"Робишо"-Эскорт для миллиардера". Компиляция. романы 1-7 [Джеймс Ли Берк] (fb2) читать онлайн

Джеймс Ли Берк Неоновый дождь

«The Neon Rain» 1987, перевод Д.Махук

Глава 1

С лилового, цвета спелой сливы вечернего неба сочился дождь. Доехав до конца асфальтового шоссе, которое прорезало густую, почти непроходимую поросль молодых дубов и сосен, протянувшуюся миль на двадцать, я затормозил у главных ворот исправительного учреждения, известного под названием «Ангола». Здесь толпились противники смертной казни: священники и монашки, одетые, правда, как все, без сутан, студенты Луизианского университета с зажженными свечами в сложенных чашечкой ладонях — все они читали молитвы под стенами тюрьмы. Но были и другие — разношерстная кучка молодых парней из студенческой организации и деревенской шпаны, они пили пиво из пластиковых термосов, издевательски распевая «Свети, маленький светлячок». В руках у них были плакаты: «Эта крошка для тебя, Массина» и «Джонни, пора разжигать жаровню».

— Я лейтенант Дейв Робишо, полиция Нового Орлеана, — сказал я одному из охранников у ворот и показал свой значок.

— Хорошо, лейтенант. Ваша фамилия у меня значится. Я провожу вас до корпуса, — ответил он, садясь ко мне в машину. Закатанные рукава его защитной рубашки хаки обнажали загорелые руки, темно-зеленые глаза и широкие скулы выдавали в нем уроженца холмов севера Луизианы. От него исходил слабый запах пота, табака «Ред Мэн» и талька.

— Даже не знаю, кто из них меня достал больше — эти религиозные фанатики ведут себя так, будто мы собираемся тут поджарить несчастного нарушителя дорожного движения, а тем парням с плакатами, видно, больше нечем заняться в университете. Вы останетесь тут до конца?

— Нет.

— А это вы его засадили?

— Он был всего лишь пешкой. Я пару раз задерживал его по мелочам, но ничего особенного за ним не числилось. На самом деле он чаще заваливал дела, чем срывал куш. Думаю, его взяли в эту шайку по соображениям политкорректности.

Охранник не засмеялся. Он смотрел в окно на обширный, пустой тюремный двор и прищурил глаза, когда мы проехали мимо заключенного, прогуливающегося по пыльной дороге — привилегия, полученная за примерное поведение. Основная жилая территория тюрьмы — несколько двухэтажных, тщательно охраняемых спальных корпусов за колючей проволокой, которые соединялись крытыми переходами и спортплощадками и все вместе назывались «блок», — была ярко освещена синеватыми лампами дневного света. Вдалеке виднелись идеальные, будто нарезанные скальпелем квадраты плантаций сахарного тростника и батата, на фоне багряного заката чернели руины построек вековой давности да гнущиеся от ветра ивы вдоль набережной Миссисипи, под сенью которых был похоронен не один осужденный на смертную казнь.

— А стул все еще в Домике Красной Шапочки? — спросил я.

— Точно. Вот там-то им и поджаривают задницы. Вы знаете, откуда взялось это название?

— Да, — ответил я, но он не слушал.

— До того как злодеев стали запирать в блоке, их выводили на работы к реке и там заставляли надевать полосатые робы и такие ярко-красные соломенные шляпы. А ночью раздевали догола, обыскивали и гнали в Домик Красной Шапочки, а одежду бросали утром туда же. На окнах не было сеток, и москиты донимали их так, что выходили они паиньками, даже те, которых и бейсбольной битой было не уломать.

Я припарковал машину, и мы вошли на территорию блока, миновали первый корпус, где сидели воры и особо опасные преступники, прошли по длинному, ярко освещенному коридору, по обеим сторонам которого располагались дворы для прогулок, и попали в следующий корпус. Здесь камеры, как и в предыдущем корпусе, запирались на гидравлические замки, а дальше располагалась маленькая комнатка, где за столом сидели двое здоровенных охранников и играли в карты. Над их головами крупными буквами надпись: «Сдать оружие». Затем мы оказались в архиве, прошли столовые, где заключенные в черных робах натирали блестящие полы электрическими полотерами; и наконец оказались у подножия винтовой железной лестницы, которая вела в маленькую, тщательно охраняемую (maximum security) камеру, где Джонни Массина проводил последние три часа своей жизни.

Сопровождавший меня от входных ворот охранник отправился назад, а местный потянул на себя единственный рычаг на двери камеры, расположенный у косяка. На Джонни была белая рубашка, широкие черные брюки, белые носки и черные армейские ботинки. Жесткие, как проволока, черные с проседью волосы были мокры от пота, лицо по цвету и фактуре напоминало потемневший от времени пергамент. Он сидел на койке и взглянул на меня, когда я вошел, — глаза с горячечным блеском, бисеринки пота, выступившие над верхней губой. Желтоватыми пальцами он сжимал сигарету «Кэмел», пол вокруг его ног был усеян окурками.

— Седой! Здорово, что пришел. Я уж думал, ты не успеешь, — сказал он.

— Как поживаешь, Джонни?

Обхватив колени руками, он опустил глаза в пол и снова посмотрел на меня. Сглотнув, спросил:

— Тебе было когда-нибудь очень страшно?

— Случалось во Вьетнаме.

— Твоя правда. Так ты там был, да?

— Вернулся в 64-м, до того, как там стало совсем жарко.

— Держу пари, ты был хорошим солдатом.

— Я всего лишь остался живым солдатом.

Я почувствовал, что сказал глупость. На моем лице можно было прочесть сожаление.

— Ладно, забудь, — проговорил он. — Я должен столько тебе рассказать. Слушай, помнишь, как ты брал меня на встречи Общества анонимных алкоголиков — как там называлась стадия, когда полагалось признаваться?

— Пятый шаг, признаться самому себе, Богу и еще кому-нибудь, отчего все твои беды.

— Точно. Я так и сделал. Исповедался вчера утром одному черному священнику. Рассказал ему обо всех гадостях, которые сделал за свою жизнь.

— Вот это хорошо, Джонни.

— Да нет же, послушай, я рассказал ему всю правду и очистился от всей этой мерзости, от таких мыслей о сексе, за которые мне всегда было стыдно, но почему — я так никогда и не понял. Ясно, о чем я? Ничего у меня внутри не осталось. Я еще рассказал ему и о тех двух парнях, которых прикончил. Одного перебросил через перила за борт на пароходе, который шел в Гавану, а в 1958-м застрелил двоюродного брата Багси Сигела. Вы знаете, что это такое — прикончить родственника Багси Сигела? После священника я и охраннику, и заместителю начальника тюрьмы эту историю рассказал. И знаете, эти тупицы даже бровью не повели... Погодите, дайте мне закончить. Я выложил все это, потому что кто-то должен был поверить, что я не убивал ту девку. Я бы никогда не выбросил молодую девушку из окна отеля. Кому охота жариться на электрическом стуле? Видать, каждый получает в конце по заслугам, но я хочу, чтобы эти ублюдки знали: я только выпустил пулю в двух парней, которые играли по тем же правилам. Можете им передать?

— Думаю, да. Я рад, что ты сделал пятый шаг, Джонни.

Впервые за встречу его лицо осветилось улыбкой.

— А скажи, это правда, что Джимми Джентльмен твой брат?

— На улицах болтают много чепухи.

— У вас с ним одинаковые волосы: черные как смоль с белой прядью, будто у вас в родне скунсы водились, — засмеялся он. Его мысли сейчас были далеки от казни, которую он должен был встретить через три часа, прикованный цепью за пояс к стулу в Домике Красной Шапочки.

— Однажды он заключил с нами контракт, купив несколько игровых автоматов на свои точки. После того как их привезли, мы сказали ему, что они у нас идут в комплекте еще кое с чем — с сигаретами, «Пэк-Менами» и резинками. На что он сказал, что резинки брать не будет, все его клубы — не какие-нибудь забегаловки, и такие автоматы он в них не поставит. Ну мы и ответили ему, что выбора у него нет: или он покупает все, или не получает ничего. Но тогда «Возницы» выставят своих людей на тротуарах возле его клубов, а в окружной комитет по санитарии сообщат, что все его посудомойки больны проказой. И что же он сделал? Пригласил Дидони Джиакано — самого Диди Джи — со всей семьей в ресторан на лазанью. Они приехали в воскресенье днем, точно какая-нибудь кучка cafoni[1], которая только что слезла с парохода из Палермо. Диди ведь думает, что у Джимми есть серьезные связи, и собирается произвести его в «Рыцари Колумба» или что-то в этом роде. Диди Джи весит, пожалуй, добрых три сотни фунтов и весь покрыт шерстью, как дикий зверь, и все в центре Нового Орлеана его боятся, по мамаша Диди — этакая высохшая сицилийская дамочка — ну точно мумия, обмотанная черными тряпками, — все еще бьет его ложкой по рукам, когда тот тянется через стол без разрешения. И вот в самый разгар ужина Джимми начинает рассказывать мамаше Джиакано, что за славный парень Диди Джи, и как его все уважают в торговой палате и в бюро по оптимизации бизнеса и считают, что для города его деятельность — большой плюс, и как Диди защищает своих друзей. Например, какие-то мерзавцы пытаются установить несколько автоматов в рестораны Джимми, а Джимми, истинный католик, этого не хочет. Мамаша Джиакано на вид была как сушеная макаронина, но ее горящие черные глазки всем говорили, что она прекрасно знает, о чем идет речь. И тут Джимми просит, чтобы люди Диди вырвали с корнем эти автоматы, разбили их вдребезги молотками да еще проехались по ним на грузовике несколько раз прямиком позади ресторана. Диди сидел в это время с полным ртом пива и сырых устриц и чуть не задохнулся. Он стал выплевывать все на тарелку, дети стучали ему по спине, чтобы выскочила наконец гигантская устрица, которой, похоже, можно было заткнуть городскую сливную трубу. Мамаша Джиакано дождалась, когда его багровому лицу вернется нормальный цвет, а после объявила, что никогда не учила своего сына есть как стадо свиней, добавив, чтобы он пошел прополоскать рот в туалетную комнату, поскольку всем остальным при виде его уже дурно. Атак как Диди не поднялся в ту же секунду, она ударила его ложкой по пальцам. После этого Джимми сказал, что приглашает все семейство на свою яхту и, может, Диди следует тоже вступить в яхт-клуб, потому что все эти богачи считают, что он отличный парень, и кроме того, мамаше Джиакано должны очень понравиться итальяно-американские празднества, которые у них устраивают 4 июля и в День Колумба. Но даже если Диди не вступит в клуб, что всем известно наперед, потому что он ненавидит воду и его выворачивает даже при переправе на пароме через Миссисипи, Джимми все равно собирается прокатиться и обещает взять мамашу Джиакано, когда она пожелает, и покатать ее по озеру Понтшартрен.

Джонни снова засмеялся и провел рукой по влажной шевелюре. Потом, облизав губы, тряхнул головой, и я заметил, что в глазах у него опять появился страх.

— Спорим, он уже рассказывал тебе эту историю, правда? — спросил он.

— У нас не так уж много времени, Джонни. Есть еще что-нибудь, что ты хочешь мне рассказать?

— Да, есть. Ты всегда так хорошо со мной обходился, и я подумал, что, наверное, смогу хоть немного тебе отплатить.

Он вытер тыльной стороной ладони пот со лба и продолжал:

— За мной скопилось несколько крупных долгов, которые я, видно, отдам уже на том свете. Может, станет чуть легче, если часть отдать сейчас, правда?

— Ты мне ничего не должен.

— Парень, за которым такой хвост всякого разного, задолжал всем и каждому. Так или иначе, слушай. Вчера одна гнида по имени Л. Дж. Поттс с Мэгезин появляется в коридоре с метлой и начинает шаркать ею, все время задевая о мою решетку, и вообще не дает мне спать. Тогда я говорю, что не собираюсь выдавать ему орден лучшей домработницы и пусть он убирается со своей метлой куда подальше, пока я не засунул ее ему в задницу. Так вот эта тварь, у которого есть брат Уэсли Поттс, пытается произвести на меня впечатление. Он спрашивает, с поганой такой ухмылкой, знаю ли я новоорлеанского шпика из отдела убийств по имени Дейв Робишо, потому что ему кажется, вы один из тех, кто вычислили меня. Отвечаю ему — может быть, и знаю, а он, продолжая ухмыляться, говорит — есть хорошие новости от брата Уэсли: этот коп-выскочка сует нос не в свое дело, и если он не прекратит, то Уэсли собирается прищемить ему хвост.

— По-моему, просто треп, и ничего больше.

— Да, похоже, что так, да только вот они с братцем, кажется, связаны с латиносами.

— С колумбийцами?

— В точку. Они распространяются здесь быстрее СПИДа. И могут прикончить любого — ребенка, старика, целую семью, — их ничто не остановит. Помните тот бар на Бейзин-стрит, который сгорел дотла? Латинос, который устроил пожар, стоял у входа с огнеметом за спиной средь бела дня. Поскольку у него было хорошее настроение, он дал минуту на то, чтобы все успели выскочить оттуда, а после этого превратил бар в груду оплавленного пластика. Остерегайся этих паразитов, Седой.

Он прикурил новую сигарету от окурка, который держал в руке. Пот тек с него ручьями, он вытер его с лица рукавом и принюхался к себе. Потом лицо у него посерело, и он уставился прямо перед собой, сжав ладонями бедра.

— Тебе сейчас лучше уйти. Похоже, мне опять нехорошо, — проговорил он.

— Думаю, ты выстоишь, Джонни.

— Перед этим — нет.

Мы пожали друг другу руки. Ладонь у него была гладкой и легкой.

В ту же полночь Джонни Массина был казнен на электрическом стуле.

Вернувшись в свой плавучий дом на озере Понт-шартрен, где дождь барабанил по крыше и плясал на поверхности воды, я вспомнил строчки из песни, которую когда-то слышал от одного чернокожего заключенного в «Анголе»:

Я у деда спрошу, что есть право бедняка.

Тот как даст мне левой: «Теперь знай наверняка».

Интересно, зачем жгут на стуле в полночь, а, дед?

Напряжение больше — люди гасят весь свет.

Моим партнером по работе был Клитус Пёрсел. Наши столы стояли друг против друга в маленькой комнатке в здании бывшей пожарной станции. До нее здесь был хлопковый склад, а еще раньше, до Гражданской войны, в подвале этого дома держали рабов, которых выводили по лестнице наверх, на утоптанную площадку, служившую попеременно то местом аукциона, то ареной для петушиных боев.

У Клитуса лицо было словно дубленая свиная шкура, кроме тех мест, где белели шрамы — один на переносице, другой — через бровь. Второй остался у него еще со времени его детства, проведенного в ирландском квартале, — его ударили железной трубой. Крупный мужчина с волосами песочного цвета и умными зелеными глазами, он без особого успеха боролся с лишним весом, тягая в своем гараже штангу четыре вечера в неделю.

— Ты случайно не знаешь типа по имени Уэсли Поттс? — спросил я у него.

— Господи, еще бы не знать. Я ходил вместе с ним и его братьями в одну школу. Ну и семейка у них была, я скажу. Плесень ползучая, одно слово.

— Джонни Массина сказал, что этот парень грозился выдернуть мне пробку из задницы, чтоб так не раздувался.

— Что за ерунда! Да у этого Поттса ничего нет за душой. Держит салон на Бурбон-стрит, крутит порнофильмы. Я тебя с ним познакомлю после обеда. Получишь большое удовольствие.

— А вот и его дело. Два задержания за наркотики, шесть раз — за непристойные выходки, ни одной отсидки. Одно серьезное нарушение налогового законодательства, доказано.

— Он — ширма для латиносов.

— Вот и Массина так говорит.

— Ну ладно, пойдем пообщаемся с ним после обеда. Заметь, я сказал «после обеда», потому что этот парень — настоящее дерьмо. Кстати, окружной коронер из Катауатче перезванивал тебе и сказал, что они не делали вскрытия той чернокожей девицы.

— Что значит — не делали? — удивился я.

— Он сказал, что не производили вскрытия, потому что шериф этого не требовал. Списали как утопленницу. Что тут еще сказать, Дейв? Мало тебе нераскрытых случаев и без этого округа Катауатче? Люди в этом захолустье играют явно по другим правилам. Ты же знаешь.

Двумя неделями раньше я отправился на пироге порыбачить со спиннингом в протоку Лафурш. Я плыл вдоль полосы кувшинок, что росли у берегов. Сам берег густо порос болотными кипарисами. В золотисто-зеленом утреннем свете, проникавшем сквозь завесу из веток над головой, от всего веяло прохладой и тишиной. Тут и там среди листьев кувшинок виднелись лиловые цветы, пахло деревьями, мхом, влажным зеленым лишайником, растущим на коре деревьев, а в тени все было усеяно малиновыми и желтыми мелкими цветками ялалы, которые еще не успели закрыться. У корней одного кипариса в воде лежал, выставив на поверхность только глаза да чешуйчатую морду, аллигатор, походивший на бурый валун. У другого дерева что-то чернело, и сначала я подумал, что это самка того аллигатора. Но когда борт лодки поравнялся с этим местом и расходящаяся волна вынесла темный бугор к корням кипариса, показались голая нога, кисть руки и вздувшаяся пузырем клетчатая рубашка.

Сложив удочку, я подгреб ближе и тронул веслом тело. Оно перевернулось, и я увидел лицо молодой негритянки с широко открытыми глазами, с губами, застывшими в немой мольбе. На ней была мужская рубашка, завязанная узлом под грудью, обрезанные голубые джинсы, и лишь на секунду показалась лодыжка, на которой был завязан шнурок с монеткой — амулет, приносящий удачу, по поверьям некоторых акадцев[2] и чернокожих, носивших его от gris-gris, то есть от сглаза. Юное лицо мертвой девушки напоминало цветок, преждевременно срезанный со стебля. Я накинул петлю из веревки от якоря ей на лодыжку, бросил якорь на берег возле деревьев и привязал на торчащую ветку свой красный носовой платок. Спустя два часа я наблюдал, как представители окружного участка подняли тело на носилках и понесли к машине скорой помощи, стоявшей в зарослях тростника.

— Минутку, — остановил я их. Приподняв простынку, я еще раз взглянул на то, что заметил, когда полицейские вытащили труп из воды. На внутреннем сгибе левой руки было несколько следов от уколов, а на правой — лишь одна темная точка.

— Может, она сдавала кровь в Общество Красного Креста, — усмехнулся один из копов.

— Ага. Так и есть, — отозвался я.

— Да я просто пошутил, лейтенант.

— Передайте шерифу, что я ему позвоню насчет вскрытия, — попросил я.

— Да, сэр.

Но шерифа все время не было на месте, когда я звонил, и он к тому же никогда не перезванивал. В конце концов я позвонил в отдел убийств того участка и выяснил, что шериф не считает вскрытие мертвой чернокожей девушки важным делом. Ну что ж, посмотрим, подумал я.

Тем временем меня все еще занимал вопрос, почему колумбийцы, если Джонни Массина не врал, интересуются Дейвом Робишо. Я просмотрел свои дела, но не нашел никакой зацепки. У меня и так тут был целый короб несчастий: нарк убил проститутку ледорубом; сбежавший из дома семнадцатилетний подросток, отец которого отказался внести за сына залог, чтобы выпустить его из тюрьмы, был найден на следующее утро повешенным своим чернокожим сокамерником; свидетельницу забил слесарным молотком до смерти человек, против которого она должна была дать показания; беженец из Вьетнама был сброшен с крыши благотворительного приюта; безработный застрелил трех своих малолетних детей, когда те спали в своих кроватках; еще один наркоман был задушен проволокой во время сатанинского ритуала; двое гомосексуалистов сгорели заживо в огне, вспыхнувшем, когда отвергнутый любовник залил бензином лестничный пролет в ночном гей-клубе. Мой ящик Пандоры — ящик стола, битком набитого нераскрытыми делами, точно являл собой модель заблудшего мира, населенного снайперами, вооруженными ножами чернокожими, глупыми магазинными воришками, которые со временем начинают паниковать и убивают благопристойного клерка ради шестидесяти долларов, и самоубийцами, которые напускают в квартиру газа, а в результате все здание взлетает на воздух в клубах черно-оранжевого пламени.

М-да, ну и компания. На что я трачу свою жизнь!..

Но ни одна ниточка не вела за южные пределы страны.

Клитус смотрел на меня.

— Ты, Дейв, верно, сильно расстроишься, если не обнаружишь латиносов, которые хотят тебя выкурить.

— Чаевых в нашем деле не положено.

— Вот что я тебе скажу. Давай пойдем обедать пораньше, платишь ты, и я познакомлю тебя с Поттсом. Ты будешь в восторге. Тебе сегодня предстоит отличный день.

На дворе ярко светило солнце, горизонт был подернут дымкой. Во Французском квартале, куда мы приехали, как и во всем городе, стояла жара. Зеленые пальмы и банановые деревья во двориках стояли совершенно неподвижные в ожидании хоть малейшего дуновения ветерка. Как всегда, Французский квартал (Vieux Carre, или просто Квартал) своими запахами напомнил мне маленький креольский городок на берегу залива Тек, где я родился: пахло арбузами, дынями, клубникой из ящиков, громоздившихся под витыми колоннами, кислым вином, пивом и опилками, которыми посыпали пол в барах, гигантскими сандвичами из целого французского батона с начинкой из креветок и устриц, прохладной сыростью старого кирпича из узких улочек.

В Квартале еще можно было найти нескольких настоящих представителей богемы — писателей, художников, а также специалистов, переплачивающих за аренду отремонтированных квартир близ Джексон-сквер, но большую часть населения Vieux Carre составляли трансвеститы, торговцы героином, пьянчуги, проститутки, оборотистые личности всех мастей, законченные наркоманы и бродяги, сбежавшие из дома еще в 60-е годы. Большинство этих людей жили в условиях, далеких от среднего класса и от уровня семей западного района города, которые прогуливались по Бурбон-стрит с болтавшимися на шеях фотоаппаратами, как будто пришли в зоопарк.

Я не смог найти место для парковки возле бара «Жемчужная устрица» и поехал вокруг здания.

— Дейв, в какой момент человек понимает, что он алкоголик? — спросил Клитус.

— Когда это начинает приносить ему вред.

— В последнее время почти каждый вечер на меня нападает ступор: такое ощущение, что я просто не дойду домой, пока не остановлюсь на первом же углу пропустить рюмочку.

— А как у тебя дома с Лоис?

— Не знаю. У нас обоих это второй брак. Может, это у меня слишком много проблем, а может, у обоих. Считается, что если и во второй раз не складывается, то не сложится никогда. Как ты думаешь, это правда?

— Трудно сказать, Клит.

— Первая жена бросила меня, сказав, что не может жить с человеком, который каждый день приносит домой целую кучу дерьма. Это было, когда я работал в полиции нравов. Она сказала, что от меня все время несет травкой и шлюхами. Да, это было на самом деле так. А теперь Лоис говорит, что не хочет, чтобы я приносил вечером домой свой пистолет. Она сейчас увлеклась дзэн-буддизмом, каждый день медитирует, отправляет деньги какому-то буддийскому монаху в Колорадо и говорит, что не хочет, чтобы ее дети росли в доме, где есть оружие. Оружие — это плохо, ясное дело, а вот тот тип из Колорадо, который получает мои баксы, — это, конечно, хорошо. Две недели назад я пришел домой под мухой, так она стала плакать и сморкалась до тех пор, пока не извела целую коробку салфеток. Ну тогда я опрокинул еще парочку стаканов виски и рассказал ей, как мы с тобой провели день, выбирая садовыми граблями куски тела четырнадцатилетнего мальчишки из мусорной кучи. Слезы и сопли текли еще минут пятнадцать. После этого я вышел прикупить еще спиртного, и меня чуть не задержала полиция. Здорово, правда?

— У каждого порой бывают семейные проблемы.

Насупившись, он смотрел в окно, все его мысли можно было прочесть по глазам. Потом зажег сигарету, глубоко затянулся и бросил спичку на улицу.

— Старик, я к двум часам совсем расклеюсь, — сказал он. — Куплю на обед пару бутылок пива. Голову остужу, желудок успокою да нервы утихомирю. Тебя это не напрягает?

— Сегодня твой день. Делай, что хочешь.

— Она собирается развестись. Я уже вижу по ее поведению.

— Может, все еще наладится.

— Да ладно, Дейв, ты ведь опытный человек. Это не сработает. Ты же помнишь, что происходило, перед тем как от тебя ушла твоя жена.

— Это точно. Хорошо помню. Но больше не знает никто. Ясно? — усмехнулся я.

— Ладно, извини. Но когда все идет под откос — так и есть. Нельзя повернуть все вспять, просто оставив свой пистолет в шкафчике на работе. Заворачивай в зону разгрузки. Уф-ф, ну и жара.

Я поставил машину с той стороны ресторана, где разгружают товар, и выключил мотор. Клитус обливался потом под ярким солнцем.

— Скажи мне честно, — попросил он, — ты бы поступил так только ради того, чтобы твоей жене было приятно?

Мне не хотелось думать о том, чтобы доставить удовольствие своей жене — белокожей черноволосой красавице жене с острова Маврикий, сбежавшей от меня к нефтянику из Хьюстона.

— Слушай, за ланч платишь ты, — объявил я.

— Что-что?

— Не захватил с собой никаких денег.

— Расплатись по кредитной карточке.

— Она у меня просрочена. Израсходовал больше, чем был кредитный лимит — четыреста долларов.

— У меня всего доллар тридцать пять центов. Просто класс! Ну ладно, поедим в долг. Л если хозяин будет против — скажем, что сообщим в иммиграционную службу насчет его поваров с Гаити.

— Я и не знал про это.

— А мне все равно. Интересно будет послушать, как он станет выкручиваться.

* * *

Порнографическое заведение располагалось прямо на Бурбон-стрит. Улица изменилась за те двадцать лет, что прошли с того времени, когда я захаживал сюда студентом колледжа. Вместо привычных групп диксиленда, вроде «Папа Селестен» и «Шарки Боннано», расплодились группы, исполняющие псевдо-кантри, в которых играли мальчишки, одетые в фирменные джинсы, виниловые жилетки и белые шелковые рубашки с пышными рукавами и кружевными вставками, как у танцоров мамбо или трансвеститов. Дома развлечений всегда вызывали нездоровый интерес. Девушки там суетились между кресел, предлагая напитки, и цепляли свободных мужиков под занавес. Городской закон предписывал, что на девушках должны быть надеты бикини, никаких наркотиков, разве что вконец усталые музыканты, игравшие в маленькой, темной оркестровой яме, куда упирался проход между кресел, курили порой травку. Но теперь девушки танцевали на сцене нагишом, глаза их лихорадочно блестели, а ноздри раздувались от кокаина, который они вдыхали через свернутый в трубочку доллар.

Окна в кинотеатре для взрослых «Платон» были заложены шлакоблоками, чтобы снаружи ничего не было видно, а интерьер маленького фойе, отделанного в золотых и пурпурных тонах, довершали аляповатые эротические картинки, которые, похоже, малевали слепые. Пройдя через фойе, мы вошли без стука в офис. Тощий человек с остреньким, лоснящимся лицом, вздрогнув, поднял голову, склоненную над письменным столом. На нем были зеленовато-голубой полиэстровый костюм и туфли из лакированной кожи с серебряными пряжками; в свете настольной лампы поблескивали гладко зачесанные назад напомаженные волосы. На деревянном стеллаже у одной из стен стопкой были сложены коробки с кинопленкой. Удивление и испуг наконец сошли с лица хозяина кабинета, и он, почесав щеку, взял из пепельницы сигару с фильтром.

— Чего тебе надо, Пёрсел? — спросил он безразличным тоном.

— Дейв, познакомься, это Уэсли Поттс, наш неиссякаемый источник дерьма, — сказал в ответ Клитус.

— У меня нет времени слушать твои оскорбления, Пёрсел. У тебя есть ордер или ты просто так?

— Так говорят только по телеку, Поттси, — возразил Клитус. — Замечаешь здесь телекамеру, Дейв?

— Что-то не видно, — отозвался я.

— По телевизору вечно говорят: «У вас есть ордер на арест?» или «Вы должны зачитать мне мои права», — сказал Клитус. — Но на грешной земле все делается по-другому. И тебе следует это знать, Поттси.

— Я думал, что ты уже не работаешь в полиции нравов, — проговорил Поттс.

— Что правда, то правда. Я теперь в отделе убийств. А это мой напарник, его фамилия Робишо. Ну как, все еще спокоен?

Человек за столом выпустил дым от сигары прямо перед собой и уставился на него ничего не выражающими глазами, но пока дым рассеивался, я заметил, как напряглись его лежавшие на книге записей сплетенные пальцы.

— Твой младший братец в «Анголе» говорил, ты что-то там болтал насчет того, что собираешься дать Дейву прикурить, — заявил Клитус.

— Если это говорил мой брат, вот с ним бы и разговаривал. Я об этом понятия не имею.

— Начальство в «Анголе» не любит, когда полицейские колотят своих подопечных. Это плохо отражается на их репутации и вообще на всем остальном, — ответил Клитус. — Но у нас с тобой совсем другие отношения, Уэс.

Поттс поднял маленькие, злобные глазки к потолку.

— Признайся, — настаивал Клитус. — Ты деловой человек, платишь налоги, не лишен соображения. Но когда у тебя вдруг открылся словесный понос, породивший слухи, мы всего лишь захотели узнать, зачем тебе это понадобилось. Вот и все. Просто разъясни, о чем ты болтал, и можешь спокойно возвращаться к своим любимым извращенцам. Ну и произведения тут у тебя! Это же полный бред.

Клитус начал со стуком перебирать коробки с фильмами на стеллаже. Взял одну из них двумя руками и посмотрел критическим взглядом на название, написанное карандашом.

— Это же шедевр порнографии, Дейв. В одной из сцен парень убивает голую девицу из пневматического пистолета с гвоздями. Она кричит и умоляет пощадить ее, но этот тип гоняется за ней по всему дому и приколачивает части ее тела ко всем стенам.

Клитус открыл коробку, взял пленку за кончик двумя пальцами и уронил всю бобину на пол. Потом поднес пленку к свету.

— Забавно, Уэс, порой у клиента съезжает крыша, и он рвет проститутку на части. И я подозреваю, что этот парень, скорее всего, только что закончил жевать попкорн, сидя в твоем театре. Как ты думаешь, а?

— Я сам никогда эту чушь не смотрю. И не смог бы тебе рассказать, что на этих пленках. Я всего лишь управляющий этого заведения. У театра есть лицензия, пожарные выходы, туалеты, как во всех других театрах. А если тебе здесь не нравится, иди и разговаривай с людьми, которые выдали разрешение.

Клитус принялся открывать коробки с пленками одну за другой и разматывать пленки. А затем прошелся по ним, будто бы ему вздумалось отойти от стеллажа. Спутанные пленки обвивались вокруг его ботинок и щиколоток.

— Ты же их все испортил, перестань, скотина, — процедил Поттс.

— Что там у тебя с налоговой службой? — спросил Клитус.

— Да пошел ты.

— Ведь ты явно ширма для латиносов, не так ли? — спросил Клитус. — Сейчас в зале и пятнадцати человек не наберется, а у тебя такие доходы от шоу, будто ты держишь патент на изобретение колеса. Отчего так?

— Я продаю много попкорна.

— Это прибыли от кокаина и героина ложатся на страницы твоего гроссбуха. Допрыгаешься, — пригрозил Клитус. — А парни из казначейства надерут тебе задницу.

— Что-то я ни одного из них тут не вижу. Все, что я вижу, — мелкого пакостника в штатском, который так и не вырос со школьных времен, — произнес Поттс. — Куда вы отправитесь с этой белибердой? Ты испортил все мои пленки и приходил ко мне, потому что мой младший брат что-то там сказал, о чем я понятия не имею. Да еще плетешь тут о героине, хотя что-то я не припомню, чтобы ты за все это время арестовал кого-нибудь серьезнее жалкого торчка. Может, сам баловался, пока работал в полиции нравов, а? Да, Пёрсел, ну ты и шутник.

— Послушай, что он несет, — обратился Клитус ко мне. — Нет, нам надо избавиться от посторонних. Через эту дверь можно попасть в зал? Спасибо, я так и думал.

Он распахнул боковую дверь, выходившую в маленький зал, похожий на перестроенный гараж. В мерцающей темноте сидели, уставившись на экран, с десяток мужчин.

— Вот так-так! И что же здесь происходит? — громко спросил Клитус и начал щелкать выключателем, гася и зажигая свет. — Я из муниципальной службы отопления Нового Орлеана. Только хотел убедиться, что все работает. Наслаждайтесь просмотром.

Сидевшие быстро повскакивали со своих мест и, толпой ринувшись к дальней стене, выбежали через занавешенную дверь.

— Ну и что? Завтра они вернутся, — произнес Поттс.

— Ты можешь оставить меня с Уэсли наедине на несколько минут? — спросил я.

— Вполне, — ответил Клитус и направился к выходу, еще раз пройдя по хрустящим под ногами испорченным пленкам.

Когда дверь за ним закрылась, я присел на угол стола и уперся обеими руками в колени.

— Как ты думаешь, чем это закончится? — начал я.

— О чем это вы?

— О том самом. Ты полагаешь, что можешь говорить всем направо и налево, что кто-то собирается меня убрать, и я просто так отсюда уйду?

Он со свистом втянул воздух и уставился в стену.

— Ну-ка расскажи мне, что ты думаешь о происходящем, — продолжал я.

— Не знаю. Я вас раньше никогда не видел. Зачем мне было болтать о вас?

— Кто на меня охотится, Уэс?

— Я ничего об этом не знаю.

— Думаешь, я дурак?

— Не знаю, что вы за человек.

— Конечно знаешь. Я человек, которого, ты думал, никогда не увидишь. Смутный образ в твоей голове, вызывающий неудержимый смех после порции кокаина. А на самом деле я имею свойство появляться, как в дурном сне.

— Я против вас ничего не имею, — пролепетал он. — Занимаюсь легальным бизнесом. Я не причинял вам вреда.

— Тем не менее, я сижу сейчас на твоем столе. Вроде как просыпаешься и видишь, что на спинке кровати сидит стервятник, тебе не кажется?

— И что вы собираетесь сделать? Выпотрошить тут все и избить меня? Подумаешь!

Я вытащил свой складной нож «Пума» в пять дюймов длиной и раскрыл его. Этим ножом можно было нарезать филе из окуня лучше, чем бритвой цирюльника. Свет играл на его блестящей поверхности.

— Господи Иисусе, что вы задумали? — вскричал он.

Достав из пепельницы его сигару, я отрезал тлеющий кончик и положил еще теплый окурок Поттсу в карман рубашки.

— Докуришь оставшееся потом, — сказал я.

— Что за черт! Да вы просто ненормальный! — воскликнул побледневший Поттс. Он сглотнул и уставился на меня, в его глазах застыли страх и растерянность.

— Ты знаешь, кто такой Диди Джи, правда?

— Конечно, его все знают. А почему вы спрашиваете о...

— Чем он занимается?

— Что вы имеете в виду?

— Чем он занимается? Давай, рассказывай.

— Да всем подряд. Шлюхами, марихуаной, штрейкбрехерами, вы же сами все знаете.

— Мы собирались пообедать вместе с ним, и тогда я ему передам, что ты мне тут рассказал.

— Что?

— Он обедает у Джимми Джентльмена по вторникам в два часа. Мы с тобой сядем за соседний столик и поболтаем с толстяком. Уверяю тебя, ты покажешься ему очень занимательным.

— Я не пойду.

— Куда ты денешься, ты же под арестом.

— За что? Я ничего не сделал! — воскликнул он в отчаянии.

— Ты говорил что-то насчет денег. Ты что, взятку мне предлагал?

Взгляд его заметался, как у сумасшедшего. На лбу выступили капельки пота.

— Я сказал «выпотрошить тут все».

— Я плохо слышу. В любом случае, подумаю об этом по пути в ресторан. Как считаешь, эта история про аквариум Диди Джи, полный пираний, — правда? Я слышал, что он засунул туда руку одного из своих и продержал целую минуту. Хотя, может, это всего лишь мафиозная байка. А ну-ка, руки перед собой, сейчас наденем браслеты. Если это тебя смущает, можешь перекинуть через руки пиджак.

— Я вообще молчу. Вы на меня волну гоните.

— Ты сдал карты, Уэс. Теперь играй. А сейчас положи руки перед собой или я набью тебе морду.

Он шумно задышал, руки, лежавшие на гроссбухе, сжались в кулаки.

— Послушайте, лейтенант, это не я, это совсем другие болтали. Чаще всего они просто попусту воняют. Может, и в тот раз. Мистер Сегура ничего подобного не говорил, понимаете? Значит, мистер Сегура тут ни при чем. Просто бравада, пустая болтовня.

— Ты говоришь о колумбийце?

— Он из Никарагуа.

— Неважно, выкладывай.

Он вытер рукой губы и оттянул кожу под подбородком.

— Речь шла о какой-то негритянке. Она скорее всего была уличной шлюхой. Это ведь вы вытащили тело негритянки из озера в округе Катауаче?

— Просто рассказывай, что знаешь, Уэс.

— Господи, лейтенант, что вы обо мне думаете? Я всего лишь менеджер киносалона. Примерно раз в месяц мистер Сегура собирает своих ребят на озере. Там всегда много выпивки, закуски, несколько девочек на всех. Он здоровается с каждым за руку, может выпить коктейль, перекинуться в картишки под пляжным зонтиком, а затем исчезает внутри дома.

— А какое отношение девушка имела к Хулио Сегуре?

— Вы меня не понимаете, лейтенант. Он мне такие вещи не рассказывает. Он вообще ничего со мной не обсуждает. Он же не какое-нибудь трепло. С настоящими воротилами дело имеет. Зачем с ним связываться? Такими, как он, пусть ФБР занимается.

Я все так же пристально и молча смотрел на него. Уэсли, не переставая, похлопывал ладонями по гроссбуху, как будто к рукам были прикреплены пружинки.

— Говорят, вы подняли весь этот шум из-за черной девчонки, которую нашли в соседнем округе, — проговорил он. — Это же не ваша территория, и все удивляются, что у вас за интерес. По некоторым соображениям кое-кто полагает, что вам что-то от них нужно. Не спрашивайте меня почему. Я как такое слышу — сразу ухожу. Истинная правда.

— Ты меня в самом деле начинаешь утомлять, Уэс. Что-то я не уверен в твоей искренности. А еще у меня такое чувство, что ты воображаешь себя очень хитроумным.

— Каким?..

— Скажи, если я ошибаюсь. Думаешь, что можешь стопроцентно угадать, чему я поверю? Будешь дергать меня за ниточки, убаюкивать своими сказками, а потом хрюкнешь мне пару ласковых вслед, когда я уйду, чтобы успокоиться, и все потечет по-старому. Не слишком ли много тщеславия и гордыни, как тебе кажется?

— Послушайте... — начал он, растянув губы в улыбке и виновато опустив глаза.

— Нет-нет, сейчас твоя очередь слушать, Уэсли, а моя — говорить. Понимаешь, когда ты открыл рот и наплел что-то о намерениях убить полицейского, ты очень осложнил себе жизнь. Во-первых, это вполне может сделать тебя соучастником предумышленного преступления, Уэс. Во-вторых, если говорить о более ощутимых материях, у меня есть несколько сослуживцев, которые могли бы запросто остудить твой пыл. Я ясно выражаюсь?

— Да, — промямлил он.

— Доходит?

— Да.

— Вот и отлично, Уэс. Побеседуем еще разок как-нибудь позже. Договорились?

— Да.

Я слез со стола и направился к двери. Было слышно, как Уэс за спиной облегченно выдохнул. Затем сказал:

— Лейтенант?

Я обернулся и посмотрел на него. Его личико побледнело.

— А это не дойдет до мистера Сегуры? — спросил он. — На него работает парочка латиносов... крутые ребята... служили в полиции, или в национальной гвардии, или что-то в этом роде, в Никарагуа... Как подумаю, что они могут устроить, так не по себе становится.

— Гарантий никаких. Если почуешь что-то неладное, приходи к нам, мы вывезем тебя из города.

На дворе ярко светило солнце. Через улицу трое чернокожих подростков, устроившись в тени резной железной колоннады, отбивали чечетку для туристов. Большущие набойки на их каблуках стучали по металлу, как барабанные палочки. Клитус стоял, глядя на подростков, на самом солнцепеке, перекинув через руку свой льняной полосатый пиджак.

— Ну, что тебе удалось выудить из старика Поттси?

— Все дело в той чернокожей девушке, которую я нашел в протоке Лафурш. Чувствую, дело здесь пахнет наркотиками и головорезами из Баратарии. Не приходилось сталкиваться с Хулио Сегурой, когда работал в полиции нравов?

— Не сомневайся, это было не раз. Это же самый настоящий, отличнейшим образом напомаженный латинос. У него гель для волос из всех пор сочится.

— Я думал, он колумбиец.

— Он связан с ними, но сам из Манагуа. Я слышал, он держал там сотню публичных домов. Говорят, сандинисты изрешетили его самолет, как раз когда он взлетал. Но парень выжил. Мы два или три раза пытались его поймать. Похоже, за ним тянется целый шлейф. За ним многие охотятся.

Мы пошли обратно по тенистой стороне Ройял-стрит туда, где оставили машину позади устричного бара. По дороге я заглянул в маленькую бакалейную лавку, в которой было темно и прохладно. Здесь над головой вращал деревянными лопастями вентилятор, пахло бананами, кофе, сыром и древесиной от больших дощатых ларей, полных винограда и слив. Купив газету «Таймс-Пикаюн», я по дороге раскрыл ее на спортивной странице.

— Сегодня вечером вы все хотите пойти на гонки? — спросил я.

— Забудь про гонки. Давай встретимся с испанцем. Сначала расскажем обо всем капитану, а потом пойдем к парню домой и слегка затянем ему галстук.

— Нет, не стоит так спешить.

— К черту, единственный способ не дать разболтаться этим ребятам — держать их на коротком поводке. В данном случае мы хотим добиться, чтобы парень усвоил, что это касается конкретно его. Мы достанем его прямо в гостиной.

— Я понимаю, Клит, но хорошо было бы еще знать, когда лучше будет вытащить его из берлоги. Иди развлекайся и ни о чем не беспокойся. Никуда он не денется.

— Что-то ты отстал от жизни. Говорю тебе, тот парень — недоумок. По сравнению с ним это животное Диди Джи — чистый архиепископ.

— Черт побери! — выругался я.

— В чем дело?

— В следующий раз поедем обедать на твоей машине.

— Почему?

— Потому что мою сейчас вон тот эвакуатор увезет.

* * *

Фонари мягко светились на поверхности озера, когда я зашел вечером в свой плавучий домик переодеться. На берегу виднелись пальмы и кипарисы, гнущиеся от ветра с залива. В воздухе снова пахло дождем. Дома я всегда чувствовал себя спокойно и очень одиноко, и сейчас меня даже удивляло, что это самонадеянное ощущение уединения, эти минуты собственной безмятежности не были обманчивой прелюдией к очередному бурному периоду моей жизни. Может, это был краткий миг самолюбования. Крепкое, поджарое тело, загорелая кожа, старый шрам от удара палкой с металлическим наконечником — «пан-джи» — на животе, похожий на змею с перебитым позвоночником. Волосы и усы щеточкой все еще были черными, как чернила, лишь над одним ухом торчал белый клок, и я каждое утро убеждал себя, что одинокая жизнь — признак молодости и успеха, а вовсе не возраста и неудач. Темно-лиловые облака сгрудились на горизонте с южной стороны залива и подрагивали в душном мареве.

Этим вечером я сидел один на гонках и смотрел все с той же упоительной безмятежностью на освещенный трек, на влажную землю, выровненную граблями, на поблескивающую подстриженную траву в центре поля. Я впал в странную эйфорию, от которой чуть ли не цепенело все тело. Подобное состояние я испытывал, когда после двухдневной попойки у меня начиналась белая горячка. В такие моменты я становился всеведущим, и сейчас, сидя в своембелом летнем костюме под яркой дуговой лампой, я сорвал куш за три угаданных места и за двух победителей в заезде. Румяные, как персики, официантки в здании клуба подали мне очищенных креветок со льдом, омара и бифштекс и, напрасно виляя бедрами, унесли испачканную салфетку и тарелку с кровавым соком от бифштекса.

Кто-то однажды сказал мне, что самое большое желание игрока — узнать будущее — в конце концов сведет его с ума. В этот теплый летний вечер по дороге домой, когда луна испещрила мерцающими следами все озеро, а светлячки ярко горели на пальмах и дубах, я ощутил внутри себя легкую дрожь, походившую на тихий гул маленького хрусталика или почти неслышную вибрацию гитарных струн — нечто похожее на трагический пророческий дар Кассандры. Я старался списать это на застарелые страхи алкоголика, которые слепо толкались в подсознании. Но победителя тотализатора обычно мало заботят собственная безопасность или оттенки лунного света.

Глава 2

На следующий день рано утром я поехал на юго-запад Нового Орлеана, к протокам за городом. Здесь, в окрестностях Нью-Иберия, на юге Луизианы, я и вырос. Дубы, ивы и кипарисы выстроились рядами по обеим сторонам узкой дороги; вдалеке еще висела клочьями ваты утренняя дымка на полузатонувших в болоте сухих деревьях; густые зеленые заросли сахарного тростника поблескивали на свету, а листья водяных лилий теснились вдоль берегов протоки, ярко вспыхивая тут и там цветами, которые открывались с хлопком и на лепестках которых каплями ртути блестела вода. Под сенью одного кипариса, почти у самых корней еще кормились лещи и окуни; маленькие белые цапли устраивали свои гнезда на песке — там, куда сквозь густые заросли пробивалось солнце; и случалось, большая серая цапля взлетала с места своей кормежки, задевая белые султанчики рогоза, и скользила, расправив позолоченные крылья, вниз по бесконечной ленте бурой воды, протянувшейся меж деревьев.

А теперь на этих самых протоках, и каналах, и болотах, где я вырос, промышляли пираты из Баратарии. Но их тезки, разбойники и работорговцы Жана Лафита, по сравнению с ними были просто романтическими героями. Современные группировки состояли из контрабандистов, перевозивших марихуану, кокаин и героин. Они запросто могли вырезать целую семью, живущую на берегу залива, только ради того, чтобы один раз воспользоваться для переправы их лодкой, а потом открывали клапаны и топили ее. Бывали случаи, что береговая охрана находила на отмели наполовину заполненную водой лодку, борта которой были испачканы кровью.

Но почему именно это должно было вызывать шок или негодование? Те же самые люди порой убивали детей, делая какие-то уколы, бальзамировали их тела и наполняли животы шариками с героином, а женщины-перевозчицы проходили с ними через таможню, как будто несли на руках своих спящих детей.

Шерифа округа Катауатче не было в здании суда. Он сейчас сидел на своей ферме за городом, в резиновых ботах, и занимался своими арабскими скакунами. Свежевыкрашенный белый домик с большим крыльцом и с сетчатой дверью окружали кусты азалии и ярко-красного гибискуса, а длинный белый забор вдоль пастбища за домом оплетали заросли вьющихся роз. Шерифу было около пятидесяти, это был человек с твердыми политическими взглядами и развитым чувством собственности. Синяя форма была точно подогнана к его плотному, крепкому телу, а с круглого, чисто выбритого лица глаза смотрели всегда прямо на вас. Он производил впечатление этакого уверенного в себе сельского стража порядка, который легко справляется с любыми трудностями.

К несчастью для него, я доказывал, что из этого правила есть исключение.

— Она утонула, — заявил он. — Мои помощники сказали, что из нее вытекло целое ведро воды, когда они сбросили ее с носилок.

— У нее на руках были следы от уколов.

— Ну и что? Наркоманы тоже тонут. Вам обязательно нужно вскрытие, чтобы об этом узнать?

— Вы не знаете, она была правшой или левшой?

— Какого дьявола вы спрашиваете об этом? — спросил он.

— Да видно, она постоянно кололась в левую руку, но на правой — всего один след от иглы. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Ни о чем, черт побери.

— Когда на вене одной руки уже не остается живого места, наркоман переходит на другую. Не похоже, чтобы она так уж давно этим занималась. Думаю, кто-то вколол ей смертельную дозу.

— Местный следователь подписал свидетельство о смерти. Там сказано: «утонула». Если хотите чего-то добиться, обсуждайте это с ним. Я опаздываю на работу.

Шериф вышел из загона для лошадей, сбросил облепленные грязью галоши на траву и тут же поскользнулся. Когда он покачнулся, лица его я не видел, но ясно слышал, как он что-то прошипел с тихой яростью.

— Эти арабские скакуны просто прекрасны, — сказал я. — Не сомневаюсь, что за них можно выручить тысяч тридцать, если их поднатаскать.

— Надеюсь, это их минует, лейтенант. Повторяю, не хочу показаться грубым, но я опаздываю. Вы хотите, чтобы я познакомил вас со следователем?

— Да нет, не стоит. И все же, в порядке бреда, вы сами можете представить, чтобы молодая здоровая женщина утонула в узкой протоке?

— Что же вас осчастливит, лейтенант? Вы хотите, чтобы кто-то для вас написал, что она умерла от инъекции? И заберете эту бумажку с собой в Новый Орлеан? Хорошо, у вас есть мое разрешение. От нас не убудет. А что же ее семья? Выросла она в поселении у сахарной плантации, в пяти милях отсюда к югу. Слабоумная мать, полуслепой отец. И вы поедете туда и расскажете, что их дочь была наркоманкой?

— И все же здесь сильно пахнет убийством, шериф.

— Я хочу вам сказать еще только две вещи... и важно, чтобы вы их поняли. Я верю тому, что говорят мне помощники, а если вы недовольны, отправляйтесь в офис к следователю. И второе — этот разговор окончен.

И он переключился на своих лошадей, что паслись вдали на поле, как будто меня здесь и не было. Потом нацепил черные очки, как у пилота, сел в кадиллак и поехал по дорожке к шоссе. Я остался стоять как столб.

* * *

Погибшую девушку звали Лавлейс Десхотелс. Ее родители жили в одной из продуваемых всеми ветрами некрашеных лачуг, стоявших вдоль пыльной дороги на большой сахарной плантации. Хибары ничем не отличались друг от друга, маленькие крылечки были подогнаны так стандартно, что можно было пустить стрелу в прямоугольное пространство столбов, крыш и перил, и она бы пролетела через весь квартал, не задев ни одной дощечки. Зеленые поля сахарного тростника протянулись на мили вокруг, лишь кое-где это однообразие нарушал случайный дуб или далекие очертания сахарного завода, и из его труб зимой шел окутывавший эти самые лачуги дым с отвратительным сладким запахом, от которого слезились глаза.

Этот домишко походил на тысячи других, что я видел на своем веку по всей Луизиане и Миссисипи. В окнах не было стекол, лишь деревянные ставни, которые подпирали дощечками, чтобы не закрывались. Стены были оклеены страницами из торгового каталога, а поверх — обоями, но сейчас обои с бурыми потеками от дождя во многих местах отстали. Ржавый рекламный щит «Ар-Си-Колы» служил крышей сараю, к которому примыкал маленький загончик для свиней.

Но внутри дома в глаза бросалось нечто другое: цветной телевизор, подделка под баварские часы над печкой, топившейся дровами, искусственные цветы в изогнутых стаканах, ярко-желтый обеденный стол с пластиковым жаропрочным покрытием, стоявший рядом со старинным кирпичным камином, заваленным мусором.

Родители мало что смогли рассказать. Мать тупо смотрела по телевизору какое-то игровое шоу, ее огромное тело было втиснуто в ярко-зеленые брюки-стрейч и мужскую армейскую рубашку с обрезанными рукавами. Отец, седой старик с мутными от катаракты глазами, передвигался по комнате, опираясь на трость так, будто у него был поврежден позвоночник. Из кармана его рубашки торчала ореховая курительная трубка, от которой исходил слабый аромат.

— Она уехала в Новый Орлеан. Говорил я ей, что цветной девушке из деревни нечего делать там, — сказал он, садясь на кушетку, и положил руку на набалдашник. — Какие дела у деревенщины с людьми из Нового Орлеана? Говорил ведь.

— На кого она работала, мистер Десхотелс?

— Да что я знаю об этом городе? У меня там нет никаких дел, — улыбнулся он мне, обнажив беззубые синеватые десны.

— Вы верите в то, что она утонула?

Он замер, и улыбка начала сползать у него с лица. Глаза впервые, похоже, сфокусировались на мне.

— А что им за дело до мнения старого негра? — проговорил он.

— Мне есть дело.

Старик не ответил. Сунув в рот потухшую трубку, он причмокнул языком и уставился невидящим взором в экран телевизора.

— Я сейчас уйду, — сказал я, поднимаясь. — Искренне сожалею о том, что случилось с вашей дочерью. На самом деле.

Он снова обернулся ко мне.

— У нас их было одиннадцать, — произнес он. — А она самая младшая. Когда Лавлейс была совсем крошкой, я называл ее кушкушечкой, потому что она обожала куш-куш. Помогите мне выйти во двор, будьте добры.

Я подхватил его под руку, и мы шагнули на крыльцо, на яркий свет. Ветер колыхал зеленые поля сахарного тростника по ту сторону дороги. Руки старика покрывала сетка вен. Прихрамывая, он проводил меня до автомобиля, где снова заговорил.

— Ее убили, правда? — спросил он.

— Думаю, да.

— Наша девочка была всего лишь маленькой черной куколкой для белых мужчин, а потом ее просто выкинули, — сказал он, и глаза его наполнились слезами. — Была у меня такая присказка для нее: «Девочка, девочка, катись-ка в поле, у женщины без мужика что за доля». А она в ответ: «Посмотри, какой телевизор, какие часы и стол я подарила маме». Да, вот так она говорила. Девчонка, которая не умеет читать, покупает матери телевизор за пятьсот долларов. Что с ними делать, когда им исполняется девятнадцать! Ничего не слушала, даже когда ей давали деньги белые мужчины; перегнала сюда из Нового Орлеана большую машину, говорила, что увезет нас на север... Девчонка, которая все еще любила сладенький куш-куш, собиралась перехитрить белых мужчин и перевезти старого папашу-негра в Новый Орлеан. Что она такого сделала, за что ее убили?

Что я мог им ответить?

* * *

Я ехал по пустынной дороге. С одной стороны тянулось поблескивающее на солнце озеро, а с другой — полузатопленные деревья. Вдруг я увидел в зеркале заднего вида бело-синюю патрульную машину. Водитель уже включил мигалку и, поравнявшись с моим бампером, коротко прогудел сиреной. Я стал сворачивать к обочине, но там среди травы и гравия поблескивали, как янтарные зубья, осколки пивных бутылок. Попытался проехать на чистое пространство, прежде чем затормозить, но патрульный автомобиль, взревев мотором, резко обогнал меня, и напарник водителя грозно указал на край дороги. Я услышал, как под колесами захрустели бутылочные стекла.

Оба полицейских выскочили из машины, и я понял, что дело принимает серьезный оборот. И тот и другой были крупными мужчинами, каджунами, скорее всего, как и я, хотя при виде сильных, мускулистых тел в идеально сидящей голубой форме, отполированных ремней с кобурой, блестящих патронов и прикладов создавалось впечатление, что они специально забрались в такую глушь Миссисипи, чтобы дать волю своей деревенской жестокости.

Ни в руках, ни в карманах у них не было книжки со штрафными талонами.

— Сирена означает, что надо остановиться. А не просто сбросить скорость, лейтенант, — сказал водитель, улыбнувшись, и снял очки. Он оказался старше своего напарника. — Пожалуйста, выйдите из машины.

Я открыл дверь и ступил на асфальт. Они молча наблюдали за мной.

— Положим, я повелся на это. Но за что остановили-то? — поинтересовался я.

— Превышение скорости. Шестьдесят — на участке, где разрешено пятьдесят пять, — ответил второй. Он жевал жвачку, и глаза без тени смеха внимательно смотрели на меня.

— Да я никогда больше пятидесяти не выжимаю, — возразил я.

— Значит, постепенно разогнались, — сказал тот, что постарше. — В такое прекрасное утро вы смотрели по сторонам, может, разглядывали деревья, воду, может, думали о всякой ерунде и, прежде чем сообразили, стали клевать носом, да и ноги отяжелели.

— Надеюсь, мы не будем тут упражняться в профессиональной вежливости? — спросил я.

— Нашему прокурору не по вкусу, что мы все время закрываем глаза на такие вещи, — сказал старший.

— Ну так выпишите мне штраф, и я сам поговорю с прокурором об этом.

— Многие с окраин нашего района так до суда и не доходят, — ответил старший полицейский. — И от этого он свирепеет сильнее, чем если бы у него сидел шершень в носу. Поэтому мы их сами отвозим в суд.

— Послушайте, а вы сегодня одеты не по форме, — брякнул я.

— Как это? — удивился второй полицейский.

— Вы забыли прицепить таблички со своими именами. Почему, спрашивается?

— Забудьте про эти дурацкие таблички. Поедете с нами к зданию суда, — сказал молодой. Он прекратил жевать жвачку и крепко сжал челюсти.

— Да у вас все равно шина спущена, лейтенант, — добавил пожилой. — Может, и по нашей вине, вот и садитесь с нами, а я вызову буксир по рации, и он вам ее заменит.

— Вы меня за дурака держите? — сказал я. — Вы же не арестуете детектива из Нового Орлеана.

— Наша территория — наши правила, лейтенант.

— Да пошел ты, — бросил я.

Они замолкли. Солнце сверкало и переливалось на гладкой поверхности воды позади них. От яркого света я с трудом удерживался, чтобы не сморгнуть. Я слышал их дыхание, видел, как они переглядывались в нерешительности, чувствовал чуть ли не запах пота, исходивший от них.

Молодой двинул ботинком по гравию и дернул ремешок на кобуре, где лежал хромированный «маг-нум-357». Я выхватил свой штатный револьвер из кобуры на кнопках и, присев на корточки, сжал его двумя руками, целясь в их физиономии.

— Большая ошибка, ребята! На колени, руки на голову! — выкрикнул я.

— Слушайте... — начал старший.

— Выполнять не раздумывая! Я выиграл, а вы облажались!

От волнения у меня перехватило дыхание. Они переглянулись, сплели пальцы над головой и опустились на колени перед своей машиной. Я зашел сзади, вытащил у них тяжелые револьверы из кобуры и выбросил в озеро.

— А теперь доставайте наручники и цепляйте себя к бамперу, — сказал я.

— Превышаешь полномочия, — заметил старший. Загорелая шея у него вся была в капельках пота.

— Не думаю, — сказал я. — Вы, ребята, хотели показаться крутыми ковбоями и угодили носом в дерьмо. Думали засадить меня в кутузку на денек-другой или, может, крепко поколотить, пока бы я ехал на заднем сиденье?

Они не ответили. С красными злыми лицами стояли на коленях, морщась от боли, потому что камешки впивались им в ноги.

— Ну-ка живо перекидывайте браслетики через бампер и пристегивайте ваши ручки, — продолжал я. — Вы мне не ответили, что довольно странно, если учесть, что собирались меня в тюрьму отправить. Или, может, отбивную бы из меня сделали в машине по дороге в тюрьму?

— Пошел в задницу, — огрызнулся молодой полицейский.

— Слушайте, вы что, охренели? Думали, прихлопнете новоорлеанского копа и выйдете сухими из воды?

— Еще посмотрим, кто выйдет сухим, — произнес старший.

Он вынужден был развернуться, стоя на коленях и разговаривая со мной. Солнце светило прямо ему в глаза.

— Шериф позволяет вам выгребать из-под него дерьмо, так, кажется? — сказал я. — Ну и вшивая работенка. Вам следовало бы потребовать прибавки к зарплате — пусть он немного раскошелится на вас. А то вы, наверное, собираете тут всякую мелочь на дороге, а потом развлекаетесь в местном заведении, пока шериф разъезжает на кадиллаке и занимается своими скакунами.

— Да ты придурочный ублюдок, а не коп из отдела убийств, — процедил старший. — Воображаешь, что ты такая важная шишка, что тебя аж прихлопнуть решили? Да ты просто волосок в чужом носу!

— Боюсь, парни, что карьера ваша на этом окончена.

— Сначала подумай, как сам отсюда выберешься, — ответил молодой.

— Ты про проколотые шины? Да, проблемка, — задумчиво проговорил я. — А что, если я поведу вашу машину, а вы в наручниках за бампером потащитесь?

Впервые на их лицах проступил неподдельный страх.

— Расслабьтесь. У нас в Новом Орлеане другие правила. Мы не трогаем умственно отсталых, — успокоил их я.

В отдалении я заметил приближавшуюся темно-красную машину. Полицейские услышали шум мотора и с надеждой переглянулись.

— Простите, но это не за вами, — сказал я, опускаясь перед ними на корточки. — А теперь, клоуны, слушайте внимательно. Я не знаю, сколько времени вам будет угодно все это продолжать, но если вы на самом деле хотите выбраться отсюда, запомните одно: у меня больше денег, чем у вас, больше людей, мозгов, больше всего, что можно сосчитать. Поэтому, дайте подумать... пока что я пошлю кого-нибудь забрать мою машину, и потому лучше бы вам здесь остаться. А еще передайте своему герою, на которого вы работаете, что наш разговор затянулся. Он поймет, что я имел в виду.

* * *

Я остановил коричневую машину, помахав своим значком, и сел в нее прежде, чем женщина за рулем, блондинка лет под тридцать с развевающимися волосами и большими глазами, успела что-либо сказать или заметить двух прикованных полицейских. Из ее магнитофона неслись громкие звуки Первого концерта Чайковского, на заднем сиденье в невообразимом беспорядке были разбросаны бумаги, блокноты, официальные бланки.

— Я полицейский из Нового Орлеана. Мне необходимо, чтобы вы подбросили меня до ближайшего городка, — сообщил я, стараясь перекричать музыку.

Ее круглые, как у куклы, синие глаза смотрели на меня с изумлением и страхом. Она медленно начала набирать скорость, скользнув взглядом по полицейским в наручниках, но в следующую секунду уставилась на них в зеркало заднего вида.

— Эти мужчины прикованы к бамперу машины? — спросила она.

— Да. Это плохие ребята, — прокричал я. — Можно, я уменьшу звук?

— Простите, но я вынуждена так поступить. Можете стрелять, если хотите.

С этими словами она ударила по тормозам, резко дала задний ход и тронулась с места с такой скоростью, что покрышки взвизгнули, а из выхлопной трубы вылетело облако черного дыма. Я ударился головой о ветровое стекло и тут увидел, как мы быстро приближаемся к моему старому «шевроле».

— Осторожней! — закричал я.

Но было слишком поздно. Ее бампер зацепил решетку и поцарапал обе двери. Тогда она резко завернула, чтобы остановиться, выключила музыку и, перегнувшись через меня, прокричала тем двоим:

— Этот человек говорит, что он полицейский. Это правда?

— Позвоните в офис шерифа округа Катауатче, леди, — отозвался старший. Он сидел на корточках, подогнув одно колено, с напрягшимся из-за неудобной позы лицом.

— Что за человек в моей машине?

— Кусок дерьма, которого давно урыть пора, — ответил младший.

Женщина резко переключилась на первую передачу, вдавила педаль газа в пол и еще раз пронеслась мимо моей машины. Я почувствовал, как задний бампер ее автомобиля, ударившись, отскочил от передней решетки. Она вела машину совершенно дико, бумаги на заднем сиденье так и летали, а озеро и затопленные леса мелькали за окном.

— Прошу прощения за то, что сделала с вашей машиной. У меня есть страховка. По крайней мере, была, — сказала она.

— Все в порядке. Я всегда мечтал взглянуть на мир изнутри урагана. Вы все еще боитесь или всегда так ездите?

— Как — «так»?

Ее волосы развевались на ветру, круглые синие глаза внимательно смотрели на дорогу.

— Вы все еще думаете, что я сбежавший преступник? — спросил я.

— Понятия не имею, кто вы, но я узнала одного из этих полицейских. Это садист, который занимался всякими извращениями с одной из моих клиенток.

— Ваших клиенток?

— Да, я работаю в государственной службе помощи инвалидам.

— Вы можете упрятать его в тюрьму.

— Она до смерти перепугалась. А он пригрозил, чтоб молчала, иначе он сделает это с ней еще раз, а потом засадит ее в тюрьму как проститутку.

— Господи, леди, осторожней. Слушайте, здесь неподалеку есть ресторан на сваях на самой границе округа. Завернем туда, сделаем звонок, а я оплачу ваш обед.

— Почему?

— Потому, что вы связались со мной, но до сих пор мне не верите. Между прочим, не ясно, почему вы там проявили такую смелость?

— Ничего подобного. Просто я не подвожу странных личностей. В последние дни происходит вообще много странного. Если вы детектив из полиции, почему ездите на такой развалюхе?

— Несколько минут назад она такой, можно сказать, не была.

— Вот это я и называю странностью. Я ему, может, жизнь спасла, а он еще критикует мою езду.

Не спорь с божественным созданием, когда едешь в солнечное утро по аллее из дубовых деревьев, Робишо, подумал я. А также не спорь с кем бы то ни было, кто выжимает восемьдесят пять миль в час, осыпая стволы деревьев дробью из мелких камешков.

Вблизи ресторан оказался ветхим, стоявшим на сваях над озером строением с сетками на окнах. Все стены снаружи были обшиты рекламой группы «Метал Дикси — 45» и пива «Джакс». Сейчас был не сезон лангустов, поэтому я заказал жареного сома и две маленькие порции гумбо[3] с креветками. Пока мы ждали заказ, я купил ей напиток в баре и воспользовался телефоном, чтобы сообщить о своем опоздании в управление Первого округа в Новом Орлеане. Я поднес трубку к уху новой знакомой, чтобы она услышала, как Клит отвечает, затем продолжил разговор.

— Я обедаю с одной леди, которая хотела бы, чтобы ты описал, как я выгляжу, — сказал я ему и передал ей трубку.

Слушая, она начала расплываться в улыбке, глаза у нее повеселели и она громко рассмеялась.

— Это жестоко, — заметила она.

— Что он сказал?

— Что у вас волосы в черно-белую полоску, как у скунса, и поэтому вы стараетесь сбить собак со следа.

— У Клита всегда были замашки комика.

— А вы все так поступаете? Приковываете других полицейских к машине, пугаете людей на шоссе, разыгрываете по телефону?

— Не совсем так. В округе Катауатче другие правила. А это просто не моя территория.

— А что же те двое, которые там остались? Они не будут вас преследовать?

— Похоже, их сейчас больше всего беспокоит вопрос, как они будут объясняться с шефом. После обеда вы не могли бы отвезти меня обратно в город?

— Мне нужно позвонить одному моему клиенту, а потом поедем.

Она отпила из бокала, съела вишенку, заметила, что я наблюдаю за ней, и перевела взгляд на озеро за окном, где ветер шевелил мох на стволах кипарисов.

— Вы любите бега?

— Никогда на них не была.

— У меня есть пропуск члена клуба. Не хотите пойти завтра вечером, если я заберу свою машину?

Она задумалась, не отводя глаз от моего лица. Глаза у нее были поразительно синими.

— Я играю на виолончели в струнном квартете. Завтра вечером у нас репетиция.

— О, надо же!

— Но мы, скорее всего, закончим в полдевятого. Если это для скачек не слишком поздно, то пожалуйста. Я живу возле Одюбон-парка.

Вот видишь, только не спорь с созданием Господа, и все успешно разрешится, сказал я сам себе.

* * *

Но на следующий день, в управлении округа, все пошло уже не так гладко. Если я связывался с людьми из отдела полиции нравов или, в частности, с сержантом Мотли, дело никогда не клеилось. Это был чернокожий военный запаса, не жалевший даже своих. Как-то раз один черный пьяница, сидевший в кутузке, привел его в большое недовольство, обозвав «недомерком белого человека со значком и пушкой белого человека», и Мотли поливал его слезоточивым газом до тех пор, пока тюремщик не выбил баллончик у него из рук.

Но за Мотли водились грешки и похуже. До того как он получил звание сержанта и перевелся в полицию нравов, он работал приставом в суде. В его обязанности входило доставлять арестованных из вытрезвителей к утреннему заседанию суда. Как-то он вез семерых человек в наручниках в лифте, когда в шахте начался пожар. Огонь быстро перекинулся на электропроводку, и лифт застрял между этажами. Мотли выскочил через аварийный выход на крыше, а семь арестованных задохнулись в дыму.

— Что ты хочешь о ней узнать? — спросил он.

Он страдал от избыточного веса, носил густые усы и очень много курил — в пепельнице было полно окурков.

— Ты задерживал ее три раза в месяц: дважды за приставания к мужчинам и один раз — за ограбление. У тебя, должно быть, был какой-то интерес к ней.

— Да она была десятидолларовая шлюшка подзаборная.

— Не много же ты мне рассказываешь, Мотли.

— А что рассказывать-то? Она бесплатно обслуживала клиентов в массажном салоне на Декатур-стрит. Такую любой на куски разрежет или сутенер подожжет, а она и не пикнет. Как я говорю, типичная жертва. Деревенская девчонка, которая собиралась сорвать здесь большой куш.

— Кто давал за нее залог?

— Наверное, сутенер ее. Не помню.

— Кто такой?

— Да не помню я. У них он каждые два месяца меняется.

— Не знаешь, был резон у кого-нибудь убивать ее?

— Ты еще спроси, какого размера обувь она носила. Когда ты вообще завел на нее дело? Я слышал, ты выловил ее из протоки в Катауатче.

— У меня личный интерес. Слушай, Мотли, давай мы скооперируемся с твоими ребятами. Как насчет маленького обмена услугами?

— Ты думаешь, я хоть что-нибудь знаю? Говорю тебе, это была еще одна безмозглая курица с улицы. Все они одинаковые, как только что с конвейера. В любом случае, я потерял с ней связь.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы пару раз заходили в массажный салон с проверкой, и она там уже не работала. Одна из девок сказала, что Хулио Сегура перевел ее в свое заведение. Но это все равно ничего не значит. Он все время так делал, потом они ему надоедали, он давал им по нескольку пакетиков героина, а его шофер-карлик отвозил их к автобусной остановке или обратно, туда, где раньше работали.

— Невероятно.

— Думаешь, такой человек, как он, заинтересован в шлюхах? Брось ты это дело, Робишо. Только время теряешь.

* * *

Через пятнадцать минут в офис, который я делил с Клитом, вошел капитан Гидри. Этот пятидесятилетний мужчина жил с матерью и входил в общество Рыцарей Колумба. Однако недавно он стал встречаться с одной вдовой из городского департамента водоснабжения, и мы все знали, насколько это серьезно. Дело дошло до того, что капитан решился на пересадку волос. Его сияющую лысину теперь покрывали крошечные завитки пересаженных волос, и голова напоминала круглый валун, который начал обрастать водорослями. Но администратор он был хороший, прямолинейный и язвительный, и частенько задавал нам жару по поводу и без повода.

— Звонили из Американской автомобильной ассоциации и сказали, что отбуксировали твою машину, — сказал он мне.

— Вот и хорошо, — отозвался я.

— Ничего хорошего. Они еще сказали, что кто-то разбил в ней все стекла, наверное, молотком или бейсбольной битой. Как там дела с шерифом, Дейв?

Пока я рассказывал, он смотрел на меня без всякого интереса. И о Хулио Сегуре тоже рассказал. Клит в это время зарылся носом в ящик с бумагами.

— Ты не выдумываешь? Ты что, в самом деле прицепил двух помощников шерифа к их собственной машине? — спросил Гидри.

— Мне достались не очень хорошие карты, капитан.

— Да, ты, наверное, их раскусил, поскольку мстить они, похоже не собираются, только дизайн окошек слегка изменили, и все. Ты хочешь их слегка прижать? Я могу позвонить прокурору, и он их, может, немного потрясет.

— Мы с Клитом хотим наведаться к Сегуре.

— Полиция нравов считает, что это их территория, — ответил капитан Гидри.

— Раз заговорили об убийстве полицейского, то теперь это наша территория, — возразил я.

— Ладно, только никаких ковбойских выходок, — согласился он. — Пока что у нас нет законных оснований там находиться.

— О'кей.

— Просто поговори с ним, чтоб он знал — мы слышали то, что нам не по вкусу.

— О'кей, капитан.

Он поскреб ногтем возле одной из вживленных прядей на голове.

— Дейв?

— Да, сэр?

— Забудь, что я сказал. Он угрожал офицеру полиции Нового Орлеана, и мы не собираемся это терпеть. Засунь его башку в унитаз. Скажи, что это и от меня привет.

* * *

Олеандр, мирт и азалия густо росли за витым железным забором вокруг огромного газона частных владений Сегуры. Садовники подстригали живые изгороди, поливали клумбы с геранью и розами, срезали сухие побуревшие листья у корней банановых деревьев. Впереди за озером я разглядел белый оштукатуренный дом в два этажа. Красная черепичная крыша сверкала на солнце, ветерок колыхал листья королевских пальм, посаженных у бассейна. Кто-то шумно плюхнулся в воду с подкидной доски.

Мускулистый латиноамериканец в широких брюках и рубашке-гольф вышел из главных ворот и склонился к окну нашей машины. Под черными волосами, покрывавшими его предплечья, виднелись выцветшие татуировки. На пальцах обеих рук были крупные кольца.

— Чем могу помочь, сэр?

— Мы офицеры полиции. Хотим поговорить с Сегурой, — ответил Клит.

— У вас назначена встреча с ним?

— Просто передай ему, что мы здесь, коллега, — сказал Клит.

— Сейчас у него гости.

— У тебя проблемы со слухом? — спросил Клит.

— У меня тут список имен. Если вы там есть, тогда входите. А если нет, оставайтесь здесь.

— Слушай, ты, чертов латинос...

Не закончив фразу, Клит выскочил из машины и что есть силы дал охраннику кулаком в живот. Тот согнулся пополам, рот у него широко раскрылся, будто ударили кузнечным молотом, глаза вылезли из орбит, как у утопающего.

— Животик болит? Прими таблетку, — бросил Клит.

— Да что это с тобой? — спросил я его.

— Уже ничего, — ответил он, толкнув железные ворота, чтобы мы проехали.

Латиноамериканец схватился рукой за забор, пытаясь отдышаться. Мы поехали по дороге к дому. Я все разглядывал Клита.

— Ты вот в полиции нравов никогда не работал. И не знаешь, что это за подонки, — сказал он. — Когда латинос попадается тебе на пути, просто перешагни через него. По-другому тут нельзя.

— А ты не перепил вчера вечером?

— Да, было дело, но мне, чтоб избить одного из этих ублюдков, повод не требуется.

— Больше так не делай, Клит.

— Мы внутри, не так ли? Вот будет сюрприз для Сегуры, как из пакетика с попкорном. Посмотри на эту группку у бассейна. Спорим, что можем всех их прижать и пришить им все дела по наркотикам, которые завели в полиции Орлеана и Джефферсона?

Около дюжины человек купались и стояли на берегу бассейна, сделанного в форме клеверного листка. Некоторые плавали на надувных матрасах по бирюзовой воде, кое-кто играл в карты, расположившись на каменных скамьях вокруг мозаичного столика, который стоял на якоре у края бассейна, где было мелко. Остальные сидели в плетеных креслах под тонкими серыми стволами пальм, а семья карликов-слуг разносила тропические напитки в высоких стаканах со льдом и фруктами.

Клит направился прямо через подстриженный газон к столику под пляжным зонтом, где сидел человек средних лет в светло-бежевых брюках и желтой рубашке с синими попугаями, а рядом с ним были двое других, темнокожих, как индусы, и тощих, как кишка. Человек в рубашке с попугаями имел самую странную внешность из тех, что мне доводилось видеть на своем веку. На треугольном лице с маленьким ротиком и чрезвычайно маленькими ушками ярко чернели глаза. Через лоб пролегли три глубокие складки, внутри которых виднелись горошинки бородавок. На запястье блестели золотые часы с черным циферблатом. Он курил дорогую сигарету в мундштуке. При нашем приближении к столу двое темнокожих мужчин начали подниматься, прикрывая третьего, но человек в желто-синей рубашке жестом остановил их. Глаза его оставались прищуренными, пока он восстанавливал в памяти лицо Клита.

— Что происходит, Хулио? — начал Клит. — Там у ворот один парень заблевал всю траву. Выглядит это очень гадко, особенно вблизи. Тебе следовало нанять охранника классом повыше.

— Персел, кажется? — спросил Сегура, наконец узнав его, что стало ясно по оживившемуся взгляду.

— Именно, — ответил Клит. — А теперь соедини точки линиями и вычисли, кто пришел со мной.

Один из охранников сказал что-то Сегуре по-испански.

— Заткнись, гнусный латинос, — оборвал его Клит.

— Что ты себе вообразил, Пёрсел? — обратился к нему Сегура.

— Все зависит от тебя, Хулио. Мы слышали, ты болтал что-то очень нехорошее насчет моего партнера.

— Это он? — спросил Сегура.

Я не ответил. Стоял и смотрел прямо ему в глаза. Он пыхнул дымом, ни вынимая мундштук изо рта, и тоже уставился на меня, не мигая, как будто разглядывал занятную штуковину, а не человека.

— Слышал шум, когда ты ввалился сюда, — проговорил он наконец. — Но я тебя не знаю. Даже не слыхал о тебе никогда.

— А я думаю, что ты лжешь, — ответил я.

— Думай, что хочешь. Что еще скажешь?

— Твои люди убили девятнадцатилетнюю девушку по имени Лавлейс Десхотелс.

— Сейчас я тебе кое-что скажу, как там тебя, — заговорил Сегура. — Я американский гражданин. Гражданин, потому что сенатор Соединенных Штатов предложил правительству принять закон, благодаря которому я тут. А еще у меня сын в Вест-Пойнте. Я не убиваю людей. Я не против, что Пёрсел и его люди иногда мне надоедают. Здесь тоже случаются la mordida,[4] как и в Никарагуа. Но не приходи больше сюда и не говори мне, что я кого-то убил. — Он кивнул своему «индусу», тот поднялся и пошел к дому. — И скажу тебе еще кое-что. Знаешь, почему Пёрсел здесь? Потому что за ним грешки водятся, а он их на других вешает. Он вытащил девчонку из массажного салона во Французском квартале и совратил ее на заднем сиденье своей машины. И эти люди говорят мне о морали.

— Л как тебе понравится, если твои зубы сейчас у тебя в глотке окажутся? — спросил Клит.

— Сейчас придут мои адвокаты. Если хочешь угрожать, хочешь драться — пожалуйста, сделаешь их только богаче. Они тебя будут обожать.

— Ну ты и скользкий тип, Хулио, — сказал я.

— Да что ты? Тоже такой остроумный, как твой напарник? — ответил он.

— Будто вазелином намазан, — добавил я. — Но послушай теперь историю моей жизни. Мой папаша был охотником и расставлял капканы на Марш-Айленд. Он часто говорил мне: «Если животное не двигается, не трогай его. Но как только оно начинает кусаться, дождись, когда оно широко раскроет пасть, и плюнь туда». Как тебе эта история?

— Ты неглуп. Зачем же притворяешься идиотом? Я тебе ничего не сделал. Уж не знаю, по каким причинам ты ищешь неприятности на свою голову.

— Вспомни самый ужасный случай в своей практике, Хулио, — попросил я.

— К чему это ты? — задал он встречный вопрос, приподняв бровь, отчего бородавки в складках на лбу побагровели.

— Слышал, на тебя работают несколько крутых ребят. Они, наверное, из прежней гвардии Сомосы, больше мастера по части удушения журналистов и убийствам католических священников.

— Ну ты и чушь городишь.

— Ну да, как же, — возразил я. — Тебе бы стоило только заглянуть в подвалы полицейских участков Сомосы, и ты сам бы увидел, как там этих несчастных подвешивают за руки с надетыми на головы холщовыми мешками, смоченными отравой для насекомых. А как они кричали — кислота разъедала глаза — и потом задыхались от ядовитых паров... После этого даже такому дерьму, как ты, снились бы кошмары. А разве ты не знаешь о том вулкане, куда гвардейцы сбрасывали сандинистов с вертолета, — прямо в горящий кратер? Даже подумать об этом страшно, а, Хулио?

— Ну и парочку к нам прислали сегодня. У одного из полиции нравов puta[5] в голове, другой рассуждает как марксист, — заметил он.

Несколько человек возле бассейна засмеялись.

— Ты не улавливаешь, — сказал я. — Подумай, что тебя ждет. Ты думал, что скрылся от своей судьбы, когда убежал из Манагуа от этого фильма ужасов, и решил, что спасен, как и Сомоса. Он вырвался из страны на «додже» со своими миллионами, а когда некто ехал через Асунсьон в лимузине с личным шофером и мотоциклетным эскортом впереди и позади машины, прямо к нему на колени приземлилась ракета трехдюймового калибра, выпущенная из базуки. Из него вышла отличная лазанья. Сечешь, Хулио?

— Не ты ли со мной разберешься, шеф?

— Нет, ты все еще не понимаешь. Послушай, это же почти прописные истины. В конце концов твой кусок пирога съест кто-то другой, и появится он, как всегда, откуда не ждешь. Может, простой коп приставит револьвер 45-го калибра к твоему уху и спустит курок, и твой череп останется без лица. Или тебя привяжут ремнями в Домике Красной Шапочки в «Анголе», где твои мозги окончательно спекутся.

— Надо бы тебе зарабатывать на жизнь сочиняя комиксы, — вставил он.

— А может, ты будешь сидеть возле своего бассейна, с охраной, девочками и этими дрессированными мартышками, и тут произойдет что-то из ряда вон выходящее... — С этими словами я схватил стакан, полный фруктов со льдом, и выплеснул ему на колени.

Он вскочил из-за стола и стал отряхивать светлые брюки, все еще не веря, что его осмелились так оскорбить. Его переполняло возмущение. Сидевший напротив него темнокожий парень, тот, что поприземистее, вскочил со стула. Клит резко усадил его обратно, хлопнув по плечу.

— Только начни — мы закончим, Пако, — сказал он.

Парень остался сидеть, сжимая железные подлокотники стула. Он не отрываясь смотрел на Клита, обернув к нему плоское, как сковородка, лицо, еле сдерживаясь от злости.

— Вот молодец, хороший мальчик, — похвалил его Клит.

— Эй, вы, ну-ка быстро убирайтесь, — выкрикнул Сегура.

— Это только начало. Следователи из отдела убийств — люди творческие, — ответил я.

— Да ты просто плевок на тротуаре, — сказал он.

— У нас с собой целая сумка отмычек к тебе, Хулио. В конце концов я добьюсь того, чтобы тебя отправили обратно на томатные плантации, — пообещал я.

— У меня есть ребята, которые каждый день будут отрезать от тебя по кусочку, — ответил он.

— Похоже на угрозу в адрес полицейского, — заметил Клит.

— Я в ваши игры не играю, maricon[6], — сказал Сегура. — Вы не профессионалы, всегда проигрываете по жизни. Оглянитесь вокруг. Хотите убрать всех этих людей прямо сейчас?

В это время два человека припарковали свой канареечно-желтый автомобиль на краю дороги направились по газону к нам. Судя по виду, оба были особо приближенными к хозяину.

— Уиплэш Уайнбюргер собственной персоной, — назвал одного Клит.

— Я думал, его лишили адвокатской практики за попытку оказать давление на одного из присяжных, — сказал я.

— Это случилось с его братом. Сам Уиплэш слишком хитер, — объяснил Клит. — Он специализируется на страховом мошенничестве и обирании собственных клиентов.

— А это что за масленый бочонок рядом с ним?

— Один даго[7], юрист, торгует тут своей задницей уже много лет.

— Слышал, у тебя появились некоторые связи. Опасный ветер подул — этим парням надо бы свинцом ботинки набить, чтоб случайно не улетели, — сказал я Сегуре.

— Me cago en la puta de tu madre[8], — ответил он.

— Эй, вы, ищейки, у вас есть две минуты на то, чтобы убраться отсюда, — сказал адвокат.

Тощий и загорелый, он был похож на стареющего профессионального игрока в теннис. Одет он был в бежевую спортивную куртку, желтую рубашку с открытым воротом, а на нос нацепил затемненные очки с коричневатыми стеклами.

— Мы просто проходили мимо. Боюсь, мы, а не наши собеседники, сейчас быстро покатимся ко всем чертям, — ответил Клит.

— Кстати, Уайнбюргер, — обратился я, — ты плохо вызубрил закон о налогах, когда учился. Я слышал, у Сегуры не все в порядке с налоговыми декларациями.

— А у тебя что, прямой выход на Белый Дом есть? — спросил он.

— Для полиции это не закрытые данные. Так что домашние задания ты не выполнял, — сказал я.

И мы, развернувшись, пошли к нашей машине, оставив Сегуру с его адвокатом пялиться друг на друга.

* * *

Мы направились обратно по дороге вдоль озера к Понтшартренскому шоссе. Пальмы вдоль берега гнулись от ветра, по воде бежали невысокие волны с барашками, несколько яхт кренились к воде.

— Как думаешь, удалось нам воткнуть им пару шпилек? — спросил Клит, не поворачиваясь ко мне.

— Посмотрим.

— Отличное было замечание насчет налогов.

— А ты ничего не хочешь мне рассказать, Клит?

— А что, разве похоже, что я собрался сделать признание?

— Мне не нравится, когда парень вроде Сегуры пытается унизить моего напарника.

— Ну, в общем, все началось три года назад. Мы с женой тогда разошлись, и я шесть недель был сам не свой.

— И ты отпустил ту девушку?

— Она в кутузку никогда не попадала. Была моим осведомителем. И нравилась мне.

— И поэтому ты приложился кулаком в живот тому парню?

— Точно, хотя мне от этого не легче. Но клянусь тебе, Дейв, я никогда не делал ничего превышающего мои полномочия, — сказал он, обернув ко мне свое дубленое лицо со шрамами.

— Тогда я верю.

— Тогда с тебя beignet[9] и чашка кофе в кафе «Дю Монд».

Над озером Пончартрейн собиралась послеполуденная гроза. Небо на далеком горизонте стало зеленоватым, теперь уже по всему озеру вздымались волны. В редкие яхты, оставшиеся на воде, летели брызги и пена. С насквозь промокшими парусами они тяжело двигались к берегу. На землю упали первые капли дождя, когда мы свернули на шоссе, и вдруг мощно забарабанили по крыше машины.

* * *

Город вымок под проливным дождем, отовсюду текли струи воды, когда я заехал за очаровательным социальным работником по имени Энни Бэллард, которая жила у парка Одюбон. Уличные фонари высвечивали неясные очертания деревьев вдоль дорожек сквера на авеню Сент-Чарльз, мокрые трамвайные пути со старым зеленым вагоном тускло блестели во влажном свете, а размытые неоновые буквы и ярко горящие окна с дождевыми потеками в ресторанах и аптеке на углу казались фрагментом картины ночного города 40-х годов. Эта часть Нового Орлеана, похоже, совсем не менялась, и уж не знаю как, но это свидетельство прошлого в дождливый летний вечер всегда рассеивало мои страхи времени и смерти. И когда наступило это мечтательное состояние, я забыл об осторожности и не обратил внимания на машину, притормозившую позади меня, а пошел по дорожке к дому Энни в напрасной надежде на то, что только стакими людьми, как Хулио Сегура, случаются вещи, которых не ждешь.

Глава 3

Она жила в старом длинном кирпичном доме с общим крыльцом и с заросшим кустарником передним двором. Я услышал шаги за спиной, обернулся и увидел троих мужчин. Они несли бутылку вина в бумажном пакете и над чем-то смеялись, но я не придал этому значения, поскольку они свернули к освещенному дому, где шла вечеринка.

Она улыбнулась, открыв дверь. На ней было голубое платье с прозрачными на плечах рукавами, из-под широкой соломенной шляпы выбивались светлые кудри. Она была очень хороша, когда стояла так, освещенная сзади, и меня уже не волновало, пойдем мы на скачки или нет. И тут я заметил, что она смотрит поверх моего плеча, услышал, как с ее уст сорвался возглас, позади меня на крыльце раздались шаги, и с этого момента время стремительно понеслось. Не успел я повернуться, как один из этих троих грубо втолкнул меня в гостиную и направил браунинг прямо мне в лицо.

— Не пытайся вытащить свой, сосунок, если не хочешь, чтобы твои мозги вытекли из носа, — сказал он, залезая мне под спортивную куртку и вытаскивая из кобуры на поясе мой штатный пистолет.

Он был высокий и костлявый, волосы были так коротко подстрижены, что голова походила на очищенную луковицу, а плоский, как фанерный щит, живот был схвачен ремнем с большой металлической пряжкой. Говорил он с сильным южным акцентом, на правой руке виднелась татуировка: оскалившийся череп в зеленом берете, а под ним — скрещенные штыки и надпись: «УБИВАЙ ВСЕХ ПОДРЯД. БОГ ПОТОМ РАЗБЕРЕТСЯ».

У второго, низенького, кожа была смуглая, продолговатые семитские глаза и нос крючком. Быстро, как хорек, он обежал все комнаты. Но главным явно был третий. Он спокойно стоял, засунув руки в карманы плаща, его взгляд бесстрастно скользил по комнате, как будто он находился на автобусной остановке. Ему было слегка за пятьдесят: брюшко, кругленький ирландский подбородок, маленький рот с опущенными уголками губ, щеки в сетке мелких красных и синих сосудов. Немного обрюзгшие черты лица и кустистые брови в сочетании с нестрижеными седыми волосами дополняли впечатление пресытившегося члена бизнес-клуба.

— Больше никого, — сообщил смуглый. Он говорил с ближневосточным акцентом.

— Вам уже известно, что я полицейский? — спросил я спокойно.

— Мы много знаем о вас, лейтенант. За последнее время вы стали известным человеком, — сказал человек в плаще.

— Я думал, Сегура умнее, — заметил я.

— Не знаю. Никогда не был знаком с ним. Но вы уж точно умом не отличаетесь.

Небрежным движением он вытащил из кармана плаща свой револьвер и кивнул человеку с татуировкой. Тот пошел в ванную, бросил мой пистолет в унитаз и принялся наполнять ванну.

Энни сидела с расширившимися от ужаса глазами и часто дышала, приоткрыв рот.

— Я жду друзей, — выговорила она.

— И поэтому надела шляпу, — улыбнулся человек с татуировкой, стоя в дверях ванной.

Короткий ежик волос окружал его голову светлым ореолом. В руках он держал большой рулон липкой ленты.

— Я сейчас выйду, — сказала она.

Лицо у нее горело, кожа пошла пятнами, как при лихорадке, в голосе слышалось напряжение.

— У меня соседи по дому — друзья, и в доме рядом — друзья. Они все слышат через эти стены, и вы с нами ничего не сделаете...

— Энни, — тихо сказал я.

— Мы сейчас отсюда уйдем, и они нам ничего плохого не смогут сделать, — твердила она.

— Энни, не говори ничего, — попросил я. — У этих людей дела со мной, поэтому уйдут они, а не мы. Ты не должна сейчас ничего предпринимать.

— Прислушайся к голосу опыта, — сказал человек в плаще.

— Нет, — возразила она. — Они ничего не сделают. А я прямо сейчас выйду на улицу.

— Это слабые люди, иначе у них не было бы пистолетов.

— Вот глупая девка, — сказал тот, что с татуировкой, и с размаху ударил Энни кулаком в затылок.

Шляпа слетела с ее головы, а она сама упала на колени, лицо побелело. Согнувшись, она заплакала. И в плаче слышалась неподдельная, глубокая боль.

— Сукин сын, — процедил я.

— Уберите ее отсюда, — приказал человек в плаще.

Двое других завели ей руки за спину и обмотали запястья липкой лентой, а потом заклеили рот. Кудри лезли ей в глаза, по щекам текли слезы. Мужчины потащили ее в спальню.

— Бобби Джо, и ничего такого, кроме того, что мы должны здесь сделать, — предупредил тот, что в плаще.

— Ты хочешь выпустить ее на крыльцо? — спросил Бобби Джо, с татуировкой.

— Я не то имел в виду. Ничего, кроме того, что должны. Понял?

— В Гватемале за пару баксов и то лучше девки есть, — сказал Бобби Джо.

— Заткнись. Лодыжки еще ей обмотайте и возвращайтесь, — сказал человек в плаще.

— Кто вы? — спросил я у него.

— Не превышайте полномочий, лейтенант. Мне трудно судить о степени вашей осведомленности. Но эту проблему мы решим сегодня вечером.

— Я подкину вам еще одну задачку. Я расплачусь сполна за все, что происходит.

— Слишком много себе позволяете.

— Неужели? Да мы можем сделать Новый Орлеан неудобным местом для мужиков, которые заколачивают бабки на шлюхах. Или для заезжих шпионов.

Он развеселился.

— Уж не вы ли это сделаете? — спросил он.

— Я сильно подозреваю, что вы из ФБР.

— Кто знает в наши дни, где придется работать? Но, в конце концов, вы профессионал и можете определить, какого статуса человек перед вами. И вы уже поняли, что Бобби Джо и Эрик наняты в качестве помощников, они в общем-то не специалисты. Их просто иногда привлекают к работе. Понятно, о чем я? Вот, в частности, Бобби Джо. Тяжелая служба в армии, отвращение к власти, женщин, естественно, ненавидит. Не лучшее сочетание для вас. Вы просто скажите, где находится Фицпатрик, и мы уйдем отсюда.

— Кто?

— Я боялся, что вы так и скажете.

В это время двое других, Бобби Джо и Эрик, вернулись из спальни, заломили мне руки за спину и, скрестив запястья, крепко обмотали их липкой лентой. Она глубоко впилась в тело, и я почувствовал, как вены набухают от притока крови. Затем человек в плаще кивнул Бобби Джо, тот схватил меня за голову двумя руками и, резко дернув, ударил коленом в лицо. Я с грохотом упал на кофейный столик, нос пронзило острой болью, из глаз хлынули слезы. Бобби Джо и Эрик рывком подняли меня за руки. Держа меня, как в железных тисках, они принялись наносить удары. Бобби Джо ударил пару раз в живот, я согнулся пополам, изо рта на ковер вылетела длинная струя слюны.

— Теперь ты будешь нас слушаться, — сказал он, и они вдвоем потащили меня в ванную.

Из ванны уже переливалась вода, и Эрик закрутил краны. Человек в плаще опустил крышку унитаза, сел и зажег сигарету.

— Во Вьетнаме мы брали какую-нибудь косоглазого вьетконговца, обматывали ему лицо полотенцем и окунали головой в ванную, — сказал он. — Топили в портативной речке. И это всегда срабатывало. Поэтому лучше выкладывайте сразу, лейтенант, чтобы долго не возиться.

Они поставили меня на колени, наклонили над ванной. Из носа в воду капала кровь. Помедлив секунду, они опустили мою голову под воду.

Я изо всех сил пытался подняться, но безуспешно. Колени скользили, будто были смазаны вазелином, в живот глубоко врезался край ванны, а тут и Бобби Джо навалился всем весом на мою шею. Из носа и рта пузырями выходил воздух; открыв глаза, я яростно вертел головой, скрежеща зубами. Потом мышцы глотки не выдержали, и вода заполнила рот, нос и легкие, так, что представилось, будто навсегда захлопнулся ряд дверей в галерее.

Они вытащили меня и бросили к железным ножкам раковины. Я откашлялся, извергая потоки воды.

— Ничего, ничего. Инвалидом не сделали, — заговорил человек в плаще. — Если бы за это взялись люди Сегуры, все было бы намного хуже. У латиноамериканцев такие традиции. Полагаю, они взяли это от римлян. Знаете ли вы, что Нерон покончил с собой, потому что Сенат вынес решение, что он должен быть казнен «древним способом», что означало засечь его до смерти, зажав голову деревянной рогаткой? Если не хотите говорить, где Фицпатрик, можете написать. Вот бумага. Забавно, как значима порой для людей эта разница.

Сердце колотилось у меня в груди, я все никак не мог восстановить дыхание.

— Никогда не слышал об этом болване, — сказал я. Я почувствовал, как Бобби Джо начал поднимать меня за руку.

— Обожди, — остановил его человек в плаще. — Лейтенант не такой уж плохой парень. Он просто не понимает, во что ввязался. Если бы он знал, то уже мог бы быть в нашей команде. Фицпатрик, наверное, напичкал тебя патриотической чепухой, и ты думал, что выручаешь хороших ребят.

— Представления не имею, что ты несешь.

— Ты, может, и хороший полицейский, но не надо вешать нам лапшу, что ты облазил каждый куст в Новом Орлеане и в Катауатче из-за утонувшей черной девчонки, — сказал он.

— Теперь нужно на две минуты. И он заговорит, — предложил Эрик.

Человек в плаще нагнулся и внимательно посмотрел мне в лицо.

— Понятно, о чем он? — спросил он. — На две минуты под воду. Возможно, ты выдержишь. Но многие не выдерживают. Ну, что будет, то будет.

— Ему достаточно кивнуть головой, и он получит воздуха, сколько захочет, — сказал Бобби Джо.

Он рывком поднял меня за руку и снова потащил по мокрому кафелю к ванне. Но на этот раз с меня тек пот вместе с водой, я выскользнул из его рук и, сев на пол, резко, как молотком, ударил кожаным ботинком ему по ребрам. Он не ожидал этого, а я почувствовал, что под ударом ребро переломилось, как палочка. Кровь отхлынула у него с лица, рот приоткрылся. Он сморщился так, будто молча подавлял невыносимую боль и ярость.

— Ох, зря ты это, — заметил человек в плаще.

Эрик схватил меня за волосы и ударил головой о борт ванны. Я наугад отбивался от них ногами, но удары летели в пустоту. После этого Бобби Джо обвил своей сильной рукой мою шею и снова подтащил к краю ванны. Его тело сотрясала бешеная, смертоносная энергия, и я понял, что все мои прежние страхи о том, что меня застрелит ненормальный, прикончит наркоман, что я наступлю во Вьетнаме на мину — были всего лишь глупыми и мелкими страхами юности, а настоящее наказание, моя Немезида, явится ко мне в обличье неотесанного мужлана, который схватит меня за лодыжки и вытрясет всю душу в зеленоватую фаянсовую лохань с водой, и душа опустится в глубины реки Меконг, где плавают тела других мужчин в военной форме и целые семьи мирных жителей, на лицах которых — неверие и шок после артиллерийского взрыва, а чуть подальше, у буровой вышки в Мексиканском заливе, поросшей мхом у основания, ждет меня отец в каске, комбинезоне и кованых ботинках буровика, — там, где он утонул двадцать лет назад.

Наконец Бобби Джо ослабил хватку, так как устал держать меня, и я, задыхаясь, в позе эмбриона, тяжело обрушился на пол, впечатавшись щекой в мокрый кафель.

— Выйди, глянь, что там, — сказал человек в плаще. Бобби Джо выпрямился и, переступив через меня, вышел.

— Ну, что-нибудь вспомнил о Фицпатрике? — спросил человек в плаще.

Я не в состоянии был отвечать. В тот момент я даже не помнил такого имени. Потом услышал, как Бобби Джо подошел к дверям.

— Его сучка высвободила ногу и столкнула лампу у кровати в окно. Во дворе, к чертям, полно людей с вечеринки, — сообщил он.

— Пора смываться, — проговорил человек в плаще и встал. Причесываясь, он прошел мимо меня, продолжая: — Сегодня вечером ты выиграл, лейтенант. Но пусть это будет для тебя уроком. Не пытайся играть в высшей лиге. Устроишь себе дерьмовую жизнь, уж поверь. Риск большой, куча ненормальных вокруг, редкие бонусы на стороне, вроде того, что лежит в соседней комнате. У тебя есть cojones[10], но Бобби Джо и Эрик в следующий раз их вырежут.

После этого они вышли за дверь в темноту, как три зловещих клоуна, ворвавшиеся в нормальный мир с бейсбольными битами наперевес.

* * *

По звонку соседей приехали три полицейских машины из Второго округа, скорая помощь и пожарная машина. Вращающиеся красные и синие огни освещали деревья и дома; на лужайке и в самом доме толпились полицейские, врачи, пожарники в желтых макинтошах, соседи с бокалами пива и сангрии. Люди что-то записывали и переговаривались по рации с сильными помехами. Но все это абсолютно ничего не значило. Любой честный полицейский скажет вам, что очень редко удается поймать кого-нибудь в результате расследования или детективной работы; другими словами, если мы не схватили преступников на месте преступления, то вряд ли вообще когда-нибудь поймаем. Когда мы на самом деле их задерживаем, то, как правило, потому, что этому способствуют осведомители, или потому, что сами спотыкаются, наступая на собственные шнурки, и сами подают ключ к разгадке (ведут машину в нетрезвом виде, ездят по просроченной лицензии). Это не мы умны — просто они глупые.

Именно поэтому в конце шестидесятых — начале семидесятых агентов ФБР стали выставлять в таком неприглядном свете, как не способных поймать группу подростков, венчавшую список «особо опасных преступников». Вместо того чтобы вести дела таких законченных психопатов, как Элвин Карпис и Чарльз Артур Флойд, ФБР сосредоточилось на недоучках из Висконсинского университета и Брандейса, которые взрывали научные лаборатории, банки и грузовики, а потом тихо линяли обратно в пригороды. Эти любители, войдя в преступный мир, всем путали карты.

Последним, кто ушел из дома, был следователь по месту преступления, к которому я обратился с просьбой навести порядок. Он снял отпечатки пальцев с дверей, в спальне и ванной комнате и, пожав плечами, молча вышел за дверь. Таким образом он, видимо, хотел показать, что думает о том бесполезном занятии, которое я ему подкинул.

— Он что-нибудь нашел? — спросила Энни.

Она сидела за обеденным столом со стаканом виски в руках. Лицо у нее было бледным, в синих глазах застыла апатия.

— Да тут, наверное, все отпечатки смазаны, хотя они никогда особой пользы нам не приносят, пока у нас нет самого трупа или задержанного. Даже если у следователя есть кровавый отпечаток целой ладони, ему придется сверять его еще и с десятками тысяч других, а это развлечение похоже на вышивание с закрытыми глазами. Поэтому у него был такой счастливый вид, когда он уходил. Прости, что я принес в твой дом всю эту мерзость. Сегодня вечером потерял бдительность. Мне надо было разделаться с этими парнями, как только они вышли из машины.

— Ты не виноват, — вяло и как будто издалека прозвучал ее голос.

— По-моему, тебе следует съездить в больницу. Сотрясение мозга — коварная штука.

— Дело не в сотрясении.

Я заглянул в ее бескровное, опустошенное лицо.

— Слушай, может, я быстренько съезжу домой переоденусь, а потом поедем в итальянский ресторан на озере. Там так готовят лазанью, что ум отъесть, — предложил я.

— Вряд ли я смогу сегодня куда-нибудь поехать.

— Хорошо, тогда я схожу в китайский ресторанчик на Сент-Чарльз-авеню и принесу нам чего-нибудь. Обернусь за несколько минут.

Она молча уставилась в пространство.

— А ты мог бы никуда не ходить какое-то время? — спросила она.

— Ладно, но давай договоримся — никакой выпивки. Я лучше сейчас быстренько организую горячее молоко и омлет.

Я взял у нее из рук стакан виски. И тут она подняла на меня глаза, полные отчаяния, губы задрожали, и по щекам ручьем покатились слезы.

— Он лапал меня своими руками, — выдавила она. — Всю облапал, везде, везде. А другой в это время смотрел.

И она разрыдалась, уронив подбородок на грудь.

— Послушай, Энни, ты очень смелый человек, — сказал я. — Ты сама этого не знаешь, но ты спасла мне жизнь. Много ли людей способно на это? Большинство просто падают кверху лапками, когда в их жизни приходит что-то страшное. Никакие ублюдки не способны навредить такому человеку, как ты.

Она по-прежнему не поднимала головы и сидела, обхватив себя руками.

— Пойдем-ка лучше в гостиную и сядем там, — предложил я.

Обняв Энни за плечи, я довел ее до дивана, сел рядом и стал греть ее холодные пальцы своими ладонями.

— Все, что снаружи, нас не касается. Мы ведь не можем на это воздействовать. Поэтому самое важное — как мы будем реагировать. Ты же не сходишь с ума или не стыдишься, когда подхватишь какой-нибудь вирус, ведь так? Послушай, я буду с тобой откровенен. У тебя намного больше храбрости, чем у меня. Я бывал в ситуации, когда со мной случались страшные вещи, но твоего мужества у меня не было.

Сглотнув, она широко открыла глаза и вытерла тыльной стороной руки мокрые щеки. Она все еще судорожно вздрагивала при каждом вздохе, но уже слушала меня.

— Я оказался во Вьетнаме почти в самом начале кампании, — продолжал я. — Свежеиспеченным лейтенантом с ученой степенью по английскому языку, всерьез полагавшим, что способен руководить военными действиями. А почему бы и нет? Все казалось простым, когда я там был. Вьетконговцы обычно пытались стрелять в нас из какого-то древнего японского и французского барахла, которое постоянно перегревалось и едва ли не гнулось. Зачастую эти винтовки просто взрывались у них в руках. А потом мы как-то пробирались через каучуковую плантацию и столкнулись с другого рода неприятелем — с северо-вьетнамской регулярной частью, вооруженной автоматами Калашникова. Они заманили нас в заминированную зону и там выпустили дух. Если кто-то пытался незаметно уползти, он взлетал на воздух от мины, которая взрывалась прямо под ним, или превращался в решето под перекрестным огнем. За пятнадцать минут мы потеряли десять человек, после чего капитан сдался. Они погнали нас через ряд каучуковых деревьев на дно обмелевшего русла реки, где артиллерия вьетнамской республиканской армии только что уничтожила мирных жителей одной вьетконговской деревушки. По берегам и в воде лежали мертвые дети, женщины, старики... И я понял, что сейчас они построят нас и расстреляют и мы присоединимся к тем, кто уже плавал в воде. Но вместо этого они сорвали с нас мокрую одежду и привязали за руки к деревьям струнами из разбитого пианино, которое стояло в одном домике на плантации. Потом съели наши пайки, выкурили наши сигареты и стали на нас мочиться. Мы сидели на земле как побитые собаки, пока они все это проделывали. Я осуждал капитана за капитуляцию. И даже испытывал удовольствие, когда они мочились на него. Но произошло еще кое-что, что позже намертво застряло у меня в голове. Нас заметили с вертолета, и где-то через десять минут группа спасателей и следопытов стала пробираться через ту же заминированную зону, чтобы освободить нас. Мы были приманкой в этой мышеловке. Я слышал автоматные очереди и взрывы мин, крики наших ребят, видел даже кровь и куски разорванных тел на ветках деревьев и был рад, что меня там нет, что я сижу в луже мочи и спасен от всего этого ужаса, который происходит там, где умирают ребята, пытавшиеся нас спасти. То я пытался представить, что думал вовсе не об этом и все проносящееся у меня в голове не имеет ничего общего с действительностью. То я мечтал убить каждого вьетконговца и каждого северо-вьетнамского солдата, но правда всего происходящего тогда, до того как парочка вертолетов выжгла все вокруг, состояла в том, что я был рад, что кто-то другой, а не я был перемолот в фарш. Вот что я подразумеваю, когда говорю, что большинство бы просто подняли кверху лапки. Ты не обычная девушка. У тебя есть особое мужество, и его не сломить недоумку, которому одна дорога — стать жареной сосиской.

— Ты чувствовал то, что чувствовал бы любой человек. Это было естественно, — сказала она.

— Да, верно, но сегодня из тебя вышел лучший солдат, чем из меня во Вьетнаме, только ты не хочешь себе в этом признаться, — сказал я, убирая ей светлые кудри со лба. — И к тому же куда более симпатичный.

Она не мигая смотрела на меня.

— Красивая и смелая. Опасное сочетание, — добавил я.

Перед синевой этих по-детски ясных глаз что-то внутри меня замирало.

— Как думаешь, теперь сможешь что-нибудь проглотить? — спросил я.

— Да.

— Мой папа прекрасно готовил. Он научил меня и моего сводного брата всем своим кулинарным секретам.

— Думаю, он научил тебя и еще кое-чему. И ты вырос очень хорошим человеком.

Она с улыбкой смотрела на меня. Я сжал ее руку, все еще холодную и безжизненную, а потом пошел с ней на кухню, где подогрел молока и приготовил омлет с сыром и зеленым луком. Мы сидели и ели за кофейным столиком, а я наблюдал, как ее лицу возвращается нормальный цвет.

Я вынудил ее рассказать о своей семье, доме, музыке, работе, обо всем, что она собой представляла до того, как Бобби Джо облапал ее. Энни рассказала, что выросла на ферме, где выращивали пшеницу и сорго, на север от Уичиты, в штате Канзас, что мать ее была меннониткой с пацифистскими взглядами, а отец — последователем идей Джона Брауна[11]. В ее описании Канзас представал холмистой зеленой страной, покрытой ленточками тихих речек и точечками деревьев — дубов, зеленых и серебристых тополей, и раскинувшей под горячим синим небом широкие бескрайние просторы, полнившиеся гудением цикад летними вечерами. Но в то же время это была страна, населенная религиозными фанатиками, ярыми сторонниками сухого закона, наивными реакционерами и, для равновесия, противниками ядерного оружия и разнообразными группировками борцов за мир. Просто дурдом под открытым небом. Или, по крайней мере, так казалось Энни, поэтому она и уехала в Тулан[12] учиться музыке и с тех пор не покидала Нового Орлеана.

Но теперь в ее глаза стал закрадываться сон.

— Похоже, одной моей знакомой деточке пора в кровать, — сказал я.

— Ничего подобного. Я не устала.

— Как же, как же, — проговорил я, обнимая ее, и, склонив ее голову к своему плечу, закрыл ей глаза. И ощутил ее дыхание на своей груди.

— Я не деточка. Мне уже двадцать семь, — сонно пробормотала она.

Подхватив другой рукой под коленки, я отнес ее в спальню и уложил на кровать. Потом снял с нее туфли и укрыл простыней. Она взглянула на меня снизу вверх и обвила рукой мою шею.

— Не уходи, — попросила она.

— Я буду на диване в гостиной. Утром позавтракаем на Французском рынке. Если услышишь какой-то шум, не пугайся — это я. Я часто брожу по ночам, — сказал я и потушил свет.

Это была правда, я, как правило, плохо спал. Иногда из-за того, что в голове всплывали воспоминания о войне, но гораздо чаще бессонница наступала от одиночества. Даже святые отцы никогда не превозносили прелестей полночной бессонницы. Я посмотрел по телевизору три фильма подряд, пока за окном среди деревьев не забрезжил серый рассвет. Когда же я наконец уснул, то был уверен, что день не за горами и поэтому все мои ночные холостяцкие мучения, бесконечные самооправдания вкупе с алкогольными чудовищами успокоятся в обозримом будущем.

* * *

А около полудня позвонил тот, кого я считал самым непутевым в нашей семье, и попросил заглянуть на обед к нему в ресторан на улице Дофинов. В самом деле, мой сводный брат Джимми, которого люди принимали за моего близнеца, по-своему был джентльменом. Он обладал чувством юмора и справедливости, унаследованным от отца, и со всеми — равными и подчиненными — обходился уважительно. Всегда вовремя выплачивал карточные долги, а к женщинам относился почти с викторианским благородством, возможно, потому, что его мать была, как поговаривали, проституткой с Аббевилль-стрит, хотя никто из нас ее не помнил. Но в то же время он крепко увяз в шальных деньгах, которые крутятся на тотализаторах, в покере и в игровых автоматах, что привело его к не особенно прочной, но опасной связи с Дидони Джиакано.

Эта связь, а также беспечное отношение к ней Джимми сводило меня с ума, так же как и все, что он делал в жизни, чтобы доказать, с одной стороны, насколько мы разные, а с другой — что он мне не просто сводный брат и внебрачный сын моего отца. Но я никогда не мог долго злиться на него — не дольше, чем в детстве, когда его проделки оканчивались неизменно печально, после чего нам обоим доставалось.

Несмотря на то что он был на полтора года младше, мы все делали вместе. Мыли бутылки в протоке, подрабатывая на фабрике острых соусов, ощипывали цыплят на птицефабрике по десять центов за штуку. В боулинг-клубе мы выстраивали сбитые кегли, вынимая их из глубокой ямы, всегда забитой мокрыми от пота, проклинающими все на свете неграми, сбитыми кеглями и тяжелыми шарами, которые легко могли переломить большую берцовую кость, — мало кто из белых ребят мог такое выдержать. Но с фабрики острых соусов хозяин выгнал нас обоих, поскольку мы для него были на одно лицо, хотя именно Джимми выдумал мыть бутылки скопом в больших мешках, полоща их в протоке. С птицефабрики нас турнули после того, как он придумал способ ускорить процесс ощипывания, выпустил из клеток все шесть дюжин цыплят одновременно и погнал их во двор, где мы собирались забить их, а потом ошпарить в больших котлах; но птицы в панике полетели в окно, где был установлен большой вентилятор, и металлические лопасти изрезали их на мелкие кусочки.

В один жаркий вечерок в боулинг забрела шпана с Рейлроуд-авеню. Они стали метать шары один за другим, не дожидаясь, пока мальчишка заново поставит кегли в рамку. Это были те самые отморозки, которые, вооружившись ремнями, дробью и шариками из подшипников, отправлялись субботними вечерами бить негров. Эти негры, сидевшие в ямах боулинга, не решались защищаться, но Джимми никогда не умел сдерживаться, он привык наносить ответный удар без промедления. Он вытаскивал по четыре кегли за раз из ямы, соседней с моей, его футболка была вымазана грязью, с мокрых волос капал пот. И тут мимо его колен пролетел мяч, глухо ударившись о кожаный стопор. Через минуту повторилось то же самое. Тогда он поставил рамку для кеглей у конечного борта дорожки, перешел в соседнюю яму и вернулся с банкой пережеванного табака. Он засыпал его в мяч через отверстия для пальцев, заткнул их жвачкой и пустил по желобу обратно.

Секундой позже мы услышали громкие проклятия и, выглянув из-под рам, увидели мордоворота, который с испугом осматривал свою руку.

— Эй, чувак, а теперь вымажь этим свой нос. Станет полегче, — выкрикнул Джимми.

После работы трое ребят из той компании поймали нас на стоянке и минут пять избивали ногами, пока не вышел хозяин и не прогнал их, а нас обоих уволил. Джимми долго бежал за их грузовиком и кидал в него камни.

— Мы с тобой будем разносить газеты, — пообещал он. Разгоряченное лицо его было в грязных потеках пота и пыли. — Кому охота всю жизнь подбирать кегли? В наши дни в офисах зарабатывают круче.

Нам обоим предстояло сильно измениться после поступления в колледж в Лафайете, и мы во многом стали отходить от образа жизни нашего отца-каджуна. Через некоторое время я пошел в армию, и меня отправили во Вьетнам, а Джимми вступил в ряды Национальной гвардии, взял кредит под залог маленького дома с участком в семь акров, который оставил нам отец, и открыл кафе на Декатур-стрит в Новом Орлеане. Позже он купил первый из своих ресторанов, стал носить дорогие украшения, заимел гардероб из пятисот костюмов и усвоил манеры обитателей округа Гарден-Дистрикт. Наконец, вступил в Южный яхт-клуб, прежде всего потому, что полагал, что там знают о деньгах и власти то, чего он не знает. Следует еще упомянуть о бесчисленном множестве женщин, которые появлялись в его жизни и исчезали из нее. Но где бы я ни видел его, на Канал-стрит или в собственном ресторане в окружении весельчаков бизнесменов, каждый раз замечал по его глазам, что он добродушно посмеивается над их плоскими шутками, и тогда в моей памяти на миг вспыхивал его детский образ, и я снова видел мальчишку в рабочем комбинезоне, который мечется в цыплячьем облаке, летящем прямо в большой вентилятор, или бросает камни в пикап, спрятавшись в темноте.

* * *

Когда я вошел, Диди Джи с моим братом обедали в обитой красной кожей нише в глубине ресторана. Огромный живот Диди Джи имел очертания трех сложенных стопкой автомобильных камер, каждый кулак был размером с небольшую кастрюлю, толстая шея — как пожарный кран, а темноволосая курчавая голова — круглая и крепкая, как пушечное ядро. В молодости он собирал дань для ростовщиков за рекой в Алжире, отсюда и пошла легенда о его привычке совать чужие руки в аквариум с пираньями. Еще мне было известно, что один полицейский в Гретне прострелил ему плечо из пистолета, проделав здоровую дыру, а скорую помощь вызывать не стал, оставив его истекать кровью на обочине дороги. Однако Диди выжил и добился, чтобы того полицейского уволили. Та же участь постигала его во всех других местах, куда коп пытался потом устроиться, пока наконец он не нанялся к Диди Джи последней шестеркой, превратившись в жалкое существо, с которым Диди обращался как с куклой вуду, напоказ втыкая в него иголки. Поприветствовав меня белозубой улыбкой, Джимми пожал мне руку и позвал официанта, чтобы тот принес мне с мармита порцию бифштекса с омаром. Диди Джи так набил рот, что ему пришлось отложить вилку с ножом и жевать чуть ли не минуту, а потом еще сделать хороший глоток красного вина, прежде чем он смог что-то сказать.

— Как поживаете, лейтенант? — спросил он бесцветным голосом. Он всегда разговаривал так, как будто у него в носу разросся хрящ.

— Прекрасно, — ответил я. — Как жизнь, Диди?

— Сказать по правде, не так уж здорово. У меня нашли рак толстой кишки. Вот отрежут кусок кишки и зашьют задницу, и придется ходить с мешком дерьма на боку.

— Сочувствую, — отозвался я.

— Мой врач говорит, что разницы никакой: сам я сыграю в ящик или они вгонят меня в гроб. Радуйся, что ты молод, — произнес он и положил в рот мясную тефтелю со спагетти и ломтиком хлеба.

— Тут о тебе кое-какие слухи ходят, — улыбнулся Джимми.

На нем был угольно-черный костюм и серый галстук, золотые часы и кольца поблескивали в мягком освещении ресторана. Еще с тех пор, как он был ребенком, он всегда пускал в ход улыбку, когда хотел скрыть вину, перескочить через трудности или отказать кому-то в просьбе.

— Как говорится, на улицах столько чепухи болтают, — сказал я.

— Вмешиваться в дела Хулио Сегуры — не чепуха, -возразил Джимми.

— Иногда нужно и его жизнь разнообразить, — заметил я.

— К некоторым лучше не приближаться, — ответил Джимми.

— Ну и что ты слышал? — поинтересовался я.

— Да вот говорят, что кое-кто хочет сбить спесь с одного копа из отдела убийств.

— Это уже не новость, Джим. Я узнал об этом еще от Джонни Массины в «Анголе».

— Ну так не будь легкомыслен, — предостерег Джимми.

— Мы говорим о таких мелких людишках, лейтенант, — вмешался Диди Джи, — которые наполовину индейцы, или цветные, или кто там их знает. Я вот недавно купил чудесную зимнюю виллу в Хэллендейле, во Флориде, и тут же рядом поселились какие-то колумбийцы и перерыли весь двор к чертям, чтобы огород устроить, а их детки все время мочились из окна второго этажа на мою машину. Стоило триста тысяч выбрасывать, чтобы в такой район переезжать.

Да еще все время удобряли грядки с помидорами свежим куриным пометом. Запах такой стоял, что нос отваливался.

— Зачем ты попросил меня встретиться, Джимми? -спросил я.

— Хулио Сегура — самая настоящая дрянь. Для него никаких правил не существует. Ни твоих, ни Диди. Очень многие хотели бы, чтобы карьера этого парня закончилась. Но он все еще жив, и это потому, что кое-кому хочется, чтобы он жил. Ну а я не хочу, чтобы ты бесцельно подставлялся.

И Джимми умолк. Диди Джи расправился с едой и закурил сигарету, бросив спичку в свою пустую тарелку.

— Есть парочка ребят, которые когда-то работали на меня. Сейчас уже не работают, — начал он. — Но они иногда околачиваются в моих заведениях. И любят болтать о том, что происходит в городе. Джимми скажет тебе — мне не интересны слухи. К тому же эти ребята — только приложение к своему члену. Я не трачу время на болтовню таких сосунков. Но, по правде говоря, лейтенант, я сильно изменил свое отношение к людям в последнее время. Может, это возраст и проклятая гниль в кишке. Просто есть сорт людей, с которыми я не хотел бы иметь больше ничего общего. Вот они из таких. Если спросишь их имена, честно отвечу, что не помню. У меня в голове заклинивает, когда речь заходит о таких дрянных людишках, которых я вынужден принимать к себе на работу.

— Я сегодня тоже не силен в именах, Диди, — сказал я.

— Потому что история, если это правда, действительно ужасна и показывает, каких подонков страна пропускает через границу, — ответил он. — Эта цветная девчонка была салонной проституткой одного сутенера, имевшего квартиру рядом с озером. У этой продажной шкуры (говорю так, потому что он настоящий подонок) есть несколько шлюх, и он все время водит их к себе в особняк, прежде всего по той простой причине, что он редкостный урод, к которому ни одна женщина не прикоснется, если она не слепая. Ну вот и эта девка ездила туда, а он, похоже, запал на нее не на шутку. А она начала подумывать, как бы вырваться оттуда. Сутенер позволял своему карлику возить ее в город по магазинам, давал ей столько кокаина, сколько захочет, знакомил с разными воротилами из латиносов, как будто она была не просто очередной шлюшкой с десятидолларовой задницей и пятицентовыми мозгами. Но девчонка не знала, что этот парень использует своих шлюх, как Джимми Дюрант — бумажные салфетки. Как-то утром после выпивки ее стошнило в его бассейн, и тогда ее воздыхатель велел карлику отвезти ее обратно в салон. Он даже не представлял себе, какие могут быть амбиции у цветной девки, которая все детство только и делала, что выкапывала сладкий картофель у себя на огороде. Потому что у этой шлюшки имелись уши, а память цепкая, как липучка для мух. Все то время, пока она нюхала кокаин или кувыркалась с этим уродом, она слышала много серьезных разговоров, и я скажу тебе, лейтенант, что этот парень, да и другие сутенеры имели свои дела с правительством и военными.

— Что ты имеешь в виду под «правительством»? — спросил я.

— Я просто пересказываю сплетни, я не анализирую. Мне это не интересно. На мой взгляд, служба иммиграции должна отправлять таких людей на фабрики, чтобы их там пускали на мыло. Девчонка попыталась прижать его. В результате она вылетела из салона, и ее взяли в протоку порыбачить, а там опоили, да так, что у нее глазки в кучку собрались. Когда она уже перестала что-либо соображать, ей вкололи такую дозу, что она сразу испустила дух.

— Я ценю твой дар рассказчика, Диди, но обидно представить, что ты всерьез считаешь, что у тебя нет конкурентов.

— Ты меня обижаешь, — протянул он.

— Мы уже давно знаем все, что ты мне рассказал, кроме, пожалуй, упоминания о правительстве и военных. Но насчет них ты выразился очень невнятно. И думаю, не случайно. А ведь это как-то нехорошо для человека с твоим именем, который пользуется расположением многих в нашем управлении.

— Я говорил искренне, лейтенант. Я не притворялся, что понимаю все, о чем слышал, потому что эти люди частенько врут.

— Ну ты же взрослый человек, Диди. Перестань обращаться со мной как с маленьким.

Он выпустил дым через нос и раздавил окурок в тарелке. Его черные глаза сверкнули.

— Да не знаю я, чем он там занимается. На обычный бизнес не похоже, — произнес он. Потом сделал паузу и опять заговорил: — Один парень рассказывал, что эта девка, прежде чем ее сбросили в воду, посмеялась над слонами. Сам разбирайся, о ком речь.

Через несколько минут Диди Джи достал чековую книжку, расплатился и с двумя охранниками, которые ждали его у стойки бара, вышел из ресторана. Обивка из красной кожи на стуле, где он сидел, стала такой, будто по ней долго били каменной бабой.

— Он здесь всем на выходе дает на чай. Он немного неуверенно себя чувствует, — проговорил Джимми.

— Да он психопат, — сказал я.

— Ну, бывает и хуже.

— И ты находишь, что с такими приятно общаться? Тебе следовало бы серьезно подумать, прежде чем ставить на него. У ребят вроде Диди Джи неудачники в друзьях не ходят. Всегда найдется тот, кто задаст им хорошую встряску.

Он усмехнулся.

— Ты хороший брат, — сказал он, — но ты слишком уж беспокоишься обо мне. Вспомни, это я всегда вытаскивал нас из беды.

— Потому что именно ты всегда втягивал нас в нее.

— Но в ванной чуть не утонул прошлой ночью не я. Ты выплеснул ведро с дерьмом на клетку с гиенами, братишка.

— От кого ты услышал о прошлой ночи?

— Забудь о том, от кого я все слышу или что я делаю с Диди Джи. Лучше позаботься о своем маленьком дружке, а то эти латиносы подвесят тебя за него просохнуть. Что ты думаешь насчет этих разговоров о слонах?

— Откуда мне знать об этом?

— Слышал когда-нибудь о парне по имени Фицпатрик?

— Нет. А что ты знаешь о нем?

— Ничего. Спасибо за обед. Кстати, Джонни Массина рассказал мне, что ты собираешься разгромить автоматы Диди, те, что с резинками. То-то бы он порадовался, если в узнал.

— Ты действительно слишком веришь всяким болтунам, Дейв.

* * *

В этот вечер я вышел на палубу моего плавучего дома со стаканчиком холодного мятного чая и в зеленовато-желтых сумерках сел чистить три моих пистолета — табельный револьвер 38-го калибра, припрятанную «беретту» 25-го калибра и армейский пистолет-автомат 45-го калибра. Пока разбирал ствол самого крупнокалиберного, я задумался о мифах, с которыми выросли ребята моего поколения на юге. Как и все мифы, они были более или менее точным отражением в метафорической форме того, что на самом деле происходило внутри нас, а именно — нашего необъяснимого восхищения злом. В такие моменты я всегда подозревал, что настоящим певцом нашей южной родины был Джон Кальвин, а не сэр Вальтер Скотт.

Парочка идей для размышления во время чистки оружия

(подставьте подходящие имена и географические названия штата из старой доброй конфедерации[13], в котором вы выросли)

1. На главной улице одного городка в восточном Техасе нарисован знак: «Ниггер, не позволяй солнцу в этой стране светить тебе на голову».

2. Джонни Кэш некогда сидел (отбывал срок) в Фолсомской тюрьме.

3. В Уоррене Хардинге была примесь негритянской крови.

4. Шпанская мушка и кока-кола превращают девушку в настоящую нимфоманку, готовую отдаться сразу в машине перед киноэкраном.

5. Пробитый корпус нацистской подлодки, атакованной на глубине близ острова Гранд в 1942 году, все еще дрейфует у континентального шельфа. В безветренную ночь в определенном месте с судов для ловли креветок из Морган-сити можно услышать в тумане крики утонувших моряков.

6. Негра-насильника линчевали недалеко от Лафайета. Его тело поместили в красный деревянный ящик и прибили к пекановому дереву в качестве предупреждения другим. Рассохшийся ящик с лохмотьями и костями висит там и по сей день.

7. Пистолет 45-го калибра был сконструирован после восстания на Филиппинах. Мятежники, должно быть, перетянули свои гениталии кожаными ремнями, что, скорее всего, и привело их в состояние маниакального возбуждения. И поэтому входившие в их тела пули из наших «спрингфилдов» и «крейгов» 30 — 40-го калибров причиняли им не больше вреда, чем раскаленные иголки. А вот 45-й калибр пробивает дырки в людях размером с крокетный шар.

Во всех мифах есть смутный элемент истины, и объективная правда о пистолете 45-го калибра состоит в том, что это стопроцентно смертоносное оружие. Свой я купил на рынке в Сайгоне, недалеко от аэропорта. И хранил его заряженным стальными пулями, которыми можно было разнести мотор автомобиля, превратить кирпичную стену в груду щебня или, при частой стрельбе, изрешетить бронежилет.

Откуда брались эти дурные мысли? Годы пьянства приучили меня не доверять подсознанию, поскольку оно начинало управлять мной таким хитрым образом, что обычно все оборачивалось для меня, или для окружающих, или для всех вместе как нельзя хуже. Но в то же самое время я сознавал, что втянут в игру, в которой противники намного умнее, жестче и имеют более серьезные связи, чем те психи и неудачники, с какими я, как правило, имел дело.

Если у меня и были сомнения относительно последнего соображения, все они рассеялись, когда у пристани остановилась серая правительственная машина и рыжий веснушчатый человек в поношенном льняном полосатом костюме, сшитом лет пятнадцать, а то все тридцать назад, спустился по трапу в мой плавучий дом.

Он показал свое удостоверение и улыбнулся.

— Сэм Фицпатрик, Государственное казначейство Соединенных Штатов, — представился он. — Вы что, готовитесь к войне?

Глава 4

— Похоже, вы мне не верите, — продолжал он. — Думаете, я украл удостоверение и машину?

Он не переставал улыбаться.

— Да нет, я вам верю. Просто вы выглядите так, будто сбежали из шоу «Хауди-Дуди»[14].

— Я часто слышу такие комплименты. Люди в Новом Орлеане отличаются большим чувством юмора. Я слышал, вас слегка приперли к стенке из-за меня.

— Это ваши слова.

— Не предложите ли мне немного чаю со льдом?

— Если хотите.

— Не здесь. Вы слишком горячи, лейтенант. Прямо обжечься можно. Вы понадобились нам для одного дельца. Но боюсь, оно будет нелегким. Другие кандидаты для него оказались в кое-каких вопросах непонятливыми.

— О чем вы говорите?

— У них возникли трудности. В операции произошел сбой, и они обозлились на одного болвана, который влез в дело и стал путаться у них под ногами. Это, как правило, ничего хорошего не дает, но они уверены в обратном.

— Этот болван я?

— Нет, ты, как видно, смышленый парень с яйцами из нержавеющей стали. Но мы не хотим увидеть тебя жертвой. Пойдем пройдемся.

— Я иду сегодня вечером с девушкой на скачки.

— В другой раз.

— Нет, никакого другого раза. И прекратите изображать из себя всезнающего дядюшку Сэма, который просвещает местного сыщика-простака без формы. Если в этой печке горит дерьмо, я подозреваю, что оно ваше, поскольку ваши ребята из ФБР опять облажались.

Он перестал улыбаться. Внимательно посмотрев на меня, облизал сухие губы. Внезапно он показался старше.

— Вы должны верить тому, что я говорю, лейтенант, — сказал он. — Вы хороший человек, храбрый и мужественный, с отличным послужным списком, ходите на воскресную службу, хорошо обращаетесь со всяким уличным сбродом и уже засадили за решетку множество плохих парней. Нам все это о вас известно, и поэтому мы не хотим, чтобы вы пострадали. Но поверьте мне, мы оба поступаем глупо, стоя тут на улице и разговаривая у всех на виду.

— Кто это «мы»?

— Ну, насамом деле «мы» — это в большей или меньшей степени только я, по крайней мере в данный момент. Давайте пройдемся, я вам все объясню. Доверьтесь мне. Человеку с внешностью клоуна Хауди-Дуди не пристало лукавить. И к тому же я куплю вам большой сандвич. Подкрепитесь за мой счет.

Так вот как у них обстоят дела в ФБР, подумал я. Не так уж часто мы пересекались с федеральными ребятами, прежде всего потому, что они, как правило, действовали самостоятельно. И хотя всегда утверждали обратное, на самом деле презирали нас, считая глупыми и необразованными. С другой стороны, мы тоже не испытывали к ним большой симпатии. Во всех телесериалах федералы изображаются щеголями с наманикюренными ногтями — альтруистами в дорогих костюмах, которые хладнокровно преследуют нефтяных магнатов, связанных с мафией, и засаживают их за решетку. В реальности все иначе. Как отметил бы Диди Джи, преступники из организованной группировки почти не боятся полиции или суда. Они сами судьи, копы и прокуроры и всегда могут достать свидетеля или присяжного заседателя.

Иное дело казначейское управление. Блюстители закона повсеместно, как и преступники, считают казначейских агентов неподкупными. В пределах федерального правительства они блюдут закон столь же свято, как общество «Смоки Беар» и Лесная служба Соединенных Штатов — чистоту окружающей среды. Даже Джо Валачи, известный бруклинский осведомитель, испытывает к казначеям одно только восхищение. Фицпатрик поехал через весь город к одному латиноамериканскому ресторану на Луизиана-авеню. Мы заняли столик на открытом воздухе в маленьком дворике, где росли ивы и дубы. На деревьях висели гирлянды с лампочками, сквозь витой железный забор было видно оживленное движение на авеню. Банановые деревья вдоль каменной стены шумели на ветру. Мой новый знакомый заказал нам большие сандвичи с креветками и устрицами и в ожидании заказа пил пиво, пока я потягивал чай со льдом.

— Вы не пьете? — спросил он.

— Больше нет.

— Испытывали пристрастие к алкоголю?

— Вы не только выглядите как ребенок, но еще и непосредственны до безобразия, — ответил я.

— Как вы думаете, зачем я привез вас в этот ресторан?

— Не знаю.

— Почти все служащие появились в нем в результате работы наших служб на южной границе. Некоторые из них на легальном положении, а кто-то просто пришел сюда и работает.

— То же самое можно сказать о пяти тысячах ресторанов поблизости от Нового Орлеана.

— Вы заметили хозяина заведения за кассой? Рожа у него кривовата — поработали гвардейцы Сомосы.

Он выдержал паузу, но я промолчал.

— Человек, который суетится в баре, тоже интересен, — продолжил он. — Он родом из маленькой деревушки в Гватемале. В один прекрасный день к этой деревне подошли военные части и без всякой провокации со стороны жителей убили шестнадцать индейцев и священника-американца из Оклахомы, которого звали отец Стэн Ротер. А чтоб поразвлечься, закинули тела индейцев в американский военный вертолет и, поднявшись на нем, сбросили с большой высоты.

Он смотрел прямо мне в лицо выцветшими голубыми глазами. Никогда еще не видел, чтоб у взрослого человека было столько веснушек.

— Меня высокие идеалы не особенно теперь волнуют, — сказал я.

— Поэтому-то вы и решили посадить Хулио Сегуру на горячую сковородку.

— Этот обед начинает дорого обходиться.

— Простите, что надоедаю вам, — сказал он, разламывая сухарик на три части и ставя каждый кусочек вертикально. — Давайте поговорим о ваших непосредственных интересах. О тех трех ребятах, которые прошлой ночью преподали вам уроки полоскания горла в ванной. Готов поспорить, что эта тема заденет вас за живое.

— Вы даже не скрываете своей враждебности ко мне.

— В определенных вопросах я мало эмоционален. Вы должны извинить меня. Я посещал иезуитскую школу. Там нас учили обо всем говорить прямо. Среди католиков они вроде морпехов. Открываешь ногой дверь и добиваешься того, что нужно. Но только мне почему-то кажется, что актер из вас паршивый, лейтенант.

— Слушайте, Фицпатрик...

— Кончай дурить. Сейчас посвящу тебя в свои планы, а дальше выбирай сам. Меня окружают безразличные люди, и такие больше мне не нужны. Не хочу, чтобы ты был на моей совести. К тому же у меня такой принцип — не желаю, чтобы страдали по моей вине, особенно те, кто вляпывается по неведению. Тебе еще очень повезло, что прошлой ночью тебя не отправили на тот свет. И девчонке тоже.

Он прервался, пока официант ставил перед нами тарелки с сандвичами, а потом откусил от своего с такой жадностью, как будто не ел несколько недель.

— Вам не нравится? — спросил он с набитым ртом.

— Потерял аппетит.

— А, вы еще ко всему прочему чувствительный.

— Скажите, у всех ваших такие манеры?

— Хотите честно, лейтенант? Среди нас на одной улице уживаются и пожарные, и поджигатели.

— Кто вломился прошлой ночью? — спросил я.

— О, это просто. Одного зовут Эрик, он израильтянин. У него в Хайфе есть старший брат, и его держат только для уборки дерьма, замены рулонов туалетной бумаги и прочей подсобной работы. Второй, которого ты называешь Бобби Джо, — настоящий головорез. Это Роберт Джо Старкуэзер из Шейди-Гроув, штат Алабама. Комитет по защите детей отобрал у него с женой ребенка по собственному заявлению мальчишки. Полагали, что он во Вьетнаме разнес гранатой одного сержанта, но не смогли доказать, поэтому его вышибли из армии за недостойное поведение. Как вам понравилась его татуировка со словами, что всех надо убить, а Бог потом разберется? Это он от души.

— А что скажете о старшем?

— С ним немного сложнее. Его зовут Филип Мерфи, по крайней мере, мы так думаем. Мы проверяли его вдоль и поперек, и все равно остались пробелы — то здесь, то там отсутствуют адреса его проживания, сведения о заработках, налоговые декларации за последнюю пару лет. А то вдруг он всплывает владельцем обувного магазина в Де-Мойне. Обычно это означает, что у таких типов есть протекция в суде или в ЦРУ. Скорее всего, он один из внештатных сотрудников или вообще свободный художник, которых много крутится возле управления. У меня есть подозрение, что сейчас он сорвался с их поводка. Но что-либо добавить трудно.

Я взял свой сандвич и откусил. Вкус креветок с устрицами, салатом, луком, помидорами и острым соусом был восхитителен. Тени дубовых и ивовых листьев скользили разным изменчивым узором по поверхности стола.

— И все же я не понимаю связи. Какие дела у этих ребят с проститутками и наркотиками Сегуры?

— Прямой связи нет, — вновь расплылся он в улыбке. — Ну, думайте, вы же детектив. Давайте свою версию.

— Вы, похоже, уверены, что эти парни не охотятся за вами, потому что ваш главный козырь против них — чувство юмора?

— Возможно. Давайте, выкладывайте свою версию.

— Что-то мне с трудом верится, что вы агент казначейства.

— Моему начальнику тоже порой так кажется. Ну же, я жду.

— Вы связаны с Бюро по вопросам распространения алкоголя, табака и огнестрельного оружия.

— Хорошо, дальше.

— Мы говорим об оружии? — спросил я.

— Excellento[15].

— Нет, не excellento. Я все еще ничего не понимаю и уже сказал, что этот ужин обходится очень дорого.

— Да все просто. Я полагаю, что Сегура вкладывает доход от наркотиков в вооружение контрас[16] в Никарагуа. Это и объясняет появление таких ребят.

Израиль поставляет Сомосе оружие уже много лет, а также продает его крайне правым типа Пиночета в Чили. Отсюда идет ниточка к Бобу-Буффало, который чуть не снес тебе башку с плеч. Он промышлял для ЦРУ на границе с Гондурасом в то время, когда еще не путал свой член с винтовкой М-16. А что касается Филипа Мерфи, то, держу пари, он повязан с некоторыми производителями вооружения и военными здесь, в Штатах. Ничего нового или необычного в этом нет. Такая же отнюдь не святая троица работала на нас на Кубе. Слушай, как ты думаешь, почему ЦРУ пыталось с помощью крутых ребят из Чикаго пришить Кастро? У этой шайки имелся законный интерес. Они отлично ладили с Батистой, а Кастро закрыл все их казино.

— Как ты докопался до всего этого?

— У нас имелось по одному осведомителю в военных тренировочных лагерях во Флориде и на Миссисипи, а к тому же Боб-Буффало как-то оставил в шкафчике на автобусной станции в Билокси автомат. Мы могли бы схватить его, но позволили ему срикошетить. И тогда проявился Филип Мерфи, и все стало гораздо интереснее.

Он замолчал на минутку и снова взглянул мне прямо в лицо ничего не выражающими выцветшими глазами, которые, казалось, оставались протокольно-спокойными, даже когда его оскорбляли.

— Ты когда-нибудь кого-нибудь убирал?

— Может быть.

— Будь честен.

— Пару раз.

— Что ты при этом чувствовал?

— Они сами сдавали карты.

— В следующий раз, когда столкнешься с Мерфи или Бобом-Буффало и Эриком, учти, что они намерены тебя убрать. Да ты и так знаешь, правда?

— Ты сказал, что ничего не скрываешь. Можно парочку моих собственных соображений? Я вот думаю, что ты вовсе не прямодушен.

— Да ну?

— Не думаю, что ты хочешь меня вытащить, — сказал я. — Скорее всего, тебе нужен помощник. Но у меня уже есть партнер. Его работу город оплачивает, так же как мою.

— Ох и ловкий ты коп.

— Мне не нравится, когда кто-то пытается меня использовать.

— Не могу тебя обвинять, но есть еще кое-что, о чем я не сказал. В Гватемале был убит американский священник, бывший моим другом. Наше правительство завязло там по уши в дерьме, но не все работающие на правительство, старик, принадлежат одной команде. Некоторые еще верят в старые добрые правила.

— Похвально. Но если ты хочешь жить по учебнику бойскаутов, не пытайся провести полицейского.

— Тебя никто не просит подписывать клятву верности. Чего ты так боишься?

— Да ты в самом деле начинаешь меня раздражать.

— Не я написал этот сценарий. Ты вляпался по собственной инициативе. И скажу тебе еще одно: выбраться будет нелегко. Я тебе обещаю. Ребята вроде Сегуры и Мерфи всего лишь функционеры для более крупных фигур. Но вот тебе еще один вопрос, мистер Чистюля. О чем ты думал, когда чистил свои пушки у себя на палубе? Как разнесешь на кусочки Боба-Буффало но всему дому?

— У меня есть большая надежда, что я еще успею на пятый забег.

— Я отвезу тебя обратно.

— Не стоит беспокоиться. В городе действует служба «Желтое такси».

— Вот возьми визитную карточку. Здесь телефон моего мотеля.

— А вот мой еще не работает. Увидимся, — сказал я и вышел со двора на Луизиана-авеню.

Несколько чернокожих ребят пронеслись мимо меня на роликах. В вышине, над могучими дубами, вспыхнула молния.

Я позвонил Энни с автомата, чтобы спасти хоть остаток вечера, но дома никого не оказалось. Начался дождь, и я простоял полчаса под дырявым навесом в ожидании заказанного такси. И я пообещал себе впредь не поддаваться на приглашения федеральных служащих.

* * *

Но, как сказал Фицпатрик, я действительно писал собственный сценарий, и на следующее утро продолжил это занятие. Только теперь в нем обнаружились некоторые печальные последствия, которые заставили меня засомневаться — неужто во мне еще жив разрушительный инкуб[17] старого алкоголика.

Я начал поиски Бобби Джо Старкуэзера. Знал я о нем не так уж много, но такие, как он, имели обыкновение появляться в определенных местах. Я посетил парочку тиров, несколько баров, ведущих нелегальный бизнес, где собирались байкеры, секс-шопы и один военный магазин, появившийся на потребу тем, кто получал удовольствие от бесчисленных планов выживания в мире, который превратится в пустыню после третьей мировой войны. Но так ничего и не нашел.

Потом в обеденный перерыв, когда мы с Клитом ели пиццу, сидя на лавочке на Джексон-сквер, я задумался, почему я погнался за неведомым Бобби Джо Старкуэзером, в то время как мог дотянуться до более важной птицы. Мы сидели в тени мимозы, а собор Святого Людовика и площадь были залиты солнечным светом. Клит весь вспотел, пока ел пиццу, и вымазался соусом. Он без всякого выражения смотрел на уличных художников, сидевших на аллее Пиратов.

— Что у тебя есть на данный момент на того поджигателя? — спросил я.

— Не так уж много. Что мне сделать со своей растреклятой женушкой! Вот слушай. Она буквально вчера отправила чек на шестьсот долларов буддийскому монаху в Колорадо. Я попытался заморозить перевод, но он уже ушел. Она этому мужику уже тысячи перевела. Но когда я заговариваю об этом, она твердит, что я пьян.

— Может, вам лучше какое-то время пожить отдельно?

— Не могу. У нее появились суицидальные наклонности. Ее психиатр говорит, что ей не стоит даже за руль садиться.

— У меня есть планы пойти поужинать с девушкой сегодня вечером, если смогу ее вытащить. Почему бы тебе и Лоис не пойти с нами? Расходы беру на себя.

— Ну может быть. Спасибо, Дейв.

— А после обеда я хотел бы встретиться с Хулио Сегурой.

— Зачем?

— Припугну его слегка и отвезу в участок на допрос.

— Он может подать жалобу на преследование.

— Он последний, кто видел убитую девушку живой.

— Сомнительное предприятие. Не в нашей юрисдикции, — улыбнулся он одними глазами.

— Ну, ты идешь или нет?

— Черт с тобой, пошли.

* * *

Мы ехали на машине Клита вдоль озера. По серо-зеленой поверхности воды шла легкая зыбь, и среди белых солнечных бликов пеликаны ныряли в воду, охотясь за рыбой. Пальмы сухо пощелкивали на ветру. А по правой стороне дороги за стенами, покрытыми розовой штукатуркой, за длинными железными заборами с острыми пиками поверху, за густыми изгородями и рядами миртовых деревьев виднелись подстриженные лужайки и особняки богачей. Я знавал либералов из Туланского университета, которые могли бы рассказать, что это за люди, ради которых мы несем свою службу. Но мне они нравились не больше, чем любому другому. Они, на самом деле, тоже не любили полицию или по крайней мере не доверяли нам и поэтому нанимали собственную охрану, держали во дворах злых собак и устанавливали от воров прожекторы и сигнализации, которые были настоящим чудом техники. Они жили в постоянном страхе, что их детей похитят, что их драгоценности окажутся фальшивыми, что кто-то из неимущих проникнет в их жилище. Ирония заключалась в том, что эти фактически самые защищенные от всего на свете — от болезней, бедности, политического давления — люди были безоружны перед лицом смерти.

— Как думаешь, сколько стоит такое гнездышко? — спросил Клит.

— Не знаю, небось целый миллион.

— Мой папаша работал молочником в районе Гарденс, и иногда летом я ездил с ним по маршруту. Как-то утром я доставил молоко к двери одного немаленького дома прямо рядом с церковью Сент-Чарльз, и тут вышла хозяйка, сказала, что я милейший парнишка, и пригласила подойти к трем часам сюда же — она угостит меня мороженым. В этот день после обеда я тщательно помылся, надел самую лучшую одежду и ровно в три уже стучал в дверь ее дома. Сперва она не могла вспомнить, кто я такой, а потом сказала, чтобы я обогнул дом и подошел к черному входу. Я не понимал, что за чертовщина тут происходит. А когда попал на задний двор, увидел, что служанка раздает мороженое ораве маленьких черных оборванцев — все они были из многочисленной семьи дворника, нашего соседа. Там, позади дома этой тетки, была теплица. И я пришел туда еще раз ночью с полной коробкой камней и побил к чертям почти все стекла в ней. А когда она их все заменила, я недели через три опять их разбил. Когда мой папаша прознал об этом, он так меня отхлестал прутом, что по ногам кровь потекла. — Клит свернул на улицу, где жил Хулио Сегура. Здесь были часто посажены деревья и цветущие кустарники. — Ты когда-нибудь делал такие глупости, когда был ребенком?

— Не помню.

— Ты мне однажды рассказывал, что и у вас с братом были нелегкие деньки.

— Да кого это волнует, Клит? Это же вчерашний день.

— Конечно. Ну и почему не сказать?

— Вот какая у тебя заноза засела в голове. Дай ей наконец вылезти.

— Ты иногда говоришь обидные вещи, Седой.

— Вон он едет! Догоняй!

Бледно-лиловый кадиллак Хулио Сегуры только что выскочил из главных ворот дома на улицу. За рулем сидел карлик, а рядом с шофером — какая-то блондинка. Сегура и еще один человек разместились сзади. Клит жал на газ до тех пор, пока мы не поравнялись с ними. За стеклом показалось испуганное лицо карлика, который все же продолжал вести. Я показал ему из окна свой значок. Он нажал на тормоз, передние колеса оставили длинный черный след вдоль обочины, а он застыл на сиденье в своей сиреневой шоферской фуражке, вцепившись в руль обеими руками и приподняв подбородок.

— Как будем действовать? — спросил Клит, прежде чем мы вышли из машины.

— Поднимем черный флаг, — ответил я.

Клит поставил машину перед кадиллаком, и мы зашли к нему с разных сторон. Я постучал в окно, и стекло, за которым сидел Сегура, поехало вниз. Позже я снова и снова мысленно возвращался к этому моменту, как и к легкомысленному высказыванию насчет черного флага, и все думал, насколько все могло по-другому обернуться, если бы я зашел к машине со стороны водителя или если бы промолчал.

Клит выключил зажигание, вытащил ключи и выбросил их в кусты. Карлик оцепенел от страха. Маленькими ручками он сжимал руль и вертел своей большой несуразной головой во все стороны, бросая взгляды то на Клита, то на заднее сиденье.

— Надеюсь, у тебя в штанах не спрятан пистолет? — спросил его Клит, а потом стал принюхиваться к запаху внутри кадиллака.

— Ай-яй-яй, что за аромат я чувствую? Кокаинчик? А может, мы тут muta[18] баловались, пока на гольф ехали?

В салоне стоял удушающий запах марихуаны. Выражение лица блондинки было какое-то нездоровое. Я заметил, что на полу валяется зажигалка с приборной доски, и догадался, что она прикуривала от нее и сжевала самокрутку, когда мы их остановили. На ее ладненькой фигурке хорошо сидели белые шорты и блузка с низким вырезом, на ногах были туфли на высоких каблуках. Но волосы! На них было столько лака, что они торчали, как проволока, а густой слой косметики на лице все равно не мог скрыть, насколько оно рябое.

Я открыл ей дверь.

— Быстро домой, — сказал я.

— Они закрыли ворота, — протянула она.

— Шагай отсюда. Это будет лучшее, что ты делала за последние годы, — ответил я.

— Что мне делать, Хулио? — обратилась она к сидящему сзади Сегуре.

— Делай, что я сказал, красотка. Твоему латинскому жеребцу придется несладко сегодня, — сказал я.

Ее глаза беспокойно забегали, потом она, прикусив губу, схватила сумочку, проскользнула мимо меня и, застучав каблуками, быстро побежала по тротуару.

Я наклонился к окну, за которым сидел Сегура. Рядом с ним находился тот самый охранник, которому Клит вчера дал в живот; оба держали в руках бокалы со спиртным. Перед ними был компактный бар. Бокалы были обернуты салфетками с резиновыми колечками. На Сегуре были желтые брюки-гольф, коричневые лакированные туфли и белая рубашка в цветочек, которая не сходилась на животе. Он обернул ко мне свое странное треугольное лицо, косые лучи заходящего солнца высвечивали его багровые бородавки, прятавшиеся в морщинах на лбу.

— Какого черта, что ты собираешься сделать, Робишо? — спросил он.

— Преподать урок, каким может быть по-настоящему неудачный день, — ответил я.

— Чего ты хочешь? Войны? Или, может, договоримся?

— Ты даешь мне информацию о Филипе Мерфи, Бобби Джо Старкуэзере и маленьком израильтянине.

— Не знаю ни одного из этих людей. Ты все время приходишь в мой дом и говоришь о том, о чем я понятия не имею.

— Старик сегодня не в духе, Хулио, — вмешался Клит. — Твои друзья испортили ему настроение и сильно насолили ему вчера вечером. Сейчас их здесь нет, зато есть ты. Ты и твой... Пако.

Он выпустил дым от сигареты прямо в лицо охраннику.

— Пытаешься прижать меня? О'кей, я реалист. У меня с полицией деловые отношения.

— Зря теряешь время, Хулио, — сказал я. — Все двери закрыты. Поговорим с глазу на глаз.

— Звони Уайнбюргеру, — сказал он охраннику.

Тот протянул руку к телефону, расположенному на панели из красного дерева, встроенной в спинку переднего сиденья.

— Только дотронься до телефона, и я засуну тебе его в глотку, — пригрозил Клит.

Охранник откинулся назад в кресло, сжав зубы и уронив руки на колени.

— У тебя ничего нет, ты ничего не знаешь, только воняешь без толку, — сказал Сегура.

— Постарайся понять, дружище, — начал я, — Лавлейс Десхотелс была маленькой черной девочкой из деревни, и у нее были большие надежды относительно себя и своей семьи. Она думала, что сорвала большой куш, но ты, оказывается, не любишь проституток, которые, выпив твои коктейли, блюют в твой бассейн, поэтому ты отправил ее обратно к сутенеру. Только она вдруг взяла и заартачилась. К тому же ее интерес к «слонам»... — Я смотрел прямо ему в лицо. Оно подергивалось, как резиновое. — Так что же такой мачо, как ты, сделал с надоевшей шлюхой? Он поручил парочке шестерок вывезти ее на лодке в самую глушь и отправить на тот свет с помощью средства, за которое она давно продала свою душу. Тебя, наверное, удивляет, откуда мне все это известно, не так ли, Хулио? Все потому, что у ребят, которые на тебя работают, словесный понос. Они мне сообщили очень интересные сведения за обеденным столом. Прямо сейчас можно несколько дюжин людей отправить в суд присяжных.

— Ну-ну, попробуй, умник.

— Позволь сказать тебе последнее. Ты будешь полностью проинформирован, когда Уайнбюргер попытается вытащить тебя из кутузки сегодня вечером. Я отбуксирую твою машину, вычищу пылесосом, а потом возьму лом и разобью ее. За употребление наркотиков в Луизиане дают пятнадцать лет, и все, что нам нужно — это пепел, порошок, неважно, от зажигалки или с обивки.

— Если ты ее разобьешь, то пощады не жди.

И тут Клит сделал то, что, пожалуй, было глупейшей и самой бессмысленной ошибкой в его карьере.

— И этой маленькой свинке тоже достанется, — с этими словами он просунул руку в окно, схватил охранника за нос и резко крутанул.

Из глаз охранника брызнули слезы, он стал хлопать Клита по руке, а потом протянул свою волосатую татуированную руку к двери и сунул ее в кожаную, прикрепленную к ней, сумку.

— No lo hagas! No lo hagas![19] — закричал Сегура.

Но, как всегда, для всех нас уже было слишком поздно. В руке охранника оказался никелированный автоматический пистолет, его пальцы нажали на курок, выскочившая пуля пробила стекло, и осколки усеяли всю рубашку Клита. После этого все произошло очень быстро. Доставая револьвер из заднего кармана брюк, я увидел, что Клит выдернул свой малокалиберный пистолет из кобуры на поясе, пригнулся и открыл огонь. Отступив на шаг, чтобы не попасть на линию огня Сегуры, я в тот же момент выстрелил, сжав запястье левой рукой, чтобы не было отдачи. Я пять раз нажимал на курок, пока рука не устала, выстрелы гремели в ушах, и к тому же невозможно было ничего разглядеть внутри машины. Более того, внутри кадиллака как будто происходило землетрясение. В воздухе летали клочья обивки и ваты с сиденьев, осколки стекол и металла, деревянные щепки, разбитые бутылки, все было окутано порохом, дымом, а по заднему стеклу текли ручьи крови и водки.

Спрятаться Хулио Сегуре было некуда. Он попытался свернуться клубком, чтобы пули Клита пролетали мимо, но его положение было безнадежным. Внезапно он высунулся наполовину из окна, выбросив руки вперед, растопырив пальцы, как будто хотел вцепиться в меня когтями. Глаза молили о пощаде, рот открылся в немом крике. Мой палец уже спустил предохранитель, и пуля, войдя ему в верхнюю губу, вылетела из затылка над подергивающимся телом охранника.

Меня била дрожь, дыхание перехватило. Я откатился от кадиллака и, встав на ноги, облокотился на крышу машины Клита, свесив руку со своим револьвером 45-го калибра. Рябое лицо Клита было настолько бескровным и неподвижным, что об него можно было бы зажечь спичку. Одежда была усыпана мельчайшими стеклянными осколками.

— Этот сукин сын промахнулся, хотя был от меня в двух шагах, — сказал он. — Ты видел? Это проклятое стекло спасло мне жизнь. Давай вернемся, заглянем внутрь. Мы же их на кусочки разорвали.

И тут шофер-карлик вылез из машины и побежал под вой сирен через лужайку на своих коротеньких ножках. Клит вдруг принялся истерически хохотать.

Глава 5

На следующее утро мы с Клитом сидели друг напротив друга за своими письменными столами в нашем маленьком стеклянном кабинете с грязно-желтыми стенами, при виде которых вспоминалась спальня школьного общежития в ХАМЛ[20]. Клитус притворялся, что читает длинную записку от начальника, но глаза у него были абсолютно пусты, только порой в них появлялось страдальческое выражение похмелья. Он курил одну сигарету за другой, жевал мятные пластинки, но вчерашнее виски слишком глубоко засело внутри. Мы оба уже написали отчеты капитану Гидри.

— Сегодня я тебя выгораживать не стану, Клит, — сказал я.

— Что значит — «выгораживать»? Да, я уже одну пулю выпустил, когда ты еще только прицеливался.

— Я не об этом. Ты же спровоцировал все это. Этого не должно было случиться.

— Уверен, да? А если бы Пако опередил нас со своим автоматом, пока ты занимался с Сегурой? У него был девятизарядный ствол. Он бы нас обоих изрешетил.

— Спровоцировал ты.

— А даже если и я? Давно пора было достать этих ублюдков и сделать из них удобрения. Нечего о них жалеть, Дейв. Да кто заинтересуется, как Хулио Сегура кончил свои дни? Сомневаюсь, что найдутся хотя бы трое, кто придет на похороны этого парня.

— Я бы не был так уверен.

По коридору прошел сержант Мотли и остановился напротив нашей двери. Он только что вошел в здание, и его круглая, черная голова блестела от пота. Сержант ел рожок с мороженым, и густые усы все были испачканы.

— Кое-кто в лаборатории сказал, что им пришлось смывать мозги Сегуры с сиденья из брандспойта.

— Да ну?

— Угадайте, что я еще слышал? — сказал Мотли.

— Да кого это волнует?

— Тебя, Пёрсел. В лаборатории говорят, что в кадиллаке было нечисто. Травка на зажигалке, кокаин на коврике. Кто бы мог подумать, что Сегура позволяет своим шлюхам такую неосторожность? — улыбнулся он. — Но это же не вы заложили мину, правда?

— Ну что ты такой несносный, Мотли? — спросил Клит. — Это потому, что ты толстый урод или толстый тупица? Это загадка для всех нас.

— Кроме того, я слышал, как одна шлюха говорила, что это ты предсказал Сегуре скорый конец. Не очень умно для неразлучной парочки из отдела убийств, — заметил Мотли.

— Давайте выпьем за быстрое распространение заразы, которая их всех скосит. — Клит дурашливо чокнулся с Мотли кофейной чашкой.

— Да слушать еще тебя, — отмахнулся Мотли.

— Отдохни, — сказал я.

— С этим типом можно разговаривать, только вооружившись чувством юмора или отравой от насекомых, — заметил Клит.

Через несколько минут капитан Гидри попросил меня зайти в его кабинет. Я не очень-то горел желанием побеседовать с капитаном, но все же с облегчением ушел от Клита.

Капитан Гидри, почесывая кожу на голове с вживленными волосками, взглянул на меня через свои очки в роговой оправе. На столе у него лежали рядышком два отчета — мой и Клита.

— Эксперты обнаружили в машине пепел от марихуаны и крупинки кокаина, — проговорил он. Голос прозвучал сдержанно и равнодушно.

— Мотли только что сказал нам.

Он взял карандаш и принялся барабанить по своей ладони.

— А еще они сказали, что изнутри машины была выпущена пуля, которая пробила стекло, и осколки вылетели наружу, — продолжил он. — Вторая пуля вышла через крышу, что, скорее всего, означает, что стреляющий в это время был уже ранен. Дворник с этой улицы сказал, что слышал звук, похожий на треск поленьев, внутри кадиллака, а потом увидел, что вы оба открыли стрельбу. Все складывается в вашу пользу, Дейв.

— А что говорит карлик? — спросил я.

— Ничего. Ему нужен только билет на самолет в Манагуа.

— Здесь сказано не все, капитан.

— Я просмотрел ваши отчеты. Написано без сучка без задоринки. Думаю, в управлении внутренних дел проблем не возникнет.

— Вот и хорошо.

— Но лично я считаю, что здесь что-то нечисто. Объясни мне, зачем парню, который ни разу не был под арестом, которого этот ушлый Уайнбюргер мог освободить через полчаса, понадобилось стрелять в двух вооруженных полицейских?

— Я не ответил.

— Уж не думаешь ли ты, что у него склонность к самоубийству?

— Не знаю.

— Это Сегура сказал ему сделать?

— Нет.

— Но тогда почему этот парень так себя подставил? — спросил он, сжав карандаш в ладони.

— В управлении внутренних дел специально платят деньги за то, чтобы это выяснять.

— К черту управление! Мне не нравится читать отчет о двух смертях, где сказано: «Заполните пробелы».

— Больше я ничего не могу добавить, капитан.

— Зато я могу. Я думаю, что там произошло кое-что еще. И кроме того, я думаю, что ты покрываешь Пёрсела. Но это не дружеская верность. Это глупость.

— Основная мысль в моем отчете, что кто-то поднял пистолет на полицейского и стрелял в него.

— Рассказывайте это между собой. А тем временем позволь поделиться с тобой своими соображениями. Ребята из управления будут обсуждать это дело, задавать вам каверзные вопросы, заставят чувствовать себя неуютно, а может, даже попытаются ткнуть пальцем в глаз. В конце концов они вас снимут с крючка, и все станут приглашать вас выпить пивка. Но вы навлечете на себя подозрения в неоправданном убийстве.

И этот шлейф будет тянуться за вами повсюду. А порой такие мелочи перерастают в легенду. Так получилось с Мотли и теми парнями в наручниках, которые задохнулись в лифте.

Я невольно отвел глаза.

— Это дело Пёрсела, капитан. Не я сдавал им карты.

— Сожалею, что ты оказался в таком положении, Дейв. — Он раскрыл ладонь и уронил карандаш на настольный блокнот. — Но я дам тебе еще один совет, прежде чем ты уйдешь. Бери иногда Пёрсела с собой на встречи анонимных алкоголиков. И еще. Если ты собираешься покрывать напарника, который время от времени перестает себя контролировать, будь в состоянии брать на себя ответственность за последствия.

То утро выдалось не самым лучшим.

Через полчаса в нашем кабинете зазвонил телефон.

— Угадай, кто, — послышался голос.

— Клоун из шоу «Хауди-Дуди».

— Угадай, что я делаю.

— Меня это не интересует.

— Рассматриваю произведение фотоискусства на первой странице «Пикаюн», — сообщил Фицпатрик. — А я недооценивал твою склонность к драме. Такие картинки нам приходилось видеть в «Полис Газетт» — зернистые черно-белые фотографии, двери машины распахнуты настежь, на тротуар свешиваются тела убитых, лужи черной крови на сиденьях. Поздравляю, ты оборвал единственную ниточку, которая у нас была.

— Если у тебя есть желание помочь мне разобраться, придется встать в очередь. С моей точки зрения, ты уже исчерпал свое время. Фактически...

— Заткнись, лейтенант.

— Что ты сказал?

— Что слышал. Я сейчас зол, как сто тысяч чертей. Ты все испортил.

— Тебя там не было, приятель.

— И не должно было быть. Меня не покидала мысль — что-то такое может случиться, и ты меня не разочаровал.

— Не хочешь ли объяснить?

— Не уверен, что ты усвоишь. Я думал, ты умный парень. Но похоже, что ты не в состоянии сделать хотя бы шаг, если кто-то не рисует на полу для тебя танцевальные па.

Я не ответил. Моя рука, сжимавшая телефонную трубку, вспотела. Клит с любопытством глядел на меня.

— Ты можешь сейчас говорить? — спросил Фицпатрик.

— Я в своем кабинете.

— Кто там рядом с тобой?

— Мой напарник, Пёрсел.

— А, ну конечно, можешь говорить, — сказал он раздраженно. — Я подъеду за тобой к устричному бару «Акме» на Айбервилль-стрит через десять минут. Буду на синем «Плимуте», который взял напрокат.

— Я не собираюсь встречаться.

— Или ты придешь, или я сегодня вечером приду к тебе домой и вышибу все зубы. Я тебе обещаю.

* * *

Я прождал его минут десять перед входом в «Акме», потом зашел внутрь и, купив бокал «доктора Пеппера» со льдом и лимоном, выпил его на залитой солнцем улице. Вдали виднелись шпили собора Святого Людовика, куда я иногда ходил на службу. Они сияли в чистом утреннем воздухе. К тому моменту, когда на обочине остановился Фицпатрик, моя злость утихла до такой степени, что уже не было желания выдернуть его из машины за галстук. Но сев рядом с ним, я дотянулся до зажигания и выключил мотор.

— Прежде чем куда-нибудь поедем, давай выясним парочку вопросов, — начал я. — Сомневаюсь, что ты заработал право приказывать людям заткнуться или угрожать им по телефону. Но если ты серьезно, можем попробовать надеть перчатки и посмотреть, к чему это приведет.

Он кивнул и безучастно щелкнул ногтями по рулю.

— Не бойся, на ринге всегда найдется человек, который окажет первую помощь, если тебе разобьют физиономию.

— Все ясно, ты уже встал в стойку боксера.

— А ты не так уж силен в этом, не так ли?

— Я хотел вытащить тебя с работы. Если заметил, ты уже сидишь в моей машине, а не в кабинете Первого округа. Не против, если я заведу мотор?

— Думаю, что вы, федералы, вынуждены делать все с утроенной скрытностью. Не легче было бы для нас обоих пойти в кабинет к капитану Гидри и переговорить обо всем этом в разумом ключе? Мы не больше вашего хотим, чтобы такие парни, как Филип Мерфи и его выдрессированные психопаты крутились в Новом Орлеане. Капитан хороший человек. Он поможет, если это будет в его силах.

Он включил зажигание и выехал на дорогу. Солнечный свет падал на его веснушчатое лицо и рубашку в яркую полоску.

— А Пёрсел хороший человек? — спросил он.

— У него есть кое-какие проблемы, но он их решает.

— А репутация у него безупречная?

— Насколько мне известно, да.

— Недель шесть назад у нас были все основания пойти по ложному пути. Его имя было в записной книжке той девушки. Он ходил к ней каждую неделю. Но, в любом случае, никаких данных об оплате напротив его имени не было.

Я глубоко вздохнул.

— У него в семейной жизни проблемы, — сказал я.

— Перестань. Речь идет о полицейском, который скомпрометировал себя, открыв вчера стрельбу по вероятному свидетелю, важному для правительства. Кто из вас прикончил Сегуру?

— Я. Он попытался выскочить из двери и поднялся с сиденья как раз напротив меня.

— Готов поспорить, что в нем уже была пуля из пушки Пёрсела.

— Показало вскрытие?

— Не знаю.

— Отлично.

— Ты утверждаешь, что Клит хотел убить Сегуру?

— Возможно.

— Нет, я на это не куплюсь.

— Да, ты на многое не покупаешься, лейтенант. У меня в конторе тоже есть такие. И поэтому на следующей неделе они отправляют меня обратно в Бостон.

— Уезжаешь?

— Придется. Я не выполнил задание, и теперь меня ждет другая работа.

Он взглянул на меня, и я впервые почувствовал к нему симпатию. Несмотря на все недостатки, он отлично подавал мяч. Мы купили бумажное ведерко жареных креветок и два пакетика риса с приправами и перекусили в маленьком тенистом парке возле Наполеон-авеню. Группа ребят — черных, белых и чиканос[21] — играла в дворовый бейсбол перед покосившейся оградой из металлической сетки. Грубые мальчишки из рабочих семей, они играли с ожесточением и безрассудством. Подающий специально плевал на мяч, чтобы его было труднее поймать, или прицельно бросал в голову игроку с битой; игроки на базе из разных команд отталкивали друг друга локтями и коленями и падали, обдирая кожу на щеках, в попытке поймать мяч, а ловец даже перехватил мяч голой рукой под самым носом отбивающего, когда тот замахнулся для отражения подачи, при этом игрок на третьей базе совершенно не боялся, что горизонтальным ударом ему в любой момент могло снести голову. Я подумал, что нет ничего удивительного в том, что иностранцы восхищаются непосредственной и наивной жестокостью американцев.

— Во всем этом участвуют «слоны»? — спросил я.

— "Слоны"? Это что-то новенькое. Откуда ты узнал о них?

— Я знаю, что Лавлейс Десхотелс потешалась над «слонами», прежде чем люди Сегуры убили ее. А когда я сказал об этом Сегуре, тот скорчил рожу.

— Хорошо, у нас есть еще один шанс. Я разыскал ее соседку по комнате, мексиканку из того же массажного салона, и ей очень хочется, чтобы все эти ублюдки ответили за убийство.

— Почему она стала разговаривать с тобой, а не со мной?

— Потому что она считает вас всех кретинами. У вас в отделе убийств есть сержант по имени Мотли?

— Да.

— Она говорит, что у него молния на ширинке вообще не закрывается.

— Похоже на то.

— Сейчас она работает танцовщицей в стрип-баре недалеко от аэропорта. Говорит, что может сдать нам парочку интересных личностей за триста долларов, а еще она хочет, чтобы ее маленькую дочку отправили обратно в Сан-Антонио учиться на парикмахера.

— Для меня эта информация — полная ерунда.

— На мой взгляд, она не обманывает. У нее был парень, бывший служащий из национальной гвардии Никарагуа, который работал на Сегуру. Как-то он избил ее и украл все деньги. Клевые у него там ребята. Теперь она жаждет, чтоб мы их всех накрыли. Мотивы ее вполне понятны.

— Я думаю, что она продаст ту же информацию, которую мне уже сообщил Диди Джи.

— Ее очень беспокоит Бобби Джо Старкуэзер. Она говорит, что он скрытый гей и с женщинами в постели ничего не может. Это он выбросил официантку из окна отеля, а за это в «Анголе» поджарили какого-то местного мелкого воришку.

Я уставился на мальчишек, играющих в бейсбол.

— В чем дело? — спросил Фицпатрик.

— Я знал его. Его звали Джонни Массина.

— Вы что, тесно общались или как?

— Я пытался помочь ему бросить пить. А она знает, где может находиться Старкуэзер?

— Насчет этого она как-то неясно выразилась.

— Я так и думал, — сказал я. — Напиши мне ее имя и адрес, тогда я прямо сейчас отправлюсь к ней. Все равно меня держат на коротком поводке.

— Лейтенант, можно, я задам личный вопрос?

Я хотел сказать: «Почему бы и нет?», поскольку до этого он никогда не проявлял особой сдержанности, но он, не дав мне начать, заговорил сам.

— По всему видно, что ты хороший полицейский, а как человек — любишь уединение. Но ты же католик и, по идее, должен переживать из-за того, что там происходит, — сказал он.

— Где? — спросил я, уже зная ответ, хотя не был готов к продолжению дискуссии.

— В Центральной Америке. Они приносят нашим людям столько вреда. Убивают священников и монашек из монастыря Благовещения Марии, причем стреляют из пулеметов М-16 и М-60, которые мы же им и продаем.

— Не стоит брать на себя ответственность за все это.

— Но это же наша церковь. А они наши люди. И обойти этот факт нельзя, лейтенант.

— А кто тебя об этом просит? Тебе только следует знать границы своих полномочий, вот и все. Вот греки это поняли. И тебе и мне надо бы поучиться у них.

— Тебе кажется, что это добрый совет? — спросил он.

— Я не хочу, чтобы у меня в голове постоянно копошились всякие сомнения, будто куча сороконожек.

— Если уж тебе так по вкусу цветистые выражения, попробуй ответить по существу: почему мы восхищаемся Прометеем и презираем Полония? Не пытайся состязаться с воспитанником иезуитов, лейтенант.

За сотни лет мы поднаторели в словесных баталиях с инакомыслящими.

На его лице появилась улыбка лучшего игрока на подаче, пославшего крученый мяч с такой силой, что отбивающий завертелся волчком.

* * *

В этот вечер я отправился в кампус Туланского университета, где во дворе давал концерт струнный квартет, в котором играла Энни. Она сидела на освещенной сцене и была очаровательна в своем темном костюме и безупречно белой блузке. По лицу было видно, что она полностью поглощена музыкой, но в то же время внимательно читает ноты, стоящие на металлическом пюпитре перед ней, и старательно водит смычком по своей виолончели. Когда она играла, в ее лице появлялось что-то прелестно-детское, то, что замечаешь на лицах людей, которые, занимаясь своим, личным, словно преображаются. После концерта нас пригласили на вечеринку на открытом воздухе в округе Гарденс. Меж деревьев висели японские фонарики, подводные огни в бассейне испускали дымчатый свет под изумрудной поверхностью; воздух благоухал жасмином, розами и свежестью политой земли на клумбах; негры-официанты с подносами, уставленными бокалами с шампанским и фруктовыми прохладительными напитками, почтительно обходили группки смеющихся людей в вечерних платьях и летних смокингах.

Ей было хорошо. Я видел, что сейчас в глазах Энни нет страха и отвращения к себе, которые появились после Бобби Джо Старкуэзера, и она всячески старалась помочь мне забыть, что произошло вчера на заднем сиденье кадиллака Хулио Сегуры.

Но мой эгоизм не позволял мне забыть те десять секунд между тем, как охранник вытащил автоматический пистолет из кармана на двери автомобиля, и тем моментом, когда револьвер в моей руке оглушительно выстрелил и голова Сегуры взорвалась, разлетевшись на кусочки по всему салону. Я не сомневался, что, в отличие от большинства злополучных жалких личностей, с которыми мы обычно имели дело, Сегура был настоящим злодеем, но каждому, кому приходилось стрелять из оружия в другого человека, знакомо это настоянное на адреналине ощущение собственного могущества, которое испытываешь в этот момент, и тайное удовлетворение от того, что тебе представилась возможность его испытать. Я стрелял в людей во Вьетнаме, дважды — когда уже служил в полиции, и сознавал, что внутри меня по-прежнему кроется все та же первобытная обезьяна, от которой мы произошли.

Еще мне не давал покоя Фицпатрик со своими насмешками над моей верой в Бога и в людей. Хотелось перестать думать о нем. Он был ребенок, идеалист, федеральная гончая, скорее всего, он нарушал многие внутренние правила и со временем вполне мог вылететь из своего учреждения. Если бы он не стал агентом казначейства, он вполне мог бы муштровать новобранцев на призывных пунктах. С такой энергией впору сжечь целый город.

Но я не мог от него избавиться. Мне он нравился, и я его даже немного зауважал.

Я искренне старался веселиться. Люди навечеринке пришли из другого мира, нежели мой, но были приветливы, дружелюбны и специально подходили ко мне, чтобы поговорить. Энни тоже старалась. Когда она заметила мое стремление избегать разговора, то дотронулась до моей руки и улыбнулась одними глазами. Но все равно меня ничто не радовало. Я извинился и, сославшись на то, что мне утром идти на работу, решил уехать и отвез Энни домой. Уже на пороге я заметил по ее лицу, что она немного обиделась, когда я сказал, что не могу остаться.

— Тебе нравится одиночество, Дейв? — спросила она.

— Нет. Ничего хорошего в такой жизни нет.

— Может, как-нибудь в другой раз?

— Да. Прости меня за сегодняшний вечер. Я позвоню завтра.

Улыбнувшись, она вошла внутрь, а я поехал домой таким удрученным, каким уже не был много лет.

Почему? Потому что правда была в том, что мне хотелось напиться. Это не означало, что я таким образом хотел расслабиться, потягивая коктейль в баре, отделанном красным деревом и латунью, с обитыми красной кожей закутками и рядами блестящих бокалов, отражающихся в длинном настенном зеркале. Мне хотелось выпить чего-нибудь крепкого — смеси виски «Джек Дэниэлс» с пивом, водки со льдом, а то и неразбавленного джина, который просто запиваешь водой, или огненной текилы, от которой перехватывает дыхание и вскипает кровь. И сделать это в опустевшем салуне где-нибудь на Декатур или Мэгезин-стрит — там не нужно ни за что отвечать, а мое жуткое отражение в зеркале — всего лишь еще одно пьяное видение, как и озаренный неоном дождь, барабанящий в окно.

После четырех лет трезвого образа жизни мне вновь захотелось заполнить мозг пауками, слизняками и змеями, что жирели и пухли за счет тех кусочков моей жизни, которые я каждодневно бросал им на съедение. Я винил в убийстве Хулио Сегуры свою трезвость. И решил, что мое пристрастие к алкоголю и саморазрушению — может, даже индикатор того, что человеческое во мне еще живо. Всю ночь я перебирал четки и не заснул, пока небо не посерело перед рассветом.

* * *

На следующий день мысли о Сэме Фицпатрике все еще крутились у меня в голове. Я позвонил в Бюро по вопросам распространения алкоголя, табака и оружия, но ответственный помощник специального агента ответил мне, что Фицпатрика нет на месте.

— А кто его спрашивает, простите? — поинтересовался он.

Я назвал имя и должность.

— Вы звоните из своего кабинета?

Я сказал, что да.

— Я перезвоню вам через пару минут, — сказал он И повесил трубку.

В самом деле, не прошло и полутора минут, как телефон зазвонил. Какие же они там все пунктуальные.

— Мы все за него беспокоимся. Отметки о его приходе на работу нет, и в мотеле его тоже нет, — сообщил он. — Это вы отправили на тот свет Сегуру?

— Да.

— Неважный день тогда выдался, правда? — спросил он и засмеялся.

— У вас у всех такое чувство юмора?

— У нас агент пропал, лейтенант. Вы можете что-нибудь нам сообщить?

— Он собирался встретиться с одной мексиканкой-стриптизершей из бара в пригороде, возле аэропорта. Она говорила ему, что может вывести его на парочку ребят Сегуры.

— Нам уже известно о ней. Есть еще какая-нибудь информация?

— Это все.

— Оставайтесь на связи. Заходите к нам на чашечку кофе. Нам нужна более надежная связь с вашими людьми. Кстати, лейтенант, агент Фицпатрик иногда выходит за пределы наших правил. Но это не означает, что некоторые местные блюстители могут себе позволять вмешиваться в наши дела. Картина ясна?

Затем последовала пауза, и на том конце положили трубку.

Уже на исходе дня я поехал за город, в Метари, где снимала квартиру та самая мексиканка. Дома никого не оказалось, и управляющий сказал, что он не видел девушки по имени Гейл Лопес или ее дочери вот уже пару дней. Я приклеил маленький кусочек скотча к двери и косяку и поехал в густеющих сумерках к аэропорту в стрип-бар.

Реактивные самолеты поднимались со взлетной полосы в воздух над дорогой и с ревом пролетали над крышей бара по бледно-лиловому небу. Кирпичное здание было выкрашено в пурпурный цвет, дверь была покрыта красным лаком, а внутри пахло сигаретным дымом, кондиционированным воздухом и антисептиком для уборных. Позади барной стойки шел подиум, где дежурный комик с мятым желтоватым лицом давал вялое и скучное представление, которое никто из присутствующих не слушал. Когда он дошел до середины, какие-то байкеры в углу завели музыкальный автомат и врубили его на полную громкость.

Бармен был крупным лысеющим мужчиной около тридцати с большой крепкой головой. Редкие пряди волос на макушке жирно блестели, а по бокам были гладко зачесаны. Одет он был в черные брюки, белую рубашку и черную бархатную жилетку, как профессиональный бармен, но мощные руки и шея, широкая грудь и деревянный молоток на полке позади него выдавали в нем нечто другое. Я спросил у него про Гейл Лопес.

— Вы не узнаёте меня, лейтенант? — спросил он, улыбнувшись.

Я попытался разглядеть его сквозь дым и ослепительный блеск прожекторов со сцены.

— Это было пять или шесть лет назад, если не ошибаюсь? — сказал я. — Что-то насчет грузовика по доставке до востребования газеты «Пикаюн».

— Точно, восемь лет назад все было, но вы меня так и не выслушали тогда толком, лейтенант. Ну да не важно. Но как я ни стараюсь держаться от таких дел подальше, обязательно во что-нибудь вляпываюсь. Понимаете, что я имею в виду? И все же позвольте попросить вас о небольшой любезности. Моему начальнику совсем не обязательно знать об этой ситуации, правда? Он хороший парень, не любит нарушать закон, и ему не понравилось бы, что я работал во всяких дряных заведениях, но некоторые ребята из профсоюза точили на меня зуб и не хотели отдавать мне назад мою карточку, а ведь здесь не на каждом шагу найдешь работу, где можно сделать шесть долларов в час плюс чаевые. Да, в такой дыре, как эта, работать унизительно. Вот этими руками я вытаскиваю окурки из унитазов, скребу туалеты и драю шваброй полы каждый раз, когда одного из этих гребаных козлов вырвет. Что вы хотите выпить? Плачу за вас.

— А, сейчас ничего. Что там насчет Гейл Лопес?

— Ну, здесь такая текучка с этими девками, вы же понимаете. Здесь клиентура та еще, лейтенант, — латиносы, курильщики опиума и прочая шваль, которая отирается тут до тех пор, пока с катушек не съедет, понятно, что я имею в виду? Вот сюда каждый вечер приходит один парень и кидает в свое виски колеса, а потом, когда я ему говорю: «Чудесная погода сегодня» или «Ну и дождь сегодня хлещет», он отвечает: «Ннн-да». Я спрашиваю его, хочет ли он еще выпить, а он отвечает: «Ннн-да». — «Хочешь еще немного орешков?» — «Ннн-да». — «Здесь не стоит так пыжиться». — «Ннн-да».

— Да нет, Чарли, я толкую о человеке, у которого все лицо в веснушках.

— Такого я никогда не видел. Оглянитесь вокруг, лейтенант. Такого парня здесь сразу бы заметили, как белую ворону. Ну, по-любому, спросите у своей танцовщицы. Она здесь будет через час.

Я посмотрел два номера с полудюжиной обнаженных девиц, танцевавших под нестройные звуки трио музыкантов. На лодыжках и талиях у девушек болтались тоненькие золотые цепочки, а лица, казалось, сияли от некоего внутреннего самолюбования, которое не имело ничего общего с окружающим миром. Они покачивались, подняв руки над головой, как будто двигались под водой, а встречаясь друг с другом взглядом, на мгновение оживали, и глаза их вспыхивали неким тайным огнем.

Все это время бармен с равнодушным видом мыл бокалы в жестяной раковине, роняя пепел со своей сигареты прямо в воду с посудой. Кто-то окликнул его из-за спины, и он на несколько минут оставил свое рабочее место, а потом вернулся с встревоженным видом.

— Лейтенант, у меня тут неприятная ситуация, — сказал он. — Наш управляющий, мистер Риццо, очень рад, что вы нас посетили, и запретил брать с вас деньги. Но вот только если парень долго сидит у барной стойки и пьет одну газировку, а под пиджаком у него виднеется ствол, то он как...

— Чумной? — подсказал я.

— Если вы успели заметить, у стойки не осталось ни одного человека, кроме грязных алкашей. Даже тот парень, который отвечает мне «Ннн-да», сегодня вечером отсел подальше. Вы должны понимать, как мыслят дегенераты. У них преступные мысли, но когда они слишком далеко заходят в своих фантазиях и случайно задевают какого-нибудь братка, который только из «Анголы» вышел, то есть решают дать ему под зад, — дело заканчивается плохо, и я их понимаю.

Я заплатил за напиток и полчаса просидел в ожидании за маленьким столиком в темном углу зала. Гейл Лопес не показывалась. Я оставил бармену свою визитную карточку с номером телефона и попросил позвонить мне, если она придет. Он положил тряпку на стойку и близко наклонился ко мне.

— Один из ее приятелей — красавчик из Никарагуа. Он высокого роста и носит усы, — сказал он. — К нему лучше спиной не поворачиваться, лейтенант. Как-то ночью он на стоянке машин зарезал одного парня, распоров его от подмышек до печенки. Это такой тип, которого можно убрать, только свернув ему шею.

* * *

Я поехал обратно в Метари на квартиру к мексиканке и обнаружил, что липкая лента осталась нетронутой. Тогда я сказал управляющему здания, что я, конечно, не могу просить открыть дверь, но у меня есть большие подозрения, что, если он это сделает, все, что он обнаружит, — пустые плечики для одежды. Он нашел нужный ключ меньше чем за две минуты.

Я ошибся. Она оставила не только пустые плечики. В корзине для мусора лежали смятые туристические брошюры, которые живописали туры по Карибскому побережью, а вовсе не Сан-Антонио и школу парикмахеров. Фицпатрик, ты ни на что не годишься, подумал я.

Домой я ехал уже очень усталым. Домой, домой, по дороге вдоль озера, мимо парка развлечений с освещенным колесом обозрения, мимо университета Нового Орлеана и его тихих лужаек и темных деревьев. По пути я вступил в диалог с самим собой, почти разрешив свои проблемы. Пусть о Фицпатрике заботятся его люди, решил я. Незаконное ношение оружия и взрывчатых веществ в их юрисдикции, а не в твоей. Ты взял на себя обязательство распутать дело черной девушки, убитой в протоке, вот и занимайся этим, хочешь ты этого или нет, после того как превратил мозги Хулио Сегуры в желе. Если очень хочешь отомстить Филипу Мерфи, Старкуэзеру и коротышке израильтянину, ты выбрал неверный путь. Где-нибудь по дороге они вляпаются в собственное дерьмо, но кто-то их обязательно прикончит. Так что расслабься, Робишо, сказал я сам себе. Ты не обязан все время быть на подаче. Хорошо рассчитанный удар имеет свои преимущества.

Я почти успокоился к тому моменту, когда поставил машину на маленькой, темной улочке, которая упиралась в песчаный холм с тремя кокосовыми пальмами и ветхой пристанью, где был пришвартован мой плавучий дом. Ровная утоптанная дорожка, поросшая по краям солянкой, пересекала холм; пальмы, колышущиеся на ветру, отбрасывали тени на песок и крышу моей лодки. Было слышно, как волны бьются о ее борт. Лунный свет скользил по озеру длинной серебряной дорожкой, прохладный ветер дул в лицо, пока я шел по знакомым всеми своими изгибами и сучками сходням, по которым ступать было легко и удобно. Волны набегали на песок позади меня, оставляя на нем пену. Окна с рамами из красного дерева и желтовато-коричневого тика и медными накладками смотрелись удивительно красиво. Я открыл люк, спустился в капитанскую каюту и включил свет.

Бобби Джо Старкуэзер поспешно вскочил с пола и взмахнул обрезком железной трубы, стараясь попасть мне в лицо. Один конец трубы был с набалдашником, а другой обмотан изолентой, чтобы ладонь не скользила. Я быстро пригнулся, уходя от удара, и выбросил вперед руки. Удар пришелся на предплечье, но чугунный набалдашник все же достал до лица, и я почувствовал резкую боль в ухе. Я попытался вытащить служебный пистолет из кобуры на поясе, но кто-то сзади схватил меня за руки, и мы втроем повалились на стойку с музыкальными записями, стоявшую у дальней стены. Моя коллекция старого джаза — записи 70-х годов — словно хрупкая керамика, разлетелась на множество черных черепков, рассыпавшихся по всему полу. Потом третий, высокий мужчина с тоненькими усиками и напомаженными рыжеватыми волосами, курчавыми, как у негра, уселся сверху, и я оказался в клубке рук, ладоней, бедер, мошонок, ягодиц, коленей. Их общий вес, объединенная сила и тяжелый запах тел были такими удушающими, что я уже не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть под ними. Я почувствовал, как в шею входит игла, бессловесная мольба застряла у меня в горле, рот широко открылся, как будто мне сломали челюсть. А потом эта троица сдавила мне грудь, вытеснив из нее остатки воздуха, из сердца — кровь, из глаз — последний свет.

Глава 6

Я очнулся в каком-то гараже. По железной крыше стучал дождь. Я лежал на спине на деревянном столе, руки были прикованы к ножке стола, ноги — привязаны к другой. Помещение освещалось только механическим фонарем, подвешенным к стене среди рядов инструментов, ремней вентилятора, начищенных пистолетов и пучков оголенных проводов. Было душно, жарко, пахло маслом и ржавчиной. Я повернул голову и тут же почувствовал, что шея сейчас переломится, как сухой стебелек.

Немного погодя я заметил в четырех шагах от себя Сэма Фицпатрика, который сидел на деревянном стуле. Руки его были привязаны к подлокотникам и так туго замотаны обрывками одежды от локтей до запястий, что кисти торчали, как сломанные птичьи лапки. Одежда на нем была разорвана, вся в масляных пятнах и в крови. Было видно, что его долго избивали. Голова в запекшейся крови свесилась, так что лица видно не было. У ног лежала телефонная трубка, которой пользуются полевые связисты на войне.

— Сэм, — позвал я.

Он издал какое-то мычание и слегка мотнул головой.

— Сэм, это Дейв Робишо, — сказал я. — Где они?

Сэм поднял голову, и я увидел его лицо. Глаза заплыли, как у избитого боксера, нос сломан, зубы красны от кровавой слюны.

— Где они, Сэм? — повторил я.

Он тяжело задышал, в горле у него заклокотало, как будто он пытался собраться с силами, чтобы ответить.

— "Слоны" вышли прогуляться, — сказал он.

Я услышал, как открылась железная дверь, со скрежетом задевая бетонный пол, и внутрь потянуло прохладой дождя. В круг света от фонаря вступили Филип Мерфи, малыш израильтянин и верзила с тонкими усиками и курчавыми рыжеватыми волосами. В руках у них были бумажные пакеты с гамбургерами и французскими жареными пирожками.

— Должно быть, у тебя сильный организм, — заметил Мерфи. — Тебе ввели столько торазина, что динозавр бы отрубился.

Мокрые волосы с проседью у него все еще не были подстрижены, сегодня он явно не брился, и на щеках сквозь сеточку сосудов пробивалась щетина. Он откусил свой гамбургер и стал жевать, не отводя взгляда. Пустые карие глаза без всякого выражения смотрели на меня.

— Ты жалкий червяк, а не человек, — сказал я.

— Зачем это, лейтенант? Тебе не нравится, как пошли дела? Разве тебя не предупреждали, что надо соблюдать правила? Окружающие к тебе несправедливы, да?

— Нужно быть особым дегенератом, чтобы издеваться над беззащитным человеком.

— На войне люди всегда получают ранения. Твой друг — один из пострадавших. Может, тебе и не понравится такое определение, но твоя манера работы никогда не будет эффективной.

— Гнилой ты человек, Мерфи. Ты-то сам никогда на войне не был. Ребята вроде тебя дезертируют, улепетывая на грузовиках, избегают горячих точек.

Я заметил, как его глаза на миг вспыхнули.

— А ты хотел бы жить при коммунизме, лейтенант? — спросил он. — Хотел бы, чтоб в Луизиане хозяйничали сандинисты, как в Никарагуа? А ты знаешь, что марксисты были пуританами? Никаких казино и скачек, никакой выпивки и секса, когда захочешь, никаких шансов для большого жирного везунчика, от которого все кипятком писают. Вместо всего этого ты стоишь в душной очереди, истекая потом, среди других серых людишек, ожидая, какое же сегодня пособие по безработице выдаст правительство. Да если бы ты оказался в такой стране, ты бы с тоски застрелился. Значит, в какой-то степени это допустимо — связать человека и на части его разобрать? Что меня добивает в твоем типе — что ты всегда готов принести в жертву пол земного шара, чтобы спасти вторую половину. Но сам ты никогда не останешься на той половине, которая уже разгромлена. Ты нечестен с собой и с другими, лейтенант. Помнишь, что говорил Паттон? Войну никогда не выиграть, если отдавать жизнь за свою страну. А ты заставляешь еще одного сукина сына отдаваться нам. По-моему, ты просто жалкий неудачник. Посмотри на Андреса. Видишь, у него вокруг рта маленькие серые шрамы? У него есть все основания быть озлобленным, но он не таков, по крайней мере не слишком. Скажи нам что-нибудь, Андрес. Que hora a es?

— Doce menos veinte[22], — ответил верзила с усиками.

Голос сипел и скрежетал, как будто у говорящего все легкие были в мелкую дырочку.

— У Андреса была постоянная puta в одном из борделей Сомосы. Однажды он сболтнул ей лишнее о работе, которую сделал его вооруженный патруль. Они убили девушку-сандинистку по имени Изабелла, которую захватили в плен в горах. Он думал, что это хорошая история, потому что та призналась перед смертью и выдала еще дюжину-другую сандинистов. Но он не рассказал одного — того, что патруль в полном составе изнасиловал ее перед тем, как застрелить, и еще он не знал, что Изабелла приходилась сестрой его puta. Так что в следующий раз, когда он залез к ней под одеяло перепихнуться, там было жарче, чем на сковородке у черта, и после этого она приготовила ему высокий бокал освежающего коктейля со льдом и лимоном. Он тут же опрокинул его в себя, как здоровый самец. Но она добавила туда соляную кислоту, и бедняга Андрес стал отплевываться, как будто внутрь ему засыпали раскаленных пробок.

— Ну ты и дерьмо, Мерфи.

— Нет, лейтенант, ты не прав во всем. Некоторые из нас служат начальству, другие, как Фицпатрик, прокладывают собственный путь, а большинство, вроде тебя самого, заняты собственными играми и иллюзиями, пока мы о них заботимся. Мне не очень-то нравится надоедать тебе в твоем положении, но с твоей стороны невежливо, что ты еще не начал называть имена. Теперь ты уже кое-чему научен, и хотелось бы, чтоб ты честно ответил на некоторые вопросы. Ты видал тех, кто баламутит общество в этой стране, — всех этих демонстрантов за мир, против ядерного вооружения, сброд из Центральной Америки. Кто они такие? — Опущенные уголки его губ растянулись в подобие легкой улыбки, глаза весело смотрели на меня. — Некоторые из них лесбиянки, не правда ли? Не все, конечно, но по крайней мере некоторые, тебе следует это признать. Но есть и другие, которые просто не любят мужчин. Не любят своих отцов, братьев или мужей и в конце концов сосредотачиваются на том или ином авторитетном мужчине — президенте, конгрессмене, генерале, на любом, у кого есть член. Теперь мы подходим к главным недовольным, — продолжал он, — к тем профессиональным неудачникам, которые не в состоянии пересказать историю из популярного каталога, но очень любят выставляться напоказ. Я уверен, что ты немало насмотрелся на них по телевизору, пока был во Вьетнаме. Хотя мне больше нравятся те, что получают удовольствие от хлыста и плетки. Жены таскают их на бесконечные собрания, которые проходят неизвестно где, и если они показывают себя хорошими мальчиками, мамочка дает им примерно раз в неделю. Не думаю, что ты из их числа, лейтенант, но я могу ошибаться. Я догадываюсь о направлении, в котором ты движешься, чтобы тебя включили в игру. Но мы с прискорбием сообщаем, что должны удалить пару игроков с поля.

— Хочу предложить тебе занимательное чтение, — сказал я. — Сходи-ка в отдел некрологов «Пикаюн» и прочти заметки о том, что случается с теми, кто пришивает новоорлеанских копов. Проведешь целый час не лучшим образом, но получишь хороший урок.

Он улыбнулся, как будто его это все очень развлекало, и снова принялся за гамбургер, в ожидании поглядывая на заднюю дверь. Через пять минут в нее ввалился Бобби Джо Старкуэзер с бумажным пакетом под мышкой. Его футболка и синие джинсы насквозь промокли от дождя, и мускулы проступали через мокрую одежду, как клубок змей.

— Я купил. Давай прикончим сосунка побыстрее и выкинем на дорогу, — сказал он. — Ты принес мне гамбургер?

— Я подумал, ты не захочешь холодный, — ответил Мерфи.

— Работать с тобой, Мерфи, — одно удовольствие, — процедил Старкуэзер.

— Хочешь мой? — тихо спросил Мерфи.

— У меня нет прививки от бешенства.

— Как угодно, впредь избавь нас от своего недовольства.

— Послушай, Мерфи, я ходил за выпивкой, за которую ты мне должен двенадцать долларов, с меня вода даже между ног течет, так я промок, пока вы тут сидели в сухости, облизывая жирные пальцы. Не надо меня дразнить.

Мерфи молча жевал, уставившись в никуда. Старкуэзер вытер лицо и руки, зажег сигарету и, захлопнув крышку зажигалки, большим пальцем запихнул ее в карман для часов. Потом выпустил дым, не вынимая сигареты изо рта, и вытащил из пакета бутылку виски в одну пятую галлона, упаковку из шести банок пива «Джакс», несколько пузырьков с пилюлями и медицинскую склянку из коричневого стекла и поставил все на стол. Потом он пошарил на верстаке и нашел резиновую воронку и стеклянную банку, полную ржавых гвоздей. Он вытряхнул гвозди прямо на верстак и вернулся к столу с банкой и воронкой. Его бритая голова напоминала знак вопроса.

— Тебе следовало появиться здесь раньше, — сказал он. — Нам удалось вытянуть из твоего друга по-настоящему высокие звуки. Помнишь, как говорили во Вьетнаме: «Позвони Чарли по телефону, и он всегда ответит».

Он налил в стеклянную банку пиво, виски и жидкость из коричневой склянки, потом бросил туда пилюли, завернул крышку и взболтал, как будто готовил мартини. На кончике его сигареты повисла слюна, и он с шумом втянул воздух.

— Вот ужас будет, если мы узнаем, что ты такой никудышный пропойца, что не сможешь переварить выпитое, — сказал он.

— Я в неделю больше выпиваю, чем ты за всю свою жизнь, гад, — ответил я.

— Спорим, что нет. У меня первая жена была алкоголичкой, — сказал он. — Она могла что угодно сделать ради выпивки. Однажды она придушила водителя такси ради кварты пива. Я узнал об этом, срезал прут толщиной, что мой палец, и хорошенько прошелся ей по спине. А потом отобрал деньги и одежду и запер ее в спальне. Так она весь тоник для волос выпила! Ну а потом ее забрали в дурдом в Монтгомери.

— Неважно, что здесь произойдет вечером. У меня есть несколько друзей, которые быстро остудят твой пыл, Старкуэзер, — сказал я.

— Может, и так, может, и так. Но пока что я приготовил для тебя мечту алкоголика. Когда эти бездельники тебя хорошенько отметелят, я раскрою тебе пасть плоскогубцами, и ты уже не отвертишься. Касторовое масло — это только для разогрева, чтобы ты вспомнил кутеж трехдневной давности, когда ты блевал собственными потрохами. Если будешь хорошим мальчиком, мы позволим тебе сесть и выпить это самому.

— Начни с этого, — предложил Мерфи.

— Хоть ненадолго прекрати указания раздавать, Мерфи, — ответил Старкуэзер. — Весь этот беспорядок по большей части из-за тебя. Надо было вырубить этих ребят еще в первый раз, когда они попались нам на глаза. А тебе обязательно нужно было проводить разведоперацию, чтобы произвести впечатление.

— Почему-то ты в любых ситуациях никогда не разочаровываешь нас, — сказал Мерфи.

— Ты хорошо устроился: позволяешь другим выносить за собой горшок, после того как справил в него нужду. Может, следует делать кое-какую грязную работенку и самому? Тебе следовало быть в той индейской деревне, когда в нее ворвались и всех жителей вытащили из их хибар. Парк развлечений светился всеми огнями. А у тебя, скорее всего, кишка тонка оказалась.

— Дело не в храбрости, приятель, — возразил Мерфи. На подбородке в щетине у него застряли хлебные крошки. — Просто люди делятся на наречия и существительные.

— Вот было бы развлечение посмотреть, как ты горбатишься.

— Можешь мне не верить, но в заливе Свиней и в Дьеи-Бьен-Фу я играл роль хоть и малой, но исторической важности. А в другой раз это было примерно в то время, когда ты только пытался понять разницу между яичниками своей матери и горшком овсянки.

— Богатая биография, Мерфи. Если бы ты побывал еще и на Омаха-Бич, мы бы сегодня все по-немецки говорили.

Эрик, малыш израильтянин, захихикал, а никарагуанец завертел головой, не поняв шутки.

— Идиоты, у него запястья уже горят от наручников, — прошипел Мерфи.

— Разведчик всегда разведчик, — сказал Старкуэзер.

— Заткнись и делай свою работу, Старкуэзер. Лейтенант способен думать всего лишь одной мозговой клеткой и перехитрить тебя. Если сегодня будешь увиливать от своих обязанностей или еще раз откроешь варежку... — не закончив, он шумно выдохнул через нос. — Я сейчас заведу сюда его машину. Перевяжи этот сверток, — сказал он. — Поговорим потом.

— Слушай, что говорит босс, — сказал мне Старкуэзер. — Пора приступать к работе, получать то, что нам причитается, добраться до этого жиртреста и перетащить вон того тюфяка. Всего хорошего, вонючка!

Они затолкали носик резиновой воронки мне глубоко в рот. От этого я закашлялся, на глаза навернулись слезы, а грудь конвульсивно задергалась под их руками. Потом, зажав мне нос, они влили в меня смесь из пива, касторового масла, виски и пилюль. Резкий вкус неразбавленного алкоголя после четырех лет воздержания произвел в моем организме эффект ужасного раската грома. Желудок был пуст, и это пойло, разлившись пьяным теплом, тяжело опустилось в мошонку, с грохотом заполнило мозг и сердце прогорклой первобытной жидкостью — напитком пирующего, смертельно раненного викинга.

Свет в моем сознании погас, и через несколько минут я вновь попал в мой мир алкоголика — мир ночных баров, таксистов, провожающих меня до двери на рассвете, мир белой горячки, от которой я весь покрывался липким потом, а мой дом наполнялся пауками и призраками убитых вьетнамцев. В голове зазвенело, как будто там разбилась пивная бутылка, и я увидел, словно со стороны, как меня выталкивают взашей из винного бара через черный ход, как искажается презрительной гримасой лицо вышибалы, пока он запихивает меня в мой автомобиль и бросает вслед мою шляпу, вспомнил себя, исходящего рвотой в общественном туалете, почувствовал прикосновение рук сутенера и проститутки, выворачивающих карманы моих брюк.

А затем произошла странная вещь. Большая часть моих снов о Вьетнаме были кошмарами, и я в одночасье стал бояться спать. Еще до того как я стал настоящим алкоголиком, я перед сном выпивал не меньше трех бутылок пива, только тогда мне удавалось проспать до утра. Но сейчас кто-то нес меня под теплым дождем, и я знал, что снова оказался в заботливых руках товарищей по взводу, бежавших сквозь заросли джунглей. В темноте под ногами слышалось хлюпанье. Я был скорее зрителем, чем участником этого пробега, и видел себя в сиянии цвета кобальта, по телу от электрических разрядов бежали мурашки, душа освещала деревья, как огромная свечка.

Когда я очнулся, над сквозными прорехами в моей форменной одежде все еще курился дым, а солдаты несли меня на пончо, взяв его с разных углов, как на носилках. А струи дождя все стучали по деревьям и ракушкам, как снаряды из батарей морской артиллерии, рвущиеся в небе над головой. В этой влажной темноте было слышно тяжелое дыхание четырех мужчин, несших меня. Они бежали трусцой, ветки деревьев и плети вьющихся растений хлестали по их лицам и стальным котелкам. Они бросали резкие, необдуманные фразы насчет остальных, кто тоже должен был участвовать в марш-броске. Один из них был крепким деревенским парнишкой из северной Джорджии. На согнутой загорелой руке у него виднелась большая татуировка — американский флаг, и он тянул свой угол пончо с такой силой, что я чудом не вываливался на дорогу. Но когда раздались две автоматные очереди из автомата Калашникова и меня резко опустили на землю, он, близко припав к моему лицу, прошептал с горным акцентом:

— Ни о чем не беспокойтесь, лейтенант. Если на посадочной площадке никого не будет, мы доставим вас в Сайгон и поставим на ноги, поскольку мы обязаны это сделать.

Они несли меня всю оставшуюся ночь. Изможденные лица были покрыты каплями пота и грязи, одежда заскорузла от высохшего пота. Мне должно было быть страшно, но ничего подобного я не чувствовал. Они ни разу не споткнулись, хотя руки и спины у них болели будь здоров, а ладони были ободраны и стерты до волдырей. Луна пробивалась сквозь облака над головой, вдоль тропы мокрыми нитями хлопка висел туман, и я провалился в глубокий одуряющий сон, в зародышевую тишину, единственным звуком в которой было дыхание — мое собственное, спокойное, и напряженное — четырех мужчин, несущих меня, и оно в конце концов слилось в один гул, как токи крови, сливающиеся воедино в пуповине. Я слышал, как они один раз остановились и крайне осторожно опустили меня на землю, чтобы заменить мне бутыль с белковой сывороткой, но до самого утра так и не очнулся от сна. Я проснулся от шума лопастей медицинского вертолета, зависшего над площадкой, и, выглянув из своего черного кокона, увидел паренька родом из северной Джорджии, который склонился ко мне в тени и дотронулся до моего лица руками, нежными, как у женщины.

Но руки, вытащившие меня из кузова моего собственного автомобиля на третьем уровне многоэтажной автостоянки у реки, принадлежали чужому человеку, не из моего взвода. Сквозь темноту и яростный ливень я разглядел лица малыша израильтянина, никарагуанца, Филипа Мерфи и Бобби Джо Старкуэзера, которые смотрели на меня так пристально, словно я был какой-нибудь омерзительной вещью, испускающей такой запах, что их ноздри невольно раздувались, а лица были белы от шока. Они поставили меня на ноги, усадили за руль и захлопнули дверь. В голове была какая-то оглушенность, как от новокаина, нижняя челюсть безвольно отвисла, подбородок и шея были скользкими от рвотных масс, от брюк поднималось отвратительно-сладковатое зловоние экскрементов. За ветровым стеклом мелькали зеленые и красные огоньки барж, плывущих по Миссисипи, а от воды, по которой барабанил дождь, поднимались облака пара, напоминая чистилище.

Сэма Фицпатрика посадили рядом, облив его одежду виски и пивом. Я попытался держать голову прямо, дотянуться до него и коснуться рукой, но подбородок упорно падал на грудь, а слова превращались на губах в большие пузыри. Глаза у него чуть не вываливались из орбит, при дыхании из носа струилась кровь. С онемевшим лицом, нечувствительным к прикосновениям, с кожей, натянувшейся на черепе, как у мертвого, я чувствовал, что мои губы скривились в жуткой ухмылке, будто я намеревался посмеяться со всем миром над тем, как меня пытали. Затем из желудка поднялась ужасная на вкус жидкость, голова резко подалась вперед, я почувствовал, как эта дрянь рвется из горла, будто его заполнили мокрые обрывки газетной бумаги, и вслед за этим услышал, как она выплеснулась на приборную панель.

Кто-то завел мотор, и голая рука с рельефными мышцами, перекатывающимися, как никелевые шарики, дотянулась через меня до переключателя скоростей и включила пуск. Дождь все молотил по поверхности реки.

Машина покатилась к перилам, набирая скорость, пока я ослабевшей рукой нажимал на ручку двери, одновременно пытаясь открыть замок пальцами, которые будто кто-то сшил вместе ниткой с иголкой. Я успел увидеть дамбу реки, освещенную улицу с машинами далеко внизу, черные крыши одноэтажных складов; а потом, когда машина уже приблизилась к перилам, а асфальт почти кончился, перед глазами осталось только небо и падавший с него, закручиваясь водоворотом, дождь, да еще далекий самолет с огнями на крыльях, вспыхивающими в черной мгле.

Я услышал, как перила прогнулись от удара бампера, а потом с треском слетели со своих креплений, как только передние колеса выскочили за пределы асфальтированной дороги, и машина, накренившись, ухнула в пустоту, словно вагончик на американских горках с первого крутого спуска. Задние колеса машины начали перекатываться через перила, я, придавленный к рулю, увидел под собой улицу, шум от нее поднимался вверх и проникал сквозь ветровое стекло внутрь. Рот у меня широко раскрылся, но крику суждено было навсегда застрять в горле.

Машина ударилась об угол какого-то здания или бетонного устоя моста, потому что послышался такой лязг металла, как будто ей распороли все внутренности, запахло бензином, и в следующую секунду мы врезались со всего маху в тротуар под оглушительный грохот искореженного металла, разбитого стекла и слетевших с петель дверей.

Меня выбросило на мостовую, одежда вся была в масляных пятнах и осколках стекла. Мы победили, мелькнуло у меня в голове. Плохие ребята сделали все самое худшее, на что были способны, и все равно не смогли нас одолеть. Мы чудом уцелели, Фицпатрик и я, и как только оклемаемся, настанет наш черед прицельных ударов и выколачивания имен.

Но в такую волшебную простоту верят только пьяницы и дураки. Наш бензобак разворотило на части, и машину залило бензином. Я увидел, как над пробитой крышей поднимаются клочья дыма, похожие на обрывки грязной веревки. Потом с громким шумом вспыхнул мотор, и полоска пламени побежала по мостовой к бензобаку. Вся машина в мгновение ока превратилась в черно-оранжевый шар, потрескивающий на фоне черного неба.

Надеюсь, он не мучился. Внутри машины полыхал огненный шторм. За выбитыми стеклами ничего нельзя было разглядеть, кроме языков пламени. Но перед моим внутренним взором представала фигурка из папье-маше с нарисованными на лице веснушками, которая тихо лежит меж желтых стенок печки, постепенно сморщиваясь и трескаясь от жара.

* * *

Следующим утром в окна моей палаты ярко светило солнце, и мне были видны зеленые верхушки дубовых крон перед краснокирпичными домами девятнадцатого века, стоявшими вдоль улицы. Больница находилась всего лишь через полквартала от авеню Сент-Чарльз, и когда медсестра склонилась над моей кроватью, я увидел в окне большой серо-зеленый трамвай, проходящий по рельсам.

Меня контузило, и врач наложил на мой череп семнадцать швов. В плечо и руку вонзились мельчайшие осколки стекла, залитого бензином. От них было такое ощущение, будто меня искусал аллигатор. Но настоящей проблемой было не это, а виски с пилюлями, от которых организм все еще не очистился, да еще бесчисленные посетители.

Первым пришел начальник Сэма Фицпатрика из казначейства. Наверное, он был неплохим человеком, но я ему не нравился, и, думаю, он подозревал, что к смерти Фицпатрика привели скорее его запутанные отношения со мной, чем с Филипом Мерфи и ребятами из Центральной Америки.

— Вы все время говорите о работе «слонов». Но в записях Фицпатрика нет ничего подобного, и он никогда не поднимал этот вопрос в разговорах, — сказал он.

Ему было сорок лет, он пришел в деловом костюме, сильно загорелый, с коротко подстриженными, как у спортсмена, седоватыми волосами. Карие с прозеленью глаза смотрели серьезно и пристально.

— У него не было никаких шансов спастись, — ответил я.

— Странные вещи говорите, лейтенант.

— Психопаты и правительственные прихвостни делают странные вещи, когда выходят из-под контроля.

— Филип Мерфи не из правительства.

— Вот насчет этого не уверен.

— Поверьте моему слову, — стал убеждать он.

— А почему бы вам в таком случае не поверить моему?

— Потому что ваша биография слишком своеобразна. Потому что вы все время вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются. Потому что вы убили, возможно, главного свидетеля из правительства и потому что один из наших лучших агентов сгорел в вашем автомобиле.

Мой взгляд дрогнул, и я вынужден был отвернуться. Деревья зеленели в солнечных лучах, и я сосредоточился на том, как трамвай с грохотом идет через парк.

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Эбшир? — спросил я.

— А что?

— Думаю, что эти ребята работают на некоего Эбшира.

Его взгляд блуждал по комнате, потом вернулся ко мне. Но я заметил по глазам, что он вспомнил это имя.

— Кто этот человек? — спросил я.

— Откуда мне знать?

— Строите защиту?

— Мы не можем позволить вам вмешиваться в нашу работу, — сказал он.

— Очень плохо.

— Да что вам стоит принять это пожелание, лейтенант?

— Мне тоже нравился этот парень.

— Ну тогда почтите его память своим отсутствием в федеральных делах.

Он вышел, не попрощавшись, оставив меня в одиночестве в залитой солнечным светом белой палате. Я чувствовал себя одураченным. К тому же изнутри начала подниматься какая-то дрожь, похожая на дребезжание камертона, издающего нестройный звук. На тумбочке возле кровати стояла бутылочка с листерином. Я с трудом добрел до ванной, прополоскал рот и сплюнул в раковину. Потом собрал слюну во рту и сглотнул. Снова прополоскал рот, но на этот раз сплевывать не стал. Желудок принял алкоголь, как старого доброго друга.

Через полчаса у моей койки оказались два детектива из управления внутренних дел. Те же самые, которые занимались расследованием дела об убийстве Хулио Сегуры. Оба в спортивной одежде, оба с усами, оба с аккуратными стрижками.

— Ребята, у меня от вас нервы портятся. Вы прямо как стервятники, усевшиеся на столбиках кровати. Не хотите присесть?

— Чудной ты человек, Робишо. Все время какие-нибудь шутки откалываешь, — сказал первый детектив.

Его звали Нейт Бакстер, он работал в Департаменте контрразведки, когда был в армии, а потом перешел в Департамент внутренних дел. Мне всегда казалось, что его очевидные милитаристские наклонности были прикрытием самых настоящих фашистских умонастроений. Он всегда любил задираться, и как-то ночью один задержанный полицейский засунул его головой в унитаз в кафе у Джо Бертона на Кэнел-стрит.

— Мы не требуем от тебя слишком многого, Дейв, — сказал его напарник. — Просто парочка деталей у нас осталась невыясненной.

— Например, такая: что ты делал в этой забегаловке возле аэропорта? — добавил Бакстер.

— Мне рассказали о девушке, которая хотела выдать парочку людей Сегуры.

— Ты не нашел ее?

— Нет.

— Тогда зачем нужно было терять там время, пялясь на голых баб?

— Я ждал, что она придет.

— А что ты пил?

— Газировку.

— Не знал, что от 7-Up можно обделаться, — заметил Бакстер.

— Ты же читал отчет. Если не веришь, твои проблемы.

— Нет, как раз таки твои. Так что перечитай его еще раз.

— Приклей его себе к заднице, Бакстер.

— Что ты сказал?

— Что слышал. Вон с глаз моих.

— Остынь, Дейв, — сказал его напарник. — История с тобой приключилась совершенно дикая. Тут есть о чем порасспрашивать. Тебе следовало это предвидеть.

— Она не могла не быть дикой. Поэтому все так и вышло, — сказал я.

— Мне кажется, что здесь нечего скрывать. По моему предположению, ты вылетел из машины, приземлился прямо на голову. Медики сказали, что от тебя несло, как из выгребной ямы, куда к тому же налили виски.

— Продолжаю защиту. Мне неважно, кто там что скажет, но у меня были намерения всем рассказать, что под этим полиэстровым костюмом скрывается настоящий коп, у которого есть возможность затачивать карандаши с лучшими администраторами в департаменте. Но ты создаешь большие трудности для того, чтобы я оставался твоим защитником, Бак-стер.

— Похоже, твою мать оттрахал краб.

Напарник Бакстера изменился в лице.

— Завтра я отсюда выпишусь, — сказал я. — Может, следует вызвать тебя с работы, встретиться и переговорить по душам? Как полагаешь?

— Когда будешь звонить мне, лучше закажи автобус, развозящий на собрания общества анонимных алкоголиков.

— У меня такое чувство, что разницы никакой — я могу выйти из-под контроля и сегодня, прямо здесь.

— Желаю тебе, чтоб ты так и сделал, умник. Я с удовольствием вытряхну из тебя все дерьмо.

— Вали отсюда, Бакстер, пока тебя в унитаз не спустили вместе с дерьмом из судна.

— А ты продолжай глотать эти пилюли, потому что они тебе еще понадобятся. Молоток тебе на голову не я уроню, в любом случае. На этот раз ты вылетишь из дверей собственного кабинета. Надеюсь, тебе этот полет тоже понравится, потому что он будет длиться намного дольше. — Он повернулся к напарнику: — Пойдем отсюда на свежий воздух. Этот парень с каждым разом меня все больше утомляет.

Они вышли за дверь, и в этот момент мимо них прошмыгнула молоденькая медсестра-ирландка в белом халате, которая несла мне обед на подносе.

— Господи, ну и утомительная парочка, — проговорила она.

— Возможно, это лучшее, что о них можно сказать, сестра.

— Они разыскивают тех, кто все это с вами устроил?

— Боюсь, им платят за поимку других копов.

— Не понимаю, — подняла она на меня кругленькое симпатичное личико в белой шапочке.

— Не будем об этом. Боюсь, что есть не смогу. Простите, сестра.

— Ничего страшного. С желудком станет легче ближе к вечеру.

— Знаете, чего бы мне действительно хотелось? За что бы я все отдал?

— Чего?

Слова не шли. Я блуждал взглядом по ярко освещенной комнате, потом посмотрел в окно на зеленые дубовые кроны, колышущиеся на ветру.

— Не могли бы вы принести мне большой стакан кока-колы? Со льдом и еще, может быть, с вишневым соком и дольками лимона?

— Конечно.

— Большое спасибо, сестра.

— Еще что-нибудь хотите?

— Нет. Только кока-колу. Точно, это все, что мне нужно.

* * *

После обеда в ногах моей кровати уже сидел капитан Гидри, шмыгая носом и протирая очки краем простыни.

— Однажды, когда все газеты в стране заклеймили Джорджа Уоллеса как расиста, он сказал одному репортеру: «Это было мнение всего лишь одного человека», — заговорил капитан Гидри. — Я никогда не был его поклонником, но мне всегда нравилось такое утверждение.

— А что плохого может произойти?

— Тебя надули. Теперь отстранят от работы без содержания, неизвестно на какой срок.

— Так вот почему присылают полицейских, которые повязаны с наркотой.

— И из-за этого все еще хуже. А я еще выступал против. Все свалили на тебя, Дейв, но ты-то тоже должен понять их позицию. Не пройдет и недели, как твое имя во всех газетах замелькает. Мы еще поговорим о смерти двух человек, застреленных в одном из самых богатых районов Нового Орлеана. И об агенте из казначейства, который погиб в твоей машине, упавшей с высоты третьего этажа прямо посреди городской улицы. Это уже простобандитская выходка. Знаешь, что это за собой влечет?

— А вы верите моему отчету?

— Ты всегда был хорошим полицейским. Лучше и не сыскать.

— Вы верите мне?

— Да откуда мне знать, что там произошло? По правде говоря, я не верю, что это сделал ты, Дейв. Врачи скорой помощи сказали, что ты был как полоумный, когда тебя привезли сюда. Я видел, что осталось от твоей машины. Даже не знаю, как ты умудрился выжить. Твой доктор сказал, что у тебя в крови было столько наркотиков и алкоголя, что хватило бы набальзамировать всю русскую армию.

— Хотите, чтобы я ушел в отставку?

— Не позволяй им навязывать тебе чужую роль. Паразиты типа Бакстера разглядывают тебя раненого, а потом постараются навесить на тебя убийство.

— Тот спецагент, начальник Фицпатрика, знает, кто такой Эбшир. Я понял это по его глазам.

— Трясешь федеральное дерево, а дождешься только, что тебе на физиономию упадет птичий помет. К тому же ты под подозрением. Вне игры. Это уж точно.

— Что предложите делать, капитан?

— Твой возврат к выпивке, надеюсь, скоро пройдет. А их всех пошли подальше и прижми к ногтю, если понадобится.

* * *

Вечером я смотрел на закат. Алое небо над деревьями и верхушками крыш стало бледно-лиловым, а потом — темно-багровым, когда солнце сгорело в своем же собственном пожаре на переливающемся горизонте. Некоторое время я посидел в темноте, а потом достал пульт и включил круглосуточные новости. Перед моими глазами шли кадры с сальвадорскими партизанами, прокладывающими путь по джунглям у подножия потухшего вулкана. У всех были юные лица с редкими бородками, как у жителей Востока, на каждом болтался патронташ и ремень с чехлами для патронов с дробью. На всех были соломенные шляпы с длинными листьями травы из пампы.

В следующую секунду начался другой сюжет, никак не связанный с предыдущим, о правительственных частях в армии. Они пробирались по лесу банановых деревьев и больших скоплений зеленой бегонии. Истребитель «Аэр-Кобра» прочертил полосу в прозрачном небе, сделал вираж над глубоким скалистым ущельем, потом выпустил очередь ракет, от которых взорвалась вода, кораллы превратились в порошок, а в ущелье несколько деревьев и кустарников вырвало с корнем. Люк захлопнулся, когда отступающие из леса правительственные войска с ранеными на носилках открыли по истребителю огонь. Жара в этом лесу, наверное, была ужасная, потому что раненые истекали потом, а врачи брызгали им на лица водой из солдатских фляжек. Все это выглядело очень знакомым.

Поскольку я рос в Луизиане, то всегда думал, что политика — это сфера деятельности моральных уродов. Но так как я был азартным игроком, то имел определенную интуицию, на кого делать ставку в конкретных военных ситуациях. В одной части уравнения находились люди, которые пришли в армию по призыву, и каждый из них или терпел поражение, или награждался за битву. Такие иногда, если выпадал шанс, продавали свое оружие врагу. В другой части были те, кто подметал любое оружие и амуницию, которые или продавались, или просто плохо лежали, и ничего при этом не выручал при потере. Это были люди, которые не имели никаких иллюзий относительно своей судьбы, если попадали в плен, и поэтому могли пойти в огонь за последним человеком. Сомневаюсь, что в Новом Орлеане нашелся бы хоть один букмекер, который сделал бы на них ставку.

Но моя война была окончена, так же как, скорее всего, и моя карьера. Я выключил телевизор и посмотрел в окно на отражения фонарей на небе. В комнате было тихо, простыни были чистые и прохладные, и живот больше не болел. Но внутри все еще дрожал камертон. Я почистил зубы, принял душ, еще раз прополоскал рот листерином. Потом вернулся в постель, сел, подтянув коленки к подбородку, и меня начало трясти.

Спустя пятнадцать минут я выписал сам себя из больницы и взял машину до дома. Стояла темная, жаркая ночь, и весь день накануне зной раскалял мою каюту. Моя коллекция исторических джазовых записей — уникальные диски семьдесят восьмого года с альбомами Блайнда Лемона, Ханка Джонсона, Кида Ори, Бикса Бейдербека — лежала на полу разбросанная, разбитая, истоптанная ботинками. Я пошире открыл все окна, включил большой напольный вентилятор, собрал несколько уцелевших в пакетах дисков, протер их мягкой тканью и поставил обратно на настенную стойку. Остальные смел в бумажный мешок и улегся спать на кушетку прямо в одежде.

Легкие волны бились о корпус, и лодка ритмично покачивалась подо мной. Но ничего хорошего в этом не было: заснуть я не мог. Я обливался потом и дрожал, а когда снял рубашку, меня стало так трясти, как будто налетел порыв арктического ветра. Каждый раз, закрывая глаза, я чувствовал, что земля уходит из-под ног, меня самого бросает из конца в конец в моем автомобиле, летящем на далекое дно скалистого каньона, а перед глазами вставали слова, лопающиеся, как пузыри на мертвых губах Сэма Фицпатрика, сидящего рядом со мной.

Чуть позже в дверь кабины тихонько постучала Энни Бэллард. Я повернул ключ в замке и вернулся в темноте на кушетку. С палубы яхты, плывущей по озеру, светил прожектор, от этого в волосах Энни вспыхивали золотистые блики. Я заметил, что она хочет включить светильник на стене.

— Не надо, — попросил я.

— Почему?

— Только что выписавшиеся из больницы плохо выглядят.

— Мне все равно.

— А мне нет.

— Ты знал, что я приду. Почему же не захотел оставить записку?

— Я хотел. А может, и нет. Сегодня весь день приходили полицейские.

Она подошла близко к кушетке. На ней были белые джинсы, в них заправлена синяя джинсовая рубашка.

— Что-то не так? — спросила она.

— По-моему, у меня малярия. Подхватил на Филиппинах.

— Я включу свет.

— Нет.

— Тебе нечего скрывать, Дейв.

— Меня отправляют в отпуск без содержания. Мне сейчас что-то нехорошо. Честно говоря, чувствую себя так, как будто кого-то убил.

— Не понимаю.

— Когда тебя отправляют в неоплачиваемый отпуск на неопределенный срок, значит, скорее всего, уже не вернешься. Так всегда поступают с полицейскими, попавшими под подозрение.

Она села на край кушетки и положила руку на мое голое плечо. Лицо вырисовывалось темным силуэтом на фоне окна. Потом дотронулась копчиками пальцев до моего лба.

— Я не верю, что с тобой так поступят.

— Это история связана с моим прошлым. Ты об этом ничего не знаешь. Я много лет был жутким пропойцей. Они думают, что у меня начался рецидив.

— Они не могут восстанавливать прошлое против тебя.

— А почему нет, черт возьми? Это все упрощает. Большинство полицейских не могут представить свою жизнь вне участка. Их суждения очень категоричны фактически во всех ситуациях. Поэтому мы многих не убираем. Вот, например, четверо подонков, из которых даже хорошего мыла не выйдет, сейчас где-нибудь распивают пиво, отмечая, как ловко они отправили в печку одного парня, а некоторые из наших в это самое время заняты вопросом, повесят ли они на меня только создание аварийной ситуации на дороге или еще и убийство человека.

— Ты на себя не похож.

— Энни, в реальном мире мы поджариваем бедняков на электрическом стуле и отправляем священников в тюрьму за то, что они заливают куриной кровью дела призывников. Такой у нас ритуал. Мы подходим к проблеме чисто символически, но кто-то обязательно выбивается из колеи. В этом случае парень выглядит так, будто вырвался на свободу и начал единоличный крестовый поход против всей полиции всех государств в Центральной Америке. Если бы ты была чиновником, как думаешь, было бы легче разбираться с несчастным случаем при езде в нетрезвом виде или с многочисленными психами-коммунистами, которые убивают крестьян в Никарагуа?

— Почему ты считаешь себя единственным, кто видит истину?

— Я этого не говорил.

— Но ты это чувствуешь, Дейв. Это слишком большая ноша для одного.

Ее лицо было мягким и спокойным. Она бросила взгляд в окно, на озеро, потом встала и в темноте начала раздеваться.

— Энни, мне не нужно милосердие. Сегодня я вряд ли на что-то способен.

— Если хочешь, чтобы я ушла, так и скажи. Только гляди прямо в лицо и говори честно, не надо ничего скрывать и лгать.

— Ты мне так нравишься.

Она снова села на кушетку и склонилась к самому моему лицу.

— Любить кого-то — значит, быть там, где больше никого нет. Тогда даже нет выбора. Ты должен понять это, Дейв, — проговорила она, наклоняясь, и легко поцеловала в губы.

До чего же она была красива, кожа была гладкая и теплая, а волосы пахли солнцем и духами со сладким ароматом ялапы. Она поцеловала меня еще раз и прижалась к щеке. Я почувствовал ее дыхание на лице, когда она обвила руками мою шею и крепко прижалась ко мне грудью. Я сел и снял брюки, и Энни опять уложила меня на подушки, села сверху на колени и направила меня своей рукой внутрь себя. Закрыв глаза, она застонала, широко открыв рот, а потом склонилась надо мной, опершись на руки, и ее грудь оказалась прямо у моего лица. Ей было наплевать на всю мою злобу, нет, на мою жалость к себе, и, взглянув в электрическую синеву ее глаз, я почувствовал, как кружится голова, как наступает смирение и физическая слабость.

На правой груди у нее было родимое пятно клубничного цвета, и, казалось, оно все темнеет и наливается кровью по мере того, как ее дыхание учащалось. Я ощущал ее тепло, втягивающее меня внутрь нее, ее влажные руки, скользящие по моей спине, бедра, обнимавшие и сжимавшие меня по бокам, а потом она взяла мое лицо в ладони, и сердце завертелось у меня в груди, а внутри стала подниматься болезненная тяжесть и вырвалась наружу, как тяжелый камень, что свободно летит в бурлящий поток.

— О, ты замечательный мужчина, — сказала она, вытирая руками капли пота, залившего мне глаза.

Тело ее все еще вздрагивало.

Потом она уснула рядом со мной, а я укрыл ее простынкой, принесенной из спальни. Вышла луна, и ее свет, проникающий в окно, серебрил кудрявые волосы Энни. Из-под простынки виднелся краешек родимого пятнышка цвета клубники.

Я знал, что мне очень повезло с такой девушкой. Но самое большое наказание игрока — то, что он никогда не удовлетворяется, если выиграет дважды за один день. Он продолжает ставить выигранные деньги в каждом забеге после обеда, и если он все еще не успокоится, когда окошко закроется на последнем забеге, он отправится вечером на собачьи бега и останется там до тех пор, пока не спустит все до последнего цента.

С моей стороны кушетки окно не открывалось, поэтому я оставил Энни и пошел гулять вдоль озера к понтшартренскому прибрежному парку развлечений. Поднялся ветер, волны бились в плотно спрессованный песок на берегу, а листья пальм сухо потрескивали на фоне темнеющего неба. Пока я дошел до парка, стало прохладно, воздух нес мелкие песчинки, с юга надвигался шторм. Почти все аттракционы были закрыты, сверху был накинут брезент, чтобы уберечь их от приближающегося дождя, и красные неоновые буквы над пустой комнатой смеха были похожи на наэлектризованные потеки крови на небе. Но я нашел то, что искал весь день.

— Двойной виски и «Перл драфт» отдельно, — сказал я бармену.

— Приятель, ты выглядишь так, будто по тебе прошлась цепная пила, — заметил он.

— Видел бы ты эту пилу, — ответил я.

Но место здесь было темное и невеселое, оно не располагало ни к шуткам, ни к этикету, и бармен молча налил мне бокал.

Глава 7

К пяти часам утра небо за деревьями на дальнем берегу Миссисипи стало серовато-розовым. Я сидел в ночном баре неподалеку от старого шоссе, проходившего под длинным, черным, неясно вырисовывавшимся в тумане мостом Хьюи-Лонг-Бридж. Над рекой и вкруг обросших кустами столбов моста повисли сгустки тумана, воздух, казалось, сам истекал влагой, а склон холма из сланцевой глины, к которому примыкала автостоянка, мерцал тусклым светом, когда розовые лучи солнца показались над краешком земли. Автобус, полный цирковых артистов и людей в карнавальных костюмах из Сарасоты, штат Флорида, сломался, когда проезжал по шоссе, и весь бар заполнила толпа странных личностей: униформистов, акробатов и исполнителей интермедий. Рядом со мной за столиком сидели Крокодил, Человек-Карандаш и карлик, который представился как Маленький Макинтош. У Карандаша были такие тонкие и мягкие конечности, как будто из них удалили все кости, они походили на резиновых змей, прикрепленных к его туловищу, которое в обхвате было не намного толще телеграфного столба. Его курчавые рыжеватые волосы были смазаны воском и уложены так, что напоминали по форме ластик. Кожа Крокодила была покрыта жесткими темными шишками, похожими на очки слепого, а зубы были такими редкими, будто их заточили до острых стержней. Он шумно пил вино, запивал его пивом, курил сигару и ел маринованные свиные ножки. Макинтош сидел рядом со мной, его крохотные ступни даже не доставали до пола, а продолговатое кувшинное лицо было исполнено участия к моему положению.

Я взглянул на междугородный номер, который записал на влажной салфетке. В голове стояло непрерывное гудение, как в короткой электрической цепи неоновой лампы.

— Не стоит еще раз звонить этим людям из агентства контрразведки, лейтенант, — сказал карлик высоким механическим голосом. — Они связаны с инопланетянами. Мы однажды видели НЛО в пустыне недалеко от Нидлса, что в Калифорнии. Он был такой ярко-зеленый с оранжевым и пролетел над крышей автобуса со скоростью не меньше тысячи миль в час. На следующий день в газете написали, что па соседнем ранчо всех коров нашли зарезанными. Наверное, эти инопланетяне пытались себе на корабль немного еды захватить.

— Все может быть, — проговорил я и позвал бармена, чтобы он принес нам еще два бокала виски.

— Люди из правительства устроят тебе несладкую жизнь, — вмешался Человек-Карандаш. — Каждый раз, как ты будешь контактировать с агентством, на тебя будет заводиться бумажка. Там сидят люди, у которых за всю жизнь, наверное, горы бумаг скапливаются. У меня вот, например, ни одной нет, даже свидетельства о рождении. Моя мать просто присела на корточки в товарном вагоне и сидела так, пока я не вылез.

Я с тех пор все время на колесах. Никогда у меня не было ни страхового полиса, ни лицензии на вождение, ни чековой карточки. Я ни разу в жизни не заполнил налоговую декларацию. Только позволь завести на себя бумажку, и тебя задергают.

— Вы, ребята, прямо как я, — философы по ситуации, — сказал я.

— В смысле? — спросил Крокодил.

Он перестал жевать свиную ножку, в его узких зеленых глазах читались любопытство и замешательство.

— Рассуждаете обо всем по-своему, будь то НЛО или эти козлы из правительства. Я прав?

— А ты когда-нибудь видел НЛО? — спросил Макинтош.

— Слышал репортажи о них, — ответил я.

Я перелил виски из стакана в пивной бокал, выпил и снова посмотрел на телефонный номер на салфетке. Потом сгреб ладонью сдачу со стола и направился к телефону-автомату, висевшему на стене.

— Лейтенант, только ни с кем не ругайся, — крикнул вслед карлик. — Я читал историю о том, как они насыпали яд одному парню в презерватив.

Я набрал номер в городе Маклин, штат Вирджиния, и спросил дежурного офицера. Мое ухо, прижатое к телефонной трубке, одеревенело. Я перевел взгляд в окно и попытался сосредоточиться на облаках пара, поднимавшегося над рекой в мягком утреннем свете. Неоновое дребезжание в голове все не прекращалось. Наконец в трубке послышался раздраженный голос.

— Кто это? — спросил я.

— Тот, с которым вы говорили полчаса назад.

— Тогда передайте трубку кому-нибудь другому.

— Вам никто другой не нужен, дружище.

— Скажите ваше имя, чтобы я мог вас найти как-нибудь.

— Позвольте вам кое-что сообщить, лейтенант. Мы отследили ваш звонок, знаем, в каком баре вы находитесь, мы просмотрели ваше дело, нам о вас известно все. Если бы вы не были таким безнадежным ослом, я мог бы прислать своих людей, чтобы вытащить вас оттуда.

— Да, попробуй это сделать, сидя у себя рано утром за чашкой кофе, мудила. На вашей палубе незакрепленная пушка, и я собираюсь пустить по всем бортам кровь и кишки.

— Если это не пьяный бред, считай, что я почти поверил. Позвонишь сюда еще раз — окажешься в бочке с тем, что выпил.

Связь прекратилась. Когда я опустил трубку, то совсем не чувствовал ту сторону лица, с которой она была прижата, как будто мне тяжелой рукой дали пощечину.

— Что случилось? Ты прямо в лице переменился, — сказал Маленький Макинтош.

— Нам нужно еще выпить, — сказал я.

— Они угрожали тебе, что убьют? Вот скоты! Ты когда-нибудь читал «Черную звезду»? Это о том, как контрразведчики нанимали ученых-нацистов, чтобы сделать клоны Элвиса и Мерилин Монро. Потом они клонов убили, когда уже их нельзя было посылать шпионить. Думаю, эту идею позаимствовали из шоу о таких никчемных людишках, которые, как шелуха, всю землю заполонили. Они кладут тебе под кровать кокон червяка, и, когда ты ложишься спать, червяк высасывает из тебя всю жидкость, и от тебя остается сухая скорлупка, которую может просто ветерок унести... Куда ты?

— Не знаю.

— Лучше сядь, поешь чего-нибудь, — сказал Карандаш. — Можешь поехать с нами, когда автобус починят.

— Спасибо, но мне нужно прогуляться. Последняя выпивка за мой счет.

Но, открыв бумажник, я увидел, что он пуст.

— Все в порядке, лейтенант? — спросил Макинтош.

— Конечно.

— Я просто смотрю, тебя основательно качает, — сказал он.

— Я в порядке.

— Будь осторожней — там туман и все такое, — добавил он. — На шоссе полно психов, пьяниц и всякого сброда. Будешь себя беречь?

— Конечно, — ответил я. — Уж поверь.

Я зашагал в сером рассветном тумане к блестящим черным конструкциям моста Хьюи-Лоиг-Бридж. Сверху доносилось шуршание шин по стальной решетке моста. Воздух был сырой и прохладный, с берега реки доносился запах влажной земли. Я начал долгое восхождение на вершину моста, дыхание сбивалось в горле, сердце едва справлялось с напряжением. Далеко внизу по черной воде плыла баржа одной нефтяной компании, направляяясь на север к нефтеперерабатывающим заводам в районе Батон-Руж. Шпили, канаты и балки моста, казалось, пели, ругались и стонали на ветру. А потом солнце желтым ядром пробило облака, и мост залило светом, а у меня глубоко в мозгу почему-то встала картинка с черной стаей тропических птиц, шумно поднимающейся в жаркое тропическое небо.

В разгар того же дня я сидел под зонтиком на палубе своего дома и пытался восстановить сегодняшнее в памяти, помогая себе бутылкой пива. Но мне это не особенно удавалось. Солнце отражалось на воде, и она, похожая на разбитые осколки зеркала, слепила глаза. Я хотел позвонить Энни и извиниться, но как объяснить, что страсть к алкоголю может быть сильнее, чем потребность в чьей-то любви? По правде говоря, в этот момент у меня не было ни мужества, ни сил признать свою безответственность и слабость. Вместо этого я размышлял об относительности времени, о полном понимании того, что никакое количество лет не может оторвать меня от ужасного прошлого и что коктейль, приготовленный Филипом Мерфи, откатил меня далеко назад в сюрреалистический мир, где гуляли на воле драконы и чудовища.

Еще я думал о своем утонувшем отце и задавал себе вопрос, что бы он делал в такой ситуации. Он был большим, сильным мужчиной, смуглым каджуном, любящим посмеяться, белозубым и синеглазым, выросшим на boudin[23], куш-куше и тефтелях из саргана[24]. Он любил охотиться, ставя ловушки на пушного зверя на Марш-Айленд, и работал нефтяником на буровых вышках, забираясь высоко на тележке подъемного крана. И пожалуй, лучшее, что он сделал в своей жизни — окружил нас, меня и Джимми, заботой, когда моя мать сбежала с торговцем из Моргана. Но когда у него не было работы, он жестоко пил и иногда устраивал дебоши в барах, и его сажали в местную кутузку. Белый клок волос у меня и у Джимми объяснялся недостатком витаминов из-за неправильного питания. Но тем не менее даже в эти трудные времена он мог без устали что-то выдумывать и быть таким добрым, что мы запомнили это навсегда. Как-то в Хэллоуин, когда пекановые деревья стояли увешанные орехами, чернея на фоне оранжевого неба, он мог прийти домой с вычищенными внутри тыквами, длинными срезанными стеблями сахарного тростника и коробками горячих имбирных пряников. А в наши дни рождения утром мы находили рядом с тарелками кус-куса и boudin дюжину снарядов времен Гражданской войны или наконечники индейских стрел из розового кварца, а однажды — заржавевший револьвер эпохи Конфедерации, который он откопал на берегу залива Тек.

Обычно он говорил с нами по-французски и дал нам за многие годы бесчисленное множество советов, наблюдений, рассказал сотни сказок, которые, по его словам, он узнал от своего отца, но я думаю, что он выдумывал их по ситуации. Вот английский вариант некоторых из них:

• Никогда не делай то, чего не хочешь.

• Если все с чем-то соглашаются, это, скорее всего, ошибочно.

• Символом Соединенных Штатов является скорее лангуст, чем орел. Если посадить орла на железную дорогу перед приближающимся поездом, что сделает орел? Улетит. Но если посадить лангуста на те же самые рельсы, что сделает он? Он поднимет свои клешни, чтобы остановить поезд.

Но он давал нам и серьезные советы. Вот сейчас я почти слышал, как он шепчет из далеких зеленых глубин Мексиканского залива: «Если ты прочесал все болота, охотясь на аллигатора, который сожрал твою свинью, и остался с пустыми руками, вернись туда, откуда начал, и проделай все еще раз. Просто ты не заметил, как прошел прямо по нему».

Лучшего совета для полицейского и быть не может. Остаток дня я проспал и проснулся уже в прохладных сумерках, когда в пурпурной дымке запели цикады, а в деревьях замигали светлячки. Я искупался под душем, почувствовав, что голове и телу стало легче, и поехал в агентство «Хертс», где взял напрокат маленький форд.

Поскольку в большей части Французского квартала автомобильное движение ночью было запрещено, я припарковал машину у Французского рынка и пошел пешком до улицы Бурбон. Здесь было шумно: из баров и стрип-холлов неслась музыка, на тротуарах было полно туристов, пьяниц и бомжей, которые пытались сберечь в себе последние остатки местного колорита. Мою излюбленную группу — компанию сутенеров и охотников за юбками — составляли черные уличные танцоры, отбивающие чечетку; они были в разгаре работы. На туфлях у них огромные набойки, и когда они начинали танцевать под музыку из баров, то стук стоял, как от лошадиных копыт. Кто-то из танцоров периодически останавливал какого-нибудь туриста и, заглядывая ему в глаза, говорил:

— Спорим на полдоллара, что я скажу тебе, где находятся твои туфли?

Если турист принимал пари, то танцор говорил следующее:

— Твои туфли у тебя на ногах, а твои ноги на Бурбон-стрит. Ты же не станешь возвращать свою ставку, правда?

Я зашел в салон для взрослых «Платон». Задержавшись в мужской уборной, вытащил из своего пистолета 45-го калибра обойму и, положив разряженный пистолет в один карман, а обойму — в другой, открыл без стука дверь в офис Уэсли Поттса.

— Что происходит, Уэс? Здесь комитет помощи неимущим? — сказал я.

Он сидел за столом в своих серо-голубых брюках из искусственной материи, забравшись с ногами на стул, смотрел по телевизору бейсбольный матч и ел жареного цыпленка, прижимая коробку к животу. Голова у него блестела от масла для волос, а глаза уставились на меня двумя бегающими голубыми шариками. Снова начав жевать, он проглотил кусочек цыпленка.

— Я ищу одного парня по имени Бобби Джо Старкуэзер, — сказал я. — У меня есть подозрения, что он поклонник тихуанского наглядного искусства.

Его взгляд метнулся в сторону и снова вперед.

— Слышал, они вытянули ваш лотерейный билет, лейтенант, — проговорил он.

— В такие тяжелые времена всегда ходит много сплетен.

— Да это больше на заметку в «Таймс-Пикаюн» похоже.

— Это все бюрократические заморочки, на которые ребятам вроде нас с тобой не нужно обращать внимание.

— Я думал, что мы уже договорились с вами, лейтенант. У меня насчет этого ничего нет, ну, кроме фильмов, которые Пёрсел раздавил. Из-за этого я мог угодить в самое настоящее дерьмо.

— Я постепенно теряю связь с осведомителями, поэтому мы здесь действуем, полагаясь на веру.

— У меня сегодня такой беспокойный день. Думаю, вы должны это понимать. Неважно, что вы думаете обо мне, но я не балаганный шут, который, развлекая толпу, прыгает, как зернышко кукурузы на сковородке. У меня есть семья, мои дети ходят в воскресную школу, я плачу большие налоги. Может, в моих налоговых декларациях есть доля фантазии, ну а Никсон что, лучше, что ли? Человеку хочется немного уважения, немного признания его собственного пространства, собственных проблем.

— Я все это знаю, Уэс. Поэтому и чувствую себя паршиво, когда так поступаю с тобой.

Я вытащил из кармана пиджака пистолет, оттянул ствольную коробку, резко отпустил затвор, который громко щелкнул, и прицелился ему между глаз, опустив ствол так, чтобы он мог видеть курок.

Он тяжело задышал, лицо передернулось, на неровной коже выступили капли пота, глаза скосились, фокусируясь на направленном пистолете. Он замахал дрожащими руками перед дулом.

— Не надо направлять его на меня, лейтенант, — взмолился он. — Я был на войне. Я не выношу оружия.

— Твой дружок сказал, что тебя выгнали из армии за недостойное поведение.

— Неважно. Я ненавижу оружие. Ненавижу всякую жестокость. Господи, я сейчас от страха описаюсь!

Его била дрожь. Коробка с цыпленком упала на пол, он все время сухо сглатывал, словно сердце скакало у него в горле, и тер руки, как будто они были чем-то испачканы. Потом он, не сдерживаясь, заплакал.

— Я не могу этого сделать. Прости меня, Уэс, — сказал я, опуская пистолет.

— Что? — слабым голосом спросил он.

— Прошу прощения. Мне не следовало так поступать. Если не хочешь потратить на кого-то десять центов, дело твое.

Он никак не мог прекратить икать и трястись.

— Расслабься. Он пуст. Вот смотри, — показал я на ствол в руке и щелкнул спусковым крючком.

Он непроизвольно дернул головой от звука.

— Меня чуть инфаркт не хватил. У меня в детстве была ревматическая лихорадка. Я такого стресса второй раз не перенесу, — выговорил он.

— Я угощу тебя виски из соседнего бара. Ты что будешь?

— Двойной «Блэк Джек» на льду и «Туборг» на запивку, — сморгнул он и запнулся. — Только пиво чтобы тоже холодное было. Хозяин-еврей, который готовит такой заказ, всегда норовит сократить расходы на охлаждение.

Я пошел в соседний бар, где мне пришлось выложить восемь долларов за импортное пиво и два бокала виски в чаше со льдом. Когда я вернулся в офис Уэсли, в воздухе летали облачка дыма — Уэс курил травку. На его лице застыла отрешенность, как у человека, который только что съел самокрутку.

— Мой врач рекомендует мне ее от глаукомы, — сообщил он. — Подхватил ее в армии. К нам в окоп влетела ручная граната. Поэтому я все время такой нервный и не выношу стрессов.

— Понятно.

— Пиво холодное?

— Абсолютно. Ты уже в порядке?

— Конечно, — сказал он, отпивая виски, и захрустел кубиками льда. Он сузил свои непроницаемые глаза, наставив их на меня, как два ствола. — Лейтенант, я могу рассказать вам об этой сволочи.

— Почему же о сволочи?

— Он подонок. Кстати, раньше он как-то поставлял кокаин для Сегуры. Я еще жил тогда на Айриш-кэнел. Они всех окрестных мальчишек подсадили на эту дрянь.

— Да, члены клуба «Ротари» и «Рыцарей Колумба» потом об этом много говорили. Тебя приглашали на их сборища, Уэс?

— Я всего лишь продаю грязные иллюзии на темной сцепе. Я не покупаю человеческие души. Вы здесь этого подхалима с татуировками не найдете, потому что он живет не в Новом Орлеане. У него рыбачий домик в лесу, на берегу протоки Дес-Алеманс, в округе Сент-Чарльз. Он там только и делает, что распивает бутылки на заднем дворе с дробовиком наперевес. Этот парень — просто ходячая реклама федеральной помощи умалишенным.

— Поставить десятицентовик — этого не всегда достаточно.

— Я выдаю его тебе. Чего еще ты хочешь?

— Ты знаешь правила, Уэс. Мы не позволяем клиентам писать сценарий. Выкладывай все, что осталось. Как говорит Диди Джи, относись к людям с уважением.

Он выпил пива и бросил полный решимости взгляд на стену, лицо от воспоминаний стало злым. Было слышно, как он шумно дышит через нос.

— Сегура приглашал ребят в свой дом с бассейном выпить, перекинуться в картишки и просто потусоваться. Старкуэзер как-то начал трепаться о том, как он был «зеленым беретом» во Вьетнаме и как перерезал глотки нескольким шлюхам, когда они спали, и выкрасил их лица желтой краской, чтобы другие, проснувшись утром, нашли их в таком виде. При этом вся компания в это время ела салат с креветками, стараясь не сблевать на траву, и поэтому я сказал: «Эй, давайте сделаем перерыв или начнем делиться этими тошнотворными армейскими байками». Он посмотрел на меня так, как будто я какое-то насекомое. А потом, прямо перед всеми этими парнями и их девками, наблюдавшими за происходящим, ткнул мне пальцами в глаза тем приемчиком, какой всегда применял Мо Студж против Шемпа и Ларри. Одна из девиц заржала, а он столкнул меня в бассейн.

— Ну что ж, Уэс, уж не знаю, почему, но я тебе верю, — сказал я.

* * *

Я дождался рассвета, чтобы нагрянуть в рыбачий домик Старкуэзера. Клубы тумана кружились над протокой, поднимаясь меж затопленных деревьев, когда я выехал с прибрежной дороги, которая была проложена через болото одной нефтяной компанией. Мертвые кипарисы в сером утреннем свете были влажными и черными, а зеленый лишайник, росший у воды, подбирался прямо к толстым основаниям стволов. Туман среди деревьев был настолько белым и густым, что я с трудом различал дорогу перед машиной на тридцать футов. Гнилые доски трещали под колесами и громко стучали по нефтяной котловине. В этой утренней тишине от малейшего звука большие и маленькие цапли, громко хлопая крыльями, взлетали к верхушкам деревьев, залитых розовым светом. Наконец по одну сторону дороги в открывшемся просвете между деревьями я заметил лачугу, построенную из кирпичей, кленовых досок и кипарисовых бревен. Перед домом стоял джип «тойота», а к крыльцу была привязана кривоногая гончая, которая выглядела так, будто в нее стреляли утиной дробью. Я выключил зажигание прямо посреди дороги, тихо открыл дверь и пошел через деревья по одну сторону просвета, пока не поравнялся с крыльцом. Стволы дубов, росших по краям просвета, были все раздроблены ружейными выстрелами; повсюду на обрезках скрученной проволоки качались пробитые жестяные банки и разбитые бутылки; а кора была вся разодрана и выдолблена пулями до белой древесины. Сетчатая дверь в дом была приоткрыта, но изнутри не доносилось никакого шума, не было заметно никакого движения. Позади дома в деревянном загоне хрюкали и фыркали свиньи. Я передернул затвор на пистолете, дослав патрон из обоймы в ствол. Сделав глубокий вдох, я рысью перебежал через грязный двор, одним прыжком перемахнул через ступеньки крыльца, из-за чего псина чуть не свернула себе шею, до отказа натягивая цепь, и ворвался в дом.

Припав к полу, я обвел пистолетом комнату, погруженную во мрак. Сердце колотилось у меня в груди, глаза привыкали к темноте. На деревянном полу в беспорядке были разбросаны пивные банки, пакеты из-под хлеба, кисеты от табака, куриные кости, крышки от бутылок и клочья ваты из полусгнившего матраса, валявшегося в углу. Но никого в комнате не было. Вдруг кто-то отодвинул занавеску на двери в единственную спальню в глубине дома. Я направил пистолет прямо в лицо девице; ладони, обхватившие рукоять, сразу вспотели.

— Кто вы, черт побери, такой? — сонно спросила она. Ей было лет двадцать, одета в голубые обрезанные джинсы, а сверху — только лифчик. Лицо — какое-то вялое, неживое, волосы цвета мореной древесины, только широко открытые глаза сосредоточенно смотрели на меня.

— Где Старкуэзер? — спросил я.

— Кажется, он вышел еще с одним фраером. А вы коп или кто?

Я толкнул сетчатую дверь и спустился во двор. В тумане я разглядел сортир, перевернутую вверх дном пирогу, покрытую росой, деревянный загон для свиней, ржавую машину без колес в серебристых выбоинах от пуль. Солнце уже освещало деревья, можно было различить стоячую воду в болоте, берег, усеянный лютиками, мелкий испанский мох в воздухе, принесенный ветром с залива. Но на заднем дворе никого не было. Тут я опять услышал хрюканье и фырканье свиней и догадался, что они что-то едят у себя в загоне.

Они собрались кружком, склонив головы вниз, как будто что-то ели из корыта; затем одна из них, хрюкая, подняла голову, с громким хрустом что-то пережевывая, и снова опустила рыло вниз. Их морды и рты блестели от крови. А потом я увидел, как еще одна вытянула длинную голубоватую кишку из живота Бобби Джо Старкуэзера и побежала с ней, переваливаясь, по загону. Старкуэзер лежал с обескровленным лицом, с открытыми глазами и ртом, на бритом черепе были пятна грязи. Прямо над бровью чернела дыра диаметром в десятицентовую монету.

По земле разлились помои из мусорного ведра. Руки Старкуэзера были вытянуты вдоль туловища, было похоже, что в него стреляли с передней стороны загона. Я тщательно осмотрел мокрую землю со следами людей, собак, кур и наконец заметил в грязи нечеткий отпечаток уличных ботинок, прямо в центре которого виднелся контур шаблонной гильзы. На нее стреляющий, должно быть, наступил, а потом подцепил ногтем и вытащил.

Я вернулся в дом. Девица шарила в буфете.

— Так вы коп? — опять спросила она.

— Зависит от того, с кем говоришь.

— Колеса есть?

— Глядя на тебя, можно подумать, что ты уже целую аптечку приняла.

— Если вам нужно его накачать, торазина потребуется не меньше, чем пакетик сладкого драже.

— Надеюсь, тебе заплатили вперед.

Она сморгнула и опять уставилась на меня.

— Где он? — спросила она.

— Кормит свиней.

Она с сомнением посмотрела на меня и направилась к черному входу.

— Оставь его. Ты не захочешь посмотреть на это еще раз, — сказал я.

Но она не прореагировала. Через минуту я услышал, как девица издала такой звук, словно неожиданно шагнула в камеру с испорченным воздухом. С посеревшим лицом она вошла обратно.

— Ужасно, — сказала она. — Вы не хотите отвезти его на гражданскую панихиду или еще что-нибудь сделать? Фу, какая мерзость.

— Сядь. Я приготовлю тебе чашку кофе.

— Я здесь не могу оставаться. У меня в десять часов занятия по аэробике и медитации. Парень, на которого я работаю, следит, чтобы мы ходили на занятия, иначе мы просто не выдержим такого напряжения. Он просто бесится, если я пропускаю урок. Господи, как я оказалась среди этих психов? Вы знаете, что он сделал? Вышел голый в одних армейских ботинках и начал подтягиваться на крыльце. А собака сорвалась с привязи и загнала одного цыпленка в уборную. И он выстрелил в нее из ружья. А потом привязал и дал ей миску молока, как ни в чем не бывало.

— Что это за фраер был, с которым он вышел?

— На лице у него пятно — как будто розовый велосипед.

— Что?

— Ну, не знаю, как его описать. Большой такой. Меня такие типы не привлекают, понимаете, о чем я?

— Скажи еще что-нибудь о лице.

— У него что-то на носу и над одной бровью было. Ну, как будто шрам.

— Что он говорил?

Ее взгляд устремился в пустоту, рот слегка приоткрылся, лицо напряглось — задумалась.

— Он сказал: «Они хотят, чтобы ты подыскал себе новое местечко. Продолжай игру в гольф». Еще этот, не знаю, как его там, сказал: «Деньги болтают, а слухи летают. Мне нужно кормить своих свиней». — Она погрызла заусеницу, и глаза опять стали пустыми. — Слушайте, у меня проблема, — заявила она. — Он мне не заплатил. А мне нужно отдать парню, на которого я работаю, двадцать баксов, когда вернусь в бар. Вы мне его бумажник не достанете?

— Сожалею, но его, скорее всего, уже свиньи достали.

— Вы ничего не хотите предпринять?

— Я тебя подброшу, если хочешь уйти, детка. Потом позвоню шерифу, сообщу о Старкуэзере. Но тебя впутывать не буду. Если захочешь позвонить кому-нибудь попозже, дело твое.

— Вы же полицейский, правда?

— А почему бы и нет?

— Почему же вы меня на свободу отпускаете? Что-то задумали на потом?

— Тебя могут посадить в тюрьму как важного свидетеля. Этот парень, там, в загоне, убил десятки, может, сотни людей, но он сущий сосунок по сравнению с теми, на кого работал.

Она села в мою машину, навалившись на дверцу, лицо у нее отупело от большой дозы наркотиков. Она не проронила ни слова за все время долгой поездки через болота к районной дороге и только крепко стискивала коленями пожелтевшие пальцы.

* * *

Подобно многим другим, я получил во Вьетнаме великий урок: никогда не верь авторитетам. Но поскольку я пришел к мысли, что к авторитету всегда нужно относиться с уважением и пиететом, я знал также, что все это предсказуемо и уязвимо. Поэтому в этот день после обеда я уселся под своим пляжным зонтиком на палубе дома, надев только плавки и летнюю рубашку, приготовив на столике перед собой бутылку джина и бокал пива, и позвонил начальнику Сэма Фицпатрика в здание ФБР.

— Я вычислил Эбшира, — сказал я. — Не знаю, зачем вы держали меня в больнице. Он не так уж умело скрывался.

В трубке на секунду замолчали.

— У вас уши воском залеплены? — спросил он. — Как мне еще сказать, чтобы до вас дошло? Не заходите на территорию федералов.

— Я собираюсь надрать ему задницу.

— Вы этого не сделаете, черт побери, добьетесь только, что вам предъявят ордер за помеху федеральным властям.

— Вам это нужно или нет? — спросил я.

— У меня сильное подозрение, что вы пьяны.

— Откуда? Я собираюсь надрать ему задницу. Вы хотите присоединиться или хотите, чтобы мы, местные ребята, написали для вас эту историю в газете? Скоро наступит праздник, коллега.

— Да что с вами творится? Вы когда-нибудь остановитесь? Один из наших лучших людей сгорел в вашей машине. А ваши собственные товарищи выбросили вас, как мешок с собачьим дерьмом. Мне абсолютно ясно, что вы работаете над тем, чтобы снова стать алкоголиком, а сейчас болтаете о том, как убрать генерала в отставке, у которого две боевые награды. Возможно, вы с ума сходите, как вы полагаете?

— Вы хороший человек, но не надо со мной блефовать.

— Что?

— Это страшный порок. И он вас погубит.

— Ты, ублюдок, ты этого не сделаешь, — процедил он.

Я повесил трубку, выпил стакан джина и отхлебнул пива. Над озером, как желтый шар, пойманный в сети, висело солнце. Дул теплый ветер, и в жаркой тени зонта я обливался потом, стекавшим по моей обнаженной груди. Глаза слезились от удушливой влажности. Я набрал рабочий номер Клита в отделении Первого округа.

— Где ты? — спросил он.

— Дома.

— Тут о тебе многие спрашивают. Ты действительно плюнул им в суп, Дейв.

— Меня не так уж сложно найти. Кто мной интересовался?

— Федералы, кто же еще. Ты что, действительно звонил в агентство контрразведки? Господи, просто не верится.

— У меня было много свободного времени. Кто-то же должен раздавать пинки.

— Не знаю, захотел бы я поджарить этих ребят. Опасные парни. Не наш контингент.

— Считаешь, мне следует отступить на какое-то время?

— Кто знает? Только я бы перестал держать их за яйца.

— Я на самом деле звоню тебе, чтобы кое-что узнать, Клит. Ты хорошо разбираешься в перестрелках. Скажи, много ли тебе известно случаев, когда стрелявший подбирал свои гильзы?

— Не понимаю.

— Конечно, понимаешь.

— Не припомню, чтобы я когда-нибудь об этом задумывался.

— Я никогда такого раньше не встречал, — сказал я. — Только если сам полицейский стрелял.

— Так в чем дело?

— Забавно, как это так можно натренировать человека, не правда ли?

— Подумать только.

— Если бы я сам стрелял, я бы скорее оставил гильзу на месте перестрелки, чем свою подпись.

— Может, не стоит задумываться о таких вещах, Дейв?

— Как я говорю, у меня сейчас в работе простой. А это помогает занять время. Сегодня утром на Сент-Чарльз-авеню, в департаменте шерифа, я два часа потратил, отвечая на расспросы о Бобби Джо Старкуэзере. Они с вами уже всё обсудили?

— Мы слышали об этом, — в его голосе появилось раздражение.

— Ну там и пирушка была. Целый час продолжалась или даже больше. Не думаю, что от Бобби Джо хоть что-нибудь осталось, кроме пряжки и набоек.

— Да уж, ушел со свистом — быстрее, чем колбасный фарш. Парень нашел смерть в подходящем для себя месте. Мне пора закругляться, старик.

— Сделай одолжение. Как насчет того, чтобы залезть в компьютер и посмотреть, не найдется ли чего-нибудь на генерала в отставке с двумя звездами по имени Эбшир?

— Побездельничай-ка еще, Дейв. Приведи себя в порядок. Со временем выберемся из этого дерьма, вот увидишь. Adios[25].

Из трубки в моей руке понеслись короткие гудки, и я уставился на мутную, в летней дымке, зеленоватую поверхность воды, налив себе еще стакан джина. Что у них на него есть? Я ломал себе голову. Публичные дома? Навар от продажи наркотиков? Иногда казалось, что лучшие из нас больше других становятся похожи на людей, которых мы просто ненавидели.

И если хороший полицейский терпел поражение, он никогда не мог оглянуться и вычислить тот самый момент, когда он свернул на улицу с односторонним движением. Я вспомнил, как сидел в зале суда, где одного бейсболиста, игравшего когда-то в высшей лиге, приговорили к десяти годам заключения в «Анголе» за вымогательство и торговлю кокаином. За семнадцать лет до этого он выиграл двадцать пять игр, он подавал так, что его мяч мог пробить амбарную дверь, а сейчас он весил три сотни фунтов и передвигался так, будто у него между ног висел мяч для боулинга. Когда его спросили, не хочет ли он что-нибудь сказать перед оглашением приговора, он уставился на судью, на шее у него затряслись жирные складки, и он ответил: "Ваша честь, я просто не представляю, как перемещусь отсюда — туда".

И я ему поверил. Но поскольку я сидел под теплым бризом с навевающим дремоту виски, добравшимся уже до головы, то меня не особенно занимали ни Клит, ни бывший бейсболист. Я знал, что мой собственный запал уже зажжен, и было только делом времени, чтобы очаги ненависти в моей душе превратились в большой пожар, который с треском вырвется из-под контроля. Никогда еще я не чувствовал себя болееодиноким, и я стал читать молитву, которая была полным опровержением всего, чему меня учили в католической школе: "Господи Милосердный и Всевышний, не оставь меня, даже если я оставлю тебя".

Глава 8

Уже в разгар того же дня я, купив себе большой сандвич с устрицами, креветками, салатом и пикантным соусом, поехал по прохладной тени зеленых улочек к редакции газеты «Таймс-Пикаюн», где ночной редактор иногда позволял мне пользоваться их архивом справочного материала.

Но сначала я хотел принести извинения Энни за то, что оставил ее в одиночестве на лодке прошлой ночью. Стакан виски в обед всегда наделял меня какой-то чудодейственной энергией.

Я купил бутылку «Колд Дак» и коробку конфет пралине, которую по моей просьбе завернули в прозрачную оранжевую бумагу, перевязав желтой ленточкой, и, не снимая выглаженный льняной полосатый пиджак, неспешно пошел по дорожке, залитой дымчатым светом, к ее дому. В воздухе пахло сиренью, вскопанными цветочными клумбами, травой с подстриженных лужаек и прохладной водой от разбрызгивателей, пускающих струи на изгороди и стволы деревьев.

На звонок в дверь никто не ответил, но я, обойдя дом, нашел Энни во дворе. Она жарила мясо на раскладном гриле под кустом персидской сирени. На ней были белые шорты, соломенные шлепанцы и желтая рубашка, завязанная узлом под грудью. Глаза у нее слезились от дыма, и она, отойдя от огня, взяла со стеклянного столика, накрытого к обеду, штопор. Бутылка джина была завернута в бумажную салфетку с резиновым кольцом. Ее взгляд ненадолго прояснился, когда она увидела меня, но она отвела глаза.

— О, привет, Дейв, — сказала она.

— Мне следовало позвонить. Я доставил тебе не лучшие минуты.

— Немножко.

— Вот принес конфеты и «Колд Дак», — сказал я.

— Как это мило с твоей стороны.

— Прости, что ушел от тебя прошлой ночью. Есть кое-что, что ты, боюсь, не поймешь.

Ее синие глаза засверкали. Я увидел у нее над грудью красное родимое пятнышко.

— Лучший способ прекратить беседу с девушкой — сказать, что она чего-то не может понять, — заметила она.

— Я хотел сказать, что этому нет никакого извинения.

— Так вот в чем причина. Похоже, ты просто не хочешь повернуться к проблеме лицом.

— Я вышел за выпивкой. И пил всю ночь. Завис в одном баре на старом шоссе и пил там с актерами, которые интермедии исполняют. А еще звонил в ЦРУ и ругался с дежурным офицером.

— Похоже, это отвратило тебя от телефона на пару дней.

— Я пытался найти Бобби Джо Старкуэзера. Кто-то пристрелил его в загоне для свиней.

— Мне это неинтересно, Дейв. Ты пришел грузить меня?

— Ты полагаешь, что я рассказываю тебе всякую ерунду?

— Нет, но думаю, что ты слишком много думаешь о делах и жаждешь отомстить. Я вчера вечером играла увертюру и из-за тебя все напутала. А теперь ты вспомнил о своем долге джентльмена. Извини, но я не занимаюсь отпущением грехов. Я ни о чем не жалею. Если жалеешь ты, это твои проблемы.

Она начала переворачивать вилкой мясо на гриле. Огонь резко поднялся вверх, и она прищурилась от дыма и продолжала заниматься мясом с чрезмерным усердием.

— Я правда сожалею, — проговорил я. — Но насчет того, что я слишком зациклен, ты права. Единственное, что меня интересует, — одна девушка.

Мне захотелось, обняв ее за талию, увести от огня и, повернув к себе лицом, погладить кудрявые волосы.

— Ты просто не должен был оставлять женщину ночью одну, Дейв. — Я отвернулся под ее взглядом. — Я проснулась, а тебя нет, и подумала, что опять приходили эти недоумки. Я до самого рассвета ездила туда-сюда по пляжу, пытаясь тебя разыскать.

— Я этого не знал.

— А как ты мог знать, если болтался с какими-то артистами?

— Энни, дай мне еще один шанс. Я не могу обещать тебе многого, но больше осознанно причинять тебе боль не буду. Может, это совсем не то, что нужно, но это все, что у меня есть.

Она отвернулась, и я увидел, как она вытирает глаза тыльной стороной запястья.

— Ладно, до следующего раза. Сейчас ко мне должны прийти.

— Договорились.

— А что, все эти люди стоят того, чтобы тратить на них время?

— Если я не найду их, они найдут меня. Даю голову на отсечение.

— Мои прапрадедушка и прапрабабушка жили рядом с подземной железной дорогой. Рейдеры Куонтрилла разрушили их землянки и сожгли кукурузные поля. Еще долго после того, как умерли Куонтрилл, Кровавый Билл Андерсон и Джесс Джеймс, они спокойно растили детей и пшеницу.

— Но кто-то же положил конец существованию Куонтрилла и его компании, а именно, кавалерия федералов.

Я улыбнулся ей, но неожиданно ее лицо показалось каким-то болезненно серым в электрическом свете фонаря, подвешенного на дерево. Забыв о приличиях и о том, что с минуты на минуту появится ее друг, я, не сдерживаясь, обнял ее и поцеловал в кудри. Но она не ответила. Плечи были напряженными, глаза смотрели в сторону, руки остались холодными и неживыми.

— Позвони мне завтра, — прошептала она.

— Обязательно.

— Я хочу, чтобы ты это сделал.

— Я сделаю. Обещаю.

— Просто сегодня я еще не пришла в норму. Завтра все будет в порядке.

— Я оставлю конфеты. Позвоню рано-рано. Может, сходим позавтракать в кафе «Дю Монд».

— Звучит заманчиво, — проговорила она.

Но глаза ее остались непроницаемыми, я ничего не смог в них прочесть. Под всей ее очаровательной таинственностью скрывалось чувствительное сердце провинциальной девушки со Среднего Запада.

Когда я брел по дорожке, ведущей к выходу, мимо меня прошел молодой человек, по внешнему виду — типичный выпускник Туланского университета. На нем были светлые брюки, бледно-голубая рубашка и полосатый галстук. Он был очень симпатичный и добродушно улыбался. Я спросил его, не он ли приглашен на обед к Энни Бэллард.

— Вообще-то да, — ответил он и снова улыбнулся.

— Тогда вот, возьмите, — сказал я и протянул ему бутылку «Колд Дак». — Это чтобы вечер пошел удачно.

Ситуация была стара, как мир, и секунду позже я почувствовал себя глупым и невоспитанным. Потом мне вспомнилась истина, которой меня научил во Вьетнаме пехотный офицер, обычно разрубавший гордиевы узлы такой фразой: «Наплюй. Где ты видел счастливого проигравшего?»

Вечером я сидел в архиве редакции «Таймс-Пикаюн», перелистывая пожелтевшие страницы старых газет, прокручивая микрофильмы на экране и размышляя о непонятной важности прошлого в нашей жизни. Если стараться освободиться от него, можно разрушить саму память. В то же время оно единственное мерило нашей самоидентификации. Здесь для себя самого нет никакой тайны: мы то, что мы делаем и где побывали. Поэтому мы вынуждены постоянно воскрешать прошлое, воздвигать ему памятники и сохранять живым, чтобы помнить, кто мы такие.

Для кого-то самые темные страницы собственного прошлого почему-то предпочтительнее тех немногочисленных моментов мира и согласия, которые иногда случаются в жизни. Почему? Одному Богу известно. Я думал о поклонниках Панчо Вильи, для которых его гибель и окончание жестокой эры его власти оказались настолько неприемлемыми, что они выкопали его труп и, отрезав голову, поместили ее в огромный стеклянный кувшин, наполненный белым ромом. А потом отвезли его на машине в окрестности Эль-Пасо, к горам Ван-Хорн, где и закопали, насыпав сверху груду оранжевых камней. И впоследствии, вот уже много лет, они приходили туда по ночам, и, разобрав камни, курили марихуану, обвеваемые горячим ветром, и беседовали с ним, глядя сквозь стекло в его раздувшееся, перекошенное лицо.

Но сейчас я искал ниточку другой темной истории. Генерала с двумя боевыми звездами было не так уж сложно найти. Полное имя его было Джером Гэйлан Эбшир, проживал он прямо в Новом Орлеане, в округе Гарденс, рядом с авеню Сент-Чарльз. Закончил Вест-пойнтский университет, имел выдающиеся боевые заслуги во Второй мировой и корейской войнах. На цветной фотографии 1966 года он был запечатлен во время обеда со своими подчиненными на посадочной площадке с выстриженной травой, на одной из центральных возвышенностей Вьетнама. Все сидели и ели пайки из раскрытых вещмешков. Через его обнаженную грудь был переброшен ремень с кобурой, откуда выглядывал автоматический пистолет. Лицо сильно загорело, волосы были ослепительно белыми, а из-за отсветов бутанового пламени глаза казались синими-синими. Изобретательный журналист сделал под фотографией подпись: «Счастливый боец».

Но в газетной подшивке я наткнулся еще на одного Джерома Гэйлана Эбшира, помоложе. Он был лейтенантом армии Соединенных Штатов, возможно, сыном первого. Впервые его имя всплыло в 1967 году, когда его внесли в список пропавших без вести при военных действиях. Второй раз он упоминался 1 ноября 1969 года. В статье рассказывалось о том, как в местечке под названием Пинквилль вьетконговцы держали в плену двух американских солдат, которых в конце концов привязали к столбам, сунув их головы в деревянные клетки с крысами. Одним из этих солдат был, предположительно, лейтенант Джером Эбшир из Нового Орлеана.

Словечко «Пинквилль» выскочило из текста, как непрощенный, специально забытый грех. Так солдаты американской армии называли местность вокруг Май-Лай.

У библиотекаря, составлявшего подшивку, видимо, возникли те же ассоциации, потому что тут же была прикреплена ксерокопия статьи с ссылками на эту, в которой приводились показания на военном суде некоего лейтенанта Уильяма Келли, которого судили за распоряжения, приведшие к майлайской бойне. Один из добровольцев, взявший слово, обмолвился, что, по рассказам пленных вьетконговцев, эти два американца помогали им устанавливать мины на рисовом поле, том самом, на котором подорвались его товарищи.

Я устал. Мой организм опять жаждал спиртного, и от всех этих названий, дат, фотографий казненных вьетнамских крестьян я впал в такую грусть и отчаяние, что закрыл страницы, выключил проектор и, подойдя к окну, целую минуту просто смотрел в темноту. Надеюсь, никто из присутствующих в архиве моих глаз в этот момент не видел.

Я никогда не сталкивался с жестокостью американцев, по крайней мере намеренной, поэтому у меня не было таких воспоминаний о войне. Наоборот, если за год моего пребывания во Вьетнаме я и видел американцев с другой стороны, то лишь однажды — это был странный инцидент, в котором фигурировали двое из нашего взвода и тонущий буйвол.

Они были уроженцами юга, что чувствовалось почти во всем. Родом из промышленных городков, где располагались текстильные фабрики, консервные и хлопкоочистительные заводы и где молодых людей редко ожидает что-то большее, чем кино на открытом воздухе в субботу вечером с такими же ребятами в заношенных футболках, которые они носили, еще учась в университетах. Мы с ними отошли на двадцать миль от туземной деревни в охраняемую зону, где рядами росли деревья и текла молочно-кофейного цвета речка. Парни сбросили свои вещмешки и винтовки, разделись и стали плескаться на мели, как мальчишки. В разгар дня солнце пригревало сквозь деревья, испещряя землю узорной тенью. Я не спал больше суток и прилег в прохладную невысокую траву под индийской смоковницей, прикрыв глаза рукой, и через несколько секунд заснул.

Я проснулся через полчаса от хихиканья, громкого смеха и дурманящего запаха марихуаны. Кто-то добыл немного камбоджийской красной травки, и весь взвод ею накачался. Я резко поднялся на ноги, спустился по берегу и понял, что всех их забавляет происходящее посередине реки. Борясь с сильным течением, буйвол решил выбраться из воды, но увяз в илистом дне и теперь барахтался, еле доставая носом воздух. Глаза у него широко раскрылись от ужаса, в рогах застрял наносной мусор. Хозяин быка в шляпе французского легионера на своей вытянутой голове, такой худой и костлявый, что напоминал вешалку, метался по берегу, размахивая руками, и кричал нам что-то по-вьетнамски, перемежая речь французскими словами.

Два двоюродных братца из Конро, штат Техас, пробрались вброд к быку, с арканом, связанным из каната, который они стащили из кузова грузовика, принадлежащего морской пехоте. На их загорелых мокрых спинах рельефно проступали мышцы и позвонки, они, смеясь, бросали свой аркан с безумной самоуверенностью девятнадцатилетних мальчишек-ковбоев.

— Осторожно, здесь попадаются выворотни, — заметил я.

— Смотрите, лейтенант, — откликнулся один из них, — рогач с нашей помощью выскользнет из ила быстрее, чем рыло свиньи из грязи.

И тут я вдруг увидел в мутном потоке сучковатые черные корни затонувшего дерева, которые показались над поверхностью воды, как лапа чудовища.

Дерево обрушилось на них с такой силой, что их лица побелели. Нахлебавшись воды, они стали отплевываться, пытаясь отплыть от мутно-желтой пены, окружавшей ствол и корни, которые тыкались им в глаза, заставляя морщиться. Дерево закрутилось в реке, поблескивая грязью, и, набирая скорость, утащило их под воду. Мы все ждали, что они вынырнут позади него, в спокойном месте, отряхивая воду с блестящих на солнце волос, но больше никогда их не увидели.

Три часа мы прочесывали реку баграми и рыли дно абордажным крюком. Но вместо наших людей выловили коробку от ленты французского пулемета, ящик с неразорвавшимися японскими гранатами, которые на берегу стали сочиться ржавой водой и зеленой слизью, американские банки из-под содовой и сеть с грузового судна, в которой запутались мертвые вьетконговцы, должно быть сброшенные с одного из наших вертолетов. Сквозь плотную сеть, туго натянувшуюся в воде, высовывались головы и руки погибших, которые напоминали узников, уставших от своего вечного заключения.

Я написал письма в Конро семьям этих двух ребят, объяснив, что они отдали свои жизни, пытаясь помочь товарищам. Никто не отнимал у них жизнь, они ее отдали. Я не стал писать о своем сожалении, что медалей не дают за простодушие и безрассудное мужество, которых было не занимать сельскому парнишке из Техаса в стране, казалось, созданной для пресыщенных, временно задержавшихся колонистов.

* * *

Через час я сидел в чудесном старом баре на Мэгезин-стрит, который отделяла от округа Гарден огромная территория жилых домов — некрашеных деревянных строений девятнадцатого века, с провисшими переходами и грязными двориками. Они напоминали мне негритянские кварталы, построенные у плантаций в округе Иберия. В самом баре, как и во многих других зданиях на Мэгезин-стрит, были сетчатые двери, а на больших фасадных окнах — вертикальная деревянная решетка. Внутри тянулась длинная барная стойка из красного дерева с медным поручнем, работали потолочные вентиляторы, на стенах висели эмблемы пива «Хэдекол» и «Дикси-45», орешков «Доктор Натс», политические плакаты с портретом графа К. Лонга и доска, на которой мелом были написаны названия команд высшей лиги и результаты игр. Хозяин заведения когда-то был игроком «Лафайет Буллс» в несуществующей ныне лиге «Эванджелин» класса С. Он так до конца и не смог проститься со вчерашним днем. Он продавал плохо упакованные сигареты и табак «Вирджиния Экстра», разложив их без коробочек на полках, вечером по четвергам накрывал клеенкой столы для пула и готовил суп из окры без курицы, как обычно его готовили в сельских барах, никогда не вызывал полицию, чтобы успокоить какого-нибудь хулигана, на полках бара держал большие банки из-под рассола, наполненные сваренными вкрутую яйцами, и готовил такой острый boudin, что можно было разрыв сердца получить. В помещении с мягким светом всегда было прохладно, в патефоне-автомате всегда было полно пластинок с зайдеко и каджунской музыкой, а в глубине бара, под эмблемой красного пива «Джакс» и покачивающимися лампами с жестяными абажурами, работяги играли в пул.

Арчи, хозяин бара, взял у меня пустую тарелку из-под boudin и протер стол тряпкой. Он был темноволосым каджуном с широким круглым лицом и маленьким ртом. Руки были покрыты черными волосами. Я протянул ему пустой стакан, чтобы он его снова наполнил.

— Ты знаешь, почему этот коктейль называют «острым», Дейв? — спросил он. — Потому что он так ударяет в голову, что, кажется, тебе выбили все металлические зубы.

— Звучит непривлекательно.

— А потом, в один прекрасный день, весь мозг оказывается сожженным.

— Можно мне еще стакан джина?

— Не люблю спорить в ущерб собственной выгоде, но я просто ненавижу, когда ты садишься у стойки и прислушиваешься к тому, что требует твой желудок.

— Может, тебя утешит, если я скажу, что сам не в восторге от этого?

— Ну хоть сегодня отдохни. Устроишь себе проблемный день в другой раз, если захочешь.

Я отвел глаза. Он был мне другом и честным человеком, и поэтому я был перед ним безоружен, хотя знал, что в состоянии довести любого, даже старого друга, до инсульта, чтобы спасти свое положение.

— Меня сейчас еще кое-что тревожит. Ты светишься, — сказал он.

— О чем ты?

— Когда носишь на бедре пистолет размером с буханку кукурузного хлеба, некоторые начинают беспокоиться.

— Вот возьми, — сказал я, отстегивая кобуру с пояса. — Пусть полежит под стойкой до моего ухода.

— Да что с тобой творится, Дейв? Пытаешься ускорить свое падение? Зачем навлекать на себя столько несчастий?

— Он не заряжен.

— Да я говорю о сегодняшнем вечере. Значок у тебя забрали. Это значит, что ты уже не можешь разгуливать по улицам, как Уайетт Эрп.

— Знаешь что-нибудь о генерале в отставке по имени Джером Эбшир из Притании?

— Немного знаю. Его сын часто захаживал сюда.

— Он рьяный коммунист?

— Нет, не думаю. О нем всегда говорили, что он отличный парень. Хотя сын у него был не подарочек. Он приходил сюда со своей бейсбольной командой, когда поступил в Туланский университет. Большой такой, белобрысый, рука, которой он подавал, была у него как плеть. Он любил устраивать тут борьбу на руках, драки и веселье. Жаль, что он пропал во Вьетнаме.

— А кто-нибудь знает, что с ним произошло?

— Слухи ходят разные. Попал в плен, бежал, вьетконговцы его казнили, что-то в этом роде. Мой мальчишка тоже там побывал, но вернулся домой жив-здоров. Сказать по правде, Дейв, даже представить страшно, что бы я делал, если бы его потерял.

— Мне нужно пройтись. Увидимся как-нибудь, Арчи.

— Надеюсь. Не торопи ход событий без необходимости, старик.

Я поехал в округ Гарденс. Этот район был застроен домами, возведенными в 1850-е годы. Каждый был с широким крыльцом и верандой на третьем этаже, каждый украшен рядом колонн с завитками волют, на окнах — частый переплет, к входу шла тропинка через выложенный кирпичом дворик, на лужайках стояли вышки для обзора. Вдоль улиц рядами росли дубы, а сами дворики были густо засажены всевозможными южными цветами и деревьями: цветущим миртом, азалией, бамбуком, магнолией и банановыми деревьями, гибискусом, кустами красных и желтых роз. До меня доносился запах костров для барбекю и плеск воды в бассейнах. Это был исторический район, охраняемый государством, район, в котором постоянно устраивались приемы в саду, перетекавшие с одной пышной, аккуратно подстриженной лужайки на другую.

Дом Джерома Гэйлана Эбшира не был исключением. Кирпичная стена освещалась зажженными свечками в бумажных воронках, стоявшими в цветочных клумбах. Сквозь высокое окно, расположенное за крыльцом, я увидел, что в большой гостиной в свете канделябров толпятся гости. Громкий разговор было слышно даже на улице. Где-то в глубине, на лужайке, играл оркестр.

«Почему бы не попытаться?» — подумал я. На мне был пиджак и галстук. Арчи был прав. Зачем торопить события, если можно просто бросить биту в голову подающего мяч?

Я припарковал машину на улице и отправился на вечеринку. Тротуар весь покоробило и вздыбило крупными корнями, протянувшимися под асфальтом. Я застегнул пиджак на все пуговицы, чтобы не было видно пистолета, причесался, пригладил ладонью галстук и пошел прямо к кирпичному входу, твердо глядя в глаза проверявшему в дверях приглашения.

Он, наверное, работал в охранной фирме, и ему не доводилось задерживать кого-либо более серьезного, чем юные возмутители спокойствия на вечеринках.

— У меня нет приглашения. Я новоорлеанский полицейский, — сказал я.

— Можно взглянуть на ваше удостоверение?

— Вот это прием. Позвоните в отделение Первого округа и сообщите, что здесь находится лейтенант Дейв Робишо.

— Думаю, вы пьяны, сэр.

Я прошмыгнул мимо него, зашел в бар и взял с подноса бокал шампанского. Комнаты были обставлены французской антикварной мебелью: темно-красными диванами с резным обрамлением из орехового дерева; на стенах висели старинные часы, украшенные золотом и серебром, и портреты маслом представителей военного рода, уроженцев юга, времен войны 1812 года. Полы светлого крепкого дерева были натерты до такого блеска, что выглядели пластиковыми. Все столешницы, латунные канделябры, пепельницы, стеклянная вытяжная труба с подсветкой и отполированные резные украшения сияли так, как будто их непрерывно протирали мягкой тряпочкой.

Присутствующие были пожилого возраста, несомненно, богаты, уверенны в себе, в своих друзьях, в реальности мира изящных манер и преуспевания, в котором они жили. Волосы женщин отливали синевой, вечерние платья ярко сверкали, шеи и запястья украшали драгоценности. Мужчины в белых смокингах держались так, словно возраст больше не является физической проблемой их жизни, в отличие от бедных, а борьба за выживание им уже непонятна. То, что я не принадлежал к их кругу, было очевидно, но они с большим участием и вежливостью смотрели прямо на меня.

Тем временем входной охранник о чем-то шептался с двумя другими, похожими на нанятых полицейских, и все трое пристально меня разглядывали. Я поставил пустой бокал шампанского, взял еще один и прошел через старинные двери на задний дворик, где несколько поваров-негров в белых жакетах готовили напитки из виски пополам с водой, смешивая их с сахаром, льдом и мятой, и жарили на вертеле поросенка. Ветер шелестел в кронах дубов, банановых деревьев и бамбука, обрамлявших лужайку, и рябил темную, как бургундское вино, воду в бассейне без подсветки. Один из пожилых поваров отмахивался рукой от дыма.

— Куда ушел генерал? — спросил я его.

— Он выпивает с другими джентльменами в библиотеке.

— Мне бы не хотелось еще раз пробираться через толпу. Есть ли другой путь в библиотеку?

— Да, конечно. Пройдите назад через кухню. Там девушка подскажет, где библиотека.

Я пошел по подстриженной лужайке, миновал огромную кухню в колониальном стиле, стены в которой были выложены кирпичом. Здесь три черные девушки-служанки приготовили закуски и вышли с ними в коридор. Я увидел в слегка приоткрывшуюся дверь библиотеки двух мужчин с высокими стаканами в руках, которые разговаривали с кем-то, сидевшим, скрестив ноги, в кресле. Одного из мужчин я сразу же узнал. Толкнув дверь, я отпил из бокала с шампанским и улыбнулся всем троим.

Генерал прибавил в весе со времен фотографии в газете, но загар так глубоко въелся в кожу, что не сошел до сих пор. Он весь светился здоровьем, седые волосы были подстрижены по-военному коротко, а взгляд холодных синих глаз был тверд и спокоен, как у человека, которого никогда не останавливали сложности или сомнения в вопросах морали.

— Как поживаете, генерал? — начал я. — Удивительно, кого только не встретишь на коктейлях в эти дни. Я, конечно, себя имею в виду. Но что здесь делает такой персонаж, как проныра Уайнбюргер? Большинство людей, видя этого человека поблизости, звонят в компанию «Оркин».

— Я позабочусь об этом, — сказал Уайнбюргер и протянул руку к телефону.

— Все нормально, — прервал генерал.

— Я бы не сказал, — продолжал я. — Похоже, кое-кто из ваших кадров начинает выходить из тени. У меня есть парочка фотографий Бобби Джо Старкуэзера, где он запечатлен лежащим на задах своего охотничьего домика. Можете получить их в качестве открыток.

— В моем доме с вами будут обращаться как с гостем, даже если вы пришли без приглашения. Можете вернуться в бар или остаться.

— Мне и здесь хорошо.

— Вы, должно быть, слишком много выпили или просто одержимы навязчивой идеей, — сказал он. — Но в вашем пребывании здесь нет никакого смысла.

— Вам следовало бы остаться в регулярной армии, генерал. Эти ребята, работающие на вас, вряд ли даже соответствуют мафиозным стандартам. Уайнбюргер — это просто брильянт в их коллекции. Как-то раз один наивный коп из Первого округа попросил его выступить защитником группы бедняков с Гаити, а он ответил: «Я слишком занят товарными марками продуктов питания». Вот такие любители и убили IPs.

— Что вам известно о IPs?

— Я тоже служил во Вьетнаме, только мое подразделение погибло, защищая невинных людей. Не думаю, что вы можете сказать то же самое.

— Как вы смеете! — воскликнул он.

— Умерьте свою благородную ярость. Вы с ног до головы вымазаны в крови Сэма Фицпатрика, и я собираюсь привлечь вас за это.

— Не обращайте внимания. Он пьян, — сказал Уайнбюргер.

— Я подкину вам еще кое-какую проблему, — продолжал я. — Я навещал отца девятнадцатилетней девушки, которую убили люди Сегуры. Интересно, захотели бы вы встретиться с ним лицом к лицу и объяснить, зачем ей нужно было отдавать свою жизнь из-за грязной игры, в которую играете вы и ваши кретины.

— Убирайтесь.

— Вы во Вьетнаме потеряли сына. Думаю, если бы он был жив, он бы считал вас позором семьи.

— Уходите из моего дома. И никогда больше не приходите сюда!

— Вам от меня покоя не будет, генерал. Я стану самым большим несчастьем в вашей жизни.

— Нет, не станешь, Робишо, — возразил Уайнбюргер. — У тебя во рту вечный двигатель, да еще из него сильно воняет. Ты просто маленькая нервная птичка, которая всем надоедает.

— Уайнбюргер, как, по-твоему, ты здесь оказался? Благодаря тому, что ты блестящий адвокат? Большинство этих людей не любят евреев. Сейчас они платят за твою задницу, но когда перестанут в тебе нуждаться, ты, скорее всего, закончишь свои деньки, как Бобби Джо или Хулио. Подумай об этом. Если бы ты был генералом, стал бы держать возле себя слизняка вроде тебя самого?

— Кругом, шагом марш отсюда! Кое-кто из твоих коллег хочет поговорить с тобой, — ответил Уайнбюргер.

Позади меня стояли двое полицейских в униформе. Они были молоды, без шляп, и чувствовали себя очень неловко в этой ситуации. Один из них попытался улыбнуться мне.

— Неважный вечер, лейтенант? — сказал он.

— Пусть вас это не беспокоит, — ответил я. — Я ношу с собой кассету с чудным рок-н-роллом. Просто расстегните мой пиджак и вытащите ее.

Его рука почти что ласково скользнула по моему животу и достала из кобуры мой пистолет 45-го калибра.

— Пройдите с нами. Мы выведем вас через боковую дверь, — сказал он. — Но в машине мы вынуждены будем надеть на вас наручники.

— Ладно, все нормально, — ответил я.

— Эй, Робишо, позвони тому поручителю, цветному, из общества «Защита». Он работает в кредит, — крикнул вслед Уайнбюргер.

В дверях я оглянулся на генерала, который сидел подняв бровь, отчего по лбу пошли морщины, и уставившись в пространство.

* * *

Они отвезли меня в вытрезвитель в деловой части города. Я проснулся с первыми, серыми лучами света на железной койке с процарапанными на ней именами и ругательствами, часть из которых уже заржавела. Медленно сел, зажатый с обеих сторон другими койками. В нос мне ударил запах застарелого пота, сигаретного дыма, алкоголя, мочи, блевотины и переполненной параши в углу. На всех койках, прикованных к стенам, и даже на полулежали, похрапывая, алкаши, выжившие из ума бомжи, дебоширы, все в крови, доставленные из баров, несколько полных отморозков и охваченных беспокойством водителей из среднего класса, задержанных в нетрезвом виде и надеявшихся, что с ними обойдутся со всей вежливостью, достойной их благопристойности.

Я в одних носках пробрался к параше и склонился над ней. Желтый потолок украшали надписи, выжженные зажигалками. От параши воняло до рези в глазах, а похмелье уже начало сжимать сосуды в голове железным обручем. Спустя десять минут охранник и приближенный к начальству зэк в белой спецодежде открыли засов на двери и вкатили стальную тележку с едой: яичницей-болтуньей, овсянкой и кофе, от которого пахло йодом.

— Пора перекусить, джентльмены, — сказал охранник. — Условия у нас не фонтан, но сердца не каменные. Если у вас есть планы остаться сегодня на ланч, то в меню — спагетти с тефтелями. И, пожалуйста, не спрашивайте салфетки. Да, еще: есть, конечно, большой соблазн, но не пытайтесь унести еду с собой в карманах.

— Кто это такой, черт бы его побрал? — спросил один солдат, сидящий на полу.

На шее у него свободно болтался галстук, на рубашке не осталось ни одной пуговицы.

— Это очаровательный молодой человек, — ответил я.

— Самое место для недобитого комика, — сказал он, щелчком бросив окурок в стенку над парашей.

Я дождался, пока зэк раздаст бумажные тарелки с яичницей и овсянкой, а охранник выйдет за дверь, после чего подошел к решетке и стукнул по ней кольцом, чтобы привлечь внимание охранника. Он без всякого выражения взглянул на меня и заморгал, пытаясь скрыть узнавание и смущение.

— Суд будет в восемь? — спросил я.

— Вас туда в наручниках поведут. Но в котором часу, не знаю, — сказал он, чуть не добавив «лейтенант», но успел плотно сжать губы.

— А кто председательствует сегодня утром?

— Судья Флауэрс.

— О нет.

— Хотите адвоката?

— Нет, пока что нет. Ну, в любом случае, спасибо, Фил.

— Держитесь. Не поддавайтесь им. И все будет хорошо. У каждого бывает тяжелый вечер.

Какой-то старик с нечесаной, желтой от табака бородой присел ко мне на койку. На нем были дешевые ковбойские сапоги, джинсы, сидевшие на нем шароварами, и рубашка из плотной ткани с обрезанными рукавами.

— Вы не будете есть? — спросил он.

— Нет. Забирайте.

— Спасибо, — поблагодарил он и начал запихивать яичницу в рот пластмассовой ложкой. — У тебя в голове уже пауки зашевелились?

— Да.

— Загляни в мой сапог, — сказал он. — На проверке они ее не заметили, когда трясли меня. Глотни чуток. Это живо загонит пауков обратно в гнездо.

Я посмотрел на бутылку виски, спрятанную в сапоге. Глубоко вздохнув, облизал потрескавшиеся губы. Дыхание мое было тяжелее, чем запах в камере. Скоро начнет трясти, весь покроюсь потом, может, даже сухая рвота начнется. Интересно, как я буду смотреться перед судьей Флауэрсом, известным юристом утренних заседаний, который нагоняет на алкашей священный ужас с каждым ударом своего молотка?

— Сейчас я пас, но твою доброту ценю, приятель, — сказал я.

— Пользуйся. И не позволяй им на тебя набрасываться, сынок. Я столько раз представал перед этим судом, что они со мной уже не возятся. Судья дает мне тридцать дней и отпускает. Так что ничего страшного. Мы их держим на коротком поводке.

Не прошло и получаса, как перед дверьми вытрезвителя появился сержант Мотли в сопровождении охранника. Он курил сигару, спокойно наблюдая, как охранник открывает замок. Рубашка на нем сидела так плотно, что в просветах между пуговицами торчали, как проволока, волосы на черной груди.

— Идем с нами, Робишо, — сказал он.

— Посетителям зоопарка запрещено появляться до обеда, — ответил я.

— Пойдем, пойдем, — повторил он.

Я пошел между ним и охранником в дальний конец тюремного коридора. Доверенный зэк мыл шваброй пол, и наши ботинки оставляли мокрые следы там, где уже было чисто. Сквозь окна, высоко расположенные по стенам коридора, лился солнечный свет. С улицы доносился шум движения. Охранник повернул ключ на двери одиночной камеры. Мотли из-за своего веса так дышал, как будто у него была эмфизема.

— Это я попросил перевести тебя в отдельную камеру, — сказал он.

— Зачем?

— А ты хочешь, чтобы тебя кто-нибудь там уделал?

Я шагнул внутрь камеры, и охранник закрыл меня. Мотли остался стоять у дверей, голова его, похожая на пушечное ядро, покрылась капельками пота из-за жары.

— О чем ты там размышляешь? — спросил я.

— Мне пришлось побывать в твоей шкуре. Думаю, они тебе так вставят, что от тебя ничего не останется, кроме собственных яиц. Это нормально, но через какое-то время они уменьшатся до детских размеров.

— Слушай, не грузи меня.

— Ну кто тебя просил это делать? Мы никогда особо не ладили. Но я тебе расскажу одну историю, Робишо. Все думают, что я бросил тех семерых ребят подыхать в лифте, чтобы спасти собственную задницу. Да, я выскочил, но не потому, что испугался. У меня не было ключа от наручников. Не было этого проклятого ключа. Я вылез через шахту, чтобы найти у кого-нибудь отмычку. И когда мы рычагом отомкнули дверь, там внутри оказалось семь копченых устриц. Веришь ты мне или нет, но с таким багажом очень тяжело жить.

— Почему ты никому не рассказывал об этом?

— А ты знаешь, почему у меня не было ключа? В то утро Хулио Сегура прислал мне одну девочку на халяву, и она меня прокатила. Ключ был у меня в бумажнике.

— Главное, что ты пытался вытащить их, Мотли.

— Да, расскажи это всем в суде и в отделении. Пёрселу расскажи. У него всегда найдется что сказать черному человеку.

— А чем он сейчас занимается?

— Я тем парням из внутренних дел больше не симпатизирую, в отличие от тебя. По-моему, Пёрсел работает в их области. Я на других полицейских не капаю, даже на расистов, поэтому у меня насчет Пёрсела ноль комментариев.

— Он не расист.

— Проснись, Робишо. Тебя что, нужно носом ткнуть? Он все время держит стойку. Перестань строить из себя сиротку Энни.

— Ты решил заставить людей полюбить тебя?

— Понимай как хочешь. Я надеялся, ты избавился от этой дряни. Но, похоже, ты неисправим.

— Ты просто глоток свежего воздуха, старик.

— Они подведут тебя под обвинение. Я бы на твоем месте уехал из города. Думаю, у них есть планы убрать тебя.

Прислонившись щекой к решетке, я молча посмотрел на него. От страха кровь пульсировала в горле.

— Они обвинят тебя в ношении оружия, которое ты утаил, — сказал он, взглянув на меня в ответ умными, темно карими глазами.

Утро выдалось хуже некуда. Меня повели на процесс в наручниках с цепью, которая соединяла меня еще с четырьмя выпивохами, уличным торговцем, сумасшедшим эксгибиционистом и черным парнишкой, который убил служителя на бензоколонке за шестьдесят пять долларов. Судья Флауэрс относился к тем, кого мы на встречах общества анонимных алкоголиков называли белоножкой. Он сам когда-то страдал тягой к выпивке, но, избавившись от нее, держался только потому, что перекладывал свои острые внутренние мучения на жизнь других, особенно тех, кто, стоя перед ним, дышал ему в лицо перегаром. Он определил штраф за утаивание оружия в десять тысяч долларов.

У меня и тысячи не набралось бы, чтобы заплатить предварительный десятипроцентный взнос. Я сидел на скамье за решеткой, не отрывая глаз от грязных ругательств, которыми была исцарапана вся противоположная стена зала. Это было худшее утро в моей жизни, за исключением, быть может, того дня, когда моя жена ушла к нефтянику из Хьюстона. Накануне мы были на вечеринке, устроенной на лужайке у озера, он там тоже был и даже представить не мог, какое продолжение получит эта встреча. Он задевал ее плечом, сидя за столиком, поглаживал ей руку, добродушно улыбался мне, оборачивая ко мне грубоватое, но приятное лицо, как будто говоря, что нас обоих забавляет прекрасное понимание ситуации. А потом у меня как будто что-то произошло с глазами, я почувствовал, как все вокруг окрашивается одним цветом, стакан почему-то оказался наполнен красной водой, затем раздался женский крик, и чьи-то крепкие руки унесли меня с лужайки, отдаляя от его ошеломленного, искаженного ужасом лица.

Утром я нашел ее записку, которая лежала на столе под большим зонтиком, где мы обычно завтракали, пока солнце поднималось над озером Понтшартрен.

Милый Дейв!

Не знаю, чего ты ищешь, но три года совместной жизни с тобой убедили меня в том, что мне не хотелось бы при этом присутствовать. Мне очень жаль. Как говорит твой дружок, бывший бейсболист, а ныне бармен, «держи его высоко и твердо, приятель».

Николь

— Что это ты тут делаешь без штанов? — спросил охранник через решетку клетки.

— Мне жарко.

— Здесь люди ходят.

— А ты их не пускай.

— Господи Иисусе, Дейв, хочешь до кучи еще и это на себя навесить?

— Я и так повязан по рукам и ногам. В данный момент я в полном порядке.

Я открыл и снова сжал ладони. Вены на локтевых сгибах наполнились кровью.

— Пока ты не выплатил штраф, я должен перевести тебя. Ты должен присоединиться к остальным, пока не захочешь в изолятор.

— Делай, что тебе положено, Фил.

— Я не могу тебя посадить в изолятор, если ты сам не попросишь. Дейв, здесь несколько ступенек, на которых можно шею свернуть.

Я потрогал пальцем на животе шрам от удара палкой. Кто-то истерически кричал в камере в конце коридора, потом на решетке затрещал звонок экстренного вызова охраны.

— Я схожу к врачу. И ты попадешь в изолятор, хочется тебе этого или нет, — сказал он.

Я услышал его удаляющиеся шаги. Голову как будто стянуло рояльной струной. Я прикрыл веки, и перед глазами появились языки оранжевого пламени, вырывающиеся из тропического леса, американские солдаты с прикованными к коленям руками на грязном рисовом поле, осколки ракет, со свистом носящиеся в воздухе вместе с листами котельного железа и подымающимися в небо, подобно дымку из ружей, душами детей, которые лежали в канаве. Мальчишеское лицо Сэма Фицпатрика светилось в очищающем огне, как на религиозной открытке. Из-под моих ладоней катился пот, стекая по обнаженным бедрам.

В три часа пополудни по коридору в изолятор, называемый «Королевским рядом», прошел другой охранник. Здесь я был заперт в окружении доносчиков, психопатов и шумных гомосексуалистов. Дверь моей маленькой камеры была сделана из металлической решетки с окошком и подставкой для еды, которую разносил на подносе приближенный к начальству зэк. Охранник долго возился с замком, и свет из-за его спины создавал ощущение, что его тело подергивается и разделяется решеткой на части.

— Собирайтесь. Все позади, — сказал он.

— Что случилось?

— Кто-то дал за вас залог. Снимайте простынки, бросите их в коридоре. Вот эту ложку пластиковую с пола поднимите, мыло в туалете оставьте.

— Что?

— Никак не протрезвеете, что ли? Камеру за собой надо убрать, если хотите сегодня отсюда выйти.

Мы прошли по коридору к дверям с двойной решеткой на гидравлическом замке, которые вели в комнату администрации, где у двух чернокожих женщин снимали отпечатки пальцев. Я расписался в книге учета собственности, и мне выдали большой коричневый конверт, перевязанный бечевкой, где лежали мои ключи, бумажник, складной нож и ремень.

— Счастливого пути, — сказал зэк-письмоводитель.

В зоне посетителей я увидел Энни, которая сидела на деревянной скамье, зажав руки между колен. На ней были синие спортивные туфли, выбеленные джинсы и набивная блузка с фиолетовыми цветами. Столы в комнате все были заняты узниками и их пришедшими на свидание родственниками, и в эти интимные минуты каждая группка пыталась изолироваться от остальных, склоняя головы друг к другу и крепко сжимая руками свои локти. Энни попыталась улыбнуться, но я заметил по ее лицу, что она нервничает.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Конечно.

— Моя машина стоит прямо у тротуара. Можем сейчас же поехать.

— Да, поехали отсюда.

— Дейв, что-то не так?

— Эти ублюдки забрали мой пистолет. Я должен получить за него расписку.

— Ты сошел с ума? — прошептала она.

— Ладно, забудь. Поехали.

Мы вышли через стеклянные двери на улицу, и полуденная жара ударила мне в лицо, как будто кто-то открыл рядом со мной дверцу топки. Мы сели в ее машину, и она, заведя мотор, взглянула на меня с легкой тенью недовольства. Я отдернул руку, дотронувшись до раскаленной рамы окна.

— Дейв, с тобой все нормально? У тебя лицо совсем белое, — сказала она.

— Я постоянно возвращаюсь к мысли о существовании неких странных флюидов. Просто пойми, в чем причина, и не принимай все, что я сегодня наговорил, близко к сердцу. Как ты узнала, что меня посадили в тюрьму?

— Твой напарник, как же его, Клит, позвонил. Он сказал что-то такое странное, но просил передать это тебе слово в слово: «Ты все еще сам по себе, Седой. Это большая победа. Отделись от этого дерьма, пока есть время». О чем это он?

— Это значит, что он каким-то боком еще не оттаял. Не уверен, что эти слова — правда обо мне. Чувствую, многое сегодня лопнуло по швам.

Она вывернула на дорогу. Эта желтая дымка, жар, подымающийся от асфальта, нагретая кожа кресла за моей спиной, едкие выхлопные газы — ощущение было такое, что я вдыхаю летним днем пары из котелка с кипящей смолой.

— Я мало что понимаю в проблемах алкоголиков и пьяниц, Дейв. Не хочешь остановиться, взять пива? Я не прочь. Разве порой не лучше заострить эти проблемы?

У нее так легко это вышло, что я в этот момент почувствовал — я бы себе однажды пальцы ножницами отрезал за баночку ледяного пива.

— Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты просто отвезла меня домой. Тебе пришлось отдать сборщику штрафов тысячу? — сказал я.

— Да.

— Завтра я все возмещу. Мне закрыт доступ в союз кредиторов, но я возьму заначку на лодке.

— Меня сейчас не это беспокоит. Прошлым вечером ты пытался загладить свою вину, а я тебя послала.

— Ты же ждала кого-то к обеду.

— Это просто приятель из музыкальной школы. Он бы все понял.

— Давай я кое-что объясню. То, что я попал в тюрьму, с тобой никак не связано. Я четыре года не пил, а теперь забил на это.

— Ты можешь остановиться еще раз.

Я не ответил. Мы ехали по Элизиан-Филдс-авеню, направляясь к озеру. Мой полосатый льняной костюм в тюрьме измялся и был испачкан табаком; я провел рукой по лицу и почувствовал, какое оно грязное и щетинистое.

— Давай завернем в эту кафешку, а? — предложил я.

Она остановила машину у маленького кафе с открытой террасой, где под тенистыми деревьями стояли столики, люди за ними ели большие сандвичи и сочные ломти арбузов. Я заказал два газированных напитка в бумажных стаканчиках с колотым льдом и попросил официанта принести пригоршню засахаренных вишен с дольками лайма. Сев в машину, я отпил из стаканчика, держа его двумя руками, и с каждым глотком содовой воды с сиропом, толченой вишней и льдом горло и желудок обжигала острая, но сладкая боль.

— Когда я в детстве жил вНью-Иберия, мы покупали себе напиток «доктор Нат». По вкусу был точно как этот, — сказал я. — Отец всегда покупал мне и брату «доктор Нат», когда мы выезжали в город. Тогда это было хорошим угощением.

— Как ты относишься к прошлому, Дейв? — спросила она.

Ее кудрявые волосы развевались от врывающегося в открытое окно ветра.

— Что ты имеешь в виду?

— Какие чувства ты испытываешь, когда вспоминаешь своего отца?

— Думаю о нем с нежностью.

— Да, конечно, даже несмотря на то что семья у тебя была бедной и иногда отца не было там, где ты в нем нуждался. Ты не держишь никакого зла на него сейчас, во взрослой жизни. Ты простил его и помнишь о нем только самое хорошее. Почему бы тебе не поступить точно так же с самим собой?

— Некоторых подводит собственный организм.

— Сегодня суббота, и суббота будет продолжаться весь день, и меня не волнует, что произошло вчера, по крайней мере все плохое. Мне нравится быть рядом с тобой и вспоминать что-то хорошее, зная, что со временем все изменится к лучшему. Разве тебя не учили чему-то подобному на встречах анонимных алкоголиков?

— Что-то вроде этого было.

— Поведешь меня сегодня вечером на скачки?

Я коснулся влажных кудрей, обнимая ее за шею, и провел пальцами по ее гладкой щеке. Она улыбнулась, подняв на меня глаза, и похлопала меня по бедру, и я ощутил, как слабость, подобно воде, начала разливаться по телу, а потом стала собираться, нарастая, в пояснице.

* * *

Когда мы подъехали к озеру Понтшартрен, было похоже, что на нас, вырвавшихся из-под слоя пара, налетел прохладный соленый воздух. Пеликаны ныряли, охотясь за рыбой, они погружались под воду, подняв над головой крылья, так резко, словно их сбрасывали вместо бомб истребители, взрывали мутную зеленую воду и неожиданно выскакивали из нее с серебристой рыбой, беспомощно трепыхающейся в их клювах. Далеко на горизонте воду заливал солнечный свет, и длинная, сияющая белизной яхта зарывалась носом в волну и поднималась на гребень, бурлящий пеной, разбрызгивая ее по воздуху.

Я принял душ и побрился в своей жестяной кабине, чувствуя, как дух тюрьмы, ее грязь смывается с тела. Осторожно вымыл вокруг швов голову, потом стянул старую одежду с одного плеча и руки, куда вонзились осколки стекла, позволяя теплой воде течь по истерзанной коже. Энни приготовила филе окуня со шпинатом и сварила вкрутую яйца на моей маленькой плите, и впервые за весь день я почувствовал, что проголодался. Я вытерся, сел на краю кровати, обернув полотенце вокруг бедер, и открыл пластмассовую коробочку первой медицинской помощи, в которой хранились бинты и мази, чтобы перевязать плечо и руку. Я мог бы это сделать сам. Этого требовала гордость и большая доля самоуважения. Я посмотрел на задернутую занавеску и услышал, как Энни снимает кастрюли с плиты.

— Энни, мне нужна твоя помощь, — позвал я. Она отодвинула занавеску на двери.

— Мне немного трудно аккуратно наложить сюда повязку, — сказал я.

Она села рядом со мной, ватным тампоном наложила мазь на порезы, разрезала ножницами пластырь на полоски и приклеила сложенную в два раза большую марлевую салфетку поверх мази. А потом стала гладить руками кожу, от плеч перешла на спину, провела по груди, скользя глазами по моему телу без всякого стеснения, как будто она впервые изучала его. Я увлек ее на кровать, укладывая на спину, и стал целовать в губы, в шею, а потом расстегнул цветастую блузку и положил голову на красное родимое пятнышко на ее груди. Ее тело напряглось под моим, сдаваясь мне с тем доверием, с которым женщина отдается в тот момент, когда уже больше нет сил скрывать свое желание, и она благословляет тебя ласками, смиренными в своем великодушии, которые заставляют сильнее биться сердце и которых всегда не ждешь.

В эту минуту я хотел ее с большим желанием, чем она отдавалась мне, но я был не в силах сдерживаться.

Через несколько секунд я погрузился в нее, она крепко обняла меня, ее ноги обхватили мои почти с материнской нежностью. Я приблизился к пику возбуждения и остановился, потому что все произошло слишком быстро, но она приблизила мое лицо к своему, поцеловала в щеку, провела пальцами по затылку, говоря: «Все хорошо, Дейв. Продолжай. Все хорошо». И я ощутил, как вся моя злоба, весь страх и напряжение последних двух дней поднялись внутри меня, как темный пузырь из колодца, задержались на миг, собравшись в один сгусток энергии и скорости, и вырвались на свет, в средоточие удовольствия меж ее бедер, в ее жаркие объятия, в синюю нежность глаз. Вечером мы пошли прогуляться по тропинке меж цветочных газонов, разбитых у выгона для лошадей, а жаркая молния в это время плясала на западном склоне неба. Смотрели на наездников, которые выгуливали чистокровных жеребцов, тех, что уже набегались за свою жизнь; вдыхали чудесные запахи вскопанной и политой земли, лошадиного пота, навоза и овса из конюшен и смотрели с неподдельным изумлением и восхищением на переливчатое трепетание света на спинах чалых коней и черных трехлеток, вышагивающих по дорожке под ободками арок с фонарями.

Мы выиграли двойную дневную ставку и три билета на трибунах. Пальмы на фоне мерцающего неба были фиолетовыми, озеро поймало в свои сети звезды и луну, и когда воду всколыхнул порыв ветра с залива, поверхность испещрили пятнышки ртути. В воздухе стоял аромат дубовых деревьев, мха и ночных цветов. Игроки и любовники много отдают и довольствуются небольшим вознаграждением. Но иногда и этого хватает.

Глава 9

На рассвете следующего дня небо над озером было окрашено в розовый цвет, и я, надев спортивные тапочки и шорты, решил сделать пробежку в пять миль вдоль озера. Прохладный ветер дул мне в лицо, а спину пригревало солнце, и я чувствовал, как пот покрывает кожу и тут же высыхает, а в мышцах на спине и груди ощущалась упругость, напряжение и энергия, чего не было уже много недель. Чайки парили в потоках воздуха над кромкой воды, солнечные лучи золотили их крылья, а потом они резко бросались вниз, к песчаному пляжу, выхватывая клювом устриц и крабов из откатывающейся пены. Я помахал семьям, едущим на машинах в церковь, остановившись под пальмой, выпил апельсинового сока на улице, где располагались школа и детский сад, и со свежими силами вновь пустился отбивать ногами асфальт, кровь стучала в груди и голове, сердце сильно колотилось в это летнее утро, бывшее частью вечной песни.

Я был в состоянии пробежать еще пять миль, когда вернулся домой, но тут зазвонил телефон. Я сел на краешек стула, вытирая во время разговора мокрое от пота лицо полотенцем.

— Почему ты не хочешь хоть немножко доверять своей собственной семье? — раздался голос брата.

— О чем ты говоришь?

— Я знаю, что ты вляпался в интересную историю прошлой ночью. Совершенно в твоем стиле. Нет ничего увлекательнее, чем завалиться на вечеринку в округе Гарденс с пистолетом 45-го калибра на бедре.

— Да, ночка выдалась унылой.

— А почему ты не позвонил мне? Я бы вытащил тебя через пятнадцать минут. Я даже мог бы подкорректировать обвинение в утаивании оружия.

— Это единственное место, где «смазка» не поможет.

— Дело в том, что мне не нравится, когда моего брата рвет на части всякая мелкая шваль.

— В следующий раз, когда я окажусь в кутузке, ты будешь первым, кто узнает об этом.

— Ты не мог бы через полчаса разделаться кое с кем, говорящим по-испански?

— Зачем?

— Я сказал Диди Джи, что принял его в «Рыцари Колумба». Я ему нравлюсь. Кто же еще будет обедать с таким героем, как он, не под дулом пистолета?

— И что ты собираешься сделать, Джимми?

— Все уже сделано. Подарки приходят в странной упаковке. Не задавай вопросов судьбе.

— У Диди Джи все дела с душком.

— А он никогда и не утверждал, что идеален. Ну, будь спок, братишка, — сказал он и повесил трубку.

Я позвонил одному тренеру кубинских скакунов, которого знал по Фэрграундсу, и попросил его приехать ко мне на лодку. Он приехал за десять минут до того, как в конце улицы, у песчаной дюны с пальмами, где была пришвартована моя лодка, затормозил кадиллак. Двое ребят Диди Джи, в брюках, туфлях и темных очках, в цветастых рубашках, выпущенных поверх брюк, вышли из машины и открыли заднюю дверь с видом шофера, доставившего представителя президента. Но вместо важного лица на заднем сиденье во мраке оказался человек отталкивающей внешности, а рядом с ним — третий из своры Диди Джи. Он шагнул, сглатывая, на свет, лицо у него было белым, напомаженные, курчавые рыжеватые волосы и тоненькие усики делали его пародией на политических лидеров тридцатых годов. Одной рукой он сжимал пальцы другой.

— Этот парень попросил нас приехать. Просто умолял привезти его сюда, — сказал водитель. — Мы ему рот заткнуть не в силах. Все, что он хочет, — это говорить.

— Но сначала дай ему чего-нибудь освежающего. А то у него изо рта воняет, как из канализации. Парень, похоже, сожрал собачье дерьмо на завтрак, — добавил другой охранник.

— Нет, серьезно, у него в запасе интересная история, — сказал водитель. — Если он чего-то не помнит, привяжи рубашку к своей телевизионной антенне. Я чуть попозже забегу в магазинчик на углу хлеба купить. Мы поможем ему заполнить пробелы. Только проедемся, утренним воздухом подышим.

Я никого из них толком не разглядел из-за очков, но нанятые помощники Диди Джи относились к известному типу людей: стройные молодые сицилийцы и неаполитанцы, которым отправить тебя на тот свет так же легко, как выбросить окурок. Я вспомнил, что уже видел водителя в суде два года назад, после того как мы вытащили куски тела одного букмекера из его собственного мусорного ведра.

Они укатили на своем кадиллаке, белое солнце отскакивало от темного заднего стекла.

— Андрес, я бы на твоем месте не стал связываться с этой шайкой, — сказал я.

* * *

Я все никак не научусь принимать взятки, которые преподносятся якобы из благорасположения к тебе, особенно если такие подношения приходят от людей типа Диди Джи. И кроме того, пальцы на левой руке никарагуанца были замотаны бинтом, и я догадался, где они побывали. Он сел за кухонный стол, неподвижный; страх стоял в карих глазах, прикованных ко мне, как будто веки были пришиты ко лбу. Я поставил на стол магнитофон, фотокамеру «поляроид» и бутылку белого рома.

— У меня здесь аквариума с пираньями нет. Я отвезу тебя в больницу, если хочешь, — сказал я ему через своего кубинского друга, которого звали Хайме.

Больница ему не требовалась; раны были несерьезными; но он был бы очень признателен за стакан рома, безо льда, если можно.

Я открыл утреннюю газету, придвинул свой стул к нему, поднял газету между нами, чтобы были видны заголовок и дата, и попросил Хайме сфотографировать нас «поляроидом». Изо рта у никарагуанца действительно ужасно пахло, как будто в легких что-то разлагалось. Выпив ром, он вытер губы, и тонкие серые шрамы вокруг рта заблестели, как обрезки навощенной струны.

— Хочу, чтобы ты кое-что усвоил, — сказал я. — Ты собираешься сотрудничать, но не из-за людей Диди Джи и не из-за своих пальцев. Эти ребята тебя больше не тронут; и уж меньше всего не из-за меня. Если хочешь, можешь состряпать против них обвинение в изнасилованиях и похищениях детей. Я тебя отвезу в любое отделение полиции или в ФБР.

Он внимательно смотрел на меня, пока Хайме переводил. Идея сдать людей Диди Джи властям показалась ему настолько нелепой, что в его глазах не появилось даже никакой реакции на предложение.

— Но наша совместная фотография — это другое дело, — продолжал я. — Я сделаю копии, много копий и разошлю по городу тем, кого это может заинтересовать. Вполне возможно, что ты своим друзьям доверяешь, это не будет иметь для тебя никаких последствий. А может, ты владеешь ситуацией, и это для тебя — детские игрушки.

Он нахмурился и взглянул на меня с некоторой неловкостью, как посмотрел бы на вас бывалый пес, если бы его загнали палкой в клетку.

— Que quiere?[26] — проскрежетал он.

Это была странная история. История, где каждый сам за себя, полная обмана и всевозможной лжи. Но как часто бывает с грубыми и жестокими людьми, более всего его выдавали наивные признания и старательные отговорки, более отвратительные по своему скрытому смыслу, чем преступления, которые можно было бы предъявить ему в качестве обвинения.

Он семь лет прослужил сержантом в национальной гвардии Сомосы, строча пулеметом с вертолета. Много раз сражался с коммунистами в джунглях и горах. Эту войну осложняла проблема мирных граждан, потому что коммунисты прятались среди деревенских жителей, прикидываясь рабочими на рисовых полях и кофейных плантациях. И когда правительственные вертолеты летели слишком низко, они открывали огонь с земли именно там, где, по словам опрошенных крестьян, не было ни сандинистов, ни оружия. Что было делать? Естественно, американцы, побывавшие во Вьетнаме, знали, как решить эту проблему. Тот, кто сражался на войне, не всегда мог быть разборчивым.

Солдаты в форме, как настоящие мужчины, шли вперед по открытой местности, в то время как коммунисты прокладывали себе путь среди бедняков, сражаясь, как трусы и голубые. Если я не верю ему, доказательство тому — его глаз, и он оттянул кожу под одним глазом, показывая мне похожий на оконную замазку мертвый мускул под сетчаткой. Их вертолет снизился над охраняемой зоной — внизу видны были индейцы, складывающие в стога свежее сено на поле, а потом в вертолет, пробив бронированный пол, влетела ракета, один человек вылетел за дверцу, а у Андреса в глазу застряла стальная игла. Американский журналист, посетивший военный госпиталь в Манагуа, похоже, совсем не заинтересовался его историей, и фотографировать Андреса не стал, как обычно делали журналисты в случаях с убитыми или ранеными коммунистами. Так вышло потому, что американская пресса больше всего боится тех, кого называют правыми. Как миссионеры Мэринолла, они трясутся над тем, чтобы их имя в политике не пострадало, компрометируя весь мир, в котором вынуждены жить другие.

— Если меня и задело его утверждение, я должен был помнить, что он не по своей воле оказался в ссылке в этой стране и поплатился своими голосовыми связками и легкими.

— Я слышал, что его постоянная проститутка приготовила ему странное полоскание для горла.

— Что? — спросил Хайме.

— Он и еще несколько бравых ребят изнасиловали одну девушку, а потом казнили. Ее сестра подмешала соляной кислоты в питье для нашего друга.

— Это правда? — спросил Хайме.

Он был деликатный человек небольшого роста, с мягкими чертами лица. Всегда носил кепку бейсбольной команды «Нью-йоркские янки» и делал самокрутки с нелегальным кубинским табаком. Хайме повернул свое кукольное личико к никарагуанцу.

— Наш знакомый из Манагуа — большой болтун, Хайме.

Никарагуанец должен был меня понять.

История о казни и соляной кислоте была неправдой, сказал он, которую сочинили Филип Мерфи и maricon Старкуэзер. Им нравилось клепать на других, потому что они сами настоящими солдатами не были. Мерфи был наркоманом и только и знал что колоться. Он изображал браваду, но был нерешителен, как баба, и не переносил боли. Хочу ли я узнать, как же на самом деле он, Андрес, сжег себе горло и легкие, как этот ужасный запах поселился мертвой змеей в его груди?

— Я ослеп на один глаз, но продолжал воевать за свою страну, — перевел Хайме его слова. — Точно так же как они притворялись священниками и профсоюзными лидерами, я, выдавая себя за радикала, ненавидевшего семью Сомосы, проник к ним. Но одна ненормальная puta, бесплатная армейская сучка, предала меня, потому что ей показалось, что я чем-то ее заразил. Сандинисты, приставив пистолет к моей голове, заставили выпить керосин, а потом поднесли ко рту зажженные спички. Я бился у них в руках, страдая от невыносимой боли, но моя страна страдала больше.

— Где сейчас Филип Мерфи и израильтянин? — спросил я.

— Кто их знает? Мерфи живет по аэропортам и аптекам и находит людей, когда ему нужно. Евреи вращаются в собственном мирке. Может, Эрик сейчас подвизается у богатого жида, содержащего публичный дом. Они очень закрытые и подозрительные люди.

— Какой еще еврей? Какой публичный дом?

— Ну, тот самый, где есть склад оружия для освобождения Никарагуа. Но где он находится, не знаю, и этого еврея не знаю. Я всего лишь солдат.

Лицо его стало опустошенным. Мутные глаза тупо уставились на меня, как у тех, кто убежден, что, искренне изображая неведение, можно смягчить свой приговор.

— Тогда задам тебе вопрос полегче, — сказал я. — Что вы все сделали с Сэмом Фицпатриком, прежде чем он погиб?

Хайме перевел, и лицо у никарагуанца вытянулось, как пенал.

— Вы перетянули ему гениталии? — спросил я.

Он взглянул на озеро, губы у него были плотно сжаты. Дотронулся было до стакана с ромом, но тут же отдернул руку.

— Распоряжения отдавал Мерфи, но я подозреваю, что ты и Бобби Джо выполняли их чересчур энергично. Твой опыт очень тебе пригодился.

— По-моему, у него внутри очень много зла, — сказал Хайме. — Я думаю, тебе следует отдать его обратно в руки людей, которые его сюда привезли.

— Боюсь, они в нем не заинтересованы, Хайме. Человек, на которого они работают, просто хочет немножко сбить с него спесь.

На маленьком личике Хайме под козырьком бейсболки появилось недоумение.

— Мы используем их. Они используют нас. Все при деле, — сказал я.

— Если тебе больше ничего от меня не нужно, я пойду. Воскресенье не лучший день для общения с таким человеком. Мне знаком этот запах. Он исходит от большой жестокости.

— Спасибо за помощь. Увидимся на скачках.

— Отправляй его восвояси, Дейв. Даже полицейскому совсем не обязательно копаться в черной душе этого парня.

Я размышлял над словами Хайме и после того, как он ушел. Да, пришло время, чтобы приговор никарагуанцу вынес кто-то другой, подумал я.

Я пристегнул ему к одной руке наручники, вышел с ним к моей машине, взятой напрокат, и прицепил второе кольцо через застежку ремня безопасности к полу под задним сиденьем. Потом вернулся в дом, положил в карман кассету и посмотрел в телефонной книжке номер Нейта Бакстера из управления внутренних дел.

— Я поймал одного из парней, которые убили Фицпатрика, — сообщил я. — Хотел бы встретиться с тобой в офисе.

— Кого ты поймал?

— Одного никарагуанца. Он у меня сейчас в наручниках. Собираюсь привезти его к вам.

— Ты под подозрением, Робишо. Ты привезти никого не можешь.

— Я его не могу арестовать. Но могу подать против него иск.

— Перепил, что ли?

— Может, мне к тебе домой с ним явиться?

— Слушай, я могу контактировать лично с тобой на любом уровне, каком захочешь. Но лучше бы ты не втягивал свое дерьмо в мою жизнь. Если ты до сих пор этого не понял, скажу, что многие считают, что тебя следует упрятать в центр по детоксикации организма. Это я говорю о твоих друзьях. Остальные полагают, что ты первый кандидат на лоботомию.

— В последний раз, когда ты так говорил со мной, я валялся на больничной койке. Не обольщайся насчет той слабости, Бакстер.

— Хочешь, чтобы я понял, — постарайся объяснить.

Я посмотрел на солнце, разбивающееся на осколки на поверхности воды.

— Я поймал человека, который был соучастником убийства федерального агента, — сказал я. — Он может подтвердить мою невиновность, и я его привезу к вам. Если хочешь проигнорировать этот звонок, дело твое. Я сейчас позвоню капитану Гидри, а потом поеду в Первый округ. Ты, случайно, туда не собираешься? — Он молчал. — Бакстер?

— Ладно, — сказал он и повесил трубку.

После этого я позвонил капитану Гидри. Его мать сказала, что он ушел в парк на концерт какой-то группы. Я вылил остатки рома из стакана никарагуанца и взялся было мыть стакан в раковине, но потом бросил его так далеко в озеро, насколько хватило сил.

Я видел, что никарагуанец наблюдает за мной горящими глазами в зеркало заднего вида. Ему пришлось наклониться вперед, потому что его рука была пристегнута наручниками к полу, лицо пылало и покрылось каплями пота.

— Adonde vamos?[27] — спросил он.

Я не ответил.

— Adonde vamos?

Интересно, чего он боялся больше всего: людей Диди Джи, полиции города или департамента иммиграции. Но мне было плевать, я не собирался рассказывать ему о цели нашей поездки.

— Hijo de la puta! Concha de tu madre![28] — выругался он.

— Куда бы мы ни поехали, вряд ли это будет Канзас, Тото, — сказал я.

Я остановился у входа в отделение Базенского штаба Первого округа, застегнул наручниками обе руки Андреса у него за спиной и новел его за локоть внутрь здания.

— Нейт Бакстер на месте? — спросил я у сержанта за столом справки.

— Да, он сидит в твоем кабинете. Что это ты делаешь, Дейв?

— Передай Пёрселу, чтобы позвонил мне. Скажи, что у меня есть один груз, перевозку которого он должен оплатить.

— Дейв, тебе же запрещено здесь находиться.

— Просто позвони. Не такое уж большое дело.

— Может, лучше сам позвонишь?

Я усадил никарагуанца на деревянную скамью и стал звонить с телефона, стоявшего на столе у сержанта, Клиту домой. Я не знал, на самом деле, что мною двигало. Может, все оттягивал конец. А может, как обманутый любовник, стремился усилить боль и сделать ситуацию еще более невыносимой.

— Я не могу прямо сейчас приехать. Может, попозже. Лоис сейчас мне головомойку устроит, — сказал он. — Она вытащила из морозилки все бутылки с пивом и по дороге выбрасывала их из машины. Все выбросила. И это в воскресное утро. Соседи тут свои лужайки поливают, в церковь идут, а за моей машиной по всей улице тянется шлейф пены и осколков.

— Да, дела неважные.

— Это наша домашняя мыльная опера. Иногда только в туалет выходим или попкорн себе купить.

— Клит?

— Что?

— Приезжай сюда.

Я провел Андреса через зал, где было полно полицейских, писавших бумажки, к себе в кабинет. Здесь меня ждал, присев на краешек стола, Нейт Бакстер. Его спортивная одежда, двухцветные ботинки и тщательно уложенные волосы оставляли впечатление торговца недвижимостью из Невады, который собирается продать вам дом с участком на заброшенной атомной станции.

Я бросил ему на колени кассету.

— Что это? — спросил он.

— Его признание. А также кое-какая информация насчет контрабанды оружия.

— И что ты предлагаешь мне с ней делать?

— Послушать. У меня там записано и то, что переводчик говорит, но ты можешь своего пригласить.

— Ты вытягиваешь признания, основываясь на своих подозрениях?

— Это был его выбор.

— Да чем, черт побери, ты занимаешься, Робишо? Ты же знаешь, что это в качестве доказательства не пройдет.

— В суде — нет. Но ты можешь воспользоваться ею для расследования в отделе внутренних дел. Верно?

— Я тебе могу сразу сказать, что это дело стоит не больше, чем туалетная бумага.

— Слушай, тебе предлагается быть беспристрастным следователем. На этой кассете — признание убийцы. Что с тобой происходит?

— Хорошо, я прослушаю ее завтра на работе. А потом скажу тебе то же самое, что сказал сегодня. Но давай на минутку взглянем на твою настоящую проблему. Кассета с непроверенным заявлением, которую приносит коп, находящийся под подозрением, — это самое никчемное для любого расследования. Ты здесь уже четырнадцать лет, и сам это знаешь. Во-вторых, пока ты был под подозрением, у тебя самого обнаружилась незарегистрированная пушка. Не я в этом виноват. И ни один из тех, кто сейчас здесь находится. Так почему бы не прекратить притворяться, что из меня плохой актер, который вбивает тебе в задницу все эти несчастья? Ты бы лучше занимался своими собственными неудачами, Робишо. Это — настоящая реальность. Обвинение в твой адрес — это реально, как и твоя тяга к спиртному.

— А что ты скажешь насчет Андреса, который уже здесь? Он что, похож на мою выдумку?

Стены моего кабинета были наполовину стеклянными, дверь была открыта, и наши голоса были слышны в зале.

— Он собирается сделать заявление? — спросил Бакстер.

— Он собира...

— Ладно. У тебя есть кассета. У тебя есть этот парень. Теперь кассету уже не послушаешь, так что — этот парень поговорит с нами?

Я не ответил. Ноги у меня дрожали.

— Ну давай же, начинай, — сказал Бакстер.

— Он уже рассказал. Он пытал агента казначейства, перевязав гениталии телефонным проводом, а потом сжег его в моем автомобиле.

— И он собирается отказаться от своих прав и рассказать все это нам? А потом подписаться под этим?

— Я еще сам подпишу иск.

— Рад слышать.

— Бакстер, ну ты и сукин сын.

— Хочешь назвать имена, давай, я весь внимание.

— Успокойтесь, лейтенант, — тихо сказал за моей спиной дежурный сержант, остановившись в дверях.

Вытащив из кармана ключ от наручников, я расстегнул их на одной руке никарагуанца и прицепил к трубе радиатора.

— Беда твоя в том, что ты слишком зациклился на себе и полагаешь теперь, что ты единственный парень здесь, у кого есть право неприкосновенности, — сказал Бакстер.

Переступив для устойчивости, я замахнулся и попал ему прямо по зубам. Голова у него откинулась назад, галстук взлетел в воздух, и я заметил кровь на зубах. По глазам было видно, что он вне себя от ярости. Полицейские повскакивали со своих мест по всему залу отделения. Хотелось ударить его еще раз.

— Хочешь достать пистолет? — спросил я.

— Ты сейчас сам на себе крест поставил, — процедил он, прижимая руку ко рту.

— Может, и так. Только от удара это тебя не спасло. Что-то хочешь сделать?

Он опустил руки. На нижней губе была глубокая темно-красная ссадина от зуба, которая начала опухать. Глаза с опаской смотрели на меня. Я псе еще крепко сжимал кулак.

— Ты хорошо слышишь? — сказал я.

Его глаза вспыхнули, и он взглянул на полицейских, наблюдавших за ним из зала.

— Ты понесешь наказание, — сказал он с обидой почти шепотом. В голосе слышалась угроза.

— Идите домой, лейтенант. Здесь вы ничего хорошего не добьетесь, — сказал сержант позади меня — крупный, похожий на бочку мужчина с багровым лицом и подстриженными светлыми усами.

Я разжал кулак и вытер потную ладонь о брюки.

— Положи наручники в ящик моего стола, — сказал я.

— Хорошо, — ответил сержант.

— Слушай, передай Пёрселу...

— Идите домой, лейтенант, — мягко сказал он. — На улице прекрасная погода. Мы сами разберемся.

— Я подам иск против этого парня, — сказал я. — Оформи задержание на капитана Гидри. Не позволяй никому пальцем его тронуть.

— Без проблем, лейтенант, — пообещал сержант.

Я прошел на негнущихся ногах через зал, лицо мое онемело под взглядами всех присутствующих полицейских. Рука все еще дрожала, когда я заполнял исковое заявление против никарагуанца, обвиняя его в вооруженном нападении, похищении детей и убийстве.

* * *

На улице солнечный свет ударил по глазам. Я зашел в тень, чтобы глаза привыкли к свету, и заметил Клита, который шел ко мне в желто-красной футболке Луизианского университета с обрезанными по локоть рукавами и в красно-белых шортах. Тень от здания падала ему на лицо и создавала впечатление, что он весь распадается на части.

— В чем дело, Дейв? — спросил он, искоса взглядывая на меня, но не встречаясь со мной глазами. Он смотрел так, как будто сосредоточился на чем-то прямо за моим правым ухом.

— Я привез сюда никарагуанца. Люди Диди Джи сгрузили его ко мне в док.

— Толстяк расправляется с конкурентами, что ли?

— Я подумал, что, может, ты захочешь с ним разделаться.

— За что?

— Ну, может, ты встречался с ним раньше.

Он зажег сигарету и выдохнул дым в залитый солнцем воздух.

— Ты знаешь, что у тебя кровь на правой руке? — сказал он.

Я вытащил платок и замотал пальцы.

— Что случилось? — спросил он.

— С Нейтом Бакстером произошел несчастный случай.

— Ты ударил Нейта Бакстера? Господи, Дейв, что ж ты делаешь?

— А ты почему пускал в ход кулаки, Клит?

— Один негодяй уже за бортом. Что тебя беспокоит?

— Плохой коп воспользовался бы сделанным вскользь замечанием. Он предложил бы Старкуэзеру встретиться с глазу на глаз и убил его. Но ты, по крайней мере, не прятался за свой значок.

— Ты как-то сказал мне, что вчерашний день — это разрушенное воспоминание. Так что у меня нет воспоминаний из вчерашнего. В любом случае, меня это не волнует.

— Признай это, иначе уже никогда от этого не избавишься, Клит.

— Ты думаешь, что все это грязные политические игры, в которые впутаны принципы, национальная неприкосновенность или еще что. Те, о ком ты говоришь, — кучка извращенцев и импотентов, подсевших на героин. Как ты их устранишь — неважно. Посадишь или отправишь их на тот свет, всех будет интересовать только то, что больше их рядом нет. Мой дядя патрулировал на Айриш-кэнел в сороковые годы. Когда они поймали ребят, отиравшихся в этом месте, они переломали им руки и ноги бейсбольными битами, не тронув одного, чтобы он увез остальных из города. И никто потом не жаловался. Никто не стал бы жаловаться, если бы мы сделали так сегодня.

— Эти парни не нанимаются на временную подработку.

— Да ну? Что ж, подумаю об этом, когда выпадет шанс. В данный момент меня волнует моя семейная жизнь. Я тут немножко вспылил, и Лоис теперь думает, что это конец.

— А тебе не кажется, что ты слишком долго занимаешься всей этой домашней чепухой?

— Прости, что надоедаю этим тебе, Седой.

— Я собираюсь убрать этих парней. Надеюсь, тебя в этот момент там не будет.

Он бросил сигарету вслед проезжавшему грузовику. На боку машины была изображена девушка в купальнике.

— Почему я там должен быть? — сказал он. — Я всего лишь парень, который перенес тебя двумя пролетами ниже, спасая от пуль, пока один придурок пытался изрешетить нам уши из винтовки 22-го калибра.

— Ты не мог выиграть в той игре, которую устроил в прошлую субботу.

— Да? Звучит, как на собрании анонимных алкоголиков. Ну, увидимся. Держись подальше от выпивки. Я выпью за двоих. Вот паршивая жизнь.

Он пошел назад к своему автомобилю, шлепая сандалиями по тротуару, — большой, неуклюжий мужчина с красным, в шрамах, лицом, напомнившим мне перезревшую дыню, которая вот-вот лопнет на солнце.

* * *

Я изображал из себя прагматика, циника, все повидавшего ветерана войны, пропойцу, источающего сарказм, последнего из луизианских смутьянов; но, как большинство людей, я верил, что правосудие свершится, все проблемы решатся, появится кто-то, держа Конституцию в руке. После обеда я выставил телефон на столик на палубе, пока убирал дом: отполировал латунь и стекло, почистил песком и вновь покрыл лаком шлюз. Потом надел ласты и очки и окунулся в озеро, ныряя в желто-зеленый свет и чувствуя, как силы наполняют легкие и грудь, свободную от алкоголя, а потом вынырнул, разбрызгивая воду, в ушах звенело, но это был не телефонный звонок.

Наконец, в полседьмого вечера позвонил капитан Гидри и сообщил, что никарагуанец остался под стражей, и он сам будет его допрашивать утром, а также свяжется с начальником Фицпатрика из Федерального бюро.

Я пригласил Энни к себе на ужин, и мы жарили мясо у меня на хибати[29], а потом ели под зонтиком в этот остывающий от жары вечер. Западный горизонт пылал вечерней зарей, потом облака окрасились в розовый и пурпурный цвета, и в конце концов на вечернем небе появились огни города.

На следующее утро я сделал сто приседаний, позанимался часок с легкими гантелями, слушая снова и снова старую пластинку Айри Лежена «La Jolie Blonde». Потом составил список покупок и попросил мальчишку, жившего ниже по берегу, подходить к телефону, пока я ездил в одну компанию, предоставлявшую займы, где взял три тысячи долларов под залог моего дома.

Когда я вернулся, солнце стояло уже прямо над головой, белея на чистом небе. Полчаса назад звонил капитан Гидри. Я позвонил ему по межгороду в участок Первого округа, где мне ответили, что он сейчас на собрании и будет не раньше, чем через два часа. Тогда я позвонил начальнику Фицпатрика в отдел надзора за алкоголем, табакокурением и ношением оружия.

— Что вы ожидали от меня услышать этим утром? — спросил он. Я почти видел, как его рука сжимает телефонную трубку.

— Я думал, что, может, вы уже допросили никарагуанца.

— Ты бы лучше встал пораньше утром да почистил зубы в туалете.

— Как прикажете понимать?

— Одного из них ты арестовал; и надо же было додуматься привести его к тем же людям, которые пустили тебя по ветру. Они посадили его в камеру на верхнем этаже. Ночью парочке отвязных черных ребят не понравился запах у него изо рта, они сунули его голову в водосток, который шел по полу, и свернули ему шею.

Глава 10

После обеда я вернул Энни тысячу долларов, которые она внесла как залог за меня, а потом изучил списки дел по коммерческой собственности в судах округов Джефферсон, Орлеанс и Сент-Бернард, в которых числилось имя проныры Ларри Уайнбюргера. Я обнаружил, что он в большой степени был «хозяином трущоб», но если и владел публичным домом в одном из этих трех округов, то значился под другим именем.

Вечером я пошел на встречу анонимных алкоголиков, а позже по дороге заехал за Энни, чтобы с ней пообедать. Ночь выдалась жаркой, и я лег спать на палубе своей лодки, хотя это, пожалуй, было и небезопасно. Но я чувствовал себя в тот момент настолько дискредитированным, что сомневался, чтобы мои злоключения, повторяющиеся, как сказка про белого бычка, могли кому-нибудь угрожать. Всю ночь над озером шумел ветер, и я заснул так крепко, что меня разбудило только бьющее в глаза солнце.

Я сходил на утреннюю встречу анонимных алкоголиков во Французском квартале, потом купил оладьи и кофе в кафе «Дю Монд» и, присев на скамейку в Джексон-сквере, стал смотреть на уличных художников, рисующих портреты и шаржи туристов. В тени еще было прохладно, с реки дул легкий ветерок. Пахло кофе и выпечкой, замороженными креветками, зеленью и цветами, влажным камнем, мокрыми, сбрызнутыми водой из газонных пульверизаторов банановыми листьями, которые вымахали выше окружавшего парк железного забора с острыми наконечниками поверху. Я зашел в собор Святого Людовика и купил маленькую книжку, где описывалась история возведения собора. Потом, сидя на скамейке, листал книжку, а в нескольких футах от меня уличный музыкант-негр играл на гитаре с узким грифом.

Я уже был готов к тому, чтобы прекратить преследование. Я знал, что я не трус и не лодырь, но по какой-то очевидной причине должен был дать себе время восстановиться. Я больше не мог позволить так себя изнурять. Я уже слетел с катушек, и мне хватало нескольких минут, чтобы после одного выпитого стакана дойти до полной отключки (как говорили на наших встречах, где упал, там и встал), и если бы я опять сорвался, то не уверен, что смог бы когда-нибудь выкарабкаться.

После того как мне пришла в голову идея судиться, я даже подумывал прокрасться в дом Уайнбюргера или в его адвокатскую контору. Я знал людей, которые могли бы мне помочь добиться своего. К их числу относились воры, промышлявшие на автомойках, где они делали слепки ключей от дома со связок, на которых были и ключи зажигания; один очень ловкий человек, работавший в службе техпомощи, мог стащить крышку распределителя зажигания из машины, хозяина которой он хотел обокрасть, взломав дверь его дома; а потом, взяв машину на буксир, объезжал вокруг квартала, делал дубликаты ключей на станке, который стоял у него в грузовике, возвращал машину с липовым счетом за ремонт и через неделю обчищал квартиру.

Но делать этого не стоило. Уайнбюргер, малыш израильтянин, Филип Мерфи и генерал были не главным злом общества, потому что существовали другие, гораздо более серьезные и могущественные противники, чем я предполагал. Как только в этих ребятах перестали бы нуждаться, их бы выбросили за борт. Это заключение, к которому пришел человек, сидя в тени банановых деревьев на каменной скамье в прохладное утро, звучало цинично, но большинство честных и опытных копов сказали бы вам то же самое. Вот, например, Верховный суд можно легко упрекнуть в существовании магазинов с порнографической литературой и секс-шоу, ведь обычно они процветают, потому что кто-то из работников суда наживается на этом. Подростки употребляют наркотики не потому, что родители и учителя им позволяют. Они подсаживаются на наркоту, потому что взрослые продают ее подросткам. Здесь нет никаких физиологических тайн, никаких социологических загадок.

Когда люди начинают от чего-либо уставать, значит, скоро это закончится. Между тем Дейв Робишо не собирался отступать от этой схемы. Мой брат Джимми знал это. Он не боролся с миром. Он имел дело с электронными автоматами, запрограммированными на игру в покер, и с букмекерскими ставками, а еще я подозревал, что он продавал виски и ром, прибывающие с островов без акцизных марок. Но он всегда был джентльменом, и все его любили. Копы получали бесплатные завтраки в его ресторане; государственным законодателям наливали в его баре коктейль «Свиной глаз»; судьи знакомили его со своими женами с особой учтивостью. Он преступал закон, имея на каждый случай лицензию, но никогда не нарушал этические нормы, как часто заявлял мне.

— В тот день, когда эти люди перестанут играть на деньги и пить, мы оба лишимся работы. Так что, братец, плыви по течению.

— Извини, — ответил я, — для меня течение всегда в какой-то степени означает сток. У меня просто чуть более богатое воображение.

— Нет, просто ты веришь больше в тот мир, каким он должен быть, чем в тот, который есть. Поэтому всегда будешь идти у кого-то на поводу, как и сейчас, Дейв.

— А что, за это наказывают?

— Откуда мне знать? Я всего лишь хозяин ресторана. А ты тот, кто все время сражается на войне.

Как и следовало ожидать, по иронии судьбы мою задумчивость прервало появление кадиллака терракотового цвета с безупречно белой крышей, который свернул на обочину в двадцати футах от моей скамейки. С обеих сторон из машины вышли двое «шестерок» Диди Джи. Молодые, стройные, облаченные в летние брюки и рубашки с расстегнутыми воротами, они носили золотые медальоны на шее, зеркальные очки и туфли с кисточками, которые стали уже почти униформой. Что всегда поражало меня больше всего в мафиозных шестерках, — пресное выражение на лицах, как будто их покрыли жиром, и избитые фразы, которые, по их убеждению, свидетельствовали об их искушенности. Единственным режимом власти, который добился наибольшего успеха во взаимоотношениях с мафией, был режим Муссолини.

Фашисты вырывали им клещами волосы и ногти, убивали их или отправляли сражаться с греками. И мафию с большим радушием приняли в Союзнический фронт освобождения в 1943 году.

— Доброе утро, лейтенант. Мистер Джиакано хотел бы пригласить вас к себе домой на завтрак, — сказал водитель. — Можете поехать с нами, если хотите.

— Что-то мне трудно узнать вас в черных очках. Джо Милаццо, кажется? — спросил я.

— Точно. Я работал в пиццерии моего дяди прямо напротив вашего кабинета.

Но я вспомнил его имя не по этому поводу. Он работал мальчиком на побегушках у своего дяди и снимал ставки на тотализаторе, если дядя срывал куш. А еще год назад ходили слухи, что он и дядя давали чистокровным жеребцам допинг в таких дозах, от которых животное буквально получало разрыв сердца на последнем круге забега в Фэйрграундсе.

— А что на уме у Диди Джи? — спросил я.

— Он просто просил вас прийти, лейтенант.

— Сегодня я немного занят.

— Он сказал, что если вам слишком далеко к нему ехать, то он просит быть его гостем на ланче в «Маме Лидо».

— Передайте ему, что я премного благодарен.

— Думаю, это касается тех людей, которые причинили вам столько зла. Если хотите, позвоните из нашей машины и поговорите с ним.

— Я высоко оценил его попытку помочь мне в воскресенье. Но, как ему уже, наверное, известно, это мало что дало. Другими словами, отвозите никарагуанцев в участок Первого округа, и все будет отлично.

Он взглянул на жилой дом «Понтальба», стоявший на углу, на лице проступило затаенное раздражение.

— Я в некотором затруднении, лейтенант, — проговорил он. — Работать у мистера Джиакано очень приятно. Он оплачивает содержание моего старика в больнице, дарит велосипед моему мальчишке на Рождество, не позволяет никому платить, когда мы идем в клуб. Многие ребята много бы дали за то, чтобы получить такую работу, как у меня. Но он не любит слов «может быть» или «нет», которые говорит ему человек, чистящий его машины или развозящий его людей. Если вы не собираетесь приходить, я буду очень признателен, если вы позвоните и сообщите ему это сами.

— Боюсь, что придется тебе с этим смириться, старик.

— Ладно, я не в курсе дел мистера Джиакано. Я человек без амбиций. Меня не заботит то, что меня не касается. Но у меня есть уши. Я человек. Я не могу превратиться в комнатное растение, хотя бы потому, что люди говорят вокруг меня. И говорят о парне по имени Мерфи. Вы не заинтересовались, лейтенант, ну и ладно. Но я свою работу выполнил.

Я захлопнул книгу и откусил кусочек beignet, наблюдая за женщиной, которая подметала у входа в свой магазинчик на углу под колоннадой. В витрине висели связки сосисок и головки сыра, а маленький черный мальчик сбрызгивал водой из шланга виноград и сливы.

— Передайте Диди Джи, что я встречусь с ним в «Маме Лидо» в обед, — сказал я.

Джо Милаццо улыбнулся из-под очков и сунул в рот незажженную сигарету.

— Не пойми меня неправильно, Джо. Я всего лишь импульсивный человек. В следующий раз побереги всю эту шелуху для маршрута в другом направлении, — сказал я.

Лицо у него окаменело.

* * *

Диди Джи зарезервировал для обеда частную комнатку в глубине ресторана. По всем стенам висели розовые и бледно-лиловые занавески, связанные по бокам, чтобы создавать впечатление окон на стенах, на которых тонко были выписаны виды Венеции с гондолами, лодочниками в полосатых футболках, широких шляпах, с мандолинами в руках. По плинтусам и деревянным наличникам вокруг дверных проемов тянулись нарисованные виноградные лозы, завивавшиеся в углах на потолок, где висели гроздья зеленого пластикового винограда.

За длинным белым столом сидело человек пятнадцать. Он был уставлен бутылками с красным вином в плетеных бочонках, блюдами со спагетти и фрикадельками, лазаньей, креветками, приготовленными в каком-то томатномсоусе, от которого в глазах щипало, батонами итальянского хлеба, который люди ломали руками и шумно ели, сыпля крошки на скатерть.

Ну и компания, подумал я, оглядывая сидящих. Здесь были старые бойцы, уцелевшие после бесчисленных мафиозных войн и стычек в «Анголе» и Льюисбурге, которые велись постоянно с 1950-х годов, — теперь обрюзгшие и напыщенные, с испитыми лицами и прокуренными голосами, с пучками волосков в ушах и ноздрях. Были и молодые, такие же, как Джо Милаццо, которые, похоже, выросли там, где никто никогда не работал. В их глазах всегда стоял затаенный страх, который они не могли скрыть. Такие пришьют любого, даже кого-нибудь их своих, ради того чтобы завоевать за столом местечко поближе к Диди Джи. Они ели, как троглодиты, заставляли официанток уносить блюдо, если оно остыло, недовольно кривили физиономии, если им попадался бокал с щербинкой или вилка с каплями воды. Администратор, появлявшаяся каждые десять минут, спрашивала, все ли в порядке, таким голосом, как будто набрала в рот шмелей.

Диди Джи оставил для меня стул рядом с собой. На нем был белый костюм и рубашка в оранжевых цветах с отворотами поверх пиджака. На черных волосах, выбивавшихся из раскрытого ворота рубашки, покоилась золотая медаль Святого Христофора. Из-за огромного живота ему пришлось отодвинуть свой стул чуть не к самой стене.

— Хочешь вина? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— А я слышал, что ты снова пьешь. Говорю это только потому, что меня это не волнует. У каждого свои недостатки. Это делает нас людьми.

— Сегодня не пью. Поставь туда.

— Сегодня перерыв? Эх, мне бы так. А меня все время беспокоят дела, которые не попадают под мой контроль.

Поразительно, подумал я, как моментально срабатывают индикаторы правды, когда твой социальный статус меняется. Диди Джи уже не утруждал себя почтительным «лейтенант», обращаясь ко мне, а его прихлебатели сидели и ели так спокойно, как будто меня вообще здесь не было.

— Все время думаю об операции, которую мне нужно сделать, — вздохнул он. — Чем дольше я тяну, тем больше у меня вырежут из задницы. Но я просто не могу повернуться к этой проблеме лицом. Есть такие вещи, которые просто не можешь принять. Это же противоестественно — справлять нужду в мешок, привязанный к боку. Смотри, как мне теперь приходится сидеть. Не слишком-то удобно.

Он приподнялся на стуле, и я увидел круглую резиновую подушку в форме сиденья для унитаза из общественного туалета.

— У меня планы съездить в Бэйлорскую больницу в Хьюстоне, посмотрим, что там скажут. Все лучшие хирурги в Новом Орлеане — евреи. Как только парень моих габаритов войдет к ним в кабинет, они уставятся на мои ляжки, как будто на них наклеены ценники на мясо.

— Может, есть другой способ помочь тебе, Диди.

— Верно. Я, может, найду нормальных врачей в Хьюстоне и просто отдохну там. Мой брат оставил мне после себя офисное здание в Сан-Антонио в трех кварталах от этого местечка. Там теперь парк развлечений, кажется?

— Там исторический...

— Потому что я, хоть и родился, и вырос в Новом Орлеане, устал от людей, которые капают мне на мозги, и от этих неподкупных федералов, которые очень стараются сделать себе имя, отрезав мне член.

Он неожиданно повысил голос на последней фразе, как будто в топке поддали жару, и все за столом тут же замолчали, тихонько положив ножи и вилки на тарелки.

— Что-то я не очень понимаю, о чем это мы, — заметил я.

— Мне тут повестка из Верховного суда пришла. Мне и еще нескольким людям, с которыми у меня есть связи.

— Не знал об этом.

— Бизнес, который я веду тридцать лет, почему-то начал кому-то надоедать. Они стали морщить свои носики, как будто в воздухе вдруг чем-то завоняло. Я говорю о тех, кто работает в баптистских школах, где мои дети учатся, о тех, кто всегда во время выборов крутится неподалеку в ожидании подачек. Я неожиданно превратился в эдакий нарыв для общества.

— Ты же профессионал, Диди. Это приходит с опытом.

— Это уже не шуточки. Я повестку получил прямо из кабинета прокурора. Хотят меня в тюрягу упечь.

— Как ты сам сказал, может, как раз появится время передохнуть.

— Они на этом не остановятся. Это значит, что мне придется ломать свои правила игры. Придется делать то, что не нравится.

В его темных глазах блеснула черная вспышка.

— Надеюсь, что не стану следующим.

И я в самом деле не хотел последовать за ним. Этот разговор уже устарел. Меня не заботили его проблемы с Верховным судом, а смутные намеки на нарушение его этической системы казались мне в этот момент очередной манифестацией напыщенного величия, что вообще было для него характерно.

— Ты прав. Это личное дело, — согласился он.

Его взгляд скользнул от меня по людям вкруг стола. Они снова начали есть и болтать.

— Ты хочешь поймать этого Филипа Мерфи?

Постучав пальцами по стакану с водой, я отвернулся.

— Не надо игр, дружище, — сказал я.

— По-твоему, я играю? Человек, который уже разводил весь округ Орлеан и половину Сент-Бернарда, когда ты еще в школу бегал? По-твоему, я вытащил тебя сюда ради игр?

— Откуда у тебя ниточка к этому парню?

— Он наркоман. В один прекрасный день наркоман в любом случае откинет копыта. Раньше он баловался маком, а теперь стал законченным торчком, которому по две дозы в день нужно. Хочешь достать его — начни с этого ресторана, — сказал он, бросив картонку со спичками на скатерть. На этикетке была нарисована пальма и шла надпись: «Побережье Залива. Отличная кухня. Билокси, Миссисипи». — Он связан с парнем, который служит на автостоянке у ресторана.

— А почему тебя так беспокоит Филип Мерфи, Диди?

— На то у меня свои причины, может, даже целая связка причин.

— Он играет на другом поле. Он тебе не соперник.

— Он закручивает кое-кому гайки в Форт-Лодердейле. И кое-кто из тех мест хочет убрать его.

— Я знаю этого парня. Он не твоего круга.

— Да, верно. Но он все время влезает не в свое дело. Чего ты никак не можешь понять: южная Флорида — это не Новый Орлеан. Майами и Форт-Лодердейл — открытые города. Никто там не замыкается на своей деятельности, никто из себя крутого ковбоя не изображает. И это всегда ценилось. А теперь везде цветные, кубинцы и колумбийцы. Они же грязные животные. Они пришьют тебя за пятьдесят баксов, друг у друга детей убивают. А потом приходят такие парни, как Мерфи, и начинают проворачивать с ними политические делишки: интриги против Кастро или вот эта ерунда, которая в Центральной Америке творится. Эти недочеловеки, которые людоедством занимаются, которые на птицефермах родились, — кончают работой на правительство. А в это самое время ребята вроде меня должны являться пред светлые очи Верховного суда.

Я взял картонку со спичками и сунул в карман рубашки.

— Спасибо за информацию, Диди. Надеюсь, в Бэйлоре все для тебя обернется наилучшим образом, — пожелал я.

— Ты же не поел. Тебе не нравится итальянская еда?

— Знаешь ведь, какие мы, старые пьяницы, у нас шрамы на животе и все такое.

— Может, тебе не нравится быть моим гостем, а?

— Я ценю твое гостеприимство. Ты всегда был щедрым человеком. Увидимся, Диди.

— Да, обязательно. Всегда буду рад. Но запомни одну вещь. Я в тюряге никогда не сидел. Ни разу за тридцать лет. Можешь сказать это любому из тех бездельников, кто работает у прокурора.

* * *

Вода в озере просто кипела, когда я вернулся домой. Высокие волны долетали до крыши, и каждый дюйм металла и дерева на палубе раскалился, как сковородка. Я надел плавки, маску с трубкой и нырнул в озеро. У поверхности вода прогрелась, но я чувствовал, что ниже — слой холодной воды, и чем дальше от берега, тем она была холоднее. Впереди, на мертвой зыби воды, покачивались три пеликана, их мокрые клювы раздулись от рыбы, а я все старался понять, к чему клонил Диди Джи. Я не поверил его разглагольствованиям о том, что Мерфи осложняет жизнь группировкам в южной Флориде, а его недовольство тем, что правительство поддерживает кубинскую политическую мафию, казалось, возникло прямо в момент разговора. Но кто ему про это наплел? В переводе на язык закона южная Флорида была землей смоляных ям Ла-Бреа.

Настоящей проблемой было то, что никто, кроме самого Диди Джи, не ведал, что творится в голове Диди Джи. Большинство копов делят преступников на простаков и дегенератов, или же предполагают, что умные преступники рассуждают так же, как они. Но правда заключается в том, что ни один человек в мире не знает, что происходит в мозгу психопата. Диди Джи был порочным, но чувствительным толстяком, способным с одинаковой легкостью дать официантке на чай пятьдесят долларов и воткнуть острую пику для колки льда в живот ее мужу. Когда он помогал собирать дань с ростовщиков в Алжире[30], символом его появления стала окровавленная бейсбольная бита, которую он хранил для подтверждения собственных требований на заднем сиденье кабриолета.

Но каким-то образом у него и его семейства находились свои защитники. Журналисты зачастую обращались к ним как к почетным людям города, живущим по тайным, частным законам морали; по телевизору показывали подробные документальные фильмы о его многочисленных родственниках, о том, как они ходят на воскресную службу, о том, какие они патриоты, вскользь упоминая об их связях с полулегальными формами организованной преступности, такими как бизнес на номерах машин и доходы с профсоюзов. Они были просто бизнесменами, не более аморальными, чем крупные корпорации.

Возможно, так оно и было. Но я видел их жертв: владельцев маленьких продуктовых магазинчиков и дворников, которые брали у них в долг, а потом становились служащими в собственных магазинах; работников ночных клубов, розничных торговцев пивом и мясом, жокеев, которые не могли выехать из города без их разрешения; наркоторговцев, которым требовалось все больше «мулов» для перевозки их груза; и тех, кто становился живым уроком и чья голова взрывалась на тысячи кусочков от крупной картечи, выпущенной из двустволки, залепляя мозгами ветровое стекло машины.

И, может, еще более серьезной проблемой было то, что такие, как Диди Джи, понимали нас, а мы не могли их раскусить. Была ли их порочность наследственной или они творили зло по личному выбору? Я сделал вдох через трубку и, нырнув в глубину, заскользил над серым волнистым песчаным дном, разгоняя маленьких рыбешек, которые суетливо уносились прочь, переливаясь в зеленовато-желтом свете. В соленой воде озера покоились останки людей, представлявших собой крайности человеческого поведения. Они были сотворены тем же Создателем, что и другие люди. Но на этом сходство заканчивалось.

Три года назад маленький самолет из Тампы с семьей на борту столкнулся над заливом с сильнейшим встречным ветром. За время борьбы с ним вышло все топливо, и люди на парашютах спустились в озеро в десяти милях отсюда. Они выбросились, имея при себе всего один баллон с кислородом. Отец и мать отлично плавали и могли бы доплыть до берега или до дамбы, но они остались со своими тремя детьми, поддерживая их на плаву в течение двух дней. Потом один за другим родители и старшие дети погрузились под воду. Выжил лишь самый младший ребенок, потому что отец прицепил ему на спину баллон, а на голову повязал свою рубашку, чтобы не напекло солнце.

В нескольких милях к западу, прямо у южного побережья города Морган лежал разбитый, весь покрытый морскими тварями корпус германской подлодки, потопленной американским эсминцем в 1942 году, когда нацистские субмарины имели привычку залегать на дно в ожидании танкеров с нефтью, шедших с очистительных заводов в Батон-Руж и Новый Орлеан. Ловцы креветок из Нью-Иберия рассказывали, что поздними вечерами весь горизонт на юге освещался оранжевым пламенем, а они потом частенько вытаскивали в своих сетях обугленные тела. Трудно было распознать среди них нацистов, но я представлял их одетыми в черную форму, узкоглазыми существами, живущими под водой, которые всегда готовы сжечь или убить людей.

Много лет спустя, учась в колледже, я как-то нырнул с баллоном кислорода и водолазным поясом на дно к остову лодки. Она лежала на боку, на глубине шестидесяти футов, на капитанской рубке еще виднелись нарисованные краской идентификационные номера. Корма накренилась над уступом, где дно уходило ниже, и мне показалось, что возле гребных винтов вертятся песчаные акулы. Сердце забилось у меня в груди, я часто задышал, быстро расходуя кислород, и почувствовал, что вспотел в своей маске. Поняв, что так и не избавился от своих детских страхов, я поплыл дальше, к черной массивной рубке, и постучал по стальной обшивке рукоятью своего охотничьего ножа.

А потом, когда я стал подниматься на поверхность, случилось самое странное из всего, что произошло в моей жизни. Я почувствовал, что попал в струю холодного течения, поднявшегося волной из темноты, лежавшей под гребными винтами, а от корпуса полетели вверх пузырьки воздуха. Я услышал, как металлические пласты обшивки скрежещут по дну, затем раздался какой-то треск, в воду поднялось грязное облако мха с песком, и неожиданно лодка задрожала и, встав почти вертикально, начала соскальзывать вниз с континентального шельфа. Я в ужасе наблюдал за ней, пока она не скрылась в черной пустоте. Песчаные акулы засуетились, как темные тени, увлекаемые невидимым потоком.

Позже я узнал, что лодка дрейфовала вдоль Луизианского побережья, и так совпало, что я стал свидетелем того, как сильное течение увлекает подобный вес. И все же я так и не смог выбросить из головы образы потонувших нацистов, которые все еще плавали на своей лодке: их пустые глазницы и оскалы поросли водорослями, и даже под тихой изумрудной гладью залива они продолжали строить дьявольские планы. Миноносец пробил брешь в обшивке их судна глубоководным снарядом в 1942 году. Но я был уверен, что все то зло, что они олицетворяли, с лихвой окупила та семья, что пожертвовала жизнью ради самого младшего ребенка.

* * *

Когда я поднялся наверх по веревочной лестнице, на палубе звонил телефон. Сев в душную тень под зонт от солнца, я поднес трубку к уху, вытирая лицо полотенцем. Это был капитан Гидри.

— Дейв, это ты? — спросил он.

— Да.

— Где ты пропадаешь? Я тебе уже два часа звоню.

— А в чем дело?

— Ненавижу сообщать плохие новости. Это насчет твоего брата, Джимми. Кто-то выстрелил в него дважды, когда он был в общественном туалете рядом с Французским рынком.

Прижав руку ко лбу, я смотрел на колыхавшийся от жары воздух над озером.

— Насколько все плохо? — выдавил я.

— Не буду тебя обманывать. Положение опасное. Похоже, убийца выпустил две пули 22-го калибра, которые попали в голову сбоку. Но Джимми парень крепкий. Если кто-то говорит, что может что-то сделать, то Джимми просто это делает. Хочешь, пришлю машину за тобой?

— Нет, я взял в прокате. Где он?

— Я тут с ним в «Отель-Дыо-Систерз». Езжай осторожно, слышишь?

Всю дорогу движение было ужасным. Прошло полчаса, пока я ехал до больницы и искал место припарковаться. Я спешно прошел по тенистой дорожке к зданию, сандалии застучали по кафелю, незаправленная рубашка, которую я не успел застегнуть, промокла от пота и развевалась от быстрого шага. Пришлось некоторое время восстанавливать дыхание, прежде чем я смог спросить в регистратуре, в какой палате лежит Джимми. Повернувшись, я увидел позади себя капитана Гидри.

— Он в палате, где проводят восстановительный курс, на пятом этаже, Дейв. Пули уже вытащили, — сообщил он.

— Как он?

— Лучше, чем когда я с тобой по телефону говорил. Пойдем к лифту.

— Так что же произошло?

— Сейчас расскажу все, что нам известно. Но ты пока что расслабься. За ним смотрят действительно хорошие врачи. Мы вытащим его отсюда.

— Рассказывай, что случилось.

Двери лифта открылись, и медсестра выкатила оттуда инвалидную коляску, в которой сидела женщина в розовом халате. Она улыбалась, на коленях лежал букет цветов. Мы шагнули внутрь, и двери лифта бесшумно закрылись за нами.

— Он отправился к кафе «Дю Монд» за булочками и зашел в туалет поблизости. Тот, что под набережной. Один черный пацаненок, который справлял малую нужду там в писсуар, сказал, что Джимми зашел в одну из кабинок и закрыл дверь. А через минуту появился какой-то парень, вышиб ногой дверь и дважды выстрелил, горизонтально. Этот пацан сказал, что к стволу у парня было что-то прикреплено, издавало такой треск. По звуку напоминает профессиональное оружие.

— А как тот парень выглядел?

— Мальчишка до смерти перепугался. И до сих пор трясется от страха. Мы его взяли в участок, чтобы порыться в фотоархиве, но многого не ждем.

Я сжал и разжал кулаки. Лифт ехал медленно, останавливаясь на этажах, где его никто не вызывал.

— Может, я не вовремя это говорю, но кое-кто опять вспомнил в связи с этим твою историю, — сказал капитан.

— А какая связь?

— Может, его приняли за тебя. Вы с Джимми — как близнецы. Может, и другое объяснение есть, но местный гений сообразительности склоняется к версии насчет пушек и взрывных устройств, которые в машины подкладывают.

— Небольшое утешение для меня.

— Люди есть люди. Им только палец дай.

— Я не собираюсь такой благотворительностью заниматься. Это вся моя семья, больше у меня никого нет.

— Не могу тебя осуждать. Но чего бы это ни стоило, мы тут повсюду людей в форме расставим. И его никто не достанет.

— Если он не выкарабкается, можете арестовать меня, капитан.

— Ненавижу, когда ты так начинаешь говорить, Дейв. Я сразу начинаю беспокоиться, — сказал он.

Джимми пролежал еще три часа в этой палате, пока его не повезли на интенсивную терапию. Я хотел войти вслед за ним, но хирург не позволил. Он сказал, что обе пули вошли в голову под углом, и это единственное, что спасло ему жизнь. Одна отскочила от черепа, лишь ободрав кожу на затылке, но вот другая раздробила кость, и осколки свинца и кости попали в ткани мозга. Хирург беспокоился, что это может привести к параличу, а также к частичной потере зрения.

Капитан Гидри уже уехал в офис, а я провел остаток дня в одиночестве в комнате ожидания. Листал журналы, выпивал одну за другой чашки кофе из автомата и смотрел, как тускнеет свет за окном и тени дубов падают на мощенную кирпичом улицу. В восемь я спустился вниз и съел сандвич в кафетерии. Хотел позвонить Энни, но подумал, что уже и так доставил ей немало неприятных минут, и решил поберечь ее от этой новости. Снова поднявшись наверх, поговорил с медсестрами, свел дружбу с пожилой дамой-каджункой из Тибодо, которая плохо знала английский и все боялась за своего мужа, который лежал в хирургической, под конец посмотрел последние новости по телевизору и отправился спать на коротенькую кушетку, где пришлось свернуться калачиком.

Утром меня разбудила сестра из прихода местной католической церкви, подав мне стакан апельсинового сока. Она сообщила, что все в порядке, и я смогу через несколько минут увидеть брата. Голова у Джимми была плотно обмотана бинтом и походила на гипсовый слепок. Лицо было бледным и осунувшимся, вокруг запавших глаз были темные круги, как будто его избили. На правой руке в вену была вставлена игла от капельницы, к носу тянулись трубочки от баллона с кислородом, на голой груди причудливо извивались электронные провода. Взгляд был такой, будто из него через трубочку высосали всю жизненную силу и у окружавших его приборов с лампочками больше надежды на выживание и на будущее, чем у него.

Интересно, что бы подумал насчет этого мой отец. Папаша частенько ввязывался в драки в барах, но лишь сгоряча и никогда не испытывал недобрых чувств к кому-либо. Он бы ни под каким предлогом не стал носить оружие, даже когда играл bouree с профессиональными картежниками, известными своей жестокостью. Но то был другой мир, мир Ныо-Иберия 40-х годов. А здесь люди, у которых нравственное чувство не больше, чем у пираньи, могут выпустить пару пуль в голову незнакомому человеку, а деньги за убийство потратить на кокаин и на шлюх.

Глаза Джимми слабо блеснули, когда он посмотрел на меня. Веки у него стали похожими на бумагу с фиолетовыми пятнами.

— Как дела, старик? — спросил я, дотрагиваясь до его руки и сжимая ладонь. Такая же безжизненная рука была у Джонни Массины, когда мы прощались в ночь его казни. — Ты видел, кто стрелял?

Он сглотнул, и на нижней губе мелкими пузырьками выступила слюна.

— Это был Филип Мерфи? — спросил я. — Такой брюзга на вид, средних лет, в очках? Похожий на продавца похабных открыток, который крутится на школьном дворе?

Он отвел взгляд, веки у него задрожали.

— А может, такой маленький, смуглый?

Джимми начал что-то говорить, но тут же поперхнулся, в горле послышалось влажное клокотание.

— Ладно, забудь об этом пока что, — сказал я. — Здесь ты в безопасности. С тобой останутся трое полицейских, а я буду все время приходить. Но пока ты будешь поправляться, я разыщу того, кто это сделал с нами. Помнишь, как говорил наш старик: «Тяни аллигатора за хвост, когда он собирается отгрызть тебе коленки».

Я улыбнулся ему и заметил, как в его глазах мелькнуло настойчивое желание что-то сказать. Он открыл рот и сухо щелкнул языком.

— Не сейчас, Джим. Будет время попозже, — стал отговаривать я.

Подняв руку с кровати, он потянулся к моей груди. Пальцы начали чертить невидимые линии по коже, но он был настолько слаб, что невнятный узор, составленный им, напоминал паутинку. Я кивнул, как будто понял, и вернул его руку на кровать. Истратив на это усилие все свои немногие силы, он уставился в потолок с выражением человека, неожиданно оказавшегося перед большой и непонятной проблемой.

— Я тебя слишком долго напрягаю. Ты совсем устал. Лучше я приду немного попозже, — сказал я.

Но он уже отключился. Я тихо вышел из комнаты со смешанным чувством вины и облегчения, которое мы всегда испытываем, когда нам позволяют отойти от кровати человека, напоминающего нам о смертности.

Двое полицейских, стоявшие у дверей, кивнули мне. В конце коридора я увидел капитана Гидри, который направлялся ко мне с горшком герани в руках, обернутым серебристо-зеленой фольгой. Имплантированные волосы у него на голове уже отросли, и сейчас было похоже, что на него нацепили плохо сделанный парик.

— Я хочу оставить это на посту медперсонала. Как он там? — спросил он.

— Братишка держится.

— Ты ужасно выглядишь. Поезжай домой, выспись немного.

— Да я нормально поспал тут на кушетке прошлой ночью. Мне нужно только душ принять и переодеться.

Капитан Гидри посмотрел мне прямо в глаза.

— Что он тебе там говорил?

— Ничего.

— Не надо водить меня за нос, Дейв.

— Да он ничего не сказал.

— Я с тобой давно работаю. У тебя плохо выходит что-то скрывать.

— Спросите у сиделки. Он не может говорить. Я не уверен даже, что он знает, как здесь оказался.

— Слушай, мне кажется, ты уже близок к тому, чтобы выбраться из всех тех неприятностей, в которые попал. Но прямо сейчас облегчаться после долгого запора не стоит.

— Можно мне вернуть мой значок?

Сжав губы, он взглянул в глубь коридора.

— Не стоило тебе бить Бакстера, — проговорил он.

— Это ничего не меняет.

— Мы каждый раз хоть по шагу, но продвигаемся. Имей терпение, ладно? И людям хоть немножко доверяй.

— У меня уже все деньги вышли из-за этого долгового обязательства в десять тысяч. Пожалуй, мне следует сходить в суд, пока еще можно подать просьбу об апелляции.

— Ты человек начитанный и, наверное, знаешь о святом Иоанне Крестителе и его душе, что томилась долгую ночь. Вот сейчас твоя долгая ночь. Зачем делать ее еще длиннее?

* * *

Дома я вытащил из сумки, отделанной овечьей кожей, свой «ремингтон» 12-го калибра. Тонкий слой масла, которым я покрыл корпус, отливал синевой. Отец подарил мне этот дробовик, когда я уезжал в Лафайет учиться в колледже, и с тех пор я почти каждый год стрелял диких уток и гусей от мыса Кипремон до побережья Виски-Бэй. Я провел пальцами по отполированному стволу с инкрустацией, потом протер тряпкой дуло, зажал его машинными тисками, которые были прикованы к одному из фальшбортов. Потом карандашом сделал отметку в трех дюймах от края дула и отпилил ножовкой. Отпиленный кусок с лязгом упал на пол. Я поднял его и уже собрался бросить в мусорное ведро, но вместо этого, пропустив через него рождественскую ленточку, повесил на стену над остатками моей коллекции джаза.

Сев за стол на кухне, я зачистил край дула наждачной бумагой и вытащил поршневой затвор из магазина так, чтобы теперь там поместилось пять патронов вместо трех. Потом подошел к стенному шкафу и достал вещевой мешок, армейскую полевую куртку и запасной военный патронташ, который я надевал вместо куртки на охоте, когда было слишком жарко. Убрав все со стола, я расставил патроны вертикально в ряд, как игрушечных солдатиков. Затем выбрал обычный набор уличного полицейского — мелкую дробь и картечь — и сунул их все одновременно в магазин, пока пружина не сжалась до предела, задвинул казенную часть, чтобы она захлопнулась, и щелкнул предохранителем.

Голова была полна образами, которые не хотелось вспоминать. Выглянув в окно, я увидел, как какой-то мужчина переворачивал мясо на барбекю, двое мальчишек играли в салки с мячом, стараясь попасть друг в друга; они щурились от напряжения, лица блестели от пота; неподалеку, у песчаного холма, остановилась сияющая красная машина; а белое солнце нещадно жарило с неба.

* * *

Энни обычно обедала в закусочной рядом с Кэнел-энд-Иксчейндж, неподалеку от своего агентства социальной помощи. Я сел на деревянную скамейку на другой стороне улицы и раскрыл «Таймс-Пикаюн» в ожидании ее прихода. Как только пробило полдень, я увидел ее, идущую вниз по тротуару в толпе служащих, вышедших на обеденный перерыв. На ней были солнечные очки, широкая соломенная шляпа и бледно-желтое платье. Она может прожить в Новом Орлеане всю оставшуюся жизнь, подумал я, но все равно останется девушкой из Канзаса. У нее был несмываемый загар фермерской девчушки, и хотя ноги были красивые, а бедра — приятной округлости, она шла на каблуках так, будто под ней была палуба покачивающегося корабля.

Я наблюдал, как она села за столик спиной ко мне, как сняла очки и как делает заказ официанту, размахивая руками в воздухе. Он стоял, сбитый с толку, а я почти слышал, как она заказывает блюдо, которого нет в меню — была у нее такая привычка, или рассказывает ему о чем-то странном, что она увидела на улице.

Потом я услышал грохотание колес с металлическим ободом — это по тротуару вез тележку пожилой чернокожий мужчина, выкрикивавший:

— А вот дыни, канталупы, сливы, сладкая спелая клубника!

На тележке рядами лежали фрукты, а еще коробки с конфетами, букеты роз, обернутые в зеленую папиросную бумагу, и маленькие бутылочки виноградного сока в ведерке со льдом.

— Как поживаешь, Кэппи? — приветствовал я его.

— Добрый день, лейтенант, — ответил он, ухмыляясь.

Лысая голова его темнела на фоне залитой светом улицы, поверх одежды был надет серый фартук. Он вырос в Леплэйсе, по соседству с семьей Луи Армстронга, но уже много лет продавал свой товар здесь, в Квартале, и был так стар, что ни он сам, ни другие не ведали, сколько ему лет.

— Жена все еще в больнице? — поинтересовался я.

— Да нет, ее хватила кондрашка, и она протянула ноги.

— О, прости, пожалуйста.

— Да, протянула ноги. Сыграла в ящик. Будете виноградный сок?

— Нет, я тебе вот что скажу. Видишь вон ту симпатичную дамочку в желтом платье, которая обедает в кафе на той стороне?

— Да, точно, кажись, вижу.

— Отнеси ей несколько роз и коробку конфет. Вот, держи мелочь, Кэппи.

— А что сказать?

— Просто скажи, что это от одного симпатичного парня-каджуна, — сказал я, подмигнув ему.

Я взглянул еще раз на Энни. Потом повернулся и пошел обратно к машине, которую припарковал на Декатюр-стрит.

* * *

Берег Билокси казался раскаленным, белея под полуденным солнцем. Пальмы, росшие вдоль бульвара, хлопали на ветру листьями, а зеленая вода залива была испещрена бликами света, перемежавшимися пятнами темной синевы, как будто там плавали чернила. Шквалистый ветер дул на юг, и волны уже бились о края дамбы, пена взлетала высоко в воздух еще раньше, чем долетал шум волны, а в зыби мелькали рыбешки и показывались треугольные очертания скатов, сильно напоминавшие нефтяные лужицы, принесенные к берегу приближающимся штормом.

Я нашел ресторан «Берега Залива», но человека, обслуживающего служебную автостоянку, не было на месте. Я прошел немного вдоль берега, купил в ларьке жареного сома, которого мне дали на бумажной тарелочке, и кукурузных оладьев, и уселся на деревянную скамейку под пальмой, чтобы спокойно поесть. Потом почитал брошюрку «Путешествие в Индию», посмотрел, как несколько подростков-южноамериканцев играют в футбол на песке, а затем вышел к дамбе и стал пускать «блинчики» по воде устричными ракушками. Ветер усилился, песчинки, летевшие в нем, больно покалывали, и как только солнце пропало в огромном пламени на западной оконечности неба, стали видны тонкие белые полоски молнии, прорывающиеся сквозь гряду черных туч, низко нависших на предвещающем дождь южном горизонте. Когда вечерняя заря начала сходить с неба, а на горках в парке аттракционов и в пивных стали зажигаться неоновые огни, я вернулся к машине и поехал в сторону ресторана.

У входа двое черных ребят и один белый мужчина лет за тридцать распределяли машины по стоянке, отгоняя их от входа к стене, куда ставили, развернув бампером. У белого были каштановые волосы, подстриженные ежиком, а лицо все в родинках, как будто их нарисовали кисточкой. Я подъехал, передав машину одному из чернокожих. Вошел внутрь и, купив сандвич за пять долларов, съел без особого желания. Когда я вышел, ко мне направился белый мужчина, чтобы взять купон на парковку.

— Я сам могу выехать. Только покажите мне, где она стоит? — сказал я.

Он шагнул от крыльца в темноту и показал на стоянку.

— Второй ряд с краю, — сообщил он.

— Где?

Он пошел дальше, показав еще раз.

— Почти в самом конце ряда, — объяснил он.

— Моя девушка сказала, что ты можешь продать мне немного порошка, от которого чихать хочется, — сказал я.

— Продать вам что? — Он впервые оглядел меня с ног до головы.

В неоновом свете магазина спиртных напитков, стоявшего по соседству, его губы казались пурпурными.

— Сладкую конфетку для носика.

— Вы не по адресу обратились, папаша.

— Я что, похож на полицейского или кого-то в этом роде?

— Хотите, я пригоню вашу машину, сэр?

— Я припас для тебя сто баксов. Давай встретимся в другом месте.

— Вам, может, следует с менеджером поговорить. Я здесь просто в обслуге. Поищите кого-нибудь другого.

— Должно быть, она говорила про другое место. Ладно, я не в обиде, — сказал я и пошел к дальнему краю площадки.

Вырулил на бульвар. Пальмы вдоль аллеи едва справлялись с натиском ветра.

Я проехал через жилой район, развернулся и припарковался на темной улице через квартал от ресторана. Вытащил из сумки, из отделения для перчаток, свой японский полевой бинокль времен Второй мировой войны и настроил его на освещенное крыльцо, где мужчина с родинками парковал машины.

В последующие три часа он дважды подходил к кузову своего автомобиля, прежде чем подать машину выходящему из ресторана владельцу. В полночь ресторан закрылся, и я поехал за ним через весь город до района с немощеными дорогами, дощатыми домами, открытыми сточными канавами и грязными дворами, где ржавели какие-то железяки и стиральные машины.

Большая часть домов была уже темна, и я, оставив машину кварталом ниже, пошел по песчаной дороге к освещенной боковой двери деревянного, похожего на коробку дома, который окружали кривые, чуть не падавшие изгороди. Сквозь москитный экран я увидел, что парень сидит в майке перед телевизором с банкой пива в руках и щелкает пультом, переключая программы. Плечи у него были белые, как живот у лягушки, и покрыты такими же темными родинками, что на лице. Он откинулся на мягком стуле, вентилятор в окне обдувал его лицо, и он, взбалтывая свое пиво, потягивал его, вперившись в экран. Первые капли дождя стукнули по крыше.

Я просунул руку к ручке сетчатой двери и дернул ее на себя, вырвав шпингалет из косяка. Резко выпрямившись, человек уставился на меня широко открытыми глазами, пивная банка покатилась по полу, оставляя хвост пены.

— Некоторые посетители чертовски настойчивы, — сказал я, шагнув внутрь.

Лучше бы я взял свою «беретту-25» в руки, прежде чем войти. Но она лежала у меня в кармане. Он пошарил у себя за спиной на верстаке и, схватив молоток, бросил его, целясь мне в грудь. Стальной набалдашник ударил прямо по правым ребрам. Резкая боль пронзила грудную клетку, как будто сквозь меня пропустили высоковольтный разряд, дыхание перехватило. После чего он набросился на меня, молотя кулаками, как мальчишка в драке на школьном дворе, и все-таки достал разок в глаз и в ухо — я не успел защититься. Старшеклассником в Нью-Иберия я неплохо боксировал и давно усвоил, что где бы ни шел бой — на ринге или на улице, — равных тебе не будет, если будешь крепко стоять на ногах, прикрывать подбородок плечом, не опускать левую руку, защищая лицо, и идти на противника с правым хуком в лицо. Я врезал ему прямо по переносице. Глаза у него чуть не выскочили из орбит от шока, затуманились, и тогда я ударил еще, на этот раз в челюсть, сбив его с ног. Он, перелетев через стул, вмазался в телевизор. Взглянул на меня, подняв белое, как простыня, лицо. Верхнюю губу заливала кровь из носа.

— Хочешь еще? — спросил я.

— Кто ты такой?

— А что тебя волнует? Как долго ты будешь выбираться из этого?

— Выбираться из чего? Что тебе надо от меня? Я тебя до сегодняшнего вечера никогда не видел.

Он попытался встать. Я толкнул его на пол.

— Приходишь сюда, чтоб из меня лапшу сделать, а потом еще вернешься с парочкой таких же отморозков. Как-то не смешно, приятель, — сказал он.

— Видишь, что у меня в руке? Я в тебя целиться не собираюсь, потому что мне кажется, ты к этому отношения не имеешь. Но мы сейчас поднимем ставки.

— Приходишь ко мне домой, нападаешь на меня, размахиваешь тут пушкой, и я еще и виноват? Верится с трудом.

— Вставай, — сказал я и рывком поднял его за руку.

Повел его в спальню.

— Включай свет, — приказал ему.

Он щелкнул выключателем. Кровать была не застелена, на дощатом полу валялась грязная одежда. На карточном столе лежал наполовину собранный пазл с портретом Элвиса Пресли. Подталкивая парня по коридору, я пошел дальше, на крошечную кухню в глубине дома.

— Забыл, где свет включается? — спросил я.

— Слушай, я всего лишь работаю на одних людей. Если у тебя с ними проблемы, с ними и разбирайся. А я человек маленький.

Поискав рукой на стене, я включил верхний свет. Кухня была единственной чистой комнатой в доме. Сушка была вымыта, тарелки сложены в подставку, линолеум начищен воском и отполирован. Посреди кухни у большого стола с жаропрочной столешницей стоял одинокий стул, а на самом столе — черные пластиковые пакетики, стянутые потайным шнурком, склянка с эфиром и пачки сухого молока и сахарной пудры.

Он вытер нос рукой. Родинки на лице были похожи сейчас на дохлых жуков. Из-за опущенного оконного экрана доносился шелест дождевых капель, падавших на листья деревьев.

— Похоже, ты свой товар разбавляешь, — заметил я.

— А ты что хочешь? Вот все, что у меня есть, все у тебя на виду.

— Где Филип Мерфи?

Он с изумлением взглянул на меня, подняв брови.

— Не знаю такого, — ответил.

— Да знаешь, знаешь. Он по две дозы каждый день употребляет.

— Таких много. Слушай, если я смогу найти тебе этого парня, ты уберешься из моей жизни? Тогда ты его получишь.

— Ему за пятьдесят, носит очки, волосы и брови с проседью, взлохмаченные, говорит иногда немного как англичанин.

— А, этот придурок. Он говорил, что его зовут Эдди. Пойдешь хлопнешь его?

— Где он?

— Слушай, у этого кретина куча денег. Можем сорвать на нем неплохой куш. Все так делают.

— Даю тебе последний шанс, — сказал я, двинувшись к нему.

Он отступил, врезавшись спиной в раковину, и поднял руки перед собой.

— Ладно, — сказал он. — Последний двухквартирный дом с оштукатуренными стенами на Азалия-драйв. Прямо на север от дома Джефферсона Дэвиса. А теперь проваливай к черту.

— Ты дом снимаешь или это твой?

— Мой. А что?

— Неверный ответ, — сказал я и, открутив крышку на бутылке с эфиром, залил черные пакетики на кухонном столе.

— Что ты делаешь? — воскликнул он.

— Лучше уноси ноги, приятель, — сказал я, открывая упаковку со спичками.

— Псих, что ли? Сейчас же напалм будет. Не делай этого.

Оцепенев, он уставился на меня расширившимися от страха глазами, до последней секунды не решаясь поверить, что я не шучу. Я поджег всю упаковку, и он бросился к окну, занес одну ногу за экран, поколебался секунду, забравшись на подоконник и став похожим в этот момент на прищепку, болтающуюся на веревке, оглянулся в последний раз на меня, все еще не веря в происходящее, а потом шлепнулся на землю. Позади него закачалась темная колючая ветка.

Я выскочил за дверь и бросил пылающую картонку на стол. Показалось, что воздух разорвало на части похожей на молнию желто-синей вспышкой. Потом жаропрочная столешница извергла столп пламени, абсолютно белого в середине. За считанные секунды краска на потолке превратилась в быстро разрастающийся черный волдырь, который добрался до всех четырех стен.

Когда я шел прочь от дома, огонь уже с треском прорвался сквозь кровлю над кухней, и дождь над ним становился красного цвета.

* * *

Я ехал в темноте по набережной, тянущейся мимо дамбы. Шумел прибой, волны тяжело обрушивались на песок, и пришвартованные лодки ловцов креветок бились о сваи. За окном проплыл Бовуар, заросший одноэтажный дом Джефферсона Дэвиса, стоявший спиной к дороге на темной лужайке под развесистыми дубами. Широкая веранда была освещена, и в темноте, окружавшей здание, в шепоте дождя в кронах деревьев оно походило на ретроспективную картинку той весны 1865 года, когда Дэвис смотрел, как его неудавшийся средневековый роман терпит провал. И если зеленая трава на этой самой лужайке была чуть темнее, чем надо, возможно, так было потому, что здесь было похоронено две сотни безымянных солдат Конфедерации. Дорога на Ронсево манила этого поэта и мечтателя, как наркотик, но за реальность платил солдат.

Я повернул на север и поехал по дороге к двухквартирному дому с розовой штукатуркой, видневшемуся на окраине района. Луны на небе не было, сейчас оно было все черное, и я поставил машину на обочине под дубом, с которого падали капли дождя. С Мерфи всегда было нелегко, и мне нужно было кое-что прикинуть. Отец не раз говорил, что старый броненосец стар, потому что хитер, и не вылезает из норы до тех пор, пока не дашь ему вкусную приманку. Перед отъездом я сложил в маленький чемоданчик сменную одежду, плащ и непромокаемую шляпу. Сейчас надел шляпу и плащ, вытащил ружье из кожаной сумки и, продев через скобу ремень плаща, повесил его под мышкой. Потом застегнул плащ поверх ружья и пошел к дому, который отделяла от других домов свободная площадка, окруженная строительным булыжником.

Оба крыла дома были темны, но подъезд к дальнему оставался свободным, а лужайка вокруг почтового ящика была забросана газетами. Я обогнул ближайшую ко мне квартиру, перерезал ножом телефонный провод в выносной коробке и выкрутил лампочку над крыльцом. Дождь хлестал по одежде, а ружье больно колотило по боку и колену. Надвинув шляпу пониже на глаза, я взял в зубы карандаш и стукнул кулаком в дверь, а потом отступил назад под дождь.

Внутри зажегся свет, и через секунду я увидел, как на стеклянной двери отодвинули занавеску.

— Кто там? — раздался голос.

— Береговая служба газа и электричества. У нас на главной станции произошел взрыв. Перекройте у себя газ.

— Что? — спросили из-за двери.

— Главная станция взорвалась. Мы из насоса ее не можем потушить. Если почувствуете запах газа, поезжайте к Национальному караульному арсеналу. В любом случае, спичек не зажигайте, — сказал я и пошел прочь, как будто направился к следующему дому.

Но вместо этого я срезал угол по свободной площадке за грудой древесностружечных плит, сделал крюк через овраг, где густо росли сосны, и вышел к двухквартирному дому сзади. У меня было подозрение, что Мерфи стоял у окна до тех пор, пока не оставил попыток разглядеть меня сквозь дождь и тьму, а после этого пошел к телефону. Я оказался прав. Пока выжидал под окном, услышал, как он набирает номер, потом повисла пауза, и трубку с треском кинули на рычаг. Пригнувшись, я быстро пробежал вдоль стены к переднему крыльцу, стараясь не запачкать ствол ружья грязью. На углу остановился послушать. Он отодвинул запор и приоткрыл дверь на цепочку.

Давай, у тебя прекрасная возможность доказать, что в штанах еще есть cojones, подумал я. Большие мальчики не держат их в штанах. Тебе дали хорошего пинка из Французского легиона, в заливе Свиней ты ползал в ногах у младшего сержанта, а кусками тел сандинистских фермеров увешивал деревья, как елочными игрушками. Что хорошего в жизни, если у тебя никогда не было желания рисковать?

Потом до моего слуха донеслось, как он снял дверную цепочку и отпустил ее свободно болтаться. Я поднял ружье перед собой, крепко вжавшись в побеленную стену. Он шагнул под косой дождь, круглый белый живот выглядывал из незастегнутой пижамы. В одной руке — фонарик, в другой — синий двухдюймовый револьвер 38-го калибра.

Я щелкнул предохранителем и, выйдя из-за угла, одним движением прицелился, подняв ствол двенадцатого калибра до уровня его головы.

— Брось пушку! Не раздумывая! Выполнять! — выпалил я.

Он дрожал, лицо в свете фонарика казалось куском застывшего воска. Но в глазах, я видел, напряженно работала мысль.

— Я разрежу тебя пополам, Мерфи.

— Догадываюсь, что тебе очень хотелось бы этого, лейтенант, — проговорил он, сгибая колени, будто собрался встать на них, и кладя револьвер на крыльцо.

Я втолкнул его внутрь, включил свет и ногой захлопнул за собой дверь.

— Лицом на пол, руки в стороны, — приказал я.

— Разве нам нужен весь этот балаган? — сказал он, оглядывая меня при свете. — Хорошо, спорить не буду. Но здесь больше никого нет. Похоже, ты сегодня победитель.

Интерьер дома напоминал номер мотеля. Водном окне жужжал встроенный кондиционер, из которого на ворсистый ковер капала вода; обои покрашены роликом в бледно-зеленый цвет; мебель была или пластиковая, или из ДСП; в воздухе пахло химическим ароматизатором. Я быстро осмотрел спальню, ванную, маленькую кухню и столовую.

— Здесь все чисто, — сказал он. Ему пришлось повернуть голову на бок, прижавшись щекой к коврику, чтобы говорить. Розовые складки жира на пояснице были покрыты седоватыми волосами. — Никаких женщин, никаких пушек, никаких секретов. Немного разочарован, наверное, лейтенант?

— Снимай рубашку и сядь на стул.

— Ладно, — ответил он, и улыбка мелькнула в уголках его губ.

— Я тебя чем-то насмешил?

— Не ты. Твоя позиция. Я тебе уже как-то говорил, что у тебя много общего с пуританами. В какой-то момент своей карьеры тебе необходимо было понять, что никого такие вещи не заботят. О да, все говорят, что серьезно обеспокоены. Но на самом деле — ничего подобного, и, по-моему, ты это и сам знаешь.

Он кинул пижамную куртку на подлокотник мягкого стула и сел. У него была бледная впалая грудь, круглый живот выпирал прямо под грудной клеткой.

— Покажи, — сказал я.

Он, пожав плечами, вывернул локти, и я увидел сплошной серый рубец вдоль вен. Следы были так часты, как будто по руке прошелся бритвой цирюльник.

— Слышал, что ты только по две дозы в день принимаешь. Но, похоже, ты законченный парк, — проговорил я.

— А тебе что, от этого легче?

Улыбка сбежала с его лица, в глазах мелькнули презрение, цинизм, вспыхнула злость.

— Если бы я имел какие-то чувства к тебе, то прикончил бы еще на крыльце.

— А мы думали, ты профессионал.

— Надеюсь, ты сегодня вечером хорошо принял. Начинается длительное воздержание. Интересно, что будет денька через два, которые ты проведешь взаперти.

— Уже дрожу от страха. Видишь, на лице холодный пот выступил. О боже, что же мне делать?

В эту секунду в груди у меня шевельнулась настоящая ненависть.

— Если мой брат умрет, а ты каким-то образом выберешься на улицу, тебе только молиться останется, — процедил я.

— Твой брат?

Я внимательно посмотрел на него.

— Он еще жив, и он видел парня, которого ты подослал это сделать, — добавил я.

— Думаешь, мы пытались убить твоего брата?

Глаза у него сверкнули, ладони сжали подлокотники стула.

— Так вот из-за чего вся заварушка! Кто-то подстрелил твоего брата, а ты решил, что за этим мы стоим? — воскликнул он, вытаращив глаза, и поджал губы.

Потом стал расплываться в улыбке, но, взглянув мне в лицо, мгновенно перестал.

— Извиняюсь за свои слова. Но это были не мы, — сказал он. — Зачем нам было твоего брата трогать?

— Он похож на меня, как близнец.

— А, ну да, что-то слышал об этом. Но ты к нам несправедлив. Мы таких ошибок не допускаем, по крайней мере, это не в наших правилах. На самом деле, мы тебя вычеркнули, думали, что ты сейчас занят личными проблемами.

— Ложись на пол.

— Что теперь будем делать, лейтенант?

— Ты отлично гармонируешь с ковром.

Отрезав шнур от лампы, я связал ему руки за спиной, приподнял его голые ноги и обвязал концом провода лодыжки. Потом вытряхнул содержимое всех ящиков на пол, пересмотрел всю одежду в шкафах, свалил грудой все его чемоданы на кровать, заглянул в почтовый ящик, внимательно просмотрел его бумажник и вывалил мусор из ведра на кухонный стол. Но в квартире не было ничего, что говорило бы о его жизни в Билокси, Миссисипи. Ни коробки от спичек, ни использованного чека, ни расписки за кредитную карточку, ни неоплаченного счета, из чего стало бы ясно, что он не всегда жил в этом доме. Почти все в квартире было куплено буквально вчера в ближайшем супермаркете. Исключением была лишь упаковка презервативов, лежавшая в ящике ночного столика, да его принадлежности — стерильный шприц, две сверкающие иглы, ложка с изогнутой ручкой, обмотанной изолентой, и три пакетика героина высокого качества, любовно сложенные в кожаную сумочку на молнии с бархатной окантовкой.

— Ну и ну, а мы действительно любим копаться в чужом грязном белье, — заметил он. Он лежал на боку посреди ковра в гостиной. — Тебя это, похоже, даже немного возбуждает, как порнофильм? А твои тайные грешки не так уж страшны.

Я закрыл кожаную сумочку и в задумчивости постучал по ней пальцами.

— Что делать, что делать, думает он, — опять заговорил Мерфи. — Может, монетку кинуть среди местных, кто отымеет старого развратника-наркомана, запертого в собственном доме. Но вот незадача — что говорить потом насчет вторжения с ружьем в чужое жилище? А может, поехать в Новый Орлеан? Но это уже похоже на похищение. Заботам нашего достопочтенного детектива нет конца. Нелегкое бремя — быть хорошим парнем, правда? Но есть же столько высоких образцов для подражания. Твоя маленькая собачка из Канзаса оказалась не так уж проницательна.

— Что?

— Мы ее вычислили. Дело на нее завели.

— Так, значит, ты из ЦРУ.

— Ты что, такой тупой, думаешь, правительство — это одна команда? Как работники американской лесной службы в своих костюмах серых медведей? Даже твоя девица, которой ты регулярно засаживаешь, и то больше знает. Спроси у нее. У нее было одно интересное приключение, когда она хипповала в стране Оз. Она была настолько бесшабашной, что путалась с каждым встречным, вот и залетела. А потом ре-шила как-то немножко прокатиться верхом на лошади, и скинула. Почти так же легко, как одежду с вешалки. Но к счастью для тебя, в Уичите работали хорошие доктора, они вытащили послед, не повредив матку.

Я швырнул кожаную сумочку через дверь кухни в кучу мусора, лежавшего на столе, потом зашел в спальню и взял рубашку, брюки и туфли из вороха одежды на дне шкафа. Молния раскалывала небо на куски, дом сотрясали раскаты грома. Дождь колотил по оконным стеклам. Я бросил одежду Мерфи, развязал ему руки и снова взял его на мушку.

— Наденешь вот это, — сказал я.

— Пора в путь? — улыбнулся он.

— Одевайся, Мерфи.

— По-моему, путешествие будет не из приятных.

— Подумай о других вариантах. Остается Миссисипи.

— Сдается, ехать мне в багажнике, — сказал он, садясь и надевая рубашку. — Не против, если я заскочу в ванную? Я как раз туда направлялся, когда ты постучал.

— Оставь дверь открытой, — сказал я.

Он прошаркал, как старик, в туалет, в своих пижамных брюках и незастегнутой рубашке. Оглянулся на меня, доставая член, и шумно помочился. Розовое от флуоресцентного света лицо было спокойно, на нем выражалось повиновение и облегчение. Из приличия или просто отвлекшись, даже не знаю почему, но я отвел от него глаза. В окна стучали ветки деревьев, а лужайка вспыхивала белым светом, очерчивая вокруг резкие тени, когда молния проносилась по небу. Я очень устал, руки онемели от напряжения, не хотели сжимать ружье, давить на курок.

Он, видимо, хотел снять, а не сдвинуть крышку бачка, потому что приподнял ее, стараясь достать 7,65-миллиметровый «вальтер», прикрепленный внутри. Но когда его рука только крепко сжала рукоятку, я уже спустил предохранитель, рывком поднял обрез и выстрелил ему в грудь. Угол прицела оказался неверным, и дробь, разнося край дверного косяка в дождь белых щепок, разорвала рубашку ему на плече, а на обоях осталась длинная полоса крови, как будто кто-то стряхнул ее с малярной кисти. Позже я так и не смог решить, нужен ли был второй выстрел. Но в его руке был «вальтер», конец черной изоленты болтался на стволе, разбитая фаянсовая крышка бачка лежала на унитазе. Вытряхнув пустую гильзу из магазина, я заправил следующий патрон в патронник и, чувствуя запах дыма и кордита в воздухе, почти сразу же нажал курок. С такими патронами охотились на оленей, и пуля вошла в него прямо под сердцем, пробив тело насквозь. Лицо исполнилось неверием в случившееся, когда он, раскинув руки, упал на стеклянные двери душевой кабины, разбив их.

Я поднял с ковра теплые гильзы и положил в карман. Потом взглянул на Мерфи в ванной. Пуля расплющилась при входе в тело, и на спине виднелась дыра диаметром в пятидесятицентовую монету. Открытые глаза уставились в пустоту, лицо было абсолютно белым, как будто через рану из него вытекла вся кровь до последней капли. Одна рука, лежавшая на круглом животе, все еще судорожно подергивалась.

Но мне было совсем не весело.

Перекинув ремень ружья через плечо, я застегнул плащ и вышел под ливень. Воздух был холодный, пахло мокрой корой и листьями, летящими вместе с ветром, доносился серный запах молний, лизавших черное небо над заливом. Дождь заливал за края шляпы, хлестал по лицу, а я шел по тротуару, шлепая по темным лужам, будто их и не было. Через несколько часов наступит рассвет, небо на востоке с началом нового дня станет розовым, пальмы, берег и волны прибоя, скользящие по песку, начнут медленно выступать из тьмы, пока солнце будет подниматься в небе. А я вернусь в Новый Орлеан, и эта ночь навсегда останется в моей жизни, каким-то образом расположившись в моей собственной комнате.

Но все равно, мне редко когда удавалось прийти в мыслях к успокоению или поверить в чудо. Гроза бушевала всю ночь и весь следующий день, а я, забившись в дальний угол своей лодки, все не мог успокоиться.

Глава 11

После обеда я пошел навестить Джимми в больнице. Он все еще был в отделении интенсивной терапии, состояние не изменилось, я так и не услышал его голоса. Руки и лицо были такого цвета, как будто по ним прошлись кисточкой с мокрым пеплом.

В пять тридцать я поехал к Энни. Небо прояснилось, воздух вдруг наполнился синевой и золотом, когда солнце пробилось сквозь тучи, но ветер еще шумел в кронах дубов по переулкам, а лужайки были усеяны сорванными листьями. Она приготовила нам обоим кофе со льдом, бутерброды с тунцом и яичницу, и мы вынесли еду на заднее крыльцо, где расположились за стеклянным столиком под деревом. Энни была в белых джинсах, розовой блузке без воротничка, в ее ушах болтались золотые колечки, от чего она была похожа на хиппи 60-х. Я не рассказывал ей ни о Джимми, ни о Билокси, но она угадала мое настроение, как только я вошел в дверь, и теперь, когда передо мной стоял недоеденный ужин, беспокойство и непонимание, как ей вести себя с представителем жестокого и непостижимого мира, снова омрачили ее лицо.

— Что с тобой, Дейв? Разве ты не можешь хоть немножко мне доверять? Мы что, всегда будем охранять границы личного, за которые не позволим заходить другому?

Тогда я рассказал ей о Джимми.

— Я думал, что об этом уже написали в газетах, — сказал я. — Он хорошо известен в Квартале.

— Я не... — начала она.

— Ты не читаешь такие заметки.

Она отвернулась, в глазах появилось страдание.

— Прости. С Джимми могло этого и не произойти, а меня могло не оказаться поблизости, чтобы помочь ему. Мне сейчас очень тяжело.

Голубые глаза пристально смотрели в мои.

— Розы и конфеты в кулинарии, — проговорила она. — Так вот почему ты не хотел меня видеть. Уходил куда-то и думал, что я попытаюсь тебя остановить.

— Да есть ли причина, по которой я должен приносить все свои проблемы в твою жизнь? Любимую девушку нельзя делать несчастной.

— Дейв, а почему ты думаешь, что ты единственный, кто может вынести все трудности? Отношения — это больше, чем просто ночи любви с кем-то, по крайней мере для меня. Я не хочу быть твоей любовницей на час. А если ты действительно хочешь причинить боль, продолжай обращаться со мной как с человеком, который не в состоянии принять проблемы, которого нужно от этого оберегать.

— Я собираюсь огорчить тебя прямо сегодня вечером, у меня нет способа избежать этого.

— Не понимаю.

— Прошлой ночью в Билокси я убил Филипа Мерфи.

У нее дернулось лицо, я заметил, как она сглотнула.

— Он не оставил мне выбора, — сказал я. — Я наверняка хотел это сделать, когда только пришел туда, но хотеть чего-то и сделать это сознательно — разные вещи. Собирался отвезти его в Новый Орлеан. Я проявил неосторожность, и он решил, что сможет меня прикончить.

— А это он стрелял в твоего брата? — тихо спросила она, что означало, что я очень сильно ее задел.

— Я так не думаю.

— Что будешь делать?

— Еще точно не знаю. Кто-нибудь скоро обнаружит тело. В такую погоду, даже если помещение проветривается...

Я заметил, как сжались ее губы, а ноздри стали раздуваться.

— Суть в том, что рано или поздно меня арестуют, — добавил я.

— Ты сделал это в целях самообороны.

— Я ворвался в чужой дом с ружьем, без всяких законных полномочий. А потом покинул место убийства. Это их немного задержит, но они пойдут по моим следам, имея, возможно, все основания для ареста.

— Нам нужно с кем-нибудь посоветоваться. Это не зазорно, — предложила она. — Все, что ты делаешь, возвращается к тебе. Ты невиновен. Вон тех, других надо сажать в тюрьму. Разве никто в этом участке этого не понимает?

— Я тебе рассказал все это по другому поводу, Энни, — выдохнул я. — Мерфи сообщил кое-что, о чем мне нужно тебя расспросить. Безусловно, он был злым человеком и пытался заставить других думать, что мир так же зол, как и он. Но если есть хоть капля правды в том, что он сказал, значит, он связан с правительством или с кем-то оттуда.

— Что он...

— Он сказал, что ты в Канзасе в свое время хипповала. Сказал, что ты забеременела и потеряла ребенка, катаясь на лошади.

Я выждал. У нее вспыхнуло лицо, глаза заволокли слезы.

— Неужели они так глубоко проникли в твою жизнь? — прошептала она.

— Энни...

— Что еще он сказал?

— Ничего. Нельзя позволять такому человеку ранить тебя.

— Мне на него наплевать. А вот ты, ты думаешь, что я вызвала у себя выкидыш, катаясь верхом на лошади.

— Я ничего не думаю.

— Думаешь. По лицу видно. Такой ли она человек, которого я знал? Была ли она девушкой легкого поведения для этих странных личностей в Канзасе?

— У меня нет ни капли сомнения о том, что ты за человек. Энни, ты для меня все.

Она отложила вилку на тарелку и взглянула на длинные вечерние тени, наполнившие двор.

— Боюсь, что мне с этим не справиться, — выдавила она.

— А здесь и справляться не с чем. Все уже позади. Просто мне нужно выяснить, связан ли он с правительством. Ребята из казначейства говорили, что нет.

Но она не слушала. Она опустила взгляд на тарелку, потом снова посмотрела на меня. В глазах стояли слезы, а на подбородке появились крошечные ямочки.

— Дейв, я чувствую себя точно так же, как той ночью, когда меня лапала та скотина.

— Твоя семья связана с движением за мир, и ФБР, наверное, собрало какие-то сплетни о тебе. Это ничего не значит. Они заводят папки на самых разных людей, большей частью по необъяснимым причинам. Они следили за Эрнестом Хемингуэем двадцать пять лет, и даже когда он лечился электрошоком незадолго до смерти. Джо Нэмет и Джон Уэйн были в списке врагов Белого Дома.

Я дотронулся до ее руки и улыбнулся.

— Ну что ты, кто был больше американцем, чем герцог?

— Мне было семнадцать. Он был школьником-меннонитом из Небраски и работал тем летом в Уичите, потому что его по программе направили домой.

— Ты не обязана мне это рассказывать.

— Нет, черт возьми, я не собираюсь оставлять ложь этих людей в нашей жизни. Я не сказала ему о ребенке. Он был слишком молод, чтобы жениться. Вернулся в школу в Небраске и никогда не узнал об этом. Когда я была на седьмом месяце, на ферме случилась страшная гроза. Родители уехали в город, а мой дед с трудом справлялся с каналом для орошения. Он был меннонитом старой закалки и предпочитал надрываться с упряжкой лошадей, чем сесть на трактор. Но он не бросал работу из-за погоды, работал, пока его чуть не смыло с поля. Я следила за ним, стоя на переднем крыльце, и видела, как ветер вздымает пыль вокруг него, а молнии пляшут по всему горизонту. Небо было серовато-синим, таким, каким оно бывает в Канзасе, когда видно, как торнадо начинает кружиться вдали, поднимаясь с земли. А потом молния ударила в тополь рядом с оросительным каналом, и я увидела, что он вместе с упряжкой и бороной свалился набок. Я побежала под дождем через поле. Он лежал под повозкой, лицом в грязь. Я не могла его вытащить и подумала, что он сейчас задохнется. Очистила ему рот и нос от грязи и подложила под голову свою рубашку. Потом выпрягла одного мула из упряжки. Телефон в доме испортился, и мне пришлось скакать четыре мили до соседней фермы за помощью. У меня случился выкидыш прямо у них во дворе. Меня уложили в пикап и отвезли в больницу в Уичите. Я чуть не умерла по дороге, так истекала кровью.

— Ты чертовски сильная девушка, Энни.

— Почему этот человек болтал об этом?

— Он хотел запугать меня, поймать на крючок. Думал, сыграет одной левой и захватит меня врасплох.

— Я боюсь за тебя.

— Нечего бояться. Четверо из них мертвы, а я еще гуляю на этом свете. Когда я был во Вьетнаме, я пытался размышлять обо всем, что там происходило. Но однажды друг сказал мне: «Забудь о сложностях. Единственное, что принимается в расчет, — что ты еще ходишь по земле и дышишь воздухом».

— Но только ты сам в это не веришь.

— Человек должен действовать и думать так, чтобы это не противоречило его делу. Я не в состоянии контролировать всю эту мерзость в моей жизни. Раньше не имел дела ни с чем таким. Действительно, старался иметь дело только с самим собой. Это не сработало.

Я заметил печаль в ее глазах и взял ее руки в свои.

— Единственное, за что прошу прощения, — за то, что принес проблемы в твою жизнь, — сказал я. — Это издержки моей профессии.

— Любые проблемы, связанные с тобой, — мои, желанные.

— Ты не понимаешь, Энни. Когда я рассказал о Билокси, я сделал тебя постфактум соучастницей. А ведь когда я пришел сюда сегодня вечером, я уже предполагал, что сделаю это. Так что лучше мне сейчас уйти. Я потом позвоню.

— Куда ты уходишь?

— Я должен все привести в порядок. Не волнуйся. Перед девятым забегом всегда срабатывает везение.

— Останься.

Она встала из-за стола и посмотрела на меня сверху вниз. Я поднялся и обнял ее, почувствовал, как ее тело подается ко мне, ее голова прижалась к моей груди, одной ногой в сандалии она обвила мою лодыжку. Я поцеловал ее в волосы, в глаза, и, когда она их открыла, я увидел в них только неоновую синеву.

— Пойдем в дом, — попросила она.

Голос звучал низким, приглушенным шепотом у меня в ухе, пальцы нежнее птичьих перышек скользили по моему бедру.

После, когда рассвет пробился сквозь полураздернутые занавески в ее спальню и раскрасил темноту оранжевыми и багровыми тонами, она легла мне на грудь, поглаживая рукой мою кожу.

— Когда-нибудь ты обретешь покой в своем сердце, — сказала она.

— Оно и сейчас спокойно.

— Нет. Ты уже думаешь об оставшейся ночи. А вот однажды ты почувствуешь, что весь гнев вышел наружу.

— Некоторые устроены по-другому.

— Почему ты так думаешь? — тихо спросила она.

— Потому что все те годы, что я потратил на разборки с самим собой, кое-чему научили меня. Мне не нравится, как устроен этот мир, но прошлого уже не вернешь. Глупый подход к жизни.

* * *

Выйдя от Энни, я поехал к доминиканскому колледжу Святой Марии, возле которого, неподалеку от набережной Миссисипи, в викторианском доме жил с матерью капитан Гидри. Желтый дом давно нуждался в покраске, лужайка была не стрижена, а низкая галерея заросла деревьями и разросшимися кустами. Все окна были темными, только в гостиной мерцал свет от телеэкрана. Я отодвинул щеколду на калитке из частокола и пошел, шурша, по гравийной дорожке к крыльцу. На крыльце висели на ржавых цепях качели, в дверь нужно было звонить, поворачивая ручку. Я подумал, что как раз наступил момент, когда капитану стоит серьезно задуматься о женитьбе на вдове из службы водоснабжения.

— Дейв, что ты здесь делаешь? — воскликнул он, открыв дверь.

На нем была мятая спортивная рубашка, домашние тапочки и старые брюки, испачканные краской. В руке — чашка чая с пакетиком.

— Прости, что надоедаю тебе дома. Мне нужно поговорить.

— Конечно, заходи. Мать только что ушла спать. А я бейсбол смотрел.

В гостиной было темно, пахло пылью и ментолатом, повсюду стояла мебель девятнадцатого века. Она не была антикварной, просто старой: громкие часы, вазы, картины на религиозные сюжеты, книги без обложек, подушки с кисточками и стопки журналов, которые занимали каждый дюйм свободного пространства в комнате. Я сел в глубокое мягкое кресло с торчащими на подлокотниках нитками.

— Хочешь чаю или «доктора Пеппера»? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— Может, что-нибудь другое?

— Нет-нет.

— Ну что ж. Джимми еще держится?

— Он все так же.

— Да, я забегал к нему днем. Он выкарабкается. Такие люди, если в первый день выдерживают, обычно выздоравливают. Как будто ловят второе дыхание.

— Я тут попал в серьезную переделку. Сначала я думал, как бы из этого выпутаться, а потом стал подумывать, не уехать ли из города.

Он дотянулся со своего места на кушетке до телевизора и выключил бейсбол.

— Но на самом деле, я понял, что лучше повернуться, если это возможно, к проблеме лицом сейчас, пока не стало хуже, — сказал я.

— Так в чем дело?

— Прошлой ночью в Билокси я убил Филипа Мерфи.

Я заметил, как у него сжались челюсти, а глаза сердито вспыхнули.

— Я хотел привезти его в участок, — продолжал я. — Чистая правда, капитан. Позволил ему сходить в ванную справить нужду, а он в бачке прятал «вальтер». Он сделал первый ход.

— Нет, первый ход сделал ты, когда стал действовать по собственному усмотрению, когда отказался принять свою временную отставку, когда заявился для расправы в другой штат. Я просил тебя в больнице иметь хоть капельку терпения, хоть крупицу доверия. Но, похоже, я бросал свои слова на ветер.

— Я вас очень уважаю, капитан, но доверяли ли мне другие?

— Послушай, что сам говоришь. Можешь представить, что сделаешь такое же заявление в суде?

Я почувствовал, как вспыхнуло мое лицо, пришлось отвести глаза.

— Ты мне еще не все рассказал, правда?

— Да.

— Ты уехал оттуда и не сообщил о случившемся?

— Да.

— Что еще?

— Я считаю, что Бобби Джо Старкуэзера убил Пёрсел.

— Зачем?

— Не знаю.

— Может, он просто объезжал округ Септ-Чарльз как-то утром и решил проездом убрать одного придурка.

— Там была свидетельница. Я знаю, как ее зовут и где она работает.

— Ты никого еще не озаботил этими сведениями?

— Она нюхает кокаин и курит травку, капитан. Ее мозги мягкие, как вчерашнее мороженое. Не знаю, что бы она выкинула, если бы ее взяли в качестве главного свидетеля.

— Не лучшие минуты я провожу, узнавая все это, Дейв. Противно говорить тебе об этом, но эта история с Пёрселом, похоже, вышла со дна бутылки. Может, у него и есть какие-то личные проблемы с пробиванием местечка в управлении, но, ради всего святого, он же не наемный убийца.

Я чувствовал себя усталым, опустошенным, все доводы приведены, и все без толку. Капитан хороший человек. Но я не знал, чего от него можно ожидать. Придя к нему домой со своими странными историями, я оставил ему еще меньше выбора, чем было у меня самого.

— Дай мне адрес, — попросил он. — Я позвоню в участок Билокси. А потом нужно будет съездить на станцию, и я думаю, что тебе следует позвонить адвокату.

Он позвонил по межгороду, а я сидел и угрюмо слушал, как он разговаривает с кем-то из отдела убийств. Я чувствовал себя, как ребенок, который заварил кашу своими сумасбродными поступками, а расхлебывать ее теперь приходится важным персонам. Капитан попрощался и повесил трубку.

— Они послали туда машину, потом мне перезвонят, — сообщил он.

Я помолчал.

— А тот чернокожий парнишка нашел кого-нибудь в архивных книгах с рожами преступников?

— Нет, он слишком испугался, бедный пацан. Зато мы обнаружили, что его тоже как-то задерживали за какую-то мелочь. Ты думаешь, это все-таки не Мерфи стрелял?

— Да.

Капитан шумно выдохнул через нос. Он так истерзал подлокотник кушетки, пока мы сидели в темноте, что придал ему новый дизайн.

— Капитан, вы не слышали, чтобы Диди Джи предъявляли какие-нибудь обвинения?

— Нет, но ты же знаешь, что там у них в кабинете прокурора творится. Они на нас иногда упражняются, особенно когда думают о правительственной охране, о которой в шестичасовых новостях говорят. А ты что слышал?

— Он думает, что ему скоро предъявят обвинение.

— Он тебе так сказал? Ты говорил с Диди Джи?

— Он позвал меня в ресторан «Мама Лидо». Дал мне ниточку к Мерфи.

— Дейв, в такой момент я бы посоветовал тебе быть осторожнее с тем, что ты мне сообщаешь.

— Я уверен, что он в мыслях так и видит себя отправляющимся в «Анголу».

— Если прокурор возьмет Диди Джи прежде Верховного суда, это никак не будет связано с убийствами. У нас была парочка дел, которые, как мне казалось, мы могли повесить на него, а прокурор сидел сложа ручки, пока один свидетель не устроил взрыв в городе, а в другой раз служащий у него выбросил в мусорку подписанное признание. Помнишь, два года назад кто-то прирезал букмекера Джо Рота и засунул его в мусорный контейнер в его собственном доме? Сосед слышал той ночью визг пилы и видел двух парней, выходивших из дома на рассвете с окровавленным бумажным мешком в руках. Потом мы узнали, что в нем они несли спецовки, которые надевали, чтобы распилить тело Рота. Сосед узнал по фотографиям одного из них — тот оказался из банды Диди Джи. У этого парня не было алиби, на сиденье его машины обнаружили кровь. Он два раза попадался, этот ненормальный, который продал бы задницу Диди Джи за сущий пустяк, лишь бы не сесть на электрический стул. Но прокурор проваландался пять месяцев, а наш свидетель за это время продал дом за бесценок и переехал в Канаду. Поэтому я всерьез их работу не воспринимаю. Если они хотят убрать толстяка, лучше бы поговорили с нами, а их что-то не слышно. Не уверен, что ты поймешь, Дейв, но разницы никакой. Теперь это наша территория, но не твоя, даже несмотря на то что мы говорим о твоем брате. Какое там слово говорят о характерах в пьесах Шекспира?

— Hubris?[31]

— Да, точно. Гордость — парень просто даже представить не в состоянии, что он мог бы остаться в стороне. На мой взгляд, источник нашей проблемы может быть и здесь.

Капитан Гидр и включил бейсбол и сделал вид, что смотрит его в ожидании звонка. Ему было явно не по себе. Можно было предположить, о чем он думает: ему, возможно, и в самом деле следует арестовать меня. Наконец он встал, пошел на кухню принес две бутылки «доктора Пеппера».

— Помнишь, когда мы были маленькими, был такой напиток — «доктор Наг»? — спросил он.

— Конечно, помню.

— Вот он был классный, правда? Больше всего на него похож «доктор Пеппер». Подозреваю, именно поэтому южане все время его пьют. — Он помолчал, потирая ладонями кончики своих пальцев. — Слушай, я знаю, ты думаешь, что дело хуже некуда, но попробуй взглянуть на то, что имеешь. Ты заткнул бутылку пробкой, у тебя еще есть верные друзья и за плечами прекрасная репутация полицейского.

— Спасибо, капитан.

Телефон зазвонил, и он схватил трубку с видимым облегчением. Прослушал почти целую минуту, моргая глазами, а потом сказал:

— Именно так он и сказал — Азалия-драйв, последний двухквартирный дом с розовой штукатуркой. Рядом с пустым участком. — Он поглядел на меня: — Правильно, Дейв? Последний дом по улице, у соседней квартиры на лужайке газеты? — Я кивнул. — Да, дом тот самый, — сказал он в трубку. — Вы нашли владельца квартиры?.. Понятно... Нет, сэр, все-таки я не понимаю. И все же, был бы очень признателен, если бы вы нас информировали, а мы со своей стороны будем делать то же самое... Да, сэр, спасибо, что уделили нам внимание и время.

Он положил трубку и дотронулся рукой до искусственной шевелюры.

— На месте преступления пусто, — сказал он.

— Что?

— Там нет Филипа Мерфи, нет тела в душе, никакой одежды в шкафах, пусто в секретерах и ящиках. Ближайший сосед сказал, что утром туда приезжали двое ребят на трейлере. Единственная улика — выбитое стекло в душевой и дверной косяк в ванной, из которого, похоже, кто-то отпилил кусок. В нем была пуля?

— Да, я задел его в первый раз.

— Даже не знаю, что тебе сказать, Дейв.

— Что насчет хозяина?

— Он живет в Мобиле. Они с ним еще не разговаривали.

— А кровь нашли?

— Нет, все чисто. По крайней мере, на данный момент ты уже не на крючке.

— Значит, их там было больше. Они, как красные муравьи, прут до конца.

— Я в управлении тридцать два года. Только один раз я попадал в такие переделки, как эта, и сказать по правде, меня потом еще долго трясло. Где-то двадцать два или двадцать три года назад машина с тремя солдатами врезалась в поезд на Чоупитулас. Все трое погибли, я, можно сказать, отскребал их с земли. И что меня вывело больше всего — все трое были пристегнуты ремнями безопасности. Какие шансы давали трем несчастным эти ремни? Так или иначе, дело было зимой, и они, предположительно, ехали из Форт-Дикса, штат Нью-Джерси, но они были такие загорелые, как будто провалялись на пляже месяцев шесть. Я думаю, что они были мертвы еще до столкновения с поездом. Кто-то привязал их к сиденьям и пустил по дороге в три часа ночи. Но я так никогда и не узнал этого наверняка, потому что на их тела заявила свои права армия, забрала их без спроса, и больше я не слышал об этом деле. Нам лучше будет поговорить с людьми из казначейства завтра утром.

— Они сразу впадают в кому, когда слышат мой голос по телефону.

— Я сам позвоню. Ты правильно сделал, что пришел сюда сегодня вечером. И дела твои сейчас не так плохи, как казалось еще совсем недавно, скажи?

— Да, сэр, именно так.

— И я еще кое-что хочу тебе сказать. Похоже, прокурор не собирается обвинять тебя в незаконном хранении оружия.

— Почему?

— Очередные выборы грядут. Наступает «время законности и порядка». Правительство намерено пустить в печать побольше заметок о спекуляциях на бирже и наркотиках — вряд ли им захочется, чтобы народ обвинил их в пустой трате денег налогоплательщиков на дело какого-то копа с дерьмовой пушкой.

— Вы уверены?

— Я это слышал. Эти ребята глядят наверх, и им наплевать на наши маленькие проблемы в управлении. Во всяком случае, на некоторое время путь свободен, правда, Дейв?

* * *

Но, как говорится, краденые деньги никогда не приносят удачи. Ты не расслабишься под обстрелом, не сойдешь с рельсов на крутом повороте.

Утром следующего дня, еще до рассвета, шел дождь, и когда выглянуло солнце, с зеленых деревьев вдоль улицы Каронделе капала вода, а в воздухе висел туман, залитый розовым, как сахарная вата, светом. Я остановил машину у дома Клита в рабочем районе, который скоро должен был окончательно почернеть. Его лужайка была недавно подстрижена, но какими-то неровными полосами, между дорожками, оставленными газонокосилкой, торчали рваные пучки травы, а трещины на тропинке и на подъезде к дому заросли сорняками. Пустые со вчерашнего дня мусорные баки все еще стояли перед домом, их мятые бока блестели от росы. В семь тридцать он вышел с переднего входа в белой рубашке с короткими рукавами, полосатом галстуке и льняных полосатых брюках, с пиджаком, перекинутым через руку. Пояс был затянут под пупком, как у футболиста, вышедшего на пенсию, а из-за широких плеч казалось, что он по ошибке натянул детскую рубашку.

Я поехал за ним через весь город по оживленным трассам. Жара и туман с наступлением дня стали подниматься, концентрируясь меж высоких зданий и в плотном потоке машин, и я отчетливо видел перед собой сквозь красноватую дымку, как Пёрсел широко зевает, трет лицо, будто стараясь проснуться, и высовывает голову в окно. Ну какой же все-таки подлец, подумал я. Утром, должно быть, ему бывает паршиво, он пьет стакан за стаканом, размышляя, не принять ли еще аспирина, и скрывая свои страдания в темноте туалета. Днем он, выйдя на ослепительно яркое солнце, сливается в своей машине с общим потоком и едет по Канал-стрит в какое-нибудь кафе, где его никто не знает, и сидит там до часу дня, потягивая за обедом пивко, которое помогает ему склеить день. Ему тяжело жить, а скоро придется совсем несладко.

Он резко остановился перед Грейхаундской автобусной станцией, заняв своей большой машиной два места парковки, и зашел внутрь, надев пиджак. Через пять минут он вернулся к машине и вырулил на дорогу, оглядываясь кругом, как будто все население земного шара преследовало его, показываясь в зеркале заднего вида.

Я поехал обратно домой, позвонил в больницу справиться о Джимми, позанимался со штангой, пробежал четыре мили вдоль озера. Потом начистил свое ружье и стал готовить себе второй завтрак из окуней и черного риса, слушая старую запись Блайнда Лемо-на Джефферсона:

Вырой мне могилу серебряной лопатой

И следи, чтобы там было чисто,

О Боже, опусти меня туда на золотых цепях.

Интересно, почему только черные в своем искусстве показывают смерть реалистически? Белые пишут о ней как о некой абстракции, используют ее как поэтический прием, соотносят себя с ней, только когда она далеко. Большую часть стихотворений на тему смерти Шекспир и Фрост написали по молодости. А когда Билли Холидей, Блайнд Лемон Джефферсон или Лидбелли пели о ней, слышалось, как взводят курок тюремной винтовки, виделся черный силуэт, болтающийся на дереве на фоне заходящего красного солнца, в нос ударял запах свежего соснового гроба, опускаемого в землю у Миссисипи, с телом издольщика, который всю жизнь работал как проклятый.

Днем я поехал в больницу и провел два часа с Джимми. Он спал глубоким сном человека, перешедшего в другое измерение. Иногда у него подергивался рот, как будто на губы садилась муха, и я все мучился вопросом, какой же болезненный осколок воспоминаний под этой пепельной маской, которой стало его лицо, почти лишенное знакомых черт, не дает ему покоя. Я надеялся, что он уже не вспоминает выстрелы из пушки, которую направили прямо ему в голову из двери туалетной кабинки. Очень немногие могут понять степень ужаса, который испытываешь в такой момент. Солдат приучают не говорить об этом. Гражданские, став жертвой нападения, пытаются объяснить свои ощущения друзьям и терапевтам и зачастую встречают сочувствие, которое проявляют к бредням сумасшедшего. Но лучшее описание таких переживаний мне довелось услышать не от солдата и не от жертвы. У нас в Первом округе в камере-одиночке сидел серийный убийца, и он как-то давал интервью женщине-репортеру из «Таймс-Пикаюн». Никогда не забуду его слова: «На свете нет более сильного чувства. Они заливаются слезами, когда прицеливаешься в них. Они умоляют о пощаде и мочатся в штаны. Они рыдают, предлагая сделать это с кем-нибудь другим, потом пытаются спрятаться, прикрыв себя руками. Они в этот момент просто тают, превращаются в пудинг».

Но что за сражение ведет Джимми внутри себя — было для меня загадкой. Может, у него внутри ничего и не происходило. Завтра ему вскроют череп, чтобы извлечь осколки свинца и костей, застрявших в мозгу. Но, может, там взорам хирургов предстанут не просто поврежденные участки мозга, искрошенные, будто ножом для колки льда. Может, раны более серьезны, чем сказал врач, и напоминают гнилую и мятую мякоть фруктов. Если так, то разум его в таком состоянии, что мысли не больше песчинок, перекатывающихся на дне под мутными волнами моря.

В пять часов я припарковался через квартал от главного управления Первого округа, как раз в тот момент, когда Клит вышел с главного входа. Я опять последовал за ним к автостанции и проследил, как он поставил машину, вошел внутрь, а через несколько минут вернулся к своему автомобилю. И хотя я уже убедился, к чему он причастен, даже сейчас с трудом в это верил. Полицейское управление требовало от нас ношения оружия при выполнении обязанностей и вне их, но неодобрение и страхи его жены насчет пистолетов вынуждали его быть крайне уязвимым.

Я проводил взглядом его машину, устремившуюся в поток движения, а потом поехал в открытое кафе на Декатур-стрит, стоявшее через дорогу от Французского рынка. Сев в баре с соломенной крышей, я съел тарелку гумбо с креветками и две дюжины устриц в половинках раковин, а потом стал читать дневную газету. В кафе сидела компания молодежи, они заводили в автомате пластинки с исландской музыкой, пили разливное пиво «Джакс» и моментально съедали креветок, которых негр-бармен едва успевал выгребать из ящиков со льдом, чистить и выкладывать на поднос. Когда движение уменьшилось, остыли улицы, а тени удлинились, я поехал назад, к дому Клита на Каронделе.

Он открыл дверь с банкой пива в руке, в растянутых плавках и футболке, надпись на которой гласила: «НЕ ПРОТЯГИВАЙ РУКИ К МОЕЙ ДЕВУШКЕ». Глаза у него были мутные, и я догадался, что он пропустил стаканчик за ужином и уже предавался серьезному вечернему занятию — пилил себя за свою слабость.

— Эй, Дейв, что такое? — сказал он. — Давай-ка на заднее крыльцо перейдем. Я там мух ловлю. Собираюсь поехать в Колорадо форелей ловить.

— Где Лоис?

— Повела девочек на концерт. Они ходят, по-моему, чуть ли не на десять представлений в неделю. Да мне в общем-то все равно. Она взяла дисконтные билеты в банке, и для них это лучше, чем по MTV всякую чушь смотреть. Они ведь ее дети, правильно? Слушай, скажи-ка мне одну вещь. Сегодня утром я мог видеть тебя на Канал-стрит?

— Наверное.

— Шел Джимми навестить?

— Я к нему днем заходил.

— А-а, ясно. Ну как он там?

— Его завтра опять в хирургию переводят. Многое станет ясно после этого.

— Я так переживаю за Джимми. Хороший парень.

— Спасибо за сочувствие, Клит.

— Извини за беспорядок. Эти журналы прямо на пол сбрось. Садись. Хочешь кока-колу, или кофе, или еще что-нибудь?

— Нет, спасибо.

Три года назад он собственными руками выстроил веранду. Она напоминала коробку от печенья, приколоченную к задней стене дома. На окнах висели горшки с коричневым папоротником, который давно не поливали, и с увядшими ползучими растениями, а брошенные на пол коврики, прикрывавшие цементный пол, были похожи на старые разноцветные полотенца. В центре стоял карточный столик, на котором он разложил зажим для связки мух, катушки с нитками, разномастные птичьи перья и кучку маленьких спутанных крючков. Еще не приконченная муха с оторванными крыльями шевелилась в зажиме.

Он сел на брезентовый стул и взял из кулера со льдом еще банку пива.

— Собираюсь взять отпуск на две недели, и отправимся в Колорадо, — сказал он. — Лоис хочет повидаться со своим буддийским монахом, может, выбросит наконец его из головы, а потом сделаем стоянку у речки Гуннисон, будем рыбачить, ходить с рюкзаками за спиной, жить в палатке, в общем, здоровый образ жизни вести. Я смогу бросить курить, похудеть немного, может, от выпивки отказаться. Это шанс для нас обоих начать новую жизнь. Я действительно уже жду не дождусь этого.

— У меня твой девятимиллиметровый.

— Что?

— Я ехал за тобой до той автостанции.

Он попытался улыбнуться, но губы не слушались.

— О чем речь? — спросил он.

— Я следил за тобой сегодня утром и после обеда. Потом я попросил Бобо Гетса открыть твой шкафчик. Ты должен его помнить. Он раньше скупал ключи от номеров у проституток в «Рамаде».

Его лицо окаменело. Он опустил глаза и стал вынимать из пачки сигарету и засовывать обратно.

— Чего ты от меня добиваешься, Дейв? — проговорил он.

— Никто с тобой еще ничего не сделал. Ты сам прыгнул в свиной загон.

— Мне стыдно, что я оставил свой пистолет в автобусном шкафчике. Но ведь это же не дом. Это психушка какая-то. Кто, черт побери, сделал тебя моим судьей?

— Разыгрывай эту комедию перед кем-нибудь другим. Со мной не прокатит. Баллистика определит соответствие оружия с пулей, выпущенной в Бобби Джо Старкуэзера. Тебе бы следовало его как-нибудь потерять.

— Да? А может, я не ожидал от своего напарника, что он будет поднимать шум. — Он вытащил сигарету из пачки, прикурил от зажигалки, с громким стуком швырнул ее на стол и выпустил дым, потирая лицо рукой. — Что, собираешься меня в отжим пустить?

— Зачем ты это сделал?

— Десять тысяч баксов.

Я ничего не ответил. Смотрел на его большие руки, на сигарету, которая казалась такой маленькой в них, на его красное, в шрамах лицо, удивляясь, что же произошло с тем добродушным, интеллигентным человеком, с которым я работал.

— Да ладно, он гадом был, ты же знаешь, — сказал он. — Союз кредиторов не дал бы мне такой залог. Я до сих пор алименты первой жене плачу, задолжал финансовой компании и пятьдесят долларов в неделю отдаю. Я мог бы столковаться с ними, но возникли проблемы с этой бабой. Она сказала, что уже месяц беременна, и выжала из меня штуку баксов, чтобы я откупился от нее. Тогда бы она исчезла, не сказав ни слова Лоис. Из-за всего этого она бы точно в больницу загремела.

— Кто тебе заплатил, Клит?

— Мерфи.

— А почему он хотел его убить? Почему хотел, чтобы это сделал полицейский?

— Какая разница?

— Когда-нибудь тебе все равно придется это объяснять.

— Он сказал, что парень — полное дерьмо, вышел из-под контроля и все такое.

— Мерфи не нужно было платить полицейским, чтобы кого-то убрать.

Он вздернул бровь. Вытер табачную крошку с угла рта.

— Ты сказал «не нужно было».

— Он больше не в игре.

Через секунду по его глазам стало видно, что до него дошло.

— Старик, это же не ты сделал, правда? — сказал он.

— Да ладно, Клит, почему бы не копу это сделать?

Он помедлил немного, и я заметил, что им опять овладело раздражение.

— Он сказал, что работает на одного человека, думаю, на того генерала, как там его звать, короче, на того, в чей дом ты вломился без спросу. Еще сказал, что этот человек не доверяет выполнение заданий собственным людям. Вот в этом, может, вся беда. Все они, так или иначе, слизняки.

— Так ты знал Мерфи раньше?

— Нет. Он знал меня. По крайней мере, он знал, что у меня затруднения...

Он отпил пива из банки, затянулся, посмотрел на свои руки и поднял глаза.

— Куда нам отсюда идти, партнер? — спросил он.

— Не знаю.

— Что, этот кусок дерьма Старкуэзер так важен?

— Ты не просто убил человека за деньги, ты мог бы предъявить ему и Мерфи обвинение. Мог бы снять меня с крючка.

— Я это по-другому воспринимаю. Но сейчас, думаю, это уже неважно. Ты отдашь им мой пистолет?

— А у меня его нет.

— Что?

— Я просто догадался, что ты его клал и забирал из автобусного шкафчика.

Он потряс головой, резко выдохнув, как будто я ударил его ногой в живот.

— Вот дьявол, если ты не врешь,Седой...

Он стал легонько стучать ногтем по мухе в зажиме.

— Что мне, по-твоему, теперь делать?

— Меня не волнует, что тебе делать, — сказал я. — Убирайся из города. Поезжай в Колорадо. Занимайся там дзэн-буддизмом с Лоис. Единственное, что я точно знаю, — больше никогда не называй меня партнером.

Глава 12

На следующий день в восемь утра Джимми перевели в операционную и не вывозили оттуда почти до самого обеда. Врач, в зеленом хирургическом костюме, нашел меня в комнате ожидания и сел рядом со мной на кожаную кушетку. Рано облысевший, он говорил с западно-техасским акцентом. Пальцы он держал так, будто в руках был баскетбольный мяч.

— Я нахожу положение не критическим — повреждение наружное, потребовалась чистка, — сказал он. — Были один-два небольших участка глубже, но большая часть — на поверхности. Мы прекрасным образом все вычистили. Меня все еще беспокоит его глаз, но по крайней мере речь уже не идет о параличе. Надеюсь, для вас это хорошая новость.

— Конечно, доктор.

— А теперь перейдем к другому пункту: как будет идти общее выздоровление, какие будут послеоперационные явления, психологическая травма — насчет этого ничего точно сказать не можем. Мы еще очень многого о мозге не знаем. Мне не раз приходилось оперировать, влезая в мозг чуть ли не с ложечкой для мороженого, и каким-то образом другие участки активизировались, компенсируя отсутствующий, и человек мог жить вполне нормальной жизнью. А потом я наблюдал, как простая трещина в черепе вызывала у человека такие головные боли, что он готов был покончить жизнь самоубийством. Это как чертик из коробочки. Никогда точно не знаешь, что он выкинет. Но у нас работают крупный глазной специалист и прекрасные терапевты, и с каждым днем вашему брату будет становиться вое лучше. Вы меня слушаете? Другими словами, мы его вернули к жизни, и это самое главное.

Мы пожали друг другу руки, а после я задержался внизу лестницы у киоска с подарками и попросил отправить Джимми в комнату свежие цветы. Потом заметил большого пластмассового лангуста и попросил еще привязать его лентой к вазе с цветами.

* * *

Я зашел еще раз в архив «Пикаюн». И опять фотографии и заметки возвратили меня, перенеся через море, в то время, которое навсегда останется моим, хочу я этого или ист. Вглядываясь в фигуры добровольцев, тащивших своих раненых в пыли — высокая трава была вся смята вокруг них, — в их покрытые пылью лица с полосками пота, в то, как они оборачиваются на звуки выстрелов позади себя, я чувствовал себя прокаженным, который не может перестать ковыряться в собственных язвах. И как этот прокаженный, я сознавал, что готов расковырять рану до темных глубин горя и боли, которые и со временем не утратят своей чувствительности. Рамки микрофильма легонько стучали по экрану, пока я еще раз просматривал серии фотографий, сделанных во время и после майлайской бойни. Одну из этих картинок я запомнил навсегда — с тех самых пор, как я впервые увидел ее в журнале «Ньюсуик» пятнадцать лет назад.

Жителей деревни согнали в одну кучу, перед ними стоял американский солдатик с винтовкой М-16, одна женщина, сложив руки, умоляла его о пощаде, а ее маленький сын, не старше пяти лет, вцепившись в ее рубашку, выглядывал из-за нее с выражением непостижимого ужаса на лице. Рот был открыт, все лицо искажено страхом, глаза широко раскрылись от сознания, что слова матери не смогут защитить его от того, что должно случиться.

На следующем кадре микрофильма была заснята канава, в которой их расстреляли. На дне канавы из сплетенных тел взрослых выглядывало тельце маленького мальчика, одетого в те же шорты и майку, что были на ребенке с первого кадра.

И я знал, что сам я тоже навсегда пойман этим объективом, заключен в рамку кадра на пленке, с которой люди никогда не смогут ничего сделать, потому что, чтобы обладать ею, потребовалось бы разрешение властей, которые глухи к целому народу.

Поэтому слово «одержимость» — самое подходящее для словаря аналитика. Мы относим его к тем, кто пойман в ловушку камеры, кто никогда не сможет вырваться из тех смутных периодов истории, которые были написаны за них кем-то другим. Но у меня еще было чувство, что генерал мог бы понять, что я имею в виду, потому что ему тоже приходилось слышать щелчок затвора фотообъектива в самые неожиданные минуты, и он с учащенным сердцебиением понимал, что некоторым из нас предназначено пребывать в настоящем времени лишь проездом.

После обеда произошла странная вещь. Я поехал домой, на свою лодку, съел сандвич, запив его чаем со льдом, и неожиданно почувствовал, что очень устал. Прилег вздремнуть в нагретой кабине, которую обвевал вентилятор, и проснулся через час с ощущением густого полуденного жара в голове. Я наполнил водой раковину на кухне, ополоснул лицо и, вытираясь бумажным полотенцем, рассеянно уставился в окно на ослепительный солнечный свет. Потом взгляд сфокусировался на человеке, который стоял под пальмой далеко на берегу. Волосы у него были абсолютно белые, кожа сильно загорела, он стоял в такой позе, как будто курил сигарету с мундштуком и смотрел на сверкающее озеро из-под темных пилотских очков. Я смахнул пальцами капли воды с век и снова поднял глаза. Я уж подумал, что после всего мною овладела навязчивая идея. Я сошел с палубы и увидел, как он повернулся и взглянул на меня. Сигаретный дым ветром относило ото рта. Я быстро сбежал по сходням на пристань и направился к нему. Он задержал на мне взгляд, вытащил сигарету из мундштука и, бросив ее в песок, с ленцой пошел к своему «крайслеру» цвета темно-серого металла и уехал. Волны жара поднялись, как пар от плиты.

* * *

Надев кроссовки и шорты, я пробежал четыре мили по берегу, потом принял душ в своей железной кабинке и позвонил Энни, чтобы сказать, что заеду за ней поужинать, после того как навещу Джимми в больнице. Но как раз, когда я закрывал дверь, под пальмами у моей пристани припарковал свою машину капитан Гидри и пошел по дорожке через песчаную дюну ко мне. Он нес, закинув за плечо, пиджак, на поясе с одной стороны виднелся значок, а с другой — кобура под пистолет 38-го калибра. На нем была рубашка с длинными рукавами и галстук — в них он ходил даже летом, под мышками виднелись большие разводы от пота.

— Удели мне несколько минут своего времени, — начал он.

Я отпер дверь, приготовил ему ром с колой, а себе стаканчик натурального кофе со льдом и сел с ним за столик на палубе под брезентовым зонтиком. Жара и влажность начали спадать, вечерний бриз расколол их на части, в зелени озера появились темно-голубые потоки.

— Мне бы не хотелось это пить, — сказал он. — Я купил пару банок пива сразу после работы, и мне, пожалуй, больше не нужно. Ну... так что же? Мои поздравления, Дейв.

— Вы не тот человек, которого можно было бы обвинить во множестве грехов, капитан.

— Да, моя жизнь в результате довольно однообразна. По крайней мере, была до тех пор, пока я не поставил точку в этом деле. Я хочу вернуть тебя в управление. Ты слишком ценный работник, чтобы проводить время на лодке. Я тебе прямо скажу. Ты, пожалуй, лучший полицейский-следователь, который когда-либо был у меня в подчинении. Ей-богу, у тебя и талант, и умение есть. Я еще ни на кого так не полагался, как на тебя.

— Вы очень добры, капитан.

— Забудь про доброту. Я хочу засадить за решетку всех, кто причастен к нападению на Джимми. Мне совестно за то количество убийств и покушений, расследование которых мы не проводим. Я убежден, что почти каждый малый, которого мы не привлекли, продолжает убивать людей, пока вконец не опустится.

Я никогда не обольщался, глядя на этот длинный список, что убийство обычно совершают один раз, отклонившись от правильного пути. Помнишь того героя из Нью-Джерси, которого мы наказали пять или шесть лет назад? Он подозревался в совершении чуть ли не восемнадцати заказных убийств. Верится с трудом, правда? А ведь он бы еще гулял на свободе, если бы кто-то из его собственной команды не ткнул ему пикой для льда в ухо. В любом случае, больше они уже так не поработают. Я собираюсь собственноручно перевязать ленточкой дело и отнести его к прокурору, но мне нужна небольшая помощь. Теперь ты меня не проведешь, Дейв. Ты знал кое-что, когда вышел из палаты Джимми в день покушения. Я хочу знать, что именно.

— Я ничего не скрывал. Просто не был уверен, что это имеет большое значение. И до сих пор не уверен.

— В чем?

— Джимми тогда провел пальцами по моей груди, как будто пытался написать чье-то имя.

— Хорошо, дальше.

— Думаю, он знал, но не мог выговорить полное имя. А что, если это были инициалы? Кто носит имя, похожее на инициалы?

— Вот уж не знаю.

— Диди Джи. Он использовал меня. Он вызвал меня к себе на обед со своими негодяями, а в это время кто-то стрелял в Джимми. Я не только обеспечил ему алиби, я еще позволил ему болтать об этике и о том, как его вынуждают нарушать собственные принципы.

— Зачем ему понадобилось убивать Джимми?

— Он скоро должен был явиться в Верховный суд, и, даю голову на отсечение, Джимми тоже должны были прислать повестку. Он знал, что Джимми не стал бы его выгораживать. Он бы принял собственное поражение, а Диди закончил бы свои деньки, проиграв вместе с ним.

Капитан Гидри отпил свой ром с колой и вытащил из кармана пиджака трубку и кисет.

— Я хочу поведать тебе кое-что, но сначала мне нужно, чтобы ты дал слово чести насчет одного дела, — сказал он.

— Я больше не употребляю такие слова, капитан. Не значит, что я стал циником. Судя по показателям пройденного пути на моем собственном счетчике, мысли о собственной чести меня только напрягают.

— Это потому, что ты сам себя убедил, что ты один из величайших грешников на свете. Позволь тебе кое-что сказать. Настоящая честь означает, что ты еще не утратил чувствительности и действуешь даже после того, как твоей душой выстрелили из пушки.

— Чего же вы хотите?

— Обещания, что ты не будешь пытаться покончить с Диди Джи.

— А я и не собирался.

— В Билокси ты тоже не планировал того, что произошло, однако это почему-то случилось, не так ли?

— Пока я служил полицейским, я убил четырех человек, а уж о службе во Вьетнаме и рассказывать вам ничего не буду, кроме того, что от всего сделанного я сразу чувствую себя больным. Всегда найдется кто-нибудь, кто начнет убеждать тебя, что мы там всех уничтожили и будь у нас еще один шанс, мир был бы в большей безопасности. Если Диди Джи хочется играть, это другое дело. Но я больше не танцую, капитан.

Он повертел в руках свою трубку, потом сунул ее в кисет с табаком и положил на стол.

— Мне звонили из полицейского управления Форт-Лодердейла, — произнес он. — Они пытались прощупать местных гениев преступного мира, но один из них сорвался с привязи и уехал из города пару дней назад. Они полагают, что он здесь.

— А кто это?

— Наемный убийца, работающий на группировку в Нью-Джерси и южной Флориде. Они переслали мне по факсу его фото, и я показал его вместе с пятью другими тому черному мальчишке. Он сказал, что это тот, кого мы ищем.

— И где же он сейчас?

— Ест рака на берегу, но у нас есть планы подергать его немного. Мы добьемся ордера на основании показаний мальчишки, а они достанут этого парня нам, и мы выдадим его полиции Нового Орлеана. К этому времени Джимми уже, наверное, тоже сможет узнать его. Самое важное — не позволить ему улететь.

— Тогда уж лучше установить чертовски большой залог.

— Сделаем. Кстати, слухи о его перемещениях скоро поползут по улицам, и мы здесь сильно рискуем. Это то, что ты должен помнить, Дейв. Для полной картины нам не хватает только Джимми. И я сильно сомневаюсь, что парень будет достаточно хорошо себя чувствовать.

— Ну а как быть с Диди Джи?

— Мы предпримем меры со временем. У нас не будет неприятностей, если мы раскроем свои мотивы — прокурор ведь собрался предъявить Джимми обвинение и выставить его в качестве свидетеля против Диди Джи. Думаю, все упирается в то, сколько времени захочет провести наш приятель на сборке сахарного тростника в «Анголе». Форт-Лодердейл сообщает, что он ни разу не сидел в тюрьме. Ввиду большой вероятности трехлетнего заключения по Луизианской тюремной системе его желание переговоров может резко усилиться.

— Только Пёрсела за ним не посылайте.

— Пёрсел — это моя проблема. О нем не волнуйся.

— Он получил десять тысяч за убийство Старкуэзера. И не откажется от денег в следующий раз. Одним разом такие дела никогда не ограничиваются. Если вы мне не верите, проверьте его девятимиллиметровый пистолет по баллистике. Но держу пари, что его дом будет к тому моменту вычищен. Может, вам тогда удастся идентифицировать пули из обоймы, которую он расстрелял в перестрелке с Сегурой, если они не будут слишком измяты.

— Надеюсь, в один прекрасный день ты займешь мое место, Дейв. Тогда сможешь отвечать за все беспорядки, которые происходят в Первом округе. Вот что тебя ожидает.

— Я просто согласовываю с вами некоторые вопросы.

— Да, но доверяй мне хоть немного. Ведь именно я предупредил тебя насчет Пёрсела в первый раз. Правильно?

Я не ответил. Уже дул прохладный ветер, и брезентовый зонт над нашими головами хлопал на ветру. В двадцати ярдах отсюда несколько пеликанов рассекали воду, глубоко погрузив в нее свои тела, а тени от их голов скользили по зеленоватой поверхности озера.

— Так или нет? — повторил он, улыбнувшись.

— Вы правы.

Потом его лицо снова посерьезнело.

— Но никаких Диди Джи, никаких ковбойских штучек, никаких выходок, — предупредил он. — Толстяк скоро сойдет с рельсов, можешь насчет него уже не беспокоиться, но за ним последует много народу. Правильно?

— Правильно, — сказал я.

Но даже соглашаясь, я думал в этот момент: «Нарушим ли обещания, данные Господу, не следует ли Ему позволить нам случайно нарушить наше слово, данное друзьям и начальникам?»

* * *

В понедельник утром меня должны были подвергнуть очередным расспросам в управлении внутренних дел, на этот раз насчет моей последней стычки с ними. Мы втроем сели в закрытой, безупречно белой комнате, где стоял деревянный стол и три стула. Мои интервьюеры делали заметки. Желтые служебные блокноты, в которых они писали, покрывались каллиграфической вязью их черных фломастеров. Ни одного из них я не знал.

— Почему вы ударили лейтенанта Бакстера?

— Он меня спровоцировал.

— Как это?

— А вам не все равно?

— Мне у вас извинения попросить?

— Я спрашиваю, почему вы мне задаете эти вопросы? Вы работаете с этим человеком каждый день. Вы его лучше знаете, чем я.

— Следует ли нам понимать это так, что вы не в состоянии ответить на этот вопрос?

— Я ударил Нейта Бакстера, потому что он плохой коп. Он старается запугать и унизить человека. В моем случае он пытался проигнорировать очевидность факта пытки и убийства офицера ФБР. Эти факты недоказуемы, но они истинны, и вы оба это знаете.

Без всякого выражения они оба посмотрели через стол на меня. В белой тишине слышался шум вентиляции в трубе.

* * *

На выходе я попросил служащего распечатать досье на того убийцу из Национального центра информации о преступности в Вашингтоне. Оно было кратким и не совсем ясным в своем описании, как будто черты лица застыли, обуглившись от химического ожога, и в то же время стали размытыми и грубыми.

Род. 1957, Камден, Н.-Дж., закончил высш. шк. 1975, посещал гр. суд (Майами-Дэйд) 2 г. Зан-я: уборщик, способн. менеджер, коммивояжер, подозревается в соучастии в 6 заказных убийствах представителей организованной преступности. 1 вызов в суд за оскорбление суда, приговорен к 3 месяцам каторжных работ в Броуэрдской окружной тюрьме. Адрес настоящего проживания: Каса-дель-Мар, Гальт-Оушен-Майл, Ф.-Лодердейл, Фл.

Я попытался нарисовать себе образ этого человека. Лицо оставалось пустым, темным овалом, похожим на углубление от косточки в гнилом фрукте, но я смог представить его обезьяньи руки. Сильные, с узловатыми пальцами, с пухлыми ладонями, они не были созданы ни для труда, ни для того, чтобы касаться женской груди, ни хотя бы для того, чтобы перебрасывать мяч в игре. Но эти пальцы легко обращались с предметами, становившимися в его руках безотказными: револьвер «магнум» 22-го калибра, автомат 410-го, опасная бритва, пика для колки льда, «УЗИ». Он отделял души от тел, вызывал в глазах горе и ужас, освобождал свои жертвы от земных уз и отпускал их в коловращение звезд. Иногда, вечерами, он смотрел репортажи о своих «подвигах» в десятичасовых новостях, поедая ложечкой мороженое из стаканчика, и чувствовал странное сексуальное возбуждение от простоты всего случившегося, от своей безнаказанности, от накала страсти при виде их тел, обведенных мелом, от незабываемого запаха смерти, которая пахла морем, спариванием, родами.

Его перевели сегодня в девять тридцать утра и теперь держали в тупиковой камере в фортлодердейльской тюрьме без оков в ожидании выдачи Луизиане. С Божьей помощью Джимми узнает его, а пропеллер аэроплана перемелет Диди Джи в фарш.

Казалось, этого будет достаточно. Так нет же.

* * *

Я вернулся домой и отыскал старый кошелек из ткани, в который собирал пенни. Он был выкроен из паруса и прошит толстым двойным швом, он закрывался и перевязывался сверху шнурком. Потом я порылся в чемодане с инструментами и нашел несколько шипов с покрышек, три шарикоподшипника и большое железное ядро, которое использовал как грузило в вороте охотничьих ловушек.

Над головой собирались грозовые облака, на мою лодку и озеро неожиданно набежала тень, а серо-зеленая поверхность воды покрылась волнами. Прохладный воздух пах деревьями, солью, мокрым песком, который казался живым от обилия устриц и крабов. Я почувствовал, как в голове начали мигать предостерегающие огни — так бывает, когда видишь в стакане с виски мерцающий янтарный свет; ты подносишь стакан к губам, и прямо перед глазами начинает танцевать изменчивый желтый шар, а потом его горячая энергия бьет в твой желудок, вздымается в груди и оживляет скрытые участки мозга, о существовании которых и не подозревал. Но союз освящен, гиена теперь выйдет на тропу, предостерегающий свет застрял на красном, и ты даже не можешь насладиться ненавистью к себе, потому что метаморфоза, которой ты подверг себя, — теперь твоя единственная сущность.

Нет, я не потерял контроль. Не виски и не адреналин вырвались на свободу у меня внутри. Мне просто нужно было расставить некоторые вещи по местам. А порой этого не сделаешь рациональным путем. Разум — это слово, которое всегда ассоциировалось у меня с бюрократами, бумажными крючкотворами и теми, кто организует комитеты, не предусмотренные ни для каких решений. Я не говорю, что мне тяжело. Я просто хочу сказать, что то, что годилось для других, никогда особенно результативным для меня не было — возможно, потому, что я давно уже оборвал многие связи. Я справлялся с трудностями всегда без особого блеска, как правило создавая только неразбериху, и именно поэтому мне всегда нравилось одно замечание, сделанное Робертом Фростом о том, что вся его жизнь посвящена искусству. Он сказал, что страх перед Господом заставляет задаваться вопросом: «Видна ли Ему моя жертва, ценна ли она в Его глазах? Когда все будет кончено и все сделано, перевесят ли хорошие дела, сделаю ли я лучшую подачу, на которую способен, даже если она с треском пробьет девятую линию?»

Нет, может, я только говорю о чести. Может, я не замечал ее в себе, но узнавал ее черты в других н был убежден, что она, как добродетель, имеет мало общего с рациональным. Но я знал абсолютно точно, что позволять себя использовать и самому использовать других бесчестно. И еще я, как полицейский, знал, что использование людей (а это, пожалуй, наш самый страшный грех) считается в братстве хранителей закона риторическим вопросом морали.

Но сегодня был не день предостережений, даже несмотря на то что мне вспомнились эти огни, когда янтарно-желтый жар чуть ли не растворил мою ладонь сквозь стекло и пополз вверх по руке. Сегодня был день ветра, белых барашков пены на озере, соленых брызг, летящих в окна, пальмовых листьев, вытягивающихся на фоне серого неба, пловцов, с трудом пробивающихся к берегу, в то время как над головой грохотал гром, а я вел свою машину к Восточному шоссе, и первые капли дождя стучали по ветровому стеклу.

Его офис помещался в большом винном супермаркете на Хыоэй-Пи-Лонг-авеню в Гретне, которым он владел. Помимо этого, ему еще принадлежали две торговые пивные точки, служебная автостоянка одного ресторана и штук шесть закусочных. Винный магазин занимал почти все здание. Здесь были хорошо освещенные проходы между рядами и темно-желтые полы; из невидных глазу колонок доносилась музыка; на окнах росли вьющиеся цветы и филодендрон; для детей-инвалидов имелись стеклянные коллекционные кружки; на прилавке у входа стояли стенды с таблицами футбольных игр команды «Сэйнтсфол» и команд Луизианского и Туланского университетов. Покупатели ходили по рядам с корзинами в руках. В огороженном прилавке-холодильнике с закусками было полно неочищенных креветок, яиц, сыра в нарезке и мяса со всех уголков мира.

Это место, возможно, каким-то образом компенсировало лишения, которые он испытывал в детстве. Запасам еды и питья не было конца, интерьер был отделан сплошь стеклом, пластиком, хромом, нержавеющей сталью, изделиями высоких технологий последнего дня; а люди, которые покупали выпивку и гастрономические изыски, принадлежали к сельскому клубу «Сосновая аллея» и обращались к хозяину с почтением, какое подобает преуспевающему бизнесмену. Здание располагалось не так уж далеко от портового района Алжира, где он вырос, но район, казалось, остался в том времени, когда вид его раскладной бейсбольной биты с потеками крови, торчком стоявшей на заднем сиденье, заставлял итальянских торговцев бежать со всех ног, обливаясь потом, к машине с перевязанными коричневыми конвертами в руках.

Проходя через двери на фотоэлементах, я почувствовал комок страха в горле, словно в нем застрял мешочек с иголками. Кожаный шнурок от кошелька я намотал на руку, чувствуя, как но ноге при каждом шаге бьют шарикоподшипники, шипы с покрышек и большое ядро. Покупатели в проходах принадлежали к тому типу, который встречаешь в винных магазинах только днем: в большей или меньшей степени они были любителями и изучали наклейки на бутылках, поскольку не знали, чего им хочется, передвигаясь с ленивой отрешенностью тех, кто не выпивает купленное в течение не то что нескольких часов, но даже и дней. В глубине магазина располагалась офисная зона с ограждением из красного дерева, больше похожая на административную зону в маленьком банке. Диди Джи сидел за столом заседаний со стеклянной столешницей, беседуя со служащим в сером фартуке и двумя мужчинами средних лет. Оба были широкоплечи, широкогруды и слегка сутулы, казалось, они пришли из того времени, когда люди качались или увлекались поднятием тяжестей, ели и пили, что хотели, не обращая внимания на свой внешний вид. Диди Джи первым заметил меня и замолчал, после чего головы всех присутствующих повернулись ко мне, и я увидел равнодушные, без всякого выражения лица, как у людей на улице, наблюдающих за подъезжающим автобусом. Потом я заметил движение губ у Диди Джи, и двое мужчин направились ко мне, а служащий следовал за ними. Он был намного моложе их и смотрел прямо на меня.

Мы стояли посреди широкого прохода, и я чувствовал, как покупатели отходят от нас подальше, с небольшим подозрением искоса поглядывая на нас и слегка хмурясь, будто боялись, что жестокость коснется их, если только они посмотрят прямо на нас. На обоих мужчинах были брюки и рубашки с короткими рукавами, они слегка переминались, как обычно делают боксеры или старые солдаты.

— Чего ты хочешь? — спросил более крупный из них.

На толстых пальцах блестели большие кольца, а на запястье — золотые часы с черным циферблатом, подходившим к черным волосам, которыми были покрыты его руки.

— Так далеко вам нельзя, ребята, — сказал я.

— Нам везде можно. Чего ты хочешь, Робишо? — спросил второй.

Посреди горла у него шел морщинистый шрам. Этот, поменьше, жевал жвачку, но сейчас перестал.

— Лейтенант Робишо.

— Хочешь купить что-нибудь выпить? Иди дай ему «Джек Дэниэлс» номер пять, — сказал первый парень служащему. — За счет заведения. Теперь еще что-нибудь хочешь перед уходом?

— Для тебя это будет слишком дорого, — ответил я.

— Мы проводим тебя до машины. Чарли, положи бутылку в пакет.

После этого первый слегка тронул меня за руку, просто провел мозолистой ладонью. А я в ответ, замахнувшись парусиновой сумочкой, ударил его сбоку, попав по глазу и переносице. Я почувствовал, как стальные шарики расплющили ему кость, и увидел, что целая половина лица от боли и шока сжалась, будто в кулак. Отступив назад, он задел пирамиду из зеленых бутылок, и она обрушилась, залив дождем из вина и стекла весь проход. Я заметил, что сбоку от моего лица пролетел кулак, второй охранник все же достал меня в голову сбоку, и я, присев, почувствовал, как в голове зазвенело. Тогда я развернулся кругом, так что сумочка описала большую дугу, и удар пришелся ему точно по рту и подбородку. У него скривились губы, зубы окрасились в красный цвет, а глаза со страхом уставились прямо на меня. Я замахнулся еще раз, но он, вжав голову в плечи, прикрыл ее руками. Где-то позади меня раздался женский крик, и я увидел, как какой-то мужчина уронил на пол красную корзину и быстро пошел к выходу. Остальные сгрудились толпой в дальнем конце прохода.

Тут первый охранник пошел ко мне по груде хрустевшего под ногами стекла, сжимая в руке горлышко разбитой бутылки из-под вермута. Та сторона лица, куда я его ударил, была красной и опухшей. Он низко наклонил голову и собрал плечи, тяжело ступая по полу и внимательно следя за мной. Потом бросился на меня с бутылкой, как будто хотел вонзить ее в меня, как копье. Я увернулся от удара и промахнулся сам, услышав, как звякнула сумочка, стукнувшись о верхушку одной бутылки. А он снова шагнул вперед и ударил меня в лицо. Наверное, когда-то он сражался на ножах и, даже несмотря на то, что имел немалый вес и шумно дышал, как заядлый курильщик, реакция у него была быстрая, бедра и крупные ягодицы пружиняще подтягивались, а в глазах не было никакого страха — одна только спокойная злоба. Такой выдержал бы любое испытание, не отступив до конца.

Но его погубила нетерпеливость. Он еще раз ткнул бутылкой мне в глаза и, подумав, что я отскочу назад, поднял ее, чтобы обрушить мне на голову. Но я не отступил, а замахнулся тяжелым узлом с металлом из-за спины, и парусиновая сумочка, рассекая воздух, смачно впечаталась ему в висок. Лицо у него посерело, глаза закатились, веки затрепетали, как сбитые лепестки, и он, рухнув на полки, остался лежать.

Кто-то вызвал по телефону полицию. Второй охранник и служащий в фартуке, стоявшие напротив меня, стали отступать, когда я пошел по осколкам и лужам вина, виски и вермута. Диди Джи поднялся из-за своего рабочего стола, как Левиафан, показавшийся из пучины. Он опрокинул пепельницу, когда вставал, и его ароматизированная сигарета тлела теперь на книге записей. С лица все еще не сходило выражение неверия в происходящее, но в глазах проявлялось нечто другое — в них мерцал, подергивался, колыхался страх, который он прятал внутри всю свою жизнь.

— Подлая скотина, — произнес он.

«Не отвечай. Действуй. Сейчас», — подумал я.

— Слышишь меня? Скотина! Твой брат, твоя девчонка — всех вас пора в пластиковые мешки упаковать.

Я заметил, как он скользнул глазами по магазину, беспомощно оглядывая своих подчиненных, которые не принимали участия в случившемся, потом его рука опустилась в ящик стола и появилась вновь, сжимая голубоватый корпус автоматического пистолета. Я бросился вперед, подняв парусиновую сумку над головой, и ударил его по предплечью, пробив ударом боковую стенку ящика. Его пальцы резко распрямились, задрожав от болевого шока, и он, обхватив вспухшую в месте удара руку, прижал ее к груди и отступил от меня. Он ударился задом в деревянное ограждение административной зоны, болты вылетели из креплений, и вся ограда неожиданно с треском свалилась на пол. А Диди развернулся и, обернув голову ко мне, побежал прочь.

Я кинулся за ним вдогонку, забежав за прилавок с закусками, протопал по дощатому настилу и оказался в гуще продавцов и мясников, лица которых в этот момент не смели проявить никакого выражения поддержки. Диди хрипло, с присвистом дышал, огромная грудная клетка часто вздымалась, черные кудри, как змеи, свисали на лицо, в черных глазах пылали ненависть и отчаяние. Он дышал так, будто задыхался от пузырьков воздуха, заполнявших горло. Под рубашкой на уровне груди мелко трясся жир. Он попытался что-то сказать, как-то овладеть ситуацией в последний момент, переключить внимание, как он всегда поступал, чтобы вселить ужас в посланцев своих врагов. Но в ту же секунду рухнул на деревянную тумбу для разделки мяса, раскинув руки в стороны, чтобы удержаться на ней. Тумба была покрыта бурыми пятнами крови и кусочками рубленых цыплят. Живот Диди Джи свесился вниз, как огромный баллон с водой. С лица ручьями тек пот, а рот еще раз открылся в попытке произнести слова, которым не суждено было вырваться.

— Теперь дорожка свободна, Диди, — сказал я, бросив тканую сумку для денег на тумбу мясника. — Подниматься придется самому.

Снаружи послышался вой сирен.

— Скажите полицейским, чтобы вызвали скорую, -сказал один из работников магазина. — У него кровь течет из седалища.

* * *

Вечером была сделана операция. Хирурги сообщили, что у Диди Джи в кишках были злокачественные опухоли размером с утиное яйцо. Его резали, удаляли полипы, зашивали и скрепляли швы скобами почти до рассвета. Ему зашили толстую кишку, в боку вставили отводную трубку и питали через капельницу. Потом он стал носить пластиковый пакет, прикрепленный к изнуряемому диетой телу, и потерял за месяц примерно сто пятьдесят фунтов. И ему осталось только слушать психологов, изъяснявшихся терминами, которых он не понимал, учиться стоять, держась за ходунки, просиживать на сеансах групповой терапии с людьми, беседующими о жизни, когда было абсолютно ясно, что они умирают, тупо листать брошюры с описанием отдыха на островах и наблюдать, как его детям становится тошно от запаха, идущего от простыней его постели.

Он поручил вести дела адвокатам, ставил свою подпись на клочках бумаги, значащих теперь, казалось, не больше, чем конфетти, и пытался думать о приближающемся конце, о красных листьях, кружащихся на ветру, о рождественских елках, ромовых кексах, горячем вине с молоком, сахаром и взбитым желтком и о следующей весне, которая обязательно настанет, если только он сможет сохранить в мозгу ее ясные черты.

Где-то внутри, в глубине себя, он сознавал, что его смертельный страх перед водой всегда был просто глупостью. Смерть была грызуном, и она прокладывала себе путь дюйм за дюймом, пожирая его внутренности, пережевывая печень и желудок, отрывая от органов сухожилия, дожидаясь, пока он останется один в темноте. И тогда она, залоснившаяся от обжорства, усядется рядом с его головой, лениво оглядывая его, и, приблизив влажную, как поцелуй, морду к его уху, прошепчет свое обещание.

* * *

Следующей ночью я не мог уснуть. Сначала я думал, что это из-за жары, потом решил, что это бессонница, которая мучила меня два-три раза в месяц, оставляя после себя на утро апатию и спутанность мыслей. Потом я понял, что это была просто плата за честолюбие — убийца из Форт-Лодердейла сидел в тюрьме, Диди Джи отбывал наказание похуже любого приговора, а я еще хотел добраться до Уайнбюргера и до генерала. Но я знал, что этот день выиграли они, и принять этот факт мне было не легче, чем проглотить лезвие бритвы.

Я заснул около трех, и мне приснился сон. Шекспир говорил, что мир снов таит всю силу жизни, и я верил ему. Каким-то образом сон позволяет нам увидеть ясно те самые вещи, которые в свете дня покрыты туманом. Я услышал, как со мной опять говорит отец, увидел его большие мускулы, напрягающиеся под фланелевой рубашкой, когда он тащил на амбарном крюке мертвого аллигатора десяти футов длиной. Он проткнул острием специального ножа толстую желтую кожу под шеей и разорвал ее обеими руками, так что надрез превратился в длинную красную линию, пробежавшую от пасти до белого кончика под хвостом.

"Я не видел его, нет, — сказал он. — Потому что я мыслю, как я, а не как он. Этот аллигатор не вылезает на бревно, когда голоден. Он прячется под опавшими листьями, плавающими у дамбы, и дожидается, когда большой жирный енот спустится попить".

Я проснулся на рассвете, нацедил кружку кофейного напитка, согрел молока в маленькой кастрюльке, подсушил несколько ломтиков хлеба на сковороде и позавтракал на палубе, пока небо заливал розовый свет, а чайки кружились и кричали над головой. Я всегда считал себя хорошим полицейским, но меня до сих пор поражало, как я порой не замечал очевидных вещей. Мой отец не умел ни читать, ни писать, но, охотясь или рыбача на болоте, он узнал больше, чем я за годы обучения в колледже и работы в полиции. Интересно, из него вышел бы лучший полицейский, чем я, если не брать во внимание, что он не любил правил, властей и людей, которые вели себя слишком серьезно. Но, может, это был его дар, как мне кажется; он высмеивал в людях серьезность и, как следствие, был не уязвим для них.

В семь тридцать я вышел из дома и вскоре был в здании Окружного суда Джефферсона, который открывался в восемь часов. Я нашел то, что искал, через полчаса. Меня по-настоящему трясло, когда я зашел в телефонную будку в коридоре, облицованном мрамором, и набрал номер начальника Фицпатрика в ФБР.

— Мне известны координаты публичного дома, принадлежащего Ларри Уайнбюргеру, — сказал я.

— Да что вы? — ответил он.

— Именно так.

Он не ответил.

— Это тот, о котором упоминал никарагуанец на пленке, — продолжил я. — Полагаю, вы слушали кассету.

— Да.

— Он находится в округе Джефферсон, недалеко от Баратария-роуд. Я искал его в делах окружной конторы. И вот что меня поразило: почему такому хозяину трущоб, как Уайнбюргер, захотелось купить себе публичный дом? Деньги на недвижимость у него появляются не от богатых клиентов. Такой парень, как Уиплэш, не приобретает в собственность ничего, что не дает высокий и немедленный оборот. Поэтому я проверил дела по аренде в офисе архива гражданских дел. Закон не требует от кого бы то ни было записывать арендованное помещение в свою собственность, но адвокат сделал бы это автоматически, чтобы обезопасить себя.

— Не могли бы вы объяснить мне, почему вам так необходимо поделиться этими сведениями с нами?

— Что?

— Кто дал вам разрешение на этот чудесный звонок? Почему дело человека, возложенное на вас, вы перенаправляете нам для исследования?

— Вы хотите получить информацию или нет?

— Мы вчера днем опечатали это место, а вечером выписали ордер на арест Уайнбюргера. Сегодня утром у него появился бешеный интерес к поиску свидетелей со стороны защиты.

Я почувствовал в полуосвещенной телефонной будке, что кожа на моем лице натянулась, как будто ее кто-то ущипнул. На том конце провода секунду было тихо.

— И что оказалось внутри?

— Это, вообще-то, не ваше дело, лейтенант.

— Мое. Вы знаете, что мое.

— Множество модификаций автомата АР-15, амуниция, медицинские принадлежности и — хотите верьте, хотите нет — самолет береговой охраны «Бич-Кинг-Эйр-Би-200», оборудованный подставками для электронного надзора.

— В атаку выступает кавалерия, — сказал я.

— Мы многого добились.

— Что насчет Эбшира?

— Играет на второй базе за команду «Доджерс», правильно? Взять будет легко, Робишо.

— Вы никогда не добьетесь успеха с таким сердцем и такой головой.

— Прежде чем положить трубку, позвольте кое-что добавить. То, что вы сделали, совсем неплохо для парня вне игры. И вы были большим другом Сэму Фицпатрику. Не думайте, что мы это не оценили. И наконец: надеюсь, это последний мой разговор с вами.

* * *

Так я и не узнал, какие планы в отношении генерала у них были, если вообще были, но знал, что должен встретиться с ним. Он мне, безусловно, не нравился, но я чувствовал своеобразное сходство между нами. Я ощущал, что в архиве «Таймс-Пикаюн» узнал о нем то, что большинству людей никогда не понять. Подобно тем солдатам Конфедерации, похороненным на лужайке дома Джефферсона Дэвиса, некоторые люди обращаются с исторической реальностью как со своей собственностью. И еще я знал, что иногда удается вырваться от тигра, посмотрев ему прямо в светящиеся, оранжевые в крапинку глаза.

После обеда я навестил Джимми в больнице. Его уже выписали из интенсивной терапии, и шторы на окнах в его комнате были раздернуты. Солнечный свет бил внутрь сквозь вазы с розами, гвоздиками и георгинами, стоявшие на подоконнике и туалетном столике. Медсестры приподняли его на подушках, и, несмотря на то что один глаз был перевязан, а лицо — серого цвета, он уже был в состоянии улыбнуться мне.

— Через несколько недель мы уже будем ловить зеленую форель, — сказал я.

Он что-то зашептал, и мне пришлось сесть на край кровати и наклониться к нему, чтобы разобрать слова.

— Je t'aime, frere[32], — произнес он.

Я не сразу ответил ему. Это было не обязательно. Он знал, что я люблю его так же сильно, как он меня, так, как только двое мужчин могут любить друг друга. Я взял стакан с водой и соломинкой и помог ему напиться.

— Сегодня останется навсегда, Джим, просто будет становиться все лучше и лучше, — сказал я.

Его рот был похож на клюв, когда губы сжимали соломинку.

Я вышел из больницы и поехал отвозить арендованную машину обратно в компанию «Хертс», в ее офис в центре города. Больше пользоваться ею я позволить себе не мог. Я понимал, что если меня восстановили на работе в управлении и в правах на кредит, я куплю себе новый автомобиль. А если не восстановили, в любом случае наступит время прощания с прошлым и поиска новых перспектив. Выбор был всегда. Я помнил самый худший день в моей карьере игрока. Мы с женой приехали отдыхать в Майами, и я в первый же день к концу девятого забега на скачках в Хай-лее спустил шестьсот долларов. Я сел на пустеющей трибуне, вокруг моих ног были разбросаны десятки порванных двойных билетов, холодный ветер гнал по дорожкам обрывки бумаги, а я старался не смотреть в разочарованное, рассерженное лицо жены. Потом я услышал напряженный рев мотора маленького самолета над головой и, взглянув в серое небо, увидел биплан, тянувший длинный транспарант с надписью: «ЗАРАБОТАЙ НА СОБАЧЬИХ БЕГАХ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В БИСКАЙНЕ». Даже у проигравшего есть будущее.

Я сел в трамвай, который шел от Сент-Чарльз-авеню до Гарден-Дистрикт. Как было чудесно прокатиться по бульвару под галереей из деревьев, сидя у открытого окна, слушая стук колес по рельсам и наблюдая игру света и теней на своей руке. На каждой остановке в тени дубов и пальм стояли в ожидании черные и белые работяги, студенты колледжей, черные подростки продавали с велосипедных прицепов брикеты мороженого и снежные рожки, и придорожные кафе, стоявшие перед гостиницами, уже начали заполняться посетителями, пришедшими на ранний ужин. По какой-то причине каждый день в Новом Орлеане казался праздником, даже когда нужно было работать, и не было лучшего способа насладиться им, чем ехать по бульвару в грохочущем трамвае с открытыми окнами, который бегал по этим самым рельсам с начала века. Я смотрел на проплывающие в окне довоенные дома с прямыми и витыми колоннами, раскидистые дубы, с которых свисал испанский мох, маленькие дворики с железными воротами и белеными кирпичными стенами, листья пальм и банановых деревьев, которые бросали тень на старые, потрескавшиеся от корней дорожки. Затем мы пересекли Джексон-авеню, и я вышел на своей остановке, выпил в кафе «Катц-энд-Бестхофф» кока-колы с лаймом и пошел по коротенькой, мощенной камнями улице к дому генерала в Притании.

У главных ворот я помедлил. Сквозь ряд магнолий, посаженных вдоль забора, я увидел его, сидящего за белым железным столиком в боковом дворике. Он чистил апельсины и авокадо, складывая их в чашку. На нем были только сандалии и шорты цвета хаки, а рубашки никакой не было, и загорелая кожа была вся в пятнах света, пробивавшегося сквозь крону дуба над его головой. Под мышками виднелась сеточка морщин, какая бывает у стариков, но тело было все еще крепкое, руки двигались сильно и уверенно, когда он очищал фрукты. Под рукой стояла пепельница с сигаретой в мундштуке и бутылка вина, заткнутая пробкой. Он откупорил бутылку, налил вина в маленький бокал, и тут его глаза встретились с моими.

Я отпер железные ворота и пошел по лужайке к нему.

— С вами еще кто-нибудь? — спросил он.

— Нет. Я все еще работаю сам на себя.

— Понятно. — Он оглядел меня с ног до головы, остановился на руках. Сделав надрез на апельсине, он стал снимать кожуру. — Жаждете мести?

— За вами придут. Это только вопрос времени.

— Может быть. А может, и нет.

— Никаких «может быть», генерал. Если не федералы, так придет мой начальник. Он лучший, чем я, полицейский. Он делает все по правилам и никогда не создает беспорядка.

— Не понимаю, зачем вы здесь.

— Что вы делали у моего дома?

— Сядьте. Выпьете вина или, может, хотите фруктов?

— Нет, спасибо.

Он вставил сигарету в мундштук, но зажигать ее не стал. Его взгляд скользнул по двору, где на дубе резвились серые белки.

— Я хотел бы извиниться, — произнес он.

— Да что вы?

— За все, что случилось с вами. Не нужно было вас втягивать в это.

— Копы автоматически втягиваются в происходящее, когда нарушается закон.

— Я принес вам немало горя, лейтенант. Кое-что было сделано без моего ведома, но в конечном счете ответственность на мне. Сейчас я приношу вам свои извинения. Но не жду, что вы их примете.

— Я пришел еще и по личному делу. Мне бы не хотелось быть на месте того, кто преградит вам путь с ордером в руках. Пусть это сделает кто-нибудь другой. А я считаю, что я единственный, кто знает, почему вы приняли участие в проекте «Поход „Слонов“» или, по крайней мере, почему его так назвали.

— Каким образом вы стали поверенным моей души, лейтенант?

— Вы были самым настоящим солдатом. Вы не были оголтелым правым политиком. У вас репутация честного человека. Подозреваю, что от таких людей, какУайнбюргер, Хулио Сегура и Филип Мерфи, у вас мурашки по коже бегают. Но вы шли по другой стороне улицы со своими приспешниками и фанатиками и начали сплавлять оружие в Центральную Америку. В той стране погибло несколько невинных людей, и одному Богу известно, каких разрушений наделали эти пушки в Гватемале и Никарагуа. Так человек, который, вероятно, не особенно-то уважает политиков, стал частью политического заговора. По-моему, это недостойно, как вам кажется? Думаю, так случилось и с вашим сыном.

— Возможно, вы пришли с благими намерениями, но становитесь навязчивым.

— Я был там, генерал. Ваше знание и мое никуда не деть. Вы не можете похоронить эти отвратительные дела внутри себя и притворяться, что ничего нет, а в это самое время сражаться на другой войне, где придется нарушить все свои правила.

— Что вы имеете в виду?

— Резню в Май-Лае. Вам стыдно за своего сына. Или за вьетконговцев, которые заставили его установить эти мины.

— Нет.

— Да. Оторвите это от себя и взгляните на свету. Он попал в плен в окрестностях Пинквилля, и его заставили заминировать те рисовые поля. А потом люди сержанта Келли подорвались на этих самых минах на пути в Май-Лай.

Он положил апельсин и нож на стол. Ладони плашмя лежали на столешнице. Глаза часто моргали, а на шее было видно, как пульсировала кровь. Кожа с ровным, глубоким загаром была покрыта солнечными бликами от лучей, проникающих сквозь крону дуба.

— Я извинился перед вами. Я глубоко сожалею о том, что с вами случилось. Но вы не имеете права так поступать.

— Вы знаете, что с ним сделали?

Край одного синего глаза задрожал.

— Да.

— Они сунули его головой в клетку с крысами.

— Я знаю. Он не любил армию. Собирался поступить в медицинскую школу. Но он никогда ничего не боялся.

— Держу пари, что он был прекрасным молодым человеком, генерал. Один мой друг с Мэгезин-стрит знал его. Сказал, что ваш сын был первоклассным парнем.

— Я больше не хочу говорить об этом, если не возражаете.

— Хорошо.

— Ваш начальник... вы говорите, он хороший человек?

Он взял апельсин и рассеянно срезал с него кусочек кожуры.

— Да.

— Он позаботится, чтобы вас восстановили?

— Возможно.

— Уверен, что он человек, который держит свое слово. Через сколько времени они придут сюда?

— Сегодня, завтра. Кто знает? Зависит от того, кто примет на себя юрисдикцию. Почему бы не пойти им навстречу?

— Мне кажется, не стоит.

— Вам следует знать, что сейчас они уже взяли Уайнбюргера. Он продаст вас за несколько пенни.

Он зажег сигарету. Дым клубился вокруг мундштука. Он перевел взгляд на тени деревьев.

— Ну что ж, похоже, это не в вашем стиле, — сказал я, поднимаясь из-за стола. — Сейчас я уйду. Почитайте о святом Иоанне Крестителе. Это будет долгая ночь, генерал. Не старайтесь пережить ее, принося извинения. Там хорошо обращаются с джентльменами, но мертвых ценят мало.

Я пошел обратно на остановку трамвая на Сент-Чарльз-авеню. Раскидистые дубы затеняли дорожку для прогулок, ветер шелестел газетами в киосках на перекрестках. Трамвайные пути цвета меди блестели и слегка подрагивали под тяжестью грохочущего вагона, который был еще далеко. Ветер был сухой, пыльный, длинный жаркий день догорал, и в воздухе едко пахло паленым, когда провода искрили над проходящими трамваями. Над головой, тускло поблескивая паром, плыли облака, пришедшие с залива, оттуда, где солнце уже погружалось в темно-пурпурную грозовую тучу. На остановке рядом со мной ждала трамвая пожилая черная женщина с цветастым зонтиком, перекинутым через руку.

— Вечером будет сильный дождь, — сказала она. — Сначала всегда жарко и ветер сильный, потом как будто рыбой запахнет, а потом над моим маленьким домиком начинает молния скакать.

Она улыбнулась своей шутке, взглянув на меня. Я помог ей зайти в трамвай, полный чернокожих, которые работали в обслуге в Гарден-Дистрикт. Мы сели рядом на деревянное сиденье на задней площадке вагона, и он, гремя, поехал под деревьями вдоль прогулочной дорожки, мимо витых железных балконов, придорожных кафе, стоявших перед гостиницами, зелено-голубых лужаек, на которые теперь легли полосатые тени, мимо крылец с мраморными колоннами, где офицеры Конфедерации, привязав лошадей, когда-то распивали бурбон со своими дамами. Над заливом послышался долгий раскат грома, похожий на залп старинной пушки, стреляющей затухающей серией. Чернокожая дама в замешательстве покачала головой и громко цокнула языком.

Эпилог

Меня восстановили на работе в управлении без всякого дисциплинарного взыскания, если не считать выговора за избиение Нейта Бакстера. За два дня мне позвонили поздравить не меньше полудюжины полицейских. Что-то никого из них не было слышно, когда я был под подозрением. Я обнаружил, что не готов вернуться к работе, потому что мой ящик письменного стола с собранием всяких ужасов и горя, должно быть, пропал без вести в старом здании на Бэйсин-стрит, в котором когда-то продавали рабов с аукциона и устраивали петушиные бои. Я взял двухнедельный отпуск, и мы с Энни поехали в Кей-Уэст, где гуляли вдоль берега по улицам, усаженным фикусами. Здесь когда-то жили Эрнест Хемингуэй и Джеймс Одюбон. А мы ныряли у Семимильного рифа, где вода была такой зеленой и прозрачной на тридцать футов вокруг, что можно было сосчитать песчинки на ладони, похожие на бриллиантовую крошку, ловили морских окуней и других рыб, ели вареных креветок и крошеных мидий, сидя на пристани, где пришвартованные лодки ловцов креветок поднимались на волнах, стукаясь бортами.

Когда пришло время возвращаться на работу, я написал заявление о еще одной неделе отпуска.

Наконец отпускные дни кончились. Лето догорело, ветер рассеял жару над заливом, голубое небо стало темнее, у деревьев потемнела листва. Упрямые мальчишки все еще пытались играть в бейсбол на песчаных площадках, но каждое утро становилось все холоднее, солнечный свет был теперь золотисто-теплым, а после обеда с марш-площадок высших школ доносились громкие звуки военных оркестров. Я пришел в управление Первого округа в восемь утра того дня, когда должен был вернуться на работу, заполнил запрос на выплату фондовых денег при отставке и расписался.

Но кое для кого война еще продолжалась. Капитан Гидри спорил со мной, убеждая, что я должен восстановиться. Но реабилитация ценна только тогда, когда заинтересован в сведении счетов. Я думаю, что к тому времени я уже усвоил, что счет регулируется сам собой. Ты просто стараешься удержаться под жестоким обстрелом, а потом случайно оглядываешься и с приятным удивлением замечаешь, что цифры на табло ползут вверх.

Клит умчался на своем «додже», будто весь город был охвачен огнем. Он сложил два чемодана, подделал подпись своей жены на чеке на их совместном счете и бросил свою огромную машину с открытыми передними дверцами в аэропорту. Спустя месяц я получил от него открытку из Гондураса. На ней была изображена пирамида майя в Гватемале.

Здорово, Седой!

Привет с земли Бонго-Бонго. Хотел сообщить тебе, что я перестал пить и работаю сейчас в компании «Мэриноллс». Я не тот, что был. Угадай, на кого здесь самый большой спрос? Тот, кто понимает инструкцию к пистолету, автоматически становится капитаном. Они просто дети. Какой-нибудь парень с коробкой очищающего лосьона способен захватить целую страну.

Встретимся при следующей инкарнации,

К.

P. S. Если увидишь Лоис, передай ей, что я прошу прощения за то, что бросил ее. Я оставил в ванной свою зубную щетку. Хочу, чтобы она была у нее.

Я вложил деньги, полученные при отставке, на организацию бизнеса по прокату лодок и по торговле наживкой для рыбы в Ныо-Иберия и переправил свой плавучий дом из Нового Орлеана через город Морган в залив Тек. Последние несколько миль пути в Нью-Иберия мы с Энни плыли на нашей лодке, ели лангустов etouffee[33] наблюдая, как расходящаяся волна скользит к берегу, вдоль которого стояли дубы и кипарисы, как подкрадывается к нам вчерашний день — как чернокожие рыбаки в соломенных шляпах с тростниковыми удочками ловят пучеглазых окуней, как сквозь деревья медленно поднимается дым от костров, как толпятся молодые ребята в кафе городского парка, где подают жареную рыбу и вареных крабов, как кружатся в небе красные листья и опускаются на поверхность воды, словно что-то шепча. Это была та Луизиана, в которой я вырос, уголок земли, который, казалось, никогда не изменится и в водовороте событий которого никогда не происходило государственной измены и время шло своим чередом. Опрокинутое небо было таким непроницаемо синим, что об него можно было зажечь спичку, а желтый свет — таким мягким, что, казалось, он вызрел внутри могучего дуба.

Джеймс Ли Берк Пленники небес

Глава 1

Моя лодка только что миновала Южный пролив, между островами Пекан и Марш. К югу нес свои зеленоватые, в белых барашках волны Гольфстрим, а за моей спиной осталась длинная широкая полоса побережья Луизианы, и не полоса вовсе, а куча сырого песка да заросли морской травы, замшелые поваленные стволы кипарисов и бесконечный лабиринт каналов и заливов, поросших японскими водяными лилиями, чьи пурпурные цветы с треском распускаются по утрам, а корни могут, подобно проволоке, наглухо застопорить гребной винт лодки. Дело было в мае, дул теплый бриз, наполняя воздух запахом соленых брызг и белой форели, косяки которой кормились неподалеку. Высоко в небе парили пеликаны, их распростертые крылья сверкали на солнце; внезапно один из них, сложив крылья, камнем падал вниз и с плеском уходил под воду и так же внезапно взмывал вверх с трепещущей серебристой рыбкой в мешковатом клюве. Рассвет предвещал непогоду; я знал, что к полудню с юга поползут грозовые тучи и резко похолодает, словно кто-то решит выкачать весь теплый воздух из-под небесного купола, как из гигантской, темного стекла бутыли, и на потемневшем небе засверкают молнии.

Я всегда любил Мексиканский залив — в шторм ли, зимой ли, когда полоса прибоя покрывалась неровным зеленоватым льдом. Даже когда я служил полицейским в Новом Орлеане, я жил в плавучем доме на озере Понтшартрен, а в выходные рыбачил близ округа Лафурш и в бухте Баратария, и хотя работал в убойном отделе, иногда дежурил с ребятами из полиции нравов только затем, чтобы выйти в море на катере береговой охраны, когда они преследовали наркоторговцев.

Теперь, когда у меня было заведеньице на отмели к югу от Нью-Иберия — я держал небольшую лодочную станцию и торговал приманкой для рыбалки, — мы с моей женой Энни выходили на небольшом танкере в Южный пролив половить креветок. Танкером наше суденышко называлось потому, что давным-давно оно было построено по заказу одной нефтедобывающей компании для ремонта километров длинного толстого изоляционного кабеля и перевозки сейсмических приборов, используемых для поиска нефтяных месторождений в открытом море; это было длинное узкое плоскодонное судно, оборудованное крайслеровским мотором, двумя гребными винтами и притулившейся у самого края кормы рулевой кабиной. Мы с Энни установили на борту пару морозильных камер, контейнер для приманки, лебедки для сетей, оборудовали маленький камбуз, помещения, где хранились рыболовные снасти, акваланг-скуба и прочее снаряжение для погружения под воду. У нас был даже огромный полотняный зонт с надписью Cinzano, под сенью которого можно было разместить складной стол и пару стульев.

В погожие деньки мы рыбачили в проливе, и нос лодки едва не уходил под воду под тяжестью сетей, до отказа набивали морозильные камеры бело-розовыми креветками, ловили удочками остроперых сомиков, а потом обедали в камбузе, пока теплый ветер раскачивал лодку на якоре. В то утро Энни сварила полную кастрюльку крабов и креветок и чистила их в миску, чтобы потом смешать с напичканным специями рисом, который мы захватили из дома. Я не удержался от улыбки, наблюдая за ней; она была родом из Канзаса, ветер шевелил золотистые завитки волос на ее затылке, а глаза у нее — голубее не сыщешь. На ней была выцветшая мужская джинсовая рубаха, белые парусиновые брюки и матерчатые сандалии на босу ногу. Она научилась чистить рыбу с креветками и управлять лодкой в шторм не хуже уроженок здешних мест, но для меня так и осталась канзасской девчонкой, сотканной из голубых колокольчиков и золотистых подсолнухов, ковыляющей на высоких каблуках, девчонкой, которая всегда пугалась людей другой культуры и со «странностями», как она это называла, хотя сама выросла среди пацифистов из фермерских семей, народа настолько эксцентричного, что просто не знала, каким должен быть нормальный, обычный человек.

Загар у нее не сходил даже зимой, а такой нежной кожи я ни у кого еще не встречал. Когда я смотрел ей в глаза, в них играли лукавые огоньки. Она поймала мою улыбку, поставила кастрюлю с креветками на место и прошла мимо, как бы собираясь проверить удочки; тут я почувствовал ее сзади себя, ее грудь касалась моей головы, ее руки взъерошили мне волосы, и они нависли над моими глазами подобно клубку черных змей, ее пальцы ласкали мне лицо, жесткие усы, плечи и шрам от укола отравленным бамбуковым шестом на животе, похожий на плоского серого червя, и ее невинные ласки вновь заставили меня забыть возраст, былые любовные приключения и больную печень. Может быть, я вел себя как дурак или, лучше сказать, влюбленный дурак, ведь юности ничего не стоит соблазнить стареющего самца. Но ее любовь была больше чем соблазн, мучительная и неотступная — даже после года супружеской жизни она отдавала мне всю себя, ничего не прося взамен. На ее правой груди была родинка клубничного цвета, которая во время любовных утех от прихлынувшей крови становилась кроваво-красной. Она подошла ко мне, уселась мне на колени, вытерла рукой тонкую струйку пота, стекавшую по моей груди, ее кудри касались моей щеки. Она поерзала на моих коленях, ощутив под собой мое тело, хитро посмотрела мне в глаза и прошептала на ухо, будто кто-то мог нас услышать:

— Давай достанем из шкафа надувной матрасик.

— А вдруг над нами пролетит самолет береговой охраны, тогда что?

— Мы им помашем.

— А если одна из катушек выйдет из строя?

— Я постараюсь занять тебя кое-чем другим.

Я отвернулся от нее и посмотрел в южную сторону горизонта.

— Что там, Дейв?

— Самолет.

— Тебя часто пыталась соблазнить собственная жена? Не упусти свой шанс, шкипер.

Ее голубые глаза светились смехом.

— Нет, взгляни. С ним что-то не так.

Это был ярко-желтый двухмоторный самолет, и сзади от кабины за ним по всему горизонту тянулась черная полоса дыма. Пилот старался как мог, выжимая все возможное из обоих двигателей, но машину бросало из стороны в сторону, она стремительно теряла высоту, падение становилось неотвратимым. Самолет пронесся мимо нас, и через стекла кабины я мог различить лица людей. Из рваной дыры в передней части хвоста машины клубами шел дым.

— О Дейв, кажется, я видела там ребенка, — испуганно сказала Энни.

Должно быть, пилот пытался направить машину к острову Пекан, чтобы там приземлиться на брюхо в соленую морскую траву, но вдруг сверху подобно обрывкам мокрого картона посыпались останки рулевого механизма; самолет резко завалился на левый бок, описал в воздухе полукруг, оба двигателя заглохли, повалил густой, черный, как от горящей нефти, дым, и машина, накренившись на одно крыло, пронеслась над водой, подпрыгнула в воздухе, как заводная игрушка, перевернулась и плюхнулась в воду, подняв тучу водорослей и зеленовато-белых брызг.

Вода кипела и бурлила вокруг раскаленных двигателей, стремительно заливаясь внутрь сквозь пробоину в корпусе. В считанные секунды самолет ушел на глубину. Я не видел дверцу кабины, но продолжал ждать, что кто-нибудь выплывет на поверхность в спасательном жилете. Вместо этого появлялись лишь пузыри выходившего из кабины воздуха да мутная пленка масла и бензина постепенно затеняла солнечные блики, игравшие на тонущих крыльях.

Энни связалась по рации с береговой охраной. Я поднял якорь с илистого дна и бросил на палубу, лязгнула цепь. Затем я завел мотор, услышал, как закашляли выхлопные трубы, и пустил судно полным ходом к месту крушения. Ветер швырял мне в лицо холодные брызги пены. Все, что теперь было видно на месте падения самолета, — это золотистые блики, игравшие на расплывшемся сине-зеленом пятне бензина и смазки, что вытекли из пробитого топливного бака.

— Возьми руль, — сказал я.

Я увидел, что она задумалась.

— Мы не добавили кислорода в баллоны после прошлого раза, — сказала она.

— Там еще есть достаточно. В любом случае здесь не глубже двадцати пяти футов. Если они не увязли в иле, я смогу открыть дверцы.

— Дейв, тут глубже. Ты прекрасно это знаешь. Где-то тут проходит впадина.

Я достал из машинного отделения пару баллонов с кислородом и посмотрел на индикатор. Оба почти пусты. Затем разделся до плавок, прицепил водолазный пояс и надел один из баллонов, а второй привязал к руке. Потом принес лом.

— Пришвартуйся где-нибудь на расстоянии, чтобы тот, кто будет подниматься, не попал под лодку, — сказал я.

— Оставь второй баллон мне. Я с тобой. — Она вырубила двигатель, и судно закачалось на волнах. Загорелое лицо ее забрызгало водой, к влажному лбу липли пряди волос.

— Ты нужна здесь, детка, — сказал я, направляясь к борту.

— Иди ты к черту, Дейв, — услышал я сквозь грохот металлических баллонов, когда погружался в воду.

Дно Мексиканского залива — настоящий музей истории мореходства. За много лет погружений с маской или с аквалангом я навидался всякого. Мне попадались поросшие кораллами пушечные ядра с испанских кораблей, учебные торпеды ВМФ США, сплющенный корпус нацистской подлодки, затопленной в 1942-м, лодка наркоторговцев, которую они пустили на дно прежде, чем береговая охрана их схватила, и даже покореженная буровая вышка, на которой больше двадцати лет назад утонул мой отец. Она лежит на боку в мутной воде на глубине восьмидесяти футов, и в тот день, когда я спустился туда, где она лежала, ее стальные тросы с лязгом стучали по опорам, словно кто-то колотил молотком по острию огромной пилы.

Самолет лежал, перевернувшись, на краю впадины, его пропеллеры намертво засели в сером песке. Из его крыльев и окон поднимались мириады воздушных пузырьков. По мере того как я погружался глубже, вода становилась все холоднее, и я видел, как по корпусу самолета ползают крабы, снуют морские окуни и мелькают бесшумные тени скатов, поднимающих фонтанчики песка своими плавниками-крыльями.

Я подобрался к дверце кабины, снял с руки запасной баллон и посмотрел в окно. И увидел пилота; он плавал вниз головой, течение колыхало его светлые волосы, а зеленые глаза, походившие на стеклянные шарики, смотрели на меня невидящим взглядом. К соседнему креслу была пристегнута низкорослая, плотно сбитая женщина с длинными черными волосами, ее руки болтались у лица взад-вперед, словно пытаясь отогнать внезапное осознание неминуемой гибели. Мне и раньше приходилось видеть утопленников, на их лицах было застывшее выражение ужаса, как и на лицах погибших от разрыва снаряда, которых я видел во Вьетнаме. Мне оставалось лишь надеяться, что эти двое недолго мучились.

Я поднимал тучи донного песка и пытался хоть что-то разглядеть сквозь стекла задней дверцы в мутной зеленовато-желтой воде. Я распластался во весь рост, держась за ручку дверцы, и вновь прижался маской к стеклу. Мне удалось разглядеть крупного темнокожего мужчину в розовой рубахе, пузырившейся вокруг его тела, а рядом с ним — женщину, которая выскользнула из-под ремня безопасности. Она была такая же плотно сбитая, как и та, в кабине, с таким же скуластым, грубым лицом, подол ее цветастого платья обвился вокруг головы. Кислород в баллоне закончился — и тут же я с содроганием увидел, что в кабине есть кто-то живой.

Я смог различить маленькие босые ноги, ходившие взад-вперед, как ножницы, и вытянутый вперед, как у рыбки-гуппи, рот, погруженный в воздушный мешок на заднем сиденье кабины. Я отстегнул пустой баллон и рванул ручку двери, но она намертво застряла в иле. Я снова дернул дверь, приоткрыл ее на полдюйма, просунул туда лом и давил на него до тех пор, пока не почувствовал, что петля подалась и дверь со скрипом начала освобождаться из песка. Но мои легкие уже ныли от нехватки воздуха, и я стиснул зубы; ребра готовы были разорвать мою грудь изнутри.

Я уронил лом, подхватил запасной баллон, открыл створку и засунул в рот трубку. Внутрь стал поступать воздух, прохладный, как ветер ранней весной. Я сделал несколько глубоких вдохов, прочистил маску, захлопнул створку баллона и полез в кабину за девочкой.

Но на моем пути встало тело мужчины в розовой рубахе. Я рывком ослабил карабин его ремня безопасности, надеясь вытащить за рубаху. Должно быть, он сломал шею; голова его болталась, будто на цветочном стебле. Тут рубаха с треском порвалась, и я увидел над его правым соском красно-зеленую татуировку с изображением змеи; в моем мозгу подобно фотовспышке пронеслись воспоминания о Вьетнаме. Я схватил ремень, засунул ему под мышку и протолкнул его внутрь кабины. Тело мужчины, медленно описав дугу, опустилось между креслом пилота и передним пассажирским сиденьем; лицо с открытым ртом легло на колено пилоту, словно в шутовском поклоне.

Мне надо было как можно скорее достать девочку из кабины и поднять на поверхность. Я видел, как шевелится воздушный мешок, из которого она дышала, места было недостаточно, я не мог протиснуться к ней и объяснить, что надо делать. К тому же она была не старше пяти лет и вряд ли говорила по-английски. Я легко ухватил ее маленькое тело и замер, моля Бога, чтобы она догадалась, что я собираюсь делать, затем вытащил упирающуюся малышку из кабины.

Всего лишь на секунду я увидел ее лицо. Она уже захлебывалась, глотая воду открытым ртом, с расширенными от ужаса глазами. Течение колыхало короткие черные волосы, а на загорелых щеках появились бледные, бескровные пятна. Мне пришло в голову засунуть ей в рот кислородный шланг, но я вовремя сообразил, что для этого надо будет очистить его от воды, что представлялось невозможным, а без этого она задохнется задолго до того, как мы поднимемся на поверхность. Я отстегнул свой водолазный ремень, швырнул его в песок, обхватил тело девочки и рывком стал подниматься.

Вверху уже можно было различить очертания нашей лодки. Энни вырубила двигатель, и лодка вращалась взад-вперед вокруг якорной цепи. Я находился без воздуха уже почти две минуты, в мои легкие точно кислоты налили. Я вытянул ноги, толчками продвигаясь к поверхности воды, изо рта у меня выходил воздух, казалось, я скоро не выдержу и сделаю судорожный вдох, и тогда ледяная вода закупорит мне грудь как цемент. Но блики солнечного света над головой становились все ярче, словно пляшущие язычки пламени, вода — все теплее, и вот я уже касаюсь охапки красно-бурых водорослей, колыхавшихся на волнах, — и мы уже на поверхности, на горячем ветру, а над нами — голубой купол неба, и высоко-высоко в нем парят коричневые пеликаны. Казалось, они салютуют нам сверху, как небесные часовые.

Я ухватился рукой за борт лодки и передал Энни свою ношу. Тело ребенка показалось мне легким как пушинка. Энни втащила девочку наверх и шлепала ее по голове и щекам до тех пор, пока она не закашлялась и ее не стошнило на колено Энни. Я был еще слишком слаб, чтобы взобраться в лодку сразу. Вместо этого я продолжал тупо смотреть на красные пятна на бедрах малышки — это мать толкала ее к спасительному воздушному мешку, перед тем как погибнуть самой. И подумалось мне: сюда бы тех, кто раздает медали за отвагу, вот где они бы узнали, что такое настоящее мужество.

Я слышал, что попадание воды в легкие может впоследствии вызвать их воспаление, поэтому мы с Энни сразу отвезли девочку в Католическую больницу городка Нью-Иберия, где прошло мое детство. Больница представляла собой серое кирпичное здание, во дворе которого росли дубовые деревья, вдоль аллей на подпорках красовались глицинии, усыпанные пурпурными цветками, а на лужайках цвел красно-желтый гибискус и пламенели азалии. Мы вошли внутрь, Энни с девочкой отправились в приемный покой, а я сел напротив стола, за которым заполняла бланк дородная монахиня.

У нее было широкое и плоское, как блин, лицо, а белый монашеский плат нависал над глазами, как забрало средневекового рыцаря.

— Имя девочки? — спросила она.

Я посмотрел на нее.

— Вы знаете ее имя? — вновь спросила она.

— Алафэр.

— Фамилия?

— Робишо.

— Это ваша дочь?

— Моя.

— Она действительно ваша дочь?

— Ну конечно.

Она хмыкнула и снова принялась писать. Затем:

— Схожу посмотрю, как она, и приду расскажу вам. А вы пока проверьте, правильно ли заполнен бланк.

— Я доверяю вам, сестра.

— На вашем месте я бы все-таки проверила.

Она грузно прошествовала по коридору, на ее талии колыхались четки из черных бусин. У нее было сложение борца-тяжеловеса. Через несколько минут она вернулась, и мне вновь стало не по себе.

— Ну и семейка у вас, — сказала она. — Вы знали, что ваша дочь говорит только по-испански?

— У нас в Берлитце все такие.

— Да вы остряк, — заметила она.

— Как она, сестра?

— В порядке. Только очень напугана, но справится, она ведь из хорошей семьи. — И ее широкое бугристое лицо расплылось в улыбке.

К полудню, когда с юга поползли дождевые облака, мы как раз пересекли подъемный мост через залив и поехали по восточной стороне Главной улицы, в сторону окраины. Дома по восточной стороне были довоенного, викторианского стиля, с площадками, выходящими на море, террасами, застекленными верандами на первом этаже, мраморными портиками, псевдоантичными колоннами, иногда попадались даже сверкающие на солнце ослепительно белые бельведеры, где рос жасмин и декоративный виноград. Девчушка, которую я не раздумывая назвал Алафэр (так звали мою мать), сидела между нами на сиденье моего пикапа. Монахини забрали ее мокрую одежду и выдали взамен выцветшие джинсы и слишком большую для нее футболку с надписью New Iberia Pelicans. Лицо девочки было усталым, глаза — бесцветными и невидящими. Мы миновали еще один подвесной мост и остановились рядом с негром, торговавшим фруктами и всякой снедью под сенью огромного кипариса на самом берегу залива. Я купил нам три поджаренные кровяные колбаски, завернутые в вощеную бумагу, мороженое и кулечек клубники. Энни кормила Алафэр мороженым из маленькой деревянной ложечки.

— Маленькому ротику — маленький кусочек, — приговаривала она.

Алафэр сонно моргала и послушно открывала рот.

— Зачем ты соврал монахиням? — вдруг спросила Энни.

— Ты о чем?

— Дейв...

— Она, вероятно, из нелегальных эмигрантов. Зачем монахиням лишние проблемы?

— И что с того, что она — нелегал?

— Я не верю бюрократам из департамента, вот что.

— Вот он, голос совести новоорлеанского полицейского управления.

— Энни, управление высылает их из страны.

— Но они же не станут высылать ребенка, ведь не станут же?

Я не мог ей ответить. Но у моего папаши — рыбака и охотника, который работал на буровой вышке, не умел ни читать, ни писать и говорил на странной смеси французского, английского и местных наречий, — всегда было наготове меткое высказывание на все случаи жизни. Приблизительный перевод одного из них гласил: «Сомневаешься — не суйся». На самом деле он сказал примерно следующее (в данном случае обращаясь к состоятельному фермеру — нашему соседу): «Ты же мне не сказал, что твоя свинья залезла в мой сахарный тростник, так, и поэтому я не хотел ей зла, когда проехался по ней трактором, а потом мне пришлось ее съесть, вот».

Я ехал по грязной дороге в направлении своей лодочной станции. Пошел мелкий дождик, зашелестел дубовой листвой, пустил рябь по воде, зашлепал по листьям водяных лилий. Я услышал, как в зарослях лилий и тростника плескались приплывшие на кормежку лещи. Рыболовы уже начали возвращать взятые напрокат лодки, и два негра, которые на меня работали, натягивали брезентовый тент на сарайчик, в котором хранилась приманка, и убирали пустые пивные бутылки и бумажные тарелки из-под жареного мяса с деревянных телефонных тумб, служивших у меня столами.

Дом мой отстоял от залива на добрых сто ярдов, утопая в ореховых деревьях. Он был построен из некрашеных дубовых и кипарисовых бревен, с верандой, крытой жестяными листами, грязным двориком, садками для кроликов, ветхим сарайчиком на заднем дворе и парой грядок с арбузами в тени деревьев. Иногда, при сильном ветре, орехи пекан сыпались с деревьев и гулко стучали по жестяной крыше. Алафэр уснула на коленях у Энни. Когда я вносил ее в дом, она проснулась, взглянула на меня и снова закрыла глаза. Я устроил ее на кровати в боковой комнате, включил вентилятор и тихо прикрыл за собой дверь. Я сидел на веранде и слушал, как капли дождя шуршат в воде залива. В воздухе пахло листвой, сырым мхом, цветами и мокрой землей.

— Есть хочешь? — услышал я голос Энни.

— Попозже.

— Что ты тут делаешь?

— Ничего.

— А по-моему, ты пялишься на дорогу, — сказала Энни.

— Эти люди, из самолета. Тут что-то не так.

Она обняла меня за плечи.

— У меня проблема, начальник, — сказала она. — Мой муж вбил себе в голову, что он все еще работает в убойном отделе. Даже когда я пытаюсь его соблазнить, он вечно думает о чем-то своем. Что прикажете делать?

— Хорошо, что обратились. Всегда рад помочь.

— Ну, не знаю. Кажется, ты бы так и пялился на этот дождь.

— У меня это здорово получается.

— Вы уверены, что у вас есть для меня минутка, начальник? — Она обхватила меня руками и прижалась ко мне всем телом.

Я не мог перед ней устоять. Она была так красива. Мы отправились в спальню, где жужжал вентилятор и свет был приглушенным. Раздеваясь, она не переставала улыбаться мне, потом вдруг начала напевать: «Любовь моя, скорей иди ко мне, я так люблю тебя, любовь моя...»

Она уселась на меня верхом, так что ее грудь почти касалась моего лица, запустила руки в мои волосы, нежно и влюбленно заглянула в глаза. Каждый раз, когда я обнимал ладонями ее плечи, она целовала мои губы и крепче сжимала бедра; клубничного цвета родинка на ее правой груди стала кроваво-красной. Я чувствовал, как тает мое сердце, а чресла твердеют и ноют, я видел ее нежное лицо, оно вдруг стало таким маленьким... и вот что-то оборвалось у меня внутри, точно валун отрывается от скалы и с грохотом летит в пропасть.

Потом она улеглась рядом и закрыла мне глаза своими ладонями, вентилятор обдавал нашу постель прохладой, будто бы ветер дул с залива в рассветном сумраке.

* * *

Было уже за полдень, когда меня разбудил детский плач, словно ангел крылом коснулся; дождь продолжал лить. Я босиком прошел в спальню, где Энни прижимала к груди Алафэр.

— Все в порядке, — приговаривала она. — Это был просто плохой сон, правда же? Тебе все приснилось. А сейчас мы успокоимся, умоемся, причешемся и пойдем есть мороженое и клубнику с Дейвом и Энни.

Девочка крепко обнимала Энни и смотрела на меня широко раскрытыми от испуга глазами. Энни прижала ее к себе и поцеловала в макушку.

— Дейв, мы оставим ее у себя, — сказала она.

И вновь я не нашел что ответить. Весь вечер я просидел на веранде, уставившись на пурпурный закат над заливом, и слушал, как поют цикады и капает с веток дождь. Было время, когда дождь для меня был цвета виски «Джим Бим» или размытых неоновых витрин. Теперь это был просто дождь. Он пах сахарным тростником, росшими у залива кипарисами, золотисто-пурпурными цветами ялапы, что цвели в тени деревьев. Но пока я наблюдал, как носятся в саду светляки, в моей душе играла та же неуловимая музыка, из-за которой я ночи напролет просиживал в барах, глядя, как струи дождя заливают окна, размывая отражения неоновых огней.

Я продолжал смотреть на раскисшую дорогу, но там никого не было. Я видел лишь детишек, которые вышли в залив на пироге бить острогой лягушек, видел свет их фонарей, мелькавший среди тростников, слышал плеск весел. Позже я опустил жалюзи, выключил свет и улегся в постель рядом с Энни. Малышка спала с ней рядом. При свете луны я увидел, как Энни улыбнулась, не открывая глаз, потом положила руку мне на грудь.

* * *

Он приехал рано утром, когда солнце еще едва виднелось за верхушками деревьев и там и сям подсыхали лужи, его автомобиль забрызгал грязью семейство негров, которые направлялись на рыбалку. Я вошел в кухню, где Энни и Алафэр заканчивали завтрак.

— Почему бы вам не сходить к пруду покормить уточек? — спросил я.

— А мы как раз собирались в город купить ей что-нибудь из одежды, — ответила Энни.

— Это можно сделать позже. Вот вам остатки хлеба. Выходите через заднюю дверь и отправляйтесь через сад.

— В чем дело, Дейв?

— Да ни в чем. Так, ерунда. Потом расскажу. Давайте, быстренько.

— Ты никогда раньше не говорил со мной таким тоном.

— Энни, я серьезно, — ответил я.

Она быстро оглянулась, услышав звук подъезжающей машины, скрываемой листвой. Потом схватила пакет с хлебом, взяла Алафэр за руку н быстрым шагом повела ее через заднюю дверь, сквозь сад к пруду, находившемуся на краю участка. Один раз она оглянулась; ее лицо было взволнованным.

Он выбрался из своего серого служебного автомобиля, держа на руке полосатый льняной плащ. Это был мужчина средних лет, полноватый, при бабочке. Свои черные волосы он зачесывал набок, чтобы скрыть лысину.

Я встретил его на веранде. Он представился: Монро из службы иммиграции и натурализации Нового Орлеана. Говоря, он пристально всматривался в полумрак комнат за моей спиной.

— Извините, что не приглашаю вас в дом, но я уже собирался на работу, — сказал я.

— Ничего страшного. У меня к вам всего лишь пара вопросов, — ответил он. — Почему вы не стали ждать катер береговой охраны?

— А зачем нам было их ждать?

— Ну, вообще-то, обычно люди так делают. Из любопытства или еще чего. Не каждый же день самолеты падают.

— Моя жена дала им все координаты. И, кроме этого, на поверхности воды появилось масляное пятно. Мы-то им зачем?

Он хмыкнул и достал из кармана сигарету. Покрутил в пальцах, но зажигать не стал. Было слышно, как хрустит табачная крошка. «Кое-что не сходится. Водолаз обнаружил в самолете чемодан, в котором нашли вещи ребенка, маленькой девочки. Но никакого ребенка там не было. Вам это ни о чем не говорит?»

— Боюсь, мне действительно пора, мистер Монро. Если хотите, можете прогуляться со мной до лодочной станции.

— Похоже, вы не любите федералов.

— Я знаю их не так много, чтобы судить. Есть славные ребята, есть не очень. Полагаю, вы покопались в моем досье.

Он пожал плечами.

— По-вашему, зачем нелегальным эмигрантам таскать с собой детские вещи, если с ними не было ребенка? Я имею в виду тех самых людей с банановой плантации, которым удалось смыться из-под носа у Национальной гвардии. По крайней мере, так написали в газетах.

— Откуда я знаю?

— Ваша жена сообщила силам береговой охраны, что вы собираетесь нырять к месту крушения. Вы хотите сказать, что на борту было только трое человек?

Я уставился на него.

— В смысле — трое?

— Самолетом управлял священник по имени Меланкон, он из Лафайета. У нас на него кое-что было. Мы полагаем, что обе женщины были из Эль-Сальвадора. По меньшей мере, именно оттуда их и привез священник.

— А мужчина в розовой рубахе?

Он обалдело посмотрел на меня.

— Вы о чем?

— Я чуть не порвал ему рубаху. Он был на заднем сиденье. У него сломана шея и еще татуировка на груди.

Он покачал головой и закурил.

— Одно из двух: либо вы — талантливый сочинитель, либо знаете то, чего больше никто не знает.

— Вы хотите сказать, что я лгу?

— Я не в слова пришел сюда играть, мистер Робишо.

— А мне кажется, вы именно за этим и явились.

— Как вы и догадались, я и вправду кое-что про вас узнал, перед тем как прийти сюда. Кое-что весьма интересное.

— Что же именно?

— На вашей совести — три человеческих жизни. Один из этих троих был важным свидетелем и находился под охраной. Согласитесь, уже кое-что. Вы что, хотите, чтобы я явился с ордером?

— Не думаю, чтобы мне захотелось встречаться с вами еще раз. Вы не там копаете, приятель. Ваши ребята нарыли кое-что, а вам не сказали.

Я увидел, как мрачнеет его взгляд.

— Это не ваше дело, — сказал он.

— Я вам вот чего не сказал. Вчера вечером мне позвонили из полиции Нового Орлеана. Я сообщил им, что на борту было четверо. Вы еще скажите, что я не умею считать.

— Мы сами знаем, что делать. Ваше дело — рассказать все, что знаете, и мы с вами поладим.

— Думаю, вы слишком долго имели дело с нелегалами. Полагаю, вам стоит хоть иногда думать, что говорите.

Он бросил сигарету на землю, раздавил ее носком своего ботинка и улыбнулся, садясь в машину. Солнечный луч упал на его лицо.

— Что ж, большое вам спасибо. Всегда приятно слышать, что ты на правильном пути.

— И еще. Когда вы заезжали, вы обрызгали людей. Так что выезжайте аккуратнее.

— Как скажете. — Он улыбнулся и медленно развернул автомобиль.

Браво, Робишо, подумал я. Всегда приятно сунуть палку в осиное гнездо. Ну а что прикажете делать в подобных случаях? В сущности, большинство федералов — неплохие ребята. Единственное, чего им не хватает, — это воображения, им удобно действовать в рамках оговоренных правил, и приказы у них не обсуждаются. Но стоит напороться на «не самых лучших» и, не дай бог, они смекнут, что ты их боишься, — живьем шкуру спустят.

Я пришел на станцию, добавил льда в пиво и коктейли, выбросил из садка с приманкой дохлых червей, разжег огонь в разбитой нефтяной бочке на заднем дворе, служившей мне жаровней, смазал маслом и специями двадцать пять фунтов курятины и свиных котлет, которые планировал зажарить и распродать в обед; наконец налил себе «Доктора Пеппера», добавил колотый лед, мяту и пару вишенок и уселся со стаканом в руке за столик под навесом. На том берегу залива несколько черных ловили удочками рыбу в тени кипариса. На их головах красовались соломенные шляпы; они сидели в ряд на деревянных табуретах, неподвижно держа в руках тростниковые удочки. Никак не могу взять в толк: почему негры всегда рыбачат, сбившись в кучу, и не покидают насиженного места, даже если рыба не клюет, но уж если один негр ничего не поймает, то не поймает больше никто. Внезапно один из пробковых поплавков задергался, затем заскользил вдоль плоских листьев водяных лилий и резко ушел в глубину; маленький мальчик резко потянул удилище вверх и вытащил гигантскую рыбу-солнечника; ее брюхо и плавники так и полыхали огнем. Ребенок ухватил рыбу одной рукой, а другой вытащил из ее рта крючок, запустил руку в воду и достал сплетенный из ивовых прутьев садок, в котором уже трепыхались голубой тунец и пучеглазый окунь.

Но даже эта сценка, на пару минут вернувшая мне юность, не смогла заставить меня забыть уродливый шрам черного дыма на голубом лике небосвода и женщину, почти захлебнувшуюся водой и бензином, но продолжавшую держать свое дитя у спасительного мешка с кислородом.

В тот же день я съездил в Нью-Иберия и купил местную газету. В ней сообщалось, что на борту потерпевшего крушение самолета были обнаружены тела троих человек, в том числе католического священника. Источником информации назывался полицейский участок округа Сент-Мэри. Это могло означать одно из двух: либо ребятам из участка сообщили лишь о троих погибших, либо только три тела были доставлены в кабинет коронера.

Следующее утро выдалось жарким и солнечным; моя лодка вновь миновала Южный пролив. Я бросил якорь в беспокойные волны, надел ласты, закрепил баллон с воздухом, предусмотрительно наполненный накануне, нацепил пояс, перевалился за борт и, окруженный тучей пузырьков, начал погружаться на глубину, туда, где на краю впадины лежал самолет. От дождя вода приобрела мутновато-зеленый цвет, но сквозь маску я видел отчетливо на расстоянии фута. Я проник внутрь через хвостовую часть и стал пробираться к кабине. Дыра, из которой в тот роковой день валил черный дым, зияла заостренными иззубренными краями; их загнуло вперед, как артиллерийский снаряд выворачивает поверхность стальной брони.

Дверцы кабины были открыты, все, что было в ней, подняли на поверхность. Все, да не все. На придонных волнах колыхалась рваная розовая рубаха. Она зацепилась за гвоздь в полу. Я отодрал ее от пола, скатал в комок и стал подниматься на поверхность, где маячил желтовато-зеленый свет.

Я давно научился ценить маленькие подарки судьбы и не терять их попусту. Очутившись на борту, я развесил рубаху для просушки на рыболовных крючках. Горячий ветер мигом высушил ее, от соленой воды ткань стала жесткой на ощупь.

Я достал из ящика с инструментами пластиковый пакет, отнес рубаху в рулевую рубку, где не было ветра, и стал отпарывать карманы острым, как лезвие бритвы, ножом фирмы «Пума». Я извлек огрызок карандаша, табачные крошки, раскисшие спички, маленькую расческу, пачку корпии и, наконец, соломинку для коктейля.

Деревянную соломинку для коктейля, завернутую в тонкую бумагу. На ней наверняка было что-то написано: на бумаге алело чернильное пятно, как след от губной помады.

Глава 2

Было уже за полдень, когда я припарковал пикап на Декатюр-стрит близ Джексон-сквер. Перекусив кофе и оладьями в «Кафе дю Монд», я пешком дошел до скверика и уселся на кованую скамейку под тенью бананового дерева неподалеку от собора Св. Людовика. Я надеялся встретиться с девушкой, которая, как предполагалось, будет сегодня вечером в баре «Улыбка Джека», однако было еще рано, и мне пришлось сидеть тут и наблюдать, как играют на гитарах негры-музыканты, а художники на улице Пиратов рисуют портреты туристов. Мне всегда нравился Французский квартал. Большинство жителей Нового Орлеана полагали, что он кишмя кишит пьяницами, наркоманами, уличными проститутками, мошенниками и извращенцами. Так оно, по сути, и есть, но мне все равно. Квартал всегда таким был. Тут орудовал сам Жан Лафит[34] со своими головорезами и Джим Боуи торговал рабами и резал людей своим знаменитым ножом. Вообще-то, подозреваю, что вся эта пьянь, уличные девки, грабители и сутенеры имеют больше прав жить здесь, чем все остальные.

Старые креольские постройки и узкие улочки квартала остались прежними. Дома и огороженные железной решеткой палисадники утопали взелени лохматых пальм и банановых деревьев, на тротуарах, под сенью спиралевидных колоннад всегда лежала тень, из маленьких бакалейных лавочек с неизменными деревянными вентиляторами вкусно пахло сыром, колбасой, свежемолотым кофе, а также персиками и сливами, горками красующимися на прилавках. Кладка домов была старой, прохладной и гладкой на ощупь, а мостовые покрыты выбоинами от струй дождя, потоком заливавших крыши и балконы. Если заглянуть за витую ограду, можно было увидеть внутренний дворик или интерьер дома, залитый солнечным светом и заросший пурпурными глициниями и желтыми вьющимися розами, а ветер доносил запахи сырого кирпича, фонтана, стекающего в стоячий колодец, кислый дух пролитого вина, ароматы заплетавшего трещины плюща с листьями, похожими на лапки ящерицы, и цветущей в теньке ялапы, и кустов курчавой мяты, притулившихся у оштукатуренной стены.

Тени, падавшие на Джексон-сквер, стали длиннее. Я уставился на соломинку для коктейля, найденную мной в кармане человека в розовой рубашке. Надпись, сделанную фиолетовыми чернилами, разобрать было невозможно, но мой приятель из Лафайетского университета предложил использовать новейшее изобретение — инфракрасный микроскоп. Эта штука была способна затемнить и высветлить сразу и дерево, и чернила, и, когда мой друг повозился с объективом, нам ясно удалось разглядеть восемь из двенадцати букв надписи: УЛЫ КА ДЖ КА.

Возникает вопрос: почему те, что озаботился поднять на поверхность тела с затонувшего самолета и потом солгать об этом СМИ (причем весьма успешно), допустили такую оплошность — оставили на глубине явную улику, чтобы потом ее нашел хозяин лодочной станции? Ответ прост. Обманщики, воры и игроки зачастую совершают ошибки потому, что им не хватает ума и предусмотрительности. Ведь уотергейтские взломщики не были шайкой уличных грабителей, эти ребята работали на ФБР и ЦРУ. А прокололись на том, что замотали пружинный стопор офисной двери клейкой лентой не в вертикальном, как следовало, а в горизонтальном направлении. Обычный охранник обнаружил это и отодрал ленту, но не стал ничего предпринимать. Один из взломщиков вернулся назад и вновь допустил ту же ошибку. Во время очередного обхода охранник заметил ленту и сообщил в окружную полицию. Преступники были схвачены на месте.

Я шел в сторону Бурбон-стрит по прохладным улицам, которые уже захлестнул поток туристов. Это были семьи из Гранд-Рапидз, неспешно проходившие мимо стрип-баров, плакатов с рекламой женской борьбы и французских порнофильмов и улыбавшиеся друг другу, в своем невинном любопытстве похожие на стайку школьников, потягивающих пиво из бумажных стаканчиков и наблюдающих за виртуозами-картежниками и прочим уличным сбродом, безмятежных в своей уверенности, что они будут жить вечно. Не то что дельцы-недотепы с юга: вечером такой будет с ухмылкой бродить по освещенным огнями улицам и равнодушно взирать на выставленные напоказ женские прелести, а наутро проснется в каком-нибудь захудалом мотеле на обочине шоссе, с трясущимися руками и свинцовой головой, в сортире будет плавать его пустой бумажник, а от воспоминаний о прошлой ночи его охватит дрожь.

Бар «Улыбка Джека» находился на углу Бурбонской и Тулузской улиц. Если Робин Гэддис все еще работала здесь стриптизершей и ублажала сидевших в ней с малолетства бесов, она должна была появиться в шесть, чтобы пропустить первый стаканчик коктейля, в полседьмого сделать себе инъекцию кокаина и уже к ночи выкурить толстенный косяк. Я пару раз брал ее с собой на собрания анонимных алкоголиков, но ей не понравилось. Очевидно, она из тех, у кого не хватает силы воли. За время нашего знакомства она успела с десяток раз побывать в участке, один из клиентов ударил ее ножом в бедро, а очередной муж сломал челюсть колотушкой для льда. Однажды, будучи служащим патронажной комиссии, я наткнулся на историю ее семьи — историю трех поколений маргиналов и дегенератов. Она выросла в квартале красных фонарей близ кладбища Св. Людовика, дочь полусумасшедшей матери и алкоголика-папаши, который заворачивал ее голову в мокрые от мочи простыни, если ей случалось описаться в постель. Став взрослой, она умудрилась переехать на расстояние всего полумили от места рождения.

Однако в баре не было ни Робин, ни посетителей. Зеркальный подиум не был освещен; инструменты эстрадного трио сиротливо стояли в дальнем углу, в маленькой нише, а хрустальный шар, вращаясь, озарял пыльную полутьму вспышками света, от которых начинала кружиться голова. Я спросил у бармена, придет ли Робин. Бармен был малый лет около тридцати, с провинциального вида бачками; одет он был в черную футболку с белым рисунком, а на голове его красовалась черная фетровая шляпа.

— Да куда она денется, — сказал он и улыбнулся. — Первое представление в восемь. В полседьмого заявится, выпить-то хочется. Вы ее приятель?

— Да.

— Что пить будете?

— У вас есть «Доктор Пеппер»?

— Шутите?

— А «Севен-ап»?

— Два бакса. Вы точно хотите шипучки?

Я положил деньги на барную стойку.

— Мы встречались, верно?

— Возможно.

— Вы полицейский, не так ли?

— Нет.

— Да ладно. У меня есть два таланта — я здорово смешиваю коктейли и запоминаю лица. Но вы, кажется, не из полиции нравов.

— Я вообще не из полиции.

— Стоп, вспомнил. Убойный отдел. Вы работали в Первом округе.

— Уже не работаю.

— Решили начать с нуля, да? — сказал он. Трудно было разглядеть выражение его прищуренных зеленых глаз. — Вы разве не помните меня?

— Джерри вроде. Пять лет назад тебя посадили за то, что ты ударил старика по голове железной трубой. И как тебе?

На мгновение его зеленые глаза широко раскрылись, он дерзко посмотрел на меня из-под шляпы. Потом они опять превратились в узенькие щелочки.

Он начал протирать полотенцем стаканы, повернувшись ко мне в профиль.

— Неплохо. Постоянно на свежем воздухе, было легко держать себя в форме. Я люблю работать на земле, я ведь вырос на ферме, — ответил он. — Послушайте, выпейте еще порцию. Такой сообразительный парень. За счет заведения.

— Выпей за мое здоровье, — ответил я, взял стакан и отошел за один из задних столиков. Я видел, как он зажег сигарету, пару раз затянулся — и сердито швырнул ее на пол.

Она появилась через полчаса. На ней были сандалии, джинсы, сидевшие на бедрах, и коротенькая маечка, открывавшая плоский загорелый животик. В отличие от большинства стриптизерш свои черные волосы ока коротко стригла, отчего была похожа на школьницу сороковых годов. И, несмотря на весь алкоголь и наркоту, которыми была напичкана, она все еще оставалась привлекательной.

— Блин, кого я вижу! — Она улыбнулась мне. — Как ты, Седой? Слышала, ты снова женился и переехал к Заливу продавать червяков и тому подобное.

— Так и есть. Я теперь только турист.

— Ты серьезно ушел из полиции? Ничего себе. Это надо быть крутым, чтобы вот так просто взять и уйти. Что ты им сказал на прощание — «Адиос, мусора, не кладите у двора?»

— Типа того.

— Эй, Джерри, у нас тут что, эпидемия? Мамочка хочет выпить.

— Мне нужно кое-что узнать про одного парня, — сказал я.

— Я не справочное бюро, Седой. Слушай, тебе ни разу не приходило в голову закрасить эту седину? У тебя самые черные волосы, которые я в жизни видела. Ну, не считая этой прядки. — Она легонько коснулась рукой моих волос.

— У этого парня на груди татуировка в виде змеи, красная с зеленым. Я уверен, что он здесь появлялся.

— Ты знаешь, это мне платят за то, чтобы я раздевалась перед мужчинами, а не наоборот... и не только за это.

— Это здоровый парень, у него башка как арбуз. А татушка прямо под правым соском. Его нельзя не заметить.

— Вот как? — Она закурила сигарету и уставилась на стакан с коктейлем, который для нее смешивал Джерри.

— В Сайгоне, на улице Бринг-Кэш был мастер, вот он делал такие татуировки, темно-зеленые с красным. Он был очень популярен на Востоке. Долгое время жил в Гонконге. Все, кто служил в британском флоте, с удовольствием обзаводились такими татуировками. С какой стати я должна была ее видеть?

— Ну же, Робин. Я всегда был тебе другом, я ни разу не осудил тебя за твои поступки. Прекрати выпендриваться.

— О как, — сказала она и отпила из стакана, принесенного Джерри, отчего губы ее стали влажными и прохладными. — Полгода я работаю здесь, а на зиму перебираюсь в форт Лодердель, там у меня есть парочка мест. Спроси своих дружков в полиции нравов.

— Они мне не дружки. Они выставили меня за дверь. Ты знаешь, когда меня отстранили от службы, я понял, что такое настоящее одиночество.

— Жаль, что не пришел ко мне. Ты мне правда здорово нравился, Дейв.

— Да, возможно.

— Ага. Так бы ты и связался со шлюхой, которая каждый вечер раздевается на потеху пьяным уродам. Эй, Джерри, а побыстрей нельзя?

Он забрал ее стакан и наполнил его новой порцией коктейля, однако не удосужился добавить туда ни лед, ни ломтик апельсина.

— Ты — настоящий друг, — сказала она.

— Ну, этого у меня не отнять, — ответил он и, вернувшись к стойке, стал загружать в холодильник бутылки пива, вертя головой то вправо, то влево из опасений, что какая-нибудь из них лопнет.

— Мне пора убираться из этого места, — сказала Робин. — Это дурдом, а не заведение. Если ты считаешь, что у него не все дома, то ты еще не видел его мамашу — ей-то и принадлежит эта дыра плюс сувенирная лавчонка по соседству. У нее волосы как щетка для чистки унитазов, вдобавок она мнит себя оперной дивой. Прикинь, носит длинные платья и обвешивается побрякушками, как новогодняя елка; каждое утро врубает вон ту магнитолу на барной стойке, и оба драят сортиры и орут оперные арии, как будто им кто вилы в задницу воткнул.

— Робин, мне точно известно, что парень с татуировкой здесь бывал. Мне правда очень нужна твоя помощь.

Она стряхнула пепел с сигареты в пепельницу и ничего не ответила.

— Послушай, ты ничем ему не навредишь. Он умер, — сказал я. — Он был в самолете, который потерпел аварию. Вместе с ним были священник и парочка нелегалов.

Она затянулась сигаретой и убрала от глаз прядь волос.

— Ты хочешь сказать... он был с нелегалами?

— Ну да.

— Не знаю, зачем Джонни Дартезу понадобились нелегалы и к тому же священник.

— Кто он такой?

— Обретался здесь пару лет, служил в морской пехоте. Промышлял уличными кражами.

— Он был карманником?

— Хреновым. Его успевали засечь прежде, чем ему удавалось сцапать бумажник. Он был недотепой. Не понимаю, зачем он тебе понадобился.

— Чем он занимался в последнее время?

— Не знаю. Наверное, подделывал ключи и кредитные карточки.

— Я думал, что ты завязала, детка.

— Это было давно.

— Ну а в последнее время? Что этот парень делал в последнее время?

— Я слышала, какую-то грязную работу для Буббы Рока, — почти шепотом произнесла она.

— Буббы Рока?

— Да. Говори тише.

— Я сейчас. Будешь еще коктейль? — спросил Джерри.

— Да. И еще: мой, пожалуйста, руки после туалета.

— Знаешь, Робин, когда ты вошла, я услышал смешной звук. Я правда слышал, очень близко. Думал, мыши скребут. Теперь-то я понял — это твои мозги гниют.

— Кто твой участковый, парень? — спросил я.

— А никто. Я вышел на свободу чистым, оттрубил полный срок. Что, спутал вам все карты? — ухмыльнулся бармен из-под своей черной шляпы.

— Да я вот только заметил вон те бутылки с ромом, там, под стойкой. Что-то не вижу на них акцизной марки. Похоже, ты затариваешься дьюти-фри на островах и подмешиваешь их содержимое в коктейли?

Он опустил руки и глубокомысленно посмотрел на ряд выстроившихся бутылок за своей спиной.

— Наблюдательный, черт, — сказал он. — Спасибо, что обратил на них мое внимание. Робин, не упускай парня.

— Не лезь не в свои дела, Джерри, — ответила она.

— Он знает, я не хочу никому навредить. Я никого не достаю, ни к кому не лезу. Я не хрен моржовый. Ты ж понимаешь, шеф?

— Представление закончилось, — ответил я.

— И это вы мне? Я не мешаю жить людям, я получаю здесь оклад плюс чаевые, и мне не нужно лишнего шума, не нужно.

Я наблюдал, как он идет по направлению к кладовке в глубине бара. Походка у него была еще та, он шел, виляя бедрами, как педик, а руки были неподвижны. До конца жизни у парня будут нелады с законом. Интересно, откуда такие берутся? Генетические мутации или в детстве мало пороли? Даже прослужив четырнадцать лет в полиции Нового Орлеана, я не мог дать ответа на этот вопрос.

— По поводу Буббы Рока и иже с ним, — говорила между тем Робин. — Я тебе ничего не говорила, ты ничего не слышал, о'кей? Бубба — псих. Я знала одну девчонку, она пыталась работать только на себя. Так его парни облили ее бензином и подожгли.

— Можешь быть уверена: все, что я про него знаю, я узнал не от тебя.

Но в ее глазах застыл страх.

— Послушай, я знаю его всю жизнь, — сказал я. — Он все еще живет в доме на окраине Лафайета. Ничего нового ты мне не рассказала.

Она придержала дыхание и отпила из стакана.

— Я, конечно, знаю, что ты был хорошим легавым и все такое, — сказала наконец она, — но есть много такого, с чем не приходилось сталкиваться ни одному из вас. И не придется. Вы здесь не живете, вы лишь заходите. Понял, Седой?

— Мне пора, детка, — сказал я. — Мы живем к югу от Нью-Иберия. Если захочешь продавать червяков, милости просим.

— Дейв...

— Что?

— Приходи еще, ладно?

Я вышел в освещенные неоновым светом сумерки. Из соседних баров неслись оглушительные звуки рокабилли и диксиленда. Я оглянулся на Робин, но ее стул был пуст.

Возвращаясь домой, я ехал по шоссе I-10 вдоль водосбора Атчафалайа. При свете луны прибрежные ивовые деревья и полузатопленные стволы кипарисов отливали серебром. Ветра не было, и на черной поверхности воды отражался диск ночного светила. На фоне неба чернели силуэты нефтяных вышек; тут с залива донесся порыв ветра, зашелестели ивы на дальнем берегу, и безмятежный лик водной глади покрылся морщинами.

Я свернул с моста Бро у Мартинвилля на старую грунтовую дорогу, которая вела к Нью-Иберия. Электрический прожектор освещал белый фасад католической церкви XVIII века, во дворе которой под раскидистым дубом обрели вечный покой Эванджелина[35] и ее возлюбленный. Стволы нависавших над дорогой деревьев покрылись мхом, в воздухе пахло свежевспаханной землей и молодым сахарным тростником. Но у меня из головы никак не выходило имя Буббы Рока.

Он был из тех немногих белых ребят Нью-Иберия, которых нужда заставляла зарабатывать на жизнь, расставляя кегли для боулинга, а ведь в то время ни о каких кондиционерах и не слыхивали; жара стояла неимоверная, кругом с треском падали сбитые кегли, негры сквернословили, по металлическому желобу грохотали шары, способные запросто раздробить берцовую кость. Зимой он ходил без пальто, у него были вечно немытые волосы, он хрустел суставами пальцев до тех пор, пока те не выросли до гигантских размеров. Он не мылся, от него дурно пахло, ему ничего не стоило плюнуть девчонке на шею за десять центов. Про него ходили легенды: мол, в десять лет его совратила собственная тетка, он перестрелял из духового ружья всех окрестных кошек, пытался изнасиловать негритянку, которая служила в нашей школьной столовой; а еще, что папаша порол его собачьей цепью, а он в отместку поджег дровяной сарай, стоявший между свалкой и стоянкой катеров берегового патруля.

Как сейчас помню его серо-голубые, широко поставленные глаза. Казалось, они не мигали, словно веки были удалены хирургическим путем. Мы с ним как-то боксировали на окружных соревнованиях по боксу, матч окончился вничью. Сдавалось мне, хоть ты все кулаки обломай о его рожу, а он так и будет переть на тебя, сверля немигающим взглядом.

Пора бы мне и поостыть, думал я. В конце концов, какое мне дело до того, что парни Буббы Рока впутались в историю с падением самолета. Пусть себе федералы разбираются. А я постою в сторонке.

Когда я вернулся домой, на ореховые деревья опустилась ночь и только в гостиной слабо мерцал экран телевизора. Приоткрыв застекленную дверь, я увидел, что Энни прикорнула на кушетке возле телевизора; вентилятор раздувал ее кудри. Подле нее на столике стояли два пустых стаканчика из-под клубничного мороженого. Затем в углу я приметил Алафэр, одетую в мою старую джинсовую рубаху вместо пижамы: она не могла оторвать испуганных глаз от телеэкрана. Показывали документальный фильм о Второй мировой войне, солдаты шли строем по грязной дороге, а за их спинами лежал в руинах итальянский городок. За плечами вещевые мешки, в растянутых ухмылкой губах — дымящаяся сигарета; один парень нес щенка, завернув его в полу полевой куртки. Но вовсе не освободители Европы виделись Алафэр. Когда я взял ее на руки, худенькое тело била дрожь.

— Когда придут солдаты? — спросила она по-испански, уставившись на меня испуганными вопрошающими глазами.

Ей много о чем хотелось спросить, но наши с Энни познания в испанском были слишком скудны, чтобы ответить; дело было не только в словах — никому из нас, взрослых, не хотелось сообщать перепуганному ребенку о смерти матери. Должно быть, девочке и сейчас снились руки, сжимающие ее бедра и подталкивающие дитя к спасительному кислородному мешку; может быть, она даже считала меня, поднявшего ее из морской пучины на свет Божий, кем-то вроде святого, способного воскрешать из мертвых. Она с надеждой смотрела в мои глаза, надеясь увидеть в них отражение глаз своей матери. Но ни у меня, ни у Энни не хватало духу произнести слово muerto — «мертвый» по-испански.

— Adonde ha ido mi mama? — вновь спросила она на следующее утро.

Может быть, ее вопрос и предположил самый лучший ответ, который мы только могли дать ей. Она не спрашивала, что случилось с ее матерью, она хотела знать, куда ушла ее мать. И тогда мы все вместе отправились в церковь Св. Петра в Нью-Иберия. Можно, конечно, упрекнуть меня в том, что я нашел самый простой выход. Но, по моему твердому убеждению, лучше уж так, чем напрямую. Слова бессильны решать вопросы жизни и смерти, смерть не станет менее ужасной оттого, что кто-то тысячу раз объяснит на словах, что она неизбежна. Мы взяли ее за руки и ввели в церковь, туда, где под статуями Девы Марии, Иосифа и младенца Иисуса на витых металлических подставках горели восковые свечи.

— Твоя мама у Боженьки, — сказал я ей по-французски, — он взял ее на небо.

Она, моргая, смотрела на меня.

— На небе? — по-испански переспросила она.

— Да, на небе, — повторил я сначала по-английски, затем по-французски.

— En el cielo, — сказала Энни. — На небесах.

Сначала Алафэр ошалело уставилась на нас, потом губы ее сжались, а в глазах появились слезы.

— Ну, ну, малышка, — сказал я ей и усадил ее на колени. — Пойдем и поставим свечку. За твою маму, — добавил я по-французски.

Я зажег трут о горящую свечу и отдал его Алафэр, затем, взяв ее руку, помог ей поднести трут к фитильку свечи в красном стеклянном стакане. Капелька расплавленного воска слезинкой упала вниз; мы зажгли другую свечу, затем третью...

В заплаканных глазах Алафэр отражались красные и синие блики от свечей, горящих в стаканах на подставке. Она крепко обхватила ногами мое бедро, обвила руками мою шею, щекой я чувствовал тепло головки. Энни протянула руку и погладила девочку по спинке.

Когда на следующее утро я открыл дверь, чтобы отправиться на работу, верхушки деревьев еще скрывали розовое рассветное солнце. Стояло безветрие, вода у окруженного кипарисами берега была темной и неподвижной, только оттого, что вокруг круглых листьев водяных лилий кормились стайки лещей, по ней расходились круги, точно от капель дождя. Солнце поднималось все выше, оно уже осветило верхушки деревьев и рассеяло туман, державшийся у кипарисовых корней. Все предвещало ясный погожий день, раздолье для тунцов, солнечников и окуней, вплоть до полудня, когда нагреется вода и скроются тени от деревьев. Однако часам к трем стрелка барометра резко упадет вниз, небо быстро затянется серо-стальными кучевыми облаками, с первыми каплями дождя соберутся на кормежку косяки голубого тунца, и чавканье их ртов будет громче, чем шум дождя.

Я выгреб золу из печи для барбекю, сгреб ее в бумажный пакет и отнес в мусор, затем засыпал свежие угли, сверху положил зеленые ветки орешника и разжег огонь; я оставил Батиста — одного из работавших на меня негров — присматривать за станцией и вернулся домой приготовить омлет и кускус на завтрак. Мы уселись за стол красного дерева, стоявший в тени мимозы, а над нами, высоко в небе, распевали свои веселые песни голубые сойки и пересмешники.

После завтрака я усадил Алафэр в пикап, и мы поехали к ближайшему бакалейщику купить льда для холодильников и мяса креветок для запеканки на ужин. Мы купили еще и большого воздушного змея и, когда вернулись, отправились к пруду, что примыкал к плантации сахарного тростника на краю участка, и я запустил его; он поднимался все выше и выше в голубое, покрытое легкими облачками небо. Удивление и восторг озарили лицо девочки, когда я вручил ей веревку от танцующего на ветру яркого змея.

Тут я увидел, что через затененный двор к нам направляется Энни. На ней были выцветшие джинсы и темно-синяя майка, солнце золотило ее кудри. Я взглянул ей в лицо. Она пыталась казаться спокойной, но, подобно небрежно сделанной скульптором зарубке на гладкой поверхности мрамора, на лбу ее появилась морщинка.

— Что случилось? — спросил я ее.

— Ничего, — ответила она.

— Правда ничего? А на лице написано, что случилось, — ответил я и провел пальцем по ее загорелому лбу.

— Там, под деревьями, на обочине дороги... там стоит машина, и в ней двое, — сказала она. — Я заметила их еще с полчаса назад, но тогда не обратила внимания.

— Что за машина?

— Не знаю. Какая-то белая, вроде спортивной. Я вышла на крыльцо, и в тот же момент водитель закрыл лицо газетой, вроде как читает.

— Наверное, какие-нибудь парни из нефтеперерабатывающей компании, они вечно тут шастают. Но на всякий случай надо посмотреть.

Я привязал змея к ивовому шесту, воткнул его в землю возле пруда, и мы втроем отправились назад, к дому, оставив игрушку на потеху ветру.

Я оставил их на кухне и выглянул через стеклянную дверь, но открывать ее не стал. На обочине дороги неподалеку от нас был наискось припаркован белый «корвет», мужчина на переднем пассажирском сиденье откинулся назад и спал, укрыв лицо соломенной шляпой. Водитель курил сигарету и стряхивал пепел в окно. Я снял с гвоздя свой японский полевой бинокль времен Второй мировой, прислонил его к ручке двери и начал фокусировать линзы сквозь застекленную дверь. Переднее стекло было тонированным, да и машина стояла в тени, так что я не мог разглядеть сидевших внутри, к тому же номера были сзади, их я тоже не видел. Единственное, что я четко разглядел, — это три серебристые буквы ELK на водительской двери.

Я прошел в спальню, достал свою куртку хаки, в которой обычно охотился на уток, затем отодвинул ящик комода, где под стопкой рубашек лежал завернутый в полотенце американский армейский автоматический пистолет 45-го калибра, купленный мной в Сайгоне. Потом достал тяжелую обойму, зарядил полный магазин, закрыл патронник, поставил пистолет на предохранитель и сунул в карман куртки. Оглянулся.

И увидел стоявшую в дверях Энни. Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза.

— Дейв, что ты делаешь?

— Выйду-ка я посмотрю, что за птица. Пистолета они не увидят.

— Не надо. Если хочешь, давай позвоним шерифу.

— Они на нашей территории, детка. Я просто спрошу у них, что им тут надо, вот и все.

— Не ходи, Дейв. А вдруг они из Департамента по иммиграции? Не стоит их провоцировать.

— Федералы не станут разъезжать на спортивной машине. Похоже, эти ребята из Нефтяного центра в Лафайете.

— Ага. И поэтому ты берешь пистолет.

— Дурная привычка. Ну, я пошел.

Я прочитал в ее глазах обиду. На мгновение она отвела взгляд.

— Да ладно, я-то тут кто? — спросила она. — Хорошая скво — та, что ждет на кухне, беременная и босая, пока ее мачо развлекается.

— Лет восемь назад у меня был напарник. Однажды за пару кварталов от Френч Маркет он увидел, что кто-то пытается поменять колесо. Он шел с работы, и на поясе у него все еще болтался полицейский значок. Он был добрым парнем, всегда готов прийти на помощь. Он просто подошел и спросил, мол, может, парню нужен больший домкрат? Так тот пристрелил его из девятимиллиметрового.

Она дернулась, словно я ее ударил.

— Я скоро, — сказал я и вышел, держа куртку на руке.

Под моими ногами громко шуршали листья орехового дерева. Обернувшись через плечо, я увидел, что она смотрит на меня сквозь стеклянную дверь, а к ней прижимается Алафэр. Боже, зачем я говорил с ней в таком тоне, мысленно ругал я себя. Она — лучшая женщина в мире, добрая, любящая, я чувствовал это, просыпаясь каждое утро. Это я был подарен ей судьбой, а не наоборот. Обо мне она пеклась много больше, чем о собственном благополучии. И я подумал, смогу ли я когда-нибудь изгнать демона пьянства из своей души.

Я шел по грязной дороге прямиком к припаркованному автомобилю. Внезапно я увидел, что водитель выбросил сигарету и завел мотор. Он выехал так, чтобы я не смог увидеть ни его лица, ни номера машины. Он дал задний ход, солнечные блики заиграли на лобовом стекле, резко развернулся в том месте, где дорога изгибалась и по обоим краям ее росли чахлые дубки. Последнее, что я услышал, — машина с грохотом промчалась по деревянному мосту к югу от участка, затем звук двигателя затих, и автомобиль исчез среди деревьев.

Я вернулся в дом, вытащил из кармана пистолет, достал патроны из магазина, завернул оружие в полотенце и снова убрал в ящик стола. Энни мыла посуду на кухне. Я подошел к ней совсем близко, почти прикоснувшись.

— Я вот что хочу сказать. Может быть, ты и не воспримешь сейчас мои слова, — начал я. — Ты очень дорога мне, и жаль, что пришлось говорить с тобой так. Я не знаю, кто были эти люди, но я не собирался оставлять это дело. Энни, если ты кого-то сильно любишь, ты ведь готов на все, чтобы защитить любимого человека. Так, и только так.

Ее руки застыли над раковиной, она неотрывно смотрела в окно на задний двор.

— Кто были эти люди? — спросила она.

— Не знаю.

Я ушел в гостиную и попытался углубиться в чтение газеты.

Несколько минут спустя я услышал, как она подошла и встала за мое кресло, почувствовал ее руки на своих плечах. Они были влажными и теплыми от воды. Потом она наклонилась и коснулась губами моих волос.

После обеда мне позвонили на станцию. Звонивший представился: Майнос П. Дотрив, резидент Управления по борьбе с наркотиками. Он сказал, что хочет поговорить со мной.

— Так говорите, — ответил я.

— Нет, в моем кабинете. Вы можете подъехать?

— У меня куча работы, мистер Дотрив.

— Тогда мы вот как сделаем, — ответил он. — Мог бы приехать я сам, на что у меня нет времени, к тому же мы предпочитаем разговаривать с людьми где угодно, но не на лодочной станции. Вы также можете подъехать сами в любое удобное для вас время, кстати, сегодня славный денек для прогулки. Или мы можем прислать за вами машину.

С несколько секунд я молча наблюдал, как негры ловят рыбу на мелководье на том берегу залива.

— Я приеду где-то через час, — ответил я наконец.

— Вот здорово. Жду с нетерпением.

— Никто из ваших не околачивался возле моего дома с утра пораньше? — спросил я.

— Да нет. А что, вы видели кого-то из наших?

— Если кто из ваших ездит на «корвете», то да.

— Приезжайте, и обо всем потолкуем. Я смотрю, вы тот еще фрукт.

— Что это за треп, мистер Дотрив?

Он повесил трубку. Я отправился на станцию и нашел там Батиста, который мыл в ведре пойманных им сомов. Каждое утро он выходил рыбачить в залив на своей пироге, затем вытаскивал улов на берег, потрошил и чистил рыбу обоюдоострым ножичком, сделанным из напильника, выдирал щипцами плавники и промывал тушки в красной от крови воде. Это был пятидесятилетний негр, совершенно лысый, угольно-черный, словно выкованный из цельного куска железа. Каждый раз, когда я смотрел, как он снимает рубаху и пот стекает по его лицу и широченным плечам, как он чистит рыбу и руки его становятся красными от крови, как он рубит головы сомам, словно полено на чурбаки, а под его эбеновой кожей перекатываются бугры мышц, я ловил себя на мысли, что рабовладельцам-южанам трудновато приходилось держать в повиновении ему подобных. Нашей же единственной трудностью в общении с Батистом было то, что Энни не всегда его понимала. Так, однажды, когда они вместе отправились на пастбище покормить наших коров, он попросил ее перебросить через изгородь охапку сена, причем полфразы произнес на ломаном английском, а вторую половину — по-французски, а Энни фактически не знала этого языка.

— Мне надо в Лафайет на пару часиков, — сказал я ему, — и я хочу, чтобы ты проследил, не появятся ли тут двое парней на «корвете». Если появятся, позвони шерифу, а сам иди в дом и присмотри за Энни и девочкой.

— Что такое «корвет», Дейв? — спросил он по-французски.

— Спортивная машина. У них она белая.

— Что они делают, эти люди?

— Не знаю. Возможно, ничего.

— Что я должен сделать с этими людьми?

— Тоже ничего. Понял? Только позвони шерифу и присмотри за Энни.

— Qui e'est ti vas fire si le sheriff pas vient pour un neg, Дейв? — спросил он и сам посмеялся своей шутке. — А если шериф не поедет к негру, Дейв, тогда что? Батист тоже не должен ничего делать?

— Я серьезно. Не связывайся с ними.

Он ухмыльнулся и снова принялся чистить рыбу.

* * *

Я сказал Энни, куда я собрался, и через полчаса уже парковал машину у административного здания в центре Лафайета, где и располагался штаб Управления по борьбе с наркотиками. Здание было большое, современное, эпохи Кеннеди и Джонсона, со стеклянными дверьми-вертушками, окнами тонированного стекла и мраморной плиткой на полу; однако прямо напротив располагалось старенькое здание полицейского управления и не менее древняя тюрьма — серенькое приземистое бетонное строение с решетками на окнах первого этажа, уродливое напоминание о недавнем прошлом. Так, даже я помню, как в пятидесятых годах в этой тюрьме казнили человека на электрическом стуле, который привезли из федеральной тюрьмы. Во дворе здания на грузовике с безбортовой платформой стояли два генератора, от которых к одному из зарешеченных окон тянулись пучки проводов. Чудесным летним вечером, часиков этак в девять, посетители близлежащего ресторана услышали крик и увидели вспышку света в решетке окна.

Впоследствии жители с неохотой вспоминали об этом. Сразу после казни эта часть тюрьмы была закрыта, и в ней поместили на хранение сирену гражданской обороны. Теперь мало кто из жителей помнил о тех событиях.

В то туманное майское утро, когда я подъехал к зданию, я поднял голову и увидел, как из окна первого этажа вылетел бумажный самолетик. У меня появились смутные подозрения насчет того, кто его запустил.

И когда я вошел в открытую дверь кабинета Майноса П. Дотрива, я увидел высокого мужчину с ежиком стриженых волос, который откинулся в кресле; узел галстука у него был ослаблен, верхняя пуговица на воротнике расстегнута, одна его нога покоилась на корзинке для бумаг, вторая застыла в воздухе, готовясь запустить очередной бумажный самолетик. Его светлые волосы были так коротко острижены, что сквозь них просвечивал обтянутый кожей череп, на его гладко выбритом, холеном и довольном лице словно отражался солнечный свет. На его столе красовалась открытая желто-коричневая папка, из которой торчали несколько телексных листов. Он швырнул самолетик на стол, убрал ногу с корзинки для бумаг и так энергично потряс мою руку, что чуть не свалил меня с ног. Мне показалось, что я где-то его видел.

— Сожалею, что вытащил вас сюда, — сказал он, — но вы же не в обиде, правда? Вот читал на досуге ваше досье. Весьма занятное чтиво. Присаживайтесь. Вы и вправду наворотили всю эту ерунду?

— Не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Ладно скромничать, у вас там тот еще послужной список. Дважды ранен во Вьетнаме, причем второй раз подорвался на мине. Четырнадцать лет в полицейском управлении Нового Орлеана, во время службы пара сурьезных грешков. С чего это вдруг парень с дипломом преподавателя английского решил стать легавым?

— Так я приперся сюда только затем, чтоб ответить на этот вопрос?

— Успокойтесь, не за этим. Наше дело — бегать туда-сюда и собирать матерьяльцы для прокурора. Вам это прекрасно известно. Но согласитесь, ваше досье — весьма занимательная штука. Помимо всего прочего, там сказано, что на вашей совести три трупа, причем один из этих ребят был самым известным наркоторговцем и сутенером Нового Орлеана и вдобавок охраняемым свидетелем, по крайней мере до того, как вы вышибли ему мозги. — Он громко рассмеялся. — Слушайте, расскажите, как вам удалось, а? Завалить охраняемого свидетеля — дело нешуточное, мы обычно глаз с них не спускаем.

— Его телохранитель выстрелил в моего напарника. Обычная проверка, и часа бы не заняла. Так что этот парень сделал глупость. Вовсе незачем было стрелять и тем самым навлекать неприятности на свою задницу. Профессионалы так не делают. Понимаете, к чему я?

— А то нет. Типа мы, федералы, делаем глупости и провоцируем вас, полицейских. А вот вам еще кое-что, мистер Робишо. Как вы думаете, чем занимался парень, который вышел на лодке в Мексиканский залив и стал свидетелем авиакатастрофы? В вашем досье сказано, что вы — большой любитель скачек. Итак, что вы на это скажете?

— Вы это о чем?

— Нам известно, что на борту самолета был некий Джонни Дартез. Это имя означает одно — наркотики. Он был наркокурьером на службе у Буббы Рока. В частности, занимался тем, что сбрасывал наркотики с воздуха в море в резиновых шарах.

— И вы подумали: уж не я ли их подбирал?

— Ну уж не знаю.

— По-моему, вы слишком много времени тратите на запуск бумажных самолетиков.

— Предлагаете заняться чем-нибудь другим? Может, продавать хот-доги или податься в политику?

— Вспомнил. Баскетбольная лига, лет пятнадцать назад. Прозвище Доктор Данкенштейн. Вы были в составе Национальной сборной.

— Так точно. Отвечайте на вопрос, мистер Робишо. Объясните мне, почему человек с вашим прошлым находился в открытом море именно тогда, когда упал самолет? И к тому же у этого человека был аппарат для погружения, так что он стал первым, кто нырнул к месту крушения.

— Послушайте, за штурвалом самолета был священник. Подумайте головой.

— Ага, священник. Который отмотал срок в Денбери.

— В Денбери?

— Именно там.

— Вон как. А за что?

— Незаконное вторжение.

— А поподробнее?

— Он, пара монахинь и пяток других священников проникли на территорию одного из заводов компании «Дженерал Электрик» и повредили кое-какие детали ракет.

— И вы считаете, что он вдобавок наркокурьер?

Он скомкал самолетик и швырнул его в корзинку для бумаг.

— Нет, не считаю, — ответил он, не отрывая взгляда от облаков, собиравшихся на полуденном небе.

— А что говорят ребята из Департамента по иммиграции?

Он пожал плечами, пальцы его забарабанили по крышке стола. У него были длинные тонкие пальцы с чистыми розовыми ногтями, и руки скорее напоминали руки хирурга, чем бывшего баскетболиста.

— Если верить им, то никакого Джонни Дартеза на борту не было, — сказал я.

— У них своя компетенция, у нас — своя.

— Они мешают вам работать, ведь так?

— Послушайте, мне нет дела до того, чем занимается департамент. Я хочу засадить за решетку Буббу Рока. Мы потратили уйму времени и денег на то, чтобы изловить этого Дартеза и еще одного кадра из Нового Орлеана по имени Виктор Ромеро. Вам знакомо это имя?

— Нет.

— Им обоим удалось ускользнуть прямо у нас из-под носа пару месяцев назад. Поскольку судьбу Дартеза мы оба прекрасно знаем, ценность этого Ромеро резко возросла.

— Вам не достать Буббу таким манером.

Он оттолкнулся от стены носком ботинка, его кресло описало круг. Ни дать ни взять мальчишка в парикмахерской.

— И откуда вы только все знаете? — спросил он.

— В старших классах он устраивал представления. Он мог проглотить лампочку, открыть зубами банку колы или воткнуть канцелярские кнопки в собственные коленные чашечки.

— Да, они это могут. В Атланте у нас есть для них специально оборудованное помещение, где они могут часами демонстрировать друг другу свое искусство.

— Тогда успехов.

— Так, думаете, нам его не достать?

— Да какая разница, что я думаю? Кстати, что говорит Комиссия по расследованию транспортных происшествий по поводу причин катастрофы?

— Пожар на борту. Точно сказать нельзя. Когда водолазы проникли на борт, было темно. К тому же самолет провалился в углубление на дне и наполовину погрузился в ил.

— Думаете, только пожар?

— Такое бывает.

— Пускай осуществят повторное погружение. Послушайте, я туда дважды опускался. По-моему, на борту произошел взрыв.

Он долго смотрел на меня.

— А по-моему, мне следует кого-то предупредить, что он вмешивается в федеральное расследование.

— Я тут ни при чем, мистер Дотрив. Вам мешают ваши же друзья-федералы из соседнего ведомства. Они убирают свидетелей, похищают трупы. Вот за ними и следите. Буду вам весьма признателен, если не станете сваливать вину на меня.

Я увидел, как он напрягся и начал нервно комкать ластик своими длинными пальцами.

— Нам, государственным служащим, все время приходится работать, оглядываясь на федеральные законы, мы скованы по рукам и ногам бюрократическими препонами, — тихо проговорил он. — Нам и не светит действовать напрямую и играть в открытую, как это здорово получается у вас, простых полицейских. Помните тот случай несколько лет назад, когда в Новом Орлеане пристрелили легавого, а его сослуживцы решили самолично расквитаться с убийцей? По-моему, они просто-напросто явились домой к этому парню, разумеется речь шла о чернокожем, и пристрелили его прямо в ванне, вместе с женой. Ну а те самые черномазые бунтовщики, которые напали на бронированный автомобиль, убив при этом охранника, смылись куда-то в район Миссисипи. Мы их два года пасли, и почти все было готово, а потом ваши ребята сцапали одного из них и заставили признаться, и вся наша работа — коту под хвост. Вполне в вашем духе — всем показать, кто здесь главный.

— Если у вас больше нет вопросов, то я, пожалуй, пойду.

— Да, пожалуйста. — Натянув резинку, он запустил скрепкой для бумаги в картотечный шкаф у другой стены.

Я поднялся. Его внимание было направлено на поиски новой цели для «стрельбы».

— Среди вашей клиентуры нет никого, кто ездит на белом «корвете» с буквами ELK?

— Это те самые, кто приезжал к вам утром? — спросил он, по-прежнему не глядя на меня.

— Да.

— Не знаю. Нам и то повезло, что удалось установить наблюдение за этой парочкой. — Теперь он смотрел на меня в упор ничего не выражающими глазами. — Наверно, это люди, кому вы продали тухлую рыбу.

Я вышел на улицу. Ветер играл ветками мимозы, негр-садовник поливал из шланга цветочные клумбы и только что подстриженный газон, пахло мокрой землей и свежесрезанной травой, лежащей кучками под деревьями. Я посмотрел вверх, туда, где было окно кабинета Майноса П. Дотрива, потом сжал и разжал кулаки, с шумом втянул в себя и выдохнул воздух. Мне надо было успокоиться.

Что ж, подумал я, так тому и быть. Зачем тыкать в парня палкой, если его уже и так загнали в клетку? Хорошо, если ему удается добиться вынесения обвинительного приговора для одного из десяти арестованных, к тому же бедняге наверняка приходится тратить добрых полдня на борьбу с бюрократами, вместо того чтобы ловить преступников, и высшим своим достижением он считает то, что как-то добился конфискации трети имущества какого-нибудь наркодельца, погубившего сотни людей.

Только я собрался вырулить на трассу, как вдруг увидел, что он выбежал из здания и машет мне рукой. Его чуть не сбила проезжавшая машина.

— Погодите минутку. Хотите мороженого? Я угощаю, — сказал он.

— Мне пора на работу.

— Постойте. — Он купил два стаканчика мороженого у мальчишки-негра, уселся на пассажирское сиденье моего грузовичка, едва не задев дверью какой-то автомобиль, и вручил мне порцию. — Этот чувак на «корвете». Возможно, это был Эдди Китс. Он был мелкой сошкой в Бруклине. Потом переехал сюда, ему очень по душе здешний климат. У него здесь пара кабаков, на него работает несколько проституток, и он считает себя крутым бандитом. Как считаете, есть ли у подобного парня причина ошиваться вблизи вашего дома?

— Вы меня уели. Первый раз о нем слышу.

— Подсказка первая. Этот Эдди Китс иногда выполняет мелкие поручения нашего старого приятеля Буббы Рока, за просто так, ну, иногда Бубба что-нибудь подкидывает. Вот такой парень. Поговаривают, это он как-то поджег проститутку, которая взбунтовалась против Буббы. — Он замолчал и с любопытством уставился на меня. — В чем дело? Можно подумать, за годы службы в убойном отделе вы никогда не слышали ни о чем подобном. Неужели не знаете, что такое сутенеры?

— Я тут говорил с одной стриптизершей из Нового Орлеана, она знает про Дартеза. Она мне и сказала, что тот работал на Буббу Рока. Теперь я опасаюсь за ее жизнь.

— Это меня и тревожит.

— Что именно?

— Я не шутил, когда просил вас не вмешиваться в ход федерального расследования.

— Послушайте, газеты сообщили о трех погибших в авиакатастрофе, но я-то знаю, что их было четверо. Выходит, что я либо был пьян, либо полный идиот. Или и то и другое.

— Хорошо, успокойтесь. Может, нам взять эту вашу девицу под охрану?

— Нет, это не ее стиль.

— А валяться с перерезанной глоткой — ее стиль?

— Она — алкоголичка и наркоманка. И скорее съест полкило пауков, чем вляпается в дельце с органами.

— Хорошо, сделаем таким образом. Если еще раз увидите этот автомобиль около дома, позвоните нам. Мы все уладим. А вы не вмешивайтесь. Идет?

— Да я и не собирался.

— Берегите себя, Робишо. Если ваше имя снова попадет в газету, пусть уж это будет заметка о рыбной ловле.

Я пересек мост через реку Вермиллион и покатил по старой двухполосной дороге через Бронсар в Нью-Иберия. Ровно в три часа хлынул дождь. Я смотрел на серую стену дождевых струй к югу впереди меня, потом слушал, как первые капли орошают поле сахарного тростника и стучат по обитой железными листами крыше здания заброшенного сахарного заводика на окраине Бронсара. Как раз всередине я увидел косые лучи солнца, пробивающиеся сквозь тучи, как святое сияние на детской рождественской открытке. Мой отец всякий раз говаривал: «Это Бог, он дает знать, что дождь скоро кончится».

Когда я приехал домой, дождь все еще лил, Энни и Алафэр ушли помогать Батисту прислуживать рыбакам, которые сидели под полотняным навесом и пили пиво с жареными колбасками. Я поднялся наверх и позвонил в справочную службу Нового Орлеана, чтобы узнать номер телефона Робин, но там его не оказалось. Тогда я набрал номер бара, где она работала. Тот, кто взял трубку, не представился, но голос и манера говорить выдали его с головой.

— Ее нет, она не приходит раньше шести, — ответил он.

— У вас есть ее домашний телефон?

— Вы что, издеваетесь? Кто вы вообще такой?

— Дай мне ее телефон, Джерри.

— Как же я сразу не догадался! Господин легавый собственной персоной, — сказал он. — Хотите знать? У нее нет телефона. А еще хотите кое-что знать? Тут вам не справочное бюро.

— Когда вы видели ее последний раз?

— В два часа ночи. Блевала в сортире. Я его только что вымыл. Послушай, шутник, если тебе нужна эта шлюха, приезжай сюда сам и поговори с ней. А я пойду мыть швабру. Вы с ней друг друга стоите.

Он положил трубку. А я так и остался смотреть на дождь. Хоть бы с ней ничего не случилось. То, что мужчины пользовались ее телом и избивали ее, было для этой женщины обычным делом, равно как алкоголь и наркотики, без которых она не обходилась ни дня. Может быть, я лишь из тщеславия полагал, что наш разговор может ей как-то повредить. К тому же не факт, что за рулем «корвета» был именно бандит из Бруклина по имени Эдди Китс.

Святые не нуждаются в предостережениях потому, что считают их неуместными. Дураки же не обращают на них внимания, полагая, что только молния в небесах и раскаты грома над лесной чащей — загадочные знаки судьбы. И Робин, и Майнос П. Дотрив пытались меня предупредить. Я же стоял и смотрел, как вспышки молний озаряют южную сторону горизонта. И мне не хотелось думать ни о каких авиакатастрофах, преступниках, федеральных агентах и наркоманах. Я послушал, как дождь шелестит листвой ореховых деревьев, и отправился помогать Энни и Батисту подготовить станцию к приему полуденных посетителей.

Глава 3

Если бы в детстве меня попросили рассказать об окружающем мире, я стал бы взахлеб описывать сцены, которые наполняли меня чувством семейного уюта и благополучия. Пусть моя мать умерла, когда я был совсем маленьким, пускай мы жили в бедности, а отец порой напивался в баре и проводил ночь в участке, но у нас троих — у меня, у отца и братишки — был свой дом на берегу залива, да что там — целый мир! В этом доме было безопасно, зимой нас согревало тепло очага, а ореховые деревья дарили прохладу в летний зной; собственный дом, который принадлежал нашей семье с тех давних пор, когда в 1755 году в Луизиану приплыли первые французские поселенцы. Я рассказал бы о своей трехногой дворняжке, о нашей пироге, привязанной к кипарису, в котором торчал ржавый штырь, а к нему была прикреплена цепь — должно быть, в свое время ими пользовался сам Жан Лафит; об огромном закопченном котле, стоявшем на заднем дворе: там отец летними вечерами готовил на ужин лещей и жарил коровье вымя. Я поведал бы, как хороши оранжево-пурпурные осенние закаты, когда косяки летящих уток пересекают небо от горизонта до горизонта, а с деревьев, кружась, опадают листья в те особенные октябрьские дни — теплые и холодные одновременно, о ковре прелой листвы в лесной чаще, о коптильне, которая покрывалась инеем в морозное утро и пахла дымом, где на крюках висели свиные окорока, и с них капал сок прямо на тлеющие угли. Но больше всего я рассказывал бы об отце — огромном загорелом весельчаке, который запросто мог расколоть доску в щепы голыми руками, перебросить через забор чугунный бак для купания, полный кирпичей, и вытащить за хвост из воды аллигатора размером в добрых шесть футов.

Но как описать мир детства шестилетнего ребенка, родившегося в примитивных условиях деревушки, затерявшейся где-то в Центральной Америке, куда технический прогресс попадал исключительно в виде современнейших — и самых разрушительных — средств поражения противника?

Единственный из моих знакомых в Нью-Иберия, кто говорил по-испански, был Феликс — торговец застекленными дверьми, работавший в Эванджелин-Даунз в Лафайете и в одном из торговых комплексов Нового Орлеана. В эпоху диктатора Батисты он был карточным шулером в Гаване, и его лавандового цвета рубашки, белые манжеты, легкие костюмы из жатого ситца и напомаженные волосы придавали ему вид человека, который никак не мог забыть о былой роскошной жизни. Основным его недостатком, как и ему подобных, было нежелание искать постоянную работу или общаться с простыми людьми.

Когда я вернулся из Лафайета, где имел приятную беседу с агентом Управления по борьбе с наркотиками, небо почти очистилось, на западе догорало закатное солнце, в тени деревьев стрекотали цикады и то и дело в сумерках вспыхивал огонек светляка.

Мы сидели в гостиной, и Феликс тихо расспрашивал Алафэр по-испански о ее родителях и деревне — ярком мирке с тропической почтовой марки, единственном, который был ей знаком, — а я, слушая их, вспоминал совершенно другой мир, от которого меня отделяли несколько океанов и два десятка лет. Мне вспоминались другие деревни, пахнущие тухлой рыбой, навозом, курятниками, закисшей грязью, стоячей водой и человеческими испражнениями; я видел покрытых язвами голоногих детишек, которые мочились прямо посреди дороги, и ко всему этому примешивался другой запах — кислый тяжелый дух немытого солдатского тела и провонявшей потом одежды; казалось, зловонны сами мысли этих людей, сводившиеся только к похоти да слепому желанию изрубить противника в капусту.

Но я отвлекся. Ее история важнее моих воспоминаний, ведь у меня было право выбора, а у нее — нет. Я сознательно дал согласие прийти с автоматом АК-47 или М-16 и напалмом к безоружным рисоводам. А вот Алафэр невольно пришлось иметь дело с людьми, которые аналогичным образом знакомили страны третьего мира с благами цивилизации.

Ее рассказ напоминал пересказ плохого фильма, в котором она смогла понять только часть, мы с Энни постоянно переглядывались, точно опасаясь увидеть вместо друг друга австралопитеков, коими мы себя и ощущали. Феликс переводил:

— У солдат были ножи и плоскогубцы, которыми они уродовали до неузнаваемости лица людей из деревни. Мой дядя хотел убежать в заросли тростника, а на следующий день мы нашли его на том месте, где его бросили. Моя мать попыталась закрыть мне глаза ладонями, но я все равно увидела. Его руки были связаны проволокой, а лица не было. В тростнике было жарко, мы слышали, как жужжат зеленые мухи; запах был такой, что некоторым людям стало плохо, и их вырвало.

Тогда мой отец тоже убежал. Мать сказала, что он убежал на холмы, вместе с другими людьми из деревни. Их иногда искали вертолеты, мы видели тени от них — прямо над домом, потом над полями и дорогой, потом они зависали в воздухе и начинали стрелять. Сбоку у них были трубки, из которых шел дым, и от выстрелов разлетались во все стороны камни и падали деревья на холмах. Деревья были сухими и загорелись, мы видели огонь высоко на холмах и чувствовали запах дыма...

— Спроси, что стало с ее отцом, — попросил я Феликса.

— Donde esto tu padre ahora?

— Может, его увезли на грузовике. На холмы ездили грузовики, потом они возвращались, и в них было много людей из деревни. Их увезли туда, где жили солдаты, и больше мы их не видели. Мой двоюродный брат сказал, что где-то далеко есть тюрьма, где солдаты держат много людей. Может быть, там и мой отец. Священник из Америки сказал, что он попытается узнать, что с ним, но мы должны уйти из деревни. Он сказал, что они могут сделать с моей матерью то, что они сделали с другой женщиной, которая работала...

Она затихла, неподвижно сидя на диванчике и неотрывно глядя сквозь застекленную дверь на светлячков, то и дело мигавших в сумраке. На ее загорелом лице вновь появились бескровные пятна — такие же, как в тот день, когда я спас ее из затонувшего самолета. Энни погладила ее коротко стриженную макушку и обняла за плечи.

— Дейв, может, хватит, — умоляюще сказала она.

— Нет, пусть расскажет все. Такая малышка не должна держать в себе подобное, — ответил я. Потом спросил Феликса: — И что же было с той женщиной?

— Quien es la outra senora? — спросил он.

— Она работала в клинике вместе с мамой. У нее был большой живот, и от этого она ходила вперевалку, как утка. Однажды пришли солдаты и выволокли ее за руки на дорогу. Она звала на помощь своих друзей, но все боялись солдат и попрятались. Потом солдаты заставили нас выйти и смотреть, что они будут с ней делать...

Ее глаза были широко раскрыты и совершенно пусты, как глаза человека, который смотрит на пламя.

— Que hicieron los soldados? — мягко спросил Феликс.

— Они пошли в дом лесоруба и взяли его мачете. Им недавно рубили мясо, и лезвие было красным от крови. Один из солдат взял в руки мачете и достал им ее ребенка. Теперь люди плакали и старались закрыть лицо. Из церкви выбежал священник, но солдаты сбили его с ног и избили. А толстая женщина и ее младенец так и остались лежать на дороге. И запах... такой же, как и там, в тростнике, когда мы нашли моего дядю. Так пахло во всех домах, и, когда мы проснулись, запах остался, он стал еще сильнее...

В тени деревьев громко стрекотали цикады. Никто из нас не промолвил ни слова — да и что мы могли сказать? Как можно объяснить ребенку, что такое зло — особенно если этот ребенок повидал его столько, сколько нам и не снилось? Я сам видел в Сайгоне детей, один взгляд которых заставлял неметь, прежде чем ты даже пытался промямлить жалкие извинения за все зло, причиненное взрослыми. Чтобы хоть как-то ее утешить, я купил ей упаковку шоколадок.

Потом мы отправились в кафе «У мулата» близ моста Бро, чтобы поесть пирога с орехами пекан и послушать акадский[36] струнный оркестрик, а после этого прокатились на увеселительном пароходике вдоль залива Тек. Стало совсем темно, и на лужайках возле некоторых домов зажглись японские бумажные фонарики, запахло кострами для барбекю и крабами, которых варили в бесчисленных летних домиках, разбросанных там и сям вдоль зарослей тростника, росшего по берегам. Бейсбольная площадка в парке была залита белым светом гигантского фонаря, кричали и свистели болельщики, игра шла полным ходом. Словом, провинциальная сценка из фильма времен войны. Алафэр сидела на деревянной скамье между мной и Энни, наблюдая, как мимо проносятся кипарисовые деревья, темные лужайки и причудливые дома постройки XIX столетия. Слабое, конечно, утешение — но это все, что у нас было.

* * *

Было прохладно, а когда я отправился на станцию, на небе еще не погас малиновый утренний отсвет и не рассеялись низкие красноватые облака. Я работал до девяти, потом оставил станцию на Батиста и вернулся домой завтракать. Допивая последнюю чашку кофе, я услышал телефонный звонок. Это был Батист:

— Дейв, ты помнишь того цветного, который утром взял у нас напрокат лодку?

— Нет.

— Он еще так смешно говорил. Он не отсюда.

— Не помню такого. А что случилось?

— Он сказал, что его лодка налетела на мель и что-то случилось с мотором. Он спросил, не приедешь ли ты помочь?

— Где он?

— К югу от излучины. Может, я сам посмотрю?

— Не стоит. Я буду там через две минуты. Ты дал ему запасную срезную чеку?

— Ну да. Но он говорит, дело не в этом.

— Хорошо, Батист. Не беспокойся, я сам справлюсь.

— Спроси его, из какой он дыры, если не умеет управлять лодкой.

Через несколько минут, усевшись в лодку с подвесным мотором, я уже плыл по заливу к месту аварии. Этот случай не был редкостью. Стоило людям, взявшим лодку, залить глаза, и начиналось: то на мель налетят, то наткнутся на плавучую колоду или кипарисовый пень, а то и просто перевернутся на повороте из-за собственного попутного потока. На воде играли солнечные блики, и стрекозы присаживались отдохнуть на плоские листья водяных лилий, которые подпрыгивали и опускались на поднимаемых лодкой волнах, точно кто-то легонько подталкивал их снизу, и слышно было, как плещется прибой, разбиваясь о корни кипарисов. Я доплыл до старого, обшитого досками магазинчика, откуда, должно быть, этот парень и позвонил Батисту. К одной стене была прибита ржавая вывеска, а на веранде под сенью дуба сидело несколько негров в комбинезонах, они ели сэндвичи и пили лимонад. Заросли кипарисов и тростника по берегам стали сгущаться, и вдали показалась моя лодка, привязанная к стволу молодой сосны и лениво покачивающаяся на волнах прибоя.

Я выключил мотор, медленно подплыл к берегу и привязал лодку рядом с первой. Мелкие волны гулко отдавались по стенкам алюминиевого корпуса лодки. Поодаль я увидел высокого чернокожего мужчину, который стоял, прислонившись к дубовому пню, и потягивал абрикосовое бренди из четвертной бутыли. У его ног лежала начатая буханка хлеба и жестянка сосисок. Мужчина был одет в адидасовские кроссовки, грязные белые хлопчатые брюки и оранжевую майку, плечи и грудь поросли жестким курчавым черным волосом. Его длинные пальцы украшала полудюжина золотых колец, а цвет кожи был значительно темнее, чем у большинства чернокожих юга Луизианы. Он положил под губу добрую щепотку нюхательного табаку и молча уставился на меня.

— В чем дело, друг? — спросил я.

Он еще раз отхлебнул бренди, но ничего не ответил.

— Батист сказал, ты налетел на мель.

И снова никакого ответа.

— Ты меня хорошо слышишь? — спросил я и улыбнулся ему.

Но по-видимому, говорить со мной он не собирался.

— Ладно, посмотрим, что тут у нас, — сказал я. — Если дело в чеке, я ее заменю, и все будет в порядке. Но если погнулся пропеллер, то мне придется отбуксировать тебя на станцию, и, боюсь, на сегодня свободных лодок больше нет.

Я снова посмотрел на него, потом повернулся и направился к лодке. Услышал, как он выпрямился и смахнул с одежды хлебные крошки, как забулькало бренди в перевернутой бутылке, и вот тут-то почуял неладное и резко обернулся — как раз вовремя, чтобы заметить его налитые кровью глаза и занесенную надо мной бутыль.

Удар пришелся по голове сбоку, я еще успел почувствовать, как бутыль отскочила и пролетела мимо плеча; я ничком упал на землю, точно она внезапно ушла из-под ног. Я хрипло дышал через рот, все поплыло перед глазами, в ушах зашумело, и я почувствовал, как по лицу стекает струйка крови.

Он презрительно перешагнул через мое распростертое тело и небрежным движением ухватил меня рукой за подбородок так, чтобы я мог видеть, как в другой его руке поблескивает лезвие опасной бритвы с перламутровой рукояткой. Он поднес лезвие к моей голове и прижал за ухом. От него пахло спиртным и табаком. Потом я увидел ноги еще одного человека, который появился из-за деревьев.

— Не верти головой, мужик, — заговорил тот, другой. У него был странный выговор — то ли бруклинский, то ли ирландский. — Вот так-то лучше. Сегодня не твой день. Туут мастерски владеет ножом. Одним движением он снимет с тебя скальп, и твоя башка будет похожа на голову манекена.

Он зажег сигарету и защелкнул крышечку зажигалки. Запахло дымком. Краем глаза я видел его ковбойские сапоги из лиловой замши, широкие серые брюки и украшенную золотым браслетом узкую белую руку.

— Смотри сюда, придурок. Я повторять не люблю, — сказал он. — Ты можешь выбраться отсюда живым — либо Туут с удовольствием проткнет тебя прямо между сосков, с него станется. В свое время он был тонтон-макутом[37] на Гаити, и один раз в месяц спит в могиле, чтобы не терять связь с духами. Расскажи ему, что ты сделал с той шлюхой, Туут.

— Кончай трепаться. Я жрать хочу, — сказал чернокожий.

— Туут постарался. Он у нас парень с выдумкой. У него есть пачка поляроидных снимков с Гаити. Хочешь посмотреть? Догадайся, что он с пей сделал?

Капелька крови упала с моих ресниц на землю, оставив на грязи красную звездочку.

— Догадайся! — повторил он и пнул носком сапога мою правую ягодицу.

Я стиснул зубы и сжал кулаки.

— Ты что, оглох? — Он двинул меня в бедро.

— Пошел ты!..

— Что?

— Что слышал. Что бы ты со мной не сделал, я отомщу, а не я, так другие.

— У меня для тебя есть новости. Первая: ты пока жив только потому, что у меня хорошее настроение. Вторая: ты сам во всем виноват, придурок. Нечего было болтать с чужими девками и совать свое рыло куда не просят. Таковы правила. Такая старая крыса из убойного отдела, как ты, уж должна была это знать. И последнее. Шлюха легко отделалась. Туут хотел сделать с ней то же самое, что и на этих поляроидных снимках. Но эта шлюха — живые деньги, она кое на кого работает, и мы не стали усердствовать — надеюсь, ясно, о чем я. Он просто-напросто защемил ей палец дверью и сломал его.

— Эй, не грусти, приятель! — почти ласково сказал он. — Она была рада. Я говорю, она не возражала. Умная девка, знает, с кем связалась. Тебе не повезло, у тебя нет дырки между ног, на тебе нельзя делать деньги.

— Заканчивай! — сказал темнокожий.

— Ты же не спешишь, Робишо, ведь правда? — Тут он двинул мне ногой в пах.

— Ладно, закругляюсь, а то ты напомнил мне ту собаку, — продолжал говорить ирландец. — У тебя есть дом, свое дело, жена — чего тебе еще надо? Так что не стоит соваться не в свое дело. Сиди дома, забавляйся с мамулей и червячками. А иначе сам знаешь, что будет. К примеру, подумай, каково спать с безносой бабой.

— А вот тебе еще кое-что на прощание.

Лезвие у моего уха исчезло, и в тот же момент удар остроносого ботинка пришелся мне прямо в мошонку. В кишках будто кто огонь зажег, кусок раскаленного железа словно бы засел в печенках, и я издал нечеловеческий вопль. И когда я почти свернулся в петлю, как выпотрошенная туша, чернокожий почти с балетной грацией двинул мне ногой с полулета прямо в челюсть.

Я остался лежать на боку в позе эмбриона, сплевывая кровь изо рта, а эти двое уходили в заросли деревьев, словно два закадычных друга, которых пустячный разговор отвлек на пару минут от приятной прогулки в погожий день.

* * *

Жаркое, солнечное утро; я смотрю вниз из кабины санитарного вертолета, пока мы поднимаемся над верхушками индийских смоковниц и зарослями слоновьей травы. Постепенно воздух становится прохладней, уже не адово пекло, что стоит на земле; впереди нас, пересекая рисовые поля, сточные канавы, грязные дороги, по которым тянутся повозки и едут велосипедисты, несется наша тень. Врач, итальяшка из Нью-Йорка, делает мне инъекцию морфина и обмывает лицо из фляги. По его обнаженной груди стекает пот, резиновые подтяжки крест-накрест пересекают живот. Попрощайся с Дерьмоградом, лейтенант, — говорит он. Ты вернулся живым в 1965 год. Я чувствую гнилостный запах собственных ран и засохшей мочи на своих штанах, пока под нами проносится карта наших передвижений за последние десять месяцев: сгоревшие дотла городишки, беззубые ухмылки траншей, где мы прижали их к стенке и поджарили, как цыплят, иззубренные края канавы, рисовые поля с воронками от разрывов, где они накрыли нас стеной огня с обоих флангов. Эй, лейтенант, не трогай руками, не надо, — говорит врач. Тебе что, руки связать? Там, в полевом госпитале, есть холодильник. Плазма. Кто-нибудь, держите ему руки, черт подери. Он ведь так повязку сорвет.

* * *

— Там у тебя компресс со льдом, — говорил врач — плотный седой мужчина в очках без оправы, защитного цвета брюках и футболке. — Так быстрее спадет опухоль. Похоже, ты хорошо спал после того укола, сильная, кстати, штука. Тебе что-нибудь снилось?

По тому, как снаружи на дубовые деревья падал солнечный свет, я понял, что уже за полдень. На лужайке перед больницей колыхалась на ветру лиловая глициния и цветущие ветви мирта. Над заливом Тек подняли подвесной мост, и я видел, как играют блики солнца на колесе маленького двухпалубного пароходика, катавшего туристов.

Во рту у меня было сухо, в уголки губ будто кто проволоку напихал.

— Пришлось наложить девять швов на затылке и шесть — возле рта. Придется на месяц-другой отказаться от соленых орешков, — улыбнулся он.

— Где Энни? — хрипло спросил я.

— Я отправил ее выпить кофе. Сейчас придет. И чернокожий тоже с ней. Здоровый такой парень. Сколько ему пришлось тебя нести?

— Пять сотен ярдов, до самой излучины. У меня там... все в порядке, док?

— Ничего серьезного, ни разрывов, ни переломов. Пару ночей не будешь доставать его из пижамных штанов, вот и все. Послушай, откуда у тебя шрамы на бедрах?

— На память о службе в полиции.

— Так я и думал. Похоже, там не один кусок металла.

— Иногда в аэропорту детектор срабатывает.

— Ночью побудешь здесь, а завтра мы отпустим тебя домой. С шерифом сейчас побеседуешь или отложим?

Поначалу я не замечал мужчину, сидевшего на стуле в углу. На нем была коричневая полицейская униформа, на коленях покоилась фуражка с лакированным козырьком, он почтительно кивнул мне. Пока его не уговорили занять место шерифа, он держал прачечную. Местные полицейские за двадцать лет сильно изменились. Я помню те времена, когда шериф носил синий костюм-тройку, из жилетного кармана у него свисала толстенная золотая цепь, а из кармана плаща торчал тяжелый револьвер. Ему не было дела ни до борделей на Рейлроуд-авеню, ни до игровых автоматов всего округа Иберия, он смотрел сквозь пальцы на то, как подростки из белых семей избивали черных сверстников субботними вечерами. При виде белокожей дамы на Главной улице он приподнимал свою стетсоновскую шляпу, а с пожилой негритянкой обращался так, словно перед ним было пустое место. А этот был председателем местной торговой ассоциации.

— Ты знаешь, кто были эти люди, Дейв? — спросил он. Черты его лица начинали расплываться, как у большинства людей его возраста, на щеках уже появилась сеточка красно-синих прожилок.

— Белого парня звали Эдди Китс. Ему принадлежит парочка баров в Новом Орлеане и Лафайете. Второй парень был чернокожим. Его имя Туут. — Я отпил из стакана, стоявшего на столике возле кровати. — Возможно, он с островов. Вы знаете кого-нибудь похожего?

— Нет.

— А самого Эдди Китса?

— Тоже нет. Но можно оформить ордер на его задержание.

— Я не видел его лица. Я не смогу опознать его.

— Не понимаю. Откуда тогда тебе известно, что это был он?

— Вчера он околачивался возле моего дома. Позвоните лафайетскому агенту Управления по борьбе с наркотиками, у него есть досье на этого Китса. Он вроде подручного Буббы Рока.

— Этого только не хватало.

— Послушайте, его же можно арестовать по подозрению. Ну, пришейте ему что-нибудь, ну, там, травка в кармане, хранение оружия, просроченная кредитная карточка, — придумайте что-нибудь, всегда есть за что зацепиться. — Я вновь отпил из стакана. Казалось, моя мошонка под компрессом стала размером с шар для боулинга.

— Я не знаю, что тут можно сделать. Это в компетенции лафайетского округа. Вроде как отправиться поохотиться на чужой территории. — Он мягко посмотрел на меня, будто надеялся, что я войду в его положение.

— Хотите, чтобы он вернулся? — спросил я. — А он вернется, если его не припугнуть как следует.

Он что-то записал в своем блокноте, сунул блокнот с карандашом в карман рубашки и предусмотрительно застегнул его.

— Ладно, я позвоню в управление и в окружную полицию Лафайета, а там посмотрим, — сказал он.

Потом он задал еще пару незначительных вопросов, попрощался и ушел. Я не ответил на его прощание.

А что я хотел? Я ведь и сам не был до конца уверен, что белым парнем был именно Эдди Китс. В Новом Орлеане полно людей ирландско-итальянского происхождения с акцентом, похожим на бруклинский. Я сам признал, что не смогу опознать его, да и о черномазом я знал лишь то, что его звали Туут и раз в месяц он спит в могиле. Что может знать о них бывший владелец прачечной, который одевается как разносчик пиццы, спрашивал я себя.

Однако черная мыслишка нет-нет да и всплывала из глубин моего подсознания, соблазнительная картинка того, как бы полицейские рассчитались с этим Кит-сом лет этак двадцать назад. К нему в бар заявилась бы парочка ребят в штатском (обычно они носили готовые костюмы, сидевшие на них как на корове седло), содрали бы со стены и утопили в сортире разрешение на торговлю спиртным, побили бы все стекла на его автомобиле полицейской дубинкой, приставили бы ко лбу револьвер с единственным холостым патроном в барабане и спустили курок.

Не то чтобы я одобрял подобные методы. Вовсе нет. И тем не менее соблазн был велик.

Явился Батист, пахнущий вином и рыбой. В руках у него были цветы (подозреваю, что он утащил их из вазы, стоявшей в холле), которые он поставил в бутылку из-под колы. Услышав, что чернокожий по имени Туут был тонтон-макутом, он спутал его с французским loup-garou[38] — это нечто вроде злого духа-оборотня, в которого верили местные жители, и стал убеждать меня, что надо сходить к колдуну, чтобы найти его и насыпать ему в ноздри горсть земли с ведьминой могилы. Тут я увидел, что из заднего кармана его комбинезона торчит бутылка вина с обернутым бумагой горлышком, и он заерзал в кресле, чтобы я ничего не заметил; однако бутылка звонко стукнулась о ручку кресла и выдала сама себя. Он не знал, куда деться от стыда.

— Эй, приятель, с каких пор у тебя есть от меня секреты? — спросил я.

— Я не должен был пить, ведь мне надо смотреть за мисс Энни и за девочкой.

— Я тебе доверяю, Батист.

Он по-прежнему не смотрел мне в глаза, его руки, лежащие на коленях, задергались. Хотя мы дружили с детства, но, когда я, белый, начинал доверительно с ним беседовать, ему всякий раз становилось не по себе.

— Где сейчас Алафэр? — спросил я его.

— С моей женой и дочкой. С ней все в порядке, не беспокойся. Ты знаешь, она понимает по-французски. Мы готовим ужин, я говорю pain — она знает, что это значит «хлеб», говорю sauce piquante — она знает, что это значит «острый соус». Откуда она все знает, Дейв?

— В испанском и французском много похожих слов.

— О! — сказал он. Потом, помедлив: — А почему?

Я не нашелся что ответить, но тут меня спас приход Энни. Батисту трудновато было объяснить те вещи, которые не были частью его тесного мирка, и всю информацию он пропускал через смесь африкано-креольско-акадийских нравов, обычаев и поверий, полагаться на которые было для него так же естественно, как носить монетку на шнурке, повязанную вокруг щиколотки, чтобы отвратить заклятье колдуна. Энни просидела со мной весь вечер; тени становились длиннее, свет — мягче, закатное небо окрасилось красновато-коричневым и оранжевым, словно пламя спиртовой горелки, были слышны голоса подростков, направлявшихся в парк посмотреть бейсбол. Окно было открыто, и я видел костры для барбекю, поливальные машины, цветы магнолии и жасмина. Потом небо нахмурилось, на фоне темных грозовых туч то и дело вспыхивали снопы белых молний.

Энни прилегла рядом со мной, потерлась щекой о мою грудь и поцеловала в глаза.

— Убери компресс со льдом и придвинь к двери стул, — сказал я.

— Нет, Дейв.

— Отчего же? Доктор разрешил.

Нежно касаясь губами моего уха, она прошептала:

— Не сейчас, сладенький.

Я сглотнул.

— Пожалуйста, Энни.

Она приподнялась на локте и с любопытством заглянула мне в глаза.

— В чем дело?

— Ты моя жена. Ты нужна мне.

Она нахмурилась, на секунду отвела глаза и вновь посмотрела на меня.

— Так в чем же дело? — спросила она.

— Ты вправду хочешь знать?

— Дейв, ты для меня все. Конечно, я хочу знать, что с тобой!

— Эти сукины дети сбили меня с ног и побили как собаку.

В ее глазах застыла боль. Она провела ладонью по моей груди и шее.

— Их поймают, Дейв. Тебе это известно.

— Нет. Они — охраняемые свидетели, эти сволочи. Их никто не побеспокоит, за исключением разве что бывшего хозяина прачечной, нацепившего форму шерифа.

— Ты больше не работаешь в полиции. У нас все хорошо. Ты живешь в собственном доме. Все в городе любят и уважают тебя, у нас замечательные соседи. Теперь у нас появилась Алафэр. Неужели ты позволишь каким-то подонкам помешать нашему счастью?

— Дело не в том, Энни.

— А по-моему, именно в том. Почему ты ищешь только плохое, забывая о хорошем?

— Так ты собираешься приставить к двери стул?

Она замолчала. У нее теперь был целеустремленный вид. Она выключила свет и приставила тяжелый, обитый кожей стул к двери, спинка его касалась дверной ручки. Лунный свет, просачиваясь сквозь оконное стекло, серебрил ее светлые волосы. Она отогнула край простыни, убрала компресс и прикоснулась к тому месту рукой. От боли я едва не взвыл.

Она вздохнула и вернулась на свое место на самом краешке кровати.

— Мы так и будем спорить друг с другом, чуть что?

— С тобой никто не спорит, детка.

— Еще как спорит. Дейв, прошлое есть прошлое. Как только что-то идет не так, ты снова берешься за старое.

— Ничего не могу поделать.

— Может быть. Но не забывай, что ты теперь не один. У тебя есть я, — она взяла меня за руку и вновь прилегла рядом, — а теперь еще и Алафэр.

— Я расскажу тебе, каково это. Может, сейчас ты поймешь. Помнишь, я рассказывал тебе, как в Северном Вьетнаме нас окружили солдаты и капитану пришлось сдаться? Они привязали нас проволокой к деревьям и по очереди мочились на нас. В этот раз я испытал нечто подобное.

Долгое время она молчала. Было так тихо, что я слышал ее дыхание. Затем она глубоко вздохнула и положила мне руку на грудь.

— Мне и вправду очень плохо, Дейв, — сказала она.

Я ничего не ответил. А что я мог ответить? Даже самые близкие люди пострадавшего от нападения никогда не смогут до конца понять его чувств. По долгу службы мне сотни раз приходилось допрашивать жертв изнасилования, уличных нападений, людей, в которых стреляли психопаты, и подвергшихся нападению банды байкеров. У всех у них были одинаково застывшие лица, они избегали смотреть прямо в глаза, этих людей объединяло схожее чувство — будто они странным образом сами повинны в том, что с ними случилось, чувство абсолютного, безраздельного одиночества. И частенько окружающие подливают масла в огонь, давая понять, что произошедшее — результат их собственной неосторожности, гордо добавляя про себя: «Вот со мной такого никогда не случится».

* * *

Зря я так с Энни. Она и вправду очень страдала, однако в жизни каждого бывают моменты, когда от собственных мыслей голова гудит и хочется остаться наедине с собой. Именно так я себя и ощущал.

В ту ночь я глаз не сомкнул. Собственно, бессонница и я — старые знакомые.

Пару дней спустя опухоль между ног стала спадать, и я смог ходить нормально, а не так, словно забор оседлал. Ко мне на станцию явился шериф и рассказал, что связался с полицией Лафайета, а также позвонил Майносу П. Дотриву. Лафайет послал пару полицейских допросить Эдди Китса в одном из его баров, но тот утверждал, что в день нападения катался на яхте вместе с двумя работающими у него танцовщицами, которые подтвердили его слова.

— И они поверили? — спросил я.

— А что им оставалось делать?

— Им? Узнать, чем занимались эти девицы пару дней назад.

— Ты знаешь, сколько у этих ребят работы?

— Знаю, шериф. Тем не менее. Такие, как этот Китс, думают, что им все сойдет с рук. Что сказал Майнос П. Дотрив?

Шериф слегка покраснел, и в углах его губ показалось нечто вроде ухмылки.

— По-моему, он сказал что-то вроде того, чтобы ты волок свою задницу к нему в кабинет.

— Так и сказал?

— Именно так.

— С чего это он на меня взъелся?

— Насколько я понял, ему не нравится, что ты суешь нос в федеральное расследование.

— Он знает что-нибудь о гаитянине по имени Туут?

— Нет. Я сам перекопал все, что мог, вплоть до базы данных Национального информационного центра криминалистики в Вашингтоне. На него ничего нет.

— Выходит, что он — нелегал, раз на него нет документов.

— И Дотрив так сказал.

— Ловкий парень, этот Майнос П.

Я сразу заметил, что моя реплика задела шерифа, и пожалел о сказанном.

— Обещаю, что сделаю все возможное, Дейв.

— Спасибо. Вы и так неплохо поработали.

— Боюсь, я сделал слишком мало.

— Послушайте, этих ребят так просто не достать, — сказал я, — как-то я два года работал над делом одного гангстера, который столкнул собственную супругу с балкона четвертого этажа прямиком в пустой бассейн. Он сам мне в этом признался. И ему ничего не было, потому что мы изъяли ее дневник, явившись в квартиру без ордера на обыск. Как насчет такого образчика первоклассной работы? Всякий раз, когда я встречаю его в баре, он заказывает мне выпивку. Неплохо, а?

Он улыбнулся и пожал мне руку.

— Еще кое-что, пока я здесь, — сказал он. — Вчера ко мне в контору приходил некий Монро из Департамента по делам иммиграции. Он спрашивал о тебе.

В водах залива играло солнце, от кипарисов и дубов на прибрежный песок ложились синие тени.

— Он являлся ко мне вскоре после крушения, — ответил я.

— Он спросил, не живет ли у тебя в доме маленькая девочка.

— И что вы ему ответили?

— Я ответил, что не знаю и вдобавок не мое это дело. Но у меня создалось впечатление, что не из-за девочки он так тобой интересуется.

— Я сорвался в разговоре с ним.

— Знаешь, Дейв, я плохо знаю федералов, но почему-то не думаю, что кто-то из них стал бы таскаться из Нового Орлеана только потому, что хозяин лодочной станции с ним как-то не так поговорил. Что ему надо, Дейв?

— Откуда мне знать?

— Послушай, Дейв, я ни в коем случае не хочу вмешиваться, но тем не менее: если вы с Энни помогаете малышке, которая осталась без родителей, то почему и другие не могут ей помочь?

— Вы знаете, мой покойный папаша говаривал, что у сома есть усы и поэтому он никогда не заберется внутрь полой колоды, если не сможет там развернуться. Не доверяю я этим из департамента, шериф. Играй по их правилам — и проиграешь.

— Думаю, ты порой рассуждаешь чересчур пессимистично.

— Уж поверьте мне.

Он уехал по грязной дороге под пологом склонившихся деревьев. С минуту я наблюдал за ним, постукивая пальцами по дощатому забору. Затем вернулся в дом, и мы с Энни и Алафэр сели завтракать.

Час спустя я достал из ящика стола свой пистолет 45-го калибра и полную обойму патронов, завернул в полотенце и направился к пикапу, где положил сверток в бардачок. Энни наблюдала за мной с веранды, опершись на некрашеные деревянные перила. Мне было видно, как под джинсовой рубашкой вздымалась ее грудь.

— Я еду в Новый Орлеан. Вернусь к вечеру.

Она не ответила.

— Послушай, это нельзя так оставлять, — заговорил я. — Шериф — славный парень и все такое, но ему бы лучше продолжать стирать штаны, а не бороться с преступностью. Случаи нападения находятся вне компетенции федеральных агентов. А у лафайетских служак и без меня работы по горло. Получается, что если не я, то никто. Усекла?

— Наверное, по-своему ты прав. Ну, там, мужское достоинство и все такое. Дело не в том. Когда наконец Дейв перестанет страдать ерундой и ругаться с женой, хотелось бы знать.

Она продолжала смотреть перед собой ничего не выражающим взглядом.

Некоторое время я слушал, как ветер шелестит листвой ореховых деревьев, потом открыл дверцу пикапа.

— Я возьму немного денег из сбережений. Надо помочь одному человеку. В следующем месяце верну.

— А я что? Как сказала твоя бывшая жена, продолжай в том же духе, родной, — ответила она и, не сказав больше ни слова, развернулась и вошла в дом.

Шелест ветра превратился в оглушительный шум.

Я завел грузовик, потом, передумав, выскочил из кабины, вернулся на станцию, уселся за деревянную стойку, налил себе «Доктора Пеппера» и набрал номер кабинета Майноса П. Дотрива в лафайетском отделении Управления по борьбе с наркотиками. Пока шли гудки, я смотрел в окно на пышную прибрежную растительность.

— Мне тут сказали, чтобы я приволок задницу в твой кабинет.

— Ага. Что, черт подери, происходит?

— А самому приехать и узнать никак?

— Что у тебя с голосом?

— У меня швы в углах рта.

— Тебе здорово досталось?

— Так зачем тебе моя задница?

— Интересно. Хотелось бы знать, откуда у парочки засранцев, которые приторговывают наркотой и девочками, такой повышенный интерес к твоей персоне? Может быть, ты знаешь что-то, чего не знаем мы?

— Ничего я такого не знаю.

— А может быть, ты все еще думаешь, что ты — офицер полиции.

— Ты немного не так смотришь на ситуацию. Когда парню надавали по морде и причинному месту, он становится пострадавшим. Соответственно, те, кто надавал ему по морде и причинному месту, называются преступниками. Преступников надо ловить. Ваша задача — посадить их в тюрьму.

— Шериф сказал, что ты не сможешь опознать Китса.

— Я не видел его лица.

— А этого... зулуса ты тоже раньше не видел?

— Китс или кто он там сказал, что он когда-то был тонтон-макутом.

— И что ты от нас хочешь?

— Если я правильно понял наш предыдущий разговор, вы собирались разобраться.

— Теперь не собираюсь. К тому же тебе прекрасно известно, что нападения не в нашей компетенции.

— А вам никогда не приходилось подбрасывать подозреваемому наркотики?

— Что-о-о?

— Скажите еще, что ни разу. Моей жене и еще кое-кому угрожает опасность. Вы сами сказали, что разберетесь. Ни хрена вы не разбираетесь, а только и знаете, что читать лекции, типа я сам во всем виноват.

— Этого я не говорил.

— Вы дали понять. Вам прекрасно известно, что во всей округе куча народу приторговывает наркотой. А привлечь вам удается одного из пятидесяти. Это плохо, это портит ежемесячный отчет; каждый раз вы трясетесь, что вас отправят на новое место службы в какую-нибудь дыру в Северной Дакоте. Сам Бог велел отыграться на гражданских, якобы вмешивающихся в федеральное расследование.

— Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь, Робишо.

— А мне плевать. У меня и так уже швы по всей морде. Хочешь помочь мне — найди способ привлечь Китса.

— Мне жаль, что на тебя напали и что мы не можем ничего сделать. Я понимаю, ты сейчас зол. Но ты же сам был полицейским и прекрасно знаешь рамки нашей компетенции. Так чего тебе еще надо?

— Тебе известно, что в барах Китса полным-полно проституток. Поставьте там пару патрульных машин, глядишь, его собственные люди и выведут нас на него.

— Это не наш метод, Робишо.

— Так и знал, что ты это скажешь. Увидимся. Не зависай у корзины, приятель. А то все подумают, что ты разучился играть.

— По-твоему, это смешно?

Я повесил трубку, допил свой «Доктор Пеппер», завел пикап и поехал по грязной дороге; теплый ветер колыхал верхушки деревьев, воду залива засыпали опавшие листья, на дальнем берегу на ветвях низко-низко спали водяные щитомордники, почти касаясь поверхности воды. Я с грохотом проехал по подвесному мосту, ведущему в город, снял с нашего счета три сотни, потом повернул и покатил между тростниковыми плантациями Сент-Мартинвилля к шоссе, ведущему в Новый Орлеан.

Когда я проезжал по длинной объездной дороге вдоль болотистых окрестностей Атчафалайя, ветер дул с прежней силой. Небо все еще оставалось нежно-голубым, там и сям проплывали белые облачка, но в воздухе уже чувствовалось приближение бури, и я знал, что к вечеру небо потемнеет, засверкают молнии и загремит гром. Ветер трепал ветви росшей у залива ивы, шевелил пучки мха, свисавшие с поваленных кипарисовых стволов, играл солнечными бликами на воде залива, когда внезапная рябь покрывала ее от берега до берега мириадами солнечных зайчиков. Атчафалайя — это сотни мелких заливов, поросших ивняком островков, песчаных отмелей, насыпей, покрытых зеленой травой и лютиками, широких бухт, берега которых усыпаны поваленными кипарисовыми колодами, кое-где попадаются еще нефтяные вышки, а влажные леса кишат щитомордниками, аллигаторами и тучами москитов. Я хорошо знал этот край; мальчиком я частенько охотился и рыбачил там вместе с отцом, и даже в такой ветреный майский день, как сегодня, мы никогда не возвращались без улова; пускай остальным не удавалось ничего поймать, зато в наших садках трепыхались огромные лещи и пучеглазые окуни. Ближе к вечеру мы подплывали на своей пироге к поросшему ивняком островку и бросали якорь с подветренной стороны. Как раз в это время у поверхности воды начинали роиться москиты; мы забрасывали удочки в спокойную воду у самых зарослей водяных лилий, и часа не проходило, как наши садки были уже полны рыбой.

Но даже самые радостные воспоминания детства не могли заставить меня забыть слова Энни. Она хотела сделать мне больно — что ж, у нее это получилось. Но и сама Энни — она ведь тоже мучается. Произнесенные ею слова моей первой жены означали, что есть в моем характере нечто, некая неуловимая черточка, которую ни она, ни моя бывшая жена, да и вообще ни одна здравомыслящая женщина принять не в силах. Я не просто был пьяницей — меня влекло в этот жестокий иррациональный мир, как влечет летучую мышь-вампира запах свежей крови.

Моей первой женой была темноволосая красотка с Мартиники по имени Николь, как и я, большая поклонница скачек. К сожалению, больше всего на свете она любила деньги и клубное общество. Я терпел все ее многочисленные интрижки, которые она стала заводить с самых первых дней нашей совместной жизни, терпел до тех пор, пока мы оба не пришли к выводу, что причиной тому стала не страсть к другим мужчинам, а отвращение ко мне, к миру пьянства и темных инстинктов, мной управлявших.

Мы были приглашены на пикник близ озера Понтшартрен, до этого я все утро пил в Джефферсон-Даунз и дошел до такой кондиции, что мне и в голову не приходило покинуть расположившийся под сенью мимоз маленький бар и присоединиться к остальной компании. Дул теплый ветер, слегка качавший верхушки прибрежных пальм, в зеленой ряби озера отражалось красное закатное солнце. Вдалеке было видно, как покачиваются на рейде белые парусные суденышки Южного яхт-клуба. Меня вновь охватило странное чувство контроля над ситуацией, которое всегда приходит с опьянением, глаза мои блестели странным, непостижимым блеском.

Однако рукав моего полотняного костюма угодил прямо в лужицу на барной стойке, а когда я попросил очередную порцию виски с водой, язык не слушался меня и заплетался.

Рядом со мной стояла Николь со своим тогдашним любовником — геологом из Хьюстона. Летом он лазал по скалам; у него был грубовато-красивыйримский профиль и широкая мужественная грудь. Одет он, как и все присутствующие, был по тогдашней моде — в одежду мягкой тропической расцветки: на нем была рубашка пастельных тонов, белый полотняный костюм и пурпурный галстук с ослабленным узлом. Он заказал коктейль из виски и вермута для них обоих и, пока чернокожий бармен смешивал напиток, нежно гладил руку Николь повыше локтя, будто бы меня вовсе не было рядом.

Я смутно помню, что было потом. В голову мне ударил хмель, будто кто-то шлепнул мокрой газетой по затылку; помню неподдельное выражение страха в его широко раскрытых глазах, когда я кинулся на него, сжав кулаки, и двинул ему по физиономии. Я чувствовал, как он, падая, попытался схватить меня за полы пиджака; потом я взял его за горло и крепко сжал...

Когда меня от него оттащили, он был уже в полумертвом состоянии, кожа его приобрела мертвенно-бледный оттенок, а на щеках остались пятна кровавой пены. Моя жена безутешно всхлипывала в объятьях нашего хозяина.

Когда на следующее утро я проснулся на борту нашего плавучего дома и утренний свет резанул мне глаза, я нашел ее записку:

Милый Дейв,

не знаю, что ты ищешь в жизни, но три года совместной жизни убедили меня в том, что мне бы не хотелось присутствовать в тот момент, когда ты это найдешь. Мне очень жаль. Как говорит твой друг, бывший бейсболист, а ныне бармен: «Продолжай в том же духе, родной».

Николь

Грузовичок направлялся к южной оконечности Атчафалайя. Как только первые капли дождя стали падать в залив, с поваленных кипарисных стволов сорвалась в воздух и улетела ввысь стайка белых журавлей. С болот потянуло сырым песком, мокрым мхом, цветами ялапы; резко запахло поганками, тухлой рыбой и застоявшейся грязной водой. Ветви большой ивы, росшей на берегу, развевались на ветру, словно пряди длинных женских волос.

Глава 4

Когда я наконец припарковал свой пикап возле новоорлеанского трансагентства, дождь лил вовсю. Я знал хозяина, и он позволил мне позвонить по междугородной связи одному приятелю в Ки-Уэст. Потом я купил туда билет за семьдесят девять долларов.

Робин жила в ветхом доме креольской постройки на углу Саут Рампарт. Потрескавшийся известковый кирпич был выкрашен красной краской, красноватая черепица крыши частично обвалилась, а железные перила просевших балконов торчали как попало. Росшие во дворе пальмы и бананы, по-видимому, никто никогда не обрезал, их сухие листья громко шуршали на ветру. На балконе второго этажа парочка темнокожих детишек гоняла на трехколесных велосипедах, двери почти всех квартир были открыты, и даже шум дождя не мог заглушить какофонию телевизоров, латиноамериканских ритмов и орущих друг на друга обитателей.

Я стал подниматься в квартиру Робин, как вдруг меня обогнал грузный мужчина средних лет, в мокром от дождя костюме с приколотым на лацкан значком в виде американского флага, неуверенно косившийся на клочок бумаги, на котором, видимо, был написан адрес. Мне хотелось думать, что это налоговый инспектор, социальный работник или судебный курьер, но его нервозность и бегающие глазки мигом дали понять, что ему здесь надо. Тут он, к своему ужасу, понял, что нужная ему квартира — та самая, куда направлялся и я, его лицо тут же стало пустым и ничего не выражающим, к такому повороту событий он был явно не готов. Мне не хотелось обижать его.

— Она больше не работает, парень, — сказал я ему.

— Не понял?

— Робин сейчас недоступна.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Его круглое испуганное лицо стало еще более круглым и испуганным.

— Брось, парень. Это ведь ее адрес написан на твоей бумажке, верно? Ты не похож на постоянного клиента. Тебя кто-то прислал. Кто же?

Он попытался пройти мимо, но я поймал его за руку.

— Не бойся. Я не из полиции, не ее муж, я просто друг. Так кто дал тебе этот адрес?

— Один бармен.

— Бармен из «Улыбки Джека», что на углу Бурбон?

— Д-Да.

— Ты заплатил ему?

— Да.

— Можешь не пытаться вернуть эти деньги. Он их все равно не отдаст. Усек?

— Да.

Я отпустил его руку, и он быстро-быстро побежал вниз по лестнице.

Заглянув внутрь квартиры Робин сквозь решетчатую дверь, в полумраке я увидел ее. Она вышла из туалета и направилась в гостиную, на ней были белые шорты и зеленая футболка; тут она заметила меня. Указательный палец на ее левой руке был замотан пластырем. Она сонно улыбнулась, и я вошел. В ноздри сразу же ударил тошнотворный сладковатый запах марихуаны. Тут же я увидел и источник: на кофейном столике в пепельнице дымился косячок.

— В чем дело, Седой? — лениво спросила она.

— Боюсь, я только что спугнул клиента.

— О чем ты?

— Джонни послал к тебе парня, ну, ты знаешь, зачем. Я сказал ему, чтобы он убирался и что ты больше не работаешь. Совсем, Робин. Ты у нас переезжаешь в Ки-Уэст.

— Все это слишком сложно для меня. Послушай, Дейв, я тут слегка того (она кивнула в сторону дымящейся пепельницы)... вот только что собиралась купить пивка. Мамочке надо слегка окосеть, перед тем как вертеть задницей перед своими лысыми поклонниками. Кстати, если хочешь, пошли со мной.

— Никакого пива, никаких мужчин, и в баре ты сегодня не работаешь. Ты улетаешь на Ки-Уэст девятичасовым рейсом.

— У тебя все дома? Какой Ки-Уэст? Там же полным-полно педиков.

— Будешь работать в ресторане моего друга. Это неплохое местечко, прямо на пристани, на углу Дюваль-стрит. Там обедают знаменитости. Даже, говорят, сам Теннесси Уильямс[39].

— Ты имеешь в виду... певца кантри, что ли? Ничего себе.

— Я собираюсь разобраться с ребятами, которые на нас с тобой напали. А тебе на это время лучше исчезнуть.

— Так вот что у тебя с лицом.

— Это они рассказали мне, что сделали с твоим пальцем. Прости. Все из-за меня.

— Забей. Издержки профессии. — Она присела на набитый волосом диванчик, подобрала из стеклянной пепельницы лежавший там окурок, покрутила его в пальцах, внимательно посмотрела на него и в конце концов выбросила обратно. — Сделай так, чтобы они не возвращались. У того белого парня, ну, в ковбойских сапогах... у него были поляроидные снимки. Господи, не хочу больше их видеть.

— Ты знаешь этих парней?

— Нет.

— Ты видела их раньше?

— Никогда.

— Уверена?

— Да. — Она сжала руки. — На этих фотографиях были люди, темнокожие... привязанные к каким-то столбам. Они были все в крови. Дейв, некоторые из них были живы. Никогда не забуду их лица.

Я присел с ней рядом и взял ее ладони в свои. В ее глазах стояли слезы, а дыхание разило травкой.

— Если решишься улететь сегодня, то сможешь начать новую жизнь. Я буду справляться о тебе, а мой приятель поможет устроиться. Сколько у тебя денег?

— Пара сотен будет.

— Вот тебе еще двести. До первой зарплаты хватит. Но никаких наркотиков, выпивки и тому подобного. Понимаешь?

— Эй, а этот твой приятель — он не из анонимных алкоголиков? Учти, больше я туда ни ногой.

— Тебя никто и не просит.

— У меня своих проблем выше крыши, а тут еще на мозги капают.

— Тебе решать. Это твоя жизнь, детка.

— Да, вообще-то, но ты всегда прячешься где-то за углом и вмешиваешься. Тебе бы священником быть. Ты все еще ходишь на службы?

— А то.

— Помнишь тогда, когда мы были в соборе Св. Людовика, а потом перешли через площадь и ели оладьи в «Кафе дю Монд»? Знаешь, в тот вечер мне показалось, что ты ко мне серьезно...

— Послушай, можно спросить у тебя кое-что, пока я здесь.

— Да, конечно. Обычно мужчины приходят сюда не вопросы задавать. За исключением разве что тебя да переписчика.

— Я серьезно, Робин. Ты знаешь парня по имени Виктор Ромеро?

— Ну да. Дружок Джонни Дартеза.

— Откуда он?

— Здешний.

— Что ты еще о нем знаешь?

— Маленького роста, смуглый, с курчавыми черными волосами; вечно носит берет, типа художник или кто-то в этом роде. Вдобавок он порядочная скотина. Говорят, продавал вместо героина какую-то дрянь и пара пацанов загнулась, не успев вытащить иголку из вены.

— А этот не делал грязную работу для Буббы Рока?

— Не знаю. Мне наплевать. Я его сто лет не видела. И вообще, на кой тебе эти придурки? Ты же у нас теперь вроде семейный человек. Или дома не все в порядке?

— Есть немного.

— И этот парень собирается дать мамочке денег, чтобы она перлась черт-те куда вытирать столики за туристами! Во блин.

— Послушай, вот тебе двести долларов и билет. На конверте написано имя моего друга, того самого. Поступай как знаешь.

Я встал, чтобы уйти, но она удержала меня. Ее роскошная грудь вздымалась под тоненькой футболкой, и я знал, что в глубине моей души кроются те же самые слабости, что и у тех, что каждый вечер приходили глазеть на нее.

— Дейв...

— Что?

— Ты хоть иногда думаешь обо мне?

— Да.

— Я тебе хоть немного нравлюсь?

— Ты прекрасно знаешь, что да.

— Я имею в виду, как женщина, а не ходячая аптека?

— Ты правда очень мне нравишься, Робин.

— Останься хоть на пару минут, а потом я сяду на самолет и улечу в Ки-Уэст. Обещаю.

Она положила руку мне на грудь и прижалась ко мне, как маленькая девочка; ее затылок касался моего подбородка. Ее коротко стриженные волосы были мягкими на ощупь и пахли шампунем; я чувствовал, как она дышит: ее грудь почти касалась моей. На улице был настоящий ливень. Я провел пальцами по ее щеке, слегка сжал ее ладонь в своей. Мгновенье спустя я почувствовал, что она вздрогнула, словно во сне ее покинули давний страх и напряжение. В наступившей тишине я молча смотрел, как струи дождя заливают балконные перила.

Неоновые огни Бурбон-стрит в косых струях дождя были похожи на клубы зеленого и лилового дыма. На улицах не было негритянских танцоров в ботинках с окованными металлом подметками, и те немногие туристы, что жались к домам и перебегали от одной сувенирной лавчонки к другой, были по преимуществу люди семейные, которых не интересовали яркие вывески стрип-баров, где зазывалы в соломенных шляпах и жилетах в яркую полоску надрывали глотки, приглашая войти.

* * *

Я стоял около дома напротив бара «Улыбка Джека» и ждал, когда покажется Джерри. Прошло полчаса, и вот он появился, в своей фетровой шляпе и фартуке поверх расстегнутой на вороте рубашки-поло с рисунком в виде маленьких бутылок виски. Он стоял спиной к ярко освещенной сцене, и острые черты его профиля казались вырезанными из жести.

Тяжелый пистолет 45-го калибра оттягивал карман плаща. У меня было разрешение на ношение оружия, но стрелял я из него только раз, когда на берегу залива аллигатор напал на ребенка. Однако когда я служил в полиции и телохранитель первого новоорлеанского наркоторговца и сутенера набросился на нас с напарником, мне тоже пришлось применить оружие. Выстрелы тяжело отдавались в руке, словно это был не пистолет, а отбойный молоток; и когда я прекратил стрелять в окно «кадиллака», в ушах у меня шумело, а в ноздри бил едкий запах бездымного пороха. Долго потом мне снились два тела, превращающиеся в кровавое месиво под градом пуль.

Четырнадцать лет я проработал в этом районе, сначала патрульным, потом сержантом в отделе расследований вооруженных ограблений и наконец лейтенантом убойного отдела. За это время я всякого навидался: проституток обоего пола, мастеров тату, снайперов-психопатов, засевших на крыше и стрелявших по прохожим, фальшивомонетчиков, взломщиков сейфов, угонщиков машин, уличных наркоторговцев и педофилов. На меня набрасывались с кулаками, в меня стреляли, меня пытались ударить топориком для колки льда и затолкать в бессознательном состоянии в багажник автомобиля, а как-то раз спустили с лестницы трехъярусного гаража.

Я видел казнь на электрическом стуле, помогал доставать останки букмекера из мусорного контейнера и очерчивал мелом силуэт на асфальте, когда женщина с ребенком спрыгнула с крыши приюта для бездомных.

Сотни людей я засадил за решетку; многим из них пришлось несладко, а четверых ждал электрический стул. Однако я не думал, что вношу очень уж большую лепту в то, что политики гордо называют «борьба с преступностью». Спокойнее в Новом Орлеане от этого не стало. Почему же? Наркотики — вот главная причина. И вдобавок за четырнадцать лет службы мне ни разу не пришлось упрятать в тюрьму хотя бы одного владельца ночлежки или какого-нибудь магната районного пошиба, стригущего купоны со всех местных порнокинотеатров и массажных салонов.

Я продолжал наблюдать за Джерри, который тем временем снял фартук и направлялся в дальний угол бара; затем я пересек улицу под проливным дождем и вошел в бар как раз в тот момент, когда Джерри скрылся за занавеской. На освещенной сцене перед зеркалом во всю стену под звуки рок-н-ролла пятидесятых годов танцевали две обнаженные по пояс девицы, весь наряд которых состоял из крошечных, расшитых блестками трусиков да золотой цепочки на щиколотке. Мне пришлось подождать, пока глаза привыкнут к вспышкам стробоскопа, бликовавшего на телах девушек, на барной стойке, где сидели и пялились на стриптизерш посетители, и затем я направился к занавеске, за которой только что скрылся Джерри.

— Вам помочь, сэр? — спросил второй бармен — блондин в белой тенниске и черном галстучке на резинке.

— У меня тут встреча, с Джерри.

— Джерри Фальго?

— Ну да, вторым барменом.

— Я понял. Вы пока присядьте, а я скажу ему, что вы здесь.

— Не стоит.

— Эй, сюда нельзя.

— Это личный разговор, приятель. Не суйся.

Я прошел за занавеску в кладовку, уставленную бутылками с пивом и более крепкими напитками. Освещалась она всего одной лампочкой под жестяным колпаком; огромный вентилятор гонял туда-сюда горячий воздух. Дверь в маленькую комнатку была приоткрыта, Джерри стоял возле письменного стола на коленях, как в молитве, и сгребал с зеркала белый порошок свернутой в трубочку пятидолларовой бумажкой. Потом он выпрямился, поочередно заткнул каждую ноздрю пальцем и вдохнул; глаза его, моргнув, широко раскрылись, затем он наслюнявил палец, с помощью клочка бумаги скатал остатки порошка в шарик и потер им десны.

Меня он не замечал до тех пор, пока не направился к двери. Я скрутил его руки за спиной, положил свою ладонь ему на затылок и наклонил прямо к вентилятору. Его фетровая шляпа слетела; лопасти забарабанили по макушке с резким, чавкающим звуком. Потом я поднял его башку вверх, как делают с утопающим, втолкнул спиной вперед в маленькую комнатку и запер дверь изнутри. Лицо его побелело, в широко раскрытых глазах читался испуг, с разбитого затылка по волосам стекали струйки крови. Я рывком усадил его в кресло.

— Черт... черт возьми, парень, ты не своем уме... — заговорил он, заикаясь от ужаса.

— Сколько тебе заплатили, чтобы ты сдал Робин?

— Ничего мне никто не платил. Я не понимаю, о чем ты.

— Слушай сюда, Джерри. Здесь только ты и я. Я не собираюсь рассказывать тебе о твоих правах, ждать твоего адвоката, никаких поручителей, никакой защитной оболочки, чтобы чувствовать себя крутым парнем, ничего. Ты понимаешь?

Он провел ладонью по лбу и ошарашенно уставился на следы крови, оставшиеся на ней.

— Так ты понял меня?

— Чего?

— Последний шанс, Джерри.

— Да ни хрена я не понял. Какого хрена ты набросился на меня, ненормальный?

Тогда я достал из кармана пистолет, дал Джерри убедиться, что он заряжен, и приставил дуло к его голове, промеж глаз.

Он содрогнулся от ужаса, в его волосах заблестели капельки пота. Руки он плотно прижимал к бедрам, словно ему по почкам дали.

— Эй, друг, убери пушку, умоляю. Я не из тех, кого ты ищешь. Я здесь работаю, смешиваю коктейли и мою сортир. Я не крутой бандит, чтобы вламываться ко мне, как Кинг-Конг. Слышишь? Убери пушку.

— Сколько тебе заплатили?

— Сотню баксов. Послушай, я правда не знал, что они собираются ее бить. Просто думал, они предупредят ее, чтобы не путалась с бывшим легавым. Они не бьют проституток. Девки денег стоят. Не знаю, зачем им понадобилось ломать ей палец. Не надо было этого делать. Она все равно ничего такого не знала. Ну же, давай, убери пистолет.

— Это ты подослал к ней Эдди Китса?

— Черт, нет. А что, они его послали? Ведь он убийца.

— Кому ты звонил?

Он отвел глаза от пистолета и уставился на свои колени.

— Мой голос звучит странно, не правда ли?

— Ну да.

— Это потому, что у меня швы в углу рта. Л еще на голове. Подарок одного чернокожего по имени Туут. Ты его знаешь?

— Нет.

— Это он сломал палец Робин. Потом он приехал в Нью-Иберия.

— Богом клянусь, не знаю его. Правда не знаю.

— Ты начинаешь действовать мне на нервы, Джерри. Так кому ты позвонил?

— Послушай, все так делают. Если ты слышишь, что кто-нибудь говорит про Буббу Рока, его людей и вообще, ты набираешь номер, сообщаешь ему и получаешь за это стольник. За любую ерунду. Говорят, он просто любит знать, что происходит.

— Эй, Джерри, там все в порядке? — раздался за дверью голос другого бармена.

— В полном, — ответил я.

Ручка двери начала поворачиваться.

— Не пытайся открыть дверь, парень, — сказал я. — Если тебе нужен Джерри, он тебя и так услышит, и нечего соваться. Раз уж ты здесь, передай всем, что Джерри отправился за очередной понюшкой.

Я посмотрел прямо в глаза Джерри. На его ресницах застыли капельки пота. Он сглотнул и провел пальцами по высохшим губам.

— Все в порядке, Моррис, — заговорил он. — Я сейчас приду.

Шаги за дверью удалились. Джерри вздохнул и снова устремил взор на оружие.

— Я сказал тебе, что ты хотел. Отпусти меня, ладно?

— Где сейчас Виктор Ромеро?

— Откуда я знаю?

— Ты же знал Джонни Дартеза?

— Конечно. Он частенько здесь бывал. Как тебе, должно быть, известно, он умер.

— Тогда ты должен знать и Виктора Ромеро.

— А вот и нет. Я — бармен. Мне известно то же, что и всем остальным. Этот Ромеро — подонок. Он продавал дерьмовый мексиканский героин, сделанный из какой-то отравы. Так что ему пришлось убираться из города. Потом я слышал, что его и Джонни Дартеза арестовал департамент за то, что они пытались переправить в страну пару нелегалов из Колумбии. Но это, должно быть, треп, ведь Джонни-то был на свободе, когда отправился кормить акул.

— Их арестовывал департамент?

— Да не знаю я. Вечно стоишь за барной стойкой и слушаешь всякий треп. И телик смотреть не надо. Ну ладно, пусти, а?

Я осторожно убрал взведенный курок и опустил пистолет в карман. Джерри облегченно вздохнул, опустил плечи и вытер потные ладони о штаны.

— Еще одно. Забудь о существовании Робин. Даже не думай о ней.

— И что мне теперь — притвориться, что я ее не вижу? Она же здесь работает.

— Уже нет. Вообще-то, на твоем месте я бы убрался из страны.

Он растерянно посмотрел на меня, внезапно до него дошел смысл моих слов, и он вздрогнул.

— Ты правильно понял. Я собираюсь поговорить с Буббой Роком и непременно скажу ему, кто меня прислал. Так что делай выводы.

Я развернулся и вышел на улицу; дождь уже стихал, и только тоненькие ручейки капали на асфальт с балконных навесов. Воздух стал чистым и прохладным, приятно пахло свежестью, я шел вдоль домов в направлении пересечения Джексон-сквер и Декатюр, туда, где был припаркован мой грузовичок; на фоне темного неба ясно выступали силуэты освещенных башенок собора Св. Людовика. Над рекой стоял густой туман. Официанты из «Кафе дю Монд» уносили стулья с террасы, сырой ветер трепал белые скатерти столиков. С реки послышался гудок далекого парохода.

* * *

Когда я вернулся, было одиннадцать часов вечера; свет в доме не горел. Вокруг дома чернели ореховые деревья, легкий бриз, доносившийся с залива, стряхивал с листьев капельки дождя, и они со стуком падали на крышу галереи. Я заглянул в комнату Алафэр, потом отправился в нашу спальню. Энни спала, лежа на животе, в трусиках и пижамной курточке. Над потолком работал вентилятор, который гнал прохладный воздух; струи его легонько колыхали золотистые волосы на ее шее. Я сунул пистолет в ящик стола и прилег рядом с ней, тут же почувствовав, как меня покидает усталость дня, словно наркотический дурман. Она слегка шевельнулась, потом отвернулась от меня. Я положил руку ей на спину. Она медленно перевернулась, устремив лицо к потолку и прикрыв глаза ладонью.

— Все в порядке? — спросила она.

— Ага.

Некоторое время она лежала молча, потом спросила, и я почувствовал, что у нее пересохло во рту:

— Кто она, Дейв?

— Стриптизерша с Бурбон-стрит.

— Это ей надо было помочь?

— Да.

— Понимаю, ты, наверное, был ей обязан... вот только чем?

— Просто я помог ей оставить это дело.

— Не понимаю, зачем тебе было нужно.

— Потому что она — алкоголичка и наркоманка и не способна сама о себе позаботиться. Они сломали ей палец, Энни. А если она попадется им еще раз, будет еще хуже.

Она вздохнула, сложила руки на животе и уставилась в темноту.

— Так ты еще не закончил?

— С ней — да. А парень, по большей части из-за него-то меня и избили, вынужден спешно смываться из Нового Орлеана. И это здорово.

— Жаль, что я не могу разделить твою радость.

В комнате было тихо, сквозь ветви деревьев ярко светила луна. У меня вдруг появилось ощущение, что я что-то теряю, и, возможно, навсегда. Я обхватил ступней ее ножки и взял ее ладонь. Она была мягкая и сухая.

— Я не искал неприятностей, — сказал я. — Они нашли меня сами. С ними надо бороться, Энни. Если этого не делать, они так и будут идти за тобой по пятам, как бродячие собаки.

— Ты же сам говорил, что один из постулатов Общества анонимных алкоголиков гласит: «Не принимай все близко к сердцу».

— Это вовсе не значит, что я должен закрывать на все глаза. Роль жертвы меня не устраивает.

— А о нас ты подумал? Почему мы все должны расплачиваться за твою гордость?

— Я больше ничего не скажу. Ты меня не понимаешь. И вряд ли поймешь.

— А мне каково, Дейв? Ты как ни в чем не бывало приходишь домой, ложишься в постель и рассказываешь мне, что ты был со стриптизершей, что отправил кого-то из Нового Орлеана и какой ты после этого молодец. Я ничего не хочу знать о преступном мире, Дейв. Да и никому не пожелаю.

— Он существует потому, что люди закрывают глаза.

— Так пусть в нем живут другие.

Она отвернулась от меня и села на другой край кровати.

— Не уходи от меня, Энни.

— А я и не ухожу.

— Приляг, и поговорим.

— Не стоит развивать эту тему.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом. Это пустяки. Бывало и хуже.

Она осталась сидеть на краю кровати, трусики открывали значительную часть ее ягодиц.

Я взял ее за плечи и осторожно уложил на подушку.

— Ну же, детка. Не бросай старика.

Я принялся целовать ее щеки и глаза, гладил ее волосы, обнимал; она положила руки мне на плечи, но сделала это так неохотно, словно выполняла неприятную, но необходимую обязанность.

С минуту я слушал, как в лунном свете с ореховых деревьев падают капли дождя. Мне было плевать на гордость и на то, как я буду себя чувствовать завтра. Я нуждался в ней, я спустил ее трусики, стащил с себя нижнее белье и прижался к ней всем телом. Она обняла меня и легонько поцеловала в щеку, но внутри у нее было сухо, а глаза устремлены в одну точку.

С залива послышался странный звук: это аллигатор звал самку. Я отчаянно потел, несмотря на вентилятор и ночную прохладу; я пытался утешить себя и хоть как-то оправдать свою похоть и желание посвятить ее в мои дела.

Наконец я остановился, отодвинулся от нее и натянул трусы. Она повернула голову на подушке, посмотрев на меня снизу вверх, словно пациент с больничной койки.

— Это был долгий день, Дейв, — тихо сказала она.

— Я не устал. Пойду-ка встряхнусь.

Я встал с кровати и стал натягивать штаны и рубашку.

— Ты куда? — спросила она.

— Куда-нибудь.

— Ложись-ка спать, Дейв.

— Я запру входную дверь, когда буду уходить. Постараюсь не разбудить тебя, когда вернусь.

Я надел мокасины, вышел на улицу и завел пикап. Сквозь темные облака пробивалась луна, и на размытую дождем дорогу, ведущую из Нью-Иберия, легли тени деревьев. Из-за дождей уровень воды в заливе стал выше, вот из камышей появилась нутрия и быстро поплыла на тот берег, оставляя за собой дугообразный след. Колеса зачавкали по дорожному месиву, и я вцепился в руль с такой силой, что на сжатых кулаках резко выступили костяшки. Когда я проезжал по подвесному мосту, запасное колесо подскочило в воздух на добрых три фута.

* * *

Когда я остановился около бильярдной, Мейн-стрит в Нью-Иберия была тиха и безлюдна. С залива повеял легкий бриз, зашелестев листвой придорожных дубов, подвесной мост был разведен, а по реке медленно и бесшумно проплывал буксирный катерок, мигая красными и зелеными огнями. Было видно, как в освещенной сторожке сидит смотритель моста. За пару домов от бильярдной мужчина в одной рубашке, покуривая трубку, выгуливал своего пса вдоль старой епископальной церкви, которая в эпоху Гражданской войны служила госпиталем для солдат федеральных войск.

Когда я вошел в бильярдную, то словно вернулся во времена своей юности; тогда люди чаще говорили по-французски, чем по-английски, в каждом баре стояли игровые автоматы и тотализаторы, где можно было поставить на лошадь, а бордели вдоль Рейлроуд-авеню работали круглыми сутками; дни, когда остальной мир для нас бы такой же диковиной, как и те техасцы, которые стали приезжать в наши края после войны добывать нефть и прокладывать газопровод. Во всю длину комнаты простирался огромный бар красного дерева, с оловянными перекладинами и плевательницами, а в глубине стояли четыре бильярдных стола, покрытые зеленым сукном; иногда хозяин застилал их клеенкой и ставил бесплатное угощение — чашки гумбо[40]; где попрохладнее, у вентиляторов с деревянными лопастями, старики резались в карты и домино. На огромной доске, висевшей на одной из стен, были написаны мелом результаты последних баскетбольных матчей Национальной лиги, а по висевшему над баром телевизору шел неизменный бейсбол. Пахло пивом, гумбо, тальком, виски, вареными раками, крепким виргинским табаком, фаршированными свиными ножками, вином и крепкой настойкой.

Хозяином бильярдной был мулат по имени Ти Нег. Когда-то он работал на строительстве газопровода и на нефтяной вышке; на руке у него не было трех пальцев — отхватило сверлильным станком. Я наблюдал, как он наливает пиво в запотевший бокал, снимает пену деревянным черпачком, доливает туда на полпальца чистого виски и подает мужчине в джинсовом костюме и соломенной шляпе, который сидел у барной стойки и курил сигару.

— Надеюсь, ты пришел поиграть на бильярде, Дейв, — сказал Ти Нег.

— Принеси-ка мне гумбо.

— Тебе прекрасно известно, что кухня уже не работает.

— Тогда жареных колбасок.

— Их сегодня не привозили. Налить тебе «Доктора Пеппера»?

— Ничего я не хочу.

— Как хочешь.

— Принеси мне хоть чашку кофе.

— Послушай, у тебя усталый вид. Иди-ка домой и ложись спать.

— Принеси мне кофе, Ти Нег. И сигару.

— Ты же не куришь, Дейв. Что это с тобой сегодня?

— Ничего. Просто я не ел целый день. Думал, кухня еще не закрылась. А хоть сегодняшняя газета у тебя есть?

— Разумеется.

— Я просто посижу здесь и почитаю газету.

— Будь как дома.

Он нырнул за барную стойку, извлек оттуда свернутый экземпляр «Дэйли Ибериан» и протянул мне. На первой странице были четкие следы пивных кружек.

— Принеси вон тем старикам пива за мой счет, — сказал я.

— Не стоит.

— Я хочу это сделать.

— Не стоит, Дейв, — сказал он, глядя мне прямо в глаза.

— Но почему?

— Ладно. Но учти, когда они захотят угостить тебя в ответ, тебе придется самому наливать себе. А я умываю руки.

Я взял газету и попытался прочитать спортивную страничку, но никак не мог сосредоточиться. У меня внутри все ныло, а лицо пылало. Я свернул газету, швырнул ее на столик и вышел на улицу.

Доехав до бухты близ Сайпрморт-Пойнт, я остановил машину, вылез и уселся на край торчавшего из воды пирса. Начался отлив, над полосой серого прибрежного песка кружили чайки, подбирая выброшенную волной морскую мелочь. Когда взошло солнце, небо стало молочно-белым и безоблачным. Я добрел до грузовичка и поехал домой. Воспоминания о бильярдной гвоздем засели у меня в голове, не отпуская ни на секунду, точно долгое похмелье.

* * *

Потом мы с Батистом открыли станцию, я добрался до дома и завалился спать. Когда проснулся, было уже за полдень. На кухонном столе меня ждали два сэндвича с ветчиной и луком, заботливо завернутые в вощеную бумагу, и записка Энни:

Не стала тебя будить, но, как проснешься, не мог бы ты помочь мне найти мужчину средних лет, со странностями и седой прядью волос, который лучше всех умеет заводить канзасских девушек?

С любовью

Э.

P. S. Давай устроим пикник в парке, а потом пойдем на бейсбольный матч — ты, я и Алафэр? Прости за вчерашнее. Ты все равно самый лучший.

Добрая, заботливая девочка... Но, как ни странно, записка, призванная успокоить меня, только расстроила. Меня пронзила догадка: а вдруг Энни, как и большинство тех, кому приходится жить с алкоголиками, написала так только из страха, что я опять возьмусь за старое?

Но, несмотря ни на что, во мне крепла уверенность, что неприятности, которые начались после катастрофы в Южном проливе, еще не закончились. Как истинный уроженец маленького городка на юге Луизианы, все уроки выживания я получил не из книг, а на охоте, на рыбалке, на спортивной площадке. Никакая книга не дала бы того, что я узнал, охотясь с отцом на болотах, а когда в старших классах стал заниматься боксом, то научился глотать собственную кровь и смотреть противнику в глаза, как бы больно мне не было.

Но самый важный урок преподал мне пожилой дворник-негр, который когда-то был питчером бейсбольной команды «Канзас Сити Монаркс». Он частенько приходил днем посмотреть, как мы играем, и однажды, когда меня удалили с поля и я направлялся в душевую, он подошел ко мне и сказал: «Скользящие удары и крученый мяч — это, конечно, круто, да и подаешь ты неплохо. Но если захочешь серьезно ответить отбивающему, целься ему прямо в голову».

Вот я и подумал, что пора запустить хороший мяч кой-кому в голову и пусть-ка попробует его отбить.

Бубба Рок купил ветхий, довоенной постройки дом на берегу реки Вермиллион (окраина Лафайета) и потратил четверть миллиона на перестройку. Это был большой белоснежный особняк, когда-то принадлежавший богатому плантатору, с дорическими колоннами такой толщины, что их могли обхватить три человека, не встретившись ладонями. Парадный вход был отделан итальянским мрамором, а по периметру второго этажа проходила уставленная ящиками петуний и геранью веранда, изящные кованые перила которой были сделаны, по слухам, аж в Севилье. Кирпичный каретный сарай был переделан в гараж на три машины, лестницы украшены оловянными сосудами, из которых свисали декоративные лианы, а на месте старых деревянных дворовых построек появился теннисный корт.

Свежеполитая лужайка перед домом так и блестела, по ее краям росли дубы, мимозы, апельсиновые и лимонные деревья, а усыпанная гравием дорожка, которая вела к парадному крыльцу, была окаймлена белым бордюрчиком и обсажена желтыми розами. Возле дома был припаркован «кадиллак»-кабриолет и новенький, сливочного цвета «олдсмобиль», а из гаража виднелась ярко-красная, как пожарная машина, коллекционная «эм-джи». Под сенью ив на берегу реки покачивался небольшой прогулочный катер, рулевая кабина которого была аккуратно затянута брезентом.

С трудом верилось, что все это великолепие, словно ожившая иллюстрация из глянцевого журнала, принадлежало Буббе Року, который мальчишкой готовился к боксерским поединкам, опуская руки в раствор соляной кислоты, а по утрам устраивал пятимильную пробежку, надев тяжелые армейские ботинки. Дверь открыл пожилой негр-слуга, однако вместо того, чтобы впустить меня, прикрыл дверь перед самым моим носом и удалился в глубь дома. Прошло почти пять минут, когда я услышал голос Буббы. Перегнувшись через перила веранды, он крикнул: «Заходи, заходи, Дейв. Сейчас спущусь. Прости за прием. Я только что из душа».

Я вошел и остановился посреди холла под огромной люстрой и стал ждать, пока он спустится по винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Внутри дома было странно. Полы обшиты светлыми дубовыми досками, резная каминная полочка красного дерева, антикварная французская мебель. По-видимому, декоратор попытался воссоздать интерьер креольского особняка довоенной поры. Однако в отделке дома явно принял участие кто-то еще. Балки перекрытия кедрового дерева и потолок были расписаны листьями плюща, по стенам висели безвкусные пейзажи маслом, по большей части изображавшие закат на море, — из той мазни, что продают художники с Аллеи пиратов; в одну из стен был вделан гигантский аквариум, на дне которого красовались водяные колеса, пластмассовые замки, с одного боку даже притулился резиновый осьминог, а из его уродливой пасти вылетали пузырьки.

По лестнице на цыпочках спустился Бубба. На нем были белые брюки, канареечно-желтая рубашка с воротником «гольф», сандалии на босу ногу, на шее красовалась массивная золотая цепочка, а на руке поблескивали позолоченные часы-браслет, инкрустированные рубинами и бриллиантами; кончики его коротких жестких волос выгорели на солнце, а кожа стала почти оливковой. Он сохранил фигуру атлета — узкие бедра, плоский, как сковорода, живот, широченные плечи и непропорционально длинные руки с узловатыми пальцами. Но самой примечательной чертой его внешности, несомненно, были глаза: широко расставленные, серо-голубые, они неотрывно смотрели на собеседника, не мигая и не щурясь, и оттого становилось не по себе. Улыбался он часто и охотно, однако никто не мог разгадать выражение этих удивительных глаз.

— Чем обязан, Дейв? Рад, что ты меня застал, — я уж собрался в Новый Орлеан. Пойдем-ка во дворик и выпьем. Как тебе дом?

— Впечатляет.

— Слишком большой для меня. У нас есть еще маленький домик на озере Понтшартрен и вилла на Бимини — там мы живем зимой. В них мне больше нравится. Но жена любит бывать здесь, к тому же ты прав — дом чертовски впечатляет. Помнишь, как мы — ты, я и твой брат — расставляли кегли, а черные здорово злились, что мы отнимаем у них хлеб?

— Нас с братом потом выгнали. А тебя и пистолетом было не запугать.

— Да-а, тяжелые были времена, старина. Пойдем, покажу кое-что.

Мы прошли через застекленные двери и очутились в выложенном плитняком внутреннем дворике, в центре которого красовался огороженный бассейн. Солнце золотило листву растущего рядом дуба и играло бликами в бирюзовой воде. За бассейном виднелось маленькое застекленное здание с остроконечной крышей, в котором размещались спортивные снаряды, гантели, маты и боксерская груша.

Он ухмыльнулся, подобрался и внезапно сделал ложный выпад в мою сторону.

— Не желаешь поразмяться, а? — спросил он.

— В последний раз, когда мы с тобой дрались, ты чуть не отправил меня в нокаут.

— Черта с два. Я зажал тебя в углу, ты был весь в поту, но завалить тебя я тогда так и не смог. Хочешь виски с содовой? Кларенс, принеси нам креветок и жареных колбасок. Присаживайся.

— У меня тут проблема, думаю, ты сможешь помочь.

— Ну конечно. Что пить будешь? — Он достал бутылку мартини из маленького холодильника за баром.

— Ничего.

— А, ты же у нас недавно завязал. Есть чай. Кларенс, ты там что, заснул? Неси нам креветок. — Он покачал головой и налил себе большой бокал мартини. Стенки бокала мгновенно запотели. — Совсем дряхлый стал Кларенс. Веришь, он работал с моим стариком на траулере. Ты ведь помнишь моего старика? Погиб два года назад. Заснул на железнодорожных путях. Я серьезно. Мне так и рассказали — прямо на рельсах, прижав к груди бутылку с вином. Он ведь всегда хотел путешествовать, бедный старикан.

— Тут ко мне приходил гаитянин по имени Туут и, возможно, парень по имени Эдди Китс. Они оставили мне на память вот эти швы. А один бармен с Бурбон-стрит сказал, что их подослал ты, после того как он тебе позвонил.

Бубба откинулся на спинку стула напротив меня, держа в руке стакан, и вытаращился.

— Что ты такое говоришь?

— Я думаю, эти парни работают на тебя. Я этого так не оставлю, Бубба.

— Так вот почему ты сюда пришел?

— Выходит, что так.

— Послушай, что я скажу. Знаю я этого Эдди Китса, он родом из какого-то нужника там, на севере. Он на меня не работает. Насколько мне известно, он не оставляет швов, он предпочитает поджигать. А про этого гаитянина я вообще первый раз слышу.

Я говорю тебе это потому, что мы вместе учились. А сейчас давай съедим по креветке и поговорим о чем-нибудь другом.

Он подцепил на зубочистку креветку с принесенного негром подноса, отправил ее в рот, отхлебнул мартини и принялся жевать, не отрывая взгляда от моего лица.

— А один легавый из федералов сказал мне, что Эдди Китс работает на тебя.

— Ему-то почем знать?

— Федералы — забавные ребята. Никогда не знаешь, чего от них ждать. То ты им не нужен, то они готовы вцепиться тебе в глотку.

— А, так ты про Майноса Дотрива? Знаешь, в чем его беда? Он такой же простой парень, как и мы, только учился в колледже и стал говорить так, будто вырос в столице. Не нравится он мне. И твои слова мне не нравятся, Дейв.

— Мне сказали, что это ты прислал этих двоих.

Его пальцы забарабанили по стеклянной крышке стола. Снаружи донесся какой-то звук, он обернулся; потом снова уставился на меня. Ногти его были обкусаны, подушечки пальцев сплюснуты и растрескались.

— Сейчас я тебе кое-что объясню, по старой дружбе, — заявил он. — Я много чем занимаюсь: у меня с дюжину траулеров, рыбообрабатывающие заводы в Нью-Иберия и Морган-Сити, рыбные рестораны в Лафайете и Лейк-Чарльз, ночные клубы и эскортное агентство. Я не нуждаюсь в услугах отребья типа Эдди Китса. Но по делу мне приходится общаться с кучей народу — евреями, итальяшками, шлюхами, у которых мозги растут между ног, и прочим сбродом.

В Новом Орлеане у меня сидит юрист по трудовому законодательству — он мне на хрен не нужен, но я плачу ему пять штук, чтоб народ не толпился. Может, многие, кому я плачу, мне не нравятся, может, я не всегда знаю, чем они еще занимаются. Бизнес есть бизнес. Если хочешь, я сделаю пару звонков и попробую узнать, кто подослал к тебе Китса и черномазого. Как звали того языкастого парня из «Джека»?

— Забудь. С ним я уже разобрался.

— Вот как, — сказал он, с любопытством глядя на меня. — Молодец.

— Он тоже так решил.

— А что за друг, которому тоже досталось?

— Не имеет значения.

— Ты мне не доверяешь?

— Не в этом дело. Просто не хочу распространяться.

— Дело твое. Ты у меня в гостях. Вот смотрю я на тебя и думаю, как вчера это было: ты склонился над ведром и харкаешь кровью, твоя спина дрожит, а я хоть и вижу все это, все равно молюсь, чтобы ты не вышел на третий раунд. Ты до сих пор не знаешь, но во втором ты так мне двинул по почкам, что я уж думал, хана.

— Ты знаешь, что я нашел тело Джонни Дартеза, когда произошла та катастрофа, ну, в Южном проливе? Потом оно исчезло.

Он засмеялся, отрезал кусок колбаски, положил его на сухое печенье и протянул мне.

— Я только что поел.

— Ну и что?

— Я не голоден.

— Возьми, иначе я обижусь. До чего упертый-то, Господи. Послушай, плюнь ты на них всех. Помнишь, я сказал, что мне нравятся далеко не все, кому я плачу. Ты образованный, умный, знаешь, как зарабатывать деньги. Хочешь стать управляющим одним из моих клубов в Новом Орлеане? Будешь иметь шестьдесят штук в год плюс проценты, итого семьдесят пять. У тебя будет шикарная машина, будешь ездить на острова, ну, там, девочки и тому подобное.

— С тобой говорили люди из Департамента по иммиграции?

— Что?

— После того как они арестовали Ромеро и Дартеза за то, что те переправляли в страну нелегалов из Колумбии? Ты должен об этом знать. Об этом все знают.

— Ты про... этих нелегалов?

— А то ты не понял.

— Послушай, если хочешь поговорить о латиносах, это не ко мне. Новый Орлеан кишит ими. Правительству давно пора погрузить их на корабли и отправить обратно.

— Самое странное в этом аресте то, что оба явно на кого-то работали. Однако их не посадили и ни один не предстал пред светлые очи Большого жюри. О чем это может говорить?

— Ни о чем. Мне плевать на этих парней.

— Я полагаю, что они стали сотрудничать с федералами. Если бы они работали на меня, мне бы это явно не понравилось.

— Ты что, думаешь, я стану слушать, что говорят обо мне всякие недоумки? Да я был бы сейчас никто, если бы боялся Управления по борьбе с наркотиками, департамента или засранцев типа этого Майноса Дотрива, которые ни хрена не могут доказать, но вдобавок умудряются пороть чушь газетам и всяким недоумкам, которые это глотают.

Его глаза сверкали, кожа вокруг рта была жесткой и бесцветной.

— Я не понимаю тебя. Я вообще не понимаю, что творится в твоей голове, Бубба.

— Ну, раз так, я не знаю, что, черт подери, тебе еще нужно.

— Взаимопонимание — это улица с двусторонним движением, приятель.

— Вон оно как.

— Именно так. Цитату дарю. Можешь положить в банк. До свидания и спасибо за колбаски.

Я встал, чтобы уйти, и он поднялся вместе со мной; его лицо горело от возбуждения, но по-прежнему ничего не выражало, как акулья морда. Вдруг он ухмыльнулся, встал в стойку и сделал ложный выпад левой в мою сторону.

— Ага, попался! — закричал он. — Без всяких, ты отклонился! Не отрицай.

Я уставился на него.

— Ну что уставился, ладно, я погорячился. А ты молодец, я уже и отвык.

— Мне пора, Бубба.

— Черт, уже? Пойдем-ка, разомнемся. Надо же нам побороться, в конце концов. Вот послушай. Я как-то ходил в карате-клуб в Лафайете, ну, где они дерутся ногами, вроде кенгуру. Ну, вышел я на ринг с одним, тот давай махать и дрыгать в воздухе своими вонючими ногами, и все орут, свистят, типа знают, что он меня сейчас на куски порвет. Ну, я врезал ему пару-тройку раз, и он вырубился, в раздевалку его пришлось нести. Вот так-то.

— Послушай, я давно не тренировался, к тому же мне действительно пора.

— Ерунда. По глазам вижу. Ты же хочешь меня сделать. Ну скажи, ведь не против, а?

— Может быть.

Я еле освободился из медвежьей хватки Буббы, как вдруг через застекленную дверь появилась его жена. Она была моложе его как минимум лет на десять. У нее была смуглая кожа и черные волосы, убранные назад лентой, на ней был пестрый красный с желтымкупальник с цветочным рисунком и саронг в тон, повязанный вокруг бедер. В руке у нее была коробка из-под обуви с маникюрными принадлежностями. Она была хорошенькой на тот нежный, непритязательный манер, каковы бывают местные девушки, пока годы и тучность не берут свое. Она улыбнулась мне, уселась в кресло, скрестив ноги, скинула одну сандалию и сунула в рот кусок колбаски.

— Дейв, помнишь Клодетт из Нью-Иберия?

— Ты знаешь, я уже всех позабыл. Шутка ли — четырнадцать лет в Новом Орлеане.

— Ну уж ее мамашу, Хэтти Фоттенто, ты должен помнить.

— А вот это да, — ответил я, глядя прямо перед собой.

— Наверняка ты расстался с невинностью в одном из ее борделей на Рейлроуд-авеню.

— Ты знаешь, этого я тоже не помню.

— Ведь ты и твой брат, вы же разносили газеты как раз в том районе. Что, ни разу не?..

— Да вроде и нет, не помню.

— У нее было два заведения на углу, цветные девочки, — напомнил он. — Мы еще туда ходили бить черномазых, а потом снимали бабу за пару баксов.

— Бубба иногда грубо выражается, я к этому привыкла. Пусть это вас не смущает.

— Да меня и не смущает.

— Я не стыжусь своей матери. У нее было много хороших качеств. Например, она не выражалась в приличном обществе, не то что некоторые. — У нее был сильный местный выговор, а круглые, как у куклы, карие глаза имели необычный красный отблеск.

— Бубба, сделай мне джин с соком.

— Твой термос в холодильнике.

— Ну и что? Тогда налей в бокал. Пожалуйста.

— Целый день глушит джин с соком — и хоть бы что, — сказал Бубба. — У нее, наверное, задница дырявая.

— Ну, уж при Дейве-то не надо.

— А что? Он ведь тоже женат.

— Бубба...

— Что?

— Налей мне, пожалуйста.

— Ну, ладно. — Он достал из холодильника термос и охлажденный бокал. — За что я только Кларенсу плачу? Почти всю его работу делаю сам.

Он налил напиток из термоса в бокал и поставил перед ней, продолжая раздраженно смотреть на нее.

— Послушай, не хочу придираться, но тем не менее: ты не можешь подпиливать свои ногти в другом месте? Как-нибудь обойдусь без обрезков ногтей в своем супе.

Она вытерла стеклянную крышку стола бумажной салфеткой и стала подпиливать ногти над коробкой из-под обуви.

— Ладно, пойду-ка я. Было приятно увидеться.

— Ага. Мне тоже пора выдвигаться. Проводи его до машины, Клодетт. В Новом Орлеане сразу по приезде сделаю пару звонков, попробую выяснить, кто хочет тебе зла. Если узнаю, сделаю так, чтобы они перестали. Обещаю. Кстати, на месте этого бармена я бы убрался из города.

С секунду он смотрел на меня, покачиваясь на носках, расправив плечи и сжав кулаки, точно боксер на ринге.

— Эй! — Он ухмыльнулся и подмигнул мне, потом вышел из внутреннего дворика и стал подниматься по винтовой лестнице. Я видел его массивную спину, плоские ягодицы и толстенные бедра.

Его жена проводила меня до машины. Над лужайкой мириады капелек воды из распылителя, разгоняемые ветром, образовали миниатюрную радугу. На юге собирались грозовые тучи, воздух был душным и спертым. Наверху Бубба врубил старую запись Литтл Ричарда на полную катушку.

— Вы и правда меня не помните? — спросила она.

— К сожалению, нет.

— Я встречалась с вашим братом, Джимми, лет десять назад. Как-то мы приходили навестить вас в рыбацкой хижине. Вы крепко набрались тогда и все твердили, что товарный состав не дает вам спать. А когда он проезжал мимо, вы начали стрелять.

Тут я понял, что жена Буббы — не такая уж простушка.

— Боюсь, в те дни такое было не редкость, — ответил я.

— А мне показалось — смешно.

Я старался быть вежливым, однако, как и большинству тех, кто в завязке, мне было неприятно разговаривать о временах, когда я пил, с теми, кто находил в этом что-то смешное.

— Ну ладно, пока. Надеюсь, еще увидимся.

— Вы тоже думаете, что Бубба — псих?

— Не знаю.

— Вторая жена бросила его два года назад. Так он сжег всю ее одежду. Он не псих, он просто хочет, чтобы все так думали и боялись.

— Может быть.

— Он неплохой человек. Просто не все знают, как трудно ему пришлось.

— Многим из нас пришлось несладко.

— Значит, вы его не любите?

— Просто не так хорошо его знаю. А теперь мне пора.

— Как вас легко смутить.

— Желаю вам удачи, миссис Рок. Думаю, она вам не помешает.

— Я слышала, он предлагал вам работу. Надо было согласиться. Те, кто на него работает, зарабатывают кучу денег.

— А кому-то приходится расплачиваться за это.

— Он никого не заставляет делать то, чего человек не хочет.

— Ваша мать держала бордели, но не торговала людьми и не продавала наркотиков. Лучшее, что я могу сказать о вашем муже, — то, что он порядочная сволочь. Думаю, он даже не обидится.

— А вы мне понравились. Приходите как-нибудь на ужин. Я почти всегда дома.

* * *

Я поднялся по посыпанной гравием дорожке и отправился обратно в Нью-Иберия, где меня ждали Энни и Алафэр, чтобы пойти на пикник. Яркое солнце озаряло плантации сахарного тростника и крытые жестью сарайчики, притулившиеся с краев. Огромные старые замшелые дубы, росшие вдоль дороги, отбрасывали большие синие тени. Мне было жаль жену Буббы. В Обществе анонимных алкоголиков мы называли это самоотречением. Мы греем змею на собственной груди и с улыбкой смотрим в лицо опасности.

Бубба замялся, когда услышал, что двое из его людей были арестованы департаментом, — это я заметил. В связи с этим еще острее вставал вопрос о роли департамента во всей этой истории. Совершено очевидно, что они мешали работать Майносу П. Дотриву из Управления по борьбе с наркотиками; я также полагал, что именно люди из департамента стоят за исчезновением тела Дартеза после крушения, когда силы береговой охраны подняли его на поверхность. Не будь я полицейским, черт возьми, я бы сам взялся за департамент. Конечно, они выставят меня вон, но я-то знаю, как их пронять — написать до востребования их начальству в Вашингтон и заваливать их жалобами о нарушении права индивида на свободу информации до тех пор, пока у них не лопнет терпение. Так что почему бы и нет, спрашивал я себя. И, отвечая себе на этот вопрос, я начал чувствовать, как растет во мне чувство целеустремленности и самоотречения.

Глава 5

Когда я вернулся, Энни и Алафэр заворачивали в вощеную бумагу куски жареной курицы и наполняли лимонадом термос. Я уселся за стол, налил себе стакан чая со льдом, бросил туда пару листиков мяты и стал смотреть в окно, где в ветвях мимозы на заднем дворе шумно возились голубые сойки. Утки в пруду стряхивали воду с крыльев и сбивались в стайки в тени прибрежных камышей.

— У меня странное чувство, — сказал я.

— Вечером пройдет, — улыбнулась Энни.

— Я не о том.

— О чем же?

— Когда я еще был патрульным, в Новом Орлеане был один мерзкий тип по имени Док Стрэттон. Когда социальные работники давали ему место в ночлежке, он являлся в свою комнату и давай выбрасывать на улицу всю тамошнюю мебель: столы, стулья, комоды, лампы, матрацы и прочее — лишь бы в окно пролезало. Ну, все это добро с грохотом летит на тротуар, Док, не давая никому опомниться, выскакивал наружу, подбирал его и тащил в ближайший магазин подержанных вещей. Но что бы он ни вытворял, ему ничего не было. Я был тогда новичком и ничего не понимал, пока мне не объяснили. Ну, во-первых, этот Стрэттон, случись ему высвободить палец из наручников, немедленно совал его в рот и был способен заблевать все сиденья полицейского автомобиля. Он был способен на это где угодно — в тюремной камере, даже в зале суда. К тому же он всюду таскал с собой пушку и чуть что был готов начать пальбу. Такая он был скотина, что даже тюремный надзиратель пригрозил уйти с работы, если Стрэттона опять посадят. Так что Док разгуливал на свободе, годами доводя до белого каления содержателей ночлежек и социальных работников, и если молокососы вроде меня выражали недоумение, нам рассказывали разные поучительные истории.

Лишь много позже я понял, что была еще одна причина, по которой его держали на свободе. Он не только знал весь преступный мир Нового Орлеана, но до того, как пристраститься к бутылке, был слесарем и мог проникнуть в любое помещение быстрее любого взломщика. Так что некоторые ребята из отдела расследований вооруженных ограблений и убойного отдела прибегали к его услугам, если ничего нельзя было сделать законным путем. Однажды к ним поступила информация, что в город приехал из Майами наемный убийца с заданием ликвидировать местного депутата от лейбористов. Так эти ребята сказали Доку, что он назначен специальным агентом новоорлеанского полицейского управления, — тот проник в комнату убийцы в мотеле и стащил его чемодан, пушку, шмотки и чековые книжки, а потом этого парня арестовали по подозрению — как раз была пятница, и они преспокойно продержали его в камере до понедельника, вдобавок подсадив к нему парочку трансвеститов.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросила Энни, не глядя в мою сторону.

— Иногда полицейские оставляют людей в покое с определенной целью.

— Я понимаю, те, про кого ты так много рассказываешь, должно быть, интересные и забавные люди, но ведь прошлое есть прошлое, правда, Дейв?

— Помнишь того типа из Департамента по иммиграции? Он ведь больше не приходил. Я уже было подумал — убедил его, что с нами не стоит связываться.

— Наверное, он просто очень занят. Не станет же весь департамент охотиться за одной маленькой девочкой? — На Энни были выцветшие джинсы Levi's и белый топ, открывавший усеянную веснушками спину. Когда она нагнулась над корзиной, я залюбовался плавной линией ее бедер.

— Правительство интересуется тем, чем считает нужным, — ответил я. — Теперь-то я понял, что они просто выжидают. Они дали мне это понять, а я не догадался.

— Хочешь честно? По-моему, ты все это придумал.

— Этот тип из департамента, Монро, расспрашивал обо мне шерифа, хотя ему абсолютно незачем было это делать, достаточно было прийти сюда с ордером и все посмотреть самому. Вместо этого он или его начальство решили узнать, не связан ли я как-то с делом этого Дартеза.

— А нам-то что? — спросила Энни.

— Ты не знаешь, что такое бюрократическая машина в действии.

— Прости, но я не собираюсь тратить свое время на то, чтобы сидеть и гадать, что люди могут со мной сделать.

Алафэр переводила взгляд с меня на Энни: наш тон ее явно озадачил. Энни нарядила ее в розовые шортики, футболку с Микки-Маусом и розовые кеды с резиновыми носами и белыми буквами: ЛЕВЫЙ и ПРАВЫЙ. Энни погладила ее по голове и вручила полиэтиленовый пакет с остатками хлеба.

— Пойди-ка покорми уточек, — сказала она.

— Покормить уточек?

— Ну да.

— Покормить уточек сейчас?

— Ну конечно.

— А Дейв поедет в парк? — спросила она по-испански.

— Поедет, поедет.

Алафэр одарила меня широкой улыбкой и быстро направилась к пруду, на ее загорелых икрах играли солнечные блики.

— Вот что, Дейв. Что бы эти люди из департамента ни сделали, я им ее не отдам. Пусть не мы ее родители, но она — наша.

— Я не досказал тебе про Дока Стрэттона. Когда он окончательно спился, его отправили в мандевильскую психушку.

— И что теперь? Станешь мальчиком на побегушках для департамента?

— Нет.

— Так мы идем в парк?

— Я за этим и приехал, детка.

— Странно все-таки.

— О чем это ты, милая?

— А о том. Дейв, почему ты хочешь сделать из нас сообщников каких-то своих тайных планов? У тебя уже бзик на этой почве. Мы только об этом и говорим, или ты вообще нас не замечаешь. И как я, по-твоему, должна себя чувствовать?

— Постараюсь исправиться.

— Ну-ну.

Она присела за кухонный стол напротив меня. В глазах ее блестели слезы.

— Господь пока не дал нам своих детей, Дейв, — чуть не плача, заговорила она, — а теперь послал эту малышку. Да мы с тобой самые счастливые люди на свете. Вместо этого мы все время боремся, боимся того, что не случилось. Мы без конца говорим о людях, которых я не знаю и знать не хочу. Это все равно что добровольно приглашать домой всякое отребье. Помнишь, ты же сам говорил, что на собраниях анонимных алкоголиков вас учили, что надо положиться на волю Всевышнего. Так почему, почему ты этого не сделаешь?

— С таким же успехом можно попытаться вылечить злокачественную опухоль, стараясь забыть о ней.

Стало тихо. Слышно было, как возятся в ветках мимозы голубые сойки и хлопают крыльями утки, которым Алафэр бросала хлебные крошки. Энни повернулась и принялась упаковывать корзину для пикника, потом встала и быстрым шагом направилась к пруду, хлопнув дверью.

В тот вечер в парке было полно народу: все пришли посмотреть бейсбольный матч. В открытом павильоне угощались вареными раками пожарники. Закатное небо расцветилось лиловым и розовым, прохладный южный ветер обещал дождь. Мы сидели за деревянным столиком, поглощали принесенную с собой снедь и смотрели бейсбольный матч.

Стайки старшеклассников и студентов сновали туда-сюда между стадионом и парковкой, где у них в пикапах в ведерках со льдом было припрятано пиво. Вдоль залива курсировал небольшой прогулочный колесный пароходик с освещенными палубами, видно было кипарисы и старинные довоенные дома того берега. Пахло костерком, раками из павильона и жареными кровяными колбасками, которые продавал негр с тележки неподалеку. Потом оркестрик в павильоне заиграл «Jolie Blonde»[41], половина слов которой была на английском, а вторая половина — на французском. И я в который раз будто перенесся в машине времени в ту далекую Южную Луизиану, где прошло мое детство.

Но ни я, ни Энни не заговаривали друг с другом, мы даже избегали смотреть друг другу в глаза. Вместо этого мы весело болтали с Алафэр, катали ее на качелях и каруселях, угощали мороженым. Той ночью в безмолвной темноте нашей спальни мы занимались любовью, повинуясь животному инстинкту, и лишь в конце легонько коснулись губ друг друга. Лежа на спине и прикрыв глаза ладонью, я почувствовал, как она отняла от меня руки и отвернулась. И мне подумалось: наверное, ей так же тяжело, как и мне.

Не прошло и получаса, как я проснулся. В комнате было прохладно, но все тело мое горело, как от солнечного ожога, а шрамы на лице и в паху ныли.

Стараясь не разбудить Энни, я встал, умылся, нацепил брюки защитного цвета и старую гавайку и поплелся на лодочную станцию. Светила луна, и росшие у пруда ивы, казалось, отлиты из серебра. Я уселся за прилавком, не зажигая свет, и уставился на воды залива и покачивающиеся на приливных волнах лодки и пироги, легонько стукавшиеся бортами. Потом встал, открыл холодильник, достал пригоршню льда и растер им лицо и шею. В лунном свете горлышки пивных бутылок сияли янтарем, холодно поблескивали крышки и этикетки, и все вместе походило на странный ночной натюрморт. Я закрыл холодильник, зажег свет и набрал домашний номер Майноса П. Дотрива.

Секунду спустя он взял трубку.

Я посмотрел на часы. Полночь.

— Что происходит, Данкенштейн? — спросил я.

— О Господи.

— Извини, что так поздно.

— Что тебе надо, Робишо?

— Как называются клубы, которыми владеет Эдди Китс?

— Ты только затем и позвонил?

Я не ответил. Он вздохнул.

— В прошлый раз, когда мы говорили по телефону, ты бросил трубку. Мне это не понравилось. По-моему, у тебя плохо с манерами.

— Ладно, извини. Скажи, как называются эти клубы?

— Я тебе вот что скажу. Ты там что, пьяный?

— Нет. Так что с клубами?

— Да, сразу до тебя не доходит. Так ты собираешься навестить нашего бруклинского приятеля?

— Поверь мне, Майнос.

— Пытаюсь. Честно.

— В Лафайете куча народу может дать мне эту информацию.

— Тогда какого было меня-то будить?

— Ты сам должен знать.

— А я не знаю. Ты у нас вообще личность загадочная: не слушаешь, что тебе говорят, играешь по каким-то одному тебе известным правилам, все еще думаешь, что служишь в полиции и что тебе можно совать нос в федеральное расследование.

— Я позвонил тебе, так как считаю, что только ты способен помочь мне разобраться с этими козлами.

— Думаешь, я польщен?

— Значит, нет?

С минуту он молчал.

— Послушай, Робишо, — сказал он наконец. — Хоть у тебя и кочан капусты на плечах, парень ты неплохой. В данном случае это означает, что мы не хотим, чтобы с тобой еще что-нибудь случилось. Брось ты это дело. Мы сами со всем разберемся. Вот, к примеру, скажи мне, на кой тебе вчера понадобилось встречаться с Буббой Роком. Не самая лучшая была...

— Откуда ты знаешь, что я там был?

— Э-э, парень, у нас свои источники информации. Есть некие люди, которые записывают номера машин. Их не запугаешь, даже если попытаешься, — они просто-напросто зафиксируют место и время — и ты попался. Так что забудь про Эдди Китса и ложись спать.

— У него есть семья?

— Нет, только случайные связи.

— Спасибо, Майнос. Извини, что разбудил.

— Ничего, ничего. Кстати, как тебе жена нашего Буббы?

— Целеустремленная барышня.

— Во романтик-то, блин. Она бисексуалка, приятель, и вдобавок отсидела три года в тюрьме за избиение своей подружки-лесбиянки. И где этот Бубба таких находит?

После этого я позвонил старому приятелю-бармену из Лафайета. Сам того не зная, Майнос сказал мне больше, чем собирался. Мой друг сообщил, что Эдди Китсу принадлежат два заведения — одно в здании отеля в Новом Орлеане, а второе — на обочине дороги близ моста Бро на окраине Лафайета. Если то, что сказал про него Майнос, — правда и если Эдди был сейчас в одном из своих баров, то я знал, в каком именно.

Когда я учился в колледже, на шоссе близ моста Бро располагалось множество питейных заведений самого низкого пошиба, склады нефтяных компаний, ипподром, игорные дома и бордель с чернокожими девочками. В субботу вечером здесь собирался весь лафайетский сброд, возле столкнувшихся автомобилей на шоссе валялись осколки разбитого стекла и мелькали огни карет скорой помощи, из открытых настежь дверей кабаков доносился оглушительный грохот дискотек и потасовок. За один вечер можно было напиться, накуриться, подраться и снять девочку, не потратив и пяти долларов.

Я припарковался на другой стороне улицы и посмотрел в сторону бара Китса. Вывеска гласила «Джунгли», само здание бара соответствовало названию: длинная, приземистая, сложенная из шлакоблоков постройка, выкрашенная в бордовый цвет и разрисованная кокосовыми пальмами. Они освещались висящими на деревьях прожекторами. Уголком глаза я заметил на стоянке близ бара два неосвещенных трейлера; видимо, там-то шлюхи Китса и занимались своим древним ремеслом. Проторчав па улице с полчаса, я так и не дождался появления белого «корвета».

Никакого плана у меня не было, и я уж было пожалел, что не послушал совета Майноса. Но сердце мое билось все сильнее, тело горело, а дыхание участилось. Ровно в полвторого я сунул пистолет в карман брюк, одернул гавайку и двинулся к бару.

Входная дверь была выкрашена в ярко-красный цвет — такого цвета бывает лак для ногтей; ее приоткрыли, чтобы выпустить на улицу клубы сигаретного дыма. Освещены были только барная стойка да бильярд в боковой комнате. На огороженной сцене в глубине зала под музыку оркестрика, ухмыляясь, раздевалась рыжеволосая девица; тело ее было сильно напудрено, чтобы скрыть веснушки. Посетителями были в основном работяги с нефтепромыслов и со строительства газопровода. В глубине зала маячили вышибалы в белых воротничках. На официантках были коротенькие черные блузки, открывающие ребра, черные туфли на высоких каблуках и донельзя облегающие розовые шортики.

За барной стойкой сидели и беседовали с посетителями несколько проституток; когда я входил, они окинули меня быстрым оценивающим взглядом. Над стойкой висела клетка, где на игрушечной трапеции апатично восседала маленькая обезьянка; пол клетки был усыпан ореховыми скорлупками и ее испражнениями.

Тут я понял, что мне придется заказать выпивку, ведь, если я попрошу принести «Севен-ап», могут возникнуть подозрения. Я не буду это пить. Я не буду это пить. Хорошенькая официантка принесла мне бутылку пива «Джэкс» за три доллара. Наливая пиво в стакан, она улыбнулась.

— Чтобы остаться на шоу, надо заказать как минимум две порции, — сообщила она. — Как закончите эту, принесу вам вторую.

— Туут не появлялся? — спросил я ее.

— Кто-кто?

— Приятель Эдди, чернокожий.

— Я тут недавно работаю. Скорее всего, я его не знаю. — И она ушла.

Через некоторое время трое посетителей вышли на улицу, и сидевшая за стойкой проститутка осталась одна. Она допила свой бокал, взяла из пепельницы недокуренную сигарету и направилась в мою сторону. На ней были белые шорты и темно-синяя блузка, а черные волосы убраны под голубую бандану. Она была круглолицей и слегка полноватой, и, когда присела рядом со мной, в ноздри мне ударил запах ее духов, лака для волос и сигарет. Ее глаза светились пьяным блеском, а губы еле сдерживали улыбку.

Перед ней выросла официантка, и она заказала коктейль с шампанским. У нее был северный выговор. Она зажгла сигарету и принялась пускать колечки дыма с такой сосредоточенностью, словно пыталась создать из них причудливую картину.

— Ты не видела Туута?

— Ты имеешь в виду того черномазого? — В ее глазах играла лукавая улыбка.

— Ну да.

— А зачем он тебе?

— Просто давно не видел ни его, ни Эдди.

— Интересуешься девочками?

— Бывает.

— Иногда хочется, правда?

— Иногда.

— А когда хочется, но никого нет, тебе становится плохо. Очень. — Она положила ладонь мне на бедро и провела пальцами по моему колену.

— Когда появится Эдди?

— Ты что-то очень любопытен, милый. Смотри, я уже начинаю плохо думать о тебе.

— Я просто спросил.

Она надула губы, коснулась ладонью моего лица, рука ее скользнула по моей груди.

— Не заставляй меня думать, что ты пришел сюда не за девочкой, а с какой-то дурной целью.

Ладонь ее тем временем опускалась все ниже и ниже, как вдруг пальцы ее нащупали рукоятку пистолета. Она испуганно посмотрела мне в глаза, потом вскочила с места, порываясь уйти, но я остановил ее, схватив за руку.

— Ты — легавый! — взвизгнула она.

— Неважно, кто я. Во всяком случае, для тебя. Тебе ничего не грозит. Понимаешь?

Она мгновенно протрезвела, в глазах ее отразились испуг и злоба.

— Где Эдди? — спросил я.

— Он ходит посмотреть на собачьи бои недалеко отсюда, потом возвращается, чтобы подсчитать выручку. Попадись ему на глаза, если хочешь неприятностей.

— Но тебя-то это не касается, ведь так? У тебя машина есть?

— Что-о?

— Машина, говорю, есть у тебя?

— Д-да, а что...

— Сейчас я отпущу тебя, и ты выйдешь на улицу, якобы подышать воздухом, пройдешь к стоянке, сядешь в машину и уедешь. По пути где-нибудь перекусишь. И только попробуй сюда позвонить.

— Ублюдок!

— Выбор за тобой, детка. У меня есть подозрение, что скоро сюда нагрянет куча фараонов. Хочешь остаться — дело твое. — Я отпустил ее руку.

— Сволочь!

Я кивком указал на дверь. Она соскользнула с обитого винилом сиденья, попросила у бармена свою сумочку. Он дал ей сумку и вновь принялся мыть стаканы. Она быстро-быстро направилась к парковке.

Через пару минуть телефон действительно зазвонил, однако снявший трубку бармен так ни разу и не взглянул в мою сторону. Закончив говорить, он налил себе виски с молоком и принялся вытряхивать пепельницы. Разумеется, я знал, что еще немного — и нервы этой девицы не выдержат. Она, конечно же, боялась меня, да и вообще полиции, но еще больше боялась Эдди Китса и, конечно, вернется посмотреть, случилась драка или перестрелка, и постарается как-то выкрутиться.

Помимо этого, скоро должно было начаться это самое представление, и официантка сновала туда-сюда среди столиков, чтобы убедиться, что все заказали по две порции. Я неловко повернулся и нарочно сшиб локтем бутылку.

— Простите, — сказал я, когда она подошла ко мне. — Принесите мне вторую, ладно?

Она подняла бутылку с пола и принялась вытирать со стола. Ее белокурые волосы блестели, тело было крепким — видно, ей приходилось много работать физически.

— Так вы не хотите, чтобы кто-нибудь составил вам компанию?

— Не сейчас.

— Вот как?

— Перебьюсь как-нибудь.

— Здесь не место для неприятностей, милый, — тихо сказала она.

— А что, я похож на того, от кого могут быть неприятности?

— Много от кого могут быть неприятности. Вот от нашего хозяина — точно. Сама видела, как он для смеху нагревал зажигалкой прутья клетки с обезьянкой.

— Почему ты тогда здесь работаешь?

— Не взяли в монастырь, — ответила она и удалилась, унося поднос с напитками.

Вскоре в бар вошел накачанный мужчина, заказал бармену бутылку пива и принялся грызть арахис и болтать с одной из проституток. На нем были ковбойские сапоги лиловой замши, дорогие брюки кремового цвета, красновато-коричневая махровая майка с V-образным вырезом, а с шеи его свисала полудюжина золотых цепочек и медальонов. Свои длинные волосы он красил в светлый цвет и гладко зачесывал назад, как профессиональный борец. Он достал из кармана брюк сигареты и закурил, не переставая щелкать орешки. Меня он видеть не мог: я сидел слишком далеко, в баре царил полумрак, к тому же он не смотрел в мою сторону. Но я-то его хорошо видел, я сразу же узнал, хотя прежде никогда не видел в лицо.

У него была большая голова, бычья шея и живые зеленые глаза; когда он жевал орешки, у него очень заметно перекатывались желваки. Кожа вокруг рта была сероватой и шершавой, как наждачная бумага. Руки его были под стать всему остальному — пальцы-сосиски, запястья в узлах вен. Шлюха, с которой он разговаривал, курила сигаретку, наблюдая за отражением красного огонька в зеркале позади барной стойки; должно быть, ей хотелось казаться равнодушно-надменной, однако всякий раз, когда отвечала ему, ее голос снижался до шепота.

Его-то голос я слышал прекрасно: никогда не забуду этот гнусавый выговор; таким голосом не говорят, а приказывают. Вот и теперь он отчитывал девицу за то, что она слишком много пьет: его бар — не место, где каждая шлюха может накачиваться спиртным на халяву.

Ранее я сказал, что никакого плана у меня не было. Это не так. У каждого алкоголика всегда есть план; пусть глубоко в подсознании, он всплывет наружу, когда придет время.

Я соскользнул с обитого винилом стула. По пути я чуть было не отпил пива из бокала; в бытность пьющим я никогда не оставлял на столе недопитого. От старых привычек не так-то легко избавиться.

У входа к бильярдную я приметил прислоненный к стене кий и взял его в руки. Кий был тяжелый, сужающийся книзу. Я медленно двинулся в его сторону. Поначалу он не заметил меня, болтая с барменом и поедая арахисовые орешки. Тут взгляд его зеленых глаз остановился на моей персоне, он прищурился, словно оба его глаза соединяла некая пружинка на переносице, отряхнулся и уставился на меня.

— Ты на моей территории, ублюдок. Начинай — и ты проиграешь. Уйдешь — никто тебя не тронет.

Я молча подходил к нему все ближе и ближе. Я заметил, как изменилось выражение его глаз, он нагнулся за бутылкой, в карманах его зазвенели монетки, одна нога оперлась на подставку. Тут он понял, что уже слишком поздно, правая рука его поднялась, защищая лицо.

Это неправда, что зло — абстрактное понятие. Злодеяние всегда убийственно конкретно и от этого еще более отвратительно.

Ухватив кий двумя руками за заостренный конец, я с силой развернул его в воздухе, как бейсбольную биту; тяжелая рукоятка, тоненько свистнув, обрушилась на его переносицу. Послышался глухой удар; глаза его едва не вылезли из орбит, он рухнул на усыпанный окурками и арахисовой шелухой пол. Он лежал скрючившись, закрыв лицо руками; из-под его пальцев ручьем бежала кровь. Говорить он не мог, только дрожал всем телом. В баре воцарилась мертвая тишина; никто — ни бармен, ни проститутки, ни посетители, ни полураздетая мулатка-стриптизерша — не проронил ни звука. Застыв точно статуи, они неподвижно стояли в клубах сигаретного дыма.

Тут я услышал, что крутят телефонный диск, и вышел на улицу.

На следующее утро я вернулся в Нью-Иберия, прихватив с собой мотыля, дождевых червей и другой приманки. День выдался ясный и теплый, и свободных лодок у меня практически не осталось. Все время, пока я обслуживал посетителей, стоя за прилавком, я смотрел, не покажется ли машина шерифа, но дорога была пуста. В полдень я набрал номер рабочего телефона Майноса П. Дотрива.

— Мне нужно приехать к тебе. Есть разговор.

— Нет, тебе не следует показываться в Лафайете. Я сам приеду.

— Что так?

— Не думаю, что тебя там будут рады видеть.

Через час около станции притормозил автомобиль, он припарковал его неподалеку и направился ко мне, по привычке пригнувшись на пороге магазинчика. На нем были полотняные брюки, мокасины из блестящей кожи, светло-голубая спортивная рубашка и галстук в красную и серую полоску, с ослабленным у ворота рубахи узлом.

Его коротко постриженные светлые волосы сверкали на солнце. Он огляделся и с улыбкой обратился ко мне:

— Здорово тут у тебя.

— Спасибо.

— И что тебе здесь-то не сидится?

— Что будешь — кофе или шипучку?

— Не пытайся заговорить мне зубы. Ты у нас герой дня. Я даже на работу опоздал сегодня утром, мне ночью позвонили и рассказали о незабываемом ночном представлении в баре «Джунгли». Я же говорил тебе, что мы не занимаемся подобными вещами. Наше дело — бланки заполнять, сообщать этим засранцам об их правах и убеждаться, что им дали адвоката. Слышал, крови было столько, что пришлось тряпкой вытирать.

— На меня уже есть ордер?

— Он не стал писать заявление, хотя к нему в больницу и приходил помощник шерифа.

— Он хотя бы опознал меня?

— Да этого и не надо. Одна из его проституток записала номер твоей машины. Эдди Китс не любит иметь дело с законом, так что не беспокойся, никто к тебе с наручниками не явится. Но вот с лафайетскими легавыми тебе тоже лучше не связываться. Не очень-то приятно, когда в твоем округе появляется некто и начинает лупить людей кием по переносице.

— Сами виноваты. Надо было привлечь его, когда он мне по причинному месту врезал.

— У тебя нездоровый вид.

— Я плохо спал в последнее время. Так что претензии потом, ладно?

— Ну, знаешь... Я всегда знал, что от тебя всякого можно ожидать, но такого... Ты же его чуть не убил.

* * *

В магазин вошли два рыбака и купили приманку и дюжину бутылок пива. Я ссыпал деньги в старый кассовый аппарат.

— Давай-ка прокатимся, — предложил я ему.

Я оставил станцию на Батиста, и мы с Майносом побрели к моему пикапу. Солнце так и пекло.

— Я позвонил тебе сегодня не просто так, — сказал я. — Если тебе не нравятся мои методы, мне очень жаль. Но пойми: не я искал неприятностей, они сами меня нашли. Так что не стоит отчитывать меня в моем собственном магазине, на глазах у моего помощника и покупателей.

— Тоже верно.

— Я никогда раньше так не делал. Неприятное ощущение.

— Всегда трудно играть по чужим правилам. Но если уж ты и решился врезать кому-то кием по башке, то лучшей кандидатуры, чем Эдди Китс, и не придумаешь. Помнишь, я рассказывал, что он поджег проститутку? Так в его досье есть кое-что похуже. Вот, к примеру, год назад был похищен ребенок охраняемого свидетеля. Как ты думаешь, где мы его нашли?..

— Тогда почему вы его не уберете?

Он не ответил, только уставился на негров-рыболовов, сидевших на берегу залива.

— Уж не используете ли вы его как информатора?

— Мы не используем для этих целей убийц.

— Да ладно. Для вас все средства хороши.

— Гангстеров — никогда. Наше ведомство обходится без них. — Он смотрел мне прямо в глаза, на его щеках появились красные пятна.

— Так почему бы вам тогда не упечь его за решетку?

— Ты, наверное, думаешь, что на работе мы только самолетики пускаем. Вовсе нет. Мы делаем много такого, о чем ты даже не подозреваешь. Мы не охотимся за одним человеком, наша цель — накрыть как можно больше этих подонков одни ударом. Единственный способ это сделать — заставить одних давать показания на других. Надо потерпеть.

— Вы хотите добраться до Буббы Рока, так ведь? И поэтому собираете досье на все его окружение, а тем временем его молодчики разгуливают по округе с бейсбольными битами.

— Ничем тебя не проймешь. И вообще, зачем ты мне позвонил?

— Поговорить про Департамент по делам иммиграции.

— Послушай, я сегодня не завтракал. Давай остановимся где-нибудь и перекусим.

— Ты знаешь, что этот Монро из департамента вынюхивает что-то в окрестностях Нью-Иберия?

— Ну да, я про него слышал. Ты беспокоишься за девочку, что живет у тебя в доме?

Я ошарашенно уставился на него.

— У тебя есть удивительное свойство — все время попадаться нам на глаза. Останови-ка здесь, я правда хочу есть. Кстати, тебе придется меня угостить, я забыл дома бумажник.

Я остановился у небольшого заведения, мы уселись за деревянный столик. Негр-хозяин принес нам сэндвичи со свиной отбивной и рис с приправами.

— Так что там про департамент? — спросил Майнос.

— Я слышал, они арестовывали Ромеро и Дартеза.

— Ты-то откуда знаешь? — Он смотрел на бегавших неподалеку чернокожих ребятишек, но взгляд у него стал обеспокоенный.

— Сказал один новоорлеанский бармен.

— Не самый достоверный источник информации.

— Ничего подобного. Ты и сам прекрасно знаешь, что Дартез был связан с какими-то людьми из департамента, иначе зачем им тогда было похищать его тело?

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что департамент использовал этих ребят для контроля за действиями священнослужителей, способствующих незаконной переправке в страну нелегалов.

Он облокотился о крышку стола и стал наблюдать за негритятами, бросавшими бейсбольный мяч.

— А что еще твой приятель-бармен рассказывает про Ромеро?

— Больше ничего.

— А кто он, собственно, такой? Потолковать бы с ним.

— Бубба Рок спросил то же самое. Так что я полагаю, что этот парень в ближайшее время смоется из страны.

— Ну ты даешь. Теперь ты признаешься, что спровадил из города человека, обладавшего ценной информацией. Разреши спросить, как это так получается, что тебе рассказывают то, чего нам ни за что не узнать?

— Я приставил к его башке заряженный пистолет.

— А, ну да. Ты ведь многое узнал о процедуре допроса за время службы в новоорлеанском полицейском управлении.

— Тем не менее я прав, так ведь? Департамент использует их.

— Может быть, и так. Все равно это тебя не касается. Вот что. Мы, из Управления по борьбе с наркотиками, — славные ребята. Наша цель — засадить за решетку как можно больше этих подонков. Мы уважаем парней типа тебя, у которых самые благие намерения, да мозгов маловато. Но советую — не суйся в дела департамента, в особенности если у тебя в доме нелегал.

— Я смотрю, не любишь ты их.

— Мне на них наплевать. А вот тебе следует быть поаккуратней. Однажды я беседовал с высокопоставленным чиновником из службы по делам иммиграции и натурализации, в Белый дом парень метил. Так знаешь, что он мне сказал? «Если поймаете кого из департамента, чистить и жарить их вам придется самим». Так что вот.

— Звучит как очередная байка.

— Ты — прелесть, Робишо.

— Не хочу портить тебе аппетит, но тем не менее: тебе не кажется, что этот самолет затонул потому, что на борту взорвалась бомба? Кто-то хотел убить священника и бедных женщин, бежавших из Сальвадора, после той бойни, что мы там устроили.

— Так ты у нас спец по политике в Центральной Америке?

— Нет.

— Ты там вообще хоть раз был?

— Никогда.

— Ну вот и не говори глупостей.

— Ты просто не пробовал спрятаться от артобстрела в полуразрушенной деревне.

— Хватит пороть ерунду. Я тоже там был, приятель. — Кусок хлеба за его щекой напоминал напряженный желвак.

— Тогда не позволяй этим засранцам из департамента совать нос в твои дела.

Он отложил сэндвич на край тарелки, отхлебнул чая со льдом из своего стакана и задумчиво посмотрел на игравших в тени деревьев ребятишек.

— Ты никогда не задумывался, что с тобой пьяным легче, чем с трезвым? — спросил он. — Прости, я не то хотел сказать. Я тут вспомнил, что у меня в кармане рубашки завалялась кое-какая мелочь. Так что я сам заплачу за обед. Нет-нет, не настаивай. Встреча с тобой — одно удовольствие.

* * *

В церкви было темно, прохладно и пахло камнем, воском, водой и благовониями. Сквозь приоткрытую боковую дверь был виден сад, где мальчишкой вместе с другими ребятами я участвовал в крестном ходе в Великую Страстную пятницу. Как сейчас помню залитый солнцем сад, аккуратно подстриженную лужайку и клумбы желтых и пурпурных роз. В глубине сада в искусственном гротике журчал водопад и стояло каменное распятие.

Я вошел в исповедальню и стал ждать священника. Мы с ним знали друг друга уже двадцать два года, и я ценил его участие в бедах простых людей и за это прощал все — и его всепрощение, и нежелание осудить, — как он в свою очередь охотно отпускал мои немудреные грехи. Наконец он появился: это был крупный широкоплечий мужчина с круглой головой и бычьей шеей. В исповедальне стоял маленький настольный вентилятор с резиновыми лопастями, и ветерок слегка шевелил его волосы.

Я рассказал ему про Эдди Китса. Все: и то, как я набросился на него, как ударил кием по переносице, как он лежал на грязном полу, закрыв лицо руками, а между его пальцев сочилась кровь.

С минуту он молчал.

— Ты желал смерти этого человека?

— Нет.

— Уверен?

— Да.

— Ты бы смог сделать так еще раз?

— Нет, если он оставит меня в покое.

— Тогда забудь.

Я продолжал смотреть на него.

— Тебя все еще что-то беспокоит, Дейв?

— Да.

— Ты во всем признался. Не пытайся судить о том, правильно ты поступил или нет. Что сделано, то сделано. Пускай ты поступил дурно, но ведь это он тебя спровоцировал. Этот человек угрожал твоей жене. Неужели Всевышний не поймет тебя?

— Я сделал это не потому.

— Почему же?

— Я поступил так потому, что хотел напиться. Я все время хотел напиться, аж все нутро горело.

— Не знаю, что и сказать.

Я отворил боковую дверь и вышел в сад. Там пахло розами и цветущими деревьями, журчал водопад. Я присел на каменную скамью возле гротика и уставился на носки своих ботинок.

* * *

Вернувшись домой, я застал Энни в огороде; стоя на коленях, она пропалывала грядки с помидорами, бросая сорняки в ведро. На ней были джинсы и майка, ноги ее были босы, на лице выступили капельки пота. В то утро, еще в постели, я рассказал ей про Эдди Китса. Она ничего не ответила, только молча поднялась с кровати и отправилась на кухню готовить завтрак.

— Почему бы тебе не свозить Алафэр к своим канзасским родственникам? — спросил я, держа в руке стакан чая со льдом.

— С чего это? — На меня она не смотрела.

— Из-за этого Китса.

— Думаешь, он вернется?

— Не знаю. Иногда их достаточно припугнуть, и они отстанут, но, как будет в этот раз, я не знаю. Но рисковать не хочу.

Она набрала пригоршню сорняков и бросила их в ведро, лоб ее был испачкан землей.

— А пораньше нельзя было сказать? — Она по-прежнему не смотрела в мою сторону.

— Прости. Но тем не менее я все равно хочу, чтобы вы с Алафэр уехали.

— Не хочу показаться напыщенной, Дейв, но я никогда не принимаю решений касательно меня или моей семьи из-за подобных людей.

— Энни, это серьезно.

— Конечно. Для тебя. Ты пытаешься строить из себя крутого полицейского, да семья мешает. Вот ты и решил сплавить нас подальше от Луизианы.

— По меньшей мере, подумай об этом.

— А я уже подумала. Сегодня утром. Целых пять секунд. Даже не думай. — Она прошествовала мимо меня с полным ведром, подошла к овражку на краю участка и вытряхнула туда сорняки.

Вернувшись, она несколько минут серьезно смотрела на меня, потом вдруг рассмеялась.

— Дейв, это уже чересчур. По крайней мере, мог бы предложить нам съездить в Билокси или Гальвестон[42]. Помнишь, что ты сказал, когда посетил Канзас? «Пожалуй, это единственное место в Америке, которому атомная война пошла бы на пользу». И после этого ты хочешь меня туда отправить?

— Ну ладно, поезжайте в Билокси.

— Не выйдет, сладенький. — Она направилась па задний двор, воинственно помахивая ведром взад-вперед.

* * *

В тот вечер мы отправились на праздник в Сент-Мартинвилль. Движение по главной улице было перекрыто, чтобы люди могли потанцевать, и на импровизированной дощатой эстраде, устроенной прямо на берегу залива, сменяя друг друга, выступали акадский струнный оркестр и рок-группа. На фоне лавандово-розового неба зеленели верхушки деревьев, легкий бриз шевелил листву дубов в церковном саду. По странной причине рок-н-ролл в Южной Луизиане остался таким же, как в пятидесятые годы — в эпоху Джимми Рида, Клифтона Шенье, Фэтса Домино и Альберта Эммонса. Я сидел за деревянным столиком близко к эстраде, слушал музыку и смотрел на танцующих; передо мной стояла тарелка с красной фасолью, рисом и жареным выменем. Энни и Алафэр отправились искать туалет.

Вскоре с запада поползли черные тучи, порывы ветра понесли по улице опавшие листья, скомканные газеты, бумажные тарелки и пластиковые стаканчики. Однако концерт продолжался, всем было наплевать на дождь и гром; в конце концов, жизнь-то одна — так давайте веселиться. Я сидел и размышлял о том, почему мы становимся именно такими, а не другими. Почему я стал пить: были ли то остатки инстинктивной тяги маленького ребенка к бутылочке с соской, а может, дело в генетической предрасположенности или влиянии окружающих. Вспомнился мне сержант из нашего взвода, и я подумал: вот уж на кого окружающая среда никак не смогла повлиять.

Он вырос в закопченном промышленном городке где-то в Иллинойсе, одном из тех мест, где самый воздух пропитан дымом и выхлопами, а река настолько загажена сточными водами и химикалиями, что как-то раз даже загорелась. Он жил с матерью в низеньком двухэтажном доме, и весь мир его ограничивался работой — он служил стрелочником на железной дороге — и пивной да бильярдной в субботу вечером. По всем признакам он должен был стать одним из тех людишек, что обречены прожить серую, безрадостную жизнь, единственными мало-мальски заметными событиями которой стали бы безрадостная женитьба да повышение зарплаты. Ничего подобного — он был отважным человеком, хорошим другом и заботливымкомандиром, и, когда мое мужество и сметливость отказывали мне, его хватало на двоих. Мы прослужили бок о бок семь месяцев, однако всякий раз, когда я вспоминаю о нем, передо мной встает одна и та же картина.

Мы только что вернулись в лагерь после двухдневного пребывания под палящим солнцем и перестрелки, в которой вьетнамские солдаты были на расстоянии каких-то пяти миль от нас и в ходе которой мы потеряли четверых. Все тело ныло от усталости, и даже сон не спасал. Это была моя дурацкая идея — устроить эту бессмысленную и бесполезную ночную вылазку; мы моментально напоролись на засаду, были атакованы с флангов и потеряли наших лучших людей. День давно наступил, солнце жарило вовсю, а мне все чудились автоматные очереди из АК-47, вспышками прорезающие черно-зеленый полумрак джунглей.

Тут мой взгляд упал на Дейла, нашего сержанта; склонившись над жестяным тазом с водой, он выжимал свою рубаху. На его загорелой спине отчетливо выступали позвонки, ребра выпирали, а черные волосы были влажными от пота. Он повернул ко мне свое худое славянское лицо. Столько доброты и тепла было в этих глазах, ни одна женщина на меня так не смотрела.

Неделю спустя, когда круживший над деревьями в поисках места для посадки вертолет вдруг завалился на бок и рухнул, он погиб.

Да, личность моего покойного друга явно противоречила всем гипотезам о законах становления характера человека. Тем временем к загородке подкатило с полдюжины мотоциклов «Харли Дэвидсон», на каждом из которых сидело по две женщины, и к толпе танцующих присоединились Клодетт Рок и ее подруги. Наездницы были одеты в промасленные джинсы и черные рубашки с надписью «Харли», под которыми явно ничего не было. Кроме того, их украшали усыпанные заклепками широкие ремни, банданы на индейский манер, цепи, татуировки и сапоги-казаки с металлическими набойками. В руках у каждой была упаковка пива, а из карманов рубах торчали сигаретные пачки. Было в них что-то странно притягательное — как у героинь комиксов про воинов-варваров в кольчугах и кожаных одеждах.

Совсем иначе выглядела жена Буббы. На ней был черный лиф с рисунком из красных сердечек, открывавший для взора пышную грудь, джинсы на бедрах, позволявшие видеть оранжево-пурпурную татуировку в виде бабочки возле пупа. Тут она заметила меня в толпе и двинулась в мою сторону, покачивая бедрами.

Она нагнулась над столиком и улыбнулась мне. От нее разило пивом и марихуаной. В ее глазах играла ленивая улыбка, она закусила губу, словно не давая слететь с языка непристойному предложению.

— Где супруга-то? — спросила она.

— Сейчас придет.

— Она разрешит тебе потанцевать со мной?

— Боюсь, я не очень хороший танцор, миссис Рок.

— Ну, значит, у тебя хорошо получается что-то другое. У каждого есть свой талант.

— Наверное, я — один из тех несчастных, которых природа обделила.

Она томно улыбнулась.

— Солнце спряталось, — сказала она. — А я-то хотела еще подзагореть. Как ты думаешь, я достаточно загорела?

Я ковырнул в тарелке и попытался изобразить на лице добродушную ухмылку.

— Говорят, что у нас в роду были негры и индейцы, — сообщила она. — А мне все равно. Как говорили цветные девочки моей мамаши, у черной ягодки сладкий сок.

Тут она сняла пальцем капельку пота, выступившего на моем лбу, и засунула палец в рот. Сидевшие вокруг уставились на меня, и я почувствовал, что краснею.

— Так мы идем танцевать? — И принялась двигать бедрами в такт песне Джимми Клэнтона, звучавшей со сцены в тот момент. Грудь ее колыхалась, бедра гуляли туда-сюда, она постоянно облизывала губы, точно мороженое ела, и неотрывно смотрела на меня. Сидевшее за соседним столиком семейство пересело подальше от нас. Синие джинсы плотно обтягивали ее ягодицы, руки с растопыренными пальцами были согнуты в локтях у груди. Танцуя, она опускалась все ниже и ниже, демонстрируя незагорелую верхнюю часть своих буферов всем желающим. Я отвернулся и уставился на сцену и тут заметил, что к нам направляется Энни, держа за руку Алафэр. Энни и Клодетт Рок встретились взглядом и мгновенно все поняли, как это могут только женщины. Но Клодетт нисколько не смутилась, в ее красновато-карих глазах продолжала играть ленивая улыбка. Она подмигнула нам, нехотя положила руку на плечо одному из танцевавших поблизости мужчин, и он увлек ее за собой в толпу.

— Кто это? — спросила Энни.

— Жена Буббы Рока.

— Похоже, вы тут без меня славно провели время.

— Судя по всему, она курила «мута».

— Что-что?

— Травку.

— Мне понравилась эта ее оранжевая бабочка. У нее здорово получается ею двигать.

— Она ходила в танцевальную студию. Ладно тебе, ничего такого не было.

— Бабочка? Оранжевая бабочка? — спросила Алафэр. На ней была желтая бейсболка с изображением утенка Дональда, с козырьком в форме клюва, который крякал, если на него нажимали. Я усадил ее себе на колени и пару раз нажал на клюв. Мы все трое рассмеялись, и я был рад, что отвлек внимание Энни. Уголком глаза я успел заметить, как Клодетт Рок танцует с парнем, крепко прижавшись к нему.

На следующий день врач снял швы. Когда я проводил языком в уголке рта, кожа на ощупь напоминала велосипедную камеру. Потом я отправился на собрание анонимных алкоголиков. Вентилятора в комнате не было, стояла духота и воняло сигаретным дымом. Я никак не мог ни на чем сосредоточиться.

* * *

До лета оставалась неделя-другая, и дни становились все жарче. Однажды мы сидели за столиком на веранде и ужинали. Я пытался читать газету, но строчки разбегались у меня перед глазами. Тогда я сходил на станцию посмотреть, все ли лодки вернули, потом вернулся в дом и заперся в дальней комнате, где у меня хранились тяжелоатлетические снаряды и коллекция старых джазовых пластинок. Я поставил старую пластинку с концертом Банка Джонсона и под хрустально-чистые звуки его саксофона принялся поднимать сорокакилограммовую штангу, чувствуя, как с каждым рывком мои мускулы становятся тверже и все быстрее бежит по жилам кровь.

Через четверть часа я порядком вспотел; скинув рубашку, я нацепил тренировочные штаны и кроссовки и устроил себе пробежку вдоль берега залива. Опухоль в паху, появившаяся после удара Эдди Китса, почти полностью спала, дыхание мое было ровным, пульс — в норме. Мне бы радоваться, что в моем немолодом уже теле осталось столько сил и выносливости, но мне было слишком ясно, что эти приятные ощущения не в силах способствовать подъему жизненной энергии; я не замечал ни живописности майских сумерек, ни мерцающих в ветвях деревьев светляков, ни плесканья рыбы в зарослях водяных лилий. Летние вечера в Южной Луизиане сказочно красивы, но теперь я не чувствовал этой красоты.

Странная была ночь. Звезды на темном небе напоминали горящие угольки. Ветра не было, и листья деревьев казались отлитыми из меди. Вода залива была гладкая и неподвижная, как стекло. Когда взошла луна, легкие облачка на темном небе превратились в длинные серебристые перья.

Я принял холодный душ и прилег на кровать рядом с Энни. Она провела пальцами по моей груди. Она лежала близко-близко, и я чувствовал ее дыхание.

— Ничего, Дейв, переживем и это. В семейной жизни всякое бывает. Не стоит расстраиваться.

— Ты права.

— Может быть, я была эгоисткой, хотела, чтобы было так, как хочется мне.

— Ты это о чем?

— Я просто думала, что с твоим прошлым покончено, что ты сможешь взять и вычеркнуть из своей жизни пятнадцать лет службы в полиции Нового Орлеана. Но ведь так не бывает.

— Я сам принял решение уйти со службы. Ты тут ни при чем.

— Ты написал заявление об уходе, вот и все. Но ты не смог уйти.

Я молча уставился в темноту. На наших телах играли лунные блики.

— Может быть, тебе стоит вернуться? — спросила Энни.

— Не стоит.

— Потому что ты думаешь, что одна я на станции не управлюсь?

— Потому что полиция — выгребная яма.

— Говори что хочешь — я-то знаю, что ты чувствуешь на самом деле.

— Я всегда искренне восхищался своим первым напарником. Это был честный, мужественный и добрый парень. Однажды случилась автокатастрофа, и маленькой девочке отрезало руку осколками лобового стекла. Так он кинулся в ближайший бар, набрал льда в полу плаща и завернул в него руку девочки, и потом ее благополучно пришили на место. Но перед тем, как уйти в отставку, он изменился.

— И как же он изменился?

— В худшую сторону. Стал брать взятки, обирать проституток, а однажды застрелил чернокожего подростка.

— У тебя такой возмущенный голос. Ты сейчас взорвешься.

— Я не возмущаюсь. Я констатирую факты. Ты варишься в этом, начинаешь говорить и думать как преступники, потом совершаешь поступок, на который, тебе казалось, ты не способен, — и тогда ты понимаешь: все, я скатился. Это тяжелый момент.

— Но ты-то не такой и никогда таким не станешь. — Она положила руку мне на грудь.

— Потому что нашел в себе силы уйти оттуда.

— Это ты так думаешь. В душе ты так и остался полицейским. — Она положила на меня свою ногу и провела ладонью по моей груди и животу. — Тут одному офицеру не помешает капелька женского внимания.

— Завтра я схожу к монахиням и запишу Алафэр в детский сад.

— Неплохая идея, шкипер.

— А потом мы все вместе сходим в бассейн и где-нибудь в Сент-Мартинвилле поужинаем.

— Как скажете, офицер. — Она крепче прижалась ко мне. — Какие еще будут планы?

— Завтра вечером в парке будет бейсбольный матч. Давайте устроим себе маленький праздник.

— Разрешите вас здесь потрогать? О-о, а я-то думала, офицер такой правильный, на него женские чары не действуют. Мой пупсик, оказывается, неплохой актер.

Она поцеловала меня в щеку, потом в губы, уселась на меня верхом и, смеясь, заглянула в глаза. Ее милое лицо, загорелое тело и пышная белая грудь в лунном свете казались серебристыми. Она приподнялась, помогая мне войти в нее, ее рот округлился; я принялся целовать ее волосы, шею, грудь, гладить ее плечи, спину и упругие бедра. Наконец-то вся усталость и напряжение трудного дня, спрятанные в моем теле, как спрятан солнечный свет в бутылке виски, покинули его, растворились в ритме ее дыхания, в ласке рук и во всей ее любви, огромной, неумолимой и всепоглощающей, как море.

* * *

Сны уводили меня в тысячи мест. Порой мне грезилось, как мы с отцом рыбачим с пироги; рано-рано — еще не растаял предрассветный туман — я забрасываю спиннинг рядом с поваленным стволом кипариса, и вот уже трепыхается на поверхности воды золотисто-зеленый большеротый окунь. В ту ночь мне приснились военные вертолеты; они летели низко-низко над пологом джунглей и реками цвета кофе с молоком. Во сне они летели беззвучно и были похожи на огромных стрекоз на фоне лавандового неба. Когда они подлетели ближе, я увидел стрелка, высунувшегося из кабины и пускавшего очередь за очередью вниз, по деревьям. Поток воздуха, поднимаемый лопастями, пригибал верхушки деревьев, пули вздыбливали воду в реках, стучали по крышам брошенных рыбацких деревень, вспахивали жидкую грязь придорожных канав, взрыхляли рисовые поля. Я видел лицо стрелка — оно казалось испуганным и постоянно дергалось от отдачи автомата. Мне был виден только один его глаз — сощуренный, слезящийся от бездымного пороха, в нем словно в зеркале отражались горящие деревни, жители которых попрятались под землю, как мыши, опустошенные земли и туша водяного буйвола, лежащая и гниющая на жаре. Его руки покраснели и распухли, палец намертво вцепился в спусковой крючок, во все стороны летели стреляные гильзы. Стрелять-то, собственно, было уже не в кого, но он не переставал жать на курок. Он до конца жизни ни на миг не забудет этот уголок земли, который разорил собственными руками, который стал его наркотиком, его карой. Тишина в этом сне была хуже крика.

Я проснулся от раскатов грома, звука подъезжавшей машины и резкого кваканья лягушки-быка на пруду. Меня никогда не интересовало толкование сновидений, мне достаточно было проснуться и понять, что это был всего лишь сон. Во мне еще теплилась надежда, что когда-нибудь подобные сны прекратятся. Помнится, я где-то читал, что Оди Мерфи — самый прославленный американский солдат времен Второй мировой — всегда ложился спать, положив под подушку пистолет 45-го калибра. Наверняка это был славный малый и храбрый воин, но он так и не смог до конца избавиться от воспоминаний о пережитом, они настигали его во сне. Древние греки молились Морфею, чтобы отогнать мстительных фурий. Я просто-напросто просыпался, успокаивался и ждал, когда снова смогу заснуть.

Но слишком много звуков и воспоминаний наполняли ту ночь, и я не смог прибегнуть к своей обычной тактике. Я напялил шлепанцы, прошел на кухню, налил себе стакан молока и, не одеваясь, медленно побрел к пруду. Утки спали, сбившись в кучу в зарослях камыша, вода в пруду напоминала опрокинутое зеркало, в котором отражался небосвод. Я уселся на скамейку близ покосившегося старого сарая и стал глядеть на пастбище и маленькую плантацию сахарного тростника на соседском участке. К одной из стен сарая была прибита ржавая вывеска «Хадакол», по меньшей мере тридцатипятилетней давности.

Производство этого напитка было организовано неким сенатором, и он славился не только содержанием такого количества алкоголя и витаминов, что мертвого поднимет, но и тем, что, собрав определенное количество упаковок, можно было выиграть билеты на шоу, в котором участвовали Джек Демпси, Руди Уолли и канадский великан шести футов росту. Да, как мало надо было человеку для счастья во времена моего далекого детства.

Внезапно с юга сверкнула молния, налетевший порыв ветра взлохматил гладь пруда и зашелестел листвой деревьев в моем саду. Коров уже давно согнали с пастбища, запахло дождем и серой, и я почувствовал, что давление резко упало. Я допил молоко, привалился к стенке сарая и закрыл глаза. Вдыхая свежий, омытый дождем воздух, я понял, что моей бессоннице конец, вот сейчас я вернусь в свою спальню, лягу рядом с женой и крепко просплю до рассвета.

Но, открыв глаза, я увидел, как два темных силуэта, которые незамеченными пробрались сквозь сад, быстро метнулись к крыльцу. Я мгновенно вскочил на ноги, отогнав мысль, что все еще сплю; у меня внутри все оборвалось. Подобное ощущение мне довелось испытать во Вьетнаме, когда противопехотная мина взорвалась прямо у меня под ногами. Я бросился бежать к дому, услышал, как они пытаются взломать дверь, но еще раньше я с ужасом понял, что самым страшным моим кошмарам суждено сбыться в эту ночь и пробуждение не спасет меня. Я споткнулся, скинул шлепанцы и побежал босиком; земля была жесткой, берег усыпан щепками и ржавыми гвоздями, упавшими с просевшей крыши сарая, но я продолжал бежать к дому, крича: «Я здесь! Это я!»

Но звук моего голоса потонул в раскатах грома, стуке дождевых капель о крышу веранды, гулких ударах лома о дверной замок, скрипе петель, сухом щелчке подавшегося замка, когда дверь наконец открылась и они прошли в гостиную. Мой собственный крик, казалось, был не громче комариного писка; тут я услышал пальбу и увидел вспышки огня в окне спальни. Они стреляли и стреляли, с щелчком перезаряжая оружие, вспышки огня озаряли комнату, где моя жена осталась лежать в одиночестве, укрытая простыней. Пули разбили окно спальни, и во двор со звоном посыпались осколки стекла и клочки занавесок, пули искромсали угол деревянной стены, со свистом отскакивали от лопастей вентилятора. Очередная вспышка молнии выхватила из темноты мое побелевшее лицо.

Выстрелы стихли. Я стоял под дождем, запыхавшийся, босой, полуголый, не отрывая взгляда от разбитого окна спальни, откуда сквозь обрывки занавесок на меня воззрился человек с автоматом в руках. Тут я услышал щелчок затвора. Он заряжал обойму.

Я кинулся к стене дома, вжался в кипарисные доски стены и медленно-медленно пополз под окнами к крыльцу. Мне было слышно, как кто-то из них споткнулся о телефонный провод, сорвал аппарат с рычага и швырнул на пол. Ступни мои были разбиты в кровь, на лодыжке зиял рваный порез, но я не чувствовал боли. В голове у меня шумело, во рту пересохло, я судорожно соображал, понимая при этом, что я безоружен, что соседи в отъезде и я бессилен спасти Энни. По моему лбу словно назойливые насекомые ползли капли дождя и пота.

Оставалось одно — бежать на лодочную станцию, где был телефон. Вдруг дверь распахнулась, и оба стрелявших вышли на веранду; мне было слышно, как скрипят половицы под их ногами. Сначала шаги слышались в одном направлении, потом в другом. Единственное, что оставалось сделать одному из них, чтобы достать меня в упор, — перелезть через перила веранды. Внезапно шаги стихли, и я понял, что что-то привлекло их внимание. По грунтовой дороге в направлении моего дома с грохотом ехал грузовик-пикап, освещая себе путь единственной фарой. Я понял, что это Батист: он жил неподалеку отсюда и наверняка слышал выстрелы даже в такую грозу.

— Ч-черт, грузовик-то, похоже, сюда, — сказал один.

Второй что-то на это ответил, но из-за дождя я не разобрал слов.

— Можешь оставаться здесь и пристрелить его, раз тебе приспичило. Зря я сюда перся. Про бабу ты мне вообще ничего не сказал, — вновь заговорил первый. — С-сука, грузовик поворачивает. Я сматываюсь. В следующий раз сами разбирайтесь.

Я услышал, как он быстро-быстро побежал по ступенькам. Его сообщник некоторое время медлил — я слышал, как скрипит под его ногами пол, — потом резко развернулся и последовал за первым. Они бежали через сад с оружием наперевес, как пехотинцы во время марш-броска.

Я вбежал в спальню и зажег свет; сердце мое так и билось. Пол был усыпан стреляными гильзами и крупными дробинами, на спинке кровати и на цветастых обоях виднелись следы пуль. Простыня, которой она была по-прежнему укрыта, намокла от крови. Она лежала, отвернувшись к стене, ее белокурые волосы разметались по подушке, одна рука безжизненно свисала.

Я коснулся ее ступней, ее залитой кровью икры, я взял ее руку в свои, я гладил ее белокурые волосы. Наклонившись над кроватью, я поцеловал ее глаза, поднял ее руку и поднес ее к губам. Тут меня стало трясти, и я как подрубленный упал на колени возле кровати и уткнулся головой в подушку.

Не знаю, сколько времени я так пролежал, не помню, как поднялся на ноги; тело мое горело, я задыхался, желтый электрический свет резал глаза, на ватных ногах я добрался до комода и дрожащими руками достал из ящика пистолет и снял его с предохранителя. В моем мозгу уже рисовалась картина, как я бегу через сад наперерез их машине, и голос чернокожего парнишки из нашего взвода покричал над самым ухом: «Чарли надоело тут торчать. Бежим в туннель. Надерем им задницы, лейтенант».

Внезапно я понял, что нет никакого парнишки из нашего взвода, что мне все это пригрезилось. Батист стоял рядом со мной и крепко держал мои руки своими черными лапищами, заглядывая мне в глаза.

— Они ушли, Дейв. Оружие не поможет, — сказал он.

— Подъемный мост. Мы перережем им дорогу.

— Не поможет. Они ушли, — повторил он, на сей раз по-французски.

— А грузовик на что?

Он отрицательно покачал головой, потом осторожно забрал у меня пистолет, обхватил меня за плечи, довел до гостиной и усадил на диван.

— Сиди здесь и ничего не делай, — сказал он. Из кармана его джинсов, оттопырившись, торчал пистолет. — Где Алафэр?

Я тупо уставился на него. Он с шумом выдохнул и облизал губы.

— Оставайся тут. Не двигайся. Понял, Дейв? — спросил он.

— Понял.

Он вошел в комнату Алафэр. На черном небе бесновалась молния, и сквозь развороченную дверь в дом проникал холодный ветер. Я закрыл глаза.

Я встал с дивана и на негнущихся ногах прошел в спальню Алафэр. У двери я помедлил, точно горе сделало меня чужим в собственном доме. Батист сидел на краю кровати, держа на коленях судорожно всхлипывавшую Алафэр.

— С ней все в порядке. И ты скоро успокоишься, Дейв. Батист позаботится о вас, вот увидите, — сказал он. — Господи, Господи, как жесток мир к этой малышке.

Он грустно покачал головой.

Глава 6

В день похорон Энни шел дождь. Собственно, дождь шел всю неделю. Вода капала с листьев, стекала ручейками с крыш, собиралась в грязные лужи во дворе; поля и плантации сахарного тростника казались серо-зелеными сквозь пелену дождя. Я встретил в лафайетском аэропорту родителей Энни, прилетевших самолетом из Канзаса, привез их в залитую дождем Нью-Иберия и устроил в мотеле. Отец, рослый фермер с волосами песочного цвета, могучими руками с заскорузлыми ладонями и мускулистыми запястьями, курил сигару и смотрел в окно на раскисшие от дождя окрестности, лишь изредка открывая рот. Мать, плотно сбитая набожная сельская женщина, розовощекая, светловолосая и голубоглазая, пыталась скрыть неловкость, толкуя о перелете из Вичиты и о том, что ей впервые в жизни пришлось лететь на самолете, но голос ее звучал как-то неуверенно, а глаза все время избегали моего лица.

Когда мы поженились, они отнеслись ко мне с предубеждением. Я был старше Энни, к тому же лишь недавно бросил пить, а моя служба в убойном отделе, среди преступников, казалась такой же чужой и далекой, как и мой выговор и французская фамилия.

Я был уверен, что они — по меньшей мере, отец — винили меня в гибели дочери. Да и я сам по большому счету винил себя.

* * *

— Похороны в четыре, — сказал я. — Сейчас я отвезу вас в мотель, а в половине четвертого заеду за вами.

— Где она сейчас? — спросил отец.

— В морге.

— Отвези меня к ней.

— Гроб закрыт, мистер Баллард.

— Отвези нас к ней. Немедленно.

Энни похоронили на нашем старинном семейном участке старого кладбища при церкви Св. Петра в Нью-Иберия. Кирпичные склепы там были покрыты слоем белой штукатурки, самые старые из них просели и поросли плющом. Дождь заливал бетонные дорожки кладбища и стучал по брезентовому пологу над нашими головами. Когда помогавшие на похоронах сотрудники морга опустили гроб с телом Энни в склеп и собрались запечатать вход мраморной плитой, один из них отвинтил прикрепленное к двери распятие и вручил мне.

Я не помню, как вернулся в лимузин, помню только лица присутствовавших — матери и отца Энни, Батиста и его жены, шерифа, нескольких наших друзей. Путь с кладбища тоже не остался в моей памяти. Единственное, что отпечаталось в мозгу, — струи дождя, что заливали красный кирпич улиц и литую кладбищенскую ограду и стекали по моим волосам на лицо. Свисток товарного поезда где-то вдали — и потом я вдруг осознаю, что стою посреди газона у здания морга с его полыми деревянными колоннами и декоративным фасадом довоенной поры, который от дождя казался серым, и слышу звук отъезжающих машин.

— Пошли в грузовик, Дейв. — Батист тронул меня за плечо. — Давай, ужин готов. Ты весь день не ел.

— Надо отвезти родителей Энни в мотель.

— Они уже уехали. На вот, хоть плащ накинь. Ты же не собираешься стоять здесь и мокнуть, как утка?

Он улыбнулся мне, по его лысой макушке стекали капли дождя, зубы его были большими, как лопаты. Я позволил ему крепко взять меня за руку и отвести к пикапу, где у открытой дверцы в цветастом хлопчатом платье и с зонтом в руке стояла его жена. Все время поездки я тихо сидел между ними. Сперва они пытались заговорить со мною, но потом поняли, что это бесполезно, и я молча смотрел сквозь лобовое стекло на размытую, покрытую лужами дорогу, на мокрые стволы дубов, на легкую, словно навевающую сон, завесу тумана над заливом. Нависшие над дорогой деревья, освещенные серым светом дня, казались тоннелем, сквозь который можно было проникнуть под землю, в холодную закрытую комнату, где раны исцеляются сами собой, где червь не тронет плоть, а приподняв крышку закрытого гроба, можно увидеть сияюще-прекрасное лицо.

* * *

Я вновь вернулся к своей работе на лодочной станции; сдавал напрокат лодки, торговал приманкой, накрывал на стол и откупоривал пивные бутылки, улыбаясь резиновой улыбкой. Я вдруг почувствовал, что окружающие очень добры и внимательны ко мне, как бывает с тем, кто теряет близких; однако вскоре мне уже хотелось бежать от всех этих бесконечных соболезнований, рукопожатий и похлопываний по плечу. Скорбь — эгоистичное чувство, и порой его не хочется ни с кем делить.

Вот так и со мной. Когда следователи во главе с шерифом свернули окровавленные простыни и собрали все гильзы в качестве вещественных доказательств, я запер дверь в нашу спальню, словно заключив в эту комнату всю свою боль и память, которую можно было воскресить поворотом ключа. Когда жена Батиста с ведром и тряпкой пришла замыть кровь с досок пола, я примчался со станции и наорал на нее по-французски, со всей грубостью и бесцеремонностью белого рабовладельца, бранящего черную рабыню; на ее лице появилось выражение обиды и замешательства, она развернулась и побрела к пикапу.

В ту ночь меня разбудил топот босых ног и странный звук, будто кто-то поворачивает ручку двери. Я приподнялся с дивана (оказывается, я заснул в гостиной под работающий телевизор) и увидел, что Алафэр пытается войти в нашу спальню. На ней были пижамные штаны, а в руках — пластиковый пакет, в котором мы хранили черствый хлеб. Ее глаза были открыты, но лицо было как у спящего. Я подошел к ней. Она смотрела на меня невидящими глазами.

— Покормить уточек с Энни.

— Это сон, малышка, — сказал я.

Я попытался забрать у нее пакет, однако ее руки продолжали крепко сжимать его, она продолжала двигаться вперед с упорством лунатика. Я погладил ее волосы и легонько потрепал щеки.

— Пойдем-ка обратно в постельку, — сказал я.

— Покормим уточек с Энни?

— Мы покормим их утром. Завтра, — добавил я по-испански. Я попытался улыбнуться и поднял ее на ноги. Она схватилась за ручку и повертела ее туда-сюда.

— Где она? — спросила Алафэр по-испански.

— Она ушла, малышка.

А что еще я мог сказать? Я подхватил ее на руки, отнес в ее комнату, уложил на кровать и накрыл простыней. Присев рядом, я погладил ее мягкие волосы. Она лежала на кровати, залитая лунным светом, маленькая и несчастная. Вдруг ее глаза открылись, губы задрожали, совсем как тогда, в церкви, она посмотрела на меня, и я со сжавшимся сердцем понял, что она догадалась: а как же иначе — ведь мир, в котором она появилась на свет, был гораздо страшнее любого ночного кошмара.

«Les soldados llegaron en la lluvia у le hicieion dan о a Annie?»[43]

Единственными словами, которые я понял, были «солдаты» и «дождь». Но даже если бы я понял все, все равно не смог бы ей ответить. Пожалуй, мне самому требовался ответ на этот вопрос, ибо теперь я навечно обречен спрашивать себя, почему я ушел из дома, чтобы предаться воспоминаниям о прошлом и пытаться побороть свой алкогольный невроз именно тогда, когда моя жена больше всего нуждалась во мне?

Я притянул Алафэр к себе и прилег рядом. Ее ресницы были мокры от слез.

* * *

В один прекрасный день, когда на голубом небе витали легкие облачка, а работа шла своим чередом — словом, без всякого видимого повода, — я откупорил бутылку пива «Джэкс», поглядел, как с янтарного горлышка стекает пена, орошая дощатый пол моего магазинчика, и залпом выпил. Двое моих приятелей-рыбаков, сидевших в этот момент за деревянным столиком поодаль, переглянулись; лица их словно окаменели. В наступившей тишине я услышал, как Батист, чиркнув спичкой, закурил сигару. Когда я взглянул на него, он швырнул спичку в окно, и она с шипением упала в воду. Он отвернулся от меня и стал смотреть в окно, пуская дым.

Я достал бумажный пакет, сунул туда пару бутылок пива, насыпал сверху льда и сунул пакет под мышку.

— Я прокачусь на лодке вдоль залива, — сказал я ему, — через час-другой закрой станцию и присмотри за Алафэр, пока я не вернусь.

Он молчал, не отрывая взгляда от залитого солнцем залива и прибрежных зарослей тростника и водяных лилий.

— Слышишь меня? — переспросил я его.

— Ты делай что хочешь. Можешь не беспокоиться, о малышке я позабочусь. — Он отправился в дом, где Алафэр раскрашивала книжку, сидя на ступеньках крыльца.

Я сел в лодку и поплыл вдоль берега, наблюдая, как приливная волна с пеной разбивается о стволы кипарисов. Всякий раз, когда я подносил бутылку ко рту, ее пронизывал солнечный луч. Я плыл бесцельно: не выбирал ни направления, ни пункта назначения, у меня не было планов не только на этот день, но даже на ближайшие пять минут. Да и какой прок в планах? Ни лесной пожар, ни наводнение, смывшее городок в штате Кентукки, не имели никаких планов, как не было их и у молнии, что поразила фермера в вымокшем поле. И никто ведь ничего не заметил! Раз строить планы бессмысленно, с какой стати я, Дейв Робишо, должен был что-то планировать? Так что я решил пустить все на самотек. Американская военная политика давно оценила преимущества подобной тактики. Суть проста: какой-нибудь политически нестабильный и географически неудобный регион объявляется зоной свободного огня; ну а потом, стоя посреди сожженной напалмом земли, можно было преспокойно придумать причину: зачем, собственно, нужно было нападать на несчастную страну.

К вечеру у меня кончилось горючее; днище лодки к тому времени было усыпано пустыми бутылками из-под пива и размокшей коричневой бумагой, а от растаявшего льда образовалась изрядная лужа. Я подгреб к берегу, бросил якорь, выбрался из лодки и в сумерках добрел до ближайшей закусочной, где купил упаковку пива и полпинты «Джим Бим». Затем я вернулся в лодку, выгреб на середину и предоставил свое суденышко воле течения. Над моей головой кружили светляки, поодаль на поверхности показалась голова стремительно плывущего аллигатора. Я отхлебнул виски и запил его пивом. Виски всегда действовало на меня по-разному: иногда мгновенно воспламеняло изнутри, как в момент сгорает в огне кусок целлофана, иногда же я мог пить целыми днями, впадая в состояние тихой эйфории и при этом полностью себя контролируя, так что вполне мог сойти за трезвого. Тогда-то мне в голову и начинали лезть неприятные воспоминания, которые мне хотелось спалить напрочь, как фотопленку на горячих углях.

Вот и теперь вспомнилось мне, как мы с отцом однажды отправились на утиную охоту. Мне в ту пору было лет тринадцать. Мы устроили засаду на берегу пролива Сабин, как раз возле того места, где он впадает в Мексиканский залив, день выдался пасмурный и ветреный, местность кишела дикими утками и прочей водяной птицей, и с утра нам удалось настрелять достаточно. Но через какое-то время отец стал отвлекаться, вероятно, потому, что вечером порядком набрался, в дуло его двенадцатизарядного дробовика забилась грязь, и когда высоко над нами — слишком высоко для хорошего выстрела — пролетели три канадских гуся, он встал в позу, прицелился, неловко повернув ружье под углом к моей голове, и выпустил всю обойму. В воду посыпались обрывки пыжа, мелкая дробь, порох и стальные иглы. Я стоял, оглушенный выстрелом, все лицо было в черных точках горячего пороха, точно в крупицах молотого перца. Потом я помню, как он вытирал мне лицо влажным носовым платком, в его глазах застыло выражение стыда, а изо рта разило пивом. Он попытался отшутиться, мол, вот что бывает с теми, кто забывает ходить в церковь, но мне было слишком знакомо это выражение его глаз — оно появлялось всякий раз, когда его запирали на ночь в участке за дебош в каком-нибудь баре.

До нашего лагеря была всего четверть мили — достаточно было переплыть залив, и там, среди зарослей травы и тростника, стояла хижина на сваях. Он сказал, что только возьмет другой дробовик и вернется, а я в это время могу начать ощипывать и потрошить уток, лежавших аккуратной кучкой на смятой пожухшей траве. Вдобавок эти гуси скоро опять прилетят, — добавил он.

Но стоило ему сесть в лодку, как он тут же налетел на полузатонувшее бревно и сломал винт, как тростинку.

Я прождал его два часа, мой нож уже был весь в крови. С юга подул колючий ветер, небо еще больше нахмурилось, с техасского побережья доносились выстрелы — там тоже кто-то охотился на уток.

На берегу была привязана чья-то пирога. Я разрядил дробовик, собрал ловушки для птиц, сложил выпотрошенные тушки уток в холщовый ягдташ и, разместив все это на носу лодки, сел в нее и поплыл к нашей хижине.

Тем временем ветер переменился и задул резкими порывами с северо-востока, и, как усердно я ни работал веслами, меня продолжало неумолимо сносить в сторону Мексиканского залива. Я греб и греб, стирая в кровь ладони; попытался было бросить якорь, но по тому, как натянулась веревка, понял, что он не достигает дна, и в отчаянии посмотрел на стремительно удаляющийся берег Луизианы.

Волны бросали мне в лицо хлопья пены, я чувствовал соленый вкус морской воды; волны играли моей пирогой, точно скорлупкой, я намертво вцепился в борта лодки, и каждый раз, когда деревянное днище лодки ударяло мне по копчику, сердце мое сжималось от испуга. Я попытался вычерпать воду консервной банкой, да только весло потерял; его стремительно унесло течением. Потоки воды заливали лежавший на носу лодки груз; рядом со мной плыли вырванные с корнем кипарисы и даже перевернутая деревянная хибара с крыльцом, похожим на разверзнутую пасть, жадно глотающую воду.

Вскоре меня подобрал небольшой рыболовный катер, на борту которого находился и мой отец. Меня обсушили, переодели, накормили горячими бутербродами и напоили какао с молоком. Но с отцом я стал разговаривать только на следующее утро: сон помирил меня с ним, чего не смогли сделать его объяснения про винт.

— Все оттого, что тебя бросили. Когда тебя кто-то бросает, неважно почему, ты очень злишься. Когда твоя мама сбежала от меня с тем типом, мне было плевать, что это я ее довел. Я уложил его на землю у нее на глазах, а когда он попытался встать, я снова ему врезал. Потом я узнал, что у него в кармане был пистолет и ему ничего не стоило пристрелить меня прямо там. Но она не позволила ему, она знала, что я успокоюсь; и я на тебя не сержусь, потому что знаю, что ты сейчас чувствуешь.

Самое противное, Дейв, это когда ты остаешься один по своей вине. Прямо как енот, Дейв: когда он попадает в капкан, то отгрызает собственную лапу, чтобы удрать.

И вот теперь, когда я сидел в лодке посреди залива, смотрел на розовое закатное небо и пурпурные облака, плывущие с запада, и глотал теплый воздух пополам с виски — теперь-то я понял, что тогда имел в виду мой отец.

У енота острые зубы, ему небось хватает двух минут. У меня же впереди была целая ночь, чтобы проесть себя до костей. И вот я нашел идеальное место, чтобы это сделать, — небольшой бар, выстроенный из красного кирпича, стоявший в стороне от грунтовой дороги, в сени дубовых деревьев. Одно из тех местечек, где у каждого в кармане опасная бритва, где безбожно смешивали бурбон с чем ни попадя, а музыка была оглушительной — аж стекла тряслись. Через два дня пышногрудая негритянка в пурпурном платье подняла мою голову из лужи пива. Солнце едва-едва взошло, и его лучи заливали окна равномерным белым пламенем.

— Твое лицо — не тряпка, милый, — сказала она, глядя на меня сверху вниз, уперев руку в бок; в пальцах у нее дымилась сигарета.

Затем она ловко сунула руку в задний карман моих брюк, извлекла оттуда мой бумажник и открыла его. Я обессилено смотрел на нее.

— Я не краду деньги у белых, — вновь заговорила она, — они мне их сами отдают. Обман, торговля или путешествие, милый; похоже, что тебе выпадает путешествие.

Она сунула мой бумажник обратно, смяла в пепельнице свою сигарету и направилась к телефону на стойке, а я так и остался сидеть, размякнув в кресле, с мокрой от пива щекой и больной головой. Минут через десять автомобиль шерифа округа Сент-Мартин доставил меня на берег, где ждала моя лодка, и оставил там, одинокого, больного и дрожащего.

* * *

Когда я наконец добрался до лодочной станции, я попросил Батиста посмотреть за Алафэр еще денек и три часа проспал на диване с включенным вентилятором, потом встал, побрился и принял душ, думая, что к концу дня приду в норму. Но вскоре у меня в желудке начались жуткие спазмы, и некоторое время я провел, склонившись над раковиной.

Потом я опять залез в ванну и пятнадцать минут простоял под холодным душем, почистил зубы, надел чистые штаны и джинсовую рубаху и заставил себя съесть чашку мюсли. Даже после холодного душа при работающем вентиляторе рубаха на мне вмиг пропиталась потом.

Я забрал Алафэр у Батиста и отвез ее к своей двоюродной сестре, учительнице-пенсионерке, которая жила в Нью-Иберия. Мне было мучительно неудобно, что приходится таскать Алафэр из одного дома в другой, я и так уже пропьянствовал два дня, а ее совсем забыл; но иного выхода у меня не было, ведь и Батист, и его жена работали, а сам я был слишком измотан душевно и физически, чтобы позаботиться о себе, не говоря уже о ком-то еще. К тому же существовала вероятность, что убийцы могут вернуться в дом.

Я попросил сестру присмотреть за Алафэр пару дней, а сам поехал в здание суда, чтобы встретиться с шерифом. Но когда я припарковался перед зданием суда, то уже взмок от пота, на влажных ладонях ясно отпечатались следы руля, а голова гудела. Я добрел до бильярдной на Мейн-стрит, и там, в прохладном баре, наслаждаясь ветерком от вентиляторов, выпил три порции коктейля, наконец ощутив, как понемногу отпускает жуткое похмелье, последствие вчерашнего виски.

Но я знал, нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, иначе завтра я сделаю то же самое, и так далее, и так далее, и в конце концов мой долг вырастет до чудовищных размеров; так раздувается голодный удав, проглотивший кролика. Но тогда мне было наплевать. Энни погибла из-за того, что я не смог расстаться с прошлым. Я ушел из новоорлеанского полицейского управления — вечно пьяный мальчик на побегушках, который вообразил, что ему до чертиков надоели лицемерие и жестокость правоохранительной системы большого города, на самом же деле я наслаждался всем этим, упивался своим знанием человеческих пороков, и мне была противна обычная жизнь, тоскливая и однообразная; мой отравленный алкоголем организм привык к адреналину, прилив которого он испытывал, почуяв опасность.

Я купил бутылку водки, но не притронулся к ней до утра.

* * *

Сто грамм, которые я выпил за завтраком, жгли стенки желудка. Мне пришлось полчаса обтираться мокрым полотенцем, чтобы перестать потеть, я почистил зубы, побрился, принял душ, надел кремового цвета брюки, черную рубашку-поло, галстук в красно-серую полоску и через полчаса уже сидел напротив шерифа. Тот писал, время от времени с любопытством поглядывая на меня и в нерешительности слушал мои слова.

— Тебе жарко? Ты весь красный, — сказал он.

— А ты на улице был? Жара дикая.

Он рассеянно кивнул, почесал ногтем щеку в красно-синих прожилках и положил перед собой чистый лист бумаги. Через застекленную дверь его кабинета я видел, как склонились над своими столами его помощники. Здание было новым и обладало особым прохладным, кондиционированным запахом современного офиса, однако помощники шерифа остались прежними долговязыми недотепами, и даже плевательницы возле каждого стола никуда не делись.

— Откуда ты знаешь об открытии нового участка?

— В газетах писали.

— Дейв, служащие этого участка будут получать около восемнадцати тысяч в год. В Новом Орлеане тебе платили гораздо больше. Неужели ты согласишься на столь низкое жалование?

— Не в деньгах дело. У меня есть лодочная станция и собственный дом, а мне больше ничего и не надо.

— Несколько моих помощников метят на этот пост. Им это не понравится.

— Их проблемы.

Он сунул лист бумаги в ящик стола и воззрился на меня. По выражению его лица было очевидно, что некая мысль не дает ему покоя с тех пор, как я высказал свою просьбу.

— Я никому не собираюсь давать жетон шерифа, чтобы развязать ему руки, — наконец сказал он.

— Ну, для этого мне жетона не потребуется, — ответил я.

— Еще как потребуется.

— Я был хорошим полицейским и нарушал правила только тогда, когда меня вынуждали.

— Я знаю. Но мы говорим не о прошлом, а о настоящем, Дейв. Ты хочешь сказать, что сможешь быть объективен, расследуя убийство собственной жены?

Я облизнул губы. Хмель вдруг со страшной силой ударил мне в голову. Спокойно, думал я, стиснув зубы, у тебя почти получилось.

— Когда расследуешь любое убийство, очень трудно быть объективным, — возразил я. — Когда ты догадываешься, чья это работа, то начинаешь разыскивать этих парней. Как говорил мой старый напарник: «Ловишь их и лупишь по задницам». Но я никогда не убивал зазря, я скручивал им руки за спиной и доставлял в участок, хотя вполне мог оставить их валяться на тротуаре, и ничего бы мне за это не было. Послушай, некоторые из твоих помощников, должно быть, иногда выходят за рамки дозволенного. А все оттого, что они непрофессионалы. Когда-нибудь они бросят это дело и пойдут содержать бары, водить грузовики или просто поколачивать своих жен. Им никогда не стать настоящими полицейскими.

Он моргнул.

— Они могут нарассказать тебе, что парень сопротивлялся во время задержания, а иной раз их пошлешь арестовать проститутку, а они даже не смогут ее найти, а уж если отправить их в негритянские кварталы, они весь город на уши поставят.

— Дело не только в этом, Дейв. Выпивка.

— Если я стану неадекватен, можете меня уволить.

— Все в округе любят и уважают тебя, Дейв, — сказал он. — И мне не нравится, что ты опять берешься за старое.

— Со мной все в порядке, шериф, — ответил я, заглянув ему прямо в глаза. Не хотелось обманывать ничего не подозревавшего человека, но куда мне было деваться? Козырей у меня на руках почти не осталось.

— Такое впечатление, что ты недавно... эээ... перегрелся на солнце, — сказал он.

— Я пытаюсь бороться с этим. В основном успешно. Если я когда-нибудь заявлюсь на работу нетрезвым, можете смело меня уволить, вот и все. Как вы думаете, где сейчас убийцы Энни?

— Не знаю.

— Они занимаются своими делами, снимают девочек, а может быть, сидят в баре и потягивают мятный коктейль. Они чувствуют в себе столько силы, сколько нам с вами и не снилось. Я слышал, как кто-то из них сравнивал это с «приходом».

— Почему ты мне все это рассказываешь?

— Потому, что знаю, о чем они сейчас думают. Не думаю, что тебе и твоим помощникам это известно. Знаешь, что они сделали сразу после того, как убили Энни? Они отправились в бар, не в первый попавшийся, нет, они тщательно выбирали, в какой именно, потом молча сидели там, курили и потягивали «Джек Дэниэлс». Захмелев, они посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись... Посмотрим с другой стороны. Какие у вас наних улики?

— Гильзы и пули, которые мы извлекли из стены и подобрали с пола, ну, еще монтировка, которую они бросили на крыльце, — ответил он.

— Но ни одного отпечатка.

— Нет.

— Выходит, почти ничего. Остаюсь я. Убивать приходили меня, а не Энни. Вскоре все ваше расследование к этому и сведется. Вам придется допрашивать меня что ни день.

Он облокотился о письменный стол и закурил сигарету, задумчиво глядя на своих помощников, один из которых в это самое время нагнулся над плевательницей и сплюнул.

— Мне надо переговорить с людьми, но, думаю, проблем не будет, — сказал он наконец. — Но учти, Дейв, тебе придется заниматься не только расследованием убийства своей жены, но и выполнять множество рутинной работы, как обычному полицейскому.

— Разумеется.

Он выпустил клуб дыма и сквозь него посмотрел на меня: не изменилось ли выражение моего лица? Потом, словно отгоняя непрошеную мысль, он спросил:

— Как ты думаешь, кто мог это сделать?

— Не знаю.

— За день до убийства ты сказал то же самое; тогда я тебе поверил. Но прошло уже почти две недели, и у тебя наверняка появились гипотезы на сей счет. Я не хочу думать, что ты чего-то не договариваешь и все-таки решил действовать самостоятельно.

— Просто слишком у многих был мотив. К примеру, у этого новоорлеанского бармена рука на любого поднимется, а я не только сунул его башкой в вентилятор и приставил пистолет к самому его носу, я еще и натравил на него Буббу Рока, так что ему пришлось убраться из города. Я врезал Эдди Китсу кием по физии на глазах у его проституток, пришел в дом к Буббе Року и сказал: если узнаю, что это он подослал ко мне Китса и гаитянина, то ему придется пенять на себя. Возможно, это был Туут и еще кто-то, кого я не знаю. Может быть, заезжие наемные убийцы, которых подослали Бубба или Эдди Китс. А может быть, кто-то из прошлого. Иногда случается, что человек выходит из тюрьмы и начинает мстить.

— В Новом Орлеане считают, что бармен уехал на острова.

— Может быть. Хотя сомневаюсь. Этот Джерри — крыса, а крысы прячутся в норы. Буббы он боится гораздо больше, чем полицейских, так что вряд ли сейчас нежится на пляже. К тому же он — маменькин сынок и никуда далеко от мамочки не спрячется.

— Честно сказать, Дейв, этот случай поставил меня в тупик. Я никогда раньше не сталкивался с подобными преступлениями. Я послал людей допросить Эдди Китса, а он только ковырял в носу и заявил им, что пусть они либо арестуют его, либо убираются вон. А бармен и одна из работавших на него девиц показали, что в ночь убийства Энни он был в своем клубе.

— Так вы что, допрашивали их по отдельности?

— Не знаю, — смущенно ответил он.

— Ничего. Мы поговорим с ними позже, — сказал я.

— Я лично ходил к Буббе Року. С такими, как он, невозможно иметь дело. Хоть кол на голове теши, ему все нипочем. Помню, лет тридцать назад это было: когда в парке Бубба, пацан еще, не смог отбить мяч и его команда проиграла; стоит он после матча, мороженое ест, тут к нему подлетает его папаша и давай лупить его по ушам. А тот смотрит на него и хоть бы хны.

— И что он тебе сказал?

— Что был дома и спал.

— А его жена что говорит?

— В ту ночь она была в Новом Орлеане. Так что алиби у Буббы нет.

— А оно ему и не нужно. Бубба гораздо более ловкий парень, чем всякие Эдди Китсы.

— Он сказал, что ему очень жаль Энни. По-моему, он был искренен.

— Может быть.

— Сдается мне, что ты считаешь его законченной скотиной.

— Так и есть.

— Чего ты хочешь этим добиться?

Про себя я подумал, что любой легавый, который рискнет считать Буббу Рока невинным гражданином, вряд ли многого добьется. Однако я предпочел промолчать об этом и лишь спросил, когда я смогу получить звезду шерифа.

— Через пару-тройку дней, — ответил он. — А пока советую тебе немного успокоиться. Рано или поздно мы найдем этих парней.

Как я неоднократно отмечал, человек он был честный, но, к сожалению, мир большого бизнеса занимал его мысли гораздо сильнее, чем полицейские обязанности. Как правило, большинство преступников остаются безнаказанными. В Нью-Йорке наказание за свои преступления несут лишь около двух процентов преступников, а в Майами этот показатель составляет четыре процента. Если вы хотите узнать, какая группа населения наиболее критично и враждебно относится к нашей системе правосудия, не тратьте время на членов разного рода радикальных партий; опросите методом случайной выборки десяток жертв преступлений, и по сравнению с ними любые самые экстремистски настроенные политиканы покажутся вам наивными мечтателями.

Я пожал шерифу руку и вышел на улицу; стоял влажный и душный полдень. На придорожных пастбищах коров сгоняли в тень дубов, а на дороге белые цапли ковыряли коровьи лепешки длинными клювами. Я ослабил галстук и вытер рукавом пот со лба.

Пятнадцать минут спустя я сидел в прохладном полутемном баре и держал в руке завернутый в салфетку бокал «коллинса»; однако никак не переставал потеть.

* * *

Водка — старый друг большинства тех, кто пьет втихаря. У нее нет ни цвета, ни запаха, ее можно смешивать практически с чем угодно — никто тебя ни в чем не заподозрит. Основным ее недостатком для меня, как любителя виски, было то, что она так легко и незаметно пьется в бокалах, наполненных колотым льдом, кусочками фруктов, сиропом и засахаренными вишенками, и практически не замечаешь, что ты уже пьян в стельку.

— Вы, кажется, сказали, что уйдете в четыре? — спросил меня бармен.

Он указал глазами на часы с подсвеченным циферблатом, висевшие над барной стойкой. Я поднял глаза и попытался сфокусировать взгляд на стрелках и цифрах. Моя ладонь скользнула в карман рубашки.

— Ч-черт, кажется, я забыл очки в машине.

— Больше пяти.

— Вызовите мне такси, ладно? Н-не возражаете, если я оставлю свой грузовик на вашей парковке?

— На сколько? — Он мыл бокалы, не глядя на меня, и говорил тем бесцветным голосом, которым обычно стараются скрыть раздражение к определенным клиентам.

— Скорее всего, до завтра.

Он не удостоил меня ответом, вызвал такси и продолжил мыть стаканы в алюминиевой раковине.

Через десять минут подъехало такси. Я допил свой коктейль и поставил бокал на стойку.

— А за грузовиком я кого-нибудь пришлю, — сказал я бармену.

Я вернулся домой в такси, уложил в чемодан две смены белья, попросил Батиста отвезти меня в аэропорт и в половине седьмого уже летел коммерческим рейсом в Ки-Уэст через Майами.

Я прихлебывал свое второе виски с содовой и смотрел в иллюминатор на сине-бирюзовые воды вокруг западной оконечности острова, там, где Мексиканский залив впадает в Атлантику, на волны, разбивавшиеся о коралловые рифы и лижущие песок ослепительно-белых пляжей. Четырехмоторный самолет начал снижаться, описал большой круг над океаном и, постепенно выравниваясь, направился к аэропорту; показалась узенькая полоска шоссе, соединяющего Ки-Уэст с Майами, кокосовые пальмы вдоль пляжей, лагуны с белыми пятнами прогулочных катеров и яхт, приливные волны, приносящие на берег ленты бурых водорослей, волны, вдребезги разбивающиеся о прибрежный мол, и как-то вдруг — ровные ряды деревьев и неоновые огни улиц самого города в пурпурных лучах заходящего солнца.

Ки-Уэст — это город дикого винограда, фикусов, магнолий, красного дерева, королевских и кокосовых пальм; город балконов, засаженных геранью и жасмином и увитых кроваво-красной бугенвиллеей. Он был построен на коралловом песке, с трех сторон окружен водой, и под воздействием соленого ветра краска на деревянных постройках приобрела бесцветно-серый оттенок. В разное время город этот населяли то индейцы, то головорезы Жана Лафита — они заманивали торговые корабли на рифы и грабили их; здесь жил Джеймс Одюбон[44], кубинские политические эмигранты, художники, гомосексуалисты, наркоторговцы и всякий сброд, которому просто некуда больше ехать.

В Ки-Уэст полно маленьких пивных, забегаловок, где можно отведать сырых устриц, ресторанчиков, пропахших вареными креветками, оладьями с начинкой из моллюсков и жареной рыбой, маленьких бухточек, где рыбаки расставляют сети на омара, кирпичных пакгаузов и государственных оружейных заводиков XIX века. На тенистых улочках стояли наспех сколоченные дома с деревянными ставнями и покосившимися верандами. Из-за летней жары туристов почти не осталось, и ничто не нарушало обычный ритм жизни. По дороге в мотель таксисту пришлось заехать на заправку, и некоторое время я просидел в машине, глядя на пожилых негров, сидевших на пустых ящиках близ бакалейной лавочки, на корни фикуса, пробуравившие бетонный тротуар, на залитые тусклым вечерним светом мощеные улицы и темные верхушки деревьев, и почудилось мне, что вовсе я и не уезжал из Нью-Иберия на поиски лишних неприятностей.

Но я-то уехал.

Я поселился в мотеле на южной оконечности острова и заказал в номер бутылку виски и ведерко льда. Потом выпил пару порций, предварительно разбавив виски водой, принял душ и переоделся. Посмотрев в окно, я увидел трепещущие на ветру кокосовые пальмы и красное закатное солнце, окрасившее воду в цвет бургундского вина. Коралловые рифы образовали возле самого берега небольшую естественную гавань, где покачивались на рейде несколько парусных лодок. Я распахнул окно, чтобы впустить прохладный бриз, потом вышел и отправился но Дюваль-стрит к ресторану моего приятеля, где работала официанткой Робин.

Однако не успел я пройти и пары шагов, как в желудке у меня вновь заурчало. Я заглянул в бар «У Джо» и заказал выпивку, пытаясь привести мысли в порядок. Вообще-то, не все, что я сегодня сделал, представлялось мне поспешным решением. Робин действительно была моим лучшим «контактом» из всех, кто связан с новоорлеанским сбродом, работавшим на Буббу Рока, и мне пришлось звонить своему другу по междугородке, чтобы убедиться, что она все еще работает в его ресторане; но ведь я мог попытаться расспросить ее и по телефону, прежде чем срываться в Ки-Уэст.

Этот вывод заставил меня признать, что по правде единственной причиной, по которой я приехал, было сосущее чувство одиночества. Вдобавок когда ты с трудом себя контролируешь. А еще ты снова пьян и неизвестно, чем это все кончится. А еще... еще музыкальный автомат играет «Сладкий».

— Что это у вас за старье играет? Этой песне уже, поди, лет двадцать, — спросил я у бармена.

— О чем это ты?

— Нового у вас ничего нет? 1987-й на дворе.

— Автомат сломан, парень. И вообще, полегче, а?

Я вышел на улицу. Мое разгоряченное от выпивки лицо овевал теплый ветер. Возле бара был маленький пирс; некоторое время я простоял, глядя, как волны заливают деревянный настил и как снуют в воде маленькие рыбки, вспыхивающие тусклым зеленоватым светом.

Ресторан был полон, а хорошо освещенный чистый бар вполне подходил, чтобы пропустить пару рюмок перед ужином. Когда я вошел, то почувствовал себя ныряльщиком, покинувшим свой батискаф и погрузившимся в сверкающе-враждебное подводное царство.

Метрдотель внимательно посмотрел на меня. Я, конечно, поправил галстук и попытался разгладить мятые полы пиджака, но мне все-таки стоило надеть темные очки.

— У вас заказан столик, сэр? — спросил он.

— Скажите Робин, что приехал Дейв Робишо. Я подожду в баре.

— Простите?

— Скажите ей, что здесь Дейв из Нового Орлеана. Мою фамилию трудно воспринять на слух.

— Сэр, я советую вам встретиться с ней в нерабочее время.

— Послушайте, вы наверняка прекрасно разбираетесь в людях. Посмотрите на меня. Разве похоже, что я собираюсь уходить?

Я заказал выпивку и через пять минут увидел ее. На ней было короткое черное платье и белый фартук, ее фигура и танцующая походка заставляли мужчин искоса поглядывать на нее. Она улыбнулась мне, но в ее глазах я прочел замешательство.

— И ты проделал такой путь из-за меня? — спросила она.

— Как ты, детка?

— Неплохо. Ничего себе работенка. Эй, не вставай.

— Ты когда заканчиваешь работу?

— Через три часа. Пойдем, посидишь со мной. Блин, тяжелый-то какой.

— Пьяный ветер дул сегодня утром в Нью-Иберия.

— Ладно, пошли-ка с мамочкой и закажем что-нибудь поесть.

— Я ел в самолете.

— Оно и видно, — усмехнулась она.

Мы уселись в обтянутые светло-коричневой кожей кресла по ту сторону бара. Она закурила сигарету.

— Дейв, что ты делаешь? — спросила она.

— О чем ты?

— Об атом. — Она постучала ногтем по моему бокалу виски с содовой.

— Надо же иногда расслабиться.

— Ты что же, с женой поругался?

— Закажу-ка я себе еще порцию. Ты-то что будешь, кофе или кока-колу?

— Буду ли я кофе? Браво, Дейв. Послушай, я постараюсь смыться пораньше, вот только кончится запарка с ужином. Вот тебе ключ от моей квартиры, и через часик я подойду. Это недалеко.

— У тебя дома есть что-нибудь выпить?

— Пара бутылок пива, и все. Я тут хорошо себя веду, Дейв. Никаких колес, никакой выпивки. Ты не представляешь, как хорошо я себя чувствую по утрам.

— Встретимся «У Джо».

— Что ты там забыл? Туда ходят какие-то придурки из колледжа, которые где-то слышали, что на стены тамошнего туалета ссал Эрнест Хемингуэй... бррр...

— Увидимся через час, детка. Ты — прелесть.

— Ага, посетители бара «Улыбка Джека» мне тоже так говорили. Особенно когда пытались пощупать. По-моему, сегодня утром тебе прямо в башку угодила молния.

Когда примерно через час она появилась «У Джо», я сидел в одиночестве за одним из дальних столиков, поток воздуха от напольного вентилятора колыхал мою штанину, а мокрый рукав моего полотняного пиджака, висящий на стуле, хлопал на ветру, точно вывешенная на просушку простыня. Большая раздвижная дверь была нараспашку, и были видны пурпурные огни улицы. Двое полицейских пытались задержать пьяного, причем вели себя крайне бесцеремонно. Ему светила кутузка.

— Пошли, лейтенант, — сказала она.

— Подож-ж-жди-ка, пусть легавые свалят. Башка так и кружится. Ки-Уэст не место для неприятностей.

— Стоит мне тряхнуть сиськами, они шляпы снимают. Такие джентльмены. Хватит пить, пошли.

— Я должен рассказать тебе кое-что. Про мою жену. А потом ты мне поподробнее расскажешь кое о ком из наших новоорлеанских знакомых.

— Завтра утром. Сегодня вечером мамочка будет готовить тебе бифштекс.

— Ее убили.

— Что?!

— Расстреляли в упор из обрезов. Да, такие дела.

Она уставилась на меня, открыв рот. Ее ноздри побелели.

— Ты хочешь сказать... что Бубба Рок убил твою жену?

— Может быть, он. А может, и нет. С такими, как Бубба, никогда точно не знаешь.

— Дейв, мне очень жаль. Господи Иисусе. А я тут при чем? Господи, я не верю.

— Ты тут ни при чем.

— Если бы так, ты бы не приехал.

— Я просто хотел расспросить тебя кое о чем. Да и просто увидеть.

— Наверное, потому-то ты неровно дышал ко мне, когда еще не был женат. Ладно, поговорим об этом, когда просохнешь. — Она осмотрелась; поток прохладного воздуха ерошил ее короткие черные волосы. — Это местечко — дыра, и вообще весь город — дыра. Полным-полно лесбиянок и проституток из Нью-Йорка без гроша. Зачем ты только меня сюда отправил?

— Ты же вроде сказала, что здесь неплохо.

— Как мне может быть неплохо, когда у людей жен убивают? Ты, видать, сам полез на рожон, Дейв. Не послушал мамочку.

Вместо ответа я потянулся к стакану.

— Не выйдет, милый. Сегодня мы больше пить не будем. — Она забрала у меня стакан и вылила его содержимое прямо на стол.

Она жила на втором этаже ветхого оштукатуренного дома с красной черепичной крышей на углу Дюваль-стрит. Одну из стен разрушал огромный баньян, а крошечный двор зарос травой и лохматыми бананами. Квартира Робин состояла из крошечной кухни и спальни, отгороженной шторкой, а диван, обеденный стол и стулья будто привезли с распродажи подержанных вещей.

Робин была доброй и старалась от чистого сердца, но стряпня ей не удалась — в особенности с точки зрения человека, чей желудок был отравлен алкоголем. Бифштекс подгорел, картошка плавала в жутковатой смеси жира, сажи и пережаренного лука; кухня пропиталась дымом и запахом неаппетитной стряпни. Я попытался съесть хоть немного, но не смог. Алкоголь выжег мое нутро, кожа на лице стала серой и жесткой; такое впечатление, что я разом постарел на сотню лет или кто-то просунул мне нож между ребер и медленно проворачивает.

— Тебе что, плохо?

— Нет, просто надо прилечь.

С минуту она смотрела на меня при свете свисавшей с потолка лампочки без абажура. У нее были зеленые глаза и густые длинные ресницы, так что, в отличие от большинства своих товарок с Бурбон-стрит, накладные ей были ни к чему. Она достала из комода две чистые простыни и постелила мне на кушетке. Я плюхнулся на нее, разулся и принялся тереть лицо руками. Я снова стал потеть, и даже от пота тянуло алкоголем, как тянет сыростью и холодом из открытого колодца. Она принесла мне подушку.

— Робин, — позвал я.

— В чем дело, лейтенант? — спросила она.

Я положил ладонь ей на запястье. Она присела рядом, смотря прямо перед собой, скрестив руки на груди и поджав колени под своим черными платьем.

— Ты уверен, что ты этого хочешь? — спросила она.

— Уверен.

— Неужели ты только затем и приехал? Что, поближе никого не нашлось?

— Не говори так. Ты знаешь, как я к тебе отношусь.

— Не знаю, правда не знаю. Ты мне друг, и я тебя не брошу, просто я не хочу, чтобы ты лгал мне.

Она выключила свет и разделась. В темноте было видно, как хороша ее загорелая кожа и округлая грудь. Ее руки ласкали и обнимали меня, губы шептали на ухо нежные слова; она просто уступила мне, как порывистому мальчишке. Сам я не чувствовал ничего. Когда гроб с телом Энни опустили внутрь склепа, в душе моей образовалась зияющая пустота. Слышно было, как шуршит листвой ночной ветер. В голове у меня шумело, как шумит море в маленькой ракушке.

Когда я проснулся, еще не рассвело, улицы были освещены серым предрассветным сумраком и над восточным горизонтом едва поднималось красное солнце; листва банановых деревьев, стучавшихся в окно, была покрыта капельками росы. Я налил в кружку воды из-под крана, выпил ее — и меня тут же вырвало. Меня трясло, а перед глазами стояли разноцветные круги. Не одеваясь, я прошел в ванную, выдавил на палец зубной пасты из тюбика, пытаясь таким образом почистить зубы, после чего меня снова вывернуло, и в желудке начались дикие спазмы, да такие, что под конец изо рта пошла кровавая пена. Глаза слезились не переставая, а кожа лица на ощупь была холодной, как у покойника; лицо с одно стороны саднило, точно меня огрели здоровенной книгой, дыхание было кислым и прерывистым.

Я вытер пот и остатки воды и направился к холодильнику.

— Можешь не искать. Я вылила все пиво сегодня в четыре утра, — отозвалась Робин. Она стояла у плиты и варила яйца в кастрюльке.

— А таблетки какие-нибудь у тебя есть?

— Говорю тебе, с этим делом я завязала. Никакого спиртного и колес. — Она была босиком, в черных шортиках и джинсовой рубашке, расстегнутой до самого бюстгальтера.

— Хоть аспирин-то у тебя есть? Ну же, Робин. Я ведь не наркоман какой. У меня всего лишь похмелье.

— Кому ты это говоришь? Кстати, твой кошелек я тоже спрятала. Так что ни шиша у вас, лейтенант, не выйдет.

Да, долгое мне предстояло утро. Робин права — уж кого-кого, а ее не проведешь. Чтобы раздобыть выпивку, алкоголик способен обвести вокруг пальца кого угодно — кроме себе подобных. Робин раскусила меня в два счета.

— Иди-ка в душ, Дейв, — сказала она. — А я как раз завтрак приготовлю. Любишь бекон с вареными яйцами?

Я включил воду, такую горячую, что едва терпел, подставил под струю голову с открытым ртом и яростно принялся смывать с себя запах сигарет и прочие последствия вчерашнего загула. Потом резко врубил холодную воду, уперся ладонями в стену и мысленно посчитал до шестидесяти.

— Бекон, кажется, слегка... того, — сказала она.

Я только что вылез из душа, и мы сидели за столом.

Больше всего вышеупомянутый продукт напоминал кусок резины. Спаренные вкрутую яйца она размяла вилкой.

— Не нравится — не ешь, — обиженно сказала она.

— Нет, Робин, правда вкусно.

— Ты не ощущаешь по утрам угрызения совести? Кажется, это у вас на собраниях так называется, а?

— Нет, не ощущаю.

— Я была шлюхой с семнадцати. Ты получил бесплатно. Так что избавь меня от своего нытья, Дейв.

— Не говори так о себе.

— Не люблю я этой пурги «наутро после».

— Послушай, Робин. Вчера вечером я пришел к тебе потому, что никогда раньше мне не было так одиноко.

Она отхлебнула кофе и поставила чашку на блюдце.

— Ты — славный парень, просто я слишком много раз слышала подобные слова.

— Зачем ты так? Вряд ли кто-то еще смог бы успокоить меня вчера так, как ты.

Она убрала в раковину грязную посуду, подошла ко мне и коснулась губами моих волос.

— Ничего, Седой, пройдет твое похмелье, — сказала она. — У мамочки столько их было, не счесть.

Однако то, что мучило меня, было не просто похмелье. До этого я год не брал в рот ни капли, и за этот счастливый год, наполненный солнцем, силой и здоровьем, когда пробежки по вечерам и физические упражнения стали для меня нормой, за этот год мой организм успел утратить всю сопротивляемость алкоголю. Все равно что засыпать кило десять сахару в бензобак машины и врубить двигатель на полную — за считанные минуты все клапаны и прочие детали полетят к чертовой бабушке.

— Могу я забрать мой кошелек? — спросил я.

— Под подушкой на тахте.

Я извлек его оттуда, сунул в задний карман брюк и надел туфли.

— За пивом идешь?

— Это мысль.

— Тогда я пас. Сам разбирайся, я тебе не помощник.

— Потому что ты лучше всех, Робин.

— Сюсюкать будешь с кем-нибудь другим. Я уже выросла.

— Ты не так поняла, детка. Я сейчас куплю себе плавки, и мы с тобой сходим на пляж. А потом я угощу тебя славным обедом.

— Ага. Вроде как и в баре посидеть, и мамочку не обидеть.

— Никаких баров. Обещаю.

Она взглянула мне в глаза. Тут ее лицо просияло.

— Послушай, может быть, пообедаем прямо тут? Зачем тебе на меня тратиться?

Я улыбнулся ей.

— Я правда хочу пригласить тебя куда-нибудь.

В то первое утро воздержания мне с трудом удавалось связно мыслить хотя бы пять минут. Я чувствовал себя абсолютно разбитым. В магазине одежды мои руки все еще тряслись, а продавец, почуяв мое дыхание, резко отстранился. В маленькой пляжной закусочной я выпил кофе со льдом и проглотил четыре таблетки аспирина. Прищурив глаза, я с трудом смотрел на яркое солнце, пробивавшееся сквозь лохматые листья пальмы. За глоток виски я бы сейчас лезвие бритвы проглотил.

Змеи, терзавшие меня, выползли из своей корзинки, но я надеялся, что они только слегка перекусят и оставят меня в покое. За доллар я взял напрокат у мальчика-кубинца его ласты и маску, нырнул в теплые воды лагуны и поплыл под водой вдоль кораллового рифа. Вода была зеленовато-прозрачной, как желе, и даже на глубине тридцати футов я отчетливо видел кораллы-огневики ползающих по песку крабов; вот в тени кораллов, недвижная, как бревно, застыла акула-нянька, там и сям торчат колыхаемые подводным течением тонкие ленты водорослей и снуют черные морские ежи, чьи острые иглы способны проколоть ступню насквозь. Я набрал воздуха и нырнул на самую глубину, где вода была холоднее, и тут же передо мной возникло заостренное рыльце барракуды, она посмотрела на меня и молниеносно пустилась наутек, промелькнув над самым моим ухом подобно выпущенной из лука серебристой стреле.

Когда я вернулся на берег, мне стало значительно легче; я прилег на песок рядом с Робин, растянувшейся на полотенце в тени кокосовых пальм. Хватит ныть, подумал я, пора приниматься за дело. Хотя я прекрасно знал, что Робин это вряд ли понравится.

— В Новом Орлеане считают, что Джерри бежал на острова, — начал я.

Она достала из сумочки сигарету и закурила. Потом согнула одну ногу и смахнула песок с колена.

— Ну же, Робин, — умоляюще сказал я.

— Я развязалась со всеми этими скотами.

— Нет уж, это я буду с ними развязываться. Как говорили ребята из первого отдела, «запру на замок и выкину свидетельства о рождении».

— Да ты прямо остряк.

— Где он? — Я улыбнулся ей и сбил ногтем с ее коленки еще пару песчинок.

— Не знаю. Однако на островах его точно нет. Была у него на Бимини какая-то мулатка, к ней-то он туда и ездил. Но однажды он обкурился марихуаны и уронил ее ребенка. Головой об асфальт. Он говорит, там есть какая-то тюрьма на коралловом островке, так там так хреново, что можно из негра белого сделать.

— А его мамаша — когда она не в Новом Орлеане, то куда ездит?

— У нее есть какая-то родня на севере Луизианы. Они любили всей толпой завалиться в бар и потребовать одноразовые плевательницы.

— Где именно на севере?

— Откуда мне знать?

— Теперь расскажи-ка мне все-все, о чем говорили Эдди Китс и гаитянин, когда являлись к тебе на квартиру.

Она нахмурилась, отвернулась и уставилась на подростков, гонявших на досках вдоль рифа. Над лагуной, там, где зияло пятно темно-синей, почти черной воды, парили пеликаны.

— Ты думаешь, моя голова — это диктофон? — спросила она. — По-твоему, я обязана помнить, что говорили два ублюдка, пока ломали мне палец дверью? Знаешь, каково женщине наедине с такими людоедами?

Она сидела отвернувшись, но я заметил, что ее глаза заблестели.

— И потом, какая тебе разница, что они там болтали? Это придурки, которые даже школу толком закончить не смогли, вдобавок строят из себя крутых парней, из тех, что по телику показывают. Как там Джерри говорит: «Я вам не мальчик на побегушках»? Какая скромность. Держу пари, в тюряге ему приходилось что ни вечер задницу подставлять.

Я молча ждал, когда она заговорит снова. Она затянулась и задержала дым, словно косячок курила.

— Этот черножопый хотел обезобразить мое лицо, — сказала она. — А второй — как бишь его? — ну, этот Китс, сказал, мол, тот тип не хочет, чтоб мы резали его девочек, они ж ему деньги зарабатывают, оставь ей сувенир на память, на руке или на ноге, и все. Вроде как Робин — стоящая девочка. На что черный ответил, что тот вечно всякое дерьмо несет. Это, как его, давай ржать, закурил сигарету и сказал, что, по крайней мере, он не живет в говенной развалюхе и не спит в ведьминой могиле... Как тебе такой базар? Слушать их было не намного приятнее, чем пить из канализации.

— Ну-ка, еще раз, что там про ведьму?

— Этот... черномазый живет с ведьмой. Ну, или рядом с могилой ведьмы, что-то в этом роде. Не пытайся найти в этом скрытый смысл, поскольку эти парни, по всей вероятности, свои мозги нашли на свалке. Кто ж еще пойдет работать на Буббу Рока? В конце концов все оказываются на нарах. Говорят, после того как парня выпустят, Бубба его и сортиры драить не возьмет. Высший класс, да.

Я взял ее руку в ладони и тихонько сжал. Ее ручка была маленькой и загорелой. Она посмотрела мне в глаза, ее губы приоткрылись, обнажив белые зубы.

— Сегодня вечером я улетаю обратно.

— Хорошие вести не лежат на месте.

— Я серьезно, детка. А хочешь, поехали со мной в Нью-Иберия.

— Если тебя мучает совесть, сходи в церковь.

— Я держу лодочную станцию, и еще одна пара рук мне точно не помешает. А еще у меня живет маленькая девочка.

— Я не привыкла к жизни на природе, Седой. Приезжай, когда решишь что-нибудь серьезное.

— Вечно ты думаешь, что я тебя обманываю.

— Нет, ты просто из тех, кто живет по заведомо невыполнимым правилам. Потому-то у тебя вечно все не так. Угости девочку обедом, а?

Иногда человека необходимо оставить в покое. Как и в этот раз.

Высоко над водой в небо взмыл пеликан и пролетел над нами, зажав в клюве окровавленную рыбку.

Глава 7

Настало мое первое утро после возвращения в Нью-Иберия. Меня разбудила возня соек и пересмешников в ветвях мимозы. Я нацепил тренировочные штаны и кроссовки и пробежался трусцой до самого разводного моста, попил кофе со смотрителем и припустил обратно домой. Принял душ, побрился и, устроившись за столиком на веранде, позавтракал мюсли и клубникой, любуясь изящными листочками мимозы, трепещущими на ветру. Прошло почти двое суток с тех пор, как я пил спиртное. Я все еще ощущал слабость, нервы мои были на взводе, но я чувствовал, что тигр, терзавший меня последние дни, насытился и утих.

Приехав в Лафайет, я стал расспрашивать двух священников, работавших вместе с погибшим пилотом. Как я и предполагал, у этого отца Меланкона была особая миссия. Он организовывал специальные фермы для нелегальных иммигрантов на территории Флориды и Техаса. Во Флорида-Сити его пару раз избивали, а однажды упекли на три месяца в тюрьму Браунсвилль за то, что он проколол шины полицейского автомобиля, в котором находились задержанные нелегалы. Дальше — больше. Вместе с сообщниками он проник на территорию одного из военных заводов «Дженерал Электрик» и повредил пару деталей защитного корпуса ядерной ракеты, за что и отсидел три года в печально известной тюрьме Денбери.

Меня всегда удивляли методы, при помощи которых наше правительство пыталось держать под контролем противозаконную деятельность служителей церкви. Обвинители клеймили их «наивными мечтателями», которые покинули монастыри и оставили кафедры проповедника для того лишь, чтобы очутиться среди извращенцев и дегенератов в местах не столь отдаленных. Тем не менее большинству осужденных священников ничто не мешало проповедовать свою веру за решеткой.

Однако имена Джонни Дартеза и Виктора Ромеро ничего не говорили лафайетским священникам. Единственное, что они говорили о Меланконе, — то, что это был «достойный уважения человек, просто у него были необычные друзья, иногда помогавшие ему при переправке нелегальных иммигрантов из Гватемалы и Сальвадора».

— Ромеро... ну, такой низенький, с черными курчавыми волосами, еще в берете ходит, — сказал я.

Один из священников задумчиво почесал лоб.

— Вы видели его?

— Ну, берета на нем не было, а так вроде сходится. С месяц назад я видел его вместе с отцом Меланконом. Он еще рассказал, что родился в Новом Орлеане, но у него есть родственники в Гватемале.

— Вы знаете, где он сейчас?

— К сожалению, нет.

— Если этот парень объявится, позвоните Майносу Дотриву из Управления по борьбе с наркотиками или мне домой. — Я нацарапал координаты на клочке бумаги и вручил ему.

— Этот человек попал в беду?

— Боюсь, что да. Когда-то он продавал наркотики, а сейчас подался в информаторы Департамента по делам иммиграции и натурализации. Уж не знаю, что хуже.

В Нью-Иберия я поехал через мост Бро, чтобы зайти пообедать в кафе «У мулата». Там я заказал жареных крабов, салат из креветок, рагу, французский батон и чай со льдом. Теперь в это заведение ходили в основном люди семейные, и о временах моей юности, когда здесь были ночной клуб и игорный дом, напоминали лишь полированная площадка для танцев да барная стойка красного дерева. За последние двадцать пять лет Южная Луизиана очень изменилась, по большей части к лучшему. Не стало законов об обязательном изолированном проживании чернокожих, подростки больше не собирались субботними вечерами «лупить ниггеров», никаких тебе горящих крестов Ку-клукс-клана и разжигателей расовой ненависти вроде судьи Линдера Переса. Вместе с тем в прошлом осталось и нечто хорошее — дух мирного, почти доисторического сосуществования культур. Конечно, и в нынешние времена полно гадостей вроде наркотиков, чего раньше фактически не было, но ставки на бега теперь не принимают, и игровые автоматы с рядами вишенок, слив и золотых колокольчиков исчезли, уступив место видеоиграм, все меньше становится бильярдных и недорогих баров, где рабочий люд может раскинуть картишки, а кафешки, где играет живая музыка и нет разницы, кто ты — мулат или негр, теперь наводняют туристы с кассетными магнитофонами, которые едут сюда записать «этно». Давным-давно закрылись знаменитые на всю округу бордели — заведение Маргарет в Опеллусас и отель «Колонна» в Лафайете, а заведения на Рейлроуд-авеню в Нью-Иберия позакрывались.

Можно, конечно, обвинять во всем местные власти и Ротари-клуб. Но стоит ли? По-моему, причина проста — мы просто стали представителями респектабельного среднего класса.

Однако один живой анахронизм безвозвратно ушедшей эпохи у нас остался: Бубба Рок. Да-да, мальчик, который за доллар был готов проглотить лампочку, за два — снять тебе прачку-китаянку, а швырнуть кошку под колеса проезжающего автомобиля и вовсе за так. Бубба Рок сумел приспособиться к нынешним временам. Подозреваю, что кто-то из преступного мира Нового Орлеана, к чьей помощи ему, безусловно, приходится обращаться, когда он обделывает свои темные делишки, порой сильно портит ему жизнь, а то и откровенно вставляет палки в колеса, но тем не менее этот человек ухватился за торговлю наркотиками и девочками так же крепко, как дворняга впивается зубами в баранью котлету.

Однако он ли подослал ко мне наемных убийц? Сдается мне, что придется изрядно попотеть, прежде чем я докопаюсь до истины. Бубба не из тех, кто оставляет следы.

* * *

В тот день меня приняли на работу в участок. Мне выдали удостоверение с фотографией и золотую звезду в футляре мягкой кожи, а также кипу машинописных листов: налоговые и прочие льготы, полагающиеся мне на моей новой должности, — их я выбросил не читая. Также мне полагался револьвер тридцать восьмого калибра с потертым вороненым стволом и тремя зарубками на рукоятке. В восемь часов утра следующего дня я должен был явиться на работу.

Я забрал Алафэр у сестры, и мы отправились в парк кататься на качелях и есть мороженое. Когда личико ее не было омрачено страшными воспоминаниями, а в глазах не стоял немой вопрос, Алафэр была прелестной малюткой, щечки ее раскраснелись от восторга, она с радостным визгом проносилась мимо меня в тени деревьев и вновь возвращалась, болтая в воздухе загорелыми ногами.

Вернувшись домой, мы поужинали бутербродами с сомятиной, затем я съездил к одной пожилой мулатке, которую знал с детства, и нанял ее присматривать за девочкой; потом собрал чемодан.

На следующее утро я поднялся очень рано, струи дождя шуршали в листве деревьев и гулко стучали по крыше. Алафэр и няня еще спали. Я закрыл дверь нашей с Энни спальни на засов, закрыл окна, задернул занавески и навесил на дверь тяжелый замок.

Спросите, зачем?

Не знаю. Может, оттого, что смывать кровь тех, кого мы любим, — святотатство, а может, все эти могильные плиты — лишь рудименты примитивного сознания; так первобытные люди верили, что, закопав мертвых в землю, смогут забыть их. У меня мелькнула мысль, что, наверное, лучшим памятником всем погибшим насильственной смертью станут воспоминания об их мучениях.

Я зарядил тридцать восьмой пятью патронами и сунул в чемодан. Пройдя в кухню, выпил чашку кофе с молоком, разобрал собственный пистолет сорок пятого калибра, заново смазал и прочистил его, снова собрал и зарядил по полной. Зарядил я и запасную обойму, методично орудуя большим пальцем. Патроны были закругленной формы и очень тяжелые и легли в обойму с характерным сухим щелчком. Такие способны были пробить в дубовой двери отверстие размером с крокетный мяч, выпустить все внутренности из автомобильного сиденья, а раны от них не способен вылечить ни один врач.

Страшно, правда? Вообще-то, оружие затем и придумали, чтобы убивать. Вот одна из причин, почему я редко прибегал к оружию, в отличие от тех, с кем боролся. Вот и теперь я знал, что при удобном случае они не преминут это сделать.

Я набрал номер шерифа. Его не было на месте. Я попросил передать, что уезжаю в Новый Орлеан и через пару дней зайду к нему в кабинет. Я мельком взглянул на Алафэр — малышка спала под вентилятором, засунув пальчик в рот, застегнул чемодан и накинул на голову плащ и направился по мокрой и грязной дороге к своему грузовичку.

Когда я приехал в Новый Орлеан, было ровно одиннадцать; из-за туч начало потихоньку проглядывать солнце. Я припарковал грузовик и направился на кладбище Св. Людовика № 1, на полях моей шляпы застыли капельки дождя. Я бродил меж длинных рядов выкрашенных белой краской кирпичных склепов; некоторые из них основательно просели, так что невозможно было прочесть полустертые надписи на растрескавшихся мраморных плитах. Везде стояли стеклянные кувшины и жестянки с давно увядшими цветами. Многие из погребенных здесь умерли во время вспышек желтой лихорадки, которые в XIX столетии были обычным явлением. Тогда многочисленных покойников складывали штабелями, как бревна, сбрызгивали раствором извести и закапывали; причем в роли могильщиков выступали закованные в цепи арестанты, которым предварительно разрешалось пить сколько угодно спиртного. Некоторые склепы были разграблены кладбищенскими ворами, и повсюду валялись полусгнившее тряпье, куски дерева и истлевшие кости. В дождливые и холодные ночи склепы служили пристанищем для пьянчуг, которые забирались внутрь и спали в позе эмбриона в обнимку с бутылью дрянного вина.

Здесь были похоронены самые богатые и знатные жители Нового Орлеана: губернаторы французского и испанского происхождения, аристократы, убитые на дуэли либо во время битвы с англичанами при Шальмет, работорговцы и моряки с клиперов времен осады города янки. Мне даже удалось найти могилу Доминика Ю, наполеоновского солдата, который впоследствии стал шефом стрелков Жана Лафита. Однако во всей этой веренице могил меня интересовала лишь одна: даже наконец обнаружив ее, я не был до конца уверен, что это именно та самая. Ходили слухи, что Мари Лаво была похоронена вовсе не здесь, а в огромной кирпичной печи, стоявшей на кладбище Св. Людовика № 2 в нескольких кварталах отсюда.

Эта женщина считалась самой известной новоорлеанской колдуньей вуду. Ее называли ведьмой, знатоком черной магии островов Тихого океана, даже оппортунисткой — тем не менее множество людей до сих пор поклонялись ее праху, кое-кто приходил набрать горсть земли с ее могилы в красный бархатный мешочек или погадать на будущее, бросая поросячьи кости на крышке ее склепа. Некоторые даже отваживались раз в месяц забраться в разграбленный склеп возле ее могилы и провести там ночь.

Четкого плана действий у меня не было, и в своей надежде отыскать Туута в окрестностях кладбища мне приходилось уповать лишь на везение. Кроме того, это был не мой участок, и я не имел права вести здесь расследование. Однако если действовать по всем правилам, то мне пришлось бы остаться в Нью-Иберия и ждать, пока новоорлеанские стражи порядка найдут время прочесать окрестности и расспросить местных жителей, а когда это не сработает, детектив в штатском, злющий, как змея, из-за работы в ночную смену, добавит имя Туута в список разыскиваемых по подозрению; чем все и закончится.

Большинство преступников склонны совершать глупости. К примеру, забравшись в шикарный особняк, где-нибудь в районе Гарденс, они заворачивают пару дюжин бутылок джина, вермута, виски и «коллинса» в ирландскую льняную скатерть стоимостью пару тысяч баксов, потом выпивают спиртное, а скатерть просто выбрасывают.

Однако больше всего я опасался того, что местные полицейские спугнут Туута и заставят смыться из города либо даже арестуют и отпустят прежде, чем мы в своей Нью-Иберия узнаем об этом. Такое частенько случалось. Не только преступники склонны совершать глупости.

Когда я работал в убойном отделе Первого округа, нам удалось арестовать серийного убийцу из штата Джорджия, орудовавшего почти во всех южных штатах. Это был здоровенный тридцатипятилетний мужлан с грубыми чертами лица и золотыми серьгами в виде распятий, почти безграмотный — он едва мог нацарапать свою фамилию; а однажды затопил свою камеру, заткнув одеялом раковину, из-за того что ему не разрешили смотреть телевизор в общей комнате. И этот умник умудрился убедить следователей убойного отдела, что покажет, где он закопал тело убитой им девушки, если они отвезут его к оврагу в районе округа Плейкмин. Вместо кандалов они напялили на него наручники и отвезли туда, где дорога сворачивала чуть ли не в самое болото.

А он с помощью скрепки, спрятанной во рту, открыл свои наручники, вытащил из кобуры одного из них «магнум» калибра.357" и размазал обоих по лобовому стеклу...

Его так и не поймали. В городке Покателло, в Айдахо, прямо ему на голову сорвалась вагонетка колеса обозрения.

Целый день я рыскал по окрестностям, расспрашивая негров, мексиканцев и белых; торговцев, официантов и чистильщиков обуви; обошел семь круглосуточных баров, кучу пропахших копченой рыбой магазинчиков. Вчера я был владельцем лодочной станции. Сегодня же я стал полицейским, а в бедных кварталах нашего брата не очень-то жалуют. Меня принимали то за налогового инспектора, то за банковского клерка, то за страховика, некоторые думали, что меня прислал хозяин квартиры, чтобы требовать задолженность, правда, некоторые догадывались, кто я, однако дружелюбием, сами понимаете, они тоже не отличались. А мы-то, белое население, все удивляемся, почему это нас так не любят нацменьшинства. А за что им нас любить-то, если мы присылаем к ним исключительно худших представителей власти?

Был момент, когда я уже подумал: вот оно. Зайдя в один бар, к входной двери которого была прибита табличка с автомобильным номером и эмблемой Конфедерации, и расспросив его владельца, бывшего боксера с обезображенным шрамами лицом, я услышал вот что:

— Гаитянин? — переспросил он, вынув сигару изо рта. — Это такой черномазый, с островов?

— Верно.

— Да в Норт-Вилльере, недалеко отсюда, их тьма-тьмущая. Всех собак в округе сожрали. Даже золотых рыбок из фонтана в парке и тех повыловили, каннибалы чертовы. Если пригласят на ужин, не соглашайтесь. Черт их знает, может, они и людей жрут.

Двор одноэтажного, обшитого желтоватым деревом домишки зарос сорной травой и был завален частями от разобранного автомобиля и стиральной машинки. Я подъехал совсем близко и попытался заглянуть в окна, однако те были занавешены от яркого полуденного солнца. Слышался плач ребенка. На ступеньках возле задней двери громоздились мешки мусора, от которых воняло тухлой рыбой, на ветру сушились серые застиранные пеленки. Я обошел вокруг дома и постучал в дверь.

Из-за решетчатой двери высунулся низенький, очевидно, чем-то напуганный человечек со сморщенным, как печеное яблоко, лицом.

— Где Туут? — спросил я.

Он покачал головой в знак того, что не понимает.

— Туут, — повторил я.

Он всплеснул руками. В полумраке его глаза казались красными. За его спиной двое детишек раскрашивали книжку, сидя на полу. Из-за двери кухни на нас встревоженно смотрела широбедрая женщина с маленьким ребенком на руках.

— Vous connaissez un homme qui s'appelle Toot?[45]

Тот ответил на жуткой смеси английского, французского и, вероятно, какого-то африканского наречия, разобрать хоть одно слово из которой было невозможно. К тому же он был чертовски напуган.

— Я не из департамента, понимаете? — сказал я по-английски, затем по-французски.

Но он явно ничего не понял. Он и так перепугался до полусмерти, а я еще подлил масла в огонь, сказав, что Туут — тонтон-макут. Его глаза широко раскрылись от ужаса, и он судорожно сглотнул, точно подавился.

Бесполезно. Молодец, Робишо, подумал я про себя. Эти бедняги несколько дней места себе не найдут, вздрагивая каждый раз, как вблизи притормозит автомобиль. Они не поймут, кто я такой, для них я стал всего лишь предвестником страшных бед.

Тут мне пришла в голову идея: ведь ни сотрудники департамента, ни полицейские не станут давать денег нелегалам. Я достал из кошелька пятидолларовую купюру и сунул в дверную щель.

— Для ребенка, — сказал я сначала по-английски, затем по-французски.

Он ошарашенно уставился на меня. Я сел в грузовичок и уехал — обернувшись напоследок, я увидел, что он и женщина продолжают смотреть мне вслед.

В ближайшей бакалейной лавочке я купил французский батон, сыру, полфунта нарезанной ветчины, луковицу и четверть литра молока, припарковал пикап возле кладбища и пообедал, смотря, как дождь заливает пурпурные сумерки. Неподалеку от меня я увидел неоновую рекламу пива «Джэкс» возле входа в бар. Если парня вроде Туута не удалось сцапать в его логове, то следует поискать там, где он захочет удовлетворить свои желания. Большинство преступников интересуются женщинами. Извращенцы получаю удовольствие, измываясь над ними, а наемные убийцы считают их наградой за удачную работу и одновременно доказательством собственной силы. В Новом Орлеане я знал все бары, где можно было снять девочку, и все бордели, в том числе с цветным «товаром», так что этой ночью мне предстояла куча работы.

Когда взошло солнце, я был совершенно измотан. Дождь прекратился часа в три ночи, и теперь под жарким полуденным солнцем от сохнущих на асфальте луж поднималась влажная духота.

Я умылся и побрился в туалете на заправке. Лицо мое было изможденным, под глазами — красные круги. В эту ночь я обошел кучу негритянских баров самого низкого пошиба. Ко мне приставали, мне угрожали, и даже — представьте! — на меня не обращали внимания, однако о гаитянине по имени Туут никто ничего не слышал.

Позавтракав кофе с оладьями в «Кафе дю Монд», я решил напоследок еще разок пройтись по окрестностям кладбища, до самого Айбервилля. К этому времени моя физиономия настолько примелькалась, что владельцы магазинчиков при виде меня демонстративно смотрели в другую сторону. Солнце в небе напоминало раскаленный шар, листья бегоний, филодендронов и бананов были покрыты мелкими бисеринками влаги; самый воздух был влажный и спертый, как в парнике. Ближе к полудню я уж было решил оставить поиски, как вдруг увидел перед оштукатуренным домом в районе Норт-Вилльера, через дом от хибары, испуганного человечка, два полицейских автомобиля с работающими сигнальными огнями. Возле гаражных ворот стояла карета скорой помощи. Я припарковал грузовик возле тротуара, положил жетон в ладонь и показал его двум патрульным, караулившим возле подъезда. Один из них что-то писал на дощечке с зажимом, стараясь не обращать внимания на пот, градом катившийся по лицу.

— Что у вас тут? — спросил я.

— Труп. В ванной.

— От чего он умер?

— Черт его знает. Не первый день лежит. Вдобавок без кондиционера.

— А он черный или как?

— Не знаю. Я туда не поднимался. Если хочешь, сходи сам. Носовой платок не забудь.

Едва начав подниматься по лестнице, я почувствовал запах. Тошнотворный, едкий, сладковатый запах падали, мерзкий, всепроникающий, как запах испражнений. Я задохнулся и зажал рот кулаком.

Возле двери в крошечную гостиную стояли два фельдшера в резиновых перчатках и с носилками наготове, пока полицейский, осматривавший место преступления, щелкал фотоаппаратом в ванной комнате. Оба морщились и ежеминутно прокашливались. Поле зрения мне загораживала фигура толстого следователя в штатском, с широченной розовощекой физиономией. Его белая рубаха насквозь промокла от пота, сквозь нее просвечивало тело. Он повернулся ко мне, и на лице его отразилось замешательство. Я подумал, что он мог помнить меня со времен моей службы в Первом округе, однако я его не узнал. Я показал свой жетон.

— Дейв Робишо, полицейский участок округа Нью-Иберия, — сказал я. — Кто он?

— Пока не знаем. Хозяин квартиры в отъезде, а в комнате нет никаких документов, — сказал он. — Его нашел парень, пришедший снимать показания счетчика. Так его с балкона стошнило. Весь розовый куст испоганил. Как будто без него не воняло. А вам что здесь понадобилось?

— У нас ордер на гаитянина.

— Прошу, — сказал он, посторонившись.

Закрыв нос и рот носовым платком, я вошел. Ванна была старая, ржавая, с ножками в виде звериных лап. Оттуда торчали черные икры.

— Этот парень либо круглый идиот, который любил слушать радиоприемник, лежа в ванне, либо кто-то намеренно сунул его туда. В любом случае он фактически сварился.

Вода из ванной почти испарилась, и возле слива обнажились темные пятна ржавчины. Некогда могучие руки гаитянина высохли и стали похожи на когтистые лапы, а мускулы на груди стали дряблыми от начавшегося уже разложения; глаза его были полузакрыты, словно он напоследок успел подумать о чем-то своем, розовый рот распялен в немом крике.

— Здоровый был, сукин сын, — заговорил у меня за спиной детектив, — глянь, аж эмаль содрал — видишь, белое под ногтями. Ты знаешь, кто это?

— Его имя Туут. Он работал на Эдди Китса, а может, и на Буббу Рока.

— Ого. Впрочем, с такими, как правило, и случаются подобные вещи. Все равно жутко. Помнится, был у меня похожий случай, в Алжире. Женщина мыла посуду и слушала по радио этого, как его... экстрасенса. Ну, тот, значит, заявил, мол, положите руку на радиоприемник — и исцелитесь. Она и положила. Тут-то ее и тряхануло. Что у вас на него?

— Тяжкие телесные повреждения, подозрение в убийстве.

Мимо нас прошел полицейский с фотоаппаратом. Детектив поманил пальцем топтавшихся в нерешительности медиков.

— Ладно, кладите его п мешок и уносите, — сказал он и снова повернулся ко мне: — Запах, похоже, придется выводить огнеметом. Тебе здесь больше ничего не надо?

— Не возражаете, если я немного осмотрюсь?

— Вперед. Я жду внизу.

В углу платяного шкафа, среди мятых гавайских рубашек, белых широких брюк и разноцветных жилеток, притулился двенадцатизарядный карабин. Я открыл казенник и обнаружил, что его смазали и прочистили, удалив все остатки бездымного пороха, причем недавно. Потом я обнаружил, что механизм затвора был смещен вперед, что позволило заряжать оружие не тремя, а пятью боевыми патронами единовременно. На полу я нашел полупустую коробку с красноватыми пулями, такими же, что валялись на полу нашей с Энни спальни. Я покатал одну из них в ладони и положил на место.

Спускаясь по ступенькам во двор, следователь курил сигарету. Полуденное солнце успело затянуться грозовыми облаками, он поминутно отирал пот со лба тыльной стороной ладони и жадно подставлял лицо дувшему с юга бризу.

— Вы не проедете с нами в участок, чтобы составить рапорт па этого вашего парня? — спросил он меня.

— Конечно.

— И кого он убил, не знаете?

— Мою жену.

Он уставился на меня, разинув рот. Засохшая пальма, росшая в центре двора, шуршала листьями над его головой. Ветер относил пепел от сигареты на его же галстук.

* * *

Прежде чем отправиться в Нью-Иберия, я решил еще кое-куда заехать. Решив оставить Алафэр у себя, я здорово наколол Департамент по вопросам иммиграции и натурализации. Однако я твердо решил следовать совету негра-уборщика: «Никогда в бейсболе не показывай тому, с битой, что боишься. Когда он расставит ноги и уставится на тебя из-под кепки, мол, сейчас я тебе глотку вырву, ты смачно так плюнь на мяч, показывая, что тебе до одного места. Тогда-то он тебя и зауважает».

Однако мистер Монро удивил меня.

Я припарковал машину под раскидистым дубом и направился по солнцепеку в здание лафайетского отделения Департамента иммиграции и натурализации. Его стол стоял прямо в приемной, вместе с другими, и когда он поднял глаза от папки с бумагами и заметил меня, я отчетливо увидел, как перекатываются желваки за его ушами. Его редкие черные волосы были все так же зализаны, чтобы скрыть лысину, и тускло блестели. Я заметил, как он судорожно сглотнул под неизменным галстуком-бабочкой.

— Я здесь с официальной миссией, — заявил я, доставая из кармана брюк полицейский жетон. Я теперь работаю в участке Нью-Иберия. Не возражаете, если я присяду?

Он не ответил. Достав из пачки сигарету, он закурил и уставился в пространство. Я присел на стул рядом с его столом. Среди груды бумаг на его столе стояла фотография в серебряной рамке — он, жена и трое детей. Рядом красовалась прозрачная ваза с букетом желтых роз.

— Зачем вы пришли? — спросил он.

— Я расследую убийство.

Он продолжал курить сигарету, не вынимая ее изо рта. В глазах его появилось странное выражение.

— Сдается мне, у вас есть зацепка на ребят, которых я ищу.

Наконец он взглянул на меня. Его лицо ничего не выражало.

— Мистер Робишо, мне очень жаль...

— Жаль... чего?

— Ну... что случилось с вашей супругой. Я вам искренне сочувствую.

— Откуда вы про это знаете?

— В рубрике «Происшествия» прочитал.

— Где Виктор Ромеро?

— Никогда о таком не слышал.

— Послушайте, я расследую убийство. Я — полицейский при исполнении. Не пытайтесь запудрить мне мозги.

Он вынул сигарету изо рта и перевел дыхание. Служащие за другими столами затихли, явно прислушиваясь.

— Я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Я инспектирую работодателей на предмет нелегального найма, проверяю наличие у иммигрантов «грин-кард»[46] и разрешения на работу. Я занимаюсь этим уже семь лет.

— Да мне плевать, чем вы занимаетесь. Расскажите мне все, что вы знаете о Викторе Ромеро.

— Я не имею права ничего рассказывать.

— Поосторожнее с выражениями, мистер Монро. Смотрите, как бы вам не устроили обструкцию.

Он сжал пальцами виски. Губы его задрожали.

— Поверьте мне, — выдавил он, — я и впрямь сожалею о том, что с вами случилось. Не могу выразить, как мне тяжело.

Я помедлил, прежде чем заговорить снова.

— Когда теряешь близких, что проку от соболезнований, — ответил я. — По-моему, вам придется это попять, может быть, когда вам вздумается сопровождать кого-нибудь из этих мерзавцев в суд. Понимаете, к чему я: ведь это ваше ведомство внедрило Ромеро и Дартеза для контроля за священниками, переправляющими в страну нелегальных иммигрантов. В результате четверо погибли в авиакатастрофе над Юго-Восточным проливом. У меня есть основания полагать, что причиной трагедии стал взрыв на борту. Также я думаю, что Ромеро как-то связан с этим преступлением. Этот человек спутался с Буббой Роком, а я считаю, что именно Бубба заказал убийство моей жены. Так что если вы будете покрывать этого парня, подумайте о последствиях.

Он тяжело дышал. Его лысина покрылась мелкими бисеринками пота, а глаза беспрестанно моргали.

— Мне все равно, слышит нас кто или нет, — ответил он. — Я всего лишь госслужащий, который рассчитывает на повышение. Принимаю здесь решения не я. Мое дело — следить, чтобы нелегалы не отбирали рабочие места у американцев. Вот и все.

— Вас сделали орудием против вашей воли. Вам платят деньги — стало быть, вы выполняете приказы. Любые приказы.

— Плохой, видать, из меня оратор. Я пытался выразить то, что думаю, вы же меня не поняли. Я вас не виню. Мне очень жаль, мистер Робишо, но мне нечего вам больше сказать.

— Где ваш непосредственный начальник?

— Уехал в Вашингтон.

Я вновь посмотрел на фотографию его семьи.

— Мою жену пришлось хоронить в закрытом гробу, — сказал я, — задумайтесь об этом на минуту. А еще передайте своему шефу, что мы рано или поздно доберемся до этого наркоторговца. Он предстанет перед судом. И тогда молитесь, чтобы на допросе не всплыли ваши имена.

Когда я выходил из здания, единственным звуком, который я слышал за своей спиной, был стрекот телекса.

* * *

Домой я вернулся затемно. Алафэр и няня уже поужинали. Я очень хотел есть и спать; пройдя на кухню, я разогрел себе риса, крабов и кукурузных лепешек, завернул их в фольгу и сунул в рюкзак вместе с армейским походным столовым набором и отправился на берег залива, туда, где мы с отцом и братом ходили искать старинные снаряды.

Это был старинный плантаторский особняк постройки тридцатых годов XIX века; второй этаж был сожжен солдатами генерала Бэнкса в 1863 году, крыша и кипарисовые балки перекрытия обрушились. Со временем дорога к дому заросла сосенками и молодыми побегами, грабители растащили камин по камешку, пытаясь найти якобы спрятанные там золотые монеты, семейный склеп тоже был разрушен, и сами могилы можно было различить лишь по темно-зеленым плитам, покрытым ковром грибов.

По берегам маленького овражка, что пролегал вдоль одной из стен дома близ полусъеденной ржавчиной цистерны и полусгнившей кузницы, росли розовые кусты и ялапа. Ветерок, дувший с залива, отгонял москитов, так что я уютно устроился на кипарисовом пне и поужинал. Вода в бегущем по камням ручье была коричневато-зеленой и прозрачной, в зарослях водных растений прятались мальки. Вот здесь, близ этого самого оврага, мы с отцом и братом искали снаряды, и однажды нам удалось накопать целое ведро картечи, обрывков цепи и сплющенных подков, которыми солдаты Объединенных войск стреляли из пушек по арьергарду конфедератов. Граблями мы осторожно отодвигали слой отмерших виноградных листьев с берегов ручья, и на голой земле, точно белые зубы, лежали патроны. Тяжелые и гладкие, они лежали на ладони; один конец был у них конической формы, другой — с углублением и тремя зазубринами.

Тогда, в своей невинности, мы не думали о них как об орудиях убийства. Чтобы узнать эту простую истину, мне пришлось стать солдатом и пересечь пару океанов. И я понимал это, держа в руке патрон, к которому прикасались длинные черные пальцы того, чьей миссией было резать людей на куски и снимать это на «Поляроид».

Я отставил миску и принялся задумчиво обрывать лепестки розового бутона, бросая их в ручей. Как оказалось, мне было над чем поразмыслить. Да, сейчас-то я трезвый, да, последствия запоя давно прошли, тигр угомонился в своей клетке. Но впереди новый день, потом еще и еще, и кто знает, не потянет ли меня опять на выпивку. Завтра днем я собирался сходить на собрание анонимных алкоголиков и признаться, что я все-таки сорвался; перед всей группой — пренеприятное дело. Я не только снова утратил веру в себя и в высшие силы — я предал своих друзей.

Я собрал посуду в рюкзак. Я услышал, как где-то рядом хлопнула дверца машины, но не придал этому особого значения. Тени стали длиннее, и над зарослями сосняка уже вовсю жужжали москиты. Я надел лямку рюкзака на плечо и направился к главной дороге под теплым вечерним светом.

Сквозь стволы деревьев я увидел очертания человека, стоявшего возле малиновой «тойоты», припаркованной у дороги. Он тоже смотрел на меня, его лицо было неподвижно, словно он справлял малую нужду. В какой-то момент я и вовсе потерял его из виду, но потом заросли деревьев стали реже, и я увидел, как он внезапно вскинул на левое плечо винтовку, различил глаз оптического прицела, с дымчатым, как у бутылки виски, стеклом, заметил, как он оперся грудью на крышу автомобиля с непринужденным изяществом снайпера, который смотрит на тебя в упор и стреляет без промаха.

Я отскочил в сторону и скатился в заросли сосняка — и как раз вовремя: пули просвистели над моей головой, прорезали листву и изрешетили ствол молоденькой сосны, точно кто пилой поработал. Услышал, как он передернул затвор, как с металлическим стуком посыпались на крышу машины стреляные гильзы, — и пустился бежать зигзагами сквозь заросли; по лицу и груди моей хлестали ветки, под ногами хрустела сухая листва. Когда вторая череда выстрелов засвистела над подлеском и пули стали со стуком отскакивать от каменной стены разрушенного дома, я упал ничком, открыл рюкзак и достал свой автоматический пистолет.

Думаю, он догадался, что дело обернулось против него. Я услышал, как он вновь передергивает затвор, однако на сей раз дуло застучало по крыше или по лобовому стеклу, словно стрелок силился вытряхнуть застрявшую в магазине пулю. Я вновь вскочил и принялся бежать, теперь уже наискосок, под углом к дороге, чтобы подобраться к машине из-за деревьев. Он вновь принялся стрелять, однако теперь ориентировался только на звук, и пули прошили колючий кустарник футах в пятнадцати от меня.

Я продрался через лес и очутился перед его машиной в тот миг, когда он швырнул оружие на переднее сиденье и прыгнул за руль. Это был маленький смуглый человек с кудрявыми черными волосами, в джинсах, кроссовках и фиолетовой майке. В пылу погони я споткнулся, плюхнулся на колени в придорожную канаву и едва не зачерпнул дулом грязь. Он завел машину, мотор закашлял, колеса расплескали воду из лужи. Я плюхнулся на живот, вытянул руки с пистолетом и принялся стрелять по отъезжающей машине.

Шум стоял оглушительный. Первая очередь пришлась по бамперу, пробив в двух местах багажник, одна пуля просвистела слишком высоко, зато следующие с треском разбили заднее стекло, будто по нему влепили бейсбольной битой. Я поднялся на колени, не переставая стрелять; отдача от пистолета поднимала мою руку все выше и выше с каждым новым выстрелом. Машина с грохотом врезалась в дубовый пень, и новая очередь разнесла задние фары; во все стороны брызнули куски красного пластика. Однако ни одна пуля не попала ни в колесо, ни в бензобак, да и блок двигателя тоже остался цел. Выжимая максимум возможного из лошадиных сил своей «тойоты», стрелок уносился прочь, и вскоре машина исчезла в зарослях сахарного тростника.

Глава 8

Вернувшись на пирс, я тут же позвонил в полицию и описал им стрелка и «тойоту». Потом, вооружившись фонариком, вернулся на дорогу в поисках пуль. За время моего отсутствия по дороге проехали два грузовика, под завязку груженные гравием, расплющили своими тяжеленными шинами одну пулю калибра .30' и зарыли в землю вторую, однако мне удалось подцепить их острием швейцарского армейского ножика и вытащить. Я положил обе пули в пластиковый пакет. Они были влажными, грязными и сплющенными после грузовика, однако с таких пуль всегда легко снять отпечатки пальцев, ведь чтобы зарядить карабин, стрелку приходится нажимать на тупой конец пули большим пальцем, и па медном наконечнике остается прекрасный след.

На следующее утро я явился в кабинет шерифа и безропотно выслушал все, что он думает о моей двухдневной отлучке в Новый Орлеан без его разрешения. Лицо его пылало, узел галстука был ослаблен, а руки сложены на груди, словно в попытке сдержать гнев. Я не мог винить его за то, что он испытывал, и мое молчание только разжигало его раздражение. Наконец он замолк, неловко поерзал на стуле и вдруг взглянул на меня, словно предлагая забыть его недавние слова.

— К черту формальности, — сказал он. — На самом деле я ненавижу, когда меня используют.

— Я позвонил тебе, но не застал, — ответил я.

— Этого недостаточно.

И снова я ничего не ответил. На его столе лежал пластиковый пакет с теми самыми пулями.

— Скажи честно. Если бы гаитянин попался тебе живым, что бы ты с ним сделал?

— Арестовал бы.

— Хочется верить.

За окном на жарком ветерке колыхалась ярко-зеленая магнолия.

— Прошу прощения. Больше такого не повторится, — сказал я.

— Смотри. Если повторится, тебе даже рапорт писать не придется. Я лично отберу у тебя жетон.

Я вновь взглянул на цветущую магнолию и застывшую над одним из белых цветков колибри.

— Если хоть с одной из этих пуль удастся снять отпечаток, я бы хотел отправить его в Новый Орлеан.

— Зачем?

— Полицейский снял отпечатки с радиоприемника, который очутился в ванной. Интересно, совпадут ли они с пальчиками нашего стрелка.

— А что, могут?

— Кто знает. И еще мне хотелось бы, чтобы из Нового Орлеана прислали отпечатки и копию личного дела Виктора Ромеро.

— Ты... ты думаешь, что это он стрелял?

— Может, и он.

— Мотивы?

— Откуда мне знать?

— Дейв, тебе не кажется, что ты, как это... зациклился. Ты хочешь найти убийц твоей жены. И упорно разрабатываешь только одну группу подозреваемых, тех, что поближе. А вдруг ты не там ищешь? Ты же сам говорил мне, что это мог быть кто-то из прошлого.

— Если так, то человек постарался бы показаться мне на глаза и посмотреть на выражение моего лица, когда я его увижу и вспомню, кто он такой. Парень, который стрелял в меня прошлой ночью, явно действовал по заказу. Я его в первый раз видел.

— Ну, может быть, нам удастся найти его машину. После того как ты ее раскурочил, вряд ли она покинет пределы округа незамеченной.

— Он давным-давно от нее избавился. Утопил в заливе или запер где-нибудь в гараже. Мы не найдем ее. Во всяком случае, в ближайшее время.

— Да ты у нас оптимист.

Я провел этот день, занимаясь рутинными обязанностями провинциального следователя. Не сказать, что мне это сильно понравилось. По какой-то причине — наверное, из опасения, что я опять вздумаю удрать, — шериф выбрал мне в напарники некоего Сесила Агийяра — здоровенного краснокожего тугодума. В жилах парня текла креольская, негритянская и индейская кровь, у него было огромное, плоское, как блин, лицо — такое огрей доской, выражение не изменится, — кирпичного цвета кожа и крошечные бирюзово-зеленые глазки. Он гнал машину со скоростью по меньшей мере сто пятьдесят, держа руль одной рукой и с такой силой и ожесточением давя на педаль, что протектор стирался на раз.

Нам пришлось расследовать ножевое ранение в одном из негритянских баров, изнасилование умственно отсталой девочки собственным дядей, а также случай поджога: выяснилось, что недоумок сам поджег свою хижину, когда выяснилось, что упившиеся приятели не собираются уходить; и, уже за полдень, вооруженное ограбление бакалейной лавочки у дороги на Айбервилль. Хозяин лавочки, негр, приходился этому Сесилу кузеном. Грабитель забрал из кассы девяносто пять долларов и запер владельца в собственный морозильник, врезав ему в глаз рукояткой пистолета. Когда мы допрашивали его, он все еще трясся от холода, а под глазом у него вырос здоровенный багровый синяк. Единственное, что он смог рассказать о грабителе, — это что он белый и что приехал на маленькой, вроде коричневой машине с номерами другого штата. Когда он вошел, на нем была шляпа; вдруг он напялил на лицо капроновый чулок, и черты его немедленно смазались.

— Вот еще что. Он взял бутылку абрикосового бренди и пачку шоколадок. Я еще обозвал его: большой человек с ружьем сосет шоколадку. Тут-то он и врезал мне, видите? Мне эти деньги нужны, чтоб за учебу дочки заплатить, она у меня в Лафайете учится, в колледже — учеба ведь дорогая. Мне вернут деньги?

— Сейчас трудно сказать.

Разумеется, я покривил душой. Вообще-то, я думал, что этот парень уже давно смылся за пределы штата. Однако судьба иногда распоряжается нами по-своему, в том числе и преступниками.

По рации мы услышали, что дорожный патруль оштрафовал водителе коричневого «шевета», который был остановлен после того, как водитель швырнул бутылку из-под спиртного прямо в дорожный знак. Я позвонил диспетчеру и попросил задержать арестованного до нашего прибытия.

Благодаря Сесилу мы примчались на место меньше чем за восемь минут. «Шевет» стоял на парковке ветхого, обшитого досками дансинга, рядом с ним у самого входа в бар пристроились «хейлбертон», цементовоз и грузовичок-пикап. Было пять вечера, к оранжевому солнцу с запада подбирались грозовые тучи; опираясь на открытую дверь «шевета», стоял загорелый, обнаженный по пояс мужчина с татуировкой во всю спину, от самых лопаток, в виде паука, сидящего в центре паутины. Парень презрительно сплевывал себе под ноги.

— Что у вас на него? — спросил я дежурного полицейского.

— Да ничего. Просто мусор выбросил где не надо. Он утверждает, что работает на нефтяных вышках, понедельный график.

— Где бутылка, которую он разбил?

— Вон там, прямиком под дорожным знаком.

— Спасибо за помощь. Мы тут сами все уберем, — сказал я ему.

Он кивнул, сел в машину и уехал.

— Придержи-ка парня, Сесил. Я сейчас.

Я направился к знаку, в ту сторону, куда указал мне полицейский. Рядом с железнодорожным переездом я его и обнаружил, в аккурат над насыпью. Деревянный щит был покрыт темными влажными пятнами. Я начал собирать стекло с насыпи и наткнулся на два осколка янтарного цвета, соединенных этикеткой абрикосового бренди. Я отправился обратно к парковке, сунув влажные стеклышки в карман рубашки. Сесил распял парня с татуировкой на переднем крыле и обшаривал его карманы. Тот повернул голову, что-то сказал и попытался выпрямиться, но Сесил одновременно приподнял его за пояс одной рукой, а другой стукнул мордой в капот. Тот побелел от сотрясения. Двое разнорабочих с нефтяных вышек в заляпанных грязью джинсах и касках появились у входа в бар и уставились на нас.

— Не стоит мучить клиента, Сесил.

— Ты знаешь, как он меня назвал?

— Успокойся. Наш друг больше не станет нас беспокоить. Он и так уже по уши в дерьме.

Я повернулся к рабочим — очевидно, им не понравилось, что краснокожий избивает белого.

— Это приватная беседа, джентльмены, — сказал я им. — Завтра в газете прочитаете. Или вы хотите, чтобы и про вас написали?

Они попытались испепелить меня взглядом, однако холодное пиво явно было им больше по душе, чем перспектива провести ночь в участке.

И вновь татуированный был распят вдоль переднего крыла собственной машины. Его лицо было испачкано в том месте, где Сесил шваркнул его о капот, в глазах светилась с трудом подавляемая ярость. Его светлые волосы были давно не стрижены и изрядно отросли. Они были густые и колюче-сухие, как старая солома. На полу автомобиля лежали две обертки от тех самых шоколадок.

Я осмотрел сиденья. Ничего.

— Не желаете открыть багажник? — спросил я.

— Сами откроете, — ответил он.

— Я спросил, не желаете ли вы открыть багажник. Не хотите — не надо. В тюрьме научат слушаться. Хотя никто тебя пока в тюрьму не сажает. Я просто подумал, что ты захочешь быть хорошим мальчиком и поможешь нам.

— Просто вам нечего мне пришить.

— Совершенно верно. Это называется «арест по подозрению». Ты никак сидел в Рейлфорде? Классная у тебя татушка, — сказал я.

— Вы хотите обыскать мою машину? Мне плевать. Валяйте. — Он выдернул ключ, открыл багажник и рванул вверх крышку. В багажнике, кроме запаски и домкрата, не было ничего.

— Надень на него наручники и — в машину, — сказал я Сесилу.

Тот мигом завернул его руки за спину, щелкнул браслетами на запястьях и затолкал в полицейский автомобиль, как подбитую птицу. Он закрыл машину, опустил перегородку между передним и задним сиденьем и стал ждать, когда я сяду на пассажирское место. Чего я делать не спешил. Тогда он вылез из машины и направился в сторону «шевета», где стоял я.

— Ты что? Это же он, верно?

— Ага.

— Тогда давай, поехали.

— Видишь ли, Сесил, возникает маленькая проблема. У нас ничего нет — ни оружия, ни этого самого чулка. К тому же твой кузен не видел его лица и, следовательно, опознать его не сможет.

— Я же видел, ты нашел осколки бутылки бренди. И еще обертки от шоколадок.

— Правильно. Но это не дает нам права задержать его. У нас недостаточно улик, парень.

— С-сука. Слушай, поди-ка выпей пивка. А через десять минут возвращайся. Он как миленький расколется, куда подевал чулок.

— Сколько денег у него в бумажнике?

— Сотня где-то.

— Можно сделать по-другому, Сесил. Постой тут, я сейчас.

Я направился к полицейскому автомобилю. В салоне стояла духота, арестованный обливался потом и пытался сдуть с лица надоедливое насекомое.

— Мой напарник хочет тебя взгреть.

— И что?

— А то. Ты мне не нравишься. Так что заступаться я за тебя не намерен.

— Ты вообще о чем, чувак?

— Моя смена по идее закончилась в пять часов. Я вот тут собираюсь пойти куда-нибудь съесть сэндвич с креветками и выпить «Доктора Пеппера». А тебя оставлю на моего напарника. Теперь-то усек?

Он стряхнул с потного лба налипшие волосы и попытался принять равнодушный вид, однако было заметно, что он напуган.

— У меня есть предчувствие, что на пути в кутузку ты обязательно вспомнишь, куда девал чулок и пушку, — сказал я. — Но это уж вы с ним сами разберетесь. Про него всякие слухи ходят, правда, я им не очень-то верю.

— Что? Какие, к черту, слухи?

— Например, что раз он завез подозреваемого куда-то в глушь и выколол ему глаз велосипедной спицей. Брехня, конечно.

Я увидел, как он сглотнул. По лицу его катился пот.

— Слушай, ты ведь смотрел фильм «Сокровище Сьерра-Мадре»? — спросил я его. — Там есть сцена, когда один бандит-мексиканец говорит этому, как его... Хамфри Богарту: «Мне нравятся твои часы. Ты ведь мне их отдашь, правда?» Наверняка вам в Рейлфорде его крутили.

— Я не понимаю...

— Да ладно. Допустим, ты — Хамфри Богарт. Сейчас ты возвращаешься в ту самую лавочку и возвращаешь владельцу его сотню баксов, а в придачу вот эти свои часы, «Гуччи». И никакой Сесил тебе не страшен, я тебе гарантирую.

На кончике его носа устроился москит.

— А вот и он, кстати. Так что решай, — сказал я.

* * *

Я возвращался на грузовичке домой. Был теплый вечер, и деревья, растущие над заливом, озарял мягкий закатный свет. Летом в Южной Луизиане бывают такие вечера, когда небо становится лавандовым, а легкие розовые облачка напоминают крылья фламинго, распростертые на горизонте. Воздух был напоен ароматами дынь и клубники, которые кто-то вез в багажнике пикапа, а в саду моего соседа благоухали гортензии и ночной жасмин. На поверхности залива шумно кормились лещи.

Поворачивая к дому, я заметил у обочины ярко-красный, как пожарная машина, «ровер»-кабриолет с проколотой шиной. Затем я увидел, что на крыльце моего дома сидит жена Буббы Рока, рядом с ней стоит серебристый термос, в руке — пластиковый стаканчик. На ней были мексиканские соломенные сандалии, бежевые шорты и белая блузка с глубоким вырезом, разрисованная синими и коричневыми тропическими птицами. К темным волосам она приколола желтый цветок гибискуса. Когда я подошел к крыльцу, держа на руке плащ, она улыбнулась мне. И вновь меня поразил странный красный отблеск в ее глазах.

— Я шину проколола. Не подвезешь меня к моей тете, в Вест-Мейн?

— Конечно. Или давайте заменю вам шину.

— Запаска тоже дырявая. — Она отпила из пластикового стаканчика и вновь улыбнулась. Ее губы были красными и влажными.

— Как вы очутились в наших краях, миссис Рок? — спросил я.

— Для тебя — Клодетт, Дейв. Да вот, приехала навестить кузину, что живет за поворотом. Раз в месяц я езжу в гости ко всем своим родственникам в Нью-Иберия.

— Понятно.

— Я тебя ни от чего не отвлекаю?

— Да нет. Подождите минутку.

Я не стал приглашать ее в дом; проведав Алафэр, я распорядился, чтобы няня готовила ужин. Мол, я скоро буду.

— Помоги леди встать. Сегодня вечером я слегка... того, — сказала Клодетт Рок и протянула мне руку. Поднимаясь, она тяжело на меня оперлась. От нее пахло джином и сигаретами.

— Мне очень жаль твою жену.

— Спасибо за сочувствие.

— Это, должно быть, ужасно.

Я промолчал и придержал для нее дверцу пикапа.

Она уселась наискосок к дальней двери и принялась рассматривать меня.

Ситуация, подумал я. Вскоре наш грузовичок вынырнул из-под деревьев и покатил по дороге вдоль залива.

— Ты неважно выглядишь, — заметила она.

— Просто устал за день.

— Ты боишься Буббы?

— Я не думаю о нем.

— Не думаю, что сильно боишься.

— Я уважаю возможности вашего мужа. Извините, что не пригласил вас войти. В доме жуткий бардак.

— А вас не так-то легко смутить.

— Говорю же, устал за день.

Она надула губки.

— И этот человек стесняется называть замужнюю даму по имени. Какой правильный офицер. Будешь джин с соком?

— Нет, спасибо.

— Обижаешь, служивый. Тебе рассказали обо мне плохое?

Я уставился на ястреба-перепелятника, зависшего в воздухе над заливом.

— Тебе никто не говорил, что я сидела в Сент-Гэбриел? — сказав это, она улыбнулась и легонько пощекотала мне шею у воротничка. — Или, может быть, тебе сказали, что я странная девочка? — Она продолжала пожирать меня глазами. — Глядите-ка, мне удалось засмущать офицера. Ба, он даже покраснел, — игриво сказала она.

— Полегче, миссис Рок.

— Тогда выпей со мной.

— Интересно, почему это ваша шина спустилась именно возле моего дома?

Ее круглые, как у куклы, глаза блеснули, когда она посмотрела на меня, подняв стаканчик.

— Какой догадливый следователь, — сказала она. — Небось ломает теперь голову, что же задумала нехорошая леди. А ты не подумал, что леди, может быть, интересуется тобой? Неужели я тебе не нравлюсь? — Она поерзала в кресле.

— Я не стану наставлять рога Буббе.

— О как?

— Вы живете с ним. Вам прекрасно известно, что это за человек. На вашем месте я бы хорошенько подумал.

— А вы становитесь грубым, мистер Робишо.

— Понимайте как знаете. Ваш муж — ненормальный. Попробуй задеть его самолюбие, уязвить на людях — и он станет вести себя точь-в-точь как тот мальчишка, который столкнул своего парализованного брата в овраг.

— У меня для вас новости, сэр, — сказала она. Она оставила игривый тон, и странный красный отблеск в ее глазах стал будто бы ярче. — Я отсидела три года в таком месте, где надзирательницы запрещали ходить по вечерам в душ, иначе тебя отымеют по самое не балуйся. Бубба никогда не сидел в тюрьме. Он там просто не сможет. Через три дня им придется запереть его в ящик, наглухо его заколотить и отнести в чисто поле.

Грузовик с грохотом въехал на мост. Металлические швы заскрежетали под тяжестью шин. Смотритель моста изумленно посмотрел на нас с миссис Рок.

— И еще кое-что. У Буббы в Новом Орлеане всегда наготове пара-тройка шлюх для личного, так сказать, пользования. А я не могу и слова против сказать. Я всего лишь его милая женушка, которая следит за домом и стирает его потные шмотки. Так что я тоже имею право повеселиться. От тебя воняет.

Наступили прохладные сумерки. Мы миновали обветшалые негритянские домишки с покосившимися верандами, гриль-бар, где барбекю готовилось тут же на улице под сенью раскидистого дуба, и старый кирпичный магазинчик с рекламой пива «Дикси» на окне.

— Я высажу вас на стоянке. У вас есть деньги на такси?

— Мы с мужем владеем такси. Мы на них не ездим.

— Ну что ж. В такую погоду не грех и прогуляться.

— Ты — дерьмо.

— Может быть.

— Да уж. А я-то, глупая, думала, что смогу что-то для тебя сделать. Видать, я ошиблась. Ты просто-напросто закоренелый неудачник. Знаешь, как становятся неудачниками? Практика нужна. — Когда мы подъехали к Ист-Мейн, она указала рукой в темноту. — Останови-ка вон у того бара.

Она допила остатки из термоса и небрежно выбросила его в окно. Он с шумом стукнулся об асфальт, подпрыгнул и перевернулся. Несколько мужчин, куривших и потягивавших баночное пиво у входа в бар, обернулись и посмотрели в нашу сторону.

— А я как раз собиралась предложить тебе должность управляющего одним из рыбообрабатывающих заводиков Буббы. Работенка не меньше чем тысяч на сто в год. Подумай об этом, когда будешь возвращаться к своим червякам.

Я остановил грузовичок у входа в бар. Неоновая вывеска расцветила кабину красным. Мужики у входа замолчали и уставились на нас.

— И последнее. Я не хочу, чтобы ты уезжал отсюда с мыслью, что ты победил. — Она приподнялась на коленях, обняла меня за шею и запечатлела на моих губах влажный поцелуй. — Ты только что отказался от лучшего секса в своей жизни, милый. Почему бы тебе не предложить своим друзьям — анонимным алкоголикам — поиграть в бильярд собственными яйцами? Это будет в твоем стиле.

* * *

Я слишком устал, чтобы размышлять, кто же из нас вышел победителем. В ту ночь над Мексиканским заливом висели грозовые тучи, на черном куполе неба то и дело вспыхивали молнии — и я чувствовал, что уснувший было во мне тигр вновь заворочался. Я почти слышал, он как скребет по прутьям клетки своими когтистыми лапами, почти видел, как горят его желтые глаза, чуял вонь его испражнений и смрад гнилого мяса, исходивший из пасти.

Я никогда не пытался искать объяснений этому своему состоянию. Психолог, возможно, назовет это депрессией, нигилист — зарождением философской интуиции. Но, несмотря на все эти ученые словеса, для меня это было просто предчувствие очередной бессонной ночи. Батист, Алафэр и я отправились на грузовичке в Лафайет посмотреть фильм в передвижном кинотеатре. Мы сидели на деревянных стульях, ели хот-доги, запивая их лимонадом, и смотрели двойную диснеевскую программу, однако мне никак не удавалось избавиться от темных мыслей, наполнявших мой рассудок.

Я смотрел на серьезное невинное личико Алафэр, озаренное светом экрана, и задумался обо всех невинных жертвах алчности, жестокости и недальновидности политиканов и военных. Я винил в этом прежде всего движимые жаждой наживы корпорации и близорукие действия политиков, рассчитанные на поднятие собственного рейтинга, — политиков, которые разжигают и финансируют войны, однако сами никогда в них не участвуют. Но хуже этого было другое — наше собственное равнодушие и бездействие, бездействие тех, кто все видел воочию.

Я видел эти жертвы собственными глазами, видел трупы, которые выносили из расстрелянных минометами деревень, людей, сожженных напалмом и похороненных заживо в ямах, вырытых на берегу реки.

Но отчетливее, чем самые страшные воспоминания о той войне, проступает в моем мозгу одна виденная мною когда-то фотография. Этот снимок был сделан нацистским фотографом в Берген-Белсене, запечатлел еврейку, несущую на руках маленького ребенка к асфальтовому скату перед газовой камерой. Свободной рукой она держала за руку маленького мальчика, а позади них шла девочка лет девяти. На ней было коротенькое пальтишко, точь-в-точь такое, как носили в мое время младшие школьники. Фотография была не слишком четкой, лица людей были смазаны и расплывчаты, но по какой-то причине белый чулок девочки, спустившийся на пятке, выделялся в полумраке фотографии, точно схваченный серым лучом света. Так и осталась в моей памяти эта картина — белый спустившийся чулок на фоне смертоносного коридора. Даже не знаю почему. Вот и теперь, когда я вновь и вновь переживаю гибель Энни, или вспоминаю рассказ Алафэр о ее индейской деревне, или смотрю старый документальный фильм о вьетнамской кампании, меня охватывает то же чувство.

Иногда я вспоминаю строки из Книги Псалмов. Не могу назвать себя человеком верующим, более того, мои познания о религии весьма отрывочны; тем не менее эти строки объясняют все гораздо лучше, чем мой скудный разум: те строчки, в которых говорится, что невинные страдальцы за весь род человеческий особо любимы Богом, они — помазанники Божьи; их жизнь — жертвенная свеча, а сами они — узники небес.

* * *

Всю ночь лил дождь, а наутро взошло солнце, озарив мягким розовым светом задержавшийся в ветвях деревьев предрассветный туман. Я спустился за газетой и устроился на крыльце с чашечкой кофе.

Зазвонил телефон. Я вернулся в дом и снял трубку.

— Чем это ты занимался с этой лесбиянкой?

— Данкенштейн?

— Он самый.

— Так чем это вы с ней занимались?

— Тебя это не касается.

— Ошибаешься. Все, чем она и ее муженек занимаются, касается нас.

— Откуда ты узнал, что я виделся с Клодетт Рок?

— У нас свои источники информации.

— За нами не было хвоста.

— Ты просто его не заметил.

— Говорю тебе, хвоста не было.

— Ну и что?

— Вы что, их телефон прослушиваете?

Он молчал.

— Что ты хочешь сказать, Данкенштейн?

— Что ты спятил.

— Она рассказала кому-то по телефону, что я ее подвез, когда она была в Нью-Иберия?

— Не «кому-то», а мужу. Она позвонила ему из бара. Кое-кто считает, что ты — говнюк и тупица, Робишо.

Я уставился на занавешенные туманом деревья с мокрой от утренней росы листвой.

— Когда ты позвонил, я пил кофе и читал газету, — сказал я. — Сейчас я положу трубку и вернусь к этому приятному занятию.

— Я звоню из магазинчика у моста, — сказал он. — Через десять минут буду у тебя.

— Вообще-то, я собираюсь на работу.

— Работа подождет. Я позвонил шерифу и сказал, что ты задержишься. До скорого.

Через пару минут к дому подъехал серый служебный автомобиль, он выбрался из него, прикрыл дверцу и немедленно угодил в лужу носком начищенной туфли. Он был, как всегда, элегантен: стрелки на серых полотняных брюках безукоризненно отглажены, красивое лицо гладко выбрито, светлые волосы блестят. Его талию стягивал кожаный ремень с начищенной пряжкой, отчего он казался еще выше.

— У тебя найдется еще чашка кофе? — спросил он.

— Ты только затем и приехал, Майнос? — Я придержал для него входную дверь, однако, боюсь, тон мой был не особо гостеприимным.

Он вошел и принялся рассматривать книжку-раскраску, забытую Алафэр на полу.

— Не только. Может быть, я хочу помочь тебе. Почему бы тебе не перестать ерепениться? Каждый раз, когда я пытаюсь с тобой поговорить, ты начинаешь дерзить.

— Вообще-то, я тебя не звал. Ты сам постоянно напоминаешь о себе. И ни хрена вы мне не помогаете. Так что перестань пороть чушь.

— Хорошо, допустим, ты прав. Мы обещали тебе что-нибудь сделать. У нас не вышло. Так бывает, и ты об этом прекрасно знаешь. Мне уйти?

— Пойдем на кухню. Я тут собирался есть мюсли. С бананами и клубникой. Хочешь порцию?

— Не откажусь.

Я налил ему кофе с горячим молоком. В окно лился голубоватый утренний свет.

— Не сталподходить к тебе на похоронах. Я не умею выражать соболезнования. Теперь я могу тебе это сказать: мне очень жаль.

— Я не видел тебя на похоронах.

— На кладбище я не поехал. Это ведь дело семейное, правда? Думаю, ты у нас парень правильный.

Я насыпал две чашки мюсли, добавил нарезанные кусочками бананы и несколько ягод клубники. Он сразу сунул в рот полную ложку. Молоко стекало у него по подбородку. Сквозь коротко остриженные волосы проглядывал череп.

— Так-то лучше, браток, — сказал он.

— Так почему же я должен опоздать на работу? — спросил я.

— На одной из найденных тобой пуль остался превосходный отпечаток пальца. Догадайся, у кого из картотеки новоорлеанского полицейского управления точно такой же?

— У кого же?

— В тебя стрелял Виктор Ромеро, приятель. Я вообще удивляюсь, что ты еще жив; в свое время во Вьетнаме он был снайпером. Слышал, ты здорово отделал его машину.

— Откуда ты про это узнал? Даже мне ничего не сказали.

— Мы начали охотиться за этим парнем задолго до тебя. Всякий раз, как где-нибудь всплывает его имя, управление дает нам знать.

— Я хочу спросить у тебя одну вещь, только честно. Как ты думаешь, в этом замешаны федералы?

— Ты серьезно?

— Повторить вопрос?

— Ты же хороший полицейский, Робишо. Всякие истории о заговоре между преступниками и правительством давно вышли из моды, — сказал он.

— Я недавно ездил в новоорлеанское отделение Департамента по иммиграции. Этого Монро, похоже, мучает чувство вины.

— Что он тебе сказал? — Он с новым интересом посмотрел на меня.

— Попытался убедить меня, что ни в чем не виноват. Это ему не удалось.

— Так ты и вправду убежден, что кто-то из федералов или из управления по делам иммиграции и натурализации хочет от тебя избавиться?

— Не знаю. Как бы то ни было, они почуяли, что вляпались в дерьмо.

— Послушай, правительство не станет убивать граждан своей страны. Я думаю, ты просто напал на ложный след, который никуда тебя не приведет.

— Думаешь? А по-твоему, кого из собственных сограждан правительство посылает в Центральную Америку? Бойскаутов? Таких, как ты?

— Нет.

— Вот-вот. Парней вроде Виктора Ромеро.

Он задержал дыхание.

— Хорошо, попробуем копнуть в этом направлении.

— Где это ты видел, чтобы федералы закладывали друг друга? Ты у нас прямо шутник, Майнос. Доедай мюсли.

— Вечно он издевается.

* * *

В жаркий полдень мы с Сесилом припарковали полицейский автомобиль у знакомой бильярдной на Мейн-стрит в Нью-Иберия. Ребята из лафайетского колледжа отвинтили в мужской уборной автомат для продажи презервативов и вынесли через заднюю дверь.

— У них там в Лафайете что, презервативов нет? Зачем им было мои-то красть? — разводил руками хозяин заведения, Ти Нег. Я стоял под прохладой вентиляторов, из кухни упоительно пахло жареными колбасками и бамией. Как всегда, кучка пожилых завсегдатаев попивала в углу пиво и раскидывала картишки. — И чему их только в ихнем колледже учат-то? А если кто-нибудь придет за резинкой, что я им скажу?

— Воздержание — лучший способ предохранения.

Ти Нег аж рот открыл от удивления и обиды.

— Что ты хочешь этим сказать? Как ты можешь такое говорить Ти Негу? Ты никак свихнулся, Дейв?

Из прохладной бильярдной мне пришлось выйти на солнцепек — там Сесил записывал показания свидетелей, видевших машину этих ребят. Тут к бильярдной вывернул кремового цвета «олдсмобиль» с тонированными стеклами. Водитель даже не стал толком парковать машину, а просто поставил наискось к тротуару, поставил рычаг в нейтральное положение, открыл дверь и вышел на улицу; двигатель продолжал урчать. Волосы его были зализаны назад, кожа загорелая, как у квартерона[47]. На нем были мокасины с кисточками, дорогие серые брюки и розовая рубашка-поло; однако при его узких бедрах, широких плечах и плоском мускулистом животе одежда выглядела излишеством. Широко расставленные серо-голубые глаза по-прежнему ничего не выражали, однако кожа на лице была стянута так, что над висками появились тонкие белые линии.

— В чем дело, Бубба? — спросил я.

Вместо ответа он двинул мне кулаком в подбородок, да так, что я отлетел к двери бильярдной. Планшетка моя очутилась в углу, я попытался удержаться за стену, и тут дверной проем заслонила его мощная фигура. Он кинулся на меня и двинул пару раз кулаком по голове; я согнулся в три погибели. Я чувствовал запах его пота, смешанного с одеколоном, чувствовал, как он прерывисто дышит: он попытался ударить меня наотмашь, но я успел увернуться. Я и забыл, как сильно он способен ударить. Нанося каждый удар, он поднимался на носки, его мускулистые бедра и упругие ягодицы едва не рвали брюки по швам. Он никогда не защищался, его девиз был — нападение, и он бил, целясь в глаза и нос, с такой яростью и энергией, что ясно было — он не остановится, пока не превратит противника в котлету.

Однако когда он раскрылся, ударом левой я двинул ему в глаз, и его голова дернулась от удара; не давая ему опомниться, я наискось огрел его правой в челюсть. Он покачнулся и сбил медную плевательницу, которая со звоном покатилась по полу, разбрызгивая содержимое. Под глазом у него образовалась красная гематома, а на скуле явственно отпечатался след моего кулака.

Он сплюнул на пол и одернул штаны на поясе большим пальцем.

— Если это был твой лучший удар, ты — слабак, — сказал он.

Вдруг в бильярдную ворвался Сесил — щека оттопырена табачной жвачкой, на поясе болтаются дубинка и наручники, пристегнутые к кобуре. Он схватил Буббу сзади за руки, скрутил его и шваркнул головой о карточный стол.

Бубба поднялся на ноги, на его штанах отчетливо проступили пятна смешанной с табаком слюны. Я заметил, что Сесил потянулся к своей дубинке.

— Что за черт, Дейв?.. — спросил Бубба.

— А в рыло не хочешь? — перебил его Сесил.

— Сукин сын, ты путался с Клодетт. Не пытайся отрицать это. Придержи своего пса, и я тебе мозги вышибу.

— Ты — болван, Бубба.

— Ага. Потому что не ходил в колледж, как ты. Так мы закончим или нет?

— Ты арестован. Повернись. Руки на стол.

— Да пошел ты... Засунь свой жетон себе в задницу.

Сесил двинулся было к нему, но я остановил его.

Я схватил твердую, как кедровый сук, руку Буббы и попытался завернуть ему за спину.

Так мне это и удалось.

Молниеносным движением он повернулся ко мне. У него чуть глаза не лопнули, так сильно он размахнулся. Однако он не смог удержать равновесия, да и я успел увернуться, так что удар пришелся вскользь по уху. И тут я изо всех сил врезал ему правой по зубам.

На губах его выступила слюна, глаза широко раскрылись, кончики ноздрей побелели от шока и боли. И тогда я двинул ему левой, на сей раз повыше глаза; последний мой удар пришелся под ребра с левой стороны. Он согнулся пополам, сползая вниз по барной стойке, и ему пришлось ухватиться за резной выступ, чтобы не завалиться на пол.

Я запыхался, в месте удара лицо мое онемело и распухло. Отцепив от пояса наручники, я застегнул их на запястьях Буббы, потом усадил его на стул. Он наклонился и выплюнул сгусток кровавой слюны.

— Отвезти тебя в больницу? — спросил я.

Он ухмыльнулся; в глазах его заплясали бесовские огоньки, на зубах алело пятно, точно след от помады. Потом выругался по-французски.

— Ты обругал меня потому, что я выиграл бой? — спросил я. — Брось, это на тебя не похоже. Может, все-таки в больницу?

— Эй, Ти Нег, — окликнул он хозяина заведения, — поставь всем за мой счет. Угощаю.

— Нету у тебя счета, — ответил Ти Нег. — И никогда не будет.

Сесил проводил Буббу до машины и запер на заднем сиденье. В прилизанных волосах его остались опилки, которыми был усыпан пол бильярдной. Он смотрел из-за решетки, как хищный зверь из-за прутьев клетки. Сесил завел мотор.

— Сверни-ка в парк на пару минут, — попросил я.

— Зачем это? — поинтересовался Сесил.

— Мы же никуда не спешим, верно? И день такой славный. Давай съедим по мятному мороженому.

Мы пересекли раздвижной мост над заливом Тек. Коричневатая вода стояла высоко, и вдоль зарослей водяных лилий блестели на солнце радужные крылья стрекоз. Я мог различить бронированные спины аллигаторов, притаившихся в тени кипарисов вдоль берега. По заросшей дубами аллее мы въехали в парк, миновали открытый бассейн и остановились рядом с бейсбольной площадкой. Я вручил Сесилу две долларовые бумажки.

— Купи-ка нам три мороженых, — попросил я.

— Дейв, место этого человека — в тюрьме, а не в парке с мороженым, — возразил было Сесил.

— То, что произошло между нами, — личное. Я просто хочу, чтобы ты это понял, — сказал я.

— Этот человек — сутенер. Он не заслуживает пощады.

— Может быть, так оно и есть. Но пусть это останется на моей совести. — Я подмигнул ему и ухмыльнулся.

Ему это не понравилось; тем не менее он взял деньги и побрел искать палатку мороженщика. В бассейне пацаны сигали с вышки в голубую, игравшую солнечными бликами воду.

— Ты и вправду поверил, что я путался с твоей женой? — спросил я у Буббы.

— А разве не так, сука?

— Сплюнь свои ругательства и отвечай нормально.

— Она знает, как залезть мужику в штаны.

— Как ты можешь так о собственной жене?

— Ну и что? Она такая же женщина.

— Неужели ты не понял, что тебя надули? Я-то думал, ты умнее.

— Неужели, когда она сидела рядом с тобой в грузовике, ты ни о чем таком не думал? — улыбнулся он. Его зубы еще были розовыми от крови. Руки его были закованы за спиной, и от этого его грудь казалась еще шире. — Она любит иногда подурачиться, — сказал он.

— Все они это любят. Это не означает, что надо расстегивать ширинку.

— Эй, скажи честно, ты ведь чуть в штаны не наложил, когда я тебя ударил?

— Я хочу тебе кое-что сказать, Бубба. Пойми меня правильно. Сходил бы ты к психиатру. Ты ведь богат, можешь себе позволить. Начнешь лучше разбираться в людях, да и в себе тоже.

— Что я богат, это точно. Да мой садовник получает больше, чем ты. Тебе это ни о чем не говорит?

— Ты не умеешь слушать. И никогда не умел. Потому-то в один прекрасный день тебя ждет большой облом.

Я выбрался из машины и открыл дверцу.

— Ты что? — спросил он.

— Выходи.

Я помог ему выбраться из машины.

— Повернись, — приказал я.

— Что ты задумал? — спросил он.

— Ничего. Я отпускаю тебя.

Я расстегнул наручники. Он принялся тереть запястья. Его широко расставленные серо-голубые глаза сверлили меня недоуменным взглядом.

— Полагаю, то, что произошло у Ти Нега, останется между нами. Так что на сей раз ты свободен. Попадешься еще раз — отправишься в тюрьму.

— Блин, ну ты Робин Гуд.

— Не знаю почему, но у меня такое чувство, что ты — человек без будущего.

— Да ну?

— В один прекрасный день они погубят тебя.

— Кто — они?

— Федералы, легавые или твои дружки. Рано или поздно это случится, и притом тогда, когда ты меньше всего будешь готов. Вспомни ту шлюху, которую поджег Эдди Китс. Когда он с улыбкой постучал в ее дверь, она, наверное, предвкушала уик-энд на островах.

— Думаешь, ты первый легавый, который говорит мне подобную чушь? И всегда-то я слышу эти бредни, когда у вас ничего на меня нет, ни улик, ни состава преступления, ни свидетелей. А знаешь, почему вы так говорите? Потому, что вы носите дерьмовые костюмы, ездите на дерьмовых машинах и живете в хибарах возле аэропорта. И вот вам попадается человек, у которого есть все, о чем вам приходится только мечтать, оттого что большинство из вас слишком безмозглые, чтобы иметь хоть толику моего. И единственным способом рассчитаться вам видится этот. Да-да, именно пурга про то, что типа кто-то скоро меня прихлопнет. Так что тебе я скажу то же самое, что говорю остальным: когда вы сдохнете, я куплю пива и помочусь на вашу могилу.

Он достал из кармана пластинку жвачки, развернул обертку, выбросил ее на землю и сунул резинку в рот. Все это время он не отрывал взгляда от моего лица.

— У тебя ко мне все?

— Да.

— Кстати, вчера я напился, так что не спеши приписывать себе победу.

— Я перестал вести счет давным-давно. Наверное, повзрослел.

— Да ну? Скажи это себе в очередной раз, когда увидишь свой банковский счет. Кстати, я ж тебе должен за то, что ты меня разукрасил. Купи себе что-нибудь хорошее и пришли мне счет. Увидимся.

— Я хочу, чтобы ты понял, Бубба. Если я узнаю, что ты как-то связан с гибелью моей жены, пеняй на себя.

Он продолжал жевать резинку. Потом вдруг оглянулся на бассейн, словно подыскивая нужные слова для ответа, однако вместо этого быстрым шагом пошел прочь. Под подошвами его мокасин похрустывали сухие листья. Внезапно он остановился и обернулся ко мне.

— Послушай-ка, Дейв. Представь, что у меня деловая встреча и мой партнер видит такую рожу. Прикинь, да?

Пройдя еще несколько шагов, он снова обернулся. Солнечные блики играли на его жестких волосах и загорелом лице.

— А помнишь, как вот в этом самом парке мы играли в мяч и орали друг на друга как полоумные? — И, дурачась, ухватил себя между ног. — То-то времечко было, приятель.

* * *

По дороге в участок мне пришлось купить упаковку колотого льда и растопить его в чистом пластиковом ведерке. Каждые пятнадцать минут я окунал туда полотенце, прикладывал его к лицу и считал до шестидесяти. Не самый приятный способ полуденного отдыха, однако это спасло меня от перспективы проснуться с физиономией цвета спелой сливы.

Почти перед концом рабочего дня, когда лучи вечернего солнца озарили красноватым светом поля сахарного тростника за окном, я уселся за стол в своем крошечном кабинетике и вновь принялся изучать досье Виктора Ромеро, присланное нам новоорлеанским полицейским управлением. На стандартных снимках анфас и в профиль, сделанных в участке, черно-белый контраст выделялся особенно отчетливо. Его свисавшие к шее черные кудри были словно смазаны маслом, кожа лица казалась белой как кость, а небритые щеки словно кто сажей испачкал.

Его послужной список не слишком впечатлял. Четырежды его задерживали за незначительные правонарушения, в том числе содействие проституции; полгода его продержали в окружной тюрьме за ношение орудий взлома, а еще ему предстояло судебное разбирательство за неявку на рассмотрение дела о вождении автомобиля в нетрезвом состоянии. Однако это список только тех преступлений, в которых его удалось уличить. А сколько, должно быть, остались неизвестными, а следовательно, безнаказанными? К тому же о том, что происходит в голове парня по имени Виктор Ромеро, эта бумажка тоже бессильна дать ответ.

На фотографиях глаза его ничего не выражали. С таким выражением ждут автобуса на остановке. С трудом верилось, что этот самый человек убил Энни, что он в упор расстреливал ее, пока она кричала и пыталась закрыть лицо руками. Неужели этот человек состоит из плоти, мышц, костей и сухожилий, как и все мы? Или его мозг вышел прямо из адского котла, а руки-ноги выкованы в дьявольской кузнице?

* * *

На следующее утро нам позвонили ребята из округа Св. Мартина. Негр, рыбачивший на свой пироге близ Хендерсоновой дамбы, заметил под водой затонувший автомобиль. Полицейский-водолаз установил, что это малиновая «тойота», и водитель находится в машине. На место преступления из Сент-Мартинвилля выехали полицейские с коронером, а также тягач.

Я позвонил в Новый Орлеан Майносу Дотриву и предложил ему встретиться на месте.

— Вот и молодец, — сказал он. — Вот это я называю профессиональным сотрудничеством. И когда это я ругал провинциальных легавых?

— Кончай язвить, Майнос.

Через двадцать минут мы с Сесилом уже прибыли к насыпи на краю атчафалайского болота. Жара стояла ужасная, солнце отражалось в водной глади, а поросшие ивняком островки недвижно зеленели в утреннем мареве. Припозднившиеся рыбаки все еще пытались поймать голубого тунца или пучеглазого окуня, устроившись на старых нефтяных вышках, разбросанных по заливчикам, или в теньке на скатах шоссе, опоясывающего водоем. Высоко в небе парили в поисках добычи грифы-индейки. Пахло тухлой рыбой, водяными лилиями и камышами. Неподалеку от берега из воды торчали черные чешуйчатые мордочки мокасиновых змей.

На том месте, где машина шлепнулась в воду, земля была мокрой. Под углом к дороге среди травы и лютиков тянулся след шин; колеса машины проделали глубокие колеи в болотистой почве, и она погрузилась в ил. Водитель тягача, здоровяк в джинсах, с обнаженным торсом, вручил крюк полицейскому-водолазу, стоявшему на мелководье в желтых плавках, с маской и дыхательной трубкой наготове. В глубине, под толщей искрящейся на солнце воды, виднелись очертания «тойоты».

Майнос подъехал как раз в тот момент, когда водолаз прицепил крюк к корпусу автомобиля и трос лебедки натянулся под тяжестью машины.

— Как думаешь, что могло случиться? — спросил он меня.

— Хороший вопрос.

— Может быть, тебе все-таки удалось попасть в него?

— Кто знает. Если так, то как же он здесь очутился?

— Помирать приехал. Даже такой дерьмец, как он, должен сообразить, что такие вещи надо делать в одиночестве.

Тут он увидел выражение моего лица. Откусил сломанный ноготь, сплюнул и стал наблюдать, как лебедка тянет машину наружу.

— Прости, — сказал он.

Внезапно песок вдоль берега вздыбился, точно от взрыва, и на поверхности появилась задняя часть «тойоты», покрытая водяными лилиями и вырванными с корнем камышами. Водитель тягача аккуратно вытащил машину на поверхность и рывком вытянул ее на берег. В заднем стекле зубастой пастью зияла дыра.

Двое полицейских из участка Св. Мартина открыли боковые дверцы, и на землю пролился поток воды вперемешку с илом, мхом и прочей растительностью; извиваясь, плюхнулись на берег угри. Длинные жирные рыбины с серебристыми телами и красными плавниками извивались среди лютиков, словно клубок змей. Тело человека на переднем сиденье завалилось набок так, что голова свисала из открытой пассажирской двери. Голова эта была обмотана засохшей лозой, покрыта грязью и пиявками. Я уставился на тело, Майнос заглянул через мое плечо:

— О господи, да у него пол-лица отъедено.

— Ага.

— Что ж, может быть, Виктор мечтал стать частью природы.

— Это не Виктор Ромеро, — отозвался я. — Это Эдди Китс.

Глава 9

Один из полицейских попытался вытащить его за запястья на траву, но быстро оставил это дело, вытер руки о штаны и, найдя валявшийся в траве обрывок газеты, обернул его вокруг руки Китса и рывком вытянул его из машины. Из уже знакомых мне лиловых ковбойских сапог Китса хлынула вода. Рубаха его была расстегнута на груди. Входное отверстие пули было справа, и довольно крупное — с мой мизинец, черное, с рваными краями; кожа вокруг него была изрядно обожжена. Вышла пуля через левую подмышку. Полицейский ткнул его руку носком ботинка, чтоб получше рассмотреть рану.

— Такое впечатление, что эту дырку провинтили чайной ложечкой, — сказал он.

Коронер кивнул двум медикам, стоявшим возле машины, чтобы те спускались. С собой у них были носилки и черный мешок.

— Сколько он пробыл в воде? — спросил я коронера.

— Дня два-три, — ответил тот — огромный, толстозадый человек; карманы его были набиты сигарами. Щурясь, он уставился на играющую солнечными бликами воду. — В такую погоду они разлагаются моментально. Этот еще не особо, но на подходе. Вы его знаете?

— Есть немного.

— И кто же этот красавчик?

— Наемный убийца. Довольно низкого пошиба. Из тех, с кем торг уместен, — сообщил Майнос.

— По-моему, кто-то сделал работу за него, — откликнулся коронер.

— Как вы считаете, о каком оружии идет речь? — спросил Майнос.

— Поскольку у нас нет пули, остается только гадать. Может, какие-то частички мы и найдем, но особого толку от них не будет. Навскидку я бы исключил винтовку. Кожа вокруг входного отверстия обожжена, это позволяет предположить, что дуло приставили к телу. Однако угол попадания восходящий, из чего можно сделать вывод, что убийца держал оружие низко и пригнул ствол перед тем, как выстрелить, что в принципе бессмысленно. Таким образом, я считаю, что стреляли из пистолета, причем из крупнокалиберного, вроде «магнума» 44-го или 45-го калибра. У бедняги небось было ощущение, что кто-то сунул ему в глотку ручную гранату. Что-то вид у вас растерянный.

— И то правда, — сказал Майнос.

— Что такое? — удивился коронер.

— В машине не тот, — глухо произнес я.

— А по мне, так тот самый. Давайте закругляться. Не желаете осмотреть его карманы, покуда мы его не убрали?

— Я скоро подъеду в Сент-Мартинвилль, — сказал я. — Если можно, сделайте мне копию протокола вскрытия.

— Не вопрос. А то оставайтесь и посмотрите сами. Я мигом его разделаю. — Глаза его весело блеснули, а в уголках рта заиграла улыбка. — Да ладно, расслабьтесь. Шучу я.

Тело Китса упаковали в мешок и унесли. Из штанины выпал и задергался в траве угорь: должно быть, ему переломило спину.

Через несколько минут скорая, машина коронера и участковый автомобиль уехали. Мы с Майносом остались одни. У тягача что-то случилось с лебедкой, и водитель на пару с Сесилом пытались исправить поломку. На болотах дул горячий ветер; он оставлял рябь на воде и пригибал к земле траву и лютики под нашими ногами. Слышно было, как лещи кормятся упавшими в воду москитами.

Майнос подошел к «тойоте» и принялся рассматривать следы от моих пуль на капоте. Отверстия были серебристого цвета и гладкие на ощупь, словно след от дырокола.

— Ты уверен, что Китса в машине не было? — спросил Майнос.

— Если только на полу прятался, — ответил я.

— Тогда каким образом он попал сюда и почему его грохнули и утопили в болоте вместе со злополучной машиной?

— Откуда мне знать.

— А какие-то соображения имеются?

— Я же сказал, нет.

— Да ладно. По-твоему, кто мог желать его смерти?

— Куча народа.

— А из этой кучи кто живет ближе всего отсюда?

— На что ты намекаешь?

— Да так. Сам посуди: моя цель — добраться до Буббы Рока. А теперь получается так, что все, кто как-то был с ним связан, мрут как мухи. Мне это очень не нравится.

— Китсу тоже.

— Не смешно.

— Открою тебе тайну, Майнос. Расследование убийств — это не то, что расследование преступлений, связанных с наркотиками. Твои клиенты нарушают закон в основном из-за денег. А вот убийства совершаются по многим причинам, зачастую не поддающимся никакому логическому объяснению. В особенности если дело касается Китса и ему подобных.

— Слушай, всякий раз у меня возникает ощущение, что ты говоришь людям далеко не все, что знаешь. Не в курсе, почему мне так кажется?

— Ну обыщи меня.

— А еще у меня ощущение, что тебе плевать, как они погибли, — по-твоему, сдох, и ладно?

Я снова подошел к «тойоте» и заглянул внутрь. Ничего интересного я не увидел: осколки стекла на полу, два выходных отверстия от пули в спинке пассажирского сиденья, куски сплющенного свинца на приборной доске, глубокая борозда в потолочной обшивке. Из салона несло теплой сыростью.

— Полагаю, Ромеро собирался избавиться от машины, потому и пригнал ее сюда. А Китс, скорее всего, должен был забрать его на другом автомобиле. Потом по какой-то причине Ромеро застрелил его. Может быть, просто что-то не поделили. А статься, это Китс должен был прикончить Ромеро, но у него не вышло.

— А зачем Китсу было убивать Ромеро?

— Да откуда я должен знать? По-хорошему, о Ромеро и речи быть не должно. Его надо было упечь в кутузку давным-давно. Почему бы тебе не нажать на своих коллег?

— Может быть, и стоит. Может, им самим это не нравится. Иногда эти засранцы становятся неуправляемыми. Однажды мы взяли под защиту как свидетеля одно уличного торговца. А он вместо благодарности возьми и пристрели продавца винного магазина. Так тоже бывает.

— Мне ничуть вас не жаль. Поехали, Сесил. Пока, Майнос.

Мы с Сесилом отправились обратно; на пути нам попадались лодочные станции, пивные и рыбацкие хижины на сваях. Ветер развевал пучки мха, свисавшие с засохших кипарисовых стволов. В кафе на мосту Бро я угостил Сесила жареной рыбой, потом в нависшем над дорогой полуденном мареве мы покатили в Нью-Иберия.

Последовавшие два часа я проторчал в своем кабинете, зарывшись в бумаги, однако так и не смог сосредоточиться на бланках и формах. Никогда не любил заниматься подобными вещами: во-первых, они не имеют никакого отношения к настоящей работе — пусть ими занимаются те, кто жаждет повышения, или прирожденные канцелярские крысы. К тому же, как и многие люди, достигшие среднего возраста, я понял, что кража времени — куда более серьезное преступление, чем кража денег или имущества.

Я допил кофе и уставился в окно на залитые солнцем деревья. Позвонил домой узнать, как Алафэр, потом Батисту, на лодочную станцию. Сходил в туалет — просто чтоб отвлечься. Однако мне пришлось вернуться к письменному столу: показатель раскрываемости, почасовой отчет о произведенных действиях — при том что большинство из задержанных выпущено под залог и, скорее всего, вряд ли чье-либо дело дойдет до суда. Кончилось тем, что я открыл самый большой ящик своего письменного стола и сунул туда все бумаги. Задвинув ящик носком ботинка, сменился со службы и прикатил домой как раз вовремя, чтобы увидеть отъезжающее такси и Робин Гэддис, стоящую с чемоданом на крыльце.

На ней были кожаные лакированные туфли, «ливайсы» и свободная блузка с нежным, точно нарисованным акварелью, розово-серым рисунком. Я притормозил, выскочил из грузовичка и пошел ей навстречу; под моими ногами хрустели сухие листья. Она улыбнулась мне и закурила сигарету. Попыталась принять непринужденный вид, однако глаза ее блестели, а на лице застыло беспокойство.

— Ничего себе, да ты и в самом деле живешь среди пеликанов и аллигаторов. А всякие там нутрии и змеи по ночам в дом не залазят?

— Как ты, Робин?

— Подожди. Дай мне окончательно убедиться, что я на твердой земле. Понимаешь, я прилетела рейсом одной из этих чокнутых компаний, на роже пилота красовалась трехдневная щетина, вдобавок от него перло чесноком. Мы так лихо ныряли в воздушные ямы, что двигатели замирали, в колонках играло мамбо, а от самолета, наверное, на мили тянуло коноплей.

Я взял ее за руку, и вдруг мне самому стало неловко. Я легонько приобнял ее за плечи и поцеловал в щеку. Волосы у нее были теплые, сзади на шее выступили капельки пота. Она прижалась ко мне животом, и я почувствовал, как у меня напряглись мышцы в паху.

— Сегодня, по-моему, ты не намерен сжимать меня в медвежьих тисках, — сказала она. — И это здорово, Седой. Ничего страшного. У меня все ништяк. Не надо ничего говорить. Мамочка и так все знает. Ей просто до смерти захотелось купить тридцатидевятидолларовый билет на самолет авиакомпании «Камикадзе Эрлайнс».

— Что произошло в Ки-Уэст?

— Я решила сменить место работы. На новом не получилось.

— Расскажи подробнее.

Она отвернулась от меня и уставилась в окно на ореховые деревья.

— Просто в один прекрасный день мне до чертиков надоело разносить кукурузные оладьи. Тут я познакомилась с парнем, который держит диско-бар на другом конце острова. Вроде бы классное местечко, щедрые чаевые и тому подобное. Так оно и было. Правда, одно «но» — угадай, какое? Выяснилось, что заведение облюбовали педики. Так этот парень и старший бармен придумали очень умную аферу. Приезжает, значит, такой кадр — не закоренелый, а такой, у кого и семья, и дети есть. Ладно, напивается, значит, до чертиков и давай лапать какого-нибудь смазливого мальчика, — а они, пользуясь его кредиткой, заказывали полдюжины ящиков шампанского и даже подпись его подделывали. Ну и когда месяц спустя мужику приходил счет, он ничего не мог поделать — либо ни черта не помнил, либо стыдно было признаться, что он посещает подобные места.

Ну и в один прекрасный день, сразу после закрытия, я возьми и скажи этим ребятам, что я о них думаю. Ну, хозяин сидит себе на стуле и с этакой мерзкой улыбочкой начинает гладить мои бедра. И смотрит мне прямо в глаза — знает, сволочь, что у мамочки нет ни денег, ни друзей, ей некуда пойти. Правда, в этот момент у меня в руках была чашечка горячего кофе — и я плеснула ее прямо ему на причиндалы.

Слышала, что на следующий день он ходил так, будто ему причинное место мышеловкой защемило. Но, — она цокнула языком и тряхнула головой, — у меня с собой всего лишь сто двадцать баксов и даже пособия по безработице мне не положено — эти скоты сообщили в центр занятости, что я была уволена за то, что не пробивала чеки и таким образом прикарманивала деньги. Вот так-то, Седой.

Я потрепал ее по шейке и взял чемодан.

— Дом у нас большой. Днем бывает жарковато, зато ночью прохладно. Думаю, тебе понравится, — сказал я, жестом хозяина распахнув перед ней дверь. — Кстати, мне требуется помощник на лодочной станции.

— Типа... продавать червяков и тому подобное?

— Ага.

— Брр. Червяки. Терпеть не могу.

— Со мной живет маленькая девочка и ее няня, но одна из комнат пустует. Я поставлю туда раскладушку и принесу вентилятор, можешь там спать.

— Ого.

— Сам я сплю на диванчике в гостиной.

— А-а, понятно.

— Бессонница, знаешь ли. Ну и вообще. Иногда я допоздна смотрю телевизор.

Я заметил, что она уставилась на замок, висящий на двери нашей с Энни спальни.

— Здорово у тебя. Ты и правда здесь вырос?

— Да.

Она опустилась на диван, и я увидел усталость в ее глазах. Сигарету она положила на пустую тарелку из-под леденцов, стоявшую на кофейном столике.

— Ты ведь не куришь? Наверное, я тут порчу воздух, — сказала она.

— Ничего страшного.

— Дейв, я прекрасно знаю, что усложняю тебе жизнь. Я этого не хочу, поверь мне. Просто иногда бывают трудные времена. Знаешь, у меня был выбор: либо к тебе, либо опять раздеваться перед публикой. А меня от этого тошнит.

Я присел рядом и обнял ее за плечи. Сперва я почувствовал, как она напряглась всем телом, потом положила голову мне на плечо. Я легонько коснулся пальцами ее щек и губ и поцеловал в лоб, пытаясь убедить себя, что я ей просто друг, а не бывший любовник, которого запросто выводит из равновесия размеренное нежное дыхание женщины.

Увы, в своей жизни я слишком часто нарушал обещания и обеты. За окнами стеной лил дождь, дождь стучал по крышам, ветер сотрясал деревья и бушевала гроза, а мы с Робин, Алафэр и няней сидели за столом и поглощали красную фасоль, рис и сосиски. Вскоре небо прояснилось, и над намокшими полями взошла луна; ночной ветер пах сырой землей, цветами и сахарным тростником. Было уже за полночь, когда она вошла в гостиную. На полу лежали квадраты лунного света, и очертания ее длинных ног, нагих плеч и рук, казалось, излучают холодное сияние. Она присела возле меня на диван, наклонилась ко мне и поцеловала в губы. Я почувствовал запах ее духов и пудры. Пальцы ее скользнули по моему лицу, по волосам, провели по седой пряди за ухом, точно она видела ее в первый раз. На ней был только коротенький халатик, видно было, как вздымается под тканью ее упругая грудь; когда я обнял ее, на ощупь ее кожа казалась такой горячей, словно она целый день провела под палящим солнцем. Я притянул ее к себе, ноги ее раздвинулись, а рука помогла мне войти. Я растворился в ее горячем теле, в горячем шепоте и ласках, в движениях ее тела, и это стало моим признанием самому себе в зависимости, одиночестве и неспособности наложить запреты на собственную жизнь. Внезапно мне почудилось, будто подъехала машина, и я весь напрягся, а она приподнялась на коленях, заглянула мне в глаза и поцеловала взасос, вновь вбирая в себя, точно ее любовь была способна изгнать тени ночных кошмаров из моего скорбящего сердца.

* * *

В четыре утра меня разбудил телефонный звонок. Я снял трубку с аппарата на кухне, закрыв дверь, чтобы не перебудить домашних. Луна все еще светила, проливая нежный свет на ветви мимозы.

— Я тут нашел один бар с классной музыкой, — это был Майнос, — помнишь Клифтона Шенье?[48] Так эти ребята играют в точности как он.

В трубке слышалась музыка и звон пивных бутылок.

— Ты где?

— Я же сказал тебе, в баре. На улице Опелусас.

— По-моему, для музыки как-то... поздновато, Майнос.

— У меня для тебя есть история. Черт, куча историй. Ты знал, что во Вьетнаме я был сотрудником военной разведки?

— Нет.

— Ну ладно. Так вот, у нас порой бывали проблемы. Такие, решать которые, руководствуясь писаными правилами, было невозможно. Был у нас там, к примеру, один француз, гражданский — он нам в свое время много крови попортил.

— Ты на машине?

— Ну да.

— Оставь ее на стоянке. Возьми такси и поезжай в ближайший мотель. Не пытайся вернуться в Лафайет самостоятельно. Понял?

— Послушай. Этот француз связался с тамошней разведкой в Сайгоне. Ему докладывали шлюхи, да и кое-кто из военных, к тому же, по слухам, это по его приказу запытали до смерти одного из наших агентов. Но мы никак не могли собрать хоть какие-то доказательства, да и его французский паспорт создавал нам трудности.

— Я не настроен говорить с тобой о Вьетнаме.

— Наш майор ни черта не смог с ним поделать, так что мы вот что решили: позвали одного сержанта: он оказывал нам мелкие услуги, ну, там, пробраться на виллу и перерезать кому-нибудь горло лезвием безопасной бритвы. Его задачей было выследить этого лягушатника и уложить из винтовки с оптическим прицелом, а потом вернуться в клуб военнослужащих низшего состава и допить пиво. И как ты думаешь? Он ошибся домом. Сидит себе, значит, ничего не подозревающий голландский коммерсант, улиток палочками лопает, а тут наш сержант — раз! — и выпустил его мозги прямо на блузку супруге.

— Хочешь совет, Майнос? К черту Вьетнам. Забудь про все это.

— Дело не в том. Я говорю о нас с тобой, приятель. Еще Скотт Фицджеральд писал что-то в этом роде. Мы с тобой служим огромному, насквозь фальшивому ведомству.

— Послушай, давай ты закажешь что-нибудь пожрать и я приеду к тебе.

— Кое-кто из федералов хочет заключить сделку с Ромеро.

— Сделку?

— Он знает кучу дерьма про кучу народа. Он нужен нам. Или кому-то еще.

Я намертво вцепился в трубку. Мне показалось, что деревянный стул, на котором я сидел, намертво впился мне в спину.

— Ты это серьезно? Кто-то из ваших говорил с Ромеро? Они знают, где он?

— Не называй их «нашими». С ним говорили какие-то новоорлеанские федералы. Где он сейчас, им неизвестно, однако они сказали, что он вернется, если они согласятся на ту сделку. И знаешь, что я им ответил?

Я сделал глубокий вдох.

— Я им ответил: «Пошли вы с вашими сделками! Робишо на это не купится». Ты знаешь, я собой горжусь, — добавил он.

— В каком ты баре?

— Забудь про меня. Так, по-твоему, я правильно сделал? Ты же не собираешься заключать с ними сделки?

— Давай поговорим завтра?

— Черт, нет. Все, что у меня было, я сказал. А теперь твоя очередь. Скажи мне одну вещь, только честно. Не надо признаваться, просто скажи, что я не прав.

Это ты нашел «тойоту», связал Китса, привез его в это самое болото, приставил ему пистолет к ребрам и пустил в расход? Ведь так?

— Нет, не так.

— Да ладно, Робишо. Смотри; ты появляешься на квартире убитого гаитянина сразу же после прибытия полиции. Почему так? И теперь другой мужик, которого ты ненавидишь до такой степени, что расквасил ему нос бильярдным кием, найден на дне Хендерсоновой дамбы. Китс же из Бруклина, так что здешних мест он не знал, как не знает их и Ромеро. А ты всю жизнь рыбачил в здешних болотах. Так что если это дело попадет не к местным Холмсам, тебя упекут.

— Перед сном примешь два драже витамина В и четыре таблетки аспирина, — отозвался я. — Допустим, стометровку утром на рекорд не пробежишь, но башка болеть не будет.

— То есть я кругом не прав, так?

— Именно. А теперь я закругляюсь. Надеюсь, им не придется вышвыривать тебя вон. Ты неплохой парень для федерала, Данкенштейн.

Он, видимо, собрался отвечать, но я положил трубку. С улицы слышались протяжные крики ночных птиц.

* * *

Вечером после работы мы с Робин и Алафэр отправились на ужин в Сайпрморт-Пойнт. Сидя за обшарпанными столиками прибрежного ресторанчика, мы ели вареных креветок и крабов, созерцая лиловое небо и спокойные серые воды залива, лишь иногда омрачаемые легкой, как неровности на окрашенной поверхности, рябью. Где-то вдали, у самой линии горизонта, виднелись поросшие травой островки, залитые последними лучами закатного солнца. За нашими спинами двухрядная дорога бежала вдаль, через город, через заросли засохших кипарисов, на которые уже легли вечерние тени. Там и сям вдоль берега торчали рыбацкие хижины на сваях посреди затопленных бревен и пироги, привязанные к колышкам, прибрежные воды были покрыты ковром цветущих водяных лилий; а в лавандовом небе, раскинув крылья, парили цапли, словно произнесенные шепотом строчки стихотворения.

В ресторанчике неутомимо гудели электровентиляторы, столики были завалены останками крабовых панцирей, в окна со стуком влетали жуки, а музыкальный автомат наяривал неизменную «Блондинку». Ветерок шевелил темные волосы Робин, ее глаза светились счастьем, а в уголке рта осталось пятнышко острого соуса. Несмотря на свою тяжелую жизнь, Робин оставалась доброй девочкой и принимала мои ласки со смешной и трогательной благодарностью. Должно быть, мы влюбляемся в женщин по разным причинам. Одни просто красивы, и ты не можешь устоять перед соблазном обладания. Другие завоевывают любовь постепенно, своей добротой, участием, нежностью и заботой — такой могла быть любящая мать. И тут появляется та самая странная девочка, прямо с улицы шагнувшая к тебе в душу; та, что не имеет ничего общего с окружавшей тебя столько времени теплотой и нежностью, которую ты уже и не замечаешь. Напротив — она несуразно одета, с вечно смазанной помадой, с сумочкой через плечо и широко распахнутыми блестящими глазами, словно древние фурии призвали ее в свою компанию.

Мы с Робин заключили соглашение: я отпускаю няню и она помогает мне присматривать за Алафэр и работать на станции. Она пообещала мне, что не прикоснется больше к спиртному и наркотикам, и я поверил, хотя не знал толком, долго ли ей удастся продержаться. Никогда не понимал сути такого явления, как алкогольная зависимость; наверное, даже не смогу толком сформулировать, кто такие алкоголики. Мне известно много примеров, когда люди совершенно самостоятельно бросали пить, а потом срывались, уходили в запой и были вынуждены буквально на четвереньках приползать на собрания. Знал я и других, которые, перестав пить, превращались в серых мышек, влачивших существование с энтузиазмом моли. Лично я сделал единственный вывод об алкоголиках: я один из них. То, как относятся к этой проблеме другие, меня мало интересовало, пока мне не пытались его навязать. Вечером, когда мы возвращались домой по дороге с навесом из кипарисов и иллюминацией из светляков, мы заехали в магазинчик в Нью-Иберия и взяли напрокат видеомагнитофон и кассету с диснеевским фильмом. Потом к нам пришел Батист и принес кровяных колбасок: мы поджарили их в духовке и приготовили лимонад с колотым льдом и мятой, разлили его по стаканам и принялись смотреть фильм. Когда я направился за очередной порцией лимонада, я украдкой взглянул на отблеск экрана, мерцавший на лицах Алафэр, Робин и Батиста. Впервые после гибели Энни я почувствовал, что у меня есть семья.

* * *

На следующий день, заскочив с работы домой пообедать, я устроился за кухонным столиком и принялся было за сэндвич с ветчиной и луком, как вдруг зазвонил телефон. Денек выдался что надо, на небе не было ни облачка. За окном Алафэр в розовых кедах с надписью «левый» и «правый», джинсовых бриджах и желтой футболке с изображением утенка Дональда, купленную когда-то Энни, играла с пестрым котенком. Привязав к бечевке от змея фантик, она вертела им под носом котенка, а тот хватал его своими пушистыми лапами. Прожевав кусок хлеба, я лениво поднял трубку и поднес ее к уху. Послышалось глухое жужжание междугородного соединения:

— Это Робишо?

— Да. Кто это?

— Легавый, да? — Голос шел словно из ямы в мокром песке.

— Верно. Так кто это?

— Это Виктор Ромеро. Меня в последнее время все достали, рассказывают неприятные истории. В основном с твоим участием.

Я едва не подавился ветчиной. Отодвинул от себя тарелку и выпрямился на стуле.

— Ты слушаешь? — спросил он. На фоне его голоса мне послышался глухой удар и шипение.

— Угу.

— Все норовят отхватить кусок моей шкуры, я вроде крайний во всех преступлениях в Луизиане. Поговаривают, что меня собираются засадить лет на тридцать, что я типа убил тех, в самолете, и за это гнить мне в тюряге. Так что теперь весь Новый Орлеан от меня шарахается, потому как, по их мнению, у федералов на меня стоит, и теперь я прокаженный, к которому не следует прикасаться. Ты слушаешь?

— Да.

— Так вот, я решил пойти на сделку. Они получат кого покрупнее, а взамен мне скостят срок. Я сказал им, что максимум — три года. Не больше. И что я слышу? Что некий Робишо — упертая скотина и на такие дела не согласится. Так что все дело в тебе, засранец.

Сердце мое бешено заколотилось. Кровь прихлынула к вискам.

— Ты хочешь встретиться?

— Ты что, спятил?

И снова мне послышался тот самый глухой удар и шипение.

— Я хочу опять поговорить с ублюдками из Управления по борьбе с наркотиками, — заговорил он вновь. — А от тебя мне надо, чтобы ты ничего им не рассказывал — ну, что кто-то стрелял в тебя и прочее. Это существенно облегчит мою участь. Я рассказываю эту байду кому следует, а взамен, может, сообщу кое-что тебе.

— Я не собираюсь заключать с тобой никаких сделок, Ромеро. Я думаю, что ты — обыкновенная дешевка, от которой всех тошнит. Так что предлагаю тебе написать все это на открытке и прислать по почте. Как нечего будет делать, может, и прочту.

— Да ну?

Я не ответил. С секунду он промолчал, затем заговорил снова:

— Хочешь знать, кто приказал пришить твою жену?

Я глубоко вдохнул и почувствовал, как твердеют мышцы на груди. Я сглотнул и постарался говорить как можно более спокойно:

— Пока я от тебя ничего, кроме шума, не услышал. Если у тебя есть информация, выкладывай и перестань болтать.

— Так ты считаешь, что я болтун? Тогда жри, ублюдок: у тебя в спальне на окне стоит вентилятор, в прихожей стоял телефон, но кто-то оборвал провод, а пока они разбирались с твоей бабой, ты прятался в темноте перед домом.

Япопытался взять себя в руки. Во рту у меня пересохло, и, прежде чем заговорить, я облизнул губы. Мне бы промолчать, однако я уже был на взводе.

— Я найду тебя, — хрипло пробормотал я.

— Если и так, ты ничего от меня не узнаешь. Все это мне рассказал черномазый. Если хочешь услышать окончание, соглашайся на сделку. У тебя самого совесть нечиста.

— Послушай...

— Нет уж, это ты послушай. Ты идешь к этим засранцам в управление, и вы все вместе решаете, что со мной делать. Если вы решаете правильно — а именно три года, желательно условно, — ты публикуешь в местной газетке объявление: «Виктор, ситуация улучшилась». Я вижу это объявление, и тогда, может быть, мой адвокат позвонит в управление и договорится о встрече.

— Тебя пытался убить Эдди Китс. В конечном счете с тобой будет то же самое, что и с гаитянином, так-то.

— Да пошел ты. Тридцать восемь дней я питался одними жуками и ящерицами и вернулся в лагерь с нанизанными на прутик ушами одиннадцати узкоглазых. Даю тебе срок до воскресенья. После этого — сам знаешь.

Перед тем как он повесил трубку, я вроде услышал звонок трамвая.

Остаток дня я провел пытаясь вспомнить, слышал ли я этот голос раньше. Его ли я слышал на пороге своего дома в ту роковую ночь? Точно я не знал. Однако сама мысль, что я говорил о сделке с одним из предполагаемых убийц моей жены, буравила мой мозг как червь.

* * *

Примерно в полночь я проснулся от странного чувства, точно голова моя отяжелела и онемела, — так бывает, когда заходишь в теплое помещение после длительного пребывания на холодном ветру. Я осторожно свесил ноги с дивана, окунув ступни в квадрат лунного света. Долго смотрел на свои ладони, точно видел их впервые. Потом отпер дверь нашей с Энни спальни и присел в темноте на краешек матраца.

Пропитанные кровью простыни и покрывало унесли в качестве вещественных доказательств, однако в матраце и на ножках кровати я обнаружил следы от пуль — и погрузил пальцы в отверстия, словно в раны на теле Господа нашего. Бурые пятна на цветастых обоях и на спинке кровати будто оставила малярная кисть. Я провел ладонью по стене и в тех местах, где пули прошили дерево, почувствовал рваные края бумаги. Из окон ярко светила луна, на моем колене лежал ее отблеск. Я внезапно ощутил острый приступ одиночества, точно узник каменного колодца, с тоской взирающий на серебристые облачка, плывущие по темному небу.

Я вспомнил своего отца. Как мне не хватало его в эту минуту! Он был неграмотным и никогда не покидал пределов Луизианы, однако с его инстинктивным знанием мира не сравнился бы ни один философ. Порой он сильно пил и ввязывался в драки с азартом мальчишки-бейсболиста, но сердце у него было доброе, к тому же он обладал острым чувством справедливости и отвращения к бессмысленному насилию.

Однажды он рассказал мне, как стал свидетелем убийства. Тогда он был совсем юным, и эта картина стала для него олицетворением жестокости — жестокости толпы в отношении одного человека, хотя назвать его невинной жертвой было нельзя. Случилось это зимой 1935 года. В притоне Маргарет — старом борделе на улице Опелусас (говорят, он открылся еще во времена Гражданской войны) — полицейские спугнули парня, грабившего банки вместе с Джоном Диллинджером и Гомером ван Метером. Полицейская машина неотступно преследовала его до округа Иберия, и когда его тачка угодила в канаву, он выскочил из нее и помчался по заснеженному полю. Случилось так, что на этом поле работал мой отец — вместе с негром-помощником они корчевали засохшие стебли сахарного тростника, свозили их в кучи на тележке, запряженной мулом, и поджигали. Он видел, как убегавший промчался мимо них по направлению к старому сараю, стоявшему возле нашего ветряка. Отец вспоминал, что он был без пальто, в белой рубашке с запонками и галстуком-бабочкой. В руках парень сжимал соломенную шляпу-канотье, словно ни за что в жизни не хотел с ней расстаться. Один из полицейских выстрелил из ружья и, видимо, попал ему в ногу, потому что тот тяжело повалился в кучу сухих стеблей. Полицейские, все как один в костюмах и фетровых шляпах, выстроились полукругом вокруг раненого, равнодушно внимая его мольбам о пощаде. Потом они начали пальбу из револьверов и автоматических пистолетов, и с каждым выстрелом на белой рубахе несчастного расцветали алые цветы.

...алые цветы, ставшие бурыми, они легко превращаются в пыль, они шуршат и рассыпаются под моими пальцами. Они распяли ее на этой кровати, на этой стене, они равнодушно загнали ее крики, ее ужас и боль в дерево; и кровать, сделанная руками моего отца, стала ей смертным ложем.

Вздрогнув, я ощутил прикосновение чьей-то ладони к моему плечу. Это была Робин. Залитая лунным светом, она казалась привидением. Она взяла меня за руку и потянула к себе.

— Пойдем-ка отсюда, Седой, — шепнула она. — Пошли на кухню. Я молока подогрею.

— Пошли. Телефон больше не звонил?

— Что?

— Я слышал, как звонил телефон.

— Нет... Дейв, уйдем отсюда.

— Точно не звонил? Бывало, я напивался до чертиков и мне чудилось, что мне звонят покойники. Лучше и не вспоминать об этом.

* * *

Наутро я отправился в Новый Орлеан в надежде разыскать Ромеро. Как выяснилось, от его досье проку было мало — он был гораздо хитрее и много опаснее, чем тот Ромеро, информацию о котором оно содержало. Однако из него было ясно, что этому человеку не чужды пороки и слабости, характерные для ему подобных. Так что я опросил тьму уличного сброда из Французского квартала: барменов, стриптизерш, по совместительству проституток, сутенеров, по совместительству таксистов, негров-татуировщиков, карточных шулеров с улицы Бурбон, скупщиков краденого, закоренелого наркомана, который кололся в иссохшее бедро пипеткой, закрученной белым обрывком долларовой купюры. Однако все они если и признавались, что знакомы с Ромеро, то каждый раз добавляли, что он, мол, вроде помер, или сидит, или бежал из страны. С таким же успехом я мог бы допросить асфальт.

Порой бывает, что несказанное и есть само по себе признание. Я был уверен, что Ромеро все еще в Новом Орлеане, потому что на протяжении разговора слышал в трубке звонок трамвая. Значит, кто-то укрывает его или помогает ему — ведь теперь он не может ни сутенерствовать, ни приторговывать наркотиками. Я сходил в полицейский участок Первого округа и расспросил парочку парней из полиции нравов. Они рассказали, что сами пытались разыскать каких-нибудь родственников Ромеро, чтобы выйти на него, однако никого не нашли. Его папаша работал на фруктовых плантациях где-то во Флориде да там и сгинул, мать кончила свои дни в мандевильской психушке. Ни братьев, ни сестер у него не было.

— Ну хоть подружки-то у него были?

— Кроме шлюх — только собственные пальцы. Когда днем я возвращался в Нью-Иберия, пошел дождь. Кое-где сквозь тучи пробивалось солнце, и его лучи играли на гладкой поверхности воды.

У моста Бро я свернул к Хендерсоновой дамбе. Припарковав грузовичок, я ступил ногами на пышный ковер из лютиков и колокольчиков. В густой траве кишели здоровенные черно-желтые кузнечики с блестящими, точно лакированными спинками. Помнится, мы с братом ловили их, нанизывали на крючки сети и растягивали ее на ночь между двумя заброшенными нефтяными вышками. На этих кузнечиков здорово шла рыба, и наутро нам вдвоем с трудом удавалось вытащить улов на берег.

Снова я стал уставать от полицейской службы. Это как латинская пословица про то, что капля камень точит. С этой мыслью я оставил Алафэр на попечение Батиста и пригласил Робин на скачки в Лафайете. Угостившись креветками и бифштексом, мы отправились к своим местам на трибунах — мы сидели неподалеку от финишной прямой. Был чудный вечер, вдоль южного горизонта то и дело сверкали зарницы; дерн ипподрома, все еще сыроватый от вчерашнего дождя, аккуратно разровняли, а на крюках дуговых ламп над нашими головами застыли капельки росы. На Робин был белый хлопчатый сарафан с рисунком из пурпурных и зеленых лилий; ее загорелая шея и плечи дышали прохладой и нежностью. Она никогда прежде не бывала на скачках, и в первых трех заездах я предоставил ей самой выбрать лошадь, на которую мы будем ставить. В первом заезде мы поставили на лошадь, у которой на ногах были белые «носочки», во втором Робин понравилась пурпурная шелковая рубаха жокея, а в третьем она заявила, что у наездника лицо «точь-в-точь маленькое сердечко». Все лошади заняли призовые места, правда, ни одна не выиграла, но все равно Робин получила огромное удовольствие. Всякий раз, когда лошади с топотом проносились мимо нас и пересекали финиш, из-под копыт летели комья земли, жокеи подхлестывали скакунов арапником, Робин вскакивала с места, крепко сжав мои руки, а ее грудь вздымалась; все ее существо кипело от радостного волнения. В тот вечер мы выиграли целых сто семьдесят восемь долларов. По дороге домой мы свернули на рынок, где у позднего торговца купили Батисту и его жене корзину для фруктов и бутылку настойки. Когда я свернул с грунтовой дороги, ведущей к заливу на востоке от Нью-Иберия, она уже уснула, положив головку мне на плечо: ее ладонь мирно покоилась на моей груди, губы были приоткрыты, точно она собиралась прошептать мне на ушко немудреные девичьи секреты.

* * *

Раз найти живых мне не удается, решил я, посмотрим, что скажут мертвые. На следующее утро мы с Сесилом отправились в те самые «Джунгли» с надеждой узнать, как Китс был связан с Ромеро. В ярких лучах солнца стоянка, посыпанная белым глинистым сланцем, и само здание, разрисованное кокосовыми пальмами и с красной лакированной дверью, неприятно резали глаза. Внутри, однако, было темно, как в могиле, и только над барной стойкой горел приглушенный свет. Воняло средством от насекомых, которое из пластиковой ванночки разливал по углам парень в комбинезоне. За стойкой две женщины неопределенного возраста курили и пили «Кровавую Мэри». Вид у них был усталый и похмельный. Мускулистый бармен засовывал в холодильник бутылки пива. Волосы его были крашены под платину, а загорелые руки — чистая бронза. На нем был мерцающий цветастый жилет на голое тело. Несчастная обезьянка все так же сидела в своей загаженной газетными обрывками и ореховыми скорлупками клетке.

Я показал женщинам свой жетон и спросил, когда они видели Эдди в последний раз. Взгляд их мгновенно стал пустым и невыразительным, они только и знали, что стряхивать пепел со своих сигарет, безжизненные и безучастные, как картонные силуэты.

А когда они в последний раз видели Виктора Ромеро?

Те же пустые глаза и дымящиеся сигареты.

— Похороны ведь были сегодня утром. Как все прошло?

— Его вроде кремировали и пепел положили в эту... как ее... вазу, что ли? Я проспала и поэтому не пошла, — ответила одна из женщин. Ее рыжие крашеные волосы были стянуты в узел на затылке. Кожа на ее лице была мертвенно-бледной и сухой, а у виска пульсировал узелок голубых прожилок.

— Полагаю, на него было здорово работать, — сказал я.

Она повернулась на стуле и посмотрела мне прямо в лицо своими карими недобрыми глазами.

— Я разговариваю только с теми, кто заказывает мне выпивку, — сказала она. — А потом я кладу ладонь ему на колено, и мы говорим о приятном. Хочешь поговорить со мной о приятном, начальник?

Я вручил ей свою визитную карточку.

— Когда вам надоест валять дурака, позвоните по этому номеру, — сказал я.

Тем временем бармен поставил в холодильник последнюю пивную бутылку и направился в мою сторону — дощатый настил пола заскрипел под его тяжестью. По пути он сунул в рот жевательную резинку.

— Я брат Эдди. Вы что-то хотели? — спросил он. Его загорелая кожа была золотистого оттенка — такой обычно достигается с помощью лосьона для загара, — а торчащие из подмышек волоски выгорели на концах. У парня была такая же толстая узловатая шея, широкие плечи и гнусавый бруклинский акцент, как у Эдди. Я спросил его, когда они с братом виделись в последний раз.

— Пару лет назад, когда он приезжал к нам в Канарси.

— Вы знаете Виктора Ромеро?

— Нет.

— А Буббу Рока?

— Это имя мне незнакомо.

— А гаитянина по имени Туут?

— Никого из этих людей я не знаю. Я приехал сюда для того, чтобы уладить дела с бизнесом Эдди. Его гибель стала для нас большой трагедией.

— Вы нарушаете закон, мистер Китс.

— Каким это образом?

— Вы способствуете проституции.

Его зеленые глазки внимательно уставились на меня. Достав из лежащей на стойке пачки «Лаки Страйк» сигарету, он закурил, сковырнул ногтем приставшие к языку табачные крошки и выпустил дым.

— В чем, собственно, дело? — поинтересовался он.

— А ни в чем. Просто я намерен закрыть это заведение.

— У вас были какие-то дела с Эдди?

— Нет. Просто мне не нравился ваш брат. Настолько, что однажды я расквасил ему нос бильярдным кием. Что вы на это скажете?

Он на мгновение отвернулся от меня и вновь выпустил струю сигаретного дыма. Потом обернулся и посмотрел мне прямо в лицо, на переносице его появилась обеспокоенная складка.

— Послушайте, если вы недолюбливали моего брата, это ваши проблемы, — заявил он. — Я-то здесь при чем? Я вам ничего не сделал. Я вообще парень сговорчивый. Если нужна помощь — я с радостью. В свое время был у меня бар для черных. Так я со всеми ладил. А вообще это нелегко. Так я и здесь хочу прижиться.

— Да у меня-то никаких проблем нет. А вот у тебя — есть. Ты — сутенер и вдобавок жестоко обращаешься с животными. Сесил, иди-ка сюда, — позвал я.

Сесил оторвался от стены, прислонившись к которой он простоял несколько минут. Его могучие руки были скрещены на груди, а в глазах горел недобрый огонек. Как большинство цветных, он недолюбливал белых, которых на данный момент олицетворяли брат Китса и две шлюхи. Тяжело ступая, он подошел к нам. На его лице перекатывались сердитые желваки, во рту — табачная жвачка.

Бармен отступил на шаг.

— Погодите-ка... — начал он.

— Мистер Китс желает, чтобы мы сняли клетку, — сказал я Сесилу.

— Так я и подумал, — ухмыльнулся он, взобрался на стоявший возле стойки стул и снял клетку с крюка. При этом он сшиб с полдюжины бутылок виски носком своего здоровенного ботинка. Перепуганное животное с широко открытыми от ужаса глазами вцепилось лапками в прутья клетки. Сесил крепко ухватил клетку одной рукой и тяжело спрыгнул на пол.

— У этой дамы есть моя визитная карточка. Если вам что-то не понравилось, можете написать жалобу. Добро пожаловать в Южную Луизиану, — торжественно объявил я.

Мы с Сесилом вышли на улицу, щурясь от яркого солнечного света. Он подошел к ближайшей дубовой рощице, поставил клетку на траву и открыл дверцу. Однако обезьянка была слишком напугана, чтобы двигаться. Я легонько потряс клетку, и она пулей вылетела на траву, издала протяжный крик и мигом вскарабкалась на дерево. Устроившись на развилке, она продолжала смотреть на нас широко раскрытыми глазами. Ветерок шевелил бахрому мха, которым поросли стволы дубовых деревьев.

— Мне нравится работать с тобой, Дейв, — улыбнулся Сесил.

* * *

Бывают случаи, когда дело кажется безнадежным, а преступник то и дело ускользает прямо у тебя из-под носа — и вдруг приоткрывается дверка, и из-за нее начинает брезжить луч света. На следующий день после того, как мы с Сесилом навестили бар Эдди Китса — это была суббота, — я читал местную газетку под полотняным зонтиком. Даже в тени солнце жарило нещадно, а отблески света на газетной бумаге слепили глаза. Внезапно солнце скрылось за тучами, и ослепительный белый свет сменился спокойным серым. Порыв ветра пустил рябь по воде и зашуршал стеблями тростника. Я протер глаза и вновь уставился на сводку местных новостей. В самом низу страницы я вдруг наткнулся на кратенькое, в пять строчек, сообщение о том, что на северо-востоке штата арестован человек, подозреваемый в ограблении почтовых ящиков в доме престарелых и нападениях на стариков с целью завладеть их пособием. Звали его Джерри Фальгу.

Я вошел в магазинчик и позвонил в местный полицейский участок. Шерифа на месте не оказалось, а его помощник оказался не больно разговорчивым.

— Этот парень, случайно, не работал барменом в Новом Орлеане?

— Не знаю.

— На него есть досье?

— Спросите шерифа.

— Неужели вы ничего не знаете? Он же сидит под вашей охраной. Хоть что-то вы должны знать. У него есть судимость?

— Не знаю. Он не говорит.

— Какова сумма залога?

— Сто тысяч.

— Господи, что так много-то?

— Он спустил старушку с лестницы и разбил ей голову.

Поняв, что от этого парня проку не добиться, я решил перезвонить домой шерифу. Напоследок я задал еще один вопрос:

— А что он вообще говорит?

— Что ему здесь не нравится и что он — не хрен моржовый.

Через пятнадцать минут мой грузовик мчался под навесом дубов по лафайетской дороге к шоссе, ведущему на север штата.

Когда я миновал Ред Ривер, местность изменилась. Рисовые поля и плантации сахарного тростника остались позади, чернозем и полузатопленные кипарисы сменили пастбища и сосновые леса, лесопильные заводики и посадки хлопчатника; дороги из красного песчаника прорезали бесконечные плантации ореха-пекан. На пути то и дело попадались негритянские поселения — некрашеные развалюхи, рассохшиеся пивные и старинные кирпичные амбары. С почтовых ящиков и вывесок исчезли французские и испанские фамилии. Это был белый юг, где воскресным утром улочки пустели — весь народ был в баптистской церкви, а в низинах рек устраивали крещение чернокожих. В этих краях еще обитали куклуксклановцы, что жгли по ночам кресты на обочинах дорог, а в деревнях все еще устраивали жестокую забаву: приковывали енота цепью за ногу к бревну и травили его собаками.

История сыграла злую шутку с некоторыми из северных округов штата. Начиная с шестидесятых годов, когда луизианских негров окончательно уравняли в правах с белым населением, в подобных городках, где это самое белое население оказалось в меньшинстве, негры заполнили конторы городской управы, полицейские участки и суды в качестве присяжных. По крайней мере, так было в маленьком городке близ Натчеза, в тюрьму которого и угодил Джерри Фальгу. Тюрьма эта представляла собой старинное кирпичное здание и размещалась позади здания суда, которое в годы Гражданской войны так и не смогли сжечь солдаты янки.

Это был захудалый городишко с мощеными улицами и деревянными колоннадами обветшалых фасадов. На площади помимо полицейского управления помещались небольшая лавчонка, кафе и парикмахерская школа, на двери которой был намалеван флаг Конфедерации, правда, во многих местах краска потускнела и облупилась. Тротуары давно осели и потрескались, в образовавшихся провалах зияли ржавые прутья арматуры. Под сенью раскидистых дубов на лужайке возле здания суда располагался памятник героям Первой мировой, там же стояла пушка времен Конфедерации. Я прошел по скверику, где на литых железных скамьях сидели и прохлаждались пожилые негры в комбинезонах или полотняных брюках.

Чернокожий охранник провел меня через заднюю дверь здания суда в тюремную комнату свиданий. Решетки на окнах и железная обивка двери были окрашены желтой и белой краской. Комната не проветривалась, было душно и воняло машинным маслом и табачной жвачкой, которую кто-то сплюнул в ящик с опилками. Один из заключенных, которому за примерное поведение позволили работать надзирателем, белый парень в тюремной робе, привел Джерри; они спустились по ступенькам спиральной лестницы и прошли по темному тюремному коридору в комнату свиданий.

У Джерри была разбита нижняя губа, на одной ноздре виднелась запекшаяся кровь. Он беспрестанно раздувал ноздри и сморкался, точно у него нос был заложен. В уголке глаза красовалась ярко-красная свежая царапина, точно след от губной помады. Парень, который привел его, вернулся наверх. Охранник запер за Джерри дверь. Джерри сел напротив меня, бессильно опустив ладони на крышку стола, и мрачно взглянул мне в лицо. От него изрядно несло потом.

— Неважный у тебя вид, — сказал я.

— Это ж негритянская тюряга, — ответил он. — Думаешь, тут курорт?

— Ты же грабил негров, верно?

— Да никого я не грабил. Я приехал к родственникам.

— Брось, Джерри.

— Да ладно тебе. Неужели ты думаешь, что если мне захочется, я стану грабить нищих ниггеров? Эта старуха и так из ума выжила, да еще и башкой треснулась, и ей втемяшилось, что это я на нее напал. Кстати, ночной надзиратель — ейный племянник. Так что сам понимаешь, что он наплел про меня всем этим ниггерам.

— Да, не везет тебе.

— Ага. Ты само сочувствие.

С минуту я смотрел на него, потом заговорил вновь:

— Такое впечатление, что ты давненько не бывал в душе, а, Джерри?

Он отвернулся. Щеки его слегка покраснели.

— К тебе что, приставали?

— Послушай, я хотел с ними поладить. Мне было все равно, ниггеры они или нет. Так вот, однажды я решил приготовить на вечер жратву, ну, что-нибудь горячее, макароны. И тут в кухню заваливается этот здоровый ниггер — видать, только из душа, с него еще вода капала, босиком, — а пол-то бетонный. Так он подошел и взял кастрюлю своими мокрыми руками. Естественно, его тряхануло, словно корова в задницу боднула. Так он давай орать, что это я виноват. Поначалу принялся кидаться в меня тарелками и кружками. А потом заржал и сказал, что у него давно стоит и что, когда белый мальчик пойдет в душ, он к нему с удовольствием присоединится. А там, мол, и другие подтянутся.

Лицо его пылало, а глаза сузились в щелки.

Я подошел к проржавевшей раковине в углу, налил в пластиковый стаканчик воды и поставил перед ним.

— Твоя мать не может найти поручителя? — спросил я.

— Он потребовал с нее десять штук. У нее нет таких деньжищ.

— А заложить имущество?

— Нету, говорят же тебе. — Он избегал моего взгляда.

— Понятно.

— Послушай, я отсидел пять лет в таком месте, где за двадцать баксов тебе запросто могли порезать рожу бритвой. Я видел стукача, которого сожгли в собственной камере при помощи коктейля «Молотов», и мальчишку, которого утопили в туалете за то, что он не захотел у кого-то отсосать. Неужели ты думаешь, что меня можно запугать какой-то захолустной тюрьмой для ниггеров?

— Хочешь выбраться отсюда?

— Да. Ты знаком с Джессом Джексоном?

— Перестань строить из себя крутого парня, Джерри. Так хочешь или нет?

— А что?

— Ты грабил почтовые ящики. Это федеральное преступление. Рано или поздно тебя решат проверить на федеральном уровне, однако я знаю способ ускорить процесс. Тебя переведут из этой дыры в федеральную тюрьму.

— Когда?

— Может, даже на неделе. А я тем временем позвоню в штаб ФБР в Шривпорте и расскажу, что в этой тюрьме имеют место нарушения. Так что до переправки в федеральную тюрьму тебя поместят в отдельную камеру.

— Что тебе нужно?

— Мне нужен Виктор Ромеро.

— Я уже рассказал тебе все, что знал. По-моему, ты на нем зациклился.

— Мне нужно имя, Джерри. Кто мог бы вывести нас на него.

— Не знаю. Правда не знаю. У меня нет причин его покрывать.

— Ладно, верю. Однако ты знаешь кучу народу. Ты ведь у нас парень осведомленный. Если запамятовал, ты и нас с Робин продал за сто баксов.

Он уставился в окно на поросшую деревьями лужайку и утер кровь с ноздри.

— Похоже, я плаваю на куске льда, который тает в сортире, — проговорил он. — Что я могу тебе сказать? Я больше ничего не знаю. Зря ты сюда ехал. Спросил бы у своих дружков из полиции нравов. Они вечно воображают, что знают все.

— У них та же проблема, что и у меня. Нелегко найти парня, у которого ни родных, ни подружки.

— Погоди-ка. Как это — нет родных?

— По крайней мере, мне так сказали ребята из полиции нравов.

Его потухшие было глаза вновь загорелись.

— Потому они никого и не могут поймать. Есть у него брат, двоюродный, не знаю, как его звать, один раз Ромеро приводил его в бар, лет шесть или семь тому назад. Этот его брат в свое время провернул некислую аферу, весь квартал смеялся. Помнишь, тогда еще какие-то парни надули Белый дом на десять штук с этими костюмами «Ботани-500»? Про это и в местной газете писали. Так что сделал братец Ромеро? Он купил по дешевке партию гонконгских шмоток — из тех, что расползаются после первой стирки, и давай предлагать всяким дельцам: «Вот, мол, хороший костюмчик, всего сто баксов, без этикеток. Что, идет?» Говорят, он так надыбал штуки три. Те, правда, сообразили, что их надули, но сделать-то уже ничего нельзя было.

— Где он сейчас?

— Не знаю. Он не похож на парня, который часто меняет место жительства. Вроде как держит прачечную или что-то вроде этого.

— Прачечную? Где?

— В Новом Орлеане.

— Ну же? Где именно?

— Да не знаю я. На кой ляд мне эта прачечная?

— И ты абсолютно уверен, что не помнишь его имени?

— Нет же, черт возьми. Говорят тебе, это было давно. Я рассказал тебе все. Так ты поможешь мне?

— О'кей, Джерри. Позвоню кому следует. А ты тем временем все же постарайся вспомнить, как звали того парня.

— Ага. Всегда ты так — покажи тебе палец и ты всю руку отхватишь.

Я подошел к двери и постучал, чтобы охранник меня выпустил.

— Эй, Робишо. У меня тут сигареты кончаются. Ты не мог бы купить мне блок?

— Хорошо.

— И желательно вложить записку, сколько было пачек. А то этот вертухай нечист на руку.

— Попробую.

Охранник проводил меня обратно, и я вновь очутился в прохладном скверике между тюрьмой и зданием суда. Упоительно пахло соснами, цветущими гортензиями и хот-догами, которые продавал с тележки на углу чернокожий мальчишка. Я оглянулся: Джерри все еще сидел за деревянным столом в ожидании, когда за ним явятся, чтобы отвести в камеру. Взгляд его вновь стал пустым и безразличным.

Глава 10

Оставалось одно — ждать понедельника. Когда он наконец наступил, с первыми лучами солнца я сел в машину и поехал в Новый Орлеан, чтобы прочесать все химчистки и прачечные в районе трамвайного маршрута, пролегавшего по авеню Сент-Чарльз. В свое время трамваи ходили по всему Новому Орлеану, однако сейчас действует только одна трамвайная линия. Начинается маршрут неподалеку от Канала и проходит через всю Сент-Чарльз, мимо Гарден-Дистрикт, Лойолы, Тулана и Одюбон-парка, затем въезжает в Южный Карролтон и сворачивает на Клейборн. Полагаю, этот маршрут не отмер именно потому, что проходит по одной из красивейших улиц мира. Авеню Сент-Чарльз с эспланадой в центре затенена пологом столетних дубов, по обеим сторонам выстроились старинные кирпичные дома с ажурными железными решетками и довоенные особняки с колоннадами на фасаде и обнесенными заборчиком палисадниками, засаженными гибискусом, миртом и олеандром, бамбуковыми деревьями и гигантскими филодендронами. Большинство зданий вдоль трамвайной линии было жилыми домами, так что район поисков значительно сужался.

Во всем районе я обнаружил четыре прачечные. Первая принадлежала неграм, вторая — вьетнамцам. Владельцами третьей, что в Карролтоне, были белые — муж и жена, однако я прикинул, что она находится слишком далеко, следовательно, если бы звонили оттуда, услышать звонок трамвая я бы не смог. Однако четвертая, которая находилась за пару кварталов от Ли-Серкл, стояла как раз у трамвайных путей. Через большое окно я смог разглядеть стол для приемщицы, а на нем — телефонный аппарат. Мужчина европейской наружности укладывал под извергавший струи пара гладильный пресс белье.

Прачечная располагалась на углу, к ней вел асфальтированный спуск; среди мусорных контейнеров я заметил лестницу на второй этаж, где, судя по всему, и располагались жилые комнаты. Я припарковал грузовичок на другой стороне улицы, возле располагавшейся под сенью раскидистого дуба забегаловки, торговавшей навынос рисом с приправами и креветками. День выдался жаркий и безветренный, на тенистой лужайке эспланады кое-где еще не высохла роса, и на стволах пальм остались потеки воды, всю ночь капавшей с листьев. Лениво катившие по жаре трамваи, блестя на солнце, казались лакированными. Я зашел в кафе и позвонил в городскую управу. Мне сообщили, что владельцем прачечной значится некий Мартинес. Фамилия не совпадала, но, по крайней мере, в ней содержался намек на латиноамериканское происхождение. Судя по всему, ждать мне придется долго.

Я открыл обе дверцы кабины грузовичка, чтобы впустить остатки ночной свежести, и провел утро, не отрывая глаз от входной и задней двери прачечной и лестницы на второй этаж. В полдень я купил в кафе порцию риса с креветками и пообедал, сидя в кабине пикапа и слушая, как стучит по стеклам и по крыше внезапно припустивший дождик.

Всегда терпеть не мог наружное наблюдение. Во-первых, у меня не хватало терпения. Однако не это было для меня самым неприятным. Больше всего мешали сосредоточиться собственные мысли, донимавшие меня в моменты вынужденного бездействия. В моей душе тут же просыпались застарелые обиды, печали, подсознательные страхи, невесть откуда взявшееся чувство вины и приступы черной меланхолии — просыпались и принимались терзать меня, стоило только остаться на какое-то время без дела. В такие минуты они целиком подчиняли меня своей власти, как порой подчинял глоток виски, подбираясь дьявольским током к мозгу и сердцу.

Струи дождя стекали по дубовой листве, стучали по крыше и стеклам кабины. Небо упорно не желало проясняться, и с юга все ползли и ползли черные грозовые облака, словно едкий дым орудийных выстрелов. Я все никак не мог отделаться от воспоминаний о смерти Энни. Мне было все равно, кто стрелял и кто платил убийцам, — мне было ясно одно: ее погубила моя проклятая гордыня.

Теперь я гадал, что стану делать, если мне сейчас удастся схватить Виктора Ромеро и заставить его признаться в убийстве Энни. Я отчетливо представлял, как заставляю его распластаться по стене и раздвинуть ноги, достаю пистолет у него из-за пояса, застегиваю наручники, да так туго, что кожа на запястьях собирается в складки, и заталкиваю на заднее сиденье полицейской машины.

Такова должна быть картина ареста в идеале. Однако она ни в коей мере не отражала моих подлинных чувств — куда там!

Часа в три дождь перестал, потом снова припустил, однако солнце продолжало светить, озаряя улицы и деревья нежным золотистым светом. Я поужинал в кафе и вновь вернулся на свой наблюдательный пост. К вечеру тени стали длиннее, машин на дороге значительно убавилось, а прачечная закрылась; небо из серого превратилось в лавандово-розовое, с малиновыми отблесками закатного солнца. Неоновые огни вывесок отражались в лужах. Негр-полировщик обуви, чей павильончик стоял возле магазина, врубил радио — как раз шла трансляция бейсбольного матча. Жара наконец-то спала, и в кабину грузовичка сквозь открытую дверь ворвался прохладный ветерок. Мимо меня, позвякивая колокольчиком, проехал оливково-зеленый трамвай. Начинало смеркаться, и тут в комнате на втором этаже зажегся свет.

Не прошло и пяти минут, как по деревянной лестнице стал спускаться Виктор Ромеро. На нем были защитного цвета брюки армейского образца, мешковатая гавайка с рисунком из пурпурных цветов, а черную курчавую макушку украшал берет. Быстрым шагом, то и дело перепрыгивая через лужи, он направился в ближайшую бакалею. Я достал из коробки пистолет, сунул за пояс, одернул рубаху и выскочил из кабины.

Мне пришло в голову, что у меня есть три варианта действий. Первый: попытаться взять его прямо в магазинчике, однако, если он вооружен (а судя по тому, что он не стал заправлять рубаху в штаны, так оно и было), могут пострадать невинные люди. Можно, конечно, спрятаться возле лестницы на второй этаж и попытаться схватить его там, но в этом случае мне не будет видно парадной двери — а если он решит вернуться именно через нее? Оставалось третье — затаиться и ждать, ощущая холодное прикосновение стали к пояснице и учащенные удары пульса.

Я сцепил и расцепил ладони, вытер их о штаны; глубоко и размеренно вдохнул и выдохнул через рот. Внезапно на пороге бакалейной лавочки появился Ромеро с пакетом под мышкой. В неоновом свете его лицо казалось ярко-красным, нечесаные черные кудри закрывали шею. Большим пальцем он поддернул ремень, равнодушно огляделся и таким же быстрым шагом направился обратно, прыгая через лужи, и при каждом прыжке прижимая ладонь к пояснице, как школьник. Я наблюдал, как он поднимается по лестнице, входит в квартиру, запирает дверь и включает вентилятор.

Перейдя улицу, я затаился возле лестницы, снял пистолет с предохранителя и зарядил. Тяжелый и теплый, он лежал в моей ладони и ждал своего часа. Было слышно, как Ромеро наверху разбирает покупки, гремит посудой и наливает воду в кастрюльку. Ухватившись за перила, чтобы не потерять равновесия, я легко взобрался по лестнице, прыгая через ступеньку; в эту минуту по улице катил очередной трамвай. Пригнувшись, я нырнул под окно и затаился в простенке между ним и дверью. Мне было видно, как силуэт Ромеро ходит туда-сюда. Над моей головой на фоне закатного неба проносились ласточки.

Я услышал, как он кладет на стол какой-то тяжелый металлический предмет. Вот он зачем-то прошел в соседнюю комнату. Задержав дыхание, я распахнул дверь и бросился за ним; в комнате ярко горел электрический свет — точно нас застигла вспышка фотоаппарата. Я увидел торчавшие из кипевшей на плите кастрюльки спагетти; на кухонном столе был французский батон, кусок сыра и темная бутылка «кьянти», а рядышком — пистолет 45-го калибра, такой же, как мой, только с хромированным стволом. На его лице мелькнуло выражение животного страха, сменившееся яростью; он стоял возле двери в спальню — губы плотно сжаты, ноздри подрагивают, горящие черные глаза сверлят меня и смотрят на пушку, оставленную вне пределов досягаемости.

— Ты арестован, ублюдок! Руки за голову, лицом к стене! — заорал я.

Но мне следовало бы знать (и полагаю, я знал), что человека, который сумел затаиться в высокой траве рядом с вьетнамской деревушкой и неделю просидеть там в засаде, питаясь змеями и жуками, не выпуская из рук винтовки с оптическим прицелом, не так-то просто прижать к ногтю. Его ладонь продолжала покоиться на ручке двери. Он не отрываясь смотрел мне в лицо; внезапно в глазах его промелькнула спасительная догадка, и резким движением он захлопнул дверь перед самым моим носом. Я дернул ручку на себя, потом толкнул дверь, наконец налег на нее всем телом, однако засов выдержал.

Вдруг я услышал, как он рывком открывает ящик комода, а секундой позже — металлический щелчок. Я отскочил в сторону и спрятался за кресло — и как раз вовремя: выстрел из карабина проделал в двери здоровенную дыру, щенки разлетелись по всей кухне, покупки Ромеро посыпались со стола, зазвенели кастрюли на плите. Мне не за что было ухватиться, я припал на колени и прижался к стене. Он выпустил еще пару выстрелов под разным углом, надеясь задеть меня. Выстрелами дверь разнесло в щепы, побило посуду, кипящая на плите кастрюлька опрокинулась, с шипением залив огонь, а содержимое бутылки кетчупа разбрызгалось по всей комнате. Послышался странный звук, и я понял, что заряд закончился.

В наступившее секундное затишье, пока он менял пустую обойму, я тоже подкинул ему повод подумать. Не меняя положения, я изогнул руку с пистолетом так, чтобы дуло его было направлено в отверстие двери, и принялся стрелять. Отдача была настолько сильна, что я едва не выронил оружие, однако серия выстрелов из пистолета 45-го калибра обычно производит неизгладимое впечатление на того, кому выпала участь стать мишенью, даже если ни один выстрел не попал в цель.

— Хватит, Ромеро. Через три минуты здесь будет полно полиции.

В комнате было душно и тихо, воняло бездымным порохом и гарью от разлившейся на плите воды. Я услышал, как он перезарядил оружие, затем под его шагами заскрипела лестница наверх. Я мигом подскочил к двери, держа пистолет в вытянутых руках, и выпустил всю обойму под восходящим углом. Я прострелил в двери отверстие, похожее на зубастую пасть — вроде тех, какие детишки вырезают в тыквах накануне праздника Всех святых. Несмотря на клубы дыма и разлетающиеся во все стороны щепки и кусочки свинца, я услышал (и частично увидел) разрушения, которые учинил в спальне: на пол со звоном упало расколотое зеркало, со стены слетел светильник и повис на проволоке, пули расплющили водопроводную трубу в стене и разбили окно.

Открыв казенник, я выкинул пустую обойму и вставил полную. Потом распахнул размозженную выстрелами дверь. Возле одной из стен, там, куда не достигали мои пули, я увидел деревянную лестницу, ведущую на чердак. Я прицелился в проем чердачной двери, в голове у меня шумело.

Сверху не доносилось ни звука, в комнате тоже было тихо. К потолку поднимался столб пыли, скрипел, раскачиваясь на проволоке, расколотый керамический светильник. Внизу уже завывали сирены.

Судя по всему, он попал в ловушку. Да-да, Виктор Ромеро, человек, который пережил Вьетнам, успешно зарабатывал деньги, занимаясь сутенерством и приторговывая наркотиками, сумел избежать ареста после того, как устроил авиакатастрофу, в которой погибли четыре человека, смог скрыться на машине под градом моих пуль, а после этого еще и избавиться от Эдди Китса. Впечатляющий послужной список, не правда ли?

В первый раз мне удалось заглянуть в чердачное окно, и я увидел плоскую просмоленную крышу, а на ней — отверстия вытяжки, вероятно из прачечной, неоновую вывеску, два остроконечных сооружения с маленькими дверцами — вероятно, в них размещались вентиляторы; также я обнаружил край проржавевшей лестницы, ведущей на первый этаж. Потом я увидел, как гнутся под тяжестью человеческого тела чердачные доски, и понял, что он крадучись, осторожно продвигается вдоль стены, скорее всего в направлении окна, выходящего на крышу. Я поднял пистолет и стал ждать, когда скрипнет одна половица, освобождаясь от груза, и закряхтит другая, на которую он переместит ногу: как раз в этот момент я принялся стрелять. Я нажимал на курок пять раз, постепенно, обдуманно, следя, чтобы остались патроны, и с каждым выстрелом продвигался все ближе к чердачной двери.

Внезапно мне почудилось, что он вскрикнул. Однако я не уверен, что так оно и было. Я слышал такой крик, означавший крах всего — в первую очередь крушение надежд. Такой крик слышишь во сне — даже когда люди умирают молча.

Он рухнул прямо в чердачную дверь и скатился вниз по лестнице. Так он и остался лежать на спине, одна нога согнута в колене, черные глаза по-прежнему горят яростным огнем; он судорожно хватал ртом воздух, точно рыба, выброшенная из воды. Одним из выстрелов ему оторвало три пальца на правой руке — оставшиеся пальцы еще подрагивали от шока. На груди его зияла глубокая рана; всякий раз, когда он пытался вздохнуть, окровавленные ошметки ткани рубахи всасывало внутрь. На улице все яростнее завывали сирены и мигали красно-голубые сигнальные огни карет скорой помощи.

Очевидно, он пытался что-то сказать, однако, когда он открывал рот, из его горла вырывалось только хриплое бульканье, кровь вперемешку со слюной стекала по его щеке прямо на черные кудри. Я наклонился над ним, точно исповедник, внимательно прислушиваясь. От него разило засохшим потом и бриллиантином.

— Это... я... — хрипел он.

— Не понимаю.

Он попытался заговорить снова, однако слова его захлебнулись подступившей к горлу слюной. Я повернул его голову так, чтобы он смог откашляться.

Его влажные губы были ярко-красного цвета; внезапно они сложились в подобие клоунской ухмылки. От его дыхания разило желчью и никотином. Собравшись с силами, он выдохнул:

— Это я прикончил твою бабу, ублюдок.

* * *

Три минуты спустя, когда в квартиру ворвались трое полицейских в форме, он был уже мертв. Пуля прошила его спину, прошла через все тело и разворотила легкое. Коронер рассказал, что, по-видимому, при падении он еще сломал позвоночник. После того как труп погрузили на носилки и унесли, на дощатом полу остались следы крови.

Следующие полчаса я провел в квартире убитого, отвечая на вопросы молодого лейтенанта Магелли из убойного отдела. Хотя у него был жутко усталый вид, а одежда пропиталась потом, вопросы он задавал по существу и формулировал четко. Его карие глаза слипались и были, казалось, лишены какого-либо выражения, однако, когда я отвечал на вопросы, он внимательно смотрел мне в глаза, терпеливо дожидался, когда я закончу говорить, и только тогда что-то записывал.

Покончив с допросом, он закурил и еще раз осмотрел загаженную кухню. С волос его прямо на сигарету упала капелька пота.

— Вы, кажется, говорили, что этот парень работал на Буббу Рока.

— В свое время.

— Он что, не мог на вентилятор наскрести?

— Бубба имеет тенденцию вышвыривать людей на улицу, когда больше не нуждается в них.

— Ну хорошо. У вас могут возникнуть проблемы с законом оттого, что вы не вызвали нас сразу, как подстрелили его, но, думаю, ничего серьезного. Судя по всему, никто не станет оплакивать его кончину. Сейчас проедем в участок, подпишите протокол и можете быть свободны. Может, хотите осмотреть его вещи?

Кровать в спальне Ромеро была завалена кучей вещдоков, упакованных в пластиковые пакеты: там было оружие, одежда, личные вещи — словом, почти все, что удалось обнаружить в спальне, на кухне и чердаке плюс добрая половина содержимого комода и платяного шкафа. Там были дешевые костюмы, яркие рубашки, цветастые носовые платки; тот самый пистолет 45-го калибра с хромированным стволом, из которого, предположительно, был убит Эдди Китс, обрез, сделанный из двенадцатизарядного «ремингтона», ореховая ложа которого была подпилена и зачищена до такой степени, что уподобилась рукоятке пистолета; пустые ящики из-под патронов, пакет первосортной марихуаны, стеклянная трубочка со следами кокаина, итальянский стилет, острый как бритва, коробка из-под сигар с порноснимками, винтовка с оптическим прицелом, фотография, на которой Ромеро и еще два морских пехотинца обнимали трех вьетнамских девушек в каком-то ночном клубе, и, наконец, целая коллекция нанизанных на цепочку высохших и посеревших человеческих ушей.

Этот парень вел страшную жизнь, полную темных дел и греховных развлечений. Однако среди всей этой кучи добра мне не удалось найти ничего, что связало бы его имя с каким-нибудь конкретным человеком.

— По-моему, это тупик, — сказал я. — Мне следовало вызвать вас сразу.

— И ничего бы не изменилось, разве что пострадавших было бы больше, — отозвался Магелли. — Если бы он удрал через крышу, то сейчас бы прохлаждался на Миссисипи. Вы правильно сделали,Робишо.

— Когда вы намерены арестовать его брата?

— Завтра утром, скорее всего.

— Собираетесь привлечь его за укрывательство?

— Ну, припугну его, но не так чтобы очень серьезно. Успокойтесь. Вы сегодня и так много сделали. Рано или поздно с ублюдками вроде него и должно было произойти что-то в этом роде. Как вы?

— В порядке.

— Не очень-то верится, ну да ладно. — Он сунул незажженную, мокрую от пота сигарету обратно в карман. — Можно, я вас угощу?

— Спасибо, не стоит.

— Ну, тогда ладненько. Давайте опечатывать квартиру и трогаться в участок. — Он сонно улыбнулся мне. — На что это вы так смотрите?

На старом круглом кухонном столе с резиновым покрытием посреди ошметков консервов, которые смели со стола выстрелы Ромеро, виднелись старые липкие круги, судя по всему от кружек и бокалов. Однако две любопытные группы кругов — покрупнее и поменьше — находились рядом, на одном краю. Они уже изрядно потускнели и подзасохли на ощупь.

— В чем дело? — спросил он.

Я послюнявил палец, коснулся одного из пятен и сунул палец в рот.

— Этот вкус вам ничего не напоминает? — спросил я его.

— Вы что, издеваетесь? Парень, коллекционирующий человеческие уши. Да я бы с ним на одном гектаре...

— Попробуйте, это важно.

Я вновь послюнил палец и проделал ту же процедуру. Он в недоумении вскинул брови и нехотя проделал то же самое. Потом скорчил рожу.

— Вроде лимон... или лайм, — сказал он. — Это вы в своей провинции так работаете? У нас для таких дел лаборатория имеется. Напомните мне по пути, чтобы я купил порошки от поноса.

Он ждал от меня объяснений. Когда их не последовало, он с любопытством уставился на меня.

— Что все это значит? — спросил он.

— Да, может, ничего.

— Не валяйте дурака. Я же вижу, вы что-то скрываете.

— Ничего я не скрываю, перенервничал просто. Он достал сигарету и закурил. Потом вновь уставился на меня.

— Не нравится мне это, Робишо. Вы, кажется, сказали, что этот парень перед смертью признался в убийстве? Кого же он убил?

— Одну девушку из Нью-Иберия.

— Вы ее знали?

— Город маленький.

— Вы лично знали ее?

— Да.

Он закусил губу и вновь посмотрел на меня затуманенным взглядом.

— Не заставляйте меня переменить мое мнение о вас, — сказал он. — Вообще-то, я думаю, что вам лучше вернуться в Нью-Иберия и подождать там, пока мы вас не вызовем. В Новом Орлеане летом опасно.

Мы друг друга поняли, не так ли?

— Именно так.

— Вот и отлично. Я за простоту в нашей работе. За чистоту намерений, так сказать.

Он умолк, однако продолжал испытующе смотреть на меня. Потом его взгляд смягчился.

— Ладно, проехали. У вас дико усталый вид, — сказал он. — Может быть, заночуете в мотеле, а завтра утром все и расскажете?

— А это мысль. Пойду-ка я. Спасибо за заботу, — ответил я, попрощался с ним и вышел в ночь, где ветер пригибал верхушки деревьев и на черном небе, словно орудийные залпы, сверкали молнии.

* * *

Через три часа я уже был на полпути к водосбору Атчафалайя. Глаза мои едва не лопались от усталости, а разделительная полоса дороги так и виляла под левым колесом. Когда я с грохотом въехал на шаткий понтонный мост, грузовичок тряхнуло, и я едва удержался на сиденье.

Душа алкала выпить; изрядную порцию виски, желательно «Джим Бим», да потом запить «Джэксом» — и почувствовать, как растекается по жилам янтарная жидкость, поверить, что серпентарий в твоей душе наконец закрыт на замок. По обеим сторонам дороги располагалось великое множество каналов, заливов, бухточек, поросших ивняком островков, лунный свет серебрил серые стволы кипарисов. В шуме ветра и урчании мотора слышалась мне песня Джона Фогарти, та самая песня-предостережение, в которой поется о восходе кровавой луны, об ураганах и наводнениях и о том, что конец близок.

В придорожной забегаловке я купил себе пару бутербродов и пинту кофе. Однако хлеб и мясо показались мне безвкусными, точно бумага, так что я кинул бутерброды обратно в пакет и принялся жадно, большими глотками пить кофе, как жадно глотает виски страдающий от похмелья.

Ромеро олицетворял собой зло — в этом сомневаться не приходилось. Однако мне много раз доводилось убивать — во Вьетнаме, в бытность полицейским, — и мне было прекрасно известно, каково это. Подобно охотнику, испытываешь сладостный выплеск адреналина — ведь ты осмелился вторгнуться на территорию Господа. Те, кто говорят, что это не так, — лжецы. Правда, впоследствии каждый дает собственную оценку своим ощущениям. Некоторых мучит раскаяние, некоторые стараются найти сотню причин, чтобы оправдать свой поступок, тем не менее и те и другие, сами порой не осознавая, не прочь сделать это снова.

Вероятно, я опасался худших последствий: что в один прекрасный день я просто потеряю вкус к жизни и в глазах моих погаснет живое пламя. Незапятнанная душа навсегда потеряет белизну, и ликующая птица упорхнет прочь из отравленного сердца.

И вот теперь, в попытке умаслить собственную совесть, я решился на акт милосердия. Я свернул с дороги на территорию небольшого кемпинга и направился искать мужскую уборную, когда под одним из тентов обнаружил пожилого негра. Даже в такую жаркую ночь, как эта, на нем было старое пальто и потертая шляпа. У ног его стоял рассохшийся фанерный чемодан, стянутый бечевкой, с надписью «Большая пеструшка» на боку. Зачем-то он развел огонь из щепок в пустом мангале и стоял неподвижно, наблюдая, как капает с неба мелкий дождик.

— Ты сегодня обедал, дедуля? — спросил я его.

— Нет, сэр. — Его коричневое лицо было покрыто мельчайшими морщинками, точно табачный лист.

— В таком случае у меня кое-что есть, — объявил я, достал из пакета бутерброды — недоеденный и целый — и поджарил их на огне, а в моей сумке с инструментами обнаружились две баночки теплого «Пеппера».

Дождь не прекращался. Старик ел молча и вдруг взглянул на меня.

— Куда ты направляешься? — спросил я его.

— В Лафайет. Или в Лейк Чарльз. Могу и в Бомонт. — Он обнажил в улыбке редкие длинные зубы.

— Если хочешь, могу довезти тебя до Армии спасения в Лафайете.

— Не нравится мне там.

— Ночью будет гроза. Ты же не собираешься торчать здесь в такую погоду?

— Зачем тебе это? — спросил он. Его глаза были странного красного цвета, а морщины напоминали сложный лабиринт.

— Не могу же я оставить тебя здесь в такую погоду, да и вообще... Всякие люди ходят по ночам.

Он издал странный звук, точно давал выход своей философской озабоченности.

— Да, неохота им попасться. Да, сэр, — отозвался он и безропотно позволил мне подхватить свой чемоданчик и побрел со мной к пикапу.

Дождь усилился. Шквалистый ветер ерошил зеленые стебли сахарного тростника, дубы вдоль дороги трепетали в ослепительных вспышках молний по всему горизонту. Привалившись к дверце, мой пассажир заснул, и я остался наедине со своими мыслями, прислушиваясь к шуму дождя и вдыхая едкий запах бензина — в ту минуту он до боли напоминал запах бездымного пороха.

* * *

Когда я проснулся, в доме было прохладно от работавших всю ночь вентиляторов, сквозь листву ореховых деревьев пробивался солнечный свет. В одних трусах я добрел до ванной, затем направился на кухню варить кофе. Дверь спальни Робин отворилась, она появилась на пороге в пижаме и поманила меня пальцем, приглашая войти. Мы спали по отдельности: я — в зале на диванчике, она — в дальней комнате; отчасти из-за Алафэр, однако главным образом оттого, что я стыдился ответить самому себе на вопрос о характере наших с ней отношений. Она прикусила губу, улыбаясь с заговорщическим видом.

Я присел на краешек ее кровати и уставился в окно, на стекле которого застыли капли утренней росы. Она провела ладонями по моему лицу, шее и плечам, потом руки ее спустились ниже.

— Ты вчера поздно вернулся, — сказала она.

— Пришлось отвезти одного старика в ночлежку Салли в Лафайете.

Ее губы коснулись моего плеча. Тело ее было теплым со сна.

— Такое впечатление, что кое-кто плохо спал, — сказала она.

— Так и есть.

— Я знаю великолепный способ утреннего пробуждения. — Она вновь коснулась меня.

Я дернулся, и она отпрянула.

— Решил нацепить свой пояс верности? Или опять сомнения насчет мамочки?

— Вчера вечером я убил Виктора Ромеро.

Я почувствовал, как она напряглась всем телом. Через пару минут хрипло спросила:

— Это правда?

— Он того заслуживал.

Она снова застыла. Пускай она и была девчонкой-оторвой, выросшей в приюте, однако повела себя как любой нормальный человек, которому довелось повстречаться с убийцей.

— Черт дери, Робин, или я, или он.

— Я знаю. Я не виню тебя. — Она положила руку мне на плечо. Я вновь уставился в окно на мокрый от дождя столик красного дерева.

— Приготовить тебе завтрак? — тихо спросила она.

— Не сейчас.

— Могу поджарить тосты, как ты любишь.

— Я правда не хочу есть.

Она крепко обняла меня и положила голову мне на плечо.

— Ты меня любишь, Дейв? — спросила вдруг она.

Я не ответил.

— Ну же, Седой. Честно и откровенно. Ты любишь меня?

— Да.

— Нет, ты любишь не меня. Ты любишь то, что я тебе даю. А это большая разница.

— Я не настроен спорить с тобой сегодня, Робин, — отозвался я.

— Вот что я тебе скажу. Я все понимаю и не жалуюсь. Ты пожалел меня, когда от меня отвернулись все остальные. Ты представляешь, что я ощутила, когда ты взял меня в собор на Всенощную? До этого ни один мужчина так со мной не обращался. Мамочка уж подумала, что ей выпало счастье примерить хрустальные башмачки Золушки.

Она взяла меня за руку и поцеловала ее. Потом сказала, почти шепотом:

— Я всегда буду твоим другом. Где бы ты ни был, кем бы ты ни был, — всегда.

Я притянул ее к себе и поцеловал в ресницы. Ее ладони ласкали и гладили мои бедра, живот, ее дыхание щекотало мне грудь. Я заглянул ей в глаза, залюбовался ее нежной загорелой кожей и пухлыми губками. Она крепко прижалась ко мне, затем встала, заперла дверь на щеколду и скинула пижаму. Вернувшись, она присела рядом, с улыбкой наклонилась ко мне и поцеловала — так мать целует на ночь маленького сынишку. Я стянул с себя белье, и она уселась на меня верхом с закрытыми глазами; когда я вошел в нее, рот ее приоткрылся. Она гладила мои волосы, целовала меня в ухо и еще теснее прижималась ко мне всем телом.

Секунду спустя она почувствовала, что я возбудился и почти отстранился от нее, движимый животным мужским инстинктом завершить процесс удовлетворения, независимо от того, принимает ли в этом участие партнер. Однако она лишь приподнялась на локтях и коленках и улыбнулась мне, ни на секунду не переставая двигать телом, и когда я почувствовал слабость, чресла мои горели, а на лбу выступили капельки пота, она вновь принялась ласкать и целовать мои губы, щеки, грудь и тело, боясь упустить хоть один последний момент.

Потом мы долго лежали на простынях под вентилятором, наблюдая, как за окном разгорается новый день. Она повернулась на бок, посмотрела на меня и взяла мои пальцы.

— Дейв, не стоит так переживать. Ты просто хотел его арестовать, а он начал отстреливаться.

Я продолжал молча лежать на спине, глядя в потолок.

— Послушай, я знаю, что некоторые новоорлеанские легавые просто убивают людей, независимо от того, вооружены они или нет. А потом подбрасывают им оружие, как будто им пришлось отстреливаться. Но ты-то не такой, Дейв. Ты — хороший. Тебе не в чем себя упрекнуть.

— Ты не понимаешь, Робин. Я боюсь, что мне снова захочется кого-нибудь убить.

* * *

Встав с постели, я позвонил в участок и сообщил, что не выйду сегодня на работу; потом натянул тренировочные штаны и кроссовки и немного позанимался: потягал гантели под сенью мимозы и устроил пробежку вдоль берега залива. В корнях гигантских кипарисов все еще висели клочья утреннего тумана. Я зашел в старенький, сколоченный из некрашеных досок магазинчик, купил пакет апельсинового сока и выпил его, болтая по-французски с пожилым владельцем; потом трусцой вернулся обратно — к тому моменту солнце уже стояло высоко в небе, а в прибрежных камышах роились стрекозы.

Войдя в дверь, вспотевший и разгоряченный, я увидел, что дверь нашей с Энни спальни открыта настежь, замок на ней спилен. Солнечный свет врывался в комнату из окон, и Робин, в белом лифе и коротеньких голубых шортах, стоя на коленях, окунала щетку в ведро с мыльной водой и терла деревянный пол. Испещренные пулевыми отверстиями стена и спинка кровати были тщательно вымыты и влажно блестели. На полу стояла бутыль моющего средства и второе ведро, в котором откисали тряпки; и тряпки, и вода были ржаво-красного цвета.

— Что ты делаешь? — закричал я.

Она обернулась, но ничего не ответила, методично продолжая свое дело. Слышно было, как елозит по дощатому полу щетка. Когда она наклонялась, по ее загорелой спине туда-сюда ходили мышцы.

— Черт подери, Робин. Кто разрешал тебе сюда входить?

— Я не смогла найти ключ, пришлось поработать отверткой. Извини за разгром.

— Убирайся.

Она перестала тереть и села. Колени ее побелели. Тыльной стороной запястья она отерла со лба капельки пота.

— И это твой храм, куда ты каждый день приходишь страдать и каяться? — спросила она.

— А уж это не твоего ума дело.

— Хорошо, я уйду. Ведь ты этого хочешь?

— Я просто хочу, чтобы ты покинула эту комнату.

— Я долго пыталась понять тебя, Седой. Теперь-то я знаю: ты окружил себя чувством вины, точно москитной сеткой. Это как мазохисты: они получают удовольствие только тогда, когда хорошенько их отлупишь. Неужели ты вроде них?

С меня градом лился пот. Я глубоко вздохнул и отер со лба испарину и налипшие пряди волос.

— Прости, что нагрубил тебе. Но прошу, оставь эту комнату.

Вместо ответа она снова окунула щетку в мыльную воду и методично продолжала тереть пол.

— Робин, — позвал я.

Ответа не последовало.

— Это мой дом, Робин.

Я подошел к ней вплотную.

— Я к тебе обращаюсь. Больше никакой самодеятельности.

Она снова уселась на корточки и опустила щетку в ведро.

— Я все, — отозвалась она. — Ты собираешься стоять и скорбеть или все-таки поможешь мне убрать ведра?

— Ты не имела права так поступать. Я знаю, ты хотела как лучше. Тем не менее.

— Ты не должен «использовать» свою жену — хотя бы из уважения к ее памяти. Хочешь напиться — вперед. Хочешь пристрелить кого-нибудь — пожалуйста. Но хотя бы делай это в открытую и не прикрывайся угрызениями совести. Это тупик, Дейв.

Она ухватила ведро двумя руками, чтобы не расплескать, и направилась мимо меня к двери. На кипарисовых досках пола были видны следы ее мокрых босых ног. А я так и остался стоять посреди комнаты, тупо глядя на столбы пыли, поднимавшиеся к потолку в лучах солнца. Внезапно я увидел, что она направляется к пруду.

— Подожди! — заорал я.

Я подобрал с пола грязные тряпки, сунул их во второе ведро и бросился вслед за ней. Я остановился возле сарайчика, где хранился садовый инвентарь и газонокосилка, достал лопату и направился к небольшому цветнику, который жена Батиста разбила на берегу мелкого овражка, что пролегал через весь наш участок. Земля в нем была влажной и скользкой — текущий по дну овражка ручей переполнился дождевой водой и разлился. Клумбы частично затенялись банановыми деревьями, чтобы цветы герани не выгорали под палящим солнцем, другой же конец цветника был ярко освещен, и там пышно цвел барвинок и белели солнышки маргариток.

Это были не васильки и колокольчики, которые так любят канзасские девушки, но я знал, Энни бы меня одобрила. Прямо посреди клумбы с маргаритками я яростно выкопал глубокую яму, вылил туда оба ведра, покидал туда же тряпки и щетку, расплющил ногой ведра — и они полетели туда же; я засыпал яму влажной землей и дерном со сплетшимися корнями барвинка и маргариток. Потом я размотал поливочный шланг и поливал место «захоронения» до тех пор, пока оно не слилось с блестящей и гладкой землей, а мыльная вода не ушла вглубь.

Подобные поступки редко поддаются логическому объяснению. Я вымыл лопату, убрал ее обратно в сарайчик и направился в кухню, не сказав Робин ни слова; потом принял душ, надел чистые штаны цвета хаки и джинсовую рубаху, уселся за столик и стал читать газету. Я слышал, как Робин готовит на кухне обед, а Алафэр болтает с ней на смеси английских и испанских слов. Робин принесла мне сэндвич с ветчиной и луком и стакан чая со льдом. Когда она ставила поднос на стол, я даже не взглянул на нее. Она так и застыла возле меня, ее голые ноги были всего в сантиметре от моего локтя; внезапно я ощутил прикосновение ее пальцев к своей шее, волосам и влажному воротнику.

— Я тащусь от тебя, Робишо, — прошептала она.

Не открывая глаз, я взял ее за мягкие ягодицы и крепко прижал к себе.

* * *

Было уже за полдень, когда возле моего порога объявился Майнос Дотрив. На нем были джинсы, теннисные туфли на босу ногу и золотистого цвета футболка, заляпанная краской. Неподалеку стоял его джип «тойота», с пассажирского сиденья которого торчало удилище.

— Говорят, ты знаешь все рыбные места в окрестностях, — сказал он.

— Есть немного.

— У меня в машине есть жареная курятина, пиво и содовая. Поехали порыбачим?

— Вообще-то, у нас есть планы на вечер.

— А мы быстренько, туда и обратно. Пошевеливайся, друг.

— Тебе просто невозможно отказать, Майнос.

Мы прицепили к багажнику его джипа мой прицеп с лодкой и отправились на мол на юго-западной оконечности Атчафалайя. Ветер утих, и над гладкой поверхностью воды в ветвях прибрежного ивняка и над листьями водяных лилий кружились бесчисленные насекомые. Мы сели в лодку и направились в заливчик, берега которого были усеяны рухнувшими кипарисами и заброшенными нефтяными вышками; миновав его, мы поплыли вверх по течению, пока не достигли устья крошечной бухты, соединенной с остальным водоемом узеньким каналом. Я вырубил мотор, и лодка закачалась на волнах. Я по-прежнему недоумевал, что задумал Майнос.

— В такую жару вся рыба прячется в ямы в затененной части островов, — объяснил я. — Потом, ближе к вечеру, она подходит ближе к берегу, чтобы покормиться упавшими с веток насекомыми.

— Ты не шутишь? — спросил он.

— У тебя блесна-то есть? — спросил я.

— Вроде есть, — ответил он.

Он гордо продемонстрировал свой ящик с рыболовными принадлежностями. В нем было три отделения, набитые искусственными червями, съемными катушками для спиннинга, мормышками, блесной и крючками всяческих форм и расцветок.

— Как тебе? — спросил Майнос.

— Знаешь что, Майнос? Я перестал доверять федералам с тех пор, как оставил службу в новоорлеанском полицейском управлении.

Он насадил на спиннинг блесну и изящным движением забросил его, быстренько смотал катушку и бросил снова. На третьей попытке вода среди лилий забурлила и на поверхности показался спинной плавник гигантского окуня, в лучах солнца чешуя переливалась зеленью и золотом. Со всплеском он захватил приманку, и тут же тройной крючок Майноса накрепко засел у него во рту. Окунь попытался уйти в яму меж корней тростника, мутя и разбрызгивая воду, однако Майнос крепко держал удилище, леска находилась в постоянном натяжении, и мало-помалу он подтягивал окуня все ближе и ближе к лодке. Внезапно он выпрыгнул из воды и со всплеском шлепнулся обратно, не прекращая отчаянных попыток уйти на глубину.

— Попытайся еще раз вывести его на поверхность. Надо, чтоб он как следует глотнул воздуху.

— Так он с крючка сорвется, — отозвался Майнос.

Я снова открыл было рот, но вдруг моноволоконная леска резко натянулась. На ней заблестели капельки воды. Когда Майнос попытался крутить катушку, удилище резко потянуло на сторону. Я извлек подсак, который держал специально для таких случаев, и стал медленно опускать его под днище лодки. Тут леска со звоном оборвалась.

— С-сукин сын, — выдохнул Майнос.

— Забыл тебя предупредить, на дне полным-полно коряг. Ну да ладно. Я сам на этих окуней не одну блесну извел.

Почти пять минут он не произносил ни слова. Выпив одну бутылку пива, он открыл вторую и закурил сигару.

— Хочешь курицы? — наконец спросил он.

— Не откажусь. Однако темнеет. Мне правда необходимо вернуться, Майнос.

— Я тебя задерживаю?

Я достал свое удилище, прицепил на него пластмассовую приманку в виде жука с желтым пером и красными глазами, прицепил к ней крючок и вручил Майносу.

— Окунь не может устоять перед этой штукой, — сказал я. — Давай-ка отплывем на открытое место и покидаем оттуда. А потом я поеду домой.

Я поднял якорь, однако мотор заводить не стал; сев на весла, я направил лодку через канал. Небо начало загораться малиновым закатным светом, над нашими головами взад-вперед сновали ласточки. Внезапно подул ветер, и с ветвей деревьев на поверхность воды посыпались нерасторопные мошки — в воде их уже поджидали голодные рты лещей, окуней и рыб-солнечников. Заходящее солнце озарило западный край неба оранжевым огнем, на песчаных отмелях и поросших камышом островках кормились журавли и серые цапли. Майнос выбросил окурок сигары, тот с шипением упал в воду. Потом он раскрутил удилище «восьмеркой» над своей головой и забросил приманку подальше, в заросли водяных лилий.

— Как ты себя чувствуешь после того, как прикончил Ромеро? — поинтересовался он.

— А никак.

— Я тебе не верю.

— Мне-то что.

— Не верю, и все тут.

— Так ты за этим и затеял эту рыбалку?

— Сегодня утром я разговаривал по телефону с лейтенантом Магелли. Тем самым. Так вот, ты не сказал ему, что Ромеро убил твою жену.

— Он и не спрашивал.

— Еще как спрашивал.

— Не нравится мне твой тон.

— По-моему, тебе стоит поверить, что у тебя есть друзья.

— Послушай, если ты считаешь, что я с самого начала намеревался пристрелить Ромеро, ты ошибаешься. Просто так вышло. Он думал, что сможет обставить меня. У него не вышло. Вот и все. А всякие там последующие выводы — это для идиотов.

— Да плевать я хотел на этого Ромеро. Туда ему и дорога. — Он сделал неудачный заброс и выругался.

— Тогда в чем же дело?

— Магелли сказал, что ты что-то унюхал, когда осматривал квартиру, а ему не сказал. Что-то там про сок лайма.

Я молча продолжал грести.

— В конце концов, получилось так, как получилось. Да, мне следовало вызвать полицию с самого начала. Я признаю свою ошибку. Вот так-то, Майнос.

Он сел в лодке, достал удилище из воды и воткнул крючок в пробковую рукоять.

— Хочешь, я расскажу тебе поучительную историю? — спросил он. — Так вот. В свое время во Вьетнаме был у меня начальником один майор. Тупой как пробка и вдобавок порядочная скотина. В зоне свободного огня его любимым развлечением было мочить кого ни попадя. Сядет в вертолет и давай лупасить узкоглазых: женщин там, фермеров, домашний скот — без разницы. А однажды из-за его тупости и некомпетентности вьетнамцы накрыли пару наших агентов и учинили над ними казнь. Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь, что желтокожие порой проявляли в этом деле поистине дьявольскую изобретательность. С одним из этих парней — школьным учителем — мы были приятели.

— Так вот, я долго думал про этого нашего майора. Ночами не спал — все прикидывал, что бы с ним сделать. И в один прекрасный день у меня выдалась великолепная возможность осуществить свои намерения, мы как раз очутились вдвоем в глухой местности, где мне ничего не стоило размазать его жирную тушу по деревьям, а потом спокойно закурить косячок и забыться. Однако я не стал ничего делать. Просто я решил, что один ублюдок не стоит того, чтобы я всю жизнь испытывал угрызения совести. Так что он до сих пор жив-здоров и с превеликим удовольствием рассказывает всем и каждому, скольких узкоглазых он уложил. Но я-то, Робишо, — я спокоен. Я не позволил проклятому чувству вины отравлять себе жизнь. Я не трясусь от страха по полам.

— Спасибо за заботу. Я больше не собираюсь участвовать во всем этом.

— Хотелось бы верить, что ты это серьезно.

— А почему нет?

— Просто я неплохо знаю парней вроде тебя. Вы вечно не в ладах со всем миром и никому не доверяете. Потому-то с вами вечно что-нибудь случается.

— Да неужто?

— Ты просто не решил, как с этим разобраться, — сказал он; лицо его озарилось красным закатным светом. — Кончится тем, что ты пустишь их всех в расход.

Глава 11

Однако он ошибался. Я и вправду устал от всех этих мыслей. Целый день мне не давала покоя грызущая мысль о том, что еще вначале я допустил одну существенную ошибку: я не воспользовался очевидным фактом, показывающим, как действовали Бубба и Клодетт — они использовали людей. Да-да, самым наглым и циничным образом, чтобы потом выбросить на помойку, как грязный бумажный платок. Донни Дартез работал на Буббу — и утонул, Эдди Китс помогал ему держать в повиновении его шлюх, а Туут орудовал по его приказу безопасной бритвой — и где они теперь? Одного пристрелили и утопили в болоте, второго поджарили в собственной ванне. Виктор Ромеро тоже работал на них — а его, как вы знаете, убил я.

В конце концов мне стало совершенно ясно, кто за всем стоит. Я-то думал, что я — неплохой полицейский, и даже больше — «зрячий среди слепцов»; однако в ходе расследования я допустил такую же ошибку, какую допускают все полицейские при расследовании крупных преступлений. Мы бессознательно выбираем своей мишенью самых безответственных и глупых представителей многотысячной армии преступников, обитающих в большом городе: наркоманов, уличных торговцев наркотиками, мелких воришек, проституток и некоторых их клиентов, скупщиков краденого — словом, тех, у кого на лбу написано «вне закона». Пожалуй, за исключением некоторых проституток, все эти люди не отличаются особой сообразительностью, откровенно безнравственны, и привлечь их ничего не стоит. Не верите — загляните в городские или муниципальные тюрьмы и полюбуйтесь на тамошних заключенных. В то же самое время те, кто запросто сдаст Большой Каньон под добычу гравия или продаст флаг страны как восточный палас, — те формально так же чисты перед законом, как блестящая монетка, брошенная в церковную корзину.

Однако даже если игра проиграна, никогда не спешите сдавать позиции. Надо просто стиснуть зубы и выцарапать у противника пару раундов. Пусть исход встречи будет не в вашу пользу, ему тоже придется несладко.

На следующее утро я встретил Буббу на одном из его рыбообрабатывающих заводиков, что к югу от острова Эвери — там, где болота и соленые озера сливаются с Вермиллион-ривер и Мексиканским заливом. Заводик этот представляет собой конструкцию из стальных листов, сверкающую на солнце подобно алюминиевой фольге, стоящую на сваях среди подтопленных кипарисовых бревен, водорослей и извилистых каналов. Устричные и креветочные траулеры ушли на промысел, но на покрытых маслянистыми пятнами волнах у пирса покачивался воскового цвета прогулочный катер.

Я припарковал грузовичок и направился по дощатому настилу на причал. Жаркое утреннее солнце отражалось в воде, в воздухе пахло дохлыми креветками, дегтем, машинным маслом и соленым бризом, доносившимся с Мексиканского залива. Бубба упаковывал пиво в ледник. Он был голый по пояс и потел вовсю; его джинсы сползли на бедра, обнажив эластик трусов. Ни сантиметра лишнего жира не было на его узких бедрах и плоском животе, а загорелые плечи поросли мягкими коричневыми волосками. По его мускулистой спине пролегала цепь крохотных шрамов.

Позади него, прислонившись к парапету, стреляли из дробовика по голубям и белым цаплям двое бледных мужчин с напомаженными черными шевелюрами. Оба они были в гавайских рубахах, широких брюках, мокасинах с декоративными кисточками и темных очках. На черной воде лежали убитые ими белые цапли, точно сугробики тающего снега. Одного из них я, кажется, узнал: это был водитель покойного новоорлеанского гангстера Дидони Джакано.

Бубба увидел меня и улыбнулся. На лбу и в волосах у него застыли капельки пота.

— Прокатишься с нами? — спросил он. — Эта крошка здорово бегает.

— Что это с тобой за макаронники?

Один из темноволосых обернулся на меня. В стеклах его очков мелькнули солнечные блики.

— Друзья из Нового Орлеана, — отозвался он. — Пива хочешь?

— Они стреляют охраняемых птиц.

— Надоели мне эти голуби: гадят, понимаешь, на моих креветок. Но я не спорю. Хочешь, скажи им, и они перестанут. — Он снова улыбнулся мне.

Теперь оба темноволосых уставились на меня. Потом один из них развернул шоколадку и сунул ее в рот, выкинув обертку прямо в воду.

— Ты что, с мафией связался, Бубба?

— Брось, ты, видно, фильмов насмотрелся.

— Смотри, как бы не пришлось влезть в долги.

— А вот тут ты ошибаешься. Это мне люди платят, а не наоборот. Я выигрываю, они проигрывают. Потому-то я и владею всем этим, угощаю тебя пивом и приглашаю прокатиться. Так что вот так.

— Помнишь Джимми Гоффа? Тоже ведь был крутой парень. А потом вообразил, что спокойно может тягаться с мафией. Держу пари, у них при его виде слюнки потекли.

— Нет, вы только послушайте этого умника! — рассмеялся он, достал из ледника бутылку пива и открыл ее; из горлышка закапала пена.

— Выпей-ка лучше. — Он протянул мне бутылку.

— Нет, спасибо.

— Как хочешь, — сказал он, отхлебнул пива и, с шумом выдохнув воздух, удовлетворенно воззрился на свой катер. Шрамы на его спине напоминали рассыпанный бисер. Он стоял переминаясь с ноги на ногу.

— Ладненько, отличная погодка сегодня, я, пожалуй, поеду. Быстрей выкладывай, что у тебя там.

— У меня просто есть мысли по поводу того, кто принимает решения от твоего имени.

— Да ну? — переспросил он, отпил из бутылки и уставился на серых цапель, пролетавших над водой.

— Может быть, я и ошибаюсь.

— Ага. И зацикливаешься.

— Пойми меня правильно. Я ни в коей мере не оспариваю твоих талантов руководителя. У меня просто сложилось такое впечатление, что твоя Клодетт — уж слишком амбициозная барышня. Ее, наверное, трудно удержать на кухне, не так ли?

— Послушай-ка, Дейв. Ты начинаешь действовать мне на нервы. Мне это не нравится. У меня планы, у меня гости. Хочешь присоединиться — милости прошу. Но не доставай меня больше, приятель.

— Вот что я подумал. Если я не прав — так и скажи. Джонни Дартез не отличался сообразительностью, так ведь? Он был просто уличным подонком, которому не стоило доверять, да? И тебе было известно, что в один прекрасный день он сдаст твою задницу федералам, так что вы с Клодетт приказали Виктору Ромеро, чтобы тот убрал его. А он в придачу затопил целый самолет, на борту которого был священник, не считая еще двух женщин. А тут еще я появился, что окончательно осложнило ситуацию. Тебе не стоило трогать меня, Бубба. Я ничем не угрожал тебе. Я уже бросил это дело, когда твои люди стали ошиваться возле моего дома.

— В чем, собственно, дело? — вмешался один из итальянцев.

— Сам разберусь, — отозвался Бубба. И обращаясь ко мне: — Вот что я тебе скажу. Если захочешь — поверишь. Не захочешь — дело твое. Я сам по себе, я — один, а не целая шайка. Ты вроде умный парень, колледж закончил, а таких простых вещей не понимаешь: если ты перешел дорогу кому-то из новоорлеанского сброда, это твои проблемы. Я тут ни при чем.

— Ты знал, что Клодетт была на квартире Ромеро?

— Что-о?

— Что слышал.

— Она никуда не ходит без моего ведома.

— Она же вечно таскает с собой этот термос. Следы от него остались по всему кухонному столу.

Он уставился на меня немигающими глазами. Нижняя его челюсть выдвинулась вперед, как рыло барракуды.

— Так ты правда ничего не знал? — спросил я.

— Повтори, что ты сказал.

— Нет уж, сам разбирайся. Моя хата с краю. Если Клодетт не запорет твои планы, на сцену выйдут эти красавцы. Сдается мне, ты больше не контролируешь ситуацию.

— Ты хочешь знать, контролирую ли я ситуацию? А по морде схлопотать не хочешь? По-моему, ты только и делаешь, что напрашиваешься.

— Пора бы тебе подрасти.

— Нет уж, это тебе пора подрасти. Это ты приперся ко мне домой, а теперь и на работу и давай хаять мою семью перед моими друзьями. И что я должен о тебе думать?

— По-моему, тебе давно пора к психиатру. Ты становишься пафосным, Бубба.

Он встряхнул бутылку.

— Ты все сказал?

— Вижу, ты так меня и не понял. Ты просто не способен понимать других.

— Ладно, я дал тебе высказаться. А теперь убирайся.

— Твой отец больше не лупит тебя на глазах у всех, тебя некому стало учить, и поэтом ты женился на Клодетт. Ты стал подкаблучником лесбиянки, мой друг. Она превращает в дерьмо твои дела, а ты даже не подозреваешь об этом.

Он вновь уставился на меня немигающим взглядом.

— Увидимся, — сказал я. — И переведи капиталы куда-нибудь на Каймановы острова. Пригодятся, когда Клодетт и компания оставит тебя ни с чем.

Я повернулся и направился к грузовику. Вслед мне полетела бутылка и с грохотом покатилась по деревянным доскам настила, разбрызгивая пену.

— Эй! Куда ты? Никуда ты не уйдешь! — закричал он, тыча пальцем мне в лицо.

Я не остановился. Парковка была залита ярким горячим солнцем. Он догнал меня и схватил за руку.

— Что, в штаны наложил? Я не позволю тебе оскорблять меня на глазах у моих друзей, а потом вот так повернуться и уйти!

Я открыл дверцу грузовика. Он схватил меня за плечо и развернул к себе: на его потной груди набухли узлы вен.

— Только тронь меня — и сядешь в кутузку. Хватит ребячиться, — ответил я.

Я захлопнул дверцу пикапа прямо перед его носом, завел мотор и уехал. Последнее, что я заметил, — его перекошенное лицо, лицо человека, который внезапно понял, что совершил колоссальную ошибку.

* * *

В тот день я ушел с работы пораньше и записал Алафэр на осенний семестр в детский сад при католической школе Нью-Иберия. Вечером мы с ней и Батистом вышли на нашем крошечном суденышке в Мексиканский залив половить креветок. Однако я хотел выйти в море еще по одной причине: в тот день исполнился двадцать один год со дня гибели моего отца. Он работал на буровой установке в открытом море, на подвесной площадке высоко-высоко над водой. В тот день рабочие напали на нефтеносный слой раньше, чем ожидалось. В устье скважины никакого противовыбросного оборудования не было, и, когда буровая установка наткнулась на газовый купол где-то глубоко в толще дна залива, вышка начала раскачиваться, и внезапно наверх хлынул поток соленой воды, песка и нефти под колоссальным давлением, и обшивка корпуса вышки треснула. Сверху посыпались куски металлической облицовки, клещи, цепи, куски труб. Из-за трения металла о металл возникла искра, и скважина вспыхнула. Те, кто спасся, вспоминали, что картина была жуткая, точно кто-то рывком открыл дверь адова пекла.

Хотя отец пристегнул ремень безопасности к натяжному тросу, который соединял его подвесную платформу с катером и успел спрыгнуть, это его не спасло. Рухнувшая вышка разнесла катер в щепы и увлекла за собой на дно залива отца, а с ним еще девятнадцать рабочих.

Тела их не были обнаружены, и мне порой снится, как отец в своем рабочем комбинезоне и каске машет рукой из пучины и ухмыляется: мол, все нормально, сынок. Таков был мой старик. Его частенько забирали в участок, какой-то торговец увел у него жену, вышибалы в кабаках швыряли в него стулья, однако наутро он как ни в чем не бывало просыпался и снова был весел, как певчая птаха.

Я усадил Алафэр за руль в кабине пилота. Голову девочки украшала заломленная набекрень бейсболка с надписью «Астрос». Тем временем мы с Батистом подняли сети и наполнили холодильники креветками. Сделав полумильный круг, я вырубил мотор, и лодку понесло по воле течения именно к тому месту, где двадцать один год назад погиб отец.

Смеркалось; в черно-зеленых волнах покачивались хлопья пены. Солнце уже скрылось за горизонтом, и черно-красные облака на западном небосклоне казались отблеском пожара на огромной планете, постепенно уходящей под воду. Я достал из ящика с инструментами заранее приготовленный букет желтых и пурпурных роз и бросил его в волны. Букет вскоре рассыпался, и одиночные цветки поплыли по волнам, все больше удаляясь друг от друга, пока вовсе не скрылись из виду.

— Он это любит, — улыбнулся Батист. — Твой старик любил цветы. Цветы и женщин. И еще виски. Эй, Дейв, ты почему такой грустный? Твой старик никогда не унывал.

— Давай сварим креветок — и по домам, — отозвался я.

Всю дорогу не покидало меня чувство смутного беспокойства. На западе догорал закат, и вскоре от него осталась лишь полоска зеленоватого света: когда взошла луна, вода окрасилась в свинцовый цвет. Интересно, это была скорбь по безвременно ушедшему отцу или просто застарелая склонность к депрессии?

Нет, дело тут было в другом. Хороший полицейский, грустно размышлял я, никогда не убивает людей без особой надобности. Пока что я только сею хаос и разрушение, я так никого и не арестовал. Вместо этого я испортил жизнь недоумку Буббе. И на душе у меня, прямо скажем, кошки скребли.

* * *

Наутро мне в кабинет позвонил Майнос.

— Тебе ничего не рассказывали про Буббу Рока? — поинтересовался он.

— Нет. А что?

— Неужели ничего? Я-то думал, ты знаешь.

— Знаю что, Майнос?

— Вчера он поколотил свою жену. Ну и досталось же ей. В одном из баров на Пинхук-роуд. Продолжать?

— Валяй.

— Вчера днем они еще в машине начали ссориться. В районе Уинн Дикси. Три часа спустя сидит она, значит, в баре в компании каких-то новоорлеанских итальяшек, коктейль попивает, тут снаружи останавливается «кадиллак», и кто же из него выходит? — Правильно, обезумевший от ревности супруг. Врывается это он, значит, в бар, и ну хлестать женушку по физиономии. Она падает со стула, он наподдает ей по заднице и потом как швырнет головой вперед в сторону мужской уборной. Ну, один из итальяшек, понятно, пытается встрять, так Бубба его по стенке размазал. В прямом смысле слова. По словам бармена, он ему чуть шею не свернул.

— С каким смаком ты это рассказываешь, Майнос.

— Ага. Сущее удовольствие.

— Где он сейчас?

— Дома, наверное. А дамочку пришлось в больницу увозить и швы ей там накладывать. Естественно, ни она, ни эти подонки заявления писать не стали. По странным причинам они не особо хотят иметь дело с законом. Не знаешь, что это нашло на нашего Буббу?

— Вчера я приезжал к нему.

— Ну и?..

— Ну, и рассказал ему кое-что про его добродетельную супругу и иже с ней.

— Вон оно что.

— Послушай меня, Майнос. Я полагаю, что именно Клодетт стоит за гибелью моей жены. Бубба, конечно, сукин сын и все такое, но он не стал бы нанимать кого-то, чтобы расправиться со мной. Он предпочел бы сделать это сам. Он ненавидит меня еще со школьных времен. Думаю, это она подослала Ромеро и гаитянина, чтобы убить меня, а когда они вместо этого убили Энни, а потом у Ромеро опять ничего не вышло, она и придумала всю эту историю с проколотой шиной. Когда и это не сработало, она заставила Буббу ревновать. Как бы то ни было, она зачем-то приходила в квартиру Ромеро. На его кухонном столе были следы от ее термоса с джином.

— Так вот причем тут сок лайма!

— Да.

— И разумеется, уликой это считать нельзя.

— Именно.

— Посему ты решил отправиться к Буббе и кое-что рассказать ему про благоверную?

— Вроде того.

— А теперь слушай, что я тебе скажу.

— Хватит уже об этом, Майнос.

— Плюнь ты на это дело, вот что. Они оба гроша ломаного не стоят. Просто пусть все идет как идет.

Я промолчал.

— Он — псих. Она — нимфоманка, — заявил он. — Ты заварил кашу, теперь пусть они ее расхлебывают. Это может привести к самым неожиданным результатам. А ты, черт тебя дери, не суйся больше в это дело, ладно?

— Ты прямо сама вежливость.

— Знаешь, в чем твоя проблема? Ты — два человека в одной упаковке. Ты пытаешься вести честную игру там, где это невозможно. В то же самое время тебя обуревает нормальное желание выпустить из них кишки. Всякий раз, когда я с тобой разговариваю, я, право, не знаю, с какой из твоих ипостасей мне придется иметь дело.

— Увидимся. Не пропадай!

— Бывай. И не стоит благодарить за звонок. Мы любим помогать деревенщине в форме.

И повесил трубку. Я попытался было перезвонить ему, однако линия была занята. Тогда я вернулся домой, и мы с Батистом пообедали, устроившись за деревянным столиком под навесом. Было жарко и тихо, в небе плавился белый солнечный диск.

* * *

В ту ночь я так и не смог заснуть. Воздух точно застыл, и никакие вентиляторы не могли остудить нагревшийся за день дом. Казалось, даже ночные звезды горячи, и в лунном свете я увидел, как соседские лошади ложатся в придорожную канаву, чтобы хоть как-то спастись от духоты. Я прошел на кухню и съел порцию клубничного мороженого. Через пару минут на пороге появилась Робин в кружевной маечке и трусиках, и, щурясь на свет, посмотрела на меня.

— Мне просто стало жарко. Иди-ка спать, детка, — сказал я ей.

Она улыбнулась, ничего не ответила и молча вернулась в свою комнату.

Но я-то знал, что жара тут совершенно ни при чем. Я выключил свет и уселся на ступеньках крыльца. Больше всего на свете мне хотелось убить Буббу Рока и его жену. Они словно олицетворяли всю жестокость и себялюбие мира; чтобы жить в комфорте и богатстве, они убивали других. Наверняка в тот самый момент, когда наемные убийцы вошли в мой дом и расстреляли несчастную Энни, они спокойно ужинали копченым лососем или спали в своем особняке.

Однако знал я и то, что, натравив психопата-мужа на жену, толку я не добьюсь. Пусть из самых благородных побуждений, все равно это не дело. Согласно программе реабилитации бывших алкоголиков, один из основных постулатов гласил, что мы не должны пытаться манипулировать людьми, лгать им или навязывать свою точку зрения, в особенности если преследуем дурные цели. Если я не остановлюсь, то постепенно деградирую, отравлю жизнь себе и своим близким, покачусь все ниже и в конце концов превращусь в тихого алкоголика, которым был несколько лет назад.

Как только стало светать, я сварил себе кофе и выпил его, сидя на ступеньках крыльца. По-прежнему было жарко; красное рассветное солнце окрасило в пурпур низкие облака. Такой рассвет предвещал бурю, и я почувствовал, что в этот день должна начаться новая эпоха в моей жизни. Я перестану задыхаться от бессильной злобы, перестану вынашивать планы мести, постараюсь успокоиться и препоручу свою жизнь Высшей силе.

И первым шагом моего перерождениястанет отказ от вмешательства в жизнь Клодетт и Буббы Рока, и без того полную зла и моральной нищеты.

Как и всегда, когда я принимал подобные решения, я чувствовал, как спадает тяжесть с моей души и тот самый альбатрос наконец снят с моей шеи[49]. Тем временем на свинцовом небе разгорался рассвет, и мой сосед включил насос и принялся поливать посадки. Последние два дня дождя не было, и даже на листве деревьев лежала пыль.

Однако я давно знал по собственному горькому опыту, что решиться на что-то и сделать — далеко не одно и то же. В моем случае это означало лишь одно: я не хотел, чтобы Клодетт Рок страдала по моей вине, я больше не собирался сплетничать о ней с ее мужем и тем самым вносить разлад в семью. И не просто решиться, а пойти и рассказать им об этом.

Я побрился, принял душ, надел мокасины и полотняные брюки, нацепил звезду шерифа и кобуру, выпил вторую чашку кофе, сел в грузовичок и покатил в Лафайет по старой разбитой дороге. Погода начала меняться. С юга поползли серые дождевые облака, с залива подул свежий бриз, зашелестел пыльной дубовой листвой и зашевелил гроздья мха, свисавшие со старых стволов кипариса.

Давление явно упало: лещи и окуни поднялись из глубины к поверхности воды, притаившись в зарослях водяных лилий, — так всегда бывает при перемене погоды; низко-низко над землей парили в темном небе журавли и ястребы-перепелятники. Ветер нес пыль вдоль Мейн-стрит и пригибал к земле заросли бамбука по берегам залива. На окраине торговал земляникой с лотка пожилой негр — он торговал на этом самом месте с тех пор, когда я был мальчишкой. Ровно через двадцать минут я свернул на берег Вермиллион-ривер, где располагался особняк Буббы и Клодетт. Теперь воздух был напоен прохладой, облака стали почти черными, а зеленая стена сахарного тростника колыхалась на ветру. С юга потянуло дождем и сырой землей. Впереди я явственно видел посыпанную гравием дорожку, ведущую к дому Буббы, кусты желтых роз, поливальные машины, его роскошный сад: дубы, мимозы, апельсиновые и лимонные деревья. Внезапно мимо меня стрелой промчался «кадиллак» с опущенным откидным верхом и тонированными стеклами. Он постепенно уменьшался в зеркале заднего вида, и я уж думал, что потерял его из виду, как вдруг заметил, что он тормозит у заправки с рестораном. Я поставил грузовичок возле ворот.

Хотя погода стояла прохладная, но шторы были спущены, кондиционеры работали на полную катушку, и под окнами второго этажа образовалась лужица конденсата. Я поднялся по широким мраморным ступеням и постучал медной ручкой-звонком, потом подождал и постучал снова. Никто не отозвался. Тогда я забарабанил в дверь кулаком. Изнутри не доносилось ни звука. Я обошел дом, пройдя мимо клумбы с геранью, размокшей от текущего шланга, и постучал в застекленную кухонную дверь. И снова никто не отозвался, однако возле гаража стояли «эм-джи» и «олдсмобиль», а из кухни доносился запах поджаренного бекона. Воздух был напоен влагой, на улице заметно потемнело, а под ногами точно обрывки пергамента шелестели сухие дубовые листья.

Я скрестил руки на груди и принялся рассматривать теннисный корт Буббы, живую изгородь, заросли мирта, бельведер с аляповатыми лепными украшениями и уже было решил плюнуть и уйти, как вдруг увидел клубы дыма и разлетавшийся по ветру пепел и красные угольки. А вскоре и обнаружил, откуда они летели — из-за сарайчика для садовых инструментов. Я направился по зеленой траве газона прямиком к сарайчику, за которым обнаружил кучу пепла и мусора, и на самом верху ее тлела бесформенная груда, когда-то бывшая матрацем. Обшивка почти сгорела, и ветер разносил повсюду хлопья начинки. Однако одна сторона матраца выгорела не полностью, и на ней-то я и разглядел красное пятнышко. Кончиком ножа я сковырнул его, свернул и сунул жесткий теплый кусочек материи в карман. В сарайчике для инструментов отыскался шланг — присоединив его к крану у цветочной клумбы, я залил останки матраца водой. Матрац задымился, издавая тошнотворный запах.

Я вернулся назад, вытащил кирпич из оградки вокруг клумбы и разбил стекло кухонной двери. Просунув ладонь в образовавшийся проем, я отпер дверь изнутри и прошел в кухню. Она была отделана в колониальном стиле, над камином на железных крюках висели начищенные медные горшки и кастрюли. Беконом пахло от сковороды на плите, а жирные следы обнаружились на грязной тарелке, стоявшей на кухонном столе. Кондиционер работал на полную мощность, и меня сразу сковал ледяной холод, точно я попал в гигантскую морозильную камеру. Я миновал уютную гостиную соснового дерева, где стоял телевизор, а на стенах висели пустые книжные полки и пара черных медвежьих шкур, прошел сквозь освещенную канделябрами столовую, где в застекленных горках орехового дерева поблескивал хрусталь, и пошел вверх по витой мраморной лестнице.

Меблировка на втором этаже оказалась такой же разношерстной и малосочетаемой, как на первом, — словно бракованные линзы фотоаппарата, не способного создать четкую картинку. Я заметил, что дверь ванной комнаты открыта, и заглянул туда: немыслимый розовый коврик, отделанные позолотой ванная и раковина и розовые же обои с серебристым рисунком эротического содержания. Кольца на штанге болтались сами по себе, кроме одного, на котором еще оставалась рваная петелька и кусочек душевой занавески.

Далее по коридору находилась спальня. Сквозь французское окно, выходящее на галерею, я увидел качавшиеся на ветру верхушки дубовых деревьев. Включив свет, я воззрился на огромную кровать под балдахином. Кто-то убрал с нее простыни, пододеяльник, подушки и матрац. Я обошел кровать и прикоснулся к коврику у изножья. Он был влажным в двух местах и вонял то ли пятновыводителем, то ли чем в этом роде.

Я знал, что самое время звонить в лафайетскую полицию, ибо уже и так допустил колоссальное превышение собственных полномочий, без всяких оснований проникнув в дом. Меня вообще могли привлечь за сокрытие улик. Однако подобные вещи нередко определяются постфактум, и я искренне верил, что мне простят эти лишние десять минут.

Я выскользнул через боковую дверь во внутренний дворик с бассейном, где у Буббы хранились боксерская груша, маты и спортивный инвентарь, и обнаружил там, у стены сарая вилы. Ветер все усиливался, в окно ударили первые капли дождя.

Несмотря на то что из шланга лилась вода, листья герани упорно не желали подниматься и выглядели точно выцветшая зеленая бумага. Я осторожно выкопал кусты герани из клумбы. Земля была тучной и великолепно удобренной, и в ней образовались молочного цвета лужицы. На глубине около фута вилы наткнулись на нечто твердое. Я вынул из ямы комья земли и остатки корней и обнаружил, что в центре клумбы кто-то выкопал яму. Зубья вил опять зацепили что-то твердое. Тут на одном из них я обнаружил кусочек виниловой душевой занавески, а копнув поглубже, увидел, что из земли торчит чья-то нога в полосатой пижаме. Медленно, не торопясь, я выкопал завернутое в душевую занавеску остальное тело, точно был скульптором и лепил из земли статуи.

Я отставил вилы и достал шланг. Чтобы увеличить напор, я разрезал его пополам и пустил воду. Смыв грязь с лица Буббы, словно кофейную гущу, я увидел его широко раскрытые от удивления серо-голубые глаза. Ни кровинки не осталось на его лице. Рядом с его головой из земли торчал нож для рубки тростника — стало быть, им-то она его и прирезала. Горло его было разрезано от уха до уха.

Я выключил воду, вернулся на кухню и набрал номер лафайетской полиции и Майноса Дотрива, потом направился под дождем к грузовичку. Под ногами хрустели сухие листья. Вдруг позади меня зазвонил телефон.

Я снял трубку.

— Бубба? Говорит Келли. Что за дела с итальянской прачечной? Клодетт говорит, типа я должен взять этих парней на работу. Что, черт подери, вообще происходит?

— Бубба мертв, парень.

— Что-о? Кто это говорит?

— Следователь. Ваше имя?

Он бросил трубку.

Я сел в грузовичок, выехал на шоссе. Стало почти холодно, в темном, нависшем над землей небе сверкали молнии, шторм пригибал к земле стебли молодого тростника. Я поднял стекла, включил дворники и в тот же миг почувствовал, как дрожит рука на баранке. По обочине шоссе, гонимые ветром, летели обрывки картона и газетной бумаги, ветер завывал в телефонных проводах.

Я проехал мимо цементного завода и стоявшего на запасном пути товарного поезда, как вдруг увидел припаркованный возле дешевенькой забегаловки «кадиллак» с тонированными стеклами. И только я вошел внутрь, начался ливень.

Окна кафе были открыты, в помещении ярко горел свет, негр-уборщик мыл шваброй пол и протирал столики. Электрическое освещение выставляло напоказ всю убогость этого заведения: прожженный сигаретами пол, замотанные изолентой ножки столиков и кучу банок из-под пива, громоздившуюся в дальнем углу. За стойкой стояла тучная барменша; прихлебывая кофе, она болтала с двумя рабочими с нефтепромыслов. На парнях были каски и башмаки с металлическими набойками; одежда их была заляпана грязью. Один из них сунул в рот спичку и сквозь зубы бросил мне что-то о погоде; я не ответил. Все трое продолжали смотреть как завороженные на мой значок шерифа и кобуру на поясе.

За столиком у задней двери я увидел Клодетт Рок. Дверь была открыта, пропуская внутрь влажную прохладу. Из окна был виден блестящий от дождя товарный поезд с вагонами рыжеватого цвета. Она потягивала неизменный джин с соком и равнодушно смотрела перед собой: усталое лицо было покрыто ссадинами, а в странных, красноватого оттенка глазах уже стоял алкогольный туман. На ссадине, украшавшей ее подбородок, виднелись следы швов, а на скуле красовалась здоровенная шишка. Тем не менее на ней был очень симпатичный желтый сарафан и оранжевая бандана, и я догадался, что после того, как она закопала труп мужа в цветочной клумбе, водворила кусты герани на место и избавилась от следов крови в спальне, она преспокойно вернулась наверх, приняла душ и переоделась. Клодетт затянулась сигаретой и выпустила дым мне в лицо.

— Веселая у вас была ночка.

— Бывало и веселей.

— На вашем месте я бы оттащил его подальше. Глядишь, никто бы ничего и не заподозрил.

— О чем это ты?

— Я нашел его тело. А заодно и нож для резки тростника.

Она сделала глоток из бокала и затянулась сигаретой. В ее глазах мелькнула лукавая искорка.

— Пей до дна, Клодетт. Скоро тебе придется надолго протрезветь.

— Не пугай меня, милый. Телик чаще смотреть надо. Жены, избиваемые мужьями, нынче в почете.

Я снял с пояса наручники, вынул у нее изо рта сигарету и швырнул ее на пол. Щелкнула застежка карабина.

— Какой неподкупный у нас начальник, какой трезвый, какой непоколебимый. Но не откажется же начальник от горячей девочки, правда несколько поцарапанной. Кстати, котик, это твой последний шанс — скоро меня выпустят под залог. Подумай хорошенько.

Я присел напротив нее.

— Вот вы, наверное, считаете себя многоопытной, отсидев три года в тюрьме. Однако вынужден вас разочаровать, дорогая: никто не собирается вас сажать за то, что вы прирезали своего супруга, ибо о его гибели станут сожалеть разве что кредиторы. Присяжные, в составе двух-трех безработных и негров, живущих на пособие, страсть как не любят богатых. Так что вас посадят как рецидивистку и извращенку. Разумеется, вы сочтете, что это нечестно. И будете правы. Знаете, в вашей истории есть доля горькой иронии: ведь присяжные никогда не узнают имени несчастной девушки, которая погибла по вашей вине. Некоторые даже сочтут это забавным. Сокамерникам расскажете, пусть посмеются.

Ее красновато-карие глаза сузились в щелочки, синяк в углу одного из них походил на маленькую голубую мышку. Я подошел к барной стойке и набрал номер шерифа. Только я повесил трубку, как услышал треск: это она, разбежавшись, разнесла о стену стул, к которому я ее приковал. Так она и выскочила на улицу с деревяшками, болтающимися на запястьях.

Я бросился за ней. Она неслась через поля к железнодорожным путям. Бандана слетела с ее головы, а желтый сарафан забрызгало грязью. Дождь все усиливался, тяжелые капли больно стучали в лицо. Я настиг ее и попытался схватить за руку, но она села посреди дороги. На ее скованных сзади запястьях вздулись бугры мышц.

Я наклонился над ней и попытался поставить ее на ноги. Она упорно продолжала сидеть в грязной канаве, раскинув ноги, ссутулив плечи и уронив голову на грудь. Когда я рывком дернул ее вверх, ее мокрые плечи выскользнули из моих ладоней, и она тяжело плюхнулась набок, перевернулась, поднялась и встала на колени. Я уж было подумал, что она собирается встать, и наклонился помочь ей. Она подняла голову и плюнула мне в лицо.

Я отшатнулся от нее, вытерся и выкинул платок прочь. Она поднялась на ноги, тупо уставившись вдаль, на поля и макушки деревьев. С ее волос ручьями стекала вода. В одном из пустых товарных вагонов я обнаружил старый кусок рогожи, грязный, но сухой, и накинул его на голову Клодетт, точно плащ с капюшоном.

— Вот так будет по-христиански, — сказал я.

Однако ей было не до того: как зачарованная смотрела она, как, заехав на стоянку, выходят из машин полицейские и сам Майнос Дотрив. Я вместе с ней наблюдал, как они с трудом идут к нам по мокрому полю. Ветер ворошил кучу соломы на полу открытого вагона; вдалеке виднелись серые, похожие на корпуса элеватора постройки цементного завода. Май-нос что-то кричал мне сквозь раскаты грома, а я стоял неподвижно, и чудились мне то вопли утопающих, то поля пшеницы под дождем. Белые барашки волн, подсолнухи и пшеница под дождем.

Эпилог

Поработав в участке еще две недели, я уволился. Наступил август — месяц раскаленного, безжалостного солнца, когда самая легкая одежда мгновенно пропитывается потом и липнет к телу. Я снял небольшое деревянное бунгало на техасском побережье, и мы с Робин и Алафэр перебрались туда на пару недель половить рыбу. По утрам, когда отлив щедро обнажал дно, крикливые белые чайки сновали в воздухе, кидаясь на выброшенных на берег моллюсков. Вскоре длинные плоские песчаные отмели окрашивались в розовый и пурпурный цвета, а пальма, росшая в нашем дворе, казалась черной гравюрой на фоне восходящего солнца.

Прохладным утром мы выходили на лодке в залив, направляясь на юго-запад, где нас поджидали косяки кормящейся форели, пересекали маленькую бухточку в форме полумесяца, окруженную с обеих сторон песчаными островками с зарослями морской травы и кипарисовыми бревнами. Там, где на поверхности плавали гроздья пузырящейся пены, похожие на пятна разлившейся нефти, мы забрасывали удочки, насадив на крючок живых креветок. Иногда нам попадались скаты — мы узнавали их по тому, как резко, рывком уходил на глубину поплавок. Мы позволяли рыбине хорошенько заглотнуть наживку и только потом подсекали добычу. Форель же была гораздо хитрее — она норовила уйти в глубину или заплыть прямо под лодку, так что приходилось доставать ее подсаком.

Мы запасали в леднике бутерброды с колбасой, сыром и луком и лимонад; к полудню, когда мы, бывало, пообедаем, солнце палит изо всех сил, а вечером на нагретом носу нашей лодки образовывается хрусткая соляная корочка, ледник заполнялся серебристой форелью с красными плавниками, раскрытыми ртами с белыми зубами и круглыми темными глазами.

К сентябрю мы вернулись в Нью-Иберия, и в один прекрасный день, спустя пару недель после возвращения, Робин исчезла. Проснувшись утром, я обнаружил на кухонном столе чашку мюсли с клубникой, термос кофе и записку:

Я попросила такси не подъезжать к дому, чтобы тебя не разбудить. Сопли и объяснения пусть останутся для придурков из Ротари-клуба, верно? Я люблю тебя, милый. Очень важно, что ты понимаешь это и веришь в это. Ты помогал мне и заботился обо мне, когда никого не было рядом. Ты непохож ни на одного мужщину, каких я знала раньше. Ты причиняешь людям боль и по какой-то причине не можешь себе этого простить. Но это нелюбовь, Дейв. Это что-то другое и я не могу понять, что иминно. Я думаю, что ты все еще любишь Энни. И это правильно. Но я также уверена, что ты должен сам понять это, и я не буду тебе мешать.

Эй, не грусти. Я буду работать на кассе в ресторане твоего брата на улице Дофин, такчто если захочешь провести ночь с классной девчонкой, ты знаешь, куда идти. А еще я бросила пить и глотать таблетки спасибо моему доброму учителю. Можешь занести это в список своих добрых дел.

Поцелуй за меня Алафэр.

Не грусти, Седой.

Робин

В последнюю неделю лета я занимался странными вещами: ездил в Лафайет и бродил по опустевшим корпусам общежития колледжа, где учился в пятидесятых годах. На прямоугольный двор ложились тени, дул теплый бриз, а в тени деревьев щебетали птицы. Вечера напролет я просиживал в круглосуточной забегаловке близ железнодорожных путей, и музыкальный автомат снова и снова прокручивал одну и ту же пластинку — концерт Джимми Клэнтона 57-го года, а я тем временем наблюдал, как потные загорелые рабочие разгружают вагоны при свете прожекторов. Иногда приходил в старую бильярдную на Главной улице и играл со стариками в домино, а порой даже потихоньку пробирался к развалинам дома плантатора и раскапывал двор и дно овражка в поисках старых патронов.

Как-то я уселся в грузовик и отправился в заболоченные окрестности городка, где все еще стояли заброшенные хижины на сваях. Когда-то там жили рабочие, и как-то летом, в День независимости, мы с отцом приехали к ним в гости: хозяева зарезали свинью, все пили вино из глиняных кружек и всю ночь плясали до упаду под визгливые звуки аккордеона.

Я ехал и смотрел в окно на красное закатное небо и серые верхушки деревьев, на развалившиеся хижины на сваях и черную воду болот. Где-то прокричала лягушка-бык, и крик ее эхом прокатился по лесу. На фоне кровавого закатного солнца пролетели три серые цапли. Я вдруг осознал, что того мира, в котором я родился и где прошло мое детство, уже нет, и сердце мое сжалось.

Впрочем, теперь-то я понимаю, что Бубба Рок и я были все-таки очень похожи. Мы оба принадлежали к тому старому миру, где деревья были большими и зелеными, когда закат означал, что просто этот день закончился, а завтра будет новый, и каждое новое утро таяло во рту, как спелая ягода земляники.

Мы ловили крабов, ставили сети и ловушки для раков, насадив на крюки для приманки окровавленные куски мяса нутрии, мы ловили и чистили килограммы рыбы и не считали это за труд. Каждый вечер мы устраивали шуточные поединки, вооружившись тростниковыми прутиками, а потом сидели на прицепе старой вагонетки, наблюдали, как уносятся вдаль товарные поезда, и не подозревали, что скоро этот мир станет нам так же мал, как старые ботинки.

С другой стороны, многолетний опыт научил меня, что Земля еще совсем молода и в ее сердце все еще не остыла кипящая лава, что мертвый зимний лес оживает с первыми лучами весеннего солнца, что жизнь продолжается и глупо считать ее завершенной только потому, что кончается очередной день. Бессонными ночами я только об этом и думал, словно отвергнутый любовник, ожидая прихода зари.

Джеймс Ли Берк Блюз мертвых птиц

Глава 01

В остальном мире стояла еще осень, пронизанная прохладными ночами и зелено-золотыми остатками лета. Для меня же, лежавшего в больнице в Южной Луизиане, в Гарден-дистрикт Нового Орлеана, на болотах, простиравшихся за окном палаты, насколько хватало взгляда, уже наступила зима. Лишившись воды, больной лес усох, а деревья туго затянули корсеты серых листьев и мертвые стебли виноградников.

Те, кому пришлось пережить то же, что и мне, не сочтут мои описания слишком преувеличенными или даже метафорическими. Сон под воздействием морфина не различал ни стен, ни потолка, ни пола. Он был подобен теплой обволакивающей ванне, где нет места заботам о смерти и болезненным воспоминаниям прошлого. Бог сновидений Морфей дает возможность видеть как бы третьим глазом, о существовании которого мы никогда и не подозревали. Служители его культа способны видеть сквозь время и становиться участниками грандиозных событий, описание которых можно встретить только в исторических книгах и фильмах. Однажды я видел надутый горячим воздухом шар, поднимавшийся на веревке в парке Одюбон. В привязанной к нему плетеной корзине находился солдат в форме, а внизу, на земле, другие члены корпуса связи конфедератов делились сэндвичами и пили кофе из оловянных кружек. Все они были величественны и неторопливы, подобно фигурам, застывшим на ярко-коричневых фотографиях.

Не хочу выглядеть слишком романтичным, описывая чувства, обуревавшие меня в палате для выздоравливающих госпиталя, расположенного на авеню Сент-Чарльз на окраине Нового Орлеана.

Я пристально следил за тем, как веселый зеленый трамвай выползает по путям на нейтральную полосу, как речной туман курится из живых дубов и как рдеет розово-алый неоновый свет вывески аптеки «Кац энд Бестхофф», столь же бурный, сколь и щупальца дыма, крутящегося от дымовых гранат, и провалившимся сердцем осознавал, что это только иллюзия и что в действительности аптека Каца и Бестхоффа, равно как и тележки с мороженым под широкими зонтами, расставленные вдоль улицы Сент-Чарльз, и музыкальное веселье города — все это давно в прошлом, а где-то рядом, на грани бокового зрения, меня уже ждала долгая зима.

Хоть я и верующий, это отнюдь не уменьшило чувство тревоги, которое я испытывал в тот момент. Мне казалось, что солнце прожгло дырку в небе, отчего оно потемнело и скукожилось, как огромный лист копирки, который самопроизвольно сморщивался и складывался, и не было на свете силы, способной этому воспрепятствовать. Я почувствовал, как огромная темнота опускается на землю, подобно чернильному пятну, разлитому на топографическую карту.

Много лет назад, когда я оправлялся от ран, полученных в одной из южноазиатских стран, армейский психиатр сказал мне, что мои навеянные морфином сны создавали то, что он определил как «фантазии разрушения мира», пришедшие из детства вследствие распада родной семьи. Он был ученым и очень умным человеком, и я с ним не спорил. Даже по ночам, когда я лежал на койке в плавучем госпитале, вдали от зоны открытого огня, и не слышал взрывов боеприпасов из-под горящей палатки, я не спорил. Не спорил я с объяснениями психиатра и когда мне являлись и разговаривали со мной мертвые члены нашего взвода. А это частенько со мной случалось, особенно когда шел дождь, и русалка с азиатскими чертами лица махала мне из коралловой пещеры, увешанной розовыми веерами. Ее бедра были украшены золотистыми блестками, рот приоткрыт, ее голые груди вспыхивали цветом розоватой поверхности морских ракушек.

Последователи культа Морфея действительно представляют собой странное сообщество, требующее, чтобы каждый его член проживал далеко за городом, где невероятное становится обычным. Что бы я ни делал, сколько бы раз ни исчезал из проема своего окна в тумане вдоль авеню Сент-Чарльз, ни возвращался обратно во времена джаз-бэндов на крышах и исторических трамвайчиков, заполненных мужчинами в котелках и женщинами с зонтиками, расплывчатый серый кант угасающей планеты всегда был здесь — непреклонный и порочный, место, где моль и ржа истребляют, где воры подкапывают и крадут.

Рано утром в пятницу я попросил темнокожего медбрата открыть окно в моей палате. Это было против правил, но медбрат был пожилым и добрым человеком, который провел пять дней на крыше своего дома после обрушения дамбы во время урагана «Катрина», и ему было наплевать на начальство. Окна доходили до потолка и были завешаны вентилируемыми зелеными ставнями, защищавшими от жары, но пропускавшими солнечный свет и воздух. Медбрат открыл стекло и жалюзи, пустив внутрь запах магнолий и дождевой туман, сочащийся сквозь деревья. Воздух пах так же, как и заболоченные каналы Байю-Тек[50] весной, и свежесть разливалась среди водных гиацинтов, и мальки сновали туда-сюда под трели лягушек, заливающихся в рогозе и затопленных кипарисах. Пахло так, как только может пахнуть земля в день ее сотворения, до того как вдоль берегов реки появились первые отпечатки ног с пятью пальцами.

Или же мне казалось, что темнокожий медбрат открыл окно. По сей день я не вполне уверен в том, что видел и слышал в ту ночь. Подобно пьянице, который боится своих воспоминаний и мечтаний, я стал циничен по отношению к своим чувствам восприятия. И даже не из-за страха того, что они могут оказаться иллюзиями, а скорее из-за страха того, что они могут оказаться реальностью.

Когда темнокожий медбрат вышел из комнаты, я повернул голову на подушке и взглянул в лицо девушки-каджунки,[51] которую звали Ти Джоли Мелтон.

— Привет, мистер Дэйв, — прощебетала она. — Я прочитала о перестрелке в газетах. Вас даже показывали по телевизору. Я не знала, что вы здесь, в Новом Орлеане. Мне очень жаль, что вас так тяжело ранили. Вы говорили во сне по-французски.

— Рад тебя видеть, Ти Джоли. Как ты сюда пробралась? — спросил я.

— Через входную дверь. Мне прийти в другой раз?

— Можешь принести мне стакан воды?

— Да ну эту воду! Я принесла вам «Доктор Пеппер» с дольками лайма — вы ж всегда это пили, когда приходили в клуб. И я прихватила кой-чего еще. Это айпод, я закачала туда кое-какую музыку. Например, «Барабанщик, задай жару!», вам же ж всегда нравилась эта песня.

У нее были зелено-голубые глаза, длинные волосы, окрашенные в цвет красного дерева, с золотыми завитками, яркими, словно лютики. В ней смешалась разная кровь. Частично она была индианка, частично каджунка, а частично негритянка, и принадлежала к этнической группе, представителей которой мы называем креолами, хотя этот термин и не совсем точен.

— Ты — лучше всех, — сказал я.

— Помните, как вы меня спасли после той аварии? Вы были так добры. Позаботились обо всем, у меня совсем не было проблем.

Тогда не она одна попала в переплет. Насколько я помнил, в той аварии пострадали аж три машины, но я не стал заострять внимание на этом факте. Самым интересным аспектом автомобильных аварий Ти Джоли всегда были ее письменные показания на месте происшествия. Насколько я помню, вот точная цитата из ее протокола:

«Я сдавала задом, когда вдруг, прямо из ниоткуда, возник этот фонарный столб и ударил меня в бампер».

Или:

«Я поворачивала налево, и тут что-то перегородило мне дорогу, поэтому, стараясь быть вежливой, я включила поворотник и поехала через школьную автостоянку. Откуда мне было знать, что въезд в это время был на цепи, обычно этой железяки там и в помине нет».

Ну и:

«Когда включился задний ход, господин Фонтено складывал мои продукты на заднее сиденье, и дверная ручка зацепилась за рукав его пальто, и его протащило по улице, и он стукнулся о заправочную колонку, которая вдруг взорвалась. Я попыталась оказать ему первую помощь и сделать искусственное дыхание рот в рот, но он уже проглотил вот такой вот огроменный кусок жвачки, так что пожарному даже пришлось вытаскивать его пальцами. Думаю, господин Фонтено чуть не откусил ему палец, и при этом даже не извинился».

Ти Джоли налила в стакан со льдом «Доктор Пеппер», положила туда ломтик лайма и трубочку и поднесла его к моим губам. На ней была рубашка с длинными рукавами, раскрашенная розовыми и зелеными цветочками, бледно-голубая пушистая плиссированная юбка и туфельки, выглядевшие крошечными на ее изящных ножках. Можно сказать, что Ти Джоли была рождена для фотокамеры, и ее естественная красота так и напрашивалась на то, чтобы ею восхищались на сцене или в модных журналах. Ее лицо имело утонченные черты, миндалевидные глаза, а волосы были такими волнистыми, как будто она недавно расплела косички, но так они выглядели всегда.

— Я щас чувствую себя эгоисткой, потому как пришла не только дать вам «Доктор Пеппер» и айпод, — продолжила она. — Я пришла кой-чего у вас спросить, но пока не буду.

— Ты можешь задавать любые вопросы, Ти Джоли, потому что я даже не уверен, что ты действительно здесь. Днем и ночью мне снятся те, кто умер давным-давно. В моих снах они живы и стоят прямо за моим окном, солдаты Конфедерации и другие несуществующие люди.

— Издалека им пришлось топать, а?

— Можно и так сказать, — ответил я. — Моя жена с дочерью были здесь недавно, и я уверен, что они живы. Но вот насчет тебя я не уверен. Не обижайся, пожалуйста. Просто так я себя чувствую в последнее время.

— Я знаю кое-что, чего не должна знать, мистер Дэйв, и это меня очень пугает, — произнесла девушка и вся сжалась.

Ти Джоли сидела на стуле, плотно прижав друг к другу лодыжки и сплетя пальцы на коленях. Я всегда считал ее высокой, особенно когда видел ее на сцене зайдеко-клуба.[52] Там она пела и играла на кроваво-красной электрогитаре. Сейчас она выглядела меньше, чем еще несколько минут назад. Девушка подняла личико и заглянула мне в глаза. В уголке ее аккуратного рта виднелась маленькая родинка. Я не знал, что она ожидала от меня услышать.

— Ты связалась с плохими парнями? — спросил я.

— Я бы их так не назвала. А чего вы спрашиваете?

— Потому что ты хороший человек и иногда доверяешь людям, которым не следует доверять. Хорошие девушки заводят знакомства с плохими парнями. Поэтому многие из нас, мужчин, не заслуживают их.

— Ваш отец погиб на взрыве в нефтяной скважине в Заливе, а вы были во Вьетнаме, да?

— Да, он работал на буровой вышке.

Как и со многими креолами и каджунами, временами ее речь не просто было понять. Ти Джоли не соблюдала никакой грамматики, ее словарный запас был ограничен, но благодаря ритмике ее языка и местному акценту ее было всегда приятно слушать. Звук ее голоса словно доносился из более мягких и сдержанных времен и ласкал слух, даже когда она говорила не очень приятные вещи, в данном случае о смерти моего отца, Большого Олдоса.

— У меня есть мужчина. Он ушел из семьи, но не развелся. Многие знают его имя. Знаменитые люди приезжают туда, где мы живем. Я слышала, как они говорили о центраторах. Вы знаете, что это такое?

— Они используются внутри обсадных труб в буровых скважинах.

— Много-много людей умерло, может, потому что — этих центраторов не хватило, или еще чего.

— Я читал об этом, Ти Джоли. Это общеизвестно. Тебе не стоит беспокоиться из-за того, что ты об этом знаешь.

— Мой мужчина делает бизнес с опасными людьми.

— Может быть, тебе стоит уйти от него?

— Мы собираемся пожениться. У меня будет от него ребенок.

Я посмотрел на стакан с «Доктором Пеппером», стоявший на прикроватной тумбочке.

— Хотите еще? — спросила Ти Джоли.

— Да, но я могу держать стакан сам.

— Но я ж вижу, что вам больно, когда вы двигаетесь, — сказала она и поднесла стакан с торчащей из него соломинкой к моему рту. — Вас порядком попортили, а, мистер Дэйв?

— Что правда, то правда, — согласился я.

— Они подстрелили и вашего друга, мистера Клета?

— Да, подстрелили нас обоих, но ни один из них не ушел. И ни один не вернется.

— Я рада, — легко произнесла Ти Джоли.

Я слышал за окном шум дождя и ветра, швырявшего через крышу остатки листвы с дубов и иголки с редких сосен.

— У меня всегда есть моя музыка и кусок земли, которую мой отец завещал мне, моей сестре и маме, — проговорила она. — Я пела в группе «Бон суар, Катин». Я была королевой Фестиваля Раков в Бо Бридж. Как вспомню те дни, так кажется, что с тех пор прошло десять лет, а не два. Много чего может измениться за короткое время, да? Моя мама умерла. Теперь остались только я, моя маленькая сестра Блу и мой прадедушка в Сент-Мартинвилле.

— Ты — великолепный музыкант и у тебя прекрасный голос. Ты красивая и добрая девушка, Ти Джоли.

— Когда вы так говорите, мне от этого как-то не радостно. Скорее, грустно.

— Отчего же?

— Он говорит, что я могу сделать аборт, если захочу.

— Это у него такое предложение?

— Он еще не получил развод. В принципе он не плохой человек. Вы его знаете.

— Не говори мне его имя, — попросил я.

— А почему?

«Потому что у меня может появиться соблазн всадить ему пулю между глаз», — подумал я.

— Это не мое дело, — сказал я. — Ты действительно отдала мне этот айпод?

— Думаете, он вам приснился?

— Я не могу доверять тому, что видел и слышал в последние дни. Я искренне хочу верить, что ты реальна. Но айпод — слишком дорогой подарок.

— Только не для меня. Он дает мне кучу денег.

— Мой кошелек лежит в ящике прикроватной тумбочки.

— Мне пора, мистер Дэйв.

— Возьми деньги.

— Нет. Надеюсь, вам понравится эта музыка. Я добавила сюда три моих песни. А еще я записала мелодию в исполнении «Тадж-Махала»; я же знаю, что вы их тоже любите.

— Ты действительно здесь? — спросил я.

Ти Джоли приложила руку к моему лбу.

— Вы весь горите! — воскликнула она.

И пропала.

Спустя девять дней крупный мужчина в костюме из жатого ситца, с галстуком-бабочкой, в начищенных до блеска туфлях, выглядевший, словно он только из парикмахерской, вошел в комнату, придвинул стул к кровати, небрежно уселся и воткнул в рот незажженную сигарету. На плече у него болталась парусиновая сумка.

— Ты что, собираешься здесь курить? — спросил я.

Он не удостоил меня ответом. Его светлые волосы были коротко подстрижены, как у подростка или новобранца. А его ярко-зеленые глаза были слишком живыми и энергичными — больше, чем следовало.

Гость положил сумку на пол и принялся вытаскивать из нее журналы, парочку книг из городской библиотеки, коробку пралине и маленький пакетик апельсинового сока. Последней он достал номер газеты «Таймз-Пикайюн». Когда посетитель наклонился, его пиджак распахнулся, обнажив нейлоновую подплечную кобуру и черно-голубой револьвер тридцать восьмого калибра с белой ручкой. Он достал из сумки бутылку водки, открутил крышку и плеснул на три дюйма в пакет апельсинового сока.

— Не рановато ли? — заметил я.

Гость щелчком отправил незажженную сигарету в мусорную корзину и отхлебнул из пакета, глядя в окно на резвящихся в ветвях дуба малиновок и колышущиеся на ветру гирлянды испанского мха.

— Если хочешь, чтобы я свалил, так и скажи, здоровяк.

— Не пори чушь, — ответил я.

— Я видел, как Алафер и Молли садились в машину. Когда собираешься домой?

— Может, через неделю. Я чувствую себя намного крепче. А тебя где носило?

— Гонялся за парочкой засранцев, сбежавших из-под залога. Счета же оплачивать как-то надо. Сплю вот только неважно. Кажется, доктор оставил во мне немного свинца. Чувствую, как он во мне блуждает.

Его глаза слишком блестели, и мне показалось, что причиной этого был вовсе не алкоголь. Он все время сглатывал и прочищал горло, как будто в нем застрял кусок наждачной бумаги.

— Голец пошел на нерест. Пора на рыбалку. Белый дом уверяет, что нефть ушла.

Посетитель подождал моего ответа. Но я промолчал.

— Ты в это не веришь? — наконец не выдержал он.

— Нефтяная компания говорит то же самое. Ты веришь им?

Он хрустнул пальцами и невидяще уставился в пространство, а я понял, что у него на уме что-то еще, кроме выброса фонтана нефти в Заливе.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Пару дней назад наткнулся на Фрэнки Джиакано. Помнишь его? Он раньше вскрывал сейфы со своим двоюродным братом Стивом Джи. Он в одной забегаловке в Декатуре выпивал с парой проституток, а я ему случайно на ногу наступил, ну он и говорит: «Эй, Клет, рад тебя видеть, хотя ты, возможно, сломал мне пару пальцев на ноге. По крайней мере, это избавило меня от необходимости заходить в твою берлогу. Ты должен мне пару штук плюс проценты за последние двадцать с хвостиком лет. Не знаю, на сколько это потянет. На национальный долг Пакистана, наверное. У тебя калькулятор с собой?»

Клет опять отхлебнул из пакета, все так же глядя на птиц, копошащихся в ветвях деревьев. Его кадык заходил ходуном, щеки порозовели, как и всегда, когда он принимал на грудь. Он поставил пакетик на прикроватную тумбочку и округлил глаза.

— И тут я ему говорю: «Я тут спокойно пивко попиваю, Фрэнки, и извиняюсь за то, что наступил на твои узконосое мокасины, которые давно уже никто не носит, кроме грязных итальяшек. Поэтому я сейчас закажу себе сэндвич и газету, и посижу здесь в уголке, и допью свое пиво, а ты больше не будешь меня беспокоить. Понятно?» И тут, прямо в присутствии своих страхолюдин, он рассказывает мне, что недавно вскрыл сейф своего дядюшки Диди Джи и обнаружил там расписку, что я взял у старика две штуки, и все эти годы на эту сумму нарастали проценты. И теперь я, видите ли, должен ему основную сумму плюс натикавшие на нее проценты. Ну, я и продолжил: «Во-первых, я думаю, что ты подхватил какую-то мерзкую болезнь в своих трущобах, и она расплавила тебе то, что у тебя там вместо мозгов, Фрэнки. Во-вторых, кто тебе позволил называть меня по имени? В-третьих, твой дядя Диди Джи, или те полтора центнера китового дерьма, что ты называл дядюшкой, откинул копыта, так и не отдав мне долг, а вовсе не наоборот». А Фрэнки и говорит: «Если бы ты был немного более уважительным, я бы что-нибудь для тебя придумал. Но я знал, что ты это скажешь. Поэтому я уже продал расписку Биксу Голайтли. Между прочим, взгляни на кроссворд в твоей газете. Я пытался решить его все утро и не смог придумать слово из десяти букв, обозначающее болезнь желез. Тут вошел ты, и меня осенило. Это слово — „слоновость“. Я тебя не обманываю. Можешь проверить.»

— Думаешь, он лгал, когда говорил о продаже расписки Биксу Голайтли? — спросил я.

— Не все ли равно?

— Бикс Голайтли психопат, — заметил я.

— Они все психи.

— Завязывай с бухлом, Клет, по крайней мере, до вечера.

— Слушай, вот когда ты пил, ты когда-нибудь прекращал просто потому, что кто-то тебе так сказал?

На улице стояло бабье лето, и солнечный свет был похож на золотой туман, висевший в листьях дубов. У основания стволов деревьев в тени раскрывались четырехлистники, и стайка крутогрудых малиновок копошилась в траве. Было прекрасное утро, совсем не подходящее для того, чтобы идти на мировую и сдаваться на милость безжалостного мира, в котором Клет Персел и я прожили большую часть наших взрослых жизней.

— Пусть все идет, как идет, — сдался я.

— Что идет? — не сразу въехал он.

— Помойка, в которой живут люди, подобные Фрэнки Джиакано и Биксу Голайтли.

— Только мертвецы могут думать так. Остальным приходится с этим разбираться.

Когда я не ответил, он взял айпод и включил его. Поднес наушники одной стороной к уху, послушал и удовлетворенно улыбнулся.

— Это Уилл Брэдли и Фредди Слэк. Где ты это надыбал?

— Подарок Ти Джоли Мелтон.

— Слышал, она исчезла или куда-то уехала. Она была здесь?

— Было часа два утра, я повернулся на подушке, а она сидела вот тут, на том же самом стуле, на котором сидишь ты.

— Она тут работает?

— Нет, насколько я знаю.

— После десяти вечера это место запирается, как монастырь.

— Помоги мне дойти до сортира, а? — попросил я.

Персел положил айпод обратно на прикроватную тумбочку и уставился на него, продолжая слушать забойный ритм «Барабанщик, дай жару», льющийся из наушников.

— Не говори мне таких вещей, — глухо произнес он. — Не желаю слышать ничего подобного.

Персел поднес к губам пакет сока и принялся из него пить, уставившись на меня одним глазом, как циклоп, наполовину спрятавшийся в коробке.

Клету принадлежали два частных сыскных офиса, один на Мэйн-стрит в Новой Иберии, на байю, а второй — в Новом Орлеане, на Сент-Энн во французском квартале. После урагана «Катрина» он прикупил и восстановил здание на Сент-Энн, которое раньше арендовал. С огромной гордостью он жил на втором этаже над своим офисом, имевшим прекрасный вид с балкона на собор Святого Людовика, дубовую рощицу и расположенный за ней обнесенный темно-зеленым частоколом сад. Как частный сыщик, он выполнял грязную работу для поручителей и адвокатов по имущественным делам, жен, желающих разорить неверных мужей в ходе бракоразводных процессов, и мужей-рогоносцев, хотевших распять своих неверных жен и их любовников. Помимо этого, Клет почти бесплатно расследовал дела безутешных родителей, чьи чада числились как сбежавшие из дома, или даже людей, родственники которых угодили в тюрьму или были приговорены к смертной казни.

Его презирали как многие из его бывших коллег по службе в Полицейском управлении Нового Орлеана, так и остатки мафии. Он прослыл проклятием страховых компаний из-за огромных размеров имущественного ущерба, который он причинил на пространстве от Мобила до Бьюмонта. Он свалил из Нового Орлеана после того как пристрелил федерального свидетеля, и в свое время сражался на стороне «левых» в Эль-Сальвадоре. При этом он также был награжден крестом ВМС, Серебряной звездой и двумя «Пурпурными сердцами». Когда частный самолет, полный гангстеров, разбился о склон горы в Западной Монтане, комиссия по расследованию причин катастрофы Национального комитета по безопасности на транспорте обнаружила, что кто-то подсыпал песок в топливные баки. Клет немедленно забросил чемодан на заднее сиденье своего старенького ржавого кабриолета и слинял из Полсона, штат Монтана, как будто город горел позади него. Персел «уронил» коррумпированного профсоюзного деятеля с балкона гостиницы в бассейн, куда забыли налить воды. Он залил флягу жидкого мыла в глотку одного громилы в мужском туалете аэропорта Нового Орлеана. А однажды приковал наручниками пьяного конгрессмена к пожарному гидранту на авеню Сент-Чарльз. Он направил мощный пожарный шланг на другого громилу в казино внизу Канал-стрит и смыл его в очко туалета, словно хоккейную шайбу. Клет разгромил дом гангстера на Лэйк Понтчартрейн, снеся его грейдером, проломив стены, сорвав полы и превратив в пыль мебель, и сгреб все, что осталось от кустов, цветов, фруктовых деревьев и выносной пластмассовой мебели, в бассейн.

Обычный день Клета Персела был похож на движение астероида, проносящегося без определенной траектории через Левиттаун.

Он был беспощаден к педофилам, сутенерам, наркоторговцам и мужчинам, поднимавшим руку на женщин, и они боялись его, как кары небесной. Однако услуги Клета как веселого шутника и классического сказочного ловкача, защищавшего простой народ, имели свою цену. В его душе обитал злой демон, не дававший ему ни минуты покоя. Он преследовал его от Ирландского Канала в Новом Орлеане доВьетнама, от борделей Бангкока до Вишневой Аллеи в Токио, и обратно до дома в Новом Орлеане. По глубоко укоренившемуся в его голове мнению, он не заслуживал любви достойной женщины. Он вообще не существовал как личность в глазах отца-алкоголика, который обращал свои приступы гнева и вымещал низкую самооценку на своем смятенном и страдающем первенце.

Два его посетителя припарковались на улице Декантур и прошли вверх по Пиратской Аллее мимо небольшого книжного магазинчика, где когда-то находилась квартира Уильяма Фолкнера. Затем они поднялись по лестнице офиса Персела, и один из них громко постучал в дверь ладонью.

Был вечер и Клет только что принял душ после часа тягания литой штанги у каменного колодца во внутреннем дворике. Небо было розовато-лиловым и полным птиц. Банановые кусты, растущие во внутреннем дворе, трепетали под порывами бриза, дувшего с озера Понтчартрейн. Он только что переоделся в новые слаксы, белые носки, римские сандалии и гавайскую рубашку. Его кожа все еще распарено блестела после горячего душа, мокрые волосы зачесаны наверх. Он насвистывал какой-то мотивчик в предвкушении того момента, когда усядется за столик за миской густого гамбо из раков с ломтем горячего, поджаренного на масле французского хлеба. Это был один из тех неспешных вечеров в Луизиане, когда происходит слияние весны и осени, зимы и лета, и наступает такая гармония, что даже умирание света кажется грубым нарушением божественного порядка. Словом, это был вечер, прекрасный во всех отношениях. На Джексон-сквер играли уличные музыканты; в воздухе разливался запах пекущихся бенье[53] из «Кафе дю Монд»; облака все еще лепились к нижней кромке неба. Возможно, в подобной атмосфере даже можно было обернуться в кафе и неожиданно встретиться взглядом с прекрасной женской улыбкой. Это был вечер, подходящий для чего угодно, кроме необъявленного визита Бикса Голайтли и прыщавого Вейлона Граймза, работающего киллером на полставки, а на полную ставку — простым отморозком.

Клет приоткрыл дверь.

— На сегодня я закрыт. Если у вас ко мне дело, позвоните завтра и запишитесь на прием, — проговорил он.

У Бикса Голайтли были покатые плечи, плоская грудь, изрезанные сосудами руки и сетка шрамов вокруг глаз, ставшая его отличительной чертой еще тогда, когда он боксировал в «Анголе»,[54] ломая носы, разбивая губы и выбивая зубы и капы своих соперников за канаты в толпу болельщиков. Его лицо представляло собой сплошную кость, переносица была свернута набок, волосы коротко подстрижены, а рот был скорее похож на безжалостную щель. Некоторые рассказывали, что он колол метамфетамин; другие уверяли, что он ему не нужен, так как Бикс из утробы матери вылез уже со стояком и с тех пор все время жил на повышенной скорости.

В уголке его правого глаза были вытатуированы три крохотные зеленые слезинки, а на горле, прямо под челюстной костью, была прочерчена красная звезда.

— Рад видеть тебя в добром здравии, — сказал Бикс. — Слышал, что кто-то подстрелил тебя и твоего закадычного другана Робишо. До меня также дошли слухи, что ты пришил женщину. Или это Робишо уделал бабу?

— Это был я. Что ты здесь делаешь, Бикс?

— Фрэнки Джи сказал тебе, что у меня твоя расписка? — спросил он.

— Да, мне об этом известно. При всем уважении, эта байка о закладной — чистая лажа, — спокойно ответил Клет. — Почему-то мне кажется, что Фрэнки тебя провел. Надеюсь, он не очень тебя нагрел?

— Если это фальшак, то почему там внизу твое имя? — продолжил допрос Бикс.

— Потому что я, бывало, играл в буррэ с братьями Фигорелли. Проиграл им некоторую сумму, но покрыл долг на следующей неделе. Как эта расписка оказалась в сейфе Диди Джи, ума не приложу.

— Может быть, это потому, что ты допился до чертиков.

— Вполне возможно. Но я не знаю и не помню, и мне вообще наплевать.

— Персел, «я не знаю», «и мне плевать» не прокатит.

— Прокатит, потому что это все, что я могу тебе ответить. А что делает здесь Вейлон? — спросил Клет.

— Он работает на меня. А почему ты спрашиваешь?

— Он убил четырехлетнего ребенка, вот почему, — ответил Клет.

— Это произошло во время ограбления. Вейлон был жертвой, а не грабителем, — ответил Бикс.

— Он прикрылся ребенком, а потом заставил родителей заявить, что это сделал угонщик, — сказал Клет.

— А вот это для меня новость, — буркнул Бикс и посмотрел в упор на своего приятеля. — Что это за ерунда, Вейлон, ты правда запугивал родителей?

— Ты меня поймал, — усмехнулся Вейлон Граймз.

Это был тщедушный мужичонка с впалой грудью, тонкими, словно нарисованными красным карандашом, усиками и волосами, свисавшими сальными прядями на уши. На нем была рубашка с застегнутыми на запястьях манжетами, не заправленная в слаксы, а поверх нее была натянута засаленная жилетка в манере, которую в начале 50-х годов предпочитала дешевая шпана. К ней была пристегнута цепочка, тянувшаяся к карману с кошельком, лежавшим в его заднем кармане. Он закурил сигарету, прикрывая от ветра зажигалку.

— Хочешь, чтобы я спустился?

— Нет, стой, где стоишь, — сказал Бикс. — Персел, я не жадный. Я проверил все твои финансы. Здесь у тебя барахла тысяч на пятьдесят. Ты можешь взять деньги под залог и отдать чек мне, так как я знаю, что у тебя нет наличных. Мне все равно, откуда ты добудешь деньги, но я хочу получить от тебя тридцать штук. И не позднее чем через семь рабочих дней. И не пытайся меня поиметь, парень.

— А мне бы хотелось получить имеющий обратную силу патент на колесо, но это вовсе не значит, что он у меня будет, — ответил Клет.

— Могу я воспользоваться твоим туалетом? — задал очередной вопрос Вейлон.

— Он сломан, — ответил Персел.

— У кого-то слишком большая задница? — насмешливо спросил Вейлон.

Клет сделал шаг вперед, оттеснив двух посетителей обратно на лестницу. У него в голове раздались звуки бравурного марша.

— Слушай сюда, ты, кусок дерьма, — угрожающе проговорил он. — Еще раз сюда сунешься, и я разделаю тебя на части. И это не метафора. Я вырву тебе руки, оторву ноги и воткну их тебе в задницу. Хочешь еще повыпендриваться? Надеюсь, что хочешь, потому что сейчас я сломаю тебе хребет и спущу то, что останется, вниз по лестнице.

Вейлон глубоко затянулся и медленно выпустил дым большими клубами. Он бросил сигарету на лестницу, наступил на нее ботинком и вопросительно посмотрел на Бикса Голайтли. На его лице появилось редкое выражение задумчивости.

— Я все-таки буду внизу, во вьетнамской продуктовой лавке, — проговорил он.

— Нет, мы все уладим, — отрезал Бикс. — Ты не должен так говорить с моими сотрудниками, Персел. Кстати, у нас много общего. Ты знаешь, что мы трахали одну и ту же телку, ту, что с дынями королевского размера?

— Этот парень — козел, и платить не собирается, Бикс, — прошипел Вейлон. — Чего время тратить на болтовню с ним? Ты знаешь, как все закончится.

Он спустился по лестнице, не обращая внимания на своего нанимателя, впрочем, как и на угрозы Клета. Вейлон задержался внизу, где ветер, продувавший кирпичное фойе, растрепал его одежду, и посмотрел вверх на частного детектива.

— А что до того мальчишки, который под машину угодил. Он был монголоид и все еще в подгузниках, хотя ему уже было года четыре. Единственное, почему родители держали его, так это из-за государственной помощи, которую получали. Кроме того, он играл на проезжей части, где не должен был быть. Родители за ним не следили, потому что им было на него наплевать, если бы не пособие. По моему мнению, сейчас он в лучшем месте, чем был.

Прежде чем Клет успел ответить, Бикс Голайтли подошел к нему поближе, закрывая детективу вид на лестницу. Едкий жар его тела и резкий запах дешевого дезодоранта ударил Перселу в нос.

— Ты понимаешь, что означают эти наколки? — спросил он.

— А что в них особенного?

— Сам скажи мне, что они означают.

— Слезы означают, что когда-то ты замочил троих парней для Арийского Братства. Красная звезда на сонной артерии показывает амбициозным парням, куда лучше всего всадить тебе пулю. Ты ходишь как петух с распухшими яйцами, единственный на птичьем дворе.

— Ты думаешь, что крутой, потому что словил пару пуль на старице? «Крутой» — это когда тебе нечего терять, когда тебе на все наплевать, даже на то, отправишься ты в ад или куда подальше. Ты настолько крут, Персел?

— Что-то я не догоняю.

— Все очень просто. Я собираюсь послать к тебе оценщика, чтобы он взглянул и дал заключение по твоей собственности. Здесь у нас есть выбор, смотря, как кости лягут. Смотри, не заиграйся.

— Не тужься, Бикс, очко порвешь. Мне кажется, твои мозги начали плавиться от напряжения.

Бикс достал свернутый листок линованной бумаги из нагрудного кармана рубашки и протянул его Клету.

— Проверь адреса и скажи, не ошибся ли я.

Персел развернул тетрадный листок и уставился на написанные карандашом буквы и цифры. Его лицо окаменело.

— А что, если я засуну это в твою глотку? — спросил он.

— Ты, конечно, можешь это сделать, если не возражаешь, чтобы Вейлон заглянул в гости к твоей сестре и племяннице. Похоже, ты там себе креольское гамбо готовишь? Приятного вечера. Мне нравится этот район. Всегда хотел здесь жить. Смотри, как бы тебе не пройти курс лечения простатита паяльником, парень.

Глава 02

После перестрелки позади моего дома на Байю-Тек в Новой Иберии меня трижды оперировали: первую операцию, спасшую мне жизнь, сделали в больнице Богоматери Лурдской в Лафайете; еще одну — в Техасском медицинском центре в Хьюстоне; и, наконец, третий раз меня прооперировали в Новом Орлеане. Одна пуля калибра .32 вошла мне между лопаток. Ее выпустила женщина, а о том, что она вооружена, не знали ни Клет, ни я. Рана больше не болела и повлекла не больше последствий, чем удар кулаком. Мотивация стрелка была проста и не имела ничего общего с выживанием, страхом, жадностью или паникой: я нагрубил ей и призвал к ответу за высокомерное отношение к людям. Мое явное неуважение привело ее в ярость, и она скрылась в темноте через заднюю дверь, шагая по желтым дубовым листьям и заплесневелой ореховой шелухе, забыв о лежащих на земле мертвецах. Она продвигалась вперед, вытянув зажатый в руке пистолет, не осознавая, зачем он ей и что она с ним будет делать. И остановилась только для того, чтобы выдать бранную тираду в мой адрес, а потом я услышал щелчок, похожий на треск сырой хлопушки, и пуля тридцать второго калибра пронзила мою спину и вышла через грудь. Словно живой мертвец, я доковылял до края канала, где меня поджидал колесный пароход XIX века, который никто кроме меня не видел.

Хотя рассказ об этом эпизоде моей полицейской карьеры сейчас, возможно, и не имеет особого значения, позвольте все-таки пояснить. Если ты погибаешь от руки другого человека, хотелось бы думать, что жизнь твоя принесена в жертву во имя правого дела. Хотелось бы верить в то, что ты покидаешь этот мир для того, чтобы занять место в лучшем мире, что благодаря твоей смерти хотя бы один человек, возможно, член твоей семьи, спасется, что могила твоя будет находиться под зеленым деревом и что место твоего упокоения будут навещать другие люди. Не хотелось бы думать, что ты теряешь свою жизнь просто потому, что оскорбил чье-то тщеславие и что твой уход, как и уход почти всех погибших на войне, абсолютно ничего не значит.

Однажды днем после визита Клета Алафер, моя приемная дочь, принесла мне почту и поставила свежие цветы в вазу на моем окне. Моя жена Молли задержалась в административном крыле по причине, которая мне была неизвестна. Волосы Алафер, подстриженные на уровне шеи, были густыми и черными и блестели так, что у всех возникало непреодолимое желание к ним прикоснуться.

— У нас для тебя сюрприз, — сказала она загадочно.

— Ты хочешь пригласить меня на ночную рыбалку?

— Не угадал. Доктор Бонин полагает, что на следующей неделе ты сможешь вернуться домой. Сегодня он уменьшает дозу твоих лекарств.

— Каких лекарств? — спросил я, стараясь сдержать улыбку.

— Всех.

Алафер заметила, как я прикрыл глаза.

— Думаешь, что они тебе еще необходимы? — спросила она.

— Не думаю.

Дочь смотрела мне в глаза, не позволяя прочитать ее мысли.

— Клет звонил, — сказала она наконец.

— И по какому поводу?

— Он рассказал, что Ти Джоли Мелтон навещала тебя в два часа утра.

— Он сказал тебе правду. Она оставила мне этот айпод.

— Дэйв, некоторые думают, что Ти Джоли мертва.

— С чего бы это?

— Никто не видел ее несколько месяцев. Она частенько общалась с мужчинами, которые уверяли ее, что знают кого-то в кино или звукозаписывающей индустрии. Она верит всему, что ей говорят.

Я взял айпод с прикроватной тумбочки и вручил его Алафер.

— Это не принадлежит сестрам или сиделке, или кому-либо из врачей. Ти Джоли принесла его для меня, загрузив в него мою любимую музыку, и подарила мне. Она также записала сюда три свои песни. Надень наушники и послушай.

Алафер включила айпод и надела наушники.

— А как называются песни?

— Не помню.

— В какой они папке?

— Извини, я в этом не разбираюсь. Песни есть песни, и все они здесь. Я их прослушал, — ответил я.

Наушники сидели на ее ушах криво, и поэтому она могла одновременно слушать музыку и говорить со мной.

— Я не могу их найти, Дэйв.

— Не волнуйся об этом. Может, я сломал эту штуку.

Она положила айпод обратно на прикроватную тумбочку, а сверху аккуратно приладила наушники. Ее руки двигались медленно, глаза подернулись дымкой.

— Было бы здорово, если бы ты снова был дома.

— И мы опять пойдем на рыбалку. Как только я вернусь, — подтвердил я.

— Это зависит от того, что скажет доктор Бонин.

— Да что эти докторишки знают?

Я заметил в дверях улыбающуюся Молли.

— Тебя только что вытурили, — сообщила она.

— Сегодня? — недоверчиво переспросил я.

— Я подгоню машину к боковому входу.

Я хотел подумать, прежде чем ответить, но не был уверен, о чем именно.

— Мои лекарства в верхнем ящике, — сказал я.

Прошло пять дней с того момента, когда Клета посетили незваные гости — Бикс Голайтли и Вейлон Граймз. Постепенно он отодвинул этот визит в глубь сознания. Голайтли давно и долго били по голове, думал про себя Клет. Кроме того, он был полным психом даже для преступника: он зарабатывал на жизнь грабежом ювелирных лавок и магазинов. Он совершал налеты совместно с отмороженными на всю голову подельниками, у которых вместо мозгов было дерьмо и напрочь отсутствовали как смелость, так и изобретательность, а потому они грабили в основном престарелых евреев, которые неосмотрительно не держали под рукой обрез или пистолет. На всякий случай Клет сделал дежурные звонки своей сестре и племяннице, учившейся в колледже в Тулейне, но никто из них не упомянул о чем-нибудь необычном или подозрительном.

«Забудь Голайтли и Граймза», — приказал себе Клет. Однажды по ошибке Голайтли намазал себе полную тарелку крекеров пастой от тараканов и чуть не подох. И он беспокоился о таком тупице?

Прохладным солнечным утром во вторник Клет открыл свою контору, прочитал пришедшую электронную почту и ответил на телефонные звонки на автоответчике. Потом он сказал своей секретарше, Элис Веренхаус, что идет в «Кафе дю Монд» выпить кофе с бенье. Она вынула пятидолларовую банкноту из портмоне и положила ее на краешек стола.

— Принесите и мне несколько, — попросила она.

В прошлом мисс Элис была монашкой, и ее рост, масса тела и производимые его звуки всегда напоминали ему о сломанном холодильнике, который у него однажды был. Прежде чем покинуть монастырь, она стала ходячим ужасом епархии. Епископ называл ее не иначе как «Матушка Грендель», или же «напоминанием нам о том, что крест наш постоянно с нами», и это если был в хорошем расположении духа.

Клет взял купюру со стола и положил в карман рубахи.

— Эти два парня, с которыми у меня случились недоразумения, вероятно, исчезли. Но если они снова появятся, пока меня здесь нет, вы знаете, что делать.

Секретарша посмотрела на него с непроницаемым выражением лица.

— Мисс Элис? — произнес он, возвращая ее к действительности.

— Нет, я не знаю, что мне делать. Не объясните ли вы мне, пожалуйста? — ответила она.

— Вам ничего не нужно делать. Просто скажите, чтобы пришли позднее. Понятно?

— Не думаю, что разумно давать обещания, если не знаешь или не можешь предугадать, что будет дальше.

— Не связывайтесь с этими парнями. Мне повторить еще раз?

— Нет, вы выразились достаточно ясно. Большое спасибо.

— Не хотите ли кофе с молоком?

— Нет, я сделаю его себе сама. Спасибо, что предложили.

— Итак, договорились?

— Мистер Персел, вы огорчаете меня духовно. Не перестанете ли вы без конца задавать одни и те же вопросы? Мне не нужно повторять одно и то же сто раз.

— Извините.

— Пожалуйста.

Клет направился вниз по улице, стараясь держаться в тени зданий с просевшими балконами, засаженными розами в горшках, бугенвелией, хризантемами и геранью. Дувший легкий ветерок пах ночной сыростью, синей мятой и листьями филодендронов и настурции в садах, покрытых водяными бусинками, похожими на ртуть, перебегающую с листа на лист в тени кустов. Он сел под колоннадой в «Кафе дю Монд» и съел дюжину бенье, посыпанных сахарной пудрой, запив их тремя чашками кофе с горячим молоком. Потом рассеянно посмотрел на Декантур, на Джексон-сквер и апартаменты Понтабла, прилегавшие к обеим сторонам площади, на уличных художников, устанавливающих свои мольберты вдоль колючей изгороди, отделявшей пешеходную аллею от парковки.

Площадь была местом, отражавшим скорее жизнь в Средние века, нежели Америку двадцать первого века. Перед собором демонстрировали свое искусство уличные джаз-банды и мимы, жонглеры и акробаты на одноколесных велосипедах, как они, вероятно, выступали перед Собором Парижской Богоматери в те времена, когда Квазимодо заправлял на его колокольне. Французские двери в большой ресторан на углу были открыты, и Клет почуял запах гамбо из раков, шкворчащего на кухне. «Новый Орлеан всегда останется Новым Орлеаном, — подумал он про себя, — даже если он уйдет под воду или если циничные, пекущиеся о своей личной выгоде политики оставят жителей Девятого округа под угрозой затопления. Новый Орлеан — это песня и состояние души, нескончаемый праздник, и те, кто не понимает этого простого факта, должны попадать в этот город исключительно по визе».

Был прекрасный солнечный день. Флаги на Кабильдо расправлялись на легком ветру. Прошлой ночью Клет лег рано, абсолютно трезвым. Сейчас его не преследовали остатки снов, которые иногда тянулись до позднего утра, окутывая его сознание липкой паутиной. Казалось, только вчера Луис Прима и Сэм Бутера бузили всю ночь и пытались сорвать крышу и порушить стены Комнаты Снов Шарки Бонано на Бурбоне, или что Клет и его партнер из Новой Иберии патрулировали с полицейскими дубинками Байю, Акваторию и Эспланаду. Оба недавно вернулись из Вьетнама и еще продолжали верить обещаниям, которые таит в себе каждый восход солнца.

Он купил большой пакет горячих бенье для мисс Элис, стоивший вдвое дороже, чем он от нее получил. Послушал песенку, которую исполнила на самодельных инструментах джаз-банда у входа в Пиратскую Аллею, потом повернул обратно на Энн-стрит. Все заботы улетучились из его головы, как будто их и не было.

Как только он повернул за угол и вышел на Энн-стрит, Персел увидел большой черный «Бьюик» с полностью затемненными окнами, незаконно припаркованный перед зданием. Дойдя до фойе, проход из которого вел в его офис, он подумал, кто же это так нахально припарковался, и услышал раздраженный голос Элис Веренхаус:

— Я уже сказала вам, мистера Персела здесь нет. Я же вас предупредила не входить внутрь без его разрешения. Если вы сейчас же не уберетесь, я скажу, чтобы вас немедленно арестовали и посадили в городскую тюрьму. Я также скажу, чтобы вашу машину отбуксировали на штрафстоянку. Извините. Вы что смеетесь надо мной?

— Мы не ожидали, что нас тут ждет такое представление, — раздался издевательский голос Вейлона Граймза.

— А не хотите ли получить по роже прямо здесь во дворе? — ответила мисс Элис.

— Откуда мне было знать, что ты любишь грубый секс? У тебя за это надбавка? — продолжал насмехаться Граймз.

— Что ты сказал? Ну-ка повтори! Прямо сейчас! Скажи это еще раз!

— А ты обещаешь меня отшлепать? — сказал Граймз.

Клет прошел через фойе во внутренний дворик, бросил беглый взгляд на Граймза и лысого человечка в круглых очочках и рубашке с наглухо застегнутыми пуговицами, зажавшего в руках планшет-блокнот с зажимом.

— И что это ты тут делаешь, Вейлон? — сурово спросил Клет.

— Это мистер Бенуа, наш оценщик. Бикс намеревается купить твое хозяйство за вычетом основного капитала и процентов, набежавших по твоей расписке, — ответил Граймз. — Но мне, кажется, что эта халабуда имеет серьезные проблемы. Правильно, мистер Бенуа?

— Вам придется кое-что подправить, мистер Персел, — пропищал оценщик. — Вы видели трещины от чрезмерного напряжения конструкции в арке над фойе? Я заметил следы таких же разрушений в верхних углах ваших окон. Подозреваю, что вы их с трудом открываете, не так ли? Возможно, это происходит оттого, что ваш фундамент просел или же бетон проели термиты. Поэтому это чревато конструктивным обрушением.

— А крыша не прогнулась? Люди не провалятся сквозь пол? — с усмешкой спросил Клет.

— Не думаю, что положение настолько серьезно и это действительно случится, но кто знает? — уклончиво ответил Бенуа. Казалось, он едва сдерживается, чтобы не зевнуть. — Вы видели выгибание полов?

— Это здание было построено более ста пятидесяти лет назад, — заметил Клет. — Я подновил его после урагана «Катрина».

— Да, оно очень старое и повреждено ураганом. Поэтому оно вот-вот развалится, — вставил Граймз.

— Убирайтесь отсюда! — рявкнул Клет, устав сдерживаться.

— Это у тебя не прокатит, Персел, — проговорил Граймз. — По законам Луизианы, твоя расписка — все равно что договор о займе, подписанный с банком. Ты сам себя наколол, так что не надо винить других.

— Следи за метлой, — угрожающе произнес Клет.

— Ты волнуешься о той невесте Франкенштейна, которая нас встретила? Она слышала и не такое. Ты убил женщину. Как же ты можешь ходить и учить других уважению? Я слышал, ты отстрелил ей голову во время той перестрелки на байю.

Клет Персел не моргнул, но его лицо напряглось и будто замерзло под порывами ветра. В груди звучало тремоло, подобно камертону, вышедшему из-под контроля. Ему почудилось, что вертолет, в котором он летел, провалился в воздушную яму, и уши заполнил звук оживших гусениц танка, подминающих под себя баньяновые деревья и бамбук, и огражденный загон, где внутри в панике метались и вопили свиньи. Он почуял запах, похожий на горящий керосин, вырывающийся из орудийного ствола. Его руки бессильно повисли вдоль тела, а ладони стали сухими и шершавыми, как картон, когда он попытался их разжать и сжать. Ворот его рубашки и галстук сжимали ему шею и плечи, как будто он вдруг вырос на пару размеров. Он сделал глубокий болезненный вдох, как будто проглотил кусок железа, и выдавил:

— Я прикончил двоих.

— Что-что? Ну-ка повтори еще раз, — попросил Граймз.

— Я убил двух женщин, а не одну.

Вейлон Граймз взглянул на часы.

— Впечатляет. Но у нас мало времени.

— Да, нам пора идти, — подтвердил оценщик.

— Второй женщиной была мамасан,[55] — добавил Клет. — Она попыталась спрятаться в норе, когда мы потрошили ее городок. Я кинул туда осколочную гранату. Там же прятались ее дети. Что ты об этом думаешь, Вейлон?

Граймз одной рукой помассировал шею и взглянул на Клета с покорным видом. Затем неожиданно выпустил изо рта струю воздуха, что означало смешок.

— У тебя что, совесть заговорила? — усмехнулся он.

— Это вопрос?

— Нет. Я не служил. И поэтому ничего не знаю о таких вещах. Итак, о чем это я, раз уж мы здесь закончили?

— Тогда почему это прозвучало как вопрос?

— Просто я пытался быть вежливым.

— Теперь мамасан живет в моем пожарном выходе. Иногда я оставляю для нее чашку чая на подоконнике. Посмотри у себя над головой. Там ее чайная чашка. Ты смеешься надо мной, Вейлон?

— Нет, и не думал.

— Ну а если это не так, то тогда над кем ты смеешься?

— Я смеюсь потому, что устал слушать от парней вроде тебя россказни о войне. Если, мать ее, она была настолько ужасной, зачем ты на нее пошел? Оставь прошлое в покое. Я читал о парне, участвовавшем в бойне в Мэй Лай, он сказал вьетнамской женщине, что убьет ее ребенка, если она не возьмет в рот. Случаем, это был не ты? И поэтому тебе напрочь снесло башку. Правда в том, что мне плевать. Заплати по своей расписке, или потеряешь свой дом. Это до тебя доходит? Ты убил мамасан? Молоток! Ты заодно покромсал ее детишек? Ничего, переживешь.

Клет почувствовал, как онемела левая сторона лица, словно от удара электрическим током, и от напряжения он перестал видеть левым глазом, который затем как будто взорвался и разлетелся на мелкие осколки, словно стеклянный шар. Персел помнил, что ударил Вейлона Граймза, но не помнил, куда и сколько раз. Он видел, как Граймз врезался и пролетел сквозь листья трахикарпуса и попытался отползти от него назад, видел, как оценщик пулей вылетел в приемную, и чувствовал, как Элис Веренхаус пытается схватить его за руки и остановить. Все разом пытались ему что-то сказать, но их голоса потонули в визге свиней, разбегающихся по джунглям из крытых соломой, разрушенных загонов, лязге самоходной огнеметной установки и шуме нисходящего потока воздуха от вертолета, высушивавшего рисовое поле, в то время как стрелок продолжал поливать из «М-60» колонну крошечных человечков в черных пижамах и остроконечных соломенных шляпах внизу, бегущих к кромке джунглей.

Клет поднял Вейлона Граймза за ворот рубахи, хорошенько его встряхнул и протащил через банановые кусты к боковой стене здания, прижал его горло к стене и принялся методично обрабатывать его злобную харю, несмотря на кровь и слюну, стекающие по штукатурке.

Он бросил Граймза на землю, попытался пнуть его, но промахнулся, затем выпрямился, оперся рукой о стену и со всей мощью обрушил удар ногой на ребра поверженного противника. И в этот момент Персел осознал, быть может, впервые в жизни, что способен не только убить человека голыми руками, но и буквально разорвать его на куски без тени сомнения или жалости. Это он и начал делать.

Вдруг буквально из ниоткуда возникла Элис Веренхаус и пронеслась мимо Клета. Она завязла по щиколотки в смеси черной грязи, кофейной шелухи и навоза, которые Персел использовал в качестве удобрений для своего сада. Потом она упала на тело Граймза на все четыре точки, защитив его собой. Ее некрасивое лицо перекосил ужас.

— Пожалуйста, больше не бейте его. О, мистер Персел, вы так меня напугали, — проговорила она. — Мир обошелся с вами так жестоко.

Наш дом располагался на участке площадью в один акр, утопавшем в тени зеленых дубов, орешин и карибских сосен, на Ист-Мэйн в Новой Иберии вверх по улице от «Шэдоус», знаменитого довоенного дома, построенного в 1831 году. Хотя и наше жилище было построено в девятнадцатом столетии, оно имело более скромный дизайн, называемый «дробовиком» из-за своей вытянутой формы. Он походил на товарный вагон, и в народе бытовала байка, что в таких домах можно выстрелить из ружья через переднюю дверь и дробины выйдут через заднюю дверь, не задев стен.

Пусть это и было скромное жилище, обитать в нем было прекрасно. Окна шли до самого потолка, а снаружи их закрывали проветриваемые ставни, предохраняющие от ветра. В сезон ураганов ветви дубов барабанили по крыше, не причиняя стеклам ни малейшего вреда. Я расширил и оградил веранду антимоскитной сеткой спереди, поставил там диван-качалку, и иногда чересчур в жаркие дни я выносил на веранду переносной холодильник, мы щедро смешивали чернику с мягким мороженым, сидели в креслах-качалках и наслаждались лакомством.

Я жил в этом доме со своей дочерью Алафер, недавно окончившей юридический факультет Стэндфордского университета, но намеревавшейся стать писательницей, и женой Молли, бывшей монахиней и миссионеркой, работавшей в Центральной Америке, которая приехала в Луизиану, чтобы организовать рабочих сахарной плантации, посещавших приход Святой Марии. В задней части двора стояла клетка для нашего престарелого енота Треножки, а над нею нависало большое дерево, на котором нес службу наш бойцовый кот Снаггс, охранявший дом и двор. С тех пор как я вернулся из Вьетнама, я попеременно работал офицером полиции в Новом Орлеане и детективом — помощником шерифа в Округе Иберия. Моя жизнь — это история алкоголизма, депрессии, насилия и кровопролития. Отдельные ее фрагменты вызывали у меня сожаление. Другие же не заставляли меня жалеть ни на секунду, и выпади мне еще один шанс, я без колебаний повторил бы свой путь, особенно в части, касающейся защиты родных, друзей и себя самого.

Быть может, это и не самый лучший путь. Но на каком-то этапе ты просто прекращаешь вести счет промахам и победам, и мой опыт показывает, что, пока этот момент не наступит в твоей одиссее по магистралям, объездным дорогам и закоулкам этой штуки под названием жизнь, ты никогда не почувствуешь мир в своей душе.

Я уже девять дней провел дома после выписки и сидел на крыльце, чистя свою катушку для спиннинга, когда к дому подкатил отреставрированный и блестящий от свежей полироли кабриолет «Кадиллак» Клета Персела темно-бордового цвета с крахмально-белым верхом. Его шины мягко шуршали по гравию, а на капоте красовался одинокий пожелтевший лист черного дуба. Выходя из машины, Клет вытащил ключи из зажигания и положил их в карман слаксов, чего он никогда ранее не делал, когда парковал свой обожаемый «кадди» у нашего дома. Он обернулся и посмотрел на поток машин, поднимавшихся по Ист-Мэйн, потирая розовый шрам, пересекающий его бровь до переносицы.

— Ты чего, на красный проехал? — спросил я.

Он грузно опустился на крыльцо рядом со мной, его одежда источала серый туман марихуаны, нива и тестостерона. Лицо было припухшим, а загривок лоснился от пота.

— Помнишь парня по имени Вейлон Граймз?

— Он вроде грязную работу, для семьи Джиакано когда-то делал.

— Грязная работа, пытки, вымогательство — выбирай на вкус. Он завалился в мою берлогу с Биксом Голайтли. Затем вернулся с оценщиком имущества. И это после того, как я его предупредил.

— Что стряслось?

— Он начал нести ахинею о Вьетнаме, об убийстве женщин и детей. Точно не припомню. Я вышел из себя.

— Что ты наделал, Клет?

— Попытался его прикончить. Элис Веренхаус спасла ему жизнь, — он тяжело вздохнул, поднял руку и положил себе на плечо, его лицо перекосилось.

— Кажется, у меня внутри что-то оторвалось. Я имею в виду, физически.

— К врачу ходил?

— И что врач сделает, опять меня вскроет?

— Граймз заявил в полицию?

— В этом-то и проблема. Врачам скорой помощи он сказал, что упал с балкона. Думаю, он сам собирается со мной поквитаться. И Голайтли, скорее всего, дал ему адреса моей сестры и племянницы.

— Откуда ты это знаешь?

— Голайтли сказал, что сделает это, если я не расплачусь по расписке. Ты знаешь, что в народе говорят про Бикса. Он законченный психопат, он свою мать выпотрошит и чучело из нее сделает, чтобы дверь подпирать, но в том, что касается выплат по своим или чужим долгам, у него все четко. Как думаешь, что мне делать?

— Поговори с Дэном Магелли из полицейского управления Нового Орлеана.

— И что я ему скажу? Попытался на днях парня забить до смерти, но жертва — это я, и мне теперь нужно, чтобы пара патрульных машин сопровождала мою семью?

— Найди что-нибудь еще, что можно использовать против Граймза, — ответил я.

— Например?

— Смерть ребенка, которого он переехал.

— Да там родители напуганы до смерти. К тому же оба наркоманы. Думаю, это Граймз им дурь вез, когда пацана переехал.

— Даже и не знаю, что еще тебе предложить.

— Я не могу позволить своей сестре и племяннице отвечать за мои поступки. Так не пойдет.

— Я знаю, о чем ты думаешь, и это мне не нравится.

— А что мне еще остается? Граймза давно уже пора было слить.

Я услышал звук открываемой двери за спиной.

— Так я и знала — Клет собственной персоной. Ты как раз к ужину, — улыбнулась Молли. — У вас тут все в порядке?

Персел вежливо отказался от приглашения, сославшись на то, что встречается с кем-то за ужином в «Клементине», что означало, что он собирался провести там вечер до закрытия бара и затем заночевать в своей машине или в офисе на Мэйн, а может, и в мотеле на байю, где он арендовал коттедж. Не столь важно, как закончится этот вечер, было очевидно, что мой приятель снова взялся за старое, живет сегодняшним днем и держит смерть на расстоянии с помощью водки, марихуаны и ящика пива в холодильнике на заднем сиденье своего «кадди», а в данный момент, возможно, подумывает еще и о преднамеренном убийстве.

После ужина я попытался почитать газету и выкинуть проблемы Клета с Вейлоном Граймзом и Биксом Голайтли из головы. Не вышло. Персел всегда будет моим лучшим другом, человеком, который с двумя пулями в спине снес меня по пожарной лестнице, человеком, способным отдать свою жизнь за меня, Молли и Алафер.

— Пойду-ка я прогуляюсь, — сказал я Молли. — Хочешь со мной?

Она хозяйничала на кухне — пекла пирог и измазала щеку в муке. Ее рыжие волосы были коротко пострижены, по коже рассыпаны веснушки, заменяющие ей пудру, а ее жесты и выражения иногда приобретали особое очарование, сродни песне, которую ты можешь видеть, а не слышать, о чем она даже и не догадывалась.

— Ты идешь потолковать с Клетом? — спросила она.

— Типа того.

— Почему ты так смотришь на меня?

— Да так, ничего.

— Клет не скажет тебе всего, если я буду там.

— Я скоро вернусь, — сказал я. — Ты прекрасно выглядишь.

Я взял айпод, который мне подарила Ти Джоли Мелтон, и направился вниз по Ист-Мэйн под навесом из дубов, аркой возвышающихся над улицей. Фонари только что зажглись, и в деревьях и бамбуке вдоль Байю-Тек замерцали огоньками светлячки. Я вышел на разводной мост на Берк-стрит и посмотрел вниз, на длинный, темный поток приливных волн, рано или поздно оказывающихся обратно в заливе. Начинался прилив, грязная вода высоко окатывала берега при прохождении лодок, а кувшинки на отмелях колыхались, как зеленый ковер. Для меня Луизиана всегда была заколдованным местом. Я верю, что в ее тумане все еще странствуют призраки рабов, индейцев Хоума и Атакапа, пиратов и солдат Конфедерации, а также акадийских[56] фермеров и красоток с плантаций. Я верю в то, что их история так и осталась не познанной до конца и они никогда не успокоятся, пока этого не произойдет. Я верю, что проклятием моего родного штата остаются невежество, бедность и расизм, причем в большой степени они намеренно культивируются, ведь так гораздо легче контролировать уязвимый электорат. Я не сомневаюсь, что многие из политиков в Луизиане — отвратительнейшие примеры белого мусора и продажности из всех, что я видел. Тот факт, что многих людей они забавляют как плуты и пройдохи, не укладывается у меня в голове — это все равно что травить анекдоты о насильниках.

Я стараюсь гнать от себя эти унылые мысли. Не отрывая глаз от Байю-Тек, я нащупал айпод и нашел одну из песен Ти Джоли. Она пела «Блондинку Джоли», эдакую плачевную душераздирающую балладу, которую стоило услышать лишь один раз, и уже нельзя было забыть до конца своей жизни. Затем я вспомнил, что Алафер сказала, что так и не смогла найти песни Ти Джоли в списке файлов. Как такое возможно? Там, на мосту, в вечерних сумерках, когда последние солнечные лучи горели янтарной лентой по центру байю, а черно-зеленые спины аллигаторов скользили среди кувшинок, я слушал прекрасный голос Ти Джоли, доносившийся из висевших у меня на шее наушников, как будто бы она говорила со мной по-французски из какой-то давно прошедшей эры, времен Эванджелины и бегства акадийского народа из Новой Шотландии в заболоченные края Южной Луизианы. Я и не подозревал, что мне вскоре придется повторить старый урок, что иногда лучше довериться миру мертвых, нежели миру живых, и никогда не стоит сомневаться в существовании невидимой реальности, способной зависнуть, словно голограмма, прямо за краем нашего сознания.

Когда я пришел в «Клементину», Клет стоял у бара и гипнотизировал стоявший перед ним стакан водки, наполненный мелким льдом, вишенками, дольками апельсина и украшенный веточкой мяты. Я сел за стойку и заказал себе сельтерскую воду со льдом и лаймом на ободке бокала — самообман, однако позволивший мне подавить те мысли, которые здесь лучше не обсуждать.

— Хочешь, я поеду в Новый Орлеан с тобой? — спросил я.

— Нет, сестру я отправил в круиз, а племянница навещает друзей в Мобиле, так что пока они в безопасности, — ответил он.

— А потом?

— Ну, я еще не все продумал. Расскажу тебе, как только определюсь.

— Не пытайся справиться со всем в одиночку, Клет. С этими парнями можно разобраться самыми разнообразными способами, — сказал я.

— Например?

— Прижать Граймза за гибель ребенка в ДТП.

— А улики где? Показания обдолбанных родителей, которые уже списали пацана за следующую дозу?

Бар был полон людей и шума. Посреди болтовни о футболе и на ничего не значащие темы лицо Клета как будто висело в воздухе, словно красный надувной шар, отстраненное и полное боли.

— Я вырос среди таких, как Голайтли и Граймз. Знаешь, как с ними все уладить? Только свернув им шею, — Персел закинул в рот две таблетки аспирина и разжевал. — У меня такое ощущение в верхней части груди, как будто там все еще что-то застряло и давит мне на легкое, — он сделал большой глоток водки и поставил стакан на стойку под перезвон льда о стекло. — И знаешь, что в этом всем самое смешное? — спросил он.

— В чем?

— В том, что меня подстрелили. Что чуть ласты не склеил. Ведь я бы откинулся прям там, на байю, если бы пуля не попала в ремень моей плечевой кобуры. Меня спасла кобура, а не ствол, ну просто история моей гребаной жизни. Если со мной что хорошее и случается, и то случайно.

— Мистер, попросил бы вас не выражаться, пожалуйста, — заметил бармен.

— Прошу прощения, — ответил Клет.

— Пойдем отсюда, — предложил я.

— Нет, мне здесь нравится. И бар мне нравится, и еда, и компания, с чего бы это я вдруг все это бросил?

— Ты в том смысле, что лучше мне уйти? — спросил я.

— Знаешь, в бордель ходят не за тем, чтобы в шашки поиграть. — Клет Персел задумался над своими словами и скромно улыбнулся. — Так, музыкой навеяло, меня в действительности все это весьма устраивает. Это тот айпод, который я видел у тебя в больнице?

— Да, слушал тут песни Мелтон. Сейчас «Блондинка Джоли» играет.

— Ну-ка, дай взглянуть. — Он взял айпод с барной стойки и начал листать список треков. Слушай, да тут всего-то несколько песен: Уилл Бредли, «Тадж-Махал» и Ллойд Прайс.

— Песни Ти Джоли там тоже есть.

— Нет, Дэйв, их нет. Посмотри сам.

Я забрал у него айпод, отключил наушники и положил себе в карман.

— Давай-ка проедемся до Сент-Мартинвилла, — предложил я.

— Зачем? — спросил Клет.

— Я знаю, где находится дом Ти Джоли.

— И чего нам там делать?

— Пока не знаю. Хочешь остаться здесь и трепаться о футболе?

Клет взглянул на бармена.

— Заверни-ка мне устричный сэндвич и пару длинношеих бутылочек «Будвайзера», — попросил он. — И прости за мой треп. У меня неисправимый дефект речи. Это одно из немногих заведений, куда меня все еще пускают.

Все в баре заулыбались. И кто после этого скажет, что Клет лишен всяческого шарма?

Глава 03

Шел дождь, когда мы ехали по двухполосному шоссе сквозь длинный тоннель деревьев в сторону района чернокожих на южной окраине Сент-Мартинвилла. Сквозь пелену дождя виднелись огни пары ночных клубов; перед старой французской церковью на площади и позади «Дуба Эванджелины»[57] горели прожекторы. За их исключением большая часть города была погружена в темноту, если не считать фонарей на перекрестках и маячков на разводном мосту, под которым высоко струился желтый канал, покрытый танцующими каплями дождя.

Ти Джоли выросла в районе, сплошь состоящем из убогих лачуг, которые когда-то были частью большой плантации. Люди, живущие там, именовали себя креолами и не любили, когда их называли чернокожими, хотя сам термин изначально обозначал второе поколение колонистов, потомков континентальных французов и испанцев, рожденных в Новом Орлеане или пригороде. В довоенное время была еще одна группа смешанного происхождения, именуемая «свободными цветными людьми». В ранние годы эры гражданских прав потомки членов этой группы стали именоваться креолами, и некоторые из них присоединились к белым, противящимся принудительной интеграции в школах. Этот факт всегда напоминает мне о том, что человеческое стремление принадлежать к элите неискоренимо.

Ти Джоли жила с матерью и младшей сестрой на байю, в доме, построенном из кипариса, с двумя спальнями и ржавой крышей. Дом стоял в окружении орешин, черемухи и черного дуба спереди, зарослей бананов высотой выше крыши среди овощных грядок сзади и небольшого причала со стороны канала. Когда мы с Клетом въехали во двор, я и не знал, чего ожидать. Быть может, я хотел убедиться в том, что Ти Джоли была в порядке, что жила в районе Нового Орлеана и действительно навещала меня в больнице на авеню Сент-Чарльз. Я не считал свой визит исключительно эгоистичным поступком. Я хотел убедиться в том, что она в безопасности, что ее не окружают опасные парни, что она родит ребенка, хотя от него желал избавиться ее любовник. И я хотел верить, что он окажется достойным мужиком, который женится на ней и будет заботиться об их чаде, и что Ти Джоли Мелтон и ее семью ожидает в жизни все только самое лучшее. Я искренне желал этого, и мне было все равно, пусть даже окружающие считают меня помешанным.

Мы с Клетом ступили на веранду. Порывы ветра превращались в дождевые воронки, возникавшие по всему участку, на деревьях и на огромных блестящих кустах лопухов, растущих вдоль берега канала. Открылась дверь, и мы неожиданно увидели силуэтна фоне лампы в дальнем конце помещения. Силуэт передвигался посредством двух тросточек, спина его была согнута настолько, что ему приходилось с усилием поднимать свой подбородок, чтобы взглянуть прямо на нас. Его пальцы напоминали скорее когти, а кожа была обезображена заболеванием, которое иногда приводит к выщелачиванию цвета из тканей чернокожих людей. Не было бы преувеличением сказать, что своим видом и формой старик походил скорее на горгулью. Но его глаза были того же цвета, что и у Ти Джоли, иссиня-зелеными, и такими светящимися, что казалось, что ты смотришь на пронзенную солнцем волну, перекатывающуюся через коралловый залив на Карибах.

Я представился, показал ему свой значок и сказал, что я друг Ти Джоли и недавно видел ее в Новом Орлеане, а теперь хотел бы удостовериться в том, что у нее все в порядке. Внутрь он нас не пригласил.

— Значит, видали ее? — спросил он.

— Да, она навестила меня в больнице, где я лечился от травм. Вы ее родственник?

— Я ее дед. Как матери ее не стало, так она и уехала, месяца с три назад. Вот Прям там, на причале, парень на лодке ее подобрал, и с тех пор от нее ни весточки. А потом и сестренка ее, Блу, тоже уехала. Вы, случаем, Блу не видали?

— Нет, сэр, боюсь, что нет. Можно нам зайти?

— Пожалуйста. Меня зовут Эвери Дебланк. Вы уж простите, у меня тут не очень-то чисто. Кофе хочете?

— Нет, спасибо, — сказал я. Мы с Клетом сели на покрытый тканью диван, а мистер Дебланк остался стоять.

— Вы заявляли об исчезновении Ти в полицию?

— Угу, поговорил с помощником шерифа. Да только плевать им всем на нее.

— Почему вы так думаете?

— Да помощник шерифа говорил, что у нее, извольте видеть, «репутация». Так и заявил: «Репутация у нее еще та, и не подумай, что положительная». Говорил, она убегала еще в старших классах школы и тусовалась с парнями, которые толкали дурь. Я у него спросил, а есть ли здесь хоть один парень, не торгующий травкой. Звонил ему еще два раза, и каждый раз он отбрехивался, дескать, состава преступления нету. Я, пожалуй, присяду, не могу долго стоять. Кофе точно не хочете?

— Сэр, у вас есть кто-нибудь, кто мог бы вам помогать? — спросил я.

— Моей беде не поможешь, я восемнадцать лет проработал в Карвилле. Думаю, я напугал того помощника шерифа, он мне даже руку не пожал.

— У вас болезнь Хансена?[58] — спросил я.

— И это, и еще целый букет в придачу, — он впервые улыбнулся, и глаза его были полны света.

— Ти Джоли сказала мне, что живет с мужчиной, которого я знаю, — сказал я. — Она упомянула центраторы. Думаю, этот мужчина может работать в нефтяной отрасли. Ни о чем не напоминает?

— He-а, не напоминает, — Дебланк сел в прямое кресло, за его спиной виднелась фотография пехотинца времен Первой мировой войны. На противоположной стене висело цветное изображение Иисуса, наверное, вырезанное из журнала. На полу лежал ковер, края которого износились до отдельных ниток, а в желтом свете настольной лампы медленно порхала моль. Снаружи, сквозь дождь, я видел зеленые и красные огни проходящей мимо баржи, а создаваемые ею волны, словно пощечины, били по огромным листам лопуха, похожим на слоновьи уши. Он добавил:

— Кстати, у нее был дневник.

— Прошу прощения? — опешил я.

— У нее в комнате. Хотите, я принесу? Там целая кипа фотографий.

— Не вставайте, сэр. С вашего разрешения, я сам схожу в ее комнату и принесу его.

— Он там на маленькой тумбочке. Она всегда им гордилась. Называла его своей «книгой знаменитостей», а я говаривал: «Здесь нет знаменитостей, кроме тебя, Ти Джоли», а она мне: «Никакая я не знаменитость, дедушка, но однажды обязательно ей стану. Вот увидишь».

Он задумчиво посмотрел куда-то вдаль, как будто почувствовал, что сказал больше, чем нужно было, и позволил собственным словам причинить себе боль. Я отправился в спальню Ти Джоли и нашел дневник в толстой розовой пластиковой обложке с тиснением в виде сердечек. Вернувшись на диван, я принялся перелистывать страницы. Она вырезала несколько газетных статей и приклеила их на страницах дневника: история о ее выпускном вечере в школе, фотография, когда она была королевой Фестиваля раков в Бо Бридж, еще фото Ти Джоли с каджунской девчачьей группой под названием «Бон суар, Катин» и с известным каджунским уличным скрипачом по имени Хэдли Кастилл.

В конце дневника я нашел коллекцию глянцевых фотографий, которые она не приклеила к страницам. Это были фото не из тех, что могли бы попасть на страницы заштатной газетенки. Похоже, что они все были сделаны в ночных клубах, на большинстве она была с мужчинами намного старше ее, одетыми в костюмы и щеголяющими дорогими ювелирными украшениями. Некоторых я узнал. Двое были заядлыми игроками, регулярно наведывающимися в Нью-Джерси. Один управлял коллекторским агентством и продавал никчемные страховые полисы бедным и необразованным. Еще один управлял финансовой компанией, специализирующейся на ссудах под залог недвижимости. Все они скалились так, как улыбается охотник, хвастающийся своими трофеями. На всех фотографиях Ти Джоли была одета в расшитые блестками блузки и ковбойские сапоги или же иссиня-черное вечернее платье, украшенное фиолетовыми и красными розами. Она напомнила мне одинокий цветок, по ошибке попавший в коллекцию безвкусных восковых фигур.

На одной из фотографий я увидел человека, которого не ожидал встретить в дневнике Ти Джоли. Он стоял у бара позади основной группы. На нем был темный костюм без галстука, воротник модной рубашки расстегнут, на шее золотая цепь и золотой образ, череп блестит сквозь короткую стрижку, брови едва различимы за многочисленными шрамами, а рот раскрыт, как у рыбы, отчаянно пытающейся вдохнуть кислорода на поверхности аквариума. Я передал фотографию Клету.

— Вы знаете, кто такой Бикс Голайтли? — спросил я мистера Дебланка.

— Не, никого с таким именем не знаю.

— Он на этой фотографии с Ти Джоли и ее друзьями.

— Я и этих-то людей не знаю. Чем занимается этот парень?

— Он преступник.

— Ти Джоли с такими не водится!

Но она водится с людьми, которые используют других, — подумал я. Взяв фотографию у Клета, я показал ее мистеру Дебланку.

— Взгляните-ка хорошенько вот на этого парня. Вы уверены, что никогда его не встречали?

— Нет, сэр, я его не видел и не знаю, и Ти Джоли никогда не рассказывала мне о нем или о прочих этих мужиках. Так что он за преступник?

— Из тех, кого даже бандиты считают позором профессии, — ответил я.

Печаль скользнула по его лицу, старик заморгал в свете лампы.

— Внучка сказывала, что влюбилась в мужчину. Говорила, мож, пригласит его домой, познакомит. Говорила, что он богат, даже в колледж ходил, и любит музыку. Больше ничего. А в один день она просто исчезла. А потом и ее сестра уехала. Не знаю, почему так происходит. Они бросили меня одного, просто исчезли и так и не позвонили. Это нечестно.

— Что нечестно?

— Все. Мы никогда не нарушали закон. Мы заботились о себе и о нашей хижине на байю и никогда не причиняли никому вреда. Вот там фотография моего отца на стене. Он воевал во Франции в Первую мировую. Его лучший друг погиб в последний день войны. У него было восемь детей, и он вырастил нас так, чтобы мы никогда не воевали ни в каких войнах и никогда не причиняли вред другим людям, что бы там ни было. А теперь кто-то забрал у меня моих внучек, а помощник шерифа брешет, что никакого преступления и не было. Разве ж это честно? — Дебланк с трудом поднялся на ноги при помощи двух своих тростей и отправился на кухню.

— Сэр, что вы делаете? — спросил я.

— Кофе вам варю.

— Это вовсе необязательно.

— Нет, обязательно. Не слишком-то я хороший хозяин. Сахар найти не могу вот только, да и утром тоже его не нашел. Память уже не та, что раньше.

Я последовал за ним на кухню, чтобы убедить не беспокоиться. Полки шкафчиков, на которых вместо дверей висели занавески, были почти пусты. На плите не было кастрюль, да и в воздухе не пахло никакой едой. Он достал с полки банку и, замешкавшись, уронил ее на сушилку — пластиковая крышка отлетела, и последние остатки кофе рассыпались.

— Ничего, на три чашки как раз наберем, — пробормотал он.

— Нам пора, мистер Дебланк. Спасибо за ваше гостеприимство, — сказал я.

Он замешкался, затем начал собирать кофе обратно в банку.

— Да-да, я понимаю, — печально ответил он.

Мы с Клетом вышли под дождь и забрались в «кадди». Клет не стал включать зажигание, а вместо этого уставился через лобовое стекло на свет лампы, просачивающийся через темные передние окна дома перед нами.

— На кухне у него шаром покати, — вымолвил он.

— Подозреваю, что он питается только благотворительными обедами, — ответил я.

— Ты когда-нибудь видел, что едят эти старики? Похоже на шинкованный корм для кроликов или то дерьмо, что жрут зэки в Иране.

Я не перебивал его.

— Как ты думаешь, мистеру Дебланку понравился бы разогретый сэндвич и бутылка холодненького? — спросил он.

Мы взяли футовый сэндвич Клета, сделанный почти из целого батона французского хлеба, наполненного жаренными во фритюре устрицами, молодыми креветками с майонезом и острым соусом, салатом, помидорами и луком, и занесли его вместе с двумя бутылками «Будвайзера» в дом. Затем мы приготовили кофе и сели с мистером Дебланком за его кухонным столом, разрезали сэндвич на три части и прекрасно поужинали под звуки дождя, словно барабанившего гигантскими пальцами по крыше.

Элис Веренхаус жила в старом квартале неподалеку от Магазин-стрит, на окраине Гарден-Дистрикт, в квартале, навевавшем мысли об аристократической бедности, которая стала характерной для Нового Орлеана середины двадцатого века. Даже после «Катрины» вековые дубы достигали громадных размеров, их гигантские корни поднимали тротуары, разрушали бордюры и закрывали дома от солнца практически двадцать четыре часа в сутки. Но постепенно та культура, которая определила этот город, хорошая она или плохая, улетучилась из квартала Элис, а на смену ей пришли решетки на окнах офисов и домов и всепроникающий страх, временами обоснованный, что те два или три подростка, играющие в баскетбол вниз по улице, могут оказаться монстрами из ваших худших кошмаров.

То ли из чувства гордости, то ли в знак отказа принимать обстоятельства своей жизни, Элис не устанавливала сигнализацию в своем доме и не прятала окна за решетками, призванными имитировать произведения искусных испанских кузнецов, которые были частью традиционной архитектуры Нового Орлеана. Она пешком ходила на службы в церковь, а на работу добиралась на трамвае. Покупки она делала по ночам в продуктовом магазине, расположенном за три квартала от ее дома, и сама катила сумку на колесиках до дома, не без труда преодолевая хребты бетонных блоков, торчащие из тротуара. Однажды из темноты вынырнул мужчина и попытался сорвать у нее сумочку с плеча, на что мисс Элис отдубасила его по голове баклажаном, который еще и бросила ему вслед, когда неудачливый грабитель спешно ретировался вниз по улице.

Друзей у нее было немного. Ее дни в обители были наполнены желчью, депрессией и горьким осознанием того, что изолированность и одиночество всегда будут ее уделом. Тем более иронично, что первый луч света в темном царстве своей взрослой жизни Элис увидела в новой карьере секретаря при частном детективе — алкоголике, клиенты которого словно были списаны с персонажей Ада Данте. И ей приходилось делать вид, что ее глубоко оскорбляет их вульгарность и нарциссизм. Но приходили скучные дни, когда, глядя сквозь оконное стекло, Элис ловила себя на мысли о том, что ей хотелось бы, чтобы в двери офиса вошла обманутая жена, жаждущая крови, или вломился один из бежавших из-под залога бедняг Нига Роузвотера в поисках мирского отпущения грехов.

В эти минуты внутреннего созерцания секретарша Клета Персела задумывалась, а не прячется ли внутри нее язычник, скрытый под тонким слоем маскировки.

На следующий день после того, как детектив отправился в Новую Иберию заниматься своим новым офисом, к югу от города с моря неожиданно пришла гроза, принеся с собой соленый запах моря и ливень, затопивший улицы и наполнивший канализационные канавы и дворы вездесущей непотопляемой листвой. Когда Элис сошла с трамвая на Сент-Чарльз и пошла к Магазин-стрит, облака уже не могли сдерживать скопившееся в них электричество, и гром загромыхал над заливом, словно артиллерийская канонада. Воздух был свеж и прохладен, он отдавал корой деревьев, запахом напоминая воду, долго стоявшую в деревянной бочке. Ее наполнило необъяснимое предчувствие необычного вечера, как будто она вновь отправлялась в дом своего детства в Морган-сити, где грозовые облака над заливом каждый вечер устраивали световое шоу, где ветер сгибал пальмы на бульваре, а забавный мороженщик в белой кепке неспешно проезжал мимо на своем грузовичке по дороге в парк.

Элис поднялась на веранду своего маленького домика и открыла дверь, у которой ждал приглашения войти внутрь ее кот Седрик, похожий на желтую мохнатую тыкву с белыми лапками и звездой на морде, вечно оставлявший за собой мокрые пятна на столе и ни разу не получивший за это нагоняй. Подрезав хозяйку на входе, он незамедлительно атаковал свою миску, а она включила телевизор в гостиной, наполнивший дом звуками новостей и семьи, которой у нее никогда не было.

Мисс Веренхаус набрала в чайник воды и поставила его на газ, бросила замороженный ужин-полуфабрикат в микроволновку и глянула из окна на идущего вниз по аллее мужчину в плаще с капюшоном. У него были покатые плечи, руки в карманах, он шел и расплескивал лужи ногами в красных кроссовках, а затем исчез за струями дождя. Она взяла на руки кота, уложила его на одну руку и, играючи, схватила его за толстый пушистый хвост. «И чем ты тут занимался весь день, толстячок?» — игриво спросила Элис.

Седрик уперся ей в руку задними лапами, показывая, что не прочь попрыгать, но отчего-то передумал и юркнул из ее рук на стол, уставившись на окно, выходящее на аллею. Элис выглянула из окна и увидела соседа с виниловым мешком для мусора в руках, поднимающего крышку мусорного бака.

— Ты просто большой ребенок, Седрик, — проворчала Элис.

Она услышала «динь-динь» микроволновки, вытащила контейнер с полуфабрикатной телятиной, картофелем и горошком, сообразила себе чашку чая и села ужинать. Чуть позже она устроилась на кресле перед телевизором и уснула под звуки канала «История», даже не осознавая, что проваливается в сон.

Когда Элис проснулась, гроза уже ушла, и электрические всполохи бесшумно мерцали в облаках, на мгновения освещая деревья и лужи с плавающими листьями во дворе. Седрик возлегал на подоконнике заднего окна и заигрывал с каплей дождя, стекающей по стеклу. Затем кто-то покрутил механический звонок у входа. Она сняла цепочку и распахнула дверь, даже не удосужившись сначала проверить, кто к ней пожаловал.

Посетитель был чернокожим подростком, лет восемнадцати-девятнадцати, с козлиной бородкой, торчавшей из подбородка, словно проволока. Он было одет в черную куртку с капюшоном, висящим за спиной. Через москитную сетку Элис почувствовала запах немытого тела, нечищеных зубов и грязного белья. Под мышкой он держал картонную коробку без крышки.

— Чего тебе? — спросила она.

— Я продаю шоколадки для фонда «Мальчики города».

— А живешь ты где?

— В приходе Святого Бернарда.

Элис хотела взглянуть на его обувь, но нижняя панель москитной сетки закрывала ей обзор.

— Есть один белый, который собирает таких, как ты, в районах Нижней Девятки и привозит в кварталы типа моего. Вы платите ему по четыре доллара за каждую невозвращенную шоколадку, остальное принадлежит вам. Верно?

Похоже, он задумался о ее словах, глаза его на мгновение затуманились.

— Это для мальчиков из Фонда «Мальчики города».

— Я не могу дать тебе денег.

— Вы что, конфет не хотите?

— Ты работаешь на нечестного человека. Он использует детей для того, чтобы обманывать людей. Он отнимает у людей их веру в ближнего. Ты меня слушаешь?

— Да, мэм, — сказал он, поворачиваясь к улице и отрывая свой взгляд от ее глаз.

— Если тебе нужно в туалет, заходи. Если хочешь перекусить, что-нибудь соображу. Но тебе точно стоит порвать с тем человеком, на которого ты работаешь. Так ты хочешь зайти или нет?

Он покачал головой:

— Нет, мэм, не хотел вас беспокоить.

— Это ты был здесь на аллее недавно? Что у тебя за обувь?

— Что за обувь? Да та же, что надел сегодня утром.

— Не умничай мне тут.

— Мне пора. Меня там мужик за углом ждет.

— Заходи как-нибудь, поговорим.

Он устало взглянул на нее:

— О чем поговорим?

— О чем хочешь.

— Да, мэм, так и сделаю, — ответил он.

Элис закрыла внутреннюю дверь и выглянула в боковое окно, проследив, как мальчик прошел вверх по улице под зонтиком из деревьев. Он не останавливался у других домов. Почему же он выбрал только ее дом? Она вышла на аллею и попыталась посмотреть, что происходит вниз по улице, но мальчишка уже исчез. Может, зашел через парковку в многоквартирный дом? Вполне возможно, не так ли? Ведь иначе… Ей не хотелось думать о том, что могло быть иначе.

Она вновь закрыла дверь на цепочку и услышала, как на фоне приглушенного грома рэпа, гремящего в закрытой машине, на аллее громыхнула крышка мусорного бака, а мокрые ветки деревьев тихо заскреблись о стену ее дома. Она услышала, как Седрик пробежал по линолеуму на кухне.

— А ты куда собрался, толстая мохнатая тыква? — играючи спросила Элис.

Она быстро осмотрела коридор, спальню и туалет — Седрика нигде не было. Бывшая монахиня почувствовала холод, исходящий от стены, отделяющей гостевую комнату от ванной. Она открыла дверь и в оцепенении увидела, как ветер колышет занавески на открытом окне, с которого кто-то снял москитную сетку.

Элис повернулась в сторону коридора, ощущая, как сердце выпрыгивает из груди, и в этот момент мужчина в фиолетовой лыжной маске, черных кожаных перчатках и красных кроссовках вынырнул из туалета и с размаху ударил ее кулаком в лицо.

— Ну ты и тупая сука, — процедил он злобно, — в таком квартале и без сигнализации.

Когда Элис очнулась, она не могла понять, от чего потеряла сознание — от удара нападавшего или потому, что стукнулась головой об пол. Все что знала, это то, что она лежала на линолеуме в своей кухне с запястьями, зафиксированными скотчем на ручке духовки. Единственным источником света на кухне был зажженный газ под чайником и тусклое свечение по краям жалюзи от фонаря на аллее снаружи.

Нападавший стоял над ней, тяжело дыша через отверстие для рта в лыжной маске, сжимая и разжимая руки в перчатках.

— Ты любишь оперу? — спросил он. Произношение у него было странное, как будто бы у него была травма полости рта или же он носил вставную челюсть, не подходившую ему по размеру. — Отвечай, сука!

— Кто ты? — спросила Элис.

— Я тот, кто превратит тебя в оперную звезду. Ты сейчас по телефону одному своему дружку тирольские трели напоешь, ясно? Я тебе уже и чайничек подогрел.

— Я знаю тебя. Постыдился бы.

— Что за тупость? А с чего я, по-твоему, эту маску напялил?

— Потому что ты трус.

— Это означает, что у тебя есть шанс уйти отсюда живой. Но шансы твои тают прямо на глазах. Кот твой где, под кроватью прячется?

Она тщетно пыталась прочесть выражение его глаз за маской.

— Что, кошка язык проглотила? — спросил он и заржал, довольный своим чувством юмора.

— Оставь кота в покое.

Он бросил взгляд на микроволновку:

— А мне кажется, что это ему как раз по размеру.

— В любую минуту ко мне придут друзья. Тебя накажут за все, что ты тут творишь. Ты мерзкий человечишка. Нужно было позволить господину Перселу расправиться с тобой.

Он наклонился над ней и заглянул прямо в лицо:

— Нет у тебя никаких друзей, дамочка. Никто тебе не поможет. Смирись с этим. Ты полностью в моей власти, и ты будешь делать все, что я прикажу. Думаю немного поменять свой план. Как там называется это местечко в Кентукки, где народ принимает обет молчания? — Бандит щелкнул пальцами, перчатка же издала лишь шепот. Гефсимания? Я сказал, что сделаю из тебя оперную певицу, но это не самая лучшая идея. Ты бы тут весь квартал перебудила. Давай-ка лучше сойдемся на обете молчания. Ну-ка, скажи «а-а-а».

Когда Элис отказалась, он схватил ее за подбородок и заткнул ей рот посудной тряпкой, затем заклеил рот скотчем.

— Вот так-то лучше, — сказал он, выпрямляясь, — теперь ты выглядишь, как воздушный шарик, который вот-вот взорвется. Это, кстати, недалеко от истины.

Человек в лыжной маске выключил газ и взял в руки чайник.

— Ну, с чего начнем? — игриво проговорил он.

Элис почувствовала, как пот выступает на лбу, как посудная тряпка и ее собственная слюна все глубже и глубже проникают в горло, как туфли слетели с ног от ударов об пол. Бандит наклонил носик чайника вниз и медленно обдал кипятком сначала одну ее ногу, потом другую.

— Ну, как ощущения? А ведь это только начало, — оскалился он.

Налетчик явно не был готов к дальнейшему повороту событий. Элис Веренхаус напрягла мышцы и вырвала ручку из плиты, мгновенно оказавшись на ногах, подобно бегемоту, восстающему из древней топи. Она сорвала скотч с лица, вытащила посудную тряпку изо рта и изо всех сил нанесла точный удар прямо между глаз нападавшего, от чего тот с размаху отлетел к стене. Элис схватила хлебницу и с размаху разбила ее о голову противника, затем распахнула дверь в подсобку и выхватила разводной ключ, торчащий из ящика с инструментами. С тяжелым разводным ключом в руке бывшая монахиня на мгновение почувствовала себя метательницей молота, состоявшего из зазубренных зажимов, расположенных на длинном резьбовом валу. Ее противник только смог подняться на ноги, когда она с размаху хлестким ударом ударила его ключом по ягодицам. Он закричал и выгнул спину, словно та переломилась, руки инстинктивно потянулись назад, чтобы защититься от следующего удара. Элис замахивалась вновь и вновь, нанося удары по плечам, по предплечью, по локтю, и каждый удар сопровождался глухим звуком тяжелого удара металла о кость.

Натыкаясь на вещи, он, шатаясь, выбежал из ее гостиной и распахнул дверь, кровь из носа уже проступала через маску. Элис ударила его снова, на этот раз по хребту, от чего он проломил москитную сетку и вывалился на веранду. Она последовала за ним, нанеся точный удар по ребрам, который повалил его на тротуар, и продолжала бить его по бедрам, по коленям, пока он наконец не смог подняться и не побежал вниз по улице, ковыляя и теряя равновесие, как мешок с костями, пытавшийся на ходу соорудить из себя скелет.

В ушах у Элис звенело, ее легкие отчаянно требовали воздуха, сердце, казалось, распухло от адреналина. Неподалеку на нее, не веря своим глазам, оцепенело смотрел чернокожий парень с коробкой шоколадных конфет под мышкой.

— А ты чего уставился? — рыкнула Элис.

— Я сделал так, как вы сказали. Я бросил свою работу. И хрен я ему шоколадки верну.

Она хотела сказать ему что-то, но никак не могла отдышаться или даже вспомнить, что планировала ему сказать.

— Ваш кот только что выбежал. Я его поймаю.

— Не надо, он сам вернется.

— Вы никого больше этим ключом дубасить не собираетесь?

Мир кружился вокруг Элис, ей пришлось облокотиться о дерево, чтобы не упасть. Не хватало ни воздуха, ни верных слов, чтобы ответить на вопрос мальчишки.

Я вернулся к работе в полицейском управлении округа Иберия на полставки на следующее утро после грозы, в основном потому, что нам нужны были деньги. Но, если совсем честно, я любил свою работу и то место, где должен был ее выполнять. Управление объединили с полицией города, и оно переехало из здания суда в большое кирпичное колониальное здание за библиотекой с прекрасным видом на застывший в тени деревьев религиозный грот, Байю-Тек и городской парк по ту сторону канала. Утро моего возвращения было солнечным, прохладным и свежим после ночного дождя. На столе я обнаружил цветы от шерифа Хелен Суле и коллег, и, сев в свое вращающееся кресло, засмотрелся на сияние солнца и рябь от ветра на поверхности воды. У меня было такое чувство, будто бабье лето никогда не закончится, что мир — это все-таки замечательнейшее место и что я больше никогда не позволю теням в сердце отравить мне жизнь.

Но уже к десяти подошел Клет Персел и рассказал о звонке Элис Веренхаус: на нее прошлой ночью напал громила в маске, и она узнала Вейлона Граймза.

— А откуда она знает, что это был Граймз? — спросил я.

— Он пытал ее кипятком и угрожал испечь кота в микроволновке. Узнаешь почерк? — Клет, не останавливаясь, ходил по офису, нервно сжимая и разжимая кулаки.

— И что ты планируешь делать? — спросил я.

— Угадай.

— Клет, что-то здесь не сходится. Во-первых, как объяснить обнаружение твоей расписки в сейфе, принадлежащем Диди Джиакано? Диди уже почти двадцать пять лет как помер. И где же сейф был все это время? Его офис был на Саус-Рампарт, но я думал, что он сгорел или что-то вроде того.

— Сгорел. Какой-то там пиарщик или маркетинговый делец его восстановил, местный. Кажись, его звали Пьером. Да и вообще, не в этом дело. Элис Веренхаус пытал дегенерат, уже убивший ребенка и совершивший четыре или пять заказных убийств, и это только те, о которых я знаю. Вейлон Граймз и Бикс Голайтли слишком долго топчут эту землю.

Дверь в мой кабинет была закрыта, и через стекло я увидел Хелен Суле, она улыбнулась мне и прошла дальше по коридору.

— Я в этом не участвую, — вымолвил я.

— Тебя никто и не просит.

— Тогда зачем ты здесь?

— Затем, что я не знаю, что мне делать. Граймз не смог добраться до моей сестры или племянницы, а потому решил отыграться на пожилой женщине, бывшей монашке, да бога ради, на той самой женщине, которая не дала мне разорвать его на куски. Думаешь, Голайтли или Граймз испугаются полиции? Это все равно что дьяволу напомнить про книжки, не возвращенные в библиотеку.

— Клет, мы родились не в то время и не в том месте.

— Это еще что значит?

— Мы не можем просто взять и снести им башку, как на Диком Западе.

— Это мы еще посмотрим, — ответил он.

Я пожалел, что услышал его последнюю фразу.

Глава 04

В ту ночь мне не спалось. Клет отправился в Новый Орлеан в одиночку, оставив мне выбор: либо настучать на него моему боссу или в полицейское управление Нового Орлеана, либо позволить ему творить хаос и сеять разрушения, которые стали его визитной карточкой в нашем штате. Я надел брюки цвета хаки и сел на крыльце, медленно потягивая в темноте молоко. Треножка, наш домашний енот, храпел под большим черным дубом в конуре, которую мы недавно законопатили от дождя. Его приятель Снаггс, наш боевой кот, в свое время умудрившийся сохранить свои мужские причиндалы, лежал на боку рядом со мной, постукивая своим короткошерстным хвостом по деревянной ступеньке. Уши у него были обглоданы, шея была толстой и непробиваемой, как пожарный гидрант, при ходьбе он поигрывал мускулами, как заправский качок. Он был беспощаден в драке, пленников не брал и прогонял любого пса со двора, если считал, что он представляет угрозу для Треножки. Неудивительно, что они с Клетом были закадычными друзьями.

Но здесь я не совсем честен. Меня беспокоили не только проблемы Клета. С выпиской прекратились и капельницы с морфином, и каждая клетка моего тела чувствовала это. Отказ от бухла и медикаментов — это все равно что голышом пробираться через кусты терновника, которые все не кончаются. К сожалению, к этому добавляется еще один элемент — страх, не имеющий названия. Этот страх сидит глубоко внутри твоего «я» и проявляется в виде постоянного чувства мучительного беспокойства. От этого у тебя сводит дыхание, и ты просыпаешься по ночам в холодном поту. Это не тот страх, уходящий, как только шасси самолета коснутся посадочной полосы. Собственная кожа становится тюрьмой, и этот страх следует за тобой, куда бы ты ни отправился. Ты ходишь взад-вперед. Ты прячешь мысли от окружающих. За один раз можешь запихнуть в себя два килограмма мороженого. Скрежещешь зубами во сне. Каждая ошибка, каждый промах в твоей жизни, неважно, сколько раз ты уже раскаялся и признал свою вину, воссоздают себя, и вновь и вновь свербят длинной иглой в сердце, как только ты открываешь глаза утром.

Вот почему бывалые зэки говаривают, что все мы отбываем срок — и где бы ты это ни делал, срок останется тем же.

А когда крышу у тебя наконец-то сносит, ты понимаешь, что мороженое — это лишь ущербный суррогат, которым ты пытался заменить старое доброе «оторвемся и да всех их к чертям собачьим, мать их так», и что ничто не заменит тебе старого друга Джека Дэниэлса на четыре пальца в наполненном молотым льдом стакане, с пивком вдогонку, или, может быть, даже с косячком или парой-другой колес, способных раскрасить яркими красками любой, даже самый темный подвал.

Для тех же, кто не хочет быть постоянным должником в барах или же пресмыкаться перед наркодилерами, есть и другой выход. Можно, как говорится, нажраться всухую. Ты можешь приласкать свою злобу, как только проснешься, и подпитывать ее в течение всего дня, так же, как подбрасывают дрова в костер. Твоя злость позволит тебе в уме напечатать собственное меню с большим ассортиментом блюд. Ты можешь стать моралистом и реформатором и испортить жизнь другим людям. Можешь делать из других козлов отпущения и провоцировать уличные беспорядки или же извратить религию и вести войны за святое дело. Можешь плевать другим в суп с утра до вечера и витать над всеми, как гелиевый шарик, беспечно поглядывая на бури и ураганы внизу. Когда пьяница говорит тебе, что у него больше нет проблем, потому что он бросил пить, обходи его десятой дорогой.

Я смотрел на отражение луны на поверхности байю и думал о Ти Джоли Мелтон и музыке, которую, кроме меня, никто не слышал. Неужели я помешался? Может быть. Но вот в чем фишка. Мне наплевать. Я уже давно понял, что мир — это далеко не самое рациональное место и что только люди, больше всех склонные к самоуничтожению, убеждают себя, что это так. Люди, меняющие историю, никогда не встречают понимания при жизни. Во времена революции мы, американцы, одержали самую невероятную победу над самой лучшей и самой крупной армией мира, потому что научились драться у индейцев. Сражение можно выиграть и прячась за деревом с мощной винтовкой. Вовсе необязательно надевать остроконечную шляпу, красный мундир, белые чулки и скрещенные на груди белые патронташи с большой серебряной бляхой по центру и маршировать вверх по холму навстречу гаубицам, заряженным цепями и картечью из распиленных подков.

Каким-то образом я знал с полной уверенностью, что Ти Джоли не только навещала меня в больнице на авеню Сент-Чарльз, но и то, что прямо в этот момент она манила меня там, в темноте. Ее рот слегка приоткрыт, локоны цвета красного дерева украшены золотым свечением лютиков, растущих вдоль оврагов на болоте Атчафалайа. Наши болота пронизаны каналами длиной более восьми тысяч миль, ставшими постоянным источником соленой воды для пресноводных болот. Территории беднейших из наших общин стали полигоном для сброса химических отходов, привозимых грузовиками из других штатов, а воды Гольфстрима, воспетые Вуди Гутрисом, несли в себе пятна нефти, простиравшиеся на несколько миль. Но я верил в то, что мог слышать голос Ти Джоли, доносившийся из тумана, и песни ее на акадийском французском были полны скорби погребальных мотивов. Быть может, все мои убеждения и все, что я ощущал, характерны для давно не пившего пьяницы или, в моем случае, для пьяницы, который облизывался каждый раз, когда вспоминал, как жидкость из полупрозрачной трубки медленно, капля за каплей, просачивалась в его вену. Как бы то ни было, я всегда был бы на стороне тех, кто отпустил свою душу на волю и более не обращал внимания на мнение окружающего мира.

Хотелось бы мне сказать, что все эти умозрительные потуги все-таки подсказали мне решение проблем. Ничего подобного. На рассвете, глядя, как пар поднимается над байю, как возвращается в море приливная волна под шум разводного моста на Берк-стрит, у меня все еще не было ответа на два ключевых вопроса: что произошло с Ти Джоли Мелтон и как шайка низкопробных мерзавцев умудрилась наложить грязные лапы на расписку в бурре, которую Клет Персел оплатил два десятка лет назад?

В 7:45 утра я прошел вниз по Ист-Мэйн, поднялся по длинной подъездной аллее мимо городской библиотеки и тенистого грота, посвященного матери Иисуса, вошел в боковую дверь полицейского управления и постучался к Хелен Суле. Хелен начала карьеру в должности контролера на платных автостоянках и доросла до патрульного в районе, в который входил «Дизаер Проджектс».[59] А уже после этого она стала детективом в полиции Новой Иберии. В этом городке прошли ее детство и юность. Несколько лет Хелен была моим напарником в отделе по расследованию убийств, отважно преодолевая все предрассудки и подозрения по отношению к женщинам в общем и лесбиянкам в частности. Некоторое время назад Суле стала объектом расследования отделения внутреннего контроля, и ей пришлось объяснять свои романтические отношения с конфиденциальным информатором-женщиной. Она получила три благодарности за храбрость и хорошую службу и в свое время побывала любовницей Клета Персела. И, наконец, бывало так, что Хелен и на меня смотрела с некой заинтересованностью определенного рода. И тогда, хоть и редко, мне приходилось срочно покидать ее офис и полностью посвящать себя другим занятиям в противоположном конце здания.

Я рассказал ей о проблемах Клета Персела с Вейлоном Граймзом и Биксом Голайтли, а также о вторжении Граймза в дом Элис Веренхаус. Я также поведал Хелен об исчезновении Ти Джоли и ее сестры Блу Мелтон в округе Святого Мартина.

— Дейв, независимо от того, что сделает или не сделает Клет, госпожа Веренхаус заявит в полицию Нового Орлеана на Граймза, — ответила она. — Так пусть же они делают свою работу.

— Но нет доказательств, что это был Граймз, — ответил я.

— С них станется и подкинуть доказательства.

— Знаешь, все изменилось с того времени, когда мы с тобой там работали.

Хелен взяла шариковую ручку и задумчиво прикусила ее, глядя мне прямо в лицо.

— Что там делает Клет в Новом Орлеане — это его дело. Ничего больше не хочу об этом слышать. Понял?

— Нет. Как ты думаешь, что произошло с Ти Джоли?

— Откуда я знаю, — ответила детектив, с трудом скрывая раздражение. — Ты говоришь, что видел ее в палате для выздоравливающих. А с чего ты взял, что с ней вообще что-то произошло?

На этот вопрос у меня не было внятного ответа.

— Эй, нас все еще двое в этом офисе или ты уже куда-то улетел? — спросила она.

— Ти Джоли была напугана. Она что-то говорила о центраторах.

— О чем?

— Она сказала, что боится. Сказала, что общается с опасными людьми.

— Если мы с тобой говорим об одном и том же человеке, то репутация у нее весьма сомнительная, Дейв. Плохие вещи нередко случаются с девочками, охотно снимающими трусики перед плохими парнями.

— Что за пакости ты говоришь.

— Переживешь. Это правда. Это ведь она пела в этой помоечной зайдеко-забегаловке у Байю-Биже?

— И что?

— Это место, куда мужики в костюмах и галстуках приезжают поохотиться на дичь.

— То есть ты считаешь, что она получила по заслугам?

— Очень рада, что ты снова на работе.

— Ты несправедлива к Ти Джоли.

Хелен раздраженно постучала ручкой по журналу, лежавшему перед ней на столе, ее веки подрагивали, а взгляд был обращен в никуда.

— Как бы это сказать? Хотя, знаешь, и пытаться не стану. Спасибо тебе за всю эту информацию, которая не имеет никакого отношения к преступлениям, совершенным в округе Иберия. В будущем, приятель, подавай мне все это в письменном виде, чтобы я могла на это взглянуть и подшить в мусорную корзину. Таким образом и ты, и я сэкономим кучу времени.

Прежде чем я успел ответить, Хелен отмахнулась от меня, округлила глаза и прошептала одними губами:

— Проваливай.

Бикс Голайтли был недоволен ходом дел. Не был доволен ни наездом на Персела, ни этим полоумным недоноском Граймзом, напавшим на бывшую монахиню, ни общим состоянием культурного коллапса в Новом Орлеане. Спросить его, так «Катрина» была манной небесной, смывшей с лица земли проекты социального жилья, от которых никак не удавалось избавиться. Всю эту вонючую ренессансную фигню тоже надо было бы смыть с улиц. Какое отношение эти поэты, художники-самоучки и прочая шелупонь, строящая из себя грошовых музыкантов, имели к восстановлению города? «Да это все мошенники из Голливуда, чья карьера потонула в морской пучине, пытаются засветиться на публике», — говорил он своим друзьям. «Черномазых и прочую нечисть мы отсюда выкинули, а в итоге половина этих попрошаек села нам на шею в Сан-Франциско. Не бывали там? Я однажды в парную попал в квартале, названном в честь Фиделя Кастро, а это уже говорит о том, что это за район, так вот там было две дюжины жирдяев, словно собравшихся на слет любителей сала. Дверь то ли застряла, то ли что, и я битых полчаса сквозь это мясо пробивался наружу».

Для Бикса город был безопасным и предсказуемым местом, когда находился под присмотром семьи Джиакано. Правила были известны всем: туристы получают все, что хотят. В Квартале допускаются любые пороки, кроме наркотиков. Кидалам, обрабатывавшим пьяных, ломали ходули — либо Джиакано, либо сама полиция. Ни один бар не пробивал выпивку для пьяных клиентов дважды. Шлюхи были чистыми и никогда не баловались дурью. Сутенеры не кидали клиентов своих девчонок, притворившись рассерженным мужем или братом. Карманникам, карточным шулерам и кидалам на скачках отрезали большие пальцы рук. Ни один упырь из Ибервилльских проектов не позволил бы себе ограбить туриста на кладбищах Сент-Луиса, если, конечно, не хотел смотреть на мир одним глазом. А педофилы шли рыбам на корм.

Так кого же это могло не устраивать?

До «Катрины» Биксу принадлежал продуктовый магазин на углу, на самом краю Квартала, бизнес по производству морепродуктов по ту сторону реки в Алджирсе и автомойка в Гентилли. Продуктовый магазин разграбили и разнесли мародеры, а автомойка утонула в грязи, когда прорвало дамбы, но для Бикса эти потери были несущественны. Вот бизнес по производству морепродуктов — это другое дело. Гигантские шлейфы нефти из прорывов на дне Залива залили устричные поля и креветочные территории по всему побережью Луизианы, Миссисипи и Алабамы. Бикс не только потерял свой самый прибыльный бизнес, но и утратил единственный способ отмывать незаконный доход. Вспомнить хотя бы те два крупных дельца, которые он провернул в Форт-Лодердейле и Хьюстоне — одно ограбление ювелирного принесло ему восемьдесят штук, минус сорок процентов перекупщику.

Как же так — иметь столько зелени, и не иметь места, где ее применить, кроме как закопать в саду за домом? Теперь еще этот Вейлон Граймз вломился в дом бывшей монахини и пытал ее кипятком, а «Таймз-Пикайюн» уже напечатали эту историю на первой полосе. Чем больше Бикс думал о Граймзе, тем сильнее была его злоба. Он взял мобильник с кофейного столика и вышел на балкон, набирая номер наемника. Вечернее небо розовело, ветер был одновременно и теплым, и прохладным, внизу сухо шелестели пальмовые деревья. В такой вечер он уже должен быть в городе, звонить девчонке или двум, ужинать в кафе на Сент-Чарльз, но никак не пытаться решить всю скорбь мира. И за что ему такое? Ему показалось, что краем глаза он увидел, как перекресток проехал темно-бордовый «Кадиллак» с крахмально-белым верхом.

Граймз взял трубку.

— Чего тебе? — спросил он.

— Угадай с трех попыток.

— Это кто?

— Кто это? А ты как думаешь, кретин? — рявкнул в трубку Бикс.

— На тот случай, если ты не в курсе, я неважно себя чувствую, и уже сказал тебе, что произошло, и с меня хватит уже твоего дерьма, Бикс.

— Я не ослышался? С тебя хватит моего дерьма? Знаешь, не так-то просто наложить кучу на голову спящего слона, подтереть зад его хоботом и отправиться на прогулку, как будто ничего не случилось.

— О чем это ты?

— Мне кажется, я только что видел машину Персела недалеко от моего дома.

— Это ты угрожал семье Клета, не я.

— Фишка в том, что я не собирался ничего делать.

— А Перселу откуда это знать? Большинство людей здесь считают, что у тебя крыша поехала.

— Где ты? — спросил Бикс.

— Тебе какая разница?

— Хотел отдать тебе твою долю с хьюстонского дельца. Ты в своей конуре для перепихонов?

— Ты же говорил, что перекупщик тебе не заплатил.

— Уже заплатил.

— А это правда, что ты откусил нос психиатру в «Анголе»?

— Нет, неправда, сука ты мелкая, это мой сокамерник. Хочешь знать, что я с тобой сделаю, если ты это дерьмо за собой не подчистишь?

— Говори помедленнее, я записываю, чтобы послать потом Перселу голубиной почтой твои планы касательно его семьи.

Рука Бикса, в которой он держал телефон, сжималась и разжималась. Казалось, что мобильник уже врос в его потную ладонь.

— Твоя доля двадцать штук, они тебе нужны или нет?

— Разменяй-ка свою двадцатку на пятаки и засунь их себе в задницу. Между делом еще и трахни себя, так как ни одна баба тебе точно не даст. Я тут слыхал, как парни из Арийского Братства говаривали, что ты в «Анголе» пользовался большой популярностью у педиков и клиенты к тебе в очередь вставали. Поэтому тебе никто не давал?

Прежде чем Бикс успел ответить, Граймз повесил трубку, а Бикс остался стоять, сжав телефон в руке настолько сильно, что его экран захрустел и чуть не треснул. Он почувствовал резкую головную боль, как будто кто-то забивал ему гвоздь в висок. Он попытался сконцентрироваться и выгнать из головы всех бесов, терзавших его от рассвета до заката. Какое слово вечно говорят в таких случаях? Фокус? Да, вот оно. Сфокусируйся. Он слышал ветер в пальмовых деревьях и звук трамвая, разворачивающегося для того, чтобы пуститься в обратный путь по авеню Сент-Чарльз. В Кафе на Кэрролтоне играла музыка. Из-за угла здания на мотокосилке с грохотом выехал латиноамериканец, похожий на недожаренное буррито. Косилка не имела ни мешка, ни глушителя и выбрасывала из выходного патрубка непрерывный поток скошенной травы вперемешку с кашей из пальмовых листьев и собачьим дерьмом.

— На хрен фокус, — подумал Голайтли.

— Эй, ты! Да-да, ты, латинос хренов! Да, ты! — прокричал Бикс. — Эй ты, я с тобой разговариваю!

Газонокосильщик глупо улыбнулся в сторону балкона, не снимая звуконепроницаемых наушников, и вернулся к работе.

— Думаешь, это смешно? — закипел Бикс. Он подождал, пока косильщик развернется и вновь проедет под балконом. Цветочный горшок в его руках был наполнен плотно утрамбованной землей, из которой торчал росток пальмового дерева, и по весу походил на ядро. Бикс крепко ухватился за горшок обеими руками, пытаясь рассчитать расстояние и траекторию, на мгновение представив себя артиллеристом, и метнул его в рабочего.

Голайтли не поверил своим глазам. Он не только промахнулся — в тот момент, когда он отпустил горшок, соседский пудель, которого Бикс называл Гавкающим тараканом, выбежал на газон, и их траектории с горшком сошлись в одной беспощадной точке. Пес остался лежать на траве. Газонокосильщик же спокойно сделал еще один разворот, чтобы начать новую полосу, и наехал на разбитый горшок, слежавшийся грунт и пальмовый росток, мгновенно измельчив их, и даже не заметил, что Голайтли только что попытался проломить ему голову. Бикс облегченно вздохнул, когда Гавкающий таракан неуверенно поднялся и ринулся обратно в квартиру. Если только пес не знал азбуку Морзе, Бикса никто не мог заложить.

Прежде чем Голайтли мог перезарядиться для второго залпа, он заметил, как темно-бордовый «Кадиллак» вывернул из-за угла и припарковался перед отремонтированным узким зданием барачного типа, которое теперь называлось «Книжный магазин на Мейпл-стрит». «Может это не Персел?» — подумал Бикс. Ну что горилле-альбиносу делать в книжном магазине, особенно если ее зовут Персел, если только здесь не продается порнуха или бананы? Пора завязывать с этим бардаком и понять, что к чему. Он прикрепил пистолет двадцать пятого калибра к лодыжке, натянул брюки на рукоятку и направился вниз.

Бикс Голайтли пересек улицу и занял позицию перед книжным магазином, облокотившись на крыло «Кадиллака», удобно сложив руки на груди. Через пять минут вышел Персел с парой книг в пластиковом пакете. На нем были свежевыглаженные слаксы кремового цвета, бледно-голубая рубашка с длинным рукавом и соломенная шляпа с черной лентой вокруг тульи, как будто бы он был каким-то садоводом на островах, а не алкоголиком, гонявшимся за сбежавшими из-под залога для Нига Роузвотера и Ви Вилли Бимштайна.

— Ты за мной следишь? — спросил Бикс.

— Слезь с моей машины.

— Я задал тебе вопрос.

— Если бы я за тобой следил, парковал бы я свою машину рядом с твоей конурой?

— Это не конура. Это кондоминиум. Тебе нужен Вейлон Граймз или ты приперся, чтобы на людей через окно пялиться?

— Я хочу, чтобы ты убрал своих бацилл с крыла моего «Кадиллака».

— Расслабься, мы друг друга не один год знаем, верно? Старая школа. Я не натравливал Граймза на твою секретаршу.

— А кто сказал, что это был Граймз? — спросил Клет.

— Может и не он. Я лишь говорю, что я тут не при делах.

Клет открыл водительскую дверь и бросил книги на сиденье.

— Ты угрожал моей сестре и племяннице. Думаешь, это тебе просто так сойдет с рук?

Бикс Голайтли ступил на тротуар, подальше от машины, и размял шею, как в старые времена, когда он готовился выйти из своего угла на первый раунд, чтобы сразу отправить обе перчатки в лицо противника.

— Ты алкаш, Персел, и твое слово ничего не значит. Жаль, что твоей секретарше досталось, но это на твоей совести, не на моей, — он поправил член через слаксы и сделал недвусмысленное движение в сторону Клета. — Не нравится — отсоси.

— Вот чего я не могу понять, Бикс. С чего бы это после стольких лет вы, недоумки, получаете старую расписку, которую, как вы думаете, можете использовать, чтобы украсть мой дом и мой офис? В какой убогий ум пришла такая тупая схема?

— Я уже говорил. Фрэнки Джиакано вскрыл сейф Диди Джи в качестве одолжения для кого-то.

— Кого?

— Я не знаю.

— Где был сейф?

— На дне озера Понтчартрейн. Откуда мне знать? Спроси у Фрэнки Джи.

— А вот я думаю, что ты врешь. Диди Джи держал свой тысячекилограммовый сейф прямо рядом с аквариумом, тем самым, в котором полно пираний. Не думаю, чтобы этот сейф куда-то исчез. Я проверил, кому принадлежит старое здание Диди. Парня зовут Пьер Дюпре. У него ты получил расписку?

— Все это слишком сложно.

— Бикс, у тебя не ломка случаем? Метамфетаминчик выветривается или другие проблемы?

— У меня вообще никаких проблем нет, — процедил Голайтли, наклонившись вперед и тыча пальцем себе в грудь. — Это у тебя проблема, Персел. Ты был грязным копом. Все смеялись у тебя за спиной. Как ты думаешь, почему наши шлюхи с тобой спали? Потому что так им приказал Диди Джи. Пришлось мне однажды сажать твое тело в такси у «Дос Маринос», так у тебя весь пиджак заблеван был, даром что в штаны не наложил. Ты чего это так на меня уставился?

— Я думаю, ты боишься.

— Тебя, что ли?

— Нет, кого-то еще. Думаю, ты со своими друзьями-дегенератами занялся самодеятельностью и увяз в собственном дерьме, и теперь тот, кого ты напряг, уже готов взять тебя за яйца. Так ведь? Или что-то вроде этого?

— И откуда у тебя столь светлая мысль?

— За все это время ты ни разу не вспомнил про деньги. А ведь у всех вас в голове только одна вещь — бабки. Вы и говорить больше ни о чем не можете. Ни о сексе, ни о спорте, ни о политике, ни о своих семьях. С утра до вечера вы только и делаете, что треплетесь о «зелени». Вам ее никогда не хватает, никому ни пятака не уступите, вы даже чаевые в ресторанах не оставляете, если только не надо перед кем-то выпендриться. Для вас, недоумков, жадность — это благодетель. Но ведь ты и не пискнул о тех бабках, которые, как ты говоришь, я тебе должен. У тебя что, новое развлечение в городе появилось? Что-то помимо грабежей еле передвигающихся стариканов?

— А может, я стараюсь забыть прежние обиды. Тебе нужен Граймз, я дам тебе Граймза.

— А я думал, что пацаны из Арийского Братства так не поступают.

— Сделаю для тебя исключение. Граймз заслуживает все, что только может с ним произойти. Расписку твою я тоже порву.

— Свой шанс ты уже упустил, а Граймза я и сам найду. Если я узнаю, что это ты приказал ему наехать на мисс Элис, ты не жилец на этом свете. Ну а пока что давай, придумывай, как свести свои татуировки.

— Не понял.

Клет Персел вынул из кармана слаксов небольшой диктофон и отмотал назад до момента, где Бикс говорил о том, что сделает исключение из кодекса Арийского Братства и готов заложить Граймза.

— Завтра твоя запись будет лежать на всех форумах твоих арийских сверхчеловеков.

— Братан, ты не можешь так поступить.

— Не забудь зайти в интернет с утреца, ты проснешься знаменитостью. Может, я и фоток твоих раздобуду, размещу там же. — Клет Персел сел в «Кадиллак», включил зажигание и зажал в зубах незажженный «Лаки Страйк». — Мужик, сходи к психиатру. Тебе нужна профессиональная помощь. Знаешь, прессовать тебя — все равно что жестоко обращаться с животными. Депрессию нагоняет.

— Персел, да ладно тебе. Погоди, вернись. Да ладно, мы всегда ладили. Братан, ты сам не знаешь, что творишь. Мы же старая школа, так?

Было почти десять вечера, когда Клет позвонил мне на домашний.

— Я забрался в берлогу Бикса Голайтли. Он прячет серебряные доллары внутри крышки унитаза. А дизайн квартиры, похоже, слизан с дешевого борделя.

— Ты вломился в квартиру Голайтли?

— Залез в его телефонные записи, прослушал все сообщения на автоответчике. В компьютер тоже залез. Он азартный дегенерат. За ним, наверное, полдюжины букмекеров и ростовщиков гоняется, вот почему он пытался на меня наехать. Думаю, он еще и крадеными картинами пробовал торговать. Ну, или подделками. Писал по электронной почте что-то насчет какого-то итальянского художника. Ну что такому парню, как Голайтли, знать об искусстве?

— Ты сейчас где?

— В Алджирсе. Голайтли припарковался около старого кирпичного квартирного дома. Думаю, именно здесь окопался Граймз.

— Вали оттуда.

— Нет, я собираюсь завалить эту сладкую парочку.

— Что за глупость, Клет?

— Глупость — это позволить одному из этих отморозков пытать кипятком мою секретаршу.

— А мне ты зачем позвонил?

— На тот случай, если что-то пойдет не так, хочу, чтобы ты знал, что происходит. А вот что я обо всем этом думаю. Голайтли работает на кого-то, кого боится. Он и Фрэнки Джиакано заполучили мою расписку и решили рубануть капусты по-быстрому, но кому-то это не понравилось, и теперь Голайтли под прессом на нескольких фронтах. В старые добрые времена члены семьи Джиакано вели себя как семейные люди, жили в пригороде и никогда не привлекали к себе внимание. Голайтли, Фрэнки и Граймз нарушили это правило.

— У тебя ствол с собой?

— Всегда и везде.

— Не делай того, о чем думаешь.

— Я и себе не рассказываю о том, что у меня в голове. А потому, как я могу сделать то, о чем думаю, если я не знаю, о чем? Расслабься, крепыш.

Ну и как тут поспоришь?

Клет закрыл мобильник и бросил его на пассажирское сиденье «кадди». Он припарковался за грузовиком на тенистой улице в старом жилом квартале района Алджирс, который совсем пришел в упадок и был перепрофилирован под коммерческую застройку. По ту сторону Миссисипи виднелись огни Французского квартала, черные очертания доков со стороны Алджирса и блики на маслянистой поверхности реки. Микроавтобус Бикса Голайтли был припаркован сразу за уличным фонарем на углу с подветренной стороны двухэтажного кирпичного здания. Бикс Голайтли сидел за рулем и попыхивал сигаретой, дым которой подхватывал ветер через полуопущенное стекло.

Почему Бикс не зашел внутрь? Клет недоумевал. Может, ждал, пока Граймз отправится спать? Может, он сам планировал пришить его? Вполне возможно. Для того чтобы расквитаться с кем-то, Бикс обычно нанимал киллеров, недоумков типа Граймза, но теперь именно его голос, попирающий Арийское Братство, был записан на пленку. Да и то, что он влез не в свое дело, лишь усугубляло его положение. Прикончил бы Бикс такого, как Граймз, чтобы хоть частично выправить ситуацию?

Вряд ли кто-нибудь, знающий Бикса Голайтли, задался бы этим вопросом.

Клет открыл бардачок и достал пистолет тридцать второго калибра. Давно пора было его уже выбросить — номер был выжжен кислотой, деревянная ручка обмотана изолентой, прицел спилен. Он сунул его в карман пальто, вылез из автомобиля и растворился в тени зданий вверх по улице. Он увидел, как Бикс сделал последнюю затяжку и щелчком выбросил окурок из окна. «Пора», — подумал Клет.

И тут он понял, почему Бикс оставался в своем микроавтобусе. Двое полицейских вышли из кафе на углу улицы, сели в машину и поехали через перекресток по направлению к реке. По иронии судьбы они не обратили ни малейшего внимания на микроавтобус, зато коп на пассажирском сиденье посмотрел Клету прямо в лицо. Тормозные фонари патрульного автомобиля на мгновение зажглись, затем он повернул на перекрестке, и Персел понял, что его не просто вычислили — его вычислили полицейские, считающие его своим недругом.

Он повернул обратно, сел в «Кадиллак», бросил пистолет обратно в бардачок и проехал задним ходом весь проулок, пока не вынырнул на следующей улице на расстоянии одного квартала. Во рту у него пересохло, сердце учащенно билось. Тяжело дыша, он выключил зажигание, ни на секунду не сомневаясь в правильности того, что припас для Бикса Голайтли и Вейлона Граймза.

«Остынь, — подумал он, — ты все еще можешь их завалить. Не все сразу. Верно? Верно!» — пронеслось у него в мозгу. Он подождал, пока не удостоверился в том, что патруль покинул район, затем вышел из автомобиля и отправился вверх по проулку по направлению к улице, где был припаркован микроавтобус Голайтли.

В подъезде дома было темно, пахло старым обойным клеем и ковром, который не пылесосили много месяцев. Бикс поднялся по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки, подтягиваясь на перилах с гибкостью, которой позавидовала бы любая макака. Давно забытое чувство предвкушения овладело им. Пьянящая энергетика убийства уже давно превратилась в смутное, выцветшее воспоминание, как и прелести секса и кайф от выигрыша на скачках. В свое время прекрасным источником наслаждения и тайного успокоения для Бикса были внутривенные наркотики, но и от них он больше не балдел и кололся только с тем, чтобы, как говорится, не потерять форму. Это означало, что и на игле он более не чувствовал себя живым. Пороки, которые он легко мог себе позволить, стали безвкусными и неинтересными, и временами Биксу казалось, что кто-то разбил витрину его жизни и похитил из нее все самое ценное.

Голайтли прошел по коридору, тускло освещенному слабенькими лампочками в покрытых пылью гофрированных абажурах и обклеенному вздыбившимися и скукоженными от влаги обоями, и бросил взгляд на пожарную лестницу, темнеющую на фоне зарева Квартала по ту сторону реки. Он задержался перед дверью с металлической цифрой «семь», тихо вставил кредитную карточку в щель между дверным замком и косяком и вдруг понял, что дверь не заперта. Бикс вернул карточку в бумажник, положил его в боковой карман и достал пистолет, зафиксированный на лодыжке. Он повернул ручку и быстро вошел в комнату.

В комнате царила почти кромешная темнота. На стереосистеме горели цифровые часы, в спальне работал телевизор, а из динамиков доносились женские оргазмические стоны. Бикс спрятал пистолет за спиной и всмотрелся в темноту, ожидая, пока глаза к ней привыкнут.

— Вейлон! — позвал он.

Ответа не последовало.

— Это Бикс. Я немного погорячился по телефону. Старею, видать, иногда не могу себя сдержать. — Единственным звуком в комнате оставались стоны из порнофильма.

— Вейлон, что происходит?

Бикс попытался нащупать выключатель на стене, держа пистолет на уровне бедра. И вдруг его рука замерла на выключателе — из темноты проступил силуэт человека, сидящего в кресле с тканевой обивкой, небрежно держащего на коленях никелированный револьвер, отражавший красные блики цифровых часов.

— Господи Иисусе, Вейлон! — выдавил Бикс. — Ты меня так до инфаркта доведешь!

Он незаметно сунул пистолет в задний карман и вытер ладони о брюки.

— Это и есть твой траходром? Ты где баб берешь, в приюте для слепых?

Бикс ждал, когда Вейлон заговорит. Затем спросил:

— Может, ствол-то уберешь? Давай выпьем, потом спустимся к моей машине, я отсчитаю тебе твои заслуженные двадцать штук. Забудем про Персела и монахиню. Ты меня слушаешь? Ты что там, язык проглотил?

Бикс нащупал выключатель и, поколебавшись мгновение, включил свет.

Вейлон Граймз не сдвинулся с места ни на дюйм. Его правая рука лежала на барабане револьвера «Вакуэро» калибра 357. Голова была немного наклонена назад, рот слегка приоткрыт. Один его глаз уставился на Бикса, как будто он спал и был разбужен незваным гостем. Второй — от выстрела в упор утонул в глазнице, а веко висело на уровне подбородка.

Бикс наконец смог выдохнуть.

— Хм, кто пристрелил дворнягу? — выдавил он, поворачиваясь вокруг своей оси, держа пистолет в вытянутой руке. — Есть тут кто еще? Если есть, мне с тобой делить нечего. Я пришел, чтобы оплатить долг, и все. Ты меня слышал.

Он почувствовал себя дураком. Неужто у него, Бикса Голайтли, кишка тонка стала? Он проверил спальню, туалет, кухню, но признаков взлома не заметил. Он вернул пистолет в кобуру, снял полотенце с вешалки на кухне и тщательно вытер дверную ручку изнутри, после этого вышел в коридор и протер дверную ручку снаружи, после чего засунул полотенце в карман. Ничего не упустил? Не мог вспомнить. Бикс прикасался только к дверным ручкам, больше ничего не трогал. В этом он был уверен. Пора смываться, а подумать о сложностях окружающего мира можно было и после.

Он отправился вниз по лестнице и незаметно вышел из здания. Прохладный ветер обдувал его лицо и волосы, а запах реки был словно бальзам на душу. «Ну, разве может повезти больше этого?» — ликовал он. Кто-то другой выследил Граймза, и теперь он, Бикс, мог идти домой чистым человеком, причем не только в плане кидалова Персела, но и в плане монахини, а также тех двадцати штук, которые он был должен Граймзу. Деньжата ему пригодятся, чтобы оплатить пару долгов, а может, и чтобы пройти лечение от зависимости. «Спасибо, Вейлон. Никогда не думал, что ты один сможешь оказать мне столько услуг сразу. Надеюсь, тебе понравится поездка в морг в мешке для трупов».

Но кто же его пришил? Вот это вопрос на миллион. Этого говнюка ненавидели многие, включая Персела и родителей того пацана, которого убил Граймз. «М-да, может и Персел», — подумал Бикс. Граймз, похоже, знал убийцу, так как признаков взлома не было. У Граймза в конуре всегда были спрятаны два-три ствола. Должно быть, он пытался воспользоваться револьвером, который, наверное, был спрятан под подушкой кресла — Граймз попытался его достать, и схлопотал за это пулю в глаз от Персела. Если так, может, Биксу и получится все-таки выжать доллар-другой из этого чертового частного детектива или же хотя бы полюбоваться тем, как его загребут за убийство. Нет, все-таки жизнь прекрасна и удивительна!

А может, Граймза прикончила одна из его баб. Ходили слухи, что он любил подвешивать их на крюке и обрабатывать кожаными перчатками или же заставлять играть в русскую рулетку. Граймз однозначно не ценил долгосрочные отношения с женщинами. Да и плевать. Ночь была просто сказка. Время праздновать, выпить парочку коктейлей с шампанским с дамой или двумя, может, в крэпс сыгрануть в «Харрас». Этот город все еще принадлежал ему. Затем в голову ему пришла еще одна мысль. Чего же не хватает этому сценарию для «Оскара»? А что, если подбросить улики на Персела? Времени у него было навалом. Никто не найдет Граймза, пока он не начнет гнить у себя в кресле. Бикс знал одного домушника, который за пару дорожек кокса украдет что-нибудь из офиса Персела и подкинет в квартиру Граймза.

Бикс подошел к своему микроавтобусу, весело подбрасывая ключи в руке, в душе его пели херувимы. Он открыл дверь, сел, отцепил кобуру от лодыжки и запер ее в бардачке. Не хватало еще, чтобы его остановили в Алджирсе и обыскали. Он вставил ключ в зажигание, закурил и выдохнул дым через открытое окно в небо, как огнедышащий дракон.

Он не обратил внимания на человека, стоявшего в дверном проеме на другой стороне улицы. Он вышел на свет и пошел по направлению к микроавтобусу. Бикс сумел разглядеть, что на нем были красная ветровка, бейсбольная кепка «Балтимор Ориолс» и тесные джинсы, заткнутые в замшевые сапоги. Руки он держал на виду. Бикс завел двигатель, но не включил передачу — сигарета отвисла во рту, а на лице появилась натянутая улыбка, скорее напоминающая гримасу.

— Это ты, Карузо? — спросил Бикс. — Не знал, что ты в городе.

Человек не ответил.

— Повернул на мосту не в том месте, — сказал Бикс. — Вот же растяпа, я ж тут вырос и все такое. Может, кофе выпьем или там чего? Я сегодня пару сделок еще закрыть должен. Ты не поверишь, это все часть совместной благотворительной программы с торговой палатой.

Человек наклонился, как будто пытаясь понять, нет ли еще кого в микроавтобусе, затем сделал шаг назад и огляделся.

— Поехали со мной, если хочешь, — предложил Бикс. — Я состою в круглосуточном спортивном клубе. Можем в мяч поиграть. Пытаюсь вот курить бросить и еще от пары вредных привычек отказаться. Прикольно видеть тебя в Алджирсе. Я всегда жил в Квартале или в аптауне, тут мне никогда не нравилось. Если это не Квартал и не Сент-Чарлъз, это не Новый Орлеан. Это как Мускоги, Оклахома, знаешь, про это отморозки всякие с Мерле Хаггард песни слагают. Залазь, прокатимся по мосту. С моста огни города особенно красивы. Ты бы мне звонил, когда приезжаешь в Новый Орлеан. Я знаю все злачные места, а они, как ты понимаешь, не отмечены ни в одном путеводителе. Хочешь увидеть дом, где жил тот писака, который все про вампиров калякал? Могу показать тебе крышу, где снайпер прикончил всех тех людей в Квартале. Я в этом городе родился и вырос. Я тот, кто тебе нужен. Поверь мне, Карузо, Алджирс — говно. Ну, на хрена тебе тут ошиваться?

Бикс Голайтли засунул в рот еще одну сигарету, не услышав ни слова в ответ, забыв про ту, что он оставил в пепельнице. Сигарета в его рту подпрыгивала на нижней губе, пока он говорил и говорил, а его чувство собственного достоинства медленно вытекало через подошвы туфель.

Вдруг Голайтли почувствовал, что мотор в его груди захлебнулся и встал. Он взглянул на бардачок, где был заперт пистолет, и замолчал. Бикс поднял глаза на фигуру, все также стоявшую у окна, и вытащил незажженную сигарету изо рта. Он снова начал говорить, но слова не складывались в предложения. Голайтли собрал всю влагу во рту, сглотнул и попытался начать снова. Он словно услышал свои собственные слова со стороны и поразился спокойствию, звучащему в них:

— Надо было бы тебе приехать к нам на Марди Гра. Как говаривал Вулфман Джек, веселье такое, что аж уши заворачиваются.

Человек поднял пистолет двадцать второго калибра с глушителем, держа его обеими руками, и выстрелил три раза Биксу в лицо — две пули в лоб и одну в рот, разрезав его сигарету пополам. Гильзы звякнули об асфальт, как маленькие колокольчики.

Стрелок наклонился и поднял гильзы столь же бесстрастно и аккуратно, сколь другие поднимают монеты, упавшие на песок пляжа. С дальнего конца проулка Клет наблюдал, как неизвестный прошел вниз по улице в конусе света уличных фонарей и исчез в темноте. Ветровка стрелявшего напомнила ему куртку Джеймса Дина в фильме «Бунтарь без причины». Затем стрелок вдруг повернулся, вернулся к фонарю и, похоже, на мгновение всмотрелся в проулок с неуверенностью или в замешательстве. Клет глубже отошел в проулок, сжав свой тридцать восьмой калибр в руке так, что бороздки рукоятки впились ему в ладонь, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из горла. Он вжался в кирпичную стену, задыхаясь от запаха собственного тела, и почувствовал, как холодный пар окутывает его сердце. Кровь настолько громко стучала в ушах, что он не был уверен, сказал стрелок что-нибудь или нет. Затем он услышал, как убийца пошел прочь, насвистывая мелодию. Это что, «Техасская роза»? Или он теряет рассудок?

Глава 05

В пять утра следующего дня «кадди» Клета, покрытый капельками пота утренней росы, подъехал к моему дому. Я слышал шаги Персела по гравийной дорожке под навесом на задний двор. Пока я отключил сигнализацию и открыл заднюю дверь, он уже сидел на ступеньках. Дубы и заросли ореха-пекана были едва различимы в тумане, наступающем со стороны Байю-Тек. Клет рассказал мне обо всем, что произошло в Алджирсе.

— Ты отправился в квартиру Граймза после того, как грохнули Голайтли? — спросил я.

— Я ничего не трогал.

— И Граймз отдал концы с пушкой в руке?

— М-да, наверное, он впустил не того парня и не осознавал свою ошибку, пока не стало слишком поздно.

— Так зачем ты залез к нему в квартиру?

— Граймз пытал мою секретаршу. Почему было не навестить его?

— Ты не заявил в полицию о перестрелке?

— Я позвонил из телефона-автомата и сообщил, что слышал звуки выстрелов.

— И сделал это позже?

— Ну да.

— Что-то тут не клеится, Клет. У тебя же был ствол, когда ты прятался в проулке?

— Я же говорил.

— Но ты не попытался остановить стрелка?

— А ты что, готов словить пулю за Бикса Голайтли?

Клет всматривался в туман, его большие руки покоились на коленях, плоская шляпа была надвинута на глаза, а живот нависал над ремнем. Он взял на руки Снаггса и начал салфеткой чистить его лапы от грязи, измазав глиной свои слаксы и спортивную куртку.

— Что-то ты не договариваешь, — вымолвил я.

— Типа чего?

— Говоришь мне, что просто застыл на месте?

— Этого я не говорил. Я просто не стал вмешиваться в судьбу Голайтли, вот и все. Он родился негодяем и отдал концы как негодяй. Без него мир стал лучше.

— Клет, но это делает тебя свидетелем убийства.

— Чего ты от меня ждешь? Я рассказал тебе, что произошло. Тебе не понравилось то, что ты услышал, и ты переложил проблему обратно на меня. У тебя поесть что-нибудь есть?

— Думаю, найдется.

— Думаешь? — спросил он, отпуская Снаггса.

— Зайдем внутрь. Поджарю яйца с беконом.

Он снял шляпу и потер лоб так, словно хотел стереть с него морщины.

— Просто кофе, — сказал он. — Что-то не жарко здесь.

— Мышцу потянул или что?

— Нет, не это.

— Как я могу тебе помочь, если ты не договариваешь?

— Я думал, что этой осенью мы с тобой снова отправимся на рыбалку. Как в старые добрые времена, когда мы ловили зеленую форель к северу от залива Баратария. Новый Орлеан — это единственное место на Земле, где люди называют окуня зеленой форелью. Славно, правда?

— Кто этот стрелок, Клет?

В 7:45 утра я поехал в офис, а Клет отправился в коттедж, который он снимал в мотеле вниз по каналу. В 11 утра я позвонил Дэну Магелли из полицейского управления Нового Орлеана и спросил, есть ли у него что-нибудь насчет двойного убийства в Алджирсе.

— Откуда ты знаешь, что мы что-то накопали? — поинтересовался он.

— Слухи ходят, — ответил я.

— Завалили Бикса Голайтли и шпану по имени Вейлон Граймз. Пока что нет ни гильз, ни отпечатков. Похоже на заказное убийство. Аноним звонил с телефона-автомата и сообщил о перестрелке.

— А почему ты думаешь, что это заказуха?

— Ну, помимо того, что стрелок забрал свои гильзы, он, скорее всего, пользовался двадцать вторым или двадцать пятым калибром с глушителем. Профи любят небольшой калибр, потому что пуля рикошетит внутри черепной коробки. А тебе кто сказал о стрельбе, Дэйв?

— Так, шепнули на ухо.

— Кто именно?

— Да может, тот же самый парень, что звонил насчет стрельбы. Он сказал, что стрелок был одет в красную ветровку, бейсболку «Балтимор Ориолс» и джинсы, заправленные в замшевые сапоги. Он сказал, что Голайтли называл его Карузо.

— В кондоминиуме Голайтли мы уже побывали. Сосед говорит, что какой-то парень, очень напоминающий Клета Персела, ошивался около кондоминиума прошлой ночью. Парни, что вы там задумали?

— Да ничего особенного. Здесь, на Байю-Тек, жизнь ну очень уж скучна.

— А вот я думаю, что ты врешь.

— Ты хороший человек, но никогда больше не говори со мной в этом тоне, — ответил я.

— Ты скрываешь информацию об убийстве, — заметил он.

— Ты когда-нибудь слышал о наемнике по имени Карузо?

— Нет. А если я не слышал, то и никто здесь не слышал.

— Может, в городе новый игрок?

— Иногда, когда люди едва не лишаются жизни, они начинают думать, что не должны следовать тем правилам, которым подчиняемся все мы. Передай эти слова Перселу.

— Он лучший коп из всех, когда-либо служивших в полиции Нового Орлеана.

— Ага, был, пока не пришил федерального свидетеля и не свалил из страны вместо того, чтобы ответить за свой поступок.

Я повесил трубку. К полудню мои полставки закончились. Я отправился домой пешком под навесом из ветвей черных дубов, образующих арку над Ист-Мэйн. Золотое сияние солнца пробивалось сквозь листву, ветер гонял испанский мох, а осеннее небо Луизианы было столь тугим и идеально голубым, что напоминало выгнутую керамическую чашу. Молли была у себя в офисе у байю, где она работала в благотворительной организации, помогающей рыбакам и мелким фермерам восстановить свои дома и свой бизнес. Алафер занималась вычиткой макета своей первой новеллы, сидя за нашим столиком для пикников из красного дерева на заднем дворе, а Треножка и Снаггс сидели, как статуэтки-книгодержатели, по противоположным краям стола. Я приготовил сэндвичи с ветчиной и луком, кувшин чая со льдом и сел рядом с ней.

— Тебя Пьер Дюпре нашел? — спросила она.

— Он что, звонил?

— Нет, заходил минут тридцать назад.

— И что ему было нужно? — спросил я.

— Он не сказал. Кажется, он куда-то торопился.

— Дюпре принадлежит здание в Новом Орлеане, где раньше располагалась штаб-квартира Дидони Джиакано. В том здании был сейф, где находилась старая долговая расписка Клета по карточной игре. Клет Персел уплатил долг, но парочка недоумков наложила лапу на расписку и попыталась забрать у него офис и квартиру. Ты что-нибудь знаешь о Дюпре?

— Встречала его на паре вечеринок. Вроде приятный парень, — ответила Алафер. Она откусила сэндвич и старалась не смотреть мне в глаза.

— Продолжай, — сказал я.

— Как художник он пользуется большим коммерческим успехом. Я же думаю, что он скорее продавец, нежели художник, но в этом нет ничего плохого.

— Нет?

— Ему принадлежит рекламное агентство, Дэйв. Этим он зарабатывает себе на жизнь. Не всем же нам быть Винсентами ван Гогами.

— Скажи мне, когда ты впервые написала строчку лжи в своем романе?

Дочь невозмутимо сделала глоток чая со льдом, ветер ворошил страницы ее новеллы.

— Ответ в том, что ты не написала ни единой лживой строчки, — ответил я себе.

У нее была чистая кожа, скорее темная, чем светлая, иссиня-черные волосы, как у индейца, а черты лица и блеск глаз просто прекрасны. Мужчинам было трудно не смотреть в ее сторону, даже когда их сопровождали жены. Я с трудом мог поверить в то, что это та самая маленькая девочка из Эль-Сальвадора, которую я вытащил из затонувшего самолета, разбившегося у Юго-Восточного пролива.

— А вот и Пьер Дюпре собственной персоной, — сказала она.

Желтый, как канарейка, «Хаммер» с огромной хромированной решеткой радиатора подъехал к дому. Через затемненные окна я видел, как водитель говорит с кем-то по мобильному и играет с чем-то на приборной панели. Я вышел из-под навеса и подошел к окну со стороны водителя. У Пьера Дюпре были густые черные волосы, блестевшие, как воронье крыло. Ростом он был не ниже двух метров, и лицо его было бы красивым, если бы не размер зубов. Они были слишком крупны для его рта и в комбинации с его габаритами создавали впечатление, что, несмотря на костюмы, сшитые по специальному заказу, и хорошие манеры, его тело едва сдерживало скрытые физические аппетиты, энергию и порывы, о которых остальные могли только догадываться.

— Простите, что разминулся с вами ранее, мистер Робишо, — сказал он через окно.

— Заходите, — ответил я.

Дюпре бросил в рот мятный леденец и обратился ко мне:

— Я опаздываю, но хотел бы поговорить о мистере Перселе. Он звонил мне в офис дважды в отношении какой-то расписки. В сообщении он сказал, что она была в сейфе, унаследованном мною от предыдущего арендатора здания и теперь, соответственно, принадлежащем мне. Я избавился от того сейфа много лет назад. Просто хотел сказать об этом мистеру Перселу.

— Ну так скажите.

— Я пытался, но он не отвечает на мои звонки. Мне пора возвращаться в Новый Орлеан. Вы передадите ему?

— Вы знаете парня по имени Бикс Голайтли?

— Нет, но что за имечко!

— А как насчет Вейлона Граймза или Фрэнки Джиакано?

— Все в Новом Орлеане помнят семью Джиакано. Ни с кем из них я лично знаком не был. Мне действительно пора бежать, мистер Робишо. Заезжайте как-нибудь на плантацию в Жеанеретт или ко мне домой в Гарден-Дистрикт. Захватите с собой Алафер, был бы очень рад снова увидеть ее. Она все еще пишет?

На последнем предложении он завел двигатель и сдал задним ходом на улицу, улыбаясь, словно его действительно интересовал мой ответ. Он проехал мимо «Шэдоус» и нырнул в деловой квартал.

Я попытался оценить то, что только что произошло. Человек, сказавший, что хочет передать сообщение, заезжал ко мне домой ранее, но не удосужился навестить меня в офисе, хотя знал, что именно там меня можно было найти. Затем он вернулся к моему дому, передал сообщение, не переставая говорить о том, что у него совсем нет на это времени. А после этого уехал, не сообщив ничего существенного, кроме того, что ему принадлежат два дорогих дома, куда нас пригласили без назначения официальной даты визита.

Я решил, что Пьеру Дюпре действительно место в рекламном бизнесе.

Хелен Суле позвонила мне домой утром в субботу.

— У нас поплавок обнаружился в округе Святой Марии, — сообщила она.

— Убийство? — спросил я.

— Пока не знаю. Старею я что-то для этой работы. В любом случае, ты мне там нужен.

— Может, пусть ребята из Святой Марии этим займутся?

— Один из помощников шерифа опознал жертву, это Блу Мелтон, сестра Ти Джоли.

— Блу утонула?

— Не исключено, что она замерзла до смерти.

— Что?!

— Блу Мелтон плавала в болоте в огромном куске льда. Температура воды минус 21 градус. Помощник шерифа сказал, что ее глаза были открыты, как будто она пыталась что-то сказать. Я заеду за тобой через десять минут.

Поездка на заболоченную южную оконечность округа Святой Марии заняла не много времени, но географическое расстояние между округом Святой Марии и прочими округами было не сравнимо с исторической дистанцией между этим местом и двадцать первым веком. Округ всегда был известен как некое феодальное владение, принадлежащее и управляемое одной семьей с огромным состоянием и политической властью. Плантации сахарного тростника и заводы по его переработке здесь были самыми производительными во всем штате, а предложение черной и бедной белой рабочей силы ассоциировалось скорее с довоенной экономикой и менталитетом. Нефтяные и газовые скважины, пробуренные на болотах, продолжали приносить столь неожиданный доход, и это, казалось, было подарком некой божественной силы, хотя его получатели и не страдали христианскими порывами поделиться богатством с ближними. Неимущие жили в казенных домах, думая и поступая так, как им приказывали. Ни один суд, священник, полицейский, газетчик или политик не осмеливались спорить с семьей, которая управляла округом Святой Марии. Любой историк, изучающий структуру средневекового общества, счел бы это место моделью, перенесенной прямиком из средневековья.

Мы ехали в патрульной машине Хелен по двухполосному шоссе среди затопленных эвкалиптов, ив и кипарисов, в окружении солнечных зайчиков, пробивающихся сквозь навес из деревьев и танцующих на воде, черной в тени и затянутой тонкой пленкой морских водорослей, напоминающих зеленые кружева. Дорога неожиданно закончилась на небольшом мысе на запятнанном нефтью пляже у неглубокой соленой бухты, продолжающей Мексиканский залив. Шериф округа Святой Марии, два его помощника, эксперт-криминалист, патологоанатом и два санитара уже были на месте. Они стояли полукругом с пустым выражением лица людей, которые только что поняли, что их профессиональная подготовка и опыт, возможно, здесь бесполезны. Они одновременно подняли на нас взгляд, словно выпивохи, допоздна засидевшиеся в баре и посматривающие на дверь при каждом ее открытии, как будто входящий может изменить безысходность, пронизывающую всю их жизнь.

Шериф округа Святой Марии не был плохим человеком, но и хорошим я бы его не назвал. Он был худ, высок, носил ковбойские сапоги, одежду, чем-то напоминавшую вестерны, и ковбойскую шляпу с короткими полями. Он производил впечатление законника из гораздо более простых времен. При этом в глазах шерифа всегда была видна тень осторожности, особенно когда кто-то спрашивал или просил его о чем-то, в чем могли быть замешаны имена людей, которым он служил и боялся до одури. И, безусловно, в круг лиц, которых он откровенно не любил, была Хелен Суле — может, потому, что она лесбиянка, а может, потому, что она — женщина на руководящей должности. Было заметно, что он несколько раз порезался, когда брился в спешке, и я подозревал, что обнаружение тела Блу Мелтон серьезно подпортило ему выходной день. Шерифа звали Сесил Барбур.

— Спасибо за то, что связались с нами, — сказала Хелен.

— Не стоит благодарности, это не я связался с вами. Это сделал мой помощник, причем без моего ведома, — процедил Барбур. Помощник невинно всматривался в залив, сложив руки на груди.

— Этого я не знала, — ответила Хелен.

— Мой помощник — родственник ее дедушки, и говорит, что детектив Робишо наводил о ней справки. Вот почему он связался с вами, — пояснил Барбур. — Загляните в лед. Это Блу Мелтон, детектив Робишо?

— Да, сэр, это она, — ответил я. — Быть может, хотя бы прикрыть ее тело?

— Зачем это? — спросил Барбур.

— Затем, что она раздета и так уязвима в своей смерти, как не должен быть ни один человек, — ответил я.

— Нам придется ее разморозить, прежде чем увозить. Возражения будут? — спросил шериф.

— Это ваш округ, — ответил я.

Я отошел к кромке воды и вгляделся в южный горизонт, повернувшись спиной к шерифу. Я не хотел, чтобы он видел выражение моего лица или прочел мысли, которые, вероятно, выдавали мои глаза. Шумел прилив, и мертвый коричневый пеликан, символ штата Луизиана, перекатывался в пенистой жиже, покрытый нефтью. Я чувствовал, как самопроизвольно сжимается и разжимается правая рука. Я поднял камешек и швырнул его в воду. Во рту у меня пересохло, как будто бы я только что проснулся после славной попойки, сердце выпрыгивало из груди, а шум ветра казался громче, чем всегда, напоминая многократно усиленный гул в морской раковине. Я обернулся и посмотрел на Барбура. Он переключил внимание обратно на тело Блу Мелтон. Девушка была заморожена в глыбе льда размером с ванну. Соленая вода, солнце и тепло, сохранившееся в песке, растопили глыбу до размера не больше обувного шкафчика. Ее золотые волосы, синие глаза, маленькие груди и соски покоились под слоем не толще дюйма морозного стекла. Пепел с дымящейся сигареты шерифа падал прямо на лед.

— Дэйв прав, заметил патологоанатом. Он был неразговорчивым человеком, предпочитавшим соломенные садовничьи шляпы, красные подтяжки и синие рубашки с длинным рукавом, застегнутые на запястьях. — Эта бедная девочка пережила достаточно насилия. Избавьтесь хотя бы от части льда, положите ее на каталку и накройте, бога ради.

Несколькими мгновениями позже я остался с патологоанатомом один на один.

— Видел что-нибудь подобное раньше?

— Никогда, — ответил он.

— Как ты думаешь, с чем мы тут имеем дело? — спросил я.

— Она была заперта в большом морозильнике при температуре намного ниже нуля. Возможно, в автомобильном рефрижераторе. Узнать, сколько она провела в воде, невозможно. Лед создает собственный микроклимат и температурные зоны. Возможно, мне удастся примерно определить время смерти, но не знаю, насколько надежной будет оценка.

— Вам лучше на это взглянуть, — позвала нас санитарка. Она провела рукой в перчатке по льду, едва покрывавшему лицо Блу, стерев талую воду и кристаллы льда, как стирают снег с лобового стекла машины. Солнечные лучи, вероятно, растопили и увеличили в размерах содержимое глыбы льда и создали пузырь воздуха и воды, который колыхался вокруг головы Блу Мелтон, как желе.

— У нее что-то в горле. Похоже на кусок красной резины.

В глубине души я был рад, что тело Блу Мелтон прибило к берегу в округе Святой Марии, а не в округе Иберия, потому как иначе мне пришлось бы уведомлять дедушку о ее смерти. Всю остальную часть дня я пытался забыть лицо Блу, ее волосы, руки, напоминавшие эмбрион, и крохотные ноги, запертые внутри ледяного куска, который словно выпилили из айсберга. Вряд ли сестре Ти Джоли было больше семнадцати. Что за человек мог сделать такое с молоденькой девушкой? К сожалению, я знал ответ на этот вопрос. Среди нас хватает садистов, ненавидящих женщин, причем их гораздо больше, чем думает большинство из нас. И как же они здесь оказались? Ответ прост: наша система зачастую дает им зеленый свет.

Я молился, чтобы она не утонула и не погибла от гипотермии. Я молился, чтобы ангелы были с Блу Мелтон в тот момент, когда она умирала. Я молился, чтобы она услышала эхо доброго, любящего голоса из детства, прежде чем кто-то украл ее жизнь. Большую часть того дня я молился, чтобы она нашла справедливость и чтобы человек, намного лучший, чем я, свершил правосудие для нее и, возможно, для ее сестры, поскольку боялся, что я сам уже был не в состоянии выполнять ту работу, которой занимался большую часть моей сознательной жизни.

В воскресенье утром мне позвонил патологоанатом.

— Я в медицинском центре Иберии, только что закончил вскрытие. Хотелось бы, чтобы ты сюда подъехал, — проговорил он в трубку.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Вопрос скорее в том, что я хочу тебе показать, а не сказать.

— Ценю твое почтение, но ты, прежде всего, подчиняешься шерифу Барбуру.

— Две недели назад мы с женой ужинали в Лафайетте. Так получилось, что Барбур сидел за соседним столиком и на его руке красовались часы «Ролекс». Я так подозреваю, что стоили они не одну тысячу долларов. Я вот пытался сообразить, как же мне скопить на такие хорошие часы на мою зарплату. К сожалению, так и не смог придумать. Так ты приедешь или нет?

Медицинский центр Иберии находился всего в десяти минутах езды и располагался за линией дубов и пальм, неподалеку от разводного моста, у которого канал Нельсона впадал в Байю-Тек. В этом самом месте в апреле 1863 года простые луизианские парни организовали в зарослях ореха жидкую линию обороны в провалившейся попытке остановить наступление войск генерала Бэнкса на южную часть штата. Епископальная церковь на Мэйн превратилась в полевой госпиталь для раненых и умирающих, а солдаты Союза грабили и жгли город и получили санкцию насиловать чернокожих женщин. Вверх по байю в Сент-Мартинвилле католический священник, пытавшийся приютить женщин в своей церкви, был почти забит до смерти теми же самыми солдатами. Все эти события действительно происходили, хотя упоминания о них в исторических книгах, посвященных Гражданской войне, крайне редки.

Патологоанатом ждал меня в зале, где обычно проводились вскрытия. На нем был непромокаемый фартук, весьма напоминающий фартук мясника, надетый на шею и завязанный вокруг талии. Блу Мелтон лежала на столе из нержавеющей стали, оснащенном сливом и промывочным механизмом. Она была накрыта простыней, из-под которой выглядывала щека, один глаз и локон волос. Кожа ее посерела, а на местах, где ткань соприкасалась с костью, стала перламутровой.

— Она умерла не от гипотермии, асфиксии или травмы. Причина ее смерти — массивная передозировка героина, — сказал патологоанатом. — При этом не думаю, что она была наркоманкой. На ее теле один-единственный след от укола, а в системе лишь один наркотик. Я думаю, его вкололи, пока Блу была еще в воде, или же ее погрузили в воду сразу же после инъекции. Я подозреваю, что умерла она в одиночестве.

— Почему так?

Патологоанатом взял поднос со стола и показал мне его содержимое.

— Этот красный воздушный шарик я нашел у нее во рту, —сказал он. — На нем следы героина, а внутри был небольшой кусок бумаги. Чернила сильно расплылись, но, думаю, ты сможешь прочесть надпись.

Пинцетом он поднял кусочек бумаги с подноса и аккуратно уложил его на край прозекторского стола. На глаза у меня навернулись слезы, когда я прочел слова, написанные Блу Мелтон.

— Можешь определить время смерти? — спросил я.

— Я бы сказал, что она мертва не менее трех недель. Но это навскидку. Храбрая девчонка. Даже не знаю, как ей это удалось.

Я не мог отвести глаз от послания Блу Мелтон: «Моя сестра еще жива». Я не мог сконцентрироваться на том, что говорил мне патологоанатом, и попросил его повторить.

— Сложно сказать, что произошло, но, скорее всего, вколотый ей героин был из шарика, который она пыталась проглотить. С учетом количества наркотика, ударившего по ее сердцу, ей пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы написать эти слова на листке бумаги, вложить его в шарик и попытаться проглотить. Когда люди умирают, особенно в ее обстоятельствах, они, как правило, не думают о благополучии других. Ты ее знал?

— Я частенько видел ее в магазине, где она работала. Я знал ее сестру, Ти Джоли.

— Певичку?

— Она была больше, чем просто певичка.

— Не понимаю тебя, — ответил он.

Я начал было объяснять, но затем решил оставить свои мысли при себе. Я сел за руль своего пикапа и отправился домой, где долго сидел на складном стуле в тени у канала. Я смотрел, как водяной щитомордник, извиваясь, выбрался из воды и повис на ветке кипариса на расстоянии меньше двух метров от меня. Тихо шелестя чешуей, он обвился вокруг ветки, видимо, осматривая окружающий мир своими маленькими глазами размером с мелкую дробь. Я поднял сосновую шишку и швырнул в него, целясь в голову, но змея проигнорировала меня, вытянула хвост из воды и устроилась поудобнее в ветвях, на которых листья в ожидании зимы уже превращались из зеленых в солнечно-желтые.

Глава 06

В правоохранительной практике существуют три непреложных истины: большинство преступлений остаются безнаказанными; большая их часть раскрывается не посредством использования криминалистических улик; львиную долю информации, благодаря которой плохие парни отправляются за решетку, поставляют информаторы.

Я не мог помочь Блу или Ти Джоли Мелтон, но, быть может, был в состоянии что-нибудь сделать в отношении убийства Бикса Голайтли и того факта, что Клет Персел стал его свидетелем и, вероятно, вскоре полиция откроет на него сезон охоты. Я был уверен в том, что Клет скрывал личность убийцы, хотя и не понимал, зачем и почему. Куда человеку в Новом Орлеане отправиться за информацией, которую не печатают в телефонном справочнике?

Лучшим источником информации в Новом Орлеане из всех, что я когда-либо использовал, был бывший карточный шулер в стрип-клубе на Бурбон-стрит, известный как Джимми Пятак. Кличку свою он получил за то, что, сделав один лишь телефонный звонок, он мог нарыть всю интересующую вас информацию, будь то игра в карты, или поддельные деньги по двадцать центов за доллар, или слиток золота из Акапулько. В том же, что касается подпольного мира, он был мелким правонарушителем и никогда не крысятничал. Приключения себе на задницу он находил, как правило, из-за своего странного характера ирландского пацана из съемного жилья времен Великой депрессии, для которого ненормальность и жизнь на краю были столь же естественны, как восход и заход солнца для природы.

Когда ураган «Катрина» ударил по городу, у Джимми был дом в квартале Святого креста в Девятом округе. Вместо того чтобы подчиниться приказу о принудительной эвакуации или хотя бы слушать новости, Джимми смотрел порнуху по кабельному тем утром, когда «Катрина» разбушевалась в городе. Когда приливная волна разнесла его дом в щепки, Джимми вскарабкался на гигантскую автомобильную камеру в трусах в цветочек, с зонтиком, ящиком пива, плейером и полудюжиной косяков в полиэтиленовом пакете, и тридцать шесть часов плавал по волнам. Он поджарился до корочки, его чуть не переехал патрульный катер береговой охраны, и закончил он свое путешествие в ветвях дерева в округе Плаквемайнс.

Эксцентричность Джимми, однако, была ничем по сравнению с поведением его закадычного друга и партнера по бизнесу Конта Корбоны, также известного как Барон Белладонна. Конт носил черный плащ, фиолетовую фетровую шляпу с широкими полями, а его лицо смахивало на кусок железнодорожного рельса, поставленного вертикально. Конт сбрил себе брови и обожал рок-н-ролльных певичек, которые, по его мнению, жили под озером Понтчартрейн. Когда его спрашивали, откуда он знал про девок, живущих под озером, Конт объяснял, что ежедневно общается с ними через сливное отверстие в туалете. Последнюю его подружку по туалетной переписке звали Джоан Джетт.

Закончив работу в полдень в понедельник, я отправился в Новый Орлеан, чтобы навестить Джимми и Конта в их магазинчике книг и вуду-барахла неподалеку от Дофин и Бэрракс. Несмотря на «Катрину», окна магазина выглядели так, как будто их не мыли с падения города под натиском войск Союза в 1862 году. Полки и широчайший спектр никому не нужных книг на них были покрыты патиной пыли, которую Джимми перепихивал с места на место метелкой из перьев. За книгами стояли коробки с раскрашенными вручную черепашьими панцирями и банки с маринованными ящерицами, змеями, яйцами и крокодильими лапами. На задней стене красовался безвкусный портрет Марии Лаво, королевы вуду Нового Орлеана.

— Джимми, знаешь что-нибудь про то, как грохнули Бикса Голайтли? — спросил я.

— Знаю, что никто по нему особо не горевал, — ответил Пятак. Он сидел за прилавком рядом с красивейшим антикварным латунным кассовым аппаратом, потягивая лимонад из бутылки. Его лицо было покрыто нездоровыми красными прожилками, волосы были белы, словно зефир, а живот угрожающе нависал над ремнем.

— Помнишь ту песню Луи Примы? Как она там… «Буду стоять бухой на углу, когда мимо пронесут твой труп»?

— Есть ли слухи, за что его прикончили?

— Он состоял в Арийском Братстве, а это на всю жизнь. Скорее всего, разозлил не того парня, или что-то в этом роде.

— Вейлона Граймза пристрелили в ту же ночь — может быть, тот же самый киллер. Граймз не состоял в братстве.

— Ходили слухи, что Бикс занялся каким-то новым рэкетом, причем, скорее, в пригородах. Говорили также, что он прыгнул выше головы, что он, Фрэнки Джиакано и Вейлон Граймз решили свести счеты с Клетом Перселом и при этом срубить капусты. С Перселом говорил?

— Клет этого не делал, Джимми.

— А кто парню кабриолет бетоном залил? Кто другому парню в рот затолкал бильярдный шар? Кто притащил дом на колесах третьего парня на разводной мост и там его спалил? Ну-ка дай подумать.

— Ты ничего не слышал о новом наемном убийце в городе по имени Карузо?

— Ну, всегда появляются новые таланты. Читал книжки про вампиров? Только что целую гребаную библиотеку этих книжонок прикупил. Так вот, когда вампиры спать ложатся, выползает прочая нечисть. Я-то знаю.

— И откуда этот новый талант? — спросил я.

— Начинается с буквы «м». То ли Майами, то ли Мемфис. А может, и Миннеаполис. Не помню. Ни к чему мне такие вещи знать.

Я бросил взгляд в глубь магазина. Конт пытался вымести облако пыли через дверь во двор, покрытый темной зеленой плесенью и разбросанным мусором.

— Он принял свои лекарства, и у него все в порядке. Оставь его в покое, Дэйв, — произнес Джимми.

— Конт — это настоящий гений, даром что страдает аутизмом, Джимми. Все, что он видит и слышит, записывается на компьютерный чип.

— Да, знаю, но мне не нравится, когда ему придумывают прозвища типа «гений-аутист». Он в свое время съел слишком много наркоты, но это не значит, что он дебил.

— Сам у него спросишь, или это сделать мне? — задал я очередной вопрос.

Джимми вылил остатки лимонада в раковину и засунул в рот спичку.

— Эй, Конт, слышал что-нибудь про нового механика в городе? — крикнул он.

Парень прекратил подметать и уставился на метлу. На дворе моросил дождь, и ветер задувал мелкую водяную пыль в дом, которая оседала на его шляпе и маленьких бледных руках. Он поднял глаза и посмотрел на меня, озадаченный не то вопросом, не то тем, кто я такой.

— Я Дэйв Робишо, Конт, — сказал я. — Мне нужна твоя помощь. Я ищу киллера по имени Карузо.

— Карузо? Да, я знаю это имя, — ответил Конт и улыбнулся.

— В Новом Орлеане?

— Думаю, да.

— Где? — спросил я.

Мой собеседник покачал головой.

— На кого он работает? — продолжил я.

Конт не ответил, но так и не отвел взгляда от моего лица. Его зрачки играли цветам и, присущими лишь глазам ястреба.

— Так что насчет имени Карузо? Это кличка? — спросил я.

— Это что-то значит.

Я ждал, что он продолжит, но Конт молчал.

— Что это значит? — не выдержал я.

— Как оперный певец.

— Я знаю про оперного певца. Но почему этого парня так называют?

— Когда поет Карузо, все в театре умолкают. Когда он уходит, они остаются в своих креслах.

— Как ты думаешь, где я могу его найти? Это очень важно, Конт.

— Говорят, что он сам тебя находит. Я слышал, что ты сказал обо мне. Я такой потому, что я умный. Люди произносят передо мной такие вещи, какие они не сказали бы ни перед кем иным. Они не знают, что я умный. Поэтому они смеются надо мной и придумывают прозвища.

Он вымел облако пыли в дождь и последовал за ним во двор, закрыв за собой дверь.

Я почувствовал, что заслужил этот упрек.

Было три часа пополудни, и у меня оставалось время сделать еще одну остановку до возвращения в Новую Иберию, до нее было всего два часа на машине, если ехать через Морган-сити. Старый офис Диди Джиакано, тот самый, где он держал кишащий пираньями аквариум. Контора располагалась на Саус-Рампарт неподалеку от Квартала и сразу за байю. Это было двухэтажное здание, построенное из мягкого пестрого кирпича, с железным балконом и колоннадой. Одна из боковых стен была обожжена пожаром, и здание имело одинокий, поношенный вид, который не скрашивали даже горшки бугенвилии, каладиума и филодендрома на балконе.

Внутри офис был полностью переделан. Бежевый ковер толщиной сантиметров пять, на белых с сероватым оттенком стенах картины средиземноморских деревень и цветные фотографии морских нефтяных платформ в стальных рамках, над одной из них в ночное небо вырывался факел пламени. Девушка в приемной сказала мне, что Пьер Дюпре у себя дома в Женеаретте, но в офисе был его дед, который, возможно, мог бы мне помочь.

— Знаете, на самом деле меня интересует сейф, который здесь когда-то стоял, сказал я. — Я собираю исторические и памятные вещи. Это был огромный шкаф, и находился он вот в этом углу.

— Я знаю, о чем вы говорите, но здесь его больше нет. Мистер Пьер вывез его отсюда, когда мы настилали новые ковры.

— А где он сейчас? — спросил я.

Девушка сморщила лоб, пытаясь вспомнить. Она была весьма привлекательной блондинкой, лет двадцати с небольшим, с искренним лицом и глазами, полными благодушия.

— Извините, но я не помню. Думаю, его забрали грузчики.

— А как давно это было?

— Месяцев пять или шесть назад. Вы хотели его купить?

— Не думаю, что смог бы это позволить, просто хотел на него взглянуть.

— Как, вы сказали, ваше имя?

— Дэйв Робишо, из полицейского управления округа Иберия.

— Я скажу мистеру Алексису, что вы здесь. Это дедушка мистера Пьера. Уверена, что он сможет все вам рассказать про этот сейф.

Прежде чем я успел ее остановить, она удалилась в заднюю часть здания и вернулась с мужчиной, которого я пару раз видел не то в Новой Иберии, не то в Женеаретте. Для своего возраста у него была замечательная осанка и манера держать себя, а история, связанная с его именем, была еще более удивительной. Не помню конкретных деталей, но знающие его люди рассказывали, что во времена Второй мировой войны он входил во Французское Сопротивление и был отправлен в немецкий концлагерь. Не помню названия лагеря, как и обстоятельств, благодаря которым Алексис остался жив. Может быть, Равенсбрюк? На нем были слаксы и белая рубашка с длинными рукавами, закатанными по локоть. Старик пожал мне руку, при этом кости его пальцев показались мне полыми, как у птицы. На тыльной стороне его левого предплечья было вытатуировано длинное число.

— Вы спрашивали про старый сейф? — поинтересовался он.

— Я собираю предметы старины. Антиквариат, артефакты Гражданской войны и так далее, — ответил я.

— Был здесь сейф, который достался нам вместе со зданием, но, если я не ошибаюсь, его давно уже вывезли.

У него было узкое лицо с ярко выраженной ямкой на подбородке и серые, как свинец, глаза; во все еще черных волосах виднелись несколько седых прядей. На левой щеке я заметил два продольных шрама.

— Не хотите ли кофе или что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, не хотел вас беспокоить. Вы случайно не знаете человека по имени Фрэнки Джиакано или его приятеля Бикса Голайтли?

— Нет, эти имена мне не знакомы. Они занимаются антиквариатом? — сказал Алексис с улыбкой, так, как пожилые люди улыбаются, проявляя терпение к слушателю.

— Нет, это плохие парни, мистер Дюпре. Простите, пожалуй, говорить о них в настоящем времени не совсем корректно. Фрэнки Джиакано еще жив, а вот Биксу Голайтли в Алджирсе кто-то снес лицо тремя пулями из полуавтоматики.

— Весьма красочный образ, мистер Робишо. Зачем вы мне об этом говорите?

— Наверное, этим местом навеяло. Помню, как Диди Джиакано засовывал руки людей в аквариум вон у той стены. Я заходил сюда как-то, когда вода все еще была красной от крови.

— Меня не нужно убеждать в бесчеловечности людей к себе подобным.

— Не хотел вас оскорбить.

— Конечно хотели, — ответил он. — Хорошего вам дня.

Я собрался уходить. Это был пожилой человек. Такие татуировки, как на его левой руке, можно принести только из ада. Бывают моменты, когда милосердие требует от нас принимать надменность, грубость и обман со стороны других. Но я не думал, что это один из подобных моментов.

— А ведь вы солгали мне, сэр.

— Да как вы смеете! — вскипел он, глядя на меня мгновенно ожившими глазами.

На следующее утро на работе Хелен Суле вызвала меня к себе в кабинет. Она поливала цветы на подоконнике из яркой жестяной лейки.

Мне только что звонил Алексис Дюпре. Ты назвал восьмидесятидевятилетнего старика лжецом? — спросила она.

— Я сказал, что он мне солгал. Это не одно и то же.

— Для него одно и то же. У меня в ухе все еще звенит. Что ты делал в офисе Дюпре?

Я рассказал ей о старом сейфе Дидони Джиакано и о расписке, якобы в нем обнаруженной.

— Девушка в приемной сообщила мне, что сейф вывезли пять или шесть месяцев назад. Старик говорил иначе. Прямо перед ней. Она даже покраснела.

— Может, Дюпре запутался. А может, это сделала она.

— Я думаю, что он лгал. Более того, я уверен, что он насмехался надо мной.

— То, что происходит в Новом Орлеане, нас не касается.

— Я ездил туда в свое свободное время.

— В офисе Дюпре ты заявил, что работаешь в этом управлении. Вот почему он звонил сюда и орал на меня по телефону целых пять минут. Мне это дерьмо не нужно, папик.

— Старик нечист на руку.

— Не смеши меня. Половина штата под водой, а вторая половина под следствием. И об этом говорит наш собственный конгрессмен.

— Как назывался тот лагерь смерти, в который попал Дюпре? — спросил я.

— Да какая разница?

— Равенсбрюк?

— Ты слышал, что я только что сказала?

— Почти уверен, что это был Равенсбрюк. Читал статью про Дюпре в «Адвокате» пару лет назад.

— Да какая тебе разница, в каком лагере он был? Дэйв, по-моему, ты теряешь рассудок.

— Равенсбрюк был женским лагерем, в основном для польских евреек, — ответил я.

— Я тебе сейчас цветочный горшок на голову надену, — угрожающе прошипела Хелен.

— Думаю, проблема тут не во мне, — ответил я.

Я вернулся в офис. Через десять минут она мне позвонила:

— Посмотрела Равенсбрюк в «Гугле», — сказала Хелен. — Да, по большей части это был женский лагерь смерти, но прямо рядом с ним располагался лагерь для мужчин. Заключенных в 1945 году освободили русские. Хотя бы про Вторую мировую войну мы теперь можем забыть?

— Подозрительный этот старикашка, да и внук его тоже, — ответил я.

Я услышал лишь стук пластмассы о пластмассу, когда она бросила трубку телефона.

Ночью снова пошел дождь, на этот раз сильный, крупные капли били, словно град. Через окно за задний двор я видел листья, плавающие под дубами, вдалеке виднелся разводной мост на Берк-стрит, мерцающий сквозь водную завесу. Я услышал, как машина Молли въехала под навес. Она зашла через заднюю дверь, зажав под мышкой мокрый пакет с покупками, ее кожа и волосы блестели от воды.

— Ты записку мою нашел? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Клет звонил, — сообщила Молли, выкладывая покупки на стол.

— И что он хотел?

Моя жена попыталась улыбнуться:

— Ну, я слышала музыку на фоне.

— Уже накачался?

— Скажем так, последняя рюмка была явно лишней.

— Персел в городе или звонил из Нового Орлеана?

— Он не сказал. Мне кажется, Клет пытается себя уничтожить, — заметила она.

Я не ответил, и Молли принялась расставлять продукты на полках. У нее были руки и плечи сельской женщины, и когда она ставила тяжелую банку на полку, я видел, как рубашка натянулась у нее на спине. Она откинула локон волос с глаз и посмотрела на меня.

— Я просто не хочу снова видеть тебя лежащим на каталке в реанимации с пулей в груди. В этом есть что-то не так? — спросила она.

— У Персела серьезные неприятности, а друзей у него немного.

— Не встревай в это.

— Мы все были бы мертвы, если бы не Клет.

— Ты можешь быть его лучшим другом, при этом не повторяя его ошибок. Ты этому так и не научился.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно, — ответила Молли с досадой и отправилась в ванную, заперев за собой дверь.

Я надел плащ и шляпу и отправился в мотель Клета Персела рядом с Байю-Тек. Его коттедж был последним на подъездной аллее, которая заканчивалась тупиком из черных дубов около канала. Его «кадди» был припаркован у деревьев, дождь громко барабанил по крахмальному верху. В коттедже было темно, сосновые иголки забили все стоки, и вода стекала прямо по стенам. Я постучал, затем постучал еще раз, на этот раз громче. В доме зажглась лампа, и мне открыл дверь Клет в трусах и майке. В непроветренной комнате стоял запах марихуаны, пивного пота и давно не менявшегося постельного белья.

— Эй, Дэйв, как дела? — вымолвил он.

— Ты когда-нибудь слышал, что нормальные люди открывают окна? — спросил я, заходя внутрь.

— Я просто отрубился. Уже утро?

— Нет. Молли сказала, что ты звонил.

— Я звонил? — Он почесал в затылке и отошел к столу, где лежала открытая папка желтого цвета. — Забыл, зачем… Последнее, что я помню, это как в «Клементине» стопки опрокидывал. Сейчас точно не утро?

— Еще десяти вечера нет.

— Сон какой-то сумасшедший приснился, — сообщил Клет и закрыл папку, отодвинув ее в сторону, словно прибираясь на столе, чтобы мы могли выпить по чашечке кофе.

Его нейлоновая подплечная кобура с иссиня-черным курносым револьвером тридцать восьмого калибра висела на спинке стула. Рядом с папкой лежала огромная старомодная полицейская дубинка каплевидной формы с покрытой кожей деревянной ручкой на пружине.

— Приснилось, что какие-то пацаны с кирпичами в руках гонятся за мной по Ирландскому каналу. Смешной сон, да?

— Давай-ка, ты душ прими, а потом поговорим.

— О чем?

— О том, зачем ты мне звонил.

— Думаю, что я хотел с тобой поговорить насчет Фрэнки Джиакано. Он мне звонил и умолял помочь.

— Фрэнки Джи умолял?

— Да он чуть в штаны себе не наложил. Он думает, что его прикончат так же, как Бикса Голайтли и Вейлона Граймза.

— Это почему же?

— Отказался говорить.

— А с чего он взял, что ты можешь снять его с крючка?

— Фрэнки упомянул твое имя. Он сказал: «Ты и Робишо не позволите этому случиться».

— О чем он говорит?

— Кто знает? Ты его арестовывал или случилось что-нибудь еще?

— Я съездил в офис Пьера Дюпре на Саус-Рампарт вчера, поговорил с его дедом. Дед соврал мне насчет сейфа. Что в папке?

— Ничего.

— Давай так — либо начистоту, либо я ухожу.

— Это дело одного ребенка из Форт-Ладердейл. Получил его от одного приятеля в офисе окружного прокурора в Талахасси.

— Что за ребенок?

— Просто девочка, с которой жестоко обошлись.

— Насколько жестоко?

— Хуже просто быть не может. Настолько, что ты даже не захочешь узнать. Дэйв, не смотри на это.

Я убрал руку с папки. Клет открыл ящик под столом и вытащил оттуда пластиковый пакет марихуаны и стопку листков сигаретной бумаги.

— Брось ты это дерьмо, — сказал я.

— Я большой мальчик, сам разберусь, — ответил Персел.

— Нет, не разберешься, — ответил я, забрал у него пакет, открыл переднюю дверь и высыпал траву в дождь, а пакет и бумагу выкинул в мусорное ведро.

— Даже моя бывшая себе такого не позволяла.

— А зря. Так что в папке?

— Да отстань ты уже.

Я все-таки открыл папку и наткнулся на черно-белые фотографии маленького ребенка. Затем просмотрел отчет о медосмотре, сделанном врачом «Скорой помощи». Прочитал показания социального работника, которая угрожала уволиться, если власти штата не заберут ребенка из дома. А за этим был и отчет детектива из полицейского управления округа Бровард, где сообщались детали ареста гражданского мужа матери и описывалось состояние ребенка, в котором тот находился на момент его последнего визита к матери. Большей части фотографий и отчетов было почти двадцать пять лет. Фотографии ребенка действительно были такими, что я никогда не захотел бы их снова видеть или обсуждать.

— Кто мать? — спросил я.

— Наркоманка.

— Ты ее знал?

— Она в свое время танцевала стриптиз в одной забегаловке на Бурбоне, там же клиентов цепляла. Сама она была из Бруклина, но переехала в Новый Орлеан. Со своим сутенером обчищали клиентов, разыгрывая семейные трагедии об обманутом муже. Затем свалили из города, когда их чуть не замели за тяжкие телесные. Один клиент просек их трюк, когда сутенер появился в роли разъяренного мужа — проблема в том, что это был тот же сутенер и тот же мужик, что и за полгода до этого. Ну, сутенер и уделал клиента латунным кастетом. Ну не гении ли?

— Это сделал сутенер? — я держал одну из фотографий, руки у меня слегка дрожали.

— Нет, Кэнди трахалась с любым, кто мог ей подогнать дозу. С ней всегда жили разные мужики.

— Это когда ты еще в полиции нравов служил?

— Ага, и при этом сидел на бухле, таблетках и прочей дряни, лишь бы вставляло.

— И ты с ней замутил?

— Конкретно.

— Что происходит, друг мой Клетус?

Персел достал пиво из холодильника, сорвал крышку и сел за стол. Шрам, проходивший через бровь до переносицы, побагровел. Он отпил из бутылки, поставил ее на стол, убрал руку и уставился на следы от ладони, оставшиеся на покрытом изморосью стекле.

— У девчушки на тех фотографиях была очень несчастная жизнь.

— Кто она?

— Ты уже знаешь.

— Скажи мне.

— Отстань, Дэйв.

— Скажи это, Клетус.

— Это ничего не изменит.

— Она жива?

— Да уж поверь, — он тяжело дышал через нос, его лицо блестело под лампой, висящей у него над головой.

— Давай, партнер.

— Она моя дочь.

— Хорошо, дальше что?

— Ее зовут Гретхен, — Персел сложил руки на коленях, его большие плечи понуро наклонились вперед. Он был похож на человека, страдающего от приступа морской болезни на попавшем в шторм корабле. — Я позвонил паре людей в Майами и Лодердейле. В Маленькой Гаване люди шепчут про киллера, которого они называют Карузо. Завсегдатаи «Батистиано» и «Альфа 66» не связываются с ней. Итальяшки с Майами-Бич говорят, что она как ирландские киллеры на западной стороне Нью-Йорка: только бизнес, никаких страстей, холодный, как камень, убийца. Говорят, что она, может быть, лучшая в своем деле на всем Восточном побережье. Я думаю, что Карузо может оказаться моей дочерью, Дэйв. И у меня такое ощущение, словно мне в башку забивают гвозди.

Глава 07

Клет принял душ, оделся и вернулся за стол, мокрые волосы причесаны, взгляд чист и ясен.

— Я и не знал, что у меня есть дочь, пока Гретхен не исполнилось пятнадцать, — сказал он. — Ее мать позвонила мне из обезьянника округа Дейд и сказала, что Гретхен в малолетке и я ее отец. Думаю, Кэнди было глубоко наплевать на дочь, она просто хотела, чтобы я внес залог. Я сделал анализ крови Гретхен, не было никаких сомнений — она моя. Ее в это время из малолетки перевели во временную приемную семью. Она исчезла, прежде чем я мог начать процесс получения опекунских прав. Я два или три раза пытался ее найти. Я слышал, что моя дочь работала на конюшне в Хиалеа, затем начала зависать с какими-то наркоманами, а потом связалась с кубинскими дебилами, считавшими, что взорвать местную телестанцию — это начать политический диалог.

— Почему ты обо всем этом ни разу мне не рассказывал?

— Думаешь, я горжусь тем, что стал отцом ребенка, которого сам оставил в руках садиста? Я говорю о том отморозке, который сделал все то, что ты видел на фотографиях.

Я ждал, пока Клет Персел продолжит рассказ. Его бутылка пива была пуста, и он смотрел на нее, как будто не понимал, откуда она взялась. Он швырнул ее в мусорную корзину и пустым взглядом посмотрел мне в глаза.

— А что случилось с этой сволочью? — спросил я.

— Он переехал в Ки-Уэст. Завел там себе небольшой бизнес по аренде катеров. Возил туристов на рыбалку.

— И где он сейчас?

— Все там же, плавает, — ответил Клет.

Я посмотрел на друга.

— И еще долго будет плавать, — добавил Клет.

Я сделал вид, что не обратил внимания на подтекст.

— Почему ты уверен в том, что именно она пристрелила Голайтли?

— Кэнди присылала мне фотографии, так вот на одной из них они были вместе, всего два года назад. Кэнди опять на игле, говорит, что Гретхен редко появляется, бывает, что пропадает на год. Она не знает, чем наша дочь зарабатывает на жизнь.

— Ты знаешь, кто убил Бикса Голайтли. Клет, ты не можешь скрывать подобную информацию.

— Никто в полицейском управлении Нового Орлеана и на милю не подпустит меня к участку. И когда это они помогали нам с тобой в расследовании? Дэйв, тебя уволили, как и меня. Они нас на дух не переносят, и ты это знаешь.

— А Гретхен знает, что ты ее отец?

— Не уверен. Я видел-то ее от силы пять минут, когда она еще находилась в детском приемнике.

— Твоя дочь знает, что ты живешь в Новом Орлеане?

— Может быть. Не помню, что ей сказал, когда мы встретились. Ей было всего пятнадцать. Сколько пятнадцатилетних девчонок задумывается о том, что говорят им взрослые?

— И на кого она работает, как ты думаешь?

— На кого-то с кучей денег. Говорят, Гретхен получает не меньше двадцати штук за заказ. Она профи, не оставляет свидетелей, и никакого денежного хвоста. У нее нет плохих привычек, и она всегда держится в тени.

— Никаких свидетелей? — повторил я.

— Так точно.

— Она тебя видела?

— После ухода она вернулась и посмотрела на тот проулок, где я прятался, — ответил Клет. — Может, ей показалось, что она что-то видела. Может, просто решила проверить, не оставила ли гильзы. Она насвистывала «Техасскую розу», можешь в это поверить? И не смотри на меня так.

Хелен Суле могла быть жестким администратором и при этом забывать о собственных промахах в профессиональном поведении, от случайных романтических увлечений до засовывания полицейской дубинки в глотку наркоторговцу, который посмел ее оскорбить, но при этом никто не мог сказать, что она несправедлива или боится брать ответственность за свои ошибки.

В среду утром я должен был идти к врачу, и на работе появился только в десять утра. Я просматривал почту, когда Хелен позвонила мне по внутреннему телефонному номеру.

— Я только что говорила с дедом Ти Джоли Мелтон по телефону, — сказала она. — Он пытался с тобой связаться, затем позвонил мне.

— И в чем дело?

— Он говорит, что нашел свидетеля похищения Блу Мелтон, а округ Святого Мартина и пальцем не пошевелил.

— Это не наша юрисдикция, — ответил я.

— Теперь наша. Если показания свидетеля верны, мы только что вступили в игру. Не могу сказать, чтобы я этого хотела, но вот так теперь обстоят дела, приятель. Готова спорить, ты счастлив до небес. Возьми патрульную машину, встретимся внизу.

Мы ехали по двухполосному шоссе к дому Авери Дебланка в Сент-Мартинвилле, расположенному вверх по байю, в сторону от разводного моста и старого кладбища, населенного белыми крестами и склепами. Старик уже ждал, покачиваясь в кресле на веранде, держа свои трости на коленях. Он встал, чтобы нас поприветствовать, стараясь держать свою обезображенную спину максимально прямо.

— Спасибо, что приехали, — сказал он.

Я представил Хелен и помог сесть деду Ти Джоли.

— Не могли бы вы снова повторить то, что сказал вам тот мальчик, господин Дебланк? — попросил я.

— Да чего там рассказывать-то? Мальчишка живет неподалеку, вон там, где орех растет. Он сказал, Что выглянул в окно, что была ночь, и заметил, как белая лодка проплыла вверх по каналу и встала у моего причала, а потом два парня вышли из нее и направились к моему дому. Он сказал, что на носу лодки была нарисована рыба с длинным носом. Сказал, что парни зашли в мой дом и вышли с Блу и что он всех троих разглядел под лампой на крыльце. У них была большая зеленая бутылка и высокие бокалы, что они пили из этих бокалов и смеялись.

— Когда это было? — прервала его Хелен.

— Мальчишка не уверен. Может, месяц назад, может, больше. Ему всего одиннадцать. Он рассказал, что Блу шла с этими парнями к каналу, а потом вдруг прекратила смеяться. Эта парочка схватила ее за руки, а она начала отбиваться от них. Потом они протащили ее вниз по причалу, и, кажется, один из них ударил ее, но мальчишка не уверен, на причале свет только от ночного клуба по ту сторону канала. Мальчуган думает, что мужчина ударил Блу по лицу и швырнул в лодку, она вскрикнула один раз и замолкла.

— А мальчик не пытался позвать кого-нибудь или позвонить в 911?

— Он был дома один. Этот мальчишка ничего не делает без разрешения родителей, — с одобрением в голосе ответил мистер Дебланк.

— Куда отправилась лодка? В каком направлении? — спросила Хелен.

— На юг, в сторону Новой Иберии.

— А почему мальчик только сейчас об этом рассказал? — спросил я.

— Он сообщил, что его мать запретила ему совать нос в чужие дела. Говорил, его мать сказала, что мои внучки недостойные девочки. Что они наркоманки и клеятся к плохим парням. Но он не мог успокоиться, потому что ему нравилась Блу. Потому и сказал мне.

— И вы рассказали об этом помощнику шерифа? — спросил я.

— Я отправился к нему в офис. Он записал все в свой блокнотишко. Брехал, что проверит. Но он не приезжал и не отвечал на мои звонки, а мальчик сказал, что с ним тоже никто не говорил.

Мы с Хелен отправились к причалу. Видавшая виды пристань была сколочена из толстых досок серого цвета, деревянные сваи обвешаны автомобильными покрышками. От дождя канал поднялся и почернел, а его поверхность морщилась от каждого порыва ветра, как старая кожа. Я попытался присесть на корточки, чтобы осмотреть пристань, но согнулся от острого приступа боли в груди, как будто множество корней пытались прорасти и вырваться наружу. На мгновение канал, черные дубы на противоположном берегу и отбеленные склепы на кладбище пропали из фокуса.

— Давай я, Дэйв, — предложила Хелен.

— Дай мне минутку, я в порядке.

— Я знаю. Но давай-ка полегче, приятель.

— Нет, я все-таки это сделаю, — возразил я и присел на одно колено, глотая свою боль, прикоснулся к дереву пристани подушечками пальцев.

— Видишь? Ничего не произошло.

— Ты хоть представляешь, сколько раз за это время дождь поливал причал? — спросила Хелен.

— Да, но мальчишка свою историю тоже не выдумал.

— Может, и нет. Все равно давай-ка поболтаем с помощником шерифа или кто там еще не может слезть своей толстой задницей со стула.

— Взгляни-ка, — я достал карманный нож из слаксов и открыл лезвие. Поверхность балок, из которых состоял причал, была начисто вымыта и имела равномерный серый цвет безо всякого налета, но между двумя бревнами я увидел темные подтеки, как будто кто-то пролил здесь кетчуп. Я отколол щепку и завернул в носовой платок.

— Думаешь, это кровь? — спросила Хелен.

— Посмотрим, — ответил я.

Мы отправились в полицейское управление округа Сент-Мартин, располагавшееся в пристройке здания суда с высокими белыми колоннами, мимо которого когда-то маршировали двадцать тысяч солдат Союза, преследовавших голодных конфедератов в их бесконечном отступлении из Шилоха вплоть до округов Красной Реки в центральной Луизиане.

Помощником шерифа оказался Этьен Поллард. Он был одет в штатский бежевый костюм, синюю рубашку с желтым галстуком и выглядел загорелым и поджарым повелителем всего, что располагалось на его рабочем столе. Рядом с табличкой с его именем на столе стояла сувенирная кружка Уолта Диснея, наполненная множеством разноцветных ручек. Он ни разу не моргнул, пока мы рассказывали ему о цели своего визита, ни единого намека на мыслительный процесс не проскользнуло по его лицу. Наконец он откинулся в кресле и уставился на поток машин, проходящих по площади, и туристов у старой французской церкви на канале. И сморщил лоб:

— И что мне, по-вашему, с этим делать?

Он выбрал слово «этим» — не «похищение», не «нападение», не «убийство». Судьба Блу Мелтон превратилась в неодушевленное «это».

— У нас такое впечатление, что вы не опросили мальчика, который видел похищение Блу Мелтон, — заметил я.

— Вам позвонил старикашка? — вымолвил он, криво ухмыляясь кончиком рта.

— Вы имеете в виду мистера Дебланка? — поправил его я.

— Ну, я так и говорю.

— Да, нам позвонил мистер Дебланк. Он несколько раздражен, — ответил я.

Поллард вытащил спичку изо рта и наклонился к нам.

— Вот какой тут расклад. Блу Мелтон — беглянка. Ее дважды исключали из школы, один раз за курение косячка в туалете. У нее с сестрой репутация гулящих девах. Старик не хочет в это верить. Если всем от этого станет лучше, я пораздумаю над историей мальчишки о том, что кто-то затащил ее в лодку.

— Ты пораздумаешь? — завелась Хелен. — Речь идет о расследовании убийства, а ты пораздумаешь о показаниях свидетеля нападения на жертву и ее возможного похищения?

— Убийства? — переспросил Поллард.

— Ты вообще каким местом слушаешь? — спросила Хелен.

— Какое убийство?

— Блу Мелтон прибило к берегу в округе Святой Марии внутри ледяной глыбы, — ответила Хелен.

— Когда?

— Четыре дня назад.

— Я был в отпуске, мы ездили во Флориду, только в понедельник вернулись, — буркнул Поллард.

— Сегодня среда, — сухо заметила Хелен.

Помощник шерифа достал одну из многочисленных ручек из сувенирной кружки и повертел в руках, внимательно изучая украшавшие ее перышки. На его безмятежном лице не появилось ни одной морщинки, ни малейшего намека на заботу. Ухмылка снова заиграла у кончика рта. Я старался игнорировать мутный, невыразительный цвет его глаз.

— На причале Дебланка мы обнаружили нечто, напоминающее кровь, — сказал я.

Поллард бросил взгляд в коридор, словно ища человека, прятавшегося за дверью в его офис.

— Она была в глыбе льда? — спросил он. — Во льду, в эту погоду?

— Именно так, — ответил я.

Он на минуту завис, затем потряс головой и с идиотской улыбкой от уха до уха заявил:

— А ведь я почти повелся. Это шериф подговорил вас так меня разыграть? — Поллард продолжал пялиться на нас в ожидании, что мы признаемся в розыгрыше.

Мы опросили одиннадцатилетнего мальчишку, который видел, как Блу Мелтон силой затащили на лодку с рисунком рыбы на носу. Он сказал, что рыба как будто улыбалась, но не мог больше ничего добавить к тому, что уже рассказал деду. Во времени ориентировался он неважно, но было очевидно, что мальчуган напуган и готов сказать нам все, что, как ему кажется, мы хотели услышать.

Как же все-таки часто правосудие ускользает от тех, кому оно требуется больше всего, от тех, кто его больше всех заслуживает. И никакой тайны в этом нет, а мы продолжаем смотреть надуманные телевизионные драмы про бравых полицейских именно потому, что зачастую реальность настолько безрадостна, что никто в нее просто не хочет верить.

Когда мы вернулись в Новую Иберию, я отправился в офис нашей местной газеты «Дейли Ибериан». В прошлом месяце разводной мост на Берк-стрит застрял на три ночи кряду, создав настоящую пробку из барж и прочих лодок к северу и югу от моста. Каждую ночь штатный фотограф делал множество фотографий с моста, но в газету попали лишь несколько. Мы сели с ним, и он показал мне все снимки на экране компьютера. Фотограф был благодушным человеком, страдавшим избыточным весом, обливающимся потом и задыхающимся от одышки всякий раз, когда он наклонялся к экрану, чтобы объяснить очередное изображение.

— Луна светила вовсю, а потому освещение у меня было что надо, — сказал он. — Маленькие лодки без проблем проходили под мостом, а некоторые застряли за баржами, вот им-то пришлось подождать. Нашел лодку, что искал?

— Боюсь, что нет, — ответил я.

Он вывел на экран новую партию фотографий, затем еще одну.

— А здесь? — спросил он.

— Вон там, за буксиром. Можешь увеличить? — попросил я.

— Конечно, — ответил фотограф. — Интересно, что ты обратил внимание именно на эту лодку. У руля там явно стоял кто-то; нетерпеливый, он залез вне очереди и еле-еле протиснулся прямо перед носом баржи со сланцем, которая ждала там битых два часа.

Это была изящная белая лодка, сделанная из стекловолокна, с глубоким V-образным корпусом, задранным носом и уключинами на корме для ловли рыбы на блесну в соленой воде. Мне показалось, что это был «Крис-Крафт», но я не был уверен.

— Можешь улучшить резкость на носу? — спросил я.

— Наверное, не слишком, но попробую, — ответил фотограф.

Он оказался прав. Картинку частично заслоняла другая лодка, но я все же разобрал очертания весьма толстой рыбы, напоминающей рисунок из мультфильма. У нее был длинный нос — может, это был марлин, а может, и дельфин-бутылконос. У меня было впечатление, что я уже видел этот рисунок раньше, может, даже во сне. Я попытался вспомнить, но безуспешно.

— Еще фотографии есть? — спросил я.

— Нет, Дэйв, это все, — ответил фотограф.

— Ты девушку на лодке не видел?

— Извини, я просто не обратил на это особого внимания. Ну, может, два парня в кабине сидели, да и то я их помню только потому, что они грубо распихивали все остальные лодки.

— Не помнишь, как они выглядели?

— Нет, прости.

— А как насчет рисунка рыбы на носу лодки? Помнишь какие-нибудь детали?

— Да, похоже было на рисунки, которые во времена Второй мировой на бомбардировщиках рисовали, типа Баггса Банни или там Микки Мауса.

Я поблагодарил его за потраченное время и вернулся к себе в офис. Был уже полдень, и официально я был уже не на службе.

Я проверил почту, позвонил по паре номеров и задумался. Впервые за многие годы у меня не было никаких срочных служебных дел. Так почему же я стоял посреди офиса вместо того, чтобы идти вниз по улице в сторону своего дома, где я сделал бы себе сэндвич с ветчиной и луком и пообедал бы с Алафер?

На мой вопрос существовал только один ответ: Клет Персел рассказал мне о том, что видел, как его внебрачная дочь пристрелила Бикса Голайтли. Мне захотелось отправиться в офис Хелен Суле и все ей рассказать. Или позвонить Дэну Магелли из полицейского управления. Ведь и правда, почему не выложить все как есть?

Ответ: потому что Клет Персел попал бы под конкретный пресс. Свою дочь он не видел с ее пятнадцатилетия, и поэтому опознание ее в качестве убийцы Голайтли было бы проблематичным. Сейчас полицейское управление Нового Орлеана и окружной прокурор округа Орлеан были заняты расследованиями дел полицейских, застреливших неповинных людей во время урагана «Катрина», причем в одном случае копы даже пытались избавиться от чувства вины, спалив тело одной из жертв. Если бы не возможность испортить карьеру Клету, сколько бы времени окружной прокурор уделил поиску наемника, завалившего таких засранцев, как Бикс Голайтли и Вейлон Граймз?

Но совесть моя не сдавалась. Я отправился в офис к Хелен Суле, втайне надеясь, что ее там не окажется, а вопрос сам по себе забудется и разрешится. Она увидела меня сквозь стеклянную дверь и жестом пригласила зайти.

— Ну как, что-нибудь узнал в «Дэйли Ибериан»?

— Собирался написать тебе докладную утром. Фотограф сделал пару кадров белой стеклопластиковой лодки с рыбой на носу. Я так подозреваю, что парни в рубке — это те, кто похитил Блу Мелтон.

— Их видно на фотографии?

— Нет, лиц не разобрать.

— Дэйв, ты сам хотел получить это дело. Присутствие лодки у моста помещает это дело в нашу юрисдикцию. Так что там у тебя?

Я пересказал ей все, что рассказал мне Клет о своей дочери, о ее киллерском призвании, о том, что женщина, которую Бикс перед смертью назвал Карузо, по мнению Клета, была его блудной дочерью, Гретхен. Хелен неподвижно, не моргая, сидела в кресле, ее грудь поднималась и опускалась, руки застыли на списке задержанных, лежавшем на ее столе. Когда я замолчал, в комнате повисла тягостная тишина, я же откашлялся и ждал ее реакции. Прошло не более десяти секунд, но каждая из них казалась вечностью. Наконец она сфокусировала взгляд на мне.

— Меня не интересует непонятно откуда взявшаяся и непроверенная информация о каком-то убийстве в переулке Нового Орлеана, — сказала она. Я начал было говорить, но она меня оборвала: — Ты меня слышал?

— Да, мэм.

— Мой офис — не исповедальня, а я не поп и не психотерапевт. Понял?

— Понял.

— А своему Клету Перселу скажи, чтобы он не вздумал свои проблемы тащить мне в округ.

— Может, ты сама ему скажешь?

— А что, если я тебе башку откручу?

— Я бы попросил не выражаться.

Она встала из-за стола с перекосившимся лицом, ее грудь под натянувшейся блузкой, казалось, была тверже бильярдных шаров.

— Я семь лет была твоим напарником. Теперь я твой начальник, и говорить с тобой буду так, как считаю нужным. Не испытывай удачу, Дэйв.

— Я просто сказал тебе правду. Ты ее слушать не захотела. Моя задача выполнена.

— Ты даже не представляешь, как ты меня злишь, — процедила Хелен.

Может быть, я неправильно подошел к этому разговору. Может быть, я эгоистично вывалил свои угрызения совести Хелен на тарелку. А может, это она передергивала. В любом случае, это был не самый лучший день моей жизни.

Клет Персел поклялся себе найти стрелка, которого Бикс Голайтли назвал Карузо за мгновение до того, как словил три куска свинца прямо в физиономию. Но если Карузо была той самой профи, о которой думал Клет, она никогда не попалась бы на ошибках и не ошивалась бы в закоулках, характерных для целой армии негодяев и отморозков, гордо считавших себя криминальной субкультурой Соединенных Штатов. Лишь редкие преступники попадаются с поличным в момент совершения преступления. Как правило, их останавливают за езду в нетрезвом виде, за просроченные номерные знаки, неработающие поворотники или проезд на красный свет. Их хватают, когда они отказываются платить в баре или они попадаются на пьяной драке с себе подобными в кишащих тараканами мотелях, их сдают проститутки, пытающиеся уйти от облавы. Их пристрастия и желания управляют их жизнью, помещая этих людей в предсказуемые обстоятельства и ситуации снова и снова, потому что они не способны изменить то, кем или чем они являются. Уровень их тупости — частый объект шуток во всех полицейских участках страны. К сожалению, настоящие профи, такие, как высококлассные медвежатники, ювелирщики и наемные киллеры, как правило, умны, в должной мере безумны и хорошо знают свое дело. В своих пристрастиях и вкусах они — типичные представители среднего класса, которые своей речью или поведением практически ничем не отличаются от прочего люда.

В 1980-е годы Клет Персел поймал одного проходимца за подделку чека на своей улице на озере Понтчартрейн. Оказалось, что это профессиональный домушник, разыскивавшийся в семнадцати штатах, и при этом он не только три раза сбегал из-под стражи, но и успешно выдавал себя за священника, нефтяного магната из Далласа, биржевого брокера, автора книг «помоги себе сам», психотерапевта и гинеколога. Когда Клет позже перевозил его к месту отбывания наказания, он спросил этого домушника, к тому времени уже закованного в наручники на заднем сиденье его патрульного автомобиля, как тот умудрился приобрести все эти знания при отсутствии официального образования.

Домушник ответил:

— Да легко. В каждом городе, где я живу, я приобретаю пропуск в публичную библиотеку, ведь содержимое всех книг в этом здании — бесплатно. Еще я читаю каждую статью и каждую колонку в утренней газете, от первой до последней страницы. Неплохая информация за двадцать центов.

— И как это тебе помогает? — спросил Клет.

— Мужик, ты откуда свалился? Какую работу ни возьми, важно то, как ты выглядишь, а не то, что ты умеешь. Засунь себе в карман рубашки несколько авторучек, возьми в руки блокнот, и ты прокатишь за кого угодно.

Клет считал, что Карузо была в Новом Орлеане, в основном, потому, что Фрэнки Джиакано, третий член этой компашки неудачников, пытавшихся поиметь Персела, все еще был жив. Но в какую дыру залезла его дочь? Ее точно не было в черных кварталах, там слишком много полиции. Она также не сунулась бы в места, где на улицах трутся проститутки и дилеры. Нет, вероятно, Гретхен затаилась в каком-нибудь гостевом доме в пригороде или в белом районе для рабочего класса, а может быть, и в районе Тулэйна или Лойолы, где живет и тусуется студенческая братия. И, скорее всего, она по утрам прогуливается по улицам Французского квартала, где в это время на смену бесшабашным вечерним кутилам приходят степенные семейные люди. Они заглядывают в витрины антикварных магазинов на Ройал или посещают собор Святого Луи на Джексон-сквер, а может, просто наслаждаются свежим кофе с горячим молоком и бенье в «Кафе дю Монд».

Пока что единственным человеком, владеющим хоть какой-то информацией о Карузо, был Конт Корбона, также известный как Барон Белладонна, вконец отморозивший себе мозги наркотой на концерте «Роллинг стоунз» в Атламонте, когда закончилось десятилетие хиппи, а их музыка улетела на вертолете, оставив на сцене мертвеца и озверевших байкеров, гонявшихся за меломанами с бильярдными киями.

Клет Персел припарковал свой «кадди» во дворе своего офиса и отправился к магазинчику Конта и Джимми Пятака. Едва переступив порог магазинчика и услышав тоненький перезвон дверного колокольчика, частный детектив почувствовал, что привычная атмосфера улетучилась и теперь здесь ему явно не рады.

— Что стряслось? — спросил он.

— Чего тебе, Персел? — буркнул Джимми, не поднимая глаз от кассового аппарата.

— У меня тут пара билетов на борьбу без правил для Конта, я знаю, что он от этого тащится, — сказал Клет. — Я этих двух борцов разок в Лафайетте застал. Южноамериканский карлик тогда Мистеру Мото в мошонку из духового ружья засадил.

Конт увлеченно стирал пыль веничком из перьев с больших стеклянных банок, наполненных грибами, травами и маринованными земноводными гадами.

— Я ищу киллера по имени Карузо, — сообщил Клет. — Думаю, Конт может меня очень сильно выручить.

— Персел, тут тебе ловить нечего, — сказал Джимми.

— Это личное. Не советую вам, парни, отмалчиваться.

— У меня для тебя новости. Все в этом мире — личное. Как, например, втягивать нас в дело с убийством, — ответил Джимми.

— Я разве не снял Нига и Ви Вилли с вашего хвоста, когда вы ему не смогли выплатить по закладной? — спросил Клет.

— Я за тебя поставил в храме свечку, — ответил Джимми. — Кстати, я за нее даже заплатил.

— Я тебе сейчас заупокойную в том же храме организую, если не перестанешь умничать, — ответил Клет.

— Она была здесь вчера, — вымолвил Джимми.

— Откуда ты знаешь, что это была она?

— Конт ее видел. Не знаю где, не признается.

— Чего она хотела?

— Книгу о Мари Лаво. Потом увидела мой кассовый аппарат и хотела его купить, сообщив, что у нее антикварный магазин в Киз.

— Ты слышишь, Конт? Все верно? — спросил Клет.

Конт не ответил на вопрос.

— Мужики, мне действительно позарез нужна информация. Мне реально нужна ваша помощь, — попросил Клет.

Ни один из них не произнес ни слова.

— Я скажу вам то, что знает только Дэйв Робишо. Я думаю, что Карузо — моя дочь. У нее была дерьмовая жизнь, и по мне, так она заслуживает большего.

Его крик души не возымел воздействия. Он достал из бумажника два входных билета в Арену Нового Орлеана и положил на стол рядом с кассовым аппаратом.

— Конт, я думаю, ты реально будешь в восторге от представления, — сказал Персел. — Я однажды видел Толстяка своими глазами. У него юбка из жира до колен свисала. Он на ринге смотрелся как бритый трехсоткилограммовый хряк. Плюс к этому, от него несло так, что затыкали носы аж на десятом ряду. Этот боец заламывал противников как медведь, надевал им на лицо подмышку, душил их своим салом, пока они не начинали выплевывать его волосы и не просили пощады. Никто не сравнится с Толстяком по жиромассе, но ты лучше посмотри на это сам.

Клет вышел на улицу, закурил и задумался. Мимо него на одноколесном велосипеде проехал мужчина во фраке с раздвоенными полами и в порванной шляпе. На балконе по ту сторону улицы мужчина в майке поливал цветы, а от пальмовых и банановых деревьев исходил едва видимый радужный туман, переливающийся в лучах солнца. На углу, под колоннадой, одинокий темнокожий подросток танцевал чечетку на тротуаре, из магнитофона под звон металлических набоек его туфель доносилось «Когда придут к нам все святые».

«Не то время суток, не то место, не та мелодия, не тот век, не тот пацан», — подумал Клет и попытался вспомнить, когда он в последний раз был столь подавлен, как сегодня. Он не помнил.

Персел почувствовал, как кто-то коснулся его плеча, обернулся и столкнулся взглядом с Контом, соколиным взглядом всматривавшимся вдаль.

— Наша земля, — произнес Конт.

— О чем это ты?

— Сам знаешь.

— Нет, не знаю. Ты говоришь о названии книги?

Конт продолжал отсутствующе смотреть вдаль.

— Я никогда не умел разгадывать шарады, — сказал Клет.

Конт положит в ладонь детективу коробок спичек, на черном атласном ярлыке которого Клет увидел надпись, выведенную серебряным тиснением.

— Это место в округе Терребонн? — спросил Персел. — Это ты мне пытаешься сказать? Карузо оставила это в магазине?

Уголки рта Конта чуть шевельнулись в едва заметной улыбке.

В своем офисе Клет Персел дождался заката и отправился в глубь округа Терребонн, к югу от Ларуза, доехав почти до самого озера Фелисити, где болота Луизианы растворяются в тусклой серо-зеленой черте на горизонте, постепенно переходя в Мексиканский залив. Солнце на западе устало догорало темным апельсином за дымкой не то из труб сахарного завода, не то от горящей травы, а мох на мертвых кипарисах тихо шелестел на ветру. Забегаловка, разрекламированная на коробке спичек как ночной клуб и барбекю, располагалась на небольшом участке в конце грунтовой дороги прямо на краю залива. На деревьях вокруг нее висели разноцветные японские фонарики, и Клету показалось, что с отгороженной веранды за ночным клубом доносились звуки аккордеона, скрипки и ударных.

Персел был одет в голубой спортивный пиджак, серые слаксы, отполированные до блеска туфли из кожи буйвола и недавно прикупленную мягкую фетровую шляпу с перышком за лентой. Перед выходом из автомобиля он прополоскал рот «Листерином», выплюнув жидкость из окна. Затем он снял подплечную кобуру и спрятал ее под сиденьем вместе с тяжелой пружинной полицейской дубинкой с кожаной рукоятью, по форме напоминавшей заштопанный носок. Он зашел в ночной клуб, и его обдало ледяным воздухом от поставленного кем-то на минимальную температуру кондиционера.

Персел сел у бара, положил перед собой сигареты и зажигалку «Зиппо», заказал себе «Будвайзер» и перевел взгляд за окно на последние блики садившегося за заливом солнца и группу людей, играющую в карты в отгороженной веранде. Клет посолил пиво и принялся медленно его потягивать, наслаждаясь каждым глотком во рту и прохладой, скользящей вниз по его горлу, зажигающей внутри него такие ощущения, которые знакомы только таким же алкоголикам, как он сам. Прошло совсем немного времени, но он чувствовал, что она находится в зале. Он не мог объяснить, откуда и как он это понял, но точно знал, что она там. Персел почувствовал присутствие той, что искал, еще до того, как увидел ее отражение в зеркале барной стойки. Он почувствовал запах ее духов еще до того, как она повернулась на высоком стуле, и наблюдал, как она одну за другой бросает монеты в музыкальный аппарат. Клет бросил взгляд на ее талию, открытый пупок и женственные округлости бедер, поймав себя на иррациональной мысли о том, что ему неприятно, что их видят и другие мужчины. Его взгляд упал на ее пышную грудь, скользнул по ногам в обтягивающих джинсах и остановился на мальчишеской стрижке светло-рыжеватых волос. Вместо привычного в отношениях с женщинами эротического влечения Клет почувствовал незнакомое желание защитить ее, ему казалось, что кто-то чужой забрался в его кожу и думал мысли, ему не принадлежащие.

Персел заказал еще бутылку «Будвайзера» и виски на два пальца. Девушка сидела у бара, через три стула от него, и отрешенно постукивала пальцами по барной стойке, как будто бы еще не определилась с выбором. Клет взглянул в зеркало и одним залпом выпил свой виски, пытаясь заполнить огромную пустоту и растущий страх в своей груди. Ему показалось, что содержимое стакана воспламенилось у него внутри, он начал нервно открывать и закрывать свою зажигалку, держа незажженную сигарету между пальцев, чувствуя, как все быстрее бьется сердце.

Она слегка наклонила голову и помассировала шею, глубоко проникая кончиками пальцев в мышцы. Затем повернулась и посмотрела ему в лицо.

— Приятель, чего это ты на меня в зеркало пялишься?

— Я? — вздрогнул Клет.

Девушка не ответила, и детектив спросил:

— Ты со мной говоришь?

— А что, на твоем стуле сидит кто-то другой?

— Ты, похоже, с рук татуировки выводила, это я, наверное, и заметил. Знаю, каково это.

— У меня никогда не было татуировок. Вот ты себе воткнешь в руку иглу, которой пользовался больной СПИДом?

— А откуда тогда шрамы?

— В аварию попала. Мать диафрагму не в тот момент напрягла, вот я и родилась. Это ты так к телкам подкатываешь?

— Староват я для подкатов. При тихой погоде я слышу, как гниет моя печень, а вместо спорта я ползаю, когда напьюсь.

— Ага, поняла, ты говоришь, что стариканам неинтересно, что у меня под юбкой. Не гони.

— Где это ты так говорить научилась?

— В монастыре.

Бармен принес ей напиток в большом стакане, хотя она ничего и не заказывала. Девушка подняла стакан двумя руками и отпила, затем достала из напитка вишенку и положила в рот.

— Почему бы тебе следующий напиток в ведре с трубочкой не заказать? — спросил Клет.

— Неплохая идея, — ответила она. Ее щеки зарделись, накрашенные губы блестели красным блеском. — Я тебя где-то видела.

— Сомневаюсь. Я всегда в разъездах.

— Ты коммивояжер?

— Что-то вроде этого.

— Ты коп.

— Был в свое время. Ушел из полиции.

— Что стряслось?

— Несчастный случай. Пришил государственного свидетеля.

— Пришил, значит, убил, что ли?

— Если честно, то, отбросив коньки, он совершил самый благородный поступок в своей карьере. Но прокуратура разбушевалась, хотя, если честно, всем было на него наплевать.

Собеседница Клета вытащила вторую вишенку из коктейля и положила в рот, держа ее за черенок.

— Может, мне не стоит с тобой разговаривать?

— Как хочешь.

— Ты из Нового Орлеана?

— Разумеется.

— По акценту не скажешь, — ответила она и повернулась на стуле к Клету, слегка разведя бедра в стороны. Ее глаза пытливо скользнули по его лицу и телу. Она поджала губы:

— Чего тебе надо, дорогуша? Хочешь снять легкую девицу на болотах? Я не люблю людей, которые обсуждают шрамы на моих руках. Ни один из них не похож на сведение татуировки.

— Я просто пытался завести разговор.

— Ну, если это все, на что ты способен, то ты полный отстой.

— Я думаю, ты очень красивая девушка. Я никогда не сказал бы ничего, чтобы тебя обидеть.

Клет не хотел этого говорить и не знал, как это у него вырвалось. Его лицо горело от смущения.

— Иногда я неправильно подбираю слова. Я уверен, что тебе нравится бейсбол, танцы на воздухе, барбекю и все такое. Я уверен, что ты хорошая девочка.

— И ты всем незнакомым людям это говоришь?

— Ты выглядишь, как настоящая американская девчонка, вот и все.

— Если тебе так приперло девчонок в барах снимать, мой тебе совет: сядь на диету, прекрати думать своим концом и смени дезодорант. Вот увидишь, результат будет получше.

Клет наполнил свой бокал, но не выпил. Он почувствовал, как его тело наполняется неподъемной душевной и физической усталостью.

— Да ладно, я пошутила. Не все так плохо, — сказала она. — Твоя проблема в том, что ты плохой актер.

— Что-то я не понял.

— Я тебя раньше видела, — девушка посмотрела ему прямо в глаза взглядом, который заставил напрячься все его тело, — ты фанат «Ориолс»?

— Да, хорошая команда. Где бы я ни был, всегда хожу на бейсбол.

— Ты когда-нибудь на выездных играх в Форт-Лодердейле бывал? — продолжила она допрос.

— Стадион называют стадионом Литтл Янки, потому как Янки тренировались там до Ориолс.

— Вот там-то я тебя и видела, точно, — заключила собеседница Клета, смахнув прядь волос со щеки. — А может, я тебя видела где-нибудь еще. Вспомню. Я редко что забываю.

— Ты производишь впечатление умной девушки, держишь себя так и все такое.

— Боже мой, что за бардак у тебя в голове, — бросила она.

— Что ты имеешь в виду?

— Потанцевать хочешь?

— Неуклюжий я в этих делах. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что у меня в голове бардак?

— Не буду отвечать, пожалею старость.

Девушка подошла к музыкальному аппарату и начала одну за другой забрасывать в него монеты. Несмотря на кондиционер, по телу Клета сбегал пот, а в висках стучала кровь. Он вышел на танцпол и остановился в нескольких сантиметрах от нее. Он чувствовал тепло ее кожи и запах ее волос. Она повернулась и посмотрела ему в лицо, ее глаза в свете ламп стали фиолетовыми.

— Что-то не так? — спросила она.

— Мне пора, — ответил он.

— Может, выпьем?

— Нет, надо позаботиться об одном деле. Извини, приятно было познакомиться, — выдавил Клет.

— Приятель, лучше прикупи себе успокоительное, да посильнее, — посоветовала она на прощание.

— Ты мне очень понравилась. Извини, если я обидел тебя чем-нибудь, — пробормотал в ответ Клет.

Персел вернулся в машину и долго не мог унять дрожь в руках.

Клет думал, что поездка обратно в город успокоит его сердце и даст ему время и возможность рационально поразмыслить о произошедшем, но когда он остановил машину неподалеку от Калмет на парковке около гаража, преобразованного в жилище, в котором залег на дно Фрэнки Джиакано, то все еще был заведенным, как часовая пружина. Не снижая скорости даже на крутой лестнице, он сорвал с петель москитную сетку и выбил тяжелую деревянную дверь. Ошеломленный Фрэнки с открытым ртом, полным еды, сидел в кресле с сэндвичем в руке.

— Ты что, с ума сошел? — смог выговорить он.

— Очень даже может быть, — ответил Клет.

— И на что тебе эта твоя дубина? — спросил Фрэнки, поднимаясь.

— Это часть моей программы по управлению гневом. Колочу вещи, чтобы людям не досталось. Но когда это не срабатывает, принимаюсь дубасить все живое, — ответил Клет, посмотрим, как получится.

Одним ударом он расколол напополам настольную лампу, затем фотографию и стеклянную рамку на стене, затем настала очередь окна, выходившего на задний двор. Затем он направился на кухню, перевернул сушилку, разбил о край стола стоявшие на нем тарелки и начал скармливать в измельчитель мусора в раковине кухонное серебро.

Под оглушительный скрежет машинки он схватил Фрэнки за горло и поволок его к раковине.

— Один из твоих скунсов напел мне, что нос у тебя слишком длинный, — рычал Клет, — давай-ка укоротим его на дюйм-другой.

— Брателло, у тебя что, крыша поехала?

— Когда ты вскрыл сейф Диди Джи?

— Не знаю, может, пару месяцев назад.

— Где?

— В старом офисе Диди Джи.

— Кто нанял стрелка прикончить Голайтли и Граймза?

— Откуда мне знать?

— Ты врешь!

— Да, но дай мне закончить.

— Думаешь, это смешно? — Клет схватил Фрэнки за галстук и мощным рывком отправил его в полет через стул прямиком в стену, добавив хлесткий удар дубиной по сухожилиям с тыльной стороны колена. Фрэнки рухнул на пол, как монах, совершающий коленопреклонение, глаза его намокли, нижняя губа дрожала.

— Не делай этого со мной, мужик, — взмолился он.

— Вставай!

— Зачем?

— Чтобы я тебя в мармелад тут не растоптал.

Фрэнки не сдвинулся с места, и Клет за шиворот рывком поднял его на ноги и толкнул в спальню, по пути пересчитав его головой дверные косяки.

— Пакуй чемоданы, — рявкнул он. — Первым автобусом ты отправляешься в Лос-Анджелес или Нью-Йорк, на выбор.

— Что у тебя на уме?

— Какое тебе дело? Будешь слушать, будешь жить.

— Не понимаю.

— Это потому, что ты тупица.

— Ты пытаешься спасти мою жизнь? Ты отмутузил меня для того, чтобы спасти мне жизнь?

— Да, боюсь, мир не перенесет смерть такого мудреца. У тебя три минуты.

Фрэнки, не говоря ни слова, подскочил к шкафу и начал лихорадочно срывать одежду с вешалок и набивать ею чемодан, распахнутый на кровати.

— У меня ствол в комоде, возьму его с собой.

— Нет, не возьмешь, — ответил Клет.

Фрэнки, не послушав детектива, встал между ним и комодом, открыл верхний ящик и достал черный полуавтоматический пистолет.

— Где это ты себе немецкий «Люгер» раздобыл?

— На выставке оружия.

— Коллекционер из тебя никакой, а такие парни, как ты, зарегистрированные стволы не покупают.

— Это подарок. Один парень мне задолжал, ну я его и взял. Теперь он мой, и у тебя на него нет ни малейших прав. Посмотри, на нем даже нацистские штампы сохранились. Им когда-то пользовался какой-то немецкий моряк. Ему цена не менее двух тысяч баксов.

— Когда освоишься в новой норе, пришли мне открытку, я его тебе пришлю по почте.

Фрэнки пустым взглядом уставился куда-то в угол комнаты, как ребенок, у которого кончились аргументы.

— Ты действительно подкинешь меня на автобусную станцию? Я слышал историю про одного парня, которого ты отвез на озеро, и его больше никто и никогда не видел.

— Я делаю тебе одолжение, Фрэнки. Не упусти свой шанс. — Клет извлек из пистолета обойму и передернул затвор, чтобы убедиться в том, что патронник пуст, затем засунул «Люгер» себе за пояс. — Время ехать.

— Может, все-таки в аэропорт?

— Тот, кто тебя заказал, наверняка отслеживает твои кредитки, а потому за твой билет плачу я из своих денег, а это значит, что ты едешь на автобусе.

— У Бикса было какое-то новое дело, и приносило оно кучу зелени. Но я не знаю, что к чему, и в этом я тебя не обманываю.

— В тот день, когда ты перестанешь врать, в Сикстинской капелле обрушится штукатурка, — ответил Клет.

— Брателло, зачем ты меня оскорбляешь?

Клет на мгновение задумался.

— Ладно, ладно, — примиряюще пробормотал он, — поехали, Фрэнки. Мы еще можем успеть на экспресс до Лос-Анджелеса. Может, тебе там даже понравится. Вот, вытри нос.

Глава 08

Вам когда-нибудь приходилось слышать от друзей или от психотерапевта, что вы одержимы? Если да, то я подозреваю, что вы, как и большая часть людей с благими намерениями, должны были выбрать одну из двух возможных альтернатив. Вы либо смирились, проглотили чувства и постарались изменить свои эмоции, либо же вы с тяжелым сердцем осознали, что вас оставили наедине с самим собой и проблема, которую вы видите, вовсе не воображаемая, но люди вокруг вас не желают ничего о ней слышать, терпеть не могут, когда о ней говорят, и даже не хотят, чтобы им о ней хоть как-то напоминали ни при каких обстоятельствах.

Я был одержим Ти Джоли Мелтон. Я уже не был уверен в том, что она действительно навещала меня в больничной палате госпиталя на Сент-Чарльз в Новом Орлеане, но у меня не было никаких сомнений в том, что ее послание мне было реальным, хотя, быть может, и отправлено оно было способом, трудно поддающимся определению. Я уже много лет назад отказался от попыток смотреть на мир рационально, и даже избегал людей, веривших в то, что законы физики и причинно-следственные связи помогают понять тайны мироздания, или в тот факт, что свет может попасть в глаз, сформировать в голове образ и направить в кисть руки поэтический импульс, и благодаря этому мы сейчас читаем сонеты Шекспира.

В исчезновении Ти Джоли было лишь три улики, да и те были весьма неубедительными. Я видел групповую фотографию в ее альбоме, сделанную в клубе, где на заднем плане был Бикс Голайтли. В больнице она говорила о том, что боится за свою жизнь из-за того, что знает о выбросе в нефтяной скважине в Заливе. Лодка, в которой похитили ее сестру, вероятно, была моделью «Крис-Крафт» с нарисованной на носу толстой рыбой.

Я упустил еще один элемент этой истории: она была не замужем, но беременна, а неразведенный отец ее ребенка спросил у нее, не хочет ли она сделать аборт.

С чего же начать?

Ответ: забыть все байки про мораль, про всю страсть и болото человеческой сложности, и идти по следу денег. Этот след протащит через городские легенды о сексе, мести и ревности, через приобретение власти над другими, но рано или поздно приведет к вещи, с которой начинается любая мотивация — к деньгам, к набитым «зеленью» мешкам, к падающим с милосердного неба зеленым листочкам, к деньгам, к деньгам, к деньгам — единственному, ради чего человек может пойти на все. Скажем правду — голодающий не внемлет проповедям о добродетельной бедности. В штате Луизиана самый высокий уровень неграмотности и самый высокий процент матерей-одиночек. Здесь мало кто волнуется о темных сторонах казино, о барах, где можно выпить, не выходя из машины, о табачных плантациях и экологической деградации, постепенно смывающей в море южную оконечность штата.

Нефть и природный газ — это наша кровь, будь то хорошо или плохо. Когда я был еще мальчишкой, мой родной штат и его природа напоминали райские кущи. Теперь все иначе, что бы вам ни говорили. Когда группа юристов из университета Тулэйн попыталась подать гражданский иск от имени темнокожего населения сельских трущоб, которые превратились в полигон для захоронения отходов нефтехимии, губернатор по телевидению пригрозил начать налоговое расследование против юристов. Тот же самый губернатор продвигал строительство гигантского мусоросжигательного завода в Морган-сити. При этом в течение всего того времени, что он занимал губернаторское кресло, его рейтинги били все рекорды.

В Луизиане сырая или переработанная нефть находится повсюду, иногда даже в бочках, захороненных в двадцатые годы прошлого века. Рабочий класс присобачивает себе на бамперы наклейки, гласящие «Глобальное потепление — это бред». Бывшего вице-президента Ала Гора превратили в объект насмешек и издевательств за высказывания об опасности таяния арктических льдов.

Прошлой весной, когда ветер дул с юга, я чувствовал запах нефти, стоя у себя на крыльце. При этом в земле подо мной никакой нефти не было. Как огромные клубы едкого черного дыма, она вытекала в огромных количествах из скважины на глубине пяти тысяч футов на дне Залива из-за прорыва обсадной колонны.

Этот выброс снова и снова называют «разливом нефти», однако это не имеет ничего общего с теми событиями, которые происходили к юго-западу от моего родного округа. Разлив подразумевает аварию с ограниченным количеством нефти, как, например, утечки из танкера, происходящие, пока танкер не починят, или же когда пока из него не вытечет все содержимое. Нефть, вытекающая из танкера, не находится под давлением, не горит и не сжигает рабочих на буровой установке.

Даже при окончании буровых работ и возведении очередной скважины при нормальных обстоятельствах все присутствующие на буровой вышке ощущают оттенок напряженной настороженности, помимо чувства выполненной задачи. Сначала ноздри улавливают сырой запах природного газа, напоминающий тухлые яйца, затем сталь буровой установки как будто напрягается, словно ее молекулярная структура превращается в живой организм, затем даже в сорокаградусную жару огромные трубы, выходящие из отверстия в земле, покрываются капельками конденсата, холодными и сверкающими, как серебряные доллары. Кажется, что все сооружение начинает гудеть от своей мощи и интенсивности тех сил, о масштабе которых мы можем только догадываться. Буровик касается панели факельного сжигания для устранения излишнего газа, и огненный шар вздымается в темноту, разрываясь меж облаков и заставляя нас задуматься о том, не слишком ли мы самоуверенны в своей гордости технологическим прогрессом.

Когда буровая коронка попадает в так называемый слой легкой нефтеотдачи, неожиданно проникая в нефтегазовый купол, отсутствие противовыбросовых устройств немедленно дает о себе знать. Неограниченный объем ископаемых остатков и природного газа, запертых под землей на сотни миллионов лет, выбрасывается за считаные секунды через одно отверстие, выплевывая трубы, буровой раствор, соленую воду и гейзеры песка через буровую платформу, неся разрушения, сопровождаемые какофонией звуков, словно огромное кладбище металлолома падает с неба. Первая же искра у устья скважины воспламеняет природный газ, и этот взрыв пламени настолько яростен по своей температуре и скорости, что плавит стойки буровой платформы, а стальные кабели превращает в горящие нити. За минуты буровая платформа становится похожей, на модель, сделанную из горящих спичек.

Мой отец, Большой Олдос, заготовлял мех на острове Марш и промышлял рыбной ловлей, а в межсезонье подрабатывал на площадке верхового на буровой в Мексиканском заливе. Он был безграмотен и безответственен, с трудом говорил по-английски и никогда не уезжал от дома дальше Нового Орлеана. Он также не понимал, как и почему мир народа Каджунов, в котором он родился, подходил к концу. Измены моей матери наполняли его стыдом и злостью и вводили в замешательство, а она не могла понять его алкоголизм, драки в барах и очевидную целеустремленность в проигрывании их мизерного дохода за столами для игры в бурре или на скачках.

Большой Ол погиб при выбросе, когда я был во Вьетнаме. Его тело так и не нашли, и я часто думал о том, сильно ли он страдал перед смертью. Иногда он мне снился стоящим по колено в море, показывающим мне большой палец, словно все было в порядке, в каске, съехавшей с головы, среди волн, рябивших от капель дождя. Я не знаю, какой смертью он умер, но в одном я был полностью уверен: мой старик ничего не боялся на этом свете. И сердцем я знал, что в ту ветреную ночь многие годы назад, когда труба вылетела из дырки в земле, Большой Ал пристегнул карабин троса к ремню и прыгнул в темноту с храбростью десантника, покидающего борт самолета. Я знал, что, когда он летел к воде, за мгновения до того, как на него обрушилась вышка, его последние мысли были обо мне, моем сводном брате Джимми и моей матери, Алафер Мэй Гуиллори. Он умер с тем, чтобы наша жизнь была лучше, и я всегда верил в это.

Мне кажется, что слово «разлив» вряд ли адекватно описывает судьбу людей, заживо сгорающих в рукотворном аду.

Мои раздумья, тем не менее, ни на сантиметр не приближали меня к раскрытию исчезновения Ти Джоли или похищения и убийства ее сестры Блу. Когда я в четверг вернулся домой с работы, Алафер читала глянцевый журнал за кухонным столом, а Снаггс и Треножка сидели на открытом окне за ее спиной. На Треножке красовался подгузник.

— Как дела, Алфенгеймер? — спросил я.

— Дэйв, завязывай уже с глупыми кличками, — ответила она, не отрывая глаз от журнала.

— Завяжу. В один прекрасный день. Может быть. Что читаешь?

— В Берк-Холл в университете Луизианы проходит выставка работ Пьера Дюпре. Не хочешь прокатиться?

— Да не очень.

— Что у тебя к нему?

— Ничего. Просто он из тех парней, внутри которых живет кто-то еще, с кем он нас всех знакомить не торопится.

— Картины у него неплохие, взгляни, — она протянула мне журнал.

Я кинул безразличный взгляд на страницы и протянул руку, чтобы вернуть ей журнал. Если бы я закончил это движение, ничего из того, что произошло в следующие дни, недели и месяцы, вероятно, не состоялось бы, и, возможно, мы все были бы за это признательны судьбе. Но об этом теперь остается только гадать. Я не мог отвести взгляд от фотографии картины на второй странице статьи. На ней была изображена обнаженная женщина, откинувшаяся на бордовой софе, с белым полотенцем, прикрывавшим ее лоно. Она таинственно улыбалась, а на волосах, собранных в пучок, за головой, лежали крошечные желтые мазки, похожие на лютики. У нее была лебединая шея, миндалевидные глаза и темные, как шоколад, соски. Из-за позы груди лежали мягко, едва возвышаясь над телом, которое, казалось, было мягким и теплым, как загорелый хлебный мякиш.

— Дэйв, ты побелел, — заметила Алафер.

— Взгляни на женщину на диване, — сказал я, возвращая ей журнал.

— И?

— Это Ти Джоли Мелтон.

Она покачала головой, начала что-то говорить, но осеклась. Моя дочь задумчиво почесала бровь, словно ее укусил комар, недовольная руслом, в которое направился разговор.

— Она напоминает туземку-таитянку с картины Гогена, — осторожно заметила она, — таких портретов множество. Не придумывай.

— Думаю, ты ошибаешься.

— Я знаю Ти Джоли. Это не она.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Я не могу этого доказать, но в наших жизнях происходит еще что-то, что ты отказываешься признавать.

— Может, поделишься?

— Тебе чудятся разные события с Ти Джоли Мелтон. Молли об этом знает, и я знаю, и Клет.

— Зачем мне воображать что-либо насчет Ти Джоли?

— Для тебя она — олицетворение утраченной невинности. Она — девушка-каджунка твоей молодости.

— Ну, хотя бы честно.

— Ты сам спросил.

— Ты ошибаешься.

— Ты слушаешь на айподе песни, которые не слышит никто, кроме тебя.

— Не знаю, как ты, а я сделаю сэндвич с луком и ветчиной, хочешь?

— Я их уже приготовила, в холодильнике. А еще яйца с пряностями. Они там же.

— Очень ценю.

— Ты сердишься?

— Я никогда не сердился на тебя, Альф, ни разу за всю твою жизнь. Так ведь?

— Я не хотела сделать тебе больно.

— Мне не больно.

— Ты хочешь поговорить с Пьером Дюпре? — спросила она.

— Если найду его.

— Я видела его утром. Он в своем доме в Жеанеретте. Я поеду с тобой.

— Тебе вовсе необязательно делать это.

— Думаю, надо, — возразила она.

— Он тебе не нравится?

— Думаю, скорее нет.

— А почему?

— Вот это меня в нем и беспокоит. Я не знаю, почему он мне не нравится, — ответила Алафер.

Дом Пьера Дюпре в предместьях Жеанеретта был построен рабами на топях в 1850 году и назван его первыми владельцами «Плантация Кру ду Суд». Солдаты Союза разграбили его, порубили пианино на дрова и готовили еду прямо на паркетном полу, отчего стены и потолок почернели. Во времена Восстановления какой-то саквояжник[60] купил его на налоговой распродаже и позже сдал в аренду одному типу, которого до Эмансипации называли «свободным цветным человеком». К 90-м годам позапрошлого века Восстановление и регистрация чернокожих избирателей были аннулированы, и власть перешла обратно в руки той же самой олигархии, что правила штатом до Гражданской войны. На смену рабству пришла система аренды заключенных, созданная человеком по имени Сэмюэл Джеймс, который превратил плантацию Ангола, названную так благодаря происхождению трудившихся на ней работяг, в тюрьму «Ангола» — пять тысяч квадратных акров сущего ада на берегу реки Миссисипи.

Затем дом Пьера Дюпре был вновь выкуплен той же самой семьей, что и его построила. К несчастью для семьи, один из ее потомков сошел с ума, заперев себя в особняке, сады вокруг превратились в непроходимые джунгли, а тайваньские термиты превратили стены и подпорные балки во что-то наподобие сыра с дырками.

Наконец особняк был приобретен семьей Дюпре. Они не только восстановили его, заново отстроив фундамент, но и привели в порядок территорию. Превратили склон, на котором стоял дом, в террасу. Со временем все поместье стало произведением искусства. Эта семья при восстановлении бараков, где когда-то жили рабы, использовала исключительно старые породы дерева и кирпич от разбора старых домов, и даже квадратные гвозди восемнадцатого века, за которыми они специально ездили во Францию.

Я позвонил заранее и был весьма удивлен щедростью натуры Пьера Дюпре, когда я спросил, можем ли мы с Алафер навестить его дома после обеда.

— Я был бы крайне рад, господин Робишо, — ответил он. — Вечером я должен буду отбыть на свою выставку в университет, но буду счастлив принять вас на раннем ужине, накроем что-нибудь простое на террасе. Попрошу повара что-нибудь сообразить. Уверен, вам понравится. До встречи.

Он повесил трубку, прежде чем я успел что-нибудь сказать.

Когда мы свернули с двухполосного шоссе на подъездную аллею плантации, художник уже ждал нас у входа. Газоны и сады уже накрыла тень, камелии были в самом цвету, и солнце играло в кронах дубов, которым было не меньше двухсот лет. Дюпре был одет в темный костюм и жилетку, бледно-голубую рубашку с тиснением в виде брильянта и люминесцентно-розовый галстук. Он галантно открыл Алафер дверь машины и во всем был образцом джентльмена. Тем не менее что-то внутри не давало мне покоя, помимо физической силы, которой, казалось, веяло от его одежды, сшитой лучшими портными, но я никак не мог понять, что это.

— Не хотите ли осмотреть поместье? — спросил Пьер.

— Не хотим занимать слишком много вашего времени, — ответил я, — я просто хотел задать вам пару вопросов.

— А вы знаете, что здесь живут привидения? Пять взбунтовавшихся рабов и белый подстрекатель были повешены вон там, прямо на дереве рядом с домом. Иногда люди видят их в тумане.

Я хорошо знал эту историю, но все это произошло в предместьях Сент-Мартинвилла, а не в Жеанеретте. Не знаю, зачем он позаимствовал эту историю, ведь детали казни и степень ее бесчеловечности были просто отвратительными.

Хозяин поместья взглянул на меня, потом на Алафер и, похоже, понял, что история не показалась нам забавной.

— Ужин ждет нас на террасе. Повар придумал новый рецепт — креветки, зажаренные в грибной панировке. Пробовали что-нибудь подобное?

— Нет, — честно ответил я.

— Думаю, к этому можно пристраститься, — подмигнул он.

Дюпре улыбался, и я не совсем понимал, почему. Уж не намеренно ли он использовал слово «пристраститься»? Я услышал какой-то звук над своей головой, посмотрел наверх сквозь завесу солнечных лучей, падавших на листья деревьев, и заметил Алексиса Дюпре, разглядывающего нас с веранды второго этажа.

— Дедушка рассказал мне о вашем визите в наш офис в Новом Орлеане, — сообщил Пьер. — Не беспокойтесь, господин Робишо, мой дорогой дед временами путает вещи и, вместо того чтобы признать это, держит глухую оборону. Пожалуйста, давайте присядем.

Я не хотел присаживаться, и с каждой минутой мне становилось все труднее и труднее оставаться вежливым, но вмешалась Алафер:

— С удовольствием отведаю креветок, Пьер, — сказала она.

Я с негодованием посмотрел на нее, но моя дочь сделала вид, что не заметила моего взгляда. Ничего не оставалось, как сесть за стол на террасе, обдуваемой прохладой раннего вечера под уставшими лучами позднего солнца на Байю-Тек. В тени раскрывались бутоны ночной красавицы, я чувствовал близость конюшен и порывы ветра, приносящие пыль цвета корицы с тростниковых полей. Посреди стола стоял серебряный поднос с графином бренди и несколькими хрустальными бокалами. Неподалеку от французских дверей застыл мольберт с незаконченной картиной. Я попросил разрешения взглянуть на нее.

— Конечно же, — радушно ответил Дюпре.

Сцена, запечатленная на холсте, казалось, была наполнена особым, не присущим ей смыслом: видавший виды деревянный дом с желобами и коньками, овощные грядки у ручья, тенистые дубы, граммофон во дворе, гитара на ступенях, ведущих на веранду, и никаких людей или животных.

Я вернулся за стол. Алафер недавно обвиняла меня в одержимости, и я начинал задумываться о том, что она может оказаться права.

— Моя картина чем-то вас обеспокоила? — спросил Дюпре, глаза его горели непроницаемым пламенем доброй воли.

— Да, обеспокоила, — ответил я, но не успел продолжить, так как зазвонил мой телефон. Я хотел было уже отключить звонок, но затем увидел, кто хочет со мной говорить. — Извините, я должен ответить.

Я встал из-за стола, прошел мимо деревьев и присел на склоне с видом на канал.

— Где ты? — спросила Хелен.

— В доме Пьера Дюпре в Женеаретте.

— Клет Персел с тобой?

— Нет, не видел его.

— Мне только что звонил Дэн Магелли из полицейского управления Нового Орлеана. Вчера вечером в туалете на автобусной станции Бэтон-Руж пристрелили Фрэнки Джиакано. Три пули в голову, прямо в кабинке. Соседи Джиакано сказали, что он покинул дом в сопровождении мужчины с антикварным кабриолетом «Кадиллак». Кассир автобусной станции опознал Джиакано по фотографии и сказал, что билет в Лос-Анджелес ему купил мужчина, по описанию напоминающий Клета Персела.

— Клет сел с ним в автобус?

— Нет, только оплатил билет.

— Так с чего же подозревать Клета в убийстве, совершенном в Бэтон-Руж?

— Спроси Дэна Магелли. Послушай, Дэйв, если увидишь Клета Персела, скажи ему тащить свою толстую задницу ко мне в офис.

— Есть, босс, — ответил я.

— И не умничай. Я вне себя от ярости.

— По какому поводу?

— Что ты забыл в доме Дюпре?

— Сам не знаю.

Она хмыкнула и повесила трубку. Когда я вернулся за стол, Алафер и Пьер уплетали гигантские креветки, зажаренные в толстом золотистом кляре.

— Угощайтесь, мистер Робишо, — пригласил он, — так что вы хотели сказать о моей картине?

— Она напоминает мне песню группы «Тадж-Махал» под названием «Прекрасная креолка». Ее написал Миссисипи Джон Херт, но исполняет именно эта группа. Там поется о загородном доме, о саде и о блюзах на граммофоне.

— Неужто? — переспросил Пьер.

Боковым зрением я почувствовал на себе взгляд Алафер.

— Каджунская певица по имени Ти Джоли Мелтон подарила мне запись этой песни, когда я лежал в больнице в Новом Орлеане.

Дюпре мило кивнул, его взгляд светился добродушием солнечного света, пробивающегося сквозь кроны деревьев. И тут я понял, что же мне в нем не нравилось. Его глаза непрерывно лгали. Я уверен, что он мог бесконечно долго не сводить с людей внимательного и даже участливого взгляда, полного практически вечной любознательности, при этом ни на секунду не показывая свои истинные мысли, в которых он в это время расчленяет души своих собеседников.

— Сегодня я видел фотографию одной из ваших картин на выставке в университете. Обнаженная женщина на софе это Ти Джоли, не так ли?

— Боюсь, я не знаю, о ком вы говорите, — ответил Пьер, вгрызаясь в креветку и не прекращая жевать, наклонившись на тарелкой, но ни на мгновение не отводя своего взгляда от моего.

— Это ее сестру выбросило на песок в глыбе льда к югу отсюда.

Дюпре вытер рот салфеткой:

— Да, слышал об этом. Как можно оказаться в глыбе льда в Мексиканском заливе?

— Всех это интересует, не так ли? — спросил я. — Ти Джоли раньше пела в паре клубов у Байю-Бижу. Вы бываете в клубах в Байю-Бижу?

— Нет, не имел такого удовольствия.

— Вот это совпадение, так совпадение, — сказал я.

— Какое совпадение?

— Вы создаете портрет женщины, похожей на Ти Джоли. Потом вы пишете место, почти точно воспроизводя песню, которую она дала мне на айподе. Но о ней вы никогда не слышали. Мне только что звонили насчет Фрэнки Джиакано. Свое офисное здание вы приобрели у его дядюшки Диди Джи. Вчера ночью кто-то размазал мозги Фрэнки по туалетной кабинке автобусной станции в Бэтон-Руж.

Дюпре положил креветку на тарелку. Похоже, он собирался смыслями.

— Я не понимаю, почему вы так агрессивны, мистер Робишо. Хотя это, пожалуй, не совсем честно. Позвольте высказать догадку. Весь вечер вы поглядываете на графин. Если вы хотите бренди, просто налейте себе. Я этого делать не буду. Никаких оскорблений, но ваша история известна всем. Я восхищаюсь тем, как вы смогли восстановить свою жизнь и карьеру, но мне не нравятся ваши намеки.

— Дэйв задал вопросы просто и без подвоха, почему бы тебе на них не ответить? — спросила Алафер.

— Мне кажется, я уже ответил, — заявил Дюпре.

— Почему же тогда просто не сказать, что образ твоего натюрморта тебе навеяла песня? В чем тут проблема? — спросила Алафер.

— Когда это ты стала искусствоведом? — ответил вопросом на вопрос Пьер.

В этот момент отворилась застекленная дверь, и на террасу вышел Алексис Дюпре. Уголки его рта отвисли, одет он был в серую рубашку с длинным рукавом с застегнутым воротником и манжетами, хотя день выдался теплым. Его осанка была нелепой комбинацией жесткости и хрупкости, а параллельные шрамы на щеке казались половиной кошачьих усов.

— Что вас сюда привело? — спросил он.

— Ошибка, — ответил я.

— А это еще кто? — спросил старик у Пьера, сощурив глаза то ли от любопытства, то ли от подозрения.

— Это моя дочь, сэр. Проявите толику уважения, — ответил я.

Алексис Дюпре поднял палец:

— Кто ты такой, чтобы поправлять меня в моем доме?

— Пойдем, Альфенгеймер, — сказал я.

— Что вы сказали? Ваффен?

— Нет, дедушка, он просто назвал свою дочь детским прозвищем. Все в порядке, — встрял Пьер.

Мы с Алафер встали из-за стола и направились к машине. Вдруг я услышал шаги у меня за спиной.

— Я просто не могу поверить, что вам хватило наглости так разговаривать с узником концлагеря. Мой дед побывал в лагере смерти, там погибли его брат, сестра и родители. Он выжил только потому, что его выбрали для медицинских экспериментов. Или вы всего этого не знали? — выпалил Дюпре.

— Возраст или история вашего дедушки не оправдывает его грубости, — ответил я. — Я также думаю, что с рассудком у него все в порядке. Мне кажется, что страдания других людей — постыдное прикрытие.

— Может, вы и бросили пить, мистер Робишо, но вы все равно пьяница и белый мусор. Возьмите мисс Алафер и убирайтесь с моей земли. Думаю, только такой глупец, как я, мог пригласить вас сюда.

— Как вы меня только что назвали? — переспросил я.

— То, как я вас назвал, никоим образом не связано с историей вашего рождения. Термин «белый мусор» относится скорее к состоянию души, — ответил Пьер, — вы ненавидите успешных людей, тех, у кого есть деньги и которые заставляют вас признать, что вы — неудачник. Думаю, это не самая сложная для понимания концепция.

— Еще раз такое скажешь, и будешь сожалеть об этом всю свою жизнь, — медленно процедила Алафер.

— Я бы на вашем месте послушал, — заметил я, — у нее черный пояс, башку в два счета снесет.

Пьер Дюпре повернулся к нам спиной, вернулся на террасу и зашел в дом, где его ждал дед, словно оставляя позади себя мерзкую нечисть, которая по несчастному стечению обстоятельств пересекла крепостной ров и попала в замок.

Мы отъехали, а я пытался понять, что только что произошло. Может быть, я дожил до тех лет, когда мне стало наплевать на оскорбления? Еще несколько лет назад моя реакция на слова Пьера Дюпре была бы совсем иной, и я поймал себя на мысли о том, что это понравилось бы мне больше, чем та пассивность, которую я продемонстрировал.

— Больше не буду называть тебя этими глупыми именами, Алафер, особенно когда рядом с нами чужие люди, — произнес я.

— А с чего старикан взорвался-то?

— Ему показалось, что я сказал Ваффен. Ваффен СС были элитными нацистскими подразделениями, знаменитыми своим фанатизмом и беспощадностью. Они казнили британских и американских военнопленных и работали в некоторых лагерях смерти. Наши пехотинцы, как правило, просто пристреливали их, когда те попадали им в руки.

— Думаешь, мы там перегнули палку? — спросила она. — Семья старика все-таки сгорела в печи.

— Пьер Дюпре не просто получил удовольствие от рассказа о повешении негров и белого сторонника отмены рабства на его земле, он даже приврал при этом. Затем он воспользовался тяжелыми страданиями своего деда, чтобы заставить других испытать чувство вины. Не ловись на его удочку.

Мы проезжали мимо поля сахарного тростника, раскачивающегося на ветру, пыль поднималась между рядами, как вдруг на шоссе перед нами возник трактор с прицепом, полным тростника. Алафер резко вывернула руль вправо, нажав на звуковой сигнал и выбрасывая гравий из-под колес. Дочь взглянула в зеркало заднего вида, ее ноздри раздувались, глаза расширились.

— Господи, — вымолвила она, — я заговорилась и совсем не заметила этого парня.

Мы многого не замечаем. Но нет пророка в своем отечестве.

Глава 09

Клет сидел в металлическом кресле в комнате для допросов на расстоянии чуть больше десяти метров от камеры, в которой провел последние три часа. Дэн Магелли был не в духе. Он стоял по — фугую сторону стола от Клета, руки в боки, пиджак оттянут назад. Полицейский громко дышал, а его ухоженный вид и обычное самообладание, похоже, не сдерживали натиск нахлынувшей на него злости.

— Твои отпечатки обнаружены в квартирах двух убитых, — громыхал он, — у нас есть свидетель, видевший тебя с Фрэнки Джиакано, непосредственно перед тем, как его пристрелили. У нас есть запись твоего разговора с Биксом Голайтли, которую ты сам сделал за несколько часов до того, как его прикончили в Алджирсе.

— Ага, а ты обыскал мою квартиру и офис без ордера, — ответил Клет.

— Ты отрицаешь, что довез Фрэнки Джи до автобусной станции и купил ему билет?

— А что, избавление. Нового Орлеана от медвежатника — это преступление?

— Ты заплатил наличными за его билет до Лос-Анджелеса. С каких это пор ты начал финансово помогать социопатам?

— Видел однажды, как Фрэнки бездомному четвертак подкинул. Ну и подумал, что не такой уж он и плохой. Если не считать того, что он четвертак бомжу в глаз вкрутил и тот с тех пор им ничего не видел.

— Среди моих сослуживцев достаточно людей, которые с удовольствием подвесили бы тебя за кишки на мясницком крюке.

— Это их проблема. Кстати, ты в курсе, что Диди Джи реально сделал это с одним парнем?

— Я знаю, что ты не последовал за автобусом в Бэтон-Руж с тем, чтобы пристрелить Фрэнки в сортире. Но некоторые из моих коллег считают, что ты достаточно отмороженный, чтобы пойти на все. Когда я выйду из этой комнаты, мне этих людей придется убеждать в том, что они взяли не того парня. Зачем ты купил Фрэнки билет из города?

— Бикс Голайтли и Вейлон Граймз мертвы потому, что пытались меня поиметь. Фрэнки был их партнером. Я и решил, что он следующий. Но с меня хватило. Фрэнки, конечно, мешок с дерьмом, но он не заслужил того, чтобы его мозги размазывали по унитазу.

— То есть ты защищал Фрэнки всей теплотой своего сердца?

— Называй это как хочешь, Дэн.

— Как ты думаешь, кто пришил Граймза и Голайтли?

— Моя работа гоняться за сбежавшими из-под залога уголовниками и фотографировать, как мужья пялят служанок.

— Скажу тебе честно. Единственное, что не позволяет прокуратуре предъявить тебе обвинение в убийстве — это тот факт, что свидетели видели, как кто-то гораздо меньше тебя в одежде, как из вестерна, покидал мужской туалет сразу после того, как Фрэнки пошел на заплыв в луже собственной крови. Надо бы тебе знать, Клет, кто твой настоящий друг.

— Я могу идти?

— Нет. Ты арестован.

— За что это, интересно?

За хранение краденого. Помнишь немецкий «Люгер» под креслом твоей машины?

— Я отобрал «Люгер» у Фрэнки Джи. Не хотел я, чтобы он мне пулю в зад загнал.

— Ну, значит, Фрэнки все-таки достал тебя, хоть из мешка для трупов. Как это тебе нравится?

— Откуда украли «Люгер»?

— Посмотрим, сможет ли это выяснить твой адвокат до того, как ты пойдешь на сделку со следствием.

— Зачем это тебе, Дэн?

— Мы можем держать тебя взаперти как ключевого свидетеля хоть целую вечность. Обвинение в хранении краденого — это лишь чтобы коллегам подыграть. Они, конечно, обвинят меня в том, что я делаю поблажки тебе и Дэйву, но в конце концов все об этом забудут. Не надо, не стоит благодарности. Одно удовольствие подставлять за вас двоих задницу.

— Ты поставил мой «Кадиллак» на штраф-стоянку. Закрыл меня по кое-как сшитому делу. Твои коллеги — тупицы. И я должен быть тебе благодарен? — Клет потер лицо ладонями, словно пытаясь стереть с него усталость, и глянул в сторону окна. — Посади меня в одиночку, ладно? Что-то не тянет меня в общую камеру.

— Ты защищал Фрэнки Джи от кого-то?

— Да от того неизвестного мне чувака, который хотел его прикончить.

— Так от кого же?

Клет, казалось, надолго задумался, прижав лоб к тыльной стороне ладони, словно роденовский мыслитель. Затем он поднял взгляд на Дэна Магелли, как будто только что принял решение всей своей жизни:

— Я видел разносчика с тележкой со жратвой, направлявшегося к общей камере. Если ты меня туда не упечешь, можно мне все-таки сэндвич и кофе? — спросил он.

По мнению Клета, лишь немногие люди действительно понимают, что такое тюрьма и каково это сидеть взаперти, независимо от длительности пребывания. Людей запирают в тюрьмах не просто потому, что они совершили преступление. Совершение преступления — это второстепенный вопрос, блекнущий по сравнению с основным — тем, что тюрьма — это дом для дефективных и часто беспомощных людей, которые просто не могут выжить на воле. Во времена, когда мелким правонарушителям приходится стоять в листе ожидания, чтобы отсидеть свой срок, практически все заключенные, отбывающие серьезные сроки в тюрьме округа, штата или федеральной тюрьме, представляют собой не только патологических тупиц, но и находятся там по своей воле. По крайней мере, в это свято верил Клет.

Из собственного жизненного опыта он знал, что во многих аспектах тюрьма — это не больше, чем самый захудалый бар, открытый допоздна, без окон, без часов работы и без прямого солнечного освещения. Как только ты благополучно прибываешь туда, время останавливается, а все сравнения отмирают. Неважно, насколько ты изуродовал свою жизнь, неважно, насколько постыдными, унизительными, трусливыми и порочными были твои поступки, рядом всегда найдется парень, которому жизнь сдала карту еще хуже, чем твоя, или совершивший еще больше зла, чем ты.

Самый большой недостаток сидения за решеткой, однако, состоит вовсе не в том, как медленно тянется время. Это осознание того, что ты на своем месте и что ты запихнул себя в клетку только для того, чтобы кто-то другой кормил и заботился о тебе. Груднички бывают самых разнообразных цветов и размеров, а некоторые покрыты татуировками от ладоней до подмышек, и вовсе не удивительно, что матерые рецидивисты зачастую являются завсегдатаями топлес-баров.

Вовсе не все эти мысли мелькали у Клета в голове, но некоторые всплывали, и каждая касалась его самого. Он уже давно потерял счет всем камерам и комнатам для допросов, в которых ему довелось побывать, и количеству раз, когда его сажали на цепь и отвозили на утреннее судебное заседание под осторожные взгляды профессиональных злодеев. Было ли случайностью, что он снова и снова оказывался среди них, пытаясь рационализировать свое поведение, глядя на залитое мочой отверстие в полу под звуки дубинки, которой ночной смотрящий проводил по решетке камер, делая вечерний обход? Однажды попав за решетку, негодяи никогда надолго не покидали это место. Они знали друг друга, делили иглы и женщин так, как попрошайки делят тряпки, распространяя свои болезни без сожаления и взаимных упреков. Для большинства из них карта судьбы была сдана в день их рождения. А чем мог оправдать себя Клет?

Светильник в его камере был сломан и непрестанно мерцал, словно раненое насекомое, заставляя его постоянно моргать, пока его веки не стали царапать глазные яблоки, как наждачная бумага. Камера была выкрашена в желто-серый цвет и все еще сохраняла отметины от воды и вздутия краски после пяти дней затопления во время урагана «Катрина», когда тюремщики оставили заключенных кваситься в собственных экскрементах, пока их не спасла группа помощников шерифа из округа Иберия. Стены были испещрены рисунками гениталий, на потолке красовались имена заключенных, выведенные свернутыми в трубку и подожженными газетами, наверное, во время шторма. Унитаз не имел крышки, а его обод был покрыт засохшей массой, о которой Клет даже не хотел думать. Он лег на металлическую койку у задней стены, прикрыв глаза рукой, и подумал о том, почему люди всегда испытывают чувство сострадания по отношению к политическим заключенным. Политические заключенные хотя бы могли утешаться тем, что не сделали ничего дурного, чтобы заслужить подобную участь. Подонки же знают, что они искали свой путь в желудок этого монстра намеренно, упорно, как навозный жук копает себе нору в куче дерьма.

В 8:15 утра надсмотрщик открыл дверь камеры Клета. Этот человек всю свою жизнь проработал в системе, и глубокие складки на темном лице делали его похожим на сморщенный изюм.

— Тебя выкупили, — сообщил он.

— Кто там, Ниг Роузуотер? — спросил Клет.

— Ниг Роузуотер в такое время не просыпался со времен Второй мировой войны.

— Так кто же внес за меня залог?

— Женщина.

— Какая?

— Мне откуда знать? Почему бы тебе не валить отсюда вместе со своими проблемами, Персел?

По какой-то причине эта фраза и ровность тона надсмотрщика беспокоили Клета, но он не мог понять, почему.

— Я тебя чем-то напряг?

— Да, своим присутствием, — ответил тюремщик.

В вестибюле по другую сторону стойки выдачи личных вещей стояла девушка, которую он встретил в ночном клубе в округе Терребонн. Ее волосы цвета ореха светились на фоне залитой солнечным светом улицы.

— Ты внесла мой залог? — спросил Клет удивленно.

— Ты же не сбежишь из-под него?

— Откуда ты знаешь мое имя? Как ты узнала, что меня закрыли?

— Есть у меня дружок в транспортном управлении, так он пробил твой номер. Я звонила тебе в офис, и твоя секретарша сказала мне, где тебя искать.

— Что-то не верится. Мисс Элис не дает такую информацию.

— Пришлось приврать. Я сказала, что я твоя племянница и дело не терпит отлагательств, — с ее плеча свисала бледно-голубая тканевая сумочка с тиснением в виде индейского орнамента. Она открыла ее и протянула Клету его зажигалку «Зиппо». — Ты оставил ее на барной стойке в клубе. На ней глобус и якорь, думаю, ты не хотел бы ее потерять.

— Вот это точно, — ответил Клет.

— Почему ты так быстро убежал из клуба? Ты обидел меня.

— Я не хотел, прости.

— Легко же тебя вывести из себя. Может, тебе таблеток счастья попить?

— В свое время напился, еле с них слез.

— Я жду, — сказала она.

— Чего?

— Ты собираешься пригласить меня на завтрак или как?

— Пойдем в «Кафе дю Монд», там утром лучше всего. Совсем другая публика, не та, что вечером и ночью. Да и весь Квартал такой же. Ты знаешь, за что меня упекли?

— Подозревали в краже или что-нибудь в этом роде?

Они уже вышли на улицу и шли неспешно среди утренней свежести и звуков города.

— Меня подозревали в убийстве, — сказал Клет.

Девушка отпирала дверь своей арендованной «Хонды», всматриваясь в поток машин, и, казалось, не слушала его:

— Да ну? — хмыкнула она.

— На автобусной станции в Бэтон-Руж завалили парня по имени Фрэнки Джиакано. Кто-то зашел за ним в туалет и выпустил три пули ему в голову, — сообщил Персел.

Они сели в «Хонду», его спасительница вставила ключи в зажигание, но не завела двигатель:

— Прости, повтори еще раз.

— Взломщика сейфов, парня по имени Фрэнки Джи, убили в Бэтон-Руже. Полицейское управление Нового Орлеана хотело повесить это на меня, — сказал Клет.

В повисшей тишине он смотрел ей прямо в глаза, еле дыша, изучая каждую черточку ее лица. Он почувствовал, как сжались его легкие, как начало распухать сердце, как будто из крови улетучился весь кислород, как вена вот-вот взорвется у — него на виске. Девушка же небрежно нанесла блеск на губы и посмотрела ему в глаза:

— Если мы отправимся завтракать, ты же не сбежишь от меня снова?

— Нет.

— Хорошо. Это мне бы совсем не понравилось.

Он не мог понять, был ли в ее словах какой-то подтекст. Всю дорогу до «Кафе дю Монд» Клет поглядывал сбоку на ее лицо, и ему казалось, что он видел часть самого себя, причем не самую лучшую, в существовании которой он не хотел себе признаваться.

Они заняли столик под павильоном с хорошим видом на Джексон-сквер, собор и апартаменты Понтальба. Небо светилось голубизной, кусты мирта, пальмы и банановые деревья на площади купались в лучах солнца. Это был один из тех ярких, зелено-золотых дней поздней осени в Луизиане, которые были настолько идеальны во всех своих измерениях, что, казалось, ни зима, ни даже смерть не смогут их одолеть.

— Так ты частный детектив? — спросила она.

— В свое время работал в полицейском управлении Нового Орлеана, но сам себе испоганил карьеру. Это моя вина, не их. Пришлось начать все с нуля, знаешь, каково это?

— Не совсем.

— Я работал на мафиозные кланы в Рино и в Монтане. Но с этим я завязал. У меня есть друг по имени Дэйв Робишо, так он считает, что любой момент жизни это всего лишь первый тайм. Ты можешь проснуться одним утром, послать все к чертям и начать жизнь заново.

— Зачем ты мне это говоришь?

— А ты чем занимаешься?

— Антиквариат, коллекции и все такое. У меня небольшой магазинчик в Ки-Уэст, но большую часть продаж я веду через интернет.

— Ты не знала моего имени, но пробила номерной знак, нашла меня в тюрьме и помогла вернуться на улицу. Ты даже привезла мою зажигалку. Немногие способны сделать такое. Может, у тебя талант?

— Мать рассказывала, что мой отец был морским пехотинцем, погибшим в первой войне в Ираке, поэтому я и привезла тебе твою зажигалку. Но я не уверена, что она говорила правду. Ей на двери в спальню впору было турникет устанавливать.

— Я пытаюсь сказать, что мне не помешал бы ассистент, — сказал Клет.

— И часто тебя так заносит? — спросилась девушка, откусив от булочки.

— Не выспался вчера ночью, да и давление, бывает, зашкаливает.

— Нужно бы тебе получше о себе заботиться, — сказала она, — вот эта дрянь, что мы запихиваем в себя, не поможет ни твоему давлению, ни уровню холестерина в крови.

— У меня два офиса, один здесь и один в Новой Иберии. Это на Байю-Тек, часа два на запад. Ты сколько пробудешь в городе?

— Я не слишком-то слежу за часами и календарем.

— Думаешь, ты смогла бы работать на такого, как я?

— Ты женат?

— Уже нет. А почему ты спрашиваешь?

— Ведешь ты себя странно. Не похоже, чтобы ты зарабатывал кучу денег, либо я не совсем тебя понимаю.

— А что тут понимать?

— Ты так и не спросил, как меня зовут. Гретхен Хоровитц.

— Приятно познакомиться, Гретхен. Предлагаю тебе работать на меня.

— Я никогда не видела тебя на стадионе Литтл Янки. Значит, я тебя видела где-то еще, да?

— Да какая разница? — то ли спросил, то ли буркнул Клет.

— А в бытность морпехом, чем ты занимался?

— Пытался выжить.

— Приходилось убивать кого-нибудь, пока ты сам пытался не умереть?

— Две боевых командировки во Вьетнам. И много ты знаешь про морскую пехоту?

— Я вообще много чего знаю. Даже переняла кое-какие привычки своей матери, но в основном только плохие.

— Но теперь же все может быть иначе, — ответил он.

Гретхен пристально посмотрела на него, не ответив, и Клет вдруг почувствовал, что ее фиалковые глаза вызывали в нем чувства, с которыми он не знал, что делать.

— Спасибо за булочки. Ты же не против пешком добраться до своего офиса? — спросила она. — Ведь он расположен по ту сторону площади, примерно на квартал ниже, верно ведь? Увидимся, приятель, смотри, не выпускай дружка из штанов.

Гретхен оставила пять долларов чаевых под своей тарелкой и исчезла. После ее ухода Клет потер пальцами виски и попытался собрать воедино все, что она только что сказала. Как она могла просчитать точное расстояние до его офиса, и вообще, откуда она узнала, где он находится? Это она проследовала за автобусом Фрэнки в Бэтон-Руж и пристрелила его в туалете? Неужели из его семени вырос психопат? Несмотря на бриз, дувший со стороны реки, казалось, что запах духов его дочери все еще оставался на всем, чего она касалась.

Этой ночью небо в Новой Иберии озарялось странными огнями и электрическими всполохами, зарождавшимися в одиноких черных облаках и за секунды расходившимися волнами по всему небесному полотну, не производя при этом ни звука. Затем по болотам прошел дождевой фронт, насквозь промочивший город и переполнивший стоки на Ист-Мэйн, затопив наш двор, оставив за собой покрывало из серых и желтых листьев. В четыре утра мне показалось, что среди раскатов грома я слышу, как звонит телефон на кухне. Мне снился сон, в котором огромные снаряды, выпускаемые морской артиллерией, отклонялись от курса и со свистом пролетали мимо, прежде чем взорваться в мокрых джунглях.

У меня слегка кружилась голова, когда я поднял трубку телефона, часть меня все еще была во сне, настолько реальном, что я никак не мог стряхнуть его с себя.

— Алло, — прохрипел я в трубку.

— Это Ти Джоли, мистер Дэйв. Вы меня норм слышите? У нас тут настоящая гроза.

По ту сторону окна я видел, как туман катит с байю на деревья, как он давит на окна и двери. Я сел в кресло.

— Где ты? — спросил я.

— Далеко от дома. Здесь прекрасный пляж, а море зеленое. Хотела сказать вам, что у меня все в порядке. Я напугала вас тогда в больнице в Новом Орлеане, не нужно мне было этого делать.

— Ничего не в порядке, Ти Джоли.

— Вам понравились те песни, оставленные мною на айподе? Правда, я уронила его до того, как подарить вам, и теперь он не всегда хорошо работает.

— Ты сказала, что все в порядке. Неужели ты ничего не знаешь о своей сестре?

— А что с ней? Блу — это просто Блу. Она милая. Если уж совсем честно, то у нее голос лучше моего.

— Блу мертва.

— Что?

— Она была убита. Ее тело вынесло на берег в округе Святой Марии.

— Мистер Дэйв, вы прерываетесь. Что вы сказали о Блу? Гроза вот-вот снесет лодку с пляжа в море. Вы меня слышите, мистер Дэйв?

— Да.

— Я не слышу вас. Шторм просто жуть, он пугает меня. Мне пора. Передавайте привет Блу и моему дедуле. Скажите им, что я не смогла до них дозвониться.

Трубка замолчала, и с экрана определителя исчезла надпись «скрытый номер». Когда я вернулся в кровать и откинулся на подушке, Молли уже не спала.

— Ты на кухне что-то готовил?

— Нет, звонила Ти Джоли Мелтон.

Молли привстала на локте. Каждый раз, когда молния разрезала облака, я видел веснушки на ее плечах и груди.

— Я не слышала, чтобы звонил телефон, — возразила она.

— Он меня разбудил.

— Нет, Дэйв, я не спала. Ты разговаривал во сне.

— Она сказала, что ей жаль, что она заставила меня беспокоиться о ней. Ти Джоли не знает, что ее сестра мертва.

— О, Дэйв, — сказала Молли, на ее глаза навернулись слезы.

— Это то, что она сказала. Это была Ти Джоли. Думаешь, я смог бы забыть ее голос?

— Нет, это была не Ти Джоли.

— Она сказала мне, что роняла айпод. Вот почему другие люди не могли слышать песни, которые она туда записала.

— Остановись.

— Я говорю тебе то, что она сказала. Мне это не показалось.

— Ты всех нас сведешь с ума.

— Хочешь, чтобы я вместо этого тебе врал?

— Я почти жалею, что ты бросил пить. Тогда мы хотя бы знали, что делать. Но я не могу так жить.

— Ну и не надо, — буркнул я в ответ.

Я вернулся на кухню, сел в темноте и засмотрелся через окно на Байю-Тек, выходящий из берегов. В водовороте дождя и волн вертелась пустая, без весел, пирога, кружилась и кружилась, двигаясь к повороту реки и наполняясь дождевой водой, готовая сгинуть в глубине канала. Я никак не мог выкинуть образ тонущей пироги из головы. Надо было спросить Ти Джоли о ребенке, которого она носила под сердцем. Надо было спросить ее о многом. Я почувствовал руку Молли у себя на плече.

— Пойдем в кровать, — сказала она мягко.

— Скоро буду.

— Я не хотела тебя обидеть.

— Твои чувства оправданны.

— Я думала, тебе снится Вьетнам. Я слышала, как ты сказал «ложись!».

— Я не помню, что мне снилось, — солгал я, не в состоянии отвести взгляд от пироги, скрывающейся в пенистом водовороте.

Если только преступник сам не является в полицейский участок с чистосердечным признанием или его не ловят с поличным, с точки зрения доказательства вины существуют только два способа раскрыть преступление и привлечь виновного к суду. Либо детектива к преступнику приводит цепочка улик и доказательств, либо полицейский начинает с преступника, и ретроспективно по уликам следует обратно к преступлению. Пока что у меня не было никаких убедительных улик, связывающих Пьера Дюпре с Ти Джоли Мелтон или ее сестрой Блу. Но одну вещь о нем я знал совершенно точно: он лжец. Во-первых, он заявляет, что не знает Ти Джоли, но изображенная на его картине обнаженная женщина на софе как две капли воды на нее похожа. Во-вторых, он говорит, что уже много лет как избавился от сейфа, в котором Фрэнки Джиакано нашел долговую расписку Клета Персела.

Так с чего же начать, если хочешь узнать все о мужчине, чьи физические габариты и скрытая злость сбивают спесь с большинства других мужчин?

Возможно, стоило начать с его жены, которая вот-вот должна была стать бывшей.

Варина Лебуф-Дюпре в свое время являлась объектом эротических снов для всех без исключения представителей мужской половины студенческой братии Луизианского государственного университета. К двадцати пяти годам она доказала, что умело разбивает сердца, опустошает банковские счета и добивается особого успеха в культуре мужчин, в которой женщинами, может, временами и восхищаются, но обычно воспринимают их как приобретение или трофей. Эта девушка ничем не напоминала своего отца, детектива в отставке из полицейского управления округа Иберия. Одно упоминание его имени заставляло чернокожих опускать взгляд, чтобы скрыть страх и отвращение, которые он у них вызывал. Джессе Лебуф назвал свою дочь по имени жены Джефферсона Дэвиса — я так подозреваю, в надежде на то, что это позволит ей достичь того социального статуса, на какой не мог надеяться ни он сам, ни его жена. К несчастью для него, Варина Лебуф любила поступать по-своему, ей было наплевать на свой социальный статус, и она любила, чтобы об этом знали все. В колледже его дочь завивала свои темно-каштановые волосы в дреды и закручивала их вокруг головы, иногда вплетая в них бусины Марди Гра. На танцах она была в приятных на вид платьях, в церкви же — джинсы и розовые кроссовки, а однажды, когда пастор попросил ее встретить в аэропорту знаменитого телевизионного евангелиста, она прибыла в терминал Лафайетт босиком и без бюстгальтера, в вечернем платье, стекавшем с ее фигуры, словно шербет.

Она была столь же скандальна, сколь и прекрасна, и любила надувать губки, заставляя окружающих мужчин страдать от желания впиться в ее рот поцелуем. Некоторые осуждали ее за развратность, но Варина Лебуф всегда вступала в новые отношения без злости или нужды и таким же образом их заканчивала. Хоть она и слыла девушкой, разбивающей сердца, я ни разу не слышал, чтобы хоть один из ее бывших любовников плохо о ней отзывался. На юге Америки бытует грубое выражение, часто используемое для описания возникшего на плантациях протокола брачных и внебрачных отношений. Это весьма оскорбительное и вульгарное выражение, как правило, произносится лишь шепотом, но там, где я вырос, ничто так точно не отражает реальность: «Женишься на тех, кто выше, трахаешь тех, кто ниже». Я слышал, как некоторые женщины говорили, что Варина, выходя замуж, прыгнула выше головы. Я не согласен с этим. Но я точно так же не понимаю, зачем она вышла замуж за отпрыска семьи Дюпре и зачем она переехала в округ Святой Марии, где традиции, соглашательство и низкопоклонство были основополагающими институтами общества.

Утром в понедельник я покинул офис и отправился на своем пикапе в Сайперморт-Пойнт, узкую полоску земли, врезающуюся в залив Вест-Кот-Бланш, где среди кипарисов и дубов в пляжном доме на сваях жил отец Варины. Джессе Лебуф был каджуном, но происходил из Северной Луизианы и был таким законником, к которому другие копы относились скорее с осторожностью, нежели с уважением. Точно так же можно относиться к непредсказуемой сторожевой собаке, или к следователю-садисту, чье присутствие в изоляторе заставляет арестованных дрожать от страха и волнения, или к стрелку на вертолете, добровольно отправляющемуся в каждую командировку в зоны свободного огня, лишь бы пострелять. Джессе всю жизнь травил себя виски и сигаретами, но не выказывал заметных признаков физического разрушения. Когда я нашел его на заднем крыльце, он задумчиво вглядывался в залив, попыхивая сигаретой без фильтра, его катерок покачивался на волнах у небольшого причала. Он поднялся и поздоровался со мной — моя ладонь утонула в его ручище, невозмутимостью лица он напоминал паровой котел, плоская стрижка ежиком блестела от воска.

— Хочешь знать, где моя девочка? — спросил он.

Я оставил ему сообщение на автоответчике и не понимал, почему ему было просто мне не позвонить, но Джессе был не тем человеком, чьи мотивации можно было открыто обсуждать.

— Приятный выдался денек, вот я и решил прокатиться, — ответил я.

Он подвинул стул в мою сторону и спросил:

— Выпить хочешь?

— Я только хотел задать мисс Варине пару вопросов о ее муже.

— Я бы на твоем месте оставил его в покое. Если только ты не собираешься его подстрелить.

— У меня есть основания считать, что у него связи с семьей Джиакано.

Он выдал густой клуб дыма и засмеялся в его завесе:

— Ты это серьезно?

— Думаете, Пьер не стал бы путаться с преступниками?

— Семейка Дюпре не путается ни с какими меньшинствами, тем более с макаронниками в Новом Орлеане. Моей дочери этого добра по горло хватило.

— Какого?

— Такого, что семейка Дюпре считает, что их дерьмо не воняет. Единственный случай, когда они снизойдут до других классов, это если кого-то из них заинтересует чей-то аппетитный зад.

— Вы говорите о Пьере?

— Моя дочь избавляется от них, и это единственное, что имеет значение, — бывший детектив посмотрел вслед лодке с работягами с нефтяных вышек, пересекающей залив. Он сделал последнюю затяжку и щелчком отправил бычок в воду.

— Неужели им мало этого разлива нефти? Вчера вечером мои ловушки на крабов были полны под завязку, но когда я начал их варить, у всех под панцирем оказалась нефть. Я слышал, что с устричными полями то же самое. Говорят, на континентальный шельф идет целый фронт шлама и прочего дерьма. — Джессе зажег еще одну сигарету и сделал затяжку, медленно выпуская дым.

— Я думаю, Пьер Дюпре нечист, — сказал я.

— Нечист в каком плане?

— Я пока не уверен.

— Похоже, у тебя проблемы.

— Вы, случаем, не видели здесь лодку с эмблемой в виде рыбы на носу? «Крис-Крафт» с белым корпусом.

— Нет, не припоминаю.

Похоже, что разговор зашел в тупик. Я спросил номер телефона его дочери.

— Почему бы тебе просто не оставить ее в покое? — спросил Джессе.

— Я думаю, что Пьер Дюпре может что-то знать об убийстве девушки, тело которой всплыло в глыбе льда в округе Святой Марии.

— Тогда иди и поговори с Пьером. Он — сукин сын, и я не хочу портить себе день разговорами об этом подонке. И дочери моей о нем тоже не надо говорить. Почему бы тебе просто не оставить всех нас в покое, Робишо?

— Пожалуйста, зовите меня Дэйв.

— Ты на моей земле, и я могу звать тебя так, как мне угодно, черт тебя побери.

— Вы хотите, чтобы мисс Варину опросил кто-то, кто уважает ее, или какой-нибудь юнец, еще вчера регулировавший движение на перекрестке?

— Трудный ты человек, и всегда был таким. Именно поэтому ты и дошел до своего нынешнего состояния, и поверь, это не комплимент, — проворчал отставной полицейский, записал номер телефона на листке бумаги и протянул его мне: — Она в Лафайетте.

Он погрозил мне указательным пальцем, и я заметил, что ноготь на нем был заточен, как рог:

— И обращайся с моей дочерью хорошо, а не то нам с тобой снова придется побеседовать.

— Знаете, что, мистер Джессе, у меня есть еще один вопрос к вам. Вы сказали, что семья Дюпре — снобы и что они не путаются ни с какими меньшинствами. Но дед-то еврей, к тому же переживший нацистский лагерь смерти. Какой тогда смысл в том, что Дюпре не якшаются с меньшинствами? Разве Дюпре не приобрел свой офис у семьи Джиакано? Или итальянские американцы не являются меньшинством? Я не совсем улавливаю ход ваших мыслей.

Кожа Джессе, испещренная глубокими морщинами, была коричневого цвета и напоминала кожу на шее водяной черепахи, под линией волос проглядывалось уродливое фиолетовое родимое пятно. Он встал с кресла. Его осанка ничем не выдавала его возраст, от одежды исходил запах табака и пота. Он посмотрел мне в лицо столь недовольно, что мне невольно захотелось сделать шаг назад. Джессе потер ладонью челюсть, не отводя глаз от моего лица; я слышал, как его щетина трется о мозоли на его ладонях. Я хотел, чтобы он заговорил, чтобы он хотя бы показал, что думает, я хотел, чтобы он был чем-то большим, чем эмоциональная пустота, которую невозможно прочесть или понять. Если точнее, я хотел, чтобы он был больше похож на человека, чтобы я мог его не бояться. Но он не произнес больше ни единого слова. Бывший полицейский поднялся по ступенькам, закрыл и повернул ключ в двери с антимоскитной сеткой, так ни разу не обернувшись, и лишь его скованные плечи показывали всю его ненависть к собратьям по человеческому роду.

У края воды росло деревце японского тюльпана, и резкий порыв ветра оросил волны прилива душем из розовых и лавандовых лепестков. Я подумал о теле Блу Мелтон в глыбе льда и о том, что Джессе Лебуф никак не отреагировал, когда я упомянул о возможной причастности его зятя к ее смерти. Мог ли он быть столь глухим и бесчувственным? Или же это не совпадение, что его кожа напоминает древнюю рептилию, карабкающуюся из своего яйца?

Я проехал по длинному коридору из дубов и эвкалиптов, покрытых испанским мхом, и выехал на четырехполосное шоссе в сторону Лафайетта.

Правда заключалась в том, что у меня не было ни малейшего представления о том, что за расследование я веду. Я знал, что три гангстера-неудачника попытались смошенничать и увести у Клета Персела его квартиру и офис. Я также знал, что мой друг забрался в квартиру Бикса Голайтли в районе Карролтон и нашел электронную переписку, указывающую на то, что бандит сбывал краденые или поддельные картины. Неужели этим все и ограничивалось, мелким проходимцем типа Голайтли, торгующим из-под полы ворованными произведениями искусства или их копиями?

Сезон уборки сахарного тростника был в самом разгаре, и шоссе было покрыто глинистыми следами тракторов и прицепов с сахарным тростником, тут и там выезжающих на дорогу с полей. Пробки начались уже с окраин Лафайетта, и я застрял за пустым прицепом, грязь и волокна с которого сдувались ветром прямо на мое лобовое стекло. Я установил на крышу мигалку, но водитель трактора либо не видел меня, либо ему было попросту наплевать. Я кое-как объехал его и попытался оставаться в левой полосе, но застрял в другой пробке, как только пересек мост через реку Вермилион и въехал в город.

Я позвонил Варине с мобильного и сказал ей, что я на подъезде:

— Я немного опаздываю, но через десять минут буду, — сообщил я.

— Не беспокойся, Дэйв, я буду у бассейна, — ответила она, — ты сказал, что разговор будет о Пьере?

— Можно сказать и так.

— Вам там, в Новой Иберии, похоже, заняться нечем, — сказала она и повесила трубку. Затем перезвонила через две минуты: — У меня мороженое с клубникой, тебе оставить? — и снова отключилась.

Интересно, сколько же молодых мужчин просыпалось посреди ночи в тщетных попытках разгадать перепады настроения Варины и те сознательные и подсознательные посылы, которые она направляла своим воздыхателям. Не менее интересно, сколько таких же мужчин просыпались утром, трепеща от желания, и отправлялись на работу, негодуя на себя за эмоции, которые они не в силах были контролировать. Я думаю, что Варина разбивала сердца своим любовникам потому, что они искренне верили, будто в ее характере не было места обману или манипуляциям. Они видели в ней лишь красоту и невинность, напоминавшие им их собственные мечты о воображаемой девушке в подростковые годы, о девушке столь милой, достойной и добропорядочной, что они никогда не рассказывали о ней другим людям и не позволяли самим себе думать о ней неподобающе. Но крайней мере, таково было восприятие стареющего мужчины, чья память о прошлом сегодня никоим образом не точнее, чем несколько десятков лет назад.

Я только повернул в сторону «Бенгальских Садов», престижного старого района апартаментов, утопающего в тени черных дубов и засаженного тропическими деревьями и цветами, как в полосе по левую руку от меня со мной поравнялся грузовик-рефрижератор, благодаря чему я застрял позади пожилого водителя в каком-то прожорливом автомобиле. Я начал выруливать и понял, что в моей мигалке села батарейка. Рефрижератор, большой грузовик с холодильными шкафами, доставляющий замороженные стейки, овощи и пиццу на дом, тоже ринулся вперед, заблокировав меня на прежнем месте. В кабине с поднятыми стеклами сидели двое мужчин и курили.

— Ну, вы там чего? — спросил я, но они не услышали меня. Я достал свой полицейский жетон и, высунув руку из окна, показал его им.

— Полицейское управление округа Иберия, — крикнул я.

Рефрижератор, казалось, немного отстал, и я подумал, что смогу протиснуться перед ним, чтобы обогнать впереди стоящую машину, ведь я был уже на расстоянии вполквартала от въезда в комплекс из двухэтажных белых зданий, где располагались апартаменты Варины Лебуф.

— Ладно, остынь, — сказал я себе.

Рефрижератор снова поравнялся с моей машиной, прижавшись к ней гораздо плотнее, чем того требовало движение. Надо мной через кроны дубов, аркой накрывавших улицу, светило солнце, оставляя ослепительный отблеск на моем лобовом стекле. Я видел, как мужчины в грузовике разговаривают друг с другом, жестикулируя руками, как будто они подошли к обсуждению смешного окончания анекдота или истории. Затем пассажир повернулся ко мне и опустил стекло, его рот растянулся в улыбке:

— Подавись, говнюк, — внезапно выбросил он.

Из окна выглядывал обрез помпового ружья, завернутого в бумажный пакет, и я ударил по тормозам. Пассажир спустил курок, выпустив облако дроби, и я увидел, как взорвалось мое лобовое стекло, как дробь покрыла узорами отверстий капот и панель приборов, и почувствовал, как осколки стекла вгрызаются в мое лицо. Правым колесом я врезался в обочину, повиснув на ремне безопасности, и увидел, как грузовик остановился на углу, окруженный другим автомобилями, пытавшимися его объехать. Пассажир вылез из кабины и направился к моему пикапу, не обращая ни малейшего внимания на ужас, который он вселял в окружающих. Конец пакета в его руках горел. Я достал свой сорок пятый калибр из бедренной кобуры, открыл пассажирскую дверь пикапа и скатился с сиденья на асфальт.

Выбор у меня был небольшой. Я мог стрелять по нападавшему из-за машины и, если мне повезет, завалить его с первого выстрела. Но шансы на это были невелики: скорее всего, пули направились бы в густой поток машин и я мог попасть в невинного человека. А потому я одним прыжком проломил живую изгородь и оказался на парковке перед апартаментами Варины Лебуф. Прошла еще секунда, и нападавший исчез, а я слышал лишь удаляющийся рев грузовика на шоссе в сторону торговых районов Лафайетта.

Я зачехлил свой пистолет и только сейчас заметил, что мое лицо и руки были в крови. Легковушки и внедорожники буднично объезжали мой пикап, как если бы у меня спустило колесо. Солнце ярко светило через длинные руки деревьев над моей головой, ветер колыхал гортензии и каладиумы в раскинувшемся вокруг меня саду, а спокойствие и нормальность дня, похоже, не были никоим образом нарушены теми, кто спешно уезжал от этого места. Я сел на каменную скамейку у ворот, ведущих к бассейну, и достал сотовый телефон. Мои руки дрожали так сильно, что набирать «911» мне пришлось большим пальцем.

Где-то вдалеке Джимми Клейтон пел «Это просто сон». Я заметил Варину Лебуф в купальнике, направляющуюся в мою сторону, ее сандалии на высокой платформе цокали по плитке. Она опустилась на одно колено передо мной и стряхнула осколки стекла с моего лица и рук. Затем она посмотрела на меня тем взглядом, которым, я уверен, она обезоруживала любых ухажеров. У нее были карие глаза, наполненные теплотой, блеском и энергией, а выражение лица было столь искренним, столь полным заботы о твоем благополучии, что ты был готов на все ради нее.

— О, Дэйв, эти люди поубивают даже своих матерей. Для них нет границ. Думаю, здесь речь идет о миллионах. Не будь же ты таким глупым, — проговорила она.

У бассейна работала стереосистема, ветер касался поверхности воды, оставляя на ней легкие волны, и шелестел ветвями пальмовых и банановых деревьев, раскачивая цветущую орхидею в цветочном горшке. Голос Джимми Клейтона, казалось, доносился из самого 1958 года, и мне на минуту показалось, что я снова был там, с ним, во времена школьных танцев и музыкальных аппаратов в придорожных кафе, когда весна казалась бесконечной и все мы думали, что будем жить вечно. Я вытащил осколок стекла из брови и почувствовал ручеек крови на щеке. Варина вытерла кровь салфеткой и откинула волосы у меня с глаз.

— Дэйв, и твое везенье когда-нибудь закончится, — сказала она.

— Да, но не в этот раз, — ответил я.

Глава 10

Через пробоину в живой изгороди я вернулся на улицу, завел свой грузовичок и убрал его с дороги на парковку. Я знал, что максимум через пять минут сюда заявится полиция Лафайетта и все возможности опросить Варину будут потеряны. Она надела халат и села за столик у бассейна перед большой порцией мороженого, таявшего в лучах отражавшегося от стеклянного стола солнца.

— Кто в меня стрелял? — спросил я.

— Мне откуда знать? — ответила она.

— Давай только бездураков.

— Ты напугал моего отца. У тебя не было никакого права так поступать.

— Никто не может напугать твоего отца, скорее наоборот. Он карьеру себе сделал на запугивании беззащитных людей.

— Я не имею в виду тебя лично, я имею в виду то, чем ты занят. Пьер путался с семейкой Джиакано. На каком уровне — я не знаю. Но я знаю, что он боится, так же, как боится мой отец.

— Джиакано пришел конец тогда, когда Диди Джи отправился на тот свет. Все остальные члены этой семейки — бездарные тупицы, которые пиццу не могут разрезать без инструкции. У твоего отца есть свои пороки, но не думаю, что страх перед семьей Джиакано входит в их число.

— Мой адвокат занимается моим разводом с Пьером. Я не знаю всего, во что он вляпался. Мой адвокат сказал, что, быть может, мне нужно быть поосторожнее с моими молитвами, в плане того, что я в итоге смогу получить или не получить при разводе.

— А вам с Пьером разве не принадлежит какая-то служба электронной или там безопасности?

— Не совсем так. Половина компании принадлежит Пьеру и моему отцу. Остальные акции несколько лет назад выкупил один международный конгломерат. Я вообще занялась-то этим бизнесом, только чтобы создать рабочее место отцу.

Ее слова несколько расходились с тем, что я знал о ней. Она закончила государственный университет Луизианы по специальности «инженер электронных систем» и с момента окончания учебы работала в сфере высокотехнологичных электронных систем безопасности.

— То есть твой адвокат думает, что у Пьера могут быть связи с нехорошими людьми?

— По меньшей мере, некоторые из них. Он вырос в округе Святой Марии. Тогда, в 70-е годы, семья его матери выбрасывала людей из предоставляемого компанией жилья даже за то, что кто-то побеседовал с представителями профсоюзов. Что в них всех интересного, включая Пьера, так это то, что они ни на секунду не сомневаются в своей правоте. Ничто не вызывает у них чувства вины, даже супружеские измены, — Варина посмотрела мне прямо в глаза.

— Ты говоришь о Пьере?

— Чтобы у тебя не возникало никаких там идей, я ему отомстила. Я каялась на исповеди в моей церкви, и это было нелегко, но я рада, что облегчила душу.

— А его дед играет в этом какую-нибудь роль?

— Я вообще не знаю, что он из себя представляет. Я всегда старалась держаться от него подальше.

— А в чем проблема?

— Во всем. В его глазах. В том, с каким оскалом он смотрит на тебя. Однажды старик подошел ко мне сзади и прикоснулся к шее. Он сказал, чтобы я не двигалась с места, что у меня якобы пчела в волосах, а после этого прижался ко мне всем телом. Это было отвратительно. Я рассказала Пьеру об этом, но он заявил, чтобы я не придумывала.

Если честно, мне совсем не хотелось слышать еще хоть слово о старике или о проблемах Варины с ним.

— Имена Ти Джоли и Блу Мелтон тебе о чем-нибудь говорят?

— Нет, кто это?

— Девушки из Сент-Мартинвилла. Одна пропала, вторую нашли в глыбе льда.

— Я читала об этом, — Варина покачала головой, пытаясь собраться с мыслями, — а как это связано со мной, с Пьером и его дедом?

— Я думаю, Ти Джоли позировала для одной из картин Пьера.

— Сомневаюсь, чтобы он пользовался моделями. Я вообще не думаю, чтобы он кого-нибудь рисовал. Он — пустышка.

— Извини, не понял.

— Его талант — это клейкая лента для ловли мух. Какие-то фрагменты работ других авторов застревают у него в голове, он наносит их на холст и называет своим произведением. Каждый раз, когда в город приезжает настоящий художник, Пьер внезапно исчезает в одной из своих берлог. Он помешан на сексе, но никак не на искусстве. Вот был бы он художником, зачем ему здесь торчать? Разве ему не нужно было бы жить в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе? Что, в Кротц-Спрингс, Луизиана, есть художественная галерея?

— Ну-ка, повтори.

— Пьер — урод. Не хочу углубляться в детали, скажу только, что нашу супружескую кровать нужно было в форме распятия заказывать. Я вообще не знаю, зачем все это тебе говорю. Похоже, ничего у тебя в голове не откладывается.

Я смотрел на нее пустым взглядом, отчасти восхищаясь ее способностью контролировать беседу и манипулировать собеседником. Но вот на парковку въехала первая патрульная машина полицейского управления Лафайетта, за ней последовал автомобиль шерифа, а по противоположную сторону живой изгороди у обочины припарковался второй полицейский патруль. Пытаясь не растерять все свои мысли (что было совсем не просто после беседы с Вариной Лебуф), я попытался запечатлеть в памяти все, что она мне рассказала. Она была умна, и смотреть на нее было одним удовольствием. Ее утонченные черты лица, мягкий рот и искренность в глазах заставляли усомниться в правильности своего выбора как счастливо женатых мужчин, так и принявших обет безбрачия. Я понимал, что ей удалось ловко увести разговор от темных дел ее мужа в сторону того, насколько было ужасно быть его женой. Я не знал, соответствовало ли истине ее описание сексуальных привычек ее мужа, но в одном нужно было отдать ей должное: Варина могла сплести золотую паутину и заманить внутрь свою жертву, обволакивая ее беспомощную сущность своими глазами и сердцем, и жертва ни на минуту не пожалела бы о том высшем наслаждении, которое испытывала в этой ловушке.

— Когда закончишь дела с местными копами, забегай, поедим мороженого, — предложила она.

— А я еще что-нибудь узнаю?

— Всякое может произойти.

— Не могла бы ты это повторить?

Ее взгляд задержался на моем лице несколько дольше, чем было нужно.

— С этим порезом над глазом ты выглядишь очень мужественно, — Варина коснулась моего лица и заглянула мне в глаза. Я почувствовал, что краснею:

— Ты, как всегда, незабываема, — выдавил я.

Следующим утром, когда я шел в офис, начался дождь. Хелен Суле поймала меня, прежде чем я успел снять плащ.

— Ко мне в офис, — вместо приветствия отрывисто сказала она.

Я был готов к настоящему разносу, но, как это часто случалось в моих отношениях с Хелен, я в очередной раз ошибся.

— Ты в дождь идешь на работу пешком? — спросила она.

— Мой пикап застрял у стекольных дел мастеров в Лафайетте.

— Полиция Лафайетта обнаружила рефрижератор сожженным в овраге. Его вчера рано утром угнали от одного из мотелей, — сообщила Хелен. — Ты стрелявшего раньше никогда не видел?

— Нет, не припомню.

— Давай сюда свой плащ.

— С чего бы это?

Хелен взяла мой плащ, встряхнула и повесила на вешалку у двери.

— Сядь, — приказала она и задала следующий вопрос: — Почему ты отправился в Лафайетт, не проинформировав ни меня, ни полицию Лафайетта?

— Я был не на службе, да и не думал, что поездка окажется столь запоминающейся.

— И что с тобой теперь делать, старичок?

— Может, зарплату поднять?

— Честное слово, я сама не понимаю, как я с тобой мирюсь. У меня есть одна фантазия: ты становишься шерифом, а я — тобой, и я делаю с тобой все то, что ты вытворяешь со мной.

— Как я тебя понимаю.

Хелен сидела за столом, покусывая губу. Я никогда не сомневался в том, что внутри нее каким-то непостижимым образом уживались несколько абсолютно разных людей, и я никогда не мог с уверенностью сказать, с кем из них я имел дело. Она была поистине таинственной женщиной, наверное, самой сложной из всех, что я встречал. Иногда она умолкала на полуслове и смотрела мне прямо в глаза так, что черты ее лица заострялись, на щеки падала тень, будто она боролась с недозволенными мыслями, пришедшими ей на ум с утра, как только Хелен оказалась на работе. Все мы верим в то, что есть границы, которые мы не готовы перейти. У Хелен они тоже были. Но, думаю, ни я, ни она точно не знали, где проходит эта заветная черта. Я откашлялся и сконцентрировал свое внимание на каплях дождя, стекавших по окнам.

— К полудню ты, по идее, должен вставать из-за своего стола и отправляться на покой, — продолжала она, ты должен возвращаться домой, спать или бросать сосновые шишки в канал, но, очевидно, у тебя на уме что-то иное. Ты предпочитаешь злить не тех людей в Новом Орлеане и ездить в Лафайетт за обедом из свинцовой дроби.

— Этого я не планировал. Что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Лучше бы тебе помолчать.

Я вздохнул, поднял руки в знак примирения и положил их на колени.

— Думаю, пора тебе возвращаться на полную ставку, приятель, — сказала Хелен, затем прищурила один глаз, — похоже только так твоя пуповина останется прибитой к моему столу.

— Спасибо, — ответил я, ведь что еще я мог сказать?

— Полиция Лафайетта думает, что стрелком был кто-то, кому ты насолил в прошлом, — сообщила она, — они ищут одного парня, отпущенного на поруки, которого ты упек за решетку много лет назад. Он ночевал в том мотеле, откуда угнали грузовик. Помнишь парня по имени Ронни Эрл Патин?

— Совращение несовершеннолетних, грабеж, а еще он избил молотком пожилого мужчину лет десять назад, так? — спросил я.

— Тот самый красавец.

— Ронни Эрл был жирной скотиной. Я почти уверен, что никогда до этого не видел парней в рефрижераторе.

— Люди могут сильно измениться за десять лет, особенно если они все это время мотыжат гороховые поля.

— У стрелка черты лица напоминали топор. Водитель был коротышкой, а Ронни Эрл — нет.

— Может, за этим стоит Дюпре?

— Может быть, но мне кажется, это не его стиль. Я бы не сбрасывал со счетов Джессе Лебуфа.

— Не слишком ли для него?

— Когда я еще работал на побегушках в боулинге на Ист-Мэйн, Джессе был одним из старших, и он уже тогда не давал жизни остальным пацанам. У него была мощная рогатка с вырезанной вручную деревянной рамкой, эластичными медицинскими жгутами и кожаным кармашком для камня. По вечерам в субботу он со своими корешами ездил на охоту на черномазых, как они это называли, в Хопкинс.

— Все это очень плохо, но это давно прошло, — заметила Хелен.

— Я знал несколько парней типа него, и некоторые из них все еще живы. Знаешь, что в них интересного? Они остались такими же отморозками, какими были в детстве. Они просто научились лучше это скрывать.

— Сколько у тебя ушло времени на то, чтобы добраться от берлоги Джессе Лебуфа до апартаментов Варины?

— Около часа.

— Вези сюда Лебуфа, — ответила она.

Клет Персел принял на грудь три рюмки шерри, смешанных со стаканом молока, и завалился спать, когда еще не было одиннадцати. Во сне он стоял на пристани под бархатно-черным небом на южной оконечности Ки-Уэст, ветер за его спиной доносил неспешные звуки маримбы, а в глубине волн, мягко скользящих меж свай, светились зеленоватым цветом безымянные морские создания. В своих снах он вновь и вновь возвращался в это место, где он чувствовал себя в безопасности, но даже во сне он знал, что должен охранять это место от молочника, отправляющегося на работу в четыре утра и зачастую возвращающегося за десять вечера пьяным и непредсказуемым, иногда еще на пороге вытягивающим ремень из петель на брюках.

В его сне ветер благоухал бальзамом из морской соли, водорослей и моллюсков, брошенных на пляже уходящими волнами отлива. Он чувствовал аромат девушки-евразийки, говорившей на французском и английском языках и жившей в сампане в гроте на самом краешке Южно-Китайского моря. На ее алебастровой коже играли тени пальмовых листьев, а ее соски, красные, как маленькие розы, сводили его с ума от желания. Он наблюдал, как, обнаженная, она входит в воду, как длинные волосы нежно касаются плеч и как губы растягиваются в белоснежной улыбке, когда она протягивает ему руку.

Но давно почивший отец Клета научился вламываться в его самые сокровенные убежища, пинком открывая дверь в спальню и рыская по ней взглядом, который обжигал не хуже пощечины. Иногда его отец высыпал на пол полный мешок сухого риса, заставлял Клета вставать на зерна голыми коленями и стоять так до восхода солнца. Иногда же садился рядом с сыном на кровать и мягко касался его лица рукой, шершавой и колючей от мозолей, как у плотника, а случалось и так, что он ложился рядом с Клетом и рыдал, как ребенок.

Клет почувствовал, как сон ускользает от него, как маримба и соленый ветер улетучиваются в открытом окне, как пальмовые ветви падают, грохоча по стволам, а девушка отправляется вдаль в поиске иного объекта внимания. Он понял, что до него доносятся звуки улицы, которые раньше никогда не слышал из-за гула кондиционера. Он сел в кровати и потянулся за «береттой», которую всегда держал под матрасом. Пистолета на месте не было.

В кресле у телевизора сидел человек.

— Кто ты? — спросил он.

Ответа не последовало.

— Сейчас я из тебя все дерьмо выбью, — рявкнул Клет. Он рывком открыл полку прикроватной тумбочки, где держал свою дубинку. Полка была пуста. Тогда он опустил ноги на пол и невозмутимо почесал свое хозяйство сквозь трусы.

— Я не знаю, кто ты и откуда, но ты заполз не в тот дом.

В свете фонаря, светившего с улицы через окно, он увидел, как руки незнакомца взяли его «беретту», извлекли обойму и передернули затвор, поймав патрон, выброшенный из патронника. Затем взломщик наклонился и бросил ему на кровать «беретту», обойму и дополнительный патрон из патронника.

— Теперь вижу, зачем тебе понадобилась помощь, — произнес женский голос, — твоя сигнализация устарела еще при жизни Александра Грэхэма Белла.

— Гретхен?

— Твое предложение еще в силе? — спросила она.

— Конечно, если ты не против далеко не самых больших гонораров. Я работаю за комиссию, большую часть времени на Нига Роузуотера и Ви Вилли Бимстайна.

— И ты не пытаешься этим залезть мне под юбку?

— Я бы тебе сказал.

— Ага. Ты всегда заранее говоришь девчонкам, что собираешься с ними замутить? И часто у тебя это получается?

— Тебе бы надо прекратить так со мной разговаривать.

— Почему ты спрашивал о шрамах у меня на руках?

— Потому что они у тебя есть, вот и все. У меня у самого их предостаточно. Шрамы говорят о человеке, что он тертый калач. А может, они говорят о том, что человек уже заплатил по кое-каким счетам.

— Хочешь знать, откуда они? Это произошло еще до того, как у меня должна была появиться память. Но мне все еще снится мужчина, заходящий ко мне в комнату, и у него светятся кончики пальцев. Знаешь, что это за свет?

— Тебе необязательно говорить об этом, Гретхен.

— Сам догадался?

— Может быть.

— Что за мужчина может так поступить с ребенком?

— Садист и трус. Ублюдок, не заслуживающий жить. А может быть, ублюдок, который уже получил по заслугам.

— Ну-ка повтори последнюю часть.

— Такие люди долго не задерживаются на этом свете. Это просто вопрос времени. Вот и все, что я хотел сказать. Бывает, проходит какое-то время, но все они не жильцы.

— Никак не могу я тебя понять.

— Так ты хочешь на меня работать или как?

— Зачем тебе это?

— Ты мне нравишься. Да и помощник мне нужен.

— Я знаю, где я раньше тебя видела.

— Неужто? — ответил Персел с замиранием сердца.

— Помнишь Буга Пауэла? Который играл на первой базе за Балтимор? Он в свое время владел лодочной станцией в Киз. Я временами фрахтовала катер оттуда до рифа «Седьмая миля». Буг всегда говорил, что под рифом живут русалки. Шутник еще тот был.

— Наверное, так оно и есть.

— Ну, ты и фрукт, — протянула Гретхен.

— Даже не знаю, как это воспринимать.

— Это комплимент, — ответила она. — Иногда мне придется ездить в командировки. Тебя это устроит?

— Нет, если ты работаешь на меня, значит, ты работаешь на меня.

Она пожала плечами:

— Ладно, все равно интернет-аукционы убивают мой бизнес. У тебя пожевать что-нибудь найдется? Я умираю с голоду.

Я уже выезжал из офиса за Джессе Лебуфом, когда Хелен сказала мне взять с собой темнокожую напарницу — помощника шерифа по имени Катин Сегура.

— Зачем? — спросил я.

— Потому что ее в скором времени ждет повышение до должности детектива, и я хочу, чтобы она поработала с опытным человеком.

— А настоящая причина?

— Только та, что я сказала, — я не отводил взгляда от Хелен, и она добавила: — Если Джессе Лебуф будет создавать проблемы, я хочу, чтобы у тебя был свидетель.

Катин Сегура была матерью-одиночкой, два года отучившейся в общественном колледже в Новом Орлеане по специальности «уголовная юстиция». Как и Хелен, она начала свою карьеру в правоохранительных органах с должности контролера счетчиков платной парковки в полиции Нового Орлеана, а затем перешла на должность диспетчера службы 911 в полицейском управлении округа Иберия. У нее был скромный дом в Жеанеретте, где она проживала с двумя детьми. Это была достойная и смиренная женщина, внимательно относящаяся к своей работе и семье, и за пять лет ее патрульной службы на нее не было подано ни единой жалобы. Мы направлялись в Сайпермонт-Пойнт в ее патрульной машине, и я знал, что Хелен допустила ошибку, отправив ее со мной. Есть один старый урок, который рано или поздно заучивает каждый полицейский: невозможно вымыть зло из человеческой души. Не стоило Катин Сегура иметь дело с такими людьми, как Джессе Лебуф.

Дождь прекратился, и через лобовое стекло патрульной машины я мог видеть водяной смерч на поверхности залива, его столб, изгибающийся в солнечном свете, светился и переливался, как новогодняя игрушка. Кипарисы, дремавшие в прудах по обе стороны от нас, покрывались осенним золотом, а ветер пах так, как будто лагуны вокруг нас были полны креветок или форели.

— Так что с этим парнем? — спросила Катин.

— Он просто старик. Не обращай большого внимания на то, что он говорит или делает.

Она оторвала взгляд от дороги:

— У него какие-то проблемы с людьми не той расы?

— Он один из тех парней, голова которых напоминает плохой квартал. Лучше туда не соваться.

Она молчала весь остальной путь до дома Джессе. Когда мы припарковались у отставного копа во дворе, он стоял у барбекю под ореховым деревом, заворачивая в фольгу большого морского окуня. Старик наполнил форму из фольги пикантным соусом, рубленым луком и лимоном, и проткнул ее вилкой в нескольких местах, чтобы рыба пропиталась запахом от углей. Джессе глянул в нашу сторону, затем взял с деревянного стола банку пива и отпил из нее, концентрируя все свое внимание на водяном смерче над заливом. Плечи его были шириной с черенок лопаты. С юга не переставая дул ветер, шурша листьями на ветках деревьев над нашими головами.

— Шериф Суле хотела бы попросить вас помочь ей в одном деле, мистер Джессе, — сказал я, — если у вас есть несколько свободных минут, мы отвезем вас в город.

— Это ты про этого гермафродита? — бросил он.

— Плохо вы подбираете слова, — ответил я.

— А чем помочь-то? — задал еще один вопрос Лебуф.

— Лучше вам это с ней обсудить. Она не всем со мной делится, — ответил я.

— Ты чертов лжец.

— Не самый хороший тон в разговоре с коллегой по службе, — я попытался его осадить.

— А это кто еще? — спросил он, глядя на Катин.

— Помощник шерифа Сегура, сэр, — представилась она.

Глаза Джессе скользнули по ней вверх, затем вниз, как будто он осматривал говяжью ногу.

— Я готовлю, — сообщил он, — скажи гермафродиту, что я загляну, когда будет настроение.

— Нет, сэр, вы должны отправиться с нами сейчас, — сказала Катин.

— Я что, с тобой разговариваю? — рявкнул Джессе.

— Джессе, ты знаешь процедуру. У тебя нет выбора, — сказал я.

— Я задал девчонке вопрос, — прошипел Джессе.

— Сэр, вы можете отправиться с нами как друг или же в браслетах, — сообщила старому полицейскому Катин.

— Робишо, сделай же ты что-нибудь уже.

— Вот что я думаю, мистер Джессе, — ответил я, — по обе стороны дороги, ведущей к вашему дому, раскинуты пруды, полные окуней и прочей рыбы. Вы живете в окружении пальм, дубов и соленых заливов с лагунами, полными белой и пятнистой форели, а в Ки-Уэст или любой другой курорт Флориды можете отплыть прямо со своего двора. Ну, кому, как не вам, так повезло с местом жительства? Шериф Суле, вероятно, лишь хочет занять двадцать минут вашего времени, неужели это так много, сэр?

— Как только я поем, помою посуду и вычищу барбекю, сразу же об этом подумаю, — ответил он. — Затем я позвоню шерифу Суле и решу все вопросы. А пока что выметайтесь отсюда.

Катин сделала шаг в его сторону, большие пальцы рук на ремне по бокам.

— Нет, мистер Лебуф, сейчас вы сядете на заднее сиденье патрульной машины, и лучше вам попридержать свой темперамент. Если вам не нравится, что на вашей траве стоит помощник шерифа-женщина, или темнокожая женщина — помощник шерифа, то это ваши проблемы. Сейчас я положу вам руку на плечо и сопровожу вас в патрульную машину. Если вы не послушаетесь, вам будет предъявлено обвинение в оказании сопротивления сотруднику полиции.

— Убери эту суку с моей земли, — захрипел мне Лебуф.

— Все! — Катин решила закончить этот бессмысленный разговор.

Она крутанула бывшего детектива вокруг собственной оси и, толкнув меж лопаток, приперла его к патрульной машине. Затем она достала наручники и потянулась к его левому запястью, как будто бы ситуация была разрешена, но в этом она ошибалась. Джессе Лебуф резко повернулся к ней лицом, перекошенным от презрения, и сильно ударил ее кулаком в грудь.

Катин отлетела на шаг назад, остановилась и вытащила из петли в ремне перцовый баллончик. Я встал между ней и Лебуфом, поднял руки перед ним, стараясь его не касаться и двигаясь из стороны в сторону, преграждая ему путь к помощнику шерифа.

— Джессе, я слежу за каждым твоим движением, — сказал я, — ты арестован за сопротивление и нападение на сотрудника полиции. Если ты прикоснешься ко мне, я поставлю тебя на колени.

Его маленькие глаза, глубоко сидевшие в коричневом от загара лице, горели огнем. Я мог лишь догадываться, что за мысли пролетали у него в голове в отношении Катин и какие образы вставали перед ним после жизни, полной насилия над беспомощными людьми: чернокожими женщинами в койках за три доллара в Хопкинсе; бездомным, вытащенным из товарного вагона; сутенером из Нового Орлеана, который думал, что может возить своих девок в город и при этом не отмечаться; безграмотной женой-каджункой, тело которой сжималось в комок каждый раз, когда он касался ее. Я слышал дыхание Катин у себя за спиной:

— Дай мне закончить это, Дэйв, — прошептала она.

— Нет, мистер Джессе взял себя в руки, — ответил я, — правильно, мистер Джессе? Кончаем это дерьмо. Дайте мне слово, и мы все отправимся в город и порешаем все проблемы.

— Не делай этого, — сказала мне Катин.

— Все кончено, — сказал я, — правда, Джессе?

Он тяжело посмотрел на меня и кивнул головой.

— Мне стыдно за тебя, — сказала мне Катин.

Мы отправились обратно с Лебуфом на заднем сиденье, без наручников, но за экраном из жесткой металлической сетки. Никто в машине не проронил ни слова, пока не прибыли в управление, да и тогда открыли рот лишь для того, чтобы определить Лебуфа в камеру.

Катин первой отправилась на встречу с Хелен, затем пошел я.

— Катин говорит, что ты не поддержал ее, — сказала Хелен.

— Называй это как хочешь, — ответил я, — я не видел столь много альтернатив на тот момент.

— Никому не позволено пихать моих сотрудников.

— А ты бы что сделала?

— Лучше бы тебе не знать.

— Ты бы отмутузила старикана и подставила бы одного из своих помощников под иск о возмещении морального и физического ущерба? Ты это пытаешься сказать?

Хелен взяла ручку со стола и бросила в стакан, полный других ручек.

— Поговори с ней, она высокого мнения о тебе.

— Поговорю.

— Пока вас не было, я запросила записи телефонных звонков Лебуфа, — сообщила Хелен, — обвинений я ему пока что не предъявляла, потому как не хочу, чтобы его сразу окружила туча адвокатишек.

— И что ты нашла?

— Скажем так, он сделал несколько подозрительных телефонных звонков. Как думаешь, он способен заказать полицейского?

— Джессе Лебуф способен на все.

— Тащи его сюда, — приказала она.

По пути в камеру я увидел Катин в коридоре.

— Пройдись со мной, — попросил я.

— С чего бы это? — заупрямилась Катин.

Я положил руку ей на плечо.

— Когда я был зеленым младшим лейтенантом в армии США, я написал рапорт об одном майоре, явившемся пьяным на службу. Никто ничего не сделал. Позже этот же самый майор отправил нас на ночное задание по тропе, нашпигованной минами-лягушками и китайскими растяжками. В ту ночь мы потеряли двоих. Я знаю, каково это, когда кто-то не поддерживает тебя в деле. Но я не для этого встал перед Джессе Лебуфом. На самом деле проблема не в тебе, а во мне. Правда в том, что я ненавижу таких, как Джессе Лебуф, и когда имею с ними дело, то временами переступаю ту черту, которую не стоит переступать.

Она остановилась и повернулась ко мне лицом, заставив меня снять руку с ее плеча. Катин внимательно посмотрела мне в глаза:

— Забудь.

— Шериф Суле хочет видеть Лебуфа у себя в офисе через пару минут. Я думаю, что он нечист, но не уверен, в чем он замешан. Не сделаешь мне одолжение?

Мы быстро поговорили, после чего она отправилась к камере, а я сел на стул за углом.

— Хочу кое-что прояснить между нами, мистер Лебуф, — сказала Катин через решетку, — мне не нравитесь ни вы сами, ни то, что вы олицетворяете. Вы расист и женоненавистник, и без вас мир был бы лучше. Но, как христианка, я должна простить вас. И я смогу это сделать потому, что думаю, что и вы здесь жертва. Похоже, вы были преданы людям, которые сейчас сдают вас с потрохами. Ужасная, должно быть, у вас судьба. Но это ваши проблемы, не мои. Прощайте, и я надеюсь, что никогда больше не увижу вас.

Это был настоящий шедевр. Я подождал ее пять минут, затем отпер дверь камеры Лебуфа.

— Шериф хочет вас видеть, — сказал я.

— Я выхожу? — спросил он, поднимаясь с деревянной скамейки.

— Это шутка? — ответил я.

Я сковал ему руки за спиной наручниками и постарался, чтобы как можно больше людей видели его унижение, пока я вел его в офис к Хелен.

— Кто дал вам всем право так со мной обращаться? — спросил он.

— Не мое это дело, конечно, но я бы на вашем месте не позволил бы сделать из себя козла отпущения, — ответил я.

— Отпущения чего?

— Это уж вам лучше знать, — сообщил я, открыл дверь в кабинет шерифа и усадил его в кресло.

Хелен стояла у окна, подсвеченная бликами солнца, отражавшегося в Баю Тек. Она одарила Джессе Лебуфа приятной улыбкой. В руке она держала с десяток страниц распечаток звонков из телефонной компании.

— А вы в курсе того, что до визита Дэйва Робишо к вам домой вчера вы два дня не пользовались ни домашним, ни мобильным телефоном?

— Что-то не заметил, — ответил Лебуф. Его руки все еще были скованы за спиной наручниками, и он, похоже, начинал уставать.

— Сразу же после отъезда детектива Робишо из вашего дома вы сделали три звонка: один домой Пьеру Дюпре, другой на лодочный причал к югу от Нового Орлеана и последний — в компанию под названием «Редстоун Секьюрити». Через сорок пять минут после этого кто-то покушался на жизнь детектива Робишо.

— Я звонил Пьеру потому, что мне с ним и моей дочерью принадлежит половина «Редстоун». Я на пенсии, но все еще даю им консультации. Хотел сказать Пьеру, что я готов продать ему мои акции в компании по опционной биржевой цене, если он хорошо отнесется к моей дочери при разделе имущества. На лодочную станцию я попал случайно, видимо, набрал не тот номер. Да и кому до этого дело, в конце концов?

— Вы неправильно набрали номер? — спросила Хелен.

— Ну да. Даже не подумал об этом.

— Распечатки ваших телефонных звонков показывают, что за последний месяц вы четыре раза звонили на этот причал. Неужто каждый раз ошибались номером?

— Я стар, бывает, что путаюсь, — ответил Джессе, — а вы говорите слишком быстро, пытаетесь подловить меня. Привезите сюда мою дочь.

— Полиция Лафайетта сразу же села на хвост стрелку, — продолжила Хелен, — и вы знаете этого человека, мистер Лебуф. Он не хочет возвращаться в одиночку. Вы возьмете все на себя? В вашем-то возрасте любой приговор может оказаться пожизненным.

Лебуф уставился в пространство, его небритые щеки были испещрены маленькими фиолетовыми венами. Я понял, что мы с Хелен напрасно надеялись припереть его к стенке угрозами. Он из той породы людей, что по собственному желанию искореняют все остатки света в своей душе, делая себя невосприимчивыми к угрызениям совести и мыслям об ограничении средств в борьбе с теми, кого они считают своими врагами. Я не могу точно сказать, что делает человека социопатом. Я подозреваю, что они любят зло как таковое, что они выбирают роли и призвания, дающие им достаточную власть довлеть над другими людьми. Был ли Джессе Лебуф социопатом? А может, он был чем-то похуже?

— Не нравится мне, как ты на меня пялишься, — сообщил он мне.

— Вы хоть когда-нибудь задумывались о том, сколько эмоционального ущерба нанесли людям, которых терроризировали своей рогаткой многие годы назад? — спросил я.

— Не понимаю, о чем это ты.

— О том, что вы со своими дружками называли охотой на черномазых в черных кварталах.

Джессе покачал головой:

— Нет, не припомню.

— Выведи его отсюда, — сказала Хелен.

Лебуф громко выдохнул через нос и покинул офис Хелен, сопровождаемый удушливым запахом сигарет, словно грязным флагом. Но на этом все не закончилось. Через пять минут я стоял у стойки возврата личных вещей задержанных, где помощник шерифа передал Лебуфу желтый конверт, где находился его бумажник, ключи, мелочь и зажигалка. Я наблюдал, как он методично раскладывает вещи по карманам, праздно глядя из окна на грот матери Иисуса в тени дубов.

— Вы не против, если я взгляну на вашу цепочку для ключей? — спросил я.

— А что в ней такого интересного? — буркнул он.

— Брелок. Это рыба-пила. Прямо как та, что была нарисована на носу лодки, на которой была похищена Блу Мелтон.

— Это просто чертова рыба. Какое еще дерьмо ты попытаешься на меня повесить?

— Помню, я видел эту эмблему на другой лодке много лет назад. На глубине шестидесяти футов, к югу от Кокодрай. Рыба-пила на рубке нацистской подводной лодки. В 1943 году ее потопил пикирующий бомбардировщик Береговой охраны. Правда, интересное совпадение?

— Да иди ты со своей чушью к дьяволу, — прошипел Джессе.

Позже я два раза звонил на ту лодочную пристань, чей номер Хелен нашла в распечатке телефонных звонков Лебуфа. И каждый раз мужчина, отвечавший на звонок, говорил, что ничего не знает о белой лодке с рыбой-пилой на носу.

Глава 11

Тем же вечером через дом от нашего у обочины остановился «Кадиллак» Клета Персела. Мой друг пересек передний двор и мягко постучался в дверь, словно был чем-то занят или озабочен. Я открыл дверь и увидел его автомобиль в тени, подсвеченный одинокой искрой красного солнечного света, пробивающегося через дубы, закрывавшие над ним небо. Воздух был влажным и теплым, деревья вдоль канала пульсировали птичьим щебетанием и возней. Клет развернул мятную конфету, покрытую тонкими зелеными полосками, и положил ее в рот.

— Что с лицом? — спросил он.

— Была одна ситуевина в Лафайетте. А ты чего так далеко запарковался?

— Масло течет.

— Я думал, что ты в Новом Орлеане. Заходи.

— Думаю, полицейское управление Нового Орлеана все еще хочет повесить убийство Фрэнки Джиакано на меня. Я буду в мотеле, увидимся позже. Просто хотел сказать тебе, что я в городе.

Сквозь сумерки я разглядел фигуру, сидящую на пассажирском сиденье его машины, хотя верх и был поднят.

— Кто у тебя там?

— Помощника взял.

— Какого помощника?

— На временную работу.

— Мне вчера один парень пытался из дробовика башку снести. Палил сразу из двух стволов. Полиция Лафайетта думает, что это один из отморозков, которым я показал дорогу за решетку лет десять назад. А заказал ему меня, возможно, отставной детектив по имени Джессе Лебуф.

— Почему же ты мне не позвонил?

— Кто в «кадди», Клет?

— Это тебя не касается. Этот чувак Лебуф связан с Пьером Дюпре и всеми этими прочими делами с Голайтли, Граймзом и Фрэнки Джи?

— Лебуф — тесть Пьера Дюпре.

— Этот парень похож на переполненный унитаз, то и дело проливающий дерьмо на пол. Думаю, пора нанести ему визит вежливости.

— Ты лучше дослушай до конца, — сказал я.

Мы сели на ступеньках веранды, и я рассказал ему о стрельбе у дома Варины Лебуф в «Бенгальских садах», об угнанном грузовике-рефрижераторе, которым пользовались стрелок и водитель, о связи между семьей Лебуф и Пьером Дюпре, о фирме под названием «Редстоун Секьюрити» и брелоке в виде миниатюрной рыбы-пилы на связке ключей детектива в отставке.

— И на той затонувшей посудине, которая дрейфовала туда-сюда по континентальному шельфу, тоже была рыба-пила? — спросил Клет.

— Я в этом уверен.

— Лебуф какой-то законспирированный нацист, что ли?

— Сомневаюсь, что он даже слово это написать сможет, — ответил я.

— Дэйв, что-то тут не вяжется. Мы говорим об эмблеме на «Крис-Крафте», на котором похитили девчонку Мелтон, а теперь еще и о рыбе-пиле на подводной лодке и на связке ключей? При этом парень с этой связкой ключей — тесть другого парня, который наполовину еврей?

— Неплохо ты подытожил.

— Подозреваемый в стрельбе, этот Ронни Эрл Патин, пока на свободе, так?

— Так.

— Думаешь, это он стрелял?

— Я видел стрелка от силы секунды две, прежде чем он пальнул мне в лобовое стекло. Тот Ронни Эрл Патин, которого я упек на нары, был жирдяем. Парень в рефрижераторе излишним весом не страдал. Так кто в «Кадиллаке», Клет?

— Моя последняя пассия. Она работает в Обществе человечности, занимается усыновлением таких же жалких лузеров, как я.

Я положил ему руку на плечи, казавшиеся твердыми, как булыжники из волнореза в заливе.

— Партнер, тебе не кажется, что ты уже с головой закопался в это дело?

— Завязывай! Проблема здесь не во мне. Ведь это ты чуть ведро дроби в лицо не огреб. Послушай меня. Все это как-то связано с крадеными или поддельными картинами. Такие попадают в частные коллекции людей, желающих контролировать мир искусства. Они не только стремятся к тому, чтобы редкие картины принадлежали только им, они хотят, чтобы эти картины никто, кроме них, никогда не увидел. Они как охотники на сафари, прячущие свои трофеи.

— Откуда ты это знаешь?

— Это не секрет. В мире искусства существует криминальная субкультура. Ее клиенты — жадные стяжатели и говнюки, их легко взять за жабры. Я у Голайтли видел письма по электронке от известных художественных салонов из Лос-Анджелеса и Нью-Йорка. Я проверил имена в полиции Нью-Йорка и связался с парой частных детективов в Лос-Анджелесе.

— Здесь дело не только в краденых произведениях искусства. Здесь что-то больше, — ответил я.

— Например?

— Что тебе известно о «Редстоун Секьюрити Труп»?

— Работают из Галвестона и Форт-Уорта, если я не ошибаюсь.

Знаю, что они много работы проделали по государственным контрактам в Ираке. Я слышал истории о том, как их люди беспорядочно убивали гражданских.

— Я могу познакомиться с твоим временным помощником?

— Нет, она устала. Да и что ты привязался к моему помощнику?

— Мне звонил Джимми Пятак. Он сказал мне, что Конт Кобона дал тебе наводку на твою же дочь.

— Джимми Пятаку стоило бы попридержать язык.

— Что ты задумал, Клет? Думаешь, можно изменить прошлое?

— Приятель, не дави на меня, и так тяжко.

— Поступай, как знаешь, — я наконец смирился.

Он раздавил леденец меж зубов и громко разгрыз его, словно конь, жующий морковку, не отводя от меня взгляда.

— Мы чуть не отдали концы тогда на байю, там, где мы когда-то ужинали за твоим складным столиком. И знаешь, почему? Потому что мы доверились не тем людям. Так все и было. Мы закрыли свои скелеты в шкафу и выкинули ключи, и для чего все это? Только лишь для того, чтобы офисные говнюки в белых сорочках вышвырнули нас на улицу, как котят? В этот раз все будет; по-другому. Понял, приятель?

Ранним утром следующего дня Клет и Гретхен позавтракали бисквитами с подливкой, свиными ребрышками и яичницей в «Викторе Кафетерия» на Мэйн и отправились в Жеанеретт по старой двухполосной дороге, идущей параллельно Байю-Тек по идиллическим просторам тростниковых плантаций и лугов. Девушка опустила стекло, и ветер играл в ее волосах. Гретхен задумчиво вертела в руках кулон, висящий на тонкой золотой цепочке на шее.

— Красиво здесь, — сказала она.

— Рыбалка тоже что надо. Да и кухня, скорее всего, даже лучше, чем в Новом Орлеане.

— Ты уверен, что хочешь припереть этого парня к стенке прямо у него дома?

— «Каменная стена» Джексон[61] когда-то сказал: «Сбивайте с толку, озадачивайте и удивляйте своих врагов».

— Это, конечно, классно, если у тебя за спиной пятьдесят тысяч жлобов с мотыгами, готовых впрячься за тебя.

— Это звезда Давида? — спросил он.

— Это? — спросила Гретхен, наматывая цепочку на палец. — Моя мать еврейка, так что и я тоже, как минимум наполовину. Не знаю, кем был мой отец. Может, ирландец, может, швед, потому как ни у матери, ни у кого по ее линии не было и намека на рыжие волосы.

— В храм ходишь?

— Почему ты спросил про звезду Давида?

— Барни Росс и Макс Бэр[62] носили такие же. Не знаю, правда, ходили они в храм или нет. Может, они считали, что это принесет им удачу. Ты поэтому ее носишь? Просто интересно.

— Кто такие Барни Росс и Макс Бэр? — спросила Гретхен.

— Да ладно, проехали. Слушай, мы едем в округ Святой Марии. Пьеру Дюпре принадлежит еще один дом в районе Гарденс в Новом Орлеане. Но я так подозреваю, что он окопался здесь. Это место только кажется Соединенными Штатами Америки. На самом деле это страна Дюпре, и все мы здесь — туристы. Здесь лучше не попадаться. Должен задать тебе один вопрос.

— Давай.

— Ты знаешь, что такое «мокруха»?

— Слышала.

— Меня пару раз просили зарыться.

— И как, сделал?

— Нет, у меня честный бизнес. Я не работаю на негодяев, я не прессую семьи беглецов, чтобы вернуть их за решетку. Я хотел бы спросить тебя, не знала ли ты каких-нибудь плохих парней в Маленькой Гаване — может, кто-то из них ввел тебя в нужные круги? Может, тебе доводилось делать что-нибудь, о чем ты не хочешь вспоминать?

— Я не знала, кто такой Эрнест Хемингуэй, пока не переехала в Ки-Уэст и не посетила его дом на улице Уайтхед, — ответила Гретхен, — затем я начала читать его книги, и в одной из них прочла то, что так и не смогла забыть. Он писал, что экзаменом для нашей морали является то, хорошо или плохо тебе на душе на следующее утро.

— И? — спросил Клет.

— У меня только один раз было на душе погано — это когда я не поквиталась с людьми за то, что они со мной сделали, — сказала она и сделала паузу. — Кстати, не нравится мне твой термин «нужные круги», я никогда не вращалась ни в каких нужных кругах.

Клет проезжал мимо плантации на Байю-Тек, которая в 1796 году была построена в глуши на расстоянии многих миль вниз по течению, а в начале 1800-х годов была по кирпичику перевезена вверх по каналу и вновь собрана на ее нынешнем месте. Затем Персел оказался в тени черных дубов, которые росли по обочинам дороги уже более двухсот лет, и проехал вторую довоенную плантацию с огромными белыми колоннами. Он пересек разводной мост, двинулся мимо трущоб, наполненных жилыми вагончиками и прицепами, и въехал в городок под названием Жеанеретт. Здесь, казалось, время остановилось около века назад. Дворы викторианских домов вдоль главной улицы города пестрели цветами, а газоны, казалось, были столь бирюзовыми и прохладными, что возникало желание окунуться в них, как в бассейн. Клет подъехал к поместью Пьера Дюпре и повернул на покрытую гравием дорожку, ведущую к большому дому, покоящемуся в окружении гигантских дубов.

— Каждый раз, когда я приезжаю в подобное место, задаюсь вопросом: а что было бы, если в войне победил Юг? — произнес Клет.

— И что ты думаешь?

— Думаю, что все мы, и белые, и черные, собирали бы принадлежащий этим людям хлопок.

Они вышли из «Кадиллака» на гравийную дорожку, деревья раздувались от ветра, а среди колонн в воздухе танцевали несколько желтых дубовых листков, купающихся в солнечном цвете. На заднем дворе подала голос собака. Клет нажал на кнопку звонка у передней двери, но никто не ответил. Он поманил Гретхен за собой, и они прошли по боковой тропинке на задний двор, где на длинном зеленом газоне, постепенно уходящем в сторону канала, стояла беседка, рядом с которой пожилой мужчина с удочкой без катушки в руках дрессировал желтого лабрадора. На углу дома, среди зарослей филодендрона, Клет заметил несколько расставленных силков.

— Вам чем-нибудь помочь? — спросил пожилой мужчина.

— Меня зовут Клет Персел, а это моя помощница, мисс Гретхен, — начал объяснять Клет, — я хотел бы поговорить с Алексисом или Пьером Дюпре о человеке, который говорил, что забрал расписку из офисного сейфа, когда-то принадлежавшего Дидони Джиакано.

— Вас сюда Дэйв Робишо послал?

— Я сам себя сюда послал, — ответил Клет, — Фрэнки Джиакано со своими подельниками пытались вымогать у меня деньги с этой распиской. Вы Алексис Дюпре?

— Да. Обычно люди звонят заранее, собираясь навестить кого-то из нашей семьи.

— Прошу прощения за это. Фрэнки Джи пристрелили, мистер Дюпре. Но я сомневаюсь, что его прихлопнули из-за этой заварушки с распиской. Я думаю, что это связано с крадеными или поддельными картинами, которыми торговал парень по имени Бикс Голайтли. Знаете что-нибудь об этом?

— Боюсь, что нет. Не хотите ли присесть? Быть может, выпьете что-нибудь? — предложил Алексис Дюпре. Его пристальный взгляд переместился с Клета на Гретхен.

— Нет, спасибо, — отказался Персел.

Дюпре взял со стола из красного дерева небольшую тарелку и маленький пакетик сухого корма для собак. Он прошел вниз по газону, как будто Клета и Гретхен не существовало, положил тарелку на траву и насыпал в нее несколько кусочков собачьего корма. В левой руке он держал удочку. Ретривер не шевелясь сидел в лучах солнечного света на противоположном конце газона.

— Ко мне! — подал команду Алексис Дюпре. Собака бросилась через газон.

— Сидеть! — приказал Дюпре, и собака немедленно села.

— Ко мне! — повторил Дюпре, и собака сделала еще несколько шагов, затем снова остановилась по команде. — Ко мне! — снова приказал Дюпре.

Собака, приближаясь, сконцентрировала все свое внимание на хозяине, а не на тарелке с кормом.

— Сидеть! — короткорявкнул Дюпре и взглянул вверх по склону на Клета и Гретхен, затем перевел взгляд на белые облака, безмятежно плывущие по небу, и, казалось, загляделся на стайку зарянок, опускающуюся на дерево. Его губы были поджаты, царственный профиль, казалось, был рисунком в рамке на фоне дубов, цветов, испанского мха, приливных волн и золотых полей сахарного тростника вдали.

— Ко мне! — снова приказал старик и на этот раз позволил собаке полакомиться кормом.

— Он пытается что-то нам сказать? — прошептала Гретхен.

— Ага, что никогда нельзя такому человеку позволять контролировать свою жизнь, ответил Клет и услышал, как машина остановилась на гравийной дорожке перед домом и хлопнула дверь.

— Мистер Дюпре, кто-то пытался убить моего друга Дэйва Робишо, — сказал Клет, — и произошло это сразу после того, как он покинул дом Джессе Лебуфа. Ваша семья и Джессе Лебуф связаны с компанией под названием «Редстоун Секьюрити». От репутации этой конторы дерьмом воняет за версту. Вы знаете, о чем я говорю?

— Ваше страстное отношение к делу, как и подбор слов, впечатляют, но нет, я ничего об этом не знаю, — ответил Дюпре. Он подошел к Гретхен с умилением на лице, не выпуская удочку из рук, и посмотрел ей на грудь. — Вы еврейка?

— А вам-то что?

— Это комплимент. Вы — представительница расы интеллектуалов. Я так подозреваю, что и немецкая кровь в вас тоже присутствует.

— Она на сто процентов американка, — вмешался Персел.

— Клет говорил, вы были в лагере смерти, — сказала Гретхен.

— Я был в Равенсбрюке.

— Никогда не слышала, чтобы еврей называл свою религию расой, — сказала она.

— Вы производите впечатление очень внимательной молодой женщины. Как вас зовут?

— Гретхен Хоровитц.

— Надеюсь, вы еще заглянете сюда. И, кстати, вам необязательно звонить заранее.

— Мистер Дюпре, мы приехали сюда не для того, чтобы беседовать о религии, — перебил хозяина дома Клет, — люди, с которыми связаны вы и ваш внук, могут быть замешаны в нескольких преступлениях, включая убийство девушки, чей труп всплыл в глыбе льда неподалеку отсюда, к югу. Вы понимаете, к чему я клоню, сэр?

Прежде чем Дюпре смог ответить, Персел услышал шаги у себя за спиной. Он повернулся и увидел, вероятно, одну из самых красивых женщин из всех, что ему доводилось встречать. Она же, казалось, даже не заметила ни его, ни Гретхен, а вместо этого не сводила с Алексиса Дюпре взгляда, полного такой злости, что Клет испытал облегчение о того, что не он был объектом этого негодования.

— Где Пьер? — спросила она резко.

— В Лафайетте на своей художественной выставке. Он будет расстроен, что вы разминулись, — ответил Дюпре.

— А ты кто такой? — спросила женщина Клета.

— Частный детектив, — ответил он.

— Тогда ты пришел по адресу. — Она начала было что-то говорить Дюпре, но затем снова повернулась к Клету: — Ты дружок Дэйва Робишо, не так ли?

— Все верно.

— А я — Варина Лебуф. Скажи своему Дэйву, что, если он еще хоть раз унизит моего отца так, как вчера, я из него лично все дерьмо выколочу.

— Если Дэйв Робишо замел твоего старика, значит, он это заслужил, — оборвал ее Клет.

— Чем вы тут занимаетесь? — спросила Варина.

— Не лезьте в это, мэм, — бросила Гретхен.

— Что ты сказала?

— Мы беседуем с мистером Дюпре, и вас это не касается, — парировала Гретхен.

— Вот что я тебе скажу, милочка. Почему бы тебе и этому джентльмену не спросить мистера Дюпре о силках, расставленных в зарослях цветов? Алексис делает это каждые две или три недели. Та сумасшедшая, которой раньше принадлежала эта жалкая свалка, кормила всех бездомных котов в округе. Алексис ненавидит котов. А потому он их заманивает и ловит в силки, а потом нанятый им негр забрасывает их по ночам в районы подальше отсюда. Большинство из них умрут от голода или от болезней.

— Так мне что тут, приют для бездомных животных открывать? — спросил Дюпре.

— Я только что от адвоката Пьера. Если ваш внук только попробует поиметь меня на разделе имущества, я вас всех уничтожу к чертям собачьим! — пригрозила Варина.

— Рад, что ты прибыла к нам в столь прекрасном расположении духа, — сказал Дюпре.

— Что вы делаете с моим псом? Пьер сказал, что он убежал!

— Убежал. Но вернулся домой. Теперь это абсолютно новая собака, — с удовольствием ответил Дюпре.

— Пойдем, Вик! — позвала Варина. Собака, положив голову на лапы, не сдвинулась с места.

— Вик, иди к мамочке. Пойдем же, малыш, — позвала Варина.

Собака, казалось, пыталась раствориться в траве. Алексис смотрел на нее, улыбаясь, удочка почти незаметно дрожала в его пораженной параличом руке. Он перевел взгляд на Гретхен, на блеск в ее волосах и на тонкую золотую цепочку.

— Пожалуйста, примите мои извинения за поведение жены моего внука, сказал он. — Ваша семья эмигрировала из Пруссии? Лишь немногие знают, что идиш — это немецкий диалект. Я подозреваю, что уж вы-то об этом знаете, верно?

Гретхен взглянула на Клета:

— Я подожду в машине, — сказала она.

— Разве я сказал что-то не так? — спросил Дюпре вслед Гретхен, пожирая взглядом округлости ее бедер и талию.

— Не обращай внимания на старикана, — сказал ей Клет в «Каддилаке».

— Мне показалось, что он хочет с меня кожу снять.

— Да, он немного странноватый.

— Немного? А что с телкой?

— Вот уж она показалась мне весьма нормальной.

— Да у нее шило в заднице!

— Ну и?

— Ты с нее глаз не сводил. Так вот к каким женщинам тебя тянет?

— Гретхен, ты мой работник, а не духовник.

— Ну, тогда веди себя адекватно своему долбаному возрасту.

— Даже не верится, что я тебя вообще слушаю.

Она уперлась взглядом в ржавеющие трейлеры в трущобах у разводного моста, затем взглянула на детей, играющих в грязных дворах, и белье, развевающееся на веревках. «Кадиллак» с грохотом проехал по стальной решетке разводного моста.

— Не знаю, зачем я сказала это. Я странно себя ощущаю, когда я с тобой. Я не понимаю свои ощущения. Ты точно не пытаешься клеиться ко мне?

— Я уже все об этом сказал.

— Ты не находишь меня привлекательной?

— Я знаю свои пределы. Я старый, толстый гипертоник, а к тому же алкоголик и планокур. Был бы я на тридцать лет моложе, пришлось бы тебе бегать от меня. — Клет нажал на педаль газа и автомобиль резво побежал в сторону Новой Иберии, наполняясь звуками ветра через открытые окна. — Раздобудем тебе значок.

— Какой еще значок?

— Значок частного детектива. В ломбарде или в магазине полицейских принадлежностей в Лафайетте, — ответил он. — Такой значок может купить кто угодно. Они крупнее и ярче, да и вообще выглядят лучше настоящей полицейской бляхи. Весь фокус в профессии частного детектива в том, чтобы завоевать доверие клиента. Наш самый большой враг это не проходимцы, а интернет. С «Гуглом» можно копаться у людей в мусоре, не выходя из собственного дома. Почти любой консультант-библиограф умеет находить людей и информацию лучше меня.

— Да, но ты же не только «находишь» людей.

— Такова суровая правда жизни. У меня есть определенные полномочия не потому, что я частный детектив, а потому, что я разыскиваю людей, сбежавших из-под залога для двух поручителей. Я не поручитель, но юридически я их агент и представитель, а потому власть, данная им штатом, распространяется и на меня, что позволяет мне гоняться за беглецами в разных местах и выбивать двери без ордера. У меня есть такие юридические полномочия, которых нет даже у агентов ФБР. К примеру, если муж с женой оба выходят под залог и муж сбегает, Ви Вилли и Ниг могут отозвать залог жены, чтобы мотивировать мужа. Я таким не занимаюсь, а вот Ви Вилли и Ниг делают это постоянно. Начинаешь понимать ситуацию?

— Тебе не нравится то, чем ты занимаешься?

— Когда я выхожу на работу, мне хочется надеть презерватив на все тело. Сутенеры, педофилы и наркоторговцы пользуются моим туалетом и кладут ноги на столы у меня в офисе. Они думают, что я им друг. Я стараюсь не пожимать им руки, но иногда приходится, и тогда мне хочется отдраить руки с хлоркой и металлической мочалкой.

— Это просто работа, зачем себя из-за нее так изводить?

— Нет, это то, чем приходится заниматься после того, как смоешь карьеру в унитаз. Единственный случай, когда реально помогаешь своим клиентам, так это в гражданском процессе. Система правосудия по большей части не работает, но гражданское право живет. Есть один парень, Моррис Дииз, так он умудрился сломать «Ку-клукс-клан» и кучу всяких там арийских групп, попросту обанкротив их гражданскими исками. Но у меня редко бывают гражданские дела. Будешь работать на меня, придется иметь дело с отребьем. А это означает, что у нас два правила: мы честны друг с другом, и никогда никому не делаем больно, если они сами не напросились. Такие правила тебя устраивают?

— Это что, тот самый большой экзамен, который мне нужно пройти?

Он остановил машину у обочины под большим деревом, прямо рядом с лугом, где в солнечных лучах паслись будущие стейки и бифштексы.

— Что ты делаешь? — спросила Гретхен.

— Ты мне очень нравишься, и я думаю, что мир обошелся с тобой так, как не заслуживает ни один ребенок. Я хотел бы быть твоим другом, но я немногое могу предложить. Я алкаш, и почти все, чего я касаюсь, превращается в дерьмо. Мне наплевать, чем ты занималась до нашей встречи. Просто хочу, чтобы сейчас ты была со мной честна. Пожелаешь мне что-нибудь рассказать по ходу дела, замечательно. Не захочешь мне ничего рассказывать, тоже прекрасно. Понимаешь? Я прикрываю тебя, ты прикрываешь меня. Прошлое в прошлом, настоящее — это сейчас.

— Не понимаю я тебя, — задумчиво проговорила его собеседница.

— Что тут понимать? Я люблю фильмы и Новый Орлеан, мне нравятся скачки и «Кадиллаки» с откидным верхом и прочими примочками, а еще я обожаю поглощать пищу в огромных количествах. Наверное, у меня одни кишки весят килограмм сто. Когда я прихожу в ресторан, передо мной сразу ставят корыто.

— Действительно любишь фильмы?

— Не то слово. Я хожу по выходным в группы анонимных фильмоголиков!

— Кабельное у тебя есть?

— Конечно. Страдаю бессонницей, по ночам смотрю ящик.

— Всю эту неделю идут фильмы Джеймса Дина. Думаю, он величайший актер из всех.

Клет вновь завел двигатель и вывернул на основную дорогу. Тень прошла по его лицу, когда он вспомнил, как кто-то в красной ветровке убивает Бикса Голайтли.

— Что ты знаешь об оружии?

— Достаточно, чтобы понять, с какой стороны нужно стоять.

— Сделаем остановку у болота Хендерсона. Хочу дать тебе пару уроков.

— Я нашла твою «Беретту» и разобрала ее у тебя под носом. Мне не нужны уроки обращения с оружием, по крайней мере, не сейчас. Я немного устала, понимаешь? Цифры, вытатуированные на предплечье старика, это из лагеря смерти?

— Думаю, да. А что?

— Он заставил меня вновь почувствовать себя нечистой. Как тогда, когда я была маленькой девочкой. Даже не знаю, почему, — ответила Гретхен. — Я не очень хорошо себя чувствую. Давай вернемся в мотель. Мне нужно поспать и заново начать этот день.

Единственной зацепкой на тех, кто пытался убить меня у «Бенгальских Садов», было имя Ронни Эрла Патина, грабителя, которого лет десять назад я помог упечь за решетку. Хотя и бывают случаи, когда уголовники, закрытые на серьезные сроки, годами копят злость и, оказавшись на свободе, пытаются отомстить, они крайне редко начинают охотиться на копов, судей или прокуроров. Как правило, отмщение ждет кинувших их подельников или заложивших их членов семьи. Ронни Эрл был потным обжорой, подсевшим на порнуху, и агрессивным алкоголиком, вымогавшим пенсии и пособия у стариков. Он провел за решеткой большую часть своей сознательной жизни, при этом большая часть его преступлений была следствием его пристрастий, а не желания кому-то отомстить. Но стал бы он при этом выполнять заказ на полицейского за хорошие деньги? Очень даже может быть.

Водитель рефрижератора был коротышкой, а значит, это не Ронни Эрл, ну а стрелок, чуть было не снесший мне голову из дробовика, имел лицо аскета, напоминающее ножовочное полотно. Могли ли десять лет строгого режима в «Анголе» растопить ту гору жира и желатина, которую я в свое время туда упрятал?

Я позвонил старому надсмотрщику в «Анголе». Он многие годы пас Ронни Эрла в системе правосудия.

— Да, прямо-таки образцовая история успеха Дженни Крейг,[63] — сказал мне он. — Последние два года ни разу не попадал в карцер, работал на бобовых полях.

— Так он весь срок отмотал?

— Два месяца ему скостили, и это за червонец-то. А мог бы выйти через тридцать семь месяцев.

— Так что ему помешало?

— Самогон гнал, за петухами гонялся и, в общем, вел себя как полный отморозок. Так зачем он тебе?

— Кто-то пытался завалить меня из дробовика.

— На Ронни Эрла вроде не похоже.

— Почему?

— У него в жизни только два интереса: секс и дурь. Он ходячий член. Единственная причина, по которой он похудел, так это чтоб ему сразу дали после отсидки. Может, начнете отправлять к нам криминалитет более высокого полета?

— Думаешь, он способен на заказное убийство?

— А ты когда-нибудь видел алкаша, который не был бы способен на все? — проговорил он и осекся, судя по всему, поняв двусмысленность своих слов. — Извини. Ты все так же в завязке?

— Мне пора, спасибо, Кэп, — мне ничего не оставалось, как закончить разговор.

Я начал обзванивать бары в северном Лафайетте. Вы, конечно, можете удивиться самонадеянности детектива из полицейского управления округа Иберия, возомнившего себе, что может разыскать подозреваемого в Лафайетте, за двадцать миль от дома, причем тогда, когда даже местные копы не были в состоянии этого сделать. Но ответ до безобразия прост: алкоголик знает, как думает другой алкоголик. Есть множество проявлений этой болезни, но ключевые черты любого практикующего алкаша всегда одинаковы. Будь то президент компании или бродячий выпивоха, распевающий «аллилуйя» по канавам, будь то католическая монашка или дешевая уличная проститутка, чемпион мира по боксу или двухсоткилограммовый жирдяй, образ мышления никогда не меняется. Именно поэтому алкоголики со стажем стараются избегать компании тех, кто завязал с этим делом, и даже иногда их увольняют, чтобы не держать вблизи себя человека, способного слышать их самые сокровенные мысли.

Один бармен, наконец, сказал мне, что Ронни Эрл наведывался в его заведение пару месяцев назад, сразу как откинулся из «Анголы». Бармен сообщил, что Ронни Эрл ничуть не напоминал того толстяка, которого суд отправил на нары десять лет назад.

— Но это тот же самый парень? — спросил я.

— Нет, — ответил бармен, — это совсем другой человек.

— В каком смысле? — не понял я.

— Он стал еще хуже. Сам знаешь, как это бывает, — пояснил бармен, — такому больному становится лишь хуже, когда он не пьет, и когда он рано или поздно возвращается за барную стойку, он пытается залить внутри себя уже не костер, а целую пустыню.

С тех пор бармен Ронни Эрла не видел и не знал, куда он пропал. Последний бармен, с кем я связался, в свое время забирал меня в невменяемом состоянии из темного переулка за борделем в старом районе Лафайетта под названием Подземка. Это было место безликих и беспросветных квартирных домов, обитатели которых были столь потеряны и жили в таком отрыве от реального мира, что если вы там пьете, значит, вы точно достигли цели, которую поставили себе многие годы назад: полное уничтожение того невинного ребенка, который когда-то обитал в вашем бренном теле. Для меня Харви всегда был современным паромщиком Хароном, не позволившим мне переплыть Стикс.

— Сюда каждый вечер заглядывает парень, называющий себя Роном, — сказал он, — заливает так, как будто пытается напиться за все потерянное время. Все заказы одинаковы — кружка пива и четыре рюмки в ряд. Любит светить деньгами, приглашает работящих девчонок к себе за стол. Эдакий павлин, понимаешь, что я имею в виду?

— Не совсем.

— У парня точно весьма разностороннее прошлое.

— На кого похож этот Рон?

— Хорошая одежда, аккуратная стрижка. Быть может, работал на открытом воздухе. Помню, он анекдот рассказывал, что-то про строгий режим или типа того. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— О многом.

— Кстати, он только что зашел, с ним три телки. Что мне делать?

Я бросил взгляд на часы, время было без четверти пять.

— Задержи его, я еду. Если он уйдет, запиши его номер и звони местным легавым.

— Дэйв, мне тут куча копов ни к чему.

— Все будет в порядке. Если потребуется, налей этому Рону и его подружкам по стаканчику, за мой счет.

Мой пикап все еще находится в мастерской, а потому я взял машину без опознавательных знаков, прицепил на крышу мигалку и ринулся по двухполосному шоссе мимо Испанского озера по направлению к Лафайетту.

Клуб представлял собой темную коробку без окон с маленьким танцполом и виниловыми кабинками, расположенными вдоль стен. Через занавеску из красных бусин на задней двери пробивался свет из туалетов. Небо все еще ярко светилось, но когда я зашел в бар, то с трудом различал людей, сидящих в кабинках. Я увидел, как Харви поднял взгляд от раковины, в которой мыл стаканы. Я сделал вид, что не знаю его, и отправился в угол бара, в тень, и сел за барную стойку. На мне был спортивный пиджак и галстук, а под полой пиджака в бедренной кобуре покоился мой сорок пятый калибр. Харви направился ко мне, прогибая под собой жалобно поскрипывающие половицы. Его лицо было круглым и плоским, а его ирландский рот был настолько мал, что, казалось, принадлежал золотой рыбке.

— Закажете? — спросил он.

— «Доктор Пеппер» с долькой лайма, — краем глаза я заметил чернокожую женщину в короткой юбке и белой блузке с глубоким вырезом, сидящую на табурете неподалеку. Я посмотрел на Харви. Здесь все еще подают гамбо?

— Сейчас будет, — ответил он.

Он занялся моим напитком, поглядывая на кабинку у входа. Я глянул через плечо и увидел мужчину с лицом, напоминавшим лезвие топора, с тремя женщинами. Харви поставил передо мной напиток, взял в руки половник из нержавеющей стали и, опустив его в котел с куриным гамбо, наполнил им белую тарелку и поставил ее передо мной в компании ложки и салфетки, и взял двадцатку, которую я положил на стойку.

— Сдачу через минуту, только обслужу еще один заказ.

Бармен достал заиндевевшую кружку из кулера, наполнил ее пивом, пока шапка из пены не накренилась через край, затем ловко наполнил четыре рюмки до верха и поставил все это на круглый поднос. Работу Харви за стойкой трудно было назвать таинством, и большинство нормальных людей подобное даже не замечают. Но я не мог отвести глаз от его рук, от того, как методично он наполнял бокалы и расставлял их на подносе с пробковой подложкой, не мог игнорировать запах свежего пива и ароматного виски, не разбавленного льдом, фруктами или коктейльной смесью. Я зачарованно ловил взглядом латунный блеск пива, капельки пены, стекающей по инею кружки, янтарное свечение виски, словно отражающее изнутри солнечный свет. Вероятно, это было виски, выдержанное в бочке из желтого дуба, виски, влажность, плотность и скрытая сила которого превосходили сумму его компонентов, возвышающихся над краем рюмки, словно увеличиваясь в размерах. Я испытал нестерпимое желание, сродни вожделению зависимого от героина или секса человека, ничем не отличающееся от непреодолимого стремления мотылька, летящего на пламя свечи, или потребности ребенка, тянущегося к материнской груди.

Я отпил «Доктора Пеппера», разжевал и проглотил кусочек льда и постарался отвести взгляд от подноса, который Харви нес к кабинке у входа.

— Ты когда-нибудь видел маленького мальчика, заглядывающегося через витрину на то, чего он не может получить? — сказала мне чернокожая женщина в короткой юбке.

— О чем это вы? — спросил я.

— А ты как думаешь?

— Это моя работа, — сказал я, — проверяю захудалые забегаловки, обслуживающие таких, как я.

— Ну, тогда немного компании тебе точно не помешает.

— Вы для меня слишком привлекательны.

— И именно поэтому ты разглядываешь тех трех женщин в зеркало? Разве они не привлекательны?

— Хотите тарелку гамбо? — спросил я.

— Милый, мои прелести в тарелках не подаются. Надо бы тебе попробовать.

Я подмигнул ей и поднес ложку гамбо ко рту.

— Дорогуша… — молвила она. Ее табурет скрипнул, когда она повернулась ко мне. Черт возьми, она действительно была привлекательна. Ее кожа была темно-коричневого шоколадного цвета, гладкой и не испорченной неровностями или шрамами, густые черные волосы еще пахли шампунем, укладка почти безупречна. — Ствол у тебя выглядывает.

Я прикрыл пистолет полой пиджака, не отводя взгляда от отражения в зеркале.

— Одна из девочек в той кабинке — моя сестренка. Я сейчас подойду к ней, и мы с ней выйдем на улицу. И у нас не будет никаких неприятностей, так ведь?

— Как вас зовут?

— Лаверн.

— Оставайтесь на месте, мисс Лаверн. Я отправляюсь побеседовать с давним приятелем. С вами и вашими подругами все будет в порядке. Может быть, я вас всех еще и выпивкой угощу после этого. Но сейчас вам не стоит брать в голову все события окружающего мира. Это ведь Ронни Эрл Патин там, в кабинке, не так ли?

— Ты не из полиции Лафайетта.

— Это вы верно подметили.

— Тогда зачем ты приходишь сюда и усложняешь жизнь людям, которые не сделали тебе ничего дурного?

В ее вопросе был свой резон. Но войны не подчиняются здравому смыслу, а правоохранительная деятельность и подавно. Во Вьетнаме мы убивали в среднем по пять гражданских на одного вражеского солдата. Правоохранительная деятельность немногим отличается. Люди, занимающие низшую ступень общества, все равно что собачий корм. При этом владельцы съемного жилья, члены комиссий по городскому зонированию, продавцы порнографии и промышленники, загрязняющие окружающую среду, обычно уходят от правосудия. Богатеи не оказываются на электрическом стуле, и всем плевать, когда очередной рабочий муравей попадает под ботинок.

Я взял незанятый стул и с ним в одной руке и с напитком в другой, отправился в кабинку, где человек по имени Рон сидел с молодой белой женщиной, чернокожей красоткой и мексиканкой не старше семнадцати лет.

— Как жизнь, Ронни Эрл? — спросил я, громко поставив свой стул у стола.

— Ты меня с кем-то спутал. Меня зовут Рон Прудхом, — ответил мужчина. Он улыбался, его скулы и подбородок превратились в букву V, в глазах теплился алкоголь.

— Нет, Рон, мы с тобой друг друга давно знаем. Помнишь, как ты проломил старику голову молотком за его ветеранскую пенсию? Думаю, он после этого так и не оправился.

— Я тебя не знаю, — ответил он.

— Я Дэйв Робишо, — сказал я двум женщинам и девушке, — и я думаю, что Ронни всадил заряд дроби мне в лобовое стекло.

Мужчина, назвавшийся Роном Прудхомом, поднял рюмку и с сонным выражением лица медленно выпил ее до дна, наслаждаясь каждым глотком. Затем он отпил из кружки с пивом и поставил ее на стол, вытерев изморось с пальцев.

— Если бы я сделал что-нибудь в этом роде, разве бы я ошивался в городе? — спросил он.

— М-да, должен признать, неувязочка, — ответил я.

— Неувязка потому, что я не тот, кого ты ищешь.

— Нет-нет, ты именно тот, кто мне нужен. Я просто еще не понял, чем ты теперь занимаешься. То ли ты киллер, то ли простая пешка в банде Джессе Лебуфа, отставного легавого из убойного отдела. Знаешь Джессе Лебуфа? Он в свое время нагонял страх господний на таких, как ты.

Он пододвинул мне одну из наполненных рюмок.

— Предлагаю запить встречу пивком. Насколько я помню, вкусы у нас с тобой одинаковы, да и выбрасывали нас за шкирку из одних и тех же забегаловок. Единственной причиной, по которой тебя в некоторые из них пускали, был твой значок.

— А я думаю, что понял, почему ты тут ошиваешься, Ронни. Ты не свалил из города потому, что это не ты стрелял из грузовика. Но именно ты угнал его от того мотеля, где сейчас живешь. А это значит, что ты угнал его для кого-то другого. Если память мне не изменяет, у тебя был брат, хотя вы и не были похожи. Ты-то выглядел как воздушный шарик с пеньками вместо рук и ног, а вот братец твой был поджарый. Такой, какой ты сейчас. Ну, как, тепло?

— Все это бред. Если только ты не тот лживый коп, благодаря которому судья впарил мне червонец, которого я не заслужил.

— Нет, я тот коп, который позаботился о том, чтобы твоя репутация педофила сопроводила тебя на нары, — ответил я. — Дамы, вы бы поосторожнее с этим засранцем. У него огромная потеря веса, и похудел он за очень короткое время. Советую вам заставить его использовать презервативы из промышленной резины. В «Анголе» он был как хищником, так и камерным петушком, и годами сидел в одиночке потому, что засветился как минимум в двух групповых изнасилованиях. Вы регулярно на СПИД проверяетесь?

Белая и чернокожая женщины переглянулись, потом посмотрели на мексиканку. Затем, не говоря ни слова, встали и покинули клуб.

— Ну, я так понимаю, друзьями-собутыльниками нам не быть, — произнес Ронни Эрл.

— Я прямо сейчас могу тебя оформить и отвести в полицию Лафайетта. Или же я могу позвонить им, и они сами заберут твою задницу. Или же ты можешь сдать мне киллера в рефрижераторе. Думаю, киллер — это твой брат.

— Я своего брата не видел с тех пор, как сел. Слышал, что он либо помер, либо живет в западном Канзасе, вот только не помню, что из этого правда.

— Встань, руки за спину.

— Да никаких проблем. Я выйду через два часа. Я читал про эту перестрелку, но в тот день я играл в бридж в Лейк-Чарльз, и у меня есть двадцать свидетелей, можешь им позвонить.

— У меня для тебя новость, Ронни Эрл. Это не я хочу подвесить тебя за яйца, это полиция Лафайетта. У них особая любовь к растлителям малолетних, и им наплевать, как упечь тебя обратно за решетку, лишь бы ты снова там оказался. Не будь таким тупым.

— Вся моя жизнь тупая. Делай, что должен, но одну вещь я хочу прояснить: я никогда не притрагивался к детям. Да, много другого дерьма сделал, но обвинение в растлении — это тупая подстава. Ты отправил меня за решетку с плохим тавром, и я заплатил за это большую цену, чувак.

— Такова жизнь, Ронни.

— Откуда ты знал, что у меня СПИД?

— Я и не знал.

— У меня там порез на запястье. Как ты думаешь, если он долго не заживает, это что-нибудь значит?

Мои руки застыли, я не мог пошевелить пальцем.

— Попался, гнида, — с удовольствием произнес он.

Иногда и преступники, даже худшие из них, ловят свой звездный час.

Нечто странное произошло со мной, когда я заковывал Ронни Эрла Патина в наручники и обыскивал на предмет спрятанной контрабанды. Я увидел клуб во всех его деталях словно замороженным в линзе фотоаппарата. Я видел своего друга Харви, похожего на жука со своими бровями и лысой головой, упершегося руками в барную стойку и уставившегося на полицейского из Иберии, которого он когда-то вытащил из грязной лужи за баром, и теперь этот полицейский мог стоить ему его работы. Я видел проститутку в блузке с глубоким вырезом и короткой юбке, разговаривающую по мобильнику на выходе через боковую дверь. Видел инвалида с руками, слишком короткими для его бревноподобного тела, пытающегося запихнуть монетки в музыкальный аппарат пальцами, напоминающими венские сосиски. Я видел все наполненные печалью, прожженные дни и ночи, проведенные мною в многочисленных барах от Денежной долины Сайгона до темных закоулков Манилы и до поселка браконьеров в Атчафалайа Бейзин, где я поменял свои командирские часы, те самые, пережившие взрыв прыгающей мины, на пол-литра бурбона и шесть банок пива. Перед моими глазами проплывали осколки и развалины моей впустую прожитой жизни, как будто я перелистывал корешки выписанных чеков с осознанием того, что напоминания о моральном и физиологическом банкротстве никогда не покинут меня.

— Так ты меня забираешь или нет? — спросил Патин.

— Я пока что еще не решил, что с тобой делать, — ответил я, — но тебе лучше бы закрыть пасть.

— У меня на столе все еще стоят две полные рюмки. Давай одна тебе, одна мне, без понтов. Ну, давай же, я знаю, что ты хочешь. Ты такой же, как я. Я вполовину сократил дозу своего бухла потому, что трахаюсь каждый день. А ты чем себя занимаешь? Только не надо врать, уж я-то знаю, какая жажда тебя гложет, сукин ты сын.

Я вытолкнул его через переднюю дверь на парковку и достал свой мобильный. Батарейка была мертва.

— У тебя мобильник в машине?

— Я сюда пешком пришел, да и нет у меня мобильника, думаю, они не для таких простых парней, как я. И вообще, я не верю своим ушам, ты пытаешься стрельнуть мобилу у чувака, которого сам же пытаешься закрыть? — Патин заржал так, что слезы потекли по его худому лицу.

Я расстегнул наручник на одном из его запястий. Огромное, как планета, красное солнце начало заходить за деревья на западной стороне залива, ведущего к Новому Орлеану. Я пропустил свободный наручник через бампер моей машины и снова застегнул его на запястье Ронни. Эрла Патина, заставив его встать на колени на асфальт.

— Я позвоню по телефону из клуба, вернусь через пару минут, — сообщил я.

— Ты что, оставляешь меня здесь?

— А на что это похоже?

— Заведи меня внутрь.

— Ронни, ты восемь лет провел в «Анголе». Думаю, если бы ты научился стучать, то вышел бы оттуда многим раньше, но ты этого не сделал. Немногие парни могут этим похвастать. Ты крепкий парень, но для меня это значит, что с тобой я зашел в тупик, а потому теперь ты — проблема полиции Лафайетта.

— У меня колени больные. Работал на полу без наколенников, — сообщил Патин.

— В это я могу поверить, — бросил я, достал свой плащ из машины, сложил из него подушку и подложил ему под колени.

Он посмотрел на меня снизу вверх, его лицо перекосилось от неудобной позы.

— Ты выпьешь мое бухло?

— Пока не знаю, — ответил я.

Я вернулся в клуб. Может быть, мне стоило отвезти его в полицейское управление Лафайетта на заднем сиденье своей машины, хотя сзади и не было карабина на полу для фиксации наручников. А может, стоило отпустить его на все четыре стороны и попытаться проследить, куда он отправится. Или, может, мне стоило задержать и трех проституток? А может, мне вообще нужно было следить за зарядкой моего мобильного, хотя я позже и понял, что проблема была в прикуривателе. Я набрал «911» на телефоне-автомате и наблюдал за тем, как инвалид танцует с воображаемой женщиной перед музыкальным аппаратом. Я поискал глазами проститутку, которой предложил тарелку гамбо, но не увидел ее в клубе. Я смотрел, как Харви моет стаканы в полной грязной воды раковине, и подумал, как бы все повернулось, если бы он не вытащил меня из канавы за дешевым борделем в Андерпасе. Стал бы я ужином для шакалов? Или бы меня ограбили, а может, и забили бы до смерти? Молил бы я о пощаде, если бы кто-то приставил нож мне к горлу? Такой ассортимент блюд присутствует в меню каждого опустившегося алкаша.

Я поднял руку в знак благодарности Харви и подождал, пока мой звонок в «911» перевели на детектива в полицейском управлении Лафайетта. Казалось, что низкий потолок, крашеные стены из шлакоблока и вонь сигарет и мочи из туалета выдавили из комнаты весь кислород. Я ослабил галстук, расстегнул воротник и сделал глубокий вдох. Я закрыл глаза и снова открыл их, почувствовав, как сужаются сосуды в одном из полушарий моего усталого мозга и как по непонятной причине возвращаются старые проблемы с головокружением. Мой взгляд упал на рюмки с виски, покинутые на столе Ронни Эрла. Я перевел взгляд на сигаретные ожоги на полу, похожие на окаменелые останки речных пиявок, и до боли сжал во внезапно вспотевшей ладони трубку телефона.

Мой звонок диспетчеру «911» и разговор с детективом заняли не более трех минут. Инвалид все еще танцевал под ту же самую мелодию, раздававшуюся из музыкального автомата, когда я зашел в клуб. Но я внезапно осознал, что облажался, причем по-крупному. Чернокожая проститутка за стойкой бара была слишком спокойной, когда распознала во мне копа. Она тоже это поняла, а потому притворилась обиженной жертвой, чтобы смазать мое впечатление о ней.

— Ты тупой ублюдок, — сказал я себе, бросил трубку телефона и распахнул переднюю дверь.

Далекий выстрел раздался из теней вниз по улице, либо с заднего сиденья автомобиля на углу, либо с заброшенной заправки за ним, разбитые окна и пустые колонки которой прятались глубоко в тени черных дубов. Я услышал лишь один громкий хлопок, вероятно, произведенный мощной винтовкой с оптическим прицелом. Возможно, пуля задела другую поверхность, прежде чем отрикошетить в цель, или же порох в патроне был влажным или старым. Независимо от этого, патологоанатом позже придет к выводу о том, что пуля, проделав отверстие в лице Ронни Эрла Патина, изменила направление своего движения и на выходе вырвала часть черепа, размазав его мозги по багажнику моего полицейского автомобиля.

Когда я подбежал к нему, держа свой сорок пятый калибр в руке, он уже завалился на бок, сидя на коленях, как ребенок, заснувший во время молитвы. Вечерняя прохлада была испорчена пылью, шумом автотрассы, запахом автомобильной резины и выхлопных газов. Я вгляделся в поток машин, посмотрел на дым горящих мусорок, поднимающийся к красному солнцу, и задумался, покинула ли уже душа Ронни Эрла Патина его бренное тело и была бы его жизнь иной, если бы я не отправил его за решетку с репутацией педофила. Думаю, вряд ли это что-нибудь изменило. Но сложно ненавидеть мертвецов, что бы они ни совершили при жизни. Это та власть, которую они имеют над нами.

Глава 12

В своем коттедже в мотеле Клет уступил свою кровать Гретхен, а сам примостился на диване.

— Я могу сама найти себе крышу над головой, — сказала она.

— Все коттеджи заняты, а нормальный мотель здесь стоит не меньше шестидесяти. Ты же хотела посмотреть Джеймса Дина на ночь, в мотелях каналов мало, зато у меня есть все.

Сказать, что она хотела посмотреть Джеймса Дина, значило не сказать ничего. Клет думал, что она выключит телевизор и пойдет спать после того, как она увидела «Гиганта». Вместо этого она сходила в туалет и немедленно вернулась обратно в кровать и улеглась на живот, положив подбородок на руки и внимательно вглядываясь в экран. Персел пытался краем глаза следить за событиями в «К востоку от Эдема», затем положил две подушки себе на ухо и постарался заснуть, несмотря на патриархальный голос Раймонда Масси, который, казалось, бил его по голове, как камни, падающие в колодец. Когда он проснулся в четыре утра, кровать была пуста, телевизор стоял на минимальной громкости. Дверь в туалет была открыта, свет выключен, на дверь накинута цепочка. Клет обернулся в простыню, встал, чтобы заглянуть за кровать. Гретхен лежала на полу перед телевизором, как маленькая девочка, руки обнимали подушку, подбородок вздернут, босые пятки в воздухе. Она досматривала последнюю сцену «Бунтаря без причины», ее глаза блестели. Персел сел в кресло и подобрал простыню. Он смотрел на нее и не мог произнести ни звука, точно так же, как не решаешься сказать хотя бы слово во время службы в церкви.

— Знаешь, почему у этого фильма неправильное название? — подала голос из-за кровати Гретхен.

— Если честно, никогда об этом не задумывался, — ответил Клет.

— Это не имеет никакого отношения к бунтарству. Все становится понятно в сцене в обсерватории. Натали Вуд, Джеймс Дин и Сал Минео прячутся от полиции и братвы. Дин считает, что это он виновен в смерти Базза, когда они ввязались в кидалово с крадеными тачками. Когда он попытался явиться с повинной, ему на хвост сели бандиты. Джеймс, Натали и Сал хотят быть семьей потому, что у них самих этого никогда не было. Они как святое семейство в хлеву. Никакие они не бунтари. Они просто хотят, чтобы их любили. Единственный реальный для них рай — это звезды на потолке планетария.

— А ты знаешь, в этом фильме был один прокол, — попытался продолжить ее рассуждения Клет, — Сал Минео отправляется в темноту с полуавтоматикой. А Джеймс Дин уже вытащил обойму. Он пытается сказать копам, что пистолет не заряжен, но они все равно стреляют в Сала. А по правде пистолет был заряжен. Сал Минео до того из него стрелял, а это значит, что в патроннике был патрон.

— И это все, что ты вынес из такого фильма? Что такой величайший режиссер, как Николас Рей, не разбирался в оружии? Что полицейские сделали то, что должны были сделать? А может, Джеймс Дин и из патронника достал патрон, просто не в кадре. Или это вырезали при монтаже. Многие из актеров были ветеранами Второй мировой или войны в Корее. Думаешь, они не знают, как разрядить полуавтоматику?

— Я просто сделал наблюдение.

— Лучше не делай этого перед людьми с мозгами, не становись посмешищем.

— Ты, похоже, много знаешь об оружии, — заметил Клет, но Гретхен лишь хмыкнула в ответ.

Он засунул руку за телевизор, вытянул вилку из розетки и выключил верхний свет. Даже положив себе подушку на ухо и засунув лицо поглубже в диванные подушки, он не мог выбросить слова Гретхен из головы. А чего он ждал? Что эта девушка окажется не тем человеком в бейсболке «Ореолес» и красной ветровке, который на его глазах направил полуавтоматику в лицо Биксу Голайтли и, не моргнув глазом, всадил три пули ему в голову и в рот? Его дочь не только хорошо разбиралась в оружии — она производила впечатление человека с такой остаточной злостью, что дай ей шанс, и она могла бы громить все вокруг и после того, как у нее закончатся патроны.

Персел не сомкнул глаз, пока первые проблески рассвета не посеребрили небо на востоке, а туман с каналов не покатился приливной волной через деревья, окружив его коттедж и отрезав его от остального мира.

Когда Клет и Гретхен проснулись, он на скорую руку сообразил сухой завтрак и кофе, затем поджарил яичницу из четырех яиц, добавил к ним несколько ломтиков бекона и упаковал их в восемь ломтей хлеба, густо намазанных майонезом, а приготовленные сэндвичи завернул в фольгу. Он вышел из коттеджа и сорвал кустик мяты, растущей на клумбе у пожарного гидранта, вымыл листья и отправил их в бутылку апельсинового сока, затем положил сэндвичи и апельсиновый сок в походный холодильник, наполненный льдом, и бросил в него упаковку замороженных креветок.

— Может, расскажешь, чем это ты там занимаешься? — спросила Гретхен, листая журнал «Ньюсуик».

— Мы отправляемся на рыбалку.

— То есть мы променяли Французский квартал на вшивый мотель с тем, чтобы отправиться на рыбалку в водах, которые воняют, как нефтяная скважина?

— Знаешь, какая у меня любимая фраза из «Бунтаря без причины»? — спросил он. — После того как Джеймс Дин и Базз подружились, Базз сказал, что им все равно придется проверить, у кого кишка тонка, в гонке на угнанных машинах по утесам. Джеймс Дин спросил его, зачем, а Базз говорит: «Ну, надо же хоть как-то отрываться». Я тебя разозлил вчера?

— Нет. Те, кто меня когда-то злил, либо мертвы, либо мотают долгие сроки, — ответила Гретхен.

— Ну-ка повтори.

— Я говорю о некоторых ухажерах своей мамочки. Так или иначе, они свое получили. Ублюдок, тушивший об меня сигареты, сдох где-то на болотах, за Ки-Уэст. Говорят, его кости и остатки кожи выбросило на берег после одного шторма. Тот, кто его пришил, засунул ему в горло зажигалку, прежде чем прикончить.

— И что ты чувствуешь по этому поводу?

— Никто другой не заслужил этого больше, чем он. Я только об одном жалею, — заявила она.

— И о чем же?

— Жаль, что меня там не было.

Они поехали в арендованный док и катерную пристань на заливе Ист-Кот-Бланш, где Клет держал восемнадцатифутовую лодку с мотором «Эвинруд» на семьдесят пять лошадей, приобретенную на одном из долговых аукционов. Он погрузил в лодку удочки для ловли в соленой воде, коробку приманки, большую сетку на крабов и пластиковый пакет с шестью пустыми банками из-под кофе с пластиковыми крышками, затем нажал на стартер, и вывел лодку в залив. Солнце на воде было ярким и горячим, темные волны, полные песка, ломались и растекались по пляжу. Гретхен сидела на носу, на ней были джинсовые шорты, футболка и солнцезащитные очки. Но она так и не воспользовалась кремом от загара и шляпой.

— Перейди за рубку и сядь позади меня, — попросил Персел.

— Почему?

— Мне не видно.

Гретхен повернулась лицом к ветру, волосы ее развевались. Затем она сняла очки, потерла глаза и снова их водрузила на нос. Она, ерзая, переместилась с носа, встала в рубке и наконец уселась на подушках позади рубки.

— И что тут ловится? — спросила она.

— У тебя будет загар как у вареного рака, если не будешь осторожной.

— Сколько раз ты был женат?

— Один.

— И где твоя бывшая?

— Где-то там.

— Ты имеешь в виду психотерапию, метадоновую клинику, электрошок и все такое?

— У тебя не рот, а помойка, знаешь ли.

— Крем от загара есть? — спросила Гретхен.

— Под сиденьем.

Она достала тюбик крема, открутила крышку и начала втирать его в икры, колени и бедра. Затем она намазала кремом лицо, шею и верхнюю часть груди, не прикрытую футболкой. Клет добавил газу и пересек залив, направляясь в сторону открытого моря на юго-восток. На горизонте виднелся фронт черных туч, их электрические разряды бесшумно вонзались в воду. Клет направил лодку по широкой дуге и вышел на длинный плоский участок моря между бурлящими потоками. Он выключил мотор, и лодка мягко двинулась дальше по поднятой ею же волне.

— Прямо под нами косяк белой форели, — сообщил он.

— Но мы здесь не за этим, верно? — ответила она.

— Не совсем.

— Для чего кофейные банки?

— Видишь, какие спокойные здесь воды? Это из-за смены приливных волн. Прилив закончился два часа назад, и теперь вода откатывается назад, — Клет открыл пластиковый пакет и достал три закрытых банки из-под кофе, затем по одной опустил их в воду, — посмотрим, в каком направлении они поплывут.

— Ты никогда не думал о том, чтобы снимать фильмы?

— Ты меня вообще слушаешь?

— Нет, я серьезно. Ты все время думаешь, и из тебя получился бы режиссер лучше, чем из большинства тех, кто снимает сейчас. Читала на днях статью в «Вэнити фэйр» о том, насколько сегодня легко снять успешный фильм. Подписываешь Вина Дизеля или любого другого мужика с голосом, как из ржавой канализационной трубы, а потом все на хрен взрываешь. При этом даже реальную взрывчатку нынче использовать не обязательно, можно все это на компьютере сделать. Актерам и играть-то не надо будут стоятьвокруг, как зомби, и имитировать Вина Дизеля, и еще больше всякого дерьма взрывать. Я до спины не достаю.

Клет с трудом поспевал за ходом ее мыслей. Девушка повернулась к нему спиной, закатала футболку до бретелек бюстгальтера и передала ему тюбик с кремом.

— Намажь-ка мне чуть выше попки.

— Что?!

— Я всегда сгораю прямо над линией трусиков. Болит потом несколько дней.

— Я хочу, чтобы ты меня послушала и буквально минуту не думала о фильмах и прочих вещах.

— Слушай, ты голубой, или что-то в этом роде? В этом проблема? Потому как если нет, значит, у тебя реально не все дома.

— Гретхен, пора бы тебе хоть немного научиться следить за языком. Нельзя же попросту выкладывать людям все, что взбредет на ум.

— И это говоришь мне ты? Ты свой список приводов когда последний раз видел? У тебя там больше пунктов, чем у большинства уголовников.

— И откуда это мы знаем про списки приводов?

— Я смотрю сериалы. У копов в неоновых дырах типа Лас-Вегаса есть миллиарды, которые они тратят на всякие высокотехнологичные лаборатории, набитые азиатскими нюхачами. А в это время проститутки, кидалы и казино имеют сосунков по всему городу.

— Кто такой нюхач?

— Торчок, который ловит кайф, нюхая женские велосипедные сиденья.

— Я этого больше не вынесу, — выдавил Клет, он открыл холодильник, достал сэндвич с яичницей и беконом, стер наледь с хлеба и впился в него.

— А мне можно? — спросила она.

— Угощайся, — ответил он, жуя, с глазами такого размера, как у человека, пытающегося удержать равновесие в аэродинамической трубе.

— Скажи мне правду, ты ведь не педик-извращенец? — спросила Гретхен.

Клет отложил сэндвич в сторону.

— Я собираюсь наживить крючки и установить удочки в уключины. Затем мы будем дрейфовать и следить за тем, куда поплывут банки. В это время больше никакой болтовни про фильмы, никаких оскорблений и никаких вторжений в личное пространство. Поняла?

— И с какого это хрена ты так со мной разговариваешь?

— Это моя лодка. Я шкипер. В море слово шкипера — закон, — он посмотрел на выражение ее лица, — ладно, ладно, приношу извинения.

— Конечно, приносишь, ты просто ходячая коллекция неудач.

Когда Клет не ответил, Гретхен добавила:

— Сколько раз ты видел «Бунтарь без причины»?

— Думаю, четыре. А вот Пола Ньюмана в «Выстреле с левой руки» — шесть.

— Так я и знала. Ты такой же, как и я, только не хочешь этого признавать.

— Может быть, детка.

— Обычно я не позволяю мужчинам так себя называть, — сказала она, — но для тебя сделаю исключение. Гретхен сняла очки, скрывавшие магическую притягательность ее фиолетовых глаз. Ее лоб был покрыт капельками пота, ноздри расширились.

— Никак не пойму, что я чувствую по отношению к тебе. Ты хороший парень. Но всем хорошим парням, которые попадались мне на пути, всегда что-то было нужно от меня. Некоторым из них наша встреча принесла только неприятности. Что скажешь?

— Я старая развалина, даром что бывший морпех и коп, и в моей жизни остался только алкоголь и беспросветность. Что мне еще сказать?

Двадцать минут спустя Клет подвел лодку к берегу залива, имевшего медный оттенок и покрывавшегося грязной пеной при каждом дуновении ветра. Когда корпус коснулся дна, Гретхен спрыгнула с носа в воду, прошла по мелководью и выбросила на песок якорь. Клет стоял в рубке и наблюдал, как кофейные банки исчезают в южном направлении.

— Я не понимаю, что мы тут делаем, — сказала Гретхен.

Клет перегнулся через планшир, грузно шлепнулся в воду и вышел на пляж вместе с девушкой, намочив свои хаки до колена.

— Здесь всплыло тело Блу Мелтон, — ответил он. — Посмотри, на юго-востоке есть течение, проходящее через бухту и ведущее в Залив. Это что-то вроде подземной реки, которая приходит и уходит с приливами и отливами. Я думаю, что парни, которые выкинули ее здесь за борт, ничего не знали о приливных и отливных течениях. Надеялись, что ее тело утонет и его сожрут акулы или крабы. Если бы тело нашли, все выглядело бы так, как будто она упала за борт и утонула. А поскольку лед не растаял, я думаю, что они были близко к берегу. То есть я считаю, что парни эти были на большой лодке, с морозильником, но они не моряки и, скорее всего, не местные.

— А зачем богатым мужикам тусоваться с бедной каджункой из Сент-Мартинвилла? — спросила Гретхен.

— Как насчет секса?

— У нее во рту был шарик?

— Да, скорее всего, в нем была та дурь, которой ее накачали. Внутри была записка о том, что ее сестра все еще жива. После того, как ее похитили, кто-то решил, что она знает больше, чем нужно, и убил ее. Кто-то вколол ей лошадиную дозу и оставил умирать в холодильнике.

— А почему мы сейчас об этом говорим?

— Мой приятель Дэйв уверен, что мы столкнулись с крупными игроками. Я сказал ему, что мы имеем дело с тем же тупоголовым сбродом, который отправляли за решетку последние тридцать лет, но я ошибся, — взгляд Клета упал на гигантский ствол кипариса, вырванный с корнями и выброшенный на берег во время шторма, лежавший у зарослей эвкалиптов и хурмы. Он был покрыт червями и ракушками и выцвел на солнце, блестя отполированными ветром и песком боками.

— Сядь-ка на минутку, Гретхен.

— Зачем это?

— Затем, что я тебя попросил. Не знаю, как сказать. Три проходимца из Нового Орлеана, пытавшиеся отжать у меня офис и квартиру, откинули копыта. Пришивший их киллер, скорее всего, не местный, может, давно работает на мафию. Эти трое были уголовниками, они знали правила игры. Они сделали свою ставку и проиграли. Девчонка, чье тело здесь всплыло, не была в этом замешана. Она была невинной девочкой, на которую куча реальных ублюдков наложила грязные лапы и убила. Ее сестра, Ти Джоли Мелтон, может быть в руках этих отморозков. Чувствуешь запах?

Гретхен подставила лицо бризу. Они сидели в тени кипарисов, яркий металлический отсвет поверхности бухты заставлял глаза слезиться как от вспышек электросварки.

— Пахнет заправкой, — ответила она.

— Ты ее не видишь, но это нефть. Никто не знает точно, сколько ее здесь. Буровая компания залила ее диспергентами, чтобы никто не мог точно подсчитать, за сколько баррелей вылитой в море нефти они должны отвечать. Ти Джоли Мелтон говорила Дэйву что-то о том, что ее друг путался с парнями, болтавшими о центраторах. Дэйв думает, что этим парнем был Пьер Дюпре. Может быть, выброс произошел оттого, что в обсадных колоннах было недостаточно центраторов. Но это и так все знают, а потому вопрос не в этом.

— Угу, думаю, я все поняла. Ну-ка вернись к тому месту, где ты говорил о трех парнях, связавшихся с тобой, и которых затем пристрелили.

— Они мертвы, конец истории. Может быть, тот, кто отправил их на тот свет, сделал этому миру большое одолжение, понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Прикончивший их киллер называет себя Карузо.

— Как певец?

— Да, когда Карузо поет, все замолкают, причем навсегда.

— Звучит как дешевые городские легенды о мафии. Ты в Майами зимой никогда не бывал? Весь пляж забит итальяшками. У них у всех фигуры головастиков. Перед отъездом из Нью-Йорка все делают себе автозагар, и их кожа выглядит как апельсиновый шербет с черными волосами. Моя мамочка в свое время вертела дела в паре больших отелей на пляже. Так вот, она рассказывала, что некоторые из них надевали себе под плавки насадки для увеличения члена. Большинство этих жалких недоносков работают на мусоровозах, и если бы они не входили в профсоюз, сидели бы на пособии.

Клет повесил голову, сложив руки между колен и уставившись в пустоту. В тени ветер был прохладным, над головой шептались ветки эвкалипта, а его лодка мягко покачивалась на слабых волнах у пляжа.

— Я что-то не то сказала? — нарушила тишину Гретхен.

— Нет, — ответил Клет.

— О чем ты думаешь?

— Я люблю Луизиану.

Она положила ладонь ему шею, касаясь ногтями линии волос и оспинок на шее. Персел почувствовал, как ее ногти передвигаются в его волосах, словно она гладила кота.

— Знаешь, в глубине ты добрый человек, сказала она, — не помню, чтобы встречала таких, как ты.

Спустя менее чем двадцать четыре часа после смерти Ронни Эрла Патина я сидел в офисе Хелен и думал, как бы все повернулось, если бы я передал бедолагу в полицию Лафайетта. Но если я не ошибался, чернокожая проститутка предупредила кого-то о том, что Патин был пристегнут наручниками к моему бамперу и вот-вот окажется в городской тюрьме. Это означало, что люди, стоящие за его смертью и покушением на меня, а возможно и за смертями Блу Мелтон, Вейлона Граймза и Фрэнки Джиакано, обладали влиянием и властью, выходящими далеко за пределы контроля криминальных семей, которые когда-то вели свои дела из Галвестона и Нового Орлеана. Другими словами, Ронни Патин отправился бы на тот свет, что бы я ни делал.

Или, может, я превращался в одного из тех, кому чудятся заговоры на всех уровнях общества?

— Давай-ка проверим, правильно ли я все поняла, — спросила Хелен, — ты думаешь, что стрелком из рефрижератора был брат Патина?

— Я не уверен. Я думаю, что Ронни Эрл угнал грузовик. Думаю, стрелок был похож на Ронни, потерявшего килограммов пятьдесят. Ронни говорил, что его брат либо мертв, либо живет в Канзасе.

— Патин что, не знал, жив ли его брат?

— Скажем так, семейные ценности были у него не на первом плане.

— Я только что связалась с начальником полиции Лафайетта. Он сказал, что никто не слышал выстрела и не видел убийства Патина. Ни на одном из зданий на той улице нет камер видеонаблюдения, гильз также не обнаружено. Начальник спрашивает, почему ты не скоординировал свои действия с ним, прежде чем отправиться в клуб.

— Я не был уверен, что парень в клубе окажется Ронни Эрлом.

— Нужно было, чтобы люди из Лафайетта сами этим занялись.

Может, она и была права. Я не ответил, и Хелен продолжила:

— Есть у меня плохая привычка — думать задним умом за других. Но, может быть, полиция Лафайетта отправила бы туда пару патрульных, и они спугнули бы парня. Кто его знает, приятель.

Я стоял у окна ее офиса с прекрасным видом на Байю-Тек и газоны, спускающиеся к воде, заросли камелии на дальнем берегу и тенистый грот Богоматери. Я увидел, как с Ист-Мэйн свернул черный «Сааб» с откидным верхом и подъехал по длинной, петляющей подъездной дороге мимо грота и парка к нашему зданию, сверкая полированными черными боками. Из него вышла женщина и прошла по газону к боковому входу в здание. Я не видел ее лица, только макушку и фигуру, но не мог не заметить ее воинственную походку.

— Ты ожидаешь Варину Лебуф? — спросил я.

— Она что, здесь? — удивилась Хелен.

— Ее машина припаркована в желтой зоне. Она только что вошла через служебный вход.

— Надо бы этой девахе по заднице надавать.

— Думаю, будет лучше, если я вернусь к себе в кабинет.

— Нет, лучше стой, где стоишь. Посмотрим, что на уме у нашей лицемерной милашки.

— Может, норов у нее и горячеват, но вот лицемеркой я бы ее не назвал.

— Знаешь, почему я люблю тебя, Дэйв? Ты абсолютно безнадежен во всем, что касается женщин, — проговорила Хелен в надежде услышать мой ответ, но я молчал. — Ты думаешь, что она бунтарка, безрассудная и страстная женщина, которая всегда готова рисковать своим сердцем, если в ее жизни появляется тот самый мужчина?

— Может, сменим тему?

Но я уже вляпался. Как и многие другие люди, не похожие на остальных либо по рождению, либо потому, что они выросли в не самом благоприятном доме, Хелен всю жизнь ломала голову над тем, почему же остальные люди столь необдуманно отказываются от нее. Психотерапевты частенько ассоциируют этот поведенческий синдром с людьми слабыми, обеспокоенными тем, что от них ничего не зависит. Ничто не может быть столь далеко от истины. Единственная причина, по которой большая часть подобных людей справляются со своими трудностями, а не совершают суицид или не становятся серийными убийцами, заключается в том, что они наконец-то понимают, что мир к ним несправедлив, что их непринятие незаслуженно и что в этом виноват скорее мир, а не они сами.

— Ну-ка, отмотай пленку, — сказала Хелен, — она бунтует по вопросам, на которые всем наплевать. Она ходит в церковь, где большая часть прихожан бедны и необразованны, и чувствует себя там суперзвездой. Но в политике и в бизнесе она всегда принимает сторону большинства и подлизывается своим миленьким ротиком к правильным людям. Позволь перефразировать. Она всегда готова поцеловать нужную задницу.

— Это уже как-то грубовато, — ответил я.

— Когда ей было лет пятнадцать, я была инструктором на стрельбище. Летний лагерь Варины спонсировал команду по стрельбе из винтовки, они каждое утро приходили пострелять на час или около того. Однажды утром, после грозы, Варина устроилась под навесом со своей винтовкой двадцать второго калибра. Ни одного выстрела еще не было сделано, я только вышла из офиса с бумажными мишенями, когда увидела, как она заряжает свою винтовку. Я никогда не позволяла им заряжать оружие, пока я не схожу на рубеж, не закреплю мишени и не вернусь обратно под навес. Она это знала, но все равно заряжала винтовку, заталкивая патроны в магазин один за другим, не отводя взгляда от рубежа. Я сказала: «Варина, не заряжать, пока я не скажу». Но она передернула затвор, как будто не слышала меня, подняла винтовку и выпустила две пули, прежде чем я смогла добраться до нее, чтобы остановить. Метров в десяти позади фанерных фигур, к которым мы крепили бумажные мишени, на дереве хурмы сидела самка опоссума с тремя малышами на спине. Варина всадила одну пулю ей в бок, а вторую в голову.

— Иногда дети не знают, что творят, — ответил я.

— В этом-то и вопрос. Она знала. Она знала правила, слышала, как я приказала ей прекратить заряжать винтовку, но это ее не остановило, и она попросту убила ни в чем не повинное существо. Чертовка.

Варина Лебуф без стука распахнула дверь Хелен и вошла в кабинет. Она была одета в джинсы, низкие сапоги и оранжевую ковбойскую рубашку, губы блестели розовым блеском, грудь вздымалась, а щеки пылали.

— Какая удача, я поймала вас обоих, — заявила она.

— Мисс Лебуф, прошу вас спуститься вниз по лестнице, выйти через боковую дверь, переставить свою машину, после этого пройти через главный вход и спросить в приемной, на месте ли детектив Робишо и я, — холодно произнесла Хелен, — затем кто-нибудь позвонит мне на внутренний номер, и я, вероятно, скажу этому человеку, что я на месте, и попрошу его направить вас ко мне. А может, и нет.

— Мой адвокат подает в суд на ваше полицейское управление и помощника шерифа Катин Как-ее-там. Хотела сказать вам об этом лично, так как тут умеют приписывать небылицы всем, кто не пляшет под вашу дудку.

— И в чем ваш иск? — спросила Хелен.

— Унижение моего отца. Вы ударили его о патрульную машину. Несправедливо обвинили во всем, в чем только могли. Знаешь, в чем твоя проблема, Дэйв?

— Просвети уж.

— У тебя есть мозги, но работаешь ты на людей безо всякого интеллекта. Думаю, ты каждый день борешься с этой мыслью.

— На выход, мисс Лебуф, — приказала Хелен.

— Рада видеть, как мудро расходуются налоги, которые я плачу, — сказал Варина. — Тьфу!

Она вышла, не закрыв за собой дверь, я последовал за ней по лестнице и через боковой выход. Она шла быстро, сверкая глазами от ярости.

— Нет, Варина, так легко тебе от меня не уйти.

— Говори, чего тебе, я опаздываю.

— И куда же?

— На встречу с кардиологом моего отца, ему утром было плохо.

— Почему же не сказала об этом наверху?

— В суде ты еще много чего услышишь.

— После того, как меня чуть не угрохали рядом с твоим жилищем, ты убирала кровь и стекло с моего лица и искренне беспокоилась обо мне. Ты сказала, что в деле, которым я занимаюсь, замешаны миллионы. Ты также сообщила, что люди, пытавшиеся меня прикончить, не знают границ. И ты посоветовала мне не быть таким глупцом.

— Это никоим образом не связано с плохим обращением с моим отцом.

— А я думаю связано. Я думаю, что твой отец — жестокий человек, способный на все, что, по его мнению, сойдет ему с рук. Я думаю, что этот гражданский иск просто для отвлечения внимания.

— Мой отец вырос в бедности и в другую эру. Думаешь, справедливо смотреть в прошлое из настоящего и судить людей, никогда не покидавших пределов штата Луизиана за всю свою жизнь?

— Я всегда восхищался тобой, Варина. Мне не хотелось бы, чтобы ты причиняла боль той женщине, помощнику шерифа. Она справедливо обошлась с твоим отцом, а этот гражданский иск обанкротит ее и, наверное, разрушит ее жизнь и жизнь ее детей. Хочешь, чтобы это было на твоей совести?

Машина Варины Лебуф была с откидным верхом, она положила руку на дверь и отдернула ее, видимо, почувствовав, насколько сильно раскалился металл на солнце. Ее лицо было перекошено, в глазах сквозила боль.

— Хочу задать тебе еще один вопрос, — сказал я, — я знаю тебя с подростковых лет и всегда думал, что ты настоящий победитель. Кто-то рассказал мне о том, как ты пристрелила опоссума на стрельбище, когда тебе было пятнадцать. У опоссума были детеныши.

— Это наглая ложь!

— Может, ты и не хотела убивать его. Может быть, увидела движение листьев и хотела попасть в ветку. У детей так бывает. У меня было. Я однажды застрелил большого енота, и мне до сих пор неприятно об этом вспоминать.

— Я не убила ни одного животного за всю свою жизнь, и скажи тому лжецу, который наплел тебе это, а я уверена, что это Мисс Железная Стерва 1969 года Хелен Суле, чтобы держала свой грязный рот на замке, а не то мне плевать, шериф она или нет, я поймаю ее, когда вокруг будет достаточно свидетелей, и расцарапаю ей рожу!

— А вот этого я тебе не советовал бы.

Солнце зашло за облако, оставив канал, здание мэрии, окруженное дубами, и петляющую подъездную дорогу в тени. Я увидел, как краски покидают лицо Варины.

— Дэйв, как ты не видишь, всего этого можно избежать! Мы проживаем свои жизни так, как можем. Людям, принимающим решения, на нас наплевать. Зачем терять жизнь попусту? Когда все это закончится, никто даже не вспомнит, как нас звали.

— Зато мы будем помнить, кем были, а кем не были, — ответил я, — счет к концу игры не меняется.

Я думал, что она просто уедет, но она поступила иначе. Она вцепилась мне в руку и сильно ее пожала, словно в акте отчаяния, и я почувствовал, как ее маленькие ногти впиваются мне в ладонь. Затем Варина села в машину и, поправив прическу, отъехала под звуки радио. Луч солнечного света упал на нее, разделив ее лицо напополам, как будто это были два разных человека, и художник, рисовавший их, никак не мог сделать окончательный выбор.

Глава 13

Тем вечером я увидел, как «кадди» Клета подъехал в сумерках к нашему дому, за рулем сидела женщина. Клет вылез из машины с пассажирской стороны и пошел к крыльцу, а женщина тронулась с места и повернула за угол неподалеку от «Шэдоус», мигая синим поворотником в надвигающейся темноте. Я встретил Клета на ступеньках.

— Это твой помощник? — спросил я.

— Она поехала за аспирином, подгорела на солнце сегодня утром. Я только что услышал про этого парня, Патина, которого подстрелили у клуба в Лафайетте. Этот тот самый, кто пытался замочить тебя из дробовика?

— Сомневаюсь. Он бы свалил из города. Я так думаю, он угнал рефрижератор от мотеля, где остановился, и передал его своему братцу. Но это лишь догадки.

— Знаешь, что тут странно, Дэйв? Зачем угонять грузовик-рефрижератор и использовать его, чтобы скрыться с места заказного убийства?

— Думаешь, его никто не угонял? — спросил я.

— Возможно.

— Варина Лебуф подает в суд на управление. Я думаю, она обо всем этом знает больше, чем показывает.

Персел сел на крыльцо. Воздух был наполнен жужжанием цикад, в деревьях вспыхивали и исчезали в желтом дыме светлячки.

— Интересно, нравятся ли ей мужики постарше, — сказал он.

— Давай завязывай! Вернемся к рефрижератору.

— Зачем сводить себя с ума? Ты был прав с самого начала. Мы имеем дело с большими игроками. Но вернемся к этой телке, Варине. Женщин красивее просто не бывает, и если твой прибор не встает на автопилоте, когда такая деваха проходит мимо, лучше бы его тебе сдать за ненадобностью. Только не строй из себя святую невинность. Представляю, сколько километров ты нагонял своим агрегатом, когда еще закладывал за воротник.

— Это невероятно. Мы говорим о множественных убийствах, а ты вместо головы думаешь головкой?

— Я вообще-то о твоем члене говорил, а не о своем. Ну да ладно, поговорим о моем. Думаю, у моего есть глаза из рентгена — он однозначно видит сквозь штаны. Что мне делать, забетонировать его, что ли? — Клет бросил взгляд через плечо сквозь антимоскитную сетку входной двери. Кожа на голове натянулась, лицо побагровело, а шрам, проходящий через бровь, побелел.

— Привет, Молли, — выдавил он, — не заметил тебя.

— Привет, Клет, — ответила она, — наслаждаешься вечером?

— Хотел пригласить Дэйва на прогулку, — он встал, — пойдешь с нами?

— Купите по пути мороженого, — ответила моя жена.

— Обязательно, — сказал Персел, — как раз хотел предложить. Мы с Дэйвом просто проветривались, и я говорил только о себе, больше ни о ком.

— Мы всегда рады видеть тебя нашим гостем, Клет, ответила Молли.

Мы пошли вниз по улице по направлению к «Шэдоус». Мой приятель оглянулся на дом:

— Как долго она там была? — спросил он.

— Да расслабься. Кто за рулем твоей машины?

— Об этом я и хотел с тобой поговорить. Мы с Гретхен сегодня побывали у залива Ист-Кот-Бланш. Я думаю, что знаю, где тело Блу Мелтон выбросили в воду. Думаю, что парни, сделавшие это, были на большой яхте и ни хрена не понимали в морском деле. Сколько на побережье Луизианы яхт-клубов, хотя бы таких, где причаливают лодки, достаточно большие для размещения на них промышленных морозильных камер? Немного. Вот с чего нужно начинать, приятель. Поиски таких людей, как Ронни Эрл Патин, не помогут нам добраться до верхушки.

— Не меняй тему. Ты сказал, Гретхен? Ведь так зовут твою дочь, Гретхен Хоровитц?

Мы вышли на разводной мост на Берк-стрит, приливные волны под нами скользили между сваями, солнце садилось во вспышке оранжевых языков пламени под покрывалом облаков, принимавших причудливые формы.

— Я говорю это тебе потому, что мне кажется, она не Карузо, — сказал Клет.

— Как ты можешь это говорить? Ведь ты же узнал ее, когда она прикончила Бикса Голайтли.

— Может, это была не она. Я не все тебе рассказал. После того как мы с тобой чуть не отправились в мир иной, тогда, на канале, я испытывал чувство вины за все ошибки, которые совершил в своей жизни. Меня поглотили мысли о Гретхен и ее матери, о том, что я пользовался ее матерью как шлюхой, а Гретхен выросла в доме, где какой-то ублюдок тушил об нее сигареты, когда она еще была ребенком. У меня были фотографии моей дочери, их присылала Кэнди. И я всегда рассматривал их и думал, где она и как я могу хоть как-то уменьшить всю ту боль, что причинил. Затем я увидел человека в красной ветровке и бейсболке, который вышиб мозги Бикса Голайтли, и может, я просто перенес образ Гретхен на стрелка.

— И какова вероятность этого?

— Это возможно, — сказал Клет, все еще избегая неудобных выводов. — Она корчит из себя крутую, но она милая девочка. Моя проблема сейчас в том, что она не знает, кто я такой, и она начинает чувствовать ко мне несколько преувеличенную эмоциональную привязанность, причем абсолютно неправильную, понимаешь, о чем я? И ей совсем не нужен какой-либо дополнительный психологический ущерб в связи с тем, что она начинает строить виды на своего собственного отца.

— Ты можешь все мигом прояснить, если расскажешь Гретхен, кто ты такой. Почему ты этого до сих пор не сделал?

Я понимал, что это жестокий вопрос. Святой Августин когда-то сказал, что нельзя использовать правду для того, чтобы причинять боль. В этом случае мой лучший друг страдал от тревоги и страха, которых врагу не пожелаешь. Правда не освободила бы Клета. Вместо этого она заставила бы его выбирать между тем, чтобы помогать в раскрытии ряда преступлений, и тем, чтобы отправить собственную дочь на казнь в «Анголу». Я стал его великим инквизитором и ненавидел себя за это.

— Что мне делать, Дэйв?

Я сказал совсем не то, что хотел сказать. Я сказал это безо всякой связи с логикой, справедливостью, правильным и неправильным, законностью, полицейским процессом или даже здравым смыслом. Я сказал это так же, как британский писатель Е. М. Фостер, когда заметил, что, если бы ему пришлось выбирать между своим другом и своей страной, он надеялся, что ему хватит храбрости выбрать друга. Я сказал:

— Будь что будет.

— Ты серьезно?

— Это лишь одна из многих ситуаций, где можно только прочесть Молитву душевного покоя.[64] Сделай шаг назад и позволь всем беспокойствам, сложностям и запутанности в твоей жизни раствориться на ветру. Ты должен верить в то, что солнце все-таки встанет на востоке, что все пойдет своим чередом и что дождь оросит влагой как праведных, так и грешников. Ты должен сказать «да иди оно все к чертям собачьим» и бросить карты на стол.

— По нам с тобой «Ангола» плачет.

— Это я и имею в виду. На хрен все. Все мы рано или поздно умрем, — ответил я.

— Моя печень стонет от жажды. Мне нужен бокал пива с парой сырых яиц. Пара рюмок «Джека» тоже не помешала бы.

— А Молли хочет мороженого.

— В «Клементине» продают шербет. Хм, «будь, что будет». Вот это я понимаю. Думаю, это также подразумевает конкретно надрать кое-кому задницу. «Будет, что будет». Прямо в точку, мать твою! — Клет начал молотить своими кулачищами воздух, как будто обрабатывая боксерскую грушу, улыбаясь во весь рот, словно наполненный надгробными камнями вместо зубов.

Клет Персел снова втянул меня в неприятности.

Никто не любит чувство страха. Страх — это враг любви и веры, лишающий нас душевного покоя. Страх крадет как наш сон, так и наши рассветы, он делает нас вероломными, продажными и подлыми, он заполняет наше сознание ядом, лишает нас личности и прогоняет последние остатки самоуважения. Если вы когда-то испытывали страх, по-настоящему боялись чего-то, когда тело покрывается липким холодным потом, когда белеет кожа и в жилах стынет кровь, когда вы чувствуете такое духовное истощение, что уже не в силах прочесть молитву, потому что тогда она станет признанием того факта, что вы вот-вот умрете, вы знаете, о чем я говорю. Единственным спасением от подобного страха является движение, и не важно, какое. Каждый, кто прошел через войну, природные или техногенные катаклизмы, знает это. Прилив адреналина настолько силен, что вы можете в одиночку поднять автомобиль, прыгнуть в окно горящего здания через стекло или атаковать врага, значительно превосходящего вас количеством и вооружением. Никакой страх боли не сравнится со страхом, превращающим ваше нутро в желатин, сжимающим вашу душу до размера амебы.

Если же вы не можете убежать или атаковать своего врага, результат становится совсем иным. Уровень вашего страха растет до точки, где вам кажется, что вы чувствуете, как с вас живого сдирают кожу. Вы достигаете такой степени мук, беспомощности, и, в итоге, отчаяния, которые вряд ли что может переплюнуть по эту сторону могилы.

Спустя семь часов после того, как я пожелал спокойной ночи Клету, я услышал сухой гром в облаках, и во сне мне показалось, что я вижу всполохи огня у себя в комнате. Затем я понял, что забыл выключить мобильный, который вибрировал на прикроватной тумбочке. Я взял его и прошел в кухню, номер не определялся. Я сел за стол и вгляделся на берег канала, где гигантские лопухи на берегу, словно слоновьи уши, гнулись на ветру, а поверхность воды морщинилась, как свернувшееся молоко.

— Алло, кто это? — спросил я.

Сначала я услышал только чье-то тяжелое дыхание, как будто звонивший испытывал такую боль или волнение, что кровь начинала закипать у него в голове.

— Вы Дэйв Робишо? — спросил мужской голос.

— Да. Время четыре утра, кто вы и что вам нужно?

— Я Чад Патин. Ронни Эрл был моим братом.

Я думал, что звонивший начнет меня винить, но я ошибался. Должно быть, он звонил по городскому телефону, так как я слышал нехарактерные для сотовой сети потрескивания. Я услышал, как он шумно набрал полную грудь воздуха, как человек, которому долго не давали выплыть на поверхность.

— Ты еще там? — спросил я.

— Это я пытался тебя прикончить, — сдавленно ответил он.

— Откуда у тебя мой номер?

— У них на тебя есть дело. В нем есть все твои данные.

— Кто такие «они»?

Я слышал, как он наливает какой-то напиток в стакан и жадно глотает его содержимое, как человек, которому все равно, что за жидкость течет вниз по его горлу — «Джонни Уокер» или тормозная смесь.

— Я сваливаю, я на это не подписывался, — наконец выдавил он.

— Так это ты стрелял? Не твой брат?

— Я согласился на это. Зря я это сделал.

— Ты согласился? Ну-ка переведи.

— Они хотели отправить Ронни Эрла обратно. Не собирались мне больше давать никаких заказов, а мне надо на что-то жить.

— Мы пробили тебя по базам данных, тебя в них нет.

— Я работал перевозчиком, баб возил, иногда дурь. Доставлял девчонок из Мексики, но ничем из этого на сто процентов не занимался, так, приработок. Одной ночью на границе я кое-что натворил. Людей сзади в грузовик набилось слишком много, и когда машина оказалась в канаве, я убежал. Грузовик был заперт, а температура под сорок, даже ночью. Ты, наверное, читал про это.

— Нет, не читал. И зачем ты мне звонишь?

— Мне нужно выбраться из страны.

— И ты хочешь, чтобы я тебе помог?

— У меня пара сотен баксов, этого мало. Мне нужно не менее пяти кусков.

— И об этом ты просишь человека, которого пытался убить?

— Заправляет всем человек по имени Анджел или Анджелле. По-французски «анж» означает ангел.

— Я знаю, что это значит.

— Ты меня не слушаешь. Это больше, чем мы все, вместе взятые. Они привозят женщин со всего мира. Босния, Румыния, Россия, Африка, Таиланд, Гондурас, доставят из любой дыры, где неспокойно. Парень делает один телефонный звонок и получает любую женщину или комбинацию женщин. И это только малая часть.

— Чем еще они занимаются?

— Всем. У них во всем есть интерес.

— Кто нанял тебя убить меня?

— Ты опять меня не слушаешь. Мы здесь ничто, просто муравьи, бегающие у них под ногами. Я слышал об их острове, — голос прерывался, как будто Чаду Патину было страшно смотреть на образы, возникающие у него в голове, — они такое с людьми делают, что ты даже знать не захочешь. У них есть большая железная форма, я видел фотографии того, что они сделали с одним парнем.

— Обратись в ФБР.

— Меня посадят за покушение на убийство, а там я и недели не протяну. Ты видел, что они сделали с Ронни Эрлом. Парень, показавший мне фотографию, дал мне прослушать запись. Я слышал, как запихивают в эту железную форму какого-то парня, он кричал на незнакомом мне языке. Но все и так было понятно. Сначала он молил, потом начал хрипеть, а затем я расслышал, как за ним закрыли дверь, а им понадобилось много времени, чтобы ее закрыть. Все это время он кричал. Мне надо где-то спрятаться, чувак. Пять тысяч долларов, больше мне не надо. Я дам тебе всю информацию, что у меня есть.

— Приятель, так дела не делаются. Зачем вы использовали рефрижератор?

— Ронни Эрл сказал, что на него никто не обратит внимание. Почему ты спрашивать о том, на каком грузовике мы ехали? Я говорю тебе о людях, не похожих ни на кого из всех, что ты знал, а тебя беспокоит хренов грузовик? Там еще девчонка завязана, креолка, певичка, она была на том острове. Это Ронни Эрл сказал. Она вроде как гремела в зайдеко-клубах, не помню, как ее зовут.

— Ти Джоли Мелтон, — ответил я.

— Да, точно. Ее сестру тоже сцапали. Так ты поможешь мне или как?

— Где мы можем встретиться?

— А деньги ты мне достанешь?

— У нас есть фонды на выплаты конфиденциальным информаторам или друзьям правосудия, — сказал я, удивляясь своей готовности давать обещания, которые я мог и не сдержать, — так или иначе, мы тебя из этого дерьма вытащим. А что это за железная штука? Как она называется? Она как будто из Средневековья. На фотографии я видел только ее часть, видел куски того парня, висевшие на ней. У нее большие колья внутри двери, как эта штука называется, чувак?

— Железная дева.

Внезапно я услышал ветер в трубке, как будто он отнял ее от уха.

— Ты там, Чад? — спросил я.

— Боже, — выдавил он внезапно упавшим голосом.

— Что происходит? — я пытался понять, что там происходит.

— Они здесь. Эти сукины дети здесь.

— Не бросай трубку, приятель, кто там у тебя?

— Это они, — прошептал он, — они.

Я слышал, как он бросил трубку, слышал звуки борьбы и ломающейся мебели, а затем до меня долетел истошный визг Чада Патина, смахивающий на те звуки, что издает свинья, когда ее ведут на убой.

Алафер вошла в офис Клета в Новой Иберии в девять утра в пятницу, ожидая, как обычно, встретить в приемной его секретаря Хульгу Вокман. Вместо нее она увидела одетую в джинсы крепко сложенную девушку лет двадцати пяти с красноватым оттенком волос и стрижкой каре. Ее ноги с вставленными между пальцами ватными тампонами лежали на столе, и она увлеченно наносила на ногти фиолетовый лак. Пол явно давно не подметали, у металлических стульев для клиентов валялись газеты и автомобильные журналы.

— Мистер Персел в кафе «У Виктора» через дорогу, — сказала девушка, не поднимая глаз. — Вам что-нибудь нужно?

— Да кто ты такая и где мисс Хульга?

— Она в отпуске, я ее заменяю. А ты кто?

— Алафер Робишо.

— Прекрасно, — девушка за столом выпрямилась в кресле, закрыла пузырек с лаком, вытащила ватные тампоны и по одному бросила их в корзину, — так мне не придется звонить твоему отцу.

Она бросила взгляд на лежавший на столе блокнот:

— Скажи детективу Робишо, что за два часа до того, как Ронни Эрл Патин пытался его убить, в полицию поступило заявление об угоне грузовика-рефрижератора. А может, и не стоит об этом говорить, поскольку он, наверное, и так это знает, ведь это его, в конце концов, пытались убить. Но если это порадует твоего отца, можешь ему сообщить, что компания, владеющая грузовиком, не имеет очевидной связи с братьями Патин. А еще скажи своему отцу, что лучше бы его управление само делало свою работу. Конец. — Незнакомка посмотрела на Алафер. Ее фиолетовые глаза, казалось, не принадлежали ее лицу. — Что-нибудь еще?

— Да, кто ты, мать твою, такая?

Брови девушки приподнялись.

— Как бы тебе объяснить? Давай посмотрим, я, мать мою, Гретхен Хоровитц. Я так понимаю, это ты юрфак Стэнфорда закончила? Всегда было интересно узнать, как выглядит Стэнфорд. Я окончила колледж Майами Дейд. Если ты не в курсе, это в Майами.

— Здесь бардак.

— Уж это точно.

— Так почему бы тебе не прибраться?

— С чего начать — с блевотины на полу в туалете или с огрызка, плавающего в унитазе?

— Можешь начать с того, чтобы убрать ноги со стола.

Гретхен перевернула несколько страниц блокнота, пока не нашла чистый лист, и подвинула его и карандаш к Алафер.

— Можешь написать то, что хочешь сказать мистеру Перселу, и я ему это передам. Или можешь перейти улицу и помочь ему избавиться от похмелья, которого у него не было бы, если бы не твой папаша.

— Мой отец не пьет.

— Это я знаю. Вместо этого он водит мистера Персела по барам и дрочит, глядя, как тот напивается.

— Простите, мисс, но мне кажется, что вы, вероятно, идиотка. Я не пытаюсь вас оскорбить, это скорее клинический диагноз. Если это так, то приношу извинения за свой тон. Я уверена, что у вас куча положительных сторон. И мне очень нравится вампирский цвет лака на ваших ногтях.

Гретхен с праздным лицом положила в рот два леденца и разжевала их, не закрывая рта.

— Вот скажи мне, зачем люди со степенью Стэндфордского университета живут в этой комариной дыре? Должна же быть причина?

Алафер подняла мусорную корзину:

— Ты с этим закончила?

— А у тебя что, утренняя тошнота?

— Нет, просто делаю за тебя твою работу, — Алафер поставила на место металлические стулья в приемной и начала подбирать газеты и бумажные стаканы для кофе с пола.

— Не делай этого, — сказала Гретхен.

— Я изучала уборщицкие науки в университете Рид. Я уверена, что ты слышала про Рид. Это в Портленде, откуда родом Джон Рид, писатель и социалист, хотя он и не имел отношения к той семье, выделившей деньги на строительства Рид. Смотрела фильм «Красные»? Это про Джона Рида. Он был военным корреспондентом во время мексиканской революции 1915 года. А Портленд — это город в Орегоне. Орегон — это штат между Калифорнией и Вашингтоном.

— Послушай, А-ля-ля-фер, или как там тебя, мне не нужна зануда, делающая мой день еще труднее, чем он уже есть. Поставь на место мусорку и любезно тащи свою тощую задницу отсюда. Я не только сообщу мистеру Перселу, что ты заходила, но и доложу, что передала ту информацию, которую хотел твой папик. Понятно?

— Я не против.

— Не против чего?

— Помочь тебе убраться. Клет не должен был тебе все это оставлять. Он хороший мужик, все его тут любят. Но, как говорит мой отец, у Клета организационные способности двухлетнего ребенка, попавшего в шкаф с игрушками.

Алафер наклонилась, чтобы поднять журнал с пола, и услышала, как Гретхен хихикнула.

— Я сказала что-то смешное?

— Я ничего не говорила, — ответила Гретхен. Она взяла швабру, ведро, вантуз и резиновые перчатки и отправилась в туалет. Через мгновение Алафер услышала чавканье вантуза и звук смываемого унитаза. Гретхен открыла дверь шире, чтобы видеть приемную, и вновь склонилась над унитазом.

— «Красные» — это лучший фильм Уоррена Битти, даже лучше, чем «Бонни и Клайд», — сказала новая секретарша Клета, — Генри Миллер так классно сыграл в одном из эпизодов. Ты знаешь, что он останавливался здесь, в Иберии, в местечке под названием «Шэдоус»? А «Шампунь» видела? Уоррен Битти один из моих любимых актеров, он уступает только Джеймсу Дину.

Сообщения о нападении на Чада Патина, имени которого свидетели на тот момент еще не знали, начали поступать на номер диспетчера «911» округа Святого Чарльза в 4:18 утра. Его похитители действовали грубо, но тщательно.

Из небольшого поселка неподалеку от Дес-Аллемандс, по направлению к Новому Орлеану, позвонила женщина, жалующаяся на шум за домом. Она сообщила, что ее сосед, живущий в гараже, преобразованном в квартиру, за заброшенным домом, опутанным мертвой виноградной лозой и банановыми ростками, дерется с женщиной. На вопрос, откуда она это знает, она ответила, что слышала звуки бьющегося стекла и женские вопли. По крайней мере, ей так показалось, добавила она.

В 4:23 утра другой, звонивший из того же поселка сообщил о разбойном нападении на гараж, перестроенный в квартиру. Из своего окна он увидел, как три человека несут свернутый ковер вниз по лестнице. Он рассказал, что у квартиры горит фонарь и он уверен в незаконном проникновении в дом своего соседа. Затем он понял, что наблюдает не кражу ковра, а куда более серьезное преступление.

— Они несут человека, связанного веревкой. Похоже, ему что-то запихнули в рот, похоже на теннисный мячик.

В 4:26 поступил еще один звонок от первой свидетельницы.

— Они только что проехали на внедорожнике прямо по моим грядкам. Там все еще остался один человек, он достает что-то из багажника своей машины. Когда вы наконец приедете?

В 4:31 второй звонивший снова связался со службой с мобильного телефона. Он так и не назвал своего имени, но это, похоже, его не волновало.

— Это я, — сказал он, — я в своей машине, еду за этими мужиками по проселочной дороге. От меня не уйдут, гады.

— Сэр, я прошу вас прекратить преследование, — ответила девушка-диспетчер, — не пытайтесь остановить этих мужчин. Помощь уже в пути.

— Но что тогда произойдет с этим беднягой? — спросил мужчина.

В 4:33 опять позвонила женщина:

— Этот мужчина достает что-то из багажника своей машины. Как эта штука называется? В смысле та штука, которую он достает. Солдаты ее еще на спине носят. Он подошел к гаражу и направил на него эту штуку, прямо как шланг. Ничего не осталось, даже деревья горят, а листья падают на мой домик.

— Мэм, я вас не понимаю, если только вы не имеете в виду огнемет, — ответила диспетчер.

Последний звонок в «911» поступил от мужчины, который преследовал похитителей в своей машине:

— Они сели на белую лодку немного южнее Дес-Аллемандс, — сообщил он, — я стою здесь на причале. Они двигаются вниз в сторону Залива. Это был теннисный мячик, он лежит прямо здесь, у моей ноги. В нем застрял зуб, на его корне кровь. Да где вас всех черти носят?

Я позвонил в полицию спустя десять секунд после того, как в квартиру Чада Патина вломились неизвестные, но все мои усилия его спасти оказались тщетными. Мы с Хелен прослушали записи «911», переданные нам полицейским управлением округа Святого Чарльза, и Суле немигающим взглядом смотрела в окно своего кабинета, зацепившись большими пальцами рук за ремень. Ее спина под рубашкой казалась тверже утюга.

— Человека, заправляющего этим, зовут Анджеле?

— Или Ангел.

— И он живет на каком-то острове?

— Так сказал Чад Патин.

— И у одного из этих парней есть огнемет? Это все просто нереально. Ты как думаешь, о чем здесь на самом деле идет речь?

— Деньги. Большие деньги. Наркота, проститутки, краденые или поддельные картины. И это только то, что я знаю.

— Уголовники не валят полицейских из-за наркотиков, девчонок или краденого барахла, — ответила Хелен.

— Я думаю, это как-то связано с неонацистами.

— А вот в это я не верю, это просто чушь, Дэйв.

— Хорошо, посмотрим с другой стороны. Подумай хорошенько, о чем в наших краях никто не говорит отрицательно, чего не касается ни один местный журналист? Эта тема настолько деликатна, что люди не захотят с тобой вести разговор, если почувствуют, что ты вот-вот скажешь что-то не то? Какое предприятие, как ты думаешь, я имею в виду?

— Говори.

— Нет, это ты скажи мне, — ответил я.

Она скорчила физиономию, которая должна была быть пренебрежительной, и мне было неприятно на нее смотреть. Я почувствовал стыд за Хелен, и это заставило меня снизить свое мнение о ней, о человеке, которым я всегда восхищался.

— Ты слишком жесток к людям, приятель, — произнесла она, — это бедный штат с экономикой, зависящей лишь от одного ресурса. Ты действительно хочешь вернуться в старые добрые времена?Я не думаю, чтобы кто-либо захотел вернуться к прежнему. Желаешь работать грузчиком?

— Так какого слова мы тут избегаем? Что же это за священное место, куда мы не решаемся сунуть свой грешный нос?

— Страна хочет дешевый бензин. Им плевать, как его получить, а потому штат Луизиана трахают все, кто только может. Чего ты хочешь? Что еще я должна сказать?

— Ничего, ты и так все сказала. Ты прекрасно знаешь, в чем тут дело, и не надо притворяться, что ты этого не понимаешь.

— Не стоит тебе со мной так говорить, — ответила Хелен недовольно.

— Задай себе вопрос, почему этот разговор так оскорбляет тебя? Потому что я задел тебя за живое или потому, что я нассал на священную корову?

— Убирайся, Дэйв.

Она никогда раньше не говорила со мной так, по крайней мере, в таком тоне. Мне было плевать. Я был еще больше разозлен, чем она. Нет, пожалуй, я перефразирую. Хелен разочаровала меня, и я чувствовал, что она подвела меня так, как никогда раньше. Весь оставшийся день я не мог стряхнуть с себя это чувство.

Глава 14

Вечером того же дня Клет Персел сидел в кресле в своем офисе и наблюдал через черное окно, как дождь барабанит по поверхности байю, как туман облаками выплывает из-под моста и как фары машин пробегают за его железными перилами. Его офис располагался в двухэтажном здании девятнадцатого века, построенном из мягкого кирпича, с железной колоннадой вдоль боковой тропинки и верандой на заднем дворе, которую он украсил банановыми деревьями и полевыми хвощами в горшках и оснастил столиком с табуретками под пляжным зонтом, где частенько обедал или читал по утрам почту.

Ливень не стихал, и он застрял в офисе с бесконечной чередой низости и кляузничества, запечатленной в его ежедневнике, не говоря уже о мировоззрении червяка, которое приносил с собой каждый клиент, проходящий через его дверь.

Но бывали и исключения.

Гретхен зашла в офис и закрыла за собой дверь.

— Маленькая мисс Ути-Пути хотела бы тебя видеть. С ней мужик, и мне кажется, что ему присобачили к голове парик при помощи степлера, — сообщила она, — отправить их на фиг?

Персел закрыл глаза и медленно их открыл:

— Я пытаюсь перевести то, что ты только что сказала.

— Телка из дома Дюпре, у которой как будто в заднице застряла метла. Мужик не представился, но у него воротничок как у священника. Могу сказать им, что нужно заранее договариваться о встрече.

— Там что, Варина Лебуф, что ли?

— А о ком, по-твоему, я тут говорю?

— Пусть зайдет.

Гретхен открыла рот и засунула В него два пальца, имитируя позывы к рвоте.

— Будь проще, — посоветовал ей Клет.

Спустя мгновение в кабинет Клета вошла Варина Лебуф в сопровождении мужчины в черном костюме с бледно-лиловым пасторским воротничком. Его густые седые волосы были зачесаны в стиле ковбоев девятнадцатого века. У него был высокий блестящий лоб и глубоко посаженные бирюзовые глаза, а руки могли бы принадлежать фермеру, пашущему прерию плугом без лошади. Он не сводил глаз с Клета.

— Здравствуйте, мистер Персел, — сказала Варина и протянула руку, — я хотела бы извиниться за свою грубость в доме моего свекра. У меня был абсолютно ужасный день, и я боюсь, что сорвалась на вас и на вашем ассистенте. Это преподобный Амиде Бруссар. Он посоветовал мне нанять частного детектива, а вы, насколько мне известно, хорошо знаете свое дело.

— Зависит от того, что задело, — ответил Клет. Он встал, когда она вошла в комнату, и продолжал стоять, так и не сменив неудобное положение за своим столом, думая, почему же он не надел пиджак. Кончики его пальцев едва касались столешницы, а иссиня-черный пистолет тридцать восьмого калибра покоился в подплечной кобуре на нейлоновом ремне, пересекающем его широкую грудь.

— Если это насчет развода, то затраты иногда превышают получаемый доход. То, что мы раньше называли аморальным поведением, настолько распространено сегодня, что почти не влияет на исход дела о разделе имущества. Иными словами, та грязь, которую частный детектив может нарыть на одного из супругов, не имеет особой ценности.

— Вот видите, вы честный человек, — заметила Варина Лебуф.

Прежде чем Клет смог ответить, священник влез в беседу:

— Мистер Персел, могу ли я присесть? Убегал от дождя, и вот, слегка запыхался, возраст, знаете ли, тот еще воришка. Незаметно подкрадывается к тебе и забирается под кожу, действуя настолько тихо и методично, что замечаешь, что он украл твою молодость, только посмотрев однажды утром в зеркало и поняв, что ты не узнаешь этого старика.

— Не хотите ли кофе? — спросил Клет.

— Было бы просто замечательно, — ответил пастор и сел, слегка скривив лицо от дискомфорта, как будто вес его тела причинял боль костям, упершимся в дерево стула.

— Вы в порядке? — спросил Клет.

— О, да, я в порядке, — ответил преподобный, дыша ртом. — Какой у вас прекрасный вид из окна. А знаете ли вы, что во время Войны между штатами флотилия Союза поднялась вверх по каналу и пришвартовалась прямо у разводного моста? Солдатам отдали город на растерзание, и это особенно затронуло негритянок. Это был намеренный акт террора, прямо как в случае с Шерманом и поджогом Атланты.

— Нет, этого я не знал, — буркнул в ответ Клет.

— К сожалению, книги по истории пишутся победителями, — мягкие щеки пастора были покрыты красными и синими кровеносными сосудами, а рот принимал форму маленького овала, когда он произносил звук «о». Ритм его голоса, казалось, доносился из другой эры и действовал почти гипнотически.

— Знаете, чьи эти слова?

— Адольфа Гитлера.

— Очень важно, чтобы вы помогли мисс Лебуф. Ее муж не тот, за кого себя выдает. Он мошенник, и может быть опасен. Мне кажется, у него могли быть какие-то дела с преступниками в Новом Орлеане, людьми, которые занимаются сбытом краденых картин. Я не уверен в этом и не хочу относиться к нему несправедливо, но я не сомневаюсь в том, что он хочет превратить жизнь мисс Лебуф в ад.

Варина села, поправила платье и засмотрелась на дождь, поливающий каналы. Каждые несколько секунд она без стеснения смотрела прямо в глаза Клету, словно оценивая.

— У вас есть основания так думать? — спросил Персел.

— Я духовник мисс Лебуф, — священник колебался. — Она рассказывала мне о некоторых аспектах его поведения, о которых обычно сложно говорить, если только разговор не ведется в атмосфере полной конфиденциальности.

— Я могу говорить сама, Амиде, — перебила его Варина.

— Нет-нет, это была моя идея. Мистер Персел, Пьер Дюпре — зависимый и инфантильный мужчина. В вопросах супружеского ложа у него аппетит ребенка, и если вы видите в этом неприятный подтекст по Фрейду, то я говорю так намеренно. Вы понимаете, что я имею в виду, сэр?

— Не думаю, чтобы мне были нужны наглядные пособия, преподобный, — ответил Клет. — А почему Дюпре представляет угрозу для мисс Лебуф?

— Потому что у него деловая хватка простофили, и он на грани банкротства. Он считает мисс Лебуф источником всех своих неприятностей и верит в то, что она намеревается обанкротить его. Он слабый, напуганный человек, и, как большинство напуганных людей, он винит в своих неудачах жену. Вчера вечером она отправилась в дом Дюпре, чтобы забрать свою собаку. Пьер сказал ей, что усыпил ее.

— Собаку по имени Вик? — спросил Клет у Варины.

— Пьер сказал, что у моего ретривера чумка, — ответила она, — но это ложь. Вы видели его, он был в полном порядке. Либо Пьер, либо его дед сделали с ним что-то, может, даже причинили ему боль, а потом усыпили. Мне так жалко Вика, что хочется плакать. Я ненавижу Пьера и его лицемерие, его высокомерие, его костюмы по две тысячи долларов и его сальный запах. Не могу даже думать о том, что я позволила ему убить мою собаку.

— Нет ничего хорошего в том, чтобы обвинять себя в поступках других людей, — заметил Клет. — Я так понимаю, вы подаете гражданский иск против полицейского управления в связи с инцидентом у дома вашего отца. В инциденте участвовал Дэйв Робишо, что создает для меня конфликт интересов, мисс Лебуф. Я хотел бы помочь вам, но в данном случае вряд ли смогу.

— Да отказалась я уже от иска, он не стоит беготни, — ответила Варина.

«Не делай этого», — сказал Клету голос в его голове.

— Мой муж извращенец. Не буду рассказывать, в каких мерзостях он просил меня участвовать, — сказала она. — И при этом он делал все это на трезвую голову. Если честно, меня тошнит от одного воспоминания о нем. Тот факт, что местные считают его великим художником — это просто смешно. У него нет и малейшего представления о том, что значит интимность и взаимное уважение в отношениях между мужчиной и женщиной. Вот почему он изучал коммерческое искусство. В нем нет эмоций. Если бы он когда-нибудь нарисовал то, что у него действительно на уме, он оказался бы в клетке.

Ее глаза увлажнились, она сжала маленькие кулачки на коленях.

— Может быть, я могу рекомендовать вам пару частных детективов в Лафайетте? — предложил Клет.

— Я буду в доме своего отца в Сайпреморт-Пойнт. Я дошла до ручки, мистер Персел. Я должна заботиться о своем отце, но я не могу постоянно оборачиваться в страхе перед своим мужем. Если вы хотите, чтобы я обратилась к кому-то другому, я так и сделаю. Я работаю в области электронных средств безопасности, но это не защитит меня от человека, усыпившего любящее нас животное, члена нашей семьи последние пять лет. Я просто не могу выразить всю свою ярость. Если вы хотите, чтобы мы ушли, пожалуйста, так и скажите. Но не пытайтесь перекинуть меня на какого-то сомнительного детектива в Лафайетте.

Клет почувствовал, что металлический обруч все туже затягивается у него на голове.

— Вы отозвали иск против полицейского управления округа Иберия?

— Я вам об этом уже говорила.

— Давайте-ка я дам вам номер своего мобильного и автоответчика. Плюс к этому, я могу поговорить с вашим мужем о вашей собаке.

— Для этого уже поздно. Более того, в отношении Пьера мне хотелось бы видеть нечто большее, чем пустые разговоры.

— Прошу прощения? — поперхнулся Клет.

— Ой, не обращайте внимания, просто оговорилась.

— Мисс Лебуф иногда говорит резко, но она набожная женщина, мистер Персел, хотя она и на меня за такие слова может разозлиться, — сказал пастор.

— Моя ставка — семьдесят долларов в час плюс расходы, — сказал Клет.

— Вы очень добры, — произнесла Варина, прищурив глаза.

— Скорее всего, вы поймете, что я вам не нужен, мисс Лебуф, — сообщил Клет, — в подобных ситуациях проходит немного времени, и адвокаты договариваются о разделе имущества, и все расходятся, чтобы начать новую жизнь. По крайней мере, умные люди поступают именно так.

— Похоже, вы очень мудрый человек, — ответила она.

— Дэйв Робишо и я в свое время были детективами в полиции Нового Орлеана. Но мы оба ушли оттуда, и это говорит больше, чем хотелось бы сказать, — ответил Клет.

Когда они покинули офис и Клет закрыл за ними дверь, он остался стоять посреди кабинета, как будто не мог вспомнить, где он был и что только что произошло в его жизни. Ветер хлестал оконное стекло плетьми дождя, скрывая канал из вида и размазывая по окну огни машин, пересекающих мост. В животе у него было неспокойно, на лбу выступили капельки пота, и Персел задумался, не заболевает ли он гриппом.

Гретхен, не постучавшись, открыла дверь.

— Почему ты позволил ей так с собой поступить?

— Как?

— Вот же сука подзаборная.

— Не говори так.

— Но это правда.

— Подобные слова в этом офисе не использует никто. Ни я, ни уголовники, ни ты, ни один из наших знакомых. Это тебе понятно?

— Хорошо, она звезда на букву «П» с головы до ног, от того, как она таращит на тебя свои сиськи, до того, как она кладет ногу на ногу, чтобы дать тебе возможность просмотреть главное блюдо. Ты даже не представляешь, как сильно ты меня злишь.

— Я твой работодатель, Гретхен, а ты мой сотрудник. Я думаю, ты очень хорошая девочка, но пока ты на работе, имей уважение.

— Не называй меня девочкой. Ты не знаешь, на что я способна.

Щеки Гретхен были мокрыми, нижняя губа дрожала. Ее джинсы с низкой линией талии обнажали пупок, ее широкие плечи опущены, глаза полны скорби. В этот момент она была похожа скорее на мужчину, чем на женщину. Она села в кресло на место пастора и уставилась в окно.

— Я никогда не причинил бы тебе боли, — обещал Клет.

— Если ты хочешь быть вибратором, будь им, но тогда не делай вид, что ты мужик.

— Гретхен, у меня было много женщин. Все они мне нравились, но любил я по-настоящему только одну. Я пытаюсь сказать, что чувствую к тебе особую привязанность. Мы близки по духу, понимаешь? Давай-ка я приглашу тебя на ужин.

— А кого ты любил?

— Девушку-азиатку. Она жила на сампане на самом краю Южно-Китайского моря.

— Что с ней стало?

— Вьетконговцы убили ее за то, что она спала с врагом. Пойдем, сходим в «Бужангле».

Гретхен вытерла нос рукой:

— Лучше пригласи свою новую кошелку, она больше подходит тебе по стилю.

В пятницу вечером мы с Молли принимали дома гостей и жарили крабов на заднем дворе. Солнце садилось в омут грозовых туч на западе, и небо постепенно превращалось из фиолетового с золотом в зеленое. Бриз приносил запах дождя, падающего из облаков, наполненных влагой залива и рыбьей икрой с болот, и запах свежескошенной травы; его капли падали на теплый бетон и тихо шипели на угле, тлеющем в гриле. Он пах хризантемами, цветущими в покрытых тенью садах, и словно говорил нам о том, что теплый сезон еще не закончился, что жизнь все еще была прекрасным праздником, который рано было приносить в жертву наступающей ночи. Молли развесила японские фонарики между дубами, накрыла стол из красного дерева, украсив его картофельным салатом, жареным рисом, фруктами и вареной кукурузой, а я зажег бутановую горелку под кастрюлей рядом с корзиной, кишащей живыми голубыми крабами. По ту сторону канала, в городском парке, прожекторы горели неистовым светом над бейсбольным стадионом, где мальчишки, отказавшиеся признавать уход лета на покой, гонялись за мячом, отбитым тренером от домашней базы. Подобный вечер люди моего поколения связывают с более предсказуемой эрой, быть может, во многом несправедливой, но обладающей гораздо большей степенью благовоспитанности, доверия и общего чувства добропорядочности, которое, хорошо то или плохо, по-видимому, определяло то, кем мы являемся. Не было ничего плохого в том, чтобы выпивать у себя на заднем дворе, наблюдая за закатом или далеким лодочником на канале, в то время как пары танцевали на верхней палубе. У каждого приходит время в жизни, когда прилив, отлив или медленное падение солнца с небосвода не представляют никакой важности.

Начали прибывать гости, и я попытался отыскать взглядом Алафер, которая, как я думал, должна была к нам присоединиться.

— Алафер ушла в кино с новой подругой, — сообщила Молли, очевидно, читая мои мысли.

— У нее свидание? — спросил я.

— У Клета появилась новая ассистентка. Алафер познакомилась с ней сегодня утром. Похоже, они друг другу понравились.

— Где Алафер? — спросил я резко.

— Еще минуту назад она искала ключи от машины. Ты что, не хочешь, чтобы она уезжала?

Я вернулся в дом и заметил перед домом Алафер, она садилась в свою подержанную «Хонду». Я выбежал через переднюю дверь, жестами прося ее остановиться, не забывая при этом о вежливости по отношению к прибывающим гостям. Тем временем моя дочь уже отъехала от обочины, и мне пришлось выйти на улицу и махать руками, чтобы она меня заметила. Стоп-сигнал ее машины загорелся, и моя дочь припарковалась рядом с «Шэдоус». Она наклонилась, чтобы рассмотреть меня в боковое зеркало:

— Разве Молли не говорила тебе, что я уезжаю? — спросила она.

Я сел на переднее пассажирское сиденье и захлопнул дверь.

— Ты идешь в кино с Гретхен Хоровитц?

— Да, мы вроде как повздорили с ней этим утром в офисе Клета, но она оказалась весьма приятным человеком. Я ее пригласила в кино. Что-то не так?

— Сложно сказать. Я с ней даже не знаком. Но у меня такое ощущение, что она родом из очень плохого квартала. Не исключено, что она путалась с очень плохими парнями из Майами.

— Какими плохими парнями?

— Типа мафиозных кубинцев, для начала.

— Она работает на Клета. Это значит, что он считает, что с ней все в порядке.

— Алафер, я не могу точно сказать, что это за девчонка. Клет считает, что она его дочь. Во что он не хочет верить, так это в то, что она наемный убийца, которого в ее кругах зовут Карузо. Не исключено, что она пришила пару-тройку из банды Джиакано, двоих в Новом Орлеане и одного на автобусной станции в Бэтон Руж.

— Это точно не она.

— Вполне вероятно, что она, — возразил я.

Алафер уставилась прямо перед собой на все более глубокую тень под зарослями черного дуба. Ветер дул с Залива, и стена из бамбука, растущего перед «Шэдоус», громко терлась спиной о забор с острыми пиками.

— Ты хоть в чем-нибудь из этого уверен? — спросила она.

— Нет, я знаю только то, что сказал мне Клет.

— А Хелен Суле в курсе?

— Более или менее.

— И почему же она ничего не предпринимает?

— Потому что иногда ни она, ни я не верим инстинктам Клета. Потому что друзей сдавать нельзя, что бы они ни делали.

— Спасибо за брифинг.

— Ты все равно отправишься с ней в кино?

— Гретхен ждет меня в мотеле. Она весьма и весьма зла на Клета.

— Это с чего бы?

— Что-то связано с Вариной Лебуф. Клет вроде как едет в Сайпермонт-Пойнт на встречу с ней сегодня.

— У тебя аспирин есть? — спросил я.

— В бардачке. Гретхен как-то замешана в делишках семейки Дюпре?

— Возможно.

— То есть ты считаешь, что Гретхен выведет тебя на исчезновение Ти Джоли Мелтон и смерть ее сестры, верно?

— Возможно.

— Если, когда мы вернемся, вы все еще будете тусоваться на заднем дворе, могу ли я пригласить Гретхен к нам присоединиться?

— Думаю, это не самая лучшая идея.

— Я не верю в то, что она наемный убийца. Я считаю, что у нее нет друзей и что ей по жизни досталось, и что она чувствует себя преданной потому, что Клет сегодня встречается с Вариной Лебуф. И что, наша семья захлопнет дверь перед носом такого человека? Посмотри мне в глаза и скажи, Дэйв. Когда это мы начали бояться одиноких людей, не имеющих друзей?

Мне стало жалко юристов, которым предстояло встретиться с Алафер в зале суда лицом к лицу.

В темноте кинотеатра Гретхен Хоровитц сидела неподвижно, словно была поглощена каждой мельчайшей деталью фильма, от первой сцены и до титров, ни разу не оторвав взгляда от экрана. Алафер никогда не видела, чтобы кто-то смотрел простой фильм с таким напряжением. Даже когда титры полностью закатились под потолок, Гретхен подождала, пока логотип студии и дата производства фильма не исчезнут с экрана, и только потом позволила себе оторвать взгляд от экрана. Они смотрели «Пиратов Карибского моря».

— Знаешь последние слова Джона Диллинджера?[65] — спросила она.

— Нет, — ответила Алафер.

— Дело было в Чикаго, в театре «Библиограф». Он только вышел с просмотра «Манхэттенской мелодрамы» с двумя проститутками, которые продали его федералам. Ты про женщину в красном слышала, так ведь? На самом деле она была в оранжевом. Так вот, Джон Диллинджер сказал: «Вот это, блин, настоящий фильм». Смотрела «Джонни Д.»? Джонни Депп играл Диллинджера. Боже мой, он был великолепен. Критики, правда, так и не поняли, о чем фильм. Но это объяснить достаточно просто — большинство из них тупицы. На самом деле это история любви. Подружкой Джона была индианка по имени Билли Фречет. Она красавица. В последней сцене федерал, пристреливший Диллинджера, отправляется навестить Билли в тюрьме и говорит ей, что последними словами Джонни были «Скажи моей ласточке „пока-пока“». Я, блин, плакала на этой сцене.

— А почему ты весь фильм держала в руках мобилу? Ждешь звонка?

— Да так, один парень из Флориды досаждает. Ты вообще слышала, что я говорила про Диллинджера и Билли Фречет?

— Конечно!

Они стояли на улице, неподалеку от одного из мостов через Байю-Тек. Воздух остыл и пах болотом, а на горизонте сахарный завод, подсвеченный, словно крейсер в порту, выпускал гигантские клубы дыма.

— Тебе здесь нравится? — спросила Гретхен.

— Я здесь выросла, — ответила Алафер, — но родилась я в Эль-Сальвадоре. Свою жизнь там я толком не помню, кроме той резни в моей деревне.

Гретхен замерла и посмотрела не нее:

— Да ладно. Ты такое видела?

— Мэрикноллский пастор помог нам с матерью перелететь сюда. Мы разбились у Сайтвест-Пасс. Кто-то заложил бомбу в наш самолет. Мать погибла. Дэйв нырял без воздуха в акваланге, но вытащил меня из-под обломков.

— Ты описываешь это в своей книге? Той, которая скоро должна выйти?

— Частично.

— Вот бы мне уметь писать. Я хотела бы писать сценарии. У меня есть степень младшего сотрудника и пятнадцать часов факультативных занятий во «Флорида Атлантик». Думаешь, я смогла бы попасть на курсы сценаристов Техасского университета?

— А почему бы нет?

— Понимаешь, я никогда не была отличницей. Я думаю, что в половине случаев преподаватели-мужчины ставили мне оценки только за сиськи. Мне каким-то образом удавалось выбирать почти всех преподавателей мужского пола. Так, подожди минутку, мне звонят.

Гретхен пересекла парковку и начала разговор, повернув за угол кинотеатра. Какие-то подростки, выходящие с улицы на парковку, прошли мимо нее, затем оглянулись и засмеялись.

— Что там смешного? — спросила Алафер.

— Вон та дамочка уронила телефон в лужу, так я такого трехэтажного мата никогда не слышал, — ответил один из мальчишек.

Алафер взглянула на часы, затем подошла к углу здания. В темноте она услышала голос Гретхен. В глубине души она, вероятно, надеялась, что услышит будничный разговор девушки со своим парнем или родственником. Или же просьбу, или спор из-за денег. Но голос, донесшийся до нее, вовсе не был будничным. Он был скорее пугающим и принадлежал не той Гретхен Хоровитц, которая умилилась истории любви Билли Фречет и Джона Диллинджера.

— Слушай сюда, и в твоих интересах понять меня с первого раза, — сказала Гретхен, — я выхожу из игры, можешь больше не оставлять посланий в тайнике. Последнее дело за счет заведения. Нет, Рэймонд, я говорю, а ты слушаешь. Забудь мой номер и не пытайся больше со мной связаться, — за этим последовала пауза. — Лавочка прикрылась. Возвращайся на Кубу. Открой себе забегаловку на пляже. Я думаю, что ты зря беспокоишься. Люди, которые платят нам, делают это по одной причине: они сами не могут выполнить эту работу. А потому адъёс и аста ла кукурача или, как там его, всего тебе и держись от меня подальше.

Гретхен закрыла крышку телефона и повернулась, столкнувшись лицом к лицу с Алафер.

— Я тебя не заметила, — сказала она.

— С кем это ты?

— С тем, у кого у меня был антикварный бизнес в Ки-Уэст. Он гусано и вечно чем-нибудь озабочен.

— Червяк?

— Батистианец, противник революции. В Майами таких полным-полно. Они обожают демократию, пока всем заправляют их же нацики. Гретхен криво улыбнулась и пожала плечами. — Мы завезли антиквариат, но не совсем легальный, его вроде как только откопали где-то у пирамид индейцев майя, а частные коллекционеры за такой товар платят хорошие деньги. Я бросила это дело. Ты что-то говорила о том, чтобы поехать к тебе на барбекю из крабов?

— Да поздновато уже.

— Не для меня.

— Может, лучше выпьем в «Клементине»? — предложила Алафер.

— Ты на меня странно посмотрела. А ты что подумала, о чем я разговаривала?

— Не уверена, да и не мое это дело.

— У тебя было очень странное выражение лица.

— У тебя грязь в волосах. Ты, должно быть, телефон уронила.

Гретхен коснулась пальцами уха и посмотрела на них.

— Думаешь, я бы прижилась в таком месте, как Техасский университет? Я слыхала, там куча богатеньких детишек учатся. А я далеко не отличница. Говори уж правду, меня непросто обидеть.

Клет Персел повернул свой «Каддилак» к югу на двухполосном шоссе и отправился по окантованной деревьями возвышенности, ведущей к Сайперморт-Пойнт. Поверхность бухты цветом напоминала потускневшую латунь, волны поднимались лишь ближе к берегу, а позднее солнце было злым и неприступным, как красный сигнал светофора на железнодорожном полотне. Он опустил козырек, но тот не помог ему избавиться от яркого солнца, светившего прямо в глаза. Ему пришлось держать руль одной рукой, а второй закрывать лицо от солнца. Оно было как будто заодно с голосами у него в голове, пытавшимися заставить его развернуться на ближайшем пятачке и гнать обратно в Новую Иберию, где он нашел бы бар с видом на Байю-Тек, чтобы тихо напиваться до беспамятства в следующие пять часов.

Но предзнаменования и предчувствия никогда не имели власти над Клетом Перселом. Закат был потрясающим, а нефть, выброшенная в Залив, либо совсем не вредила его морским обитателям, либо даже разложилась естественным путем, как утверждали нефтяные компании и правительственные ученые мужи. Он со своим лучшим другом избежал смерти на болотах, оставив своих врагов разорванными в кровавые клочья среди камелий, дубов, ореховых деревьев и лопухов. Сколько же раз ему удавалось миновать украшения в виде таблички с именем на большом пальце ноги? Может, это и не случайно. Может быть, ему было отведено гораздо больше времени, чем он думал, может быть, мир был не просто хорошим местом, но еще и стоил того, чтобы за него бороться. Может быть, мир — это залитый неоном парк развлечений, как старый добрый пляж Понтчартрейн Бич с бесплатным входом, где чертово колесо и фейерверки четвертого июля навсегда врезались в память на фоне вечернего неба.

Варина Лебуф позвонила и сказала, что нашла фотографию, которую, по ее мнению, ему стоило бы видеть. Может, нужно было проигнорировать ее звонок и не ехать в Сайперморт-Пойнт? С другой стороны, что же было столь плохого в его влечении к противоположному полу или том факте, что ему правилось, когда женщина, проходя мимо, бросает призывный взгляд через плечо на мужчину? Что плохого в том, что его завораживала тайна, скрывающаяся в глубине женских глаз, как и их манера скрывать свои секреты и одеваться скорее друг для друга, нежели для мужчин? Почему это возраст должен мешать ему быть самим собой? Последние минуты матча — это просто последние минуты матча, но игра длится до последней минуты. А ведь бывает еще и дополнительное время.

В своих мыслях Клет Персел был почти свободен от всех условностей и уже готовился вернуться к старому доброму буги-вуги, когда его взгляд упал на бухту, окруженную морем покрытых мхом кипарисов, и зеленое дождевое облако, ползущее на солнце. Где же он видел все это раньше? Почему этот морской пейзаж заставил его сердце сжаться? Почему он не мог признать, что утрата — это тоже часть жизни? Почему же он всегда искал суррогатную замену девушке, которую навсегда у него отняли, девушке, оказавшейся незаменимой? К сожалению, Клет знал ответ на собственный вопрос. Когда смерть крадет любовь всей твоей жизни, никакая месть не заполнит пустоту в сердце. Ты живешь ненасытной злостью и физическими влечениями, ты ежедневно гробишь свое бренное тело, и так до конца твоих дней, и ни на мгновение тебе не суждено снять маску придворного шута.

Клет включил радио на полную громкость, и даже не убавил звук, пока не увидел дом на сваях, который описала по телефону Варина Лебуф. Дом из выцветшего на солнце и ветре некрашеного кипариса был накрыт остроконечной крышей с синтетическим противопожарным покрытием, сливавшимся с местностью. Варина играла в бадминтон с двумя чернокожими девочками, одетыми в цветастые сарафаны, украшенные ленточками.

Он остановил свой «кадди» на траве и вышел из машины. Варина была одета в шорты, высоко закатанные на бедрах, и блузку без рукавов, из-под которой выглядывали бретельки бюстгальтера. Ее раскрасневшееся лицо светилось счастьем, карие глаза сверкали электричеством, как свет, попавшийся в бочку темной воды.

— Бери ракетку, — сказала она.

Персел снял шляпу с загнутыми вверх краями и легкий ситцевый пиджак и положил их в машину, с неудовольствием отметив, что его рубашка, выбившаяся сзади из слаксов, обнажила бока, свисающие ниже ремня.

— Твоего отца уже выписали из больницы? — спросил он, заранее зная ответ.

— Он как минимум еще два дня проведет в Медицинском центре Иберии. Мне тут близняшки компанию составляют, их мать в свое время работала на моего отца, а он стал их крестным.

— Да ну? — удивился Клет.

— Именно так. А ты что, слышал про него плохие истории?

— Может и слышал, не помню.

Она подняла ракетку, и волан со свистом пролетел мимо его головы.

— Давай же, я уверена, что ты просто ас, — поддразнила его Варина.

Но Клет был словно корова на льду. Залепив ракеткой по сетке, он растянулся на газоне, споткнувшись о стоявший на нем стул, затем запустил волан в деревья и, наконец, едва не наступил на одну из девочек.

— Лучше мне сдаться, — выдохнул он.

— У тебя прекрасно получается, — возразила Варина, — девочки, давайте отведаем нашего мороженого и пирога, и вам нужно будет уже бежать домой. У нас с мистером Клетом дела.

— У кого-то день рождения? — спросил Клет.

— Завтра. Утром я повезу их в зоопарк.

— Я не хотел вам мешать, — ответил Персел.

— Нет-нет, ты никому не мешаешь. Заходи в дом. Девочки, а вы руки мыть, давайте поторопимся.

— Мне надо пару звонков сделать, — соврал он, — я подожду здесь, покурю пока.

Он наблюдал за Вариной, провожавшей девочек в дом. Через окно он видел, как они собрались за тортом и банкой мороженого на столе. Он зажег сигарету и выкурил ее, стоя на ветру, не в состоянии избавиться от внезапно возникшего чувства дискомфорта. Зачем вдруг девочкам надо было уйти? Они были празднично одеты и могли бы поиграть на лужайке, пока Клет рассматривает фотографию, которая, по словам Варины, может представлять для него интерес.

Близняшки выбежали из дома и, держась за руки, отправились вверх по дороге. Варина поманила его внутрь.

— Ничего, что дети в одиночку отправились домой? — спросил он.

— Они живут неподалеку, — ее подбородок был в мороженом, и она вытерла его тыльной стороной ладони, — я наблюдала за тобой из окна, тебя что-то беспокоит?

— Луизиана временами напоминает мне Юго-Восточную Азию. Может, это и странно, но я был одним из немногих, кому там было хорошо.

— Ты был во Вьетнаме?

— Две командировки. Побывал также в Таиланде, Филиппинах и Камбодже, но об этом мы должны были помалкивать. Я б вернулся во Вьетнам, будь такая возможность.

— Зачем?

— Была у меня там девушка, ее звали Майли. Я всегда хотел разыскать ее семью, кажется, вьетконговцы их для перевоспитания упекли в лагерь, но я не уверен.

— А с ней что случилось?

— Ее убили.

— Кто?

— Какая разница? Мы выжигали напалмом целые деревни. Армия Северного Вьетнама живьем закапывала людей на берегах Ароматной реки. Я помогал откапывать их тела. Когда я был в Сайгоне, там было место под названием Стейк, там проходили публичные казни. Французы тоже были еще те отморозки. Клетки с тиграми и все такое. Многие их легионеры были немецкими военными преступниками. Вся страна, и север, и юг, была одним сумасшедшим домом без морали и нравственности. Людей сначала поимели коммунисты, а потом и мы.

Варина изменилась в лице, открыла дверь холодильника и достала бутылку текилы, пару банок пива «Карта Бланка» и блюдце с ломтиками лайма. Она поставила текилу, мексиканское пиво и лайм на стол, достала с полки две рюмки и осторожно пододвинула их к бутылке текилы.

— Мне очень жаль, что ты потерял девушку, — сказала она. — Налей себе выпить, я вернусь через минуту.

— Не уверен, что мне хочется пить.

— Зато мне хочется, и я хотела бы, чтобы ты ко мне присоединился. Разве я сказала что-то не так?

— Нет, все в порядке.

— Просто у меня сложилось такое впечатление.

— Зачем ты отправила девчушек домой?

— Я обещала их матери, что они вернутся домой до темноты. Им идти-то здесь метров двести, но поверь, если бы я думала, что им что-то угрожает, я бы отвезла их прямо к крыльцу. Я знаю их семью с детства.

Клет открутил крышку и налил две полных рюмки. Бутылка в его руке была холодной, твердой и полной энергии.

— Может, покажешь мне теперь ту фотографию? — спросил он.

— Сейчас вернусь, — ответила Варина.

Персел сел за стол, посолил лайм, прикоснулся губами к рюмке и залпом выпил ее, запив пивом. Он почувствовал прилив крови, который заставил его закрыть глаза и резко выдохнуть, как будто тело окунули в ледяную воду. «Ух ты», — подумал он и пососал дольку соленого лайма. Он услышал звуки душа, доносившиеся откуда-то из глубины дома.

Клет снова наполнил рюмку до краев, поднес ее ко рту и посмотрел через окно, казалось, на бесконечный залив, латунная поверхность которого сливалась с небом, где солнце казалось не более чем искрой. В дверном проеме показалась Варина с мокрым полотенцем в руках. Она переоделась в джинсы, мокасины, расшитые бисером, и ковбойскую рубаху, цветом напоминающую гранат.

— Пойдем, — сказала она.

— Я налил тебе рюмку, — ответил Клет, — а пиво еще есть?

— Нет, это было для тебя. Вот та фотография, что я хотела показать.

Они перешли в комнату без окон, где из мебели был лишь диван и раскладная кровать. На диване восседал большой плюшевый медведь, словно наблюдающий за тем, что происходит вокруг него. Над ним висели две полки, заставленные антикварными индейскими куклами, каменными помольными чашами в компании томагавка и топорика, украшенных разноцветными перьями и глиняными поделками, которым, судя по едва различимым узорам, было не менее сотни лет. Варина достала из-под кровати альбом, села на матрац и начала перелистывать страницы, потерявшие от времени гибкость. Она так ни разу и не подняла взгляда на частного детектива.

Клет сел рядом с ней. Она перешла в самый конец альбома и достала конверт с фотографиями.

— Эти были сняты на фотоаппарат, которым мы пользовались вместе с Пьером, — начала объяснять Варина, — думаю, он забыл про пару фотографий, которые сделал в ночном клубе. Я их напечатала пару лет назад и тоже забыла про них, но вчера я ездила в дом в Женеаретте за парой вещей и прихватила с собой этот альбом.

Она достала снимок из конверта и протянула ее Клету. На ней Пьер Дюпре стоял перед небольшой сценой, украшенной рождественскими венками и мишурой. Рядом с ним была молодая креолка с золотыми лютиками в волосах, одетая в вечернее платье красновато-лилового цвета с орхидеей на груди. Она не касалась стоявшего рядом Пьера.

— Эту девушку вы ищете с Дэйвом Робишо? — спросила Варина.

— Это Ти Джоли Мелтон.

— И Пьер утверждает, что не знает ее?

— Так говорит Дэйв. Я не имел удовольствия познакомиться с твоим мужем.

— Я более не считаю его своим мужем.

— Думаешь, у мистера Дюпре и Ти Джоли был роман?

— Боюсь, ты меня в первый раз не расслышал. Пьер мне не муж, а это означает, что я бросила отслеживать его внеклассные приключения много лет назад. Он унаследовал худшие черты характера с обеих сторон семьи. Его дед — деспотичный урод, считающий себя генетически выше всех. Семья его матери заработала свое состояние потом и кровью арендованных зэков. Они буквально до смерти эксплуатировали этих бедных уголовников. Я ненавидела появляться с ними на публике.

— Почему? — спросил Клет.

— Они думают, что весь мир точно такой же, как и округ Святой Марии. Они считают, что официанты должны пресмыкаться перед ними всякий раз, когда они проголодаются. Они хамоватые, шумные, не читают книг и не смотрят фильмов, потому что говорить могут только о себе любимых. Они ни разу не пригласили моего отца в гости. Извини, но я их просто терпеть не могу. Не хочу больше об этом говорить. А твой брак стал историей успеха? И поэтому ты не женат? Ведь ты же не женат, верно?

Следовать логике ее размышлений было крайне сложно.

— Моя жена бросила меня ради одного буддистского гуру в Болдере, Колорадо. Этот парень заставлял людей раздеваться догола перед всей коммуной, которой он заправлял. Так она ему в придачу еще и большую часть наших сбережений передала, а наш бракоразводный процесс занял три года, и к его окончанию я уже залег на дно в Эль-Сальвадоре, где прятался от обвинения в убийстве. Может, пойдем, прогуляемся?

— Ты убил человека?

— Не совсем так. Я думал, у того парня в руке ствол. В любом случае, он был никчемным мешком дерьма и рано или поздно словил бы пулю. Мне надо выпить.

— Наливай.

— Может, вернемся на кухню? — спросил Клет.

— Нет, я хочу остаться здесь. Это была моя комната, когда я была ребенком. Она всегда оставалась моей, даже когда я покинула отчий дом. Что мне делать с фотографией?

— Отдай ее Дэйву. Если ее возьму я, это может создать проблемы с цепочкой вещественных улик.

— Там на столе стоит поднос, не мог бы ты принести напитки и лайм? А фотографию я пока положу обратно.

— На улице хорошо, может, выпьем на веранде?

— Нет, туда я выходить не хочу, комаров сегодня просто тьма. Тебе здесь не нравится?

Клет, упершись руками в колени, разглядывал дальнюю стену и индейские артефакты на полках и столкнулся взглядом с рассматривавшим его плюшевым мишкой.

— Не стоит мне называть человека никчемным мешком дерьма, даже того парня, что я прикончил в свинарнике. Его звали Старквезер,[66] прям как того парня, завалившего кучу людей в Небраске. Я просто говорю, что у меня есть темное прошлое. Какое-то время я путался с мафией в Рино и в Флэтхед-Лэйк в западной Монтане. Потом эти парни оказались на борту самолета, разбившегося в горах. Я слышал, они были похожи на свиные отбивные, когда их вытаскивали из ельника. В общем, я тот еще тип.

— Ты пытаешься меня отпугнуть?

Персел помассировал пальцами виски:

— Подожди минутку. Есть вещи, о которых я просто не могу говорить без рюмки в руке, иначе мой гироскоп заклинивает, и я начинаю падать где попало.

Он отправился на кухню и вернулся с рюмками, пивом, текилой, лаймом и солонкой на подносе.

Клет опрокинул рюмку текилы и отпил пива, чувствуя, как оно движется вниз по его горлу, холодное, яркое и мягкое. Он пососал дольку лайма и налил еще одну рюмку, которая чуть не лишила его дыхания и, казалось, моментально отразилась на щеках красными гвоздиками.

— Похоже, у меня происходят какие-то физиологические изменения. Последнее время бухло отправляется прямиком в мой кровоток, прям как героин через вену. Или как керосин в костер. Я иногда чувствую дракона, запертого в моей груди, да и ноги, бывает, не слушаются.

— Так, может, тебе не стоит пить?

— Это все равно, что сказать папе римскому, что он не должен работать по воскресеньям.

— Не принижай себя.

— Чего?

— Мир жесток ко всем нам, а некоторых из нас он просто ломает, — ответила Варина. — Зачем делать это с собой, если оно и так произойдет? Все, что мы заберем с собой, это воспоминания о хороших временах и хороших людях, повстречавшихся нам на пути.

— Никогда я этого не понимал.

— Ты совсем не так прост, как хочешь казаться. — Клет не ответил, и Варина продолжила. — Уже почти стемнело, я включу свет, не люблю темноту.

— Зачем ты говоришь мне об этом?

— Потому что я не скрываю того, что делаю, — она подошла к напольному торшеру, щелкнула выключателем и повернулась к Клету. — Я тебе нравлюсь?

— Я постоянно попадаю в передряги, мисс Варина. Постоянно. Думаю, у тебя достаточно было в жизни проблем.

Она расстегнула рубашку и верхнюю пуговицу на джинсах.

— Скажи мне, я тебе нравлюсь?

— Конечно, нравишься.

— Тебе нравится, как я сейчас выгляжу? Или, может, я слишком прямолинейна? Скажи.

— У меня нет никаких иллюзий насчет собственного возраста, привлекательности и причин конца моей карьеры. Мне лучше уйти. Зря я сюда приехал. Ты прекрасная леди, мисс Ви, и для меня было бы честью иметь отношения с такой женщиной, как ты, но ты все еще замужем, и все это нам выйдет боком.

— Только назови меня еще раз «мисс», и я тебя ударю. Нет же, Клет, не вставай. Позволь мне сделать это для тебя. Пожалуйста. Ты не представляешь, насколько важна любовь хорошего мужчины. Нет, не только хорошего, но и сильного мужчины. Ведь ты же хороший мужчина, правда? О, Клет, ты такой милый. Клет, Клет, Клет, боже, как мне хорошо, как мне хорошо…

Он закрыл глаза и почувствовал, словно теплая океанская волна опрокинула его на горячий песок.

Глава 15

Ранним утром в субботу я выглянул из окна спальни и увидел Клета Персела, идущего сквозь туман, словно средневековый кающийся грешник, направляющийся к боковому входу в собор в надежде, что никто не увидит несомое им бремя греха. Он уставился на дом в поисках признаков жизни, затем взял раскладной стул и отправился вниз к байю мимо логова Треножки, с крыши за ним наблюдали сам хозяин и его верный друг Снаггс. Его ситцевый пиджак блестел от влаги, а увядший шейный платок, шляпа с покатыми полями и мятая рубашка смотрелись на моем друге как фрак на бегемоте.

Молли еще спала. Я натянул брюки и свитер, поставил кофе на огонь, достал складной стул из кладовки и отправился к каналу. Я с трудом различал силуэт Клета в тумане. Он сидел на стуле, наклонившись вперед, пристально изучая камыши и лопухи и наблюдая за водой, мягко скользящей меж кипарисовых пней, окаймлявших берега канала. Из глубины тумана доносился звук гигантских шестеренок, поднимавших разводной мост.

— Я тебя разбудил? — спросил он.

— Ты ж меня знаешь, я жаворонок, — ответил я.

Я разложил стул и сел рядом с ним. От Клета исходил запах алкоголя и марихуаны, переплетающийся с запахом пота и выветрившегося дезодоранта.

— Тяжелая ночка? — спросил я.

— Ну, это смотря с какой стороны посмотреть. У Варины Лебуф есть фотография ее мужа с Ти Джоли Мелтон. Снимок сделан в клубе, возможно, в одной из зайдеко-забегаловок в Байю-Бижу. Сказал ей отдать фото тебе.

— Хорошее решение, — ответил я, ожидая, пока он расскажет о настоящей причине своего появления у моего дома.

— Думаешь, этого достаточно, чтобы его закрыть?

— Это не доказательство преступления, но это начало.

— Варина случайно на нее натолкнулась и хотела поступить правильно, — Клет, не отрываясь, глядел на воду и лещей, завтракающих меж кувшинок, — ясогласился поработать на нее.

— Она хочет, чтобы ты нарыл компромат на ее бывшего мужа?

— Варина Лебуф вчера заходила ко мне в офис со священником. Она считает, что ей угрожает опасность. И что мне было делать — выпнуть ее?

— Это все, что тебя беспокоит?

— Более или менее.

— Да это просто ее очередная выходка. Если не срастется, не бери даже в голову.

— И я того же мнения.

— У меня кофе на плите. Как насчет сухого завтрака с молоком и черникой?

— Звучит неплохо. Не хотел тебя будить, вот и подумал, что посижу здесь, понаблюдаю за восходом солнца.

— Так что же произошло прошлой ночью, Клет?

Он повернулся и косо посмотрел на меня, скорчив гримасу.

— Я отправился в дом ее старика в Сайпермонт-Пойнт. Джессе в больнице «Иберия Дженерал».

Я кивнул, стараясь не демонстрировать какие-либо эмоции.

— Мы играли в бадминтон, — добавил Клет, — потом я опрокинул пару рюмок текилы, а она показала мне фотографию. Варина собирает индейские артефакты, кучу всякого барахла из Санта-Фе, Меса-Верде и прочих мест на западе. Она ходит в археологические экспедиции, однажды даже нашла в какой-то пещере антикварную утварь из глины, так они аж тринадцатого века. Это когда на юго-западе была жуткая засуха, она много про все это знает.

— Клет, люди в археологических экспедициях не оставляют себе найденные артефакты.

— Да, я тоже поднял этот вопрос после этого.

— После чего?

— После того, как мы развлеклись.

— Ты побывал в койке с Вариной Лебуф? — не поверил я своим ушам.

— Ага, и в койке, и на стуле, и стоя, и у стены, да везде. Мы, может, даже мебель стариковскую поломали какую-то. Она — это ходячий вулкан. В четыре утра Варина была готова продолжать вечеринку, так мы случаем чуть ее плюшевого мишку не подключили к процессу.

— Что?

— У нее на диване под индейскими штучками сидит плюшевый медведь.

— Варина Лебуф держит плюшевого мишку в комнате, где кувыркается с мужиками нашего с тобой возраста?

— Слушай, приятель, я и так чувствую себя так, как будто меня мусоровоз переехал. Я это не про нее, скорее про себя. Я старый и толстый мужлан, но все еще думаю лишь о том, как свой прибор попарить. Я такой, какой есть, но когда кто-то говорит мне об этом, мне лучше не становится.

— Расскажи все еще раз.

— Зачем?

— Делай, что я говорю, и не упусти ни одной детали.

Клет закрыл глаза, снова их открыл и повторил все, что рассказал до этого. Я похлопал его по плечу, жесткому, как металл. Оспины на его шее были маслянистыми, горячими и жесткими, словно свиная шкура. Мой друг продолжал смотреть на воду, лицо его было тусклым, а пиджак, казалось, вот-вот лопнет у него на спине.

— Я кошмарно себя чувствую, — выдавил он.

— Плюшевый мишка, — сказал я, — он выглядел старым?

— Нет, хотя я и не думал об этом, пока ты не спросил.

— Думай, Клетус. Тебе ничего не кажется странным?

— Не понимаю, о чем ты, — ответил он, — у меня в голове как будто ансамбль песни и пляски выступает.

— У Варины долгая история взаимоотношений с мужчинами, она никому спуску не давала, да и сентиментальной ее не назовешь. Настоящая чертовка.

— Так что с мишкой-то? — спросил он.

— Не место ему там, тебе не кажется?

— Ну зачем ей охотиться на меня с камерой видеонаблюдения? Кому какое дело, если мужик типа меня думает не той головой?

— Лучше спроси, сколько еще среди нас ходит таких же ничего не подозревающих порнозвезд, — ответил я.

Спустя полчаса Гретхен Хоровитц с трудом сдерживала гнев, распекая Клета в коттедже в мотеле у Байю-Тек.

— Ты где-то шляешься всю ночь, и не мог позвонить или оставить сообщение?

— Извини, Гретхен, я просто напился. Мешал текилу с пивом, а потом кто-то еще и часы мне с руки сорвал.

— Это далеко не все, чем ты занимался, и ты это знаешь, — она обмахивала лицо журналом, как веером.

— А это еще что должно означать?

— Отправляйся в душ. А я, пожалуй, распахну окна. Ты бы хоть из вежливости признался, что ли. Что за телка?

Клет снимал обувь, сидя на краю кровати:

— А вот это уже не твое дело.

— Это была Варина Лебуф, не так ли?

Персел сбросил обувь на пол, встал и начал снимать рубашку, воротник которой был в помаде, а подмышки потемнели от пота. Он бросил рубашку в угол.

— У нее была фотография Пьера Дюпре с Ти Джоли Мелтон. Вот почему я к ней поехал, это была лишь работа, ничего больше.

— Они играют с тобой, Клет.

— Кто они?

— Она со своим муженьком.

— Варина терпеть его не может.

— Подумай головой для разнообразия. С юридической точки зрения эта фотография ничего не значит. Дюпре знает, что ты и Дэйв Робишо рано или поздно узнаете, что он был знаком с Ти Джоли. Вот она и передает тебе фотографию, он говорит, что ничего об этом не помнит, и все, они соскочили с крючка. А пока что она держит тебя на коротком поводке и получает доступ к информации о том, чем вы с Робишо занимаетесь. Ты бы это понял, если бы у тебя мозги в штаны не провалились. Раздевайся и давай мне свою одежду, закину ее в прачечную.

— Ну-ка, еще раз, что ты там говорила насчет того, что они вместе работают?

— Только после того, как ты помоешься, — сказала Гретхен и распахнула окно, наполнив комнату солнечным светом и свежим воздухом.

Как только Гретхен услышала звук душа, она зашла в ванную, собрала его белье и запихнула в мешок для прачечной. Затем быстро прошлась по его слаксам, проверила верхнюю полку шкафа и выдвижные шкафчики. И, открыв дверь ванной, крикнула внутрь сквозь клубы пара:

— Я взяла ключи от твоей машины, твою дубинку и твою «беретту», — сообщила она, — проспись. Я заодно вещи твои в прачечную сдам. А ты пока что не выпускай дружка из штанов, я вернусь сегодня вечером.

Гретхен села в «Кадиллак» и отправилась в «Макдоналдс» на Ист-Мейн, где воспользовалась телефоном-автоматом, чтобы сделать один звонок. Затем купила себе сэндвич с рыбой, молочный коктейль в дорогу, опустила крышу кабриолета и отправилась в путь. Дорога до Нового Орлеана по четырехполосному шоссе через Морган-сити займет всего два часа. Небо над ее головой было пронзительно синим, солнце светило так ярко, что на него невозможно было смотреть, но на южном горизонте уже появилась темная гряда облаков, а ветер начинал раздувать деревья. Она пронеслась по Ист-Мейн, чувствуя, как мощь двигателя через руки на руле наполняет ее силой и энергией.

Гретхен припарковалась на боковой улице неподалеку от Сент-Чарльз, не слишком далеко от ресторана, недавно переделанного в стиле арт-деко. Она подняла крышу «Кадиллака», повязала платок на голову, достала из сумки солнцезащитные очки, надела их и посмотрела в зеркало заднего вида. Снова открыв сумку, достала губную помаду и накрасила губы. Из района Карллтон по улице поднимался старый зеленый трамвай, наполнявший округу звоном колокольчика. Солнце скрылось за дождевыми облаками, и дома вдоль авеню, в большинстве своем построенные в середине девятнадцатого века, погрузились в глубокую тень, их белая краска внезапно превратилась в серую, и единственным цветным пятном в садах остались кусты камелий, цветущих круглый год. Давление резко упало, поднялся порывистый ветер, а воздух, пахший пылью и зимой, вдруг стал холодней. Некоторые из посетителей ресторана сидели снаружи на патио, накрытом сетчатым нейлоновым парусом. Трамвай остановился на углу, чтобы высадить несколько пассажиров, затем снова позвонил в колокольчик и поплелся по рельсам через туннель черных дубов, простирающийся почти до отеля «Понтчартрейн» в самом центре города. Пассажиры трамвая праздно прошли мимо, Гретхен же делала вид, что усердно закрывает дверь «Кадиллака», опустив лицо и отвернувшись в сторону. Она поправила ремешок сумки на плече и вошла в ресторан через боковой вход.

Распорядитель расстался со своей стойкой перед рестораном и направился к новой посетительнице с меню под мышкой.

— Не хотите ли занять столик? — учтиво спросил он.

— Я здесь, чтобы встретиться с Пьером Дюпре, но я его не вижу, — ответила Гретхен.

— Мистер Дюпре с компанией находятся в отдельном кабинете. Пожалуйста, пройдите за мной, — предложил он.

Гретхен не снимала ни платок, ни очки. Войдя в отдельный зал в задней части ресторана, она увидела элегантно одетого, высокого, привлекательного черноволосого молодого человека, сидящего за столом с двумя другими мужчинами без пиджаков. Она пододвинула кресло к столу и села. Высокий мужчина с салфеткой за воротником поглощал коктейль из креветок, который он усердно жевал, зажав вилку в своей большой руке.

— Вы уверены, что выбрали правильный столик, мисс? — спросил он.

— Вы Пьер Дюпре, не так ли?

— Все верно.

— Тогда я пришла по адресу. Меня зовут Гретхен Хоровитц. Я уже познакомилась с вашей женой и дедом и решила, что пришло время представиться и вам.

— Весьма рассудительно. Но я не имею ни малейшего представления о том, кто вы, и как узнали мое местонахождение, — ответил он.

— Я позвонила вам в офис и объяснила даме на телефоне, что я из Музея Гуггенхайма в Нью-Йорке. Она хотела принять сообщение, но я объяснила ей, что после обеда у меня самолет и что я хотела увидеть вас перед отлетом. Она оказалась очень милой.

— Вы из Гуггенхайма?

— Была там разок. Но я там не работаю. Я работаю на мистера Персела. Вы знаете Клета Персела?

— Нет, не имел удовольствия с ним познакомиться. Ваша фамилия Хоровитц?

— Верно. Вы знаете Ти Джоли Мелтон?

— Вы соврали моему секретарю, а теперь собираетесь сидеть тут за моим столом и задавать мне вопросы о том, кого я знаю?

— Вы не против, если я сделаю заказ? Я еще не обедала.

— Это что, свидание вслепую?

— Еще чего.

— Еще раз, как ваша фамилия? Херовитц?

— Как вам угодно.

Пьер Дюпре положил вилку и вытер рот. Он изучал лицо незнакомки, несколько забавляясь, двое других мужчин улыбались от уха до уха. У одного мужчины волосы были зачесаны назад, виски сбриты. На его носу красовалась большая горбинка, а широко расставленные глаза находились на разной высоте, что составляло впечатление, что он видит все и одновременно ничего. Второй был мясистым, слишком большим для своей одежды — его шея нависала над накрахмаленным воротником, а плечи были покрыты перхотью. У него был маленький безжалостный рот и большое кольцо на правой руке с остроконечной эмблемой вместо камня.

— Так чем я могу вам помочь, мисс Херовитц? — спросил Дюпре.

— Вот какой расклад по ситуации с твоей женой, — начала Гретхен, — она…

— Вот что? — просил Дюпре.

— Расклад. Это означает «информация», «данные». Так вот какой расклад по твоей жене. Она посылает нам сигналы о том, что собирается поиметь тебя при разделе имущества. И откуда ни возьмись появляется с фотографией тебя с Ти Джоли Мелтон. Это та певичка, про которую ты Дэйву Робишо сказал, что вы незнакомы. Но у твоей жены есть улики, говорящие, что ты врешь. Только вот я не верю, что Варина Лебуф пытается тебя поиметь. Я думаю, что вы с ней работаете в тандеме, чтобы кинуть мистера Персела.

— Понятно, — проговорил Дюпре, щелкнув пальцами в воздухе в сторону официанта.

— Собираетесь попросить его выставить меня вон?

— Нет-нет. Андре, принеси мне еще горячей воды. Мисс Хоровитц, все контакты с моей женой осуществляются через адвоката. Совместно мы с ней работаем только над тем, чтобы не попадаться друг другу на глаза. Это все, что я могу вам сообщить, а потому тема закрыта.

Мясистый мужчина, которому воротник впился в горло, сказал что-то своему другу. Волосы его собеседника были напомажены и светились на скальпе, как проволока.

— Извините, что-то я не расслышала, — сказала Гретхен.

— Ничего особенного, — ответил мясистый.

— Что-то про помаду? — продолжала допытываться она.

Мясистый покачал головой и с широкой улыбкой перекинулся взглядом с другом. Официант принес чайник из нержавеющей стали с влажной салфеткой, обернутой вокруг ручки, поставил его перед Пьером Дюпре и удалился.

— Я пользуюсь губной помадой, когда работаю, — сказала Гретхен, — и темные очки иногда тоже одеваю, и платок. Знаешь, почему?

— Нет, — ответил мужчина с напомаженными волосами, — давай, просвети нас.

— Это деперсонифицирует. Некоторые вещи не должны становиться личными, вот мое мнение. Так что ты там шепнул про свинью?

— Не понимаю, о чем вы, — ответил мясистый.

— Ты сказал что-то насчет свиньи и помады. Я что, выгляжу, как напомаженная свинья?

— Мне и в голову такое не могло прийти, — ехидно ответил мясистый.

Гретхен сняла очки и положила их на скатерть, затем развязала платок и провела рукой по волосам.

— Теперь ты можешь лучше рассмотреть, как я выгляжу, — сказала она, — но вот только теперь мы как бы перешли на личности. Ненавижу, когда такое происходит.

Дюпре закатил глаза как человек, достигший предела терпения. Он вытащил салфетку из-за воротника и бросил ее на стол.

— Мисс Хоровитц, — сказал он, шипя на согласных «тц», — нам пора с вами уже попрощаться. А потому посылайте всем воздушные поцелуи и валите сначала в зал, а потом за дверь. Я попрошу официанта помочь, если вам нужна помощь.

Очевидно, что у Дюпре на уме было еще что-то помимо собственного интеллектуального превосходства. Он подавил очевидный смешок, кашлянув себе в кулак.

— Дайте-ка я угадаю. Вы из Майами, верно? А семья изначально с Кони-айленда, так ведь? Как вы там это произносите, «Миями»?

— Я бывала в Берк-Холл в Университете Луизианы, видела некоторые из ваших работ. Я думаю, весьма и весьма неплохо, — сказала Гретхен, чего я не поняла, так это почему все фигуры выглядят так, как будто они сделаны из резины. Напоминают эктоплазму или, может, спермицид, выдавленный из тюбика. Но моей любимой картиной стала абстракция, та, которая сплошь в мазне и каплях, что-то вроде большой салфетки, куда кашлянул умирающий туберкулезник.

Пьер Дюпре положил ладонь на руку Гретхен.

— У тебя глаза как фиалки. Но они не подходят ни твоему лицу, ни цвету колеи, — сказал он, — почему же? Ты таинственная женщина.

Она почувствовала, как его ладонь сжимается на ее руке, все сильнее и сильнее сдавливая пальцы.

— Не отвечаешь? — спросил он. — А где же милые заготовленные колкости от жидовки из «Миями»?

Боль из ладони Гретхен колючей проволокой ползла через предплечье в плечо и горло, она почувствовала, как увлажнились ее глаза и затряслась нижняя губа.

Дюпре еще сильнее сжал ее ладонь.

— Ты пытаешься мне что-то сказать? — прошипел он. — А тебе не приходило в голову, что ты, быть может, связалась не с теми парнями, мать твою? Может, ты уже передумала? Кивни, если да.

Гретхен левой рукой скинула крышку с чайника и плеснула кипятком ему в лицо. Дюпре сдавленно вскрикнул, схватился за лицо и резко откинулся на стуле, отправив свой коктейль из креветок красным дождем на белоснежную скатерть.

— Мотовство до добра не доведет, получай и остатки, — прошипела Гретхен и вылила остатки кипятка из чайника ему на голову.

Дюпре рухнул на пол, обхватив голову руками и дрыгая ногами, как таракан на иголке. Его друзья отбросили стулья и ринулись к Гретхен с лицами, перекошенными от ярости. Она достала из сумки полицейскую дубинку Клета Персела, крепко зажав деревянную рукоятку в руке. На длинном конце дубинку утяжелял груз из свинца размером с мячик для гольфа, закрепленный на пружине внутри покрытого кожей корпуса и бьющий с такой силой, что можно было вырубить буйвола. Она хлестнула дубинкой по рту мясистого и почувствовала, как крошатся его зубы. Громила с напомаженными зачесанными вверх волосами успел схватить ее за рубашку, но Гретхен нанесла резкий удар сверху вниз по его ключице, заметив, как открылся его рот и упало плечо, словно перерезали пружину. Девушка была обута в тяжелые ботинки с толстой подошвой, и она пнула его в промежность с такой силой, что кровь мгновенно отлила от его лица, колени сложились, и он рухнул на пол в позе молящегося пилигрима. Она с размаха добавила ему по уху, отправив в свободный полет на стоящие рядком стулья.

Гретхен закрыла дверь, ведущую в основной зал ресторана, чувствуя, как тяжело бьется сердце. Когда Пьер Дюпре попытался подняться на ноги, она хлестко ударила его дубинкой по шее и плечам, затем по предплечью и колену.

Мясистый также пытался подняться, держась за стол, но ему удалось лишь стянуть скатерть, грохнувшись на пол посреди чашек и тарелок. Его зубы были сломаны под десну, и с подбородка свисала нитка крови вперемешку со слюной. Гретхен наотмашь ударила его дубинкой по лицу, услышав, как ломается челюсть.

— Относись к этому с позитивом, как к прекрасной возможности похудеть. Я слышала, что супы на вкус просто восхитительны, когда сосешь их через трубочку, — произнесла она.

Гретхен осмотрела комнату, пытаясь восстановить дыхание, не выпуская дубинку из рук.

— Если вы, придурки, думаете настучать на меня, то я могу и повторить процедуры, — сказала она, — не обижайтесь, но вы, парни, явно не олимпийские чемпионы. Может, вам стоит подумать о смене карьеры, типа билеты продавать в парке развлечений.

Она вернулась к Пьеру Дюпре и присела рядом с ним на корточки, слегка постукивая дубинкой по его носу. Его глаза были расфокусированы, рот покрыт каплями ожогов.

— Думаешь, это было больно? Со мной мужики со своими членами такое вытворяли, что это просто детский лепет. В следующий раз я тебя четвертую, — девушка концом дубинки оттянула веко его левого глаза, — и еще одно. Твой дед еврей, а ты назвал меня жидовкой. Ты человек-загадка, Пьер. Возможно, мне придется еще разок тебя навестить. Хорошего тебе дня.

Она вытерла дубинку о его галстук и положила ее в сумочку, затем водрузила на нос очки, повязала платок на голову, вышла через боковой вход и пересекла улицу на пути к «Кадиллаку». Улица была во власти мягкого моросящего дождя, и розовый неоновый свет, пробивающийся сквозь окна ресторана, напомнил о сладкой вате, которую ей однажды купила мать в Кони-Айленде.

Клет Персел провел большую часть дня на лежаке под дубом у коттеджа в своих багровых боксерских штанах по колено. Компанию ему составили кулер, полный льда, зарытое в него импортное пиво пяти разных марок и свиной ростбиф, лениво крутящийся на гриле, дымок от которого кружился меж ветвей на своем пути на просторы байю. Он допился до такой степени, что уже почти забыл, как кувыркался с Вариной Лебуф и что с большой степенью вероятности их неистовый секс записывался, а он, возможно, уже присоединился к великому пантеону американских порнозвезд. Этот последний вывод просто не давал ему покоя в объятиях грандиознейшего похмелья. «Пора еще чуток подлечить голову», — подумал Клет, открыл еще одну бутылку «Сейнт Поли Герл», выпил ее, не отрываясь, до дна и подождал, пока последние капли и остатки пены не окажутся в его горящем горле.

Даже когда дождь начал барабанить по листьям над головой, он не мог заставить себя поднять задницу с лежака и отправиться внутрь дома. А потому он решил переждать дождь под деревьями, слушая, как капли дождя шипят на гриле, окутывая его клубами дыма под аккомпанемент гудков тягача на канале.

Затем он увидел, как его «Кадиллак» поворачивает с Ист-Мейн, подпрыгивая на кочках подъездной аллеи, и наконец паркуется у его коттеджа. Клет бросил пустую бутылку на траву и, покачиваясь, встал, стараясь остановить хоровод деревьев и крыш перед глазами. Гретхен вышла из машины, заперла ее и повесила свою сумку на плечо.

— У меня к тебе разговор, — холодно сказал он.

— О чем это?

— Ну, если не считать того, что ты сперла мою машину, дубинку и девятимиллиметровый, у нас просто никаких проблем.

— У тебя для дезинфекции есть что-нибудь?

— За унитазом. Зачем тебе?

— Навести чистоту. Что на ужин?

— Я тебе не верю.

— Заходи внутрь, дождь же идет, — посоветовала Гретхен, — ты опять напиваешься?

Она оставила дверь коттеджа открытой. Когда он зашел, девушка чистила его дубинку средством для дезинфекции и натирала рукоятку бумажными полотенцами.

— Может, расскажешь, куда ты смылась на моей машине? — спросил Персел.

— В Новый Орлеан. Поболтала с Пьером Дюпре и парой его приятелей. Алафер Робишо не звонила?

— Алафер? Она-то здесь при чем?

— Ни при чем. Она собиралась скачать побольше информации о кинематографических школах. Я хочу снимать фильмы. Я не хочу их писать или там играть в них, я просто хочу их делать.

— Что случилось с Дюпре и теми парнями?

— Я из них выбила все дерьмо. А ты как думал?

— Где?

— В одной забегаловке в Сент-Чарльзе. Не делай из мухи слона, они это заслужили.

— Ты просто вошла, в одиночку отмудохала троих мужиков, и ушла?

— Да, так все и было. Хотя нет. Произошло еще кое-что. Дюпре назвал меня жидовкой. Но ведь его дед еврей, с чего же он использует такие антисемитские выражения?

— Вопрос не в этом.

— В этом ты прав. Вопрос в том, что тебе нужен кто-то, чтобы за тобой присматривать.

— Дубасить мужа клиента — это не слишком-то заботливо.

— Я бы не назвала Варину Лебуф клиентом. Вот «подстилка» для нее лучше подходит. Или слабая на передок бабенка. Или грязная шлюшка. Короче, не заводи меня.

— Не заводить тебя?

Гретхен принялась расчесываться:

— Клет, может, ты о чем-то умалчиваешь?

— О чем? Я не имею ни малейшего представления о том, что происходит у тебя в голове. Это все равно что беседовать с ураганом.

— Что бы ты там ни скрывал, я все равно вижу нечто странное в твоих глазах тогда, когда ты думаешь, что я смотрю в другую сторону.

— Ты мне нравишься по-особенному, вот и все. У нас много общего.

— По-особенному? Это что, «по-извращенски» на языке суахили? Ты что, страдаешь от чувства вины после Вьетнама и пытаешься загладить ее об меня? Если это так, то мне это не нравится.

— Я не хочу, чтобы ты пострадала. Ты гонялась за этими парнями из-за меня. Гретхен, тебе нужно более осторожно выбирать поле боя. Отныне эти парни знают, где ты, а вот ты не знаешь, где они. Нельзя попросту разгуливать без маскировки, когда твой враг в камуфляже устраивает на тебя угловую засаду. Ты знаешь, что такое угловая засада? Это мясорубка. У нас во Вьетнаме была поговорка, мы на все говорили «Это Вьетнам». Как будто там правила были иными, и что бы ты ни сделал, это не имело значения. Правда в том, что весь мир это один большой Вьетнам. Ты либо включаешь голову, прикрываешь тылы и контролируешь себя, либо отправляешься в мясорубку.

— Интересно, какой на Марсе почтовый индекс?

— К чему это ты?

— Потому что у тебя должен быть такой же.

Клет сел на кровать и уперся взглядом в узоры на ковре. Его кожа была покрыта бусинками дождя, мокрые волосы прилипли к черепу.

— Те два парня с Дюпре, они пытались тебя уделать?

— Они явно не из мира искусства.

— И ты отмутузила всех троих? Одной простой дубинкой? И даже не доставала ствол?

— Не пришлось. Они любители, которые упали носом в собственное дерьмо.

— Каким образом?

— Они смеялись надо мной потому, что я женщина, понятия не имея, кто я такая. Они ничего не смыслят в людях, их место на помойке.

— Они будут на тебя охотиться.

— Флаг им в руки.

— Я принесу ростбиф и приготовлю тебе сэндвич. Никогда больше не угоняй мою машину и не трогай мое барахло.

— Как скажешь, — ответила Гретхен.

Сидя на прямом стуле, она потерла глаза и уныло выглянула из окна на дождь, поливающий кроны деревьев.

— Алафер рассказала мне о музыкальном ревю 40-х годов, которое должно состояться здесь в декабре. Я подумываю снять об этом документалку. Для начала же нормально? Может, я смогу воспользоваться этим, чтобы попасть в кинематографическую школу.

Персел попытался вернуть разговор в русло текущих проблем, но потом махнул рукой:

— Я ничего не смыслю в университетах.

— Я просто так спросила. Я редко к кому обращаюсь за советом. Мать постоянно пропадала в вытрезвителях. Я перестала звонить ей около года назад. Как думаешь, во мне что-то есть? Я имею в виду талант или мозги, что-то в этом роде. Ты знаешь много такого об истории, бизнесе и военном деле, чего и представить не могут выпускники колледжей. Как думаешь, кто-то вроде меня сможет найти себе место под солнцем в Голливуде?

— Тебе нравится Берт Рейнольдс?

— Спрашиваешь! Ты смотрел «Избавление»?

— Я с ним встречался один раз. Кто-то другой спросил его, как он попал в кино. Рейнольдс ответил: «Зачем взрослеть, когда можно делать фильмы?» Я уверен, что когда-нибудь в твою честь назовут целый бульвар.

— Клет?

Он повернулся, держа руку на дверной ручке, в комнату сочился туман.

— Бросай бухать, — сказала Гретхен, — есть нечто, что для меня неприемлемо, и я не могу этого принять даже от человека, который мне по-настоящему нравится. Прости, если я грубо с тобой говорила.

Глава 16

Об инциденте в ресторане арт-деко я узнал не от Клета. Я услышал об этом в понедельник утром, когда мне позвонил Дэн Магелли из полиции Нового Орлеана. Патрульная отреагировала на звонок в «911» одновременно с медиками. Отдельный кабинет в ресторане был разгромлен, на скатерти обнаружили лужу крови и не менее двух зубов. При этом жертвы нападения вышли через заднюю дверь и уехали на внедорожнике, так и не заявив в полицию.

— Ты уверен, что один из них — Пьер Дюпре? — спросил я.

— Он постоянный клиент. За обед было заплачено его кредиткой «Американ Экспресс», — ответил Дэн, — плюс к этому распорядитель рассказал, что именно Дюпре забронировал этот кабинет, где и произошло нападение.

— А почему ты мне звонишь по этому поводу?

— Потому что свидетель сказал, что нападавший уехал в темно-бордовом «Кадиллаке» с откидным верхом. Потому что я думаю, что в этом замешан Клет Персел или кто-то, с ним связанный. Потому что у нас нет времени на подобное дерьмо.

— Этих парней избила женщина?

— Так говорит официант.

— Почему бы тебе не переговорить с Пьером Дюпре? — спросил я.

— Он уехал из города, и я подозреваю, что он вернулся в округ Святой Марии. Но мне кажется, ты меня не слушаешь, Дэйв. У нас самый высокий уровень убийств в Соединенных Штатах. Это те же люди, что посыпают улицы Лос-Анджелеса крэком, просто они переехали сюда. Скажи Перселу, что я не позволю ему снова вытереть задницу об мой город.

— Полиция Нового Орлеана прикрывает семейку Джиакано десятилетиями. Единственный парень, закрывший некоторых из них, это Персел. А потому прибереги эту лабуду для кого-нибудь еще, Дэн.

— Почему-то я не сомневался, что ты именно так мне ответишь.

— Потому что ты неправ, и особенно неправ в отношении всего, что связано с Клетом.

Он повесил трубку. Я позвонил Клету в офис, его там не было, зато трубку взяла Гретхен Хоровитц.

— Он не всегда сообщает мне, куда отправляется. Хотите оставить сообщение? — спросила она.

— Нет, я хочу побеседовать с ним, мисс Хоровитц.

— Позвоните ему на мобильник, номер же у вас есть?

— Вы не могли бы вытащить жвачку изо рта?

— Минуту, — брякнула она, — вот, так лучше?

Я решил рискнуть:

— Если вы решаете наехать на кого-то в ресторане в Новом Орлеане, зачем для этого использовать машину, известную каждому полицейскому в городе?

— Мне нужна свежая пластинка жвачки, подождите еще минуту, — сказала она, — если вы говорите о Пьере Дюпре, то вот как все было. Он попытался сломать руку женщине у себя за столом. Он также назвал ее жидовкой. С ним было еще двое громил, напавших на нее. Вот и пришлось преподать этой троице урок благородных манер.

— Пьер Дюпре назвал вас жидовкой?

— Я не говорила, что у них за столиком была я.

— Я формально с вами еще не знаком, но очень жду встречи, — пробубнил я.

— Найдите себе спичрайтера получше, Джек, — ответила Гретхен, — и идите вы в задницу.

Я положил трубку телефона на аппарат, взял патрульную машину и отправился по проселочной дороге вдоль Байю-Тек в округ Святой Марии.

Должен признать, с возрастом я не слишком помудрел. Казалось, никогда еще я не был столь далек от разгадки великих тайн. Эмоционально я не могу признать тот факт, что горстка злых людей, ни один из которых не воевал, а некоторые даже не служили, может отправлять тысячи своих сограждан на верную смерть или же причинять страдания и смерть тысячам гражданских лиц, а потом еще и почивать на лаврах за свои деяния. Я не знаю, почему страдают невиновные. Еще меньше я понимаю свое пристрастие, уничтожившее мою жизнь, но продолжающее тлеть, как уголек под пеплом, поджидающий, пока приток свежего кислорода не позволит ему разгореться с новой силой. Я не понимаю, почему какая-то Верховная Сила спасла меня от судьбы, которую я сам себе уготовил, в то время как многие другие люди, преисполненные гораздо больших добродетелей и характера, остались на обочине. Я подозреваю, что где-то есть ответы на все эти вопросы, но я так и не смог их обрести. Я верю в то, что Роберт Ли[67] был не только хорошим человеком, но и тем, кому выпало тяжкое бремя решения, занимать ли Семетери-Ридж ценой жизни восьми тысяч солдат. Думаю, именно поэтому под закат своей жизни он написал, что у него была лишь одна цель: «быть простым чадом Божьим», поскольку противоречия в его жизни были столь же огромными, сколь и, вероятно, невыносимыми.

Для меня величайшая загадка это природа зла. Действительно ли в каждом из нас скрыта некая дьявольская сила, сатанинская фигура с кожаными крыльями и смрадным дыханием падальщика? Любой полицейский, вероятнее всего, сказал бы, что для ответа на этот вопрос не нужно смотреть дальше окружающих нас обывателей. Мы все знаем, что выжившие на войне редко рассказывают о своем опыте. Мы говорим себе, что это оттого, что они не хотят заново переживать ужас поля брани. Я же думаю, что основная причина их молчания лежит в их же милосердии, ибо они знают, что среднестатистический человек не сможет переварить образы соломенной деревни, разорванной в клочья пулеметами и выжженной огнеметами, или образы женщин и детей, молящих о пощаде на дне открытой канавы, или висящих на деревьях пехотинцев, с которых живьем содрали кожу. То же самое относится и к полицейским, расследующим убийства, преступления на сексуальной почве и насилие над детьми. Покажи фотографии жертв, сделанные на момент получения ими травм и повреждений, любому последователю Святого Франциска Ассизского, и они усомнились бы в своей приверженности отмене смертной казни.

Но все это никоим образом не помогает ответить на мой вопрос. Может быть, в наших чреслах скрыто семя зла. Быть может, существуют два подтипа обезьяноподобных существ, борющихся за контроль над генофондом, один относительно достойный, и второй, щерящийся зубами хищника? Может, мы стали потомками неудачного смешения, и некоторые из нас злокачественны с момента появления на свет? Может быть. Спросите любого клинического специалиста в системе о том, как думает социопат. Он первым ответит вам, что не имеет ни малейшего представления. Социопаты страдают нарциссизмом и верят в то, что реальность — это то, что они считают реальностью. Вследствие этого они убедительные лжецы, зачастую способные пройти тест на детекторе лжи и сколотить большую команду сторонников. Посмотрите запись интервью Джеймса Эрла Рэя.[68] Выражение его лица напоминает мягкий воск, глаза лишены смысла и содержания, голос почтительный, лишенный всяких эмоций и заметного стремления в чем-то убедить слушателя.

К чему это отступление? Дело в том, что во время утренней поездки в округ Святой Марии я осознал всю свою ограниченность в деле разграничения правды и лжи, добра и зла в окружающих меня людях.

В трех милях от плантации «Кру ду Суд» я увидел «Сааб» с откидным верхом, припаркованный на обочине, и женщину, меняющую колесо, рядом с ним. Она уже открутила гайки и сняла спустившее колесо, но никак не могла поднять машину домкратом на достаточную высоту, чтобы установить запаску. Я остановил свой патрульный автомобиль на обочине, включил мигалку и перешел через дорогу. Варина Лебуф все еще сидела на корточках на гравии, борясь с запаской, не поднимая на меня взгляд. Ее отец сидел на пассажирском сиденье и курил, даже не пытаясь скрыть неприязнь в своих глазах. Я повернул ручку домкрата и поднял кузов «Сааба» на пару дюймов, чувствуя, как испепеляющий взгляд Джессе Лебуфа скользит по моей коже.

— Твой старик дымит, как паровоз, сразу после инфаркта? — спросил я.

Варина нанизала запаску на штифты и принялась закручивать гайки.

— Спроси у него сам, посмотрим, что он тебе ответит, — сказала она.

— Вы едете из дома твоего мужа?

— Это не твое дело.

— Алексис Дюпре на месте? Или твой муж?

— Оба на месте. И я не считаю Пьера своим мужем.

— Я думал, ты терпеть не можешь Алексиса.

— Мой отец хотел с ним поговорить.

Я наклонился, чтобы поговорить с ее отцом через водительское окно.

— Это правда, Джессе? — спросил я.

— Мне не нравится, что ты обращаешься ко мне по имени, — ответил он.

— Хорошо, мистер Джессе. Ранее вы убеждали меня в том, что не хотите никогда более пересекаться с семьей Дюпре. Вы что, поменяли свое мнение насчет них?

— Этот старый еврей должен мне денег, и я собираюсь их с него получить, — ответил он.

— Как дела у Пьера? — спросил я Варину.

— Неважно себя чувствует, и поделом ему. Знаешь, почему я проколола колесо? Мой чертов муж поставил на машину старые покрышки, чтобы сэкономить две сотни баксов, — она встала, на ее щеке чернел масляный мазок, — а у тебя сегодня какая главная проблема, Дэйв?

— Все. Ты, твой отец, твой муж Пьер, твой свекор Алексис. Но в данный момент моя основная проблема — это ты и твои шашни с моим другом Клетом Перселом.

— Какая же ты надменная скотина.

— Ты мне всегда нравилась. Жаль, что ты попыталась причинить вред моему другу.

— Ты не имеешь ни малейшего права обсуждать мою частную жизнь. Думала, что у Клета есть класс. Не могу поверить, чтобы он обсуждал наши с ним отношения с тобой.

Мимо проехал дизельный грузовик, за которым тащился шлейф из пыли и выхлопных газов. Его вес заставил «Сааб» вздрогнуть на домкрате. Когда я снова взглянул в глаза Варине, они были влажными.

— А почему твоему отцу было не позвонить Алексису Дюпре вместо того, чтобы тащиться к нему на дом в такую даль?

— Потому что я имею с людьми дело лицом к лицу, а не по телефону, — ответил Джессе Лебуф с пассажирского сиденья, — и оставь мою дочь в покое.

— Увидимся, — ответил я.

Варина тяжело дышала через нос, ее лицо перекосилось, и она чем-то напоминала ребенка, готового вот-вот расплакаться.

— Ты даже не представляешь, насколько сильно ты умеешь злить людей, — сказала она, — знаешь, когда-то давно у меня были к тебе нежные чувства. Но ты самое настоящее говно, Дэйв Робишо.

Я вернулся к патрульной машине и поехал по двухполосному шоссе в сторону плантации «Кру ду Суд». В зеркало заднего вида я видел, как Варина швырнула спущенное колесо и домкрат в багажник, хлопнула его крышкой и уставилась вверх по дороге в моем направлении. Если они с отцом и играли какую-то роль, их актерское мастерство поистине достигло уровня «Оскара».

Чернокожая служанка в серой униформе и белом переднике с оборками впустила меня в дом и отправилась на поиски Алексиса Дюпре, оставив меня стоять в прихожей. Он вышел, щурясь, как будто не мог меня узнать.

— Я — Дэйв Робишо из полицейского управления округа Иберия, — представился я.

— Ах, ну конечно, — ответил он, — как я мог забыть? Вы здесь по поводу моего внука?

— Да, сэр, я так понимаю, он пережил нападение в ресторане в Новом Орлеане. Он покинул место нападения, не предоставив никакой информации полиции города.

— Если я не ошибаюсь, мистер Робишо, ваш прошлый визит сюда был не слишком приятным. Я не всегда помню все детали. В чем же была загвоздка?

— Я назвал свою дочь ласковым прозвищем, а вы подумали, что я произнес слово «Ваффен».

— Пьер покинул ресторан в Новом Орлеане с тем, чтобы обратиться за медицинской помощью. В том же, что касается отсутствия его заявления в полиции, так любые контакты с полицейским управлением Нового Орлеана — это пустая трата времени.

— Могу ли я с ним поговорить?

— Он спит. Его сильно избили.

Я ждал, что Алексис Дюпре попросит меня покинуть дом, но он молчал. Это была моя третья встреча с ним, и каждый раз мне казалось, что я беседую с новым человеком. Он был истинным патрицием и ветераном Французского Сопротивления, чей разум уже находился на границе старческого слабоумия, он был вспыльчивой жертвой Холокоста и фамильярным патриархом, кости которого были столь тонкими, что могли принадлежать птице. Быть может, проблема была в моем восприятии? Может, Алексис Дюпре был просто стар, и мне не стоило удивляться его переменчивому поведению?

— Я пью чай с лимоном в библиотеке. Посидите со мной, — предложил он.

Не ожидая моего ответа, он отправился в отделанную дубом библиотеку с большим столом красного дерева, темными кожаными креслами и шкафом с алкогольными напитками. У противоположной стены, рядом с застекленными дверьми, стояла полка с большим Оксфордским словарем. Стены были завешаны большой коллекцией фотографий, сделанных по всему миру: крытый велотрек во Франции, ночные каналы Венеции, Великая Китайская стена, итальянские солдаты, марширующие через разрушенную деревню со страусовыми перьями за лентами касок. Среди снимков было даже изображение полуразрушенного замка крестоносцев на краю пустыни. Одна фотография показалась мне особенно интересной. На ней перед камерой стояла дюжина мужчин и женщин, выглядевших как партизаны. На них были береты и патронташи на груди с большими латунными патронами. Их вооружение, похоже, состояло из комбинации «маузеров», «ли-эннфилдов» и «льюисов». Они стояли на фоне белого, как мел, утеса, покрытого бороздами эрозии, а на верхней его части виднелись здания в огне артиллерийской атаки. На фотографии я обнаружил надпись «Алексису» с подписью Роберта Капы.[69]

— Вы знали Капу? — спросил я.

— Мы были друзьями, — ответил Дюпре, — эта фотография была сделана на передовой под Мадридом, прямо перед тем, как город пал. Но я встретил Роберта гораздо позже, уже после Второй мировой. Я работал на британскую и американскую разведку. А Роберт подорвался на мине в Индокитае в 1954 году, — старик жестом пригласил меня сесть, — это было замечательное время. Наши идеологические альтернативы были четко определены. Мы никогда не сомневались в том, кто прав в этой борьбе.

— Вы были в Сопротивлении?

— Мы называли это la maquis, «кустарник».

— Ведь еще и в Равенсбрюке были?

— Почему вы задаете все эти вопросы?

— Потому что я был во Вьетнаме. Я видел тигриные клетки и прочие штучки на острове-тюрьме, которыми пользовались и французы, и, в свое время, японские имперские силы. У меня нет опыта, подобного вашему, но и я видел краем глаза то, что Оруэлл называл «кровавой рукой» империи в действии.

— Я думаю, что у вас неверное представление о моем опыте. Я не считаю себя жертвой. Я выжил в лагере только потому, что я работал. Я делал то, что мне говорили. Я не выказывал неуважения. Каждый день я заставлял себя следовать солдатской дисциплине и никогда не жаловался на свою ситуацию или свое физическое состояние. Я никогда не умолял. Я скорее умру, чем буду о чем-то просить. Я понял, что мольбы всегда ведут к презрению и делают из человека жертву.

— Понимаю, — ответил я. Но его рассказ шел вразрез с тем, что упоминал Пьер Дюпре. Я постарался сделать так, чтобы эта разница не отразилась на моем лице. — Капа был коммунистом?

— Я восхищался Робертом и уважал его, а потому никогда не спрашивал его об этом.

— Итальянские солдаты с перьями на касках. Эта фотография сделана в Эфиопии, не так ли?

— Вполне возможно. Я хотел стать фотожурналистом, но война нарушила мои планы, — ответил Дюпре, — надеюсь, что мои неудовлетворенные устремления найдут вторую и более успешную реализацию в жизни моего внука.

— Жан Поль Сартр был в Сопротивлении, вы знали его?

— Нет, мистер Сартр не был в Сопротивлении. Он был сопротивляющимся писателем, а не писавшим членом Сопротивления, а это большая разница. И знаете, чьи это слова? Его друга Альбера Камю.

— Этого я не знал, — признался я.

Я быстро понял, что Алексис Дюпре был скользким и уклончивым, как уж на сковородке. Я смотрел на него, сидящего за столом, и меня переполняло ощущение, которое я не могу полностью объяснить даже сегодня. Его стоицизм впечатлял. Для своих лет он выглядел аристократичным и привлекательным. Но аура вокруг него заставляла слова застревать в моем горле, когда я пытался говорить с ним нормальным голосом. Быть может, дело было в комбинации вещей, которые сами по себе были поверхностными и неглубокими: запах мази для натирки от простуды, исходящий от его одежды, участки обесцвеченной кожи, похожие на маленькие карциномы, на его руках и груди, черное сияние его глаз. По какой-то причине каждое проведенное с ним мгновение заставляло меня чувствовать себя униженным.

Скажу иначе. Вам доводилось находиться в компании с человеком, к которому вы боялись чувствовать сострадание? Вы пожимаете ему руку, Но его коварство и вероломство оставляют следы на ваших ладонях. Вы подсознательно молитесь, чтобы он оказался лучше, чем вы думаете. И в действительности вы боитесь услышать от него слова признательности, ведь это заставит вас осознать, что вы запутались в его паутине. Это как подобрать попутчика, который усаживается в пассажирское кресло и бросает на вас взгляд, от которого по спине идут мурашки.

Действительно ли Алексис Дюпре видел красное зарево газовых печей, гудящих по ночам, и чувствовал странный запах из высоких кирпичных дымоходов над зданием, где погибли его друзья, братья, сестры и родители? Действительно ли он стоял в ряду других скелетов в полосатых униформах и кепках, щипая и царапая свои щеки, чтобы их цвет позволил ему пройти отбор? Видел ли он, как офицер СС приставляет «люгер» к голове дрожащего, плачущего ребенка, державшего голову своего отца в бочке с водой? Действительно ли память этого человека была хранилищем образов, способных свести большинство из нас с ума?

— У вас странное выражение лица, мистер Робишо, — нарушил старик затянувшуюся паузу.

— Прошу прощения, — ответил я. — Я бы очень хотел увидеться с вашимвнуком, и сразу бы уехал.

— Он принял много лекарств. Быть может, в другой раз. Пожалуйста, пейте свой чай.

— Мистер Дюпре, ваш внук рассказывал мне о том, что вы выжили в Равенсбрюке потому, что вас использовали в медицинских экспериментах.

— Это не так. В Равенсбрюке не проводилось медицинских экспериментов. Эту чушь придумали уже после войны.

— Прошу прощения?

— Верьте кому хотите. Я был там. Пойду, проверю, как там Пьер. Он поговорит с вами, если будет в состоянии. А пока что, пожалуйста, заканчивайте свой чай.

У меня было такое впечатление, что меня одновременно пригласили остаться и попросили немедленно уйти. Старший Дюпре прошел через столовую и поднялся вверх по винтовой лестнице. Пока его не было, я поднялся и засмотрелся через стеклянную дверь на канал и камелии, цветущие в саду. Затем я заметил толстую книгу с позолоченными краями в переплете из мягкой кожи темно-бордового цвета, лежащую горизонтально на полке сразу под Оксфордским словарем. На первый взгляд, в ней не было ничего необычного. Необычными были легкие пряди волос, струящиеся из нее.

Я слышал, как Алексис Дюпре беседует с кем-то наверху. Я взял книгу, положил на словарь и открыл. Страницы были испещрены каллиграфическими записями, написанными старой чернильной ручкой. Некоторые записи были на французском, некоторые на итальянском, попадались на английском и немецком. Из того, что я понял, большая часть записей представляла собой наблюдения в области нордической мифологии, флорентийского искусства, андалузских цыган и этнической принадлежности примитивных народов Балкан. Я пролистал книгу до последних страниц и обнаружил не менее двадцати локонов волос всевозможных цветов и оттенков, либо приклеенных скотчем прямо к бумаге, либо находящихся в крохотных пластиковых мешочках. Я почувствовал, как запершило в горле, как загорелись мои глаза, и подумал, не слишком ли у меня развито воображение. Я закрыл том и положил его на место под словарем, и в следующее мгновение Алексис Дюпре появился внизу винтовой лестницы в дальнем конце коридора.

Он вошел в библиотеку и закрыл за собой дверь.

— Пьер принимает душ, дайте ему минуту-две, и он встретится с вами, — сообщил он, — будьте любезны с ним, мистер Робишо, он переживает не лучшие времена.

— Вы имеете в виду избиение, о котором он не заявил?

— Нет, его карьеру художника. Его талант игнорируется, и только потому, что на него оказали влияние великие художники конца девятнадцатого и начала двадцатого веков. Мир искусства контролируется горсткой людей в Нью-Йорке. Большая часть из них — это идиоты, считающие, что обрамленный в рамку кусок свиной ветчины, облепленный мухами, это выражение внутренней идеи. В жизни Америки есть много фальши, но мир искусства, вероятнее всего, самый вопиющий тому пример.

Сквозь стекло двери я увидел человека с коротко подстриженными седыми волосами в черном костюме и римском воротничке бледно-лилового цвета, идущего по газону в сторону огромного синего внедорожника, припаркованного под дубами. Я уже встречал его раньше, но не мог вспомнить где. Алексис Дюпре подошел к полке, положил руку на открытый словарь и улыбнулся:

— Вы искали какое-то слово?

— Нет, — ответил я.

Он опустил руку к журналу в переплете темно-бордового цвета и подвинул его так, чтобы края книги были параллельны полке.

— Я думал, что вы воспользовались моим словарем и случайно коснулись моего путевого журнала.

— Может быть, я несколько неуклюж.

— Мистер Робишо, я думаю, что вы далеки от неуклюжести. Почему бы вам не подняться и не побеседовать с Пьером, а потом, я уверен, вам пора будет возвращаться в офис, чтобы и далее служить и защищать. Вы ведь так это называете, «служить и защищать»?

— Тот человек, прошедший по газону, ведь он же священник, евангелист, выступающий по телевизору, не так ли?

— Возможно. Подобные люди очень активны в наших краях, шныряют тут и там, спасают людей от них самих. Вы очень наблюдательны и, очевидно, хорошо образованы, мистер Робишо. Позвольте спросить, как вы очутились в подобном месте, зациклившись на вопросах, на которые абсолютно всем наплевать? Наверное, не самая приятная у вас участь.

— Подумаю об этом на досуге, сэр. Обязательно еще побеседуем на эту тему. Также хотелось бы как-нибудь поговорить с вами по поводу дневника ваших путешествий. Уверен, что за многие годы ваших странствий у вас накопилась целая коллекция историй.

Одним из немногих преимуществ возраста является тот факт, что можно безнаказанно относиться к старому сукиному сыну так, как он того заслуживает.

Пьер Дюпре лежал на растяжке на кровати, вплотную подвинутой к окну с тем, чтобы предоставить ему полный обзор живописной картины газона, камелий, розовых кустов, дубов, покрытых испанским мхом, и теннисного корта, глиняная поверхность которого была покрыта сухими листьями. Бабье лето не сдавало позиции, но на теннисном корте, похоже, стояла круглогодичная зима. Впрочем, как мне кажется, Пьера Дюпре подобные вопросы вовсе не заботили.

Следы ожогов на его лбу, носу и подбородке блестели от мази, густые черные волосы были полны крема, шея приобрела желто-фиолетовый оттенок из-за синяков. Через окно я видел, как внедорожник священника поворачивает с подъездной дороги на шоссе.

— В мой последний визит сюда… — начал было я.

— Я хотел бы извиниться за это, — прервал меня Пьер, — я наговорил много такого, о чем теперь жалею. Причем я не просто жалею о своих словах, они были неправдой.

— Вы про то, как назвали меня белым мусором?

— Мне искренне жаль, мистер Робишо. Это непростительные слова с моей стороны.

— Мне звонил детектив из полиции Нового Орлеана и сообщил о нападении на вас и ваших друзей в ресторане. Ваш дедушка сказал, что вы не слишком-то доверяете системе, а потому не заявили в полицию и, судя по всему, решили спустить дело на тормозах. Не слишком ли всепрощающе?

— А вы можете себе представить, что с этой историей сделают средства массовой информации? Три взрослых мужика избиты в хлам одной молодой женщиной? Я сам с трудом понимаю, как это произошло.

— Как вы думаете, что ее спровоцировало?

— Она сказала, что она из музея Гуггенхайма в Нью-Йорке, а потом слетела с катушек.

— Ей что, не понравились ваши картины?

— Вы здесь для того, чтобы меня унижать?

— Ваш дом только что покинул священник. Ведь это был Амиде Бруссар, не так ли? Я видел его выступления по телевизору несколько раз. Уж он-то знает, как приносить голоса избирателей, — сказал я.

— Прошу прощения?

— Аборты, однополые браки, подобные штуки — срабатывает каждый раз.

Пьер достал таблетку из бутылочки на прикроватной тумбочке и положил под язык. Он вздрогнул и поморщился, поменяв позу на кровати, и я понял, что, вероятно, он получил травмы в таких местах, которые будут болеть еще долго.

— Вы не могли бы налить мне стакан воды, пожалуйста?

Я наполнил стакан из зеленой бутылки на тумбочке и передал его Пьеру. Демонстрация слабости и попытки превратить меня в сиделку казались скорее делаными, нежели настоящими, и я подумал, а есть ли хоть что-то в поместье Дюпре, что было бы хоть на дюйм глубже фасада на заранее подготовленной сцене. Он повернул голову на подушке и с тоской всмотрелся вдаль, напоминая карикатуру на члена королевской семьи в изгнании. Я ждал, что он заговорит, но он молчал.

— Почему бы вам не выложить все начистоту и не оставить это позади?

Он слегка кивнул, как будто закончив философский спор с самим собой.

— Я оскорбил ее. Поэтому она меня и атаковала. Я назвал ее жидовкой.

— Даже несмотря на то, что ваш дед пережил Холокост?

— Именно поэтому. Достали постоянные пересказы историй о трудной жизни моего деда. Вы знали мою мать?

— Нет, не знал.

— Она покончила с собой. Спрыгнула с пассажирского лайнера у Канарских островов.

Теперь промолчал я. Мне не были интересны взлеты и падения его семьи. Всю свою жизнь я видел то зло, которое приносили Дюпре, их родственники и корпоративные партнеры бедным и беспомощным. Хуже того, их надменность и имперское поведение всегда были обратно пропорциональны степени защищенности простых рабочих людей, которых они эксплуатировали и травмировали.

— Вы знаете моего отца? — спросил он.

— Нет, я никогда не встречался с ним.

— Нет, встречались.

— Боюсь, я вас не понимаю.

— Вы знаете моего отца. Он все еще жив. Вы только что беседовали с ним внизу. Алексис Дюпре одновременно мой дед и мой отец. Моя мать была его дочерью.

Я внимательно вгляделся в его лицо, глаза, язык тела в поисках хоть какого-либо намека на ложь — изменения выражения лица, тика, невольной гримасы. Я не увидел ничего.

— Может, вам подобные вещи скорее психотерапевту надо рассказывать? — сказал я. — Я здесь по одной-единственной причине — Дэн Магелли, мой друг из полиции Нового Орлеана, позвонил мне и попросил узнать, почему кто-то с вашим прошлым позволил напасть на себя и своих друзей, и даже не позвонил в «911». Я не думаю, что вы предоставили достаточный ответ. Как зовут тех двоих, с кем вы были в ресторане?

— Спросите у них, когда найдете. Мне эта тема более не интересна.

— Возьмите-ка вы эту чушь, что вы мне наговорили, и засуньте себе в одно место, — сказал я, чувствуя, как внутри закипает злость. — Я думаю, что вы вели бизнес с Биксом Голайтли, Фрэнки Джиакано и Вейлоном Граймзом. Это было как-то связано с поддельными или крадеными картинами. Вы также замешаны в чем-то гораздо более крупном и важном. Бикс, Фрэнки и Вейлон уже кормят червей, но на деле они никогда не были игроками. Что вы задумали, Пьер, вместе с вашей женой, тестем и тем телеевангелистом? Нутром чую, дело здесь нечисто.

Я открыто смеялся над ним и заметил, как потускнело его лицо и потемнели глаза, как будто игла его проигрывателя соскочила с нужной борозды на пластинке. Пьер прикусил нижнюю губу, стараясь собраться.

— Я причинил ей боль, — выдавил он.

— Кому?

— Вы спросили меня, что спровоцировало ту женщину. Я сжал ее пальцы в своей ладони и делал это до тех пор, пока, как я думал, они не сломаются. При этом я смеялся над ней. И мне это нравилось. Спросите себя, что за мужчина может так поступить с женщиной. Вот почему я не позвонил в полицию.

— И потом, зализывая раны на койке, вы стали другим человеком?

— Я только что поделился с вами самыми грязными секретами моей семьи. Вы думаете, я делаю это в надежде на ваше сопереживание? Я рассказал все это преподобному Бруссару. Мой дед украл мое детство и уничтожил мою мать. Все эти годы я защищал его. И знаете, почему? Он — это все, что осталось от моей семьи.

Хороший лжец всегда вплетает элемент правды в свой обман. Я не знал, относится ли это к Пьеру Дюпре. Его руки казались неестественно большими на простыни. Они были широкими и толстыми, они не могли принадлежать художнику, музыканту или даже скульптору. Это были руки мужчины, который почти сломал женщине руку. Я не думаю, что Пьер Дюпре лгал лишь для того, чтобы обмануть других. Я думаю, он хотел обмануть и самого себя. Я думаю, что он был генетическим кошмаром, подтверждением мнения Гитлера и Гиммлера о том, что чистое зло может передаваться по наследству.

Я выехал из анклава Дюпре на двухполосное шоссе и отправился обратно в Новую Иберию. Облака на юге напоминали громадные клубы промышленного пожара, и я задумался о том, что, быть может, это очистные бригады на море сжигали какую-то часть из тех двух миллионов баррелей нефти, выброшенной в море в результате аварии. А может, это были просто облака, полные дождя и электричества, летом пахнущие йодом, морскими водорослями и мелкой рыбешкой. Когда я приблизился к Новой Иберии, солнце уже скрылось за облаками, поднялся ветер и тростниковые поля, коридоры черных дубов и мерцающая поверхность Байю-Тек превратили окружающий мир в Луизиану моей молодости. «Природа самодостаточна», — писал поэт. Но все это было лишь сном, как и слова знаменитой песни Джимми Клэнтона 1958 года.

Десять минут спустя я припарковался перед офисом Клета Персела на Мэйн и зашел внутрь. За столом в приемной Гретхен Хоровитц китайскими палочками поглощала лапшу и прочие прелести китайской кухни, доставляемой на дом. На складных стульях в приемной сидели три бездельника, тушащие сигареты об пол и чистящие себе ногти.

— Где Клет? — спросил я.

— Не здесь, — ответила Гретхен, запихивая в рот клубок лапши, не удосужившись даже посмотреть в мою сторону.

Я перевернул табличку «открыто» на двери так, чтобы в окружающий мир смотрела сторона со словом «закрыто», затем закрыл жалюзи на двери и больших окнах в приемной.

— Вы, трое, проваливайте, — бросил я посетителям.

Они не двинулись. У одного лицо было похоже на топор, а глаза были кристально чистыми, как у психопата или метадонового наркомана. У второго была стрижка под крысиный хвост, кольца в бровях и темно-синяя татуировка пениса с причиндалами на горле. Третий, здоровяк, был одет в рабочий комбинезон и пах, как гниющий в канаве слон. Его ручищи были покрыты татуировками одного цвета от запястий до подмышек — болезненное и требующее долгого времени удовольствие, в системе именуемое «рукавами». Внутри узоров и рисунков его татуировок не было ни одного слова, но послание для их созерцателя на тюремном дворе было ясным: «если хочешь досидеть свой срок живым, проваливай».

Я показал им значок.

— Вы, парни, кажется, не местные. Если вы свалили из-под залога Нига Роузуотера и Ви Вилли Бимштайна, рекомендую вам тащить свои задницы обратно в Новый Орлеан. По-любому, выметайтесь из офиса и не возвращайтесь сюда, пока я не уйду.

— А если нет? — спросил здоровяк.

— Заставим тебя принять душ, — ответил я.

Они ушли, я запер дверь.

— И что, по-твоему, ты делаешь? — спросила Гретхен, ковыряясь в своей лапше.

— Сообщаю тебе последние новости.

— Тебя приняли в Общество преждевременной эякуляции?

— Первое — тебе не стоит посылать детектива шерифа округа Иберия в задницу.

— Ох, да, мне прям так стыдно и неудобно.

Я пододвинул металлический стул к столу и сел. Девушка продолжала есть, не поднимая глаз.

— Я не совсем уверен, кто же ты, Гретхен. Может, в тебе больше понтов, чем содержания. Может, жизнь тебя чуток потрепала. Может, ты побывала на темной стороне. Это не важно. Люди, живущие на плантации «Кру ду Суд», могут походить на всех остальных, но они не такие. Я не могу сказать тебе, кто они, но могу точно сказать, что они не такие, как все. Три отморозка, которых я только что выкинул отсюда, — это рецидивисты, и они никогда не поймут, что служат интересам людей, прямо заинтересованных в том, чтобы мы все были заняты крысиной возней, — я сделал паузу. — Ты хоть что-нибудь из моих слов понимаешь?

Она закрыла глаза, как будто пытаясь придумать ответ на мой вопрос.

— Поняла. Ты закрываешь офис своего друга и выкидываешь его клиентов из города, потому что у тебя есть доступ к великому источнику знания, закрытому для всех остальных?

— Ты умная женщина. Почему бы тебе не прекратить вести себя как подросток с поведенческими отклонениями? Я только что говорил с Алексисом Дюпре. Пока он был в другой комнате, я заглянул в дневник, который он явно ведет многие годы. Там между страниц не менее двух десятков локонов волос.

Гретхен продолжала ковыряться в коробке с лапшой, но ее рука замедлилась и остановилась, она моргнула и уставилась в угол комнаты.

— Ты ему что-нибудь сказал? — спросила она.

— Нет. Но я думаю, он знает, что я видел локоны.

— Как называется то место, где он побывал?

— Равенсбрюк, — ответил я.

— Разве это не они отрезали по локону волос у тех, кого убивали?

— Да, особенно в женских лагерях, — подтвердил я.

— Может, он просто слабоумный старик. А может, сексуальный маньяк, любящий разглядывать свои трофеи.

— Это возможно, — ответил я, — какие еще есть варианты?

— Педофил?

— Об этом мы бы знали.

— Волосы выглядели старыми?

— Да, по большей части.

Она положила остатки еды в пакет, в котором ее доставили, и аккуратно положила его в мусорное ведро.

— Я говорила Клету, что старик вызвал у меня странные ощущения, как будто его пальцы ползали по всему моему телу, — Гретхен изучала пол, и затем резко посмотрела мне прямо в лицо.

— Он был одним из них?

— Одним из кого?

— Он не еврей? Он был одним из нацистов, которые работали в этих лагерях? Он загонял женщин, детей и больных в газовые камеры? Это ты пытаешься сказать?

— Пьер говорит, что Алексис не только его дед, но и отец, — добавил я, — а теперь скажи мне, кто здесь врет, кто олицетворяет зло и кто говорит правду. Ты разворошила настоящее осиное гнездо.

Я услышал, как в двери поворачивается ключ, как жалюзи стучат по стеклу, и входная дверь распахнулась.

— Что тут происходит? — спросил Клет, держа в руке сложенный вдвое желтый конверт.

— Гретхен ела китайскую лапшу. Я выкинул трех твоих клиентов. Мы оба думаем, что Алексис Дюпре — беглый нацист, а не еврей, прошедший лагерь смерти, — ответил я. — А так достаточно обычный и скучный день.

Глава 17

Мы с Клетом отправились в его кабинет, и я рассказал ему о своем визите на плантацию Дюпре.

— То есть ты думаешь, что старик — военный преступник? — спросил он.

— Возможно. Он говорит, что пережил Равенсбрюк только благодаря своей внутренней дисциплине и тому, что он выполнял все, что велели ему охранники. Его послушать, так все, кто там погиб, виноваты в своей смерти. Еще он сказал, что Роберт Капа — его друг, но при этом он не знал, был ли Капа коммунистом. У него на стене висит фотография итальянских солдат, как мне кажется, во время их эфиопской кампании. Они применяли химическое оружие против людей, вооруженных только стрелами и копьями. Скажи мне, какая жертва фашизма повесила бы подобную фотографию себе на стену?

Я заметил, что теряю внимание Клета.

— Клет, я знаю это твое выражение лица. Что ты опять натворил? — спросил я.

— Подожди, — ответил он.

Он отправил Гретхен куда-то по делам, затем закрыл дверь и открыл конверт, с которым заявился в офис, достав из него две карты памяти.

— Я залез в апартаменты Варины Лебуф в Лафайетте и в ее дом в Сайпермонт-Пойнт. Ты был прав насчет мишки на диване. Это камера. На полке в Лафайетте я нашел такую же.

— Ты вломился в ее дом и ее квартиру?

— Не совсем. Я показал свой значок частного детектива менеджеру апартаментов в Лафайетте.

— А как ты пробрался в ее дом в Сайпермор-Пойнт?

— Ключ был в цветочном горшке.

— Откуда ты знал, что он будет там?

— Она мне показала. На тот случай, если я захочу зайти, пока ее старика нет дома. — Клет увидел выражение моего лица. — Ну да, да, я воспользовался ее доверием, стыд мне и позор. Так ты хочешь посмотреть или нет?

— Нет, не хочу. Не думаю, что и тебе стоит это делать.

— А вдруг на записи я? Думаешь, я должен это проигнорировать? — спросил Клет, загружая первую карту в свой компьютер.

— Не делай его сильнее.

— Кого?

— Зло.

— Ты думаешь, Варина Лебуф — зло?

— Я вообще не знаю, что она и кто она. Просто держись от нее подальше. И держись подальше от того дерьма на карте.

— И что мне с этим делать?

— Верни ей. Отнесись к этому с пониманием, пусть она сама живет в своем обмане.

— А вдруг я смогу сделать вторую карьеру в качестве модели на обложках порножурналов? Расслабься. Ты заставляешь меня чувствовать себя ужасно, Дэйв.

— Ну что я могу сказать на это?

— Лучше помолчи, — попросил меня Клет.

Он сел за клавиатуру, пиджак натянулся, как струна на его огромных плечах, а шляпу он надвинул на глаза так, словно подсознательно пытался скрыть их от чужих взглядов. Первым кадром на экране появилась обнаженная Варина, спиной к камере, медленно направляющаяся в сторону обнаженного мужчины, лежащего на диване, небрежно закинув руку за голову, его загорелая грудь покрыта лесом густых черных волос. Это был не Клет.

— Адиос! — выкрикнул я.

— Да ладно, Дэйв. Я слишком далеко с этим зашел. Я не хочу в одиночку все это просматривать. Я и так чувствую себя извращенцем.

И после этих слов я сказал то, что, думал, никогда не скажу Клету Перселу:

— Нет, партнер, в этом я не с тобой.

В кармане у меня завибрировал мобильный, звонила Хелен Суле.

— Ты где?

— В офисе у Клета.

— А что это там за звуки на фоне?

— Клет, выключи звук! — прошипел я.

— Да чем вы там вообще занимаетесь? — спросила она.

— Ничем. Я как раз уходил.

— Ты что-нибудь знаешь об акулах-молотах? — спросила Хелен.

— Они жрут скатов и собственную молодежь. Самцы кусают самок, пока те не согласятся с ними спариваться.

— Я имею в виду, где они живут или чем они там питаются.

— Плавают где хотят. С чего это ты спрашиваешь меня про этих акул?

— В интернете только что появились фотографии из округа Лафурше. Теперь мы знаем, что произошло с Чадом Патином, — ответила она.

Рыболов-спортсмен ловил рыбу на блесну с аутригерами к юго-западу от острова Гранд, когда на крючок ему попалась, как показалось, песчаная акула. Катушка начала раскручиваться все быстрее и быстрее, и леска разматывалась с такой скоростью и свистом, что из-под кронштейна катушки пошел дым. Пытаясь не сломать удочку, рыболов повернул лодку вспять, в том же направлении, в котором пыталась скрыться акула. С борта лодки можно было видеть длинную торпедообразную тень, на мгновение появляющуюся над волнами, но уже в следующее мгновение спинной плавник разрезал волну надвое, и торпеда снова отправилась вглубь, оставляя за собой облако мелких пузырьков. На мгновение леска провисла, как будто оборвалась, и рыбак убрал тягу, отправив лодку в дрейф. На миг создалось впечатление, что все замерло, море сверкало идеальным блеском, словно смазанное детским маслом, мотор катера тихо ворчал под поверхностью воды. Над суденышком медленно и важно пролетели пеликаны, сделав широкий разворот, как они всегда делают, прежде чем убрать крылья и спикировать в море, но они быстро потеряли интерес к катеру и отправились искать удачи в другом месте. Внезапно с глубины на поверхность поднялся целый косяк мелких рыбешек, словно кто-то кинул в воду горсть серебряных монеток.

С шумным всплеском акула-молот вынырнула на поверхность, пытаясь избавиться от запутавшейся в жабрах лески, теряя кровь из ран на боку, оставленных стальными грузилами с крюками. Ее спина загорела на солнце, что и давало ей цвет песчаной акулы. Ее живот был бледным, как поганка, никогда не видевшая света. Ее глаза, расположенные по бокам головы, по форме напоминающей наковальню, поблескивали и чем-то смахивали на картину кубиста. Ее длина от носа и до кончика хвоста была не меньше четырех метров.

Все это было записано на смартфон рыболова, в котором также хранились фотографии того, как он с партнером баграми цепляют акулу за жабры и пасть и подтягивают на достаточно расстояние, чтобы ударить по голове топором. Затем рыболов перевернул акулу на спину, вставил нож в ее анальное отверстие и разрезал ей брюхо. Содержимое ее чрева, вывалившееся на палубу, однако, оказалось совсем не таким, как можно было бы ожидать.

У молотов маленькая ротовая полость для акулы такого размера, и им требуется достаточно много времени, чтобы проглотить свою жертву. Судя по всему, эта рыбина сумела сожрать все, что ей скормили. Ее жертва, судя по всему, была распилена на части пилой, О деталях содержимого ее желудка не слишком приятно рассказывать, и только две его части заслуживают внимания, по крайней мере, с криминалистической точки зрения. Среди содержимого ее желудка, разбросанного по палубе, лежала ладонь белого мужчины с кольцом на пальце и часть предплечья. Позже патологоанатом в округе Лафершу снимет кольцо с пальца и обнаружит на внутренней его поверхности гравировку — «Чад Патин». Еще одной важной криминалистической находкой станет обнаружение двух пуль калибра 223 в уцелевшей части спины жертвы.

Чад Патин пытался убить меня выстрелом из дробовика, который он произвел из кабины грузовика-рефрижератора. Но когда я рассматривал фотографии на экране компьютера Хелен, то не мог чувствовать к нему враждебности. Когда он позвонил мне посреди ночи из Дес-Аллемандс, умоляя о помощи, я не обратил особого внимания на его слова, особенно на его байку о существовании заговора, члены которого контролировали события в жизнях тех, кто стоит ниже их в пищевой цепи. Его упоминание о существовании мистической фигуры по имени Ангел или Анджелле и рассказ о смерти какого-то бедолаги в железной деве также показались мне галлюцинациями наркомана. Но я все же выслушал Чада Патина. Он говорил, что занимался перевозкой наркотиков и проституток из Мексики в Соединенные Штаты. Он также обмолвился о том, что бросил свой живой груз в запертом грузовике, вероятно, оставив умирать людей от отсутствия воздуха и воды. Вот в это я поверил. Чад признался в том, что пытался меня убить, и, не краснея, попросил у меня денег с тем, чтобы убраться из страны. По его мнению, эта просьба была абсолютно разумной. Я смотрел на все это скептически, хотя в реальности его точка зрения — это то, с чем представители правоохранительных органов сталкиваются каждый день. Настоящая проблема была не в Чаде Патине. Проблема была в том, что я не обратил ни малейшего внимания на его рассказ о существовании таинственного острова, где мои современники пользуются методами пыток из средневековой Европы.

Хелен откинулась на спинку кресла, покусывая ногти, уставившись пустым взглядом на экран компьютера с фотографиями застывших останков Чада Патина на палубе катера.

— Не понимаю, — сказала она.

— Почему с него не сняли кольцо? — спросил я.

— Это, и тот факт, что его просто сбросили за борт. Неужели они ничему не научились после того, как выкинули за борт Блу Мелтон в куске льда?

— Может, они и не выбрасывали его в воду. Может, он убегал, и кто-то выстрелил ему в спину из 223 калибра, например, из «АР-15» или «М-16». Чад упал с лодки, и они не смогли в темноте найти его тело.

— Ты веришь в это дерьмо насчет острова с камерой пыток?

— Патин говорил о том, что он слышал на записи. Может, пленка была подделкой или вообще записью звукоряда какого-нибудь ужастика. Кто знает? Но кто-то уничтожил квартиру Патина огнеметом. Вот это понять уже сложнее. Для меня большей проблемой представляется этот человек — Ангел или Анджелле. А идея заговора уж слишком похожа на байки насчет Нового мирового порядка или Трехсторонней комиссии.

— Ты не веришь в заговоры?

— Не верю в заговоры с формальными наименованиями.

— Ты что, порнуху смотрел, когда я тебе позвонила?

— Не совсем.

— Вы с Клетом смотрели старые-добрые фильмы про немецких сантехников?

— Да отстань ты уже, Хелен. Клет переживает трудные времена.

— Я тоже. Только у меня это называется делать свою работу. У него что, в офисе новичок появился?

— Она временный сотрудник.

— Как ее зовут?

— Насчет порнофильма ты попала в точку. Варина Лебуф, вероятно, вымогает деньги у своих любовников. Клет с ней связался.

— Не меняй тему. Как ее зовут?

Я поднялся с кресла и направился к выходу:

— Дай Клету вздохнуть свободно. Он справится. Он всегда справляется. Он лучший коп из всех, кого мы с тобой знали.

— Я хочу с ней познакомиться.

— Зачем?

— Ты знаешь, зачем, старичок. Хочешь верь, хочешь не верь, но мы на одной стороне. Только вот не вам двоим писать правила, — ответила Хелен.

Спустя час мне позвонил Клет.

— Меня на этих картах памяти нет, но зато там много других мужиков, — сообщил он, — пара из них — подрядчики-инсайдеры, сделавшие большие бабки на восстановлении Нового Орлеана. Заметил пару адвокатишек и нефтяников, некоторых вообще впервые вижу. По-любому, никаких больших открытий я не сделал. Если честно, хочется выйти на улицу и проблеваться. Не мое это.

— Она шантажистка. Это для тебя не открытие?

— Может, она просто прикрывает свою задницу.

— Прекрасная игра слов — да ты послушай себя!

— Может, это ее фетиш. Кто из нас идеален? В любом случае меня она в это не втянула.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— Но чем же?

— Ты собираешься опять к ней, вот о чем.

— Ну и пускай, что она со странностями. Это же не делает из нее Лукрецию Борджиа Южной Луизианы.

— Ну, сколько можно? Насколько сильно ты должен пострадать, чтобы понять, что делаешь с собой?

— Может, она мне все еще нравится. Менеджер апартаментов в Лафайетте, должно быть, сказал ей, что я был в ее квартире, но она не сдала меня.

— Знаешь, большинство вымогателей не звонят в полицию, чтобы сообщить о краже их шантажных материалов.

— Дэйв, ты меня распинаешь за то, чего я не делал. Я не говорил, что снова собираюсь кувыркаться с Вариной. Я просто говорю, что нет только плохих или только хороших людей. Смотри, я все это сожгу и забуду об этом. Хотелось бы никогда этого не видеть. Хотелось бы, чтобы я с ней не переспал. Хотелось бы, чтобы я не убил случайно ту мамасан с детишками во Вьетнаме. Хотелось бы, чтобы я не просрал свою карьеру в полиции. Вся моя жизнь — это коллекция поступков, о которых я сожалею. Что еще мне сказать?

— Я думаю, что Пьер, Варина и Алексис — это гораздо более тесная компания, чем они хотят казаться. Может, они и ненавидят друг друга, но они точно в одной лодке.

— Этого мы не знаем, — отрезал Персел.

— Останки Чада Патина только что обнаружили в брюхе акулы-молота, пойманной одним парнем к югу от острова Гранд, Завязывай эту глупую возню с Вариной. Она знает, что ты сердечный человек, и использует тебя.

— А почему бы тебе, твою мать, не вести себя более уважительно?

— Ты — лучший из людей, что я знал. Я что, должен стоять в сторонке, засунув руки в карманы, и наблюдать, как кто-то пытается запудрить тебе башку?

— Так что ты сказал насчет Патина?

— В его останках было две пули от винтовки. Вероятно, он пытался сбежать от своих похитителей, тогда его и пристрелили. Он рассказывал мне об острове, где хозяйничают люди, которые записали на пленку, как парня до смерти зажимают в железной деве. Я думаю, что он, вероятно, говорил правду. Проснись, Клетус. В сравнении с тем, с чем мы имеем дело сейчас, Бикс Голайтли — это просто Далай-лама.

— Дэйв?

— Что?

— Ты наверняка слышал про то, что типа кувыркаешься с молоденькой для того, чтобы снова почувствовать себя молодым?

— И что?

— Это действительно работает. Пока ты не выходишь из душа на следующее утро, не смотришь в зеркало и не видишь в нем старого толстого бегемота.

Клет повесил трубку и уставился сквозь окно на канал. Чернокожий мужчина сидел на перевернутом ведре и рыбачил с удочкой из тростника в тени разводного моста. Вдоль берегов плотно росли водяные гиацинты, а на дальней стороне канала располагался старый серый госпиталь и монастырь, переделанный под бизнес-центр с офисами, располагающийся в тени огромных дубов. Поднялся ветер, заставив мох на деревьях встать по стойке «смирно» и засыпав чисто выбритый газон дубовыми листьями. Клет потер глаза ладонью и почувствовал большую усталость, пришедшую, казалось, из ниоткуда. Он крутанул колесико зажигалки «Зиппо», поставил ее в центр пепельницы и пинцетом поднес к огню карты памяти, которые выкрал у Варины Лебуф.

Персел оставил дверь офиса открытой и не заметил, что Гретхен Хоровитц уже вернулась с заданий, куда он ее отправил сразу же, как появился у себя в офисе. Она постучала о косяк и вошла.

— Я не хотела подслушивать, но все же слышала ваш разговор, — сообщила она.

Клет смотрел, как карты памяти скручиваются и чернеют в пламени его «Зиппо». Он бросил искореженные кусочки пластмассы в пепельницу.

— И что? — спросил он.

— Мне хотелось бы, чтобы ты больше доверял мне.

— В чем?

— Во всем. Если бы ты мне верил, я могла бы помочь.

— Девочка, ты не знаешь, о чем говоришь, и не важно, как потрепала тебя жизнь.

— Я сказала не называть меня так.

— Нет ничего плохого в том, чтобы быть ребенком. Мы все хотим оставаться детьми. Именно поэтому мы портим себе жизнь, постоянно стараясь быть не теми, кем мы являемся на самом деле.

— Не нравится мне, когда ты так говоришь. И мне не нравится, что эта женщина делает с тобой.

— Ты почту получила?

— Да.

— В «Федэкс» в Лафайетте съездила?

— Да.

— Тогда ты выполнила свою работу. Закрыли тему.

— Можно, я возьму отгул на вторую половину дня?

— И чем ты собираешься заняться?

Гретхен наклонилась над столом. Ее плечи были слишком велики для ее блузки, на руках играли мышцы. Фиолетовый цвет ее глаз, казалось, стал еще более глубоким, когда она посмотрела ему прямо в лицо.

— Личными делами.

— Я думаю, тебе лучше остаться.

— Хочу купить себе машину. Может, подержанный пикап.

— Не приближайся к Варине Лебуф, — предупредил Клет.

— Может, ты сам своему совету последуешь? Ты просто несносен.

Он наблюдал, как она вышла через входную дверь в яркий свет дня, милая кепка оливкового цвета скошена набок, джинсы плотно облегают бедра и ягодицы, а безразмерная сумка беспечно болтается на плече.

Спустя три часа зазвонил телефон Алафер.

— Работаешь над своим романом? — спросила Гретхен.

— Закончила вычитку первого и начала работу над вторым, — ответила Алафер.

— О чем он?

— Пока не уверена. Я никогда заранее не знаю, что-то придумываю каждый день. Не могу видеть дальше, чем на две сцены вперед.

— Ты не пишешь заранее краткое содержание?

— Нет, я думаю, что истории пишутся в подсознании. Каждый день новое открытие. По крайней мере, у меня получается именно так.

— Давай я угощу тебя ужином, а ты покатаешь меня по местным точкам продажи машин, — предложила Гретхен, — я такси в три салона брала, ничего интересного не нашла, и не хочу оставшуюся часть дня тратить на ожидание такси.

— Дэйв рассказал, что ты отмутузила Пьера Дюпре и еще пару парней полицейской дубинкой.

— Бывает.

— Ты где?

Алафер забрала Гретхен в салоне подержанных автомобилей на четырехполосном шоссе. Та стояла на углу, одетая в джинсы, заправленные в желтые ковбойские сапоги, наблюдая, как мимо проносятся машины. Гретхен открыла пассажирскую дверь и села в салон.

— Местные водилы что, без ЛСД за руль не садятся? — выдохнула она.

— Какую машину ты ищешь? — спросила Алафер.

— Что-нибудь дешевое, но с мощным мотором. — Гретхен объяснила, как добраться до другого салона в конце города.

— Ты хорошо разбираешься в машинах? — спросила Алафер.

— Немного. Но это ерунда. Клет говорил, что ты была лучшим студентом в своем классе в Стэнфорде.

— В Стэнфорде нет официальных рейтингов выпускников, но у меня были высшие оценки на тестах. Мой профессор говорил, что, если бы рейтинг был, я бы, наверное, стала первой в своем классе.

— Ты что, родилась с книжкой в руках? Я рядом с тобой чувствую себя неполноценной. Кстати, я отправляю заявление в Университет Техаса. Там, кажется, придется интервью проходить, чтобы поступить на кинематографический. Что-то я нервничаю.

— С чего нервничаешь-то?

— Потому что у меня есть тенденция посылать мужчинам не те сигналы, когда мне что-то от них надо. Типа того, что они могут забраться мне под юбку, если все сложится для меня удачно. Я говорила себе, что это не так, но в действительности именно это я и делала. Искала какого-нибудь мужичка средних лет, который не умел контролировать свои шаловливые глазки, и добивалась своей цели.

— Не говори о себе так. Если тебе нужно ехать в Остин для интервью, я поеду с тобой.

— Честно?

— Гретхен, талант никоим образом не связан с образованием или личной историей человека. Смотрела «Амадеус»? Сальери ненавидел Моцарта потому, что считал, что Бог наделил столь великим талантом не заслуживающего этого идиота. Талантливыми не становятся, талантливыми рождаются. Это вроде как когда в тебя попадает молния посреди мокрого пастбища. Люди не могут выбрать, это просто происходит или нет.

— Хотела бы я уметь говорить, как ты.

— Я уже сказал тебе прекратить себя унижать. Ты такой человек, у которого писатели воруют цитаты. Как ты думаешь, какие люди делают фильмы? Большинство из них не вылезают из вытрезвителей и психушек. Остальные либо нарциссы, либо непатологические шизофреники. Вот почему в Лос-Анджелесе больше групп анонимных чего-только-не-придумаешь, чем в любом другом округе Соединенных Штатов. Думаешь, в кружке самодеятельности могут снять «Криминальное чтиво»?

— Надо бы это записать.

— Нет, вовсе не надо. У тебя в голове есть цитаты и получше.

— Я одна из тех, про кого ты говорила?

— Любой человек может быть нормальным. Видишь, как тебе повезло, — ответила Алафер.

Она повернула к площадке с подержанными машинами, где еще две недели назад было пастбище для коров. Продавцом подержанных машин был знаменитый местный делец по имени Ти Кун Бассиро. Его деловые предприятия ранжировались от похоронных страховок и ссуд под залог автомобилей до консультационных киосков в магазинах, выставляющих счета государственным страховым компаниям за лечение людей с улицы, которым приходилось заучивать наименования своих болячек. Он также запатентовал витаминный тонизирующий напиток с 20-процентным содержанием алкоголя и гарантией того, что потребитель почувствует себя значительно лучше. Он вытягивал из пенсионеров сбережения через мошенническую схему с мексиканскими биотехнологиями, а однажды вывалил целую баржу промышленных отходов в девственно чистое болото. Но самые большие бабки Ти Кун зашибал за счет изношенной железнодорожной сети в Луизиане. Каждый раз, когда с рельсов сходил товарный состав, в особенности с цистернами, он со своим братцем, адвокатом по гражданским делам, распространяли футболки среди людей, живущих неподалеку от железной дороги. На спине футболок было написано послание следующего содержания: «В ВАШЕМ ДОМЕ ПАХНЕТ ТОКСИЧЕСКИМИ ОТХОДАМИ ПОСЛЕ КРУШЕНИЯ ПОЕЗДА? ВЫ МОЖЕТЕ ИМЕТЬ ПРАВО НА КРУПНУЮ ДЕНЕЖНУЮ КОМПЕНСАЦИЮ. ЗВОНИТЕ ТИ КУНУ БАССИРО. ТИ КУН — ВАШ ДРУГ!». Спереди на футболке ярким красным цветом был выведен бесплатный номер.

Он гордо стоял под виниловым баннером, натянутым над его новым предприятием. На ветру колыхалась дюжина американских флагов на древках, воткнутых в землю. У входа горел переносной неоновый витраж с надписью «Мы поддерживаем наши войска». Ти Кун имел обширные бакенбарды, словно нарисованные восковым карандашом на его щеках, и был одет в ковбойскую шляпу и блестящую пурпурную рубашку с жемчужными запонками. Пряжка его кожаного ремня была размером с памятную табличку на надгробии. Он покачивался на каблуках ковбойских сапог и производил впечатление человека, заключившего мир с Цезарем и Богом.

Гретхен прошла мимо него, не обмолвившись словом, и изучила два ряда эвакуаторов, внедорожников и пикапов, которые Ти Кун собрал на бывшем пастбище.

— Дамы, не хотите ли совершить пробную поездку? — спросил он. — Здесь вы можете делать все, что захотите. Просто попросите. Для таких леди, как вы, я снижу цену в любой день недели, а в воскресенье снижу ее дважды и трижды в понедельник, — владелец магазина перекрестился. — Если я лгу, закопайте меня тут же и плюньте на мою могилу.

— Скажи своему механику вытряхнуть древесные опилки из коробок передач, — посоветовала Гретхен.

— Не понимаю, о чем это вы, — ответил Ти Кун.

— Вы заполнили коробки передач шламом и древесными опилками, чтобы подтянуть шестеренки. Спорю, что вы еще и тормозные колодки салом смазали, чтобы не скрипели. Показания одометров просто смешны. А на сиденья эти я сяду, только если их вымочить в средстве от блох и мандавошек.

— Вы меня просто убиваете, — заявил Ти Кун.

— Здесь нет ни одной стоящей машины, одни говновозки. Шины такие тонкие, что их можно на презервативы резать. Думаю, некоторые автомобили из Флориды, они насквозь проржавели от соли.

— Это какой-то розыгрыш?

— Да кто ты такой, чтобы я тебя разыгрывала?

Глазки Ти Куна нервно забегали:

— Я просто зарабатываю на жизнь.

— Как насчет того «Форда» с хромированным двигателем?

— О, это просто зверь, принадлежит моему племяннику.

— Я два дня назад пробила номерной знак, пикап зарегистрирован на твое имя. Используешь его как приманку и говоришь, что племянник ни за что не продаст его, ну если только за очень приличную сумму. И что в твоем понимании приличная сумма?

— Мо племянник может согласиться на пятнадцать тысяч.

— Дай-ка ключи, — сказала Гретхен.

Она села в пикап, завела двигатель и с пробуксовкой рванула с места и выехала на шоссе, громыхая на всю округу двойными выхлопными трубами. Спустя несколько минут она вернулась, открытый хромированный двигатель потрескивал от нагрева. Она оставила ключи в зажигании и выбралась из кабины.

— Даю тебе восемь. Наличными, прямо сейчас. Машину надо перебрать, покрасить и полностью заменить салон. Единственное, что в ней хорошо, так это тюнинг кузова, движок да голливудские глушители. Все остальное отстой.

— Я просто не могу поверить, что подвергаюсь такому вербальному насилию. У меня такое впечатление, что я вылакал целую бутылку виски, и у меня начались галлюцинации.

Гретхен открыла свою сумку и достала коричневый конверт, набитый стодолларовыми купюрами.

— Так как мы поступим? — спросила она.

— Девять, — ответил он.

— Восемь.

— Восемь пятьсот. Шины почти новые.

— Именно поэтому я и не говорю семь пятьсот, — ответила она, — и прекрати таращиться на мои сиськи.

Лицо Ти Куна приняло оцепеневшее выражение, как у человека, только что вылезшего из центрифуги.

— Нам придется разобраться с бумагами в моем офисе, вон в том трейлере. И не смотрите на меня так. Я оставлю дверь открытой. Боже мой, откуда вы, дама? Где запаркован ваш космический корабль? Вам нужна работа? Это я серьезно. У меня есть одна должность для начинающих, можем обсудить, — он посмотрел на выражение лица Гретхен и сдулся, — ну ладно, ладно, я просто спросил.

Спустя полчаса Гретхен проследовала за Алафер в ресторан и купила обеим по блюду из морепродуктов. Сквозь окно Алафер видела, как иссиня-черная темнота покоряет небо и накрывает чаек, загнанных ветром на тростниковые поля.

— Хочу тебя попросить еще об одной услуге, — сказала Гретхен, — мне не слишком приятно ставить тебя в неудобное положение, но я не хочу прожитьсвою жизнь так, как живу. Может, ты намекнешь мне, что почитать, может, подскажешь что?

— Это, конечно, льстит, но почему бы тебе просто не быть собой?

— Если я продолжу быть той, кто я сейчас, то закончу в тюрьме или что похуже. У меня есть преимущество перед теми, кто пишет романы и снимает фильмы. Я жила в мире, который большинство людей не могут себе даже представить. Смотрела «Ветер над Эверглейдс», историю Джеймса Одюбона, пытавшегося перекрыть кислород браконьерам, охотившимся на птиц? Я знаю подобных людей и легко могу представить, как они думают, как они говорят и как они проводят свое время. Я много чего знаю про гонки, про контрабанду наркотиков в Киз, про церэушников в Маленькой Гаване и про бабки, отмываемые на тотализаторах.

— Гретхен, я думаю, что ты прирожденная актриса. Тебе не нужно следовать моему примеру. Просто держись своих принципов.

— Я хотела бы, чтобы ты съездила со мной к Варине Лебуф.

— Ты хочешь сделать это из-за Клета?

— Варина Лебуф записывает на видео свои сексуальные приключения с мужчинами. Клет ничего не понимает в женщинах. Мне нужно с ней побеседовать, но побеседовать так, как это сделала бы ты, а не так, как я обычно решаю дела. И как свидетель ты мне там тоже нужна, чтобы она потом не сочиняла про меня сказки.

Алафер ела жареного во фритюре краба с мягким панцирем. Она положила его на тарелку и посмотрела на чаек, кружащих над тростниковым полем. Небо уже полностью потемнело, по облакам ходила рябь из желтых вспышек.

— Клет способен о себе позаботиться. Может, тебе стоит оставить все как есть?

— Ты умнее меня практически во всем, Алафер, но здесь ты ошибаешься. Большинство людей считают, что миром правят адвокаты и политики. Мы верим в это потому, что именно их мы видим по телевизору. Но единственная причина, почему они сидят в этом чертовом ящике, заключается в том, что средства массовой информации принадлежат им, а не таким, как мы. Когда нужно порешать дела, а я говорю о делах, о которых никто не хочет говорить, то существует небольшая группа людей, выполняющих грязную работу. Может, ты в это и не поверишь.

— Так думают циники. И они думают так потому, что так проще и легче, — ответила Алафер.

— Ты смотрела «Миссисипи в огне», историю двух мальчишек, убитых и закопанных на восточной дамбе Ку-клукс-кланом? — спросила Гретхен. — В фильме ФБР оказывается умнее Клана, натравливает их друг на друга и заставляет идти на сделку со следствием. Но в действительности все произошло иначе. Гувер отправил туда киллера из мафии, и он выбил все дерьмо из троих парней, которые с радостью сообщили ему имена убийц.

— Что ты собираешься сказать Варине?

— Ничего особенного. Тебе не обязательно ехать, ты и так много для меня сделала.

— Может быть действительно лучше, чтобы меня там не было.

— Я не виню тебя. Я стараюсь не лезть в жизни других людей, но у Клета нет ни малейшего шанса против Варины Лебуф. Я не думаю, что он видит все стороны этой истории.

— О чем это ты?

— Я знавала многих плохих людей во Флориде. У них у всех были связи в Луизиане. Некоторые из них, возможно, были замешаны в убийстве Джона Кеннеди. Как ты думаешь, откуда здесь появился крэк? Деньги от наркотиков пошли на оплату «АК-47» для Никарагуа. Но всем ведь насрать, верно?

— Недешевый ужин получается.

— Вот почему я сказала, что ты не обязана ехать со мной.

— Уж если рисковать, то рисковать по-крупному, — сказала Алафер.

Глава 18

Гретхен Хоровитц никогда не понимала, что люди имеют в виду под «оттенками серого». Для нее все человечество делилось на два типа: на тех, кто делает, и на тех, кто берет, причем те, кто делают, имеют тех, кто берут. Может, и были люди, не попавшие ни в одну из этих категорий, но их было бы немного. Ей нравилось думать, что она входит в это меньшинство. Это меньшинство самостоятельно устанавливает свои границы, дерется под собственным флагом, не щадит и не просит пощады. До недавних пор она ни разу не встречала мужчину, который не попытался бы использовать ее. Даже лучшие из них, социальный педагог из старших классов и профессор в государственном колледже, оказались несчастливо женатыми, и в момент слабости их потребности возобладали над благожелательностью по отношению к ней. Первый стал лапать ее в своем кабинете, а второй умолял отправиться с ним в мотель в Ки Ларго, а затем плакал у нее на груди.

Тогда она решила попробовать женщину. Каждый раз она чувствовала некоторое любопытство до и пустоту, смешанную со стыдом, после, как будто она была скорее наблюдателем, нежели участником. Она обращалась к психотерапевту в Корал-Кэйблз, который лечил ее медицинскими препаратами. Он сказал ей, что ее никто никогда не любил и она вследствие этого не была способна на близкие отношения.

— И что же мне делать? — спросила тогда Гретхен.

— Все не так плохо, — ответил психотерапевт, — восемьдесят процентов моих пациентов пытаются выбраться из эмоциональных перипетий. А ты уже это сделала. Я думаю, что тебе нужен мужчина старше и мудрее тебя, некая отеческая фигура в твоей жизни.

— У меня есть чувства, о которых я не рассказывала вам, Док, — сказала она. — Временами в какой-нибудь прекрасный ясный день, не испорченный ни единой проблемой в мире, у меня возникает непреодолимое желание отплатить. Пару раз я следовала этому желанию. Однажды парень, имевший тату-салон, пригласил меня прокатиться с ним на яхте. Перипетия была еще та. По крайней мере, для него. Хотите, расскажу?

Позже тем днем секретарь психотерапевта позвонила Гретхен и сообщила ей, что врач перегружен работой и передаст ее дело своему коллеге.

Алафер оставила машину в городе и поехала с Гретхен в Сайперморт-Пойнт. На западном горизонте под толстым слоем иссиня-черных облаков светилась тонкая голубая лента, и волны плавно перекатывались по темному заливу, разбиваясь о берег. Гретхен чувствовала запах соли, дождя и листьев, падающих под колеса машин на шоссе. Но, сидя во власти холодных запахов и свежести вечера, она не могла оторвать глаз от луж и разводов, оставляемых падающими каплями. Они напомнили ей о сне, который повторялся с детских лет. Там гигантские рыбины с серовато-голубой кожей дельфина поднимались из пучины и выбрасывались на поверхность воды, дугой уходя в кольца, создаваемые ими же, и вновь проваливаясь в темноту, сверкая своими металлическими телами. Этот сон всегда нагонял на нее ужас.

— Тебе снятся сны? — спросила она.

— Какие? — переспросила Алафер.

— Я не имею в виду сны с монстрами и все такое. Может, просто сны про выпрыгивающую из воды рыбу, но при этом ты просыпаешься в холодном поту, как после кошмара, хотя то, что тебе привиделось, вовсе не похоже на кошмар.

— Это просто сны. Может, они олицетворяют что-то, что причинило тебе боль в прошлом. Но все это прошло, Гретхен. Мне снятся сны о вещах, которые я, вероятно, видела в Эль-Сальвадоре.

— Ты когда-нибудь испытываешь желание применить насилие по отношению к другим людям?

— Меня похитили, когда я была совсем ребенком. Я укусила того парня, а женщина, агент ФБР, всадила в него пулю. По мне — так он получил по заслугам. Но я об этом больше не думаю. Если мне это снится, я просыпаюсь и говорю себе, что это был только сон. Может, к этому все и сводится.

— Что ты имеешь в виду?

— Может быть, мы все снимся Богу. Нам не стоит об этом беспокоиться.

— Хотелось бы мне быть похожей на тебя, — со вздохом проговорила Гретхен.

— Смотри, самолет-амфибия! — сказала Алафер.

Гретхен взглянула сквозь окно и увидела самолет, плавающий на поверхности воды недалеко от берега, белые барашки окружали его поплавки. Самолет был полностью выкрашен в белый цвет, и его крылья, фюзеляж и понтоны светились на фоне голубоватой ленты света на западном горизонте. Неподалеку от самолета на якоре стояла белая лодка из стеклопластика с глубоким V-образным корпусом и подсвеченным носом. В рубке горел свет, якорный канат был натянут как струна, а рыболовные стулья на корме поднимались и опускались на фоне черных волн.

— А где жилище Варины Лебуф? — спросила Гретхен.

— Прямо перед нами, метрах в ста.

Гретхен остановилась у обочины, выключила фары и зажигание. Сквозь просвет в сплошной чаще кипарисов и эвкалиптов она хорошо видела самолет и лодку. Она достала из сумки маленький бинокль, вышла из пикапа и настроила фокус. Сначала она изучила самолет-амфибию, затем перевела взгляд на лодку.

— Это «Крис-Крафт», на носу нарисована рыба-пила, — сообщила она, — именно эту лодку искали Клет и твой отец, на ней похитили сестру Ти Джоли Мелтон.

Алафер вышла из машины и подошла к Гретхен. А та уже наблюдала Варину Лебуф, стоящую на корме рядом с мужчиной с кожей альбиноса и волосами по плечи цвета белого золота. Он был одет в рубашку с коротким рукавом и слаксы, перехваченные ремнем высоко на животе, как часто носят европейцы. Его лоб и лицо были покрыты розовыми шрамами, как будто бы оно была пересажено с другого черепа.

Гретхен передала Алафер бинокль:

— Я позвоню Клету и расскажу ему о лодке, — сказала она.

— Наши телефоны здесь не обслуживаются, — ответила Алафер.

— Что ты собираешься делать?

— Поговорить с ней, а ты как думала?

Гретхен взяла бинокль и снова вгляделась в лодку, Варину и мужчину, стоявшего на палубе. Он был крепкого телосложения, с широкими плечами, несколько полноват, но мускулист. Он смотрел в направлении Гретхен, как будто увидел ее или пикап. Девушка знала, что незнакомец не мог видеть ее, но ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжить рассматривать его. Он стоял на фоне света в рубке лодки, его слаксы и рубашка колыхались на ветру. Он наклонился к Варине Лебуф, поцеловал ее в щеку и поднялся на самолет.

Двигатели самолета чихнули и заворчали, лопасти пропеллеров послали в темноту миллионы крошечных капель воды, и вскоре машина уже набирала скорость, разбивая волны понтонами, затем резко поднялась и растворилась в темном небе. Гретхен почувствовала, как пересохло во рту, лицо горело, в горле застрял комок.

— Ты в порядке? — спросила Алафер.

— Да, я иногда вроде как отключаюсь на мгновение, как будто у меня в голове короткое замыкание. Смотрю на кого-нибудь и не могу дышать, голова кружится так, что приходится сесть.

— И давно это у тебя?

— С детства.

— Может, ты заметила в бинокль что-то, чего не увидела я?

— Да нет, только того парня со странным лицом. Я как будто встречала его когда-то во сне. Когда вижу парня, подобного ему, скажем, в лифте или в комнате без окон, у меня в голове происходит что-то странное. Я вроде в порядке несколько дней, но потом крышу сносит по полной программе.

— И куда ее сносит?

— Я отправляюсь искать неприятности. У меня плохое прошлое, Алафер. Очень многое мне хотелось бы вырезать из своей жизни. А этот альбинос со шрамами на лице…

— Это просто мужчина, — перебила подругу Алафер, — он сделан из плоти и крови. Не оставляй негодяям места в своей голове.

— Он как Алексис Дюпре. Это люди, сделанные из иного теста, не похожие на всех нас. Ты не знаешь их. И Клет не знает. Я же знаю про них все.

— Откуда?

— Потому что отчасти я такая же, как они.

— Это неправда, — возразила Алафер, — пойдем, лодка направляется к причалу Варины. Посмотрим, что это за парни.

— Я сказала тебе, что хотела бы поговорить с Вариной так, как это сделала бы ты. Как мне себя вести?

— Да никак, Гретхен. Сделай шаг назад от плохих людей, и пусть их поглотят собственные злые демоны. Это худшее, что можно с ними сделать.

— Вот видишь, это никогда не пришло бы мне в голову.

Они сели в пикап и направились вверх по гравийной подъездной дороге, ведущей к дому Джессе и Варины Лебуф. На заливе лоцман катера убрал обороты двигателя, отправив лодку в дрейф по направлению к пристани. Как только корпус лодки глухо ударился об автомобильные шины, висящие на сваях, Варина спрыгнула на причал, а катер развернулся по направлению к югу и резко стартовал, оставляя за собой шлейф белых барашков.

Дождь прекратился, тучи на западе разошлись, обнажив молодой месяц. Гретхен вышла из пикапа и направилась через газон к Варине Лебуф. Трахикарпусы шелестели на ветру, который срывал дождинки с ветвей над их головами.

— Простите за беспокойство, — сказала Гретхен.

— Ты меня вовсе не беспокоишь. Это потому, что сейчас я иду в свой дом. А это означает, что я не буду с тобой говорить, так что побеспокоить меня ты не сможешь.

— Мисс Лебуф, лодка, на которой вы только что побывали, использовалась в похищении, а возможно, и в убийстве, — сказала Гретхен, — на нее затащили девушку по имени Блу Мелтон. Когда ее видели в следующий раз, она была мертвой и запакована в огромный кусок льда.

— Тогда отправляйся в город и доложи властям.

— Я здесь не поэтому. Я хотела попросить вас оставить в покое Клета Персела. У него нет ничего из того, что вы могли бы хотеть, и даже если бы было, он не воспользовался бы этим, чтобы причинить вам вред. Вы понимаете, о чем я?

— Нет, я не знаю, о чем ты говоришь. Ты подтверждаешь, что он вломился в мои апартаменты и в дом моего отца?

— Я говорю, что у нет ничего, что могло бы принести вам вред.

— Милочка, разуй уши и слушай внимательно, ты, глупая маленькая сучка. Если бы мне не нужно было отправляться домой, чтобы заботиться о моем отце, я бы выцарапала тебе глаза. Если честно, мне тебя жаль. Ты выглядишь так, как будто накачалась стероидами, да они попали не в то место. А теперь проваливай отсюда, пока я не надавала тебе по тем двум арбузам, которые ты называешь своей задницей.

Алафер сделала шаг вперед и с размаху залепила Варине звонкую пощечину.

— Кто позволил тебе так с ней разговаривать, ты, лживая шлюха? — крикнула она. — Хочешь еще? Только дай мне повод. Я буду счастлива порвать тебя на куски.

Глаза Варины Лебуф наполнились слезами, ее щека горела алым фонарем. Она попыталась что-то сказать, но губы не слушались, а голос захлебнулся в горле.

— Ты не только лживая тварь, но и пособница преступления, — произнесла Алафер, — кстати, как тебе нравится быть порнозвездой? Интересно, сколько просмотров наберет твое видео на «Ютюбе»?

Лицо Варины стало похожим на воздушный шарик, который вот-вот взорвется. Белки ее глаз покраснели как свекла.

— Если вы заявитесь сюда еще раз, я убью вас, — прошипела она.

— Я же говорила — только дай мне повод, — заявила Алафер и ударила Варину в челюсть с такой силой, что ее голова мотнулась вокруг своей оси, и она подбородком ударилась о собственное плечо.

— Ты сделала… что? — спросил я, поперхнувшись.

— Она нахамила Гретхен, — спокойно ответила Алафер, — она сказала, что ее задница выглядит как два арбуза.

Мы сидели у себя в гостиной. За окном мокрая улица сверкала глазировкой из лужиц желтого цвета, отражающих висящие над ней фонари. Над заливом беззвучно полыхнула ветвистая молния.

— Это была ее драка, а не твоя. Зачем лезть? — спросил я.

— Потому что я сомневаюсь, что у нее когда-либо был настоящий друг или кто-то, кому было бы не наплевать, что с ней произойдет.

— Варина Лебуф может подать на вас заявление в полицию в связи с нанесением телесных повреждений.

— Она не сделает этого.

— И почему?

— Лодка с рыбой-пилой на носу. Она путается с людьми, похитившими и убившими сестренку Ти Джоли.

— У нас нет доказательств.

Я думал, что дочь начнет спорить, но Алафер молчала.

— Дэйв, я поступила глупо. Теперь Варина точно знает, что это Клет забрал карты памяти из ее камер.

— Клет их уничтожил.

— Но она не может быть в этом уверена. А что, если на записи есть кто-то, о ком она предпочла бы умолчать?

— Не беспокойся об этом. Ты сделала все, что могла. Завтра будет завтра, — ответил я.

— Я думаю, что подала Гретхен плохой пример сегодня. Она постоянно говорила мне, что хочет разобраться с Вариной Лебуф так, как это сделала бы я. А я дала Варине по морде.

— Я горжусь тобой.

— Да ну?

— Конечно. Я всегда горжусь тобой, Альф.

— Ты же говорил, что не будешь меня больше так называть.

— Извини.

— Ты можешь звать меня так, как хочешь, — ответила она.

Я не шутил, когда сказал, что Алафер надо было бы работать в правоохранительной отрасли. В начале ее последнего семестра в Стэнфорде профессоры освободили ее от занятий и зачли работу клерком в Девятом окружном суде Сиэтла. Судья, с которым она работала, был известным юристом, в свое время он был назначен на эту должность еще президентом Картером. У Алафер была возможность поработать клерком и в Верховном суде Соединенных Штатов, но ее вечно сующий нос в чужие дела отец не хотел, чтобы она уезжала в Вашингтон. В любом случае ее карьера в департаменте юстиции была практически гарантирована. Вместо этого моя приемная дочь решила вернуться в Новую Иберию и писать романы.

Ее первой книгой стал криминальный роман, действие которого разворачивалось в Портленде, где она училась в колледже. Быть может, благодаря ее преддипломной степени в области криминалистики, она обладала экстраординарным пониманием анормального поведения. Интернетом она также пользовалась так, как мне никогда и не снилось.

Когда она включила свой компьютер во вторник утром, ее новостной уведомитель в «Гугле» направил ей четыре сообщения.

— Дэйв, тебе лучше на это взглянуть, — позвала меня Алафер из своей комнаты.

Новости пришли от небольшой новостной компании с базой на Среднем Западе. Мужчина, которому принадлежал ряд зернохранилищ вдоль железной дороги в Канзасе и Небраске, неожиданно скончался, и оставил своим наследникам эклектичную коллекцию произведений искусства от набросков Пикассо, выполненных во времена Синего периода, до претенциозного барахла, вероятно, купленного зерновым магнатом в авангардных салонах Парижа и Рима. Наследники передали всю коллекцию в дар одному из университетов, включая три картины кисти Модильяни. По крайней мере, так все думали. Но куратор музея искусств университета заявил, что эти полотна не только подделки, но, вероятно, являются частью мошеннической схемы, словно дамоклов меч, висящей над частными коллекционерами последние несколько десятилетий.

Принцип этой мошеннической схемы не отличался от других, проверенных временем. Мошенники выискивали жертву, которая либо сама хотела получить что-то даром или почти даром, либо играла не по правилам. Частному коллекционеру сообщалось, что картины Модильяни были украдены и их можно было приобрести за половину реальной стоимости. При этом коллекционеру говорили, что при покупке он не совершал никакого преступления, потому что музей или частная коллекция, откуда были украдены полотна, косвенно обманывала либо самого художника, либо членов его ближнего круга, которые были бедны и, вероятно, продали картины за бесценок.

Схема работала, поскольку картины Модильяни находились в широком доступе, причем многими из них сам художник или его любовница оплачивали счета за проживание в гостиницах и питание, и их было сравнительно несложно подделать — труднее было определить их подлинность.

— Я думаю, это та самая связь между Биксом Голайтли и Пьером Дюпре, заметила Алафер, — не исключено, что Голайтли торговал подделками Дюпре как крадеными полотнами мастеров. В картинах Пьера заметно влияние Модильяни. Помнишь, ты видел фотографию картины обнаженной женщины на софе работы Пьера? Ты сказал, что обнаженная девушка — Ти Джоли, а я еще спорила с тобой, заявив, что полотно типовое и смахивает на работы Гогена. Картина с Ти Джоли была похожа на знаменитую обнаженную девушку Модильяни. Вот, смотри.

Алафер кликнула мышкой, выведя на экран картину Модильяни.

— Лебединая шея, удлиненные глаза, зачесанные волосы, жеманный рот, теплота кожи — все это можно увидеть и на картинах Пьера. Дюпре совсем не плохой имитатор. Но я уверена, что он жаден и завистлив. Не так давно картину Модильяни продали на аукционе «Сотбис» почти за семьдесят миллионов.

— Думаю, ты права, — согласился я, — Клет вломился в квартиру Голайтли той ночью, когда он был убит, и сказал, что видел доказательства его связи с продажей краденых или поддельных картин. Если задуматься, то это идеальная мошенническая схема. Нужен только покупатель с опилками вместо мозгов и большими бабками на счету. Даже если покупатель поймет, что его кинули, он не может вызвать полицейских, не признавшись в том, что он думал, что покупает краденые картины, а не поддельные.

— И что ты собираешься делать? — спросила она.

— Позвоню сегодня в ФБР в Бэтон-Руж, но с ними обычно мало что получается.

— Почему?

— Мы с Клетом не считаемся надежными источниками.

— Да пошли они в задницу, — фыркнула Алафер.

— Давай-ка не выражайся, хотя бы в доме.

— А во дворе, значит, можно? Или, скажем, на тротуаре? — язвительно спросила дочь, провоцируя меня, но я прислушался к своему внутреннему голосу и решил закрыть эту тему.

— Можешь пообещать мне кое-что насчет Варины? — спросил я.

— Держаться от нее подальше?

— Не только. Ты должна понимать не только то, что она за человек. И ее отец. И Алексис с Пьером Дюпре. Ты должна осознавать, что представляют все эти люди.

— В смысле?

— Они работают на кого-то еще. На кого-то гораздо сильнее и опаснее их самих.

— Почему ты так думаешь?

— Мы здесь пешки, а не игроки. Всем, что здесь происходит, руководят люди извне или продажные политики. Конечно, подобный вывод не может не вгонять в депрессию. Но это реальность. Мы — подножный корм для любого с толстой чековой книжкой.

Риторика — никчемная штука, пользы от нее как от сита с водой посреди пустыни. Когда я был еще мальчишкой и играл питчером в Американской бейсбольной лиге в 50-е годы, один кэтчер из старой Евангелистской лиги дал мне совет, который я помню до сих пор, хотя и не могу рекомендовать его всем. Жестче и грубее, чем Евангелистская лига, наверное, не бывает. На поле временами паслись коровы, а в прожекторах освещения осталось так мало рабочих ламп, что полевые игроки временами не могли найти мяч в траве. Игроки курили на скамейках запасных, бросались вазелиновыми шариками и плевали себе под ноги жевательным табаком, а позже крутили битами перед питчерами, как вертолетными лопастями. Они дрались на кулаках с арбитрами и друг с другом, являлись на игры с похмелья и частенько оттягивались в знаменитом борделе «У Маргариты» в Опелусасе, соревнуясь по количеству подходов. Мой друг, питчер из Новой Иберии, был предельно прост. Он дал мне такой совет: «Всегда прячь мяч в перчатке или за ногой. Никогда не позволяй отбивающему видеть свои пальцы на швах мяча. Если чувствуешь, что дом не пробить, брось мяч отбивающему в промежность, пусть почувствует, что такое обрезание без наркоза. Затем кинь режущий мимо дома. Он ударит по нему, чтобы не показаться трусом, но не попадет. Затем брось чендж-апом, ведь он будет ждать хитер. Если же он начет выделываться и трясти битой в твоем направлении, не обращай внимания. Просто добей его форкболлом».

Вопрос в том, где и когда бросать форкболл. Тем утром в офисе я увидел рекламу евангелистского концерта в Каджун-доум в Лафайетте. Гвоздем программы был не кто иной, как Амиде Бруссар, священник, которого я видел выходящим из дома Дюпре через боковую дверь.

Где-то в начале 70-х годов религиозные движения пятидесятников и фундаменталистов почувствовали второе дыхание и начали быстро расти в южной Луизиане. Этому феномену, вероятно, есть множество объяснений, но основные причины достаточно просты — это влияние телевизионной религии, где элемент развлечения был не слабее теологии как таковой, и упадок франко-акадийской культуры, в которой выросло мое поколение. В 50-х годах судопроизводство все еще велось от руки на формальном французском языке, каджунский французский был языком общения практически во всех сельских регионах округа, а в таких городах, как Лафайетт и Новая Иберия примерно для половины населения французский вообще был родным языком. Но в 60-е годы каджунским детям запрещали говорить по-французски в школах, и язык, принесенный Эванжелиной из Новой Шотландии в 1755 году, пришел в упадок и стал ассоциироваться с невежеством, неудачей и бедностью. Рыбаки южной Луизианы стали стыдиться своего происхождения и самих себя.

Мой опыт говорит, что, когда люди боятся и не понимают исторических изменений, происходящих вокруг них, они начинают искать магию и высшую силу, которые позволили бы им решить все проблемы. Они хотят шаманов, говорящих на языках, пусть даже на арамейском, языке иудеев. Они хотят видеть, как хромые, слепые и смертельно больные люди исцеляются на сцене. Они хотят, чтобы святой дух спускался через крышу актового зала и зажигал их души. И они хотят проповедника, способного играть на пианино как Джерри Ли Льюис, но при этом петь евангельские песни, написанные ангелами. Кровь Христа, святая вода и гипнотическое пустословие провидцев слились воедино в религии, не имеющей названия и не признающей стен, в вере, которую люди несут как горящий меч, заставляющий врагов съеживаться от страха.

В этой церкви есть входная плата, но, несмотря на широко распространенное мнение, она вовсе не всегда взимается деньгами. Той ночью Клет Персел и я отправились в Каджун-доум и слились с толпой у главного входа. Почти все места были заняты. Освещение создавало радужное сияние над толпой, которая гудела, как огромный пчелиный рой. Когда Амиде Бруссар поднялся на сцену, толпа словно выпустила электрический разряд. Люди хлопали в ладоши, топали ногами и смеялись как дети, словно старый друг вернулся с радостными новостями.

Надо отдать ему должное — Амиде был блестящим оратором. Каждое его предложение било наповал. Его дикция и голос были такими мелодичными, словно они принадлежали Уокеру Перси или Роберту Пенну Варрену. Он заставлял людей смеяться. Затем, безо всяких признаков смены передач, он начал говорить о сатане и Апокалипсисе Иоанна Богослова. Он рассказывал о жертве Христа, о бичевании и терновом венце, о гвоздях, пронизывающих его руки и ноги. Я чувствовал, как растет напряжение толпы. Бруссар мастерски внушал этим людям чувство страха, волнения и сомнения в самих себе. Когда напряжение собравшихся достигло пика, когда люди крепко обхватывали себя за грудь руками и дышали ртом, как будто у них заканчивался кислород, он поднял руки и молвил:

— Но его мучения освободили нас. Наши грехи оплачены, как если бы вы оплатили страховку вашего друга, как если бы вы оплатили его юридические и больничные счета. Ваш друг может заявить всему миру: «У меня больше нет долгов, потому что они уже оплачены». Вот что Иисус сделал для вас.

Изменения в аудитории произошли мгновенно, словно кто-то включил огромный вентилятор и прохладный бриз освежил лица собравшихся. В эту минуту я думал, что он начнет исцелять калек и смертельно больных, что не так уж и сложно провернуть в контролируемой среде. Но Амиде был гораздо умнее и дальновиднее, чем его коллеги по цеху. Вместо того чтобы заявить о своей способности исцелять или о том, что Бог через него врачует страждущих, он поведал собравшимся, что эта власть принадлежит им и что все, что им нужно было сделать — это протянуть руку и взять эту силу.

— Вы не ослышались! — прокричал он в микрофон, его серебристые волосы и высокий лоб блестели, а глубоко посаженные бирюзовые глаза ярко сияли на поношенном лице. — Вы не потратите на это ни гроша! Вам не нужно давать клятву верности или вступать в ряды прихожан церкви. Вы уже все сказали тем, что присутствуете здесь. Сила святого духа находится в вас. Она с вами, где бы вы ни были, и с каждым днем она становится сильнее. Теперь вы состоите в особенной группе. Не нужно больше ничего делать. Если завтра же ваша жизнь не изменится, придите и скажите мне об этом. И знаете что? Я говорил так уже десять тысяч раз, и этого так ни разу и не произошло. А знаете почему? Потому что, если вы спасены, никто и никогда не сможет отнять у вас это спасение.

Я никогда не видел, чтобы местная аудитория столь долго и столь энергично рукоплескала кому-то, кроме Амиде Бруссара.

Клет отправился в туалет и присоединился ко мне уже в вестибюле. Он не снимал солнцезащитных очков и был одет в ситцевый костюм, панаму и тропическую рубашку с воротником поверх пиджака, отдаленно напоминая колониста на улицах Сайгона.

— Один мужик в сортире обмолвился насчет большой вечеринки в честь Бруссара в местечке на реке Вермилион. Что будем делать?

— Поехали.

— И что ты обо всем этом думаешь, кореш? — спросил он.

— Думаю, что он бы, наверное, самому дьяволу сковородку впарил, — ответил я.

— Но и на плохого парня он не слишком-то похож. Слыхал я и похуже.

— Он скользкий торгаш. Он умнее и хитрее большинства других коммерсантов, но он мошенник, так же, как и Варина Лебуф и семейка Дюпре.

Клет уже знал о связи между Вариной Лебуф и лодкой Крис-Крафт с рисунком рыбы-пилы на носу, и я видел, как изменилось выражение его лица при упоминании ее имени. Я положил руку ему на плечо, и мы отправились к выходу.

— Выбрось ее из головы, — буркнул я.

— Уже выбросил.

— Врешь. Когда переспишь с женщиной, всегда такое впечатление, что ты уже на ней женат. Клетус, ты — не парень на одну ночь.

— Может, тебе об этом всей долбаной аудитории доложить?

— Эй, потише вы там, — сказал мужчина, идущий впереди нас.

Клет неуверенно поднял глаза.

— Ох, простите, вы это мне? Первая поправка к конституции на нас не распространяется только потому, что ты так решил? Ты это пытаешься мне сказать?

Мужчина был размером не меньше Клета, но моложе, его уши напоминали ручки кувшина, а лицо — вареную ветчину. Один из тех типов, которые всегда потеют, но при этом никогда не снимают пиджак.

— Да кто вы такие, парни?

— Копы, а это значит, отвали, придурок, — бросил Клет.

Я крепко держал Персела за предплечье, пока толпа не отделила нас от мужчины. Рука моего приятеля на ощупь напоминала пожарный шланг под давлением, гудящий от скрытой в нем энергии.

— Да что с тобой такое? — спросил я.

— Помнишь, как мы патрулировали Первый район? Это было самое счастливое время моей жизни.

— Это всего первый тайм, — ответил я, — далеко еще не добавочное время.

— Угу, блажен, кто верует, — буркнул он, — мне нужно выпить.

Он достал из кармана фляжку, открутил крышку и наполовину опустошил ее на пути к машине.

Вечеринка проходила в великолепной дубовой роще, украшенной нитями белых огней на фоне ярко освещенного особняка, принадлежащего одному нефтянику из Миссисипи. Хотя при этих хоромах был даже бассейн на заднем дворе и, вероятно, он обошелся в целое состояние, на деле дом представлял собой архитектурный кошмар, эдакий памятник вульгарности и безвкусице. Колонны, сделанные из бетона, пучились посередине, словно диснеевские гномы; кирпичная кладка почему-то ровно блестела, словно сайдинг из ламината, равномерно раскатанный и приклеенный к шлакоблочным стенам. Окна под потолок, самый узнаваемый элемент домов Луизианы, были закованы в неработающие ставни, выкрашенные в светло-зеленый цвет и прикрученные болтами прямо к кирпичу, словно почтовые марки. Веранда представляла собой голую бетонную площадку, кишащую огненными муравьями, просевшую и потрескавшуюся посередине. Сквозь окна виднелись разноцветные комнаты с висящими на стенах коврами и мебелью, словно нарисованной углем на стенах этим утром.

Все пять акров газона перед особняком были заставлены автомобилями, стоявшими ряд за рядом пикапами с удлиненной кабиной и самыми большими внедорожниками из всех, что можно было только найти в продаже. Гостей переполняла радость, сердечность, любопытство и вуайеризм людей, только что обретших свое спасение, причем благосостояние и эксплуатация земных ресурсов тоже были частью уравнения.

Столы ломились под блюдами разноцветного риса, этуффе, жареных раков и вареных креветок. Чернокожие официанты в белых пиджаках срезали ломтики мяса с висевшего на вертеле кабана, разделывали жареных индеек и подавали ростбиф и копченую ветчину, плавающие в ананасовых кольцах и подливке с виски. В ведрах со льдом покоились пивные бочонки, а для тех, кто желал шампанского или коктейлей, тут же на трех столах расположился бар. Легкий бриз со стороны реки, шелест мха на деревьях, аромат мяса и шипение его сока, капавшего в открытый огонь — разве может быть ночь идеальнее этой? Даже официантки-вьетнамки, казалось, служили лишь еще одним доказательством богатства Новой американской империи, предлагающей убежище смятенным и угнетенным.

Мы заняли место на скамейке под раскидистым дубом, и Клет направился прямиком к столикам с выпивкой, вернувшись с «Джеком» со льдом и разливным «Будвайзером» с пенными боками, нависавшими над краями красного пластикового стакана, словно бока самого Клета у него над ремнем.

— Угадай, с кем я только что столкнулся в очереди! С тем парнем, что перешел нам дорогу в вестибюле. Он сказал, что не знал, что мы из полиции, и извинился за то, что пристал к нам. Как тебе это?

— Как мне что?

— Как только эти чудики решат, что ты с ними заодно, они готовы целовать тебе зад.

В паре метров от нас стояли люди, поедающие что-то с бумажных тарелок. Они мельком взглянули на нас.

— Простите, — сказал Клет, — у меня врожденный словесный понос.

Некоторые из них добродушно усмехнулись и вернулись к своей трапезе. Мой приятель отпил из стакана и салфеткой стер пену со рта.

— Я знаю, что ты заботишься обо мне, папочка, но все в ажуре, — сказал он.

— Пожалуй, единственный, кто о тебе не заботится, так это ты сам.

— А откуда все эти вьетнамские девчонки?

— Многих из них Катрина выдула из Нового Орлеана.

— Ты когда-нибудь думал о том, чтобы вернуться во Вьетнам?

— Я думаю об этом почти каждую ночь.

— Джон Маккейн вернулся. Многие вернулись. Знаешь, чтобы типа примириться с самим собой, может, еще и с некоторыми из тех, кому мы делали больно, или с теми, кто в нас стрелял. Слышал, что они сейчас неплохо относятся к американцам.

Я знал, что Клет Персел не думал о примирении. Он думал о безвозвратности утраты и о евроазиатской девушке, которая когда-то жила в сампане на краю Южно-Китайского моря, чьи волосы развевались, словно черные чернила, стекающие с ее плеч, когда она заходила в воду и протягивала ему руку.

— Может, это не такая уж и плохая идея, — сказал я.

— Ты бы со мной поехал?

— Ну, если хочешь.

— Ты веришь в то, что духи еще некоторое время находятся здесь? Что они не сразу отправляются туда, куда должны идти?

Я не ответил ему. Я даже не был уверен в том, что Клет говорил именно со мной.

— Мою девушку там звали Майли. Я тебе о ней уже рассказывал, да? — спросил он.

— Клет, должно быть, она была замечательной женщиной.

— Если бы я держался от нее подальше, она была бы еще жива. Иногда хочется найти тех парней, что сделали это, и взорвать их со всеми потрохами. Иногда хочется сесть с ними и объяснить, что же они наделали, что они наказали милую невинную девушку из-за парня из Нового Орлеана, который не многим отличался от них самих. Мы думали, что воюем за свою страну, как и они думали, что воюют за свою. Вот что я бы им сказал. Я бы встретился с их семьями и повторил бы все опять, слово в слово. Я хотел бы, чтобы они знали, что и мы не можем забыть войну. Мы все еще несем эту ношу, хотя прошло уже сорок лет.

Он поболтал виски со льдом, затем осушил стакан и разжевал лед между зубами. Его щеки горели, словно красные персики, глаза подернулись дымкой алкогольного человеколюбия, что всегда указывало на непредсказуемые метаболические изменения, происходящие в его системе.

— А вот и Амиде Бруссар. Посмотри на того чувака, что сидит рядом с ним, — вдруг сказал он.

Я всматривался в толпу, но со своего места никак не мог увидеть столик Бруссара.

— Гретхен сказала, что видела Варину на борту «Крис-Крафта» с альбиносом. Не знаю, можно ли назвать этого парня альбиносом, — проговорил Клет. — Его лицо похоже на кусок белой резины, который кто-то пришил к черепу. Думаешь, это он?

Я взял сэндвич с барбекю с подноса у официанта и встал, чтобы видеть столик Бруссара. Я старательно запеленал сэндвич в салфетку и принялся его поглощать, пытаясь ничем не выдать свой интерес к преподобному, при этом наблюдая за ним и его приятелем. Как сотрудник полиции, я за многие годы научился тому, что, наблюдая, можно узнать гораздо больше, чем если бы ты слушал весь разговор от начала и до конца. Почему? Потому что все преступники лгут. Это факт. Все социопаты лгут — причем постоянно. Это тоже факт. От них правду можно узнать либо из того, о чем они не говорят, или же из того, что говорят вам их глаза и руки. Неморгающий взгляд, как правило, указывает на обман. Падение тона голоса и моргание сразу после отказа что-либо признать указывает на то, что вы начинаете закручивать гайки. Уклонение от ответа, признание вещей как нечто само собой разумеющееся и полуправда указывают на то, что вы имеете дело с искусным лжецом, чья методика заключается в том, чтобы вымотать вас. Отчасти напоминает бейсбол. Вам приходилось иметь дело с подающим-левшой, который не брился три дня и выглядит так, как будто жена только что выгнала его из дома? Либо учитесь читать между строк, либо он вам мячом снесет башку.

А что, если приходится наблюдать за таким человеком, как Амиде Бруссар, причем из-за расстояния вы не можете слышать его лживые речи? На чем его поймать? Нужно игнорировать его керамическую улыбку, натруженные руки фермера и коротко подстриженные седые волосы патриарха-первопроходца. Нужно наблюдать за его глазами, за тем, куда он смотрит. Ему принесли ужин прямиком с кухни, а не со столов для гостей. Чернокожий официант, подавший ему стейк, единственный из всего обслуживающего персонала носил санитарные резиновые перчатки. Когда он поставил перед Бруссаром блюдо, тот не сказал ни слова благодарности, не выказал ни малейшей признательности; он ни на мгновение не прервал разговор с человеком с сюрреалистическим лицом, которое, казалось, может жить лишь в неприятных снах.

Я бросил остатки сэндвича в мусорное ведро и направился к столику Бруссара. Девушка-вьетнамка наполнила его стакан водой и убрала со стола грязные тарелки. Я четко видел его взгляд, сначала скользнувший по ложбинке между ее грудей, когда она наклонилась к нему, и затем застывший на ее удаляющихся от него бедрах. Его вставные зубы, казалось, были прочнее стали.

— Думаешь, у нашего приятеля грязные мыслишки? — спросил Клет.

На пути к столу Бруссара к нам присоединился мужчина, с которым мы столкнулись в вестибюле.

— Мужики, вы собираетесь побеседовать с преподобным Амиде? — спросил он.

— План такой, — ответил Клет.

— Пойдемте, я его знаю. Мы с ним и Ламонтом Вулси как-то на рыбалку ездили. Так Ламонт столько на себя одежды от комаров нацепил, что выглядел как в костюме химической защиты.

— Вулси это парень с латексной кожей? — спросил Клет.

— Я бы это так не называл, — ответил мужчина. Он посмотрел на меня и протянул руку. Рука была жесткой и твердой, как кирпич.

— Я Бобби Джо Гидри.

— Как поживаешь, Бобби Джо? — ответил я.

— Я бухал пятнадцать лет. Пока не встретил Амиде полгода назад. И вот, за шесть месяцев ни одной рюмки.

— Это замечательно. Мой друг уже знаком с преподобным, а я нет. Может, ты представишь меня? — спросил я.

Мы с Клетом пожали руку Бруссару, но я не думаю, что он видел или слышал нас. Он так и не прекратил жевать свой салат и не оторвал взгляда от официантки. Клет, я и Бобби Джо Гидри пододвинули складные стулья поближе к его столу и сели среди людей, у которых, похоже, не было ничего общего, кроме веры в Амиде Бруссара, человека, знающего волю Божью и то, что нужно их стране.

— У вас коллекция самых больших внедорожников из всех, что я видел, — заметил Клет. Он уже почти прикончил второй стакан виски со, льдом, отпивая из него в промежутках между предложениями. — А на чем вы ездите?

— Старый добрый «Шевроле Субурбан», туда девять человек помещается, — ответил Бруссар.

Официантка поставила рядом с тарелкой Бруссара бутылку кетчупа и соуса для мяса. Он нежно прикоснулся к ее руке, смотря ей в лицо светлым взглядом.

— Милочка, отнеси стейк обратно на кухню. Он все еще красный посередине.

— Да, сэр. Простите, пожалуйста. Через минуту вернусь с полностью прожаренным, преподобный Амиде, — ответила она.

— Умница. И устрой-ка этому повару нагоняй, пока ты там, — посоветовал священник. Он проводил ее взглядом, но в этот раз не позволил взгляду упасть ниже талии. — Прекрасная девушка.

— Как вы думаете, мы этим кочевникам с тюрбанами на головах достаточно всыпали, чтобы нефть и дальше лилась рекой? — выпалил Клет.

«Клет, прошу тебя, не облажайся», — подумал я.

— Что там насчет тюрбанов? — спросил Бруссар.

— Я говорю о цене бензина. Этот «Субурбан», наверное, бензин как паровоз жрет, — ответил Клет.

Я попытался вмешаться в разговор, прежде чем Персел окончательно все испортит.

— Мне кажется, я вас знаю, — сказал я Ламонту Вулси, — вы друг Варины Лебуф.

Его глаза напомнили мне плавающие в молоке темно-синие мраморные шарики, его рот смахивал на утиный клюв, нос блестел от пота, даже несмотря на то, что вечерний воздух был прохладен и становился холоднее с каждой минутой. Я никогда раньше не видел человека с таким странным цветом кожи, с такой причудливой комбинацией необычных черт лица или с глазами, полными столь глубокой, почти фиолетовой синевы, но начисто лишенными нравственного света.

— Да, мне известна мисс Лебуф. Но вот не помню, чтобы видел вас в ее компании, — ответил он. Судя по акценту, он был из Каролины или Тайдвотер — он по-особенному произносил звук «р». Похоже, слово «известна» для описания своих отношений с дамой его полностью устраивало.

— Думаю, она была у вас на лодке, той самой, с рыбой-пилой на носу, — ответил я.

Его холодный синий взгляд остановился на моих глазах:

— Что-то не припомню.

«Это твой шанс», — подсказал мне внутренний голос.

— Разве это не вы живете где-то на острове?

— Жил. Я вырос на морских островах штата Джорджия.

— Никогда не слышали о парне по имени Чад Патин? Он как-то пытался меня пристрелить.

— Откуда же мне знать подобных людей? — переспросил Вулси.

— У этого Патина были не все дома. Он как-то рассказал мне сумасшедшую историю о средневековоминструменте под названием «железная дева». Говорил, что это на каком-то острове. Работает как соковыжималка для винограда, но вместо ягод в нее засовывают людей.

Голова Вулси крутанулась на плечах, как будто он сканировал толпу. Его руки лежали на скатерти, круглые и бледные, словно шарики из теста, грудь надулась, как у павлина.

— Кто вы такие?

— Меня зовут Дэйв Робишо, я следователь из убойного отдела округа Иберия.

Вулси потеребил золотой крест, висящий на груди. Его взгляд снова столкнулся с моим.

— Я думаю, что вы и ваш друг выпили лишнего.

— Я не пью, — возразил я.

Он вытянул ноги перед собой, хрустнув коленными суставами, и улыбнулся.

— Так, может, стоит начать? Рюмашка-другая дает прекрасное оправдание говорить все, что душе угодно. А потом можно просто извиниться, и делу конец.

— Как-то не приходило на ум. Значит, «железные девы» — не ваша специализация?

Он почесал спину и водрузил на нос почти непроницаемые черные солнечные очки.

— Нет, как-то в последнее время не доводилось мне встречаться с девами, ни с железными, ни с какими другими.

— А как насчет девчонки по имени Блу Мелтон?

— Кого?

— Ее похитили на вашей лодке.

— Лодка, которую вы описываете, мне не принадлежит, и я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, мистер Робишо.

— А как насчет самолета-амфибии, на котором вы были? Всегда хотелось на подобном прокатиться.

— Этот разговор окончен, — отрезал Вулси.

Девушка-вьетнамка поставила стейк перед Бруссаром, мясо было настолько горячим, что еще шкворчало в подливке.

— Повар приносит свои извинения и надеется, что теперь вам понравится, — вымолвила она.

— Позже отведи-ка меня на кухню, хочу с ним познакомиться, — ответил Бруссар, — не хочу, чтобы он покинул нас с обидой на душе.

— Ну просто белый господин, — вставил Клет.

— Ваши насмешки неуместны, сэр, — ответил преподобный, — я лишь пытался объяснить этой девчушке, что просто дразнил ее, когда говорил о том, чтобы устроить нагоняй повару.

— Так я об этом и говорю. Нужно совершать побольше таких добрых поступков, особенно в отношении вьетнамцев, — заявил Клет, разжевывая лед и подняв указательный палец для убедительности. — Я во Вьетнаме много чего повидал. Как с заключенных кожу сдирают, как ночью в деревнях перерезают людям горло и потом красят их лица в желтый цвет. Знаете, такое вот тяжелое дерьмо, о чем папики дома слышать не хотят. Знавал одного пулеметчика на вертолете, который не мог дождаться возвращения в зону свободного огня. Кто-то спросил его, как он умудрился убить столько женщин и детей, а он ответил: «да проще простого, они не так быстро бегают». Вы когда-нибудь задумываетесь о подобном, заправляя свой «Субурбан» на бензоколонке?

Разговор за столом замедлился и затих. Амиде поднял руку и жестом подозвал охрану, словно хватая воздух руками.

— Охрану позвал? — сказал напоследок Клет. — Знаешь, что, преподобный, я прослежу за той вьетнамской девочкой, и если обнаружу отпечаток хотя бы одного твоего пальца на ней, ты получишь такую рекламу, которая тебе никогда не снилась.

— Это какое-то недоразумение. Давайте просто успокоимся, — вмешался Бобби Джо Гидри.

— Не вмешивайся, — ответил Вулси.

— Я думал, мы тут все члены одной церкви. Что тут происходит? — пролепетал Бобби Джо, пытаясь улыбнуться.

— Уведите этих людей, — приказал Вулси трем охранникам, подбежавшим к столу.

Я встал и услышал, как Клет поднимается со стула рядом со мной, толкнув стол со стоящими на нем стаканами. Мне даже не нужно было смотреть на него, я знал, о чем он думает и что планирует. Три охранника посвятили все свое внимание Клету и даже не смотрели на меня.

— Мы уходим, — сказал я Вулси, — но вы нас будете очень часто видеть. У вас обоих рыло в дерьме. Я видел тело Блу Мелтон после того, как патологоанатом разморозил и разобрал его на части. Как вы могли сделать такое с семнадцатилетней девчонкой и не застрелиться после этого?

Наступило странное и неожиданное для меня молчание. Ни тот, ни другой не смотрели на меня и не произнесли ни слова. Они сложились и замкнулись, как меха аккордеона. Клет и я направились к «Кадиллаку», ветер шуршал в ветвях деревьев. Я услышал шаги за своей спиной и решил, что охранники решили набрать себе очки в глазах Бруссара или повысить свои ставки, проводив нас до машины. Я обернулся и передо мной предстал Бобби Джо Гидри.

— Не нравится мне то, что там только что произошло, — начал он.

— Да ну? — ответил Клет.

— Вы кажетесь нормальными парнями. Не нужно им было так с вами обходиться. Я был связистом во время «Бури в пустыне». Я знаю, что творилось на том шоссе, когда наши самолеты накрыли весь тот поток. Сами знаете, СМИ назвали это «Шоссе смерти». Некоторые из тех людей, вероятно, были гражданскими. Целые семьи. Я все видел. Такое не хочется вспоминать.

— Бобби Джо, ты ходил на группы анонимных алкоголиков? — спросил я.

— После встречи с Амиде я не видел в этом надобности.

— Я хожу на их собрания в Соломон Хаус, в Новой Иберии. Приезжай как-нибудь, увидимся.

— Мне сейчас важнее работу найти.

— Знаешь, что? — сказал я. Я достал визитку из бумажника и написал номер на оборотной стороне. — У нас есть вакансия оператора службы «911». Может, тебе стоит попробовать.

— Зачем ты это делаешь?

— Ты мне кажешься нормальным парнем, без дешевых заморочек, — ответил я.

— Ты говоришь с близняшками Боббси[70] из убойного отдела, — вставил Клет.

— Это еще что за хрень?

— Пообщаешься с нами — узнаешь, — буркнул в ответ Клет.

— Амиде реально меня надул, а? — спросил Бобби Джо.

— С чего бы, — ответил я.

— Он не просит у людей денег. А это значит, что кто-то другой оплачивает шоу. Ведь это понятно любому дураку, — ответил он.

Нам с Клетом оставалось лишь переглянуться.

Глава 19

В 8:05 на следующее утро в моем офисе раздался звонок от Клета.

— Кто-то обошел мою сигнализацию, вскрыл сейф и разграбил офис, — сообщил он.

— Когда?

— Сигнализация отключилась в два семнадцать утра. Сейф взламывал профи. Окна были заклеены черными виниловыми мусорными мешками. Все полки, все ящики пусты, кресло разрезано, крышку сливного бачка и ту сняли и бросили в унитаз. Хочешь еще кое-что услышать?

— Кто был на тех пленках с Вариной?

— Я тебе уже говорил. Пара адвокатишек и нефтяников, жаждущих потрахаться. Никакого криминала.

— Нет, ты говорил, что были и еще люди, кого ты не знал. Об этих парнях ты что помнишь?

— Только их голые задницы.

— Что еще?

— У одного был британский акцент.

— Почему ты раньше об этом не говорил?

— Кому какое дело до акцента?

Я лихорадочно соображал:

— Ты ничего не сохранил на жестком диске? У тебя нет какой-нибудь системы автоматического резервного копирования?

— Нет, я же тебе говорил, я сжег карты памяти, даже окна открыл, чтобы духу их не осталось. Надо было следовать твоему совету и вообще их не просматривать.

— Я отправлю к тебе в офис пару криминалистов. Ничего там не трогай.

— Мне нужна копия отчета для страховой компании. Но забудь про отпечатки пальцев, эти ребята профессионалы.

— Варина, случаем, не упоминала какого-нибудь британца?

— Для особо одаренных, Дэйв, напоминаю: когда ты с Вариной, ты — единственный человек, о ком она говорит, при этом глядя тебе прямо в глаза. Секунд через десять твой флагшток уже парит в небе и готов к райским кущам.

— Все-таки ты запал на нее.

— Нет. С того момента, как я ее встретил, за редким исключением, у меня все встало с ног на голову. Дэйв, мы должны достать этих ублюдков. Все началось с Алексиса Дюпре и Бикса Голайтли. Нам нужно вернуться к началу истории и прищучить этого старика. Ты меня слышишь? Старикан, скорее всего, военный преступник, замешанный в массовых убийствах. Почему мы позволяем ему так с нами поступать?

— Я отправляю к тебе криминалистов, — ответил я.

— Меня здесь не будет. Гретхен все им покажет.

— А ты куда?

— Пока не знаю. Ты Ламонта Вулси еще не пробил?

— Нет, не было времени.

— И не нужно. Я звонил одному знакомому в национальный уголовный информационный центр. В системе никакого Ламонта Вулси нет. То есть вообще нигде нет. Он не существует. До связи.

— Что ты задумал?

— Да я сам пока не знаю, а тебе и подавно сказать нечего. У Алексиса Дюпре в походном альбоме локоны волос. Может быть, в округе Святой Марии живет второй Джон Уэйн Гейси?[71] Тебе это на ум не приходило? — ответил Клет.

Мой друг был прав. Как такой человек, как Алексис Дюпре, оказался среди нас? В «Гугле» я смог узнать только то, что он живет в Соединенных Штатах с 1957 года, натурализовался спустя 10 лет. Действительно ли он работал и на британскую, и на американскую разведку? Были ли в живых еще люди, способные подтвердить, что он был членом французского подполья? Статьи в интернете, казалось, повторяли друг друга, и единственным их источником был сам Дюпре.

После обеда я позвонил другу в ФБР, знакомому в Службе иммиграции и натурализации и еще одному приятелю, чье пьянство стоило ему карьеры в ЦРУ. Из всех троих наиболее полезным оказался именно выпивоха.

— Не исключено, что твой источник говорит правду, — заявил он.

— Правду о чем? — спросил я.

— О работе на «МИ-6» и на одну из наших разведывательных служб.

— Может быть, он никогда и не был узником Равенсбрюка, — ответил я, — а служил там охранником. Я просто не знаю, во что верить.

— После войны мы предоставили гражданство ученым, которые строили ракеты «Фау-1» и «Фау-2», помогая Гитлеру убивать сотни гражданских в Лондоне. В 50-е годы любой европеец, настроенный против коммунистов, получал практически зеленый коридор от Службы иммиграции и натурализации. В итоге мы предоставили тихую гавань куче ублюдков. Что бы ты ни делал, скорее всего, ты никогда не узнаешь, кто этот старикан на самом деле.

— Но кто-то должен знать, кто он такой, — ответил я.

— Дэйв, ты не понимаешь. Этот мужик тот, кем его считают другие. Все, что ты на него накопаешь — плоды чьего-то литературного вымысла. Ты же почитатель Джорджа Оруэлла. Помнишь, что он говорил об истории? Она закончилась в 1936 году. Если не хочешь снова забухать, лучше оставь это дерьмо в покое.

Это было вовсе не то, что я надеялся услышать. Я пытался списать его слова на цинизм агента ЦРУ, который в свое время помог привести к власти диктатора в Чили, снабжал оружием террористов в северном Никарагуа и был связан с людьми, стоявшими за камерами пыток и ответственными за убийства теологов, выступавших за освобождение. К сожалению, те, кто стал свидетелем темной стороны нашей истории, как правило, были и теми, кто помогал в ее низвержении, а потому нам легко сбрасывать их слова со счетов. Иногда я задумывался о том, что их самое большое бремя заключалось в том, что они, в конце концов, понимали, что помогали другим людям красть свои собственные души.

— Мы узнаем, кто он. И мне плевать, сколько времени это потребует, — после недолгого раздумья, озвучил я свое решение.

После долгой паузы мой друг, разрушивший сваю печень, два брака и жизни своих детей, повесил трубку. Закончив работу, я отправился домой, сел в складное кресло у канала и всмотрелся в течение, несущее воды к югу, в сторону Мексиканского залива. Клет сказал, что, быть может, у нас есть свой Джон Уэйн Гейси, живущий неподалеку в комфорте довоенного дома, который мог бы стать сценой для спектакля Теннеси Уильямса. Только вот сравнение хромает. Гейси был серийным убийцей молодых мужчин и мальчиков, чьи тела прятал в стенах и нишах своего жилища. Возможно, Гейси и не был психом, но нет никаких сомнений в том, что он был умственно нездоров. Говорят, что его последними словами, обращенными к одному из охранников, препроводивших его на казнь, были «поцелуй меня в задницу». Алексис Дюпре же был полностью рациональным стариком, ни в коей мере не страдавшим помутнением рассудка, и если он действительно был членом СС, его преступления, вероятно, были гораздо более тяжелыми и многочисленными, чем преступления Гейси. Каждый раз, когда я делал тот или иной вывод на его счет, мне приходилось использовать слово «если». Почему же? Во времена «Гугла» и Акта о свободе информации я не мог найти ни одного неоспоримого факта о его жизни.

Я пытался подумать о том, кем Алексис Дюпре не является. Он утверждает, что был узником Равенсбрюка. Но если он был охранником или младшим офицером в Равенсбрюке, а не заключенным, какой смысл ему рассказывать о лагере, ведь остальные выжившие могут в любой момент опознать его по фотографии? Если Алексис Дюпре был членом СС, он, вероятно, проходил службу в лагере, о котором никогда не упоминал, быть может, его освободили советские войска, и тогда архивы были конфискованы советской разведкой и их не представили войскам союзников. Когда немецкая армия начала разваливаться на востоке, СС бежали на запад, оставляя за собой тысячи тел в товарных вагонах, в железнодорожных депо или в штабелях у крематориев, словно хворост. Они использовали форму обычных армейских частей в надежде сдаться американцам или британцам, а не русским, которые бы их просто расстреляли.

Алексис Дюпре был умным человеком. Не исключено, что он сделал еще один шаг в своем обмане и вытатуировал тюремный номер на левой руке, играя роль выжившего узника и ветерана Французского Сопротивления, состоявшего в основном из коммунистов. Кем бы Дюпре ни был, он точно не придерживался левых взглядов. Быть может, он был информатором. Он точно походил на эгоистичного перебежчика. Был ли он другом знаменитого военного фотографа Роберта Капы? Из всех возможных предположений о прошлом Дюпре я был уверен, что уж это точно ложь. Я был уверен в том, что фотография солдат-республиканцев, сделанная во время штурма Мадрида и подписанная Капой, была лишь очередной фальшивкой семьи Дюпре. Все работы Капы давно опубликованы, включая потерянный ранец с фотографиями, обнаруженный в Мексике в 1990-е годы. К тому же Капа был социалистом, у которого высокомерный представитель элиты вроде Дюпре вызвал бы лишь отвращение.

«А дальше-то что?» — спросил я себя.

Ветви кипариса над моей головой были хрупкими и тонкими, словно паутина в лучах позднего солнца. Вдоль берега среди кувшинок проплывала панцирная щука, прокладывая себе путь напоминающим толстую иглу носом, разрезая поверхность воды лакированным хребтом, своей гибкостью напоминая скорее змею, нежели рыбу. Огромные шестерни разводного моста натужно поднимали его огромный вес в небо на фоне плавящегося горизонта. Порыв ветра пронес по центру канала длинный луч янтарного света, словно победную песнь уходящему дню и приближающейся прохладе ночи, как будто вечерняя пора и смена времени года были столь бесшовной и неотделимой частью жизни, что лишь самые никчемные и упрямые из нас стали бы это отрицать.

Медитации о смерти — дешевый прием, не дающий ни малейшего утешения в борьбе со злом. Зло — это не абстракция, и игнорировать его — значит стать его жертвой. Земля пребывает вовеки, но так же вечны и раковые клетки, которые никогда не спят.

Я задумался о том, что Клет может оказаться прав: на каком-то этапе действительно возникает желание взять старика за яйца. Эти слова заставили меня передернуться. Нельзя давать силы своему врагу, и нельзя позволять ему заставлять других уподобляться себе. Я поднял еловую шишку и попытался забросить ее в середину потока, словно этот жест не только позволил мне отвлечься от мыслей, но и освободил мою душу. Но на сердце было все так же тяжело, и я понимал, что не успокоюсь, пока не найду убийц Блу Мелтон и не верну Ти Джоли в ее каджунский домик на берегу Байю-Тек.

За ужином я не мог сосредоточиться на том, что обсуждали Молли и Алафер.

— Дэйв, это будет то еще мероприятие, — заявила Алафер.

— Ты имеешь в виду Фестиваль сахарного тростника? Ну да, так всегда бывает, — ответил я.

— Фестиваль сахарного тростника прошел месяц назад. Я говорю о музыкальном ревю 40-х годов, — поправила она.

— Я думал, ты говоришь о следующем годе, — промычал я.

Молли вгляделась в мое лицо и не отводила взгляда, пока я не моргнул.

— Что сегодня произошло? — спросила она.

— Кто-то вломился в офис Клета. Вероятно, друзья Варины Лебуф, — ответил я.

— Они что-то искали? — спросила жена.

— Зачем ставить себя на место уголовников? Это все равно что засунуть руку в несмытый унитаз, — пробурчал я.

— Вот уж сказанул, так сказанул, — заметила Алафер.

— Это просто метафора, — ответил я.

— В следующий раз не забудь сначала рвотные пакетики раздать, — ответила на мои жалкие оправдания Алафер.

— Прекратите оба! — тут уж не выдержала Молли.

— Варина является частью какого-то заговора. Клет заполучил разоблачительные записи, которые впоследствии уничтожил, но Варина думает, что они все еще у него. Кого я никак не могу выбросить из головы — так это Алексиса Дюпре. Я думаю, он служил в СС, а если так, то он работал в лагере смерти в Восточной Европе.

— И почему ты пришел к такому выводу? — спросила Молли.

— Дюпре — это полная противоположность тому, что он о себе говорит, — ответил я.

— Удобно, не так ли?

— Думаешь, он ветеран французского подполья, человек мира? Он и его семья терроризировали фермеров, которых ты пыталась организовать, — ответил я.

— Но это еще не означает, что он бывший нацист.

Я положил нож и вилку на край тарелки так мягко, как только мог, и встал из-за стола, в висках у меня стучала кровь. Я вышел на веранду, сел на ступеньки и бросил взгляд на светлячков, мерцающих в деревьях, и на листву, которую ветер гонял по земле. Я заметил картонную коробку, завернутую в коричневую бумагу, стоящую у нижней ступеньки крыльца. Упаковочная бумага была тщательно сложена на углах и аккуратно перевязана бечевкой. Надписей на коробке не было. Я открыл перочинный нож, разрезал бечевку, снял бумагу, открыл коробку и заглянул внутрь. На поверхности упаковочного материала, представлявшего собой смесь соломы и древесных завитушек, лежал конверт с приклеенным к нему скотчем розовым стебельком. Внутри была толстая карточка с серебряным обрамлением, по центру которой располагалась надпись, сделанная синими чернилами. Я долго не мог отвести взгляда от надписи, затем ножом отодвинул в сторону упаковочный материал и снова заглянул в коробку. Я едва успел закрыть нож и пинком отодвинуть посылку в сторону, когда дверь за мной открылась.

— Дэйв? — позвала Молли.

— Я буду через пару минут, — ответил я.

— Не нужно тебе все держать внутри. Это все равно что пить яд маленькими глотками.

— Ты говоришь, что я приношу свои проблемы домой вместо того, чтобы оставлять их на работе?

— Я вовсе не это имела в виду.

— А я с тобой уже собрался согласиться. Мы с Клетом встретили одного парня по имени Ламонт Вулси. У него глаза настолько синие, что они почти фиолетовые. Знаешь, у кого еще такие фиолетовые глаза? У Гретхен Хоровитц.

Она села рядом со мной, смятенная, словно наблюдая, как вот-вот перед ее глазами произойдет нечто неизбежное и непоправимое.

— Что ты говоришь? Кто такой Вулси?

— Я не уверен. У меня в голове все смешалось. Я не знаю, кто такой Вулси, и я не могу разобраться в собственных мыслях. У меня нет ни малейшего права вываливать все это на тебя и на Алафер. Вот что я говорю.

Жена взяла меня за руку.

— Мне кажется, ты не видишь главной проблемы. Ты хочешь, чтобы Луизиана была такой же, как пятьдесят лет назад. Может, Дюпре на самом деле зло, а может, они просто жадные толстосумы. В любом случае тебе нужно их отпустить. Как тебе нужно отпустить свое прошлое.

— В некоторых лагерях над детьми ставились медицинские эксперименты. Им искусственно меняли цвет глаз.

Молли отпустила мою руку и всмотрелась в темноту.

— Пора положить этому конец. Тебе, Клету и мне нужно сесть и поговорить. Но если ты будешь повторять одно и то же, это нам не поможет.

— Я ничего не придумываю.

Я слышал, как тяжело она дышит во влажном воздухе, словно ее легкие не могли с ним справиться, словно запах сахарного завода и черные волокна дыма застревали у нее в горле. Я не мог понять, плачет она или нет. Я покусывал ногти, уставившись на фонари и листву, серпантином спешащую куда-то по асфальту.

— Что это? — наконец прервала молчание Молли, глядя в тень под кустами камелии.

— Кто-то оставил коробку на ступеньках.

— Что в ней?

— Загляни.

Она наклонилась и потянула к себе коробку. Молли отодвинула в сторону упаковочный материал и попыталась наклонить коробку к себе, но та была слишком тяжелой. Тогда она встала и поставила коробку на ступеньку прямо под светом фонаря. Я слышал, как в коробке звенят друг о друга бутылки.

— «Джонни Уокер Блек Лэйбл»? — спросила она.

— Ты на карточку посмотри.

Она достала ее из конверта и прочла вслух:

— Конь хотел бы тебе это передать. С Рождеством, Лейтенант, — жена посмотрела на меня непонимающим взглядом. — Кто такой Конь?

— Это кодовое имя полковника, под началом которого я служил. Это был гигантский мужик, который голышом ходил в джунгли, выпивал по ящику пива в день и мог сдуть палатку одним залпом из сортира после ужина из бобов и чечевицы. Весь его живот был в огромных шрамах после того, как он принял очередь из «АК». Полковник был лучшим солдатом из всех, кого мне доводилось знать. Он основал подразделение «Дельта».

— Ты никогда мне об этом не рассказывал.

— Все это вчерашний день.

— Зачем это кому-то? Они что, думают, что если отправят тебе ящик виски, то ты обязательно напьешься?

— Кто-то дает мне понять, что он со своими приятелями имеет доступ к каждой детали моей жизни, от моего армейского досье до того факта, что я пьяница.

— Дэйв, ты меня пугаешь. Кто эти люди?

— Очень плохие парни, прямо из преисподней, — ответил я.

В том, что касалось отваги и храбрости под огнем противника, Клет Персел был неординарным человеком. Он вырос в старом ирландском квартале в те времена, когда проекты социального жилья в Орлеане были сегрегированы, а уличные банды состояли в основном из подростков из рабочих итальянских и ирландских семей. Эти парни цепями, ножами и битыми бутылками дрались за контроль над районами, на которые большинство людей побрезговали бы даже плюнуть. Розовый шрам, напоминающий полоску резины, пересекающей его бровь до переносицы, стал для него подарком от пацана из Ибервильских проектов. Шрамы на спине — от пуль двадцать второго калибра, принятых им в спину, когда Клет тащил меня без сознания по пожарной лестнице. Шрамы на ягодицах — напоминание о ремне для правки бритв его отца.

Клет Персел редко упоминал подробности своих двух боевых командировок во Вьетнам. Он отправился туда, вернулся и никогда не поднимал вопрос того психологического ущерба, который нанесли ему эти «путешествия». Он все еще оставлял на подоконнике чай для мамасан, которую убил, и с тех пор она путешествовала с ним из Вьетнама в Японию, а затем в Новый Орлеан, в Вегас, Рино и Полсон, Монтану, а потом обратно в Новый Орлеан и в его квартиру на улице Святой Анны. В плане физической отваги ему не было равных — он глотал свою боль вместе с кровью и никогда не показывал врагам, что ему больно. Я никогда не знал человека храбрее его.

Но Клет так и не смог изгнать из себя чувство стыда и отверженности, которое привил ему отец, и это стало особенно очевидно, когда он столкнулся с позором и осуждением в полицейском управлении Нового Орлеана. Ирония в том, что управление было знаменито своей коррупцией, самосудами и преследованием Черных пантер в 70-е годы. Мне доводилось знать полицейских, расследовавших кражи со взломом, совершенные ими самими. Я знал детектива полиции нравов, заказавшего собственного информатора. Я знал женщину-полицейскую, убившую владельцев ресторана, который сама же и крышевала. Думаете, я преувеличиваю? Процедуры приема на работу в полицейское управление Нового Орлеана были столь убогими, что они принимали на работу даже известных бывших уголовников.

Созерцание морального падения окружающих не принесло облегчения Клету Перселу. Как бы элегантно он ни одевался, смотревший на него из зеркала человек был не только одет в рубище и пепел, но и заслуживал их.

Он отправился в Новый Орлеан и побеседовал со своим секретарем, Элис Веренхаус, и частным детективом, который брал на себя некоторые из его дел, когда Клету нужно было уехать из города. Затем он отправился наверх в свою квартиру, поднял трубку телефона и позвонил Дэну Магелли, заставив себя пройти мимо холодильника, набитого мексиканским и немецким пивом и подернутыми инеем бутылками водки и джина. Он ждал, пока переведут его звонок, слушая эхо своего дыхания в трубке.

— Магелли, — ответил голос.

— Дэн, это Клет Персел. Мне нужна помощь с тем «люгером», что ты у меня отобрал.

— Ствол Бикса Голайтли?

— Он самый. Серийный номер пробил?

— Откуда такой интерес?

— Я думаю, что Бикс украл этот ствол у Алексиса Дюпре. Я также думаю, что Дюпре может быть нацистским военным преступником.

— Так я и знал.

— Знал что?

— Что тебе недостаточно свои дерьмовые следы оставить по всему Новому Орлеану. Ты, никак, и до международной арены теперь дорос.

— Дэн, это не смешно. У этого старика в доме альбом, битком набитый человеческими волосами. Это тебе кажется нормальным?

Дэн на минуту запнулся:

— Откуда у тебя эта информация?

— Дэйв Робишо видел это своими глазами. А почему ты спрашиваешь?

— Думаю, нам надо поговорить. Ты где?

— У себя в квартире.

— Оставайся там.

— Нет, я хочу прийти к тебе в участок.

— Это не обязательно.

— Нет, обязательно, продолжал настаивать на своем Клет.

Он побрился, принял душ и причесался, стараясь не думать ни о чем, особенно о людях, которых ему предстояло увидеть, и той ситуации, в которую он себя готовился поставить. Он надел алую шелковую рубашку с длинными рукавами, серый костюм и пару черных выходных туфель, которые хранил в бархатных мешочках на завязках. Затем Клет достал из шкафа шляпу, натянул ее низко на брови и отправился вниз по лестнице навстречу вечернему бризу, сказав Элис Веренхаус, что она может идти домой раньше обычного.

— Вы собираетесь пригласить гостей? — спросила секретарь. — Потому что если да, то необязательно что-то от меня скрывать.

— Нет, просто на улице стоит такой приятный вечер, а ты заслужила немного свободного времени, мисс Элис.

— Все в порядке?

— Я поднимаю тебе зарплату на сотню в неделю.

— Вы и так достаточно мне платите. Это вовсе необязательно.

— Я только продал участок у большой воды, который умудрился спрятать от адвокатов моей бывшей жены. Я уж лучше тебе отдам налог на прибыль, чем в инспекцию.

— Это законно?

— Мисс Элис, налоговые законы пишутся богатеями для них же самих. Но ответ на твой вопрос — да, это законно. Просто подчищаю за собой, понимаешь?

— Большое спасибо, ответила она, — вы очень хороший человек, мистер Персел.

— Я бы так не сказал.

— Не смейте больше о себе так говорить, — перебила его секретарь.

Клет приподнял перед ней шляпу, отправился в старый центральный полицейский участок на Роял и Конти и направился прямо в логово льва.

Дэн Магелли встретил его в приемной и провел в свой кабинет. Персел знал почти всех сидящих в зале, но они словно смотрели сквозь него или находили иные способы не замечать его присутствия. Магелли закрыл дверь. Сквозь стекло Клет посмотрел на полицейских, работающих за своими столами, наливающих себе кофе или говорящих по телефону. Затем он выглянул из окна кабинета, бросив взгляд на пальмы, мотоциклы и патрульные автомобили, припаркованные у обочины. Он обратил внимание на логотип Кресент-сити, безупречно выведенный белой краской, и задумался, в какой же момент он сделал не тот поворот и оказался в тупике, который теперь стал его жизнью.

— Выглядишь шикарно, — отметил Дэн.

— Так что ты хотел рассказать мне о «люгере»? — спросил Клет.

— Он был выдан в 1942 году младшему офицеру подводной лодки по имени Карл Энгельс. Но этот парень, Энгельс, не задержался на флоте и перешел в СС.

— Ты что, можешь пробить номера немецкого оружия, выданного в 1942 году?

— Да, не слабо, а?

— Ты что, через ЦРУ или Агентство Национальной Безопасности это провернул?

— Круче — через одну библиотекаршу в Сент-Чарльзе. Она без труда найдет адрес пещерного человека, который изобрел колесо.

Клет сидел в кресле у окна, положив шляпу на стол Дэна. Он засунул руку за ворот рубахи и почесал плечо.

— А что потом произошло с Карлом Энгельсом?

— Моя знающая подруга изучила целую кучу немецких ветеранских организаций и нашла кое-какие записи о том, что он служил в Париже до конца 1943 года. На этом все.

— А у тебя откуда такой интерес к этому «люгеру»?

— Началось все как простая рутинная проверка. В компьютере Голайтли мы нашли информацию о том, что он путался с Дюпре в каком-то деле, связанном с крадеными картинами. И чем больше я думал о возможной связи между «люгером» и Алексисом Дюпре, тем чаще я вспоминал слова моей жены.

— И что же она тебе сказала?

— Мы сталкивались с ним два или три раза на общественных мероприятиях. Все слышали о работе во французском подполье. Моя жена из Висбадена, она говорит и по-немецки, и по-французски и преподает на факультете иностранных языков в Тулейнском университете. Она слышала, как Дюпре говорил с кем-то по-немецки. Его немецкий был безупречен. Тогда она заговорила с ним по-французски. По ее словам, у него сильный акцент, и очевиден тот факт, что французский — не его родной язык.

— Думаешь, Карл Энгельс и есть Дюпре?

— Это лишь догадка.

Клет поднял свою шляпу и задумчиво провел пальцами по полям. Он бросил взгляд сквозь стекло в общий зал на работающих там полицейских.

— Мне нужно облегчить душу, — вымолвил он, — там я либо человек-невидимка, либо плевок на тротуаре, как тебе больше нравится. Мне плевать на ваше отношение ко мне. Да, я брал деньги у Джиакано. Мне доводилось прикрывать одного мафиозо на западе. Все стало еще хуже, когда мне перешли дорогу пара ваших детективов под прикрытием. Но я никогда не трогал полицейского, если я знал, кто передо мной, ни в Новом Орлеане, нигде.

Дэн пытался прервать его, но Клет не позволил.

— Выслушай меня. Я заслужил увольнение, а может, и еще чего похуже, а вот Дэйв Робишо — нет. Вы же все вытирали об него ноги, и так и не признаетесь себе в этом.

— Что-то я не слышал, чтобы Дэйв жаловался.

— Потому что он кремень. Но из-за того, что он кремень, вы правее не становитесь.

— Хочу поговорить с тобой кое о чем другом, — прервал его Дэн, — о той ночи, когда завалили Вейлона Граймза и Бикса Голайтли.

— И что?

— Я думаю, это ты сообщил в полицию о выстрелах.

— С чего это ты так думаешь?

— Слушал запись. У тебя что, карандаш был зажат между зубов?

— Так что ты хочешь мне сказать? — спросил Клет.

— Не исключено, что стрелков было несколько.

— Ну-ка повтори.

— Бикс Голайтли поймал пулю двадцать второго калибра. Вейлон Граймз тоже. Но вот выпущены они были не из одного ствола. А вот еще. Тот, кто прикончил Фрэнки Джиакано на автобусной станции в Бэтон Руж, стрелял из того же оружия, из которого завалили Вейлона Граймза.

Клет собирался уже было покинуть кабинет Дэна, но вновь откинулся в кресле и пустым взглядом посмотрел в окно на пальмовые ветви, шелестящие на ветру.

— Хорошо, значит, два киллера работали вместе. Ну и что с того?

— Может, так, а может, и нет. Патологоанатом говорит, что Вейлон Граймз был мертв как минимум час до смерти Голайтли. Граймза завалили в его квартире. Голайтли в машине. Зачем двум киллерам тусоваться там целый час, чтобы прикончить Голайтли? Откуда им знать, что он придет в квартиру Граймза? Я думаю, что за Голайтли следили.

— Так кто стоит за убийством Голайтли?

— Он сорок лет занимался рэкетом. На нем секс с малолетками и развращение детей в Техасе и Флориде. Он грабил стариков и платил своим шлюхам поддельными купюрами. Труднее сказать, чего он не делал. Вопрос скорее в том, как ему удалось продержаться так долго. Ведь ты же присутствовал при убийстве Голайтли, так?

— Я был неподалеку.

— Так ты расскажешь мне, что ты видел?

— Да какая в этом разница? Мне ноль доверия как со стороны полицейского управления, так и со стороны прокуратуры.

— А что, если я смогу вернуть тебя?

— В полицию?

— Все возможно.

— Увидимся, мне пора.

— И это все, что ты можешь сказать?

— Нет, с меня должок.

Когда Клет вышел на улицу в хитросплетение тени и солнечных лучей, отражавшихся от зданий, ему показалось, что он слышит музыку, доносящуюся из клубов на Бурбоне, и чувствует запах соленого воздуха с Залива, кофе из «Кафе дю Монд» и цветов, распустившихся на балконах вдоль Роял. А может быть, это просто воображение. В любом случае начало этого потрясающего вечера предвещало еще более приятное продолжение и сулило доступ ко всем дарам, которые способен предложить этот бренный мир.

Немногим позже Клет позвонил Гретхен и сказал ей, что задержится в Новом Орлеане, а в Новую Иберию вернется не раньше утра четверга.

— Ты узнал что-нибудь о «люгере»? — спросила она.

— Да, его хозяин служил в СС в Париже в 1943 году, — ответил Клет. — На этом пока все. Ты там без меня справишься?

— Даже не сомневайся, — заверила Гретхен.

Но той ночью она отправилась в постель с телефоном под подушкой, ее сны скользили гримасой по ее лицу, словно яркий красный фонарь светил в глаза сквозь закрытые веки. Она внезапно проснулась, открыла дверь и выглянула наружу, не понимая, зачем она это делает. Деревья над коттеджем шелестели на ветру, как вдруг небеса прорезала молния, за которой последовал столь оглушительный раскат грома, что вода в канале задрожала как при землетрясении.

На часах было 12:14 ночи, когда телефон Гретхен завибрировал под подушкой. Она села на край кровати, открыла его и прижала к уху, зная, что только один человек мог позвонить ей в этот час.

— Реймонд? — спросила она.

— Тепло. Считай меня преемником Реймонда. Я говорю с Карузо, так ведь? — спросил незнакомый голос.

— Нет, ты говоришь с Гретхен Хоровитц.

— Я видел тебя в Ки-Уэст. Когда порешаем дела, я не против с тобой замутить.

— Я надеюсь, что ты только прикидываешься ублюдком. Потому что, если нет, у тебя будет реальная проблема. Где Реймонд?

— Плывет в Гавану.

— Ты сделал ему больно?

— Я? Я никому не делаю больно. Я просто звоню по телефону. На твоем месте я бы прекратил задавать вопросы и послушал бы.

— Что-то я не расслышала твое имя.

— Марко.

— По голосу не похож ты на Марко. Можно я буду звать тебя просто засранцем?

— Об этом мы поговорим через минуту. У нас для тебя заказ.

— Я уже сказала Реймонду, теперь говорю тебе. Я отныне занимаюсь только антикварным бизнесом.

— Ответ неверный. Ты в деле, и в деле ты останешься. У тебя три цели. Угадай, кто?

Гретхен оставила жалюзи открытыми и сквозь стекло видела листья черных дубов, мерцающих на фоне темного неба в глухих раскатах грома, доносящихся с юга. По ту сторону канала лохматая собака, обмотавшая цепь вокруг железного шеста, тщетно пыталась добраться до конуры, с каждой попыткой лишь отдаляясь от нее. Собака вымокла насквозь и дрожала от страха. Гретхен прокашлялась и сказала в трубку:

— У тебя проблемы со слухом? Я вне игры. Не надо было мне вообще с вами связываться. Но я завязала. А это значит отвали.

— На этот раз сразу трое: Клет Персел, Дэйв Робишо и его дочь, Алафер. Если хочешь, можешь и жену Робишо пришить в качестве бонуса. Можешь сделать так, чтобы все выглядело как несчастный случай, а можешь просто всех покромсать на пятаки, дело твое. Но Персел, Робишо и его дочь должны умереть.

— Кто клиент?

— Ты знаешь, что это против правил, Гретхен.

— Не звони мне больше. И никого сюда не присылай. Если пришлешь, я закопаю их, а потом и тебя.

— Мы заехали к твоей мамаше в «Коконат Гроув». Хочешь с ней поговорить? Но будь терпелива. Она немного не в себе. Думаю, она еще не привыкла к китайскому героину. — Марко оторвал трубку ото рта: — Эй, Кэнди! Это твоя дочь. Она хочет получить твой совет по одному дельцу.

Гретхен слышала, как кто-то неуверенно взял трубку в руки, уронил ее и снова поднял.

— Алло, — сказал заторможенный женский голос.

— Мама?

— Это ты, милая? Я так беспокоилась. Тебе нравится в Новом Орлеане?

— Мама, послушай меня. Тебе нужно сбежать от этих парней. Не принимай от них больше дурь.

— Я уже восстанавливаюсь и колюсь всего два раза в день. Марко сказал, что тебе нужен совет.

— Мама, ответь на мой вопрос, но только «да» или «нет». Ты в Майами?

— Конечно, я в Майами. Я же здесь живу. Именно здесь ты купила мне дом.

— Но ты сейчас не дома. Ты где-то еще. Мне нужно знать, где ты, — сказала Гретхен, — но скажи мне об этом так, чтобы они не узнали. Ты сделаешь это, мама? Скажи мне, как долго ты ехала в машине, пока не оказалась там, где ты сейчас находишься.

Гретхен услышала, как кто-то берет трубку телефона.

— А вот это не самый умный шаг, — хихикнул Марко.

— Нет, это ты ведешь себя как тупица. Я не видела свою мать больше года. И ты думаешь, что я готова пришить троих человек ради кого-то, кого я больше никогда не хочу видеть?

— Хорошая попытка, крошка. Хочешь, я опишу тебе то, что происходит прямо сейчас? Твоя мамочка направляется в спальню с карликом, у которого с собой маленький черный чемоданчик. Он превратит голову твоей мамочки в пинбольный автомат и глазом не моргнет, так как он среди прочего еще и дегенерат. Ты не пугайся, мы за ним пока присматриваем. Но у клиента нет никаких моральных ограничений. Если ты не поможешь нам, твоя мамочка отправится прямиком в большую железную вафельницу. А может, ее переработают на фарш, начнут, например, с ног. А потом отправят тебе запись. Все еще хочешь назвать меня ублюдком? У тебя десять дней, сука.

Он положил трубку. Когда Гретхен закрыла свой мобильный, она почувствовала, как внутри нее все умерло, а лицо онемело, как будто бы ее ужалили сотни шмелей. Она отсутствующим взглядом смотрела в темноту сквозь открытые жалюзи. Псина по ту сторону канала уже не бегала вокруг шеста. И вдруг Гретхен поняла почему. Она сломала себе шею, пытаясь избавиться от цепи.

Глава 20

К восходу солнца дождь прекратился, и посветлевшее небо наполнилось белыми облаками. Мокрые деревья обливались каплями, падающими на тротуары и собирающимися в лужи у обочины. Я решил пойти на работу пешком, чтобы спокойно и более размеренно подумать об осаждающих меня проблемах. В 11:15 я увидел, как темно-бордовый кабриолет Клета Персела поднимается по подъездной дороге мимо городской библиотеки и грота матери Иисуса. Когда я вышел к нему, все стекла его машины были опущены и он улыбался мне из водительского кресла, его взгляд был ясен, лицо розовело и не несло напоминаний о прошлой ночи. На приборной панели лежала роза бледно-лилового цвета на длинном стебле.

— Не хочешь позавтракать в кафе «У Виктора»? — спросил он.

— Ты что, притащил мне розу?

— Нет, девчонка, с которой я провел прошлую ночь, подарила ее мне. Собственно, ее саму звали Роза.

Я сел на пассажирское сиденье и комфортно откинулся в глубоком кожаном кресле.

— Хорошо выглядишь, — заметили.

— Думаю, если я бы смог прожить без бухла хотя бы три дня, то бы вернулся в ряды представителей человеческой расы. Я разузнал кое-что о «Люгере», который отобрал у Фрэнки Джи. Он принадлежал парню из СС по имени Карл Энгельс. В 1943 году он был в Париже, затем исчез. — Клет выжидающе посмотрел на меня, но я хранил молчание. — И что ты на эту тему думаешь?

— Это уже кое-что.

— И это все, кое-что?

— Я не знаю, что еще сказать.

— Нет, это далеко не все. Да тебе просто не терпится завопить от радости.

Мне вновь пришлось собрать все свои силы в кулак, чтобы не обидеть его, хотя это мне не очень-то удавалось. Клет редко бывал искренне счастлив. Непочтительный, ядовитый юмор и возмутительное поведение, ставшие визитной карточкой его жизни, стали для него суррогатами счастья, хотя и эфемерными, и я отдал бы все за то, чтобы взмахнуть над ним волшебной палочкой и изгнать гремлинов, постоянно подтачивающих хрупкие подмостки его жизни. И тут до меня дошло, что я не только стал жертвой своего старого высокомерия и гордыни, которые заставляли меня считать, будто я могу исправить жизни других людей, но при этом настолько желал защитить чувства друга, что не сумел сразу провести связь между местом происхождения «Люгера» и тем, что я видел в домашнем кабинете Алексиса Дюпре.

— Боже мой, Клет! — воскликнул я.

— Что такое?

Я потер лоб с неистовством человека, у которого в мозгу зажглась лампочка.

— У Дюпре удивительная коллекция фотографий, висящих в рамках на стенах его кабинета. На одной из них итальянские солдаты маршируют через разбомбленную деревню в Эфиопии. На другой изображен замок крестоносцев в пустыне. Также есть снимок Великой Китайской стены и венецианских каналов. Но я все не мог забыть фото защитников Мадрида, которое Роберт Капа якобы подписал для Дюпре. При всем этом я полностью проигнорировал изображение крытого трека в Париже.

— Типа для велогонщиков?

— Да, в Париже был один такой, его использовали для содержания евреев, задержанных СС и французской полицией. Всех деталей я не помню. Но думаю, что фотографии Алексиса Дюпре посвящены попытке гитлеровской Германии и ее союзников захватить мир.

Клет открыл пакетик с полосками вяленой индейки, засунул одну в рот и принялся усердно жевать. Пожалуй, я впервые видел, чтобы Персел в момент умственного возбуждения тянулся не к выпивке и не к сигаретам.

— Просто не могу поверить, что такой человек все это время жил прямо у нас под носом. Он дышит тем же воздухом, что и мы. Об этом даже думать противно. Нужно взять пару бульдозеров и спихнуть его чертов мавзолей в болото.

— Дом-то в чем виноват? — спросил я.

— Подобные места — это памятники всему дурному, что было в истории Луизианы. Рабство, сдача заключенных в аренду, Белая лига, корпоративные плантации, Рыцари белой камелии, элитарные ублюдки, вечно находящие новые способы платитьрабочему люду как можно меньше. Сжечь все к чертям собачьим.

— Тогда мы останемся один на один с самими собой.

— Это самая депрессивная мысль из всех, что мне доводилось слышать. Надо бы тебе с Гретхен поболтать.

— А с ней-то что?

— Сам не знаю. Она проснулась такая, как будто попала под грузовик. Я не понимаю ее, Дэйв. В один момент она — прекраснейшая девчушка, в другой — наемный убийца, отправивший Бикса Голайтли на тот свет. Кстати, Дэн Магелли считает, что Вейлона Граймза и Фрэнки Джи пришили два разных стрелка.

— Это мне знать вовсе необязательно.

— С глаз долой, из сердца вон? Умно.

— Нужно отрезать голову змее, — ответил я.

— Алексису Дюпре?

— Ты меня понял.

— И при этом мне нельзя думать о том, как поджечь его дом? Кореш, не ходи никогда к психоаналитику, боюсь, ты сведешь счеты с жизнью после первого же визита.

— А ты думаешь, что напиваться каждый день — это не самоубийство?

— Ты это обо мне? — переспросил Клет.

— Нет, просто ты никогда не прячешь своих чувств и не притворяешься тем, кем ты не являешься. У меня же нет твоей искренности. Вот что я хотел сказать.

— Не говори так, приятель, у меня от этого свинец в груди ходить начинает. Он все еще там. И мне плевать, что там болтают врачи. Дэйв, нужно вернуть старые добрые времена. Вот к чему все это сводится. Доживаешь до определенного возраста и возвращаешься туда, откуда все началось. Разве это плохо?

— Томас Вулф давно уже это сказал. Нельзя вернуться в отчий дом.

— Вот теперь мне нужно выпить, у меня печень пересохла. Поехали в «Клементину». Перекусить можно и в баре.

— Нет, не могу, — ответил я.

— Ну, как хочешь, — сказал Клет.

Он завел мотор, удовольствие улетучилось с его лица, а щеки покрылись багровым румянцем, словно у него повысилась температура.

Я проводил друга взглядом, наблюдая, как он едет сквозь неровный солнечный свет, мимо грота и городской библиотеки, затем поворачивает в полуденный трафик на Ист-Мэйн, словно отдавая дань более счастливым и более невинным временам накрахмаленным белым верхом и лоснящимися от полировки боками своего «кадди». Я вернулся к себе в кабинет, открыл «Гугл» и начал вводить слова «Париж», «трек» и «евреи» в разных комбинациях в поисковую строку.

Гретхен Хоровитц не пыталась бороться с природой мира. Она считала, что ни один из тех, кто хочет выжить, не стал бы этого делать. Мир — это гигантская воронка, закрепленная между облаками и преисподней, во вращающемся жерле которой непрерывно вертятся хищники, мошенники, профессиональные жертвы и стадные животные, обожающие маршировать строем. Гретхен не чувствовала жалости или сострадания по отношению к этим людям. Но существовала и пятая группа, чьи тельца были столь маленькими, что они были незаметны в водовороте жизни. Дети не определяли устройство мира и не имели возможности защитить себя от негодяев, охотившихся на них. Гретхен не спекулировала на тему жизни после смерти, возмездия или наказания, которые она могла принести. Вместо этого Гретхен Хоровитц хотела правосудия и максимального физического страдания для тех, кто приносит детям боль, причем уже в этой жизни, а не в следующей.

Даже пуля в лоб для таких людей казалась слишком уж мягкой судьбой. Но если сделать нечто большее, чем просто размазать их мозги по стене, то это дало бы им некую силу. Трое извращенцев, которых она прикончила за насилие над детьми, заслужили свою участь, говорила она себе. Они подписали себе приговор, когда объявили войну беззащитным. Но были еще двое, и эти двое были другими. Она не любила вспоминать о них. Гретхен говорила себе, что они были убийцами, садистами и наемными киллерами, работающими на мафию в Нью-Джерси. Они оба были вооружены и успели выстрелить, прежде чем сами получили пулю. Споры Гретхен с самой собой относительно судеб других людей обычно продолжались всю ночь до рассвета. Женщина по имени Карузо, быть может, и наводила ужас на обитателей преступного мира, но для Гретхен Хоровитц Карузо никогда не существовала.

Гретхен сильно переживала, когда пошатнулась основа ее мира. Она даже точно не знала, в чем заключается эта основа, но она понимала, что основа — это предсказуемость, это значит не позволять другим людям причинить тебе боль. Не нужно ничего усложнять, все должно быть просто, как в этих анонимных группах, проходящих через свои двенадцать шагов. Это означает, что не надо лезть в проблемы других людей. Заботишься о себе, прикрываешь свой тыл и проводишь черту на песке, через которую никому не дозволено переступать. Ну а если кто-то начинал лезть тебе в душу, надо было просто взять его за яйца. Если он делал еще одну попытку, это становилось последним, что этот человек делал в своей жизни. А в промежутках можно было сделать и что-то хорошее. Например, найти младенцев, детей или девчонок, связавшихся с плохими парнями, причем не просто с сутенерами или наркоторговцами, а с теми, кому они доверяли и кто выкинул их, как использованную салфетку. И последнее — если ты находишь настоящего друга, человека бесстрашного и преданного, ты никогда не можешь его подвести, какую бы цену ни пришлось за это заплатить.

Гретхен часто ловила себя на том, что ей хотелось бы, чтобы ее мать уснула от той дряни, что она курила, или от смеси кокаина и виски, которой она кололась, и не проснулась. Кэнди Хоровитц променяла детство своей дочери на наркоту и никогда никого и ничего не жалела кроме себя. Если повезет, тот гном с чемоданчиком просто перегрузит ее сердце, и она упокоится с миром, которого так и не смогла найти при жизни. Ведь это гораздо более подходящий способ уйти в мир иной, нежели плыть в вечность на крыльях ангелов, оставляющих за собой шлейф из героина. Это жестокая мысль, подумала Гретхен. Ее мать была ребенком, ничем не отличающимся от беззащитной девочки, которой была Гретхен, когда над ней измывались не менее полдюжины из ухажеров ее матери. А теперь Кэнди Хоровитц была в руках человека, сказавшего ее дочери о том, что засунет ее в мать в мясорубку или в железную вафельницу.

Гретхен выехала на четырехполосное шоссе в направлении Нового Орлеана. Пикап «Форд», купленный у Ти Куна, был просто сказкой — крыша была опущена так, что окна смотрелись как бойницы в пулеметном дзоте, кузов опущен на раме чуть ли не до земли, двигатель «Мерк» тюнингован двойными карбюраторами и проточенным распредвалом с фрезерованными кулачками. Двойные голливудские глушители, вероятно, были намеренно наполнены моторным маслом для того, чтобы науглеродить фильтры и достичь глубокого рычания, эхом отскакивающего от асфальта, словно мягкий гром. В Морган-сити она застряла за двумя грузовиками на высоком мосту через реку Атчафалайа. Наконец-то между двумя полосами появился узкий просвет, Гретхен резко переключилась на вторую передачу и вдавила педаль газа в пол, обойдя тяжеловозы так резко, что оба водителя инстинктивно вильнули в стороны. Меньше чем через десять секунд грузовики в зеркале заднего вида превратились в маленькие игрушки.

Через два часа она была в хостеле «Джо и Фло Кэндллайт», где она арендовала сейфовый ящик, неподалеку от Квартала. Из ящика Гретхен достала коробку, села в пикап и отправилась по шоссе I-10. Спустя несколько минут она вновь была на дороге, ведущей к четырехполоске, направляясь в сторону Новой Иберии под звуки хромированного двигателя «Мерк», гудящего, словно швейная машинка. Чуть дальше, где дорога пересекала мили затопленных лесов, а болотистая поверхность была покрыта молочно-зеленой пленкой морских водорослей, она сняла крышку с коробки и засунула руку внутрь. Она почувствовала твердую угловатость автоматики двадцать второго калибра и девятимиллиметровой «беретты». Она также нащупала глушитель для двадцать второго калибра, обоймы и коробки с патронами для обоих пистолетов. В коробке лежали ее старые друзья. Они не спорили, не настаивали и не судили. Они делали то, что их просили, и становились продлением ее собственной воли. Один киллер в отставке в Хиалее однажды сказал ей:

— Твоя задача — это не твоя цель. Твоя задача — контролировать то, что происходит вокруг тебя. Правильное использование ствола дает тебе этот контроль. А после этого твой личный выбор — это твой личный выбор.

— А чем ты занимался до того, как стал наемником, Луи? — спросила тогда Гретхен.

— Смотрела «Банду, не умевшую стрелять»?

— Да, Джерри Орбах играл там Джо Галло.

— Помнишь того льва, которого Джо держал в своем подвале, они еще приковали его к цепи на автомойке? Я ухаживал за львом. Я участвовал в этой истории, — ответил Луи.

Но ни ее пальцы на маслянистой прохладе оружия, ни воспоминания о юмористе-наемнике из Бруклина не могли избавить Гретхен от тошноты в желудке. Хотя нет, слово «тошнота» даже близко не описывает то чувство бесконечного опустошения, которое, казалось, прогрызалось наружу через ее тело. Она с трудом сжала руль в непослушных, твердых и сухих ладонях. Из зеркала заднего вида на нее смотрело серое и незнакомое лицо, она внезапно почувствовала запах собственного пота. Гретхен понимала, что, если остановится поесть, ее непременно вырвет. Она думала, что ничего хуже детства с ней уже никогда не произойдет. Ее жизненные альтернативы представляли собой множество дверей, и каждая из них вела в преисподнюю. Она могла либо сделать то, что ей приказал человек, называющий себя Марко, либо стать повинной в смерти собственной матери, причем смерти ужасной. Оружие Гретхен, а им она не только умела пользоваться, но и пыталась контролировать окружающий мир, стало ее же ловушкой, которая вот-вот должна была лишить ее души, захватив с собой жизни ее матери, Дэйва и Алафер Робишо и Клета Персела, лучшего из известных ей людей, чья доброта, казалось, сквозила в каждом его движении, каждом прикосновении и каждом проявлении заботы. Его бескорыстная привязанность к ней, казалось, не имела источника или объяснения. Ему ничего не нужно было от нее, и он не злился, когда она злилась на него. Его поведению не было никакого объяснения. Привязанность Клета к ней можно лишь сравнить с привязанностью отца к дочери, но при этом она не имела с ним никакой кровной связи. Почему же все это происходит именно с ней?

Когда Гретхен припарковалась у мотеля на Ист-Мейн, с неба срывались последние капли осеннего дождя, дым от барбекю Клета висел высоко в деревьях, а подъездная аллея была украшена россыпью красных и желтых листьев болотного клена. Ростбиф на гриле превратился в кусок угля. Она выключила зажигание, взяла коробку с пассажирского сиденья и отправилась к коттеджу Клета. Жалюзи были наглухо задраены, а серый воздух внутри наполнен запахом заплесневелых полотенец вперемешку с тестостероном и пивом, засохшими на пропитанных потом простынях. На журнальном столике покоилась бутылка мятного шнапса и полбутылки «Карта Бланка». Клет в трусах и майке спал на диване, лежа на боку и накрыв голову подушкой. Рубашка и брюки валялись на полу.

Гретхен села в кресло рядом с диваном, достала автоматику двадцать второго калибра и прикрутила к стволу глушитель. У нее шумело в голове, сердце тяжело стучало, рукоять пистолета вдруг стала скользкой во вспотевшей ладони. Дыхание Гретхен было столь громким, а во рту пересохло настолько, что она боялась разбудить его скрипом языка о сухие десны. Она опустила пистолет за спину и прикоснулась к спине Клета.

— Это я, — прошептала она.

Клет Персел не шелохнулся.

— Это Гретхен. Просыпайся! — повторила она.

Когда Клет опять не пошевелился, она вдруг почувствовала иррациональный приступ злости и нетерпеливости по отношению к нему, словно это он был повинен во всех ее проблемах и заслужил все, что с ним может произойти. Ее сердце тяжело стучало, ноздри раздулись в страхе и волнении. Она схватила его плечо левой рукой и резко встряхнула. Кожа мужчины была горячей и маслянистой, покрытой бусинами пота. Он стянул подушку с головы и взглянул на девушку через плечо затуманенным взглядом.

— Что стряслось? — спросил он.

— Опять нажрался?

— Да, денек не удался, да и ночка так себе. Пора бросать, — ответил он. Клет перевернулся на диване и приподнялся на локте. — Сколько времени?

— Забудь про время.

— В чем дело, Гретхен? Что у тебя там в руке?

Она подняла пистолет над матрацем.

— Это ствол, из которого я пришила Бикса Голайтли. На мой шестой день рождения он попросил меня прийти на кухню и помочь ему приготовить лимонад. Мать только что ушла в магазин за пирогом. Он расстегнул ширинку и прижал член к моему лицу. Он сжал мою голову так сильно, что я думала, что у меня треснет череп. Бикс сказал мне, что, если я буду плохой девочкой и расскажу маме, что мы сделали, и он именно так сказал: «что мы сделали», он вернется в Майами и похоронит меня на заднем дворе. Я никогда не знала его полного имени, не знала, откуда он. В начале этого года он был на бегах в Хиалее с прочим сбродом. Они сказали ему, что я исполняю заказы для мафии. Он так и не провел никаких параллелей между мной и той маленькой девочкой, которую изнасиловал. Мне потребовалось много времени, чтобы поквитаться с ним, но я это сделала. Что ты думаешь об этом, Клет?

Персел теребил простынь, его лицо посерело, губы внезапно пересохли.

— Думаю, ничего в этом страшного нет.

— В том, чтобы пришить парня?

— В том, чтобы пришить парня, заставившего маленькую девочку заниматься с ним оральным сексом в ее день рождения и угрожавшего ее убить. Что ты собираешься делать с этим стволом?

— Использовать его.

— На ком? — спросил он.

— Мишеней хоть отбавляй.

Клет сел на диване и взял пистолет из рук Гретхен. Обоймы в нем не было. Персел передернул затвор, но патронник тоже был пуст.

— Ты пришила Фрэнки Джиакано и Вейлона Граймза?

— Нет. И Голайтли, и Граймз и Джиакано были приговорены. Я прикончила Голайтли, но деньги за него не взяла. Я не знаю, кто застрелил тех двоих.

— Ты знаешь, кто я?

— Мужик, воняющий так, как будто пил последние двадцать четыре часа.

Клет открутил глушитель от пистолета и протянул ей то и другое.

— Что у тебя там еще в коробке?

Девятимиллиметровая «беретта», набор для чистки оружия, несколько запасных обойм и коробок с патронами.

— Я твой старик. Вот кто я такой, — ответил он.

— В смысле? Парень, что ли?

— Я твой отец.

Гретхен почувствовала в сердце резкую боль, которая паутиной пронзила всю ее грудь и, казалось, выдавила остатки кислорода из легких. Она почувствовала, как дернулась ее бровь и потемнело в глазах.

— Такими вещами не шутят.

— Я не шучу.

— Мой отец погиб во время «Бури в пустыне».

— Ты загремела в малолетку, когда тебе было пятнадцать, потом оказалась в приемной семье. Твоя мать тогда сидела в Майами-Дэйд. Я провел анализ твоей крови. Не было никаких сомнений в том, что я твой отец. Но ты сбежала из приемной семьи, прежде чем я мог оформить опекунство. Я дважды пытался найти тебя самостоятельно, затем нанял частного детектива в Лодердейле, но след оборвался на бегах в Хиалее. Ты там лошадей после скачек в стойла уводила, верно?

— Да, и конюхом работала, и в торговых палатках, — ответила Гретхен.

— Ты считаешь, что я тебя обманул?

— Не знаю, как это назвать. Я даже не могу описать, что я сейчас чувствую, — прошептала девушка.

— Я видел, как ты прикончила Голайтли. Я сообщил в полицию о том, что слышал выстрелы, но тебя не сдал. После того, как ты принесла мне мою зажигалку, я решил, что ты убежишь, если я скажу тебе, что был в Алджирсе в ту ночь, когда завалили Голайтли и Граймза. Я знал, что, если бы ты снова исчезла, я бы никогда не нашел тебя. Гретхен, тебе досталось гнилое детство. Спросить меня, так ты не виновата ни в чем из того, что ты делала. Если кто-то за это и отвечает, так это я. Я был копом, сидящим на бухле и таблетках. Я брал на лапу у мафии и пользовался твоей матерью. Кэнди сидела на героине, когда ей было еще девятнадцать, но вместо помощи все, что я ей дал, это беременность. Если ты скажешь мне, что не хочешь, чтобы такой сукин сын был твоим отцом, я это пойму.

— Ты не сукин сын. Не говори так.

Персел дотянулся до брюк, лежащих на полу, встал с дивана, повернувшись к ней спиной, начал одеваться.

— Почему ты плачешь? — спросил он.

— Я не плачу. Я никогда не плачу.

— Наш ужин, наверное, уже сгорел. Пойдем в «Патио», будет нам на ужин этуфе.[72] Лучшей дочери, чем ты, желать просто невозможно. У тебя есть характер и нет страха. А если кто-то с этим не согласен, будет иметь дело со мной.

Гретхен сидела, обняв колени руками и опустив голову, чтобы он не мог видеть ее лицо. Она вытерла влажные глаза рукой.

— Тебя заказали. Тебя, Дэйва Робишо и Алафер и, возможно, миссис Робишо. У них моя мать, Клет. Мне дали выбор — либо выполнить заказ, либо они замучают мою мать до смерти.

— От кого заказ?

— От парня по имени Марко. Он не имеет значения. Заказ мог прийти от кого угодно и откуда угодно. Заказ обрабатывается в Джерси, в Майами или в Сан-Диего. Люди посередине цепочки ведут дела посредством почтовых ящиков или электронных сообщений. Прямо сейчас они накачивают мою мать тяжелой дурью, и это может ее убить.

Гретхен ждала, что он заговорит. Вместо этого Клет Персел сел на диван и уставился в пол.

— Где они схватили Кэнди?

— Наверное, в ее доме в Коконат-Гроув. Ты собираешься сказать Дэйву Робишо и Алафер? — спросила она. — Не хочу даже думать об этом. Алафер заступилась за меня. Она врезала Варине Лебуф по морде за меня.

Клет поднял взгляд на дочь. В его взоре сквозила бездонная печаль.

В офисе я начал интернет-поиск по истории парижского трека в надежде обнаружить связь с офицером СС Карлом Энгельсом. Какая-то информация находилась легко, какая-то с трудом, в других случаях мой поиск заводил меня в тупик. Название трека в Париже было «Вель де Хив», и это место стало известным как первая остановка для евреев на их пути в лагерь в Драней или перед погрузкой в товарные вагоны, доставлявшие их в Аушвиц.[73] Многие из найденных мной фотографий были настолько ужасны и бесчеловечны, что я невольно задумался о том, какие же демоны могут прятаться в человеческом обличье. Я не обнаружил ничего, что могло бы связать имя Карла Энгельса с треком в Париже, лагерями в Дранси и крематориями Аушвица.

Вернувшись домой позже тем же вечером, я продолжил поиск с домашнего компьютера, но решил изменить подход. Я не стал искать информацию о Карле Энгельсе и вместо этого постарался найти людей, которых он мог знать или под чьим командованием он мог делать свои темные дела. Я просмотрел фотографии Адольфа Эйхмана и Райнхарда Гейдриха.[74] Я изучил списки тех, кого судили на Нюрнбергском трибунале, и тех, кто бежал от правосудия в Южную Америку. Я прочел, казалось, бесконечные описания их жизней. Большинство из них были воспитаны родителями — лютеранами или католиками в семьях среднего класса. Их прошлые жизни, до вступления в СС, характеризовались серостью и неудачами. То, как они потом позировали перед камерами на фоне колючей проволоки, на которой висели тела их жертв, не укладывалось у меня в голове. То, что они позволяли другим снимать, как они расстреливают стоящих на коленях безоружных людей или матерей с детьми на руках, повергло бы в шок любого социопата. Созданный ими мир сегодня существует лишь в киберпространстве, но даже виртуальное его посещение заставило меня содрогнуться.

К 11 вечера я с трудом различал буквы на экране и уже готов был сдаться. Уже собираясь выключить монитор, я вдруг бросил взгляд на фотографию, которой до этого не уделял особого внимания, быть может, из-за того, как на ней были одеты люди. На фотографии Генрих Гиммлер беседовал с тремя мужчинами в деловых костюмах. Они выглядели как люди, собравшиеся на новой стройплощадке для обсуждения какого-нибудь делового предприятия. Они не выглядели ни злодеями, ни хитрецами, ни вообще сколько-то примечательными. В описании фотографии содержались имена Гиммлера и двух других мужчин, имени четвертого не приводилось. Его лицо попало в кадр под углом, но его уверенная и величавая поза была мне знакома. У него была ямочка на подбородке и приятная улыбка. Его профиль был точной копией Алексиса Дюпре.

Я вернулся к рассказам выживших в Аушвице. Многие из них упоминали младшего офицера СС, который был необыкновенно жесток и с особым удовольствием производил отбор заключенных на казнь. Некоторые называли его «светоносцем» из-за того, как блестели его глаза, когда он заносил плеть над головой заключенного, задавая несчастному безобидные вопросы о месте его рождения или о его работе, прежде чем прикоснуться к его брови, словно клеймя несчастного, обрекая его таким образом на крематорий.

Другие заключенные гораздо менее поэтично описывали этого палача. Они просто называли его Люцифером.

— Может, пойдем спать? — спросила Молли.

— Я нашел человека, который может быть Алексисом Дюпре. Он был офицером СС по имени Карл Энгельс. Посмотри на эту фотографию. Слева — Гиммлер. Парень справа похож на Дюпре. По крайней мере, в профиль.

Жена мягко положила руку мне на плечо и всмотрелась в экран. Затем села рядом со мной и пригляделась.

— У него даже ямочка на подбородке, видишь? — вдруг шепнула она.

В первый раз Молли согласилась со мной в отношении возможного темного прошлого Алексиса Дюпре.

— Фамилия Энгельс означает «ангел». Тот парень, что пытался убить меня в Лафайетте, Чад Патин, говорил, что этим островом с «железной девой» заправляет некто по имени Ангел или Анджелле.

— То есть Алексис Дюпре — тот самый парень, кто всем этим заправляет?

— Думаешь, это невозможно? — спросил я.

— За уши притянуто, — ответила Молли.

Я не мог с ней спорить. Дюпре было под девяносто, и у него не было той эмоциональной устойчивости, которая требовалась для управления хорошо организованным преступным предприятием. Даже если он и был Карлом Энгельсом, сейчас я никак не смог бы доказать, что именно этот человек был тем, кого в Аушвице именовали светоносцем.

— Взгляни на ситуацию с другой стороны, — сказала Молли, — ты оказался прав насчет Алексиса Дюпре, а я неправа. Вероятно, он действительно военный преступник. И он доживает свой век. Мы можем только представлять себе, какая судьба ему уготована. Думаю, он узнает, что ад очень похож на Аушвиц, но в этот раз на нем будет полосатая роба.

В таком ключе я об этом не думал. Той ночью я открыл окно в спальне и включил потолочный вентилятор, чтобы ночной бриз скользил по кровати. Засыпая, я слышал ветер в кронах деревьев, слышал, как белки бегают по крыше и дренажный понтон углубляет дно канала. Я проспал до самого утра безо всяких снов.

Ближе к вечеру следующего дня, сразу после очередного слепого дождя и возвращения Гретхен Хоровитц из Нового Орлеана, у дома нарисовался Клет. Он усиленно жевал мятные леденцы, не снимал солнцезащитные очки, был выбрит, причесан и одет в хрустящую гавайку, призванную скрыть, как он растолстел и какую все возрастающую боль приносят ему похмелья. Но когда он вошел в дом и снял очки, кожа вокруг его глаз была бело-зеленой и он постоянно моргал, как будто кто-то резко посветил ему фонариком прямо в зрачки.

— Где Молли и Алафер? — спросил он.

— В «Винн-Дикси»,[75] — ответил я.

— Я должен тебе кое-что рассказать.

— Что, все совсем плохо? — теперь пришла моя очередь задавать вопросы.

— У тебя есть что-нибудь выпить? Я себя чувствую так, словно у меня начался почечный камнепад.

Я налил ему стакан молока, разбил в него сырое яйцо и добавил ванильного экстракта. Он сел у столика и послушно выпил.

Окна были открыты, чтобы впустить в дом вечернюю прохладу, в ветвях деревьев начали загораться первые светлячки, но ничто не давало Клету облегчения от тех страданий, которые он, очевидно, испытывал.

Он рассказал мне все, в чем Гретхен Хоровитц ему призналась — от заказа на Бикса Голайтли до карьеры в качестве наемного убийцы, от похищения ее матери и до заказа на меня и мою семью, который Гретхен должна была выполнить.

Поначалу я почувствовал только злость. Злость по отношению к Гретхен, к Клету и к самому себе. Затем я почувствовал себя неисправимо глупым и использованным. А еще ощутил безымянный и всепоглощающий страх, страх, который сложно описать, так как он иррационален и исходит из глубины души. Такое чувство испытываешь, когда кто-то неожиданно выключает свет в комнате, погружая тебя в темноту, или когда самолет попадает в воздушную яму и падает в нее так быстро, что не слышен даже звук двигателей. Страх, который ощущаешь, когда атавистический голос внутри тебя шепчет, что зло не только реально, но и стало столь всепроникающей частью твоей жизни, что уже ничто на белом свете не может тебя спасти.

Закончив рассказывать мне вещи, о которых, я так думаю, Клет Персел никогда не планировал говорить со своим лучшим другом, он встал из-за стола и, не глядя в мою сторону, налил себе еще молока и добавил туда остатки ванильного экстракта, вытряхнув последние капли из маленькой бутылочки.

— У тебя ничего покрепче нет? — спросил он.

— Нет, да я бы и не дал тебе, если бы было.

— Тогда сделай мне одолжение, возьми и пристрели меня, — попросил он.

— Думаешь, мать Гретхен держат в Майами? — спросил я.

— Сомневаюсь, — он попытался выдержать мой взгляд, но отвел глаза, — хочешь обратиться в ФБР?

Я одарил друга долгим и пристальным взглядом, и вовсе не для того, чтобы его смутить. Я знал, что и у этой проблемы должно быть решение, но не знал, в чем оно заключается. Как только мы привлечем ФБР, они закроют Гретхен Хоровитц и заказ на нас окажется в других руках. К тому же велик шанс, что Клет Персел сядет за пособничество в совершении преступления. И даже после всего этого мы все равно ничего не добьемся и должны будем надеяться только на себя самих. Думаете, это преувеличение? Спросите любую жертву насильственного преступления или любого свидетеля обвинения в деле, связанном с мафией, что они думают о своем опыте общения с системой уголовного правосудия. Спросите их, насколько защищенными они чувствовали себя после этого и как часто они спокойно спят всю ночь. Спросите у них, каково это — быть в страхе двадцать четыре часа в сутки.

— Мне нужно рассказать об этом Молли и Алафер, узнать, что они думают, — сказал я.

Я видел, как Клет пытается контролировать свои эмоции. Его шея горела от бритвы, белки глаз испещрены мелкими розовыми сосудами, а кожа вокруг рта напоминала рыбье брюхо. Думаю, он не находил себе места от чувства стыда и запутанности, которые обуяли его, и не мог не спрашивать себя о том, закончит ли когда-либо платить по счетам за ошибки, совершенные многие годы назад.

— Что бы вы ни решили, я с вами, проговорил он.

— Гретхен не знает, откуда пришел заказ?

— Сам знаешь, как это работает. Они используют морально неустойчивых людей, которые просто делают работу, а затем в половине случаев избавляются от них. — Персел замолчал, как будто ему было трудно говорить то, что он собирался сказать, — Гретхен не выбирала тот мир, где родилась. Об нее тушили сигареты, когда она была еще младенцем, и все потому, что там не было ее отца, чтобы защитить ее. На шестой день рождения Бикс Голайтли принудил ее к оральному сексу. Есть ли кто-то в своем уме, кто поверит в то, что такой ребенок вырастет и станет нормальным? Я думаю, просто удивительно, насколько порядочным человеком она выросла.

Его глаза увлажнились, голос был настолько сдавлен, что я не мог разобрать некоторых слов.

— Давай пройдемся, — предложил я.

— Куда?

— За мороженым.

— Дэйв, мне искренне жаль, что все так получается. И Гретхен тоже.

— Клет, не рассказывай мне о проблемах своей дочери. Мне и своих хватает.

— Я просто говорю тебе все как есть. Гретхен тоже человек. Не будь к ней так строг.

— А вот это сделать уже непросто, — ответил я.

Клет посмотрел на меня удивленным взглядом, полным боли.

Я видел, как солнечный свет растворяется в тени деревьев, и слышал, как лягушки квакают на канале. Мне хотелось выйти на задний двор, завернуться в плед и пригласить в сумерки уходящего дня Молли, Алафер и Клета. И тогда, может быть, я забуду обо всем, что происходило вокруг нас. Вместо этого я сказал:

— Прорвемся. Мы всегда прорываемся.

— Кстати, забыл тебе кое-что сообщить. Я смотрел телевизор, пока одевался перед тем, как прийти к тебе. Там был репортаж об одном британском нефтянике, который будет выступать с речью в Лафайетте, и на одном из кадров он был с Ламонтом Вулси, тем альбиносом, что ошивается у телепроповедника.

— Так что насчет нефтяника?

— Я видел его раньше. На записи Варины Лебуф, ответил он. — Закончив ее пялить, он сразу кинулся причесываться, голышом. При этом смотрел прямо в камеру. На ум сразу приходят два слова: «нарцисс» и «мешок дерьма». Может, стоит его навестить?

Глава 21

Я позвонил в полицейское управление и договорился поставить перед своим домом полицейский автомобиль — в одни часы с патрулем, в другие без. Время от времени машину должна была сменять другая, припаркованная неподалеку. Таким образом, любой человек, наблюдающий за нашим домом, пришел бы к выводу о том, что обитавшие в нем люди находятся под охраной полиции двадцать четыре часа в сутки.

Затем я отправился в «Винн-Дикси», нашел Молли и Алафер и отвез их домой. Мы втроем сели на кухне, и я пересказал им всю нашу беседу с Клетом Перселом. Алафер начала срочно проверять почту, которая, по-видимому, была для нее важнее нашего разговора. Молли открыла банку с кошачьей едой, принесла Снаггса и Треножку, покормила их на газете, затем налила миску воды и поставила рядом с едой. Хвост Снаггса ни на минуту не останавливался все время, пока они с Треножкой ели.

— Клету очень жаль, что все так, и мне тоже, — сказал я.

— Клет — ходячие неприятности, и он никогда не изменится. Вопрос в том, что нам теперь делать, — сказала Молли, — ты уже говорил с Хелен?

— Пока нет, — ответил я.

— А когда собираешься?

— Завтра утром.

— Не вини себя, Дэйв. Ты думал, что помогаешь Клету. Пришло время ему отвечать за свои поступки.

— Думаю, у него не было особых альтернатив.

— У Хелен наверняка будет что сказать на эту тему, — заметила Молли.

Я не хотел даже думать о предстоящем разговоре с Хелен Суле. Она с крайней терпимостью относилась ко мне и Клету, а теперь мне предстояло рассказать ей о том, что дочери Клета приказали убить старшего детектива по расследованию убийств из ее управления, причем вместе с семьей.

— Кто-то думает, что мы с Клетом владеем некой информацией, которой у нас на самом деле нет, — произнес я, — и я не уверен в том, что нас заказали из мести или что заказ исходит от семейки Дюпре или Варины Лебуф. Я думаю, что мы никогда не встречали людей, стоящих за этим.

— Гретхен старалась сорваться со своего поводка, — сказала Алафер. Мы с Молли посмотрели на нее. — А теперь те, на кого она работает, пытаются избавиться от нее. И пока что используют ее для того, чтобы создать максимум неприятностей для Клета и Дэйва и заставить нас всех бегать кругами.

— Кто же это?

— Кто-то, кто может потерять большие деньги, — ответила дочь.

Вот как бывает, когда твой ребенок оканчивает университет со степенью в области криминалистической психологии.

— Помнишь, что изначально сказала тебе Ти Джоли? — спросила Алафер. Она сообщила, что знает опасных людей, которые обсуждают центраторы.

— Да, их используют в установке бурильного молотка на буровом станке. Все это знают, — ответил я. — Они фигурируют как часть исков, поданных против двух или трех компаний, ответственных за выброс нефти.

— Я думаю, что все здесь сводится к нефти, абсолютно все, — сделала вывод Алафер.

Умница дочка.

— Они недооценивают Гретхен Хоровитц, — продолжила она, — не того человека они выбрали себе во враги.

— Не подпускайте Гретхен Хоровитц на пушечный выстрел к моему дому, — прошептала Молли, — если я ее увижу, я выдеру ей все волосы. И пожалуйста, передайте ей это от меня.

На этом мы и закончили, споря друг с другом, позволив чужому злу вторгнуться в наш дом и нашу семью.

Кроны деревьев потемнели, и электрические фонари в парке бросали отблески на поверхность канала, полного глины и поломанных веток. В тишине я слышал далекую перекличку гусей и чувствовал запах нефти. Ветер вдруг подул с севера, принеся с собой холод, которого не было еще буквально несколько минут назад.

Я отправился к Клету в мотель. Навороченного пикапа Гретхен там не было, и я обрадовался, что мне не придется с ней видеться. Ее детство было поистине ужасным, но то же самое можно сказать и о многих других людях, которые не стали впоследствии наемными убийцами. К подобному выводу о человеческом поведении рано или поздно приходит практически каждый сотрудник правоохранительных органов, хотя причины, стоящие за этим, абсолютно прагматичны. Если полицейский начнет воспринимать вопросы морали как нечто относительное, значит, ему нужно сменить работу. Мы отправляем за решетку худосочных восемнадцатилетних пацанов, бросая их на произвол судьбы. Иными словами, заслуживает ли подобный мальчишка того, чтобы его бросал на колени в душевой и заставлял поднимать мыло любой оголодавший членоносец? А был ли у этого парня выбор? Относятся ли к нему в системе так же, как относились бы к богатенькому сыночку? В действительности ли система служит всем и обращается со всеми одинаково? Поверит ли в это хоть кто-нибудь в здравом уме?

Мне доводилось присутствовать при смертной казни пяти человек: троих на электрическом стуле, двоих путем инъекции. Я не называл их заключенными или убийцами. Когда смотришь, как они умирают, они становятся людьми. Возможно, они заслуживают даже еще более жестокую судьбу, чем ту, что ты наблюдаешь. Но когда ты видишь, как все происходит перед тобой, когда чувствуешь вонь их одежды и замечаешь неподдельный страх в их глазах, когда видишь их побледневшую за время заключения кожу и незащищенность их наголо выбритых затылков, они становятся людьми, не столь уж и отличающимися от тебя или меня, если только что-то внутри нас уже не умерло и не превратило нас в тех, кем мы никогда не хотели быть.

Что я пытаюсь сказать? Где-то глубоко внутри я верил в обоснованность желания Клета защитить свою дочь, ведь упади игральные кости иначе, и я мог быть таким же, как она.

Персел открыл дверь, держа в руках сэндвич с сыром, салатом и помидором, его рот был полон, словно он запихнул туда бейсбольный мяч.

— А что тот британец делал в Лафайетте? — спросил я с ходу.

— Рассказывал людям о том, что нефть на вкус как шоколадный сироп, — ответил Клет.

Я зашел в коттедж и сел. У меня было такое ощущение, будто за последний час я постарел лет на десять.

— А где Гретхен?

— Если хочешь, обыщи дом.

— Это еще что за ответ?

— Я тут кое о чем помозговал, сообщил Клет. Я сделаю все, что нужно, чтобы защитить ее, но не исключено, что уже слишком поздно. Может быть, она уже пострадала сверх меры, да и я, пожалуй, тоже. Это, кстати, относится и к тебе, кореш. Да, ты трезв, но в тебе гораздо больше моего, чем ты готов признать. Мы везде не к месту, и все это знают, кроме нас самих. Может, не нужно нам было выживать тогда, в перестрелке у канала.

Я поставил локти на стол и положил голову себе на ладони. Мне показалось, что что-то перерубило мой зрительный нерв, и я не мог толком рассмотреть Клета и комнату.

— У кого играет эта песня?

— Какая песня? — ответил он.

— Это Джимми Клэнтон, «Это просто сон». Ты что, не слышишь?

— Нет, все, что я слышу — это понтон, углубляющий дно канала. У тебя что, галлюцинации?

Варине Лебуф хорошо удавалось все, за что она бралась, будь то любовь, война или обман. Никого из ее кавалеров нельзя было назвать глупцом, но при этом большинство из них, как бы сильно они ни пострадали от нее, возвращались снова и снова, и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из них пожалел о своем выборе. Когда в десять минут двенадцатого ночи на моей кухне раздался телефонный звонок, она была на пике способностей.

— Ты должен мне помочь, — ее голос был напряжен до упора, — я знаю, что это звучит чудовищно, но я также знаю, что ты умеешь прощать и никогда не отвернешься от человека, которому искренне требуется твоя помощь и понимание.

Я лихорадочно пытался найти, что ей ответить.

— Алло, ты там? — спросила Варина.

— Да, я здесь, и уже весьма поздно, — ответил я.

— Мой отец напился и твердит, что это ты отправил девку Хоровитц к нам в дом. Он говорит, что видел, как она парковалась неподалеку сегодня после обеда.

— С чего мне подсылать Гретхен Хоровитц к вашему дому?

— Мой отец ведет себя все более и более иррационально. Он терпеть тебя не может, потому что ты образован и получал повышения по службе в полиции, а, по его мнению, все это должно было достаться ему. Он считает, что ты с той чернокожей полицейской специально унизили его перед коллегами.

— А сейчас он где?

— Не знаю. У него пистолет. Я не хочу, чтобы он пострадал. Он назвал тебя любителем ниггеров и ушел. Я боюсь, что он может сделать что-то плохое.

— Позвони в «911» и сообщи об этом.

— Дэйв, если он отправится к той чернокожей полицейской, кто-нибудь из них умрет.

— Если честно, мне плевать, что произойдет с твоим отцом, Варина. Он невежественный, глупый человек, расист и любитель наехать, он развлекался тем, что домогался негритянок, а потом сажал их в тюрьму и избивал их мужей. Его грех — не в его невежественности или глупости, а в том, что он сознательно остается непробиваемым дураком. Я кладу трубку, а потому звони-ка ты лучше в «911». И вычеркни мой номер из своей записной книжки.

— Мой отец — больной старик. Да что с тобой такое, в конце концов?

— Со мной все в порядке. Спасибо, что спросила.

Моя рука с трубкой телефона уже зависла над аппаратом, когда я вновь услышал ее голос, на этот раз громче, как будто ее намерения, какими бы они ни были, резко изменили направление, и она перешла на повышенную передачу:

— Клет Персел предал мое доверие и украл кое-что из моего дома и из моей квартиры. Я думаю, ты знаешь, о чем я говорю.

Я вновь поднес трубку к уху.

— Клет вовсе не всегда мне исповедуется.

— Не ври. У меня были некоторые видеозаписи, и это не предмет для гордости. Но я никогда не использовала это против кого-либо. Было двое мужчин, пытавшихся вымогать у меня деньги. Один из них привлек меня в качестве третьей стороны в бракоразводном процессе. Вот я и решила подстраховаться, вот и все!

— Ты послала кого-то взломать офис Клета.

— Что за глупости?

— У твоего отца на брелоке для ключей рыба-пила. Я думаю, что этот брелок дал ему Алексис Дюпре. Я также думаю, что Алексис Дюпре — нацистский военный преступник, а твой отец восхищается им и видит в нем родственную душу. Только Джессе Лебуф наконец-то понял, что в глазах Дюпре он не более чем шестерка. Где Ти Джоли Мелтон, Варина? Зачем вам нужно было убивать Блу?

— Дэйв, я бы разозлилась, но, если говорить объективно, ты даже этого не стоишь. Боже мой, и что я в тебе находила?

Я позвонил Клету в шесть утра, разбудив его.

— Где Гретхен? — спросил я.

— Думаю, она улетела в Майами, — ответил он.

— Варина Лебуф говорит, что ее отец видел Гретхен вчера в Сайпермор-Пойнт.

— Это не исключено.

— Что она задумала, Клет?

— Она хочет найти свою мать.

— Сегодня утром я собираюсь поговорить о ней с Хелен.

Я слышал, как он тяжело вздохнул:

— А никакого другого способа решить этот вопрос нет? — наконец выдавил он.

— Нет.

— Один мой знакомый частный детектив в Лафайетте нашел британского нефтяника. Его зовут Хьюбер Доннели. Он и Ламонт Вулси остановились в мотеле на Пинхук Роуд в Лафайетте.

— Я позвоню тебе, как только поговорю с Хелен.

— Что бы ни произошло, Гретхен остается моей дочерью.

— Я не знаю, как мне на это реагировать.

— Как хочешь, — ответил он и повесил трубку.

Мы с Молли завтракали на кухне, а Алафер в своей спальне работала над новым романом. Окна были распахнуты, утро было прохладным и свежим, воздух пах черноземом и ночной прохладой, а в тени начинали распускаться цветы. Я слышал, как Алафер печатает на старой машинке «Смит Корона», которую я подарил ей на восьмилетие. Моя дочь очень странно писала свои книги, я этого никак не мог понять. Она просыпалась посреди ночи и писала от руки в тетради, утром перепечатывала все на «Смит Короне», а затем заново набирала текст на компьютере. Когда я спросил ее, зачем она это делает, она ответила: «Текст для меня плох до тех пор, пока я не уверена в том, что каждая точка и запятая находятся на своем месте и что ни одно из использованных мною слов нельзя выкинуть».

— Кто звонил вчера вечером? — спросила Молли.

— Варина Лебуф. Сказала, что ее отец напился и отправился меня искать. Я не принял ее всерьез. Вся эта компания на плантации «Кру ду Суд» напоминает мне клубок гадюк. Их схемы, какими бы они ни были, разваливаются на глазах, и Варина пытается спасти свою шкуру.

— А с чего ее отцу на тебя охотиться?

— Много лет назад кто-то научил его ненавидеть себя и обвинять в своих неудачах людей другой расы и всех, несогласных с ним… Какое хорошее утро. Давай не будем говорить об этих людях?

— Придется.

— Нет. Это все равно что читать Библию, — ответил я, — мы знаем, чем закончится последняя глава — хорошие парни победят.

— Но ты пропустил ту часть, где половина Земли будет уничтожена.

— Не бывает идеальных историй, — ответил я.

Мы засмеялись так, как смеялись тогда, когда у нас не было никаких забот. Мы разделили на двоих плюшку с корицей и допили кофе с горячим молоком. Затем отправились на прогулку и дошли в сопровождении Снаггса и Треножки до края Байю-Тек. Поднимающийся от воды воздух был холодным и освежающим, а свет, пробивающийся сквозь кроны деревьев над нами, падал, словно волшебная пыльца. Над каналом не раздавалось ни единого звука, даже разводной мост на Берк-стрит хранил молчание. Молли нежно взяла меня за руку, и мы тихо наблюдали, как лещ кормится среди приобретавших коричневый цвет кувшинок, краешки которых постепенно высыхали и скручивались над водой. Я подумал, сколько же осталось недель до прихода серой, дождливой луизианской зимы, раздевающей догола дубы иореховые деревья и покрывающей окна туманом, который мог быть столь же холодным и мокрым, сколь вода, скапливающаяся в могиле.

На следующее утро в управлении я узнал, что сводная сестра Хелен, Айлин, чуть не погибла в автомобильной аварии в Шривпорте и что моя начальница отправилась присматривать за ней. Я готов был рассказать ей обо всем, что знал о Гретхен Хоровитц и похищении Кэнди, о заказе на меня, мою семью и Клета, но, словно обремененному грехами прихожанину перед закрытыми вратами церкви, мне не с кем было поделиться своим бременем.

Я позвонил Клету в офис.

— Что там с британцем и Ламонтом Вулси? — спросил я.

— Ты как раз вовремя. Я только звонил в Лафайетт. Британец выступает на ленче торговой палаты на Пинхук-роуд, — выложил он, — и знаешь, что еще? Они подают устрицы, которые самолетом доставили аж из залива Чесапик. Никак, заботятся о своем здоровье.

Ресторан располагался в старой части Пинхука, где дубам посчастливилось не встретиться с бензопилой. Их толстые сучковатые ветви длинной аркой вились над двухполосном шоссе, создавая красивый, продуваемый всеми ветрами живой тоннель, находиться в котором было особенно приятно свежим утром, когда солнечный свет мягко пробивался через зеленый навес. В такие минуты можно было поверить в то, что Роберт Браунинг[76] был прав, а его противники ошибались, и что Бог действительно был на небесах, и все в нашем мире было в порядке.

Но, к сожалению, далеко не все было в порядке в нашем мире. Огромные нефтяные щупальца, как цветом, так и запахом напоминающие экскременты, тянулись до самой Флориды, и ни один местный житель не верил в байки о том, что естественное биологическое разложение решит эту проблему. Фотографии покрытых гудроном пеликанов, цапель и чаек, чьи глаза едва можно было разглядеть под толстым слоем коричневой жижи, ранили сердца взрослых и заставляли их закрывать детям глаза. Показания навсегда утративших прежний образ жизни рыбаков Луизианы на слушаниях в комитетах Конгресса тоже не вносили оптимизма. Нефтяная компания, ответственная за выброс нефти, потратила около 50 миллионов долларов, пытаясь вытереть свои грязные пальцы о болотные угодья Луизианы. Они нанимали малограмотных чернокожих и белых со щенячьими глазами, чтобы те говорили за них на телевидении. Президенты компании тщетно пытались выглядеть убедительно и гуманно, хотя послужной список их конторы в области безопасности был наихудшим среди всех добывающих компаний, работающих на территории Соединенных Штатов. При всем этом они умудрялись регистрировать свои морские предприятия под флагами таких стран, как Панама. История их геополитических интриг уходила корнями во времена правления шаха Ирана в 50-е годы. Но их еще более серьезной проблемой была их неспособность заткнуться.

Они вводили в заблуждение средства массовой информации, лгали правительству об объеме нефти, вырывающейся из скважины, делали заявления на весь мир о том, как хотят вернуть старую жизнь и какое скромное воздействие окажут миллионы баррелей нефти на побережье Залива. Для средств массовой информации их неспособность слышать полутона была даром божьим. Лучший отдел подбора киноактеров в Голливуде не смог бы подобрать такую бестолковую шайку злодеев.

Мы с Клетом сидели посреди банкетного зала с прямым видом на сцену и длинный, покрытый скатертью стол, где восседали почетные гости. На каждом столе стояла серебряная чаша с водой, в которой плавали камелии. Клет заказал себе «Кровавую Мэри» и миску гамбо из раков, затем наклонился ко мне и показал пальцем на переднюю часть зала.

— А вот и альбинос. А видишь упыря, который только что вошел? Это Доннели. Посмотри на него, сейчас будет обрабатывать зал.

— Тебе откуда знать? — спросил я, пытаясь игнорировать взгляды, которыми нас одаривали сидевшие за другими столиками.

— Я видел его с Вариной, — я посмотрел на Клета в ожидании объяснений, — ты эти записи не видел, — добавил он, — и тебе повезло. А я видел. Поверь мне, этого придурка интересует только одно — как бы и где отполировать свой шест.

Доннели поглощал мясо лобстера, осторожно окуная каждый кусочек пальцами в масло, прежде чем отправить его себе в рот. Его ногти напоминали розовые морские ракушки, волосы были только что подстрижены, напомажены и слегка серебрились у висков. Он выглядел моложавым и здоровым, кожу покрывал ровный загар. Единственным недостатком его образа была кожа, висевшая под челюстью, как будто он не смог до конца скрыть жившего внутри него сибарита.

Доннели вытер руки о салфетку, поднялся и принялся пожимать руки, представляясь людям, сидящим вокруг него, переходя от одного стола к другому, пока не оказался прямо перед нами. Глаза его были серо-голубыми, а рука при пожатии оказалась очень мягкой.

— Очень приятно видеть вас здесь. Надеюсь, вам, господа, понравится мое небольшое выступление, — поприветствовал он нас.

— С нетерпением жду его, — ответил я.

И тут я понял, что он в действительности меня не видит и не слышит. Его глаза фиксировались на людях позади меня, на стене, на пустом месте, но никак не на мне и не на Клете. Он все и всех видел коллективно, как часть цели своего пребывания здесь, но при этом он не видел человека, которому пожимал руку. Было странно протягивать ладонь человеку, которому, я уверен, было наплевать, жив я или мертв, и я задумался о том, как же подобный субъект привлек столь много людей, а также о том, зачем я в принципе держу его руку в своей.

Я слышал, как Клет осушил свою «Кровавую Мэри» до льда и громко поставил бокал на стол.

— Я видел вас в кино, — заявил он, пока Доннели не ушел.

— Прошу прощения?

— Вы в ролевом кино не снимались? Может, в каком-нибудь низкобюджетном фильме независимого продюсера? Уверен, что видел вас в подобном кино, — повторил мой приятель.

— Боюсь, подобного опыта я не имею, — ответил Доннели, — должно быть, вы меня с кем-то спутали.

— Быть может, это была романтическая комедия? — продолжал допрашивать Клет, — нет, я просто уверен в этом. Вот-вот вспомню, подождите секунду. Вы в Тихуане не снимались, нет?

— Очень приятно было познакомиться, — холодно бросил Доннели.

— У вас на задней левой булке, случаем, нет большой родинки? — с расстановкой процедил Клет.

Доннели не остановился, но я видел, как запылала его шея.

— Ты что, спятил? — прошипел я на Клета.

— Сегодня утром я нашел в своем офисе жучок. Хотел донести до него кое-что, — вместо ответа бросил Персел.

— А мне почему не сказал?

— Потому что я не могу доказать, кто его подкинул. А теперь расслабься, — он щелкнул пальцами в сторону официанта и заказал себе еще одну «Кровавую Мэри».

Доннели вернулся в свое кресло и вытер руки мокрой салфеткой. Чуть позже в зал вошли двое мужчин в синих костюмах, солнцезащитных очках и сияющих черных туфлях. Мне показалось, что лица обоих были покрыты косметикой, быть может, для того, чтобы скрыть свежие синяки. Клет толкнул меня под локоть:

— Зацени!

— Вижу. Думаешь это те парни, которым надрала задницу Гретхен?

Он вытащил стебель сельдерея из второго коктейля и принялся его жевать, громко хрустя и чавкая.

— Видишь парня с напомаженными волосами и горбинкой на носу, у него еще что-то непонятое с волосами вокруг ушей? Должно быть, это тоже один из них. Она сказала, что второй мужик был толстяком. Гретхен ему первому сломала несколько зубов. Может нам про британца с альбиносом забыть и взять эту парочку за яйца?

— Нет, здесь никаких драк.

— Как скажешь, босс. Официант, мне срочно требуется дозаправка.

Хьюбер Доннели отправился к трибуне и принялся вежливо улыбаться, пока его представляли. Затем он завел длинную презентацию обо всех тех аварийных и восстановительных мерах, которые предпринимает его компания и прочие стороны для ликвидации причиненного ущерба. Смиренный тон его голоса напоминал исповедь, и он постоянно возвращался к судьбе тех, кто погиб на буровой платформе. Даже средневековый кающийся грешник по дороге в Кентербери едва ли сокрушался бы так сильно. Аудитория состояла из бизнесменов, имеющих свои интересы в буровой промышленности, а потому по идее должна была отзывчиво отнестись к эмоциональной составляющей его доклада. Однако на этот раз возмущение местных жителей возобладало над вкрадчивостью докладчика и соображениями долгосрочной прибыли, так что шарм Доннели явно не срабатывал.

Он ослабил галстук и отложил в сторону заранее заготовленные заметки. Я начал понимать степень собственной наивности в отношении интеллекта и уровня развития врага. Доннели не был представителем руководства нефтяных компаний или геологом. Я вообще не был уверен, на какую компанию он работает и почему он здесь. Он постоянно ссылался на электронные технологии, говорил об океанских решетках и сообществе атлантических наций, зависящих от поставок нефти из Персидского залива. Он уже не говорил о бизнесе — он говорил о неправительственной империи, которая покрывала собой большую часть мира, заставляя работать двигатели и все, что движется, во всех уголках земного шара, причем все это приводилось в действие корпоративными интересами, неотделимыми друг от друга. Он говорил, что флаги и национальные границы — это иллюзия. Главное — это энергия, и так дела обстоят с 1914 года. У него во рту толпились маленькие кривые зубы. Он начал рассказывать о Лоуренсе Аравийском.[77] Я бы удивился, если хотя бы четверть из собравшихся в аудитории действительно его слушала.

Клет помешал льдинки в своем коктейле свежим стеблем сельдерея.

— Кажется, наш друг выдыхается, — заключил он.

— А вот я в этом не уверен, — возразил я.

Люди поглядывали на часы, стараясь не зевать. Когда Доннели наконец-то сел, он выглядел так, словно только что выбрался из корзины воздушного шара. Несколько позже мы с Клетом проследовали за ним и Вулси на парковку. Клет зажал между зубов незажженную сигарету и поигрывал своей зажигалкой «Зиппо». Двое мужчин в синих костюмах стояли под лучами солнечного света, облокотившись на «Бьюик», и наблюдали за нами, казалось, не замечая того жара, что исходил от разогретого металла.

Я смотрел на Доннели и Ламонта Вулси с их наемниками-телохранителями и испытывал странное чувство, которое никак не мог описать. Мне казалось, что я стал частью какого-то великого безумия, причем не только здесь, у ресторана, но и во всех аспектах своей профессиональной жизни. Таким же образом выжившие в боях у Фландерс-Вилдс и в битве у Сомма вспоминали свою войну как Великую Иллюзию. Я понимал, что только что выслушал правду, изложенную так прямо и цинично, что никто не понял бы, что это правда, а если бы и понял, это ни на что бы не повлияло.

— У вас есть минутка, господин Доннели? — спросил я, показывая значок.

— Что у вас? — бросил он, поворачиваясь ко мне лицом, по которому скользили тени парящих над нами дубовых веток.

— Вы умный человек. Почему же вы работаете на сборище отбросов? — спросил я.

— А как вы думаете, мистер Робишо, на кого работаете вы? — переспросил он.

— Вопрос вполне закономерный.

— Так вы на него ответите? — и Доннели внимательно на меня взглянул.

— Мистер Вулси был на лодке, которая использовалась для похищения убитой девушки. И вы связываете свое имя с подобными людьми?

— Мне нужен адвокат?

— Решать вам.

— Думаю, этот разговор окончен, — оборвал он.

— Нет, я так не думаю.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, зачем вы меня преследуете?

— Кто вы? — спросил я.

— Да какая разница? Думаете, запугивая меня и Ламонта Вулси, вы остановите добычу нефти в Мексиканском заливе?

— Что такого важного знала о вас Блу Мелтон, что вам пришлось ее убить? Ей было семнадцать лет. Неужели вам все равно, мистер Доннели?

— Я никого не убивал. Вы не имеет права обвинять меня в этом.

— Спустись-ка ты на грешную землю, приятель, — вмешался Клет, — пока мы тут с тобой болтаем, Варина Лебуф продает твою высокомерную задницу.

— Скажите, мистер Персел, если вы говорите правду, тогда зачем вы устроили для нас это маленькое шоу? Не хочу вас оскорбить, джентльмены, но вам не кажется, что пора повзрослеть? Нефтяная компания не будет намеренно уничтожать свою буровую платформу. Это была авария, несчастный случай, ничто в сравнении с ежедневными экологическими и человеческими издержками на Ближнем Востоке. Что-то я не слышу, чтобы вы противились тому, что происходит там. В Саудовской Аравии людям головы отрубают.

Клет зажег сигарету и медленно выпустил дым, уставившись в пустоту.

— Это наш штат, Джек. А ты со своими приятелями — туристы, — наконец ответил Персел.

— У меня для тебя новости, приятель, — прервал его Доннели, — тротуар, на котором ты стоишь, оплачен деньгами, взятыми в долг у иностранцев.

Доннели и Вулси сели на задние сиденья «Бьюика». Двое охранников с каменными лицами молча наблюдали за нами, не снимая солнцезащитных очков. Ветер раздул полы плаща одного из них, открыв нашему взору подплечную кобуру. А затем они просто уехали, оставив нас с Клетом стоять на парковке среди ручейков из листьев, вьющихся вокруг наших ног.

— Это что было? — спросил Клет.

— Мы зашли на их территорию. Это было ошибкой, — ответил я. — Посмотри, на той стороне улицы.

— Что там?

Мужик в пикапе. Это Джессе Лебуф. — ответил я.

— Что он тут делает?

— Страшно подумать, — бросил я. Я уже начал набирать «911» на своем мобильном, но Лебуф тронулся с места и исчез в потоке машин.

Вернувшись в управление, я спросил у Валли, нашего главного диспетчера, не получал ли он каких-либо сообщений о Джессе Лебуфе. Валли работал здесь уже тридцать два года, все еще жил со своей мамой и никогда не отвечал на вопрос прямо, если была хоть малейшая возможность увильнуть. Разговор с Валли, пожалуй, максимально напоминал мне пытки водой.

— Ты имеешь в виду типа придорожных тестов на содержание алкоголя в крови или нарушение общественного порядка на Рэйлроуд авеню? — переспросил он.

— Его дочь сообщила мне, что он напился. Думаю, она знает, о чем говорит, — ответил я, упрямо не заглатывая наживку.

— Вряд ли кто-то станет проверять Джессе Лебуфа на алкоголь в крови.

— Неужто? Спасибо за столь важную информацию.

Я уже направлялся к своему кабинету, как Валли заставил меня остановиться.

— А вот на Рэйлроуд все было несколько иначе, — крикнул он мне в спину.

— Да, ты ведь что-то упоминал о Рэйлроуд авеню. Лебуф что, с кем-то подрался?

— Можно сказать и так. Новый черный сутенер там облюбовал себе угол улицы с парочкой принцесс. А принцессы белые. Вот Лебуф и решил им всем преподать урок.

— Да ну?

— Какой-то парень с рогаткой засветил нашему детективу камнем по затылку.

— Уж кто-кто, а Лебуф это заслужил.

— Знаешь, что я думаю?

— Что, Валли?

— Печально, что старик, настолько переполненный ненавистью, носит ее в себе все эти годы.

— Не трать жалость понапрасну.

— У него с собой был подкидной ствол.

Я остановился:

— Что?

— У него при себе был левый пистолет. Он же на пенсии. Он уже не может лезть в подобные дела. Ты ему не нравишься, Дэйв. Я бы не хотел, чтобы подобный человек на меня злился, нет уж, спасибо.

Я отправился в свой кабинет и позвонил Варине на номер дома ее отца в Сайперморт-Пойнт.

— А, это опять ты? Как любезно с твоей стороны позвонить, — сказала она.

— У твоего отца явно какой-то срыв. Либо возьми его под контроль, либо мы его закроем, — ответил я.

— Он сейчас спит, и у него все в порядке, причем твоей заслуги в этом нет.

— Я видел его сегодня в Лафайетте. Я думаю, что он следил за мной.

— Не льсти себе. Он ходил к врачу, — сообщила она.

— Варина, подумай здраво. Ни я, ни моя семья не причинили тебе никакого вреда. Я пытался быть твоим другом. Может, Алафер и залепила тебе пощечину, но только после того, как ты унизила ее подругу. Пришло время думать своим умом и прекратить обвинять других людей в своих проблемах.

— Даже не могу выразить, что я чувствую по отношению к тебе, — ввернула Варина Лебуф.

«И как тут последуешь совету Фомы Аквинского о проявлении снисходительности к ближнему?» — пришло мне на ум.

Хелен позвонила мне из реанимации в Шривпорте, где лежала ее сестра, и поинтересовалась, как дела в управлении. Разумеется, в действительности она хотела узнать, как дела у меня с Клетом, Гретхен Хоровитц и моим безрезультатным расследованием убийства Блу Мелтон. Я не знал, что ей ответить. Я не хотел лгать, но я также не хотел нагружать ее дополнительными проблемами — ей и так было тяжело с находившейся при смерти сестрой.

— У нас все в порядке, — доложил я, — как думаешь, когда тебя можно здесь ждать?

— Думаю дня два или три. Мне кажется, ты хочешь меня о чем-то спросить, или что-то мне рассказать.

— Джессе Лебуф запил и может попытаться свести старые счеты с парой-тройкой людей.

— Если придется, закрой его в обезьяннике. Я побеседую с ним, когда вернусь.

— Ситуация с Гретхен Хоровитц несколько усложнилась.

— В каком плане?

— Она сказала Клету, что ей заказали меня и Алафер. Клета она тоже должна прикончить.

— Приятель, вы с Перселом должны подчистить это дерьмо. Я больше не хочу слышать имя этой девчонки.

— Как подчистить?

— Мне все равно. Просто сделайте это. Я слишком стара для этих детских игр, да и ты тоже. Что там еще происходит?

— Детских игр?

— Да, мне трудно воспринимать эту девчонку всерьез. Если она хочет быть Бонни Паркер,[78] сцену она себе для этого выбрала уж слишком маленькую. Что-нибудь еще?

— Я думаю, что Алексис Дюпре был офицером СС в Аушвице. И могу предположить, что его настоящее имя — Карл Энгельс.

— У тебя есть доказательства?

— Нет ничего такого, что помогло бы отправить его за решетку.

Я слышал ее дыхание в тишине трубки.

— Хорошо, продолжай им заниматься, — сказала она наконец, — так или иначе семейка Дюпре замешана в исчезновении Ти Джоли и убийстве ее сестры. Будем использовать все, что можем, чтобы они не скучали.

— Хелен, хочу быть с тобой честным. Гретхен Хоровитц — не шутка. Ее стоит воспринимать всерьез.

— Слушай, Дэйв, временами я на самом деле не обращаю на тебя внимания и прикидываюсь, будто это ты создаешь проблемы, которые на самом деле уже существуют и без тебя. Ты не можешь уживаться с несправедливостью и не успокоишься, пока не наведешь во всем порядок. Но, несмотря на все это, я не знаю, что бы я делала без тебя. Помолись за Айлин. Она может и не выкарабкаться.

— Мне очень жаль, Хелен.

— Смотри, не подведи меня, приятель, — ответила она и повесила трубку.

Глава 22

Той ночью снова пошел дождь, как оно всегда бывает с приближением зимы в Луизиане, забив водостоки дома листвой и смыв пыль и черный пух сахарных заводов с деревьев, время от времени наполняя воздух ярким запахом алкоголя. Все это естественно и хорошо, твердил я себе, но временами звук капель дождя, падающих на подоконник или в алюминиевую миску Снаггса, превращался в бесчувственный такт метронома, похожий на заводные часы без стрелок, единственное предназначение которых — это напоминать тебе о том, что твое время когда-нибудь подойдет к концу.

Я никогда не любил видеть сны. Они всегда были моими врагами. Задолго до того, как я отправился во Вьетнам, мне снились кошмары про человека по имени Мак. Он был профессиональным дилером в блек-джек и буре в игровых клубах и борделях округа Сент-Ландри. Он совратил мою мать, которая на тот момент была пьяна, и шантажировал ее, превратив в свою любовницу, пока мой отец работал на буровой платформе в океане или занимался заготовкой пушнины на острове Марш. Мак топил моих котят и заставлял меня нюхать его пальцы после того, как он проводил время с моей матерью. Я ненавидел его больше, чем кого бы то ни было в моей жизни, и во Вьетнаме я временами видел его лицо вместо лиц тех азиатов, что я убивал.

Мак долгие годы жил в моей голове и утратил свою важность только после того, как я начал собирать новую коллекцию призраков и демонов. Темные фигуры, возникающие из деревьев и использовавшие наши же снаряды 105 калибра для минирования растяжками ночных троп. Труп самоубийцы, кишащий червями и личинками, который нам с Клетом пришлось срезать с дерева. Тельце ребенка в холодильнике, оставленного родителями в поле неподалеку от игровой площадки. Чернокожий мужчина, привязанный ремнями к тяжелому дубовому креслу, лицо и череп были покрыты бусинками пота, а голова накрыта плотным капюшоном.

Я считаю, что никакой экзорцист не в состоянии изгнать подобные образы из памяти. Они путешествуют с вами, куда бы вы ни отправлялись, и ждут своего момента, чтобы снова восстать у вас перед глазами. Если ты отдохнул, если день полон солнца, прохлады и весенних ароматов, образы скорее всего будут дремать на задворках сознания, не найдя себе места в твоей жизни. Если же ты вымотался, раздражен, подавлен или просто свалился с гриппом, ты имеешь все шансы выиграть билет на путешествие в свое бессознательное, и поездка эта едва ли будет приятной. Можешь точно рассчитывать на одну вещь: сон — это лотерея, и ты беспомощен перед ним, если только не готов напиться или накуриться до беспамятства.

Было семь минут двенадцатого ночи, и я читал при свете настольной лампы. На кухне было темно, но я видел, как мигает индикатор оставленного сообщения на автоответчике, похожий на каплю горячей крови. Он то загорался, то сходил на нет, а потом все начиналось сначала. Молли и Алафер еще не спали, и я мог бы встать и прослушать сообщение, никого не потревожив, но мне не хотелось — как, бывает, не хочется открывать дверь, если в нее постучали сильнее, чем надо было бы, а лицо твоего посетителя скрыто в тени.

— Ты что, уронил свои таблетки в раковину в ванной? — спросила Молли из-за спины.

— Может быть. Не помню, — ответил я.

— Больше половины уже нет. Дэйв, вообще-то в них содержится морфин.

— Я знаю. Поэтому и стараюсь ими не пользоваться.

— Но ты все-таки их принимал?

— Я делаю это два или три раза в неделю. А может, еще реже. Последние несколько дней я вообще не ощущаю в них потребности.

Жена села напротив меня с пластиковой бутылочкой в руке. Она внимательно посмотрела мне в глаза.

— А ты можешь полностью обходиться без них?

— Да, можешь их выкинуть. Давно уже нужно было это сделать.

Слова мои при этом звучали пусто и глупо, как слова человека, стоящего в очереди за бесплатным хлебом и делающего вид, что ему это вовсе не нужно.

— Уже поздно. Пойдем спать, — предложила она.

Я закрыл книгу и посмотрел на ее название. Это был роман о британских солдатах во времена Великой войны, написанный красноречивым автором, который пережил химические атаки, был ранен и видел, как его лучших друзей косит огонь из пулеметов «Максим». Я вдруг понял, что практически ничего не запомнил из нее, как будто мои глаза прошлись по полусотне страниц, и ничего не отразили.

— Может, тебе с Алафер стоит навестить твою тетю в Галвестоне, — предложил я, — буквально на несколько дней.

— Мы никуда не поедем.

Я встал и дернул тонкую цепочку на лампе. Через дверной проем я видел отражение красного огонька в стекле окна над раковиной. Подъездная дорога была чернее ночи, и красный огонек в окне был похож на маяк в темном море.

— Где-то там Ти Джоли, — произнес я.

— Она мертва, Дэйв.

— Я не верю в это. Она принесла мне айпод в больницу в Новом Орлеане. Я говорил с ней по телефону. Она жива.

— Я не могу больше говорить с тобой на эту тему, — вздохнула Молли.

Она вернулась в спальню и закрыла за собой дверь. Я еще долго сидел в темноте, наблюдая, как огонек автоответчика мигает в унисон с моим сердцем, словно заставляя меня нажать на кнопку воспроизведения. Быть может, одно это нажатие вернуло бы меня на волну жизни, свободной от беспокойств и моральных терзаний, быть может, оно вернуло бы мне удовольствие от того насилия, которое заставило бы моих врагов дрожать в страхе, а мне позволило бы вернуться к выпивке, каждый день сдавая позиции в борьбе с алкогольной смертью, радуясь своему освобождению от страха сырой могилы.

Дождь, казалось, восстановил свои силы и барабанил что есть мочи по крыше, словно град. Я зашел на кухню, подошел к столу и большим пальцем нажал кнопку автоответчика.

— Привет, мистер Дэйв, — прошуршал голос, — надеюсь, вы не против того, что я снова вас беспокою, но мне очень страшно. Здесь нет никого, кроме медсестры и врача, который приходит сюда из-за моей проблемы. Мне нужно сбежать с этого острова, но я не знаю, где он находится. У владельцев острова большой корабль. Один из мужчин здесь сказал, что мы находимся к юго-востоку от какой-то шанделябры, но ведь это не имеет никакого смысла, так ведь? Мистер Дэйв, тот мужчина, с которым я нахожусь, хороший человек, но я уже ни в чем не могу быть уверена. Я не знаю, где Блу. Они говорят, что с ней все в порядке, что она уже в Голливуде, потому что у нее голос не хуже, чем у меня, и что у моей сестры все получится. Те лекарства, которые мне здесь дают, делают меня немного сумасшедшей. Я уже не знаю, чему верить.

Затем я услышал, как где-то сильно хлопнула дверь, затем появился другой незнакомый мне голос, и запись прервалась.

Острова Чанделер, подумал я. Барьерные острова, формирующие восточную оконечность штата Луизиана. Это точно они. Я разбудил Молли и попросил ее спуститься на кухню. Она была полусонной, на щеке отпечатался узор наволочки.

— Мне показалось, что я слышала женский голос, — сонно сказала она.

— Все верно. Послушай вот это.

Я снова проиграл сообщение от Ти Джоли. Когда запись закончилась, Молли села за стол и посмотрела мне прямо в глаза. На ней была розовая ночная сорочка и мягкие плюшевые тапки. Она выглядела растерянной, как будто не могла еще стряхнуть с себя остатки сна.

— Ты ничего не скажешь? — спросил я.

— Даже не начинай.

— Она просит помощи.

— Это подстава.

— Ты не права. Ти Джоли никогда бы не сделала этого.

— Когда же ты наконец прекратишь?

— Прекращу что?

— Верить людям, которые знают твою слабость и используют ее против тебя.

— Может, поделишься, что же это за великая слабость?

— Ты готов любить людей, несмотря на то, что они плохи до мозга костей. Ты превращаешь их в тех, кем они не являются, а мы в итоге за это расплачиваемся.

Я достал из холодильника пакет молока, вышел к складному столику на заднем дворе, сел спиной к дому и, не отрываясь, выпил половину. Я слышал, как позвякивает цепь Треножки, которую он тащил за собой вдоль провода, протянутого между двумя дубами. Я наклонился, поднял енота на руки и уложил себе на колени. Он потерся головой о мою грудь и развалился на спине, размахивая толстым хвостом, ожидая, когда я начну чесать ему живот.

По каналу прошел буксир с включенными зелеными и красными огнями, и разрезанные им волны плескались о корни кипарисов. Мне нестерпимо захотелось налить в пакет из-под молока граммов триста виски и выпить его одним длинным глотком, пока он не вытеснит весь свет из моих глаз, звук из моих ушей и не растворит все мысли в моей голове. В этот момент я готов был жевать стекло, лишь бы выпить. Я знал, что не засну до рассвета.

В 6:13 утра, когда я наконец-то задремал, зазвонил телефон. Это был Клет Персел.

— Гретхен вернулась из Майами, — сообщил он.

— И что? — спросил я.

— Она говорит, что нашла свою мать.

— Держи ее подальше от меня, Молли и Алафер.

Я положил трубку, спросонья не попав в выемку на телефоне, и уронил ее, разбудив жену.

Джессе Лебуф никогда не считал себя человеком с предрассудками. По собственному мнению, он был реалистом, воспринимающим людей такими, какими они были или не были, и не понимал, почему другие видели в этом что-то дурное. Цветные не уважали белых, опустившихся до их уровня. Да и не хотели они жить с белыми или на равных с ними. Любой белый, выросший с ними, знал это и уважал свойственную южной культуре сегрегацию. Субботние охоты на черномазых были своего рода обрядом посвящения. И если кто и был в этом виноват, так это Верховный суд Соединенных Штатов и его решение об интеграции школ. Ведь стрельба по черным из пневматических винтовок или рогаток и подбрасывание на крыши их домов петард не приносили какого-либо долгосрочного вреда. Они же должны платить, как и другие иммигранты, если хотят жить в этой стране. Сколько из них родилось в больницах для бедных и выросло на социальном обеспечении? Ответ — все до одного. Если не нравится — пусть живут себе в соломенных хижинах у себя в Африке, слушая, как в темноте рыскают львы.

Но всякий раз, когда Джессе задумывался о своей жизни, он натыкался на неоспоримый факт, в котором он никак не хотел себе признаваться. Так или иначе, ему всегда нужно было находиться среди цветных. Он не только спал с негритянками, молодыми или не очень, в свои подростковые годы — он возвращался к ним вновь и вновь, когда ему было уже далеко за сорок. Они боялись его, они словно уменьшались в размерах под его весом, сигаретным запахом и несвежим дыханием, в то время как их мужчины прятались в темноте, сверкая от стыда белками глаз. После каждой экскурсии в черный квартал Джессе чувствовал прилив сил и ощущение полного контроля, которые ему больше нигде не удавалось испытать. Иногда он отправлялся надраться в мулатский бар около Хопкинса сразу после борделя, где он выпивал бутылку «Джакса», сидя в углу и рассматривая лица посетителей. Его обожженная солнцем кожа была почти такого же цвета, как у них, но Джессе всегда носил хаки, полуботинки, мягкую фетровую шляпу и карманные часы «Лима» на цепочке, как бригадир или надзиратель на плантации. Тот дискомфорт, который другие люди испытывали при Джессе, служил доказательством того, что сила, скрытая в его гениталиях, и мужественный запах от его одежды были вовсе не косметическими.

Но всему пришел конец с принятием позитивной дискриминации и наймом в полицию черных помощников шерифов и городских патрульных. Джессе потребовалось тринадцать лет, три государственных экзамена и четыре семестра вечерних занятий в общественном колледже, чтобы из патрульного дорасти до детектива. Однажды чернокожему дали ту же заработную плату, что и Джессе, и назначили его партнером. Черный протянул два месяца, а затем подал рапорт и был переведен в полицию штата.

Джессе стал одиноким волком и получил кличку «Волкодав». Если какой-то арест грозил неприятностями или требовал ненужного бумагомарания, на дело отправляли Волкодава. Если подозреваемый стрелял в полицейского или изнасиловал ребенка, или же регулярно терроризировал район и баррикадировался в своем доме, был только один человек, способный выполнить эту нелегкую работу. Волкодав отправлялся на дело с обрезом двенадцатизарядного дробовика, заряженным дробью и картечью, а санитары стояли наготове с открытыми мешками для тел.

Джессе Лебуф знал, что этот компромисс был достигнут без его согласия. Он был полезным инструментом, сборщиком мусора в дешевом костюме, молнией в арсенале шерифа, которую тот метал, когда подворачивалась грязная работа, не привлекавшая никого из полицейских. Но между делом чернокожие полицейские, как мужчины, так и женщины, заменили его в качестве символа власти в черных кварталах, и Джессе Лебуф присоединился к армии необразованных стареющих белых мужчин, не имеющих более сексуального доступа к женщинам, чью доступность он всегда принимал как само собой разумеющееся.

В 5:46 утра в субботу он отправился на своем пикапе вниз по Ист-Мэйн через историческую часть города. Улица была пуста, газоны переливались зеленым и голубым при слабом освещении, каладиумы и гортензии были усыпаны росой, а канал дымился за дубами и кипарисами, растущими вдоль берегов. Впереди он увидел «Шэдоус» и через дорогу от него дом надзирателя плантации, переделанный под ресторан. Джессе никогда не впечатляли исторические реликвии. Богатеи были богатеями, и он слал проклятья всем им, как живым, так и мертвым.

Он всмотрелся сквозь лобовое стекло в скромный дом-«дробовик» с небольшой занавешенной верандой, окнами до потолка и вентилируемыми зелеными ставнями. Свет в доме не горел, на крыльце лежала свернутая газета. На подъездной аллее и под навесом были припаркованы две малолитражки и пикап, по их стеклам стекал ночной туман. Лебуф объехал вокруг квартала и припарковался у обочины под навесом из ветвей гигантского черного дуба неподалеку от дома детектива, который, как считал Джессе, опорочил его честь перед лицом коллег.

Он заглушил мотор и прикурил сигарету без фильтра, потягивая из пол-литровой бутылки водку со вкусом апельсина. Сигаретный дым привычно устремился в его легкие, как старый друг, расцветая в его груди и лишний раз убеждая его в том, что его проблемы с сердцем никоим образом не были связаны с никотином. За годы службы Джессе скопил не один незарегистрированный пистолет, и он отлично знал, что это оружие всегда можно было подкинуть при отсутствии улик, но никто не видел тот ствол, что был при нем сейчас. Это был пятизарядный револьвер двадцать второго калибра. Лебуф отнял его у одной проститутки в Новом Орлеане. Он кислотой выжег серийный номер, обмотал деревянную рукоять изолентой и покрыл все стальные поверхности толстым слоем масла. Шансы на снятие отпечатков пальцев с подобного ствола были практически равны нулю. Сложность была в том, чтобы правильно спланировать всю операцию. Этого нельзя было делать в доме, нужно было найти другое место, где не было бы взрослых свидетелей.

Лебуф снова отпил из бутылки и глубоко затянулся сигаретой, медленно выдыхая дым сквозь свои пальцы. Он уже видел, как нажимает спусковой крючок, как огонь вырывается из дула и патронника, как пуля входит в ничего не подозревающую жертву, оставляя одно аккуратное отверстие во лбу, как ослабевают мышцы ее лица, в то время как ее мозг превращается в кровавую кашу. Затем ему остается лишь вложить подкидной пистолет в руку жертвы и сделать один выстрел в стену. Все было проще простого. За свою жизнь Джессе никогда не видел, чтобы полицейского сажали за убийство, если при этом не было свидетелей и все было сделано правильно.

Улица была погружена в темноту, газоны были пусты, над викторианскими и довоенными домами молча свешивались ветви деревьев, покрытые испанским мхом. Картина была квинтэссенцией всего того, что он ненавидел. Быть может, само провидение смеялось над ним из-за факта и обстоятельств его рождения? Он собирал хлопок, валил кукурузу и выгребал коровники задолго до того, как впервые очутился в школе. Джессе подумал, а видел ли кто-нибудь из живущих в этих домах, как кровоточат кончики пальцев ребенка на шарике хлопка.

Он снова посмотрел на скромный дом. «Не то время, не то место», — подумал он. Вниз по каналу в Женеаретте был еще один человек, которого он мог навестить, человек, который заслуживал таких ощущений, каких он уже давно не приносил ни одной женщине. Лебуф невольно облизал губы. Отъехав от обочины, он услышал, как ему показалось, глубокий рык двойных выхлопных труб, эхом отскакивающий от стен домов. Этот звук в его мозгу ассоциировался с тюнингованными двигателями и голливудскими глушителями. Затем звук стих и исчез на улице Святого Петра, и Джессе больше не вспоминал о нем.

До Женеаретта Лебуф добрался обходными путями и вскоре уже пересекал разводной мост у массивного дома с белыми колоннами, окруженного черными дубами, листья которых синхронно дрожали при каждом порыве ветра. Небо на востоке было черным от дождевых облаков, луна все еще висела на небосводе, а поверхность канала была покрыта туманом, белым и толстым, как хлопок. Найти дом Катин Сегуры оказалось несложно. Это был последний дом в квартале небольших деревянных домишек, стоящий прямо у воды. Ее патрульный автомобиль был припаркован на гравийной подъездной аллее. Она недавно установила новые москитные сетки по периметру веранды, посадила цветы в горшках на подоконнике и повесила большой скворечник, выкрашенный в цвета американского флага, на большой орешине у дома. Во дворе мирно дожидался хозяина трехколесный велосипед. Пластиковая вертушка — флигель, прикрепленная к водостоку, вертелась и потрескивала в утреннем бризе. Если не считать вертушки, весь небольшой квартал, в котором Катин жила с двумя детьми, не производил ни единого шороха.

Джессе вновь отпил из бутылки, закрыл ее и опустил стекло. Он зажег еще одну сигарету, небрежно закинул руку на руль и еще раз подумал, как все провернуть. У него в запасе оставалось еще два или три варианта. Он мог разобраться с ней жестко, преподав ей такой урок в спальне, который она никогда не забыла бы и о чем побоялась бы заявить в полиции. Или же он мог всадить ей пулю в голову из своего тридцать восьмого, вложить пистолет в руку и прикрепить небольшую кобуру от него под кухонным столом. Джессе даже мог легко ранить себя в случае необходимости. Он глубоко затянулся, слыша, как потрескивает папиросная бумага. Он вытащил сигарету изо рта, держа ее между большим и указательным пальцем, и выдохнул дым через ноздри, чувствуя, как созревает в мозгу план и как образы формируются у него перед глазами. Он выкинул сигарету в окно и услышал, как она шипит в луже дождевой воды. Открыл бардачок и достал пару наручников и кобуру, где покоился его курносый тридцать восьмой калибр. Затем Лебуф вышел из пикапа, надел плащ, достал с заднего сиденья свою старую шляпу, водрузил ее на голову и пропустил наручники сзади через ремень. Он с хрустом повертел шеей, напряг плечи и несколько раз сжал и разжал кулаки.

— Через час расскажешь мне, как у тебя дела, черная ты сука, — сказал он сквозь зубы.

Антимоскитная дверь на веранде была заперта на крючок. Он просунул визитку между дверью и косяком, приподнял крючок и вошел внутрь. Он постучал во входную дверь и тут услышал тот же рокот двойной выхлопной трубы, что и в Новой Иберии. Лебуф бросил взгляд на улицу и мельком заметил пикап, выкрашенный в серый цвет, с окнами не выше одного фута. Автомобиль проехал через перекресток, при этом водитель сбавил газ и выжал сцепление, чтобы рокотом глушителя не перебудить весь квартал.

Катин открыла дверь, но так и не сняла цепочку. Через щель Джессе заметил ее нижнюю юбку, проглядывающую через завязанный на ремень халат. Он не мог отвести взгляд от черного блеска ее густых волос, вьющихся на щеках, словно у девочки. Ее кожа цветом и тоном напоминала растаявший шоколад, и на ней не было тех частых розовых шрамов, которые часто украшали негритянок, занимающихся ручным трудом или дерущихся из-за мужиков в забегаловках.

— Что вы делаете на моей веранде? — спросила она.

— Я пришел извиниться, — ответил Джессе.

Катин оторвала взгляд от его лица и посмотрела на крючок, который он откинул карточкой.

— Я уже простила вас. Вам нечего здесь делать.

— Я хочу все исправить. Может, я смогу что-нибудь сделать для твоих детей.

— Не смейте говорить о моих детях.

— Я могу устроить их в частную школу. Церковь моей дочери выдает стипендии детям из числа представителей меньшинств.

— Я думаю, вы пьяны.

— Старость не радость. Люди по-разному это переживают.

— Отправляйтесь домой, мистер Джессе.

— Я говорю о смерти, мисс Катин.

— Для вас я детектив Сегура.

— Знаешь, почему каждое утро для старика — это небольшая победа? Потому что большинство стариков умирают ночью. Могу ли я попросить чашку кофе?

Он заметил в ее глазах замешательство и понял, что нашел ее слабое место. Джессе бросил взгляд внутрь дома и заметил дверь в спальню, где стояли две аккуратно застеленные маленькие кровати с большими подушками, на которых явно никто не лежал. Детей не было дома. Он ощутил покалывание в руках и напряжение в паху.

— Я могу вызвать вам такси или патрульную машину, вас отвезут домой, — предложила Катин.

— Ты говорила, что ты христианка.

— Так оно и есть.

— И при этом ты гонишь меня прочь от своей двери?

Глаза женщины замерли, лицо не отражало никаких эмоций.

— Да что я, по-твоему, сделаю? Я старый человек, страдающий от сердечной недостаточности, — добавил он.

Катин сняла цепочку и открыла дверь.

— Садитесь за обеденный стол, я заварю кофе. Там на тарелке сладости.

Лебуф снял шляпу, положил ее на стол и сел в кресло.

— У тебя двое, так ведь?

— Что двое?

— Детей. Так я слышал. Ты мать-одиночка. Это ведь теперь так называют, да?

Катин остановилась у плиты и посмотрела на него сбоку.

— Что?

— Сейчас используют термин «мать-одиночка». Мы в свое время называли это совсем по-другому.

— Я передумала. Я хочу, чтобы вы покинули мой дом.

— У тебя халат завязан неправильно. У тебя на талии резинка, которая поднимает нижнюю юбку так, чтобы она не выглядывала под нижней кромкой. Моя мать этот фокус узнала у одной негритоски, с которой мы собирали хлопок. А где твои дети?

— Я сказала вам уйти.

Джессе не пошевелился.

— Не курите здесь, — сказала она.

Он задул спичку, которой только что поджег сигарету, и небрежно бросил ее в вазу для цветов, стоящую на столе.

— Ты пришла в мой дом с Дэйвом Робишо и обращалась со мной, как с грязью. Теперь я в твоем доме.

— Не подходите ко мне.

— У тебя в доме когда-нибудь был белый мужчина?

— Даже не думайте прикасаться ко мне.

— Что, боишься, что мой цвет на тебя полиняет?

— Вы больной человек. Мне жаль вас.

— Совсем не такой больной, как ты сейчас будешь.

Джессе наотмашь ударил ее ладонью по лицу. Его рука была большой и заскорузлой, как асбестовая черепица, и от удара у Катин потемнело в глазах. Он схватил ее за шею левой рукой, а правой выключил газ. Затем он поднял ее подбородок и заставил детектива посмотреть себе в глаза.

— Где твой ствол?

В месте удара ее левый глаз покраснел и наполнился слезами.

— Ты отправишься в тюрьму.

— Сомневаюсь. Когда я с тобой покончу, ты никому не захочешь об этом рассказывать.

Катин плюнула ему в лицо. Джессе приподнял ее в воздух, сжав руками, словно тисками, до треска ребер, и швырнул ее на стол. Затем он бумажным полотенцем вытер слюну с лица, поднял ее на ноги и снова швырнул, на этот раз в кресло, в котором сидел до этого.

— Не хочешь отвечать на мой вопрос? Где твой ствол?

Из носа у Катин шла кровь, а лицо дрожало от испытанного шока.

— Ты мужчина, ты вдва раза больше меня. Но ты все равно меня боишься.

Лебуф схватил ее за волосы, намотав их на ладонь, и медленно поднял свою жертву из кресла, продолжая наматывать волосы, заставляя слезы бежать по ее щекам. Он вытащил наручники из-за ремня, скрутил ей руки за спиной. Надел один наручник на запястье, щелкнул стальным язычком в замке, другой захлопнул на второй руке и затянул браслеты так плотно, что вены на запястьях женщины взбухли, как синие струны.

— Собираешься орать? — спросил он.

— Нет.

— Это ты сейчас так говоришь. — Джессе скатал три бумажных полотенца в шар и запихнул его ей в рот. — Вот видишь, так и соблазна не будет.

Он приволок ее в спальню, достал перочинный нож и разрезал халат сзади и нижнюю юбку спереди, сняв их с нее, словно очищая луковицу. Ее глаза готовы были вырваться из орбит, пот градом катился со лба, она начинала задыхаться от бумажных полотенец во рту, которые настолько пропитались слюной, что вот-вот могли скользнуть вниз по горлу. Джессе схватил ее за лицо и толкнул на кровать.

— Что, не нравится? Подожди, гвоздь программы еще впереди.

Он начал издеваться над ней столь изощренно, что Катин, наверное, и не знала, что существуют такие способы причинить человеку боль. Но у Джессе Лебуфа была одна слабость, о существовании которой он и не догадывался. Он всегда считал себя осторожным человеком. Как законник, он рисковал только тогда, когда это было необходимо, и никогда не считал, что должен доказывать что-то своим коллегам. На деле проявления храбрости он считал театральным проявлением страха. Когда Волкодав отправлялся к забаррикадировавшемуся подозреваемому с обрезом помпового «ремингтона», у него не было никаких сомнений в исходе: только один человек покинет это здание живым. Большинство уголовников, особенно черных, бросали свое оружие и начинали умолять его за минуту до того, как он спускал курок. Уравнение всегда было крайне простым: он был лучше их, и они это знали, а потому он жил, а они умирали. Пусть люди называют это храбростью, для Джессе это был просто факт жизни.

Он закрыл дверь спальни, убедился в том, что все окна закрыты, и опустил жалюзи до подоконников. А затем включил напольный вентилятор, чтобы в комнате было прохладно. Джессе чувствовал себя комфортно и безопасно в этой среде, чувствовал, что он отгородился от всего мира и может делать все, что хочет, и так долго, как ему заблагорассудится. Все эти подсознательные выводы он считал свершившимся фактом.

В следующее мгновение бывший детектив услышал звук поворачивающейся дверной ручки за спиной и почувствовал, как открывшаяся дверь скользнула по ковру, сморщившемуся под его ботинком, когда он швырнул Катин Сегуру на кровать. Он поднялся с кровати, голый, его тело блестело от пота, рот и горло перехватило от мокроты.

— Кто ты? — вымолвил он.

Человек был одет в куртку с капюшоном и маску камуфляжного цвета. В грудь Джессе смотрел «ЗИГ-Зауэр Р226» с глушителем. Его взгляд метнулся к комоду Катин, где он оставил свой тридцать восьмой калибр, так и не вынув его из кобуры. Пистолет был на расстоянии пяти футов от него, по это было все равно что пять миль. Он почувствовал соль в глазах и попытался пальцами вытереть их от жжения. Его эрекция умерла, из подмышек поднималась уксусная вонь. Джессе слышал, как крыша поскрипывает на ветру.

— Эта женщина пригласила меня сюда. Спроси у нее, — прошипел он сквозь зубы. Мы с ней давно друг друга знаем, это мы так развлекаемся.

Он поймал себя на том, что поднимает руки безо всякого приказа, и почувствовал, словно молот стучал по наковальне у него в мозгу. Какие же подобрать правильные слова? Какой аргумент мог спасти ему жизнь? Какую ложь он мог предложить этому человеку, направившему «Р226» с глушителем ему в грудь?

— Это военный вариант пистолета. Я знаю, я служил в ВВС США, — выдавил он.

Человек подошел к кровати и рукой в перчатке вытащил кляп изо рта Катин Сегуры.

— Я знаю, кто ты, — сказал Джессе Лебуф, — ты та девчонка, что была в Пойнте. У тебя нет причин убивать меня.

Он старался не сводить взгляда с человека в маске, но глаза жгло настолько сильно, что ему пришлось вдавить их себе в орбиты ладонями. Красные круги взорвались в его мозгу, и ручеек пота стек по его груди, животу, волосам в паху и фаллосу, прежде чем растечься лужицей на полу. «Дотянись, возьми смерть в свои руки и втяни ее в грудь, — услышал он голос в своей голове, — все не может быть так плохо, как говорят. Вспышка, мгновение боли, а потом темнота. Не бойся».

— Убей его, — прошептала Катин Сегура.

— Она сама мне сказала все это сделать. И наручники, и вообще все, — скороговоркой выпалил Джессе. — Нам нужно все это обсудить. Давай, я сейчас надену штаны, мы сядем и спокойно поговорим. Ты должна дать мне рассказать свою версию.

— Он лжет, — произнесла лежащая на кровати женщина.

— Нет, это она лжет. У них природа такая. Так их воспитали. И не считай, что я несправедлив. Я не боюсь. Я знаю, что ты, вероятно, хороший человек. Я просто хочу поговорить.

Но Джессе уже не контролировал себя от ужаса. Он сорвался с места и побежал в ванную, в которой не запер окно, поскользнулся на ковре и с размаху ударился о дверной косяк, затем попытался выровняться, держась за косяк рукой, стараясь добраться до точки вне линии огня стрелка. Его дряблый живот и гениталии тряслись из стороны в сторону на обтянутом кожей скелете, ему не хватало дыхания, а сердце, казалось, попало в ловушку из колючей проволоки. Он услышал звук, напоминающий внезапный прокол и шипение вырывающегося из колеса воздуха, и в следующее мгновение пуля вошла в его левую ягодицу и вышла через бедро, плеснув длинный хвост крови на стену. Он попытался одной рукой дотянуться до подоконника и взобраться на унитаз, чтобы головой выбить антимоскитную сетку и выпрыгнуть из окна на землю. Но он снова услышал приглушенное «пфффт» глушителя. Пуля ударила его в спину с тупой силой кувалды, приземлившейся между его лопаток, и вышла через отверстие над его правым соском. Он упал на бок и перелетел через край ванны, уронив на себя душевую шторку и раскинув ноги по краям ванны так, как будто они застряли в стременах.

Человек стоял над ним, держа пистолет двумя вытянутыми руками и целясь в него. Глушитель был направлен прямо ему в рот. Джессе попытался разглядеть глаза в прорезях в маске. Неужели лавандовые? «Если бы он только мог все объяснить», — подумал он. Если бы кто-то мог повернуть время вспять и найти тот момент, когда все пошло под откос, если бы только кто-то мог понять, что он всего этого не планировал, что просто так легла его карта, и это был не его выбор. Если бы только окружающие могли понять это, они согласились бы исчезнуть и забыть прошлое, забыть ту боль, что он причинял людям, и позволить ему начать сначала. Если бы он только мог найти правильные слова.

— Никто не знает, каково мне было, — прошептал он, — я валил кукурузу, когда мне было пять. Мой отец одиннадцать лет работал по ночам, чтобы купить эти проклятые десять акров.

Джессе попытался заставить себя смотреть прямо в глушитель, но не смог. Он увидел, как из отверстия в его груди надулся блестящий розовый пузырь. Слезы в его глазах искажали все вокруг, как будто он смотрел на мир со дна аквариума.

— Скажи Варине… — его легкое отказывало, и он не мог выдавить слова изо рта. Убийца подошел ближе и присел на корточки рядом с ним, одной рукой держась за край ванны, а в другой руке сжимая «Р-226».

Джессе ждал, когда следующая пуля пройдет сквозь его мозг и остановит булькающий звук в его горле, но этого не произошло. Он закрыл глаза и сипло прошептал несколько слов лицу в маске. Это была фраза, которой он научился у своего франкоговорящего отца, когда тот говорил о маленькой сестре Джессе. Затем слова, казалось, умерли на его губах. На мгновение Лебуфу показалось, что он слышит смех чернокожих. Как это ни странно, это были не чернокожие в какой-то забегаловке и это не над ним они смеялись за его спиной, как это было, когда он в первый раз надел полицейскую форму. Они были на хлопковом поле в северной Луизиане, солнце уже садилось, земля и небо стали красными, растения же приобрели темно-зеленый цвет, он чувствовал запах дождя и видел, как дождь приближается к нему словно водяная завеса. Это был Джунтинс, День Эмансипации или День Свободы, и все черные в округе направлялись в город, и он не понимал, почему же он отказался отпраздновать с ними. Они всегда были добры к нему, брали с собой в кузов грузовика, когда возвращались в город, раскачиваясь в унисон взад-вперед на кочках, а их тела были полны тепла прожитого дня, приятно пахли натруженностью рабочего человека, их ноги свешивались в пыли, а дети разбивали арбуз на крупные мясистые куски. Почему же он не поехал с ними? Было бы весело. Джессе еще раз открыл глаза и вдруг осознал, какая ужасная трансформация происходит с ним. Он уже не был Джессе Лебуфом. Он растворялся и превращался в морскую воду, его мышцы и вены таяли и бежали ручейком с кончиков его пальцев, становясь лужицей вокруг его ягодиц. Он услышал громкий всплеск и почувствовал, как крутится в хромированном сливном отверстии ванны. А затем он исчез, вращаясь в серебристом водовороте в сливной трубе, на своем пути к месту, где никто и никогда не празднует День Свободы.

Глава 23

Катин Сегура сама позвонила в «911». Первой на место происшествия прибыла «Скорая помощь» Акадии, за ней последовали представители полицейских управлений Иберии и округа Святой Марии. Поскольку это была суббота, многие соседи мирно досматривали свои сны и не увидели ничего необычного. Когда я прибыл на место, санитары уже оказывали помощь Катин в спальне. Простынь и наволочки были измазаны кровью. Ее лицо распухло от синяков, кожа на запястьях содрана до кости наручниками Лебуфа. Через дверь ванной я видел его голые ноги, торчащие из ванны. Ни в спальне, ни в ванной гильз обнаружено не было.

— Как Лебуф попал в дом? — спросил я ее.

Она рассказала мне. Затем взглянула на санитаров.

— Парни, можно мы минуту побеседуем наедине?

Они покинули спальню, и Катин рассказала мне, что Лебуф с ней сделал. Свет в ее глазах словно погас, голос был едва слышен, будто она сама не хотела слушать то, о чем говорила. Дважды ей пришлось останавливаться и начинать рассказ заново.

— Все его запах, — выдохнула она словно на излете сил.

— Что?

— Он на моей коже и в моей голове. Я никогда не смогу смыть его с себя.

— Нет, Катин, этот человек мертв и не имеет над тобой власти. Он умер смертью злобной твари и забрал свою злобу с собой. Рано или поздно ты будешь вспоминать его как жалкое создание, горящее в преисподней, которую он сам для себя и построил. Он не может прикоснуться к тебе. Ты добропорядочная, хорошая женщина. И ничто из того, что Лебуф сделал, не может изменить того хорошего человека, что живет в тебе.

Катин немигающим взглядом смотрела мне прямо в глаза. У двери ждал эксперт-криминалист из округа Святой Марии и женщина-помощник шерифа округа Иберия. Я попросил их подождать еще несколько минут, и они вышли на веранду.

— Стрелок не сказал ни слова? — спросил я.

— Нет, — подтвердила Катин.

— У тебя есть какие-либо догадки, кем он был?

— Я уже говорила об этом.

— Лебуф поймал две пули и затем свалился в ванну?

— Мне сложно сейчас вспомнить все детали. Вроде бы да.

— Я думаю, что Лебуф был еще жив, когда упал в ванну. Но контрольного выстрела так и не последовало. Как это объяснить?

— Я не знаю. Мои дети ночевали у бабушки. Я хочу их видеть, — ответила она.

— Я привезу их в «Иберия Дженерал» к тебе. Но сначала ты должна помочь мне, Катин.

— Лебуф сказал что-то, вроде как по-французски. Я не говорю по-французски. Мне плевать, что он говорил или не говорил. Но я кое-что упустила. Я попросила человека в маске убить его. Я хотела, чтобы он страдал.

Я бросил взгляд через плечо на дверь.

— Это никоим образом не повлияло на то, что произошло. Ты слышишь меня, Кэт?

Она кивнула.

— Ты назвала стрелка человеком, не мужчиной, — сказал я, — это была женщина?

Она взглянула на разводы на обоях и потолке.

— Я устала.

— Кто снял с тебя наручники?

— Тот человек.

— И ты сразу позвонила в «911»?

— Джессе Лебуфа оставили на воле, хотя должны были посадить в клетку. Не полиция спасла мою жизнь, — проговорила она. — Мою жизнь спас этот стрелок. Я надеюсь, что Джессе Лебуф горит в аду. Грешно мне так думать, и мне очень не по себе, что я ничего не могу с собой поделать.

Я сжал ее ладонь в своей.

— Это нормально, — попытался я ее утешить.

Я жестом пригласил санитаров в спальню, а сам поднял плащ, рубашку, нижнее белье, полуботинки и пистолет Лебуфа в кобуре и положил их в пластиковый мешок для мусора. Я не передал их криминалисту. Вместо этого я отправился на кухню, где мог побыть один, вытащил бумажник Джессе из брюк и просмотрел его многочисленные отделения. Я наткнулся на цветную фотографию Лебуфа с маленькой девочкой на пляже, на фоне вздымающихся зеленых волн. У девочки были кудрявые волосы цвета шоколада, она держала в руке мороженое и улыбалась в камеру. Я заглянул поглубже в бумажник и обнаружил квитанцию на покупку авиационного топлива. Имя поставщика было тем же, что и название лодочной станции, чей номер мы обнаружили в списке телефонных звонков Джессе Лебуфа. На обороте квитанции карандашом были записаны две навигационные координаты и фраза «осторожнее с нисходящими потоками и сваями в западной части бухты».

Я положил топливную квитанцию в карман рубашки и вернул вещи отставного детектива в мешок. Женщина — помощник шерифа из полиции Иберии наблюдала за мной.

— Что ты делаешь, приятель? — спросила она.

— Свою работу.

Ее звали Джули Ардуан. Она была невысокой брюнеткой с темными глазами, на вид слишком миниатюрной для своей формы. Ее муж покончил жизнь самоубийством и оставил ее одну, и когда она злилась, от ее взгляда становилось не по себе даже самым крупным мужчинам.

— Хорошо. Сам займешься уведомлением родных? — спросила она.

Я позвонил Молли и сообщил, что вернусь домой не раньше полудня, а затем отправился в дом Лебуфов в Сайпермор-Пойнт. Теологи и философы с разной степенью успешности пытаются понять и объяснить природу Бога. Я восхищаюсь их усилиями. Но за всю свою жизнь я так и не смог понять природу человека, что уж говорить о Боге. Какой смысл в том, что тот же биологический вид, что создал афинскую демократию, построил Золотой век Перикла и город Флоренцию, подарил нам и инквизицию, Дрезден и бойню в Нанкине? Наверное, мое понимание людей было еще хуже, чем полвека назад, и в моем возрасте эта мысль меня ни капли не радовала.

Когда я остановился на гравийной подъездной аллее у дома Варины Лебуф, начинался прилив, небо было покрыто свинцовыми облаками, а волны разбивались о громадные куски бетона, сваленные Джессе Лебуфом у воды, чтобы вода не размывала берег у его дома. Варина открыла дверь, вышла на веранду и спустилась по ступенькам к моему автомобилю. Я вышел из машины, захлопнул дверь и посмотрел ей в глаза. Я слышал музыку ветра, шелест листвы и поскрипывание пальмовых ветвей, чувствовал соленый запах залива как напоминание о том, что жизнь продолжается, и ничего не изменилось, и лишь отец Варины никогда этого больше не увидит.

Я хотел быстро известить ее о том, что произошло, и вернуться в город. Я жалел, что не нарушил протокол и просто не позвонил. Я хотел быть где угодно, но только не в этом месте.

Я потерял то уважение, которое когда-то испытывал к Варине, я стал считать ее коварным и нечестным человеком. Более того, она опротивела мне после того, как соблазнила и пыталась манипулировать таким хорошим человеком, как Клет Персел. Но еще больше в ней меня бесило то, что она напоминала мне о Ти Джоли Мелтон. Обе женщины будто пришли из старых дней. Они были притягательны, скандальны и лишены почтительности, словно дети в своей разнузданности. Но скорее жертвы, нежели распутницы. В этом-то и была ирония моей любви к своему штату, великой вавилонской блуднице. Непросто было оторваться от ее нежных бедер, но когда ты все-таки сделал это, тебе приходится признавать тот факт, что и другие пользовались ею, отравив ее лоно и оставив в ней растущую черную опухоль.

Варина была на расстоянии не более трех метров от меня, ее волосы развевались, рот казался невинным и уязвимым, как у ребенка, которому вот-вот попадет за какую-то шалость. Я взглянул на волны, вздымавшиеся и разбивающиеся в пену о куски бетона, и парящие на ветру лепестки японского тюльпана.

— Моего отца нет дома, он отправился на рыбалку, — сообщила она, — он сделал себе сэндвич с ветчиной и яйцом и завтракал им, когда выехал отсюда на рассвете. Я его видела.

— Нет, он отправился совсем в другое место.

— Он загрузил в пикап удочки, коробку с приманкой и ведро для рыбы. Он не пил. Вчера рано лег спать. Только не говори мне, что он пьяница, Дэйв. Я сама все знаю, и у него все будет в порядке.

— Твой отец мертв.

Она начала было что-то говорить, но ее глаза вдруг подернулись дымкой и потеряли фокус.

— Может, нам стоит зайти внутрь? — предложил я.

— Была авария? Он погиб в аварии? — спросила она, отворачиваясь, как будто не желая слышать свои собственные слова.

— Его застрелили в Женеаретте.

Варина взялась рукой за канат качели, свисающей с ветви дуба. Кровь отлила от ее лица. Она была одета в желтую ковбойскую рубаху, верхняя кнопка которой была расстегнута. Она пыталась нервно застегнуть ее большим пальцем руки, но это ей никак не удавалось, так же, как и отвести взгляда от моих глаз.

— Он был в баре?

— Он был в доме помощника шерифа округа Иберия. Я думаю, ты знаешь, о ком я говорю.

— Нет, не знаю. Он собирался на рыбалку. Он ждал этой рыбалки всю неделю.

— Он изнасиловал Катин Сегуру. Он сильно ее избил. Какой-то человек пробрался в дом и застрелил его.

— Мой отец не насильник. Почему ты так говоришь? — Варина дышала так быстро, что казалось, что у нее вот-вот произойдет перенасыщение кислородом, цвет ее лица быстро менялся.

— У тебя есть какие-нибудь соображения на предмет того, кто мог быть этим стрелком? — спросил я.

— Мне нужно присесть. Это какая-то ловушка. Я знаю тебя, Дэйв. Ты охотился за моим отцом.

— Ты совсем меня не знаешь. А вот я всегда верил в тебя. Я думал, что ты стойкая и благородная. Я верил в то, что ты заткнешь за пояс любого нефтяника-шовиниста. Я всегда был на твоей стороне, но ты никогда не замечала этого.

Варина Лебуф плакала и не стыдилась своих слез, тихо и беззлобно. На груди на том месте, где она пыталась застегнуть кнопку рубахи, осталось красное пятно.

— Где он? — выдавила она.

— В «Иберия Дженерал». Катин находится там же. У нее двое детей. Я пообещал отвезти их к ней. Катин, наверное, понадобятся годы для того, чтобы затянулись те раны, которые он ей нанес. Я думаю, что не мешало бы тебе поговорить с ней.

— Мне?

— Иногда старик с небес дает нам шанс все изменить, причем так, как мы никогда и не предполагали. Сделай Катин и самой себе одолжение, Варина.

— Ты хочешь, чтобы я отправилась туда побеседовать с женщиной, утверждающей, что мой отец надругался над ней?

— Я видел ее на месте преступления менее часа назад. То, что произошло с этой женщиной, — не просто слова.

Я не был уверен, услышала ли она меня. Варина выглядела так, как будто она шла ко дну, ее тушь потекла, щеки были залиты слезами. Она пошла в сторону входной двери, пытаясь держать спину ровно, и чуть не подвернула лодыжку, ступив в ямку. Я нагнал ее и обнял за плечи. Я думал, что она будет противиться этому, но она не сопротивлялась.

— Послушай меня. Пошли к черту того мошенника-проповедника, семейку Дюпре, Ламонта Вулси, их темные дела, весь этот гнусный бизнес. У тебя все еще есть время вернуть все на свои места. Скажи «полный вперед и в задницу их всех» и навсегда вычеркни этот мусор из своей жизни.

И тогда Варина сделала одну из самых диких вещей из всех, что я наблюдал со стороны только что потерявших родственников людей. Она поднялась по крыльцу на кухню, достала из холодильника двухлитровую банку мороженого с французской ванилью, села за стол, где еще недавно напоила Клета Персела до бессознательного состояния, и начала поглощать мороженое столовой ложкой, соскабливая его в завитушки, как будто она была одна в комнате.

— С тобой все будет в порядке, я поеду? — спросил я.

Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Я повторил свой вопрос.

— Посмотри в гараже. Ты увидишь, что его удочек, коробки с приманкой и термоса нет. Он собирался рыбачить на болоте Хендерсона.

Я положил на стол свою визитку.

— Варина, я сочувствую твоей утрате.

Она уткнулась лбом в предплечье, ее лицо посерело.

— Он был бедным и необразованным человеком. Никто никогда не помогал ему. Все вы только и знали, что проклинать его. Ты должен был помочь ему, Дэйв. Ведь ты тоже вырос в бедности. И родители твои были безграмотными, как и его. Ты мог бы быть его другом, ты мог бы помочь ему, но ты не сделал этого.

— Не все люди, выросшие в бедности, срывают свою злобу и печаль на чернокожих. Твой отец хотел поквитаться со мной и, вероятно, выбрал Катин как запасной вариант. Мне не по себе от этого, Варина, — произнес я. — Джессе десятилетиями издевался над чернокожими женщинами. Но в этот раз он получил свое. Вот вкратце что произошло. Если ты хочешь услышать правду, съезди в «Иберия Дженерал», поговори с Катин и заканчивай свое шоу.

— Как ты можешь так со мной разговаривать? Я только что потеряла отца!

— Твой отец сам во всем виноват. И если ты не примешь этот факт, ты будешь носить в себе его злобу всю свою жизнь.

— Я под дулом пистолета не войду в палату этой женщины.

— До свидания, Варина, — сказал я.

Я вышел наружу, мягко закрыл за собой дверь и направился к машине. Мне показалось, что я слышу, как она плачет, но я решил, что ни я, ни, вероятно, кто-либо иной, не сможет помочь Варине Лебуф. Я был рад, что я жив, что моя душа принадлежит мне и что мне не нужно пить. Кому-то эти победы могут показаться незначительными, но рядом с по-настоящему страдающими людьми ты понимаешь, что даже самые небольшие дары могут быть ценнее, чем завоевание целого мира.

После обеда я отправился на встречу анонимных алкоголиков и по пути зашел в церковь на службу. Тем вечером мы с Молли и Алафер поужинали дома, и после я сразу же отправился к Клету в его коттедж в мотеле. Я постучал в дверь и заметил его под раскидистым дубом, прямо у самой кромки воды. Персел пытался ловить рыбу на свою тростниковую удочку. Я знал, что Клет слышал звук мотора моего пикапа и мои шаги у себя за спиной, но он не отводил взгляда за своим поплавком, покачивающимся на волнах, бронзовых в лучах заходящего солнца. Комар высасывал кровь из его шеи, и я стер его ладонью.

— И чем это я заслужил такое пренебрежение? — спросил я.

— Я слышал новости о Лебуфе и знаю, зачем ты здесь, — ответил он.

— Где Гретхен?

— Я не видел ее сегодня.

— Я должен ее арестовать.

— Ну так сделай это.

— Она освободила свою мать из рук тех парней во Флориде?

— Да, я тебе уже говорил.

— Как это у нее получилось?

— А ты как думаешь? — ответил он.

— Она кого-то пришила?

— Гретхен не делает ничего такого, чего не делали мы с тобой. Мы, наверное, совершали вещи и похуже. Помнишь тех колумбийцев? А как насчет того раза, когда мы гонялись за Джимми Ли Боггсом? И, в конце концов, неужели ты забыл, как мы уделали Луиса Бушалтера? Только не говори мне, что тебе не нравилось плавать под черным флагом.

Мне не хотелось вспоминать те годы, когда мы с Клетом не просыхали от алкоголя, шлялись по гонкам да собачьим бегам, от нас пахло порохом, а я временами терял рассудок от ярости, и это позволяло мне совершать то, что я никогда не сделал бы в нормальном состоянии. Я не хотел больше ничего говорить о дочери Клета, но был должен.

— Клет, я думаю, что Гретхен, возможно, лжет тебе.

Он начал было поворачиваться, но вместо этого поднял поплавок с грузилом из воды и забросил их подальше от берега. На крючке оставалась лишь тонкая ниточка того, что раньше было червяком.

— Лжет о чем? — спросил он.

— Она говорит, что это не она прикончила Вейлона Граймза и Фрэнки Джиакано. Она сказала тебе, что пристрелила только Бикса Голайтли, скотину, который надругался над ней и заслужил свою долю.

— Он не просто надругался над ней. Он засунул свой член ей в рот.

— Я знаю. Но не кажется тебе, что это слишком удобное совпадение, что Граймза и Фрэнки Джи замочил кто-то другой? А как насчет похищения ее матери? Теперь мать свободна, и как только Гретхен возвращается в Новую Иберию, Джессе Лебуфу отстреливают его старые яйца. И в каждой ситуации Гретхен — жертва.

— Правильно это или нет, но она моя дочь. Уж кто-кто, а ты должен это понимать.

— Алафер не выполняет заказы для мафии.

Клет сломал удочку об колено и бросил ее остатки в канал, наблюдая, как они плывут вниз по течению и исчезают в бронзовой полоске солнечного света, все еще цепляющегося за поверхность воды. Он стоял и смотрел на закат на воде, его огромная спина поднималась и опускалась в тени.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Дэйв, ты меня иногда реально бесишь.

— Джессе Лебуф поймал две пули, прежде чем упасть в ванну Катин Сегуры. Он что-то сказал стрелку перед смертью. Убийца мог бы сделать контрольный выстрел ему в рот или в лоб, но, судя по всему, решил не делать этого. Какой бы ни была его причина, стрелок проявил милосердие. Если это Гретхен его прикончила, может, у нее и не было иного выбора. Его ствол лежал на комоде в двух шагах от него. Но она не выстрелила в него в третий раз, а наемный убийца сделал бы именно так.

— Что сказал Лебуф? — спросил Клет.

— Катин не говорит по-французски.

— Думаешь, Гретхен была этим стрелком?

— А кто еще?

— Дай ей шанс. И дай мне поговорить с ней до того, как ты ее арестуешь.

— Не выйдет.

— Я не знаю, где она. Я говорю тебе правду.

Я верил ему. Клет никогда не лгал мне, по крайней мере, намеренно. Я достал топливную квитанцию, которую забрал из бумажника Джессе Лебуфа.

— У Лебуфа при себе была эта квитанция за авиационное топливо. На ней записаны координаты для посадки самолета, это к юго-востоку от островов Чанделер. Я думаю, именно там находится Ти Джоли.

Клет потер комариный укус.

— Мне не нравится то, что ты сказал о Гретхен. У Алафер был дом и любящая семья. У Гретхен были только мужики, сующие члены ей в горло. Плохое сравнение ты выбрал, приятель.

— Ты прав. Прости. Так ты в деле или нет?

Он сложил руки на груди, прокашлялся и сплюнул.

— Ты знаешь кого-то, у кого есть самолет-амфибия?

— Да, Джули Ардуан.

— Это у нее муж с собой покончил? Она еще та штучка, разве нет?

— Как будто мы с тобой знаем хоть одного нормального человека, — ответил я.

Муж Джули был морским пилотом и наркоманом, а по совместительству еще и религиозным фанатиком, пытавшимся излечить себя от зависимости сеансами экзорцизма и мероприятиями типа массового излечения страждущих. Той ночью, когда он отправился в мир иной, он припарковал свою машину во дворе, зашел в дом и сказал своей жене, что у него для нее сюрприз, что он чист и нашел способ излечиться раз и навсегда. Он достал из багажника двуствольный дробовик, вернулся в дом, сел в свое любимое кресло и сказал жене открыть глаза. Приклад двустволки покоился на полу между его ног, оба дула упирались в горло под подбородком. На лице сияла улыбка от уха до уха, как будто он наконец нашел секрет вечной мудрости.

— Ни пуха тебе, ни пера, крошка, — сказал он и нажал на оба спусковых крючка.

Он оставил ей в наследство четырехместный самолет-амфибию «Цессна 182», который она научилась водить и использовала, чтобы рассчитаться по его долгам. Этот изящный ярко-красный самолет идеально подходил для посадок на озера и болота, а при несильном ветре и на море. Джули держала все в себе и никогда не обсуждала самоубийство своего мужа, но иногда я наблюдал, как она внезапно уходила в себя посреди разговора, словно в ее мозгу включался кинопроектор, и она на время покидала нас.

Мы с Клетом встретились с ней в маленьком аэропорту Новой Иберии рано утром в воскресенье. Я убедил жену и дочь навестить родных Молли в Бьюмонте. Я сказал Джули, что сам оплачу топливо и летное время, если не смогу записать это на счет управления. Я видел, как Клет укладывает большую спортивную сумку в багажное отделение позади кабины. Из сумки торчали дула его «AR-15» и моего обреза «Ремингтон».

— Насколько горячо там будет, Дэйв? — спросила Джули.

— Как фишка ляжет, — ответил я.

— Мне кажется, я знаю этот остров, — сказала она.

— Ты там бывала?

— Думаю, Боб туда летал, — сильный порыв ветра, задувавшего из серого неба, прижал ее хаки и синюю блузку к телу, — он связался с одним телевизионным проповедником по имени Амиде Бруссар. Боб пару раз обслуживал его чартеры. Знаете такого?

— Отлично знаем.

— С чем мы имеем дело, Дэйв?

— Пока не совсем понятно. Знаю, что в этом замешана семья Дюпре из округа Святой Марии и, возможно, Варина Лебуф и какие-то нефтяники. Возможно, Ти Джоли Мелтон тоже на этом острове, как и люди, которые убили ее сестру.

— А Хелен знает об этой поездке?

— У нее и так достаточно сейчас забот.

— Ти Джоли Мелтон это певица, верно? А ей-то что делать с Дюпре? Они даже плюнуть в нашу сторону побрезгуют.

— То, что Дюпре не могут получить по-хорошему, они забирают по-плохому.

— Скажи своему другу, чтобы садился назад.

Клет запирал свой «Кадиллак» у края взлетной полосы.

— Ты что-то имеешь против Клета? — спросил я.

— Мне нужно сбалансировать вес самолета, и на переднем сиденье мне этот шкаф ни к чему, объяснила Джули.

Персел открыл дверцу кабины и положил на сиденье холщовый рюкзак с едой.

— Полетели, надерем им задницу, — сказал он.

Мы взлетели, подскакивая на воздушных кочках на ветру, и пронзили длинный фронт наполненных дождевой массой низколетящих облаков, вынырнув с другой стороны в голубизну неба. Под нами открывался прекрасный вид топей Луизианы, мили и мили болотной травы и песочных лужаек, покрытых белыми птицами. Через боковое окно я видел, как тень от самолета поспешает за нами по поверхности недоступного озера лимонно-зеленого цвета от мелких водорослей. Затем тень словно выпрыгнула из воды, перескочив на плотный навес из золотых осенних ив и кипарисов. С борта самолета болота казались такими же девственными, какими они были, когда Джон Джеймс Одюбон впервые их увидел, нетронутыми топорами и дренажными лодками тысячи и тысячи квадратных миль — лучшее доказательство существования Бога из всех, что я знаю.

На краю пресноводных болот каналы казались выпуклой сеткой, берущей начало от залива, и напоминали раздавленных сапогом гигантских червей. Я не хотел смотреть на них, как не хочется видеть, как люди бросают мусор из окна автомобиля, как не хочется смотреть порнографию или наблюдать, как взрослый обижает ребенка. Это же было еще хуже, потому что нанесенный болотам вред не был результатом отдельного действия, совершенного примитивным или глупым человеком, — это вред наносился коллективно и осознанно, причем ущерб лишь увеличивался, и не было ему конца и края. Рано или поздно большая часть серо-зеленой земли подо мной, вероятно, превратится в шлам и погрузится в море, и не будет ионийского поэта для того, чтобы запечатлеть и описать ее исчезновение, как это было в древние века.

Я посмотрел вперед на темнеющий горизонт и попытался выбросить эти мысли из головы. Мы пролетели над округами Лафурше и Джефферсон, пересекли бухту Баратария и длинную пуповину суши, далеко вдающуюся в Залив и известную как округ Плаквемайнз, старая вотчина Леандра Переза, расиста и диктатора, который приказал запереть на замок католическую церковь после того, как архиепископ назначил пастором чернокожего. Вдали виднелись дымно-зеленые воды Залива, а на горизонте возникала иссиня-черная масса грозовых туч, пронизываемая яркими молниями.

Клет уснул, опустив голову на грудь. Я чувствовал, как вздрагивает фюзеляж самолета в восходящих потоках воздуха.

— Вот остров Гранд Госьер, — сообщила Джули, — я иду на посадку, придержите там свои задницы.

Глава 24

Мы сделали широкий разворот к востоку от национального заповедника дикой природы. Косой дождь хлыстами бил по ветровому стеклу, мокрые, блестящие крылья ярко смотрелись на фоне темнеющего с каждой минутой неба. Вдалеке я увидел остров с небольшим пляжем цвета печенья, бухтой и огороженной группой зданий, стоящих среди пальм. Мы начали снижение, и у меня моментально заложило уши.

— Кто-нибудь хочет сэндвич с луком и ветчиной? — спросил Клет.

— Скажи ему, чтобы он заткнулся, если не хочет идти пешком, — посоветовала Джули, не отводя глаз от бухты и волн, перекатывающихся через находящуюся перед ней отмель и вздымающихся внутри бухты.

Джули выровняла самолет на высоте около тридцати метров над водой. Дождь нещадно бил в ветровое стекло и крышу кабины, словно дробь, да так громко, что в какой-то момент я перестал слышать двигатель. Сквозь пелену дождя впереди я рассмотрел узкую полоску пляжа и сваи, торчащие из воды, а также нечто, напоминающее крепость, окруженную трехметровым забором. Кроны пальм возвышались над стенами, паря на ветру. Наш самолет клюнул носом к воде и внезапно врезался понтонами в поверхность воды, бросив грязное одеяло пены на ветровое стекло и длинные ее косы на боковые стекла. Свая, которая, вероятно, когда-то поддерживала док или причал, пролетела мимо на расстоянии не больше двух метров от крыла.

— Ух ты, — выдохнул Клет, — с таким хобби, чем ты еще развлекаешься в выходные?

Джули выключила зажигание и принялась открывать и закрывать рот, чтобы избавиться от заложенности ушей.

— Может, сделаешь одолжение? — проворчала она в сторону Клета.

— Какое? — тут же откликнулся Клет.

— Не дышать мне в лицо своим луком.

— Извини, — сконфузился он.

Дождь танцевал на поверхности воды и барабанил по крыльям и крыше самолета. Ветер вынес нас на мелководье, совсем близко к пляжу. Помимо понтонов самолет имел и колеса, и я удивился, что Джули не посадила самолет на песок, но решил не дергать ее. Я подозревал, что она теряла последнюю уверенность в мудрости нашей миссии, и не мог ее в этом винить. Стены вокруг дома, как и сам дом, были сделаны из шлакоблока и выкрашены в пурпурный цвет. Верхушку забора украшало битое стекло, но эта мера предосторожности не имела никакой ценности — местами стены превратились в обломки, судя по всему, благодаря урагану Катрина, а кое-где в них зияли пробоины, обнажающие их шлакоблочную основу. Двор за забором был завален плавающим в лужах мусором, водорослями, рыболовными сетями, кусками брезента и сотнями мертвых птиц. Весь пляж был покрыт смолистыми шариками.

Мы с Клетом надели плащи и шляпы и спрыгнули в воду на мелководье. Персел вытащил из багажного отсека спортивную сумку и повесил на плечо. Сквозь дождь я с трудом разглядел двухмоторную лодку с небольшой рубкой, пришвартованную на южной стороне острова.

— Я с вами, — сказала Джули.

— Лучше оставайся здесь, — ответил я, — возможно, мы покинем это гиблое место раньше, чем планировали.

— Хорошо, как хочешь, мое дело предложить, — проговорила Джули, и ее голос был еле слышен в грохоте дождя.

Я улыбнулся ей, попытавшись показать, что ценю ее жест, но Джули была не тем человеком, которого можно было картинно защищать, по крайней мере, если хочешь остаться с ней друзьями.

Мы с Клетом вышли на берег. От вони дохлых птиц слезились глаза. Мой друг посмотрел через плечо на самолет и силуэт Джули Ардуан в кабине.

— А она ничего, — заметил он.

— Может, сконцентрируешься на задаче?

Он выдохнул себе в ладонь и понюхал ее.

— У тебя жвачки нет?

— Клет, ты неисправим.

— А что такого я сделал? Я просто сказал, что она ничего. Ладно, возьму свои слова обратно. Она гораздо интереснее, чем просто ничего. Могу спорить, правда, что с ней не просто будет замутить. Она сейчас с кем-нибудь развлекается?

— Когда же ты наконец повзрослеешь?

— Я просто спросил. Когда она на меня заорала, мой шланг чуть не порвал штаны. Очень мало женщин так на меня влияют. И в этом нет моей вины, это все природа.

Он вытащил «Ремингтон» из сумки и протянул его мне, затем повесил «AR-15» на плечо.

— Смотри на десять часов, — сказал он вдруг.

— Что там?

— Костер. У лодки. Кто-то только что смотрел на нас из-за того дерева.

Неподалеку от забора я увидел изъеденный солью, обожженный солнцем и отполированный ветром ствол дерева с торчащими в небо корнями, вероятно, приплывший с берегов Миссисипи, Алабамы или Флориды. Мы с Клетом осторожно пробрались по краю забора, пока не оказались у откоса, ведущего к пляжу. Там стояла полиэтиленовая палатка, закрепленная на песке алюминиевыми штырями. Дождь несколько ослаб, но ветер не сдавался и трепал палатку из стороны в сторону.

Ствол дробовика покоился на моей левой руке, патронник был пуст.

— Меня зовут детектив Дэйв Робишо, я из полицейского управления округа Иберия, — громко сообщил я, — покажите мне свои руки сейчас же.

Клет пошел вперед, сняв винтовку с плеча. Он закрепил два магазина, примотав их друг к другу изолентой, с тем, чтобы сменить магазин, практически не прерывая стрельбу. С полей его шляпы падали капли, лицо было напряженным и жестким. Он поднял два пальца.

— Вы слышали меня? — крикнул я.

Ответа не последовало.

Я по дуге подошел к передней части палатки, чтобы заглянуть внутрь. Костер на ветру стелился по земле и пах фасолью, банка которой догорала в углях. Но я почувствовал и другой запах.

Девушке с парнем, сидящим в палатке, было в районе двадцати, плюс-минус пара лет. Но в глаза бросался вовсе не возраст. Они были загорелыми с головы до ног, как будто всегда жили на палящем солнце. Их лучезарные глаза были слишком большими для лиц, словно они страдали от анорексии или выжили после засухи. Босая девушка, одетая в шорты из обрезанных джинсов и блузку на бретельках, сидела на надувном матраце. Она прикрыла левую руку рубахой, чтобы скрыть татуировку, затем затянулась из мундштука, явно предназначенного не для табака, несмотря на то, что я представился детективом шерифа. Они сообщили, что их зовут Сибил и Рик, что они из Мобайла и прячутся от шторма. Рик был одет в сандалии поверх носков, плавки «Спидо» и футболку «Голдс Джим», из-под которой выглядывали выгоревшие на солнце волосы подмышек. Он с Сибил вылезли из палатки, улыбаясь от уха до уха и никоим образом не реагируя на холодный ветер.

— Кто там в доме? — спросил я.

— То они есть, то их нет, мужик. У них такая, блин, здоровенная яхта, ты не поверишь, — сообщил Рик.

Его черные маслянистые волосы были густыми, словно ворс персидского ковра, и свисали кольцами на плечи, напоминая парик семнадцатого века на узкой голове.

— Если яхта стоит на якоре на другой стороне острова, значит, они здесь, тут и мозги трахать нечего, — добавил он.

— Именно этим мы и занимались, когда вы пришли, — сказала Сибил.

При разговоре она открывала рот шире, чем нужно было, и вместо смеха фыркала.

— Чем занимались? — спросил Клет.

— Тем, что Рик только что сказал. Трахались, — невинно ответила девушка.

Мы с Клетом переглянулись.

— А почему вы в палатке, а не на лодке? — спросил я.

— Меня укачало, и я проблевалась, — ответила Сибил и фыркнула, — меня всегда укачивает, когда идет дождь, и тогда я блюю. Надо бы зубы почистить.

— Кому принадлежит это место? — спросил я.

Рик повернулся к Сибил.

— Как зовут того старого чувака?

— Не помню, — она потрогала свою голову, — у меня волосы намокли. Не погода, а дерьмо. Так вы откуда будете?

— Новая Иберия, Луизиана. Я работаю в полицейском управлении.

— Это не Луизиана, мужик, — сказал Рик.

— Тогда где мы? — спросил Клет.

— Хер его знает, — ответил Рик.

Сибил расчесывала волосы ногтями, ветер откинул рукава ее рубахи, и я увидел татуировку в виде колючей проволоки, обвитой вокруг левого плеча. В центре рисунка красовалась алая свастика, вытатуированная в виде застежки.

— А старого чувака, случаем, не Алексис Дюпре зовут? — спросил я.

— Я не знаю, мужик, это простой добродушный старикан, может, и со странностями, но у всех свои тараканы в голове, — ответил Рик. — Хотите хот-догов? Они немного подгорели, но с горчицей очень даже ничего.

— Так, ребята, сидите тут и не высовывайтесь, пока мы с другом осмотримся, — сказал я. Кстати, мисс Сибил, красивая у вас татуировка, где вы ее сделали?

Она опустила голову и принялась разглядывать свои руки, как будто только что их обнаружила.

— У меня был парень-байкер, так он тащился от всякой нацистской символики и подобного дерьма, ну я ему и сказала как-то, что у меня для него типа сюрприз на день рождения. А он дурак так разозлился — думал, что я ему вместо татушки минет сделаю.

— Вот урод, да? — выдохнул Рик, ткнув в мою сторону пальцем, словно пытаясь подчеркнуть свое разочарование миром.

— Как сказал Дэйв, сидите и не отсвечивайте. Мы скоро будем, надо будет еще кое-что перетереть, — сказал Клет, — и не укуривайтесь пока.

— У нас же проблем из-за дури не будет? Потому как, если будет, мы от нее избавимся, — сказал Рик и улыбнулся пустой улыбкой идиота, — мы вообще-то сейчас вроде как на реабилитации, может, нам и не стоит дымить.

— Крайне мудрая мысль, — заметил Клет.

Персел буркнул себе под нос «боже мой», и мы отправились вверх по уступу. Вокруг стоял смрад разлагающихся мертвых птиц, чьи потускневшие перья шелестели на ветру. Клет закашлялся и поднес платок ко рту.

— Видел следы от уколов у девчонки на бедрах? — спросил он.

— Да, — буркнул я, не отводя глаз от дома.

— Думаешь, она со своим дружком сюда ширяться приплывает?

— Вероятно. Может, у Алексиса Дюпре прислужники — наркоманы.

— Эти пальмы явно не с побережья Мексиканского залива.

Он был прав. Вероятно, деревья трансплантировали сюда из Южной Флориды. Они толком не укоренились, их побитые ветром желтые листья грустно тянулись к земле. Весь компаунд был пропитан духом ухищрений и искусственности, представляя собой убогую попытку воссоздать атмосферу Карибских островов в недружелюбной среде, куда питьевую водунадо было доставлять морем и закачивать в резервуар, покоящийся на стальных опорах позади дома. Это было похоже на декорации к какому-то фильму. Это место, казалось, олицетворяло собой семейку Дюпре, людей, предпочитавших быть первыми среди убогих, но только не вторыми среди равных.

— Какой план? — спросил Клет.

— Постучим в дверь и посмотрим, кто откроет, — ответил я.

— У меня от этого места мурашки по спине.

— Это просто здание.

— Нет, в нем скрыто что-то очень плохое. Я чувствую это. Может, дело в вони. Ты видел глаза этих детишек? Они даже еще не начали жить, а уже превратились в зомби, — Персел вытер рот платком.

Я знал, что Клет не думал о наших новых друзьях Рике и Сибил. Он думал о Гретхен и о том, какой паршивый из него отец.

— Да ладно, вот увидишь, лет через пять у них все будет в порядке, — ответил я.

— Ага, еще скажи, они будут управлять «Голдман Сакс». Не заговаривай мне зубы, приятель. И не хрен стучать в дверь.

Дверь была сделана из тяжелого дуба и была перетянута тремя заржавевшими металлическими лентами. Прикладом винтовки Клет выбил стекло у дверной ручки, засунул руку внутрь и аккуратно, чтобы не порезаться, открыл задвижку. Я ногой распахнул дверь и зашел внутрь. Бесконечная могильная пустота дома завораживала. Высокие потолки, огромные стропила и канделябры, висящие на натянутых лебедками цепях, напоминали заброшенный собор. Наши шаги гулким эхом раздавались по всему зданию.

— Да что это за место, мать его? — прошептал Клет.

— Что бы это ни было, оно заброшено, ответил я.

— Послушай, — сказал Клет.

Я слышал, как ветер задувает через разбитое окно или дверь и как, вероятно, птицы хлопают крыльями, но ничего больше.

Клет пошел вперед, «AR-15» настороженно свисала с его плеча. Затем он замер, поднял руку и сжал ее в кулак по своему обыкновению пехотинца, таким образом приказывающего всем остановиться на месте. На этот раз мне удалось уловить звук, напоминающий бряцанье и лихорадочное трепыхание живого существа в западне.

Мы вышли из главного зала и отправились по коридору в сторону кухни. Полки, шкафы и холодильник были пусты. Я щелкнул выключателем, но электричества не было. Через окно на внутренний двор я увидел полуразрушенный кирпичный каркас того, что, вероятно, когда-то было маяком. Затем я почувствовал дуновение ветра через боковой проход и вновь услышал позвякивание и трепыхание. Клет снял винтовку с плеча и двинулся по коридору впереди меня, роняя капли со шляпы и плаща и закрывая свет своим массивным силуэтом. Он ступил на голую бетонную площадку внутри небольшой комнаты, в одной из стен которой мы увидели зарешеченное окошко с мертвым пеликаном, застрявшим между разбитым стеклом и решеткой. Три бетонных ступеньки вели вниз в каморку, которая располагалась ниже уровня пола в остальной части здания. Не было никаких сомнений — звуки доносились именно оттуда.

Клет первым отправился вниз по ступенькам. В дальнем конце полуподвальной комнаты было еще одно зарешеченное окошко, но оно находилось на уровне пола и шириной напоминало скорее бойницу. Как и в комнате выше, пол был бетонным, но его покрывал слой серого песка, просочившегося через трещины в стенах.

Клет смотрел перед собой, не веря своим глазам.

— Это же аквариум Диди Джи. И не говори мне, что это не так. Я видел его слишком много раз. Господи Иисусе, я же говорил, что мне не по себе от этого места.

На каменной глыбе покоился огромный аквариум. Почти вся вода из него испарилась, и лишь пять пираний барахтались в жиже у самого дна, время от времени бросаясь вперед в надежде обрести свободу, но всякий раз ударяясь носом о стекло.

Под потолком проходила железная балка, с которой свешивались не менее десятка намасленных блестящих стальных цепей, заканчивающихся либо крюком, либо наручниками. Клет прикоснулся к одному из крюков, затем вытер руку о платок и сухо сглотнул. Я подошел поближе, достал авторучку, просунул ее в одно из звеньев цепи и приподнял против света. Конец крюка был покрыт веществом, напоминавшим засохшее желе, а выше на цепи на свету горела тонкая прядь золотисто-каштановых волос.

Я достал фонарик из кармана и посветил им на дальнюю стену.

— Взгляни-ка, — сказал я.

В полутьме на бетонном полу можно было различить ржавый след продолговатой формы, размером немногим больше гроба. На прилегающей стене мы увидели длинную горизонтальную черту оранжевого цвета, как будто на нее долгое время опирался тяжелый металлический предмет. Пол был покрыт брызгами, напоминавшими засохшую кровь.

— Думаю, именно здесь стояла «железная дева», — сказал я, — кажется, ее крышка в открытом состоянии вот здесь касалась стены. Когда в нее опускали жертв, над ними захлопывалась эта крышка. Видишь три лужицы? Здесь были сливные отверстия.

— Алексис Дюпре?

— Кто еще может создать нечто подобное? — спросил я.

— Да, но всем этим заправляли явно не простые чудаки. Диди Джи засовывал руки людей в свой аквариум, но для него целью были деньги, а не месть. Люди же, стоящие за всем этим, просто полные отморозки. Знаешь, в чем наша проблема, Дэйв? Мы все еще играем по правилам. А этих выродков надо стереть с лица земли.

— И что, сбросим водородную бомбу на Женеаретт, штат Луизиана? — спросил я.

— А с пираньями-то что делать?

— Надо от них избавиться.

— Может, эти ребятишки засунут их в банку да куда-нибудь отвезут?

— Как бы они им пальцы не пооткусывали.

— Хочу тебя спросить кое о чем, — сказал Клет.

— Говори.

— У кого больше тараканов в голове — у моей дочери, или у детей вроде тех двоих?

— Я не знаю, Клет. Да и какая разница? Молодежь совершает ошибки. Некоторые выкарабкиваются, некоторые нет. Прекрати себя этим мучить.

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Ты не станешь преследовать Гретхен. Она заслуживает лучшей жизни, чем та, в которой я ее бросил. Либо ты отстанешь от нее, либо нам не по пути. Дай мне слово.

Клет Персел никогда не говорил со мной так, за все годы, что я его знал.

— Я никогда не даю обеты верности, Клет, — ответил я.

— Дэйв, дай мне слово.

— Я не могу сделать этого.

Я увидел глубокую печаль в его глазах.

— Ну ладно, тогда пойдем, посмотрим, что нам расскажет эта парочка. Но сначала размажем этих рыбин по стенке.

Когда мы вышли на воздух, небо приобрело темный металлический цвет, ветер гнал грязные волны в бухту, где мы приземлились, а самолет покачивался на волнах в водоворотах вокруг свай затонувшего причала. В кабине я разглядел Джулию Ардуан и помахал ей рукой, показав, что мы скоро будем. Сибил и Рик сидели на корточках на песке и складывали палатку, у Рика между зубов торчала самокрутка.

— Я вам тут сэндвичи из сосисок сварганила, — сообщила девушка, — только они немного с песком.

— Очень любезно с вашей стороны, но я хотел бы, чтобы вы зашли в дом, хочу показать вам одну комнату, — предложил я.

— А что, там кто-то есть? — ответила девушка. — Вряд ли нам стоит туда ходить, если дома никого нет.

— Вы когда-нибудь бывали в этом доме, мисс Сибил? — спросил я.

— Нет, сэр, — ответила она неуверенно.

Я не отводил от нее глаз.

— Ну, может, один раз, — выдавила она.

— И что вы там видели? — спросил я.

— Только этого старика. Он был милый. Он сказал, что я похожа на какую-то модель, по-моему, он упомянул имя Твигги.

— Вы не встречали никого по имени Ангел или Анджелле? — спросил я.

— Вот последнее имя я слышала.

— Вы слышали имя Анджелле? — переспросил я.

— Да, кажется, слышала, но, блин, столько всякого дерьма нынче творится, что я уже и не уверена.

— Что-то я не понимаю вас, мисс Сибил. Какого дерьма?

— Мы однажды были в доме, болтали с этим старым чуваком, — сказал Рик, зрачки которого превратились в большие черные кляксы, и тут кто-то начал орать. Старикан сказал, что это какой-то сумасшедший, и он, типа, о нем заботится. Ну, мы и подорвались. Чувак, какого хрена нам обедать с психопатом, который орет и, наверное, за столом едой кидается и все такое. Мы же не за этим в эту глухомань приперлись.

— Так зачем же вы вернулись? — спросил я.

— Он нам герыча как-то раз подогнал, — ответила Сибил.

— Так ты за этим себе свастику на руке вывела? — спросил я. — Чтобы со старика наркоты поиметь?

— Нет, я же тебе говорила. Это на день рождения моего парня, только вот он другой подарок хотел. И вообще, при чем тут моя татушка и этот старикан? — Девушка закрыла глаза и громко выдохнула, после чего забыла закрыть рот, как будто беззвучно смеясь.

— Вы эти сэндвичи для нас приготовили? — спросил я.

— Должна признаться кое в чем. Думаю, одну из сосисок уже немного пожевал краб, — сообщила она и почесала татуировку, — простите, я вам, наверное, тут сегодня наврала немножко. Я частенько говорю то, что придумываю, и вроде все кажется реальным, а потом бац — уже нет.

Ну что я мог сказать этим детям? Это все равно что исписать горы бумаги всей мудростью древнего и современного мира, запыжевать этот заряд мудрости в дуло пушки, отойти подальше, поджечь фитиль и превратить шесть тысяч лет человеческого знания в конфетти, наблюдая, как волна уносит все это в бездонное море.

— В этом доме есть камера пыток. И вас там могли подвесить. Не приходите сюда больше, — только и мог сказать я.

— Блин, чувак, вот это реально крейзи, — вымолвил Риге.

Мы с Клетом молча вышли, проторяя себе путь среди груд мертвых птиц во дворе, повесив оружие на плечи, наши плащи развевались на ветру, а газообразное солнце холодно смотрело на нас из неба цвета олова. Клет остановился.

— Мы не взяли сэндвичи, которые она для нас приготовила, — сказал он.

— Да забудь ты об этом.

— Это ее обидит. Нам-то что? Увидимся в самолете.

Я вступил в воду и вскарабкался в кабину «Сессны». Я мог с трудом вспомнить лишь пару других случаев в своей жизни, когда я чувствовал себя столь же подавленным.

— И что там, в доме? — спросила Джули.

— Чистое зло.

— Типа чего?

— Типа того, чему никто не поверит.

— А чем там твой кореш занимается?

— Боится, как бы не обидеть девушку.

— Он потому вернулся?

— Клет — это помесь Святого Франциска Ассизского и Синей Бороды. Только никогда не знаешь, кто именно появится из табакерки.

Я заметил, как Джули задумчиво наблюдает за моим другом через лобовое стекло, как будто видит его в первый раз.

— Я хочу сказать тебе кое-что, причем я, наверное, не имею права на это, но все-таки скажу, — выдохнул я. — Когда люди сводят счеты с жизнью, особенно когда выпрыгивают из окон или размазывают свои мозги по потолку, это связано, как правило, с химическими процессами в их мозгу. Они только тогда освобождаются от своей ярости, когда оставят после себя наследие вины и депрессии, по силе равные их собственным страданиям. В своих фантазиях они одерживают верх над смертью и наблюдают за тем, как люди, которым они хотели причинить боль, обнаруживают их останки. Джули, это не твоя судьба. Мир принадлежит живущим, а мертвецы пускай остаются под своими надгробными плитами.

— Вот уж сказал, так сказал.

— Джули, ты добрая женщина и хороший человек, слишком хороший, чтобы носить бремя парня, который решил сделать все, чтобы испортить тебе жизнь, — сказал я.

— Ты единственный, кому хватило храбрости так со мной говорить, — ответила она и бросила взгляд в направлении Клета. — Что-то произошло между тобой и твоим другом?

— Я его подвел. Или, по крайней мере, он так думает.

— Как?

— Это не столь важно. Он мой друг, а друзей подводить нельзя. Правильно это или нет, но нельзя. Так ведь?

— Дэйв, ты странный мужик. Ну а вот и он, улыбается от уха до уха. Могу спорить, что он уже обо всем позабыл.

Клет вскарабкался в кабину и тяжело опустился на заднее сиденье, на подбородке красовалось пятно горчицы. Он отрешенно посмотрел на меня с пустым выражением лица:

— Давай снесем эту свалку к чертям собачьим.

Глава 25

В понедельник я взял больничный и провел утро, подметая листья на заднем дворе. Я сложил их в большие кучи у кромки воды, облил керосином и поджег, наблюдая, как клубы дыма поднимаются над деревьями и исчезают в порывах ветра. Я чувствовал себя как человек, вышедший из длинного и тяжелого запоя и решивший остаток жизни провести за садоводством, ремонтом крыши, перебиранием рыболовных снастей и отколупыванием рачков с днища лодки, которая вот уже год как стоит наполовину заполненная водой. Я хотел взять каждую неудачу, каждый неверный выбор в моей жизни и сжечь их вместе с листвой, наблюдая, как они превращаются в горку безобидного пепла.

Я хотел навсегда избавиться от воспоминаний о войне, от лиц людей, которых я убивал, от образов мертвых детей и животных в деревнях стран третьего мира. Я хотел попасть в иное измерение, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкапывают и не крадут. Меня тошнило от моей собственной жизни и зла, проникшего во все уголки земли. Я хотел найти мирную, покрытую деревьями серо-зеленую полоску земли на дальнем берегу мироздания, не запачканную войнами и ядами промышленного века. Я был уверен в том, что Эдем не был лишь метафорой или легендой и что он каким-то непостижимым образом все еще находился поблизости, если бы мы только могли найти тропинку, которая позволила бы нам вернуться в райские кущи. Я говорил себе, что раз он существовал когда-то, значит, он может существовать и вновь. Я подумал о том, что, быть может, мертвецы, скитающиеся по земле, тоже ищут его, вновь и вновь на ощупь пробираясь сквозь темноту в поисках заветного места где-то между Тигром и Евфратом.

Наверное, странно было думать об этом на пороге зимы, вдыхая дым кострища из листьев, пахнущего одновременно плодородием земли и нефтехимической жидкостью, но разве может быть более подходящее время года и момент для этого?

Я не слышал шагов за своей спиной, подкидывая слой за слоем почерневших листьев в огонь, мое лицо горело, а глаза слезились от дыма.

— Я слышала, что ты ищешь меня, — сказала Гретхен.

Я отошел от огня, повернулся и опустил грабли на землю.

— Можно сказать и так.

— Я не живу с Клетом. У меня свое жилье. Что тебе нужно?

— Тебе пришлось пришить кого-нибудь, когда ты спасала свою мать?

— Пришлось попугать пару придурков, но нет, я не причинила им вреда. Можешь спросить у моей матери. Она накачалась наркотой и залегла на дно в Ки Ларго. Что-нибудь еще?

— Да, после того как ты всадила в Джессе Лебуфа две пули, он сказал тебе что-то по-французски. Не помнишь, что именно он говорил?

— Я здесь из-за Клета, мистер Робишо. Ему приходится выбирать между мной и вами, и это разрывает его на части. Я не хочу, чтобы он решал мои проблемы.

— Тогда скажи мне, что Лебуф прошептал тебе перед смертью.

Она взглядом проводила скоростной катер, с рокотом прокатившийся по волнам мимо нас, разрезая желтую поверхность канала и бросая волны под корни кипарисов.

— Они пошлют за тобой, — ответила она.

— Ответь мне на один вопрос. Почему бы тебе не снять своего старика с крючка? То, что ты стреляла в Лебуфа, вероятно, было обоснованно. Ты остановила изнасилование. Этот старик был вооружен и представлял опасность как для тебя, так и для Катин Сегуры. Тебя не в чем обвинить.

Гретхен тяжело дышала носом, ее ноздри побелели у краев.

— Ты хочешь, чтобы я призналась в том, что пришила полицейского, да еще в таком месте?

— Скорее всего, ты спасла жизнь Катин. Если бы ты хотела линчевать Лебуфа, ты бы всадила в него третью пулю, пока он валялся в ванной. Это говорит о том, что у тебя есть совесть.

— Брось меня за решетку, если хочешь. Скажи моему арендодателю, что у меня СПИД. Делай все то дерьмо, к которому вы привыкли, когда не можете пришить дело, но оставь Клета в покое.

— Мисс Гретхен, ты смотришь на все не с той стороны. Клет видел, как ты всадила три пули Биксу Голайтли в лицо. Ты сделала его свидетелем убийства, а по сути и пособником. Ты конкретно подставила своего отца, но пока что еще этого не понимаешь.

Ее дыхание становилось все громче, кровь отлила от лица.

— Парни, похитившие мою мать, просто отморозки, но им хватило мозгов, чтобы понять разницу между сотрудничеством и самопожертвованием ради не столь ближнего своего. Заказ поступил от парня, который говорит так, словно у него дефект речи, он картавит. Видел фильм «Лоуренс Аравийский»? Помнишь, как был одет Питер О’Тул? Парень, разговаривающий, как Элмер Фадд,[79] заворачивается во что только может, как Питер О’Тул, потому что боится солнечного света. Никого тебе не напоминает?

— Ты об альбиносе, Ламонте Вулси?

— Мозги у тебя есть, этого не отнять, — ответила она.

Клет Персел не любил сложностей. Да и правила тоже не жаловал, как и моральные ограничения, если дело касалось растлителей малолетних, женоненавистников, насильников и бугаев, отбирающих пенсию у стариков. Клет не был уверен, под какую из этих категорий подпадает Ламонт Вулси, да и плевать. Цепи, крюки, наручники, аквариум с пираньями и засохшая кровь на полу комнаты на острове к юго-востоку от Чанделер — всего этого было достаточно, чтобы в его глазах Ламонт Вулси сравнялся по статусу с гнилой приманкой для крабов.

Вулси воспользовался своей кредитной карточкой при оплате отеля на Пинхук-Роуд в Лафайетте. Секретарю Клета, Элис Веренхаус, потребовалось десять минут для того, чтобы узнать адрес, по которому она была зарегистрирована. Это было в пригородах Нового Орлеана, на Кэмп-стрит, на расстоянии одного квартала от старого дома генерала Конфедерации Джона Белла Худа. Клет позвонил мне из своего коттеджа:

— Дэйв, я собираюсь позвонить в его колокольчик. И он будет знать, что это мы, — сообщил он.

— Поосторожней там. Дэн Магелли не хочет, чтобы мы опять наследили на его территории, — ответил я.

— Дэн — нормальный мужик. Люди недолюбливают его потому, что он итальянец. И в этом преимущество ирландцев. От язычников никто ничего особенного не ждет.

— Кто это тебе сказал?

— Я сказал. Думаешь, я читать не умею? Думаешь, у меня мозгов нет? Послушай, я был несправедлив с тобой там, на острове. Насчет того, чтобы идти разными дорожками, это я так, сгоряча. Этого никогда не будет. Слышал, приятель? Близнецы Боббси из убойного отдела — это навсегда. Понятно?

— Я все понял, приятель.

— Мы о себе уже заявили, так ведь?

— Да уж, нарисовались — хрен сотрешь.

— Ты по итальяшкам, случаем, не скучаешь?

— Это все равно что скучать по бубонной чуме.

— Да ладно, давай начистоту. Это все равно что быть посреди комикса про Дика Трейси.[80] Кто еще может придумать таких отморозков, как Диди Джи и Но До Доловитц? А как насчет телок? Я раньше думал, что трахаться на потолке физически невозможно, но после каждого Марди Гра приходилось отправлять своего дружка на реабилитацию.

— Клет, поосторожнее с Вулси. У большинства итальяшек были семьи и хоть какие-то принципы. У этих парней их нет.

— В этом-то и дело. Это эти ублюдки подняли черный флаг, не мы, — ответил он.

У Клета были рабочие отношения с самыми разнообразными уголовниками и проходимцами. Одним из самых полезных и информированных был абсолютно никчемный человечишка по имени Озон Эдди Мутон, в свое время угробивший свой мозг вдыханием растворителей, разных газов и авиационного клея в «Анголе», не говоря уже о потреблении жидкостей для химчистки. Долгое время Озон Эдди подрабатывал тем, что устраивал фальшивое алиби разным уличным отморозкам в Квартале, затем поднялся на уровень и стал отмывать деньги на бегах, что в конце концов стоило ему отбитых бейсбольной битой коленных чашечек. Когда его замели в последний раз, судья смиловался над ним и дал ему условный срок при условии посещения им встреч по программе «двенадцать шагов».

Самой низкой из всех самых отстойных групп в округах Джефферсон и Орлеан была группа под лихим названием «Пройди двенадцать шагов или сдохни, сука», которая собирала отборные отбросы из числа беглых байкеров, проституток, бомжей, наркоманов и буйнопомешанных, известных в «Анголе» как «безнадежные». После шести недель, проведенных с Озоном Эдди, группа «Пройди двенадцать шагов или сдохни, сука» провела внеочередное собрание, на котором Эдди было сказано свалить подальше, если он не хотел, чтобы его башку запихнули в выхлопную трубу «Харли-Дэвидсона».

Именно тогда он скорешился с Но До Доловитцом, Веселым Шутником мафии, и До и Озон Эдди стали легендами в том, что касалось наведения шухера от Камдена до Майами. На одном званом ужине Рыцарей Колумба[81] они выстрелили из пейнтбольного ружья в рот политику, выступавшему за право на работу. На конвенции асфальтоукладчиков в Атлантик-сити они подбросили кошачье дерьмо на поднос с сосисками на завтраке и спустили в канализацию двадцать пять мощных петард, устроив водяной салют из всех унитазов отеля. Они обмотали пищевой пленкой части расчлененного трупа, украденного из местного морга, и погрузили их в чаши с пуншем на девичнике дочери одного бандита из Хьюстона. Они пригнали целый автобус танцующих трансвеститов и заманили их на сцену в средней школе во время благотворительного мероприятия в Миссисипи. Я же всегда считал их шедевром тот случай, когда они угнали спортивный автомобиль коррумпированного судьи прямо от его дома и вернули его на место еще до рассвета, расплющенным и сжатым в кубик размером с прикроватную тумбочку.

Для Нового Орлеана Озон Эдди был словно горчичный газ для солдата в окопе — всегда стараешься быть с наветренной стороны, но не всегда получается.

Вечером в понедельник Эдди направил свою машину вниз по узкой улочке в паре кварталов от парка Одюбон. Воздух был плотным, словно марля, в кронах деревьев выясняли отношения птицы. Он остановился на подъездной аллее одноэтажного викторианского дома, стоявшего высоко над газоном и выделявшегося квадратными колоннами на веранде, вышел из машины, поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Лицо человека, открывшего дверь, было словно слеплено из взбитых сливок, а глаза имели настолько пронзительно голубой цвет, что Озон Эдди невольно отвел взгляд. В руке человек держал книгу, позади него в цветочной тени горела лампа в абажуре.

— Рад, что застал тебя. Хочу вернуть тебе запаску, — сообщил Эдди.

— Какую запаску?

— Ту, что я у тебя позаимствовал. Свое колесо я починил, вот возвращаю твое. Собираюсь его как раз установить на место, и решил сказать тебе, чтобы ты знал, что тут происходит.

— Да кто ты такой и о чем ты говоришь?

— Я наехал на гвоздь, а запаски у меня не было. Я увидел, что у тебя шины того же размера, что и у меня. Ну, я и позаимствовал колесо у тебя, пока свое ремонтировал, а теперь хочу вернуть твое на место. Ну и странное же у тебя выражение лица.

— Это все твои волосы. Они оранжевые. Ну-ка, что ты там говорил насчет колеса?

— Слушай, это, конечно, не мое дело, но ты выглядишь так, как будто на солнце лет пятьсот не был. У тебя там что, вампирский гроб стоит? И что не так с моими волосами? Я только что сказал тебе про твое колесо. Так оно тебе нужно или нет?

Ламонт Вулси спустился с крыльца и уставился на свой внедорожник, который одним из углов рамы почти касался бетона.

— Ты оставил его без подпорки?

— А что, если какой-нибудь мальчишка залезет под машину и задавит себя? К тому же мне нужен был домкрат, чтобы сменить колесо на своей машине. Не поможешь мне? Опаздываю в свой бридж-клуб.

— Я же тебе говорила, — донесся женский голос с переднего пассажирского сиденья, — оставь ему его колесо и поехали.

— Это еще кто? — спросил Ламонт.

— Это Конни Риццо, моя кузина. Кстати, живет в твоем квартале. Я просто пытался поступить правильно. Но теперь засунь-ка ты себе свои плохие манеры сам-знаешь-куда.

Ламонт ткнул Эдди пальцем в грудь. Эдди удивился силе и мощи тычка этого, казалось, тщедушного человека.

— Тебе нужны неприятности? — спросил Ламонт и снова ткнул его пальцем в грудь.

Женщина вышла из минивэна. У нее были темные волосы, прекрасная моложавая кожа и яркий, сочный рот. Она была одета в бежевую футболку и мешковатый комбинезон, заляпанный пятнами краски.

— Ты, уродец, попридержи-ка руки, — сказала она.

— Вы что, из психушки сбежали? — спросил Ламонт.

— Нет, но вот ты точно из цирка сбежал, — парировала она, — отстань от Эдди. Хочешь поприставать к людям? Попробуй-ка со мной.

— А ты милашка, — ответил Ламонт.

— Думаешь? А как тебе это? — сказала она, молниеносно достав из кармана комбинезона аэрозольный баллончик, и пустив ему в лицо едкую струю средства для очистки газовых плит. Когда он замахал руками, она шагнула назад, но пальца с баллончика не сняла.

Меньше чем через тридцать секунд Ламонт Вулси был уже в багажнике машины Эдди, запястья связаны за спиной резиновыми жгутами, на голове черный мешок, крепко завязанный веревкой под подбородком.

Когда Клет припарковал свой «Кадиллак» позади солярия Эдди на Эйрлайн, на небе уже вовсю сияли звезды. Через заднюю дверь он прошел в захламленную комнату, которую Эдди громко именовал своим офисом. Эдди и незнакомая Клету женщина пили кофе за столом, в то время как альбинос без рубашки сидел в тяжелом кресле со связанными за спиной руками и с шишкой на лбу. Кожа на его лице натянулась, словно белая резина.

— Ты где запропастился? — спросил Эдди.

— Где я запропастился? А с ним что случилось? — изумленно выговорил Клет.

— Ты хотел, чтобы я привез его сюда. Вот я и привез, — невозмутимо ответил Эдди.

— Я же не говорил тебе фингал ему ставить. А это что за дамочка?

— Конни. Помогала мне с этим заданием. Слушай, у тебя травки с собой, случаем, нет?

— Где его рубашка? — спросил Клет.

— Он на нее блеванул, — объяснил Эдди, — хотя, если честно, он блеванул внутрь пакета, который мы одели ему на голову, ну а оттуда уже блевотина и перебралась на рубашку. Ты чего смурной такой?

— Я сказал доставить его сюда, чтобы я с ним поговорил. Это вовсе не означает, что его нужно было превращать в вареную креветку, — процедил Клет.

— Ты собирался альбиноса запихнуть в автомат для загара, а теперь читаешь нам лекции о насилии над ближним? — спросила женщина.

— Эдди, избавься от нее, — сказал Клет.

— Что-то я не помню, чтобы ты был таким разборчивым в тот новогодний вечер, когда пытался схватить меня за задницу в лифте в Монтелеоне, — заявила Конни.

Клет попытался что-нибудь вспомнить, но не смог. Ламонт Вулси смотрел на него исподлобья, его лицо было покрыто потом, тело воняло, а слаксы были покрыты смазкой и грязью из багажника.

— Да в чем твоя проблема, мать твою? — спросил Эдди.

— Нечего мутузить людей, когда это не нужно, — буркнул Клет.

— Да этот парень со странностями, — брякнул Эдди.

— Эдди, давай-ка вали отсюда и дамочку с собой прихвати, — попросил Клет, — я все за собой закрою.

— Если ты этого не заметил, это мой салон, мой офис и моя подружка.

— Тебе лучше забыть то, что здесь сегодня произошло, и, если тебе повезет, тебя не пустят на мыло, — сказал Клет.

— Ты не можешь выбросить меня из моего же логова.

— Что ты сказал? На мыло? — переспросила Конни.

— Вы его обыскали? — спросил Клет.

— А ты как думаешь? — ответила женщина. — Я сказала Эдди не ввязываться в это дерьмо. И сообщила ему, что ты бабник, кстати. Так что там насчет мыла?

— Могу спорить, что у Вулси на ключах был брелок, напоминающий дельфина, — сказал Клет.

Женщина и Озон Эдди переглянулись.

— И что? — спросила она.

— Этот брелок означает, что Вулси путается с нацистским военным преступником, — пояснил Клет, — я видел темницу, где заправляет либо он, либо его кореша. В той комнате висят цепи и стальные крюки, на которых я обнаружил человеческие волосы и фрагменты тканей.

— Ты что, пьян? — спросила женщина.

— Скажи ей, — сказал Клет Вулси.

На скальпе Вулси пульсировала синяя вена. Он поднял голову и уставился прямо в глаза женщины. Его глаза сыпали электричеством, а суженные зрачки были не крупнее бусинок. Одинокая капля пота скатилась по носу и оставила темную звездочку на слаксах.

— Я был инструктором по танцам в танцевальной школе Артура Меррэя. Я хотел бы как-нибудь пригласить тебя на танцы и на ужин, — сказал он. — У тебя красивый рот. Помада слишком яркая, но рот все равно очень хорош.

Лицо женщины потеряло признаки былой уверенности.

— А где пакет с головы? — спросил Клет.

— Я его выбросил. Я ж говорю, он в него наблевал, — ответил Эдди.

— Ладно, не важно, — согласился Клет, — пойдем, Ламонт. Прокатимся.

— Все эти рассказы о железных крюках и всем остальном, ты это придумал, правда ведь? — спросила Конни.

— Думай так, если тебе от этого спокойней, — ответил Клет.

Он рывком поднял Вулси из кресла и повел через заднюю дверь к своему автомобилю. Руки Вулси на ощупь были словно железные балки.

— Качаешься? — спросил Клет.

— Бывает.

— Впечатляет. Кредитке, которой ты пользовался в Лафайетте, всего три недели. А так тебя в базах нет.

— Это вовсе не сложно. А вот вы, мистер Персел, точно есть во всех базах. Мы знаем все о вас, о вашей семье и ваших друзьях. Подумайте об этом.

Клет запихнул его на заднее сиденье и пристегнул наручниками к кольцу для задержанных, торчащему из пола.

— Еще раз откроешь свою пасть, и я надену тот пакет с блевотиной обратно тебе на голову.

— Вы дурак, — сказал Вулси.

— Вот в этом ты прав, — согласился Клет, — но зацени ситуацию. Я веду машину, а ты прикован, как уличный сутенер. Я знаю, куда мы едем, а ты нет. У тебя рожа поджарена, рубашки у тебя нет, а слаксы выглядят так, как будто ты в штаны наложил. Мистер Вулси, ты в полном дерьме не потому, что тебе не повезло. Ты в дерьме потому, что тебя обломал парень с волосами как у клоуна и мозгом размером с орех. Как ощущения?

Сначала Клет направил машину по шоссе I-10 в сторону Бэтон-руж, затем съехал на грунтовую дорогу, ведущую к насыпи вдоль длинного канала, и густому затопленному лесу из кипарисов, эвкалиптов и хурмы. В лунном свете он разглядел три рыбацких лагеря вверх по каналу, все они были темны. Клет остановился на плоской площадке ниже насыпи и выключил двигатель. В тишине он слышал, как потрескивает остывающий капот и как лягушки квакают среди затопленных деревьев. Он открыл багажник и достал рубаху с длинным рукавом из своего «тревожного чемоданчика».

— Сейчас я сниму с тебя наручники, мистер Вулси, — сообщил он, — а ты наденешь эту рубашку. Будешь умничать, тебе конец.

— Куда мы идем?

— А кто сказал, что мы куда-то идем? Видишь то болото у кипарисов? Здесь семейка Джиакано избавлялась от трупов тех, кто переходил им дорогу.

— Если вы думаете, что это навевает на меня благоговейный ужас, то вы ошибаетесь, мистер Персел.

— А зря. Когда Джиакано кого-то мочили, они делали это самостоятельно, прямо и лично. Или прямо и не переходя на личности. Но они делали это сами. Ты же для этого пользуешься телефоном. Возьмем, к примеру, то, как ты заказал меня и Дэйва Робишо.

Вулси надевал рубашку на заднем сиденье, натягивая ее на плечи, наручник свисал с его запястья.

— Похоже, кто-то напел вам кучу басней.

Клет откашлялся.

— Пистолет, который я держу в руке, называется «подкидным стволом». Когда копы случайно стреляют безоружных людей, к телу подбрасывается подкидной ствол. Поскольку серийный номер на нем стерт и оружие не имеет никакой баллистической связи с полицейским, его удобно носить, когда имеешь дело с ненадежными типами, которым надо бы всадить пулю в рот. Понимаешь, к чему я?

— Думаю, да. Но говорите помедленнее, будьте добры. Вы, пожалуй, для меня слишком умны.

— А вот и вся история. Я не собирался запихивать тебя в солярий. Почему? Потому что, во-первых, это не срабатывает. До смерти напуганные люди скажут любую ложь, которую, по их мнению, хочет слышать их мучитель. Во-вторых, я не давлю на физические недостатки людей. Так что же это означает для тебя? Это означает, что ты отменяешь заказ на меня и Дэйва и держишься подальше от нас. Если ты этого не сделаешь, я найду тебя и выбью тебе зубы, медленно, по одному. А потом я засуну свой подкидной ствол тебе в глотку и пущу пулю в твои грязные кишки. И это не угроза — это факт. — Клет вздохнул. — И еще одно, мистер Вулси. Никакой мести рыжему клоуну и его подружке. Они отмороженные, и не ведают, что творят.

— Я что, похож на мстительного человека?

— Пристегни себя сам.

— И все?

— И все.

— Я вас не понимаю.

— И не надо. Просто держись подальше от меня и Дэйва Робишо, — сказал Клет.

Ламонт Вулси, казалось, подумал о чем-то, затем продел язычок наручника через кольцо на полу и защелкнул браслет.

Клет Персел забросил в рот мятную жвачку, взглянул на Вулси в зеркало заднего вида и выжал педаль до пола, направив автомобиль обратно на насыпь, поливая поверхность канала грязью и гравием из-под колес.

Машин на шоссе было немного, и Клет спокойно скользил по I-10 вдоль берега острова Понтчартрейн, проехав мимо аэропорта и поворота на Новую Иберию. Вулси смотрел в окно, как лысая белая обезьяна, направляющаяся обратно в зоопарк. Но зловредные мысли о Вулси не приносили Перселу облегчения. Его насмехательство над Вулси в действительности служило ему горьким признанием собственной неудачи. Вулси сграбастал имбецил, с которым Клет осознанно вступил в партнерские взаимоотношения. Ну а Эдди — это Эдди, и он, не задумываясь, впутал в это дело свою подружку, которая чуть не ослепила Вулси навсегда средством для чистки плит. Более того, эта парочка, скорее всего, пригрозила Вулси, что его запекут вживую в солярии, чего Персел и не думал делать.

Короче, Клет позволил Озону Эдди и его подружке измываться над человеком от своего собственного имени. Теперь же ему пришлось стать извозчиком для человека, заказавшего его и его лучшего друга киллерам. Ну куда хуже?

Персел посмотрел на своего пассажира в зеркало заднего вида.

— А что ты с этого всего имеешь, мистер Вулси?

— Бабки. Огромные бабки. Хочешь в долю?

— Ты связан с разливом нефти?

— Я — нет. Я занимаюсь лишь импортом и экспортом. Вьетнам — один из наших крупнейших клиентов. Некоторые говорят, что это следующий Китай. Хочешь поучаствовать?

— Я уже поучаствовал. Две командировки.

— Днем пострелушки, ночью перепихушки? Типа пацаны всегда пацаны и все такое? Уверен, что вы там повеселились на славу.

— Ты лучше поспи, я тебя разбужу, когда приедешь домой, — слишком уж спокойно ответил Клет.

— Что, задел за живое?

— И не надейся.

Персел свернул с шоссе I-10, проехал по авеню Сент-Чарльз до Гарден-дистрикта и припарковался на подъездной аллее Вулси. Его внедорожник стоял на месте, накренившись на голый диск. На веранде горела лампа, и в ее лучах стояла девушка-азиатка в коротеньком платье.

— А вот и наша преданная Майли, — заметил пассажир Клета.

— Что ты сказал? — переспросил Персел.

— Моя сладкая молоденькая вьетнамочка. Они все очень преданны. А Майли милее и ароматнее их всех.

— Ее зовут Майли?

— Ну да. Вы что, ее знаете?

Клет не ответил. На мгновение перед его глазами возник образ молодой женщины, плавающей рядом с сампаном в волнах на краю Китайского моря.

Но та, что стояла на веранде, вовсе не была женщиной. Это была совсем молодая девушка, почти девочка, ее оголенные коричневые плечи казались теплыми на свету, а цветы на платье были полны жизни, как в тропическом саду.

— Это вы, мистер Ламонт? — спросила Майли. — Я беспокоилась. Вас так долго не было, а мне вы ничего не сказали.

— Видите, она предана своему господину, — проговорил Вулси, — французы обучили их хорошим манерам.

— Почему бы тебе не проявить уважение и не ответить на ее приветствие?

— Расстегните наручники.

— Я видел ее раньше, — заметил Клет, — она обслуживала Амиде Бруссара после его речи в Каджундоме в Лафайетте. Он еще отправил обратно повару стейк.

— Все верно. Видимо, вы еще тогда на нее глаз положили.

— Что она здесь делает?

— Амиде знал, что я ищу прислугу, и привез ее сюда. Я отдал ей коттедж позади дома. Похоже, она весьма довольна своей новой жизнью. А что, что-нибудь не так?

Клет отодвинул кресло «кадди» и вставил ключ в замок на запястье Вулси. Он чувствовал его луковое дыхание и запах сухого талька под мышками. Он сделал шаг назад, пока Вулси выбирался из машины. В полутьме губы Ламонта казались фиолетовыми, а в его глазах танцевали огоньки.

— Да, что-то не так, — отметил Клет, — ни тебе, ни ему нечего делать рядом с такой молодой девушкой.

— Да что же вас беспокоит, мистер Персел? Вам все еще снятся хрупкие девушки в цветах? Отстой, когда конец сухой, да? Вы говорили, что знали женщину по имени Майли. Она была вьетнамкой?

— Она была евразийкой.

— Ммм, два в одном. Как, должно быть, вкусно.

Морщинки у уголков глаз Клета расправились, но его глаза оставались бесстрастно зелеными и не показывали никаких эмоций.

— Я знаю пару женщин из одной религиозной организации, которые работают с беженцами. Они будут здесь завтра, чтобы побеседовать с девушкой и увезти ее в другое место, если она захочет.

— В чем же ваша настоящая цель, мистер Персел? История ваших взаимоотношений с женщинами всем известна. Ведь вы не можете отвести глаз от Майли, верно? Может, хотите уединиться с ней в коттедже? Она будет не против. Она прекрасно ублажила Амиде, а вчера я и сам ее попробовал. Весьма и весьма рекомендую.

— Думаю, мы квиты в отношении того, что Озон Эдди со своей подружкой сделали с твоим лицом, — сообщил Клет, — а это значит, что сейчас мы начинаем с чистого листа. Это тебя устраивает?

— Как скажете. Сейчас я отправлюсь домой, приму душ и вкусно поужинаю. После этого я отправлюсь в постель с Майли. Я это заслужил, и она это знает. Мы — колониальная империя, господин Персел, хотя вам это, кажется, неизвестно. Но от этого все только выигрывают. Доминирующая нация берет то, что ей нужно, а наши подданные счастливы теми подачками, которыми мы их балуем. Опять же, в выигрыше все.

— С чистого листа означает также и то, что нас ничего больше не сдерживает. Для тебя это не самые хорошие новости, мистер Вулси, — процедил Клет.

— Пора вам исчезнуть. Или я что-то упустил из виду? Постойте-ка, может, вы из тех, кто любит засаживать вторым номе ром по свежей смазке? Это можно устроить.

Клет шумно продул нос и вытер его тыльной стороной ладони.

— Честное слово, не хотел я этого делать.

— Делать чего?

— Я имею в виду прямо перед девчонкой. Это мне не нравится. Она, наверное, жалеет тебя и не понимает, что ты кусок дерьма, причем не по рождению, а по своему собственному сучьему выбору. Кстати, верни мне мою рубашку, — Клет на мгновение остановился, — знаешь, моя настоящая проблема в том, что я не могу никого сегодня сюда привезти, чтобы присмотреть за девчонкой, уже ночь как-никак. А это означает, что этот вопрос нам с тобой предстоит решить прямо здесь, у твоей милой веранды. Ты меня слышишь? Снимай мою рубашку. И не заставляй меня повторяться. Мне жаль, что я натравил на тебя Озона Эдди с его телкой. Этого никто не заслуживает, даже такая сволочь, как ты. По этому поводу у нас мир, так ведь? Я рад, что этот вопрос мы закрыли. А теперь гони мне мою рубаху, это не обсуждается. Вулси, ты начинаешь меня нервировать.

— Вы смешны, — прошипел Вулси.

— Я знаю, — ответил Клет, — но что поделать?

Он вложил всю силу плеча в удар, отправивший Вулси в бок его внедорожника. Клет подумал, что на этом все закончится, а потому поколебался и смягчил свой следующий удар. Но он недооценил Вулси — тот моментально выпрямился, увернулся от второго удара и поймал Клета на противоходе хуком в челюсть, после чего зажал его шею в клинче и начал наносить удары Перселу по ребрам и в область сердца, снова и снова, зажав его бедро между своих ног, удушая его как захватом, так и вонью своего тела.

— Ну как тебе, приятель? Каково это, получать по своей паршивой заднице от уродца? — прошипел он.

Клет резким движением ударил Вулси коленом в пах и увидел, как у того отпала нижняя челюсть, словно у рыбы, с размаху брошенной на твердый пол. Клет нанес ему удар в висок и поймал хуком в глаз, но Вулси все никак не падал. Он наклонил голову, выставив вперед левое плечо, как классический боец свободного стиля, и обрушил свой кулак в область сердца Клета, затем нанес еще один удар в то же место и сокрушительным хуком в голову чуть не оторвал моему другу ухо.

Клет сделал шаг назад, выпрямил торс на слегка согнутых ногах, блокировал следующий удар противника приподнятой левой рукой и вложил всю силу в хлесткий удар правой прямо ему в рот. Голова Вулси откинулась и ударилась о внедорожник, и он упал, как подкошенный, словно из-под него выдернули ноги.

Но ту силу, что стояла за яростью и насилием, кипящими в груди Клета Персела, было не так-то легко отключить. Как и со всеми его пристрастиями, будь то трава, колеса, бухло, азартные игры, кабриолеты, жареная пища, рок-н-ролл, музыка кантри или женщины, стонущие под его весом, словно это доставляло им особое удовольствие, жажда крови и дикий выброс энергии в битвах с монстрами, поджидающими его каждую ночь во снах, были наркотиком, которым он никогда не мог насытиться.

Он нанес Вулси удар ногой в голову, затем, схватившись для поддержки за зеркало и крышу внедорожника, изо всех сил опустил тяжелую ногу на его лицо, словно пытаясь втоптать его голову в гравий дорожки, вновь и вновь нанося удары, видя сквозь пелену на глазах, как стираются черты его лица и как брызги крови стекают струйками по двери машины. В это мгновение Клет ни на секунду не сомневался в том, что над его головой завис вертолет, нисходящие потоки воздуха от его винтов прижимают к земле цветы, ветви банановых деревьев, лопухи и каладиумы, растущие во дворе Вулси.

Затем пламя, охватившее его, сжалось до размеров яркой красной точки в сознании и погасло. На мгновение он оказался в полной, непроглядной темноте. Вибрирующие звуки вертолетных винтов над головой удалились в небо и исчезли. Он почувствовал резкую боль в груди, словно осколок стекла пробирался через ткани вокруг его легких. Его ладони пульсировали и казались слишком большими для его запястий, но он не понимал, где находится и что делает. Он несколько раз моргнул и увидел Вулси, лежащего у его ног, и девушку, стоявшую на веранде, дрожащуюот шока и страха.

Клет наклонился, сорвал свою рубашку с торса Вулси и бросил ее на грядку.

— Ну вот, — сказал он, пытаясь восстановить дыхание, — и этот вопрос мы решили. В следующий раз, когда я скажу тебе снять мою рубаху, лучше сразу снимай. Налицо отсутствие класса и взаимоуважения.

— О, сэр, зачем вы это сделали? — всплеснула руками девушка-вьетнамка.

— Есть у меня одна проблема, Майли. Терпеть не могу, когда парни вроде Вулси прикидываются американцами и говорят от имени нас всех. Ты милая девочка, и тебе не обязательно потакать этому извращенцу. Завтра к тебе приедут несколько милых дам. А пока что держись подальше от Вулси. Вот моя визитка. Если он хоть пальцем к тебе прикоснется или попытается заставить тебя делать то, чего ты не хочешь, позвони вот по этому мобильному номеру.

Он завел «кадди» и отправился вниз по Сент-Чарльз, кашляя кровью на руль и приборную панель. Трамвай, громыхая, катился рядом с ним, кондуктор с лицом скелета под черной лакированной фуражкой смотрел вдаль пустым взглядом из пустых глазниц, напоминающих темные, глубокие пещеры.

Глава 26

Гретхен Хоровитц никогда не любила утро. Праздные люди на побережье южной Флориды, может, и просыпались под пение птиц, морской бриз и солнечные блики на голубовато-зеленых волнах, но ей рассвет приносил лишь одну нескончаемую эмоцию — непреходящее ощущение утраты и личной вины, сопровождаемое несгибаемым убеждением в том, что она нечиста. Маленькой девочкой она усердно мылась с головы до ног мочалкой, пока вода в ванной не становилась серой и холодной, но так и не чувствовала себя чистой. После мытья она на коленях скребла ванну, снова и снова поливая фарфоровую поверхность водой, в страхе, что микробы, которые она с себя смыла, вновь повстречаются ей, когда придет время снова принимать ванну.

В средних классах школы она узнала, что есть и иные способы решать проблемы, с которыми не хотел связываться ни один детский психолог. Сразу после перерыва на обед первая кабинка в женском туалете была самым популярным местом для тех, кто желал обрести самых разнообразных фармацевтических друзей, зажигающих в мозгу свет, который горел в голове весь день независимо от погоды. Школьный день пролетал, словно размытое видение, словно белый шум на краю сонного сознания, прекращающийся со звонком в три часа пополудни. Будние вечера протекали сами собой, и ей не нужно было утруждаться мыслями, выходящими за пределы ее маленького мирка. Она воровала продукты из «Винн-Дикси» или сидела одна в пустом кинотеатре, торчала в публичной библиотеке или курила травку с футболистом из старших классов на заднем сиденье его автомобиля. Когда темнело, она забиралась под покрывало на своей кровати и старалась не слушать звуки оргазмов, которые ее мать имитировала со своими ухажерами. Это было нетрудно.

Но рассвет становился настоящим проклятием. Ощущения, сопровождавшие каждый восход солнца, нельзя было назвать болью, потому что они не имели острых краев. В действительности Гретхен просыпалась с чувством, больше всего похожим на кражу. Когда солнце приподнималось над горизонтом, ее чувства словно оставались в ловушке сна, а кожа при прикосновении казалась обескровленной и мертвой. Ее душа, если она у нее, конечно, имелась, была словно сделана из картона. Темнота постепенно покидала комнату, и ее глаза различали школьную форму, висящую на вешалке в шкафу, замечая отсутствие чего-либо ценного, а взгляд падал на расческу на прикроватной тумбочке, которая всегда выглядела нечистой. Гретхен ждала, пока солнечный цвет выжжет все тени из ее комнаты и каким-то непостижимым образом переопределит ее содержимое. Но она знала, что тени — это ее друзья и что предстоящий день не сулил ничего, кроме пылающих бликов, напоминающих ей разбитое зеркало. Она знала, что ее никто не любит, и тому есть причина: девочка по имени Гретхен Хоровитц была невидимой, и ни один человек на земле, включая футболиста-старшеклассника, препровождавшего ее руку себе на пах всякий раз, когда они оставались одни, не знал, кто она, откуда и чем зарабатывает на жизнь ее мать, и что делали с ней мужчины, которых боялись даже полицейские.

Гретхен Хоровитц принадлежало лишь имя на свидетельстве о рождении, и больше ничего. Ее детство не было детством и не поддавалось рациональному осмыслению. Та пуповина, что связывала ее с остальным человечеством, была разрезана и перевязана многие годы назад. Фантазии — это времяпрепровождение для дураков, заполненное лицами, она променяла бы их на воющие греческие маски, если бы ей довелось снова делать это. Утро — это лишь плохое время, и оно может пройти, если не позволить ему вонзить в тебя свои безжалостные крюки.

В девять утра во вторник Гретхен отправилась в Лафайетт и купила видеокамеру, микрофонную удочку, осветительный набор и стабилизатор для камеры. Затем она взяла обед на вынос в «Толстом Альберте» и отправилась в парк возле университета. Посреди деревьев в лучах солнца поблескивал мутноватый пруд, на поверхности которого дремали утки, неподалеку раскачивались детские качели, окруженные столиками для пикников, а в пересохших руслах ручьев между дубами в листве играли дети. В 11:16 утра Гретхен уселась за деревянный стол в лучах солнца и принялась за обед. Через сорок четыре минуты утро заканчивалось, и она могла пересечь эту полуденную черту.

Поначалу она не обратила особого внимания на семью, которая зашла в парк с улицы и присела за столик у пруда. Мужчина был загорелым, черноволосым, одетым в джинсы и рабочую обувь. У его жены было круглое крестьянское лицо, обрамленное дешевым голубым шарфом, а с плеча свисал ситцевый кот с ошейником на шее и поводком. На ее лице не было и тени косметики, и казалось, что она видит этот парк впервые. Внимание Гретхен привлек скорее ребенок. У него были светло-золотистые волосы, не сходящая с лица улыбка и алый румянец. Он пытался ходить, но постоянно падал, заливисто смеясь над своей неуклюжестью, снова вставал, ковылял по траве и вновь оказывался на земле.

Семья принесла с собой обед в бумажном пакете. Женщина разместила на газете банку чая со льдом и три бутерброда с арахисовым маслом и вареньем, разрезав два из них пополам, а третий на четыре части для ребенка. Она испачкалась вареньем, попыталась вытереть руки о бумажный пакет, но затем отказалась от этой идеи, сказала что-то своему мужу и направилась к туалету, шелестя листьями в тени дубов. Муж зевнул, положил голову на руку, зафиксировав пустой взгляд из-под полуприкрытых век на качелях, и спустя мгновение опустил голову и заснул. Гретхен посмотрела на часы. Был без восьми минут полдень.

Она доела обед и взглянула на университетский городок на противоположной стороне двухполосного шоссе, отделявшего его от парка. Со стороны спортивной площадки доносились звуки оркестра, репетировавшего какой-то марш. Солнце, пробивавшееся сквозь кроны дубов, было таким же ослепительно желтым, как и качели, и его свет на мгновение ослепил ее. Гретхен обернулась и бросила взгляд на столик, где сидел мужчина и его маленький сын. Ребенок исчез.

Гретхен резко встала со скамейки. Мать ребенка еще не вернулась из туалета, а ее муж спал крепким сном. Холодный ветер дул сильными порывами, поверхность пруда подернулась рябью в лучах солнца. Утки копошились в камыше у берега, жадно поглощая хлебные корки, окруженные пеной, бумажными стаканчиками и прочим мусором. За дощатым столом, где сидел отец ребенка, Гретхен разглядела малыша, неуклюже приближающегося к кромке воды вниз по насыпи у пруда. Девушка бросилась за ним, и в следующее мгновение он упал.

Ребенок покатился через голову по направлению к воде, его застегнутая на молнию курточка мгновенно покрылась грязью, а на лице застыло выражение ужаса. Гретхен бросилась вниз по берегу за ним, пытаясь не потерять равновесие на скользком пологом берегу. Она бежала так быстро, что влетела в воду перед мальчишкой, обдав его тысячей капель и схватив его на руки за секунду до падения в воду. Она прижала его к себе, поднялась вверх по насыпи и посмотрела в застывшее от ужаса лицо его матери и отсутствующий взгляд отца, который только что поднял голову со стола.

— О боже мой, я заснул, — выговорил он и посмотрел на жену, — я заснул, случайно.

Женщина взяла ребенка на руки.

— Спасибо! — сказала она.

— Да не за что, — бросила Гретхен.

Мать покачала ребенка на груди.

— Пойдем, поиграй со своим котиком, — сказала она, — и не плачь. Теперь все в порядке. Но ты плохо себя вел. Никогда не ходи к воде, хорошо?

— Он не вел себя плохо, — заметила Гретхен.

— Он знает, что я хочу сказать. Ему не стоит быть у воды, так как он может заболеть, — ответила мать, — вот что я ему говорю. Его отец совсем не спит.

— Почему? — спросила Гретхен.

— Потому что он сейчас работает на лодочной станции, и у него не было работы со дня разлива, — ответила женщина, — он не может спать по ночам. Постоянно беспокоится. Но это потому, что он хороший человек.

— Выпейте чаю, — пригласил Гретхен отец мальчика. Его ногти были покрыты характерными для плотников синяками, фиолетовыми и глубокими, до самых заусениц, — если бы не вы, мне страшно подумать, что могло бы произойти.

— Ничего не произошло, это главное, — ответила Гретхен.

Он посмотрел в никуда, его глаза были пусты, словно он наблюдал за событием, за которое не было бы прощения, если бы он позволил ему произойти.

— Как долго я спал?

— Недолго. Не вините себя, — сказала Гретхен, — ваш малыш в порядке.

— Он наш единственный ребенок. Моя жена больше не может иметь детей.

— Где ваша машина? — спросила Гретхен.

— Мы ее продали. А сюда приехали на автобусе, — ответила мать.

— Знаете что? — сказала Гретхен. — Я хотела бы заснять вас на видео. Можно? Я снимаю фильм.

Мать застенчиво взглянула на нее, словно Гретхен подшучивала над ней.

— Как в Голливуде, что ли?

— Я снимаю документальный фильм о музыкальном ревю 1940 годов в Новой Иберии, — она видела, что ни тот, ни другой не понимали, о чем она говорит, — я сейчас достану свою камеру, а после того, как вы пообедаете, я отвезу вас домой.

— Вам вовсе необязательно это делать, — возразил мужчина.

Был без двух минут полдень. Те чувства, которые Гретхен испытывала все утро, испарились, но их исчезновение не было связано со временем суток. Она достала из пикапа свою камеру, поймав в объектив мужчину, женщину и ребенка, и затем показала им запись.

— Видите? Вы замечательная семья, — сказала Гретхен.

— Не для съемки я одета, — пожаловалась женщина.

— Я думаю, что все вы просто прекрасны, — возразила Гретхен.

Мужчина с женщиной смутились и переглянулись.

— Спасибо вам за то, что вы сделали, — сказал мужчина.

Гретхен поймала себя на чувстве, которое не могла понять. Она не знала даже, как зовут эту семью, но и не хотела спрашивать их об этом.

— У вас очень милый малыш, — сказала она.

— Да, вот увидите, однажды он станет очень особенным человеком, — гордо ответила мать.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — кивнула Гретхен.

— Вы милая и приятная девушка, — добавила ее новая знакомая.

«И ты тоже, — подумала Гретхен, — и твой муж — приятный человек, а у твоего малыша самая светлая улыбка на свете».

Она так подумала, но ничего не сказала, и не попыталась лишить мужчину и женщину остатков их достоинства, предложив им денег, когда везла их к дому в бедном квартале Лафайетта. Внутри она чувствовала необъяснимую чистоту, а опасения, связанные с восходом солнца, и страх перед собственными воспоминаниями казались глупостями, не стоящими и двух секунд ее времени.

Или она обманывала себя?

Гретхен не могла сказать точно. Но что-то кардинальным образом изменилось в ее жизни, хотя она и не знала почему.

Во вторник после обеда Дэн Магелли позвонил мне в управление.

— Где Персел? — рявкнул он.

— Давненько не видел его. Что за дела? — спросил я.

— Вчера вечером кто-то выбил дерьмо из парня по имени Ламонт Вулси. Знаешь такого?

— Альбинос, разговаривающий, как Элмер Фадд?

— Он потерял несколько зубов, так что сложно сказать, как он сейчас разговаривает. Но его лицо выглядит так, как будто его переехали машиной. Он говорит, что не знает, кто напал на него и почему. Соседи же сообщили, что это сделал парень на кабриолете «Кадиллак». Парень в шляпе с узкими полями. Никого тебе не напоминает?

— Если я тебя правильно понял, заявление в полицию Вулси не написал.

— Это не означает, что Персел может приезжать в Новый Орлеан и вытирать ноги о лица людей, когда ему заблагорассудится.

— Что-нибудь еще? — спросил я.

— Да, кто-то похитил Озона Эдди Мутона и его сотрудницу из солярия Эдди. И знаешь что? Люди, которые видели, как Персел топтал альбиноса, говорят, что ранее тем же днем у дома альбиноса ошивался парень с оранжевыми волосами. Неужто совпадение?

— Вулси замешан как минимум в одном убийстве, Дэн. Пробей его по базам, ты ничего не найдешь. Ты многих богатеев знаешь, на которых в компьютере ничего нет?

— Послушай меня, Дэйв. Если Озона Эдди и его сотрудницу найдут в болоте, Клет Персел отправится за решетку как свидетель, и в этот раз, поверь мне, он оттуда не выберется. Кстати, увидишь своего приятеля, скажи ему, что девушка-вьетнамка пережила шок от увиденного.

— Какая еще вьетнамка?

— Она работает на Вулси. Или работала. Какие-то дамы из благотворительной организации забрали ее сегодня утром. Ее зовут Майли или что-то в этом роде.

— Так звали девушку Клета во Вьетнаме.

— Не вижу связи, — сказал Дэн.

— Она была евразийкой, живущей на сампане. Клет хотел жениться на ней, но вьетконговцы ее убили.

В трубке воцарилась тишина.

— Ты еще там? — спросил я.

— Этого про Персела я не знал. Думаешь, Вулси связан со спецслужбами?

— Я думаю, что у него связи с какими-то корпорациями, — ответил я, — может быть, с буровой компанией. Не исключено, что все это связано с тем разливом нефти.

— Смотри, чтобы Персела не было в городе. А я посмотрю, что смогу нарыть на этого Вулси. Что такому отморозку, как Озон Эдди, делать у дома Вулси?

У меня не было ответа на этот вопрос. Дэн был хорошим парнем, соблюдавшим правила и верящим в эту поломанную систему, а потому он вряд ли когда-нибудь получит признание за то, каким героическим, стойким и достойным полицейским он является. Но размышления о моральных качествах Дэна не помогут мне решить еще одну проблему, которая только что появилась на горизонте. Хелен Суле только что вернулась из Шривпорта, где она практически неустанно ухаживала за своей больной сводной сестрой. Я открыл дверь ее кабинета и заглянул внутрь.

— Рад, что ты вернулась, — сказал я.

Она стояла у своего стола.

— Мне нужны все твои записи по убийству Джессе Лебуфа, — сообщила она.

— Сомневаюсь, что они будут тебе полезны, — честно ответил я.

Я видел огоньки нетерпеливости и раздражения в ее глазах.

— Кто твой основной подозреваемый, Дэйв?

— Гретхен Хоровитц.

— Хладнокровная казнь?

— Нет, она остановила изнасилование и, возможно, убийство. По мне, так Джессе получил по заслугам.

— Ты опросил Хоровитц?

— Да, но без толку. Вот что интересно. Перед смертью Джессе что-то сказал убийце по-французски. Катин Сегура слышала это, но она не знает этого языка.

— Катин не догадывается, кем был стрелок?

— Лучше спроси у нее.

— Я спрашиваю тебя.

— Ущерб, который нанес ей Джессе, не поддается описанию.

— А где Катин сейчас?

— Дома с детьми. Хочешь, чтобы я позвонил ей и попросил ее приехать?

Я видел, что Хелен задумалась.

— Нет, — ответила она, — я навещу ее дома. Нет никаких улик или свидетелей, указывающих на Хоровитц?

— Ноль.

— Я проходила мимо твоей двери, когда ты разговаривал по телефону. Ты не с Дэном Магелли говорил?

— Да, с ним.

— И что?

— Возможно, Клет отметелил парня по имени Ламонт Вулси в Гарден Дистрикт вчера вечером.

— Я просто не могу в это поверить.

— Все так, как оно есть, Хелен.

— Не говори мне об этом, — произнесла она, повернувшись ко мне спиной, руки в боки, нервно поигрывая мышцами.

— Хелен…

— Ничего больше не говори. Просто уходи. Сейчас. Не потом. Прямо сейчас, — бросила напоследок Хелен.

После работы я отправился к Клету в коттедж. Воздух был полон влаги, небо приняло оттенок цвета спелой сливы, а на дальнем конце канала горели кучи листьев, раздуваемых ветром в облака горящего пепла, напоминающего светлячков. Мне не хотелось мириться с приходом зимы в преддверии заморозков, которые вот уже скоро покроют изморозью деревья и тростниковые поля, уже похожие на многодневную щетину. Еще больше меня беспокоил тот факт, что зацикливание на теме смены времен года у любого человека может превратить сердце в кусок льда.

Босой Клет, одетый в измятые слаксы и майку, смотрел новости по телевизору, восседая в своем любимом глубоком кресле. Он налил себе виски в бокал и добавил яичного ликера на три дюйма из картонной коробки. На полу возле его ног находилось мусорное ведро, а в пространстве между бедром и креслом торчал рулон туалетной бумаги.

— Возьми себе банку «Диет Дока», — посоветовал он, едва глянув в мою сторону.

— Не хочу я никакого «Диет Дока».

— Тяжелый день?

— Да не особо. К чему тебе туалетная бумага?

— Что-то говорит мне, что Хелен вышла на работу.

— Проблема не в Хелен. Звонил Магелли. Он говорит, что ты надрал задницу Ламонту Вулси.

— Вулси на меня настучал?

— Нет, соседи видели, как ты вытанцовывал на его физиономии.

— Все немного вышло из-под контроля. Магелли ничего не говорил про Озона Эдди Мутона и телку по имени Конни?

— Он сказал, что Эдди и его сотрудницу похитили.

— Все еще хуже. По пятичасовым новостям показывали репортаж про пару тел, обнаруженных в багажнике сожженной машины в округе Святого Бернарда. Одна из жертв была женщиной, второе тело принадлежало мужчине. Их пока не опознали, но, приятель, в этот раз я облажался по полной.

— Может, это не они?

— Такой конец? Даже засранцы Джиакано так не убивали. Это Вулси. — Клет закашлялся, отмотал туалетной бумаги и поднес ее ко рту. Затем он сжал бумагу в кулаке, бросил в мусорное ведро и отпил яичного ликера с бренди из бокала. Я сел на кровать и пододвинул к себе мусорное ведро.

— Ты кашляешь кровью? — спросил я.

— Нет, у меня, блин, носовое кровотечение.

— И как долго это уже продолжается?

— Вулси не сразу отрубился. Пару раз он здорово меня задел. Я в порядке.

— Я отвезу тебя в «Иберия Дженерал».

— Нет, никуда ты меня не отвезешь. Что бы там ни было в моей груди, там и останется. Послушай, Дэйв. На определенном этапе своей жизни ты просто начинаешь принимать последствия принятых решений, и поступаешь так, как считаешь нужным. Я не позволю кому-либо резать меня, запихивать трубки мне в горло или вводить радий мне в вену. Если я прямо здесь откинусь с яичным ликером и «Хеннесси» в руке, значит, так тому и быть.

— Да, больницы — это зло, а яичный ликер и бухло — это добро. Ты хоть представляешь, насколько глупо это звучит?

— Я только так и умею думать.

— Это не смешно.

Клет поднялся из кресла, достал из шкафа багряную шелковую рубашку с длинным рукавом, сел на кровать и начал натягивать носки.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Приглашаю тебя, Молли и Алафер на ужин. Дэйв, надо получать удовольствие от каждого дня. Ведь следующего уже может и не быть.

— Не нравится мне, когда ты так говоришь.

— Дружище, наше время медленно, но верно подходит к концу. Я говорю обо всем этом дерьме с Дюпре, Вулси, мошенником-проповедником, Вариной и хрен его знает, с кем там еще они путаются. Посмотри, что они сделали с Озоном Эдди и его телкой. Они ненавидят нас. Гретхен отделала Дюпре полицейской дубинкой. Мы с самого начала тыкаем их мордой в их же дерьмо. Поквитаться с нами для них — вопрос времени. Помнишь те локоны, которые старикан держит в своем кабинете?

— Клет, ты говоришь прописные истины.

— Ты не слышишь меня, Дэйв. И Хелен не слышит. Она мыслит как администратор. Администраторы не верят в заговоры. Если бы они в них верили, им пришлось бы бросить свою работу. В этом-то и проблема. А мы в это время ждем, пока нам всадят пулю в затылок, а может, что и похуже.

— Так что ты предлагаешь?

Клет ответил не сразу. Он налил еще бренди в стакан, размешал содержимое, наблюдая, как яичный ликер приобретает коричневый цвет, и затем выпил его.

— Выжечь их.

— Ты и я? Как Белая лига, что ли?

— Дэйв, они убьют нас.

— Нет, не убьют.

— Они почти добились своего в той перестрелке у канала. Мне через ночь все это снится. И знаешь, что в моем сне хуже всего? Мы должны были там погибнуть. Тот колесный пароход был настоящим, и мы оба должны были быть на его борту. А тот сукин сын все еще поджидает нас в тумане. Но в этот раз они заберут всех нас. Тебя, меня, Алафер, Молли, Гретхен, всех. Вот что я вижу в своем сне.

Я почувствовал, как холодок пробежал у меня по спине. Я оглянулся, думая, что ветер распахнул дверь, но дверь была закрыта.

— Ты в порядке? — спросил Клет.

Нет, я был не в порядке, как и он. И я не мог понять, как все исправить. В эту минуту я не знал, что именно Гретхен и Алафер, а с ними и Ти Джоли было суждено дописать пятый акт этой луизианской трагедии на берегах Байю-Тек.

Гретхен арендовала коттедж в маленьком тенистом городке под названием Бруссар, расположенном на старом двухполосном шоссе на полпути между Новой Иберией и Лафайеттом. В среду утром она выглянула из окна и стала свидетелем сцены, в реальности которой она поначалу усомнилась. По другую сторону улицы Пьер Дюпре с ребенком входил через боковую дверь в здание католической церкви. Ребенку было от силы восемь или девять лет, его ноги были закованы в ортопедические скобы. Гретхен вышла на веранду с чашкой кофе, села на ступеньках и принялась наблюдать за церковью. Через несколько минут Дюпре с мальчиком вышел на улицу. Он отвел ребенка на детскую площадку, где усадил на качели и принялся раскачивать. Дюпре, похоже, никого вокруг себя не замечал и не понимал, что за ним наблюдают.

Спустя десять минут Пьер пристегнул ребенка на переднем сиденье своего «Хаммера», а Гретхен поставила на пол чашку с кофе, вышла на улицу и оперлась рукой на дуб, затенявший лужайку перед коттеджем. Дюпре вновь не заметил ее. Он отъехал и направился к единственному в городе светофору. Затем его лицо мелькнуло в зеркале заднего вида, и секунду спустя, зажглись стоп-сигналы его внедорожника. Он развернулся на заправке у перекрестка и поехал назад по направлению к Гретхен и припарковался на подъездной аллее в тени дуба.

— Я не сразу вас узнал, — проговорил он.

— А что, я так изменилась? — спросила она, не меняя позы.

— Если вы не хотите говорить со мной, мисс Хоровитц, я вас пойму. Но я хотел бы, чтобы вы знали, что я не держу на вас зла.

— Что-то с трудом верится.

— Наверное, я недостаточно убедителен.

Мальчик поглядывал на нее с пассажирского сиденья, его голова едва доставала до проема окна. Гретхен подмигнула ему.

— Это Гас. Он мой маленький друг в «Больших братьях»,[82] — сказал Пьер.

— И давно там?

— Совсем недавно. Регистрировал Гаса в католической школе. Я открываю стипендиальный фонд.

Гретхен кивнула и заправила рубашку в джинсы большими пальцами рук.

— Как дела, Гас? — спросила она.

— Хорошо, — ответил мальчик. У него была неровная стрижка ежиком и глаза, напоминающие узкие щелки, как будто его лицо не полностью сформировалось.

— Я виню себя за то, что произошло в том ресторане в Новом Орлеане, — сказал Пьер, — я влез в дела, которые имели последствия, и не смог этого предугадать. Это моя вина, не ваша. Я думаю, что вы уникальная женщина, мисс Хоровитц. Мне хотелось бы узнать вас поближе.

— Ты это серьезно?

— Нечасто встречаешь роту десантников в обличье хрупкой девушки, — Дюпре смотрел ей прямо в глаза, — по крайней мере, подумайте об этом. Что вам терять? Вы уже продемонстрировали, на что способны, если парень начинает вести себя неадекватно.

«Что-то в нем изменилось», — подумала она, хотя и не могла сказать что. Может быть, это его волосы. Они выглядели свежевымытыми и высушенными феном. Или это его глаза? Гретхен не видела в них презрения и надменности. Помимо всего этого он выглядел поистине счастливым.

— Мистер Дюпре хорошо к тебе относится, Гас? — спросила она у мальчика.

— Мы ездили на карнавал в Лафайетт. И в зоопарк тоже ездили, — довольно ответил Гас.

— Так как насчет? — спросил Дюпре.

— Насчет чего? — ответила она.

— Пообедать с нами. С Гасом. После этого я отвезу его обратно домой. Замечательный сегодня денек, — его взгляд опять задержался на лице девушки, его глаза были теплыми и, казалось, не имели и тени вероломства, — вы никогда не позировали в качестве модели?

— Конечно, позировала, рекламировала стероиды на мотоцикле.

— Прекратите, — сказал он.

Пьер ждал, что она заговорит, но Гретхен молчала и праздно рассматривала улицу, подбородок слегка приподнят, пульс словно птица трепыхался в горле.

— Я бы очень хотел увидеть вас на холсте, — сказал он, — ну давайте же, пообедаем и поговорим об этом. Я, конечно, не Джаспер Джонс,[83] но то, что я делаю, я делаю неплохо.

— Извините, ничего не выйдет, — ответила Гретхен.

— Я разочарован. Но не забывайте обо мне, хорошо? Вы та еще штучка, мисс Хоровитц.

Ее лицо и ладони покалывало, когда она провожала взглядом его «Хаммер», ослепительно горящий желтой краской на солнце. «Черт возьми, — подумала Гретхен. — Черт возьми».

Глава 27

После ужина в среду вечером зазвонил мобильный телефон Алафер. Это была Гретхен Хоровитц.

— Прокатишься со мной? — предложила она.

Алафер закрыла глаза и подумала, как же спрятать нежелание, которое она чувствовала в груди.

— Сейчас?

— Мне нужен твой совет.

— О чем?

— Я не хотела бы говорить об этом по телефону.

— Я собиралась через пару минут отправиться на прогулку.

— Твой отец не хочет, чтобы ты общалась со мной?

— Это создает для него некоторый конфликт, Гретхен, будем реалистами.

— Я накупила кучу съемочного оборудования, собираюсь снять документалку о музыкальном ревю 40-х годов.

— Но ведь ты же не поэтому звонишь.

— Я припаркуюсь на разводном посту на Берк-стрит. Если у тебя нет желания со мной болтать, не беспокойся.

— Гретхен…

Спустя несколько минут Алафер уже была рядом с «Шэдоус» и старым кирпичным зданием, где раньше располагался офис агента по продажам «Бьюиков», а теперь находилась юридическая контора. Она повернула вверх по улице, ведущей к разводному мосту, и увидела обрубленный пикап Гретхен, припаркованный на углу. Открытый двигатель мерцал в полутьме. Гретхен вышла на тротуар.

— Спасибо, что пришла, — сказала она.

— Что стряслось? — спросила Алафер.

— Кое-что сегодня произошло, и у меня до сих пор смешанные чувства. Выпить не хочешь?

— Нет. Говори.

— Я видела, как Пьер Дюпре привез мальчика-инвалида в католическую церковь в Бруссаре этим утром. Он заметил меня и остановился у моего коттеджа. И пригласил меня на обед.

Из-под моста появился катер, загруженный праздными гуляками, и проплыл мимо старого монастыря и больницы по ту сторону канала. Пассажиры держали в руках воздушные шары и улыбались, выражения их лиц казались слишком броскими и сюрреалистичными среди воздушных шаров.

— Ты ничего не скажешь? — спросила Гретхен.

— Ты поехала с ним?

— Нет.

— Думаю, это было мудрое решение, — сказала Алафер.

Гретхен сложила руки на груди и посмотрела на людей, ужинавших и выпивавших во дворе за «Клементиной». В сумерках ярко выделялись белые скатерти и свечи, трепыхавшиеся в стеклянных подсвечниках и отбрасывающие длинные тени на заросли бананов, растущих вдоль стен ресторана.

— Я позвонила в церковь, — продолжила Гретхен, — Пьер…

— Пьер?

— Его так зовут, разве нет? Он не только оплатил обучение мальчишки, но и открыл стипендиальный фонд.

— Не иди на поводу у этого парня, посоветовала Алафер.

— Он никак не мог знать, что я увижу его в церкви с мальчонкой.

— Я думаю, Гретхен, что с тобой происходит нечто иное. У тебя возникают разные мысли касательно твоей собственной жизни, и ты хочешь верить в то, что грехи людей могут быть искуплены. Пьер Дюпре нехороший человек.

— Откуда ты берешь все эти знания о том, что происходит в головах других людей?

— Иногда и мне хочется во что-то верить по причинам, которые я не хочу признавать, — ответила Алафер.

— Ведь ты говоришь обо мне, не так ли? Только не надо этого психобреда про двенадцать шагов со мной, ладно?

— Если ты хочешь с ним пообедать, вперед, — выпалила Алафер.

Лицо Гретхен горело, ее взгляд бегал между каналом и ужинающими гуляками во дворе, казалось, не видя их.

— Я думала, что ты мой друг. Я пришла к тебе за советом, мне ничего больше не нужно.

— Некоторым людям приходится сильно стараться, чтобы быть засранцами. Но к Пьеру Дюпре это не относится. У него это врожденное.

— Тогда объясни мне, откуда он знал, что я увижу его с мальчишкой-инвалидом?

— Он боится тебя. Он знает, что произошло с Джессе Лебуфом. Он не хочет оказаться в ванной с пулей в груди.

— Ты говоришь, что это я убила Лебуфа? Ты знаешь это наверняка?

— Нет, я ничего уже не знаю. Да и не хочу знать.

— Это трусливая позиция.

— А какая еще у меня может быть позиция? Ты просишь совета, а затем сама начинаешь с ним спорить.

— Ревю 40-х уже в эти выходные. Я думала, ты будешь там со мной.

— Я хотела бы заняться своим новым романом.

— Ты и Клет — единственные люди, которых я когда-либо считала своими друзьями.

— Я думаю, что Пьер Дюпре сделает тебе больно. Ты не честна сама с собой. Ты собираешься позволить плохому человеку воспользоваться тобой. Самое отвратительное, что мы можем с собой сделать, так это позволить другим людям причинить нам боль. А чувство стыда никогда не исчезнет.

— Хочешь сказать что-нибудь еще?

— Да. Похоже, будет дождь.

Взгляд Гретхен замер, ее лицо горело и светилось в лучах заката.

— Я не буду тебе больше звонить, — наконец сказала она, — я сейчас очень зла, и мне в голову лезут мысли, которые мне совсем не нравятся.

Тем же вечером к Перселу наведался посетитель, которого он никак не ожидал увидеть. Когда он открыл дверь своего коттеджа, ему пришлось посмотреть сверху вниз, чтобы разглядеть ее лицо. Двумя прихватками она держала в руках кастрюлю супа.

— Что-то многовато я налила, через край переливается. Где я могу это поставить? — спросила она.

Не дожидаясь ответа, она прошла мимо него и зашла в дом. Это была Джули Ардуан, летчица, доставившая его на остров к юго-востоку от Чанделер. Она поставила тяжелую кастрюлю на плиту и повернулась.

— Дэйв сказал, что ты заболел. Вот я и решила на свой страх и риск, — сообщила она.

— Дэйв преувеличивает, просто носовое кровотечение, — буркнул Клет.

— Могу я присесть?

— Да, мадам, прощу прощения, — сконфузился Клет, выдвигая стул из-под столика.

— Никакая я не мадам, — возразила Джули.

— Может, пива? Или чего покрепче?

Она оглядела бардак, в котором перманентно находилась комната моего друга. Джули была накрашена, одета в джинсы и расшитую блузку с короткими рукавами, на которой переливались капельки дождя. Ее волосы были влажными и блестели на свету.

— Я здесь по другой причине.

— Да? — вымолвил Клет.

— Я знаю, что вы с Дэйвом не поладили там, на острове. Но он очень высокого мнения о тебе. Он бы сделал для тебя все, что угодно. Просто решила, что неплохо бы тебе об этом знать.

— То есть ты пришла сюда, несмотря на дождь, чтобы сказать мне об этом?

— Ты думаешь, что я лезу не в свое дело, или что-то в этом роде?

— Вовсе нет, я подумал, как это любезно с твоей стороны. Прости за беспорядок. Я как раз начал уборку, когда ты постучала, — Клет поднял мусорное ведро, открыл шкафчик под раковиной и спрятал туда ведро.

Она взглянула на плащ и шляпу, лежавшие на его кровати.

— Ты собирался уходить?

— Собирался перегнать свою лодку с Ист-Кот-Бланш-Бэй, но это не срочно. Так что там Дэйв тебе наплел?

— Просто сказал, что ты болен и что он беспокоится за тебя.

— Он вот так просто взял и сказал?

— Не совсем, я спросила у него, как у тебя дела.

— Неужто?

— Суп попробуешь?

Клет сел напротив Джули.

— Я совсем недавно поел. Давай-ка я достану тебе банку «Доктора Пеппера». У меня всегда есть пара холодных баночек для Дэйва.

— Мне скоро пора домой. Ты сделал кое-что на том острове, и я думаю, что это было крайне необычно.

— Что же?

— Та девчонка-хиппи, Сибил. Она приготовила для вас сэндвичи, но вы их забыли. И ты вернулся за сэндвичами, чтобы не обидеть ее.

— Да ладно, ничего тут такого нет.

— Вот поэтому я и спросила у Дэйва, как у тебя дела. Про некоторых людей спрашиваешь, про других нет. Тебе со мной некомфортно?

— Нет, — ответил Клет, слегка кашлянул в кулак и опустил руку под стол.

— Но ты выглядишь так, как будто это так.

Персел оглянулся, словно надеясь найти в комнате нужные слова.

— Я неуклюжий и неудобный парень. Я вечно все порчу. У меня плохая история личных взаимоотношений.

— Ты мою историю проверь. В первый раз я выскочила замуж, когда мне было шестнадцать. Мой муж играл с Джерри Ли Льюисом. Это тебе о чем-нибудь говорит?

— Я уже доживаю оставшиеся мне годы. Боюсь становиться на весы в ванной, чтобы опять их не сломать. Мой врач говорит, что в моей системе достаточно холестерина, чтобы наглухо закупорить водосток.

— А я думаю, что ты выглядишь вполне нормально.

— Мне очень понравилось, как ты водишь самолет.

— Слышал такую шутку: дайте мне обезьяну и три банана, и будет вам пилот, — улыбнулась Джули.

— Все не так просто, уж я-то знаю. Я служил в разведроте, учился пилотировать вертолет и узнал достаточно, чтобы не дать самолету с фиксированным крылом упасть, если пилота ранят. — Джули не ответила, и он добавил: — Тебе что, нравится тусить с престарелыми мужланами?

— Ты не престарелый.

— Расскажи об этом моей печени.

— Я слышала, что у тебя с Вариной Лебуф вроде как что-то было.

— И где же ты об этом слышала?

— Мы живем в маленьком городе.

— Мы говорим о прошлом. Что бы там плохого из этого ни вышло, это моя вина, не ее. Твой муж покончил жизнь самоубийством, мисс Джули?

— Я тебе не «мисс». И мы не на плантации. С чего это ты спрашиваешь о моем муже?

— Потому что тяжело, должно быть, терять кого-то таким вот образом. Иногда люди тянутся к кому попало, лишь бы он был свободным, и не думают о том, что из этого выйдет. У меня список приключений будет подлиннее, чем у большинства уголовников. В свое время я грохнул федерального информатора. Другим парням на службе у правительства я не нравлюсь потому, что воевал на стороне левых в Эль-Сальвадоре.

— Кому какое дело до этого?

— Правительству не все равно.

— А мне плевать, — отрезала Джули.

— Дэйв сообщил, что ты прямолинейная и несгибаемая. Из его уст это высшая похвала.

— Надеюсь, тебе понравится суп.

— Послушай, не уходи, — попросил Клет.

— Позаботься о себе. Присматривай за своим холестерином и позвони, если еще откопаешь внутри себя старый добрый рок-н-ролл.

Джули открыла дверь и вышла наружу, пробираясь сквозь лужи на пути к своей машине. Клет пошел за ней, не обращая внимания на дождь.

— Послушай, мне же тебе кастрюлю вернуть надо будет. Где ты живешь? — спросил Персел.

Джули опустила окно и широко улыбнулась, как будто этот вопрос ее абсолютно не волновал, и уехала.

«Если она хотела, чтобы я проглотил наживку, то это у нее прекрасно получилось», — подумал Клет.

Поступки Клета Персела в оставшуюся часть ночи и в ранние часы следующего дня вряд ли можно было назвать рациональными. Он вел себя странно даже в собственных глазах, причем это никоим образом не было связано с визитом Джули Ардуан в его коттедж, его пристрастиями или же непреходящей потребностью увидеть одобрение в глазах своего отца. Мысли, беспокоившие Клета большую часть его жизни, испарились, и их место заняла твердая вера в то, что каждое движение длинной стрелки на его наручных часах невосполнимо отнимало то время, которое у него все еще оставалось на поверхности земли.

Он знал, что смерть может принять разные формы, каждая из которых плоха по своей сути. Люди, сомневающиеся в этом, никогда не чувствовали запах полевого морга в тропической стране, когда бензиновые рефрижераторы выходят из строя. Они никогда не лежали в канаве рядом с чернокожим морпехом, тщетно пытающимся руками удержать кишки, вываливающиеся из распоротого живота. Они никогда не слышали, как взрослый мужчина сквозь слезы зовет свою мать в санитарной палатке батальона. Смерть выдавливает дыхание из твоей груди и свет из твоих глаз. Смерть не может быть ни доброй, ни милосердной — она живет в простынях, пристающих к телу, живет в мусорных корзинах, наполненных окровавленными бинтами, и в пустых глазах персонала «Скорой помощи», которые сорок восемь часов работали без сна во время урагана «Катрина». Она вторгается в твои сны, смеется над восходом солнца и стоит рядом с твоим отражением в зеркале. Ни секс, ни бухло, ни наркота не дают тебе отсрочки. Когда живешь в непосредственной близости от смерти, даже полуденный сон наполнен уголками и осколками стекла, и даже малейший звук заставляет щеку дергаться, как туго натянутая резиновая лента.

Как только ты понимаешь, что великая тень — твой постоянный компаньон, в твоей жизни происходит изменение, которым ты, впрочем, ни с кем не делишься. Иногда ты ускоряешь шаг, идя сквозь лес поздней осенью; иногда расплывчатые фигуры возникают на краешках твоего бокового зрения, а их голоса столь же мягки, сколь и опавшая листва, и они умоляют тебя остановиться и отдохнуть с ними немного. И как только тебе кажется, что ты разгадал все их приемы, ты осознаешь ту шутку, что сыграла с тобой смерть. Пока ты пытался избежать естественной смены времен года, ты позволил злым людям украсть у тебя самое ценное, завлечь тебя в придуманный ими крестовый поход, забрав тебя от людей, которых ты любил, лишив тебя выбора, по праву принадлежавшего тебе, оторвав тебя безо всякого предупреждения от храма по имени Жизнь, данного тебе при рождении.

Именно подобные рассуждения крылись за спокойствием умных зеленых глаз Клета, и именно они наделяли его храбростью. Он видел истину и никогда не пытался переложить ее бремя на плечи окружающих.

Сквозь дождь он повел свой «кадди» к лодочной станции на Ист-Кот-Бланш-Бэй, где держал свою восемнадцатифутовую лодку с мотором «Эвинруд» мощностью в семьдесят пять лошадей. Он зашел под навес из тонкого железа, отвязал лодку от причального столба, лебедками поднял ее на трейлер и прицепил его к своему автомобилю. По заливу косами гулял дождь, а ветви эвкалиптов вдоль побережья почти распластались на ветру. Клет наполнил два пластиковых бака по пять галлонов каждый бензином и погрузил их в лодку. Затем открыл стальной шкафчик, арендованный у владельца станции, достал два сигнальных факела, саперную лопатку, охотничий нож в ножнах на кожаном ремне, военный фонарик, «АК-47», переделанный под полуавтомат, и винтовку «Спрингфилд» с оптическим прицелом, обильно смазанную и завернутую в холщевый мешок. Не выходя из-под навеса, он достал винтовку из мешка, оттянул затвор, проверив большим пальцем маслянистую пустоту патронника, затем закрыл затвор, вытер излишки смазки со ствола и стальных поверхностей винтовки, положил в мешок коробку патронов калибра 30 06 и, наконец, сложил амуницию в багажник «кадди».

В 4:14 он спустил лодку на воду Байю-Тек и, не включая огней, отправился вниз по течению по направлению к заднему периметру плантации Кру ду Суд. Дождь прекратился, вышла луна, и вскоре Клет увидел фонарь, тускло горевший во влажном воздухе на столбе на заднем дворе дома. При каждом порыве ветра двор наполнялся двигающимися тенями и мириадами дождевых капель, срывающихся с деревьев и вспыхивающих в свете фонаря, словно хрусталь. Персел заглушил двигатель, и лодка тихо поплыла по инерции через мелководье, мимо кипарисов, дубов и затопленного тростника, растущего на границе собственности Дюпре. Он опустил якорь за борт и подождал, пока веревка песком проструится через его ладонь, а якорь застрянет в глине, натянув веревку, развернет лодку кормой вверх по течению и оставит ее тихо покачиваться на волнах.

Кто-то включил свет в кухне. Клет достал «Спрингфилд» из холщового мешка, открыл затвор и начал наполнять магазин патронами с мягкими пулями, проталкивая их большим пальцем. Закончив, он дослал патрон в патронник, вытер испачканные смазкой руки о рубашку и через оптический прицел вгляделся в кухню. Четкость изображения в линзах была просто поразительной.

За кухонным столом Алексис Дюпре поглощал кусок фруктового пирога, запивая его стаканом молока. Он был одет в полосатый банный халат, который, как это ни парадоксально, можно было спутать с полосатой робой заключенных Дахау и Бухенвальда. У него были глубоко посаженные глаза, щеки, покрытые паутиной мелких кровеносных сосудов, и грубая морщинистая кожа на горле, напоминающем черепашье. Из носа торчали пучки волос, брови свисали космами, он жевал, задумчиво почесывая темную, покрытую коростой родинку под бакенбардой. Вся его высокая фигура напоминала жесткую вешалку. Он поглощал пищу маленькими кусочками, как будто процесс этот был лишен всяческого удовольствия и должен был проводиться в атмосфере умеренности и контроля. Старик безучастно посмотрел через оконное стекло на задний двор, на гигантские деревья, раздуваемые ветром, на листву, осыпавшуюся в канал, и вытер начинку пирога с подбородка.

Клет задумался, видит ли Алексис Дюпре в темноте то, чего не видят другие. Быть может, Дюпре не только заглянул в бездну, но и позволил ей поглотить себя, обменяв свою душу на то черное ремесло, что он использовал против беззащитных людей по ту сторону колючей проволоки? Или же он был простым ничтожеством, бездумным бюрократом, выполняющим приказы начальства, человеком с размахом крыльев скорее мясноймухи, нежели кондора?

Щелчок предохранителя, плавное нажатие на спусковой крючок, и все эти вопросы потеряли бы свою актуальность. Каким стал бы мир? Одно нажатие, одна пуля, и выжившим жертвам Дюпре не пришлось бы скитаться по Земле в поисках правосудия.

«Просто сделай это, оставь раздумья на потом», — сказал себе Клет.

Он увидел, как на кухню вошел Пьер Дюпре в компании женщины, которая стояла позади него — ее черты лица были скрыты за ножами, сковородками и кастрюлями, свисавшими с металлической направляющей над толстой доской для разделки мяса. Пьер был одет в слаксы и белоснежную рубашку, а на женщине была багровая юбка и ремень золотого цвета. Клет подумал, что, вероятно, они отправляются в поездку, иначе они не поднялись бы так рано. Он не видел лица женщины и не мог разобрать даже цвета ее волос, и задумался, кто же это мог быть.

Персел вдруг понял, что уделил этой сцене и людям на кухне слишком много внимания. Краем глаза он заметил очертания мужской фигуры у беседки с левой стороны заднего двора. Клет поменял позицию в лодке и посмотрел на беседку и тени во дворе через оптический прицел, но мужчина, стоявший на газоне мгновение назад, испарился. С севера донесся резкий порыв ветра, накрывший траву сорта «Святой Августин» покрывалом из павшей листвы. Среди теней, раскачивающихся взад и вперед во дворе, одна стояла непоколебимо. Человек зажег сигарету, и огонь на мгновение осветил лицо.

По горбинке на носу, напомаженным волосам и отсутствию волос вокруг ушей Клет безошибочно определил в нем одного из мужчин, которых он видел в Лафайетте с Ламонтом Вулси и британским нефтяником Хьюбером Доннели.

Глаза Клета начинали гореть во влажном воздухе. Он опустил винтовку и вытер их рукавом, затем вновь поднял оптический прицел и оглядел территорию вокруг беседки. Мужчина с горбинкой на носу исчез. Куда? Клет видел весь двор, выполненный в виде террасы с тремя уровнями, на каждом из которых располагался свой сад. Беседка и ее решетчатая конструкция хорошо просматривались на фоне дома, подсвеченного лунным светом. Получалось, что за три-четыре секунды дозорный Дюпре либо зашел в дом, либо вышел на тростниковое поле, причем ни то, ни другое не представлялось возможным.

Клет перевел оптический прицел обратно на кухню. Пьер Дюпре сидел рядом со своим дедом и обмакивал посыпанный сахарной пудрой бейне в чашку кофе, заткнув салфетку за воротник. Женщины видно не было. Мгновение спустя Клет понял, что она вышла через застекленные двери на воздух и стояла на веранде за завесой из свисавших ветвей черного дуба. Свет из кухни падал на ее спину, бедра и икры, но так и не осветил лица. На мгновение она обернулась, и Клет заметил ее руки и широкий ламинированный золотой пояс, а также тарелку и вилку в ее руках. Туман, пришедший с канала, крадучись плыл между деревьев и мягко обнял ее, словно хотел ей подарить удовольствие покоя и наслаждения тихим осенним вечером.

Вниз по течению он услышал звуки закрывающегося разводного моста, за которыми последовал натужный шум буксира, толкавшего огромную баржу против приливного течения, взрезая водную поверхность винтом. Незнакомка вышла на двор, наблюдая из тумана за буксиром и баржей, проплывавшими за изгородью из стволов деревьев. Ассоциировалось ли в ее мозгу судно с побегом? Быть может, все это напомнило ей о мире рабочего класса, который она поменяла на образ жизни, предоставленный ей семьей Дюпре? Быть может, она тосковала о другом мире, и ей казалось, что он был проще и лучше того, где она жила? Была ли это Ти Джоли Мелтон? Или Варина Лебуф? Или кто-то еще?

Клет не мог знать ответы на эти вопросы, по крайней мере, не в эту ночь. Женщина вернулась в дом, закрыв за собой застекленные двери, и исчезла в комнате за кухней.

Персел поднял якорь и отправил лодку в дрейф к югу от особняка Дюпре. Там он завел двигатель и направился вверх по течению по направлению к Новой Иберии, не включая огней и придерживаясь дальнего края канала так, чтобы его не было видно из дома Дюпре.

Он обогнул косу и направил лодку к самому дальнему концу участка Дюпре, затем заглушил двигатель и поднял его из воды. Лодка мягко приземлилась днищем на грязь между двумя кипарисами, Персел ступил в воду на мелководье и вытянул лодку на берег, насколько смог. Сквозь деревья он видел свет на кухне Дюпре и фонарь на веранде, который кто-то недавно зажег. Он достал пятигаллоновые канистры с бензином из лодки, поставил их на глину, затем вооружился саперной лопатой и выкопал яму в грязи на самом краю; зарослей ощетинившейся шипами дикой черники. Обернув канистры и сигнальные факелы брезентом, он опустил их в яму и присыпал землей, насквозь вымокнув от пота и тяжело дыша. Он плюнул себе на ладонь, взглянул на нее и вытер ладонь о брюки, пытаясь не думать о розовых разводах в слюне.

Клет уставился на дом сквозь темноту, чувствуя, что его голова легка, словно гелиевый шарик.

— Завтра ли, послезавтра ли, через неделю или через месяц, но я достану вас, — прошептал он.

С кем он говорил? С Дюпре и нанятыми ими уголовниками? Или с людьми, которые, вероятно, попытаются убить Гретхен? Нет, настоящий враг Клета шагал с ним бок о бок гораздо дольше. Впервые он увидел его, когда лежал в батальонном лазарете на плоскогорье Тэйнгуен, страдая от обезвоживания из-за кровезаменителя, с лицом, побелевшим от контузии, с шеей, стянутой обручем из грязи, и в промокшей от мочи форме. Санитар большим пальцем закрыл ему разорванную артерию, и свет внезапно вернулся в глаза Клета, воздух встрепенулся в легких, такой прохладный, словно дуновение ветерка над поверхностью горного озера. Именно тогда он впервые увидел фигуру в плаще и капюшоне, с белым лицом, тонкими губами и провалившимися щеками. Фигура криво улыбнулась, наклонилась над ним и прижала рот к уху Клета, как будто в палатке больше никого не было. От ее дыхания веяло ночным мраком, мхом могильных плит и болотной тиной леса под покровом черных ветвей, никогда не пропускавших свет. «Я могу подождать, — прошептала фигура в капюшоне, — но куда бы ты ни шел, ты принадлежишь мне».

Глава 28

Если вам доводилось знавать очень богатых людей, а под очень богатыми я подразумеваю тех, кому принадлежат несколько домов, скорее напоминающих дворцы, и кто имеет столько денег, сколько среднестатистическому люду даже представить себе сложно, вы, вероятно, чувствовали себя после общения с ними так, словно вас каким-то образом уничижили, принизили и обесценили. Похоже на слишком тесные отношения с представителями театрального бомонда, проповедниками или политиками, которые убедили нас в том, что их предназначение — это увести нас подальше от самих себя.

Если же вы проведете с очень богатыми людьми много времени, то быстро поймете, что, несмотря на свои деньги, многие из них скучны и неостроумны. Их вкусы зачастую поверхностны, а интересы пусты и сконцентрированы только на себе, любимых. Большинству из них не нравятся кинофильмы, они не читают содержательных книг и не проявляют никакого интереса к тому, что не имеет прямого влияния на их жизнь. Их разговоры прозаичны и сводятся к мелочам повседневного существования. Люди же, которые обслуживают их столики в ресторанах, полируют и водят их машины, ухаживают за их газонами и садами, не представляют собой ничего больше, нежели абстракции без фамилий или историй, заслуживающих их драгоценного внимания. Труд, пот и страдания масс для них — это барахло невежественного мрака старых дней, которым место в книгах Чарльза Диккенса и которые не имеют ничего общего с современной эрой. В мире очень богатых людей тупость, быть может, и не достигает уровня добродетели, но уж точно зачастую является нормой.

Но самое удивительное во многих из тех, кто обладает огромными состояниями, заключается в их базовом допущении, на фундаменте которого они строят свои жизни: они искренне верят в то, что другие люди обладают той же ненасытной жаждой денег, что и они, и что другие люди сделают все, лишь бы до них добраться. В их культуре понятия манер, морали и денег не отличить друг от друга. Мраморные полы и витые лестницы домов, принадлежащих богатым, как и массивные люстры, освещающие их коридоры, редко имеют что-либо общее с физическим комфортом. Подобные предметы для них — словно иконы, словно исполнение некоего обета, рано или поздно превращающиеся в подношение божеству, с которым они сами себя отождествляют.

Британского нефтяного предпринимателя Хьюбера Доннели можно было бы назвать эмиссаром богатеев, хотя при этом его и нельзя было бы назвать лицемером. В девять утра в четверг он лично явился ко мне в офис. Если он и преступал закон, а я так полагаю, что преступал, то храбрости ему было не занимать. Он пришел один, без адвоката, в логово дракона, и выложил все начистоту.

— Я хочу, чтобы вы и мистер Персел работали на нас, — сказал он, — вам придется ездить в командировки, но летать вы будете первым классом или на частных самолетах, останавливаться будете только в лучших отелях. Вот начальное предложение.

Он положил листок бумаги на мой ежедневник на столе. На бумажке было написано: 215000.

— Это на испытательный срок, — добавил Доннели, — через шесть месяцев вас ждет значительная прибавка.

— Это большие деньги, — заметил я.

— Вы их заработаете.

— На моем месте только дурак откажется от такой возможности.

— Обговорите это со своей семьей. Вас никто не торопит.

Он был одет в темно-синий костюм и рубашку оловянного цвета. Прическа была безупречной. Но я не мог оторвать глаз от проваленных щек и кожи, висевшей под его челюстью.

— Ведь вы уже знаете, что впустую теряете время, правда? — спросил я.

— Вероятно.

— И все же вы пришли.

— Приходится ходить здесь и там и выполнять свои небольшие обязанности. Думаю, вы знаете, о чем я говорю.

— Давно общались с Ламонтом Вулси?

— Между нами нет дружеских отношений.

— Я слышал, кто-то ему здорово надавал.

— Вулси умеет провоцировать людей.

— Когда-нибудь слышали о парне по имени Озон Эдди Мутон?

— Нет, кажется, нет.

— В округе Святого Бернарда в багажнике сожженной машины недавно были обнаружены два тела. Я слышал, жар был такой, что у них даже зубы расплавились.

Я наблюдал за его глазами, но он даже не моргнул. В них сквозило почти что вечное просветление. Они были свободны от вины, беспокойства и каких-либо чаяний. Они напомнили мне голубую воду в солнечный день или же глаза странствующих проповедников, утверждающих, что пережили перерождение.

— Если бы вы работали на нас, подобные вещи вас бы не беспокоили, — произнес он. — А почему бы не попробовать? Вы производите впечатление человека с классическим образованием. Как солдату, вам доводилось ходить по стопам британцев и французов, и вы знаете, как все выйдет в конце концов. Неужели вы хотите всегда охотиться за объедками со столов богатеев? Вам действительно нравится быть частью системы, которая взращивает среди своего народа пороки, такие как азартные игры, и утихомиривает бедноту хлебом и зрелищами?

— Парни, погибшие на той буровой вышке, однажды найдут вас, мистер Доннели.

— Когда у нас кончаются аргументы, мы прибегаем к библейским проповедям?

— Думаю, вам больше повезет с каким-нибудь мертвецом, чем со мной. Мертвецы ходят, где хотят. Они садятся на край вашей кровати по ночам и стоят позади вас в зеркале. Если они нашли вас, они никогда не успокоятся. И знаете, что в них самое плохое?

Доннели улыбнулся и не ответил.

— Когда придет ваше время, они будут вас сопровождать, и, поверьте, они вряд ли отведут вас в хорошее место. Мертвецам не свойственно милосердие.

И вдруг он сделал что-то, чего я никак от него не ожидал. Доннели наклонился надо мной, облокотившись локтями о мой стол.

— А ведь когда-то я тоже был как вы, пытался навязать свою мораль всему миру. Я побывал и в Судане, и в Ливии, и в Таджикистане, в Руанде и Конго. Я не мог смотреть, как крестьян по голову закапывают в землю, а потом сносят им эти головы грейдерами, как женщинам на обочине вспарывают животы мачете. Но я научился, как с этим жить, как, я уверен, научились и вы, и мистер Персел. Не смывайте свои грехи за чужой счет, мистер. Это безвкусно и дешево, это недостойно солдата и знающего человека.

— Мне с Клетом Перселом нечего вам дать.

— Детектив Робишо, перейдя не тот Рубикон, оказываешься в суровой и непредсказуемой среде. Это не та страна, где можно надеяться на доброту незнакомцев или тех, кто кажутся вам друзьями. Понимаете, к чему я клоню?

— Абсолютно нет, — ответил я.

— Очень жаль. Я думал, что вы более восприимчивый человек. Всего хорошего, — заключил он.

Гретхен Хоровитц не слишком-то удавались эмоции, требовавшие доверия или послабления ее оборонительной системы. Ее программа всегда была проста: первое, никогда не давай другим возможности причинить тебе боль; второе, если люди не понимают твоих предупредительных знаков, научи их сожалеть о своих поступках; и, третье, не позволяй мужчине забраться тебе в голову с тем, чтобы затем залезть под юбку.

Разговор же с самой собой о Пьере Дюпре поднял на поверхность проблемы, с которыми она ранее никогда не сталкивалась. Чем больше она о нем думала, тем большей силой и властью она его наделяла. Чем больше она старалась вытолкнуть его из своих мыслей, тем больше уверенности в себе она теряла. С шестнадцатилетнего возраста Гретхен Хоровитц никогда не убегала от проблем. Она могла бы сказать, что и не боялась, или, по крайней мере, никогда не позволяла страху помешать ей делать то, что она делала. До этого момента. Она, очевидно, теряла контроль, хотя была уверена, что этого с ней больше никогда не приключится. Она чувствовала слабость, волнение и стыд, чувствовала себя нечистой и старалась не смотреть на себя в зеркало. Может, в глубине души она всегда мечтала оказаться в руках большого, сильного и привлекательного мужчины, богатого, образованного и хорошо одевающегося? В данном случае разговор шел о мужчине, который чуть не сломал ей пальцы, сжав их в своей ладони. Быть может, внутри нее жил другой человек, кто-то, чья самооценка была настолько низкой, что ее привлекал тот, кто причинил ей боль?

Гретхен почувствовала, как зарделись ее щеки и глаза подернулись поволокой.

Ну что может быть плохого в том, чтобы его выслушать? Ведь друзей нужно держать поближе к себе, а врагов еще ближе, верно?

«Выкинь из головы эти мысли, — приказала она себе, — Пьер Дюпре хочет затащить тебя в постель.

Я не позволю этому произойти.

Кого ты пытаешься надурить, девочка?

Он сделал доброе дело для мальчишки-инвалида. Я же этого не придумываю. Он никак не мог знать, что я увижу, как он ведет мальчонку в церковь.

Он лжец. Он наверняка установил за тобой наблюдение. Расскажи об этом кому-нибудь, не действуй в одиночку. Ты готова продать за бесценок все, во что ты верила».

Гретхен отправилась в ванную, умылась и села на табуретку, ее голова кружилась. Она и не помнила, когда чувствовала себя такой разбитой в последний раз.

Пьер Дюпре не был ее единственной проблемой, и она это знала. Человек по имени Марко дал ей десять дней на то, чтобы убить Клета Персела и Дэйва, и Алафер Робишо. Мать Гретхен уже не была заложницей, но это никак не повлияет на предъявленные условия. Либо она выполнит заказ, либо убьют ее, вместе с Клетом, его лучшим другом Дэйвом и Алафер. Ее враги знают, где она находится, она же не имеет представления о том, где находятся они, как Клет ее и предупреждал. Ну почему все это происходит именно сейчас, когда она подумывает о том, чтобы начать новую жизнь и попытаться сделать карьеру в кино?

Размышления Гретхен прервал вид Пьера Дюпре, припарковавшегося на ее подъездной аллее и начавшего копошиться в бумажном пакете на переднем сиденье своего внедорожника. Почему же все, связанное с ним, вдруг превратилось в тайну? Даже его приезд в коттедж казался нереальным, частью сна, который словно из мира грез проник в настоящий мир. Листва кружила над «Хаммером», а солнечный свет, падавший на затемненные окна машины, отражался от поверхности стекла желтым шариком, покачивающимся на темной поверхности воды. Она слышала, как потрескивает, остывая, двигатель и как на соседнем газоне, плюясь и фыркая, оживает поливная система.

Дюпре наклонился, достал букет разноцветных роз и открыл дверь автомобиля. Он направился к крыльцу, настолько высокий, что почти заслонил своей фигурой все деревья, небо и церковь по ту сторону улицы. Хотя не было еще и двух часов пополудни, темная щетина уже была заметна на его щеках, словно в последний раз он брился еще до заката, на лоб свисала прядь черных волос. На его подбородке виднелась мужественная ямочка, а в углу рта небольшой шрам, словно он хотел улыбнуться, но не желал казаться слишком самоуверенным. В левой руке он нес коробку, завернутую в золотую фольгу и перевязанную красной фетровой лентой.

— Я возвращался из аэропорта в Лафайетт и решил сделать вам маленький подарок, — сказал он вместо приветствия.

Гретхен репетировала ответ, но так и не смогла вспомнить, какой.

— Мисс Гретхен, я не виню вас, за подозрительность в свой адрес, — мягко продолжил Пьер Дюпре, — я просто хотел завезти вам вот это. Если хотите, отдайте кому-то еще. Просто небольшой жест с моей стороны.

— Заходи.

Неужели она действительно это сказала?

— Спасибо, — ответил Пьер, входя внутрь, — у вас здесь очень мило. Выглядит очень комфортно и умиротворяюще. Надеюсь, я не побеспокоил вас.

— Да, ничего. Я имею в виду, место ничего. Я его арендую. Вместе с мебелью.

— Может, я поставлю цветы в воду? — спросил он. Он смотрел внутрь коттеджа, но стоял так близко, что она чувствовала жар, который, казалось, исходил от его кожи. — Мисс Хоровитц?

— Может что?

— Цветы. В воду. Они хорошо будут смотреться на обеденном столе, не думаете? Знаете ли, будет такой всплеск цвета. Вот здесь. Вы любите темный шоколад? Вы же не на диете?

Гретхен не поспевала за его словами. Ее лицо горело, уши закладывало, словно она находилась на большой глубине с пустыми баллонами воздуха и давление начинало что-то ломать в ее голове.

— В шкафу есть стеклянный кувшин, — выдавила она.

Пьер пересек столовую и начал наполнять кувшин водой у раковины, стоя широченной спиной к Гретхен.

— Сегодня рано утром я слетал частным рейсом в Галвестон и разорвал свои деловые отношения с компанией, с которой мне никогда не нужно было связываться, — сообщил он. — Я также решил некоторые финансовые дела с бывшей женой. Я возвращаюсь к написанию картин и собираюсь посвятить этому все свое время. От своего рекламного бизнеса я тоже избавляюсь.

Дюпре повернулся, вытирая руки о бумажное полотенце. Он скомкал его в шарик и рассеянно положил за собой на раковину. Затем снова взял его в руки и начал искать мусорное ведро.

— Под раковиной, — подсказала Гретхен.

— Вы собираетесь на музыкальное ревю в Новой Иберии на этих выходных?

— Я снимаю о нем документальный фильм.

— Просто прекрасно. Моя бывшая жена спонсирует одну из музыкальных групп, какой-то западный свинг, — Пьер продолжал смотреть ей прямо в лицо, не отводя глаз. — Вам не слишком-то нравится моя бывшая жена, не так ли?

— Она наговорила мне всяких гадостей.

— И что вы сделали?

— Ничего.

— Что-то на вас непохоже.

— Мне не пришлось. Алафер Робишо съездила ей по морде. Твоя бывшая жена редкостная сука.

— Боже мой, мисс Гретхен.

— Я не люблю, когда меня называют «мисс».

— Варина тоже ненавидит это слово.

— Рада за нее. При этом она остается подзаборной сукой. Ты что, решил, что дышать вовсе не обязательно?

— Нет, почему вы так думаете?

— У тебя лицо покраснело. Мужики так делают, когда пытаются казаться невинными и застенчивыми.

— Я вырос здесь. Большинство местных дам не пользуются такими выражениями.

— Говоришь, они выше меня?

— Нет-нет, наоборот. Я восхищаюсь вами.

— Да ну?

— Вы знаете, как нагнать на человека страх божий. Плюс к этому, вы прекрасны.

— Прекрасна?

— Позвольте говорить начистоту. Отбросим недомолвки. Вы экстраординарная женщина, такая, с какой хотел бы находиться любой мужчина. Вы излучаете силу и одновременно женственность, а это встречается крайне редко. Меня тянет к вам.

— М-да, это действительно начистоту, — ответила Гретхен. Она почувствовала, как кровь поднимается у нее внутри, как набухает грудь. — И что же ты знаешь обо мне?

— Я не понимаю.

— Мое прошлое. Как ты думаешь, кто я такая? Чем я зарабатываю себе на жизнь?

Дюпре покачал головой.

— Не знаешь? — спросила она.

— Мне все равно, чем вы зарабатываете себе на жизнь.

— У меня антикварный бизнес. Хотя мне приходилось делать и другие вещи.

— Меня не интересует ваше прошлое. Вы такая, какая вы есть. У вас превосходно сложенное тело женщины-воина и глаза маленькой девочки.

— Зачем ты сегодня приехал сюда?

— Чтобы привезти вам эти небольшие подарки.

— Не ври.

— Я здесь, чтобы сделать все, что вы захотите.

Кончиками пальцев он прикоснулся к ее щеке. Гретхен тяжело дышала через нос, чувствуя, как твердеют соски под блузкой. Она взглядом нашла его глаза, ее щеки пылали.

— Позвони мне позже, — прошептала она.

— Я не знаю ваш номер телефона.

— Я сама его только что купила, еще не помню на память. Спросишь в справочной.

— У вас нет мобильного?

— Я его потеряла.

— Вы все еще не доверяете мне. Ну что ж, я не виню вас.

Гретхен провела языком по губам и поняла, что не может отвести взор от его глаз. Щека, к которой он прикоснулся, казалось, была объята пламенем.

— Ты назвал меня жидовкой, когда чуть не сломал мне пальцы.

— Я буду стыдиться этого до конца своей жизни.

— Мне нужно в душ.

— Вы хотите, чтобы я остался? Я не хочу, чтобы вы сделали что-то, о чем потом будете жалеть. Я ухожу, чтобы позволить вам принять решение, пока меня нет рядом.

— Я не говорила, что ты должен уйти.

— Нет, я не хочу быть источником волнения, вины или еще чего-нибудь неприятного. Мне лучше уйти. Прошу простить меня, если я принес вам какие-либо неудобства.

Пьер открыл входную дверь, прошел по веранде, спустился по ступенькам и пересек газон по направлению к «Хаммеру». Тени ветвей колыхались на его волосах и рубашке, а Гретхен почувствовала такую слабость, что ей пришлось опереться на дверной косяк, чтобы не упасть.

— Что стряслось? — спросил Клет. Он сидел во вращающемся кресле в своем кабинете, глаза мутноваты, уголок рта опущен.

— Я чувствую себя весьма глупо, — ответила она, — нет, даже хуже. Я ненавижу себя.

— И с чего бы это?

— Из-за Пьера Дюпре. Он только что был в моем доме, — ответила Гретхен.

Клет не выказал никаких эмоций.

— Хочешь со мной поделиться? — спросил он.

Гретхен говорила минут десять, а Клет молча слушал ее, устремив взгляд в бесконечность. Через окно она видела канал и на дальней его стороне чернокожего мужчину, подстригающего газон перед старым монастырем. Трава уже начала желтеть в преддверии зимы, а цветы на грядках поникли, вероятно, от первых заморозков. Холодная тень монастырских стен беспокоила девушку, хотя она и не могла понять почему.

— Я не понимаю своих чувств, — сказала она, — у меня такое впечатление, как будто что-то умерло внутри меня.

— Почему? Ведь ты не сделала ничего плохого, — ответил Клет.

— Мне понравилось, когда он льстил мне. Я не хотела, чтобы он уходил. Если бы он задержался, я не знаю, что бы произошло. Хотя это неправда. Я бы позволила ему…

— Ты не знаешь, что бы ты сделала, а потому хватит думать об этом, — перебил ее Клет, послушай, твои чувства вполне естественны. Мы хотим верить людям, которые говорят о нас приятные вещи. И мы хотим верить в то, что они хорошие люди.

— Со мной кое-что произошло в парке в Лафайетте. Маленький мальчик чуть не упал в пруд. Его отец должен был присматривать за ним, но заснул. Наверное, я спасла этому мальчишке жизнь. После этого я подвезла семью до их дома. Они бедствуют, с трудом сводят концы с концами. После этого я почувствовала себя по-новому. Что-то в этой семье заставило меня понять, как что-то изменилось в моей душе. Или, может, я чувствую, что изменилась, потому что помогла им? Не знаю.

Клет забросил в рот пластинку жевательной резинки.

— А потом появляется Дюпре, и ты не знаешь, простить его или пристрелить?

— Что-то в этом роде.

— Не верь ему. Он гнилой человек.

— Он говорит, что изменился.

— Сегодня ночью у него дома была женщина.

Гретхен уставилась на отца.

— Откуда ты это знаешь?

— Я наблюдал за ними через кухонное окно в оптический прицел винтовки в четыре утра этим утром. На женщине был золотой пояс. Ее лица я не видел и не знаю, кто она, но она уехала с Дюпре.

— Она провела в доме всю ночь?

— Похоже, что да.

— А что ты там вообще делал?

— Я подумывал о том, чтобы подстрелить старика. Да и Дюпре тоже. Жаль, что не сделал этого.

— Ты не такой.

— Не будь в этом так уверена.

— Клет, может, мне уехать из города?

— А куда ты отправишься?

— Какая разница? Из-за меня у тебя проблемы с твоим лучшим другом. Алафер тоже злится на меня. Если я останусь здесь, рано или поздно меня арестуют. У меня такое ощущение, что моя жизнь испорчена навсегда, и я не вижу выхода.

— Ты беспокоишься из-за смерти Джессе Лебуфа?

Гретхен кивнула.

— Лебуфа застукали, когда он насиловал женщину. Мало того, она помощник шерифа. Тот, кто пристрелил его, скорее всего, спас ей жизнь. Не смотри в окно, смотри на меня. Джессе Лебуф был куском дерьма, и все здесь это знают. Точка.

— Ты думаешь, Пьер врал мне? Все эти вещи, что он говорил…

Гретхен видела, как Клет пытается собраться с мыслями для ответа.

— Ты прекрасная женщина и замечательный человек, — сказал он, — и он не говорил тебе ничего такого, чего не знал бы на его месте любой человек, способный видеть. Не приближайся к этому ублюдку. Если я его увижу, это будет худший день в его жизни.

— Я больше не хочу делать людям больно. И не хочу, чтобы людям было больно из-за меня.

— Гретхен, я подвел тебя. Нет ничего хуже, чем когда девочка растет без отца. Я никогда не прощу себя за то, что позволил этому произойти. Но этот отморозок не наложит на тебя свои лапы.

Она пустым взглядом смотрела в пол.

— Как ты думаешь, чем же все это закончится?

— Парни, стоящие за всем этим, думают, что мы с Дэйвом знаем что-то, чего мы в действительности не знаем. Те же самые люди считают, что ты представляешь для них угрозу. Если все пойдет, как они хотят, мы все превратимся в удобрения.

Персел достал салфетку из коробки, выплюнул в нее жвачку и бросил в корзину.

— У тебя что, десны кровоточат? — спросила Гретхен.

— Да, иногда. Никогда не чистил зубы правильно.

— Что ты скрываешь?

— Да ты хуже, чем Дэйв. Послушай, близнецы Боббси из убойного отдела — это навсегда. А теперь ты одна из нас. Значит и ты тоже навсегда.

— Нет, я не одна из вас. Я убивала за деньги, Клет.

Он наклонился над столом, ткнув в воздух указательным пальцем.

— Ты делала то, что тебе приходилось делать, потому что мужчины издевались и насиловали тебя, когда ты была ребенком. Ты все равно моя маленькая девочка, и я вырву язык любому, кто скажет, что ты не прекрасная молодая женщина. Ты следишь за моими словами? И чтобы я больше не слышал, как ты себя унижаешь. Ты один из лучших людей из всех, кого я знал.

Гретхен почувствовала комок в горле, такой большой, что не смогла его проглотить.

С этого места в моем рассказе я не могу быть полностью уверен в произошедших далее событиях. Ночью в четверг пошел ливень, за которым в Луизиане всегда следует холодный фронт, наступающий с севера со скоростью летящего кулака и украшающий поля сахарного тростника изморосью, а края каналов заковывая в первый несмелый лед. Мальчишкой я всегда ждал этой погоды, ждал, когда отправлюсь с отцом на утиную охоту на остров Пекан, когда мы вместе поднимались из камыша, прижав ружья к плечу, снимая с небосвода крякв и канадских гусей, чьи клинья были словно высечены на облаках до самого горизонта. Но те времена давно миновали, и когда мы с Молли отправились спать около десяти в тот четверг, сны унесли меня в места, которые, казалось, не имели ничего общего с южной Луизианой, лаем ретриверов и звуками гусей, падающих на тонкий лед вокруг нашей засады.

Во сне я видел длинную полоску чистой зеленоватой воды в Драй-Тортугас, розовато-серую массу Форт-Джефферсона на заднем плане, а ниже — коралловый риф в виде подковы, формирующий нечто наподобие чаши, в которой парило облако горячей голубой воды, словно чернила. Риф был покрыт нитями фосфоресцирующих водорослей, за ними виднелись лобстеры, прячущиеся в камнях, и тени рифовых акул, скользящие по белизне песка.

Затем вода вдруг начала отступать от кромки пляжа, окружающего форт, открывая на дне скалистую, крошащуюся породу. Вода неумолимо исчезала, словно кто-то вытащил пробку на дне океана. Лодка, где я стоял, опускалась вместе с уровнем воды, пока не воткнулась килем в морское дно. Я ждал, что увижу покрытые кораллами пушки, заржавевшие торпеды и останки древних кораблей посреди волнистого пейзажа со сглаженными контурами песчаной скульптуры. Я ошибался. Я оказался посреди пустыни и вдалеке видел, как округлость Земли капает с горизонта в темно-синее небо, в котором не было ни облаков, ни птиц. Песок был покрыт вулканическим порошком и большими кусками базальта, разбросанными среди мерцающих луж с ядовито-зеленой жидкостью, напоминающей химические отходы. Я не видел никаких признаков жизни, пропали даже лобстеры и рифовые акулы, хотя я точно знал, что они были у коралловой подковы несколько мгновений назад. Единственным человеческим сооружением, насколько видел глаз, был Форт Джефферсон, место, где Доктор Сэмюэль Мадд был посажен за решетку за ту роль, что он сыграл в удавшемся покушении на президента Линкольна. Флаг, некогда реявший над ним, превратился в выцветшие на солнце полоски красной, белой и синей марли.

Я сел в кровати и с облегчением услышал дождь, бьющий по деревьям и барабанящий по нашей металлической крыше, стекая через водостоки на грядки и во двор. Я надеялся, что дождь затянет на всю ночь, затопит наш участок, забьет канализационные стоки, перельется через тротуары и волнами омоет улицы и склоны у канала, пока дубы, кипарисы и тростник вдоль их берегов не задрожат в мощных потоках воды. Я хотел видеть, как дождь начисто вымоет поверхность земли, как это уже случалось во времена Ноя. Я хотел верить в то, что утром меня будет ждать розовый восход, радуга и одинокая голубка в небе, летящая к кораблю с зеленой веткой в клюве. Я хотел верить в то, что библейские события старых эпох снова могут произойти. Иными словами, я хотел верить в невозможное.

Я был на полпути в туалет, когда зазвонил телефон. Я снял трубку на кухне. Сквозь оконное стекло я видел тяжелые клубы белого тумана на поверхности канала, видел Треножку и Снаггса, прижавшихся друг к другу в конуре.

— Угадайте, кто это, мистер Дэйв, — произнес голос.

— Я не уверен, что снова готов к этому, Ти Джоли, — ответил я.

— Я сделала что-то не так?

— Мы побывали на острове к юго-востоку от Чанделер. Там никого нет.

— Как это? А где я, по-вашему, нахожусь?

— Не имею ни малейшего представления.

— Я вижу пальмы и воду через окно.

— Судя по голосу, ты чем-то накачалась, Ти Джоли, — сказал я.

— Не вините меня. Я не могу не принимать то, что они мне дают.

— Кто они?

— Доктор с медсестрой. Я почти истекла кровью. Вы ничего не слышали от Блу?

— Нет, не слышал. Блу умерла от передозировки. Ее тело заморозили в глыбе льда и выбросили в море к югу от округа Святой Марии. Я видел тело на столе у патологоанатома. Последнее, что она сделала перед смертью, это положила себе в рот записку о том, что ты еще жива. Ты должна прекратить лгать себе, Ти Джоли.

— Блу не употребляет наркотиков. Больше не употребляет. Я видела ее на видео. Она махала мне рукой с лодки. В океане, там, где Калифорния.

— Где Пьер Дюпре?

— Даже не знаю. Я сплю большую часть времени. Я хочу вернуться домой. Я скучаю по Сент-Мартинвиллу.

— Ты должна узнать, где ты находишься, и сказать мне.

— Я же уже говорила. Я вижу стены снаружи, пальмы и волны, бьющие по пляжу.

— Ты в месте, которое напоминает форт? Покрытый штукатуркой?

— Да, сэр.

— Вокруг здания стоит забор с битым стеклом наверху? Часть стены развалилась, и внутри нее видны шлакоблоки?

— Точно! Я здесь!

Я не знал, что сказать.

— Послушай меня. Ты не там, где думаешь. Я был на острове к юго-востоку от Чанделер, но дом был заброшен. Ты должна узнать, где находишься, и перезвонить мне.

— Мне пора. Они не хотят, чтобы я говорила по телефону. Они говорят, мне нельзя волноваться.

— Ты знаешь Алексиса Дюпре?

— Я ничего не говорила про мистера Алексиса.

— Он там?

— Я не могу больше говорить.

— Он что-то с тобой сделал?

— До свидания, мистер Дэйв. Я не буду больше звонить. Всего хорошего. Знаете, однажды вы еще увидите меня по телевизору из Калифорнии. Увидите меня с Блу. Тогда и скажете мне, что я вру.

Я повесил трубку телефона и уставился на аппарат. Я попытался снова прокрутить в мозгу то, что сказала мне Ти Джоли. Не было сомнений в том, что она бредила, накачанная под завязку кокаином или прочей дурью, в тумане химически индуцированной шизофрении. Но в Одном она точно сказала мне правду: вряд ли я еще когда-нибудь услышу ее голос в трубке телефона.

Я ничего не сообщил Молли или Алафер о звонке Ти Джоли. Я никому не рассказал об этом, кроме Клета. Я больше не доверял собственному восприятию и задумывался, не переживаю ли я нервный срыв. С момента моего возвращения в управление коллеги относились ко мне с уважением, но и с некоторой настороженностью или даже боязнью, свойственными людям в общении с пьяницами или теми, чья смертная натура начала проявляться в их глазах. Неприятно так думать о себе. Если вам доводилось бывать в краю смертной тени, вы знаете, о чем это я. Когда стоишь, покачиваясь, у края могилы, когда чувствуешь, что стоит закрыть глаза, и ты потеряешь весь контроль над своей жизнью, что через несколько секунд тебя бросят в черную дыру, из которой нет выхода, на тебя находит озарение о человеческом существовании, которое другие просто не в состоянии понять. Каждый восход становится свечой, которую ты оберегаешь до заката солнца, и любой, пытающийся прикоснуться к ней или задуть ее, подвергает себя смертельному риску. Существует синдром, известный под названием «взгляд на тысячу ярдов». Солдаты приобретают его в местах, которые позже превращаются в мемориальные парки, полные скульптур, зеленых газонов и прямых рядов белых крестов в окружении кленов и орешин. Но никто не задумывается о том, что пасторальный ландшафт на поле брани и убийства вряд ли утешит тех, кто боится за свою судьбу каждый раз, когда закрывает глаза.

Было 7:46 утра пятницы, я сидел за столом в коттедже Клета и наблюдал, как он готовит завтрак на маленькой плите.

— Ти Джоли сказала тебе, что видит пальмы и океанские волны из окна? — переспросил он.

— Она сказала, что видит штукатуреные стены с торчащими из них шлакоблоками в месте обрушения стены. Я упомянул битое стекло на стене и спросил, не похож ли тот дом, где она находится, на форт. Она сказала, что она именно там.

— Дэйв, похоже, это ты рассказал ей детали, а не наоборот.

— Весьма вероятно. Но Ти Джоли сама сказала мне, что смотрит на пальмы и океанские волны, разбивающиеся о берег.

— Что еще она тебе сообщила?

— Она не знает, где Пьер Дюпре. Похоже, она испугалась, когда я упомянул Алексиса Дюпре.

— Этому старикану давно уже пора на тот свет, — буркнул Клет. Ом лопаткой снял со сковороды свиную отбивную и пару яиц и переместил их на тарелку.

— Точно не будешь?

— Знаешь, сколько жира в этой твоей готовке?

— Именно поэтому у меня никогда не было проблем с артритом. Жир в пище смазывает суставы и хрящи. Ни у кого в моей семье никогда не было артрита.

— Это потому, что они до него попросту не доживали, — ответил я.

Персел сел напротив меня, налил мне чашку кофе и принялся завтракать, макая тост, густо смазанный сливочным маслом, в яичный желток. Он сказал, не поднимая глаз:

— А ты уверен, что тебе это не приснилось?

— Нет, не уверен. Я вообще в последнее время ни в чем не уверен, — ответил я.

— После той перестрелки на канале мне начали сниться всякие сны и мерещиться голоса, — сказал он. — Иногда, когда я не сплю, я вижу вещи, которых не существует.

— Например? — спросил я.

— После того как я отмудохал Ламонта Вулси, я потащил свою задницу вниз по Сент-Чарльз и увидел трамвай, едущий прямо на меня. И форма у парня в кабине не была похожа ни на одну из тех, что им дают в управлении транспорта, по крайней мере, я таких не видывал. Понимаешь, о чем это я?

— Нет, ответил я.

— У парня лицо было как у мертвеца. Я вырос в этих местах. Трамвай стоил десять центов, когда я был ребенком. Я обожал ездить на нем в центр и пересаживаться на Елисейских Полях, а иногда попадал и в тот парк развлечений на озере. Я никогда не боялся трамваев.

— Это ничего не значит, — возразил я. — Ты отдубасил Вулси потому, что он выбрал объектом своих сексуальных прихотей девчонку-вьетнамку. А она, в свою очередь, напомнила тебе о девушке-евразийке во Вьетнаме и о том, что с ней сделали вьетконговцы за то, что она влюбилась в американского пехотинца. Ты опять винишь себя в том, в чем нет твоей вины.

— Почему ты вечно паришь мне мозги насчет моего здоровья?

— Да я вроде не об этом.

— Ты меня убиваешь, дружище.

— Где Гретхен?

— Я не знаю. Но если я увижу Пьера Дюпре рядом с ней, я закатаю его под обои.

— А ты знаешь, что у тебя на ковре лежат женские трусики?

— Да ну? — удивился он. Его рот был наполнен мясом, яйцами и хлебом, и, казалось, вот-вот порвется по швам.

— Хочешь сегодня пойти со мной и Джули Ардуан на ревю 40-х? Вечеринка обещает быть незабываемой.

Глава 29

По расписанию представление должно было начаться в здании Фестиваля сахарного тростника в городском парке в восемь часов вечера в пятницу. В этом же здании в 1956 году я слушал выступление Гарри Джеймса с Бадди Ричем на ударных, Вилли Смитом на саксофоне и аранжировщиком Дюка Эллингтона Хуаном Тизолом на тромбоне. Вся группа была одета в летние фраки, а у Джеймса в петлице торчала красная гвоздика. Для нас, жителей нашего провинциального каджунского мира на берегах Байю-Тек, люди, играющие на горне и духовых инструментах, были волшебными созданиями, спустившимися с небес. Их черные брюки имели острые, как бритва, стрелки, их начищенные парадные туфли блестели, а тромбоны и корнеты светились, словно жидкое золото. Певица исполняла песню Элвиса Пресли Heartbreak hotel, аранжированную в стиле «свинг», затем оркестр без предупреждения перешел на «One o’clock jump». Помню, мы два часа танцевали в «Савойе», «Трианоне» и «Голливуд Палладиуме», волшебные звуки трубы Джеймса поднимались в звездное небо, барабаны Бадди Рича грохотали на заднем плане, а саксофоны словно играли свою, параллельную, мелодию, похожую на океанскую волну, вздымавшуюся на краешке пляжа. И все это нарастало, превращаясь в крещендо звука и ритма, обладающее почти сексуальной энергией, и оставляло нас жаждущими влаги и переполненными желанием, которое мы не могли объяснить.

С тех пор прошло уже более полувека, для нас настало время зимнего солнцестояния и возрождения Сатурналий, и, не став мудрее наших предков, мы все так же боялись своей смертной природы и наступления ночи. Черные дубы в парке были закутаны в паутину мерцающих гирлянд, здание Фестиваля обвешано венками и толстыми красными лентами, завязанными в огромные банты, а семьи, которых не смутил холод, жарили барбекю в местах для пикников, над которыми плотным туманом висел голубой дым жарящегося мяса. Над раскидистыми дубами разверзлось черное небо, покрытое россыпью звезд. Сложно было придумать ночь прекраснее, чем эта.

Мы с Алафер и Молли припарковались у пруда с утками и влились в толпу на входе в здание.

— А вот и Гретхен Хоровитц, — заметила Алафер.

— Притворись, что не видишь ее, — сказал я.

— Так себя ведут только дешевки, — возразила Алафер.

— Оставь ее, — сказал я, беря дочь под руку.

— Дэйв, ты не имеешь права говорить мне, что делать, а чего не делать.

— Да прекратите вы оба! — вмешалась Молли. Она посмотрела сквозь толпу на тюнингованный пикап Гретхен, стоящий на площадке позади здания.

— Чем она, кстати, там занята?

— Разгружает свое кинематографическое оборудование. Она снимает документальный фильм, — ответила Алафер, — я собиралась ей помочь.

— Думаешь, у нее есть талант? — спросила Молли.

— Я думаю, что она человек искусства. Она любит его. Чего у нее нет, так это друзей, готовых помочь, — ответила Алафер.

— Ты меня имеешь в виду? — возмутился я.

— Нет, я говорю о себе. Я дала ей понять, что могу помочь ей с документалкой. Но в итоге сообщила, что слишком занята своим новым романом. Она здорово разозлилась.

— На тебя? — спросил я, наблюдая, как Гретхен достает микрофонную удочку из пикапа.

— Конечно.

— Увидимся внутри, — сказал я.

— Стой, — попросила Алафер. В этот раз она схватила меня за руку.

— Гретхен надо бы подумать о переезде. Я думаю, в это время года в Южной Калифорнии очень хорошо, — сказал я.

— Дэйв, если ты сделаешь это, я съеду из дома, — предупредила меня Алафер.

— Клет — мой лучший друг, — ответил я, — но он должен увезти Гретхен Хоровитц из Новой Иберии. И она должна понять, что члены нашей семьи не имеют ответов на ее проблемы, связанные с убийствами людей.

— Давай-ка потише, — попросила нас Молли.

— А вот и Пьер Дюпре, — заметила Алафер.

Он двигался сквозь толпу в направлении пикапа Гретхен, одетый в полосатый костюм с рубашкой в стиле «вестерн» и ковбойские сапоги с узкими носами. Позади, сквозь деревья, я видел, как Клет Персел паркует свой багровый кабриолет у площадки для пикников. Он вышел из машины в компании Джулии Ардуан, и они направились к зданию.

— Клет знает, что Пьер строит глазки Гретхен? — спросила Алафер.

— Да.

— И что он планирует делать?

— Закатать Пьера Дюпре под обои. Хотя, может, это просто метафора? — ответил я.

— Я пойду туда, — сказала Алафер.

— Зачем?

— Пьер — это зло. Гретхен в своей голове бьется в битве под названием «прощение», а этот лживый кусок дерьма пытается воспользоваться этим.

— Оставайся с Молли, Альф. Я прошу тебя, я не пытаюсь приказывать, — попросил я, — пожалуйста, доверься мне хоть раз.

— Ты говорил, что не будешь больше меня так называть.

— Не слишком-то мне удается сдерживать некоторые обещания.

Дочь изучала мое лицо, и я знал, что она думает вовсе не о глупых прозвищах.

— У меня плохое предчувствие, Дэйв.

— Ты о чем?

— Обо всем этом, — ответила Алафер.

Поначалу Гретхен пыталась игнорировать его, делать вид, что его присутствие или отсутствие совсем ее не касается. Но даже когда она нырнула обратно в кабину пикапа, чтобы достать стабилизатор изображения, тень Пьера словно висела над ней, блокируя блики здания, вторгаясь в ее мысли, уменьшая и уничижая ее, как будто он знал каждую слабую точку ее тела и души.

— Я надеялся встретить тебя здесь, — сказал Пьер Дюпре.

— Разве я не говорила, что приеду? — ответила она.

— Говорила. Это твое оборудование?

— А на что это похоже?

— Не забывай, что кино — не моя страсть. — Пьер улыбался, его воротник был расстегнут, обнажая черную поросль на его груди.

— Но фильмы же ты смотришь? — спросила Гретхен.

— Иногда.

— Смотрел «Патруль Джонсона»? Это фильм про американский патруль во Вьетнаме, снятый французами. Это один из лучших документальных фильмов, что мне доводилось видеть. Он напомнил мне работы Роберта Капы.

— Кого?

— Он был одним из величайших военных фотографов.

— Я никогда особенно не тянулся к кинофильмам или фотографии. Я художник.

— Тебе не нравятся кинофильмы?

Дюпре широко улыбнулся и пожал плечами.

— Посиди со мной.

— Я работаю.

— Может, выпьем после этого?

— Пьер, я не думаю, что это хорошая идея.

— Дай мне шанс реабилитироваться.

Гретхен начала устанавливать подвесную систему на стабилизатор, избегая глаз собеседника и словно не замечая, как он намеренно блокировал свет от здания, словно черный плащ, пытающийся обвиться вокруг нее. Вдруг она заметила, что Пьер уже не смотрит на нее.

— А вот и твой работодатель, — сообщил он.

— Пардон?

— Мистер Персел. Вон там, заходит в здание. Он с Джули Ардуан, — Дюпре шумно втянул воздух через передние зубы.

— И что означает этот звук?

Он попытался улыбнуться, как джентльмен, не желающий показаться недобрым.

— Извини, я не слишком хорошо умею читать по лицам, сказала Гретхен.

Он выдохнул.

— Мне кажется, что мистер Персел не очень хорошо разбирается в людях.

— Я не понимаю, что ты пытаешься сказать.

— Джули Ардуан пилот. Она в свое время работала на мою бывшую и ее отца, Джессе Лебуфа. На ум приходит фраза «чтобы радар не засек».

— Она нечиста на руку?

— Из-за ошибок, которые я сам совершил в своей жизни, у меня нет морального права спекулировать именем других людей. Но при этом я знал мужа Джули двадцать лет. Он был хорошим мужиком, готовым всегда помочь другу. Но его мозги нашли размазанными по потолку дома Джули. Патологоанатом определил, что это было самоубийство. Но я сомневаюсь, что все было именно так. Я думаю, что твой работодатель шагает прямиком в расставленную для него паутину.

— Какую работу эта женщина делала для Варины Лебуф? И не пытайся надуть меня, Пьер.

— Они возили кокаин из Панамы. С оружием тоже какие-то дела были. Но я не хочу больше об этом говорить. Я изменил свою жизнь, и проступки других людей меня не касаются. Но я думаю, что твоему другу скоро причинят боль. Я буду внутри. Скажешь, если захочешь выпить по бокальчику после всего этого.

Пьер Дюпре ушел, цокая ковбойскими сапогами по бетонной танцевальной площадке. Его плащ развевался на ветру, шея, блестящая от лосьона, грациозно изгибалась, спустя мгновение его красивое лицо растворилось в дыму. И Гретхен показалось, что ей в голову залетел целый рой гудящих пчел.

Гретхен смотрела вслед Пьеру Дюпре, когда я подошел к ней сзади.

— Как вы поживаете? — спросил я.

— Как я? — переспросила она. — Да замечательно. Было еще две секунды назад.

— Да, думаю, ваш намек я понял. Я хочу, чтобы вы кое-что поняли, мисс Гретхен. Помимо Клета Персела, вряд ли в этом мире есть человек, поддерживающий вас больше, чем моя дочь. Она верит в то, что у вас большой талант, и считает вас достойным и хорошим человеком. Если она вам сегодня не помогает, то это не потому, что она не хочет. Она действительно собиралась работать над своим романом, но мы с женой настояли, чтобы она поехала с нами.

— А с чего вам это мне объяснять? Думаете, я причиню ей боль?

— Нет, совсем не думаю.

— Вы плохой лжец.

— Я был бы признателен, если бы вы не говорили со мной в таком тоне.

— Да отвали ты.

Я посмотрел на толпу, в которой уже не мог разглядеть Алафер и Молли.

— Вы владеете боевыми искусствами? — спросил я.

— С чего это ты спрашиваешь?

— Просто интересно. В наше время это вроде как часть таинственного образа. Женщина-киллер, оставляющая за собой след из разорванных тел на разных континентах, кто знает, чего еще ждать.

— Зачем мне пинать кого-то в пах, когда я могу всадить ему пулю между глаз?

— М-да, весьма логично.

— Это вообще-то шутка была, — сказала Гретхен. — Я не нравлюсь вам, мистер Робишо. Я вижу это в ваших глазах, слышу в вашем голосе. Вы думаете, что я змея в саду. Но вы не правы.

— Неужто?

— Это место прошило задолго до того, как я сюда попала, — ответила она, повесила оборудование на плечо и вошла в здание.

Первым музыкантом, появившимся на сцене, был не имитатор певцов 40-х годов, а легенда Луизианы 50-х по имени Дикси Ли Пьюг. Он вырос в какой-то богом забытой дыре на Миссисипи и в возрасте семнадцати лет устроился пианистом в бордель по другую сторону реки в местечке под названием «Натчез под Холмом». Заметьте, что я не сказал, что Дикси Ли родился в какой-то богом забытой дыре: он вылетел из утробы своей матери, словно ракета, и с тех пор летает и бьется рикошетом обо все бетонные и металлические поверхности западного мира.

В свое время врачи вырезали ему более половины желудка. Реабилитационные центры ему не только не помогли, более того, его выкинули из центра Бетти Форд в первый же день программы. Он говаривал, что мечта всей его жизни — дожить до 150 лет и умереть судом Линча за изнасилование. Но никакая из его выходок не сравнится с той ночью, когда он впервые выступал в «Парамаунт Театр» в Бруклине. Ведущим вечера был Алан Фрид. Дикси Ли свято верил, что именно он будет закрывать шоу, но Фрид посчитал, что эта честь должна была достаться знаменитому чернокожему рокеру, который навсегда изменил этот жанр и вписал свое имя в его историю. Дикси Ли сказали, что в следующий раз он обязательно выступит с заключительным номером, ну а эта ночь принадлежала более пожилому музыканту. Итак, он занял свое место перед пианино и запел свою «фирменную» песню, то избивая, то поглаживая клавиши и крича в микрофон — эта его манера выступления сделала его знаменитым. Посреди песни он поднялся на ноги, достал из пиджака банку керосина и облил им инструмент. Когда он бросил на пианино горящую спичку, пламя просто взорвалось красно-желтым конусом, едва не обуглив ему лицо, затем перетекло на клавиши и, далее, по ножкам пианино, на сцену. Дикси Ли же оставался невозмутим. Он наклонился в огонь и доиграл композицию до конца, не обращая внимания на горящие манжеты, опаленные волосы и потоки воды, разбрызгиваемые противопожарной системой по всему театру.

Молодежь в зале просто сошла с ума, требуя продолжения. Полицейский обдал Дикси Ли из огнетушителя, и то только после окончания песни. Когда Дикси Ли сошел со сцены в дымящейся одежде, с пеной из огнетушителя, стекавшей по обожженному лицу, он повернулся к чернокожему рокеру и сказал: «А тебе слабо так, сука?»

— Вы с ним, кажется, жили в одной комнате в колледже, да? — спросила Алафер.

Мы сидели на заднем ряду, и вдали перед собой, у края сцены, я видел Гретхен Хоровитц, фокусирующую свою камеру на Дикси Ли.

— В 1956 году, — сказал я, — прямо перед тем, как его показали в «Шоу Стива Аллена».

— Ты не говорил об этом Гретхен? — спросила она.

— Нет, а с чего бы это?

— Она наверняка хотела бы взять у него интервью.

— Она опасна, Алафер. И это факт, а не просто мое мнение.

— Где-то глубоко внутри она все еще маленькая девочка, Дэйв.

Наверное, Алафер была права. Но большая часть людей, что мы отправляем на смертную казнь, уходят как дети. Ирония заключается в том, что большинство из них умирают с достоинством, а некоторые прощаются с жизнью с гораздо большей долей храбрости, чем, например, я мог бы ожидать от себя. Они убивали, но при этом в большинстве случаев не могли адекватно объяснить свое поведение другим людям. Так они и покидают мир, кратко извинившись перед семьей своей жертвы, не сопротивляясь, серые от тошноты и страха, и их история уходит вместе с ними.

Предложение Алафер мне показалось весьма неплохим. Что плохого в том, чтобы сделать доброе дело для женщины, которую, вероятно, еще можно было спасти? Я поднялся со своего места и прошел вниз по проходу к тому месту в тени, откуда Гретхен снимала Дикси Ли. Его пальцы парили над клавиатурой и вдруг пикировали на клавиши, локоны его волнистых обесцвеченных волос свешивались на глаза, щеки раздувались, как у иглобрюхой рыбы, синие замшевые туфли отплясывали под пианино, а гортанный акцент вздымался вверх, словно ноты из кларнета.

— Мисс Гретхен, Дикси Ли — мой старый друг, — произнес я, — и я уверен, что он с радостью даст вам интервью.

— Хочешь сказать, ты представишь меня ему? — спросила она.

— С удовольствием.

— С чего бы это?

— Потому, что Дикси Ли, вероятно, величайший из белых блюз-музыкантов Америки, и все, кто занимается этим бизнесом, об этом знают. Но никто и никогда открыто не признавал его заслуги.

Она опустила свою камеру и посмотрела сквозь меня в зал.

— Ты знаешь телку по имени Джули Ардуан?

— Да, она работает в полиции.

— В каком дерьме она замешана?

— Прошу прощения?

— Кое-кто сказал мне, что она перевозила кокаин для Варины и Джессе Лебуфа, — объяснила Гретхен.

— Я в это не верю.

— Кое-кто сказал мне, что она, может быть, убила своего мужа.

— И кто же этот «кое-кто»?

— Это правда или нет?

— Обе истории — полнейшая чушь.

— Ага, понимаю. У вас тут никогда не было грязных полицейских. А те чернокожие пацаны, что пихают дурь у себя в квартале, с копами, конечно, не делятся.

— Я думаю, что эту белиберду тебе напел Пьер Дюпре. Может, тебе пора включить мозги?

Гретхен осмотрела зал, словно с трудом сдерживая свое раздражение.

— Я была бы тебе очень признательна, если бы ты оставил меня в покое, — наконец выдавила она.

— Так ты хочешь с Дикси Ли познакомиться или как?

Гретхен задумчиво потеребила бровь, словно задавая самой себе вопрос. Я развернулся и направился к своему месту.

— Мистер Робишо, — окликнула она меня негромко.

Я остановился и повернулся лицом к ней.

— Вы уверены, что эта Ардуан в порядке? — спросила она. — Я имею в виду, на сто процентов уверены? Вы готовы поставить на это жизнь Клета?

Я вернулся на свое место и почувствовал, как вибрирует мой мобильный. Пропущенный звонок. Я перезвонил по определившемуся номеру, но попал на голосовую почту.

— Кто это? — спросила Молли.

— Катин Сегура.

— Она сегодня звонила на домашний, но я не успела взять трубку. Я же тебе записку оставила у телефона, ты ее видел?

— Нет, а что она говорила в сообщении?

— Ничего, просто оставила свое имя и просила тебя перезвонить. Извини, я думала, что ты нашел записку.

— Как ты думаешь, это было что-то срочное?

— Даже не знаю.

— Я на минутку.

— Куда ты?

— Найти Клета.

Это не заняло много времени. Они с Джули Ардуан сидели неподалеку от стойки с пивом. Клет зажал между ног большой красный пластиковый стакан с мохнатой шапкой пивной пены и подливал в него что-то из карманной фляжки. Я сел рядом и положил ему руку на плечо. Джули с широкой улыбкой посмотрела на меня, на ее голове залихватски набок была надета фиолетово-золотая кепка Государственного университета Луизианы.

— Привет, Дэйв, — сказала она.

— Как дела, Джули? — спросил я.

— По-всякому, — ответила она, приподняв свой стакан с пивом.

— Видишь, чем Клет занимается? Мы называли это пойло «Б-52». Или пикировщиком. Одно могу сказать точно: эта штука прожжет дыру в любом желудке и гарантирует дикое похмелье.

— Приятель, сегодня только позитив, — произнес Клет, сжимая в руке программку. Он вытер рот тыльной стороной ладони и принялся ее изучать. На его запястье я увидел тонкий кровяной мазок.

— Следующая группа сбацает вестерн-свинг, — сообщил он, — типа Боба Виллса и Спейда Кули. А ты знаешь, что капитан Коуди во многом позаимствовал свой стиль у Спейда Кули?

— Ты что, собираешься это пить?

— Нет, блин, носки стирать, — ответил он.

— Дэйв, принести тебе чего-нибудь холодненького? — спросила Джули.

— Нет, спасибо. Вы после этого куда-нибудь собираетесь?

— Об этом мы пока что еще не думали, — заявил Клет, — может, поедем в «У мулата», поужинаем жареными креветками. А в чем дело?

— Ни в чем. Джули, ты хорошо знаешь Варину Лебуф? — спросил я.

— Знакома, как все, — ответила она.

— В каком смысле? — спросил я.

— Да ни в каком. Я просто ее знаю.

— Она тебе нравится? — не отставал я.

— Приятель, что за тон? — встрял в наш разговор Клет.

— Нет у меня никакого тона, это просто вопрос, — пояснил я.

— Дэйв, если я хочу напиться своей адской смесью, так тому и быть. И мне плевать, что это плохо скажется на моем драгоценном здоровье. И если у меня утром башка будет раскалываться, это моя башка.

— Дэйв просто пытается вести себя как настоящий друг, — сказала Джули.

— Да, но вечер просто замечательный, и не нужно тут кисляк разводить, — буркнул в ответ Клет.

— Кое-кто говорит, что ты работала на Варину Лебуф, — сказал я Джули.

— Тот, кто это говорит, полон дерьма, — отрезала она.

— И кто это тебе напел? — спросил Клет.

— Угадай, — ответил я.

Я не отрываясь смотрел в его глаза. Он же перевел взгляд с меня на сцену, неподалеку от которой стояла Гретхен.

— Поговорим об этом позже, — предложил он.

— А почему не сейчас? — спросил я.

— Дэйв, да что с тобой такое? — спросил Клет.

— Джули, я давно тебя знаю, — попытался я объяснить, — и ты всегда мне нравилась. Я вовсе не хотел тебя обидеть. Вышло так, что меня обеспокоила та история, что мне рассказали.

— Никаких проблем. Просто напомни мне в следующий раз не летать с тобой ни на какие острова, потому что я чувствую себя идиоткой, что приняла тебя за друга.

— Ты хорошо знаешь Пьера Дюпре? — я снова начал свой допрос.

Я видел, как Клет покачал головой.

— Дэйв… — сказал он.

— Что?

Он был одет в бежевый костюм, блестящую светло-голубую полосатую рубашку с плетеным галстуком и легкие кожаные туфли, шляпа покоилась у него на колене. Лицо Клета покраснело, словно рождественская лампочка. Я заметил тонкую нитку крови в волосах на его запястье и кобуру с его любимым тридцать восьмым калибром под плащом.

— Да ничего, — ответил он, — какая разница?

Клет опрокинул свою адскую смесь и выпил ее до дна, не моргая невидящими глазами, напоминающими зеленые мраморные шарики, затем раздавил ногой стакан и уставился прямо перед собой. Я видел, как бьется жилка на его горле; его большие ладони застыли на коленях, как у человека, который слишком устал, чтобы злиться.

Я направился обратно к сцене, как раз когда Дикси Ли Пьюг покинул ее, а из-за кулис появились исполнители вестерн-свинга. Гретхен Хоровитц перекинула лямку сумки со своим съемочным оборудованием через плечо.

— Так вы хотите познакомиться с Дикси? — повторил я вопрос.

— Сначала я должна увидеть Клета.

— Я только что с ним говорил. Не думаю, чтобы он был в настроении для бесед.

— Ты рассказал ему о том, что говорит Пьер?

— Да.

— То есть ты сказал ему, что эта информация от меня, не предоставив мне шанса сначала с ним поговорить?

— Не совсем. Но Клет мой лучший друг, и лучший из всех людей, что мне доводилось знать.

Гретхен, сморщившись, закрыла глаза, и снова их открыла.

— Я просто не верю в это. Я вижу тебя, но не верю, что такие люди могут существовать в реальности. С тобой твоя жена, должно быть, расплачивается за какие-то тяжкие грехи, что она совершила в прошлой жизни.

Я приблизился к ней вплотную и прошептал ей прямо в ухо:

— Ты должна кое-что понять, мисс Гретхен. Если бы не я и не твой отец, шериф Суле уже давно запихнула бы тебя в клетку с тебе подобными. Мне же теперь, наверное, придется подать в отставку и жить с угрызениями совести до конца моих дней. В этом нет твоей вины, ответственность лежит целиком на мне. Но я не хочу больше слушать твои оскорбления.

Я отошел от Гретхен Хоровитц и увидел, как побледнело ее лицо. Дикси Ли Пьюг подошел к нам, вытянув руку для приветствия.

— Дэйв, сколько лет, сколько зим!

— Позволь мне познакомить тебя с Гретхен Хоровитц. Она хочет взять у тебя интервью для своего документального фильма, — произнес я.

— Крошка, ты смотришь на буги-вуги-мэна из la louisiane, — пробасил он, — где ты взяла такие глазки? Они похожи на фиалки.

— Глаза появились из чрева моей матери в комплекте со всем остальным, — ответила Гретхен.

— Дэйв говорил тебе, что в колледже мы жили в одной комнате в общежитии? — спросил Дикси Ли.

— Мои соболезнования, — ответила она и направилась по проходу между рядами в заднюю часть здания, перекинув сумку на плечо.

— У нее своя школа изящных манер? — спросил Дикси Ли.

— Мы поспорили прямо перед твоим приходом. Это не ее вина, — ответил я.

Его взгляд скользнул по толпе, задерживаясь на знакомых лицах. Я заметил, как свисает его живот над ремнем, и подумал, помнит ли он золотые годы и девчонок-подростков, которые дрались за право прикоснуться к его туфлям, когда он пел на сцене «Луизиана Хэйрайд», помнит ли участие в шоу «Америкэн Банд-стэнд», помнит ли вспышки фотоаппаратов, когда он спускался по трапу самолета со своей очередной невестой в аэропорту «Хитроу».

— Пойдем по мороженому, — просто предложил он.

— Мороженому? — искренне удивился я.

— Я уже три года как завязал. На улице стоит грузовик, выгляни в окно. И все там отъедаются халявным мороженым, чем мы хуже?

— Рад за тебя, Дикси.

— Так что там с этой девчонкой-фотографом?

— Когда-то у нее украли детство, и это наполняет каждый день ее жизни злобой.

— Она подвергалась сексуальному насилию? — спросил он, глядя мне в глаза.

Я кивнул.

— Тогда она просто молодец.

— Что ты имеешь в виду?

— Если бы это произошло со мной, думаю, я бы убивал людей. А она снимает фильмы. Похоже, у нее все сложилось неплохо, не думаешь?

Первым номером вестерн-группы был «Цимаррон». Я уже собирался присоединиться к Алафер и Молли и отказаться от приглашения Дикси Ли, как вдруг что-то в нашем разговоре показалось мне странным, словно кусочек мозаики, который никак не принадлежал этой картине, как его ни повернуть. Я снова взглянул на балкон, полный детей, поглощающих мороженое. Они ели не сосульки на палочках, не мягкое мороженое из механических автоматов. Они ели мороженое, шарики которого вручную накладывались из предварительно замороженных контейнеров. И я точно знал, что таких у местных мороженщиков просто не было.

— Ты сказал, что снаружи грузовик, бесплатно раздающий мороженое? — переспросил я.

Дикси Ли либо не слышал мой вопрос, либо счел его неважным. Его глубоко посаженные глаза пристально рассматривали толпу и конфетти, которое кто-то разбрасывал из балкона в лучах прожекторов.

— Что там за грузовик? — спросил я.

— Откуда я знаю. Обычный рефрижератор. Кому какая разница? — бросил он. — Ты только посмотри на всех этих женщин. Боже мой, ну кто тут скажет, что мир не полон прелести и удовольствий? Дэйв, давай уже расчехляй свой прибор, пока он совсем мхом не покрылся, и будем веселиться!

Я вышел на улицу, на холодный ночной воздух, к свету брильянтовых звезд и запаху дыма от барбекю и раков, варящихся в котлах с початками кукурузы, артишоками и картофелем, и увидел желтый грузовик-рефрижератор, припаркованный между зданием Фестиваля и площадкой для пикников. По его бокам располагались ряды закрытых на задвижки контейнеров для заморозки, и на фоне мельчайших мерцающих лампочек, украшавших стволы деревьев, его поверхность казалась бронированной, острой и холодной, словно у танка, остановившегося посреди детской площадки. Это был такой же грузовик, как тот, что братья Патин использовали при попытке отстрелить мне голову. Водитель был одет в коричневую униформу, фуражку с лакированным козырьком и потертый кожаный жилет. Он извлекал крупные шарики ванильного мороженого из круглого контейнера на складном столике и раскладывал их в пластиковые стаканчики ожидающих в очереди детей. Его голова и лицо напомнили мне перевернутый вверх ногами окорок, его глаза были полны серьезности выполняемой им работы, а рот напоминал тугой шов. Но затем он поднял взгляд на меня и улыбнулся.

— Черт побери, — улыбнулся он, — помнишь меня? — спросил он.

— Ты Бобби Джо Гидри, — ответил я, — ветеран «Бури в пустыне».

— Так точно!

— Мы с Клетом Перселом познакомились с тобой на том ужине у Амиде Бруссара. Я еще посоветовал тебе справиться насчет вакансии диспетчера в управлении.

— Все верно. Но вакансия оказалась не на полный рабочий день, деньжат маловато платили. Да и так все срослось неплохо. Только что начал работу на одну компанию, снабжающую морские объекты. И на встречи тоже хожу, ты здорово мне помог.

— Ты доставляешь продукты на глубоководные буровые платформы?

— Да, все, что только можно заморозить. По большей части езжу в Морган-сити и Порт-Фуршон.

— А как ты вышел на эту компанию?

— Одна дама из твоего управления дала мне их номер телефона. Посоветовала сказать, что я от нее.

— И как ее зовут, Бобби Джо?

— Мисс Джули. Я видел ее в здании буквально пару минут назад.

— Приятель, а фамилию не помнишь?

— Ардуан. Я слыхал, ее муж был тем еще проходимцем, но если спросить меня, то мисс Джули очень милая женщина.

— А что ты слыхал насчет мужа мисс Джули?

— Что он связался не с теми парнями, что ввозил в страну кокаин и прочую дурь, а потом покончил с собой. Может, это просто слухи, конечно.

— Я никогда не слышал таких слухов, Бобби Джо.

— Да и вряд ли услышишь. Он летал из Лэйк-Чарльз и Лафайетта. Возьми-ка лучше мороженого, оно вмиг разлетается, — предложил он.

Когда я вернулся обратно, музыканты распевали «Техасскую розу», их горны играли так громко, что пол подрагивал под ногами.

Глава 30

Я сел рядом с Молли. Кресло Алафер пустовало. Я оглянулся, но не нашел ее в толпе.

— Где Альф? — спросил я, стараясь перекричать самую знаменитую песню Боба Уилла.

— Отправилась на поиски Гретхен Хоровитц, — ответила Молли.

Я пытался размышлять логично, но ничего не выходило. Все, что происходило вокруг меня, было фрагментированным и непоследовательным, но в то же время я понимал, что все это части большой мозаики, которую мне предстояло собрать. На улице стоял точно такой же грузовик, как и тот, из которого в меня стреляли из дробовика, а водитель грузовика только что сообщил, что нашел работу через ту самую женщину, о которой меня предупреждала Гретхен Хоровитц. Неужели мы с Клетом действительно все это время заблуждались? Играла ли Джули Ардуан ключевую роль во всех тех событиях, что происходили вокруг нас и с нами последние два месяца? Неужели мы с Клетом были настолько слепы? В довершение всего прямо в эту минуту в моей голове громыхала «Техасская роза», та самая песня, что насвистывала Гретхен Хоровитц, всаживая три пули в лицо Бикса Голайтли.

Я встал и отправился к стойке с пивом, стараясь обойти толпу. Я видел Клета, сидящего в конце ряда, но с ним не было ни Алафер, ни Гретхен, ни даже Джули Ардуан. Я сел и начал сканировать зал.

— Где Альф? — спросил я.

— Они с Гретхен только что здесь были. Отправились в туалет, — ответил он.

— А где Джули?

— Пошла с ними.

— Клет, я только что столкнулся с тем парнем, Бобби Джо Гидри, ветераном «Бури в пустыне», помнишь?

— Да, да, как он там? — сказал он раздраженно, пытаясь сконцентрироваться на музыке.

— Компания, где он состоит в штате, снабжает этот концерт мороженым. Это та же самая компания, которой принадлежал грузовик, его водитель пытался прикончить меня в Лафайетте.

— Грузовик же угнали, верно? К чему ты клонишь? Парень, работающий на ту же компанию, раздает мороженое на улице. И что?

— Гидри сказал, что нашел работу через Джули Ардуан. Она подсказала ему позвонить в компанию и сказать, что он от нее.

— Джули — член организационного комитета Фестиваля сахарного тростника. Она помогает со всеми мероприятиями, связанными с их зданием.

— Нет, для совпадения это слишком. Гидри говорит, что ее муж ввозил наркоту в страну.

— В этом он далеко не одинок, — сообщил Клет, — большинство из тех, кто этим занимается, либо опыляют поля, либо пилотируют вертолеты, только им надоело сажать машину на буровые при порывах ветра в пятьдесят узлов за гроши. Дэйв, иди оно все к черту, давай послушаем музыку!

— Подумай, Клетус. Когда мы приземлялись в той бухте на острове, она посадила машину, словно листок на тихий пруд.

— Ну и что, это значит, что она хороший пилот. Ты что, хочешь летать с кем-нибудь из японских ВВС?

— Ты не собираешься меня слушать, так? — спросил я.

— Просто ты несешь чепуху, — ответил он. — Дэйв, я беспокоюсь о тебе. Мне кажется, что ты сдаешь позиции.

— Это я тебя беспокою? Прекрасно, просто прекрасно, — сказал я и ткнул его пальцем в грудь.

Я видел, как его лицо перекосила гримаса боли, и мне захотелось застрелиться.

— Прости, старина, не подумал, — извинился я.

— Да забей, приятель. У меня все просто ништяк. Ну а теперь давай наконец послушаем музыку.

Я оперся локтями на колено, затем помассировал виски, закрыл глаза, снова открыл их и уставился в точку между своих ботинок. У меня было такое ощущение, словно я тону. Я чувствовал себя точно так же, как тогда, когда чернокожий санитар оседлал меня, пригвоздив к земле, оторвал целлофановую обертку от блока сигарет зубами и накрыл ею красный пузырь, надувающийся из отверстия в моей груди, а я ощущал, как заполняется кровью мое легкое и немеет тело, словно падая в черную бездну. Я поднял голову и увидел, как зал и музыканты кружатся вокруг меня в бешеном танце.

— А вот и она собственной персоной, — толкнул меня Клет.

— Кто?

— А ты как думаешь? Каждый раз, когда я вспоминаю об этой женщине, мне хочется отвинтить свой шланг и отправить его почтой на Северный полюс в надежде, что пингвины схоронят его под ледником.

Варина Лебуф не просто проходила мимо, она направлялась прямо к нам.

— Как хорошо, что я нашла вас, — сказала она.

— Да ну? А разве Хэллоуин уже закончился? — встретил ее Клет.

— Ну, ты и говнюк! — бросила она.

— Это я часто слышу, но обычно от уголовников и героиновых шлюх. Варина, я извиняюсь, если причинил тебе какие-то неудобства, но теперь будь добра, оставь нас в покое?

— Ты просто не знаешь, кто твои друзья, — ответила она.

— Твои приятели распотрошили мой офис, — сказал Клет.

Варина осеклась, ее шея и рот напряглись.

— Все в порядке? — спросила она.

— А почему что-то должно быть не в порядке? — переспросил Клет.

— Потому что я видела Алафер и Гретхен на улице, — ответила она, — и, по-моему, Джули Ардуан была с ними.

— Они пошли в туалет, — ответил Клет.

— Нет, они были на улице.

— С чего им быть на улице? Да если это и так, что с этого? — спросил Клет.

— Ты меня не слушаешь. Там двое парней, и я их знаю, они работают на Пьера. Они замешаны в махинациях с крадеными картинами или чем-то в этом роде. Это те двое, которых избила Гретхен.

— А теперь сядь и повтори все то, что ты только что сказала, — приказал я.

— Я пытаюсь вам помочь, нечего на меня орать, — ответила Варина.

— Я не ору, я просто не слышу тебя, здесь слишком шумно. Присядь, — попросил я уже мягче.

— Джули Ардуан когда-нибудь работала на тебя? — спросил напрямую Клет.

— Конечно, нет. С чего ей на меня работать? Я ее едва знаю. Ее муж в свое время летал с Пьером, но я с Джули никогда толком не общалась. А теперь мне пора.

Я взял Варину Лебуф за руку и, потянув, заставил сесть в пустое кресло Джули Ардуан.

— Ты пытаешься сказать, что Алафер и Гретхен что-то угрожает? — спросил я.

— Ну ты и кретин. До тебя только сейчас дошло? — выкрикнула она, вырвала руку и ушла, недовольно покачивая бедрами в ковбойской юбке.

— На ней золотой ремень, — сказал Клет.

— Ну и что?

— Такой же ремень носила женщина, которую я видел с Пьером Дюпре в их доме.

Моя голова раскалывалась.

Я вернулся на свое место. Молли все еще сидела в одиночестве.

— Ты Альф не видела? — спросил я.

— Нет. Она разве не с Клетом? — переспросила она.

— Они с Гретхен и Джули Ардуан отправились в туалет. Я думал, может, она уже вернулась.

— С ней все в порядке. Прекрати беспокоиться. Давай же, Дэйв, отдохни наконец.

— Варина Лебуф сказала, что громилы, которые хотят достать Гретхен, стоят на улице, как и Алафер с Гретхен.

— Варина любит делать из мухи слона. Она манипулятор. Она хочет насолить Клету за то, что он дал ей от ворот поворот. А теперь давай садись.

— Я скоро буду.

— Где Клет?

— Ищет Гретхен.

— Я тоже пойду.

— Нет, оставайся здесь. Алафер нас не найдет, если вернется, а здесь никого не будет.

Может быть, я действительно терял над собой контроль, как сказал Клет. Я просто уже не знал, во что верить. Попытается ли пара отморозков отомстить Гретхен Хоровитц на музыкальном фестивале среди сотен людей? Говорила ли Варина Лебуф правду? Может, она действительно сочетала в себе добро и зло и не была моральным банкротом, коим я ее считал? Быть может, я просто не замечал, что и у нее были свои светлые стороны?

Мы с Клетом позабыли обо всех правилах и теперь платили за это. Мы защищали Гретхен Хоровитц, но при этом не достигли ничего в раскрытии похищения Ти Джоли Мелтон и убийства ее сестры Блу. Самое смешное то, что наши противники, кто бы это ни был, считали, что мы владеем какой-то информацией о них, а в действительности у нас ничего не было. К чему все сводится, в конце концов? Ответ простой: к нефти. Миллионы и миллионы баррелей нефти, отложившейся на дне Мексиканского залива и перемещающейся на север, в болота Луизианы, словно чьи-то длинные коричнево-красные пальцы. Но чрезмерная озабоченность экологической катастрофой в наш промышленный век вряд ли что-то изменит. Это все равно что наблюдать за тем, как опускают в землю гроб с телом твоего погибшего сына или дочери, раздумывая при этом о глубинных причинах войны. Настоящие злодеи всегда уходят от правосудия. Солдат выполняет свой долг, в чьем-то доме навсегда гаснет свет, а все мы продолжаем жить дальше. И этот сценарий никогда не меняется. Могут меняться лишь лица игроков, но основной сценарий, начертанный углем на стене пещеры тысячелетия назад, неизменен, и я считаю, что с тех пор мы так и не отклонились от него ни на йоту.

В эту минуту мне было плевать на нефть в Заливе, на Гретхен Хоровитц и даже на Ти Джоли Мелтон. Мне было плевать на свое состояние, работу, честь, добро и зло. Я хотел, чтобы моя дочь Алафер была со мной, и я хотел отправиться домой с ней и с моей женой, Молли, чтобы провести вечер с дорогими мне людьми и нашими питомцами, Треножкой и Снаггсом, в нашей кухне, с закрытыми дверьми и окнами, за столом, где мы бы преломили и разделили хлеб, не обращая внимания на зимние грозы, листья, прощавшиеся с деревьями, и отлив, обескровливающий Байю-Тек.

Человеку нелегко признать свою смертную природу. Но любой, кто скажет, что смирился с преждевременной смертью своего ребенка, лжет. Есть огромная разница между тем, чтобы жить со смертью ребенка, и тем, чтобы ее принять. Жизнь с осознанием этого требует храбрости, которая непонятна большинству из нас. Откуда у меня эти мысли? Меня тошнило от самого себя. Меня тошнило потому, что я знал, что мы с Клетом разворошили осиное гнездо чудовищ, и теперь они планировали причинить нам максимальную боль, невзирая на издержки. На первый взгляд это может показаться натянутым обоснованием поведения злодеев, если не вспоминать о том, что существуют группы людей, которые крадут наши выборы, совершают военные преступления, загрязняют воду, что мы пьем, и воздух, которым мы дышим, и выходят сухими из воды.

Я вышел на улицу через главный выход и прошелся по флангу здания. Воздух был холоден, ветер кусался, а на севере небо вздыбилось тучами, которые, похоже, несли снег и электрические разряды. Бобби Джо Гидри закрывал на задвижки двери рефрижераторных отсеков своего грузовика.

— Ты не видел здесь мисс Джули с двумя девушками? — спросил я.

— Мисс Джули я не видел, — ответил он, — а вот пара девушек здесь действительно была.

— Как они выглядели?

— У одной были длинные черные волосы. Другая смахивала на лесбуху. У нее были фиолетовые глаза.

— Это моя дочь Алафер и ее подруга.

— Ох, извините.

— Куда они делись?

— Я дал им мороженое, и они отправились назад, на концерт. Та, что с черными волосами, это ваша дочь, мистер Робишо?

— Да, а что?

— Тут два парня на них пялились. У одного были замасленные волосы и горбинка на носу, а другой был жирдяй. У него был такой костюм, словно он его только что из корзины с грязным бельем достал. Они давно уже тут крутились, курили вон там, среди деревьев. Я собирался подойти к ним и спросить, чем они тут занимаются.

— Зачем?

— Потому что я случайно услышал слова одного из них, когда он проходил мимо. Он сказал: «Может, погрузить их в амфибию, взлететь повыше и сбросить?» И они заржали. Когда появилась ваша дочь с подругой, они заткнулись. Просто стояли, курили и наблюдали за всем из-под деревьев. Я не знал, что это ваша дочь, мистер Робишо, я бы позвал вас.

— Куда ушли те двое?

— Через заднюю дверь, как только ваша дочь с подругой вернулись в зал, — ответил он.

Я записал свой мобильный на визитке и передал ее Бобби Джо.

— Если снова увидишь эту парочку, позвони мне.

— Мистер Робишо, что-то мне здесь не нравится. Когда я вернулся из Ирака, я даже охоту бросил, пообещал себе делать одно доброе дело в день до конца моей жизни. Я также дал себе обещание защищать тех, кто в этом нуждается и кто не может об этом попросить.

— Бобби Джо, ты поступаешь правильно.

— Эти разговоры насчет самолета-амфибии о чем-нибудь вам говорят?

Клета я обнаружил у сцены. Группа только что закончила петь «Иду Ред» и освобождала площадку для целого оркестра, вечно одетого в летние фраки независимо от времени года, как оркестр Гарри Джеймса. Клет прикрыл глаза ладонью от света прожекторов и осматривал толпу в поисках Гретхен, Алафер и Джули Ардуан. Я рассказал ему о разговоре с Бобби Джо Гидри.

— Думаешь, эти отморозки говорили о том самолете-амфибии, который ты видел у дома Варины? Они говорили о том, чтобы сбросить кого-то с самолета? — переспросил он.

— Так говорит Гидри.

Лицо Клета побелело, его глаза словно смотрели внутрь на образы, которые ему явно не хотелось видеть.

— Мне однажды приходилось наблюдать нечто подобное.

Я с трудом слышал его из-за шума в зале.

— Что? — переспросил я.

— Как-то какие-то парни из спецслужб притащили двух вьетконговцев на наш вертолет. Они были связаны. Тот, кто был их целью, видел, как второго выкинули с борта. Мы были на высоте футов пятьсот.

— Выброси все это из головы, Клет. Думаешь, Джули Ардуан во всем этом замешана?

— Никто не смог бы совладать с Гретхен, если только она не доверилась не тому человеку.

— Ты говоришь, Джули нечиста на руку?

— Дэйв, я не знаю. Взгляни на мое прошлое. Я всю свою жизнь верю не тем женщинам.

— С чего начнем? — спросил я.

Его глаза пробежались по балкону, толпе и стойке с пивом.

— Ни малейшего представления. Я виноват в этом бардаке и ничего не могу исправить.

— Следуй за мной, — сказал я.

Мы начали с женского туалета. Я побарабанил в дверь, затем засунул в дверной проем руку со своим значком.

— Полицейское управление округа Иберия, — крикнул я, — простите, дамы, но мы должны зайти внутрь.

Я толчком распахнул дверь и услышал женский смех.

— Ребята, вам что, невтерпеж? — крикнул незнакомый мне женский голос.

— Мы ищем Алафер Робишо, Гретхен Хоровитц и Джули Ардуан, — сказал я громко, — они могут быть в опасности. Нам нужна ваша помощь.

Смех и улыбки растворились, будто их стерли тряпкой.

— Я знаю Джули и Алафер, — сообщила женщина, стоящая у зеркала, — но их здесь нет, сэр.

— Может, в кабинках? — спросил я.

— Нет, там их тоже нет, — повторила она.

Я тем не менее прошел по всем кабинкам, стуча в двери, прежде чем распахнуть их. Клет с покрасневшим лицом посматривал по сторонам.

— Кто-нибудь здесь видел Алафер Робишо или Джули Ардуан сегодня вечером? — крикнул я.

— У грузовика с мороженым, — ответила другая женщина.

— С ними кто-нибудь был?

— Я не заметила, — ответила она.

Помещение пахло косметикой и пивной мочой, в унитазах заработал слив. Все в туалете смотрели на меня, забавный момент улетучился, и я видел мертвые выражения лиц, словно холодный ветер вдруг ворвался в окна под потолком.

— Спасибо за помощь, дамы, приносим извинения за неудобства, — извинился я.

Мы вернулись в зал, вскарабкались по лестнице на балкон, затем спустились вниз и вновь прошли сквозь толпу. Оркестр только что закончил «Пой, пой, пой» Луиса Примы. Никто из тех, кого я узнавал или с кем говорил, не видели Алафер или Джули Ардуан, по крайней мере, в последние двадцать минут. Я видел, как Клет нервно сжимает и разжимает кулаки, поигрывая желваками.

— Вот дерьмо, — процедил он.

— Их не похитило НЛО. Кто-то обязательно их видел, — проговорил я.

— Да, только вот этого кого-то мы никак не найдем, — ответил он.

— Где мы еще не смотрели?

— За сценой?

— Да там целый центральный вокзал, — колебался я.

— Вовсе нет, я как-то гнался за одним чуваком, сбежавшим из-под залога, так он был здесь на пикнике и пытался спрятаться в каморке, забитой ведрами с краской и сценическим инвентарем.

— Так как туда попасть?

Клет подумал мгновение.

— Есть задняя дверь.

Мы снова оказались на улице, окруженные холодным, влажным запахом листьев, превратившихся сначала из зеленых в золотые, а потом и в черные в лужах темной воды. Мы кое-как открыли тяжелую металлическую дверь в задней части здания под звуки оркестра, играющего буги-вуги Уилла Брэдли и Фредди Слэка «Барабанщик, задай жару!».

— Бог ты мой, у меня аж мурашки по коже, — сказал Клет.

— С чего бы это?

— Это песня из твоего айпода, того самого, который тебе дала Ти Джоли Мелтон, как ты говорил.

Мы находились внутри длинного, темного коридора, пахнувшего пылью и нафталином.

— Все верно, Ти Джоли мне его подарила. Веришь мне теперь?

— Не уверен. Дэйв, у меня такое чувство, будто это все ненастоящее.

— Что?

— Я уже говорил, ведь мы должны были умереть в той заварушке на байю. Так, может, мы действительно умерли, просто еще этого не осознали? Я слышал истории про души людей, которые долгое время бродят среди живых, не желая покидать этот мир.

— Клетус, у нас тут только одно дело: найти Алафер с Гретхен и вернуть их домой. Давай, брат, заряжаем и вперед. Оставь все остальное на потом.

Его зрачки были расширены, кожа словно натянулась на лице. Он кашлянул в ладонь и вытер ее о брюки. А потом Клет достал свой курносый тридцать восьмой калибр из подплечной кобуры и небрежно опустил руку с зажатым в ней пистолетом. Сквозь занавес мы видели, да и слышали, как оркестр переходит на повышенную передачу. Пальцы пианиста отплясывали на клавишах, двухтактный бит больших барабанов превращался в горловой рык, как у старого доброго Луи Беллсона, саксофоны звучали все громче, словно возносясь в небо и соперничая с другими инструментами в сочной комбинации звуков и четкой партии Фредди Слэка на пианино с тактом четыре на четыре.

— Приятель, на этот раз я убью их всех, — произнес Клет.

Я хотел было начать спорить с ним, но передумал. Хотя жажда крови, страх и черный флаг и не сослужили нам хорошую службу в прошлом, иногда не мы выбирали обстоятельства и мало что могли сделать, чтобы их изменить. Если отодвинуть в сторону этические соображения, в конце всегда остается одна и та же эмоция: ты рад, что жив, что вместо тебя на тот свет отправился кто-то другой.

В конце коридор сужался, и я видел людей, танцующих на площадке перед сценой. Похоже, все они прекрасно проводили время. Молодая темноволосая женщина в расшитом блестками вечернем платье двигалась с закрытыми глазами, подняв руки и сверкая вспотевшей шеей. Она была явно пьяна, бретельки бюстгальтера выбились из-под платья, а рот был полуоткрыт почти похотливо. Похоже, вся ее энергия была сконцентрирована на одной мысли или ощущении, словно где-то внутри она уже была на пике оргазма и ей было абсолютно наплевать на то, что творилось вокруг нее. Тромбонисты вспрыгнули на ноги, рев их труб заставил стекла дрожать, но мне было плевать на группу или тайные эротические удовольствия толпы. Я хотел вернуть свою дочь.

Я вдруг заметил, что Клет Персел внимательно разглядывает свою ладонь. В ней я увидел яркую пурпурную звезду, которую, казалось, только что нарисовали ему на коже.

Сначала я подумал, что он опять кашлянул кровью себе в ладонь, но затем я увидел, как он поднял взгляд на дощатый потолок над нашими головами. Я машинально вытащил свой армейский пистолет сорок пятого калибра модели «1911» из кожаной кобуры. Я слышал, как музыканты из оркестра вдруг сделали паузу и крикнули в унисон:

В потолке над нами зияло отверстие, к которому вела двухуровневаялестница, сделанная из грубо обработанной древесины. Я пошел впереди Клета, держа свой сорок пятый калибр в согнутой руке. Передо мной по ступенькам тянулась тонкая полоска из капель крови, словно у кого-то из прохудившегося кармана выпали красноватые одноцентовые монеты. Я прошел последние три ступеньки, взялся рукой за перила и выглянул в темноту. Не увидев ничего, я достал из кармана маленькую ручку-фонарик и включил. Комната была забита коробками, банками с краской, рождественскими декорациями и манекенами из папье-маше, использовавшимися на карнавалах Марди Гра. Я посветил в дальний конец каморки и заметил рядом с грудой коробок лужу крови диаметром сантиметров сорок. У края лужи блеснула золотая цепочка, а на ней какой-то маленький медальон.

Клет стоял за мной и не видел, сколько там было крови.

— Прикрой меня, — шепнул я.

— Что там?

— Клет, прошу тебя, прикрой меня, — повторил я просьбу одними губами.

Я сделал шаг вперед и посветил фонариком прямо на кровь и золотую цепочку со звездой Давида на ней. Я зашел за груду коробок, поднял фонарик, и в ярком и узком луче передо мной возникло лицо Джули Ардуан. У нее было перерезано горло, ногти и нос сломаны, руки изрезаны в борьбе с убийцами. Перед смертью она потеряла много крови, на ее белом и окоченелом лице застыло выражение удивления и непонимания, которое мертвые надолго оставляют в нашей памяти.

Я слышал, как доски за мной прогибаются под весом Клета. Он все еще не видел тела.

— Это цепочка и медальон Гретхен, — сказал он сипло.

— Это не Гретхен, Клет.

— Кто это? — спросил он.

— Это Джули Ардуан. Звони в полицию. Не смотри.

Он чуть не опрокинул меня, пробираясь к телу. Внизу оркестр зашелся громоподобным барабанным боем, переходя к финалу из саксофонов и горнов, оглушив нас и заставив аудиторию кричать еще громче.

Глава 31

Я сам позвонил в «911», взял Клета под руку и увел его от кучи коробок, за которыми, вероятно, и умерла Джули. Я не видел никаких выключателей на стенах, но с потолка свисала одинокая лампочка, которая, тем не менее, не загорелась, когда я попробовал покрутить ее в патроне. Клет глубоко дышал грудью, открывая и закрывая глаза.

— Я возьму звезду Давида Гретхен, — сказал он.

— Не трогай ее. На ней могут быть отпечатки пальцев.

— Нет, цепочка не порвана. Она бросила ее здесь специально для меня, — возразил он.

Я не стал спорить. За долгое время нашей дружбы я нечасто видел, чтобы мир мог одолеть его и причинить ему серьезную боль. Но сейчас он выглядел опустошенным не только перед лицом смерти своей подруги, но и из-за похищения дочери, причем я был уверен, что он винит себя в обоих случаях.

Я огляделся, пытаясь восстановить произошедшие здесь события. В комнате была еще одна лестница у дальней стены, она вела ко второму боковому выходу. Эта каморка стала чем-то вроде моста для похитителей. Они заставили Алафер, Гретхен и Джули пройти через коридор на втором этаже, затем вверх по лестнице, спустились по второй лестнице и далее через дверь в парк, где, скорее всего, Алафер и Гретхен увезли на автомобиле.

Я поделился своими соображениями с Клетом, но мне показалось, что он меня не слышит.

— Пойдем, Клетус, пора вернуть наших девчонок.

— Джули дралась с ними, так ведь? — спросил он. Внизу, в коридоре, она дралась. Джули никогда не сдалась бы так просто. Она послала их к чертям собачьим, и они сломали ей нос, подняли сюда и перерезали горло.

— Думаю, все было именно так.

— Это Пьер Дюпре.

— Этого мы пока не знаем.

— Он добрался до Гретхен. У нее никогда не было парня, и он добрался до нее. Он хочет отомстить, Дэйв. Джули встала у него на пути. У этого сукина сына Дюпре далеко идущие планы в отношении Гретхен.

— Может быть, этого мы пока не знаем, — возразил я.

— У него и на Алафер планы. Не лги себе.

— Я не лгу. Я говорю лишь, что нам надо думать здраво.

— Они не смогли разделаться с нами в той заварушке на канале и решили забрать наших детей, — сказал он.

— Клет, не истери. Те парни, что пытались пришить нас за моим домом, давно сгорели в крематории. Это другая шайка.

— Хрена с два, — проговорил он, — если на корабле есть два алкаша, они обязательно найдут друг друга. А если бы в штате Луизиана было лишь два грязных кровососа-отморозка, они бы обязательно плавали в одной луже.

— Бобби Джо Гидри сказал, что те два уголовника что-то говорили насчет самолета-амфибии.

— Да забудь ты обо всех международных интригах и хрени насчет загадочных островов. Эти сволочи выросли на нашей земле.

— Да, но что это нам дает?

— Я скажу тебе, что это нам дает, — сказал он, снимая плащ.

Клет встал на колено и аккуратно накрыл Джули Ардуан плащом. Когда он встал, в уголке его глаза блеснула слеза. Он откашлялся и сипло продолжил:

— Мы берем Пьера Дюпре за жабры, только в этот раз никакой тюрьмы.

— А что, если мы ошибаемся?

— Ты хочешь оставаться здесь и поджидать Хелен с коронером? Проснись. Никто не хочет связываться с округом Святой Марии. На той плантации живет старик, который, судя по всему, отправлял в печь целые семьи. Блу Мелтон прибило к пляжу в огромном куске льда, и всем наплевать. Ты знаешь, сколько в этом штате регистрируется нераскрытых убийств женщин? Ты знаешь, через что могут сейчас проходить Алафер и Гретхен, пока мы тут в карманный бильярд играем?

Моя голова была словно глиняный котел, готовый вот-вот расколоться.

— Ты уверен, что это Дюпре?

— На сто процентов.

— Мы что-то упускаем из вида. Но никак не могу понять, что именно.

— О чем ты? — спросил Клет.

— Я же говорю, не знаю. Но это что-то связано с песней. Не могу вспомнить.

— Не лучшее время для провалов в памяти, — отметил Клет.

Я услышал шаги на лестнице позади меня. Мы с Клетом повернулись и наткнулись на Варину Лебуф. Она вскарабкалась вверх по лестнице и стояла на последних ступеньках у входа в комнату, ее волосы блестели от конфетти, а лицо было таким же завораживающе красивым, каким оно было, когда она была еще подростком.

— Чем вы тут занимаетесь? — спросила она.

— А ты что тут делаешь? — ответил Клет вопросом на вопрос.

— Я беседовала с мороженщиком, и он сообщил мне, что вы ищете Алафер.

— А с чего это тебе беседовать с мороженщиком об Алафер? — встрял я.

— Пьеру с его отцом принадлежит доля в компании, занимающейся замороженными продуктами питания. Они доставляют продукты на морские буровые платформы. Что тут происходит? — мы не ответили, и Варина взглянула на пол каморки. — Это что, кровь?

— Да, и ее гораздо больше вот за теми коробками, — ответил Клет тихо, — это кровь Джули Ардуан. Взгляни сама, если хочешь.

Ее лицо сдулось и покрылось морщинами, как цветок на жаре.

— Она убита?

— Ей горло перерезали чуть ли не до позвоночника, — добавил Клет.

Варина прижала руку ко рту так плотно, что мне показалось, что она скатится вниз по лестнице. Клет подал ей руку и помог подняться по оставшимся ступенькам. Она не отрываясь смотрела в его глаза, словно прячась в воспоминаниях об их общих моментах близости.

— Жаль, что ты не убил его, — сказала она.

— Кого? — спросил Клет.

— Ламонта Вулси. И Амиде Бруссара тоже.

— Как с этим связаны Вулси и Бруссар? — спросил я.

— Они воплощение зла. Они используют молодых девушек. Они пудрят людям мозги религией. Это белое рабство. Ведь так это называется, не правда ли? Джули что, за этими коробками?

— Она сказала мне, что едва знала тебя, — произнес я.

— Это не так. Я хочу видеть Джули.

— Это место преступления, Варина, ты должна покинуть его, — сказал я.

— А что ты там делала в коридоре? — спросил Клет.

— Я спонсор этой вестерн-группы, собиралась выписать чек, — ответила Варина.

— А где Пьер?

— Не имею ни малейшего представления. Мы решили все наши деловые вопросы. Надеюсь, что никогда не увижу его снова, — ответила она и побледнела: — Кажется, мне сейчас будет плохо.

Варина повернулась и медленно пошла вниз по лестнице, крепко сжимая маленькой ладонью перила, оборки ее ковбойской юбки тихо касались икр. Клет посмотрел мне в глаза.

— Хотелось бы знать, что у этой женщины на уме, — сказал он.

— Мне тоже, — ответил я.

Я рассказал Молли о том, что произошло, и попросил ее отправляться домой и ждать у телефона. Это была глупая просьба.

— Я никуда не поеду, — отрезала она, — где Пьер Дюпре?

— Я не знаю, не могу его найти, — ответил я.

— Зачем им Алафер?

— Они охотятся за Гретхен. Алафер забрали только потому, что она была вместе с Гретхен.

— Кто это «они»? — переспросила Молли.

— Клет думает, что это месть. Я с ним не согласен. Я думаю, что Гретхен знает слишком много и кто-то во Флориде, а может, и здесь, хочет закрыть ей рот.

Мы стояли на галерке. Свинговый оркестр вызвали на бис, и он заиграл «Буги-вуги Бангл Бой из Взвода Б».

— Дэйв, я не верю, что это действительно происходит, — прошептала Молли.

— Но это так. У них моя малышка.

— Она и моя малышка тоже. Я не верила тебе раньше. Мне нужно было верить тебе, — произнесла Молли и тяжело вздохнула.

— Верить чему?

— Тому, что ты имеешь дело с чем-то дьявольским. Мне нужно было верить во все сумасшедшие истории, что ты мне рассказывал.

— Ты за последние несколько минут видела Варину Лебуф? — спросил я.

— Она выходила через парадную дверь, остановилась, положила мне руку на плечо и сказала: «Мне очень жаль». Думаешь, она в этом замешана?

— Я уже не знаю, как понимать Варину. Она в некотором смысле напоминает мне Ти Джоли. Мне хотелось бы верить в нее, но и моя вера небезгранична.

— Прости мне мои слова, но я ненавижу этих двух женщин, — сказала Молли.

Вверху, на сцене, три певицы, имитировавшие сестер Эндрюс, начали исполнять хором песню, которая по прошествии времени каким-то непостижимым образом превратила годы с 1941-го по 1945-й в золотой век из эры, стоившей жизни тридцати миллионам человек.

Мы с Клетом ждали снаружи на холоде, наблюдая, как полдюжины машин с мигалками поворачивают в парк с северного и южного входов и пробираются по направлению к нам среди дубов. На Клете не было плаща, и он начал дрожать. Я позвонил по мобильному в департамент шерифа округа Святой Марии и попросил их направить патрульную машину к плантации «Кру ду Суд».

— А что мы должны там обнаружить? — спросил меня помощник шерифа.

— У нас здесь в Новой Иберии убийство и двойное похищение, — сказал я, — узнайте, кто находится, а кто отсутствует в доме семьи Дюпре.

— А что эти Дюпре могут знать о похищении?

— Я не уверен. Именно поэтому я и прошу вашего содействия.

— Лучше бы вам об этом поговорить с шерифом.

— А где он?

— Охотится на уток на острове Пекан. Только вот я не могу дать вам его личный номер.

— А ничего, что этого требует служба? — спросил я.

Я не услышал ответа. Клет Персел вырвал телефон у меня из рук.

— Слушай сюда, ты, никчемный кусок дерьма, — прорычал он в трубку, — тащи свою задницу в «Кру ду Суд», стучись им в дверь и заглядывай в окна, заползи под этот чертов дом, если нужно. А потом позвони нам и скажи, что ты там обнаружил. А если нет, я лично засуну твой телефон тебе в задницу.

Клет закрыл телефон и вернул его мне. Он заметил мое выражение лица.

— Что?

— Незачем ссориться с этими парнями. Я думал, у меня уже наметился прогресс, — ответил я.

— С округом Святой Марии? Для этих недоумков прогресс — это принятие Декларации об эмансипации.

— Пригони свою машину. Пневмонию еще тут поймаешь.

— Ты едешь?

— Клет, дай мне минуту.

Он посмотрел на часы.

— Приятель, мы должны действовать вместе. Не полагайся на местных. Мы — парни с личным интересом. Берем Пьера Дюпре и везем его на болото Хендерсона.

Его руки покрылись гусиной кожей, он неуклюже перепрыгивал с ноги на ногу, но это было не от холода. Его глаза расширились, дыхание пахло кислотой, он разминал шею и покачивал туловищем из стороны в сторону, плечи словно стали еще шире. Я ненароком коснулся его спины и почувствовал жар его кожи сквозь пиджак.

Одна из карет «Скорой помощи» остановилась около заднего входа в здание Фестиваля сахарного тростника, из нее вышли два санитара и достали каталку. Три патрульных автомобиля припарковались за «Скорой помощью», свет их мигалок отражался от зданий и дубов. Я поискал глазами Хелен Суле, но не нашел. Спустя мгновение у меня в кармане завибрировал мобильный. К моему удивлению, это был тот самый помощник шерифа, которому только что угрожал Клет.

— Робишо? — сказал он.

— Говори, — ответил я.

— Я послал человека проверить местечко Дюпре. Дом пуст, свет горит только на крыльце. Мой человек обошел дом по кругу, в нем никого нет.

— Ты уверен?

— Ты что, не слышал, что я только что сказал?

— Одна из жертв похищения моя дочь. Если я ее не верну, я найду тебя, — проговорил я и, закрыв телефон, посмотрел на Клета. — Это округ Святой Марии. В доме на «Кру ду Суд» никого нет.

— Не верю, — бросил он.

— Потому что не хочешь, — сказал я.

— Нет, я тщательно изучил дом. Там охранник стоял позади, около беседки. Я оторвал от него взгляд буквально на две секунды, и он исчез, то есть реально растворился в воздухе. Он никак не мог зайти внутрь дома или обойти его, я бы его заметил. Он и на три метра не отходил от этой беседки.

— К чему ты клонишь?

— Где-то рядом с беседкой должен быть какой-то вход в подземные помещения. Никогда не слышал никаких историй о тоннелях или подвалах в этом поместье?

— Нет. Но особняку более ста пятидесяти лет. Кто знает, что там под ним.

— Я еду туда. Ты со мной?

Я знал, что произойдет, если я останусь у здания Фестиваля сахарного тростника. Мне придется взять на себя командование на месте преступления, дождаться коронера, координировать действия с Хелен, следить за тем, чтобы все улики были помечены и изъяты, чтобы никто не проник на место преступления и чтобы тело забрали и перевезли в «Иберия Дженерал». Затем мне придется отправить кого-то, а может, и самого себя, сообщить тяжелые новости семье Джули. В это время кто-нибудь обязательно разболтает, что в здании была убита женщина, и моей следующей проблемой станет контроль толпы. И все это время моя дочь находилась бы в руках людей с милосердием гиены.

Помощник шерифа вышел из патрульного автомобиля, держа в руках видеокамеру и стабилизатор изображения.

— Я нашел их на въезде в парк, Дэйв. Их уже переехали машиной. Это как-нибудь связано с похищением Алафер?

— Отдай их технарям. Нужно проверить на предмет отпечатков пальцев, — сказал я. Клет уже направлялся к своему «кадди». — Подожди меня! — крикнул я.

Мы покинули парк, и у меня было такое ощущение, что вместе с ним я покидал свою карьеру в правоохранительных органах. Но приходит возраст, когда понимаешь и принимаешь, что ничто в этой жизни не навсегда, даже зимняя стужа, хотя сперва казалось, что она определяет всю твою жизнь. Я начал набирать мобильный Молли, чтобы сказать ей, где нахожусь.

— Никому не говори, куда мы направляемся, Дэйв, — посоветовал Клет.

— Но в этом нет никакого смысла.

— Если в местечке Дюпре действительно никого нет, если я ошибаюсь, мы сразу же вернемся обратно. Но если к нам в руки попадет Пьер, Алексис или их наемники, мы можем получить нужную нам информацию. Нам нельзя облажаться, партнер. Правила писаны для тех, кто хочет утром с улыбкой смотреть в свое отражение в зеркале. Они не для тех, кто хочет спасти жизнь своих детей.

Клет включил отопление, но все равно его бил озноб. Я снял свой плащ и накинул ему на плечи.

— Что это ты делаешь? — недовольно вскинулся он.

— У меня теплая вельветовая рубашка, — объяснил я, — плащ мне не нужен.

— Мне не холодно. Просто иногда дает о себе знать старая малярия.

— Тебе бы к врачу, дружище.

Клет кашлянул всей грудью и притворился, будто просто поперхнулся.

— Должен тебе кое-что сказать, приятель. Я понимаю, что подвел тебя. Из-за меня ты прикрывал Гретхен и нажил себе кучу неприятностей с Хелен.

— С Хелен у меня всегда одни неприятности.

— Когда все это закончится, отправимся все вместе в Ки-Уэст. Все за мой счет. Будем ловить марлинов в голубой воде, набивать холодильник горбылями и нырять за лобстерами с рифа «Седьмая миля».

— Так и поступим, дружище, — кивнул я.

Он смотрел прямо перед собой, мягкий зеленый свет приборной панели освещал его лицо, и в этом свете его глаза казались пустыми.

— У меня отвратительное чувство, — продолжил он, — нутром чую, что это конец. Как будто всю свою жизнь я занимался никому не нужным дерьмом и не сделал ничего стоящего.

— Не говори так.

— Гретхен же всю жизнь платит за мои ошибки. Если ты крадешь детство у маленькой девочки, ты никогда не сможешь вернуть ей его обратно.

— Ты годами пытался поступить правильно. Не вини себя, Клет.

— У меня «Калашников» в багажнике.

— Да ну?

— Модифицированный, но его не отследить. Что бы там ни произошло, сегодня последний день жизни тех паскуд, что убили Джули.

— Ты знаешь, что я не могу тебе позволить сделать это.

— Но ты знаешь, что я прав. И не притворяйся, что это не так.

Я смотрел прямо перед собой. Мы неслись по двухполоске в сторону Женеаретта, канал цепочкой струился в тумане, словно пытаясь догнать луну, будущие стейки на полях задумчиво жевали траву и сбивались в кучи под дубами. Я ждал, что Клет скажет что-то еще, но он молчал. Вместо этого он настроил радио на станцию одного университета в Лафайетте. Диджей поставил «Потускневшую любовь» Боба Виллса. Я уставился на радио, затем перевел взгляд на Клета.

— Ты сказал, что Гретхен насвистывала «Техасскую розу» той ночью, когда ты видел, как она пришила Бикса Голайтли?

— Ты умеешь подбирать слова.

— Но зачем девчонке из Майами насвистывать вестерн-мелодию, написанную семьдесят лет назад?

— Я ее спрашивал. Она сказала, что слышала ее по радио и она просто прилипла к ней, — ответил он, не отводя глаз от дороги.

— Она слышала ее по радио в машине в Алджирсе?

— Вроде да.

— И не она прикончила Вейлона Граймза?

— Нет.

— А песня в машине играла неподалеку от логова Граймза?

Клет посмотрел на меня.

— Не уверен. Я не спрашивал.

— Варина Лебуф тащится от вестерн-арта, музыки и одежды. Она коллекционирует индейские артефакты с юго-запада.

— Ты думаешь, это она выполнила заказ на Граймза? И, может быть, на Фрэнки Джи на автобусной станции в Бэтон Руж?

— Я не знаю. В этом деле я с самого начала словно слепой котенок.

— В этом ты не одинок, — кивнул Клет.

Дорога дугой ушла влево, в тень деревьев, и он включил дальний свет.

— Да не может быть, — выдохнул он.

— Остановись, — сказал я.

— А ты что думал, что я ее перееду, что ли?

— Неплохая, кстати, мысль, — заметил я.

У припаркованного на обочине кабриолета «Сааб», присевшего рамой на спустившее заднее колесо, стояла Варина Лебуф, освещенная фарами нашего автомобиля. За ней, в окружении зарослей хурмы и черных дубов, просматривалось кладбище, заполненное белыми крестами и постаментами, большая часть их накренилась под неестественным углом, утопая в мягкости мха, лишайника и мокрой почвы, которой редко касались солнечные лучи.

Я вышел из машины с пассажирской стороны. Фары светили Варине прямо в глаза, и я видел, что она с трудом различает меня.

— М-да, не везет же тебе с шинами, — сказал я.

— Да, и я уже говорила, почему. Мой бывший муж постарался лишить меня последней копейки, — ответила Варина.

— Подвезти?

— Нет, я как раз собиралась звонить в страховую компанию, — ответила она.

— Здесь этот сервис не просто ужасный, его попросту нет, — ответил я, — ты направляешься в «Кру ду Суд»?

— Нет, не направляюсь. Хотя тебя это и не касается, я должна была встретиться с друзьями в «Желтой чашке» за ужином. Я хотела все отменить, но не смогла до них дозвониться.

— Садись в машину, — сказал я.

— Мне не нравится то, как ты обращался со мной, Дэйв.

— Садись вперед, Варина, — добавил Клет, — Дэйв может поехать сзади. Думаю, пришло самое время для перемирия.

Пока я перебирался назад, а Варина разместилась рядом с водительским сиденьем, Персел вышел из «кадди», снял мой плащ с плеч и бросил его мне.

— Он тебе нужен, — сказал я.

— У меня в багажнике есть одеяло, — ответил он.

Клет открыл багажник, спрятав салон от взгляда любого, кто попытался бы заглянуть в него через заднее стекло. Он прикрепил охотничий нож повыше лодыжки на левой икре и закрыл его штаниной. Затем достал одеяло из багажника, накинул себе на плечи, вынул «АК-47» с пистолетным прикладом, взял его в левую руку и прикрыл одеялом. Когда он вернулся на свое место, он поплотнее запахнул одеяло, посмотрел Варине в лицо и улыбнулся:

— Мы собираемся побеседовать с Пьером. Не хочешь нам подсобить? — спросил он.

— Нет, — отрезала она, глядя пустым взглядом через лобовое стекло.

— Отчего же? — спросил мой друг.

— Потому что я не знаю, где он, да и плевать я на него хотела.

— Как ты думаешь, Пьер способен похитить или причинить боль нашим дочерям? — продолжил допрос Клет.

— Он больной на всю голову, если ты это хочешь слышать.

— А как насчет его деда? Он тоже больной на всю голову? — настаивал Клет.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому что ты с ними жила. Ты назвала бы Алексиса Дюпре садистом? — снова спросил Клет.

— Клет, я очень устала, — проговорила Варина, — и мне жаль, что все так получилось. Хотела бы я никогда не встречать семейку Дюпре. Мне больше нечего сказать.

Клет снял машину с нейтралки и тронулся с места.

— Ты неповторимая женщина, — сказал он.

Варина неуверенно взглянула на него сбоку, в то время «кадди» медленно покинул обочину и уверенно схватился шинами за асфальт.

Мы проехали плантацию «Элис» и оказались в туннеле из огромных черных дубов, аркой склонившихся над дорогой, затем остался позади очередной довоенный особняк с греческими колоннами. Мы прогромыхали по разводному мосту, миновали целый поселок из ржавеющих домов на колесах и въехали в деревню под названием Женеаретт, штат Луизиана, где примерно треть жителей едва-едва сводили концы с концами далеко за чертой бедности.

— Тебе нравится здесь жить, Варина? — спросил Клет.

— Я ненавижу это место, — ответила она.

— Где тебя высадить?

— Сейчас все равно все закрыто, — ответила она, — в восемь вечера весь город превращается в мавзолей. Думаю, даже если «Боинг 747» упадет на него, никто даже не заметит.

— У нас нет времени везти тебя в «Желтую чашку», — сообщил он.

— Тогда я поеду с вами к Пьеру и позаимствую у него одну из машин.

— Как хочешь, — согласился Клет. — Скажи-ка, у Пьера в его берлоге есть подвал?

— Есть какой-то отстойник, но там всегда вода. А что?

— Просто так, — ответил Персел, — всегда было интересно, каково жить в подобном месте. Мужик, которому оно принадлежало в восемнадцатом веке, был деловым партнером того чувака, что основал тюрьму «Ангола». Около двух тысяч заключенных умерли за тот период, что он сдавал их в аренду как рабов. Такая история просто заставляет меня гордиться тем, что я американец.

— Да, я про это знаю, — сказала она, — но я немного устала от чувства вины за то, чего я не делала. Думаю, каждый сам в ответе за то, как складывается его судьба.

— Хотелось бы и мне иметь такую ясность ума, — проговорил Клет. — У тебя все по полочкам, не так ли, Варина?

Я видел, как покраснела ее шея. Словно читая мои мысли, она повернулась и посмотрела на меня.

— А ты что, так и будешь там сидеть? — спросила она раздраженно.

— Прошу прощения?

— Если ты хоть на йоту джентльмен, может, скажешь своему жирному приятелю, чтобы он наконец заткнулся?

Не знаю, какое словосочетание могло лучше других описать поведение Варины — ощущение своего полного права и исключительности, надменность или нарциссизм. Она была продуктом того же самого сюрреалистичного образа мысли, что и многие женщины классом выше среднего в южном обществе многие годы назад. Их эгоцентризм и полный отрыв от реальности были настолько вопиющими, что часто ловишь себя на мысли, что проблема скорее в тебе, нежели в избалованных душках, считающих, будто солнце всходит и заходит лишь для того, чтобы они подвели свои глазки. Но Варина выросла не в этой среде. Ее отец был родом из закаленных солнцем и тяжелым трудом округов северной Луизианы, он знал мир пота, хлопкового яда и свиданок с чернокожими девчонками, которых против их воли с полей тащили прямо в амбар. Быть может, именно эти противоречия и были источником той тайны, что жила в ее глазах и витала у нее на губах. Большинство мужчин желают быть обольщенными и обманутыми, и никто не мог сделать этого лучше, чем Варина. Чем бы все это ни закончилось, я был уверен, что она останется соблазнительной, чарующей, прекрасной и неизведанной до самого конца.

Я не ответил на ее вопрос, и она снова раздраженно вгляделась в дорогу через лобовое стекло, затем бросила взгляд на проплывающий мимо пейзаж. Она снова казалась бледной и отстраненной, и я подумал, что, говоря о том, что каждый виновен в своей участи, она имела в виду скорее себя, нежели кого-то еще.

Мы проехали через весь город в дальний его конец в окружении подернутых заморозками газонов и темных домов в свете луны, освещающей замерзшие тростниковые поля, голые после уборки урожая, то там, то здесь отмеченные выбритыми лужайками и поваленным тростником. На подъезде к «Кру ду Суд» Клет включил поворотник, мы повернули на подъездную аллею и проехали сквозь открытые ворота. Я видел, как мигающий задний поворотник отражается бликами от каменных колонн на въезде и тонет в глубокой зелени кустов камелии, растущих вдоль аллеи, словно предупреждая нас о том, что ждет впереди.

За исключением фонаря на крыльце, дом был погружен в темноту.

— Остановись у заднего входа, — нарушила тишину Варина.

— Зачем? — спросил Клет.

— Пьер всегда оставляет ключ на косяке над дверью. Я возьму одну из его машин.

Я почувствовал, как мой мобильник вибрирует о бедро. Я открыл его и посмотрел на определившийся номер. Клет проехал мимо дома и остановился на краю бетонной парковочной площадки, уставившись фарами сквозь темноту на поверхность канала, где покачивался одномоторный самолет-амфибия. Звонила Катин Сегура, детектив нашего участка, избитая и изнасилованная Джессе Лебуфом.

— Я солгала тебе, Дэйв, — сказала она.

Глава 32

Клет вышел из автомобиля, оставив одеяло на водительском сиденье.

— В чем ты мне солгала? — прошептал я в телефонную трубку.

— Я сообщила тебе, что Джессе Лебуф, когда умирал в моей ванной, что-то сказал, — ответила Катин, — но я не поняла ни слова, поскольку не знаю французского языка.

— Так ты его знаешь?

— Нет, ни слова. Но я записала, как примерно звучали его слова.

— Почему же ты мне об этом не сказала раньше?

Тем временем Варина тоже вышла из машины и направилась в сторону Клета. Он стоял, облокотившись на приоткрытую водительскую дверь. Его лицо в порывах ветра было холодным и бесстрастным, как голубовато-белый надувной шар.

— Ты еще там? — спросила Катин.

— Да, да, говори, — ответил я, отходя от машины.

— Я думала, что слова Лебуфа могли выдать стрелка. Я не хотела сдавать человека, спасшего мою жизнь.

— Не беспокойся об этом. Так что это за слова?

— Jam, топ, tea, orange.

— Повтори еще раз.

Она медленно повторила. Хотя она и записала слова лишь фонетически, если мое восприятие меня не обманывало, она не так уж и ошиблась. Скорее всего, Джессе прошептал напоследок: «J’aime топ ‘tit ange».

— Что означают эти слова, Дэйв?

— «Я люблю своего маленького ангела», — ответил я.

Луна вынырнула из-за облаков, и внезапно газон заполонили тени, которых не было там еще несколько секунд назад. Трава была покрыта одеялом из листвы черных дубов, каждый листик был сухим, хрустящим, обрамленным серебром и напоминал маленький кораблик. Я оторвал трубку телефона от уха и посмотрел на Варину.

— Quit’apres faire, ‘tit ange? — сказал я по-французски.

— Что ты сказал? — переспросила она удивленно.

— Я сказал: «Как ты поживаешь?», или «Чем занимаешься, маленький ангел?». Разве ты не говоришь по-французски, Варина? Ты не научилась ему от своего отца? Или не изучала его в государственном университете Луизианы?

— Так ты думаешь, что все разгадал, не так ли? — спросила она холодно.

Я снова прижал телефон к уху и спустя мгновение почувствовал дуло пистолета, уткнувшееся мне в затылок.

— Не шевелись, — приказал голос мужчины, держащего пистолет. Он взял у меня из руки телефон и закрыл его. Его густые волосы были густо напомажены и зачесаны прямо назад. На его носу красовалась фиолетовая горбинка, а глаза были широко посажены и разнонаправлены, как будто у него было две оптических системы вместо одной.

Он был не один. Еще четверо вышли из теней, все вооружены, у одного в руках электрошокер. Один из них был тем самым мясистым увальнем, мы видели его раньше в компании человека, глаза которого были словно вырезаны из бумаги и неровно приклеены к его лицу.

Мужчина с электрошокером вытащил тридцать восьмой Клета из кобуры и бросил его в стену из бамбука, обрамлявшую подъездную аллею. Затем он толкнул Клета на «кадди», заставив лечь на капот, и приказал ему раздвинуть ноги.

— У него пистолет на правой лодыжке, — сказала Варина.

— Уж она-то знает, где у меня что. Ух уж вставил я ей как-то, — прошипел Клет, — по пьяни, разумеется.

— Вы с Дэйвом сами во всем виноваты, сказала Варина, и вы глупцы, если думаете, что кому-то есть до этого дело.

Мужчина с электрошокером пробежался свободной рукой у Клета под мышками и похлопал по бокам. Затем проверил его пах, внутреннюю сторону бедер, задрал его правую штанину и отстегнул автоматику двадцать пятого калибра.

— Еще раз погладишь мой член, и я сломаю тебе нос, с электрошокером или без, — сообщил Клет.

Мужчина выпрямился и улыбнулся:

— Ты не в моем вкусе, — бросил он.

Мужчина с напомаженными волосами раздавил ногой мой мобильник, вытащил мой сорок пятый калибр из подплечной кобуры, приказав мне упереться руками в машину и раздвинуть ноги.

— Я чист, — сказал я.

— Я тебе верю. Но ты знаешь процедуру. Мы тут все профессионалы, приятель. Не усложняй себе жизнь, ответил он.

Его дыхание заставило меня поморщиться, пока он быстро обыскивал меня.

— Что, не нравятся тебе креветки с чесноком и томатным соусом? Мне тоже. Напомни мне больше в этом месте ничего не есть, — добавил он.

— Где моя дочь? — спросил я у Варины.

— Этого я не контролирую, — ответила она.

— Не ври мне.

— Дэйв, неужели ты думаешь, что сможешь что-то изменить? — спросила она. — На кону стоят миллиарды долларов, а ты со своим другом-носорогом, который только членом и умеет думать, вдруг появляетесь и портите всем жизнь. Я пыталась предупредить тебя, но нет, ты меня не послушал.

— Да, хорошо, не самые мы умные чуваки, так как ни Клет, ни я так и не поняли, с чем мы имеем дело. Моя дочь жива?

— Может быть. Но я вниз еще не спускалась, так что точно не знаю, — ответила Варина.

— Вниз?

— Вы сами спросили меня об этом. Все это ваша вина. Опять же, мне жаль вас и ваших дочерей, — сказала она.

— Думаешь, что можешь заставить нас просто исчезнуть? — спросил я. — Что никто не узнает, что мы были здесь?

— Ты хоть знаешь, сколько заключенных похоронено в этом дворе? — продолжила Варина. — Ты что, видишь их памятники? Или, быть может, ты в новостях когда-нибудь читал об их смерти?

— Но эти люди умерли больше сотни лет назад.

— А как насчет тех одиннадцати, что погибли при выбросе нефти? Или всех тех солдат, разорванных на куски на растяжках, чтобы у людей был дешевый газ? Много видишь разборок на эту тему по национальному телевидению? — спросила она.

Краем глаза я заметил, как из теней вышла высокая, прямая фигура. Человек был одет в бархатный пиджак, тирольскую шляпу и безупречную белую рубашку.

— Добро пожаловать, наши эгалитарные герои, — произнес Алексис Дюпре, — надеюсь, вечер вам понравится. Мистер Робишо, не желаете ли поболтать со своей маленькой подружкой Ти Джоли? Я знаю, что она будет рада встрече с вами. Как и ваша дочь.

— Заканчивайте с этим, — сказала Варина и поежилась, — мне холодно.

Человек с напомаженными волосами вложил дуло пистолета мне в ухо. Вдали я слышал, как товарный состав продувает пневматику, и мне показалось, что я чувствую, как земля подрагивает от веса состава. Как оказалось, я чувствовал нечто совсем иное. Участок газона размером метра три на четыре поднимался прямо передо мной у беседки, словно дверь в подземное королевство, не являвшаяся даже Данте в самых смелых его фантазиях.

Подземная часть плантации была полностью перестроена. Высокие потолки покоились на мощных дубовых стропилах, полы были выложены венецианской мозаикой и покрыты коврами средиземноморских расцветок. Стены при этом напоминали что угодно, но только не то, чем служили. Они были сплошь увешаны плазменными панелями, демонстрирующими тропические закаты и пляжи с растущими тут и там пальмами и волны, мягко накатывающие на песок, такой белый, словно это был сахар. В главном зале стояли традиционные кожаные кресла бордового цвета и стеклянный столик. В задней части подземного строения виднелись и другие комнаты, некоторые с дверьми, некоторые без.

— Моя дочь где-то там? — спросил я.

— Возможно, — согласился Алексис. Как вам нравится наша визуальная аранжировка? Взгляните сюда, в боковую комнату. Вам, помнится, понравилась моя коллекция военных фотографий. Не желаете ли посмотреть кинофильмы ушедшего века?

Он толкнул дверь, за которой находилось нечто, похожее на кабинет. На двух стенах висели четыре отдельных экрана, демонстрирующих черно-белые записи немецких солдат, сжигающих деревню, пикировщиков, стирающих с лица земли какой-то город, еврейских магазинов, уничтожаемых в «хрустальную ночь», целых семей, появлявшихся из чрева товарных вагонов, детей с глазами, полными ужаса, гонимых, словно стая животных, через узкие коридоры из колючей проволоки в концентрационные лагеря.

— Люди знают, что мы здесь, — сообщил я.

— Нет, не знают, — сказал голос позади меня.

Пьер Дюпре вышел из задней комнаты, причесываясь на ходу.

— Наши друзья уже стучатся в дверь к вашей жене, — сказал он, — один из них выкрал ее мобильный телефон из сумочки, так что вы ей не звонили, мистер Робишо.

— Где Гретхен? — спросил Клет.

— Готовится, — ответил Дюпре.

— К чему?

— К экскурсии в Средние века. Мы собираемся узнать, как много вы знаете, мистер Персел, а также имена людей, получивших от вас информацию, которая, как мы все знаем, вас никоим образом не касается. Поверьте мне, когда все это закончится, вы будете умолять нас снять ваши показания.

— Не тяни, Пьер, — попросила Варина.

— Облегчу вам жизнь. Что вы хотите знать? — спросил Клет.

— Где твои документы? Кому ты рассказал? — продолжил допрос Пьер.

— Рассказал что?

— К сожалению, именно этой реакции от вас мы и ждали, заметил Пьер. Не исключено даже, что вы говорите правду. Но нам необходимо убедиться в этом, а это плохие новости для Гретхен и Алафер.

— Ты все равно планируешь их убить, сучий потрох, — проскрежетал зубами Клет.

— Вовсе необязательно. Для Ти Джоли все не так уж и плохо обернулось. Хотите ее увидеть? — спросил Пьер.

— Нет, не хотим, — ответил я.

— Странно, — сказал он, — я нашел тот мобильник, с которого она вам звонила. Я думал, вы весьма близки друг к другу. Ну ладно же, мистер Робишо. Просто скажете «привет!». Я вовсе не насмехаюсь над вами и не пытаюсь быть жестоким. Я думаю, что сейчас она весьма довольна жизнью. Ти Джоли поначалу была немного против аборта, но все это уже в прошлом.

— Ты заставил ее сделать аборт? — выдавил я.

— Я не заставлял ее ничего делать. Она хорошая девочка. А вы — неисправимый романтик, когда дело касается таких, как она.

— Где Гретхен и Алафер? — спросил Клет, направляясь к Пьеру.

Мужчина с разноцветными татуировками сделал шаг вперед из тени и коснулся электрошокером шеи Клета. Персел упал, как подкошенный, словно его по голове наотмашь ударили полицейской дубинкой. Я опустился на пол рядом с ним и положил его голову себе на колени. Его глаза закатились, из носа шла кровь.

Я посмотрел на мужчину с электрошокером. Он был поджарым, черноволосым и небритым, одетым в джинсы на подтяжках и короткую прямую рубашку. От него веяло лесом и холодом, он пах, как охотник. На его левом предплечье была большая татуировка кролика Баггса Банни, поедающего оранжевую морковку.

— Ты за это заплатишь, — прошептал я.

— Не виню тебя в том, что ты злишься, приятель, но я бы на твоем месте плыл бы по течению, — заметил он, — все еще может получиться. Я раньше тоже полицейский значок носил.

— Достаточно, Микки, — оборвал его Пьер.

Клет сел и рукавом вытер кровь с носа. У него слегка отвисла челюсть, он закрывал и открывал глаза. По шее растекался красный ожог, словно его ужалила медуза. Сверху донесся звук заведенного дизельного двигателя.

— Это грузовик, на котором увозят вашу машину, мистер Персел, — объяснил Алексис, — через пять минут ее здесь уже не будет. А к утру ваш автомобиль сожмут под прессом до размеров жестяной банки, да и вас ожидает та же участь.

Пьер подошел к двери в задней части подвала и положил руку на дверную ручку.

— Приведи их сюда, — приказал он, — я думаю, мистер Робишо заслужил право прочесть эту последнюю главу своей истории. Давайте, мистер Робишо, поговорите с ней. Посмотрим, что она расскажет вам о своей ситуации.

— С кем?

— С девушкой вашей мечты. А потом скажите мне, стоила ли она всего этого, — сказал он.

Пьер медленно толкнул дверь ладонью, приоткрыв комнату, стены которой представляли собой плазменные экраны от пола до потолка, показывающие сцены, снятые через окно теперь уже полуразрушенного строения на острове к юго-востоку от Чанделер. Даже шум волн на пляже и порывы ветра в пальмовых листьях наполняли комнату через стереосистему.

Ти Джоли Мелтон лежала на белом парчовом диване, одетая в синее вечернее платье и ожерелье из камней, похожих на брильянты и рубины, хотя я и сомневался, что они были настоящими. Ее голова покоилась на украшенной кисточками черной атласной подушке, а золотые завитушки в ее волосах все еще были яркими, словно лютики. Она улыбалась, словно узнав меня. На ее предплечьях виднелись подсохшие царапины, похожие на следы от уколов. Она повернулась на бок, чтобы лучше меня видеть, но не попыталась встать.

— Это вы? — спросила она.

— Это Дэйв Робишо, Ти Джоли, — сказал я.

— Да, я знаю, что это вы, мистер Дэйв. Я знала, что рано или поздно вы придете.

— Что они с тобой сделали, девочка?

— Они ничего не делали. Это все лекарства.

— Это героин.

— Я не смогла родить ребенка, у меня что-то не так внутри. Не злитесь на Пьера. И на меня тоже не злитесь. Ведь все будет в порядке, правда?

— Мы еще вернемся, дорогая, — сказал Пьер, — нам с мистером Робишо надо обсудить кое-какие дела, — он закрыл дверь и задвинул задвижку. — Она милая девочка.

— Ты превратил ее в наркоманку, — сказал я.

— Она сама кололась. Как и ее сестра, — ответил он. — Знаете, в чем ваша проблема, мистер Робишо? Вы не принимаете людей такими, какие они есть. Вас они интересуют только как абстракции. Реальность из крови и плоти вам не нравится. Это вы элитист, а не я.

Открылась дверь у подножия лестницы, ведущая вверх на улицу, и из нее показался мужчина с «АК-47» в руках.

— Это было спрятано между сиденьем и дверью кабриолета, — сказал он.

— У Персела было автоматическое оружие на переднем сиденье, и ты его не увидела? — спросил Пьер Варину.

— Значит, если у него ствол, это моя вина? — взвилась она.

— Этого я не говорил, — ответил он, — я просто пытаюсь понять, как он пронес в машину «АК-47» так, чтобы ты его не заметила. Думаю, вполне логичный вопрос.

— Я не знаю, как он там оказался. Он открывал багажник, чтобы достать одеяло. Может, оружие было там.

— Что за идиотская беседа, — прервал их перепалку Алексис, — вы прямо как тупой и еще тупее.

— Заткнись, ты, жалкий старый хрен, — зашипела Варина.

Я видел, как Клет смотрит на меня, свет в его глазах словно стал ярче. Я легко понял, что он пытался сказать одним лишь взглядом: разделяй и властвуй.

— Ламонт Вулси сдал вас с потрохами, — сказал я.

Варина, Пьер и Алексис разом повернулись и уставились на меня.

— Вулси боится, что ему крышка за убийство Озона Эдди Мутона и его подружки, — продолжил я.

— Кто такой Озон Эдди? — спросил Пьер, сдерживая самодовольный смешок.

— Я смотрю, ты не в курсе, — сказал я, — твой дружок Вулси сжег Озона Эдди и его подружку в багажнике автомобиля после того, как Клет размазал его морду по асфальту. Вулси не нравится перспектива в одиночку кукарекать петушком в «Анголе». Вот он и рассказал мне пару вещей о вашей организации. Его рассказ у меня на пленке, на случай, если вы захотите послушать. Весьма познавательно.

— Я с ним сегодня говорил, — перебил меня Пьер, — он рыбачит на Багамах и нисколько не напрягается, насколько я мог слышать.

Я решил действовать напролом.

— Вы сделали большие бабки на подделке произведений искусства и вбухали все в контору Варины по системам электронной безопасности и снабжение офшорных скважин. Вы уже должны были сотнями миллионами ворочать, если бы не обделались по полной.

Я видел замешательство в их глазах, сомнения, оттенок неопределенности и холодный расчет — отличительную черту всех манипуляторов.

— Кто-то должен был ответить за выброс нефти, — продолжил я, — и многие думали, что вся проблема в центраторах в стволе скважины. Только вот это неправда, не так ли? Ведь это электронная система предупреждения не сработала. А вот это уже по вашей части, не так ли?

— Покажи ему, — приказал Алексис.

— Показать мне что? — спросил я.

— Дэйв, я не хотела этого, — сказала Варина.

— Очень даже хотела, Варина. У этих отморозков не хватит ни мозгов, ни шарма, чтобы рулить подобными делами. Ты же всегда была на высоте. Мужчины тебя любили, восхищались тобой, аженщины всегда тебе завидовали. Ведь ты могла стать кем угодно, стоило только захотеть. Зачем тебе было связываться с подобным отрепьем?

— Покажи ему, — повторил Алексис Дюпре хриплым голосом, кровь отлила от его лица.

— Вы разозлили дедушку, — заметил Пьер, — а это нехорошо как для вашего друга, так и для Алафер и Гретхен, мистер Робишо. Видите ли, мой дедушка не признает никаких границ. У него аппетиты самого необычного вида.

Он открыл деревянную дверь, ведущую в зарешеченную камеру. Пол камеры был покрыт прорезиненной парусиной. В дальней части помещения на горизонтальных подпорках располагался саркофаг из литого железа, его массивная крышка на петлях была открыта и покоилась на стене. В нижней части саркофага располагались прорези, служившие, видимо, сливной системой. Внутренняя поверхность крышки была покрыта рядами шипов, по форме напоминавших сталактиты. Алафер и Гретхен сидели в углу, их запястья и лодыжки были связаны вместе проволокой за спиной, рты заклеены скотчем. Из раны на лбу Гретхен сочилась кровь. Я видел, как Алафер делает какие-то движения ртом, словно пытаясь ослабить липкую ленту на щеках.

— Ты трусливый мешок дерьма, — сказал я Пьеру.

— Может, вы человек и образованный, мистер Робишо, но, тем не менее, грубиян, — ответил он. Как говорит мой дедушка, низший класс можно отмыть от всего, кроме генов. Гретхен пойдет первой. Будет весьма неаппетитно, так что можете наблюдать, а можете закрыть глаза. Но уж поверьте, даже если вы не будете смотреть, вы все услышите. Итак, где запись признаний Ламонта, что вы сделали?

— В офисе Клета, — ответил я.

— Интересно, почему это я не верю ни единому вашему слову? Мистер Робишо, вы не понимаете одной простой вещи — нам сейчас нечего терять. Неужели вы думаете, что мы действительно планируем провести годы в судах, наблюдая, как у нас забирают последние центы? Или вы думаете, что мы продадим этот прекрасный исторический дом, чтобы оплачивать многолетние услуги адвокатов, и все из-за вас и вашего друга?

— Дюпре, тебе это с рук не сойдет, — прохрипел Клет. — Неужели ты думаешь, что Хелен Суле не поймет, где мы?

— Хочешь с ней поговорить? — спросил Пьер.

— Пьер, ты можешь наконец заткнуться? — раздраженно перебила мужа Варина. — Хотя бы один раз, пожалуйста, помолчи. Я приму обет безбрачия, если только ты примешь обет молчания.

— Боже мой, маленький папочкин ангел заговорил, — передразнил ее Пьер. — Если ты и ангел, то точно Люцифер в женском обличье. Подумай-ка, Варина, кто снова и снова приводил этих мужчин в нашу жизнь? Ты трахалась и записывала своих ухажеров на видео. Это все равно что ограбить банк и забыть свой паспорт в хранилище. Ах да, совсем запамятовал. Тебе и не нужно было ставить под удар нашу безопасность. Твой идиот-отец сделал все за тебя, когда сказал своим прислужникам, что нашей деятельностью заправляет его маленький ангел.

— Не говори так о моем отце, — сказала Варина глухо.

— Ты спросил, хочу ли я поговорить с Хелен Суле? — теперь настала моя очередь перебить их.

— Да я на этом просто настаиваю, — улыбнулся он, — может, хоть тогда ты поймешь, насколько глубоко ты зашел в своем самообмане и насколько ты в действительности ничтожен. Только вот я не уверен, сможешь ли ты пережить такой шок. Как думаешь?

— Что ты пытаешься сказать? — спросил я.

— Мистер Робишо, вы абсолютно необучаемый человек, — ответил он.

— Это вовсе необязательно, Пьер, — попыталась остановить мужа Варина.

— Хватит запугивать этого придурка, пускай немного повеселится, — предложил Алексис.

— Прости мне мои слова, Алексис, но как же я вас обоих ненавижу, — произнесла Варина, — когда все это закончится, я…

— Что? — перебил ее Алексис.

— Пока не знаю, ответила она, — посмотрим на это с другой точки зрения. Сколько тебе осталось жить? Подумай о том, как я будут стоять у твоей могилы с бокалом шампанского в руке. Представь, как я буду жить в этом доме. Твой внук некомпетентен, он о себе-то позаботиться толком не может, не говоря уже об управлении бизнесом. Как ты думаешь, сколько времени мне понадобится, чтобы прибрать к рукам все, чем ты сейчас владеешь?

— Я знал только одну похожую на тебя женщину в своей жизни, и это была Ильзе Кох,[84] — бросил Алексис.

— Кто это? — спросила Варина.

— Это Бухенвальдская ведьма, глупая ты баба, — ответил старик.

— Так что ты там говорил насчет Хелен? — спросил я у Пьера.

Он вытащил из кармана пиджака пульт дистанционного управления и несколько раз нажал на одну из кнопок. На стене у входа располагались несколько плазменных панелей, большая часть показывала территорию вокруг дома, канал и двухполосное шоссе перед плантацией. Затем изображение на одной из них поменялось на сцену на кухне.

— То место, что вы сейчас видите, мистер Робишо, располагается прямо за спальней Ти Джоли, — начал объяснять Пьер, — а фигура, лежащая на полу, — это Хелен Суле. Она без сознания, и я сомневаюсь, чтобы она чувствовала боль. Я также сомневаюсь, чтобы она осознавала, где находится, а потому пусть то, что вы сейчас увидите, не слишком вас беспокоит.

— Что вы с ней сделали? — бросил я.

— Она находится под воздействием хлороформа, только и всего, — ответил он. Он достал из кармана небольшую рацию, нажал на кнопку и сказал в нее: — Засуньте ее внутрь, парни, — Пьер повернулся ко мне. — А теперь смотрите. Вам это должно понравиться, так как я подозреваю, что работать на нее было настоящей каторгой. Леди с Лесбоса сегодня заснет вечным сном.

Хелен, связанная по рукам и ногам, лежала на боку, и я не видел ее лица. Перед камерой появились двое мужчин, которые подняли ее, открыли дверцу рефрижератора глубокой заморозки и положили ее внутрь. Один из них заглянул в камеру и закрыл дверцу.

— Я бы дал ей минут пятнадцать, — продолжил Пьер. — Сколько вы рассказали ей о нас, мистер Робишо?

— Она никогда не верила тому, что я говорил о вас, — ответил я, — да и никто не поверит. Вы убиваете людей безо всякой на то причины.

— Уже поздно, — отметил Алексис, — начинай уже с девчонками, Микки. И давай побыстрее, я устал.

— Чур, моя Гретхен, — быстро сказал мясистый.

— Ах да, Гарольд, ведь она выбила тебе передние зубы, не так ли, — хохотнул Алексис, — она твоя.

— Послушайте, мужики, очевидно, что вы используете людей, работающих в системе, — встрял Клет, — а это как раз мы я и Дэйв. Может, можно еще что-нибудь придумать? Вы только взгляните в наши личные дела. Даже не знаю, скольких мы завалили. Не веришь мне, пробей по системе.

— Мистер Персел, вы пытаетесь продать никому не нужный товар, — оборвал моего друга старший Дюпре.

— Как Дэйв уже сказал, — ответил Клет, — что поимеешь с людей, в которых никто не верит?

— А как же шериф Суле? — спросил Алексис с оттенком удовольствия в голосе.

— Ей не повезло, что тут еще скажешь? — пожал плечами Клет.

— Я знавал таких, как вы, — заметил Алексис, — когда мы запирали их в душевых, то говорили им, что тех, кто докажет свою храбрость, ждет особая участь. Мы наблюдали за тем, как они грызли и душили друг друга, а через несколько минут забрасывали газовые капсулы через вентиляционные отверстия в крыше.

— Заткнись и закончи дело, — прервала его воспоминания Варина.

— А может, ты тоже примешь участие в развлекательном вечере? Вот была бы потеха, не правда ли? — предложил ей Алексис. — А знаешь, ведь Калигула поступал так со своими самыми дорогими гостями.

— Как?

— Да расслабься, я просто проверяю, не заснула ли ты, — ответил Алексис.

Толстяк и мужчина с напомаженными волосами надели резиновые сапоги и длинные резиновые перчатки. Толстяк нетерпеливо поглядывал на клетку, в углу которой Алафер и Гретхен лежали, связанные по рукам и ногам.

— Пьер? — сказал мужчина с напомаженными волосами.

— Что еще?

— У меня проблемка. Я на ужин креветок с чесноком перебрал и вот-вот наложу себе в штаны.

— Тогда иди в сортир, кретин, мы подождем.

— Спасибо, сэр.

Громила с напомаженными волосами, семеня и держась руками за живот, проследовал к туалету в задней части помещения.

— Не забудь дверь закрыть и включить вытяжку! — крикнул ему вслед мужчина с татуировкой Баггса Банни.

— Не смешно, Микки, — заметил Пьер.

— Простите, сэр.

И тут Клет Персел, казалось, открыл ту сторону своего характера, которую раньше никому не доводилось видеть.

— Дэйв, я просто не могу. Я думал, что справлюсь, но я не могу. Мне надо присесть.

— Мистер Персел, сохраните хоть толику достоинства, — сказал Пьер.

— Моя грудь. У меня в ней свинец засел. Мне кажется, он прямо рядом с моим сердцем. Мне нужен стул. Я не могу стоять, — отрывисто прошептал Клет, покрывшись испариной.

— Не слушай его, — прошипела Варина.

Клет захлебнулся кашлем и сплюнул кровь себе на ладонь.

— Если я не присяду, я покойник, — прошептал он.

— Дайте ему стул, — приказал Алексис.

— Не подходите к нему! Не верьте этому человеку! — взвизгнула Варина.

Клет покачнулся из стороны в сторону, оседая на бок, и грузно ударился о стену. Микки подхватил его и хлестнул по щеке.

— Эй, ты там, держись, — сказал он, — помни Вьетнам и будь же мужиком до конца.

Клет согнулся пополам, держась руками за бедра, словно его вот-вот вырвет.

— Дэйв, мне конец. Теперь ты сам по себе, дружище, прости, — выдавил он потухшим голосом.

Он упал на колено, рубашка на спине разошлась по шву, жировые складки на талии свесились через ремень, а огромные ягодицы распластались, словно у слона.

— Ничтожество, — произнес Алексис.

— Я на это не подписывался, — промычал Клет, качая головой.

— И это тот легендарный крутой коп из Нового Орлеана, что положил наших ребят в той перестрелке на канале? — презрительно спросил Микки. — Что за жалкое зрелище.

Левой рукой Клет резко задрал штанину и выхватил из ножен на икре охотничий нож.

— А как тебе такое зрелище, ублюдок? — прорычал он.

Глава 33

Одной рукой Клет схватил мужчину с Баггсом Банни на руке за горло, а второй два раза вонзил ему нож в грудь по самую рукоять, не давая телу упасть, прикрываясь им, словно щитом.

— Дэйв! «Калашников»! крикнул он, но я уже и так ринулся к нему. Автомат, выкрашенный в зеленый цвет с черными полосами, был прислонен к стене у лестницы, его магазин, по форме напоминающий банан, тускло отсвечивал серым цветом, блестя серебром на стертых краях. Я бежал к лестнице и пытался в уме посчитать количество людей в комнате. Сколько же их там было?

Был жирный, который хотел лично раздавить Гретхен в «железной деве» за то, что она пересчитала ему зубы. Затем был громила с ожогами вокруг ушей и зачесанными наверх напомаженными волосами, плюс тот, кто нашел «АК-47» в кабриолете Клета и принес его сюда. Был еще один, что ударил Клета электрошокером, но тот уже пошел в расход и судорожно дрыгал ногами, лежа на полу, разинув рот в надежде вдохнуть кислород легкими, разорванными ножом Клета.

На кухне были двое, что опустили Хелен Суле в морозильник.

Сколько же еще их было на плантации, внутри и на поверхности? Я не мог вспомнить точно. Вооружен ли Пьер Дюпре? А Алексис? Или Варина?

Я не знал.

Я хотел бы точно описать то, что произошло в следующие несколько минут, но вряд ли мне это удастся. Бывают события в жизни, в которых так до конца и не удается разобраться. Ты можешь переживать их снова и снова в своих снах, но всегда словно смотришь на них сквозь разбитые линзы. Бывает, что в обычной жизни ты никогда не используешь бранных слов, но затем вспоминаешь, как выкрикивал ругательства одно за другим, безо всякого синтаксиса и порядка, не вкладывая в слова никакого смысла. Ты помнишь оружие в своей руке, но не помнишь, как наводишь его на цель, помнишь только с пустотой в сердце, что тебе было плевать, кто находится перед тобой, что ты, вероятно, стрелял бы в своего отца, брата или сына, если, не дай бог, они попали бы на мушку. И ты с удовлетворением осознаешь, что ты выжил, а другие умерли, и вспоминаешь, как враг распадается на кусочки в кровавом мареве перед твоими глазами.

Я помню, как передернул затвор «АК-47», молясь про себя, чтобы магазин оказался полным. Я помню, что нажал на спусковой крючок, как только патрон оказался в патроннике, и увидел, как человек в камуфляже схватился за живот и согнулся пополам, словно кто-то ударил его в солнечное сплетение в переполненном лифте. Я видел, как Клет бросил тело человека, которому наносил удары ножом, как он подобрал электрошокер и ударил током Пьера Дюпре, или попытался ударить, в этом я не мог быть уверен. Я увидел, как открылась дверь, ведущая на кухню, и как в дверном проеме на фоне висящих на стене кастрюль и сковородок на мгновение появилось мужское лицо. Я помню, как открыл по нему огонь, видел, как дверь захлопнулась, а пули медленно дырявили ее сквозь металлическую обшивку.

Я увидел, как жирдяй по имени Гарольд отпер дверь в камеру Гретхен и Алафер и скользнул внутрь. Видел, как из туалета вышел второй, переевший креветок с чесноком, ширинка была нараспашку, ремень расстегнут, в руке никелированный 357 калибр. Я поднял «АК-47» и выпустил в него две или три пули, наблюдая, как струя крови брызнула из его плеча и оросила дверной косяк. Он оперся рукой о стену, выпрямился и начал стрелять в меня, лихорадочно нажимая спусковой крючок. Я видел, как Клет отшатнулся, ударившись о стену, но не знал, ранен он или нет. Пьер свернулся на полу калачиком, дрожа всем телом, не то от страха, не то от электрошокера. Алексис Дюпре и Варина испарились.

Я прижался к полу за диваном, пытаясь подсчитать, сколько пуль я выпустил, но не смог. Плазменные экраны на стенах взрывались, тропические закаты, радужные волны с пальмовыми деревьями дождем из стекла и пластика осыпались на выложенный мозаикой пол.

Я попал в человека в туалете как минимум один раз, но он скрылся за стеной и, вероятно, быстро перезарядил свой пистолет, потому как снова рвался в бой.

Я видел, как Клет ползет на четвереньках по битому стеклу, сжав рукоять охотничьего ножа в правой ладони. Он добрался до дальней стены и осторожно приблизился к двери туалета, глядя на меня. По его губам я прочел: «Сейчас». Я приподнялся за диваном и отправил две пули в сторону туалета, в щепки разбив дверной косяк и превратив зеркало и унитаз в груду осколков. Человек с напомаженными волосами пригнулся за стеной, а Клет, забросив руку хуком за дверной косяк, вонзил нож ему в бедро, затем схватил его за галстук, резко потянув вниз, взял его в жесткий захват правой рукой за горло и, закрыв замок левой рукой, сломал ему шею.

Револьвер упал в унитаз, и Клет, достав и отряхнув его от воды, быстро обыскал тело в поисках патронов, двигаясь все более лихорадочно, выворачивая один карман за другим. Он что-то говорил мне, но пальба не прошла для меня бесследно — мои уши были словно заткнуты ватой, я не мог разобрать ни слова.

— Что? — прокричал я, едва слыша собственный голос.

Клет показал пальцем на барабан никелированного револьвера, затем поднял указательный палец и медленно сказал, чтобы я смог прочитать по губам: «Один сраный патрон». Один из шкафчиков в туалете был открыт, и я заметил, как Персел взял оттуда пластиковую бутылку и спрятал в карман брюк. Затем он вытер нож о полотенце и осторожно вышел из туалета, не сводя глаз с кухонной двери, где забаррикадировались как минимум двое. Мой слух начал понемногу возвращаться.

Мы совсем забыли о Пьере Дюпре. Он уже поднялся на ноги и пытался не потерять равновесие, держась за стул. Я понял, что недооценил его. Он не был напуган, лишь временно травмирован электрическим разрядом от шокера. В его волосах и на его плечах блестели осколки стекла, из правого уха текла кровь.

— Сдавайтесь, — сказал он, — дом под колпаком. Даже если вам удастся выбраться во двор, вы все равно покойники. Мы заключим сделку. Все еще может срастись для нас всех.

— Скажи жирдяю выйти из клетки, — приказал я.

— Эти люди обучены никогда не сдавать свое оружие, — ответил Пьер, — так же, как полицейские.

— Только они не полицейские, они наемные отморозки, — возразил я.

Клет подошел к нам, раскидывая мебель и оглядываясь на прошитую пулями дверь в кухню. Он ввел лезвие ножа между бедер Дюпре и поднял его лезвием вверх до его паха.

— Скажи своему ублюдку выкинуть ствол из клетки и выйти с поднятыми руками.

— Или вы меня кастрируете? — выдавил Пьер.

— Скорее разрежу напополам, — возразил Клет.

— Нет, вы этого не сделаете, мистер Персел. И знаете, почему? Вам не хватит храбрости. Вы лишь один из множества людей, что восхищаются героями из комиксов. Вы считаете, что храбрость подразумевает милосердие. Но все обстоит совсем наоборот. Храбрость означает забыть про милосердие, принять, что слабые хотят, чтобы ими управляли сильные, и что мир никогда не будет таким, каким его хотели бы видеть слабаки.

— Расскажешь себе об этом, когда будешь свои кишки на локоть наматывать, — бросил Клет.

— Ну так сделайте это. У меня была хорошая жизнь. Если не считать женитьбы на бабе, оказавшейся, вероятно, самой большой шлюхой в истории штата, мне особо не о чем сожалеть.

— Не стоит тебе употреблять такие слова, — проговорил Клет.

— Мне не стоит употреблять такие слова? Один человек уже распрощался с жизнью, двое других умирают, но мне не стоит использовать слово, которое абсолютно точно описывает самое лживое и лицемерное создание из всех, что мне доводилось знать? Сомневаюсь, чтобы кто-либо из вас понимал ту культуру, в которой вы живете. Варина была королевой карнавала на Марди Гра, ей рукоплескали и ее обожали сотни тысяч. А как насчет моего дедули? Он травил газом целые семьи, а над детьми ставил медицинские эксперименты. У него с Йозефом Менгеле[85] была одна любовница на двоих. Но никто и никогда не поверит в ваши рассказы о нем. А даже если кто-то и поверит, его никогда не постигнет суровая кара. Он старый, милый старикан, и люди скажут вам: «О, мистер Робишо, все это было так давно».

Клет посмотрел на меня.

— Я думаю, что он, вероятно, прав. Пьера оставим в покое, а с остальными разберемся по ходу дела.

Сомневаюсь, чтобы Клет говорил искренне, но я решил не рисковать. К тому же у нас заканчивалось время — Хелен Суле уже, наверное, была на грани смерти от переохлаждения. Я ударил Пьера Дюпре в лицо прикладом «АК-47», его нижняя губа треснула надвое, затылком он ударился о стену и медленно сполз на пол.

— Дэйв, что ж ты его мне на десерт не оставил? — спросил Клет и пробежался по его карманам. — Он чист.

Отсутствие у Пьера Дюпре оружия нас не интересовало. Мы знали, что нам предстоит сделать выбор — достать Хелен Суле из глубокой заморозки или иметь дело с толстяком в клетке с Гретхен и Алафер.

— Разберись пока с той парочкой на кухне, а я побеседую с жирдяем, лады? — бросил Клет.

— У тебя только один выстрел.

— Но он об этом не знает.

— Если ты промахнешься, он убьет девочек.

— Так что ты предлагаешь?

— Прекратить треп и взяться за дело.

Мы крадучись пробрались вдоль стены до обычной двери, за которой находилась решетчатая дверь в клетку. Я осторожно приоткрыл дверь, достаточно, чтобы видеть, что происходит внутри. Толстяк не терял времени даром. Пока мы разбирались с Пьером Дюпре и тремя остальными, он положил Гретхен в саркофаг и приподнял его крышку над ней таким образом, чтобы она висела всем своим немалым весом шипами вниз прямо над телом дочери Клета и упала бы на нее, если бы что-то заставило его отпустить крышку или ослабить хватку. В правой руке он держал маленький черный пистолет с белой рукоятью. Он принял позу оптимального равновесия, чтобы поддерживать массивную крышку саркофага с минимальным усилием и напряжением для его левой руки и плеча, но его лицо уже выдавало усталость.

— Тебя зовут Гарольд? — спросил я.

— Да.

У него был маленький рот и подбородок с глубокой ямочкой, выдававшие в нем ирландца, а лицо было покрыто пигментными пятнами, как у человека с увеличенной и нездоровой печенью. Он снял пиджак, его подмышки выделялись темными пятнами пота.

— У Клета 357 калибр твоего приятеля, и он направлен прямо тебе в голову. Будь умницей, прислони крышку обратно к стене, — произнес я.

— Хрена с два, — ответил он, сейчас вы, два голубка, бросите свои стволы ко мне в клетку.

Я видел, как Гретхен приподняла голову из саркофага. Я видел, что ей удалось избавиться от липкой ленты, закрывавшей ей рот, и теперь она смотрела прямо в глаза Клета, не говоря ни слова.

— А ты знаешь, что она должна была тебя прикончить? — спросил Гарольд. — И я думаю, что именно это она и планировала сделать. Может, мы тебе жизнь спасли, чувак.

— Это неправда, — сказала Гретхен.

— Мы все про нее знаем, приятель, — заявил Гарольд, — она выполняла заказы для семьи Гамбино, а в перерывах трахалась с их парнями. В одной берлоге в Халандейле она за раз обслужила всю их бригаду.

Я осторожно надавил на решетчатую дверь, она была не заперта.

— Возьми пару подушек с дивана, — прошептал я Клету.

— Хватит там шептаться, бросайте свои стволы сюда, — крикнул Гарольд, — у меня сердце слабое, я не могу эту крышку вечно держать. Ну?

— Твои работодатели унесли ноги, — сказал я, — зачем брать все на себя? С нормальным адвокатом ты можешь отделаться легким испугом. Гарольд, «Ангола» — гиблое место. Поступай умно.

Он прикусил губу, затем покачал головой. Краем глаза я видел, как Клет снял с дивана две огромных кожаных подушки.

— Проблема в том, что ему мозгов не хватает, — сказала Гретхен, — так ведь, Гарольд? Но низкий коэффициент интеллекта — это не самая большая твоя проблема. Ты когда-нибудь видел «Хижину на сто первой улице» с Ли Марвином и Фрэнком Лавджоем? Ли Марвин играет агента-коммуниста, который работает под прикрытием в дешевой забегаловке в северном Лос-Анджелесе. Фрэнк Лавджой исполняет роль агента ФБР, который настигает его в последней сцене. На кухне Фрэнк наставляет на него ружье для подводной охоты, а Ли смотрит на ружье с открытым ртом, а сам одет в грязный замасленный передник. И Фрэнк говорит: «Знаешь, кто ты, кореш? Ты не только коммуняка, ты еще и засранец. Ведь ты же знаешь, что значит засранец?» Ли покачал головой. Он с головы до ног покрыт жиром и прочим кухонным дерьмом, так, что аж с экрана воняет. И тут Фрэнк продолжает: «Засранец — это тот, кто даже после душа остается грязным». И простреливает ему грудь из ружья. И в последнем кадре видно, как дрожит веревка от гарпуна подводного ружья, а вот это уже настоящий класс, потому что ты знаешь, что Ли корчится в предсмертных муках на полу, но камере до этого и дела нет.

— И с чего мне сдалась пара давно мертвых актеров? — спросил Гарольд.

— Потому что ты скоро к ним присоединишься, — ответила Гретхен.

Я поднял «АК-47», прислонил его к решетке, чтобы унять дрожь, и поймал голову Гарольда в перекрестье прицела. Клет уже расположился по правую сторону от меня, скрыв подушки за стеной.

— Последний шанс, Гарольд. Говорят, в аду очень жарко, даже зимой, — произнес я.

— Робишо, не корчи из себя крутого, — сказал он, — ты не ковбой, а потому иди ты в задницу со своими дешевыми понтами.

Мы должны были идеально рассчитать время. Если Клет замешкается хотя бы на секунду на входе в камеру, Гретхен умрет. Если я нажму на спусковой крючок на секунду раньше срока, Гретхен умрет. Если не попаду точно в цель, если выстрелом не отключу все моторные навыки Гарольда, Гретхен умрет.

— Давай, Дэйв. Сделай это, сейчас! — прошептал Клет.

Я старался плавно дышать через нос и контролировать свое сердцебиение, глаза щипало от пота. Я подтянул спусковой крючок и увидел, как глаза толстяка посмотрели прямо в мои, как на его лице отразился странный момент осознания всего происходящего, как будто он увидел, как вся его жизнь превратилась во вращающуюся в воздухе монетку с заранее предрешенным результатом: Гарольд уже сделал шаг в дверь, ведущую в другое измерение.

«АК-47» давно снискал себе большое уважение со стороны всех тех, кому довелось противостоять вооруженному им противнику. В отличие от ранних моделей «М-16», которые часто застревали, если не дострелять магазин до конца, «АК-47» стрелял плавно и обладал пробивающей мощью, почти в два раза превосходящей его американского коллегу, используя пули, весившие более чем в два раза больше боеприпасов для «М-16». В полуавтоматическом режиме и с близкого расстояния этот автомат был смертоносно точным. Я поймал лоб Гарольда в перекрестье прицела, прошептал Клету: «Один, два, три» и выпустил две пули одновременно с тем, как Клет ринулся в камеру. Отстрелянные гильзы медленно отскочили от решеток и полетели вниз.

Я никогда не видел, чтобы Клет двигался так быстро. Две пули разнесли Гарольду голову, оросив стену ее содержимым, но прежде чем тяжелая крышка саркофага упала на Гретхен, Клет бросил обе толстых кожаных подушки и поймал крышку за самую кромку.

Я осторожно снял пленку со рта Алафер и разрезал путы на ее запястьях и лодыжках карманным ножом.

— Ты нашел Джули Ардуан? — спросила она.

— Да, — сказал я, глядя через плечо сквозь решетки, не уверенный в том, видела ли она смерть Джули.

— Я не смогла остановить их, — сказала моя дочь, — я пыталась.

— Это не твоя вина, Алафер. Они планировали убить всех нас.

— Почему они так ненавидят нас? — спросила она.

— Потому что мы не такие, как они, — ответил я. — Ты видела Хелен Суле?

— Нет. Где она?

— Ее держат на кухне. Ты не знаешь, сколько человек может там прятаться?

— Нет, мы с Гретхен видели только толстого и еще одного, с маслянистыми волосами.

— Ты не знаешь, где еще может быть оружие? — снова спросил я.

— Нет, они завязали нам глаза после того, как схватили нас в парке. Я слышала голос Варины, но не видела ее. Пьер подходил к клетке и смотрел на нас, но не сказал ни слова.

— Что он делал?

— Смотрел на нас, как в зоопарке. Он улыбался, а за ним стоял Алексис Дюпре. Алексис сказал: «Привлекательные девушки. Как жаль, что им так скоро в печь».

— Оставайтесь с Гретхен здесь, — сказал я, хлопнул Клета по плечу и пальцем указал в сторону кухни: Сколько патронов ты зарядил в магазин? — спросил я.

— Все тридцать.

— Два парня там, за дверью, будут мертвы, стоит нам только переступить порог. Затем мы достаем Хелен из холодильника, забираем их оружие и поднимаемся на поверхность.

— А как насчет Ти Джоли?

— Всему свое время, — ответил я.

— Дэйв, я должен тебе кое-что сказать. Не знаю, может, я схожу с ума, но я слышал ту песню.

— Какую песню?

— Ту самую, о которой ты постоянно говорил. Песню этого, как его там, Джимми Клэнтона. «Просто сон»? Ведь так она называется?

— Клет, ты не слышал эту песню.

— Слышал, и не говори мне, что это не так. Я не верю во всякую мистическую ерунду, поэтому я не придумываю. Она зовет нас, Дэйв.

Меня уже не интересовал 1958 год или та эра, которая для меня была олицетворением всего замечательного, что было в том месте, где я вырос. Мы спасли наших дочерей и теперь должны были спасти Хелен Суле от одной из самых ужасных человеческих судеб — очнуться в полной темноте, покинутой всем человечеством, страдая от холода, который сложно себе представить.

Мы с Клетом осторожно прошли по битому стеклу коридора мимо спальни Ти Джоли и остановились перед выкрашенной в черный цвет металлической дверью, ведущей на кухню. Я заметил очертания чего-то продолговатого в кармане его брюк.

— Что ты достал из шкафчика в туалете? — спросил я.

— Ополаскиватель для рта, — ответил Клет.

Я посмотрел ему в глаза. Они были пустыми и бесстрастными.

— Я иду первым, — сообщил я, — ты готов?

Он поднял 357-й калибр.

— Поехали, — бросил он.

Я дернул дверь и ринулся в помещение, держа «АК-47» перед собой и водя стволом из стороны в сторону. Свет в комнате был столь ярким, что все предметы на полках, стенах и разделочном столе сияли чистотой. В комнате никого не было, в задней части кухни я увидел еще одну лестницу и тут же услышал грохот захлопываемой где-то сверху двери и тяжелую поступь человека, бегущего прямо над нами.

Я положил «АК-47» на разделочный стол и открыл холодильник. Облако холодного воздуха, словно кулак, ударило меня в лицо. Хелен лежала на дне в позе эмбриона, ее веки и волосы покрылись инеем, щеки посерели и покрылись морщинами, словно их коснулся раскаленный утюг, ногти посинели.

Мы с Клетом нагнулись в морозилку, продели под тело Хелен руки, подняли ее и положили на ковер перед раковиной. Клет нашел скатерть в шкафу и закутал Хелен. Ее веки казались тоньше рисовой бумаги, а ноздри были забиты замерзшей влагой. Ее тело начала бить дрожь настолько сильная, что я с трудом держал ее за запястья. Она посмотрела на меня, словно со дна глубокой скважины. Пока что мы не заметили никаких телефонов или телефонных розеток в подвале дома.

— Хелен, мы отвезем тебя в «Иберия Дженерал», — сказал я, — мы уже уложили четверых ублюдков. Сколько их еще здесь?

Она лишь качала головой, глядя мне в глаза.

— Прости, мы не добрались до тебя раньше, — продолжил я, — двое отморозков Пьера Дюпре собирались убить Гретхен Хоровитц и Алафер.

Рот Хелен открывался и закрывался, не издавая при этом ни звука.

— Я не слышу тебя, — сказал я.

А потом убрал волосы у нее с глаз и наклонился, поднеся ухо к ее рту. Ее волосы были холодными и жесткими, словно солома, а дыхание лишено малейшего тепла. Ее слова, словцо холодное желе, лились в мои уши.

— Это не Дюпре, — прошептала она, — они везде. Ты был прав с самого начала.

— Кто везде?

— Я не знаю. Мне кажется, что я умираю, Дэйв.

— Нет, ты выживешь, — ответил я.

Она прикрыла один глаз, словно подмигивая мне. Но я понял, что она не контролировала мышцы лица и глаз закрылся сам по себе.

Клет стоял рядом с нами, поглядывая на потолок. Над нами находилось не менее трех человек, и я подумал о том, чтобы разрядить оставшиеся в магазине патроны в пол под ними. Я снова попытался вспомнить, сколько выстрелов сделал. Магазин «АК-47» Клета представлял собой цельный блок из легкого металла, по форме напоминавший банан, и не имел смотровых прорезей. Я бы сказал, что сделал не менее десяти и не более пятнадцати выстрелов, но в любой ситуации, когда приходится стрелять быстро, ты почти всегда выпускаешь больше пуль, чем потом можешь вспомнить.

— У них только один план, дружище, — сказал Клет, — чтобы никто из нас отсюда не вышел.

Он подошел к лестнице, ведущей к первой двери, и жестом позвал меня с собой. Он посмотрел через мое плечо на Хелен, закутанную в скатерть по подбородок.

— Мы могли бы, конечно, попытаться пересидеть этих парней, но Хелен может так долго не протянуть, — заметил он.

— Тогда покажем им, чего мы стоим, ответил я.

— Дэйв, из этой передряги мы можем уже и не выбраться. И если так, давай продадим наши жизни подороже.

— За максимальную цену, — согласился я, — никаких скидок и распродаж.

— Вот это разговор, дружище! По коням?

— Что у тебя в кармане?

— Не помню. Но запомни, Пьер Дюпре — мой. Ты понял меня?

— Наша цель — заполучить их оружие, а личные счеты пускай идут в задницу.

Клет вытер рот рукой, посмотрел на меня и широко улыбнулся. На его зубах была кровь. Я сомневаюсь, чтобы он думал о своей смертной природе, а если это и приходило ему в голову, то в этих мыслях не было страха. Он смотрел на меня, а я смотрел на него, как когда-то давно, когда мы вместе патрулировали Бурбон-стрит больше трех десятков лет назад, одетые в синие униформы, в начищенных до блеска ботинках, под рев южной музыки из открытых дверей «Комнаты грез» Шарки Бонино.

— Я слышал этот чертов колесный пароход на канале, — сказал он.

— Его там нет, Клет. А если и есть, то не по нашу душу.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что близнецы Боббси из убойного отдела — это навсегда, — ответил я.

Клет Персел засунул в рот пластинку жевательной резинки, не отрывая глаз от моего лица, и улыбнулся от уха до уха.

— Нам плевать, что скажет люд, рок-н-ролл и там и тут, — произнес он, — это из песни «Дэнни и Джуниорс», величайшая строчка во всей истории музыки.

И он ринулся вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки, едва не вырывая перила из стены своим весом.

Глава 34

Клет был прав. Дюпре, Варина и их слуги хотели замуровать нас в подвале и забыть, что мы когда-то существовали. Кого они меньше всего ожидали увидеть в этот момент, так это возникшего из ниоткуда Клета Персела, словно паровоз на всех парах вломившегося в дверь, прыгнув в темноту, снеся со своего пути стол с фарфором и хрусталем и, посеяв панику и хаос в их стане, скрывшегося где-то у кабинета Алексиса Дюпре. Да и меня они тоже вряд ли ожидали увидеть, следующего скачками по пятам за Клетом, стреляющего навскидку в человека, который так неумно показал свой силуэт на фоне стеклянных дверей. Спрятавшись за диваном, я прицелился во второго громилу, который только что показался из кухни с сэндвичем в одной руке и полуавтоматикой в другой.

Первый упал спиной на двери. Я слышал, как что-то твердое с грохотом рухнуло на пол, и решил, что это его оружие, хотя не мог быть в этом уверен. Второй все еще представлял опасность. Он оставил дверь холодильника наполовину открытой, и я четко видел его на фоне света. Он был одет в облегающую футболку оливкового цвета и штаны с множеством карманов. Его руки были круглыми, как и его лицо и голова с коротко остриженными обесцвеченными волосами. Он выглядел как человек, ежедневно занимающийся спортом, но любящий слишком плотно поесть. Он выглядел так, как будто не имел в этом мире никаких забот, кроме того, когда и с кем ему удастся в следующий раз переспать. Я подозревал, что он правша, поскольку его координация нарушилась, как только он понял, что происходит вокруг него. Вместо того чтобы отбросить в сторону свой сэндвич, он попытался аккуратно положить его на стол, перекладывая полуавтоматику из левой руки в правую, как будто все часы в доме были готовы остановиться, пока он подгоняет ситуацию под себя.

— Положи ствол на землю, пухлик, — крикнул я, — и тогда, может быть, унесешь отсюда ноги.

Как и большинство людей, убивающих других за деньги, он, вероятно, уже давным-давно решил, что курьер смерти никогда не станет ее получателем. Громила поднял пистолет и направил его на меня, продолжая жевать. Он сделал несколько детский жест, который я уже видел раньше со стороны тех, кто проживал последние секунды на этой земле. Он вытянул левую руку перед собой, словно она могла спасти его от пуль, хотя и знал, что они вот-вот вырвутся из дула «АК-47». Я знаю, что выпустил в него не менее трех. Первая пуля оторвала ему пальцы на левой руке и пригвоздила их к его футболке, вторая попала ему в рот, а третья срикошетила в кухню, разбивая стекло и отскакивая от металлических поверхностей.

Я подполз к человеку, поймавшую пулю у стеклянных дверей, и перевернул его на спину. В руке он сжимал «Глок». Мне пришлось взять его за руку и разогнуть непослушные пальцы, сомкнувшиеся на рукояти и спусковом крючке. Я обыскал его карманы в поисках запасной обоймы или патронов, но ничего не нашел. Я пробрался на кухню и вытащил «Беретту» из рук человека, который умер с кашей из салата, креветок и хлеба на подбородке. В одном из многочисленных карманов его штанов я обнаружил запасную обойму с четырнадцатью патронами, напомнившую мне о временах до принятия федерального закона о контроле над автоматическим оружием.

Я слышал движение вверх по лестнице, уловил шаги на крыльце и в зарослях камелии под окном. Я нашел телефон, валявшийся на полу, но гудка не было. Судя по всему, Дюпре перерезали телефонный кабель. Я осторожно переместился к лестнице, ведущей в подвал. Я заглянул вниз и услышал чье-то дыхание, а затем увидел темную фигуру, поднимавшуюся по лестнице в моем направлении.

— Гретхен? — спросил я.

— Клет в порядке? — ответила она вопросом на вопрос.

— Он в порядке, — я передал ей «Глок», — у него, кажется, полная обойма, но лучше проверь. Где Алафер?

— С шерифом. Она нашла одеяла. Дверь наружу заперта. Мы слышали голоса во дворе. Это единственный выход.

— У меня «Беретта» с запасной обоймой, отдам ее Клету. Как там шериф Суле?

— Мне кажется, она в коме. Дом с шоссе просматривается?

— Сомневаюсь. Да у Дюпре все равно копы прикормленные.

— А что, если поджечь это место? — выдала Гретхен.

— Надо будет вытащить отсюда Ти Джоли и Хелен. Да и пожар может оказаться на руку Дюпре. Они могут попросту запереть нас. Гретхен, нам придется пробиваться с боем.

— А что будет, когда все это закончится?

— Что ты имеешь в виду?

— Я отправлюсь за решетку из-за Бикса Голайтли?

— Мне пока нечего тебе сказать, — я хотел сказать ей, что, быть может, пришло время прекратить думать только о себе. Но я рад, что так и не произнес этого.

— Хочу, чтобы ты понял одну вещь. Я прикончила Голайтли, и я рада, что сделала это, — сказала она, — если я не выберусь, я хочу, чтобы все знали, что я отправила его в мир иной не из-за денег. Я сделала это потому, что он изнасиловал шестилетнюю девочку в день ее рождения. Он горит в аду, где он никогда не сможет причинить боль другому ребенку, и я рада, что именно я отправила его на тот свет. Что скажешь?

— Я думаю, что Бикс получил по заслугам, малышка.

— Честно?

— Позаботься о Хелен и Ти Джоли. Когда вы с Алафер услышите пальбу, бегите вверх по лестнице к передней двери. Мы будем убивать всех, кто попадется нам на глаза, это ясно?

— Сколько у тебя патронов осталось для «АК-47»?

— Только те, что в магазине. А теперь мне пора найти Клета. Если ты выберешься, а мы с Перселом нет, доведи дело до конца. Дюпре не жильцы.

— А как насчет Варины? — спросила она.

— По-моему, одно ее имя звучит как ругательство.

— У вас не штат, а психбольница на открытом воздухе.

— Добро пожаловать, — только и ответил я.

Я ползком добрался до Клета и передал ему «Беретту» с запасной обоймой.

— Мне кажется, старик у себя в кабинете, — прошептал он, — я слышал, как кто-то там чем-то постукивал. Почему он просто не свалил?

— У него там его трофеи.

— Какие трофеи? — спросил Клет.

— Пряди волос его жертв. Он хранит их в своем дневнике.

Клет сжал платок в руке и удушливо кашлянул в него.

— У меня такое впечатление, что что-то острое двигается в моей груди, — с трудом выговорил он.

Хотелось бы мне сказать, что события, которые вот-вот должны были развернуться на канале — из тех, что дают нам хотя бы призрачную веру в справедливость на этом свете. Мне хотелось бы верить в то, что всякая человеческая трагедия имеет свое разрешение и что в мире можно восстановить порядок так же, как это происходит в пятом акте сценической драмы, призванной стать отражением нашей жизни. Мой личный опыт показывает, что это не так. История редко исправляет себя в естественном ходе вещей, и когда мы вершим свое правосудие, то тем самым увековечиваем зло тех, кто преступил закон, вдыхая новую жизнь в сторонников примера Каина.

Мне хотелось бы верить в то, что из человека можно изгнать инстинкты толпы или уничтожить их на генетическом уровне. Но в истории мира не было культуры, которая не воспевала бы своих воинов превыше своих же мистиков. Иногда, когда мой разум свободен от прочих мыслей, я пытаюсь вспомнить имена хотя бы пяти рабов из всей печальной истории человеческой несправедливости, чьи жизни мы восхваляли бы. Мне никогда это не удавалось.

Уильяма Фолкнера однажды спросили, что он думает о христианстве. Он ответил, что, по его мнению, это весьма неплохая религия, и быть может, нам всем стоит как-нибудь ее попробовать.

Были ли справедливы и обоснованы события, произошедшие на канале в ту ночь? Я так и не смог найти ответ на этот вопрос. В этой жизни умиротворение мне дает только признание того факта, что мы практически ничего не знаем о мире, а понимаем и того меньше. Фанатичный студент[86] университета убивает эрцгерцога и начинает войну, унесшую жизни двадцати миллионов человек. Человек с винтовкой[87] за пятнадцать долларов, доставленной по почте, стреляет с шестого этажа библиотеки, и навсегда меняет историю Америки. Бракованная инженерная система на буровой платформе убивает одиннадцать человек, загрязняет целую экосистему и практически уничтожает образ жизни миллионов. Если бы человек мог предотвратить любое из этих событий, с чего бы он начал? Альфа и омега этого вопроса поставят в тупик любого.

Клет Персел никогда не считал себя исторически значимой персоной. Я с ним в этом не согласен. Он был не только повесой и гулякой, он был одним из тех, что страдают за всех нас. Многие ортодоксальные иудеи верят в легенду о тринадцати праведниках. По их мнению, если бы не эти тринадцать мужчин, что несут на себе все бремя наших грехов, мир был бы гораздо хуже, чем он есть. Как и тринадцать праведников, Клет не был божественного происхождения. Он был сделан из крови, костей и сухожилий, как и все мы. В этом и фишка. Его храбрость и благородство были прямо пропорциональны его признанию своей смертной природы.

Злодеи боялись и ненавидели Клета Персела потому, что он был не такой, как они. Они боялись его, потому что знали, что для него принцип всегда превыше собственных интересов, боялись потому, что он с готовностью отдал бы жизнь за лучшего друга. Я думаю, Бену Джонсону[88] Клет бы понравился, он бы смог его понять и наверняка сказал бы, что, как и его друг Уильям Шекспир, Клет был человеком не на век, а на века.

Согнувшись пополам и стараясь, чтобы меня не заметили в оконных проемах, я пробрался в кабинет. Высокая фигура стояла у стеклянных дверей в дальней части комнаты. Я поднял «АК-47» перед собой и встал у книжного шкафа, забитого какими-то справочниками в кожаных переплетах. Я слышал тяжелое дыхание Клета у себя за спиной. Он удушливо закашлялся в платок. Высокая фигура замерла и растворилась в тени.

— Большая часть ваших людей мертва, мистер Дюпре, — сказал я, — и именно вы сейчас можете остановить бойню. Сдавайтесь и предстаньте перед судом. Кто упрячет за решетку девяностотрехлетнего старика?

— Вы никогда не уйдете отсюда живым, мистер Робишо, — ответил Алексис. — И все ваши знания оборвутся здесь. Мои желания тут ни при чем: все жребииуже брошены людьми гораздо более влиятельными, чем мы с вами.

— Отстрели ему башку, — прошептал Клет.

Я недостаточно хорошо видел Дюпре в тени, чтобы стрелять. К тому же он, вероятно, был лучшим из возможных заложников, но при этом я хотел видеть, как его выведут на чистую воду как преступника, виновного в геноциде. Более того, я хотел раскрыть всех людей, помогавших ему создать это маленькое феодальное княжество там, где когда-то был тропический рай.

— Стреляй, Дэйв, — прошипел Персел у меня за спиной.

Я попытался отодвинуть Клета одной рукой, стараясь не отводить глаз от Дюпре, или, по крайней мере, от того места, где, как я думал, он стоял.

— Или придется это сделать мне, — продолжил Клет, хрипя в темноте.

Я оттолкнул Клета назад одной рукой и быстро прошел вдоль книжных шкафов, врезавшись во вращающееся кресло Дюпре и споткнувшись о натянутые телефонные и компьютерные кабели. Я поднял «АК-47» в тот момент, когда старик скользнул сквозь стеклянные двери, прижав свой дневник к груди. Его царственный профиль четко выделялся в свете звезд.

Я сделал один выстрел сквозь стекло и услышал, как пуля попала во что-то в беседке и со свистом растворилась в темноте.

— У нас был шанс одним махом отрезать голову змее, приятель, — произнес Клет, — зря ты меня так отодвинул.

— Мертвый, он нам ни к чему, — ответил я.

— Да ну? А что, если мы останемся здесь навсегда, а он останется жить? Об этом ты подумал?

Клет стоял по одну сторону от стеклянных дверей, я — по другую. Туман, накатывающий с поверхности болота, был белым и густым, покрывая прилив и самолет-амфибию, пришвартованный у дока Дюпре и покачивающийся на волнах.

— Я принял решение, которое я считал правильным, — сказал я и посмотрел на платок, скомканный в руке Клета.

— Как у тебя дела, партнер?

— На мгновение было так себе, но сейчас все в порядке.

— Клет, прикрой меня.

— Хочешь сказать, что не хочешь видеть меня на передовой?

— Так ты меня прикрываешь или нет?

Он мельком взглянул мне в лицо, затем посмотрел в темноту сквозь мох, замерзший в ветвях черных дубов, переведя взгляд на бамбук, постукивающий на ветру у сахарного завода вдалеке, освещенного, словно авианосец.

— Слышал? — спросил он.

— Слышал что?

— Колесный пароход. Я слышу его паровые двигатели. Я слышу, как колеса проворачиваются в воде.

В этот раз я решил не спорить.

— Клет, на это можно посмотреть и с другой стороны. Может быть, это наш второй шанс. Может быть, сейчас мы достанем некоторых из тех, что улизнули от нас в прошлый раз.

Он посмотрел мне в лицо и улыбнулся.

— У меня есть предложение.

— Какое? — спросил я.

— Давай просто сделаем это. Идем напролом. Полный газ, и кто не спрятался, я не виноват. На «раз, два, три», и пускай этот день запомнят как самую крутую кровавую баню в истории Байю-Тек.

Именно так мы и поступили. Мы тандемом прорвались сквозь стеклянные двери на веранду, я с ходу выстрелил в человека, стоявшего за кустом камелии, и видел, как часть его челюсти отделилась от головы в облаке кровавых брызг. Затем я подстрелил второго, он уронил свое оружие и, хромая, скрылся в темноте за беседкой, держась за бедро, как будто получил травму, играя в футбол, а не нулю из «АК-47». Краем глаза я заметил вспышки выстрелов в кустах камелии и азалии, из-за восстановленной хижины, где когда-то жили рабы, тоже кто-то стрелял. Мне даже показалось, что мимо меня мелькнула трассирующая пуля и потухла маленькой искоркой в тростниковом поле. Я стрелял, пока магазин «АК-47» не опустел, затем нагнулся над человеком, в которого попал минутой позже, взял обрез помпового ружья из его рук и обыскал карманы в поисках патронов. Он еще был жив, его глаза были яркими, словно отполированные коричневые мраморные шарики, его язык двигался там, где должна была быть его челюсть. Я не понимал, что он пытался сказать.

И тут я сделал нечто, что многие, возможно, сочли бы как минимум странным. Я сорвал с цепочки свой образок и вложил ему в руку. Я даже не знаю, понял ли он, что это, и придал ли этому какое-то значение, потому что я больше не смотрел в его сторону. Кто-то поднялся на борт самолета-амфибии и завел мотор. Я побежал к Клету. Он на дальней стороне беседки держал «Беретту» прямо перед собой на вытянутых руках, выпуская пулю за пулей в самолет, направляющийся к середине канала подальше от береговой линии.

— Пускай уходят, — крикнул я, — за гаражом еще один, я не смог его достать.

— Если кто-то то и сидит в этом самолете, то это Дюпре, — сказал он.

— Достанем их позже, — ответил я.

— Хрена с два, — проскрежетал зубами он и выпустил еще три пули, одна из которых попала в винт самолета. Затем досылатель его «Беретты» застрял в открытом состоянии на пустой обойме. Клет вытащил пустую обойму, вставил новую и дослал патрон в патронник.

— Клет, пусть самолет уходит, — сказал я.

Выбора у нас уже не было. Пилот, кем бы он ни был, дал полный газ, самолет на мгновение поднялся над поверхностью канала, пару раз подпрыгнул на волнах и снова опустился на поверхность, скрывшись в тумане за косой. Кто бы это ни был, они как минимум на некоторое время выбыли из игры.

Лицо Клета выглядело так, словно он умылся кипятком, его зеленые глаза стали огромными, словно мятные леденцы. Я выбросил гильзу из патронника двенадцатизарядного помпового ружья, которое я снял с умирающего человека, и загрузил патроны в магазин, пока позволяла пружина. Все происходило очень быстро. Я видел, как Гретхен и Алафер вышли из дома. Гретхен несла на плече Хелен Суле, а Алафер тащила за собой Ти Джоли Мелтон. Но это было не все — в доме разгорался пожар, пусть небольшой, языки пламени не больше свечей на торте в честь чьего-то дня рождения горели в темной комнате, но, тем не менее, это был пожар.

— А это кто еще сделал? — спросил Клет.

— Могу поспорить, что Гретхен, — сказал я.

— Ну и молодец, — одобрительно кивнул Клет.

— Но как насчет всех вещдоков? Компьютеры, архивы, автоответчики, мобильники?

И тут внимание Клета привлекло кое-что другое.

— По ту сторону оврага, — сказал он резко, — дверь в хижину рабов открыта. Хотя я мог поручиться, что она была закрыта еще минуту назад.

Я осмотрел задний двор. Ветер стих, и тени в траве замерли. Мужчина, стоявший за гаражом, похоже, исчез. В тишине я слышал собственное дыхание, пар вырывался у меня изо рта.

— Я проверю хижину, — бросил я, — там на мертвеце пальто, как раз твоего размера. Может, мы все-таки попадем сегодня домой, партнер.

— Эти отморозки так легко не сдадутся, — ответил Клет, стуча зубами, — да и расплатиться с ними мы еще не успели.

— Надень пальто. Пневмонию себе тут заработаешь.

— Ты хочешь, чтобы я снял пальто с дырками от пуль с мертвеца?

— Клет, просто сделай это. Не спорь. Хотя бы раз в жизни. У тебя что, кирпич вместо мозга?

— А что в этом плохого? Помогает мне без надобности не усложнять жизнь, — ответил Клет и криво ухмыльнулся.

— Об этом я и говорю. Ты безнадежен.

Из-за облаков показалась луна, и я разглядел улыбку на его лице.

— Посмотрим, что творится в хижине дяди Тома, — предложил он.

Мы с Клетом направились к каналу через газон, мимо каменной купальни для птиц, римских солнечных часов и засохшего пруда для рыбок, покрытого черной плесенью. Вода в канале поднялась выше коленец кипарисов, лопухов и камышей, растущих вдоль берега. На поверхности воды плавали желтые и красные листья, а каладии, посаженные кем-то вокруг дубов, напоминали мне цветы, которые я видел в окно больничной палаты на авеню Сент-Чарльз в Новом Орлеане.

Я слышал, как кто-то трещит электрическим стартером мотора самолета-амфибии. Мы спустились по засохшему руслу ручья и поднялись по противоположному склону, хрустя листьями и ветвями под ногами, вдыхая яркий, чистый воздух, пахнувший первым снегом. Листья покрывали землю столь плотным и толстым одеялом, что наши ноги вязли в нем, а звук хрустящей под подошвами наших ботинок листвы напомнил мне об осенней охоте на белок с моим отцом, Большим Олдосом, когда я был еще совсем мальчишкой. Интересно, где сейчас Большой Олдос? Быть может, он с моей матерью, и они оба присматривают за мной, как духи, которые не готовы расстаться с этим бренным миром. Мои родители умерли насильственной смертью в очень молодом возрасте, и они знали, что такое украденная жизнь, а потому я всегда считал, что они рядом, со мной, так или иначе пытаются поступать правильно даже из Великой Вечности.

Хижина оставалась метрах в двадцати перед нами. Она была построена из кипарисовых досок, трещины между которыми были замазаны смесью глины и мха еще до Гражданской войны. Затем она была восстановлена и обрела новую крышу из гофрированной жести, а также кондиционер для удобства гостей плантации «Кру ду Суд». Интересно, задумывались ли когда-либо гости о тех лишениях, которыми была наполнена жизнь ее исторических жителей. Что-то подсказывает мне, что их не слишком-то интересовали вопросы подобного рода и что они, вероятно, встретили бы скукой и обидой вопросы на эту тему.

И тут произошло нечто странное, быть может, нечто, ставшее результатом какого-то необъяснимого мозгового процесса в моей голове. Или же я пережил один из тех моментов, когда нам удается невзначай заглянуть в другое измерение и увидеть людей, с которыми, казалось, мы давно попрощались навеки. В свечении холодного огня, прямо на берегу канала, словно в пламени огромной жертвенной свечи, я увидел свою мать, Алафер Мэй Гиллори, и моего отца, Большого Олдоса Робишо, смотрящих на меня. Мама была одета в бледно-голубой костюм и маленькую женскую шляпку с жесткой вуалью, я все еще помнил, как она ей гордилась. А Большой Олдос был в своей защитной строительной каске, в подбитых гвоздями рабочих ботинках и свежевыстиранном, накрахмаленном рабочем комбинезоне. Я даже разглядел его мощные руки, покрытые волосами, густыми, словно обезьянья шерсть. Поначалу мне показалось, что родители улыбаются мне, но это было не так. Оба предупредительно махали руками, их рты беззвучно открывались и закрывались, а лица были перекошены тревогой и предупреждением.

В следующее мгновение из-за дерева прямо на меня вышел Пьер Дюпре. В его левой руке была полуавтоматика не то тридцать второго, не то двадцать пятого калибра, и он целился прямо мне в лицо. Его подбородок был гордо приподнят, словно даже убивая кого-то, он не мог сбросить с себя надменность, которая, казалось, характеризовала его от рождения.

— Дэйв, цель на три часа! — крикнул Клет.

Я поднял свой дробовик и выстрелил, но было уже поздно. Я увидел огонь, вырвавшийся из дула полуавтоматики, словно зубцы пламени на свече зажигания, но не услышал звука выстрела. Вместо этого я почувствовал резкую боль, пронзившую мою щеку и скулу, словно кто-то невидимый отвесил мне тяжеленную пощечину.

Залп из моего дробовика не просто ушел в никуда — дуло было забито грязью, и ствол разорвало до самой помпы. Дробь от выстрела ушла вверх, осыпав нас измельченной листвой. Я начал клониться на бок, инстинктивно вытянув руку, словно в поисках стены, чтобы опереться, и с размаху ударился о землю.

Сквозь красную завесу я видел, как Клет стреляет в Пьера Дюпре, приближаясь к нему шаг за шагом в облаке летящих отстрелянных девятимиллиметровых гильз, всаживая одну пулю за другой в его грудь, голову и горло, докончив дело последним выстрелом в упор, когда тот уже лежал мертвым, раскинув ноги, у ствола черного дуба.

Я сел на покрывале из листвы, прислонился к стволу дерева и попытался наладить резкость в глазах и избавиться от звона в ушах. Клет сидел на корточках передо мной, глядя мне в глаза, придерживая мой подбородок рукой. Его рот двигался, но вместо слов я слышал лишь грохот подводных камней, бьющихся друг о друга в приливной волне.

Я видел Гретхен, приближающуюся ко мне, видел Алафер, севшую на колени рядом со мной. Она положила мою голову себе на грудь, говоря что-то, чего я не мог разобрать.

Я почувствовал, как дочь обнимает меня за голову, как гладит меня по глазам. Ее дыхание на моей коже казалось холодным, а волосы пахли листвой и сосновыми иголками.

— Что ты говоришь, Алафер? Я не понимаю ни слова.

Она пересела напротив меня, чтобы я мог видеть ее губы.

— Теперь ты меня слышишь?

— Да.

— Я думаю, что пуля прошила твою щеку. Мне кажется, что это поверхностное ранение, — прочел я по ее губам.

— Где Ти Джоли и Хелен?

— Мы оставили их у засохшего ручья, — ответила Алафер, — кто-то заблокировал подъездную аллею. Но их уже немного осталось.

По непонятным мне причинам ее слова, казалось, не имели никакого отношения к тому, что происходило вокруг нас, быть может, потому, что иногда глаз распознает опасность быстрее, чем мозг. Я нутром чуял, что происходит что-то чудовищно неправильное.

— Где твой пистолет? — спросил я у Гретхен.

— Я уронила его в темноте, когда выносила шерифа на улицу, — ответила она.

Я посмотрел на Клета, на пистолет в его руке и понял, что наша ситуация изменилась кардинальным и самым несправедливым образом, словно наши судьбы, сговорившись, решили лишить нас того, что по праву принадлежит нам, и отобрать у нас плоды победы. Запасная обойма, которую я дал Клету, была неполной, затвор «Беретты» был открыт на задержке при пустом патроннике. Я уже никому не мог помочь. Кровь пульсировала у меня в висках и стекала по щеке, деревья начали кружиться вокруг меня, я отвернулся к дереву, и меня вырвало в листву.

Я вдруг осознал, что черный призрак, презираемый и преследуемый нами, снова был среди нас. Он вышел из хижины рабов, словно деспотический прусский аристократ перед стаей дворняг, сжимая «Вальтер Р38» с коричневой рифленой рукоятью в правой руке. Не могу сказать, чтобы на его лице я увидел удовольствие или радость — скорее удивление. Он посмотрел на нас так, как смотрят на странных созданий за стеклом в зоопарке. Он бросил взгляд на тело человека, который мог быть как его внуком, так и сыном, затем вновь перевел взгляд на нас.

— Зря вы это сделали, — проговорил он.

Я слышал, как деревья трещат на ветру и как завывает стартер самолета-амфибии. Мотор завелся буквально на мгновение, но снова заглох. Мы смотрели на него без всякого выражения, все еще не понимая, как мы преподнесли себя столь беззащитными на милость человеку, который не только не обладал ни граммом милосердия, но даже гордился своей жестокостью.

— Я смотрю, Пьер все-таки зацепил вас, мистер Робишо, — сказал он.

— Считается только та пуля, что кладет тебя на два метра под землю, — ответил я, — похоже, что у вашего внучка или сынка, или кто он там, ночка-то не задалась. Он мертв, а это, похоже, надолго.

— Это вы сделали, мистер Персел? — спросил Дюпре.

— Я, и мне очень стыдно, — ответил Клет, — это все равно что задирать паралитика.

— И что мы имеем? Дайте-ка подумать, сказал Дюпре, — это правда, что наш маленький еврейский киллер здесь — ваша кровная дочь? Много лет назад я бы нашел для нее местечко. Мы щадили многих, кто был наполовину арийцем. Вы в курсе, что в каждом лагере был бордель? Думаю, подобное место просто создано для вас, мисс Хоровитц.

Дюпре пристально смотрел на Гретхен, лунный свет освещал его профиль, бросая на лицо тени от его морщин под глазами.

— Полетели бы вы со мной, если бы я сохранил вам жизнь?

— Это зависит от того, что у тебя на уме. Смотрел фильм «Мумия»? — спросила Гретхен. — Там еще Борис Карлофф играл. Думаю, если будет ремейк, ты бы его затмил. К тому же без грима сыграешь. Слушай, а почему у тебя штаны на заднице топорщатся, ты что, в подгузниках для взрослых щеголяешь? Неудобно, наверное, свое дерьмо таскать повсюду с собой.

— Где Варина Лебуф? — спросил я, пытаясь отвлечь Дюпре. Это было не так уж легко, Гретхен завладела всем его вниманием. — Варина в самолете? — продолжил я. — Она ненавидит вас всеми фибрами души, мистер Дюпре. Вряд ли вам удастся ее контролировать.

— Именно поэтому она сейчас лежит, пристегнутая наручниками, в подсобке, — ответил старик и посмотрел в сторону дома. — Я вижу, вы подожгли дом. Премного благодарен.

Сквозь туман до меня вновь донеслись звуки стартера самолета, но на этот раз мотор завелся, и я увидел, как тончает туман от потока воздуха от его винта и как среди белесой дымки появляются его очертания на фоне воды и лопухов на дальнем берегу.

Дюпре переместился к углу хижины, чтобы видеть нас, дом, двор и самолет. Он посмотрел на нас так, словно располагал нас в фотографической рамке, или, быть может, так, как он когда-то наблюдал сквозь смотровое отверстие в душевую, полную нагих людей, которым пообещали жизнь в обмен на смерть их сокамерников.

У меня не было никаких сомнений в том, что он собирался убить нас всех и Гретхен должна была стать первой в этом списке. Алексис Дюпре взял пистолет обеими руками, костяшки его пальцев побелели на рукояти, а язык хищно облизал губы, скользя меж маленьких, кривых зубов в его рту. Он поднял пистолет на уровень глаз и направил его на горло Гретхен.

— Как жаль пускать в расход такой образчик, — сказал он, — но чему быть, тому не миновать.

В это мгновение Клет Персел совершил, вероятно, самый храбрый поступок из всех, на что способен человек. Всей своей массой он с неожиданной для человека его размеров скоростью и прытью ринулся вперед, выбрасывая комки глины и листья из-под подошв, врезавшись в Дюпре всем своим телом, сжимая его мертвой хваткой в объятиях.

Я услышал звук одиночного выстрела и увидел вспышку между их телами. Клет пошатнулся, поднял старика в воздух, и они оба рухнули в листву. Я услышал второй выстрел и увидел, как Клет поднимается на ноги, вырывает «Вальтер» из рук Дюпре, держа его за дуло и поворачивая от себя, хрипя и задыхаясь.

— Клет! — крикнул я. — Клет!

Я поднялся на ноги, с удивлением замечая, как перекосился мир вокруг меня, в ушах звенело, словно от свистка паровоза в туннеле.

Гретхен взяла «Вальтер» из рук Клета, поставила его на предохранитель и передала Алафер. Она перекинула руку Клета себе через плечо:

— Присядь, — сказала она мягко.

— Нет, — ответил он, — дай мне пистолет.

— Зачем? — спросила Алафер.

— Я убью эту скотину.

— Нет, — ответила Гретхен.

— Тогда ты сделай это.

— Что?

— Прикончи его, — прохрипел Клет, — сделай это сейчас, не думай об этом. Он давно уже должен был умереть. Не дай ему шанса вернуться. — Персел стоял, облокотившись о хижину, как бегун, пытающийся восстановить дыхание.

— Я не могу, — ответила Гретхен.

— Послушай меня. Подобные люди снова и снова воссоздают свое зло. И всем наплевать. Он отправил тысячи людей в газовые камеры. Он отправлял детей в медицинские лаборатории Йозефа Менгеле. Ты не убьешь человека. Ты раздавишь насекомое.

— Мне все равно, что он сделал. Я больше не буду убивать, Клет. Только если не останется никакого выбора. Я навсегда покончила с этим, — ответила она.

Дюпре сел, отряхивая листья и черную грязь с ладоней.

— Позвольте мне позаимствовать локон ваших волос в качестве сувенира, — попросил он Гретхен. — Ведь вы же не против? Спросите папочку, может, он будет возражать? Вы двое — прирожденные актеры, настоящую мелодраму разыграли. Маленькая жидовка-полукровка говорит папочке, что станет хорошей девочкой.

Клет вытащил из кармана брюк небольшую пластиковую бутылку и поднялся на одно колено. Его лицо скривилось от напряжения, сухие листья и ветки затрещали под его весом. Я заметил, что левая сторона его рубашки прямо над ремнем сочилась кровью. Он восстановил равновесие и большим пальцем открыл бутылку, прикрывая ее своим бедром.

— Скольких ты убил в том лагере? — спросил Персел.

— Люди, умершие в лагерях, погибли от рук Рейха. Дело солдата — выполнять приказы. Хороший солдат служит своему командиру. Не везет тем солдатам, что не имеют командира.

— Ага, понял, — сказал Клет, — ты и сам жертва.

— Не совсем. Но я и не злодей. Ваше правительство убило более сотни тысяч гражданских в Ираке. Как вы можете испытывать хоть какое-либо моральное превосходство?

— Не стану спорить, в этом ты прав. Я не испытываю превосходства ни перед кем и ни перед чем. Именно поэтому я — тот, кто воздаст тебе по заслугам, чтобы ты больше никогда и никому не мог причинить боль.

И тут я понял, что Клет держал в своей руке.

— Клет, остановись. Он не стоит этого, — крикнул я.

— Ну, надо же хоть как-то развлекаться, — откликнулся он.

Клет толкнул Алексиса Дюпре в грудь и придавил к земле рукой. Лицо старика перекосило от шока, он не мог поверить в то, что это происходит с ним.

Auf Wiedersehen,[89] — проговорил Клет и засунул горлышко пластиковой бутылки ему между губ, протолкнув глубоко за зубы, пока средство для химической очистки водосточных труб не потекло свободно и без препятствий в горло Дюпре.

Эффект был мгновенным. Ужасный запах, напоминающий гарь из мусоросжигателя, поднялся изо рта Дюпре. Он издал булькающий звук, словно вода вырывалась из шланга под водой. Старик резко выпрямил ноги, бешено молотя ими по ковру из листьев, лицо перекосилось и, казалось, за секунду постарело еще на век. Затем из его горла раздался сухой щелчок, словно кто-то выключил свет, и он затих.

Клет поднялся на ноги, стараясь удержать равновесие, и выронил бутылку из рук. Он посмотрел на дом:

— Огонь распространяется. Наверное, надо что-то предпринять, — сказал он.

Я не понял, что он имел в виду. Я поднял бутылку, зашел поглубже в чащу деревьев, ногой сделал углубление в мокрой глине, бросил туда бутылку и закопал. На моем сердце было тяжело от того бремени, которое Клету предстояло носить с собой всю оставшуюся жизнь. Самолет-амфибия скользнул мимо по поверхности воды, поднялся над туманом и сделал разворот над тростниковым полем, где щетина, оставшаяся после жатвы, горела длинными красными волнами, и дым, словно грязные серые тряпки, висел над полями. Я пошел вверх по насыпи по направлению к дому и увидел, что Клет не торопится возвращаться к особняку, а вместо этого направился к глинистой лужайке у кустов дикой черники, растущих у самого края болота, вытащил из норы в земле что-то тяжелое, завернутое в брезент, и повернул назад к дому, оставляя за собой длинный след из комьев грязи. Из задних карманов его брюк торчали сигнальные факелы. Он взялся за ручки двух пятигаллоновых канистр бензина, попытался поднять их, но одна канистра упала на землю, и он не стал пытаться снова поднять ее.

— Помоги мне, — сказал он.

— Нет, — ответил я.

— Это еще не конец.

— Нет, это конец.

— Думаешь, я зашел слишком далеко со стариком?

— Какая разница, что я думаю? — ответил я, стараясь не смотреть ему в глаза.

— Он заслужил это. И ты это знаешь. Этот старик — воплощение зла, самое настоящее. И это ты тоже знаешь.

— Ну да, наверное, — ответил я неохотно, отвернувшись, чтобы он не видел моего лица.

— Это что еще за ответ? — спросил он. — Давай, Дэйв, не молчи.

Я развернулся и отправился к дому. Я слышал, как он натужно поднимается вверх по насыпи, волоча за собой канистру с бензином, словно какой-то мифический персонаж, толкающий огромный камень вверх по склону.

В глубине души я понимал, что не совсем справедлив по отношению к Клету. Все-таки жизнь — это не игра на баллы, и нельзя оценивать себя или кого-то другого по одному поступку, хорошему или плохому. Мне потребовалось полжизни, чтобы выучить этот урок, так почему же сейчас я вел себя иначе? Клет поступил неправильно, но в то же время и его можно было понять. А что, если бы наша ситуация вновь изменилась не в лучшую сторону? Что, если бы Алексис Дюпре получил бы еще один шанс наложить свои мерзкие руки на Гретхен Хоровитц и Алафер?

Тех, кто жестко осудит Клета за его поступок, я бы спросил, не доводилось ли им оставлять на подоконнике чай призраку мамасан, убитой ими собственноручно много лет назад. А что бы они чувствовали, зная, что бросили осколочную гранату в нору, где ее дети пытались спрятаться со своей матерью? Для Клета это вовсе не гипотетические вопросы. Это воспоминания, поджидавшие его всякий раз, когда он пытался заснуть.

Я стоял на газоне и мог видеть гараж, подъездную аллею и высокие дубы на переднем дворе. Я повернулся и посмотрел на Клета, все еще ковыляющего за мной с канистрой бензина в руке.

— Что у тебя на уме, солдат? — спросил я.

Он поставил канистру на землю, грудь вздымалась и опускалась под рубашкой. Я подошел к нему, снял свой плащ и накинул ему на плечи. Позади него я видел, как Алафер и Гретхен у русла засохшего ручья помогают Хелен Суле и Ти Джоли подняться на ноги.

— Это еще не конец, — произнес Клет.

— Ты прав, ответил я, — конца не существует.

— Хреново выглядишь, — сказал он мне.

— Я в порядке. Это просто царапина.

— Нет, я вижу выходное отверстие. Алафер ошиблась, Дэйв. Ты истекаешь кровью. Сядь в беседке, я скоро вернусь.

— Ты знаешь, что я не отпущу тебя одного, — ответил я.

Но адреналин последних пятнадцати минут постепенно выветривался из моей крови, как улетучивалась и моя уверенность. Двор, дом, плантация, пальмовые деревья и заросли азалии и камелии, покрытые цветами, то всплывали в фокусе моего зрения, то снова скрывались за пеленой, словно кто-то играл с зумом на фотоаппарате.

— Держись, Дэйв, — хлопнул Клет меня по плечу.

Он зашел в дом через дверь на кухню под звуки бензина, плескавшегося в канистре, с сигнальными факелами, торчащими из карманов брюк, и в моем плаще, накинутом на плечи. Я пошел за ним и невольно отшатнулся, таким горячим был воздух, встретивший меня в доме. Огонь от пожара, устроенного Гретхен на кухне, распространился по коврам, вскарабкался по стенам и уже лизал потолок. Дым поднимался грязными завитками через отверстие в потолке, вероятно, здесь когда-то проходила вытяжная труба газового нагревателя.

— Клет! — крикнул я. Мне ответила лишь тишина.

— Клет! Ты где? Здесь уже разгорается не на шутку!

Я увидел открытую дверь, свисающую с петель в коридоре, у которой на полу стояла канистра с бензином. Снизу доносились звуки металлического лязганья, стук труб друг о друга и чьи-то тяжелые прыжки на бетонном полу. Я отправился вниз по лестнице, держась за перила. В печи центрального отопления горел одинокий огонек, и я видел тени, пляшущие на стенах, но не мог разглядеть Клета.

— Что ты там делаешь? — крикнул я в темноту.

— Они подвесили ее и выбили из нее всю дурь, — крикнул он в ответ.

Варина Лебуф лежала на полу, окруженная кусками штукатурки и кусками водяной трубы, которую Клет выломал из потолка. На ее запястьях блестели браслеты двух пар наручников, и когда она взглянула на меня, я с трудом узнал ее лицо.

— Она говорит, что Пьер сказал своим отморозкам сделать это, — сказал Клет.

Несмотря на свои раны, он поднял Варину, положил ее себе на плечо и отправился вверх по лестнице, неся ее словно мешок с удобрениями.

— Я тут все закончу, — сказал он, — выведи ее на воздух.

— Клетус, пора рвать когти.

— Еще нет, — упрямо ответил он.

Я не без труда вытащил Варину на газон, а Клет снова скрылся в доме. Я не знал, понимает ли она, что происходит вокруг нее. Я знал, что она порочна и безнравственна, что она использует людей, избавляясь от них, когда они перестают быть ей полезны. Я знал, что она бессердечная, бездушная и самовлюбленная особа, которая не понимает иных эмоций, кроме собственной боли или наслаждения. Но я понимал, что не мне ее судить. Конечно, она считала себя нормальным человеком и верила в то, что поступала лишь так, как того требовали обстоятельства. Ирония в том, что во многих аспектах ее точка зрения была весьма похожа на точку зрения Ти Джоли. Они выставляли себя на продажу по-разному, но, тем не менее, они обе были на продажу.

Я оставил ее на газоне и вернулся в дом. Клет зигзагами облил бензином весь первый этаж дома и уже вернулся на кухню, где в раковине лежала перевернутая канистра. Он вытащил сигнальные факелы из заднего кармана и посмотрел прямо на меня, ожидая, что же скажет его партнер по патрулю в старом Первом квартале Нового Орлеана. Его лицо было белым, как бумага, то ли от потери крови, то ли от усталости. Я чувствовал жар от стены, отделяющей кухню от столовой.

— Я проверил кабинет старика, сказал он, — он стерилен. Мы никогда не докажем ничего из того, что узнали об этих людях. Приятель, я уверен, что поступаю правильно. Эти парни все еще могут быть поблизости.

Он ждал моего ответа.

— Дэйв?

— Давай, — сказал я.

Клет Персел открутил пластиковую крышку сигнального факела, перевернул ее, чиркнул кончиком по зажигательной полосе и бросил нестерпимо яркий факел в гостиную. Либо потому, что дом уже разогрелся от начатого Гретхен пожара, либо от притока холодного кислорода с улицы комнаты мгновенно наполнились розоватым светом, напоминающим закат во время зимнего солнцестояния. Свечение становилось все ярче и, казалось, пронизывало обои, дубовые полы, ореховые балюстрады, антикварную мебель и книжные полки, заполненные редкими экземплярами книг в кожаных переплетах. Мы, пятясь, покинули кухню, выйдя через дверь на ночной холод, наблюдая, как дом загорался в странной и непреклонной последовательности, словно кто-то бегал из комнаты в комнату, включая лампы в красных абажурах.

Я не слышал звона бьющегося стекла, не слышал взрывов газа или громкого треска, возвещавшего о кончине деревянных построек и перекрытий в огне пожара. Вместо этого плантация «Кру ду Суд» тихо оседала, шепотом досказывая ветру последние страницы своей истории. Искры срывались с крыши, и единственное земное напоминание о рабах и заключенных, построивших и ухаживавших за плантацией все эти годы, постепенно исчезало в облаке дыма.

Мы с Клетом направились к руслу высохшего ручья к Алафер, Хелен и Гретхен. Наши ранения были серьезными, но мы знали, что выживем. Мы шли не в ногу друг с другом и со всем миром и, осознавая это, держались друг за друга, как два человека в шторм, а дом позади нас горел так ярко, что наши спины, должно быть, светились от жара.

Эпилог

Весной мы с Молли и Алафер вернулись в наши излюбленные места в Ки-Уэст, а спустя три дня к нам присоединился и Клет Персел, поселившийся в мотеле на самом берегу. Ки-Уэст — прекрасное место, во многом напоминающее мне Новый Орлеан, с характерными домишками, похожими на имбирные пряники, пальмами и ощущением благородного упадка в атмосфере неонового показного разврата, который на самом деле был не более чем иллюзией. Хотя когда-то это действительно было так. Как и южная Луизиана, Ки-Уэст зародился как оторванный от основного мира уголок французской и испанской колониальной истории, мигрировавший через Карибское море и закрепившийся на южной оконечности Соединенных Штатов.

Культура здесь была прямо противоположна эпохе Просвещения. Местное население составляли в основном пираты и рабовладельцы в компании мулаток и испаноязычных проституток, а также американские искатели приключений, надеющиеся обрести персональные феодальные княжества в Вест-Индии и Никарагуа. Под показушной шелухой христианства прятался языческий мир. Это было убежище людей, которые никогда не смогли бы жить в обществе англосаксонского происхождения под предводительством потомков пуритан. Роскошь и корысть заменяли общественную мораль, а те, кому это не нравилось, могли отправляться копать картошку в Джорджии.

Воздух здесь практически круглый год пах теплом, солью, дождями и тропическими цветами со всего мира. Зима же совсем не была похожа на зиму, и в этом, возможно, заключался главный шарм Ки-Уэст. Ведь если нет тяготящего чувства приближающейся зимы, если дни не становятся тусклее и короче, то и мысли о неизбежном приближении смерти перестают так тяготить.

А когда погода мягка и приятна, когда каждый новый день приносит все то же удовольствие любимого времени года, мы начинаем верить в то, что весна и длинные солнечные дни — это все-таки навсегда. Когда летним вечером, задирая голову вверх, мы видим свет, словно пойманный небосводом в сети легких облаков, быть может, мы заглядываем сквозь замочную скважину в наше будущее, нежели просто наблюдаем сезонный феномен? Быть может, все действительно только начинается?

Мы ныряли с аквалангами с рифа «Седьмая миля», рыбачили с троллингом на марлина, а вечерами пекли красную рыбу в фольге на мангалах прямо на пляже перед нашим мотелем на самой южной точке острова. Ночами волны чернели и покрывались пеной, разбиваясь о песок, а на рассвете, когда звезды начинали тускнеть в небе, солнце вдруг поднималось безо всякого предупреждения взрывом ярчайшего света на восточной оконечности мира, и вода за окном нашего номера становилась плоской и безмятежной, бирюзовой или голубой, временами трепеща от капель дождя или вторжения летучей рыбы, парящей над ее поверхностью, словно пытаясь начать новый виток эволюции.

Я испытывал невероятные ощущения, находясь на морском краю моей страны, в глубине колониального прошлого и его переплетений с тропическим миром Джона Джеймса Одюбона, Жана Лафита и миссионеров, преклонивших колена на песке, полные уверенности в том, что они нашли рай. Я хотел забыть насилие прошлого и лица людей, погибших от наших рук. Я хотел забыть о лицемерии и лживости официального мира, в котором я зарабатывал себе на жизнь, но больше всего мне хотелось забыть ту ложь, что я рассказывал о событиях на канале.

Это была ложь, полная опущений. Правда высшего порядка о выбросе нефти в Мексиканском заливе интересовала немногих. Злодеи, представляющие интересы корпораций, всегда вызывали отвращение. Почти все они избегают появления в средствах массовой информации, поскольку в них они выглядят коррумпированными, надменными и бесчувственными. Мы наблюдаем за тем, как они дают показания перед комитетом конгресса, и спрашиваем себя: ну как этому человечишке позволили причинить нам столько вреда? Никто из них не может действовать без санкции. Нации, как и люди, избавляются от своей зависимости только тогда, когда они готовы к этому, и ни днем раньше, и пока это не произойдет, вы можете сколько угодно ссылаться на писателей эпохи Просвещения или сводить себя с ума, пытаясь обратить в свою веру тех, кому плевать на ваш крестовый подход. Это, возможно, и не самый оптимистичный выбор в мире, но мне на ум приходят лишь эти альтернативы.

Хелен Суле вернулась к работе, и после двухмесячной борьбы с бессонницей и ночными кошмарами она обратилась за помощью к психотерапевту. Она старалась постоянно находиться в толпе, посещала шумные вечеринки и иногда задерживалась на них дольше, чем надо было бы, отправляясь домой с людьми, чьи имена она не помнила наутро. Хелен не боялась ездить на лифтах, если в кабине с ней находилось не более двух или трех человек, а вот с самолетами дело обстояло несколько сложнее. При этом ее страх не был никоим образом связан с боязнью высоты или тем, что не она контролировала ситуацию. Она должна была пройти магниторезонансное обследование в Лафайетте, но отказалась от него в последний момент, когда так и не смогла заставить себя лечь в металлический цилиндр. Ее душа была полна стыда, депрессии и чувства неудачи, и когда она смотрела в зеркало, то видела незнакомку, творение семейки Дюпре, которое появилось на свет тогда, когда они заперли женщину по имени Хелен Суле в морозильной камере.

Уже по этой причине я был рад, что Дюпре были мертвы, а Варина ожидала суда в тюрьме округа Иберия. Я особенно радовался возможности сделать хорошее дело, убедив Хелен взять несколько дней отпуска и присоединиться к нам на «Сансет Лимитед» в окружении кокосовых пальм и фикусов на песчаном пляже неподалеку от дома Эрнеста Хемингуэя.

Шрамы на моем лице напоминали мне о произошедшем, а Клету пришлось сделать две операции, одну на ране в боку, а вторую для удаления кусочков свинца, пришедших в движение рядом с его сердцем. Думаю, наша компания на пляже смотрелась весьма странно, но мне было все равно, да и одобрение — худшее из проклятий. Многому ли вы научились у людей, принимающих мир таким, каков он есть? Храбрейшие из людей, что мне доводилось знать, появлялись из ниоткуда и совершали подвиги, которые мы обычно приписываем лишь бравым десантникам. При всем этом такие люди обычно столь неприметны, что мы забываем, как они выглядят, стоит им только выйти из комнаты. По словам святого Павла, ангелы живут среди нас, и быть может, он имел в виду именно подобных людей. Если это так, то мне посчастливилось знать некоторых из них. В любом случае чертовски приятно быть членом закрытого клуба, основанного на принципах неприятия действительности и отказа быть как все. Скажу больше. Я считаю, что для нас критика стала настоящим мерилом нашей правоты.

Когда мы с Клетом служили в полицейском управлении Нового Орлеана, мы знавали чернокожего трансвестита и мужчину по вызову по имени Антуан Ледуа. Он подвергся многократным изнасилованиям в «Анголе» и вышел из тюрьмы алкоголиком и наркоманом. Ледуа умудрился избавиться от зависимости в группе «Пройди двенадцать шагов или сдохни, сука», открыл киоск по чистке обуви рядом с автобусной станцией и освободился от той хищнической субкультуры, правду о которой осмелился написать лишь Теннеси Уильямс. Все это произошло еще до того, как я начал посещать собрания Анонимных алкоголиков, и однажды я спросил Антуана, как ему удалось найти убежище от невзгод и боли, переполнивших его повседневную жизнь. Антуан ответил: «Иногда с тобой происходят вещи, в которых ты не виноват. Но когда все проходит, ты никогда не становишься таким, как прежде. Ты заплатил по долгам, и у тебя в сердце появляется твоя собственная церковь с твоей личной церковной скамьей. Это то место, где никто не сможет причинить тебе боль. Видишь? Все просто».

На третьей неделе отдыха в Ки-Уэст я получил открытку от Ти Джоли Мелтон, которая была перенаправлена мне из управления. Она жила в западном Голливуде, и угадайте, с кем они на двоих снимали квартиру? Вы не ошиблись. С Гретхен Хоровитц. Надпись на открытке гласила:

«Дорогой мистер Дэйв,

Гретхен получила работу в „Уорнер Бразерс“ и по вечерам учится в кинематографической школе. Мы так рады. „Уорнер Бразерс“ — это та студия, где изобрели Даффи Дака и Баггса Банни. Я пою в клубе и собираюсь записать демо. В нашем районе живут одни мужчины. Гретхен говорит, чтобы я не беспокоилась, что они не опасные. У вас все хорошо, мистер Дэйв? Вас так сильно поранили».

Карточка была подписана «ТДМ», потому что на ней просто не осталось больше места. На следующий день я получил вторую карточку с надписью «Продолжение» в верхней строчке вместо приветствия. Я прочел:

«Я виню себя за то, что произошло с Блу. Я прихожу на океан в Санта-Монике и думаю, что вижу ее в волнах. Я так и не поняла, почему они так с ней поступили. Я вообще ничего не поняла. Я позволила им колоть дурь мне в руку, позволила им убить моего ребенка. Я не знаю, почему все так получилось. Но я думаю, что все это моя вина.

Ваш друг, Ти Джоли».

Спустя еще сутки пришла третья открытка.

«Дорогой мистер Дэйв,

Я не сдаюсь. Я обязательно пробьюсь. Вот увидите! Скажите мистеру Клету, что мы с Гретхен повстречались здесь с Джоном Гудменом[90], и он очень похож на мистера Клета.

До свидания, до моего следующего письма,

Ти Джоли».

Ранним утром в Ки-Уэст бывало особенно хорошо. Мы завтракали на террасе, наблюдая, как розовый рассвет растворяется в синем небе и барашках морских волн. Впрочем, вид с террасы захватывал дух в любое время дня, кокосовые пальмы гнулись на ветру, волны оставляли на песке морские звезды и ракушки, и чайки кружили над нашими головами, поднимаясь до облаков, из которых временами доносился приглушенный гром. Я смотрел в бирюзовую ясность воды и темно-синие хвосты течений, похожих на реки в океане, и задумывался о том, что мы не отдаем природе должное в ее целительных способностях. Эти размышления пролетали быстро, а правда в моих доводах о стойкости и живучести природы была несколько эгоистичной, потому как я не хотел портить окружающим настроение, вспоминая о гудроновом шламе, отравившем Мексиканский залив от одного берега до другого. Независимо от того, что говорило наше правительство или представители нефтяной отрасли, я знал, что нефть никуда не делась, что она, неразделимо смешавшись с химическими диспергентами, лежала едким ковром на коралловых рифах, устричных полях и глубинах, которые редко видели солнечный свет. Временами я поднимал эту тему в разговорах с Клетом, но быстро отказался от этого. Клет оставался Клетом, но после второй перестрелки на канале его моральное бремя возросло, он стал более отстраненным и замкнутым и, вероятно, смотрел в глаза призраков, которых никто другой не замечал.

Однажды утром после завтрака я понял, что не давало ему уснуть, и это была вовсе не ужасная смерть Алексиса Дюпре. Клет подружился с тремя вьетнамскими ребятишками, чья мать работала в мотеле, и вместо того чтобы половить рыбу со мной на зафрахтованном катере, он купил тростниковые удочки, грузила, крючки и коробку креветок и отправился с детьми рыбачить у берега. Стоя с ними в воде, он насаживал им наживку, показывал, как забрасывать удочку через гребень приливной волны в морскую зыбь, где косяки мальков мелькали у поверхности, словно дождевые капли. Затем он перенес их по одному на отмель, откуда они могли закидывать свои удочки в более глубокие и синие воды, сулящие гораздо более крупный и интересный улов.

Клет стоял голым по пояс, на нем были лишь шорты «Будвайзер» по колено, его бока свисали через эластичный ремень, шляпа с короткими полями была сдвинута на лоб, грудь и спина отдавали бронзой от загара сквозь шрамы и блеск лосьона, а золотые кудри его волос отражали солнце, выбиваясь из-под шляпы. В ушах торчали наушники от айпода, из которых даже сквозь ветер доносились звуки «Помоги мне, Ронда» незабвенных «Бич Бойз».

Я смотрел прямо на него с веранды мотеля, но понимал, что в реальности Клет уже не в Ки-Уэст, штат Флорида. Я знал, что в коконе зажигательных ритмов музыки «Бич Бойз» и солнечных бликов на поверхности воды он уже перенесся в место на другом краю земли, где девушка-евразийка поджаривала для него рыбу на углях у сампана и ее силуэт четко вырисовывался на фонекрасного солнца размером с целый Китай.

К сожалению, его мечтам и умиротворению не было суждено длиться долго. Дни стали намного жарче, в воздухе царил запах латуни и электричества, и вот на южном горизонте появилась грозовая черта, неумолимо приближающаяся к Ки-Уэст. На поверхности воды показались розовые и голубые купола медуз и треугольные фигуры цвета ржавчины, которые я поначалу принял за пятна шлама, приплывшего сюда с восточного побережья Луизианы. Как оказалось, за них я принял спины скатов, прибитых к берегу приближающимся с юга штормом.

Буквально за секунды приливная волна перекинула медуз прямо к берегу, окружив песчаную отмель сетью из ядовитых щупалец, плавающих на поверхности, словно оптоволоконные нити.

Я не был уверен, осознает ли Клет опасность, которую это представляло для него и детей. Но я зря сомневался в нем. Мой друг мог наплевать на свою безопасность, но никогда бы не подверг опасности окружающих и не посягнул бы на их благополучие. Он поднял на руки всех троих детей, прижав их к груди так высоко над поверхностью воды, как только мог, и отправился к берегу сквозь полчища медуз, словно Протей, выходящий из волн со своим кривым рогом под звуки «Помоги мне, Ронда», все еще доносившиеся из его наушников. Он аккуратно опустил детей на песок, подождал, пока они возьмутся за руки, и отправился с ними вдоль по улице догонять только что проехавший фургончик с мороженым.

Вот так мы и решали большие вопросы нашего времени. Клет защищал невиновных и старался творить добро во имя тех, кто не имел голоса, я же пытался заботиться о своей семье и не зацикливаться на зле, присущем человеку. Мы не изменили мир, но и мир не изменил нас. Как говорится в книге Экклезиаста, род уходит и род приходит, а земля остается навек. Для меня признание этих слов и тот факт, что я могу жить с теми, кого люблю, — это уже победа, и большего мне не надо.

Ли Джеймс Эскорт для миллиардера-1

Глава 1

Джеймс

Все, чего я хотел — это спутницу, которая бы сопровождала меня на свадьбу моего непроходимо глупого братца.

Нет подругам. Нет отношениям. Просто сопровождающая.

Никаких обязательств. Никаких связей. Никаких игр.

И никакого секса.

Поэтому, позвонив Елене из эскорт-службы, я предельно ясно выразил свои пожелания.

— Мне нужен кто-то красивый. Кто может работать на мероприятиях высшего уровня, — сказал я. — Она должна уметь пользоваться столовыми приборами и быть сдержанной. Мне не нужна та, которая напьется и свалится с ног прямо на публике. Никого, кто выглядела бы как дешевка. Мне не нужна девица с тонной макияжа и большими фальшивыми сиськами.

— Мистер Престон, я не держу девушек, которые бы выглядели дешево, — сказала Елена. — Скорее клиенты бывают таковыми. Таких у меня много, — рассмеялась она.

Я ждал, пока она закончит.

— Девушка нужна мне на две недели. Я должен присутствовать на коктейльных вечеринках, ланчах, бранчах, репетиции ужина, а потом и на свадьбе. А затем, по какой-то не понятной прихоти моего брата мы должны отправиться вместе с ним в медовый месяц на Карибы. Это будет адская свадебка.

Я вздохнул и потер виски. Две недели с моей семьей, скорее всего, будут ужасными. А сейчас я еще должен стать нянькой для проститутки на все это время.

Но это все же лучше, чем поехать одному. Надеюсь.

— Ей понадобится паспорт. И тест на наркотики. Мне не нужны наркоманки.

Я поморщился, вспоминая последний раз, когда нанимал эскорт. Это было около десяти лет назад, но я все еще четко помнил, как проснулся и нашел ее в ванной комнате, колющую себе наркоту промеж пальцев.

После этого мне кололи пенициллин, и я был на диете под названием «никаких шлюх».

— Все мои девочки проверены на наркотики, — сказала Елена ровно. — И у них у всех есть паспорта, так как им приходится часто путешествовать. Здесь проблем нет.

Она ненадолго сделала паузу.

— Кстати о тесте. Вам нужно провериться на венерические заболевания. Результаты должны быть высланы мне на почту до того, как мы подпишем с вами окончательное соглашение.

— Вообще-то, я не планировал спать с ней, — сказал я.

— Простите? — переспросила Елена.

— Я не собираюсь спать с ней, — стоял я на своем. — Она мне нужна в качестве буфера от моей семьи.

— Как пожелаете, — сказала Елена услужливо. — Но она будет молодой и роскошной. И полностью в вашем распоряжении.

Я вдохнул и стал вышагивать по своей гостиной, мои шаги глухо стучали по паркету. На мне был костюм, и я уже был готов к работе. Я посмотрел на солнце, поднимающееся над Лос-Анжелесом, свет которого заполнил мой дом. Я не хотел уезжать отсюда. У меня было все необходимое, включая мой любимый кожаный диван и огромный телевизор с плоским экраном, и мне больше ничего не было нужно, включая проститутку и мою семью.

Я не спорил с мадам. Но все равно в мои планы не входило спать с девушкой, которую я найму, так как я планировал держать ее на расстоянии вытянутой руки от себя, как и всех остальных. Я больше не хотел никаких эмоционально запутанных, компрометирующих связей. Мне просто нужны были фальшивые отношения, чтобы держать мою семью подальше от меня. Больше никаких вопросов о том, почему я один, никакого любопытства и перешептываний. Сплетен о том, что я - гей. Или того хуже – что я одинок.

Правда же заключалась в том, что я предпочитал одиночество, мне нравилось быть предоставленным самому себе. И, черт возьми, это касалось только меня одного.

— Мой доктор отправит вам результаты теста. Завтра. Я должен быть уверен, что в порядке, потому что улетаю в пятницу, и она мне как раз понадобиться. Все мероприятия и сама свадьба будут проходить в Бостоне. Потом мы одной большой дружной семьей полетим в Провиденсиалес.

Чтоб меня, подумал я. Мне необходимо выпить, чтобы спиртное прямиком попало мне в мозг.

— Каких девушек вы предпочитаете? — спросила Елена. — Я давала вам код, чтобы вы посмотрели девушек на сайте…

— Я уже посмотрел, — ответил я. — Все они выглядят вполне подобающе. Найдите мне ту, которая не обременит меня. Найдите умную. Никаких провинциалок и стриптизерш. Мой братец чувствует таких за версту.

— У вас есть какие-нибудь предпочтения по поводу цвета волос? — спросила она. — Телосложение? Что-нибудь еще? Вы ведь будете в кругу семьи, и, наверняка, захотите, чтобы все выглядело естественно.

Я подумал о своей девушке - Логан. Она была блондинкой с невероятно прямыми волосами, на ее точеном гибком теле не было ни грамма лишнего жира. И она была полной, бесконечной занозой в моей заднице.

— Темные волосы, — сказал я. — С пышными формами. Мне не нужны вегетарианки. Мне нужна та, которая хорошо смотрится в бикини — но не слишком хорошо, если вы понимаете, о чем я. Мне не нужна та, которая собирается вертеть своей задницей перед публикой. Со вкусом, Елена. Мне нужен высший класс.

Я снова потер виски. Я нанимаю эскорт в качестве спутницы на свадьбу брата. Наверное, это классно, если учитывать все перечисленные обстоятельства.

— У меня есть то, что вам нужно, — сказала Елена уверенно. — Думаю, у меня есть идеальная девушка. Я направлю вам контракт. Отправьте мне результаты теста и номер вашего счета.

— Сколько это будет стоить, напомните, пожалуйста, — попросил я.

Сумма была астрономической, если я правильно все запомнил.

— Плата за две недели, включая путешествие, составит двести тысяч долларов, — она сделала небольшую паузу. — Половина суммы заранее. И мы принимаем только наличные.

— Вам не кажется, что ваш сервис немного, ммм…. Переоценивает себя? — спросил я. — Я не готов к тому, что мне придется инвестировать в арендованное свидание.

— Вы платите за услуги класса люкс, — сказала Елена, даже не переведя дыхания. Она слышала это тысячи раз от богатых мужчин, которые чаще всего вели себя гораздо хуже, нежели бедные ублюдки.

— За час получается 595 долларов. Я уверена, что своему юристу вы платите больше. И он не всегда прогибается, когда вы говорите ему об этом.

Я сдержался и позволил ей продолжить.

— Как говорится, — продолжила Елена. — Цена, которую я озвучиваю — стандартная. Я не вымогаю у вас деньги только потому, что вы мультимиллионер. Однако, не стесняйтесь оставлять чаевые поокончании нашего соглашения.

Я фыркнул.

— Вас будет сопровождать красивейшая женщина, которую вы когда-либо встречали. Она будет готова выполнить все ваши фантазии, в вашем случае — идеальная спутница для свадьбы вашего брата. Если у вас есть какие-то другие фантазии, — для эффекта она сделала паузу. — Она выполнит и их тоже

Она снова рассмеялась и снова продолжила.

— Но как я поняла, вы не заинтересованы в этом.

— Ха-ха, — сказал я. — За такую цену, я просто обязан трахнуть ее. — Шесть раз, начиная с воскресенья.

Я мысленно одернул себя, перестав представлять себе различные картинки.

— Конечно, — сказала она. — И однажды попробовав, вы поймете, что не зря потратили свои деньги. Кстати, все наши девочки предохраняются. Мы регулярно проверяем их, чтобы убедиться, что они в порядке. Поэтому желательно пользоваться презервативами. Результаты ее анализов — часть контракта. Мы гарантируем здоровых, чистых девочек. Так что если вы тоже чисты, тогда вы оба можете расслабиться и просто наслаждаться друг другом.

Она остановилась, а я напрягся, мой член затвердел от ее слов. Давненько такого не было.

Опускайся парень, — подумал я.

— Скоро увидимся, мистер Престон. Я с нетерпением ожидаю встречи с вами, чтобы заключить контракт.

Разговор закончился, и я покачал головой, смеясь про себя. Двести тысяч долларов. Но обещание, сквозившее в ее словах, заставило бы затвердеть член любого мужчины. В этом то и заключалась вся суть. Вот почему эскорт-сервис Елены был самым успешным, самым эксклюзивным на восточном побережье. Она умела хорошо продавать их.

И принимая во внимание фотографии, которые она прислала мне, ее сотрудницы были хорошенькими.

Я внушил своей эрекции сойти на нет. Я воспользовался сервисом Елены потому, что был в безвыходном положении, а не потому, что не мог потрахаться. Мне была нужна идеальная женщина, которую бы я мог привести на свадьбу своего брата.

Тогда все, наконец-то, оставят меня в покое.

Глава 2

Одри

Даже горячей душ не смог мне помочь, хоть я и пыталась смыть все это с себя после встречи с Джоном (прим. имеется в виду псевдоним Джон Доу – анонимное лицо, чье имя неизвестно).

Моя кожа, можно сказать, была стерта до дыр, когда я закончила отмываться. Я не разглядывала ее внимательно, так же как я и не взглянула на одежду, сваленную в углу.

Клиент порезал мой бюстгальтер.

Выкидным ножом.

Я плотно сжала веки и заставила себя забыть о нем. Все закончилось. Он еле удержался, чтобы не порезать меня. Конечно, он бы мне заплатил. А деньги — это все, что имело для меня какое-либо значение.

Только я начала вытираться, как раздался звонок телефона.

— Это Дри, — сказала я, стараясь предать голосу официальности, прекрасно осознавая, что мне звонит мой уже – почти — бывший босс – Елена.

— Как ты, Дри? – спросила она меня.

Я знала, что ее доброта ко мне обманчива, так как она все еще злилась на меня за то, что я сделала. Я тоже злилась на нее. Елена в последнее время не давала мне работу, поэтому я вынуждена была провести день с Мистером Выкидной Нож, которого я нашла через Интернет.

— У меня для тебя есть особое задание, — сказала она, и я сразу оживилась. — Джеймс Престон. Магнат в области недвижимости. Тебе это что-нибудь говорит? О нем писали таблоиды. Он — один из списка «Самых завидных холостяков».

— Нет, — ответила я.

Магнаты в области недвижимости или таблоиды точно не входили в сферу моих интересов. Не относящиеся к делу интересы являлись для меня роскошью, а этого я не могла себе позволить.

— Это к лучшему, — сказала Елена. — Мне нужна та, которая смогла бы быть искренней с ним. Это длительная работа, Дри. Две недели. Невероятные деньги.

Мои мысли тут же устремились к моему брату Томми. Комок встал у меня в горле.

— Я тебя слушаю, — сказала я, возвращаясь к теме разговора.

— Мистеру Престону нужна сопровождающая на свадьбу его брата. Подразумевается определенный круг обязанностей, включая семейную поездку на Карибы на следующий день после свадьбы. Он хочет, чтобы ты сыграла роль его девушки. Его семья должна поверить, что вы — пара.

— Почему же он не пригласит настоящую девушку? – спросила я ее.

— Он ни с кем сейчас не встречается. Джеймс сказал, что у него сложные отношения с семьей. Они донимали его тем, что он до сих пор холост, поэтому ему нужна сопровождающая, в качестве буфера.

— Хм, — пробормотала я.

— Он также сказал мне, что эта работа — только бизнес без каких-либо обязательств. Он сам профессионал, и ему также нужен профессионал. Он хочет, чтобы ты везде сопровождала его, он потом все оплатит, а затем вы скажете друг другу «до свидания» и начнете жизнь с чистого листа. Если ты выполнишь все в соответствие с условиями, то ты получишь треть полной суммы. В этом случае тебе причитается шестьдесят пять тысяч долларов за две недели работы.

У меня отвисла челюсть.

— Ты меня поняла? – спросила Елена.

— Да, черт возьми, — сказала я, потому что деньги – это то, что я хорошо понимала. Что мне было не совсем понятно, так это почему миллиардеру и магнату в области недвижимости приходится нанимать эскорт на свадьбу его брата. Если он в списке «Горячих холостяков», то кто-то же должен желать с ним встречаться.

На самом деле, для меня это не имело никакого значения. Я ни за что не отдам эту работу кому-то другому – ни какой-то простой девушке, ни кому-то из службы эскорта. Шестьдесят пять тысяч долларов могли бы изменить мою жизнь.

— Ты можешь сделать это, Дри. Будь изысканной. Используй свои способности. Просто будь похожей на ту девушку, какой ты была, когда ты впервые пришла ко мне, — сказала Елена.

Я взглянула на себя в зеркало. Мои темные волосы были еще мокрые, и с них вода капала на пол. На моем покрасневшем лице еще остались дорожки следов от слез, которые я пролила, ревя в душе.

Я была развалиной.

Но если я заставлю себе заблокировать все, что я делала до этого времени, включая то, что я ранее проделала сегодня с Мистером Выкидной Нож, то я, наверное, смогла бы представить себя такой, какой я была раньше. До всего этого. До того, как я стала такой.

— Я с удовольствием выполню эту работу. Спасибо огромное, что вспомнила обо мне, — сказала я быстро. – Эти деньги сильно мне помогут.

— Я знаю, что помогут, — сказала Елена. – Вот поэтому-то, я уверена, что ты прекрасно выполнишь эту работу. Все должно казаться естественным. Никаких проколов. Если возникнут какие-либо проблемы, учти – тебе будет хуже. И я знаю, как сильно ты нуждаешься в деньгах.

— Я не подведу тебя, Елена, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал оптимистично. — Когда ты хотела бы, чтобы я приступила?

Положительной стороной в работе эскорта были деньги и одежда. Отрицательной стороной — парни, которые кричали, били тебя, или которые просто-напросто были извращенцами.

Извращенцев было много.

Так как Елена уже целую неделю не давала мне никакой работы, и я вынуждена была сидеть без дела, поэтому мне и пришлось искать клиентов на стороне через интернет на сайте знакомств. Мне не хватало денег, чтобы покрыть арендную плату, не говоря уже о Томми, поэтому и приходилось обслуживать множество странных личностей, которые приводили меня в сильное замешательство. Например, Мистер Выкидной Нож был таким наглядным примером.

Итак, следующим утром я направилась в просторный и элегантный офис «AccommoDating, Inc.», который находился в районе Саут-Энда на Тремор-стрит. До него было легко добраться, так как он располагался в финансовом районе, где, в основном, и обитало большинство наших состоятельных клиентов.

Компания «AccommoDating, Inc.» занималась, в основном, легальным бизнесом. Мы были зарегистрированы в Массачусетском Корпоративном отделе в качестве высококлассного сервиса эскорт-услуг, сердцем которого были мы. Предоставляемые нами сторонние услуги были строго неофициальными. Иногда Елена приходилось предоставлять нас нужным политикам совершенно бесплатно, чтобы они остались довольными, и после этого нас оставляли в покое.

Сегодня утром я должна была еще раз дважды сдать анализы на ЗППП (прим. заболевания передающиеся половым путем), и доказать, что я добросовестно принимаю противозачаточные таблетки. Я также должна была подготовиться и упаковать вещи для моей поездки. Мистер Престон должен был заехать за мной сегодня днем. В моем животе порхали бабочки. Меня разбирало любопытство, а каков он мой новый Джон.

Обычно клиенты выбирали девушек для эскорт-услуг по фотографиям и краткому описанию на закрытом сайте «AccommoDating». Джеймс Престон, однако, высказал требования напрямую Елене.

— Он сказал, что хотел бы какую-нибудь брюнетку, с пышными формами и с мозгами, — поведала она мне. — Я сразу подумала о тебе, несмотря на то, что ты на испытательном сроке. Он также заметил, что хочет элегантную девушку высшего класса.

Я не была уверена, что могу соответствовать последнему требованию. Я работала в службе эскорта в течение года, и за это время подрастеряла весь свой блеск и класс. Вероятно, та девушка была уже давно в прошлом, сложно смыть с себя все то, что я накопила, пройдя через множество рук, которые я даже не хотела считать. Но ради таких денег, я перевоплощусь в девушку из высшего общества. Может, даже одену водолазку или что-то в этом роде. На Карибах.

Я готова на все.

Елена встретила меня на стойке регистрации, одетая по-деловому в кремовый брючный костюм.

— Дри. Нам не хватало тебя здесь, — сказала она, поцеловав меня воздушным поцелуем "щека к щеке", не касаясь лица.

Ее волосы стояли дыбом, уложенные с помощью мусса, и ее темно-бордовая помада, как обычно, была безупречно нанесена на губы. Кто-то мог бы назвать ее импозантной женщиной: она была высокой, около шести футов роста (прим. около 180 см.), но все равно носила каблуки. Никто не знал ничего о том, как она изначально оказалась в бизнесе эскорт-услуг.

— Елена, — произнесла я, заставив себя улыбнуться.

То, что я заставила себя улыбаться, не означало, что я недолюбливала ее, но именно она втянула меня в такую жизнь, обещая золотые горы. Если ее слова были правдой, то за две следующие недели я заработаю больше, чем я могла и предположить.

— Это задание – все по высшему классу. У тебя все будет упаковано в багажные сумки от «Луи Виттон», — сказала она, сразу переходя к делу.

Она повела меня в заднюю комнату, где в забитых битком шкафах хранилась одежда, обувь и аксессуары. Здесь мы подбирали всю одежду, которая могла бы пригодиться для нашей работы. В этом хранилище у Елены было все, что нам могло понадобиться, то, что могло понравиться бы Джонам в их сопровождающей, похожей, например, на застегнутую на все пуговицы бухгалтершу, или блестящую ковбойшу, или французскую горничную.

— В течение двух недель ты должна одеваться со вкусом. Не вызывающе. Никакой открытой груди.

Она посмотрела на футболку и джинсы, в которые я была одета, и нахмурилась.

— Никаких футболок.

Она пошла вдоль стеллажей с одеждой и протянула мне синее платье, сшитое в классическом стиле.

— Сегодня надень это.

Я пошла переодеваться, пока она суетилась рядом, упаковывая и давая мне указания.

— Семья Престонов является старой аристократической Бостонской семьей. У них денег больше, чем у Бога, — сказала Елена. — Ты должна соответствовать им, я имею в виду, что твоя одежда должна быть безупречна и до безобразия дорогой. Я ходила за покупками, и запаслась для тебя всем необходимым: коктейльными платьями, юбками, блузками, украшениями и сумками. Многое из этого я взяла в аренду из сервиса по предоставлению элитной одежды, поэтому уж постарайся не проливать ничего на нее. Я должна буду ее вернуть.

Я вышла к ней, одетая в платье, и она провела по нему рукой. Затем она осмотрела меня, занялась моими волосами, пробежавшись по ним гелем, пропуская через них свои ухоженные пальчики.

— Ты такая естественная красавица. Он будет доволен.

Она одобрительно улыбнулась мне и направилась еще к одному шкафу, вытаскивая одежду из мешка.

— Я выбрала пару платьев для свадьбы, — сказала она. — Тебе нравится красный цвет?

— Честно говоря, я думаю, что желтый лучше, — произнесла я. — Он будет хорошо смотреться на мне, и никто не наденет на себя желтый цвет, чтобы привлекать к себе внимание и выглядеть вызывающе, — предположила я.

— Это мне нравится, — сказала Елена. Она достала с одного из стеллажей бледно-желтое кружевное платье и протянула его мне. Я со всех сторон разглядела платье. Конечно, я узнала марку на этикетке. Это платье стоило более тысячи долларов.

Я примерила его, и нам обеим оно понравилось. Затем, мы прошлись по кучи нарядов, выбирая платья для бранчей, ланчей и коктейлей. Сложнее всего было выбрать для поездки купальники. Какой бы купальник я не примеряла, я во всех них выглядела как девушка из службы эскорта. Мне никак не удавалось скрыть свою грудь и круглую попку.

— Твое тело просто кричит о сексе, — сказала Елена и засмеялась. — Может быть, тебе следует надеть на себя парео, и не плавать все это время. Хмм, — сказала она, вытаскивая еще один купальник розового цвета в цветочек. — Как насчет этого?

— Розовый танкини (прим.разновидность купальника, состоящего из плавок и топа в виде майки или лифа, доходящего до талии)? — спросила я. – Мне кажется, что он скорее подойдет для мамаши — наседки, чем для Горячего Холостяка.

Елена нахмурилась.

— Ты права. Давай-ка просто засунем тебя в черное бикини. Никаких драгоценностей кроме часов и брильянтовых гвоздиков в ушах. И никаких цепочек на тело.

— Я не уверена насчет того, что подразумевается под цепочками на тело, но этот вариант меня вполне устраивает, — произнесла я.

— Великолепно, — сказала Елена. — Теперь, что касается легенды. Ты скажешь Престонам, что ты учишься в магистратуре в области дизайна в небольшой школе в Нью – Гемпшире, о которой они никогда не слышали. У меня эта легенда уже проходила с другими девушками, и всегда создавала благоприятное впечатление. Никто не разбирается в графическом дизайне. Плюс, все в семье Джеймса Престона являются адвокатами, поэтому они не имеют никакого понятия о том, чем ты занимаешься по этой легенде.

Она сделала паузу.

— Скажи им, что вы повстречались с Джеймсом на презентации в Калифорнии, в которой ты принимала участие как стажер. Все просто. Он не часто общается с семьей, поэтому они не знают, чем он постоянно занят. Они не в курсе, что он с кем-то встречается, потому что, на самом деле, он ни с кем не встречается. Но по созданной легенде, вы двое вместе уже несколько месяцев. У вас все серьезно. Серьезно настолько, что он привезет тебя на свадьбу своего брата, чтобы ты встретилась с его семьей.

— А почему он ни с кем НЕ встречается? — задала я вопрос, а про себя подумала, что, пожалуйста, пусть только он не будет слишком странным. Многие мои клиенты были не совсем адекватными. За две последние недели мне пришлось столкнуться много раз с такими Джонами, кто, например, был одержим помочиться на мое лицо.

И мочи могло быть очень много.

— Он недавно с кем-то расстался. И сейчас у него нет на это времени, — сказала она. — Он не хочет никаких обязательств, никаких игр, никаких проблем. Никаких привязанностей.

Она сделала паузу.

— Он еще сказал, что не хочет секса.

Я ошеломленно посмотрела на нее.

— Что? — спросила я.

— Я сказала, что он не заинтересован в сексе с тобой.

Мои брови поползли вверх от удивления.

— Прошу прощения, если я не ошибаюсь, то, как раз, в этом - то и весь смысл? Я обслуживаю клиентов, в конце концов. Вот, чем я занимаюсь.

Она пожала плечами.

— Я жду от него данных по его анализам, и он также должен еще подписать все отказы. Потому что, как только он увидит тебя, он изменит свое мнение.

Я улыбнулась ей.

— Посмотрим, — сказала я.

Буду надеяться, что не изменит. Две недели без секса с незнакомцем – это будет настоящим отдыхом для меня.

— Итак, вернемся к Джеймсу Престону. Он невероятно богат. Также он — номер один из списка богатейших людей страны. Как я уже говорила, Джеймс занимается недвижимостью. Но не волнуйся об этом, и не говори с ним о бизнесе, если он сам не заведет об этом разговор. Если он это сделает, то ты должна будешь просто задавать ему вопросы, быть вежливой и быть хорошим слушателем. У мужчин, подобных Джеймсу, всегда под рукой имеются женщины. С тобой у него имеются определенные договоренности. Ты должна будешь его расслабить, помочь сделать перерыв от того, что представляет собой его реальная жизнь.

Елена повернулась ко мне.

— Я хочу, чтобы ты поработала так, чтобы эти две недели стали лучшими в его жизни. Такие клиенты, как Джеймс Престон попадаются только раз в жизни. Если ему понравится, как мы работаем, то он будет и дальше пользоваться нашими услугами, а также порекомендует нас своим дружкам из элиты, что позволило бы мне отправить моих девочек в колледж. А ты смогла бы обеспечить своему брату отдельную квартиру на всю оставшуюся жизнь. Не облажайся. Сделай это для всех нас.

Глава 3

Джеймс

То, что ты являешься миллиардером, имеет для тебя ряд преимуществ. Одним из этих преимуществ было то, что мне никогда не приходилось самому укладывать свои вещи, другим – отсутствие необходимости ходить за покупками самому. Нита, мой персональный ассистент, купила мне новый смокинг и уйму костюмов для поездки. Моя экономка погладила всю мою одежду и замечательно ее упаковала.

Эти вещи меня не раздражали.

Что злило, так это то, что у меня скопилось около ста писем, на которые мне еще предстояло ответить, пока я буду лететь в Бостон. Также сердило то, что я не смог бы воспользоваться своим телефоном на борту самолета, чтобы давать указания своим подчиненным. Я впервые за много лет летел на коммерческом рейсе. Я думал, что это будет не плохая практика для меня, чтобы вспомнить, каково это чувствовать, когда тебя окружают люди, абсолютно не интересующие тебя, а, заодно, проверить, смогу ли я держать себя при этом в руках.

То, что сейчас происходило в мой жизни, можно назвать одним словом – полный отстой. Я направлялся домой, и это означало, что мне предстоит иметь дело с людьми, которые сводили меня с ума. Я же должен буду вести себя с ними надлежащим образом, так как это была моя семья, и потому, что мой глупый брат собирался жениться, а еще и потому, что этого требовали правила приличия.

Я ненавидел добропорядочность.

По крайней мере, моя сопровождающая из эскорта будет находиться вместе с моей семейкой, и это будет моя собственная маленькая шутка. Это будет мое «пошли вы все на...» для моей, ох, какой правильной семейки. Я очень надеялся, что девица окажется милой и с чувством юмора.

Оно ей понадобится.

Я все закончил, убедившись, что все мои вещи уже собраны и направился к сейфу, чтобы забрать из него наличные. Я достал купюры, расправив загнувшиеся края, и мой взгляд упал на что-то до боли знакомое, к чему я прикасался тысячу раз. Это была старая фотография.

Я вытащил ее, несмотря на то, что где-то на подсознании хотел остановить себя. На снимке я стоял вместе с Даниэль. Фотография был сделана, когда мы были на последнем годе обучения в средней школе. Она была одета в черное платье, ее темно-каштановые волосы были стянуты в конский хвост, и она смеялась. На снимке я тоже смотрел на нее и смеялся.

Это была единственная фотография с ней. Нас. И каждый раз, глядя на снимок, я хотел вырезать себя с него, потому что я не смог смириться.

Я положил фотографию обратно в нижнюю часть сейфа. И тогда я проклял тот день, когда она покинула меня, а я остался в этом мире.

Мой водитель умело маневрировал в пробках на моем «БМВ» по пути в аэропорт Лос-Анджелеса. Я подумал об этих Чертовых пробках, но если честно, я был не против. Мне нравилось жить в Лос-Анджелесе, и я привык к пробкам, как и ко всему остальному. Это было частью окружающей действительности, так же как и смог, холмы, и застройка по линии горизонта.

Я ненавидел уезжать отсюда. Я ненавидел Бостон за исключением, конечно же, моих любимых спортивных команд. Неважно, как долго я жил в Калифорнии, но я всегда поддерживал «Рэд Сокс» (прим. бейсбольная команда), «Патриотов» (прим.американский футбол), «Селтикс» (прим. баскетбольный клуб) и болел за «Брюинз» (прим.хоккейный клуб). Я с детства был фанатом этих команд. Я не страдал, из-за того, что уехал из Новой Англии и от семьи, но я скучал по моим любимым командам.

Я уехал из Бостона, как только поступил в магистратуру, и с того времени я старался возвращаться домой как можно реже. На это раз я никак не смог отвертеться. Возможно, Тод собрался жениться просто на зло мне. Чтобы окончательно натянуть меня, он еще и попросил стать его шафером. Он меня уговорил. Моя мать настаивала на том, чтобы шафер для исполнения своих обязанностей должен присутствовать на каждом мероприятии, включая поездку на Эльютеру (прим. остров в составе Багамских островов).

— Кто вообще тащит с собой всю свою семью на медовый месяц? – выплюнул я матери, когда она сказала мне, что ничего уже не поделаешь.

— Тот, кто любит свою семью, — ответила она мне ледяным тоном. — Но я думаю, что ты не слишком много знаешь об этом.

Мой перелет был похож на прогулку по аду. Я занял место у окна, заказав кофе и читая «Wall Street Journal» на своем планшете. Другие пассажиры еще размещались, занимая свои места. Я не обращал на них никакого внимания до тех пор, пока кудрявенькая дамочка в возрасте немного за сорок не посадила своего ребенка рядом со мной.

— Веди себя хорошо, — сказала она мальчику. — Я буду в ряду прямо сзади тебя с близнецами.

Она посмотрела на меня и указала на мальчика. Я заметил, что под одним глазом у нее немного смазалась тушь, и на ее кремовой блузке виднелось пятно, напоминающее желе.

— Это, Лиам, — сказала она.

Я непонимающе смотрел не нее. Она вздохнула и повернулась обратно к сыну.

— Не обращайся к этому расфуфыренному красавчику бизнесмену за чем либо. Он бесполезен. Прямо как твой папочка. Но я сижу прямо за тобой. Просто скажи мне, если понадоблюсь.

Она поцеловала его в нос и послала мне свирепый до неприличия взгляд.

— Могу я поиглать с этим? – спросил меня Лиам, протянув свои грязные ручонки к моему планшету.

— Нет, малыш, — сказал я и вложил наушники в уши.

Близнецы орали в течение всего полета. Даже наушники не помогали заглушить их вопли.

— Это из-за ушей, — услышал я голос мамаши, когда она объясняла про крики своих детей стюардессе.

Их гребанные уши болели все шесть часов полета. Если бы я был на ее месте, то я бы дал им обоим снотворное, чтобы они вырубились.

Но я не она, я подумал о том, что я хотя бы попытался.

— Бедненькие, — сказала стюардесса, пока все в первом классе наблюдали за разыгрывающимся действием.

Лиам снова с тоской посмотрел на мой планшет.

— Ладно, держи, — сказал я, и, открыв игру «Flappy Birds», практически швырнул планшет ребенку.

— Мисс, — сказал я стюардессе. — Я бы хотел двойной бурбон.

Также я заказал для кудрявой мамаши бокал «Шардоне». Она явно в этом нуждался, и, несмотря на то, что люди говорят обо мне, я все-таки не конченый мерзавец.

Не всегда.

Водитель, одетый в костюм, уже ожидал меня на автомобиле со значком Престонов на капоте. Я поднял руку в знак приветствия, и он одарил меня улыбкой, забрав у меня сумку.

— Мистер Престон, меня зовут Кай. Приятно познакомиться.

— Заберите меня, к черту, отсюда. Весь полет я наслаждался вопящими детьми.

— Конечно, сэр. Вы можете подождать в машине, пока я получу ваш багаж.

Внедорожник «Мерседес» был припаркован у обочины, мигая аварийными сигналами. Оказавшись в темном и прохладном салоне, я откинулся на спинку сиденья, и попытался расслабиться. До сих пор в моих ушах стояли вопли близнецов. Тот факт, что мне еще предстояло встретиться с мамой, а потом забрать проститутку (то есть мою сопровождающую на свадьбу), не радовал меня.

Вскоре Кай появился с моим багажом, и мы умчались из аэропорта.

— Где я должен вас высадить, мистер Престон?

— Мне нужно заехать в дом к моим родителям в Бикен Хилл, — сказал я и назвал ему адрес. — Потом поедем в Саут-Энд, чтобы забрать мою … подругу.

Это слово было чужеродным для меня. Но я же должен начать создавать видимость.

— У меня сегодня ужин, завтра – завтрак. …В общем, вам предстоит возить меня на всякую хрень всю неделю.

Я достал свой телефон и набрал номер моей помощницы Молли в офисе. Она ответила мне прежде, чем в трубке успел раздаться второй гудок.

— Да, мистер Престон?

— Где отчет Мюллера? — спросил я. — Предполагалось, что он будет отправлен мне, пока я буду находиться в воздухе.

— С ним возникли проблемы, — сказала она.

Она это произнесла таким тоном, который я про себя называл «не кричите на меня мистер Престон».

— Проверка показала не те результаты, на которые мы рассчитывали. Будет привлечено Управление по охране окружающей среды.

— Да, ты шутишь? — заорал я в трубку, потому что:

а) это плохая новость,

б) я пытался напрячь Молли.

Она работает на меня в течение десяти месяцев, и за это время плакала только дважды. Но это было только из-за недвижимости. Если бы она плакала постоянно, то я бы ее уволил. У меня нет времени нянчиться с эмоциями наемных сотрудников.

Она сделала глубокий вдох.

— Нет, мистер Престон, я не шучу. Они нашли следы загрязнений в почве, поэтому земля не подходит для интерната для престарелых.

— Я не согласен, — отрезал я. — Это же не школа. Это для людей на пенсии, которые будут доживать там свои последние дни.

Молли промолчала.

— Мистер Престон, что вы хотите от меня?

— Разберись с этим, и выиграй мне некоторое время. Найми независимых экспертов и получи их отчеты. Сегодня же.

Я повесил трубку, так как мы уже доехали до дома моих родителей. Мне требовалось выпить. Мне нужно было срочно оказаться дома, чтобы разобраться с этой срывающейся сделкой по земле, которая пошла не так как я планировал, и мне нелегко было это принять. Совершенно другое дело, что у меня не складывалось и с моей семьей.

— Подождите меня здесь, — сказал я Каю.

Мой отец сейчас должен был быть на работе, поэтому мы будем только вдвоем с матерью. Хотя, я и не видел ее более шести месяцев, я все же надеялся, что мне удастся по-быстрому улизнуть.

Я собрался с силами и нажал на звонок.

— Джеймс, — тепло поприветствовала меня мама, в тот момент, как я вошел в дом. В прихожей на стенах были обои в рисунок, на котором на белом фоне были изображены темно зеленые лианы, словно из джунглей. Один взгляд на эти обои заставил сбиться мое дыхание, как будто эти лианы затягивались на моей шее.

Но это прошло сразу же, как я взглянул на маму.

— Мама, восьмидесятые зовут. Они хотят, чтобы обои их времен вернулись в моду, — сказал я, натянуто обнимая ее.

— Эти обои сейчас в моде, — сказала она, вздохнув, и отстранилась, чтобы взглянуть на меня.

По крайней мере, я точно знал, что я выгляжу хорошо. На мне идеально сидел скроенный по мне костюм от «Армани», галстук от «Эрме», и, уже набившее оскомину, лицо красавчика от Джеймса Престона.

— Ты хорошо выглядишь, — произнесла она. Ее голос прозвучал слегка удивленно. Видимо, она считала, что я, как всегда, буду пьян как, например, на День Благодарения.

— Мам, я всегда хорошо выгляжу. Прямо как ты.

Моя мама всегда смотрелась превосходно. Она выглядела сногшибательно, когда мы были моложе: натуральная блондинка, стройная, с большой, но абсолютно неискренней улыбкой. Сейчас же она поддерживала свою красоту с помощью пластической хирургии, ботокса и тенниса, чтобы держать себя в форме.

— Честно говоря, мам, я не знаю, как тебе это удается.

— Конечно, ты знаешь, – произнесла она глухо. – Это все благодаря креслу председателя совета, которое позволяет мне стоять на ногах и держать марку.

Я фыркнул.

— Ты знаешь, что это не так, — сказал я ей.

— Будет так, как я скажу, — ответила она мне.

Это была классическое высказывание от Селии Престон, которое я слышал не единожды.

Я решил не спешить и не начать тот час же издеваться над моей мамой и всей ее благотворительной деятельностью. Она в течение десяти лет носилась со своим советом, играя роль святой, в то время как нас растила няня из Гватемалы.

Ох, ирония благотворительности от моей мамы. Детская комната в Бостонской Публичной Библиотеке. Все то дерьмо, что она делала в области здорового питания и свежих овощей для детей. Эта женщина даже ни разу не приготовила мне куриных наггетсов. Именно няня научила меня словам колыбельной «Спокойной ночи, Луна».

— Итак, — сказала моя мать, хлопнув в ладоши и прервав мою задумчивость, в которую я впал на короткое время. — Я могла бы спросить тебя, как прошел твой полет, но меня это совершенно не заботит. Лучше расскажи о своей новой девушке!

Она взяла меня под локоток и повела в гостиную для приемов. Перед ланчем в типичном для Престонов стиле она налила мне и себе бурбон, плеснув в свой стакан побольше напитка.

Я сжал стакан в руке, как будто это было мой спасательный жилет на Титанике.

— Рассказать тебе о чем? — уточнил я у нее.

— Для начала я хотела бы узнать, как ее зовут, — ответила мне мать. – Итак, что можно рассказать Тоду и Иви.

Я поморщился при упоминании Иви, невесте Тода. Она была как моя мать: худая, как щепка, с выпирающими ключицами и тонкими запястьями, всегда идеально одетая на все случаи жизни.

Я сделал глоток своего бурбона. Ох же, твою мать. Я понял, что я даже не знаю имени своей сопровождающей.

— Ты познакомишься с моей девушкой уже сегодня вечером. Там и раскроем все секреты, — сказал я.

— Джеймс, не смеши меня. Расскажи мне о ней. Мы же собираемся провести ближайшие две недели вместе. Я бы, по крайней мере, как следует подготовилась. И поскольку ты ни звонишь, ни отвечаешь на звонки от своей семьи, — она шмыгнула носом. — То у меня есть только эта попытка все узнать. Так что расскажи-ка мне прямо сейчас, и не смотри так, как будто тебе жизненно необходимо сделать очень важный телефонный звонок и сбежать отсюда.

Черт, именно это я и думал сделать, поэтому быстро убрал в кармане руку от телефона.

— Она молодая и очень красивая, — пробурчал я, высказывая предположение, и надеясь, чтобы это оказалось правдой. — Она еще …учится…,— сказал я, пытаясь припомнить то, о чем мне говорила Елена. — … в университете.

Восковые брови моей матери поползли вверх. Да, «университет» – это слишком расплывчатая формулировка.

— Как давно ты с ней встречаешься? — спросила она.

— Несколько месяцев, — сказал я.

Я усмехнулся про себя, подумав о том, что встречусь-то я с ней только после того, как смотаюсь отсюда, внесу сто тысяч долларов на депозит ее мадам, а так же после того, как подпишу отказ, в котором говорится о том, что я не буду подавать в суд на сервис, если я случайно подцеплю хламидиоз, остроконечные кандиломы и т.д., даже если в подписанном контракте имеется пункты о том, что вагина моей сопровождающей девственна и чиста.

Не то чтобы я собирался спать с ней.

— Итак, как ее зовут?— спросила мама с надеждой

Именно в этот момент зажужжал мой телефон. Я послал маме триумфальную улыбку.

— Я должен ответить, — сказал я и нажал на прием звонка.

— Молли, подожди одну минуту.

Я допил свой бурбон, и наклонился чуть вниз, чтобы запечатлеть быстрый поцелуй на истонченной щеке моей матери.

— Увидимся вечером. Я должен ответить.

Затем, я сбежал из дома без оглядки, чувствуя себя значительно счастливее, чем я был до того момента, когда получил плохие новости от Молли.

Глава 4

Одри

Мой шикарный гардероб был уже упакован и готов к отправке. Я сидела в офисе, закидывая нога на ногу, распрямляя и вытягивая ноги, в ожидании Мистера Престона, который должен был забрать меня.

Елена на своих каблуках завернула ко мне из-за угла и, нахмурившись, посмотрела на меня.

— Ты нервничаешь. Так не пойдет. Побольше радости на лице, — сказала она мне.

— Я действительно ценю то, что ты предоставила мне эту возможность, Елена, — произнесла я.

Я уже, наверное, в десятый раз за последние пятнадцать минут прыснула в рот освежителем дыхания.

— Ну, ты идеальна для этой работы. Красавица, умница. Ты способна поддержать любой разговор. И у меня есть гарантия того, что в этот раз ты будешь вести себя разумно.

Она окинула меня таким взглядом, что я мгновенно поняла, что она имела в виду.

— От этого клиента меня бросало в дрожь, Елена, — сказала я в свою защиту. – Если бы я не убежала, то, вероятнее всего, была бы все еще его секс-рабыней, запертой в страшном подвале.

— Нам повезло, что он не выдвинул против нас обвинения, — ответила Елена. — И я не виню тебя за желание выбраться оттуда. Но, если возникает проблема, ты должна позвонить мне. Ты не должна прыскать из перцового балончика в клиента, приковывать его наручниками к стене в одном нижнем белье, а потом сбегать.

— А что если бы он собирался меня убить, а? – спросила я.

— Он не собирался тебя убивать, — ответила она, закатывая глаза, глядя на меня, как будто я драматизирую ситуацию.

— Елена, он сказал мне, что я должна была стать его пленницей на всю оставшуюся жизнь. И к этому времени он уже делал со мной кое-какие страшные вещи, — заявила я. — В тот момент я думала только о том, кто поможет моему брату. Кто будет заботиться о нем, если я не вернусь?

В этой ситуации меня больше волновали мысли о моем брате, чем испуганный Джон. Я могла бы поладить с ним. Но тогда Томми бы остался в одиночестве?

— Так, так, — сказала она, подходя и поглаживая мне плечи. — Но в жизни есть не только темные стороны.

Я знала, что она была милой, и ворковала со мной только потому, что в данный момент я была ее призовой кобылой. Но я бы улыбнулась ей в любом случае. Она дала мне эту работу, и теперь я смогу поставить на ноги Томми. Так что, если новый Джон все-таки решит, что помимо выполнения функции его постоянного сопровождения я стану еще и его секс-рабыней, то у моего бедного брата, как минимум, появится крыша надголовой.

Она обхватила мое лицо ладонями и поцокала языком в знак одобрения.

— Ты идеально выглядишь, даже когда ты расстроена, — сказала она. — И у тебя все части тела натуральные. Джеймс Престон влюбится в тебя. И затем, он и меня полюбит тоже.

На несколько секунд ее взгляд уставился в пространство, вероятно, чтобы подсчитать деньги, которые она смогла бы содрать с Джона, а потом Елена вернулась на землю, взглянув на меня.

— Вернемся к инциденту с перцовым баллончиком. Я не хочу, чтобы моих девочек калечили. Не забывай об этом. Ты звонишь мне, если возникает проблема. Если случится, что-нибудь совсем плохое, то я решаю, следует ли тебе немедленно звонить в 911. Только после того, как я изучу проблему. Что если парень говорит тебе, что он хотел бы запереть тебя и жестко трахать каждый день всю оставшуюся жизнь? Дорогая, в таких вопросах ты не искушена. Ничего не надо делать. Правда, все не так плохо.

Я с возмущением посмотрела на нее.

— У него подвал завален наручниками и кандалами, прикрепленными к стенам,— сказала я. — Мне не показалось это не так уж плохо.

Она сжала мое лицо руками, как будто я была наглым ребенком.

— Я прощаю тебе твой побег, — сказал она, хотя я и не просила у нее никакого прощения. — Но я хочу, чтобы ты с Джеймсом Престоном добилась успеха. Это вернет мое доброе расположение. Ты же помнишь, что ты мне должна за то, что я дала тебе еще один шанс. Если он останется счастливым, то у тебя отныне будут только лучшие клиенты. Нормальные клиенты, которые просто захотят сделать вид, что ты прекрасная девушка. И может быть, только подрочят на твое лицо.

— Я бы не хотела, чтобы меня приковывал цепями и жестко трахал каждый день жирный волосатый тип, — пробормотала я.

— Ну, и что, — сказала Елена, — А почему бы и нет?

Елена развернулась и пошла к себе в офис, а я начала ходить взад- вперед, периодически облизывая губы, в ожидании Мистера Престона.

— Дри. Дри! — позвала меня моя подруга Дженни. Она ворвалась в комнату тяжело дыша.

— Омойбог, Дри. Джеймс Престон вошел через главный вход! И он чертовски великолепен! Можно я поменяюсь с тобой клиентом? Пожалуйста? Ты можешь забрать себе Жирного Винни и Лупси и всех моих других постоянных клиентов, я не шучу. Ты умрешь, когда увидишь его…

— Дженни, я умру, если ты не перестанешь так быстро говорить, — прервала я ее поток слов, смеясь.

Я взяла ее за руку и слегка сжала, чтобы она успокоилась. Несмотря на то, что мы были приблизительно одного возраста, Дженни была для меня, как младшая сестренка. Я всегда старалась успокоить ее и держать подальше от неприятностей.

Я улыбнулся ей и покачала головой с ободрением.

— Все в порядке? С тобой все хорошо?

Она нервно выдохнула и кивнула.

— Но я не шучу, Дри, ты до смерти офигеешь. Он такой горячий. Зуб даю и клянусь всевышним. Мое нижнее белье можно отжимать, а я еще даже не разговаривала с ним.

Я рассмеялась и протянула руку, чтобы остановить ее.

— Ладно, Дженни. Я поняла тебя. Он хорошо выглядит.

Она посмотрела на меня выжидающе.

— Разве ты не рада? — спросила она.

Ее голос звучал разочарованно.

Я посмотрел на Дженни, на ее милое, открытое лицо. Дженни была моим другом, но она была глупенькой. То, что мой новый клиент, по ее словам, был чертовски горяч, не значило, что я должна была быть в восторге от этого.

— Конечно, я в восторге, — солгала я, и притянула ее в свои объятия. — Я просто нервничаю.

По крайней мере, это была правда.

— Начнем с того, что я волнуюсь, так как мне придется провести две недели среди его семьи. И посещать все эти бранчи, коктейли. А затем и путешествие. Слишком много времени мне предстоим провести с ними, притворяясь совершенно другим человеком. Кем-то нормальным. Образованным.

— Дри, ты – нормальная. Ты – умная. Ты самая умная девушка, которую я только знаю!

Она обняла меня снова, и ее пепельно-блондинистые локоны ударились об мою грудь.

— Он полюбит тебя. Ты ему понравишься в этом синем платье. Ты замечательно выглядишь, девочка. Может быть, он даже попытается выкупить тебя.

Я вслух рассмеялась.

— Купить меня? Как свитер?

— Да, как его личный собственный свитер. Не издевайся, ты же знаешь, что я имею в виду. Ты можешь ему понравиться, несмотря на то, что он пока только захотел арендовать тебя, — сказала она, шлепнув меня по заднице. — Хотя он будет получать наслаждение от того, что арендовал тебя!

Я улыбнулась и сразу ее прервала.

— Я не думаю, что дойдет до чего-то серьезного. Елена сказала, что он предупредил, что секса не будет, – буркнула я ей.

— Заткнись, на хрен, — сказала Дженни.

Она выглядела разочарованной. Я пожала плечами.

— Это же не самое плохое, — пробормотала я.

— О, Дри, когда ты встречаешься с ним? Вот, когда ты его увидишь, тогда-то ты и поймешь, что это будет чистым кошмаром для тебя. Я же говорю тебе, что он …

— Чертовски, трусикосносяще горяч, — закончила я за нее предложение. — Спасибо. Я рада, что ты одобрила его.

Я снова взяла ее за руки.

— Послушай. Я не смогу поболтать с тобой следующие две недели. Но я буду скучать по тебе. Ты должна позаботиться о себе сама — не позволяй Лупси запугивать тебя. Я серьезно.

У Дженни было много постоянных клиентов, с которыми она встречалась каждую неделю, но я все равно переживала за нее. Она была круглолицей блондинкой, двадцати одного года от роду, с мягкими пухлыми губами, как у Анджелины Джоли. Мужчины всегда говорили ей, что ее рот, словно создан для запихивания туда члена. Об этом она рассказала мне в тот день, когда мы познакомились, и это вызывало у нее только смех. Она не позволяла таким вещам влиять на свои эмоции, так как она уже свыклась с этим, испытав это на себе уже много раз.

Раздался стук в дверь, и Елена заглянула внутрь.

— Дри, пришел Мистер Престон. Дженни, Лупси звонил тебе. Два раза.

— Скажи ему, что я не хочу его видеть и его противные отвисшие яйца, — сказала Дженни, злобно улыбаясь и разглядывая свои ногти.

Затем она подняла глаза на Елену и увидела, что мадам хмуро смотрит на нее.

— Я просто пошутила, Елена! Скажи этому психованному маленькому ублюдку, что я скучаю по нему, и по его противным отвисшим яйцам.

Она повернулась ко мне, и обняла меня еще раз.

— Если Лупси прекратит покупать меня, а Джеймс Престон не будет покупать тебя…. Мне будет чертовски больно. Я серьезно.

Я покачал головой, изображая на лице отвращение, но в это мгновение я поняла, что слезы подступают к моим глазам.

— Я буду скучать по тебе, Дженни…Береги себя.

— Я тоже буду скучать по тебе… Но не будь ребенком, — сказала она, перекинув свои кудри через плечо, и подмигнув мне. – И если он позволит тебе близко познакомиться с ним там … вкуси это по полной, девочка. Пусть он узнает, что значит хотеть поиметь настоящую женщину.

— Ладно, — сказала я, смеясь. — Я вкушу это. По полной.

— Какое облегчение, — раздался мужской голос из-за двери.

Дженни и я посмотрели друг на друга, широко раскрыв глаза. Затем, она взорвалась от хохота, и мы обе посмотрели в сторону двери. Там стоял самый великолепный мужчина из всех, какого я только видела. У него были глаза синевато-стального цвета, темные волосы и массивные плечи, которые подчеркивались его костюмом.

Он был полностью в моем вкусе, хотя у меня и не было какого-то определенного типажа.

Он — мой худший кошмар, а мне еще придется притворяться, что он – это лучшее, что могло случиться со мной. В течение двух недель.

— Мистер Престон, — сказал я, и заставила себя улыбнуться ему. — Приятно познакомиться.

Глава 5

Джеймс

Я рискнул предположить, что именно брюнетка в элегантном синем платье и должна была стать моей сопровождающей, а не та блондинка с полу прикрытой грудью и громким кричащим смехом. У той девицы было круглое, покрытое большим слоем макияжа лицо и сочные полные губы, которые так и просились …пустить их в дело. Она была красивой и сладострастной, но совершенно не в моем вкусе.

Стоявшая рядом с ней брюнетка, была именно такой, которая могла бы мне понравиться, и такой, которых я обычно старался избегать.

— Дамы, — сказал я, натянуто улыбаясь им с того места, где я остановился. — Одна из вас будет сопровождать меня.

Блондинка на мгновенье посмотрела на меня так, будто она готова сейчас же наброситься на меня. Но она явно сдерживала себя, вероятно потому, что в ней была капелька верности друзьям. Она взяла подругу за локоть и выдвинула ее немного вперед.

— Мистер Престон, это – Дри, — сказала блондинка.

— Простите? – спросил я.

— Дри, — повторила блондинка.

Дри шагнула немного вперед и твердо пожала мне руку. Она была ниже, чем большинство женщин, с которыми я встречался, и фигуристее в области груди и бедер и…. мне захотелось попросить ее покрутиться передо мной, чтобы я смог рассмотреть ее со всех сторон, в том числе и ее попку. Но я подумал, что моя просьба может заставить ее почувствовать себя животным, которое осматривают прежде, чем отправить на убой. Ее темно-коричневые волосы были густыми, спадающими волнами на плечи, а ее глаза были такими сладкими, подернутыми влагой и коричневыми, как у Бэмби.

Сладкими, подернутыми влагой и коричневыми, как у Бэмби. Я разозлился на себя. Откуда это, черт возьми, взялось?

— Рад с вами познакомиться, — сказал я, подумав про себя с облегчением, что не высказал свои мысли вслух. — Я заберу ваш багаж, чтобы мы сейчас же могли спуститься.

— Хорошо, — ответила она, улыбаясь мне.

Ее улыбка была прекрасной, и подчеркивала пару ямочек на щеках. Она положила свою руку на мой локоть, и я ощутил, словно удар тока прошел через меня. Реально, мой член дернулся, как будто хотел потянуться к ней.

Эта Дри была проблемой. Я мысленно проклял:

Елену, что она выбрала ее.

Мою мать за то, пригласила меня.

Моего глупого брата за то, что собрался жениться.

Затем я проклял Дри за то, что она была потрясающе красива, с чудными бедрами, милой улыбкой, и глазами, как у гребанного Бэмби.

Твооооою ж мать.

Я подумал. Нет, я точно знал, что это ругательство будет сопровождать меня, так или иначе, когда я буду находиться рядом с моей проблемой в течение двух следующих недель. Это, конечно же, привело бы меня куда-нибудь. Или может быть к кому-нибудь. Я очень надеялся, что это случится или не случится одновременно.

Мой член снова дернулся.

Предатель.

— Вы готовы, Мистер Престон? Или вы хотели бы, чтобы я называла вас Джеймс? — Дри взяла меня за локоть, и я напрягся. На самом деле, напряглись несколько частей моего тела. И я уже мысленно послал себе пару проклятий, когда попытался улыбнуться ей, как нормальный человек.

— Джеймс. Отлично, — сказал я, выводя ее из дверей.

— Пока, Дженни, — бросила она через плечо. — Скоро увидимся.

— Пока! — крикнула Дженни, захлопав в ладоши.

Елена ждала нас на стойке регистрации. Она бросила взгляд на меня поверх своих очков.

— Я вижу, вы нашли ее, Мистер Престон, — сказала она. — Все как вы и хотели?

Возможно, мне показалось, или я это только себе вообразил, что Дри слегка вздрогнула.

— Все прекрасно, — сказал я ровным голосом. Я уже принял решение, и мне плевать на Елену. — Увидимся через две недели.

Она улыбнулась мне и кивнула Дри.

— Удачи, — Елена произнесла это так, будто бы Дри была ее застенчивой дочкой, которую мама пытается убедить потанцевать на выпускном балу.

Мы сели в лифт, и Дри отпустила мою руку.

— Что за имя Дри? – спросил я. — Я никогда раньше не слышал такого.

— Меня зовут Одри, — сказала она, взглянув на меня своими большими карими глазами, которые сверкали, глядя на меня, из-под ее роскошных волос. Я снова ощутил замешательство, и поэтому сильно прикусил свою щеку изнутри, просто для того, чтобы вернуть себя на землю.

— Но я использую имя Дри для работы, — продолжила она, и я пожал плечами. — Это скорее для простоты, так как имя Одри звучит слишком чопорно.

— Зачем тебе использовать сокращенное имя? – спросил я ее.

— Потому что я – проститутка, — сказала она, и засмеялась. — Так что я подумала, что на воре и шапка горит.

— Ты не проститутка, — сказал я. – Ты – эскорт.

— Ой, Джеймс… Ты делаешь мне комплимент?

Она снова подарила мне улыбку, и я подумал, что она, вероятнее всего, практикуется, проверяя на мне действие своих ямочек, и что она использовала их против сотни, а, может быть, и тысячи других мужчин.

— Нет, — сказал я. — Но я бы предпочел, представить тебе своей семье, как Одри. Чопорность – это как раз для них.

Пока эта чопорность имеет целевой фонд и склонность к водке в полдень, - закончив эту часть фразы про себя.

Технически я сам подпадал под это определение, так как был крайне щепетилен в отношении приличий.

— Какое имя ты предпочитаешь, Джеймс? — произнесла она спокойным голосом и с приятной улыбкой на лице, походившим, правда, сейчас на маску.

— А какое бы ты сама предпочла? — переспросил я.

— Одри, — сказала она, не дав больше никаких разъяснений.

Мы вышли из лифта на первом этаже, и на этот раз, уже я взял ее за руку. Отныне, я собирался быть инициатором всех наших контактов, не лезть на рожон, и управлять каждым имеющимся взаимодействием с ней. Я нанял ее, и мне нужно, чтобы она выполняла определенные функции.

Если я изменю свое решение о том, что я нуждаюсь в ней не только для того, чтобы выполнить свои обязательства, а еще и для того , что Я нуждаюсь в ней, чтобы насытиться, что было бы неплохо. Но это должен был быть мой выбор, а не какая-то дурацкая реакция на ее глаза испуганной лани и моя озадачивающая, болезненная эрекция.

Кай ждал нас около припаркованной у обочины машины с сияющей улыбкой на лице.

— Мистер Престон, — сказал он, вежливо поприветствовав меня и улыбнувшись Дри. Одри. Она прошла к машине чуть вперед меня, и я, наконец, увидел ее славную попку. Она была невероятной, такой, от которой руки чесались от желания ухватить ее обеими руками.

— Не улыбайтесь ей, — сказал я Каю, как только она оказалась вне пределов слышимости нашего разговора.

Он кивнул, и улыбка тут же сползла с его лица. Я скользнул внутрь автомобиля.

— Почему ты не хочешь, чтобы твой водитель улыбался мне? Мы же, в конце концов, наемные работники? Мы должны держаться вместе, — сказала Дри, как только Кай закрыл за нами дверь.

Она все-таки услышала, что я говорил Каю. Дри скрестила ноги и игриво улыбнулась мне.

— Я придерживаюсь принципа «разделяй и властвуй», — ответил я. — Я бы не хотел, чтобы вы вместе дружили против меня.

— Я не собиралась этого делать. Обещаю, — произнесла она.

Машина тронулась, и Одри вдруг переплела наши пальцы. Электрический разряд прошел через мое тело от ее прикосновения, и я поморщился. Я посмотрел на наши сплетенные руки, а затем на нее, вскинув брови в немом вопросе.

— Подразумевается, что мы - влюбленные? — спросила она меня. — Нам, наверное, следует держаться за руки. Все должно выглядеть по-настоящему. Я же за это получаю деньги.

Она ждала ответа.

— Все в порядке?

С небольшим раздражением я почувствовал, что мои ладони начали потеть.

— Может быть, позже, — ответил я, вытащив свою руку и вытерев ее о штаны.

Хорошо, что в тот момент, когда я это проделал, Одри не смотрела на меня.

— Елена сказала мне, что ты — студентка, — сказал я в отчаянии, пытаясь с чего-то начать разговор.

Она выглядела потрясенной.

— Правда? Это не так. Я занимаюсь проституцией целыми сутками.

Мы просто смотрели друг на друга, ожидая какой-нибудь реакции.

— Ой. Я полагаю, что Елена, наверное, имела в виду мою легенду. Тогда, да. Я являюсь студенткой школы графического дизайна в Новой Англии.

— Почему Елена выбрала специализацию по графическому дизайну? — спросил я.

Моя рука по-прежнему горела в том месте, где она меня касалась, но я не собирался зацикливаться на этом.

— Она сказала, что это было бы идеально, так как эта тема слишком скучна для разговоров. Мы собирались взять за основу легенду – обучение в юридической школе, но она сказала, что в твоей семье куча юристов.

— Она права. Мой брат, Тод (на чью свадьбу, собственно говоря, мы и собираемся) – корпоративный юрист. Его невеста – Иви — адвокат, но это ненадолго.

— Почему? — спросила Дри.

Я фыркнул.

— Она просто ждала, чтобы удачно выйти замуж за кучу денег. Ты ведь знаешь этот тип людей, не так ли? Пойти в юридическую школу, чтобы встретить богатенького мальчика?

На ее лице отразилась отвращение, но она тут же подавила его. Почти сразу же.

— Поверь мне. Она заслуживает каждой гадости, которую я про нее сказал. Она – кретинка, — сказал я, и отчаянно пожалел, что не нанял, сидящую рядом со мной женщину просто, чтобы она трахала меня до потери сознания. Впервые за многие годы, я почувствовал себя смущенным. Каждое слово, произнесенное мной, звучало, как я — большой - пребольшой придурок.

Обычно, в этом был смысл, так как в моих бизнес - предприятиях это играло в мою пользу, потому что люди считали, что я неприятный тип и со мной трудно иметь дело. А что происходит прямо сейчас? Я должен прекратить говорить.

— Тогда, ладно. Будущая невестка – зло, — сказала Одри, своим успокаивающим и приятным голосом.

Она, наверное, подумала, что я расстроился, потому что я назвал Иви - кретинкой. Но она, по мере того, как бы мы продолжили, узнала, что я всегда так называл Иви. Потому что она таковой и была.

Я схватил графин, наполненный бурбоном из бара автомобиля.

— Хочешь немного? — спросил я.

— Конечно, — отозвалась она, забирая у меня стакан, в который я плеснул напиток.

Себе я налил значительно больше и сделал глоток. Что-то в Одри нервировало меня. Она казалась целостной личностью, а не кем-то сломанным, тем, кто хочет, чтобы его трахали и трахали жестко, просто, чтобы закрыться от мира. Что и говорить, она была не тем, что я ожидал. Она была похожа на чью-нибудь сестру.

Похожа на студентку.

Похожа на чью-то подружку.

— Итак,… расскажи мне о свадьбе. Чем подробнее ты мне изложишь, тем лучше я подготовлюсь, — продолжила она, пытаясь успокоить имя.

— Меня пугает свадьба. У меня не очень хорошие отношения с семьей, — сказал я, чувствуя напряжение в своем голосе.

Мой голос всегда звучал так, как только речь заходила о моей семье, и это была одной из причин, по которой я старался избегать этой темы.

— Джеймс, — произнесла она и вновь положила свою руку на мою. — Ни у кого из тех ребят, которые к нам обращаются, нет нормальных отношений с их семьями. Ни у одной девушки, которые работают со мной, нет нормальных отношений с семьей. Тебе нечего стыдиться. Поверь мне, — сказала она.

То, что она понимала меня, позволило мне немножко расслабиться. Пока я раздумывал о том, что она сказала, и о том, что мне полегчало от ее слов, я вдруг почувствовал, что мне становится не по себе от этого.

— Итак, — сказала она. — Возвращаемся к свадьбе.

— Я - шафер, — произнес я. — Я думаю, что Тод все это затеял только для того, чтобы увериться, что я появлюсь на свадьбе. Моя мать сообщила мне, что я должен присутствовать на каждом мероприятии. Иви очень хочет, чтобы эта неделя стала большой прелюдией, приводящей к свадьбе. Сегодня вечером будет ужин, потом будет бесконечная вереница бранчей, коктейлей и фотосессий, которые мы должны будем посетить. Потом в пятницу вечером будет репетиция ужина в «Il Pastorne», а в субботу состоится свадьба, которая будет проходить в церкви Святой Троицы. Потом мы отправимся на неделю вместе со счастливой парой, моими родителями, несколькими кузенами и некоторыми друзьями на Эльютеру.

— Все это звучит очень здорово, — сказала Одри.

Она была явно под впечатлением.

— Это будет полная задница, — произнес я.

Она кивнула мне.

— У меня есть семья. Мои отношения с ней испортились, возможно, иначе, нежели у тебя, но я хорошо понимаю тебя, Джеймс.

Я с трудом проглотил остаток моего бурбона.

— Я нанял тебя потому, что не испытываю огромного желания иметь дело с их вопросами о том, почему я все еще один, — процедил я. — Я расстался с девушкой несколько месяцев назад. Я решил отдохнуть от знакомств и сконцентрироваться на работе. Моя семья рвет и мечет, что мне почти сорок, а я до сих пор не женат. Они беспокоятся, что у меня не будет наследников, — сказал я, и мрачно ей улыбнулся. — Так что тебе предстоит нести на своих плечах основную тяжесть мучений вместе со мной.

— Я займусь этим, — произнесла она радостно и с оптимизмом. — Я сделаю все, что ты ни попросишь. Просто скажи мне, что ты хочешь. Все для тебя. Для твоего комфорта. Твоего впечатления. Я буду буфером.

Она была довольно горячим буфером, и я подумал о том, что я собирался удержать этот буфер полностью и исключительно для себя.

Была причина, по которой я держался подальше от женщин, которые мне нравились. Я прочувствовал это на своей шкуре.

Глава 6

Одри

Джеймс замолчал после того, как рассказал мне о своей семье. Мы попали в дневную пробку на Массачусетс-Авеню. Я, сидела в машине и смотрела на особняки, мимо которых мы проезжали, поглощенная своими мыслями.

Я не могла для себя решить, было ли это удачей или кошмаром, что Джеймс Престон был таким великолепным. И что у него были чувства и люди, из-за которых он переживал о том, как ему со всем этим справиться. Из-за этого он казался таким человечным.

Семья сделала его уязвимым, и нам предстоит иметь дело с его семьей. Я не знала, каким человеком он был в обычной жизни, но сейчас он выглядел нервным, и, вполне возможно, что он страшится ближайших двух недель. Я не могла допустить этого по нескольким причинам.

Во-первых, мы должны одержать победу. Мы должны выглядеть идеальной парой. Мы планируем дурачить его семью, и я должна участвовать в этом спектакле, так как именно за это мне и заплатят много денег. Я, как и Елена, верила в то, что Джеймс Престон – это мой золотой билет. Я собиралась сделать так, чтобы он чувствовал себя счастливым в течение этих двух недель, поэтому я буду идеально играть свою роль. Тогда он порекомендует меня всем свои дружкам из элиты, и тогда всю оставшуюся жизнь я стала бы отсасывать только члены богатеев. И тогда бы я, по крайней мере, смогла привести в порядок все то, что касается моего брата. А меня самой? Да, я бы смогла пережить что угодно. Тот факт, что я сидела прямо здесь и сейчас в этом наемном автомобиле, было живое тому доказательство.

Во-вторых, я не хотела заботиться о Джеймсе Престоне. Он был для меня Джоном. Джоны были без имен, безликая группа людей, воспоминания о которых я предпочитала блокировать в своем сознании. Чтобы выжить, я нашла способ, который мне импонировал – это пытаться блокировать воспоминания о мужчинах, которые нанимали меня. С каждым разом это получалось все лучше и лучше. Это был единственный способ, который позволял мне спать по ночам и смотреть без содрогания на себя в зеркало каждое утро.

— Итак, графический дизайн - это то, чем ты занималась? — спросил меня Джеймс, вырвав меня из задумчивости. — Ну, ты знаешь сама пред чем.

— Перед тем, как стала проституткой? — спросила я. – Нет. Я никогда не посещала университет.

— Была слишком возбуждена погружением в выбранную профессию? — спросил он.

Я бросила на него быстрый взгляд. Он, похоже, не шутил. Я предположила, что Джеймс думал, будто он любезен со мной, хотя и был несколько резковат, но на самом деле, он был просто придурком. Никто не занимался проституцией, потому что это возбуждающе.

Ты вынуждена заниматься проституцией, потому что у тебя проблемы с отцом. Вот, так.

— Что-то в этом роде — сказала я вслух.

Я решила для себя, что каждый раз, когда он будет оскорблять меня, я просто посмотрю на него, и вместо его головы буду представлять себе большой знак доллара.

Это, несомненно, поможет мне в борьбе с большущим желанием выяснить, которое свербит у меня, что у него там под этим костюмом.

— Так куда мы едем? — спросила я.

— В мои апартаменты, расположенные в Бэк Бей. Я там не часто бываю, но мне нравится иметь свое собственное пространство, когда приезжаю сюда. Мы тебя разместим, переоденемся, а потом поедем встретиться с моей семьей и рано пообедаем. Ну, и выпьем. Напитки всегда будут присутствовать, как только ты будешь оказываться рядом с моей семьей, - проговорил он и сделал паузу. — Итак, там будут мой брат Тод, Иви, и мои родители: Селия и Роберт. И, возможно, появятся несколько кузенов, тетушек, друзей, деловых партнеров….

— Твои родители тоже юристы? — спросила я.

— Мой отец является партнером в крупной юридической фирме. Уже на протяжении многих лет. Он отвечает за движение корпоративных денег. Моя мама занимается благотворительностью и посещает множество ланчей, где даже не притрагивается к еде. Она действительно ….

Я подняла брови, глядя на него в ожидании продолжения.

— Худая, — сказал он.

Он отвернулся, чтобы посмотреть в окно. Выглядел он совершенно разбитым.

— Мои родители очень почтенные люди. Они состоят в Бостонском обществе. Они так же владеют семейными деньгами.

Его голос звучал так, как будто он за что-то извинялся.

— Семейными деньгами? — переспросила я. — Непосредственно деньгами в крупной юридической фирме?

— Да, и множество чего еще, — ответил Джеймс, все еще глядя в окно. — Это большая часть того, кем они являются.

Я с трудом сглотнула. Я, наверное, до сих пор не встречала настолько богатых людей. Большинство моих Джонов были богатыми людьми, но все они хотели от меня только секса. Они не собирались показывать меня своим семьям. Я опустила взгляд на свое синее платье, которое помялось, пока я сидела в машине. Это плохо.

— Ну, мы скажем им, что познакомились, когда я была на стажировке в Калифорнии. Ты не смог сопротивляться моим … прелестям, — сказала я, стараясь выглядеть храброй.

Я посмотрела вниз на свою грудь в бюстгальтере пуш ап. Все в порядке, я очаровательна, и тогда я продолжила.

— Мы встречаемся уже несколько месяцев, и наши отношения продолжились на расстоянии. Моя семья из Новой Англии, и я скажу твоим родителям, что они умерли. Тогда они могут предположить, что я живу за счет своего наследства. И нет, у меня нет никакой другой семьи, поэтому некого навещать, и не с кем встречаться.

Джеймс фыркнул.

— Я сомневаюсь, что они бы заморачивались с этим.

— Это почему же? — спросила я.

— Потому что они не будут интересоваться тобой, как только поймут, что ты не из их круга. Ты будешь просто вспышкой на их снобистском радаре. И они даже не будут брать в голову, что я так или иначе собираюсь когда-нибудь жениться.

— Так что я обречена. Они же возненавидят меня, — сказала я, почувствовав свою нервозность. — Они даже не знают того, что я – шлюха, но все равно уже заранее будут считать, что я недостаточно хороша для тебя.

Джеймс пожал плечами.

— Они возненавидели бы тебя еще больше, если бы узнали, что ты - шлюха из эскорта. Но да, они все равно возненавидят тебя, или, по крайней мере, отвергнут, потому что ты не из их мира.

— Твоего мира, - уточнила я.

Он покачал мне головой.

— Это не мой мир. Мой мир – это люди, которые сделали себя сами. Я не использовал их деньги на то, что я построил. Я сделал это сам. И мне неинтересно, кому принадлежит загородный клуб, или какую школу-интернат они посещали. Мои родители больше инвестировали в общество, чем во что-то еще.

— Может, мы должны будем сказать, что моя семья была очень богатой, — высказала я предположение, пожимая плечами.

— Богатым быть недостаточно. Речь идет о правильных людях, Одри, а не о том, сколько у тебя денег. Важно, кого твои родители знали, и куда они ходили в школу, и членами какого правления они были. Если бы только денег было достаточно, то я был бы достаточно хорош.

Я помолчала секунду, желая запомнить каждое слово, сказанное им.

Он был для меня загадкой, поэтому мне приходилось складывать картину по кусочкам. Одно мне было совершенно ясно – его семья - отстойная. Я была в этом уверена, хотя даже еще и не встречалась с ними.

Должно быть, он заметил выражение моего лица, потому что на его лице тут же расползлась улыбка.

— Все не так плохо, Одри. Они же цивилизованные люди. Они ничего не скажут плохого тебе в лицо, они соблюдают этикет. Вместо этого, они вонзят тебе нож в спину. Это показывает их воспитанность. Они всегда придерживаются этого правила, несмотря на то, сколько бы водки они ни выпили.

— Суперски, - сказал я, нервничая почти так же, как и он.

— Не произноси слово «суперски» при Селии, — сказал он. — Мы же хотим, что бы ты оставалась вне пределов ее радара.

— Ладно, - пробормотала я быстро.

Я еще даже не встретилась с ней, но уже уяснила для себя, что Селия Престон – это тот человек, с которым не хотелось бы связываться. Джеймс снова смотрел в окно, а я рассматривала его красивый профиль. Я начала покрываться испариной, и это не имело никакого отношения к тому, каким горячим он был.

— Так как же мы обыграем их? — выпалила я.

Джеймс рассмеялся и повернулся ко мне. Вместо того чтобы увидеть большой знак доллара вместо его головы, я видела перед собой только его прекрасное лицо с морщинками около губ.

— Как же мы обыграем их? — повторил он.

Кивнула, мысленно давая себе пинок под зад за то, что не могу вовремя держать язык за зубами.

— Что ты ждешь от этих двух недель? Какой результат ты ожидаешь? — спросила я.

Джеймс пожал плечами, рассматривая меня.

— Давай посмотрим, как пройдет этот день. После этого я скажу тебе.

— Логично, Джеймс.

— Логично, Одри.

Машина проехала еще по одной улице в Бэк Бей и плавно подъехала к бордюру напротив «The Stratum Hotel». Это был новый роскошный отель в Бостоне, который был мне не по деньгам. Я уже проводила в нем пару дней. Два менеджера хедж-фондов (прим. инвестиционный фонд) и один музыкальный продюсер. Ни об одном я не хотела бы вспоминать.

Я надеялась, что никто из персонала отеля меня не вспомнит.

— Мне казалось, что ты сказал, что мы поедем в твои апартаменты, — сказала я озадаченно.

— У меня здесь квартира в совладении. Это упрощает жизнь. Отель занимается всем, и мне не надо ни о чем беспокоиться. Плюс, уборка комнат и обслуживание номеров.

Из отеля появился швейцар и открыл дверь для Джеймса. Он вышел из машины и протянул мне руку. Я заставила себя проигнорировать электрический импульс, который прошел через мое тело от его касания. Если он передумает насчет секса, то это устроило бы меня более чем.

Наверное, на самом деле, это было бы лучшим вариантом. Каждый человек, с которым я когда–либо спала, становился для меня Джоном. Они все слились в одно целое. Возможно, было бы лучше, если бы Джеймс не был таким …особенным.

Кай опустил стекло, и я кивнула ему.

— Увидимся позже, — произнесла я, и повернулась, поймав хмурый взгляд Джеймса, который смотрел на нас.

— Отнесите сумки наверх, — рявкнул Джеймс Каю.

— Полегче, приятель, — сказала я. — Мы не будем играть против тебя. Я обещаю.

Я протянула руку и мои пальцы переплелись с его. Он тут же попытался выдернуть их обратно, пока мы проходили через двери в роскошный холл отеля.

— Ух, ты, — сказала я, сжимая его руку еще крепче. — Мы должны практиковаться. Все должно выглядеть естественно.

Я повернулась и осмотрела помещение. Оно было роскошным. Таким, каким я его и запомнила. Мраморные полы, мраморные колонны, неожиданные вставки тикового дерева в разных местах. Все было красиво и идеально вылизано.

Я нуждалась в апартаментах с холлом на подобии этого.

Я должна буду отсосать множество членов, чтобы позволить себе такое.

Эта мысль заставила меня расхохотаться.

— Что? — спросил Джеймс, сведя свои брови.

— Ты даже не захочешь знать.

Я посмеялась еще немного, пока портье не кивнула нам.

— Мистер Престон, — обратилась одна из портье к Джеймсу, привлекая его внимание. Мне, должно быть, показалось, но она, усиленно выставляла свою грудь на показ для него.

Джеймс нажал кнопку лифта.

— Самый верх.

Я закатила глаза на его реплику.

— Конечно же, ты на самом верху.

— Конечно, именно так, – ответил он и сжал мою руку. — Не дерзи мне, Одри. Я думал, что мы влюбленные.

— Зачастую, влюбленными называют людей, демонстрирующих свои чувства на людях, — сказала я, в то время как лифт бесшумно поднимался верх.

— Я не влюблен в тебя, поэтому я бы сказал, что ты выходишь за рамки своей компетенции, — сказал он предупреждающим тоном. — Прекрати быть такой откровенной. Ты собираешься задеть мои чувства, но учти, что у меня их нет.

— Ты — босс, — сказала я, посмеиваясь. Моему влечению к нему и моему любопытству никак не помогало то, что мы были с ним в одном лифте наедине. Я надеялась, что Джеймс не сможет услышать удары моего глупого, вырывающегося из груди сердца.

Такая, вот, штука. Штука, что засела у меня в голове, пока я держала руку моего новейшего, сексуальнейшего, богатейшего Джона в истории всех моих Джонов, а их было, заметьте, много. Джеймс был великолепен. Любая дышащая гетеросексуальная женщина мгновенно бы согласилась со мной. У него были мощные плечи, квадратный подбородок и синевато-стального цвета глаза. Он был еще и высокого роста, как я могла догадаться, представив себе его тело под тысячедолларовым-с–большим-плюсом костюмом, а в довершении всего он оказался увлеченный работой, черт его побери.

До этого меня никто так не волновал. Мне также нравились его волосы…. Они были не коричневые и не черные, с вкраплениями оттенка стали между основным цветом, густые, волнистые, божественно блестящие, зачесанные назад так, чтобы не спадать на лицо.

Но подождите! Я, опять же, забрела не в ту степь. Но не его внешность, ни даже его блестящие волосы волновали меня. Я была с большим количеством хорошо выглядящих мужчин, и иногда это даже немного облегчало мою работу. Я находила, что красавчики в равной степени могли быть такими же придурками, как и некрасивые мужчины. По своему опыту могу сказать, что, на самом деле, они были немного противнее. Возможно, это было связано с тем, что у них было все, что им преподносили на блюдечке всю их жизнь, но это все же не срабатывало для них.

Меня волновала не его внешность.

Меня также не беспокоило, что мое тело ответило жаром на его прикосновение ко мне. Помимо денег это было дополнительным плюсом в моей работе. Когда Джоны были порядочными и относительно добрыми, то я обычно получала удовольствие от секса.

Мне также нравились красивые и ухоженные мужчины с широкими плечами и большими …руками, такими, которые были и у Джеймса. Нет, я не занималась разглядыванием его рук в машине или где-то еще.

Интересно, а если он в конечном итоге сломается и позволит мне увидеть то, что у него также может оказаться большим….

Я снова зашла слишком далеко. То, что я хотела себе сказать, сформулировав одной четкой мыслью было то, что Джеймс казался мне совершенно нормальным человеком, и именно это беспокоило меня в нем, и еще то, что могло случиться в течение двух следующих недель. Похожий на того, с кем я могла поговорить. Похожий на того, кому я могла бы помочь.

Я нуждалась во многих вещах. И помощь кому-то уж точно не была одной из них. На самом деле, помощь кому-то – это, наверное, последнее, что мне требовалось в длинном списке вещей, которые я бы поместила в самый конец. Я собиралась наблюдать за ним из-за спины. Не позволить ему залезть мне под кожу. У меня были люди, о которых я должна позаботиться.

Мы оба смотрели на сменяющиеся цифры этажей, не говоря ни слова друг другу. Мне стало любопытно, о чем он сейчас думал, и почувствовал он или не почувствовал возникшее между нами тепло, которое ощутила я.

Было бы лучше, если бы он этого не чувствовал. Так намного проще, учитывая все обстоятельства.

Мы поднялись на верхний этаж, и Джеймс набрал код в устройстве.

— Святое дерьмо, - не удержалась я, прервав свой внутренний монолог, входя в суровую красоту апартаментов Джеймса.

Огромное пространство комнаты, огромные от пола до потолка окна, через которые лился теплый солнечный свет. Темный деревянный пол блестел, чуть дальше стоял огромный диван с цветастыми подушками, расписанные глиняные вазы были размещены на различных столиках по всей комнате. Это было потрясающее и очень уютное пространство, место, где вам бы захотелось взять в руки толстую книгу и свернуться калачиком на диване.

Исходя из поведения и отношения Джеймса к жизни, уют - это не то, что я ожидала увидеть.

— Я рад, что тебе нравится.

Он выпустил мою руку и жестом пригласил меня следовать за ним.

— Спасибо. Мне не нравилось возвращаться в Бостон, поэтому я решил окружить себя таким пространством, которое позволило бы мне чувствовать себя здесь так, будто я нахожусь в своем доме в Калифорнии. Много света. Уют.

— Это определенно не классика Бостона, — сказала я. — Но мне нравится.

— А где ты живешь? — спросил он.

Я могла бы сказать ему, что он едва ли хочет в действительности это узнать.

— В университетском городке школы дизайна в Новой Англии, — с легкостью солгала я.

Он снова улыбнулся мне.

— Где ты действительно живешь, Одри?

— Соути (прим. район в Южном Бостоне), — сказала я, и, он кивнул, ничуть не удивившись.— Хотя этот район в действительности населен яппи. (прим. состоятельный молодой человек, работающий по профессии и ведущий светский образ жизни).

— Бьюсь об заклад, — он сделал паузу, и мы стояли, испытывая неловкость друг перед другом. Эскорт и миллиардер. Пора заканчивать всю эту болтовню. Он посмотрел на часы.

— Я покажу тебе твою комнату, - сказал он, направляясь по коридору. Я последовала за ним, удивляясь, какая же огромная эта квартира, и еле сдерживаясь, чтобы не остановиться поглазеть на открывающийся из окон вид города и людей внизу.

Джеймс распахнул дверь одной из комнат, и я шагнула в красивую спальню, в которой стояла кровать королевского размера. Я подошла и села на нее, взглянув на Джеймса.

— Спасибо. Все замечательно, — сказала я.

Он кивнул мне, и что-то промелькнуло на его лице, но так как я еще его не изучила, как следует, поэтому и не смогла прочитать это выражение. Он начал отступать к двери.

— Ты не должен уходить, Джеймс, — произнесла я вполголоса. — Если ты хочешь, то можешь просто сделать это сейчас. Мы будем казаться более естественными в кругу твоей семьи, — я похлопала по кровати.

Что я делаю? Мысленно спросила я у себя. Он же говорил Елене, что никакого секса. Ты же была счастлива от этого. Так какого черта, Одри?

Дело было в том, что я, вроде как, хотела трахнуть его. Это желание было более сильным, нежели желание отказаться от этого. Это было больше, чем просто очередная работа, очередной обмен денег на секс.

Я не уверена, что ради денег.

Я хотела сделать его Джоном.

Джеймс улыбнулся мне и выставил вперед руку в останавливающем жесте.

— Я уверен, что это было бы… приятно, — сказал он, и пару секунд его глаза пожирали меня. — Но, как я уже сказал Елене, ты здесь не для этого. Ты здесь, чтобы играть роль на публике, поэтому постарайся держать ноги скрещенными, а руку на пульсе. На пульсе, Одри. Не на моих яйцах.

Он с силой закрыл дверь, и я попыталась проигнорировать тот необъяснимый факт, что мне захотелось плакать, когда я осталась одна.

Глава 7

Джеймс

Гребанные женщины, думал я, пока шагал в свою спальню, а затем хлопнул дверью.

Никогда не знаешь, чего они хотят. Раньше у меня был сначала секс, потом – деньги. Сейчас же был секс за деньги, или что-то вроде этого.

Я не мог понять эту Одри, да и не хотел бы.

Мой член был твердым и пульсировал, он также не желал понимать ее, но при этом хотел попасть и жестко вбиваться в нее. Я не виню его. Я пошел в ванную комнату и закрыл за собой дверь. Я подумал, что сейчас, к черту, вернусь туда и покончу с этим. Я так хотел. Я хотел ее трахнуть и смотреть, как ее длинные каштановые волосы рассыпаются по ее спине. Схватить ее грудь и сосать, жадно заявляя права на ее тело, принадлежащее мне.

Так. Твою мать. Неловко.

Я расстегнул молнию на своих штанах, и схватил себя немного грубовато, представляя, как она извивается подо мной, выгибая спину и выкрикивая мое имя.

Мне понадобилось всего лишь пара образов, чтобы заставить себя кончить, выбив струю горячей дурацкой жидкости. Это было легко.

Слишком легко.

Я застонал на излившийся, но по-прежнему неудовлетворенный член, и прислонился к стойке. Ясно, я хотел ее трахнуть. Она была красива, сексуальна, и она, на самом деле, оказалась умной. Я был удивлен этим, и зол на себя за то, что я всегда реально оцениваю людей, а здесь я промахнулся. То, что ты недооценил человека можно сравнить с тем, что ты получаешь удар ножом в спину или топором в затылок в стиле а ля Троцкий.

Пока я убирал за собой созданный мной беспорядок, я подумал, что я просто должен сделать это. Но это был только беспорядок. Я не хотел разбираться с другим беспорядком в моей жизни. Когда я обратился к Елене, я ей четко сказал, что мне не нужно никакого секса, потому что я хотел, чтобы это была всего лишь деловая сделка. Я хотел, чтобы это был еще один пункт в списке того, что я мог контролировать и отметить галочкой, как выполненный.

Присутствие на свадьбе Тода. Отмечено

Показать, что ты успешен как в личном плане, так и в профессиональном. Отмечено.

Не иметь дело со множеством вопросов и нытьем по поводу наследника, из-за чего я хотел бы убить всех членов моей семьи. Отмечено.

Если бы Одри не была такой милой, умной и веселой, я тот час же занялся бы с ней сексом, как только она мне предложила. Несмотря на то, что я был очень избирательным мужчиной, но мне было непросто сказать «нет» сексу с красивой женщиной. Я не мог полностью контролировать себя, несмотря на то, что отчаянно желал этого. Это облегчило бы смятение, которое я испытывал сейчас.

Но она была милой. И умной. И веселой. Я не хочу, чтобы ситуация стала еще сложнее, чем уже есть. Мне не нужно, чтобы она нравилась мне. На самом деле, то, что она мне нравится, в итоге сработает против меня.

Раз я сказал, что секса не будет, то я и собираюсь остаться без него, правда, по другим причинам, нежели я планировал ранее.

Я схватил свой телефон, думая о том, чтобы позвонить Елене. Я подумал, что я мог бы вернуть ей Одри и попросить другую девушку, более похожую на Дженни. На кого-то более понятную. Она, может быть, и не так хорошо бы отработала свою роль с моейсемьей, но я бы не обращал на нее никакого внимания. Она была бы, в прямом смысле этого слова, не большого ума, ха-ха.

Несколько минут спустя, в мою дверь раздался стук.

— Что, — рявкнул я, как только Одри ступила через порог. Она выглядела нервной и озабоченной.

— Прости за то, что случилось ранее, — произнесла она нервно. — Во мне сказалась рабочая привычка в качестве эскорта. Я хотела сказать, что я думала, что в действительности ты не подразумевал это. Ну, то, что ты сказал Елене.

Я поднял брови, глядя на нее.

— О том, что никакого секса, - сказала она, объясняя. — Так что я решила быть первой, кто сломает лед.

— Я так тебе благодарен за это, Одри, - сказал я и ухмыляясь ей. — Надо же, ты думаешь обо мне.

Она вздохнула и закатила глаза.

— Тебе не надо быть таким саркастичным. Я просто хотела сказать, что я сожалею. Я переступила черту. Теперь, когда я знаю, что ты действительно чувствуешь, этого больше не повторится.

Она посмотрела на телефон в моей руке.

— Пожалуйста, не увольняй меня, — сказала она, и я услышал настоящую тревогу в ее голосе.

— Я бы не стал этого делать, - сказал я.

Бросил телефон на кровать, я в тайне чувствовал свою вину по всем пунктам обвинения. Я недооценил ее еще раз. Я не знаю, зачем ей так нужна была эта работа, и было ошибкой с моей стороны не принять во внимание этот факт.

— Я сказал Елене, что я не собираюсь спать с тем, кого нанял. Это, в основном, связано с тем, что я собираюсь держаться подальше от всего этого в течение двух недель. Я не хочу сложностей, я хочу, чтобы все происходило на автопилоте, — сказал я.

Я полагал, что могу быть, хотя бы отчасти, честен с ней. Но что мне было терять?

Она смотрела на меня своими большими красивыми карими глазами.

— Я не буду пытаться соблазнить тебя снова, я обещаю. Но если ты решишь, что ты хочешь трахнуть меня, то просто скажи. Мы сможем это сделать на автопилоте.

Она тепло мне улыбнулась.

Она была красивее, чем другие женщины, к которым я привык, и, конечно, чудеснее, чем я заслуживал.

— Я это буду иметь в виду. Мы должны подготовиться ко встрече, - сказал я, поправляя запонки. — Я собираюсь надеть темный костюм. Елена сказала, что она сделала кучу покупок для тебя. Я бы рекомендовал надеть платье, что-то консервативное, если оно у тебя есть.

— Хорошо, — ответила она. — Джеймс, могу я попросить об одолжении?

— Конечно, — сказал я, испытывая чувство облегчения. Это, по крайней мере, была знакомая мне территория – кто-то просил меня сделать для него что-то.

— Можем ли мы перекусить и выпить прежде, чем отправимся? Мне бы не хотелось, чтобы твоя семья думала, что я ем как бегемот, и я…

— Нервничаешь? — спросил я, и улыбнулся назло себе. — Должна бы. Моя семья - отстой.

— Ужасно голодна, — сказала она. — Я умираю с голоду.

— Конечно, — сказал я. Необычное ощущение сочувствия затопило меня. — Я тоже голоден.

Я повел ее на кухню, открыл огромный холодильник. Я никогда не бывал в продуктовых магазинах в Бостоне. Я понятия не имел, где моя домработница покупает продукты. Надо бы спросить об этом Ниту. Я был уверен, что все здесь было натуральное и дорогое. Я достал оливки, сыр, виноград и бутылку вина. Дри открыла шкаф, достала тарелку, нож, штопор и тканевые салфетки.

— Ты, кажется, прямо, как у себя дома, — сказал я ей.

— Ты можешь поблагодарить нанятых помощников, поработавших с кухней, — сказала она. — Здесь все понятно. Ты часто бываешь здесь? Все кажется немного… стерильным.

— Это так, - подтвердил я. — Я не провожу здесь много времени. Я предпочитаю Лос-Анджелес. Я всегда ненавидел здешнюю зиму.

Я налил два бокала Шардоне и протянул один ей.

— Плюс, твоя дерьмовая семья не живет в Лос-Анджелесе. Это тоже к лучшему.

— Выпьем за это, — сказал я, чокаясь с ней.

Она схватила оливку, и я, как ни старался не смотреть, как она кладет ее в рот, так и не смог отвести глаз. Также как я старался не глядеть на ее гладкую и безупречную фарфоровую кожу.

— Итак,… что ты ожидаешь от меня сегодня вечером? — спросила она.

— Сегодня тебе предстоит просто улыбаться и выглядеть милой. Не стесняйтесь пить столько, сколько пьют все остальные, но при условии, что ты сможешь справиться со своим напитком

— Я – эскорт. Я могу пить с лучшими из них, — сказала она.

— Тогда ты идеально впишешься.

Глава 8

Одри

Пока мы ели, доставили мои вещи. Я извинилась перед Джейсоном и отправилась в свою комнату. Для сегодняшнего вечера я выбрала черное кружевное коктейльное платье и маленькие черные босоножки на невысоком каблуке. Выпив немного вина, я решила надеть крошечные стринги и великолепный черный бюстгальтер. На всякий случай, если Джеймс передумает.

Я уже находилась в полуживом состоянии, когда вернулась в комнату, где меня разместили. Я сделала себе маникюр и педикюр, мои ногти сверкали, как драгоценные камни в гаснущем дневном свете. Елена упаковала для меня отличную, действительно красивую одежду, которую я буду носить в течение ближайших двух недель. Я стала ощупывать ее. Платья, костюмы, сумки, женское белье и купальники, которые наверняка стоили больше, чем вся вместе взятая одежда в моем гардеробе и аренда меня на год вперед. По крайней мере, я пыталась найти хоть что-то, что могло бы придать мне некоторую уверенность.

Я уложила по плечам свои волосы волнами, нанесла неброский макияж, на подобии того, который делают себе леди - юристы, когда выступают в суде. Мне показалось, что это будет правильно. Я и так чувствовала себя, словно перед Судным Днем.

Джеймс отверг меня, и я до сих пор почувствовала себя уязвленной этим. Я хотела его. Я хотела бы раздеть его и взглянуть на его горячее тело, и покончить, наконец, с этим. Затем он бы мог стать для меня Джоном, и это задание стало бы нормальным.

Я посмотрела на свое отражение в зеркале. Неважно, что иногда я сильно презирала себя, но глядя на себя, я все еще могла видеть, что на меня в отражении смотрела красивая женщина. Я была достаточно молода, и всегда хорошо выглядела, не смотря на то, что мне приходилось выпивать и есть плохую пищу. Но в этой одежде я выглядела особенной.

Про себя я подумала, что легко быть особенной, если у тебя есть деньги.

Я надела дорогие часы, которые выдала мне Елена, и вдела в уши гвоздики с циркониевой вставкой. Я надеялась, что семья Престонов была настолько богата, что они никогда прежде не видели поддельных бриллиантов. Я подумала, что, наверное, это так и будет.

Последним штрихом я нанесла блеск для губ, встряхнула свои волосы, и нервно прыснула в рот мятным освежителем. Часть меня очень хотела, чтобы Джеймс оценил мои старания и сказал, что я выгляжу прекрасно, но я решила стойко игнорировать это желание. Эта часть меня явно напрашивалась на прекрасную, сильную и такую далекую неприятность по имени Джеймс.

— Я - уравновешенная девочка, - сказала я себе.

К сожалению, я ничего не почувствовала.

По дороге в ресторан Джеймс игнорировал меня, и даже толком не бросил на меня ни одного взгляда. Кай тоже отвел глаза, что я, в принципе, приняла как не плохой знак.

— Мы собираемся все время находиться рядом друг с другом? — уточнила я у Джеймса.

Он уткнулся в свой телефон, набирая с нетерпением сообщение.

— Да, - сказал он. — Таким образом, мы сможем слышать, что каждый из нас говорит, и быстро реагировать на ответы друг друга.

— Хорошо, — пробормотала я

Из-за того, что я сильно нервничала, я чувствовала себя разбитой. И в какой-то момент подумала, что для него все это может ощущаться еще хуже.

— Ты обычно нежен со своими подругами перед лицом своей семьи?

— Нет, — сказал он, перегнувшись и взяв меня за руку. — Поэтому мы будем должны ее имитировать

Кай мастерски остановил машину на парковке одной из улиц в Норт-Энде (прим. итальянский район Бостона известный также как "Маленькая Италия"), открыл дверь и улыбнулся, не глядя на меня.

Видимо, Джеймс сделал ему выговор.

— Увидимся позже, — сказала я ему, впрочем, приветливо улыбнувшись, грубо нарушив тем самым правила.

Джеймс схватил меня за руку и сжал ее.

— Веди себя прилично, — прошипел он.

— Затем я и здесь, — ответила я ему невинно.

Он потянул меня к стойке ресторана. «Le Ciel», прочитала я вывеску с причудливым шрифтом.

— Это по-французски?— спросила я.

— Моя семья старой закалки, - сказал он, останавливаясь, чтобы поправить свой галстук.

— Позволь мне, — произнесла я и зафиксировала узел. — Помни, мы любим друг друга.

Он послал мне мимолетную улыбку. Глядя на него, я видела, как на его виске бился пульс. Он явно испытывал сильный стресс. Я снова взяла его за руку и сжала ее.

— Пойдем, выпьем, — предложила я.

— Давай будем пьяными в течение следующих двух недель, — сказал он и повел меня к двери.

Если мы будем пьяными, то тогда, возможно, мы, в конце концов, окажемся с ним в постели, подумала я, игнорируя охватившее меня желания, которое прорвалось во мне только от одной мысли об этом. Когда мы входили в дверь ресторана, я взглянула на Джеймса, такого высокого, с серебристо-серым отливом волосами, с мощными плечами и квадратным подбородком. Он выглядел очень дорого.

От него невозможно было отвести глаз.

Я услышала, как он втянул в себя воздух, когда вошел в ресторан битком набитый людьми, возможно, так или иначе связанных с ним. Я вдруг пожалела, что надела гвоздики с цирконием. Женщина со светло-русым каре, выглядевшая раздраженной, направилась в нашу сторону. Она была одета в классический розовый костюм от «Шанель» с ниткой жемчуга на шее.

— Это твоя мама? — спросила я Джеймса, надев на лицо искусственную улыбку.

— Ага.

— От ее взгляда цепенеешь, — сказала я.

— Чертовски точно, — проговорил он.

И я заметила, как он натянул улыбку на лицо. Она подошла к нам прежде, чем мы успели подготовиться, прежде, чем у нас была возможность перевести дыхание.

— Джеймс, - сказала она, протягивая руки и обнимая его с осторожностью, чтобы случайно не задеть макияжем об его пиджак.

— Мама, - произнес он, и это приветствие прозвучала совсем недружелюбно, хотя натянутая улыбка все еще присутствовала на его лице. Он отстранился от нее и взял меня за руку. — Это Одри Рейнолдс.

— Мисс Престон, — сказала я, протянув ей руку.

Она не пожала ее. Вместо этого она посмотрела на меня сверху донизу, и снова взглянула на Джеймса.

— Очень мило, Джеймс. Очень мило.

Потом она повернулась ко мне и улыбнулась. Я, наверное, даже могла почти услышать ее брюзжание, почувствовать сгусток колючек, нервозность, и ее намерения.

Наконец, она пожала мне руку.

— Приятно познакомиться, наконец, с вами, Одри, - сказала она. — Джеймс никогда не позволяет нам встретиться со своими подругами. Приятно видеть, что вы не только существуете, но и не смутите его семью.

Я в шоке смотрела на нее, и мне было интересно, что она хотела этим сказать. Я безвольно пожала ей руку, отметив про себя, что моя натянутая на лицо улыбка еще находится на месте. Если и остальные члены его семьи были такими же, то мне, видимо, понадобится большое количество алкоголя, чтобы находиться в этом месте.

— Так приятно, наконец, познакомиться с вами. Я слышала о вас столько замечательных вещей, — сказала я.

— Ох, какая ерунда. Вам не обязательно давать себе труд говорить об этом, дорогая. Я прекрасно знаю, что на самом деле мой сын думает обо мне.

— Достаточно, — прервал разговор Джеймс, и его голос звучал как-то обреченно, а мы не пробыли здесь и пяти минут. — Пусть Одри, по крайней мере, сегодня думает, что мы цивилизованные люди. Ты можешь сказать нам, где здесь бар? И где папа? А Тод и его чертова сука - невеста?

Мисс Престон перестала осматривать меня и повернулась к нему, бросив испепеляющий взгляд. Должно быть, так она обычно и смотрела на него, потому что в этот момент ее лицо было расслаблено.

— Следи за своим языком, Джеймс. А, вот, и официант. Обязательно возьмите себе лекарство. Просто убедитесь, что твой рот занят, и из него не вылетают те слова, что ты бросил тут на букву «С», или какое-нибудь другое из твоего гадкого разговора о невестке.

— Да, мэм, — сказал Джеймс.

Она закатила глаза на его ответ и повернулась ко мне.

— Вам лучше заказать двойную порцию, юная леди, — сказала она, кивнув головой в сторону сына. — Вам это понадобится.

Я подумала о том, что в этом есть что-то забавное, так как Джеймс сказал то же самое о ней.

За исключением того, что это было не смешно.

Я заказала бы двойную порцию в любом случае.

Мне очень хотелось мартини, но я была слишком обеспокоена, что я должна быть в устойчивом состоянии, пока буду убегать прочь от ужасной матери Джеймса.

— Что твоя мать имела в виду?- спросила я. — Что значит: я «не смущу твою семью»?

— Я понятия не имею, - сказал он, но я ему не поверила.

Джеймс сделал большой глоток своего бурбона и взял меня за руку, наклоняясь ко мне.

— Мой отец - Роберт - прямо перед тобой, - произнес он. — Он разговаривает с Джонни О'Мара, представителем городского совета. Наверное, придумывают новые способы ограбления города. И здесь Тод и придурочная Иви.

Он указал мне на более высокую и худую версию себя, которая, должно быть, являлась Тодом, который стоял рядом с молодой, худой, как тростинка, женщиной - блондинкой со стрижкой боб. Она выглядела как Миссис Престон – младшая, за исключением того, что ее зубы немного напоминали лошадиные, и, когда она смеялась, ее костлявые плечи активно вздрагивали.

— Почему ты так ее ненавидишь? Она выглядит мило, — сказала я.

На самом деле, она смотрелась изнуренной, ее холодно-синие глаза, подобно лазеру, пристально сверлили каждую персону, кто находился в пределах досягаемости.

— Пойдем, встретимся с ней. Тогда ты поймешь, что я имею в виду.

Я приподняла свой напиток.

— Позволь мне закончить с этим. Твоя мама все время смотрит в нашу сторону. Я волнуюсь из-за того, что она собирается пообщаться с нами побольше.

Сохраняя игривую улыбку на лице, я приподнялась на своих невысоких каблучках, чтобы прошептать ему на ухо:

— Давай притворимся, что мы не можем насытиться друг другом. Может быть, тогда твоя мать оставит нас в покое.

Джеймс наклонился ко мне.

— Звучит отлично, Одри.

Мы прижались друг к другу, и вдруг мне показалось, что в ресторане стало очень жарко.

— Разве у тебя здесь нет друзей? — спросила я. — Кто-нибудь, кто готов тебе помочь? Помимо меня нам нужен еще один буфер.

— Сегодня вечером здесь будет мой лучший друг - Коул. Он, вероятно, попытается украсть тебя у меня.

Его рука скользнула вниз по моей спине в изгиб позвоночника.

— Ты не можешь одолжить меня ему. Это не входит в наш договор, - сказал я, хотя в договоре об этом не было сказано ни слова.

— Я мог бы сделать тебя моим новейшим рискованным делом, — сказал он, наклонившись, чтобы говорить мне прямо в ухо. Он медленно погладил мою поясницу, его рука опускалась еще ниже, слегка касаясь верхней части моих ягодиц. Каждый нерв в моем теле был в состоянии повышенной готовности.

Бросая ему вызов, я повернула свое лицо к нему.

— Я не продаюсь, — сказала я, и наши губы оказались близко друг к другу. Слишком близко. Я потерлась носом об его нос, так что со стороны могло показаться, что мы выглядим как счастливая пара, каковой, на самом деле, мы не являлись. — Я, как таймшер (прим. покупка в личную собственность недвижимости на фиксированное время в течение года.), детка. Никто мной полностью не владеет. Ты просто получаешь меня на некоторое время.

Мои слова повисли в воздухе, в то время как он мрачно посмотрел на меня.

— Это ужасно говорить о себе такие вещи, Одри, — сказал он.

Его слова ранили меня, и моя спина напряглась. Но я не имею право реагировать на его слова таким образом.

Я знала, кем я была.

Я не позволю никакой эмоции отразиться на своем лице. Я отстранилась и сделала еще один большой глоток своего напитка. Сейчас душевная боль смешалась с теплом, возникшим между нами, и так как я оказалась неустойчивой к этому, то у меня немного закружилась голова. Я стояла там, впитывая и позволяя своему стыду смешиваться с моими бурными эмоциями.

Не было произнесено ничего, чего бы я не заслужила.

Джеймс глубоко вздохнул и прижал меня к себе. Я стояла там напряженная, желая провалиться сквозь землю.

— Извини, — быстро проговорил он в мое ухо. — Я не должен был этого говорить. Я никоим образом не хотел тебя задеть, так получилось.

Я вздохнула, чтобы успокоиться, и посмотрела ему в глаза, натягивая на свое лицо влюбленный взгляд. Я собираюсь выполнить свою работу на «отлично».

— Да, ты задел, — сказала я. — Но ничего страшного. Я точно знаю, кто я, Джеймс. Ты тоже должен знать.

Он уставился на меня, его глаза смотрели напряженно.

— Ты - не таймшер, Одри. Ты красивая, добрая женщина. Ты слишком молода, чтобы отказываться от себя.

Мне нравилось и одновременно бесило, что мое тело горело из-за него, и что мне хотелось бы запомнить для себя каждое сказанное им слово.

— Я не отказываюсь от себя. Но я также и не лгу себе, — сказала я, посылая ему натянутую улыбку, которая не передавала ни одну из моих эмоций, которые бушевали внутри меня.

По своей сути, будучи эскортом, для меня, подобно актрисе, было просто играть эту роль, которая никогда бы не была сыграна мной более правдиво, чем прямо сейчас.

— Это хорошо, не врать самому себе. Мы все должны пытаться делать это, как можно чаще, — сказал Джеймс. — Но ты сегодня днем сказала несколько нехороших вещей о себе. Не делай этого. Не говори о себе так.

Я и не осознавала, что, оказывается, говорила о себе что-то плохое. Я не хотела думать об этом. Вместо этого я надела на лицо маску актрисы и быстро изменила тактику.

— Ты читаешь мне нотацию? — спросила я игривым тоном.

Он смотрел мне в лицо, пытаясь прочитать меня.

— Нет, — сказал он. — Я пытаюсь помочь.

— Пытаешься помочь себе делами? — спросила я, дразнясь и пытаясь снять напряжение, возникшее между нами. — Ты один из этих филантропов - миллиардеров?

После моей реплики он подарил мне небольшую улыбку. Несмотря на то, что атмосфера между нами изменилась, его сильные руки все еще держали меня. Мое тело по-прежнему прижималось к нему. Я старалась не думать об этом, потому что, если бы я это сделала, то тут же бы попыталась взобраться на него прямо сейчас.

Это было бы неразумно по нескольким причинам.

— Вряд ли. И у меня нет таких дел, — сказал он.

— Может, и есть, — проворчала я, стараясь произносить так, чтобы мой голос звучал спокойно. — У тебя просто никого нет, кто обратит свое внимание на тебя.

— Ну, тогда, пожалуйста, в течение двух следующих двух недель будь тем, кто обратит внимание, — сказал он, и я поняла, что он немного расслабился.

Он прижимал меня к себе так близко, что я могла чувствовать движения его мышц. Он все-таки не отошел, подстегнутый толпой. Я хотела взобраться на Джеймса, и обернуть свои ноги вокруг него, чтобы точно выяснить, что у него под костюмом.

Я чувствовала, что его мать неотрывно следила за нами. По крайней мере, мы успешно убеждали ее, что между нами что-то есть. Я не была уверена, что это «что-то» было в реальности между нами. Все оказалось сложнее, чем я думала.

Хотя мое тело сгорало от того, что он находился так близко ко мне, но мое тело одновременно пробирала дрожь.

— Теперь допивай свой напиток, - повелительно произнес он. — Мы должны пойти и встретиться с остальной расстрельной командой.

— Я всегда готова, - сказала я, и, несмотря на то, что он вывел меня из равновесия, я знала, что мне предстоит выдержать еще множество разных вещей, находясь рядом с ним.

Глава 9

Джеймс

Обнимать Одри посередине ресторана, возможно, стало не самой умной вещью, которую я совершил. Но, сказать ей о том, чтобы она прекратила говорить о себе плохие вещи, было гораздо, гораздо более бессмысленно.

Она должна для меня быть просто сопровождающей. Никаких подруг. Никаких отношений. Сопровождение. Никаких пут. Никаких связей. Никаких игр.

Я даже не планировал ее трахать.

И все же я был здесь со своей болезненной эрекцией, прижатой к ее бедру, на глазах у всей моей семьи, до которой было рукой подать. Моей проблемой была вовсе не эрекция, хотя и она, конечно, создавала дискомфорт и неудобство, учитывая нынешние обстоятельства. Проблема состояла в том, что я испытывал желание защитить Одри. Загвоздка была в том, что ее слова о том, что она – таймшер, почему-то отозвались во мне острой болью. И после того, как своими словами нанес удар по ее чувствам, я ощутил себя полным дерьмом. Я чувствовал за собой вину.

Так, проклятье. Как неудобно получилось.

Чувства – это для слабаков, или тех, кто не знал ничего лучшего. И это уж точно не про меня.

Я размышлял про себя, что может, это случилось потому, что я нахожусь рядом со своей семьей, и пребываю в нерешительности. Но от этого не становится легче или спокойнее.

Тем не менее, я притянул ее поближе к себе и чуть не поцеловал прямо там. Я ощущал ее тело через платье, горячее от моего прикосновения. Но я останавливал себя, так как мне не следовало давать Тоду и Иви карты в руки в игре против нас.

— Давай, сделаем это, — сказал я твердо.

Одри сильно выдохнула, и я не смог удержаться и не послать ей улыбку. Я чувствовал себя, наверное, также и она, ощущая разочарование и одновременно облегчение от того, что мы в конце расстанемся.

Я взял ее за руку, и мы направились к моему брату, прихватив по пути два бокала с вином у проходившего мимо официанта. Похоже, мы собирались напиться в стельку, но в данной ситуации это было бы нормально. Учитывая любопытство, с которым Иви своим ледяным взглядом одаривала Одри, нам надо будет это сделать.

— А, вот и он, — сказал Тод, притягивая меня к себе, быстро и крепко обнимая.

— Шафер прибыл на службу, — сказал я.

Тод похлопал меня по плечу и улыбнулся нам.

— Мой старший братец. Как же давно это было.

— Я знаю, - сказал я, чувствовал при этом себя кошмарно. — Я был …..

— Завален работой, — закончил за меня Тод. — Мы все завалены работой, но ты мог бы все же выделить время, чтобы иногда приехать домой и увидеться с простыми людишками.

Он повернулся и улыбнулся Одри и Иви. Тод был младше меня, но при этом выше ростом приблизительно на два сантиметра. Я был шире в плечах, нежели он, так как годами занимался поднятием тяжестей, Тод же был тоньше, так как занимался бегом.

— Мне пришлось упрашивать вашего друга стать шафером только затем, чтобы он приехал, — сказала он Одри. — Потому что иначе он бы сюда и носа не показал.

— Конечно, он бы приехал, — ответила Одри. — Он говорил про свадьбу на протяжении некоторого времени.

Тод захохотал так сильно, что чуть не пролил весь свой напиток, и посмотрел на меня.

— Она защитница. Верная и прелестная, порядочная лгунья.

Он повернулся к ней и протянул руку. Она пожала ее с опаской, Тод же улыбнулся ей.

— Приятно познакомиться с вами. Я - Тод Престон, — сказал он, пожимая руку ей фирменным рукопожатием. — Младший брат Мистера Горячая Штучка.

— Одри Рейнолдс, - сказала она. — Подруга Мистера Горячая Штучка.

Она отпустила его руку, но продолжала при этом ему улыбаться.

— А это - моя суженая, — продолжил Тод, кивая на Иви. — Иви Уолтон.

— Рад встречи, Иви, - сказал я, не утруждая себя тем, чтобы хоть чуть-чуть попытаться придать голосу энтузиазма. Я отпил немного вина.

Она послала мне жалкое подобие улыбки и перевела свои лазероподобные глаза на Одри, которая была для нее более интересным объектом, нежели я. Иви знала, что ей никогда не победить меня. Не после той первой ночи, когда мы встретились, и когда она пыталась заставить меня взять ее к себе в постель. В то время она только начала встречаться с Тодом. В тот вечер мы все вместе сидели в баре, и Тод столкнувшись со своими друзьями, отвлекся от нас, и мы с Иви выпивали, ожидая его возвращения.

— Тод очень мил, но, в действительности, я хотела познакомиться с тобой, — сказала она мне неожиданно. Надо отдать должное, она была более чем слегка пьяна.

К своему позору она прижалась своей плоской грудью ко мне, пока мой брат находился всего в паре шагов от нас.

— Правда? — спросил я.— С чего бы это?

— Потому что ты более горяч, успешен, большой брат, — сказала она, а ее глаза изучали мою промежность.

Я отошел на шаг от нее.

— Правда, Иви? — спросил я с отвращением. Тод уже сказал мне, что они были вместе. — Я подумал, что кто-то, кто отправил Смита (прим.Отсылка к комедии «Мистер Смит едет в Вашингтон», где главный герой - наивный идеалист Джефферсон Смит, лидер организации Мальчиков Рейнджеров назначен представителем в Сенат.) имел бы больше такта.

— Тебе лучше знать, — сказала она таким голосом, который, вероятно, считала очень сексуальным. Но Иви была костлява, и она к тому же встречалась с моим искренним младшим братом. Может быть, она считала, что она такая неотразимая, что я не смог бы ей сопротивляться. Но Иви смертельно ошибалась.

— Спасибо за предложение, но я лучше откажусь, Иви, — сказал я.

Тод появился чуть позже. Она подняла свои сексуально возбужденные глаза на него, и, возможно, отправилась с ним домой, и трахала его мозги там, топя свое разочарование. Но он купил ей несколько месяцев спустя кольцо с бриллиантом в пять карат, и, насколько я знаю, она никогда не вспоминала о том вечере.

Но сейчас Иви изучала Одри, девушку, которая выиграла, по ее мнению, большой приз. Одри улыбнулась ей, делая вид, что не замечает пристального изучения с ее стороны.

— Приятно познакомиться с вами, Иви, — сказала Одри. — Мои поздравления.

— Спасибо, - ответила Иви, фальшиво улыбаясь Одри, и ее ключицы двигались вверх и вниз, когда она пожимала плечами.

— Поздравляю и вас также.

Одри улыбнулась немного непонимающе ей в ответ.

— С чем?

— Что зацепили такого парня – сказала Иви.

Ее глаза-лазеры смотрели на Одри, как будто проводили микроанализ лица вплоть до каждой поры.

Возможно, мне это только показалось, но Тоду было неуютно находиться рядом со мной.

— Это он зацепил меня, — ответила Одри, ухмыляясь. Она взяла меня за руку и притянула меня поближе к себе. — Счастливчик.

— Да, я такой, — сказал я, улыбаясь и пожимая плечами. — Счастливчик.

Иви посмотрела на нас с подозрением, и Тод сменил тему разговора, чтобы спасти Одри.

— Чем же вы занимаетесь, Одри? — спросил он.

Я говорил о нем, что он глупый придурочный брат, но, на самом деле, он был хорошим парнем. Тод был просто глупый осел, потому что он все еще собирался жениться на Иви, даже после того как я рассказал ему, что произошло.

— Я учусь в магистре в области графического дизайна, — проговорила Одри.

— Как интересно, — сказал Тод, стараясь выглядеть вежливым.

— Не совсем, — сказала Одри. — Но с основным предметом, проходящим в изостудии, что еще остается делать студенту, пока еще не получившему степень?

С этого момента Одри и Тод начали беседовать об искусстве, о преподавании, и о вымышленной умершей семье Одри из Нью–Хэмпшира. Одри не пропустила ни одной детали, и она умудрялась все время держать меня за руку и при этом занимать Тода разговором.

— Она – это что-то, — сказала Иви, наблюдая за Одри, сморщив свой лоб.

— Да, она, конечно, что-то, — сказал я.

— Я ставлю тебе пять с плюсом, - сказал я Одри десять минут спустя, после того, как мы расстались с парочкой.

Я встрял в разговор и быстренько его свернул. Мне нужно было выпить и убежать от Иви.

— Теперь я вижу, почему ты ее недолюбливаешь, — сказала Одри, когда мы, наконец, оказались в тихом уголке бара. — Но почему ты ненавидишь ее? И твой брат …. Мне не хотелось бы тебя раздражать, но, он показался мне очень милым.

Мои челюсти сжались.

— Тод, действительно, очень милый, — сказал я, кивая проходившему мимо официанту. — В этом-то и проблема.

Официант принес нам еще вина, и я сделал большой глоток. На лице Одри промелькнуло беспокойство, но она была хорошей актрисой, поэтому быстро подавила эту эмоцию. Я не стал говорить ей, что я смогу справиться со своей выпивкой на «отлично». Она познает это на личном опыте в течение ближайших двух недель.

— Я не хочу, чтобы Тод женился на Иви. Вот, в этом-то и проблема, - сказал я. — Она клеилась ко мне в первый же вечер, как только мы познакомились. Это случилось сразу же после того, как она начала встречаться с Тодом. Она ясно дала понять, что она старалась заполучить богатого мужчину, который поимел бы ее, даже, если бы тот оказался братом ее парня.

— Какая мерзость, — сказала Одри.

— Абсолютно, — подтвердил я. — А, почему, я отношусь к Тоду, как к глупому ослу, так это потому, что я рассказал ему об этом, а он решил мне не поверить. И сейчас он выбрал жениться на ней.

— Мне жаль, — пробормотала Одри.

— Не так жаль, что с ним теперь станет, — сказал я и потер лицо. — Это то, что он мог бы сделать лучше. И теперь она встала между нами навсегда. Тод был единственный человек в моей семье, с кем я еще мог находиться, и вот теперь все кончено. Она никогда не позволит нам быть рядом. И он, наверное, ненавидит меня за то, что я рассказал ему.

— Он попросил тебя стать его шафером, — сказала она. - Так что он все-таки не испытывает ненависти к тебе.

— Тод любит угождать, — сказал я. — Он пытается помириться со мной, но он все равно женится на ней. Он всегда пытается сделать что–то для кого-то. Он, наверное, сделал предложение Иви, извиняясь, что он не я.

Я допил свой напиток и тут же заказал следующий.

— Мы должны встретиться с моим отцом, — произнес я, в душе страшась этого.

— Я еще не готова, — сказала она.

Официант проходил мимо нас, неся котлетки из крабового мяса, и Одри взяла одну.

— Поешь, - сказала она и поднесла вилку к моему рту. — Тебе нужно поесть, чтобы не развезло на голодный желудок.

Мне ужасно не понравилась эта еда, так как по вкусу напоминала кошачий корм. Но я не сказал ни слова. Я смотрел на нее, пока жевал.

— Ты хорошо заботишься обо мне, - сказал я. — На самом деле я очень рад, что ты здесь, Одри. Приятно иметь союзника.

Она улыбнулась мне.

— Это то, за что я получаю деньги, помнишь? Я просто должна заботиться о тебе в ином ключе.

Я заметил, что под своим макияжем она покраснела. Кто бы сомневался, что единственный эскорт в мире, которая способна была краснеть - это была моя сопровождающая.

Мой член — предатель снова зашевелился.

Она угостила меня едой еще раз, и наши глаза встретились.

— Официант, нам понадобится еще немного вина. Немедленно, — позвала она официанта, и я подумал, что, возможно, немного бы влюбился в нее прямо сейчас, если бы был способен на такие вещи.

— Ну, вы двое просто очаровательны, — раздался голос сзади меня. Рука хлопнула меня по спине довольно сильно, возвращая меня к реальности.

— Ой, Коул, — сказал я, ухмыляясь. — Ты не должен бить меня так сильно

Я развернулся, чтобы поприветствовать своего лучшего друга.

— Да, но я это сделал, — сказал он, и притянул меня к себе, чтобы быстро обнять. — Прошло уже чертовски много времени с тех пор как мы виделись в последний раз.

Коул Брайсон появился в поле моего зрения, все его шесть с половиной фунтов (прим. около 198 см), с копной черных волос, свисавших на лоб, с большущей ухмылкой на его лице. Мы были лучшими друзьями на протяжении почти двадцати лет. Мы с ним встретились в Уортоне, где поглотили бессчетное количество пива и планировали захватить мир.

— Это не моя вина, что ты так занят своей дурацкой хоккейной командой, — сказал я.

Коул был венчурным инвестором. Он обычно вкладывал деньги в новые компании и способствовал их росту, но с тех пор, как он стал совладельцем запасной команды (прим. запасной состав из низшей лиги для замены игроков высшей лиги) НХЛ (прим. Национальная Хоккейная Лига), он стал одержим. Мы не виделись несколько месяцев.

— Это не дурацкая команда, и ты прав, это не твоя вина, что мы не виделись. Может, из-за нее? — спросил он, подойдя к Одри, одновременно оглядывая ее с головы до ног.

— Очень приятно встретиться с вами, — сказал он, беря ее за руку и лучезарно улыбаясь ей хищническим оскалом.

Одри быстро взглянула на меня, словно задавая мне вопрос, и улыбнулась ему в ответ.

— Я — Одри Рейнольдс, — сказала она. — И мне приятно с вами познакомиться.

— Коул Брайсон. Взаимно, — сказал Коул.

— Спокойно, парень, — сказал я, подходя поближе.— Одри – моя. Она согласилась сопровождать меня в эти две ужасные недели.

— Она такая красивая и смелая, — сказал Коул, с неохотой отнимая от нее руку.

— Да. Она такая.

Я сделал еще один шаг с целью защитить Одри, и крепко обнял ее. Коул был моим лучшим другом, но он любил женщин, и что более важно, женщины любили его. Он был моим самым ярым соперником по страстным молодым женщинам, когда мы учились в магистратуре. Я не собирался терять свою нынешнюю единственную сопровождающую из-за него.

Я прижал Одри чуть поплотнее к себе.

Она повернулась ко мне и засмеялась.

— Я дам вам две минуты, чтобы наверстать упущенное, — сказала она, отстраняясь от меня.

Одри протянула мне тарелку с недоеденными котлетками из краба, и, продолжая разыгрывать свою роль, нежно поцеловала меня в щеку.

— Я скоро вернусь, — сказала она и исчезла прежде, чем я смог осознать тот факт, что моя щека горит в том месте, куда она меня только что поцеловала.

Мы оба смотрели ей в след, пока она шла по коридору в дамскую комнату.

— Я думал, что я никогда не доживу до этого дня, — сказал Коул, повернувшись ко мне с широко раскрытыми глазами. — Ты влюблен в эту девушку.

Я вернулся на землю с глухим ударом и посмеялся над Коулом.

— Ты только что появился здесь, — сказал я. — Не начинай вести себя как всегда, словно ты – придурок.

— Я никогда не видел, чтобы ты так смотрел на женщину, — сказал Коул. Он указал на тарелку, которую я держал в руках, и посмотрел не нее ошеломленно.

— И ты ел краба. Ты ненавидишь краба. Ты, должно быть, полностью влюбился в нее.

— О, отвали, Коул, — сказал я, раздраженный сам на себя или на своего лучшего друга за то, что он знал меня лучше, чем кто-то другой.

Я поставил тарелку на барную стойку и раздражено повернулся к нему.

— Я не влюблен в нее, - сказал я ему, понизив голос. — Я съел краба только из вежливости.

— Ты никогда не был вежливым, — проговорил Коул.

Он взял кружку пива у проходившего мимо официанта, и предназначавшуюся явно не ему.

Я вздохнул и посмотрел на него.

— Она была очень добра ко мне, — сказал я, задавая себе вопрос, как много мне следует ему рассказать. Коул был единственным человеком, с которым я почти всегда был честен. Тем не менее, он не все знал обо мне. Не он один.

Коул пил пиво, ожидая от меня продолжения.

— Выкладывай, — сказал он. — Расскажи мне все и по-быстрому. Как сказала Одри, она скоро вернется.

Я посмотрел на него сердито. Я не хотел рассказывать ему правду, но мне также не хотелось иметь дело с его подкалываниями. Коул, если хотел, мог стать головной болью.

— Я нанял ее, чтобы она была моей сопровождающей, — сказал я, стараясь сохранять свою интонацию ровной.

Коул посмотрел на меня и нахмурил брови, на его лице застыло выражение непонимания.

— Она что, не твоя подруга? — спросил он.

— Нет, — сказал я.

— Но, она кажется такой естественной, — сказал Коул.

— Я только сегодня днем встретился с ней, когда забирал из агентства по оказанию эскорт-услуг, — произнес я.

Коул почти поперхнулся пивом.

— Ты брешешь, твою мать, — сказал Коул.

— Это правда. Я не мог встретиться с семьей один на один, и, к тому же, я расстался с Логан некоторое время назад.

— Логан поступила, как полная задница, — сказал Коул.

Я кивнул ему, к моему раздражению добавилась и досада.

— Ты не должен говорить мне это. Я тот, кто порвал с ней.

— Таким образом, она только для секса? — спросил Коул.

— Я нанял ее даже не для секса, — сказал я. Я почувствовал, что у меня начинает болеть голова. — Я не собираюсь трахать ее.

Коул посмотрел на меня так, словно у меня выросло три головы.

— Она, твою мать, эскорт, братан.

— Я знаю, — сказал я. — Но она здесь просто для галочки. Я не хочу ввязываться с ней в большее, чем есть.

— Ты же можешь еще и трахнуть ее. Ведь ты же за это платишь ей. Это же ясно как божий день, — произнес он.

— Совсем неясно, — сказал я, проведя рукой по волосам.

Мы наблюдали за тем, как Одри вышла в коридор и улыбнулась мне.

— Она великолепна, — сказал Коул. — Это, на фиг, пустая трата денег, Джеймс.

— Я щедро ее вознаграждаю, — сорвался я. — А сейчас, пожалуйста, допивай свое пиво, и пойдем поздороваемся с моим отцом. Я и так достаточно долго это откладывал.

— Ты - начальник, — сказал Коул.

Я наблюдал за тем, как он с жадностью смотрел на Одри, которая направлялась к нам. Я нарочно прикусил щеку изнутри, чтобы напомнить себе, каким мудаком я только что был.

Глава 10

Одри

Я, наконец, добралась до уборной. Вздохнув с облегчением от того, что, наконец, оказалась наедине с собой, я плеснула холодной водой на запястья. Я бы с удовольствием умыла лицо, но тогда бы повредился макияж, а я должна сохранить маску для Джеймса, для его семьи, для его приятеля Коула, для самой себя.

— Тише, девочка, — подумала я, желая, чтобы мое бешено бьющееся сердце чуть замедлилось. — Это всего лишь еще одна работа, — напомнила я себе. — Он просто еще один Джон.

За исключением того, что для меня он не был просто Джоном.

Я взглянула на себя в зеркало и пригладила волосы, наложила блеск на губы, прыснула раз пять освежителем для рта, и, наконец, выпрямила плечи.

Думай о Томми.

Напомнила я себе, и эта мысль немного меня успокоила. Мой брат нуждался во мне, и что бы я ни чувствовала к Джеймсу, как бы сильно и быстро я не хотела бы убежать от него, или… к нему. И, несмотря на то, что я все еще не определилась, в какую именно сторону я хотела бежать, я знала лишь одно — я должна остаться.

Я сказала себе, что делаю это для Томми. Я не должна позволять себе думать о чем-нибудь другом.

Остальная часть ужина прошла для меня как в тумане: коктейли, вкусная еда, и любопытные взгляды Иви, Коула, Мистера и Миссис Престон.

Я улыбалась и игнорировала их взгляды. Я держала Джеймса за руку, стараясь игнорировать бушующие во мне чувства: желания и обреченности. Он разговаривал со мной так, как будто я его девушка, и я отвечала ему, словно он был моим парнем. Я поглощала вкусную еду и делала вид, что интересуюсь свадьбой, которая обсуждалась Иви и ее кузинами, которые должны были выступить в качестве подружек невесты, в мельчайших подробностях.

Наконец, все закончилось. Вечеринка подходила к концу, и Джеймс потянул меня к выходу.

— Мы не должны прощаться, — сказал он. — Давай просто уйдем. Мы увидимся с ними всеми через двенадцать часов.

— Отлично, — сказала я и неуверенно рассмеялась. Его снобистская семья была утомительна. Его мать наблюдала за нами весь ужин и явно обратила внимание на то, что мы держались за руки.

— Я знаю, я же говорил тебе, что они придурки, так ведь? Дай мне минутку, чтобы я вышел на улицу и позвонил Каю. Он будет здесь через пару минут, и затем мы поедем.

Джеймс сжал мое плечо, и я наблюдала, как он вышел за дверь на улицу в своем шикарном костюме и стал нажимать что-то на своем навороченном телефоне.

Он вышел только секунду назад, а я уже почувствовала, что кто-то встал рядом со мной прямо за моей спиной. Я обернулась и вздрогнула – это был подкравшийся ко мне Коул Брайсон.

— Привет, Коул, — сказала я дружелюбно, хотя внутри себя ощущала дискомфорт от его близости.

Он глядел на меня так же, как большинство мужчин – клиентов смотрели на меня. Но это большинство не были лучшими друзьями моего сопровождаемого.

— Здравствуй, Одри, — сказал он, подарив мне широкую улыбку.

Коул был богатым, высоким и мускулистым. Его черные, идеально уложенные волосы волнами лежали чуть выше лба, подчеркивая его зеленые глаза. У него был большой квадратный подбородок, а физически он был изумительным образцом мужчины.

Коул улыбался мне так, как будто я должна была стать его следующей закуской — сочным куском мяса, поджаренном на гриле. Его взгляд выражал нетерпение, как будто он не мог дождаться того момента, чтобы пронзить меня своим копьем и сделать из меня Коул-Брайсон-члено-шашлык.

Я хотела бы, чтобы сейчас здесь со мной была Дженни, чтобы я могла послать его к ней, и чтобы и у нее появился ее собственный миллиардер, а Коул оставил бы меня в покое.

— Джеймс пошел вызвать машину, — сказала я нервно.

Несмотря на то, что Джеймс находился близко ко мне, но он был за дверью вне зоны досягаемости нашего разговора.

— Я знаю, — сказал Коул, лениво прислонившись к стене рядом со мной.

— Он рассказал мне о тебе, ты знаешь что.

Мое сердце остановилось. Но я не позволила своим эмоциям взять надо мной вверх.

— Неужели? И что же он рассказал?

— Я знаю, почему ты здесь, — сказал Коул. — Я знаю, что он нанял тебя. Он никогда не мог противостоять своей семье в одиночку. Но он также рассказал мне, что между вами двумя нет ничего физического. Вот почему ты должна пойти домой со мной сегодня вечером. И я говорю это не потому, что я — мудак, а потому, что я хочу помочь.

Мне сделалось дурно, но я посмотрела на него с возмущением, которое только смогла изобразить на своем лице.

— Ты же не говоришь этого только ради того, чтобы выглядеть полным придурком, Коул? Ты уверен?

— Уверен, — сказал он, улыбаясь мне. — Это деловое предложение. Ты удовлетворяешь мою нужду, я удовлетворяю твою. Ты приходишь сегодня вечером ко мне домой, и я плачу тебе твой обычный гонорар. Джеймс по-прежнему будет платить тебе, а ты помимо этого получишь некоторую прибыль. Это как два в одном.

Он склонился надо мной, с триумфом глядя на меня, словно только что решил все наши проблемы. Он был готов к своему шашлыку. Коул Брайсон был успешным, великолепным мужчиной, и он привык получать все, чтобы ни захотел. У меня было чувство, что он никогда не слышал в ответ слова «нет». Проблема была в том, что я не знала, чего бы хотел Джеймс. А что если бы Джеймс хотел, чтобы я сказала ему «нет»?

— Не говори «нет» хорошему доходу, — сказал Коул. — Ты разобьешь сердцу венчурному инвестору.

Я чувствовала себя так, словно меня сейчас стошнит.

— Джеймс с этим согласен? – спросила я слабым голосом.

Я затаиладыхание в ожидании его ответа.

— Нет, — признался Коул, — Я пока ему не сказал. Но Джеймс уж точно не сентиментальный.

Мое сердце чуть не вырвалось из груди, когда я услышала, как позади меня отворилась дверь.

— Это правда, я не сентиментален, — сказал Джеймс, подходя к нам.

У меня перехватило дыхание, и я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. У меня возникло ощущение, что с каждой минутой все становится хуже, гораздо хуже.

Джеймс подошел ко мне, и к моему полному удивлению взял меня за руку. Я посмотрела на наши переплетенные руки. Я просто смотрела на них, будто со стороны, как если бы это были посторонние люди, а затем я взглянула в его прекрасное лицо.

Его взгляд впивался в Коула.

— Это подло, — сказал Джеймс. — Кстати, я слышал почти все, что ты говорил.

— Я и не пытался скрыть это — с легкостью ответил Коул.

Джеймс посмотрел на мое лицо.

— Ты в порядке?— спросил он.

Я кивнула, закусив губу.

Он повернулся к Коулу.

— Ты в моем черном списке.

Его друг посмотрел на него и невозмутимо фыркнул.

— Я – бизнесмен, ты же это знаешь? — сказал он, — Если я вижу возможность, то пытаюсь быстро воспользоваться ей.

Джеймс натянуто улыбнулся ему.

— Ты — мой лучший друг, — сказал он. — Только поэтому я не дал тебе в морду. Пока не дал. Но, для протокола, Одри — это личность, а не возможность. Поэтому, пожалуйста, не приближайся к ней с любыми твоими выгодными предложениями в будущем.

Коул изучающее смотрел в лицо своего друга, а потом его взгляд опустился на наши переплетенные руки.

— Почему же Джеймс, я не понимаю, о чем тебе беспокоиться.

Я почувствовала, что Джеймс на секунду застыл, но только на секунду.

— Мне бы хотелось, чтобы ты нашел себе кого-то другого, к кому ты сегодня можешь применить свои предпринимательские руки. Одри согласилась быть только со мной в течение следующих двух недель. Пожалуйста, не создавай проблемы ни со мной, ни с ее работодателем.

Они смотрели друг на друга выжидающе, и Коул кивнул Джеймсу.

— Позвони мне завтра, — сказал Джеймс. — Если я отвечу, значит, я снова буду с тобой разговаривать.

Коул беззастенчиво улыбнулся нам обоим, а затем подмигнул мне.

— Увидимся, — сказал он. — Это очень плохо, что Джеймс не хочет делиться. Я бы доставил тебе гораздо больше удовольствия, чем он.

Джеймс бросил на него еще один неодобрительный взгляд, а затем спешно повел меня к машине. Меня немного трясло, и я все еще кусала свою губу. Я кивнула Каю и молча села в машину. Джеймс залез в машину после меня и сел рядом

— Неудачно вышло, — сказал он.

— Что, все друзья так относятся к тебе? — спросила я.

— Коул — мой единственный друг. И он никогда бы не сделал ничего такого, чтобы навредить мне, — тщательно подбирая слова, сказал Джеймс. — Он, вероятно, подумал, что это нормально.

— Я не собиралась говорить « да», если это то, о чем ты подумал, — сказала я и посмотрела в окно.

Коул мог бы предложить мне миллион долларов, но я бы не взяла его. А это значит, что я была полностью больной на голову и в большой беде, поскольку решила отказаться от денег.

— Я могу компенсировать тебе то, что он предложил, так что у тебя не будет никаких потерь, — сказал Джеймс тихо.

— Я не считаю это потерей, — ответила я.

Я сидела, отвернувшись от него, и внутри меня бушевали эмоции. С одной стороны, я чувствовала себя преданной, потому что Джеймс поделился нашим секретом со своим другом. С другой стороны, я была рада, что он заступился за меня, и смутно надеялась, что он хотел оставить меня для себя.

Это была мрачная, еще на что-то надеющаяся моя часть, которая убивала меня. Часть, которая должна уйти.

— Прости за то, что я рассказал ему о нас, — сказал Джеймс, и я слышала, как он налил себе выпить. Я продолжала молчать, и мое лицо было повернуто к окну. — Он подумал, что мы настоящая влюбленная пара. Он так раздул эту тему, поэтому я и рассказал ему, чтобы он заткнулся. Это было подло само по себе.

Я пожала плечами, глядя в темноту, но внутри себя я чувствовала, как будто мое сердце разорвали на две части.

Коул подумал, что мы были настоящей любящей друг друга парой.

А ведь я встретила Джеймса только сегодня. Мы не были влюбленными, мы играли роль на публику, а у меня возникли всякие неуместные чувства к Джеймсу, которые бурлили в моей крови. Я не была чувствительным человеком, так как в моей итак – уже – сложной — жизни не было для них места. Но по какой-то причине или по целому ряду причин, Джеймс быстро проник мне под кожу. Он был не просто Джоном для меня, он был огромной гребанной проблемой в длинном списке огромных, гребанных проблем.

Мне нужны были решения, а не новые проблемы.

Мне также нужны были деньги. Я закрыла глаза, желая, чтобы все мои глупые чувства ушли прочь, но они не собирались покидать мое тело, и я поняла, что от безысходности я чуть не плачу. Я не могла заплакать перед Джеймсом, потому что была Эскортом №101.

— Я не знаю, смогу ли быть полезной сегодня, — сказала я, и мой голос прозвучал предательски хрипло.

— Прости, Одри. Я не хотел дважды за сегодня задевать твои чувства. Я полностью все испоганил.

— Я думаю, мне следует поехать домой, — сказала я печально.

Я повернулась к нему как раз в тот момент, когда он делал последний глоток своего бурбона с мрачным выражением лица.

— Я думаю, что так будет лучше, — холодно ответил он.

Я попросила высадить меня в трех кварталах от моей квартиры. Я не хотела, чтобы он увидел эти дерьмовые здания, в которых я жила. Кай притормозил, и Джеймс вышел со мной.

— Мне жаль, что сегодня так получилось, — сказал он, и его челюсти сжались.

— Все нормально, — сказала я. — Мне просто нужно побыть наедине.

— Мне нужен твой номер, — сказал Джеймс.

Я продиктовала ему его и наблюдала за тем, как он вносил его в свой навороченный телефон, гадая про себя, позвонит он мне когда-нибудь или нет. Я не была уверена в том, что означает сейчас наше расставание. Предполагалось, что это должна была быть наша первая совместная ночь, а теперь я собиралась спать одна у себя дома. Будет ли у меня еще эта работа? Позвонит ли он Елене и скажет, что со мной много проблем? Решит ли он, что я была занозой у него в заднице, и что я больше никогда не должна встречаться с ним снова?

В моем горле образовался ком, но я улыбнулась ему, когда он закончил вбивать номер.

— Спасибо, что подвез, — сказал я. — И за напитки.

— В любое время, — сказал он, и без церемоний залез обратно в машину.

Мое сердце упало от равнодушного прощания. Но я сделала над собой усилие и заставила себя пойти домой с гордо поднятым вверх подбородком и уверенными шагами, как будто я хотела показать, что я делаю правильный шаг, уходя от него.

Плюс, я не хотела, чтобы он видел мои жгучие слезы, которые текли из моих глаз от растерянности.

Моя квартира показалась мне еще более отвратительной, чем была этим утром, и это еще было слабо сказано. Я прекрасно осознавала ее отличие от многомиллионных апартаментов Джеймса. Я подумала о том, что хорошо, что я здесь одна. Но чувствовала я себя отвратительно.

Я приготовила себе чаю, пошла и села на свой подоконник. Джеймс Престон. Его образ с широкими плечами, одетого в костюм заполняли мою голову, вытесняя собой все связанные мысли. Я бы нагуглила информацию о нем, но у меня не было доступа в Интернет, как, собственно говоря, не было и смартфона. Так было лучше всего. Я не хотела увидеть общедоступные его фотографии, о которых упоминала Елена, на которых он был с другими женщинами. Настоящими женщинами, на настоящих свиданиях.

Я решила, что пусть об этом беспокоиться Елена. Если он меня отпустил, то и она бы тоже, правда, при этом была бы на меня жутко зла. И тогда бы я вернулась на улицу обслуживать клиентов, пытаясь наскрести денег на арендную плату и на то, чтобы удерживать моего брата в месте его пребывания. Исключая того факта, что я бы никогда не заработала на улице достаточно денег.

Я думала примерно в течение одной секунды о том, чтобы получить легальную работу. Эта мысль заставила меня рассмеяться, так как единственное, кем я смогла бы устроиться работать — это официанткой, но там бы я за смену зарабатывала столько, сколько я заработала бы за час обслуживая клиентов. А у меня был брат, о котором я должна думать. Мое тело было только телом. Когда я была с Джонами, я могла почти дистанцироваться от происходящего, как если бы это происходило с кем-то другим. Я могла делать это, по крайней мере, для своего брата. Все, что у него было – это я, поэтому я должна защитить его любыми необходимыми средствами. Мое тело и моя гордость – небольшая плата, чтобы заплатить за его благополучие.

Любые мои мечты и надежды, которые у меня были, также не были большой жертвой.

Я снова думала о Джеймсе, неспособная заблокировать мысли о немо в своем мозгу. Я вспоминала о том, как он сегодня вечером держал меня за руку, и как я ощущала тепло и уют рядом с ним. Я не могла вспомнить, когда в последний раз кто-то держал меня за руку подобным образом. Возможно, никогда. Я представила, что он улыбается мне, и моя грудь налилась. Он с такой легкостью бросил сейчас меня на улице, словно я была для него никто.

Я подумала, что он это сделал потому, что ты для него ничто.

Я знала, что это было правдой, но в груди все равно сохранилось стеснение. Я понимала, что это мой здравый смысл душит надежду на то, что живет там, внутри моего сердца.

Это больно. Это по-настоящему, очень больно.

Глава 11

Джеймс

— Я немного удивлен, что ты звонишь мне, Джеймс, после твоей маленькой вспышки гнева, произошедшей ранее, — проговорил Коул.

На заднем фоне я слышал голоса и смех людей. Наверное, Коул был еще на вечеринке или в каком-нибудь другом месте, чтобы снять женщину и отправиться с ней домой.

— Я просто отвез Одри. Она была расстроена, — сказал я.

— Потому что я попросил ее пойти со мной ко мне домой и предложил оплату за ее услуги? Она ведь проститутка, верно? Я действительно не хотел ее обидеть, — сказал Коул.

Несмотря на то, что он был засранцем, он все же был моим лучшим другом. Вдобавок, Коул был предельно честен со мной. Он не стал бы уводить мою сопровождающую, конечно, не настоящую сопровождающую, которую я отхватил первым, которую я нанял, и кого не планировал трахать, потому, что не хотел нарушать свои границы.

Он сделал это просто потому, что он мог позволить себе сказать мне все, что, на его взгляд, я терял.

— Я не уверен насчет причины из-за чего она расстроилась. Может быть, потому, что я рассказал тебе, что она из эскорта, — пробормотал я.

— Ну, она права насчет этого, — произнес Коул высокомерно. — Тебе, наверное, не стоило ничего говорить. Она притворялась твоей девушкой и выполняла свою работу очень хорошо. Ты кинул ее одну на съедение волкам.

— Большое спасибо, - пробормотала я.

— Так она ушла, что ли? Ты что, уволил ее? Или она уволилась? — спросил Коул.

— Ни то и ни другое, — ответил я.

— Тогда зачем же ей отправляться домой? Я думал, что она будет с тобой ближайшие две недели.

Какое-то время я молчал.

— Я думаю, ей просто нужно было побыть одной.

— Ты имеешь в виду, что она уволилась? - настаивал он.

Я нахмурил брови.

— Что это значит?

Я чувствовал, что нахожусь в замешательстве, как будто я подросток, у которого играют гормоны. Я чувствовал себя ужасно, когда высадил ее, не сказав ни слова о том, когда я собирался ей позвонить. Я подумал, что она, вероятно, хотела бы оказаться подальше от меня.

Вдобавок, по какой-то чертовой причине я расстроился. Огорчен, что она ушла, и расстроен из-за того, что мне придется вернуться в свою квартиру в полном одиночестве, и что я явно не контролировал ситуацию. Если я вообще что-либо контролировал с тех пор, как забрал ее сегодня днем.

— Похоже, что она отшила меня, — сказал Коул. Он ждал, чтобы нанести следующий удар.— Так что, если вы двое закончили... можешь дать мне ее номер? Сегодня будет немного работы.

Я снова сжал челюсти.

— Нет. Я не дам тебе ее номер, — сказал я резко. — Я напишу тебе номер агентства, где она работает, там есть девушка, которая может тебе понравиться. Ее зовут Дженни и она подруга Одри. Подбери себе эскорт самостоятельно.

А про себя я подумал о том, чтобы он оставил меня в покое.

— Я понял, тебе нравится эта девушка, — сказал Коул. Это прозвучало так, как будто он говорил зевая. — Ты можешь пытаться скрыть это, но у тебя это хреново получается.

— Спасибо, — процедил я сквозь зубы.

— Возможно, тебе все же захочется позвонить ей, — сказал он, — Если уж я хочу знать ее номер, то и другие парни захотят тоже.

— Поговорим позже, — сказал я.

— Если тебе повезет, — сказал Коул и положил трубку.

Я открыл контактные данные Одри и смотрел на них в течение минуты, потом сделал глубокий вдох и снова смотрел на них еще какое-то время.

— Мистер Престон? — спросил Кай.

Машина была заведена, и стояла у тротуара возле ее дома.

— Просто оставьте машину припаркованной, — сказал я огрызнувшись.

Час спустя, я набрал ее номер. Она ответила сразу же после первого гудка.

— Одри?

— Джеймс?

— Извини, что беспокою тебя. Ты еще не спишь?

— Ну, я же только что ответила на телефон. Как ты думаешь? — спросила она.

Я вздохнул.

— Не согласишься ли ты отправиться ко мне домой сегодня вечером? Только что звонила моя мать, — солгал я. — Мы должны присутствовать на раннем завтраке.

— О, — сказала она. — Конечно.

Она подождала немного, а потом продолжила.

— Ты уверен, что хочешь этого?

Я мог бы сказать сам себе, что она может создать мне кучу неприятностей.

— Конечно, я этого хочу.

— Ладно, — сказала она.

Ее голос звучал с осторожным оптимизмом.

— Я только вызову такси. Я буду у тебя через двадцать минут.

— Нет необходимости, - сказал я ровным тоном. — Я по-прежнему припаркован на улице.

Она помолчала пару секунд.

— Тогда я сейчас спущусь, - сказала она.

Пять минут спустя она скользнула в машину на сидение рядом со мной. Она была одета в ворсистые сапоги, розовые спортивные штанишки и футболку.

— Я уже была в пижаме, - сказала она извиняющимся тоном.

— Все в порядке. Я не хочу причинять тебе неудобства, - сказал я.

Она посмотрела на меня с поднятыми вверх бровями и ничего не ответила.

Мы ехали в отель в полной тишине. Я не мог сказать, было ли это молчание неловким или нет, но я испытывал облегчение от того, что она снова была со мной, и это было глупо.

Кай высадил нас, и мы вместе с Одри молча шли через роскошный вестибюль. Она пересекала мраморный вестибюль в своих ворсистых сапогах, не глядя в мою сторону. Я нажал кнопку вызова лифта, и мы поехали на самый верхний этаж. Против своей воли я заметил, что она смотрелась очень мило в своей пижамке.

Я внутренне застонал. От ее глаз Бэмби и образа, к которому применимо слово «мило», мне нужно было наподдать себе, причем сильно.

Я отпер дверь, радуясь возвращению домой. Как жаль, что я нахожусь не в Лос-Анджелесе, подальше от моего прошлого. Одри подошла к окну и стала смотреть на город, который простирался и сверкал под нами.

— Какой красивый отсюда вид, — сказала она, и ее голос прозвучал для меня совсем по-детски.

Она была молодой. Слишком молодой, чтобы жить такой тяжелой жизнью.

Как жаль, что я не мог объясниться с ней. Я вздохнул и сел на диван, наконец, ослабив свой галстук.

— Одри, я действительно сожалею, о том, что произошло сегодня, — сказал я.

— О чем идет речь? — спросила она.

— На самом деле обо всем, — сказал я. — Я сожалею, что рассказал Коулу о нас. Он единственный человек, с которым я обычно честен. И я прошу прощения, что просто оставил тебе на тротуаре.

Она молчала, все еще глядя на огни.

Я снова вздохнул.

— Я не лажу с людьми, - сказал я. — Я – парень, который больше занимается анализом.

— Ты хорош в общении с людьми, — ответила она сразу. — Тебе просто очень сильно не нравятся люди.

— Я не привык нравиться людям, - поправил я ее.

Она послала мне изучающий взгляд.

— Из-за твоей семьи? Потому что я знаю, что ты не любишь их.

— У меня проблемы с моими родителями, как я тебе уже говорил... - сказал я, и мой голос стал затихать, головная боль снова вернулась. — Речь идет о некоторых вещах, которые произошли давным-давно. Кое-что, из-за чего мне трудно доверять людям

Я имел то, что я любил, и что отняли у меня, и я никогда не позволю случиться этому вновь.

Но я не мог рассказать ей об этом. Мои ноги подгибались, когда я думал об этом.

— Это и мои, э-э, нынешние обстоятельства, — сказал я вместо этого.

— Ты имеешь в виду свои деньги, — сказала она.

— Совершенно верно. Трудно сказать из-за чего люди хотят быть рядом со мной. Конечно, это случается нечасто. Поэтому, когда ты оказалась такой милой девушкой, мне было очень тяжело поверить в это, — сказал я.

Одри фыркнула в раздражении.

— Я гребанный эскорт, Джеймс, — сказала она, держа свои руки на бедрах. — Я никакая не милая девушка.

— Это не так, — сказал я. — Ты прекрасная девушка, Одри.

— Куда мы двигаемся дальше, Джеймс? – спросила она с маской деловитости на лице. — Мне нужно это задание. Мне нужно, чтобы все это прошло гладко. Просто скажи мне, что ты хочешь, чтобы я делала, и я сделаю это. Даже, если это подразумевает, что я должна буду трахаться с твоим лучшим другом.

Она пожала плечами и продолжила.

— Я ведь проститутка, в конце концов. Поэтому у меня нет никаких прав обижаться.

— Да. Коул был полным придурком, и я с ним снова поговорил, велев держаться от тебя подальше.

Я сделал паузу, позволяя спасть напряжению.

— Я также предложил ему позвонить Елене и спросить Дженни, - сказал я, почти извиняющимся тоном. — Я надеюсь, что это нормально?

Лицо Одри оживилось.

— Дженни бы влюбилась в него, — сказала она. — Это, на самом деле, очень мило с твоей стороны.

Я улыбнулся довольный тем, что сделал, наконец, хоть одно правильное дело, с того момента, как встретил ее.

— Итак…Куда мы движемся? — спросил я, повторив ее вопрос. — Я хочу, чтобы ты осталась. Я хочу, чтобы ты осталась со мной, и я не хочу, чтобы ты трахалась с моим лучшим другом, и не хочу, чтобы ты говорила что-нибудь плохое о себе, и я не хочу причинять тебе боль.

Слова просто срывались у меня с губ. Возможно, я выпил слишком много бурбона.

К ее чести, Одри ничего не сказала, на ее лице была непроницаемая маска.

— Просто останься. Давай придерживаться соглашения.

Я резко встал, чтобы не начать пытаться затащить ее в постель.

— Завтра у нас бранч, а затем куча других бредовых мероприятий в течение остальных дней недели. Давай просто сделаем это. Вместе.

— Хорошо, — произнесла она.

Если она и была разочарована тем, что я сказал, то не показала виду.

— Благодаря тебе, все прошло намного легче, — сказал я, направляясь в свою комнату. — Это было почти терпимо.

— Едва ли, — услышал я, как она сказала прежде, чем закрыл за собой дверь.

Глава 12

Одри

Я не спала всю ночь, ожидая его. Я надеялась, что он все же придет ко мне, но он этого не сделал, а сама я не решилась пойти к нему.

Я, правда, хотела. Как физическую боль я ощущала пустоту рядом со мной в кровати. Я могла чувствовать его, находящегося прямо дальше по коридору, только вне моей досягаемости.

Следующие две недели, похоже, будут для меня адом.

На следующее утро я тщательно выбрала одежду, надев льняные брюки и розовую блузку. Я собрала волосы в пучок. Все очень соответствующе, но так не похоже на меня обычную.

Я взглянула на Ньюбери-Стрит из моего окна. Тротуары были чистыми. Все выглядело так, как будто прошлым вечером прошел дождик, но теперь небо было восхитительным и чистым.

Я решила, что собираюсь в этой ситуации делать все как можно лучше. Я спланировала, как я сделаю себе макияж. Я тщательно его наложила, таким образом, чтобы ни на йоту не походить на проститутку, которой я, в сущности, и была, а потом пошла оглядеть резиденцию Горячего Холостяка.

— Ты выглядишь превосходно, — сказал Джеймс, когда я вошла на кухню.

— Это не мой привычный стиль, — призналась я, подойдя и налив себе кофе.

— Мне больше импонируют твои спортивные штаны, — сказал Джеймс.

— Мне тоже.

Джеймс был одет уже в другой костюм, его волосы идеально уложены. Он выглядел так, будто собирался пройти через сто корпоративных встреч, а не посетить предсвадебный поздний завтрак брата.

— Ты сегодня работаешь? — уточнила я.

— Мне нужно сделать несколько звонков, — сказал он. — А так я расчистил свой график.

— Я тоже свободна, — сказала я, шутя. — Если ты хочешь, мы можем потусоваться.

— Потусоваться? — спросил Джеймс и засмеялся.

— Да, — сказала я. — Когда тебе в последний раз было нечего делать целый день?

В последнее время у меня не было никого, с кем можно было провести целый день.

— Я не помню, — сказал он.

— Я тоже, — произнесла я.

Я села и стала пить свой кофе. Мне предстояло снова столкнуться с его матерью и ее ключицами. Мне необходимо заправиться кофеином.

— Так давай сделаем это. После бранча мы можем слинять. Мы могли бы пойти в парк прогуляться... мы могли бы, например, сходить на игру «Рэд Сокс». Если тебе нравятся такого рода вещи.

— Тебе нравится «Рэд Сокс»? — спросил он.

Джеймс смотрел на меня так, как будто у меня выросло три головы, и все они величественные и великолепные.

— Я родилась и выросла здесь, и мое сердце пока бьется, — сказала я и перекрестилась. — Конечно, мне нравится «Рэд Сокс».

Он уже возился со своим телефоном, наверное, делая заказ билетов. Мужчинами на самом деле легко управлять, чем бы им хотелось в это верить. Видимо, даже супербогатыми.

— Домашняя игра будет в четыре, — выпалил он, глядя на меня с надеждой. — Это для тебя работа?

— Твое желание для меня закон, — сказал я.

Я решила веселиться в ближайшие две недели, несмотря на то, будет ли он меня трахать или нет, буду ли я плакать в одиночестве в своей постели, как прошлой ночью, или нет.

— Держи лицо, Одри, держи лицо, — повторяла я про себя.

Я определенно буду нуждаться в этом во время бранча.

— Я ненавижу бранчи, — пожаловался Джеймс, когда открывал для меня дверь ресторана. Мы находились в другом таком же консервативном отеле, с хорошо одетой клиентурой, как и мы сами.

— Этот бранч ? Или концепция бранча сама по себе? — спросила я.

— И то и другое. Чертова трата времени, — сказал он и взял меня за руку.

— Это продлится всего два часа, а потом выпивка, — напомнила я ему, пытаясь быть оптимистичной.

Оптимизм был со мной, пока мы не добрались до стола, и Селия Престон не похлопала по пустому стулу рядом с собой, жестом приглашая меня присоединиться к ней.

Я даже не позволила себе взглянуть на Джеймса, а просто сильно сжала его руку, и села рядом с капитаном расстрельной команды.

— Доброе утро, Миссис Престон. Вы прекрасно выглядите, — сказала я.

Она была одета в блузку в цветочек и брильянтовые гвоздики такого большого размера, что они были похожи на кубики льда.

— Как ты, Одри, — сказала она, улыбнувшись мне, но в ее улыбке не было даже намека на тепло.

Я улыбнулась отцу Джеймса, Роберту, который сидел справа от нее.

— Доброе утро, — сказала я.

— Вы позаботились о моем сыне прошлой ночью? — спросил он фривольным тоном.

Они оба наблюдали за мной.

— Конечно, сэр, — сказала я и улыбнулась им, не пропуская ни одной детали. — Я спрятала его бурбон подальше, и заставила отправиться в кровать. И посмотрите на него. Он свежий, как огурчик.

Мистер Престон фыркнул и вернулся к помешиванию кофе. Когда я встретила его прошлым вечером, то все, что он делал, так это пялился на мою грудь. Видимо, сейчас, сидя рядом с женой, он не мог себе этого позволить, поэтому я была отринута, как не представляющая для него интереса.

Уф.

Но Селия по-прежнему разглядывала меня.

— У нас было мало времени пообщаться вчера вечером,— сказала она. — Все эти свадебные волнения.

— Я знаю, — ответила я, а про себя подумала, что Слава Богу.

— Расскажите о своей семье. Тод упомянул, что вы из Нью-Хэмпшира.

— У меня нет семьи, — сказал я. — Мои родители умерли несколько лет назад. У меня нет ни братьев, ни сестер, ни кузенов. Мама и папа были единственными детьми в семье, как и я.

На мгновение я задалась вопросом, а что было бы, если это оказалось правдой, если бы у меня никого не осталось, кто мог бы опозорить меня или зависить от меня.

Я решила, что это чушь собачья.

— Как грустно, — сказала Миссис Престон.

— Не совсем, — сказала я. — Но боюсь, моя семья не была бы вам интересна в любом случае — они были не из вашего круга. Мой отец владел обувным магазином, а мама была медсестрой. Средний класс. Очень скучная и не подпадающая под прицел семья, в отличие от вас.

Она коротко улыбнулась на мой комплимент, что, на самом деле, не было никаким комплиментом.

— Я уверена, образ жизни Джеймса должен показаться вам очень блистательным.

— Его дом намного более блистательный, чем мое общежитие, — призналась я.

— Между вами и моим сыном что-то серьезное? Он нам ничего не говорит, — сказала она.

Я улыбнулась ей и пыталась решить, что делать, по ходу действия.

Я обнаружила, что когда ты врешь, то безопаснее всего излагать версию, которая бы была наиболее близка к истине.

— Он не из моей лиги, Миссис Престон, — сказала я. — Я уверена, рано или поздно он сам это поймет. Но прямо сейчас, я еще для него новая и яркая. Мы просто веселимся.

На некоторые мои слова на ее лице мелькала улыбка.

— Ну, оставайтесь новой и яркой, пока мы проводим свадьбу, — сказала она.

К моему удивлению, оказалось, что она в этом поддерживает меня.

— С годами у него все хуже и хуже получается хорошо ладить, — выдала она.

— Я думаю, что твоя мать, на самом деле, не питает ненависть ко мне, — сказала я Джеймсу чуть позже.

Мы вернулись в квартиру, и я рылась в одежде, которую Елена приготовила для меня, в то время как он сидел на моей кровати. Я искала нормальные джинсы или что-то из одежды, которая не была ориентирована на высшее общество, и в чем я могла свободно себя чувствовать. Мне не удалось найти ничего подходящего, поэтому пришлось остановиться на простом платье из хлопка, которое, вероятно, стоило тысячу долларов.

— На самом деле, она, может, даже будет поощрять меня, — сказала я. — А твой отец не изучал мою грудь в очередной раз. Так что я считаю, что бранч удался на славу.

Джеймс покачал головой и рассмеялся.

— Ты вчера спросила меня, каким я вижу для себя лучший результат – именно такой, — сказал он. — Я понятия не имел, когда я нанял тебя, что ты собираешься применить на мою семью магию, но я не жалуюсь.

— Я думаю, я должна взимать дополнительную плату за это, — сказала я. — А теперь иди и переоденься. Нам до конца вечера не придется встречаться с кем-то из твоей семьи, и не понадобиться обманывать людей на их же территории, или тратить их деньги, или делать то, что ты обычно там делаешь. Сними с себя этот чертов костюм.

— Я думал, что здесь я – босс, — произнес он.

Он встал и навис надо мной, заставляя мое сердце остановиться.

Я улыбнулась ему. Я улыбнулась бы ему в любом случае.

— Не мог бы ты, пожалуйста, снять с себя этот чертов костюм? Сэр? Я хотела бы пойти в парк и получить горячий крендель. А затем отправиться в Фенуэй (прим.Бейсбольный стадион в Бостоне) и попить пива. Если ты, конечно, не против.

Он провел пальцем по контуру моей челюсти, и я престала дышать. Моя кожа горела огнем от его прикосновения.

— Я нормально к этому отношусь, — сказал он мрачно, и, делая большие шаги, вышел из моей комнаты.

Дразнилка! Хотела я закричать ему вслед, когда он удалялся от меня по коридору. Вместо этого я просто улыбнулась про себя, на этот раз, наслаждаясь моментом, и начала переодеваться.

Парк «Коммонс» (прим.Центральный парк в Бостоне) был чудесен. Деревья были все в цвету, цветы были повсюду, плюс теплая погода. Обычно в Бостоне было либо холодно, либо сыро, и только осенью наступала короткая передышка с теплом.

Джеймс переоделся в джинсы и футболку. Я, наконец-то, смогла взглянуть на то, что представляла собой верхняя часть его тела. Черт, лучше бы не видела. Его бицепсы были огромными. Я старалась не думать о том, каково это будет ощущать себя в кольце его рук.

Он взял меня за руку, когда мы шли, и я подняла бровь, глядя на него.

— За нами здесь никто не следит, — сказала я. — Если только Тод или Иви не прячутся за тем кустом.

— Ха-ха.

Он огляделся и стал нервно всматриваться в ближайшие кусты.

— Ты, верно, шутишь?

— Точно, — сказала я, посмеиваясь над ним.

Просто, чтобы проверить его, я попытался высвободить руку, но он не позволил мне этого сделать.

— Мы должны оставаться в образе. На всякий случай, — сказал он, притянув меня ближе к себе. Его хватка была твердой, и я снова вспомнила о его больших бицепсах.

— Хочешь кренделек? — спросил он, когда мы нагнали телегу.

— Да, пожалуйста.

— Не хотела бы прокатиться на водном велосипеде? — спросил он несколько минут спустя.

— В самом деле? — спросила я.

Он кивнул мне. Всю свою жизнь я прожила здесь, но ни разу не каталась на них.

— Я бы с удовольствием.

Джеймс пошел купить билеты, потом вернулся и ухмыльнулся мне.

— Я не из тех парней, которые катаются на водном велосипеде, но я уже давно наблюдал за этими чертовыми штуками, и у меня никогда не было повода покататься на них.

Вокруг нас было много шумных детей и дерганных матерей. Джеймс выделялся из этой толпы. Нет, он совсем не был похож на парня, который катается на водном велосипеде. Я подумала, что с его стороны было очень мило предложить это развлечение.

Мы сели на водный велосипед и прокатились туда и обратно несколько раз. Это оказалось утомительно, но приятно.

— Ты здесь вырос? — спросила я.

— Да, — ответил Джеймс. — Сразу же за Бикон Хилл (прим. Исторический район в Бостоне).

Он показал пальцем в другую сторону парка, где на углу располагался «Cheers Bar».

— И ты никогда не приходил сюда покататься? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Нет, не помню. Может быть, одна из наших нянь приводила нас. Возможно.

Мы молчали несколько секунд. Я горела желанием спросить о его нянях, но я не хотела, чтобы ему показалось, что я сую нос не в свои дела.

— А как насчет тебя? — спросил он. — Где ты выросла?

— В любимом городе Восточном Бостоне, — сказала я. — Я не могла дождаться, чтобы выбраться оттуда и отправиться в Южный Бостон. Перебравшись туда, я чувствовала себя, словно я добилась большого успеха.

— У тебя есть семья? — спросил он. — Помимо той вымышленной семьи для прикрытия, которая была в Нью-Хэмпшире?

Я почувствовала, как в горле образовался ком. Это были точные вопросы, которые я хотела бы избежать. Но он поделился своей семьей со мной, так что я должна справедливости ради рассказать о себе.

— Моя мать до сих пор живет в Восточном Бостоне, — начала я, стараясь не задерживаться на подробностях. — И у меня есть брат. Томми. Мы с ним очень близки. Он живет в групповом доме для трудных подростов с особыми потребностями в Южном Бостоне. Это действительно здорово. Там о нем хорошо заботятся, и я встречаюсь с ним постоянно.

— Сколько ему лет? — спросил Джеймс.

— Двадцать четыре, — сказала я. — На два года старше меня.

— Твоя мать оплачивает его пребывание там?

Я отрицательно покачала головой.

— Это делаю я, — сказала я, и удивилась, услышав нотку гордости в собственном голосе.

— Ты заботишься о нем?

— Да, — сказала я. — Моя мама не могла себе этого позволить, и она не смогла удерживать его дома. Это было небезопасно.

— В каком смысле небезопасно? — спросил он, явно проявляя излишнее любопытство, которое, в отличие от него, я стеснялась проявлять, чтобы залезть ему в душу.

— Давай просто скажем так – моя мать легко смогла бы перепить твою мать, — произнесла я.

— Это кое о чем говорит, — сказал Джеймс.

— Я знаю, — ответила я и пожала плечами. — Очевидно, что мне не нравится моя работа. Но она дает мне возможность заботиться о моем брате. Я бы не смогла позволить себе содержать его, если бы я работала официанткой в Международном молитвенном доме.

Джеймс печально улыбнулся.

— Это несправедливо, — сказал он.

— Ага, — сказала я.

Он рассмеялся на это.

— А твой отец?

Я отрицательно покачала головой.

— Никогда его не видела, — произнесла я.

Джеймс кивнул и притянул меня к себе. Он поцеловал меня в макушку, посылая тем самым через меня нежелательные ударные волны.

— Я рад, что ты со мной, — сказал он, — и тот факт, что я здесь и радуюсь всякой ерунде — уже является офигенным чудом.

Я улыбнулась ему, но внутри не было никакой улыбки. Там была только надежда. И я знала, что, судя по тому, что случилось со мной вчера, когда мой здравый смысл, возьмет себя в руки, на что-то надеясь, то все станет совсем безрадостным.

Глава 13

Джеймс

Одно то, что она захотела пойти со мной на игру, для меня оказалось почти достаточно, чтобы во мне возникло желание попытаться выкупить ее целиком. А одно то, что она была эскортом с золотым сердцем?

Она — моя чертова убийца.

В нормальных условиях я бы скептически отнесся к такой ситуации. Я ожидал чего-то на подобии матери-алкоголички и отсутствующего отца, но брат в групповом доме? Если бы она просто била на жалость, то я сказал бы ей, что она слишком сильно давит, или что она предсказуемая.

Но Одри говорила мне правду. Откуда я это знаю? Да, потому, что она ничего не предлагала, и потому, что она точно не желала моего сочувствия. Она хотела скрыть эту информацию от меня.

Я прекрасно ее понимал.

Я набрал Кая, и мы прямо из парка отправились на игру. У нас были места в ложе, которые я ранее утром купил у старого друга за непомерную цену.

— Какие замечательные места, Джеймс, — сказала Одри и одобрительно кивнула. — Просто убойные.

— Я рад, что тебе нравится, — произнес я.

— Ты знаешь, чего бы я еще хотела? — спросила она меня, улыбаясь.

Я бы сейчас дал ей все, чего бы она меня только ни попросила.

— Пива, Джеймс. Большую порцию.

Мы заказали большие кружки пива, а чуть позже - хот-доги. К моей радости, Одри полностью игнорировала меня во время игры. Она бессознательно набивала рот хот- догом и неотрывно следила за игрой.

Она даже признала Джонни Пески, когда тот вышел для вручения наград в перерыве матча.

— Это же Джонни Пески! — воскликнула она, практически поперхнувшись пивом. — Это совершенно офигенно!

После того, как она немного успокоилась, чтобы досмотреть последнюю пару подач, я позволил себе особое и очень опасное удовольствие, обняв ее своей рукой. Она сидела подле меня, и для меня это ощущалось так, словно это место всегда принадлежало ей.

Вернувшись ко мне домой, мы выпили по бокалу вина.

— Что у нас завтра на повестке? – спросила Одри, зевая.

— Я должен быть на примерке смокинга. А затем какое-то дамское чаепитие, за которым последует ужин.

— Я должна присутствовать на этом чаепитии? — спросила она, выглядя при этом очень настороженной.

Я вздохнул и посмотрел на нее.

— Иви попросила маму включить тебя, — сказал я. — Но я был бы счастлив сказать им «нет», если ты предпочтешь отказаться..

Она вздернула подбородок.

— Я справлюсь с ними, — сказала она храбро. — Я так думаю.

— Я не буду злиться из-за того, что ты решишь не идти, — сказал я.

Но я знал, что, если бы она не пошла, то моя мать и Иви, стали бы распространять сплетни обо мне. Я думаю, что они хотели присмотреться к ней повнимательнее. К счастью, Одри доказала, что она может справиться с испытанием.

— Это только на несколько часов. Они просто будут болтать о платьях. Или о чем-то еще, о чем Иви и ее придурочные кузины трепятся, когда одна из них выходит замуж.

— Я думаю, что смогу с этим справиться. Если нет, то я напишу тебе, и ты придешь меня спасать.

Она засмеялась, и я налил ей еще вина.

— У тебя есть какие-то свои планы, что тебе нужно сделать завтра? — спросил я.

— Я бы хотела встретиться со своим братом утром, — сказала она, — если это, конечно, ничему не помешает.

— Конечно. Я скажу Каю, чтобы он отвез тебя. Мы собираемся на примерку в «Copley Plaza», так что мне не понадобится машина.

— Спасибо. Это очень мило с твоей стороны, Джеймс, — сказала она, и в ее голосе прозвучали формальные нотки.

Она соскользнула со стула на пол.

— Я, наверное, пойду спать. Спасибо тебе за сегодняшний день. Места были замечательные.

Она улыбнулась мне и направилась в свою комнату. Ее сандалии неуклюже шлепали по деревянному полу. За исключением этого звука только тишина окружала нас.

— Одри.

Она обернулась и посмотрела на меня, кусая губы.

— Не могла бы ты поспать рядом со мной сегодня? Никакого секса, — уточнил я, подняв руки вверх в жесте, будто сдаюсь. — Я обещал тебе, и даже если бы я этого не сделал, я все равно не стал бы просить тебя ни о чем подобном. Я просто хочу, чтобы ты осталась со мной.

— Ага, на подобии переночевки? — немного скептично спросила она, но выглядя при этом весьма довольной.

— Да, что-то на подобии пижамной вечеринки. Только не надо накладывать на меня грязевую маску или опускать мою руку в теплую воду. Чтобы не рассердить меня, — сказал я.

— Дай мне переодеться. В твоей или моей комнате?

— Моей, — уточнил я. — У меня кровать лучше.

— Конечно, — проворковала она.

Через несколько минут она пришла ко мне в комнату в розовых штанишках, и ее лицо было очищено от косметики. Она выглядела такой красивой и невинной, что мое сердце наполнилось болью, хотя я не был уверен в том, что у меня есть сердце.

— Эй, — сказала она и присела на край моей кровати. — Ты все еще одет.

— Я не был уверен в том, что ты собираешься на себя одеть, — признался я. — А я хотел бы проявить солидарность с тобой в выборе одежды.

Я встал и вытащил футболку с эмблемой Уортона и фланелевые пижамные штаны.

— Так нормально? — спросил я.

— Все отлично, Джеймс. Я одобряю фланель.

Она запрыгнула на кровать и схватила пульт со стола. Она включила телевизор и выбрала канал NESN - спортивный канал в Новой Англии.

Я вполне уверен, что у меня все-таки имелось сердце. Сейчас все казалось правильным, видимо, я начал влюблялся в нее, по крайней мере, чуть-чуть.

Где-то через час после окончания спортивных новостей мы выключили свет.

— Никакого секса? — спросила она.

— Верно, — сказал я и сделал паузу. — Почему ты спрашиваешь?

— Я просто не хочу, чтобы было неловко. Если мы не делаем этого, тогда давай ложиться спать.

Она легла на бок, повернувшись ко мне. Я также повернулся к ней.

Восемь часов спустя я проснулся, держа ее за руку.

Глава 14

Одри

Когда я проснулась на следующее утро, Джеймс уже ушел. Спать рядышком с ним оказалось с одной стороны прекрасно, с другой – ужасно. Мне нравилось находиться рядом с ним, но я хотела большего. Иными словами, я хотела его на мне, внутри меня, позади себя, и во всяких других местах. Мне пришлось выкинуть все эти образы из головы, какими бы привлекательными они были, и тот жар, который я почувствовала между нами. Только так я смогла немного поспать прошлой ночью.

Тем не менее, мы добились прогресса в наших отношениях. Я понятия не имела, что бы это значило, кроме того, что это взволновало меня. Это вызвало во мне трепет, и я была ошарашена. В договоре указывались две недели, и по окончании работы у меня бы осталась только память о нем. Память о том, как он обнял меня рукой за плечо в парке Фенуэй. Теперь этот момент был внесен в список Топ-5 лучших моментов с парнями всех времен.

Правда, остальных четырех у меня пока не было. Пока не было.

Я все еще ощущала на себе его прикосновения, и думала о том, что в анналах моей памяти они останутся навечно, даже когда он будет уже далеко от меня, осознавая, что его образ в моей памяти будет одновременно и благословением и проклятием.

Я все ждала, когда же во мне снова проснется здравый смысл и начнет душить мои мечты, но почему-то этого все еще не происходило, даже после того, как я выпила кофе. Поэтому я позволила себе остаться в хорошем расположении духа, в состоянии, которое было мне чуждо, и отправилась одеваться, чтобы пойти на встречу со своим братом.

Кай подвез меня. Я расписалась на стойке регистрации, и мне выдали чек для оплаты следующих двух месяцев. После некоторых выкрутасов, Елена все же выдала мне аванс за мое последнее задание. Я хотела убедиться, что деньги целиком пошли на расходы моего брата.

Я нашла Томми, сидящего в общей комнате и одетого в футболку с «Angry Birds», поедающего крекеры и полностью сосредоточенного на собирании 3D-пазла. Его каштановые волосы, как обычно были в беспорядке.

— Привет, — сказала я и подошла к нему.

На его лице расплылась широкая улыбка, которая согрела мое сердце. Прошло пару дней с нашей последней встречи, но я уже так по нему соскучилась. Я обняла его и прижала к себе. Хотя он и был моим старшим братом, но о нем всегда заботилась я, испытывая необходимость защищать его, и отчаянно любя, как если бы я была матерью, любящей своего ребенка.

Нормальная мать. Не моя мать.

— Ты не была у меня три дня, — пожаловался он.

— Я работала, — сказала я, присаживаясь рядом с ним. — Но это было здорово. За следующие две недели я собираюсь заработать много денег. Затем у нас с тобой все будет хорошо, ладушки?

Я сжала его руку.

— Мама навещала тебя? — спросила я.

— Нет, — сказал Томми. — Ее не было дольше, чем тебя.

— Что ж, в конце концов, она появится. Она всегда так делает. И когда она будет здесь, просто убедись, что ты не упоминаешь ничего о деньгах, — сказала я.

Томми кивнул мне торжествующе. Мы оба научились все держать в секрете на своем горьком опыте.

Когда я вернулась в апартаменты, Джеймса все еще не было, и я даже на минуту растерялась, не найдя его. Потом я направилась в свою комнату, нервно выбирая среди одежды то, что мне стоит одеть на плотный ужин с чаем. Что-то в этом мероприятии пугало меня до чертиков. Во-первых, я никогда не бывала на таком собрании. Я даже не думала, что люди в США занимаются этим.

Во-вторых, я знала разницу между вилкой для салата и столовой вилкой, но речь не об этом. Если и существовали какие-то определенные правила этикета для этого мероприятия, то я об этом ничего незнала. Я надеялась, что Иви и Миссис Престон не заметят этого, но они, вероятнее всего, обязательно заметят.

В-третьих, там не будет Джеймса.

В-четвертых, его не было здесь прямо сейчас, и это тоже была проблема.

Я вздохнула, жалея, что не могу оказаться в его голове. Если он чувствовал то же самое, что и я ощущала между нами, тогда почему же он не пытался заявить на меня права прошлой ночью?

В то же время, я была рада тому, что мы не переспали. Если бы к тому, что происходит между нами, добавился еще и секс, то все стало бы точно намного сложнее. Или, может быть, как раз все наоборот, он неожиданно оказался бы для меня подобно любому из моих Джонов. Честно говоря, я не знала, какой вариант я боялась больше.

Я не могла решить, что надеть, поэтому стала на одежде смотреть на этикетки. Я бы надела все, что было наиболее подходящим и самым дорогим, что хоть отдаленно подходило для плотного ужина с чаем.

Джеймс так и не вернулся к тому времени, когда мне уже надо было уходить. Я, наверное, уже в сотый раз проверила свой телефон, но никаких сообщений от него так и не поступило.

Я повернулась и оглядела себя в зеркало. На мне была надета короткая юбка в цветочек и две белые блузки, одетые одна на другую. Для подчеркивания образа я надела несколько тонких золотых цепочек, на которых настаивала Елена, и которые смотрелись на мне очень стильно. Последним элементом моей одежды стали женские сандалии с обвивающими ногу ремешками, которые, вероятно, стоили больше, чем все мои покупки в магазине, совершенные в течение пяти месяцев. Я схватила огромную дизайнерскую сумку-ведро и очки-авиаторы, чтобы окончательно завершить мой образ.

Черт, подумала я, когда взглянула на себя в зеркало, неудивительно, что богатые люди всегда выглядят хорошо. Это довольно легко сделать, когда твой наряд стоит столько же, сколько ты вносишь денег на выплату по ипотеке.

Мой телефон издал сигнал, и я бросилась к нему, радуясь, что обо мне вспомнили, и я не одна. В конце концов, я не должна была стыдиться своего рвения.

Джеймс: Порви их Одри. Я заеду за тобой в четыре. Напиши мне, если тебе нужна помощь.

Я приложила на секунду телефон к своему сердцу. Для меня его слова из сообщения ощущались так, словно он произнес их своим голосом, находясь рядом со мной.

Я: OK.

Написала я ответ, как будто я тут только что совсем не волновалась, а оставалась нормальным и спокойным человеком.

Я снова приложила телефон к груди, потому что прямо сейчас я была сама не своя.

Вестибюль отеля «Imperial» был более впечатляющим, чем вестибюль «Stratum», и на меня это производило в высшей степени удушающее действие. Восточные ковры, картины маслом, хрустальные люстры подчеркивали исключительную роскошь места. Я не вписывалась сюда. Я чувствовала, как холодный ручеек пота бежал по моей спине, пока я шла в сторону ресторана.

Расстрельная команда уже ждала меня, одетая во все самое лучшее.

— Одри! — сказала Иви, быстро подойдя ко мне.

Она была одета в ярко-розовое платье-футляр, которое сильно обтягивало ее тело. Было очевидно, что Иви сидела на все-салато-и-пилатес-диетах, обычно предшествующие свадьбам, так как она была настолько тощая, что ее торчащие ключицы выглядели болезненно. Она вся была остроугольная с ослепительно белыми зубами.

Я улыбнулась ей, чувствуя себя неловко и настороженно.

— Вы волнуетесь? — спросила я. — Осталось всего несколько дней.

Она схватила меня за руку.

— Я так взволнована. Тод - это любовь всей моей жизни.

Она вглядывалась в мое лицо своими лазероподобными глазами.

— Конечно, я знаю, — солгала я.

За исключением того, что ты пыталась поменять его на более богатого брата.

— Вы идеально подходите друг другу, — продолжила я.

Я надеюсь, что он вовремя опомнится и разведется с тобой, затем женится на ком-то, кто хоть что-то ел в последние шесть месяцев.

Я решила держать свои мысли при себе и притворяться, что рада за нее.

— Итак, все готово для церемонии? Могу я чем-нибудь помочь?

К моему облегчению Иви начала рассказывать про цветы, фотографа и прогноз погоды. Подобно множеству невест до нее, она не хотела оставить без своего внимания ни одной детали церемонии. У нее была свадебная близорукость, которая меня вполне устраивала. Я последовала за ней на соседний диванчик, расположенный рядом с диванчиками, на которых уже разместились ее кузины и Миссис Престон. Меган, Мишель и Сара были ее кузинами, и, если я правильно поняла Джеймса, все они жили за городом в богатом пригороде – Уэллсли. Все три в прошлом были инвестиционными банкирами, которые вышли замуж за инвестиционных банкиров. У всех у них уже были дети, но вы, глядя на них, ни за что бы так не подумали, из-за того, что у них были упругие тела с жилистой мускулатурой, контрастирующей с мягкими, летними тканями платьев, в которые они были одеты.

Они также пугали меня до чертиков.

Тарелки с восхитительно выглядящими закусками, канапе, печенье - все это было выложено перед нами, но никто так и не прикасался к еде. Мой живот заурчал, и я осознанно потянулась за бутербродиком. Миссис Престон улыбнулась мне, когда я отправила его в рот.

— Приветствую, дорогая, — сказала она, переводя все внимание на меня.

Я вздрогнула. Как ни странно, но сегодня ее лицо выглядело как-то иначе - одутловато.

— О, я только что после сегодняшней коррекции морщин на лице, не пугайтесь, — сказала она.

Ее щеки были большими и круглыми, как у пухлого малыша.

— Чистку надо делать за несколько дней до большого события, так есть шанс, что отеки уже к тому времени спадут, — объяснила Иви.

— Ох, — сказала я. — Ну, я уверена, что вы будете выглядеть безупречно, Миссис Престон. Но я думала, что вы ее уже делали.

Я взяла еще один бутербродик, и засунула его в рот прежде, чем сказала бы еще что-нибудь. Я совсем забыла о стеснении, если уж Миссис Престон могла спокойно говорить о заполнении ее лица с помощью фармацевтических препаратов, то и я могу заполнить желудок пищей.

Кроме того, я не смогла бы справиться с этими суками на пустой желудок. Они были слишком дружелюбны со мной, и это вызывало во мне сигналы тревоги.

— Разве она не милая? — сказала Иви и погладила меня по руке. Моя спина сразу же напряглась. Я взяла еще канапе и засунула его в рот. У меня было стойкое ощущение, что это все было подстроено.

— Вы голодны, — прокудахтала Миссис Престон.

Выглядело так, как будто она усиленно пыталась улыбнуться, но так как ее лицо было слишком раздуто, то мускулатура лица ее не слушалась.

— Есть шанс, что вы кушаете за двоих?

Я в ужасе отрицательно покачала головой.

— Нет никакого шанса, — прохрипела я, жуя свой бутербродик - канапе.

— Но разве это не было бы здорово? — сказала Иви, натянув искусственную улыбку на лицо.

Я просто должна была сказать ей, чтобы она остановилась, потому что с каждой минутой она все больше и больше вызывала во мне отвращение.

Я проглотила еду и продолжила.

— Не для меня, - сказал я. — Но вы - другое дело.

Сейчас я показала ей, на что была похожа по-настоящему искусственная улыбка, и повернулась к столу, переводя разговор на Иви.

— Вы могли бы забеременеть во время медового месяца…. Разве это не было бы волнующе? Еще один маленький Престон?

— Было бы замечательно, — сказала Иви с благоговением. Это прозвучало так, как будто только от этой мысли у нее потекли слюни. Но Иви не была похожа на женщину, обладающую материнскими инстинктами. Интересно, сколько бы получил маленький Престон из целевого фонда.

— Я ожидаю внука, — сказала Миссис Престон Иви.

Со стороны ее потуги поиграть лицом выглядели так, как будто она пыталась выгнуть бровь для выразительности, но у нее ничего не получилось.

Она повернулась ко мне.

— Но не от вас,— произнесла она.

Я подняла руки в жесте, как будто сдаюсь.

— Не беспокойтесь об этом, — сказала я. — потому что этого не произойдет.

Она и Иви бросили взгляд друг на друга, а потом посмотрели на меня. Я взяла еще один бутербродик и в отчаянии посмотрела вокруг в поисках официанта, чтобы заказать немного вина.

— Что именно происходит между вами и моим сыном? — спросила Миссис Престон.

Я вздохнула.

— Миссис Престон, мы же только говорили об этом вчера. Мы встречаемся и веселимся. Вот и все, - сказал я. — Это несерьезно. Вы и я обе знаем, что он не из моей лиги.

Она пожала плечами и кивнула в знак согласия.

— Вы правы. Он слишком хорош для вас.

— Спасибо, — ответила я без всякого выражения.

— Но, Одри, несмотря на то, что вы сказали, что у вас все несерьезно, однако, Джеймс рассказал Тоду, что вы вчера ходили на игру «Рэд Сокс», и что вы отлично провели время, — сказала Иви.

— И?

— Он сказал, что вы катались на водном велосипеде, — произнесла она осуждающе.

Это прозвучало так, словно она предоставила неопровержимую улику против меня.

Миссис Престон наклонилась вперед, ожидая услышать мой ответ.

Я закатила глаза на них обоих.

— Это была моя идея, — сказала я, хотя это было совершенно не так. — Леди, Джеймс – отличный парень, и он мне очень нравится, но я не могу себе представить, чтобы у него было что-то серьезное по отношению ко мне.

— Вы говорите серьезно о нем? — спросила Миссис Престон, не пропуская ни одной детали.

— Настолько серьезно, как если бы у вас было что-то, данное на определенный срок — сказала я, и схватила еще один бутербродик размером с пальчик, проклиная существование этих крошечных канапе. Почему они не могли просто сделать их полноразмерными? Тогда бы мне не пришлось хватать их в таком количестве и чувствовать себя, словно корова, застрявшая в стае фламинго.

Я взглянула на Миссис Престон и увидела, что она пристально смотрит на мое лицо.

Иви слегка подтолкнула меня.

— Вы двое, похоже, хорошо проводите время, и благодаря этому делаете мою жизнь намного легче.

Это прозвучало так, будто она передо мной извинялась.

— Если бы Джеймс, как обычно, вел себя по-свински, то эти две недели превратились бы в полный дурдом.

— Я согласна, — сказала Миссис Престон.

К нам подошел официант, и она заказала водку с соком лайма.

Я подняла руку.

— Будьте добры, бокал вина, пожалуйста, — попросила я.

— Принесите бутылку, — сказала Миссис Престон приказным тоном, и я села, понимая, что день обещает быть длинным.

Джеймс вошел в дверь ровно в четыре часа, такой блистательный в костюме стального цвета. Я практически бросилась к нему.

— Я точно уверена, твоя мать пыталась меня споить, чтобы устроить допрос, — сказала я ему, как только мы сели в машину.

— Ты что, пьяна? — спросил Джеймс. Его голос звучал многообещающе.

— Нет, — я усмехнулась. — Твоя мать выпила четыре коктейля водки с лаймом, а я — бутылку вина. Это словно как в студенческие времена.

Джеймс пожал плечами и зашелся в беззвучном смехе, сидя рядом со мной.

— Я не могу поверить, что ты можешь переплюнуть мою мать в день выпивки. Ты, действительно, идеальная женщина.

Его слова послали дрожь по моему телу, которую я проигнорировала.

— Она ничего нового не узнала от меня. Я сказала ей, что мы были рады, что встретились, но что ты и твои триллионы долларов полностью не из моей лиги.

Джеймс фыркнул и схватил меня за руку.

— Все наоборот, ты – из моей лиги, — сказал он. — Великолепная, добрая, молодая, именно такая, какая ты есть.

— Ха, — сказала я, почувствовав, что краснею от комплимента. — Все это также можно сказать и про тебя.

— Кроме части о добром и молодом, в этом случае, я полагаю, что можно сказать, что «да», — произнес он, все еще смеясь.

Я отрицательно покачала головой. Он был в игривом настроении, которое появилось у него впервые с момента нашего знакомства. Может быть, ему стоит брать больше выходных и чаще кушать хот-доги на бейсбольных стадионах. Если бы у меня было столько денег, как у него, то я бы, конечно, так и делала.

— Твоя мать даже поинтересовалась у меня, не беременна ли я, или не пытаюсь ли я забеременеть, — сказала я, фыркая. — Я хотела объяснить ей, что я карьеристка, а не какая-то золотоискательница.

— Она спрашивала тебя об этом? — его голос стал, словно лед.

Я пожала плечами, стараясь сохранить хорошее настроение, которое витало между нами только секунду назад.

— Это не было сюрпризом для меня. Она была довольно прямолинейна со мной с самого начала.

Все веселье исчезло с лица Джеймса. Он отпустил мою руку и отвернулся к окну.

— Я чертовски сильно ненавижу ее, — сказал он.

Напряжение в его голосе ошеломило меня.

— Мне очень жаль, — пробормотала я, отчаянно жалея, что не могу перемотать все назад. — Мне не следовало говорить тебе об этом?

Он вздохнул и покачал головой

— Это не удивляет меня. Она всегда была безжалостной в отношении этого.

— О чем, ты? Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Все, что ее заботит — это фамилия и семейные деньги, — сказал он, и повернулся обратно ко мне.

— Мои дети и дети Тода унаследуют огромные деньги со стороны маминой семьи. Деньги переходят в траст с пропуском поколения, то есть внукам (прим. Схема, при которой основная сумма денег после смерти владельца помещается в траст, который переходит в пользу внуков после смерти детей, но приносит последним доход в течение их жизни). Моя мать является ярой защитницей этого будущего.

Я сидела, не понимая.

— Одри, любой ребенок, который появится у меня, унаследует столько денег, что мое состояние на этом фоне будет выглядеть, как деньги на мелкие расходы. Семья моей матери владела угольными шахтами. У них в портфеле было ценных бумаг выше крыши. Моя мама, ее братья и сестры получили часть этих денег, а также Тод и я, а еще наши кузены. Но право перехода траста предоставляет деньги для следующего поколения, которое и унаследует состав траста.

— Это что? — спросила я.

— Состав — это означает основную часть траста.

— Так она думала, будто я знала об этом? — спросила я. — Она думала, что из-за этого я встречаюсь с тобой? Что я могу забеременеть и заиметь ребенка - супер-мультимиллионера?

Я очень разозлилась на Миссис Престон и на ее опухшее химически обновленное лицо.

— Я не знаю, о чем она думает, — сказал Джеймс. — Но она очень четко обозначила свою позицию, когда я еще был ребенком. Я должен заиметь детей только от «правильного» человека. Той, которая имеет подходящее происхождение, а не от какой-то там студентки факультета графического дизайна из Нью-Хемпшира, чей отец владел обувным магазином на главной улице.

«Или настоящего гребанного эскорта», — подумала я, но ничего не сказала.

— Она хочет, чтобы мои дети имели родословную, — продолжил он. — Так что ты не плоха для присутствия на свадьбе, но не подходишь для того, чтобы стать матерью ее внуков. Поэтому она только хотела узнать, какую цель ты преследуешь на будущее.

— Что бы она сделала, если бы я сказала, что это и было моей целью? — спросила я.

— Что-нибудь да сделала бы. В этом я уверен, — сказал он мрачно.

— Как насчет Иви? — спросила я, и странная смесь зависти и грусти обрушилась на меня. — Она одобрена?

— К сожалению, Иви одобрена, — сказал Джеймс. — Ее семья богата, и они из Уэллсли. Они из длинного списка богачей из Уэллсли.

— И ее кузины — все инвестиционные банкиры, вышедшие замуж за инвестиционных банкиров, — сказала я.

— Что-то в этом роде, — произнес он, и снова уставился в окно.

Это история оказалась для меня большим сюрпризом, нежели я ожидала. Теперь, когда я знала правду, я удивилась сама себе, что у меня моментально иссякла всякая надежда, за которую я так цеплялась. Не только я была недостаточно хороша именно для Джеймса, я, действительно была недостаточно хороша для всего. Таким образом, ничего нельзя было исправить, ничего бы нельзя было пропустить или скрыть.

Я нежно взяла его лицо в свои руки и повернула его лицом к себе.

— Я надеюсь, что когда-нибудь ты встретишь нужную девушку, — сказала я ему, и именно эти слова я чувствовала необходимым произнести ему. Позже я буду проливать горькие слезы по этому поводу из-за того, что я никогда не смогу стать для него нужной девушкой. Тем не менее, я готова подписаться под каждым своим словом.

— Та девушка, которая будет хорошей мамой и хорошей женой, которую одобрила бы твоя мать, что сделало бы твою жизнь проще, потому что это — причина страха твоей матери. Она смогла бы мило потрепать щечку.

Джеймс улыбнулся мне, но его улыбка была печальной.

— Когда-нибудь я смог бы, наверное, дать моей матери потрепать щечку, но что касается остального, этого никогда не случится, — сказал он.

— Откуда ты знаешь? — спросила я, и убрала руки от его лица.

— Просто знаю, — сказал Джеймс мрачно, и снова отвернулся.

Глава 15

Джеймс

Мы вернулись в квартиру, и Одри отправилась переодеваться. Я налил себе выпить и ругался про себя, находясь в гостиной и глядя на город, раскинувшийся внизу, гадая, во что, черт возьми, я ввязался.

После того, как я проснулся утром, держа ее за руку, я запаниковал. Быстро одевшись, я рванул из квартиры до того, как она бы проснулась. Мне нужно было побыть одному. Я схватил большую порцию черного кофе и решил пойти прогуляться.

Я остановился, поняв, что нахожусь в парке «Коммонс», где мы гуляли вчера. Солнце только-только начинало всходить над горизонтом. Я шел через парк, как будто спешил на встречу, потому что обычно я всегда мчался на встречи. Наконец, я сдался и уселся на скамейку около пруда, глядя на пустующие водные велосипеды, пришвартованные у берега и покрытые утренней росой.

Мне нужно было подумать обо всем, но все, о чем я мог думать — только о ней. Прижатой ко мне на игре прошлой ночью. Смеющейся и пьющей пиво. Крепко спящей в футболке прямо рядом со мной, но все еще такой недосягаемой.

Я был таким,… таким больным на всю голову.

Сейчас я думал о том, что лучше бы я ее трахнул, когда у меня была возможность. Тогда, возможно, она никогда бы не общалась со мной, никогда бы не забралась бы мне под кожу. Тогда бы она стала просто безликой подстилкой, которую я трахнул, и смог бы забыть о ней.

Но, о, нет. Я так пытался сохранить контроль, а сейчас все летело черт знает куда.

У меня имелись чувства к моему эскорту. Настоящие. Чувства.

Я хотел дать себе пощечину, но, на самом деле, я не был уверен, что мне бы это помогло.

Я пошел на примерку, и остальную часть дня провел на автопилоте, пытаясь, по крайней мере, быть полуприятным и не испортить глупую свадьбу Тода. Я рассказал ему о водных велосипедах и об игре «Рэд Сокс», пытаясь убедить его в моих взаимоотношениях с Одри, в которые он и так поверил. Но мне и не нужно было играть на публику. Все было по-настоящему, и он уже верил в это. Он кивнул и улыбнулся, когда я рассказал ему о том, как провел свой день.

— Она действительно славная девушка, — сказал Тод.

Она была действительно славной девушкой. Только так случилось, что она была моим эскортом.

То, что она рассказала мне о разговоре с моей матерью, закрутило в спираль ярость, бушующую внутри меня, а я должен оставаться спокойным и контролировать свои эмоции. Ради Одри.

Я также должен держать внутри себя свои чувства к ней. Также ради нее.

Сам себе я сказал, что сегодня вечером надо просто пройти через ужин и выдержать еще парочку ближайших мероприятий. У нас в эти выходные была запланирована репетиция ужина и свадьба, после этого должна состояться поездка, но я бы не забегал так далеко вперед. Пока еще нет. Я собирался делать шаг за шагом, и старался не заморачиваться над тем, что должно происходить дальше.

— Куда мы идем сегодня вечером? — спросила меня Одри, выбив меня из моей задумчивости, в которой я укорял сам себя. Я не слышал, как она подошла.

Ресторан называется «Ministry», расположен в Бэк-Бей, очень модное место. И очень переоцененное, — отчитался я.

— Прекрасно, — сказала она. — Что мне надеть, чтобы выглядеть достойно в очень модном и очень переоцененном ресторане, расположенном в Бэк-Бей? Я имею в виду, когда надо притворится, что я — настоящая персона.

Я посмотрел на нее и улыбнулся, так как ничего не мог с собой поделать. Я хотел быть холодным, как айсберг, но она была здесь, подобно солнцу, плавя всю мою твердую решимость.

— Что-нибудь сексуальное и черное, — сказал я, мгновенно пожалев об этом.

Она кивнула, принимая мою игру.

— Я поняла, босс.

— Ты хотела бы выпить немного вина прежде, чем пойдешь собираться? — спросил я. — У нас есть еще час.

Она пошла на кухню и села на табурет. Я заметил, что она успела сменить свой наряд на легинсы и футболку, в которой спала ночью.

— Я никогда не откажусь от вина. Особенно, от твоего вина, Джеймс. Оно прекрасно, — сказала она одобрительно. — Обычно я пью вино из таких больших бутылей. Или из коробок.

Я вздрогнул.

— Обещай мне, что ты никогда не вернешься к распитию такого вина, — произнес я, и она подняла брови в изумлении. Конечно, она собиралась, когда вернется, снова пить это дерьмо.

— Пообещай мне одну вещь, — сказала она.

— Что, — пробормотал я, глядя на нее с подозрением, наливая нам обоим изрядную порцию вина в бокалы.

— Давай попытаемся получать удовольствие от того времени, которое мы проводим вместе, — сказала она быстро и на полном серьезе. — Я просто подумала о том, как мне было вчера весело. Не помню, когда я в последний раз так веселилась. Честно говоря, я даже не думала, что способна на это.

— Я не знаю, смогу ли я сделать это, — сказал я. — Нахождение рядом с моей семьей обычно имеет противоположное значение слову «удовольствие».

— Ты замечательно сдерживал себя, находясь рядом с ними, — продолжила я. — Я просто решила обратить на это твое внимание.

— Потому что ты — указатель на вещи, которые видны со стороны, — сказал я.

— Совершенно верно.

Я рассмеялся наперекор себе. Конечно, мысленно я ругал самого себя, пока наливал ей вино, за то, что попросил ее надеть что-нибудь сексуальное, это было подобно тому, что в полной тишине я вдруг смог услышать, как тикают часы. Она была целиком моей только до следующей пятницы.

Это было все, что я собирался от нее получить.

— Я сожалею о том, что произошло, — сказал я. — После того, как я забрал тебя. Я могу иногда тупить.

Она пожала плечами, с легкостью прощая меня.

— Ладно, я сожалею, что сказала, что твоя мать нуждалась в прочистке мозгов, — сказала она.

— Ей бы это не помешало, — произнес я.— Ты, может быть, продемонстрируешь мне, как это сделать.

— Мне бы это было в удовольствие.

Выбирая, что одень на сегодняшний вечер, Я остановил свой выбор на самом темном костюме, который кое о чем должен говорить. Одри же надела коктейльное платье с глубоким вырезом. Оно было черного цвета, и оно было очень сексуальным.

Я сильно втянул воздух в легкие, когда увидел ее.

На ней были черные туфли на высоких каблуках, и блестящие волосы, которые свободно спадали волнами на ее плечи. Ее грудь выглядела потрясающе — идеально округлая и притягивающая, какая может быть только в двадцатидвухлетнем возрасте. Или у Дженнифер Лопес.

— Так подойдет? — спросила она.

— Да, — сказал я односложно.

Мой член дернулся, когда я смотрел на нее.

— Ты, как обычно, выглядишь круто, — сказала она и переплела наши руки.

Кай отвел глаза, когда мы вышли на улицу, так что я понял, что это не только у меня проблемы. Одри действительно была потрясающей. Я чувствовал себя глупо, гордясь тем, что она была со мной, и что никто другой не сможет поиметь ее.

Я не позволю самому себе испытать иронию конкретно этого хода моей мысли.

Глава 16

Одри

В «Ministry» было безумно красиво. Повсюду были цветы и свечи. Мы сидели за столом на скамьях, похожих на церковные. Кузины Иви и соответствующие им мужья сидели слева от меня, Джеймс – справа, выступая в роли щита для меня от своих родителей. Он поздоровался с ними, но больше не обмолвился ни словом, концентрируясь вместо этого на еде и на мне.

К моему одновременному и восторгу и ужасу, я несколько раз поймала его за разглядыванием выреза моего платья.

Тод сидел напротив меня через стол.

— Вы взволнованы? — спросила я.

Он улыбнулся мне.

— Вы понятия не имеете. Это лучшее чувство в мире.

Он был серьезен, как и сказал Джеймс. Тод в отличие от Джеймса был открытым и добрым человеком.

— Иви рассказала мне про цветы. Все будет так красиво, — слова лились из меня, но я ничего не могла с собой поделать. Мне нравился Тод, и даже если Иви была полной ***(словом на букву «с»), то он был действительно взволнован от того, что женится на ней.

— Она и моя мама позаботились о каждой детали, — сказал Тод. — Для меня все это проходит легко, так как все, что от меня требуется, так это показаться на свадьбе.

Джеймс фыркнул.

— И жениться на ней, — сказал он.

Я заметила, что он пил уже третий стакан бурбона, и нахмурилась.

— Что, — сказал он резко, не потрудившись даже облечь это в форму вопроса.

— Я хочу донести до тебя только то, что для твоего брата это особенное время, и ты не должен вести себя, как свинья, — сказал я ему тихо, чтобы никто другой не смог услышать. — Если будешь хорошо себя вести, мы можем посмотреть Sports Center, когда вернемся домой. И ты сможешь продолжить смотреть на мою грудь.

Я положила руку на его бедро и почувствовала, как он напрягся, но это было приятное напряжение.

Он был натянут, как будто готовился к прыжку. На меня.

— Ты обещаешь? — спросил он мрачно, и в этот момент что-то изменилось, словно кто-то зажег спичку между нами. Моя рука горела огнем в том месте, где я прикоснулась к нему.

— Да, — прошептала я.

Я держала руку на его бедре, медленно подвинув ее немного вверх, и снова повернулась к Тоду.

— Теперь, расскажите мне про медовый месяц. Я хочу знать все.

Под столом, Джеймс положил свою руку на мою, и передвинул ее в сторону своего члена. Он был чертовски твердым. Я обхватила его благоговейно, стараясь не застонать, или не залезть на него сверху прямо здесь, пока Тод разглагольствовал о виллах, в которых мы собирались остановиться.

Затем Джеймс взял мою руку и убрал ее с себя, а вместо этого положил свою руку на мое бедро. Мое голое бедро.

Это было подобно тому, словно мою кожу ошпарили, пометили его прикосновением, ощущением его кожи на моей коже. Он переместил свою руку выше, опасно выше, и, вот уже, оказался под моим платьем. Я одернула салфетку, убедившись, что мои колени прикрыты. Я нервно посмотрела налево, где сидевший рядом инвестиционный банкир был полностью увлечен своим стейком. Я чувствовала свое сердцебиение, разрывающее меня, когда рука Джеймса поползла вверх, достигая моего нижнего белья. Он отвел полоску ткани в сторону и быстро скользнул под нее прежде, чем я успела подготовить себя к этому.

Тем не менее, я даже не вскрикнула. Я кивнула Тоду, притворяясь, что я внимательно слушаю его о лучшем подводном плавании на рифах Эльютеры, в то время как пальцы Джеймса начали скользить по моим складочкам.

Я уже была мокрая. Черт, я была мокрая с того самого момента, как встретила его. Он использовал мою слабость против меня, скользя по мне, пока я не начала почти задыхаться. Он нашел мой клитор, и его палец стал лениво кружится по нему, а затем он зажал клитор между двумя своими пальцами.

Я почти кончила прямо там. Это было все, что я смогла выдержать, чтобы не издавать ни звука. Я схватила его за руку и, как можно спокойнее, насколько я могла в тот момент, убрала ее от себя. Потом я схватила со своих колен салфетку и нежно вытерла его руку об нее.

И затем я взяла его за руку и держала ее, считая секунды до того момента, когда же, наконец, закончится ужин.

Мы сидели практически на головах друг у друга на заднем сидении автомобиля. Нам ничто не мешало и ничто не разделяло, поэтому, мы чувствовали себя, во всяком случае, лучше, чем на ужине.

Джеймс обнял меня и прижал к себе, и я могла чувствовать его большой и твердый член рядом с собой. Я немного сместилась, испытывая неудобство от своего желания, а он провел рукой вниз к моим ягодицам. Он погладил их, выписывая маленькие, горячие круги ладонью, завораживая меня, что мне уже стало почти все равно, что между нами нет никаких преград.

Джеймс даже не стал ждать, когда Кай откроет дверцу машины. Он выскочил и потащил меня за собой. Мы практически пробежали через вестибюль.

Пожилая пара стояла в ожидании лифта. Я улыбнулась им, а Джеймс тихо выругался. Мы молча ехали наверх, в то время как я про себя молилась, чтобы от Джеймса и меня не чувствовался запах почти занявшихся сексом людей.

— Наконец-то, — сказал он, когда открылась дверь, ведущая в его квартиру. Он набрал код, а затем повернулся и подхватил меня своими руками.

Я смеялась, когда он потащил меня дальше по коридору.

— Я должен снять с тебя это чертово платье. Сейчас же, — прорычал он.

— Как романтично, — сказала я.

Только в своей спальне он аккуратно поставил меня на ноги. Я посмотрела на него и обхватила его за шею, чтобы впитать в себя его запах, его великолепные волосы со стальным блеском, выразительные скулы, серо-голубые глаза.

— Скажи мне, что ты хочешь этого, — сказал он, и провел руками вниз по моей спине.

— Я хочу, — ответила я сразу. — Я хочу этого сейчас.

Я потянулась и крепко впилась в его губы поцелуем. Он надавил своими губами на мои, и наши языки нашли друг друга, сплетаясь, и вызвав электрический разряд, прошедший сквозь меня. Он прижался к небольшому участку моей кожи и потерся об меня, так что я могла почувствовать его сильно твердую длину, упирающуюся мне в живот.

Я расстегнула брюки и освободила его член. Он выскочил такой огромный и толстый, готовый для меня.

С облегчением я подумала, что о, Слава Богу, так как, если бы он оказался маленьким после всего того нарастающего напряжения во мне, то я, вероятно, убежала бы из здания с криком.

Он расстегнул и снял с меня платье, как мне показалось, одним движением. Я сняла с него пиджак, расстегнула рубашку, стянула брюки. Затем остановилась, проведя с благоговением руками вниз по его великолепной точеной груди. Я хотела насладиться этим моментом.

Поцеловав его, я стала прокладывать дорожку поцелуев по его мышцам груди. Он застонал. Это заставило меня почувствовать себя триумфатором. Джеймс нагнулся и расстегнул мой лифчик, нежно взяв мои груди в свои руки. Он потер большими пальцами вокруг моих сосков, и я склонилась к нему, постанывая от восторга и облегчения.

Наконец-то его руки были на мне.

Это ощущалось так, будто здесь им было самое место.

Джеймс провел руками по моему телу и ухватил меня за ягодицы, притягивая к себе. Он схватился за край моего черного кружевного белья и мягко потянул его вниз. Его язык изучал мой рот, и я отдала ему себя полностью, быстро сдаваясь и поражаясь сладости его прикосновений.

Он положил меня на кровать, и его обнаженное тело восхитительно нависло надо мной. Он убрал волосы с моего лица, и какое-то время просто смотрел на меня. Затем наклонился и снова поцеловал меня, глубоко исследуя мой рот.

Здесь еще что-то происходило между нами помимо секса, но я пока не осознала этого, не поняла, что это за чувство. Все, что я ощущала в этот момент, так это то, что я желала его внутри себя прямо сейчас, и от этого мне хотелось плакать.

Я немного раздвинула ноги, предлагая ему себя. Он провел пальцем вдоль моей щели, убедившись, что я была достаточно влажной, потом скользил пальцем внутрь, проверяя меня, чем вызвал у меня стон. Я схватила его за мускулистую задницу и притянула к себе, подводя головку его члена к моей киске, и немного потерла им о себя, чтобы он стал скользким и влажным.

— Ты готова для меня? — спросил он, и я кивнула.

Затем, он вошел в меня полностью, и я закричала. Он погрузился в меня, растягивая, чтобы вместить всего себя. Сначала он был нежен, но я была так нетерпелива, что схватила его за ягодицы, и втолкнула его член глубоко в себя, желая ощутить его целиком, желая, чтобы он полностью овладел мной. Его тело отвечало моему, а его медленные, глубокие толчки почти сразу подтолкнули меня к краю.

Он навалился, и я с жадностью упивалась его упругим мускулистым телом.

А потом он стал трахать меня жестко.

— Давай, — умоляла я.

Я уже была на краю, и я хотела его. Здесь. Сейчас. Со мной.

Его удары становились все глубже, сильнее, а потом он излился, когда мое тело сжалось вокруг него, все такой же твердый, полностью вошедший в меня.

Наш оргазм потряс кровать.

— Одри, — воскликнул он, содрогаясь на мне.

Позже он лежал рядом со мной, и я любовалась его прекрасным лицом, убрав волосы с его лба.

Он открыл глаза и взглянул на меня, в тот момент, когда я смотрела на него.

— Это было невероятно, — сказала я, слишком расстроенная из-за того, что все закончилось, но зато честно.

— Этот так, — сказал он, и поцеловал меня медленно и глубоко. — Давай сделаем это снова.

Так что мы сделали это снова. И снова. Со мной на верху, с ним у меня за спиной, с ним между моих ног, с ним в моем рту. К тому времени, когда наступило утро, мы сделали это всеми возможными способами, о котором вы только могли бы подумать, и я была уверена, что я не смогу больше никогда выпрямиться.

Меня это не напрягало. Это абсолютно охренительное трахание того стоило.

Я проснулась, и теперь настала моя очередь обнаружить, что Джеймс смотрит на меня, убирая волосы с моего лба.

— Что? — спросила я, и снова посмотрела на его прекрасное лицо.

— Одри, — сказал он, поглаживая мои волосы. — Ты уволена.

Ли Джеймс Эскорт для миллиардера - 2

Глава 1 Джеймс

Я выглянул в окно, когда солнце уже взошло. Дороги были пустыми, как была пуста и моя квартира.

Я только что провел лучшую ночь в своей жизни, и, как всегда, умудрился все испортить.

Одри ушла. Она встала, как только я произнес эти ужасные слова, оставив свои спортивные штаны и майку, бросив весь гардероб, который Елена ей предоставила и упаковала. Я последовал за ней в спальню, молча наблюдая за тем, как она надела солнцезащитные очки и схватила свою сумку.

— Хочешь взять машину? — спросил я скорее из вежливости, когда она уже находилась почти у самой двери.

Одри обернулась, немного приспустив свои солнцезащитные очки, чтобы посмотреть мне глаза в глаза.

— Джеймс.

Мое имя прозвучало в ее устах так, словно оно было ядом, который она хотела выплюнуть.

— Иди на хрен.

Затем она захлопнула дверь.

Я не виню ее, хотя я вынудил ее уйти, меня бесило, что она все же ушла.

На себя я злился еще больше.

Я оделся в спортивную одежду для занятий в спортзале, чтобы начать наказывать самого себя прямо с этого момента.

Глава 2 Одри

Я сидела в общей комнате «Новых Горизонтов», наблюдая за тем, как пылинки летают в лучах утреннего света, а Томми в это время пил апельсиновый сок и читал комиксы. Он был рад меня видеть, и теперь мы просто сидели вместе, уютно потерявшись в тишине: я — в своих мыслях, Томми — в своем комиксе.

Джеймс разбил мне сердце. Я полностью отдала ему себя прошлой ночью.

Впервые за всю свою жизнь меня ничего не сдерживало, я была с ним потому, что хотела его. И когда он взял меня, то каждая клеточка моего тела говорила мне, что я по-настоящему принадлежала ему, и это ощущалось правильным.

Я была его эскортом. Нанятой им игрушкой. И все же что-то еще было между нами. Что-то настоящее, то, чего нельзя купить или разыграть.

Я думала, что он чувствовал то же самое, что и я.

Так. Чертовски. Глупо.

Томми протянул руку и похлопал меня по плечу.

— В чем дело? — спросил он.

— Ни в чем, — солгала я.

Он смотрел на меня секунду, а затем снова вернулся к своему комиксу, а я — к изучению движений пылинки. Я любила Томми, а он был единственным человеком, который любил меня, а теперь, в чем я была уверена на сто процентов, и единственным человеком в мире, которому я могла доверять.

А сейчас я думала о том, что теперь даже не знаю, как смогу обеспечить ему безопасность.

— Елена, прости, — сказала я, едва сдерживая слезы. Я расхаживала по своей квартире взад и вперед. — Я уже сказала тебе, что я не знаю, почему он сделал это.

— Вероятно, у него были основания уволить тебя за два дня до свадьбы, — простонала она.

Я отвела телефон в сторону от уха и поморщилась. Мне хотелось ей сказать: «Я затрахала его до смерти, а после этого он сказал мне, что я уволена». Потому что это было правдой.

Я была для него только сопровождающей, и он не хотел меня трахать.

Но потом все-таки сделал это.

Затем уволил меня.

В этом. Не было. Никакого. Смысла.

— Уверена, что ты сможешь сохранить депозит, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал оптимистично. Джеймс внес ей предоплату за услугу в размере ста тысяч долларов наличными. — Это достойная оплата за одну неделю работы.

— Я также была очень заинтересована и во второй половине суммы, — сказала она.

— Может быть, ты смогла бы предложить ему другую девушку, — предложила я, чувствую, что в горле образуется большой комок. — Вероятно, кто-то будет ему больше по душе.

— Я думала, что ты понравилась ему, — сказала она.

— Я тоже так думала, — пробормотала я, чувствуя, как слезы подступают к глазам.

Я прикусила изнутри щеку, чтобы остановить их. Елена снова вздохнула.

— Я ему сейчас позвоню.

— Елена, еще одна вещь, — произнесла я.

Мой желудок скрутился от нервов, потому что то, что я собиралась сказать Елене, должно было разозлить ее еще больше, чем прежде.

— Что? — спросила она.

— Я оставила у него всю одежду и драгоценности, — промямлила я, и мои слова так и слетали с губ друг за другом. — Мне пришлось быстро покинуть его, и я просто… оставила там все. Я ушла. Не забрав их.

У Джеймса осталась куча вещей на тысячи долларов: одежда, обувь, сумки и ювелирные изделия. Многое было взято в аренду из компании, предоставляющей вещи класса люкс. Елена, вероятно, готова была убить меня.

Я сделала глубокий вдох.

— И я, вроде как, сказала ему, чтобы он шел на хрен. Поэтому он, может быть, будет немного разозлен.

Молчание на другом конце линии было оглушительным.

— Дри, — произнесла, наконец, Елена, и ее голос был слишком спокойным.

— Что? — спросила я, готовясь к ее ответу.

— Ты уволена.

Я получила два выстрела в один день, и теперь я думала о том, что как же все, в конечном итоге, резко изменилось в один момент.

Мне следовало быть умнее. В свои двадцать два года я уже должна была знать, что ничего в жизни не оборачивалось в мою пользу. Я свернулась клубком на кровати у себя дома, наблюдая за тем, как солнце всходит на небе.

«Я ненавижу солнце», — подумала я.

В данный момент я ненавидела солнце, небо, мой футон (прим. Диван-кровать в японском стиле) и Джеймса Престона, правда, перечисление вышеуказанного не обязательно должно следовать именно в таком порядке.

Я понятия не имела, что мне теперь делать. Без работы, которую давала мне Елена, мне придется вернуться к поиску клиентов онлайн, или отправиться стоять на углу улицы, пытаясь привлечь к себе внимание Джонов, или устроиться официанткой.

Наверное, придется совмещать все эти варианты вместе, так как денег, полученных от всего этого, мне не хватит, чтобы вовремя платить за Томми. Мне становилось дурно только от одной мысли об этом. Прежде чем он переехал в «Новые Горизонты», Томми жил с моей матерью. Это было ужасно. В лучшем случае моя мать была пьяной. В худшем — она была безответственным и корыстным человеком. Она трижды за последние пару лет чуть не спалила съемные квартиры, находясь в них с зажженной сигаретой в руке. Томми было небезопасно находиться рядом с ней. Она никогда не покупала ему еду, которую он любил, и никогда не отводила его в библиотеку. К тому же там постоянно находились какие-то мужчины, которых она вереницей тащила к себе.

Я пробовала забрать его к себе, но не смогла одновременно присматривать за ним и работать. Он нуждался в ком-то, кто мог бы следить и заботиться о нем. Однажды он потерялся, в другой раз он чуть не сжег себя, пытаясь пожарить сыр. «Новые Горизонты» были для него самым правильным местом, это было самое комфортное пространство, в котором он когда-либо находился.

Я должна была помогать ему, а теперь я не смогу этого сделать.

Я позволила себе заплакать, горячие и непозволительные слезы так и лились из моих глаз, а потом так же быстро, как начали течь, так моментально и прекратились.

«Победители никогда не сдаются, а лодыри никогда не побеждают», — сказала я сама себе, вытирая глаза. Я где-то вычитала эту цитату, и часто повторяла ее для себя, хотя мое определение слова «победа», наверное, существенно отличалось от большинства людей.

Я заставила себя сесть. Никому бы не стало легче от того, что я сидела здесь и предавалась своим страданиям. Я сказала себе, что раз уж я давно нашла способ держать Томми в безопасности, то смогу выполнить это снова.

Я смогу предпринять все необходимое, потому что я должна сделать это.

Я встала и умылась. Мне пришла в голову мысль, что надо сходить в библиотеку, так как там имелись компьютеры и доступ в Интернет. Я смогла бы поискать работу онлайн. Интересно, а смогу ли я нагуглить слова «эскорт-услуги» или «танцовщица экзотических танцев» в публичной библиотеке? Но эта идея была все же лучше, чем оставаться и сидеть дома, плача в свою футболку и проклиная Джеймса Престона за то, что он уволил меня.

Когда я одевалась, неожиданно зазвонил телефон. Это был номер Елены. Я сделала глубокий вдох перед тем, как я ответить на звонок, в душе готовясь к самому худшему. Может быть, Джеймс взял и выбросил всю мою одежду, а может, он сказал ей, что я украла ее, и что он собирается выдвинуть против меня обвинение. Какая-то часть меня вопила о том, что он не сделал бы этого. Но это была та самая часть, которая верила, что он заботился обо мне.

Здравый смысл моей сучьей натуры прихлопнул во мне эту часть наивной дурочки, так что ей пришлось заткнуться.

— Дри, — сказала она.

— Да? — спросила я, заставляя себя не расплакаться снова.

— Ты вернула мою благосклонность, юная леди. Я только что разговаривала по телефону с Джеймсом Престоном. Он говорит, что хочет тебя вернуть. К тому же четко дал понять, что он хочет только тебя. Он также щедро предложил утроить плату за твои труды. Кстати, половина этой суммы пойдетнепосредственно тебе за выполнение его точных указаний.

Я не могла дышать. Я стояла с трубкой телефона, прокручивая в голове множество разнообразных причин, почему он так решил. Я не была сильна в математике, но довольно легко посчитать, сколько я заработаю. Триста тысяч долларов. Ни хрена себе!

— Похоже, у тебя есть девять жизней, Дри. Но из них осталось только семь.

— Что? — пролепетала я, наконец, найдя достаточно воздуха в легких, чтобы начать говорить. — Он только это сказал, точно?

— Только то, о чем я тебе рассказала. Ой, да. Есть еще одна вещь, — сказала Елена.

Она ждала, чтобы нанести удар.

— Он сказал, что на этот раз он хочет трахать тебя. 

Глава 3 Джеймс

В тренажерном зале отеля «Stratum» я заставил себя бегать на дорожке. Затем я поднимал штангу. Делал приседания. Выпады. Подтягивания.

Молодая привлекательная блондинка, которая расположилась рядышком, смотрела на меня, улыбаясь. Она стала следовать за мной со своей глупой дружелюбной улыбкой, приклеенной к ее лицу, с того момента, как я начал поднимать вес.

В конце концов, я просто повернулся и свирепо посмотрел на нее.

— Я не заинтересован,— сказал я прежде, чем у нее был шанс, хотя бы поздороваться со мной. Она просто подняла брови и, нахмурившись, отступила.

Умная девочка.

Зазвонил мой телефон, и на секунду мое сердце остановилось. Одри. Но, конечно, это точно была не она, потому что я выгнал ее так безжалостно. Она теперь никогда не наберет мой номер. Вместо нее звонила Елена.

— Что? — огрызнулся я.

— Мистер Престон,— сказала она извиняющимся тоном. — Я только что говорила по телефону с Дри. Мне так жаль.

— И что она вам сказала? — спросил я.

— Что вы уволили ее. Она не вдавалась в причины, поэтому я могу только предполагать, — сказала она. — Так как свадьба должна состояться в эти выходные, то позвольте мне урегулировать эту ситуацию. Давайте я пришлю вам другую девушку. А своей семье вы можете сказать, что с ней вы встречались на стороне, и что в последний момент решили привести ее в качестве своего гостя вместо Одри.

— Елена,— сказал я, вытирая небрежно свое лицо полотенцем. — Это чертовски глупая идея.

Я слышал, как она вздохнула.

— Что вы хотите мне сказать? Мы придумаем что-нибудь другое. Я бы не хотела оставлять вас в таком положении.

— Вы, наверное, имеете в виду, что вы не хотите потерять мои деньги, и не хотите, чтобы я плохо отзывался о вашем сервисе.

— Безусловно, это так, — сказала она. — Но также я не хотела бы оставлять вас в затруднительном положении прямо перед такими большими событиями. Скажите, пожалуйста, что я могу сделать, чтобы все исправить.

Я посмотрел на блондинку, которую я отпугнул, и которая сейчас с настороженностью разглядывала меня со своего места на беговой дорожке. Я подумал о своих прекрасных апартаментах наверху, таких идеальных и таких пустых.

— Пожалуйста, передайте Одри, что я хочу, чтобы она вернулась. Я утрою гонорар за ее хлопоты. Но вы должны гарантировать мне, что половина из этих денег пойдет напрямую к ней, так как она единственная, кто зарабатывает их.

— Конечно, мистер Престон,— сказала Елена, и я услышал в ее голосе едва скрытое ликование.

Я наблюдал за тем, как блондинка ускорила бег, и как ее сиськи подпрыгивали вверх и вниз. Но в этот момент все мои мысли были об Одри. Как она выгибалась подо мной прошлой ночью, ее стонах. Как она спала в моих объятиях.

— И, Елена, пожалуйста, скажите ей, что на этот раз я хотел бы насладиться полным спектром ее услуг.

Сразу после того, как принял душ, я сказал Каю, чтобы он отвез меня к Одри. Я боялся, что если ей дать время на размышление, то она может куда-нибудь убежать и спрятаться.

Находясь в машине, я снова позвонил Елене.

— Пожалуйста, мне нужен ее адрес, — сказал я.

— Мистер Престон, я обычно не…

— Я сейчас нахожусь в ее районе. Дайте мне его, — рявкнул я.

Я назвал адрес Каю, и он повернул машину дальше по улице, въезжая в уныло выглядящий район. Яппи явно пока не добрались до этой части города. Дома, сплошняком примыкающие друг к другу, представляли собой триплексы (прим. Здание, состоящее из трех частей, у каждой из которых свой владелец), находящиеся в различной стадии просадки фундамента. Дом Одри был выкрашен в ярко-бирюзовый цвет, на котором краска отслаивалась большими ошметками.

Я поднялся по ступенькам и позвонил Одри по домофону.

— Что, — сказала она резко.

— Это я, Джеймс. Я приехал, чтобы забрать тебя.

В ответ была мертвая тишина, и на мгновение я затаил дыхание. Я не мог предположить, что она собиралась дальше делать. Я снова нажал на кнопку домофона.

— Одри.

— Что, — повторила она свой ответ.

— Впусти меня.

— Да, сэр, — сказала она, и дверь открылась.

Я поднялся по ветхой, изношенной лестнице к ее квартире, расположенной на втором этаже. В здании пахло грязью, странными специями и домашними котами. Я постучал, и она открыла дверь с застывшим на своем лице выражением безучастности.

— Я просто могла приехать к тебе, ты же знаешь, — сказала она, отступив в сторону, чтобы я мог войти. — Тебе не стоит видеть, как я живу, это совсем не похоже на твой пентхаус в «Stratum».

Я прошел мимо нее в квартиру, которая выглядела опрятной и чистой, но в остальном — находилась в очень печальном состоянии. Продавленный в некоторых местах паркет был истончен. Квартира представляла собой студию, так что кухня находилась на территории основной жилой площади. Духовка же выглядела так, словно была сделана для куклы. Жалкий фиолетовый футон стоял посреди комнаты. Другими вещами в комнате были: коробкообразный телевизор и низкорослое растение, похожее на паука, или что-то типа этого.

— Я думал, что ты зарабатываешь у Елены приличные деньги, — сказал я, оглядываясь по сторонам.

— Да, зарабатываю, — сказала она. — Но у меня есть кое-кто, о ком я должна заботиться.

— Твой брат.

Она кивнула, но ее лицо при этом осталось бесстрастным. Я был уверен, что ее брат был единственной причиной, почему она согласилась вернуться ко мне. Я стоял, сжимая и разжимая кулаки. Одри ничего не говорила. Ее лицо было опухшим и покрасневшим, как будто она долго плакала.

— Готова пойти? — спросил я.

— Конечно, — сказала она слишком формально.

Я не знал, как мне прямо сейчас нужно вести себя с ней, или что ей говорить. Я просто хотел вернуть ее. Смесь мрачных эмоций царила у меня в душе из-за того, что я испытывал крайнюю необходимость по отношению к Одри — все то, что я пытался отодвинуть на задворки своего сознания, где я мог бы это игнорировать, когда мне будет это угодно.

— Одри….

Я схватил ее за руку и притянул к себе, но почувствовал, что она словно одеревенела в моих объятиях. Я сразу же отпустил ее. Мне было невыносимо видеть ее такой безразличной и вялой по отношению ко мне. Я вспомнил ее лицо прошлой ночью, как она улыбалась мне в один прекрасный момент, когда я был на ней. И я уже тогда догадывался о том, о чем я получил представление прямо сейчас. Но я не позволю себе думать об этом.

Вместо этого я повел свою чрезвычайно уравновешенную пленницу к двери и начал обдумывать свой следующий шаг. 

Глава 4 Одри

Теперь Джеймс видел и мою квартиру – ночлежку. Он и так уже знал о моем брате. Он был внутри меня во всех местах, и даже имел представление о том, какая я на вкус. Он знал, кем я была, когда пришла….

Как я вела себя, выкрикивая его имя.

В настоящее время он знал обо всех нелицеприятных частях моей жизни, которую теперь мог читать, как открытую книгу. Я не хотела оказаться в таком положении.

Направляясь к машине, я обратила внимание на то, что Кай старательно избегал встречаться со мной глазами. Я знала, что мое лицо было опухшим, и понимала, что Джеймс догадывается о причинах того, почему я так выгляжу.

Я ненавидела его.

Но я нуждалась в нем.

Я напомнила себе, что это не ему, а мне нужны деньги, потому что я должна содержать Томми. Если мне удастся завершить это задание, то в этом случае я смогу заработать достаточно денег для того, чтобы оплатить содержание Томми на длительное время. При таком раскладе у меня появится, наконец-то, возможность заработать деньги в необходимом количестве, чтобы впервые в жизни опередить затраты.

Может быть, я даже смогла бы перестать заниматься проституцией.

Вернуться в школу.

Устроиться на дневную работу.

Возможно, эта мечта сбудется. Это можно было бы сравнить с тем, как если бы мне вдруг удалось вытянуть счастливый лотерейный билет.

Но чтобы достичь этого, я снова должна быть с Джеймсом, а все, чего я хотела сделать в данный момент, так это сбежать от него.

Я вздохнула, смирившись со своей участью, и скользнула на заднее сиденье машины. Джеймс закрыл за нами дверь и стал смотреть в окно. Он не делал неловких попыток смутить меня, пытаясь еще раз после нашего неловкого объятия наверху прикоснуться ко мне.

Но меня тревожил еще один момент. Джеймс сказал Елене, что, на сей раз, он хочет секса со мной. Раз он платит, то я дам ему то, что он желает. Даже если бы я и хотела сбежать, то должна была заставить себя остаться, потому что не могла позволить себе такой роскоши. Я должна была пройти через оставшиеся предсвадебные мероприятия и через саму свадьбу, а потом провести следующую неделю на пляже рядом с его семьей. Я должна была притворяться обожающей его подругой, мне следовало лезть из кожи вон для него, приходить, как только он бы позвал, и сосать его член так сильно, чтобы он получил улетный оргазм. Если это, конечно, то, чего он хотел.

Мы проехали через мост и возвратились в город. Утренний час-пик только набирал обороты. Глядя на здания в Финансовом районе, я почему-то вспомнила о том, как Джеймс обнимал меня прошлой ночью, и то, как он смотрел на меня. Мне казалось, что я видела в его глазах отражение того, что чувствовала сама.

Мое сердце защемило от боли. Все было ложью, и никто не был в этом виноват кроме меня самой. Я лгала самой себе, а теперь уже не могла делать вид, что между нами было что-то серьезное.

«Не думай об этом», — предупредила я саму себя.

Если я когда-нибудь и чувствовала себя как шлюха, то сейчас я ощущала себя ей в полной мере.

Всю оставшуюся дорогу до «Stratum» Джеймс игнорировал меня. Он также не обращал на меня никакого внимания, ни тогда, когда мы были в вестибюле, ни в лифте, яростно отправляя в это время кому-то текстовые сообщения со своего телефона.

Но для меня это было не так уж и плохо.

Я покинула его апартаменты некоторое время назад, но, кажется, что-то изменилось с того момента, как я ушла. Теперь они показались мне более холодными и менее привлекательными, в точности, как Джеймс.

— Где будет проходить ужин сегодня вечером? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал нейтрально.

— На самом деле сегодня днем будет фотосессия, которая последует за предобеденным часом, — сказал он. — Иви как-то удалось уломать «New England Brides Magazine», чтобы они осветилисвадьбу в ближайшем номере. Они хотят заранее получить фотографии семьи и свадебной вечеринки, чтобы успеть опубликовать. Затем мы собираемся выпить в каком-нибудь заведении, расположенном в Кожевенном районе. Я бы хотел, чтобы ты пошла со мной, естественно, — сказал он.

— Конечно, — ответила я.

Я собиралась выполнить любую его просьбу, чего бы он ни попросил. Я находилась здесь именно для того, чтобы хорошо выполнить свою работу.

Он отложил свой телефон в сторону и посмотрел на меня.

— Ты, кажется, ведешь себя слишком … любезно, — сказал он.

Что-то такое, неявно выраженное, было в его голосе, что задело меня. Я пожала плечами.

— Я здесь для того, чтобы делать все, что ты захочешь, Джеймс. Я твоя на ближайшие девять ночей.

— Это все что у меня осталось?

— Если я правильно посчитала, то — да, — произнесла я.

Он медленно подошел ко мне, и я только сейчас заметила, что он был одет в джинсы и футболку, а не в привычный для себя костюм, и что он был небритым. В таком образе Джеймс выглядел немного грубовато. Прошло лишь несколько часов с того момента, как он сжимал меня в своих объятиях, как его кожа прижималась к моей коже. Тепло зародилось в моем животе, когда он приблизился ко мне, но одновременно ледяной страх сковал мое сердце. Я не хотела желать его. Я не собиралась глазеть на его большие накаченные руки и сексуальную небритость.

Он близко подошел ко мне, а затем остановился. Я замерла в страхе, опасаясь того, что он может прикоснуться ко мне, и, беспокоясь о том, что же мне еще предстоит пережить, если учесть тот факт, что я, просто находясь рядом с ним таким, не могла справиться со своими гормонами.

— У нас есть целый день до съемок. Мне нужно сделать несколько звонков, но потом я свободен,— сказал он. — Чем бы ты хотела заняться?

Я посмотрела на него и поежилась. Неужели только пару дней назад мы ходили на игру «Рэд Сокс», смеялись и пили пиво? Неужели только прошлой ночью мы занимались с ним любовью, и его руки трепетно опускались вниз по моему телу? Отношения между нами так быстро изменились, что я получила от этого эмоциональную травму.

— Все, что ты пожелаешь, Джеймс,— проговорила я, надеясь, что мой голос звучал покорно.

— Тогда мы встречаемся с тобой в моей спальне через пятнадцать минут, — сказал он.

На его лице не было никаких эмоций, а голос был бесстрастным.

С одной стороны, я хотела с воплем убежать из его квартиры, с другой стороны, мне абсолютно не хотелось этого делать.

— Конечно, — произнесла я, подавляя свои эмоции.

Я не хотела этого, но я должна была сделать это. Став взрослой, я стала осознавать разницу, и понимать суть вещей.

Вот, почему, будучи уже взрослой, мне было так тяжело пресмыкаться.

Покинув его, я направилась переодеваться в свою комнату. Я выбрала дорогущее белье, которое Елена упаковала для меня, и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Если он хотел шлюху, то он ее получит. Трюк, которому Дженни научила меня, состоял в том, что я должна думать, будто все, что происходит со мной, на самом деле, случается не со мной, а просто показывается в кинофильме.

«Если будет плохо, — сказала она, — притворись, что ты просто смотришь фильм, и что, на самом деле, это происходит с кем-то другим, а не с тобой. Отстранись от этого. Если фильм принимает совсем дурной оборот, и становится по-настоящему страшно, просто закрой глаза. Затем постарайся представить себе это, таким образом, будто этого никогда и не происходило».

Я стала представлять себе, что прямо сейчас смотрю фильм про себя. Мне отчаянно было необходимо почувствовать эффект отстраненности любым способом. Я надела черные кружевные стринги, подвязки, черные чулки, и очень сексуальный бюстгальтер. Наряд был чрезмерен для Эскорта. Я отбросила волосы назад, чтобы они свободными волнами спадали с плеч, выбрала черные туфли на тонкой шпильке, а затем прыснула в рот освежителем дыхания, наверное, около тысячи раз. Мое сердце бешено билось в груди, но я пыталась игнорировать этот факт, стараясь удержать свое тело под контролем. Я даже попробовала дыхательные упражнения из йоги, делая вдох через одну ноздрю и выдох через другую.

От этого я даже закашлялась.

Наконец, я успокоилась.

Джеймс был ни первым моим Джоном, ни моим первым разочарованием. Я, громко стуча каблуками, направилась по коридору в его спальню.

«Это та часть фильма, где героиня показывает герою, из чего она сделана», — подумала я. Но такое могло быть только в обычном кино, в порнофильме же героиня собиралась в воскресенье трахаться шестью разными способами. Я ненавидела себя за то, что уже стала немного влажной только от одной мысли об этом.

Джеймс ждал меня в своей комнате, сидя на кровати и все еще что-то набирая в своем телефоне. Он даже не посмотрел в мою сторону, когда я прошла мимо него к другой стороне кровати и встала, пытаясь изобразить уверенность и равнодушие на своем лице.

Наконец, он поднял глаза, и на мгновенье мне показалось, что на его лице промелькнуло удивление, но это выражение тут же исчезло с его лица.

— Не двигайся, — скомандовал он. — Я просто хочу посмотреть на тебя.

Все было не так уж плохо, мне было двадцать два, и я была обладательницей горячего привлекательного тела, так что я не стеснялась того, что все это происходит при ярком дневном свете. Я сделала глубокий вдох, как только Джеймс подошел ко мне. Его глаза с жадностью изучали мое тело. Сейчас я чувствовала себя такой беззащитной, и я остро почувствовала разницу между тем, что происходило сейчас и тем, что было вчера.

— Ну, ты выглядишь ужасно мило для того, что я запланировал, — сказал он мрачно.

— Смогу ли я выполнить это? — спросила я, решив сыграть в его игру.

— Ах, да. Ты сделаешь все прекрасно.

Он вернулся и сел на кровать. Откинувшись на спинку кровати, Джеймс положил руки за голову, просто расслабился и наслаждался видом, пока я стояла на его обозрении. Я могла видеть его дурацкие рельефные руки. Я ненавидела себя за это, но то, как он осматривал меня в сочетании с этими его идиотскими накаченными бицепсами, делало меня чуть более влажной. Я не догадывалась о том, что он запланировал. Мое сердце скакало галопом.

— Пожалуйста, — сказал он. — Сядь!

Он похлопал по постели рядом с собой, и я попыталась соблазнительно сесть. К сожалению, стринги доставляли мне неприятные ощущения, так как врезались между моими ягодицами. При этом мое лицо ничего не выражало.

— Можешь мне это передать? — спросил Джеймс.

— Что?

Я оглянулась в поисках тюбика смазки, кнута или наручников.

— Пульт, — сказал он, как само собой разумеющееся.

Я протянула его ему, предположив, что мы собираемся посмотреть какую-нибудь порнушку.

Джеймс выбрал канал спортивных новостей Новой Англии и довольный собой вздохнул. — Они в пути. Тампа Бэй. Игра начнется через полчаса, — сказал Джеймс.

— Да? — спросила я, сильно смутившись.

Он повернулся ко мне с самодовольной улыбкой на лице.

— Я сказал, что игра «Рэд Сокс» начнется через полчаса.

— Ты хочешь посмотреть игру? — удивилась я.

— А ты нет? — спросил он невинно.

«Ладно», — подумала я про себя, — «в эту игру могут играть двое».

— Охренительно, как хочу, — сказала я, поворачивая голову обратно к телевизору. Я решила игнорировать и его, и свои врезавшиеся в задницу трусы. 

Глава 5 Джеймс

«Рэд Сокс» на этот раз играли довольно слабо, но мне было все равно. Главное, что Одри вернулась, и была сейчас рядом со мной, одетая в какое-то очень горячее черное белье. Но я не собирался обращать на это никакого внимания. Пока нет. До фотосессии у нас оставалось несколько часов, которые я должен был провести только с ней.

У меня плохо получалось просить прощения, так как я этого, честно говоря, просто не умел. Но я хотел совершить этот подвиг для нее, поэтому я сделал это единственным известным мне способом, собираясь дать то, что ей нравилось больше всего: бейсбол и еду.

— Хочешь перекусить? — спросил я.

Она посмотрела на меня с подозрением. По выражению ее лица, можно было предположить, что она подумала, будто я имел в виду свой член.

— А что в меню?

Я взял планшет и отыскал меню из ресторана моего отеля.

— Гамбургеры, салат "Цезарь", рубленный стейк…

— Я буду гамбургер,— сказала она и пожала плечами, стараясь казаться непринужденной. — И салат «Цезарь». И пиво.

Она быстро посмотрела на меня.

— Если ты тоже будешь.

Я взял свой сотовый телефон и заказал два гамбургера, два салата " Цезарь» и дополнительно кольца лука.

— Они хороши, — произнес я одними губам для Одри, пока параллельно делал заказ по телефону.

— Как насчет пива?

— У меня есть немного на кухне.

Она встала с кровати и в своем наряде пошла на кухню. Я увидел ее превосходную задницу — такую круглую и подтянутую, подчеркиваемую стрингами. Она медленно прошествовала до двери, убедившись, что я получил превосходный, длительный обзор. Твою мать. Мой член моментально стал твердым. Одну минуту спустя она вернулась, неся две бутылки «IPA» (прим Ииндийский светлый эль). Одри аккуратно поставила одну из них на ночной столик, при этом наклонившись низко таким образом, что ее груди оказались практически у моего лица. Она посмотрела на меня и увидела заметную выпуклость в моих штанах. Затем она выпрямилась и улыбнулась, как будто выиграла приз, потом с важным видом прошествовала на свою сторону кровати, еще раз продемонстрировав мне свою попку, села и поднесла пиво к губам, игнорируя меня до того момента, пока моя эрекция окончательно не сдалась и, наконец, стала увядшей, удрученной и одинокой.

Раздался звонок в дверь, и Одри взглянула на свою одежду.

— Я думаю, что лучше пойти тебе, — сказала она, и посмотрела на мои штаны. — Ты в порядке? Ты сможешь сделать это?

— Со мной все нормально, — сказал я, ухмыляясь. — Я только что видел твою попку в стрингах. Я умру счастливым человеком.

Мы, наконец, приступили к еде, разместившись на моей кровати. Я встал и бросил Одри одну из своих старых футболок с эмблемой Уортона.

— Это еще зачем?— спросила она.

— Тебе должно быть комфортно, пока ты будешь кушать, хотя мне бы не хотелось портить такой вид.

Она на секунду зашла в ванную комнату, и вышла из нее, уже одетая в футболку. И вид ее в моей футболке снова расшевелил мой член.

Я знал, что находится у нее под одеждой, и я хотел этого. Скверно.

Она прошлепала босиком на кухню и вернулась еще с двумя бутылками пива. На мгновенье мне почудилось, что все выглядело так, словно ничего не произошло между нами этим утром, что я никогда не увольнял ее, и она никогда не покидала меня. Мы ели в молчании, наблюдая за игрой по телевизору, обмениваясь кольцами лука.

Когда мы закончили, я собрал посуду. Одри внимательно посмотрела на меня. Напускная храбрость исчезла с ее лица, так же как и белье c ее тела.

— Спасибо, — сказала она.

И то, как Одри произнесла это слово, означало благодарность не только за уборку посуды.

— Должен тебе кое-что сказать. Ты — очень храбрая, раз вернулась сюда.

Я пошел на кухню и положил в раковину грязную посуду. Она была смелой девушкой, а я был трусом. Когда вчера в ресторане она положила руку мне на бедро, я просто сошел с ума. Я потерял контроль. Ее прикосновение опалило меня, и я, не задумываясь, позволил своим инстинктам взять над собой вверх. Мои инстинкты требовали овладеть ей сильно и жестко.

Но это было не все, что требовали мои инстинкты. И это было большой проблемой.

Я вернулся в спальню и сел на кровать рядом с ней, но разместившись теперь поближе. Я слегка погладил ее по руке и почувствовал, как она напряглась, как будто готовилась к чему-то плохому. Я не мог винить ее за это, только не после того, как предал ее сегодня утром.

— Ты помнишь все, что мы делали прошлой ночью? — спросил я, в то время как мои пальцы скользили по ее руке.

Она прикусила губу и посмотрела на меня. Я видел на ее лице уязвимость и следы от пролитых слез, которые превратились в отеки вокруг ее глаз.

— Я надеюсь, что когда-нибудь смогу забыть ее, — сказала она.

Я продолжил гладить ее руку.

— У меня есть… проблемы, Одри. Я, вроде, говорил тебе об этом. Мне трудно сходиться с людьми.

Она смотрела мне в лицо.

— Прошлая ночь была довольна насыщенной, — сказал я. — Когда я проснулся утром, то не знал, как мне справиться с этим. Я был смущен и чувствовал…

Я замолчал, изо всех сил пытаясь сформулировать свои мысли.

— Чувствовал что?

— Просто чувствовал.

Я смотрел на то, как мой палец движется вверх и вниз по ее руке. Я даже боялся взглянуть на ее лицо.

— Я почувствовал себя неловко. Вот, почему я уволил тебя.

— Тогда зачем нанял снова? Да еще сказал Елене, что хочешь секса, собственно говоря, из-за которого и возникла проблема?

Одна из черт характера Одри, которая мне нравилась в ней, это ее прямота. Но, с другой стороны, это могло быть и проблемой, особенно тогда, когда ты пытаешься скрыть правду от самого себя. Я вздохнул и лег на спину.

— Если ты не хочешь, мы не будем заниматься сексом, Одри.

— Я этого не говорила.

Ее голос звучал с оборонительной интонацией, но в нем чувствовалась еще и боль.

— Я снова нанял тебя, потому что ты — замечательная девушка, и мы заключили с тобой сделку. Я сказал Елене, что хочу теперь включить секс в наш договор, потому что я наслаждался тобой прошлой ночью. Если ты вернулась, то я хотел бы, чтобы это перестало быть секретом. В части нашего соглашения, — сказал я и на мгновение замер, а потом продолжил.— Относительно запрашиваемых и оказанных услуг.

Произнесенные слова вызывали у меня не очень-то приятные ощущения, но, в любом случае, я заставил бы себя сказать это. Забегая вперед, секс должен был стать частью нашего контракта. Вчера вечером это произошло, и это было опасно для нас обоих. Я входил в нее столько раз, что едва был в состоянии реально оценивать ситуацию, а глубина моих оргазмов потрясла меня самого. Я знал, что Одри получала один оргазм за другим, потому что я чувствовал, как ее тело сжималось вокруг моего члена.

Я также слышал, как она выкрикивала мое имя.

— Мне даже лучше, если секс будет включен в договор. Я люблю прозрачность и порядок в делах, потому что с этим становится проще иметь дело, — сказала она.

— Это именно то, что я и хотел донести, — сказал я, успокоенный тем, что мы, похоже, одинаково понимаем друг друга. — Итак,… все ли будет в порядке? Ты вернулась, и у нас с тобой ранее уже были достигнуты определенные договоренности. Только теперь и секс является частью этой сделки.

— Меня это устраивает,— по-деловому ответила Одри.

Я улыбнулся ей.

— Давай просто наслаждаться друг другом. У нас есть еще целая неделя.

— Договорились, — сказала Одри, и в ее голосе послышались нотки облегчения.

Она откинулась на подушку и вернулась к просмотру игры. Я лежал рядом с ней, поглаживая ее руку. Даже без макияжа и в моей футболке она была такой красивой. Особенно без макияжа и в моей старой футболке. Через какое-то время она повернулась ко мне, и ее пальцы пробежались вдоль линии моего лица. Я наклонился и поцеловал ее, а затем, попробовав на вкус ее сладкий рот, обрушился на ее губы, сминая их своими.

Я собирался овладеть ею. Во мне проснулось такое большое и ненасытное желание. После вчерашней ночи обратного хода быть не могло. Но в этот раз я смог расслабиться. Так было безопаснее — сейчас она была полностью в моей власти. У нас было соглашение с пунктами, взаимовыгодными для обеих сторон.

Я проник своей рукой под футболку на ее теле и погладил ее плоский живот, а потом моя рука двинулась к ее сочной груди. Она села на кровати и сняла с себя одежду, и я прикоснулся к ее горячей коже, играя с сосками, поочередно втягивая их в рот и дуя на них. Она выгнулась назад, ее соски отвердели от моих прикосновений. Затем я опустил руку вниз и стал кружить своими пальцами по ее клитору, сжимая и перекатывая его между пальцами, пока она стонала, становясь мокрой и скользкой.

К этому времени мой член стал огромным и очень твердым. Я уже был готов взорваться.

Она повернулась и посмотрела на меня, и на мгновенье в ее глазах мелькнула грусть. Я собирался трахнуть ее, чтобы выбить эту печаль, заставить ее забыть про нее, в особенности, если я был ее причиной. Она потянула мои штаны вниз, а я избавился от своей футболки. Затем я раздвинул ее ноги и расположил член напротив ее входа. Я медленно и лениво гладил им по ее складочкам, чтобы смазать себя. Она схватила его и потерла им об себя, делая мой твердый член скользким.

— Скажи мне, что ты хочешь меня, — прохрипел я.

— Я хочу тебя. Я, блин, так хочу тебя, Джеймс, — сказала она.

Больше я ждать не мог, поэтому вошел в нее быстро без предварительных игр. Она была более чем готова для меня, такая скользкая от выступившей влаги. Я вошел в нее до упора, до самых яиц, и мы оба застонали, как только ее тело открылось, чтобы вместить меня полностью. Она была создана для меня.

— Твою мать, ох, твою мать. Одри, так хорошо.

Я вбивался в нее долгими и жесткими толчками. Как же хорошо. Она впилась ногтями в мою задницу, толкая меня этим еще дальше. Я почувствовал, как она начала сжиматься, пытаясь выжать из меня все до последней капли.

Меня сводило с ума то, что я находился внутри нее снова. Это ощущалось так, словно ее сладкое, тугое тело было создано специально для меня. Я хотел трахать и обладать ей.

— Скажи мне, что ты хочешь меня. И только меня, — произнес я, находясь в этот момент явно не в своем уме.

Я понял, что она близко, чтобы кончить. Ее мышцы сжались вокруг меня, и она задрожала.

— Я хочу только тебя. Я, вообще, хочу только тебя.

Она произнесла эти слова так, что я ей поверил. Меня залихорадило, и я стал вбиваться в нее еще более безжалостно, подводя нас обоих к краю.

— Джеймс,— воскликнула она. — Джеймс —

Мое имя, сорвавшееся с ее губ, было именно тем, что мне было необходимо услышать. Я почувствовал, что полностью теряю контроль над собой. Я жестко вошел в нее, мои бедра все еще толкались в нее, когда она вскрикнула и задрожала подо мной. Я вдалбливался в нее снова и снова, пока мой оргазм не настиг меня, и я не излился в нее полностью.

Она вернулась

Она вернулась потому, что я платил ей.

Но все-таки она вернулась.

Я прижал ее к себе, заставляя себя перестать думать, и не желая выпускать ее из своих объятий. 

Глава 6 Одри

Всю оставшуюся часть дня мы провели вместе с ним в постели. «Рэд Сокс», несмотря на слабую игру, все-таки сумели выиграть матч. Теперь я знала, в каких я отношениях с Джеймсом, хотя и чувствовала себя так, словно этим утром мое сердце разбилось из-за него, но его неуклюжие объяснения о своих чувствах, позволили собрать его по кусочкам в единое целое, а затем, и растопить лед.

Он был Джоном, но он был лучшим из всех Джонов. Он овладевал мной так, словно до него я никогда в жизни не трахалась. К тому же я собиралась заработать достаточно денег, чтобы обеспечить безопасность Томми в «Новых Горизонтах» на ближайшее будущее, и кое-что еще бы и осталось. У меня оставалось еще девять дней, которые я должна провести с Джеймсом, девять дней роскоши и удовольствия.

В теории я должна была бездельничать и расслабляться, подсчитывая свои денежки и оргазмы. На практике же я чувствовала, как мое сердце снова разрывалось на части. И на этот раз, все деньги Джеймса и все его сексуальное умение не смогли бы собрать их вместе.

Пока я одевалась для вечера, а Джеймс принимал душ, ко мне неожиданно пришло осознание, что я влюбилась в него. И это понимание привело меня в состояние оцепенения, что прямо затошнило от ужаса. Он должен был быть для меня только работой, которая продлится еще одну неделю, а я, как дура, влюбилась в него. Я взглянула на себя в зеркало и рассмеялась.

«Я точно знаю, как сделать мудрый и правильный выбор», — подумала я с сарказмом. Этого стоило ожидать. Этого никогда не должно было случиться, но я все-таки умудрилась влюбиться. Но это так характерно для Одри Рейнольдс.

Но не только это. У меня, наконец-то, появятся деньги, чтобы решить проблемы и получить все те вещи, о которых мечтала, но я теперь даже не смогу насладиться этим в полной мере. Потому что я влюбилась в Джеймса Престона, а он расстанется со мной на следующей неделе, и моя жизнь будет разрушена навсегда.

«Поздравляю, Одри».

Мой телефон запищал, и я встала, чтобы посмотреть, кто мне написал. Это было сообщение от моей матери. Дерьмо. Хуже некуда, если моя мать начинала меня искать, то она либо хотела от меня денег, либо попала в беду. Но я хотела убедиться, что ничего не случилось плохого с Томми, поэтому и перезвонила ей.

— Одри, — ответила она сразу.

— Все в порядке? — спросила я, не потрудившись даже поздороваться с ней.

— Нет, не все в порядке, — Я чуть раньше попала в ДТП (прим. Дорожно-транспортное происшествие) и разбила «Сентру» (прим. Модель автомобильной марки «Nissan»).

— Со всеми все в порядке? — спросила я, подразумевая: «была ли ты пьяна и не убила ли ты кого-нибудь».

— Со мной все в порядке, — сказала она. — Я просто выехала на обочину и врезалась в строительные материалы, которые тупые рабочие оставили там. Можешь себе это представить? Они просто оставили трубы из бетона и отбойные молотки и другое свое дерьмо на обочине. Это по их вине разбилась моя машина!

— Ну, они же лежали в стороне от дороги, мам. Не на дороге же.

Я вздохнула. У моей матери всегда были проблемы, в которых был виноват кто-то другой, но только не она сама. Я не думаю, что когда-нибудь услышу, как она признает свою ответственность за то, что не так пошло в ее жизни.

— А где же машина? — спросила я.

— Я оставила ее там.

— Где ты?

— В баре, — сказала она.

Ну, конечно, она была в баре. Я знала свою мать. Она сейчас выпьет несколько коктейлей, а потом скажет копам, что была в баре и выпила после того, как разбила машину. Они никогда не смогут доказать, что она выпила прежде, чем сесть за руль, хотя будут подозревать, что это было именно так. Копы хорошо знали мою мать, и моя мать хорошо знала копов.

— Ты позвонила кому-нибудь? — спросила я.

— Нет. Какая глупость, — сказала она.

Это было равносильно тому, что она призналась, что села за руль пьяной.

— Так что я побуду здесь в течение часа, пропущу пару стаканчиков, а потом позвоню копам.

— Они могут найти тебя раньше, мам.

— Неважно, — сказала она приглушенно, и я услышала в трубку, что она закуривает сигарету. — Эй, я разговаривала со служащей в центре, где живет Томми. Она сказала, что ты оплатила его пребывание вперед до конца августа. У тебя, видимо, дела идут хорошо, да?

— Это был одноразовый платеж. Денег больше нет, — сказал я, ощетинившись.

Мне было противно, что моя мать была довольна тем, что я зарабатывала деньги в качестве проститутки. Я почувствовала себя еще более мерзко от ее тона, понимая, что в ближайшее время она начнет требовать у меня деньги.

— Мам, я должна бежать. Береги себя.

— Наслаждайся, — сказала она, и от ее слов у меня мурашки побежали по коже.

Джеймс вышел из душа в обернутом вокруг талии полотенце.

— Кто это был?

— Никто, — сказала я.

Как бы я хотела, чтобы это было именно так.

Сегодня Джеймс надел еще один поражающий воображение костюм, на этот раз, с галстуком лавандового цвета.

— Что мне надеть? — спросила я, проходя мимо вешалок с дизайнерской одеждой в гардеробной комнате. Я не привыкла к такому выбору вариантов.

— То платье, в котором ты была прошлым вечером. Оно меня полностью устраивает, — произнес он с ухмылкой.

— Я почти уверена, что оно грязное, — сказала я, улыбнувшись ему. — Плюс, мне не хотелось бы надевать что-то, что может повлечь за собой игры под столом. Я не думаю, что твоя мать бы одобрила это.

Я достала серое, облегающее фигуру платье, сшитое в консервативном стиле, и показала его ему.

— Как насчет него?

— Прекрасно, — сказал он. — Полагаю, что оно должно подойти. Неважно, что ты наденешь. Я знаю, как ты выглядишь под одеждой, и мне это очень нравится.

Бросив платье на кровать, я подошла к нему и поцеловала в губы. Он обнял и жестко поцеловал меня в ответ, и это было не единственное, что было у него жестким.

Я провела по нему руками, смакуя свои ощущения от касания его огромной рельефной груди, но затем заставила себя сделать шаг назад.

— Слишком поздно, нам сейчас не хватит времени, — сказала я невинно. — У тебя съемки для «New England Brides Magazine».

Он прерывисто вздохнул.

— Эта гребанная свадьба.

Я начала натягивать на себя серое платье.

— Я не знаю. Лично я — наслаждаюсь всем этим в настоящее время, — сказала я, говоря это на полном серьезе.

Он подошел и помог застегнуть молнию на моей спине.

— Я тоже. И это последнее, что я ожидал.

Он нежно провел рукой вниз по моей спине, посылая дрожь по всему моему телу.

Его телефон завибрировал, он взял его и стал пристально что-то читать на экране.

— Я должен разобраться с этим. Извини, — сказал он, и начал что-то быстро набирать на телефоне. — Нам уже надо выходить.

Я остановила свой выбор на босоножках цвета «металлик», нанесла помаду, и надела на руку кучу браслетов. Затем я взяла его под руку, ведя его сначала к лифту, а потом и к машине, пока он возился со своим телефоном, решая какие-то свои дела. На улице было замечательно. Кай поджидал нас с приветливой улыбкой. Джеймс держал меня за руку, пока ругался с кем-то по телефону. Все это казалось таким нормальным, таким естественным. На одно мгновение я даже представила, что это моя настоящая жизнь, и я — его настоящая подруга.

Это было превосходно. Это было прекрасно до умопомрачения.

Пока мы ехали до музея Изабеллы Стюарт Гарднер (прим. Частная художественная галерея, расположенная в стилизованном под венецианское палаццо здании в Бостоне), где должна была состояться фотосессия, Джеймс постоянно висел на телефоне. Я решила проверить свой телефон, так как переживала, что мать могла оказаться в тюрьме. К своему удивлению, я обнаружила три пропущенных голосовых сообщения. Первое было от матери:

— Одри, они отбуксировали мою машину, и я не могу позволить себе забрать ее. Позвони мне. Пожалуйста.

Второе сообщение было от Елены:

— Дри, позвони мне, как только получишь это сообщение. На сотовый.

Я взглянула на Джеймса, он был настолько поглощен своим разговором, что не обращал ни на что внимание.

Судорожно выдохнув, я набрала номер Елены.

— Дри, — ответила она почти сразу, как только я набрала ее номер.

— Привет, Елена, - сказала я нервно. Она редко, да почти никогда, не звонила нам, пока мы были на работе. — Что случилось?

— Твоя мать, вот, что случилось, - сказала она. — Она заявилась в офис после обеда, и сказала, что ты недавно заработала большие деньги, и что они ей нужны.

Вся кровь отхлынула от моего лица.

— Елена, прости меня, — сказал я.

— От этого не легче. Я сказал ей, что ей не рады в нашем офисе. От нее пахло, Дри. Она средь бела дня была пьяной в стельку, и была очень воинственно настроенной. Я сказала ей, что ты получаешь свою регулярную зарплату, и что больше я ни о чем не знаю. Затем я попросила ее удалиться.

— Что произошло потом? — спросила я.

— Она пошла в ванную комнату и украла кучу одноразовых мини-мыл для рук, — сказала Елена, вздыхая. — Потом она ушла. Но у меня нехорошее предчувствие, что она вернется завтра. Дри. Мне не нужны такие драмы, и, тем более, чтобы их связывали с моим бизнесом. Я руковожу компанией класса «люкс». И я не могу позволить твоей пьяной матери — побирушке приходить и орать на меня в присутствии клиентов.

— Я знаю, — сказал я.

Я чувствовала, что моя коже становится малиново-красного цвета. Моя мать все только портит с тех пор, когда я была еще ребенком. Мне было так стыдно за нее. В течение многих лет я испытывала дискомфорт, что мне приходится ее стесняться. Я всегда чувствовала себя так, будто я должна была больше тратить своего времени на то, чтобы попытаться помочь ей для того, чтобы не испытывать из-за нее стыд.

Но теперь я взрослая женщина, и я заботилась сама о себе уже долгое время, а также о Томми, потому что она этого не могла делать, да и не хотела. Я видела, как она разрушала все, к чему прикасалась, пытаясь использовать каждого, с кем только контактировала, ради своей выгоды. И теперь она угрожала моему источнику существования, средствам, которые обеспечивали безопасность и здоровье ее сыну. Я даже не думала, что можно чувствовать себя еще хуже от того, что сейчас сгорала от стыда из-за нее. Она заслуживала того, что я стыдилась ее.

— Я поговорю с ней, — сказала я. — Она не вернется.

— Мне нужно, чтобы ты решила эту проблему и позаботилась о наших самых престижных клиентах. Не позволяй своим личным проблемам стоять на твоем пути, Дри.

— Не буду, — пробормотала я. — Обещаю.

Я нервно нажала кнопку отбоя и решила проверить третье голосовое сообщение. Оно было от Рейны — одной из служащих «Новых Горизонтов»:

— Эй, Дри, просто хотела, чтобы вы знали, что ваша мама заходила сегодня. Мне нужно поговорить с вами о счете. Наберите меня, когда у вас появится время.

Мы подъехали к музею. Джеймс все еще общался по телефону, разговаривая негромко. Я выскочила из машины и тут же набрала номер Рейны. Мой желудок скрутило от ужаса.

— Привет, Рейна. Это Одри Рейнолдс. Что-то не так?

— Вам нужно будет изменить счет Томми, дорогая, — сказала она. — Так как, помимо вас, ваша мать так же указана в качестве ответственной стороны. Она сегодня пришла и потребовала, чтобы мы вернули ей часть денег со счета, которые служили предоплатой за будущие месяцы нахождения Томми в центре. Я не смогла этого сделать, так как в это время менеджера уже не было на месте. Но я, на всякий случай, хотела бы вас об этом предупредить.

— Она не могла так поступить. Пожалуйста, скажите мне, что она этого не сделала, — сказала я, чувствуя, что внутри меня все опустилось.

Но в душе я знала, что это было правдой. Это было так похоже на мою мать. Она хотела забрать себе оплату за пребывание Томми в центре. Она действительно была полностью опустившейся личностью.

— Прости, дорогая, — сказала Рейна. — Я просто подумала, что тебе это надо знать.

Я поблагодарила ее и трясущимися руками повесила трубку.

А затем я повернулась и обнаружила Джеймса, стоящим в этот момент на тротуаре рядом со мной с выражением крайнего беспокойства в глазах.

Глава 7 Джеймс

— Что случилось?

Я мог точно сказать, что телефонный звонок сильно ее расстроил.

— Ничего, — сказала она и пожала плечами. — Рабочий момент.

Я просто смотрел на нее, она выглядела такой сломленной.

— Я же вижу, что ты расстроена, — произнес я. — Ты можешь поговорить со мной об этом, ты же знаешь.

Она мне кивнула.

— Я знаю. Может быть, как-нибудь потом, — сказала она и кивнула головой в сторону входа в музей.

— Ладно, если ты уверена.

Я не хотел давить на нее, надеясь, что она все расскажет мне, когда будет готова. Я взял ее под руку и повел внутрь.

Гарднеровский музей изнутри был великолепен. В нем имелся внутренний дворик, выглядевший как английский сад. Мне всегда нравилось это место. Когда мы были еще детьми, моим няням из Гватемалы был дан строгий указ постоянно приводить сюда меня и Тода. Мы метались туда и сюда между Гарднеровским музеем и Музеем изящных искусств, которые были расположены в несколькихкварталах друг от друга. Моя мать считала, что это важно, чтобы мы выросли образованными людьми. Так что она дала распоряжение нашим нянькам, чтобы они приобщали нас к прекрасному, а сама в это время ходила на обеды с подругами.

Мы вышли на середину внутреннего дворика, над которым высоко над нашими головами простирался потолок из стекла. Я заметил Иви и ее кузин, одетых в изысканные расшитые стеклярусом платья, сидевших в соответствии с планом рассадки гостей, и явно потративших много времени на укладку волос и нанесение макияжа. Моя семья расположилась рядом с ними. Съемочная группа уже разместила все свое оборудование.

Я игнорировал всех кроме Одри. Я смотрел, как она осматривала окружающее нас великолепие.

— Ух, ты, - сказала она, заворожено глядя вокруг. — Я никогда не была здесь раньше.

— Это здорово, — сказал я, имея в виду вовсе не сад. Я сжал ее руки, упиваясь ею. Она была так красива, и это задевало меня за живое.

— Мне здесь очень нравится, — сказала она, все еще восторженно оглядываясь по сторонам. — Я никогда не видела ничего подобного.

— Мы будем должны как-нибудь сюда вернуться, — сказал я и привлек ее к себе, поцеловав в макушку.

Она ничего не сказала, но крепко обняла меня в ответ.

В это время, неуверенно улыбаясь, к нам подошел Тод.

— Привет, ребята. Мне не хотелось бы прерывать вас.

— Ну, и не надо, — сказал я, не выпуская из рук Одри.

Глаза Тода расширились, но он знал, что лучше сейчас ничего не говорить. Он ошарашенно посмотрел на меня, пытаясь что-то прочитать на моем лице по части того, как я отношусь к ней.

Я слегка отстранился от Одри и послал ему предостерегающую улыбку. Мне нужно было отвлечь внимание от нас.

— Они готовы меня снимать? — спросил я, кивая на установленные камеры.

— Да, вас обоих, — сказал Тод.

Он погладил руку Одри в знак приветствия и посмотрел на нее. — Мы бы хотели, чтобы вы оба были на фотографиях.

Одри нервно провела рукой по платью и посмотрела на меня.

— Тод, меня не надо фотографировать. Правда, это очень мило с твоей стороны.

— Ерунда. Я настаиваю. Я хочу запечатлеть каждый момент этого знаменательного события в моей жизни, в том числе и вас, — сказал он, протягивая ей руку.

— Ладно, — нерешительно произнесла Одри и улыбнулась ему.

Очевидно, Тоду досталась львиная доля от весьма ограниченного количества генов шарма нашей семьи.

Довольный, я сжал ее руку в знак поддержки. Мы подошли к моим родителям. Селия смотрела на нас так пристально, как никогда ранее.

— Здравствуй, мама, — сказал я.

— Здравствуйте, Джеймс, — произнесла она официальным тоном, явно издеваясь надо мной.

Потом она повернулась к Одри и осмотрела ее с головы до пят.

— И как вам этот вечер, дорогая? Вы выглядите очень… довольной.

Моя мать была проницательным наблюдателем. Плюс, она сидела рядом с нами на ужине вчера вечером. Глядя на Одри прямо сейчас, я мог видеть то же самое, что, должно быть, видела и моя мать: кожа Одри будто светилась, как будто каждая клетка ее тела подсвечивалась изнутри.

Одри улыбнулась ей, не моргнув глазом.

— Я очень довольна, — доброжелательно сказала она и без какой-либо иронии в голосе. — Ваш сын показал мне, как замечательно проводить время.

— Уверена, — сказала Селия, но ее лицо явно не выглядело довольным.

— Ладно, все, пора, — встрял Тод, прерывая разговор и тем самым спасая нас. — Мы собираемся начать съемку нашей семьи. С одной стороны фонтана будем мы, а семья Иви будет с другой стороны.

Он подхватил Одри под руку и повел ее по направлению к фотографам, о чем-то радостно болтая с ней.

Моя мать смотрела на действия Тода, и на ее лице одна эмоция сменяла другую, начиная с удивления и кончая полнейшим возмущением.

— Это съемка семьи. Куда она идет?

Я послал ей сердитую улыбку, схватил за руку и потащил ее вслед за Тодом.

— Фотографироваться с нами, мама, — сказал я достаточно громко, чтобы Одри услышала. — Моя подруга будет фотографироваться с нами.

Я бесцеремонно подтолкнул свою мать чуть вперед. Тод подмигнул мне, когда я подошел к ним, и взял за руку потрясенную Одри.

Я не выпускал ее руку из своей все время, пока длилась съемка.

— Ну, это было... занимательно, — сказала Одри, когда мы садились в машину. — Я думаю, что твоя мать держала себя в руках, по крайней мере, до конца свадебного торжества. Я практически уверена, что теперь попала в ее поле зрения. Под ее пристальное внимание.

— Да, ладно, — сказал я и пожал плечами, не озадачивая себя проблемами своей матери и не задумываясь по поводу ее внимания.

— Ты не должен был говорить, что я твоя девушка, — сказала она.

Играя с ее волосами, предварительно убрав их с лица Одри, я наблюдал за тем, как ее шея стала покрываться густым румянцем.

— Ага, сказал.

— Ты, не должен был.

— Одри, — произнес я и подождал, пока она повернулась и взглянула на меня. — Я плачу тебе не только за то, чтобы ты вела себя как моя подруга, но я также хочу и озвучить это. Так что давай оставим это, ладно?

— Хорошо, — пробормотала она и посмотрела в окно.

— Ты собираешься рассказать мне о том телефонном звонке?

Она вздохнула.

— Честно говоря, я бы не хотела посвящать тебя в это.

— Я не смогу тебе помочь, если не буду знать, в чем проблема.

— Все нормально. Это не твоя проблема, а моя. Я разберусь с ней сама.

Она достала свой телефон и посмотрела на него.

— Ой, у меня голосовое сообщение, — сказала она печально. — Я должна его прослушать.

Она где-то с минуту молча слушала сообщение, и все это время ее брови были нахмурены. Когда она, наконец, опустила телефон, ее лицо было бледным.

— Что такое? — спросил я.

— Как ты думаешь, Кай сможет отвезти меня в одно место после этого мероприятия? Мне нужно кое с чем разобраться, — спросила она тихо.

— Конечно, я тоже поеду.

Она посмотрела на меня, и ее лицо стало покрываться красными пятнами.

— Нет, Джеймс. Пожалуйста. Ты видел достаточно. Позволь мне разобраться с этим самой.

— Это парень? — спросил я, и почувствовал, как внутри меня закипает злость.

— Нет, — сказала она, качая головой. — Если бы.

— Тогда что?

Я сам был удивлен тем, что в моем голосе промелькнули нотки отчаяния. Я хотел, чтобы она перестала упрямиться и поделилась со мной своими бедами.

Одри вздохнула.

— Это моя мать, Джеймс. Она создала мне проблему, и мне нужно увидеться с ней сегодня вечером.

Я почувствовал внутри себя легкость из-за того, что это был вовсе никакой не парень. Я вздохнул с облегчением, потому что она открылась мне, и мой гнев тут же улетучился.

— Хорошо, — сказал я. — Я пойду с тобой.

По какой-то необъяснимой причине Коул, чем-то напоминавший сейчас кошку, которая только что съела канарейку, оказался в том же баре, что и мы.

— Я тебя не приглашал сюда, — сказал я, хлопая его по спине. — Но мне все равно приятно тебя видеть.

— Тод написал мне, — сказал Коул. — Он попросил, чтобы я приехал, когда бы смог. Он хотел сделать вам приятное.

— О, как мило, — сказал я и недоверчиво посмотрел на него. — Ты выглядишь более самодовольным, чем обычно, — сказал я, убедившись, что Одри находилась в безопасности позади меня.

— Это почему же? — спросил Коул, улыбнувшись мне. — Наверное, из-за этого.

Коул указал на женщину, пробиравшуюся к нам. Она шла, быстро нанося блеск для губ, а ее кудри и грудь подпрыгивали в такт шагам.

Это была Дженни.

— О, Господи, твою мать! — закричала Дженни, увидев Одри.

Она практически сбила меня с ног, чтобы добраться до нее.

— Ура! — завопила она, заключив Одри в объятия, и подпрыгивая то вверх, то вниз. — Ты помогла мне получить миллиардера! Я так чертовски взволнована!

— О, Иисус, — сказал я Коулу. — Ты же не сделал этого.

— Да. Сделал. Ха, Господи, твою мать. Сделал, — сказал он, и при этом выглядел очень довольный собой. — Я собираюсь жениться на этой девушке. У нее рот как—

— Коул, — прервал я его. — Моя мать находится в трех метрах от нас. Пожалуйста.

— Мне не было необходимости заканчивать предложение, как ни крути, — сказал Коул, наблюдая за Дженни. — Ты понимаешь, что я имею в виду.

Я вздохнул.

— Могу догадаться.

Мы стояли и смотрели за тем, как девушки возбужденно разговаривали друг с другом.

— Ты сам рекомендовал мне позвонить ей, — напомнил мне Коул.

— Я уж точно не рекомендовал тебе, приводить эскорт на предсвадебные мероприятия моего брата, — сказал я.

Он поднял бровь.

— Кто бы говорил, братан.

Я свирепо посмотрел на него. Я не хотел говорить об этом.

— Купи мне выпивку. Мне она необходима, — сказал я.

Он подал знак бармену.

— Я рад, что ты здесь, и что Дженни обслуживает тебя. Но мне нужно защитить Одри. Никто кроме тебя не знает правду. Все должно оставаться так, как есть.

Коул поставил передо мной мартини, а я заказал вина для Одри.

— Конечно. Я обещаю, что не проговорюсь ни об одной из них, —

сказал он. — Я бы не поступил так с тобой, ты же знаешь. Но я должен заметить тебе, что для наемного работника, ты уж слишком оберегаешь ее.

— Ей нужна моя защита, — сказал я мрачно и сделал глоток своего напитка, который моментально согрел мои внутренности. — Она милая девушка. Я знаю, что это звучит странно, но это — правда.

— Это не звучит странно. Но что ты собираешься делать, когда все закончится?

Я пожал плечами.

— Наверное, ничего.

— А вот теперь это звучит нелепо, — сказал Коул. — Я говорю тебе это потому, что ты мой лучший друг.

— Иногда я думаю, что мне нужно защитить ее от самого себя, — сказал я негромко.

Коул выглядел так, как будто собирался сказать мне что-то предостерегающее, но в этот момент Одри и Дженни, весело болтая, вошли в бар. Я обнял Одри и притянул ее к себе, поцеловав в макушку. Эти две минуты, пока она отсутствовала, показались мне слишком долгими. Коул посмотрел на меня и просто покачал головой в притворном отвращении, читая меня, как книгу.

— Коул, я и не знала, что ты владел частью «Rhode Island Thunder». Дженни только что рассказала мне. Это так здорово, — сказала Одри.

«RIT» была запасной командой НХЛ, и Коул был одержим ею.

— У нас места в ложе сегодня на вечер, — взвизгнула Дженни.

Коул обнял ее и прижал к себе.

— Мы можем позволить себе места в ложе, когда ты только захочешь, Принцесса, — сказал он и поцеловал ее в нос. Дженни счастливо улыбнулась Коулу, и он просиял в ответ на ее улыбку. Я не знал, насколько была искушена Дженни, и как хорошо она умела читать людей, но я надеялся, что она догадывалась, что Коул был игроком до мозга костей. Он с удовольствием будет играть с ней, баловать ее некоторое время, но он не однолюб и никогда им не был. Дженни прижалась к Коулу, а Одри внимательно наблюдала за подругой.

— Дженни, пойдем-ка со мной в дамскую комнату, — сказала она через некоторое время, взяв Дженни за руку. Она улыбнулась нам своими ямочками.

— Мы вернемся через пару минут, ребята.

— Что это с ней? — спросил Коул, наблюдая, как Одри тащит за собой Дженни подальше от него.

— Я думаю, что она хочет поговорить с Дженни, — сказал я.

— О чем?

— Чтобы она не тешила себя надеждой на место в ложе с миллиардером, — произнес я.

— Ага, — сказал Коул, наблюдая за удаляющимися девушками. 

Глава 8 Одри

Мы прошли с Дженни мимо дамской комнаты по коридору в пустой гардероб. Я внимательно оглядела все вокруг, убедившись, что никто из семьи Джеймса не находился поблизости и не мог нас увидеть.

— Дженни, — сказала я мягко. — Коул нанял тебя через агентство, не так ли?

— Конечно, — ответила она.

— Он, кажется, хороший парень.

— Он — удивительный, Дри. Нам так весело.

Дженни посмотрела на меня и лучезарно улыбнулась, взяв меня за руки.

— Спасибо, что делаешь это для меня. Елена была так счастлива, что Джеймс рекомендовал ее агентство. Я сказала ей, что собираюсь перевернуть жизнь Коула и легализовать свое положение.

— Ладно, — сказала я. — Я просто хочу убедиться, правда…

— Что?

— Ты же не думаешь, что он собирается выкупить тебя или сделать что-то в этом роде, — сказала я печально. — То, как ты смотришь на него —

— Ой, Дри, давай не будем! — прервала она меня и рассмеялась. — Ты же не думаешь, что я реально запала на Коула Брайсона, не так ли?

— Точно нет? — спросила я.

Дженни пожала плечами и посмотрела на меня сердито.

— Мне нравится его кошелек. Мне нравится его толстый член. Мне нравятся его места в ложе. Мне нравится развлекаться с ним, как игрушка с киской.

— Он тебе не нравится?

— О, нет. Он нравится мне, с этим все в порядке. Кому же он не понравился бы? Он охренительно горяч, и он — миллиардер! Но он — Джон, Дри. Он платит мне за то, чтобы я делала все, чего он только захочет. А он хочет многого, уверяю тебя. Он — крутой, и мне это нравится.

Она остановилась, чтобы слегка взбить волосы.

— Но то, что я сама наслаждаюсь этим, не значит, что я не работаю, или что это только лишь работа для меня. Я имею в виду.… Ой, ну ты поняла, что я имела в виду.

Мое сердце сжалось, и я кивнула ей.

— Я точно знаю, что ты хотела сказать.

— Ну, хватит обо мне. Я могу сама о себе позаботиться, — произнесла она и посмотрела на меня своими большими, голубыми глазами. — Как дела с Мистером Ходячий секс в Костюме?

— Отлично, — сказала я уклончиво.

— Он трахнул тебя, не так ли? Я поняла это, увидев вас двоих.

— Да, — подтвердила я. — Мы занимались сексом.

— Неужели было так плохо? — спросила Дженни и посмотрела на меня так, словно у меня выросло три головы. — Дри, ты что, собираешься плакать? И из-за чего?

— Нет,— сказала я, и мои глаза наполнились слезами, поэтому мне пришлось их даже промокнуть. — Дженни, мне нельзя плакать, так как там вся его семья. Они не должны узнать, что мы с тобой знаем друг друга.

— Ладно, — сказала она. — Мы справимся с этим. За свою жизнь мне приходилось столько врать женам и подружкам, что ложь уже лезет у меня из ушей, Дри. А они обычно довольно хороши. Не беспокойся об этом. А теперь скажи мне, должны ли мы волноваться об этих слезах. Расскажи мне, что происходит.

Я резко покачала головой.

— Я не могу. Я не хочу говорить об этом.

— Он тебя ударил. Сделал что-то еще? Он что, полный урод?

— Нет, — ответила я.

Она нежно погладила меня по голове.

— Ты пересекла своего рода черту, которую провела сама для себя? — спросила она.

Я, вероятно, всегда недооценивала Дженни и не отдавала должное ее уму.

— Что-то в этом роде, — сказала я, шмыгнув носом.

— Ладно, Дри. Это с каждым может случиться, — произнесла она и обняла меня. — Дело в том, что никто не знает про эти линии, кроме тебя самой. Поэтому-то и здорово, что наши чувства и мысли невидимы, их нельзя потрогать. Они подобны волшебству. Никто не знает правды, кроме тебя самой. Все нормально? Ты в безопасности.

— Ладно, — пробормотала я, всхлипнув.

— Поэтому делай то, что считаешь правильным. И помни, если становится все слишком плохо, просто закрой глаза.

— И представь себе, что этого никогда и не происходило,— закончила я за нее. — Дженни, в последнее время я, вероятно, не говорила тебе, что ты умна.

— Я знаю, — сказала она — Это мое секретное оружие.

Она посмотрела на меня долгим взглядом.

— Дри. Просто если это не случится со мной, это не значит, что не произойдет и с тобой.

— О чем ты? — спросила я.

— Ты знаешь.

Я пожала плечами, прекрасно понимая, о чем она говорила.

— Дженни, этого не произойдет со мной.

Она покачала головой и указала на себя.

— Ни один миллиардер не выкупит меня, потому что я — шлюха. Дри, я даже этого и не стесняюсь. Но ты — другое дело. Ты делаешь это потому, что заботишься о своем брате. На самом деле, ты — хорошая девушка. Я точно могу сказать, что Мистер Костюм знает это.

— Он не собирается меня выкупать, — произнесла я с печалью в голосе.

— Он сможет, — сказала она, ухмыльнувшись и пожав плечами. — Будь уверена, чего только не случается в этой поганой жизни.

— А что насчет тебя и Коула?

— Я собираюсь высосать его дочиста настолько, насколько смогу — его самого и его кошелек.

Я досуха вытерла свои глаза, и она подхватила меня под руку.

— Ты готова? — спросила она.

Я ответила кивком.

— Тогда пойдем и покажем этим миллиардерам, гоняющимися за развлечениями, словно кошки за игрушками, — сказала она, зло усмехнувшись.

Наша небольшая компания была довольно популярна в этот вечер. Каждый хотел выпить с двумя шикарными миллиардерами и их горячими, загадочными спутницами. Казалось, что даже Иви находилась под впечатлением.

— Ты владелец части акций «Thunder»? — спросила Иви, и ее плоская грудь выпятилась в сторону Коула.

Она смотрела на него так, словно он был какой-то рок-звездой, греческим богом, владеющим фарм-клубом (прим. Запасной состав из низшей лиги для замены игроков высшей лиги).

— Да, владеет, — ответила за него Дженни, затем шагнула и встала перед Коулом.

Она выпятила свою более внушительную, чем у Иви, грудь, словно перекрывала возможность Иви подойти к Коулу ближе.

Иви что-то хотела сказать, но Тод прервал ее.

— Ты флиртуешь с лучшим другом шафера? — спросил он свою невесту.

И Тод и Иви невнятно произносили слова, видимо, уже хорошо приняв к этому времени определенное количество напитков в «коктейльный час», который по факту уже длился три часа.

Иви тряхнула головой и сузила глаза, глядя на него.

— Прости, детка, — произнесла она голосом, который, видимо, считала сексуальным. — Сложно избавиться от старых привычек.

— Ты хочешь сказать, что распутная девчонка из студенческого общества навсегда останется распутной девчонкой из студенческого общества? — спросил Тод, ухмыляясь.

— Ага. Так точно.

Она схватила его за галстук, притянула к себе и жарко поцеловала. Тод поднял ее, и она обернула свои ноги вокруг его талии. Он понес ее в темный угол, чтобы целоваться и обниматься.

— Они пьяны, — сказал Коул и рассмеялся.

— Они счастливы, — удивленно сказала я, и повернулась к Джеймсу. — Им, на самом деле, хорошо вместе.

Джеймс вытянулся вверх и посмотрел туда, где сладкая парочка обжималась в углу. Он выглядел ошеломленным.

— Ему нравится то, что делает его распутная девчонка. Может быть, ты и права, — сказал он.

Между тем, в нашей маленькой компании все еще летали искры.

— Ты такая горячая, когда сражаешься за меня, — сказал Коул Дженни.

Он сделал еще один глоток своего мартини и посмотрел на нее из-под прикрытых глаз.

— Это нельзя назвать сражением, — сказала Дженни, откинув волосы со своего лица. — Если ты хочешь увидеть, как я валю врага, то притащи сюда эту суку.

Коул явно находился под впечатлением от слов Дженни.

— Это так жарко. Невеста против Дженни. Ты будешь бороться с невестой из-за меня?

— Точно, детка, — проворковала она, прижимаясь к нему.

Затем она начали серьезно целовать друг друга, и руки Коула оказались на ягодицах Дженни. Мы с Джеймсом смотрели друг на друга, находясь в состоянии смущения и крайнего изумления от происходящего.

Но, однако, Селия Престон не была впечатлена этой сценой. Она жестом подозвала нас. Прежде, чем двинуться к ней, мы сделали по большому глотку наших напитков.

— Кто эта девушка рядом с Коулом Брайсоном? — спросила она, наблюдая за парой вблизи бара, охваченной страстью.

— Это Дженни, — сказал Джеймс, словно это было само собой разумеющееся. — Они встречаются.

— Если это можно так назвать, — раздраженно произнесла Селия и повернулась ко мне. — А вы знаете эту Дженни? Она, вроде, была взволнована, когда увидела вас?

— Я встретилась с ней прошлым вечером, когда мы ушли после ужина, — сказала я, краем глаза взглянув на Джеймса.

— Да, мы встретили их, — подтвердил Джеймс, кивнув. — После ужина.

— Он приведет ее на свадьбу? — спросила Селия, хмуро глядя на Коула и Дженни и их теперь еще более сплетенные тела.

— Надеюсь, — сказал Джеймс. — Иначе, только Тод и Иви будут единственными нарушителями общественного порядка.

Джеймс указал ей на дальний угол, где развлекались распутница и ее ревнивый ухажер.

Селия нахмурилась.

— Я думаю, что мне следовало заказать больше еды, которую подавали к столам, чтоб не сталкиваться с такими вещами, — произнесла она в основном сама себе.

— Живи и учись, мама, — сказал Джеймс. — Живи и учись.

Мы сбежали сразу же после того, как Селию прервал один из ее друзей, который спросил ее о красном вине из меню, имевшем наибольшее количество антиоксидантов.

Я подмигнула Дженни, показав, что мы уходим, и она показала мне жест большим пальцем вверх, в то время как руки Коула все еще находились на ее ягодицах.

— Я полагаю, что она действительно нравится ему, — сказал Джеймс, когда мы скользнули в машину. — Я не думаю, что он притворяется.

— И что ты подразумеваешь под словом «нравится»? — спросила я. — Она прекрасна, молода, и умна.

Он скептически посмотрел на меня.

— Нет, Джеймс, правда, он очень умная. Это один из ее талантов, который она умело скрывает.

— Мой брат и Иви также устроили сегодня развлекательное шоу, — заметил Джеймс.

— Знаешь что? Я думаю, они, на самом деле, влюблены друг в друга, — сказала я. — Тод, кажется, действительно рад женитьбе. А Иви определенно казалась сегодня влюбленной в него …. Если он может жить с тем, что произошло, и принимать ее такой, какая она есть, то, может быть, и ты тоже сможешь.

Джеймс фыркнул.

— Я только обращаю на это твое внимание, — произнесла я назидательным тоном.

— Посмотрим, — буркнул Джеймс.

По крайней мере, это уже был прогресс. Я вздохнула.

«Мне придется решить проблему с матерью», — подумала я и назвала Каю ее адрес в Восточном Бостоне, и он молча повел машину сквозь ночь.

— Как жаль, что мы не можем просто поехать домой, — сказала я. — Я имела в виду, в твой дом.

Джеймс обнял меня за плечи.

— Ты не хочешь рассказать мне, что происходит?

— Нет, — сказала я. — Потому что ты сразу попытаешься это исправить, а это — мой крест.

Джеймс вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Что я должен сделать, чтобы завоевать твое доверие? Тебе ничего не угрожает, — сказал он, указывая сначала на себя, потом на меня. — Ты можешь все мне рассказать. Это не то, что мы должны скрывать друг от друга.

— Я буду доверять тебе, когда ты будешь доверять мне, — произнесла я. — Я помню, что, вроде бы, у тебя есть тайны, которые ты прячешь даже от самого себя.

Я полагала, что это должно было оттолкнуть его от меня, но вместо этого он придвинулся ко мне еще ближе.

— Есть вещи, которые я скрываю от всех, в том числе и от тебя, — сказал он. — Ты не должна принимать это близко к сердцу.

— Так же и у меня, — проговорила я. — Есть вещи, которые кроме меня никто не должен знать.

— Но что если я хочу знать? — спросил Джеймс, заправляя мне волосы за ухо. — А что если я хочу знать, кто ты?

— Чтобы ты мог уволить меня снова? — спросила я, а Джеймс сощурил глаза. — Расслабься, я пошутила.

«Но… я чувствую то же самое по отношению к тебе, … однако, Джеймс, не ты ли хотел узнать, в чем дело? Мы будем узнавать друг друга еще только неделю», — подумала я, и эта мысль заставила мое сердце сбиться с ритма.

Джеймс посмотрел на наши сплетенные руки.

— Может быть, все дело в том, что мы заботимся друг о друге, даже если это только на короткое время. Я не забочусь о большом количестве людей, Одри. Список очень короток.

Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, и я поморщилась.

«Лучше не говори мне такие вещи», — подумала я.

— Я тоже забочусь о тебе, — сказала я.

«Глупая, глупая, глупая», — кипела я от злости сама на себя.

Он поцеловал меня в лоб.

— Тогда это — достаточная причина.

Кай остановил машину напротив дома матери.

— Только чудо спасет их. Я полагаю, мы закончили разговор, так как приехали, — сказала я с облегчением.

— Я пойду с тобой, — сказал Джеймс.

— Мне нужно, чтобы ты остался здесь. Я должна сделать это сама.

Я посмотрела на часы, было уже девять часов. Моя мать, однозначно, уже была пьяной, и скорее всего уже готова к драке. Я не хотела, чтобы Джеймс увидел все это.

— Пожалуйста.

— Тебе ничего не угрожает? — спросил он и кивнул в сторону ее обветшалого жилого комплекса.

— Я здесь выросла. Это моя мать. Со мной все будет в порядке, и я скоро вернусь.

Кай открыл мне дверь машины, и я вышла.

— Одри, — произнес Джеймс, и я нагнулась, чтобы посмотреть на него. — Я буду ждать тебя.

Я вздохнула и быстро стала подниматься к подъезду вверх по лестнице, стараясь не оглядываться на машину. Я не хотела, чтобы он оказался рядом с моей матерью, вызывавшей только омерзение. Я постучала ей в дверь, но ответа не последовало, несмотря на то, что везде горел свет. Тогда я повернула ручку двери, и она открылась. Я глубоко вдохнула прежде, чем войти внутрь.

Она была дома и сидела за кухонным столом рядом с переполненной пепельницей, куря, как будто собиралась сесть после этого на электрический стул.

— Привет, мам, — сказал я сквозь пелену дыма.

— О, неужели, это маленькая Мисс Заносчивость. Ты выглядишь блестяще, — сказала она. — Отлично, что ты, наконец-то, появилась.

У нее были длинные и тонкие волосы, осветленные на концах и по всей длине, жирные около корней волос. Когда-то она выглядела довольно мило, но сейчас ее кожа была покрасневшей и покрытой пятнами от множества перенесенных бостонских зим и несчетного количества сигарет «Marlboro Lights».

— Ты ждала меня? — спросила я.

— Ты же знаешь, что я попала сегодня в аварию, они отбуксировали мою машину, и что я осталась совсем без денег.

Я, может, и переживала бы за нее, если бы не знала, как обстоят дела на самом деле. Ей не нужно было мое сочувствие. Она хотела лишь моих денег.

— Без обид, мам. Но разве это именно моя проблема?

Это не то, что я ей должна была говорить, но полупустая бутылка «Jack Daniel’s» на столе, и тот факт, что она сегодня пыталась забрать деньги из «Новых горизонтов», окончательно вывели меня из себя.

— Я не знаю, почему это проститутка думает, что она лучше, чем ее собственная мать. По крайней мере, я работала на настоящей работе, — сказала она.

Тон ее голоса был настолько злобный и говорил о том, что она ищет повод для драки.

— У тебя не было работы в течение длительного времени, — напомнила я ей. — Когда я последний раз я наведывалась к тебе, то твоя работа заключалась в том, чтобы пить, курить и жить за чужой счет.

Она посмотрела на меня и на ее лице расползлась торжествующая улыбка.

— По крайней мере, я не объезжаю чужие члены.

— Да, ты этого не делаешь, — сказала я.

Это была горькая правда, но ее слова больше не трогали меня.

— У тебя один за другим меняются мерзкие мужики, за счет которых ты оплачиваешь квартиру и покупаешь сигареты.

— Что ты об этом знаешь? — огрызнулась она.

— Я знаю об этом все. Если ты не забыла, то я — шлюха, — сказала я категорично. — Рыбак рыбака видит издалека.

Она встала, ее руки сжались в кулаки, готовые обрушаться на меня. Конечно, такое случилось не в первый раз, но я не хотела ввязываться во все это с ней сегодня. Я хотела разрядить обстановку и вывести ее из игры, чтобы она держалась от нас от греха подальше в ближайшем будущем, а может быть, и навсегда

Как обычно, мне пришлось делать эту дерьмовую работу.

— Сколько ты хочешь, — произнесла я фразу как утверждение, а не вопрос.

— Две тысячи долларов, — сказала она.

Ее кулаки разжались, но она даже не соизволила надеть себе на лицо маску сожаления.

— Я могу дать их тебе, но с одним условием, — произнесла я, шагая по грязной кухне. — Во-первых, ты никогда больше не пойдешь и не потребуешь снова денег в «Новых Горизонтах». Это деньги для Томми. Твоего сына. Он нуждается в них больше, чем ты и я вместе взятые. Вот почему мне приходится столько работать. Пожалуйста, никогда не делай этого снова. Обещай мне.

Она кивнула, я не была уверена, что верю ей, но прямо сейчас я ничего не могла с этим поделать.

— Во-вторых, ты больше никогда не заявишься ко мне в офис. Мой босс сегодня же уволила бы меня, если бы я не была на задании.

Она фыркнула и закурила еще одну сигарету.

— Твой босс думает, что ее дерьмо не воняет, что ли. У меня сегодня было огромное желание сказать этой зубастой мохнатке —

— Пожалуйста, не называй ее «зубастой мохнаткой», — прервала я ее, — и больше никогда не ходи туда снова. Она сказала, что уволит меня, если ты это сделаешь, и она говорила это на полном серьезе. Если ты хочешь сохранить свою разбитую машину, и чтобы тебя продолжали выручать из заключения, давали деньги до конца твоей жизни, то мне нужна эта работа, хорошо? Так что держись в стороне.

— Хорошо, — сказала она и выпустила облако дыма в мою сторону.

Я не знаю, чем я так провинилась перед ней, чтобы так ненавидеть меня, но она меня терпеть не могла. По отношению к Томми она не испытывала такой ненависти, хотя и не заботилась о нем, но, по крайней мере, иногда трепала его за волосы. Но не меня. Возможно, это было просто полнейшее отсутствие любви по отношению ко мне.

Она была подобно солнцу в морозный день — светила, но не грела. Это можно было бы сравнить с тем, что я появилась на свет и разрушила ее веселую жизнь, и теперь должна заплатить за это. Платить. Платить. Я достала кошелек и протянула ей деньги. Это были деньги, которые я сохранила от аванса, чтобы заплатить за аренду квартиры. Но сейчас я ничего не могла сделать, кроме как вернуться к работе.

— Пока, мам, — сказала я.

Она сунула деньги в карман и кивнула мне.

— Увидимся. Хорошо проведи время в этом шикарном прикиде.

То, как она произнесла эту фразу, заставило меня почувствовать себя грязной.

Я больше не могла здесь находиться. Я распахнула дверь, желая сделать глоток свежего воздуха.

На лестничной клетке стоял Джеймс Престон.

Он стоял там, ожидая меня. 

Глава 9 Джеймс

Я мельком увидел мать Одри. Она была примерно одного роста с дочерью, но на этом их сходство заканчивалось. Я заметил бочкообразную грудную клетку, свалявшиеся обесцвеченные волосы и лицо человека, который слишком часто встречал рассветы с «Tequila Sunrises».

— Привет, — сказала Одри, быстро закрывая за собой дверь. — Я же просила тебя не приходить.

— Я хотел быть здесь, вдруг бы тебе понадобилась моя помощь, — сказал я.

Когда мы направились вниз по лестнице, я притянул ее к себе и защищающим жестом приобнял.

— Все прошло нормально?

Я понятия не имел, какое значение могло быть у слова «нормально» в этой ситуации, но оно было единственным, что пришло мне на ум.

Она пожала плечами.

— Все как всегда. Все прекрасно.

— Что это значит, Одри?

Она скользнула в машину и вздохнула.

— Не мог бы ты налить мне немного бурбона, пожалуйста?

— Конечно.

Я плеснул ей в стакан и наблюдал за тем, как она взяла его и сделала судорожный глоток.

— Ты знаешь, я думала, что никогда не буду пить, после того как росла рядом со своей вечно пьющей матерью, — сказала она и пожала плечами. — Но моя мать научила меня, что значит по-настоящему нуждаться в выпивке.

Я налил стакан и себе, а потом мы чокнулись ими.

— Выпьем за это.

Мы смотрели на огни города, которые проносились за нашими окнами сначала в Восточном Бостоне, а потом и в Финансовом районе.

— Одри. Я знаю, что ты не хочешь рассказывать мне, что твоя мать хотела от тебя, но я был бы рад, если бы ты открылась мне.

Она смотрела в окно, но мне было заметно видимое напряжение в ее плечах.

— Ей просто нужны были деньги. Ее автомобиль … отбуксировали. Это все.

— Она всегда просит у тебя деньги?

— Нет, не всегда, Джеймс.

— Ах, вот как, — сказал я. — Итак, она — алкоголичка, и она является проблемой.

— Она — алкоголичка и она — проблема, — сказала Одри и смело улыбнулась. — Просто еще одна слезливая история от вашего дружелюбного эскорта по соседству.

Я обнял ее и притянул к себе. Не зная, что сказать, я просто прижимал ее к себе, надеясь, что от этого ей станет немного лучше.

Я снова занимался с ней любовью этой ночью. Медленно. Молча. Теперь я понимал ее тело, знал, чего она хотела, а я жаждал одного — быть внутри нее. Мы кончили одновременно. И в этот раз она выкрикнула мое имя, пока я был в ней. В душе я почувствовал боль и тоску. Я не понимал, что это было, и не знал, что с ним делать. Когда мы легли спать, я устроился позади нее и окутал ее своим телом, как будто она была моей.

Но она не была моей. «Я, как таймшер, детка. Никто мной полностью не владеет. Ты просто получаешь меня на некоторое время», — ее слова эхом отзывались у меня в голове, пока я засыпал. Я испытывал ненависть к этим резким словам…

Проснувшись на следующее утро, я снова обнаружил себя сильно прижавшимся к ней, видимо во сне она придвинулась ко мне поближе. Однако я быстро перевернулся на спину, не позволяя своей эрекции принимать решения за меня. Сегодня у нас по расписанию был день репетиции ужина. Завтра должна состояться свадьба, а затем поездка на Эльютеру.

Потом — жизнь без Одри.

Я посмотрел на ее обнаженную спину, которая поднималась и опускалась вслед за ее дыханием. Она была слишком молода, чтобы иметь дело со всем тем, что выпало на ее долю. Я не позволю себе фактически опускать руки из-за того, что она — проститутка. Она была проституткой. Я бы даже не рискнул себе представить, со сколькими мужчинами она была.

«Наверное, не с таким количеством женщин, с которыми был ты, идиот», — подумал я. Это было правдой. И только к одной из них я испытывал чувства.

Теперь уже к двум.

Но когда я думал о Даниэль, о том, что случилось…. Меня передернуло. Я не смогу так подвести кого-либо снова. Я бы не доверил самому себе сердце другого человека.

«Твою мать», — подумал я, и перевернулся обратно к Одри. Моя эрекция прижалась к ней, требующая и твердая. И что я собирался делать? Переехать обратно в Бостон, чтобы я смог беспрепятственно встречаться со своим эскортом? Или ей переехать в Калифорнию, чтобы я мог поселить Одри в квартире, и встречаться с ней всякий раз, когда мне захочется, спрятав ее от своей семьи и остального мира?

Моя семья никогда не примет ее даже как сироту-выпускницу магистратуры, которую она из себя разыгрывала. Даже если опираться на эту ложь, то она все равно была бы недостаточно хороша для них. Если бы они узнали, что она была эскортом из нищей семьи, то они бы возненавидели ее. Моя мать превратила бы ее жизнь в сущий ад.

Прошлое Одри для меня не имело значения, но ничто не могло бы изменить мнение моей семьи. Они никогда не будут относиться к ней, как к настоящей Престон. Даже если бы я и смог принять это, то просить ее сделать этот шаг, было бы жестоко по отношению к Одри.

Моя голова шла кругом. Я прижал свой лоб к ее спине, пытаясь блокировать хоровод мыслей, крутящихся в моей голове.

«Вот почему я не хочу отношений, — подумал я. — Слишком много гребанных вопросов».

Через некоторое время Одри проснулась, повернулась ко мне и улыбнулась.

— Привет, — сказала она, и румянец пополз по ее шее.

Единственный эскорт в истории эскортов, которая умела краснеть. Она — очаровательна.

Какие-либо мысли, которые крутились в моей голове до этого момента, тут же улетучились, как только она улыбнулась мне в ответ.

— Привет, — произнес я, наклонился и поцеловал ее.

Она посмотрела на меня смущенно.

— Мне, правда, нужно почистить зубы.

Она попыталась встать, но я схватил ее за руку.

— Нет, — сказал я. — Не уходи.

Одри смотрела на меня в замешательстве где-то мгновение, а затем снова села на кровать. Она придвинула поближе к моему телу и почувствовала мою твердость.

— Ах. Вам нужно оказать услуги, сэр? — сказала она, обернув руки вокруг моей жесткой длины, и сжав ее.

Я сильно втянул в себя воздух. Возможно, если бы я похоронил себя в ней снова, это и стало бы ответом на вопрос о том, что делать, когда это произойдет.

Даже если бы это было и не так, то я должен быть способен выдержать удар.

Я снова немедленно поцеловал ее.

— Да. И я собираюсь быть тем единственным, кому оказывают услугу. Ложись на спину, — прорычал я.

Пока Одри находилась в душе, ее телефон продолжал пищать. Я пошел в ванную комнату, чтобы сказать ей об этом, найдя тем самым предлог, чтобы подсмотреть за ней.

— Одри. Твой телефон.

Я мог видеть ее восхитительный силуэт, ее ягодицы, упругие и подтянутые бедра. Мой член опять зашевелился.

«Спокойно, парень», — подумал я.

Мы делали это уже два раза за это утро. В какой-то момент нам все же пришлось одеться и поесть, даже при условии, что ни один из нас не захотел бы покидать эту кровать снова.

— Я выйду через минутку. Спасибо, — крикнула она, и стала мыть волосы.

Я вытащил себя из ванной комнаты подальше от нее, при этом ее телефон по-прежнему находился в моей руке. Это был потрепанный клавишный аппарат. Он просигналил еще раз.

Я хотел проверить его, чтобы увидеть, что это действительно была ее мать.

«Ты хочешь проверить, чтобы убедиться, что это не какой-нибудь парень», — подумал я.

Она ни разу не упоминала о каких-либо отношениях, но с другой стороны, с чего бы ей рассказывать об этом? Он просигналил еще раз. Я слышал, что Одри все еще была в душе.

Я нажал кнопку, и экран засветился.

Это было сообщение от кого-то по имени Рейна.

«Твоя мать пришли сегодня утром и забрала деньги, — писалось в сообщении. — Менеджер должен был отдать их. Мне так жаль».

То, что это сообщение не от парня было хорошей новостью для меня, но на этом все хорошее заканчивалось. Было ли это сообщение от менеджера ее банка? Или от кого-то другого? Я положил ее телефон и минуту расхаживал по комнате. Прошлой ночью Одри отдала деньги матери. Может быть, этого было недостаточно, или, возможно, что-то случилось, что оказалось не по душе ее матери?

Я вспомнил, каким было лицо Одри вчера днем сразу после ее разговора по телефону перед музеем. Бледным, бесчувственным и злым.

Ярость.

Одри была до этого мягкой, но что-то выбило ее из колеи.

Я сразу позвонил Каю.

— Как называлось то место, в которое вы возили ее утром? Где живет ее брат?

— «Новые Горизонты», сэр. В Южном Бостоне.

— Я спущусь через пять минут. Подгони машину. 

Глава 10 Одри

— Одри, — позвал Джеймс.

— Да, — спросила я.

У меня в ушах была пена. Я воспользовалась его гелем для душа с аргановым маслом, нанеся его чуть ли не на каждую клетку своего тела. Гель пах, как он, от чего мой рот наполнился слюной.

Джеймс что-то сказал, и я подумала, что это было типа: «Я должен тебя покинуть».

Может, мне не следовала использовать так много мыла на свои уши?

— Ладно, — ответила я.

— Хорошо, — сказал он. — Я вернусь через час. Попей кофе.

— Ладно, — произнесла я и хотела добавить «детка». Или «милый». Или «я люблю тебя, пожалуйста, не покидай меня». Но здравый смысл говорил мне о том, что с моей стороны это выглядело бы очень глупо, поэтому я продолжила свое ополаскивание.

— Одри.

Он немного приоткрыл дверь душа, и я старалась быть осторожной, чтобы не намочить его.

— Ты слышала меня? Мне жаль, но я должен съездить в одно место. Я скоро вернусь.

Он наклонился и подарил мне быстрый, горячий поцелуй, который расплавил мои внутренности. На его волосы попало немного воды, и он послал мне дьявольскую улыбку, закрывая за собой дверь и оставляя меня в одиночестве.

Мысли об этой улыбке, и о том, что он делал со мной этим утром своими губами, вызвали во мне воспоминания, что мне стало тяжело дышать. Из-за своих мыслей я нечаянно хлебнула воды и закашлялась.

Это было единственной причиной, почему я обрадовалась, что он ушел. Я раздосадованная и недовольная тем, что захлебнулась водой, вылезла из душа и обернула вокруг себя невероятно мягкое полотенце. Как только я вышла, тут же высушила волосы и осторожно их расчесала. Потом я отправилась на поиски телефона в комнате Джеймса, но он, видимо, куда-то его положил не на самое видное место. Я просто спрошу его, когда он вернется. Подняв с пола футболку с эмблемой Уортона, в которую он был вчера одет, я надела ее на себя, вдыхая его запах. Затем я направилась на кухню в поисках кофе, мечтая о том, как бы здорово было жить с ним здесь, и чтобы это была моя настоящая жизнь.

Моя настоящая жизнь. Я никогда не видела своего отца. Моя мать рассказывала мне, что он был ее парнем, и что он находился рядом после того, как Томми родился. Потом она забеременела мной, и после этого он пропал. В душе я всегда надеялась, что он вернется, но он не вернулся… и даже никогда не присылал алименты. Он явно не был классным парнем.

В то время, когда я была ребенком, я нафантазировала себе, что он был королем, и отправил меня и Томми жить с матерью, чтобы спрятать нас, потому что мы были важны для него, и он хотел защитить нас. В моих фантазиях он возвращался, и я обнаруживала, что все это время я была принцессой. И в один прекрасный момент он заберет нас к себе жить жизнью, которую нам всегда полагалось иметь: нашей настоящей жизнью, в которой все было бы спокойно, красиво и идеально.

Я оглядела кухню, залитую солнцем. Апартаменты Джеймса были вылизанными и безупречными. Все здесь было спокойным, красивым и идеальным. Джеймс был совершенным. Это было то, что можно назвать королевской жизнью, и то, о чем я всегда мечтала, и то, что никогда не должна была иметь.

Да, это правда, что я полюбила Джеймса. Я умудрилась сделать это, и ничего не могла с этим поделать.

Но в данный момент наиболее актуальным, чем когда-либо, для меня было то, что я должна была защитить свое сердце

— Ты приготовила завтрак? — спросил он час спустя. Он бросил кое-какие вещи на кухонный островок и заключил меня в объятия. Он был настолько крупнее меня, что в его объятиях я чувствовала себя защищенной.

— Как это мило с твоей стороны.

Он глубоко целовал меня, и у меня подогнулись колени. Примитивная энергия, вибрирующая между нами, была почти невыносимой. Я пробежалась своими руками вниз по его груди, ощущая пальцами мышцы под его рубашкой. Это преступление — быть таким великолепным со всеми этими мышцами, этими волнистыми со стальным отливом волосами. Это несправедливо.

Он так же провел по мне руками, жадно поцеловав.

— Ты сводишь меня с ума, — сказал он, уткнувшись своим лбом в мой лоб, и прижал к себе. Я чувствовала, как растет его эрекция. — Я не могу контролировать себя, когдаты прикасаешься ко мне.

— Ты коснулся меня, босс, — сказала я. — Я стояла тут и ела французские тосты

— Французские тосты? — спросил он, тут же отстранившись и посмотрев на выпечку с надеждой в глазах. — Это мои любимые.

— Я знаю.

Он взглянул на меня и улыбнулся, а на его лице проявилось любопытство.

— Откуда ты узнала?

— Ты заказывал их на бранче, и съел приблизительно за пару секунд.

— Так ты заметила, — сказал он, явно впечатленный моими словами.

— Я просто стараюсь отрабатывать свое содержание, — сказала я, и поцеловала его в щеку, давая себе слово держать свои дикие мысли и эмоции, бушующие во мне, под замком.

— О, ты заслужила это, — сказал он, сверкнув на меня своими глазами, и на его лицо вернулась та самая дьявольская улыбка. — И кое-что в придачу. Ты точно мой самый ценный работник.

— Ха, — сказала я, краснея и чувствуя внутри себя смесь радости и разочарования. С одной стороны, я не хотела быть просто его сотрудником. Я хотела быть его девушкой. С другой стороны, мне было приятно, что угодила ему. Я положила французские тосты на тарелку и поставила ее на кухонный островок. Потом налила ему черный кофе такой, какой ему нравился, и поставила стакан свежевыжатого апельсинового сока. Я также выложила немного ежевики и клубники, и осмотрела накрытый стол. Впечатляюще. Дорогая одежда выглядела замечательно. Дорогая еда и того лучше.

Он сел и посмотрел на еду, стоящую перед ним.

— Это так здорово, — сказал он. — Спасибо, Одри.

— На здоровье. Мне нравится заботиться о тебе, — сказала я, и еще больше покраснела.

На его лице появилось выражение, которое я не могла прочитать.

— Мне это тоже нравится.

Я села рядом с ним, и он периодически поглаживал мне спину своей рукой, пока ел.

— Хочешь еще кофе?

Он кивнул, и я взяла его чашку. По дороге к его шикарной кофе-машине я бросила взгляд на сотовый и бумажник, лежавшие на столе.

— Эй, это же мой телефон? — спросила я.

Он почему-то лежал с его вещами. Я взяла его и включила.

— Угу, — подтвердил он, но не стал давать никаких объяснений по поводу того, как он оказался у него.

В телефоне я обнаружила сообщение от Рейны из центра, и, пока готовила Джеймсу черный кофе, повернулась спиной к Джеймсу, чтобы прочитать сообщение. Холодная ярость накатила на меня. Моя мать обокрала Томми. Я заставила себя отложить пока решение этой проблемы. Я разберусь с этим позже, когда смогу.

— Ты взял мой телефон по какой-то причине? — спросила я.

— Да.

— Ты прочитал его? Сообщение о моей матери? — спросила я, держа телефон в руке, но не в силах повернуться к Джеймсу лицом.

— Да.

— Ты не хочешь сказать мне, почему ты это сделал?

Я была зла не только из-за содержания сообщения, но и на то, что Джеймс прочитал его первым, и на тот факт, что он вообще его прочитал.

— Иди сюда.

Я пошла по направлению к нему, неся в одной руке чашку с кофе и свой телефон в другой. Мое чувство самосохранения находилось в состоянии повышенной готовности. Только одна вещь приходит на ум, когда ты узнаешь, что человек что-то ищет в твоем телефоне — он сует нос не в свои дела. Я поставила кофе на стол, и он посадил меня к себе на колени.

— Не сердись на меня, Одри.

— Почему у тебя оказался мой телефон?

— Он подавал звуковой сигнал, когда ты была в душе.

— Ты сказал мне об этом, когда я была там.

— Он снова стал издавать сигнал.

Он более плотно обернул руки вокруг моей талии.

— И что? — спросила я.

Хотя мне и нечего было скрывать от него, кроме моей гребанной семьи, но все равно, он не имел права рыться в моих вещах.

— Я прочитал сообщение. Прости.

— Мне жаль, что ты это сделал, — сказала я, чуть отстранившись, чтобы взглянуть ему в глаза. — Так же, как я не хотела, чтобы ты поднимался в квартиру моей матери прошлой ночью. Некоторые обстоятельства не имеют к тебе никакого отношения. Я не хотела, чтобы ты видел некоторые вещи. Ты должен позволить мне решать, чем с тобой делиться. Это называется «соблюдать границы».

Его глаза прожигали меня.

— А что если я хочу, что бы эти вещи имели ко мне отношение?

В его голосе не было никакого сожаления. Он бросал мне вызов.

— Джеймс. Ответь мне для начала, почему ты прочил сообщение?

Я хотела услышать от него правду.

Он потер лицо.

— Я хотел узнать от кого оно, — сказал он, глядя в сторону. — Я подумал, что оно может быть от парня, о котором ты мне не рассказала.

Я рассмеялась.

— Ты думаешь, что у меня есть парень?

Он взглянул на меня, и на его лице я заметила смесь эмоций: ревности и смущения.

— Ты так думал?

Парни находились где-то в конце моего списка личных интересов, из коих на данный момент у меня не было ни одного.

— Нет, — сказала я. — У меня никого нет.

«Есть только ты», — подумала я.

— Хотя я не понимаю, почему тебя это заботит.

— Я уже говорил тебе прошлой ночью. Мне не все равно.

Он обнял меня чуть крепче, не сказав больше ни слова. Я осознала, что одновременно сержусь на него и испытываю жалость. Я была эскортом. То, что у меня мог оказаться парень, это меньшее, что должно было его волновать в очень длинном списке вещей, о которых ему стоило бы беспокоиться.

— Прости Одри.

Это прозвучало так, будто он думал, что я мгновенно его прощу.

— Ладно, — сказала я.

Я наклонилась и нежно его поцеловала, потом пробежалась своими руками по его густым волосам прежде, чем отстраниться.

— Все же я говорю тебе правду. Ты должен доверять мне, и я должна знать, что я могу доверять тебе. Если ты хочешь что-нибудь узнать, то спроси. Не делай этого за моей спиной.

— Я доверяю тебе. Я вел себя как подросток. И как неуверенный в себе человек.

Он выглядел так, словно был сбит с толку, и я чуть не рассмеялась.

— Это был подлый поступок. Я не буду снова делать этого за твоей спиной.

Я кивнула и после этого отложила свой телефон с несчастным видом.

— Мне все еще приходится иметь дело с тем, что сделала моя мать.

— Я уже столкнулся с этим.

— Да?

Его глаза изучали мое лицо.

— Перед этим. Ну, когда ты была в душе. Прежде чем я пообещал тебе ничего не делать за твоей спиной, — сказал он робко. — Я прочел сообщение, и потом попросил Кая отвезти меня в место, где живет твой брат. Тебе больше не придется беспокоиться. Хотя тебе надо будет подписать кое-какие документы из «Новых Горизонтов», в которых написано, что твоя мать исключается из управления счетом.

Он бережно подвинул меня и взял какие-то бумаги.

— Ты должна сделать это сейчас. Мы можем отсканировать их и отправить в центр по электронной почте. Им даны строгие инструкции не высвобождать больше деньги со счета для каких бы то ни было целей.

Он подвинул документы мне, но я не могла их принять. Я просто застыла, находясь в шоке, ничего не понимая.

— Что ты сделал?

Он посмотрел мне в глаза.

— Твоя мать сняла все деньги, которые ты положила на счет своего брата. Я отправился туда и обо всем позаботился. Потом я поехал к твоей матери, чтобы увидеться с ней.

— Ты сделал что?

Я почувствовала в себе одновременно несколько эмоций: облегчение, злость и стыд. Я не могла представить себе Джеймса, находящегося в маминой грязной квартире с пожелтевшими от никотина стенами. Я даже не хотела об этом думать. Я закрыла свое лицо руками, словно это могло бы остановить мои мысли об этой картине.

— Одри. О твоем брате позаботятся. Это самое главное.

Он подошел ко мне и нежно отвел мои руки от лица.

— Как ты узнал, где живет Томми?

— Кай.

Я кивнула в потрясении.

— Помимо этого я попросил его отвезти меня на квартиру твоей матери, потому что я хотел сделать так, чтобы у тебя было все хорошо. Я поговорил с ней и дал немного денег, чтобы она пока что успокоилась. Тебе нужен перерыв. Ты долгое время имела дело с этим один на один. Я хотел помочь.

— Ты не должен помогать мне, — сказала я и с трудом села на диван.

Слезы подступили к глазам. Это было слишком для меня. Я не могла впустить его в свою жизнь таким образом. Особенно когда мне предстояло пробыть с ним еще только одну неделю. Мне приходилось решать свои проблемы самостоятельно, так как я не привыкла надеяться на кого-то другого. Это бы только привело к большим проблемам.

— Меня можно сравнить с ковбоем, — сказала я, небрежно утирая слезы с лица. — Я не нуждаюсь в чьей-либо помощи, так как это делает меня слабой. Понимаешь?

Он выглядел удивленным и растерянным.

— Ковбой? Нет, не понимаю тебя.

Он присел рядом со мной и взял меня за руки.

— Объясни, пожалуйста, что ты имела в виду.

Я прокашлялась.

— Я где-то прочитала, что хорошие ковбои спят на полу, когда возвращаются домой после долгой поездки. Они это делают для того, чтобы не привыкнуть спать в кровати снова. Таким образом, когда они возвращаются к стаду, все не так уж плохо — они все так же привычно относятся к неудобствам.

— Итак, ты — ковбой, — сказал он. — А я — на кровати.

— Совершенно верно, Джеймс, — сказала я. — Я — ковбой, а ты — на кровати. Я должна спать на полу, чтобы не привыкать к удобствам. Я не могу позволить тебе решать мои проблемы за меня, делая все и вся удобным и мягким. Потому что после следующей недели я снова окажусь там, где я буду спать на жестком грунте. И если ты будешь слишком добр ко мне, то это сделает все только хуже для меня.

— Тебе нужно оставаться сильной, — сказал Джеймс, подыгрывая мне. — Ты не хочешь, чтобы ты потянула спину, или того хуже — потеряла хватку.

— В точку, — сказала я, снова всхлипнув. — Никто не хочет этого.

— Никто не хочет этого, — повторил он, сделав паузу, наблюдая за выражением моего лица. — Так, может, тебе не стоит туда возвращаться?

Он притянул меня в свои объятия и прижал к себе, поцеловав в макушку.

— Может быть, тебе стоит остаться? 

Глава 11 Джеймс

Только идиоты выкладывают все карты на стол и при этом надеются на лучшее. И все же я здесь, укачиваю ее на своих руках, прося остаться со мной.

Она еще раз покашляла и выпрямилась, немного отодвинулась от меня, распрямила плечи, восстановив самообладание.

— Ты — хороший, — сказала она, и я мог почувствовать по тону ее голоса, что ее, наконец-то, отпустило после всего, о чем я ей сообщил. Она не знала, говорил ли я об этом серьезно, и я не мог винить ее в этом. Она сделала мне исключение, простив за поступок, как будто я ничего не совершал.

«За поступки надо отвечать, Джеймс», — подумал я. — «Пока ты можешь все четко понимать своей головой».

Одри снова вернулась к теме разговора, будучи экспертом в актерском мастерстве.

— Что, черт возьми, ты сделал с моей матерью, чтобы она послушалась тебя?

— Она подумала, что я ... милый, — солгал я.

«Она спросила меня, если я плачу столько денег тебе, то почему же я не смог найти «нормальную» женщину».

— Я сообщил ей, что она больше не сможет когда-либо забрать деньги в центре, где живет твой брат.

— Я говорила с ней об этом прошлой ночью. Ее не заботит ничего, кроме того, за что она сможет избежать наказания.

— К сожалению, я получил определенное впечатление от общения с ней — сказал я.

Одри поморщилась.

— Я не могу поверить, что ты отправился туда и увидел своими глазами, где она живет. Ты разговаривал с ней. Мне так стыдно.

Я протянул руку и взял ее за руку.

— Тебе нечего стыдиться. Она не ты. Ты совсем на нее не похожа, и тем самым я хочу сказать, что ты — честная, заботливая, добрая.

— Я не могу поверить, что она сделала это с моим братом. Пойми, я, конечно, могу догадываться о причинах, почему она это сделала, но все-таки.

Слезы уже перестали течь из ее глаз, и на ее лице застыло выражение покорности судьбе.

— Мне, вероятно, следует, подписать документы.

Она взяла бумаги со стола, а я встал и пошел за ручкой.

Она начала подписывать документы, из которых следовало, что ее мать отстранялась от управления счета брата.

— Сколько ты отдал денег в «Новых горизонтах»? — спросила она, не глядя на меня.

— Не имеет значения.

— Конечно, имеет. Ты платишь мне явно абсурдную сумму за две недели. Мы будем просто вычитать эти деньги из нее.

— Нет, Одри. Мы не будем этого делать.

В данный момент она смотрела на меня, и ее челюсти сжались.

— Сколько денег ты отдал моей матери?

— Я не буду сообщать тебе и этого.

— Ты должен, — сказала она. — Я собираюсь вернуть тебе эти деньги, Джеймс. Я не хочу, чтобы это висело на моей совести всю оставшуюся жизнь. Моя мать — это мой крест, а не твой. Я хочу, чтобы она не имела ничего общего с тобой.

— Мы не должны спорить об этом прямо сейчас. Хорошо? — спросил я.

Она закончила подписывать бумаги, и я притянул ее обратно к себе, положив ее голову себе на грудь.

— Просто забудь об этом, — сказал я.

— Ты должен пообещать, что я смогу вернуть тебе деньги. Между нами все должно быть правильным, чтобы я не была тебе ничего должна, — сказала она. — В противном случае, я буду чувствовать себя как потребитель, а не просто шлюхой.

— Прекрати, — сказал я, и гнев начал закипать во мне, но не на Одри, а на ее жизненную ситуацию. — Ты занимаешься тем, чем ты можешь зарабатывать на жизнь в существующих обстоятельствах. Ты не должна стыдиться выбора, который ты сделала. Защищать того, кого ты любишь — это самое важное, что ты можешь сделать.

Она смотрела на меня с тем же упрямством в глазах.

— Мне не стыдно. Я просто хочу, чтобы ты пообещал мне.

— Я пообещаю тебе все, что угодно, Одри.

— Хорошо. Мне уже лучше, — сказала она, и, наконец, расслабилась и прижалась ко мне. — Обещай мне, что я останусь ковбоем.

— Ты останешься ковбоем, детка, — сказал я. — А я останусь на кровати.

Она обняла меня, застав меня тем самым врасплох.

— Спасибо, Джеймс. Спасибо за помощь моему брату. Ты — хороший человек.

Я приподнял ее подбородок и поцеловал нежно в губы.

— Нет, я не такой.

— Ты ошибаешься, — прошептала она. — Я — ковбой, и я утверждаю, что ты неправ.

Она погладила меня снова по волосам.

— Итак, … ты уже видел некоторые из неприглядных скелетов из моего шкафа. Я помню, прошлым вечером ты сказал, что они есть и в твоем шкафу. Не хочешь поделиться? Так мы сможем выровнять чашу весов между нами по мерзости в нашей жизни.

Я посмотрел в окно, за которым был прекрасный, солнечный июньский день.

— Ты помнишь, что я сказал? О том, что ты не захочешь этого знать?

— Я думаю, что это были мои слова, Джеймс, — сказала она и провела своим пальцем по моей челюсти. — Но если ты не хочешь поделиться, тогда ты не должен этого делать. Я пойму.

Я окинул ее глазами. Дело было в том, что она все понимала. Она была единственной женщиной, которую я встретил за последнее десятилетие, с которой мне было легко. Хотя для меня это было нелегко. Одри была единственной женщиной, которую я встретил за целую вечность, и с которой я почувствовал связь.

— Я потерял очень близкого мне человека. Девушку.

— Мне так жаль. Когда это было?

— Давным-давно. Летом после окончания школы.

Я потер лицо. На самом деле, я никогда не говорил об этом ни с кем. Может быть, бросил пару слов Тоду, когда он спросил меня о том, в порядке ли я. Он был слишком юн, когда это произошло. Я думаю, что он не понимал, насколько это разрушило меня.

— Ее звали Даниэль. Мы встречались в последний год нашего обучения в Академии Филипса (прим. Элитная частная школа, расположенная в городе Эндовер, штат Массачусетс). Я никогда прежде не встречал никого, кто был бы на нее похож. Она училась за счет бюджетных дотаций и происходила из совершенно другой среды, нежели я. Она была гениальная. Открытая. Добрая.

Я улыбнулся при воспоминании о ней.

— Она, наверное, была милой, — сказала Одри. — Что случилось?

— Она собралась с осени учиться в университете Брауна, и я захотел изменить свои планы и последовать за ней туда. Мои родители это не одобрили. Я был принят в Гарвард, который закончил отец, и где по настоянию отца я должен был учиться. Во всяком случае, они были против наших отношений, так как ее семья была даже не из среднего класса, то есть по меркам нашей семьи – никто из Тьюксбери. На самом деле, ее родители были очень хорошими людьми, и я до сих пор общаюсь с ними. Это означает, что они все еще посылают мне открытки на Рождество.

Только лишь потому, что я считал, что она была прекрасным человеком и ее семья была замечательной, не означало, что она была приемлемой кандидатурой в глазах моих родителей. Тот факт, что она получила грант на обучение в Брауне по биологии, не позволил ей заработать очки в глазах моей семьи, так как у нее не было родословной. Родители хотели, чтобы я посещал Гарвард, и чтобы наши с ней отношения закончились. Я боролся со своей семьей все лето.

Однажды вечером Даниэль приехала ко мне, и мои родители повели себя ужасно по отношению к ней. По-настоящему жестоко. Они сказали ей, что она разрушила семью, пытаясь заставить меня следовать за ней в Браун. А ведь это была не ее идея, а моя. Но зная методы своих родителей, а я их знал очень хорошо, я просто сидел молча, потому что не было никакого смысла бороться. В итоге Даниэль впала в истерику и уехала.

Я сделал паузу.

— В тот же вечер она попала в аварию, Одри. По пути домой. Она умерла.

Одри сидела, держа меня за руку, и ее лицо было белым от шока.

— Мне так жаль — прошептала она, и на ее глазах заблестели слезы, как будто она была готова расплакаться из-за меня. — Ты не можешь винить себя за это. Она попала в аварию. Ты не виноват в этом.

— Я не сделал ничего, чтобы защитить ее в ту ночь. Мои родители сказали ей, что она неприемлема для нашей семьи. Это было похоже на то, что ее полностью выпотрошили. Она ушла, рыдая. Я никогда не слышал, чтобы кто-то так плакал.

Память о том дне по-прежнему преследует меня.

— Была гроза, и, по словам полицейских, была плохая видимость. Ее машину занесло, и, вылетев с трассы, она врезалась в ограждение. Этого бы не произошло, если бы она была в нормальном состоянии, я это точно знаю. У нее была вся жизнь впереди. Я забрал ее.

— Джеймс, — произнесла она, и взяла мое лицо в свои руки. — Ты не можешь постоянно нести в себе это чувство вины. Это был несчастный случай. Да, она была расстроена, но это не твоя вина. Это твои родители должны были чувствовать себя ужасно из-за этого.

Я снова посмотрел в окно, пытаясь успокоить острую боль, которую я ощущал внутри себя каждый раз, как только думал о Даниэль. Столько тоски было внутри меня, что приносило еще и физическую боль.

— Моя мать сказала, что это судьба.

Мой голос прозвучал безжизненно даже для моих ушей.

— Она не сделала этого, — сказала Одри. — Пожалуйста, скажи, что это неправда.

Я пожал плечами.

— Она действовала должным образом, изображая скорбь на первых порах. Она сходила в похоронное бюро и говорила там правильные вещи. Она пожертвовала неприлично крупную сумму денег в стипендиальный фонд Даниэль, который учредили ее родители в память о ней. Моя мама — мастер устраивать шоу. Несмотря на это, я знал, что она испытала облегчение. И в последнее Рождество я напился в стельку и обвинил ее во всех грехах.

— И? — спросила Одри.

— И она сообщила, что мне, оказывается, повезло, что это удача для Престонов, и что это сама судьба дала мне путь к отступлению.

Острые иглы памяти страшной болью вонзились в меня и немного притупили неприкрытую ненависть к моей семье.

— А я считала, что моя мать — плохой человек. Невероятная чертова Селия, — сказала Одри.

Я переплел свои пальцы с ее.

— Она такая, — сказал я.

— Ты любил ее? — спросила Одри чуть позже.

Мы все еще сидели на диване. К этому времени мы уже кое-что сделали — отослали документы, и теперь, успокоившись, держались за руки, откинувшись на спинку дивана.

— Это было давно, но я знаю, что я сделал. Это была моя первая любовь. Ничего невозможно повторить, — сказал я. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она медленно кивнула, ее взгляд был устремлен в окно.

— Понимаю, Джеймс. Понимаю.

— На сегодняшний день хватит безнадеги.

Одри выпрямилась. Моя голова лежала на ее коленях, и она играла с моими волосами. Я не мог вспомнить, когда в последний раз с кем-то вот так сидел, болтая, и позволяя играть со своими волосами. Это можно было квалифицировать как значительное явление для меня, и это было именно так. И это особое событие для меня продолжалось с последнего ланча.

— Ты голодна? — спросил я.

— Я всегда голодна.

Я сел и улыбнулся ей.

— Я тоже. Почему бы нам просто не спуститься вниз на улицу? Посидеть наружи, перекусить и выпить немного вина?

— Звучит заманчиво.

Она поцеловала меня в нос и собралась встать, но я остановил ее, схватив за руки.

— Спасибо, что выслушал меня сегодня, — сказал я. — Я никогда ни с кем не говорил о том, что произошло тогда. Я не рассказывал об этом даже Коулу. Это то, что я спрятал глубоко в себе давным-давно. Ты первый человек, с которым я почувствовал себя настолько комфортно, что смог поговорить об этом.

Я заправил ей волосы за ушко.

Она улыбнулась мне, краснея от удовольствия.

— Спасибо тебе за то, что сделал для меня сегодня, хотя я собираюсь вернуть тебе все деньги, и спасибо за то, что доверяешь мне настолько, что рассказал о Даниэль. Ты можешь доверять мне, Джеймс, — сказала она и переплела наши пальцы. — Ты показал мне, что прикрываешь мою спину. Я — твоя. Ты должен это знать.

Я наклонился и поцеловал ее, пробуя на вкус ее сладкий рот. Все было так, словно больше ничего не имело для меня никакого значения. Мой бизнес, оставшийся в Калифорнии, был уже для меня на втором плане, словно это было в какой-то другой жизни. Все те заботы, тот ритм жизни сейчас были далеки от меня. Я даже не позвонил сегодня своей помощнице Молли. Все, что волновало меня в данный момент, была Одри. Я же был сильно обеспокоен тем, насколько кошмарно будет вести себя моя семья за исключением Тода. Я уже мог точно сказать, что Тод догадывался о том, что Одри значит для меня.

— Пойдем кушать. Сегодня прекрасный день.

— Подожди, — сказал я, не готовый еще отпустить ее от себя. — Мне кое-что нужно от тебя для начала.

Я снова поцеловал ее, и наши языки переплелись, и как только это произошло, я тут же стал твердым,

Это была неизведанная для меня территория. Разумеется, речь не шла об эрекции. Смысл был в том, что сейчас секс был не всем, что мне было нужно. Я нуждался в ней, и я не знал, что мне с этим делать. Я не мог четко сформулировать, что мне нужно на ближайшее будущее. Я не знал, как попросить ее.

Но Одри точно знала, что делать. Она показала мне, что она также нуждалась во мне, как и я в ней.

Она медленно поднялась и оседлала меня, ничего не сказав, Одри стремительно сняла с меня рубашку, поцеловав меня с какой-то крайней настойчивостью, которую я не замечал у нее раньше. Она встала, и я, не говоря не слова, стянул с нее легинсы, а затем расстегнул свои штаны, приподнявшись и стащив их с себя.

Она опустилась передо мной. Я пробежался руками вниз по ее красивой, гладкой коже, и она взяла мой член в рот, начав облизывать и посасывать его. Я откинулся назад, потрясенный от переполнявших меня ощущений. Она взяла меня почти целиком и стала сосать изо всех сил.

— Боже мой, Одри.

Я откинул голову назад на спинку дивана, и чуть моментально не кончил ей в рот. Я застонал, желая заполнить ее собой. Она выписывала круги своим языком на моем конце и поглаживала мои отяжелевшие шары.

— Ох, твою мать, да. Как хорошо.

Поймав момент, мои пальцы сжали ее волосы. Я почти жестко кончил в ее рот, но это все же было не то, чего я хотел. Я желал ее. Я жаждал доставить ей наслаждение.

Я хотел, чтобы она кричала мое имя.

— Одри, сказал я хриплым голосом. — Иди сюда.

Она поднялась и оседлала меня снова, взяв мой большущий член, и потерев им о свой вход. Она запрокинула голову, и это было что-то, когда она терлась об меня.

— Детка, мне нужно быть внутри тебя, — сказал я. — Сейчас.

Она передвинулась выше, и сразу жестко приняла меня всего. Мы оба закричали. Затем мы начали раскачиваться навстречу друг другу. Это чувствовалось так хорошо. Я был так глубоко в ней. Я подхватил ее под ягодицы и стал помогать ей двигаться по моей длине вверх и вниз снова и снова.

— О, Боже мой, Джеймс. О, мой Бог.

— Скажи мне, что я — единственный — сказал я.

Ощущение того, что она была на мне подобным образом, и что я находился внутри нее так глубоко, сводило меня с ума. Я сжал ее ягодицы.

— Скажи мне, что ты моя.

Ее груди подпрыгивали передо мной, и я, уткнувшись в них, стал лизать и посасывать ее соски. Я хотел владеть ее телом. Я хотел оставить свой след на ней, подобно клейму, так, чтобы никто больше не касался ее.

Я трахал ее все жестче.

Она застонала, как только я входил в нее снова и снова.

— Я — твоя. Нет никого кроме тебя, — вырвалось у нее. Ее спина выгнулась, говоря о том, что она уже близка к краю.

— Догоняй меня, и произнеси мое имя.

Я был готов вот-вот взорваться. Я опустил пальцы на ее клитор и стал его поглаживать без перерыва. Она выгнула спину и закричала, ее тело обернулось вокруг меня, словно сжав в тиски.

— Джеймс, Боже мой. Джеймс. Давай со мной. Кончай со мной, детка. Мне нужно почувствовать тебя.

«Я люблю тебя, черт возьми», — подумал я и отдался стремительному потоку. 

Глава 12 Одри

Можно сказать, что Джеймс овладевал мной до одури. Хорошо, что мы отправили подписанные документы, пока я еще была в себе. Теперь моя мать больше не сможет забрать деньги со счета в «Новых Горизонтах». Как минимум на одну проблему, вызывавшую у меня беспокойство, стало меньше.

Я, так или иначе, была не способна волноваться о чем-либо прямо сейчас. Джеймс держал меня за руку, пока мы теплым ранним вечером прогуливались по Ньюбери-стрит. Мы чувствовали себя ленивыми и расслабленными, и, клянусь Богом, влюбленными друг в друга. Во всяком случае, так казалось. Я была влюблена в него, моего миллиардера, одетого в джинсы и футболку, в его сексуальные волосы со стальным оттенком, которые выглядели взъерошенными после нашего недавнего занятия любовью. Я была влюблена в него, и я, несомненно, была опьянена им.

Мы вошли в ресторан «Stephanie’s on Newbury» и заказали бутылку «Шардоне». Я изучала меню.

— Не хотела бы заказать крабовых котлеток? — спросил он и рассмеялся.

— Что? — спросила я в замешательстве.

— Я ненавижу крабовые котлетки — сказал он.

— Ты же их ел в тот вечер!

— Я это сделал только для тебя, — сказал он. — Ты старалась позаботься обо мне, и я хотел быть … милым.

— Ну, ты не умеешь быть милым, — произнесла я.

К нам подошла официантка, и я заказала: салат со свеклой, бургер с сыром с голубой плесенью, и тарелку макарон с сыром.

— Я возьму то же самое, — сказал Джеймс, даже не взглянув в меню и тут же передав его обратно официантке.

Он сжал мою руку.

—У тебя всегда все здорово.

— Кроме крабовых котлеток, — сказала я, насупившись.

— Не сердись на меня.

Солнечный свет падал на его лицо, и я заметила, каким спокойным и прекрасным оно было прямо сейчас. Хорошо, он всегда был великолепен, но был ли он при этом спокоен? Не думаю.

— Я не помню, когда в последний раз я чувствовал себя таким счастливым, — произнес он.

Я снова взглянула на него. Слезы подступили к моим глазам, и я мысленно запретила себе позволить им пролиться. «Я никогда не была так счастлива», — подумала я. Это мысль одновременно согревала и сжигала меня изнутри.

— Я тоже, — ответила я, смело улыбнувшись.

— Нам уже скоро надо быть на репетиции, — сказал Джеймс, все еще держа меня за руку. — А свадьба займет весь завтрашний день. Зато потом я получу всю тебя в мое полное распоряжение, ладно, почти полное, а сейчас я не могу дождаться, когда мы поедем на Багамы. Кстати, эту поездку я раньше ждал с ужасом, а сейчас — с нетерпением. Я планирую развлекаться с тобой, одетой в бикини.

— Я никогда не была на Карибском море. Я действительно с нетерпением жду этого.

Он протянул и сжал мою руку.

— Тебе это понравится.

— Будет занимательно провести целую неделю с твоей семьей.

Сейчас я страшилась этой мысли более чем когда-либо.

— У нас будет отдельная вилла на окраине курорта, — сказал Джеймс, — Так что никто не потревожит нас, мы будем предоставлены сами себе.

— Обещаешь? — спросила я.

— Я тебе пообещаю все, что угодно, Одри.

Мы отправились в Церковь Троицы на репетицию свадьбы. Джеймс был одет в светло-серый костюм с галстуком лавандового цвета, а я надела бледно-лиловое платье.

— Ты выглядишь сногсшибательно, и мы сочетаемся по цвету в одежде друг с другом. Это здорово, — заметил Джеймс.

Он держал меня за руку, когда мы вошли через двери в церковь.

— Это здорово, — согласилась я.

Когда он одевался, я увидела его галстук и решила подобрать платье ему в тон, чтобы мы смотрелись и чувствовали себя, как единое целое, каковым и ощущали себя в данный момент. Я и Джеймс вошли в главный зал церкви, и у меня перехватило дыхание от этой красоты. Солнечный свет пробивался сквозь витражи, а потолок находился высоко над нашими головами. Это место идеально подходило для сказочной свадьбы. Я могла представить себе, как Иви будет идти здесь по проходу в пышном приталенном платье с бледным лицом, скрытым за фатой.

Эта мысль вызвала у меня чувство грусти.

Джеймс наклонился и поцеловал меня в щеку. Я, растерявшись, взглянула на него. Находясь в церкви рядом с ним, я чувствовала, как внутри меня росло беспокойство и тоска, а чуть позже появился и страх.

— Что? — спросил он, глядя на мое лицо.

— Это просто потрясающе, — сказала я, отворачиваясь от него. — Я никогда не была здесь.

— Это нечто, правда? — спросила Селия Престон, подходя к нам.

Она с подозрением посмотрела на нас, замечая наши переплетенные руки и подходящую по тону одежду.

— Вы двое выглядите очень… целостно, — сказала она, но это не прозвучало доброжелательно.

На этот раз Селия была одета в костюм от Шанель в черно-белую клеточку. Ее лицо выглядело безукоризненно, как будто оно и не было никогда опухшим.

— Мама, — сказал Джеймс ледяным тоном, слегка поклонившись ей.

— Здравствуйте, Миссис Престон, — сказала я, надеясь, что мое приветствие прозвучало непринужденно и по-дружески и уравновесило официальную холодность тона Джеймса.

После того, что он рассказал мне, я не виню его за то, какие чувства он испытывает по отношению к ней. Но сейчас больше чем когда-либо, мне нужно было хорошо сыграть свою роль, так как он помог мне, и я хотела помочь ему. Мне нужно сделать все, чтобы ему было легко находиться рядом со своей семьей.

— Вы выглядите превосходно.

— Мои отеки уже сошли, как я и ожидала, — сообщила она.

— Я должен отойти, — сказал мне Джеймс, кивнув в сторону Тода и остальных участников свадебного мероприятия. — С тобой все будет в порядке?

— Да, — ответила я и смело улыбнулась его матери. — Твоя мама и я понаблюдаем за вами.

— Отлично, — произнес Джеймс, посылая матери предупреждающий взгляд. — Это не должно занять много времени. Я надеюсь.

— Джеймс, это вечер твоего брата. Пусть это займет столько времени, сколько потребуется, — сказала Селия.

Она жестом предложила мне проследовать за ней на скамейку поближе к алтарю, и я подчинилась. Конечно, я повиновалась, потому что не собиралась спорить с ней. Я присела рядом с Селией, стараясь не приближаться к ней слишком близко.

— Итак, — произнесла она, расправляя юбку и поворачиваясь ко мне своим неестественно гладким лицом. — Мне показалось, что Джеймс более разгневан на меня, чем обычно. Я полагаю, что ты рассказала ему о нашем разговоре по поводу внуков, происходившем во время чаепития.

И это, и то, что он рассказал мне, что ты сделала с его школьной подругой, доведя ее до слез, что в итоге привело к тому, что она не справилась с управлением на своей машине и погибла, врезавшись в дорожное заграждение.

— Я могла нечаянно упомянуть ему об этом, — сказала я, осторожно подбирая слова. — Но я понятия не имела, что это может его расстроить.

— Говорил ли он с тобой о доверии?

Я не питала любви к Селии Престон, но меня действительно восхищало ее умение быть прямолинейной. Мне не хотелось говорить ей правду, но я не видела другого выхода.

— Да, говорил, — призналась я.

Она вздохнула и откинулась немного назад.

— Он никогда не понимал моей точки зрения. Он внутри себя обижается на меня из-за этого, а ведь это ограниченное мышление с его стороны. Джеймс не понимает, что наличие семьи требует огромного чувства долга. Человек должен ставить семью превыше самого себя. Ты должна защищать семью. Твоя семья — это все, что есть у тебя в жизни, Одри, — произнесла она и бросила на меня быстрый взгляд. — Ой, прости дорогая, я забыла, что вся твоя семья умерла.

— Нет, ничего страшного, — сказала я.

Она мне слегка улыбнулась.

— Вы правы. У меня нет семьи.

Я хотела закатить глаза, но не решилась. Мы сидели в тишине где-то в течение минуты, наблюдая за тем, как Тод с Иви обсуждают церемонию со священником. Джеймс стоял позади своего брата, скрестив плотно руки на груди, пристально глядя на свою мать.

— Джеймс не одобряет Иви, — продолжила Селия. — Но там, где он видит безразличие и отсутствие здравого смысла, я вижу возможность.

— Как это? — спросила я.

— Она из хорошей семьи и у нее отличная родословная. Ее родители познакомились в колледже «Tabor Academy» (прим. Колледж входит в TOP-50 лучших школ мира, расположен в Марионе, штат Массачусетс). У Иви есть свой трастовый фонд. Не говоря уже о том, что она зарегистрирована среди владельцев «Shreve, Crump & Low» (прим. Ювелирная компания). Она полностью соответствует семье Престонов.

Все, что имела Иви, отсутствовало у меня. Селия недвусмысленно дала мне понять, что я являлась неподходящей кандидатурой для семьи Престонов, а она не знала и половины правды обо мне. Она думала, что Даниэль, получившая грант на обучение биологии в Брауне, со своей бедной, но респектабельной семьей была неподходящей кандидатурой. Да, по сравнению со мной, Даниэль находилась под покровительством самого Луи Виттона (прим. Французский дом моды).

— Я знаю все, что мне необходимо знать об Иви,— сказала Селия.

Я посмотрела на нее с сомнением, и она выгнула бровь, глядя на меня. Коллаген, вколотый в ее лицо, рассосался настолько, что его уже почти не было заметно.

— О, вот что я точно знаю, так это то, что она пыталась переспать с Джеймсом.

Видимо, на моем лице отразилось потрясение, потому что в данный момент Селия посмотрела на меня торжествующе и погладила мое колено.

— Тод рассказывает мне все, дорогая. В отличие от Джеймса.

— Так почему же вы хотите, чтобы они поженились? — спросила я без обиняков.

— Конечно, потому что ее легко контролировать, , — ответила она, улыбнувшись мне. — Иви любит деньги больше, чем что-либо еще. Она и Тод подписали безупречный брачный контракт. Если Иви обманывает, она не получает ничего. Если Иви пытается развестись с Тодом, она не получает ничего. Если Иви носит блузку, которая мне не нравится, Иви не получает ничего. Я, конечно, пошутила насчет последнего, но это близко к действительности.

Селия посмотрела на своего сына, который держал Иви за руку, все еще общаясь со священником.

— Я думаю, что Иви его любит, — сказала я.

Я была удивлена тем, что вступилась за Иви, и все-таки я это произнесла.

— А ты забавная, Одри, — сказала она. — Но я соглашусь с тобой. По крайней мере, пока она его любит. Сейчас она — невеста, и они находятся в центре внимания, и пока они — страстная пара. В конце концов, ей это наскучит. В нормальной ситуации это могло бы стать проблемой, но я здесь, и смогу позаботиться об Иви.

— Вам не кажется, что Тод способен позаботиться о ней сам?

Мне, наверное, не стоило быть такой непонятливой, но я последовала ее примеру быть прямолинейной.

Она покачала головой.

— Только не Тод, — сказала она, — Он слишком хороший. Он должен быть с кем-то таким, кто позволит мне спокойно заботиться о нем. Я еще не сообщила Иви о том, что я знаю об инциденте с Джеймсом, но когда мне понадобится, я помашу этим перед ее носом.

— Но если Тод уже знает, то кому вы собираетесь рассказать?

— Всем остальным, — произнесла она и улыбнулась. — Их детям. Ее кузинам. Ее друзьям. Я расскажу им всем, что Джеймс отказал ей и сказал, что она — костлявая, отвратительная шлюха.

— Ну, надеюсь, что вам никогда не придется этого делать, — сказала я, находясь в небольшом смятении.

— Посмотрим, — сказала Селия и пожала плечами. Она произнесла это так, будто, если она не распространит эту информацию, это ее разочарует.

— Миссис Престон, я ценю, что вы были откровенны со мной, … но для чего вы рассказываете мне все это?

— Потому что я не хочу, чтобы вы принимали это близко к сердцу, — сказала она. — Я могу сказать, что Джеймс неравнодушен к вам.

Я начала протестовать, но она подняла руку, чтобы остановить меня.

— Вы можете не видеть этого, но я его мать, и знаю, что для него лучше, даже если он не хочет этого понять. Сейчас вы были очень откровенны со мной, и я ценю это. То же самое я делаю и для вас. Ваши отношения с моим сыном будут продолжаться и во время поездки на Багамы. После этого вы должны порвать с ним. Я могу сказать, что вы годитесь для Джеймса. Но это не единственное, что имеет значение в моем мире. На мне лежит огромная ответственность за свою семью. Дети Джеймса будут одними из самых богатых людей в стране. Они должны быть в состоянии справиться с теми обязанностями, которые возлагаются на них при такого рода привилегиях, а их родители должны быть в состоянии помочь им выполнять их. Джеймсу нужен тот, кто сможет помочь ему в этом, Одри, тот, кто будет направлять его и облегчит ему жизнь. Ему не нужна та, с кем надо нянчиться.

Я с трудом сглотнула. Она фактически указала мне на мое место, и это было жутковато. Я могла только представить себе, что же она наговорила Даниэль много лет назад. Сейчас Селия Престон была вежливой. В гневе она будет страшна.

«Бедная девочка», — подумала я о Даниэль.

Джеймс был ее первой любовью, и она была так молода.

— Я знаю, что вы заботитесь о Джеймсе, Одри, и хотите лучшего для него. Подумайте о том, что я вам сказала.

Она сделала паузу в своей обработке меня и повернулась.

— Это же только между нами? Если вы уйдете тихо, я сделаю все таким образом, чтобы вы останетесь довольны.

Мы вместе с ней смотрели, как Тод и Иви опустились на колени перед священником.

— Я запомню это, — произнесла я.

— Вы сделаете это, дорогая, — сказала Миссис Престон.

— О чем шепталась с тобой моя мать? — спросил меня Джеймс, когда мы направлялись в сторону машины.

— О, ты знаешь. О том и о сем. О шмотках. О разных вещах.

— О каких вещах?

— О тех вещах, которые могут разозлить тебя, — сказала я и взяла его за руку. — Вещах, о которых нам следовало бы говорить только во время распития алкогольных напитков.

Он скользнул в машину, сев со мной рядом, и нахмурился.

— Касалось ли это тех самых вещей? О том, как исключительна наша семья?

— Отчасти, — сказала я.

Селия закончила свою обличительную речь, и я, оправившись после этого, теперь задумалась о том, как много из нашего разговора с Селией стоит передать Джеймсу. Я решила, что если расскажу ему всю правду, то это может подтолкнуть его прямо сейчас к краю, а он не отошел еще от разговора со мной о Даниэль. Я чуть позже расскажу ему все, что наговорила мне его мать, но не сейчас, не перед свадьбой Тода, потому что Джеймс может сильно разозлиться, а сегодня вечером и завтра утром ему необходимо находиться рядом со счастливой парой и не быть при этом безумцем, мстительным и хитрым, как Селия Престон.

— На самом деле, она говорила об Иви. Почему-то она считает, что Иви идеально подходит для вашей семьи.

Джеймс фыркнул, а Кай в это время вел машину по Финансовому району по ведущей к набережной дороге. Репетиция ужина должна была состояться в одном из самых эксклюзивных ресторанов Бостона — в «Il Pastorne».

Через несколько минут, преодолев пробку, мы остановились напротив входа в ресторан. Как только Кай пошел открывать нам дверь, я увидела кое-кого, стоящего на тротуаре, что заставило меня приостановиться — мелькание знакомой блондинистой головы, которая сильно нуждалась в покраске отросших корней.

— О, черт, — сказала я и повернулась к Джеймсу. — Моя мать здесь.

Кай открыл дверь, но я не стала выходить. Я наблюдала за ней пару секунд из машины. Она нервно курила и ходила взад-вперед перед рестораном, осматривая все автомобили, подъезжающие к обочине. Она ждала меня.

— Я разберусь с ней, — сказал Джеймс, но я остановила его.

— Нет, позволь мне.

Я выскочила из машины.

Последнее, что мне сейчас было нужно, это чтобы Мистер и Миссис Престон увидели мою, якобы умершую, мать, которая была жива и здорова и курила, как сапожник, перед входом в ресторан, где должна была состояться репетиция ужина их сына.

— Эй, — произнесла я, бросаясь к ней и нервно оглядываясь по сторонам. — Что ты здесь делаешь?

— Хороший способ поздороваться с мамой, — сказала она.

Я схватила ее за локоть и потащила к машине, заталкивая внутрь.

— Ой.

— Заткнись, — прошипела я и захлопнула дверь позади себя. Она бросила на меня вызывающий взгляд, в то время как Джеймс смотрел ей в лицо.

— Мам, я хочу тебе представить Джеймса, но, как я поняла, ты уже познакомилась с ним вчера.

— Здравствуйте, Миссис Рейнольдс, — сказал Джеймс, одев маску вежливости на свое лицо.

Она кивнула ему, выглядя при этом немного смущенной. Совсем чуть-чуть.

— Джеймс, ты не возражаешь, если я пообщаюсь с мамой наедине? Я буду через минуту.

Он бросил на меня взгляд, в котором читалось раздражение, смирение и почему-то полное отсутствие удивления.

— Конечно.

Но если я не увижу тебя через пять минут, я приду, чтобы забрать тебя.

Он бросил на меня еще один взгляд, затем холодно поклонился моей матери и вышел из машины, захлопнув за собой дверь.

Моя мать, часто моргая, уставилась на меня своими глазами-бусинками на опухшем лице.

— Он властный, да?

Я свирепо посмотрела на нее.

— Кай, не могли бы вы сделать кружок вокруг района?

Он молча включил зажигание и направил машину вниз по улице. Я снова подняла перегородку, благодаря про себя тонированные стекла.

— Ты стыдишься меня, — сказала моя мать и фыркнула.

Какая наглость с ее стороны.

— Ты понимаешь, что я на работе? Я работаю. Я не могусебе позволить, чтобы люди из моей личной жизни приходили ко мне. Меня могут уволить. Если Елена узнает об этом, то я потеряю работу навсегда.

— Я не думаю, что тебе нужно беспокоиться об этом, не так ли?

Она посмотрела на меня лукаво.

— Какого черта ты несешь, мам? Ты пьянее, чем обычно?

— Я не пьяна, но я встретилась с твоим другом вчера. Он любит командовать, но он щедрый. Я думаю, ты ему нравишься.

— Просто заткнись. Пожалуйста.

Она покачала головой с самодовольным выражением на своем лице.

— Он дал мне денег, Одри. Много денег. Только чтобы я оставила тебя в покое, чтобы ты была счастлива. Вот что он сказал!

Она захихикала при этом. Ей было забавно, что кто-то желал мне счастья.

— Сколько? — спросила я резко.

— Двадцать тысяч долларов! — прокаркала она и захлопала в ладоши от радости. — Мне нужен был перерыв от всего плохого. Он дал мне эти деньги, словно они ничего для него не значили, словно это какая-то мелочь, Одри. У него их так много, что мы могли бы получить от него прибыль

Она облизнула губы, и я почувствовал тошноту. Меня чуть не вырвало прямо там, в задней части "Мерседеса" — машины, нанятой Джеймсом.

— Пожалуйста, прекрати, — сказал я.

— Ах, милая, я только начала.

Я подняла на нее глаза с болью и со страхом.

— Ты не можешь так поступить со мной.

Я чувствовала себя так, словно оказалась под водой, мои слова вырывались из меня, но звучали сдавленно и незнакомо. Мир рушился вокруг меня, подобно буйным волнам, сталкивающимся с яростным и пугающим подводным течением. Моя мать снова тащила меня вниз.

— Все, что я собираюсь сделать, так это попросить у него немного денег, — сказала она.

— Он уже дал тебе достаточно средств. Ради всего святого, мам. Ты хоть понимаешь, что это значит?

— У него так много денег, что он может поделиться. Он даже не моргнул, когда давал их мне.

Она сделала паузу, и в это время ее глаза-бусинки буравили меня.

— Могу поспорить, что он даст тебе намного больше, чем мне.

— Он уже заплатил мне. Через агентство.

— Он даст тебе еще больше. Я знаю, что даст.

— Мне не нужно больше, да, я и не заслуживаю большего, и у меня нет привычки выжимать из людей все до капли.

Она снова улыбнулась с триумфом и коварством, приводящим меня в оцепенение.

— Но ты выжмешь из него все. Это то, чем ты занимаешься. По любому, бьюсь об заклад, что те расфуфыренные люди позади нас не знают, что он платит тебе за твою работу.

Она потрогала мое лиловое платье, посмотрела на мой безупречный макияж и на дизайнерскую сумку, которую мне выдала Елена.

— Бьюсь об заклад, они не знают, что ты — проститутка. Держу пари, он не захочет, чтобы они узнали об этом.

— Как же сильно я тебя ненавижу.

Я нагло уставилась на нее. Я думала об этом тысячи раз, но никогда прежде я не произносила этого вслух.

Она даже не вздрогнула.

— Ты у меня в долгу. Я принесла тебя и Томми в этот мир. Твой отец бросил меня из-за вас. И теперь я — ничто.

— Ты мне отвратительна, — сказала я, и моя грудь вздымалась от гнева.

Если бы я не должна была притворяться подругой Джеймса на репетиции ужина сегодня вечером, то я бы сама бросилась на нее и расцарапала бы ей физиономию. Я была вне себя от ярости.

Ее угроза походила на отлив прибоя, который угрожал утащить меня в море. Я не могла позволить ей сделать это с Джеймсом.

Мне уже было все равно, что она бы сделала со мной.

Я должна была защитить его.

— Мам, — сказала я и постаралась заставить себя успокоиться. — Я могу дать тебе больше денег. Намного больше.

Она посмотрела на меня, ничего не говоря.

— Я просто не могу сделать это сейчас. Они у меня появятся только через неделю, — сказала я, кивая ей.

Я бы отдала заработанные деньги следующим образом: половину — Томми, а вторую половину — ей. Я даже не волновалась. Я сделаю все, чтобы заставить ее оставить нас в покое.

— Что если я не хочу ждать? Что если я думаю, что моя дочь хочет обмануть меня? И к тому же ты ни за что не сможет дать мне столько, сколько мог бы дать Мистер Роскошные штаны, — сказала она и вздернула подбородок. — Он неприлично богат. Он и его семейка. Я только могу представить себе, сколько они дали бы мне за то, чтобы я помалкивала, чтобы не рассказала прессе о том, что ты — проститутка.

Я с трудом сглотнула.

— А как ты нас нашла сегодня?

— Про это было написано в колонке сплетен в «The Tribune».

Она пожала плечами и продолжила.

— Представь себе, богатеи выставляют напоказ свои деньги, пока другие голодают.

Я посмотрела на ее бочкообразную грудную клетку, думая обо всех тех блоках сигарет по пятьдесят долларов за штуку, которые она выкурила в течение всей своей жизни.

— Ты вряд ли голодаешь. И к тому же, когда я последний раз тебя навещала, тебе никто ничего не был должен.

Она снова вздернула подбородок.

— Мне не нравится твоя уверенность в своем превосходстве, девочка. Никогда не нравилась.

— Тогда включи этот пункт в свой длинный список того, что тебе не нравится во мне, — сказала я, сузив глаза. — Но я одам тебе все деньги, которые ты хочешь. Я серьезно. Это большая сумма.

Кай подъехал и припарковался перед рестораном. Я увидела, что Джеймс ждет меня на тротуаре с засунутыми в карманы руками.

— Кай, пожалуйста, отвезите мою мать домой.

Я повернулась к ней.

— Если ты оставишь нас в покое, я отдам тебе почти все из заработанного, — сказала я тихим голосом. — Даже из тех денег, которые должны были пойти на Томми.

Она кивнула. Она уже украла около шести тысяч долларов из «Новых Горизонтов» сегодня утром, так что, возможно, это сможет сдержать ее недовольство. Ненадолго.

— Я подумаю об этом.

— Ты это сделаешь.

Я посмотрела на нее, и вдруг поняла, что не хочу выходить из машины, а хочу вернуться в Восточный Бостон вместе с ней. В ее пустую квартиру, где я выросла. В то место, которому я принадлежала. Когда я была моложе, я не могла дождаться того момента, когда смогу вырваться оттуда, и мечтала о том, чтобы у меня оказалась своя собственная крыша над головой. Я пыталась сделать свою жизнь лучше. Но я не принадлежала к лучшей жизни. Грязь снова возвращалась в мою жизнь, предъявляя ко мне требования. Я должна была просто сдаться, позволить этому утащить меня вниз туда, где люди, о которых я заботилась, не были бы запятнаны мной.

— Твой парень ждет тебя, — сказала мать, кивая в сторону дверцы автомобиля.

Джеймс подходил к автомобилю, выглядя при этом дерганным.

— Он не мой парень, — прошептала я, по-прежнему ощущая боль внутри себя.

— Возможно, ты захочешь сказать ему это. Тебе лучше пойти. 

Глава 13 Джеймс

— Что она сказала?

Мы стояли на тротуаре возле ресторана, глядя на прекрасный вид гавани. Застывшая рядом со мной Одри, была сильно напряжена, а ее лицо было бледным и подавленным. Я погладил ее по спине, пытаясь сделать так, чтобы она почувствовала себя немного лучше.

— Она только хотела … напомнить о себе.

— Все в порядке?

— Нет. Ничего не может быть в порядке, если дело касается моей матери. Но все будет хорошо.

Я притянул ее к себе.

— Она хочет больше денег, — сказала Одри и натянуто кивнула.

— Как она узнала, что мы — здесь?

— Из «The Tribune».

— Сколько она хочет?

Одри снова покачала головой.

— Она хочет урвать себе кусок побольше. Не беспокойся об этом, я обо всем позаботилась.

— Я был довольно щедр с ней вчера, — произнес я, наблюдая за лодками, плывущими по воде. — Это, вероятно, было ошибкой с моей стороны. Я не принял во внимание, … как далеко она способна зайти.

Я переплел наши пальцы, почувствовав тоску и злость, исходящие от Одри. Хотя я и должен был, исходя из личного опыта, предугадать такой вариант событий, но я все же был удивлен, что мать может быть такой равнодушной к своему собственному ребенку.

Или, возможно, это было связано с тем, что речь шла об Одри, и я не мог понять, как кто-то мог к ней так относиться.

— Ты хочешь сказать, что не учел того, что она может толкнуть меня под автобус? Что она поставит под угрозу мою работу? Тогда ты ее недооценил, или, может быть, переоценил, — сказала она. — Ей плевать на меня. Посмотри, что она сделала с Томми сегодня утром. Она не заботится ни о ком, кроме себя.

Я снова притянул ее к себе.

— По сравнению с твоей матерью моя мать теперь в моих глазах выглядит порядочным человеком.

Мы оба рассмеялись.

— Они, и правда, — два сапога пара, — произнесла Одри, потом вздохнула и посмотрела на меня. — Джеймс... моя мать пытается вытянуть еще больше денег. Она угрожала.

— Чем? — спросил я, но уже догадывался, что она мне ответит.

— Рассказать твоей семье обо мне. Разоблачить нас. Она способна шантажировать всех и каждого.

— Она не сделает этого, — сказал я. — Я не позволю ей зайти так далеко.

— Ты не должен давать ей больше денег, — произнесла она. — Она никогда не остановится. Я заплачу ей, так как уже пообещала. Кроме того, она должна понять, что ты заплатил ей только единожды. В противном случае она будет требовать денег снова и снова.

Она посмотрела на меня, и на ее лице отражались тревога и упрямство.

— Пообещай мне.

— Пока нет. Я могу помочь тебе. Мы что-нибудь придумаем.

Я оглянулся на ресторан и вздохнул.

— Нам пора пойти туда, так как ужин вот-вот начнется, и мне бы не хотелось привлекать к нам повышенное внимание.

— А ты не хочешь, чтобы я просто ушла? — спросила Одри. — Если я сейчас покину тебя, то она не сможет ничего сделать, не сможет причинить еще больше неприятностей. Я волнуюсь, Джеймс. Она может так низко пасть. Мне бы не хотелось, чтобы твоя семья узнала обо мне, и я не желаю, чтобы она находилась рядом с тобой, … ведь она может сделать все, что угодно, и это будет ужасно.

— Конечно, я не хочу, чтобы ты уходила. Не глупи.

Я осторожно поцеловал ее в лоб, чтобы не испортить макияж. Она выглядела превосходно. Одри так старательно подбирала одежду по такому случаю. Я наблюдал за тем, как она делала выбор украшений. Выбирая идеальные, с ее точки зрения, серьги, она хмурилась на свое отражение в зеркале, пока не определилась с выбором. Когда мы вместе проходили через двери церкви, я повернулся, чтобы взглянуть на нее, и мое сердце чуть не остановилось.

— У меня плохое предчувствие насчет всего этого, — она произнесла дрожащим голосом на выдохе. — Можешь ли ты представить, что скажет твоя мать, когда узнает?

— Мне плевать.

Я взял ее за руку, и мы направились на праздничный ужин. Мы отсутствовали достаточно долго, и я не хотел, чтобы моя мать суетилась, или, что еще хуже, проявляла любопытство. Мне не понравилось, как она общалась с Одри в церкви. Мне не стоило выставлять напоказ наши отношения с ней прошлым вечером, как я это сделал в Гарднеровском музее. Мне нужно защитить Одри от своей матери, заслонить ее.

Необходимо, чтобы и ее и моя мать отступились и оставили ее в покое.

Оставили нас в покое.

Одри в нерешительности остановилась прежде, чем мы вошли в ресторан.

— Я не хочу, чтобы ты пострадал, Джеймс. Я не хочу утянуть тебя и твою семью за собой вниз. Я считаю, что мне лучше уйти.

Она отстранилась от меня, как будто собиралась убежать.

— Нет. Остановись, — сказал я, крепко держа ее. Паника поднялась внутри меня. — Я тот, кто тебя нанял. Ты не можешь утянуть меня вниз, потому что мы увязли в этом оба, — сказал я и притянул ее к себе. — Мы разберемся с твоей матерью, и затем решим вопрос с моей. И как только мы перестанем паниковать, то мы сможем даже насладиться этим вечером. Я не хочу проходить через все это без тебя. Пожалуйста, не уходи. Даже не заикайся об этом снова.

Ее глаза изучали мое лицо.

— Ты хочешь, чтобы я осталась? Подумай об этом.

Я понимал, что она хотела этим сказать. Она думала, что таким образом она сможет оградить меня от проблем.

— Ты слышишь, что я тебе говорю?

Я чувствовал, что начинаю злиться, и изо всех сил старался контролировать себя. Я не хотел ранить ее сейчас еще больше. Ее мать проявила свою мерзость сегодня в достаточной мере. Кай отвез ее на квартиру, чтобы она не заявилась сюда снова в течение всего вечера, но я переживал, что она может исчезнуть к тому времени, когда я вернусь.

— Нет, я не хочу, чтобы ты уходила. Я хочу, чтобы ты была со мной, и чтобы мы прекратили этот разговор. Ты можешь это сделать для меня? Ты можешь надеть на лицо рабочую мину.

Какое-то время мы просто смотрели друг на друга

— Конечно, — наконец, ответила она, немного успокоившись.

Одри натянуто мне улыбнулась.

— Побольше естественности. Сделай над собой усилие, — сказал я.

Ее улыбка стала шире, актриса снова вернулась на свое место.

— Ты — хороший. Ты, правда, по-настоящему хороший.

Она судорожно вздохнула напоследок.

— Ты не так плох, как ты думаешь, — сказала она, приложив усилия, и широко мне улыбнулась.

Как бы там ни было, но Коул и Дженни присутствовали на репетиции ужина.

— Дри! — закричала Дженни, подойдя к нам и крепко обняв Одри. — Это место офигительно восхитительно!

Одри улыбнулась ей, но в улыбке читалось капля беспокойства.

— Оно великолепно. Как и ты, Дженни. Хорошо выглядишь.

Дженни тряхнула кудрями и продемонстрировала свое золотое платье из тонких металлических пластин.

— Коул купил его для меня.

— Коул? — спросил я, подняв брови на моего друга. — Серьезно?

Он тяжело хлопнул меня по плечу.

— Серьезно, брат. Так что заткнись.

Он потащил меня к длинному столу, где сидела вся моя семья, вместе с семьей Иви, всякими кузенами и друзьями. Мой отец находился во главе стола, одетый в великолепно сидящий костюм, между ним и моей матерью была стена из многолетнего льда. Я оставил Одри с Коулом и Дженни на одном конце стола и направился к тому месту, где сидели Тод и Иви, выглядевшие такими счастливыми и радостными. Я схватил бокал шампанского у проходившего мимо официанта и поднял его.

Я хотел бы произнести тост, — сказала я.

Все глаза воззрились на меня кроме моей матери, которая наблюдала за Одри и Дженни с завуалированной гримасой отвращения на лице. В это время Одри смотрела на меня, и сейчас ее улыбка выглядела искренней. Она кивнула мне в знак поддержки.

На этот раз я хотел сделать что-нибудь приятное, так как устал от всей этой гадости, которая сегодня в избытке проникла во все самые уязвимые места. Я должен был быть положительным ... в виде исключения.

— Мой братик уже совсем взрослый, — сказал я и похлопал его по плечу. — И я счастлив сообщить, что он женится на женщине, которую любит. Иви, я знаю, что ты любишь моего брата. Я знаю. Наблюдение за вами двоими всю прошлую неделю стало источником моего вдохновения. Я жду, что в будущем у вас все будет замечательно.

Моя мать повернулась ко мне, и на ее лице была написана высшая степень удивления. Она, вероятно, сидела, как на иголках.

— Поэтому мне бы хотелось поднять тост за счастливую пару. Выпьем за вашу свадьбу, которая состоится завтра, и за то, чтобы вся ваша жизнь была наполнена счастьем.

Все зааплодировали, и я наклонился к Тоду.

— Я хочу сказать, — произнес я и схватил его за плечо. — Я рад за тебя.

Он удивленно улыбнулся мне.

— Остановись, — сказал он мне застенчиво.

— Не заставляй его расплакаться, — бросила Иви насмешливо. Она смотрела на Тода. — Он такой Альфа сегодня вечером.

Они начали целоваться, и я воспринял это как намек на то, что мне пора удалиться. Я сел рядом с Одри, обхватил ее лицо своими руками и притянул его к себе. Я подарил ей долгий, затяжной поцелуй, который длился некоторое время, не заботясь о том, что мы можем находиться под пристальным вниманием всех радаров Престонов в мире.

Может быть, моя мать увидит, что я впервые счастлив в своей жизни. Может быть, она смягчится относительно Одри.

Возможно, ... но, вероятнее всего, что нет.

«Надежда — это слово из семи букв», — подумал я, и все равно притянул Одри ближе к себе.

После ужина Коул потащил меня в бар. Девушки отправились в дамскую комнату.

— Мужик, — сказал Коул, заказав два бурбона.

— Да, мужик? — спросил я. — На самом деле, разве мы не слишком староваты для этого сейчас? Мы часто говорили об этом в Уортоне. Мне печально слышать то, что это сейчас слетает с моих уст. Я чувствую себя стариком.

— Стариком, который готов остепениться? — спросил Коул.

— Не пойти ли тебе кое-куда сегодня вечером, Коул?

— Да, сам иди, — ответил он добродушно и сделал глоток своего напитка. — А ты хотя бы знаешь, что на твоем лице написано, что у тебя эмоциональный стояк на эту девушку, не так ли?

— Эмоциональный стояк? Я не знал, что такое существует.

— Это похоже на то, что ты не можешь скрыть свои чувства, которые не оставляют тебя в покое, — сказал он, смеясь надо мной. — И при этом ты совершенно один.

— Она предложила мне крабовые котлетки сегодня, и я не стал их есть.

— Хотя ты трахал ее. Это я могу точно сказать. Похоже, раз пятьдесят на этой неделе, бьюсь об заклад.

Я пожал плечами.

— Не пятьдесят.

— Тогда я и Дженни выиграли у вас.

— Неужели ты забил на работу? — спросил я его, одновременно испытывая чувство отвращения и находясь под впечатлением.

Он, вероятно, преувеличивал. Возможно.

Коул пожал плечами.

— Не-а. У меня было селекторное совещание. А эта девушка, как наркотик для меня. Я не могу держать свой член вне ее.

— Это можно квалифицировать как эмоциональный стояк? Или вы оба своего рода извращенцы?

— Я не знаю, — сказал он и потер глаза.

На этот раз мой друг действительно выглядел озадаченным.

— Серьезно, я не могу держать свои руки подальше от нее, сказал он и снова посмотрел на меня. — Это любовь?

— Звучит, как она самая, … но это может оказаться просто похотью, — сказал я.

— Безусловно, есть и похоть.

— Она тебе нравится?

— Я, обалдеть как, без ума от нее, — сказал Коул.

Он выглядел так, будто его загнали в угол, и я похлопал его по плечу. Я наблюдал за тем, как Одри и Дженни шли к нам, над чем-то смеясь. Одри выглядела счастливой и почти расслабленной.

— Мужик, — сказал он. — Спрячь свой эмоциональный стояк подальше. Как-то неловко. 

Глава 14 Одри

Дженни сообщила мне, что она сегодня занималась сексом с Коулом, пока они ходили за покупками, и этот рассказ почти заставил меня позабыть о той ужасной сцене с моей матерью, о рассказе про Даниэль, и о Селии Престон, которая предложила заплатить мне за то, чтобы я исчезла из жизни Джеймса.

Это о чем-то да говорило.

Дженни хотела поделиться со мной тем, как проходит ее задание. Мы с ней направились в дамскую комнату, расположенную в другом конце ресторана, чтобы избежать случайной встречи с членами семьей Джеймса и Иви, или с кем-нибудь, кто каким-нибудь образом был связан со свадьбой.

— Он чертов псих, — сказала Дженни, нанося румяна при помощи пышной кисти на свое лицо.

Потом она нанесла на губы блеск и распушила свои волосы.

— Клянусь Богом, я никогда не была с кем-то, кто так ненасытен до секса. Он не может держать свои руки от меня подальше.

— Даже в примерочной роскошного магазина? — спросила я.

— Да. Он полностью уверен, что выше закона, представь? Это нормальная для миллиардера вещь считать, что правила на них не распространяются. Он просто последовал за мной в кабинку, когда я пыталась примерить это платье. Мы не пробыли там и пару секунд, как он прижал меня к стене. А в это время продавец находился снаружи кабинки!

Ему пришлось поднять меня так, чтобы внешне не было заметно, что мы в кабинке вместе. И он трахал меня как сумасшедший. Я вынуждена была прикрыть его рот своей рукой, зная, что он очень громкий, когда кончает. Очень громко, Дри. Очень громко. И ему нравится, что я делаю разные вещи с его шарами —

— Дженни, я не хочу ничего знать о его яйцах!

Дженни помахала на себя.

— Хорошо. Но я загораюсь только от одной мысли об этом. По идее, я должна была выбиться из сил, но нет. Боже. Он хуже, чем Луспи и Жирный Винни вместе взятые.

— Он тебе нравится?

— Шутить изволишь? Это самый лучший раз, который мне когда-либо доводилось проводить с Джоном. Похоже на то, что мы созданы друг для друга. Кроме того, он богатый, а еще к тому же и мужик. А его физическая привлекательность…

— Да, — сказала я.

— Да, точно.

Она повернулась и посмотрела мне в лицо.

— Мистер Ходячий Секс немного романтичный сегодня вечером, Дри. Он попался на удочку хуже некуда. Мне почти жаль его. Ты порвала его, как тузик грелку, прошлой ночью?

Я решила не посвящать Дженни в фактические неприглядные подробности последних двадцати четырех часов.

— Возможно, … немного.

Она кивнула и послала мне многозначительный взгляд.

— Это сработало. Тебе лучше быть осторожной. Я знаю этот взгляд, каким он смотрит на тебя.

— Дженни остановись, — произнесла я, сделала паузу и потом продолжила. — Собственно говоря, о каком взгляде ты говоришь?

Она закатила глаза.

— Я думаю, что он, должно быть, влюблен в тебя. Я просто говорю, — сказала она и пожала плечами. — Не похоже, что он притворяется.

— Такое происходит только в кино.

— Тогда я приеду, и буду снимать тебя, — отрезала она. — Боже, Дри. Ты должна немного расслабиться. Иногда с хорошими людьми происходят хорошие вещи.

— Да.

— Конечно, да. Пойдем. Мы же не хотим, чтобы твой Мистер Костюм распускал нюни, потому что скучает по тебе, … и руки Коула не были на моей заднице уже более пяти минут. Мои булки замерзают.

— Что происходит между Коулом и Дженни? — спросила я Джеймса, когда мы вернулись домой.

— Понятия не имею, — ответил он. — Прошлым вечером я думал, что между ними только чисто физическое, а после сегодняшнего, даже и не знаю. А что сказала Дженни?

— Что они безостановочно занимались сексом.

— Коул сказал то же самое.

— Ну, это же здорово, — произнесла я. — Они наслаждаются друг другом.

«Интересно, а что случится потом?» — подумала я. — «Если это станет обычным делом».

Я не высказала этого вслух, я не хотела, чтобы этот разговор пошел по неправильному пути, и поднялись вопросы, связанные с нами. Это было то, с чем я не была готова столкнуться лицом к лицу в настоящее время.

— Они поедут на Багамы, — сказал Джеймс и внезапно затрясся от беззвучного смеха. — Я думаю, что Тод вознаградил меня за мое хорошее поведение на этой неделе. Моя мать придет в ярость.

— Я удивлена, что Иви позволила Дженни отправится на Багамы после стычки из-за Коула прошлым вечером.

— Ее кузены считают Коула слишком горячим, — сказал Джеймс и пожал плечами. — Они проголосовали за отвлекающий маневр для Коула в эту поездку.

— Кстати, по поводу милого отвлекающего маневра. Я скажу Дженни, чтобы она взяла с собой стринги-бикини, — сказала я, улыбаясь и ощущая внутри себя радость.

Наличие друга рядом всегда заставляло меня чувствовать себя лучше. Просто из-за эгоистических соображений я была рада тому, что она будет на Багамах на следующей неделе, но дополнительным преимуществом поездки Дженни является то, что она будет расхаживать перед Престонами в крохотном бикини. Эта мысль согревала мне сердце.

Минусом, конечно, было то, что Дженни невозможно не заметить, а я все еще должна была выдавать себя за правильную девушку — студентку факультета графического дизайна из Нью-Гемпшира. Я также должна была каким-то образом донести до Дженни, чтобы она перестала звать меня «Дри».

Джеймс переплел наши руки.

— Это только продолжит череду изменений в лучшую сторону.

— После последних двадцати четырех часов это стало бы по-настоящему хэппи-эндом.

— Именно так, — подтвердил он. — Хотя твоя мать не вернулась сегодня. Это к лучшему.

— Я знаю.

Все-таки я не могла избавиться от ощущения, что она не закончила с нами. Моя мать была безжалостна. Таким способом она слишком долго жила за чужой счет. И меня это беспокоило.

Он обнял меня за плечи и притянул к себе.

— Нам надо пережить эти двадцать четыре часа, затем мы садимся на самолет, и убираемся из страны. Все будет хорошо.

— Ладно, — сказала я, всей душой желая верить в это.

Было столько всего, во что прямо сейчас мне хотелось верить.

На следующее утро я проснулась раньше Джеймса. Его широкая грудь опускалась и поднималась во сне. Я просто лежала и наблюдала за ним. Внутри меня бушевало столько эмоций, что трудно было себе представить. Но в одном я была уверена точно.

Я любила его и должна была сделать так, чтобы все сложилось для него правильно.

Я встала и направилась на кухню. Мне нужно было начать мыслить трезво. Сегодня был день свадьбы, и я должна была играть на ней роль любящей подруги. Это было слишком просто и легко, потому что мне даже не приходилось играть.

Проблема была лишь во всем остальном.

Моя мать хотела шантажировать Джеймса и его семью тем фактом, что я была эскортом. Лично Джеймса не слишком беспокоило, что напишет о нем желтая пресса, так как он был холостым миллиардером, и мог позволить себе делать все, что ему нравится. Во всяком случае, общественное мнение, вероятно, немного значило для него. Но вот его семья, его мать — это совершенно другая история. Связь одного из членов правильной семьи с проституткой могла бы испортить безупречную репутацию Престонов в городе.

Селия никогда не простит мне этого. Хуже того, она никогда не простит Джеймса.

Так что моя мать была угрозой и проблемой, такой же, как и Селия Престон, которая хотела, чтобы я исчезла из жизни Джеймса после следующей недели. Она предложила заплатить мне, чтобы я ушла. Она дала совершенно ясно понять, что я не из круга Престонов, и что моя биография-легенда, которую я использовала для данной работы, хоть и имеет налет респектабельности, но совершенно не подходит для этой семьи.

Если бы она узнала, что я была шлюхой, то могла бы сделать что-то намного более плохое, нежели заставить меня очень сильно плакать, а затем отправить меня далеко и надолго.

То, что она сказала, до сих пор звучит у меня в ушах:

«Дети Джеймса будут одними из самых богатых людей в стране. Они должны быть в состоянии справиться с теми обязанностями, которые налагаются на них при такого рода привилегиях, и их родители должны быть в состоянии помочь им выполнять их».

Я едва окончила среднюю школу. У меня мать-алкоголичка и отсутствующий отец. Я жила в квартире в плохой части города, и мне посчастливилось оказаться хотя бы там.

И факт оставался фактом, что я была шлюхой.

Я пила свой кофе, несмотря на то, что он был горьким на вкус, но я все равно заставила себя его выпить. Я была не в состоянии вырастить богатых детей с трастовым фондом за плечами и помочь им в выполнении их обязанностей, которые будут возложены исходя из такого рода ответственности. Я ощущала в душе беспокойство от чрезмерно пушистых полотенец Джеймса, от его превосходной кофемашины, которая была для меня, словно поездка в Диснейленд. У меня не хватало опыта или способностей жить в его мире, или попытаться растить в нем детей.

А теперь ход моих мыслей привел меня к самой большой проблеме. Джеймс был моим Джоном. Истиной не являлся тот факт, то Селия Престон, моя мать и Дженни считали, что он заботится обо мне, и на что я надеялась вопреки всему. Он платил мне, чтобы я притворялась его девушкой. Он платил, чтобы трахнуть меня.

Тот факт, что он позволил мне поиграть вчера со своими волосами и рассказал о своей покойной подруге, не говорил о том, что между нами есть отношения.

Я была в него влюблена.

Для меня это было ясно как день, как то, что солнце встает на востоке. Но я не должна позволять чувствам затмить свой разум. Я должна хоть чуть-чуть защитить себя. В противном случае это принесет слишком много боли. Мне жаль, что я не смогла поставить щит вокруг своего сердца, чтобы он помог защитить меня от уродства и ущербности,… когда все это закончится и все рухнет.

Потому что в этом и заключалась та самая проблема. Джеймс сказал мне, что он позаботится обо мне. Да, это так и было. Он держал меня за руку. Наши занятия любовью были полностью насыщенными. Но откуда я знала, что он ощущал то же, что и я? Просто находясь рядом со мной, он заставлял мое сердце чувствовать себя так, словно еще чуть-чуть и оно разорвется. Когда он был внутри меня, я чувствовала себя, будто сейчас расплачусь, потому что я, наконец-то, ощущала себя цельной.

В моей жизни было много секса. Даже слишком много. Но я и близко не испытывала в порыве эмоций ничего подобного, что я чувствовала, когда была с Джеймсом. Он был так нежен со мной, так ласков, что казалось, будто для него это тоже было больше чем секс.

Но он ни словом не обмолвился о будущем. Он говорил, что заботится обо мне в настоящем времени. И эта забота была тем, за что я могла цепляться, когда он уйдет, это было только тем, что я имела.

Если же, на самом деле, он чувствовал что-то большее, чем говорил, то это все только бы усложнило.

— Привет.

Он вплыл в гостиную одетый только в спортивные штаны. Конечно, мое глупое сердце остановилось, когда я его увидела.

— Привет.

Я встала и подошла к нему, пробежалась руками вниз по его великолепной груди и горячо поцеловала. Ведь сейчас он был только моим. И я хотела впитать в себя каждую его эмоцию, каждую деталь, ибо скоро я останусь одна. И это случится совсем скоро. 

Глава 15 Джеймс

— Не поможешь застегнуть мне запонки? — спросил я Одри.

Несмотря на то, что я и сам мог застегнуть их, но мне хотелось, чтобы она прикоснулась ко мне.

Одри застегнула их и расправила мой смокинг.

— Ты выглядишь потрясающе, — сказала она, глядя на меня сияющими глазами. — Я не думаю, чтобы ты мог выглядеть еще горячее, чем сейчас смотришься в этом костюме. Это что-то с чем-то.

Я рассмеялся и пробежался пальцами вниз по бледному кружеву ее платья.

— Ты выглядишь сногсшибательно. Я никогда не думал до этого момента, что мне нравится желтый цвет.

Ее волосы были забраны в изящный пучок, и на ней было надето длинное платье без бретелек, расшитое бисером вдоль талии. Она выглядела, как принцесса. Никто бы не догадался, что она жила в убогой арендованной квартире в Южном Бостоне. Она носила платье, украшения, делала безупречный макияж, все так по-царски, как будто это было все ее собственное, а не взятые напрокат наряды от ее мадам.

Мои кишки скрутило от этой мысли.

— Что? — спросила она.

— Ничего, — ответил я как можно более небрежно.

— Ты нервничаешь из-за церемонии?

— Едва ли. Это больше похоже на выплеск адреналина.

Она кивнула и судорожно вздохнула.

— У меня то же самое.

— Ты готова? — спросил я, и она кивнула мне в ответ. — Ой, подожди, у меня есть кое-что для тебя.

Я достал бирюзовую коробочку из туалетного столика и протянул ее ей.

— Что это? — неуверенно спросила она.

— Просто колье, — сказал я, наблюдая за ее лицом. — Я обратил внимание на него вчера, когда мы шли вниз по Ньюбери-Стрит, и попросил консьержа забрать его для меня.

Я заметил его в витрине, и мне сразу же захотелось его купить. Оно было красивым и элегантным. Это был подарок, сделанный с эгоистичной целью: я хотел, чтобы на ее теле осталось что-то от меня, чтобы кусочек меня всегда бы прикасался к ней.

— Я подумал, что ты захочешь его сегодня надеть.

Она открыла коробочку и вытащила оттуда тонкую золотую цепочку, на которой был кулон в виде двух инкрустированных бриллиантами золотых колец, переплетенных друг с другом.

— Это так красиво, — она извлекла из себя что-то похожее на звук.

Я подошел к ней сзади и застегнул его на ее шее.

— Я только хотел, чтобы у тебя осталось что-то от меня.

Я встал к ней лицом и ощутил внутри себя смущение. Мой эмоциональный стояк был в полной боевой готовности.

Я собирался убить Коула за то, что он сказал мне об этом.

Она протянула руку и погладила мою горящую щеку.

— Джеймс. Я влюбилась в него. Я никогда его не сниму.

— Оно прекрасно на тебе смотрится, — я улыбнулся, весьма довольный ее реакцией. — Мы должны идти. Радостные события в моей семье происходят не так часто, поэтому мы не имеем право ничего пропустить.

Служащие в вестибюле замерли и уставились на нас.

— Вы выглядите потрясающе, Мисс Рейнольдс, — произнесла одна из девушек.

Одри робко улыбнулось, и на ее лице отразились эмоции, говорящие о том, что она осталась довольна.

— Я полагала, что они должны были сказать это тебе, — произнесла она.

— Никто даже не потрудился посмотреть на меня, детка — сказал я. — Ты выглядишь слишком сногшибательно.

Кай ожидал нас снаружи. Это был прекрасный солнечный июньский день, так что погода была великолепной. Я держал Одри за руку и вел ее к машине, а потом заботливо помогал ей с длинным платьем расположиться в машине.

— Если позволите высказаться, Мистер Престон, то Мисс Рейнольдс выглядит в этот день особенно прекрасной, — сухо произнес Кай.

Я улыбнулся ему.

— Можно и так сказать, Кай, — проговорил я. — Я соглашусь с этим.

Когда я скользнул в машину рядом с ней, то увидел, какой же гладкой была ее кожа в солнечном свете, и как ее рука сжимала кулон, который я ей подарил.

Сейчас весь мой мир был сосредоточен вокруг нее.

Все остальное, то, что еще только на прошлой неделе казалось мне очень важным, теперь было где-то далеко от меня. Эта мысль уже овладевала мной, но только теперь, сидя и наблюдая за ней, я внезапно это осознал.

Она улыбнулась.

— Что?

— Чем ты хочешь заняться по окончании следующей недели? — спросил я ее без обиняков.

Я не планировал спрашивать Одри об этом, но у меня вырвалось.

— Что ты имеешь в виду?

Я сильнее сжал ее руку.

— Чем ты хочешь заняться, после того, как мы вернемся с Багамских островов? Как насчет нас?

Она опустила глаза, и я заметил, как она заволновалась.

— Я не... я не знаю, что сказать.

— Ты хочешь продолжать со мной встречаться? — спросил я.

В висках сильно пульсировало. Твою мать. Что если она скажет, что «нет»? Почему, черт побери, я делаю это с собою?

Все дело в том, что женщины никогда не говорили мне «нет». Никогда. Именно, ни разу. Но то было по другой причине, нежели та единственная, по которой я ожидал ответа от Одри.

— Конечно, — ответила она.

Это слово, произнесенное только что ей, было мне в удовольствие.

Я чувствовал облегчение ровно до тех пор, пока она не подняла глаза и не посмотрела на меня. В них стояла печаль и грусть.

— Я просто не знаю, сможем ли мы.

— Это из-за твоей матери? — спросил я ее.

Она кивнула с многострадальным выражением лица.

— Да, и твоей тоже.

— Что она сказала тебе вчера?

— Честно говоря, ты не захочешь узнать это прямо сейчас.

Гнев вспыхнул во мне.

— Меня уже даже все равно, — сказал я резко.

Я мог заплатить матери Одри и мог бы прикрыть Одри собой.

Если это было тем, что она точно хотела.

— Я устала от них обеих. Мы же взрослые люди. Нам с ними не справиться.

Автомобиль остановился у церкви Троицы, которая, к сожалению, располагалась недалеко от моих апартаментов. Сейчас, когда я, наконец, начал этот разговор, я не был готов позволить закончить его на этой ноте. Я хотел знать, в какой точке я находился. Но мы вынуждены были идти, так как церемония должна была начаться в ближайшее время, и мне надлежало выйти через черный ход со своим братом.

— Мы не закончили, — я ждал от нее ответ, наблюдая, пока она не кивнула в знак согласия.

— Одри.

Она посмотрела на меня с застывшей маской на лице.

— Улыбочку.

Я оставил ее с Коулом и Дженни, которые выглядели весьма супер- и свежеоттраханными, сидевшими на скамье, находящейся в передней части церкви, а сам направился обратно в сторону священника, коротко кивнув матери и отцу.

— А вот и он, — сказал Тод, когда я подошел к закутку. — Я надеялся, что ты не решишься кинуть меня.

— Ха-ха, — произнес я.

Я отбросил в сторону всю чушь, которая сейчас крутилась в моей голове, и улыбнулся своему брату.

— Этот твой день. Я бы не пропустил его никогда в мире.

— Отлично, — сказал он.

Нас собралось здесь девять человек, так как Иви захотела безумное количество подружек невесты, поэтому Тод был вынужден собрать такое же количество кузенов и друзей, которых смог наскрести, лишь бы соответствовать ей.

— Ты готов? — спросил я, хлопнув его по спине.

— Я уже давно готов, — сказал он. — Я давно хотел жениться на ней, с того самого дня, как встретил. Я просто хочу, чтобы она, наконец, уже стала моей женой. Не могу дождаться.

— Ты женишься навсегда, — напомнил я ему.

— Я знаю. Когда ты, наконец, понимаешь, что ты хочешь, то ты, в значительной степени, уже готов к браку «навсегда». Ты понимаешь, о чем я говорю?

Огромная церковь была полна гостей.

— Сколько здесь людей? — спросил я шепотом Тода.

Мы находились в передней части церкви вместе с подружками невесты, ожидая выхода Иви.

— Мне помнится, Иви говорила о почти пятистах.

Я тихо присвистнул.

— Боже, Тод.

Он улыбнулся мне.

— Это еще один повод не быть вовлеченным в планирование свадьбы. Еще одна вещь, о которой я не хотел знать.

Я слегка вздрогнул, думая о том, что я ничего не сказал ему по поводу Иви. Я никогда бы не стал просить прощения у него за это.

— Тод, мы никогда не говорили о той ночи снова —

— Боже, Джеймс. Остановись, — сказал он и посмотрел на меня недоверчиво. — Мало того, что сейчас не самое удачное время говорить об этом, посмотри, я же здесь, так? Ты, должно быть, тоже.

Я слегка рассмеялся, и затем улыбнулся ему, находясь под впечатлением.

— Ты ли это, мой недостаточно повзрослевший братец?

— Да, — ответил он, ухмыляясь мне. — Именно так. А теперь заткнись и дай мне жениться уже, наконец.

Заиграла музыка. Мои родители отошли назад к дверям церкви, и развернувшись, пошли первыми по проходу по направлению к алтарю в начале процессии, за ними следовала мама Иви, потом один за другим поджарые кузины и кузены, а также друзья. Я был спокоен и очень признателен Тоду за то, что он пощадил своего шафера, избавив меня от этой глупой традиции. Мы вошли с Тодом через боковую дверь и стояли с ним в передней части алтаря. С этого места я мог видеть Одри, сидящую на скамье. Я улыбнулся ей, борясь с непреодолимым желанием, от которого я должен был отмахнуться.

Она улыбнулась мне в ответ, заставляя мое сердце остановиться. Коул заметил нас и улыбнулся мне со своего места, находящегося чуть дальше на скамье. Я действительно должен был перестать быть такой жалкой сучкой. В противном случае он будет безжалостен по отношению ко мне в этой поездке.

Наконец, началась свадебная церемония. Все встали. Тод сложил свои руки в мольбе, выглядя при этом таким нетерпеливым и счастливым. Я восхищался им. Он знал, что он хочет, и он планировал жениться вне зависимости от того, что я или кто-то говорил ему.

У моего младшего брата были яйца больше, чем я полагал.

Потом вошла Иви в невероятном, украшенном кристаллами платье. Я был удивлен, что она смогла со своими костями доползти в нем до алтаря. Ее отец шел рядом с ней, высокий и гордый, готовый передать ее одному из богатейших семей в Массачусетсе.

Иви поравнялась с нами и посмотрела на Тода через фату. Он сжал ее руки. Она смотрела на моего брата полная восторга. Возможно, она действительно была искренней, так мне показалось.

Если Тод смог простить ее, может, и мне стоит сделать то же самое.

Священник начал говорить, и я перевел свое внимание на него. Пару минут спустя боковым зрением я заметил вспышку бледно-желтого в рядах.

И я тут же обернулся, чтобы увидеть то, что Одри суетливо идет по проходу и выходит из церкви настолько быстро, насколько только могла.

Глава 16 Одри

— Эй, Дри!

Дженни притянула меня к себе.

Я освободилась из ее объятий, чтобы рассмотреть ее шикарное платье.

— Ты выглядишь потрясающе, — произнесла я.

Она была одета в длинное, украшенное камнями платье в стиле «русалка», облегающее каждый сантиметр ее сочной фигуры. Волосы у нее, как и у меня, были собраны сзади в пучок. Большие серьги с изумрудами сверкали в ее ушах. Дженни выглядела элегантно и почти царственно.

— Ой, спасибо, Дри. Я полагаю, что я привела себя в порядок, — сказала она, радостно улыбаясь мне своей лучезарной улыбкой. — Коул купил это платье для меня сегодня утром. И серьги тоже.

Ее кожа выглядела слегка покрасневшей и сияющей, так и крича о нервном возбуждении своей хозяйки.

Должно быть, они снова веселились с Коулом, когда ходили за покупками.

— Видимо, поход за покупками был занимательным, — сказала я Коулу, который был одет в черный костюм с иголочки.

Он широко мне улыбнулся.

— Одно сплошное удовольствие. Дженни выглядит потрясающе.

Они переплели свои руки, и Коул немного переместился в сторону, чтобы быстро поцеловать Дженни. Я немного отодвинулась от них, так как в нашем проходе вдруг неожиданно стало слишком жарко.

Когда Тод и его свита вышли откуда-то сбоку, я старалась не смотреть на Джеймса. Пыталась, но не смогла удержаться. Он был так красив в этом смокинге, который подчеркивал его огромные плечи, а волосы со стальным отливом были идеально взъерошены. В какой-то момент он улыбнулся мне, и мое сердце остановилось.

Я собиралась дать ему ответ на вопрос о том, чем я хотела заняться после нашей поездки на Багамы. И хотя для себя я уже решила, что именно хотела, но по-прежнему понятия не имела, каков же должен быть правильный ответ.

— Я все еще не могу поверить, что он съел крабовую котлетку, Одри, — сказал Коул, отрывая меня от разглядывания Джеймса.

— Да? — спросила я.

— Крабовой котлеткой, которой ты в первый день накормила Джеймса, когда я впервые встретил тебя, — сказал он. — Он ненавидит крабов. Испытывает к ним отвращение.

— Я не знала, — ответила я, чувствуя себя глупо. — Он ничего не сказал мне об этом.

Коул посмотрел на меня ошарашенно.

— Наверное, он полностью в тебя влюблен.

Я сидела в церкви с отпавшей челюстью, открывая и закрывая рот. Я чувствовала на себе их взгляды, и глубокий румянец пополз вверх по моей шее.

— Все нормально, Дри, — сказала Дженни, поглаживая мою руку. — Все будет хорошо. Прикрой рот. Ты так хорошо выглядишь, не хочешь же ты пускать слюни на такое платье.

— Я не хотел тебя расстроить, — произнес Коул, нахмурив брови.

Я тот час решила, что Коул мне все же нравился, невзирая на то, что он пытался в тот вечер отвезти меня к себе домой, и то, о чем рассказала мне Дженни про кое-какие вещи, которые она проделывала с егошарами.

— Ты меня не расстроил, — пробормотала я легким заиканием.

Мое сердце колотилось у меня в груди.

— Дри не думает, что такое возможно, чтобы Джеймс испытывал к ней чувства. Она не верит в сказки. Она — реалист, — сказала Дженни, произнося эти слова так, словно я была каким-нибудь нейрохирургом.

— Конечно, это возможно, — сказал Коул, но теперь он смотрел только на Дженни.

— Ну, Коли, — пролепетала она, обвив его шею своими руками. Они снова начали целоваться.

Я переместилась от них еще чуть дальше по скамье. Сейчас становилось действительно жарковато.

С одной стороны, мне хотелось верить, что Коул знал, о чем он говорит. О том, что Джеймс был влюблен в меня, потому что тогда бы мое желание сбылось.

С другой стороны, я надеялась, что он был неправ, и что Джеймс не любит меня, потому что это было плохо для Джеймса. Я была не лучшим вариантом для Джеймса.

Проблема была в том, что я даже не знала, что он хотел.

Огромная церковь была переполнена, на скамьях сидели красиво одетые люди. Заиграла музыка, и Престоны начали движение во главе свадебной процессии. Мистер Престон выглядел щеголеватым в своем костюме, а Миссис Престон — глава рода из ада — в своем длинном, расшитым бисером, серебристом платье и с закрепленной на талии брошью с огромным бриллиантом, плыла, вся сияя своей несвойственной для ее возраста гладкой кожей.

Следующими в процессии были девять подружек невесты, из которых первыми шли кузины Иви: Меган, Мишель и Сара, демонстрировавшие свои мышцы, вцепившись в свои букеты. Платья подружек невесты были элегантными — черные, без бретелек, но потрясающие в своей простоте. После них к алтарю проследовала Иви со своим отцом. Она была такой красивой, что я чуть не расплакалась. Когда она проходила мимо, то улыбнулась мне, и я увидела на ее лице искреннею радость. Я надеялась, что Селия ошибалась насчет Иви и Тода, и что это счастливый этап в их отношениях не перейдет в фазу скуки, а затем и в фазу раздражения друг от друга. Иви любила Тода. Возможно, что его деньги она любила больше, чем его самого, но в одном я была точно уверена, что между ними была настоящая привязанность. Я надеялась, что этого будет достаточно для того, чтобы они были счастливы и жили вместе долгое время. Неожиданно я осознала, что настолько увлеклась переживанием за них, что даже не заметила, как переплела свои пальцы на коленях, и что ладони у меня сильно вспотели.

Иви подошла к Тоду, и они переплели руки вместе, их лица светились радостью. Мое сердце забилось сильнее, когда я заметила, что Джеймс улыбается им.

Но затем я услышала кое-что позади себя, и моя эйфория разлетелась в прах. Бормотание. И это происходило в то время, когда мы все должны были молчать. Я повернулась и увидела знакомую фигуру, направляющуюся к алтарю — тонкие обесцвеченные волосы, бочкообразная грудь, затянутая в дешевый, черный сарафан, который, обтягивал ее тело, выставляя все напоказ. Я съежилась, не желая смотреть на то, как моя мать собиралась испортить публичную свадьбу Иви и Тода.

— Дженни, — я обернулась и прошептала. — Мне нужно уйти. Это срочно. Передай Джеймсу, что мы встретимся с ним на приеме.

— Что? — спросила она чуть громче, чем должна была. Люди стали оборачиваться и таращиться на нас.

— Моя мать, — прошипела я очень тихо.

— Твою мать, Дри. Иди. Я прикрою тебя.

Я вскочила со своего места и быстро пошла по проходу от алтаря, находясь в возбужденном состоянии и панике.

— Здравствуйте, миссис Рейнольдс, — прошептала я ей, схватив ее за руку, чтобы она больше не смогла отползти от меня на скамье, когда она еще раз попыталась отодвинуться от меня. — Попалась.

Крепко удерживая ее за руку, я потащила ее за собой.

— Больно, — рявкнула она достаточно громко.

Я впилась ногтями в опухшую плоть на ее руках.

— Заткнись, на фиг, прямо сейчас, или ты ничего не получишь. Поверь, я сделаю тебе больно, намного больнее.

Я продолжала впиваться в нее. Гости на свадьбе смотрели на нас с удивлением и шоком, но я не рискнула остановиться.

Быстро выведя ее на яркий солнечный свет, я потащила ее в сторону от церкви, так как, остановившись с ней около входа, я сильно рисковала. Если бы я осталась там, то последствия, которые мне пришлось бы потом ликвидировать, были бы намного хуже. Я повернулась к ней.

— Почему ты здесь?

Я с удивлением обнаружила, что слезы готовы политься из моих глаз. Мне следовало ругаться, поскольку я имела дело со своей матерью.

Она подняла руки, глядя на меня раздраженно.

— Я же говорила тебе вчера, что мне нужны деньги. У них их больше, чем им необходимо.

— Но это их деньги, — простонала я. — Из-за того, что они у них есть, не значит, что они должны раздавать их направо и налево. Я уверена, что они много жертвуют их в благотворительные организации, и их деньги не имеют к тебе никакого отношения.

— Я не получаю от них благотворительную помощь.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах стояло упрямство.

— Это потому, что ты не заслуживаешь этого, — сказала я. — Тебе не нужна благотворительность, мама. Возможно, тебе нужна работа или какое-нибудь хобби.

Она рассмеялась мне в лицо.

— Посмотри на себя в этом платье. Притворяешься тем, кем не являешься. Кем ты себя считаешь?

Я пожала плечами, расстроенная ее словами.

— Я не одна такая, мама, и не думаю, что ты поступаешь правильно. Джеймс уже дал тебе двадцать тысяч долларов. Он заплатил за Томми, чтобы тот остался в центре, я даже не знаю на какой срок. Он хороший парень. Ты пытаешься наказать его за то, что он нанял меня. Это нечестно.

Горячие, жалкие слезы вновь навернулись на мои глаза, и я изо всех сил пыталась не дать им пролиться. Я была обязана еще присутствовать на приеме, на котором должна выглядеть идеально.

— Я уже говорила, что отдам тебе деньги. Больше той суммы, о которой мы говорили — двести тысяч долларов. Остальное останется Томми. Но тебе надо уйти отсюда прямо сейчас, потому что в противном случае я их никогда не получу.

Ее глаза вылезли из орбит.

— Так много?

— Да, это много. Но их не будет, если меня уволят.

Я желала сейчас только одного, чтобы она ушла, но она не двигалась с места. Пока не двигалась. Она достала сигареты из сумочки и закурила, потом выпустила дым и посмотрела на меня горящими глазами.

— Неплохо для начала, — сказала она. — Но я хочу, чтобы ты сказала своему парню, что мне нужна ежемесячная оплата. Тех денег, о которых ты мне говоришь, не хватит навечно.

— Он не мой парень, и не будет платить тебе ежемесячно.

— Прошу прощения, — произнес голос за моей спиной, и я подпрыгнула от неожиданности. — Но я бы сказал, что в настоящий момент, я, по крайней мере, кандидат на парня

Я вздохнула и повернулась к Джеймсу. Солнце светило ему в спину, делая его похожим на какого-то идеально одетого героя боевиков, появившегося как раз вовремя, чтобы спасти меня из злых когтей моей матери. Я съежилась, так как мне не хотелось, чтобы он, спасая меня, даже на минуту находился рядом с такой мразью, какой была моя мать. Я хотела взять его, освещенного солнцем, с его миллиардами долларов и отправить туда, откуда он пришел, главное, чтобы он находился в безопасности от меня и моего уродливого мира.

— Ты только мой сопровождающий, — сказала я, стараясь произнести это шутливо, выгнув бровь.

Он пожал плечами, но улыбнулся мне.

— Таким я себя и ощущаю.

— Вы двое такие милые, — сказала моя мать, выпустив дым в мою сторону, а потом повернулась к Джеймсу.

— Я обязательно сообщу твоим родителям, насколько это согревает мне сердце.

— Это не очень хорошая идея, — сказал Джеймс, и ноты в его голосе звучали угрожающе.

Я наблюдала за тем, как он выпрямился во весь свой рост, и с его лица сошла улыбка.

Так вот как выглядел Джеймс Престон, когда был очень зол. Я запомнила, что его не стоит злить, хотя при этом он выглядел довольно горячо.

Моя мать почти незаметно отступила назад, как будто готовилась защищаться.

— Я бы не дергалась, если бы была на твоем месте, — сказала она ему. — Даже если ты не позволишь мне поговорить с ними сегодня, я все равно доберусь до них. Потом я поговорю с «The Tribune» и кем-нибудь еще, кто будет меня слушать.

— Вы не будете этого делать, — сказал Джеймс, говоря ледяным тоном и наблюдая за ней. — Потому что после того, как я пришел и встретился с вами вчера, дал очень щедрое вознаграждение со всей душевной добротой, я позвонил своему старому приятелю, который ранее служил в полицейском департаменте Бостона, а сейчас занимается частной детективной деятельностью.

— Что так?

Моя мать пыталась казаться незаинтересованной, докуривая свою сигарету до фильтра.

— В настоящее время я оплачиваю его услуги, Миссис Рейнольдс. Он был в восторге от величины вознаграждения и пообещал быть чрезвычайно бдительным, когда речь заходит о вашем случае. Он уверял меня, что любое ваше нарушение во время испытательного срока будет зафиксировано и оперативно передано департаменту полиции Восточного Бостона. Он уже быстренько поискал информацию онлайн и сказал, что у него, на самом деле, достаточно материала, который можно пустить в работу.

— Неужели? — спросила она, но я смогла уловить нотки блефа в ее голосе. — Ну и что?

— Так что, если вы продолжите преследовать мою девушку или приблизитесь к моей семье, то я тут же дам отмашку, чтобы файлы передали по назначению.

Он достал свой навороченный телефон, который был таким большим, как «Поп-Тартс» (прим. Название популярного сладкого пирожка, продающегося в виде полуфабрикатов, которые перед употреблением разогреваются в тостере). Телефон сверкнул на солнце.

— Он в моих контактах, Миссис Рейнолдс, и готов без слов отправить вас обратно в округ, как только я поручу ему это сделать.

Она фыркнула и погасила сигарету.

— Ты настоящий придурок, знаешь это? Маскируешься под джентльмена. Так же как и ты — Маленькая Мисс Шлюха, выряженная в бальное платье. Вы друг друга стоите.

— Да, — сказал он, как только она в бешенстве пошла прочь. — Я это знаю. 

Глава 17 Джеймс

Когда я увидел ее, выходящей из церкви, у меня в голове была только одна мысль: «Нет».

Потом я нашел ее, стоящей рядом с убогой, никудышной матерью, и постарался решить проблему. Мы с Одри наблюдали за тем, как в полдень ее мать уходила от нас, ковыляя, тут же закуривая очередную сигарету и что-то бормоча себе под нос.

Я протянул руку к Одри.

— Ладно, — сказал я. — Прости меня за это.

— Ты, верно, шутишь? — спросила Одри.

— Нет. Это же твоя мать. Мне не следовало разговаривать с ней таким образом.

Она остановилась как вкопанная.

— О, черт возьми, ты имел на это полное право. Она появилась здесь, чтобы испортить свадьбу. Она была в церкви, Джеймс, и собиралась устроить сцену.

— Я до сих пор сожалею.

— Это правда? То, что ты сказал про детектива, которого нанял?

— Нет, — ответил я смущенно. — Но я знаю кое-кого, кто может это сделать. Я просто хотел, чтобы она оставила тебя в покое.

— Спасибо, — сказала она. — Ты слишком добр ко мне.

— Не настолько добр, как ты этого заслуживаешь, — произнес я. — Я должен был просто ей пригрозить с самого начала, тогда бы в ней не проснулась такая жадность.

Я вздохнул и притянул Одри к себе.

— Давай просто забудем сейчас все эту драму. Проблема с твоей матерью решена. Одна уже вне игры. Одна осталась еще в игре. Давай отправимся на прием. Обе наши матери разбудили во мне сильное желание выпить.

— Свадьба уже закончилась?

Она напряженно всматривалась в ворота церкви и как-то сразу упала духом.

— Почти. Я не думаю, что вернуться туда прямо сейчас будет разумно. Давай направимся сразу в «Plaza».

Я набрал Кая, и менее чем через минуту он подъехал.

— Так ты ушел во время церемонии?

— Я отдал кольца моему кузену. Он их передаст, — сказал я, пожимая плечами. — Я думаю, что Тод даже и не заметит.

— А как насчет твоих родителей?

— Я им не докладывал, Одри. Мне плевать.

Она схватила меня за руку.

— Джеймс. То, что мне сказала вчера вечером твоя мама … тебя это должно волновать.

— Мне плевать на то, чего хочет моя мать, — сказал я. — Меня волнует то, чего хочешь ты. А ты все еще мне об этом не сказала.

Я смотрел на ее профиль, она была такой взволнованной, но по-прежнему идеальной.

— Скажи мне, Одри, чего бы ты хотела?

Она нервно заерзала на месте, и я вздохнул, пока ожидал ее ответ, чувствуя, что ко мне возвращается головная боль. Я положил руку на ее бедро. Я хотел, чтобы она чувствовала меня, вспомнила, что она ощущала, когда мои руки были на ней.

— Что я хочу, и то, что нужно тебе — это две большие разницы, — сказала она и накрыла ладонью мою руку. — Есть смысл говорить об этом сейчас?

— Нет, — сказал я. — Нет, имеет.

Все это не имело смысла, и это вызвало у меня в душе плохо замаскированное разочарование. Моя голова начала пухнуть от мыслей. Мы остановились снаружи здания, и я повел ее внутрь него, ожидая, что там, наконец, смогу с ней спокойно поговорить. Отель «Plaza» был великолепным, украшенным и уже подготовленным для свадебного приема Тода и Иви. Я обратил на это внимание, когда проходил через богато украшенный вестибюль, направляясь прямо в бар, расположенный в бальном зале. Мы оказались здесь первыми среди гостей, поэтому заняли свободные места у бара с пустующими соседними стульями.

— Два мартини, пожалуйста, и смешайте в коктейль «Горячий и грязный» (прим. В состав коктейля входят: лед, водка с перцем, вермут, маринад для оливок и 1 оливка.)

Одри выгнула бровь.

— Я никогда не слышала, чтобы ты заказывал ранее что-то подобное.

— Я только пытаюсь поддержать твою заинтересованность, — сказал я, пытаясь сдерживать свой голос.

Я чувствовал, словно что-то ускользало от меня, а я не привык ничего терять и никому проигрывать. Твою мать. Это не может происходить со мной.

Она одержала надо мной верх, а я не получил … ничего.

— Конечно, я заинтересована, — сказала она, и ее голос звучал успокаивающе. Актриса вернулась на свое прежнее место, пытаясь заставить меня успокоиться, стараясь направить мои эмоции в другое русло.

— Одри. Не делай этого. Мне необходимо услышать от тебя то, что имеет смысл.

Бармен вручил нам наши напитки, и я сделал большой глоток.

Она откинулась назад к бару и выдохнула так, как будто была чем-то расстроена или разбита, а может, и то и другое вместе. Затем она повернулась и стала играть с моим смокингом, отложив маску актрисы в сторону, и глядя на меня своими огромными, честными глазами Бэмби.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Прямо сейчас я только пытаюсь держать себя в руках. Так много всего … надо обдумать. Это касается не только меня.

Она прижалась ко мне, и я почувствовал, что становлюсь в определенном месте толстым и горячим, каким бывал всегда, стоило ей только ко мне прикоснуться. На этот раз, однако, мое возбуждение было почти болезненным. Я не знал, что она хотела, и эта неизвестность разрывала меня на части. Я наклонился и поцеловал, раздвигая ее губы и углубляя поцелуй, находя ее язык.

Она отстранилась.

— Я должна сделать все правильным для тебя. Вот чего я хочу.

Я снова ее поцеловал, деликатно пройдясь своими руками по ее обнаженным плечам. Мне было необходимо показать ей, что значит «правильно» для меня. Я схватил Одри за руку и опустил ее на выпуклость в своих штанах. Мой член пульсировал от ощущения близости к ней.

Возможно, это было грубо, но зато честно. Я нуждался в ней.

— Джеймс.

Она попыталась вырваться, но я продолжал смущать ее пристальным взглядом. Не желая того, я становился тверже от ее прикосновения.

— Не отдаляйся от меня. Никогда.

Я хотел сказать ей об этом не только на словах, но и показать другим способом.

Начали прибывать остальные гости, так что я быстро взял ее за руку и повел обратно в зал. Я нашел гардероб, и так как на улице был июнь, то он, естественно, оказался пуст. Я потянул ее внутрь и прижал к стене. Моя эрекция сейчас, находясь напротив ее тела, была неудержимой и требовательной.

— Ты мне нужна, — сказал я. — Ты это понимаешь?

Глаза на ее раздраженном, открытом и честном лице пристально всматривались в меня.

— Это просто секс? Для тебя? — она задала вопрос хриплым шепотом.

Я сделал от нее шаг назад, уязвленный ее вопросом, и произвел жест между нами в воздухе.

— Это не просто секс. И не был им уже с нашего первого раза, — я сделал паузу для того, чтобы обратить ее внимание на следующие слова. — Для меня.

Что-то смягчилось в ее лице, и она притянула меня к себе, потом быстро, почти отчаянно расстегнула мои брюки.

Мой член выпрыгнул на свободу, и она стала гладить его обеими руками, пока я возился с ее длинным платьем.

— Просто расстегни его, — бросила она.

Одри повернулась ко мне спиной, и я расстегнул ей платье, которое упало на пол тяжелыми волнами. Она вышла из него и встала спиной к стене, расставив для меня ноги.

— Я хочу тебя.

Я встал перед ней на колени, резко расстегивая смокинг, чуть ли не разрывая его. Я подхватил тонкие кружева ее нижнего белья и грубо отвел его в сторону. Затем раздвинул ее ноги немного шире, и поцеловал в ее сердцевину. Она застонала, я прошелся языком по ее складочкам и начал лизать и посасывать ее клитор.

— Ты нужен мне внутри, — сказала она с таким отчаянием в голосе, мучая мое лицо. — Мне нужен твой член.

Я стал сосать сильнее, чувствуя, как напрягаются и сжимаются ее мышцы вокруг меня. Она сжала в кулак мои волосы, и кончила. Жестко и быстро. Крича и дрожа в моих руках. Я встал, мои брюки упали, и я подтолкнул свою длину к ее входу. Она была настолько мокрой, такой готовой для меня, что я почувствовал головокружение от этого.

— Ты хочешь меня? — спросил я, затаив дыхание рядом с ее ухом.

В ответ на мой вопрос она схватила меня и ввела головку моего члена в себя, потом посмотрела на меня.

— Трахни меня, Джеймс. Пожалуйста. Мне нужно почувствовать тебя внутри себя.

Я немного приподнял ее и отрегулировал свои бедра таким образом, чтобы я мог прижать ее к стене. Затем я всей длиной вошел в нее. Ее тугое тело плотно обтягивало меня, и она вскрикнула. В ее голосе звучала смесь боли и облегчения.

— Именно так, детка, — сказала она. — То, что я хотела.

Она наклонилась и страстно поцеловала меня, пока я вбивался в нее. Мои толчки были рваными и резкими, как и эмоции внутри меня.

С каждым разом я входил в нее глубже и жестче. Она выгнула спину назад, и ее нижнее белье, которое я отодвинул в сторону, раздражало мою плоть, делая меня совсем диким. Я оглох и ослеп, находясь в ней, но продолжал вбиваться в нее в поисках своего немедленного освобождения. Я удерживал ее за плечи, вдалбливаясь в нее снова и снова, мои руки скользили по ее груди, находящейся по-прежнему в кружевном бюстгальтере. Я был настолько близок к концу, что потерял над собой контроль.

Я хотел заполнить ее собой.

— Боже мой, — проронила она, и ее тело начало дрожать и сжиматься вокруг меня. — Джеймс.

Она откинула голову назад и громко закричала, разбившись на мелкие кусочки. Это толкнуло меня через край. Я прильнул к ней, и отчаянно ворвался в нее, кончая.

— Одри, — вскрикнул я, прижавшись к ней.

Я осторожно опустил ее. Мы были вялыми и дрожащими. Я посмотрел вниз и увидел ее лицо напротив своей груди.

Ее глаза были плотно закрыты.

— Я люблю тебя, — прошептала она, стоя рядом со мной. — Я просто хочу, чтобы ты знал об этом.

Я чувствовал, как она дрожала. Я прижал ее к себе, просто наслаждаясь теплом ее тела рядом со своим, и радуясь словам, которые она произнесла.

— И, Джеймс.

— Что, детка? — спросил я, глядя вниз на ее прекрасное лицо.

Ее глаза все еще были плотно закрыты.

— Я увольняюсь.

Ли Джеймс Эскорт для миллиардера 3

Переводчик: Мария Смирнова

Глава 1 Одри

На свадебном приеме я постаралась воспользоваться трюком Дженни, и думать, что все это происходит не со мной, а я только смотрю кино.

— Если будет плохо, — говорила она, — притворись, что ты просто смотришь фильм, и что, на самом деле, это происходит с кем-то другим, а не с тобой. Отстранись от этого. Если фильм принимает совсем дурной оборот, и становится по-настоящему страшно, просто закрой глаза. Затем постарайся представить себе это, таким образом, будто этого никогда и не происходило.

После того, как Джеймс занимался со мной любовью, и мощный оргазм разрушил мое тело, я, наконец, поняла, какое решение мне следует принять.

«В этой части кино героиня сообщает любимому, что она его любит, и они живут долго и счастливо», — подумала я.

К сожалению, это не кино. Это была моя жизнь, и в ней не ожидалось никакого счастливого конца и в помине.

Я плотно закрыла глаза

— Я люблю тебя, — прошептала я, стоя рядом с ним. — Я просто хочу, чтобы ты знал.

Он прижал меня к себе, и я задрожала, в то время как смесь удовольствия и страдания пульсировали во мне.

— И, Джеймс.

Я не могла посмотреть ему в глаза, поэтому стояла с закрытыми глазами, уткнувшись ему в грудь.

— Что, детка? — спросил он.

— Я увольняюсь.

После этих слов я побежала так быстро, как только могла, и сразу же направилась в свою квартиру. Несмотря на то, что находясь в километрах от него, я все еще чувствовала прикосновение его рук к своему телу, как будто он был сейчас здесь рядом со мной. Я не могла избавиться от тех чувств, которые испытала, когда уткнулась лицом в его грудь.

Я обернула руки вокруг себя, пытаясь унять боль, и чувствуя себя загнанным зверем. Я села у окна и смотрела на то, что происходит снаружи. Утро было испорчено и к тому же было туманным и влажным. Солнце уже взошло, а я так и не сдвинулась с места. Мне показалась, что я заметила лимузин, медленно проезжавший по моей улице, или это была только моя фантазия. Лимузины редкие гости в моем районе.

В любом случае я знала, что это не Джеймс. Он, вероятнее всего, прямо сейчас уже находился в самолете, летящим на Багамы, а я была здесь в своей захудалой квартирке в Южном Бостоне, где и буду жить вечно.

Потому что сейчас я знала то, о чем не ведала еще прошлым вечером. Это то, какому месту я принадлежу. Я не принадлежу тому, что имеет в своем составе слово «лучшее». Между моей матерью и Джеймсом было чересчур напряженное противостояние. Пропасть между нами слишком велика.

Потому что я любила его и должна была его защитить.

От себя.

Глава 2 Джеймс

Кто-то из персонала отеля пришел, чтобы собрать вещи для поездки, в том числе и вещи Одри. Я даже не позволял себе думать об этом.

Я смотрел в окно на туманное утро, не видя перед собой ничего. Я был слишком одержим болью, которая переполняла меня. По крайней мере, причиной этой боли.

Почему она сказала, что любит меня, а потом ушла? Почему она ушла?

Я попытался догнать ее в «Plaza», но из-за того, что мне пришлось вначале натянуть на себя эти дурацкие брюки, к тому времени, как я это сделал, она успела исчезнуть. Одри покинула меня, и мне осталось задаваться вопросом, какого черта, я теперь должен делать.

Тод перехватил меня в вестибюле гостиницы, когда я был уже на полпути к выходу. Он выглядел встревоженным.

— Ты уходишь с моего приема? — спросил он. — И что, черт возьми, произошло во время церемонии? Почему ты ушел?

Я смотрел на проезжающие снаружи автомобили, горя желанием позвонить Каю и отправиться на поиски Одри. Проблема была в том, что я до сих пор не знал, чего же хотела она.

— Я не ухожу, — сказал я ему, внутренне борясь с весьма сильным желанием разыскать Одри и долгом перед братом. Ни больше и ни меньше. Я должен был найти ее и поговорить, но была также свадьба Тода, и я был на ней шафером.

И я, вроде как, уже один раз сбежал с церемонии.

— А по поводу церемонии … Мне просто надо было сходить в туалет.

— В туалет, — сказал Тод, глядя на меня с откровенным недоверием.

— Именно так, — произнес я. — Но сейчас я здесь, и никуда не собираюсь уходить. Я обещаю.

— А где Одри?

— Взяла паузу, — сказал я ледяным тоном.

Мой брат смотрел мне прямо в глаза.

— Она вернется?

Я пожал плечами.

— Хочешь выпить?

— И не единожды, — сказал я, хлопнув его по спине, и последовав за ним внутрь.

А прямо сейчас после далеко не одного стакана алкоголя и трех часов беспокойного сна, я задавался вопросом о том, вернется ли она.

Но теперь я со значительной степенью уверенности мог сказать, что знаю ответ на этот вопрос.

Я вздохнул и допил свой кофе, затем позвонил Каю и сказал, чтобы тот ждал меня у входа. Сейчас.

— Кто это? — пробормотала она, когда спустя десять минут после того, как покинул свои апартаменты, я звонил ей в домофон.

— Ты, верно, шутишь?

Она не ответила мне. Тишина наполнила воздух, пока в моих висках стучали похмелье, тупая боль и гнев.

Затем монитор погас, и я снова нажал кнопку. Потом еще раз.

Наконец, она смягчилась и впустила меня.

— Это надоедает, — сказал я, входя в ее квартиру. — Разве я уже один раз не тащился сюда за тобой на днях?

— В тот раз ты был виноват, — промямлила она.

Кожа вокруг ее глаз была покрасневшей и опухшей, будто она долго плакала. Я хотел протянуть руку и коснуться ее лица, но не посмел. Я понятия не имел, что происходило с ней прямо сейчас. Так же, как я понятия не имел, что заставило ее сбежать от меня прошлым вечером.

Это ни в коей мере не означало, что я закончил с ней. Ничего подобного.

— Я думала, ты уже уехал, — пробормотала она.

— Вылет был отложен. Все так страдали утром с похмелья, что пришлось отложить ранний рейс.

Я демонстративно посмотрел на часы.

— Самолет вылетает из Логана (прим. Международный аэропорт имени генерала Эдварда Лоуренса Логана или Международный аэропорт «Логан» — аэропорт в Восточном Бостоне) в одиннадцать. Я бы хотел, чтобы ты была на его борту.

Она взглянула на меня, и ее плечи опустились, словно я просил у нее слишком многого. Часть меня, ответственная за гордость, хотела развернуться и уйти. Но глядя на то, как Одри сильно сжимала пальцами подаренное мной колье, которое в эту минуту находилось на ее шее, вселило в меня надежду.

— Одри. У нас была договоренность, — напомнил я ей. — Я хочу, чтобы ты находилась рядом со мной в этой поездке.

— Почему?

Ее голос прозвучал сдавленно.

От расстройства я пробежался пальцами по своим волосам. Моему терпению приходил конец, оно уже было измельчено до пыли.

— Это… гормональное?

Она закатила глаза и плюхнулась на свой футон.

— Все не так просто, — сказала она.

Она произнесла это с горечью и покорностью в голосе.

Я мерил шагами ее квартиру.

— Ты должна отправиться в эту поездку по нескольким причинам, — произнес я жестким тоном. — Не последней из этих причин является наш контракт, и тот факт, что мои родители полагают, что я, наконец-то, состою в отношениях. Мне предстоит еще целую неделю держать оборону. Ты — мой буфер, не забыла?

Она даже не посмотрела на меня.

— Я неправильный буфер, Джеймс.

— Это не имеет значения, даже если ты неправильный буфер. Это не то, о чем мы сейчас говорим.

— Это то, о чем говорю я, — сказала она.

— Я не знаю, что ты хочешь от меня, — произнес я на повышенных тонах, — Ты вчера сказала —

— Остановись, — произнесла она, прерывая меня. — Мне от тебя ничего не нужно.

Мне показалось, что мне дали в поддых. Я перестал расхаживать и посмотрел на нее. Ее лицо было бледным, и она отчаянно теребила колье.

Я попытался выровнять дыхание, надеясь, что это поможет мне успокоиться.

— Я полагаю, что следует напомнить, что у нас с тобой подписан контракт, Одри. Я ожидаю, что ты выполнишь свою часть сделки. Если я не ошибаюсь, ты планировала вернуть мне средства, которые я потратил на … твои семейные расходы.

От моих слов ее шея начала покрываться румянцем. Несмотря на то, что я догадывался о том, что делаю ей больно, произнося эти слова, но я решил не останавливаться. — Я ожидаю, что ты доведешь начатое до конца.

Та часть меня, которая привела к успеху в бизнесе, знала, как правильно мотивировать людей, даже когда мотивация была отвратительной с точки зрения морали. Так что теперь я стал отвратительным мотиватором для Одри. Я причинял ей боль, чтобы получить то, что мне было нужно. В настоящий момент меня это не волновало, я только хотел, чтобы она оказалась на этом чертовом самолете. Я бы поработал над своими манерами потом.

Может быть.

— Хорошо. Конечно же, я должна расплатиться с тобой, — пробормотала она.

— Ты, конечно же, можешь поменяться со мной местами, но нам нужно поторопиться, — сказал я. — Ох, и Одри —

— Да?

— Я хочу, чтобы ты знала кое-что. На оставшееся время в соответствии с нашим контрактом я больше не нуждаюсь во всем спектре твоих услуг.

Глава 3 Одри

Кай старательно избегал смотреть в мою сторону, пока Джеймс вел меня к машине. Я, поверженная и покорная, опустилась на сидение внедорожника «Мерседес». Знаю, что обидела Джеймса, и теперь Джеймс делал мне больно.

Он больше не нуждается во всем спектре моих услуг. Для меня это прозвучало, как пощечина.

Я должна поговорить с ним, чтобы он, наконец-то, разъяснил, почему он решил наказать меня такой пощечиной, и, возможно, это может заставить его высказаться.

Я вздохнула и посмотрела в окно.

— В чем дело? — спросил он. — Помимо того, что ты возвращаешься со мной в этой машине?

— Ты ведешь себя по отношению ко мне, вообще-то, очень грубо, — сказала я, — Я только обращаю твое внимание на это.

Джеймс ничего не ответил, продолжая смотреть в окно, полностью отстранившись от меня.

Сказанные им слова и мрачный взгляд отзывались во мне болью. Но, возможно, это было к лучшему, так как, я при таком раскладе, вероятно, могла бы держаться от него на расстоянии, и это бы улучшило всю ситуацию.

Возможно.

Вернувшись в свою комнату, я переоделась, и удостоверилась в том, что у меня есть все необходимое для поездки.

— Мы все упаковали, и все готово к отправке. У тебя паспорт с собой? — спросил Джеймс.

Я кивнула, и в последний раз окинула долгим взглядом его апартаменты, мысленно прощаясь с ними, ведь, когда мы возвратимся из нашей поездки, меня здесь уже не будет, так как я должна буду вернуться к себе домой.

— Что? — спросил он.

— Ничего, — пробормотала я, пожимая плечами. — Это последний раз, когда я нахожусь здесь. Это все. Я просто хотела запомнить это место.

Джеймс закрыл глаза, словно пытался унять головную боль.

— Извини, — сказала я. — Я должна прекратить болтать.

— Это я — тот, кто должен просить прощения, — сказал он, открывая глаза и подходя ко мне.

Он взял меня за руки, и я посмотрела на него. Смесь надежды и страха переполняли меня. — Что касается прошлого вечера. У меня не было шанса сказать тебе —

— Хорошо, — сказала я, резко прерывая и отстраняясь от него. — Даже не беспокойся об этом.

На секунду в его синевато-стальных глазах промелькнула боль, но затем на его лицо вернулась маска бизнесмена-миллиардера. Я могла наблюдать за тем, как он закрывался от меня прямо на глазах. Джеймс выпрямился во весь свой внушительный рост, приталенная футболка подчеркивала его огромные бицепсы.

— Давай уже просто пойдем, Одри. Мы должны успеть на самолет.

Всю дорогу в аэропорт мы ехали в полной тишине. Так же, не сказав ни слова друг другу, мы проследовали через охрану. Находиться рядом с ним и не иметь возможности держать его за руку, вызывало во мне чувство дискомфорта. Я всеми клеточками своего тела ощущала нехватку его прикосновений.

Селия и Роберт Престоны уже находились в зоне ожидания вместе с Тодом, Иви, Дженни, Коулом, кузинами Иви с их мужьями, и толпой незнакомых людей, которых я мельком видела вчера на церемонии.

Селия встала со своего места, как только увидела меня.

— Одри, дорогая, мы беспокоились, что вы не полетите с нами. Что с вами случилось вчера вечером? — спросила она. — Я бы спросила у своего сына, но он избегал меня, как чумы. Впрочем, как обычно.

Я почувствовала, как Джеймс напрягся рядом со мной.

— Я не очень хорошо себя чувствовала, Миссис Престон. Простите, что пришлось уйти, и я все пропустила. Джеймс сказал, что это было потрясающе, — сказала я и натянула на лицо искусственную улыбку специально для Миссис Престон, а про себя решила, что нужно выбросить все из головы, что она мне говорила на прошлой неделе, из головы. Джеймс защитил меня от моей матери, теперь моя очередь защитить его от его матери.

— Вы почувствовали себя лучше этим утром?

Она пристально смотрела на нас, вероятно, заметив, что мы впервые не держимся за руки.

Я протянула руку и схватила Джеймса за руку, сжав ее.

— Мне намного лучше, спасибо. Я действительно с нетерпением жду этой поездки.

Она натянуто улыбнулась и направилась обратно к своему месту, но вдруг неожиданно остановилась.

— Ах, да. Я хотела спросить у вас. А кто была та странная женщина, с которой вы имели удовольствие беседовать вчера в церкви? Как я поняла, она вызвала настоящий переполох в задних рядах.

Фальшивая улыбка все еще была приклеена к моему лицу. Я старалась удержать ее, а еще более отчаянно я пыталась не отпустить руку Джеймса.

— Это была просто женщина, которая забрела с улицы. Я не хотела, чтобы она прерывала церемонию, поэтому и решила помочь ей покинуть церковь.

Селия Престон слегка приподняла бровь, и ее взгляд переместился на сына.

— А ты покинул свадьбу своего брата, чтобы помочь Одри с этой случайной незнакомкой?

Джеймс пожал плечами

— Я хотел убедиться, не нужна ли Одри моя помощь. Оказалось, что нет. Она справилась со всем сама.

— Как впечатляюще. В твоих устах это звучит практически так, словно Одри — действительно совершеннолетняя девица.

Селия мелочно усмехнулась и села на свое место.

В этот момент был объявлен наш рейс, и я вздохнула с облегчением.

— Спасенные вызовом, — пробормотал Джеймс себе под нос. — Я очень надеюсь, что на борту самолета бар будет укомплектован под завязку.

Частный самолет, конечно, оказался впечатляющим и роскошным, с удобными и широкими креслами, с большим пространством вокруг них для удобства пассажиров. Джеймс быстро поздоровался с Тодом и Иви, а я обняла их и поздравила. Затем он потащил меня в заднюю часть самолета подальше от родителей.

По крайней мере, мы все еще держались за руки.

Дженни и Коул разместились через проход от нас. На Коуле была надета рубашка-поло, огромные солнцезащитные очки находились на его макушке, а его темные, искусственно приглаженные волосы выглядели дикими и всклокоченными. На Дженни была шляпа с узким полем и черный комбинезон. Ее хмурый взгляд был направлен на меня.

— Где ты пропадала вчера вечером? — спросила она. — Мы вынуждены были присматривать за Джеймсом, потому что он топил свое горе в десяти стаканах бурбона.

— У меня были дела, — сказала я, все еще удерживая улыбку на своем лице.

Она неодобрительно смотрела на меня какое-то время, а затем обратилась к Джеймсу.

— Привет, Джеймс. Мы можем с тобой поменяться местами на минутку?

Он кивнул, возможно, испытав облегчение, что, наконец, появился шанс разрушить гробовое молчание между нами. Как только стюардесса провела с пассажирами презентацию по технике безопасности, Дженни тут же повернулась ко мне.

— Что между вами двумя произошло? — прошептала она.

Я наклонилась чуть вперед проверить, что Джеймс и Коул не могут нас слышать. Они были увлечены беседой.

— Много чего, — призналась я. — Я полагаю, что я необходима Джеймсу только как его сопровождающая. Чувств больше нет. Все так запуталось. Столько всего поставлено на карту.

«В том числе и мой рассудок», — подумала я. — «Не говоря уже о моем сердце. И, что самое главное, будущее Джеймса».

Она подняла брови в знак изумления так, что они оказались невидимыми под ее шляпкой.

— Он был сам не свой вчера вечером на приеме, Дри. Серьезно. Ему было плохо без тебя. И сегодня он все еще выглядит так, словно у него эмоциональное похмелье. Тебе необходимо все исправить.

Я убрала воображаемую пылинку со своей юбки.

— Я не знаю, смогу ли я это сделать, Дженни.

— Дри.

Дженни подождала, пока я подняла голову и встретилась с ней глазами.

— Не пытайся обмануть меня. Я знаю, что ты по-настоящему испытываешь чувства к этому человеку.

— Я думала, ты говорила, что мысли и чувства не заметны, Дженни. Никто, как предполагалось, не мог их видеть.

— Они не могут быть незаметными, если все написано на твоем лице, — отрезала она.

Мы просто смотрели с ней друг на друга, и я готова была ее побить.

— Я пытаюсь все сделать правильно, — сказала я, — Для Джеймса и для себя.

— А ты говорила с ним о том, как ты себя чувствуешь? Он сказал тебе, что он хочет? — спросила она.

Я отрицательно покачала головой.

— Он пытался. Но, честно говоря, я не хочу этого знать. Неважно, что он говорит, я знаю, что для него я не лучший вариант.

Дженни сжала мою руку.

— Ты такой хороший человек, один из самых лучших людей, которых я знаю. Когда же ты сама себе дашь шанс?

— Шанс для чего? — спросила я ее надтреснувшим голосом.

— Быть счастливой, — ответила Дженни.

— Я счастлива. По крайней мере, сейчас я знаю, что это за чувство, — пробормотала я.

Она снова посмотрела на меня, хмурясь.

— Если ты его любишь, а я предполагаю, что именно так все и обстоит, то ты должна предоставить ему шанс, — сказала она.

— Не могу, Дженни — произнесла я, чувствуя, что вот-вот расплачусь. — Я просто пытаюсь сохранить то положение дел, которое становится день ото дня все хуже и хуже. Все плохое притягивается туда, где я нахожусь. Я люблю его, но он совершенно не из моей лиги. Его мать ненавидит меня, и она никогда не примет меня в свою семью. Моя мать уже пыталась его шантажировать, для этого она и приехала на свадьбу. Все это не очень похоже на то, что у нас будет одна большая счастливая семья.

Я сделала глубокий вдох.

— И все может стать еще намного хуже, именно поэтому я даже не хочу знать, что он чувствует. Что, если он ответит мне взаимностью, а? Это же все равно никогда не сработает, а только разобьет мне сердце. А вдруг он не ответит мне взаимностью? Тогда это уничтожит мое чертово сердце. Понятно тебе?

— Понятно, — вздохнула Дженни. — Но ты должна прекратить слишком активно думать и должна позволить ему высказаться. В противном случае ты никогда этого не узнаешь.

— Узнаю что? — спросила я.

— Какой он на самом деле, Дри.

Дженни с жалость посмотрела на меня.

— Если ты не позволишь ему высказаться о том, что он к тебе чувствует, то у тебя больше не будет шанса узнать об этом. Конечно, в твоем закрытом мирке, который ты пытаешься создать для себя, это может казаться безопасным и идеальным, но это неправильно. Я знаю тебя, ты желаешь, чтобы все было правильным. Ты хочешь заботиться о Томми и стараешься избегать неприятностей со своей матерью, и в тоже время пытаешься возвести Джеймса на пьедестал. Но этот маленький мирок недостаточно большой для тебя самой, подруга. Он недостаточно большой, чтобы ты могла в нем жить.

— Да, — буркнула я.

Я сняла со своей юбки еще несколько воображаемых пылинок. Дженни знала меня лучше, чем я того желала.

— Я уже говорила тебе, что ты умна?

— Говорила, — ответила она и улыбнулась. — Раз ты считаешь, что я умная, то прислушайся к моим словам. Будь смелее. Отчаянные времена требуют отчаянных мер. И, возможно, немного алкоголя для храбрости.

Она нажала кнопку над нами, и стюардесса появилась мгновенно.

— Будьте добры пару стаканов алкоголя, — сказала Дженни. — Любого, что у вас есть. Это сделает наш полет просто улетным, как, впрочем, и все остальное, и я уверена, все наладится.

Глава 4 Джеймс

Полет прошел для меня как в тумане. Коул и я пили бурбон и говорили о спорте. Он, должно быть, почувствовал, что мне было необходимо сохранить стабильное состояние. Он даже не стал пересаживаться назад на старое место, чтобы находиться поблизости от Дженни.

Наконец, мы добрались до острова, и хотя я был уверен, что повсюду нас окружала красота, но я ни на что не обращал внимания. Я прежде уже бывал на десятке прекрасных островов. Мне было плевать. Рядом со мной Одри была похожа на заключенную, такую тихую и безропотную.

Мы только прошли регистрацию, когда я услышал свое имя.

— Джеймс!

Я обернулся и увидел, что Тод нам машет.

— Сегодня вечером у бассейна будут напитки, — прокричал он и показал большой палец вверх.

Это означало, что до встречи с ним у нас оставалось достаточно времени, которое мы с Одри могли потратить только на себя.

Я не знал, смеяться мне от этого или плакать.

Мы шли по территории отеля, и хотя и предполагалось, что он должен быть достаточно роскошным, я не замечал ничего вокруг себя. Все, о чем я мог думать — Одри. Я не знал, что происходило внутри нее, и понятия не имел, о чем она думала, и это незнание выбивало меня из колеи.

Она сказала, что любит меня…. Она именно это имела в виду? С тех пор, как она произнесла эти слова, ее как будто ее подменили, и Одри соблюдала со мной дистанцию уже в течении нескольких часов.

Служащий гостиницы привел нас к нашей вилле, которая представляла собой огромный, изыскано украшенный розовой лепниной дом с опоясывающей его верандой. Мы вошли внутрь, и он заверил меня, что наш багаж и весь алкоголь, который я затребовал, доставят в ближайшее время. В нашем распоряжении имелся дворецкий, от услуг которого я сразу отказался. Я хотел побыть в одиночестве. Я даже не был уверен в том, хочу ли я, чтобы Одри находилась здесь со мной прямо сейчас. У меня было стойкое ощущение, что она собиралась сказать мне то, что я не хотел бы слышать снова.

— Потрясающе, — сказала она, обходя дом. — Как красиво.

Я посмотрел на нее. Она была одета в юбку и безрукавку, рисунок в верхней части которой повторял рисунок на юбке, а ее волосы были собраны на затылке в низкий хвостик. Она выглядела так легкомысленно, молодо и так красиво, что это резало меня по живому.

— Одри, — обратился я к ней, и она взглянула на меня. — Так не может продолжаться. Ты должна сказать мне, что происходит с тобой.

По ее лицу пробежала тень.

— Джеймс… давай просто переживем сегодняшний день. Такмного всего происходит.

— Ты снова получила известие от своей матери?

— Нет, — ответила она. — Но знаю, что обязательно получу.

Я протянул свою руку и взял ее за руку, засовывая свою уязвленную гордость куда подальше.

— Я помогу тебе с ней. Ты же знаешь, что помогу.

Хотя она и улыбнулась мне, но при этом быстро выдернула свою руку из моей.

— Я должна сделать это сама.

Я разочарованно вздохнул.

— Мы снова еще раз возвращаемся к теме ковбоя?

— Вроде того — ответила она и сделала шаг назад.

Между нами сейчас словно разверзлась пропасть. Даже если бы я протянул руку, то не смог бы дотянуться до нее.

— Я собираюсь исследовать оставшиеся места, которые еще не осмотрела, а потом быстренько приму душ, — сказала она, и тут же ушла.

После этого в дверь позвонил дворецкий, доставивший алкоголь, который я заказывал. Его появление было единственным положительным моментом до сего времени за сегодняшний день. Единственным.

Десять минут спустя Одри позвала меня из спальни. Я вошел, сжимая в руке стакан с бурбоном. Я не был уверен, готов ли прямо сейчас столкнуться с Одри в образе Джекила или Хайда (прим. ссылка на героя повести Роберта Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»).

Войдя в комнату, я остановился, как вкопанный. Она расположилась на кровати полностью обнаженной, ее великолепное тело было передо мной как на ладони.

— Я помню, что ты сказал, что не хочешь воспользоваться всем спектром моих услуг.

Она посмотрела на меня и провела рукой вдоль своего тела, едва касаясь своей груди. Ее соски были твердыми и торчащими.

— Ты не пересмотришь свое решение?

Я ошеломленно смотрел на нее, а потом сделал глоток бурбона.

Это будет долгий день.

— Одри, ты что, издеваешься надо мной?

Она тут же села, как будто мой тон был для нее неожиданностью.

— Нет.

— Ты думаешь, я захочу заняться с тобой сексом? Прямо сейчас? После того, как ты себя вела?

Она скрестила руки на груди, пытаясь прикрыть свою наготу.

— Я подумала … Я думала, что это было бы неплохо, будто бы мы вернулись к тому, как это и должно было быть.

Она посмотрела на меня с вызовом.

— Запрашиваемые услуги и оказанные услуги. Ты же платишь за это, помнишь? — спросила она.

Холодная ярость накатила на меня, я должен был побороть ее, чтобы успокоиться. Мне хотелось разбить стакан, который я держал в руке. Мне хотелось услышать, как он треснет и разобьется, но я остановил себя. Один из нас должен был вести себя как взрослый.

— Одри, — сказал я, стараясь удержать голос под контролем. — Ты считаешь, что я плохо с тобой обращался?

Тут же румянец начал заливать ее шею. Она схватила одеяло и обернула его вокруг себя, словно пыталась отгородиться от меня. Мне показалось, что я увидел вспышку грусти и сожаления в ее глазах, но это было только на мгновенье.

— Нет, — ответила она.

Ее голос был напряженным, словно она усиленно пыталась сохранить его ровное звучание.

— Тогда почему ты делаешь это со мной? — спросил я.

Она вздрогнула.

— Я не делаю это с тобой, Джеймс. Я делаю это для тебя.

Она выглядела так, словно вот-вот расплачется, но при этом она по-прежнему хотела, чтобы ее слова звучали дерзко.

— Одри, какого хрена это вообще все значит?

Ее лицо на секунду исказилось, а затем она стала выглядеть грустной и расстроенной.

— Я имела в виду то, что я сказала уже тебе прошлым вечером. О том, что люблю тебя, — сказала она надтреснувшим голосом, — Но мне жаль, что я это сделала.

Я присел на кровать, и, сделав еще один глоток своего напитка, посмотрел на нее. Одри снова теребила колье, и я решил, что это знак. Знак быть смелым.

— Ладно, будет хреново, если до тебя это не дойдет, потому что я тоже тебя люблю.

Не глядя мне в глаза, она потянулась ко мне и взяла меня за руку, вцепившись в нее с каким-то отчаянием.

— Боже, Одри, — сказал я, бережно держа ее на своих коленях. — Ты не должна плакать.

— Но я уже, — простонала она, высморкавшись, и тут же привалилась к моей груди.

— Тот факт, что мы любим друг друга, — сказал я, смакуя каждое слово. — Это же хорошая новость. Нет повода впадать в истерику.

Я пробежался руками вниз по ее спине, испытывая восторг и облегчение, что она снова вернулась в мои объятия, и воздвигнутая ею между нами стена, наконец, рушится.

— Но ты не можешь любить меня, — сказала она, высморкавшись снова. — Это все разрушит.

— В каком это хреновом мирке «это все разрушит»?

— В твоем, — произнесла она. — В твоем закрытом мирке. Нет, подожди. В моем.

Я глубоко вздохнул и притянул ее ближе.

— Пожалуйста, не могла бы ты начать формулировать свои мысли более понятным языком? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она вздохнула и устроилась поближе ко мне.

— Джеймс, я люблю тебя. Я постараюсь.

Она взглянула на меня, на ее лице отражалось желание быть честной и почему-то страх.

— Я тоже тебя люблю, — сказал я.

Было здорово произнести эти слова вслух. Ощущение радости наполнило каждую мою клеточку, и я, обняв ее, притянул к себе. Глаза Одри все еще блестели, наполненные слезами, но ее лицо уже выглядело более счастливым. Я наклонился и поцеловал ее, мои чувства к ней были всепоглощающими и сильными.

Она почему-то отстранилась.

— Что? — спросил я. — Почему ты отдаляешься от меня?

— Я не хочу, чтобы ты любил меня.

— Какого черта? — рявкнул я.

— Потому что я не достойна тебя, Джеймс. Я не могу быть с тобой.

— Конечно, можешь.

Она покачала головой.

— Я — эскорт, Джеймс. Это модный термин для слова «проститутка», так, на всякий случай, если ты не знал.

— Я точно знаю, кто ты. Я не могу заботиться о тебе меньше, чем ты заботишься обо мне.

— Ладно, рада за тебя, — сказала она, отодвигаясь от меня чуть подальше, и вытирая глаза. — Я полагаю, что у твоей семьи на этот счет другое мнение.

— Рад за них. Они могут мне позвонить и выразить свое недовольство по этому поводу. Поверь мне, я бы не стал отвечать. Они могут идти куда подальше, выражая свое несогласие на мою голосовую почту, которую я никогда не проверяю.

Она вздохнула, и этот вздох говорил о том, что она сильно расстроена.

— Я думаю, что ты не понимаешь все до самого конца.

— А ты понимаешь? — спросил я, бросая ей вызов.

— Я понимаю, — ответила она, спокойно глядя на меня. — И сколь угодно разных способов решения я бы себе не представляла, ничего хорошего не получается.

— Значит, ты — пессимист, — сказал я, и притянул ее обратно к себе.

— Джеймс … ну, правда. Что насчет твоих родителей?

— Я разберусь с ними, — ответил я. — Мы прямо сейчас не должны давать им никаких объяснений — ни по поводу твоей матери, ни о твоем прошлом, или о чем-нибудь еще. Это не их дело, да и мы не готовы рассказать им что-либо. В конце концов, мы могли бы вообще никогда ничего не говорить им.

— Малыш, — сказала она, и на ее лице застыло выражение безнадежности. — Я не рассказала тебе о том, что мне сказала твоя мать, а она сказала это, думая, что я настоящая честная учащаяся художественной школы, а не эскорт.

Я выжидал. В моих висках опять началась пульсация.

— Что, — произнес я, не потрудившись облечь это в форму вопроса.

— Она сказала мне, что хочет, чтобы я порвала с тобой сразу после медового месяца. Она сообщила мне, что у твоих детей будет невероятное количество денег и ответственность перед обществом, поэтому им понадобятся родители, которые смогут им в этом помочь.

Моя голова начала раскалываться.

— И она сказала, что ты на это не способна, — констатировал я.

— Она так не говорила.

Одри пожала плечами.

— Ей и не пришлось. Я сама понимаю, что не способна на такое.

— Во-первых, это неправда. Ты прекрасно с этим справишься. Во-вторых, мне плевать, что думает моя мать. Меня никогда не интересовало ее мнение.

Одри посмотрела на меня.

— Я этому не верю.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.

— Мне кажется, ты понимаешь, о чем хотела сказать твоя мать, даже если ты и не хочешь это осознать. И я чувствую то же самое, — сказала она. — Твои дети будут одними из самых богатых детей в стране. Тебе будет необходим рядом кто-то, кто сможет помочь им с частными школами, благотворительными мероприятиями, правильным питанием, с теми вещами, о которых я даже не имею представления. Это не про меня.

— Ты сможешь всему научиться, — произнес я.

— Мне кажется, что мы опережаем события, — сказала она. — Дело в том, что твоя мать сказала, что я хороша для настоящего момента. После этого мне нужно исчезнуть, при этом она даже не знает, кем я являюсь на самом деле.

Она посмотрела на меня и в ее глазах отразилось страдание, а потом продолжила.

— Она предложила расплатиться со мной, Джеймс. После этой поездки. Я бы никогда не пошла на это, но я просто подумала, что ты должен знать об этом.

— Одри. Ты хочешь забрать деньги и просто уйти?

— Конечно, нет, — ответила она. — Но я думаю, что она права, потому что тоже считаю, что не подхожу тебе. Я даже не знаю, что ты хочешь от меня.

— Все, чего я хочу, — сказал я, притянув ее к себе, — это ты.

— Не говори мне таких вещей, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами в тоже время, как она прижалась ко мне. — Не смей. Я — ковбой, а ты на кровати. Все это может кончиться плохо.

Она высморкалась еще раз.

— Одри, — сказал я. — Пожалуйста, замолчи и перестань хлюпать носом. Ты же ковбой, помнишь? А ковбои не шмыгают носом.

Глава 5 Одри

Я солгала Дженни, сказав, что буду смелой и разумной. Но, лежа на кровати в голом виде в ожидании прихода Джеймса, я не чувствовала себя смелой и разумной, тем не менее это все, что у меня имелось. Это была моя последняя отчаянная попытка заставить его стать для меня просто Джоном и спасти его от себя.

Не сработало. Он показал мне, кем он был, сказав, что любит меня.

Когда он произнес эти слова, то, с одной стороны, это было лучшее, что случилось со мной в моей жизни, а с другой стороны, самым ужасным. Я не знала, смеяться мне, или плакать. Поэтому я заплакала. Сильно.

И тогда он обнял меня и просто прижимал меня к себе, в то время как я пыталась донести до него мысль, что это не сработает.

Немного погодя, мы удобно устроились на кровати, прижавшись друг к другу, а потом так и заснули. Ни одному из нас не удалось нормально выспаться накануне. Я расположилась в его объятиях, чувствуя себя защищенной, и, наконец-то, впервые в жизни абсолютно счастливой.

Чуть позже я проснулась в своем обычном состоянии — абсолютно парализованной мыслями о будущем.

— Эй, — сказал Джеймс и приоткрыл один глаз, глядя на меня. Улыбка расползлась на его лице. — Эй, я люблю тебя.

Я ничего не могла поделать. Его улыбка была такой заразительной, что я не удержалась и на моем лице расползлась ответная огромная улыбка.

— Эй. Я тоже тебя люблю.

Мы улыбались друг другу, и я поцеловала его жадно, словно изголодалась по нему. И как только в моем сознании промелькнуло слово «изголодалась», мой желудок громко заявил о себе.

— Нам необходимо поесть, — сказал он, ухмыльнувшись мне. — Не хочет ли моя девушка пораньше покушать у бассейна?

Конечно, я могла после ругать себя за это, но я не смогла стереть глупую улыбку со своего лица. Счастье Джеймса было так заразительно, его естественная радость от нашего недавнего раскрытия друг перед другом чувств была так очевидна.

— С превеликим удовольствием, — ответила я.

— Ладно, — сказал он.

— Хорошо, — поддержала я.

Изменения в наших отношениях с Джеймсом, видимо, были настолько заметны, что даже Коул улыбнулся нам в знак одобрения, когда мы, наконец, выбравшись с нашей виллы, направились в ресторан с огромным панорамным бассейном, где к тому времени уже находились Коул и Дженни.

— Хочу заметить, что кто-то сейчас выглядит так, словно занимался сексом и наверстал упущенное, — сказал Коул, усмехнувшись нам.

— Мы не занимались сексом, — сказал Джеймс.

Я видела, как в голове Коула крутились колесики. Кожа Джеймса была чистой и блестящей, а улыбка освещала его лицо.

— Точно нет? — спросил Коул.

Он выглядел пораженным.

— Ты мог с таким же успехом подарить кольцо, братан. Ты спекся.

— Коул, оставь их в покое, — вмешалась Дженни и слегка шлепнула его игриво. — А вы, парочка, идите кушать, а потом приходите поплавать с нами.

Она встала и подмигнула мне. Я обратила внимание, что на ней надет короткий топ и микроскопические черные трусики-бикини. Ее изгибы сочного тела были выставлены на всеобщее обозрение. Коул не мог оторвать взгляд от ее задницы, на его лице можно было заметить благоговейный трепет.

— Я рада, что вы снова выглядите счастливыми, — сказала она.

Они повернулись и, держась за руки, направились к бассейну. Я заметила, что Дженни действительно была одета в такие стринги-бикини, которые грозились привести ее к беде. Коул решительно положил свою руку на ее задницу, а она повернулась и подмигнула мне еще раз прежде, чем надеть свои глаза солнцезащитные очки — авиаторы.

Надо отдать ей должное, она, видимо, относилась беззаботно к жизни с Коулом Брайсоном, как кошка к игрушке. Но со стороны казалось, что ему это нравилось. Даже очень.

— Даже не смей смотреть на нее в этом бикини, — произнесла я с упреком в сторону Джеймса.

— Да никогда, — сказал он, смеясь. — Но я мог бы купить тебе такой же.

Мы держались за руки, пока наполняли свои желудки. Я чувствовала такое облегчение от того, что была снова с ним, радуясь, что наша связь с ним восстановилась.

Даже если я и пережила всего лишь одну ночь, но самую долгую за всю мою жизнь, я не позволяла себе думать обо всех тех плохих вещах, которые оказались на обратной стороне моих чувств к нему. Я не могла испортить момент.

Все было бы замечательно, если бы я могла позволить себе игнорировать все, кроме Джеймса. Я никогда прежде не видела его таким счастливым, таким спокойным. На этот раз, я не собиралось быть той, которая лишит его этого.

Мы заказали коктейль «Маргариту», рыбные тако (прим. мексиканский бутерброд, только вместо хлеба — тортильи, свернутые в трубочку, а начинка может быть самая разная — мясо, рыба, колбаски и т. д.), и рис, приправленный карри. Мы съели все до последней крошки.

— Я думаю, что пойду ко дну, как только попаду в бассейн, — сказал Джеймс, отодвигая от себя пустую тарелку.

— Оно того стоило, это точно, — произнесла я. — Пальчики оближешь.

Он взял меня за руку и лучезарно улыбнулся. От его прикосновения через мое тело прошла волна тепла, под его взглядом я плавилась. Как только я подумала, что уже ничего неспособно разрушить наш с Джеймсом мыльный пузырь, на наш столик упала тень от стройной фигуры Селии Престон.

— Мама, — проговорил Джеймс вместо приветствия. — Ты появилась не совсем удачно и испортила очень приличную еду.

— Вы смотритесь гораздо счастливее, — сказала она, полностью игнорируя его комментарий. Она посмотрела на наши переплетенные руки и на пустые бокалы из-под «Маргариты».

— Так и есть, мама, — сказал Джеймс.

Он смотрел на нее, и его лицо было ясным и спокойным.

— На самом деле, я никогда не был так счастлив.

Если его прямота и шокировала ее, то она не позволила себе показать это, на ее лице не дрогнул ни один мускул. Конечно, это могло быть следствием всех ее пластических процедур, которые она сделала еще до свадьбы, но я не могла сказать этого наверняка.

— Как я за вас рада, — сказала она, послав мне гневный взгляд.

У меня появилось нехорошее предчувствие, что мне еще предстоит выслушать от нее кое-что чуть позже.

Когда вы отдыхаете с миллиардерами, никто не беспокоится о том, каков будет счет. Пожилые гости, такие как Мистер и Миссис Престон, сидели под зонтами, играя в карты и потягивая бесконечное количество белого вина. Миссис Престон периодически бросала в мою сторону недовольный, хмурый взгляд, а я притворялась, что не замечаю его в блеске тропического солнца.

Остальные пили ромовый пунш, который без перерыва приносил обслуживающий персонал, одетый в белые одежды. К тому времени, когда солнце начало садиться, некоторые из сильно богатых гостей, разместившихся вокруг панорамного бассейна, уже были сильно пьяны. Мне почти было жаль, что там не было дежурного спасателя.

Лично мне спасатель не требовался, так как я держалась за Джеймса, словно он был моим личным плавучим средством. Он прижал меня к стенке бассейна, и его руки обвились вокруг меня, а прозрачная, как хрусталь вода, плескалась об его огромную шикарную грудь.

На самом деле, к стене меня прижимала его большая эрекция.

— Ты знаешь, что в данный момент мы не можем заняться сексом прямо здесь, — напомнила я ему, когда он наклонился и поцеловал меня снова.

— Что? — спросил он, улыбаясь мне. — А, ты про это.

Он сильнее вжался в мое тело между моих ног, и я застонала, а потом я, подумав получше, шлепнула его.

— Остановись, — сказала я.

— Я, правда, не могу остановиться, — сказал он. — Ты чертовски сексуальна в бикини.

Я засмеялась.

— Я оценила и твои слова и тебя самого, но тебе все же надо взять себя в руки. Так, чтобы мы, по крайней мере, смогли бы добраться до нашей виллы без того, чтобы люди обращали внимание на твою промежность.

— Тогда давай останемся здесь, — сказал он, толкаясь в меня снова.

— Мне необходимо помочь тебе с этой штуковиной, — сказала я смеясь. — Похоже, что она сейчас взорвется.

— В данный момент я не могу отказаться от такого предложения, — сказал он.

Он отстранился и отошел от меня чуть в сторону.

— Мне нужна минута, чтобы успокоиться. Затем я закину тебя на свое плечо и отнесу домой.

Я переплела свою руку с его.

— Мне это подходит.

Мы наблюдали за тем, как Коул и Дженни вступили в жестокую схватку с Тодом и Иви в конкурсе на самый большой всплеск. В перерывах между прыжками, они заливали в себя текилу.

— Похоже, что Дженни подружилась с Иви, — сказала я.

— Четыре текилы и с тобой сделают то же самое, — сказал Джеймс.

Коул подпрыгнул и сделал огромную «бомбочку» в бассейне, от которой помимо взрыва брызг пошла еще и ударная волна. Дженни захлопала в ладоши и стала подрыгивать вверх и вниз на бортике бассейна. Когда Коул начал выходить из воды, она потянулась к нему, чтобы ударить ему по ладони в жесте торжества, типа «дай, пять». Вместо того чтобы ударить ее по ладошке, Коул затащил ее в бассейн и крепко поцеловал.

— Мне кажется, что Коул влюбился в нее, — неожиданно сказал Джеймс. — Я не знаю, если, конечно, он понимает значения этого слова.

— Он никогда не состоял в отношениях? — спросила я.

— Ни в одном, которое бы длились более двух недель.

Мы понаблюдали за ними еще пару минут. Их руки обвились вокруг тел, они оба выглядели беззаботными и счастливыми. Джеймс вновь повернулся ко мне.

— Я хочу, чтобы ты уехала со мной, когда мы вернемся.

— Джеймс, я не могу. Мой брат, моя мать, другие вещи, о которых мы даже и не говорили —

— Меня не волнует, — сказал он, прерывая меня. — Мы возьмем твоего брата с собой. С остальным разберемся.

— Я не знаю, что сказать.

— Тогда не говори ничего, — сказал Джеймс, пожав плечами. — Или просто скажи «да».

Он не понес меня на нашу виллу, как грозился ранее, но мы практически добрались до нее бегом.

Я позволяла себе наслаждаться моментом. Может быть, жаркое солнце добило меня, или, возможно, большое количество ромовых пуншей, но я не разрешала себе даже думать о всех тех плохих вещах, которые могли встретиться на нашем пути. Я думала только о нем.

— О Боже, ты нужна мне, — сказал он.

Джеймс поцеловал меня, как только мы вошли в дверь, его руки скользили вдоль моего тела, но мой мокрый купальник все еще оставался на мне.

Затем он неожиданно остановился, провел руками по моим волосам и посмотрел на меня своими горящими голубыми глазами.

— Пожалуйста, никогда не уходи от меня снова, как ты это сделала прошлым вечером. Мое гребаное сердце этого не переживет, Одри. Я серьезно.

Я закусила губу.

— Я знаю, что ты никак не поймешь, но я сделала это, чтобы защитить тебя.

— Убегая от меня, ты не защищаешь. Мне необходимо, чтобы ты была рядом.

Он пытался заглянуть мне в глаза?

— Ты понимаешь?

— Да, но —.

— Никаких «но», — сказал он, убирая от меня руки и делая шаг назад. — Я говорю тебе о том, что нужно мне. Мне необходимо знать, что ты тоже меня любишь и собираешься остаться со мной.

— Я не могу обещать тебе этого, — произнесла я, ощущая, что чувство эйфории моментально исчезло. На его место вернулись мои многократные и неприятные сомнения. — Я не знаю, смогу ли я. А что, если мне кажется, что я не для тебя? Я люблю тебя, и хочу, чтобы у тебя в жизни было все, чего ты достоин. И это, точнее всего, не я.

— Ты думаешь, мне не все равно, — выплюнул он слова, — что думают мои родители? Когда я впервые понял, что испытываю к тебе чувства, то испугался. Но не из-за родителей, а из-за боязни за тебя. Я не хотел просить тебя остаться со мной, потому что знал, что они не будут справедливо к тебе относиться.

Он помолчал, а потом продолжил.

— Но теперь, когда я знаю, что ты любишь меня, и мы вместе, то даже и не беспокоюсь об этом. Именно поэтому я позволяю, так или иначе, тебе сделать выбор: хочешь ли ты подвергать себя неприязни моих родителей, конечно. Потому что это будет справедливо и это будет твой выбор. Но если ты думаешь, что я позволю тебе выбирать то, что лучше для меня, то ты — больная на всю голову, потому что я и так знаю, что нужно мне. Это ты. Я выбираю тебя.

Он скрестил руки на своей мощной, обнаженной груди.

— И больше никак!

— Джеймс, то, о чем твоя мать говорила со мной о будущем, имеет смысл, — сказала я, настаивая на своем. — У твоих детей денег будет больше, чем у тебя. Пугающее количество денег. А я — гребаная шлюха, Джеймс. Люди узнают обо мне. Ты не можешь позволить, чтобы у твоих детей мать была шлюхой.

Неожиданно, от высказанной вслух правды, что-то внутри меня надломилось, и горячие слезы ручьями хлынули по моим щекам.

— Перестань.

Он подошел, обнял, и притянул меня к своей груди.

— Если нам посчастливится заиметь детей, то им повезет иметь такую маму, как ты … их это не будет волновать, Одри. Мы будем учить их жить обычной жизнью. В реальном мире приходится делать выбор. Иногда это выбор бывает слишком труден. Но ты его делаешь, чтобы защитить людей, которых ты любишь больше всего на свете.

Он с неистовой силой прижал меня к себе, а я прижалась к нему.

— Потому что это и есть настоящая семья. Они будут счастливы принять тебя такой, какая ты есть, Одри. Так же как и я.

Глава 6 Джеймс

«Они будут счастливы принять тебя такой, какая ты есть, Одри. Так же как и я.»

После того, как я выложил все карты на стол, у меня перехватило дыхание. Я любил ее, и мне хотелось, чтобы она знала, что все это не временное развлечение.

Я хотел чертовски большего, чем уже есть.

— Ничего, если я снова поплачу? Парочку минут? — спросила она, прижавшись ко мне.

— Ну, только парочку, — сказал я. — Мы в отпуске, в конце концов.

Она кивнула и прижалась к моей груди.

— Я даже не думала, — сказала она, всхлипывая. — Я не знала, никогда даже не надеялась —

— Все в порядке, — произнес я, поглаживая ее по голове. — Мы сейчас вместе, и все будет хорошо.

Через пару минут, как и обещала Одри, она успокоилась и отстранилась от меня, вытирая глаза.

— Я такая бестолочь, — сказала она и засмеялась.

— Ты такая горячая бестолочь, — поправил я ее, скользя своими пальцами вниз по ее коже.

В данный момент Одри явно замерзла, так как она почти вся была покрыта гусиной кожей, и наши купальные костюмы были еще мокрыми.

— Мне кажется, что на заднем дворе есть джакузи. Хочешь пойти?

— Отличная мысль, — сказала она.

Я взял ее за руку и повел через весь дом в небольшой, закрытый от посторонних глаз забором двор, где находилась большая гидромассажная ванна с летним душем. Мы оба забрались в нее, и я почувствовал, как струи горячей воды бьют по моему телу. Это было потрясающе. Я притянул Одри к себе, положив свои руки на верхнюю часть ее бикини.

— Нас ведь никто не увидит здесь, правда? — спросила она, глядя на высокий забор.

Прежде чем я успел ей кивнуть, она уже сняла верх своего бикини и отбросила его в сторону. Ее груди были округлыми и сочными, ее соски уже затвердели от холода. На ее коже загар еще не проступил. Она встала и сняла с себя и нижнюю часть купальника, также отбросив его в сторону, а затем направилась ко мне.

Все это длилось так долго. Должно быть, она тоже почувствовала это. Необходимость.

Не говоря ни слова, она наклонилась и притянула мое лицо к своему, вовлекая меня в глубокий, насыщенный поцелуй. Наши языки переплелись, и я снова стал твердый, как камень. Она быстро потянулась к моим плавкам и стащила их вниз, умело взяла мой член в руку, поглаживая его вверх и вниз в горячей, пузырящейся воде. Другой рукой она с нежностью погладила мои шары, в то время как ее язык ласкал мой, что сводило меня с ума.

Я был таким твердым, аж до боли.

— Бедный, малыш, — сказала Одри, все еще поглаживая меня. — Я тут плакала, а тебе просто нужно было немного внимания.

— Я в порядке, — сказал я хриплым голосом. — Это стоило ожидания.

Она продолжала работать своими руками с моей плотью, и я начал машинально толкаться к ней, даже не совсем осознавая, что делаю.

— Я хочу почувствовать тебя глубоко внутри себя, — сказала она.

Она отпустила меня, встала рядом со мной, а потом развернулась в джакузи ко мне спиной так, что теперь ее лицо было повернуто к патио, а ее попка оказалась прямо напротив меня.

— Возьми меня сзади, — приказала она.

Стон слетел с моих уст прежде, чем я даже попытался поудобнее устроиться.

— Детка, я так долго не продержусь, — сказал я, поглаживая ее великолепную попку. Она немного раздвинула свои ноги, готовясь принять меня. Пузырьки в джакузи, нежно массируя мои шары и огромную эрекцию, только усиливали мое возбуждения, и я, разместившись напротив ее входа, почувствовал, какой же влажной она уже была. Я потерся об нее своей твердостью, тем самым смазав себя, и стал от этого трения настолько твердым, что готов был тут же взорваться.

Она потянулась вниз и взяла мою плоть, направляя ее к своему входу, сначала немного введя меня внутрь, а потом начала опускаться на меня, слегка наклоняясь вперед. Стон сорвался с ее губ в этот момент, когда она сделала несколько движений своими бедрами, чтобы убедиться, что я вошел в нее во всю длину.

Как же хорошо было чувствовать себя в ней сзади, что я почти кончил только от одной мысли об этом.

— Черт возьми, — пробормотал я.

Она откинулась назад так, чтобы я находился прямо позади нее, войдя глубоко в нее по самые шары. Я схватил ее за бедра и за задницу, начав толкаться. Каждый удар в нее заставлял меня стонать, ее мышцы плотно сжимались вокруг меня, и наши тела, ударяясь друг о друга, создавали вокруг себя водоворот из воды и брызг. Каждый толчок приближал меня к потере реальности. Она оттолкнулась назад ко мне, и я положил одну руку ей на спину, удерживая ее и продолжая вбиваться глубоко в нее, почти жестко. Я хотел входить в нее бесконечно, и в тоже время желал закончить эту сладкую муку. Я хотел, чтобы она повернулась ко мне лицом, чтобы я мог поцеловать ее. Мне не хотелось бы, чтобы она когда-нибудь отказалась от этой позиции в будущем.

— Джеймс, — простонала она. — О, Боже, мой. Я хочу почувствовать, как ты взрываешься во мне.

Я толкнулся в нее сильнее и глубже, наши тела бились друг о друга, как вода бьется о камень. Ее тело было таким тугим, выжимая из меня все до последней капли. Я безжалостно вбивался в нее, каждый раз входя все глубже и глубже. Ее тугое тело растягивалось, вмещая меня, двигаясь вместе со мной. Я схватил ее за ягодицы и сжал их.

— Боже мой, — сказал я, ощущая приближение взрыва.

— Джеймс, — закричала она, и ее тело сжалось и задрожало вокруг меня.

— Я охренительно тебя люблю, — произнес я и взорвался.

Через какое-то время я вышел из Одри, тяжело дыша.

— Это было изумительно, — сказал я.

Если бы мы сейчас продолжили заниматься сексом, то мы не смогли бы остановиться. Мы вернулись назад в дом, когда, наконец, пришли в себя.

— Что?

— Теперь мы спокойно можем говорить о нас. О том, что мы вместе. Я думаю, нам даже будет лучше, что теперь мы официально вместе.

Я медленно провел своими пальцами по ее обнаженным плечам, испытывая восторг от того, что просто играю с ее длинными волосами и прикасаюсь к ее прекрасной, гладкой коже.

— Ты думаешь? — спросила она.

— Я знаю, — ответил я.

— Мы обязательно должны присутствовать на ужине сегодня вечером? Не будут ли все слишком пьяными к тому времени? — спросила она. — Я бы хотела остаться здесь.

Я вздохнул и лег на спину. Вся наша компания сегодня пила весь день, не останавливаясь.

— К сожалению, Престоны не напиваются до скотского состояния, потому что профессионально злоупотребляем алкоголем. Мы должны присоединиться к ним. Тод хочет, чтобы я приложил усилия, пока нахожусь здесь.

— Ладно. Но меня беспокоит то, как твоя мать смотрит на меня с тех пор, как мы приехали сюда, — нервно сказала Одри. — Я нахожусь под ее пристальным вниманием. Я точно могу это сказать.

— Я защищу тебя от нее, — произнес я. — Одри, ты должна привыкнуть к этому. Она никогда не изменится.

— Нет, — сказала Одри, глядя в потолок. — Она точно не изменится, как не изменится и моя мать.

— Наверное, ты права, — ответил я, переплетая наши пальцы. — Так что давай просто держаться подальше от них обеих.

Она улыбнулась, и я пальцем провел по контуру ее челюсти.

— Я еще раз обращаю твое внимание на то, что я сказал по поводу Калифорнии. Тебе там понравится, да и Томми тоже. Там всегда отличная погода, за исключением смога и, пожалуй, пробок. Зато у нас там куча прекрасных ресторанов.

Она ничего не сказала мне в ответ, и стук моего сердца отдавался у меня в ушах.

— Томми очень нравится в «Новых Горизонтах», — произнесла она неуверенно. — Я не знаю, как он отнесется к такому переезду.

— Мы не должны переезжать прямо сейчас. Ты можешь поехать туда на несколько дней, и мы присмотрим для него место проживания. Я уверен, мы сможем найти для него идеальное место, которое находилось бы рядом с моим домом.

Одри по-прежнему разглядывала потолок.

— А чем я буду заниматься? Где я буду жить? Предполагаю, ты не захочешь, чтобы я открывала офис «AccommoDating» на западном побережье, так ведь?

Хоть она и рассмеялась, но я точно мог сказать, что она чувствовала себя неловко.

— Одри, ты можешь жить со мной, а Елена пусть держит под своим контролем «AccommoDating», но не тебя.

Я крепко сжал ее руку.

— Но я не могу просто жить за твой счет, — сказала она, так и не глядя на меня. — Это глупый план на пятилетку.

— Небольшая страна могла бы прожить за мой счет, — произнес я. — Это все ерунда.

Наконец, она посмотрела на меня.

— Для меня это не ерунда.

— Мы снова возвращаемся к теме ковбоя? — спросил я, чувствуя, что у меня начинает болеть голова.

— Типа того, — ответила она и выпрямилась. — Это ни больше и не меньше означает, что я должна … быть на содержании у кого бы то ни было, а это не мудрый шаг. Я могу тебе надоесть или ты попадешь под машину, а я должна позаботиться о Томми, чтобы ни случилось. Ты не можешь быть моей работой, Джеймс.

Я взглянул на нее, позволяя иронии этих слов просто повиснуть в воздухе. Она слегка ударила меня и закатила глаза.

— Ты понял, что я хотела сказать.

— Я сделаю все, чтобы о Томми заботились до конца его жизни. Я знаю, как это важно для тебя, — произнес я.

Если я не мог дать ей нечто другое, то, по крайней мере, душевное спокойствие я мог ей обеспечить.

— И я могу выделить тебе твое собственное пространство, если ты этого захочешь.

— Нет, это не то, чего я хочу, — сказала она быстро. — Но я еще не сказала «да». Я не готова разрушить твою жизнь.

— Я собираюсь продолжить заниматься тобой. Большая часть моей стратегии на эту неделю — секс и выпивка, с помощью которой я планирую выйти победителем, — сказал я и сжал ее руку. — Послушай, поехали в Калифорнию. Я знаю, что ты предпочитаешь, чтобы для тебя все было ясно и понятно. Кроме того, я немного не из твоей ценовой категории, Одри. Мы не можем делить расходы пополам. Мало кто может позволить себе делить со мной расходы пополам. Ты просто должна принять меня таким, какой я есть, и смириться с тем фактом, что у меня есть деньги.

— Я принимаю тебя таким, какой ты есть, — сказала Одри. — Но я не могу притворяться, что это также и моя реальность, Джеймс. Я должна сама о себе позаботиться. Ты был щедр и добр ко мне. Но мы же вместе только неделю, поэтому тебе не следует давать обещания на будущее. Тебе необходимо обдумать все как следует.

— Ты сомневаешься в своих чувствах ко мне, даже если они были в течение короткого времени? — спросил я.

— Нет, — ответила она, — Это и ежу понятно. Ты как полный комплект, Джеймс, а я —

— Именно то, что я искал всю свою жизнь, — сказал я.

Она ошеломленно и немного настороженно смотрела на меня.

— Послушай меня, Одри. Мой брат сказал мне на прошлой неделе нечто такое, что заставило меня задуматься. Он сказал, что: «Когда ты, наконец, понимаешь, что ты хочешь, то ты, в значительной степени, уже готов … любить … по-настоящему».

На самом деле, Тод сказал мне, что: «Когда ты, наконец, понимаешь, что ты хочешь, то ты, в значительной степени, уже готов к браку «навсегда». Но я не хотел напугать ее до потери сознания, зная, какой пугливой по натуре она была.

— Я понял, что я хочу. Я готов любить по-настоящему, так что не волнуйся за меня. Тебе необходимо понять к чему готова ты.

Она сделала глубокий, судорожный вдох.

— Я хочу быть с тобой, Джеймс, — сказала она. — Больше всего на свете. Но никогда в своей жизни у меня не было никого, кому бы я могла доверять, кроме Томми. Я всегда заботилась о себе сама. Поэтому у меня всегда были заниженные ожидания по отношению к другим людям, так как, когда они разочаровывают вас, это приносит меньше боли. Я хочу доверять тебе и быть с тобой. Понимаешь ли ты, что я понятия не имею, как это сделать.

— Конечно, — сказал я, — Я тоже не знаю. Я полагаю, что ты просто продолжай делать то, что делала.

— Ага, — сказала Одри.

— Это означает «да»?

Глава 7 Одри

Я мысленно послала оплеуху своему здравому смыслу за его покорность, и кивнула Джеймсу.

— Да, — подтвердила я. — Это значит «да».

Джеймс притянул меня в свои объятия, где я чувствовала себя в безопасности и любимой. Я была потрясена глубиной его чувств ко мне.

Я знала, кем он был сейчас, и знала, что произойдет дальше.

Хотя мне и было страшно позволить себе быть уязвимой, но моя любовь к нему перевесила мой страх. Мои чувства были похожи на бурные волны, которые утягивали меня в пучину за собой. Если бы моя борьба с ними оказалась более тяжелой, то я бы не выдержала и погибла. Сейчас я знала это. Я пыталась убежать от него, и все без толку. Избегание могло только навредить нам обоим.

Я должна была быть сильной, но сильной по-другому, нежели я привыкла.

На ужине все были уже хорошо поддатыми, и ничто не говорило о том, что все это скоро закончится. Коул схватился за бутылку «Patron» и начал разливать текилу по рюмкам, передавая их в разные концы длинного стола.

— За опохмел! — сказал он. — Эта поездочка может пройти под девизом «Алкоголь и веселье».

Я наблюдала за тем, как каждый из гостей брал свою рюмку, в том числе и Миссис Престон. Она кинула на меня быстрый взгляд, и я уже была настороже.

— Я бы хотел сказать тост, — произнес Тод и встал. — Прежде всего, я хочу поблагодарить Иви за то, что согласились выйти за меня замуж. Я бы сломался, если бы она сказал мне «нет».

Он наклонился и поцеловал ее, и все закричали и захлопали.

— Во — вторых, я хотел бы поблагодарить моих родителей и родителей Иви за организацию такого красивого свадебного торжества. Оно было прекрасным во всех отношениях. Спасибо за организацию и за то, что вы оплатили его.

После этих слов все засмеялись.

— В — третьих, я хотел бы поблагодарить моего брата Джеймса за то, что он согласился быть моим шафером и нашел время в своем напряженном графике, чтобы в кои-то веки отправиться в отпуск. У меня есть подозрение, что я должен поблагодарить его девушку, Одри, поскольку Джеймс никогда не был таким спокойным в своей жизни. Так выпьем за Джеймса и Одри. И аплодисменты всем вам за то, что присоединились к нам в этом радостном событии. За опохмел! — крикнул Тод и опрокинул в себя рюмку.

— За опохмел!

Все чокались и пили свою текилу, за исключением меня. Селия внимательно следила за мной, и это заставило меня задуматься о том, что оставаться трезвой было все же правильным решением с моей стороны.

После тоста Дженни наклонилась ко мне.

— Может, прогуляемся? — спросила она.

— Конечно.

Она взяла меня за руку, и мы направились из прибрежного ресторана в основную часть курорта.

— Мне просто необходимо немного пространства, — сказала она, оглядываясь на наш стол.

Коул разговаривал с Джеймсом и Тодом.

— Все в порядке? — спросила я.

Она покачала головой.

— Нет. Не в порядке.

Я решила подождать с расспросами, пока мы не нашли отдельную ванную комнату, в которую вошли и заперли за собой дверь. Дженни, как всегда, выглядела превосходно в черном платье в пол, а ее кожа, покрытая свежим загаром, светилась. Ее волосы свободными локонами спадали по плечам.

— Что случилось? — спросила я.

— Коул, — ответила она. — Он сказал, что не хочет, чтобы я возвращалась на работу после этой поездки.

Я дала ей время, чтобы она все рассказала мне, когда сочтет нужным.

— Он сказал, что хочет меня только для себя.

Ее сочно накрашенные губы опустились в недовольной гримасе, и она смахнула навернувшиеся слезы.

— Разве это плохо? — спросила я. — Ты не хочешь быть только его?

Дженни выглядела мрачной.

— Это не так, — ответила она.

Дженни стиснула зубы, и затем исследовала их в зеркале на наличие губной помады на них.

— Он пообещал мне кучу всего. Что он купит мне квартиру, машину, какую я захочу, и бла, бла, бла.

— Ох, да.

Я молчала, пытаясь понять, почему же она расстроилась из-за этого. Дженни жила в паршивой однокомнатной квартире в Дорчестере. Она всегда хотела богатого Джона, который выкупил бы ее и оставил в качестве любовницы.

— А что в этом плохого?

— Да, это очень плохо, Дри, — сказала она. — Потому что это не то, чего я хочу.

— А что ты хочешь? — спросила я в замешательстве.

— Большего, — ответила Дженни и закатила глаза. — Боже, ты думаешь, что я какая-то непрофессионалка. Мне не следовало отправляться в эту поездку.

Я потерла руку.

— Все хорошо, Дженни. Ты сказала ему, что ты чувствуешь?

Она фыркнула.

— Ни хрена. Он сказал мне, что он не хочет, чтобы я возвращалась к проституции после этой поездки, поэтому я сказала ему, чтобы он сделал мне предложение, от которого я не смогла бы отказаться. Это было ошибкой.

— Я думаю, тебе следует с ним поговорить, — сказала я. — Ты же велела поговорить мне с Джеймсом. Помнишь? Тогда ты мне сказала, что я должна быть смелой?

— Я не ты, Дри. С меня невозможно все счистить, — сказала она, кивая сама себе. — Садись в «Вольво» и притворяйся, что знаешь, как играть в теннис. Понимаешь?

Я кивнула, наблюдая за тем, как моя подруга осторожно промокает глаза.

— Я не знаю, волнует ли Коула «Вольво» и теннис, но я почти уверена, что он заботится о тебе.

— Не пытайся прервать мой полет мысли и перевести на разговор обо мне, — сказала Дженни, и ее голос дрожал. — Это абсолютно разные вещи.

— Если ты так говоришь, — сказала я, все еще сомневаясь. — Но ты давала мне несколько очень хороших советов. Я просто напоминаю.

Дженни сделала глубокий вздох.

— А что насчет тебя и Джеймса? — спросила она, меняя тему. — В бассейне ты выглядела намного более счастливой, чем раньше. У тебя все замечательно?

Я ей кивнула.

— Он попросил меня переехать в Калифорнию вместе с ним.

— Я так и знала! — воскликнула она. — Я так и знала! Я могла это сказать, просто взглянув на него. Ты будешь жить долго и счастливо.

— Я не могу знать об этом.

— Я знаю, — сказала она и посмотрела на меня радостно. — Я знаю, что это случится.

— Дженни, я вижу, как Коул к тебе относится.

«Я думаю, что он влюблен в тебя». Правда, эти слова не решилась сказать вслух, потому что не хотела ошибиться и сделать все только хуже. Конечно, я видела, как он смотрел на нее, и верила, что он испытывал по отношению к ней настоящие чувства.

— Я даже думала, что он влюблен в меня, — сказала Дженни, возвращаясь к своему отражению и взбивая свои волосы. — Но, должно быть, ему просто нравилось то, что я делала с его шарами, именно так, как ему нравится, — сказала она и улыбнулась мне. — Хотя я даже не сержусь на него. Он классный. Я злюсь на себя. Думаю, что я вдохновилась своими собственными словами. Я стала тем, кто позволил себе надеяться, и это, твою мать, был глупый шаг с моей стороны. Если бы я не надеялась, то была бы психологически готова к тому, что я собираюсь жить в кондоминиуме в Саут-Энде и ездить на «Range Rover». А все, что сейчас я делаю — это плачу.

Она громко высморкалась.

— Ты должна дать ему шанс, — произнесла я. — Посмотри, что он скажет в свое оправдание.

— Я подумаю об этом, — сказала она и еще разок взбила свои волосы. — А пока, мне нужно немного жидкой храбрости, чтобы идти в ногу с этими людьми. Богатые люди, конечно, пьют много, да?

К моему большому огорчению на обратном пути в ресторан мы встретились с Селией Престон.

— Могу я поговорить с вами, Одри? — спросила она и посмотрела на Дженни. — Наедине.

— Конечно, Миссис Престон, — пробормотала я.

Дженни бросила на меня обеспокоенный взгляд, но послушно направилась обратно к столу. Селия не была тем человеком, которому можно было отказать.

— Что я могу сделать для вас?

— Вы могли бы начать делать то, о чем я вас просила, — сказала Селия сухо. — И перестаньте еще больше впиваться своими акриловыми когтями в моего сына.

— Простите? — спросила я.

— Выслышали меня. Мы договорились, что вы порвете с Джеймсом после этой поездки. Я хочу убедиться, что вы соблюдаете свою часть сделки.

— Извините, — сказала я. — Я никогда бы не согласилась расстаться с Джеймсом после поездки. Вы попросили меня, а я сказала, что подумаю об этом. Вы предложили мне взятку, а я сказала, что подумаю и об этом. Я ничего вам не обещала.

— Вам придется пообещать мне сейчас, — произнесла она, и в ее голосе звучали пугающие ноты.

— Нет, я не буду, — сказала я и отрицательно покачала головой. — Я не собираюсь этого делать, Миссис Престон, хотя это и не то, что вы хотите услышать.

Она вцепилась в мое запястья так, что мне стало больно.

— Послушай меня. Я уже говорила тебе, что знаю, что у тебя есть чувства к моему сыну. Ты должна делать то, что правильно для него. Не будь эгоисткой, Одри. Не порть его жизнь, таща его вниз за собой.

— Только то, что я не богата, как вы, не делает меня плохим человеком, — сказала я. — Мне кажется, вы немного драматизируете.

— Бедность не делает тебя плохим человеком, — прошипела она, — А то, что ты проститутка — делает.

Я почувствовала, что меня словно ударили в живот. Внутри я разваливалась на куски, но снаружи пыталась оставаться невозмутимой.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — солгала я. — Вы не заболели?

— Ты точно знаешь, о чем я говорю.

Селия отпустила мое запястье, и я потерла его, у нее была на удивление сильная хватка. Она изучала мое лицо.

— Я знаю все о тебе и твоей маленькой подружке, — сказала она, кивая в сторону Дженни. — Не смотри на меня с таким удивлением, Одри. Ты не первая шлюха, которую мне приходится держать подальше от моих сыновей.

— Что? — спросила я, и мой голос стал более тонким.

— Как только я поняла, что мой сын собирается бороться, чтобы удержать тебя, я провела свое небольшое расследование. Да, я наняла кое-кого. Когда у тебя есть деньги, положение и влияние, то ты можешь позволить делать такие вещи, дорогая. Я уверена, что ты не можешь этого не знать. И я выяснила о тебе кое-что. Тот факт, что ты никакая не сирота и не студентка. Также у меня имеется информация о твоей матери и твоем брате. Я видела нищенский район, в котором ты действительно живешь. Я знаю все секреты, которые ты хранишь, — сказала она.

— Мои секреты — не ваше дело, — произнесла я.

Мой голос звучал глухо даже для меня самой, и я почувствовала тошноту, вспоминая о том лимузине, который медленно проезжал по моей улице утром после свадьбы.

Селия фыркнула неодобрительно.

— Я не согласна. Ты должна кое-что понять.

Она посмотрела на меня спокойно, на ее неестественно гладком лице застыла маска превосходства и презрения.

— Ты можешь разрушить жизнь моего сына, просто находясь рядом с ним. Ты не думала, что он ненавидит меня настолько, что сделал это назло мне? Что он, может, выбрал тебя, чтобы досадить мне. Ты понимаешь это, дорогая? Ты понимаешь, что это не то же самое, что любовь?

— Речь о вас не идет. Он со мной не по этой причине, — произнесла я быстро. — Джеймс не злобный, он очень хороший человек.

— Видишь? — сказала Миссис Престон торжествующе. — Ты любишь его. Я это знала. Это хороший мотиватор, Одри. Если ты любишь кого-то, то должна делать для него правильные вещи. Ты — неправильная девушка для моего сына. Он не может иметь ничего общего с тобой в будущем. Ты понимаешь?

— А что если его это не заботит? — спросила я.

Я произнесла эти слова с вызовом, но внутри себя я чувствовала, что рассыпаюсь на кусочки.

— А что, если он говорит, что все это не имеет для него значения?

Селия Престон достаточно долго выдерживала паузу, глядя на меня с презрением.

— Ты же понимаешь, что если у тебя появятся дети, то они будут как члены королевской семьи в этой стране? Все будут знать о них все: в какую школу они ходят, какие развлечения им нравятся, и то, что их мать была проституткой. Как ты думаешь, это то, что они заслуживают? Их жизнь будет разрушена из-за того, что ты была слишком эгоистична, чтобы уйти? Ты думаешь, я хочу, чтобы мой сын так жил? Женился на шлюхе?

Я пыталась справиться с подступающими слезами. Я не позволю ей узнать, что она сильно меня ранила, что она выиграла.

— Я же знаю, что под всем этим, скрывается приличная девушка, — сказала она, наблюдая за мной. — Ты стыдишься себя, и тебе следует это делать, Одри. Ты испорчена нищетой и грязью. Так что не порть человека, которого любишь. Любовь проявляется в том, чтобы знать, когда надо отпустить.

— А вы когда-нибудь любили? — спросила я хрипло, еле слышным голосом.

Селия фыркнула.

— Я люблю моих сыновей, Одри. Я люблю Джеймса и Тода, и хочу для них только лучшего. И это не вы, уважаемая. Я думаю, вы это знаете, — сказала она и погладила мою руку. — Не волнуйтесь, я приняла кое-какие меры в отношении вас, чтобы вы первым же рейсом улетели домой с утра. И я все еще планирую дать вам определенную сумму, как и обещала.

— А если я скажу «нет»? — спросила я.

— Ах, Боже мой, — сказала она. — Я бы не стал этого делать на вашем месте. Слишком многое может пойти не так.

— Что это значит?

— Используйте свое воображение, — прошипела Селия злобно. — Я знаю, что случится.

— Какого черта там произошло? — спросил Джеймс, глядя на меня с тревогой. Видимо, я была белой, как привидение.

— Дженни была расстроена, — сказала я.

— А что насчет моей матери?

Я чувствовала ее пристальный взгляд, направленный на меня с другого конца стола.

— Она просто хотела кое-что проверить.

Еда была уже на столе, и я вяло ее ела. Святой Христос, Селия Престон только что напугала меня, ее завуалированная угроза заставила мое сердце биться, чуть ли не вырываться из моей груди, и я думала о том, насколько далеко она готова зайти, чтобы удержать меня подальше от своего сына.

Я задумалась на секунду, и неосознанно уронила вилку на стол.

«Селия Престон пугала меня с того момента, как я впервые ее встретила, — думала я, — но я никогда не боялась ее. До сегодняшнего дня.»

— Что случилось? — спросил Джеймс, нахмурив брови. — Ты хорошо себя чувствуешь?

— Нет, — сказала я. — Нет, я не знаю.

— Тогда давай вернемся в нашу комнату. Я могу заказать обслуживание номеров, если что-нибудь понадобится.

Он встал и хлопнул Тода по спине.

— Одри нехорошо себя чувствует, мы пойдем спать.

— Надеюсь, ты скоро поправишься, Одри, — сказал Тод.

Я очень на это надеялась, даже слишком, но я сильно сомневалась в этом.

— Что это было? — спросил он, как только мы благополучно оказались внутри виллы.

— Я не знаю, сколько раз я должна говорить тебе, — сказала я, расхаживая по комнате.

Он встал передо мной, и я остановилась.

— Расскажи мне все.

— Ну, во-первых, пока я не забыла, Дженни влюблена в Коула. Он предложил ей устроить ее жизнь, когда мы вернемся в Бостон. Он пообещал ей купить дом, машину, все дела.

— Ладно, — произнес Джеймс явно растерянно.

— Она расстроилась, так как хочет большего, и злится на себя из-за этих чувств.

— Хорошо, — сказал Джеймс, но его голос все еще звучал потерянно. — Я знаю, что Коул заботится о ней, это написано на его лице. Я поговорю с ним.

— Обещаешь? — спросила я.

— Обещаю.

— Ладно, двигаемся дальше. Твоя мать знает, что Дженни и я — проститутки.

— Что? — спросил Джеймс, совершенно опешив. — Что за черт?

Я снова начала расхаживать взад — вперед, и Джеймс отошел в сторону.

— Она сказала, что думала, что у тебя… чувства ко мне… и поэтому решила меня проверить. Она наняла кого-то, чтобы проверить меня, и узнала, что я работаю на Елену. Она знает о моей матери и моем брате. Она также выяснила и о Дженни. Она знает, где я живу.

Я вздрогнула.

— И? — спросил Джеймс.

— И она отправляет меня домой завтра с утра первым же рейсом, и заплатит мне, чтобы я никогда не вернулась.

Глава 8 Джеймс

Моя голова работала в усиленном режиме.

— Ты же знаешь, что я никуда не отпущу тебя.

— Дай мне закончить, так как это не все, что она сказала, — прошептала Одри.

Румянец расползался по ее шее, и это был нехороший знак.

— Что еще? — спросил я.

Холодная ярость пульсировала в моем теле. Моя мать пересекла последнюю черту.

— Что еще она сказала?

Она загибала свои пальчики, словно учитывала пункты претензий моей матери, проставляя галочку напротив строки в списке.

— Она говорила, что я разрушу твою жизнь, если останусь с тобой. И еще она сказала, что ты встречался со мной только для того, чтобы досадить ей, и что наши с тобой дети будут на виду, и все узнают о моем прошлом, и им придется жить с тем фактом, что их мать — шлюха.

— Одри, — сказал я. — Мы уже обсуждали это.

Она посмотрела на меня и судорожно вздохнула.

— Это воспринимается немного иначе, когда слышишь это от стороннего лица.

— Она не просто стороннее лицо, у нее есть скрытые мотивы.

— Она сказала мне, что ее мотив — защитить семью. Это то, что ею движет, Джеймс.

— Все это бред собачий. Она ничего не знает о том, что такое настоящая семья. Все, что ее заботит — это имидж семьи.

Я остановил Одри от ее хождения взад — вперед и притянул к себе. Ее кожа была горячей в тех местах, где я ее касался.

— Я говорил тебе, что она никогда не примет нас. И что это меняет?

Она посмотрела на меня.

— Она угрожала мне.

— Что ты имеешь в виду?

— Я спросила ее, что она будет делать, если я скажу «нет», если останусь. Она ответила мне, что она что-нибудь придумает.

Одри прижалась лицом к моей груди.

— Она … она меня немного испугала, Джеймс.

Я погладил ее по волосам.

— Она ничего не сможет тебе сделать, детка. Я не позволю ей.

Одри отвела от меня взгляд.

— Как ты думаешь, на что она способна?

— Я бы не стал особо придавать значение тому, на что она способна. Но что ты хочешь сказать? Что тебя беспокоит?

— Я не уверена, — сказала она и замолкла на секунду. — Но я точно знаю, что не хочу вносить разлад в твою семью.

— Ты не можешь внести разлад в мою семью, так как не существует никакого единения семьи. Моя мать — ведьма, а мой отец не предпринимает ничего, чтобы обуздать ее. Остаются Тод и Иви. Тод уже заботится о тебе, так как знает, что я люблю тебя, и, следовательно, примет в семью с распростертыми объятьями, а Иви последуют его примеру. И этого достаточно для меня, Одри. Мне плевать на мою мать. Самое худшее, что она может сделать, это лишить меня наследства. Знаешь что? Меня даже не волнует, если она это сделает. Я ушел от них и сам заработал свое состояние. Мне не нужны ее деньги, и она мне больше не нужна. Мне не нужен никто, кроме тебя.

Я просто держал ее в своих объятиях еще мгновенье.

— Ты сможешь принять все, как есть?

— Я очень этого хочу, — произнесла Одри.

— Это все, о чем я тебя прошу, — сказал я, приглаживая ей волосы. — Но я думаю, что, возможно, пришло время для того, чтобы немного ее припугнуть. Настало время ей заплатить по счетам.

На следующее утро камердинер постучал в дверь ровно в семь утра, и я дал ему шесть хрустящих стодолларовых купюр.

— Пожалуйста, сообщите Мистер и Миссис Престон, что Мисс Рейнолдс покинула гостиничный комплекс, как и ожидалось, — сказал я, кивнув ему. — Побыстрее.

— Зачем ты это сделал? — спросила Одри, находясь на кухне и растягивая мою футболку, в которую была одета.

Она включила кофеварку и покосилась на меня своими полусонными глазами.

— Я так запуталась.

— Я просто пытаюсь привнести элемент неожиданности, — сказал я. — Будет забавно посмотреть на выражение лица матери, когда мы появимся на завтраке.

— У тебя странное представление о веселье, — пробормотала Одри и зевнула. — Хочешь немного кофе? Оно тебе понадобится.

Как оказалось, лицо моей матери на завтраке не было таким уж возмущенным, как я на то надеялся. К сожалению, она вкачала в него столько коллагена, что на нем было полное отсутствие мимики.

— Доброе утро, мама, — поздоровался я с ней около шведского стола.

Я подвинул стул для Одри за столом, где уже расположилась моя мать, и сел между ними.

— Ах, — сказала она, многозначительно поглядывая на Одри. — Я вижу, вы намерены провести здесь остаток отпуска.

— Мы планируем наслаждаться много чем, и она никуда не денется, мама, — сказал я, отрезая кусочек дыни с ее тарелки. — Одри согласилась переехать в Калифорнию со мной после отдыха.

— Неужели? — спросила моя мать вполне благодушно.

— Да, именно так.

Одри сидела рядом со мной такая напряженная, но я решил не позволять своей матери действовать мне на нервы. Я хотел бы увидеть, как ее самообладание дает трещину, хоть на чуть-чуть, если бы не собирался проявить настойчивость. Моя мать была Снежной Королевой, поэтому следовало взять паяльную лампу, чтобы заставить ее начать таять.

И даже используя паяльную лампу, необходимо было приложить к этому некоторое терпение.

— И кем же вы собираетесь там работать, Одри?

Одри побледнела.

— Я еще не решила, Миссис Престон.

— О, я уверена, у вас очень богатое резюме. Вы найдете много готовых, платежеспособных и умелых работодателей в Калифорнии, — произнесла моя мать и послала Одри леденящую душу улыбку.

— Достаточно, — огрызнулся я, находясь в ярости. — Единственная причина, по которой мы все еще здесь — это Тод, и я хочу, чтобы ты знала о том, что Одри рассказала мне все то, что ты ей наговорила. Ты можешь быть настолько невыносимой, насколько тебе это нравится самой. Но тебе нужно услышать это от меня, твоего сына, о котором, как ты утверждаешь, сильно заботишься, что твое поведение ничего не изменит. Одри и я просто вычеркнем тебе из нашей жизни и нашего будущего. Это твой выбор, мама.

Моя мать повернулась ко мне, ее взгляд немного смягчился.

— Пожалуйста, не говори такие вещи, Джеймс. Ты всегда слишком суров со мной.

— Ты единственная, кто была такой жестокой. С меня хватит. Одри теперь часть моей жизни, — сказал я, и взял руку Одри, переплетя наши пальцы. — Я люблю ее. Ты не можешь запугивать ее, и если ты не относишься к ней с уважением, которого она заслуживает, то ты больше никогда не услышишь обо мне снова.

— Джеймс, — сказала мама. — Если ты решил завести отношения с Одри, то я поддержу их. Я не догадывалась, что у тебя это серьезно.

Она заставила себя улыбнуться нам.

— Я могу быть доброжелательной, видишь? Ты же никогда не доверял мне.

— Это потому, что ты не заслуживала этого, — произнес я.

Она кивнула и вцепилась в свой коктейль «Мимоза» (прим. Смесь шампанского и апельсинового сока), и впервые я заметил, что ее руки выглядели дряблыми.

— Возможно, ты прав, говоря об этом, дорогой.

— Ну, это было ужасно, — сказала Одри после завтрака. — Но, по крайней мере, кажется, что она вняла твоим словам.

— Ни секунды в это не верь, — произнес я.

Мы изменили свои планы и решили отправиться на экскурсию по подводному плаванию с трубкой вместе с Тодом, Иви, Коулом, Дженни и кем-то там еще. В настоящий момент я был рад держать дистанцию межу своими родителями и собой.

— Моя мать состоит из множества вещей, но сожаление не является одной из них.

— Ты считаешь, что это было все для отвода глаз?

Я задумался на мгновение.

— Да. Этот спектакль был больше для меня, чем для тебя.

— Что же мне делать? — спросила она.

— Находиться рядом со мной. Там, где я смогу держать ее от тебя на расстоянии.

Я наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Ты снова собираешься надеть на себя то черное бикини? — спросил я. — Потому что, если ты его наденешь, то я не знаю, удержусь ли я, чтобы не взять тебя прямо на глазах у людей.

Она засмеялась.

— Ты хочешь, чтобы я надела закрытый купальник взамен раздельного?

— Черт возьми, нет, — сказал я.

Она пошла переодеваться, и спустя несколько минут позвала меня с заднего двора дома. Я вышел и увидел ее, стоящую под летним душем, в котором пар от горячей воды создавал вокруг нее облако. Она ждала меня в своем черном бикини, о котором я упоминал ранее.

Как и предполагалось, я затвердел, только взглянув на нее.

— Позволь мне сейчас позаботиться о тебе, детка, — сказала она и опустилась передо мной на колени.

Она начала поглаживать мои шары, которые потяжелели от ее прикосновений.

— Именно так мы можем расслабиться и понаслаждаться подводным плаванием.

Она спустила мои плавки и взяла меня в рот, начав облизывать и сосать мою жесткую длину, пока я стоял, ничего не соображая.

Через пять минут я кончил так сильно, что уже и не помнил своего имени. Но только не ее. Ни при каких обстоятельствах я не мог забыть ее имя.

Я отвел Коула в сторону вниз к причалу.

— Как у тебя дела с Дженни?

— Потрясающе. Она невероятная. Я никогда не встречал никого, похожего на нее.

Я вскинул брови.

— Ты говоришь о ней в сексуальном плане? Или как о человеке?

— Я не думал, что надо было проанализировать это, — сказал Коул. — Но я говорил и о том, и о другом.

— А что будет с вами по окончании этой поездки? — спросил я.

— А что будет с тобой и Одри? — спросил он вызывающе. — Я первый спросил, если ты помнишь еще тогда, в Бостоне.

— Я предложил ей переехать со мной в Калифорнию, — ответил я. — Я люблю ее.

— Как говорит Дженни, о, мой хренов Бог, Джеймс. Я так горжусь тобой, — он похлопал меня по спине и ухмыльнулся. — Я знал это.

— Ладно, ты был прав, — сказал я и ухмыльнулся ему в ответ. — Теперь я хочу знать, был ли я прав насчет тебя.

— Ага, — буркнул Коул, — Это должно быть занятно.

— Я думаю, что ты испытываешь настоящие чувства к этой девушке, — произнес я. — У тебя, может быть, эмоциональный стояк на нее.

Коул посмотрел на меня задумчиво и кивнул.

— Это очевидно, да? И очень большой.

— Он не больше моего, но ты можешь его увидеть.

— Ха, — произнес Коул и посмотрел на Дженни, которая в это время смеялась и болтала с Одри. — Я думаю, что, возможно, влюблен в нее.

Его челюсти сжались, когда он произнес эти слова.

— Дженни сказала Одри, что ты предложил ей купить дом, когда мы вернемся.

— Верно, — сказал Коул. — Я спросил ее, что она желает, и она ответила мне, что хотела бы квартиру в кондоминиуме в Саут-Энде и «Range Rover». Так что я сказал ей, что будет сделано.

— А что, если это не то, что она хочет?

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Коул.

— А что, если она хочет, чтобы ты был ее парнем?

— Я чертовски надеюсь, что она хочет, чтобы я был ее парнем, когда я куплю ей квартиру и «Range Rover».

Он смотрел на меня в замешательстве.

— Она расстроена или что-то типа того? Она даже не играла с моими шарами прошлой ночью.

— Коул, пожалуйста,—.

— Нет, но она всегда это делает. Я и не знал, что был неправ, а она мне даже не сказала. Ведь для нее необычно так себя вести, она всегда открыта со мной. Я имею в виду по-настоящему открыта —

— Остановись, — сказал я, подняв руки вверх в знаке притворной капитуляции. — Пожалуйста, ради всего святого, избавь меня от подробностей. Все, что я знаю, это то, что она сказала Одри, что ты предложил ей, и что она хочет больше.

— Больше, чем квартира и машина?

— Да, Коул.

— Что именно? — спросил он в недоумении.

— Например, ты. В квартире и машине.

— Я так и планировал быть с ней в квартире и машине, — сказал он. — В этом-то и заключалась вся идея.

— Ты должен сказать ей об этом, — произнес я. — Только, чтобы ей было это понятно. Иногда им необходимо услышать это предложение с восклицательным знаком.

— Говоришь про себя, брат? — сказал он и послал мне кривую ухмылку.

Глава 9 Одри

Мы плавали весь день, смеясь и болтая, наслаждаясь окружающей нас красотой. Мне, наконец-то, удалось остаться на корабле на минутку наедине с Дженни, пока все остальные находились в воде. Капитан не мог нас услышать, так как занимался своими приборами.

— Итак, между тобой и Коулом есть улучшения? — спросила я.

Чуть ранее у них с Коулом была длительная прогулка вдоль пляжа. С тех пор они держались за руки и целовались, выглядя при этом настоящей парой.

— Вы вместе, и, похоже на то, что ты переполнена романтическими чувствами.

— Я решила с ним поговорить. Как мы с тобой и договаривались.

Дженни сняла солнцезащитные очки и надела их на шляпу, чтобы я смогла увидеть ее глаза, которые светились от счастья.

— Быть смелой — это была твоя идея, если я все правильно помню, — напомнила я ей.

— Все правильно, потому что я жутко умная, — произнесла Дженни и засмеялась. — Он сказал мне, что любит меня, Дри, и хочет переехать ко мне, как только мы вернемся из поездки.

— Это так здорово, — ляпнула я, так как никакие другие слова не приходили мне на ум.

Дженни была моей лучшей подругой, и она искала свое счастье, думая, что никогда его уже не найдет.

— Мы можем устроить двойное свидание, — сказала она. — И это будет место в ложе с начала и до конца, детка.

— Это безумие, правда? — спросила я. — Кто бы мог подумать?

— Я, — сказала Дженни. — Вот тот, кто скажет тебе, что «я же тебе говорила».

— Ты говорила, — призналась я и вздохнула.

Несмотря на то, что над нами светило яркое солнце, черные тучи сгущались надо мной.

— К сожалению, для меня это не только приятное времяпрепровождение. Помнишь, когда мы с тобой вчера вечером возвращались в ресторан, Миссис Престон перехватила меня? Оказывается, она наняла частного детектива, чтобы выяснить все обо мне, Дженни. Она знает, что я занимаюсь эскортом. Она знает также и о тебе.

— Она — дьявол, — сказала Дженни и перекрестилась. — Я не должна оставаться с ней в одной комнате. Что она сказала?

— Она угрожала мне и хотела откупиться, чтобы я исчезла. Знаешь, с большой степенью вероятности этого и следовало ожидать.

Дженни фыркнула.

— Ты сказала об этом Джеймсу?

— Рассказала. Он был в ярости, — ответила я. — Он сообщил ей этим утром, что я переезжаю к нему, и что он любит меня.

— Аж, мурашки по коже, — сказала Дженни и провела вверх и вниз по своим рукам. — А что она ответила?

— Почти ничего. Я не думаю, что она хотела разозлить его еще больше, — произнесла я. — Поэтому остерегайся ее. Она — барракуда.

— Я справлюсь с ней, — сказала Дженни и тряхнула кудрями. — Очень плохо, что я не могу использовать подводное ружье на ее костлявой заднице.

Радуясь солнцу и хорошим новостям о Дженни и Коуле, я почти забыла о Миссис Престон и ее угрозах. Почти.

Когда мы вернулись в гостиничный комплекс, Джеймс вместе с Тодом и Коулом пошли выпить пива и покурить сигары. Желая дать им время на мужские разговоры, я отпросилась, сославшись на крайнюю необходимость побыть в тени. Я направлялась к себе на виллу, на которой я чувствовала себя в безопасности, когда Миссис Престон неожиданно вышла из-за кустов и снова схватила меня за запястье.

— Ой, Боже, — вскрикнула я — Вы сидели в засаде, ожидая меня?

— Что-то вроде того, — сказала она, посылая мне фальшивую улыбку, от которой по моей спине пробежала дрожь. — Где мой сын?

— С Тодом и Коулом. Но они здесь рядом, и могут услышать меня, — сказала я.

Я не была в этом уверена, но она об этом не знала.

— Почему вы не сели на самолет сегодня утром? — спросила она.

Я глубоко вздохнула.

— Потому что я люблю вашего сына, Миссис Престон, а он по-настоящему любит меня. Я не могу покинуть его только потому, что вы не одобряете меня.

Я взглянула на нее, испытывая желание пригвоздить ее на месте.

— Я выслушала все, что вы сказали мне о том, что я не являюсь тем человеком, который нужен Джеймсу, и я во многом с этим согласна. Но дело в том, Миссис Престон, что мы, правда, любим друг друга, а когда ты влюблен, то сесть на самолет и принять взятку от матери твоего парня — это все лишено смысла. Единственное правильное решение, так это остаться вместе.

Она отпустила мое запястье, и я сделала шаг в сторону от нее.

— К сожалению, я должна сообщить вам, несмотря на то, что я говорила этим утром, что я по-прежнему не одобряю ваши отношения с Джеймсом, — Селия внимательно изучала мое лицо. — Мой сын может быть более сентиментальным, чем я полагала.

— Может, он просто счастлив, — произнесла я, потирая запястья. — Прошло немало времени. Мне жаль, что вы не можете себе позволить порадоваться за него.

— Он не может жениться на проститутке, — сказала она, как само собой разумеющееся.

— Мы не собираемся пожениться, — произнесла я, не позволяя ей вывести меня из себя. — Мы собираемся просто жить вместе для начала.

Я послала ей искусственную улыбку, и я не шутила.

Она выпрямилась во весь свой рост, как будто готовилась сделать заявление.

— Одри, я верила, что вы принимаете интересы моего сына близко к сердцу. Теперь я вижу, что вы позволяете ему управлять собой. Либо это так, либо вы слишком эгоистичны, чтобы понять, что собираетесь его уничтожить.

Ярость клокотала внутри меня.

— Я не эгоистка. Я просто люблю Джеймса, вот и все. И он не управляет мной, Миссис Престон, и вы также не являетесь кандидатом на эту позицию.

В этот момент я вспомнила, что она говорила об Иви, что та идеально подходит для Тода, так как ею легко управлять.

— Ох, ты это ясно дала понять, — огрызнулась Миссис Престон. — Теперь я вижу, что ты — проблема, и что не желаешь сотрудничать со мной, чтобы решить ее. Это очень плохо. Потому что теперь ты по-настоящему разобьешь сердце Джеймса.

— Как это понимать?

— Это значит, что нет никакого варианта на благословенной богом земле, что я позволю двадцатидвухлетней проститутке иметь отношения с моим старшим сыном, не говоря уже о том, чтобы оставить в покое, позволив переехать к нему. С вами может случиться что-то очень плохое, дорогая. Такие вещи решаются сами собой. Это удача для Престонов, — прошипела она.

Внезапно солнечный свет показался мне слишком ярким, и я почувствовала, что у меня закружилась голова, и мой мир разлетелся на кусочки. Селия говорила Джеймсу эти слова про «удачу для Престонов» в тот день, когда погибла его школьная подруга.

— Черт побери, — выругалась я.

Селия посмотрела на меня невинными глазами, и ледяной страх пополз по моей коже.

— Безусловно. Увидимся, Одри, — сказала она.

Позже, анализируя наш разговор, я поняла, что она, конечно же, ни в чем не признается.

Селия только подтвердила мои наихудшие опасения насчет нее. Я расхаживала по вилле, вздрагивая от каждого малейшего звука. Наконец-то, Джеймс вернулся, и я открыла ему дверь. Он был таким непринужденным и счастливым, выглядел таким сексуальным и загорелым, и от него слегка пахло пивом.

Он смотрел недоуменным взглядом на меня, расхаживающую перед ним взад и вперед.

— Одри, — сказал он. — Мы же в раю. Ты должна расслабиться. Не похоже, что это хорошо работает в твоем случае.

Я сжала и разжала кулаки.

— Я столкнулась с твоей матерью на обратном пути сюда.

— Превосходно, — пробормотал он, потирая лицо. — И что она теперь сделала?

Я остановилась.

— Ты можешь подумать, что я сумасшедшая.

— Это моя мать — сумасшедшая.

— Она по-настоящему ненормальная, Джеймс, — сказала я, нервно теребя свои руки. — Она угрожала мне.

— Она угрожала тебе вчера.

— Это была реальная угроза, — сказала я, наблюдая за его лицом. — Она сказала, что я никогда не перееду к тебе. Что со мной может случиться что-то плохое для начала. И что «удача для Престонов» позаботиться обо всем.

Хотя Джеймс и смотрел на меня, но, казалось, что он ничего не видит перед собой.

— Что? — наконец, спросил он. — Какими были ее точные слова?

Я с трудом сглотнула.

— С вами может случиться что-то плохое. Такие вещи решаются сами собой. Это удача для Престонов.

— Ты уверена?

— Эти слова от страха врезались мне в память, — ответила я.

— Черт побери, — пробормотал Джеймс.

— Это именно то, что и я сказала.

— Она убила Даниэль или организовала ее убийство…

Джеймс присел на кровать, по-прежнему не видя ничего перед собой.

— Я не могу в это поверить.

— Она ни в чем не признается, Джеймс. Она просто произнесла фразу, и у меня как будто в голове щелкнуло. Она же не знает о том, что ты мне все рассказал. И неважно, что произошло на самом деле, она действительно не убивала ее, так как была дома с тобой, когда Даниэль умерла, так ведь?

Он кивнул, находясь в каком-то онемении.

— Так что это была не она, не лично она, во всяком случае. Может быть, она чувствовала себя ответственной за то, что так расстроила Даниэль той ночью. Может быть, именно это она имела в виду.

— Моя мать вовсе не та личность, которую невозможно вычислить. Если она хотела, чтобы Даниэль … навсегда … сгинула, то я не думаю, что она бы оставила это на волю случая, — пробормотал Джеймс.

Казалось, что он погрузился в мрачные мысли.

— Я просто не верил, что она способна на нечто подобное. Теперь, когда я думаю об этом, то, наверное, я недооценил ее или, может быть, переоценил.

— Думаешь, она наняла кого-то? Или что-то сделала с машиной Даниэль?

Я бегло пробежалась у себя в голове по различным сценариям, когда расхаживала из угла в угол в ожидании Джеймса, трясясь от страха.

Джеймс кивнул.

— Любой из этих вариантов вполне возможен в равной степени.

Его глаза, наконец, сосредоточились на моем лице.

— Не могу поверить, что я не задумывался об этом раньше. Я чувствую себя разбитым.

— Ты был всего лишь ребенком, когда это случилось. И ты не можешь винить себя за то, что не подумал, что твоя мать могла убить кого-то. Обычно матери себя так не ведут.

Я вздрогнула только от одной мысли об этом.

— И теперь она угрожает нанести удар по тебе, — сказал Джеймс и потянулся к моей руке. — Прости, что я втянул тебя в этот бедлам. Я даже не могу поверить, что это происходит прямо сейчас.

— Это потому, что кажется таким невероятным, — сказала я, сжимая его руку.

Глава 10 Джеймс

— Нам следует отправиться домой? — спросила Одри.

— Еще нет, — ответил я. — Самое безопасное место — это находиться рядом с ней. Она никогда не сделает ничего, что подвергнет опасности ее собственное высокое положение. Если мы вернемся домой, то любой сможет попытаться …

Мой голос становился все тише с каждым произнесенным словом. Я не смог закончить фразу и даже допустить эту мысль.

— Я даже не могу поверить в то, что мы ведем этот разговор. Это безумие.

— Мы не знаем точно, она ли сделала это, — произнесла Одри.

— Насколько я могу судить, она это сделала, — сказал я, потирая руками свое лицо. — Мы должны дать им понять о том, что мы обо всем знаем. Они должны осознать, что если играют жестко, то им это аукнется. И это будет больно.

— Они? — спросила Одри. — И больно?

— Мой отец явно причастен к этому. Он не мог не знать. И да, будет больно.

Образ плачущей Даниэль в ту ночь, когда она погибла, пронесся у меня в голове, и боль, которая тогда взорвалась во мне. Она была так молода, так полна надежд и жизни.

Мои родители избавились от нее.

— Какова теперь наша задача? — спросила Одри. — Кроме того, чтобы не дать мне умереть.

Я смотрел на ее прекрасное лицо, а внутри меня бушевала ярость. Я не мог поверить, что мы ведем этот разговор, и я задвинул подальше ту часть себя, которая дрожала от неверия и боли. Я должен был защитить Одри. Я любил ее, и не мог позволить ничему случиться с ней.

Особенно от руки моей матери.

Я должен был показать своим родителям, что они стремительно движутся к своему финишу. Я был на финише. И я собирался заставить их заплатить.

— Наша задача — показать им, что если они попытаются причинить нам вред, мы уничтожим их, — сказал я. — Все очень просто. Началась война, и я буду использовать ядерное оружие.

Одри посмотрела на меня настороженно.

— О каком ядерном оружии ты говоришь? — спросила она.

— Правда о Даниэль, и разумная доза тюремного срока, чтобы смириться с судьбой. На убийство не распространяется срок давности, насколько я помню.

— Я должен связаться с родителями Даниэль, — сказал я Одри чуть позже.

Мы заказали обслуживание номеров и расположились на нашей вилле, которая в течение часа стала сочетанием тактического штаба и бункера. Я боялся позволить Одри покинуть дом. Казалось, что и она тоже побаивалась, подпрыгивая каждый раз от шума и не отходя от меня больше, чем на минуту.

Моя гребаная мать заплатит мне за это. Сильно заплатит.

— Ее родители заслуживают знать, что с ней случилось.

Одри посмотрела на меня и нахмурилась.

— Тебе не кажется, что нам следует нарыть больше фактов, чем у нас есть прямо сейчас, перед тем как мы сообщим им? Все, что у нас есть — это почти бесцеремонно брошенная твоей матерью фраза и дурное предчувствие, — сказала Одри. — Прошло много времени с момента происшествия, Джеймс. Давай убедимся, что мы выйдем из этой ситуации наилучшим образом для всех.

Она встала и начала ходить по комнате.

— У меня есть идея, — произнесла она, заламывая руки. — А что если я вернусь к твоей матери и притворюсь, что пытаюсь ее шантажировать? Что если я скажу ей, что знаю правду о Даниэль, и хочу получить деньги за свое молчание, или она позволяет мне остаться с тобой за мое молчание? Вроде как шантаж «баш на баш»?

— Если она хотела убить тебя ранее, то это только ускорит сделку, — проговорил я.

— Но теперь у меня есть кое-что на нее, — сказала она. — И я могу сказать ей, что приняла меры, и что, если со мной что-то случится, это станет достоянием общественности.

Я раздумывал над этим предложением минуту.

— Не знаю, поверит ли она в это.

— Я заставлю ее в это поверить. На самом деле, я кое-что сделаю — напишу письмо, что-то вроде того, о чем мы говорили, и покажу ей, что я уже ко всему приготовилась, а потом скажу ей, что адресовала письма всем основным СМИ Бостона, и попросила друзей отправить их, если со мной что-нибудь случится. И обращу ее внимание на то, что под друзьями не имелась в виду Дженни, чтобы она даже не пыталась причинить ей вред.

— Ты собираешься сказать моей матери, что я знаю обо всем? — уточнил я.

— Нет, пока нет. Я скажу ей, что я ни слова не сказала тебе о своих подозрениях. Дам ей поверить в то, что потратила какое-то время на анализ событий, и теперь пытаюсь использовать это для своей собственной выгоды. Таким образом, элемент неожиданности окажется на нашей стороне.

— Я не знаю. Моя мать хитрее, чем мне хотелось бы, — сказал я.

— Помнишь, я — эскорт. А если ты эскорт, то приходится много имитировать. Доверься мне. Я смогу сыграть достоверно.

Она посмотрела на меня и нахмурилась.

— Ты единственный, кому нужно, чтобы разыграли этот спектакль, а ты выглядишь разгневанным. И хотя ты имеешь на это полное право, но мы должны сейчас вести себя правильно. Даже если мы выиграем тем самым совсем немного времени.

Глава 11 Одри

У меня не было никакого желания еще раз общаться с матерью Джеймса, но я действительно не хотела, чтобы она расправилась со мной. Я рисковала, шантажируя ее угрозой рассылки писем. «Это оправданный риск», — твердила я себе, все еще находясь в оцепенении.

Селия Престон может сделать это с тобой.

— Я иду в бар, — сказала я Джеймсу.

Одевшись в консервативное черное платье, чтобы, по крайней мере, выглядеть как леди, когда она назовет меня шлюхой, я помахала конвертом Джеймсу.

— Я собираюсь показать ей его. Я подготовила еще один, который оставила в спальне. Если она придушит меня, то перешли его, пожалуйста, в «Tribune».

Улыбнувшись Джеймсу, я попыталась разрядить атмосферу, но он сердито смотрел на меня, когда я положила конверт в свою сумочку.

— Это не смешно, — произнес он, и его челюсти сжались. — Я не хочу, чтобы она находилась рядом с тобой.

— Ты же сам сказал, что она не собирается здесь причинить мне вред. Это слишком близко к ней. Ты также можешь пойти со мной, но должен будешь находиться рядом с Тодом и Коулом. И не сердись, по крайней мере, больше, чем обычно. Мы же не хотим, чтобы твоя мать знала, что я в курсе про Даниэль. Хорошо?

— Хорошо. Но только на этот раз.

Он взял меня за руку, и я обратила внимание на то, как он сексуально выглядит в футболке, паре выцветших шорт и сланцах. Этот мужчина мне нравился в костюме, но то, как он выглядел небрежно в повседневной одежде, мне нравилось вдвойне. Он казался простым смертным, а вовсе не мультимиллионером.

Думаю, все дело было в том, что я любила его.

— Я люблю тебя, — сказала я, останавливая его прежде, чем мы вышли на улицу, и крепко поцеловала его.

— Все эти семейные интриги действительно неудачно вклинялись в наш сексуальный график, — сказала я, делая вид, что дуюсь, пытаясь поднять тем самым наш дух. — Я надеялась, что всю эту поездку мы проведем в постели.

— И мне бы хотелось, — проворчал Джеймс, проводя руками по мне. — Но мы должны разобраться с этим. Я не могу позволить моей матери даже думать о том, чтобы навредить тебе. Сегодня сделаем попытку, но завтра я позвоню родителям Даниэль, а по возращении домой поставлю об этом в известность власти. Им придется вновь открыть дело по расследованию уголовного преступления.

Я кивнула ему.

— Ладно. Давай посмотрим, что твоя мать скажет мне сегодня.

Поскольку мы отдыхали большой компанией, и семья Джеймса любила выпивку, то, конечно, все члены нашей группы отдыхающих находились сейчас в баре. Огромные от пола до потолка окна были открыты, поэтому в баре разливался теплый ночной воздух. Из бара открывался потрясающий вид на океан и луну, которая была в небе над нами.

«Однажды, — подумала я, — Джеймс и я вернемся сюда, чтобы провести здесь настоящий отпуск».

Я сжала пальцами свое маленькое золотое колье, которое Джеймс подарил мне перед свадьбой. Оно служило мне поддержкой, и сейчас я нуждалась в нем, чтобы напомнить себе, что должна быть храброй. Я любила Джеймса и должна была защитить его от его же матери. Обезопасить себя от нее было делом вторым, но я понимала, что если бы что-то случилось со мной, если бы она сделала что-то ужасное, то это сломило бы Джеймса.

Мы должны были победить ее.

Он заказал нам выпивку, и я его быстро поцеловала, а потом, оставив его с Тодом и Иви и ее поджарыми кузинами, отправилась на поиски его родителей. Я обнаружила их, сидящими вместе с несколькими пожилыми гостями в помещении возле камина.

Сделав глоток своего мартини, и надеясь, что это придаст мне храбрости, я направилась к их небольшой группе.

— Добрый вечер, — сказала я, едва сдерживая дрожь в голосе.

Селия Престон была одета в очень подходящую для острова тунику с цветочным рисунком, белые льняные брюки, и оранжевые лакированные сандалии — гладиаторы, которые, наверное, стоили столько же, сколько средних размеров «Хендай».

— Здравствуйте, дорогая, — произнесла Селия, и я заметила, что она, как и я, сделала глоток своего мартини. Видимо, она тоже выпила для храбрости.

Нет, со стороны казалось, что ей этого не нужно.

— Могу я поговорить с вами, Миссис Престон? — спросила я вежливо. — Речь пойдет о том, что мы обсуждали с вами ранее.

Она широко улыбнулась мне и встала.

— Конечно.

Она жестом предложила мне следовать за ней к небольшому столику в углу бара, подальше от всех остальных. Я испытывала страх, но понимала, что она была слишком гордой и такой расчетливой, что, однозначно, не будет набрасываться на меня через небольшой стеклянный столик, разделяющий нас, прямо здесь при всех. Тем не менее, холодный пот выступил на моих ладонях, и я определенно чувствовала подступающую тошноту от того, что мне пришлось находиться снова рядом с ней.

— В чем дело, Одри? — спросила она ледяным тоном.

— Я подумала над тем, что вы сказали мне днем об «удаче для Престонов» и кое-что поняла. Джеймс рассказывал мне о своей бедной подруге в старших классах — Даниэль. Он пролил свет на то, почему ему было тяжело сближаться с женщинами после того, как с ней это случилось. Потому что ее смерть почти разрушила его, Миссис Престон. Я уверена, что вы знаете, как ему это было трудно пережить, когда умерла Даниэль.

— В старших классах средней школы он справился с этой трагедией просто превосходно, — сказала она.

— Он сказал то же самое о вас, что вы делали правильные вещи, например, крупные пожертвования, — сказала я и сделала паузу. — Еще одна вещь, на которую я обратила внимание в рассказах Джеймса, хотя она и была неуместной и сказанной вами ему с глазу на глаз, так это то, что вы сказали ему, что смерть Даниэль была благом. И вы говорили, что «удача для Престонов» спасла его от плохого выбора. Эти мысли действительно не выходили у меня из головы. А затем вчера, когда вы упомянули «удачу для Престонов» относительно меня, в моей голове все сложилось в единую картинку.

— Одри, дорогая, видимо, мартини ударило тебе в голову. Ты несешь какую-то чушь.

Она выглядела совершенно невозмутимой, но я не могла себе позволить сомневаться в своей интуиции.

— Вовсе нет.

Я сделала еще один большой глоток, в котором в данный момент я отчаянно нуждалась.

— Вы угрожали мне несколько раз. И я, в конце концов, совершенно точно уверена в том, что вы имели в виду, говоря мне это. Поэтому я хочу принять ваше предложение. Ваше предложение заплатить мне. Я его принимаю. Разве что теперь я диктую условия. Я приму ваши деньги, Миссис Престон, в обмен на свое молчание по данному вопросу. Ах, да, вы знаете, я написала несколько писем в СМИ Бостона, просто на случай, если со мной что-нибудь случиться. Например, что-то вроде лобового столкновения с ограждением, или что-то подобно этому. Но если вы заплатите мне и позволите следовать моему естественному пути к «долго и счастливо» с вашим сыном, то я соглашусь никогда больше не высказаться по этому поводу. Ваш секрет будет находиться со мной в полной безопасности.

Селия Престон улыбнулась мне и допила свой напиток.

— Ты знаешь, дорогая, у меня гораздо больше опыта в подобных вещах, чем у тебя.

Мой желудок опустился, пока я ждала, чтобы услышать, что она скажет дальше. Я допила свой напиток, отчаянно жалея, что не могу подозвать официанта. Мне было необходимо выпить, иначе у меня не хватит мужества для этого.

— Я ожидала от тебя нечто подобное, — сказала она. — Ты, может быть и умная, но бесхитростная. Этот ход был очевиден, и я ожидала его от тебя. Поэтому в преддверии нашего маленького импровизированного разговорасегодня вечером я позвонила твоей матери, которая оказалась очень даже живой. У нас с ней был замечательный разговор.

Мой рот открылся и закрылся пару раз, но из него не вылетело ни звука.

— Что? — спросила я. — Что вы сказали?

— Я сказала, что позвонила твоей матери сегодня вечером, и у меня с ней был замечательный разговор. Насчет твоей семьи, твоего брата, твоего ужасного обращения с ней, и, конечно, ее отчаянной жизненной ситуации, и ее бесчисленных финансовых потребностей, — сказала она и улыбнулась мне. — Я объяснила ей, что ты находишься перед сложным выбором с Джеймсом.

— Возможно, вы объясните, что у вас имеется нехорошая привычка убивать девушек, которых любит Джеймс? Которых вы считаете неуместными?

Селия послала мне еще одну равнодушную улыбку.

— Во-первых, я не знаю, о чем ты говоришь. Во-вторых, мы до такого не дошли. Что мы делали — закрытая тема, однако, имеется факт, что вы недавно исключили свою мать в качестве ответственной стороны из договора с центром. Я не думаю, что вы имели на это законные права. Я так и сказала твоей матери, что мы с моим, кстати, хочу, заметить, превосходным адвокатом, разберемся в этой ситуации. И ты, возможно, будешь вовсе убрана в качестве постоянного опекуна своего брата, а твоя мать смогла бы вернуть единоличную опеку над ним.

Она смотрела на меня, пока я пыталась начать дышать.

— Я также сказала ей, что была бы счастлива выделить ей ежемесячное пособие в обмен на ее молчание о твоей профессии, а также тот факт, что ты когда-либо была рядом с моим сыном.

Она согласилась со всем. Она была очень любезной.

Мое сердце заледенело, и я не могла вымолвить ни слова.

Я чувствовала, что Джеймс смотрит на меня с другого конца помещения, должно быть, мое лицо было белым, так как вся кровь отхлынула от него.

— Вы не сделали этого, — выдавила я, наконец, из себя, и это прозвучало, как блеяние.

— Конечно, сделала, дорогая. И это была только разминка. Я, разумеется, могу остановить все это, но ты должна сделать все, о чем я прошу. В том числе не передавать моему сыну то, о чем мы с тобой только что говорили.

Она улыбнулась мне улыбкой триумфатора. Джеймс направился к нашему столику и его губы были сжаты в гневной линии.

— В чем дело, Одри? — спросил он, глядя мне в лицо.

— Ничего, — ответила я слишком быстро и довольно резко.

Он повернулся к своей матери.

— Что ты ей сказала?

— Она вполне в состоянии говорить сама за себя, — спокойно ответила Селия.

— Ничего. Мы не говорили ни о чем таком, — сказала я сразу же.

Джеймс протянул свою руку и схватил меня за руку.

— Пойдем.

Я оглянулась на Миссис Престон, когда он потянул меня прочь. Она смотрела на меня с выжидающей улыбкой на лице.

— Я полагаю, что у нас полное взаимопонимание, дорогая, — произнесла она.

Все, что я смогла сделать, так это только кивнуть ей в ответ.

Глава 12 Джеймс

— Давай останемся и выпьем еще, — сказала Одри.

Ее голос дрожал, и она смотрела на меня настороженно. Все, чего мне хотелось в данный момент, так это обнять ее и не выпускать из своих рук. Я заказал нам напитки, и мы подошли к Тоду и Иви.

— Что за проблемы с Селией? — спросил Тод, глядя на нашу мать.

— Никаких, — ответила Одри и поднесла дрожащей рукой бокал мартини, сделав глоток. — Она только разговаривала со мной по поводу высшей школы.

Тод поднял брови в удивлении.

— Она, вероятно, в этом не сильна, — сказал он. — Главным образом, образование моей матери состояло из наслаждения университетскими женскими обществами и ценными бумагами.

— У нее имеется некоторое представление, — заметила Одри.

Я смотрел, как она надела на лицо маску, сделав вид, что ничего не произошло. Сейчас на ее лице было невозможно ничего прочесть.

— Но не будем об этом. Вы, двое, скажите-ка мне, каково это быть молодоженами?

Она потянулась вниз и переплела свои пальцы с моими, отчаянно вцепившись в меня.

— Это так здорово, — сказала Иви, переплетя свои руки с Тодом. — Мы наслаждаемся каждой минутой в этой поездке. А затем предстоит вернуться в реальность.

— После поездки ты собираешься вернуться на работу? — спросил я.

— О, нет, — ответила Иви и засмеялась, продемонстрировав свои зубы, которые были ослепительно белыми на фоне ее свежего загара. — Мы покупаем таунхаус, и я буду заниматься перепланировкой, декорированием… а потом мы собираемся попробовать завести семью.

Иви обернулась и улыбнулась Тоду, который прижал ее тоненькое тельце к себе.

— Это замечательно, — произнесла Одри.

Только я уловил, что в ее голове прозвучала печаль, возможно, с небольшим количеством ноток зависти.

— Вы двое будете замечательными родителями.

— А вы двое будете прекрасными тетей и дядей, — сказала Тод, лучезарно ей улыбнувшись. — Мы будем основателями наших собственных семейных традиций. Мы можем приехать к вам в Калифорнию на День Благодарения, а вы можете приехать к нам в Бостон на Рождество. Мы задвинем мать и отца на второй план, они больше не будут указывать, что нам делать. Иви все организует.

— Если только ты с этим согласишься, Одри, — заметила Иви.

— Я с радостью уступлю тебе это право, Иви. Я уверена, что ты справишься лучше меня, — сказала Одри, и я все еще мог услышать в ее голосе нотки затаенной грусти.

Ее рука держала меня мертвой хваткой, в то время как она допила свой мартини одним залпом.

— Вы двое простите нас, но Одри давно пора в постельку, — сказал я.

— Тебе пора повзрослеть, — буркнул Тод, взглянув на часы. — Еще только девять часов.

— Мы еще находимся на этапе новых отношений, на котором должны заниматься сексом раз в пару часов, — произнес я. — Ты уже старый женатый человек, и, наверное, даже не помнишь об этом, так ведь? — я усмехнулся и подхватил Одри на руки. Я притворился, что у нас все замечательно, несмотря на то, что мне было ясно, что Одри находилась почти на грани.

— На этой ноте закончим, — сказала Иви, смеясь, — Только помните, что надо отдыхать и от занятий любовью. Кстати, мы завтра плаваем на рифах на западной стороне острова.

— Спокойной ночи, — сказал я весело, и наклонился к Одри, шепнув ей на ухо, скомандовав. — Улыбочку.

Она сделала над собой усилие, улыбнувшись, но я точно мог сказать, что внутри ее разрывалось сердце.

— Что случилось? — спросил я, когда мы снова оказались в нашей комнате в полной безопасности. — Что, черт побери, она сделала с тобой?

Одри налила себе бокал белого вина.

— Я не могу тебе сказать, — произнесла она, и ее голос звучал придавлено и мертво.

Я подошел и встал рядом с ней. Не спрашивая меня, она налила бокал и протянула его мне. Я сделал глоток и посмотрел на ее усталое и бледное лицо, полностью лишенное цвета и румянца, который еще сегодня был у нее, когда мы были на лодке.

— Ты должна мне все рассказать. Мы в этом вместе.

— Я не могу больше участвовать в этом, — произнесла она глухим голосом. — Твоя мать сказала, что если я расскажу тебе, что происходит, то соглашение, которое я с ней достигла, будет аннулировано. И это даже не удачное соглашение, Джеймс. Это не закончится хорошо, я знаю.

Она выглядела побежденной. У меня прямо сердце кровью обливалось за нее. За нее и Даниэль, которые обе пострадали из-за любви ко мне. Я притянул Одри к себе.

— За это плачу я. Я должен был догадаться, что это небезопасно, … что опасно находиться рядом со мной.

Она отстранилась и посмотрела мне в глаза.

— Прекрати. Твоя мать — монстр. Раз уж мы об этом заговорили, то и тебе не безопасно находиться со мной так же, как и мне. Мы не толкали их на этот путь.

Я взял ее лицо своим руками.

— Расскажи, пожалуйста, что она тебе сказала. Несмотря ни на что, я обещаю тебе, что сделаю все наилучшим образом. Если она не хочет, чтобы я знал, то я сделаю вид, что понятия ни о чем не имею. Я буду все отрицать, пока не умру. Просто скажи мне.

— Твоя мать играет нечестно, — сказала Одри.

Я мог заметить, как она потихоньку успокаивается, сделав глоток вина, а потом несколько раз глубоко вздохнув.

— Продолжай.

— Я рассказала ей о письмах и сообщила, что собираюсь отправить их в «Tribune». Она даже не удивилась, — произнесла Одри. — Она сказала, что это поступок любителя. И тогда она сообщила, что позвонила моей матери, и что у нее есть адвокат, который посмотрит документы и восстановит мою мать в качестве опекуна Томми, — она с трудом сглотнула. — Она сказала, что у меня изначально не было законных прав исключать мать из документов по счету. Она начала выплачивать моей матери компенсацию за молчание, чтобы та никогда не обнародовала информацию обо мне.

Одри посмотрела на меня.

— Мне пришлось пообещать ей, что я буду держаться подальше от тебя, Джеймс, и не расскажу тебе об этом. Она сказала, что будет держать Томми вдали от меня, и заверила, что моя мать получит полный контроль. И Селия сделает это, Джеймс. Я знаю, что она сделает это.

Хоть Одри и не двигалась с места, но я мог практически почувствовать в ее голосе, как она отдаляется от меня.

— Она не сделает этого. Я ей не позволю, — сказал я и обнял ее. — Мне очень жаль, Одри.

— Нет. Это моя вина, — произнесла она сдавленным голосом. — Она сказала мне, что я не подхожу, и заблаговременно предостерегла меня.

— Ей не победить, — сказал я, прижимая Одри к себе. — И твоей матери тоже, Одри.

— Я не знаю. Я не вижу выхода из этого.

— Выход есть всегда, — произнес я, мой мозг закипал. — Мы должны сегодня разобраться с тем, что мы имеем на сегодняшний день. Завтра мы вернемся с ядерным оружием.

— В настоящий момент я была бы счастлива использовать и пневматический пистолет, — пробормотала она.

— Одно из моих правил в бизнесе — когда становится страшно, остановись и ударь. Сейчас не время отступать, и в нынешней ситуации нормально использовать ложь. И как говорится, говори одно, а делай другое.

— Этическое поведение, пожалуй, меньше всего волнует меня в настоящий момент, — заметила Одри, наблюдая за выражением моего лица. — О чем ты думаешь?

— Я думаю, что нам предстоит немного повозится с ней.

Одри выжидательно смотрела на меня, словно этого было недостаточно.

— Или много, детка.

Позже, когда она уже спала в моих объятиях, я строил планы. Я пробежался пальцами вверх и вниз по ее гладкой коже, наслаждаясь ощущением. Она была моей. Ничего из того, что моя мать могла сделать или сказать, не изменило бы этого. Я думал о Даниэль, о том, что произошло. Я никогда не прощу своих родителей за то, что они сотворили с ней. Мое сердце было закрыто для них навсегда.

Я мысленно послал Даниэль, чья жизнь была отнята так рано, слова любви и молитву, о том, что она ушла в лучшее место и, что, возможно, она сможет простить меня. Сидя в темноте, я пытался простить самого себя. Я понятия не имел, что собой представляли мои родители, когда мне было восемнадцать. Я имел только отдаленное представление,… и, кроме того, я не понимал той глубины падения, до которой они могли докатиться ради того, чтобы защитить свои драгоценные, бесполезные идеалы.

Я не знал, что они были способны на убийство.

Я наблюдал за тем, как вздымается и опускается грудь Одри. Мне почти сорок, и последние двадцать лет я провел, защищая себя от любви, от чувства единения с другим человеком. Боль переполнила меня, когда умерла Даниэль. Я даже не думал, не осознавал, что делаю, зарываясь с головой в свою работу, развивая бесконечный список проектов, знакомясь с женщинами, которые мне даже не нравились. Но я ни о чем не сожалел, кроме как потери Даниэль, потому что каждый шаг поступательно вел меня к необходимости нанять сопровождающую на свадьбу моего младшего брата, и это сопровождение никогда не закончится, так как это Одри.

Которая была любовью всей моей жизни.

— Одри, — сказал я. — Просыпайся.

— Что? — спросила она встревожено и села прямо. — Что-то случилось?

— Ничего, — сказал я, все еще поглаживая ее кожу, — Я просто хотел сказать тебе кое-что.

Она легла на спину все еще сонная.

— Что?

— Я люблю тебя, — произнес я.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она.

Одри положила руку на мою грудь, двигая пальцем по моим мышцам.

— Ты переезжаешь в Лос-Анджелес со мной.

— Да. Я уже говорила тебе. Если, конечно, твоя мать, не уберет меня с дороги раньше.

— И ты заберешь с собой брата.

— Я должна, Джеймс, — сказала она. — Я не могу оставить его с мамой. Мы должны получить все юридические документы об опеке, а теперь нам еще предстоит схватка с адвокатом твоей матери —

— Кроме того, мы собираемся позаботиться обо всем, в том числе и об этом. Я тоже хочу, чтобы он переехал, Одри. Я знаю, как сильно ты его любишь. Мне просто нужно знать, что это именно то, что ты хочешь.

— Конечно, — сказала она. — Мне жаль, что это произошло, потому что тогда бы я не доставила тебе столько проблем —

— Остановись, — произнес я, снова прерывая ее. — Пожалуйста, никогда не говори про это опять.

— Ладно, — ее голос был настороженным, — Пожалуйста, скажи мне, что с тобой происходит.

— Я просто хочу, чтобы ты пообещала мне, — сказал я. — Я не хочу, чтобы мы когда-либо расставались с тобой. Я просто не хочу больше терять время.

— Ладно, — буркнула Одри, прижавшись ко мне.

Она молчала где-то минуту, и я уже было подумал, что она заснула.

— На что это будет похоже?

— Что?

— Жизнь в твоем особняке в Калифорнии, — захихикала она. — Если так дальше пойдет, то мне кажется, что мы никогда не сможем попасть туда, — сказала она, зевнув, — Как в сказке….

Я обернул свои руки вокруг нее.

— Ну, мой дом — это не совсем особняк. Он одноуровневый и расположен на холмах. Из него открывается отличный вид, когда нет смога. И у меня везде есть спортивные каналы, все до единого. Даже в моей комнате.

Я улыбнулся ей в темноте, представляя ее в своем доме.

— У тебя будет своей собственный гардероб, и если ты будешь вести себя хорошо, то получишь и свою полку в ванной.

— Если я буду жить с тобой, то мне понадобится больше, чем одна полка, — засмеялась она.

— Ну, ладно. У тебя будет больше, чем одна. Если ты будешь хорошей девочкой. Что еще есть в моем доме…. хммм… у меня очень большой холодильник.

— Больше, чем в Бостоне? Потому что эта штуковина огромна, — сказала она.

— Да, больше. И без обид, Одри, но холодильник в домике Барби больше, чем тот, который у тебя в Южном Бостоне.

— Ха-ха, — сказала она, слегка шлепнув меня. — Ты продолжай говорить. Скажи мне, на что будет похожа наша жизнь.

— Ну, мы бы просыпались каждый день, затем тренировались в спортзале. Да, у меня есть спортзал. А потом ты бы готовила мне завтрак. Предпочтительно французский тост, потому что ты довольно хороша в этом. А потом я бы уходил на работу —

— И я бы тоже ходила на работу, — вставила она.

— Да, конечно, и ты. Или ты могла бы пойти в школу учиться очно. Просто не позволяй кому-либо из студентов или профессоров приглашать тебя на свидание. Иначе мне придется сражаться с ними.

— Это, может быть, по-настоящему горячо. Да, возможно, будет.

Мы оба засмеялись, и как же замечательно мы сейчас себя чувствовали.

— Если серьезно, может быть, это станет для начала прекрасным местом. А затем я мог бы забирать тебя из школы, и мы бы потом навещали Томми. По выходным мы можем отправиться куда-нибудь поужинать, можем брать Томми на пляж или в парк. В Лос-Анджелесе нет плохой погоды. Это другое дело, нежели в Бостоне, здесь можно гулять на улице круглый год. И мы имеем возможность посмотреть игру «Рэд Сокс» в Окленде, когда они будут играть. Мы вольны полетать на моем частном самолете. У нас будет возможность слетать на Гавайи на длинные выходные. Ты можешь готовить мне ужин каждый вечер.

— Ха, — сказала она снова, но голос ее звучал довольно.

Я сделал паузу на минутку и провел пальцем по ее позвоночнику, и сделал глубокий вдох.

— И тогда мы можем завести детей, и ты будешь менять им подгузники, всем им, потому что у меня есть ощущение, что это было бы ниже моего достоинства, и они, конечно, пойдут в самые лучшие школы. Мы возьмем их в Диснейленд, будем посещать их музыкальные спектакли и игры. Они могли бы играть в бейсбол и преуспевать в этом, как и их папа. И они никогда не будут похожи на «Oakland Athletics», «Dodgers», или «Yankees» (прим. профессиональные бейсбольные клубы). А если появятся девочки, то они будут красивыми, с глазами Бэмби, как у их матери. Вот так.

— С глазами Бэмби? — спросила она и хихикнула.

Я выдохнул смущенно.

— Можешь надо мной смеяться. Просто пообещай мне, — сказал я, все еще поглаживая ее по спине. — Обещай, что мы сделаем все эти вещи.

— Я обещаю, — произнесла она, уткнувшись лицом мне в грудь. — Я обещаю.

На следующее утро, Одри принесла мне кофе в постель.

— Мне надо сделать несколько звонков, — сказал я. — Начиная с родителей Даниэль. Хотя у меня и нет твердых доказательств, но я считаю, что моя мать, самое меньшее, была каким-то образом связана с аварией. Я должен позволить им узнать. Они по-прежнему живут в Тьюксбери, я могу найти их номер.

— Ты уверен, что хочешь сделать это прямо сейчас? — спросила Одри. — Откроется довольно большая рана.

— Нам нужна их помощь. Они единственные люди, от которых мои родители не смогут откупиться, — сказал я ей. — И они заслуживают знать, даже если это только то, что я думаю о том, что мои родители были причастны к аварии. Я собираюсь задействовать их в нашем плане.

— Собираешься ли ты позволить мне узнать, что это за план? — спросила она.

— Да, но позже. Я хочу, чтобы нам помог элемент неожиданности.

— А что насчет твоих родителей? — спросила она. — Мы будем противостоять им сегодня?

— Не беспокойся. Они в списке. У меня на них планы.

Глава 13 Одри

Джеймс разговаривал по телефону, как мне показалось, целую вечность.

— Я поговорил с родителями Даниэль. Они помогут нам, — сказал он, когда, наконец-таки, вышел. Его лицо было перекошено, а глаза покрасневшими.

— Мою мать ожидает неприятный сюрприз, когда мы вернемся.

Он налил себе еще одну чашку кофе.

— Я также позвонил своему адвокату, который, кстати, лучше, чем адвокат моей матери. Он сказал, что подготовит для тебя документы, по которым ты станешь единственным опекуном Томми. Когда мы вернемся, тебе придется подписать их, а затем он начнет процесс в суде. И я также сделал звонок частному детективу, и он сказал, что сегодня планирует наведаться к твоей матери домой с большой папкой и большущей угрозой.

— А что, если она расскажет Селии? — спросила я.

— Не расскажет. Мы собираемся сделать ей предложение, от которого она не сможет отказаться. Так она получит финансовый стимул и одновременно предупреждение, которое не сможет проигнорировать. Это беспроигрышная ситуация.

Я упала духом.

— Мне бы не хотелось, чтобы она получила еще больше денег от тебя….

— Я бы предпочел, чтобы она получила деньги от нас, чем от моих родителей, — сказал он. — Плюс, мы не можем позволить твоей матери оставаться в этой квартире и жить подобным образом, когда имеется более чем достаточно средств, чтобы позаботиться о ней. Это неправильно.

Я не была готова так легко простить свою мать за то, что она сделала с Томми или за то, что она сделала Джеймсу.

— Это именно то, чего она заслуживает, — произнесла я. — Она не кажется мне несчастной, а только жадной и коварной.

— Ладно, ты права. Она жадная и будет просто искать способ, чтобы угрожать нам снова. Я не хочу до конца своей жизни иметь с этим дело, думаю, что и ты тоже. Лучше всего управлять ей, Одри. Она — твоя мать и не собирается меняться, и она никуда не денется.

Я вздохнула, понимая, о чем он говорит, и, жалея, что не могу этому воспрепятствовать.

— Как все сложилось с родителями Даниэль? Должно быть, это был очень трудный разговор. Это же, как гром среди ясного неба.

Он посмотрел на меня пустым взглядом.

— Это было ужасно. Я уверен, что информацию, которую они услышали от меня спустя столько лет, это последнее, что они ожидали узнать.

— Что они сказали? — спросила я. Я даже не могла себе представить.

— Я разговаривал с ее отцом, и сказал ему, что не знаю всех подробностей, но у меня есть уверенность, что мои родители были напрямую связаны со смертью Даниэль. Что это не был несчастный случай. Я рассказал ему, что ты столкнулась с моей матерью, и что она угрожала тебе, и мне нужна его помощь.

— Что ты попросил его сделать?

— Я попросил его отправиться в полицию и сообщил, что мы скоро возвращаемся, — сказал Джеймс.

Его лицо было бледным. Я подошла к нему и обняла.

— Он поблагодарил меня, Одри, и сказал, что то, каким образом моя мать вела себя после аварии, не давало ему покоя на протяжении многих лет. Он сообщил, что почувствовал, как моя мать испытала облегчение от того, что Даниэль умерла, и теперь он хочет, чтобы она села в тюрьму.

— А ты? — спросила я. — Ты этого тоже хочешь?

— Я уверен, что тюрьма будет слишком легким для нее наказанием, — ответил Джеймс. — Но это должно произойти.

Он помолчал какое-то время, а потом продолжил.

— Нам нужно позвонить твоей матери и дать ей понять, что она может составить компанию моей матери.

Я подняла руку.

— Я это могу сделать, — сказала я, беря в руки его навороченный телефон. — Чем дальше я смогу держать тебя подальше от моей матери, тем лучше.

Тод, Иви, Коул и Дженни вновь ждали нас на пристани.

— Доброе утро, — произнес Коул.

На его лице сияла огромная улыбка, как и у Дженни. С тех пор как они открыто заявили о своей любви друг к другу, я не видела лиц этих двоих без улыбок.

Даже если сейчас мой мир находился на краю, и все сильно выходило из-под контроля, их энтузиазм был заразителен. Я посмотрела на Дженни и крепко обняла ее.

— Ты выглядишь великолепно, — заметила я, — и счастливой.

— Да уж. Все налаживается, — сказала она, удерживая меня в своих объятиях. — Но я беспокоюсь о тебе. Иви сказала, что Селия прочитала тебе нотацию прошлым вечером, и что после этого ты выглядела бледной и расстроенной. Что происходит?

Я покачала головой и сделала глубокий, рваный вздох.

— Она всего лишь дала моей матери шанс пробежаться за наградой «Лучшая мать года».

Дженни фыркнула.

— Ты и Джеймс — замечательные люди. Может, они обе приняли тебя.

— Если бы, — сказала я.

Мы плавали все утро. Персонал на кухне упаковал для нас обед, а экипаж лодки высадил нас на уединенный пляж с огромной корзиной для пикника и холодильником, битком набитым итальянским игристым вином и пивом.

— Я могу привыкнуть к такому, — сказал Тод, сидя на одеяле, которое расстелила Иви, и попивая пиво. — Уж точно не сравнить с архивом Департамента по надзору за ценными бумагами.

Коул улыбнулся ему.

— Лично я не скучаю по урегулированию конфликтов интересов или по оценке инвестиционных проектов, но грущу по моей хоккейной команде. У меня есть все, что мне действительно нужно, и это находится прямо здесь.

Он обвил своими руками Дженни.

— Я не скучаю по работе, — сказала Дженни невозмутимо.

— Ты не скучаешь, и ты выходишь на заслуженный отдых, — произнес Коул покровительственно.

— У меня около десяти сделок, которые, вероятно, пропали за последние две недели, а меня это даже не волнует, — сказал Джеймс.

Затем он налил бокал игристого вина каждой из нас и поцеловал меня в щеку. Я прижалась к нему, стараясь не смотреть на его загорелые шесть кубиков пресса, находящихся выше его обтягивающих плавок.

— Я уверен, что твоя империя будет по-прежнему процветать, когда ты вернешься, — заметил Тод. — У тебя всегда так. Одри, а ты собираешься переводиться туда в школу?

— Думаю, что да, — ответила я.

«Я надеюсь, что это произойдет, и как можно быстрее», — подумала я.

— Калифорния будет сменой привычной обстановки, — продолжила я.

— Я знаю. Постоянно теплая погода, вы можете себе представить? В этом году зима длилась вечно, — сказала Иви.

Это была правда, так как еще в апреле в Бостоне были грязные сугробы.

— Одно удовольствие находиться здесь. Тут так красиво. Я рад, что вы, ребята, поехали, так как вы во много раз лучше, чем мои кузины. Они все время говорят только о потреблении белков и о планах тренировок. А их кричащие дети, — сказала Иви и посмотрела на Тода, сморщив нос. — Это же ненормально, не так ли?

— Да, дорогая, ненормально, — подтвердил Тод. — Когда мы станем родителями, то не будем похожими на них. Мы не будем все время говорить про наших детей, и они не будут кричащими, грязными маленькими сорванцами, как у твоих кузин.

— Конечно же, нет, — сказала она.

Иви была одета в розовое бикини в горошек, который подчеркивал ее загорелые и выпирающие ключицы.

— У нас есть манеры, которые мы привьем и нашим детям.

— Мы должны приезжать сюда каждый год, и не будем приглашать твоих кузин поехать с нами, или твоих кричащих детей, — сказал Коул Иви.

— Мои дети не будут кричать, — произнесла Иви, защищаясь, говоря то же ошибочное суждение, в котором все не ставшие родителями уверяют сами себе.

— Тогда это будет место встречи, — сказал Джеймс, переплетая свои пальцы с моими. — В то же время в следующем году.

Мы отправились домой, и помылись перед вечерним весельем. Тод и Иви организовали ужин в модном ресторане гостиничного комплекса. Мы должны были нарядиться, и это меня беспокоило. Но больше всего меня волновало, что мне предстоит убегать от Миссис Престон на моих босоножках с высоченными шпильками, на которых мне не удастся далеко уйти.

Джеймс щеголял в песочного цвета льняном костюме, надев под него белую рубашку, которую слегка расстегнул, демонстрируя в просвете свою великолепную загорелую грудь.

— Мы должны идти уже прямо сейчас? — спросила я, обмахивая себя. — Потому что ты выглядишь невероятно горячо. Твой загар убивает меня.

— Невероятно горячо? — спросил он, смеясь. — Это моя невероятно горячая подруга из Южного Бостона или нет?

— Она самая, — сказала я, ухмыляясь ему.

Он притянул меня к себе и поцеловал меня долгим, затяжным поцелуем, от которого у меня перехватило дыхание. Я почувствовала его возбуждение напротив себя.

— Да, пожалуйста, — произнесла я, и стала расстегивать его ремень.

Джеймс застонал.

— Нет, спасибо, — сказал он, хотя его естество мгновенно пробудилось к жизни от моего прикосновения. — У нас имеются опасения, и мы должны пойти и разобраться с родителями, помнишь?

— Тьфу, — ругнулась я, совсем забыв о том, что только минуту назад расстегивала его ремень.

— Тьфу, ты права, — сказал он. — Но я хотел бы вернуть этот момент, как только мы возвратимся домой, если ты не возражаешь.

— Я не возражаю, — произнесла я и поцеловала его снова. — Когда ты снимаешь одежду — это то единственное, что отвлекает мой мозг от всех наших … более неприятных дел.

Я вздохнула.

— Это, да еще размышление о твоем брюшном прессе.

— Это то, что я хотел услышать, — сказал он, лучезарно улыбаясь мне. — Ты идеальна, ты знаешь это? Теперь давай пойдем, прежде чем я начну пытаться продемонстрировать тебе свой пресс.

Лишь только солнечный свет остался позади нас, мое сердце начало глухо биться в груди. Предстояло снова столкнуться лицом к лицу с его матерью. Джеймс все еще не рассказал мне, какова будет наша стратегия поведения на ужине. Он только объяснил мне, что я должна подыгрывать ему.

Джеймс смотрел прямо перед собой, когда мы подошли к ресторану, сжимая мою руку. Легкость в его манере поведения, которая была только минуту назад, куда-то исчезла. Прямо сейчас, направляясь в ресторан, он немного внушал страх своей полномасштабной готовностью к ведению боевых действий.

— Одри, — сказал он, когда мы подошли к двери, — я хочу, чтобы ты кое-что запомнила. Сейчас будет спектакль. Не теряй нить, хорошо? Помни, кто враг. И запомни, чего бы я ни сказал, я буду любить тебя вечно.

Глава 14 Джеймс

Мы вошли в ресторан, Одри была бледна и выглядела обеспокоенной, именно то, что мне и было нужно. В помещении был накрыт длинный стол, покрытый белой скатертью, светильники и свечи мерцали по всему периметру. Мне поднадоели эти навороченные ужины. К тому же, я уже устал от выкрутасов моих родителей и их слепой веры в свое незыблемое превосходство.

Даниэль была лучше, намного лучшим человеком, чем моя мать, а не наоборот. Моей матери нужно было это осознать. Я не был уверен, что она смогла бы это понять, но планировал попытаться сделать все возможное для этого.

Мне нужно было только убедиться, что Одри и я прямо сейчас убедительно играем свои роли, наши эмоции должны были быть абсолютно правдивыми. Моя мать ничего бы не пропустила, поэтому у нас не было шанса на ошибку. Отпуск заканчивался, и мы собирались вернуться обратно в реальный мир. Одри должна была стать частью моего мира. Я просто должен был быть уверен, что я получу ее там живой и невредимой.

Главным образом, получить в целости и сохранности.

— Давай присядем здесь, — сказал я Одри, отодвигая для нее стул, расположенный как раз напротив своих родителей. Она молча кивнула мне и даже не взглянула на них, словно бы не вынесла их присутствия, если бы подняла глаза.

Мой отец кивнул нам, взявшись за свой стакан с бурбоном, и я заметил, что его глаза скользят вниз к груди Одри.

— Отец, — сказал я ему холодно, — глаза на меня.

Он послал мне неодобрительный взгляд и сделал глоток бурбона.

— Однажды и я был молод, ты же знаешь.

— Да ты что? — спросил я и сел рядом с Одри. — Я не помню. Похоже, ты был стариком всегда.

Он фыркнул на меня.

— Ты сегодня в исключительной форме, — сказал он, глядя на меня поверх очков.

— И ты тоже. Ты даже произнес больше, чем четыре слова.

В своей обычной манере он поворчал на меня и вернулся к меню. По сравнению с матерью, мой отец был всего лишь плоским макетом личности. Он вечно держался в тени, и был просто голосом на другом конце линии своего офиса. Я всегда думаю о нем как о человеке, одетым в одежду нейтральных тонов, накаченным бурбоном, смотрящим злыми глазами на мир из-за очков от «Армани». Я часто думал о том, что моя мать выбрала его во многом потому, что он делал то, что она ему говорила.

Интересно, боролся ли он с ней из-за Даниэль, или просто подчинился. Может быть, она никогда не говорила ему об этом, но он должен был догадаться. Моя мать была непростой женщиной. Я бы не удивился, если бы он ничего не сказав, просто вернулся в свой кабинет утром в понедельник после аварии, как ни в чем не бывало.

Словно его жена никогда не убивала девушку.

После того, как мы сели, Селия вплыла в помещение, одетая в насыщенно-розовое платье с воротником под шею, видимо, для того, чтобы замаскировать имеющиеся морщины, которые она умело скрыла под платьем. Если она и была удивлена тем, что мы сели напротив них, то ее лицо ничего не выдало. Не то чтобы я не ожидал этого. Она была либо настолько безнравственной, что у нее не было совершенно никаких угрызений совести, либо ее лицо было настолько накачано наполнителем, что оно не смогло бы двигаться еще пару недель. В любом случае, ее гладкое лицо было таким, как я того и ожидал.

— Здравствуй, Джеймс, — сказала она. — Одри.

Одри кивнула ей и отвернулась, а я устроился поудобнее, готовясь к тому, что предстоит мучительно долгий ужин, состоящий из нескольких блюд.

— Выпей еще, — сказал я негромко Одри прежде, чем был подан десерт. — Тебе это понадобится.

— Да, сэр, — ответила она, подзывая официанта.

Мои родители вели себя цивилизованно в течение всего ужина, но все-таки было еще кое-что. Моя мать задавала мне ничего не значащие вопросы по поводу нескольких бизнес-проектов. После этого, наконец-то, сдавшись, она повернулась к отцу и стала обсуждать с ним свои различные запланированные общественные мероприятия.

После того как Одри выпила свой напиток, и мы закончили с десертом, я резко встал.

— Мама, нам нужно поговорить с тобой, — сказал я. — Следуй за мной.

Так же как и Одри, моя мать послушно вышла со мной в почти пустой вестибюль, где мы заняли столик возле камина.

— Что такое? — спросила Селия и бегло взглянула на Одри.

— Джеймс может говорить за себя, — пробормотала Одри, все еще не глядя на мою мать. За весь ужин она не проронила ни слова, и теперь выглядела напряженной и такой маленькой в громадном кресле, в которое она села.

Я допил остаток бурбона и подался вперед в своем кресле.

— Я хочу, чтобы ты кое-что знала, мама. Одри вчера рассказала мне о состоявшемся вчера разговоре с тобой по поводу ее брата и того, что ты звонила ее матери. Я хочу, чтобы ты знала, что я сам урегулирую эти вопросы в будущем.

Селия стрельнула глазами в Одри, словно лазерами.

— Мне казалось, что я говорила тебе о том, что этот разговор должен был остаться между нами, дорогая. Я желала бы сказать, что удивлена, но …, — она повернулась ко мне. — Я хочу, чтобы ты знал, я пыталась тебя защитить. От этой девицы и ее лжи. Что еще ты можешь сказать, Джеймс?

Я сжал свой стакан так сильно, что даже удивился, что он сразу не треснул в моей руке.

— Одри также сообщила мне о своем… подозрении по поводу смерти Даниэль, моей школьной подруги.

Мама внимательно наблюдала за мной. Как всегда, на ее лице не дрогнул ни один мускул.

— Она и мне сообщила об этом, сказав, что считает, будто бы я была вовлечена в это.

— Это то, что она заявила.

Я увидел, что Одри быстро посмотрела на меня в замешательстве. Моя голова пульсировала.

— Ты знаешь, что у меня есть некоторые серьезные разногласия с тобой, мама. Но я не верю, что ты действительно была способна на что-то такое ужасное. И я не верю в это. Поэтому я хочу, чтобы ты знала, Одри и я возвращаемся домой сегодня вечером. И это будет последний раз, когда мы видим друг друга. Я позабочусь о ней и ее семье, и удостоверюсь, что ничего о наших с ней отношениях или ее обвинений по поводу смерти Даниэль никогда не выплывет наружу.

Я сделал глубокий вдох.

— Потому что, хотя я и верю, что она испытывала ко мне чувства, теперь я знаю правду о том, что она всего лишь упакованная как подарок, шлюха-шантажистка, как и ее мать.

— Яблоко от яблони недалеко падает, дорогая, — сказала моя мать, выглядя торжествующей. — Я пыталась сказать тебе это тысячу раз.

Одри не произнесла ни слова, пока мы возвращались на виллу. Я тоже молчал. За нами могли следить и подслушивать, и я не собирался рисковать.

Ее лицо все еще было бледным, когда мы зашли внутрь, а губы сжаты в тонкую линию.

— Я вызову дворецкого, чтобы он пришел и забрал нас, — сказал я. — Собери свои вещи. Собери также и мои, если ты сможешь это вынести.

Она взглянула на меня, и я заметил боль в ее глазах.

— Одри, — начал я. — Давай не будем говорить об этом, пока не выберемся отсюда, и пока этот спектакль еще свеж в уме моей матери. Ты же понимаешь.

— Понимаю что? — резко ответила она, ходя в это время по дому и собирая наши вещи.

— Что я люблю тебя, и что сожалею о тех мерзких вещах, которые я о тебе наговорил.

Я подошел и обнял ее, прижав к своему телу. Она начала извиваться в моих руках, словно пытаясь убежать. Я наклонился и посмотрел на нее.

— Мою мать не обманешь, Одри. Я должен был сделать так, чтобы все выглядело по-настоящему. Она должна была поверить в то, что я порвал с тобой, и ты больше не являешься угрозой для нее. Поэтому если я и сделал тебе больно, то поступил так ради того, чтобы обезопасить тебя. Это единственное, что имеет для меня значение.

Она посмотрела на меня.

— Скажи мне, что ты не подразумевал то, о чем говорил, что в этих словах не было ни капли правды.

— В том, о чем я говорил матери, в действительности не было ни единого слова правды, — сказал я и убрал волосы с ее лба и нежно поцеловал. — Ты знаешь, я бы не сделал этого.

— Все равно обидно. Я почувствовала себя такой разрушенной, когда услышала это, — сказала она.

— А я чувствовал себя разбитым, когда говорил это.

Она сделала шаг назад от меня, когда я отпустил ее.

— Я должен был сделать это, Одри. Мне пришлось взять ситуацию под контроль, так как до этого момента моя мать слишком долго верховодила над всем этим. Мы будем держать и твои и мою мать на коротком поводке, и будем выгуливать их как собак.

— Я надеюсь, что они не развернутся и не укусят нас, — произнесла Одри. — У них достаточно большие клыки.

Я не мог держать ее за руку до тех пор, пока самолет не поднялся в воздух, боясь, что кто-то может увидеть нас. Одри была очень тихой, разглядывая свои ногти, полностью игнорируя меня, и делая вид, что внимательно слушает то, о чем говорит стюардесса по поводу того, как вести себя на борту самолета.

— Сможешь ли ты простить меня? — спросил я. — Я не думал, что мы выберемся оттуда невредимыми, иначе выбрал бы другой способ.

— Я могу простить тебя. Я это уже сделала, — сказала она себе под нос. — Но если ты когда-нибудь еще раз сравнишь меня с моей мамой, то ты можешь распрощаться с этим навсегда.

И она указала рукой на нижнюю часть своего тела.

— Нет, — сказал я. — Я никогда не скажу «до свидания» этому.

Она слегка улыбнулась мне, и я мог бы сказать, что сделала она это с неохотой.

— Ты был таким ужасным, — сказала она.

— Знаю. Я вел себя мерзко.

— Ты думаешь, она поверила? — спросила Одри.

— Думаю, что поверила. Я полагаю, что моя мать считает, что яблоко от яблони действительно недалеко падает. Она верит, что несмотря ни на что я люблю ее, и что я жестокосердечный и интересующийся только собой человек. И она права, — сказал я, обняв ее. — За исключением того, что она не приняла тебя в расчет. Сейчас я безжалостный и меня интересуешь только ты. И я не думаю, что моя мама может поверить, что я способен на такое.

— На способность завести отношения? — спросила Одри.

— Любить кого-либо больше, чем самого себя, — произнес я. — Хоть она и мой родитель, но я не думаю, что она знает реальное значение этого слова.

— Твоя и моя мамы стоят друг друга, — заметила Одри. — Они должны сидеть в одной камере.

— Я мог бы поработать над организацией этого, — сказал я.

До этого момента я никогда не испытывал такого облегчения от возвращения в Бостон. Должно быть, Одри чувствовала то же самое, так как была расслабленной, сидя подле меня, когда мы приземлились.

Кай ожидал нас в аэропорту. Он улыбнулся мне и, в соответствии с моей ранее оглашенной инструкцией, отвел взгляд от Одри.

— Кай, приятно увидеться снова, — сказал я, когда мы садились на задние сидения внедорожника.

— Мне тоже. Сэр. Мэм. Вам понравилось ваше путешествие?

— Понравилось. Мы сочетали дела и удовольствие. Отдых оказался продуктивным, — сказал я. — Вы скучали по нам?

— Конечно, — произнес Кай. — Вы двое — мои самые любимые клиенты. Особенно вы, Мистер Престон. Без обид, Мисс Рейнольдс, вы же знаете, что он находится рядом с вами.

Он улыбнулся, и Одри рассмеялась над шуткой на мой счет.

— Ха-ха, Очень мило, Кай, — сказал я, откинувшись назад и притянув к себе Одри. — Прямо сейчас я являюсь не любимчиком у многих людей. Приятно сознавать, что я еще способен кому-то нравиться. Но вы можете позволить Одри стать вашей любимицей, отныне вы можете даже улыбаться ей. Она всем нравится больше, чем я. По понятным причинам.

— Что такое? — спросила она.

— Ты не такая колючка, — сказал я и улыбнулся.

Глава 15 Одри

— Я все еще люблю тебя, — прошептала я Джеймсу. — Правда, чуть-чуть.

— Ну, надо же, спасибо, — сказал он, целуя меня в макушку. — Тебе нужно заехать в твою квартиру? Забрать что-нибудь?

— Придется. И я должна сходить в «Новые Горизонты», а также позвонить Елене, и есть еще куча всего, что я должна сделать. Но, думаю, что в первую очередь, мне бы хотелось выпить кофе.

Я судорожно выдохнула.

— Я также должна увидеться со своей матерью, чтобы убедиться, что она понимает, что мы предлагаем финансовый стимул и шантаж в одном флаконе.

— День расплаты приближается, — сказал Джеймс, глядя на часы. — Мои родители прилетают завтра днем. Необходимо все успеть сделать до их возвращения.

Я посмотрела на него, еще не полностью понимая, что он запланировал.

— Что нам нужно сделать?

— Сначала я позвоню родителям Даниэль, чтобы выяснить, что им удалось сделать касательно обращения в полицию. Я, наверное, должен отправиться к детективам и подать заявление. Вероятно, они захотят поговорить и с тобой. Ты должна будешь рассказать им, как моя мать угрожала тебе, и что именно она сказала тебе относительно Даниэль. А затем, когда мы все это сделаем, мне будет необходимо поговорить со своим братом и рассказать ему, что происходит. Для него это будет очень тяжелым ударом. И я еще понятия не имею, был ли вовлечен в это мой отец или нет.

Джеймс провел рукой по своему лицу. Сейчас он выглядел сильно уставшим.

— Я не знаю, хватит ли у полиции доказательств, чтобы арестовать каждого из них. Полиции, вероятно, понадобятся веские основания, а я не знаю, будет ли достаточно той информации, которую мы собираемся им предоставить.

Моя голова шла кругом.

— А что если нет? — спросила я. — Что, если ее не хватит?

— Я не знаю, — ответил Джеймс. — Но мы будем к этому готовы в любом случае.

— Ты целеустремленный и умный, — сказала я. — Просто обращаю твое внимание.

Он сплел свои пальцы с моими.

— Это из-за того, что ты здесь, детка.

Когда мы проходили через вестибюль «The Stratum», я почувствовала себя так, словно возвращалась к себе домой. Мне сейчас было так уютно рядом с Джеймсом, все ощущалось совсем иначе, нежели в тот раз, когда он привел меня сюда впервые. Обслуживающий персонал тепло приветствовал нас, их лица были открытыми и знакомыми. Когда мы сели в лифт, я начала смеяться.

— Что? — спросил он.

— Да я просто вспомнила тот момент, когда была здесь с тобой в первый раз, — ответила я. — Я не могла оторвать глаз от тебя и твоих накаченных рук.

Джеймс поднял руки и осмотрел их, будто видел в первый раз.

— И я все думала о том, каков же ты под своим костюмом.

— Ну, теперь ты знаешь, — сказал он и, наклонившись ко мне, поцеловал. — Сейчас ты в этом эксперт.

— Я была так раздражена из-за того, что меня так влекло к тебе, — произнесла я. — Я думала, что это так неудобно. Особенно из-за того, что ты сказал, будто не хочешьспать со мной.

— О, я хотел переспать с тобой, — сказал он и заправил прядь моих волос мне за ухо. — Как только я увидел, сразу захотел тебя.

— Что-то ты долговато, — сказала я, делая вид, что дуюсь.

— Я уверен, что мы наверстали с тобой потерянное время, — произнес Джеймс, и его глаза потемнели, пока он смотрел на меня.

Я приподнялась на цыпочки и поцеловала его медленно, наши языки сплелись, через меня прошел разряд тока, и я обхватила его шею.

— Хотя сейчас я готов к большему, — сказал он. — Ты не была со мной близка прошлым вечером.

Теперь настала его очередь сделать недовольную гримасу.

— Это потому, что ты сказал, будто я — упакованная, как подарок, шлюха. Прямо как моя мать. Такие предварительные ласки — это точно не моя идея, — высказала я.

— А как насчет такой альтернативы? — сказал он.

Как только дверь открылась, Джеймс подхватил меня под ягодицы и усадил на себя, я тут же обернула свои ноги вокруг его талии, и он понес меня к двери, при этом глубоко целуя меня.

Я могла ощущать его такого горячего и жесткого напротив себя, и это вызвало во мне привычную боль. Он ударил, не глядя, кулаком по коду.

Я хотела его, но боль, которую я почувствовала прошлой ночью кипела во мне, смешиваясь с жаром, страстным желанием, которое я ощущала каждой клеточкой.

— Скажи, что любишь меня, — сказала я.

— Я люблю тебя. Ты же знаешь, что люблю, — произнес он, неся меня в спальню.

Джеймс аккуратно положил меня на кровать, затем он оглянулся вокруг и улыбнулся.

— Я раньше даже не мог предположить, что когда-нибудь буду счастлив находиться здесь. Я ведь ненавижу Бостон. Что ты сделала со мной, Одри?

— Научила тебя расслабляться и есть луковые кольца в кляре в постели. Гулять по парку Фенуэй и пить пиво. Ой, и потерял свою водно-велосипедную невинность, — сказала я и пожала плечами. — Все наиважнейшие вещи.

Он опустился на пол передо мной и поцеловал меня сначала нежно, затем поцелуй углубился, я почувствовала, что открываюсь ему. Я не осознавала, но внутри меня все еще оставалась натянутая пружина от того, что он сказал про меня вчера вечером. Но я все равно прижалась к нему, прощая его, доверяясь ему.

Он отстранился от меня на секунду.

— Скажи мне, что ты — моя, — сказал он. — Скажи это.

— Я твоя, — произнесла я — Я так тебя люблю.

— Я хочу видеть тебя обнаженной и полюбоваться на твой загар, — сказал он, начиная грубо снимать с меня одежду. — Слишком долго ждал.

— Прошел всего лишь один день, — произнесла я, смеясь, но внутри себя я ощущала то же самое. Необходимость. — Джеймс, ты нанес мне рану прошлой ночью. Это, конечно, было глупо с моей стороны, потому что я поняла, для чего ты это делал. Но все равно.

Он уже успел раздеть меня, и я смотрела на него совершенно нагая, чувствуя себя настолько уязвимой, насколько я могла быть таковой в данный момент.

— Мне трудно не верить … в плохие вещи о себе.

— Но ты не должна верить им, — сказал он, его глаза поедали меня. — Ты самый замечательный человек, которого я знаю, Одри.

— Спасибо, — пробормотала я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.

Я не хотела плакать и портить наш сексуальный момент, так как мне не терпелось, чтобы он уже быстрее вошел в меня.

— Я доверяю тебе, Джеймс. Это правда. И я … я доверяю тебе себя, несмотря ни на что.

Я провела рукой вниз по своему обнаженному телу, в то время как он пожирал меня глазами, отчего меня бросило в жар. Пока он так смотрел, я начала играть со своей грудью, заставляя свои соски становиться жесткими и вытянутыми, потом немного раздвинула ноги, предлагая ему себя.

— Моя очередь, — сказал Джеймс и схватил меня за руки, удерживая их над моей головой. Он поцеловал меня, а потом стал жадно лизать и посасывать мою грудь. Джеймс провел руками вниз по моему телу. Быстро найдя мой клитор, стал медленно кружить по нему своими мощными пальцами, заставляя меня стонать и делая меня мокрой.

— Я хочу похоронить себя в тебе, — сказал он, когда я заерзала под его рукой. — После того, как сначала заставлю тебя кончить.

Он продолжал выписывать круги на моем клиторе, а я раскачивалась напротив него, становясь скользкой от своих соков. Я чувствовала, что внутри мне зародился и уже подступает ко мне невероятный оргазм. Джеймс прикусил мои соски, и я закричала, выгибая спину. Он увеличивал давление на мою сердцевину, по мере того, как я извивалась под ним.

Я боролась со своим оргазмом, потому что предпочла бы кончить, когда бы он находился внутри меня, чтобы мы были единым целым в тот момент. Но сейчас я была в его власти, в настоящий момент он полностью распоряжался мной, и мое тело вышло из-под контроля.

— Я не могу, — сказала я. — Я не хочу… я нуждаюсь в тебе внутри меня, детка.

Он перестал прикасаться ко мне и посмотрел мне в лицо.

— Ты мне доверяешь? — спросил он, и я кивнула ему в ответ. — Тогда позволь мне управлять твоим телом. Я хочу исследовать твое сладкое, упругое тело, — произнес он.

Джеймс встал на колени и прикоснулся своими губами ко мне, а его язык кружил по моему набухшему клитору. Он контролировал, а я каталась на волнах наслаждения, проходивших по моему телу. У меня не было выбора.

На секунду он отстранился.

— Когда я буду готов, то собираюсь тебя трахнуть. Грубо и жестко.

Его зубы оказались на моем клиторе, и он нежно прикусил его, а затем продолжил сосать и покусывать меня. Я откинула свою голову назад и закричала. Он продолжал лизать и посасывать меня, играя с моим телом, пока накативший на меня оргазм не разрушил меня. Я полностью потеряла себя, когда выкрикивала его имя, пока мое тело содрогалось.

— Джеймс, — произнесла я, задыхаясь, после того, как мой оргазм начал затихать.

— Готова ли ты для меня, детка? — спросил он, встав и разместив свой длинный и твердый член напротив моего входа, пока я еще дрожала, отходя от своего оргазма.

— Да, — прошептала я. — Пожалуйста.

Находясь в отчаянии, я страстно желала ощутить его внутри себя, и Джеймс не заставил меня долго ждать. Он был таким твердым, готовым вот-вот взорваться. Он разместился на краю кровати и вошел в меня сразу на всю длину. Я застонала, как только он наполнил меня, и посмотрела на его великолепное, загорелое, мускулистое тело. Его член был внутри меня огромным и жестким, а мое тело плотно облегало его, словно я была создана специально для него.

Джеймс пару раз резко и глубоко вошел в меня. Я провела руками вниз по его нижней мускулистой части туловища, и удовольствие пронзило меня. Как и обещал, он находился глубоко во мне, и это ощущалось превосходно. Я почувствовала себя цельной.

Я обвила свои пальцы вокруг основания его длины, в то время как он продолжал вбиваться в меня. Моя рука поглаживала его основу с каждым толчком, так как я желала усилить его ощущения и усилить его удовольствие. Это сработало. Он откинул голову назад и стал входить в меня жестко, сжимая мои бедра.

— Черт побери, Одри.

Он был во мне так глубоко, как никогда ранее я не ощущала его. Я почувствовала, как знакомое удовольствие нарастает внутри меня, и я постаралась сосредоточить все свои чувства на нем, начиная приближаться к своему концу. Он врывался в меня снова и снова, овладевая мной, когда оргазм уже накрыл меня, и он нашел собственное освобождение. Его мощные руки обхватили меня, пока наши оргазмы сотрясали нас в кровати.

Потом он рухнул рядом со мной.

— Черт, — сказал Джеймс и прижал меня к себе.

Я счастливо уткнулась в него, ощущая удовлетворение и полное единение с ним. Я ждала, что он скажет еще что-нибудь, наблюдая за тем, как он неожиданно быстро заснул с улыбкой на лице.

— Я люблю тебя, — прошептала я.

Он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня. Счастливая улыбка все еще оставалась на его лице.

— Я тоже тебя люблю, детка.

Несколько часов спустя солнце, пробивающееся сквозь стекла, разбудило меня. Джеймс уже встал к этому времени и оделся в футболку с эмблемой Уортона и какие-то спортивные брюки, и теперь расхаживал по комнате.

— Что случилось? — спросила я.

— Ничего. Я приготовил тебе кофе, — ответил он и указал на тумбочку.

— Спасибо, — сказала я, села и сделала глоток, глядя на Джеймса с опаской. — Ты расхаживаешь здесь не просто так, Джеймс. Я бы хотела бы знать, что происходит.

— Мы вернулись домой из поездки. Наши две недели закончились. Ты выполнила работу по своему контракту.

Он провел руками по волосам.

Мое сердце сжалось, и я поставил кофе на тумбочку, прежде чем смогла бы пролить его.

— Разве это та часть, где ты меня уволишь? Опять?

— Нет, если это только не та часть, где ты увольняешься. Снова.

Мы просто смотрели друг на друга какое-то время.

— Нет, Одри, мы подошли к концу нашего взаимного соглашения. Это то, о чем я говорю. Ничего не осталось кроме свободы выбора.

— Ладно, — пробормотала я, чувствуя, как нервы скручиваются внутри меня, образуя пустоту в животе. — Когда ты попросил меня переехать с тобой в Калифорнию… это была свобода выбора, правильно? Неужели что-то изменилось? — спросила я нервно.

— Ничего, — сказал он. — И все.

Он снова провел рукой по волосам.

— То, что мне пришлось находиться рядом с моей семьей последние две недели, заставило меня задуматься. Все эти ужасные вещи про мою мать и Даниэль помогли мне кое-что понять.

Он замолчал.

— Ты помнишь, я рассказал тебе о том, что Тод мне сказал перед свадьбой?

— Нет, — ответила я и посмотрела на него, не понимая, к чему он ведет. — Неужели это было что-то вроде того, куда, черт возьми, сбежала Одри? Но причиной этого побега было то, что моя мать заявилась на свадьбу, ты же знаешь.

Джеймс напугал меня, и я просто что-то лепетала, боясь услышать то, что он хотел мне сказать.

— Нет, — ответил он и вздохнул. — Не о том речь. Это то, что не давало мне покоя.

— Хорошо, — произнесла я и напряглась в ожидании того, что же будет дальше.

— Он сказал, что когда я, наконец, пойму, чего хочу от жизни, то буду готов к своему «навсегда».

Джеймс подошел и сел на кровать рядом со мной, и потянулся к моей руке.

— Как я уже сказал, эти две последние недели заставили меня задуматься. О семье, о том, в чем я нуждаюсь…о своей собственной семье.

У меня перехватило дыхание.

— Одри, мне потребовалось очень много времени, чтобы найти тебя. И мы не были вместе очень долго. Но я, наконец, понял, чего я хочу. И я вполне готов к своему «навсегда».

Он поднялся с кровати и встал на колени передо мной, потом вытащил из кармана маленькую черную коробочку. В этот момент я была уверена, что не просто затаила дыхание, я вообще перестала дышать. Он открыл коробочку, и там внутри оказался огромный, квадратной огранки бриллиант, предназначенный для принцессы.

— А ты? — спросил он.

Я была ошеломлена, и только могла моргать, глядя на него.

— Я что? — спросила я тупо.

— Готова к браку «навсегда»?

Я продолжала моргать.

— Я не хочу больше ждать, — сказал он, наблюдая за выражением моего лица. — Я люблю тебя, и хочу, чтобы ты поняла, что я говорю серьезно о браке «навсегда».

Я не могла говорить, не могла дышать.

— Одри, ты выйдешь за меня замуж?

Наконец, понимание того, о чем он говорит, настигло меня, и я кивнула головой вверх и вниз.

— Я собираюсь рискнуть и предположить, что это означает «да»? — спросил он с надеждой.

— Да, — прошептала я, удивляясь, что у меня прорезался голос. А затем я бросилась к нему. — Да, да, да.

Глава 16 Джеймс

Следующие два дня прошли, словно в тумане. Мы сходили в полицию и подали заявление, а также предоставили им информацию о рейсе моих родителей, и детективы сказали, что они будут ожидать их прибытия в аэропорту. Они не сказали нам, будут ли производить арест, но мы знали, что детективы, по крайней мере, зададут вопросы моим родителям. Это будет хоть что-то.

Мне все еще было тяжело приспособиться к моей новой реальности. Все происходило по-настоящему — мои родители были причастны к смерти Даниэль. Я испытывал шок от предательства и отвращения, которые отзывались во мне болью, в то время как Одри и я занимались нашими текущими делами. Это была моя новая реальность, и пройдет какое-то время, пока я привыкну к ней.

Мои родители всегда были непростыми людьми, но теперь они вызывали у меня отвращение. Независимо от того, какими бы далекими мы не стали друг другу, мне как сыну, было нелегко это чувствовать.

Одри и я отправились в «Новые Горизонты» и я, наконец-то, познакомился с Томми.

— Это Джеймс, — сказала ему Одри. — Я люблю его, и ты тоже полюбишь. Он хочет, что мы переехали с ним в Калифорнию.

— А как же мама? — спросил Томми.

Одри только плечами пожала.

— Она, вероятно, приедет и навестит нас, даже если мне бы этого и не хотелось, но она все же наша мама.

Томми и Одри посмеялись над этим.

Затем мы нанесли визит в Восточный Бостон, потому что прежде, чем мы доберемся до моей ужасной матери, мы должны решить вопрос с матерью Одри. Нам следовало убедиться, что она полностью примет предлагаемое ей соглашение. Она должна пообещать перестать нас шантажировать и /или не общаться с моей матерью в обмен на молчание моего частного детектива о нарушениях ее текущего условно-досрочного освобождения и крупную сумму денег на ее банковском счету.

Миссис Рейнольдс была одета в старую футболку с логотипом «Pour House», и даже не побеспокоились о том, чтобы прибраться в квартире. Она сказала, что была рада видеть нас, чем несказанно удивила нас.

— Ты рада меня увидеть? — спросила Одри ошарашенно.

— В основном, его, — сказала Миссис Рейнольдс, закуривая сигарету и указывая вздернутым подбородком на меня.

Одри бросила на меня быстрый взгляд и снова повернулась к матери, нахмурив брови.

— Не приходил ли сюда частный детектив? — спросила она. — И не рассказал ли тебе о досье?

— А, да, — ответила ее мать, и выдохнула дым в лицо Одри. — Он не доставил мне хлопот. Я имею в виду, когда он сказал мне, что я получу.

Я притворился, что изучаю телефон, пока Одри послала мне уничтожающий взгляд.

— Что конкретно ты собираешься получить? — спросила она свою мать.

Миссис Рейнольдс также посмотрела на меня, видимо, ожидая какой-либо подсказки. Я продолжал изучать свой телефон, не желая ни в чем сознаваться ни на йоту. Одри вздохнула.

— Не обращай внимания, Ма, — сказала она, смирившись. — Я выясню у него позже.

Какое-то время мы все молчали. Наконец, когда я поднял глаза вверх, то увидел, миссис Рейнолдс, держащую руку на своей груди, схватившуюся за сердце и уставившуюся на левую руку Одри.

— Сладкий младенец Иисус в яслях, — пробормотала она, — это что? Обручальное кольцо?

— Да, оно самое, — ответила Одри и снова вздохнула. — Джеймс и я решили пожениться, и я переезжаю вместе с ним в Калифорнию. И мы забираем с собой Томми.

Одри вызывающе посмотрел на мать.

— Хорошо. Да. Ладно, — сказала ее мать, согласившись, ни минуты не сомневаясь.

Одри оцепенела, словно у нее перехватило дыхание.

— Ладно? — переспросила она и снова подозрительно посмотрела на меня.

— Твою мать, сколько денег ты ей дал?

— Достаточно, — ответил я невинно.

— Я знаю, что ты хорошо позаботишься о Томми, — сказала Миссис Рейнольдс, перебивая нас. — И я буду постоянно навещать вас.

Одри посмотрела на нее с ужасом, широко раскрыв глаза.

— Навещать … нас?

— И останавливаться в отеле, Мисс святоша. Твой парень, я имею в виду жених, сделал все возможное.

— Мне казалось, он тебе не нравился, — произнесла Одри, слегка указывая пальцем на меня. — Помнится мне, ты говорила про него, что он — придурок, маскирующийся под джентльмена.

— Да, но все меняется, — сказала ее мать и пожала плечами. — За исключением тебя. Ты всегда будешь считать, что значительно лучше меня.

— Потому что так и есть, — ответила Одри.

Ее мать рассмеялась, и затем еще раз сделала глубокую затяжку.

— Ну, ты еще более святой, чем наша святоша, хотя я абсолютно уверена, что ты не такая.

— Быть святее святоши получается не у всех, — произнесла Одри.

— Не тебе следует говорить мне об этом, — сказала Миссис Рейнольдс сквозь облако дыма.

Когда мы ушли от матери Одри, то из автомобиля она позвонила Елене и уволилась.

— Я не вернусь на работу, Елена, — сказала она, и облегчение сквозило в ее голосе.

— Ты и Дженни. Вы обе? — завопила мадам так, что я мог слышать ее голос, который раздавался во всей машине. — Дженни уже позвонила мне с острова. Боже, должно быть, отдых так влияет.

— Да, Елена, — сказала Одри, переплетя свои пальцы с моими, потом она повесила трубку и повернулась ко мне. — Теперь я официально безработная.

— В данном конкретном случае это действительно к лучшему, — произнес я.

Одри улыбнулась мне, но сморщила носик.

— Я довольно молода, чтобы выходить на пенсию.

— Я займу тебя работой, — сказал я.

— Ты должен. Ты обещал. Помнишь насчет ковбоя? — спросила она.

— Может ковбой выйдет на пенсию? — задал вопрос я.

Одри рассмеялась.

— Может быть. Хотя я не возражаю против тебя в постели, — сказала она и прижалась ко мне.

— Когда ты так ставишь вопрос, я предполагаю, что мне не стоит отказываться.

Я притянул ее поближе к себе, не имея ничего против всего этого.

— Я должна вернуть эту одежду Елене, — сказала Одри чуть позже.

Мы уже находились в ее комнате, и она смотрела на огромный стенной шкаф.

— Нет, — произнес я. — Я просто оплачу Елене ее стоимость. Мне очень нравится то черное платье, и я мог бы найти применение тому бикини.

Учитывая все обстоятельства, сейчас я был счастливее, чем когда-либо я мог только предположить. Тем более что я планировал встретить маму в аэропорту с двумя полицейскими детективами и родителями Даниэль.

Я все еще не мог поверить, что мои родители были причастны к смерти Даниэль. Однако я верил в это. То, что моя мать сказала Одри, и способ, каким она угрожала ей, подтверждали мои худшие опасения. Сердцем я понимал, что моя мать сделала что-то ужасное, хотя до сих пор так и не узнал точно, что именно.

Я также считал, что мой отец все знал. Даже если бы он ничего и не делал, чтобы помочь моей матери, но я был уверен в том, что он бы ничего не предпринял, чтобы остановить ее. И это также делало его виновным и достойным осуждения.

Мы не знали, какие обвинения, если таковые и имелись, предъявит полиция, и привлекут ли отца в конечном счете, но все же, хоть что-то. Даниэль была невинной девушкой, и за ее убийство кто-то должен понести заслуженное наказание. Ради Даниэль, ее родителей, меня самого. Если мы не сможем сделать так, чтобы правосудие восторжествовало, то, по крайне мере, мы получим общественный резонанс, и это будет что-то вроде расплаты.

Родители Даниэль, Мистер и Миссис Андерсон, уже ждали нас в аэропорту. Я грубовато обнял их и представил Одри. Они оба выглядели уставшими и напряженными, но сказали, что рады тому, что находятся здесь. Они хотели увидеть лицо моей матери.

— Все эти годы мы никак не могли примириться со смертью Даниэль, — сказал Мистер Андерсон, а его жена промокнула глаза. — Я твердил себе, что это связано с тем, что так страшно потерять своего ребенка. Это, конечно же, так и есть, но все же было что-то большее, чем просто потеря. Это было более… противоестественным, чем казалось на первый взгляд. Словно это было даже больше, чем просто неправильность.

Миссис Андерсон прочистила горло. Она смотрелась очень достойно для своих лет, но под глазами у нее появились темные круги и выглядела опустошенной.

— Когда ты позвонил нам, нам показалось, что мы ждали именно этого звонка двадцать лет, — сказала она. — Мы не знали всего того, о чем ты нам поведал, но мы ожидали что-то в этом роде. Твоя мать считала, что Даниэль никогда не была достаточно хороша для тебя, Джеймс. Даниэль говорила мне об этом. Я всегда думала, что твоя мать, в конце концов, подружится с ней, увидев, каким прекрасным ребенком в действительности она была. Теперь я знаю правду. У моей дочери никогда не было шанса.

Она начала плакать, и Мистер Андерсон притянул ее к себе. Я отвернулся.

Два детектива бостонской полиции, с которыми мы уже поговорили ранее, ожидали неподалеку. В аэропорту уже находились репортер из «The Boston Tribune» и фотографы-папарацци.

— Каким образом пресса узнала об этом? — шепнула мне Одри.

— Я заглянул в записную книжку твоей матери и позвонил им, — сказал я. — Я прикинул, что это тот час подтолкнет Селию к краю. Это то, чего она точно заслуживает.

Одри кивнула мне, и я затаил дыхание, наблюдая за тем, как самолет подрулил к воротам. Я застыл в ожидании, когда же появится моя мать, чтобы встретиться со своей судьбой, и своего брата, которому должен был сообщить ужасные новости.

Тод и Иви вышли первыми, а затем появились Коул и Дженни. Все они были сильно удивлены нашему присутствию здесь.

— Что вы двое здесь делаете? — спросил Тод. — Мама сказала —

— Не верь тому, что говорит мама, — произнес я, хватая его за плечи. — Все в порядке. Одри и я обручились.

— Это так здорово, — сказал Тод и улыбнулся нам.

— Но я здесь не ради хороших новостей, — произнес я негромко и быстро. — Я пытался позвонить тебе, но не дозвонился. Я здесь из-за матери и отца. Потому что произошло кое-что ужасное.

— Но они в порядке, — сказал Тод в замешательстве.

— Что-то ужасное произошло не с ними, речь идет о том, что сделали они.

Я пристально посмотрел на своего младшего брата и затем указал на родителей Даниэль.

— Это Мистер и Миссис Андерсон. Ты помнишь мою подругу из школы? Даниэль? Это ее родители.

— Приятно вас видеть, — сказал Тод, пожимая им руки. — И я до сих пор сожалею о вашей дочери. Я был молод, когда это случилось, но я помню, какая это была трагедия.

Тод снова повернулся ко мне.

— Я не понимаю, — пробормотал он, глядя на меня в недоумении.

Он перевел взгляд с Мистера и Миссис Андерсен на двоих полицейских, стоящих позади них.

— Что происходит?

Я сделал глубокий вздох, зная, что сейчас собираюсь нанести ему удар.

— Мама имеет отношение к смерти Даниэль. Она угрожала Одри на Эльютере, и мы начали собирать кусочки воедино, — сказал я. — Полиция здесь для того, чтобы доставить ее на допрос, возможно, и отца тоже. Андерсоны здесь находятся для того, чтобы встретиться с ними лицом к лицу.

Бледность проступила на загорелом лице Тода.

— Ты шутишь?

— Нет. Прости. Я не шучу.

Впервые я почувствовал настоящую грусть и сожаление по поводу наших с ним родителей, а не только ярость, которая клокотала во мне.

— Пойдем присядем, — мягко сказала Иви, и повела Тода к нескольким свободным сиденьям, расположенным неподалеку от нас, разговаривая с ним и поглаживая его руку.

— Боже, ух ты, — сказала Дженни, подходя к нам.

Она, должно быть, слышала какую-то часть разговора.

— Я могла бы сказать, что не верю этому, если бы Миссис Престон не была такой сучкой. Извини, Джеймс.

Она повернулась к Одри.

— Она не спускала с меня глаз весь полет, словно я собиралась заразить ее шлюшачьими гнидами, или чем-то вроде того.

Одри послала ей измученную улыбку.

— Я бы могла сказать, что удивлена, но —

— Ой, мой хренов Бог, Одри, — закричала Дженни, прерывая ее. — Это обручальное кольцо?

Одри кивнула ей, и Дженни, схватив ее, начала прыгать вверх и вниз.

— Это даже не камень! Это долбаный булыжник!

— Дженни, — сказала Одри спокойно, — давай поговорим об этом позже. У нас есть несколько неприятных вещей, о которых нам необходимо позаботиться прямо сейчас.

— Да, — пробормотала Дженни.

Она прекратила прыгать и перекрестилась.

— Но, ух ты. Просто вот это да.

Вскоре и моя мать покинула самолет, одетая в зеленое поло с поднятым воротником, безупречные брюки и белые мокасины. Ее лицо оказалось достаточно подвижным, чтобы на нем можно было заметить шок в этот момент, когда она заметила нас.

— Джеймс? — спросила она. — Одри?

Я сердито посмотрел на нее, и она застыла на месте, в этот момент мой отец налетел на нее сзади.

— Поосторожнее, Роберт, — огрызнулась она.

— Мама, будь вежливой, у нас гости, — сказал я, указывая на Андерсонов. — Ты помнишь Мистера и Миссис Андерсон, не так ли? Родителей Даниэль? А это детектив Гордон и детектив Фиск из департамента полиции Бостона. Полагаю, что они хотели бы задать тебе и папе насколько вопросов в центре.

Я улыбнулся, видя, как она борется с собой, чтобы сохранить свое ледяное спокойствие. В этот самый момент фотографы начали делать снимки, и со всех сторон заработали вспышки.

— А это репортер из «Tribune» и папарацци, — я широко улыбнулся ей, пока она пыталась обрести хладнокровие и найти лучшую позу для фотографов.

— Мама, речь идет о несколько иных вещах. Мать Одри теперь играет на моей стороне. Ты, конечно, если захочешь, можешь заплатить ей. Я уверен, она не будет возражать.

Я наблюдал за тем, как детективы целенаправленно направились к моим родителям. Бледные и покорные Андерсоны последовали за ними.

— Ох, и еще кое-что, — сказал я. — Одри и я помолвлены.

— Мистер Престон! Вы помолвлены? — крикнул один из фотографов. — Позвольте мне сделать снимок счастливой пары!

В тот же день снимки распространились по всему интернету. На них я и Одри с усталыми улыбками на наших лицах стояли, обняв друг друга. На заднем плане можно было заметить мою маму и полицейских, сосредоточенных на ней. Ее лицо было достаточно подвижно, чтобы запечатлеть ее с миной, как будто она проглотила очень горькую и очень низкого качества пилюлю.

Эпилог Пять лет спустя. Эльютера

Коул, Дженни и их трое детей ожидали нас на пляже. Тод и Иви только что отправились наверх с их маленьким ребенком для короткого дневного сна и собирались присоединяться к нам в ближайшее время.

— Я не могу поверить, что вы двое снова ожидаете ребенка, — сказал я, качая головой Коулу.

— Я же говорил тебе несколько лет назад, что не могу держать свои руки подальше от нее, — произнес Коул и рассмеялся. — Такова моя участь.

Он кивнул на малыша, который был закреплен на его груди в рюкзаке-кенгуру.

— Кто бы говорил, брат.

Он кивнул на моего младшенького, который был пристегнут в рюкзаке-кенгуру на моей груди.

— Да, но у тебя уже четвертый. Это явно перебор. У Одри и меня для солидности только трое.

— Пока трое, — заметил Коул, — Я до сих пор могу заметить на твоем лице эмоциональный стояк. Если Одри захочет еще одного малыша, она получит его.

— Наверное, это правда, — сказал я и засмеялся.

Мы сдержали обещание и приезжали на Багамы каждый год. Единственное обещание, которое Тоду и Иви не удалось сдержать в полной мере, так это то, что их трое маленьких мальчуганов постоянно кричали и часто были грязными. Они притаскивали домой жуков и червей для своей матери, чем вызывали ее крик. Но она любила их, и это позволило мне увидеть другую сторону Иви, ту сторону женщины, которая искренне любила Тода и своих детей.

И поэтому мне нравились вопли ее и Тода, а также их маленьких сорванцов.

Четыре года назад Одри и я поженились в узком кругу в музее Гарднера. Тод и Коул были свидетелями с моей стороны, Дженни и Иви со стороны Одри. Коул и Дженни поженились чуть позже в том же году. В отличие от нашей тихой свадьбы, они арендовали целый остров в Карибском море и закатили дикую вечеринку в вечерних нарядах вкупе с фейерверком на воде.

— С размахом, — сказал я Коулу, оглядывая происходящий вокруг праздник.

— Вроде Дженни привыкла к размаху, — сказал Коул невозмутимо.

На нашей свадьбе Томми вел Одри к алтарю. Она же выглядела в длинном кружевном платье в точности, как ангел.

Мои глаза наполнились слезами в тот момент, как я увидел ее. Слезы также были в глазах ее матери, но скорее по другим причинам. Она, вероятно, пересчитывала в голове все доллары, которые Одри может выиграть от ее замужества, и испытывала облегчение от того, что ей теперь не придется трудиться для оплаты ежегодно увеличивающегося налога на сигареты в штате Массачусетс.

Моя мать тоже плакала, наверное, потому, что она очень переживала из-за смешения ее родословной, а также того факта, что я женился на женщине, из-за которой рассыпался ее карточный домик.

Я подумал, что это заслуженное наказание.

Все безвозвратно изменилось в моей семье после того, как были обнародована информация, связанная со смертью Даниэль. Моему отцу не было предъявлено никаких обвинений, так как не было достаточно доказательств его причастности. Моя мать, однако, была арестована по подозрению в тяжком преступлении — убийстве. Обвинение считало, что она кого-то наняла с целью убить Даниэль, организовав автомобильную аварию. Но для присяжных, назначенных на разбирательство ее дела, не хватило достаточно вещественных доказательств, и она вышла на свободу после предварительного разбирательства.

Все-таки, хоть и на небольшой срок Селия оказалась за решеткой, и желтая пресса сошла с ума от этой истории. Ее лицо «засветилось» во всех колонках светской хроники онлайн. Ее арест был даже освещен как сопутствующая деталь при описании свадьбы Тода и Иви в «New England Brides Magazine». Андерсоны написали роман, тонко завуалированную вымышленную историю о том, что, как они считали, случилось с их дочерью, и книга попала во все списки бестселлеров. Селия Престон была тщательно и публично унижена. Хотя она и не понесла наказание по заслугам, но это тоже было кое-что.

До конца своей жизни она будет отрицать свою причастность, и я смирился с этим. Кроме того я также заставил ее пожертвовать два миллиона долларов в стипендиальный фонд Даниэль и включить фонд в завещание, что послужит в дальнейшем фундаментом для фонда.

Я больше не хотел общаться с матерью, но Одри убедила меня пригласить ее на свадьбу и, как минимум, регулярно присылать фотографии детей. Точно также как я в свое время убедил ее пригласить свою мать на свадьбу и регулярно посылать той фотографии детей.

— Они — наша семья, — произнес я, пожимая плечами. — Как бы там ни было.

— Мне больше нравилось, когда ты сравнивал их с собаками, и что мы бы выгуливали их, — сказала она, но все равно послала им приглашения.

Сейчас Одри гуляла по пляжу, держа на руках Беллу, нашу двухлетнюю дочь. Рядом с ней находилась беременная и сияющая Дженни, держа за руку свою дочь Риз. Наш трехлетний сын Родос бегал с Кайлом, сыном Коула и Дженни. Они плескались в воде и визжали от восторга. На моей груди уютно разместилась в рюкзаке-кенгуру, также как и у Коула его младенец, наша младшенькая — Мия. Разве, что ребенка Коула не звали Мия, так как нашу малышку мы назвали в честь тети Одри.

Мы сообща присматривали за детьми.

— Разве не все мы некоторое время назад были здесь одинокими, пьющими пиво, и занимающимися подводным плаванием? — спросил Коул, глядя на наши семьи. — Боже, как нас теперь много.

Он посмотрел в недоумении.

— Да уж, — сказал я, взглянув на Одри, улыбнулся и обнял ее.

— Ты выглядишь счастливым, — произнесла она и поцеловала меня в щеку. — Я просто обращаю на это твое внимание, детка.

Я посмотрел на нее так, как я всегда делал.

— Это из-за того, что ты здесь, Миссис Престон.

Ли Джеймс Высокая ставка 1 

Переводчик Мария Смирнова

Глава 1

Когда я думала об этом потом, то смогла припомнить лишь то, что, с одной стороны, день начался как обычно, а с другой — не совсем.

Лучи солнца пробивались сквозь окна моего офиса, когда я собирала свой набор, чтобы отправиться в лабораторию: мои специальные перчатки, ноутбук и термометр. Все будет обеззаражено перед тем, как я войду в лабораторию, и это являлось частью моего ежедневного ритуала.

Был обычный день, и я, как всегда, ничего не принимала как должное. Как мне казалось, все было нормально, не происходило ничего экстраординарного: солнце светило мне в окно, у меня была работа, которую я должна была выполнить. Я мельком взглянула на себя в зеркало и вышла из своего кабинета. Мои длинные светлые волосы аккуратно спускались на плечи, черный свитер, в который я была одета, и прикрытый сверху халатом выглядел простым и чистым. Я была молода и здорова, и сегодня должен был наступить тот день, когда, наконец-то, мой прототип, заработает.

Я надеялась на это.

Я кивнула Стефани, моей помощнице, и быстрым шагом направилась в лабораторию. Сегодня мы уже пробежались еще по одному тесту. Я затаила дыхание в надежде, что этот тест подтвердит, что мое изобретение работоспособно. Моя технология должна помочь миллионам, это то, что отчаянно необходимо миру.

Я прошла через двери в закрытое помещение, где на меня распылилось дезинфицирующее средство на основе смол, так как в лаборатории должна быть обеспечена стерильность. Все, кто работал в «Paragon Laboratories», проходили через это пространство. Вход в него был похож на пункт досмотра в аэропорту, где служащие аэропорта просили вас положить руки на голову и проводили сканирование. В подобной камере в «Paragon Laboratories» сотрудники поднимали свои руки над головой, и автомат опрыскивал их дезинфицирующим средством без запаха, чтобы обеспечить отсутствие каких-либо волокон или бактерий, принесенных из внешнего мира на территорию нашей драгоценной испытательной площадки.

Мои работники кивком поздоровались со мной, когда я вошла в зал. Было еще только восемь утра, но большинство из сотрудников уже находились на площадке в течение несколько часов. Они проводили повторные предварительные тесты, собирая данные и генерируя отчеты, чтобы потом проинформировать наших инвесторов о наших проведенных исследованиях.

В конце дня я планировала просмотреть все новые материалы, скомпоновать их, а затем поставить на них электронную блокировку с паролем, которую никто бы не смог открыть без моего прямого указания. Я всегда удостоверялась, чтобы наши данные держались в строжайшем секрете, так как это была закрытая информация, которая стоила миллионы долларов, … на самом деле, миллиард, по нашей последней оценке. Но сумма в долларах, связанная с нашей технологией, не имела для меня никакого значения. Мое изобретение было для меня делом всей моей жизни, моей жизненной миссией, и его эффективность было единственным, что действительно волновало меня. Деньги были вторичны.

Я направилась прямо в сторону Евы, нашего главного исследователя, которая что-то внимательно изучала на мониторе своего компьютера. На ее лице между бровями образовалась складка в форму буквы V, пока она просматривала данные.

— Что случилось? — спросила я.

Она и в изумлении подняла глаза.

— Ничего. Боже, Лорен, ты меня напугала.

— Почему тогда ты такая хмурая?

Я посмотрел мимо нее на экран, выискивая признаки проблемы.

— Потому что мои глаза устали, и я свела брови на переносице, чтобы снять напряжение с глаз, хорошо? Ничего не случилось. Мы еще не запускали тест, а установили пока все по своим местам. Ждали вас.

Ее лицо расслабилось и расплылось в улыбке.

— Вы волнуетесь?

Я пожала плечами.

— Думаю, что я больше обеспокоена, чем взволнована.

— Все будет хорошо, по крайней мере, все указывает на это.

Мы сделали уже тысячи тестов на нашем прототипе. Наше изобретение представляло собой устройство, которое способно просканировать сто триллионов клеток в организме человека для выявления признаков разрушения, заменяя тем самым работу томографов и выполнение дорогостоящих тестов за меньшую цену и за более короткий промежуток времени.

Наш прототип прошел тысячи тестов, но пока ни один не сработал. Пока нет.

Но все равно я знала, что каждая из этих неудач приближает меня к успеху. Я знала, что именно сработало не так, и теперь была так близка к тому, чтобы все получилось.

Я был так близка, что уже могла почувствовать это.

— Вы готовы? — спросила меня Ева.

Она забрала за ухо один из своих локонов и посмотрела на меня выжидающе.

Я кивнула.

— Начнем.

Я нервно облизнула губы, а затем открыла свой собственный компьютер. Я держала его под строжайшим секретом отдельно от общей сети, и в нем хранились мои собственные расчеты и наблюдения. Я держала свои собственные файлы отдельно из-за давней паранойи. У меня были тяжелые времена, когда я никому не доверяла полностью. Возможно, по словам моей сестры, это была плохая черта моего характера, но зато я сохраняла свои наблюдения и отчеты вне общей базы данных, что заставляло меня чувствовать себя спокойнее, и это уже вошло в привычку.

Я взяла небольшую гарнитуру со стола и включила микрофон.

— Финн, давайте.

Мое распоряжение передалось в герметичное помещение, где будет испытываться прототип. Комната располагалась рядом с нами, и была видна из лаборатории.

Финн дал мне знак — пальцем вверх, снял перчатки и ударил по кнопке, расположенной на стене, после чего дверь автоматически открылась. Испытуемый № 1201 вошел в комнату, одетый в комбинезон. Финн усадил человека, затем прикрепил различные провода и присоски на него, которые контролировали его дыхание, частоту сердечных сокращений и уровень стресса. Испытуемый сидел терпеливо, пока Финн нацеплял на него множество устройств.

Наконец, Финн остался доволен и повернулся к нам в ожидании дальнейших указаний.

— Вперед, — скомандовала я.

У меня перехватило дыхание, когда он поднял прототип, снял подложку, и аккуратно положил его на испытуемого. Засветились экраны, расположенные чуть выше комнаты тестирования, которые демонстрировали для всех нас отображение информации, полученной с устройства.

— Все его показатели в норме? — спросила я Еву, пока данные с контрольного оборудования бежали вниз экрана.

— Он идеален. Все устойчиво. Ничто не должно прервать вывод информации.

Я смотрела на экраны, расположенные над испытательной комнатой. Финн сидел, изучая в своем компьютере данные вывода с контрольного оборудования. Ева продолжала смотреть на свой экран. Испытуемый сидел с закрытыми глазами. Хотя он понятия не имел, что представляло собой наше оборудование или что это было за тестирование, но я все равно заставила подписать его десятистраничное соглашение о неразглашении и соглашение о конфиденциальности. Он выглядел расслабленным и, вероятно, был счастлив, что так легко заработал тысячу долларов за свое участие в эксперименте.

Я сожалела, что не могла позволить себе расслабиться. Вместо этого я уставилась в монитор и стала ждать. Прошла целая минута. Я поморщилась, ненавидя себя за то чувство разочарования, которое начало формироваться у меня в животе — это чувство я слишком хорошо знала.

«Это просто еще одна проблема и ее необходимо исключить», — пыталась я успокоить себя, пока бежали секунды. — Если не получится и в этот раз, то еще есть возможность это исправить. Ты уже так близка к цели».

Мониторы замигали и ожили. Данные начали поступать на экран… данные я ждала, искала много лет.

— Боже мой, — сказала Ева, вставая рядом со мной. — Работает.

Я облизнула губы, наверное, в этот момент смогла бы даже услышать собственное дыхание. Я читала данные, мелькавшие на экране. Прототип считывал каждую клетку субъекта испытания. Никаких мутаций или других красных меток, которые должны быть выделены цветом, не было обнаружено. Как только я усовершенствую отчеты, то смогу сказать, просто взглянув на полученную информацию, имеется ли у этого человека рак, или он находится в предраковом состоянии, или у него какое-то иное заболевание.

Впервые после долгих лет исследований, тестирований и ста часовых рабочих недель устройство, наконец-то, заработало.

— Да, оно работает.

Я обернула руки вокруг себя в объятии, как будто пыталась поздравить саму себя.

— Оно, наконец, заработало.

Я вернулась к себе в кабинет и наблюдала за тем, как солнце совершает свой путь по небу, потом быстро посмотрела на фотографию моих родителей, находящуюся на моем столе, и подумала о том, как они обрадуются моему успеху.

Они будут взволнованы, но не удивлены.

Это то чувство, что я испытывала сама. Я работала в течение шести лет, чтобы достичь этого результата, отодвинув все остальное в сторону: школу, сон, какое-либо подобие социальной жизни. Я бросила учебу в МТИ (прим. Массачусетский технологический институт) на начальном годе обучения, потому что я знала тогда то, что знаю и сейчас — я должна была сделать эту работу. Мое предназначение — создать эту технологию и помочь людям. Это было мое глубокое убеждение, упертая решимость, с которой я провела последние шесть одиноких лет.

Стефания вызывала меня по интеркому, тем самым прерывая мою задумчивость.

— Ваша сестра здесь, она хочет встретиться с вами.

— Конечно. Пусть заходит.

Моя младшая сестра Ханна прошмыгнула в дверь, заключив меня в объятия, прежде чем я даже успела повернуться в ее сторону.

— О, это так волнительно! — сказала она, крепко сжимая меня в объятиях.

— Э-э. Привет, — рассмеялась я и попыталась вздохнуть. — Подозреваю, ты слышала о тесте.

— Я столкнулась с Евой и пристала к ней, — произнесла она, немного выгнув спину, чтобы посмотреть мне в лицо. — Не злись, ладно?

— Я не злюсь. Ева знает, что это нормально рассказать тебе о тесте. Тебе и только тебе.

Я с нежностью улыбнулась Ханне. Она была на три года младше меня, с теми же светлыми волосами и голубыми глазами. Она была умна, и на этом наше сходство с ней заканчивалось. Я была более сдержанной и рассудительной, в то время как Ханна была дружелюбной и общительной. Именно из-за ее качеств я и наняла ее на должность Директора по маркетингу. Она давала немногочисленные и редкие интервью о компании, внимательно следила за сообщениями о нас в прессе.

— Мы будем сообщать эту новость общественности, в конечном итоге? — спросила она.

Я отрицательно покачал головой.

— Пока не знаю. Следующим шагом будет презентация результатов совету директоров. После этого мы должны организовать еще один раунд по сбору средств наших инвесторов и привлечь капитал, необходимый для выведения устройства на рынок. Только затем мы завершим план и объявим о технологии для остального мира.

— Но наш секрет не сможет оставаться тайной долгое время, — ее глаза блестели. — Это так здорово, что весь мир в итоге узнает, что моя сестра-гений!

— Успокойся, — сказала я и потрепала ее по плечу. — Нам предстоитеще долгий путь. И в любом случае я не очень сильно хочу делиться.

— Твое изобретение изменит сегодняшние лаборатории, — возразила Ханна. — Ты ведь этого хочешь, не так ли? Почему же ты не рада?

Я улыбнулась ей.

— Я очень рада, но только хочу делать все шаг за шагом. Прототип был мне как ребенок долгое время. Будет трудно выпустить его в мир.

Я встала и подошла к окну, глядя на акры аккуратно ухоженных газонов, окружающих здание.

— Мне не нравится находиться под пристальным вниманием. Ты знаешь это. Как только информация всплывет, все узнают, кто мы такие.

В отличие от других предпринимателей, я не жаждала внимания. Я уклонялась от благотворительных акций и возможностей рекламироваться. Я никогда не давала интервью, и отказывалась публично давать комментарии о лаборатории и исследованиях, которыми мы занимались.

Тем не менее, я любила руководить моей компанией. Конечно, бывало трудновато достучаться до наших членов правления и венчурных инвесторов, финансировавших наши исследования, но мне было нужно, чтобы моя мечта стала реальностью. Я собрала удивительную команду в плане моих инвесторов, директоров, сотрудников. Мы все гордились проделанной там нами работой. Мы все желали сделать мир лучше.

Я хотела сделать что-нибудь для «Paragon» и прототипа, но меня не интересовала слава, а что касается денег, то они мне были интересны только в качестве финансирования моих исследований.

— Может быть, тебе стоит … сейчас немного передохнуть? — спросила Ханна, подойдя ко мне.

Я взглянул на нее краешком глаза.

— Что, черт возьми, ты несешь?

Конечно, я понимала, о чем она говорит, но не собиралась клевать на наживку.

Моя сестра нахмурилась.

— Ты могла бы … взять отпуск? Сходить в спа-салон? Сходить на свидание?

Я фыркнула на нее.

— У меня нет времени на такие легкомысленные занятия. Это была бы пустая трата моего времени, и ты это знаешь.

— Наслаждаться жизнью — это не пустая трата времени, — не отставала она. — Ты не отдыхала уже шесть лет. Ты должна поехать на Карибы и пить взрослые напитки желательно с фруктовыми оттенкам и с маленькими зонтиками. И ты должна подцепить горячего парня.

— Прекрати, — отрезала я, и сразу почувствовала себя плохо. Я повернулась к ней и заставила себя посмотреть на нее примирительно.

— Я сожалею. Зря я с тобой была так резка, моя младшая сестричка.

Я заправила выбившуюся прядку волос ей за ухо.

Она нахмурилась.

— Я серьезно. Фраза «ты должна больше выбираться из своей раковины» никогда не была так актуальна.

— Это единственное место, где я хочу быть. Если бы я взяла отпуск или даже просто ушла домой пораньше, я бы все равно жалела, что нахожусь не здесь. Это именно то место, где мне полагается быть.

Ханна закатила глаза.

— Ну, тебе повезло, так как оно останется здесь, когда ты вернешься.

— Я никуда не пойду.

— Ой, да насчет тебя, — сказала она озорно. — У тебя обед сегодня, помнишь? С Габриэлем Беттсом.

— Что?

Я заглянула в свое расписание, и обнаружила, что на час дня у меня назначена с ним встреча. Я насторожилась.

— А ты не могла бы с ним встретиться? У меня нет времени.

— Я не могу этого сделать. Он хочет поговорить о технологии, помнишь? Вот почему мы договорились, что ты встретишься с ним один на один.

— Но это же было три месяца назад, — заскулила я. — Именно сегодня я не могу покинуть лабораторию. Позвони ему и отмени встречу. Пожалуйста.

Я держала свой сотовый в руке и посмотрела на нее с мольбой в глазах.

— На самом деле, именно сегодня ты можешь покинуть лабораторию. Твой прототип заработал. Впервые за все время. Поэтому нет никаких причин, почему бы тебе не сходить на ланч, — сказала она и усмехнулась. — Кроме того, Габриэль Беттс — чертовски горяч. Он также миллиардер, помешанный на технологиях, так что кто вас знает? Вы оба можете идеально спеться.

— Прекрати.

Я сердито посмотрела на нее.

— В час дня в «Grove», что в Долине (прим. пер. Силиконовая долина). Возьми водителя. Прими меры безопасности. Возможно, ты захочешь нанести чуть больше блеска для губ, — сказала она и мило улыбнулась. — Он действительно великолепен. Погугли его и сама все увидишь.

Она плавной походкой выпорхнула из кабинета, а я направилась к своему компьютеру, чтобы поискать информацию о Габриэле Беттсе. Он являлся генеральным директором компании «Dynamica», базирующейся в Силиконовой долине, и занимающейся производством считывающих технологий, которая использовалась во всем мире. Я никогда прежде не встречалась с ним, но основываясь на тех фотографиях, что я обнаружила в интернете, моя сестра оказалась права. Он был абсолютно великолепен.

Закипая, я направилась наложить чуть больше блеска на губы.

Глава 2

— Это здесь, Мисс Тейлор, — сказал водитель, останавливаясь около «Grove». На тротуаре нас ожидал консьерж, чтобы открыть для меня дверь.

— Могу ли я пойти с вами? — спросил Тимми, мой телохранитель. Я посчитала складки сзади на его шее, пока пыталась собрать свою волю в кулак.

Пять. Пять шейных складок.

— Нет. Со мной все будет в порядке, — сказала я.

— Я буду находиться прямо за дверью, — сказал Тимми.

Я не сомневалась в этом. Тимми и его личный состав защищали меня двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Сначала я думала, что это безумие, когда мой совет директоров настаивал на таком уровне безопасности для меня, но по прошествии времени вырос потенциал нашего устройства, и я поняла их озабоченность. Я была единственной, кто мог усовершенствовать научные основы технологии. Наша служба безопасности хорошо оплачивалась, чтобы обеспечить мою безопасность.

Я вздохнула и неохотно согласилась подать консьержу руку.

— Мисс Тейлор, ваш столик ожидает вас, — сказал он тепло.

Не имея большого опыта взаимодействия с незнакомыми людьми, я неловко улыбнулась ему и направилась в ресторан. Ханна ела там несколько раз с одним или несколькими ухажерами из ее бесчисленного количества поклонников-мужчин. По ее словам, еда здесь была потрясающей. Обычно я брала салат в нашей столовой и ела его за своим столом на обед и ужин, поэтому понятия не имела, что нынче означало слово «потрясающая». К счастью, запахи, шедшие из открытой кухни, были превосходны, так что я смирилась и была довольной. По крайней мере, едой.

— Мисс Тейлор? — спросила меня молодая хозяйка с пирсингом и татуировками. Я пыталась рассмотреть их все сразу, пока она терпеливо ждала.

— Не хотели бы вы пройти и сесть? — спросила она через какое-то время. — Мистер Беттс ждет вас.

— Что? Ой, извините.

Я почувствовала, как мое лицо покраснело.

— Ваши татуировки прекрасны. Я не видела ничего подобного раньше.

— Действительно? — сказала она и сморщила нос от удивления. — Я подумывала о том, чтобы удалить их, так как всем нынче кажется, что их слишком много.

Было ли это правдой? Я не обращала внимание. Если у людей, которые работали у меня и были татуировки, то они умело скрывали их под халатами. Она подвела меня к моему столику, и я увидела Габриэля Беттса, сидящего спиной к нам в ожидании меня. На мгновенье я заколебалась. Он выглядел большим и мускулистым, практически великаном за небольшим столиком. Я с трудом сглотнула, вспоминая его красивое лицо с фотографий, которые я просматривала в интернете.

А какого черта я буду с ним говорить?

Должно быть, он почувствовал, что я уставилась на него, потому что обернулся и послал мне широкую улыбку.

— Лорен, я так рад, что вы смогли встретиться со мной.

Я заставила себя улыбаться, в то время как он встал, возвышаясь надо мной. Я пожала ему руку, заметив, какой большой и сильной она была. Я сглотнула.

— Пожалуйста.

— А вы оказались выше, чем я ожидал, — сказал он. — И даже красивее, чем на фотографии.

— Эм… спасибо.

Я села, покраснев.

У него были короткие, густые каштановые волосы, темно-карие глаза, и такие черты лица, которые делали его интересным, а не просто обаятельным красавцем. Его плечи и грудь были большие, он весь был крепко сложен, когда он двигался, мускулы напрягались под рубашкой с пуговицами на воротнике.

В жизни он был таким, что моя сестра сочла бы его крайне великолепным. Или даже хуже, — сексуальным.

Я пыталась не пялиться на него, напомнив себе, что я являюсь генеральным директором большой компании, в которой занято более сотни работников, что у меня имеется телохранитель, потому что моя голова заполнена до краев служебной информацией на миллиарды долларов. Я не могла превратиться в дрожащую и пускающую слюни чихуахуа, только из-за того, что Габриэль Беттс был высок и красив. Я надеялась, что, может, удастся нормально поговорить с этим человеком за ланчем.

Я очень надеялась.

— Забавно, что наши пути никогда не пересекались раньше, — сказал Габриэль.

Его темно-карие глаза блеснули, когда он улыбнулся мне.

— Неудивительно, — сказала я и отпила воды. — Я не выхожу в свет.

Вообще. Я не выбираюсь никогда.

— Таким образом, вы признаетесь, что вы — затворница, — сказал он, все еще улыбаясь мне.

Он был беззаботный, но при этом уверенный в себе человек, то есть обладал характером, который должен иметь только безумно великолепный, успешный и блестящий самец — генеральный директор из Силиконовой долины.

— Дело не в том, что я — затворница. Просто я была занята работой.

Я быстро просмотрела в меню.

— Вы не против, если я сделаю заказ за вас? Я бываю здесь довольно часто.

— Все в порядке. Я могу сделать заказ сама.

Мой тон прозвучал колюче и резко даже для моих собственных ушей.

Габриэль передал мне меню и улыбнулся.

— Я уверен, что вы более чем способны сделать заказ для себя. Но я хотел бы заказать некоторые из моих любимых блюд, чтобы разделить их с вами. При одном условии, что для вас это будет приемлемо.

— Все хорошо, но мне нужно будет вернуться в лабораторию через час.

Я посмотрела на часы, жалея, что время поджимает.

Он жестом подозвал официанта.

— Есть какие-нибудь ограничения в еде?

— Я не ем говядину, свинину и курицу.

— Как насчет рыбы и моллюсков? — спросил он, улыбаясь мне так, что мой желудок готов был завязать сам себя в узел.

Я кивнула.

— Спасибо, что спросили.

— Всегда, пожалуйста.

Он улыбнулся мне широко, и я заметила одинокую ямочку, расположенную на левой стороне его лица. По какой-то причине это крайне раздражало меня.

Он заказал всевозможные блюда, о некоторых из которых я даже никогда не слышала раньше, а также заказал вино.

— Я не употребляю алкоголь, когда работаю.

Я остановила официанта, когда тот подошел, чтобы наполнить мой бокал.

— Вы не должны отказываться от вина. Просто наслаждайтесь его вкусом, — сказал Габриэль, и мой бокал был наполнен против моей воли.

Я хмуро посмотрела на него, но он мило мне улыбнулся.

— Я не пытаюсь вами командовать, клянусь. Я только хочу, чтобы вы наслаждались ланчем.

Я бы тоже хотела получить от этого удовольствие, вероятно, он был слишком обаятельным, сидя напротив меня.

Официанты разместили на столе перед нами сашими (прим. пер. японское блюдо из тонких кусочков сырой свежей рыбы, нарезанной маленькими кубиками), и пельмени с начинкой из омара, а также вкусный на вид салат с запеченными средней остроты перчиками чили и приправленный натертым сыром Пармезан.

Габриэль поднял бокал, а я подняла свой.

— Выпьем за то, что мы, наконец, встретились, — сказал он.

— За встречу.

Я пригубила вино, которое оказалось божественным на вкус, в то время как он начал накладывать еду в мою тарелку. Я положила в рот немного сашими и попыталась игнорировать восхитительный вкус блюда, удивляющий своей простотой. Я чувствовала, что я полностью погрузилась в поглощение еды, вина, в наслаждение от наших мест в ресторане, расположенных на солнечной стороне, и мужчиной, сидящим напротив меня. Но мне, на самом деле, необходимо было оставаться сосредоточенной на «Paragon», и на всех тех шагах, которые мне предстояло предпринять по возвращении в офис.

Габриэль что-то говорил о еде, когда я прочистила горло.

— Я не хотела бы показаться грубой, но если мы собираемся говорить о бизнесе, то нам следует это сделать в ближайшее время.

— Извините, — Габриэль улыбнулся мне. — Я немного взволнован от того, что устроил перерыв посреди дня, да еще и с красивой женщиной.

Я чуть не поперхнулась своей пельмениной.

— Как только я вернусь в офис, а я пробуду там где-то до десяти часов вечера, то опять забуду поужинать, — сказал он.

Мне наконец-то удалось проглотить пищу.

— Вы тоже забываете про еду?

— Конечно. Я почти всегда забываю.

Он сделал глоток вина, а я старалась не смотреть на него, но все же поймала себя на том, что разглядываю Габриэля. Его красивые черты лиц были расслаблены, какое-то время он сидел совершенно спокойно, выглядя так, будто обдумывал, о чем говорить дальше.

— Итак, … причина, по которой мы здесь. Я ждал встречи с вами в течение длительного времени. «Paragon» — интересный бизнес.

Я сделала еще один глоток вина.

— Не такой уж интересный. Это просто лаборатория, честно говоря. Это интересно только, если вы ученый.

— Я — ученый, — сказал он. — И я также как и вы учился в Кембридже, Гарварде.

— Как вы узнали, что я училась в Кембридже?

Он посмотрел на меня, как будто я была не в себе.

— Все знают, что вы учились в МТИ.

Все? Кто это все?

— Я не закончила, — произнесла я быстро.

Я никогда не хотела выдавать себя за того, кем не являлась.

— Я тоже. Посещал Гарвард. Время от времени, — он усмехнулся. — Я приехал в Калифорнию, чтобы начать свой бизнес. Мое высшее образование не помогло бы мне получить финансирование, мне нужно было исследовать и внедрять мою технологию. Поэтому я решил сократить свои потери и переехал сюда посмотреть, что я мог бы сделать сам.

— Я сделала тоже самое.

— Знаю.

Я резко взглянула на него.

— Откуда вы это знаете?

— Есть такая вещь, которая называется «Интернет». Вероятно, вы о нем слышали, — сказал он, ухмыльнувшись. — Поискали ли вы информацию обо мне в Гугле прежде, чем пришли сегодня сюда?

— Конечно, — ответила я, прежде чем успела остановить себя.

— Ну, и я погуглил вас также. Вот откуда я узнал о том, что вы не доучились в МТИ, — сказал он, и его глаза сверкали озорством. — Вы только смотрели фотографии со мной?

Я кашлянула вместо ответа. По правде говоря, я только посмотрела на его фотографии и пробежалась по его краткой биографии. Кроме информации об его компании «Dynamica», в биографической справке был указан его рост (один метр девяноста два сантиметра), его вес (сто четыре килограмма), и его возраст (тридцать два года).

— К тому же я знаю о вас то, о чем говорят люди. Силиконовая долина не такая уж и большая, вы и «Paragon» вызываете серьезный интерес. Я также случайно довольно хорошо знаком с одним из профессоров Массачусетского технологического института. Вы были его студенткой, перед тем как бросили учебу.

— Откуда вы это знаете? — спросил я.

— Потому что я позвонил ему и спросил, встречался ли он с вами. Я только проявил необходимую осмотрительность перед нашей встречей, поинтересовавшись у него о том, кто же вы такая.

— Что за профессор? — спросила я.

— Александр Вьехо. Он помолвлен с моей матерью. Они решили пожениться в конце этого года. Кстати, он сказал, что вы гениальны. Одна из самых ярких студенток, которые у него когда-либо были.

Я удивленно посмотрела на него. Александр Вьехо был известным биохимиком.

На моем втором году обучения я посещала один из его курсов лекций для старшекурсников и нашла, что он был замечательным.

— Он женится на вашей маме?

Габриэль кивнул.

— Она живет в Бостоне, где изначально жил я. Мой отец умер, когда мне было десять. Я счастлив, что мама, наконец-то, встретила кого-то великого, … кто заодно может проконсультировать мой бизнес.

Он засмеялся, и я почти заревновала.

Я бы очень хотела, чтобы профессор Вьехо консультировал «Paragon». Я ругала себя за то, что не добралась до него первой. Черт.

К своему огорчению я заметила, что мой бокал вина полностью опустел. Появился официант и молча наполнил его снова. Габриэль послал мне маленькую улыбку, и ему хватило ума не поддразнивать меня.

— Я сожалею о вашем отце, — сказала я, но разговор о его умершем родителе было последним, о чем я действительно хотела говорить. Я быстро сменила тему, возвращая нас к разговору о бизнесе.

— Что же такого интересного есть у «Paragon», что вас заинтересовало?

Он рассмеялся.

— Вы, наверное, шутите?

Я покачала головой в замешательстве.

Он наклонился над столом ко мне.

— Каждый заинтересован в «Paragon». Вся индустрия сидит на иголках в ожидании, готовясь увидеть, что же вы там такое изобрели. Ведь мой бизнес тесно связан с лабораторным оборудованием, и я, конечно, интересовался тем, что вы намереваетесь сделать. Я знаю, что с тем Советом директоров, который у вас есть, вы обязаны разрабатывать что-то очень хорошее.

Я улыбнулась ему.

— Мы развиваемся. Я не буду рассказывать о специфике, потому что я никогда этого не делаю, но ваша интуиция вас не подводит.

— Обычно она меня не подводит.

Его ямочка на щеке снова обозначилась, и я затаила дыхание.

— Я надеялся, что вы будете готовы обсудить со мной возможность нашего партнерства. Вот почему я хотел встретиться с вами. Я узнал немного о вашей подноготной, которая, как мы уже обсуждали, похожа на мою. Итак, я в течение нескольких лет наблюдал за вами издалека. Несмотря на то, что вы очень закрыты, Лорен, люди все равно говорят о вас. В отрасли все восхищаются вашим трудолюбием и тем, как вы сохраняете в тайне свою технологию. Я также восхищаюсь этими вещами. Вы одна из немногих женщин, руководящая миллиардной компанией в биомедицинской промышленности. Вы самостоятельно построили свою империю и добились успеха, потому что вы очень умная и чрезвычайно целеустремленная.

Я сглотнула.

— Спасибо.

Я не знала, что еще сказать. Я была так поглощена своим исследованием и тестированием в течение последних нескольких лет, что, на самом деле, не обращала внимание на внешний мир и на тот факт, что за стенами лаборатории совсем ничего не знали обо мне и проявляли ко мне интерес, что озадачило меня.

— Хотя я и не знаю, что конкретно вы разрабатываете в «Paragon», но я догадываюсь, что это что-то грандиозное, иначе вы бы не держали это в секрете так долго, и не с тем списком инвесторов, который у вас есть. Я могу помочь вам. Мы можем помочь друг другу.

— Как это?

Официант принес еще новые блюда, на этот раз это был лосось и желтопёрый тунец на гриле, но я уже потеряла аппетит. Он предлагал мне сотрудничество с «Dynamica», но я ни с кем не заключала партнерство. Мне придется отказать ему.

Габриэль посмотрел на меня, и я заметила, как напряглись мышцы на его квадратной челюсти. Я увидела небольшую щетину на его подбородке и задалась вопросом, каково было бы пробежаться кончиками пальцев по ней. Эта мысль была нелепой. Мне нужно срочно уйти от него и вернуться в безопасный мир моей лаборатории прежде, чем он попытался бы уговорить меня на то, что меня абсолютно не интересовало.

— Я сожалею, но «Paragon» не работает с партнерами. Ни сейчас, ни в обозримом будущем.

Я сделала знак официанту, чтобы он принес счет.

— У моей компании имеются международные деловые контакты, которые вам могут понадобиться, когда вы продемонстрируете технологию общественности, — сказал он. — Если вы станете моим партнером, то у вас будет доступ ко всей моей сети. Таким образом, охват целевой аудитории для вашего изобретения станет почти сразу же глобальным. Подумайте об этом.

Я откинулась на спинку стула и изучала его такое красивое, мужественное лицо. Он был абсолютно уверен в том, о чем он говорил. Я мысленно начала выстраивать список международных дистрибьюторов, но этот список, конечно же, был никаким по сравнению с тем, что предлагал Габриэль.

— Что это даст «Dynamica»? Какой ваш интерес, Габриэль?

— Деньги. Могущество. Влияние.

На его лице медленно расползалась улыбка, и снова появилась ямочка.

— В любом случае, пожалуйста, зовите меня Гейб.

Глава 3

До конца дня я бродила по своему офису, чувствуя, что со мной происходит что-то не то. Предложение Гейба было, с одной стороны, неожиданным и нежелательным, с другой стороны, просто отличным. Если «Paragon» вступит в партнерство с ««Dynamica»», то мы смогли бы тогда предложить технологию для лабораторий и сторонних поставщиков сразу по всему миру.

Такие контакты я могла выискивать в течение длительного времени, а партнерство позволит сделать этот канал продвижения доступными в считанные недели. Вступление в такой союз не вызывало сомнений. Денежная компенсация, о которой Гейб упомянул в конце нашей встречи, была достаточно хорошей. Казалось, что это было предложение, от которого я не смогла бы отказаться.

Проблема заключалась в том, что мне пришлось сказать ему «нет», так как я не работала с партнерами.

Я сама построила «Paragon» с нуля. После того, как я ушла из МИТ, я переехала в Северную Калифорнию, и использовала часть выделенных мне родителями денег, чтобы закрепиться в небольшой по размеру лаборатории. Затем мне понадобилось большее пространство, чтобы построить свой первый прототип. В то время я спала в лаборатории на диванчике, работая в одиночку по шестнадцать часов в день, вырабатывая идею для технологии. Уже тогда я знала, что наступит день, когда все получится, при этом я также понимала, что будет нелегко.

И оказалась права в этом отношении. Еще множество проб и ошибок ждали меня впереди. Я усиленно работала над прототипом, и, наконец, достигла того момента, когда мне понадобилось дополнительное финансирование, чтобы развернуть свое исследование. Еще учась в МИТ, я подружилась кое с кем, и время от времени мы связывались друг с другом. Некоторые из этих друзей стали дико успешными, а у некоторых имелись за спиной деньги семьи, но все они верили в меня. Еще с института они знали, какой целеустремленной и непреклонной я была, чтобы заставить свои идеи работать. Они и стали моими первыми инвесторами, и по сей день оставались со мной. Благодаря их начальным инвестициям я переехала в более крупную лабораторию. Я смогла создать «Paragon Laboratories», наняв больше персонала и начав технические испытания моего прототипа.

Моя мать всегда любила бриллианты, поэтому я назвала свою компанию «Paragon» в честь совершенного алмаза ста или более каратов. В организме человека содержится более ста триллионов клеток, и я собиралась использовать свою технологию, чтобы помочь проанализировать их.

Но я для себя очень четко определила, что эта технология была только моей.

С ростом лаборатории мне удалось привлечь больше инвесторов, но я никогда не предоставляла им точные результаты моего исследования или характера моей технологии. У моих старых и новых инвесторов, моего совета директоров имелось только общее представление о том, над чем я сейчас работаю, и каких результатов достигаю. Все были довольны, так как они верили в меня. Моя приверженность компании и исследовательская деятельность были теми доказательствами, которые им были нужны.

Я никогда не планировала придавать свое исследование огласке. Я не собиралась ни с какими другими компаниями совместно участвовать в проекте, рассматривая их только в качестве покупателей. Я всегда хотела полностью контролировать настоящее и будущее «Paragon». Это было мое детище, а я была его единственным родителем, и никто не смог бы любить и заботиться о нем так, как я.

Если бы я начала сотрудничество с ««Dynamica»», то мне бы пришлось учитывать мнение другого человека — Габриэля Беттса. И если бы он был чем-то недоволен, то у него появилась бы отличная возможность критиковать меня по любому поводу на равных. Но я опасалась не этого. Меня беспокоило, что при таком раскладе я должна была доверять ему и полагаться на него, а ведь существовала огромная вероятность того, что он может подвести меня.

Я доверяла только себе, зная, что никогда не потерплю крах, потому что верила, что все мои неудачи вели меня только к успеху, и я никогда не сдамся. Я не могла позволить себе довериться кому-то еще. Немногие люди были такими одержимыми и целеустремленными, как я.

Я смотрела на темнеющее небо, а в моей голове проигрывались различные варианты. Я была обязана вынести предложение Гейба на Совет, а уже в их обязанности входило изучить, проанализировать и дать мне рекомендацию относительно того, стоит ли принять это предложение. Я уже знала, что их ответ будет — «да». Да, мы должны будем сотрудничать с ««Dynamica»», чтобы значительно быстрее заполучить покупателей по всему миру, нежели мы планировали ранее. Тогда бы мы смогли заработать больше денег, чтобы инвестировать их в наши исследования, и создали бы более удивительные вещи, которые помогут людям.

Совет сказал бы «да», и они оказались бы правы. Мы должны стать партнерами с «Dynamica».

Кроме того я не преставая думала о Гейбе: его смехе, плечах, о том, что он сказал, будто в жизни я «красивее, чем на фотографиях». Я представила себе, каково бы это было постоянно работать с ним, видеть блеск в его глазах, смотреть на эту ямочку, иметь возможность звонить ему. Часто.

И все же мне хотелось сказать «нет».

— Что ты делаешь дома? — спросила удивленно Ханна с другой стороны кухни.

Я кашлянула и взглянула на часы. Конечно, она сильно удивилась, обнаружив, что в пятницу в шесть тридцать вечера я уже была дома. Да, я была здесь и знала, что сказав о причине моего появления в доме в это время, я введу сестру в состояние иступленного восторга.

— У меня свидание.

— Что? — завизжала она. — С Габриэлем Беттсом? Я знала, что так и будет. Я так и знала!

— Успокойся. Я встречаюсь не с Габриэлем, а с Клайвом Уорреном.

— Да? — спросила она. — Я думала, что он переехал в Китай.

— Да, Клайв уезжал, но сейчас вернулся. Он доставал меня в течение последних шести недель по поводу ужина, поэтому-то я и согласилась пойти.

Ханна налила минеральную воду себе и посмотрела на меня.

— С каких это пор ты ходишь на свидания?

С тех пор, как я не перестаю думать о Гейбе Беттсе. Я полагала, что это был явный признак, что мне необходимо чаще выходить в свет. Хотя бы раз в месяц. Я также хотела доказать себе, что смогу наслаждаться едой вместе с привлекательным, умным человеком, и что меня при этом не будет бросать в холодный пот. Именно то, что не получилось у меня на ланче с Гейбом. Я явно нуждалась в практике взаимодействия с другими людьми.

И если мне посчастливилось понравиться Клайву Уоррену, тем лучше. Это свидание воздвигнет еще одну стенку между мной и Гейбом Беттсом, который, казалось, засел у меня в голове, появляясь в моих сменяющих друг друга мыслях с тех пор, как я встретила его.

— Это не совсем свидание, во всяком случае, не для меня. Я хотела бы поболтать с ним по поводу его последней разработки. Он уже дважды писал мне на этой неделе, и я подумала, что если соглашусь поужинать с ним, то он отстанет от меня.

Ханна подняла брови.

— Ты только возбудишь его тем самым. Попробовав единожды, он будет писать тебе каждый день, а потом может даже начать заниматься с тобой секстингом (прим. пер. пересылка личных фотографий, сообщений интимного содержания посредством современных средств связи: сотовых телефонов, электронной почты, социальных интернет-сетей).

Мои нервы начали сдавать.

— Прекрати. Не будь такой злой. И не заставляй меня нервничать, ты же догадываешься, что я даже не знаю, что означает это слово!

Лицо сестры смягчилось. Она знала, что из нас двоих она была земной, искушенной в отношении с кавалерами и модной одежде, а я была книжным червем. И это был мой выбор. Я предпочитала именно это.

— Ой, не нервничай. Все будет хорошо. Я видела его только один раз, и он показался мне довольно приятным парнем, не таким горячим, как Габриэль. Кстати, как прошел ланч?

Я пожала плечами.

— Прекрасно. Он хотел вступить с нами в партнерство для выхода на международный рынок.

Глаза Ханны блестели, и в них отражалось волнение.

— Это было бы здорово, правда?

Я снова пожала плечами.

— Я должна представить его предложение Совету, и у меня есть подозрение, что они скажут «да».

— Так в чем проблема?

— Ни в чем, — солгала я.

— Ты не умеешь врать.

Она уперла руки в боки.

— Скажи мне, что не так.

Я вздохнула, втянув в себя воздух.

— Я не знаю, могу ли я ему доверять.

Ханна кивнула, как будто поняла меня. Она была единственным человеком в мире, кто знал меня лучше всего. Так что, вероятнее всего, она все-таки поняла меня.

— Ты и не должна полностью ему доверять, просто должна верить, что он выполнит свою часть договора. Он же способен на это, не так ли?

— Наверное.

— Тогда все будет нормально. К тому же, возможно, он иногда будет вносить свою лепту в работу лаборатории. Чтоб не попасться!

Я закатила глаза.

— Ты не помогаешь мне успокоиться.

— Вероятно, это не улучшит твои нервы, — сказала она, сморщив носик, — но ты уверена в том, что именно в этом ты собираешься идти на ужин?

— Да, — ответила я, защищаясь.

На мне был надет белый джемпер, черная юбка, черные колготки и балетки.

— Это, — сказала она, указывая на мой наряд, — совсем несексуально.

Я вздернула свой подбородок.

— Меня устраивает. Я не собираюсь быть сексуальной.

Ханна застонала.

— И где вы встречаетесь с Клайвом?

— В каком-то мясном ресторане.

Она посмотрела на меня недоверчиво.

— Разве он не знает, что ты не ешь мяса?

Я отрицательно покачала головой.

— Я не посчитала нужным сообщать ему личную информацию о себе.

Ханна снова застонала, когда я посмотрел на часы.

— Я должна идти. Водитель с телохранителем, уже, вероятно, ждут меня у входа.

Ханна направилась к холодильнику и достала бутылку вина.

— Я не буду ложиться и подожду тебя. У меня под рукой сотовый и вино. Ты позвонишь мне, если тебе что-нибудь понадобится.

— Поняла.

Я взяла пальто и направилась к двери.

— Эй, — Ханна окликнула меня. — Постарайся получить удовольствие. Это не убьет тебя. Я обещаю!

— Не исключено, — пробормотала я про себя, выходя в дверь.

Я пребывала в уверенности, что в данный момент я была более точной в определениях.

— Мисс Тейлор? Мистер Уоррен уже ждет вас за вашим столиком, — сказала мне администратор в ресторане.

У меня возникло смутное ощущение дежавю. То, что встречи в ресторанах происходили со мной дважды на одной неделе, являлось не чем иным, как чудом. Двое разных мужчин, два разных ресторана. Это был мой непревзойденный личный рекорд.

Я заметила Клайва, одетого в темный костюм прежде, чем он увидел меня. Он выглядел красивым и ухоженным, темные волосы были тщательно уложены, его очки из панциря черепахи были безупречны. У него даже из кармашка торчал темно-бордовый платок, из-за чего его облик казался немного чопорным. Но что, черт возьми, я могла знать об этом?

— Лорен! — он вскочил на ноги и тепло меня обнял. — Я так рад, что ты смогла встретиться со мной.

Он отодвинул стул, и я села на него, ощущая себя скованно. Мясной ресторан выглядел шикарным, с банкетками из красного бархата, тяжелыми шторами, декоративными люстрами. Я чувствовала, что одета неподобающим образом, но ничего не могла с этим поделать.

Я заставила себя улыбнуться ему.

— Очень мило.

На самом деле, я считала, что ресторан показной и безвкусный, но оставила эти мысли при себе.

— Спасибо, что пригласил меня.

— О, пожалуйста, давай будем честны, я делал из себя посмещище, умоляя тебя поужинать со мной.

Он улыбнулся, и я немного расслабилась. Клайв участвовал в Совете «Paragon» в течение всего года, и я достаточно хорошо узнала его за это время. Ему пришлось прервать участие в Совете, когда он переехал в Китай, чтобы контролировать свою компанию, но мы расстались с ним в хороших отношениях. C тех пор как он вернулся, он занимался изобретением, которое разрабатывал для своей компании «Warren Technologies». Компания Клайва разрабатывала программное обеспечение и другие высоко технологические продукты для использования в широком спектре отраслей, включая в том числе и здравоохранение.

— Как нынче дела у «Paragon»? — спросил он, пока официант наполнял наши бокалы.

Я искренне улыбнулась.

— Очень хорошо, спасибо. Мы находимся на ранних стадиях разработки стратегии выведения продукта на рынок.

Клайв приспустил свои очки и посмотрел на меня поверх них. Его явно впечатлили мои слова.

— Ничего себе. Я полагаю, что «очень хорошо» — это еще мягко сказано.

Я с удовольствием сделала глоток вина.

— Я очень рада, если смогла тебя впечатлить.

То, что мой прототип, в конце концов, заработал, было удивительным достижением.

— Ладно, давай выпьем за твой успех, — сказал Клайв и поднес свой бокал к моему. — Пусть так и продолжится.

Его взгляд задержался на мне, заставив почувствовать себя раздетой, несмотря на то, что на мне был свитер с длинными рукавами.

Я выпила за его тост и сделала еще один глоток вина. Хотя я и наслаждалась теплом, которое распространилось по моему телу, но я поклялась себе больше не пить. Вино и моя накопившаяся за неделю усталость от работы над проектом могли привести к тому, что я могла слишком сильно расслабиться. Исходя из того, как блуждали по мне глаза Клайва, я пришла к выводу, что расслабиться сейчас будет не самое умное решение за сегодняшний вечер.

— Как Китай?

— Это какой-то водоворот. Ты когда-нибудь там была?

— Никогда.

— Возможно, я вернусь туда из-за бизнеса в ближайшее время. Ты могла бы составить мне компанию.

Я сидела, чувствуя себя слегка ошарашенной. Клайв Уоррен пригласил меня сопровождать его в Китае?

— Итак, что закажем? — спросил он и посмотрел в меню. — Фуа-гра, завернутое в панчетту, (прим. пер. разновидность бекона) просто умопомрачительно. Глазированная свиная грудинка с корейской капустой тоже просто выдающаяся, как и костные мозги.

Я только собралась прервать его выбор блюд, когда чья-то большая рука сжала мое плечо.

— Дама не ест мяса, Клайв. Тебе, наверное, следовало бы для начала спросить.

Я подняла голову и увидела Гейба Беттса, возвышающегося над нашим столом, одетого в джинсы и рубашку, у которой были расстегнуты верхние пуговицы. Он смотрел на меня с улыбкой, его карие глаза мерцали, а на лице была заметна та самая ямочка.

— Разве вы не должны находиться сейчас в офисе?

Я смотрела на него, загипнотизированная его красивым лицом и квадратной челюстью. Я смущенно поежилась, пытаясь избавиться от его хватки, но это была неудачная попытка. А испытывала ли я неудобство? Черт, да, … но не в плохом смысле.

— Я. Ммм, — начала я безнадежно мычать.

— Габриэль. Приятно видеть тебя. И хотя обычно Лорен работает в этот час, она любезно согласилась найти окно в своем плотном графике, чтобы поужинать со мной, — многозначительно сказал Клайв.

— Так вы ужинаете, да? — спросил Гейб, полностью игнорируя Клайва, его глаза ни на секунду не отрывались от моего лица. — Я не знал, что вам нравится ходить на ужин.

— Мне не нравится, — сказала я и посмотрела на Клайва, увидев, что его лицо вытянулось. — Я имею в виду, нравится, но обычно у меня не хватает времени на это.

— Приму к сведению, — сказал Гейб, и, наконец, отпустил меня.

Улыбка исчезла, его челюсти сжались на то короткое время, пока он смотрел на Клайва. На секунду я заволновалась, что он мог разозлиться на меня.

— Приятно видеть вас двоих. Хорошего вам вечера.

Он зашагал прочь, а Клайв закатил глаза.

— Какая же он задница.

Я подняла брови.

— Разве он плохой человек? Я думала, что вы оба были в одной группе.

— Что за группа?

Клайв снова вернулся к чтению меню, но в его взгляде сквозил скепсис. Он, видимо, был раздражен тем, что я не буду есть свиную грудинку в беконе.

— Клуб мальчиков — директоров миллиардных технологических компаний из Силиконовой долины, — сказала я немного опрометчиво.

Я сделала большой глоток вина. Встреча с Гейбом заставила меня почувствовать себя неважно. Моя кожа горела под свитером, в том месте, где он прикасался ко мне. Я хотела повернуться и поискать его глазами в ресторане, но я знала, что это будет выглядеть грубо.

Клайв рассмеялся.

— Я точно не состою ни в каком таком клубе. У меня на это нет ни времени, ни интереса, — сказал он и оторвал голову от своего меню. — А как насчет тебя? Чем заинтересована ты

Я вцепилась в бокал, как будто это был мой спасательный круг. Вопрос Клайва показался мне некорректным и неуместным. Я не была им увлечена ни в малейшей степени. Конечно, он был красив и успешен, но он ничего для меня не значил. Неужели он подумал, что я согласилась на ужин, потому что была заинтересовано в нем?

Только потом мне пришла в голову мысль, что, собственно говоря, так нормальные люди и делали.

— На самом деле, я заинтересовалась твоими последними разработками, — сказала я без обиняков.

Он засмеялся и откинулся на спинку стула.

— Так я и думал.

Подошел официант, и мы сделали заказ. Я с облегчением увидела, что в меню были гребешки, и это на шаг приблизило нас к завершению ужина. Я не знала, находился ли Гейб еще в ресторане, но у меня было ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Я просто хотела вернуться домой, горя желанием как можно скорее положить конец этому вечеру.

— Моя последняя разработка, на самом деле, должна заинтересовать тебя.

— Как это?

— Я работаю над результатом для системы, которая могла бы замечательно состыковаться с разработками «Paragon».

Он пустился в подробное техническое описание своей новой разработки. Я кивала ему на всех соответствующих местах, но мои мысли блуждали вокруг того, зачем я выбралась на ужин. Где же Гейб? Был ли он здесь на свидании? Был ли он здесь со своей девушкой?

— Я заинтересован, — начал говорить Клайв, — в партнерстве с «Paragon». Раз уж твоя технология начала функционировать. Если ты заинтересована в более подробном разговоре, то я могу напрячь свою команду, чтобы они подготовили предложение.

Я улыбнулась ему. Мне не хотелось быть грубой, но в технологии, которую он описал, содержалось несколько существенных недостатков. Это не подходило для «Paragon», и меня не интересовало объединение с кем-либо.

— Прямо сейчас «Paragon» не в состоянии вступать в партнерские отношения.

— Действительно? Это еще почему? — вопрос Клайва прозвучал достаточно резко.

Я сделала глубокий вдох.

— Мы пока не готовы выйти на рынок. Еще нет. Когда мы решимся, то на прощупывание почвы уйдет какое-то время, прежде чем мы будем готовы взять на себя обязательства по долгосрочным контрактам с партнерами. Пока мы не готовы к такого рода обязательствам.

Он отложил вилку.

— Тогда почему ты обедала с Габриэлем Беттсом на этой неделе? Разве вы не говорили о партнерстве с «Dynamica»?

Настала моя очередь отложить вилку.

— Откуда ты это узнал?

Клайв пожал плечами.

— Я могу не состоять в клубе мальчиков — директоров миллиардных компаний из Силиконовой долины, но, однако, люди болтают.

— Мы обедали с Гейбом.

— Так что, ты теперь с Гейбом? — фыркнул Клайв.

Я напряглась, пытаясь сдерживать свой гнев в узде.

— Да, мы говорили с ним о бизнесе, но я не заключала с ним каких-либо соглашений.

— Но заключишь?

Клайв снова приспустил очки, и я решила, что я ошибалась относительно его привлекательности.

— Это не твое дело. Меня не радует, в какую сторону поворачивает наш разговор.

Мне не нравится, когда на меня оказывают давление. Клайв не имел права допрашивать меня. Это неприемлемо. Я вынула кошелек и положила две стодолларовых купюры на стол.

— Я готова сейчас сказать «спокойной ночи».

— Лорен, подожди, — сказал Клайв, но я уже была на полпути к выходу, убирая свой кошелек. Я с нетерпением ждала, когда же администратор подаст мне пальто. Я не хотела давать Клайву шанс добраться до меня. Его агрессивность застала меня врасплох и заставила почувствовать себя разбитой. Я чувствовала, что вот-вот расплачусь, что было для меня инородным и донельзя противным ощущением.

— Вас подвезти?

Я повернулась и увидела Гейба, стоявшего у двери со своим пальто в руках. Он выглядел готовым идти.

— У меня есть шофер, спасибо.

Администратор протянула мне пальто, и я молча ей кивнула.

В этот момент Клайв завернул за угол. Его лицо вытянулось, когда он увидел Гейба, стоявшего рядом со мной.

— Лорен, они только что налили нам еще вина. Пожалуйста, присоединись ко мне.

Его голос звучал так, словно он умолял меня.

Я отрицательно покачала головой.

— Мне нужно идти. Я устала.

Я вдруг поняла, насколько верно было то, о чем я только что сказала. Именно поэтому я стараюсь не выходить в свет. Мир вокруг ожидает чего-то от меня, а я была готова отдать им технологии только на своих условиях. Все маневры и модные рестораны были для меня излишни.

— Всего на минуту, — начал Клайв, но Гейб сделал шаг вперед.

— Леди сказала, что она устала. Она едет сейчас домой.

Гейб возвышался над Клайвом, и я наблюдала, как человек меньше ростом сделал шаг назад.

— Я полагаю, что Лорен в состоянии говорить сама для себя.

Глаза Клайва блеснули на Гейба. Несмотря на то, что он был технологический фанат-компьютерщик, Клайв Уоррен был еще и миллиардером, сделавшим самого себя, успешным предпринимателем в своей сфере. Возможно, он не использовал в своей практике метод запугивания и буквально никого не заставлял.

Я вздохнула. Как же я хотела отгородиться от их словесной перепалки. И я по-прежнему чувствовала, что готова расплакаться сию же минуту.

— Я и говорила за себя. Ты просто не слушал меня. Спокойной ночи, господа.

Я направилась в сторону парковки, надеясь, что мой водитель и мой телохранитель появятся с минуты на минуту. Мне нужно было побыстрее выбраться отсюда. Я постукивала по своей ноге, пока ждала, внутренне ругая себя за то, что приняла приглашение Клайва.

— Лорен, — Гейб вышел из ресторана. — Вы в порядке?

— Со мной все хорошо.

В ночном воздухе я заставляла себя успокоиться.

— Я просто очень хочу домой.

Мой голос звучалслабо.

— Позвольте мне отвезти вас, — предложил он.

Я рассматривала его под светом, падавшем от ресторана. Его красивое лицо выглядело обеспокоенным. Я вздохнула.

— Даже если вы повезете меня, мой водитель все равно последует за нами. Это будет лишним, не говоря уже о выхлопных газах.

— У меня электрический автомобиль, — Гейб усмехнулся и улыбка, наконец, появилась на его лице. — Таким образом, это, возможно, будет лишним для меня отвозить вас домой с вашим водителем на хвосте, но это уж точно не будет пустой тратой выхлопных газов.

Неожиданно для самой себя я рассмеялась и немного расслабилась. Может, я и сдалась, но при этом я чувствовала себя хорошо.

— Ладно. Но я, правда, хочу поехать прямиком домой.

— Конечно.

Моя машина выехала на парковку первой. Я наклонилась и объяснила моему водителю и телохранителю ситуацию, что меня отвезет домой Гейб, и что они должны следовать за нами.

— Такая классная поездка, — воскликнул молодой парковщик, выбравшись с водительского кресла и отдав ключи Гейбу. — Пожалуйста, позвольте мне парковать ее для вас снова!

— По рукам.

Гейб улыбнулся и дал ему щедрые чаевые, затем открыл передо мной дверь машины. Она приподнялась и открылась, словно крыло, и я погрузилась в фантазии об этом электрическом нечто.

— Что это такое? — спросила я, как только Гейб разместился на соседнем сиденье.

— Порше 918 Спайдер.

— А он электрический?

Я посмотрела на Гейба скептически, как только он завел двигатель и выехал на дорогу.

— Это гибрид. Правда, я пытаюсь запускать его исключительно на электричестве. Поэтому вам не стоит беспокоиться о выхлопных газах.

Я вздохнула.

— Вы можете перестать подшучивать надо мной.

Он продолжал смотреть на дорогу, но улыбнулся.

— У вас был тяжелый вечер? Казалось, что Клайв вот-вот расплачется.

— Ему не понравилось то, что я вынуждена была сказать ему.

— Он — задница.

— Забавно, тоже самое он сказал о вас.

Гейб поднял бровь.

— Во всяком случае, я не удивлен. Почему вы ужинали с ним? Вы бы могли поужинать со мной. И я бы даже не упоминал свиные желудки.

Я покачала головой и снова засмеялась, так как ничего не могла поделать с собой.

— О, так теперь свиные желудки вызывают смех. Вы сбежали пораньше с работы, пошли на свидание, и теперь смеетесь над бедными свиными желудками. Вы — беспредельщица, Лорен.

Мой смех утих, и я покачала головой.

— Я хотела поговорить с Клайвом о его последнем изобретении, чтобы узнать стоит ли его приобретать. Оказалось, что не стоит. А он не захотел слушать, что я не заинтересована в партнерстве с ним. Похоже, что он воспринял отказ не очень хорошо.

— Я не виню его. Я бы не хотел услышать что-то подобное.

Мы молчали минуту, пока Гейб вел машину через холмы к дому, следуя моим указаниям.

— Кстати, вы собираетесь сказать мне «нет»? Я смогу это принять. В отличие от Клайва Уоррена, я — мужчина.

Безусловно, ты — мужчина. И тогда я поняла, что беспредельщица теряет контроль. Тьфу, ты.

— Я должна представить ваше предложение моему Совету. В любом случае, им стоит его рассмотреть. Мы будем исходить из общего решения.

Он кивнул, по-прежнему глядя на дорогу.

— Достаточно справедливо.

— А что же вы делали сегодня в ресторане? Я оторвала вас от свидания?

Я была рада, что в машине было темно, потому что я чувствовала, что в данный момент мои щеки горят.

Он взглянул на меня.

— Нет. Я был один, просто ужинал в баре. Типичный холостяцкий вечер пятницы.

— А.

Это было все, что я могла выдавить из себя в ответ. Я вздохнула с облегчением, когда он вырулил на длинную подъездную дорожку к дому. Моя машина остановилась рядом с нами.

Гейб взглянул на нее.

— Телохранитель всегда с тобой?

— Когда я выхожу, то да. Совет подумал, что это хорошая идея.

— Твой Совет имеет отличную репутацию не просто так. Я считаю, что это правильное решение.

Он повернулся ко мне.

— Так, завтра суббота. Я предполагаю, что вы работаете?

— Конечно.

— Так же как и я. И так как завтра будет суббота, а в субботу вечером люди часто выбираются куда-нибудь поужинать, то мне интересно, не хотели бы вы поужинать? Со мной?

— Вы знаете, я не ужинаю.

— Ладно, если вы смогли выкроить время для ужина с Клайвом Уоренном, то почему же вы не можете выделить время для ужина со мной? К тому же вы сказали, что вам нравится ужинать.

— Я только старалась быть вежливой.

— Отлично. Я прошу вас поужинать со мной, вы пытаетесь быть вежливой, так как это официальное свидание. Я заеду за вами в восемь.

Он вышел из машины и открыл необычную дверцу машины, его глаза мерцали в тусклом свете, разливавшемся от моего дома.

— У вас будет десять часов в офисе для усиленной работы, чтобы чувство вины не висело над вами тяжким грузом.

Он взял мою руку, и я задержала дыхание, когда он помогал мне выйти из машины, и пока я стояла так близко к нему.

— Спокойной ночи, Лорен, — сказал он официально. — Я с нетерпением жду встречи завтра.

Я покачала головой и подавила улыбку.

— Хорошо.

— Это прозвучало как-то безрадостно.

Он улыбнулся мне, и я снова заметила его ямочку, когда он направился обратно к водительской стороне машины.

— Вы будете для меня важной птицей, — сказал он.

Я не смогла сдержать улыбку.

— Спокойной ночи.

Он улыбнулся мне еще раз, затем исчез, превращая в зверя свою электрическую машину, и уехал в ночь.

— Мисс Тейлор? — спросил меня телохранитель. — С вами все в порядке?

— Думаю, да, — ответила я.

На самом деле, все было не было далеко не так.

Глава 4

День тянулся медленно. Я посмотрела на часы и зевнула. Был только полдень, а я уже была истощена. Ханна перехватила меня прошлым вечером, как только я вошла в дверь дома, желая узнать все подробности о моем свидании.

Она осталась более чем довольной, когда я рассказала ей о том, что Гейб довез меня до дома, и чуть ли не визжала от восторга, когда я упомянула, что мы договорились с ним об ужине следующим вечером. Хуже всего, что она взяла с меня обещание вернуться домой из офиса в шесть часов вечера, чтобы она смогла подобрать мне одежду и сделать макияж.

Я застонала и взяла свой последний отчет. Обычно я подходила к работе с целеустремленной сосредоточенностью, но сегодня мысли о Гейбе рассеивали мое внимание. Я была озабочена ужином по ряду причин, и не последней из них было то, что я никогда не бывала на ужине с мужчиной, которого я находила таким привлекательным.

Я засмеялась и опустила лицо на руки. Мне двадцать пять лет, я — обеспеченная, к тому же успешный руководитель биотехнологической компании стоимостью миллиард долларов, и цепенею от того, что ужинаю с красивым мужчиной. Это нелепо.

Я заставила себя потрудиться над своими отчетами: отсортировала данные, проанализировала тенденции с нашего недавнего тестирования и подготовила выдержки для Совета, который должен состояться на следующей неделе. Затем я просмотрела текущую документацию: отчеты о кадрах, материалы отчетов и замечания по поводу безопасности.

Я замерла, когда, изучая журнал посетителей за неделю, увидела там имя Клайва Уоррена. Он посетил наш офис в десять часов утра.

Я позвонила вниз в службы безопасности.

— У меня есть запись о том, что Мистер Уоррен был сегодня утром в офисе, — сказала я, и мои нервы дали о себе знать. — Вы в курсе, с кем он встречался?

— Нет, Мисс Тейлор, не знаем. Утренняя смена уже закончила работать.

— Вы можете показать мне данные с камер слежения, чтобы мы смогли это выяснить?

Черно-белое изображение Клайва, помеченное сегодняшним утром, отображается на большом экране монитора, расположенном на моем столе. Протокол безопасности компании «Paragon» был сильно регламентирован и довольно прост: гости должны расписаться, предъявить удостоверение личности с фотографией, подписать соглашение о неразглашении, и сопровождены до пункта назначения охранником. Их местонахождение снималось с разных ракурсов камерами системы безопасности, которые мы расставили стратегически по всему зданию. Посетителей не пускали в лабораторию, и никто не допускался в мой личный кабинет.

Я смотрела запись. Клайв показал свое удостоверение личности с фотографией и подписал необходимые бумаги. Один из наших охранников постоянно находился рядом с ним.

— С кем у вас встреча, Мистер Уоррен? — вежливо спросила администратор.

— Я здесь, чтобы забрать кое-какие старые материалы Совета директоров, — сказал он. — Мы делаем кое-какие обновления материалов Совета директоров моей компании, и я подумал, что они смогли бы пригодиться.

— Мисс Тейлор ожидает вас?

— Нет, — сказал он с легкостью. — Но эти материалы — мои. Я оставил их здесь для временного члена Совета, который взял на себя мои полномочия, когда я вышел из Совета директоров в прошлом году. Мисс Тейлор недавно сообщила мне, что теперь он стал полноправным членом Совета и ему теперь не нужны мои материалы, данные «на прокат».

Его объяснение прозвучала вполне обоснованно, но мне все еще это не нравилось.

— Вы знаете, где они могут находиться?

Администратор была вежлива, задавая уместные вопросы. Я научила персонал проявлять максимальное уважение к членам нашего Совета директоров.

— В зале заседаний. Там есть шкаф, в котором мы хранили наши материалы. Там они и находятся. Они должны быть помечены.

— Давайте я просто пошлю кого-нибудь из службы безопасности, и он принесет вам их, — предложила администратор.

— Прекрасно, нужно ли мне сопровождать его, чтобы он забрал правильные материалы? Я бы и сам мог найти дорогу.

— В этом нет необходимости, — она тепло улыбнулась ему. — Проходите и присядьте.

Она кивнула охраннику, который тут же отправился за бумагами.

Я продолжала смотреть видео. Лицо Клайва было скрыто, так что я не могла его прочесть. Интересно, был ли он раздражен, хотел ли он проникнуть в здание по какой-то определенной причине.

Спустя несколько минут охранник вернулся с большой подшивкой и коробкой бумаг. Он передал все Клайву, который все быстро пролистал.

— Отлично, — сказал он, улыбнувшись охраннику и администратору.

Я, наконец, смогла увидеть его лицо полностью. Он выглядел удовлетворенным.

Мой желудок перевернулся.

Запись закончилась, и я спустилась в офис службы безопасности.

— Пойдемте со мной, — сказал я Эдди, локальному менеджеру, который нахмурил лоб и последовал за мной вниз к стойке регистрации.

— Вероника, — сказала я, прерывая разговор администратора.

Она поставила вызов на удержание и взглянула на меня немного нервно. Я не часто останавливалась поболтать с сотрудниками.

— Я просмотрела запись с Мистером Уорреном, который нанес нам визит сегодня утром. Спасибо за отличную работу. Вы идеально следовали нашим протоколам.

Ее взгляд перестал быть таким беспокойным.

— Спасибо.

— И, Эдди, то, что мы отдали Мистеру Уоррену его директорские материалы — нормально. Это тоже в соответствии с нашим протоколом. Но отныне, я хочу, чтобы вы оба знали, что он больше не является желательной личностью в этом здании. И его не следует пускать без моего разрешения. Вы понимаете?

Они оба кивнули.

— Он больше не входит в состав нашего Совета директоров, и не является кандидатом на деловое партнерство с «Paragon». Так что, если он появится, в первую очередь, звоните мне. И не делайте ему никаких одолжений. Даже кофе. Он даже не кандидат на чашку кофе.

Я металась и дергалась весь остаток дня, когда, наконец, плюнув на работу, поехала домой. Должна быть какая-то причина, почему Клайв пришел сегодня, и я ни на секунду не поверила, что это было только из-за его устаревшего регламента Совета директоров.

— Ты можешь расслабиться? — спросила Ханна.

Она завивала мне кудри с помощью щипцов, занятие, которое я сочла совершенно пустой тратой времени.

— Серьезно, перестань дергаться, или я подпалю тебя!

Я закатила глаза, когда она осторожно провела пальцами по волосам.

— Мне плевать на волосы. Я волнуюсь о бизнесе.

— Ты можешь забыть о компании хотя бы на один вечер, — пыталась она успокоить меня. — Почему бы тебе не позвонить Клайву? Спроси его, зачем он приходил, без упоминания того, что тебя это беспокоит для начала.

— Я думала об этом, но хочу подождать и сначала обдумать все как следует.

В зеркале я наблюдала за тем, как Ханна закончила работать с плойкой и разложила мои волосы по плечам.

— Выглядит красиво. Спасибо.

Она посмотрела на меня через зеркало.

— Теперь твое платье.

— Я не планировала выряжаться, — возразила я.

Она уже наложила мне тени на веки и покрыла ресницы тушью больше, чем я использовала в течение месяца. Я изучала свое лицо, отражающееся в зеркале, когда она подбежала к своему гардеробу. Ханна проделала потрясающую работу. Я обычно не беспокоилась из-за своей внешности слишком сильно, соглашаясь с тем, что я в меру привлекательная женщина. Для меня это было прекрасно. Но то, как она уложила мои волосы и сделала макияж, заставило меня почувствовать себя особенной и прекрасной, словно я была пыльным драгоценным камнем, получившим, наконец, огранку.

Она вернулась в комнату, неся в руках черное платье на одно плечо.

Я сморщила нос.

— Я не надену его ни за какие коврижки.

Ханна стиснула зубы, и я точно могла сказать, что она готовилась к бою.

— Ах, да, конечно. Габриэль Беттс, великолепный миллиардер и генеральный директор. У меня имеется инсайдерская информация, что тебе посчастливилось понравиться ему. Так что ты наденешь это платье и будешь выглядеть в нем горячо, черт возьми.

Я с тоской теребила тонкий материал.

— Я не могу надеть такое. Я буду выглядеть нелепо.

Моя сестра улыбнулась.

— Обещаю, если ты увидишь в зеркале что-нибудь еще кроме потрясающей красоты, ты его не наденешь. Согласна?

Я кивнула ей, чувствуя, что по спине у меня покатились капли пота.

— Я купила тебе вот это.

Она сунула мне в руки пакет.

Я заглянула в него, видя только маленькие клочки черного кружева.

— Ты пытаешься убить меня? — простонала я, присаживаясь на кровать.

— Клянусь, я только пытаюсь тебе помочь. Под такое платье требуется соответствующее белье, … поверь мне. Теперь одевайся, — сказала она и посмотрела на часы. — Я подожду тебя снаружи пару секунд. Если ты не справишься с этим, — сказала она, указывая на пакет, — просто покричи.

— Я — генеральный директор биомедицинской компании. Думаю, что смогу с этим разобраться, — огрызнулась я.

Я послушно оделась после того, как она вышла из комнаты. Я посмотрела на свое отражение в зеркало в полный рост, как только я застегнула бюстгальтер без бретелек и разобралась, каким же образом надеть эти трусики. Ханна была права … это оказалось сложнее, чем я думала. Я втянула воздух. Я выглядела … по-другому. Сексуальной.

Я с трудом сглотнула, волнуясь, мне сейчас будет плохо, и потянула платье вверх. На самом деле платье… плотно прилегало, оно было обтягивающим. Я застегнула его и восхищалась тем, как оно облегает мои изгибы. Я пошла в гардеробную и выбрала пару черных туфель на шпильках, которые Ханна подарила мне на Рождество.

Она постучала в дверь, затем вошла.

— Сладкий маленький Иисус, — произнесла она, когда осмотрела меня. — Моя старшая сестра — генеральный директор, оказывается, супермодель и богиня.

— Ха.

Я раскачивалась на пятках посередине моей комнаты.

— Я признаю, что оно выглядит красиво, но я, по правде говоря, не могу надеть его. Я чувствую себя в нем неуютно. Я поставлю себя полностью в глупое положение.

Ханна подошла ко мне и настойчиво взяла мои руки в свои. Обеспокоенный взгляд омрачило ее хорошенькое личико.

— Габриэль Беттс — нечто важное. Почти такое важное, как ты. Я хочу, чтобы ты повеселилась сегодня вечером. Я также хочу, чтобы ты дала себе наилучший шанс добиться успеха.

Я втянула воздух.

— Я не знаю, какой успех подразумевается в данном контексте.

Она кивнула.

— Я знаю. И это нормально. Но если он тебе нравится, и ты хочешь, чтобы он испытывал к тебе те же чувства, то тебе следует показать, что ты заинтересована в нем.

— Я не заинтересована.

Она изогнула бровь.

— Знаешь, ты не умеешь врать.

— Знаю.

Несколько минут спустя Гейб позвонил в дверь, не дав мне достаточно времени для переодевания или хотя бы для того, чтобы существенно подольше поспорить о переодевании с Ханной.

Я открыла дверь, и он улыбнулся мне.

— Привет, Лорен.

Его глаза пробежались по моему платью.

— Обалдеть.

Я чувствовала, что краснею.

— Обалдеть?

Он поднял свои глаза обратно на меня и застенчиво улыбнулся.

— Я имею в виду, ты выглядишь сногсшибательно.

— Спасибо. Ты тоже прекрасно выглядишь.

На самом деле, он выглядел необыкновенно привлекательно в темных потертых джинсах, темно-сером пиджаке и белой рубашке, на которой были расстегнуты верхние пуговки.

Ханна выглядывала из-за мены.

— Представь, — прошептала она.

Я толкнула ее локтем.

— Это моя младшая сестра, Ханна. Ханна, это Габриэль Беттс.

— Так приятно, наконец, познакомиться с вами! — воскликнула Ханна, пожимая ему руку и прыгая вверх и вниз, словно она была взбудораженным щенком. — Позаботьтесь о моей сестре!

— Намереваюсь, — Гейб снисходительно улыбнулся ей и повернулся ко мне.

— Готова?

Я кивнула и приняла руку, которую он предложил мне.

— Пока, Ханна.

— Повеселись, — пропищала она.

Я вздохнула с облегчением, когда мы спускались вниз по лестнице, удаляясь подальше от нее. Я наклонилась в сторону Гейба, вдыхая его запах — чистый и мужественный.

— Мы собираемся в «Saratoga», в случае, если тебе необходимо сообщить об этом телохранителю, — сказал он.

— Спасибо.

— Напиши им адрес, в случае, если я поеду слишком быстро для них.

Он подвел меня к своей причудливой электрической машине и открыл дверцу.

— Ты знаешь, хотя я и ученая, но никогда бы не догадалась, как открывается эта дверь, — сказала я, скользнув в машину.

— Я уже понял, что эта машина — не твой тип. А какая все-таки марка — твой тип?

Я наморщила лоб.

— «BMW»?

— Уверена? — рассмеялся он и вырулил с подъездной дорожки.

— «BMW» … седан. Я думаю, — вздохнула я. — Моя сестра выбирала машину. Я не —

— Тратишь время на такие вещи, — закончил он за меня. — Я все понимаю. Нечего стыдиться. Кстати, твоя сестра показалась мне милой.

— Она хорошая …. Несмотря на то, что немного суматошная. Мы живем вместе с ней. Она мой директор по маркетингу.

— Знаю. Я разговаривал с ней, когда пытался договориться о встрече с тобой. Она была гораздо более сговорчивой, чем ты.

Я пожала плечами.

— Она намного более беззаботная, чем я, считающаяся хорошей девочкой. Она должна получать удовольствие от жизни, будучи двадцатидвухлетней.

— А как насчет тебя? Ты наслаждалась жизнью, когда тебе стукнуло двадцать? — спросил он.

Я раздумывала над его словами. В последние несколько лет многое изменилось для меня, включая потерю моих родителей. Когда они умерли, я чувствовала огромное давление, крайнюю необходимость жить полной жизнью. Для меня это означало, что надо найти истинную цель в моей жизни и бросить все силы на построение этого.

— Тогда я строила свою компанию, ночуя на диване в своей лаборатории, и да, я получала от этого удовольствие. Это было время громадного роста и множества прорывов.

Он тоже улыбнулся.

— Мне нравится, с какой страстью ты относишься к своей работе. Ты хоть расслаблялась? Веселилась в те времена?

— Конечно, нет, — сказала я. — Не тот вид веселья, который предпочитала моя сестра. Ханна и я хотим разные вещи, и я это поддерживаю. Я не хочу, чтобы она чувствовала, что должна работать все время только потому, что я так делаю.

— Вы всегда жили вместе?

— Только с тех пор, как она закончила колледж. Наши родители умерли, когда мне было девятнадцать, а ей шестнадцать. Она хотела закончить высшую школу в Мичигане в то время, как я все еще училась в Массачусетском технологическом институте. Потом я переехала сюда, и она выбрала учебу в Стэнфорде, чтобы мы могли находиться близко друг от друга. Когда она закончила, то помогла мне с выбором дома. Ханна сказала, что пора перестать спать на диване.

Мне не хотелось говорить об этом, обо всех этих деталях моей жизни, но они только что выплыли наружу. Иногда было трудно скрыть чистую правду.

— Я сожалею о твоих родителях.

— Все в порядке. Было тяжело справиться, потому что это произошло внезапно. Они погибли в автокатастрофе.

— Это ужасно, Лорен.

— Ты уже знал об этом.

Я услышала это в его голосе.

— Конечно, я знал. Все знают.

Я рассмеялась, и была удивлена, как горько прозвучал мой смех.

— Так, это одно из того, что люди говорят про меня? Что я затворник — трудоголик, чьи родители трагически погибли? Я веду себя слишком весело.

— Я не думаю, что я когда-либо встречал кого-то, кто жалел бы тебя, — сказал Гейб, сохраняя свой тон ровным. — Хотя, печально слышать по поводу твоих родителей. Вот и все. И это не жалость, а сочувствие.

Я знала, что Гейб потерял отца, когда ему было десять. Он знал, каково это потерять кого-то близкого. И я срывала зло на нем.

— Прости, — сказала я. — Я знаю, что ты понимаешь, и ценю, что ты спрашиваешь о них. Я просто … напугана сегодня.

Гейб продолжал плавно маневрировать через движение на автостраде.

— Чем это?

Он не отводил глаз от дороги.

— Клайв Уоррен находился в «Paragon» сегодня утром по неизвестной причине.

Его пальцы сжались на руле.

— Что же он хотел?

— Я действительно не знаю. Он не позвал меня. Он хотел какие-то старые материалы Совета. Один из моих охранников забрал их для него, затем он ушел. Я смотрела записи с камер наблюдения. Это было странно.

Я покачала головой, все еще пытаясь собрать воедино, почему он находился там.

— Он знаком с протоколом безопасности, верно? — спросил Гейб.

— Да. Мы установили наши самые современные системы в то время, как он все еще был в Совете.

— Так он знал, что ты увидишь его на записи.

— Верно.

Я смотрела в темнеющее небо на горизонте, нахмурив брови.

— Он посылает тебе сообщение.

— Я знаю.

Я почувствовала, как беспокойство узлом скручивается у меня в груди. — Но что это за сообщение?

Гейб молчал в течение нескольких минут, концентрируясь на вождении, и, казалось, был погружен в свои собственные мысли.

— Я говорил тебе, что он мудак. Мне это не нравится. Для чего он встречался с тобой вчера вечером? Расскажи мне детали.

Я объяснила про последнюю разработку Клайва и про то, что он хотел связать свои технологии со скорым выходом на рынок технологии от «Paragon».

— Кроме того, я сказала, только исходя из его объяснений за ужином, что его технология несовершенна, и что она не подходит для «Paragon».

— И ты сказала ему об этом?

— Я сказала, что мы не будем вступать с ним в партнерство. Хотела быть искренней. Я не была грубой, правда. Я не стала делиться своими мыслями о недостатках.

— Похоже на то, словно он не в восторге от того, что ты ему сказала.

Я фыркнула.

— Конечно, ему не понравилось.

Гейб взглянул на меня.

— Парням вроде Клайва не нравится, когда им говорят «нет», особенно, если это исходит от красивой женщины.

— То, что я — женщина, не должно иметь никакого значения, — сказала я резко, хотя в тайне была рада, что он использовал слово «красивая».

— Воспринимай это, как двойной облом для него, — сказал он, и на его лице расползлась улыбка. — Ты сказала «нет» его технологии, а затем уехала со мной домой.

Я рассердилась на прозвучавшую двусмысленность. Фраза про поездку с ним домой был произнесена как-то непристойно.

— Ты просто меня подвез.

— Он же не знает об этом, — Гейб улыбнулся еще больше. — Я уверен, что Клайв был крайне зол, когда мы уехали. Он бы разозлился еще больше, если бы увидел тебя в этом платье сегодня, поскольку с ним на встрече ты была в свитере. Серьезно, у него бы лопнул кровеносный сосуд.

— Я думаю, что ты излишне драматизируешь.

Я неистово покраснела.

— Не стоит недооценивать влияние, которое ты оказываешь. Это было бы ошибкой, а ты не ошибаешься.

— Ты точно драматизируешь.

Он все еще улыбался, и я видела блеск в его глазах.

— Это мы еще посмотрим.

Ресторан, в который меня привез Гейб, располагался на полпути к горам. Он был менее показушный, чем мясной ресторан, в котором я была вчера, но зато более романтичным. Свечи стояли на каждом столике, и в центре зала располагался камин.

Гейб взял мое пальто и передал его гардеробщику. Этим простым действием он заставил меня почувствовать себя беззащитной рядом с ним. Чертово платье. Гейб положил свою большую руку мне на спину, пока мы следовали за администратором к нашему столику.

Когда он прикоснулся так близко к моим открытым участкам кожи, я почувствовала, что одновременно взмокла и замерзла. Позже я собиралась подумать о биологическом аспекте, когда останусь одна и смогу сформировать понятную, научную мысль.

Наш столик был изолирован и находился возле стены с окном с видом на звезды. Огни города не достигали этого места, так как находились ниже нас, и не портили вид.

— Красота.

— Мне, конечно, вид доставляет удовольствие, — сказал Гейб, глядя на меня.

На его лице мелькнула ямочка, и я втянула воздух. Находиться рядом с ним в этом слишком сексуальном платье было слишком волнительно для меня. Я неожиданно захотела закутаться в свой рабочий халат и уткнуться в ноутбук, с армией марширующих через него данных.

Вместо этого какой-то официант наливал мне бокал вина.

Гейб не пытался заказать ужин для меня. Даже такая небольшая толика контроля служила облегчением для меня. Мы изучали наши меню в тишине. Наш выбор пришелся на салаты и рыбные блюда.

— Ты не должен есть рыбу только из-за меня, — сказала я, даже если думала, что он нежничает. — Меня не беспокоит, что другие люди едят мясо. Я стала вегетарианкой, когда мне было восемь лет, так что я привыкла к этому.

— А почему ты тогда стала вегетарианкой? Это довольно ранний возраст.

— Мой отец тоже был ученым, и беспокоился о том, как индустриализация сельского хозяйства влияет на окружающую среду, — я пожала плечами. — В нашем доме мы все перестали есть мясо после обсуждения этого вопроса на семейном совете.

— Так ты была не по годам развитой, сознательным членом общества даже в восемь лет. Это восхитительно.

Гейб принялся за салат, а я позволила себе подглядывать за ним. За это время он получил от меня информации больше, чем большинство моих сотрудников узнали обо мне за год. Я не хотела делиться личной информацией о себе с другими, но с Гейбом, казалось, получалось все само собой.

Я продолжила изучать его. Его коротко остриженные волосы были густыми, они выглядели так, будто будут ощущаться под моими пальцами колючими и пружинистыми. В его карих глазах всегда присутствовал огонек, и его лицо было большим и красивым с квадратной челюстью. У него было властное лицо. На самом деле, все в нем говорило о силе, как будто его мышцы сдерживались только пиджаком. Что мне больше всего нравилось из его внешности, так это улыбка, которая, казалось, в любой момент могла спокойно появиться.

В тридцать два года Гейб был человеком, который полностью сделал сам себя. Он был замечательным мужчиной и влиятельной личностью, и вместе с тем он казался добрым человеком.

Эта аура доброты помогала мне расслабиться, находясь рядом с ним, хотя мне и не хотелось отдыхать.

— Думаю, что собираюсь проломить Клайву Уоррену череп, — сказал он в перерыве между поглощением салата.

Это прозвучало как-то слишком для моей теории доброты.

— Прости? — спросила я.

Он наклонился ко мне.

— Я сказал, что думаю о том, чтобы проломить череп Клайву Уоррену. Я не хочу, чтобы он крутился возле тебя. Мне это не нравится, и не нравится он сам. Он был в «Paragon» этим утром, чтобы угрожать тебе. Я бы хотел вернуть эти угрозы ему назад, и чтобы он находился на достаточном удалении от тебя. Я собираюсь драться с ним.

Его глаза сверкали, челюсть напряжена.

— Ты собираешься драться с ним? Ты защищаешь мою честь?

Его тело было наклонено ко мне под углом через стол достаточно близко для того, чтобы я смогла наклониться и поцеловать его.

Я передвинулась еще ближе на своем стуле, как это возможно.

— Мне бы хотелось защитить тебя. Я думаю твоя прекрасная честь в безопасности.

Он улыбнулся мне.

— Ты не можешь драться с Клайвом Уорреном, или проломить ему череп, или сделать что-нибудь в этом роде. Я должна справиться с ним сама.

Я начала судорожно размышлять, постукивая ногой, пытаясь угнаться за происходящим.

— Я продолжаю думать, что, возможно, у него имелась какая-то документация или заметки на его директорских материалах, что-то, что он считал возможным использовать против меня после того, как я отвергла его предложение прошлым вечером.

Гейб откинулся на спинку стула.

— Какого рода? Ты же не предоставляешь Совету служебную информацию, не так ли?

Я беру бокал и делаю судорожный глоток вина.

— Нет. Я предоставляю только общие данные этапов и отчетов тестирования, но я не раскрываю специфики. Так было всегда.

— Таким образом, у него нет ничего, чего он не должен был бы знать или то, чего бы он уже не видел.

Я кивнула.

— Поэтому-то я и не могу понять, почему он приходил, и зачем ему понадобились эти материалы. Если только …

— Если только … что?

— Если только ему в действительности не нужны были эти материалы. Возможно, ему просто нужен был повод, чтобы попасть в здание.

Гейб смотрел на меня настороженно.

— Зачем?

Я положила в рот салат.

— Как ты сказал, чтобы послать мне сообщение, что бы это ни было. Вот что мне нужно выяснить. Сегодня же вечером.

Мы быстро проглотили оставшуюся часть ужина, разговаривая о Клайве и о том, что, на самом деле, он мог делать в моем офисе.

Я попросила Гейба позволить мне вернуться в лабораторию с моим водителем и телохранителем, но он даже не стал слушать.

Он отвез меня туда сам, попросив их следовать за нами.

— Мы все еще на свидании. Я отвезу тебя, — настаивал он. — К тому же, я мог бы получить больше информации, чтобы разжечь мою ярость против Уоррена. Тогда тебе придется позволить мне врезать ему.

Я покачала головой, но втайне была довольна, … хотя мысль о драке вызывала у меня дискомфорт.

Я расслабилась на сиденье его роскошного автомобиля, наслаждаясь тем, что на этот раз кто-то еще разделит это бремя со мной. Я чувствовала себя в безопасности и защищенной, когда мы проехали через холмы и спустились в долину.

Но я осознавала, что чувство безопасности и защищенности были лишь иллюзией, к тому же мимолетной. Я застыла в кресле. Я не должна позволять себе слишком расслабляться, потому что, когда я попрощаюсь с Гейбом, а мне это необходимо сделать в ближайшее время, то будет больно, и будет гораздо хуже. Я чувствовала, что привязываюсь к нему, и из всех вещей, на которые у меня не было времени, личные отношения стояли во главе списка.

«Это, должно быть, самое худшее когда-либо первое свидание», — размышляла я, наблюдая за пролетающими за окном темными холмами. Я не могла сравнить это свидание ни с каким другим, но полагала, что оно было полным разочарованием для него.

— Ты привел меня в фантастический ресторан, и все, что я смогла сделать, это зациклиться на возможном корпоративном саботаже.

— Ты имеешь полное право волноваться. К тому же, мы все еще можем спасти наше свидание. Мы только начали.

— Я должна находиться в офисе прямо с самого утра, — автоматически сказала я.

— Мы собираемся навестить твой офис прямо сейчас. К тому времени как мы уйдем оттуда, вероятно, уже наступит завтра. Так что у тебя уже будут отметки времени прихода на работу и ухода с нее.

Широкая ухмылка распространилась по его лицу, и я вздрогнула, гадая, что именно он хотел бы сделать со мной во время моего воображаемого свободного времени.

— Ты знаешь, я —

Он поднял руку, заставляя меня замолчать.

— Знаю. Ты должна работать. Я понимаю. Ты — генеральный директор миллиардной биомедицинской компании и весь мир зависит от тебя.

Я уставилась в окно.

— Мир не зависит от меня.

Он протянул руку и погладил меня по колену, затем быстро убрал руку, как будто подумал, что это нежное прикосновение могло доставить мне дискомфорт.

— Да, зависит. Просто они об этом пока не знают.

Я почувствовала, что приятное тепло растекается румянцем по моим щекам, и я была рада, что темнота не давала возможности разглядеть меня во время остальной части поездки.

Я позвонила дежурному в управление службы безопасности и сообщила, что скоро прибуду, затем показала кивком своему телохранителю следовать за мной. Он подождал, когда я ввела сложный код, чтобы войти в здание. Гейб отвел глаза в то время, пока я нажимала на клавиши.

— Ты доверяешь мне пойти с тобой? Я не хочу, чтобы из-за этого возникли бы какие-нибудь проблемы, — сказал Гейб, ожидая за дверью лаборатории.

— Я доверяю тебе, — сказала я. — Но тебе все равно придется расписаться и подписать договор о неразглашении, потому что я не отклоняюсь от нашего протокола.

— Конечно.

Он улыбнулся, и на его лице показалась ямочка, что возбудило во мне желание погладить его по лицу. Эта мысль возникла в моей голове, но я сразу же отодвинула ее в сторону.

Мы вошли в приемную, и я обратилась к Тимми.

— Пожалуйста, сходите и сообщите им, что мне нужна запись, где Мистер Уоррен посещает офис.

Он кивнул, его мускулистая шея исчезла под складками, и немедленно отправился, растворяясь в темном коридоре. Иногда я вызывала сотрудников лаборатории работать в третью смену, но по выходным я пыталась дать всем возможность немного отдохнуть. Исключением были сотрудники службы безопасности, которые работали двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, включая все праздники. Я серьезно относилась к системе безопасности с тех пор, как мы переехали в наш большой объект. То, что Клайв Уоррен взял вверх надо мной, возможно, послужило поводом к тому, что сейчас я кипела от злости.

Гейб послушно заполнил документы, затем мы прошли через темные коридоры и офисы ко мне в кабинет.

Он тихо присвистнул, когда я включила свет.

— Тут полно рабочего пространства.

Я взглянула на диваны, на произведения искусства и вид на сад, который в данный момент был погружен в темноту.

— Я провожу здесь много времени, как ты знаешь. Ханна оформила здесь все так, чтобы мне было комфортно.

— Ты когда-нибудь, по правде, сидела на этих диванах? — озвучил он вопрос так, как будто уже заранее знал ответ.

— Никогда, — призналась я, и переключила свое внимание на монитор.

Моя команда безопасности уже отправила мне запись. Я просмотрела ее снова. Вот Клайв вошел, поговорил с администратором и охранником, потом сел. Гейб сидел рядом со мной, нахмурив брови, пока мы пересматривали запись снова и снова.

Чем больше я смотрела, тем больше убеждалась, что Клайв знал, что он не сможет проникнуть в главное здание. Таким образом, его целью было просто посидеть в приемной? Было ли это только желание напомнить мне о своем существовании? Или он пытался послать мне какое-нибудь сообщение, дать мне знать, что мне не стоит играть с ним в игры?

— Он определенно что-то замышляет, — сказал Гейб. — Давай спустимся туда и проверим.

Мы направились обратно в холл, чтобы отыскать какие-либо признаки нарушения или какие-то улики, оставшиеся после визита Клайва.

— Думаешь, он что-то заложил здесь? — спросила я, копаясь на столе администратора.

Гейб встал на четвереньки и осмотрел скамейку, на которой сидел Клайв. Он выругался и отошел от лавки, держа в руках небольшой квадратный чип.

— Я не знаю, что это такое. А ты?

Мое сердце заколотилось, когда я посмотрела на чип.

— Я предполагаю, что это уж точно не какой-то мебельный болт. Дай его мне.

Я покрутила маленький кусок пластика в своих руках. Внутри него что-то было.

— Это застряло внизу скамейки, — сказал Гейб.

Я подавила желание раздавить чип в пыль, зная, что мне еще необходимо проанализировать, что это такое.

— В конце концов, твое желание может сбыться, — сказала я резко.

— Какое именно?

— Проломить череп Клайву Уоррену. Я даже могу подержать его для тебя.

Глава 5

Я пробежалась по заводским номерам компонентов внутри чипа и прогнала их через базу данных, но уже догадывалась, каким будет результат.

Клайв Уоррен подложил устройство в моей штаб-квартире, чтобы внедриться в систему безопасности и управлять данными. Он пытался взломать мои сервера, и, возможно, уже преуспел в этом.

Я щелкала костяшками пальцев и ждала результат запроса в базу данных.

— Ты должна пойти домой, — сказал Гейб.

Он общался с другом-программистом по поводу чипа, и они яростно переписывались друг с другом. Он взглянул на меня, но вместе с тем, казалось, что он так и не отвлекся от того, что там читал. Через мгновенье его глаза концентрируются на мне, но его брови все еще нахмурены.

— Я не оставлю тебя. Это будет выглядеть не очень хорошо.

Я нахмурилась и повернулась обратно к монитору.

— Нет, не будет.

— Я думаю, ты захочешь позвонить властям. Ты не должна позволить ему избежать наказания за это, хоть на день.

Я отрицательно покачала головой.

— Прямо сейчас не могу позволить кому-либо постороннему проникнуть сюда. Мы слишком близки к запуску. Если информация о моем прототипе выйдет наружу, то это все испортит.

Гейб опустил свой телефон и начал расхаживать по кабинету.

— Тогда мы должны будем позаботиться о Клайве частным образом.

— Гейб.

Он остановился и повернулся ко мне, и я обратила внимание, что он выглядел уставшим, морщины прорезали его красивое лицо.

— Это не твоя проблема. Нет никаких «мы». Я должна разобраться с ним сама. Я ценю, что ты здесь со мной и ту поддержку, которую ты мне оказал сегодня вечером, но это единичный случай. Ты вернешься в завтра «Dynamica», а я останусь здесь. И это нормально. Так и должно быть.

Он обеими руками пригладил свои волосы.

— Мой друг считает, что Клайв уже взломал вашу систему. Скорее всего, ты уже засвечена.

— Я знаю.

— Позволь мне помочь тебе.

— Мне не нужна твоя помощь, — огрызнулась я.

Гейб был последним, на кого бы я хотела накидываться, тем более тогда, когда он находится рядом со мной.

— Я могу сама справиться с этим, и разберусь со всем сама. Я завтра утром найму команду, которая приступит завтра и сделает повторное шифрование всех данных. Пусть даже Клайв и проник в систему, и я согласна, что у него было достаточно времени, но, возможно, он не смог все скачать. У меня имеется информация, которая хорошо защищена.

Гейб скрестил руки на груди и слегка мне улыбнулся. Я задалась вопросом, что его улыбка, видимо, была вызвана использованием мной слова «защищена», но я была чертовски уверена в том, что не собираюсь думать об этом в настоящий момент.

— Ты не уходишь, не так ли? — спросила я.

— Нет, — ответил он, покачал головой и тяжело сел. — Я не хочу оставлять тебя здесь одну.

— Решай сам.

Я начала анализировать информацию на наличие признаков возможного взлома.

Гейб слегка похрапывал на диване, когда я посмотрела на него. Часть защитного кода повторялась два раза подряд, что указывало на неравномерность в нашей защитной оболочке. Я не программист, но могла сказать, что я нашла то, до чего добрался Клайв. Он уже разобрался с нашей сложной системой защиты и дошел до основной базы данных «Paragon». У него была возможность ознакомиться с моими последними отчетами и результатами тестирования моего первого удачного пробного прототипа.

О чем не догадывался Клайв, и, собственного говоря, не знал никто кроме меня, что сам по себе дизайн и технология для моего прототипа не содержалась в базе данных компании «Paragon». Он наполовину находился в моей голове, а половина содержалась внутри моего личного ноутбука, который не был синхронизирован с общей сетью компании именно по этой самой причине.

Информация о прототипе, содержащаяся в базе данных компании была примитивной и устаревшей, а в некоторых случаях совершенно неверной. Я сделала это специально. Если бы кто-то взломал наш сайт, то он бы с самого начала решил, что все, абсолютно все наши технологии теперь доступны ему. Некоторое время у него ушло бы на то, чтобы сообразить, что нужная информация, на самом деле, находится в другом месте. И если бы он пришел ее искать, я бы уже была готова.

— Гейб.

Я слегка толкнула его, и он обнял себя руками, словно пытаясь отогнать меня и продолжить спать. Мгновение я смотрела на него, его дыхание было ровным и размеренным, а руки обвились вокруг груди.

— Ты разглядываешь меня, не так ли? — спросил он, приоткрывая один глаз, чтобы взглянуть на меня. — Это очень грубо.

— Э-э, извини, — ответила я, откинувшись на спинку кресла и потерев глаза.

Недостаток сна начинал сказываться на мне.

— Я шучу, — произнес он и немного приподнялся. — Что ты нашла?

Я с трудом сглотнула.

— Он нарушил защиту и вошел в систему. Теперь, когда ретранслятор отключен, он, вероятно, не сможет больше получить никакую информацию. Но у него было время, и я уверена, достаточно хорошая возможность.

Гейб погладил мою руку.

— Ты хочешь, чтобы я пошел и подрался с ним сейчас?

Я засмеялась, но мой смех звучал слишком печально, собственного говоря так, как я себя чувствовала в данный момент. — Если бы я думала, что это могло мне помочь, то тогда бы я, наверное, согласилась.

— Это, безусловно, поможет. Подумай об этом. Считай, что я всегда на связи.

Он посмотрел на часы, которые показывали шесть часов утра.

— Я говорил тебе, чтобы ты располагала временем на сегодня. Позволь мне отвезти тебя домой. Ты, наверное, вымоталась.

Я отрицательно покачала головой.

— У меня слишком много дел. Целая команда программистов скоро будет на месте.

Гейб сел и решительно посмотрел на меня.

— Тебе нужно пойти домой, поспать несколько часов и что-нибудь съесть. А потом переодеться, хотя мне и нравится это платье.

Я огляделасебя донизу, так как совсем забыла, во что была одета.

— Мне не нужно, чтобы ты отвозил меня домой, — пропищала я.

— Я настаиваю. Кроме того, я обещал твоей сестре, что позабочусь о тебе. Я хочу доставить тебя в целости и сохранности, хочу, чтобы она была на моей стороне.

— Уверена, что ты ей уже нравишься, — сказал я, устало закрывая свой офис.

— Всегда есть простор для совершенствования. У меня еще много над чем также надо поработать, чтобы позаботиться о тебе.

— После такого, я считаю тебя своим другом, — произнесла я, считая так всерьез. — Ты помог мне пережить тяжелую ночь. Я обязана тебе.

— Очень мило с твоей стороны, Лорен. Я с нетерпением жду момента обналичивания благодарности.

Его глаза блестели, и я почувствовала, как начала краснеть.

— Теперь, пойдем. Я знаю очень важного генерального директора женского пола, которой нужен завтрак.

Несколько часов спустя я вернулась в офис, немного отдохнувшая, но, по крайней мере, уже обычно одетая, а не как проститутка высшего класса.

Я встретилась с командой программистов, которых я привлекла.

— Скажите, что вы уже выяснили.

Лео, руководитель группы поднял на меня глаза из-за своего ноутбука.

— В течение двенадцати часов они находились внутри вашей системы. В зависимости от того, кто они, и насколько приоритетным для них является «Paragon», могу сказать, что за это время они могли успеть скопироваться половину файлов с вашего сервера. У них, конечно, была такая возможность.

Я застонала, а затем указала на чип.

— Это новейший технологический продукт?

— И да, и нет, — сказал Лео. — «Да» — в том смысле, что человек, который это сделал, должен, в первую очередь, знать, что надо делать, чтобы настроить передатчик, который перехватит сигнал приема. «Нет» — это довольно просто, когда ты знаешь, что достаточно просто физически разместить его в нужном помещении, и он будет работать.

— Ваш среднестатистический хакер использовал бы технологию такого рода?

— Никогда, — ответил Лео. — Я никогда раньше не видел ничего подобного, но не удивительно, что в Силиконовой долине изобретается дерьмо, подобное этому. Пардон за выражение, — он сделал глоток воды. — Вдобавок, — продолжил он дальше, — среднестатистический хакер не нацеливается на компанию такого уровня, как ваша. Во всяком случае, не сам по себе. Как правило, они выполняют крупномасштабные атаки, пытаясь прорваться во множество разных мест в надежде, что в некоторых из них найдутся слабые места. Этот же взлом был более целенаправленный. К тому же, человек, который это сделал, имел возможность физически посетить объект. Как правило, среднестатистический хакер сидит в полуподвальном помещении или находится на полпути, передвигаясь по всему миру. Так что то, что случилось у вас — это редкость, если не сказать больше.

Я мерила шагами зал заседаний, кислота булькала в животе.

— Я знаю, кто это сделал.

— Хорошо, — Лео наклонился вперед. — Как я понимаю, вы уверены на сто процентов?

Я кивнула и продолжила расхаживать.

— Если вы хотите довести эту информацию до властей, то у нас достаточно доказательств, — сказал он. — Можно было бы возбудить против них уголовное дело в соответствии с государственными и федеральными законами о киберпреступности.

— Я не готова идти к властям. Пока нет, — произнесла я, продолжая расхаживать.

Даже пригласить эту группу программистов поработать на меня на внештатной основе — было риском большим, чем мне бы того хотелось. Несмотря на то, что наша служба безопасности подвергла интенсивной проверке каждого из них перед нашей сегодняшней встречей, но я все равно чувствовала себя беззащитной.

Я держала вокруг себя небольшой круг людей. На сегодняшний день, таким образом, я старалась защитить свою компанию. Но по состоянию на вчерашнее утро все резко изменилось, и если я собираюсь выжить, то мне придется адаптироваться к новой реальности. Например, позволить Гейбу остаться со мной прошлой ночью и дать ему узнать, что происходит с «Paragon», стало первым шагом. Привести команду программистов — вторым.

Но обратиться к властям … Нет, третьим шагом это точно не будет.

У меня имелись некоторые планы, которые шли в разрез с законами штата и федеральными законами, поэтому все риски от этой ситуации я возьму на себя. На данный момент.

— И я хочу убедиться, что Клайв Уоррен расплатился по долгам чуть более мучительно, нежели бы ему предстояло ответить перед уполномоченными органами.

— Можете ли вы взломать его? — спросила я.

Лео снял очки и почистил их о свою футболку, небольшая улыбка появилась на его губах.

— На этот вопрос я никогда не отвечу «да». Но в данном конкретном случае, я также не буду говорить и «нет».

В тот вечер я вышла из кабинета в десять часов вечера. Когда я включала защитный код, то поняла, что сегодня было воскресенье. Направляясь к машине, я быстро проверила телефон, где обнаружила два пропущенных сообщения от Гейба и одно от Клайва.

Сначала я открыла трясущимися руками сообщение от Клайва.

Клайв: Надеюсь, что ты прекрасно провела свои выходные, — гласило оно. — Если ты еще хочешь поговорить о моем предложении, просто дай мне знать. Я буду в городе всю неделю.

Я пыталась восстановить пульс, делая дыхательные упражнения, но я подумала, что вместо этого было бы лучше швырнуть свой телефон на землю и растоптать его. Мне, конечно, очень хотелось это сделать. Но прежде чем совершить это, я открыла сообщения от Гейба.

Первое из них гласило:

Гейб: Помнит ли мой любимый генеральный директор — крестоносец женского пола о том, что сегодня надо пообедать.

Мой желудок зарычал при упоминании об обеде. Я и забыла про него.

Во втором сообщении было написано:

Гейб : Конечно, нет. Поскольку я уверен, что ты также пропустила и ужин, то принес с собой индийскую еду на дом. Увидимся немного позже.

Сообщение было отправлено в девять тридцать.

Я потерла виски, как только села в машину. Гейб был милым, но он не очень хорошо принимал ответ «нет».

Конечно, пока я не сказала ему «нет».

Когда я вышла из машины, то обнаружила его «Spyder», припаркованный возле моего дома. Он тут же выскочил и поприветствовал меня.

— Надеюсь, что все в порядке? Я только выступил в качестве доставщика продуктов, и на этом покидаю тебя, но мне что-то не верится, что ты действительно поешь.

— Проходи, — сказала я. — Но давай поспешим, так как я только что получила сообщение от Клайва, и у меня голова раскалывается.

Гейб нахмурился при упоминании имени Клайва, но послушно схватил коробки и сумки с купленной едой. Индийская кухня была моей слабостью. Я говорила ему об этом? Я ощущала запах еды, шедшей от коробок, хотя мы ее даже еще не распаковали.

— Я знал, что это твоя любимая, — сказал он, как будто читая мои мысли.

Я разозлилась.

— Откуда ты это узнал?

— Я позвонил твоей сестре и спросил, что тебе нравится, — он кривовато ухмыльнулся. — Никакого шпионажа. Клянусь.

Мы вошли в дом и поставили еду на стол. Ханна рискнула выйти к нам в спортивном костюме, ее волосы были зачесаны позади в конский хвост.

— Мне нравится, что ты достаешь Лорен, чтобы она даже при таком стрессе поела.

Она одобрительно похлопала Гейба по руке, затем повернулась ко мне, вся сияя.

— Надзиратель, — произнесла она одними губами и указала на него.

Я чуть не умерла от стыда.

— Ты голодная? — спросила я ее, и тон моего голоса звучал как явное предупреждение.

Ханна беспечно проигнорировал меня.

— Умираю с голоду, спасибо, — ответила моя любопытная сестренка.

Я поставила тарелки, а Гейб начал раскладывать еду, которая вся оказалась вегетарианской. Мое сердце немного растаяло, как только я надкусила самсу с овощами.

— Когда же ты в последний раз ужинала со мной дома? — спросила Ханна. — Даже если это и было половина одиннадцатого вечера?

Мой пустой взгляд был единственным ответом, который я могла ей дать.

— Я, конечно, захватил кое-какое вино, но полагал, что могу попасть из-за этого в неприятности, — сказал Гейб.

— Только не со мной, — ответила Ханна, начав суетиться, доставая штопор и бокалы. — Со всей этой чертовщиной, что творится вокруг, мне действительно надо выпить.

— Мне тоже, — призналась я.

Гейб улыбнулся, но затем нахмурил брови.

— Что говорилось в этом дебилоидном сообщении? Предполагаю, что не слишком многое, чтобы его можно было использовать против него в суде.

— В точку.

Я сделала живительный глоток вина, как только Ханна налила его мне в бокал.

— Он написал, что надеется, что я прекрасно провела свои выходные. Ха-ха. И если я еще хочу поговорить с ним по поводу его предложения, то он будет находиться в городе всю неделю.

— Что это за спектакль? Что ты хочешь сделать? Ты пойдешь в полицию?

Смесь гнева и беспокойства отразились на лице Гейба.

Я отрицательно покачала головой.

— Я уже решила не делать этого. Пока нет. Я хочу сама разобраться с ним сначала.

— Что это значит? — спросила Ханна, нахмурившись от беспокойства. — И он написал тебе сегодня вечером? У него, должно быть, стальные яйца.

Я беспомощно смотрела на них

— Не могу поверить, что он взломал мою систему.

К своему абсолютному огорчению, я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами.

— Все хорошо. — Ханна погладила мою руку, чтобы успокоить. — Просто съешь что-нибудь на ужин. Ты почти не спала и не ела. Тебе надо дать себе передышку, прежде чем взяться за решение этих проблем.

Гейб положил салфетку

— Помнишь, вчера вечером я переписывался с другом?

Я кивнул, заставляя себя успокоиться. Я не могла позволить себе проявления душевных страданий в пьяной истерике, и не хотела сломаться перед Гейбом. Я едва его знала.

— Он — эксперт по кибербезопасности, к тому же местный и может тебе помочь. Он помог мне разобраться с внешними угрозами, и я ему доверяю.

— Я уже наняла сегодня команду. Я во всем разберусь, но спасибо за предложение.

— У меня собственная команда службы безопасности. Я с удовольствием одолжу их тебе. Я бы почувствовал себя от этого лучше.

Он посмотрел на меня, его челюсти сжались, в этот момент он выглядел непреклонным, как черт.

— Ты знаешь, у меня есть собственная служба безопасности, Гейб. Но я ценю то, что ты пытаешься мне помочь.

— Я думаю, что ты в опасности, — сказал он и его глаза сверлили меня. — У меня имеются ресурсы, которые можно использовать. Они в твоем распоряжении. Я знаю, что ты можешь справиться со всем самостоятельно, но не стоит быть настолько независимой, чтобы отвергать предложения, которые могли бы поспособствовать твоей безопасности.

Ханна погладила мою руку снова.

— Ты должна его слушаться, — сказала она. — Я знаю, тебе не нравится принимать помощь, но сейчас для этого самое лучшее время. Мне не нравится, что Клайв давит на тебя так сильно.

Я снова повернулась к Гейбу.

— Я не хочу ранить твои чувства, но с какой стати я должна доверять тебе? Ты появился именно тогда, когда начались все эти неприятности. Откуда мне знать, что ты не вовлечен в это?

Я с трудом сглотнула. Мне хотелось доверять ему, но я чувствовала себя совершенно выведенной из равновесия всем происходящим. Я всегда придерживалась спокойной манеры поведения и полностью просчитанных планов на будущее. В этот раз у меня не было ни того ни другого, и я волновалась, что на мое решение могли повлиять его доброта и его… ямочка.

Его пристальный взгляд задержался на мне.

— Ты не можешь знать наверняка, что я не участвовал в этом, но я даю тебе слово, что это не так. Ты можешь проверить мои данные, проверить моего технического специалиста, и также всю мою службу безопасности, пока ты не удовлетворишься.

— Но почему ты помогаешь мне? Что тебе это дает? — спросила я, и меня действительно интересовал этот вопрос.

— Я просил тебя рассмотреть вопрос о партнерстве с «Dynamica», помнишь? У меня имеется личная заинтересованность к существованию «Paragon» и ее успеху. То есть, если ты, конечно, ответишь «да» на мое предложение.

— А что если я скажу «нет»?

— Тогда у меня есть еще личный корыстный интерес против Клайва Уоррена.

В его глазах появился блеск, а на лице — ямочка.

— Почему это?

— Потому что в первую очередь ты пошла на ужин с ним. И я никогда не прощу его за это.

Глава 6

— Он тот еще поклонник. Кстати, Господи Боже, чем ты с ним занималась? — спросила Ханна после того, как Гейб ушел.

Я покачала головой.

— Ничем.

— Ты целовалась с ним?

Я снова отрицательно покачала головой слишком усталая, чтобы пытаться возражать против ее излишнего любопытства.

— Он приверженец, — сказала она и кивнула, когда принесла посуду на кухню. — Новообращенный.

— Что это означает?

— Он верноподданный Лорен Тейлор. Ты также поступаешь с людьми (делаете это для людей) — твоих сотрудников, директоров, инвесторов. Люди верят в тебя и в твое рвение. Я точно могу сказать. А ты к тому же даже не поцеловала этого парня, а он, между прочим, не остановится ни перед чем ради тебя.

— Он не остановится ни перед чем ради сотрудничества его компании с «Paragon», — поправила я ее. — Он хочет получить прибыль от моей технологии. Это только бизнес.

Ханна взглянула на меня, как только она закончила убирать.

— Без разницы.

Я встала и потянулась, чувствуя себя физически и эмоционально истощенной.

— Разница есть. Именно из-за этого я и не могу ему доверять.

Она вывернула из-за угла, уперев руки в боки.

— Почему не можешь?

— Потому что он неожиданно появился именно тогда, когда все это началось. И ему явно от меня что-то нужно. Я не могу рассчитывать на него, на его защиту … или еще на что-нибудь, если на то пошло. Я должна сделать это сама.

— Ты всегда делаешь все сама, и никому не доверяешь. Никогда.

— Это не так, — огрызнулась я.

Она подошла ко мне.

— Да, это так. Ты основала эту компанию шесть лет назад и заперла себя в ней. Это стало целью всей твоей жизнью с тех пор, как умерли папа и мама. Гейб — первый парень, с которым ты ходила на свидание, Лорен. Никогда. Ради Бога, тебе двадцать пять. Ты понимаешь, что это ненормально?

— Я — ненормальная, — сказала я, моя грудная клетка вздымалась.

Она затронула больную тему, но ее требовалось защитить.

— Я родилась не для того, чтобы ходить на свидания и дегустировать вино. Я здесь не просто так. Предназначение. Разве ты не понимаешь, что я верю в это? Что вера — это единственная вещь, которая помогала мне преодолеть все это.

Правда заключалась в том, что произнеся слова вслух, я вдруг почувствовала, что это сильно повлияло на меня. Утомление победило меня, и слезы потекли по моему лицу.

Ханна смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Я никогда не плакала. Никогда. Даже после смерти наших родителей. Она подошла и обняла меня.

— Прости, — сказала она и начала укачивать меня. — Я не хотела тебя расстроить.

— Дело не в тебе.

Я обняла ее. Она была единственным человеком в моей жизни, который постоянно находился рядом, и я любила ее больше, чем кого-либо.

— Дело в том, что «Paragon» стал уязвим. Я не могу это выдержать. Я этого не потерплю.

Отстранившись, я вытерла лицо. Ярость все еще пульсировала во мне, перемешиваясь со слезами и бессилием.

Ханна убрала волосы с моего лица.

— Тебе нужно пойти поспать. Но подумай о предложении Гейба. Если ты становишься сильнее, когда он рядом с тобой, то, может, пришло время рискнуть.

— Я не рискую.

Я невесело ей улыбнулась, посмеиваясь над собой.

Она улыбнулась в ответ.

— Тогда иди на обдуманный риск. Серьезно. Просто подумай над этим.

Я думала об этом весь следующий день. Я сделала в голове список плюсов и минусов партнерства с «Dynamica», размышляла над тем, стоит ли мне принять предложение Гейба о технологической помощи, пока готовилась к встрече с Советом директоров, который я созвала. Я хотела проинформировать Совет об успешных испытаниях, которые мы провели на прототипе, и которые, как казалось, произошли уже миллион лет назад.

Я также собиралась представить на их суд предложение Габриэля. Решив не информировать их о бреши в системе безопасности и о предложении партнерства с Клайвом Уорреном, я решила взять всю ответственность по этим вопросам на себя, по крайней мере, на какое-то время. Я нарушала этим свой долг по информированию Совета обо всех предложениях, которые должны быть вынесены на его рассмотрение, и я знала это. Но мне нужно было справиться с ситуацией прежде, чем все бы вышло из-под контроля. Круг людей, знавших о нарушении, был небольшим: я, Ханна, Гейб, техническая команда, которую я наняла, и мой отдел безопасности.

И Клайв. Клайв знал. Я ничего не могла с этим поделать. Пока нет.

Я не хотела, чтобы кто-то узнал о том, что случилось. Клайв состоял в Совете, и у него все еще могли оставаться друзья в нем. Вдобавок, я должна была встретиться с инвесторами на следующей неделе. Я не могла позволить, чтобы информация о взломе вышла наружу. Это могло скомпрометировать старт моей разработки, что в итоге могло поставить под угрозу мою компанию, что в итоге привело бы к разрушению всего.

Я не собиралась позволить этому случиться, моя фидуциарная обязанность (прим. пер. Обязанность агента действовать честно и грамотно в интересах заказчика) состояла в том, чтобы раскрывать информацию о нарушениях, будь они неладны.

Как я вчера сказала Ханне, я не доверяю никому, кроме себя.

Я представила результаты исследования Совету. Как и ожидалось, они были в восторге. Объяснив, что проведу встречи с инвесторами, чтобы попросить у них дополнительные средства на выведение технологии на рынок, я получила горячую поддержку от Совета.

Я изложила им условия предложения Гейба. Как и ожидалось, они полагали, что данное партнерство даст нам быстрый выход на международный рынок. Они проголосовали, одобрив его. Я согласилась, что это отличный вариант для «Paragon» для выхода на глобальный рынок, чтобы достичь цели гораздо быстрее чем, если бы нам пришлось делать это своими силами

Голосование по вопросу сотрудничества с «Dynamica» было единогласным.

Габриель будет в восторге, но что он пока еще не знает, так это то, что я планировала сохранить наши с ним отношения в сугубо деловом русле. Я что-то испытывала к Гейбу, но в моей жизни не было места для каких-либо волнений.

Еще кое-что я собиралась сделать с Клайвом Уорреном, которому хватит впечатлений до конца жизни.

После встречи я позвонила Гейбу, чтобы рассказать ему о решении Совета по поводу партнерства.

— Это отличная новость, Лорен, — сказал он.

Я прямо-таки почувствовала по его голосу, что он улыбается. Я смогла представить его ямочку. Я крепко сжала глаза, как будто это смогло бы заставить исчезнуть его образ из моей головы.

— Не хотела бы ты поужинать, чтобы отпраздновать это? — спросил он.

Я испытывала сильное желание увидеть его. Это было по-настоящему, и боль, которую я испытывала, можно было почти сравнить с душевной болью. Я попыталась выкинуть из головы эту мысль, и приготовилась дать ему отпор.

— Не могу. Я должна работать допоздна.

— Я тоже должен работать допоздна, — произнес Гейб.

— Извини. Сегодня не получится. Но я свяжусь с тобой в самое ближайшее время.

— Лорен, не бросай трубку. А как начет других вещей, которые мы обсуждали с тобой?

Я понимала, что он говорит о своем компьютерщике и предложении по дополнительной защите меня. Он был осторожен, подбирая слова, потому что он, вероятно, был таким же параноикам, как и я, и это заставило меня тосковать по нему еще больше.

— Я все еще раздумываю об этом. Я дам тебе знать. Ладно?

— Ладно.

Но его ответ прозвучал так, что он, однозначно, не смирится с этим.

— И мы еще кое-что обсуждали …, — мой голос затих.

— Да?

— Это останется между нами, ладно? Давай оставим ограниченным круг тех, кто посвящен в этот вопрос.

— По крайней мере, эта идея неплоха. Но то, что ты не хочешь поужинать со мной, похоже на катастрофическую ошибку.

— Согласна, по крайней мере, в отношении первой фразы, — сказала я, игнорируя вторую часть. — Я свяжусь с тобой позже.

Было похоже на то, что он собирался спросить меня о том, когда именно я собираюсь связаться с ним, поэтому я быстро повесила трубку, все еще держа глаза плотно сомкнутыми.

В конце концов, я решила, что не буду работать допоздна. Я чувствовала себя так, словно была с похмелья или что-то в этом роде, а я никогда не испытывала похмелья в своей жизни. Наверное, это было эмоциональное похмелье… от недели, заполненной двумя свиданиями; очень великолепным миллиардером, преследующим меня; еще одним миллиардером, пытающимся проникнуть в мою компанию и пожирающего меня глазами, и тем фактом, что я нагло врала моему Совету директоров.

Я планировала отправиться домой и натянуть на себя пижаму. Я, вероятно, выпью бокал вина и доем остатки индийской еды

«Ты — беспредельщица, Лорен», — голос Гейба звучал в моей голове, и я улыбнулась назло себе.

Я ушла с работы в шесть часов вечера в понедельник, когда на улице еще было светло. Можно сказать, я пустилась во все тяжкие..

Я направлялась к своей машине, когда Клайв Уоррен выскочил из своего роскошного седана, находящегося в середине стоянки, и помахал мне рукой. Мое сердце остановилось, а потом начало сильно биться.

Клайв. Чертов. Уоррен.

— Лорен.

Он имел наглость улыбаться и смотреть, как будто ничего не случилось. Я подошла к нему, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. В это время множество людей покидали здание, в том числе и некоторые члены Совета директоров. Я не могла позволить показать, что между мной и Клайвом что-то не так. Меня интересовал вопрос, а что если он догадывался об этом.

— Что ты здесь делаешь, Клайв? Ты что-то забыл?

Его глаза сканировали мое лицо, ища подтверждение того, что я знала о том, что он сделал. Убедившись, что нашел этому подтверждение, он снова улыбнулся.

— Я надеялся, что ты захочешь еще раз рассмотреть предложение, которое я сделал тебе тем вечером. В свете новых … обстоятельств.

— Каких обстоятельств?

Я почувствовала, что моя кровь закипает.

Он сдвинул очки на нос, и мне пришлось сжать руки в кулаки, чтобы не сорвать их с его капризного маленького личика и не втоптать в землю.

— Вероятно, тебе следует сесть в машину, чтобы мы могли обсудить этот вопрос в приватной обстановке. Уверен, ты не хочешь прибегать к помощи сотрудников.

Клайв кивнул в сторону моего представителя службы безопасности, стоявшего наготове.

— Привет, Боб! — крикнул он ни с того, ни с сего, улыбнулся и помахал рукой одному из членов Совета, находящегося на другой стороне парковки.

— У тебя есть одна минута, — произнесла я сквозь зубы, также помахав рукой Бобу, пытаясь казаться обычной. Я подошла с пассажирской стороны автомобиля Клайва прежде, чем он смог бы устроить еще большую сцену. Оказавшись внутри, я написала Тимми и моему водителю: «Одна минута. Я в порядке».

Я повернулась к Клайву, как только он сел за руль.

— Итак, ты ждал на моей парковке, пока я выйду? Это не очень профессионально. Не то, чтобы я хоть в малейшей степени была удивлена этим.

— Я собирался отсюда позвонить тебе и настаивать на том, чтобы ты поужинала со мной, так как в тот раз нам не удалось закончить разговор. Я, правда, не ожидал, что ты уедешь так рано.

Он улыбнулся мне, выглядя расслабленным и счастливым, и по какой-то причине это заставило меня чувствовать себя так, словно меня сейчас стошнит.

— Я не хочу ужинать. У меня планы.

«Надеть пижаму, распечатать фотографии с тобой из Интернета, и сжечь их, пока я проклинаю тебя».

Мои замыслы на вечер претерпевали изменения.

— У тебя есть ровно одна минута, прежде чем появится мой телохранитель. Говори, что ты хочешь.

— Я хочу купить контрольный пакет акций компании «Paragon», — абсолютно невозмутимо сказал Клайв.

Это было так смешно, что я по-настоящему рассмеялась.

— Я говорю серьезно. Я сейчас владею твоей технологией. У меня есть все, — сказал он и небольшой нервный смешок сорвался с его губ. — Я учитывал это, разрабатывая свою систему реализации с «Paragon». Я планировал работать с тобой с тех пор, как покинул Совет. Это было все, о чем я думал, находясь в Китае, пока строил мою систему.

— Твоя система имеет недостатки.

— Я знаю. Вот почему мне нужны твои технологии. Я могу протестировать ее с помощью твоего прототипа и выяснить, что мне нужно сделать, чтобы она, наконец, заработала. Это то, над чем мы прямо сейчас трудимся в моей лаборатории, благодаря всей информации, скачанной от тебя вчера. У меня куча различных планов, Лорен.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь удержать себя от того, чтобы не накричать на него или не ударить по лицу. Это бы позволило мне почувствовать себя лучше, но в данный момент это бы не помогло.

— Я не продаю свою компанию, и не собираюсь сотрудничать с тобой. Это не моя работа — помогать тебе исправлять недостатки твоей технологии для того, чтобы потом ты получил прибыль от того, над чем я несколько лет упорно работала.

Клайв улыбнулся, приведя меня в оцепенение.

— Но ты продашь. Если не согласишься, то я собираюсь добиться подвижек в тестировании и развитии твоей технологии. И я планирую вывести ее на рынок прежде, чем это сделаешь ты.

Я почувствовала, что кровь отхлынула от моего лица.

— Ты не сможешь этого сделать.

— Почему же нет?

— По многим причинам, не последней из которых является тот факт, что у тебя нет средств для быстрого тестирования и внедрения моей технологии. Они есть только у меня.

Некое подобие улыбки вновь появилось ни лице Клайва, заставляя меня почувствовать себя нехорошо.

— Ты не права. У меня абсолютно точно есть средства. Я появился в Долине раньше тебя, ты же знаешь. Я здесь уже давно обосновался.

— Даже если это правда, а я так не думаю, ты нарушил законы штата и федеральные законы, так как взломал мою систему и украл технологии. У меня есть все нужные мне доказательства. Я возбужу против тебя уголовное дело.

— Это займет некоторое время. Кроме того, скандал вокруг кражи со стороны бывшего члена Совета директоров, наряду с рассекречиванием твоей конфиденциальной информации, испортит твой запуск. Ты знаешь это. К тому же, когда придут арестовывать, возможно, меня уже не будет рядом. Я буду обладателем миллиардов долларов компании «Paragon», прожигающих дыру у меня в кармане.

Я повернулась к нему и почувствовала, как злая улыбка расплывается по моему лицу.

— О, нет, ты этого не сделаешь.

Я пока еще не была уверена как именно, но я собиралась быть первой, кто поджарит Клайва Уоррена.

— Тогда позволь мне купить «Paragon».

Клайв наклонился и заправил мне волосы за ухо. Я вздрогнула от его прикосновения, и эта деталь не ускользнула от его внимания. Черты его лица приобрели мрачный вид.

— Раньше ты нравилась мне, Лорен. Прежде ты была намного дружелюбнее.

— Это было до того, как я узнала, какой ты придурок.

Он выглядел слегка шокированным моими словами, но затем улыбнулся, от чего моя кожа покрылась мурашками.

— Мне нравится, когда ты ругаешься.

— Тогда тебе может понравиться и это. Ты — мудак, и я намного умнее тебя. Давай, сделай это и попытайся вывести мою технологию на рынок, а я посмотрю, как ты погоришь.

Прежде чем он успел сказать мне хоть одно слово в ответ, я вышла из машины, хлопнув дверью, и направилась к своей машине. Все притворство со словом «нормально» давно прошло.

Мой телохранитель Тимми смотрел на меня с тревогой.

— Все в порядке, Мисс Тейлор? Мне не нравится вмешиваться, но я знаю, что собой представляет Мистер Уоррен, а вы выглядите расстроенной.

— Нет, Тимми, не все в порядке, — ответила я и стала делать дыхательную гимнастику на заднем сиденье машины. — Но будет.

Глава 7

— Лорен. Лорен, — повторяла Ханна, тряся меня за плечо. — Гейб звонит.

Я выпрямилась на диване, хотя еще не полностью проснулась.

— Я не хочу с ним разговаривать.

— Я ему позвонила, поэтому придется.

Она сунула телефон мне в руку.

— Лорен.

Я услышала нотки беспокойства в его голосе. Господи, что, черт возьми, Ханна сказала ему? Я посмотрела на нее.

— Все. Я рассказала ему все, — произнесла она, словно прочитав мои мысли. Она закусила губу, будто чувствуя себя виноватой. — Мне жаль. Я просто … испугалась.

Я махнула ей, отправляя прочь, и попыталась собраться с мыслями, возвращая свое внимание к телефону.

— Привет. Я так понимаю, Ханна рассказала тебе, что у меня сегодня был гость на работе.

Воспоминания о встрече с Клайвом ожили, и адреналин забурлил во мне.

— Он опасен. Заявляю тебе официально.

Я слышала нотки гнева в его голосе.

— На этот раз я открыто признаюсь, что согласна с тобой.

— Я могу приехать? Не хочу, чтобы ты сейчас была одна.

Я посмотрела в окно, в темноту, чувствуя, что тоска снова накатывает на меня.

— Со мной все в порядке.

— Я не спрашивал, в порядке ли ты. Скоро увидимся.

Я попыталась возразить, но он уже повесил трубку. Я посмотрела на свою помятую пижаму, потом на пустой бокал, стоящий на журнальном столике передо мной. Я была не в себе.

Я не просто была не в порядке. Помимо прочего Клайв Уоррен использовал свою собственную технологию против меня, чтобы заставить меня продать свою компанию ему. И Габриэль Беттс, великолепный и вызывающий у меня сомнения относительно доверия к нему, генеральный директор — миллиардер, сейчас направлялся сюда.

Что мне с этим делать. Как поступить.

Я натянула на себя одеяло и свернулась в клубок. Я собиралась сражаться с Клайвом по всем направлениям, по-прежнему держа все, что происходило в лаборатории, под контролем. На следующей неделе я планировала встретиться с инвесторами, чтобы обеспечить финансирование, которое даст жизнь моей технологии, и все будет так, как я запланировала.

Я не собиралась рассматривать другие альтернативы.

Я заставила себя встать, умыться и натянуть на себя спортивные штаны. Ханна накупила мне всякой одежды, которую я никогда не носила. Может быть, я смогла бы выбрать из нее что-нибудь комфортное для меня, что более уместно надеть для слишком привлекательной мужской компании.

Гейб появился в то время, когда я переодевалась. Я слышала, как Ханна взволнованно разговаривала с ним.

Я вышла из своей комнаты с влажными волосами и посмотрела на нее.

— Я могу говорить сама за себя, ты же знаешь.

Она повернулась и бросила на меня недовольный, хмурый взгляд.

— Но ты не сделаешь этого, если я не заставлю тебя, — сказала она и ее лицо смягчилось. — Извини. Я знаю, что вмешиваюсь не в свое дело, но я делаю то, что сделал бы любой, кто любит и беспокоится о тебе.

— Эй, — сказал Гейб.

Он снова был одет в спортивную куртку и темные джинсы, выглядя при этом слегка нарядно.

— Привет. Надеюсь, что мы не оторвали тебя от чего-то чрезвычайно важного.

По какой-то причине меня переполняла ревность, почему-то мне неожиданно стало интересно, откуда это он прибыл.

— Я хотел быть здесь, помнишь? На самом деле, ты меня не приглашала.

Он сделал шаг по направлению ко мне, и я заметила щетину на его подбородке. Он был такой высокий и красивый, что было почти больно видеть его здесь, на моей кухне.

— Ты в порядке?

— Нет, — ответила я вполголоса.

— Я оставляю тебя в покое, — сказала Ханна, прежде чем быстро смыться.

— В первый раз, — крикнула я ей вдогонку, но я не злилась на нее. Хотя она и была назойливой, но Ханна была всем для меня. К тому же, я была полностью уверена, что у нее были самые благие намерения.

Гейб сделал еще один шаг по направлению ко мне, протянул свою руку и погладил мою.

— Ты хочешь поговорить об этом?

От его прикосновения меня бросило в жар. Я старалась проигнорировать это, точно также как я пыталась игнорировать обеспокоенность в его глазах.

— Не совсем. Клайв Уоррен угрожал мне сегодня, и я все еще перевариваю это.

— Я хочу помочь. Если я смогу, конечно. Честно говоря, я хотел бы отправиться к нему и дать ему в морду.

Я наклонилась к нему.

— С чего бы это?

Я осознала, что в моем голосе прозвучало что-то близкое к злости. Я не хотела этого. Не знаю, откуда в моем голосе взялись злые ноты, кроме того, что я просто была зла. Гейб находился здесь со мной, и живущий во мне реалист, а это, кстати, была чрезвычайно упрямая часть меня, говорил мне, что Гейбу нельзя доверять. И эта моя часть не могла довериться никому.

— Ты думаешь, что я оказался тем, кто я сейчас есть, потому что мне просто повезло? — спросил он сердито.

— Нет. Конечно, нет.

— Это не просто везение, это связано с тем, что я увидел нишу на рынке раньше остальных и заполнил ее. Я — первопроходец в этой области. Я вижу что-то исключительное прежде, чем это заметит кто-либо другой, — Гейб сглотнул, и я заметила, как на его челюсти дергаются мышцы. — Но мне надоело перед тобой оправдываться. Ханна позвонила мне и рассказала, что произошло. Я подумал, тебе может понадобиться помощь. Вот и все.

Он сделал шаг назад. Я хотела дотянуться до него, чтобы он вернул свою руку на мою, чтобы хотя бы на минуту ощутить, каково это чувствовать, когда он держит тебя в своих руках.

— Я пойду, — сказал он. — Прости, что не услышал тебе раньше.

— Ты о чем? — спросила я, следуя за ним по коридору.

— Когда сказала, что ты в порядке. Когда упомянула, что я тебе не нужен, и никто тебе не нужен.

Он на секунду обернулся ко мне, блеснув глазами. Я мельком поймала боль в его глазах, и это заставило мое сердце подскочить в груди.

— Было ошибкой прийти сюда. Спокойной ночи.

Он плотно закрыл за собой дверь, не оставив мне ничего, кроме болезненного ощущения в желудке. Я прислонила голову к двери и взялась за ручку, потому что это было последнее, к чему он прикоснулся. По-видимому, я превращалась в жалкую, стервозную, с резкими перепадами настроения девочку-подростка, которая отталкивает от себя именно тех людей, с которыми хотела бы быть больше всего.

О, как я тосковала по моему лабораторному халату и ноутбуку с переизбытком данных, которые надо систематизировать. Я жаждала погрузиться в дела, с которыми я могла бы разобраться. Но все, что я сейчас испытывала — сожаление, и это было единственным, с чем я отправилась в кровать этой ночью.

Я думала, что вчерашний день был для меня несчастным, но, оказалось, что это было ничто по сравнению с тем, что я испытала на следующий день.

Я отправилась на работу без каких-либо сожалений, и целый день собирала данные, готовила отчеты для моих инвесторов, словно собирала армию под свои знамена. Тем не менее, весь день мои мысли блуждали от Клайва к Гейбу, от Гейба к Клайву.

С одной стороны, до сих пор во мне бурлила ярость по поводу моей встречи вчера с Клайвом, который угрожал отнять мою компанию, в которую я вкладывала свою сердце и душу в течение последних шести лет. Он поставил под угрозу сам смысл моего существования, и я собиралась заставить его заплатить за это. Я только должна придумать, каким образом это сделать.

С другой стороны, был Гейб, и я чувствовала себя так, словно меня ударили в живот. Причем сама себя. Я постоянно проверяла свой телефон, как будто была подростом, но от него не было никаких сообщений. Тишина оглушала меня, и я переживала, что он окончательно списал меня со счетов, как занозу в заднице.

В обеденное время я сидела за своим столом, чувствуя себя наголову разбитой, и моя голова лежала на моих руках, а Ханна в это время отчитывала меня.

— Тебе надо посмотреть на это, — сказала она, замолчав на секунду. — На самом деле, на две вещи. И ни одна из них тебе не понравится.

— Превосходно, — ответила я и открыла мой браузер. — Что?

— Зайди на сайт компании Клайва. У него появилось новое объявление.

Я затаила дыхание и перешла на его сайт. На странице «Новости» был опубликован релиз от сегодняшней даты, в котором говорилось о том, что его компания «работает в перспективном партнерстве с одной из крупнейших звезд в области технологий здравоохранения».

— Не могу поверить, что он делает это.

Я чувствовала, что земля уходит из-под моих ног. Он вынуждал меня действовать. Он собирался двигаться вперед со своими планами, либо в партнерстве со мной, либо избавившись от меня среди бела, несмотря на мои предупреждения. Я собиралась подать на него в суд после всего, но мой запуск был бы уже изначально скомпрометирован.

— Это только первое. Дальше может быть и похуже. Перейди на раздел бизнеса в «Valley News's».

Я нажала на страницу, чувствуя, что сейчас сорвусь. Я перешла к разделу «Имена крупным планом», в котором рассказывалось о деловых сделках и что-то подобном, и, в том числе, излагались сплетни, ориентированные на новости о местных бизнесменах.

Я остановила прокрутку, когда добралась до фотографии. Это был Гейб рука об руку с потрясающей женщиной с длинными прямыми темными волосами и бесконечными ногами.

Я вцепилась в мышку так, что сама удивилась, что она не развалилась на части.

— Кто это? — спросила я ровным голосом.

По правде говоря, мне не хватило сил произнести так, чтобы это прозвучало как вопрос.

— Она, эээ… модель для каталога спортивной одежды.

— Конечно же, — я с трудом сглотнула. — Я же тебе говорила, что не могу доверять ему.

— Ну, этого я не знаю, — сказала Ханна. — Вот кого он оставил прошлой ночью, чтобы прийти и увидеться с тобой. Если ты прочитала бы статью, то узнала бы, что он сбежал от нее в середине ужина. То, чего там не сообщается, так это то, что он сбежал, чтобы увидеть тебя.

— И то, что я окончательно и бесповоротно испортила с ним отношения.

— Да. К счастью, я не видела, чтобы об этом там написали.

Она была спокойной в то время, пока я сидела с опущенной на руки головой.

— Что ты собираешься делать? — спросила она через минуту.

— Пойти и отдубасить эту модель, а потом Клайва.

— Отличная мысль, — сказала она, рассмеявшись, а затем резко остановилась. — Ты ведь шутишь, да?

— Что-то вроде этого.

Я выключила компьютер и взяла свое пальто.

— Меня не будет в остальную часть дня, — сообщила я своему помощнику Стефани, проходя мимо.

Она выглядела потрясенной, но я проигнорировала ее. Я написала своему водителю, пока шагала по коридору: «Мне нужно ехать. Срочно».

Водитель написал мне в ответ: «Жду вас».

Спасибо, господи, за то, что был хоть кто-то, на кого я могла положиться.

Водитель подъехал к зданию «Dynamica», и я просто сидела в машине в печали, когда он притормозил у обочины.

— Вы хотите, чтобы я припарковал машину на парковке, Мисс Тейлор?

— Нет, — ответила я.

— Мне пойти с вами, — спросил Тимми, поворачивая свою мускулистую шею.

Я задалась вопросом, испытывает ли он боль, когда поворачивает голову.

— Нет, — снова сказала я.

Тимми поднял на меня бровь, но я проигнорировала его.

Я не позвонила Гейбу, чтобы предупредить его о том, что собираюсь приехать к нему, отчасти потому, что не была уверена в том, что это не выглядело бы наглостью с моей стороны прийти и увидеться с ним. Может, его подружка спортивная супермодель находилась там, например, забрав его вещи из химчистки, и сейчас ожидала, что он снова возьмет ее на ужин, или просто смотрела не него с обожанием.

Я дергала себя за суставы пальцев, сидя в машине еще с минуту и собираясь с духом. Наконец, я вздохнула и открыла дверь.

— Буду через несколько минут. Я напишу вам, когда буду готова уйти.

Я направилась в зону приема этого элегантного здания. Я никогда не была здесь прежде, но здание выглядело современным и, казалось, совершенно новым.

Габриэль хорошо потрудился для себя. Из того, что я прочитала о «Dynamica», его бизнес был выгоден с самого начала и рос уверенными темпами каждый год.

Я бы порадовалась за него, если бы в настоящий момент это было физически возможно для меня.

Я быстро кивнула администратору.

— Я — Лорен Тейлор, и я здесь, чтобы увидеться с Мистером Беттсом. Он меня не ожидает.

Она подняла трубку и спокойно разговаривала, пока я издергалась от ожидания. Я мельком увидела свое отражение в окне и обратила внимание на то, что была одета в черную юбку, черный свитер и черные балетки. Мои волосы были собраны на затылке в низкий, унылый хвостик. У Ханны бы случилась бы истерика, если бы она узнала, что я собираюсь встретиться с ним в таком виде.

— Мистер Беттс сейчас вас примет.

Она жестом попросила охранника, чтобы он проводил меня, глядя на меня с завуалированным интересом. Гейб, вероятно, не часто принимает незапланированных посетителей.

Охранник вел меня к корпоративным апартаментам, через то, что походило на бесконечный коридор, заполненный синими лампами и небольшими горшечными растениями. Я чувствовал себя так, словно находилась в шикарном отеле, а не в технологической компании. Наконец, мы добрались до офиса Гейба.

— Мистер Беттс ждет вас, — сообщил мне его помощник. — Очень приятно встретиться с вами, Мисс Тейлор.

— Взаимно.

Я была взволнована, но я все равно заметила, что его ассистент был молодым, приземистым на вид латиноамериканцем, а не супермоделью спортивного вида или каким-то еще другим чудовищем.

— Лорен, — сказал Гейб, улыбаясь мне, как только я осторожно вошла. — Это сюрприз, конечно.

— Извини, — произнесла я.

Его помощник закрыл за собой дверь.

— Тебе не нужно извиняться. Я не говорил, что был неприятно удивлен. Просто удивился.

Он выглядел по-другому, сидя за своим столом. Он все еще был одет в джинсы, как было принято в Силиконовой долине, но сейчас он казался более серьезным. Более представительным. Он встал и жестом пригласил меня к его диванам.

— Пожалуйста, присаживайся. В отличие от тебя, я, на самом деле, использую иногда мою гостиную зону.

Мы сидели друг напротив друга, испытывая неловкость. Гейб ничего не говорил с вопросительным выражением на лице, ожидая, что скажу я. Выжидательный взгляд, который заставлял меня потеть.

Я, наверное, должна извиниться перед ним.

— Итак … — начала я, но потом остановилась.

Он поднял брови и ждал, не оставляя мне выбора.

— Ты слышал сегодня про релиз Клайва? — спросила я.

Он кивнул.

— Он вынуждает тебя открыть карты, — сказал он.

— Этоименно то, что я говорила сама себе.

— Я удивлен тем, насколько агрессивно он повел себя. У него стальные яйца.

— И я собираюсь отрезать их.

Я встала и начала ходить взад-вперед. Ранее я не позволяла себе раздумывать над всеми этими вещами до конца, но находясь здесь с Гейбом, я, наконец-то, заговорила об этом, и колесики стали вращаться.

— Если он думает, что разрушит мою компанию, то его ожидает сюрприз.

— Ты рассматривала вариант дать ему то, что он хочет? — тихо спросил Гейб.

— Он хочет контрольный пакет акций «Paragon», или я должна сотрудничать с ним и его пронизанной ошибками технологией, которая обречена на провал, только в таком случае он сможет получить прибыль от моей усердной работы, которая далась мне кровью и потом. Нет никакого иного способа. Он не получит что-то еще.

— Но подумай об этом. Что если ты сейчас согласишься сотрудничать с ним по его разработке? Ты могла бы помочь ему с этой технологией, чтобы дать ему хоть частицу того, что он хочет, без риска отдать все, над чем ты работала. Это может оказаться достаточным для него стимулом, удовлетворительным для того, чтобы он оставил тебя в покое.

Я смягчилась по отношению к Гейбу, даже если и была не согласна с ним.

— Я ценю, что ты пытаешься быть разумным. Знаю, что я не способна на это прямо сейчас, просто я не могу согласиться работать с Клайвом. Я никогда не смогу доверять ему, и уступая сейчас его требования, я тем самым даю ему разрешение продолжать его злоупотребление отношениями. К тому же, я не думаю, чтобы он принял это. Это, вероятно, будет недостаточно для него.

— Возможно, ты удивишься. Он мог бы сказать «да».

— Сомневаюсь в этом. Он хочет большего.

Гейб посмотрел на меня задумчиво.

— Он хочет тебя. Он хочет получить от тебя какой-нибудь кусок. Не стоит недооценивать твою силу над людьми, Лорен.

Я чувствовал себя несчастной, а не сильной.

— Я не хочу иметь над ним власть. Я просто хочу, чтобы он исчез, но знаю, что этого не произойдет. Во всяком случае, не так просто.

Я посмотрела на красивое лицо Гейба. Тоска по нему сжигала меня изнутри, но она перемешивалась со многими другими эмоциями, наполнявшими меня в тот момент, и я чувствовала, как будто проигрывала игру в путаницу.

— Мы можем заставить его уйти. Но ты права. Это будет нелегко, — он помедлил, как будто над чем-то раздумывая. — На данный момент мы имеем дело с тем, что у «Paragon» имеется очень большая и серьезная проблема. Он вышел к общественности с этим утверждением, потому что знает, что ты не сообщила своему Совету о том, что произошло, об утечке данных. Во все этом меня беспокоят две вещи. Во-первых, Клайв хочет загнать тебя в угол. Либо ты принимаешь его условия и докладываешь своему Совету, либо он пойдет дальше с украденной технологией на своих собственных условиях.

Я кивнула, гнев начал разгораться во мне снова.

— Это именно то, что он пытается сделать, но это не сработает. Я все еще могу рассказать коллегам о нарушении, и все еще может утрястись.

Я продолжала расхаживать, мои кулаки были сжаты так, что побелели костяшки.

— Почему ты не сообщила им?

— Потому что время для всего этого подобрано так ужасно. Мой прототип, наконец, заработал после шести лет испытаний, и я должна встретиться с инвесторами на следующей неделе на очередной раунд по сбору средств для выведения технологии на рынок. Если распространится новость о том, что у нас был взлом, даже если эта новость и не утечет наружу, то мои люди будут сомневаться в моей способности благополучно вывести разработку на рынок. Единственное, что знали мои инвесторы и Совет в течение последних шести лет это то, что они, без сомнения, могут доверить мне сохранность «Paragon». Вот почему у меня столько охраны, и вся эта секретность. Мы так долго все держали в тайне, чтобы предотвратить конкурентные сражения по нашей разработке на рынке, и именно это Клайв угрожает сделать в наиболее уязвимое для нас время.

Я перестала мерить шагами кабинет и потерла виски.

— Нарушение безопасности сейчас угрожает моему авторитету у Совета и у моих инвесторов. А моя репутация это все, что у меня есть.

Гейб сидел, смотря в окно и нахмурив брови.

— А что второе? — спросила я.

— А?

— Второе, что тебя беспокоит?

Он потер рукой по лицу.

— Каким образом Клайв узнал, что ты не рассказала коллегам о взломе?

— Не знаю. Не уверена. Это только мое предположение. Из-за того, что он работал со мной раньше, он знает, каким образом я защищаю компанию, или у него имеется источник внутри.

— Я надеюсь, что это была всего лишь догадка, — сказал Гейб.

— Я чертовски тоже на это надеюсь.

Плюхнувшись на диван рядом с ним, я испытываю облегчение от того, что хоть с кем-то поговорила, но потом я вспомнила. Фотографию.

— Мне нужно идти.

Я схватила свою сумку. Гейб встал, блокируя мне выход.

— О нет, ты не уйдешь.

Я посмотрела ему в глаза.

— Да уйду. Я ценю то, что ты выслушал меня. Теперь, когда «Paragon» находится в партнерстве с «Dynamica», я полагаю, что должна держать тебя в курсе. Я должна все равно кого-то держать в курсе.

Я попыталась обойти его, но он схватил меня за плечи, останавливая.

— Почему ты убегаешь? — спросил он.

Он осторожно отпустил меня. Я выпрямилась и привела себя в порядок, подтянув хвостик и все такое. Потом я вспомнила супермодель спортивного вида и ее руку на руке Гейба, и абсолютная, слепая ревность вернулась ко мне.

— Хочу убедиться, что я выйду отсюда, прежде чем ваша подружка покажется здесь, — выплюнула я.

Я внутренне застонала, когда произнесла это. Мое превращение из двадцатипятилетнего, успешного генерального директора в своевольного, ревнивого подростка было полным.

Гейб кивнул, как будто ожидал моей реакции, но не сдвинулся с места.

— Что делать, если у меня нет подружки? Что ты будешь делать в этом случае, Лорен?

Его глаза блестели, сжигая меня.

— Я уверена, что ты найдешь кого-нибудь, чтобы занять свое время. Возможно, другую модель. Я уверена, что это будет очень глубокая, интеллектуальная связь.

Я даже не знаю, откуда взялись эти слова. За всю свою жизнь я никогда не казалась самой себе такой ревнивый сукой.

Он поднял брови, его руки были скрещены на массивной груди.

— Что ты можешь знать об этом? О прочных взаимоотношениях?

Я вздернула подбородок вверх в отчаянной попытке сохранить самообладание, чтобы сберечь хоть некое подобие самоуважения. Даже если Гейб не позволил мне уклониться от своей массивной фигуры, то я, по крайней мере, собиралась уклониться от его вопроса.

— Я сожалею, что упомянула подружку. Ты не должен мне никаких объяснений. Ты волен делать то, что тебе нравится.

— О, я знаю это. Я свободен делать именно то, что мне хочется.

Он сделал шаг по направлению ко мне. Я засуетилась, пытаясь найти способ обойти его. Я должна убраться отсюда.

— Я предполагаю, что ты видела фото в интернете. Это Сара. Я вижу ее время от времени. Мы запланировали этот ужин две недели назад, прежде чем я встретил тебя.

Его глаза впились в меня.

— Разве это имеет какое-то значение? — спросила я.

Это должно было прозвучать так, словно мне было все равно, но неожиданно для самой себя я задержала дыхание, дожидаясь его ответа.

— Почему это важно для тебя?

Я пожала плечами, чувствуя, как будто рушусь изнутри.

— Это не имеет значения. Мне действительно нужно идти.

Тогда Гейб улыбнулся мне, но не своей милой улыбкой.

— Ты и я оба знаем, что это неправда.

— Прекрати.

Я чувствовала, что собираюсь заплакать во второй раз на этой неделе.

— Я хочу услышать это от тебя.

Его голос звучал упрямо, но в нем слышалось что-то еще. Это была… необходимость. Я услышала в его голосе нужду.

— Сказать что?

Что, черт побери, он хочет от меня.

— Что ты ревнуешь.

Я сделала шаг назад, ошарашенная его прямотой.

— Я была удивлена, когда увидела фотографию, вот и все. Я думала, ты хотел…

Он поднял брови, ожидая продолжения. Его лицо немного смягчилось, словно он хотел поддержать меня.

— Хотел что?

Я сделала глубокий вдох. Я могла бы сказать ему правду. Не думаю, что для меня было бы возможным позориться еще дальше.

— Меня. Я думала, что ты хотел меня.

— Ты, как всегда, правильно думала.

Он сделал еще один шаг по направлению ко мне. Между нами затрещало электричество, но я понятия не имела, было ли это реальным, и чувствовал ли он тоже самое. На этот раз я не имела ни о чем понятия.

— Если бы я думал, что у меня имелся реальный шанс с тобой, то я бы отменил этот ужин.

Он протянул руку и смахнул волосы с моего лица.

— Как только твоя сестра позвонила мне, я тут же ушел.

Я растаяла от прикосновения его ладони ко мне, но потом пришла в себя и открыла глаза. Гейб пристально смотрел на меня. Внезапно, что-то изменилось, словно в комнате стало очень, очень жарко.

— Итак, был ли он? — спросил он.

— Что?

— Шанс с тобой?

— Я понятия не имею, что это значит, — сказала я слабым голосом.

— Я знаю.

Он улыбнулся мне. На этот раз, это была его милая улыбка… та, что с ямочкой.

— Но я хотел бы показать тебе, если ты мне позволишь.

Глава 8

— Я хочу отправить Клайву сообщение, — Гейб схватился руками за руль своего «Spyder», маневрируя по полуденному трафику.

— Какое сообщение?

— Он должен понять, что ты не только влиятельный человек, но у тебя, к тому же, есть могущественные союзники. Те, кто сможет причинить ему вред, — он повернулся ко мне и быстро улыбнулся. — Те, кто по-настоящему сможет с большим удовольствием причинить ему боль.

Я с трудом сглотнула.

— Не хочу, чтобы ты преступал закон. Я уже нарушила свой долг, не сообщив о взломе, так что по уши в неприятностях. Не хватало, чтобы и ты там оказался. Слишком многое поставлено на карту.

— В том-то и дело. Сейчас я могу потерять слишком многое.

От его слов дрожь прошла по моему телу. Я понимала, что он говорил о своем деловом интересе к «Paragon», но для меня в его словах прозвучал другой подтекст. Что-то более… личное что ли. Эта мысль, с одной стороны, привела меня в восторг, с другой стороны, напугала.

— Мне нужно позвонить сестре, так как она будет волноваться.

— Конечно.

Гейб не отводил глаз от дороги. Ханна сразу же сняла трубку.

— Ты где? Стефани сказала, что ты ушла, и я психую —

— Я с Гейбом, — прервала я ее. — Мы едем к нему домой, и я в безопасности. Все в порядке.

Мы с минуту беззаботно болтали с ней. Я с точностью могла сказать, что она сгорала от любопытства, но не могла открыто спросить об этом. Почему ты не на работе? Как насчет фотографии со спортивной моделью? Ты сказала, что собираешься домой к Гейбу, но для чего?

А, в самом деле, для чего? Я прекратила разговор, как только мы подъехали к воротам с электронным замком. Гейб опустил окно и приложил большой палец к сканеру, и ворота немедленно распахнулись.

— Фантастика, — сказала я.

— Дама любит высокие технологии, — усмехнулся он. — Ну и ну. Я мог бы быть в лучшей форме, чем думал.

Я ничего не ответила, пытаясь подавить улыбку. Он выглядел потрясающе и был в отличной форме, и у меня было ощущение, что сегодня я раз и навсегда, возможно, найду этому подтверждение.

Мы долго подъезжали к тому месту, что он скромно называл своим домом. Это у меня был дом. У Гейба же было то, что можно было охарактеризовать таким словом, как поместье.

— Это твой дом?

Я уставилась на массивное каменное строение с теплым освещением и плющом, стелящимся вверх по стене.

— С кем ты тут живешь?

Гейб смутился.

— Один. Хочешь экскурсию?

— Ты даже знаешь, как обойти все это место?

Он улыбнулся.

— Не такое уж оно и огромное. Напиши своему водителю и телохранителю, что они могут потусоваться и поесть пиццу с моим водителем и охраной.

— У тебя есть водитель и охрана?

Я огляделась по сторонам.

— Да, у меня имеется водитель, хотя я никогда не позволял ему садиться за руль. И охрана у меня тоже есть, в доме всегда находится один человек, а несколько других, как правило, охраняют дом по периметру и несколько находятся в самой «Dynamica».

— Зачем?

Я знала, почему охрана была у меня, но мне все же было любопытно, для чего она была нужна Гейбу. Он о себе мало что рассказывал и тем более не говорил, почему ему нужна защита.

Он указал на дом.

— Потому что, если кто-то вломился сюда, я никогда не смогу найти их, — он усмехнулся. — Я шучу. Меня охранят по той же самой причине, что и тебя. Я нужен компании. Несмотря на то, что у меня есть системы контроля и безопасности, мой бизнес сильно зависим от этого.

Он указал на свою голову.

— И это, — сказал он и показал на свою улыбку.

— Твой бизнес нуждается в улыбке?

Он пожал плечами.

— Моим деловым партнерам, похоже, она нравится. В любом случае, в этом нет ничего страшного. Ладно.

Он небрежно положил руку на мое плечо.

— Позволь мне провести для тебя экскурсию.

Мне нравилось находиться близко к нему, ощущать его сильное тело рядом при том, что даже простая близость к нему выводила меня из строя. Сначала мы осмотрели территорию, так что я оглядела ее в наступающих сумерках. Горы окружали нас, и мы видели огни внизу долины. Это было потрясающее зрелище. Акры владений частной территории. Огромный бассейн с подсветкой располагался в задней части дома, гидромассажная ванна и кабинка для переодевания находились рядом. Мы прошли дальше через впечатляющий и, на первый взгляд, несколько диковатый сад, и тут я заметила вертолетную площадку.

— У тебя есть вертолет? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Я не часто им пользуюсь.

Я задалась вопросом, а у всех ли директоров компаний в городе имелись вертолетные площадки и джакузи. Мне, наверное, тоже надо заиметь нечто подобное, чтобы не отставать, но эти вещи вообще не волновали меня. У меня никого не было, чтобы хвастаться этим, а роскошь меня мало волновала. Я была воспитана иначе.

За счет продажи моим отцом нескольких патентов корпорациям, занимающимся пластиком, мои родители сколотили состояние, но вы бы ни за что не догадались об этом, если бы повстречались с ними. Они придерживались скромного образа жизни, и предпочитали обитать в разбитом микроавтобусе, мой отец с 1980-х годов отдавал предпочтение рубашкам в клетку из «LL Bean» (прим пер. Производитель вещей для активного отдыха), а сумка моей мамы была куплена в «Target» (прим пер. Сеть дискаунтеров в США). Я, определенно, являлась их дочерью. Ханна же была единственным человеком в семье у кого в крови явно присутствовали гены роскоши. Она бы слетела с катушек, если бы увидела поместье Гейба и его редко используемую вертолетную площадку.

Я последовала за ним обратно в дом, задняя сторона которого была сделана из стекла, открывая прекрасный обзор на бассейн и величественный пейзаж за ним.

— Я впечатлена, — сказала я, любуясь видом, — Меня не слишком волнуют материальные блага, но это что-то потрясающее.

— Но я не владею тем, что делает это место удивительным.

Он бросил взгляд в сторону гор. Мы присели на огромные каменные ступени, ведущие в его дом, и посмотрели в небо.

Через пару минут он повернулся ко мне, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Ты знаешь, о чем я собираюсь тебя спросить, не так ли?

Я глубоко вздохнула, перебирая в голове варианты: «Будешь ли ты спать со мной? Ты когда-нибудь делала это раньше? Что тебе нравится?»

— Нет, — я отрицательно покачала головой, — не знаю.

Он улыбнулся и переплел свои пальцы с моими.

— Ты голодна? Хотела бы выпить бокал вина?

Я засмеялась, мои нервы успокоились за наносекунду.

— И то и другое. Я умираю с голоду, и то, что ты рядом, вызывает у меня желание выпить.

Он нахмурился.

— Я надеюсь, что ты хочешь выпить только из-за того, что чувствуешь себя расслабленной рядом со мной, а не из-за того, что мое присутствие напрягает тебя.

Гейб Беттс держал меня за руку. Он встал, потянув меня за собой, и мы вошли в дом. Его рука ни на секунду не отпускала мою, пока он вел меня по своему огромному особняку. Мы проходили помещения с высокими потолками и деревянными балками, с люстрами, выполненные в деревенском стиле, огромного каменного камина … все было таким великолепным, роскошным, мужским, каким я только могла себе представить. Весь этот антураж идеально подходил Гейбу.

Кухня была совмещена с гостиной, через которую открывался потрясающий вид на горы, и я посмотрела на потемневшее небо.

— Так красиво.

Я повернулась, и обнаружила, что Гейб смотрит на меня.

— Да.

Он протянул мне бокал вина, и я улыбнулась ему с благодарностью.

— Выпьем за наше сотрудничество, — сказала я, и впервые, я говорила это всерьез.

Находясь сейчас здесь на кухне, я вдруг осознала, что хоть немного, но доверяю ему. Та рациональная часть меня, которая никому не могла доверять, почему-то в настоящий момент молчала, или, возможно, присмирела в ошеломлении. В любом случае, находясь здесь рядом с ним, я испытывала радость. Впервые за этот день я немного успокоилась.

Хотя его физическое присутствие волновало меня, но одновременно и приносило успокоение. Я не знаю, было ли умно с моей стороны доверять ему или неразумно, но это свершилось. Я поверила его объяснению про свидание с супермоделью, и я верила, что он искренне хотел наказать Клайва Уоррена, потому что тот обидел меня.

Для меня это много значило. Я не была уверена в том, что именно, но это точно что-то значило.

— Спасибо, — сказал Гейб. — И спасибо, что пришла ко мне в офис. Я думал, ты никогда больше не заговоришь со мной после того, как я ушел от тебя прошлым вечером.

Я вздохнула.

— Это была моя вина. Я была эгоисткой, вывалив все дерьмо на тебя. Сейчас так много всего происходит вокруг. Я не могу вот так сразу объяснить тебе, какой была моя жизнь до этого. Я всегда была полностью сосредоточена на «Paragon» и повседневных делах. Вставала, шла на работу, поздно возвращалась. Моя жизнь протекала таким образом без каких-либо изменений в течение шести лет. Именно таким было все мое существование.

— Ты поставила «Paragon» во главу угла, даже вперед своей собственной жизни.

— «Paragon» — это и есть моя жизнь, — поправила я его. — Это может показаться странным…

— Нет, это не так, — Гейб покачал головой. — В любом случае, один трудоголик прекрасно понимает другого.

Я улыбнулась ему. Наконец-то, я наслаждалась возможность поговорить с кем-то, кто, на самом деле, понимал, что собой представляла моя жизнь, и почему я выбрала жить таким образом.

— Итак, неделя, которая была у меня…. Я думаю, именно поэтому вино кажется мне такой хорошей идеей. Тяжело иметь дело со всем этим.

— Я думаю, ты очень храбрая.

— Ну, я приехала сюда в твою берлогу холостяка, так что думаю, что да.

Я попыталась улыбнуться ему, мои нервы взяли вверх надо мной. Я сделала еще глоток вина. В конце концов, он был за рулем.

Он протянул мне поднос с оливками, сыром и хлебом. Все выглядело восхитительно, но я потеряла аппетит. Гейб обошел стол и встал передо мной. Мое сердце пустилось в галоп. Он пальцами поднял мой подбородок. Я посмотрела на него, ища глазами ответ на его лице, что же он хотел… увидеть, если, конечно, хотел.

Но, по правде сказать, я сама не знала, что же желала, или просто пока не могла это четко сформулировать. Во мне пульсировало дикое желание в сочетании со страхом перед неизвестностью, которое пронизывало меня.

Он склонился ко мне, поглаживая меня по щеке, его карие глаза не отрывались от моих. Я сделала судорожный вдох, прежде чем он медленно поцеловал меня в губы. Ударная волна прошла по всему моему телу, когда его губы прикоснулись к моим. Такого ощущения я не испытывала никогда в жизни — нежность, нужду с опасным подводным течением, быстрину, скрывающуюся под поверхностью. Я ощущала себя так, словно волна уносила меня в море, и я не могла выбраться из нее на берег. Меня уносило течением силы природы, на которую я наткнулась. Этим стихийным бедствием являлся Габриэль Беттс, который снова целовал меня.

Он раздвинул мои губы своими, его язык осторожно вошел в мой рот. Я даже не знаю, какого черта я делала, но я поцеловала его в ответ. Я встала со стула и обняла его, тяжело дыша, не понимая, как я вообще могла дышать в то время, когда его рот был на моем. Наши языки переплелись, и я прижалась к нему, наслаждаясь ощущением его… сильного, мощного и совершенно мужского начала.

Я почувствовала его возбуждение, с силой прижавшееся ко мне. Я ощутила себя победителем.

Его грудь вздымалась, когда он углубил поцелуй, притягивая меня к себе, и мой мир начал расплываться. Он сжал мои волосы в кулак, потом застонал, отстраняясь.

Я смотрела на него снизу вверх, с приоткрытыми губами, тяжело дыша.

Его глаза казались остекленевшими.

— Нам необходимо остановиться.

— Почему? — спросила я немного диковато, и он засмеялся.

— Чтобы я не попытался взять тебя прямо здесь и сейчас на этом столе. Я хочу сделать все правильно. У меня были планы.

Он снова погладил мое лицо, и я ощутила беспокойство. Не слишком ли я торопилась? Не сделала ли я что-нибудь неправильно по неопытности?

Должно быть, он прочитал все эти вопросы на моем лице, потому что тут же обнял меня.

— Я так счастлив, что ты здесь. Ты идеальна, Лорен. Боже. Ты совершенна и восхитительна, красива и сексуальна. И я хочу тебя. Не сомневайся в этом. Никогда.

Он наклонился и поцеловал меня снова, притягивая меня ближе к себе. Затем он отстранился, оставляя меня бездыханной и опустошенной.

— Я хочу отнестись к тебе с почтением, которого ты заслуживаешь.

— Почему? Зачем ты хочешь обращаться со мной иначе, чем с кем-либо другим?

Он склонился ко мне, зажав мое лицо в своих руках.

— Не стоит недооценивать власть, которую ты имеешь надо мной.

Я замерла и посмотрела на него снизу вверх, что-то похожее на вину зародилось внутри меня. «Dynamica» была первым партнером компании «Paragon», и теперь я целовалась с ее генеральным директором в его холостяцкой берлоге.

— Мы совершаем ошибку, делая это? Мы все испортили?

Он улыбнулся и нежно поцеловал меня.

—. Я не думал о том, что будет так хорошо, но, могу ошибиться, это было неминуемо. Я знаю только то, что я чувствую. А я хотел тебя с того момента, как только увидел, хотел овладеть тобой и защитить тебя.

Он остановился и коротко рассмеялся.

— Мне кажется, во мне взыграла некая биологическая потребность, клянусь. Я хотел проломить череп Клайву Уоррену в тот же вечер, как только увидел тебя рядом с ним. Как будто я был какой-то пещерный человек.

— Тебе следовало это сделать, — сказала я.

Он улыбнулся мне.

— Еще собираюсь это сделать.

Я улыбнулась в ответ, но мы перестали целоваться, и я ощутила некое беспокойство. Мне следует уйти? Должна ли я снова поцеловать его?

Это был еще один пример оборотной стороны того, что я не видела дальше своего носа ничего, кроме своей карьеры. Я понятия не имела, что может произойти дальше.

Гейб налил нам обоим еще вина.

— Почему бы мне не показать тебе мою комнату?

Я рассмеялась, немного покраснев, все мысли о моем уходе отсюда выветрились из моей головы.

— А это не перебор?

Он протянул руку ко мне.

— Это, безусловно, перебор. Но ведь работает?

— Пока все хорошо.

Я взялась за его руку и отправилась вместе с ним. Мы прошли по коридору в другую часть дома, отделенную раздвижной дверью. Он открыл ее, чтобы мы могли пройти в основную спальню, в которой находилась огромная кровать с балдахином, на полу лежал восточный ковер и в камине пылал огонь.

— Это абсолютная берлога холостяка. Как тебе удалось зажечь камин? — спросила я, сбитая с толку.

— Я нажал кнопку на кухне, — улыбнулся он мне. — Моя техника впечатляет, не так ли.

— Немного, — улыбнулась я ему в ответ.

Он опустился на кровать и похлопал на место рядом с собой. Я присела и сделала еще один неуверенный глоток вина. Вот оно. Я находилась в спальне Габриэля Беттса, сидя на его двуспальной кровати с балдахином, и любовалась огнем, пылающим перед нами. Все это не могло выглядеть еще более интимнее,… кроме того, у меня было стойкое ощущение, что это скоро случится.

Я сделала глубокий вдох и каким-то образом нашла в себе мужество, чтобы сказать ему то, что, на самом деле, произносить не хотела. То о чем где-то в глубине моего сознания всегда думала, но никогда ранее не испытывала необходимости говорить об этом кому-либо, так как не думала, что до этого когда-нибудь дойдет.

— Гейб, я —

— Эй.

Он укутал меня своими объятьями, как одеялом, отрезая тем самым от окружающего мира.

— Все в порядке. Я знаю.

Я сидела, полностью ошеломленная.

— Ты знаешь?

Он кивнул в мои волосы.

— Мы не будем говорить об этом, если ты не хочешь. В этом случае, пожалуйста, продолжай.

Я запаниковала.

— Знают ли об этом все? Про то, что все говорят, что Лорен Тейлор — трудоголик, сирота, затворница, девственница? — спросил Гейб и рассмеялся, потом прижал меня крепче, успокаивая. — Э-э, нет. Никто никогда не говорил о тебе таких вещей. Не при мне, во всяком случае. Как бы они узнали?

— Откуда тогда знаешь ты?

Он пожал плечами.

— Я просто сделал вывод из того, о чем ты мне рассказала. Ты настолько усердно занималась «Paragon» долгое время, и я знаю, что у тебя фактически не было личной жизни. Когда мы познакомились, ты была такой нервной, когда находилась рядом со мной, а в физическом плане — слишком пугливой. Я просто … сложил все вместе.

— Я полагаю, что все твои подружки-супермодели не такие пугливые.

— Только некоторые из них.

Он слегка усмехнулся, но не ослабил свою хватку, несмотря на то, что мне не следовало говорить ему такие вещи.

Я застонала.

— Скажи мне, как ты узнал.

Я хотела получить более четкий ответ, хотя этим я только мучила сама себя.

— Я мог бы сказать. Точно так же, как я мог предположить, что ты, наверное, не ешь мясо, и что ты ужинаешь со мной чаще, чем с Клайвом.

Я не купилась на это.

— Это моя сестра сказала тебе?

Наверное, так оно и было. Я ее убью. Я реально собиралась прикончить ее, а, может, стоит порезать ее на маленькие куски, чтобы поставить точку.

— Не так, чтобы прямо сказала. Она просто заметила, что мне не стоит торопить события. Она беспокоится о тебе. Вот и все. Она — не ты.

Я нахмурилась, все еще обдумывая его слова.

— А ты не пришел к такому выводу из-за того как я целовалась?

Он засмеялся, пока я сидела вся напряженная, и тут Гейб заметил выражение ужаса, застывшего на моем лице.

— Черт, нет. Ты целовалась, как, э-э, очень опытная женщина. Как богиня секса.

— Хватит издеваться надо мной.

Я чувствовала, как мое лицо становится пунцовым.

— И так паршиво.

Он улыбнулся и погладил мое лицо.

— Я не издеваюсь над тобой. Поцелуй с тобой сделал меня твердым. Вот, что богиня секса делает с нами, простыми смертными.

Я была уверена, что Гейб уж точно не был простым смертным. Я наклонилась и снова поцеловала его. Отчасти потому, что хотела доказать себе, что могу это сделать, а отчасти из-за того, что меня сводила с ума его близость ко мне.

Крайняя необходимость друг в друге возникла между нами на этот раз намного сильнее. Он с благоговением провел руками вниз по моему телу. Я смутно жалела, что на мне не было платья и сексуального нижнего белья, которое было на мне тем вечером, но мой скучный наряд, похоже, не сильно влиял на его энтузиазм. Наши языки переплелись, и сто частиц меня, о которых я никогда не подозревала, ожили от его прикосновений.

Я сжала его волосы своими руками, взволнованная тем, что, наконец, прикасаюсь к нему. Они были на ощупь густыми и жесткими. Он притянул меня на свои колени, так что я оказалась сидящей на нем верхом. Он хмыкнул, устраиваясь таким образом, что его твердость оказалась прижатой к моему животу.

— Что ты хочешь? — спросила я.

Наверное, это был глупый вопрос, но я никогда не оказывалась в такой ситуации раньше, а я, естественно, была любопытной. Мне нравилось все раскладывать по полочкам.

Он улыбнулся, и это было подобно восходу солнца.

— Конечно, я хочу снять с тебя одежду.

Он снова погладил мои волосы, притянув меня еще ближе к себе. Когда мы целовались на этот раз, я почувствовала странное ощущение, будто хотела втянуть его в себя.

— Если ты хочешь, чтобы я остановился, просто скажи мне, — произнес он низким голосом.

Он посмотрел мне снова в глаза, и его руки обхватили мое лицо, а пальцы поглаживали мои щеки. — Я не хочу причинить тебе боль.

— Что именно ты хочешь сделать со мной?

— Ты — гений биоинженерии. Я уверен, сможешь догадаться.

Он глубоко поцеловал меня, и я почувствовала, что снова тону в водовороте, что теряю над собой контроль.

— Я хочу проделать с тобой разные вещи. Я же говорил, что у меня есть планы.

Он отстранился, и моя голова пошла кругом.

— Но причинить боль тебе — не одна из них. Ты сразу скажешь, если что-то доставит тебе дискомфорт. Обещай мне.

— Обещаю, — сказала я дрожащим голосом.

Мы снова поцеловались, и он прижал свое тело к моему, толкая меня на кровать. Он снял с меня свитер и юбку. Я осталась почти голой, тяжело дыша, наполненная настолько сильным томлением, что ощущала боль между ног. Он лег на меня сверху, полностью одетым, и я могла почувствовать все его мышцы, ощутить его возбуждение и вес. Я хотела его так сильно, что чувствовала, будто сейчас взорвусь.

— Боже мой, — произнес он, обхватив мою грудь своей рукой, поглаживая меня через тонкую ткань моего лифчика. — Ты такая красивая.

Я хотела спросить его, почему он так думал, что же такого красивого он нашел во мне. Но решила, что впервые в своей жизни буду держать рот на замке. Я просто хочу испытать это. Я могла, и, определенно, собиралась проанализировать всю эту чертовщину позже, когда останусь одна.

Но в данный момент я была не способна о чем-либо думать. Я могла только чувствовать. Мое тело горело от прикосновений Гейба. Он сорвал с себя рубашку, и я, наконец, смогла провести руками по его гладкой коже, поражаясь рельефу его мышц, высеченных на его скульптурном теле. Контраст гладкой кожи и твердого тела сводил меня с ума. Он снял мой лифчик и отбросил его в сторону. Мои соски тут же напряглись, прижимаясь к его мускулистой груди. Боже мой. Ощущение того, что я прижимаюсь к его обнаженной коже, послало дрожь по всему моему телу.

Он положил руки по обе стороны от меня, и я пробежалась пальцами по ним, оценивая его бицепсы. Я никогда не видела такие большие мышцы, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к ним, и я сильно втянула в себя воздух, созерцая их мощь. В то время пока я разглядывала Гейба, он взял мой сосок в рот и стал с жадностью лизать и посасывать его. Удовольствие стало растекаться по моему телу, заставляя закричать, выгнуться, тяжело дыша.

Он привстал и снова глубоко поцеловал меня, заставив почувствовать себя, словно я была пьяна. Затем он обхватил мои груди своими большущими руками, его язык в это время лениво выписывал круги вокруг моих сосков, делая их торчащими и болезненными под его языком и пальцами.

Гейб покрывал горячими поцелуями мое тело, спускаясь к моему нижнему белью. Я начала извиваться от еще большего желания, испытывая при этом нежелательный дискомфорт и смущение. Он начал сдвигать мои трусики вниз сначала нежно, поглаживая меня через тонкий материал, и посылая тем самым искры удовольствия по мне. Потом достаточно резко снял их, и вздох блаженства сорвался с его губ, как только я оказалась перед ним полностью обнаженной.

— Ты такая красивая, детка.

Он засунул руки между моих ног, поглаживая мягкие складочки. Я была мокрой. Мне было страшно и неловко, но его прикосновения заставляли забыть обо всем. Он нежно массировал меня, двигая рукой по моему клитору. Я затаила дыхание, когда Гейб осторожно исследовал меня, его толстые пальцы, поглаживали меня небольшими, потрясающими кругами. Давление его пальцев на меня стало сильнее, пока я окончательно не потеряла связь с реальностью, и лишь извивалась под его рукой. У меня закружилась голова, и я потерялась в ритме его прикосновений.

А затем он опустил свой рот на меня там.

— Гейб, — закричала я в потрясении.

Он устроился между моих ног, глядя на меня с выжидательной улыбкой на лице.

— Да, Лорен?

— Э-э… что…, — мой голос затих, так как я не знала, что сказать.

— Пожалуйста, позволь мне насладиться твоим телом? Я хочу попробовать все. Я хотел этого с тех пор, как я впервые увидел тебя.

Он положил свой большой палец на мой клитор и начал тереть его, что вызвало во мне набегающие волны наслаждения, заставляя подчиняться его прикосновениям.

Я даже не стала отвечать ему. Течение несло меня к освобождению, и мне было так хорошо, что стало наплевать на все, и я не могла думать ни о чем другом.

Он прильнул своим ртом к моему клитору. Гейб осторожно сосал его, а затем быстрее, так как я расслабилась рядом с ним. Я услышала свой стон, когда он ударил языком по мне, его рот накрыл меня, а его язык интенсивно работал над моим самым чувствительным местом. Дрожь от сильных ощущений волнами прошла по моему телу. Он схватил меня за задницу и приподнял, его язык обрабатывал меня, контролируя мое удовольствие. Он снова и снова лизал и сосал мой клитор, пока я уже чуть не расплакалась, умоляя его. Я даже не понимала, о чем молила.

Он осторожно скользнул пальцем внутрь меня, и я выгнулась, желая большего. Он добавил еще один палец, наполняя меня, и, наконец, что-то внутри меня отпустило спусковой механизм. Он снова вернулся к моему клитору, посасывая меня, в то время как его пальцы двигались внутри меня, погружаясь и выходя.

Смешение этих ощущений толкнуло меня через край.

— Гейб! — выкрикнула я его имя, как только на меня накатился оргазм, утягивая меня прочь и возвращая обратно, мое тело билось в конвульсиях и дрожало под ним. Волна удовольствия за волной захлестывали меня, мое тело полностью вышло из-под контроля. Я схватилась за его непослушные волосы, как только мое тело содрогнулось под его ртом. Меня непрерывно трясло. Я не могла остановить кульминацию, и, в конце концов, поняла, что же означает это слово, и почему это было так прекрасно. Это было подобно тому, словно я, наконец, достигла какого-то конца.

Он подарил мне еще один сочный, божественный поцелуй между моих ног, затем переместился и лег рядом со мной, прижав мое обмякшее тело к своему. Я чувствовала его твердость через джинсы, а свое тело ощущала, словно оно было разрушено и возродилось вновь, глубина оргазма подкосила меня.

— Спи, — прошептал он, и истощение, которое накапливалось во мне уже несколько дне, взяло надо мной вверх. — И спасибо тебе.

Он собственнически поцеловал меня в щеку.

— За что? — пробормотала я, еле удерживая себя в сознании, чувствуя себя в безопасности и сохранности в его объятиях.

— Что выбрала меня.

Он потерся своим лицом о мое, и я почувствовала его щетину на своей коже. Я повернулась и посмотрела на него, измученно улыбнувшись ему.

— Не думаю, что у меня был выбор.

— Тогда спасибо, что разделила со мной это.

Его глаза заблестели. Он поцеловал меня снова, и что-то глубоко в моем животе зашевелилось, несмотря на усталость. Я провела рукой по его груди, и, дойдя до джинсов, попыталась их расстегнуть.

Он перехватил мои руки и поднял их над моей головой, удерживая их в таком положении и улыбаясь мне.

— Тебе необходимо отдохнуть, — сказал он, при этом его эрекция пульсировала, прижатая ко мне.

— А как насчет тебя? — прошептала я страстно, хотя, на самом деле, и не думала о нем. Боль между ног вернулась ко мне, и я страстно желала его.

— Со мной все в порядке, — сказал он. — И я сказал тебе, что у меня имеются планы.

— Ты собираешься посвятить меня в них?

Его улыбка стала порочной.

— Вернемся к этому завтра. Я справлюсь.

Глава 9

Я смотрела на всходящее солнце поверх кромки деревьев. Этот вид из моего кабинета я наблюдала сотни раз, но никогда он не казался мне таким прекрасным, как в это утро. Я расхаживала, испытывая беспокойство, вспоминая свои ощущения от рук Гейба на мне.

Я проснулась рано и быстро приняла душ, и стала наблюдать за спящим Гейбом. В этот момент его лицо выглядело умиротворенным, грудь ритмично опускалась и поднималась. Должно быть, он почувствовал мой взгляд, потому что неожиданно вскочил.

— Ты наблюдаешь за мной, не так ли? — спросил он, потирая полуоткрытые веки. — Я говорил тебе, что это было грубо?

— Извини, но мне необходимо уйти. Я хотела сказать тебе «спасибо».

Я подождала, пока он перестал тереть руками свое лицо и, по-видимому, до него дошло, что я сказала.

— И … если твое предложение еще в силе относительно отправки Клайву личного сообщения, то я его принимаю. Но это должен быть один из твоих людей, а не ты. Я не хочу, чтобы ты пострадал.

— Конечно, в силе.

Даже полусонный он пытался доказать мне, что готов к бою.

— Кто бы сомневался, — сказала я ласково. — И теперь, когда «Dynamica» и «Paragon» являются партнерами, я хотела бы уберечь тебя от тюрьмы. Так что делай то, что считаешь нужным. Пошли ему сообщение, если хочешь. По крайней мере, отвлеки его, и дай ему пищу для размышлений. У меня на сегодня имеются некоторые планы.

Он пытался выудить из меня информацию, но я лишь пообещала позвонить ему позже. Потом я поцеловала его на прощание. Мне не хотелось покидать его, но я не могла вести себя как дитя, хотя именно таковым себя и ощущала, уходя от него опустошенной, словно я была маленьким ребенком, которого вынудили оставить свое любимое одеяльце.

Я приказала водителю отвезти меня домой, чтобы переодеться. Я не стала интересоваться, где провели ночь мои водитель и телохранитель, надеясь в душе, что они спали в домике для гостей с персоналом Гейба, но я была слишком подавленной, чтобы спрашивать их об этом. Даже если Тимми и водитель осуждали меня, то они не подавали вида. В конце концов, мы же взрослые люди.

Я просто должна начать вести себя соответственно.

Мои глаза бегали по моему столу и остановились на фотографии с моими родителями. На фото они выглядели искренними и радостными на фоне красочных осенних листьев. Они навестили меня в Кембридже, когда я училась на первом курсе, тогда и была сделана эта фотография. Это были счастливые выходные. Мы сходили в Норт Энд (прим. пер. Район Бостона) поесть пасты, провели день на Гарвардской площади, наблюдая за прохожими, и посетили тюленей в дельфинарии. Я вспоминала, как обнимала маму и поцеловала отца в щеку, как чувствовала теплое октябрьское солнце на своем лице.

Впервые за долгое время я ощутила острую боль от того, что их нет рядом. Это было жестоко.

Я задалась вопросом, а понравился бы им Гейб, и слегка улыбнулась. Конечно же, его невозможно не любить. Я знала, что они хотели бы, чтобы я продолжила с ним отношения, если бы это сделало меня счастливой. Моя мама всегда особенно переживала из-за того, что я могу остаться замужем за своими исследованиями.

Я чувствовала, что мои родители находились до сих пор здесь со мной. Я всегда это ощущала. Я знала, что они гордились мной. Когда они еще были живы, то поддерживали все мои решения. Они всегда доверяли мне, считая, что я всегда поступлю правильно.

И это то, что я должна была сделать сейчас, несмотря на то, что это будет болезненно.

Я подняла трубку. Только один человек мог помочь мне провернуть все это.

— Ханна? — не хотелось ее будить, но она была мне нужна. — Мне нужно срочно организовать пресс-конференцию. Здесь, сегодня же. Мне нужен локальный и национальный охват. И собери, пожалуйста, Совет, так как мне необходимо встретиться с ними. В первую очередь, они должны услышать мою версию событий.

Я рассказала им о предложении Клайв и о своем отказе ему, о последующем взломе компьютерной системы «Paragon». Совет принял эту новость лучше, чем я ожидала, они удивили меня этим.

Я сообщила им о том, что он сделал предложение купить контрольный пакет акций компании, от которого я тоже отказалась, и что, вероятно, этот шаг может привести к тому, что он предпримет попытку вывести прототип на рынок, используя украденную у нас технологию, прежде чем это смог бы сделать сам «Paragon». Я продемонстрировала им его релиз, указав на его перспективное партнерство «с одной из крупнейших звезд в области технологий здравоохранения».

Возникла дискуссия, и было предложено множество стратегий, а затем, в конце концов, они обратились ко мне.

— Что вы собираетесь предпринять, Лорен? — спросил Аллен Трейд, один из моих первых членов Совета, и по совместительству бывший советник Белого дома.

— Я хочу выпустить ему кишки, и горю желанием вывести прототип на рынок как можно быстрее.

— Тогда давайте сделаем это, — сказал Аллен.

Проголосовали единогласно.

Нам каким-то образом удалось собрать всех наших крупнейших инвесторов в течение дня, который стал, несомненно, для нас знаком божественного вмешательства. Я сообщила им о положительных результатах испытаний прототипа, и раскрыла подробности того, какие шаги предприняты по отношении к Клайву и взлому системы безопасности. Каждый инвестор согласился профинансировать быстрый запуск прототипа, и каждый из них подтвердил, что на 100 % остается на борту.

Я была поражена этим фактом, хотя и не должна была. Эти люди верили в меня с самого начала.

Я боялась двигаться вперед, чтобы вывести наш продукт на рынок, но у меня была вера в себя, в лабораторию, в своих работников, в технологию. Может быть, мне стоило в новом свете взглянуть на то, что недавно произошло. Клайв угрожал мне и заставил чувствовать себя так, словно я пошла против течения, а, возможно, все было как раз наоборот. Может быть, вселенная пыталась меня защитить. Может, это был сигнал, что пора двигаться вперед, и что я должна быть храброй.

Я прочитал смс от Гейба, прежде чем отправилась на пресс-конференцию. Он написал мне, что все сделано.

Я поежилась, гадая, что именно он хотел этим сказать.

Ханна пригладила мои волосы и нанесла немного блеска на мои губы.

— Ты прекрасно выглядишь.

Она подняла бровь, критически просканировала мое лицо, изучая каждую деталь.

— Ты просто светишься. У тебя новый крем? Или —

Я подняла руку, чтобы прервать ее.

— Я тебе потом расскажу или не расскажу, — буркнула я себе под нос, направившись вниз по лестнице.

— Я слышала все! — прокричала онамне вслед.

Я проигнорировала ее, делая глубокий вдох, чтобы успокоиться. Я не получала удовольствия от публичных выступлений, но эта пресс-конференция была важна для моей цели. Той цели, которая у меня была, и которой я неизменно следовала, ради которой я пожертвовала многим.

Тимми открыл для меня дверь, кивнув ободряюще. Яркий свет снаружи ударил мне в глаза, там собралась толпа репортеров с камерами. Я направилась к подиуму, на котором были установлены микрофоны. Я услышала свое дыхание, и оно мне напомнило о предыдущей ночи с Гейбом. Эта мысль заставила меня слегка улыбнуться, и как только я это почувствовала, то у меня сразу появилась смелость выступить.

— Как многие из вас знают, «Paragon» в течение многих лет занималась разработкой биомедицинского прототипа. Но что многие из вас не знают, это что представляет собой наш прототип. Сегодня вы узнаете о нем.

Я прочистила горло, в это время по толпе пошел ропот.

— «Paragon» создала революционное изобретение, предназначенное для сканирования клеток человека, выявления заболеваний и мутаций… мгновенно, безболезненно и по неполной стоимости обычных тестов. Я собрала вас сегодня здесь, чтобы сделать важное объявление. Наш прототип готов, и он работает. В ближайшие месяцы он поступит в продажу. Между тем, я ценю, что вы не нарушали конфиденциальности «Paragon», позволив тем самым, продолжить процесс разработки. В ближайшее время я сделаю дополнительное объявление о нашем прогрессе.

Я посмотрела на них, и триумфальная улыбка расползлась по моему лицу. Это все было по-настоящему. Именно так все и происходило, как должно быть.

— Для меня большая честь быть частью команды, которая воплотила эту технологию от этапа видения в реальность. Наше изобретение изменит то здравоохранение, к которому мы привыкли, сделает мир лучше и здоровее. Мне не хотелось бы сейчас отвечать на ваши вопросы, но если вы захотите, то можете отправить их по электронной почте моему директору по маркетингу — Ханне Тейлор. Спасибо.

Защелкали тысячи вспышек, но они больше не тревожили меня. Мой ребенок скоро появится на рынке, и ничто не могло встать на моем пути.

Я готова поставить на это свою жизнь.

Глава 10

— Ты была великолепна, — сказал Гейб, наливая мне бокал шампанского. — Не могу поверить, что это сработало, но мне даже не следовало сомневаться. Ты обладаешь всеми необходимыми качествами.

Я откинулась на своем барном стуле, глядя на горы, окружавшие его дом.

— Мой Совет и инвесторы удивили меня. Не могу поверить, что они поддержали меня, учитывая те экстремальные условия, в которых мы оказались за такой короткий период времени.

— Они доверяют тебя, и знают, что ты бы не пошла на такой шаг, если бы не находилась на верном пути.

Я глубоко вздохнула. Я до сих пор чувствовала, что меня трясет от избытка адреналина, и по прошествии этого безумного дня, который уже походил к концу, я начала сомневаться в себе. Я начала раскладывать все по частям, анализируя, вытаскивая на свет детали и ища слабые места в моем плане.

— Как все прошло с Клайвом?

Весь день у меня на душе кошки скребли, а сейчас стало еще хуже, прямо чуть ли не до тошноты. Гейб в задумчивости сделал глоток шампанского.

— Мои люди сообщили, что, цитирую: «Клайв почти обмочился, когда они встретились с ним на стоянке ресторана, в который он выбрался пообедать».

У меня отвисла челюсть.

— Что они с ним сделали?

«Что я сделала с ним», — подумала я про себя.

Он небрежно пожал плечами.

— Ничего. Они представились ему независимыми подрядчиками, которых наняли присматривать за ним. И что если он вдруг окажется рядом с тобой или твоей компанией, или попытается связаться с тобой, или пойдет в полицию, то они искалечат его. И что он никогда не узнает о том, кто их нанял.

— Я просила тебя передать ему сообщение, но не говорила, что сообщение подразумевало под собой термин «увечья», — я с трудом сглотнула. — Уверена, он догадывается о том, кто их нанял. Где ты, черт возьми, нашел парней, которые сделали это для тебя?

На губах Гейба заиграла улыбка.

— Я их не искал. Они уже работают на меня.

Дрожь прошла по моему телу.

— Как это?

— Силиконовая долина намного суровее, чем кажется на первый взгляд, — сказал он, все еще улыбаясь. — Со всеми этими «Whole Foods» (прим. пер. Сеть супермаркетов натуральных продуктов) и Вальдорфскими школами (прим. пер. Альтернативная педагогическая система), я знаю, что это кажется немного странным, но ты должна быть осторожной. Я познал это на своей шкуре.

Я, как завороженная, наблюдала за его лицом, ожидая, когда же он продолжит, но он замолчал.

— Как ты думаешь, как Клайв принял твое послание? — спросил он, меняя тему.

Я пожала плечами.

— Довольно плохо, я полагаю.

— Хорошо, — сказал он и чокнулся своим бокалам о мой. — Выпьем за это.

— Ура.

Мы сделали по глотку шампанского, затем он наклонился и медленно поцеловал меня, тепло сгустилось между нами. К тому времени, как он отстранился, у меня уже кружилась голова. Но я встала, чтобы уйти.

— Что ты делаешь? — спросил Гейб.

Он настороженно наблюдал за мной, пока я отставляла бокал.

— Я возвращаюсь на работу.

Он схватил меня за руку.

— Сейчас восемь часов вечера. Тебе не нужно возвращаться, ты должна остаться со мной. Если я правильно помню, у нас осталось незаконченное дело.

Он встал и притянул меня к себя, обернув свои сильные руки вокруг меня. Я почувствовала его огромную твердую эрекцию, прижатую ко мне. Он снова поцеловал меня, и мое тело молило о нем, не желая больше ничего, кроме того, чтобы он сейчас забрал меня и отнес в свою постель, чтобы мы занялись любовью раз и навсегда.

— Черт возьми, Лорен, — сказал он, все еще удерживая меня. — Не отдаляйся от меня. Ты мне нужна. Я думал о тебе весь день. Все что я делал — только думал о тебе с тех пор, как впервые увидел. Останься со мной.

— Мне бы хотелось.

В глубине души я смирилась, что мне необходим Гейб. С быстро надвигающимся релизом «Paragon» мне важны деловые договоренности больше, чем когда-либо. Кроме того, я не переставала думать о нем… о его милой улыбке, о том, как он успокаивал меня, и о всех тех удовольствиях, которые обещало мне его великолепное тело.

Но я не могла остаться.

— Мне нужно идти.

Я наклонилась и нежно поцеловала его, надеясь, что мой поцелуй скажет ему, что я слишком напугана. Ты нужен мне. Я хочу тебя. Мне страшно впускать тебя в свою жизнь.

Потому что, … а что произойдет тогда? Что если он меня подведет?

Я снова вздрогнула, затем пошла и взяла свое пальто, прежде чем он смог бы меня остановить.

Только, когда я уже была в машине, отъехав немного, я поняла, что он даже и не пытался.

1

Cafoni — деревенщина, неотесанный парень (ит.). — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Акадцы — жители Луизианы, говорящие на акадском диалекте французского языка.

(обратно)

3

Гумбо — суп из окры — стручкового растения — с добавлением морепродуктов или мяса птицы (курицы, индейки, утки). Национальное блюдо многих южноамериканских стран.

(обратно)

4

La mordida — убийство (исп.).

(обратно)

5

Puta — проститутка (исп.).

(обратно)

6

Испанское ругательство, букв. гомосексуалист.

(обратно)

7

Даго — американское презрительное прозвище итальянца, испанца, португальца.

(обратно)

8

Испанское ругательство.

(обратно)

9

Beignet — оладья (фр.).

(обратно)

10

Cojones — яйца (груб. исп.).

(обратно)

11

Джон Браун (1800 — 1859) — активный борец против рабства, признававший допустимыми все средства в этой борьбе.

(обратно)

12

Тулан — университет в Новом Орлеане.

(обратно)

13

Имеется в виду конфедерация южных штатов США (куда входит и Луизиана).

(обратно)

14

«Хауди-Дуди» — развлекательное шоу с веснушчатым героем-простаком на американском телевидении и 50-х гг.

(обратно)

15

Excellento — великолепно (ит.).

(обратно)

16

Контрас — контрреволюционные группы в Никарагуа.

(обратно)

17

Инкуб — злой дух (миф.).

(обратно)

18

Muta — марихуана (исп.).

(обратно)

19

No lo hagas! — Не делай этого! (исп.).

(обратно)

20

ХАМЛ — Христианская ассоциация молодых людей.

(обратно)

21

Чиканос — американцы пуэрто-риканского происхождения.

(обратно)

22

Que hora es? — Doce menos veinte. — Который час? — Без двадцати двенадцать (исп.).

(обратно)

23

Сарган — морская рыба.

(обратно)

24

Boudin — кровяная колбаса (фр.).

(обратно)

25

Adios — до свидания (исп.).

(обратно)

26

Que quiere? — Чего вы хотите? (исп.).

(обратно)

27

Adonde vamos? — Куда мы едем? (исп.).

(обратно)

28

Hijo de la puta! Concha de tu madre! — Шлюхино отродье, мать твою! (исп.).

(обратно)

29

Хибати — переносная жароння.

(обратно)

30

Алжир — небольшой городок в Луизиане.

(обратно)

31

Hubris — гордость, высокомерие (греч.).

(обратно)

32

Je t'aime, frere — я люблю тебя, брат (фр.).

(обратно)

33

Etouffee — приготовленные на пару (фр.).

(обратно)

34

Жан Лафит — легендарным пират французского происхождения, промышлявший в водах Мексиканского залива в первой половине XIX века.

(обратно)

35

Эванджелина — героиня поэмы Г. Лонгфелло — жительница Акадии, безуспешноисквашая своего возлюбленного и умершая от горя.

(обратно)

36

Акадия — бывшая французская колония в Новой Шотландии, Канада. Акадский диалект сохранился в штате Луизиана.

(обратно)

37

Тонтон-макуты — специальное полицейское подразделение, созданное гаитянским диктатором Франсуа Дювалье в 1959 году; носили мачете и отличались особой жестокостью в обращении с политическими диссидентами. Своих жертв они вывешивали в местах скопления народа и назидание другим.

(обратно)

38

Волк-оборотень (фр.).

(обратно)

39

Теннесси Уильяме — выдающийся американский драматург и писатель (1911-1983).

(обратно)

40

Гумбо — острый рисовый суп, в который добавляют морепродукты.

(обратно)

41

«Крысиная блондинка» (фр.).

(обратно)

42

Знаменитые американские курорты.

(обратно)

43

Солдаты пришли в дождь и обидели Энни? (исп.)

(обратно)

44

Джон Джеймс Одюбон (1785 — 1851) — известным орнитолог и художник-анималист.

(обратно)

45

Вы знаете человека по имени Туут? (фр.).

(обратно)

46

«Грин-кард» (англ. «green card») — документ, разрешающий человеку, не являющемуся гражданином США, жить и работать в этой стране.

(обратно)

47

Квартерон — в Америке потомки от браков мулатов и белых.

(обратно)

48

Клифтон Шенье — популярный чернокожий аккордеонист, блюз-исполнитель франкоязычной Луизианы пятидесятых годов.

(обратно)

49

Выражение восходит к стихотворению С. Т. Колриджа «Песнь о старом мореходе»; за то, что моряк убил альбатроса, согласно поверью, приносящего попутный ветер, и корабль попал в штиль, ему повесили мертвую птицу на шею. И, только искупив вину, он смог от нее избавиться.

(обратно)

50

Байю (bayou, англ.) — заболоченная часть озера или морского залива, заболоченный рукав реки. Байю широко распространены в прибрежных зонах Мексиканского залива на юге США, особенно в пойме реки Миссисипи и в штате Луизиана. (Здесь и далее прим, переводчика.)

(обратно)

51

Каджуны — этническая группа, проживающая преимущественно в штате Луизиана, США. Они представляют собой значительную часть населения южной Луизианы и оказали огромное воздействие на культуру штата.

(обратно)

52

Зайдеко — музыкальный жанр, возникший в юго-восточной Луизиане в среде франкоговорящих креолов, представляющий собой смесь каджунской музыки, блюза и ритм-н-блюза.

(обратно)

53

Французский пончик без дырки.

(обратно)

54

«Ангола» — неофициальное название государственной тюрьмы штата Луизиана, США.

(обратно)

55

Пожилая вьетнамская женщина (жарг.).

(обратно)

56

Акадийцы — французские колонисты, жители канадской провинции Новая Шотландия (до 1713 года называвшейся Акадия). В 1755 году подчинившие колонию английские власти подвергли акадийцев массовой депортации, в том числе в Луизиану.

(обратно)

57

Дерево, под которым, согласно легенде, встретились реальные прототипы Эванджелины и Габриэля, героев поэмы Генри Уодсворта Лонгфелло «Эванджелина».

(обратно)

58

Проказа.

(обратно)

59

Одна из беднейших трущоб Нового Орлеана, населенная преимущественно чернокожими.

(обратно)

60

Презрительная кличка северян, после Гражданской войны прибывавших в южные штаты налегке, с одним саквояжем, и за бесценок скупавших имущество обедневших южан.

(обратно)

61

Томас Джонатан Джексон по прозвищу «Каменная стена» (1824–1863) — американский генерал армии Конфедерации, воевавший в Гражданской войне.

(обратно)

62

Барни Росс (1909–1967), Макс Бэр (1909–1959) — известные американские боксеры еврейского происхождения.

(обратно)

63

«Дженни Крейг» — компания, продвигающая одноименную программу похудения.

(обратно)

64

Молитва американского теолога Рейнхольда Нибура, широко используемая обществом анонимных алкоголиков: «Боже, даруй мне душевный покой, чтобы принять то, чего я не могу изменить, храбрость, чтобы изменить то, что могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого».

(обратно)

65

Джон Герберт Диллинджер (1903–1934) — знаменитый американский преступник времен Великой депрессии, грабитель банков, «враг общества номер один».

(обратно)

66

Чарльз Реймонд Старквезер (1938–1959) — американский преступник, убивший 11 человек в Небраске и Вайоминге.

(обратно)

67

Роберт Эдвард Ли (1807–1870) — американский генерал армии Конфедерации, воевавший в Гражданской войне. Борьба за Семетери-Ридж — часть битвы при Геттисберге 1–3 июля 1863 г. Отступление конфедератов от Геттисберга стало переломным моментом войны.

(обратно)

68

Джеймс Эрл Рэй (1928–1998) — убийца Мартина Лютера Кинга, предводителя Движения за гражданские права чернокожих в США.

(обратно)

69

Роберт Капа (1913–1954) — фотокорреспондент, основоположник военной фотожурналистики.

(обратно)

70

Герои одноименной серии детских приключенческих детективов, издававшейся в 1904–1979 годах.

(обратно)

71

Джон Уэйн Гейси-младший (1942–1994) — американский маньяк, изнасиловавший и убивший 33 молодых человека, в том числе несовершеннолетних. Также известен как «клоун-убийца».

(обратно)

72

Блюдо каджунской и креольской кухни, густое рагу из раков с рисом.

(обратно)

73

Аушвиц — немецкое название Освенцима.

(обратно)

74

Адольф Эйхман (1906–1962) — офицер гестапо, заведовавший отделом IV-B-4, отвечавшим за «окончательное решение еврейского вопроса». Райнхард Гейдрих (1904–1942) — обергруппенфюрер СС, один из инициаторов «окончательного решения еврейского вопроса», координатор деятельности по борьбе с внутренними врагами Третьего рейха.

(обратно)

75

Сеть супермаркетов в США.

(обратно)

76

Роберт Браунинг (1812–1889) — британский поэт.

(обратно)

77

Томас Эдвард Лоуренс (1888–1935) — офицер британской разведки, в годы Первой мировой войны работавший на Ближнем Востоке. Автор книги мемуаров «Семь столпов мудрости», герой одного из известнейших биографических фильмов в истории кино.

(обратно)

78

Бонни Элизабет Паркер (1910–1934) — американская бандитка, вместе с Клайдом Бэрроу (1909–1934) совершившая в годы Великой депрессии серию громких ограблений и убийств.

(обратно)

79

Элмер Дж. Фадд — персонаж мультсериала Looney Tunes, незадачливый охотник с дефектами речи.

(обратно)

80

Дик Трейси — вымышленный детектив, герой популярной американской серии комиксов, выходящих с 1931 года.

(обратно)

81

Благотворительная католическая организация.

(обратно)

82

«Большие братья» — общество помощи больным детям.

(обратно)

83

Джаспер Джонс (р. 1930) — современный американский художник-авангардист.

(обратно)

84

Жена коменданта концентрационного лагеря Бухенвальд.

(обратно)

85

Йозеф Менгеле (1911–1979) — нацистский преступник, офицер СС и врач в концентрационном лагере Аушвиц, за свои эксперименты над пленными прозванный «ангелом смерти».

(обратно)

86

28 июня 1914 года студент Таврило Принцип убил австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, что стало поводом для начала Первой мировой войны.

(обратно)

87

22 ноября 1963 года Ли Харви Освальд при описанных обстоятельствах убил президента США Джона Кеннеди.

(обратно)

88

Бен Джонсон (1572–1637) — английский поэт и драматург.

(обратно)

89

До свидания (нем.).

(обратно)

90

Джон Стивен Гудмен (род. 1952) — американский актер кино и продюсер, лауреат премий «Золотой глобус» и «Эмми».

(обратно)

Оглавление

Джеймс Ли Берк Неоновый дождь

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Эпилог

Джеймс Ли Берк Пленники небес

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Эпилог

Джеймс Ли Берк Блюз мертвых птиц

  Глава 01

  Глава 02

  Глава 03

  Глава 04

  Глава 05

  Глава 06

  Глава 07

  Глава 08

  Глава 09

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Эпилог

Ли Джеймс Эскорт для миллиардера-1

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Ли Джеймс Эскорт для миллиардера - 2

  Глава 1 Джеймс

  Глава 2 Одри

  Глава 3 Джеймс

  Глава 4 Одри

  Глава 5 Джеймс

  Глава 6 Одри

  Глава 7 Джеймс

  Глава 8 Одри

  Глава 9 Джеймс

  Глава 10 Одри

  Глава 11 Джеймс

  Глава 12 Одри

  Глава 13 Джеймс

  Глава 14 Одри

  Глава 15 Джеймс

  Глава 16 Одри

  Глава 17 Джеймс

Ли Джеймс Эскорт для миллиардера 3

  Глава 1 Одри

  Глава 2 Джеймс

  Глава 3 Одри

  Глава 4 Джеймс

  Глава 5 Одри

  Глава 6 Джеймс

  Глава 7 Одри

  Глава 8 Джеймс

  Глава 9 Одри

  Глава 10 Джеймс

  Глава 11 Одри

  Глава 12 Джеймс

  Глава 13 Одри

  Глава 14 Джеймс

  Глава 15 Одри

  Глава 16 Джеймс

  Эпилог Пять лет спустя. Эльютера

Ли Джеймс Высокая ставка 1 

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

*** Примечания ***