, ездовые.

В который уже раз проявила геройство санинструктор Надя Осина. Перемещаясь вслед за солдатами, наступавшими по западной окраине города, она заметила, как один из бойцов попытался с ходу перескочить через невысокую изгородь, но, сраженный автоматной очередью, повис на изгороди вниз головой. Не размышляя о том, ранен он или убит, санинструктор поднялась во весь рост и побежала на помощь. Над головой свистели пули, руки в кровь разодрала колючая проволока, но смелая девушка вместе с двумя подоспевшими солдатами сняла раненого с изгороди, убедилась, что он еще дышит, и начала ловко делать перевязку.

— Ты настоящая героиня, Надя! — сказал ей полчаса спустя младший лейтенант Ефим Чичельницкий, видевший эту сцену.

— Знаешь, две пули в грудь, но будет жить! — только и ответила на это любимица батальона.

В ночь на 17 июля бои не затихали ни на минуту. К рассвету батальоны Гришина овладели селом Хильчицы. Сбивая отдельные заслоны гитлеровцев из 349-й пехотной и 8-й танковой дивизий, наши продолжали наступать и захватили село Княже. Полк Тимофеева, взаимодействуя с танкистами 59-го отдельного танкового полка, 17 июля полностью очистил от захватчиков Золочев и по приказу свыше занял оборону фронтом на юго-запад. Бойцы Фомичева, пройдя через освобожденный город, вновь развернулись в боевой порядок, повели наступление на Ясиновцы и к вечеру 17 июля освободили это село. Потом они продвинулись вдоль шоссе на запад и очистили от врага Червоное, а под утро — Бол. Ольшаницу.

Менее удачно развернулись действия войск, наступавших слева от нас. Их продвижение было приостановлено в результате контрудара, нанесенного гитлеровцами из района города Зборов. По этой причине изменилось и направление ввода в бой 4-й танковой армии. Сразу после освобождения Золочева она получила задачу войти в прорыв опять-таки через Колтовский коридор и развить стремительное наступление на Куровичи, Городок, в обход Львова с юго-запада.

Так успех наших стрелковых частей был вновь использован танкистами. В четвертом томе «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945» об этом решении командования на странице 213 говорится следующее:

«В Великой Отечественной войне наши командиры часто принимали оригинальные и смелые решения и умело претворяли их в жизнь. Но пример ввода в сражение двух танковых армий в столь узкой полосе прорыва при одновременном отражении сильных контратак противника на флангах является единственным в своем роде».

Конец бродской группировки

18 июля части 3-й гвардейской танковой армии соединились в районе Буск, Деревляны с войсками конно-механизированной группы генерала В. К. Баранова. Так было завершено окружение бродской группировки врага в составе восьми дивизий. Окруженные сразу повели себя крайне агрессивно. Немецкое командование также прилагало все силы, чтобы встречными ударами танковых частей из районов Золочева, Плугова перерезать Колтовский коридор и вызволить своих из котла.

Теснимые с востока и севера нашими войсками, немецкие дивизии, запертые в кольце западнее города Броды, пытались пробиться из окружения через Княже и Червоное на юго-запад, для соединения с главными своими силами. На участке 322-й стрелковой дивизии они предпринимали многократные контратаки из Гологоры на Червоное.

С утра 20 июля противник потеснил наши полки и прорвался в район Бельзец, Почапы. Разделившись здесь на две группы, он перешел в наступление на Скваряву и Княже, обрушив сильный удар по боевым порядкам полка Гришина. Однако ответным ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем обе атаки были отбиты. На поле боя осталось до 200 вражеских солдат и офицеров, и около 100 было взято в плен.

С наступлением ночи гитлеровцы предприняли вторую попытку прорваться на участке возле станции Скварява, но опять потерпели неудачу.

Еще более отчаянные попытки вырваться из бродского котла предпринимались на другой день. Не менее десятка раз охваченные паникой гитлеровцы бросались на позиции батальонов Гришина, но им так и не удалось прорвать оборону 1089-го полка.

К исходу 22 июля в частях дивизии, сражавшихся на три фронта, после того как они отбили все атаки врага с запада, севера и востока, сложилась довольно своеобразная обстановка. Потеряв надежду вырваться из окружения, гитлеровцы отошли и укрепились в лесу севернее Княже, отрезав наши тыловые коммуникации. Подвоз боеприпасов, продовольствия и других предметов снабжения, естественно, сразу прекратился. В полках к тому времени уже набралось до полутора тысяч пленных. Отправить их в тыл теперь уже не представлялось возможным, а прокормить такую массу лишних ртов было затруднительно. Кроме того, в любой момент можно было ожидать возникновения беспорядков среди этих озлобленных и уже оправившихся от первого шока людей. Пленных разместили в домах, банях, сараях, землянках, а также в других жилых и нежилых постройках. Охраняли их небольшие группы наших солдат. Малочисленность стражи и кажущаяся близость свободы могли толкнуть гитлеровцев на любой отчаянный шаг.

Требовалось без промедления ликвидировать остатки окруженной группировки врага. Ее сопротивление становилось все более бессмысленным. Видя это, многие солдаты и офицеры сами сдавались в плен. Однако, по их же рассказам, генерал Гауффе еще питал надежду пробиться с оставшимися войсками в лесистые предгорья Карпат.

Чтобы избежать напрасного кровопролития при ликвидации врага, генерал-полковник Курочкин приказал взять в плен самого Гауффе и офицеров его штаба. С этой целью в 322-й дивизии были созданы три разведывательные группы. В сумерках 22 июля они проникли в Княже и начали поиски корпусного КП. В селе царил беспорядок и паника: чувствуя безвыходность положения, гитлеровцы толпами метались по улицам, пытались организовать оборону, но деморализованные солдаты уже выходили из повиновения. Многие только и думали, как бы сдаться в плен и сохранить себе жизнь, зато самые ярые нацисты предпочитали кончать самоубийством. Пользуясь этим хаосом, разведчики к утру 23 июля точно засекли местонахождение КП и взяли под усиленное наблюдение все ходы и выходы из него.

Когда полк майора Гришина перешел на рассвете в последнюю атаку на село, одна из групп разведчиков под командованием старшего лейтенанта Кукринова молниеносно ворвалась в немецкий бункер и пленила всех, кто там находился. Кроме командира 13-го армейского корпуса, среди офицеров оказались два полковника — представители ставки фюрера, начальник штаба и начальник оперативного отдела корпуса, врач и адъютант генерала Гауффе. Все они сдали личное оружие беспрекословно. А вскоре это же сделали и их войска. С бродской группировкой врага было покончено.

С ликвидацией бродской группировки гитлеровцев на этом участке высвободилось большое количество советских войск — пехоты, танков, артиллерии, авиации. Они были немедленно использованы для дальнейшего развития фронтовой операции. 60-я армия продолжала безостановочно наступать на Львов.

Флаг над ратушей

Находясь по-прежнему в первом эшелоне 60-й армии, 322-я стрелковая дивизия наступала на Львов в направлении Балучин, Замостье, Журавники.

В течение 24 июля полки 322-й вели упорный бой за село Верхняя Билка. Приспособив к круговой обороне кирпичные здания, церковь, замок, школу, гитлеровцы сопротивлялись бешено. Чтобы подавить их опорные пункты, потребовалось поставить все орудия на прямую паводку. Наконец, преодолев сильное огневое противодействие врага, бойцы ворвались на восточную и западную окраины села. Всю ночь шли кровопролитные бои. Лишь к рассвету 25 июля советские воины полностью очистили от захватчиков населенный пункт и повели наступление на Подберезцы, Винники.

Сбитые с одних позиций, гитлеровцы, не мешкая, отходили на заранее подготовленные другие рубежи и вновь оказывали упорное сопротивление. Кстати сказать, все населенные пункты на подступах ко Львову были превращены в узлы обороны.

Неоднократные попытки частей 322-й прорвать эти укрепления в течение 25 июля успеха не имели. Потребовалось организовать дополнительную разведку, подвезти боеприпасы, выдвинуть ближе к переднему краю всю противотанковую артиллерию и только после этого попытаться решительным ударом сбить прикрытие противника.

Утром 26 июля дивизия возобновила наступление. Полки Фомичева и Тимофеева, поддержанные несколькими танками, сломили сопротивление противника и медленно двинулись вперед, с боем очищая каждую высоту, каждый перекресток дорог, каждый хутор.

Придавая особую важность действиям 322-й стрелковой дивизии, днем на ее КП прибыл маршал И. С. Конев. Подробно разобравшись в обстановке и понаблюдав лично за развитием боя, он организовал помощь наступавшим полкам огнем дальнобойной артиллерии и ударами авиации с воздуха, после чего дал новому командиру соединения генерал-майору П. И. Зубову полезные советы, как нужно действовать непосредственно на улицах и площадях Львова. Указания опытного военачальника весьма пригодились при освобождении города.

К вечеру сопротивление гитлеровцев на подступах к восточным окраинам Львова было сломлено полностью. Бойцы Гришина и Тимофеева овладели селом Лесничи, а Фомичев освободил к томувремени Подберезцы и завязал бои за Винники.

Наступающим советским войскам активно помогали многие жители сел и деревень западных областей Украины. Они строили мосты и гати, ремонтировали дороги, являлись проводниками, помогали раненым бойцам.

В период боев за Львов, например, жители села Свирж, Львовской области, разместили у себя в хатах 70 раненых советских солдат и офицеров. Неожиданно гитлеровцы перешли в контратаку и захватили село. В панском имении оставалось еще 25 тяжелораненых, которых нельзя было переносить. Фашисты не стали их добивать. Они строжайше запретили подходить к имению, чтобы раненые погибли сами, без пищи, воды и ухода. Крестьян не остановил запрет. Рискуя жизнью, они продолжали тайком ухаживать за «радяньскими воинами». А вскоре наши войска вновь освободили село. Это избавило раненых бойцов и их спасителей от гибели…

Развивая наступление, бойцы Тимофеева овладели селом Великие Кривчичи.

Батальон Пятицкого почти без потерь ворвался затем на восточную окраину Львова и начал быстро продвигаться вперед. В черте города гитлеровцы сопротивлялись вяло. Отдельные их группы вели огонь только в районе железнодорожной станции, Яновского кладбища, старинного костела и на западной окраине, где начиналось шоссе на Перемышль.

Около полуночи и батальоны Гришина, соединившиеся с танкистами Д. Д. Лелюшенко, достигли центральной части города. Над крышей городской ратуши уже победно реял красный флаг. Его укрепил еще 22 июля в знак того, что Львов снова и навеки стал советским, отважный радист одной из первых «тридцатьчетверок», ворвавшихся в древний город, старший сержант Александр Марченко. При выходе из ратуши воин был смертельно ранен. Шесть суток бились в городе его товарищи по экипажу, уничтожив за ото время восемь немецких танков и более сотни фашистов. Они отомстили врагу за смерть боевого друга, но и их танк был подбит…

Уничтожая мелкие группы гитлеровцев, бойцы Гришина медленно продвигались вдоль улиц, осматривая каждый дом, чердак, подвал, и только к рассвету достигли западной окраины города. Овладев железнодорожным вокзалом, стрелки Тимофеева очищали в это время район Левандовки, а Фомичев, овладев Винниками, вступил со своими батальонами во Львов с юга.

Утром 27 июля 1944 года жители Львова со слезами радости приветствовали долгожданных освободителей.

В полях за Вислой сонной…

Не останавливаясь, лавина советских войск проследовала через Львов и двинулась на запад. Впереди их ждали тяжелые бои на висленском плацдарме. Полки 322-й стрелковой дивизии опять наступали на главном направлении и в первом эшелоне.

Продвинувшись на юг вдоль западного берега притока Вислы — реки Вислоки, стрелки, ослабленные потерями, понесенными в минувших боях, в течение многих дней пытались опрокинуть гитлеровцев, затем сами отбивали их яростные атаки, удерживая захваченные рубежи. Об ожесточенности тех боев, о стойкости наших воинов читатель может судить по такому эпизоду.

Однажды утром после мощной огневой подготовки крупные силы гитлеровцев внезапно ударили по боевым порядкам 1085-го полка. Вот что вспоминал об этом майор А. Овсянников, назначенный незадолго до того в полк П. К. Тимофеева на должность комбата 3:

Ураганный артиллерийский огонь обрушился внезапно, как снег на голову. Связь с соседями и штабом полка вскоре нарушилась, но тут прибежал посыльный из 7-й роты.

— Товарищ майор! Фрицы атакуют! — еще издали крикнул он. — Сил у них — тьма, теснят нас к реке…

Я и сам уже понял, что дело — дрянь. Для гитлеровцев, имевших превосходство в танках, орудиях и пехоте, не составляло большого труда прорвать нашу жидкую оборону — мы не успели даже закрепиться как следует после того, как отбили эту местность у врага. Схожая ситуация возникла и на участке соседнего батальона: противник теснил его тоже, угрожая окружением.

Находиться дальше на НП было бесполезно, и я, оставив вместо себя начальника штаба, побежал в роты. Вижу — 7-я уже начала пятиться к прибрежной круче, за которой плещется река. Бегу наперерез, падаю на землю рядом с солдатами, которые ведут сильнейший огонь из автоматов, и тоже достаю пистолет. Однако выстрелить не успел. Прихрамывая и опираясь на палочку (он был ранен в ногу), ко мне приближался позади цепи командир полка Тимофеич. Подойдя почти вплотную, он остановился, глянул на меня сверху вниз колючим взглядом и спокойно, без всякой иронии спросил:

— Ну, майор, а дальше что?

От такого вопроса, понятно, все мое возбуждение схлынуло, как от ушата холодной воды. Стыдно стало и за свою растерянность, и за пустяковое занятие, которым чуть не увлекся, словно атаку врага можно было отбить с помощью одного моего пистолета. Вскочил на ноги, лицо горит, а в душе такая злость, аж дышать трудно.

— Батальон отсюда не уйдет! — говорю. — Будем драться до последнего!

— Правильно, — отвечал Петр Клементьевич. — В таком случае организуйте оборону!

Людей у меня тем временем прибавилось: кто ни пробегал мимо, всяк сворачивал к нам и занимал место в цепи, когда замечал, что командир полка стоит тут же во весь рост под пулями, словно заговоренный, и спокойно отдает приказания. А потом подоспел капитан Ф. Бондаренко, командир пулеметной роты. Один его расчет в последнюю минуту вышел из строя, так этот здоровяк сам вынес на плечах «максим» из-под артиллерийского огня.

Бондаренко указал своим людям позиции справа и слева, а сам расположился неподалеку от меня, вставил полную ленту — да как ударил по фрицам, так те и повалились как подкошенные. Ну, мы тоже наподдали огня, пока Тимофеев ставил задачи артиллеристам и минометчикам. А когда вступили в бой и они — совсем полегчало. Снаряды и мины ложились так кучно, что через полчаса от вражеских автоматчиков едва ли осталась половина. Они отползли к нашим брошенным окопам и прекратили атаки.

Тимофеев тем временем восстанавливал положение на участке 2-го батальона. С высотки, куда я перенес свой НП, можно было различить в бинокль, как полковник не спеша прохаживался среди бойцов. Всем своим видом он показывал, что уходить отсюда никуда не собирается, пока батальон не приведет в чувство гитлеровцев. И это его спокойствие и бесстрашие подействовало на людей лучше всяких приказов, укрепило их стойкость и мужество…

Продолжая рассказ майора Овсянникова, добавлю, что после многочасового боя гитлеровцам ценой больших потерь удалось лишь чуточку потеснить 1085-й полк. Тогда Тимофеев почистил свои тылы и направил всех, кто способен был держать в руках оружие, на линию огня. И постепенно начал обозначаться перелом. Стрелковые роты все чаще сами переходили в контратаки, отбивая выгодные в тактическом отношении участки польской земли.

Как всегда, их активно поддержали огнем и колесами храбрые пушкари.

В одном из боев отличился другой командир орудия, старший сержант Г. Климухин. Перед населенным пунктом, где дрались пехотинцы, стоял особняком большой кирпичный дом со службами-пристройками. Оборудовав в нем две огневые точки, гитлеровцы прочно прикрыли подступы к своим траншеям, расположенным по окраинам села. Климухину приказали уничтожить этот опорный пункт врага.

Расчет его орудия действовал смело и проворно. Скоро в оконные проемы здания один за другим влетело шесть снарядов. Верхний этаж обрушился, и пулеметы смолкли. Тогда Климухин вдвоем с наводчиком Овруцким обошел фольварк, пробрался к вражеской траншее, швырнул в нее связку гранат и крикнул по-немецки, чтобы оставшиеся в живых сдавались. Результат превзошел все его ожидания. Прекратив стрельбу и побросав оружие, с поднятыми руками вылезло наверх до двух десятков гитлеровцев. Наши стрелки немедленно устремились в брешь, смяли противника на этом участке и захватили населенный пункт.

Случаи добровольной сдачи гитлеровцев, подобные приведенному здесь, происходили не часто. В массе своей немецкие солдаты все еще сражались с фанатичным упорством, хотя у многих уже не оставалось сомнений в том, что война ими проиграна. Некоторые, правда, еще не теряли надежды выйти живыми из этой адской игры. Страшась советского плена, о котором гитлеровская пропаганда распространяла самые невероятные небылицы, они в момент приближения наших войск забивались, как тараканы, в укромные щели, надеясь переждать, пока отбушует война.

На такую стаю «пруссаков» наткнулись однажды подчиненные сержанта А. Корецкого, захватившие небольшой фольварк Белец.

После боя мы осмотрели все чердаки и подвалы домов, — докладывал потом командиру сержант. — И обнаружили несколько подозрительных лиц. Когда извлекли их на свет божий, все дружно принялись ругать Гитлера на каком-то тарабарском языке.

— Кто такие? — спросил я.

— Мы поляки, — ответил на ломаном немецком языке мужчина, одетый в рваную женскую кацавейку и стоптанные домашние туфли.

— А что вы здесь делаете? Есть у вас какие-нибудь документы?

— Никаких документов у нас нет, — последовал ответ. — Мы бежали из концлагеря.

Поначалу мы поверили им, — признался Корецкий. — Но потом ездовой Колачев пошел в сарай за сеном и обнаружил там спрятанное оружие и военное обмундирование. В карманах немецких кителей и брюк оказались документы, по которым и установили личности гитлеровцев. Маскарад не помог им избежать плена.

В ходе этих боев 322-я стрелковая дивизия полностью восстановила свое первоначальное положение и продолжала развивать успех. Передовые подразделения то и дело вступали в стычки с засадами противника. В ход пускалось не только оружие, но и солдатская хитрость.

Вот что вспоминал потом об одном из таких эпизодов сержант Михаил Алексеенко:

Командир приказал прочесать участок леса, разведать, есть ли там неприятель. Направляющим двигался Григорий Омерчук: у него все повадки таежного охотника — идет бесшумно, а сам все видит и слышит. Он-то и заметил легкий дымок над кустами, а потом почувствовал запах табака. По знаку Омерчука я велел бойцам залечь, а сам тоже пополз вперед. Вижу, стоит под елью немецкий часовой и курит, пряча в рукав сигарету. Пошептались мы с Григорием и решили брать фрица партизанским способом. Омерчук незаметно обойдет часового и поднимет легкий шум, а когда гитлеровец обернется, я уже буду тут как тут. Хитрость удалась. Только зашуршали позади ветки, как часовой повернулся ко мне спиной. Ну, я подскочил к нему, оглушил прикладом и рот заткнул, чтоб сгоряча не закричал. А когда фриц поостыл немного, то рассказал, где прячутся его товарищи. Их оказалось чуть больше двадцати человек. Это было все, что уцелело от егерского батальона, разбитого в последние дни. Навалившись с двух сторон, гитлеровцев захватили врасплох. Человек пятнадцать уничтожили, а шестерых взяли в плен…

Окончательно сопротивление противника удалось сломить на этом участке лишь в двадцатых числах августа.

В боях этого периода и позже, во время овладения Краковским укрепленным районом, стрелкам довольно часто приходилось штурмовать мощные немецкие долговременные огневые сооружения. Их действия облегчало то обстоятельство, что у противника, вынужденного теперь обороняться сплошь по всему фронту, недоставало резервов для восполнения потерь в живой силе и технике. За метровыми стенами железобетонных сооружений, в глубоких бункерах и стальных колпаках сидели солдаты, уже измотанные физически и морально непрерывным отступлением и разуверившиеся в возможности остановить ту грозную силу, которая неумолимо двигалась с востока. Не рассчитывая выйти из своих казематов живыми, не надеясь на помощь извне, они зачастую дрались до конца. Но эта их храбрость была отчаянием смертников, обреченных на гибель и потому неспособных победить, чтобы остаться жить…

Приближая час победы над врагом, наши воины дрались самоотверженно, с той решимостью и инициативой, которая всегда окрыляет людей, сражающихся за святое и правое дело. Пример отваги, образец инициативы показывали командиры.

При освобождении одного из польских городов 1085-й полк пытался рассечь оборону неприятеля сильными ударами во фланги. С трудом отражая натиск советских бойцов и опасаясь за свой тыл, гитлеровцы надумали эвакуировать часть боевой техники по железной дороге к себе в тыл. Проведав об этом, Тимофеев решил захватить готовые к отправке эшелоны, поручив задачу капитану Владимиру Найденову. Смелый и искусный в таких делах офицер выполнил ее блестяще. Совершив стремительный фланговый маневр, он со своим стрелковым батальоном с ходу атаковал немецкое охранение и ворвался на станцию. Чтобы помешать гитлеровцам в последнюю минуту угнать стоявшие под парами паровозы с гружеными платформами, в обход станции была послана диверсионная группа. Солдаты Семенюк, Тимофейчук, Юницкий и другие быстро подорвали стальное полотно, что вело на запад, и тоже навалились сзади на охрану. Быстрота и натиск позволили бойцам В. Найденова с малыми потерями овладеть станцией и захватить один эшелон с танками и пять с подготовленными для отправки в ремонт самолетами, автомашинами и другой военной техникой.

Солдаты, пришедшие по дорогам войны на территорию Польши, были в подавляющем большинстве опытными я закаленными воинами, знали в тонкостях тактику ближнего боя. Умело, храбро действовали они не только в составе отделения, взвода, но и в одиночку, даже если сталкивались с группой фашистов или оказывались лицом к лицу с пулеметом, пушкой, танком…

Кстати говоря, на заключительном этапе войны наши бойцы часто били врага его собственным оружием, используя трофейную технику. Быстро освоили они и фаустпатроны. Инициаторами выступали обычно ветераны войны, коммунисты и комсомольцы, научившиеся обращаться на фронте с любым оружием на «ты».

От бывалых фронтовиков быстро набирались отваги, сметки и молодые бойцы. Многие из них также не упускали возможности проявить инициативу, помериться с врагом силами в жестоком единоборстве. Особенно хорошо проявили себя молодые солдаты-комсомольцы. Павел Шингальский, получивший комсомольский билет за полчаса до первого в его жизни боя, уничтожил автоматным огнем два пулеметных расчета противника. А командир «сорокапятки» Петр Бойко даже не успел получить комсомольский билет. Поняв, что гитлеровцы вот-вот ринутся в контратаку, командир орудия поискал глазами среди стрелков комсорга батальона младшего лейтенанта Астафьева, встретил его ответный вопрошающий взгляд и, подняв над головой руку, крикнул:

— Что бы ни случилось со мною — считайте комсомольцем!

Петр Бойко произнес эти слова по велению сердца, как свое завещание. Он знал, что бой предстоит ожесточенный, а потому победить или умереть хотел, числя себя в рядах Ленинского Союза Молодежи. Предчувствие не обмануло Петра Бойко: на участок, где находилось их орудие, гитлеровцы бросили три танка и два бронетранспортера. Ведя с ходу ураганный огонь, вражеские машины неумолимо надвигались на позицию артиллеристов. Но Бойко огня не открывал, хотя остался один: оба номера в его расчете пали от осколков снарядов. Только когда до переднего танка осталось не более ста пятидесяти метров, Бойко ударил по нему бронебойным снарядом. Танк остановился как вкопанный. Следующими двумя выстрелами храбрый пушкарь поджег бронетранспортер. Страшась такой же участи, остальные машины скрылись в дыму, нависшем над полем боя.

Помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу капитан Павел Кузьменко сам вручил герою-артиллеристу комсомольский билет.

— Вот какие люди у нас в комсомоле! Вот так они бьют проклятого фашиста! — сказал он, обращаясь к молодым бойцам — уроженцам западноукраинских областей, указывая на Петра Бойко.

Многие из новичков по примеру своего отважного земляка тоже вступили в тот день в Ленинский Союз Молодежи.

В этом же бою бессмертный подвиг совершил ветеран дивизии, участник двух войн солдат Александр Семенович Евстигнеев. В период контратаки врага он, улучив момент, метнул из своего окопа гранату в немецкий бронетранспортер, прорвавшийся на позиции стрелков, и уничтожил находившихся там фашистов. Однако второй бронетранспортер продолжал идти вперед. Тогда старый солдат, движимый чувством острой ненависти к врагу, бросился со связкой гранат под гусеницы и подорвал машину. Указом Президиума Верховного Совета СССР А. С. Евстигнееву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза…

Так шли вперед воины 322-й стрелковой, теряя лучших бойцов и командиров, недосчитываясь после каждого боя верных товарищей и с великой радостью принимая вновь в свою боевую семью тех однополчан, которым удавалось вернуться после излечения в родную часть.

Когда бойцы Гришина после успешного боя освободили от захватчиков крупное село и остановились в нем на короткий отдых, они стали свидетелями трогательной сцены.

В сумерках в центре населенного пункта, где расположился штаб 1-го батальона, осторожно сошла на землю с попутной полуторки бледная, без кровинки в лице, девушка в солдатской шинели. Осмотревшись, она закинула за плечо вещмешок и неуверенно направилась к крыльцу дома, возле которого курили, переговариваясь, солдаты.

— Смотрите-ка, Надя! — словно не веря своим глазам, вдруг крикнул один из бойцов. — Ну, брат, и дела — выходит, рано мы похоронили нашу спасительницу!

— Надя и есть! Обманула «безносую», — подхватили остальные. — Вот молодец!

Это действительно была Надя Осина.

Отзывчивую на чужую боль и беззаветно смелую девушку все бойцы 1-го батальона называли не иначе как сестренкой и дочкой. В зависимости от возраста, каждый вкладывал в эти слова свою безмерную признательность санинструктору за ее человечность, заботу о раненых. Крепко горевали солдаты, когда пронесся слух, что в одном из боев Надя была смертельно ранена и скончалась, не приходя в сознание… И вот — нежданная встреча!..

* * *

Продолжая двигаться с боями вдоль шоссе на Пильзно, части нашей дивизии достигли рубежа Лятошин, Стасювка, где перешли к обороне. На этом и завершилось их участие в Львовско-Сандомирской наступательной операции.

Боевые заслуги 322-й стрелковой дивизии получили высокое признание. Приказами Верховного Главнокомандующего всему личному составу соединения дважды объявлялась благодарность. 1089-й стрелковый полк удостоился почетного наименования Львовского, а 603-й отдельный саперный батальон стал называться Дембицким. За храбрость и отвагу, проявленные в тех боях, около двух тысяч солдат, сержантов и офицеров дивизии получили правительственные награды. Им, как и всем бойцам и командирам 1-го Украинского фронта, столица нашей Родины — Москва салютовала в августе 1944 года двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.

Волею случая мне довелось услышать этот салют, поскольку в те дни я находился уже в Главном военном госпитале в Москве. Это были минуты, исполненные особо волнующего и радостного смысла. Радуясь победному шествию своих товарищей, я мысленно находился вместе с ними, и это ощущение, притупляя физическую боль, скрашивало горечь постигшей меня беды…

А два-три дня спустя здесь же, в госпитале имени Бурденко, произошло еще одно памятное событие. Из случайно оброненной санитарами фразы я узнал, что в соседнем лечебном корпусе лежит с тяжелым ранением какой-то генерал Иванов.

«Уж не Николай ли Иванович?» — встрепенулся я. С тех пор как мы расстались в августе 1943 года, мне ни разу не пришлось повидаться с ним: по слухам, он командовал стрелковым корпусом где-то на 3-м Белорусском. И хотя вероятность встречи, учитывая широкое распространение на Руси фамилии Иванов, была ничтожной, я, пользуясь преимуществом ходячего больного, немедленно отправился на розыски. Это действительно оказался он — мой старый друг и предшественник по должности комдива 322-й!

Встретились мы сердечно и не скрывали своих чувств. В первые минуты разговор перескакивал с пятого на десятое, пока не прошло возбуждение, вызванное удивлением и радостью. После этого оба стали интересоваться, где, когда и каким образом каждый из нас был ранен.

Кряхтя и морщась от боли, Николай Иванович дотянулся до прикроватной тумбочки и достал оттуда эмалированную солдатскую кружку, на треть наполненную острыми и тяжелыми снарядными осколками.

— Вот, полюбуйтесь, какую начинку извлекли из меня хирурги, — высыпал он на газету содержимое кружки. — И половины таких осколков хватит, чтоб отправить быка на тот свет. А человек… Живуч все-таки человек! — словно сам себе удивляясь, покачал он головой.

Дела у Николая Ивановича шли уже, как видно, на поправку. Выслушав мой рассказ, он, по обыкновению, не удержался от шутки:

— Ну, убедились теперь, какой я предусмотрительный человек? — с лукавой усмешкой разглядывая мои повязки и шины, произнес он. — Я будто знал, какая участь уготована командиру триста двадцать второй, и вовремя сдал вам дела…

В ответ я напомнил, при каких обстоятельствах это произошло, и, выразительно оглядев Николая Ивановича, заметил:

— А все же от солдатской судьбы, видать, не уйдешь…

Послесловие

Остается сказать хотя бы несколько слов о дальнейшей судьбе 322-й, а также о некоторых моих фронтовых товарищах и подчиненных.

На заключительных этапах Великой Отечественной войны дивизия принимала самое активное участие в Висло-Одерской наступательной операции, в ходе которой освобождала Краков и Освенцим, вела бои на одерском плацдарме, штурмовала город-крепость Ратибор, а затем вступила на территорию Чехословакии: часть находившихся там гитлеровских войск все еще не складывала оружия. Как все это происходило, хорошо известно и нашим друзьям, и недругам. Скажу одно — и на чехословацкой земле бойцы и командиры 322-й стрелковой дивизии били врага нещадно. Выполнив свою благородную миссию с доблестью и славой, они вызволили чехов и словаков из фашистской неволи, скрепив своей кровью узы вечной дружбы между народами братских стран. Поколебать эту дружбу не удастся никогда и никому!..

Все, кто служил в рядах 322-й Житомирской Краснознаменной, ордена Суворова стрелковой дивизии, никогда не забудут прощания со своими полковыми знаменами. Пронесенные в огненных боях от Волги до Влтавы, они олицетворяли собою воинскую честь и боевые традиции соединения, символизировали нерушимую верность воинов партии и народу. Сколько раз ходили солдаты и офицеры в атаки под этими знаменами! Сколько раз равнялись на них в строю в дни праздников и победных торжеств! Начертанный на алых стягах гордый призыв «За нашу Советскую Родину!» вселял в людей веру в торжество святого и правого дела. Вот почему дрогнули плечи у Тимофеича, когда он преклонил в последний раз колено перед знаменем своего полка и поцеловал край его полотнища. Вот почему не удержались в эту минуту от слез и многие его офицеры и солдаты, навсегда прощаясь с тем, что уходило от них в историю…

С той поры минуло более четверти века. Судьба разбросала бывших моих сослуживцев по всей необъятной нашей стране. Жизнь идет вперед, и с каждым годом редеют шеренги старых солдат. Многие давно потеряли друг друга из виду, другие, и встречаясь, не любят бурно выражать свои чувства. Однако я знаю: каждый из нас в глубине души и сердца бережно хранит все, что связано с этой славной страницей в его биографии.

Со многими боевыми товарищами я продолжаю поддерживать переписку и поныне. Бывший начальник политотдела дивизии Н. И. Охапкин живет в Ленинграде и по-прежнему отдает все свои знания, всю энергию благороднейшему из занятий — воспитанию советских людей — строителей коммунизма. Майор запаса Н. И. Снигерев, под чьим командованием 1089-й стрелковый Львовский полк завершил свой победный путь за рубежами Отчизны, живет и трудится во Львове. Другой командир полка Герой Советского Союза И. С. Харланов, уволившись в запас, живет в Москве. Все свое время он отдает военно-патриотической деятельности. Среди тех, с кем свела меня фронтовая судьба, есть люди, что и поныне служат в рядах Вооруженных Сил. Это, например, бывший начальник оперативного отдела 322-й, ныне генерал-майор, Н. К. Панов; это самый молодой из командиров полков Ф. С. Гришин и некоторые другие товарищи.

Активно и честно трудятся на самых различных участках коммунистического строительства сотни других бывших моих сослуживцев. В дни минувшей войны все они вложили свою скромную лепту в общее дело победы и заслуживают, чтобы их имена были названы в книге. Однако сделать это, к большому огорчению, невозможно.

Я твердо знаю одно: в памяти народной никто не забыт и ничто не забыто. Эти слова в полной мере относятся и к моим славным боевым товарищам из 322-й.

Иллюстрации

_{П. А. Курочкин}

_{И. Д. Черняховский}

_{И. И. Людников}

П. В. Тертышный

_{Н. И. Охапкин}

_{А. И. Коротков}

_Атака

_{Н. С. Вакуленко}

_{И. А. Никитин}

_{И. С. Харланов}

_{П. К. Тимофеев}

_{Н. К. Панов}

_{Д. П. Фомичев}

_{Ф. С. Гришин}

_{А. А. Куприянов}

_{Ал. А. Милованов}

_{А. В. Хилюк}

_{Политинформация}

_{М. Н. Чернецов}

_{А. Е. Шарапов}

_{Н. К. Стороженко}

_{А. М. Никитин}

_{И. Н. Чернов}

_{А. П. Миронов}

_{Пулеметный расчет выдвигается на позицию}

_{В. Я. Тимошенко}

_{В. Н. Найденов}

_{Г. А. Карпович}

_{Н. А. Курятников}

_{Дмитрий Кошов и Владимир Михайлов}

_{Группа девушек — медицинских работников. Крайняя справа — Надя Осина}

Оглавление

Глава первая Перед большим наступлением

  Новое назначение

  Вступление в должность

  На переднем крае

  Пока молчали пушки

Глава вторая Здравствуй, Украина!

  «В атаку — вперед!»

  По пятам за противником

Глава третья Через водные преграды

  Впереди Сейм

  На подступах к Десне

  Бои за Чернобыль

  Противник наносит контрудар

Глава четвертая От Днепра до Житомира

  На киевском направлении

  От наступления — к обороне

  Схватка у Стрижевки

  Прикрываясь арьергардами

Глава пятая И снова — на запад

  Укрепляя исходные рубежи

  Салют Москвы

Глава шестая Штурм Тарнополя

Глава седьмая Колтовский коридор

  Враг не дремлет

  Последние приготовления

  Роковая «вилка»

  Конец бродской группировки

  Флаг над ратушей

Послесловие

Иллюстрации