КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Военная вахта [Юрий Викторович Ладинский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ю. В. Ладинский ВОЕННАЯ ВАХТА

Литературная запись А. М. Крысова
Своим боевым друзьям — балтийцам, беззаветно сражавшимся с германским фашизмом в годы Великой Отечественной войны, посвящаю.

Автор

Глава I. Флагманский штурман

Восточная позиция

Поздний вечер 28 июня 1941 года. Собственно, уже не вечер, а ночь, потому что время близится к двенадцати. Летняя ленинградская белая ночь. Я стою на палубе рейсового парохода, который неторопливо движется по Невской губе, держа направление на Кронштадт. Впереди по курсу вижу на небе светлую полосу зари, вижу ее отблеск на водной глади, подсознательно отмечаю красоту этой картины. А на душе тревожно.

Предыдущую ночь, ночь бессонную, я провел в здании Адмиралтейства — дежурил по управлению военно-морских учебных заведений, в штате которого состоял. На рассвете в кабинете начальника управления раздался мелодичный звонок телефонного аппарата. Это Москва, наркомат Военно-Морского Флота. Просят записать телефонограмму. «…немедленно откомандировать капитана 2 ранга Ладинского Юрия Викторовича в Кронштадт в распоряжение контр-адмирала Ралля».

— Кто принял? — спрашивают на том конце провода.

— Капитан 2 ранга Ладинский.

— Вот и отлично! Значит, исполнение приказа можно считать начавшимся. Успеха вам!

Благодарю за пожелание, хотя не знаю, о каком успехе идет речь.

Потом я сдал дежурство, сдал также дела по своей должности флагманского штурмана военно-морских учебных заведений. Уже к вечеру заскочил к себе домой, чтобы собрать необходимые вещи, попрощаться с женой и дочерью, и заспешил на плавучую пристань у 7-й линии Васильевского острова. И вот Ленинград остался позади. А впереди все яснее вырисовываются знакомые очертания знаменитой морской крепости.

Как и у многих моряков-балтийцев, с Кронштадтом у меня связаны самые добрые воспоминания. Это город моей флотской юности. А началась та юность еще осенью 1922 года. Именно тогда по путевке комсомола ушел на флот. Вручали путевку в Курском губкоме РКСМ. Запомнились напутственные слова, сказанные там: «Надеемся, что оправдаешь доверие!» Я старался не подвести своих земляков-курян и в училище неплохо осваивал военно-морские науки. Первая же курсантская практика была на кронштадтских рейдах. Вот тогда и увидел я впервые старинные его бастионы, форты, строгие линии причалов. С необыкновенной гордостью думалось мне, что именно отсюда шли в бой петровские галеры и многочисленные парусные эскадры русского флота, что по этим причалам шагали прославленные русские адмиралы Ф. Ф. Ушаков и П. С. Нахимов, Г. И. Бутаков и С. О. Макаров, что здесь формировались отряды революционных матросов, которые штурмовали Зимний, били белогвардейцев и интервентов на фронтах гражданской войны.

Отсюда, из Кронштадта, в 1924 году уходил я в свой первый большой заграничный поход на учебном корабле «Комсомолец». Потом были другие походы, другие встречи с этим городом. Я хорошо знаю его улицы и площади, его неповторимые памятники. Бронзовый памятник Петру Первому, на постаменте которого высечены на всю жизнь запомнившиеся мне слова: «Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело!..» Памятник адмиралу Макарову на Якорной площади и высеченные на его постаменте тоже незабываемые слова: «Помни войну!»

Сейчас думаю обо всем этом с особым чувством. Не ради прогулки, не ради какого-то краткого служебного дела мирных дней мой визит в Кронштадт. Фактически это дорога на фронт, на действующие корабли Балтийского флота.

Рейсовый пароход медленно швартуется к причалу. Я оглядываюсь вокруг. В Кронштадте — ни огонька. Не горят створные маяки, не видно входных мигающих буев. Пуст Большой рейд — основные силы флота в Таллине, в Рижском заливе. Фронт отсюда еще не близко, но я знаю, что Кронштадт уже воюет. В первую же военную ночь вражеские самолеты сбросили магнитные мины близ его выходного фарватера и в открытой части Морского канала, обстреляли на Красногорском рейде транспорт «Луга». Тогда впервые гремели залпы зенитных орудий кронштадтских фортов. Ежедневно над городом и рейдом появляются воздушные разведчики врага. Город-крепость в боевой готовности.

Поданы швартовы, поставлена сходня, тщательно проверяются документы. А потом я быстрым шагом иду по темным улицам. Они безлюдны, лишь часто встречаются военные патрули, которые вновь и вновь рассматривают мои документы под узким лучом фонарика.

Вхожу в знакомое здание штаба Кронштадтской военно-морской базы. Дежурный по штабу, прочитав мое командировочное предписание, говорит, что контр-адмирал Ралль держит свой флаг на учебном корабле «Ленинградсовет». Он стоит у стенки Усть-Рогатки.

Иду к Усть-Рогатке и радуюсь. «Ленинградсовет» — знакомый корабль. Это старый морской служака, бывший учебный корвет «Верный», спущенный на воду еще в 1895 году. Не одно поколение моряков на борту этого корабля впервые познакомилось с морем, познало соль морской службы. Плавали на нем и курсанты наших училищ. Всего лишь немногим более месяца назад я был здесь, проверял готовность штурманской боевой части к очередному учебному плаванию с будущими штурманами. Тогда же и познакомился с командиром корабля — совсем еще молодым, симпатичным старшим лейтенантом Николаем Николаевичем Амелько. Он произвел на меня хорошее впечатление своей серьезностью, деловой основательностью, тем, что вполне ясно представлял задачи штурманского учебного корабля. Мы с ним быстро нашли общий язык, детально обсудили маршрут предстоящего похода и даже порассуждали о том, что наше родное Балтийское море с его сложными фарватерами, узкостями, островами, множеством навигационных опасностей служит отличной практической школой для штурманов и командиров кораблей. Словом, идя теперь на «Ленинградсовет», я не без основания надеялся на хорошую встречу.

На корабле меня сразу же провели в ярко освещенный салон. Несмотря на поздний час, здесь шло какое-то совещание. Отыскав глазами среди присутствующих контр-адмирала Ралля, я подошел к нему и доложил о своем прибытии. Юрий Федорович встал из-за стола, сердечно поздоровался и, обращаясь к сидевшим за столом офицерам, сказал:

— Вот и наш флагманский штурман. Принимайте в свою компанию.

Затем уже для меня добавил:

— Быстрее входите в курс дел, Юрий Викторович. Завтра начальник штаба объяснит вам все задачи. А сейчас уже поздно, мне пора.

Тут же он энергичной походкой вышел из салона.

Теперь можно познакомиться с новыми сослуживцами. Смотрю на офицеров, стоя проводивших контр-адмирала, и улыбаюсь, что называется, во весь рот. Здесь немало знакомых. Подходит, жмет руку капитан 1 ранга Владимир Петрович Александров — он был моим командиром и наставником еще в курсантские годы. И здесь буду служить под его руководством — он начальник штаба. Тепло здоровается со мной инженер-капитан 2 ранга Николай Владимирович Строк-Стрелковский, сосед по ленинградскому дому Представляются и другие, более молодые командиры, которых вижу впервые и с которыми предстоит еще найти близкие контакты. Все они вместе — моя новая флотская семья.

Тут я, между прочим, узнаю, что контр-адмирал Ралль, раньше нас покинувший салон, спешил на причал, чтобы возглавить отряд торпедных катеров, идущих сегодня в ночь на постановку мин у Хапассарских шхер под финским берегом. Стало быть, соединение уже решает боевые задачи. Ухожу на короткий отдых в отведенную мне каюту, чтобы через несколько часов самому включиться в решение этих задач.

С утра следующего дня капитан 1 ранга Александров помогает мне разобраться в обстановке, в назначении нашего соединения и моих обязанностях.

Неделю идет война. На всем фронте и здесь, на Балтике, боевые действия развертываются далеко не так, как предусматривалось оперативными планами. Предполагалось, например, что Финский залив будет полностью обезопасен от проникновения в него вражеских кораблей, если в устье залива создать сильную минно-артиллерийскую позицию (минные поля в сочетании с огнем береговых батарей). И такая позиция имеется. Свою роль она играет хорошо — противник даже не делал попытки ее форсировать. Но по мере продвижения сухопутного фронта на восток фашисты обходят эту позицию на ее южном фланге. Со вступлением в войну Финляндии оказался «обойденным» у позиции и северный фланг. Так что Финский залив сейчас не закрыт для вражеских кораблей. Под угрозой наши тыловые коммуникации, тыловые базы.

Учитывая это, Военный совет флота принял оперативное решение — оборудовать оборонительный рубеж в восточной части Финского залива. На островах Гогланд, Лавенсари (ныне Мощный) и Большой Тютерс спешно идет установка береговых артиллерийских батарей. Для постановки на этом рубеже минных заграждений и противолодочных сетей выделены корабли и вспомогательные суда. Они составляют специальное соединение «Восточная позиция», базирующееся на Кронштадт и возглавляемое контр-адмиралом Ю. Ф. Раллем, Именно в это соединение я сейчас назначен флагманским штурманом.

Слушая В. П. Александрова, я понимаю сложность его положения. Соединение только еще создается. Штаб комплектуется на ходу из специалистов, служивших ранее в других местах. Штаб, говоря военным языком, не сколочен, не отработан, и времени на это практически нет. Вся надежда на то, что каждый командир, подчиняясь особым законам боевой обстановки, горячо возьмется за дело, не думая об отдыхе и экономии своих сил.

На такую работу и настраивает меня начальник штаба. Настраивает дипломатично и в то же время твердо. И я ловлю себя на мысли, что для данной должности и в такой обстановке трудно подыскать более подходящего человека, чем он. Владимир Петрович обладает большим опытом службы, хорошими организаторскими способностями, умеет проявить необходимую требовательность и показать пример дисциплины, аккуратности. Эти его качества знакомы мне еще с училищных лет. С таким начальником служить приятно.

Продолжая знакомиться с делами, обращаю внимание еще на одну нашу сложность: неоднородность кораблей соединения.

В перечне кораблей с удовольствием увидел имя эскадренного миноносца «Калинин». Это бывший «Прямислав» из семьи наших славных «Новиков» постройки периода первой мировой войны. Отличная скорость хода, хорошее артиллерийское и торпедное вооружение, и, что для нас особенно существенно, — возможность приема на верхнюю палубу 60 мин современных образцов.

Внушительной силой в корабельном составе «Восточной позиции» были два минных заградителя. Это «Марти» (впоследствии носил название «Ока»), который мог брать на борт до 300 мин, а также «Урал» — переоборудованный для военных целей бывший пассажирский теплоход. Удовлетворение вызывало и наличие в составе соединения двух новых сетевых заградителей — «Онеги» и «Вятки». Это корабли специальной постройки с большими трюмами и широкой свободной верхней палубой, предназначенные главным образом для постановки противолодочных сетей, но способные в то же время нести мины и участвовать в постановке минных заграждений.

А далее списочный состав кораблей соединения дробился на большое количество мелких единиц — бывших буксиров и всяких других судов, мобилизованных в связи с войной и спешно оборудованных для выполнения боевых задач. Кроме того, были у нас дивизион малых охотников за подводными лодками и два дивизиона катеров-тральщиков.

Не трудно догадаться, о чем думал я, флагманский штурман, глядя на списочный состав кораблей. Силы для выполнения задач были вполне достаточные. Кроме того, с учетом потребностей мы могли временно использовать эсминцы, сторожевые корабли, базовые тральщики из других соединений. Но силы-то, повторяю, разнородные. Для осуществления минных постановок корабли должны иметь хорошую сплаванность, то есть уметь точно выдерживать в походе тот или иной строй, быстро и правильно реагировать на все сигналы флагмана, ни в коем случае не сбиваться с назначенного курса. Такая сплаванность достигается обычно путем длительных упражнений. А нам для таких упражнений времени не отпущено. К тому же штурманская подготовка на столь разных кораблях далеко не одинакова. Если в этом отношении можно было не беспокоиться, скажем, за крупные корабли, то на бывших буксирах и разнообразных катерах поработать придется немало.

Наметив себе план действий, я надолго покинул свою каюту на «Ленинградсовете». С утра до поздней ночи — то на одном, то на другом корабле. Проверяю навигационное оборудование, приборы, наличие необходимых карт и пособий, помогаю штурманам уничтожать и определять девиацию магнитных компасов, учу штурманов, призванных из запаса, многим премудростям кораблевождения, обращая особое внимание на их действия при совместном плавании.

С таким же напряжением работали и другие офицеры штаба. У каждого из них были свои трудности. То на том, то на другом корабле я встречал, например, нашего флагманского артиллериста капитана 3 ранга Константина Кузьмича Козина. Он проверял общую подготовку артиллеристов, налаживал учебу тех, кто призван из запаса, добивался единого понимания в организации артиллерийского огня разнокалиберных систем, особенно при отражении нападения воздушного противника, с чем мы неизбежно должны были столкнуться при первых же выходах в море. Все это Козин делал энергично, четко и быстро, с истинно артиллерийской хваткой, сохраняя неизменную бодрость духа. И на кораблях, и среди офицеров штаба он быстро приобрел авторитет и не случайно был избран секретарем штабной партийной организации.

Занимаясь налаживанием штурманской службы, я нередко взаимодействовал с флагманским минером капитан-лейтенантом Александром Федоровичем Гончаренко, пожалуй, самым молодым офицером нашего штаба. С первой встречи он произвел на меня впечатление веселого, жизнерадостного и чуть ли не легкомысленного человека. Но скоро я понял, что свое дело он знает отлично и что у него можно получить исчерпывающую консультацию по тому или иному вопросу использования минно-трального оружия. А будущее показало, что наш минер к тому же смел и решителен в боевой обстановке.

В служебных хлопотах, в личном общении день ото дня лучше узнавал я и других специалистов штаба — флагманского связиста Георгия Коленковского, операторов Николая Чулкова и Георгия Гапковского. Все они оказались людьми знающими, работоспособными, добрыми товарищами. Словом, несмотря на спешность формирования, штаб «Восточной позиции» быстро оказался готовым к решению своих сложных задач.

Уже к 1 июля штабом была разработана и утверждена командованием документация на постановку первого минного заграждения. В соответствии с этой документацией был произведен инструктаж командиров кораблей, штурманов, минеров и других специалистов, организация выхода в море и минной постановки разыграна по деталям на специальном штабном упражнении. Объявлено: поход с целью выполнения боевой задачи — в ночь на 2 июля.

Эта ночь была тихой, безветренной, ясной. Наш отряд (эскадренные миноносцы «Калинин» и «Стерегущий», базовый тральщик «Бугель» и звено катеров МО) вышел с Большого кронштадтского рейда и взял курс на запад.

Головным идет флагманский эсминец «Калинин». Все его наблюдатели внимательно следят за поверхностью воды, горизонтом и воздухом.

Видимость отличная, как это нередко бывает во время белых балтийских ночей. С одной стороны, такая видимость облегчает наше плавание, с другой, она вовсе не способствует скрытности движения — а это ох как важно! Ведь мы знаем, что не далее как вчера на Восточном Гогландском плесе была обнаружена вражеская подводная лодка. Знаем также, что в финских шхерах базируются вражеские торпедные катера, что в любой момент могут появиться и самолеты противника. Помочь нам может лишь наша же высокая бдительность.

Скорость довольно приличная — 16 узлов. Слева остались за кормой знакомые очертания Красной Горки. Миновали маяк Шепелевский, пересекли Сескарский плес и сделали поворот на юг. Справа остаются острова Сескар, Пенисари (Малый), Лавенсари, слева — Лужская губа, знакомая каждому балтийцу. По-прежнему тихо и светло. И по-прежнему на мостике эсминца чувствуется настороженность.

В штурманскую рубку, где ведется прокладка курса, частенько заглядывает контр-адмирал Ралль. Он весьма корректно интересуется нашими расчетами, сам прикидывает на карте расстояния с помощью циркуля, молча выходит из рубки к ограждению мостика и молча смотрит вдаль. От него веет спокойствием и уверенностью.

Я давно знаю Юрия Федоровича и питаю к нему глубокое уважение. Знаю еще с курсантских лет, с той поры, когда он был начальником Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. Затем, в предвоенные годы, мне довелось вместе с ним работать над составлением первой советской лоции Северного моря. В близком общении он всегда приветлив, безукоризненно вежлив.

Знакома мне и его не простая жизненная судьба. Боевой офицер русского флота, участник первой мировой войны, он после Октябрьской революции встал на сторону восставшего народа и отдал себя в распоряжение Советской власти. В гражданскую воевал на Балтике, командовал эсминцем, был флагманским штурманом флота и командиром линкора «Марат». В дальнейшем, находясь на различных командных должностях, возглавляя Высшее военно-морское училище и руководя кафедрой Военно-политической академии имени В. И. Ленина, многое сделал для подготовки флотских кадров. В канун Великой Отечественной войны, будучи начальником управления боевой подготовки Военно-Морского Флота, энергично занимался проблемами всесторонней выучки советских моряков. И вот теперь он командует крупным соединением на действующем Балтийском флоте.

С первых же дней формирования «Восточной позиции» Юрий Федорович подавал нам всем пример весьма настойчивой, целеустремленной работы. И штабу, и экипажам кораблей был задан высокий, хорошо рассчитанный темп действий. В то же время приходилось не раз замечать, что наш флагман думает не только о своем соединении, но и мыслит гораздо более широкими категориями.

К примеру, несколько дней назад он пригласил меня пройтись по гаваням Кронштадта.

— Может быть, найдем что-нибудь полезное, — сказал он при этом.

Часа три мы ходили по причалам, осматривая стоящие на приколе и поднятые на бетонные стенки различные мелкие суда и катера, которые считались непригодными для плавания. Юрий Федорович, как заправский хозяин, чуть ли не ощупывал каждый из них, стучал по обшивке, дергал рулевые тяги, поворачивал штурвалы, спускался в подпалубные помещения. Я тогда грешным делом подумал: зачем копаться в этом старье? И, будто угадывая мои мысли, адмирал сказал:

— Война будет долгой. А у нас не хватает тральных средств. Здесь же стоит вон сколько вполне приличных корпусов. Подремонтировать, оборудовать, и будут катера-тральщики.

Время показало, что он был прав. Балтийцы в дальнейшем ввели в строй немало этих «непригодных» катеров, и они хорошо трудились на море как малые тральные средства.

Словом, всем нам есть чему учиться у контр-адмирала и можно благодарить судьбу за то, что именно он ведет нас в первый боевой поход.

Между тем наш отряд углубляется в Нарвский залив, оставляет его позади и приближается к назначенному для постановки мин району. Корабли перестраиваются в нужный порядок. Глядя на секундомер, я докладываю флагману о том, что мы пришли в исходную точку.

— Начать постановку! — приказывает контр-адмирал.

Команда передается на все корабли флажным сигналом с «Калинина». И тут же за кормой двух наших эсминцев и тральщика появляются всплески: надают в воду тяжелые морские мины и минные защитники — специальные подрывные устройства для вывода из строя тралов, если противник будет пытаться уничтожить наше заграждение. Всплески теперь встают позади каждого корабля через ровные промежутки времени, и под водой, невидимые глазу, выстраиваются ровные ряды минного поля.

Все выглядит на первый взгляд просто. Но по лицам своих товарищей, по моему собственному состоянию угадываю повышенное напряжение, царящее на мостике, и понимаю, что такое же напряжение испытывают моряки минной команды на корме корабля. Мы лежим, как говорят в таких случаях, на боевом курсе, строго выдерживаем прямолинейное направление своего движения, чрезвычайно стеснены в маневре и не должны совершить никакой ошибки в обращении с минами, таящими в себе огромную разрушительную силу. А если появится воздушный или морской противник? С таким «грузом» и в таком положении нам вести бой очень трудно.

К счастью, горизонт чист и в воздухе самолетов не видно. Мы без помех завершаем работу и облегченно вздыхаем, когда последний рогатый шар сталкивается с кормы в воду, С этого момента на карте обозначается первая с начала войны линия оборонительного минного заграждения в восточной части Финского залива на близких подступах к Кронштадту и Ленинграду.

Обратный путь легче, хотя смотреть надо вокруг по-прежнему во все глаза. Совсем недалеко отошли мы от места постановки заграждения, как сигнальщики докладывают о плавающей мине. Это мина шведского образца, одна из тех, какие, как мы уже знаем, используются на Балтике немецким и финским флотами. Ралль приказывает «Бугелю» уничтожить ее. Над морем гремит сильный взрыв.

Мы благополучно возвращаемся в Кронштадт, выкраиваем для отдыха несколько часов, а затем опять готовимся к походу. Для нашего соединения наступила боевая страда.

Теперь мы регулярно отрядами в разных сочетаниях кораблей выходим на постановку мин в район Гогланда, Большого и Малого Тютерсов. Повторяется все то же, что было в первый раз. Но не всегда повторы одинаковы.

Особенно запомнился один поход. В строю кораблей, как всегда, головным следовал эсминец «Калинин», за ним шли минный заградитель «Урал», два базовых тральщика. Охраняли отряд катера МО.

Вот уже близко точка начала постановки мин. Корабли приняли строй уступа, полностью приготовившись к выполнению задачи. И тут сигнальщики эсминца заметили слева и справа от корабля темные рогатые шары. Мины! Одни шары стояли на небольшом углублении, этак в метре от поверхности воды, другие свободно плавали, покачиваясь на волне. Можно было предположить, что противник засек наши действия и какой-то его корабль или какие-то корабли выставили мины минувшей ночью на пути следования нашего отряда.

На мостике полная тишина. Какое решение примет флагман?

Контр-адмирал шагнул к обвесу мостика, несколько секунд смотрел вниз, на воду. Потом обернулся ко мне и спокойно спросил:

— Флагштур! Сколько осталось до начала постановки?

— Две минуты.

— Передать по линии: форсируем минное заграждение противника. Усилить наблюдение, соблюдать осторожность!

Корабли продолжили движение. Жутковато было видеть уплывающие назад по левому и правому бортам тяжелые железные рогатые бочонки, начиненные взрывчаткой. Но вот они остались за кормой. Докладываю, что две минуты истекли. По отряду дается сигнал к началу минной постановки.

В это время сигнальщик докладывает:

— Семафор с «Урала».

— Прочтите, — разрешает Ралль.

— Ставить мины, находясь на минном поле противника, считаю невозможным. Командир минзага.

— Отвечайте: продолжать выполнение боевой задачи! — приказывает контр-адмирал. После некоторого раздумья Юрий Федорович говорит: — Во-первых, мы уже не на минном поле противника. А во-вторых, что же было делать? Стопорить ход, отрабатывать машинами назад? Тут-то и затянуло бы мину под корму. Мое решение идти вперед основывалось еще и на том, что мины противник поставил плохо, они хорошо просматривались, от них можно было уклониться. А что пришлось немного понервничать — это в порядке вещей.

Понервничать. Я не видел, чтобы наш флагман проявил хотя бы какую-то нервозность в этой непростой ситуации. Выдержку, расчет, обоснованное и незамедлительное решение — вот что показал нам флагман.

В результате этого похода протянулась на акватории залива еще одна линия минного заграждения.

Мы ходили на минные постановки весь июль. Ходили ночью и днем, и каждый раз с немалым риском. Неоднократно случалось отражать налеты вражеских самолетов. Артиллерия кораблей весьма удачно ставила огневые завесы — тут сказалась работа нашего флагманского артиллериста Козина.

Между походами порой выпадал часок-другой для отдыха в кают-компании «Ленинградсовета». И обычно здесь разговор неизменно сводился к одному и тому же: к положению на фронтах, к обстановке, создающейся на Балтике.

Неутешительными были фронтовые сводки. С болью в сердце мы говорили об оставленных территориях, о потерянных городах и базах. И не всегда могли объяснить, почему так получается. Ведь нам казалось, что мы готовы к боям, знали, что война будет. Значит, что-то не было учтено. А как дело пойдет дальше? Когда соберемся с силами, когда перестанем отступать, когда погоним врага?

Нередко эти разговоры проходили в присутствии Юрия Федоровича Ралля. Он чаще задумчиво молчал, давая высказаться более молодым, более горячим членам нашей кают-компании. Но запомнилось, как однажды он остановил спор и тихо, проникновенно прочитал тютчевские строки:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
Мне кажется, что я понял, что хотел сказать нам Юрий Федорович, какую высказал сокровенную мысль. Он верил, что несмотря на все невзгоды, врагу не сломить нас. В это и мы все тоже верили…

К концу июля определились итоги действий нашего соединения, решавшего задачи с помощью сил Кронштадтской военно-морской базы. Было поставлено семь линий минных заграждений от Хапассарских шхер до Гогланда, далее к островам Большой и Малый Тютерсы и в общем направлении на юг, на Кунду. Тем самым создан серьезный заслон для вражеских кораблей, которые попытались бы проникнуть в восточную часть Финского залива.

С удовлетворением думалось о том, что штаб и корабли «Восточной позиции» свою боевую задачу выполнили в срок и без потерь…

Мины, мины…

Утром 29 июля катер «МО-205» вышел из Кронштадта в Таллин. На катере были контр-адмирал Ралль, инженер-капитан 2 ранга Коленковский и я. Ровно месяц прошел с того дня, как, собрав свои нехитрые пожитки, отправился я из Ленинграда в недалекий путь на остров Котлин, чтобы принять участие в боевых действиях флота. Сейчас путь был более далекий, к более опасным рубежам.

Под вечер мы были уже в штабе флота. II здесь стало известно о наших новых назначениях. Поскольку соединение кораблей «Восточной позиции» выполнило свою задачу, оно подлежало расформированию. На его базе было решено создать управление Минной обороны Краснознаменного Балтийского флота. Командиром Минной обороны был назначен Ю. Ф. Ралль, военкомом Н. Т. Кокин, начальником штаба В. П. Александров. В новый штаб перешли почти все мои товарищи по «Восточной позиции». Я опять остался на должности флагманского штурмана.

В корабельный состав Минной обороны вошли бригада траления под командованием капитана 2 ранга Н. А. Мамонтова и отряд минных и сетевых заградителей, возглавляемый капитаном 1 ранга Г. Ю. Сарновичем.

Нам, пожалуй, не требовалось объяснять, чем вызвано формирование такого соединения. Тот, кто хорошо знал Балтийский морской театр военных действий, не мог не понимать, что здесь особое значение имела минная опасность. Небольшие глубины, изрезанность берегов, сложность фарватеров давали широкую возможность для применения различных типов мин — контактных, неконтактных, специальных. Минными заграждениями можно было перекрыть наиболее важные пути следования наступающих вражеских сил. И враг в свою очередь мог с помощью минного оружия закупорить наши силы в базах, нанести большой урон, стеснить любой маневр. Мы в этом уже убедились, работая в штабе «Восточной позиции».

Месяц боевых действий показал, что прежних сил для ведения минной войны у нас недостаточно. Эти силы требовалось укрепить, сосредоточить в едином центре руководство планированием, учетом и осуществлением минных постановок, а также борьбой с минной опасностью, исходящей от противника. Минная оборона флота и должна стать этим центром.

Мы с Коленковским тут же приступаем к делу. Сидим до поздней ночи в штабе флота, изучаем минную обстановку, наносим ее на карту. Нам охотно помогает в этом симпатичный молодой работник оперативного отдела штаба капитан-лейтенант Н. М. Овечкин.

От него мы узнаем немало любопытного. Оказывается, Овечкину довелось быть оперативным дежурным по штабу флота в ночь на 22 июня, и он первым нанес на карту точки падения тех вражеских мин, которые сбросили в ту ночь фашистские самолеты. В дальнейшем именно ему пришлось вести документацию по минной обстановке. И в ней он разбирается неплохо.

Капитан-лейтенант говорит нам о том, что зафиксировано в документах. Еще в день начала войны фашистское командование открыто объявило по радио, что корабли немецкого флота заминировали нейтральные воды Балтики между островом Эланд и портом Мемель (Клайпеда). Непосредственно в зоне Балтфлота враг начал ставить мины, как уже известно, с первых часов боевых действий. Наличие вражеских мин было обнаружено севернее и северо-западнее острова Нарген (Найссар), на линии мыс Тахкуна — Турку, в районе Либавы (Лиепая), Виндавы (Вентспилс), у входа в проливы Соэлозунд (Соэло-Вяйн), Моонзунд (Муху-Вяйн), в Ирбенском проливе. Для постановки мин вражеские корабли и самолеты проникали далеко в Финский залив. Мы еще не знали конкретного числа я точной направленности всех минных заграждений, количества поставленных мин, однако уже вырисовывались большие масштабы минной опасности[1].

Мы понимали, что надо быстрее и возможно лучше сориентироваться в обстановке, дать нужные рекомендации флоту, начать более активное противодействие врагу в минной войне. В то же время не могли не думать о тех просчетах, которые выявили первые недели боевых действий.

Как же получилось, что силы фашистского флота «незаметно» и безнаказанно поставили мины в районах нашей операционной зоны? Ведь наш флот еще с 19 июня перешел на повышенную готовность в связи с угрозой фашистского нападения. Выходит, плохо велась разведка, не оказалась действенной дозорная служба, не хватало детального изучения и оценки обстановки.

И еще одно обстоятельство. Некоторой неожиданностью для нас явилось широкое применение противником неконтактных мин и новых противотральных устройств. В те дни мы с особым интересом и вниманием читали все те донесения, в которых описывались первые встречи балтийцев с вражескими сюрпризами, уточняли кое-какие детали у самих участников этих встреч.

Вот что рассказал, например, по моей просьбе командир базового тральщика «Т-216» старший лейтенант Дмитрий Григорьевич Степанов.

Был на исходе последний мирный день июня 1941 года. Тральщик третьи сутки бороздил небольшой участок Балтики на линии дозора. Моряки видели, что происходит что-то необычное. Десятки немецких транспортов один за другим полным ходом шли от финских берегов на юг, как правило, порожняком и без отличительных огней. В воздухе периодически появлялись самолеты с фашистскими опознавательными знаками. Вахту наши моряки несли с повышенным напряжением, чувствуя особенность обстановки.

Вскоре после полуночи 22 июня обнаружили близ наших территориальных вод семь неизвестных катеров. Объявив боевую тревогу, Степанов повел тральщик на сближение с ними. Но катера полным ходом устремились в северном направлении. «Т-216» преследовал их почти до самой кромки финских территориальных вод, а затем повернул обратно. На всякий случай командир решил обследовать район встречи с катерами.

Солнце уже всходило, и прозрачная вода хорошо просматривалась. Там, где только что курсировали катера, наблюдатели тральщика увидели мины, стоявшие на небольшом углублении. Старший лейтенант распорядился поставить левый змейковый трал.

Вскоре в трале почувствовалось натяжение, как это бывает, когда затраливают мину. Тут же раздался взрыв, разметавший снасти трала. Поставили другой трал, по правому борту. Через несколько минут опять взрыв, и опять трал вышел из строя. Теперь пустили в дело другое тральное устройство — параван-трал. Новый взрыв, гораздо ближе к кораблю. Некоторые механизмы тральщика получили повреждения. Правда, повреждения оказались небольшими, моряки быстро устранили их. Тральщик продолжал выполнять свою задачу до тех пор, пока не получил приказания о возвращении в базу.

Свидетельство старшего лейтенанта Степанова примечательно тем, что в нем зафиксирована первая встреча балтийцев с минами врага в первые же часы войны. Интересно оно также и тем, что здесь впервые сообщается о странном поведении фашистских затраленных мин. Почему они взрываются, а не всплывают на поверхность воды после того, как резак трала пересекает минреп?

После этого многие другие корабли познакомились с вражескими минами, причем встреча с ними не всегда кончалась столь благополучно.

Ночью 23 июня отмечена первая серьезная жертва минной войны. В устье Финского залива наскочил на мину эсминец «Гневный». Спасти его не удалось. Часа через два в том же районе подорвался на мине крейсер «Максим Горький». Несмотря на значительные повреждения, он сохранил ход, самостоятельно дошел до острова Даго (Хиума) и у его берега стал на якорь. Сюда были направлены базовые тральщики, чтобы обеспечить проводку крейсера за тралами на его пути в Таллин.

Когда корабли, приняв соответствующий строй, шли в главную базу, разыгралась новая трагедия. Попал на мину один из тральщиков — «Шкив». Мина взорвалась под его килем в районе полубака. На корабле сдетонировал боезапас носового артиллерийского погреба. Тральщик надломился, корма и нос поднялись. Некоторое время он оставался на плаву, а затем погрузился в воду. Многие члены экипажа погибли. Погиб и находившийся на «Шкиве» командир Охраны водного района главной базы капитан 2 ранга А. А. Милешкин.

Тщательный анализ всех этих случаев дал некоторые результаты. Стало ясно, что фашистские мины имеют неожиданные для нас новинки. В минрепах гальваноударных мин применяется длинная гофрированная трубка, которую не берут резаки наших тралов. Когда резак захватывает эту трубку, замыкается специальный контакт, и мина взрывается в трале или параван-охранителе. В некоторых минах обнаружены тягоминрепные устройства, срабатывание которых влечет за собой взрыв мины после пересечения минрепа резаком трала или паравана. Для всех этих хитростей надо находить противодействие. Надо также серьезно подумать над увеличением эффективных средств траления неконтактных мин — практически нового для нас дела.

Обнадеживало то, что балтийцы, быстро приспосабливаясь к обстановке и учитывая опыт первых недель войны, без робости, с присущей им сметкой приступили к разгадке тайн минной войны, к борьбе с таящейся под водой опасностью. И в этом смысле характерно то, что произошло на базовом тральщике «Гафель».

Этот тральщик 24 июня обеспечивал переход из Кронштадта в Таллин транспорта «Казахстан». Западнее острова Родшер наблюдатели «Гафеля» обнаружили минную банку из семи вражеских якорных гальваноударных мин. Немецкие моряки при их постановке, видимо, неточно рассчитали углубление, и мины плавали на поверхности воды. Их, конечно, следовало уничтожить.

Спустили шлюпку. В нее сели политрук М. П. Нечаев, минеры А. И. Тормышев и И. Мисченко, а также гребцы Плотников, Кузнецов и Гурьев. Осторожно, с наветренной стороны подошли к первой мине. Минер Мисченко, свесившись с кормы шлюпки, мягко уперся руками в стальной шар, не давая ему коснуться шлюпки. Минеру подали подрывной патрон. Он подвесил его к тине, зажег запальный шнур. И тут же гребцы налегли на весла.

Когда шлюпка отошла на безопасное расстояние, прогремел сильный взрыв. Судя по нему, заряд мины составлял не менее трехсот килограммов.

Тем же способом были подорваны еще пять мин. Оставалась последняя, седьмая. Когда шлюпка направилась к ней, с корабля передали семафором вопрос: «Можете ли разоружить мину?» Некоторое время на шлюпке все молчали. Разоружить — значит узнать устройство мины. Это очень важно. Но это и очень опасно. Молчание нарушил политрук Нечаев.

— Передайте командиру корабля, — сказал он краснофлотцу Кузнецову, — приступаем к разоружению мины.

И вот шлюпка приблизилась к мине, которую решено «взять живьем». Нечаев и Мисченко вдвоем протянули к ней руки, наложили ладони на ее скользкую поверхность, стараясь удержать покачивающийся шар в спокойном состоянии. Третий, Тормышев, начал отвинчивать колпак. Все в шлюпке невольно напряглись. Ведь если здесь таится ловушка… Но ловушки, к счастью, не оказалось. Вслед за первым были отвинчены и другие колпаки.

Теперь предстояло отделить мину от минрепа — тонкого троса, соединяющего стальной шар с якорем, лежащем на дне моря. Тут тоже мог оказаться сюрприз, приводящий к взрыву. Но приходилось рисковать.

Тормышев спустился в воду, нырнул под мину и, ухватившись за минреп, потянул его на себя. Взрыва не было. Вынырнув, минер дал знак товарищам. Шлюпка подошла ближе, и моряки вскоре освободили мину от минрепа и прибуксировали ее к кораблю. Так она стала ценной добычей тральщика.

Пока мы ориентируемся в обстановке, в штаб флота продолжают поступать донесения от военно-морских баз и кораблей, находящихся в море, о новых минных банках и целых минных заграждениях, созданных противником. Мины обнаружены у мыса Юминда, близ плавучего маяка «Таллин», севернее острова Нарген и во многих других местах. Стало быть, минная опасность растет с каждым днем, и нам надо поторапливаться с ответными мерами.

Но вот что любопытно. Если противник так активно, настойчиво и так густо «засевает» минами устье Финского залива, значит, он не собирается проводить в этом районе наступательные боевые действия с использованием крупных кораблей. Врагу повредили бы при этом собственные минные заграждения. Значит, у него цель одна — сковать действия наших сил. Этот вывод очень важен для последующих решений командования флота.

Тем временем в Таллин пришел штабной корабль Минной обороны — все тот же наш знакомый «Ленинградсовет». На нем прибыли остальные офицеры штаба и политотдела. Вечером того же дня контр-адмирал Ралль собрал всех нас в просторном салоне корабля.

Юрий Федорович рассказал, как складываются боевые действия в Прибалтике и у нас на Балтийском театре.

Положение трудное. Вражеские войска глубоко продвинулись на нашу территорию. Флоту приходится сосредоточивать основные усилия на том, чтобы содействовать сухопутным силам на приморских направлениях. В то же время балтийцы развернули активную борьбу на коммуникациях: нарушают морские перевозки врага, защищают собственные сообщения с Моонзундскими островами, с Ханко, со многими пунктами в Финском заливе. А в этом должна сыграть свою роль и Минная оборона флота.

Контр-адмирал сообщил, что ему подчинены все средства борьбы с минами, а для активных минных постановок будут выделяться дополнительные силы. Небезынтересно было узнать, в частности, о том, что принимаются меры для более эффективной борьбы со всеми типами вражеских мин, в том числе с мало еще известными нам донными, неконтактными минами. В наше распоряжение переданы специально оборудованные магнитные тральщики «Скат» и «Поводец» с деревянными корпусами, на которые не реагируют донные мины. Оба тральщика имеют электромагнитные тралы.

Сжато, четко изложены Раллем конкретные задачи Минной обороны. Вместе с силами и средствами Охраны водного района главной базы мы должны обеспечивать вывод в море и возвращение наших подводных лодок. Формировать и проводить конвои из Таллина в Кронштадт, на Ханко, Моонзундские острова. Продолжать постановку минных заграждений и противолодочных сетей, траление вражеских мин. На штаб ложится организация, планирование и учет всех этих действий, ведение карт минной обстановки, ее анализ и оценка, выработка предложений по борьбе с минной опасностью.

Затем выступил военком — бригадный комиссар Н. Т. Кокин. Он напомнил нам содержание специальной директивы ЦК партии и Советского правительства, изданной в связи с началом войны. Суровые в ней слова… Решается вопрос о жизни и смерти советского государства, о свободе или порабощении народов Советского Союза. Надо понять всю глубину опасности, нависшей над страной, отрешиться от благодушия и беспечности мирного времени. Надо всем советским людям подняться на священную борьбу с коварным и сильным врагом, отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови…

Мы слушали комиссара и думали о героической обороне Либавы, об ожесточенных боях под Ригой, о том, что по улицам этих городов маршируют теперь фашистские колонны. Враг остервенело рвется к Ленинграду. Под угрозой главная база флота. Да, нелегкое время, тяжелая борьба…

После совещания я вышел на верхнюю палубу «Ленинградсовета». Теплая ночь. Видны суда у стенки Купеческой гавани, силуэты боевых кораблей на рейде, очертания затемненных зданий порта. За ними — Таллин.

Впервые я увидел его летом 1940 года, Эстония только что вступила в семью республик Советского Союза. Город поразил своей красотой, неповторимостью. Восхищенный, ходил я по узким улочкам Вышгорода, смотрел на старинные крепостные стены, на высокую круглую башню «Длинный Герман», на все великолепие поднимающихся над городом готических шпилей. Любовался строгой архитектурой Домской церкви, построенной более шести веков назад. В этой церкви, в массивных гробницах, покоятся останки прославленных русских адмиралов И. Ф. Крузенштерна и С. К. Грейга. Ездил на трамвае к берегу бухты, где стоит знаменитый памятник русским морякам с броненосной лодки «Русалка», трагически погибшей в 1893 году во время жестокого шторма на Балтике. В парке Кадриорг любовался домиком Петра Первого. Глубокая старина и отечественная морская история… Да это и не удивительно. Ведь более двух столетий Таллин, называвшийся тогда Ревелем, был базой русскоговоенного флота.

И вот я снова здесь, но совсем в другой обстановке. Наступая на Ленинград, фашистские войска обошли Таллин с юга. Нет сомнения в том, что скоро они будут штурмовать город. Пока бои идут на дальних подступах к нему, однако все яснее вырисовывается грозный смысл знакомого военным людям слова «осада».

Что ж, таллинцы готовы постоять за себя. Мне известно, что флот выделил немало сил для обороны города. Береговая артиллерия, артиллерия кораблей, морская авиация нацелены на помощь сухопутным войскам, отряды моряков двинуты на оборонительные рубежи. Город будет сражаться. Размышляя обо всем этом вечером на палубе штабного корабля, я в то же время думал о собственных делах — сегодняшних и завтрашних. Минная война — задача трудная, но мы должны постараться возможно лучше решить ее.

Через день-два у нас вырисовался план траления в зоне действий кораблей Балтфлота. Мы должны тщательно контролировать в противоминном отношении все важнейшие фарватеры, по которым ходят корабли. Общая их длина составляла около 1400 миль. Требовалось большое напряжение, чтобы пройти с тралами такое расстояние при наших ограниченных силах. Но у войны свои законы. Все, что только можно, было брошено на тральные работы.

На моих штурманских картах пролегли разные курсы в зоне Финского залива, на подступах к Таллину, к Моонзунду, к Ханко. По этим курсам неторопливо ходили, буксируя за собой тралы, корабли неодинаковых размеров и конфигурации: тральщики специальной постройки, переоборудованные для этих целей рыболовные суда, многочисленные катера. Порой захлестывала их волна, атаковали вражеские самолеты и торпедные катера, а то и подводные лодки. У них был постоянный риск подорваться на мине. Нередко противник сбрасывал с самолетов и катеров мины на протраленную уже полосу, и тогда тральщикам приходилось вновь повторять свои бесконечные галсы.

В то же время формировались корабельные отряды для постановки минных заграждений в водах противника, и эти отряды уходили в свои опасные походы под покровом ночи. Кроме того, что ни день, мы получали задания на проводку конвоев, эскортирование, уходящих в просторы Балтики подводных лодок. Мы, штабные командиры, бросались то туда, то сюда. Дни и ночи смешались в нечто единое, называемое боевой работой.

В незаметной этой работе экипажи тральщиков проявляли подлинный героизм, самоотверженность и делали свое дело с высоким мастерством.

В те дни в одном из донесений командования бригады траления я встретил знакомую уже фамилию минера, старшины 2-й статьи А. И. Тормышева — минера базового тральщика «Гафель». Оказывается, он еще дважды ходил на смертельный риск в схватке с минами. Только теперь это было уже не на «Гафеле», а на катере-тралыцнке.

Первый раз дело было так. Катер на фарватере вытралил вражескую мину. К ней на маленькой шлюпке пошел Тормышев с подрывным патроном. Он, как это делал уже и прежде, подвесил к мине взрывчатку, поджег запальный шнур и вернулся на катер, стоявший поблизости. Катеру следовало быстро уходить на безопасное расстояние, но, как назло, заглох мотор. Мотористы пытались его завести, а секунды текли, момент взрыва был все ближе и ближе. Тогда Тормышев прыгнул в шлюпку, сильными рывками весел подогнал ее к мине и вырвал уже догорающий запальный шнур. Потом, когда на катере заработал мотор, минер вставил в подрывной патрон новый шнур, зажег его, подгреб к борту катера, и тот дал ход. Вскоре прогремел взрыв, над морем поднялся огромный столб воды. Но теперь катер уже был на безопасном расстоянии.

Во второй раз, как свидетельствовало донесение, Тормышев самостоятельно разоружил вражескую мину нового образца, к которой и прикасаться было опасно. Правда, в данном случае не сообщалось каких-либо подробностей, но сам факт опять-таки говорил о бесстрашии, самообладании и мастерстве минера.

Забегая вперед, скажу, что этот старшина не раз отличался и в дальнейшем, неоднократно подрывал мины разных образцов и одним из первых балтийцев нашел способ уничтожения вражеских мин-ловушек, которые в большом количестве выставлялись фашистами в последующие годы войны. К сожалению, отважный моряк не дожил до победы — он погиб в 1944 году на тралении в Нарвском заливе.

Упомянутое мною выше эскортирование подводных лодок тоже требовало немалого напряжения сил, соответствующей организации, а также мужества тех, кто выполнял эти, казалось бы, несложные задачи. В довоенной практике флота предусматривалось, что для эскорта выходящих в море или возвращающихся в базу подводных лодок лучше всего использовать эскадренные миноносцы и сторожевые корабли с параван-тралами. Имелось в виду, что такой эскорт обеспечивает и надлежащую охрану подводной лодки, и приличную скорость движения. Но с началом войны пришлось взглянуть на это дело по-другому. Эсминцы в условиях минной и воздушной опасности сами нуждались в специальном охранении, а достаточного количества быстроходных сторожевых кораблей в составе нашего флота не было. Поэтому мы могли рассчитывать лишь на такой вариант: проводку подводных лодок по опасным фарватерам осуществлять за тралами базовых тральщиков, а в охранение выделять катера МО.

Конечно, было бы хорошо в целях скрытности эскортировать лодки в ночное время, но мы не располагали специальными ночными тралами. Приходилось действовать в светлое время суток. В таком случае, конечно, полагалось бы надежно прикрывать эскорты с воздуха силами истребительной авиации, но этих сил не хватало. Неплохо было бы кораблям эскорта заранее поупражняться в отработке совместного плавания, однако для этого мы не располагали временем. Так что проблемы наслаивались одна на другую и сильно усложняли нашу работу.

До последнего времени подводные лодки, выходя на просторы Балтики, следовали из Таллина вдоль нашего побережья, форсировали пролив Моонзунд и шли далее проливом Соэлозунд между островами Даго (Хиума) и Эзель (Сарема). Но противник, выявив этот маршрут, поставил мины и здесь. На магнитной мине подорвалась и погибла подводная лодка «С-11». Чтобы избежать новых потерь, пришлось проложить фарватер на больших глубинах посередине западной части Финского залива прямо в Балтийское море.

6 августа по этому фарватеру отправился первый организованный нашим штабом эскорт. Он состоял из пяти базовых тральщиков и пяти катеров МО под общим командованием старшего лейтенанта С. В. Панкова. Выводились в море три подводные лодки: «С-4», «С-5» и «С-6».

Помню, как мы на командном пункте Минной обороны следили за движением кораблей. Вначале все было тихо, никаких донесений. Значит, на фарватере полный порядок. Затем одна за другой три радиограммы. Первая: «На последнем отрезке фарватера встретил минное заграждение. Пять мин взорвались в тралах. Продолжаю движение». Через несколько минут: «Затралено еще четыре мины». В третьем сообщении указывалось, что в тралах взорвались еще две мины. После этого — опять тишина.

— Видимо, заграждение форсировано, — выразил предположение начальник штаба В. П. Александров. — Когда фашисты успели поставить мины? Засекли, наверное, нашу работу по пробивке фарватера.

И, уже обращаясь к своему заместителю Чулкову, капитан 1 ранга Александров сказал:

— Подумайте о контрмерах, Николай Иванович, и доложите свои соображения.

Ждем новых сообщений от Панкова. Наконец он доносит, что все три подлодки выведены в море и что в назначенной точке встречена подводная лодка «С-8», которая возвращается в базу. На обратном пути подсечены еще две мины. Судя по координатам, указанным в донесении, самый опасный район оставлен эскортом позади. С облегчением вздыхаем.

В последующем снарядили еще несколько эскортов. Ими успешно командовали не только Панков, но и капитан-лейтенант П. Т. Резванцев и старший лейтенант М. Д. Годяцкий. На их пути тоже попадались мины, неоднократно их атаковали фашистские самолеты, случалось обнаруживать около эскортов вражеские подводные лодки. Наши командиры не терялись в этой сложной обстановке, действовали смело и не допустили никаких потерь со своей стороны.

Траление, эскорты, конвои… Это, так сказать, оборонительные меры. Гораздо больше удовлетворения приносили нам активные действия — постановка минных заграждений в водах противника. К выполнению этих задач обычно привлекались сторожевые корабли типа «Буря» водоизмещением 560 тонн, довольно быстроходные, берущие на палубу 16 мин, а также торпедные катера, катера МО и базовые тральщики. В течение августа они не раз проникали в финские шхеры, на подходы к Хельсинки и Утё. В двух таких рейдах довелось участвовать и мне.

А результаты? О результатах своих минных постановок мы в те дни мало что знали, кроме, разумеется, бесспорного предположения, что всякая такая постановка сковывает силы врага, затрудняет его действия. Но позднее выяснилось, что мины наносили немалый урон врагу.

И здесь уместно рассказать о том, как погиб финский броненосец береговой обороны «Ильмаринен». Об этом я уже после войны прочитал в книге швейцарского историка Юрга Майстера[2].

Был сентябрь 1941 года. Наши войска и флот упорно обороняли Моонзундские острова. Немецко-фашистское командование выделило значительные силы для осады островов, для высадки десантов. Одна из вражеских корабельных групп, насчитывающая 24 боевых единицы, под условным наименованием «Нордвинд» выдвигалась в район к северу от острова Даго. В ее состав входили финские броненосцы «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен» — крупные артиллерийские корабли, минный заградитель «Бруммер», девять сторожевых кораблей, два ледокола, транспорт, катера и тральщики.

В 18 часов 13 сентября отряд вышел из Утё. В голове колонны следовали броненосцы с поставленными параванами-охранителями, так как из-за неполадок со связью встреча основных сил отряда с тральщиками не состоялась. В 20 часов 30 минут примерно в 22 милях южнее Утё отряд начал поворот на новый курс. На циркуляции «Ильмаринен» правым бортом подорвался на мине. Пробоина в борту оказалась настолько большой, что корабль почти сразу перевернулся и через шесть минут затонул.

Это была серьезная потеря для финского флота. «Ильмаринен» имел водоизмещение 3900 тонн, вооружен четырьмя 250-миллиметровыми и восемью 102-миллиметровыми орудиями, четырьмя зенитными автоматами. Вместе с кораблем ушли под воду 271 человек из состава экипажа и штаба отряда. Из-за гибели броненосца армада противника не рискнула двинуться дальше и возвратилась в базу.

Немецко-финское морское командование считало, что «Ильмаринен» подорвался на случайно оказавшейся здесь плавающей мине. А точные расчеты показали, что именно там, где погиб корабль, силами нашего флота была поставлена минная банка в ночь на 18 августа 1941 года. Хорошо и в нужном месте поставлена — подводный снаряд эффективно сработал.

Морские карты, на которые мы наносим минную обстановку, становятся все более полными, испещренными разными условными знаками, цифрами и линиями. В то же время мы ведем и карту сухопутной обстановки, пользуясь оперативными сводками штаба флота. И эта карта нас мало радует, вызывает озабоченность.

Противник продолжал наступление в Прибалтике. 5 августа немецко-фашистские войска овладели станцией Тапа, перерезав железную дорогу и автотрассу Таллин — Ленинград. К исходу 7 августа враг вышел на побережье Финского залива между, мысом Юминда и бухтой Кунда. Таким образом, после месяца ожесточенных боев наша 8-я армия оказалась рассеченной на две изолированные части. Ее 10-й стрелковый корпус численностью около 16 тысяч человек отходил в направлении на Таллин, 11-й стрелковый корпус — на Нарву.

С каждым днем обстановка на территории Эстонии осложнялась, и угроза Таллину росла.

На фоне этих неприятных известий радостной для нас была оперативная сводка штаба флота за 8 августа. Из нее мы узнали, что дальние бомбардировщики типа ДБ-3ф авиационного полка под командованием полковника Е. Н. Преображенского, поднявшись с аэродрома Кагул на острове Эзель, долетели до Берлина и сбросили бомбовый груз на фашистскую столицу. Это сообщение было тем более приятно, что мы некоторым образом участвовали в подготовке воздушного удара по фашистскому логову — обеспечивали доставку на Эзель крупных авиационных бомб. С грузом таких бомб при соответствующих мерах предосторожности ходили к острову базовый тральщик «Патрон» под командованием старшего лейтенанта М. П. Ефимова, тихоходный тральщик «Т-298», которым командовал старший лейтенант А. В. Соколов, и другие корабли.

Хорошо запомнилось 19 августа. В этот день мы прочитали в сводке, что враг начал артиллерийскую подготовку по всему фронту обороны Таллина. И хотя фронт еще был далеко от города, не приходилось сомневаться в том, что для главной базы флота наступает решительный час.

20 и 21 августа фашистские войска продолжали штурм наших позиций. Его вели пять хорошо оснащенных дивизий при поддержке танков и авиации. Защитников Таллина вместе с моряками, с бойцами эстонских и латышских рабочих полков насчитывалось около 27 тысяч[3]. Они не располагали танками, не имели достаточного прикрытия с воздуха. Дрались все воины самоотверженно, с трудом сдерживая натиск численно превосходящих сил противника.

Оборона не выдержала бы и первых ударов, если бы не артиллерия кораблей. И чем ближе к Таллину продвигалась линия фронта, тем сильнее становился огонь мощных флотских артиллерийских установок. Вначале по различным береговым целям, по скоплениям вражеских войск и танковым колоннам били орудия канонерских лодок «Москва» и «Амгунь». 22 августа первые артиллерийские удары по врагу нанесли крейсер «Киров» и мощная береговая батарея острова Вульф (Аэгна). С 23 августа уже все корабли, находившиеся в районе Таллина, оказывали артиллерийскую поддержку нашим сухопутным войскам, поскольку бои шли уже в 9–12 километрах от города.

24 августа. День пасмурный, солнце редко показывается из плотных свинцовых туч, нависших над городом и рейдом. Фашистских самолетов нет — мешает облачность. Гремят залпы главного калибра балтийских кораблей.

В последние дни мы почти совсем не видим на борту «Ленинградсовета» нашего флагманского артиллериста Константина Козина. Нет его и сегодня. Почти все время он обитает на эсминце «Калинин», на других кораблях, которые ведут огонь. Мы невольно ему завидуем: человек находится, можно сказать, в бою, он с теми, кто разит врага смертоносными снарядами. А у нас работа другая. У нас тоже много дел, но в них труднее видеть непосредственные боевые результаты.

Операторы Н. И. Чулков и Г. С. Гапковский, собирая воедино сведения из разных источников, по-прежнему тщательно анализируют минную обстановку, фиксируют на карте все ее изменения. Особое внимание уделяется при этом коммуникации Таллин — Кронштадт. В штабе флота эту карту ценят — она часто нужна для принятия тех или иных решений. Мы сами тоже постоянно пользуемся ею — ведь по-прежнему формируются и отправляются конвои, на подготовку которых у нас уходит немало времени и сил.

Образно выражаясь, мы глядим, главным образом, на море, а не на сушу. Несколько дней назад мне и флагмину Гончаренко пришлось заняться расчетами на постановку позиционных противолодочных сетей на подходах к Таллинской бухте. Постановку сетей осуществлял дивизион сетевых заградителей под командованием капитана 3 ранга Е. Н. Пихуля. На морских подступах к базе возникло надежное противолодочное препятствие. А это немаловажно: корабли, ведущие огонь по врагу, могли не опасаться удара из-под воды.

Вспоминаю свой вчерашний визит в штаб флота. Новости неутешительные. Бои завязались уже в поселке Пирита — живописном уголке, в котором таллинцы любили отдыхать по выходным дням. Через несколько часов узнаю, что ночью враг прорвался к полуострову Вимси. А это уже берег Таллинской бухты. Военный совет, штаб флота, политуправление и разные флотские учреждения переходят на корабли.

25 августа. Погода изменилась: небо очистилось, вовсю светит солнце, тепло. Но это совсем не радует. С палубы «Ленинградсовета», стоящего пока у стенки, смотрю в сторону рейда. Вижу крейсер, вижу эсминцы. Они ведут огонь в сторону берега. А над кораблями в вышине кружат самолеты-разведчики врага. Теперь жди массированного налета.

И вот гудят «юнкерсы». Сразу начинают оглушительно бить десятки зенитных орудий. Корабли то увеличивают ход, то стопорят его, делают крутые повороты. Бомб с воздуха сыплется много, но идут они мимо цели, падают в воду. За бортом вздымаются высокие рваные всплески. Ухают тяжелые взрывы над островом Аэгна: враг бомбит береговую батарею.

«Юнкерсы» улетают, дается отбой воздушной тревоги. Мы пьем чай в кают-компании. Разговоры не клеятся. Вдруг снова слышим взрывы. Они гремят где-то неподалеку от корабля. Что это?

Выскакиваю на мостик. Небо чисто, вражеских самолетов нет, а в бухте около кораблей встают характерные всплески. Снаряды! Ну, конечно, враг, захватив полуостров Вимси, установил там пушки. И они бьют сейчас по кораблям, по рейду.

Корабли опять на ходу, опять маневрируют, не давая вражеским артиллеристам пристреляться. Снаряды взрываются и в районе гаваней. Один из них попадает в здание таможни — как раз против места стоянки «Ленинградсовета». От обстрела что-то загорается на берегу. Туда мчатся пожарные машины.

На рейд выходят катера-дымзавесчики. За ними тянется густое облако дыма. Оно сплошь заволакивает рейд. Огонь противника становится беспорядочным и вскоре прекращается. Однако дымовая завеса редеет под свежим ветерком. И тогда снова свистят снаряды.

Контр-адмирала Ралля вызывают на посыльное судно «Пиккер», где сейчас находится Военный совет флота. Судно стоит у стенки Минной гавани. Через час наш флагман возвращается, приказывает работникам штаба собраться в салоне. В сообщении Ралля нет ничего хорошего. Оказывается, следовавший сегодня ночью конвой из Таллина в Кронштадт на рассвете был обстрелян батареей, установленной фашистами на мысе Юминда. Позднее конвой подвергался неоднократным атакам с воздуха, на кораблях и судах есть повреждения, есть убитые и раненые.

Но это еще не все. На пути конвоя появилось много мин. Их только что поставили вражеские корабли, базирующиеся в финских шхерах. А это значит, что важнейшая для нас коммуникация в заливе перекрыта минными заграждениями. И, судя по всему, эти заграждения противник усиливает. Мы молчим, но отлично понимаем, что это значит. Мы еще не говорим вслух об оставлении Таллина, но видно, что такова скорая перспектива. А как же пройдут в Кронштадт корабли и суда — десятки кораблей и судов? По заминированному фарватеру?

Понятно, чего ждет от нашего штаба Военный совет флота. Необходимо организовать траление фарватера. Решено выделить для этой цели катера-тральщики. Можно было бы, конечно, послать на фарватер последние оставшиеся в нашем распоряжении базовые тральщики, но рисковать ими неразумно. Эти тральщики будут нужны для проводки кораблей во время прорыва из Таллина.

Забегая несколько вперед, скажу о том, что и катера-тральщики не смогли выйти на выполнение задания. На море начался шторм, по заливу покатились крупные волны, и не только тралить, но и просто двигаться в такую непогоду маленькие катера не могли. Опасней стала и посылка на фарватер базовых тральщиков. При таком волнении любой из них мог наскочить на мину прежде, чем вытралит ее.

Решения принимались, но не все решения удавалось выполнить. И это тяжелым грузом ложилось на душу.

День 25 августа закончился еще одним тревожным сообщением. Врагу удалось прорвать оборону на реке Пирита и проникнуть в район Юллемистэ на окраине Таллина. Теперь весь город оказался под обстрелом вражеской артиллерии. Пожары занимались то тут, то там. Все, что можно было бросить на оборонительные рубежи, давно уже было брошено. Резервов не было…

Прорыв

28 августа Военный совет Северо-Западного направления издал директиву, разрешавшую флоту начать отход из Таллина. Директивой предписывалось эвакуировать из Таллина в Кронштадт и Ленинград флот со всеми его учреждениями и кораблями, а также все войска, оборонявшие город.

Сложная предстояла операция. «Эвакуировать» — не совсем подходящее для данного случая слово. Мы оставляли город, находящийся под огнем врага. Надо было прорваться по Финскому заливу через минные поля, под обстрелом вражеских батарей, под массированными ударами с воздуха. Не исключались и атаки подводных и надводных кораблей противника.

Не первому мне приходится писать об этой операции. Она достаточно хорошо освещена в трудах военных историков, в воспоминаниях очевидцев. И нужно ли мне говорить о ней в целом, охватывая общую картину? Думаю, что не нужно. Моя задача скромнее — рассказать о том, что видел, что пережил.

В штабе Минной обороны мы знакомимся с решением командующего флотом. Соединения и части, выделенные для обеспечения эвакуации Таллина, объединяются в три маневренных отряда: главные силы, отряд прикрытия и арьергард. Для перевозки личного состава береговых частей флота и 10-го стрелкового корпуса, транспортировки раненых, а также многочисленных ценных грузов формируется четыре конвоя из пассажирских, транспортных и вспомогательных судов с охранением. Каждый из трех маневренных отрядов боевых кораблей имеет конкретные задачи прикрытия этих конвоев на тех или иных этапах перехода.

Наш флагман контр-адмирал Ралль назначен командиром арьергарда. Назван и его состав: эскадренные миноносцы «Калинин», «Володарский» и «Артем», сторожевые корабли «Циклон», «Буря» и «Снег», два торпедных катера и пять катеров МО. Стало быть, штабу Минной обороны необходимо без промедления заняться отработкой всех деталей совместного плавания этих кораблей, попытаться создать из них единое, хорошо управляемое соединение. Но это еще не все. Нашему же штабу поручено непосредственное формирование конвоев. Нелегкая задача! Суда разные по водоизмещению, скорости, управляемости, подготовке команд. А надо, чтобы шли они в составе конвоев строго на определенном месте, шли дисциплинированно, подчинялись сигналам.

На катере, выделенном в наше распоряжение, обходим стоящие на рейде корабли и суда, порой маневрируя между всплесками от вражеских снарядов, инструктируем командиров и капитанов, передаем им необходимую документацию в виде калек маршрута, походного ордера, тех или иных наставлений.

В тот же день нас, штурманов соединений, созвал флагманский штурман флота капитан 2 ранга Б. Н. Иосифов. Речь шла о маршруте предстоящего перехода. Флагштурман изложил точку зрения штаба флота — следовать по Финскому заливу центральным фарватером. Он пояснил, что, хотя этот путь далеко не безопасен в минном отношении, он дает больше гарантий от нападения кораблей противника из финских шхер и артиллерийского огня фашистских батарей с южного берега залива, особенно с мыса Юминда.

Не все мы безоговорочно приняли такой вариант. Слушая капитана 2 ранга Иосифова, я мысленным взором окидывал залив. Южный фарватер, которым мы пользовались с самого начала войны, сейчас закрыт для плавания. Враг в ряде мест вышел на побережье, и фарватер оказался под артиллерийским огнем. В последнее время мы пользуемся центральным фарватером. Противник это знает, и все его внимание обращено на то, чтобы перекрыть фарватер минными заграждениями. Лишь в последнее время здесь погибло на минах несколько судов. Большие будут потери, если мы двинемся этим путем тремя отрядами кораблей и четырьмя конвоями без достаточного противоминного обеспечения. Остается фарватер северный. Насколько нам известно, враг не ставил там плотных минных заграждений. Могут быть атаки кораблей противника из финских шхер? Конечно. Однако не так уж велики в финских шхерах корабельные силы противника.

Оказывается, мои размышления совпали с мнением ряда других штурманов. Свои соображения мы высказали флагманскому штурману. Видимо, наши доводы поколебали Иосифова, и он пошел доложить старшим начальникам о «штурманской дискуссии». Вернулся, сказал: решение командования флота остается в силе.

Возвращаясь к «Ленинградсовету», я зашел на штабной корабль «Вирония» и там неожиданно получил письмо от жены. Мне сказали, что его, кажется, привез капитан-лейтенант Ю. П. Ковель, который когда-то, будучи слушателем специальных курсов командного состава, проходил на Каспии штурманскую практику под моим руководством. По каким-то делам он был в Ленинграде, и там жена передала это письмо. Оно проделало сложный путь на одном из судов последнего конвоя, пришедшего в Таллин.

Вроде бы ничего сверхестественного не содержалось в этом письме, но я его перечитывал вновь и вновь. Жена сообщала, что эвакуируется из Ленинграда вместе с дочерью куда-то на Урал, что обе они здоровы, очень тоскуют и беспокоятся за меня, верят в скорую встречу.

Для меня это была первая весточка от родных и бесконечно любимых людей, дошедшая на передний край. Тогда еще мало говорилось, как важны такие вот письма фронтовикам, — совсем еще немного времени прошло с начала войны. Это потом о таких письмах и в песнях будут петь, и в рассказах писать. Но я уже тогда почувствовал, как дороги и необходимы те несколько строчек, которые полны любви и надежд на лучшее. И хорошо, что пришли они, эти строчки, накануне тяжелого испытания. Невольно появилась какая-то уверенность, что ничего плохого со мной не случится, что мы пройдем через все опасности.

Шагаю к «Лвнинградсовету», забыв об усталости, о бессонных ночах. Знаю, что и предстоящая ночь, ночь на 27 августа, будет без отдыха: ведь еще не вся документация на переход подготовлена и передана на корабли и суда.

Всю ночь мы действительно работаем. Лишь к 11 часам утра справляемся и с документацией, и с инструктированием командиров кораблей и капитанов судов. А в 16 часов транспорты начинают принимать в свои трюмы и на палубы различные грузы и людей.

Противник усилил огонь по причалам. Он особенно чувствителен в Купеческой гавани. Приходится отводить из нее суда, ставить их под погрузку в менее опасные места.

Под вечер вместе с работниками нашего штаба Козиным, Гапковским и Коленковским я перешел на эсминец «Калинин» — флагманский корабль арьергарда. Он стоит на рейде напротив Минной гавани. Поднимаюсь на мостик, чтобы вместе с корабельным штурманом подготовить необходимые карты. На минуту останавливаюсь, глядя на город. Он в огнях и дыме пожаров. Пламя бушует у причалов, его длинные языки вместе с дымом поднимаются к небу всюду, где видит глаз. И небо озарено багровым отблеском.

К борту «Калинина» подходит катер. На нем флагманский артиллерист отряда легких сил флота капитан 2 ранга А. А. Сагоян. Он передает командиру эсминца приказ — в 21 час вместе с другими кораблями открыть заградительный огонь и вести его до 4 часов утра. На карте отмечены районы обстрела, произведены расчеты.

В назначенное время эсминец вздрогнул от первого залпа. И затем залпы пошли через каждые пять минут. Когда около полуночи я спустился с мостика в каюту, то думал, что грохот орудий не даст заснуть. Однако, добравшись до койки, будто провалился куда-то. А проснулся неожиданно среди ночи от легкой вибрации корпуса корабля, начавшего движение. Тотчас вскочил и побежал на мостик. Таков уж характер штурмана: не усидишь в каюте, если заработали машины.

Оказывается, «Калинин» получил приказание подойти к причалу Минной гавани и принять там на борт батальон морской пехоты. Эсминец следует в гавань, и я опять смотрю с высоты мостика на Таллин. В городе идет бой: слышны взрывы, пулеметные очереди. Всюду бушует пламя. На фоне огромного пожарища, охватившего город, четко вырисовываются контуры башен Вышгорода, острые шпили кирок. Никогда, конечно, не забуду этой жуткой картины.

На причале в готовности к посадке стоят морские пехотинцы. Стоят, опираясь на оружие, уставшие, безмолвные. Они только что из боя. Подана сходня, и бойцы батальона быстро идут на палубу. Моряки эсминца помогают им спускаться по трапам в кубрики, стараются поудобнее разместить их там.

На борт корабля поднимается контр-адмирал Ралль. Эсминец покидает гавань, возвращается на рейд. Рейд по прежнему под вражеским обстрелом. Мы отходим мористее, туда, куда не долетают снаряды. Сильно качает — волна до семи баллов. Это совсем некстати. При такой волне тральщики не смогут идти с поставленными тралами, а малым кораблям и вообще нельзя пускаться в плавание. Значит, не состоится наш отход в назначенный час. А ведь всякая задержка для нас таит новые опасности.

Медленно светает. На рейде все яснее проступают контуры кораблей и транспортов, бросивших якоря там, где им надлежало быть по плану диспозиции. Картина вырисовывается весьма внушительная: более шести десятков боевых кораблей во главе с крейсером «Киров», более трех десятков транспортов и вспомогательных судов, масса разных катеров — всего около 200 вымпелов.

Время идет. Шторм слабеет, но волна все еще велика. Судя по прогнозу погоды, движение можно будет начать лишь во второй половине дня. А раз так, то к минным заграждениям у мыса Юминда мы подойдем в темноте. В темноте не видно мин, подсеченных тралами и плавающих на поверхности…

К нашему отряду пока еще не присоединились сторожевые корабли. Они ставят мины в Таллинской бухте — «прощальный привет» врагу от моряков Балтики.

Наконец один за другим начинают сниматься с якорей транспорты первого, затем второго, третьего и четвертого конвоев. Процедура длинная — истекает несколько часов, пока конвои вытягиваются с рейда. Вслед за ними покидает рейд отряд главных сил. Флагманским кораблем здесь идет крейсер «Киров», на котором находится командующий флотом. Потом дают ход корабли отряда прикрытия во главе с лидером «Минск». На нем держит флаг начальник штаба флота.

Рейд опустел. Наш «Калинин» и два других эсминца арьергарда пока маневрируют на малом ходу у полуострова Вимси. Ждем, когда закончат свое дело в Таллинской бухте сторожевые корабли и катера. С мостика поглядываю на северо-восток, туда, где вытянулись длинные кильватерные колонны кораблей и судов. Над ними вьются черные точки — это первый налет фашистских самолетов на движущийся флот. Оттуда доносятся стрельба зенитных пушек и взрывы авиабомб. Непонятно, почему немцы не трогали нас на рейде. Ведь куда легче было бомбить скопление неподвижных целей.

Около 20 часов к борту «Калинина» подходит катер. На нем наш начальник штаба В. П. Александров. Он возглавляет второй эшелон походного штаба командира арьергарда и должен идти на эсминце «Володарский». С озабоченным видом Александров поднимается на мостик, и они с контрадмиралом Раллем уединяются в штурманской рубке. Не знаю, о чем они говорят, но могу лишь предположить, что какая-то важная причина заставила начальника штаба в такой момент прибыть к командиру отряда.

Вдруг над нашими головами раздается характерный свист летящих снарядов, и тотчас же недалеко от борта встают высокие всплески. Дальномерщики докладывают, что огонь ведет прорвавшаяся к берегу четырехорудийная батарея противника. Пушки эсминца немедленно нацелились туда. Несколько залпов, и батарея подавлена.

Тем временем подходят ожидаемые нами сторожевики и катера. Все. Пора давать полный ход и ложиться на курс, догонять конвой. Капитану 1 ранга Александрову возвращаться на «Володарский» уже поздно, и он, получив на то разрешение Ралля, остается с нами.

Ставим параваны-охранители, даем ход 12 узлов. Последний раз глядим на Таллин, мысленно прощаемся с ним. И мысленно же даем клятву: вернемся!

Идем на север. Справа — остров Аэгна. Как раз когда проходим мимо него, над островом встает огромный огненный столб и доносится глухое эхо взрыва. Над лесом взлетает коробка орудийной башни, какой-то миг держится в воздухе и затем обрушивается вниз. Так погибла тяжелая батарея, нанесшая немалый урон гитлеровцам в дни обороны Таллина.

Раскаты взрывов слышны и со стороны Наргена. Там тоже уничтожаются батареи и склады боеприпасов. Ничто не должно достаться врагу. Мы видим, как от островов отходят катера и шлюпки — это подрывники спешат на последние корабли нашего отряда.

У поворота на центральный фарватер над эсминцами появляется фашистский бомбардировщик. Он с высоты кидается на нас, но, встреченный плотным огнем зенитных автоматов, отворачивает в сторону и бросает бомбы без всякого прицела. Прилетают другие самолеты, атакуют, и опять спасает нас зенитный огонь.

Темнеет. Стихает ветер, море успокаивается. Самолетов нет, нет стрельбы, лишь мощно гудят турбовентиляторы эсминца. Все, как в мирном походе. Но мы ни на минуту не забываем о минах.

Смотрю с мостика вперед, где в сумерках еще можно различить частокол различных мачт каравана. Мысленно представляю, как он растянулся более чем на десяток миль. Порядок движения мне хорошо известен: впереди — отряд главных сил, за ним — первый конвой, затем отряд прикрытия, третий и четвертый конвои, параллельно им, чуть севернее, — второй конвой. Мы, арьергард, замыкающие.

Пять базовых тральщиков с тралами ведут отряд главных сил, таков же противоминное охранение у отряда прикрытия. А конвои ведут единицы тихоходных тральщиков вместе с катерами-тральщиками. Мало, очень мало тральных сил. Что они могут? Могут протралить полосу воды шириной с полкилометра. Ненадежная полоса. Транспорт сразу же окажется за ее пределами, если чуть вильнет на курсе или снесет его под влиянием ветра и течения. И тогда жди беды. А как опасны мины, подсеченные тралом! Их не увидишь в темноте, не оттолкнешь от борта.

Что касается нашего отряда, то нам вообще не придано никакого противоминного обеспечения. Спасут ли нас параваны-охранители, минует ли борт корабля плавающая рогатая смерть?

По старой штурманской привычке стою на площадке у главного компаса. Здесь же, опершись на поручни, находится капитан 1 ранга В. П. Александров. У машинного телеграфа неподвижно застыл командир «Калинина» капитан 3 ранга П. Б. Стасов. Рядом с ним контр-адмирал Ю. Ф. Ралль и бригадный комиссар Н. Т. Кокин. На крыле мостика близ сигнальщиков — наш связист Г. Коленковский. Все молчат. У всех, наверное, такие же думы, как и у меня.

Тишина продолжается недолго. Далеко впереди встает столб огня и черного дыма. Взрыв из-за расстояния еле слышен. Потом следуют новые взрывы. Что там происходит?

Радист приносит на мостик радиограммы. Это вестники беды. Подорвался на мине и затонул транспорт «Элла». Штабной корабль «Вирония», поврежденный авиабомбой еще в светлое время суток и взятый на буксир спасательным судном «Сатурн», ушел под воду после того, как наскочил на мину. Рядом с ним погибли от мин и буксировщик, и транспорт «Алев». Чуть позднее приходит радиограмма о лидера «Минск»: взорвалась мина в параване, большая пробоина в корпусе. От другой мины погиб оказывавший ему помощь эсминец «Скорый».

Контр-адмирал Ралль подзывает к себе всех находящихся на мостике специалистов штаба. Вопрос один — что делать? Идти дальше или запросить у командующего флотом разрешения стать на якорь до рассвета?

Все мы высказались однозначно: продолжать движение. Мы считали, что арьергард прежде всего должен неуклонно выполнять поставленную ему задачу — прикрывать с запада идущие впереди по курсу конвои. Стало быть, от конвоев отрываться мы не можем. Полагали мы также, что невелика у нас опасность подрыва на минах при наличии параванов-охранителей (тогда еще не все знали их пагубную способность подтягивать немецкие мины к борту). Ну, а кроме того, естественно, всем нам хотелось как можно скорее идти вперед, к родному Кронштадту.

Выслушав каждого из нас, Юрий Федорович задумался, потом улыбнулся и сказал:

— Значит — так держать!

Расчеты потом показали, что мы в это время уже были на вражеском минном заграждении «Юминда». Вероятно, лучше было бы все-таки отстояться на якоре до светлого времени. И такое решение принял вскоре командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц, находившийся на крейсере «Киров». Но приказание об этом до «Калинина» уже не дошло…

Итак, эсминец продолжал следовать по курсу. Около 22 часов он достиг примерно меридиана мыса Юминда. И тут перед глазами сверкнула молния.

Звука взрыва я не услышал. Меня сильно толкнуло взрывной волной и сбросило с компасного мостика вниз, на левое крыло надстройки. Какое-то время, наверное, я лежал в беспамятстве, оглушенный. Очнулся и машинально посмотрел на часы. Светящиеся стрелки показывали 22 часа 10 минут. Нащупал возле себя слетевший с шеи бинокль и фуражку, у которой почему-то оказался сломанный козырек, поднялся на ноги. И тут резанула сильная боль во всей левой половине тела. Постоял, боль немного утихла. Подвигал ногами и руками — действуют. Стал оглядываться вокруг.

Вначале показалось, что на мостике никого нет. Однако, присмотревшись, увидел разбросанные по настилу мостика тела. Послышался стон. Наклонившись, узнал начальника штаба Александрова, лежащего в какой-то неестественной позе, с перебитыми ногами. Увидел контр-адмирала Ралля, попытался помочь ему встать, но тут же понял, что он контужен. Контузию получил и комиссар Кокин. К счастью, контузия была не глубокая, оба они быстро пришли в себя.

Забегаю в штурманскую рубку. Здесь вижу сидящего на диване оператора штаба Гапковского. Лицо его в крови. Гапковского перевязывает какой-то краснофлотец. Уточняю на карте место эсминца. Да, судя по счислению, мы действительно близ меридиана Калбодангрунд. До Кронштадта еще далеко. Спрашиваю краснофлотца, где командир и корабельный штурман. Оказывается, они сошли вниз. Я тоже иду к трапу.

Эсминец недвижим. По тому, как наклонен настил палубы, определяю, что у корабля дифферент на нос и крен на правый борт. Значит, пробоина где-то в носу справа. Велика ли она, останется ли корабль на плаву?

Между тем слышу четкие команды, топот ног по палубе. Экипаж действует по аварийному расписанию, борется с водой, борется за живучесть корабля. Не чувствуется никакой паники.

В это время к нам подходит катер «МО-211». Его командир старший лейтенант Александр Анпилов спрашивает в мегафон, какая нужна помощь. Контр-адмирал Ралль, уже обретший способность действовать, приказывает Анпилову снять с «Калинина» тяжелораненого начальника нашего штаба и передать его на другой эсминец для оказания срочной медицинской помощи. Сопровождать Александрова вызвался связист Коленковский.

Вскоре катер, приняв от нас двух человек, отходит от борта и направляется к «Володарскому». Он стоит слева от нас в полутора-двух кабельтовых. За ним виден и «Артем». Оба эсминца после повреждения флагманского корабля приближаются к нему и стопорят ход.

«МО-211» задерживается около «Володарского» на две-три минуты, пока переносят раненого, и сразу отходит от корабля. И в тот же момент раздается сильнейший взрыв. Я вижу, как на том месте, где стоял «Володарский», поднимается огромный факел огня, взлетают в воздух какие-то обломки. Мелькает мысль, что, видимо, на эсминце от взрыва мины сдетонировал боезапас. Вода смыкается над корпусом эсминца, гасит столб огня.

Но теперь огонь стелется по воде — это горит нефть, выброшенная из цистерн эсминца. И в этом огне мечется катер «МО-211». Я не вижу, что на нем происходит, но понимаю, что он в большой опасности. Моторы катера работают на бензине, а много ли надо, чтобы он вспыхнул… Катер, однако, недолго остается в огне, дает полный ход и направляется к нам.

Уже потом я выяснил вот что. Когда взорвался «Володарский», с катера смело в воду тех моряков, которые были на верхней палубе. Но командир, поскольку он был за ограждением мостика, остался на месте. Он понимал, что надо скорее уходить из огня, но хотел спасти упавших за борт краснофлотцев, хотел спасти оказавшихся в воде членов экипажа эсминца. Краснофлотцев с катера подобрать удалось, а на месте гибели эсминца никого не оказалось. Во время этого опасного маневрирования отлично действовал в моторном отсеке моторист Морозов. Если бы он растерялся и не обеспечил нужный ход, катер ждала неминуемая гибель.

Не успел еще «МО-211» подойти к нам, как раздался новый мощный взрыв. Это там, где стоит «Артем». Он быстро кренится, оседает. Видно, что и этот эсминец поражен насмерть. Через несколько минут он скрывается в воде.

Потрясенный гибелью двух больших кораблей, на которых было много моих друзей и знакомых, я некоторое время стою в оцепенении. Но положение таково, что некогда предаваться горестным размышлениям. Наш «Калинин» благодаря неимоверным усилиям аварийных партий пока еще держится на плаву. Но уже ясно, что и его минуты сочтены. Отдано распоряжение снимать шедших с нами морских пехотинцев, снимать экипаж.

Присутствие у борта «МО-211» как раз кстати. Мы передаем на него в первую очередь контуженных и раненых — контр-адмирала Ралля, бригадного комиссара Кокина, капитан-лейтенанта Гапковского, других моряков, морских пехотинцев. Остальных людей снимают с палубы подошедшие к эсминцу торпедные катера и катера МО арьергарда, а также тихоходный тральщик «Т-74» — бывший озерный буксир. Морские пехотинцы и моряки экипажа покидают корабль быстро, но без суеты, без паники, хотя тральщик, например, снимает людей уже с погружающейся в воду палубы корабля. На этот тральщик перехожу и я вместе с флагартиллеристом нашего штаба Козиным.

И едва лишь мы отходим от «Калинина», как он, шипя затапливаемыми котлами, пуская пузыри пара и воздуха, скрывается в пучине. Это происходит в 23 часа с минутами 28 августа 1941 года.

На тральщике поднимаюсь на мостик и устраиваюсь рядом с командиром лейтенантом Шаповаловым. Тот стоит у переговорной трубы и спокойно отдает команду в машину, потом на руль. Тяжело нагруженное суденышко, осевшее в воду выше привального бруса, медленно поворачивает и берет курс на восток.

Накрапывает мелкий дождик. Вода за бортом черная, от нее пахнет мазутом. Плавающие мины то и дело попадаются на нашем пути. С палубы тральщика на воду смотрят десятки пар глаз — не только сигнальщики, не только краснофлотцы экипажа, но и те, кто оказался здесь невольным пассажиром. И вот то один, то другой наблюдатель встревоженным голосом докладывает: «Мина прямо по курсу» или «Мина слева по борту».

Лейтенант Шаповалов мгновенно реагирует на такие доклады, либо стопоря ход, либо осторожным поворотом рулей обходя смертоносные шары. Я вижу, что он не теряет выдержки, дело свое знает, и в какой-то мере успокаиваюсь после пережитого.

Впрочем,успокаиваюсь — не то слово. Я перестаю остро ощущать теперешнюю опасность, доверившись надежному командиру тральщика, но не могу не думать о гибели трех эсминцев. Хотя решение продолжать идти вперед в темноте без минного охранения — не мое, но я корю себя за то, что поддерживал такое решение. Может быть, если бы мы стали на якорь до рассвета, все было бы иначе.

Тяжелая дума долго не отпускает меня. А ночь тянется и тянется бесконечно.

К рассвету дождик перестал. Горизонт прояснялся, и вдали уже можно было различить характерный горбатый силуэт Гогланда. На море был штиль. Море лежало перед вами все более светлеющей, необъятной гладью. Наше море, тысячу раз виденное, по-утреннему свежее. В прежние дни сколько раз посещала меня радость в такие вот тихие балтийские рассветы! А сейчас рассвет нес новую тревогу…

Сначала в воздухе появляются фашистские разведчики. Потом хищной стаей идут бомбардировщики. С мостика тральщика мне видно, как они заходят на бомбовый удар по кораблям, уже проходящим мимо Гогланда. Там «Киров», там лидеры эсминцев и эсминцы.

Корабли приводят в действие все свои зенитные средства — над ними вырастают облачка дыма от разрывов снарядов. Самолеты мечутся, сворачивают с курса. Я догадываюсь, что корабли увеличили ход, потому что скоро они минуют остров и скроются из виду. А там, как я знаю, их уже может прикрыть истребительная авиация флота.

Теперь «юнкерсы» бросаются на транспорты и другие суда, вытянувшиеся длинной колонной на подходах к Западному Гогландскому плесу. Фашистские летчики нахально вьются над беззащитными судами, прицельно бомбят, поливают палубы огнем из пушек и пулеметов. Они, разумеется, видят на палубах и женщин, и детей, видят знаки Красного Креста на тех судах, которые везут раненых, но никого не щадят. Немногие боевые корабли и катера, идущие в непосредственном охранении конвоев, стреляют по самолетам, но их огонь малоэффективен.

Наш «Т-74» потихонечку идет своим курсом. Самолеты его не атакуют — цель малая, незаметная. Все же единственная сорокапятимиллиметровая пушечка тральщика открывает огонь по каждому «юнкерсу», пролетающему в пределах ее досягаемости.

Откуда ни возьмись, вдали вырастает ровная цепочка малых кораблей, идущих с севера строем кильватера на пересечку нашего курса. Их девять. Мы переглядываемся с командиром тральщика. Оповещения о наших кораблях в этом районе Шаповалов не получал. Стало быть, надо принимать бой. Объявляется боевая тревога. Наш тихоход один против них.

Вдруг неопознанные корабли опоясываются огнем. Пушечные залпы — один, второй, третий… Сейчас у борта тральщика встанут всплески от снарядов. Но всплесков нет, и слышится доклад сигнальщика.

— Товарищ командир! Они по «юнкерсам» стреляют!

Глядим вверх и видим Ю-87, вынырнувший из облаков и пытающийся атаковать кильватерную колонну. Вокруг него дымными следами отмечаются разрывы снарядов. Значит, корабли — наши!

Скоро выясняется, что нам повстречался дивизион тихоходных тральщиков Кронштадтской военно-морской базы, высланный с Гогланда для траления фарватера, по которому продолжают идти суда и корабли. Кто-то в спешке забыл дать оповещение о них.

Около 11 утра 29 августа «Т-74» все тем же неторопливым ходом вошел в бухту Сууркюла на острове Гогланд. Оказывается, здесь по решению Военного совета флота спешно была создана перевалочная база для сосредоточения моряков и пехотинцев, снятых с погибших кораблей и транспортов, а также поднятых из воды. Обеспечивал действие этой необычной базы специальный спасательный отряд кораблей под командованием капитана 2 ранга И. Г. Святова. Входящие в отряд сторожевики, тральщики, торпедные катера, катера МО, буксиры, мотоботы направлялись на путь следования таллинских конвоев и доставляли в бухту все новые и новые партии людей, спасенных в Финском заливе.

Искренне поблагодарив командира тральщика Шаповалова, мы с капитаном 3 ранга Козиным сходим на берег. Идем по причалу и вскоре к большой нашей радости видим катер «МО-211». На его палубе, прислонившись к ограждению рубки, полулежит контр-адмирал Ралль. Рядом сидит бригадный комиссар Кокин. Живы!

У Ралля и Кокина, как выяснилось после нашего короткого и взволнованного разговора, сильно повреждены стопы ног. Контр-адмирал уже не надеялся увидеть нас, предполагал самое худшее, но на всякий случай держал катер в бухте. Теперь из нашего штаба ждать больше некого, и Ралль приказывает командиру «МО-211» идти в Кронштадт.

Скорость малого охотника особенно чувствуется после тихоходного тральщика. Идем, ориентируясь на глаз, поскольку оба компаса катера вышли из строя еще при взрыве «Володарского». Такой ориентировке способствуют и хорошая видимость, и мое детальное знакомство с этим районом Финского залива.

Под вечер входим на Большой кронштадтский рейд. Сердце учащенно бьется, когда рядом вырастают громадные борта линкора «Марат» и крейсера «Киров», когда взгляд охватывает знакомые очертания стоящих в гаванях линкора «Октябрьская революция», лидеров и эсминцев. Флот сохранен, флот готов продолжать борьбу!

Катер подходит к Петровской пристани. Там полно народа. Кажется, весь Кронштадт вышел встречать моряков-балтийцев, державших суровое испытание во время прорыва из Таллина. Люди молча оглядывают тех, кто сходит на берег, кого выносят на носилках. Наверное, ждут и ищут родных, близких, друзей. Тут же госпитальные машины, врачи и санитары в белых халатах.

С нашего катера на пристань выносят на носилках контрадмирала Ралля и бригадного комиссара Кокина. С забинтованной головой выходит капитан-лейтенант Гапковский, за ним шагаем и мы с Козиным. Проходим сквозь толпу кронштадтцев и в парке расстаемся.

Хромая на левую ногу (сказывается падение с компасного мостика на «Калинине»), двигаюсь к Усть-Рогатке. Обдумываю слова контр-адмирала Ралля, сказанные им еще на пути с Гогланда в Кронштадт: поскольку его, Ралля, видимо, отправят в госпиталь, а начальник штаба с заместителем погибли, за старшего в Минной обороне следует остаться мне. Надо побыстрее выяснить судьбу всех кораблей с их экипажами, уточнить потери, связаться со штабом флота, получить указания на дальнейшие действия.

Окидываю взглядом стенки гаваней — нет ли какого-нибудь корабля из состава Минной обороны? Нет, пока нет. Куда же мне идти? Недолго раздумывая, решил подняться на борт стоящего у стенки Усть-Рогатки линкора «Октябрьская революция». Это мой давний знакомый — ведь почти пять лет проплавал на нем в предвоенные годы в качестве старшего штурмана.

Встречают меня здесь как родного. Вскоре сижу в кают-компании, досыта накормленный (ведь уже вторые сутки ничего не ел), и рассказываю окружившим меня кронштадтцам о том, что видел и пережил на переходе из Таллина. Но глаза мои слипаются, в голове шум. И как бы ни хотелось друзьям побольше узнать о событиях, только что разыгравшихся в Финском заливе, они ведут меня в каюту, укладывают спать.

Сплю я долго, тем самым мертвым сном, который наваливается на человека после тревог и волнений. Утром 30 августа, поблагодарив линкоровцев за гостеприимство, схожу на стенку и вижу стоящий на старом месте наш штабной корабль «Ленинградсовет». На его палубе меня обнимает флагмин Александр Гончаренко. Он тоже зачислил было меня в число погибших.

В кают-компании собираются все те работники штаба Минной обороны, которые шли из Таллина на «Ленинградсовете». Разговор у нас о минах, бомбах, погибших кораблях, погибших товарищах. «Ленинградсовет» тоже был на волосок от гибели. Фашистские самолеты сбросили на него более сотни бомб. Корабль уцелел благодаря хорошей выучке экипажа, исключительной выдержке и самообладанию его командира старшего лейтенанта Н. Н. Амелько. Он так управлял кораблем, что сумел и мины обойти, и уклониться от бомбовых ударов.

Потом до позднего вечера мы занимаемся сбором и обобщением сведений о кораблях Минной обороны, участвовавших в переходе из Таллина. А на другой день утром мне приносят заполненный бланк семафора. Командующий флотом собирает всех командиров и военкомов соединений на совещание в конференц-зале штаба Кронштадтской военно-морской базы.

Совещание открывается в 14 часов 31 августа. Возглавляет его Народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов. Он заслушивает доклады о состоянии основных соединений флота после прорыва из Таллина. Подводятся итоги этой операции, выявляются потери, анализируются просчеты в решениях и действиях флагманов и штабов. Все, кто выступает на совещании, особо подчеркивают выучку и героизм балтийцев.

Я слушаю все, о чем говорится на совещании, взвешиваю собственные впечатления и еще глубже сознаю: моряки Краснознаменной Балтики этим беспримерным прорывом из Таллина совершили героический подвиг. Да, потерь немало, трагически сложилась судьба ряда кораблей, многих транспортов. Да, были ошибки, но из осажденного Таллина выведено основное ядро корабельных сил флота и вывезено более 18 тысяч бойцов. Эти силы сейчас очень нужны для обороны Ленинграда.

Николай Герасимович Кузнецов высоко оценил доблесть балтийцев, проявленную при прорыве флота из Таллина. В то же время он встревоженно говорил о положении под Ленинградом, требовал, чтобы флот всеми своими нынешними силами готовился отразить фашистское наступление, нацеленное на город Ленина. И всем, кто его слушал, становилось ясно, что в боевых действиях флота наступает новый этап.

После совещания меня принял командующий флотом вице-адмирал Владимир Филиппович Трибуц. Разговор оказался недолгим. Командующий сообщил о расформировании Минной обороны и создании Охраны водного района флота (сокращенно — ОВР КБФ) — соединения, непосредственно подчиненного Военному совету. Новое соединение должно объединить все силы и средства, входившие ранее в Минную оборону, в Охрану водных районов Таллина и Кронштадта. Командиром назначен капитан 1 ранга Б. П. Птохов, военкомом — бригадный комиссар Р. В. Радун. Я назначен на должность начальника штаба.

— Поздравляю вас, — сказал Владимир Филиппович. — Должность ответственная и очень хлопотливая. Надеюсь — выдержите.

Я смотрел на бледное, усталое лицо вице-адмирала и впервые остро ощутил, какие сложные решения пришлось ему принимать в первые два месяца войны, какой тяжестью лег на него таллинский переход. А сколько еще всяких испытаний впереди!

— Постараюсь оправдать доверие, — ответил я.

Выходя от командующего, я уже думал о новых своих обязанностях.

Глава II. Морской передний край

Выстоять!

Военная обстановка не оставляла времени на длительные раздумья, на неторопливое вхождение в новую должность, как это бывало в мирные дни. Прошли какие-то часы после разговора с командующим, а штаб Охраны водного района флота, обосновавшийся в одном из домов на Июльской улице Кронштадта, уже вовсю действовал. Сразу навалилась масса дел и забот — срочных, неотложных, чрезвычайно важных.

Штабом флота определена структура нового соединения. Она довольно сложная. Создавались три корабельных отряда: заграждения, траления и так называемый истребительный. Кроме того, в состав соединения входили отдельный дивизион сторожевых кораблей, катера, суда и подразделения, предназначенные для охраны рейдов (сокращенно — ОХР), а также три плавбазы и одна база береговая. Предстояло заняться формированием отрядов — принять корабли, определить их состояние и боеготовность, особенно тех, которые прибыли из Таллина, разобраться с командным, старшинским и рядовым составом и без промедления наладить службу в соответствии с требованиями времени. Не терпела никакого отлагательства организация дозорной службы в восточной части Финского залива по новой схеме, которая учитывала обстановку, сложившуюся после оставления Таллина. Мы должны были обеспечить надежную оборону наших морских коммуникаций, систематически проводить контрольное траление фарватера, взять на себя переброску в Кронштадт и Ленинград тысяч людей, сосредоточившихся на Гогланде после таллинского перехода.

Напряженно трудится наш штаб. Сюда то и дело заходят командиры кораблей и частей со срочными вопросами. Почти непрерывно звонят телефоны.

Замечаю расторопность своего помощника капитана 3 ранга Леонида Донатовича Антоневича и старшего оператора капитан-лейтенанта Якова Сергеевича Большова. Оба они ранее служили в Охране водного района Кронштадтской военно-морской базы, хорошо знают местные условия, у них всюду здесь знакомые люди. С ними быстро нахожу общий язык. Рад и тому, что рядом со мной, как и прежде, работают минер А. Ф. Гончаренко и инженер-механик Н. В. Строк-Стрелковский. Дельными, толковыми специалистами проявляют себя и другие работники штаба, назначенные из разных соединений и частей.

С каждым часом и днем обретают реальность, дееспособность наши корабельные отряды. В отряд заграждения вошли все имевшиеся в наличии минные и сетевые заградители, в том числе такие крупные, как «Урал» и «Марти». Задача отряда — ставить минные и сетевые заграждения там, откуда может прорваться противник в восточную часть Финского залива. Командует отрядом капитан 1 ранга Георгий Юлианович Сарнович, которого я знаю еще по военно-морскому училищу, где он был преподавателем, а также по Минной обороне. Военный комиссар отряда — опытный политработник полковой комиссар А. Н. Сидоров.

Отряд траления объединил тральщики различных типов, вплоть до катеров. На него ложится производство всех видов тральных работ и обеспечение проводки за тралами боевых кораблей и судов через опасные в минном отношении районы. Командиром отряда стал хорошо знакомый мне бывший командир бригады траления Минной обороны капитан 2. ранга Николай Александрович Мамонтов, военкомом — полковой комиссар Н. И. Корнилов, общительный, душевный человек, умеющий быстро находить подход к людям. Начальником штаба отряда назначен капитан 3 ранга В. П. Лихолетов — молодой, энергичный моряк, участник боев в Испании.

Истребительный отряд, в который сведены почти все находящиеся в строю малые охотники и сторожевые катера, был предназначен главным образом для борьбы с подводным противником. Однако мы хорошо представляли, что на его долю выпадет гораздо более разнообразная боевая нагрузка: и дозоры, и боевое обеспечение тральных работ, и высадка десантов, и проводка конвоев.

Командовал этим отрядом капитан 2 ранга Александр Николаевич Перфилов. Он был известен мне с давних пор — вместе учились в военно-морском подготовительном училище, а также в училище имени М. В. Фрунзе, служили на линкоре «Октябрьская революция». Перед войной Перфилов был командиром 2-го Балтийского отряда пограничных судов НКВД в Таллине. Военком истребительного отряда — полковой комиссар Г. Т. Земляков, начальник штаба — тоже бывший пограничник капитан 3 ранга Е. В. Гуськов.

Все они хорошо понимали роль своего отряда как весьма мобильной, оперативной ударной силы нашего соединения.

Отдельный дивизион сторожевых кораблей формировался из сторожевиков специальной постройки, а также из мобилизованных гражданских судов. Они должны были нести службу на дальних линиях дозора, обеспечивать охранение конвоев на переходе морем. Командовал дивизионом капитан 3 ранга Павел Еремеевич Никитченко — моряк хорошо подготовленный, скромный и мужественный. С ним дружно работал военный комиссар дивизиона полковой комиссар И. М. Лелякин.

В состав охраны рейдов вошли рейдовые посты, боносетевая партия, буксиры и другие вспомогательные суда и катера. Во главе ее стоял капитан-лейтенант П. Заяц — человек добросовестный, аккуратный. Военкомом ОХР был старший политрук Н. В. Потемкин.

Всего наше сложное, разнородное соединение после его окончательного формирования насчитывало 210 различных кораблей, судов и катеров. И когда я мысленным взором окидывал операционную зону действия всей этой армады, мне представлялся район Кронштадт, Лавенсари, Гогланд, акватория Финского залива к северу и югу от линии этих островов. Теперь здесь передний край морского фронта.

Надо развернуть дозоры, не пустить сюда врага надводного и подводного, надо обеспечить безопасное плавание на фарватерах, наладить всякого рода морские перевозки. Здесь, как на всяком переднем крае, все время следует быть начеку, быть готовым к любой боевой схватке. Значит, нужна высокая организация службы соединения, четкое управление всеми его звеньями. Но еще я думал о том, как много у нас совсем юных командиров кораблей, особенно на катерах. Исход боевых схваток, общий успех соединения будет зависеть от умения, мужества, инициативы этих людей. Стало быть, соответственно нужно и строить работу с ними.

Мы начали выполнение задач, не дожидаясь полного формирования соединения. В первые дни сентября все находившиеся в строю и на ходу сторожевые корабли, сетевые заградители и тральщики были направлены на Гогланд. Там оставалось более 12 тысяч человек — тех, кто шел из Таллина и по разным причинам еще не добрался до Кронштадта и Ленинграда. Требовалось срочно вывезти их оттуда. Эту задачу мы решили довольно быстро — уже к 7 сентября люди были доставлены туда, где в них ощущалась большая нужда — на ленинградские оборонительные рубежи.

О Ленинграде думалось много. В последние дни августа немецко-фашистские войска крупными силами наступали от Чудова вдоль Октябрьской железной дороги. Пала Любань. Торопясь, бросая в бой танки и мотопехоту, враг вышел на дорогу к Пушкину и Пулкову. Затем нашим войскам пришлось оставить Тосно. 30 августа передовые части фашистов вышли на левый берег Невы у села Ивановского. Радио Берлина оповестило весь мир, что до падения Ленинграда остались считанные часы.

7 сентября, как раз в тот день, когда мы завершили переброску людей с Гогланда, немецко-фашистские войска начали новое наступление под Ленинградом. Главный удар был направлен на Кипень, Ропшу, Красное Село. В районе Мги после ожесточенных боев противнику удалось выйти к южному берегу Ладожского озера. Еще через день враг взял Шлиссельбург (Петрокрепость), замкнув таким образом кольцо ленинградской блокады.

Правда, установившаяся под городом линия фронта не походила на кольцо в буквальном смысле этого слова. Здесь были три большие дуги, своими концами упиравшиеся в водные пространства. Одна дуга, самая длинная, начиналась от берега Финского залива у южной окраины Ленинграда, спускалась к югу, захватывая Пушкин, Ям-Ижору и Колпино, затем поднималась на северо-восток и упиралась в юго-западный берег Ладожского озера в районе Шлиссельбурга. Вторая дуга шла от восточного берега Копорской губы на северо-восток до Петергофа (Петродворец). Третья дуга тянулась по Карельскому перешейку от северного берега Финского залива у Сестрорецка до восточного побережья Ладожского озера.

Геройски сражались воины Ленинградского фронта, решившие во что бы то ни стало выстоять, отразить грозный натиск врага. Та же святая цель была и у моряков-балтийцев. Всем, чем только мог, флот помогал Ленинграду в те трудные дни. Еще во время сражения на Лужской оборонительной линии десятки тысяч моряков из корабельных экипажей и береговых частей были брошены навстречу врагу. Морские стрелковые бригады и бригады морской пехоты закрывали бреши в сухопутной обороне города, дрались храбро и яростно. Всего в 1941 году наш флот послал на сухопутный фронт около 70 тысяч моряков[4]. И во многих местах враг был остановлен благодаря их стойкости, их отваге.

Теперь, когда враг подошел к городу так близко, мне отчетливо представлялось, что Ленинградский фронт и Балтийский флот должны составлять единое целое. По-прежнему будут сражаться на суше морские бригады. Но сейчас флот не ограничивается этим. По наступающим колоннам врага, по его танкам бьет мощная корабельная артиллерия, бьют дальнобойные орудия балтийских фортов. И мы здесь, в своем соединении, тоже стоим на обороне Ленинграда — держим его морской рубеж.

Ближе всего к нам находится та линия сухопутной обороны, которая огибает Ораниенбаум (Ломоносов). Здесь идут тяжелые бои. Вряд ли эта линия смогла бы устоять, если бы не артиллерия флота. День и ночь потрясают Кронштадт могучие, раскатистые залпы: из Средней гавани по врагу бьют пушки линкора «Октябрьская революция» и крейсера «Киров», из закрытой части Морского канала стреляет «Марат». Доносится до нас и гром со стороны Красной Горки: мощные орудия фортов ставят огневой заслон наступающим ордам фашистов.

В один из этих дней меня вызвал к себе начальник штаба флота контр-адмирал Юрий Александрович Пантелеев. Я его давно знал как интеллигентного, обладающего глубокими и разносторонними знаниями моряка, еще в 1928 году мы вместе участвовали в походе черноморских кораблей в Турцию. Сейчас, несмотря на военное время, увидел его все таким же элегантным, чисто выбритым, сверкающим крахмальным воротничком белой сорочки. Он поздоровался, приветливо улыбаясь.

Однако улыбка сразу же сошла с его лица, как только он заговорил о деле. А дело заключалось вот в чем. Фашисты рвутся к Ораниенбауму. Линия фронта пока держится на дальности стрельбы орудий фортов и кораблей. Ну а если враг все же эту линию прорвет? Нельзя допустить, чтобы он захватил находящиеся в Ораниенбауме корабли, разные плавсредства и ценности. Надо срочно все оттуда вывезти.

Флотское «Есть!» было ответом на слова контр-адмирала. Затем два дня я мотался на катере между Кронштадтом и Ораниенбаумом, организуя и контролируя выполнение задания. Через два дня мне приказали его выполнение приостановить: к тому времени стало ясно, что здесь наши войска при поддержке флотской артиллерии держатся прочно.

Вечером 8 сентября я вышел на сторожевом катере в западную часть Невской губы. Следовало сориентироваться в связи с развертыванием там наших дозоров. Возвращаясь оттуда, я стал свидетелем первого массированного налета фашистских бомбардировщиков на Ленинград. «Юнкерсы» шли волнами. До катера доносились стрельба зениток, взрывы бомб. Потом то здесь, то там начались пожары. В сгущающейся темноте дыма не было видно, лишь языки пламени поднимались к небу. Море огня охватило, казалось, весь город. Сжав зубы, смотрел я на эту жуткую картину, запоминая ее на всю жизнь.

Потом стало известно, что в тот вечер фашисты сбросили на Ленинград тысячи зажигательных и десятки фугасных бомб. Именно тогда огонь уничтожил Бадаевские склады с продовольствием.

Враг на всех участках продолжал свои атаки. В ночь на 9 сентября фашисты попытались переправиться на правый берег Невы в районе Пороги, Шереметьевка. Попытка была отбита морской пехотой, частями 115-й стрелковой дивизии и рабочими батальонами. Через три дня наши войска под давлением противника вынуждены были оставить Красное Село и Дудергофские высоты — важную позицию на ближних подступах к городу.

О том, что положение очень серьезное, критическое, я узнал 12 сентября. Вечером того же дня меня вызвали в штаб флота. Начальник оперативного отдела штаба капитан 1 ранга Григорий Ефимович Пилиповский вручил пакет с грифом особой важности. Вернувшись к себе, я вскрыл пакет и обнаружил в нем директиву Военного совета флота. Начал ее читать и задрожали руки — таким ошеломляющим показалось ее содержание.

В директиве коротко говорилось о том, что враг под Ленинградом продолжает наступление, что защитники города будут держаться до последнего человека, но… Но необходимо принять меры к тому, чтобы ни один корабль не достался врагу. Предлагалось разработать план минирования кораблей соединения с указанием конкретных исполнителей и их дублеров. Боеприпасы для взрыва заложить в артиллерийские погреба. Первичные детонаторы (запалы) хранить лично командирам, выдавать их исполнителям только лишь при получении приказа Военного совета. К уничтожению кораблей приступить лишь в крайнем случае по приказанию или по обстановке, когда станет ясно, что иного выхода нет. План минирования кораблей и выписки из него надлежало составлять лично командиру или начальнику штаба соединения в одном экземпляре от руки.

Четкая, холодная инструкция, а мне горячо, жарко.

Раздумывать, однако, некогда. Побежал к командиру ОВРа. Борис Павлович Птохов был болен и лежал в постели в своем кабинете. Он тоже был поражен, когда я пересказал содержание полученной инструкции, приказал, чтобы я тотчас же приступил к составлению нужной документации. Всю ночь до утра я составлял план минирования кораблей и делал из него выписки. Но в душе теплилась надежда: не будет этого! Просто отдано предусмотрительное распоряжение на крайний случай. Но ведь крайний случай не пришел, и мы должны все сделать, чтобы он не пришел совсем.

К рассвету документы были готовы. Я вызвал командиров отрядов, каждому вручил соответствующий пакет, пояснил, в чем дело, какие надо произвести приготовления, и просил все держать в строжайшем секрете. И опять думал при этом: нет, не будем, не будем мы своими руками взрывать корабли.

И какое же наступило облегчение, когда стало ясно, что план, над которым я мучался ночью, проводить в жизнь не придется!

Но это будет потом. А сейчас у нас дела тяжелые.

Начиная с 10 сентября мы почувствовали нечто новое в организации ленинградской обороны. В этот день в командование Ленинградским фронтом вступил генерал армии Г. К. Жуков. От войск, от флота, от города он потребовал мобилизовать все резервы, какие только есть, чтобы остановить врага. Флоту, в частности, было приказано использовать на полную мощь все артиллерийские средства и авиацию, не оставляя никаких резервов.

Линкор «Октябрьская революция», эсминец «Стерегущий», канонерские лодки «Амгунь», «Москва», «Кама» и «Волга» вышли на Петергофский рейд и, не жалея боеприпасов, вели огонь по сухопутным целям. То же самое делали стоящие в Кронштадте линкор «Марат» и крейсер «Киров», а на позициях у Ораниенбаума — лидер «Ленинград», эсминцы «Славный» и «Грозящий». Крейсера «Максим Горький» и «Петропавловск», эсминцы «Стойкий», «Сметливый» и «Свирепый» вошли в Неву и оттуда поддерживали огнем наши обороняющиеся части. В действии была также вся береговая стационарная и железнодорожная артиллерия. В здании нашего штаба дрожали оконные стекла от гула канонады.

Однако, не считаясь с большими потерями, враг лез вперед, бросал в бой новые резервы. 16 сентября он овладел Павловском, Пушкиным и Урицком, а на другой день вышел к южному берегу Невской губы между Петергофом и Стрельной.

В результате образовался ораниенбаумский плацдарм, ограниченный 60-километровой дугой от реки Воронка у Копорской губы до Старого Петергофа. Глубина этого плацдарма в самом широком месте не превышала 25–30 километров. Войска 8-й армии и части флота на плацдарме оказались отрезанными с суши.

Резкое изменение обстановки на фронте таило опасность появления в восточной части Финского залива и на подходах к Кронштадту крупных морских сил противника. Поэтому Военный совет флота приказал нашему соединению дооборудовать минами уже знакомую нам «Восточную позицию» и позицию тыловую, находящуюся ближе к Ленинграду. Мы быстро подготовили для этой цели минные заградители «Марти» и «Урал», сетевые заградители «Вятка» и «Онега», базовые тральщики и катера МО. Этот отряд был усилен лидером и четырьмя эсминцами, выделенными штабом флота. В течение нескольких дней корабли поставили 18 линий минных заграждений, которые уплотнили, сделали более надежными самые ближние наши минные позиции.

В середине сентября произошла смена командования нашего соединения. Командиром Охраны водного района флота был назначен капитан 2 ранга Иван Георгиевич Святов. Радость у меня была, можно сказать, двойная. Во-первых, соединение получило деятельного, смелого, решительного руководителя, способного принимать ответственные решения и проводить их в жизнь. А во-вторых, Иван Георгиевич был моим однокашником по военно-морскому училищу имени М. В. Фрунзе — человек знакомый, простой в обращении с товарищами и подчиненными, так что не надо было тратить лишнего времени, чтобы сработаться, притереться друг к другу.

Едва успев принять дела, капитан 2 ранга Святов получил приказание организовать срочную переброску из Ораниенбаума в Ленинград двух стрелковых дивизий, артиллерийского полка и нескольких строительных батальонов. Эта переброска осуществлялась по решению командующего фронтом. Расчет был простой: образовавшийся в ходе боевых действий ораниенбаумский плацдарм мог устойчиво держаться меньшими силами, поскольку здесь большую роль играла флотская артиллерия, и все, что оказалось «лишним», следовало быстро направить на более угрожаемые участки фронта.

Святов энергично взялся за дело. Для перевозки войск мы выделили два сетевых заградителя, восемь базовых и пятнадцать тихоходных тральщиков. Кроме того, для этой цели были привлечены четыре самоходных десантных баржи из отряда шхерных кораблей. Каждая из этих единиц с наступлением темноты 16 сентября, загрузившись до предела, самостоятельно отправлялась в поход. Путь кораблей лежал по Морскому каналу. На тот случай, если артиллерия противника откроет огонь, у нас имелся запасной вариант следования — корабельным фарватером под северным берегом Невской губы. На тот же случай были развернуты четыре катера-дымзавесчика.

Первый эшелон войск перевезли скрытно от противника. Фашисты лишь на второй день что-то обнаружили и обстреляли ораниенбаумский порт. Назначенные к перевозке части находились в укрытиях и потерь не понесли. Враг продолжал обстрел порта и в последующие дни, но помешать выполнению задачи уже не смог. Мы лишь на некоторое время задержали в Ораниенбауме артполк и строительные батальоны — они перебрасывались в период между 19 и 29 сентября. За это же время эвакуировали с плацдарма и 17 тысяч раненых.

Сентябрьскими рейсами кораблей с войсками было положено начало непрерывному морскому сообщению между ораниенбаумским плацдармом и Ленинградом. Несмотря на большие трудности, оно действовало в течение всей блокады и сыграло немаловажную роль в ходе боевых действий. Впрочем, об этой коммуникации мне еще предстоит сказать.

Враг в те дни все более неистовствовал, понимая, что не достигает тех целей, которые перед собой поставил. И его удары не в последнюю очередь обрушивались на Кронштадт, на могучую нашу крепость, в которой сейчас сосредоточился много раз «уничтоженный» фашистами Балтийский флот, и откуда на позиции фашистов летели тысячи смертоносных тяжелых снарядов. Гитлеровское командование решило «наказать» Кронштадт.

Хорошо запомнилось утро 19 сентября. Направляясь к себе в штаб, я увидел на большой высоте вражеские самолеты-разведчики. Летали они и раньше, так что особой тревоги не почувствовал. Но тут в небе послышался нарастающий гул. Бомбардировщики! Их насчитал пятнадцать. Заговорили зенитки. Они заставили налетчиков держаться повыше в небе и оттуда бросать бомбы. Летчики, видимо, целились в линкор «Марат», стоящий у стенки Усть-Рогатки. Но линкор не пострадал. Четыре бомбы упали в Средней гавани, две — на Малом рейде, остальные в городе, у Летнего сада и вблизи Морского завода.

Когда после налета открыл дверь штабного кабинета, то увидел тут целый погром: стекла в окнах выбиты, пол усыпан осколками, папки, книги, карандаши — все на полу. Сброшены с тумбочки на пол были и телефонные аппараты.

Мои попытки навести кое-какой порядок прервал приход капитана 2 ранга Святова. Он оглядел кабинет и сказал:

— Дайте-ка команду, Юрий Викторович, перевести штаб и политотдел на Кроншлот. Здесь не работа.

Правильное решение. Я тут же поехал на Кроншлот, подобрал помещения, потеснив расположенный здесь истребительный отряд ОВРа, распорядился о средствах связи. И к вечеру того же дня мы уже перебрались на новое место.

Не все знают, что такое Кроншлот, и потому хотелось бы сказать о нем несколько слов. Осенью 1703 года, когда уже велись работы по строительству заложенного в том же году Санкт-Петербурга, в устье Невы вошла шведская эскадра с явно враждебными намерениями. Однако эта демонстрация силы продолжалась недолго — наступающие холода заставили шведов уйти. Узнав об этом, Петр I приказал немедленно снарядить яхту, идти в Финский залив, чтобы найти место для крепости, прикрывающей вход в Неву с моря. И это место было найдено на отмели низкого поросшего лесом острова Котлин.

Всю зиму санным путем по льду туда шли обозы с камнем. Строили тайно и быстро. Уже весной 1704 года поднялся над водой первый форт, созданный по чертежам самого Петра. Из бойниц форта грозно смотрели дула морских пушек. Через полтора месяца после своего возведения форт принял бой. Потом в районе Котлина выросли новые форты. Они надежно закрыли с моря подходы к столице России. А первый форт оставался самым сильным и получил наименование Кроншлот, что в переводе означает «коронный замок».

В «коронном замке» под защитой мощных стен и перекрытий нашему штабу и политотделу работалось гораздо спокойнее, чем в здании на Июльской улице. Это было тем более важно, что теперь воздушные налеты на Кронштадт следовали один за другим.

21 сентября Кронштадт выдержал три бомбежки: две днем и одну ночью. В них участвовало до 180 самолетов противника. Одну из этих бомбежек я наблюдал с НП Кроншлота. Сначала большая группа бомбардировщиков, появившись с запада, шла вроде бы мимо нас на Ленинград. Но над Петергофом она круто развернулась и ринулась в нашу сторону. Самолеты атаковали прежде всего крупные корабли, стоявшие в гаванях. Зенитная стрельба, близкие взрывы бомб — все слилось в адский грохот.

На другой день — еще два налета. Тогда же враг впервые обстрелял Кронштадт из дальнобойных орудий с южного берега Невской губы. Целился он по кораблям, по Морскому заводу. Тяжелые снаряды падали и вблизи Кроншлота. Один из этих снарядов поднял высокий столб воды в ковше форта неподалеку от стенки. К счастью, дело обошлось без жертв и разрушений.

Потом новый день — 23 сентября. Никогда мне его не забыть.

Начинался он безоблачным солнечным утром, какие нередко бывают на Балтике в пору золотой осени. Стоя на стенке Кроншлота, я ощущал на лице легкий ветерок с моря. Легко дышалось чистым свежим воздухом.

На душе, однако, лежал камень. Взгляд мой был обращен в сторону Петергофа. Каких-нибудь четыре месяца назад я с женой и дочерью гулял по его паркам, любовался позолоченной фигурой Самсона, раздирающего пасть льву, восхищался сказочной красотой фонтанов, осматривал бесценные сокровища Большого петергофского дворца. Даже и не верится, что сейчас там враг…

Но он там, злобный и жестокий, ничего не щадящий. Он разрушил фонтаны, разграбил, сжег дворец. В такое вот ясное утро мне виден обгоревший остов этого некогда величественного архитектурного сооружения. Где-то там среди деревьев Верхнего и Нижнего парков скрываются замаскированные тяжелые артиллерийские батареи фашистов. Они бьют по Кронштадту. И Кронштадт вынужден бить по Петергофу.

На стенке появился Рудольф Вениаминович Радун. За последнее время, когда мне часто приходилось оставаться за командира ОВРа, мы с нашим военкомом хорошо сработались. Нравились его энергия, решительность, широкий взгляд на вещи, умение убеждать людей.

— Любуетесь погодой? — спросил он у меня. — Не нужно бы нам сейчас такой погоды. Фриц воспользуется.

— Плохо, что корабли у нас лишены маневра, — заметил я. — Бомбят, гады, как на полигоне, по неподвижной цели. Да и «зонтик» слабоват — истребителей мало.

— Вчера член Военного совета Смирнов говорил об этом. Противник нахально летает, а у нас только зенитки, да и стреляем еще неважно. А истребителей всего шесть. Больше нет. Вся флотская авиация работает в интересах фронта под Ленинградом.

Наш разговор прервал сигнал воздушной тревоги. Это была уже вторая тревога с утра.

С Кроншлота хорошо видно, как от Петергофа к Котлину идут десятки фашистских самолетов. Ударили зенитные орудия кораблей, стоявших на Малом и Восточном рейдах. К ним подключились пушки береговых зенитных батарей, а потом и кораблей, находившихся в гавани. В небе все больше и больше белых облачков разрывов. Появились и наши ястребки. Но как их мало!

«Юнкерсы» действовали группами. Одна из них бомбила корабли на рейде, другая — Морской завод, доки и госпиталь, а третья, самая большая, висела над Средней гаванью, образуя замкнутый круг. Из него по очереди самолеты вываливались и шли в пике на корабли. Ухали взрывы бомб, взлетали вверх столбы воды и дыма.

Нам хорошо виден линкор «Марат», возвышающийся у причала в конце Усть-Рогатки. Он ведет огонь из всех своих зенитных орудий и автоматов.

Фашисты хорошо знают, что такое «Марат». Это он в первых числах сентября, выйдя на открытую часть Морского канала, обрушил свои 12-дюймовые снаряды на рвущиеся к городу вражеские танковые колонны. Его огонь был точным и сокрушающим. С тех пор гитлеровцы много раз бежали оттуда, где падали снаряды линкора. И вот сейчас фашистские самолеты кружат над героическим кораблем, вьются в смертельной карусели. Опасность для корабля очень велика…

Я непроизвольно вздрагиваю, когда из носовой части линкора вырывается огромный столб пламени и черного дыма. Рушится в воду высоченная и массивная фок-мачта корабля со всеми ее боевыми рубками, мостиками и площадками. Приподнимается вверх и, разламываясь, словно фанерная коробка, падает за борт первая башня главного калибра. Полубак линкора заметно оседает. Вокруг все кипит от падающих сверху обломков.

Потрясенные, мы с Радуном смотрим на все это и в бессилии сжимаем кулаки. Судя по взрыву, «Марат», наша гордость, сильно ранен. Не смертельно ли? Останется ли на плаву? Никто нам сейчас не ответит на эти вопросы, но мы стоим, не в силах сдвинуться с места, не замечая падающих вблизи Кронтлота снарядов — воздушный налет слился с очередным вражеским артиллерийским обстрелом. Но оцепенение наше длится недолго — оба бросаемся к телефонам, обеспокоенные судьбой подчиненных нам кораблей, которым ведь тоже грозит опасность в этом массированном воздушном налете.

Потом мы узнали, что в этот день, 23 сентября 1941 года, Кронштадт пережил самый тяжелый за всю войну авиационный удар. В общей сложности в нем участвовало более 270 пикирующих бомбардировщиков врага. Бомбами были потоплены лидер «Минск», подводная лодка «М-74». Получили повреждения крейсер «Киров» и один из эсминцев. А еще позднее нам станет известно, что «Марат», несмотря на тяжелые разрушения и гибель части его экипажа, из своих уцелевших девяти орудий главного калибра снова будет разить врага. Будут также подняты и введены в строй лидер «Минск» и подводная лодка «М-74».

Из кораблей нашего соединения ни один серьезно не пострадал. Лишь экипажу минзага «Марти» пришлось пережить несколько тревожных минут.

Корабль стоял в Купеческой гавани вблизи форта Меньшикова. Когда начался воздушный налет, ни командира, ни военкома на борту не было — оба были вызваны в штаб по каким-то срочным делам. Возглавлял экипаж старший помощник командира М. И. Иванов. С появлением самолетов он приказал открыть зенитный огонь. Минзаг — цель видная, и пикировщики атаковали ее. Одна бомба упала на стенку совсем рядом с кораблем. Раздался сильный взрыв, осколки полетели веером. Они пробили борт, ударили в бензоцистерну. Возник пожар. Тут быстро и правильно действовал помощник командира В. Неручев. Возглавив аварийную партию, он сумел локализовать огонь, а затем и потушить его.

На верхней палубе тоже было жарко. Осколками бомбы разбило щит первого орудия, разметало его расчет, ранило пулеметчика. Старший помощник командира Иванов сам встал за пулемет и длинной очередью бил по самолету, пикирующему на корабль. Иванова ранило, но он продолжал стрелять до тех пор, пока не потерял сознание.

Подсчитав урон, похоронив убитых, кронштадтцы принялись залечивать раны кораблей. И еще яростней был огонь Кронштадта по батареям врага, по его войскам. Крепость жила и давала мощный отпор захватчикам.

Дни с 7 по 24 сентября были кульминационными в осенней битве за Ленинград. Нанесенные нашими войсками контрудары у Невской Дубровки, Усть-Тосно, южнее Колпино и в направлении Пушкина, освобождение Белоострова, а главное — непреодолимая стена огня артиллерии фронта и флота в самые критические моменты штурма города, сорвали планы противника. Враг, предвкушавший победу, не смог сломить стойкости защитников Ленинграда. Как впоследствии выяснилось, уже 25 сентября командующий немецко-фашистской группой армий «Север» генерал-фельдмаршал фон Лееб доложил главному командованию сухопутных войск, что не может продолжать наступление имеющимися силами.

Фашистские орды, целый месяц остервенело штурмовавшие город, зарылись в землю там, где их остановили наши войска. Линия фронта в основном стабилизировалась. Обозначилось это к началу октября.

Ленинградцы отбили натиск врага. Выстояли!

Осенняя страда

Наступил октябрь 1941 года. Хлопот в штабе ОВРа по-прежнему полно.

Наши корабли в постоянном движении. Десятки их покидают базу — экскортируют подводные лодки, обеспечивают переходы конвоев, следуют на линии дозора или возвращаются с моря, высаживают поисковые группы на побережье, занятое врагом, ведут разведку батарей противника. И тут не обходится без боевых столкновений с кораблями и самолетами врага, без потерь и повреждений. Все действия надо организовать, контролировать, всем необходимо надежно управлять. Много времени уходит на то, чтобы обеспечить соединение самым необходимым: топливом, боеприпасами, другими видами довольствия, наладить ремонтные работы, пополнять экипажи рядовым и командным составом. Короче говоря, идет нормальная боевая деятельность.

По-прежнему все, что мы делаем, так или иначе связано с защитой Ленинграда. Враг силен, его позиции совсем рядом с нами, и от него можно ждать любой пакости. Бомбежки и артобстрелы, как говорится, не в счет — к ним понемногу привыкли. Гораздо важнее было не допустить прорыва фашистских войск на каком-нибудь уязвимом участке обороны. И эту оборону требовалось вести активно, использовать любую возможность для улучшения позиций, для срыва очередных наступательных намерений врага.

Добиваясь такой активности от флота, командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков потребовал произвести в ряде пунктов высадку морских десантов.

Вначале к осуществлению этого приказа былапривлечена Ленинградская военно-морская база, которую теперь возглавлял контр-адмирал Ю. А. Пантелеев. Десант — рота морской пехоты — на катерах Охраны водного района базы в ночь на 3 октября был скрытно доставлен к берегу восточнее стрельнинского завода «Пишмаш». Высадка производилась тихо, без артиллерийской подготовки. Морские пехотинцы атаковали врага, все дальше продвигаясь в глубь побережья Невской губы. Но затем они попали в окружение, и связь с ними прервалась. Позднее в том же районе были высажены еще три небольших десанта, сформированные из личного состава 20-й стрелковой дивизии войск НКВД. Их постигла та же участь.

К следующему, более крупному десанту оказалось причастным и наше соединение.

Все началось с разговора генерала армии Г. К. Жукова с начальником штаба флота контр-адмиралом Ю. Ф. Раллем, который к тому времени сменил на этом посту контрадмирала Ю. А. Пантелеева. Ралль, как он мне впоследствии сам рассказывал об этом, был в конце сентября вызван к командующему фронтом. Жуков задал один вопрос: можно ли высадить десант в районе Нового Петергофа? Ралль ответил, что высадка вполне осуществима.

На том разговор и окончился. Но он имел свои последствия.

Утром 3 октября командира ОВРа Святова и военкома Радуна вызвали на ФКП флота. Здесь они получили приказ — возглавить высадку десанта, которая должна состояться в ночь на 5 октября у Нового Петергофа. Состав десанта — усиленный батальон.

Времени оставалось очень мало. Мы спешно занялись расчетами, подготовкой кораблей и плавсредств. А тем временем в помещениях учебного отряда флота формировались подразделения десанта. В него отбирали добровольцев из состава экипажей линкоров «Марат» и «Октябрьская революция», инструкторов школ Учебного отряда и курсантов военно-морского политического училища. Предпочтение отдавалось самым лучшим краснофлотцам и старшинам, физически крепким, хорошо умеющим владеть стрелковым оружием. Большой процент среди них составляли коммунисты и комсомольцы. Командиром десанта назначили полковника А. Т. Ворожилова — участника штурма Перекопа в гражданскую войну, награжденного орденом Красного Знамени, а военкомом — одного из наиболее опытных политработников флота полкового комиссара А. Ф. Петрухина.

Десант, высадившись на берег, должен был рассечь петергофский клин противника и тем самым облегчить планируемый переход в наступление наших войск на этом участке.

Наступила ночь на 5 октября. Выхожу на стенку Кроншлота. В небе звезды. Залив спокоен, лишь легкая волна бьется о прибрежные валуны. На пристани десантники, наверное, тоже глядят в темноту на море, на противоположный берег, где затаился враг, и думают о скорой схватке с ним.

По времени — посадка закончена. Сейчас пять катеров МО, двадцать пять катеров КМ, из них часть со шлюпками на буксире, по команде капитана 2 ранга И. Г. Святова отходят от пристани. Да, так оно и есть — в ночной тиши слышен гул моторов катеров. Проходят минуты, гул этот удаляется, и опять в тишине легко плещется волна.

Но мысль моя там, с десантом. Он, как это мы определили еще накануне, движется пятью группами. Каждую группу возглавляет катер МО, за ним — пятерка катеров КМ, заполненных людьми до отказа, а шлюпки, тянущиеся на буксире, также до отказа загружены боеприпасами. В Морском канале к отряду должны присоединиться корабли огневой поддержки — базовые тральщики «Гафель», «Гак», «Шпиль», «Т-217» и бронекатер.

Медленно тянется время. Пока все тихо там, у Петергофа. Но вот в той стороне вспыхивает луч прожектора, повисают огни осветительных ракет, а затем доносится приглушенный расстоянием гром артиллерийской стрельбы. Значит, начался бой.

Проведя неспокойную ночь, я утром встретил возвратившихся катером МО на Кроншлот Святова и Радуна. Вид у обоих мрачный. Не склонные к разговору, они все же объяснили мне кое-что.

Высадка десанта прошла успешно, фашисты обнаружили его, когда уже значительная часть моряков была на берегу. Балтийцы неудержимо ринулись вперед навстречу вражескому огню. Поддерживая их, заговорили корабельные пушки.

Атакующие все более удалялись, от уреза воды, и казалось, все складывалось благополучно. Однако беспокоило отсутствие каких-либо донесений от десанта по радио. Святов, не отводя корабли далеко от района высадки, посылал к берегу один за другим несколько катеров, чтобы выяснить, положение. Но каждый раз они попадали под сильный вражеский огонь. Из этого следовало, что фашисты крепко оседлали береговую черту, отрезали десант от моря. Отряд теперь, по всей вероятности, дрался в окружении.

Обеспечив высадку десанта, мы фактически свою задачу выполнили. Общее руководство его действиями осуществляли высшие флотские инстанции. И все же судьба отряда моряков, брошенных во вражеский стан, продолжала и в дальнейшем волновать нас. Опять к берегу посылались катера, чтобы высадить людей для установления связи с десантом. С той же целью направлялись группы разведчиков со стороны ораниенбаумского плацдарма. Но все было безрезультатно.

Корабли и кронштадтские форты в те дни выпустили около трех тысяч снарядов по позициям фашистов в районе Нового Петергофа. Но при отсутствии связи эта стрельба, разумеется, не согласовывалась с действиями десантников. На фронте в районе Старого Петергофа и со стороны Ленинграда не удался намечавшийся одновременно с высадкой десанта удар наших сухопутных частей. Так что уже через день-два нам был ясен трагический исход всего задуманного.

Тяжелое положение отряда моряков зримо представилось мне в ночь с 7 на 8 октября. Дело в том, что этой ночью нашему соединению было приказано провести демонстрацию повторной высадки десанта в том же районе, у Нового Петергофа. Предполагалось, что подобная демонстрация отвлечет часть фашистских сил, поможет десантникам, ведущим бой в окружении.

Для выполнения этой задачи был срочно сформирован отряд кораблей в составе четырех катеров МО, сторожевого катера, бронекатера, одиннадцати малых катеров. Для артиллерийской поддержки их действий выделили базовые тральщики «Верп» и «Шпиль». Возглавить отряд поручили мне.

К 22 часам все корабли сосредоточились у банки Каменной на меридиане Нового Петергофа, и по сигналу первая их группа направилась к берегу. При этом катера, имеющие огневые средства, открыли пальбу, начали стрелять и пушки тральщиков. Гитлеровцы тотчас же ответили ливнем снарядов из автоматических пушек и пуль крупнокалиберных пулеметов. Вспыхнули лучи прожекторов. Не доходя до берега, первая группа катеров поставила дымовую завесу и повернула назад. Затем ее маневр, опять-таки под грохот пальбы, повторила вторая группа катеров.

Все у нас шло как надо, по плану. Экипажи катеров действовали смело и решительно. Сам я находился на «ЗК-39» и видел, какую удаль проявлял молодой командир катера младший лейтенант П. Н. Травенко. ЗК вооружен 45-миллиметровой пушкой и двумя крупнокалиберными пулеметами ДШК. Ведя из них огонь, Травенко лихо маневрировал на полных ходах, прорывался близко к берегу, несмотря на свист вражеских снарядов.

Так мы «шумели» тут почти до рассвета, держа в напряжении противника, и даже сумели в стороне от основного места событий высадить группу разведчиков. В другой раз я, может быть, порадовался бы тому, что задача выполнена и потерь нет. Но радости мешала дума о тех, кому мы старались помочь. Вон какой плотный огонь ведет враг — весь берег опоясан вспышками. Не трудно понять, сколько бросил он сил против нашего морского десанта. И вряд ли мы теперь увидим кого-нибудь из его состава…

К этой истории остается добавить следующее. Отдельным бойцам петергофского десанта все же посчастливилось уцелеть. Их рассказ подтвердил наши предположения.

Да, вначале все шло отлично, с первых же минут после высадки отряд энергично начал бой, ошеломил врага внезапностью, успешно продвигался от Нижнего парка все дальше вверх, к городу. Но еще у берега погиб командир десанта полковник А. Т. Ворожилов. Затем убило радистов и вывело из строя всю радиоаппаратуру. А враг опомнился, подтянул силы, окружил отряд. Три дня и три ночи десантники отчаянно сражались с гитлеровцами в парках, у дворца Монплезир, у Большого дворца и в самом городе.

Моряки, безусловно, совершили подвиг, нанесли большой урон врагу, сильно встревожили его. Именно после этого десанта фашистам пришлось отвлечь немало сил на устройство противодесантной обороны побережья и в Новом Петергофе, и у Стрельны, и в других местах. Они держали здесь ударные части, взятые с фронта из-под Ленинграда.

Десанты несколько отвлекли меня от повседневных дел в штабе ОВРа, от службы дозоров и действий на коммуникациях в Финском заливе.

В то время интенсивное плавание кораблей и судов поддерживалось по линиям Кронштадт — Ленинград — Ораниенбаум, Кронштадт — остров Гогланд, Кронштадт — Койвисто (Приморск). Наше соединение отвечало за противолодочную, противокатерную и противовоздушную оборону конвоев и эскортов, проводимых на этих коммуникациях, обеспечивало их противоминную безопасность. С выходом противника на побережье залива в районе Невской губы и к востоку от мыса Сейвясте пришлось думать также и о том, как прикрыть корабли и суда от артиллерийского огня с берега. И все это — при ощутимом недостатке сил.

Мы старались осуществлять перевозки, проводить конвои в темное время суток, благо наступили длинные осенние ночи. Но не все можно было делать под покровом темноты. Именно днем приходилось посылать тральщики для траления фарватеров, днем не могли оставить своих мест корабли и катера, несущие дозорную службу. Душа за них очень болела, потому что каждая плавединица, выходившая из базы в светлое время суток, подвергалась большой опасности.

Как раз в те дни, когда готовился петергофский десант, пришло донесение о гибели катера «МО-305». Он нес дозор в районе острова Соммерс и подвергся нападению фашистских самолетов-штурмовиков. Пули и снаряды продырявили его палубу, катер вспыхнул факелом и вскоре затонул. Из экипажа погибли шесть человек, а остальных подобрали катера, подошедшие сюда с соседней линии дозора.

В боевых донесениях того времени упоминались имена тихоходных тральщиков «Буек» и «Ударник». Упоминались в связи с мужественным поведением их экипажей.

«Буек» под командованием старшего лейтенанта А. В. Гусельникова, находясь в дозоре, был атакован самолетами врага. Корабль встретил их огнем своей единственной пушки и пулеметными очередями.

Неравный бой длился недолго. От пуль и осколков бомб полегли почти все моряки, находившиеся на верхних боевых постах, погибли командир и его помощник, был ранен военком политрук Н. А. Ивченко. Корабль получил пробоины, огонь лизал его надстройки. Из офицеров в строю остался один лейтенант В. В. Куликов — химик дивизиона. Он-то и возглавил борьбу экипажа за жизнь тральщика. Моряки погасили огонь, устранили повреждения, и «Буек» своим ходом дошел до базы.

Нечто подобное произошло и с тральщиком «Ударник». На линии дозора его тоже атаковали фашистские самолеты. В первые минуты боя убило и ранило многих моряков из орудийного и пулеметных расчетов. К одной из пулеметных установок бросился военком корабля политрук К. И. Ревенюк. Он вел огонь до тех пор, пока не упал на палубу, обливаясь кровью. По примеру комиссара все моряки корабля проявили бесстрашие и самообладание. Продолжая отбивать атаки самолетов, экипаж устранял повреждения, тушил огонь. Тральщик оставался на линии дозора столько, сколько было нужно.

Воздавая должное подвигам экипажей дозорных кораблей, мы в то же время пытались как-то облегчить их службу, возбудили, в частности, ходатайство перед Военным советом флота об усилении зенитного вооружения катеров и тральщиков. Однако эту проблему тогда решить не удалось — не хватало нужного оружия. Нам ничего другого не оставалось, как ждать более благоприятных времен, а пока все надежды возлагать на мастерство, бесстрашие и высокую сознательность балтийцев.

На тех морских путях, которые мы контролировали и которыми регулярно пользовались, по-прежнему большой опасностью были мины. На борьбу с ними тратилось много времени и сил, а все же, случалось, рогатая смерть подстерегала корабли и суда.

13 октября мы снарядили эскорт для проводки подводных лодок. Они уходили из Кронштадта, чтобы прорваться на просторы Балтики. Наша задача состояла в том, чтобы обеспечить их безопасное плавание до точки погружения на Западном Гогландском плесе.

Морские охотники, находившиеся в составе эскорта, возглавлялись командиром дивизиона капитан-лейтенантом И. А. Бочановым и военкомом старшим политруком С. С. Жамкочьяном. Оба шли на катере «МО-311». И надо же было так случиться, что именно этот катер наскочил на плавающую мину в районе острова Экхольм (Мохни).

Взрывом оторвало носовую часть катера вплоть до рубки. Более трети экипажа вышло из строя: кого убило, кого ранило или оглушило. Тяжелые ушибы получил Жамкочьян, которого взрывной волной сбросило с мостика на палубу.

Какие-то секунды потребовались людям, чтобы прийти в себя, сбросить оцепенение. Капитан-лейтенант Бочанов собрал всех, кто остался жив, призвал к выдержке и спокойствию, приказал обследовать повреждения и немедленно приступить к работе. Его уверенность передалась краснофлотцам и старшинам, положение уже не казалось им безвыходным. Часть людей занялась откачкой воды и укреплением уцелевших переборок. Мотористы возились у двигателей, пытаясь запустить их, радисты исправляли радиостанцию. Боцман Лобанов сколотил спасательный плотик — на него можно было погрузить раненых, запас продуктов, документы и карты, если придется оставить катер. Получивший ранение командир катера лейтенант И. П. Боков, превозмогая боль, толково руководил действиями подчиненных. Вскоре пришел в себя, поднялся на ноги старший политрук Жамкочьян. И тут же включился в общую работу.

Вначале моряки трудились в полной темноте, на ощупь. Но вот починили электропроводку, загорелись лампочки аварийного освещения. Полегчало. Потом загудели моторы. Вскоре радист Фарафонов доложил, что рация действует и можно передавать донесение.

Эскорт между тем ушел далеко вперед. Доложив его командиру о положении катера, капитан-лейтенант Бочанов принял решение следовать задним ходом к Гогланду. Вначале двигались без особых осложнений, хотя и медленно, постоянно откачивая воду из отсеков. Но тут стала портиться погода, увеличилась волна, и катер все более тяжелел. Моряки теперь уже не успевали откачивать воду. А до Гогланда оставались еще десятки миль.

Как раз в это время подошел тральщик, посланный командиром эскорта для помощи «МО-311». Тральщик пытался взять катер на буксир, но в темноте и на волне не удавалось завести трос. Самое же главное — вода на охотнике все прибывала. Командир тральщика связался по радио с командиром эскорта капитаном 2 ранга Н. А. Мамонтовым, объяснил обстановку. Мамонтов приказал катер затопить, сняв с него экипаж и все ценное.

Жаль было морякам покидать свой «МО-311», за жизнь которого они боролись изо всех сил, но иного выхода не было. Перенесли на тральщик раненых, сняли пушку, пулеметы, перегрузили боеприпасы, часть продовольствия и перешли сами. Последним, захватив с собой карты и документы, покинул катер его командир лейтенант Боков.

Все эти подробности я узнал два дня спустя при личном докладе командира дивизиона Ивана Андреевича Бочанова и военкома Степана Степановича Жамкочьяна. Оба они, волнуясь, переживая вновь события той ночи, рассказывали, как вел себя экипаж в критический момент на половинке катера, которая могла в любую минуту пойти ко дну. И получалось из их рассказов, что все краснофлотцы и старшины были героями, не терявшими присутствия духа, показавшими образец мужества, дисциплины и мастерства. Да они и в действительности были такими, наши замечательные балтийцы.

Командир и военком дивизиона при этом скромно умалчивали о себе, не поясняли, как сохраняли самообладание в критический момент, как их решения, действия, выдержка повлияли на моряков. Но это мне было и без того ясно. Уже не раз оба проявляли верность воинскому долгу, смелость, решительность. Могу добавить, что и в дальнейшем они показывали высокие боевые качества. И. А. Бочанов служил на катерах до конца войны, затем занимал разные должности на крупных надводных кораблях, был начальником штаба соединения и вышел в отставку в звании капитана 1 ранга. С. С. Жамкочьян, темпераментный южанин, любивший острое слово, умевший вести за собой людей, еще во время войны стал начальником политотдела соединения и тоже получил звание капитана 1 ранга.

Я уже упоминал, что значительная часть сил нашего соединения была занята обеспечением морских перевозок в интересах фронта и флота. Это была внешне очень скромная работа, далеко не столь эффектная, на первый взгляд, как, например, лихие атаки торпедных катеров, торпедные удары подводных лодок где-то на просторах моря или сокрушительные залпы орудий главного калибра больших кораблей, Но то была нужная работа, тяжелая и опасная, требующая повседневной самоотверженности и мужества.

В октябре — ноябре флот обеспечил перевозку с ораниенбаумского плацдарма нескольких дивизий 8-й армии. Отвечала за эти перевозки Ленинградская военно-морская база. Но мы с ней тесно взаимодействовали, особенно с Охраной водного района базы. Контакты не трудно было поддерживать еще и потому, что командира ОВРа базы капитана 3 ранга А. М. Богдановича я хорошо знал. За относительно короткий срок и в условиях далеко не легких в Ленинград было переброшено около 40 тысяч человек, более 170 машин и тракторов, 309 орудий, более 6 тысяч лошадей и много другого груза. Одновременно на смену вывезенным войскам на плацдарм было доставлено более 14 тысяч человек, 44 танка, около 4 тонн боеприпасов, много продовольствия и горючего.

В планах командующего фронтом переброшенные дивизии 8-й армии сыграли определенную роль, они вошли в состав Невской оперативной группы, придали устойчивость важному участку фронта.

Но было очевидно, что на ораниенбаумском плацдарме теперь войска поредели. Фронтовое и флотское командование приняло решение срочно перебросить сюда все части и гарнизоны с островов Финского залива Гогланд, Большой Тютерс и Соммерс. Об этом мы узнали в конце октября из директивы Военного совета флота. Директивой руководство эвакуацией островов возлагалось на командира ОВРа И. Г. Святова.

27 октября Иван Георгиевич отдавал мне свои распоряжения. Надо составить четкое представление обо всех плавсредствах, выделенных для выполнения задачи, организовать конвои, рассчитать время их движения в тот и другой конец, дать соответствующие инструкции командирам. С первым же конвоем мне надлежало идти на Гогланд и там принять непосредственное руководство эвакуационными работами.

— Мы с Радуном идем сейчас туда на катере МО, — сказал в заключение Святов.

Через день, выполнив все распоряжения командира ОВРа, я повел из Кронштадта на Гогланд первый конвой. Это были три транспорта в охранении четырех тральщиков, четырех малых охотников и двух торпедных катеров. Утром 30 октября благополучно прибыли в небольшую, укрытую от ветров знакомую мне бухту Сууркюла.

Не первый раз я на Гогланде, а не перестаю любоваться им. Высоко поднимается он над водой, особенно в северной части. Берега в основном крутые, скалистые. Летом он укрыт пышным зеленым ковром.

Имя его значится в русской морской истории. У Гогланда в июле 1788 года русский флот дал сражение шведскому флоту и победил. Между Гогландом и островом Котка в феврале 1900 года начала действовать первая радиолиния, установленная изобретателем радио А. С. Поповым.

Гогландским сектором береговой обороны командует полковник И. А. Большаков. Мы с ним поднимаемся в гору, на хорошо оборудованный командный пункт. Отсюда прекрасно просматриваются и сам остров, и финские шхеры, и многомильное водное пространство. Выгодное положение занимают эти двадцать квадратных километров суши в центральной части Финского залива. Расположенные на Гогланде и соседнем острове Большой Тютерс батареи крупного калибра и примыкающие к островам линии минных заграждений представляют собой отличную минно-артиллерийскую позицию — передовой рубеж на подступах к Кронштадту с моря. Есть на острове и бухты для укрытия легких сил флота.

Словом, здесь у нас удобная, самой природой подготовленная и хорошо устроенная балтийцами военно-морская база. И вот мы ее оставляем, с тем чтобы высвободившиеся здесь силы использовать на других, более угрожаемых участках сухопутного фронта.

Теперь, по прошествии многих лет, представляется, что можно было бы и не прибегать к эвакуации Гогланда, Большого Тютерса и Соммерса. На решение об эвакуации, наверное, повлияло начавшееся наступление немецко-фашистских войск на Тихвин, осложнившее и без того тяжелую общую обстановку под Ленинградом.

Но вернемся к нашему рассказу, прерванному на событиях последних дней октября 1941 года. Те транспорты и корабли, которые в составе первого конвоя пришли на остров, сразу же встали под погрузку. В трюмы судов переправлялись с берега всевозможные материальные ценности. Тяжелые артиллерийские установки с немалым трудом, усилиями множества людей поднимались на палубы. С наступлением вечерних сумерек конвой отправился в обратный путь. И тут же под погрузку встали прибывшие на Гогланд новые транспортные суда.

Та же работа, что и на Гогланде, одновременно проводилась и на Большом Тютерсе. Сюда утром 30 октября подошли четыре тихоходных тральщика и буксир с баржой в охранении катера МО. Из-за мелководья в ковш на острове удалось войти только одному тральщику с баржой на буксире. Экипажи остальных кораблей принимали грузы прямо с береговых камней внешней стороны острова. Можно себе представить, какой это был тяжелый труд. Правда, он продолжался недолго. Уже на другой день все, что нужно было вывезти с острова, оказалось переправленным на баржу и на корабли. Они взяли курс на Кронштадт и благополучно совершили переход.

Без особых осложнений в те же дни была произведена эвакуация гарнизона острова Соммерс.

На Гогланде — основном участке эвакуационных работ — все шло по намеченному плану. 31 октября отсюда вышли до предела нагруженные тральщик «Ударник» и баржа на его буксире и вслед за ними — конвой в составе транспорта № 539 в охранении базового тральщика «Рым» и катера «МО-302». Командовал конвоем старший лейтенант А. М. Савлевич. На следующий день я отправил в путь еще один конвой под командованием старшего лейтенанта В. Л. Гиллермана — транспорт № 508 под охраной базового тральщика «Фугас» и двух торпедных катеров.

Ставим под погрузку очередной конвой. И тут командир ОВРа получает распоряжение командующего флотом: эвакуацию острова временно приостановить. Оказывается, Гогланд нужен сейчас как маневренная база для специального аварийно-спасательного отряда, который будет обеспечивать эвакуацию гарнизона Ханко. Святову приказано оставаться на острове и держать в готовности все сосредоточенные здесь корабли и катера.

Быстро заканчиваем погрузку довольно крупного транспорта № 515, и он под охраной тральщика «Клюз» и трех катеров МО выходит в Кронштадт. Командование этим конвоем принимаю на себя — по приказанию И. Г. Святова возвращаюсь в свой штаб, где накопилось немало текущих дел и где надо заняться подготовкой кораблей ОВРа, которым придется участвовать в эвакуации Ханко.

Идем, естественно, в темноте. Стою на мостике «МО-101». Холодно. В районе Толбухинского маяка под форштевнем затрещал молодой лед. Ничего удивительного — начало ноября. Как же трудно, неимоверно трудно будет сейчас, в пору ледостава, холодных и штормовых ночей эвакуировать ханковцев по усеянному минами Финскому заливу.

Размышляя о трудностях предстоящих походов, я учитывал и некоторый опыт, полученный овровскими кораблями в осенних плаваниях. Вспомнилось, как еще в середине октября капитан 2 ранга И. Г. Святов, возвратившись на Кроншлот из штаба флота, сказал мне:

— Будем готовить к походу на Ханко базовые тральщики.

Оказывается, в тот день его вызвал к себе начальник штаба флота контр-адмирал Ю. Ф. Ралль и предложил подумать, как доставить на Ханко авиационный бензин, в котором там была большая нужда. После консультации с командирами тральщиков родилось предложение — перевезти бензин в носовых топливных цистернах кораблей. Военный совет флота это предложение утвердил.

Для выполнения задания выделили пять тральщиков: «Т-215», «Гак», «Т-218», «Патрон» и «Т-217». У них срезали мачты, чтобы уменьшить вероятность обнаружения кораблей с береговых постов противника. У первых трех «тральцов» носовые цистерны емкостью в 40 тонн каждая очистили от соляра, пропарили и заполнили авиационным бензином. «Патрону» и «Т-217» предназначалась роль идущих впереди прорывателей минных заграждений. В отряд вошли шесть катеров МО в целях противолодочного охранения.

Наши специалисты тщательно проверили на всех кораблях механизмы и вооружение, детально изучили и проанализировали различные варианты маршрута перехода. Особое внимание уделили отработке противоминного наблюдения и связи. Возглавить отряд было поручено капитану 3 ранга В. П. Лихолетову и полковому комиссару Н. И. Корнилову.

В полночь на 24 октября отряд начал движение. Обо всем дальнейшем мне рассказал потом Василий Петрович Лихолетов.

Сразу по выходе из Кронштадта корабли дали полный ход — экономили время. Утром вошли на рейд острова Лавенсари и здесь, пережидая светлое время суток, простояли на якоре до вечера. А вечером взяли курс на Ханко.

Ночь была темной. Сплошь покрытое облаками небо висело над морем такое же черное, как и сама вода, и в этой черноте наблюдатели практически ничего не видели.

Командир и военком отряда избрали местом своего пребывания тральщик «Т-215», которым командовал капитан-лейтенант М. А. Опарин — энергичный, толковый офицер. Здесь же был штурман дивизиона тральщиков П. Г. Иванушкин, в активе которого значилось не менее сорока боевых походов. Склонившись над картой, он снова и снова проверял свои расчеты, стараясь обеспечить наибольшую точность кораблевождения.

В середине ночи корабли подходили к острову Кокшер (Кери). И здесь тральщик «Патрон», следовавший в голове отряда, наскочил на мину. Сильный взрыв пришелся на среднюю часть корпуса. Корабль переломился надвое и стал быстро тонуть. Из его команды удалось спасти лишь часть моряков — тех, кто прыгнул в воду и дождался помощи с соседних кораблей.

Недолго задержавшись на месте гибели «Патрона», отряд продолжил движение. И теперь, конечно, все моряки испытывали еще большее психологическое напряжение, сознавая, что в любой миг ночная темнота может осветиться новой вспышкой взрыва. К счастью, на оставшемся участке пути опасности прошли стороной и отряд благополучно достиг Ханко.

Здесь три тральщика, имевшие в своих цистернах бензин, постарались быстрее освободиться от огнеопасного груза. Спешили не зря: финны, которым не удалось обнаружить корабли на переходе морем, засекли их в гавани и открыли артиллерийский огонь. Под грохот взрывов на тральщики грузился со всем своим оружием батальон стрелковой бригады. С этого батальона, собственно говоря, начинался вывоз войск базы в связи с решением о ее эвакуации.

Наступила следующая ночь, и отряд двинулся в обратный путь. Опять непроглядная темень и жуткое ожидание взрыва мины. К тому же резко изменилась погода: подул сильный ветер, поднялась высокая волна. Тральщики сильно качало, а катера МО трепало штормом немилосердно. Тем не менее корабли сохранили хороший ход и моряки на всех боевых постах бдительно несли вахту.

С рассветом, когда корабли уже приближались к Сескару, ярость шторма поубавилась. И тут сигнальщики обнаружили перископ вражеской подводной лодки. Командир отряда тотчас же оповестил об этом все корабли. Фашистский пират вышел в атаку, выпустил несколько торпед, но тральщики своевременным маневром уклонились от них. А затем лодку атаковали глубинными бомбами катера МО.

28 октября отряд благополучно завершил свой рейс. Доставленный с Ханко стрелковый батальон мы сразу же направили на ораниенбаумский плацдарм — таково было распоряжение командования.

Вместе с начальником политотдела ОВРа полковым комиссаром Петром Ильичом Ильиным я обошел корабли, поздравил моряков с успешным окончанием трудного похода. Несколько дольше, чем на других кораблях, задержался на тральщике «Т-215». Его командира капитан-лейтенанта Михаила Антоновича Опарина я знал еще по совместной довоенной службе в управлении военно-морских учебных заведений. Опарин кое-что добавил к тому, что я уже знал о походе из рассказа командира отряда. В частности, командир тральщика, еще полный свежих впечатлений от пережитого за последние несколько суток, с большой теплотой говорил о том, как держались в походе капитан 3 ранга Лихолетов и полковой комиссар Корнилов. И тот и другой подавали морякам пример выдержки и спокойствия, безусловной уверенности в благополучном исходе плавания. А в тех условиях для этого нужно было немалое мужество.

Да, октябрьский поход нашего отряда на Ханко во многом поучителен. Но он — лишь предвестник других, более трудных и опасных, плаваний по тому же курсу.

Об этом вспоминал и думал я, когда ночью 5 ноября стоял на мостике катера МО, который шел во главе конвоя, отправленного с Гогланда в Кронштадт.

В Кронштадте я доложил о своем прибытии начальнику штаба флота и сразу же занялся подготовкой кораблей к походам на Ханко. Нашему соединению, во-первых, надо было выделить крупные корабли (минные и сетевые заградители, большие тихоходные тральщики) для непосредственной перевозки войск и техники и, во-вторых, обеспечить формировавшиеся корабельные отряды силами противоминного и противолодочного охранения. Полностью исправные единицы были у нас наперечет, у ряда кораблей износились механизмы, экипажи долгое время не знали никакого отдыха. Однако обстановка требовала ни с чем не считаться.

Погруженный в дела, я и не заметил, как наступил наш большой праздник — 24-я годовщина Октябрьской революции. У себя на Кроншлоте мы слушали передававшиеся по радио доклад И. В. Сталина на торжественном заседании 6 ноября и его речь на Красной площади во время парада наших войск 7 ноября.

Необыкновенно волнуясь, испытывая множество разных чувств, ловили мы каждое слово Верховного Главнокомандующего, доносившееся порой не очень явственно сквозь треск и завывание радиопомех. Это было слово нашей Коммунистической партии, говорившей правду о тяжелом положении страны и вселявшей уверенность в неизбежный разгром врага. Особенно поразило то, что в Москве, как всегда, как в прежние годы, несмотря на осадное положение, состоялся парад войск. Жива наша столица, бьется сердце страны, будет дан врагу отпор — вот о чем думалось.

В день праздника мы с начальником политотдела обошли все корабли соединения, стоящие в Кронштадте, поздравили экипажи. Порадовало боевое, бодрое настроение моряков.

Фашисты пытались испортить нам праздник. Их орудия открыли огонь по Кронштадту. Снаряды рвались вблизи Кроншлота, в гавани, в районе Морзавода. Но Кронштадт ответил своими мощными залпами, и скоро фашистские батареи замолчали.

Продуктивно работалось мне в тот день. Несмотря на всякие сложности, удалось определить те два десятка кораблей и полтора десятка катеров МО, которым предстояло участвовать в эвакуации гарнизона Ханко. Корабли и катера были в разной степени готовности к походам, но их экипажи принимали все меры, чтобы подремонтировать механизмы, пополнить запасы и в нужный момент влиться в состав идущего в море отряда.

Поздно вечером по привычке вышел подышать свежим воздухом на стенку Кроншлота. Над Большим рейдом, временами скрываясь за облаками, светила полная луна, образуя на молодом льду темные полосы теней от фортов, маяков и вышек рейдовых постов. В далекой мгле чернел Петергоф. Порой там и дальше по линии фронта взлетали осветительные ракеты, доносилось глухое уханье орудийных выстрелов. А с моря дул сырой, пронизывающий до костей ветер. При взгляде на море глаза упирались в жуткую черноту. И опять подумалось, сколько опасностей ждет уходящие туда корабли. Но корабли туда обязательно пойдут, поборются со стихией, с минами, со льдом, все преодолеют. Так надо, таков приказ.

Этот приказ, как и многие другие, выполнялся балтийцами с той же отвагой, мужеством, пренебрежением к опасностям, которые они проявили не раз в борьбе с врагом.

Уже в той, первой декаде ноября к нам в штаб стали приходить донесения о действиях кораблей ОВРа при эвакуации гарнизона Ханко. И все, о чем я в дальнейшем буду говорить, основано на этих донесениях, дополненных в ряде случаев рассказами участников событий.

В одном из первых донесений упоминались базовый тральщик «Гафель» и катер «МО-210». Они шли на Ханко в составе большого отряда кораблей под командованием капитана 1 ранга В. М. Нарыкова. Находившийся в строю отряда эсминец «Сметливый» северо-западнее острова Нарген подорвался на мине. В то же время по кораблям открыла огонь финская батарея, расположенная на острове Мякилуото. Не имея возможности останавливать весь отряд, капитан 1 ранга Нарыков приказал «Гафелю» и трем катерам МО оказать помощь «Сметливому».

Тральщик подошел к эсминцу, когда тот уже погружался в воду. Оставалось одно — снимать команду с тонущего корабля. Командир «Гафеля» старший лейтенант Е. Ф. Шкребтиенко, понимая, что рискует и сам наскочить на мину, удачно сманеврировал, подвел тральщик к борту «Сметливого» и удерживался здесь до крайней возможности, чтобы спасти экипаж гибнущего эсминца. Катера-охотники тем временем кружили около двух кораблей, охраняя их.

Охранение оказалось не напрасным. Со стороны финских шхер появились три торпедных катера противника. Перед ними была заманчивая цель — два довольно крупных неподвижных корабля. Но катерам не удалось выйти в атаку. На них стремительно пошел наш катер «МО-210», которым командовал лейтенант В. М. Панцырный. Метким орудийным и пулеметным огнем он заставил врага отступить.

Название базового тральщика «Гафель», а также имя его командира Евгения Федоровича Шкребтиенко потом встречались не раз в других донесениях. Шкребтиенко в те осенние дни и ночи трижды водил корабль на Ханко и один раз на Осмуссар, водил через минные заграждения, под артиллерийским огнем врага, случалось ему и опять снимать людей с гибнущих кораблей и судов. Во всех ситуациях он действовал смело и по-морскому грамотно. Хорошо помогал командиру в выполнении боевых заданий военком тральщика старший политрук В. А. Жуков — один из лучших политработников отряда траления, умеющий повести за собой людей, вдохновить их на подвиги.

Вообще должен сказать, что командиры и политработники кораблей ОВРа проявили себя в тех трудных походах с самой лучшей стороны. И тут я назову несколько уже знакомых и незнакомых читателю фамилий.

После первого похода на Ханко в октябре, связанного с доставкой бензина защитникам базы, тральщик «Т-215» в ноябре — декабре еще трижды ходил тем же маршрутом. И по отзывам старших начальников, всегда на высоте положения оказывались его командир капитан-лейтенант М. А. Опарин и военком старший политрук Т. Ф. Певнев. В последнем, четвертом, походе тральщик двадцать раз уклонялся от плавающих мин. Кто знает, чем закончился бы этот поход, не будь предельно бдительными сигнальщики корабля, не прояви его командир быстрой реакции, решительности и самообладания.

По четыре похода на Ханко совершили также тральщики «Шпиль» и «Т-218», которыми командовали старшие лейтенанты Н. С. Дебелов и А. В. Цыбин.

Дважды ходил на Ханко командир отряда заграждения капитан 1 ранга Н. И. Мещерский. Будучи ответственным за подчиненные ему корабли, он всегда готов был принять смелое и правильное решение, держался спокойно и уверенно. Очень хорошо дополнял его военком отряда полковой комиссар А. А. Коваль — удивительно уравновешенный, твердый человек.

Из отряда заграждения хочу назвать еще командира минного заградителя «Урал» капитана 2 ранга И. Г. Карпова. В прошлом моряк торгового флота, Иван Григорьевич пришел на боевые корабли после того, как сдал экзамены экстерном за военно-морское училище. Это был весьма требовательный командир, поборник морской культуры. Его «Урал» всегда находился в образцовом состоянии. Надо ли говорить, как непросто было провести этот большой, тяжелый, малоповоротливый корабль опасным путем на Ханко и обратно. И тем не менее командир провел его этим путем, счастливо избежав столкновения с минами. На счету «Урала» значится такое количество перевезенных с полуострова в Кронштадт и Ленинград людей, какого не имеет никакой другой корабль из всех участвовавших в операции.

Не могу не отдать должного ходившим в те походы тихоходным тральщикам. Командиры дивизионов капитан 3 ранга Д. М, Белков и капитан-лейтенант Г. С. Дусь, возглавляя тихоходные отряды, испытывали свои трудности, У них не было в запасе той скорости, которая могла выручить при обстреле с вражеского берега, и той маневренности, которая необходима при уклонении от мин. Путь их растягивался по времени, увеличивая возможности столкновения с врагом. А достаточным вооружением для отпора врагу они не располагали. И все же они бесстрашно выполняли боевые задачи и героически преодолевали все трудности.

Помню, в те дни, явившись в штаб ОВРа, обратился ко мне старший лейтенант М. П. Ефимов, командовавший после гибели «Патрона» тихоходным тральщиком «Ударник». Он только что вернулся с Ханко в Кронштадт. Просьба у Ефимова была одна — сегодня же послать его опять в море с очередным отрядом, потому как «время не ждет». А ведь совсем недавно в одном из таких походов он пережил немало неприятных минут: корабль, на котором он находился, подорвался на мине, и спасение казалось маловероятным… Так что при малых достоинствах кораблей все решали большие достоинства людей.

Не лишне добавить, что походы на Ханко совершались в сложных гидрометеорологических условиях: штормы, обледенение, плохая видимость, начало ледостава в восточной части Финского залива. Обычно в таких условиях тихоходные тральщики, в прошлом озерные и речные буксиры, прятались в базах, не рискуя выходить из них даже при ветре в 3–4 балла. А тут они перекрывали, опять-таки за счет мужества людей, все нормы своей мореходности.

То же самое можно отнести и к нашим катерам-охотникам. До войны считалось, что волнение моря в три-четыре балла для них предел. А в походах на Ханко они попадали порой в семибалльные штормы. В таких случаях волна, конечно, накрывала их целиком, люди на верхней палубе принимали на себя потоки студеной воды, в ледяной панцырь превращалась одежда. Это было поистине большим моральным и физическим испытанием. И моряки катеров его с честью выдержали.

На Ханко ходили от нашего соединения два дивизиона катеров МО под командованием капитана 3 ранга М. В. Капралова и капитан-лейтенанта И. А. Бочанова. Много хороших отзывов получили они за свои действия — за то, как бдительно несли охранение конвоев, ставили дымовые завесы под обстрелом врага, ловко маневрировали среди плавающих мин, не боясь риска, приваливались к борту подорвавшегося на мине корабля или судна, когда нужно было спасать людей.

Совместное плавание ночью, да еще в шторм, минная опасность сильно осложняли работу специалистов-штурманов. Для обеспечения точности кораблевождения в походы на Ханко неоднократно отправлялся флагманский штурман ОВРа капитан 3 ранга В. А. Экман. Очевидцы рассказывали мне. что наш флагштурман нередко по 14–16 часов не уходил с обледенелого мостика, прилагая все усилия и мобилизуя весь свой опыт, чтобы корабли без отклонений шли по намеченным фарватерам. Отмечалась также отличная, точная работа штурмана дивизиона П. Г. Иванушкина, корабельных штурманов А. К. Тихомирова, А. Т. Ермошина, А. И. Лукина, К. М. Кононова и В. К. Тарасова.

Когда для похода формировались большие отряды кораблей, впереди них шли тральщики. В районах, опасных в минном отношении, они ставили тралы. Эта работа на ветру, на холоде, в темноте была очень тяжелой для специалистов тральных расчетов. Однако все понимали ее необходимость — за тралами следовали корабли и суда с тысячами бойцов-ханковцев. Боевые донесения того времени сохранили имена командиров минных подразделений Е. М. Машанина, В. П. Савочкина, В. Н. Софронова, под руководством которых слаженно и самоотверженно действовали на тральщиках тральные расчеты.

И наконец, коли уж идет речь о специалистах разных профилей, надо сказать доброе слово о наших инженер-механиках. Корабли ОВРа плавали больше, чем корабли других соединений флота. Машинным установкам требовался ремонт, предусмотренный нормами эксплуатации механизмов. Но с ремонтом ничего не получилось, как ни пытался организовать его наш флагманский инженер-механик Николай Владимирович Строк-Стрелковский. Вот и ходили наши минзаги, тральщики, катера с немало подызношенными машинами и моторами. Они действовали, давали ход кораблям благодаря мастерству специалистов электромеханических боевых частей, их старательности, энтузиазму и, конечно, мужеству. Ведь при подрыве кораблей на минах этим-то специалистам, находящимся во внутренних, трюмных помещениях, чаще всего грозила гибель.

С таким же основанием я мог бы говорить о боевой выучке, твердости духа всех остальных моряков, составлявших экипажи кораблей — участников эвакуации ханковцев. У меня просто нет возможности перечислить имена всех отличившихся в этих походах.

Обращаюсь к боевым сводкам последнего этапа эвакуации. Есть тут и печальные сообщения.

Две ощутимых потери понесли мы 14 ноября.

Вначале пришло известие о гибели катера «МО-301». Ночью он шел впереди отряда, на кораблях и судах которого находилась большая партия вывозимых с Ханко бойцов. В районе острова Кокшер наблюдатели эсминца, следовавшего вслед за катером, хорошо видели переданный с «МО-301» световой сигнал — предупреждение о плавающих минах. Весь отряд по сигналу принял необходимые меры предосторожности. А вскоре те же наблюдатели эсминца и все другие моряки, находившиеся на его мостике, увидели впереди по курсу яркую вспышку, а затем услышали грохот взрыва. Через несколько минут вдоль бортов эсминца, продолжавшего двигатьсяв прежнем направлении, проплыли деревянные обломки. Больше ничего не осталось от катера. Маленький отважный корабль принял на себя удар, который мог достаться более крупным его собратьям. А командовал этим катером смелый молодой моряк — младший лейтенант М. Д. Макаренко.

Потом пришла весть о том, что в ночь на 22 ноября на переходе с Ханко погиб от взрыва мины сетевой заградитель «Азимут». Тяжело переживал я это сообщение еще и потому, что вместе с «Азимутом» ушел в морскую пучину хорошо знакомый мне капитан 2 ранга Александр Федорович Цобель. Мы вместе с ним учились в подготовительном училище, а затем и в училище имени Фрунзе. У нас в ОВРе Александр Федорович командовал дивизионом сетевых заградителей. Хороший моряк, решительный и смелый, к тому же отличный товарищ. Он погиб на боевом посту, не сходя с мостика корабля.

Один из последних отрядов кораблей шел к Ханко в ночь на 1 декабря. В его составе были тральщик «Гак», канонерская лодка «Волга», тихоходные тральщики «Вирсайтис» и «Ударник», транспорт № 538 и два катера МО. До цели похода оставалось сорок миль, когда по кораблям открыла огонь финская батарея с острова Мякилуото. В это же время сигнальщики обнаружили две группы вражеских кораблей, вышедших из шхер. В первой были опознаны канонерские лодки «Уусимаа» и «Хеменмаа» с четырьмя торпедными катерами, во второй шли два немецких сторожевых корабля.

На виду у наших наблюдателей обе вражеские группы соединились, сторожевые корабли вышли в голову канлодкам и взяли курс, параллельный нашему отряду. С близкого расстояния все корабли противника открыли огонь.

Нашим отрядом командовал капитан 3 ранга Петр Васильевич Шевцов, находившийся на «Вирсайтисе». Приказав транспорту и остальным кораблям отряда следовать прежним курсом, он с этим тральщиком и канонерской лодкой «Волга» повернул навстречу врагу. Два наших корабля открыли меткий огонь из всех орудий. Противник вскоре прекратил стрельбу и бросил в атаку торпедные катера. Но торпеды, выпущенные издалека, прошли мимо цели.

Бой продолжался 20 минут и окончился после того, как вражеские корабли отошли в северном направлении. Затем «Вирсайтис» и «Волга» присоединились к нашему отряду, и он благополучно дошел до Ханко.

Этому эпизоду, кстати сказать, впоследствии уделил внимание уже упоминавшийся мною швейцарский историк Юрг Майстер. Он писал: «Бой закончился для союзников (финнов и немцев — Ю. Л.) с неважными результатами, что отчасти было вызвано тем, что в дело были введены слишком слабые силы, отчасти техническими неполадками, а отчасти недостаточно хорошим взаимодействием между немецкими и финскими кораблями». Об одном лишь забыл сказать буржуазный историк — о мужестве и решительности советских моряков, их боевом мастерстве.

К сожалению, должен сообщить, что один из кораблей — участников этого боя находился в строю после того совсем недолго. Речь идет о тральщике «Вирсайтис». Через несколько дней он подорвался на плавающей мине и затонул. Хорошо, что экипаж тральщика был почти полностью спасен пришедшими ему на помощь другими кораблями.

Всего в период эвакуации Ханко, общее руководство которой осуществлял командующий эскадрой флота вице-адмирал В. П. Дрозд, отряды балтийских кораблей совершили 11 боевых походов к полуострову и обратно. Около 23 тысяч бойцов со стрелковым оружием, полевой и зенитной артиллерией, а также 1265 тонн боеприпасов и 1500 тонн продовольствия было вывезено из оставленной нами базы[5]. Более половины всего числа ханковцев перевезли на своих кораблях и катерах наши овровцы, обеспечивавшие к тому же охранение конвоев.

«Пробраться в тыл врага на 400 километров, пройти большое количество минных полей ночью, в плохую погоду, без единого заедания механизмов преодолеть 800 километров — кажется невозможным. Но не такие люди на боевых кораблях советской Балтики. Мы ходили и будем ходить по свинцовым водам Балтийского моря, и ничто нас не запугает…»

Такие слова были написаны в «Боевом листке», выпущенном на базовом тральщике «Т-218» в те дни. Да, ничто не остановило моряков, сделавших это поистине героическое дело.

Блокада

Подходила к концу штормовая балтийская осень, и все чаще мы чувствовали холодное дыхание зимы.

Ледостав, начавшийся в первых числах декабря, осложнил и без того наше нелегкое положение. Дозоры в Финском заливе пришлось сократить до минимума, а в Невской губе снять вообще, так как была опасность повредить в ледовых плаваниях корпуса катеров. Но, несмотря на предосторожности, без беды все же не обошлось.

12 декабря шли в Кронштадт последние корабли, участвовавшие в эвакуации Ханко, а также вывозившие остатки грузов Гогландского сектора береговой обороны. (Именно сейчас завершалась также эвакуация Гогланда, прерванная ханковскими походами.) В пути встретился тяжелый лед. Корабли покрупнее выдержали, а деревянные корпуса шести катеров МО треснули под давлением больших льдин, перемещавшихся по ветру. Людей с катеров спасли, сняли и часть вооружения. Но возглавлявшего переход командира ОВРа И. Г. Святова это не избавило от крепкого внушения, сделанного командующим флотом.

Нелишне сказать, что к зимнему режиму мы начали готовиться заблаговременно. Еще в конце октября по приказу командующего флотом я с группой командиров ездил в Ленинград. Три дня мы обследовали набережные Невы и ее протоков, Фонтанки и Мойки, ленинградских каналов и Кировских островов. Искали, где, на какие стенки можно поднять из воды катера, чтобы определить их на всю зиму и дать по возможности необходимый ремонт. Места выбирали с таким расчетом, чтобы ремонтные базы были поближе.

К тому времени я уже более трех месяцев не видел Ленинграда. И каких месяцев! Город сильно изменился. Исчез блеск купола Исаакиевского собора, покрытого защитной краской, померкли, скрылись под чехлами знаменитая Адмиралтейская игла и шпиль Петропавловской крепости. Обложен мешками с песком и обшит досками «Медный всадник», а рядом с ним смотрят в небо стволы зенитных орудий. Убраны со своего места кони Клодта. Уже немало разрушений — следов бомбежек с воздуха и артиллерийских обстрелов: дома без крыш, дома с обрушенными стенами.

Все это больно было видеть. И в то же время я поражался спокойствию ленинградцев. Они куда-то шли, спешили, никакого уныния не было на их лицах. Во дворах домов, в скверах играли дети. По-прежнему ходили трамваи, работал телефон, а по вечерам в домах зажигалось электричество. Пока еще действовали несколько кинотеатров и театр музыкальной комедии. Город, у ворот которого стоял враг, жил своей жизнью и сохранял настороженность бойца, готового в любой момент отразить нападение.

Со своей задачей мы тогда справились — подготовили обоснованный доклад и схему зимней дислокации в Ленинграде катеров МО и катеров-тральщиков нашего соединения. И доклад, и схема были рассмотрены Военным советом флота и утверждены. И вот теперь подошло время осуществить задуманное.

Корабли уходили в Ленинград уже по фарватеру, пробитому во льду. Среди этих кораблей были и крупные, например, минные заградители — им предстояло провести зиму на швартовах у набережных. Катера прошли по Неве и ее протокам и мощными кранами были подняты на стенки, поставлены на деревянные основания.

Часть кораблей осталась в Кронштадте. Тральщики рассредоточились по гаваням, а катера тоже были подняты на стенки.

Едва мы успели с этим справиться, как нагрянули морозы. В Невской губе раньше обычного образовался сплошной лед, быстро замерзала и вся восточная часть Финского залива. Ледовый покров с каждым днем становился толще.

В связи с этим встала новая тревожная проблема. О ней мы вели разговор, встретившись в те дни с командиром Охраны водного района Ленинградской военно-морской базы капитаном 3 ранга А. М. Богдановичем.

— У нас появился новый фронт — ледовый, — говорил Абрам Михайлович. — В штабе базы встревожены сообщением о том, что на льду были замечены группы фашистских разведчиков. Приказано принять меры.

В самом деле, по замерзшей Невской губе в Ленинград могли проникнуть не только мелкие группы врага и не только его пехота, но и автомашины, и даже танки. А как предотвратить это?

Дуга ледового фронта протянулась почти на 50 километров. Постоянно держать на ней войска невозможно — ни землянок, ни окопов не построишь. Дело ограничивалось поэтому четко налаженной службой дозоров, которые высылались в район Петергофа, к Морскому каналу и в другие места. Богданович сообщил мне, что в Ленинграде, в той части города, которая обращена к морю (а теперь, стало быть, ко льду), строятся огневые точки. Приняты меры к усилению так называемой внутренней обороны города.

Но то, что угрожало Ленинграду, целиком и, может быть, еще в большей степени относилось к острову Котлин, к нашему Кронштадту.

Комендант крепости генерал-лейтенант береговой службы А. Б. Елисеев, чье имя было связано с завершившейся осенью 1941 года героической обороной Моонзундских островов, собрал на совещание руководящий состав базирующихся на Кронштадт соединений. Выглядел генерал озабоченным.

— Нет никакой гарантии, — говорил он на этом совещании. — что враг не попытается атаковать наш остров по льду. Мороз, как назло, сильный, лед наращивается толстый, крепкий. Первейшая наша задача — создать надежную сухопутную оборону острова. Надо подсчитать все наши людские резервы, оборудовать огневые точки, сняв для них с кораблей и катеров пушки, пулеметы…

Тогда же каждое соединение получило конкретные задания по сухопутной обороне острова и крепости. ОВРу было приказано незамедлительно соорудить огневые точки на Кроншлоте и в Петровском парке, укомплектовать их вооружением и личным составом. Кроме того, предписывалось часть орудий и пулеметов, снятых с катеров, передать в распоряжение штаба крепости, а также сформировать отряд лыжников для дозорной службы.

Мы выполнили это задание, в течение нескольких дней построили три дзота и девять пулеметных точек. Одновременно личный состав проходил ускоренную подготовку по тактике общевойскового боя. Всем нам выдали стрелковое оружие, и теперь в моем кабинете постоянно висел автомат с запасными дисками к нему, тут же находилась каска, а в ящике стола лежали ручные гранаты.

Осуществление всех этих мер давалось нелегко. Мы чувствовали огромную нехватку людей — тех, кто должен был участвовать в ремонте кораблей, нести вахту на сигнальных постах, в радиорубках, на телефонных узлах, делать множество других дел. И тут вдруг нам сообщают — принимайте пополнение… девушек, призванных служить на флот.

Не могу не остановиться на этом не совсем обычном для нас и для всего флота событии. С давних пор и не без оснований считалось, что военная, и тем более флотская, служба — дело далеко не женское. И поначалу мы отнеслись весьма скептически к новому пополнению, хотя испытывали нужду в людях.

Не обрадовала и подготовка вновь прибывших: девушки, никогда не видевшие моря и кораблей, всего два месяца учились в Учебном отряде. Для телефонисток, телеграфисток, чертежниц, библиотекарей, канцелярских и хозяйственных специальностей этого на первое время вполне хватало. А ведь наряду с этим девушки предназначались для замены, например, моряков-мужчин на рейдовых сигнально-наблюдательных постах. А тут уже следовало хорошо знать силуэты кораблей и самолетов, как своих, так и противника, уметь вести противоминное наблюдение, пользоваться флажным семафором и азбукой Морзе при визуальной связи, иметь необходимую стрелковую подготовку.

Скептицизм наш, однако, стал быстро развеиваться. Девушки старательно взялись за учебу и стойко переносили все тяготы службы. В тяжелой обстановке тех дней они проявили себя истинными патриотками и к выполнению воинского долга относились очень серьезно. Я не помню случая, чтобы кто-то из них ушел с поста во время бомбежки или артиллерийского обстрела или допустил какое-то другое грубое нарушение дисциплины.

Фамилии многих из них уже забылись, а вот одну девушку — Юлию Мурзакову хорошо помню.

Однажды (это было уже летом 1942 года) я по какому-то делу зашел на катер-дымзавесчик. У сходни меня встретил юный моряк с сине-белой повязкой на рукаве, обозначающей дежурную службу. Последовал четкий доклад:

— Товарищ капитан 1 ранга! Дежурный по катеру краснофлотец Мурзакова!

Я немало удивился: ведь на корабли мы девушек не направляли.

— Какие обязанности вы здесь выполняете? — спросил дежурную.

— Практикуюсь на рулевого-сигнальщика, — был ответ.

В разговоре с командиром катера я поинтересовался и службой краснофлотца Мурзаковой. Тот сказал, что никаких претензий к ней нет — старательная, дисциплинированная и смелая.

Вернувшись в штаб, я в тот же день «пытал» нашего офицера А. Г. Грушина, ведавшего вопросами комплектования соединения личным составом, каким это образом Мурзакова попала на катер. Оказалось, что сразу же по прибытии в ОВР девушка просилась на плавающий корабль, говорила, что это ее мечта и что служить будет отлично. Просилась энергично, настойчиво и в конце концов наш военный комиссар Р. В. Радун дал ей себя уговорить и разрешил «в порядке исключения» зачислить девушку в экипаж катера.

Чтобы уж не возвращаться больше к этой истории, скажу, что Юлия Мурзакова служила на катере до конца войны, удостоилась правительственных наград и оставила у нас о себе самую добрую память.

Итак, мы получили пополнение, учили его, занимались вопросами «ледового фронта» и с большим трудом налаживали ремонт кораблей. А если говорить о настроении, то оно очень сильно поднялось после получения известия о разгроме гитлеровских войск под Москвой.

Во второй половине декабря к нам доставили хроникальный фильм об этом разгроме. Смотрели его не раз и с глубоким волнением. Большое удовлетворение вызывали кинокадры, показывающие искореженные, обгоревшие вражеские танки, брошенные фашистами на дорогах отступления тяжелые орудия, сотни автомашин и множество всякого снаряжения. И трупы, тысячи трупов гитлеровских вояк, замерзших, полузанесенных снегом.

Никакой жалости к этим погибшим у меня не было. Наоборот, я думал о том, что это лишь начало, что всех захватчиков ждет такая же участь. И это будет справедливым возмездием за все их злодеяния.

Знаю, что и другие овровцы думали так же. Однажды мы в штабе сидели втроем: командир Святов, военком Радун и я. Заговорили о наступлении под Москвой, о просмотренном фильме. Радун, словно догадываясь о моих мыслях, произнес:

— Самый лучший вид врага — это враг мертвый.

Должен сказать, что месяцы войны сблизили нас, научили понимать друг друга. Казалось, нам еще долго служить всем вместе. Но тут несколько неожиданно пришел приказ о новом назначении Ивана Георгиевича Святова.

Мне было приказано временно исполнять обязанности командира ОВРа. И, приняв дела от Святова, я почувствовал на своих плечах новый груз ответственности. Конечно, она была немалой и раньше (практически к начальнику штаба сходятся все вопросы жизни и боевой деятельности соединения). Но тогда я знал, что последнее, решающее слово принадлежит не мне, а командиру. И вот теперь, хотя и временно, следует на все смотреть с этой командирской вышки.

Новая роль осложнялась еще и тем, что нам с комиссаром Радуном приказали готовиться к обстоятельному докладу на Военном совете флота об итогах боевой деятельности соединения в прошедшей летне-осенней кампании, о состоянии его сил, средств и личного состава. Надо ли говорить, что этот доклад мы разрабатывали со всей тщательностью, стараясь не ударить лицом в грязь.

Доклад состоялся 29 декабря в здании Военно-Морской академии на Васильевском острове Ленинграда, где с наступлением зимы обосновались Военный совет и штаб флота. Я говорил о боевых действиях всех отрядов ОВРа, об успехах и просчетах, о потерях и пополнении, анализировал приобретенный опыт. Не стесняясь, высказывал и просьбы, связанные с ремонтом кораблей, с необходимостью усиления некоторых наших отрядов, более высокой организации взаимодействия ОВРа с другими соединениями флота. Р. В. Радун доложил о том, как велась на кораблях партийно-политическая работа, как поддерживались на высоком уровне политико-моральное состояние личного состава и воинская дисциплина.

Слушали внимательно. Потом начались вопросы. И по этим вопросам, порой касавшимся даже мелких деталей нашей жизни, я почувствовал, что члены Военного совета проявляют большой интерес к нашему многочисленному и разнородному соединению.

О причинах такого интереса довольно ясно сказал командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц, когда подводил итог всему разговору. Оценив положение, сложившееся на морском направлении под Ленинградом, он подчеркнул, что здесь от ОВРа зависит очень многое. Крупные боевые корабли, включая и эсминцы, вошли в систему огневой обороны Ленинграда. И хотя не исключается их участие в боевых действиях на море, но рассчитывать на это в предстоящей кампании особенно не следует: слишком неблагоприятна минная обстановка и нет еще у нас надежного воздушного прикрытия. Основными ударными силами флота на море летом 1942 года будут, видимо, подводные лодки, торпедные катера, малые охотники и минно-торпедная авиация. Но без ОВРа действия подводников и катерников немыслимы.

— Мы рассчитываем, — говорил командующий, — что вы хорошо обеспечите выход на просторы Балтики и возвращение в базу наших подводных лодок, что во взаимодействии с торпедными катерами будете осуществлять активные минные постановки, на вас лежит оборона морских коммуникаций и поддержание благоприятного оперативного режима в восточной части Финского залива… Используйте зиму для подготовки к решению этих задач.

Так практически нам определялась программа действий на ближайшие месяцы. Размышляя над словами командующего, я как-то не сразу воспринял суть того, что было сказано в следующий момент. А сказано было вот что:

— Теперь давайте решим вопрос о командире ОВРа. Предлагается утвердить в этой должности…

И тут услышал свою фамилию. Не успел понять — радоваться или огорчаться, а меня уже поздравляют с новым назначением, произносят какие-то ободряющие слова. Все же, наконец, соображаю, что и этот вызов на заседание Военного совета, и доклад были устроены неспроста. Что ж, я, пожалуй, рад; конечно, рад за оказанное доверие. И постараюсь оправдать его, хотя это и непросто в боевых условиях. Именно так и отвечал на поздравления.

Захотелось быстрее вернуться в Кронштадт, в свой штаб. Путь уже опробованный — через Лисий Нос по льду на Котлин. Но сначала машина идет по Ленинграду на Петроградскую сторону и далее к Сестрорецкому шоссе.

Смеркается, слегка метет поземка, и довольно холодно — более двадцати пяти градусов. То, что видит сейчас глаз на ленинградских улицах, производит тягостное впечатление. Понуро стоят на своих линиях полузанесенные снегом, с выбитыми окнами, трамваи и троллейбусы. Висят оборванные провода. Снег не убирается — кругом сугробы и лишь узкие тропинки возле стен домов. На тропинках редкие, медленно бредущие прохожие. Протоптаны тропинки к прорубям на Неве — водопровод не действует, и теперь ленинградцы берут воду из реки. Попадаются санки с покойниками.

Мне известно, что нормы продуктов питания, снижавшиеся в городе уже несколько раз, теперь просто крохотны: рабочим хлеба отпускается в сутки 250 граммов, а служащим и всем другим жителям — 125 граммов. Люди голодают и умирают. Людей убивают вражеские снаряды — фашисты по-прежнему методически ведут обстрелы то одного, то другого района.

Молчит Радун, сидящий в машине рядом со мной, молчу и я. О чем думает наш комиссар? Наверное, о том же, о чем думается и мне. Очень тяжело дорогим нашим ленинградцам. А ведь они еще и работают на заводах, несут дежурства, тушат пожары, лечат раненых, стараются всем, чем только можно, помочь фронту. Как хотелось бы поскорее вызволить их из беды, прогнать врага, снять блокаду! Но, видимо, еще не скоро придет этот счастливый день. Я уже кое-что научился понимать во фронтовой обстановке и пока не вижу признаков того, чтобы здесь, под Ленинградом, готовился какой-то крупный наш удар. Пока было не до него. Недаром ведь и нашему соединению поставлена задача — ремонтироваться, копить силы, готовиться к лету.

— А что, командир, может быть, нам собрать партийный актив ОВРа? — нарушил вдруг молчание Радун. — Обобщим боевой опыт, обсудим задачи. В самый раз, по-моему, опереться на коммунистов.

Это было как продолжение какого-то нашего с ним разговора. В молчании мы, выходит, действительно вели общую мысленную беседу, думали об одном и том же.

— Хорошая мысль, Рудольф Вениаминович, — ответил я. — Пожалуй, с этого и надо начинать.

В Кронштадте, занимаясь множеством текущих дел, мы с Радуном не забывали об этом разговоре. И чуть выпадал свободный час, прикидывали, какие конкретно вопросы вынести на собрание партактива, чьи выступления желательно бы выслушать. А затем беседовали с коммунистами — командирами и комиссарами отрядов и кораблей, флагманскими специалистами и другими офицерами штаба, секретарями партийных и комсомольских организаций. Важно было настроить людей на квалифицированный, откровенный и самокритичный анализ всей нашей работы.

Поскольку значительная часть личного состава соединения находилась теперь на ремонтирующихся кораблях в Ленинграде, местом проведения собрания мы выбрали знаменитый Зал Революции Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. И в назначенный день сюда пришли лучшие люди ОВРа — те, кто не выходил из боев с первого дня войны, кто отличился во многих боевых походах, пережил таллинскую эпопею, совершал рейсы на Ханко, стоял в дневных и ночных дозорах. Это были моряки, закаленные огнем, накопившие боевой опыт.

Об этом опыте они и говорили с трибуны.

Лучше всего я, конечно, запомнил выступления командиров отрядов — наиболее зрелых офицеров, ближайших моих нынешних помощников. Командир отряда траления капитан 3 ранга В. П. Лихолетов (он недавно заменил на этом посту капитана 2 ранга Н. А. Мамонтова, убывшего к новому месту службы) привел немало интересных цифр. Тральщики, эти скромные труженики моря, совершили с начала войны около пятисот выходов на траление, противоминное обеспечение переходов боевых кораблей, транспортов и вспомогательных судов, постановку мин, перевозку войск и боевой техники, высадку десантов. При этом они имели 18 боевых столкновений с надводными кораблями и катерами врага, 13 раз их атаковали подводные лодки, а вражеские самолеты сбросили на них более полутора тысяч авиабомб.

В ходе боевых действий отряд траления потерял несколько кораблей, причем часть из них подорвались на минах. Война, как известно, без жертв не обходится, и трудно было бы предполагать, что все тральщики уцелеют в их столь опасной борьбе с минами, в схватках с морским и воздушным противником. Но жертв, вероятно, было бы меньше, если бы боевая деятельность тральщиков лучше обеспечивалась.

Лихолетов указал, например, на слабое зенитное вооружение кораблей. Пулеметы М-1, установленные на тихоходных тральщиках и катерах, не оправдали себя из-за малой пробивной способности при стрельбе по самолетам. Крупнокалиберные пулеметы были только на базовых тральщиках, и то в недостаточном количестве. Противник это знал, и его самолеты нередко безнаказанно ходили над кораблями на малой высоте. Осенью число крупнокалиберных пулеметов в отряде увеличилось, и это сразу благоприятно сказалось на противовоздушной обороне тральщиков. Но считать проблему полностью решенной было еще нельзя…

Капитан 2 ранга А. Н. Перфилов анализировал боевые действия истребительного отряда. С любовью говорил он о маленьких, но грозных кораблях — катерах МО, которые вынесли большую боевую нагрузку, проявили свои отличные качества и в дозорах, и в охранении конвоев, и в высадке десантов, и в противолодочной борьбе. Одна фашистская подводная лодка была ими потоплена и три повреждены, 23 вражеских самолета сбито.

Перфилов убедительно доказывал, что его отряд нуждается в дальнейшем укреплении, доукомплектовании, что личному составу катеров надо повышать морскую и специальную подготовку, так как с приходом весны снова начнется тяжелая боевая страда.

Хорошо, с позиций высокой партийной требовательности и принципиальности выступали командир отряда заграждения Н. И. Мещерский, сменивший на этом посту Г. Ю. Сарновича, начальник политотдела ОВРа полковой комиссар П. И. Ильин, военком отряда траления полковой комиссар Н. И. Корнилов, военком истребительного отряда батальонный комиссар М. А. Головлев, другие коммунисты. И нам становились яснее первоочередные нужды отрядов и отдельных кораблей, лучше виделись недостатки в организации службы, ремонтных работ, боевой учебы. Но самое-то главное состояло в том, что все эти люди, пережившие немало невзгод, тревог, лишений, потерь, выражали готовность преодолеть любые трудности, чтобы решить поставленные задачи. Это был высокосознательный, партийный подход к нашему общему делу.

В выступлении на собрании актива я призвал командиров и комиссаров, всех коммунистов соединения беречь, всячески поддерживать у личного состава высокое боевое настроение, неустанно работать над тем, чтобы поднять на новую ступень нашу боевую готовность. А для этого надо вот теперь, зимой, хорошо провести судоремонт, четко организовать боевую и политическую подготовку моряков, осмыслить боевой опыт, извлечь из него уроки, внедрить в нашу практику все то лучшее, чему научились за месяцы войны. И ни в коем случае не снижать требовательности к себе, понимать, что на нас, коммунистов, ориентируются все те, кого мы ведем в бой…

Прошло несколько дней, и мы стали чувствовать результаты нашего большого партийного совета. Прежде всего это сказалось на ходе ремонтных работ. Несмотря на тяжелые условия, мороз, нехватку материалов и запасных частей, план ремонта стал выполняться по всем статьям. Причем основную часть работ (потом подсчитали — более 90 процентов) брали на себя экипажи кораблей. И во многих случаях там, где возникали, казалось, непреодолимые трудности, выручала традиционная флотская смекалка.

Например, некоторым тихоходным тральщикам, находившимся в Ленинграде, требовалась замена гребных винтов. Всегда в таких случаях корабли ставились в док. Но во-первых, в городе доков нет, а во-вторых, тральщики вмерзли в лед. Как поступить?

Выход подсказал командир тральщика «Т-32» лейтенант Зеньков. На льду, на уровне кормы корабля укладывались крепкие деревянные брусья, напоминавшие собой железнодорожные шпалы. Затем здесь устанавливались тали и домкраты. Вокруг тральщика лед обкалывался, с помощью талей и домкратов корма корабля поднималась, обнаженные гребные винты снимались, а на их место ставились новые. Такой способ мы применили на всех малых кораблях, где требовалась замена винтов.

За летние и осенние месяцы войны более всего износились двигательные установки кораблей. Машины и моторы вскрывались, какие-то детали заменялись, кое-что подновлялось, а все вместе требовало квалифицированного инженерного контроля. Наш флагманский инженер-механик Н. В. Строк-Стрелковский не знал ни отдыха, ни покоя. Он в иные дни отмеривал пешком по Ленинграду десяток и более километров, стараясь побывать и в заводских цехах, и на кораблях, расположенных в разных районах города. А что поделаешь — транспорт не работал, бензин для служебных машин строго экономился.

Между тем зима лютовала. Особенно морозным, ветреным оказался январь. Это прибавляло нам трудностей: ведь ремонтные работы нередко производились на открытом воздухе.

С трудом, но все-таки удалось нам осуществить некоторые меры, повышающие боевые возможности кораблей. На катерах МО, в частности, устанавливалось оборудование, предохранявшее наполненные бензобаки от взрыва при попадании в них зажигательных пуль. На ряде катеров менялась гидроакустическая аппаратура, ставились устройства для постановки мин, а несколько охотников приспосабливалось даже для тральных работ. Учитывались и просьбы командиров тральщиков, высказанные на собрании партактива: базовые тральщики получили 20-миллиметровые зенитные автоматы, на катерных тральщиках устанавливались крупнокалиберные пулеметы.

Неспокойно чувствовали мы себя и в Кронштадте. На ледовых позициях возле Котлина вьюжными ночами часто происходили схватки патрулей — наших и фашистских. Но ведь враг мог послать по крепкому льду не только патрульные группы, а и крупные части. Поэтому с нашей стороны постоянно велась усиленная разведка, дежурили у орудий артиллеристы береговых батарей, да и весь гарнизон в любой момент ждал тревоги.

Одна из таких тревог прозвучала в середине января. Наша разведка зафиксировала выход на лед в районе Петергофа до двух рот противника с полевыми орудиями. Огнем кронштадтских батарей эта группа была рассеяна. Через два дня артиллеристы разогнали скопление вражеской пехоты, вышедшей на лед в районе Стрельны. А в конце января огневым налетом кронштадтской артиллерии была предотвращена вылазка пехоты противника в районе Сестрорецка.

В начале февраля мне позвонил командующий флотом.

В хорошо знакомом, с хрипотцой голосе вице-адмирала сразу же почувствовались добрые нотки. Командующий сообщил, что большая группа балтийцев награждена высокими правительственными наградами. Среди тех, кто награжден орденом Красного Знамени, значилась и моя фамилия.

Орден Красного Знамени! От него веет грозовыми годами гражданской войны, романтикой борьбы за власть Советов, им увенчаны боевые подвиги мужественных и отважных бойцов. Кто из нас не мечтал о столь высоком отличии?! Радость моя велика еще и потому, что это мой первый боевой орден.

— Смотри, краснознаменец, — сказал комфлота после теплых поздравлений, — чтобы овровцы хорошо подготовились к весне и не подкачали с выходом в море. Рассчитываем на вас!

Я ответил, что постараюсь оправдать награду и что наш ОВР с честью выполнит все задачи.

После этого телефонного звонка не сиделось в штабе, хотелось действовать. В тот же день я выехал в Ленинград. Вообще мне довольно часто теперь приходилось совершать такие поездки, поскольку большая часть кораблей соединения дислоцировалась там. За зиму хотелось получше изучить весь командный состав соединения. Кораблей много и командиров разных рангов тоже порядочно — более пятисот человек. Многих знал достаточно хорошо, видел в боях, ценил их самостоятельность, отвагу и мужество. Но, заглядывая в будущее, мы должны были повышать их подготовку по разным линиям.

Я систематически проводил семинары и групповые упражнения с командирами отрядов и начальниками штабов. На семинарах изучали боевой опыт первых месяцев войны, районы боевых действий, отрабатывали тактические приемы выполнения различных боевых задач, много внимания уделяли вопросам боевого управления, учитывая разнородный состав соединения. Немалая часть занятий посвящалась боевым средствам и тактике противника. Этот выезд в Ленинград как раз и связан был с проведением одного из таких занятий.

От командирского звена учеба распространялась на все другие категории личного состава. В отрядах и на кораблях все начальники учили своих подчиненных. Главное, чего мы добивались, — чтобы каждый человек лучше освоил оружие и технику, смело и грамотно обращался с ними, умел полностью, эффективно использовать их боевые возможности. Занятия дополнялись анализом того опыта, который накоплен в боях. Словом, это была большая работа, имевшая целью поднять подготовку соединения на более высокую ступень.

С середины марта мое пребывание в Ленинграде стало постоянным — командующий флотом приказал мне поднять флаг на минном заградителе «Урал».

Высокие надстройки «Урала» возвышались над набережной Невы у ее левого берега почти напротив Мраморного дворца. В машинном отделении корабля шли ремонтные работы. А на мостике сигнальщики непрерывно несли боевую вахту. Они имели прямую связь с районным штабом местной противовоздушной обороны (МПВО) и своевременно получали извещения о воздушных налетах, артиллерийских обстрелах. Корабль постоянно держал наготове зенитно-артиллерийские средства и хорошо натренированную аварийную партию.

Четкий боевой порядок поддерживался на «Урале» благодаря усилиям его командира капитана 2 ранга Прохора Герасимовича Артеменко (бывший командир минзага И. Г. Карпов еще в начале декабря отбыл к новому месту службы). Артеменко был известен как заслуженный и весьма опытный военный моряк. Еще в 1935 году, будучи флагманским минером бригады подводных лодок Тихоокеанского флота, он был награжден орденом Ленина. Отличали его и высокие человеческие качества — принципиальность, честность, порядочность.

Иначе говоря, «Урал» с его образцовым порядком и таким командиром хорошо подходил для роли флагманского корабля. К тому же большое число кают, наличие салонов и обширной кают-компании давали возможность удобно разместить специалистов штаба, проводить всякого рода занятия и сборы.

Этим, кстати, не замедлил воспользоваться недавно назначенный начальником штаба ОВРа капитан 2 ранга Неон Васильевич Антонов. Сначала он провел хорошо подготовленное занятие со специалистами штабов, а затем состоялась командно-штабная игра на картах с командирами, военкомами и начальниками штабов отрядов. И то и другое мероприятие имело целью повышение тактической подготовки, выработку единства взглядов на решение боевых задач.

Вполне естественно, что я с особой пристрастностью наблюдал за работой Антонова: сам недавно исполнял эту должность и отлично понимал, что начштаба — моя главная опора, правая рука. Первые впечатления обнадеживали — Неон Васильевич за дело взялся энергично, разумно, показал неплохие штабные качества. Эти впечатления подтвердились и в дальнейшем.

Находясь в Ленинграде, я по-прежнему занимался кронштадтскими делами. С меня не снималась ответственность за «ледовую оборону» выделенного ОВРу участка на Котлине, огневые точки которого были укомплектованы моряками нашего соединения. Мы отвечали за боевую готовность этих подразделений, в нужных случаях осуществляли замену их командиров и бойцов, усиливали огневыми средствами. В марте всему этому пришлось уделить особое внимание, так как поступили сведения о том, будто фашистское командование готовит большие силы для наступательных действий по льду.

В те дни по делам службы я не раз встречался с соседом по боевому расположению наших соединений — командиром ОВРа Ленинградской базы капитаном 2 ранга А. М. Богдановичем. И однажды он поведал мне о бессонных ночах, о постоянном беспокойстве в связи с тревогой за «ледовый фронт» в Невской губе.

— Как ночь, так перестрелки и боевые столкновения, — говорил он. — А ведь сразу не поймешь, каким составом сил и с какой целью противник прощупывает нашу оборону: то ли это разведка, то ли прикрытие постановки мин в Морском канале, то ли большое наступление. Поэтому, как правило, объявляем тревогу. И конца этому нет…

Фашисты нас тревожили, но выйти на лед крупными силами так и не решились.

Чуть позднее мы узнали еще об одном опасном и коварном замысле врага. Вместе с другими командирами соединений мне довелось быть на специальном сборе, где выступил начальник разведки флота полковник Н. С. Фрумкин. Он рассказал о совещании в ставке Гитлера, состоявшемся 13 февраля 1942 года. Там, в частности, шла речь об уничтожении Балтийского флота в условиях ледостава. Весной, перед вскрытием льда на Неве, намечалось провести массированный удар с воздуха по нашим кораблям, лишенным возможности маневрировать. Эта задача возлагалась на 1-й авиационный корпус фашистских военно-воздушных сил. Операция получила кодовое название «Айсштосс» — «Ледовый удар».

Нам было приказано усилить маскировку крупных кораблей, повысить готовность зенитно-артиллерийских средств.

Уже к концу марта почуялось недоброе. Дальнобойные крупнокалиберные фашистские батареи резко усилили обстрелы районов стоянки кораблей на Неве и ее протоках. Несколько снарядов упало вблизи кораблей нашего соединения. У минного заградителя «Марти» оказалось много осколочных пробоин в надводной части борта, получили некоторые повреждения и катера-тральщики, поднятые на берег в районе Кировских островов. Все чаще стали появляться над городом воздушные разведчики врага.

В субботу 4 апреля выдался чудесный солнечный день. С залива тянул свежий весенний ветерок. Он гулял по верхней палубе и мостикам «Урала», проникал в приоткрытые иллюминаторы кают и кубриков. На корабле шла большая приборка. Моряки, пригретые солнышком, работали веселее обычного.

Стоя на командирском мостике минзага, я тоже радовался теплым солнечным лучам. Ведь они предвещали приход весны, а вместе с ней могли кончиться многие наши невзгоды, могло облегчиться и положение многострадальных ленинградцев.

Взгляд ловил привычную панораму. Вот напротив «Урала», у Петропавловской крепости, стоит судно «Абрука». Это одна из единиц нашего соединения, служащая плавучей базой бригады траления. Бригада — новое слово в нашем обиходе: так теперь называется бывший отряд траления. Значительно ниже по течению реки, у правого ее берега, за мостом лейтенанта Шмидта, высятся мачты и надстройки крейсера «Киров». Возле Адмиралтейства торчит труба плавбазы подводных лодок «Полярнай звезда», а сами подводные лодки приткнулись к ее высокому борту. Еще дальше видны очертания крейсера «Максим Горький», минного заградителя «Марти». У Балтийского завода внушительной громадой стоит линкор «Октябрьская революция».

Чистое небо, хорошая видимость внушают некоторую тревогу. Не случилось бы вражеского налета. Но все вроде бы обычно: где-то в отдалении рвутся снаряды — противник обстреливает окраины города, над нами время от времени гудят самолеты — наш воздушный патруль.

Ухожу к себе в каюту и погружаюсь в изучение документов — надо подготовить доклад Военному совету флота о выполнении плана ремонтных работ. А доложить есть о чем — график и сроки выдерживаются неплохо.

Незадолго до ужина дежурный доложил о появлении фашистских самолетов-разведчиков. Вскоре начался артобстрел. Снаряды падали в опасной близости от мест стоянки кораблей. На «Урале» объявили боевую тревогу.

Я поднялся на мостик. Там в каске, с биноклем на груди уже стоял командир минзага, готовый действовать, отдавать приказания.

Не успели мы с ним обменяться одной-двумя фразами, как над головами прошелестел тяжелый снаряд. Он лег далеко за Невой. Второй снаряд, взвизгнув, упал в протоке у Петропавловской крепости неподалеку от плавбазы «Абрука». Третий ударил в лед посередине реки.

Так оно и шло полчаса или больше — взрывы снарядов раздавались то слева, то справа, то у Кировского моста, то на самой набережной. Прямых попаданий в корабли, к счастью, не было.

Вдруг мощные громкоговорители на набережной разом загудели: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» И скоро в небе показались фашистские бомбардировщики. Они шли с разных направлений группами по 8–12 машин.

Тотчас же все заглушил грохот стрельбы зенитных орудий — корабельных и береговых. Перед каждой группой самолетов образовались пучки белых облачков. Не желая натыкаться на них, бомбардировщики отваливали в сторону, нарушая, путая свой строй. Несколько машин, задымив, стали резко снижаться и скрылись где-то за домами.

Ленинград с самого начала расстроил массированный воздушный налет врага. И потому не получилось у фашистов точного прицельного бомбометания. Более часа они пытались прорваться к кораблям, спикировать на них, но бомбы падали в основном на дома, на жилые кварталы.

Не повезло лишь флагману эскадры крейсеру «Киров». Бомбардировщики кружились над ним особенно настойчиво. Вокруг крейсера вставали десятки бомбовых разрывов. А одна бомба все же угодила в корабль. Она пробила верхнюю палубу и наружный борт у ватерлинии, а взорвалась уже в воде подо льдом, не причинив крейсеру серьезных повреждений.

В этом налете, как позже стало известно, участвовало свыше ста самолетов. Но к Ленинграду, к кораблям прорвались лишь около семидесяти бомбардировщиков. Восемнадцать из них были сбиты зенитным огнем и истребителями. Неплохой результат в нашу пользу!

Вечером, когда уставший экипаж «Урала» отошел ко сну, мы с Артеменко подводили итоги нелегкому дню. Сегодня в действиях врага мы заметили нечто новое: массированному воздушному налету предшествовал артиллерийский обстрел, а потом налет сочетался с тем же обстрелом. Нашему положению, конечно, не позавидуешь, когда падают одновременно и снаряды и бомбы. Следует ожидать, что и в дальнейшем фашисты будут придерживаться такой же тактики.

Плохо, что корабли неподвижны, лишены всякого маневра. Скорей бы таял лед!

Беседуя с Артеменко, я то и дело поглядывал на часы — ждал доклада о куда-то исчезнувшем командире бригады траления Лихолетове. С утра он поехал проверять ход ремонтных работ на катерах-тральщиках и до сих пор не вернулся на свою плавбазу, на «Абруку». В тот вечер никакого доклада я так и не дождался и пошел прилечь в каюту с недобрым предчувствием.

Отдохнуть не удалось. Опять прозвучал сигнал воздушной тревоги. И опять мы с Артеменко «дежурили» на мостике «Урала». Темное небо прорезали лучи прожекторов, бухали залпы городских зенитных батарей. Корабли не стреляли, чтобы вспышками не выдать свое место.

Пролетавший над нашими головами немецкий самолет сбросил осветительные бомбы. Покачиваясь, медленно опускались над Невой яркие огненные шары, озаряя все вокруг каким-то мертвенным, зловещим светом. Надо признаться, что в этот момент мы на мостике корабля чувствовали себя не особенно уютно: враг нас видит, а мы его нет, и прямо на голову может свалиться из темноты бомба… Бомбы вскоре стали падать, но мимо. Взрывы раздавались где-то около Петропавловской крепости и дальше.

Так продолжалось часа два. Когда прозвучал отбой воздушной тревоги и когда я убедился, что повреждений на кораблях нет, убитых и раненых тоже, покинул мостик. Артеменко пришлось оставаться там до рассвета в ожидании новых налетов. Но до утра враг налетов не повторял.

С рассветом — опять артиллерийский обстрел. Выматывает нервы: стой и гадай — попадет снаряд в корабль или нет, кто станеточередной жертвой вражеского изуверства? Я еще и потому думал о жертвах, что этим сегодняшним утром узнал о гибели командира бригады траления В. П. Лихолетова. Накануне беспокоился, ничего узнать не мог, а сегодня доложили: погиб, попал под взрыв бомбы во время вчерашнего воздушного налета. Недоброе предчувствие не обмануло. Тяжелая для нас потеря…

Враг теперь ни на один день не оставлял нас в покое. И если пятое апреля прошло для нас благополучно, то шестого два фашистских снаряда нашли цель. Один снаряд попал в сторожевой корабль «Туча». Он пробил полубак и каюту командира, вызвал пожар. Четыре человека ранены. Второй снаряд взорвался на тральщике «Буек». Там тяжело ранен командир П. И. Муханов.

Очередной сильный обстрел, нацеленный на места стоянок кораблей, был 20 апреля. На «Урал» доложили, что тяжелый 152-миллиметровый снаряд угодил в минный заградитель «Марти», пробил три палубы, частично разрушил кубрики команды. К счастью, никто из экипажа не пострадал — все находились на боевых постах и кубрики оказались безлюдными.

Доклад и встревожил и успокоил одновременно. Жертв нет — это самое главное. Еду на минзаг, чтобы самому посмотреть, какие там разрушения.

«Марти» в нашем соединении на особом счету. И здесь я должен сказать о том, что случилось несколько раньше. Как известно, в ОВРе существовал отряд заграждения. Недавно он был расформирован, малые минные заградители переданы в Охрану водного района Ленинградской военно-морской базы, а у нас остались только крупные — «Урал» и «Марти», подчиненные непосредственно мне. Бывший командир отряда заграждения Николай Иосифович Мещерский возглавил экипаж «Марти».

Но дело не только в этом. В самом начале апреля мы получили радостное сообщение: наш минзаг «Марти» и базовый тральщик «Гафель» вместе с некоторыми другими кораблями Балтийского, Северного и Черноморского флотов получили звание гвардейских.

Несколько непривычно звучали для нас гордые сочетания слов «гвардейский корабль». Но все понимали, какая высокая честь оказана экипажам этих кораблей. Их заслуги были у всех на виду. «Гафель» во главе с его командиром старшим лейтенантом Шкребтиенко прошел тысячи миль по минным полям, рискуя собой, прокладывал дорогу крупным кораблям и судам, отражал воздушные налеты, не раз вступал в огневой бой с противником. И у «Марти» в активе тоже тысячи пройденных опасных миль, постановка многих минных заграждений, трудные походы на полуостров Ханко. И всегда его экипаж держался мужественно, героически. Гвардейское звание этим кораблям было дано за образцовое выполнение боевых заданий командования. И теперь мы ставили гвардейцев в пример.

Подъезжаю к «Марти». У трапа встречает капитан 1 ранга Мещерский, как всегда, подтянутый, собранный. Ведет меня туда, где палубу разворотил снаряд, потом смотрим разрушения внутри корабля. Вижу, что требуется основательный ремонт. Сопровождающий нас инженер-механик М. Н. Губанков настроен оптимистически.

— Все будет в порядке, — заверяет он. — С ремонтом справимся.

За этими словами стоит большая вера Губанкова в подчиненных — отличных специалистов, настоящих мастеров своего дела.

Потом уже в каюте Николай Иосифович подтвердил, что на инженер-механика и моряков его подразделения можно вполне положиться — все сделают быстро и лучшим образом. И как бы давая мне лишний раз понять, что здесь, на гвардейском корабле, служат замечательные люди, рассказал о таких случаях.

На днях при обычном вражеском артиллерийском обстреле снаряды стали ложиться близко к минзагу. Один некрупный снаряд угодил в щит зенитного орудия и рикошетом отскочил в сторону. Взрыва не было, но от щита полетели осколки, ими убило трех краснофлотцев из расчета орудия и тяжело ранило его командира Семенова. Когда Семенова несли в лазарет, он тревожился не о себе, не о своем состоянии, а о том, сможет ли теперь стрелять поврежденное орудие.

В другой раз вражеский снаряд упал на палубу корабля и почему-то не разорвался. Краснофлотцы Садовников и Семенов (однофамилец зенитчика) бросились к снаряду, схватили его и быстро выбросили за борт, хотя и понимали, что в данном случае мог быть так называемый затяжной взрыв.

— Жаль мне расставаться с такими людьми, да и к кораблю я очень привык, — завершил свой рассказ Николай Иосифович.

Это он намекал на мое недавнее предложение — принять должность начальника штаба ОВРа вместо капитана 2 ранга Антонова, который получал другое назначение[6], Я понимал Мещерского, но не разделял его грусти, постарался уверить его в том, что предстоящая работа в штабе по-своему интересна и сулит ему немалые перспективы. На том и расстались.

По пути от «Марти» к «Уралу» я обратил внимание на то, что лед на Неве ниже Дворцового моста совсем рыхлый, в трещинах. Вот-вот начнется его подвижка. Да и пора уже.

Всего лишь три дня минуло после этого. И сошел с Невы лед. По указанию флотского командования мы готовились изменить диспозицию кораблей: артобстрелы и воздушные налеты показали, что враг располагает довольно точными сведениями о местах их стоянки. Однако нам не хватило всего лишь каких-то суток.

Утро 24 апреля выдалось хмурым. Над городом, над кораблями низко нависали свинцовые облака. Но к полудню погода несколько улучшилась. Этим воспользовались фашисты. В обед начался сильный артиллерийский обстрел. Затем прозвучал сигнал воздушной тревоги.

Нам еще ничего не было видно в небе, а зенитные батареи города уже заговорили в разных местах. Налет опять был группами самолетов, идущих с разных сторон. Потом выяснилось, что гитлеровцы послали в этот день на Ленинград и на корабли до 50 бомбардировщиков, но через зенитный огонь прорвались лишь около двух десятков машин.

Эти прорвавшиеся «юнкерсы» из-за облаков пикировали на корабли. И надо сказать, что бомбили они на сей раз гораздо точнее. Две 100-килограммовые бомбы попали в корму крейсера «Киров». На нем были выведены из строя две зенитные батареи, в расчетах орудий — немало убитых и раненых.

Вновь пострадал наш гвардейский корабль «Марти». В него попало три 203-миллиметровых снаряда. От их взрывов разрушена система подачи мин, разбито одно орудие. Возникли пожары. Гвардейцы и тут хорошо проявили себя: очаги огня быстро ликвидировали и сразу же взялись за устранение повреждений.

Ночью некоторые корабли сменили места своих стоянок. В частности, крейсер «Киров» был отбуксирован к противоположному берегу реки в район Сенатской площади, и здесь его замаскировали сетями. На прежнее место «Кирова», к 19-й линии Васильевского острова, поставили корпус законсервированного бывшего учебного корабля «Свирь».

Солнечным утром 27 апреля фашистские самолеты снова появились над Невой. С мостика «Урала» я видел, как большая группа «юнкерсов» кружит там, где прежде стоял «Киров». Самолеты разбомбили «Свирь», принимая ее за крейсер.

Под вечер я проезжал по набережной лейтенанта Шмидта, направляясь к Балтийскому заводу. И с некоторой грустью смотрел на бывший учебный корабль, теперь полузатопленный, привалившийся левым бортом к берегу.

И вспомнилась осень 1938 года. «Свирь» шла по Норвежскому морю, совершая переход из Мурманска в Кронштадт. Я находился на ней в роли руководителя штурманской практики слушателей специальных курсов командного состава флота. Уже остались слева за кормой Лофотенские острова. И тут радиограмма из Москвы: в связи с начавшимися в Северном море маневрами германского флота и во избежание возможных провокаций «Свири» повернуть назад, следовать в Мурманск.

Что ж, мы тогда повернули, провокаций избежали. Но вот не избежала «Свирь» гибели от тех самых врагов, которые угрожали нам еще несколько лет назад. Правда, здесь она подставила себя, чтобы спасти лучший наш крейсер.

Теперь мы широко пользовались возможностью маневра: часто переставляли корабли с одного места на другое, вводя врага в заблуждение. «Урал» тоже переместился — перешел к правому берегу Невы в район завода «Металлист». И хотя в конце апреля фашисты еще дважды устраивали артиллерийские обстрелы в сочетании с воздушными налетами, ощутимого урона они нам не нанесли. Та операция «Айсштосс», которая задумывалась в ставке Гитлера и имела целью уничтожение кораблей Балтфлота, провалилась.

А у нас приближалось начало летней кампании. О ней я думал, глядя на последние льдины, плывущие по Неве. Позади была тяжелая блокадная зима. Впереди — новые походы и бои.

Снова в море

В конце апреля меня вызвал командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц. Пройдя к нему в кабинет, я увидел там начальника штаба флота вице-адмирала Ю. Ф. Ралля, нового коменданта кронштадтской крепости генерал-лейтенанта береговой службы И. С. Мушнова (генерал А. Б. Елисеев получил к тому времени другое назначение) и командующего ВВС КБФ генерала М. И. Самохина. Трибуц рассказывал им о Москве — он только что вернулся из столицы и был полон впечатлений от пребывания в ней.

С моим приходом разговор принял официальный характер. Командующий повел речь о том, о чем он докладывал в наркомате Военно-Морского Флота, — о той обстановке, которая сложилась под Ленинградом и в Финском заливе к нынешней весне, о возможных намерениях врага и наших действиях.

Ленинград выдержал неимоверную тяжесть блокадной зимы. Но фашистское командование не отказалось от планов овладения городом. И если исходить из того, что войска группы армий «Север» будут готовиться к активным действиям, то в их снабжении немаловажную роль должны играть морские коммуникации через Ригу и Таллин. Враг попытается всячески эти коммуникации оберегать. Что еще может тревожить немцев? Морские связи с Финляндией и морские сообщения со Швецией, откуда идет стратегически ценное сырье. В том и другом случае противник видит опасность со стороны наших подводных лодок. Не выпустить их на просторы Балтийского моря — вот его задача.

Основные свои надежды фашисты связывают с созданием плотных линий минных заграждений в Финском заливе. И последние данные разведки подтверждают это. Едва западная часть залива освободилась ото льда, противник приступил к постановке минных заграждений между Порккала-Уддом и островом Нарген. Здесь создается одна из трех основных противолодочных позиций, которые враг наметил соорудить. Мины ставят, не заботясь о соблюдении мер скрытности. Хотят, наверное, чтобы наши подводные лодки туда не совались.

Вторую и третью противолодочные позиции фашисты предполагают оборудовать в районе Гогланда. Постановка мин там, вероятно, начнется сразу же после того, как полностью очистятся ото льда гогландские плесы. А это должно случиться в ближайшее время. Кроме того, зимой со льда и сейчас с десантных катеров, действующих из Петергофа, гитлеровцы усиленно минируют открытую часть Морского канала между Ленинградом и Кронштадтом.

В Финском заливе, не считая военно-морских сил Финляндии, базируются два немецких минных заградителя — «Кайзер» и «Роланд», три флотилии тральщиков, одна флотилия катеров-тральщиков, флотилия охотников за подводными лодками, флотилия сторожевых кораблей, флотилия десантных кораблей, большое число вспомогательных судов и мотоботов. Силы немалые. Все они могут быть использованы для постановки мин, охраны минных заграждений, борьбы с нашими подводными лодками и другими кораблями.

Закончив сообщение, комфлота предоставил слово мне. Я доложил, что корабли кронштадтской группы ОВРа закончили ремонт и готовы к выходу в море. Как только позволит ледовая обстановка, начнем развертывание дозоров и приступим к тралению фарватеров. Корабли, базирующиеся на Ленинград, заканчивают ремонтные работы и с переходом в Кронштадт не задержатся. Все экипажи в течение зимы повысили свою выучку — намеченный план боевой подготовки выполнен полностью.

В заключение высказал такое соображение. Поскольку противник собирается ставить мины в районе Гогланда и поскольку нам придется обеспечивать выход в Балтику подводных лодок, возникает необходимость постоянно держать на Лавенсари катера МО, торпедные катера и катера-тральщики. Для их боевой устойчивости неплохо бы там же иметь быстроходные сторожевые корабли типа «Буря» или еще лучше — пару эсминцев. Такой оперативный отряд мог бы оказать серьезное противодействие противнику. Прикрытие отряда с воздуха вполне возможно — это в пределах действия истребительной авиации.

Командующий на минуту задумался, потом объявил свое решение. Надо сейчас же перевести на Лавенсари дивизион катеров МО и дивизион катеров-тральщиков. Потом следует подумать, чем их усилить. Использование эскадренных миноносцев весьма проблематично из-за сложной минной обстановки и невозможности их прикрытия самолетами-истребителями в средней части Финского залива. Да и нет сейчас стоящих целей, против которых целесообразно было бы применять этот класс кораблей.

Затем В. Ф. Трибуц сформулировал ближайшие задачи ОВРа. В них не было ничего для меня нового. Но, как я понял, командующего особенно беспокоила система обеспечения выхода наших подводных лодок в море и встречи их по возвращении. Поэтому он очень серьезно говорил об организации дозорной службы, противоминного наблюдения, траления фарватеров, об умении проводить корабли и суда за тралами, а также об активном противодействии всяким попыткам надводных кораблей противника нападать на наши коммуникации.

Прощаясь, Владимир Филиппович спросил, когда я собираюсь в Кронштадт.

— Ухожу туда с первой группой катеров, закончивших ремонт в Ленинграде. Можно бы сделать это сегодня, да в Невской губе еще плавают ледяные поля, — доложил я.

— Ну, что ж, добро, — согласился он. — Желаю вам боевых успехов. Передайте овровцам, что Военный совет флота связывает с ними большие надежды.

Итак, ничто нас больше не держало в Ленинграде, только лед в Невской губе. Он, как назло, упорствовал — ее хватало восточных ветров, чтобы выгнать его в море. А сколько еще ждать? И в один из майских дней я рискнул — повел катера в Кронштадт.

Это был действительно риск. Двигаться пришлось местами очень медленно, прямого курса не получалось — обходили плавающий лед. Обидно было бы повредить катера, на ремонт которых потрачено столько сил. Все же в конце концов благополучно добрались до кронштадтской стенки.

И тут пошли, закрутили дела.

Дивизион катеров МО и дивизион катеров-тральщиков, как и было приказано командующим флотом, перебазировали на Лавенсари. Для усиления этих дивизионов нам выделили две канонерские лодки, несколько торпедных катеров и бронекатеров. Мобильного маневренного отряда не получилось, но и то, что выделено, было хорошо.

В середине мая развернули дозорную службу в восточной части Финского залива. На линии дозоров пошли десять малых охотников и шесть сторожевых катеров КМ. В Кронштадте, в бухте Батарейной, расположенной на южном берегу залива неподалеку от Шепелевского маяка, и на Лавенсари в постоянной готовности находились корабли поддержки дозоров.

Чуть позднее начали траление. Катера-тральщики и группа магнитных тральщиков, сопровождаемые катерами-дымзавесчиками, бороздили открытую часть Морского канала до меридиана Нового Петергофа (здесь у нас была разграничительная линия с ОВРом Ленинградской военно-морской базы), а также фарватер, идущий по створу кронштадтских маяков на запад.

Балтика была еще холодной, серой, по ней гулял студеный ветер. Неприветливо встречала она моряков. Но, провожая корабли из базы, я чувствовал, что и командиры, и рядовые члены экипажей стремятся побыстрее отдать швартовы. За зиму стосковались по соленому ветру, шипению пенистой волны у борта. И сердца горели жаждой схватки с врагом. Снова в море, снова в бой — это гораздо лучше, чем неподвижная стоянка во льду.

В первых походах только что начавшейся кампании появились и первые герои.

В один из дней группа тральщиков работала в Невской губе. В этом районе противник часто обстреливал наши корабли из орудий и минометов. В таких случаях мы обычно прикрывали тральщики дымовой завесой. На сей раз тоже предусмотрели прикрытие — рядом с тральщиками курсировало звено катеров-дымзавесчиков под командованием лейтенанта В. С. Акопова.

Фашисты, как и ожидалось, открыли огонь. Был он довольно плотным и представлял серьезную угрозу для тральщиков, которые шли с поставленными тралами, не имея возможности свернуть с прямого курса.

Тотчас же между ними и берегом понеслись катера звена Акопова, оставляя за собой густой шлейф дыма. Теперь враг сосредоточил огонь на этих катерах. Множество всплесков от снарядов и мин вставало на их пути и по бортам, а они продолжали идти, стремясь поставить дымовую завесу так, чтобы она получше, ненадежнее скрыла тральщики.

Дело было уже почти сделано, стена дыма протянулась по воде, и скоро сами дымзавесчики могли отвернуть, укрыться, но не успели. Снаряд угодил в катер «КМ-916», на котором находился командир звена. Вспышка, взрыв, и скоро вода сомкнулась над обломками катера…

Комсомольца лейтенанта В. С. Акопова мы представили к награждению орденом Красного Знамени посмертно. И он был награжден этим орденом и навечно зачислен в списки дивизиона. Его имя, его подвиг стали примером для всех командиров катеров и звеньев — примером доблестного выполнения воинского долга, взаимовыручки, самопожертвования. Ведь в той группе тральщиков, которую Акопов прикрывал дымом, ни один корабль не пострадал. Он сам погиб, но отвел беду от товарищей.

Траление, борьба с минной опасностью — это пока главное, чем нам приходится заниматься. Не очистим фарватеры — значит не обеспечим действие коммуникаций, не создадим себе простора для боевой активности. Враг понимает, чего мы хотим, и стремится усложнить нам минную войну.

Разведка установила, что еще в первой половине мая гитлеровцы приступили к созданию минных рубежей в средней и восточной частях Финского залива. Основное минное заграждение враг ставил на линии Гогланд — Большой Тютерс — Нарвский залив. Тут преобладали якорные гальваноударные мины с углублением от одного до тридцати пяти метров, часть из них снабжалась антеннами. Ставились также донные магнитные мины. Ясно, что заграждение было рассчитано в первую очередь против подводных лодок. Была замечена постановка мин противником и на Сескарском плесе. Но это еще не все.

Помню ясный, безветренный вечер 28 мая. Таким вечером чувствуешь приближение теплых летних дней. В Средней гавани Кронштадта мы с начальником штаба Мещерским провожали на Лавенсари первую в этом году группу кораблей — четыре тихоходных тральщика и сопровождающие их два катера-дымзавесчика. Тральщики шли с грузом: бензин, продовольствие и разное имущество. Убедившись, что все эти корабли готовы к плаванию и командир группы капитан-лейтенант Н. П. Визиров хорошо знает свои обязанности, дал «добро» на выход. Когда корабли оставили гавань, мы с Мещерским неторопливо двинулись по причалу.

И тут над Кронштадтом раздался сигнал воздушной тревоги. Пришлось поспешить на командный пункт. Он размещался теперь на месте бывшего берегового флагманского командного пункта флота. Здесь у нас круглые сутки неслось оперативное дежурство, и отсюда во время тревог осуществлялось боевое управление соединением.

Оперативный дежурный доложил, что на подходах к Кронштадту с запада обнаружена группа самолетов противника. Поднимаюсь наверх, на вышку поста службы наблюдения и связи. Отсюда вокруг все хорошо видно. Видно, как стреляют зенитки крепости и как летят самолеты. Но что-то не похоже на обычную бомбежку. В небе то тут, то там распахиваются купола парашютов. Мелькает мысль о воздушном десанте, но быстро соображаю, что это мины.

Налет продолжался более двух часов. Идя группами по четыре-пять машин, самолеты с высоты 800–1000 метров спускали мины на парашютах и с бреющего полета бросали беспарашютные мины. Всего наблюдатели ПВО насчитали 21 самолет, 5 из них наши зенитчики сбили.

Этим налетом противник задал нам загадку. Все мины он сбросил в районе северных фортов крепости. Здесь у нас были мелководные фарватеры, по которым иногда ходили суда с малой осадкой, используемые для сообщения с фортами. Флот этими фарватерами никогда не пользовался. Зачем их блокировать? Поразмышляли в штабе, с командованием бригады траления и пришли к выводу, что у врага вышла какая-то ошибка. Для нас это хорошо, мы теперь предупреждены и постараемся усилить противоминную охрану своих основных фарватеров.

Когда противник ставит мины с воздуха, очень важно точно засечь места их падения. И тут должна сыграть свою роль специальная организация противоминного наблюдения (ПМН). Схему такого наблюдения мы отработали на картах еще зимой.

В мае схема обрела реальность. Мы создали отряд подвижных постов, который насчитывал 20 моторных катеров и 26 шлюпок. Командовал отрядом капитан-лейтенант Н. В. Шклярский. Посты предусматривалось выставлять на каждую ночь с 22 до 4 часов по фарватерам на створе кронштадтских маяков, к Лисьему Носу и Ораниенбауму. Наблюдателей на катерах и шлюпках снабдили биноклями, средствами пеленгования и журналами для записей.

Первый раз посты противоминного наблюдения на шлюпках мы развернули, кстати сказать, в ту ночь 28 мая, когда противник сбрасывал мины в районе северных фортов. Утром на другой день мы с начштаба Мещерским и старшим оператором штаба Большовым еще раз рассмотрели схему постов ПМН. Было решено увеличить их число на самых ответственных участках.

Особое задание получил командир истребительного отряда капитан 3 ранга М. В. Капралов (он заменил на этом посту капитана 2 ранга А. Н. Перфилова, назначенного командиром бригады траления после гибели В. П. Лихолетова). Капралов обязан был на каждую ночь выставлять в противовоздушный дозор два-три катера МО по оси фарватера от Большого кронштадтского рейда до маяка Толбухин. Задача катеров — сбивать вражеские самолеты и уничтожать огнем спускающиеся на парашютах мины.

В тот же день пригласили на совет руководство бригады траления. Интересовались соображениями о том, как бороться с теми минами, которые противник выставляет с воздуха, учитывая наши возросшие возможности.

Надо сказать, что к тому времени мы уже накопили немалый опыт борьбы с якорными, контактными минами. Хуже знали мины магнитные и магнитно-акустические. Но с этими минами хорошее знакомство имели моряки Черноморского флота. И их опыт мы постарались использовать.

В течение зимы 1941/42 г. в штабах ОВРа и бригады траления прорабатывались варианты борьбы с минами различных образцов применительно к условиям балтийского театра. Тщательно продумывалась организация противоминного наблюдения, производились расчеты на все виды траления, в том числе и магнитного. Вместе с тем приводились в боевую готовность все материальные средства борьбы с минами. И вот теперь все это должно было воплотиться в совершенно четкие действия.

Докладывал начальник штаба бригады капитан 3 ранга М. Т. Радкевич. Он обстоятельно изложил разработанный штабом порядок тральных работ. Сначала в тот район, где зафиксирована постановка мин, высылаются быстроходные деревянные катера. Маневрируя на полных ходах, они сбрасывают глубинные бомбы, чтобы воздействовать на акустическую аппаратуру мни: или повредить эту аппаратуру или вызвать взрыв. После этого по оси фарватера ходят тральщики с магнитным или электромагнитным тралом, а вслед за ними буксируется так называемая трал-баржа, специально оборудованная для создания сильного электромагнитного поля. В заключение какой-нибудь корабль несколько раз проходит по фарватеру, буксируя за собой металлическое основание большого корабельного артиллерийского щита, способного оказать сильное магнитное воздействие на мину, если она еще остается опасной. Буксировка щита — это уже контрольная проверка фарватера перед тем, как открыть его для плавания кораблей и судов.

Доклад Михаила Тимофеевича Радкевича мне понравился своей обстоятельностью, и после короткого обмена мнениями мы приняли предложенный порядок тральных работ. Забегая вперед, могу сказать, что этот порядок целиком оправдал себя на практике.

После постановки мин с воздуха в районе северных фортов Кронштадта противник, как мы и предполагали, совершил несколько массированных ночных налетов с целью минирования основных наших фарватеров и района рейдов. Посты противоминного наблюдения зафиксировали более 400 случаев сбрасывания с самолетов донных неконтактных мин. Треть из них в боевое положение не встала: часть была уничтожена истребителями и зенитчиками еще до приводнения во время спуска на парашюте и часть взорвалась при падении на береговую отмель Котлина. Остальные затаились на морском дне, препятствуя плаванию наших кораблей и судов.

В те дни на командном пункте ОВРа неоднократно раздавались телефонные звонки от командующего флотом.

— Как идет траление? — вопрошал Владимир Филиппович Трибуц. — Лодки уже готовы к выходу. Примите все меры…

Меры принимались. Дивизион магнитных тральщиков под командованием капитан-лейтенанта М. М. Безбородова работал на фарватерах круглосуточно. Командир бригады траления капитан 2 ранга Перфилов, лично контролируя ход тральных работ, стоял на мостике магнитного тральщика, который утюжил фарватер по створу кронштадтских маяков. Ежедневно в нашем штабе заслушивались доклады о результатах траления за сутки, еще и еще раз анализировалась минная обстановка, продумывались различные варианты более эффективного использования тральных сил.

Не раз мы с Радуном выходили на катере проверять работу тральщиков.

Контрольные галсы 8 июня показали, что основной фарватер по его оси можно считать протраленным. Но для верности я решил произвести еще одну проверку. Утром следующего дня вышел в море на катере «МО-201». Этот катер и присоединившийся к нему «ЗК-38» пробомбили фарватер, сбросив 28 малых глубинных бомб. Каких-то других взрывов, кроме своих, не наблюдали.

Возвратившись в Кронштадт, доложил по телефону командующему флотом, что фарватеры открыты для плавания. А вечером я уже командовал эскортом подводных лодок «Щ-304» и «Щ-317», которые первыми в этом году шли в боевой поход на просторы Балтики.

Движение осуществлялось точно по створу. Выход за пределы узкой протраленной полосы был опасным и категорически запрещался. Удобнее, конечно, иметь эту полосу более широкой, но не хватило нам времени на дополнительное траление.

До подходов к траверзу маяка Толбухин шли благополучно. А тут увидели в небе самолеты. Конечно, летят ставить мины на только что протраленные нами фарватеры. Катера, охранявшие подводные лодки, открыли огонь и по самолетам, и по сброшенным с них минам.

С мостика «ЗК-39» я видел совсем близко, в каких-нибудь ста пятидесяти — двухстах метрах, эти длинные темные цилиндры, повисшие на стропах парашютов и медленно спускавшиеся к поверхности моря. Хорошо, что ни одна мина не приводнилась по оси фарватера, по курсу кораблей. Хорошо и то, что противник не начал сбрасывание мин на час-полтора раньше — тогда нам пришлось бы фарватеры снова закрыть и на неопределенное время отсрочить выход подводных лодок.

Освободившись от своего груза, самолеты улетели, а мы продолжали путь и без происшествий проводили подводные лодки до той точки, где нам предстояло расстаться. Как потом стало известно, эти «щуки» уже через несколько дней разили торпедами вражеские транспорты за пределами Финского залива.

Борьба с минами, борьба за безопасность плавания по фарватерам велась в течение всех последующих недель и месяцев наступившего лета. В итоге на счету магнитных тральщиков появилось 53 уничтоженных подводных снаряда. Кроме того, в результате бомбометания с катеров МО было взорвано 6 мин. Борьба эта стоила нам жертв. Но она была полна и проявлениями подлинного героизма со стороны участвовавших в ней моряков.

Встал вопрос — почему корабли, сделанные из дерева, подрываются на магнитных минах?

После тщательного анализа пришли к выводу, что тральщики подорвались на акустических или магнитно-акустических минах, которые противник ставил вперемежку с магнитными. Звуковое давление, создаваемое винтами этого типа кораблей, достигало 18 бар, чего было достаточно для воздействия на акустический взрыватель мины, когда тральщик проходил вблизи от нее. Этих несчастных случаев могло не быть, если бы места траления предварительно «прочесывались» взрывами глубинных бомб с катеров МО. Можно было также пропускать перед тральщиками торпедные катера, идущие на большой скорости; срабатывание акустического взрывателя мины для них не страшно — взрыв остается за кормой на безопасном расстоянии. Мы серьезно указали командованию бригады траления на эти упущения.

И, конечно, нам очень хотелось знать устройство этих, видимо, новых фашистских мин. Ведь тогда и бороться с ними было бы легче. Но где взять целую, невзорванную мину?

Однажды ночью посты противоминного наблюдения донесли, что две мины упали на берег в районе Бычьего поля в Кронштадте и не взорвались. Утром я вызвал к себе флагманского минера ОВРа капитан-лейтенанта Александра Федоровича Гончаренко.

— Подарочек нам прислали фашисты, — говорю ему. — Хотя бы одну из этих мин разоружить. Поезжайте, посмотрите осторожно.

На другой день Гончаренко доложил, что он был на Бычьем поле, осмотрел мины, не притрагиваясь к ним. Лежат они так, что попытаться разоружить их можно. Одному с этим делом не справиться — хорошо бы опереться на помощь известных на флоте специалистов-минеров инженер-полковника Ф. И. Тепина и инженер-капитана 2 ранга М. Я. Миронова.

Я тут же позвонил по телефону начальнику штаба флота, объяснил ему ситуацию и просил откомандировать Тепина и Миронова в Кронштадт. Согласие было получено.

Через день оба специалиста прибыли к нам. С Михаилом Яковлевичем Мироновым встретились как старые знакомые — это был мой сокурсник по военно-морскому училищу. Федора Ивановича Тепина я знал меньше, но был наслышан о нем как о знатоке минного дела. И тот и другой с самого начала войны скрупулезно собирали разные сведения о фашистских минах, изучали их, участвовали в разоружении их отдельных образцов, а также пользовались в этой области информацией Главного морского штаба. О тех минах, которые предстояло разоружить, сведения у них, к сожалению, оказались довольно скудными. Оба специалиста не сомневались лишь в одном — наверняка в минах находятся разные «сюрпризы», которые надо будет раскрыть, разгадать, а иначе все взлетит на воздух.

Предупредив товарищей об осторожности, о рассчитанности каждого их действия, я дал разрешение на разоружение мин. О том, что произошло в дальнейшем, мне подробно рассказал капитан-лейтенант Гончаренко. Вот этот рассказ.

«Утром мы втроем — Тепин, Миронов и я выехали к месту падения одной из мин. Осмотрели ее, сняли слепки с пробок горловин, с выступающих на поверхности гаек, обсудили варианты своих действий. Потом вернулись к себе и в мастерской береговой базы договорились об изготовлении по слепкам нужных инструментов из немагнитного материала.

На следующий день с этими инструментами снова поехали к мине. Еще раз посидели около нее, подумали и решили вскрывать первую горловину, считая от головной части.

Мы не знали, что находится в этой горловине, и поэтому действовали с предосторожностями. Установили над миной привезенную с собой треногу с блоком наверху, пропустили через блок тонкий штерт — прочный, гибкий конец. Затем, работая инструментом мягко и бесшумно, отдали нажимное кольцо горловины, привязали короткий конец штерта к прибору, а с длинным концом пошли в укрытие, находящееся на расстоянии 250 метров. Отсюда и стали штерт натягивать, наблюдая в бинокль за поведением горловины.

Из горловины медленно выползала коробка прибора. И вдруг там что-то хлопнуло, раздался звук, похожий на выстрел из огнестрельного оружия. Выждав некоторое время, мы пошли к мине. Осмотр позволил установить, что в горловине взорвался так называемый первичный детонатор. Вынутый из нее прибор оказался целым.

Мы его разобрали и определили, что это прибор инерционного действия, и служит он для взрыва мины при ее падении на сушу, на мелкое место или на палубу корабля. Убедились даже в том, что означенный взрыв должен произойти через 22 секунды после удара мины обо что-нибудь твердое. В этой мине прибор почему-то не сработал — иначе мы не имели бы возможности ни видеть, ни трогать ее.

Покончив с первой горловиной, приступили ко второй. Опять тренога, штерт, опять отдаем нажимное кольцо. Едва отвинтили гайки, раздался мелодичный звук, будто кто-то взял аккорд на рояле. Непроизвольно все присели я втянули головы в плечи, но тут же поняли, что „мелодия“ вызвана разностью давления воздуха в корпусе мины и в атмосфере. Как и в первом случае, тянули из горловины прибор с помощью штерта, находясь в укрытии. Все повторилось, и удалось выяснить, что это была горловина вторичного детонатора.

Так вскрыли горловины. Теперь предстояло отделить от корпуса хвостовую часть мины, где, по нашим предположениям, должны были находиться ее коварные приборы. Поэтому мы не могли себе позволить вслепую отвинчивать гайки. Важно было поступить так, чтобы при отвинчивании гаек хвостовая часть не сдвигалась с места до тех пор, пока мы не уйдем в укрытие. Вот почему затянули на мине петлю пеньковым тросом, прижавшую хвост к остальной части корпуса, и только после этого взялись за ключи.

Когда отвернули все гайки, капнули на трос бензина, подожгли и побежали в окоп. Трос перегорел, и тогда мы потянули из окопа штерт, привязанный к хвосту мины. Хвост хорошо отделился… Потом копались в этом хвосте, вынимали все приборы. Обнаружили и „ловушку“, но, к нашему счастью, она оказалась неисправной. Из оборудования мины все, что требовало дальнейшего детального изучения, погрузили в машину и увезли с собой.

На следующий день поехали ко второй мине. Она лежала в болоте, и ее пришлось осторожно вытягивать оттуда, избегая резких рывков и оберегая от ударов. К разоружению приступили смело, считая, что теперь мы знаем ее устройство. Но когда я повернул нажимное кольцо первой горловины, послышалось тиканье часового механизма.

— Ложись! — громко крикнул я товарищам и в следующее мгновение сам очутился в канаве метрах в двадцати от мины. Как сюда попал, признаться, не помню. Но в канаве быстро пришел в себя и сразу запустил секундомер, зная о тех 22 секундах, которые показывал прибор, изъятый из первой мины. Прошла минута, а взрыва не было.

Собрались втроем, посмеялись над моим стремительным и, наверное, рекордным по дальности прыжком в канаву и стали думать, что же произошло. Предположили следующее: часовой механизм сработал, но боек взрывателя заело. Теперь только стронешь мину, и она взорвется. Я предложил привязать к мине трос и из укрытия дернуть за него так, чтобы мина повернулась. Если взрыва не будет, можно разоружать.

Так и поступили. Привязали трос, рванули — тишина. Пошли к мине. Здесь я не смог сразу подступить к этой проклятой горловине — постоял, успокоился, вытер пот со лба. А потом взялся за инструмент, вытащил взрыватель и, подняв его вверх, так и держал в руке, пока его не взял у меня инженер-полковник Тепин… А все остальное с этой миной прошло благополучно».

Рассказ Гончаренко я слушал молча, не перебивая его вопросами, да они и не были нужны — такая понятная вырисовывалась картина. А думал я о том, что вот этот капитан-лейтенант открывается мне новыми гранями своего характера, а все трое минеров показали в своей работе, связанной с риском для жизни, подлинное мужество. И цена результата этой работы очень велика. Теперь мы сможем более успешно обезвреживать вражеские неконтактные мины.

А противник между тем все усиливал минную войну. Чувствовалось, что тут действует широко задуманный план, в основе которого, конечно, лежало стремление гитлеровцев во что бы то ни стало не допустить выхода наших подводных лодок из своих баз. Сбрасывая донные мины с самолетов, враг в то же время ставил якорные мины на подходах к островам Лавенсари и Сескар, на Сескарском плесе и на фарватерах в районе Шепелева.

Мы заметили это в середине июня. Как раз 15 июня с Лавенсари возвращалась группа тихоходных тральщиков под командованием капитан-лейтенанта Визирова. Шли на всякий случай с поставленными тралами и подсекли несколько мин. Я сразу же приказал Визирову произвести в этом районе контрольное траление, а сам подумал, что теперь якорные мины надо искать по всей трассе Кронштадт — Лавенсари. Раз уж противник незаметно для нас просочился на один ее участок, то нет гарантии, что он не побывал и на других.

Собрал на совет руководство бригадой траления. Выявилось полное согласие с моими доводами — надо тралить всю трассу. И на нее послали два дивизиона катеров-тральщиков, которыми командовали капитан 3 ранга В. К. Кимаев и капитан-лейтенант Ф. Е. Пахольчук.

Траление продолжалось пять дней. Оба дивизиона уничтожили более трех десятков вражеских мин, причем 28 из них взорвались в тралах. «Открыв» трассу, катера-тральщики произвели затем контрольное траление фарватеров у Лавенсари и на Восточном Гогландском плесе (здесь находились точки погружения подводных лодок, выводимых из Кронштадта). И опять получился немалый «улов» — затралено 19 мин.

Я благодарил Кимаева и Пахольчука за оперативную, четкую работу, сделанную без потерь с нашей стороны. Должен сказать, что отличились они не первый и, как показало время, далеко не последний раз.

Виктор Кузьмич Кимаев еще в 1940 году начал службу в дивизионе катеров-тральщиков. Тогда он занимался тралением мин, оставшихся после войны с Финляндией. Подрывная партия, возглавляемая Кимаевым, уничтожила в то время более 50 мин путем подвешивания взрывчатки на рогатый шар с кормы шлюпки. Под командованием Кимаева дивизион отлично проводил тральные работы в кампании 1941 года, и в этом году снова открыл свой боевой счет.

Под стать ему Федор Ефремович Пахольчук. Очень твердого, ровного характера человек, он пользовался большой любовью подчиненных. Дивизион представлял собой крепко сколоченный коллектив, образцово выполнявший все боевые задания. Впоследствии здесь же, на Балтике, Пахольчук заслужил звание Героя Советского Союза, а дивизион стал Краснознаменным.

Боевое счастье в то время сопутствовало этим двум командирам. А вот их товарищу, тоже командиру дивизиона катеров-тральщиков, старшему лейтенанту А. Н. Дерюгину этого счастья не хватило.

В те же дни на Сескарском плесе к востоку от Деманстейских банок были обнаружены вражеские якорные мины, поставленные с малым углублением от поверхности воды. Так мины ставятся в расчете на подрыв кораблей, имеющих небольшую осадку. Тралить их опасно вдвойне — эти мины могут достать днище и катерного тральщика. На уничтожение такого заграждения был послан дивизион Дерюгина.

Моряки смело начали работу, визуально обнаруживали мины, подсекали их тралами, уничтожали. Однако «рогатая смерть» подстерегла два катера МО, обеспечивавших траление, и один катер-тральщик. Они подорвались и затонули. А катер-тральщик как раз был тот, на котором находила командир дивизиона…

Остро переживал я гибель этого еще совсем молодого моряка и хорошего человека. Никак не мог свыкнуться с потерями, хотя и понимал, что они неизбежны. Знал и то, что утешиться можно лишь одним — лучше вести всю боевую работу, наносить врагу больший урон.

На это и настраивал себя — ведь лето только началось и самые горячие схватки с врагом на Балтике были еще впереди.

Дозоры ведут бой

Июнь в Кронштадте — благодатная пора. В густой зелени парки и скверы. Блестит под солнцем неподвижная гладь моря. Красочный закат сливается с не менее красочной зарей, образуя белые ночи, многократно воспетые поэтами.

Все это хорошо для обычного времени. А война выработала у нас иное отношение к природе. Светлые ночи лишают скрытности дозоры и конвои. Получает преимущество господствующая пока в небе фашистская авиация. Растет беспокойство за сухопутный фронт: не исключено, что именно летом гитлеровцы возобновят свои активные наступательные действия.

Это беспокойство подтвердилось в беседе с капитаном 1 ранга Г. И. Левченко и капитаном 1 ранга Н. Э. Фельдманом. Они появились в Кронштадте в связи с некоторыми организационными изменениями, происшедшими на флоте. Поскольку задачи корабельных соединений, базирующихся на нашу крепость, значительно расширились в начавшейся летней кампании, было решено преобразовать Кронштадт в Главную военно-морскую базу Краснознаменного Балтийского флота. Левченко назначили командиром базы, а Фельдмана начальником штаба.

Сначала мне пришлось говорить с Николаем Эдуардовичем Фельдманом. Это мой давний знакомый: на год раньше моего он окончил военно-морское училище, вместе плавали с ним на линкоре «Октябрьская революция», встречались при обороне Таллина. Расспросив об Охране водного района, которая организационно сейчас была подчинена командованию Главной базы, Николай Эдуардович познакомил меня с последними разведсводками. В них-то как раз и говорилось о тревожных признаках активизации немецко-фашистских войск, окружавших Ленинград. Упоминалось об известных уже нам действиях врага на морском направлении: попытке закупорить Кронштадт путем постановки мин с воздуха, создании противолодочных минных заграждений. Отмечались резкое усиление артиллерийских обстрелов Ленинграда, подход резервов врага, в том числе танковых и артиллерийских частей.

— Противник готовится наступать, — комментировал Фельдман разведсводки. — А мы должны всячески мешать этому. Больше всего надежд по-прежнему возлагается на подводные лодки, действующие на коммуникациях в Балтике. И обеспечивать выход лодок в море вы должны как можно лучше.

Гордей Иванович Левченко прибыл в Кронштадт несколько позднее. Встречи с ним я ждал с некоторым смутным чувством. Это была личность, хорошо известная на флоте. Юнга, матрос, унтер-офицер царского флота, участник штурма Зимнего дворца, участник гражданской войны, он в предвоенные годы достиг высоких военных должностей, командовал Балтийским флотом, был заместителем Народного комиссара Военно-Морского Флота. В первые месяцы войны он находился на юге — в Николаеве, Одессе, в Севастополе, на Керченском полуострове. И там судьбапреподнесла ему много суровых испытаний. Враг наступал, мы теряли города и базы. Не обошлось и без серьезных просчетов командования. Доля вины за это была и Левченко. И вот он, бывший вице-адмирал, прибыл к нам в звании капитана 1 ранга[7].

Личное мое знакомство с Левченко произошло в 1927 году. Тогда я, будучи корабельным курсантом, стажировался на линкоре «Парижская коммуна», где Гордей Иванович служил старшим артиллеристом и исполнял обязанности старшего помощника командира корабля. В тридцатые годы Левченко командовал бригадой линкоров Балтийского флота и держал свой флаг на линкоре «Октябрьская революция». В то же время на этом корабле я был старшим штурманом. С тех пор я помнил Левченко человеком гордого и крутого характера, всей душой преданного флотской службе, знающего эту службу досконально. И невольно вставал вопрос: как-то отразились на нем все перипетии судьбы?

Опасения мои оказались напрасными. Моложавый, энергичный командир Главной базы засыпал меня при первом же докладе вопросами о состоянии дел в Охране водного района, особенно интересовался коммуникацией Кронштадт — Лавенсари. Он дал понять, что бесперебойное действие этой коммуникации для нас очень важно. Кроме того, Левченко спросил, ходят ли наши корабли севернее и западнее Лавенсари, скажем, к островам Соммерс и Большой Тютерс. Мне пришлось сказать, что не ходят, там теперь враг, минные поля.

— Надо расширять зону наших действий, — отозвался на мой ответ Гордей Иванович. — Простора для балтийцев маловато…

О том, какие соображения скрывались за этим замечанием, я догадался через некоторое время, когда в базе началась подготовка десанта с целью захвата острова Соммерс.

7–11 июля десант предпринял попытки высадиться на остров. Но враг, закрепившийся там после нашего ухода осенью прошлого года, встречал десантников сильным огнем. Попытка результата не дала. Позднее корабли базы ходили к острову Большой Тютерс на артиллерийскую дуэль с расположенной там вражеской береговой батареей. Этот поход тоже окончился неудачно.

После этого все внимание сосредоточилось на укреплении острова Лавенсари, как самого передового нашего балтийского рубежа, в 140 километрах к западу от Кронштадта.

Особая там была жизнь, на этом рубеже, где располагался Островной укрепленный сектор береговой обороны. Командовал им боевой моряк капитан 1 ранга Сергей Дмитриевич Солоухин. Штаб и политотдел сектора, а также госпиталь располагались в лесу — в домиках и землянках. На удобных для ведения огня местах стояли орудия среднего и более мелкого калибра. Противодесантная оборона шла от самого уреза воды: весь берег был опутан проволочными заграждениями и минирован, он простреливался орудийным, минометным и пулеметным огнем. И все это неспроста — недалекие берега Финского залива с юга и севера были заняты врагом.

Небольшие удобные бухты острова в 1942 году были оборудованы причалами. Там постоянно стояли наши катера. Там находили последний приют подводные лодки, направлявшиеся в открытую Балтику, и здесь же подводники обнимали своих друзей-моряков после возвращения из опасных боевых походов.

У нас, овровцев, с гарнизоном Лавенсари существовала хорошо налаженная, постоянная связь. Сюда мы водили конвои, здесь нередко бывали тральщики, очищавшие от мин фарватеры, заглядывали дозорные корабли. Островитяне, всегда жившие ожиданием тревоги, и экипажи наших кораблей, которых на каждой миле плавания подстерегала опасность, с уважением относились друг к другу.

Противник, разумеется, хорошо понимал взаимосвязь действий ОВРа с Островным сектором береговой обороны. И не случайно боевые схватки в те дни большей частью разгорались либо вблизи Лавенсари, либо на коммуникациях, ведущих к нему.

Особенно досаждала фашистская авиация. Основным объектом ее нападения в нашей операционной зоне летом 1942 года стали дозорные корабли, которые охраняли фарватеры, мешали гитлеровцам минировать их, проникать в наши «владения». Подсчет, произведенный осенью, показал, что за эту летнюю кампанию корабли и катера ОВРа 244 раза подвергались нападению с воздуха. Было зафиксировано сбрасывание более 9 тысяч авиабомб разного калибра. Бомбежка сопровождалась, как правило, огнем самолетных пушек и пулеметов.

Какой же при этом достигнут результат? Мы потеряли два катера МО, десять катеров получили повреждения. Зато огнем кораблей сбит 21 вражеский самолет и 39 самолетов повреждено. Баланс явно не в пользу противника. И здесь можно с полным правом говорить о возросшем воинском мастерстве наших моряков, их бдительности, отваге и мужестве.

Вот некоторые типичные для того времени боевые эпизоды.

В дозор вышли два катера под командованием старших лейтенантов Ивана Бокова и Вениамина Федорова. На море под свежим ветром разыгралась волна, сильно качало. Однако привыкшие ко всему моряки хорошо несли вахту. И они вовремя заметили четыре фашистских истребителя, выходивших в атаку.

На каждый катер шла пара истребителей, намеревавшихся с пикирования обстрелять корабли из пушек и пулеметов. Но точно выдержать курс им не удалось — помешал плотный заградительный огонь кораблей. Перестроившись, истребители с разных направлений ринулись на катер, которым командовал Боков. Но и этой атаке помешал дружный огонь обоих катеров. Тогда истребители, вытянувшись цепочкой, пошли в пике один за другим. Но первый же самолет напоролся на пулеметную очередь, резко изменил курс и покинул место боя. Остальные самолеты взмыли вверх, покрутились и ушли ни с чем.

Отличился в те дни также старший лейтенант Ф. И. Родионов и возглавляемый им экипаж «МО-413». Еще на пути следования к линии дозора на него напал бомбардировщик Ю-88. Он атаковал с солнечной стороны. Выждав, когда бомбы отделились от самолета, Родионов резко увеличил скорость катера, и всплески от бомб остались за кормой. Ю-88 сделал новый заход. Теперь в момент сбрасывания бомб катер застопорил ход, и всплески встали уже впереди по его курсу. «Юнкерс» ушел, впустую израсходовав боеприпасы.

Пока «МО-413» шел в назначенный район, вражеские самолеты еще дважды появлялись над ним. Опять атаки, уклонения от бомб, зенитный огонь. И опять воздушный противник ничего не добился. Но еще настойчивее он стал атаковать катер на линии дозора. Шесть раз «юнкерсы» сбрасывали бомбы различного калибра. Родионов то стремительно бросал катер вперед или в стороны, то форсировал ход до максимального, то внезапно стопорил моторы. И ни одна из сброшенных бомб не причинила кораблю вреда.

Наступила ночь, взошла луна. Катер, конечно, хорошо был виден на лунной дорожке, и враг этим воспользовался. Но и ночная атака самолетов, подкравшихся к катеру на небольшой высоте, не застала экипаж врасплох. Старшина 2-й статьи Бойко меткой пулеметной очередью поразил головной «юнкерс». Его скорость резко упала, он отвернул и, снижаясь, скрылся за горизонтом. Остальные бомбардировщики действовали уже не так нахально и вскоре тоже улетели.

Прошло несколько часов. Опять в небе послышалось ноющее завывание авиационных моторов, а потом и стал виден очередной «юнкерс». Повторилось все то же: атака, сбрасывание бомб, маневр катера. На сей раз серия бомб легла неподалеку в кильватерной струе. Взрывом корму катера сильно подбросило, но дело обошлось без повреждений.

Самолет скрылся в облаках, потом появился опять. Наблюдая за его маневрами, катерники догадались, что он просто пытается отвлечь их внимание. И действительно, вскоре из облаков вынырнули три бомбардировщика и два истребителя. Тут морякам пришлось жарко. Артиллеристы и пулеметчики, сосредоточивая огонь на самолетах, выходящих в атаку, мешали прицельному бомбометанию. Командир зорко следил за всеми маневрами врага и вовремя подавал нужные команды. Вода кипела вокруг катера, но ни одна бомба, ни едва пулеметная трасса не задели его. Наконец вражеские самолеты, израсходовав все боеприпасы, вынуждены были скрыться.

«Ведем бой»! Как часто в те дни содержались эти слова в радиограммах командиров кораблей, находящихся в море. «Ведем бой» — доносили дозоры, отряды тралящих кораблей, эскорты и конвои. И каждое такое донесение вызывало беспокойство за судьбу людей, за результат выполнения того или иного задания.

Противник действовал не только с воздуха. Его надводные корабли, главным образом катера, с началом лета пытались проникать в нашу операционную зону, ставить мины, нападать на дозоры и конвои. Всем этим попыткам давался отпор. Потом, когда ночи стали темнее, мы все чаще сталкивались именно с надводным противником.

Помню одну немало обеспокоившую меня радиограмму, полученную с моря 3 августа. В этот день наши корабли должны были встретить две подводные лодки, которые возвращались из длительного боевого похода по просторам Балтики. Должны были встретить, но ввязались в бой. Что там происходит и как? — этот вопрос долгие часы не выходил из головы. Потом получили сообщение, что лодки встречены, а еще через какое-то время о подробностях боя рассказал командир истребительного отряда М. В. Капралов, вернувшийся в Кронштадт с острова Лавенсари.

Итак, отряд кораблей в составе трех базовых тральщиков, пяти малых охотников и четырех катеров-тральщиков вечером 3 августа вышел с Лавенсари на Восточный Гогландский плес. Ночь была очень темная, дул слабый ветер от зюйд-веста, который развел небольшую волну. В районе банки Неугрунд отряд лег в дрейф, и лишь «МО-107» с катерами-тральщиками двинулся дальше, к точке встречи с подводными лодками.

Около трех часов ночи «МО-107» установил гидроакустическую связь с одной из подводных лодок и дал ей команду на всплытие. Вскоре рубка подводной лодки появилась вблизи катера. Но почти одновременно с этим в темноте замаячил силуэт какого-то другого корабля. Противник!

Подводная лодка, не мешкая, снова погрузилась. Находившийся на мостике катера командир звена малых охотников капитан-лейтенант К. И. Бондарь тем временем распознал, что видит перед собой фашистский сторожевой корабль. Силы неравные, но Бондарь принял решение атаковать, надеясь выгодно использовать для себя темноту, короткую дистанцию, скорость и маневренность катера.

Одно за другим пошли приказания: открыть огонь, катерам-тральщикам отойти к северу, дать радиограмму о встрече с противником. После этого Бондарь с удовлетворением следил за тем, как действует командир катера старший лейтенант Н. Д. Докукин и как бьют по врагу артиллеристы и пулеметчики.

Маневрируя на полном ходу вблизи сторожевика, «МО-107» с максимальной скоростью выпускал снаряды из своих 45-миллиметровых пушек, поражая борт и надстройки, а длинные пулеметные очереди хлестали по командирскому мостику. Фашисты после некоторого замешательства открыли ответный огонь. Но вражеские снаряды падали то в стороне, то с перелетом. Не помогли сторожевику и выпущенные им осветительные снаряды: на такой короткой дистанции они хорошо высвечивали и сам фашистский корабль.

Бой продолжался не более пяти минут. Сторожевик, не сумев поразить катер, прекратил огонь и, отойдя на юг, скрылся в темноте. «МО-107» почти до рассвета пытался вновь установить связь с подводными лодками, но те от греха подальше ушли из района боя, и встреча их состоялась по всем правилам только на следующий день.

Наиболее часто боевые столкновения с противником происходили на Сескарском плесе. Находящимся здесь нашим дозорам редкая ночь выпадала спокойной. Причем фашисты, как правило, появлялись тут превосходящими по численности силами, но каждый раз получали хороший урок.

Наиболее характерный для этого времени и обстановки бой выдержали «МО-302» и «МО-304». Первым катером командовал старший лейтенант И. П. Чернышев, вторым — старший лейтенант А. В. Аникин.

Придя на линию дозора, оба катера легли в дрейф, заглушив моторы. Ночь была тихой, безветренной, моряки даже разговаривали вполголоса, понимая, что все звуки на воде разносятся далеко.

Дело шло уже к рассвету, когда чуткие уши наблюдателей уловили неясный шум. Шум нарастал, приближался, и скоро явственно обозначилось гудение работающих двигателей. Фашистские катера!

На дозорных кораблях сыграли боевую тревогу. Оба малых охотника двинулись в направлении шумов. Через некоторое время в ночной мгле замаячили расплывчатые силуэты пяти катеров. В строю пеленга они шли малым ходом в южном направлении. В том направлении, где лежит наш фарватер, по которому поддерживается связь между островами Сескар и Лавенсари, и где мы обычно проводим свои конвои. Фашисты крадутся туда, чтобы засорить фарватер минами, как это пытались делать уже не раз. Иногда их попытки удавались, но сегодня ничего не выйдет.

Дистанция быстро уменьшается. Наши катера нападают первыми. Гремят выстрелы их пушек, гулко стучат пулеметные очереди. Противник отвечает. Над морем красиво перекрещиваются огненные трассы.

Огонь малых охотников более точен. Головной фашистский катер, видимо поврежденный, прекратил стрельбу и повернул в сторону берега. Остальные тоже изменили курс, но лишь с той целью, чтобы обойти наш дозор. Их маневр своевременно замечен Чернышевым и Аникиным. Снова сближение, снова огонь. Смолкают пушки и пулеметы еще одного вражеского катера… Рвутся снаряды вблизи борта «МО-302». Их осколки впиваются в деревянный корпус и свистят над рубкой. Крутой поворот, и еще сильней огонь…

Не выдержали фашисты. Их катера, прибавив ход, легли на обратный курс и растворились в темноте.

Первый и очень краткий доклад об этом бое я получил той же ночью от оперативного дежурного ОВРа. Это была одна из многих бессонных ночей. Тревожное состояние успокоило донесение о том, что дозорные катера отогнали противника. Потом, по возвращении в Кронштадт, все подробности боя обрисовал мне Игорь Петрович Чернышев.

В боевых столкновениях тех дней и ночей успешно действовали также экипажи катеров под командованием А. А. Обухова, П. Д. Докукина, Н. Д. Дежкина и других отважных балтийцев. Они атаковали врага, в каком бы числе он ни появлялся, делали все, чтобы защитить так нужные нам коммуникации в восточной части Финского залива.

Враг, однако, был изобретателен и хитер. Иногда ему удавалось доставлять нам серьезные неприятности.

Как-то мне позвонил по телефону с Кроншлота командир истребительного отряда Капралов и доложил, что минувшей ночью подорвался на мине катер «МО-177». Он был в составе охранения катеров-тральщиков, которые производили траление фарватера у мыса Шепелев. Взрывом у катера оторвана носовая часть. Он остался на плаву и отбуксирован в бухту Батарейную. Имеются убитые и раненые.

Сообщение заставило задуматься. Мы считали фарватер у мыса Шепелев чистым и траление проводили контрольное — на всякий случай. Противник нас перехитрил, каким-то образом пробрался сюда и поставил мины. Почему его не заметили дозоры? Много ли мин, каковы результаты контрольного траления? Надо было срочно разобраться во всем этом на месте. На катере «ЗК-39», захватив с собой Капралова, я вышел в тот район.

Теплый, ясный, безоблачный день. На море штиль, никакого ветерка. Горизонт чист, вода голубая. Держим приличную скорость, и на мостике дышится полной грудью. Настроение, однако, не веселое. Думаю о минах, о том, что несколько часов назад погибли наши люди.

На гладкой воде в двух кабельтовых от катера встает высокий столб воды. Это всплеск от тяжелого снаряда финской батареи. Ждем новых всплесков, но их нет. Противник, видимо, решил, что неоправданно стрелять по такой цели, как наш катер.

В бухте Батарейной подошли к пирсу, у которого стоял подорвавшийся на мине «МО-177». Досталось ему крепко — нет всей носовой части почти до самой рубки. И все же катер не затонул — отличная живучесть корпуса!

Осмотрев «МО-177», я поблагодарил его экипаж за мужество и правильные действия. Приказал Капралову остаться здесь для детального разбора случившегося, а сам на том же «ЗК-39» пошел на фарватер у мыса Шепелев. Катера-тральщики продолжали здесь тральные работы. Командир дивизиона капитан 3 ранга Кимаев пояснил, что границы поставленной противником минной банки уже определены и сейчас корабли занимаются ее уничтожением. Я напомнил Виктору Кузьмичу, что в ближайшие дни из Кронштадта пойдет очередной эскорт подводных лодок, и необходимо обеспечить их безопасный проход по фарватеру. Кимаев заверил, что ни одной мины тут не останется.

Возвращаюсь в бухту Батарейную. И здесь задаю Капралову тот главный вопрос, который не дает покоя: почему дозор пропустил противника на фарватер, почему ничего не заметил?

К тому времени командир отряда уже имел разговор с командирами катеров, которые несли прошлой ночью дозор на Сескарском плесе. Ночь была темная, катера, как обычно, лежали в дрейфе, моряки чутко прислушивались ко всем звукам. Наверное, корабли противника прошли в стороне, может быть, у них были глушители на моторах, возможно, и ветерком относило их гул. Словом, нарушений по несению дозора не было, а враг прошел.

Как исключить в дальнейшем такие случаи? Командир отряда и командиры катеров считали, что наружного наблюдения в дозоре темной ночью недостаточно. Этому наблюдению должна помогать современная гидроакустическая аппаратура. Поскольку катеров с такой аппаратурой не хватает, следует увеличить состав сил и число дозорных линий либо применить систему подвижных дозоров.

Соображения верные. Они уже и раньше приходили мне в голову, и однажды мы даже говорили об этом с начальником штаба. Возвратившись в Кронштадт, я пригласил Мещерского к себе, поделился с ним увиденным и услышанным, попросил выработать рекомендации штаба относительно порядка дозорной службы. На другой день Николай Иосифович доложил эти рекомендации, и мы приняли соответствующее решение.

Теперь командир истребительного отряда был обязан посылать в район к проливу Бьёркёзунд, откуда обычно выходили вражеские катера, усиленные дозоры, и в их составе обязательно иметь малый охотник с надежной гидроакустической аппаратурой. Ночью кораблям нести службу на ходу, периодически стопоря моторы для прослушивания подводных шумов. Не менее раза в месяц менять схему дозоров (время их смены, расположение дозорных линий, состав сил и т. д.). Лучше контролировать подготовку экипажей для этого вида боевых действий.

Я понимал, что нелегко будет Капралову выполнить данное распоряжение. Катера МО в истребительном отряде все наперечет, кроме дозоров они привлекаются и к эскортированию подводных лодок, и к охране конвоев и выходящих на траление тральщиков, выполняют разные другие задания. Но мы не могли предложить ничего иного, приходилось рассчитывать на внутренние резервы, на еще большее боевое напряжение экипажей этих славных кораблей. И расчет оправдался. Дозорная служба во всех районах, в том числе и на Сескарском плесе, стала более надежной, эффективной.

Читателю, разумеется, понятно, что, уделяя внимание дозорам, самоотверженной службе экипажей малых охотников, мы вместе с тем не забывали о боевой работе других наших отрядов и дивизионов, других кораблей. Трудностей, опасностей и подвигов хватало на всех. И все-таки я должен подчеркнуть: какое бы задание ни выполняли разные корабли ОВРа в то горячее лето, вместе с ними или рядом с ними всегда были катера МО — эти великие труженики.

Поздно вечером 5 августа до штаба дошло неприятное известие: базовый тральщик «Гафель» в тумане наскочил на камни у западной части острова Лавенсари. Мы с военкомом решили на месте разобраться в этом, говоря морским языком, навигационном происшествии, посмотреть, сильно ли тральщик поврежден и какие есть возможности, чтобы побыстрее снять его с камней. Происшествие не делало нам чести: не в бою, не от взрыва мины выходит корабль из строя, а от штурманского, командирского просчета.

Под вечер следующего дня мы вышли на Лавенсари с отрядом из трех базовых тральщиков. Стою на мостике головного тральщика «Рым», смотрю, как море, по которому на этот раз бежит легкая ласковая волна, все больше окутывает темнота. Всходит круглая светлая луна. Идем строем уступа, с поставленными тралами. Корабли тщательно затемнены, на них полная боевая готовность. Наблюдатели напряженно вглядываются в темноту, особенно вперед по курсу — там нас может подстерегать плавающая мина, могут внезапно появиться корабли противника.

Здесь же, на мостике, находятся военком ОВРа Р. В. Радун, командир тральщика старший лейтенант А. М. Савлевич. Мы ни о чем не говорим…

С рассветом впереди показался невысоко поднимающийся над водой берег Лавенсари. Скоро все три тральщика бросили якоря в бухте острова.

Поблагодарив командира «Рыма» Андрея Мартыновича Савлевича за четко проведенный поход, хорошую организацию корабельной службы, мы с Радуном на катере пошли к берегу. На пирсе нас ожидали прибывшие сюда ранее командир и военком бригады траления А. Н. Перфилов и Н. И. Корнилов.

Почти целый день мы разбирали обстоятельства аварии «Гафеля», были на самом корабле, осмотрели его, оценили его положение, говорили с командиром и другими членами экипажа. Они, понятно, получили хороший урок за свои ошибки. Потом наши соображения о том, как снять «Гафель» с камней, внимательно выслушал командир Островного сектора береговой обороны капитан 1 ранга С. Д. Солоухин. Он обещал сделать для этого все возможное.

К вечеру отправляюсь на базовый тральщик «Т-215». Хочется повидать командира этого корабля, давнего моего знакомого капитан-лейтенанта Опарина. Он рад встрече. Но как только мы заходим в его каюту, раздается сигнал боевой тревоги. К рейду Лавенсари приближаются фашистские бомбардировщики.

Пришлось немедленно подняться на мостик. Отсюда вижу два других наших тральщика, канонерскую лодку «Красное знамя», которые спешно снимаются с якорей. На катерах, стоящих у пирсов, стволы пушек и пулеметов поднимаются вверх. «Т-215» тоже выбирает якорь, приведены к действию его носовое 102-миллиметровое орудие, зенитные автоматы и пулеметы.

Самолеты идут группами с двух направлений. Зенитки острова уже ведут по ним огонь. Вскоре рявкнуло и наше орудие, затрещали автоматы. Корабли стреляют по ближним бомбардировщикам, появившимся над рейдом. Первый, второй, третий самолеты срываются в пике. На воде встают высокие всплески от бомб, она пузырится от пушечно-пулеметного огня «юнкерсов». Тральщики и канлодка маневрируют, уклоняясь от прямых попаданий.

С одобрением наблюдаю, как действует Опарин. Он зорко следит за самолетами и спокойно подает нужные команды. Вот справа пикирует Ю-87, нацелившись прямехонько на мостик корабля. От самолета отделяются и падают четыре бомбы. Но тральщик успел увернуться от них, резко увеличив ход и кренясь на повороте. Бомбы плюхаются в воду. Так повторяется несколько раз.

Потом в небе появляются краснозвездные «чайки». Бомбардировщики спешно уходят в сторону финского берега. Один из них сильно дымит и явно теряет высоту — подбили!

Наконец наступает тишина. Мы спускаемся в кают-компанию тральщика. За коротким ужином разговор идет о том, что гитлеровцы стали теперь чаще устраивать налеты на Лавенсари — понимают его роль и значение для нас. Благодарю Опарина за только что проведенный успешный бой, сожалею, что воздушный налет сорвал нашу беседу, и покидаю тральщик.

У пирса меня ждет готовый к походу «МО-402». Надо спешить в Кронштадт. По радио я извещен о том, что там необходимо мое присутствие. Радун остается на Лавенсари, чтобы проследить за всем, что надо сделать для вызволения «Гафеля».

Все-таки хороший ход у наших охотников. Через четыре часа я уже поднимаюсь по гранитным ступеням Петровской пристани Кронштадта, иду в штаб и узнаю, что завтра — очередная проводка подводных лодок по нашим опасным фарватерам.

Утром (на календаре значилось 9 августа) в штабе ОВРа собрались командир дивизиона подводных лодок капитан 3 ранга В. А. Полещук, командир подводной лодки «Л-3» капитан 2 ранга П. Д. Грищенко, командир дивизиона базовых тральщиков капитан 3 ранга Д. М. Белков, командир дивизиона катеров МО капитан-лейтенант И. А. Бочанов, другие штабные и корабельные офицеры. Обстановку докладывал начальник штаба капитан 1 ранга Н. И. Мещерский.

Из его доклада явствовало, что условия проводки конвоя остаются такими же, как и прежде. Противник пытается прорваться к нашему основному фарватеру. Минувшей ночью в районе Деманстейнских банок наши дозорные катера вновь вели бой с группой фашистских катеров. Возможно, ими там выставлены мины. С рассветом в этот район посланы катера-тральщики для контрольного траления.

После обмена мнениями по деталям обстановки я. объявил, что командование эскортом поручено мне, перечислил его состав, определил время и порядок выхода из Кронштадта. Сказал, что флагманским кораблем будет тральщик «Т-215» (к тому времени три тральщика, ходившие на Лавенсари, вернулись в свою базу и пополняли запасы, готовясь к новому походу). Договорились, что на том же корабле будут находиться капитан 3 ранга Полещук и представитель соединения истребительной авиации.

Около полуночи эскорт, в состав которого кроме базовых тральщиков входили четыре катера МО и звено катеров-дымзавесчиков, вышел из Кронштадта. Час за часом стоял я на мостике «Т-215», взволнованный ответственностью за безопасность подводной лодки. Хорошо, что рядом был и уверенно управлял кораблем надежный командир капитан-лейтенант Опарин, которого лишь какие-то сутки назад я наблюдал в бою с воздушным противником на Лавенсари.

Тральщики, как всегда, шли с поставленными тралами. И не напрасно. «Рым» затралил одну мину, и она взорвалась за его кормой. Не исключено, что мина была из тех, которые могли поставить фашистские катера минувшей ночью.

Тяжесть свалилась с плеч, когда мы всем строем в целости и сохранности вошли на рейд Лавенсари. Подводная лодка сразу легла на грунт до наступления темноты. Дальше, до точки погружения на Восточном Гогландском плесе, ее поведут силы Островного сектора. Моя задача, таким образом, выполнена, и, дождавшись вечера, на одном из катеров МО возвращаюсь в Кронштадт.

Через несколько дней приходит донесение от командира бригады траления: «Гафель» снят с камней и под охраной эскорта двигается в свою базу. Опять для нас в штабе настали беспокойные часы. Особенно тревожились за участок пути от Шепелева до Толбухина, весь простреливаемый батареями врага с северного берега. Рассчитать так, чтобы пройти этот участок в темное время суток, невозможно: эскорт с аварийным кораблем идет медленно, и ночи не хватает.

Обратился за помощью к командиру базы Г. И. Левченко. По его приказанию приведены в готовность мощные балтийские форты Красная Горка и Серая Лошадь. К северу от фарватера на данном участке пути развернулись катера-дымзавесчики под командованием капитан-лейтенанта Н. Н. Амелько. На кронштадтском аэродроме дежурили истребители.

В тот день я вышел встречать «Гафель» на сторожевом катере «БК-2». Едва эскорт достиг Шепелева, около кораблей взметнулся высокий всплеск от падения тяжелого снаряда. Стреляла батарея мыса Сейвясте (Стирсудден). Но тут же раздался гром с юга: через залив полетели снаряды форта Серая Лошадь. Вражеская батарея замолкла. В то же время густая дымзавеса укрыла эскорт. Он благополучно дошел до Кронштадта. «Гафель» поставили в ремонт, и в скором времени он вернулся в строй своего славного дивизиона.

Закончилась история с «Гафелем», начали формировать еще один эскорт на Лавенсари. Теперь предстояло обеспечить переход двух подводных лодок: «Лембит» под командованием капитан-лейтенанта А. М. Матиясевича и «Щ-309» под командованием капитана 3 ранга И. С. Кабо.

Эскорт опять пришлось возглавить мне. Был он сильнее первого — пять базовых тральщиков и четыре катера МО. После обычного инструктажа в штабе ОВРа назначили выход на вечер 17 августа. Снова держал свой флаг на базовом тральщике «Т-215», и снова шел вместе со мной командир дивизиона подводных лодок капитан 3 ранга Полещук.

Повторилось прежнее: беспокойная ночь на мостике, неотрывное вглядывание в темноту. Все обошлось благополучно — эскорт без каких-либо происшествий прибыл на рейд Лавенсари.

Здесь мне пришлось задержаться: на следующую ночь силами эскорта нам предстояло вывести в точку погружения на Восточном Гогландском плесе подводную лодку «Щ-309», а через сутки то же самое сделать с подводной лодкой «Лембит». Эти проводы подводников, уходящих в дальний, длительный и рискованный поход, требуют скрытности и всяких предосторожностей. Мы постарались соблюсти все условия ответственного эскортирования, пожелали экипажам той и другой лодок боевого счастья и через трое суток возвратились в Кронштадт.

Здесь, просматривая накопившиеся в мое отсутствие донесения, сводки, другие оперативные документы, я на какое-то время отвлекся от своих морских дел и задумался о положении на сухопутных участках фронта. Более всего тревожили сообщения о тяжелых боях на подступах к Сталинграду. Не все мне было дано знать об этих боях, но, сопоставляя разные данные, я понимал, что у берегов Волги идет главное сражение нынешнего года. Обнадеживало то беспримерное упорство, с каким обороняли Сталинград советские войска. Гораздо больше сведений было у меня о событиях под Ленинградом. И невольно хотелось проанализировать их, предугадать их развитие.

В июле — августе Ленинградский фронт при поддержке флота провел частные наступательные операции в районе Урицка, Колпино, Ям-Ижоры. Бои шли жестокие, враг нес большие потери в живой силе и технике. И это срывало его подготовку к новому штурму Ленинграда. Но частные операции не решали главной задачи наших войск — прорыва блокады города.

Потом началась крупная операция двух фронтов и флота на синявинском направлении. Сводки говорили о том, что 19 августа катера Ленинградской военно-морской базы при мощной артиллерийской и авиационной поддержке высадили тактический десант в устье реки Тосно, положив начало ожесточенным боям за укрепленное противником село Ивановское на левом берегу Невы. Вслед за десантом сюда двинулись части 55-й армии Ленинградского фронта. Образовался так называемый ивановский плацдарм.

Несколько позднее началось наступление правого крыла войск Волховского фронта на Синявинско-Шлиссельбургском выступе. Наступление крупное, решительное. Навстречу волховцам наносят удар войска Ленинградского фронта. На сухопутье под Ленинградом теперь именно здесь происходят главные события. Чем они окончатся? Будет ли пробита брешь в кольце блокады? Все мы этого ждем, но все мы знаем, что враг еще очень силен. Дело решится, видимо, в ближайшее время, в сентябре. Будем ждать, будем жить надеждами…

А сентябрь — вот он, уже наступил. И, к сожалению, начало его не было радостным для нашего соединения. 2 сентября при проводке конвоя подорвался на мине и затонул тихоходный тральщик «Ударник» — один из старейших противоминных кораблей Балтийского флота.

Жаль корабль. Но гораздо тяжелее думать о гибели людей. Вместе с тральщиком ушел на дно морское командир дивизиона капитан 3 ранга Георгий Спиридонович Дусь. Мне было приятно иметь в подчинении этого офицера — отличного специалиста по уничтожению вражеских мин, смелого моряка, хорошего командира-воспитателя. Он с душой мог подойти к человеку, отнестись к нему чутко и доброжелательно, помочь, ободрить. Веселый и жизнерадостный это был человек, всеми уважаемый в дивизионе. И вот его нет. Погибли и другие товарищи. Это большая потеря для овровцев.

На море уже чувствуется непогода. Штормит, льют дожди. А дозоры по-прежнему несут службу темными ночами и днем, ходят эскорты и конвои, работают тральщики. Труднее им сейчас. Но дело привычное, повседневное — ничего тут особенного вроде бы не происходит. Память фиксирует лишь то, в чем эта повседневность нарушается.

16 сентября наш дозор в районе острова Лавенсари атаковал подводную лодку противника. Случай этот был описан тогда во флотской газете, да и мне он хорошо запомнился по рассказам его участников.

Дозор нес «МО-107». Всю ночь моряки не смыкали глаз. Наступило утро — хмурое, пасмурное. Моросил дождь. Низкие облака закрывали небо, и море выглядело серым, неприветливым. Все было мокрым: и палуба, и мостик, и одежда моряков — рулевого, сигнальщика, боевой смены у орудий и пулеметов.

На мостике, одетый в капковый бушлат, который мог сыграть роль спасательного жилета при падении в воду, стоял командир катера старший лейтенант Н. Д. Докукин. Бессонная ночь сказывалась на нем, и, чтобы прогнать дремоту, командир уже который раз просил принести ему кружку горячего крепкого чая.

Час проходил за часом, в районе дозора все оставалось спокойным. Время перевалило за вторую половину дня, когда сигнальщик В. Павлов доложил, что слева по борту видит перископ подводной лодки. Докукин вскинул бинокль к глазам. Да, действительно перископ! Боевая тревога!

Катер, взревев моторами, на полном ходу помчался к лодке. Перископ ее уже скрылся, но точка на карту нанесена, курс рассчитан — это быстро сделано помощником командира лейтенантом Е. И. Смышляевым. Гидроакустик В. Ларченко прослушивает глубину. У бомбосбрасывателей ждут команды минеры И. Гладышев и Н. Сизов.

— Пришли в исходную точку, — доложил Смышляев.

Докукин нажимает на рычаг ревуна и переводит стрелку машинного телеграфа на «самый полный». Корпус катера ощущает гидравлический удар, за кормой встает высокий водяной столб — взрыв первой бомбы. За ней рвутся вторая, третья…

На поверхности моря появляется большой воздушный пузырь. Лопнув, он обнажает масляное пятно. Кажется, попали!

Но противник может и хитрить. У подводников есть различные средства и приемы, позволяющие имитировать гибель лодки. Катер ложится на обратный курс и сбрасывает вторую серию глубинных бомб. На поверхность моря всплывают клочья форменной одежды фашистских моряков, обрывки карт…

По докладу старшего лейтенанта Докукина мы тщательно разобрали этот случай. У нас не было веских доказательств, подтверждающих гибель подводной лодки, поэтому признали ее лишь поврежденной. Действия Докукина получили высокую оценку.

Не первый и не последний раз отличился этот катерник. Я уже рассказывал, как отважно действовал он в бою со сторожевым кораблем врага в начале августа. Чуть позднее боя с подводной лодкой «МО-107» в паре с «МО-105» отразил попытку впятеро превосходящего по силам врага прорваться к нашему фарватеру на Сескарском плесе. И когда вскоре пришло известие о награждении Николая Докукина орденом Красного Знамени, боевые товарищи искренне поздравили его. Заслужил!

Из сентябрьских событий немало волнений принесло нам то, что случилось в последний день месяца. Ночью меня разбудил телефонный звонок оперативного дежурного ОВРа. Тревожным голосом он доложил, что получено донесение из Батарейной бухты от командира поддержки сил дозора — катера ведут бой с противником, пытающимся высадить десант у Шепелевского маяка. Донесение было неполным, не позволяющим судить о составе десанта, о складывающейся обстановке. Тем не менее я сразу же позвонил командиру базы.

Гордея Ивановича Левченко сообщение тоже обеспокоило. К месту боя тотчас же были направлены все находившиеся на Кроншлоте катера МО во главе с командиром истребительного отряда Капраловым. По боевой тревоге готовились к выходу в море базовые тральщики, отряд которых должен был возглавить я. Привели в боевую готовность артиллерию Ижорского укрепленного сектора. Вылетели на воздушную разведку самолеты. Словом, все силы нашей базы приготовились к отражению врага.

Вскоре обстановка прояснилась: из Батарейной бухты донесли, что противник до берега не допущен, его катера отошли в северном направлении. А чуть позднее выяснилось вот что. Гитлеровцы подошли к Шепелевскому маяку на десантных богах в охранении сторожевых и торпедных катеров. Они хотели высадить диверсионную группу для уничтожения маяка. Но врагу не удалось застать врасплох наших моряков, к тому же неожиданно усилился ветер, поднялась большая волна. Некоторые десантные боты опрокинулись, остальным пришлось поворачивать обратно под нашим огнем с берега и с катеров поддержки дозора. Короче говоря, враг в беспорядке бежал, из его затеи ничего не получилось.

Следовало, однако, учесть возможность повторения подобных случаев. На другой же день по поручению командира базы я побывал в Батарейной бухте, проверил состояние противодесантной обороны. По моему докладу было решено эту оборону усилить, оборудовать вокруг Шепелевского маяка дополнительные огневые точки, увеличить состав его охраны, установить прямую телефонную связь дежурного по бухте с фортом Серая Лошадь. Командир отряда шхерных кораблей, кроме того, получил указание иметь в Батарейной один-два бронекатера для придания большей боевой устойчивости катерам МО.

Меры оправдали себя: враг больше не совался к Шепелевскому маяку.

В течение сентября я внимательно следил по сводкам за всем тем, что происходило на сухопутном фронте под Ленинградом. Наши войска предприняли две попытки форсировать Неву и вернуть потерянный весной плацдарм у Невской Дубровки. Первая из этих попыток не удалась, а вторая, предпринятая после мощной артиллерийской подготовки, увенчалась успехом. Две дивизии и одна бригада 26 сентября с боем переправились через реку и утвердились на плацдарме.

Разыгравшееся на Синявинско-Шлиссельбургском выступе сражение не привело в те дни к прорыву блокады. Наши войска перемололи здесь ряд фашистских дивизий и тем самым сорвали намерение врага приступить осенью к штурму города. Исход этих боев позволял надеяться, что в недалеком будущем защитники Ленинграда нанесут еще более мощные удары по захватчикам.

Из октябрьских событий у нас в соединении я не могу выделить чего-то существенного: шла типичная для нас повседневная боевая деятельность. И то, что особенно запомнилось, связано с боевым успехом наших ближайших соседей — моряков Ладожской военной флотилии.

В сообщении Совинформбюро так говорилось об этом успехе:

«22 октября до 30 десантных судов и катеров противника под прикрытием авиации пытались высадить десант на один из наших островов на Ладожском озере. Силами гарнизона острова, кораблей и авиации Краснознаменного Балтийского флота десант был разгромлен. В результате боя уничтожено 16 десантных судов и одно судно захвачено в плен. В воздушных боях в районе высадки сбито 15 самолетов противника. Наши корабли потерь не имеют».

Название острова в сообщении не упоминалось, но мы-то знали его. Это остров Сухо, расположенный в южной части Ладожского озера. Неподалеку от него проходила озерная трасса — та самая, которая связывала блокадный Ленинград со всей страной. Враг хотел лишить нас этой дороги.

Бой у Сухо был поучительным с разных точек зрения, и командующий флотом приказал командирам подчиненных ему соединений побывать на острове. Вскорости я поехал туда с группой командиров. Начальник штаба Ладожской флотилии капитан 1 ранга С. В. Кудрявцев рассказал нам, как складывался бой, кто в нем отличился.

Все дело решили высокая бдительность защитников острова, их боевое мастерство и отвага, хорошо организованное взаимодействие сил флотилии.

Отряд противника, состоявший из десантных барж и кораблей, появился на подходах к острову в рассветных сумерках. Наш корабельный дозор своевременно обнаружил его, смело вступил с ним в бой и дал по радио сообщение в штаб флотилии. Корабли тотчас же поддержала островная трехорудийная 100-миллиметровая батарея под командованием старшего лейтенанта И. К. Гусева. Первыми ее выстрелами были подбиты три десантные баржи. Противник зацепился за берег в северной части острова. По десанту с воздуха ударила наша авиация, затем пошли в атаку моряки небольшого островного гарнизона. Противник не выдержал. Бросая поврежденные корабли, он стал отходить. Ладожцы, преследуя врага, еще более увеличили его потери.

Мы порадовались этой победе, поздравили с ней боевых друзей, осмотрели захваченную в бою фашистскую быстроходную десантную баржу, трофейное оружие. Врагу был дан еще один урок. Мы теперь чувствовали свою силу, знали, как много значит тесное взаимодействие на суше и на море.

Об этом мы и говорили, возвращаясь сначала в Ленинград, а затем в Кронштадт вместе с Евгением Владимировичем Гуськовым — командиром бригады торпедных катеров, В разговоре касались положения под Сталинградом. Сводки пока не сообщали оттуда ничего утешительного. А как хотелось бы в один прекрасный день услышать то же самое, что услышали мы в прошлом году о результатах битвы под Москвой! Верилось — так оно и будет.

И прекрасный день этот пришел в ноябре. Несказанную радость вызвала у нас весть о том, что два наших фронта перешли в наступление севернее и южнее Сталинграда и соединились западнее города, окружив огромную группировку немецко-фашистских войск.

Легче стало дышать, чувствовался большой душевный подъем. К тому времени практически закончилась для нас летне-осенняя кампания 1942 года, и в соединении подводились ее итоги. Вместе со штабом и политотделом я настраивал командиров частей и кораблей, весь личный состав на глубокий анализ боевой деятельности, чтобы правильно оценить успехи, извлечь уроки из ошибок и недостатков.

Что же нами сделано? Кажется, мы неплохо выполняли основную задачу ОВРа — закрыть для кораблей противника морские подступы к Ленинграду. Задача решалась нами во взаимодействии с авиацией, торпедными катерами, кораблями шхерного отряда и береговой артиллерией. У нас были самые минимальные потери в конвоях и совершенно не было потерь при эскортировании подводных лодок. Оправдала себя хорошо налаженная система дозоров. Тральщиками и другими кораблями обезврежено за кампанию свыше 1000 вражеских мин. Обеспечено бесперебойное действие трассы Кронштадт — Лавенсари. Занимались мы также постановкой своих активных минных заграждений в восточной части Финского залива — у Гогланда, на подходах к Хапассарским шхерам, в южной части залива Бьёркёзунд.

Итоги кампании подводились на разных уровнях. Анализировалась работа штаба соединения, командиров и штабов частей, экипажей кораблей, тех или иных специалистов. Разбиралась практика работы партийных и комсомольских организаций.

Заметно пополнилась копилка боевого опыта. В соединении были отработаны приемы боя кораблей с воздушным противником, тактика действий дозоров при встрече с надводными силами врага,достигнута более эффективная организация управления артиллерийским огнем. По нашим предложениям на мостиках и у орудий катеров МО были установлены легкие броневые щитки для защиты моряков от пуль и осколков, усилено артиллерийское вооружение кораблей и катеров. По заказу флота ленинградские предприятия в тяжелых условиях блокады приступили к постройке бронированных малых охотников за подводными лодками (БМО), и в конце ноября мы провели ходовые испытания первого из таких катеров — «БМО-318».

В боях еще более закалился весь личный состав соединения. И то, что овровцы воевали достойно, с честью, во многом объяснялось умело проводимой, целеустремленной, непрерывной партийно-политической работой. В соединении возглавлял ее бригадный комиссар Рудольф Вениаминович Радун, во всем опиравшийся на политотдел. На всех кораблях у нас были хорошие политработники, крепкие партийные и комсомольские организации. Именно коммунисты и комсомольцы всюду показывали примеры мужества, отваги, самоотверженности.

Политработники Н. И. Корнилов, В. Р. Романов, М. А. Головлев и С. С. Жамкочьян, партийные и комсомольские организации частей и кораблей несли в массы моряков пламенное слово о нашей справедливой борьбе, воспитывали у них любовь к Родине и ненависть к врагу, идейную стойкость, непоколебимую уверенность в победе. Политическое воспитание всегда строилось в тесной связи с боевой деятельностью соединения, способствовало укреплению воинской дисциплины и организованности. Энтузиазм, высокая сознательность и твердость моряков в любой обстановке — таковы были зримые результаты партийно-политической работы в прошедшей летней кампании.

Не могу также не отметить той большой роли, которую играла в те дни партийная организация штаба и политотдела ОВРа. Специалисты органов управления жили дружной боевой семьей, часто бывали в море, непосредственно участвовали в боях и походах. На партийных собраниях регулярно поднимались вопросы воспитания у штабных специалистов идейной сплоченности, партийной принципиальности, творческой инициативы и исполнительности — тех качеств, которые особенно важны для людей, работающих в органах управления. Парторганизация была моей надежной опорой. И, конечно, я стремился так направлять ее работу, чтобы коммунисты штаба и политотдела своей самоотверженностью, компетентностью, личным примером возможно лучше влияли на жизнь соединения, на решение всех боевых задач.

Кстати сказать, о достоинствах партполитработы мы говорили в те дни не только на официальных собраниях и совещаниях. Был для этого и особый повод. В октябре в армии и на флоте было введено полное единоначалие — упразднялся институт военных комиссаров и вводились должности заместителей командиров по политической части. Бригадный комиссар Радун получил звание капитана 2 ранга, и мы проводили его к новому месту службы на Северный флот. Там он должен был принять должность начальника политотдела бригады подводных лодок.

В небольшой комнатке, где питалось командование ОВРа, устроили скромный прощальный ужин. Я горячо благодарил Рудольфа Вениаминовича за все, что было им сделано в нашем соединении, за вашу боевую дружбу, пожелал боевых успехов на Севере. К тому времени моим заместителем по политчасти и начальником политотдела ОВРа был назначен капитан 2 ранга Борис Васильевич Сучков, прибывший с Черноморского флота.

Понятно, что расставание с Радуном вышло несколько грустным. И все-таки не мог я тогда думать, что больше не увижу своего боевого соратника. А так оно и случилось — месяца через три Радун погиб во время похода на североморской подводной лодке «К-22»…

Когда мы проводили Радуна, закончили подведение итогов боевой деятельности за минувшую кампанию, на дворе уже стоял декабрь. Опять решалась проблема ремонта кораблей, подъема катеров на стенки. Теперь нам все это давалось легче — имели прошлогодний опыт.

Кончался 1942 год. С хорошим настроением готовились мы встретить год будущий. Многое говорило за то, что с ним можно связывать большие надежды.

Первые радости

Новый 1943 год мы встречали в Кронштадте. Командир базы распорядился устроить вечер в офицерском клубе. Играла музыка, молодежь танцевала. В полночь радио донесло до нас бой Кремлевских курантов. И от этого родного звона защемило сердце.

Гордей Иванович Левченко зачитал нам поздравление Военного совета флота и со своей стороны пожелал всем счастья, боевых успехов. Мы дружно аплодировали. И было по-настоящему праздничное настроение.

В свой штаб я возвращался вместе с начальником политотдела Борисом Васильевичем Сучковым. Хотя ночь была лунной, по небу плыли низкие облака. Временами шел снег — крупный, пушистый.

Мы долго шагали молча, думая каждый о своем. Потом Сучков сказал:

— Совсем другая здесь обстановка, чем на черноморских крейсерах. Подумать только — у нас в ОВРе больше двухсот плавающих единиц! Это больше двухсот отдельных экипажей с их спецификой, с их собственной жизнью.

— Да, в этом наша особенность, — подтвердил я. — И здесь нужны особые методы руководства, особые формы партийно-политической работы. Непривычно вам будет сначала.

— Ничего, перестроюсь, — ответил политработник.

Мне потом не раз вспоминался этот разговор. Борис Васильевич весьма серьезно отнесся к своим делам на новом месте службы. Он быстро уловил все наиболее характерное в новых условиях и взял верные ориентиры в работе политотдела. Очень скоро у нас наладились самые тесные деловые отношения.

В новогоднюю ночь мы, конечно, думали о будущем. На долгое время загадывать не хотелось, размышления касались того, что было поближе. Под Ленинградом, по всем признакам, в скором времени должно было начаться наступление войск фронта. Очень хотелось, чтобы и здесь, как под Сталинградом, успех сопутствовал советским войскам.

Понятно, что и семью свою вспомнил в ту ночь. Как онпи там, мои родные, в далеком Челябинске? Когда увидимся и увидимся ли вообще? Мысль о встрече с ними казалась в данной обстановке совершенно несбыточной.

В последующие дни мы занялись своими неотложными делами — ремонтом кораблей, боевой учебой. Незаметно пролетела неделя, кончалась вторая. И вот наступило 12 января.

Для ленинградцев это был особый день — день начала операции по прорыву блокады города. Утром над Невой, в ее верховьях, прокатился могучий гром орудийных залпов. Разом заговорили две тысячи пушек и минометов. Вели огонь и находящиеся в тех районах боевые корабли, флотские стационарные и железнодорожные батареи. Затем над позициями врага появилась фронтовая и флотская авиация. Снаряды и бомбы кромсали долговременные оборонительные сооружения противника на Синявинско-Шлиссельбургском выступе. Потом по невскому льду на противоположный берег реки устремились наши танки и пехота.

В самом Ленинграде об этих событиях в тот день знали немногие: гром орудийной канонады сюда не долетал. Знали те, кто был непосредственно причастен к операции. А мне о начавшемся наступлении стало известно в кабинете начальника штаба флота вице-адмирала Ю. Ф. Ралля, куда я прибыл для очередного доклада. Внимательно, с большим интересом рассматривал сухопутную карту с нанесенной на ней обстановкой на синявинском направлении. Она многое проясняла. Она показывала, что Ленинградский фронт ведет операцию большими силами, что удар наносится мощный, решительный.

К тому времени в штабе флота было уже известно, что наши войска в ряде мест форсировали Неву, выбили противника из опорных пунктов Марьино, Пильня Мельница, Пески Северные и Южные. На левом берегу Невы создан плацдарм для дальнейшего продвижения навстречу войскам Волховского фронта, которые также перешли в наступление.

Чем бы ни занимался в последующие дни (проверял «ледовую оборону» в районе Кронштадта, проводил занятия с командирами кораблей, контролировал ремонтные работы), мыслью был там, в районе наступления. Наконец — радостное сообщение: 18 января передовые части Ленинградского и Волховского фронтов, пробивавшиеся навстречу друг другу, соединились в районе Рабочих поселков № 1 и № 5, освобожден Шлиссельбург, очищено от врага все южное побережье Ладожского озера. Блокада Ленинграда прорвана!

Мы поздравляли армейских боевых друзей, балтийских летчиков и артиллеристов. У всех нас чувствовался большой душевный подъем. И как-то веселее пошли дела.

В Ленинграде на Неве и ее протоках, как и в прошлую зиму, отстаивалась основная масса кораблей и катеров соединения. Мой флаг — опять на минном заградителе «Урал». Отсюда при помощи ряда специалистов штаба предстояло до самой весны контролировать ход судоремонта и руководить подготовкой экипажей кораблей к предстоящей летней кампании.

Чтобы не разбрасываться, не терять попусту времени на разные мелочи, четко спланировал свои занятия с командирами частей и подразделений по тактике, изучению опыта боевых действий и другим вопросам командирской подготовки, установил очередность детальной проверки отрядов и дивизионов. Каждый день, таким образом, заполнялся весьма нужной и напряженной работой.

Запомнилась, например, проверка дивизиона, которым командовал капитан-лейтенант Федор Борисович Мудрак.

Этот дивизион был молодым в бригаде траления. Его корабельный состав представляли катера-тральщики типа КМ, построенные в блокадных условиях Ленинграда и вступившие в строй летом 1942 года. Первое боевое крещение они получили в сентябре под Невской Дубровкой, обеспечивая переправу наших войск через Неву.

Молод и командир дивизиона. Но уже можно сказать о нем много хорошего. До службы на флоте он был секретарем комсомольской организации на одном из крупнейших ленинградских предприятий, приобрел опыт руководства молодежью, научился поднимать ее на славные дела. Стал балтийцем по комсомольскому набору в 1931 году и с тех пор прошел путь от матроса-минера до командира подразделения. Боевой опыт и командирские качества он обретал в дивизионе катеров-тральщиков под командованием уже знакомого нам отважного В. К. Кимаева. В составе этого дивизиона Мудрак участвовал в тралении фарватера на трассе Кронштадт — Лавенсари, обеспечивая вывод в море подводных лодок и высадку десанта на остров Соммерс.

Обстоятельный разговор с капитан-лейтенантом убедил меня в том, что он хорошо понимает задачи дивизиона в предстоящей боевой работе, с должной требовательностью и умением готовит подчиненных. Приятное впечатление оставили и беседы с другими офицерами — заместителем командира по политической части капитан-лейтенантом Владимиром Сергеевичем Ефременко — моряком бывалым и веселым, с черными, как угли, глазами, штурманом старшим лейтенантом М. А. Смоловым и связистом лейтенантом В. П. Татауровым, недавно окончившим военно-морское училище, механиком воентехником 1 ранга Константином Смирновым, артиллеристом-минером старшим лейтенантом Алексеем Нечаевым. Каждый из них в своей области делал все возможное, чтобы к весне и люди, и техника были подготовлены к плаванию, к выполнению боевых заданий. Складывалось впечатление, что эти офицеры — кто постарше, кто совсем молодой — как-то очень удачно подобраны, составляют семью единомышленников. И это опять-таки говорило в пользу командира дивизиона — от него ведь в первую очередь идет и общий настрой, и работоспособность, и взаимопонимание.

В командах катеров дивизиона есть прочное, закаленное ядро — моряки со стажем и боевым опытом. Здесь выделяются главный старшина Константин Мухортов, старшины 1-й статьи Григорий Давиденко и Николай Уманцев, прошедшие суровую школу двух летних военных кампаний. Но большинство матросов — молодежь, присланная из школ Учебного отряда. Их надо, как мы говорим, ввести в строй, подготовить к самостоятельному несению вахт, приобщить к опасной работе тральщиков. Проверка показала, что занятия с ними проводятся регулярно и на хорошем методическом уровне, достаточная нагрузка дается на тренировках.

У меня, конечно, нашлись замечания, в том числе по организации ремонта кораблей и службе экипажей, но они были частного характера. Эти замечания я высказал капитан-лейтенанту Мудраку. В целом же дело тут шло правильно.

Принесла удовлетворение и проверка других подразделений. Вообще вторая военная зима в Ленинграде давалась нам легче. Она во многом походила на первую. Но теперь нам помогал накопленный опыт. А настроение, как уже говорилось, значительно отличалось от прошлогоднего. Настроение поднялось и у жителей города. Правда, оставалось немало прежних трудностей и опасностей — артиллерийские обстрелы, холод в домах, неработающий водопровод… Но значительно лучше стало с питанием.

Этой зимой выпало мне и свое, личное счастье. В один из дней позвонил командир базы:

— Военный совет флота разрешил предоставить командирам некоторых соединений и частей кратковременный отпуск с выездом в тыловые районы страны. Можете собираться. От ОВРа едут также Перфилов и Капралов. Уточните в штабе флота, как добираться до Москвы.

Благодарю Гордея Ивановича Левченко за это сообщение, а всю меру радости испытываю лишь после окончания разговора. О встрече с родными думал в новогоднюю ночь как о чем-то несбыточном, и вот через несколько дней увижу их, обниму. Звоню Перфилову и Капралову, передаю им сказанное командиром базы. Оба они тоже бесконечно рады.

Сборы были недолгими. И вот мы втроем едем в Ленинград, в штаб флота, получаем там разъяснения насчет транспортных средств. Из штаба на автомашине еду на аэродром у Новой Ладоги, откуда флотский самолет должен уйти на Москву. Перфилов и Капралов отправились машиной в Волховстрой, а дальше поедут поездом.

На аэродром поспел вовремя. Летели на военно-транспортном самолете Ли-2. Он шел невысоко над землей. Внизу извивалась река Волхов, лежащая подо льдом, простирались укрытые снегом болотистые места. Под ровный гул моторов проходило возбуждение, вызванное сборами в дорогу, и теперь мысли обратились к Челябинску, к моим родным.

Недавно я получил оттуда, от своей матери, печальную весть. Пришла похоронка на моего младшего брата Николая. Младший лейтенант запаса, он был призван на службу в самом начале войны и погиб на Калининском фронте. Где-то на Западном фронте в аэродромных частях служит брат жены, техник-лейтенант. А второй ее брат, Анатолий, в доме которого нашли приют мои близкие, воздвигает на Урале корпуса для эвакуированных заводов.

До Москвы летели более суток: где-то на середине пути пришлось садиться, пережидать нелетную погоду. На подмосковном аэродроме задумался, как побыстрее добраться до Казанского вокзала столицы. Решил позвонить контр-адмиралу Пантелееву, который с весны 1942 года исполнял должность помощника начальника Главного морского штаба.

Слышу в телефонной трубке приветливый голос Юрия Александровича. Он поздравляет меня с благополучным прибытием на московскую землю, интересуется настроением, спрашивает о своих старых друзьях-балтийцах. Выслушав ответы, он говорит, что сейчас же посылает за мной машину.

С Казанского вокзала, оформив билет, посылаю телеграмму жене. Мои родные еще не знают, что я еду к ним.

Не буду много говорить о встрече в Челябинске — она была конечно же трогательной. Жену Катю увидел похудевшей, осунувшейся. Подтянулась, подросла дочь Марина — это уже не та девочка, игравшая с мячиком, какой была в июне сорок первого, когда я уезжал из дома.

Трое суток пролетели как один миг. Побывал я в детском саду, посмотрел, как моя Катя — воспитательница детсада — управляется с малышами, заходил в школу, где училась дочь. Классная руководительница похвалила Марину: и учится хорошо, и активная общественница, и в госпитале раненым читает стихи.

Здесь, на Урале, конечно, всех интересовало положение под Ленинградом. В ответах я старался не преуменьшить и не преувеличить достигнутого. Ведь блокада хотя и была прорвана, но еще не снята.

— Но это непременно будет! — говорил я всем.

Провожая меня, жена и дочка, как водится, всплакнули.

Успокаивая их, сказал:

— Следующий раз встретимся в Ленинграде.

Отдохнувший, набравшийся сил, я вернулся в Ленинград. А на другой день поехал в Кронштадт.

У станции Горской, откуда начиналась ледовая дорога на Котлин, образовалась пробка: масса автомашин скопилась при въезде на лед. Как оказалось, фашисты били артиллерийскими снарядами по ледовой трассе. Когда огонь по ней прекратился, регулировщики контрольно-пропускного пункта стали понемногу выпускать машины на лед. Приказал шоферу Сергею Горину приблизиться к КПП. Там я намеревался заявить свои права на первоочередной проезд.

Только тронулись, как позади раздался взрыв, по кузову машины ударили комья земли. Оглянувшись, увидел, что в том месте, где минуту назад стояла наша эмка, зияет свежая, дымящаяся воронка. Такое вот военное счастье: всего минута — и какие-то несколько метров отделили нас от прямого попадания снаряда.

По льду двигались осторожно, так как трасса оказалась задымленной и была опасность угодить в пробитую снарядами полынью.

В заснеженном, притихшем Кронштадте поинтересовался ходом ремонта кораблей, проверил готовность подразделений ОВРа, выделенных для сухопутной, а вернее сказать, для ледовой обороны острова. Ни то ни другое беспокойства не вызывало — здесь в мое отсутствие постоянно находился начальник штаба Н. И. Мещерский, у которого хватало и настойчивости, и умения хорошо организовать службу. Но был у меня здесь еще и другой интерес.

В эти зимние месяцы кронштадтская группа нашего соединения занималась несколько необычным делом. Впервые в практике флота она проводила подледное траление мин на выходном фарватере. Хотелось посмотреть на эту работу. Но прежде следует дать некоторые пояснения.

Мне, к сожалению, трудно сказать, в чьей умной голове родилась идея — попытаться зимой тралить магнитно-акустические мины через ледовый покров. Еще в октябре 1942 года речь об этом зашла в штабе флота. Тогда же мы получили указание о подготовке к выполнению такой задачи, а техническому и минно-торпедному отделам флота было предложено разработать и изготовить ледовый трал.

В декабре я присутствовал на совещании у начальника кронштадтского Морского завода инженер-капитана 2 ранга Б. М. Волосатова, где рассматривались в чертежах проекты этого сооружения. В итоге был принят один из вариантов ледового электромагнитно-акустического рамочного трала. В январе 1943 года проект рассмотрели и утвердили в штабе флота, а 19 февраля завод закончил работу над тралом. Это была довольно громоздкая конструкция, смонтированная на двух массивных санях. В комплект ее входили электромагнитный контур (рамка), акустический трал и электростанция с кабелем питания на вьюшках.

Специальная комиссия испытала трал, и он был принят к эксплуатации. И наши минеры сразу же пустили его в работу на ледовом участке фарватера, начиная с района у маяка Толбухина до Большого кронштадтского рейда.

Отправившись в тот день к минерам, увидел немало любопытного. Команда из 24 человек под руководством флагманского минера ОВРа А. Ф. Гончаренко готовилась к очередному выходу на фарватер. Сначала двое массивных саней подцепили к трактору, и он потащил их к берегу до схода на лед. Дальше вступила в дело артиллерийская упряжка из шести лошадей. Лед на фарватере оказался ровным, без торосов, с незначительным снежным покровом, и шесть лошадиных сил двигали сани без затруднений. Траление обеспечивалось соответствующим охранением: на льду были развернуты зенитно-артиллерийские и пулеметные установки на случай появления самолетов противника и его лыжных отрядов.

Гончаренко рассказал, что обычно минеры трудятся ежедневно с 7 до 19 часов. За полусуточную вахту обрабатывается площадь иной раз более чем в 30 тысяч квадратных метров. Конечно, принимаются все меры предосторожности на случай подрыва мин. Ведь хорошо известно, что взрыв морской мины делает большую полынью и метров на 150 разбрасывает осколки льда поражающей силы. Но взрывов пока не произошло.

Минеры трудились охотно, никаких просьб у них не было. Пожелав им удачи, вернулся на берег, а потом начальник штаба Мещерский проводил меня в обратный путь, в Ленинград.

Чтобы больше не возвращаться к ледовому тралу, поясню, что наши минеры работали на фарватере вплоть до марта и прекратили траление, когда появились сомнения в прочности льда. Мины по-прежнему не взрывались. Кто-то высказал предположение, что действие трала неэффективно. Решили еще раз испытать его. Спустили под лед на глубину 8,5 метра трофейный магнитный замыкатель мины, вмонтированный в латунный корпус. Над этим местом пробуксировали трал. Замыкатель сработал. Претензии к тралу отпали, и это позволило считать, что в районе траления вражеских мин в то время не было. Тем, собственно, и оправданы все усилия минеров, что они убедились в безопасности фарватера.

Несколько позднее, уже в последних числах марта, моряки кронштадтской группы ОВРа проверили в противоминном отношении открытую часть Морского канала. Проверка осуществлялась посредством взрывов глубинных бомб.

Это было тоже довольно сложное мероприятие. В нем участвовало около трехсот овровцев под руководством оператора штаба капитан-лейтенанта М. Д. Годяцкого. Их действия прикрывали на льду бойцы 260-й отдельной бригады морской пехоты, и, кроме того, в готовности к открытию огня находились дежурные батареи береговой обороны. Моряки долбили лунки по длине канала и последовательно сбрасывали в них приведенные в боевую готовность большие глубинные бомбы. Всего было использовано 80 таких бомб. От их взрывов сдетонировали две донные мины.

При первых взрывах на канале противник встревожился, и его батарея, расположенная в районе Петергофа, несколькими снарядами обстреляла моряков. Наши артиллеристы быстро заставили ее замолчать, и в дальнейшем работа овровцев продолжалась без помех.

О чем говорили эти две наши «ледовые операции»? О том, что мы и зимой стремились к боевой работе, торопили приход весны, заранее обеспечивали пути-дороги себе и другим силам флота. Год назад подобной активностью похвастать мы не могли.

По-своему и тоже заблаговременно готовился к весне и противник. В марте разведкой флота было установлено наличие каких-то довольно интенсивных работ в самом узком месте Финского залива на линии Нарген — Порккала-Удд. Затем выяснилось, что гитлеровцы ставят поперек залива от выходов из шхер в районе Хельсинки до острова Нарген два ряда специально сконструированных тяжелых противолодочных сетей. Сети являлись основой мощной противолодочной позиции, которая усиливалась большим количеством донных и якорных мин, поставленных на различном углублении от поверхности воды. В Таллине, Хельсинки и других пунктах побережья враг сосредоточивал крупные противолодочные силы, предназначенные для постоянного дежурства у сетевого заграждения и на подходах к нему.

В то же время мы получили данные об усилении гогландской противолодочной позиции противника. Она простиралась от Кургальского полуострова на юге до Хапассарскнх шхер на севере. На той и другой позициях ставились многие сотни донных неконтактных мин и тысячи мин якорных.

Враг учитывал прошлогодний опыт, когда наши подводные лодки одна за другой прорывались на просторы Балтики. Намерение противника было ясно — не пропустить в этом году ни одной лодки через Финский залив. Трудно придется подводникам…

В оперативных планах флота на кампанию 1943 года действиям подводных лодок по-прежнему придавалось большое значение. Эти планы учитывали также предстоящие наступательные операции советских войск в районе Ленинграда и Прибалтики, а в связи с этим — необходимость расширения зоны боевых действий флота в западном направлении.

Новые задачи потребовали кое-каких организационные перемен. В Кронштадте вместо базы теперь был создай морской оборонительный район (КМОР). Командующим его назначили контр-адмирала Гордея Ивановича Левченко, начальником штаба — капитана 1 ранга И. Э. Фельдмана. В состав КМОРа вошла вновь созданная Островная военно-морская база, объединившая все силы, которые базировались на острове Лавенсари. Командиром базы стал контр-адмирал Г. В. Жуков, прославившийся при обороне Одессы, начальником штаба — капитан 3 ранга Д. С. Шавцов.

В связи с этими изменениями удлинилось название нашего соединения. Полностью оно теперь звучало так: Охрана водного района Кронштадтского морского оборонительного района Краснознаменного Балтийского флота (ОВР КМОР КБФ). Мы получили существенное пополнение в корабельном составе, ставшее возможным благодаря усилиям ленинградских судостроителей.

Это прежде всего коснулось бригады траления, В ее состав вошел новый эскадренный тральщик «Владимир Полухин», водоизмещением 600 тонн, обладающий довольно приличной скоростью, которая достигала 24 узлов, вооруженный двумя 100-миллиметровыми орудиями, двумя 37-миллиметровыми и двумя 20-миллиметровыми автоматическими пушками, крупнокалиберными пулеметами и наборами современных тралов. Заканчивал испытания второй такой же тральщик — «Василий Громов». Из вновь поступивших катеров-тральщиков типа КМ был сформирован еще один дивизион. Два бывших рыболовных сейнера были переоборудованы под магнитные тральщики («МТ-610» и «МТ-611»), Большие тихоходные тральщики «Орджоникидзе», «Зарница», «Вистурс», а также сторожевой корабль «Коралл» оборудовались электромагнитными тралами. Кроме того, в наше распоряжение поступили дивизион бронированных малых охотников и дивизион сторожевых катеров типа Д-3 (для их постройки использовались деревянные корпуса торпедных катеров серии такого же обозначения).

Всего теперь в нашем соединении насчитывалось 250 вымпелов, в том числе 44 тральщика, 70 малых охотников и 96 катеров-тральщиков. Солидная боевая сила!

Скорей бы море очищалось ото льда — мы готовы к новым походам и новым схваткам с врагом.

Поклон друзьям-подводникам

Весна в тот год запаздывала. Настоящим теплом повеяло лишь во второй половине апреля, и корабли, стоявшие в Ленинграде, готовились к переходу в Кронштадт.

Как-то под вечер я сошел с палубы «Урала», чтобы пройтись по набережной Невы. Река лежала гладкая, и в ней отражались сизые облака, нежарким пламенем горел на западе закат, окрашивая город сказочными красками. Шагаю неторопливо, любуясь красотой Ленинграда и мысленно прощаясь с ним. Надолго ли? Кто знает. Начнется боевая страда, и наперед загадывать нет смысла.

25 апреля группа катеров МО покидает Ленинград. В заливе штиль, временами встречаются одинокие ноздреватые льдины. Южный берег Невской губы настороженно молчит. А впереди вырисовываются контуры Кронштадта с характерным силуэтом Морского собора.

На кронштадтских рейдах тихо, спокойно, и мы без помех швартуемся, сходим на берег. И тут нам рассказывают о подробностях ночных воздушных налетов, совершенных гитлеровцами на Кронштадт всего лишь трое-четверо суток назад. Враг ставил с воздуха мины, бомбил гавани и позиции зенитных батарей. В городе грохотали взрывы, гремели залпы зенитных орудий, шарили по небу лучи прожекторов.

За две ночи фашистами сброшено 112 мин, из них 81 взорвалась при падении на отмель и остающийся кое-где береговой припай. Мины в основном упали вне расположения фарватеров, рейдов и гаваней. Так что усилия врага нельзя признать удачными. Тем не менее фарватеры все же пришлось закрыть для плавания и немедленно приступить к их очистке.

Нашим минерам удалось установить, что мины сброшены комбинированные, магнито-акустические. Поэтому фарватеры обрабатывались глубинными бомбами, скоростными рейдами малых охотников, чтобы воздействовать на бомбы шумами их винтов, тралились магнитными тралами. Через несколько дней все нужные нам пути в районе Кронштадта были открыты для плавания. Таким образом, вражеское намерение заблокировать базу минированием с воздуха и на этот раз было сорвано.

Мы приступили к выполнению задач, поставленных перед соединением командованием флота. Эти задачи мало чем отличались от прошлогодних. Но было совершенно ясно, что теперь намного повысилась наша ответственность и возросли трудности в главном деле — обеспечении вывода в море подводных лодок через опасную зону в восточной части Финского залива.

Овровцев и подводников с самого начала войны связывала крепкая боевая дружба. Сколько раз ходили одними курсами, деля опасности, форсируя минные заграждения, отражая удары противника! Сколько было расставаний в районе Лавенсари, когда подводники уходили в свои боевые походы на коммуникации врага, и сколько было встреч, когда они возвращались оттуда! Каждый раз мы восхищались их мужеством — как спокойно ходили они в самое пекло и в труднейших условиях добивались побед. И нынче свои самые серьезные дела мы начинаем с того, что готовимся к эскортированию двух подводных кораблей.

Эскорт покинул Кронштадт в ночь на 9 мая. В его составе были подводные лодки «Щ-303» под командованием капитана 3 ранга И. В. Травкина и «Щ-408», возглавляемая капитан-лейтенантом П. С. Кузьминым. Их сопровождали базовые тральщики «Рым», «Гак», «Т-215», «Т-217», «Т-218» и звено катеров МО. Я находился на мостике тральщика «Рым».

Штилевая погода, хорошая видимость позволили нам к утру без помех преодолеть расстояние до Лавенсари. На подходе к нему подводные лодки по моему приказанию легли на грунт, а тральщики и катера пошли на рейд острова, чтобы переждать светлое время суток перед дальнейшим эскортированием.

Головным в данном случае следовал «Гак». Вдруг видим, как у его левого борта в районе мостика поднимается огромный, метров 40 высотой, столб воды и вслед за тем доносится звук мощного взрыва. Корабль подбрасывает вверх и накрывает обрушившимся на него водяным столбом. Когда водяные брызги оседают, становится заметным угрожающий крен тральщика на левый борт.

Даю сигнал командиру «Т-215» старшему лейтенанту А. П. Никифорову: оказать помощь «Гаку». «Двести пятнадцатый» начал поворот, и тут за его кормой метрах в пятидесяти тоже грохнул взрыв. К счастью, тральщик повреждений не получил, совершил нужный маневр, взял «Гак» на буксир и отвел его на отмель в бухту Лавенсари неподалеку от пирса.

И здесь выяснилось, что наделал взрыв мины на «Гаке». От сильного гидродинамического удара у него разошлись швы корпуса, остановились главные и вспомогательные механизмы. Получили контузию и ушибы 26 членов экипажа, в том числе и командир капитан-лейтенант М. П. Ефимов, переведенный сюда с тральщика «Ударник». Оставшиеся в строю моряки, возглавляемые помощником командира старшим лейтенантом М. Н. Скороходовым, очень быстро и энергично начали борьбу за живучесть корабля.

Прежде всего были поставлены подпоры на горловины двух затопленных отсеков и тем самым ограничено поступление воды в трюм. Вскоре удалось запустить дизель-динамо и дать аварийное освещение в машинные отделения. Затем была исправлена лопнувшая напорная магистраль трюмного пожарного насоса, и он был пущен для откачки воды. Толково распоряжались и действовали при этом боцман Н. Ф. Нолаев, исполнявший обязанности инженер-механика мичман Андрей Хицун, главный старшина Павел Александров, командир отделения Иван Романенков и многие другие специалисты. Им в первую очередь следует сказать спасибо за то, что сильно поврежденный корабль не пошел ко дну.

Неожиданные взрывы обеспокоили нас и командование Островной военно-морской базы. По приказанию командира базы контр-адмирала Г. В. Жукова катера МО обработали глубинными бомбами подходы к Лавенсари, а вслед за этим группа катеров-тральщиков вышла на траление фарватеров. Однако ни бомбежка, ни траление к обнаружению новых мин не привели. Откуда же взялись те, которые взорвались?

Оказывается, здесь в ночь на 8 мая силы базы вели бой с фашистскими катерами. Эти катера были обнаружены на подходах к острову, их обстреляли наши дозорные корабли, а также береговая батарея, атаковали истребители, базирующиеся на островном полевом аэродроме. Казалось бы, все хорошо: врага своевременно заметили, дружно по нему ударили и заставили убраться восвояси. Но не подумали при этом, что с фашистских катеров могут быть сброшены мины, не произвели контрольного траления и не предупредили о происшедшем идущий к острову эскорт.

Так вот маленькая «неувязка» приводит к серьезным неприятностям.

Эскортирование продолжили ночью на 11 мая. Подводную лодку «Щ-303» вывели за тралами на Восточный Гогландский плес, и здесь по моему сигналу все с того же тральщика «Рым» она погрузилась. Дальше «щука» пойдет самостоятельно, управляемая невысоким, плотным, немногословным ее командиром Иваном Васильевичем Травкиным. Мысленно пожелал удачи ему и всему экипажу. Трудно даже представить, что их ждет на боевом пути в глубинах…

Подводная лодка «Щ-408» перешла в бухту Лавенсари — здесь она будет ждать сообщения Травкина о форсировании им противолодочной позиции у Наргена.

Тем временем шла энергичная подготовка поврежденного «Гака» к переводу в Кронштадт. Работами на тральщике руководил помощник флагманского механика ОВРа инженер-капитан 3 ранга И. И. Файфер. Щели в тех местах, где разошлись швы борта, зацементировали, укрепили борта досками и подпорами. Треснувшие кронштейны подшипников дизель-динамо скрепили железными планками. Удалось ввести в действие один из главных двигателей — правый. После всего этого провели «ходовые испытания» тральщика. Пришли к заключению, что переход в Кронштадт он выдержит.

Этот переход начался вечером 12 мая. Базовый тральщик «Т-218» под командованием капитан-лейтенанта А. В. Цыбина вел «Гак» на буксире. Я шел тоже на «двести восемнадцатом». Три остальных тральщика и семь катеров МО составляли обеспечивающие силы.

Погода стояла ясная, но дул ветер. Он постепенно усиливался и развел волну. Буксировка осложнилась, хотя «Гак» и подрабатывал одной машиной. Буксирный трос то провисал, хлопая по воде, то натягивался струной. В конце концов он лопнул. Пришлось приказать «Гаку» идти своим ходом. Скорость отряда снизилась, но это не помешало нам утром следующего дня ошвартоваться в кронштадтской гавани.

«Гак» поставили в ремонт, а другие тральщики и катера МО, выполнив ряд мелких заданий, опять готовились к походу на Лавенсари. На сей раз вели туда подводные лодки «Щ-406» под командованием Героя Советского Союза капитана 3 ранга Е. Я. Осипова и «С-12» капитана 3 ранга В. А. Тураева. Эскорт возглавлял наш новый командир бригады траления капитан 1 ранга Ф. Л. Юрковский, который сменил на этом посту А. Н. Перфилова, получившего другое назначение[8]. Плавание отряда закончилось без происшествий. По указанию командующего флотом обе подводные лодки, как и «Щ-408», остались на лавенсарском рейде до получения донесения от Травкина.

После довольно поучительной истории с подрывом на мине тральщика «Гак» в районе Лавенсари у меня не выходила из головы мысль о том, что фашисты могут подкинуть какую-нибудь гадость и на других участках наших морских путей. Это возможно и на Сескарском плесе, и восточнее, скажем на отрезке Шепелев — Толбухин. Здесь у нас практически всего один действующий фарватер, который, надо полагать, известен противнику. Насколько надежна его охрана?

Утром 14 мая на сторожевом катере «БК-2» я направился в бухту Батарейная, где расположены наши корабли, отвечающие за тот фарватер. Побывал почти на всех катерах дозорной группы, рассказал командирам о лавенсарском случае, проверил, как они знают обстановку, готовы ли к действиям в различных ее вариантах. В заключение объявил учебную тревогу, разыграв выход катеров из бухты на поддержку дозора.

Последующие события показали, что все это оказалось не лишним.

В ночь на 24 мая два дозорных катера «МО-303» и «МО-207» обнаружили три группы катеров противника. И, несмотря на его семикратное численное превосходство, наши катера приняли бой. Участник этого боя командир звена старший лейтенант Игорь Петрович Чернышев в своих книгах «На морском охотнике» и «Катера уходят в балтийскую ночь» красочно рассказывает о том бое — о смелых командирских решениях, искусном маневрировании, точном огне, взаимовыручке, отваге катерников. Морские охотники на больших скоростях прорезали строй врага, сосредоточивая огонь на ближних целях, они, вопреки логике, не оборонялись, а нападали. В результате потопили торпедный катер противника, нанесли сильные повреждения катеру сторожевому, а самое главное — не допустили врага на охраняемый фарватер.

Командирское искусство и мужество, проявленные в бою Чернышевым, отмечены высокой наградой — орденом Александра Невского. Боевыми орденами и медалями награждены другие офицеры, многие старшины и матросы. И несколько дней спустя я выполнил почетную миссию — вручил награды катерникам: тем, кто был в строю, сделал это непосредственно на катерах, а раненым — в госпитале.

Приятно отметить, что память об этом бое, его героях живет и в наши дни. Имя Николая Каплунова, командира «МО-207», геройски погибшего той ночью, носят сторожевой пограничный катер, ледокольный паром, созданный руками ленинградских судостроителей, пионерские дружины ряда школ Москвы, Ленинграда, Кронштадта, Таллина, а также Гагарина (Гжатска), в котором родился и учился до направления на флот советский патриот. Флаг «МО-207» хранится в Центральном военно-морском музее. Там же экспонируется модель этого катера, сделанная главстаршиной Н. Соколовым.

Гремели над морем выстрелы пушек и раздавались пулеметные очереди в ночь на 31 мая. Это два наших катера «МО-101» и «МО-302» вели бой с четырьмя торпедными катерами противника. Боем руководил находившийся на «МО-101» командир истребительного отряда ОВРа капитан 2 ранга Капралов. Один вражеский катер был потоплен, остальные ретировались, прикрывшись дымовой завесой.

Через двое суток в северной части Сескарского плеса произошло еще одно боевое столкновение.

Все началось с того, что ночью, которая была штилевой и пасмурной при моросящем временами дожде, гидроакустик дозорного катера «МО-413» уловил доносившиеся с северо-востока шумы винтов быстроходных целей. Наблюдатели обратили взоры в ту сторону и вскоре обнаружили восемь движущихся точек. Это были катера противника, идущие в строю кильватера из пролива Бьёркёзунд в юго-восточном направлении. Видимо заметив «МО-413», они резко повернули в его сторону и открыли огонь.

Наш катер, которым командовал лейтенант Г. Ульяшин, ответил огнем и лег на курс сближения с соседним дозором. Враг не отставал и, разделившись на две группы, пытался совершить маневр окружения. Однако сюда уже спешили, слыша гром выстрелов, катера с соседних дозорных линий.

Вот что рассказал впоследствии участник боя командир «СКА-182» старший лейтенант Е. И. Смышляев — один из тех, кто пришел на выручку «МО-413»:

«Оценив обстановку, я решил зайти со стороны финского берега и ударить противнику во фланг. С юга и юго-запада приближались другие наши дозорные катера. Первыми подоспели к месту боя и открыли огонь „МО-104“, которым управлял старший лейтенант А. Н. Берибера, и „МО-105“ под командованием старшего лейтенанта П. Н. Травенко. Вслед за тем ударили по врагу и мы из своих 37-миллиметровых автоматов. Включился в бой и катер „СКА-172“, возглавляемый лейтенантом И. Е. Новиком. Нам было также известно, что из бухты Батарейная спешат сюда катера поддержки дозора во главе с командиром дивизиона капитан-лейтенантом В. Б. Карповичем.

Гитлеровцы, оказавшись под сосредоточенным перекрестным огнем, стали прикрываться дымовыми завесами. Но это им не помогло. На одном из катеров противника, видимо, от прямого попадания снаряда произошел сильный взрыв. Он ошеломляюще подействовал на врага, все остальные катера повернули и полным ходом устремились к Бьёркёзунду. В пылу преследования мы не заметили, как глубоко втянулись в пролив. Уже светало, когда Карпович, принявший на себя командование всеми катерами, дал сигнал отхода.

В этот момент я заметил вспышки орудийных выстрелов на мысу Сейвясте и сразу начал ставить дымовую завесу, чтобы прикрыть катера, идущие двумя кильватерными колоннами. Потянул за собой шлейф дыма и „СКА-172“. Вражеская батарея, естественно, теперь сосредоточила огонь на нас двоих. Снаряды ложились по носу, по корме, у бортов. Прямых попаданий мы, к счастью, избежали. Всей группой без потерь вернулись кто на прежние линии дозора, кто в бухту Батарейную».

Я с удовольствием выслушал рассказ об этом бое, который характерен четким взаимодействием катеров, находящихся на дозорных линиях, мобильностью сил поддержки и, конечно, мастерством, решительностью, смелостью катерников.

Неплохо мы начали кампанию, обнадеживают мои дорогие овровцы. Всего лишь май прошел, а врагу уже не раз дали по зубам. Но обольщаться не следует. Неспроста так активен противник. За всеми этими схватками кроется его главная цель — не дать нам спокойно ходить по своим фарватерам, не дать возможности выводить в море подводные лодки. Подтверждается все то, о чем мы думали накануне лета. Свою боевую готовность, свою мобильность надо постоянно держать на высоком уровне.

Так размышлял я вечером 5 июня. А ночью сквозь сон слышу настойчивый звонок телефона. Звонок аппарата оперативной связи. Беру трубку и слышу голос командующего флотом. Он говорит:

— Получено донесение Травкина. Несколько суток его преследовали корабли и самолеты противника, почти полностью израсходован запас электроэнергии в аккумуляторных батареях. Лег на грунт в районе банки Намси. Просит встретить и провести за тралами. Немедленно соберите все катера МО, находящиеся в Кронштадте, и выходите на Лавенсари. Встреча лодки возлагается на вас. Общее руководство и обеспечение — за Жуковым. Левченко уже извещен.

Сон пропал сразу. Смотрю на часы — начало второго. Звоню на Кроншлот. Капралов в море. Приказываю начальнику штаба истребительного отряда капитан-лейтенанту С. И. Кведло поднять по тревоге все находящиеся у причала катера, заправить их горючим. Начальнику штаба ОВРа капитану 2 ранга А. Е. Шомракову (он весной заменил на этом посту капитана 1 ранга Н, И. Мещерского, получившего новое назначение) даю команду к вечеру направить к Лавенсари все базовые тральщики. А сам спешу на причал.

Около трех часов ночи десять катеров МО вышли из ковша Кроншлота и взяли курс на запад. Идем хорошим ходом и кутру прибываем на Лавенсари. Во второй половине дня на лавенсарском рейде бросили якоря пять базовых тральщиков. С ними пришел сюда и начальник нашего политотдела капитан 2 ранга Сучков.

К вечеру штаб Островной военно-морской базы полностью сформировал отряд кораблей, которому надлежало обеспечить встречу подводной лодки «Щ-303». Он состоял из двух групп: поиска и прикрытия. Группой поиска командовал я, и в ней были те десять катеров МО, которые пришли из Кронштадта. Шесть из них имели катерные тралы. Нам предстояло выйти в район, указанный Травкиным, связаться с лодкой с помощью звуковой подводной сигнализации и, после того как «Щ-303» всплывет, провести ее за тралами на Лавенсари.

Группу прикрытия составили семь торпедных катеров. Возглавил ее командир бригады торпедных катеров капитан 2 ранга Е. В. Гуськов, тоже прибывший на Лавенсари по приказанию командующего флотом. Во время поиска подворной лодки и ее эскортирования эта группа должна прикрывать наши действия от возможных ударов надводных кораблей противника.

Кроме того, на лавенсарском рейде находились в готовности канонерская лодка «Кама», сторожевые корабли «Гангутец» и «Аметист». По плану они должны действовать, если той и другой группам потребуется огневая поддержка. Поддержку с воздуха могли оказать дежурившие на полевом аэродроме острова истребители.

Все силы обеспечения встречи подводной лодки подчинялись командиру отряда шхерных кораблей контр-адмиралу Д. Д. Вдовиченко, державшему свой флаг на канлодке «Кама». В тот же день с контролирующими функциями прилетел на Лавенсари заместитель начальника штаба флота капитан 1 ранга А. Н. Петров. Высокие флотские инстанции выказывали таким образом особое внимание к нашему боевому заданию.

Пока мы утрясали все организационные вопросы, на входные фарватеры Лавенсари вышли катера-тральщики под командованием старшего лейтенанта Н. П. Ткаченко. Они произвели траление с целью обнаружения якорных мин. После этого фарватеры утюжили корабли с магнитными тралами и здесь же прошли катера МО, сбрасывая глубинные бомбы. Противоминное обеспечение оказалось не лишним: были отмечены взрывы четырех неконтактных мин.

Группа поиска покинула остров вечером 6 июня. Я находился на «МО-123». Впереди шли катера, имевшие тральное оборудование: они, поставив тралы, прокладывали нам безопасный путь. Над морем лежала легкая дымка, дул слабый зюйд-вест.

Опершись боком о поручни, я стоял на мостике, периодически поднимая к глазам свой видавший виды восьмикратный бинокль, с которым не расставался со времени таллинского перехода. От работы двигателей и вращения гребных винтов упруго вибрировала палуба, дрожали стойки поручней, мелко тряслась картушка компаса, щелкали по парусине обвеса туго натянутые сигнальные фалы. Рядом с рулевым у штурвала в неподвижной сосредоточенной позе застыл командир катера старший лейтенант Иван Петролай, рыжеватый, коренастый крепыш. Уместился на крохотном катерном мостике представитель бригады подводных лодок капитан 2 ранга П. А. Сидоренко.

Около часа шли спокойно, а затем с головного «МО-112» передали сообщение о том, что тралом подсечен минный защитник. Значит, где-то здесь должны быть и мины. Так и есть — вскоре две мины взрываются в трале «МО-304». Потом гремит еще один взрыв — это уничтожается третья мина, которая всплыла, подсеченная резаком трала…

Между тем видимость ухудшилась, приближалась полоса тумана. Спустился в рубку посмотреть на карту, над которой с циркулем в руках склонился помощник командира. Линия штурманской прокладки показывала, что через полчаса мы должны подойти к назначенной точке.

Вот и минули эти полчаса. Все катера заглушили моторы. Наш «МО-123» начал подавать в глубину условные звуковые сигналы. Ответа нет. Трижды повторяем вызов — то же самое. Спрашиваю у Сидоренко, как поступить. Решаю с тремя катерами, пройти южнее — к Нарвскому заливу. Через три с половиной мили снова вызываем лодку, и снова молчание.

Возвращаемся в первоначальную точку. Время близится к трем ночи. На море туман. Это хорошо, враг с Большого Тютерса нас пока не видит. Но скоро рассвет, и что делать дальше? Где подводная лодка? Назначенное время встречи с ней давно истекло.

Снова советуюсь с Сидоренко и принимаю решение возвратиться на Лавенсари. Доношу об этом по радио командиру базы. Поскольку ночь уже кончается, идти надо быстро, и я даю команду убрать тралы, всем катерам построиться в кильватер «МО-123», держать ход 18 узлов.

Так идем минут двадцать. А потом катер словно наталкивается на что-то, его сильно подбрасывает, гремят пять взрывов. Столбы воды, поднявшись у борта, обрушиваются на мостик и на палубу. Моторы глохнут, катер останавливается, его корма оседает. Идут доклады: разрушено румпельное отделение, залиты кают-компания и каюта командира. Убитых и раненых нет. В последнее даже не верится; такие взрывы, и без жертв — случай исключительный. Внизу, под палубой, матросы и старшины принимают меры, чтобы сохранить катер на плаву.

Вторым за нами шел «МО-102». Он получил легкие повреждения и вышел из строя влево. Вся колонна застопорила ход.

Сориентировался в обстановке. Мы явно попали на вражеское минное заграждение. Но почему сразу пять взрывов, причем не очень сильных — гораздо слабее взрывов тех мин, с которыми нам приходилось встречаться? Иначе от катера остались бы лишь обломки. Значит, это другие мины, вероятнее всего — мины-ловушки, предназначенные специально против катеров.

С такими ловушками уже имели дело наши катера-тральщики. Устройство их было весьма примитивным. К обычной якорной гальваноударной мине малого размера прикреплялся пеньковый трос длиной четыре — шесть метров. Свободный конец его присоединялся к поплавкам, в качестве которых применялись пустые бутылки, деревянные чурки и другие плавающие предметы. Трос для маскировки окрашивался в зеленоватый цвет. И вот катер на ходу цепляет пеньковый трос рулем или наматывает его на винт. Взрыв может произойти от натяжения троса или от удара о борт подтянутой к катеру мины.

Нередко тросом соединялись не одна, а несколько мин, что, видимо, и было в данном случае.

Пока я так рассуждал, под катером «МО-102», который, как уже сказано, вышел из строя влево, раздался новый взрыв. С оторванной кормой катер встал в вертикальное положение и вскоре затонул. На нем погибло пять человек. Остальных моряков, в том числе и находившегося на катере начальника штаба истребительного отряда С. И. Кведло, подобрал подошедший сюда «МО-203».

Наш «сто двадцать третий» после заделки пробоин прочно держался на плаву. Его взял на буксир «МО-304», на который перешли и мы с Сидоренко. Малым ходом двинулись вперед и, помня о ловушках, внимательно оглядывали поверхность воды. Был уже восьмой час, когда прибыли на Лавенсари.

Сюда возвратились также выходившие ночью в море торпедные катера и сторожевой корабль «Аметист». На «Аметисте», кстати сказать, всю ночь бодрствовали контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко и капитан 1 ранга А. Н. Петров, которые намеревались лично проследить за встречей «Щ-303».

На Лавенсари меня ознакомили с радиограммой, полученной от Травкина. Командир лодки, посчитав, что назначенная точка встречи находится в опасной зоне наблюдения и действий противника, сменил местонахождение корабля. Вероятно, он был прав, если учитывать, какой урон мы понесли от вражеских мин.

Наступил следующий вечер, и мы опять вышли на поиск. Теперь в группе было уже семь катеров МО. Мористее за нами следовали торпедные катера прикрытия.

К новой точке встречи подошли около полуночи. «МО-125», на котором я теперь находился, дал подводные звуковые сигналы. И вот видим на отсвечивающей поверхности моря очертания поднимающейся из воды рубки подводной лодки. Хотелось закричать от радости.

Когда лодка всплыла, подходим к ней поближе, обмениваемся приветственными словами с человеком, голова которого маячит в темноте над ограждением рубки. Слова я произношу обычные, и они никак не могут выразить всю меру нашего восхищения мужеством и боевым мастерством командира и всего экипажа «Щ-303». Почти месяц прошел, как мы проводили ее в трудный поход. И вот она вернулась, преодолев мощные минные заграждения, обхитрив вражеские дозоры. Можно сказать, вырвалась из когтей смерти.

Потом при свете дня на Лавёнсари мы увидим лица подводников — бледные, бородатые, с глазами, полными радостного огня, и обнимем этих героев и тепло поздравим их с возвращением. А сейчас мы все еще в опасности, еще предстоит нелегкий ночной путь.

Отряд выстраивается в ордер эскорта. Берем курс на Лавёнсари. Сразу же появляется угроза с воздуха — в небе гудит вражеский самолет. Все катера открывают огонь, и стервятник уходит за облака. А через несколько минут над нами уже патрулируют истребители, поднявшиеся по вызову.

Остается угроза из-под воды. Катера, шедшие с тралами, подсекли подряд пять буйков минных защитников. Видимо, наш курс проходит по краю минного заграждения, поставленного здесь противником. А какой это край, в какую сторону отвернуть — неизвестно. Нервы натянуты до предела. Предупреждаю командиров катеров о бдительности. А что я могу еще сделать?

Через час подходим к ожидающим нас базовым тральщикам. Теперь они ведут подводную лодку за тралами, а наши катера играют роль охранения. Еще полчаса, и отряд втягивается на рейд Лавёнсари.

Экипажам всех кораблей дается отдых. Ведь нам предстоит еще эскортировать «Щ-303» до Кронштадта.

Через сутки собираемся в штабе базы на планирование этого перехода. И здесь речь ведем уже об эскортировании не одной, а двух подводных лодок. Дело в том, что в Кронштадт возвращается также и «С-12», находившаяся на Лавёнсари с 24 мая. Ее выход в Балтику отставлен до особого распоряжения. И отставлен в связи вот с какими событиями.

Второй подводной лодкой, которая вслед за «Щ-303» пошла на прорыв противолодочных позиций противника в Финском заливе, была «Щ-408». Ее, как известно, мы «доставили» на Лавёнсари в одном эскорте с лодкой Травкина ночью 9 мая. Ей было приказано идти в поход, хотя первая лодка еще не давала никаких сообщений о своем положении.

Поход начался 19 мая. На вторые сутки «Щ-408» была обнаружена противолодочными кораблями противника в районе острова Стеншер (Вайндло). Радиограммой в штаб флота командир капитан-лейтенант П. С. Кузьмин 22 мая сообщил: «Противник непрерывно бомбит, не дает возможности всплыть для зарядки. Прошу оказать помощь авиацией».

В этот район немедленно вылетели штурмовики, Они потопили вражеский сторожевой корабль, повредили несколько катеров, но когда улетели, преследование лодки продолжилось. На четвертые сутки у нее почти полностью иссякли запасы электроэнергии, в отсеках нечем стало дышать, и лодка вынуждена была всплыть. Два часа длился ее неравный артиллерийский бой с десятком фашистских кораблей и катеров. Потопив один из них, нанеся повреждения нескольким другим, «Щ-408» геройски погибла, не спустив перед врагом советского Военно-морского флага.

Потом командование флота приняло решение послать на прорыв подводную лодку «Щ-406». Она тоже погибла вместе со всем экипажем и ее отважным командиром Героем Советского Союза Е. Я. Осиповым.

С учетом всего этого и был отложен поход «С-12».

Итак, мы вели в Кронштадт «Щ-303» и «С-12». Эскорт покинул Лавенсари вечером 9 июня. Впереди следовали пять базовых тральщиков с поставленными тралами. На головном «Т-218» находился капитан 3 ранга М. А. Опарин. Он теперь командовал уже не тральщиком, а дивизионом. Я стоял на мостике гвардейского базового тральщика «Гафель», который держался в центре походного ордера.

Погода благоприятствовала плаванию. На море был штиль. Видимость хорошая. На небе редкие облака. Но эта же погода хороша для фашистских летчиков.

В полночь, когда эскорт находился на траверзе острова Пенисари, над кораблями невысоко прошел «Хейнкель-111». Его обстреляли, и он быстро скрылся, но по нашему курсу сбросил четыре воздушных репера (шашки, испускающие клубы белого дыма). Не трудно было догадаться, что реперы, обозначающие наше место и направление движения, должны послужить ориентиром для каких-то вражеских сил, готовящихся к атаке. Предупредил все корабли: усилить наблюдение за морем и воздухом, быть готовыми к отражению нападения противника.

Первое нападение произошло в районе острова Сескар. С севера к эскорту устремилась группа вражеских торпедных катеров. Находившиеся с той стороны на охране лодок малые охотники под командованием капитана 3 ранга Бочанова открыли по катерам дружный огонь. Те не выдержали, отвернули и скрылись там, откуда появились.

Потом начались атаки с воздуха. Был второй час ночи, и эскорт подходил уже к Деманстейнским банкам, когда справа по курсу с темной стороны горизонта появились два Ю-88. Вначале они держались на приличной высоте, и наш зенитный огонь успеха не имел. Потом, обойдя эскорт с головы, самолеты пошли в пике на первые два базовых тральщика. Теперь огонь кораблей стал гуще, и один бомбардировщик свернул с курса, а второй пикировал до стометровой высоты и оттуда сбросил четыре бомбы. Они упали вблизи правого борта «Т-215», а самолет, получив прямое попадание снаряда, врезался в воду слева от нашего строя.

«Двести пятнадцатый» тральщик вслед за разрывами бомб тоже покатился из строя влево — на нем испортилось рулевое управление. Других повреждений корабль не получил.

Оставив его на месте исправлять руль, мы продолжили движение. И минут десять спустя снова отбивались от воздушного противника. Теперь из облаков вынырнули уже три бомбардировщика. Их атаку все корабли опять встретили яростным огнем. У двоих фашистских летчиков, видимо, сдали нервы — они заложили крутой вираж и скрылись в облаках. Третий самолет на пикировании был подбит. Задымив, он все же сбросил серию бомб и ушел со снижением в сторону залива.

Фашист целился в тральщик «Т-218». Одна бомба угодила ему в полубак, пробила корабль насквозь и взорвалась под его днищем. С мостика «Гафеля» я видел, как весь тральщик встряхнуло. Он потерял ход и стал крениться на левый борт.

Что происходило в те минуты на «двести восемнадцатом»?

При взрыве ему повредило корпус, выгнуло палубу полубака, разорвало переборки в некоторых отсеках. Двигатели заглохли. В носовую часть трюма хлынула вода, она быстро затопила первое машинное отделение.

Сложное создалось положение. А люди — кто ранен, кто контужен. Тяжелую контузию получил командир капитан-лейтенант А. В. Цыбин. Находившиеся на мостике дивизионный штурман капитан-лейтенант П. Г. Иванушкин и артиллерист капитан-лейтенант В. Т. Баранов тяжело ранены. Здесь же были командир дивизиона М. А. Опарин и помощник командира тральщика старший лейтенант К. В. Бесчастнов. У них контузия оказалась полегче. Придя в себя, Опарин возглавил борьбу экипажа за живучесть корабля.

Бесчастнов вступил в командование кораблем, поскольку Цыбин оставался без сознания.

На корабле более половины моряков получили ранения и контузии. Все же аварийная группа под руководством старшего инженер-лейтенанта И. И. Рыбкина без промедления занялась заделкой пробоин. Аварийной группе помогал и заместитель командира корабля по политической части капитан-лейтенант Ф. Ф. Недопас.

Никто из оставшихся в строю моряков не жалел себя для спасения корабля. Старший матрос Кроликов, матросы Пролазов, Тимошин и Полунин самоотверженно боролись с напором воды, поступавшей в первое машинное отделение. Брусьями, досками, клиньями, мешками с паклей они заделывали пробоины, крепили переборки. То же самое делал во втором машинном отделении старшина 2-й статьи Девяткин с матросами-мотористами. На опасное дело пошли матросы Зверев и Грушин. Они спустились в артпогреб, где загорелись ящики с патронами. Эти ящики они таскали наверх и сбивали с них огонь.

В то время как шла борьба с водой и огнем внутри корабля, на верхней палубе артиллеристы и пулеметчики продолжали отбиваться от вражеских самолетов, которые вновь появились из-за облаков. Стрелял по ним, превозмогая боль, раненый пулеметчик Турчинский, стрелял и другой матрос — Карпов, получивший во время взрыва бомбы сильный ушиб грудной клетки. Снаряд за снарядом посылало в зенит 45-миллиметровое орудие, у которого ловко управлялись командир отделения Бойков, матросы Николаенко, Лысок и Версаев.

Пока я, разумеется, не знал обо всех этих деталях, но видел, что корабль живет, стреляет, остается на плаву. По моему приказанию к нему подошел тральщик «Рым», чтобы взять его на буксир. Перейдя с «Гафеля» на «СКА-172», к раненому кораблю направился и я. Оценив на месте обстановку, положение «двести восемнадцатого», принял решение буксировать его в близлежащую бухту Батарейную. В помощь «Рыму», а вернее, для обеспечения буксировки и прикрытия выделил исправивший повреждение руля тральщик «Т-215» и три катера МО.

Теперь число кораблей в эскорте уменьшилось, и нам стало труднее отбивать атаки противника. Принимаю решение положить подводные лодки на грунт, чтобы продолжить их проводку в Кронштадт с наступлением ночи. Поворачиваем в район Шепелевского маяка, где лодки должны погрузиться. И тут с северного берега начинают бить вражеские батареи. Наши катера быстро ставят дымовую завесу, по финским батареям открывает огонь форт Серая Лошадь. И скоро обстрел эскорта прекращается. В небе над нами появляются краснозвездные истребители. Это уже совсем хорошо.

Когда подводные лодки погрузились, я отправил освободившиеся от эскорта корабли в Кронштадт, а сам на «СКА-172» пошел в Батарейную. «Двести восемнадцатый» уже стоял на отмели, рядом находился «Рым» — откачивал воду из отсеков поврежденного тральщика. Поднимаюсь на его палубу, говорю с бледным, осунувшимся Опариным, с другими моряками. Настроение у них бодрое, несмотря на пережитые опасности. Молодцы они — более трех часов боролись за живучесть корабля, отстояли его, спасли.

Успокоенный, ухожу на катере в Кронштадт, прихватив с собой комдива Опарина и еще не оправившегося от контузии командира тральщика Цыбина.

А когда наступила ночь, повел группу катеров МО в район Шепелева. Всплывшие с грунта «Щ-303» и «С-12» под охраной двинулись в Кронштадт. Финские батареи опять было пытались помешать переходу, однако наши форты своим огнем быстро заставили их замолчать.

В Кронштадте была оказана теплая встреча экипажу «Щ-303», немало пережившему в месячном походе. Свой поклон друзьям-подводникам принесли и мы в знак боевой флотской спайки, в знак будущих побед.

Той же ночью был переведен в Кронштадт из Батарейной тральщик «Т-218». Его поставили в док Морского завода. Заводской осмотр позволил уточнить размеры повреждений. В правом борту зияла большая пробоина. Корма тральщика выгнулась вверх, а изуродованный нос углом был скошен вниз. Киль в одном месте перебит, в других местах обнаружены трещины. Погнуты обе линии гребных валов.

Тяжелые раны получил корабль при охранении подводных лодок. Такими ранами можно гордиться. В то же время мы верили в мастерство рабочих завода, знали, что тральщик будет вылечен и вновь поставлен в строй.

Готовимся наступать

Трасса Кронштадт — Лавенсари летом 1943 года требовала от нас особого внимания. И не только в связи с эскортами подводных лодок. Созданная весной Островная военно-морская база спешно дооборудовалась. Она нуждалась в разных видах вооружения, в боепитании, строительных материалах, горючем и продовольствии. Пополнялся ее людской состав. И мы постоянно водили туда конвои.

Для нас было совершенно ясно, что база на острове укрепляется с перспективой. А перспектива после Сталинградской битвы вырисовывалась одна: в скором времени и мы, балтийцы, двинемся на запад. И Лавенсари нам сильно поможет в этом.

Противник тоже, разумеется, понимал, с какой целью мы курсируем на остров. И он всячески старался сорвать перевозки. С началом лета, в период светлых ночей им широко использовалась береговая артиллерия. В это время 12 наших конвоев подверглись интенсивным артиллерийским обстрелам. Когда ночи стали темнее, на фарватер проникали фашистские торпедные катера и другие надводные корабли. И тогда наши дозоры вступали в бой, тогда приходилось выпускать на трассу тральщики, чтобы проверить ее в противоминном отношении.

Пыталась атаковать конвои и фашистская авиация. На переходе морем эти атаки не имели успеха: у наших кораблей была возможность маневра, они встречали самолеты плотным зенитным огнем, пользовались прикрытием истребителей. Хуже получалось во время стоянок на лавенсарском рейде. Корабли здесь бросали якоря порой на несколько дней, и нелегко им было отбиваться от массированных налетов вражеских бомбардировщиков, хорошо видевших при свете солнца стесненные в маневре цели.

Утром 23 июня из оперативной сводки узнаю, что накануне фашистская авиация ожесточенно бомбила рейд Лавенсари. Из наших кораблей, пришедших туда с очередным конвоем, поврежден сетевой заградитель «Вятка» и потоплен катер «МО-171».

Сетевой заградитель — довольно крупная и ценная боевая единица. И естественно, сообщение встревожило. Выяснив подробности, составил себе следующую картину. Бомбы падали вблизи борта «Вятки». Корабль получил около двухсот осколочных пробоин. Образовалась течь в румпельном отделении. На корме, где стояло два десятка доставленных к острову и еще не выгруженных мин, возник пожар. Огонь и мины грозили взрывом и гибелью заградителя.

Никто не дрогнул в экипаже корабля. Моряки, несмотря на свист осколков, несмотря на то, что осколками зацепило нескольких человек, бросились к очагу пожара и быстро сбили огонь. Ни на миг не прекращали стрельбы зенитчики, огнем которых управлял старший лейтенант И. С. Щеголев, получивший ранение при взрыве первых бомб. Особенно метко било орудие старшины 2-й статьи Лещука — оно поразило два вражеских самолета. Отличился и главный старшина Марков. Взрывной волной сорвало кормовой Военно-морской флаг — Знамя корабля. Пренебрегая опасностью, Марков подхватил его и водрузил на флагштоке[9].

Действиями экипажа в бою хорошо руководил командир корабля капитан-лейтенант Борис Григорьевич Чернышев. Будучи раненным, он не покинул своего поста, пока не кончился воздушный налет. А после боя моряки своими силами устранили повреждения. Сетевой заградитель остался в строю и был готов к новым походам.

Весть о гибели катера «МО-171» болью отозвалась в сердце. Редкий случай — катер получил прямое попадание авиабомбы. Командовал им лейтенант Александр Григорьевич Бутаков — последний представитель славной династии военных моряков, потомков выдающегося адмирала русского флота Г. И. Бутакова. В те дни отец лейтенанта, капитан 1 ранга, воевал на Черном море. С тяжелым чувством подписал я телеграмму, посланную на его имя, с печальным известием.

Второе тревожное сообщение, полученное с Лавенсари, касалось сетевого заградителя «Онега».

Дело было 7 июля уже под вечер. В небе над островом появилась армада фашистских бомбардировщиков числом около семидесяти. Четыре из них прорвались к «Онеге», стоявшей на рейде. Посыпались бомбы. Они разрывались рядом, совсем близко от борта. В корпусе появились многочисленные пробоины. Возникло три очага пожара. Оказались поврежденными рулевое устройство, внутрикорабельная сигнализация и машинный телеграф. Почти все моряки, находившиеся на верхней палубе, были ранены осколками бомб. Командиру корабля капитан-лейтенанту Я. В. Сапунову оторвало правую руку, были ранены его помощник капитан-лейтенант В. С. Лобанов, командир минно-артиллерийской боевой части лейтенант И. К. Самохвалов, механик мичман И. С. Симачев. Боцман И. Г. Завирюха и несколько матросов погибли.

Короткое сообщение дополнилось потом строками политдонесения. В нем говорилось:

«Истекая кровью, капитан-лейтенант Сапунов не покинул мостика. Ему наложили повязку, и он продолжал командовать кораблем. Помощник командира Лобанов взрывной волной был сброшен с мостика на палубу. Раненный в голову, спину, ногу и руку, он дополз к люку, ведущему в машинное отделение, и голосом передавал туда команды, поступавшие с мостика, пока не потерял сознание. Тем временем лишился чувств и командир. Маневрами корабля, снявшегося с якоря, управлял раненый лейтенант Самохвалов.

Самоотверженно вели себя и другие члены экипажа. Коммунист, командир орудия старший матрос Тимкин остался один из всего расчета. Но он продолжал стрелять, ловя в прицел фашистские самолеты. Коммунисту пулеметчику Кузнецову осколком оторвало кисть левой руки. Он оставался на боевом посту, пока не получил приказание идти на перевязку. Так поступил и комсомолец старший матрос Трещалов, лишившийся стопы ноги. Подбежавшему военфельдшеру он сказал: „Вы мне наложите жгут, а повязку я сделаю сам, идите перевязывать других, тяжело раненных“. Не покинул своего поста у пушки раненый установщик прицела коммунист матрос Петров. Командир отделения сигнальщиков коммунист Попов, раненный в обе ноги, в мегафон дублировал приказания, идущие с мостика, и подбадривал товарищей криками „Не унывать!“.

Остался в строю, несмотря на ранение, механик мичман Симачев. Он руководил ремонтом рулевого устройства, работой машинистов и электриков, личным составом аварийной партии…»

Много еще перечислялось в политдонесении фамилий моряков, совершивших коллективный подвиг. А через несколько дней я вышел из Кронштадта на катере «МО-313» в район Сескарского плеса, чтобы встретить «Онегу», возвращающуюся с Лавенсари. Корабль вел лейтенант Самохвалов. Мне хотелось первым поблагодарить и его, и всех онеговцев за мужество и стойкость, за отличное выполнение воинского долга.

Добавлю к этому, что все члены экипажа сетевого заградителя, проявившие героизм, в скором времени получили высокие правительственные награды.

В походах на Лавенсари участвовали десятки наших кораблей. Много рейсов совершили туда большие тихоходные тральщики. Они сами загружались до предела и еще нередко тянули за собой на буксире баржи. Противоминное обеспечение конвоев, то есть проводку их за тралами, обычно осуществляли катера-тральщики дивизионов Кимаева и Пахольчука, а также тихоходные тральщики типа «Ижорец» дивизиона капитана 3 ранга Визирова. Охрану конвоев от атак подводных лодок и торпедных катеров противника несли малые охотники из состава истребительного отряда ОВРа. Часто выходили для прикрытия конвоев от огня вражеской береговой артиллерии катера-дымзавесчики дивизиона капитана 3 ранга Н. Н. Амелько[10]. И экипажи всех этих кораблей в одинаковой степени подвергались тем опасностям, с которыми была сопряжена скромная на первый взгляд «транспортная» работа.

В связи с этим хотелось бы особое слово сказать об упомянутом здесь капитане 3 ранга Николае Петровиче Визирове.

Впервые я встретился с ним в тяжелые для балтийцев дни осени сорок первого года. Тогда мы тоже, как известно, формировали немало конвоев, отправлявшихся из Кронштадта в разные точки восточной части Финского залива. В качестве начальника штаба ОВРа я в то время часто проводил инструктажи командиров и капитанов судов перед отправлением в путь. И на одном из таких инструктажей появился стройный красивый капитан-лейтенант с задумчивым взглядом карих глаз и застенчивой улыбкой. Он внимательно слушал информацию об обстановке на маршруте перехода, толковыми вопросами уточнял организацию движения конвоя. Это был Визиров. Он и возглавлял тот конвой.

Сколько раз Николай Петрович в дальнейшем исполнял эту ответственную роль! Его имя узнали на различных островах и в различных бухтах нашей операционной зоны, ему привыкли подчиняться командиры кораблей и капитаны судов, когда речь шла о строгом выполнении всех правил совместного плавания по опасным фарватерам. Люди быстро заметили его хорошую морскую подготовку, выдержку, смелость.

Мы, конечно, оценивали его главным образом по тому, как он командует дивизионом тральщиков. Оценка получалась неплохая. Траление фарватеров, боевые столкновения с противником показали высокую выучку личного состава дивизиона, его сплоченность и стойкость. А командир все больше набирался опыта, рос его авторитет.

Теперь он, уже будучи капитаном 3 ранга, с честью выполняет боевые задания. И если он ведет очередной конвой, мы знаем — на Визирова можно смело положиться, не подведет[11].

Я говорил, что на переходах морем дело обходилось у нас, как правило, без потерь. И все же в конце навигации подорвался, видимо на плавающей мине, и затонул на пути с Лавенсари большой тихоходный тральщик «Радуга». Среди погибших были командир корабля старший лейтенант Николай Аптекаев и офицер штаба ОВРа капитан-лейтенант Михаил Годяцкий.

Николай Аптекаев прибыл в наше соединение с Северного флота, где его застала война в должности командира катера МО. Там он проявил мастерство и отвагу, за что был награжден орденом Красной Звезды. Мне он сразу понравился — молодой, энергичный, отлично знающий свое дело. Матросы и старшины тральщика любили своего командира. Всех их вместе приняли холодные воды Балтики в темную ночь.

Михаил Годяцкий войну начал на Балтийском флоте, командуя тральщиком. Он хорошо проявил себя в тяжелых боевых походах сорок первого года, возглавил дивизион, потом его выдвинули на штабную работу. Многие месяцы служил на моих глазах этот скромный человек и очень мобильный, подвижный, знающий штабной офицер-оператор. В самых сложных условиях он сохранял бодрость духа и охотно выполнял наиболее трудные, ответственные задания.

Слов нет, потери на войне неизбежны, но всякий раз гибель людей, особенно тех, которых хорошо знал, переживаешь очень тяжело. И только в работе, в походах и боях, восстанавливается душевное равновесие.

В конце августа меня вызвал командующий Кронштадтским морским оборонительным районом контр-адмирал Г. И. Левченко. От него я услышал следующее:

— Получена директива — начать разведывательное траление фарватеров по двум направлениям от Лавенсари: на запад, к проходу между Гогландом и Большим Тютерсом, и южнее, к Нарвскому заливу. Задачу решать катерами-тральщиками. Продумайте состав сил и организацию тральных работ.

Далее он сказал, что общее руководство этим тралением будет осуществлять командир Островной военно-морской базы контр-адмирал Жуков, он же позаботится о боевом обеспечении. А непосредственное управление тральными силами командующий посоветовал мне возложить на командира бригады траления Юрковского, который должен развернуть свой командный пункт на Лавенсари.

— Срок на подготовку минимальный, — подчеркнул Гордей Иванович.

Новая тральная разведка конечно же в первую очередь связана с тем, чтобы облегчить подводным лодкам проход через мощные минные заграждения противника на Восточном Гогландском плесе и в северной части Нарвского залива. Но когда штаб произвел соответствующие расчеты, нанес эти расчеты на карты, то стало ясно и другое: этим тралением флот готовит себе пути для продвижения на запад. Значит, где-то в планах больших инстанций предусмотрено такое продвижение. И, видимо, его недолго ждать.

На траление были отправлены сначала два, а потом и четыре дивизиона катеров-тральщиков. Они утюжили море на виду у вражеских артиллерийских наблюдателей. И не раз вражеские батареи, установленные на Гогланде, Большом Тютерсе и Кургальском полуострове, открывали огонь. Тральщики закрывались дымами. Подкрадывались к ним сторожевики и другие надводные корабли врага. Тогда в бой вступало наше охранение — торпедные катера, малые охотники, базовые тральщики. Нередко им помогали истребители прикрытия, вылетавшие с полевого аэродрома.

Не смогли фашисты помешать нашим тральным работам. И уже одно это говорило, что сейчас не сорок первый год.

За ходом тральных работ я следил из Кронштадта, вникал в донесения и доклады. Один из таких докладов сделал командир бригады траления капитан 1 ранга Ф. Л. Юрковский, на короткое время прибывший к нам с Лавенсари. Он говорил о трудностях, о вражеских обстрелах и атаках, о мужестве и самоотверженности моряков. Федор Леонтьевич особенно хвалил командира дивизиона капитана 3 ранга Кимаева. Этот известный своей храбростью и выдержкой офицер на сей раз опять проявлял самые лучшие командирские качества.

Юрковский привез в штаб несколько листов представлений к наградам отличившихся на тралении моряков. Я с большим удовольствием поддержал эти представления.

Когда разведывательное траление уже шло полным ходом, мы получили еще одно важное задание. На сей раз от командования флота пришло указание — проложить проходы к побережью и протралить специально намеченные маневренные районы в Копорской губе. Цель задания не пояснялась, но не трудно было догадаться, что здесь готовится высадка десанта. В пользу такой догадки говорило и предупреждение о полной скрытности действий тральных сил.

Это задание выполняли тихоходные тральщики дивизиона Визирова, катера-тральщики дивизионов Пахольчука и Мудрака. Нелегко им было соблюдать жесткое условие насчет скрытности. На траление выходили только в темное время суток, а это увеличивало возможность подрыва кораблей на плавающих и подсеченных тралами минах. Но экипажам тральщиков к риску не привыкать, вся их боевая работа сопряжена с ним. Шесть темных ночей потребовалось им, чтобы справиться с заданием.

А тем временем подтвердилась и догадка относительно десанта. Меня и командиров некоторых других соединений вызвали в штаб флота. Здесь было объявлено о подготовке к высадке десанта на побережье Копорской губы. Он планировался как составная часть наступательной операции Ленинградского фронта. Мы не знали, когда она начнется, но раз готовимся — значит скоро. Эта мысль вызывала радость и воодушевление.

Организационный приказ определял мне быть командиром высадки первого эшелона десанта. Целую неделю мы пробыли в штабе флота, отрабатывая на картах все детали предстоящих действий. Одновременно готовились выделенные в наше распоряжение силы и средства.

После штабных упражнений было проведено тактическое учение. Им руководил контр-адмирал Г. И. Левченко. Корабли ОВРа и бригады шхерных кораблей приняли в полном составе 260-ю отдельную бригаду морской пехоты, вышли в назначенный район и разыграли высадку на берег. У нас это было первое за войну крупное учение с фактическим действием больших сил — кораблей разных классов, судов, десантно-высадочных средств. И проводилось оно под носом у противника. Тот ничего не заметил — дело было ночью, с соблюдением всех правил маскировки.

Учение показало нашу полную готовность к выполнению боевой задачи. Оставалось ждать условленного сигнала. Но в ту осень мы его не дождались — что-то изменилось в оперативных планах фронта и флота.

Я намеренно сейчас выстраиваю в одну линию эти факты: усиленное питание Островной военно-морской базы, траление фарватеров, идущих в западном направлении, подготовка десанта. Это было главным, это предвещало нечто большое, радостное. И потому у меня здесь не остается места для рассказа о многом другом, чем повседневно занимались овровцы летом и осенью, — о работе тральщиков на разных участках нашей операционной зоны, о боевых делах многочисленных отрядов и дивизионов, об ожесточенных схватках дозорных кораблей с кораблями противника, которые по-прежнему часто и назойливо пытались проникнуть к нашим фарватерам, засорить их минами, атаковать конвои.

Настроение у всех нас поднимали оперативные сводки того времени, передававшиеся по радио и публиковавшиеся в газетах. Отгремела грандиозная победоносная битва на Курской дуге. Наши войска форсировали Днепр. Дело шло к полному изгнанию врага с советской территории. И защитников Ленинграда охватывало нетерпение: пора показать фашистам дорогу от стен многострадального города.

В скором времени мы еще раз убедились, что эта пора не за горами.

В один из октябрьских дней мне позвонил контр-адмирал Г. И. Левченко.

— Сегодня с Лисьего Носа в Ораниенбаум пойдет на катере командующий войсками фронта Говоров, — сказал он. — Вам поручается лично обеспечить переход катера туда и обратно, а также сопровождать командующего в ораниенбаумском порту.

Быстроходный сторожевой катер «БК-2» в полной готовности ждет у причала. Иду на катере к мысу Лисий Нос. Вскоре сюда прибывает генерал армии Л. А. Говоров. И вот уже «БК-2» мчится курсом на Ораниенбаум.

Пока пересекали Невскую губу, командующий расспрашивал меня о положении в этом районе, о минной опасности и вражеских артиллерийских обстрелах, о времени, которое нужно тихоходным транспортным средствам, чтобы дойти до Ораниенбаума с Лисьего Носа и от ленинградских причалов. В Ораниенбауме он внимательно осмотрел порт, состояние и протяженность причальных линий, потребовал точно рассчитать, сколько здесь может быть принято грузов разных габаритов за тот или иной отрезок времени, интересовался, как осуществляется задымление порта при обстреле его противником. Из порта генерал армии направился на КП Приморской оперативной группы войск, где и пробыл до вечера следующего дня.

Возвращался командующий фронтом ночью и шел уже не на катере, а на тральщике и не через Лисий Нос, а непосредственно в Ленинград. И опять я сопровождал его до схода на берег.

На обратном пути в Кронштадт я размышлял об этом визите и тех вопросах, которые выяснял Леонид Александрович Говоров. Не требовалось особой прозорливости, чтобы сделать вывод: готовятся большие перевозки на ораниенбаумский плацдарм. Это будут вероятнее всего войска с техникой. И без нашего участия тут дело не обойдется.

Мои предположения вскоре оправдались. Краснознаменный Балтийский флот получил от Военного совета фронта боевую задачу: перебросить через Невскую губу в Ораниенбаум соединения и части 2-й ударной армии. Сделать это предписывалось в сжатые сроки и скрытно от противника.

Опять пришлось поразмыслить, но уже с учетом конкретных выкладок. Дело предстояло трудное, требовавшее тщательной подготовки и определенного риска. Ведь вся Невская губа простреливалась с южного берега вражеской артиллерией. Из-за малейшей нашей оплошности враг мог насторожиться, обрушить на корабли огонь. Нельзя было допустить, чтобы у противника возникло какое-либо подозрение — иначе сорвется оперативный замысел.

Нет полной гарантии от минной опасности. Движение может осуществляться лишь по тем фарватерам небольшой ширины, которые заранее протралены. Для расширения их времени не остается. Малые глубины не позволят пройти крупным кораблям и транспортам. Будем использовать сетевые заградители, самоходные десантные и несамоходные озерные и речные баржи. Правда, у нас маловато буксиров. Но тут можно привлечь тральщики.

Как раз во время этих размышлений довелось мне зайти по какой-то надобности на базовый тральщик «Т-215» — старый мой знакомый. Бывший его командир, а теперь командир дивизиона капитан 3 ранга М. А. Опарин по-прежнему держал на нем свой брейд-вымпел. В разговоре со мной Михаил Антонович завел речь о техническом состоянии кораблей. Он спросил, можно ли планировать в ближайшее время постановку тральщиков в ремонт. Пришлось намекнуть ему, что этим заниматься не время — корабли понадобятся для оперативных перевозок.

— Наступление? — сразу насторожился Опарин. — В таком случае базовые тральщики ждут приказа. С ремонтом успеется.

— В ноябре возможен ледостав, — осторожно говорю я. — Сложности будут.

— А без них нигде не обходится. Мы со льдом знакомы еще по ханковским походам. Тогда наши тральщики вели себя неплохо.

— Ну что ж, будете ледоколами, — с улыбкой завершил я эту беседу, которая позволила еще раз убедиться в боевом настроении наших людей.

Мы усиленно готовились к перевозкам. Подбирались пригодные для этого корабли и плавсредства. Специалисты штаба определяли их возможности — вместимость, способность плавать во льду. Я проверял корабли, готовность экипажей, проводил занятия с офицерами штаба ОВРа и бригады траления, с командирами дивизионов, уточняя все детали предстоящего дела.

Хватало работы и у начальника политотдела капитана 2 ранга Б. В. Сучкова. Аппарат политотдела, другие политработники занимались разъяснением личному составу важности поставленной задачи, говорили о том, как нужны бдительность, скрытность. И хотя прямо не указывали о готовящейся наступательной операции войск фронта, все понимали: речь идет о скором изгнании врага из-под стен родного Ленинграда.

В разгар всех этих дел меня вызвал на беседу командующий флотом. Он прибыл в Кронштадт, и разговор состоялся в штабе Кронштадтского морского оборонительного района. Очень памятный для меня разговор. Вначале последовали обычные вопросы, касающиеся нашего соединения и подготовки к перевозкам армии. Выслушав меня, адмирал неожиданно сказал:

— Петров утвержден в должности начальника штаба флота. Ему нужен заместитель — начальник оперативного отдела. Военный совет флота считает, что на эту должность целесообразно назначить вас. Мы все взвесили, а главным образом ваш опыт командования таким сложным, многочисленным и боевым соединением, каким является ОВР. Ваше мнение?

Не сразу я собрался с мыслями. Не входила в мои личные планы штабная работа. Нынешнее командирское положение мне нравилось, горячий был пост. А с другой стороны — предложение лестное. Не каждый день такие должности дают. Да и можно ли было тогда, в военное время, ответить отказом самому командующему флотом? И я сказал, что готов служить там, где считает нужным Военный совет.

Беседа приняла иной оборот. Адмирал в предвидении моей будущей работы говорил о предстоящих задачах флота, высказывал свои соображения о перспективах боевого использования различных его сил, характеризовал роль штаба флота в нынешних условиях. По ряду вопросов он просил меня высказать свои соображения и внимательно слушал ответы.

Время шло, а мы все беседовали, хотя я знал, что у командующего каждый час на особом счету. Но таков уж был Владимир Филиппович Трибуц, что не жалел он времени для тех, кого хотел чему-то научить, кого видел в числе своих единомышленников и помощников. И в этом смысле нельзя сказать, чтобы нынешняя встреча открыла передо мной какие-то новые черты в облике нашего командующего. Мне давно были известны и его характер, и стиль работы.

Разговор с адмиралом невольно побудил меня вспомнить некоторые факты из прошлого.

В 1927 году я проходил стажировку в качестве корабельного курсанта на линкоре «Парижская коммуна». Молодой военмор Владимир Трибуц командовал здесь артиллерийской башней главного калибра. Уже тогда отмечались его энергия, инициатива, настойчивость, глубокое знание дела. В тридцатых годах мы служили с ним в одном соединении — бригаде линейных кораблей Балтфлота. Владимир Филиппович рос, что называется, на глазах. В 1939 году он стал командующим флотом.

Первая моя встреча с Трибуцем в дни Великой Отечественной войны произошла в конце июля 1941 года в Таллине. Контр-адмирал Ю. Ф. Ралль взял меня с собой, когда ехал докладывать командующему флотом предложения по минной обороне. Лишь только мы вошли в просторный кабинет, из-за большого письменного стола поднялся высокий, худощавый вице-адмирал с усталым, озабоченным лицом. Поздоровался с чуть заметной улыбкой. Во время доклада быстро схватывал суть предложений, тут же на них реагировал, отдавая распоряжения по телефону. И уже не видел я в нем никакой усталости — движения порывисты, уверенно звучит голос, отдающий характерной флотской хрипотцой.

Потом не раз мне приходилось слышать этот голос в трубке телефонного аппарата и днями, и ночами на своем командном пункте. Властные приказы, немногословные распоряжения держали нас в напряжении, заставляли действовать, давали порцию новой энергии.

«Наш беспокойный адмирал», — говорили между собой командиры соединений в связи с такими вот частыми звонками командующего, которые раздавались в любое время суток на командных пунктах, в штабах, во флагманских каютах кораблей. И тем отдавалась дань его требовательности, детальной осведомленности в делах, предусмотрительности.

Знали мы и то, что наш командующий общителен, прост, доступен и, несмотря на крутой нрав, не лишен чувства юмора, понимает шутку, любит острое слово. Многие балтийцы видели его суровым, но видели и другим, когда он во время какого-нибудь празднества или в какую-то иную минуту садился в кают-компании корабля за пианино, вместе со всеми пел старинные и новые морские песни, а то и выходил в круг станцевать «яблочко».

Было понятно раньше, в дни нашего отчаянного положения, понятно и теперь, перед грядущими битвами, какой тяжелый груз лежал и лежит на плечах командующего. Не все получалось гладко у нас, балтийцев, не все решения были абсолютно правильными. Но ведь обстановка была, да и оставалась еще исключительно сложной и тяжелой. И все же Балтийский флот своего флага не опозорил. А нынче мы думаем о грядущих боях, о победах. Они будут, обязательно будут. Об этом уверенно говорит адмирал.

Прощаясь со мной, командующий сказал:

— Вопрос о вашем назначении будет решаться в Москве. А пока вам нужно обеспечить перевозку войск 2-й ударной армии. Полагаю, что корабли ОВРа свою задачу выполнят.

— Выполнят, товарищ адмирал, — ответил я твердо.

Завершив приготовления, мы ночью 5 ноября начали переброску войск через Невскую губу. Кронштадтский морской оборонительный район выделил для этого сетевые заградители «Онега» и «Вятка», шесть тральщиков, две самоходные десантные баржи, восемнадцать буксиров с несамоходными баржами. Маршрут их движения Лисий Нос — Ораниенбаум. Из Ленинграда к Ораниенбауму пошли корабли и суда Ленинградской военно-морской базы.

Расчет наш строился на том, чтобы полностью использовать темное время суток. Как только на море опускалась вечерняя мгла, на Лисьем Носу начиналась погрузка, потом корабли и суда двигались по узкому фарватеру к противоположному берегу, там разгружались и к рассвету возвращались к местам своих обычных стоянок. Каждую ночь приводились в готовность артиллерия кораблей, береговые, стационарные и железнодорожные батареи. На аэродромах дежурили самолеты — «ночники». Четко действовала система дымовой маскировки. Ее осуществляли береговые станции дымопуска, катера и самолеты-дымзавесчики.

Каждое утро на своем командном пункте я получал доклад о прошедшей ночи, при этом назывались цифровые данные, характеризующие объем перевозок, выпавший на долю кораблей соединения. Неоднократно по ночам я и сам уходил на катере или тральщике к Лисьему Носу, испросив на то разрешения контр-адмирала Г. И. Левченко. И неизменно он в таких случаях давал напутствие:

— Главное — проверяйте маскировку.

Проверял. И убеждался, что и моряки, и армейцы правила маскировки соблюдают неукоснительно. Нигде ни одного огонька. Особенно строго предупреждали водителей автомашин — не разрешалось включать фары даже на короткий миг.

К 20 ноября завершился первый этап перевозок. Из Ленинграда и с Лисьего Носа на ораниенбаумский плацдарм было переправлено 30 тысяч бойцов и командиров, много различной техники. А через два дня поступило приказание дополнительно перевезти на плацдарм несколько общевойсковых соединений, спецчастей и подразделений фронта.

Работы нам прибавилось. Здесь-то и вспомнился недавний разговор с командиром дивизиона тральщиков Опариным: возглавляемые им корабли были брошены на буксировку барж, и пришлось им попутно выполнять роль ледоколов. Отлично трудились экипажи этих кораблей. Не раз бывало, что за ночь они совершали вместо одного по два рейса.

Ночь, темень, холод, льды… Погрузка и разгрузка изматывали силы. Однако наши люди все преодолели, Перевозки благополучно шли к концу. А тем временем пришел приказ Народного комиссара Военно-Морского Флота о моем назначении на новую должность.

Я сдал дела в Кронштадте, простился со своими боевыми соратниками по Охране водного района и отбыл в Ленинград.

До начала наступления войск фронта оставался ровно месяц.

Глава III. Курсом к победе

Январский гром

Штаб Краснознаменного Балтийского флота размещался в те дни на Петроградской стороне Ленинграда. Чтобы попасть в штаб, надо было проехать по улице профессора Попова до здания Электротехнического института имени В. И. Ульянова-Ленина. В саду института стояла небольшая старинная церквушка. Снаружи она ничем особенным не привлекала к себе внимания. Но под ее сводами скрывались входы в довольно обширные подземные помещения. В этих-то помещениях и сосредоточились органы боевого управления флотом.

Надо сказать, что специалисты флотской инженерной службы в свое время поработали здесь неплохо. Основной подземный каземат, защищенный броневыми плитами, отведен был под флагманский командный пункт Балтфлота. А этажом выше располагался отдел штаба, которым я сейчас руководил.

Раньше мне, конечно, не раз приходилось бывать в этом подземелье. Но одно дело приходить сюда на какое-нибудь совещание, на доклад или получать здесь очередное боевое задание, и совсем другое — постоянно служить тут. Будучи заместителем начальника штаба, я одновременно возглавлял в штабе его первый, ведущий отдел, на который ложились планирование, организация и координация всей оперативной и боевой деятельности различных сил флота. По масштабу и объему работы все это намного больше, сложнее и тяжелее по сравнению с моим прежним положением в ОВРе.

Одни лишь линии связи, тянувшиеся в отдел, не оставляли никакого места для таких сравнений. Телефоны, телеграф «Бодо» шли сюда от радиоцентра по кабелю, проложенному по дну Ладожского озера, из Кронштадта, Ораниенбаума, Ладожской военной флотилии, из штабов авиации и тыла флота, из управления начальника артиллерии КБФ, Островной военно-морской базы на Лавенсари — отовсюду, где находились более или менее важные пункты обширного и разбросанного по различным местам нашего флотского хозяйства. И по этим линиям то и дело поступали донесения, сводки, устные доклады, а также отдавались приказы и распоряжения.

Мне предстояло по-военному быстро освоиться со своими новыми обязанностями. К тому же мое появление в штабе совпало с последним этапом подготовки стратегической наступательной операции под Ленинградом. В этой операции флот должен был выполнить свою немаловажную роль. Значит, мы не имели права что-то недоработать, какую-то деталь упустить.

Теперь я имел более широкую информацию по разным вопросам. Из этой информации явствовало, что наше положение под Ленинградом значительно улучшилось. Прорыв блокады благотворно сказался на жизни населения и боевой деятельности защитников города. По железной дороге, построенной вдоль южного побережья Ладожского озера, в Ленинград доставлялись миллионы тонн различных грузов — продовольствия, топлива, сырья и конечно же вооружения и боеприпасов. В городе наладилось производство крупнокалиберной морской артиллерии, выпуск артиллерийских снарядов и мин с применением новых типов пороха. Развернулось строительство малых боевых кораблей и катеров, включая так необходимые флоту тральщики.

Но линия фронта по-прежнему проходила у стен города. На огромном протяжении этой линии враг прочно сидел в земляных и бетонных укреплениях. Не прекращались артиллерийские обстрелы Ленинграда. Железная и автомобильная дороги, проложенные там, где наши войска прорвали блокаду, тоже постоянно находились под артиллерийским огнем.

Полностью снять блокаду, отбросить врага от Ленинграда, освободить от фашистских захватчиков Ленинградскую область — такая задача стояла сейчас перед войсками Ленинградского и Волховского фронтов, Краснознаменным Балтийским флотом. Успешное решение этой задачи открывало нашим сухопутным войскам путь в Прибалтику, а флот получал выход на просторы Балтийского моря.

У нас были все основания для оптимистического взгляда на предстоящую операцию. Накоплено достаточно сил, фронты и флот обогатились к тому времени огромным боевым опытом. Но чтобы победить сильного врага, требовалось его перехитрить, ввести в заблуждение, ошеломить. Это предусматривалось замыслом операции.

Могли ли гитлеровские генералы думать, что наши войска ударят с той стороны, где сил у нас было явно недостаточно, а перебросить сюда скрытно крупные подкрепления представлялось делом безнадежным? Но именно такое место, такое направление и было выбрано нашим командованием для нанесения удара. Это был ораниенбаумский плацдарм.

Сообщение с ним поддерживалось только водным путем — через насквозь просматриваемую и простреливаемую врагом мелководную Невскую губу, к тому же засоренную магнитными минами. Не ожидали, не предполагали гитлеровские генералы, что их разведка и служба наблюдения в этом районе не сумеют раскрыть наших перевозок на плацдарм значительного количества войск и техники, а обманутся впечатлением, что мы не ввозим, а вывозим с плацдарма нужные нам на другом участке фронта части приморской оперативной группы.

Поэтому до конца подготовки операции, до начала нашего наступления для гитлеровцев был скрыт замысел командования Ленинградского фронта. А он состоял в том, чтобы нанести по противнику два встречных удара в общем направлении на Ропшу: с ораниенбаумского плацдарма силами 2-й ударной армии и из района южнее Ленинграда — войсками 42-й армии. Соединившись, эти армии должны были развивать наступление на Кингисепп, Нарву и Красногвардейск, на Лугу.

Балтийский флот кроме обеспечения перевозок 2-й ударной армии получил задачу огнем корабельной и береговой артиллерии помочь войскам фронта взломать вражескую оборону и сопровождать этим огнем наступающие войска до пределов дальности стрельбы орудий; морской авиации предписывалось поддерживать наступление ударами с воздуха.

Ко времени моего прихода в штаб уже было выработано решение командующего Балтийским флотом относительно использования артиллерии. Вся корабельная, стационарная береговая и железнодорожная артиллерия была сведена в пять артиллерийских групп флота с общим количеством 208 орудий крупного и среднего калибров. В соответствующих штабах разрабатывались оперативные и боевые документы. Утвержденные командующим флотом, они доводились до исполнителей. На кораблях и в частях развернулась тщательная подготовка к решению огневых задач.

Но самое главное — нам следовало вовремя завершить перевозку войск и боевой техники в Ораниенбаум. В основном эту задачу мы выполнили еще в ноябре. А сейчас, как уже говорилось, мы были заняты дополнительной переброской на плацдарм нескольких общевойсковых соединений, спецчастей и подразделений фронта. И делалось это в очень сложных условиях — на морозе, при все более крепнущем ледоставе в Невской губе.

Мне думалось, что с переходом в штаб флота я уже не буду непосредственно касаться тех ночных рейсов кораблей, которые совсем недавно не давали мне покоя в Кронштадте. Не тут-то было. И теперь почти каждую ночь приходилось выезжать на Лисий Нос, правда, уже в другом качестве — в качестве представителя флотского командования. Впрочем, здесь часто можно было видеть в те ночи командующего флотом вице-адмирала В. Ф. Трибуца, начальника штаба флота капитана 1 ранга А. Н. Петрова, начальника тыла генерал-лейтенанта береговой службы М. И. Москаленко, начальника военных сообщений флота капитана 1 ранга И. Н. Ганцова. Здесь решалась задача первостепенной важности, и она находилась под пристальным вниманием самых ответственных флотских начальников.

Обычно, подъезжая в темноте к пирсу Лисьего Носа, всегда с тревогой думал, как пройдет сегодняшняя ночь, не дадим ли мы противнику повода к раскрытию характера наших перевозок. Поэтому прежде всего жестко контролировал соблюдение мер маскировки в районе сосредоточения назначенных к перевозке частей и в местах загрузки кораблей и судов. Приходилось также внимательно следить за тем, чтобы сама погрузка шла непрерывно без каких-либо заторов и несогласованностей.

Наш диспетчерский пункт помещался на самом пирсе в небольшом специально срубленном домике. Круглые сутки здесь дежурили офицеры отдела военных сообщений флота. Отсюда шла информация о ходе перевозок на флагманский командный пункт в Ленинграде. На диспетчерском пункте всегда можно было встретить представителей инженерной службы, работников тыла флота, связистов. Неподалеку на пирсе располагался и пункт медицинской помощи. Каждый человек из «команды» Лисьего Носа хорошо знал свои обязанности, действовал четко и самоотверженно. Этим в значительной мере объяснялся успех перевозок[12].

В одну из декабрьских ночей я встречал на Лисьем Носу командующего 2-й ударной армией генерал-лейтенанта Ивана Ивановича Федюнинского. Отсюда тральщик должен был доставить его на ораниенбаумский плацдарм, Запомнилась беседа генерала в кают-компании тральщика. Он проявил живой интерес к кораблю, к его людям, вооружению, спросил, сколько рейсов сделал тральщик с войсками и грузами по Невской губе. Командарм произнес много хороших слов о моряках Балтики, с удовлетворением отметил, что в предстоящих боях армейцы и моряки снова будут действовать совместно, выразил свою уверенность в успехе готовящейся операции…

Нам было приятно слышать добрый отзыв о балтийцах этого видного военачальника, героя Халхин-Гола, героя обороны Ленинграда. Через год с небольшим мне пришлось снова встретиться с Федюнинским уже в Восточной Пруссии. И тогда выяснилось, что он не забыл ту декабрьскую ночь, переправу через Невскую губу, помнит подвиг балтийцев, которые в труднейших условиях перебросили 2-ю ударную армию на ораниенбаумский плацдарм.

В хлопотах и заботах я не заметил, как подошел к концу декабрь и как вместе с этим календарь отсчитал последние дни 1943 года.

В новогоднюю ночь выпало мне обыкновенное, привычное уже бдение на Лисьем Носу. В довольно поздний час появился здесь также начальник тыла флота Митрофан Иванович Москаленко. Едва он ступил на причал, как раздался его зычный бас: генерал поторапливал моряков и пехотинцев, занятых погрузкой боевой техники на корабли и суда, отпускал шутки и вообще был в хорошем настроении. Его голос казался очень громким в морозной настороженной тишине.

— Фашистов разбудите, — сказал я ему. — Нарушаем звуковую маскировку.

— А фашистам и так не до сна. Давно у них поджилки трясутся, чуют, наверное, что скоро им здесь крышка, — ответил генерал, махнув рукой в темноту по направлению к Новому Петергофу.

Москаленко оставался на пирсе до тех пор, пока не было Загружено и отправлено в Ораниенбаум последнее судно. А затем он подозвал меня и пригласил проехать с ним в автомашине.

— Тут недалеко. Хоть и с опозданием, да встретим Новый год, — сказал генерал, посмотрев на часы. Было около трех часов ночи.

Через несколько минут мы уже сидели в небольшой лесной избушке на побережье залива и отмечали наступление 1944 года. Подняли стопки за грядущие боевые успехи, за окончательный разгром врага.

В избушке было уютно, тепло, спокойно. А мысли уносились на заледенелый простор Невской губы, где узким фарватером, в полной темноте двигался наш очередной тяжело груженный караван. Хотелось думать, что новогодняя ночь будет счастливой для всех, кто находился сейчас там, в море.

Вернувшись в Ленинград, я получил сообщение о благополучном прибытии кораблей и судов в Ораниенбаум и также благополучном и своевременном их возвращении на Лисий Нос. В ночь на 2 января здесь опять производились погрузочные работы. Однако на сей раз дело проходило без моего участия.

Утром раздался телефонный звонок от начальника штаба флота. После короткого приветствия А. Н. Петров сказал:

— В Невской губе осложнилась ледовая обстановка. Суда не смогли закончить очередной рейс и к рассвету оказались затертыми льдами на подходах к Лисьему Носу. Ветром их понемногу сносит в сторону северных фортов Кронштадта. Там, как известно, район миноопасный. Противник ввел в действие артиллерию. Наши батареи работают на подавление огня. Комфлота приказал вам немедленно вылететь в Кронштадт. Надо быстрее вызволить суда из ледового плена, вывести их из-под обстрела.

Через несколько минут я уже ехал на аэродром. А там стоял в готовности к вылету Ли-2. Еще полчаса, и вот он, хорошо знакомый командный пункт Кронштадтского морского оборонительного района. Начальник штаба района Н. Э. Фельдман помогает мне вжиться в обстановку.

Положение судов незавидное. Они полностью во власти льда и ветра, открыты для вражеского обстрела. Мы занимаемся тем, что организуем их дымовое прикрытие и подключаем все большее число кронштадтских батарей и фортов на подавление вражеского огня. В то же время к месту дрейфа судов готовятся выйти мощные морские кронштадтские буксиры.

Двое суток продолжалась эта ледовая операция. Наконец буксиры пробились к застрявшим во льду судам, поодиночке вывели их на фарватер, помогли добраться к причалу. И когда все это закончилось, я на самолете У-2 возвратился в Ленинград.

Здесь ждало много дел. Для подготовки операции оставались считанные дни, и все последний раз проверялось, уточнялось, согласовывалось. По многим вопросам требовал доклада начальник штаба флота, и приходилось часто ходить к нему с оперативной документацией, картами, схемами.

Анатолий Николаевич Петров был строгим, требовательным человеком, и вместе с тем мы всегда чувствовали с его стороны уважение к делам, к опыту, квалификации каждого из нас. Я и раньше знал о Петрове много хорошего, а сейчас за короткое время работы в штабе еще больше оценил его высокие воинские и человеческие качества.

Первое наше знакомство относится ко времени учебы — Петров кончал военно-морское училище на два курса раньше меня. В 1924 году мы вместе с ним участвовали в первом заграничном плавании моряков Балтфлота на учебном корабле «Комсомолец». Потом Анатолий Николаевич командовал эсминцем, а в 1939 году возглавил экипаж только что вступившего в строй крейсера «Максим Горький». На мостике этого корабля он получил боевое крещение в июне 1941 года. Осенью того же года его назначили в штаб флота. Спустя два года он вырос до высокого поста начальника этого штаба.

Мне он нравился тем, что страстно любил море и флот, был приверженцем высокой флотской культуры, четкости и аккуратности в работе. Он мог принимать смелые решения, честно и объективно оценивать складывающуюся обстановку, мог отстаивать свои взгляды и мнения перед любыми начальниками, что особенно ценно для того поста, который он занимал. У нас как-то незаметно установились с ним хорошие деловые отношения, которые впоследствии стали дружескими.

Итак, время неумолимо катилось к назначенным дню и часу наступления. Вечером 12 января ко мне зашел А. Н. Петров.

— Командующий отправился на Лисий Нос, — сказал он. — Оттуда пойдет в Ораниенбаум к Федюнинскому. Все начнется с плацдарма.

— Я бы тоже хотел быть там, — вырвалось у меня. — Посмотреть бы своими глазами…

— Посмотреть не удастся, а услышать услышим. Нам приказано быть на флагманском командном пункте. Мало ли что потребуется. Пойдем проверим, все ли у нас в порядке.

Мы спустились вниз. На ФКП ничто не вызывало беспокойства. Хорошо действовала связь. Оперативное дежурство обеспечивалось знающими свое дело офицерами. Правда, я заметил необычную сосредоточенность на их лицах — люди знали, куда уехал комфлота, и недали развертывания событий.

Ожидание длилось еще более суток. В ночь перед наступлением, несмотря на сложные метеорологические условия, в воздух поднялись бомбардировщики авиации дальнего действия. Их было свыше сотни. Свой бомбовый удар они нацелили на позиции дальнобойной артиллерии врага, на скопления его войск. А утром 14 января вступила в действие артиллерия.

Очевидцы рассказывают, что сплошной орудийный гром повис на огромном пространстве от Кронштадта до южного берега Невской губы и далее к линии фронта, опоясывающей ораниенбаумский плацдарм. Воздух сотрясали залпы сотен орудий разных калибров. Из тяжелых орудий вели огонь форт Красная Горка, переправленные на плацдарм железнодорожные батареи, батареи Кронштадта, башни поврежденного, но все еще боеспособного линкора «Марат», пушки эсминцев «Сильный» и «Страшный», канонерской лодки «Волга». Со своих позиций били многочисленные орудия и крупнокалиберные минометы, расположенные в боевых порядках войск фронта.

Можно было себе представить, что творилось на позициях гитлеровцев. Тяжелые снаряды дробили и рвали укрепления, корежили танки, артиллерийские установки, рушили окопы и траншеи.

Выйдя из штаба на улицу и прислушавшись, я мог бы уловить приглушенные расстоянием раскаты этого артиллерийского грома. Но жители города пока ни о чем не догадывались, не знали, что наступил для гитлеровцев час расплаты за все их злодеяния.

А между тем события на ораниенбаумском плацдарме развивались благоприятно для наших войск. Перейдя в наступление, 2-я ударная армия начала прогрызать глубоко эшелонированную оборону фашистских войск, основательно потрепанную артогнем и бомбежкой о воздуха. Фашисты сопротивлялись упорно, переходили в контратаки. Но сдержать наступления они не могли. Наши стрелковые части к исходу дня прорвали первую позицию оборонительной полосы врага.

Вечером 14 января командующий флотом ненадолго появился в штабе. Он был в отличном настроении. Операция началась успешно, флотская артиллерия и авиация свои задачи в первый день наступления выполнили прекрасно.

На рассвете следующего дня Владимир Филиппович Трибуц выехал на командно-наблюдательный пункт Ленинградского фронта, расположенный на чердаке недостроенного Дома Советов в конце Международного проспекта. Отсюда представителям фронта и флота предстояло следить за началом боевых действий в полосе наступления 42-й армии.

Здесь все опять-таки началось с мощной артиллерийской подготовки. И вместе с артиллерией фронта здесь тоже работала артиллерия флота. По заранее намеченным целям били из своих мощных орудий линейный корабль «Октябрьская революция», стоявший у Балтийского завода, крейсера «Киров», «Максим Горький», «Петропавловск», лидеры, эсминцы, канонерские лодки, позиции которых находились на Неве в черте города и выше по течению, железнодорожные и стационарные береговые батареи. Артиллерийское наступление дополнялось бомбоштурмовыми ударами с воздуха.

Могучий артиллерийский гром теперь прокатывался над самим Ленинградом. Это была страшная для врага январская гроза.

«Весь город, — писал вскоре после этого Николай Тихонов, — был ошеломлен гигантским гулом… Некоторые пешеходы на улицах стали осторожно коситься по сторонам, ища, куда падают снаряды. Но снаряды не падали. Тогда стало ясно — это стреляем мы, это наши снаряды поднимают в воздух немецкие укрепления. Весь город пришел в возбуждение. Люди поняли, что то, о чем они думали непрестанно, началось»[13].

Артиллерийская подготовка продолжалась 1 час 40 минут. А потом пошли вперед танки и пехота. Наступление развивалось в общем направлении на Красное Село, Ропша. Сопротивление врага здесь было особенно упорным. Лишь к исходу 17 января главная полоса его обороны на этом участке была прорвана. Утром 19 января части 42-й армии овладели Красным Селом, а 2-я ударная армия — Рошней. В те же сутки подвижные группы этих армий соединились, замкнув кольцо вокруг семи дивизий красносельско-ропшинской группировки противника. Однако плотного фронта окружения создать не удалось. Враг всю ночь на 20 января мелкими группами просачивался здесь в южном направлении. Остатки этой группировки были уничтожены на следующий день.

22 января фашистам в последний раз удалось обстрелять Ленинград восемью снарядами 406-миллиметрового калибра из района Пушкина. Так выразил враг свою бессильную злобу перед натиском советских войск. Противник отступал от Ленинграда, бросая свои мощные артиллерийские установки, которые в дни блокады методически разрушали город. Теперь блокада была снята окончательно, и тем самым решена задача исторической важности.

Никогда не забыть мне день 27 января 1944 года. Ленинград праздновал свою победу. Десятки тысяч людей вышли на его улицы. На бледных, изможденных лицах ленинградцев, выдержавших все беды осадного положения, светились улыбки и текли по щекам слезы.

Громкоговорители разносили по улицам и площадям слова приказа Военного совета Ленинградского фронта: «Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы…»

Гремели залпы торжественного салюта на Марсовом поле, на берегах Невы, на кораблях Краснознаменного Балтийского флота. В небе тысячами разноцветных звезд рассыпались ракеты фейерверка. Лучи прожекторов, еще так недавно ловившие вражеские самолеты, скрестились над Дворцовой площадью, образуя над ней огромный сверкающий шатер.

Волнуясь, как и все ленинградцы, наблюдал я эту картину нашего торжества. Многое вспоминалось. Будучи в Кронштадте, на фарватерах Финского залива, мы не без оснований относили себя к защитникам города Ленина и полностью разделяли его судьбу. Навсегда запомнились мне разрушенные ленинградские дома, погибшие от голода, вражеских снарядов и бомб ленинградские жители. Но на всю жизнь осталось и чувство удовлетворения: я был среди тех, кто выдержал блокаду, кто дал отпор врагу и вложил частицу своего труда в его разгром.

С теми радостными днями совпало и возвращение с Урала в Ленинград моей семьи.

Успехи и просчеты

Наступление, начатое так успешно 14 января, продолжалось. 2-я ударная армия 1 февраля освободила Кингисепп, ее войска двумя днями позже форсировали реку Нарву и захватили плацдарм на ее левом берегу. 42-я армия 4 февраля освободила Гдов и в середине месяца вышла к Чудскому озеру. К тому времени у нас в штабе флота уже был разработан план переброски сюда по железной дороге бронекатеров — ядра будущей бригады речных кораблей на озере. В скором времени мы этот план осуществили.

12 февраля наши войска вступили в Лугу. Завершалось освобождение всей Ленинградской области. Противник был отброшен от Ленинграда на 150–200 километров.

Произошли некоторые благоприятные изменения в обстановке на море. Возвратилось к нам южное побережье Финского залива до устья реки Нарвы. Флот начал вновь осваивать районы Копорской и Лужской губ. Более устойчивым стал режим обороны островов Лавенсари, Пенисари, Сескар. Расширились зоны дозорной службы и траления. На очереди стоял вопрос о более крупном перебазировании сил флота на запад.

Еще в конце 1943 года штаб флота разработал план развертывания морских сил. Исходя из предполагавшегося продвижения советских войск по побережью, план предусматривал провести это развертывание в три этапа: первый — по достижении сухопутными войсками рубежа Нарвы, второй — Западной Двины и третий — Немана (Немунас). Дело практически близилось к завершению первого этапа. Мы готовы были согласно плану восстановить аэродромную сеть авиации КБФ на участке Петергоф, Нарва, организовать военно-морскую базу в Лужской губе, воссоздать береговую и противовоздушную оборону, службу наблюдения и связи, тыловое обеспечение, перебазировать авиацию и корабли.

Но осуществление этих намерений несколько затягивалось. Войска фронта не одолели с ходу оборонительный рубеж противника на Нарвском перешейке, и наступление приостановилось. Поэтому наиболее актуальной для нас оставалась задача содействия приморскому флангу армии.

В начале февраля меня вызвал командующий флотом. У него находились член Военного совета контр-адмирал Н. К. Смирнов и начальник штаба контр-адмирал А. Н. Петров. Комфлота, обращаясь ко мне, сказал:

— Островной базе приказано высадить в Нарвском заливе десант — батальон автоматчиков 260-й отдельной бригады морской пехоты. Поддерживать десант будет дивизион канонерских лодок шхерного отряда, который завтра должен доставить батальон на Лавенсари. Срочно вылетайте на остров и возьмите под контроль подготовку к высадке. Начальник штаба информирует вас более подробно.

Получив разрешение, я вышел из кабинета. Вслед за мной его покинул и Петров. От него я узнал, что В. Ф. Трибуц был у командующего фронтом, который и распорядился о тактическом десанте. Средства усиления батальону не выделялись, имелось в виду, что он в тот же день соединится с наступающими войсками. Действия его до этого момента должен обеспечить флот огнем кораблей.

Решено было десант высадить ночью без предварительной артиллерийской и авиационной подготовки с расчетом на внезапность. Для противоминного обеспечения отряда высадки и кораблей огневой поддержки предусматривалось траление фарватеров, ведущих в Нарвский залив, и района маневрирования канонерских лодок. Высадка была намечена у деревни Мерикюла. Командовал высадкой контр-адмирал Г. В. Жуков.

Спустя час я летел на Лавенсари самолетом-истребителем Як-9. Путь до острова занял всего лишь 20 минут. Штаб базы уже имел переданную по радио директиву на высадку десанта, и его специалисты делали необходимые расчеты, отрабатывали документацию.

На другой день в лавенсарскую бухту вошли канонерские лодки с батальоном автоматчиков. И началась усиленная подготовка его к выполнению задачи. Командир батальона майор С. П. Маслов проигрывал на карте действия десанта с подчиненными ему офицерами. Бойцы тренировались в высадке с катеров на необорудованное побережье в условиях противодействия противника. В штабе базы изучались и анализировались разведывательные данные, характеризующие обстановку в районе высадки, в том числе рассматривались и только что сделанные аэрофотоснимки. Под руководством командира базы отрабатывалось взаимодействие отряда высадки и десанта с кораблями огневой поддержки, которыми командовал капитан 1 ранга С. В. Кудрявцев. Катера-тральщики выходили на контрольное траление в намеченный район.

Убедившись, что подготовка десанта идет основательно, я тем же воздушным способом возвратился в Ленинград, доложил о сделанном и поспешил к своему столу. Здесь меня ждала важная, прерванная на ходу работа. Но закончить мне ее не удалось. Через два дня опять приказали лететь на Лавенсари. Дело было в том, что десант, высаженный на берег утром 14 февраля, не подавал о себе никаких вестей. Надо было разобраться в этом и доложить командующему флотом.

И вот я снова на острове, изучаю боевые донесения, беседую с людьми. И вырисовывается такая картина.

13 февраля в сгустившихся зимних сумерках отряд высадки в составе восьми бронированных малых охотников (БМО) и четырех морских бронекатеров (МБКА) под командованием капитана 2 ранга Г. М. Горбачева отошел от пирса в бухте Лавенсари. На всех катерах — бойцы десанта. Отряд, пробившись через слабый лед, направился к Нарвскому заливу. Вслед за катерами вышли три канонерские лодки в обеспечении восьми катеров-тральщиков.

Около 4 часов утра катера с автоматчиками на борту достигли побережья у деревни Мерикюла. Первый бросок десанта был сделан без помех со стороны противника, но затем берег ответил сильным огнем.

Катерники в этих условиях действовали смело и решительно. Отличился, например, «БМО-505» под командованием старшего лейтенанта В. Б. Лозинского. Он первым подошел к берегу, высадил десантников, поддержал их огнем своей автоматической пушки и пулеметов. Потом он снял бойцов десанта с другого, поврежденного катера и снова направился навстречу снарядам и пулям. Командир катера был убит. На его место встал младший лейтенант М. Е. Рокин. Превозмогая боль от полученной раны, он довел катер до берега и, высадив вторую группу автоматчиков, отошел назад. Мужество, мастерство проявили также многие моряки из экипажей попавших под вражеский огонь «БМО-509» и «МБКА-562».

Корабли справились со своей задачей — доставили десант к берегу и без серьезных потерь высадили его. Но внезапности, на которой основывался замысел командования, не получилось. Десант с самого начала вынужден был ввязаться в тяжелый бой. В дальнейшем он, видимо, понес большие потери, лишился средств связи и не смог вызвать корабельный огонь для своей поддержки.

Действия десанта, как мы помним, должны были согласовываться с наступлением сухопутных войск. В то утро попытка такого наступления была предпринята, но успеха не имела. Так что и с этой стороны помощь морским пехотинцам прийти не могла.

Позднее, уже вернувшись в Ленинград, я беседовал с несколькими десантниками, которым удалось выйти к нашим войскам через линию фронта. Они рассказали, что после высадки на берег батальон оказался перед превосходящими силами врага и мощным огневым противодействием. Продвигаться вперед не было никакой возможности. И тогда командир батальона приказал морским пехотинцам малыми группами пробиваться к станции Аувере, где намечалась встреча с наступающими войсками. Пробиться к станции удалось далеко не всем, да и наших войск там не оказалось…

Никто из уцелевших десантников не смог мне объяснить, почему командир батальона не вызвал корабельного огня. И я остался при том мнении, что вышли из строя радиосредства. На душе было горестно. Мы хорошо готовили десант, и морскую часть операции выполнили до конца. Но правильно ли, что бросили десант в бой без средств усиления? И не вышло ли просчета во взаимодействии десанта с войсками фронта? Старые вопросы. А куда от них денешься!

В начале марта адмирал В. Ф. Трибуц был вызван в Москву для доклада в Ставке Верховного Главнокомандования о состоянии флота, перспективах его боевой деятельности. Я сопровождал командующего, имея с собой ту документацию, над которой работал штаб флота в последнее время.

В Москве мы пробыли несколько дней. Доклад в Ставке прошел успешно. Там были приняты некоторые принципиальные решения. Балтфлот по-прежнему оставался в оперативном подчинении Ленинградского фронта. Но Ставка определила, что впредь задачи по боевым действиям на море будут ставиться флоту непосредственно Народным комиссаром Военно-Морского Флота адмиралом Н. Г. Кузнецовым. Одновременно решился вопрос об ответственности за оборону морского побережья — эта задача возлагалась на приморские фронты.

Командующий получил ориентировку на боевые действия флота в ближайшее время. Было сказано, что наступление Ленинградского фронта, начатое в январе и временно приостановленное, в недалеком будущем продолжится. Флот должен быть готов к взаимодействию с сухопутными войсками на южном и северном берегах Финского залива. Потребуется прокладка надежных фарватеров через минированные противником районы, потребуется противодействие попыткам противника осуществлять новые минные постановки.

Штаб флота, основываясь на полученных в Москве указаниях, продолжил разработку оперативных планов. Объединения и соединения получали конкретные директивы на летнюю кампанию. Некоторые силы флота ее практически уже начали, 1-й гвардейский минно-торпедный полк открыл счет своим победам, действуя на вражеских коммуникациях в западной части Финского залива и далее — на просторах моря. Объектом нападения были транспорты противника. Некоторые экипажи успели отправить на дно по три плавучих единицы врага. Плеяду отважных мастеров крейсерских полетов возглавлял командир полка Герой Советского Союза гвардии майор И. И. Борзов.

Беспокоили меня разведывательные сводки тех дней. Они сообщали об активной подготовке врага к летней кампании.

В середине марта противник начал систематическую постановку мин в Нарвском заливе, усиливая ранее поставленные заграждения. Мы могли помешать ему только с воздуха, так как наши корабли из-за ледовой обстановки проникнуть в тот залив еще не могли. Но противодействие с воздуха не имело серьезных последствий. Гитлеровцам удалось создать мощное минное заграждение на рубеже Нарвский залив, острова Большой Тютерс и Гогланд. В прибрежной полосе Нарвского залива враг ставил многочисленные фугасы в целях противодесантной обороны. Минное заграждение прикрывалось огнем береговых батарей и постоянным патрулированием кораблей — миноносцев, сторожевиков, тральщиков и быстроходных десантно-артиллерийских барж.

Нередко вечерами вместе с начальником разведки флота капитаном 2 ранга Г. Е. Грищенко сидели мы над разведывательной картой восточной части Финского залива. Она пестрела условными обозначениями синего цвета, указывавшими заграждения врага и его силы. Глядя на карту, было ясно, что гитлеровцы очень опасаются прорыва кораблей в Нарвский залив. Противник понимал, что мы обращаем сюда свои взоры в предвидении дальнейшего наступления войск Ленинградского фронта, и старался осложнить нашу поддержку наступления с моря.

Мы анализировали варианты действий противника, прикидывали собственные решения, подсчитывали вероятное соотношение сил. Получалась не простая арифметика.

В те дни я ближе узнал Григория Евтеевича Грищенко. На ответственный пост начальника флотской разведки он был назначен недавно и, подобно мне, еще осваивался с делами. Спокойный, несколько даже медлительный в движениях и словах, Грищенко был полной противоположностью своему предшественнику — экспансивному, непоседливому полковнику Н. С. Фрумкину. Однако новый начальник разведки нравился нам своей основательностью. В штабе скоро был признан его авторитет, его готовность ответить на любой вопрос, интересовавший офицеров-операторов.

В апреле залив очистился ото льда, и флот выставил корабельные дозоры. Сейчас мы выдвинули их значительно дальше на запад и юго-запад от Лавенсари. Фашисты не захотели мириться с этим и всячески стремились оттеснить дозорные катера на восток. В море, обычно ночами, все чаще завязывались ожесточенные схватки наших катеров со сторожевыми и торпедными катерами противника, действовавшими группами по пять-шесть и более единиц.

В одной из таких схваток в ночь на 14 мая погиб катер «СКА-122» ОВРа Островной военно-морской базы. Это была наша первая боевая потеря в море в 1944 году. Помня, видимо, о моей недавней причастности к службе дозоров и к такого рода столкновениям, командующий флотом приказал мне вылететь на Лавенсари и разобраться в происшедшем.

Что же удалось выяснить? Во втором часу ночи 14 мая наблюдательный пост Лавенсари обнаружил вспышки орудийных выстрелов северо-западнее острова. Там была наша дозорная линия, на которой находились четыре катера МО. Получив доклад поста, оперативный дежурный штаба базы решил выдвинуть ближе к месту боя стоявший у пирса в бухте катер поддержки дозора. Это был «СКА-122» под командованием старшего лейтенанта М. Ф. Скубченко. Выйдя за пределы бухты и слыша усиливающуюся перестрелку, командир полным ходом повел катер на помощь товарищам.

Тем временем на линии дозора наши катера взяли верх. Не выдержав их огня, противник отошел. Курс его отхода совпал со встречным курсом «СКА-122».

Скубченко не обратил внимания на то, что выстрелы на линии дозора прекратились, не запросил по радио обстановку. И когда впереди показались три темные точки, он принял их за свои катера. Пока запрашивал опознавательные, пока разобрался в обмане, расстояние между катерами резко сократилось. И хотя Скубченко первым приказал открыть огонь, его катер попал под ураганный огонь автоматических пушек со всех трех вражеских катеров.

Командир был сразу же смертельно ранен, тяжелые раны получили его помощник лейтенант Берилов и парторг Перминов. В командование катером вступил командир отделения радистов старшина 1-й статьи Павлов. К месту боя подошли еще два вражеских катера. «СКА-122» оказался в безвыходном положении: вышли из строя его автоматическая пушка и один пулемет, моторы остановились. Из экипажа было убито 9 человек.

Один из фашистских катеров подошел совсем близко и предложил оставшимся в живых морякам сдаться в плен. В ответ раздался крик: «Советские моряки в плен не сдаются!» — и застрочил единственный уцелевший пулемет. Стреляли матрос Шувалов и юнга Гумин. Тогда гитлеровцы стали бросать гранаты. Катер горел. Вот-вот могли взорваться боеприпасы и топливные цистерны.

Считая дело конченным, фашисты отошли. Старшина Павлов приказал покинуть катер. Моряки надели спасательные пояса на раненых товарищей и вместе с ними спустились за борт. Вскоре катер взорвался. Тех, кто плавал в воде, подобрал подошедший сюда с линии дозора «МО-408».

Мы отдали должное отваге и мужеству экипажа «СКА-122». Однако на разбореобстоятельств, приведших к его гибели, пришлось отметить ошибочные действия оперативного дежурного штаба базы, выславшего катер из бухты без четких указаний и не обеспечившего своевременной помощи ему после вступления в неравный бой, а также неверную оценку обстановки со стороны командира катера.

В дальнейшем, несмотря на множество штабных дел, я продолжал следить за обстановкой в заливе, за действиями дозорных кораблей. В мае они выдержали еще несколько напряженных боев. Мне известны подробности некоторых из них.

Один из тех боев произошел на хорошо мне знакомом Сескарском плесе в ночь на 16 мая. Дозор там несли «МО-101» и «МО-313» под командованием гвардии капитан-лейтенанта Боголюбского и капитан-лейтенанта Сафонова. После войны я получил от И. А. Сафонова, уже капитана 1 ранга в отставке, письмо, в котором он рассказывает об этом бое. Вот выдержка из письма:

«Вскоре после полуночи (а на море был штиль, висела дымка) с юго-запада донесся шум. Похоже — работали дизеля. Наши катера пошли в том направлении. Вскоре прямо по курсу замаячили четыре силуэта. Продолжая движение, распознали в них фашистские сторожевые катера. Завязалась перестрелка.

В самом начале боя один из вражеских снарядов разорвался на мостике нашего катера. Я получил осколочные ранения, но остался на своем посту. Были ранены командир отделения рулевых Лященко и командир отделения сигнальщиков Полозов. Они тоже не покинули мостика.

Вдруг я увидел, что огненные трассы врага впиваются в борт идущего впереди „МО-101“, который был в дозоре старшим. Дав полный ход, я прикрыл его дымзавесой и в мегафон спросил, дано ли донесение о бое и вызове поддержки. Ответ был таким: донесение не дано, так как рация вышла из строя, на корабле есть убитые и раненые, идет борьба с огнем в носовом кубрике. Я передал: „Держаться за мной!“ — и вывел свой катер вперед. В эфир пошла радиограмма о нашем положении. Тут же слева по корме показался еще один катер противника. Открыли по нему огонь.

Вскоре метко стрелявший орудийный расчет матроса Трещинского добился прямого попадания. Мы увидели столб пламени. После этого противник отошел в западном направлении. Мы легли на курс к бухте Батарейной.

Через несколько минут сигнальщики заметили силуэты двух кораблей, двигавшихся встречным курсом. Полагая, что подходят катера поддержки дозора, я приказал дать опознавательный сигнал. В ответ — вспышки выстрелов. Прикрывшись дымзавесой, мы отвернули на юг и разошлись с противником. Затем к северу от нас опять завязалась перестрелка. Позднее выяснилось, что там катера поддержки дозора под командованием капитана 3 ранга В. Б. Карповича вступили в бой с пятью фашистскими катерами. Противник был отогнан к северному берегу залива».

Сутки спустя небезынтересная боевая история завязалась в районе к северу от Деманстейнских банок. О ее развитии я узнавал из поступавших в штаб донесений.

Все началось неожиданно. Катера «МО-124» и «МО-203» под командованием старших лейтенантов Н. Д. Дежкина и М. Г. Авилкина, выйдя на линию дозора, застопорили ход и тихо покачивались на легкой волне неподалеку друг от друга. Около двух часов ночи с «МО-124» было замечено движущееся темное пятно. Сигнальщики определили, что это рубка подводной лодки, находящейся в позиционном положении. Вскоре пятно исчезло: видимо, заметив катера, лодка погрузилась.

Старший дозора командир звена капитан-лейтенант А. З. Патокин решил атаковать лодку, ориентируясь по следу, оставленному ею на поверхности воды. Катера, дав ход, сбросили серии глубинных бомб, а затем, опять заглушив моторы, начали прослушивать толщу воды гидроакустическими приборами. Примерно через час «МО-203» обнаружил слабый шум винтов подводной лодки. Катера повторили бомбометание. С рассветом на этом месте обнаружили большое масляное пятно.

Через три дня из Кронштадта сюда на катере «МО-302» прибыла поисковая партия во главе с командиром дивизиона катеров капитаном 3 ранга Бочановым. С помощью металлоискателя на глубине была обнаружена металлическая масса, а из воды выловлена фланелевая рубаха немецкого образца с нарукавными знаками минера. Через несколько дней здесь же был подобран труп и документы матроса германского подводного флота.

«МО-302» продолжал дежурить в этой точке. В ночь на 26 мая он внезапно был атакован четырьмя катерами противника. Одним снарядом разбило рацию. Катер, не успев даже донести о нападении, остался без связи. Второй снаряд наделал бед в машинном отделении: разбил электрощит, повредил маслопровод и газовыхлопы. На катере погас свет. Горячим маслом обожгло мотористов, отсек наполнился отработанными газами и дымом.

В той тяжелой обстановке пример выдержки и хладнокровия показал командир дивизиона Иван Андреевич Бочанов. Много раз бывал он в таких передрягах и никогда не терялся. Его четкие команды, громкий голос ободрили катерников, и никто из них не дрогнул. На палубе продолжал стрелять из пулемета раненный в ноги минер Михаил Зуйков. Парторг катера командир отделения комендоров Александр Фролов, будучи тоже раненным, дважды исправлял повреждения орудий и разил врага прямой наводкой. Не оставил своего места и раненый сигнальщик Николай Слепов. Внизу, в машинном отделении, работая в едком дыму, боролись с повреждениями мотористы.

Но бой был слишком неравным. От пуль и осколков снарядов погибли командир катера старший лейтенант И. Е. Сидоренко, его помощник младший лейтенант П. И. Плюснин и флагманский связист ОВРа капитан 3 ранга В. А. Романов. Мало кто остался в орудийных и пулеметных расчетах.

Чтобы вырваться из кольца окружения, Бочанов приказал рулевому таранить ближайший вражеский катер. Но противник от тарана уклонился, отвернул. «Охотник» проскочил в образовавшийся проход, прикрылся дымзавесой. И тут к нему пришли на помощь наши катера с соседних дозорных линий.

Израненный, но непобежденный, «МО-302» своим ходом прибыл в Кронштадт.

После этого боя история с вражеской подводной лодкой практически не имела никакого продолжения. Мы считали ее потопленной. Заниматься ее подъемом со дна не стали, так как это требовало больших усилий, да и таило в себе риск — близко были острова, занятые противником, и он мог помешать подъемным работам. Впоследствии из двухсторонних данных было установлено, что подлодка лишь получила серьезные повреждения и смогла уйти в шхеры. Что касается обнаруженной металлической массы, то она принадлежала либо этой подводной лодке, исправлявшей на грунте полученные ею повреждения, либо какому-то другому затонувшему судну.

Мы в штабе флота тщательно анализировали все, что происходило в те дни на море, особенно боевые схватки на новых и старых дозорных линиях. Обеспокоило нас появление у фашистов более мощных по вооружению катеров, обладающих к тому же значительно увеличенной скоростью хода. Приходилось изыскивать меры противодействия. Командованию Кронштадтского морского оборонительного района было предложено держать в дозорах большее число катеров, иметь сильные подвижные группы их поддержки, в состав которых включать морские бронекатера, оснащенные 76-миллиметровыми башенными орудийными установками. Меры эти оказались действенными. В дальнейшем нашим катерникам легче стало бить врага.

Этот анализ опять заставил подумать о предстоящих трудностях. Мы видели перспективы расширения своей операционной зоны, думали о новых ударах по врагу. Но каждый день убеждал в том, что дальнейшие боевые действия не будут для нас легкими, что противник станет бороться до последней возможности. Это соображение тоже надо было учитывать в наших планах.

В двадцатых числах мая Военный совет и штаб Краснознаменного Балтийского флота перебазировались в Кронштадт. Отсюда взгляд неизбежно тянулся к просторам седого моря, к просторам Балтики.

На Карельском перешейке

С осени 1941 года неизменной была линия фронта к северу от Ленинграда на Карельском перешейке. Здесь были позиции нашей 23-й армии. Перед ней — глубоко эшелонированный, сильно укрепленный оборонительный рубеж врага. Тот рубеж, который включал в себя «неприступную» линию Маннергейма.

Помню, в штабе Ленинградского фронта я внимательно рассматривал карту с обозначенными на ней оборонительными сооружениями противника и панорамные фотоснимки, сделанные с воздуха. Виделись тут врезанные в глубокие каньоны реки и озера, холмы, покрытые густым лесом, нагромождения скал. И среди всего этого — противотанковые рвы с вертикальными стенами, облицованные бревенчатым частоколом, гранитные и железобетонные надолбы, стальные доты, колпаки которых покрыты дерном и засажены деревцами. Сооружения естественно вписаны в природный ландшафт, как бы дополняют его.

Наступать в этих условиях будет очень трудно. Тем не менее наступление готовилось именно здесь. Войска Ленинградского и Карельского фронтов в тесном взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом должны были начать его в первой половине июня. Теперь, в конце мая, подготовка шла полным ходом и занимала практически все наше время. Мне приходилось частенько появляться в штабе Ленинградского фронта, чтобы снова и снова согласовывать, уточнять вопросы взаимодействия сил флота и сухопутных войск.

Морской отдел штаба фронта возглавлял капитан 1 ранга Николай Львович Луцкий. Поддерживаем с ним самый тесный контакт. От Луцкого узнаю, в частности, о последних данных разведки, касающихся приморского фланга позиций противника. Фланг прикрыт островами Бьёркского архипелага и Выборгского залива. Здесь находится специальная группа войск противника, создана сильная противодесантная оборона с многочисленными береговыми батареями и огневыми точками. Вход в пролив Бьёркёзунд и подходы к островам прикрываются минными заграждениями, которые финны сейчас усиливают.

— Фронту без взаимодействия с флотом здесь не обойтись, — говорит Луцкий, комментируя эти данные. — Перед моряками, однако, стоят большие трудности. Придется преодолевать.

Я с ним согласен. Операция предстоит серьезная. Совсем недавно командующий флотом говорил о том же — о трудностях, о сложностях, о роли флота. Войска Ленинградского и Карельского фронтов будут наступать вдоль северного берега восточной части Финского залива и восточного побережья Ладожского озера — именно там и возможно тесное взаимодействие с флотом, использование его сил для прикрытия и поддержки флангов армии при нанесении решительных ударов.

Возвратившись в штаб флота, еще раз читаю оперативную директиву Военного совета фронта, вдумываясь в каждую ее строчку и отмечая то, что уже сделано или делается для ее выполнения.

Флоту определено, во-первых, еще до начала операции перевезти из Ораниенбаума на Лисий Нос часть сил 21-й армии, которая после зимнего наступления находилась в резерве и стояла в 70–100 километрах юго-западнее Ленинграда. Пять ее дивизий (более двадцати тысяч солдат и офицеров) с вооружением, приданными им техническими средствами и запасами предстояло скрытно перебросить через залив. Тяжелая боевая техника армии направлялась сухопутным путем через Ленинград.

Что ж, дело знакомое. Ходить сейчас по Невской губе легче, нежели в декабре и январе, да и опасности меньше — враг далеко отброшен с южного берега.

Перевозка войск возлагалась на Кронштадтский морской оборонительный район, которым теперь командовал вице-адмирал Ю. Ф. Ралль (контр-адмирал Г. И. Левченко зимой получил новое назначение). Для этой цели готовились тральщики, сетевые заградители, буксиры с баржами и другие плавсредства. Трасса Ораниенбаум — Лисий Нос опять была протралена. На морском направлении, на подходах к проливу Бьёркёзунд и западнее выставлялись усиленные дозоры. Предусматривались дымомаскировка и прикрытие трассы с воздуха.

Перевозки начались ночью 23 мая. Производились они только в темное время суток с соблюдением всех мер скрытности. За пять суток было совершено всеми плавсредствами 22 рейса. Этого хватило, чтобы выполнить задачу. У войск, переброшенных через губу, осталось еще время для соответствующей перегруппировки и подготовки к наступлению.

Оперативная директива, во-вторых, ставила флоту задачу — содействовать наступлению сухопутных войск огнем артиллерии, ударами авиации и высадкой тактических десантов, прикрывать фланги наступающих армий от ударов с моря и Ладожского озера. К этому мы тоже усиленно готовились.

Артиллерия флота (корабельная, железнодорожная и стационарная) должна была разрушить наиболее мощные оборонительные сооружения врага перед наступлением, а затем наносить удары по резервам противника, его тылам, железнодорожным станциям, командным пунктам, батареям. Созданы были четыре ударные артиллерийские группы. Первая группа полностью состояла из артиллерии железнодорожной бригады (42 орудия калибром 180–130 миллиметров) и предназначалась для артиллерийской поддержки 23-й армии во время ее наступления вдоль восточного побережья Карельского перешейка. Во вторую группу, действовавшую в полосе наступления 21-й армии, была включена береговая артиллерия Кронштадтского и Ижорского секторов береговой обороны, кораблей, базировавшихся на Кронштадт, и нескольких железнодорожных батарей (110 орудий калибром 356–100 миллиметров). Третья группа состояла из двух тяжелых орудий научно-испытательного морского артиллерийского полигона (калибром 406 и 356 миллиметров). В четвертую группу вошла крупная артиллерия эскадры флота (21 ствол калибром 305–180 миллиметров).

Командование всей морской артиллерией, участвующей в операции, было возложено на начальника береговой обороны флота генерал-майора береговой службы Н. В. Арсеньева. Он оперативно подчинялся командующему артиллерией Ленинградского фронта и свой командный пункт развернул вблизи командного пункта последнего.

Арсеньева я знал мало, в последние годы он служил на Тихоокеанском флоте, командовал там важным, большим сектором береговой обороны и на Балтике появился недавно. Это был стройный генерал в морской форме с крупными, мужественными чертами лица, обладавший густым рокочущим басом. Он производил впечатление весьма образованного и волевого человека. Нас несколько смущало отсутствие у него боевого опыта. Но, как оказалось, он досконально изучал боевой опыт, находясь на востоке.

Штабу флота надлежало внимательно следить, как морская артиллерия готовится к выполнению поставленных перед нею боевых задач. И я направил в штаб генерала Арсеньева работника нашего отдела подполковника Бориса Николаева. Этот хорошо подготовленный, дотошный офицер пробыл там несколько дней, побывал непосредственно и у артиллеристов. Из его обстоятельного доклада можно было понять, что люди работают весьма продуктивно.

Флот тоже готовился помогать сухопутным войскам на приморском фланге, высаживая тактические десанты. Моряки и пехотинцы из резервных дивизий фронта тренировались в бухтах южного побережья залива: отрабатывалась высадка подразделений на необорудованный берег с десантных тендеров и других плавучих средств. Готовились корабельные группы для огневого обеспечения высадки и поддержки десантов. Особое внимание обращалось на те ошибки, которые допускались прежде при обеспечении действий десантников.

В те же дни начали свою работу тральщики. Они очищали от мин районы, где намечалось маневрирование кораблей шхерной бригады, назначенных поддерживать огнем фланг наступающих войск. В самой бригаде тоже велась подготовка к этому: проверялась техника, разыгрывались на картах различные варианты действий.

В оперативной директиве излагалась, наконец, и третья задача, стоявшая перед флотом в наступательной операции. Нам предписывалось всемерно нарушать вражеские морские перевозки, уничтожать боевые корабли и суда противника.

Выполнение этой задачи ложилось главным образом на флотскую авиацию, которой командовал энергичный, инициативный генерал М. И. Самохин.

К тому времени в строю ВВС флота насчитывалось 530 самолетов. Летчики бомбардировочных, штурмовых, истребительных полков старательно изучали по картам и фотоснимкам районы предстоящих боевых действий, учились ориентироваться среди многочисленных островов и островков, отличать по внешнему виду свои корабли от кораблей противника. Что касается торпедоносной авиации, то она продолжала, как и прежде, действовать на удаленных морских коммуникациях врага.

В те дни отделу, которым я руководил, пришлось заниматься вопросами боевого управления в масштабе флота. И здесь на первом плане стояла связь. Связью на флоте руководил генерал-майор береговой службы Михаил Андреевич Зернов — уже немолодой человек, умевший держаться спокойно, невозмутимо. В своем деле он разбирался отлично. Немало времени мы провели с ним вместе, отрабатывая вопросы организации связи, проводя специальные учения, а также занимаясь необходимой боевой документацией.

В штабе флота кипела напряженная работа. Но мы нередко покидали свои кабинеты и разными способами добирались до КП и штабов соединений и объединений, чтобы лично проконтролировать подготовку к операции, помочь в затруднениях. Часто делали это и командующий флотом, и начальник штаба, флагманские специалисты и начальники служб.

А тем временем приближался назначенный день.

Ранним утром 9 июня Военный совет флота катером перешел на форт «П» (Первомайский). Здесь был оборудован передовой наблюдательный пункт командующего, оснащенный оптикой и средствами связи. Подводные кабели связывали форт с командными пунктами авиации флота, морской артиллерии, эскадры, Кронштадтского морского оборонительного района, а также с командующим артиллерией Ленинградского фронта генералом Г. Ф. Одинцовым. Мне было приказано сопровождать Военный совет, имея при себе карту района действий с последними данными обстановки.

Тихое летнее утро, свежий, бодрящий морской воздух благотворно действовали на всех нас. Пока мы шли на катере, адмирал В. Ф. Трибуц шутил, смеялся, словно впереди ожидало что-то радостное, а не напряженная боевая работа.

На форту я проверил связь с Арсеньевым и Раллем, переговорил с ними по телефону и доложил командующему, что все идет по плану. Адмирал склонился над картой, потом вскинул к глазам бинокль и стал внимательно вглядываться в северный берег Невской губы. Там, у переднего края, все пока было тихо.

Гром разразился в 8 часов 5 минут. Глухие, раскатистые залпы орудий самых тяжелых калибров и звонкие удары более мелких донеслись с разных сторон и слились в один сплошной гул. «Заговорили» эскадра, Кронштадт, железнодорожные батареи, полигон.

Над Невской губой с утра тянулась дымка, закрывая местами обзор. Но вскоре она рассеялась, и мы в бинокли и стереотрубы хорошо увидели передний край вражеской обороны. Над ним поднимались тучи песка и камней, громоздились облака пыли и дыма. Различались отдельные высокие выбросы, образованные взрывами крупных снарядов.

Целый день, полные 12 часов, работала морская артиллерия, посылая снаряды в заранее определенные, запланированные цели. В то же время два массированных налета на вражеские позиции совершила морская и фронтовая авиация. Снаряды и бомбы раскалывали доты, рушили рвы и надолбы, рвали, сминали другие оборонительные сооружения, уничтожали технику и живую силу.

Противник не сидел сложа руки. С его стороны последовал сильный огонь по нашим наблюдательным и командным пунктам, огневым позициям батарей. Артиллерии флота и фронта пришлось почти сразу же включиться в контрбатарейную борьбу.

Оглушительно, как говорят, над самым ухом, гремели орудия форта «П» — он тоже бил по укреплениям врага. Но мы как-то быстро привыкли к канонаде. Адмирал Трибуц по обыкновению почти не выпускал из руки телефонную трубку. Он то заслушивал доклад генерала Арсеньева, реагируя на него короткими репликами, то разговаривал с генералом Одинцовым, интересуясь обстановкой на фронте. Я с трудом успевал вести записи его переговоров.

К концу дня, окончив стрельбу на разрушение оборонительных сооружений и подавление батарей противника, наша артиллерия повела методический огонь, чтобы помешать восстановительным работам врага на узлах сопротивления.

Ночью со стороны северного берега залива слышались сильные взрывы — это наносила бомбовые удары авиация. А утром (это было уже 10 июня) опять покатились мощные раскаты грома. Началась артиллерийская, а затем и авиационная подготовка атаки. От флота в артиллерийской подготовке участвовали 3 эсминца, 4 канонерских лодки, 44 стационарных и 15 железнодорожных батарей. В авиационной подготовке вместе с 13-й воздушной армией Ленинградского фронта приняли участие от флота две дивизии штурмовиков, пикирующие бомбардировщики и торпедоносцы в бомбовом варианте — общей численностью до 200 самолетов.

Когда войска пошли в атаку, артиллерия и авиация переключились на поддержку наступающих. Несмотря на все трудности, они довольно быстро продвигались вперед. К исходу 11 июня оказались преодоленными 14 километров бездорожья, сплошных завалов, нагромождений разрушенного бетона и скал, и все это при ожесточенном сопротивлении противника. Войска вышли к так называемой новой линии Маннергейма. Я с удовольствием нанес на свою карту хорошо заметную красную стрелу, которая зафиксировала первый результат наступления.

Закончился первый этап операции. Командующий флотом и все, кто его сопровождал, покинули форт «П» и возвратились в Кронштадт.

Началась подготовка к прорыву главной полосы обороны противника. Снова вместе с армейской работала флотская артиллерия. Снова последовали мощные удары с воздуха. И также огнем орудий, бомбовыми ударами сопровождался новый натиск наших войск. 14 июня они прорвали оборону врага на выборгском и кексгольмском направлениях.

Наступление продолжалось. Обеспечивая действие флотской артиллерии и авиации, мы вместе с тем усилили внимание к обстановке на море. Наша разведка показывала, в частности, рост интенсивности перевозок противника между Коткой и Выборгским заливом по шхерному фарватеру. В восточную часть Финского залива враг подтянул немалое количество боевых кораблей: здесь было отмечено появление миноносцев, сторожевиков, канонерских лодок, быстроходных десантно-артиллерийских барж. Резко увеличилось число торпедных и сторожевых катеров. Замечены были и подводные лодки. Все эти силы, естественно, нацеливались на поддержку немецко-фашистских войск.

Авиация флота бомбовыми и штурмовыми ударами препятствовала перевозкам врага на подходах к Выборгу. Готовились к активным действиям здесь и надводные корабли. Получили мы также указание высадить тактический десант на побережье между мысами Инонниэми (Песочный) и Лайвастэ (Флотский).

Нам не надо было долго готовиться к десанту — все предусматривалось заранее. Штаб уже имел необходимые расчеты, корабли и десантники ждали сигнала, чтобы приступить к осуществлению замысла. Но все произошло иначе. 16 июня войска фронта прорвали вторую линию вражеской обороны и вышли к проливу Бьёркёзунд у города Койвисто. Надобность в этом десанте отпала.

Вместе с тем обстановка заставляла готовить и высаживать другие десанты — крупные и мелкие, предусмотренные и неожиданные, но все достаточно трудные.

Острова

На оперативной карте, которая всегда была у меня под рукой и на которой я отмечал продвижение наших войск по Карельскому перешейку, взгляд мой все чаще останавливался на островах Бьёркского архипелага[14]. Близко примыкающие к материку, укрепленные в инженерном отношении, оснащенные артиллерией, они прикрывали правый фланг войск противника. Теперь, с перемещением линии фронта, эти острова осложняли положение наших наступающих армий, угрожали их левому флангу.

Разведывательные данные говорили, что гарнизон островов насчитывает до 3 тысяч солдат и офицеров и что в последние дни он усиливается за счет переброски отступающих с фронта остатков кавалерийской дивизии и частей береговой артиллерии финнов, оборонявших побережье в районе Сейвясте, Койвисто.

Сильнее других выглядит остров Бьёркё. На нем находятся две трехорудийные батареи калибром 254 и 152 миллиметра и несколько батарей меньшей мощности. Противодесантная оборона его состоит из большого количества дзотов, прикрытых проволочными заграждениями, и других оборонительных сооружений.

Необходимо брать острова, чтобы лишить устойчивости правый фланг войск противника и создать благоприятные условия для действий левого фланга советских войск.

По решению Военного совета Ленинградского фронта эта задача возлагалась на флот. Ее непосредственное выполнение было поручено командующему Кронштадтским морским оборонительным районом вице-адмирал Ю. Ф. Раллю, в оперативное подчинение которого передавались 260-я отдельная бригада морской нехоты и бригада шхерных кораблей. Для поддержки высадки десантов и их действий на берегу привлекалась авиация и артиллерия флота. Общее руководство боевыми действиями по овладению островами командующий флотом оставил за собой.

Через два дня после постановки задачи адмирал В. Ф. Трибуц заслушивал решение вице-адмирала Ю. Ф. Ралля. При докладе вместе с другими начальниками довелось присутствовать и мне.

Замысел операции предусматривал высадку разведывательного десанта на северном острове архипелага Пийсари, создание там плацдарма. В дальнейшем намечалось перебросить туда подкрепления, развить успех, переправить десант на другие острова. Мотивировалось такое решение тем, что, по имевшимся данным, Пийсари, особенно его восточное побережье, укреплен слабо, да и для противника высадка десанта оказалась бы неожиданной. Основная трудность — подходы к острову. Нужно форсировать пролив Бьёркёзунд, который на всем его протяжении простреливался орудийным, а в узких местах и пулеметным огнем. Но здесь предусматривался маневр, рассчитанный на обман противника.

После короткого обсуждения и уточнения отдельных деталей командующий флотом решение командующего КМОР утвердил.

К тому времени часть наших сил уже начала подготовку к операции. Прежде всего к этому приступили минеры. Уже 12 июня на подходах к проливу Бьёркёзунд работали наши катера-тральщики. Чуть позднее к тралению приступили тихоходные и магнитные тральщики 1-й бригады траления. Было обнаружено плотное минное заграждение, перекрывавшее всю ширину пролива. Эшелонированное по глубине, оно состояло из различных видов мин, в том числе мин-ловушек. Проделать проходы в таком заграждении оказалось не так-то просто.

Противник всячески пытался сорвать тральные работы. По тральщикам вели огонь батареи, налетала авиация. Минерам помогали катера-дымзавесчики, с воздуха прикрывали истребители. Порой удары противника были неожиданными и сильными. 16 июня, воспользовавшись временным отсутствием воздушного прикрытия участка траления, враг бросил сюда восемнадцать Ю-88. Несколько катеров-тральщиков получили повреждения.

Несмотря на опасности, грозившие с воздуха, с берега, из-под воды, минеры свою задачу выполнили. В минном поле были пробиты достаточно надежные проходы. После этого мы начали сосредоточивать неподалеку, в бухте Олалахти (залив Ермиловский), десантные силы и средства.

Поздно вечером 18 июня командующий флотом на катере пошел в Батарейную бухту. Я сопровождал его. В Батарейной мы наблюдали за выходом в Олалахти десантников. Бригада морской пехоты разместилась на 30 десантных тендерах, которые следовали в охранении катеров-охотников. Ночью отряд благополучно дошел до места назначения. Вернувшись в Кронштадт, я просмотрел свежие фронтовые сводки. Соединения правого фланга 21-й армии вели упорные бои на третьей оборонительной полосе противника, а войска левого фланга тем временем овладели городом Койвисто. 23-я армия также вышла к третьей полосе обороны и нацелилась на Выборг. Надо было спешить с десантом.

Как мы ни маскировали сосредоточение десантных сил в бухте Олалахти, противник обнаружил их. Днем 20 июня на корабли и катера налетели 12 «юнкерсов». И хотя ни одному из наших кораблей налет вреда не причинил, командующего флотом он встревожил. Последовало указание вице-адмиралу Ю. Ф. Раллю форсировать события.

В следующую же ночь, то есть в ночь на 21 июня, небольшой отряд в составе морского бронекатера, трех десантных тендеров и двух катеров-дымзавесчиков под командованием капитана 3 ранга П. Ф. Мазепина приступил к выполнению задачи. Но тут пора рассказать о том маневре, который предусматривался нами в расчете на обман противника. Вначале специально снаряженный отряд катеров с некоторым шумом под прикрытием дымзавес вышел в южном направлении из рядом расположенной бухты Хумалиоки. Через час после этого тихо снялся со своего места десантный отряд Мазепина. Первое время он прятался в дымах, поставленных катерами, а затем, при повороте на север, десант скрыла дополнительно протянутая плотная дымовая полоса.

Нам, видимо, удалось первоначальным маневром отвлечь внимание противника. Отряд капитана 3 ранга Мазепина благополучно форсировал узкую часть пролива Бьёркёзунд, и на рассвете группа морских пехотинцев зацепилась за плацдарм на острове Пийсари.

О дальнейшем мне рассказал, спустя несколько дней, командир бригады морской пехоты генерал-майор И. Н. Кузьмичев.

…Противник оказал нам огневое сопротивление. Но морские пехотинцы, поддержанные стрельбой с катеров, действовали решительно. Вскоре они окопались на пятачке земли длиной четыреста и шириной до трехсот метров. Противник, получив подкрепления, пытался сбросить десантников в море, но те держались крепко.

Теперь важно было развить успех. Новые подразделения морской пехоты решено было перебрасывать да остров со стороны Карельского перешейка, поскольку берег его напротив Пийсари находился уже в наших руках. К месту переправы подошла на автомашинах рота морской пехоты. Ее тут же посадили на тендера и перебросили на остров. Плацдарм был несколько расширен, и положение на нем закрепилось.

У противника была возможность проникнуть в пролив между островом и материком с северного направления. И он этим воспользовался. Во второй половине дня 21 июня сюда на большой скорости вошли две его десантно-артиллерийские баржи, два десантных парома и два бронекатера, прикрываемые дымзавесами с трех торпедных катеров. В тоже время к месту переправы подошел на автомашинах наш стрелковый батальон с двумя 45-миллиметровыми пушками. Эти пушки, а также 85-миллиметровое орудие находящегося у острова морского бронекатера и 45-миллиметровая пушка высаженной на Пийсари роты открыли беглый огонь по вражеским кораблям.

Сорок минут та и другая сторона обменивались выстрелами, не имевшими серьезных последствий. Противник, однако, повернул назад. Вскоре он появился снова, и перестрелка возобновилась. Но теперь с нашей стороны в ней участвовали дополнительно пушки других десантных подразделений, подошедших для переправы на остров, а также прибывшая сюда же 85-миллиметровая зенитная батарея. Это была уже немалая огневая сила. Снаряды стали рваться на вражеских кораблях, и те отошли в Выборгский залив. Там они попали под удар наших самолетов и в тот день вовсе отказались от попыток противодействовать десантникам…

Наши силы в районе Пийсари нарастали. На следующее утро на остров прорвались два бронекатера, восемь десантных тендеров и восемь катеров-дымзавесчиков. На нем теперь находились два стрелковых батальона, пулеметная рота и две батареи истребительно-противотанкового дивизиона, а также штаб 260-й отдельной бригады морской пехоты, возглавляемый полковником Л. В. Добротиным. Началось наступление на остальные острова.

Враг сопротивлялся без особого упорства. Видимо, мы правильно рассчитали, нацелив свой удар на самое уязвимое место в системе обороны архипелага. Противник потерял уверенность в своих действиях и начал покидать острова, эвакуируя их гарнизоны морем. Дело тут опять не обошлось для него без потерь: наши самолеты и катера нападали на конвои, топили корабли и суда.

Когда судьба островов Бьёркского архипелага была решена, мы, глядя на карту боевых действий, обращали взоры на район Выборгского залива. Сухопутный фронт шагал широко и последовательно. Оборонительные линии врага трещали по всем швам, был освобожден Выборг. А левый фланг армии опять оставался под угрозой. И опять нависали над ним острова — еще более многочисленные, с довольно сильными гарнизонами. Мы не могли пока с моря подобраться к Выборгу: на подходах к нему глубоко вдавшийся в сушу залив оставался под контролем противника.

В один из тех дней начальник штаба флота и я были вызваны на ФКП. Адмирал В. Ф. Трибуц, раздвинув шторки на стене у большой карты Финского залива, что-то внимательно на ней рассматривал. Обернувшись к контр-адмиралу А. Н. Петрову, он сказал:

— Я все думал, Анатолий Николаевич, о вашем предложении относительно Нервы. Действительно, хорошо бы снова обосноваться там. По данным разведки, островок ничейный, а на нем можно было бы оборудовать наблюдательный пункт.

Нерва — небольшая точка на крупномасштабной карте. Когда-то тут стоял маяк. Он был разрушен еще осенью 1941 года. Местоположение островка весьма выгодное — отсюда можно просматривать финские шхеры и подходы к Выборгскому заливу. Нетрудно было догадаться, что у Трибуца с Петровым недавно был разговор об этом островке.

Итак, Нерву решено занять. Тут же мне было поручено подготовить соответствующее приказание командиру Островной военно-морской базы контр-адмиралу Г. В. Жукову.

В ночь на 20 июня от Лавенсари пошла к Нерве на катерах усиленная рота морской пехоты. Десант прикрывали три отряда торпедных катеров под командованием Героя Советского Союза капитана 2 ранга С. А. Осипова и отряд в составе четырех морских бронекатеров и десяти малых охотников во главе с капитаном 1 ранга Е. В. Гуськовым, который занимал теперь мою прежнюю должность командира ОВРа.

Вначале все отряды шли спокойно. Незадолго до полуночи отряд Гуськова, двигавшийся восточнее катеров с десантом, обнаружил силуэты двух кораблей, похожих на миноносцы. Был дан сигнал — идти полным ходом на сближение с ними.

Но полный ход малых охотников и бронекатеров — не одно и то же. Первые сильно вырвались вперед. Фашисты, видимо приняв их за торпедные катера, сразу повернули на обратный курс и открыли сильный огонь. Один снаряд разорвался у борта флагманского МО. Осколки порвали парусиновые обвесы на мостике, в нескольких местах пробили рубку. Острым куском металла тяжело ранило стоявшего рядом с Гуськовым на мостике командира истребительного отряда, ОВРа капитана 2 ранга Капралова.

Теперь катерники хорошо видели вражеские корабли. Это были миноносцы типа «Т», имеющие водоизмещение 600 тонн и скорость хода 36 узлов. На вооружении каждого из них одно 105-миллиметровое орудие и два 37-миллиметровых автомата. Малым охотникам неразумно было вести с ними артиллерийский бой, а бронекатера отстали. Тут, видимо, капитан 1 ранга Гуськов понял свою ошибку: не следовало очертя голову бросаться на миноносцы, оставив позади свои корабли, способные вести бой с таким противником. Но было уже поздно что-либо исправлять. Командир ОВРа вывел малые охотники из боя и по радиофону вызвал в атаку на миноносцы торпедные катера.

Здесь в свою очередь ошибается капитан 2 ранга Осипов. Вместо того чтобы навалиться на противника всеми катерами с разных сторон, он отряжает в атаку только один отряд. Но ничего не получилось. Потом ошибка повторяется: атакует в одиночку второй отряд.

Миноносцы на какое-то время скрываются в шхерах, но через час снова идут к Нерве. Ночь светлая, сосредоточения наших кораблей у острова не скроешь, и враг, догадываясь о десанте, старается помешать ему. Но теперь Осипов поступает правильно, бросая в атаку все торпедные катера, у которых остались на борту торпеды. И все выглядит иначе. Один миноносец, пораженный двумя торпедами, мгновенно тонет, второй, даже не пытаясь помочь гибнущему экипажу, полным ходом бежит в шхеры. Наши катерники поднимают из воды нескольких немецких моряков.

Тем временем рота морских пехотинцев высаживается на Нерве. Бойцы начинают обживать территорию островка, устанавливают здесь 45-миллиметровые орудия и пулеметы, оборудуют наблюдательный пункт, сооружают подобие радиорубки. Флот получил новый опорный пункт на важном операционном направлении. За него потом нам придется еще вести бой с противником, которому не понравится наше присутствие на островке. И мы его отстоим.

Но это потом, а сейчас можно было бы поздравить победителей. Они, однако, получили отеческое внушение от командующего флотом. Досталось и Гуськову, и Осипову за непродуманные действия при встрече с вражескими миноносцами. И адмирала можно понять: воюем давно, воевать умеем, и потому ошибки такого рода никак прощать нельзя.

Дня через три после «операции у Нервы» я собрался поехать в Кронштадтский морской госпиталь, чтобы проведать раненого капитана 2 ранга М. В. Капралова. Узнав о моем намерении, адмирал В. Ф. Трибуц, всегда симпатизировавший этому отважному командиру, предложил мне вручить Капралову орден Ушакова 2-й степени, которым он был недавно награжден. Я, конечно, с удовольствием воспринял это приятное поручение.

Михаил Васильевич Капралов был в числе моих близких боевых друзей. Мы были знакомы с ним около десятка лет. Хорошо вижу его широкую, располагающую к себе улыбку, хитринку, затаившуюся в глазах. Он был приверженцем службы на малых кораблях — может быть, оттого, что любил скорость, лихой маневр, любил чувствовать вкус соленых брызг на губах. Поднимаясь в должности от командира катера до командира истребительного отряда, воевал смело, расчетливо, не теряя головы в самых запутанных ситуациях. Его любили подчиненные, и было у него много друзей. Жаль, что на какое-то время он выбыл из строя.

На госпитальной койке Михаил лежал побледневший, осунувшийся: перенес нестерпимую боль, потерял немало крови. Но все же я опять увидел его знакомую улыбку, когда вручал орден и поздравлял от имени Военного совета флота, добавляя к этому собственные поздравления и пожелания скорее вернуться в боевой строй[15].

Из госпиталя спешу в штаб. Здесь ждут свежие сводки с Карельского перешейка. Дела там идут неплохо. Армия развивает наступление по направлению к Сайменскому каналу. Но, вероятно, она могла двигаться быстрее, если бы не оглядывалась на Выборгский залив. Флоту надо поторапливаться.

Частей морской пехоты у нас явно недостаточно, чтобы овладеть островами на подходах к Выборгу. Флоту предстоит взаимодействовать с 59-й армией, расположенной на левом крыле Ленинградского фронта. Надо перебросить ее на Карельский перешеек. Люди со стрелковым вооружением и легкой артиллерией пойдут морем, тяжелая боевая техника двинется по суше через Ленинград.

Перевозку армии через залив должна обеспечить Лужская военно-морская база — своими силами и приданными ей кораблями и судами. Мне поручено проверить ее готовность. Срочно выезжаю в Усть-Лугу.

Путь неблизкий, не менее сотни километров по южному побережью Финского залива. На шоссе во многих местах — следы недавних боев, сожженные дома, разбитая боевая техника. Ближе к Усть-Луге мы не раз обгоняли воинские части, следовавшие по направлению к базе. Это были части 59-й армии, готовящиеся к переправе через залив.

Вслед за одной из частей мы въехали в небольшой поселок и вместе с воинской колонной остановились на площади. Шофер, взяв ведро, побежал за водой для радиатора. Я тоже вышел из машины размять затекшие ноги.

На площади стояла небольшая деревянная трибуна: видимо, когда-то здесь проводились местные общественные мероприятия. Из солдатских рядов к трибуне вышел высокий стройный офицер. Знаков различия на его полевых погонах не было видно, так как оба плеча закрывали пулеметные ленты, перекрещивающиеся на груди. Автомат, противогаз, командирская планшетка естественно дополняли его экипировку.

Офицер постоял на трибуне, глядя на солдат, и громко скомандовал:

— Садитесь и слушайте, говорить буду!

Солдаты придвинулись поближе, расселись на траве. И он начал речь — убедительную, страстную, берущую за душу. Я помню ее до сих пор.

Вначале офрицер говорил о том, что наша Родина не раз подвергалась нашествию коварных и злых врагов, стремившихся поработить русский народ. Упомянул он и тевтонских рыцарей, и шведов, и полчища Наполеона, и многочисленных интервентов в годы гражданской войны, которые жгли, грабили, убивали.

— А чем все это кончалось? — спрашивал офицер и сам же отвечал: — Блестящими победами нашего оружия! Вот и теперь мы говорим: «Не выйдет у фашистов с их затеей уничтожить социалистическое государство!»

Офицер подчеркнул, что Красная Армия добилась коренного перелома в ходе войны и теперь непрерывно наступает на огромном фронте.

— Боевые друзья мои! — продолжал он. — Мы получили новую боевую задачу. Нам предстоит на кораблях пересечь Финский залив и помочь своим товарищам добить вражеские войска на Карельском перешейке. Мы пойдем вперед и не будем знать страха. Мы выполним свой воинский долг, как выполняли его наши деды, и отцы, и братья. Будем достойны их, покажем, что мы умеем биться с врагом по-геройски!

Бойцы поднялись, дружно прокричали «ура». Сходившего с трибуны оратора они подхватили на руки и качнули раз, другой. Всех охватил боевой порыв. Я понял, что люди готовы пойти с этим офицером в огонь и воду. Жаль, что не узнал я тогда его имени и не могу сейчас сказать, жив он или сложил в боях свою голову.

Через час мы уже были в Усть-Луге. Проверка показала, что в базе все готово к приему войск, до мельчайших подробностей продумана организация перехода морем кораблей и судов. При мне началась посадка на них первых частей. Убедившись, что и она идет нормально, я выехал в обратный путь.

Лужская база хорошо справилась с перевозками. В первых числах июля 59-я армия целиком была переброшена на Карельский перешеек и сосредоточена там в районах, удобных для прыжка на острова.

Мы в штабе флота тщательно проанализировали данные разведки по Выборгскому заливу, оценили противодесантную оборону, гидрографию, топографию островов, отметили десантно-доступные участки. Имелись у нас и варианты действий, подкрепленные тактическими расчетами и предложениями по вопросамуправления силами и разными видами боевого обеспечения.

Штаб предполагал в первую очередь занять остров Тейкарсаари (Игривый), занимавший ключевую позицию в заливе. Командующий флотом с таким решением согласился. Одобрил его и командующий фронтом. И тогда пошли соответствующие директивы исполнителям — в 59-ю армию, в Кронштадтский морской оборонительный район. Был определен и состав десанта — стрелковый батальон, который пойдет к острову на тендерах. В первом броске — морские пехотинцы, они высаживаются с катеров типа КМ. Для обеспечения высадки выделен отряд кораблей, в состав которого вошли морские бронекатера, бронированные катера-охотники, дымзавесчики и катера-тральщики, Командиром высадки назначили капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана, недавно вступившего в командование бригадой шхерных кораблей.

Ранним утром 30 июня по приказанию начальника штаба флота я выехал из Кронштадта в Койвисто, где были сосредоточены десант и корабли.

Ехал кружным путем. Сначала катером добрался до Ораниенбаума, пересел там в машину, направился в Ленинград, в штаб фронта (собственно, из-за этого и делал крюк), а потом уже по Приморскому шоссе махнул на Карельский перешеек.

Очень скоро шоссе начинает петлять у береговой линии, которая еще недавно была в руках противника. Места красивые. Пологие песчаные пляжи усеяны гранитными валунами. Голубеет гладкая поверхность воды. Это все та же Невская губа, только я привык смотреть на нее с другой стороны.

К берегу, однако, подходить опасно. Часто стоят колья с дощечками, на которых написано: «Мины». Тянутся ряды колючей проволоки. Через каждые 100–200 метров видны брошенные в спешке дзоты.

Враг здесь с осени 1941 года опасался высадки нашего десанта из Кронштадта. Кстати сказать, Кронштадт, с характерным куполом его собора, отлично виден отсюда. Видны и кронштадтские форты, возвышающиеся над водой. Близкое это соседство вряд ли нравилось противнику. Да ведь и нам оно, по совести говоря, тоже не нравилось. Как-то лучше, спокойнее, когда жерла крупных орудий не будут настороженно смотреть друг на друга. И пляжи в скором времени освободятся от мин и колючей проволоки, и будут здесь плескаться счастливые люди…

В Койвисто приехал уже к вечеру. Этот небольшой городок избежал разрушений — финские части во время нашего наступления спешно эвакуировались на Бьёркские острова, и городок никто не обстреливал, не бомбил. На южном мысу, образующем бухту, сложены в штабеля и частично погружены на вагонетки узкоколейной дороги свежие доски — продукция местного лесопильного завода. Сам завод тоже невредим.

На площади против высокой красивой кирки полукругом белеют ряды березовых крестов. Это военное кладбище — последнее пристанище сотен фашистских захватчиков, рвавшихся к Ленинграду. Свежие захоронения тянутся с другой стороны кирки, у самого берега. Тут еще и крестов нет — одни беспорядочно разбросанные холмики.

На улицах тишина. Жителей нет — видимо, ушли с отступающими войсками. С помощью регулировщиков находим дом, где расположен штаб бригады шхерных кораблей. И у этого дома нас встречает высокий, стройный, рано поседевший морской офицер — капитан 1 ранга Николай Эдуардович Фельдман. Мой старый знакомый.

Обмениваемся мнениями о предстоящем десанте. Беспокоимся, что нам трудно рассчитывать на внезапность. Белая ночь, значит, десантный отряд наверняка будет обнаружен противником, как только он выйдет из пролива Бьёркёзунд. Смущает и то, что решено высаживать десант без предварительной артиллерийской и авиационной подготовки. Батареи железнодорожной артиллерии и одна батарея на мехтяге, развернутая ближе всего к месту высадки, имеют задачу поддерживать десант по вызову.

Фельдман настроен оптимистично. Уверенность в успехе ему придает то обстоятельство, что несколько дней назад был занят остров Туппурансари (Маячный), расположенный у входа в залив. Остров взят с ходу лихим налетом катеров с морской пехотой.

Идем к морякам-десантникам. Это молодые, крепкие парни, участники боев за острова Бьёркского архипелага. Настроение у всех бодрое. Они пойдут в первом броске и хорошо понимают, что это такое. С бойцами стрелкового батальона сдружились, помогают им советами. Тендеры и катера тоже полностью готовы.

Десантный отряд начал движение в 22 часа. Мы с Фельдманом и офицерами его штаба на машинах направились к мысу Пулиниеми (Островной), где в одном из домиков был подготовлен командный пункт.

Проезжая вдоль побережья Бьёркёзунда, я смотрел на серо-голубые скалы в острых уступах и трещинах, на острова, лежащие за водной гладью пролива. Бои за эти острова оказались успешными. А как-то сложится обстановка в Выборгском заливе? Не лезем ли мы тут на рожон? Однако сомнения приходилось отбрасывать, наступил час действий.

Вот и мыс Пулиниеми. Отсюда отлично виден вход в Выборгский залив и объект нашего внимания — невысокий, покрытый лесом остров Тейкарсаари. Ночь действительно белая, все вырисовывается, словно на картине.

Показались головные катера десантного отряда. И в тот же момент заговорили батареи противника с северного берега залива. Катера умело ставят дымовую завесу, и противник, не желая стрелять наугад, прекращает огонь. Мое беспокойство, однако, возросло: отряд обнаружен, враг насторожен. Теперь высадка осложнится.

Но далее все идет как будто хорошо. Катера с первым броском десанта достигают острова, и морские пехотинцы занимают берег. Затем при слабом противодействии врага высаживается стрелковый батальон. С острова доносится стрельба, в которой не ощущается особой интенсивности.

Нет оттуда и заявок на артиллерийский огонь. И я понемногу начинаю успокаиваться.

Вскоре стрельба на острове усилилась. Усилился и артогонь со стороны противника: его батареи били по нашим десантно-высадочным средствам, сосредоточенным у Тейкарсаари, по каким-то целям на плацдарме высадки. К острову один за другим устремились вражеские катера с подкреплениями. И теперь до нас долетал оттуда шум ожесточенного боя.

Командир десанта молчал, ничего не доносил, не просил огня в поддержку. И наши артиллеристы сами искали себе цели. Батарея с Пулиниеми ударила по финским катерам, направляющимся к острову. Железнодорожные батареи повели стрельбу на подавление артогня противника. Над островом, над вражескими кораблями появились также наши флотские штурмовики.

Залпы, взрывы — грохот нарастал. Вражеский снаряд, видимо, один из тех, которые предназначались батарее на мехтяге, залетел к нашему домику и чуть было не наделал бед на КП. Этого еще не хватало — нам и без того уже было не сладко. Неразбериха не сулила ничего хорошего.

Связи с десантом все еще не было. Пришлось выслать к острову катер. Только после этого, да и то не сразу, обстановка несколько прояснилась. Наш десантный батальон попал в тяжелое положение. Противник, получив подкрепление, нажимал со всех сторон. Оставалось единственное — дать катерам сигнал, чтобы они сняли с острова оставшихся в живых десантников.

Сидим с Фельдманом удрученные, остро переживаем неудачу. И вдруг на КП появляется командующий флотом. Оказывается, еще со вчерашнего вечера он находился здесь неподалеку, в местечке Кайслахти у командующего 59-й армией генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова. Выслушав наши доклады, адмирал приказал обоим садиться к нему в машину.

Едем в штаб Коровникова. Там вместе с генералом поджидал нас вице-адмирал Ю. Ф. Ралль. Вскоре сюда прибыл командующий фронтом Маршал Советского Союза Л. А. Говоров.

Разговор был нелегким. Разбирались ошибки, допущенные со стороны как армии, так и флота.

Армейцам пришлось взять на себя вину за то, что у десанта оказалось мало огневых средств, отсутствовало взаимодействие с артиллерией полков и дивизий и не нашлось готовых резервов для наращивания сил на острове. КМОРу указано на неустойчивость связи с десантом, на слабую плотность артиллерийского огня кораблей, непосредственно поддерживавших действия десанта на берегу. Как флот, так и армия получили упрек за недостаточное знание обороны противника, недооценку его способности быстро подбросить на остров подкрепление.

А затем маршал Л. А. Говоров отдал приказ: подготовить и осуществить одновременную высадку десантов не на один, а на три близкие к побережью острова — Тейкарсаари, Суонионсаари (Новик) и Равансаари (Высоцкий). На каждый остров нацелить стрелковый полк с орудиями и крупнокалиберными минометами. Срок на подготовку — двое суток.

Командующий фронтом мыслил масштабно. Мы теперь имели дело с крупным тактическим десантом. А времени отпущено в обрез.

Я перешел на командный пункт вице-адмирала Ю. Ф. Ралля, расположенный в Макслахти. Здесь у пирса, а также в двух соседних бухтах сосредоточивались десантно-высадочные средства и корабли огневой поддержки. Стягивались в районы сосредоточения полки, назначенные в десант. Планируя действия, мы старались учесть все ошибки, за которые только что поплатились.

Противник, получив двое суток отсрочки, тоже не сидел сложа руки. Он сформировал специальную корабельную группу для действий в Выборгском заливе, кое-где поставил мины. Гарнизоны всех островов были усилены. Над нашим побережьем стали часто появляться самолеты-разведчики.

Утром 4 июля наши внушительного размера десанты двинулись к островам. Тут же флотская авиация, береговая и армейская артиллерия повели огневую обработку мест высадки. Все три полка достигли цели, зацепились за берег и стали расширять захваченные плацдармы.

При высадке мы потеряли на минах у острова Тейкарсаари два бронированных малых охотника. На одном из них, «БМО-506», погиб командир первого десантного отряда капитан 2 ранга Виктор Николаевич Герасимов — хороший боевой офицер. В свое время мы вместе с ним кончали военно-морское училище. Взрыв произошел, когда катер брал на буксир поврежденный, оставшийся без хода десантный тендер.

Наиболее благоприятно наступление десантников развивалось на островах Равансаари и Суонионсаари. К вечеру оба эти острова вместе с соседними островками были в наших руках. А на Тейкарсаари борьба продолжалась. Противник оборонял его с особым упорством. Бой шел на плацдарме и на воде — к острову пытались прорваться четыре канонерские лодки и шесть десантно-артиллерийских барж в охранении катеров. Отпор им дали наши торпедные и сторожевые катера, штурмовая авиация и береговые батареи.

На другой день мы перебросили на остров еще два стрелковых батальона с танками. Новый нажим десанта активно поддержала штурмовая и истребительная авиация флота, И враг не выдержал, оставил и этот остров, и рядом с ним лежащий Мелансаари (Крепыш).

Теперь дело пошло легче, десантники приступили к ликвидации мелких гарнизонов противника на всех других островах. К 10 июля мы стали полными хозяевами в Выборгском заливе.

Связавшись по телефону с начальником штаба флота, я доложил ему об этом и получил указание вернуться в Кронштадт.

Обратный путь по Карельскому перешейку лежал через все оборонительные полосы врага, преодоленные нашими войсками.

Вначале я смог посмотреть так называемую новую линию Маннергейма. За три года войны противник насыщал ее инженерными сооружениями и огневыми точками. Углублялись прежние противотанковые рвы. Леса, холмы и перешейки между многочисленными озерами были оплетены рядами колючей проволоки, закрыты гранитными надолбами, минными полями. Сейчас все это разворочено, перепахано, вздыблено. Ни на один день не задержала полоса наступающие советские войска.

Вторая, центральная оборонительная полоса проходила от Приморского шоссе в районе Мятсякюля через весь Карельский перешеек. Все укрепления, препятствия, бетонированные укрытия для орудий и пулеметов здесь тоже были вмурованы в естественный ландшафт — гранитные скалы, холмы, ущелья, крутые лесные берега озер и быстрых речек. Этот рубеж тоже не устоял, был прорван во многих местах на пятый день наступления наших войск.

Наконец машина приближается к бывшей линии фронта, остававшейся неподвижной здесь в течение трех лет. Дорога похожа на коридор, пересекающий различного рода препятствия. На обочине валяются барабаны и рогатки с колючей проволокой — ими когда-то можно было перекрыть дорогу, и тогда замкнулась бы линия проволочного заграждения, которая тянулась справа и слева на многие километры. Ближе к передовой опять шли полосы препятствий. Но по ним словно ураган пронесся — земля взъерошена, сооружения поломаны, покорежены. Тут поработали снаряды наших флотских тяжелых пушек, фронтовой артиллерии, катюш.

Подумалось: сидел здесь враг, зарылся в землю, забетонировался, ощетинился железом и сталью. На Ленинград, до которого было рукой подать, глядел как на близкую добычу. Глядел, но добычи не дождался. Пришлось улепетывать отсюда во все лопатки…

Пленные и трофеи

Утром 11 июля я был уже в Кронштадте. Контр-адмирал А. Н. Петров, выслушав мой короткий доклад о поездке в Койвисто, заговорил о положении в Финском заливе. Командование флота обеспокоено возросшей активностью морских сил противника. Отмечено проникновение фашистских подводных лодок в восточную часть залива. Необходимо заняться обеспечением безопасности коммуникаций и, в частности, подумать об усилении противолодочной обороны.

Охотно берусь за выполнение нового задания. В последнее время меня больше бросали на сухопутье, и я, признаться, несколько соскучился по чисто морским делам.

По данным разведки, в Финском заливе одновременно находились две-три немецкие и одна-две финские подводные лодки. Их присутствие вначале мало чем подтверждалось. Но вот на Сескарском плесе погибло кабельное судно «Киллектор». Мы точно не знали, что явилось причиной гибели: то ли мина, то ли торпеда. Однако настораживал уже сам этот факт. Командующему Кронштадтским морским оборонительным районом было указано на необходимость усиления бдительности дозорной службы, особенно противолодочного наблюдения, и проведения контрольного траления там, где случилась трагедия.

А через неделю поступило донесение о сильном повреждении дозорного катера «МО-304». Здесь участие подводной лодки противника не вызывало сомнений.

Поскольку подвергнувшийся нападению катер находился в Койвисто, я направил туда капитана 3 ранга Павла Лукьянчикова, ведавшего в нашем отделе вопросами противолодочной обороны. И вот о чем он вскоре доложил.

Катер «МО-304» под командованием старшего лейтенанта А. В. Аникина находился в дозоре у северного выхода из пролива Бьёркёзунд. Около двух часов ночи 18 июля гидроакустик уловил шум винтов подводной лодки. Катер произвел поиск, но, ничего не обнаружив, вернулся на линию дозора и лег в дрейф. Спустя полчаса раздался взрыв.

Подводная лодка атаковала двумя торпедами. Одна попала в цель, а вторая прошла мимо и взорвалась у берега. Катеру оторвало носовую часть до рубки. Мы уже не раз отмечали хорошую живучесть корпусов этих маленьких кораблей. И сейчас морякам тоже удалось сохранить катер на плаву и задним ходом привести его в базу.

Мы еще продолжали переживать и оценивать этот случай, как пришло новое сообщение. В очень схожих условиях у южного входа в Бьёркёзунд торпедирован дозорный катер «МО-107», которым командовал старший лейтенант Б. П. Курочкин. Взрывом тоже оторвана носовая часть, и тоже катер остался на плаву. Вначале он самостоятельно шел к базе задним ходом, а потом его довели туда на буксире.

Нас удивляло, что подводные лодки атакуют катера. В истории боевых действий на море такого не бывало. Удивляло и то, что ни в одном из двух случаев наши моряки не наблюдали следа торпед, который обычно хорошо обозначается на поверхности воды прямой пузырчатой дорожкой.

— Командующий требует разобраться во всем этом и подготовить конкретные предложения по системе противолодочной обороны, — сказал мне начальник штаба флота. — Работать будете вместе со Стеценко.

Капитан 1 ранга Андрей Митрофанович Стеценко возглавлял отдел подводного плавания и противолодочной обороны флота. В этих вопросах он был авторитетным специалистом, сам не так давно командовал бригадой подводных лодок, внимательно следил за развитием средств подводной войны. Для меня, надводника, его консультации были очень важны.

Мы вдвоем всесторонне анализировали обстоятельства, при которых состоялись атакой вражеских подводных лодок. Беседовали с очевидцами атак — офицерами, старшинами и матросами двух поврежденных катеров, осматривали сами катера, к тому времени прибуксированные в Кронштадт. Отметили, что в обоих случаях подводные лодки стреляли по неподвижной цели — катера лежали в дрейфе, а также то, что наблюдатели недостаточно зорко следили за водной средой. Отсутствие следа торпед наводило на мысль о том, что в данном случае применялся какой-то новый вид этого оружия. Почему объектом нападения явились катера? Да, видимо, потому, что противник не находил более крупных целей и хотя бы такими атаками обозначал свою боевую активность.

На карте мы прикидывали различные варианты своих ответных действий, продумывали предложения, делали расчеты. Потом со всем этим пошли к начальнику штаба. Контрадмирал А. Н. Петров наши предложения одобрил и приказал оформить их в виде плана для представления на утверждение командующему.

— Подловить бы нам одну подводную лодку, потопить ее, а потом поднять, — в раздумье сказал при этом Анатолий Николаевич. — Вот тогда и стало бы нам ясно, какие там у фашистов торпеды…

Это было бы, конечно, здорово. Ни он, ни мы не предполагали в тот момент, что наше общее желание скоро исполнится.

На другой день командующий флотом утвердил наш план, и он начал проводиться в жизнь. Торпедные катера в некоторых районах финских шхер поставили минные заграждения. В дозоры стали посылать по два малых охотника с категорическим указанием не стопорить моторы, не ложиться в дрейф. Все корабли, выходившие в море, предупреждались о повышении бдительности, о готовности к немедленному применению противолодочных средств. Важные пункты плана касались авиации: предусматривались бомбовые удары по пунктам вероятного базирования подводных лодок, их поиск и атаки в море с воздуха.

И вот наступил памятный для нас день 30 июля. Начался он с неприятного донесения: потоплен катер «МО-105», находившийся в дозоре на северных подходах к Бьёркёзунду. От взрыва, происшедшего в средней части корпуса, катер переломился, его кормовая часть сразу пошла ко дну, а носовая некоторое время держалась на плаву. Из экипажа остались в живых семь человек. Они были подобраны из воды и доставлены в Койвисто.

В Койвисто находился в готовности катер «МО-103», Командир его гвардии старший лейтенант А. П. Коденко, получив сообщение о гибели «МО-105» и предполагая, что он атакован подводной лодкой, полным ходом направился на линию дозора, произвел поиск, прослушал глубины, но ничего не обнаружил. После этого «сто третий» остался в заливе, продолжая нести службу.

В штабе флота донесение о гибели катера мы приняли с тяжелым чувством. Адмирал В. Ф. Трибуц, уехавший в Ленинград на какое-то совещание, был мрачен и отпускал колкие замечания в адрес командования Кронштадтского морского оборонительного района.

А далее события развивались так (я их потом восстанавливал в своей памяти и записывал со слов непосредственных участников происходившего).

В тот день, пользуясь ясной штилевой погодой, неподалеку от места гибели «МО-105» работал дивизион катеров-тральщиков под командованием старшего лейтенанта П. Л. Ярошевского. Тут же находились катера-дымзавесчики «КМ-908» и «КМ-910», готовые в любой момент поставить завесу, если противник начнет обстрел.

Дело уже шло к вечеру, когда впередсмотрящий на «КМ-910» матрос комсомолец Н. И. Бондарь увидел на гладкой поверхности воды перископ подводной лодки. У дымзавесчика нет никаких средств для атаки подводного противника, и командир катера главный старшина В. С. Павлов стал описывать в этом месте круги на полном ходу. Одновременно ракетами и сиреной он старался привлечь к себе внимание дозора. Для большей верности второй дымзавесчик поспешил к дозорному катеру с сообщением о перископе.

«МО-103» подошел через несколько минут. Конечно, никакого перископа уже не было. Но сигнальщик катера В. А. Вяткин обратил внимание на едва различимую дорожку из пузырьков воздуха, которую могли образовать, будоража воду в глубине, винты подводного корабля. Сигнальщик поделился своей догадкой с командиром, и гвардии старший лейтенант А. П. Коленко повел катер посередине дорожки.

Вскоре след от воздушных пузырьков стал более заметным. Тут же последовал доклад от гидроакустика комсомольца Юрия Певцева:

— Подводная лодка слева пятнадцать, дистанция семь кабельтовых!

А далее опытный катерник Александр Петрович Коленко повел атаку по всем правилам. Когда расстояние до подводной лодки сократилось, он дал катеру полный ход, и за борт пошла серия глубинных бомб. Между их взрывами наблюдатели катера заметили большой воздушный пузырь, вспучивший поверхность воды. Появились также масляные пятна.

Для надежности командир сделал еще два захода на цель, были сброшены еще две серии глубинных бомб. На поверхность воды стали всплывать матрацы, подушки и разные другие предметы. А вслед за тем появились люди — шестеро в надувных спасательных жилетах. Их подняли на борт. В числе этих шестерых фашистских подводников оказался командир подводной лодки капитан-лейтенант Вернер Шмидт.

В это время батареи с финского берега открыли огонь. Катеру «МО-103» пришлось закрываться дымзавесой. Он еще раз обследовал место своей атаки, обозначил его вешкой и направился в Койвисто. Здесь пленных сдали в штаб старшего морского начальника Н. Э. Фельдмана, теперь уже кюнтр-адмирала.

Из опроса пленных, проведенного в Койвисто, выяснилось, что нами потоплена подводная лодка «U-250» — одна из новейших в составе гитлеровского военно-морского флота. От первой серии глубинных бомб лодка получила контузию: нарушилось управление, погас свет. Потом взрывы нанесли новые повреждения — в корпусе лодки в районе дизельного отсека появилась большая пробоина, в которую хлынула вода. Командир лодки, заботясь о собственном спасении, приказал перепустить воздух высокого давления в рубку и, когда давление в ней сравнялось с забортным, открыл люк. Тех, кто находился в рубке, вместе с воздушным пузырем подняло на поверхность воды. Все остальные члены экипажа остались там, на глубине…

Сведения о потоплении лодки и первом допросе пленных сразу же были переданы из Койвисто на ФКП флота. А я как раз оставался здесь за старшего: командующий еще не вернулся из Ленинграда, а контр-адмирал А. Н. Петров находился на торжественном вечере в офицерском клубе — впервые за годы войны мы отмечали День Военно-Морского Флота. Адмиралу В. Ф. Трибуцу мне довелось сообщить о подводной лодке лишь около полуночи, когда встречал его на пристани.

Докладывать об успехе — не то что о неудаче. Командующий повеселел, сказал: «Теперь мы ее поднимем!» И готов был, кажется, тут же отдать необходимые приказания. Во всяком случае, всего лишь через ночь эти приказания были отданы командующему КМОР вице-адмиралу Ю. Ф. Раллю, начальнику аварийно-спасательной службы инженер-капитану 1 ранга М. Н. Чарнецкому и начальнику тыла флота генералу М. И. Москаленко.

Был создан специальный судоподъемный отряд. Группой водолазов руководил опытный эпроновец капитан 3 ранга А. Разуваев. В его подчинении находились надежные специалисты Федорченко, Сироткин, Сокур, Петренко и Пискунов. Они обследовали лодку. Искореженная взрывами фашистская субмарина лежала на глубине 33 метров на скалистой отмели. После всякого рода прикидок, расчетов, согласовании, подготовки технических средств начались подъемные работы.

Велись они с большим напряжением, только в темное время суток. Важно было скрыть наши намерения от противника, который, кстати сказать, в связи с гибелью подводной лодки проявил большое беспокойство. Этот район нередко обстреливался с финского берега, дважды сюда пытались прорваться фашистские торпедные катера, чтобы, как выяснилось впоследствии, забросать лодку глубинными бомбами и поставить около нее мины. Но противнику не удалось пройти через наши дозоры.

Поднимали «U-250» с помощью двух мощных понтонов. В одну из сентябрьских ночей они вытолкнули ее на поверхность моря. Под конвоем малых охотников и катеров-дымзавесчиков пленницу отбуксировали в Кронштадт.

И вот лодка в доке, готова к внутреннему осмотру. Вместе с советскими специалистами в нее спустился и бывший ее командир Вернер Шмидт. Его привели сюда неспроста: на одном из допросов пленный показал, что не исключается возможность взрыва подводной лодки, если не знать некоторых ее секретных устройств. Шмидт собственными руками отдраивал люки и горловины. Он нервничал и старался не смотреть на трупы своих подчиненных, к спасению которых не приложил никаких усилий.

Из центрального поста лодки извлекли судовые документы, шифры, коды, инструкции и даже шифровальную машинку. Но самое главное — внутри лодки обнаружили торпеды неизвестного нам доселе образца. Нашлась там и техническая документация к ним.

Это были самонаводящиеся акустические торпеды Т-5. Фашисты дали им дополнительное аллегорическое название, которое в переводе означало «Король заборов». Видимо, с помощью этого «короля» морское командование фашистской Германии рассчитывало возвести надежный блокирующий забор вокруг Англии, да и на других морских театрах военных действий добиться крупных боевых успехов. Теперь секретное оружие врага было в наших руках.

Надо было, однако, разгадать секреты — разоружить торпеды, узнать их устройство, принцип действия, тактику применения и выработать рекомендации по борьбе с ними. Эта очень трудная и опасная работа была поручена лучшим флотским специалистам минно-торпедного оружия, таким, как инженер-полковник О. Б. Брон, капитан 3 ранга С. Т. Баришполец, инженер-капитан В. М. Саульский, старший лейтенант В. М. Шахнович и многие другие.

Но прежде чем говорить о результатах их усилий, вспомним одну небезынтересную страничку из дипломатических отношений времен войны. Обратимся к переписке, которую вел в те годы Председатель Совета Министров СССР И. В. Сталин с премьер-министром Великобритании У. Черчиллем. В этой переписке есть документ, датированный 30 ноября 1944 года, — личное и строго секретное послание Черчилля маршалу Сталину. В нем говорится:

«…Адмиралтейство просило меня обратиться к Вам за помощью по небольшому, но важному делу. Советский Военно-Морской Флот информировал Адмиралтейство о том, что в захваченной… подводной лодке были обнаружены две германские акустические торпеды Т-5. Это единственный известный тип торпед, управляемых на основе принципов акустики, и он является весьма эффективным не только против торговых судов, но и против эскортных кораблей. Хотя эта торпеда еще не применяется в широком масштабе, при помощи ее было потоплено или повреждено 24 британских эскортных судна, в том числе 5 судов из состава конвоев, направляемых в Северную Россию.

…Изучение образца торпеды Т-5 было бы крайне ценным для изыскания контрмер. Адмирал Арчер просил советские военно-морские власти, чтобы одна из двух торпед была немедленно предоставлена для изучения и практического испытания в Соединенном Королевстве…»[16]

В конце послания сообщается, что английское адмиралтейство предоставит советскому Военно-Морскому Флоту «все результаты своих исследований и экспериментов с этой торпедой».

Затем «торпедная» тема затрагивалась в письмах руководителей двух стран 14 декабря и 23 декабря 1944 года. Поскольку состояние торпед, поврежденных при глубинной бомбежке лодки, не позволяло транспортировать ни одну из них в Англию, нашим союзникам была предоставлена возможность изучить новое гитлеровское морское оружие на месте, то есть у нас на Балтике. И не мы у англичан, а англичане у нас пользовались результатами исследований и экспериментов.

Наши специалисты торпедного оружия проявили глубокие знания, сметку, готовность идти на риск. Ведь на торпедах, секрет которых строго охранялся гитлеровцами, стояли самоликвидаторы. Надо было действовать осмотрительно, осторожно, расчетливо. В конце концов они разобрались во всех незнакомых им приборах, раскрыли механику акустического наведения торпед, узнали устройство их электромагнитных взрывателей, для срабатывания которых торпеде было необязательно сталкиваться с целью… И потом умные головы в наших и центральных флотских учреждениях стали думать над тем, какие применить меры, чтобы Свести до минимума эффективность применения врагом его нового оружия.

Чтобы завершить рассказ об этом, надо лишь добавить, что все моряки, причастные к потоплению «U-250» и раскрытию таившихся в ней секретов, были удостоены высоких правительственных наград. Командиру катера «МО-ЮЗ» Александру Петровичу Коленко был вручен орден Красного Знамени.

Радости, как, впрочем, и беды в одиночку не приходят. В те июльские дни отличились не только катерники, но и морские летчики. Сообщение об их успехе поначалу, правда, оказалось неточным, но все-таки успех был.

Мы узнали о нем при таких обстоятельствах. В один из дней второй половины июля мне пришлось докладывать по карте оперативную обстановку в зоне боевых действий Краснознаменного Балтийского флота прибывшему к нам в Кронштадт Народному комиссару Военно-Морского Флота адмиралу Н. Г. Кузнецову. Вдруг зазвонил телефон ВЧ. Трубку взял адмирал В. Ф. Трибуц, присутствовавший на докладе. Лицо его сразу осветилось улыбкой.

— Молодцы! — выкрикнул он в трубку. — Жду подробного донесения.

И доложил, обращаясь к народному комиссару:

— Самохин сообщает: наши летчики на западном рейде порта Котка потопили финский броненосец береговой обороны «Вяйнемяйнен».

Услышав это, мы все обрадовались. «Вяйнемяйнен» — крупный боевой корабль с тяжелой морской артиллерией. Наши летчики немало за ним охотились, начиная с 1941 года. И наконец-то поймали его. Сообщение ни у кого не вызвало сомнения — ведь оно исходило непосредственно от командующего авиацией флота. Адмирал Н. Г. Кузнецов высказал свои поздравления, просил передать их героям-летчикам.

Некоторое время спустя выяснилось, что летчики ошиблись в классификации цели. Оказывается, они потопили крейсер противовоздушной обороны «Ниобе», переоборудованный гитлеровцами из бывшего голландского крейсера. «Гельдерланд». Хотя и был он рангом ниже броненосца, это была тоже достойная для бомбового удара цель. И участвовавшие в его потоплении летчики полка Героя Советского Союза подполковника В. И. Ракова и отряда под командованием подполковника И. Н. Пономаренко были отмечены боевыми наградами.

В августе пришли сообщения о новых победах войск Ленинградского фронта, которые вышли на берег Сайменского канала. Карельский фронт во взаимодействии с Ладожской и Онежской военными флотилиями провел Свирско-Петрозаводскую операцию, закончившуюся 9 августа разгромом противника в Южной Карелии. Эти мощные удары советских войск отрезвляюще подействовали на правителей Финляндии. Они выразили готовность начать переговоры о перемирии.

Нас, балтийцев, это коснулось самым непосредственным образом. Поэтому я позволю себе, забегая вперед, коснуться событий, связанных с перемирием.

Утром 5 сентября контр-адмирал А. Н. Петров приказал мне подготовить телеграмму по флоту о прекращении боевых действий против финнов.

— Звонил нарком, и есть указание командующего фронтом, — сказал он, поясняя в общем-то и без того ясное: решение о таких телеграммах принимается в самых высоких инстанциях.

Вскоре состоялись первые встречи представителей нашего флота и финского военно-морского командования. Речь шла в первую очередь о том, чтобы финны передали нам сведения о всех минных заграждениях в Финском заливе и Балтийском море. Интересовали нас навигационные карты, необходимые для плавания в шхерах — мы намеревались использовать их для вывода в море из Кронштадта своих подводных лодок в обход многочисленных минных полей. Затрагивались также и многие другие вопросы, которые мы выдвигали, исходя из интересов обеспечения своих дальнейших боевых действий против гитлеровского флота.

Переговоры эти проходили на острове Лавенсари. И вел их по поручению Военного совета флота командир Островной военно-морской базы контр-адмирал Г. В. Жуков.

В те дни выпало и мне одно «дипломатическое» поручение. Однажды контр-адмирал А. Н. Петров, зайдя ко мне в кабинет, сказал:

— Сегодня в Кронштадт по приглашению командующего флотом прилетает командующий военно-морскими силами Финляндии. Вам поручается его встретить и сопроводить в штаб.

Признаюсь, поручение меня несколько смутило. Предстояло общаться и говорить со вчерашним врагом, непосредственно руководившим боевыми действиями против нас в Финском заливе. А там гибли наши корабли, мои боевые товарищи…

Но ничего не поделаешь, надо выполнять приказ. Выяснил, когда прибывает самолет, придирчиво оглядел себя в зеркало и поехал на аэродром. Вскоре там приземлился самолет с финскими опознавательными знаками. Из него вышел среднего роста моряк в знакомой форме финского флота с погонами контр-адмирала. На вид ему было около шестидесяти лет. Соблюдая правила этикета, представился первым.

— Сундман, — назвал свою фамилию контр-адмирал и с любезной улыбкой приветствовал меня на довольно приличном русском языке.

Сели в машину. Сундман с интересом осматривался по сторонам, говорил, что в Кронштадте впервые. И вдруг задал несколько удививший меня вопрос:

— Скажите, пожалуйста, сколько лет адмиралу Кузнецову?

— Сорок два года.

— О! Такой молодой и уже министр!

— Что же тут особенного? — ответил я. — Наша страна тоже молодая — лишь два года назад мы отметили 25-летие Советской власти.

Сундман промолчал. И больше у нас не нашлось темы для разговора. Подъехав к зданию штаба флота, я проводил своего подопечного к адмиралу В. Ф. Трибуцу. И вздохнул с облегчением: поручение выполнено.

Через несколько дней, 19 сентября, в Москве было подписано соглашение о перемирии с Финляндией. Оно значительно улучшило для нас обстановку в зоне боевых действий на Балтийском море, особенно в Финском заливе. Мы теперь надежно контролировали и охраняли свои коммуникации с островами Лавенсари, Сескар и с освобожденными от наблюдения противника акваториями Копорской и Лужской губ, более прочно почувствовали себя на Восточном Гогландском плесе и в Нарвском заливе. Получили мы также возможность пользоваться продольным шхерным фарватером у южного побережья Финляндии — в обход поставленных в заливе минных заграждений.

И если где нас и ожидали новые трудности, так это на южной части Финского залива и его побережье к западу от Нарвы. У Нарвы упиралась в залив линия фронта, стабилизировавшаяся после зимнего наступления наших войск под Ленинградом. И как бы ее продолжением на воде являлась гогландско-нарвская минно-арталлерийская и противолодочная позиция.

Позиция была крепкой.

После заключения перемирия с Финляндией мы уточнили координаты с обозначением минных полей противника. Данные показывали, что гогландско-нарвская позиция состоит из нескольких рядов заграждений. В первом ряду, как правило, таились мины-ловушки, в других рядах — мины различных типов против кораблей и катеров. Каждый ряд был прикрыт минными защитниками, к тому же некоторые типы мин имели противотральные устройства. Не просто нам было пробивать проходы в таких заграждениях.

Но то, что было когда-то на картах, менялось. Гитлеровцы подновляли заграждения, делали их более плотными. Для этого в течение всего лета привлекались корабли разных классов, в том числе и десантные баржи, недостаточно обеспеченные навигационными средствами. А раз так, то противник порой сам не имел точных данных о расположении минных постановок. И попался на этом.

Дело было еще летом. В ночь на 18 августа наш наблюдательный пост на островке Вигрунд зафиксировал три сильных взрыва в южной стороне залива. Донесение поста было решено проверить — в тот район с рассветом пошли торпедные катера, а также катер МО. Они подобрали из воды 30 немецких моряков и доставили их в Гакково — небольшую пристань в восточной части Нарвского залива.

Катерники доложили, что подобрали из воды далеко не всех гитлеровцев — их там плавало еще немало. Доложили они и о том, что самолеты противника атаковали катера, мешая им подбирать плавающих людей, и расстреливали с воздуха своих же матросов и офицеров. Несмотря на это, катерам было приказано продолжить спасательные рейсы. В течение дня и на следующее утро они подобрали еще 77 человек.

Это были моряки с трех немецких кораблей, которые подорвались на собственном минном заграждении. Среди пленных оказался и командир 6-й немецкой флотилии миноносцев корветтен-капитан Копенгаген.

Всех выловленных из воды фашистских морских вояк доставили в Кронштадт. К немалому удовольствию кронштадтцев, их колонной провели по улицам города. А мне в тот же день пришлось допрашивать пленного командира флотилии.

В кабинет ввели высокого статного офицера, который старался держаться с достоинством, несмотря на мятую, не совсем еще просохшую после морской ванны форменную одежду. Чувствовалось напускное равнодушие к своему незавидному положению, но в глазах офицера можно было заметить и беспокойство, и неуверенность. Это был уже далеко не самодовольный, наглый нацист первых лет войны.

Копенгаген стоял навытяжку, выжидательно глядя на меня. Допрос велся при помощи переводчицы нашего разведотдела. Интересуюсь биографическими данными, служебными должностями, наградами корветтен-капитана. Этих сведений он не скрывает. Но как только речь заходит о его участии в боевых действиях, о кораблях, которыми он командовал до подрыва на минах, о поставленной ему боевой задаче, составе и дислокации сил немецко-фашистского флота на Балтике, пленный упорно молчит. Временами он повторяет лишь одну фразу о военной тайне, которую, дескать, не может разглашать.

Так я бился с ним около часа, а потом подвел к большой висевшей на стене карте и рукой показал — смотри. На карте жирно вырисовывалась линия советско-германского фронта. Немец уперся в нее глазами и минут пять стоял не шевелясь. У меня создалось впечатление, что он до этого не имел точной информации о положении на фронте и сейчас немало изумлен.

Затем, обернувшись ко мне, он попросил ответить на два вопроса: за какое число показана на карте линия фронта и на каких его участках идет советское наступление? Выслушав меня, пленный помрачнел и задумался. Подумать ему, видимо, было полезно, и я приказал его увести.

Спустя несколько дней позвонил начальник разведки флота Г. Е. Грищенко и сообщил, что корветтен-капитан готов ответить на все мои вопросы. Созрел, выходит!

Когда конвойные опять ввели ко мне Копенгагена, его было трудно узнать. Он появился в вычищенной и отутюженной одежде, чисто выбритый и отнюдь не мрачный. Пленный заявил, что тщательно проанализировал ситуацию и решил не упорствовать.

Из его показаний стало ясно, что 6-я гитлеровская флотилия миноносцев находится в Финском заливе с июня 1944 года. В первой половине августа она обеспечивала минные постановки, производимые тральщиками. Потом ей было приказано заняться уплотнением минного заграждения в Нарвском заливе. Копенгаген сказал, что он догадывался о навигационных ошибках, допущенных десантными баржами при постановке мин некоторое время назад, и пытался протестовать против посылки миноносцев в тот район, но его никто не послушал.

Вечером 17 августа четыре миноносца флотилии («Т-22», «Т-23», «Т-30» и «Т-32»), приняв в Хельсинки полный запас мин, вышли в Нарвский залив. Здесь корабли перестроились, начали постановку мин, и почти сразу же раздались взрывы. Первым подорвался головной миноносец «Т-30», на котором и находился командир флотилии… Концевой миноносец «Т-23», видимо, уцелел и ушел, оставив без помощи экипажи погибших кораблей.

Ответил Копенгаген и на другие мои вопросы. Он рассказал, в частности, о дислокации фашистских кораблей в Финском заливе, объяснил организацию фашистского военно-морского командования на Балтике, назвал фамилии известных ему адмиралов и старших офицеров, их должности.

Насколько мне помнится, вскоре корветтен-капитана Копенгагена отправили в Москву. А мы в штабе анализировали показания этого пленного и других оказавшихся у нас фашистских моряков, сопоставляли их с данными своей разведки, делали выводы.

Приближалась еще одна наступательная операция. Красные стрелы, изображая ее замысел на штабных картах, пронзали территорию Эстонии, упирались в берег Балтики за пределами Финского залива, упирались в город Таллин. В нашу бывшую главную базу!

Вернулись!

Таллинская операция проводилась в сентябре 1944 года войсками Ленинградского фронта при поддержке Краснознаменного Балтийского флота. Цель ее состояла в том, чтобы разгромить немецко-фашистские войска на территории Эстонской ССР, освободить ее вместе со столицей Таллином.

Не вдаваясь в подробности оперативных планов, отмечу лишь, что войска фронта готовились преодолеть хорошо укрепленные рубежи обороны врага на Нарвском перешейке и между озерами Чудское и Выртсьярв. Флот, обеспечивая перед операцией перегруппировку этих войск, должен был силами бригады речных кораблей осуществить их переправу с восточного берега Чудского озера на западный и затем поддерживать наступление своим огнем. Флоту надлежало далее пробить проходы в минных заграждениях противника в Нарвском заливе и содействовать наступлению войск фронта на приморском фланге. Предусматривались огневая поддержка наступления корабельной артиллерией, авиацией флота, высадка десантов в ряде пунктов побережья. Мы должны были также держать под контролем морские коммуникации, препятствуя эвакуации сил противника.

Прежде всего, мы, конечно, занялись заграждениями в Нарвском заливе. К началу наступления здесь необходимо было иметь надежные безопасные фарватеры. И это требовало от нас очень больших усилий.

Когда перед флотом встала эта задача, мы в штабе скрупулезно подсчитали средства траления. Они, ксожалению, были ограниченными. К тому же нельзя было остановить тральные работы в других местах, скажем, в Выборгском заливе или на трассе Кронштадт — Лавенсари. В Нарвский залив оказались нацеленными все находившиеся в строю корабли и катера 1-й бригады траления, соединений ОВРа Островной и Лужской военно-морских баз.

Я уже говорил о специфике минных заграждений гогландско-нарвской позиции. Морякам-минерам пришлось ее учитывать и в борьбе с вражескими минами применять разные способы, разную тактику.

На пути к основным линиям заграждения стояли, как известно, многочисленные мины-ловушки и мины, поставленные на малое углубление от поверхности воды. На те и другие не могли выйти без риска быть подорванными даже катера-тральщики. И первыми на заграждение пришлось посылать катера типа ЗИС, осадка у которых 30–40 сантиметров. Полной безопасности этих катеров тоже никто не гарантировал, но они были маневренными, могли вовремя уклониться от подводного снаряда.

Способ их действий был таков. Когда на воде показывался поплавок троса ловушки, катер стопорил ход. Моряки осторожно привязывали к тросу тонкий длинный конец, отводили катер на приличное расстояние и отсюда, дергая за трос, вызывали взрыв устройства. С обычными минами, стоявшими на небольшом углублении, дело обстояло иначе. Один из минеров нырял с катера к мине, навешивал под водой на ее колпак подрывной патрон и затем выбирался на палубу катера, держа в руке конец запального шнура. Его поджигали, давали катеру полный ход и удалялись на безопасное расстояние…

Вслед за этими смельчаками на заграждение шли катера-тральщики типа КМ (осадка около 80 сантиметров), которые совершали галсы с катерными тралами. Затем траление продолжали параван-тралами катера типа Р, имеющие осадку более метра. Завершали работу на участке тихоходные или малые базовые тральщики, вооруженные буксирующими тралами. Героические экипажи всех этих кораблей таким образом как бы прогрызали заграждение, проявляя смелость, выдержку, выносливость.

В конце августа по заданию начальника штаба флота я побывал на командном пункте 1-й бригады траления. Он располагался тогда на побережье Кургальского полуострова близ Гакково. Командир бригады капитан 1 ранга Ф. Л. Юрковский с удовольствием рассказал о боевых делах своих подчиненных.

Особенно хорошо отозвался он о дивизионе катеров-тральщиков под командованием капитан-лейтенанта Г. Я. Оводовского. Этот офицер оказался зачинателем опасной борьбы с минами-ловушками и минами, поставленными на небольшом углублении. Дивизионный минер старший лейтенант Д. В. Саранюк и старшина 1-й статьи А. И. Тормышев уничтожили более 100 вражеских мин, ныряя к ним с подрывными патронами. Вскоре их опыт переняли минеры дивизионов, которыми командовали капитан 3 ранга Ф. Е. Пахольчук и капитан-лейтенант Ф. Б. Мудрак.

Федор Леонтьевич Юрковский в разговоре пожаловался на то, что экипажи тральщиков порой работают без надежной огневой защиты. Фашистские корабли постоянно несут дозор у кромки заграждения и, случается, нападают на тральщики. Эти нападения иногда нечем отразить. На берегу в районе Гакково есть три батареи, поставленные на временных основаниях, но они часто привлекаются для стрельбы по просьбе армейского командования. Было бы гораздо лучше иметь здесь хотя бы одну батарею, специально предназначенную для защиты тральщиков.

Вернувшись в Кронштадт, я доложил начальнику штаба о просьбе командира бригады и предложил перебросить в район южнее Гакково флотскую 122-миллиметровую батарею на мехтяге, которая находилась на Карельском перешейке. Предложение было принято, и вскоре эта батарея, имеющая большую дальность стрельбы, встала на защиту тралящих кораблей.

Нередко в связи с попытками гитлеровцев помешать тралению в Нарвском заливе разыгрывались бои с участием не только береговой артиллерии, но и торпедных катеров, малых охотников, авиации. Фашистов прогоняли, и опять тральщики выходили на свои опасные галсы.

Все это, к сожалению, не обходилось без тяжелых жертв. Одна из них — капитан 2 ранга Виктор Кузьмич Кимаев, командир дивизиона малых базовых тральщиков. Отличный моряк, опытный командир, он был хорошо мне знаком. Под его руководством 1-й дивизион катеров-тральщиков выполнил много важных и трудных боевых заданий, стал Краснознаменным, а потом и гвардейским. Приняли смерть в водах Нарвского залива командиры дивизионов катеров-охотников Н. Г. Моргацкий и И. М. Зайдулин, заместитель командира дивизиона катеров-тральщиков по политчасти В. С. Ефременко, другие офицеры, старшины, матросы. Вечная им слава!

Ценой героических усилий балтийцев «непреодолимая», по мнению гитлеровцев, гогландско-нарвская минная позиция была прорвана. При этом уничтожено 1300 мин и минных защитников разных типов. С Восточного Гогландского плеса и из Лужской губы в Нарвский залив пролегли очищенные от мин фарватеры. Они открыли флоту путь на запад вдоль побережья Эстонии.

Балтийские минеры хорошо выполнили свою задачу накануне Таллинской операции. Но траление мин в Нарвском заливе продолжалось и в ходе операции, и после нее. Чтобы завершить рассказ об этом, сошлюсь на письмо, которое прислал мне капитан 2 ранга в отставке Г. П. Рогатко. В 1944 году он был штурманом 7-го дивизиона катеров-тральщиков. О чем он вспоминает? О том, как работали в море по 14–16 часов в сутки, как ходили рядом с опасностью, стараясь в то же время не думать о ней.

В один из дней в конце сентября под катером, на котором находился Рогатко, взорвалась мина. Небольшой кораблик обломками взлетел вверх. Смертью храбрых погибли матросы Яковлев, Челикин и другие. Сам Рогатко, главстаршина Н. К. Уманцев, старший матрос Г. Е. Письмак, матрос Г. С. Васьков, получив ранения и контузии, оказались в воде. Их подобрал соседний катер.

«Прекрасными были мои боевые соратники балтийцы, мои друзья однополчане тех огненных лет», — пишет в своем письме бывший штурман. И я вполне согласен с ним.

Занимаясь тралением в Нарвском заливе, мы вместе с тем готовились выполнять и другие свои задачи в предстоящей Таллинской операции. Немало усилий потребовала, в частности, организация перевозок войск, боевой техники и тылов хорошо знакомой нам 2-й ударной армии из района Гдова на западный берег Чудского озера.

Основная часть перевозок ложилась на 25-ю отдельную бригаду речных кораблей под командованием капитана 2 ранга А. Ф. Аржавкина, сосредоточенную южнее Гдова в устье реки Желча. В один из августовских дней там побывал адмирал В. Ф. Трибуц. Он дал Аржавкину ряд указаний, связанных с повышением боевой готовности бригады, строительством причалов и подъездных путей к ним, специальными тренировками экипажей кораблей и судов. Некоторое время спустя меня послали в Гдов для проверки выполнения этих указаний.

Дороги в том районе были очень плохие — разбитые, все в ямах и рытвинах. Наш «виллис» подбрасывало, бросало с боку на бок, трясло. Висели облака пыли, поднятые бесконечными колоннами войск и боевой техники. На корабле даже в жестокий шторм, по-моему, гораздо лучше.

Аржавкина я на месте не застал — он был у командующего 2-й ударной армией, согласовывал вопросы, связанные с перевозкой войск. О готовности бригады к этим перевозкам и выполнении указаний командующего флотом докладывал начальник штаба бригады капитан 3 ранга М. М. Перевертайло.

Ему было чем похвалиться. Причалы на озере подготовлены, подъездные пути подведены. Перевозочные средства расписаны по причалам. Выделены и проинструктированы офицеры, ответственные за погрузку войск и техники, проведены специальные занятия с командирами десантных тендеров.

В моем присутствии капитан 3 ранга провел совещание командного состава бронекатеров, на которые возлагалась охрана тендеров и инженерных понтонов на переходе. Совещание закончилось групповым упражнением, которое показало достаточно хорошую подготовку командиров к решению боевой задачи.

Потом я проехал к берегу озера. Когда-то на его льду русские воины дали отпор немецким псам-рыцарям. Три года назад здесь вела жаркие бои с врагом наша Чудская военная флотилия, костяк которой составили курсанты Ленинградского высшего военно-морского инженерного училища имени Ф. Э. Дзержинского. Командовал ими мой бывший сослуживец по управлению военно-морских учебных заведений опытный моряк и боевой офицер капитан 1 ранга Николай Юрьевич Авраамов. Курсанты и другие моряки флотилии, находясь фактически в окружении, сражались с врагом до последней возможности, а затем, затопив корабли, с боями пробились на восток через линию фронта.

Побывал на причалах, на бронекатерах и тендерах, говорил с моряками. Корабли готовы, у людей настроение бодрое, боевое. Обратно в Кронштадт ехал со спокойным сердцем.

Переправа через озеро войск 2-й ударной армии началась в первых числах сентября. За две недели с одного берега на другой были переброшены три стрелковых корпуса и управление армии — свыше 100 тысяч человек, свыше 1 тысячи орудий и минометов и до 4 тысяч автомашин. На этом этапе моряки бригады речных кораблей выполнили свою задачу отлично. В дальнейшем их действия тоже заслуживают похвалы, но об этом будет сказано несколько позднее.

Приближался день начала операции. Поздно вечером 13 сентября я докладывал контр-адмиралу А. Н. Петрову откорректированный план взаимодействия сил флота с войсками фронта во время их наступления. Доклад был прерван телефонным звонком. На проводе — командующий военно-воздушными силами флота генерал М. И. Самохин.

— Наша воздушная разведка обнаружила на Западном Гогландском плесе крупный отряд кораблей противника, — сообщил он. — Насчитали до 50 единиц. Много десантных барж. Держит курс на Гогланд. Я звонил комфлота, но его нет.

— Командующий у Говорова, — ответил контр-адмирал А. Н. Петров. — Постараюсь сейчас ему доложить, а пока организуйте нанесение удара. Будем их бить, Михаил Иванович!

Несколько минут спустя комфлота позвонил сам.

— Поступила радиограмма из Хельсинки, — сказал он. — Немцы высаживаются на Гогланд. Финское командование просит помощи. Ставка приказала разгромить десант. Я выезжаю в Кронштадт.

Итак, обстановка прояснилась. Удивляло то, что финны просят у нас помощи (к тому времени перемирие с Финляндией еще не было подписано). Немцев, понятно, не устраивала позиция Финляндии. Они понимали, что Гогланд может быть возвращен нам, и решили захватить его, так сказать, упредить события.

На рассвете 14 сентября наши самолеты-штурмовики атаковали скопившиеся у Гогланда корабли и суда вражеского отряда. Потом атаки повторялись одна за другой. Всего был совершен 481 самолето-вылет. Противник понес большие потери. Однако часть десанта все же успела высадиться на остров. Но немцы продержались недолго. Лишенные поддержки с моря, они не устояли перед финским гарнизоном острова. Более 1200 десантников сдались в плен. На том вражеская авантюра и закончилась.

Это небольшое отвлечение внимания к Гогланду ничуть не остановило нашей подготовки к Таллинской операции. Через два-три дня к ней все было готово.

Утром 17 сентября из района Тарту перешли в наступление соединения 2-й ударной армии. В ночь на 19 сентября с нарвского плацдарма двинулась вперед 8-я армия. Тем самым Ленинградский фронт присоединил свои усилия к трем Прибалтийским фронтам, которые тремя днями раньше начали общее мощное наступление в Прибалтике.

Теперь гремели орудия, взламывая вражескую оборону на всем протяжении от Финского залива до Западной Двины. И в этот гром то тут, то там опять вплетался звучный голос флотских пушек.

На Чудском озере, как и предусматривалось, активно поддерживала сухопутные войска бригада речных кораблей. Бронекатера бригады, сопровождая наступающие части у береговой черты, с короткой дистанции, порой чуть ли не в упор, били из пушек по вражеским огневым точкам и окопам. Корабли высадили на берег в тылу противника разведывательно-диверсионные группы, а к исходу 20 сентября бригада провела высадку десанта в составе усиленного стрелкового полка в районе Ранна-Пунгерья. С этого дня фронт ушел от берега озера за пределы досягаемости корабельных орудий, и бригада капитана 2 ранга Аржавкина оказалась тыловой частью.

Вдоль южного побережья Финского залива продвигался передовой отряд, состоящий из подразделений 260-й отдельной бригады морской пехоты. С моря фланг наступающего фронта прикрывали корабли. Прикрывали надежно, ошеломляли врага неожиданными ударами, высадкой десантов.

20 сентября группа торпедных катеров под командованием Героя Советского Союза капитана 3 ранга В. М. Старостина высадила роту морских пехотинцев на остров Большой Тютерс, который служил опорой гогландско-нарвской минной позиции противника. Остров был взят. На следующий день торпедные катера капитана 3 ранга И. Я. Становного высадили отряд морской пехоты в губе Кунда. Он помог облегчить продвижение войск в береговом районе.

Фронт неудержимо двигался на запад. И вот в конце дня 21 сентября катера под командованием офицеров А. П. Крючкова и Е. В. Осецкого высадили две роты морской пехоты в гавани Локса, расположенного всего в 30 милях от Таллина. А 22 сентября эти же катера, преодолев минное и боновое заграждения, доставили батальон морских пехотинцев в военную гавань Таллина, уже освобожденного соединениями 8-й армии. Батальон взял под свою охрану Таллинский порт.

Боевые действия на этом не завершились. Торпедные катера выбросили десант на острова Нарген и Аэгна. Оба острова десантники взяли с боем. На рассвете 24 сентября восемь торпедных катеров Героя Советского Союза капитана 3 ранга В. П. Гуманенко высадили роту морской пехоты в Палдиски. Преодолевая сопротивление противника, морские пехотинцы заняли порт, вокзал и держали их до подхода сухопутных частей. Десантные группы захватили также острова Пакри и Осмуссар.

Хорошо поработала в эти дни авиация флота. Мощный удар был нанесен по кораблям и судам противника, удиравшим из Таллина. Потоплены 6 транспортов и сторожевой корабль. Вблизи Осмуссара торпедоносцы отправили на дно транспорт, на котором, как потом стало известно, находилось свыше тысячи гитлеровских солдат и офицеров.

Напряженно день и ночь трудились офицеры штаба. По разным каналам связи к нам поступали донесения о боевых действиях, а обратно, на корабли и в части, шли многочисленные распоряжения и приказы. Адмирал В. Ф. Трибуц со свойственной ему энергией быстро реагировал на все изменения обстановки. Офицеры-операторы едва успевали фиксировать его указания, контролировать их исполнение. Люди забывали об отдыхе.

23 сентября командующий флотом с небольшой группой офицеров вылетел в Таллин. В тот же день адмирал позвонил А. Н. Петрову.

— Здание штаба флота уцелело, хотя и требует ремонта, — сообщил Владимир Филиппович. — В ближайшее время штаб переберется сюда, а пока здесь будет Вспомогательный пункт управления… Прилетайте вместе с начальниками отделов и Зерновым. Кулешову приказано начать перебазирование, проследите за этим.

Хорошее известие! Без промедления группа работников штаба начала готовиться к переезду, а вернее, перелету в Таллин. Начальник штаба связался с упомянутым в разговоре Кулешовым — вице-адмиралом, командующим Таллинским морским оборонительным районом, который заблаговременно был создан на основе Лужской военно-морской базы. Оказалось, что корабли и подразделения района тоже энергично готовятся к переходу на отвоеванное у врага место базирования.

На следующий день вместе с другими офицерами штаба я летел в Таллин. Самолет шел на высоте 400–500 метров вдоль южного побережья Финского залива. Погода была ясная, и внизу под нами хорошо просматривались водная гладь, береговая черта, острова. И нахлынули воспоминания, связанные с этими местами…

Острова Родшер, Большой и Малый Тютерс — здесь мы ставили мины в самом начале войны. Гогланд, на берег которого я попал после трагических перипетий, связанных с оставлением Таллина в августе 1941 года. Восточный Гогландский плес, где не раз пришлось эскортировать подводные лодки, уходившие с Лавенсари в боевые походы, и встречать подводников при их возвращении с просторов Балтики. За Гогландом — знакомые фарватеры…

Но вот показались зубчатые очертания эстонской столицы. Здравствуй, Таллин! Мы думали о тебе в блокадные дни и ночи Ленинграда. Мы шли к тебе, преодолевая горе и добиваясь побед. Мы сдержали свою клятву. Вернулись!

На машинах едем по городу. Взору открываются печальные картины. Целые кварталы лежат в развалинах. Гитлеровцы разрушили уникальный архитектурный ансамбль, объединяющий эстонский национальный театр с концертными залами. В порту — хаотические нагромождения битого кирпича, бетона, искореженных металлических конструкций. Обрушено некогда красивое здание морского вокзала. На поврежденных причалах — груды разбитых автомашин, около стенок из воды торчат остовы потопленных кораблей, судов, барж. Взорваны нефтехранилища, уничтожены все навигационные знаки и маяки.

Подъезжаем к зданию штаба флота. И хотя мы знаем, что оно уцелело, все-таки удивляемся. Повреждений почти незаметно. Бросается в глаза крупная надпись «Мин нет», сделанная кем-то из армейских саперов. Фашисты, удирая отсюда, видимо, очень спешили.

У входа нас встретил капитан 1 ранга Николай Георгиевич Богданов, заместитель начальника штаба флота — начальник отдела боевой подготовки. Теперь он возглавляет Вспомогательный пункт управления. Богданов ведет нас по коридорам здания.

Осмотр показал, что ремонт помещений не займет много времени. Но он все же необходим: повреждены полы, двери, оконные переплеты, выбиты многие стекла. Это особенно огорчает генерала Зернова: ремонт осложнит работу связистов.

Как бы там ни было, мы распределяем помещения штаба, ориентируемся в сроках ремонта и к вечеру направляемся на аэродром, чтобы лететь в Кронштадт. В Таллин мы прибудем теперь уже тогда, когда тут все будет готово для нормальной работы. А Зернов остается. Ему необходимо своевременно обеспечить средствами связи флагманский командный пункт, отделы штаба и политуправления флота. Связь будет налаживаться вместе с ремонтными работами.

После этого прошел всего лишь один день, и мы узнали, что части 8-й армии под командованием генерал-лейтенанта Ф. Н. Старикова вышли на побережье пролива Моонзунд. Это означало завершение Таллинской операции.

Теперь предстояли бои за Моонзундские острова. И в этих боях опять планировалось тесное взаимодействие сухопутных войск с моряками Краснознаменного Балтийского флота.

Моонзунд

Моонзундский архипелаг — группа из четырех крупных островов: Даго, Эзель, Моон (Муху), Вормс (Вормси) и более пятисот мелких. Они прикрывают балтийские берега с запада и юго-запада, хранят морские подступы к Риге и Таллину.

Архипелаг, занимающий важное стратегическое положение, стал ареной ожесточенной борьбы еще в первую мировую войну. Свежа у нас в памяти героическая оборона этих островов летом и осенью 1941 года. Их гарнизон, оставшись глубоко в тылу врага примерно в 400 километрах западнее линии сухопутного фронта и не получая помощи, сорок девять суток вел кровопролитные бои, отвлекая на себя крупную группировку сил врага. Тем самым моонзундцы помогали Ленинграду, отражавшему ожесточенный натиск немецко-фашистских войск. Противник занял острова лишь после того, как у наших бойцов не осталось никаких возможностей к продолжению борьбы.

И вот теперь архипелаг лежит перед нашими войсками на широкой водной преградой. Пока не возьмем острова, нечего и говорить о дальнейших боевых успехах на побережье и в самой Балтике. Но и враг понимает, что пока он держится здесь, то сковывает наши силы, контролирует входы в Рижский и Финский заливы, прикрывает приморский фланг своей группы армий «Север». И он готов к упорной обороне.

На островах к тому времени, по данным нашей разведки, находились пехотная дивизия и четыре охранных батальона фашистов общей численностью около 12 тысяч человек. Основная часть этих войск располагалась на Эзеле. В бухтах островов базировались 2 миноносца, 22 быстроходных десантно-артиллерийских баржи, 14 тральщиков и различного назначения катера. Гарнизон островов поддерживался десятком дивизионов артиллерии и немалым количеством самолетов. Кроме того, из других портов Балтики противник перевел в Пиллау (Балтийск), Мемель, Либаву и Виндаву два тяжелых крейсера и несколько эсминцев, которые также могли прийти на помощь обороняющимся. На островах укреплялась противодесантная оборона, создавались узлы сопротивления.

Задачу овладения Моонзундскими островами Ленинградский фронт возложил на 8-ю армию. Два стрелковых корпуса из ее состава предназначались для непосредственного участия в морском десанте. Флот для этой же цели отрядил 260-ю отдельную бригаду морской пехоты.

Около 130 кораблей, судов и катеров флота привлекались для обеспечения высадки и огневой поддержки десанта. Командование этими морскими силами было поручено вызванному из Ленинграда начальнику штаба эскадры флота контр-адмиралу И. Г. Святову. Авиационную подготовку высадки и поддержку десанта с воздуха должны были осуществлять 13-я воздушная армия Ленинградского фронта и часть военно-воздушных сил флота.

События разворачивались довольно быстро. К 27 сентября в районах разрушенных противником гаваней Хаапсалу, Рохукюля и Виртсу, расположенных на западном побережье Эстонии, вблизи от архипелага, сосредоточилось несколько дивизионов торпедных катеров, катеров-охотников, катеров-тральщиков и десантных тендеров. В тот же день группа торпедных катеров с морскими пехотинцами на борту дерзко прорвалась к низменному берегу Вормса — самому малому из крупных островов архипелага и самому ближнему к материку. Стремительный удар принес успех — остров, являющийся ключом к проливу Моонзунд с севера, был очищен от врага. Три дня спустя гораздо более крупный десант овладел островом Моон. К исходу 3 октября закончились бои за остров Даго.

В этом перечислении не видно напряженности боев. А они были нелегкими, о чем я узнавал из боевых донесений, поступавших в Кронштадт. Не так давно пришло ко мне письмо от фронтовика-балтийца старшего лейтенанта в отставке В. М. Долгова. Вот что вспоминает он о высадке десанта на остров Даго.

«Утром 2 октября наши катера с десантом подошли к пристани Хельтермаа. Первым высаживал бойцов наш катер „СКА-172“, которым командовал старший лейтенант П. М. Мартынов. Причал горел. С берега по катерам били полевые орудия и пулеметы фашистов. Они, однако, не могли нас остановить, к тому же своим огнем катера вскоре вывели из строя вражеских артиллеристов и пулеметчиков…»

Катера МО, которыми командовал капитан-лейтенант А. А. Обухов, пробившись сквозь сильный огонь противника, высадили на Даго 3200 бойцов с вооружением и боеприпасами. 14 рейсов с десантниками на борту совершил катер «СКА-132» под командованием младшего лейтенанта П. И. Чалого. Катер высаживал десант, преодолевая сильный минометно-артиллерийский огонь, подавил батарею и пять пулеметных точек противника, провел успешный бой с четырьмя артиллерийско-десантными баржами, пытавшимися помешать высадке. Немало подвигов совершили также экипажи торпедных катеров, летчики флотской авиации, бойцы морской пехоты.

Заняв острова Моон и Даго, наши войска создали условия для освобождения самого крупного острова архипелага — Эзеля. Но к этому времени противник успел усилить его гарнизон, перебросив сюда из Курляндии пехотную дивизию. Надо было действовать быстро и решительно, иначе на остров могли быть доставлены новые подкрепления.

5 октября наши десантные части захватили Ориссарскую дамбу, соединяющую острова Моон и Эзель. И пошли по дамбе войска. Одновременно корабли, обогнув Эзель, высадили десант на его северо-западном побережье. Под ударами, наносившимися с разных сторон, оборона острова начала трещать, расчленяться. К 7 октября был освобожден административный центр Эзеля город Курессаре (Кингисепп). Еще три дня боев, и советские войска вышли к рубежу вражеской обороны на самом узком участке полуострова Сырве, который длинным отростком вытянулся в южной части Эзеля.

Здесь, на узком перешейке, враг создал крепкую оборону, насыщенную разными препятствиями и огневыми средствами. К тому же с моря фашистов поддерживали крупные боевые корабли, и в их числе тяжелые крейсера «Лютцов» и «Принц Ойген», имеющие на вооружении орудия калибром 203 и 280 миллиметров. И наши войска застряли на этом рубеже. Бои тут приняли затяжной характер.

Тем временем в Таллине заканчивался ремонт здания штаба флота, вошел в строй флотский узел связи. Штабные специалисты понемногу перебирались туда. А мне с небольшой группой офицеров-операторов пришлось пока оставаться в Кронштадте.

Наконец был получен сигнал о переводе ФКП в Таллин. Мы закрыли оперативное дежурство в Кронштадте, закончили последние сборы и катером переправились в Ораниенбаум. Отсюда машинами по разбитым дорогам направились в Таллин.

В главную базу приехали поздно вечером. В здании штаба, за его плотно занавешенными окнами кипела работа. Мы тоже включились в нее, словно бы и не заметив перехода к новому этапу своей службы и боевой деятельности флота.

Что следовало бы отметить в те дни существенного в оперативной обстановке?

Во-первых, пользуясь продольным шхерным фарватером, на просторы Балтики вышли наши подводные лодки. К 10 октября десять из них достигли назначенных районов. Во-вторых, флотская авиация перебазировалась на аэродромы освобожденной территории Прибалтийских республик, значительно приблизившись к районам боевых действий. Торпедоносцы, бомбардировщики и штурмовики под прикрытием истребителей начали наносить удары по врагу в Рижском заливе и восточной части Балтийского моря.

На этом все наши плюсы, к сожалению, кончались. Можно было бы рассчитывать, например, на выход в балтийские просторы крупных кораблей. Новая обстановка позволяла, правда с немалыми трудностями, перебазировать из Кронштадта в район Або-Аландских шхер эсминцы и крейсера и широко использовать их в боевых действиях. Командующий флотом делал соответствующие представления в Москву. Однако они не были одобрены Ставкой. Дело в том, что освобожденные базы были сильно разрушены, а минная обстановка в Финском заливе оставалась сложной. Выводить в море крупные корабли было признано нецелесообразным[17]. Из надводных кораблей нам разрешили иметь за пределами Финского залива лишь канонерские лодки, сторожевые корабли, тральщики и катера.

Решение, безусловно, разумное в тех условиях. Нам, однако, это прибавляло сложностей. Не хватало сил для блокады прижатых к морю группировок противника. Нечем было противодействовать его кораблям, обстреливавшим фланги наших войск. Торпедные катера с этой задачей не справлялись из-за их недостаточного числа и плохого базирования, авиацию не всегда можно было использовать из-за погоды.

Касалось это и боев на перешейке полуострова Сырве. Позиция противника, позволявшая ему держать здесь прочную оборону даже малыми силами, видимо, не была учтена нами при планировании операции. И теперь эта позиция запирала выход нашим войскам на полуостров. Почти месяц на Эзеле и в Рижском заливе шла подготовка соединений 8-й армии и сил нашего флота для прорыва этого рубежа. Но и противник не дремал. Он ввел в Ирбенский пролив быстроходные десантно-артиллерийские баржи, торпедные катера, миноносцы и даже крейсера. Они неоднократно обстреливали наши войска, сосредоточенные на перешейке.

После одного из таких обстрелов мне было приказано отправиться на Эзель и на месте разобраться с положением дел, выяснить претензии к флоту со стороны армейского командования.

Из Таллина автомашиной доехал до Виртсу, где имел обстоятельный разговор с руководителем операции на море контр-адмиралом И. Г. Святовым. Оттуда на сетевом заградителе перебрался на остров Моон, а с него через Ориссарскую дамбу — на Эзель. В штабе 8-й армии, на командных пунктах наших авиационных частей просмотрел записи в журналах боевых действий и ознакомился с бюллетенями погоды за те дни, когда были зафиксированы обстрелы наших войск с моря, побеседовал с оперативными работниками штабов. И многое прояснилось.

Противник для своих артиллерийских стрельб с моря выбирал, как правило, дни с нелетной погодой и при таком состоянии моря, которое не позволяло нашим торпедным катерам покинуть защищенную от ветра и волн стоянку. Батареи береговой обороны, имеющие навыки стрельбы по морским целям, в этом районе еще не были развернуты.

Обнаружилось и такое обстоятельство. Мы смогли перебазировать в Кихельконну — одну из бухт на западном побережье Эзеля, поближе к месту боевых действий, всего лишь 8 торпедных катеров. У них было мало шансов на успех в атаке против быстроходных кораблей противника, которые обычно появлялись у Эзеля при сильном охранении. Вот если бы катера наносили удары совместно с авиацией… Но тут дело упиралось в организацию их взаимодействия.

Полномочия контр-адмирала И. Г. Святова, который руководил участвовавшими в операции силами флота, не распространялись на действия флотской авиации. Словом, взаимодействие между катерами и самолетами никак не налаживалось.

Перед возвращением в Таллин я заехал к катерникам, базировавшимся в Кихельконне. С высокого скалистого берега открывался широкий простор Балтийского моря. Дул порывистый холодный ветер. Катера стояли в защищенной от него бухте у восстановленного недавно пирса. На пирсе и завязался разговор с моряками. Они сетовали, что катеров мало, что погода все больше и больше портится и в походах корпуса катеров покрываются коркой льда. Это не было жалобой. Непогода нипочем, если отстаиваться в бухте. А ведь катерники хотели воевать, громить врага.

По прибытии в Таллин доложил начальнику штаба и командующему флотом свои наблюдения и выводы. Тут же были приняты меры по налаживанию взаимодействия торпедных катеров и флотской авиации. На Эзель для прикрытия войск от ударов с моря срочно перебрасывался дивизион 130-миллиметровых орудий из состава береговой обороны Таллинского морского оборонительного района. Командующему ВВС флота пошли указания об усилении воздушной разведки на море и повышении готовности ударных авиационных групп к действиям по кораблям противника.

Наступил ноябрь. В памяти хорошо отложилось событие, происшедшее пятого числа. В тот день, как обычно, я допоздна засиделся в штабе. Около 22.00 зазвонил телефон. Звонок был из Москвы, из Главного морского штаба. У аппарата начальник нашего, балтийского, направления капитан 1 ранга Сергей Валентинович Кудрявцев. Он задает несколько вопросов оперативного характера, а потом неожиданно в самых теплых выражениях начинает поздравлять меня. Оказывается, в тот день подписано постановление правительства о присвоении воинских званий. В числе офицеров, произведенных в контр-адмиралы, значилась и моя фамилия.

Слушаю, отвечаю на поздравления, но никак не могу свыкнуться с мыслью, что я, в прошлом простой курский паренек, удостоен такой чести.

Анатолий Николаевич Петров преподнес мне в подарок пару контр-адмиральских погон. Взял их, вернулся к себе и долго сидел за столом, размышляя о той новой, более тяжелой ответственности, которая легла на плечи вместе с этими погонами…

Армия и флот завершали мероприятия, связанные с подготовкой наступления на полуострове Сырве. 14 ноября командующий флотом, захватив с собой меня и группу офицеров, направился в эзельскую «столицу» — Курессаре. Здесь мы организовали Вспомогательный пункт управления флотом. Неподалеку находился и командный пункт 8-й армии. На нем состоялось совещание, где решался вопрос о дне начала наступления.

В те дни стояла нелетная, штормовая погода, не позволявшая использовать авиацию, торпедные катера и даже бронекатера. Присутствовавший на совещании начальник штаба Ленинградского фронта генерал М. М. Попов спросил адмирала В. Ф. Трибуца, долго ли, по мнению моряков, протянется такое ненастье. Вызвали начальника гидрометеорологической службы флота инженер-майора Г. Д. Селезнева. Он доложил, что до 17–18 ноября улучшения погоды не ожидается. В связи с этим было решено наступление начать утром 18 ноября.

Оставшееся до назначенного срока время пошло у нас на проверку готовности флотских частей к решению боевых задач. Бурную деятельность развил адмирал В. Ф. Трибуц. Он побывал на катерах, на полевом аэродроме, заслушал доклады контр-адмирала И. Г. Святова и командира бригады торпедных катеров капитана 1 ранга Г. Г. Олейника, утвердил их решения на бой, не раз переговорил по телефону с командующим авиацией флота М. И. Самохиным и командующим 8-й армией Ф. Н. Стариковым. Держал он также связь с начальником штаба фронта М. М. Поповым. Напрямую, на высоком уровне, компетентно решались все актуальные вопросы.

Около полуночи 17 ноября я вышел из дома, где размещался Вспомогательный пункт управления. Смотрю, маячит в темноте неподвижная человеческая фигура, с лицом, обращенным к небу. Оказалось, это наш «бог погоды» Селезнев ищет подтверждения правильности своего прогноза. Я тоже глянул на небо, заметил сверкание отдельных звезд в разрывах облаков и постарался успокоить метеоролога:

— На мой старый штурманский глаз, погода явно улучшается…

— Да, улучшается, — согласился Селезнев, — но все же…

Сомнения, видимо, мучали его. Однако прогноз оказался верным. Хотя утром 18 ноября и шел снег, но «окна» в небе все более расширялись и горизонт светлел.

Боевые действия начались по намеченному плану. Вначале над вражескими позициями появились десятки самолетов фронтовой и флотской авиации. Мощные взрывы бомб потрясли воздух. Затем открыла огонь армейская и флотская артиллерия — более девятисот стволов! В их число входили и пушки трех наших канонерских лодок, восьми морских бронекатеров. Словно могучий шквал обрушился на оборонительные полосы противника! Там стеной поднялись дым и пыль.

Шквал бушевал полтора часа. После этого войска 8-й армии двинулись вперед. Подавляя уцелевшие огневые точки, опрокидывая подходящие к позициям вражеские резервы, наступающие овладели первой и второй траншеями, продвигаясь все дальше в глубь полуострова. На помощь противнику пытались подойти с моря корабли и десантно-артиллерийские баржи. Наши канонерские лодки под командованием капитана 2 ранга Э. И. Лазо, морские бронекатера, возглавляемые капитаном 3 ранга И. Г. Максименковым, торпедные катера под командованием капитанов 3 ранга А. Г. Свердлова и М. Г. Чебыкина хорошо охраняли подступы к берегу, давали отпор вражеским морским силам, пустив на дно несколько их боевых единиц. Флотская авиация потопила тральщик и десантную баржу, нанесла повреждения двум миноносцам, пяти сторожевикам и трем тральщикам противника.

Между тем погода опять стала портиться. Начавшийся шторм затруднил действия авиации и катеров. Воспользовавшись этим, гитлеровское командование 20 ноября направило к полуострову тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» в охранении миноносцев. Корабли обстреляли фланг наших войск. Повторилось это и на следующий день. Наступление, однако, продолжалось. Оно несколько приостановилось 22 ноября после того, как у берегов полуострова появились и нанесли по нашим позициям мощный артиллерийский удар вражеские тяжелые крейсера «Лютцов», «Адмирал Шеер» и «Принц Ойген». Но на другой день погода оказалась летной, фашистским кораблям под ударами нашей авиации и торпедных катеров пришлось отойти, а войска возобновили продвижение.

Все кончилось в ночь на 24 ноября. Были уничтожены последние остатки разгромленных на полуострове воинских формирований противника. Лишь немногие фашистские солдаты и офицеры сумели уйти отсюда морем. Таким образом, последняя часть территории Советской Эстонии была очищена от врага.

26 ноября мне с группой других флотских офицеров пришлось сопровождать адмирала В. Ф. Трибуца в его поездке по полуострову Сырве. Мы осматривали имеющиеся там гавани и причалы, чтобы найти место для базирования на полуострове наших легких сил. Для этой цели более или менее подходила гавань Мынту, которая и была выбрана в качестве базы для тральщиков и катеров. После этого вместе с командующим флотом мы возвратились в Таллин.

Возвратились в отличном настроении. Завершена большая важная операция, в результате которой корабли нашего флота получили возможность полностью контролировать Финский и Рижский заливы, прокладывать пути в просторы Балтики. И случилось это в конце 1944 года, когда советские войска, очистив от врага родную землю, перенесли боевые действия на территорию фашистской Германии. Мы ощущали близость окончательной победы…

Южное направление

Еще в ходе боев за остров Эзель мы получили сообщение о том, что войска 1-го Прибалтийского фронта, продолжая наступление, к исходу 10 октября вышли на побережье Балтийского моря в районе Руцава, Паланга. Главные силы немецко-фашистской группы армий «Север» оказались отрезанными от Восточной Пруссии. Гитлеровцы, стараясь восстановить положение, отчаянно контратаковали, пытались высадить морской десант у Паланги. Ничего не получилось. Наши войска отбили все контратаки, а десант был разгромлен с помощью авиации Балтийского флота.

Фронт пытался также с ходу овладеть Мемелем, однако сделать это не удалось. Враг создал здесь мощную оборону, которая поддерживалась огнем береговой артиллерии и кораблей. Бои здесь приняли затяжной характер.

Глядя на свою оперативную карту, я отчетливо видел на ней южное морское направление: от Таллина к Моонзундским островам и далее к Либаве, Паланге, Мемелю. Если продолжить эту линию, она упрется в Земландский полуостров, где находилась восточнопрусская столица Кенигсберг. На юг прокладываются теперь основные боевые курсы кораблей и авиации флота.

Цель действий тоже ясна — нарушение морских коммуникаций прижатой к морю крупной группировки фашистских войск в Курляндии, помощь нашим сухопутным войскам с моря. Занимались этим подводные лодки, торпедоносная и бомбардировочная авиация, легкие надводные корабли и катера. Вместе с тем важно было освоить новые места базирования.

Успешно действовали наши подводники и летчики. Всего за кампанию 1944 года подводные лодки потопили 29 транспортов, два сторожевых корабля, тральщик, повредили эсминец и транспорт. На долю флотской авиации только в 4-м квартале 1944 года приходилось потопленных и поврежденных 68 транспортов, 2 танкера, 21 самоходная десантно-артиллерийская баржа, более 20 других кораблей, свыше 40 вспомогательных судов противника[18]. Цифры впечатляющие!

Произошла в те дни и важная организационная перестройка. Учитывая изменившуюся на море обстановку и новый характер боевых задач, Ставка Верховного Главнокомандования вывела Краснознаменный Балтийский флот из оперативного подчинения командующему Ленинградским фронтом. Теперь мы оказались в непосредственном подчинении Народного комиссара Военно-Морского Флота адмирала Н. Г. Кузнецова и получили больший простор для самостоятельных боевых действий в пределах своей операционной зоны.

Важное значение имела и организация нового Вспомогательного пункта управления флотом в Паланге. Он призван был стать своего рода передовым КП, вынесенным возможно ближе к зоне боевых действий. Начальником ВПУ назначили контр-адмирала Н. Г. Богданова. Там же был развернут оперативный пост штаба бригады подводных лодок.

Казалось, все теперь пойдет гладко, мы будем усиленно наращивать боевые успехи. С таким настроением, кстати сказать, встречали новый, 1945 год. Все чувствовали, что победа близка. Но нельзя было забывать, что враг коварен, и всякое благодушие нетерпимо на войне, что последние бои нередко бывают самыми трудными.

Немецко-фашистское командование, располагая крупными группировками сухопутных войск в Восточной Пруссии и на курляндском плацдарме, ставило своей целью прочно удерживать эти территории. Тем самым тут сковывались значительные силы советских войск. Это были войска 2-го Прибалтийского фронта генерала армии А. И. Еременко.

1-й Прибалтийский фронт под командованием генерала армии И. X. Баграмяна оборонял побережье Балтики севернее и южнее Паланги, охватывая участок плацдарма, занятого прижатой к морю мемельской группировкой врага. Далее линия фронта проходила по Неману (Немунас). Мне казалось, что где-то здесь начнутся наши наступательные боевые действия в новом году. Однако они начались южнее.

Утром 13 января мы узнали о переходе в наступление войск 3-го Белорусского фронта. Через сутки двинулся вперед и 2-й Белорусский фронт. Это было то самое наступление Красной Армии, об ускорении которого настоятельно просил в то время в своих посланиях И. В. Сталину английский премьер-министр У. Черчилль, очень беспокоившийся за положение англо-американских войск, бежавших под натиском гитлеровцев в Арденнах.

Советские солдаты громили врага в тяжелых условиях зимнего бездорожья, прокладывая путь в глубоком снежном покрове. Вскоре они рассекли восточнопрусскую группировку противника на три изолированные части. Одна находилась в Кенигсберге, другая южнее его и третья на Земландском полуострове. Ликвидация их была возложена на 3-й Белорусский фронт во взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом. 2-й Белорусский фронт в это время осуществлял окружение значительной части войск фашистской группы армий «Висла» в районе Данцига.

Таким образом, новая немалая полоса побережья Балтийского моря переходила под советский контроль. И вслед за этим мы получили от адмирала Н. Г. Кузнецова директиву, в которой уточнялись боевые задачи Краснознаменного Балтийского флота. В чем они состояли? Во-первых, активными действиями авиации, подводных лодок и торпедных катеров нарушать морские коммуникации противника от Рижского залива до Померанской (Поморской) бухты включительно. Во-вторых, ударами военно-воздушных сил флота, огнем корабельной и береговой артиллерии, высадкой десантов на приморских флангах врага содействовать наступлению советских войск вдоль восточного и южного побережья Балтийского моря. В-третьих, надежно обеспечивать пути сообщения в Финском, Ботническом и Рижском заливах, а также в Балтийском мореname=r19>[19].

Командующий флотом, разумеется, сразу же принял меры, чтобы эта директива неуклонно выполнялась. По его указанию штаб поставил конкретные боевые задачи перед каждым соединением. Но выполнение этих задач осложнялось погодными условиями.

Январь 1945 года выдался на Балтике на редкость холодным. Свирепствовали вьюги, штормы. Длинные зимние ночи и непогода сильно затрудняли действия подводных лодок, мешали поиску и обнаружению вражеских кораблей и судов. Радиолокация пока была развита слабо, а гидроакустика в таких условиях работала ненадежно.

Боевые успехи подводников, как никогда, зависели теперь от тесного взаимодействия с авиацией. Самолеты могли обеспечить подводные лодки данными о противнике, воздействовать на его противолодочные силы и наносить совместный удар по выбранным целям. Однако достичь четкого взаимодействия не всегда удавалось. То же самое относится к совместным действиям авиации и торпедных катеров. Их согласованным ударам порой мешали недостаточно четкое планирование, плохая радиосвязь. Несколько улучшить эту работу помогла организация Вспомогательного пункта управления флотом в Паланге.

Паланга — живописный курортный городок у самого берега моря. Прямые улицы, невысокие домики, выглядывающие из-за приземистых пушистых сосен. За домиками и парком — пляж, на который накатывают холодные волны. Городок цел. Похоже, что война прошла мимо него, не опалив своим смертоносным огнем. Приятно здесь работать, размышлять.

Я несколько раз приезжал сюда и наблюдал, как действует наш флотский ВПУ.

Этот Вспомогательный пункт управления, находясь как бы на острие действий флота, хорошо чувствовал боевое напряжение наших разнородных сил. Отсюда, через этот пункт, осуществлялось непосредственное оперативное руководство основными ударными группировками флота, организовывалось их взаимодействие. Из Паланги было проще и легче управлять также действиями морской авиации, тем более что рядом располагался Вспомогательный пункт управления ее командующего. Недалеко от Паланги, в Швентойе, временно находился штаб вновь сформированной Либавской военно-морской базы, возглавляемой контр-адмиралом К. М. Кузнецовым, там же оборудовался пункт базирования торпедных катеров. Их боевой работой тоже руководил ВПУ.

В Паланге постоянно находился контр-адмирал Н. Г. Богданов, а командующий флотом был в Таллине. Это объяснялось тем, что все еще важным считалось северное операционное направление. Требовалось также решать вопросы обеспечения развертывания и возвращения с позиций подводных лодок, проводки транспортов, траления и многие другие. И командующий флотом держал в своих руках развитие всех основных событий, происходивших на большой морской акватории. К тому же из Таллина обеспечивалась более оперативная и надежная связь с Москвой, с наркомом ВМФ и Главным морским штабом.

С сухопутных фронтов в те дни приходило много радостных сообщений. Успешно развивалось наступление наших войск в Восточной Пруссии. 25 января войска 2-го Белорусского фронта вышли к морю в районе Эльбинга. Бои за этот город, мощный опорный пункт вражеской обороны на пути к Данцигской бухте, продолжались до 10 февраля. Там были захвачены большие трофеи, в том числе корпуса недостроенных немецких подводных лодок.

Как только сообщение об этом дошло до нас, командующий флотом приказал мне собираться в дорогу. Предстояло выехать в Эльбинг, захватив по пути из Паланги контрадмирала Н. Г. Богданова. Мы должны были осмотреть корпуса трофейных подлодок. На обратном пути нам надо было побывать в штабе вновь формируемой военно-морской базы Пиллау (взятие этого города было не за горами), а также на КП 1-го Прибалтийского фронта, где согласовать ряд вопросов, касавшихся взаимодействия балтийцев с сухопутными войсками.

Поездка оказалась интересной. Запомнились хорошо ухоженные, обсаженные с обеих сторон деревьями широкие и узкие дороги, по которым бесконечным потоком шли наши войска, машины, боевая техника.

По пути мы догнали машину начальника тыла флота генерала М. И. Москаленко, который тоже ехал в Эльбинг по заданию комфлота. К ночи вместе и прибыли в этот город.

Когда рассвело, направились на судостроительную верфь. Там действительно находилось несколько корпусов недостроенных подводных лодок типа «Зеехунд» («Морская собака»). Осмотрели их, сфотографировали, обошли полуразрушенные цеха, причальную стенку.

После Эльбинга мы с Богдановым заехали в штаб 2-й ударной армии, находившийся в районе Грауденца (Грудзендз). Командующий И. И. Федюнинский, которому я передал письмо адмирала В. Ф. Трибуца, принял нас радушно, с живым интересом расспрашивал про флотские дела, вспоминал тяжелые дни обороны Ленинграда и наши совместные боевые действия.

На другой день мы были в Тапиау (Гвардейск) — небольшом порту на реке Прегель (Преголя) восточнее Кенигсберга. Здесь временно располагался штаб военно-морской базы Пиллау. Командир базы контр-адмирал Н. Э. Фельдман ознакомил нас с последними данными оперативной обстановки в районе Кенигсберга. Начальник штаба капитан 2 ранга Н. И. Теумин доложил соображения по вариантам использования сил флота в предстоящей операции по овладению Кенигсбергом, а также предложения по штатной структуре и составу военно-морской базы. Все эти предложения были учтены командующим флотом.

Утром 19 февраля выехали на командный пункт 1-го Прибалтийского фронта. Здесь я впервые познакомился с начальником штаба фронта генерал-полковником В. В. Курасовым. Недолго продолжалась встреча, а осталось от нее хорошее чувство. Осталось яркое впечатление от глубокой военной эрудиции Владимира Васильевича, его отличной памяти, вежливости и тактичности. Мы уточнили на картах обстановку, быстро согласовали вопросы взаимодействия армейских частей с силами флота, выяснили ближайшие перспективы боевых действий в зоне фронта и флота.

Выполнив задание, я вернулся в Таллин (контр-адмирал Н. Г. Богданов на обратном пути остался в Паланге на Вспомогательном пункте управления) и доложил командованию флота обо всем увиденном и услышанном.

В Таллине было приятно узнать о форсированном поступлении по железной дороге из Ленинграда и с Черного моря так необходимых нам торпедных и других боевых катеров. Ожидалось в скором времени прибытие также свежих авиационных соединений. Так что состав наших ударных сил пополнялся.

В штабе я оставался недолго. Вскоре пришлось участвовать в работе комиссии, которую возглавлял теперь уже заместитель Народного комиссара Военно-Морского Флота вице-адмирал Г. И. Левченко. Комиссия обследовала освобожденные районы морского побережья.

Мы в основном находились в Риге. В один из вечеров, воспользовавшись отсутствием каких-либо неотложных дел, я решил побывать на наших флотских береговых батареях, которые действовали на тукумском направлении фронта (фронта, который блокировал курляндскую группировку противника). Поехал на эмке, взяв с собой в качестве провожатого одного из офицеров-артиллеристов береговой обороны.

Наш путь лежал к расположению позиции тукумской артиллерийской группы КБФ — дивизионам железнодорожной артиллерии.

В ходе наступления наших войск в Прибалтике действовали шесть дивизионов и четыре отдельные батареи 1-й гвардейской Красносельской железнодорожной бригады (командир полковник С. С. Кобец), состоявшей из 73 орудий калибром 130–305 миллиметров. Они оказывали эффективную поддержку сухопутным войскам, наносили удары по наземным и морским целям.

В состав тукумской группы входили два железнодорожных дивизиона (всего 18 орудий) и одна отдельная четырехорудийная батарея. Кроме того, здесь же дислоцировались и батареи на мехтяге сектора береговой обороны Островного морского оборонительного района.

На батареях все оказалось в порядке. Морские артиллеристы четко наладили организацию огневой поддержки приморского фланга сухопутных войск. Около полуночи мы выехали обратно, в Ригу.

Было темно, валил снег. Ехали лесом по проложенной через просеки дороге, на которой было немало крутых поворотов. После одного из них машина выскочила на опушку леса. Впереди лежало белое от снега поле.

Вдруг совсем близко от нас взлетели в воздух осветительные ракеты. Шофер сразу затормозил.

— Это, кажется, уже передовая, — сказал с волнением в голосе сопровождавший меня офицер-артиллерист.

«Но как мы сюда попали?» — подумал я и тут же скомандовал водителю:

— Быстро назад!

Признаться, в тот момент я чувствовал себя довольно неуютно. Ракеты ярко светят, наша машина четко выделяется среди белого снега. К тому же со стороны противника затрещал пулемет, невдалеке всплеснулись взрывы мин.

К счастью, водитель не растерялся. Машина попятилась назад, лихо развернулась и на полном газу вырвалась из опасной зоны.

Потом нашли нужную нам дорогу и благополучно доехали до Риги. Там я не стал никому рассказывать о ночном происшествии, щадя крайне смущенного провожатого, потерявшего ориентировку в лабиринте лесного пути.

Наступил март. В Прибалтике вовсю пахло весной. А вместе с потеплением боевые действия еще более активизировались. Ареной ожесточенных боевых столкновений стала южная и юго-западная Балтика, куда была нацелена почти вся авиация флота, здесь действовали наши подводные лодки, а также торпедные катера, перебазировавшиеся в Швентойю и освобожденный недавно Мемель. На побережье в тот район выкатилась железнодорожная артиллерия, передислоцировалась 260-я отдельная бригада морской пехоты. Сюда же направлялись бронекатера, малые охотники, тральщики. Со своей стороны и противник наращивал тут силы. Взрывы торпед, гром пушек, треск пулеметных очередей раздавались на море и в воздухе.

5 марта войска 2-го Белорусского фронта вышли на побережье Балтийского моря в районе Кезлин (Кёслин), Кольберг (Колобжег), отрезав о суши крупную данцигскую группировку противника и расчленив на две части померанскую. В районе Гдыни и Данцига (Гданьск) образовался новый, уже третий приморский котел для немецко-фашистских войск. На Курляндском полуострове шли тяжелые бои за Либаву и Виндаву, в Восточной Пруссии — за Кенигсберг, в Данцигской (Гданьской) бухте — за Данциг и Гдыню, в Померании — за Штеттин (Щецин) и Свинемюнде (Свиноуйсьце).

Котлы противнику, естественно, не нравились. Он всячески пытался вырваться из них, получить оперативный простор. А вырваться изолированные вражеские группировки могли морем. Нам нельзя было этого допустить. Новая обстановка требовала, чтобы флот как-то по-новому организовал свои силы, сосредоточивая их на главном направлении своих действий. Мы в штабе усиленно работали над этим.

В середине марта на Балтику прибыл Народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов в сопровождении заместителя начальника Главного морского штаба вице-адмирала С. Г. Кучерова. Не задерживаясь в Таллине, нарком отправился в Ригу, Либаву, Палангу… С ним поехали адмирал В. Ф. Трибуц, генерал-лейтенант береговой службы М. И. Москаленко. Комфлота взял с собой и меня.

В итоге поездки нарком утвердил 23 марта выработанные нашим штабом предложения Военного совета Балтфлота о создании Юго-Западного морского оборонительного района флота (ЮЗМОР) в составе трех военно-морских баз: Либавской (с временной дислокацией в Швентойе), Пиллауской (с временной дислокацией в Тапиау) и Кольбергской. Это новое оперативно-тактическое формирование должно было объединить основные силы флота на юго-западном операционном направлении. Командующим ЮЗМОРом был назначен прибывший из Москвы контр-адмирал Н. И. Виноградов, начальником штаба — контр-адмирал Н. Г. Богданов, начальником политотдела — генерал-майор береговой службы Д. И. Савелов.

Так в течение одной ночи на ВПУ в Паланге были решены все организационные вопросы формирования ЮЗМОРа: утверждены структура и штаты органов управления и специальных служб, назначены их руководители. В состав района кроме боевых сил и средств военно-морских баз входили 1-я Краснознаменная бригада торпедных катеров (40 единиц), 1-я гвардейская морская железнодорожная артиллерийская Красносельская Краснознаменная бригада, 139-я бригада ПВО, 2-я бригада траления и 260-я отдельная бригада морской пехоты. Внушительные силы!

Часть этих сил сразу же нацеливалась на подготовку штурма Кенигсберга, другая часть — на действия, связанные с нарушением вражеских морских коммуникаций.

Хочется рассказать, хотя бы вкратце, о том, как балтийцы на завершающем этапе войны уничтожали, топили в море корабли и суда противника. Ведь теперь это было первоочередной задачей флота, его ударных сил — авиации, подводных лодок и торпедных катеров. Напомню, что в ходе Восточно-Прусской и Восточно-Померанской операций море оставалось для изолированных группировок противника единственным средством сообщения с тылом. Его морские перевозки резко возрастали. Правда, из-за недостаточного количества подводных лодок и торпедных катеров, а также удаленности их базирования нам не удалось полностью блокировать курляндскую и другие прижатые к морю группировки. Но наши удары по вражеским караванам и кораблям были довольно мощными, ощутимыми — и на подходах к Либаве и Виндаве, и в открытом море, и в Данцигоксй и Померанской бухтах.

Еще в начале года к нам поступили сообщения о замечательных боевых успехах подводной лодки «С-13», возглавляемой капитаном 3 ранга Александром Ивановичем Маринеско. Во время очередного боевого похода она потопила 30 января океанский лайнер «Вильгельм Густлов», а дней десять спустя — большой транспорт противника. На этих судах погибло более 10 тысяч гитлеровцев, в том числе офицеры и выпускники данцигской школы подплава.

С победой вернулась из похода подводная лодка «К-52», которой командовал капитан 3 ранга Иван Васильевич Травкин. Из его боевого донесения стало известно, что 1 марта лодка запеленговала шумы винтов. Но волнение моря не позволяло удержать лодку на заданной глубине, дающей возможность под перископом выйти в атаку. И тогда Травкин решил атаковать самый крупный корабль «вслепую», используя данные гидроакустики. Штурман дивизиона Н. Н. Настай и корабельный штурман Е. А. Жолковский под руководством командира произвели точные расчеты. Лодка легла на боевой курс… Залп тремя торпедами достиг цели — во всех отсеках лодки люди слышали сильный взрыв. Подвсплыв под перископ, Травкин установил: объект взрыва затонул, а сторожевики охранения теперь ходили переменными курсами, пытаясь найти советскую подводную лодку.

В том же походе лодка потопила вражеский транспорт. Это была шестая победа экипажа, возглавляемого Героем Советского Союза И. В. Травкиным.

Вскоре нас порадовало новое сообщение: подводная лодка «Лембит» под командованием капитана 3 ранга А. М. Матиясевича удачно произвела минную постановку на путях движения конвоев противника, на ее минах погибли фашистский транспорт и сторожевой корабль.

Успешно действовала подводная лодка «Л-3» капитана 3 ранга В. К. Коновалова, ставшего вскоре Героем Советского Союза. 17 апреля она потопила теплоход «Гойя», а через двое суток — транспорт «Роберт Мюллер», перевозивший войска.

Не буду перечислять все факты. Скажу лишь, что за четыре месяца 1945 года балтийские подводники уничтожили торпедным, артиллерийским и минным оружием 29 транспортных и вспомогательных судов и 7 боевых кораблей[20].

Успех сопутствовал флотским ВВС. Командующий М. И. Самохин, теперь уже генерал-полковник авиации, ежедневно доносил на ФКП флота о результатах воздушной разведки, о боевых действиях эскадрилий, полков и дивизий. По всему чувствовалось, что удары по коммуникациям противника становятся все более мощными. Сошлюсь лишь на один пример, о котором мне рассказал начальник штаба ВВС генерал-майор авиации А. М. Шугинин.

В одну из ночей конца февраля воздушной разведкой был обнаружен в районе Либавы конвой в составе 10 транспортов с охранением, следовавший в южном направлении. В воздух тотчас были подняты штурмовики, торпедоносцы, топмачтовики, пикирующие бомбардировщики с сильным истребительным прикрытием общей численностью свыше 200 самолетов. Первыми достигли цели штурмовики, которыми командовал полковник Д. И. Манжосов. Они ударили по кораблям охранения, что сразу подорвало способность противника к отражению последующих атак. Затем начали действовать торпедоносцы под командованием полковника М. А. Курочкина, пикировщики Героя Советского Союза подполковника К. С. Усенко. Транспорты противника один за другим пошли на дно. Когда все оставшиеся на воде суда лишились хода, по ним вторично ударили штурмовики и истребители, фашистский конвой был полностью разгромлен.

Массированные удары с воздуха наносились по караванам в море и портам Восточной Пруссии. Так, 12 марта, в разгар эвакуации фашистских войск, балтийские летчики накрыли вражеский караван, шедший из Данцигской бухты под охраной 3 сторожевиков и тральщика. В этом ударе участвовало 69 торпедоносцев, бомбардировщиков и штурмовиков под прикрытием 96 истребителей. Удар был неотразимым: все 5 немецких транспортов пошли на дно.

Всего за четыре месяца 1945 года авиация флота потопила 70 боевых кораблей и вспомогательных судов (в том числе 2 линейных корабля, 2 крейсера, 3 эсминца, 6 сторожевых кораблей), а также 96 транспортных судов и 34 мелких судна (мотоботы, шхуны и т. п.)[21].

Смелыми атаками отличались и торпедные катера. Этих небольших, но стремительных, хорошо вооруженных кораблей у нас было немного. Но их действия, особенно по ночам, затрудняли противнику эвакуацию войск, нарушали его прибрежные коммуникации. За три последних месяца войны катерники потопили одиннадцать транспортов, эскадренный миноносец, тральщик и несколько малых судов.

Вражеские корабли и суда гибли на минах, а также в результате действий нашей железнодорожной артиллерии.

В целом же Краснознаменный Балтийский флот на завершающем этапе войны нанес огромный ущерб противнику на его морских сообщениях. Было потоплено 98 боевых кораблей и вспомогательных судов, а также 131 транспорт общим водоизмещением 406 тысяч тонн[22].

Вернемся, однако, на берег, к событиям, относящимся к концу марта 1945 года. Войска 3-го Белорусского фронта, возглавляемые Маршалом Советского Союза А. М. Василевским, завершали ликвидацию хейльсбергской группировки врага и вот-вот должны были начать штурм Кенигсберга. В планах командования в этом штурме предстояло участвовать авиации и железнодорожной артиллерии флота. В район Тапиау прибыл доставленный по железной дороге дивизион бронекатеров. Перед ним была поставлена задача поддерживать огнем наши войска со стороны реки Прегель и залива Фришес-Гафф (Висленский).

В первых числах апреля все приготовления к штурму Кенигсберга были закончены. И скоро здесь должен был грянуть решительный бой. Но мне было не суждено ни принять в нем участия, ни дождаться его результатов здесь, поблизости, на южной Балтике. Приезд на флот Наркома Военно-Морского Флота и состоявшиеся оргмероприятия сказались и на моей судьбе. Я получил предписание отправиться в Кронштадт и принять там должность начальника штаба Кронштадтского морского оборонительного района.

Снова в Кронштадте

До Таллина добрался самолетом, и сразу же снова в путь.

Машина шла знакомой дорогой, вьющейся по южному побережью Финского залива. Ранняя весна вычернила шоссе, под ярким солнцем сверкали лужи. Но с залива еще тянуло холодом.

Местами шоссе подходило близко к береговой черте, и я узнавал издавна известные мне по штурманским картам ориентиры. Да и только ли по картам…

Вот мыс Юминда. Закругленный, поросший лесом, он малозаметен с моря. Ничем, пожалуй, не привлечет он взгляда какого-нибудь рассеянного путешественника. А нам, балтийцам, он не забудется до конца наших дней. Помним, как шли мимо него в августе сорок первого, оставив Таллин, как подрывались тут на минах корабли.

И вот он, мой родной Кронштадт! Представляюсь новому начальнику. Впрочем, какой он для меня новый! Это вице-адмирал Юрий Федорович Ралль. Он командует Кронштадтским морским оборонительным районом. Невольно вспоминаю, как в первые дни войны прибыл в Кронштадт и представился тому же Юрию Федоровичу. Замыкается некий символический круг: здесь я вступил в войну, здесь закончу ее. Теперь для нас самое главное — траление. А это, по сути дела, тот же фронт.

Тем временем на Балтийском море шли интенсивные боевые действия, сведения о которых доходили и до нас, до Кронштадта. Флот активно участвовал в победоносных сражениях советских войск, высаживал тактические десанты, нарушал вражеские морские перевозки. В освобожденной Данцигской бухте уже базировался дивизион торпедных катеров ЮЗМОРа, вслед за Кенигсбергом наши войска заняли Пиллау — крупнейшую военно-морскую базу. А летчики-балтийцы потопили в первых числах мая немецкий учебный линкор «Шлезиен», вспомогательный крейсер «Орион», миноносец «Т-36» и плавбатарею «Гуммель». Финалом балтийской доблести явился десант, высаженный в день победы на остров Борнхольм.

Ночью 8 мая мне позвонили из штаба флота. Так я узнал о том, что фашистская Германия подписала акт о безоговорочной капитуляции. Конец войне!

Ранним солнечным утром 9 мая на катере я обходил кронштадтские гавани. Моряки высыпали на палубы кораблей. Раздавался треск пулеметных и автоматных очередей, винтовочные и пистолетные выстрелы, хлопали ракетницы, гремело «ура». Этот стихийный салют продолжался более часа, и никто не пытался его прервать.

Мне захотелось увидеть кого-нибудь из тех, с кем в составе ОВРа пережил трудное время ленинградской блокады. Направил катер к стенке Морского завода, где стояли базовые тральщики. Поднялся на борт гвардейского «Гафеля». Вскоре сюда пришли почти все офицеры дивизиона. На тральщике состоялся митинг.

Победа… Какой неимоверно далекой казалась она в те дни, когда мы оставляли Таллин, когда, зажатые в узком пространстве восточной части Финского залива, отстаивали Ленинград, спасали флот. Но советские воины все выдержали, все пережили…

Я невольно вспоминал те далекие годы, когда начинал свою службу на флоте, учился, ходил в первые походы. Здесь, в Кронштадте, в великих трудностях рождался советский флот. Молодые парни, съехавшиеся сюда со всех концов страны, проделали титаническую работу, чтобы вдохнуть жизнь в мертвые корпуса кораблей, оставшихся от царского флота, и построить корабли новые — детища первых пятилеток. Здесь росли кадры военморов — многие тысячи молодых людей упорно штурмовали неподатливые глыбы морских наук. Все советские люди, отказывая себе в самом необходимом, создавали под руководством Коммунистической партии флот — надежный страж социалистического Отечества на его морях.

Да, именно на морях, а не только на родной мне Балтике. Кронштадт посылал своих питомцев на Север, на Тихий океан, да и на Черное море.

И вот этот флот с честью выдержал испытания войны. Что я вижу теперь из Кронштадта? Вижу Балтику, свободную для плавания наших кораблей. И тех, что в строю, и новых, которые будут построены. Обязательно будут новые, более совершенные корабли. Ведь Победа сделала нас сильнее, а у сильной державы и флот должен быть сильным, способным защитить ее морские рубежи.

Так размышлял я вечером 9 мая 1945 года.

Прошли годы. Окончилась моя флотская служба. Но душа осталась той же, морской, в которой не затухает и большая любовь к флоту, и желание чувствовать себя его частицей. И потому я с большой радостью встречаюсь с моряками нового, нынешнего поколения. Как-то снова был в Ленинграде и Кронштадте, встречался с молодыми офицерами, мичманами, старшинами и матросами, стоял на Якорной площади, с бетонных плит причала смотрел на море.

Что мне виделось? Виделся Северный полюс и всплывшая на нем подводная лодка. Виделись наши подводные атомоходы, совершающие кругосветное плавание без единого всплытия на поверхность океана. Виделись соединения удивительных, никогда прежде не появлявшихся у нас надводных кораблей — ракетоносцев, носителей самолетов и вертолетов, кораблей красивых и грозных, быстроходных и не боящихся океанских бурь.

Я мысленно видел эти корабли, и воображение рисовало огромное по своим масштабам учение флота, проведенное под названием «Океан». Оно развернулось на акватории Мирового океана от наших дальневосточных меридианов до Атлантики. Тогда, после тяжелой войны, трудно было представить, что такое возможно.

Действительность превзошла ту мечту, которой я когда-то жил. И это прекрасно. И тем с большей гордостью хочется думать о тех далеких днях и годах флотской юности. С прежней, а быть может, с еще большей гордостью думаю о бесконечно родном мне Кронштадте, откуда наш флот начал свой путь и где в июне сорок первого началась моя военная вахта…

Иллюстрации

Схемы

Финский залив

Балтийское море

Фотографии

А. Н. Петров

И. Г. Святов

Фашистский стервятник сбит!

Р. В. Радун

Б. В. Сучков. Фото 1970 г.

Катерники ОВРа (слева направо): И. А. Бочанов, А. З. Патокин, П. М. Мартынов, А. Н. Мушников

Примечания

1

Противник пытался заблокировать наш флот в главной базе. В этих целях он поставил минные заграждения на подходах к ней. Только в центральной части Финского залива насчитывалось до 3 тысяч мин и минных защитников (См.: Ачкасов В., Вайнер Б. Краснознаменный Балтийский флот в Великой Отечественной войне, М., 1957, с. 52). — Здесь и далее примечания автора.

(обратно)

2

См.: Майстер Юрг. Война на море в восточно-европейских водах 1941–1945 гг. Мюнхен, 1958. Перевод Военно-морской академии, 1960.

(обратно)

3

См.: Дважды Краснознаменный Балтийский флот. М., 1978, с. 193.

(обратно)

4

См.: Боевой путь Советского Военно-Морского Флота. М., 1974, с. 572.

(обратно)

5

См.: Краснознаменный Балтийский флот в битве за Ленинград 1941–1944 гг. М., 1973, с. 148.

(обратно)

6

В последующем Н. В. Антонов возглавлял Онежскую военную флотилию и Порккала-Уддскую военно-морскую базу. В 1945 году командовал Краснознаменной Амурской военной флотилией и был удостоен звания Героя Советского Союза.

(обратно)

7

Спустя год Г. И. Левченко получил звание контр-адмирала, а в 1944 году стал вице-адмиралом; вышел в отставку в звании адмирала.

(обратно)

8

А. Н. Перфилов в последующем служил на Тихоокеанском флоте. После войны был начальником Главного управления боевой подготовки ВМФ, затем на преподавательской работе. Вышел в отставку в звании контр-адмирала.

(обратно)

9

Флаг этого корабля, пробитый осколками, экспонирован на выставке «История города Ленинграда» как символ мужества моряков-балтийцев.

(обратно)

10

В послевоенное время Н. Н. Амелько — адмирал, командующий Тихоокеанским флотом, заместитель главкома ВМФ, кандидат военно-морских наук.

(обратно)

11

После войны Н. П. Визиров командовал соединением кораблей на Тихоокеанском флоте, получил звание контр-адмирала.

(обратно)

12

Всего на приморский плацдарм флот переправил около 52 тысяч человек, свыше 200 танков, около 600 орудий, 2400 автомашин, 6 тысяч лошадей и до 30 тысяч тонн грузов (См.: История второй мировой войны 1939–1945, М., т, 8, с, 147).

(обратно)

13

Великая победа советских войск под Ленинградом, Л., 1945, с. 37.

(обратно)

14

Бьёркё (Большой Березовый), Торсари (Западный Березовый), Пийсари (Северный Березовый) и несколько мелких островов.

(обратно)

15

По выздоровлении М. В. Капралов командовал соединением катеров. В послевоенное время — контр-адмирал.

(обратно)

16

Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президентами США и Премьер-Министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1976, т. 1, с. 326.

(обратно)

17

См.: История второй мировой войны 1939–1945, т, 10, с. 220.

(обратно)

18

Краснознаменный Балтийский флот в завершающий период Великой Отечественной войны 1944–1945 гг. М., 1975, с, 190, 209.

(обратно)

19

ЦВМА, ф. 9, д. 33410, л. 72.

(обратно)

20

См.: Дважды Краснознаменный Балтийский флот, с. 284–285.

(обратно)

21

См.: Дважды Краснознаменный Балтийский флот, с. 282.

(обратно)

22

См.: История второй мировой войны 1939–1945, т, 10, с. 226.

(обратно)

Оглавление

  • Глава I. Флагманский штурман
  •   Восточная позиция
  •   Мины, мины…
  •   Прорыв
  • Глава II. Морской передний край
  •   Выстоять!
  •   Осенняя страда
  •   Блокада
  •   Снова в море
  •   Дозоры ведут бой
  •   Первые радости
  •   Поклон друзьям-подводникам
  •   Готовимся наступать
  • Глава III. Курсом к победе
  •   Январский гром
  •   Успехи и просчеты
  •   На Карельском перешейке
  •   Острова
  •   Пленные и трофеи
  •   Вернулись!
  •   Моонзунд
  •   Южное направление
  •   Снова в Кронштадте
  • Иллюстрации
  •   Схемы
  •   Фотографии
  • *** Примечания ***