«Пятнадцать радостей брака» и другие сочинения французских авторов XIV-XV веков [Коллектив авторов] (fb2) читать онлайн

«Пятнадцать радостей брака» и другие сочинения французских авторов XIV—XV веков

Пятнадцать радостей брака^[1]

Пролог

Премногие мудрецы, знаменитые глубиною своих суждений и остротою доводов, тщились описать нам высочайшее земное блаженство, дарованное человеку, а именно: вольную и свободную жизнь, каковую лишь безумец способен променять на неволю и принуждение. Мудрецы сии так судят: ежели какой-либо человек юных лет, пребывая в забавах и усладах мирских, вдруг по собственному хотению, безо всякой на то надобности устремляется в мрачную темницу, где уготованы ему одни лишь муки да слезы, печали да невзгоды, и ежели навечно в горестной сей обители затворяет себя, то только одно и остается заключить: человек этот с ума свихнулся. Ибо, стоит ему оказаться внутри, как захлопываются за ним двери, а двери-то железные и засовы необхватные, — вот и попалась пташка! — эдакие запоры слезам не растопить, золоту не отворить. Кем же, как не безумцем помешанным, счесть того, кто эдак самого себя обрек на заточение, хотя перед этим слышал крики и внимал стенаниям злосчастных узников, угодивших в сию тюрьму прежде него.

По той причине, что человеку самой природою назначено жить вольно и свободно, многие сеньоры пострадали сами либо лишились сеньорий своих, ибо, возжелав отнять свободу у своих подданных, сами же за то и поплатились. А с другой стороны, многие города и селения, а то, бывало, и целые народы приходили в упадок из-за непокорства и чрезмерного своеволия, каковое ввергало их в тяжкие кровопролитные войны и всяческое злополучие. По таковой же причине благородные французы бесстрашно восставали на императоров римских и в конце концов взяли над ними верх, сбросив ярмо римского рабства и возвысившись над соседними племенами^[2]. И так случилось однажды, что, не будучи в силах и в состоянии дать отпор могущественному императору, вторгшемуся в их землю, они положили лучше уйти и покинуть свою страну^[3], нежели платить постыдную дань побежденных, — тем доказали они великое благородство сердец своих. Итак, ушли они за пределы родины и покорили множество земель ратной своею доблестью, а впоследствии мечом отвоевали родную землю и с тех пор и по сей день живут свободно и неподвластно, к пользе и выгоде своей. По таковой же причине многие племена и народы, пребывавшие в рабстве и стеснении, стремились воссоединиться с Францией, дабы в союзе этом обрести свободу, ибо нет в мире земли более независимой, более изобильной, более населенной и пригодной для жилья и более просвещенной, нежели Франция, процветающая и завидная богатствами своими, науками, правыми законами и католической верою, равно как и прочими добродетелями. Но, будучи свободным и вольным народом, таковую же волю даровали французы и вассалам своим, разумно сочтя, что негоже лишать подданного тех прав, какими пользуется господин его, ибо всем должно жить по единому закону. А там, где нет равноправия, государство слабеет, народ вырождается, науки же и искусства приходят в упадок. Добродетель гибнет в таком государстве, а взамен нее воцаряются повсеместно грехи и мерзкие пороки, и никто уж не печется об общем благе.

Давно известно и установлено, что тот, кто добра себе не желает, лишен, стало быть, ума и благоразумия, даже если он и не наносит урона ближнему своему. Эдакого безрассудного растяпу можно уподобить лишь тому слабоумному, что своею охотою забрался узким лазом в глубокую яму, откуда обратного хода никому нет. Такие ямы выкапывают и устраивают в дремучих лесах, чтобы ловить в них диких зверей. А те, провалившись в эдакий земляной мешок, сперва от великого изумления впадают как бы в столбняк, а после, очнувшись, принимаются кружить и метаться, ища способа выбраться и спастись, да не тут-то было! Таковая же история приложима и уместна для того, кто вступает в брак. Врачующийся мужчина подобен рыбе, что привольно гуляла себе в море и плавала куда ей вздумается и вот эдак, плавая и резвясь, наткнулась вдруг на сеть, мелкоячеистую и прочную, где бьются пойманные рыбы, кои, учуяв вкусную приманку, заплыли внутрь да и попались. И вы, верно, думаете, что при виде этих бедняг наша вольная рыба улепетывает поскорее прочь? Как бы не так — изо всех сил тщится она найти вход в коварную ловушку и в конце концов все-таки пробирается туда, где, по ее разумению, забав и услад хоть отбавляй, отчего и стремится вольная рыба попасть внутрь. А уж коли попала, то обратно выхода не ищи, и там, где полагала найти она приятности и утехи, обретает одну лишь скорбь и печаль. Таково же приходится и женихам — завидно им глядеть на тех, кто уже барахтается в брачных сетях, будто бы вольно резвясь внутри, словно рыба в море. И не угомонится наш холостяк до той поры, пока не перейдет в женатый чин. Да вот беда: попасть-то легко, а вернуться вспять трудненько, жена — она ведь прижмет так, что и не вывернешься. Вспомните, как некий высокоученый доктор, по имени Валериус^[4], ответил одному своему другу, который, вступивши в брак, все допытывался у него, хорошо ли он сделал. Вот какой ответ дал ему Валериус. «Друг милый, — сказал он, — ты бы лучше сыскал крышу повыше, да и кинулся с нее в реку поглубже, притом непременно вниз головою!» Каковыми словами желал он выразить, что несравненно менее опасно для человека эдак утопиться, нежели утратить свободу. Не тяжко ли, к примеру, поплатился один архидьякон из Теруани^[5], который сложил с себя сан и, утеряв все связанные с ним привилегии, сочетался брачными узами с какой-то вдовою, — с места в карьер и на долгие годы взяла она его под башмак и заставила вдосталь хлебнуть горькой тоски и кручины. И вот, раскаиваясь в содеянном и желая хоть малость утешиться и пользу принести другим, он составил и написал красноречивейший трактат о браке. Да и не он один, а многие другие также ухищрялись описать всю горечь и злополучие, сокрытые в браке.

Можно, конечно, подобно некоторым набожным и благочестивым людям, поразмыслить о святой Деве Марии и представить себе умозрительно великие радости Благовещения, Рождества и Вознесения Иисуса Христа, не считая прочих событий, во славу коих сложено добрыми католиками множество прекрасных благостных молитв, превозносящих святую Деву Марию; что же до меня, то я, размышляя о браке, коего сладость мне познать от века не суждено (ибо Господу угодно было ввергнуть меня в иную юдоль, даром что и там лишен я вольной воли)^[6], так вот, рассуждая о браке, слушая и наблюдая тех, кто о нем более моего осведомлен, постиг я следующую истину: брак заключает в себе пятнадцать состояний, кои женатыми людьми почитаются за великое блаженство и сладчайшее утешение, мною же, из ума еще не выжившим, сочтены горчайшими и жестокими муками, тяжелее коих не видано на земле, ежели не поминать, конечно, о четвертовании и пыточном колесе. Но, заметьте при том, я женатых отнюдь не осуждаю, напротив, хвалю и одобряю поступок их от всей души, ибо для чего же и рождаемся мы на свет, как не для того, чтобы каяться, страдать да смирять грешную нашу плоть, тем самым прокладывая себе дорогу в рай. И я так рассуждаю: нет на свете суровее епитимьи, чем пережить и снести те великие скорби и тяжкие страдания, кои ниже будут указаны и описаны. Одно лишь только смущает меня: ведь женатые мужчины свои муки и печали почитают радостью, они свыклись и сжились с ними и сносят с ликованием, столь же легко, как вьючный осел тащит свою поклажу, так что заслуга их тут невелика. По всему вышесказанному и наблюдая брачные горести, за благо выдаваемые, брачные раздоры, за согласие почитаемые, и прочее, и прочее, решился я написать в утешение сим невольникам, в сети угодившим, означенные «Пятнадцать радостей брака», не пожалев для того ни трудов моих, ни чернил, ни бумаги. Знаю, что ни к чему мое писание не послужит, ибо тот, кто решил жениться, не преминет сие совершить и шею подставить под ярмо, даром что спустя некоторое время начнет локти кусать да каяться. Ибо уж вовек не избавиться ему от названных радостей, в коих пребудет он безропотно до самой смерти и в горестях окончит свои дни.

Радость первая

Первая радость брака в том заключается, что молодой человек достиг расцвета дней своих; он и свеж, и здоров, и весел — только ему и заботы, что наряжаться, складывать канцоны да распевать их, заглядываться на красавиц да выискивать, какая из них поласковей, какая полюбезнее слово ему скажет про его обличье, а до прочего и дела нет; невдомек ему, откуда сие благоденствие, оттого что за него думают пока его отец и мать либо другие родственники и доставляют ему все, что надобно. Но не век же пребывать ему в играх да забавах — приедаются и они, и тогда обращает он взор к женатым людям, кои давно уже в брачные сети попались и, как ему кажется, сей жизнью весьма довольны, имея подле себя жену, красивую, богато убранную и собою видную, а уборы ей куплены не мужем, но, как его уверили, это родители ее купили их ей на свои деньги. Вот и давай наш молодец присматривать да подыскивать себе невесту и кончает тем, что, попавши в брачные сети, женится; только не дай Бог, коли подобрал он себе жену наспех, ибо множество напастей и бед обретет в эдаком браке, недаром же сказано: поспешишь — людей насмешишь.

Итак, вот и оженили беднягу, хотя он еще вдоволь не наплясался и не накрасовался, и не все еще шелковые кошельки красоткам раздарил, и не все любезности от них выслушал. Он и в первое время после свадьбы никак не остановится играть и веселиться, не ища забот, да уж заботы сами его нашли. И вот конец веселью — надобно жену лелеять и устраивать как должно. Может статься, жена его добросердечна и нрава незлого, но вот однажды довелось ей повстречать на празднике многих дам купеческого либо другого какого сословия, и все они были пышно разодеты по новой моде, — тут-то и взошло ей в голову, что по ее происхождению и состоянию ее родителей подобало бы и ей наряжаться не хуже других. И вот она, не будь проста, выжидает места и часа, дабы поговорить о том с мужем, а способнее всего толковать о сем предмете там, где мужья наиподатливее и более всего склонны к соглашению: то есть в постели, где супруг надеется на кое-какие удовольствия, полагая, что и жене его более желать нечего. Ан нет, вот тут-то дама и приступает к своему делу. «Оставьте меня, дружочек, — говорит она, — нынче я в большой печали». — «Душенька, да отчего же бы это?» — «А оттого, что нечему радоваться, — вздыхает жена, — только напрасно я и разговор завела, ведь вам мои речи — звук пустой!» — «Да что вы, душенька моя, к чему вы эдакое говорите!» — «Ах, боже мой, сударь, видно, ни к чему; да и поделись я с вами, что толку, — вы и внимания на мои слова не обратите либо еще подумаете, будто у меня худое на уме». — «Ну уж теперь-то я непременно должен все узнать!» Тогда она говорит: «Будь по-вашему, друг мой, скажу, коли вы так ко мне приступились. Помните ли, намедни заставили вы меня пойти на праздник, хоть и не по душе мне праздники эти, но когда я, так уж и быть, туда явилась, то, поверьте, не нашлось женщины (хотя бы и самого низкого сословия), что была бы одета хуже меня. Не хочу хвастаться, но я, слава тебе Господи, не последнего рода среди тамошних дам и купчих, да и знатностью не обижена. Чем-чем, а этим я вас не посрамила, но вот что касается прочего, так тут уж натерпелась я стыда за вас перед всеми знакомыми нашими». — «Ох, душенька, — говорит он, — да что же это за прочее такое?» — «Господи боже мой, да неужто не видели вы всех этих дам, что знатных, что незнатных: на этой был наряд из эскарлата, на той — из малина^[7], а третья щеголяла в платье зеленого бархату с длинными рукавами и меховой оторочкою, а к платью накидка у ней красного и зеленого сукна, да такая длинная, чуть не до пят. И все как есть сшито по самой новой моде. А я-то заявилась в моем предсвадебном платьишке, и все-то оно истрепано и молью потрачено, ведь мне его сшили в бытность мою в девицах, а много ли с тех пор я радости видела? Одни лишь беды да напасти, от коих вся-то я истаяла, так что меня, верно, сочли матерью той, кому прихожусь я дочерью. Я прямо со стыда сгорала, красуясь в эдаком тряпье промеж них, да и было чего устыдиться, хоть сквозь землю провались! Обиднее же всего то, что такая-то дама и жена такого-то во всеуслышанье объявили, что грешно мне ходить такой замарашкою, и громко насмехались надо мною, а что я их речи слышу, им и горя мало». — «Ах, душенька, — отвечает бедняга-муж, — я вам на это вот что скажу: вам ли не знать, душа моя, что, когда мы с вами поселились своим домом, у нас нитки своей не было, и пришлось обзаводиться кроватями да скамьями, креслами да ларями и несчетным другим скарбом для спальни и прочих комнат, куда и утекли все наши денежки. А потом купили мы пару волов для нашего испольщика (в такой-то местности). А еще обрушилась намедни крыша на нашем гумне и надобно его покрыть без промедления. Да к тому же пришлось мне затевать тяжбу за вашу землю, от которой нам никакого дохода, — словом, нет теперь у нас денег или же есть самая малая толика, а расходов выше головы!» — «Ах, вот как вы заговорили, сударь мой! Так я и знала, что вы, в отговорку, не преминете попрекнуть меня моим приданым!» И она, повернув мужу спину, говорит: «Оставьте же меня, ради бога, в покое, и больше вы от меня ни словечка не услышите». — «Ой, лихо мне, — печалится простак, — что ж это вы ни с того ни с сего разгневались!» — «Да чем же, сударь, я-то виновата, что земля моя доходу не приносит, мое ли это дело? Вам, небось, ведомо, что за меня сватались тот-то и тот-то и еще десятка два других — уж эти меня и без приданого взяли бы, да я никого не хотела, кроме вас, очень вы мне приглянулись, а сколько горя причинила я этим почтенному отцу моему! Ну да теперь-то я за свое своеволие сторицей расплачиваюсь, ибо нет меня несчастней на свете. Сами скажите, сударь мой, пристало ли женщине моего сословия жить так, как я живу?! (О других сословиях я уж и не говорю!) Клянусь Святым Иоанном, нынче служанки — и те ходят в платьях много богаче моего воскресного. Ох, не знаю, зачем это иные добрые люди умирают, а я живу да маюсь на белом свете, — пусть бы Господь прибрал меня поскорее, по крайней мере, не пришлось бы вам меня кормить и терпеть от меня всяческое неудовольствие!» — «Ах ты господи, душенька моя, — молит ее муж, — да не говорите вы так, не терзайте моего сердца, ведь я на все для вас готов! Вы только потерпите некоторое время, а теперь повернитесь ко мне, я вас приласкаю!» — «Боже сохрани, и не подумаю, до того ли мне сейчас! И дай господи, чтобы вы о ласках помышляли не более моего и никогда ко мне не прикасались!» — «Ах, вот вы как», — говорит он. «Да уж так!» — отвечает жена. Тогда, желая испытать ее, спрашивает муж: «Верно, коли я умру, вы тотчас же за другого выйдете?» — «Сохрани Бог! — вскрикивает жена, — за вас-то я выходила по любви, и никогда больше ни один мужчина не похвалится тем, что целовал меня; да знай я, что мне суждено вас пережить, я бы на себя руки наложила, чтобы умереть первой!» И в слезы. Так вот причитает в голос молодая притворщица, хотя в мыслях-то у ней совсем обратное, а супруг никак не поймет, смеяться ему или плакать: ему и лестно, что его любимая жена столь целомудренна и об измене не помышляет, ему и жалко ее донельзя оттого, что она опечалена, и не будет ему покоя, пока он не утешит и не развеселит ее. Но она, твердо положив добиться своего, то есть желанного платья, все безутешна. И для того, встав поутру чуть свет, ходит весь день, как в воду опущенная, и слова путного от нее не добьешься.

А как наступит следующая ночь и она ляжет спать, муж ее, по простоте душевной, все будет приглядываться, заснула ли она и хорошо ли укрыта. И если нет, то заботливо укроет ее потеплее. Тут она притворно вздрогнет, и простодушный супруг спросит ее: «Вы не спите, душенька?» А она в ответ: «До сна ли мне!» — «Ну что, вы утешились ли?» — «Утешилась?! А о чем мне горевать? У меня, слава богу, всего довольно, чего же мне еще!» — «Клянусь богом, душенька моя, будет у вас все, что вам угодно, уж я постараюсь, чтобы на свадьбе у кузины моей вы были наряднее всех дам». — «Ну нет, я больше в гости ни ногой!» — «Ах, прошу вас, голубушка, сделайте такое одолжение, пойдемте на свадьбу, а все, что требуется из нарядов, я вам доставлю». — «Да разве я у вас просила? — говорит она. — Нет, ничегошеньки мне не надобно, я из дома-то теперь никуда, кроме как в церковь, не выйду, а что я вам то слово сказала, так тому причиною мои знакомые, что застыдили меня вконец, — уж мне одна кумушка донесла, как они обо мне судачили». И снова давай муж ломать голову надо всеми этими делами: в доме ни лечь, ни сесть не на что, а платье встанет ему в пятьдесят или шестьдесят экю^[8] золотом, денег же, хоть тресни, взять неоткуда, а взять-то надо, ибо жена — достойная и добрая женщина, которую Господь Бог, хвала ему, дал мужу на радость, И так ворочается он всю ночь с боку на бок и глаз не смыкает, прикидывая, где бы раздобыть ему денег. А хитрая дама тем временем посмеивается себе потихоньку в подушку.

Утром встает простак-муж, измученный бессонницею и заботами, и, выйдя из дому, покупает сукно и бархат на платье — в кредит, на долговое обязательство либо занимает денег в обмен на десять-двадцать ливров^[9] ренты, либо закладывает какую-нибудь золотую или серебряную драгоценность, доставшуюся ему от родителей. И, купив, возвращается к жене со всем добром, что она у него выпросила, а та притворяется, будто и не рада вовсе, и вслух проклинает тех, кто завел всю эту моду на роскошные наряды, потом же, видя, что дело сделано и сукно с бархатом у нее в руках, заводит такие речи: «Ах, друг мой, не попрекайте меня тем, что вынудила я вас потратиться на дорогое сукно и рытый бархат, ведь самое красивое платье не в радость, если в нем зябнешь». Но слова словами, а платье тем временем уже шьется, а к нему пояс и накидка, и во всех этих уборах дама станет щеголять напропалую и в церкви, и на празднествах.

Тем временем подступает срок платить долги, а у бедняги-мужа ни гроша в кармане. Кредиторы тут как тут — они описывают у него дом, а самого тащат в суд, и вот на глазах у жены пропадает и супруг, и заложенные золотые вещи, на которые было куплено ей платье. Мужа, осудив, засаживают в тюрьму, а нашу даму выселяют из дома в трактир^[10]. И один только Бог знает, каково сладко приходится мужу, когда его половина, вопя и причитая, является к нему в каталажку с жалобами: «Будь проклят день, когда я родилась! Ах, почему не умерла я сразу после рождения! Увы мне! Случалось ли когда женщине столь высокого происхождения и благородного воспитания нести такой позор! Горе мне! Сколько я трудов положила на хозяйство, как усердно дом вела, и вот все, что мною накоплено и нажито, идет прахом! Отчего не выбрала я мужа среди двадцати других женихов, — вот и жила бы теперь, поживала в богатстве да в почете, как и их жены! Бедная я, горемычная, хоть бы смерть обо мне вспомнила!» Так голосит жена и не поминает при этом ни о платьях, ни об украшениях, коих добивалась, хотя куда приличней ей было бы сидеть в то время дома да приглядывать за хозяйством. Все свои напасти сваливает она на горемыку-мужа, который ни сном ни духом в них не повинен. А он, простая душа, как раз себя во всем и винит. Невозможно описать, как терзается бедняк, как грызет себя, как не спит, не ест, а только и помышляет о том, как бы утешить любимую жену в ее горестях. А той все кажется, что он легко отделался, — будь ее воля, она бы ему еще добавила. Так влачит он свои дни в несчастии и вряд ли когда поправит свои дела — известно ведь: пришла беда, отворяй ворота. Вот как попадаются простаки в брачные сети, не ведая о том, что их там ждет, а кто еще не попался, рано или поздно тем же кончит: загубит в браке свою жизнь и в горестях окончит свои дни.

Радость вторая

Вторая радость брака в том заключается, что дама, как уже было сказано, добилась своего, богато и роскошно разодевшись, а вдобавок уверилась в своей красоте (да и разуверишь ли в этом женщину, будь она хоть наипервейшей уродиной!). Вот и пристрастилась наша дама посещать разные празднества, веселые сборища и благочестивые собрания, каковые отлучки нимало супруга ее не радуют. А для компании прихватывает с собою жена свою приятельницу, кузину, а то и кузена, — правда сказать, кузеном он доводится кому угодно, только не ей, но она его таковым раз навсегда объявила, и не без причины. Даже и матушка ее (а та в сих делишках собаку съела) уверяет простака-мужа, что это дочкин кузен, и не то чтобы по коварству, а, напротив, по доброте душевной, — пусть, мол, у человека кошки на душе не скребут. Все же муж, не желая отпускать жену на гулянки, вдруг выдумывает, будто лошади все в разгоне, либо выставляет другую какую-нибудь причину. Тогда-то и вмешивается приятельница жены либо кузина ее: «Господи Боже, друг мой (или братец), уж как мне самой-то неохота тащиться на этот праздник, у меня и дома дел по горло. Да и женушке вашей претит тамошнее веселье, — кому, как не мне, знать, что бедняжка только и думает, как бы ей улизнуть оттуда пораньше. Разве вот только нехорошо и не к чести вашей, что она сиднем сидит дома, а то бы я и слова поперек вам не сказала!» Делать нечего, муж, позабыв осторожность, сдается и лишь спрашивает, кто их туда проводит и составит им компанию. «Господь свидетель, мой друг (или братец), собирается туда госпожа ваша теща, супруга ваша, потом еще жена такого-то и прочие дамы с нашей улицы, а проводят нас мой деверь и ваш кузен, — уж поверьте мне, в такой компании не зазорно показаться и королевской дочери, будь она хоть наискромнейшей и благочестивейшей из девиц». (К слову: эта бестия-уговорщица к тому же приодета и принаряжена сообразно случаю, не то, пожалуй, супруг почует неладное и не поддастся на уловку.) И он ей отвечает: «Да, вижу я, компания у вас приличная и достойная, но все же лучше бы жене остаться дома да хозяйством заняться, а то она вконец избегалась. Ну да ладно, пусть ее идет на сей раз, да смотри (это он жене), берегись, ежели опять к ночи домой заявишься!»

Дело сделано, — дама, видя, что дорога свободна, давай еще ломаться и притворяться недовольною. «Ах, ей-богу, дружочек, — говорит она, — мне вовсе не хочется уходить, позвольте, я останусь с вами!» Но тут опять кстати вмешивается подружка или кузина: «Нет, милочка, пойдемте, прошу вас!» И простофиля-муж, отведя ту в сторону, говорит: «Кабы не ваша помолвка, кузина, я бы нипочем не отпустил ее!» А та в ответ: «Да-да, кузен, Господь свидетель, вы правы!»

Итак, пускаются дамы в путь, зубоскаля и насмехаясь над добряком-мужем и говоря меж собою, что ревнивого дурака и провести не грех. Глядь, являются кавалеры, кои на прошлом гулянье строили нашим дамам куры, а нынче намерены сладить знакомство потеснее. И пошел дым коромыслом: со всех сторон нашу даму обхаживают, превозносят и хвалят за все ее достоинства, даже и за любовь к мужу, хотя одному Богу известно, какова она — эта самая любовь. Ежели и была там самая малая ее толика, так и она растаяла под градом похвал и комплиментов, и дама знай себе танцует, распевает и веселится сверх меры. А кавалеры наперебой обхаживают ее, локтями отпихивая друг друга: ибо, когда появляется эдакая красавица, вся разодетая и разжемчуженная, любезная и веселая, то у самого смирного труса язык срывается с привязи и ноги сами в лад музыке приплясывают. Глядь, один из кавалеров развлекает даму шутливыми и приятными речами, другой, забежав ей дорожку, жмет руку, тот заглядывает умильно ей в глаза, этот, не полагаясь на взгляды, преподносит колечко с рубином или с брильянтом. Словом, каждый норовит прельстить ее, и ежели дама не обижена хоть малым умом, то очень скоро уразумеет, чего от нее добиваются. И бывает, что, по слабости характера, собьется с пути, польстившись на любовные удовольствия, кои не всегда добро сулят, а приводят и к худу.

Итак, сваливаются на беднягу-мужа тяжкие горести, а произошли они от излишнего пристрастия дамы к гулянкам, куда отовсюду сбегаются беспутные кавалеры, только и помышляющие о том, как бы опорочить честь несчастного супруга. И частенько в сем преуспевают, обрекая безвинного на позор. И случается также, что дама и ее милый дружок, забывшись, не остереглись, и вот какой-нибудь мужнин родственник или чересчур заботливый приятель шепнет ему пару слов — и супруг узнает всю правду или часть ее. И грызет его злая ревность, которой не дай Бог хорошему человеку, ибо какой же врач исцелит такую хворь, как знание своего бесчестья?! Только и остается, что, поколотив жену, упрятать ее под замок, да вот беда: от колотушек тоже проку мало — шелопутная жена только сильнее раззадорится и еще крепче привяжется к своему молодчику, коему с превеликой охотою муж укоротил бы язык, да и еще кое-что. А иногда бывает: загоревал эдак человек и дела его приходят в упадок — до дел ли тут, когда все из рук валится и в голову ничего нейдет! От жены теперь любви ждать не приходится, разве что не с кем ей будет провести время и вздумается поморочить мужа. Так вот и мается бедняга, терпя беду и злополучие, почитаемые иными за счастье. Ничего не скажешь о нем, кроме того, что запутался он в брачных сетях, куда по глупости и недомыслию столь рьяно стремился; там и загубит он свою жизнь и в горестях окончит свои дни.

Радость третья

Третья радость брака в том заключается, что, когда молодой человек и жена его, столь же юная, вдоволь нарезвились и насладились друг другом, эта последняя оказывается в тягости, да еще не от мужа, — и такое частенько случается. И вот одолевают злосчастного мужа заботы да мучения, ибо приходится ему теперь бегать да рыскать повсюду, разыскивая для своей половины то, что ей по вкусу; и ежели она упустит из рук булавку, он со всех ног кидается эту булавку поднимать, дабы не повредила она себе, нагибаясь; и хорошо еще, ежели повезет мужу отыскать для дамы такое яство, какое ей понравится, а то, бывает, измучится бедняга вконец, пока добудет подходящее. И часто бывает так, что, наскучив всевозможными яствами, ей доставленными, и баловством да уходом мужа, дама вовсе теряет аппетит и начинает брезговать обычною едой. И принимается блажить да капризничать, требуя вещей самых причудливых и невиданных: что ж делать, хочешь не хочешь, а надобно доставлять их ей, вот и хлопочет добряк-муж днем и ночью, пеши или верхами, усиливаясь раздобыть нужное. Таково мучится бедняга восемь, девять ли месяцев, пока дама ублажает да жалеет себя; на нем все домашние тяготы, ему ложиться за полночь, а вставать с зарей и хлопотать по хозяйству столько, сколько надобно, и не меньше.

Тем временем подходит срок родин; и надобно теперь, как принято и как того требует дама, заручиться согласием будущих кума да кумы. Новая забота: раздобыться всем, что нужно кумовьям, и кормилицам, и повивальным бабкам, коим положено состоять при роженице все то время, что она пролежит в постели, да притом вина они выхлещут столько, что и бездонной бочки не хватит. Стало быть, вот мужу и двойной труд; а дама, в скорбях своих, дает чуть ли не двадцать обетов, сбираясь в паломничества, да и бедный ее супруг не знает, каким святым молиться за счастливое ее разрешение. А пока суд да дело, со всех сторон слетаются в дом кумушки, и злосчастный муж из сил выбивается, ублажая их на все лады.

Дама и гостьи ее чешут языками вовсю, судят и рядят обо всем напропалую; им и горя нет, что муж об эту пору где-то бегает, высуня язык, по делам. И ежели на улице дождь, или снег, или град, какая-нибудь из кумушек, бывает, промолвит: «Ах ты, господи, каково моему-то скитаться по такой погоде!» На что другая ей тут же возразит, что ничего, мол, не растает, ему и так хорошо. А коли случится, что недостанет им того или сего, одна из них обязательно скажет даме: «Вот уж правда, милая моя, дивлюсь я, да и все мы тут дивимся предостаточно, как это вашему супругу столь мало дела до вас и дитяти. А прикиньте-ка, что он вытворять станет, когда у вас будет их пять или шесть! Видать по всему, что он вовсе вас не любит, а ведь какую честь вы ему оказали, взявши в мужья — при его-то сословии!» — «Да клянусь вам, милая моя, — вступает другая кумушка, — ежели бы мой муж таково со мною обходился, я бы ему ослепнуть пожелала!» — «Послушайтесь меня, душенька, — поет третья, — не потакайте ему эдак, позволяя топтать вас ногами; не то увидите, как он разойдется к следующим вашим родам». — «Ах, кузина! — причитает четвертая. — Не могу постичь, как это вы, такая достойная женщина, хорошего рода, вышли за неровню, — это ведь всем известно, — да еще терпите его выходки; вот он и с нами теперь скверно обходится». Выслушав их всех, дама и говорит: «Правда ваша, подруги мои и кузины, злой он человек и нравный, уж и не знаю, что мне делать». — «Нравный, говорите? — восклицает одна из кумушек. — Да вот спросите-ка всех наших товарок, они вам скажут и подтвердят, что когда я вышла замуж за своего, то они остерегали меня: он, мол, такой бешеный, что убьет тебя, глазом не моргнув; так вот, слава тебе Господи, я его с тех пор таково укротила, что он скорее даст руку себе отрубить, нежели хотя бы в мыслях причинит мне зло или неудовольствие. Правду скажу: поначалу он было попробовал блажить и словами и делом, но, Господь мне свидетель, я его быстро окоротила и делом, и словами, и, когда ему разок-другой вздумалось руку на меня поднять, он горько в том раскаялся, ибо в ответ получил вдвое, и после сам даже признавался одной моей подруге, что нет ему на меня никакой управы, разве что убить меня до смерти. Слава богу, я до того дело довела, что нынче могу и говорить, и делать, что мне вздумается, — последнее-то слово все равно за мной, будь я хоть права, хоть виновата. Тут ведь зевать не приходится: либо ты его, либо он тебя, и, поверьте мне, нет такого буйного мужа, из которого жена не смогла бы сделать доброго и сговорчивого, ежели сумеет взяться за него с умом. Клянусь святой Катериной, подружка моя, не хватало еще, чтобы он сейчас явился в дом да подбил вам глаз!» — «Верно, кузина, — подхватывает другая, — вы уж затаитесь да помалкивайте, не попадайтесь ему под горячую-то руку!» Вот как расписывают подружки жене ее беднягу-мужа. Да притом хлещут его вино, точно в бездонную бочку льют, а после прощаются с хозяйкою до завтрашнего дня, обещая с утра опять заявиться в дом и проверить, как супруг обошелся с нею, и, ежели что не так, поговорить с ним напрямик, без обиняков.

И вот возвращается горемыка-муж, раздобывши всяческие припасы и лакомства, иногда и за большие деньги, на свое горе да заботу, и бывает иногда, что замешкается он до первого или второго часа ночи, ибо едет издалека, а переночевать где-либо вне дома остерегается, дабы не тратить лишнее, да и охота ему поскорее узнать, что там жена и каково ее здоровье; наконец входит он в свой дом и застает у дверей своей хозяйки всех слуг и служанок, уже ею подученных, — иначе оно и быть не может, ибо они душою и телом преданы ей; у них-то и спрашивает муж, как чувствует себя госпожа. И служанка, к ней приставленная, отвечает ему, что госпоже ее сильно неможется, что с тех пор, как он вышел из дому, она ни крошки в рот не взяла и лишь к вечеру ей немного полегчало (все это, ясное дело, враки). Простодушный же муж все принимает на веру, а ведь в пути он, бывает, и намокся под дождем, и ляжки в седле натрудил, и грязью весь заляпался, труся на плохой лошаденке по разбитым дорогам. И за весь день у него маковой росинки во рту не было, да ему и сейчас кусок в горло не лезет, пока он не узнал, как там жена, хорошо ли ей. Кормилица и прочие старые женщины, опытные и поднаторевшие в своем ремесле, встречают его надутые и смотрят сентябрем. А добряку-мужу прямо невмоготу, до того хочется повидать жену; он тихохонько скребется в дверь ее спальни и, взойдя и облокотившись на спинку кровати, спрашивает: «Как вы себя чувствуете, моя милочка?» — «Ах, друг мой, — стонет она, — совсем я расхворалась». — «Вот беда-то какая, — печалится он, — а где же у вас, душенька, болит?» — «Да вы же знаете, — отвечает она, — что мне давно неможется, и еда вся опротивела, ничего в рот не могу взять». — «А отчего же вы, душенька моя, не приказали изготовить для себя сладкой похлебки из каплуна?» — «Господи боже, да приготовили они мне эту похлебку, только так скверно, что ее и в рот не возьмешь, ведь вы один лишь и умеете ее варить». — «Ну да я вам сейчас сам изготовлю, душенька, никому другому и притронуться не дам, а уж вы из любви ко мне ее отведаете». — «Хорошо, мой друг», — говорит она. Вот принимается добряк за стряпню, — из добытчика в повара, — искусничая в изготовлении похлебки, следя во все глаза, чтобы она не выкипела да не пригорела; гоняет туда-сюда слуг, обзывая их болванами и неумехами. «Поверьте, сеньор, — говорит ему повитуха, приставленная к даме и искусная в лекарских делах, — ваша знакомая из такого-то дома нынче с утра до вечера только тем и занималась, что уговаривала жену вашу поесть, но так своего и не добилась, с тем лишь бедняжка и провела весь день, что у нее в животе с Божьей помощью растет. Прямо ума не приложу, что это с ней творится: уж за сколькими дамами я ходила, скольких повидала, а ваша куда как слаба да немощна». Тут отправляется добряк-муж к жене со своею похлебкою и так уговаривает и упрашивает ее, что она соглашается откушать немножко, — по ее словам, из любви к нему, ибо муж так искусно приготовил ей это яство, что никому другому в этом деле с ним не сравняться. Потом приказывает супруг служанкам пожарче развести огонь в очаге и не отходить от хозяйки ни на минуту. Лишь после этого решается он сам поужинать: подают ему холодные мясные остатки, которыми побрезговали сперва хозяйкины подружки, а потом все прочие кумушки, съевшие все лакомые куски да залившие их преобильно вином. И, перекусив с грехом пополам, идет он, озабоченный, спать.

Наутро пораньше прибегает он проведать даму и осведомиться, каково она чувствует себя, на что та отвечает, что с рассветом ей полегчало, а вот ночью она ни на миг глаз не сомкнула (хотя на самом деле исправно проспала до зари). «Душенька моя, — говорит муж, — к вам, верно, опять подруги, повитухи да сиделки придут, надобно все приготовить, дабы им здесь было хорошо и приятно, но все же недурно бы вам встать, ведь вы уж две недели как лежите в постели, а расходы все растут да растут, вот бы нам их сократить». — «Ах, ах! — стонет дама. — Будь проклят час, когда я родилась; ах, отчего не выкинула я своего ребенка! Меня вчера навестили пятнадцать таких достойных женщин, моих знакомых; они оказали вам честь своим приходом и со мною повсюду, где ни встретятся, обходятся учтиво и приветливо, — так в нашем доме не нашлось даже яств, приличных не то что этим дамам, а даже их служанкам, — кому и знать, как не мне, я-то ведь повидала, каково им у себя живется. И уж я приметила невзначай, как они судили-рядили да насмехались над нами промеж себя. Ох, горе мне, горе! Когда они, мои подружки, находятся в тягости, как я нынче, то, Бог свидетель, каково заботливо за ними ходят. Увы мне! Я еще и разродиться не успела, а вон что должна переносить, — вам уже не терпится свалить мне на руки все хозяйство, и горя нет, коли меня заботы вконец убьют!» — «Ой, боже мой, душенька, да что вы это такое говорите!» — «Да, да, сеньор, — продолжает дама, — вам хочется, чтобы я умерла, да я и непрочь, — ей-богу, не пристало вам иметь жену и семью, что вам с ними делать?! Ох, горе мне, вчера одна моя кузина как раз спросила, есть ли у меня приличное платье для выхода, да куда мне, нет у меня такого платья, и не нужно вовсе; я согласна, как вы того требуете, завтра же встать, а там будь что будет; я ведь вижу теперь, что незачем нам приглашать людей в дом. Ох, беда моя, знаю я, что суждено мне отныне страдать да мучиться, особливо если придется народить десять или двенадцать детей, чего, надеюсь. Бог не попустит, — к чему они мне, да к чему и сама жизнь, хорошо бы Господь прибрал меня, — по крайней мере, не чинила бы я вам тогда никакого неудовольствия и не позорила вас перед людьми, да и сама бы не маялась. Но да будет на все воля Божья!» — «Ах, моя душенька, — улещивает даму злосчастный ее супруг, — да зачем же вы так горячитесь без всякой причины?» — «Без причины?! — восклицает та. — Вот уж сказали так сказали: без причины! Господи боже мой, да сыщется ли дама моего сословия, что переносила такие муки, какие меня постигли в браке?» — «Ну, хорошо, красавица моя, — соглашается супруг, — я не спорю, вставайте с постели, когда сами захотите; но вот скажите-ка мне, какое платье вы просите?» — «Платье?! Господь свидетель, сеньор, никакого платья я не прошу и не требую, у меня их и так предостаточно, да и мне ли красоваться в них сейчас, — я уже старая женщина, родить собираюсь, так что нечего и попрекать меня нарядами. Боюсь даже и думать, что со мною станется, когда дети и хозяйство меня вконец изведут; да и недалеко мне до этого, а вот поглядите-ка на кузину мою, жену такого-то: уж как он меня добивался, как страдал по мне, сколько раз просил моей руки, а когда я ему отказала, сперва не хотел и вовсе ни на ком другом жениться. А я-то, увидавши вас, с первого взгляда голову потеряла, так что за самого сына короля Франции и то не пошла бы. Делать нечего, сама виновата, по вине и расплата. Теперь вот состарилась так, что с виду гожусь в матери той самой моей кузине, а ведь я была еще совсем девочкой, когда она уже взрослой девушкой стала; ясное дело, не от хорошей жизни эдак меняются, да на все Господня воля». — «Ох, боже мой! — сокрушается муж, — будет вам, душенька, жалостные-то слова говорить, давайте лучше поразмыслим, как жить нам дальше и где взять на пропитание. Бог свидетель, голубушка, вы ведь знаете наши дела: растрать мы сейчас те малые деньги, что имеем, не на что нам будет жить, а случись что вдруг нежданное, ни достать, ни одолжить негде, придется наше добро закладывать. А ведь вам известно, что тогда придется долг отдавать в одну неделю, а не то беда». — «Господи боже мой, — говорит жена, — да разве я у вас прошу чего-нибудь? Ах, я злосчастная! — стонет она. — Чем же я провинилась перед Всевышним, что он так тяжко карает меня! Прошу вас, сделайте милость, оставьте меня в покое, у меня голова раскалывается, вам и невдомек, как мне неможется. И пошлите ко всем моим знакомым да сиделкам сказать, чтобы они не приходили нынче, ибо нет у меня сил их принимать». — «Нельзя так, душенька, — возражает муж, — пускай они приходят, а я устрою им достойный прием». — «Сеньор, — говорит жена, — оставьте меня в покое и поступайте как вам угодно». Тут является одна из тех женщин, что ходят за дамою, и говорит мужу: «Сеньор, не докучайте жене вашей разговорами, нечего ей зря голову пустяками забивать, это весьма опасно для женщины столь слабой и хрупкого сложения». И она без лишних слов задергивает полог,

А все дело в том, что даме недосуг беседовать с мужем, она ведь ждет подружек, которые назавтра позубоскалят да поизмываются над ним всласть и усмирят так, что после этого вели ему отправляться пасти овец, он и пойдет. И уже теперь он, со своей стороны, все силы приложит, чтобы обед для гостей был приличен его состоянию и чтобы яств подали на стол вдвое более того, что вначале, — вот до чего довели его речи и попреки жены. Итак, слетаются в дом кумушки да подружки; добряк-муж спешит им навстречу, и приветливо здоровается, и оказывает радушный прием, снимая перед ними шапку и суетясь, точно сумасшедший, хотя он в здравом рассудке. Он ведет гостей в комнату к жене и, забежав им перед дверью дорогу, входит и объявляет: «Вот, моя душенька, и пришли вас навестить ваши подружки!» — «Пресвятая Дева! — восклицает она, — я бы предпочла, чтобы они сидели у себя дома, — да так бы они и поступили, коли бы знали, какое неудовольствие мне причиняют». — «Ах, голубушка! — просит ее муж. — Прошу вас, окажите им прием полюбезнее!» Входят подружки и кумушки, и пошла потеха: они и завтракают, и обедают, и ужинают, наедаясь до отвала, и вино пьют то подле хозяйкиной постели, то в подвале из бочки, и все это добро — еда и питье — проваливается в них, точно в прорву какую: вроде бы и утроба не так велика, больше стакана вина не войдет, ан, глядишь, целый барриль^[11]в себя влила. Бедняга-муж, терзаясь заботами о расходах, то и дело заглядывает в бочку, боясь увидеть дно. А дамы вдобавок то и дело камушки в его огород запускают, подшучивая и язвя над ним: короче говоря, урон и душе, и карману, гостьям же и дела нет, знай себе чешут языками без устали да лакомятся, не печалясь о том, откуда что берется. А бедолаге-мужу приходится еще бегать, высуня язык, днем и ночью в поисках вышепомянутого платья и прочих вещей, по сему случаю частенько залезая в долги. Но вот разродилась наконец жена его, и приходят иные заботы: от зари до зари, не смыкая глаз, слушать колыбельные; да бояться, что у кормилицы кончится молоко; да утешать даму, которая сетует, что с рождением ребенка лишилась здоровья; да исхитряться добывать денег для уплаты долгов; да занимать из своей мошны, дабы приумножить женино состояние; так оно и выходит, что сам он довольствуется одним-единственным платьем в год да двумя парами башмаков, для будней и для праздников, а уж о поясе и говорить нечего — одним подпоясывается два-три года, и тот нищенский, — ни галунов, ни вышивки. Таково угодил он в брачные сети, куда стремился с превеликим пылом, и теперь губит свою жизнь в мучениях да маете, принимая их за услады и радости, ибо иной жизни себе не желает. И, поскольку оно именно так, а не иначе, суждено бедняге промаяться всю жизнь и в горестях окончить свои дни.

Радость четвертая

Четвертая радость брака в том заключается, что человек, женившись, провел в браке шесть или семь, девять или десять — кто больше, кто меньше — лет и за это время перепало ему на долю множество тяжких дней, бессонных ночей и прочих горестей, великих или малых, от коих довелось ему наплакаться вдосталь; поблекла его молодость, охладело сердце, и пришло время успокоиться да отдохнуть: уж так он утомлен, так замучен работою и домашним хозяйством, так прибит и усмирен женою (кажется, не осталось ни одной мерзости, какой бы она не сказала или не сделала ему), что от всего этого отупел, он вконец, точно старый осел, который знай себе тащит груз, терпя стрекало^[12], и даже ради избавления от боли не ускорит шаг свой ни на йоту против обычного.

И видит бедняга, что подрастают у него дочери — одна, две, а то и три, — коих пора выдавать замуж, а то они засиделись в девицах, хотя, как всем известно, отличаются веселым и игривым нравом. Надобно вам сказать, что достойный их отец частенько нуждается в деньгах, а ведь и дочерям, равно как и младшим детям, требуется платье — и верхнее и нижнее, — шоссы^{href="#n13" title="">[13]}, и башмаки, и пропитание, и много иного прочего. А главное, дочерей приходится содержать богато и прилично по трем причинам: первая та, что скоро их руки начнут искать женихи; вторая та, что и дочерям от того радость и удовольствие и они не утратят юную свою красоту; ну а третья та, что попробуй-ка добрый человек этого не сделай, — худо ему придется, ибо достойная дама, супруга его, в свое время прошедшая по той же дорожке, эдакого сразу не потерпит; да и сами дочки, уж будьте уверены, найдут способ заполучить от того, кто вздумает с ними полюбезничать, и пользу и удовольствие, а что это за способ, о том я лучше умолчу. Вот и приходится злосчастному отцу, на которого шишки сыпятся со всех сторон, тратиться направо и налево; сам же он одет сквернее некуда, недоедает и недопивает, и нет предела его страданиям, ибо когда в сети попадается рыба, то и она, коли повезет, поживет еще снулою, пока не угодит к поварам; у нашего же бедолаги дни, как пить дать, сочтены. Вот что бывает с человеком, угодившим в брачные сети, где уготованы ему и те мучения, кои я уже помянул, и другие, неисчислимые. И, стало быть, памятуя об означенных расходах, тратах и прочих плачевных делах, выше мною упомянутых, недоедает и недопивает наш горемыка; оттого и выдохся он вконец, словно заморенная кляча, которую, хоть пришпоривай, хоть хлыстом охаживай, все одно с места не сдвинешь. Но унывай не унывай, а приходится ему разъезжать туда-сюда, дабы управлять своим имением или торговать, — смотря по тому, какого он сословия, а под рукой-то у него всего-навсего пара лошаденок, или одна, или вовсе ни одной. Нынче надобно ему отправиться за шесть, не то десять лье по какому-нибудь делу. А назавтра, глядишь, требуется ехать за двадцать или тридцать лье — в суд или в парламент^[14] — ради старинной разорительной тяжбы, что тянется еще со времен дедов и прадедов его. А обут он в сапоги, ношенные уже два или три года, да притом столько раз чиненные с подметки, что еле на ногу налезают, и ветхое голенище сползло от колена чуть ли не до щиколотки. Ну про шпоры и говорить нечего — эти у него со времен чуть ли не короля Хлодвига^[15], старозаветные, а на одном и вовсе колесико отвалилось. Выходному его платью тоже не меньше пяти-шести лет, да и в наряде этом ему неловко и непривычно, ибо надевает он его лишь по праздникам да на выезд и сшит он по старому фасону, нынче давно уж такого платья не носят. И что бы ни увидал он в пути — игру ли какую, инструмент ли музыкальный, тотчас приходят ему на ум дом да хозяйство, и оттого нет его душе ни радости, ни удовольствия от увиденной забавы. Худо ему в дороге, да и лошадям его, ежели он таковых имеет, не легче. И слуга, состоящий при нем, весь оборван, точно нищий, и вооружен тем самым мечом, что хозяин его захватил трофеем то ли во Фландрской баталии^[16], то ли еще в какой другой битве; одежонка на этом слуге такая, что слепому видно: шилась она не на него или, уж по крайней мере, без него, ибо висит на нем, точно на пугале огородном. Он тащит за хозяином старые укладки, куда тот сложил свое добро, также времен незапамятных, или прочую одежду, приличествующую его сословию.

Короче сказать, крутится наш бедолага как белка в колесе, отказывая себе во всем, ибо у него и в доме есть кому мотать деньгами. И недосуг ему подумать о другом, ибо ощипывают его со всех сторон адвокаты да судебные исполнители. И при первой же передышке спешит он к себе домой — по той причине, что любит своих домашних, да и затем еще, что дома расходов меньше, нежели в пути; вот и возвращается он туда в такой час, когда время ближе к утру, а не к вечеру, и приходится ему ложиться спать на голодный желудок, ибо и хозяйка, и вся челядь давным-давно спят; ну да ему не привыкать стать. Что до меня, то, я полагаю, Господь бог подвергает тяжким испытаниям лишь тех людей, кои известны ему своим простосердечием и добродушием, ибо они-то как раз и снесут все покорно и терпеливо; недаром говорят: не страшна тому и стужа, у кого одежа да обужа.

А иногда, бывает, повезет хозяину явиться в дом пораньше, и уж как он устал да натрудился, как на сердце у него тяжело и грустно от забот, вот и хочется ему, чтобы его приветили да приласкали, — но куда там! Хозяйка сердится и бушует вовсю, хоть святых выноси. И надобно вам знать, что вздумай хозяин приказать хоть какую-нибудь малость, слуги и не подумают выполнить распоряжение, ибо давно уже взяли сторону хозяйки и состоят у ней в полном подчинении, да и попробуй-ка они ослушаться и пойти ей наперекор, — им преотлично известно, что сей же миг придется искать себе другое место; так что напрасно хозяин будет стараться: ежели хозяйке это не угодно, то ничего и не будет. И коли бедняга-конюх, при нем состоящий, попросит что-либо для себя или для лошадей, с ним так обойдутся, что он больше и пикнуть не посмеет, А господин его, будучи благоразумным и добрым и не желая сеять раздор в своем семействе, все сносит с величайшим смирением, опасаясь даже к огню подсесть, хотя и промок, и намерзся, он уступает теплое место жене да детям и поглядывает на свою половину, которая, не заботясь о голодном муже, знай дуется и злится, язвит да бранится, осыпая попреками злосчастного, который и рта раскрыть не смеет. И, бывает, от голода и трудов праведных, от злых причуд жены и попреков ее, что от него, мол, дома никакого проку нет, так накипит у него на сердце, что он возьмет да и скажет: «Ну и ну, жена, хороши же вы, ей-богу! Гляньте, как я устал, уморился и промок до нитки, и с утра у меня во рту маковой росинки не было, а вам и дела нет до меня, — ни ужина я от вас не дождался, ни другой какой заботы». — «Ах, ах, посмотрите-ка на этого трудолюбца! Вы вон забрали слугу с собою, и некому было вытащить да просушить лен с коноплею, так и сгноили их мне, и, Господь свидетель, потерпела я такой великий убыток, что вам в четыре года эдаких денег не заработать. А еще я давно вам говорила, дьявол вас забери, чтобы вы приказали изготовить запор понадежнее для нашего курятника, так нет же, от вас разве путного добьешься! — вот и забрался туда хорек да сожрал трех кур-несушек: опять же вашему хозяйству урон. Коли так дальше пойдет, ей-богу, разоритесь да обнищаете вы вконец и станете последним человеком среди своих родичей». — «Ох, милая моя женушка! — отвечает он. — Не говорите мне таких слов; слава Всевышнему, у меня денег хватает, да и еще заработаю, коли будет на то Божья воля, к тому же и родня мне пособит, ибо есть у нас в семействе добрые люди». — «В вашем-то семействе! — восклицает жена. — Ох, и насмешили! Пресвятая Богородица, да где они, покажите их мне!» — «Клянусь Богом, — уверяет ее супруг, — есть у меня добрые и предостойные родные». — «Да что такого они для вас сделали?» — «Что сделали? — сердится муж. — А ваши-то хоть пальцем для меня шевельнули?» — «Чем же это вам мои не угодили? — говорит дама. — Ежели они вам не помогли, стало быть, и дело того не стоило». — «Да они, — говорит муж, — и сейчас не помогут, что бы вы там ни говорили!» — «Ох, и ответили бы они вам, коли бы слышали ваши речи!» — грозится дама. И тут горемыка наш прикусывает язык, ибо все же опасается, как бы она не передала разговор этот своим родичам да друзьям, а ведь те куда более знатного сословия, нежели он сам. Тут, бывает, заплачет кто-либо из малых детей, кого добряк отец любит больше прочих, а дама, схватив розгу, принимается охаживать дитя что есть силы, не столько за дело, сколько в пику супругу своему. И он просит ее: «Ах, милая, не бейте же его так жестоко!» — а потом, бывает, в сердцах и прикрикнет на нее. Но дама за словом в карман не полезет и в ответ ему: «Куда вы, черт возьми, лезете, ведь не вы же мучаетесь, их растя и воспитывая; это я день и ночь с ними маюсь, а вам и горя мало, что у жены вашей скоро горб от забот вырастет!» — «Ох, что вы говорите, милая моя, Господь сохрани и помилуй!» — «Ей-богу, сеньор, — вмешивается кормилица, — вам и неведомо, каково лихо приходится госпоже и сколько трудов нам стоит выкормить ваших детей». — «Видит Бог, сеньор, — подпевает ей служанка, — постыдились бы жену попрекать! Целыми днями вас дома нет, а когда являетесь, то извольте все радоваться да ликовать, сами же вы сидите, как туча, и всех поносите». — «Кого это я поношу? — удивляется хозяин. — Никого я не трогаю!»

Так вот домашние восстают против него, наседая со всех сторон, и почтенный наш семьянин, видя, что ничего хорошего ждать ему не приходится, отправляется на боковую голодным, холодным и усталым, а коли и удастся ему поужинать, то одному Богу известно, какое удовольствие и пользу получит он от такой трапезы. А ночью детский крик да плач не дадут ему уснуть, ибо дама и кормилица нарочно не станут унимать детей, дабы досадить посильнее хозяину. Так вот и проворочается он до утра, не сомкнувши глаз, зато принимая все эти мытарства да мучения за радости семейной жизни. И проведет эдак весь свой век и в горестях окончит свои дни.

Радость пятая

Пятая радость брака в том заключается, что некий добрый человек, женившись, обрек себя на нескончаемые тяжкие труды и заботы и оттого по прошествии времени присмирел нравом да утомился силами и охладела в нем горячая прежде молодая кровь; случилось же так, что жену он взял знатнее себя родом или моложе годами, а несообразность сия многими несчастьями чревата. Ибо ничто так не портит дела, как различие в возрасте либо в сословии — ведь несходство сие противно и разуму и природе человеческой. Иногда такие супруги рождают детей, а иногда нет. Но, как бы то ни было, а даме не пришлось спознаться с тяготами, как супругу ее, который трудится, не покладая рук, дабы содержать жену в холе и неге, согласно знатному ее происхождению и благородным замашкам. Однако же ей все мало, и муж из кожи вон лезет, дабы угодить своей половине, которая, не желая уронить высокое свое достоинство, мужу раз навсегда внушила, что осчастливила его своим расположением и что он только благодаря милости Господней удостоился соединиться с нею брачными узами. И частенько случаются у них ссоры да раздоры, и тогда дама с бранью кричит мужу, что ее родня не для того выдала ее замуж за него, чтобы он над нею куражился, и что она-то помнит, какого она роду-племени. И грозится написать братьям или кузенам своим, чтобы приехали и забрали ее от него. Оттого бедняга-муж и за руку-то жену тронуть не смеет и только робко умоляет не гневаться: вот горькое-то рабство, думается мне. И вполне допустимо, что родители ее подыскали бы дочери мужа познатнее, а не выдали бы за этого бедолагу, да вот незадача: в молодости девица наша слегка оступилась и уж не знаю каким манером, а ухитрилась впасть в любовный грешок, о чем мужу ее, разумеется, неведомо, а ежели случайно и дошли до него кой-какие сплетни на сей счет, то по причине крайней доброты нрава и благородству души он не дал им веры, к тому же и близкие ее клялись и божились, что все это, мол, одни наговоры на безвинную и добродетельную девицу, что очернить человека ничего не стоит, что один Господь бог ведает, сколь злоязыки молодые бездельники, которые знай лишь болтаются по улицам да порочат честных людей; словом, известно, что добрые кумушки наболтают мужу с три короба, особливо когда ничего хорошего сказать нельзя.

И, случается, достойная наша дама видит, что супруг ее забыл и думать о любовных и прочих усладах, а помышляет лишь о прикупке имущества либо земли, — бывает, у такого человека и нету особо ценного добра, оттого-то он бережлив и даже скупенек, и свойство сие не по вкусу нашей даме, ибо ей все хочется модных обновок, и платья, и поясов, и прочих украшений, какими щеголяют другие на веселых собраниях с танцами и музыкою, куда она частенько наведывается с подружками своими, кузинами, а то так и с кузеном, который ей ни с какого боку не родня.

И бывает иногда так, что за сладкими утехами да веселыми праздниками, куда даму нашу вечно тянет плясать да развлекаться, где видит она одни лишь приятности да слышит одни лишь комплименты, забывает она о муже, а заводит себе милого дружка, любезного ее сердцу. А когда так, то муж у ней и вовсе в забросе: ведь ему куда как далеко до ее милого, ибо он и скуп, и угрюм, а ей скупость сия претит, да и молодость берет свое и хочется провести ее в забавах да усладах. И дама частенько наведывается туда, где, как ей известно, может она повстречаться со своим любезным другом, молодым и красивым. Но, бывает, даме невместно видеться с ним на людях, дабы ее не ославили; и тогда он письмом извещает ее, где и когда можно назавтра устроить им свидание. И вот наступает ночь, и добряк-муж, легши в постель, сбирается обнять жену, но та, помня о сердечном друге, с коим завтра предстоит ей свидеться в условленный час, выдумывает себе какую-нибудь хворь и находит способ отвертеться от мужних ласк, ибо ни во что их не ставит, — то ли дело объятия ее милого, с которым не виделась и не беседовала она восемь или более дней и который все это время слонялся в тоске по улицам да садам и вконец извелся от любовной горячки и нетерпения, так что при свидании накинется на нее как бешеный и утолит свою и ее страсть с чудесным и невиданным пылом, и проведут они время во взаимных ласках, доставляя друг другу все удовольствия, какие только можно вообразить. Узнайте же, что дама притом окажет своему другу тысячи ласк, нежных, горячих и ухищренных, какие никогда не осмелилась бы расточать своему супругу, и дружок изо всех сил станет угождать своей даме и доставит ей всевозможные утехи и радости, какие ей весьма приятны будут и какими законный муж никогда ее не баловал. Он если и умел кое-что до женитьбы, то теперь все перезабыл, ибо с годами утратил пылкость и сильно ослаб, да и не пожелал бы показывать свое умение пред женою, дабы не обучать ее лишнему, чего ей, по мужнему разумению, и знать не положено. Так вот, когда дама встречается наконец с любезным своим другом и они могут натешиться вдосталь, находясь вместе сколько им угодно и не заботясь о времени, то ласки их и описать невозможно; никакому мужу своей жены эдак вовек не усладить. После таких утех дама столько же вкуса находит в мужних ласках, сколько знаток вин найдет в опивках после стакана доброго ипокраса или пино^[17]. Ибо можно, конечно, от великой жажды хватить стакан прокисшего вина и даже вроде бы промочить горло, но, хлебнув такой кислятины, долго не отплюешься и после ни за какие блага не станешь такое пить, разве что ничего лучшего под рукой не случится. Итак, узнайте, что дама, заведши себе милого дружка для услаждения, на мужние объятия согласится разве нехотя и по необходимости, чтобы время и охота зря не пропадали, коли уж с тем свидеться неможно. Вот отчего, едва муж вознамерится обнять жену, а ей это противно, она и говорит: «Ради бога, оставьте вы меня в покое или же потерпите до утра». — «Да что вы, душенька, — отвечает муж, — я ждать не хочу, повернитесь-ка ко мне». — «Ах, ради бога, мой дружочек, — просит она опять, — вы уж будьте так добры, потерпите до утра». Тут дама поворачивается спиною к супругу, и добряк волей-неволей, не желая ей перечить, больше не тревожит ее.

А дама, помышляя о милом своем друге, с которым свидится завтра, говорит себе, что мужу и поутру немного перепадет, почему и встает с постели спозаранку, притворяясь усердною хозяйкою, а мужа не будит. И, сбегав на свидание к милому дружку, успевает потешиться с ним вдоволь, а там еще и по хозяйству дела справить. Иногда же, напротив, вовсе с постели не встает, но еще затемно давай вертеться во все стороны да притворно охать, и муж, проснувшись от ее стонов, спрашивает: «Что с вами, душенька моя?» — «Ах, мой дружочек, у меня в боку колотье, а в животе так печет, что мочи нет терпеть, боюсь, это моя старая хворь опять ко мне привязалась». — «Душа моя, — просит муж, — повернулись бы вы ко мне». — «Ах ты, господи, да куда мне, дружочек мой, я вся горю, как в огне, и за целую ночь ни на минутку глаз не сомкнула». Тогда муж сам придвигается к ней и видит, что жена и впрямь вся пылает; тут он говорит: «Вот так так»! Но неведомо ему, что разгорячилась-то она от иной болезни, а именно: представила в воображении, как лежит в постели с милым другом, оттого-то и прошиб ее горячий пот. Вот простак-муж укрывает ее потеплее, опасаясь, как бы ее сквозняком не прохватило, и говорит: «Лежите смирно, душенька, и не раскрывайтесь, не то вас продует, а я уж сам все дела по хозяйству справлю». И он встает, не вздувая огня и не зажигая даже свечи, зато для жены велит затопить очаг, она же нежится в постели весь день в свое удовольствие и только потешается втихомолку над дураком-мужем.

А иной раз сберется муж полюбиться с женою, но она, столько раз уже прежде надув его, и тут изыщет способ отделаться от него, уж поверьте, изыщет, коли противны ей и сам он, и его ласки, — один Бог знает, как дама этого добьется, но выше было уже описано, сколь она хитроумна. И вот она пеняет мужу: «Клянусь Богом, мой дружочек, вместо того, чтобы заниматься эдакими делами, послушали бы лучше, что я вам скажу». — «Не пойму, душенька, — отвечает он, — отчего же не желаете вы этим заниматься?» — «Да оттого, мой дружочек, что так оно лучше будет, и ежели бы я до замужества знала про эдакие гадости, то и вовсе в девицах бы осталась». — «Господи боже, — восклицает муж, — тогда зачем же вы замуж-то вышли?» — «Ох, и не знаю, мой дружочек, я была невинной девицею и исполняла волю родителей моих». (Хотя на самом-то деле она, будучи девицею, много в чем преуспела.) — «Вот беда! — сокрушается муж, — прямо ума не приложу, что это на вас нашло, душенька моя». — «Поверьте, мой дружочек, — она ему, — коли бы не ваше удовольствие, мне и вовсе ничего этого не надобно».

Простаку-мужу ее речи, что бальзам животворный, — он уверяет себя, что жена его — женщина холодная и страстной любви не разумеет что и сложения-то она хрупкого и деликатного, да так оно и лучше. И он нежно целует ее и обнимает с великим бережением и во всем угождает, у дамы же тем временем все помыслы лишь о милом дружке, с ним одним хотелось бы ей сейчас любиться, вот почему она позволяет мужу делать все, что ему угодно, сама же лежит колода-колодой и ни в чем ему не пособляет. А наш простак, который к тому же и грузен, и пузат, между тем трудится в поте лица за двоих, не находя у жены помощи и не умея справиться с нею так ловко, как справлялись другие. Дама отворачивает от него лицо, ибо то, что ей преподносят, никак не схоже с добрым ипокрасом, коего отведала она на стороне, и, всем своим видом показывая, что терпит неудобство, говорит мужу: «Ах, мой дружочек, вы меня совсем замучили, нельзя ли, мой милый, полегче?» Тут наш добряк изо всех сил вздымается кверху, стараясь не слишком налегать на жену, и вновь принимается за работу, но дело никак не идет на лад, начинать же сызнова он не решается, боясь потерпеть неудачу и разгневать жену, ибо думает, что ей и вовсе не до ласк. И столь сурово дама шпыняет мужа, что он вконец уверяется в слабом ее сложении, тем более она и лицом бледна; словом, по мужниному разумению, лучше и спокойнее вовсе ее не тревожить.

Но случается иной раз, что даме вздумалось выпросить у мужа новое платье или иную какую вещь, хотя ей слишком известен его нрав, а главное, уменье прижать денежку, где надо и не надо. Вот она выжидает удобной минуты, чтобы добиться своего. И когда окажутся они в спальне и наступит время супружеских объятий и утех и дама увидит, что муж вожделеет к ней, тут она его так горячо приветит и обласкает, что чудеса, да и только: женщины, они ведь умеют на тысячу разных ладов задобрить того, кого хотят. И муж, непривычный к жениной ласке, тотчас размякнет и возрадуется. И когда она особенно крепко обнимет его и поцелует, он ей скажет: «Вижу, душенька моя, вы хотите что-то попросить у меня?» — «Господь свидетель, мой дружочек, ничего я у вас не прошу, кроме ласки и любви вашей. Клянусь, что не надобно мне никакой иной утехи, как только почаще с вами любиться». — «Господа боже мой, — это муж ей, — да ведь и я ни о чем другом не помышляю!» — «Уж вы поверьте, мой дружочек, — поет тем временем дама, — что никогда ни один мужчина не коснулся моих уст, кроме вас, да братьев или кузенов ваших и моих, когда они навещали нас и вы приказывали мне поцеловать их, Господь тому свидетель. И думается мне, что нет в целом мире человека красивее и добрее вас». — «Да неужто, душенька моя? — изумляется муж. — А что скажете вы о том оруженосце, который сватался к вам?» — «Фи, фи, не грех ли вам и поминать! — восклицает дама. — Клянусь, что когда я увидела вас впервые, то и разглядеть как следует не успела, слишком уж далеко вы стояли, оттого-то его сватовство и затеялось прежде вашего, но, будь он хоть дофином Вьеннским^[18], я ни за кого, кроме вас, не пошла бы. Сам Господь мне помог: ведь батюшка и матушка расположились было выдать меня за него, но я никогда бы им не подчинилась, уж и не знаю, как я от него избавилась, видно, была на то воля Божия».

И давай ласкать мужа во всю мочь, не жалея ни силы, ни уменья, а после и говорит нашему простаку: «Знаете ли, мой дружочек, что я хочу попросить у вас? Только не отказывайте мне, ради бога!» — «Не откажу, душенька, обещаю все исполнить, что смогу». — «Так вот, знаете ли, мой дружочек, жена такого-то завела себе новое платье с беличьей оторочкою, и мне непременно надобно справить себе не хуже, — клянусь душой, не для того, что мне пристала охота покрасоваться, а просто, думается мне, вам следует содержать меня достойнее и богаче, нежели ее содержит муж. Вы поглядите-ка на нее, — неужто она сравняется со мною? Боже меня упаси хвастаться, но говорю это для того лишь, что уж больно она передо мной нос дерет!» Тут разумный супруг, который, как вам уже известно, крепко скупенек и полагает, что у жены и без того довольно нарядов, по некотором раздумьи отвечает ей: «А разве, душенька, мало у вас нынче платьев?» — «Господи боже мой, — восклицает она, — да где же у меня платья-то! По мне, их и вовсе не надобно, я могу и в дерюге проходить, только вот от знакомых стыдно!» — «Ах, душа моя, стыд не дым, глаза не выест, пусть их смеются, нам с ними делить нечего». — «Воля ваша, мой друг, — говорит она, — только вот рядом с нею я выгляжу замарашкою, не говоря уж о моей старшей сестре, которой я, по обличью моему, в матери гожусь».

И может случиться так, что добряк-муж уступит ей и доставит все просимое — к своему же урону, ибо, заполучив обновы, жена пуще прежнего пристраститься к гуляньям да танцам. Так он сам поспособствует своему бесчестью, о коем и не помышлял ранее.

Но ежели откажет он жене в просьбе, то знайте, что дама все перевернет, а своего добьется — иным способом и в ином месте, — а добиться нетрудно, ибо нрава она веселого и игривого и сердцем не зла, оттого-то и заведен у ней милый дружок, да вот незадача — он беден, как церковная мышь, и не только платья подарить ей не может, а и сам на ее средства содержится. Вот почему она и присмотрит себе другого любовника — тот однажды уже упрашивал ее принять от него в подарок брильянт, а со служанкою послал ей двадцать или тридцать золотых экю, если не больше, однако она решила поддаться не вдруг и не взяла от него ничего. И, хотя подношения сии отвергла, но зато подарила своего воздыхателя ласковым взглядом, и он, этим ободренный, опять приступится к служанке нашей дамы, — подстережет ее, скажем, у фонтана и скажет ей: «Жеанна, голубушка, мне надобно сказать вам одно словечко». — «Слушаю вас, господин мой». — «Вы знаете, голубушка, какую любовь питаю я к вашей госпоже, так скажите, прошу вас, вспоминает ли она когда-нибудь обо мне?» — «Вот, ей-богу, вспоминает, — отвечает служанка, — и все только добрым словом; думается мне, она к вам расположена». — «Ах, Жеанна, голубушка, — просит он, — вы уж не позабудьте, напомните ей обо мне лишний разок да похвалите поусерднее — я вам за то платье подарю, а пока примите-ка вот это». — «Ну уж нет, — говорит она, — ничегошеньки я не возьму». — «Да, ей-богу, возьмите, — упрашивает он, — и, не сочтите за труд, приходите завтра с новостями».

Вот служанка, воротясь домой, говорит даме: «Ей-богу, сударыня, повидала я нынче кое-кого, кто по вас исстрадался так, что дальше некуда». — «Кто же это такой?» — спрашивает дама. — «Да тот самый кавалер, сами знаете, о ком я толкую». — «Что же он?» — «Да ей-богу, совсем замаялся от любви, сам бледен как смерть и глядит, точно безумный». — «Ах, какая жалость, — восклицает хозяйка, — а ведь он строен и собою хорош, не правда ли, Жеанна?» — «То-то и есть, что хорош, — подпевает та, — сами видите, краше его навряд и сыщешь. Да к тому же и богат, и тароват, и любить вас будет без памяти». — «Ах, господи, — сетует дама, — у моего-то пентюха и нитки не выпросишь, только заикнешься о чем, он уж крик подымает». — «Эх, госпожа, да разве можно такое от мужа терпеть!» — «Да как же мне быть, Жеанна, коли мне люб тот мой всегдашний дружок, не могу же я взять да уступить другому!» — «Уж поверьте мне, хозяйка, только сдуру можно любить нищего дворянина-прощелыгу — ему лишь бы своего добиться, а там он женщину и в грош не ставит, такой уж подлый народ, и никакой вам от него прибыли, напротив, вы же на него и разоряетесь. А этот кавалер, Господь тому свидетель, осыплет вас подарками и содержать станет по-королевски, и в нарядах у вас недостатка не будет, и платьев он вам накупит всех цветов, какие есть, одна только и останется вам забота — половчее соврать хозяину, откуда такие достатки». — «Ах, Жеанна, я совсем растерялась, прямо ума не приложу, что и делать». — «Да, ей-богу, решайтесь, хозяйка, ведь я обещалась завтра утром принести ему ответ». — «Так как же мы поступим, Жеанна?» — «Ну вы уж положитесь на меня, хозяйка, я пойду завтра к фонтану, где он будет поджидать меня, и скажу ему, что пока вы на свиданье не решились, потому как опасаетесь бесчестья. Так подам ему надежду, а дальше — больше, и, думается мне, дело наше отлично сладится».

Вот назавтра отправляется служанка к фонтану и встречает там влюбленного, который уже с трех часов томится в ожидании; эдак она нарочно заставляет его помучиться, ибо что толку от любви, которая сама в руки идет?! Он бежит ей навстречу и здоровается с нею, а она с ним. «Жеанна, голубушка, какие новости вы мне принесли? Что поделывает ваша госпожа?» — «Ох, господин мой, хозяйка сидит у себя дома в задумчивости да в горести». — «А отчего же, голубушка?» — «Да оттого, что у хозяина нашего тяжелый нрав, вот и у хозяйки житье худое». — «Ах, будь он проклят, старый мерин!» — «Аминь, — отвечает служанка, — ваша правда, нет больше мочи в одном доме с ним жить». — «Так говорите же поскорее, Жеанна, голубушка, что ответила ваша госпожа?» — «Да уж поверьте, — та ему, — я ей расхвалила вас вовсю, но она и слушать меня не стала, и никогда на такое не склонится, больно уж боится она своего мужа, да и как не бояться эдакого грубияна; опять же, решись она на такое дело, так ведь за нею не только мужний надзор, а и батюшка с матушкою глаз с нее не спускают, да и братья тут как тут. Уж вы поверьте, что она, бедняжка, и с мужчиною-то посторонним ни разу словечком не перемолвилась за то время, что я ей служу, а тому, почитай, четыре года будет, разве что с вами одним в тот раз, а, сказать по правде, она частенько об вас вспоминает, и, думается мне, что коли она полюбит кого, то вас именно, уж мне ли ее не знать». — «Жеанна, голубушка, — просит он, — я вас молю, устройте мое дело, я вам за то половину моего состояния готов отдать». — «Да говорю же вам, — та в ответ, — что я ей об вас толковала, уж очень вы мне по душе пришлись, хотя, сказать по правде, сроду я эдакими делами не занималась». — «Увы мне, голубушка, посоветуйте же, как теперь быть?» — «Да как быть, — та в ответ, — сперва надобно вам потолковать с нею: нынче оно пришлось бы кстати, как раз муж отказал ей справить платье, какое она у него просила, вот она и гневается на него. Мой вам совет, приходите-ка завтра в церковь, да поздоровайтесь с нею, да признавайтесь смело в любви, к тому же приложите и подарки ваши: хотя, я знаю, она и не примет от вас ничего, но все же увидит вашу щедрость и богатство, и оттого ее приязнь к вам усилится». — «Да отчего же не возьмет она подарков, коли я с радостью одарю ее?» — «Нет-нет, и не надейтесь, не возьмет, ведь такой добропорядочной да тихонравной женщины, как моя хозяйка, во всем мире не сыщешь; однако вы дайте мне то, чем собрались одарить ее, а я уж ее уломаю или, по крайности, хоть попробую — попытка не пытка». — «Вот спасибо, Жеанна, на добром слове».

И Жеанна, посмеиваясь втихомолку, возвращается домой, к хозяйке. «Над чем это ты смеешься, милочка?» — спрашивает ее дама. — «Ох, госпожа моя, тут кое-кто совсем закручинился, вздыхая по вас». — «Верно ли?» — «Да уж куда вернее, госпожа, завтра об эту пору он сбирается говорить с вами в церкви». И наставляет хозяйку такими словами: «Держите себя строго и надменно, но только очень-то его не отпугивайте, а поиграйте, как кошка с мышью».

Итак, отправляется наша дама в церковь, а воздыхатель ее поджидает там уже с трех часов, выказывая примерное благочестие, каковое одному Богу ведомо. Место он себе выбрал подле чаши со святой водою, где, хочешь не хочешь, приходится подать святой воды даме и ее сопровождающим, а им — поблагодарить его за учтивость; бедняга рад бы оказать услугу поважнее, лишь бы угодить и понравиться даме, И видит он, что она сидит одна-одинешенька на своей скамье и читает часослов, смиренно опустив очи долу, словно святая на иконе. Тут он приближается к ней и заводит беседу, но дама ни на что не соглашается и ничего не желает принимать от него, однако же отвечает ему так, словно любит его всей душой и только бесчестья боится, и он, уверясь в этом, остается доволен и счастлив.

После этой беседы они расстаются. Дама и служанка держат совет, обсуждая свое дело, и девушка говорит: «Я знаю, госпожа, что теперь он ждет не дождется со мною переговорить, но я ему скажу, что вы так ни на что и не решились, и я этим очень опечалена, ибо мне жаль его. И еще добавлю, что монсеньор уехал из дому, и велю ему прийти завтра вечером, сама отопру ему дверь и проведу в вашу спальню, как будто вам о том неведомо, а вы уж притворитесь недовольною. И поломайтесь хорошенько да заставьте себя упрашивать, — пусть знает вам цену, а еще пригрозите, что позовете на помощь, да и кликните меня, — уж поверьте, чем упорнее вы будете стоять на своем, тем крепче он вас полюбит и тем богаче одарит. А я оставлю при себе те подношения, что он для вас передал, и скажу, что вы ото всего отказались. И вам при нем доложу, что он подарил вас деньгами на богатое платье, а вы браните меня перед ним, да покрепче, и прикажите все ему вернуть. Словом, вы уж положитесь на меня, госпожа, а я, клянусь Богом, дело это обстряпаю так, что и самого черта обведу вокруг пальца». — «Ну, что ж, делайте, как знаете, Жеанна», — молвит дама.

Тогда уходит служанка и встречается с влюбленным, и тот спрашивает у ней, как обстоят дела. — «Ах, господи, — говорит она, — дело-то наше стоит на месте, и зачем только вы меня сюда замешали; ей-богу, опасаюсь я, как бы госпожа моя не выдала меня своему супругу либо знакомым. Разве что упрошу я ее принять ваши подарки, и тогда, почитай, дело ваше сладится; так и быть, постараюсь еще, да к тому ж оно нынче и ко времени придется, муж моей госпожи как раз отказал ей в платье, которого ей так хотелось, что она спала и видела его». Тут влюбленный наш вручает служанке двадцать или тридцать экю золотом, а она ему на это: «Ну ладно, сударь, только затем и беру, что вы человек достойный, уж и не знаю, нечистый ли меня попутал взяться за ваше дело, а только сроду не пособляла я мужчинам в эдаких шашнях, ведь оно куда как опасно, — одно слово, и пропала моя головушка. Да уж очень вы мне пришлись по душе — была не была, а устрою я ваше дело. Мне-то ведь известно, что вы приглянулись моей госпоже. А теперь послушайте: хозяин наш нынче в отлучке, так вы приходите потихоньку ночью, часам к двенадцати, к задней калитке, и я проведу вас в хозяйкину спальню, — она спит крепче младенца, вот вы и примоститесь рядышком с нею да и к делу, а другого средства помочь вам нету. Главное, темно будет, да оба вы в чем мать родила, а это уж на что лучше, — в потемках да голышом легко такого натворить, на что при свете божием никогда не решишься». — «Ах, ах, Жеанна, голубушка, вот спасибо вам за услугу, уж я вас не позабуду и отблагодарю сполна!»

Вот, с наступлением ночи является влюбленный туда, куда приказано ему Жеанною, которая заранее обо всем предуведомила хозяйку. И ложится он потихоньку в постель к даме, а та прикидывается крепко спящей, но, почувствовав, что ее обнимают, притворно вздрагивает и вскрикивает: «Ах, кто здесь?» — «Это я, любовь моя!» — «Нет, клянусь Господом, так у нас дело не пойдет!» И она вскакивает с постели и кличет Жеанну, но та затаилась и молчок, так что даме помощи ждать неоткуда. И она, видя бедственное свое положение, громко сетует: «Ах, меня предали!» И долгое время противится и обороняется от нападения, но под конец, словно выбившись из сил, нехотя уступает, проливая притом горькие слезы, как оно и подобает бедной одинокой женщине, застигнутой врасплох, но все это проделывает молчком, ибо страшится бесчестья, а иначе подняла бы крик; но, коли дело уж сделано, крик не поможет, а честь дорога. Тут настраивают они свои свирели на единый лад и долгое время играют согласно и сладко.

Вот так и украшают они голову простака-супруга. И являются у дамы платья да наряды, в коих муж ей отказывал, — зато теперь-то они станут ему дороже денег. И дама наша подстраивает так, что ее мать на глазах у мужа дает ей сукно на платье, дабы усыпить его подозрения, мать же обманщица уверила, будто выручила деньги на сукно от продажи разных мелочей, о которых муж не знал, а иногда и мать знает правду, ибо чего тут скрывать — дело житейское.

За первым платьем следует второе, а к ним два или три серебряных пояса и без счету прочих украшений. И со временем муж, которого Бог не обделил, как я уже говорил, ни умом, ни хитростью, начинает кое-что подозревать, а бывает, и увидел, чего ему видеть не положено, либо же друзья шепнули ему словечко: ведь как не скрывай, а все тайное рано ли, поздно ли выходит наружу, И одолевает его злая ревность. Теперь принимается он следить за женою, притворяется, будто выходит из дому надолго, сам же вдруг возвращается ночью, дабы застигнуть любовников врасплох, но никак ему сие не удается. И вечно он не в духе, и ко всему в доме придирается, и бранится, но дама ему не уступает, и последнее слово всегда за ней, ибо она помнит о знатном своем происхождении и высокородных друзьях, которые время от времени наведываются увещать ее мужа. А втихомолку потешаются над горемыкою; ему же вовек не видать больше радости: все вокруг его обманывают — беда, и только. Имение его придет в упадок, сам он состарится да высохнет, что твои мощи. И тщетно станет он заботиться о своем доме и оберегать добро от разорения — дела его расстроятся, все пойдет кувырком. Так и суждено ему маяться в брачных сетях, куда угодил он, приняв семейные мучения за радости; не попади он в сети, не кончил бы столь плачевным образом и не спознался бы с эдакими бедствиями. Так и доживет он до смерти в тяжком томлении и в горестях окончит свои дни.

Радость шестая

Шестая радость брака в том заключается, что человек, женившись, претерпел все мучения и тяготы, выше описанные или некоторые из них, однако же пребывает пока еще в молодых летах и жену имеет вовсе не такую, как ранее сказано; сам он добронравный человек и согласно, дружно живет с женою, доставляя ей всяческие радости; и, хотя потакает ей во всем, она, будучи женщиной достойною, старается явить себя хорошей хозяйкою и входит в дела своего мужа, помогая ему, сколько хватит уменья, даже если он сам председатель суда. Да все же, как бы ни была она довольна и ублажена, как бы ни лелеял ее муж, избавляя от всяческих забот, женщина есть женщина: всегда придумает, чем озадачить супруга да ввести его в сомнение.

Вот, скажем, проведут муж с женою в своей спальне всю ночь и целое утро, лаская и забавляя друг друга всевозможно, а вслед за тем он встает, она же, оставшись одна в спальне, причесывается, принаряжается и выходит веселая да ко всем любезная; тут же спешит она распорядиться насчет обеда и прочих домашних дел; вот настает время садиться за стол и муж зовет даму. Но какая-нибудь из служанок или кто-то из детей докладывает ему, что она обедать не намерена. «Да пойдите же и скажите ей, чтобы пришла», — велит муж. Вот приходят служанка или дочь к хозяйке и говорят: «Госпожа, хозяин приказал передать, что ждет вас к столу и не приступит к трапезе, пока вы не придете». — «Иди и скажи ему, — отвечает та, — что я обедать не буду». — «Иди и скажи ей, — опять говорит муж, — чтобы шла немедля». Получивши новый отказ, добрый супруг сам отправляется к своей половине и начинает расспрашивать ее, что приключилось, хотя и до того она не однажды ломала перед ним такую же комедию и расспросами от нее ничего путного не добьешься, да и добиваться не стоит: просто-напросто вздумалось ей пожеманиться. И как он ее ни уговаривай, не пойдет она обедать, и дело с концом. Но иногда все-таки муж уломает ее и, обнявши за плечи, будто новобрачную, поведет к столу, а там уже и яства простыли, пока он ее обхаживал. Да и севши за стол, дама разведет кривляния и церемонии и крошки в рот не возьмет, также и супруг-простофиля куска не съест, на нее глядючи; и чем больше он будет о жене заботиться, тем печальнее она станет глядеть, дабы ввести его в беспокойство. И умно поступает: ибо женщине мало заручиться опекою того, кто ее любит и верно служит, но во что бы то ни стало надобно добиться расположения мужа, когда его одолевают горестные мысли. Ей кажется, будто она хорошо делает, вгоняя мужа своего в тоску да кручину.

А бывает иногда и так, что хозяин, выйдя из дому по своим делам, приводит с собою одного или двух своих друзей, поскольку у него есть надобность в этих людях либо у них до него дело. И тогда перед возвращением, как уже сказано, посылает он слугу к жене передать, чтобы приказала она прибрать дом и достойно встретила гостей, коих пригласил он к себе, ибо он им обязан многим и ведет с ними общие дела; также просит он даму через посыльного, чтобы приготовила она им хороший обед, дабы ублаготворить их всем, чем только можно. Вот является слуга к даме и, поздоровавшись, говорит: «Госпожа, хозяин скоро вернется домой, а с ним пожалуют четверо господ, его знакомых, так он просит вас прибрать в доме да приготовить все и оказать им достойный прием». — «Господи боже! — восклицает дама, — не хватало мне еще пиры для него закатывать, да отчего же он сам-то не явился?» — «Этого я не знаю, госпожа, я говорю то лишь, что мне велено». — «Господь свидетель, ты слишком обнаглел и суешься не в свое дело!» Тут слуга прикусывает язык, а дама удаляется к себе в комнату и, уж будьте уверены, пальцем не шевельнет ради мужа — мало того: еще и разошлет всех слуг из дому, одного туда, другого сюда, а дочерей своих, коли они есть у нее, и служанок научит, что им говорить, когда явится хозяин.

Вот он приходит и зовет домочадцев; на зов является дочь либо служанка, и он спрашивает, все ли готово к встрече. «Ох, господин, — слышит он в ответ, — хозяйка наша преопасно занемогла, так что ничего не сделано». Разгневанный хозяин ведет гостей своих в залу или в другую большую комнату, если есть в доме таковая, — и что же: очаг холодный, угощения нет как нет; судите сами, каково ему перенести это. А ведь друзья его, коих он привел, отлично знали и видели, что он посылал слугу перед собою, вот теперь и уразумели они, что он за хозяин в доме: все его слова здесь звук пустой. Напрасно кличет да созывает он людей: покажется всего только самый нерадивый из слуг да какая-нибудь убогая старушонка, коих дама оставила в доме, хорошо зная, что они ни на что путное не годны. Тогда идет он в комнату к жене и говорит ей: «Как же это, милая моя, вы не исполнили того, что я приказал?» — «Сеньор мой, — отвечает она, — да вы столько всего приказываете, что я ума не приложу, куда мне вперед кидаться». — «Пресвятая Дева! — сокрушается он, почесывая в затылке. — Знали бы вы, какую великую досаду учинили мне, ведь я привел людей, коим премного обязан». — «А я-то тут при чем, сеньор мой! — возражает жена. — Мне какое до этого дело? Очень нам нужны ваши гости! Ей-богу, кажется мне, что вы совсем из ума выжили. Но, впрочем, поступайте, как сами знаете, а мое дело десятое». — «А скажите-ка, милая моя, зачем вы слуг-то всех разогнали!» — «Да откуда же я знала, что вам в них нужда будет», — отвечает жена, хотя отослала она слуг нарочно, желая досадить супругу. И тот, не тратя больше слов, замолкает и принимается сам исправлять дело, ибо легче ему потерять сотню золотых экю, нежели нанести обиду гостям своим. А даме все нипочем, она-то ведь знает, что муж ей спустит и это, ибо не впервой она таково с ним обходится. Коротко сказать, хозяин сам бегает по дому да собирает слуг, да суетится и хлопочет вовсю, требуя чистых белых скатертей и салфеток для стола, но ему докладывают, что ничего такого нету. Потом идет хозяин опять к даме и говорит ей, что эти сеньоры (либо родственники его, либо близкие друзья) очень просят ее выйти к ним, и сам слезно упрашивает ее оказать гостям ласковый прием. «Да что мне там делать!» — отнекивается она. «Душенька моя, очень прошу вас, из любви ко мне выйдите в залу!» — «И не подумаю, — отвечает дама, — коли гости ваши такие важные господа, какая им радость от ничтожной женщины». Иногда же бывает, что дама согласится выйти к гостям, но, выйдя, окажет им такой прием, что лучше было бы для почтенного супруга не выпускать ее вовсе, ибо, видя небрежительное обхождение хозяйки, гости вконец разобидятся. А ежели она останется в своей комнате и муж попросит у ней салфеток да скатертей, ответ один: «Какие вам еще скатерти? Хватит с них и того, что есть, невелики господа. Когда приходят к нам в гости братья или кузены мои, то и для них, хотя они родом ничуть не ниже, других не стелят; ну а те, что получше, нынче в стирке. Что же до салфеток, так я бы и рада выдать их вам, только вот нынче утром ключи потеряла; ума не приложу, куда это я могла подевать их, — видите, вон служанка моя ищет их в перине на кровати. Ох, голова у меня кругом идет от всех ваших затей!» — «Вот оно как! — говорит муж. — Ну, глядите, коли вы меня обманываете! А и собью-ка я сейчас замки с ваших сундуков». — «Вот и славно! — отвечает дама, — Чего же еще от вас ждать, сбивайте на здоровье, а я на вас полюбуюсь». Долго думает бедняга, как ему поступить; наконец, поверив жене на слово, он все же обходится тем, что есть, и приглашает гостей к столу. Первым делом надобно подать свежего вина, ибо то, что пьют из открытого бочонка каждый день, давно уже выдохлось; но никак не могут отыскать коловорота, который дама запрятала подальше. И нет в доме ни сыра, ни другого угощения, так что приходится одалживаться у соседей. А в это время хозяйский конюхпосиживает со слугами гостей в конюшне да сплетничает о том, как хозяйка, разгневанная приходом чужих господ, сказалась больною. После трапезы подходит время укладываться спать, но и тут хозяину никак не добиться ни чистых простыней (все из-за ключей, якобы потерянных), ни подушек, ни тонких ночных колпаков; остается гостям ночевать на какой-нибудь грубой дерюге. И наутро отправляются эти господа восвояси, по горло сытые нелюбезностью хозяйки, а слуги по дороге докладывают им все, что вызнали от хозяйского конюха: ох, и перемоют они даме косточки дорогою! Само собой, они не очень-то рады эдакому приему и говорят друг другу, что ноги их долго не будет теперь в этом доме; немалые труды придется употребить достойному нашему хозяину, дабы снова залучить их к себе в гости.

А хозяин поутру идет к жене и говорит ей: «Ну, милочка, удивили вы меня вчерашним обхождением с гостями нашими, уж и не знаю, как мне с вами дальше управляться». — «Пресвятая Дева! — восклицает она. — Как это со мною надобно управляться? о господи, я ли не стараюсь день и ночь: откармливаю свиней, цыплят, да гусей, тку и пряду, тружусь не покладая рук, так что, верно, и умру до срока; а теперь, значит, мне и отдохнуть часок нельзя, когда вы-то сами гуляете напропалую да спускаете все мною заработанное с людьми, которых я знать не знаю». — «Знать не знаете? Да ведь эти люди могут мне либо навредить, либо помочь».

Тут и напоминает ему жена, что, когда один здешний вельможа, большой любезник, приходит к ним в дом, муж обходится к ним грубо и неприветливо; на это он отвечает, что негоже ей и заманивать этого молодца в гости, — мол, нечего ему здесь делать. А жена возражает: это, мол, сами вы его и приглашали, и муж заспорит с нею, и вот пойдут у них споры да раздоры, а, бывает, он, под горячую руку, и приколотит ее, от гнева совсем голову потеряв. И объявляет жене: «Клянусь спасением души, если я еще раз застану его здесь или вы хоть словом помянете его, я вас так взгрею, что вы света Божьего не взвидите!» — «Да по мне, клянусь, пускай его хоть повесят, но все равно выйдет по-моему, ибо кто не грешит, тот и не кается. Будь я дурного поведения женщиной, я бы так не гневалась, а, напротив, обхаживала вас, как вам и не снилось». И расстаются они в ссоре и, бывает, ночь проводят в разных комнатах, а жене того лишь и надобно, ибо вельможа, о коем у них речь шла, как раз и проберется к ней через заднюю дверь, а то и через окно. Но мало помалу гнев у супругов уляжется, и добродушный муж начнет потихоньку подлизываться к жене, нахваливая ее, ибо женщине ничто так не мило, как похвала: и нет такого хвалебного слова, пусть даже чересчур льстивого либо лживого, какому она не поверит, лишь бы оно служило к ее славе. Так и проходит время, как вдруг почтенный человек случайно застает даму болтающей с названным вельможею в доме, либо в церкви, либо в праздничном собрании, куда сам он угодил ненароком, и, увидавши это, впадает в злейшую ревность. Гнетет его тяжкое уныние, и сомнение, и горе, отчего он чуть не безумным становится, ибо невозможно благородному сердцу мужчины смириться с женским обманом. И узнай он хоть раз об измене жены, он так занеможет душою, что никакой, даже самый искусный, лекарь не исцелит его от эдакой напасти. А ежели он вздумает добиваться правды и искать себе позора, то наверняка и найдет его, тем самым сполна заслужив мучения, им переносимые; недаром говорится: ищите и обрящете; в таком случае бедняга, почитай, совсем пропал, — ведь он будет днем и ночью неустанно следить за женою, а она в отместку ему натворит дел похуже. Так придут в упадок и сам он, и имение его; застигнет беднягу старость раньше срока и станет он, за все свои брачные мучения, ни на что ни годным дряхлым ворчуном. Так вот и попадаются простаки в брачные сети, где уготованы им лишь печали да огорчения, что сами они радостями почитают, ибо другой жизни себе и не желали, а ежели в том и раскаются, то все равно слишком поздно. И вечно будут тяжко маяться и в горестях окончат свои дни.

Радость седьмая

Седьмая радость брака в том заключается, что человеку иногда повезет, женившись, обрести жену добрую, разумную и благонравную. И бывает, что найдет себе супругу игривого и веселого нрава, которая никогда не откажется от удовольствий, какие он ей предлагает. Но знайте одно: какого бы характера ни была жена, покладистого или вздорного, она, как и все женщины на свете, держится одного главного и непреложного правила в браке, а именно: что муж ее самый слабый да немощный из всех мужчин и что нет никого ничтожней его в тайных супружеских делах.

И бывает так, что резвый и прыткий молодой человек женится на достойной и благонравной девушке и они вдвоем услаждают себя, чем только возможно, и год, и два, и более, пока не охладеет в них молодой задор; но женщина стареет не так быстро, как мужчина, каков бы он ни был, ибо на ее долю не выпадает столько забот, да трудов, да маяты, сколько мужу ее: не будь у него услад да забав, он, глядишь, еще скорее в дряхлость бы впал. Правда и то, что женщине, когда она носит да рожает детей, также тяжко приходится, ибо беременность и роды, что и говорить, великий труд, но разве мыслимо сравнить его с теми заботами, да тяготами, да глубокими раздумьями, в которые ввергает мужчину любое важное дело. Что же до беременности и родов, то это дела обыкновенные и дивиться тут нечему: для женщины они такой же труд, как для курицы или гусыни, что извергают яйцо с кулак величиною оттуда, куда, кажется, и мизинца не засунешь. Так уж природа устроила — что для женщины, что для курицы, а поглядите-ка на эту последнюю: она знай себе только жиреет, неся яйца каждый Божий день; это ведь глупому петуху забота — с утра до ночи искать для курицы корм да совать ей в клюв, а той и делать больше нечего, кроме как есть, да кудахтать, да довольною быть. Таково же поступают и все добрые почтенные женатые люди, и за то они похвалы достойны.

А кончается это тем, что бедолага наш худеет да хиреет, задавленный трудами, заботами и неотвязными мыслями; и теперь он для супружеского дела вовсе не годен или же так мало годен, что жене неугоден; не под силу ему обходиться с нею так, как хотелось бы, и от этого приходит он в полное расстройство. Чего не скажешь о его половине: она-то еще и теперь в самом соку, как и была вначале. И поскольку рацион ее с каждым днем все убывает, то вместо любовных услад, да забав, да приятностей, коими тешили себя супруги во время оно, когда муж был еще в полной силе, начинаются у них свары да дрязги. И чем скуднее супружеская жизнь, тем сильнее дуются они друг на друга. А когда такое случается и дама живет, что называется, впроголодь, она все же, будучи женщиной благонравною и не желая поступать дурно, продолжает держаться того, что муж ее не хуже других, да и как же ей думать иначе, коли она ничего иного не пробовала и не знает, довольно с нее или нет; я так разумею, что одной женщине должно хватать одного мужчины, а иначе нарушится равновесие в природе; также полагаю я, что, будь оно иначе, Господь Бог и Святая Церковь приказали бы, чтобы каждая женщина имела двух мужей или же столько, сколько ей потребно. Так вот, бывает, что какая-нибудь из них решается испробовать, так же ли слабы чужие мужчины, как ее собственный супруг. А, испробовав, видит — яснее некуда, — как права была, ибо может забавляться с милым своим дружком лишь второпях да украдкой, отчего тот распаляется донельзя и прямо чудеса дивные творит, дай только ему до нее добраться. А ежели и раньше она держала своего мужа за негодящего да завалящего, то теперь и подавно: ведь нынешние услады всегда милее давно прошедших и забытых, и теперь нашу даму с нового пути уже не собьешь, ибо опыт — лучший наставник.

И бывает также, что тот, кто женится, находит себе жену приветливого нрава и притом разумную, но и эта судит о своем супруге точно так же, как вышеописанная, ибо ухитрилась попробовать забав на стороне с теми, кто в любви куда задиристее ее мужа, — ведь он-то особо себя не утруждает, хорошо зная, что жена всегда у него под боком. Да будет вам известно, что мужчины поступают как раз наоборот: каких бы жен ни имели они, всегда почитают их за лучших и ни с кем не сравнимых. Случаются, конечно, исключения, но разве что у ничтожных и неразумных людей, коих Бог умом обделил. Но обыкновенно и чаще всего мужья превозносят и нахваливают жен своих, говоря о них все, что только можно рассказать хорошего; им и невдомек, что такого добра кругом пруд пруди и что в любой женщине, какую ни возьми, столько же приятности.

А еще бывает часто, что дама, овдовев, тут же снова выскакивает замуж за другого, — иногда и месяца не пройдет, а ей уже не терпится испытать, так ли второй ее супруг слабосилен и робок, как покойный, и, уж поверьте, она не постыдится охаять да высмеять беднягу. И частенько случается так, что женщина ведет себя скверно донельзя и таковым поведением все губит, безрассудно расточая добро, что бедный ее муж наживал тяжкими трудами в своем ремесле, и тратя деньги на всяческие прихоти и удовольствия: то на милого своего дружка, то на старых сводней, то на исповедника — францисканца либо якобинца, — которому отваливает она плату щедрой рукою, дабы он отпускал ей грехи каждый год, — ведь эти люди раздают индульгенции не хуже самого Папы.

А тем временем добрый человек — муж дамы — экономит на чем только может, считая каждую копейку, и расходует деньги, строго сообразуя с доходами своими, пенсионом или торговой прибылью, смотря по его сословию. И вот, подбив счета, находит он, что дела его пришли в упадок, и это ввергает нашего бедолагу в тяжкое раздумье. Тогда, улучив свободную минуту, обращается он к своей жене, которую любит более самого себя, говоря ей так: «Послушайте-ка, милочка моя, прямо ума не приложу, куда это уплывает наше добро — что деньги, что зерно, что вино и прочее; сам-то я денно и нощно берегу его, глаз не спуская и на всяком пустяке выгадывая, так что боюсь даже платье новое себе купить». — «И в самом деле, мой дружок, дивлюсь я, как это вы славно управляетесь с нашим добром, а что до убытков, так я и сама не пойму, откуда они берутся, ведь я стараюсь хозяйничать рачительно и разумно, как только могу». Вот и остается нашему простодушному хозяину лишь руками развести; впадает он в бедность и ничтожество, виня лишь себя самого да злую свою судьбу, которая обделила его счастьем да удачей и ополчилась на него неизвестно за какие грехи. Притом попробуй кто сказать ему хоть слово против любимой жены, он ни за что не поверит, и коли сыщется такой человек, ему придется иметь дело с разгневанным мужем, коему он отныне станет злейшим врагом.

А бывает иногда так: есть у хозяина преданный друг, который видит, что творится за его спиною, и, не в силах смолчать, скажет ему, не входя в подробности: присмотрись, мол, какие дела у тебя дома затеваются; или же вдруг возьмет да и расскажет ему все как есть, чем несказанно удивит беднягу. И тогда он явится в дом, злой и неприветливый, и жена его тут же заподозрит, что дело нечисто, и догадается, кто наговорил о ней мужу, ибо тот человек и раньше частенько срамил ее. Но она, с Божьей помощью, и здесь выпутается благополучно. Почтенный же ее супруг ни словцом не упрекнет жену, но, задумав испытать ее, скажет: «Знаете, милочка, придется мне уехать туда-то, за двадцать лье отсюда». — «А по какой надобности, мой друг?» — спрашивает она. «Да вот по таким-то и прочим делам». — «Ах, мой милый, — говорит жена, — отчего бы вместо себя не послать вам своего слугу?» — «Боюсь, — говорит муж, — что не управится он с таким делом, лучше уж я поеду сам, а вернусь через два или три дня». И он собирается и делает вид, будто уехал, сам же укрывается в таком месте, где, проскочи в его дом хоть мышь, он тут же об этом прознает. А дама, заподозрив обман, велит милому своему дружку даже близко к ее дому не подходить, ибо она опасается, как бы их не застали врасплох. Вот каково хитро ведет себя дама, так что и комар носа не подточит.

И когда простодушный муж, вдоволь насидевшись в засаде, возвращается наконец в дом — якобы из поездки, то он уже и весел и приветлив, и уверен, что все россказни о жене — ложь и навет. Да и как заподозрить в измене ту, которая столь радостно встречает мужа, любовно целует и обнимает его, называя милым своим другом: по всему видно, что она чиста и невинна перед ним. Тогда решается он открыть ей тайну, сказавши так: «Признаюсь вам, душенька моя, мне говорили о вас такое, что и повторить-то стыдно». — «Ей-богу, мой дружочек, не знаю, что вам наболтали про меня, но, вижу я, вы уж давненько невеселы и мрачны; я даже испугалась, уж не приключилось ли у вас какого большого убытку, или, может, кто из друзей умер, или война началась с англичанами». — «Нет, не так, — говорит муж, — все куда хуже». — «Пресвятая матерь Богородица! — восклицает жена. — Что же это такое? Скажите мне, сделайте милость!» — «А вот какое дело: один из друзей моих донес мне, что у вас шуры-муры с таким-то, и еще много чего прочего». Тут дама, перекрестившись, изображает великое изумление и со смехом говорит мужу: «Ах, мой дружочек, не печальтесь больше об этом, — клянусь вам, я хотела бы быть столь же чиста от всех моих истинных грехов, как от этого!»

И, приложив руку ко лбу, возглашает: «Друг мой, я готова поклясться всем, чем хотите, и пусть дьявол лишит меня обеих рук, ежели когда-нибудь хоть раз целовал меня чужой мужчина, а не вы и не кузены мои и ваши, что целовали меня с вашего позволения. Ах, ах, не стыдно ли вам?! Слава Богу, мой дружочек, что вы сказали мне, в чем дело, а то я уж не знала, что и думать; теперь я догадываюсь, кто это вам наговорил на меня. Но, да простит меня Господь, вы должны узнать, отчего он так скверно поступил. Странно вам будет такое услышать, ибо он заделался вашим лучшим другом, но что ж теперь, коли сам он и виноват: не буди лиха, пока спит тихо». — «А в чем же дело?» — спрашивает муж. «Ах, не спрашивайте, мой дружочек, оставим этот разговор до другого раза». — «Нет, я теперь хочу знать!» — «Ах, боже мой, — говорит она, — я вам признаюсь, как я гневалась на вас за то, что вы столь часто приводили его к нам в дом, что мне приходилось помалкивать, ведь вы говорили, что любите его больше всех на свете». — «Ну так в чем же дело, говорите поскорее, прошу вас!» — «Ах, ни за что, мой друг, не следовало бы вам этого знать». — «Нет, говорите, ничего не скрывайте». Тут жена целует его нежно, обнимает и говорит: «Ох, боже мой, любимый мой мужи господин, да за что же вероломные эти недоброжелатели хотят рассорить нас с вами?!» — «Да говорите же, в чем дело!» — «Клянусь, мой друг, всем, что я люблю на Божьем свете, что тот коварный злодей, коему вы так доверяли, оклеветавший меня, уже два года как склоняет меня к измене, но я, конечно, отказала ему наотрез и раз навсегда; а вы-то думали, что он ходит сюда из любви к вам, тогда как он-то намеревался обмануть и опозорить вас и добивался своего столь упорно, что однажды я ему поклялась, что все расскажу вам. Но на самом деле я не хотела вам в том признаваться, ибо не было такой надобности, — ведь я в себе уверена и не желала бы сеять меж вами рознь, а потому надеялась, что он смолчит. Увы! Ежели вы не опозорены вконец, то не его в том заслуга». — «Святая Мария! — восклицает муж. — Ах, он злодей беспутный! Вот уж никогда бы не подумал на него!» — «Ах, господин мой, Христом богом клянусь: коли он еще хоть раз войдет в ваш дом или станет мне известно, что вы с ним словом перемолвились, я вам больше не жена, ибо тогда, значит, вам до меня никакого дела нет. Бог свидетель, я вам не изменяла раньше никогда, так не теперь же мне начинать, иначе, душой своей клянусь, в тот самый миг, как придет мне охота обмануть вас, пускай испепелит меня огонь небесный! Увы, увы, мне, друг мой возлюбленный, — продолжает жена, заключая мужа в объятия, — да будь я проклята во веки веков, коли нанесу бесчестье либо обиду вам, такому доброму, да пригожему, да любезному, ведь вы так балуете и лелеете меня. Да приберет меня Господь сей же час, коли впаду я в разврат. Но я слезно молю вас, мой друг, чтобы вы оберегали и защищали свое жилище и кров от того, кто, по словам вероломного вашего друга, вместе со мною позорит ваше имя; я готова навечно душу отдать дьяволу, ежели он со мною хоть раз в жизни словом перемолвился, но все-таки не хочу и не желаю, чтобы он находился там же, где и я».

И тут принимается она плакать, а добряк-муж утешает ее, обещая и клянясь, что запомнит и исполнит все, что она просит, но от молодого человека дом свой закрывать не станет и отныне не поверит ничьему злому слову или навету. Вот и выйдет в конечном счете, что самый верный друг его, который, желая добра, хотел открыть ему глаза на женины проделки, навеки станет для него злейшим недругом. Так-то достойного человека превращают в покорного осла — не колдовством да ведовством, а обыкновенным обманом. И заморочат ему голову хозяйством да заботами, принудив биться день и ночь подобно рыбе, попавшей в сеть. А дама теперь будет жить-поживать в свое удовольствие, еще привольнее, нежели прежде. И никто не осмелится про нее мужу даже заикнуться, ибо он все равно ничему не поверит, а тот, о котором ему сказали, что он учинил ему бесчестье, будет ходить у него в лучших друзьях. А потом старость застигнет его, как гром среди ясного неба, и дела придут в упадок, да так, что никогда уж ему не оправиться. Вот и судите сами, какие радости да услады обрел он в брачных сетях! Всяк, кому не лень, потешается над ним; кто-то и пожалеет беднягу, говоря, что зря пропадает хороший человек, а другой скажет, что нечего, мол, и горевать о таком — сам в сеть полез, сам ослом заделался. Люди достойные с ним дружбы водить не станут и в компанию к себе не примут. Так вот и суждено ему доживать жизнь в скорби да печалях, кои принимал он за счастье, и не избавится он от них вовек и в горестях окончит свои дни.

Радость восьмая

Восьмая радость брака в том заключается, что некто, женившись, постарался с головою влезть в брачные сети, где и тешится всеми удовольствиями два, три или четыре года или около того, а потом, с прошествием времени, начинает блекнуть его молодость и остывать сердце и мысли обращаются к другим заботам. Ибо невозможно вечно резвиться, как в юные года, как невозможно усидеть разом на двух стульях. А ведь могло случиться, что пришлось бедняге за это время сполна хлебнуть всех брачных горестей и злосчастий, выше описанных, отчего он выдохся вконец; где уж ему помышлять о спасении, когда его давным-давно крепко привязали и славно укротили. Да к тому же его жена родила двух, трех или четырех детей или около того, да и теперь брюхата следующим, только вот сильно неможется ей в этой последней беременности, как не бывало прежде, и оттого муж ее сильно озабочен и об одном лишь печалится: как бы доставить жене то, что ей по вкусу.

Но вот подходит время родов, и тут уж она, глядишь, совсем расхворалась, откуда что берется; и женщины, что ходят за нею, боятся, как бы она Богу душу не отдала, а муж молится за нее всем святым, какие только есть, а еще дает обет Богоматери из Пюи, что в Оверни, и Богоматери Рошмадурской^[19], а также многим другим. И вот, слава Господу, услышаны молитвы доброго человека, и жена разрешается от бремени красивым мальчиком, вокруг которого все хлопочут, словно он дофин Вьеннский; а затем она долго еще не встает с постели, теша себя мужниными заботами и уходом. Навещают ее подружки и кумушки, и вот наконец устраивается торжественный выход из спальни. Все ухаживают за дамою, величают ее, так что она вскорости выздоравливает и силы вновь обретает. А через некоторое время трое или четверо из ее подружек собираются в доме у одной из них для забав, развлечений и веселых бесед, и тут уж пойдет у них дым коромыслом, так что лучше мне умолчать о том, сколько добра переведут они на своих гулянках: муж нашей дамы столько за целую неделю на хозяйство не потратит.

Но вот наступает обновление природы, также и чувства человеческие приходят в томление по причине движения планет и светил и манят всех на луга играть да резвиться. А то еще сбираются наши кумушки в некое паломничество — им и горя мало, что у мужей дела да тяготы. Наша дама говорит своей товарке: «Ах, моя милая, прямо ума не приложу, каким манером мне из дому вырваться». — «Вот так нашли себе заботу, — отвечает та, — да мы все вместе и отправимся и повеселимся на славу, а с нами будет и подруга моя, и один из кузенов (который ей ни с какого боку не кузен, так только для видимости говорится)». Вот какое задумали они путешествие, раз уж не могут вовсю разойтись у себя дома. И, стало быть, задумав эту поездку, начинают сбираться в нее все вместе.

Вот наша дама, придя домой, рвет и мечет, дуется да хмурится, и добряк-муж, также вернувшийся из города или из другого какого места, где ведет дела, спрашивает у нее, отчего она не в духе. «Ах, сеньор, — говорит она, — я прямо вне себя, ибо ребенок наш тяжко захворал (а дитя на самом деле здоровехонько) , весь горит огнем, и кормилица мне давеча сказала, что он уже два дня как грудь не берет, только она боялась мне в том признаться». Муж, добрый человек, огорчается донельзя, бежит взглянуть на сына и от жалости не может удержать слез. Вот, с наступлением ночи, когда супруги остаются наедине в спальне, принимается дама вздыхать да охать и причитать: «Ах, мой друг, совсем вы про меня забыли». — «Как же это?» — удивляется тот. «Да разве не помнится вам, как я хворала, нося нашего ребенка, и как молилась и обет давала Пресвятой Деве Марии из Пюи и Рошмадура, а теперь о том и речи нет?» — «Ох, моя душенька, разве вам неведомо, сколько у меня дел да забот, уж не знаю, куда мне и кидаться сперва. Впрочем, время-то еще у нас есть». — «Клянусь Господом, — говорит на это жена, — не будет покоя моей душе, пока не исполню я свой обет; думается мне, что и дитя наше оттого болеет, что совершаю я такой грех». — «Душенька моя, — говорит муж, — Бог все видит, и ему ведомы наши добрые помыслы». — «Нет, нет, — возражает жена, — и не говорите и не уговаривайте; все равно я отправлюсь в паломничество, коли будет на то Божья и ваша воля. А со мною и матушка моя, и подруга такая-то, и кузен такой-то, без них мне и ехать не в радость». Послушать ее, так это ей плохо, а на деле урон-то будет доброму мужу, а не даме.

Вот и новая ему забота — думать об этой поездке, ведь на нее деньги надобны, и немалые, а где их взять? А тем временем близится Quasi modo^[20] — «В воскресенье после Пасхи, когда птичек сладко слушать», — и мужу приходится искать денег для покупки лошадей, приличных его положению, и верхового платья для жены. А в паломничестве вдруг объявится в их компании некий любезник, что будет состоять при ней, оказывая ей по пути всяческие услуги, приятные и сладостные. Но может случиться и так, что потаенный муж отправится вместе с женою; но лучше бы ему остаться дома, ибо если он на это решится, то проклянет все на свете: легче ему было бы каждый день жернова на шее таскать, нежели ехать в такое странствие. Может статься, что нету у него слуги, а жене надобны сто разных услуг в дороге, да и содержи он хоть двадцать слуг, ей все мало, и злая женщина только радуется, помыкая мужем и глядя на его мучения и тяготы. То она жалуется, что ей одно стремя чересчур длинно, а другое коротко; то вынь да подай ей накидку; то, видите ли, лошадь идет слишком крупной рысью и ее растрясло; то ей понадобилось сойти, а потом усаживай ее опять в седло да веди лошадь в поводу через мост или ухабы; то у нее аппетит пропал, и бедному мужу, зазябшему и грязному, как собака, приходится весь город обегать, чтобы добыть ей чего-нибудь лакомого. И все впустую, ибо, как он ни старайся, жене не угодить, она только знай гневается. Да тут еще и кумушки, подружки ее, напевают в уши бедняге: «Ах, братец (или кузен), вам ли сопровождать дам в таком долгом пути, коли вы не умеете ни в чем угодить!» Слушает их добряк-муж и глотает все безропотно, ибо давно уже свыкся с попреками да заботами, словно водосточная труба с дождем. Вот наконец добираются они кое-как до Пюи, что в Оверни, и исполняют свои обеты, объезжая церкви; одному Богу ведомо, чего стоит мужу сопровождать повсюду жену; а та еще вручает ему свой пояс и четки, веля прикоснуться ими к святым мощам и к иконе Богоматери, — и опять же одному только Богу ведомо, как затолкают, запинают и затискают беднягу, пока он совершит требуемое. Там ведь собралось великое множество богатых дам, и девиц, и женщин купеческого сословия, с тем же сюда понаехавших, и все они наперебой раскупают четки из кораллов, яшмы и янтаря, с эмалью и прочими драгоценностями. А стало быть, и нашей даме требуются четки не хуже, чем у прочих, — не гляди, что у бедняги-супруга денег не хватает: все-таки извернись, как хочешь, а достань.

Но наконец пускаются они в обратный путь, и все невзгоды, что выпали злосчастному мужу по дороге туда, ждут его и здесь. Вдруг случится, что одна из лошадей захромает или простудится и не сможет идти далее: приходится покупать ей на смену другую, а денег нет ни гроша; в таковом случае мужу лишь остается пешком поспевать за женою, держась за ее стремя. А она вдобавок то и дело просит его сорвать ей то ягодку с куста, то вишню или грушу с дерева и без конца находит ему дело — вдруг вспомнит, к примеру, что уронила где-то хлыст, а муж беги назад со всех ног, ищи его да подавай жене.

Итак, возвращаются они домой, и теперь мужу самое бы время отдохнуть, да не тут-то было: дама, видите ли, утомилась поездкою и еще недели две рук к хозяйству не приложит; только и достанет у нее сил, чтобы болтать с подружками да кузинами о горах, что она повидала, и о прекрасной местности, что посетила, и о многом другом, что с нею в пути приключилось. А главное, жалуется на доброго своего супруга, сетуя на неумелость и нерасторопность его, — всю, мол, он ее измучил вконец.

А хозяйство тем временем совсем разваливается, и муж, бедняга, надрывается, чтобы наладить дом да привести дела в порядок; все на нем, за все он в ответе; коли будет у них прибыток, жена тут же объявит, что это благодаря ее уменью да хотенью; ну а коли хозяйство идет из рук вон плохо, она, разгневавшись, свалит беду на супруга.

И отныне ей придет охота путешествовать да разъезжать по дорогам — известно: лиха беда начало. А мужу от этого тяжко достанется. Постареет он, начнет маяться подагрою, а семья-то все растет, а с нею и расходы. И жена будет донимать его жалобами, что утомили ее дети и паломничество, и нравом станет еще сварливее, и весь дом заберет в свои руки, как полновластная хозяйка. Так и суждено злосчастному нашему бедняге маяться в неразрывных брачных сетях, в горе и стенаниях, кои принимает он за счастье; в таковых напастях пребудет он вечно и в горестях окончит свои дни.

Радость девятая

Девятая радость брака в том заключается, что молодой человек попался в брачные сети и в домашнюю тюрьму; и вот после всех услад, какие обрел там, жена его делается взбалмошной и злою (а другими женщины и не бывают) и начинает забирать все в руки, добиваясь главенства в доме, такого же, как у мужа, а то и большего, коли такое возможно. Но бывает, что муж окажется человеком умным и хитрым и жене воли не дает — напротив, оказывает ей отпор разными способами, так что случаются меж ними и споры, и свары, а иногда и до рукоприкладства дело доходит. Но, как бы то ни было, иногда, невзирая на то, что воюют они меж собою двадцать, или тридцать, или более лет, муж все же сохраняет за собою главенство в семье; каждому ясно, сколько страданий принял он за это время, — ведь большая часть указанных горестей пала на его голову. И тем не менее он одержал победу, притом не потерпев ни позора, ни бесчестья, даром что множество страданий перенес, стоит лишь каждому об этом призадуматься. И случается так, что есть у этого человека красивые дочери, которых он удачно выдал замуж.

А между тем от тяжких трудов да забот, бессонных ночей и холодных дней, кои приходилось ему переносить, добывая пропитание семье и средства для приличной его положению жизни, как и должно поступать каждому, а еще по причине всяческих нежданных несчастий или старости начинают одолевать беднягу несчетные хвори да немощи — подагра ли, другая ли напасть, так что не в силах он ни встать, когда сидит, ни из дому выйти, до того ему в руку или в ногу вступило; настигают его и многие другие злоключения, ибо известно ведь, что беда одна не ходит. К примеру, супружеская война кончается, да не в пользу мужа: жена, которая посильнее да помоложе его, что хочет, то и воротит. У женщин ведь хитростей да уловок про запас всегда хватает, где уж бедняге-мужу выиграть эдакое сражение. Дети, которых отец держал в строгости и страхе, отныне взяли полную волю, ибо вздумай он их наказать, как дама тут же назло ему их похвалит, тем уязвив мужа в самое сердце. А вдобавок и слуги им пренебрегают, и какое бы важное дело он им ни поручил, ровно ничего не исполнят. И пусть даже он разумно распоряжается хозяйством, все равно ему докажут, что он дурак дураком, раз никто ему не повинуется. А бывает, старший сын, по наущению матери, вздумает отнять у отца бразды правления, попрекая его тем, что слишком зажился на этом свете; беды сыплются на беднягу градом.

И видит несчастный наш страдалец, каково с ним обходятся и как жена, родные дети и челядь ни во что его не ставят, приказов не слушают, а бывает, и завещания не дадут ему составить, боясь, как бы он не лишил свою половину законной ее доли; иногда по полдня оставляют его одного томиться в спальне, и ни одна живая душа к нему не заглянет; морят его, злосчастного, и голодом, и холодом, и жаждою. И, видя и претерпевая все вышесказанное, почтенный человек, коего всегда отличали сдержанность и мудрость, да и нынче еще здраво мыслящий, впадает в тяжкое уныние и предается печальным размышлениям; надеясь помочь делу, кличет он к себе жену и детей — ведь жена-то теперь в одной комнате с ним не спит, а почивает в свое удовольствие в другом покое, ибо муж ее уж более ни на что не годен, а только лишь стонет, кряхтит да причитает. Увы! Все удовольствия, какие некогда доставлял он жене, ныне забыты, только и помнит она ссоры да свары с мужем и жалуется соседкам, что он-де всегда был злым и негодящим и так скверно с нею обращался, что, не надели ее Бог великим терпением, вряд ли бы она вынесла эдакую супружескую жизнь. Хуже того, она же еще и мужа язвит: он, мол, за грехи свои эдак-то мается. А сама она от злости вся сморщилась и высохла, сделалась сварливою и сквернословною и всячески измывается над мужем, мстя ему за то, что в свое время не дал он ей власти над собою, будучи человеком мудрым и предусмотрительным. Сами судите, лестно ли ему теперь терпеть эдакое надругательство над собою.

Вот являются к нему на зов жена и дети, и говорит он жене: «Душенька моя, вы единственная женщина, которую должно мне любить более всего на свете, и вам следует отвечать мне тем же; так знайте же, что я недоволен многими вещами, что творятся здесь мне наперекор. Вам ведь известно, что я хозяин в доме и буду им до самой смерти, но пока на это не похоже, ибо обхождение со мной такое, будто я пришел сюда кусок хлеба клянчить, как последний нищий. Вы, душенька, должны помнить, что я всегда любил вас и лелеял и много трудов положил на хозяйство, а теперь ваши и мои дети дурно обходятся со мною». — «А что вы от меня-то хотите? — вскидывается дама.— Я стараюсь как могу, а вы, видно, и сами не знаете, чего вам надобно. Никак на вас не угодить, хоть на голову стань, да вы и всегда были куда как капризны, так что я уж знаю, чего мне нынче держаться». — «Ах, боже мой, жена, чем эдакое говорить, вы бы лучше помолчали, а то я уж и не знаю, как мне быть». И обращается почтенный отец к старшему своему сыну: «Послушай-ка ты меня, сынок: вот гляжу я, как ты управляешься с хозяйством, и не по душе мне твои дела. Ты мой первенец, и тебе быть моим главным наследником, коли покажешь себя умелым хозяином. Но пока что, вижу я, ты заришься на мое добро, не чая, как бы забрать его в руки. Не спеши с этим, а лучше подумай, как обиходить отца, почитая его так, как положено по закону. Я был тебе хорошим отцом, не растратил твоего наследства, но, напротив, всячески приумножил его, собрав для тебя довольно добра. Но ежели ты будешь непочтителен ко мне, то, клянусь, я лишу тебя наследства, и не придется тебе попользоваться тем, что я с Божьей помощью скопил за свою жизнь, так берегись же этого!» — «И чего вы от него хотите? — дерзко возражает дама. — Мы все ума не приложим, как вам угодить. Всякий, кто с вами дело будет иметь, с ног собьется: уж и сказать затрудняюсь, кто из нас — вы или я — претерпел больше мук и попадет в рай. Сами вы не знаете, чего хотите: уж вам ли не покой, вам ли не благость?» — «Молчите, жена,— сердится больной,— молчите и не защищайте сына, вы всю жизнь мне эдак-то перечили!»

Тогда уходят от него домашние и дама с сыном, поговорив наедине, заключают, что хозяин вовсе из ума выжил: вот уж и сына грозится лишить наследства, коли они ему не помешают; и решают они никого больше к нему не допускать. А сын совсем уж рьяно забирает в руки весь дом, ибо его поддерживает мать. И, куда бы они ни пошли, с кем бы ни говорили, всем и всюду рассказывают, что отец впал в детство; и сын из кожи вон лезет, чтобы объявить над ним опеку, а самому бедняге день и ночь твердят, что он лишился ума и памяти, хотя на самом-то деле и память его, и ум до сих пор при нем. А коли придут гости к больному, который всю жизнь держал открытый дом и любил гостей привечать, жена сама встретит их и скажет: «Ах, друзья мои, да неужто вам неведомо, что господин наш и хозяин давно не в себе и никого не узнает». — «Как же, — спрашивают гости, — это с ним приключилось?» — «А вот так и приключилось, — говорит она, — он теперь совсем как дитя несмышленое. Что делать, на все Господня воля, слава Ему, — вот теперь и приходится мне вести все наше хозяйство, а помочь-то некому, все сама да сама». — «Ваша правда, — соглашаются гости, — все это печально до крайности, однако же такая напасть удивления достойна, — ведь не было в нашем городе человека мудрее и разумнее его». — «Что ж делать, — заключает дама, — на все воля Божья». Вот каково обошлись с почтенным человеком, что честно и достойно прожил жизнь, и состояние свое приумножил, и хозяйством управлял разумно. Судите сами, легко ли ему теперь проводить дни свои в немощи, не имея сил ни из дому выйти, ни поведать кому-либо обо всех обидах, что ему чинят близкие. Так вот и терпит он от них, и к печальному концу идет его жизнь. Никогда уж больше не знать ему радости — хорошо еще, коли не впадет он в черную меланхолию, да так бы оно и случилось, не будь он человеком разумным. Остается ему лишь одно: набраться побольше терпения, ибо нет другого лекарства от такого несчастья; никто ему слова доброго не молвит, разве что по случайности. Что до меня, то я полагаю это одним из величайших злоключений, какие случаются на земле.

Вот какое наказание постигает беднягу, и горько оплакивает он судьбу и кается в грехах, попавши в столь вожделенную для него когда-то сеть, куда он так рьяно стремился и откуда не выбраться ему уже никогда. А ведь как хотелось ему там оказаться: никакого удержу не было. Так вот и проживет он до самой смерти, мучаясь да печалясь, и в горестях окончит свои дни.

Радость десятая

Десятая радость брака в том заключается, что молодой человек стремится попасть в брачные сети, ибо увидел в них других рыб, коим, как ему показалось, было там радостно и приятно; вот он и постарался найти вход в эту сеть, дабы приобщиться к удовольствиям и усладам, выше помянутым. Можно сказать, что его завлекают в брачную сеть точно так же, как птицелов у реки заманивает в силки водяную птицу с помощью прирученной утки, которую, привязав за ногу, кормит он зерном; глядя на нее, другие птицы, которые вольно летали себе с реки на реку, добывая пропитание, начинают завидовать сытой и покойной ее жизни. Увы! совсем не радости ждут их — напротив: привяжут каждого из них, словно ту утку, за ногу и станут обращаться, как с пойманными в силок птицами, коих приносят в дом напиханными в корзину кое-как, одну на другой, вопреки вольной их природе. Вот теперь-то и уразумеют бедные пленники, что лучше им было остаться на свободе, питаясь чем придется, зато без принуждения. А то ведь, увидавши, как сытно живется в неволе, они стремглав и наперегонки устремляются в силок, и только некоторые птицы похитрее, разглядев сетку или услышав про нее и распознав, что к чему, не станут беспечно торопиться угодить туда, а, напротив, кинутся прочь, как от огня. Ибо те несчастные, что оказались внутри, навеки утратили свободу и отныне суждено им пребывать в рабстве до самой смерти, которая при семейной жизни далеко не за горами. Но, невзирая на это, женившийся человек, о коем мы речь ведем, рассчитывает, видно, что он в браке никакого горя не узнает, или же вовсе ни о чем таком не думает. Чудится ему, будто обретет он там, где очутился, одни лишь услады, радости да приятности, ан нет, все как раз наоборот,

И бывает иногда, что из-за злого колдовства или ворожбы или уж сам не знаю почему жена не станет вовсе любить мужа; а когда кузина ее или мать бранят ее за это, она отвечает, что стоит ей прикоснуться к мужу, как у ней словно мороз по коже; и вот так никогда не окажет она супругу ни любви, ни ласк, И еще говорит жена, что муж ее бессилен и на любовь не годен, разве когда те, кто сладил их брак, прикажут ему лечь с нею, и что ничего у них не выходит, хотя оба они вовсю стараются. Вот и судите, какие великие муки претерпевает человек, — могу уподобить его тому, кто, маясь жаждою и находясь подле источника, не может от него испить. И частенько случается так, что вышеописанные жены заводят себе сердечного дружка, и, уж когда они вместе сходятся, он не отлынивает от работы, а весьма резво трудится, помогая себе и руками, и ногами, и прочими членами, какие в сих трудах потребны. И нередко бывает, что муж по оплошности жены или ее дружка заметит их шашни и прибьет изменницу,

А она в ответ примется пуще прежнего позорить да бесчестить его, и такое суждено испробовать многим из мужей. А еще бывает, что из-за мужниных ссор да побоев жена сбегает из дому, оставив мужа в дураках; некоторые из таких мужей, придя в ярость, ищут и рыщут повсюду, готовые отдать все свое недвижимое имущество, лишь бы отыскать и вернуть беглянку, А та, вдоволь натешившись с дружком и видя, что муж готов с нею помириться, подсылает знакомых своих к матери, дабы та подтвердила, что дочь все это время жила у нее, а из дому ушла оттого лишь, что муж бедняжку едва до безумия не довел. Тогда и говорит мать мужу дочери: «Уж лучше вам оставить ее у меня, нежели бить до полусмерти; кому как не мне знать, что дочь моя ни в чем перед вами не провинилась». И в том ему торжественно клянется. «Сами подумайте, — продолжает она, — чья вина, ежели она замечена в дурном поведении? Не вы ли причиною ее погибели?!» И надобно мне знать, что иному мужу жена подсовывает выпить дурного зелья, дабы, опоив его, взять полную волю, — что называется, самой порты носить, а иногда и для кое-чего похуже.

А то еще доходит до того, что мужчина или женщина просят развода, притом муж обвиняет жену, а жена мужа. Оба они угодили в брачные сети и теперь рвутся наружу, да поздно спохватились. И вот жалуются они на свою злосчастную судьбу, но, ежели не представят достаточных доказательств, дабы получить развод, и не подкрепят убедительно свое намерение, судья вынесет решение оставить их в браке да еще и отчитает напоследок. Так что мало супругам своих напастей, им еще и тут добавят за опрометчивость их да глупость, и весь свет будет над ними глумиться. Но бывает иногда, что они представят суду веские причины для развода, почему судья и разводит их, а затем под страхом суровой кары приказывает обоим блюсти воздержание. Но посудите сами, возможно ли такое; вот муж, или жена, или оба они и пускаются тут же во все тяжкие, удовлетворяя себя, где и с кем хотят. А бывает, такая жена и по рукам пойдет, и будет спать со всем городом в полное свое удовольствие. И оба они думают, будто выбрались из сети, избежали неволи, а ведь теперь дело их куда похуже, нежели прежде. Ибо разведенный мужчина, какого бы ни был он сословия, испорчен и смятен душою, так же как и разведенная женщина: не смогут они больше ни жениться, ни замуж выйти, а ежели еще они люди состоятельные или высокого рода, то имя их будет навек опозорено и умереть им суждено, не оставив после себя наследников. Муж будет стыдиться бывшей жены, что ведет себя непотребно, живя себе и ему на позор в дому у любовника, а мне сдается, что худшего позора для мужчины и не придумаешь. Но зато он вдосталь хлебнул семейной жизни! Так вот загубит он свой век, с муками и печалями пребывая в брачных сетях, где промается до самой смерти и в горестях окончит свои дни.

Радость одиннадцатая

Одиннадцатая радость брака в том заключается, что молодой человек, любезный и пригожий, разъезжает по стране для собственной своей утехи, весело и привольно, перебираясь из одного города в другой без всяческих препон; так в течение года посещает он множество мест, а в особенности такие, где знакомствует с благородными дамами и девицами, с горожанками или прочих сословий женщинами, смотря по своему положению; а поскольку он молод, прост и неопытен, как неоперившийся птенец, нет у него иных забот, кроме услад и развлечений. И, коли есть у него отец или мать, или же оба, у которых он один свет в окошке, ибо не имеют они других детей, родители эти пекутся о сыне и ничего не жалеют для него; а еще бывает, что юноша этот только-только стал хозяином в своем поместье и теперь разъезжает беззаботно в компании добрых друзей по самым наипрекрасным местам и, коли повстречает какую-нибудь даму, девицу, горожанку или другую женщину, какая приглянется ему, то уж, будьте уверены, своего не упустит.

И вот гостит он, скажем, в каком-нибудь доме, где есть красивая девица — то ли более высокого, чем он, рода, то ли пониже, то ли купеческого или иного сословия, но, как бы там ни было, а она собою пригожа, и честна, и учтива — словом, не нахвалишься. И поскольку девушка эта красива и известна скромностью своей и хорошим воспитанием, является у ней множество воздыхателей, ищущих ее руки, И среди прочих находится один, который склоняет ее к любви, в чем она не может ему отказать; ибо женщина разумная, молодая и здоровая стремится всем своим естеством к любви и никогда не отвергнет мольбы поклонника, коли тот и настойчив и вместе с тем учтив; да и другого сложения и здоровья женщины также охотно уступают воздыхателю, буде таковой сыщется и станет искать у них любви.

Но вернемся к юной девице, которая, снизойдя к настойчивости и натиску бедного кавалера, страдающего от любви к ней, отдала ему то, чего он так ждал; и вот девица эта — дочь хозяев дома, племянница или другая родственница — вдруг понесла от своего любовника, против каковой напасти нетиного лекарства, как лишь таить ее да искать способа поправить дело, насколько возможно. И хозяйка дома, женщина разумная и рассудительная, узнав о такой беде, постарается, с Божьей помощью, навести порядок, а первым делом прогонит незадачливого любовника и больше на порог его не пустит. Ясное дело, она охотно женила бы его на девице, попроси он ее руки, но ежели это какой-нибудь бедный писец или другого низкого происхождения человек, то не видать ему девицы, как своих ушей, да ведь притом он, может статься, давно уже женат. Но и Господь, случается, карает женатых мужчин тою же карой: когда они обманывают своих жен, тем самым себе же готовят бесчестье, ибо неведомо им, что женщина, которой нанесли эдакую обиду, не успокоится, пока не отплатит супругу тою же монетою.

Ну а что касается приключившейся с девицею беды, приходится с нею смириться, — куда денешься, ежели бедняжка затяжелела, и время не терпит, а иногда она и знать не знает, что такое с ней творится, ибо сама еще дитя, однако же дама, в таких делах опытная, быстро распознает беду, видя, как девицу мутит по утрам и как она побледнела. Итак, дама, которая собаку съела в эдаких делах, замечает неладное и потихоньку призывает к себе девицу. «Ну, милая, — говорит она, — я уж тебе растолковывала, что ты себя потеряла и опозорила, но сделанного не исправишь, а теперь, кажется мне, ты тяжела, так ли это, скажи мне правду». — «Ах, госпожа моя, — отвечает ей девица, — я ведь так молода и неопытна, мне еще и пятнадцати лет не сравнялось, как же я могу это знать?» — «Ну, так я тебе сама скажу, — отвечает дама, — тебя по утрам тошнит и все такое прочее». — «Верно, госпожа, — говорит та, — по утрам меня сильно мутит». — «Вот то-то же, — заключает дама, — ты в тягости, это ясно, как день, только Боже тебя упаси хоть кому проговориться или намекнуть на это; лучше запомни покрепче, что я тебе сейчас скажу». — «Охотно, госпожа», — отвечает юная девица. «Видела ли ты, — спрашивает дама, — такого-то юношу, что частенько наведывается к нам в дом?» — «Конечно, видела, госпожа». — «Итак, приготовься, он завтра придет к нам, так постарайся оказать ему любезный прием и будь с ним приветлива и учтива. И когда ты увидишь, что я и другие дамы и кавалеры все вместе занялись беседою, начни поглядывать на него — нежно, но и скромно, как полагается воспитанной девице, и так поступай весь вечер». И тут дама показывает ей, как следует строить глазки мужчинам. «А коли он заговорит с тобою, отвечай ему поучтивее; если же он попросит тебя полюбиться с ним, выслушай его и благодари за честь; ответь ему, что ты в этих делах не разбираешься, да и разбираться не хочешь, ибо женщина, мол, должна быть горда и невместно ей слушать людей, кои склоняют ее к удовольствиям. И, ежели он предложит тебе золота или серебра, не бери ни за что, так же учтиво откажись от кольца, пояса или другой вещи; единственно только можешь принять духи, якобы из расположения к нему, этим ты себя не уронишь и не опозоришь; когда же он начнет прощаться, спроси, будет ли он к нам еще в скором времени». — «Все исполню, как вы велите, госпожа», — отвечает ей девица. Вот является в гости юный наш любезник, коему суждено попасть в брачные сети, ибо дама задумала его оженить, коли получится, на этой девице; а поскольку он прост душою и молод, не миновать ему неволи: наденут хомут — да и все тут. Итак, приходит он повидать молодых девиц, ибо ему нравится проводить с ними время, и ему оказывают радушный прием: все силки уже расставлены, дабы его туда заманить. Приглашают к обеду, угощают щедро, а после трапезы дама усаживает подле себя кавалеров, и все прочие также садятся вокруг нее, дабы развлечься веселой беседою. Наш же юный любезник все жмется к той девице и заводит с нею разговор, и среди этого разговора он, подошедши к ней и взяв за руку, говорит: «Ах, мадемуазель, помог бы мне Господь, чтобы вы узнали мои мысли!» — «Ваши мысли? — спрашивает она. — Да как же я их узнаю, ежели вы мне их не сказываете? Или, может, вы такое думаете, что и выговорить невместно?» — «Никоим образом, моя милая, как же могу я думать то, чего вслух сказать нельзя! Просто-напросто мне хотелось бы, чтобы вы угадали сами, о чем я думаю». — «Ах вот как, — говорит девица со смехом, — а не слишком ли много вы у меня просите?» — «Ну коли так, — отвечает он, — я не стану вам чинить неудовольствия и скажу, о чем думаю». — «Говорите, что вам будет угодно, сеньор, я уверена, что слова ваши будут приличны и учтивы». — «Госпожа моя, — говорит тогда юноша, — я бедный дворянин и хорошо знаю, что недостоин быть другом вашего сердца, ибо вы красивы собою, и любезны, и умны, и наделены всеми достоинствами, какими природа только может одарить девицу; но ежели вам будет угодно оказать мне честь, почтив своею любовью, то я смело могу поручиться, что буду служить вам со всею охотою, стараньем и усердием, на какие способен мужчина, и не расстанусь с вами никогда, что бы ни уготовила мне судьба, а честь вашу стану оберегать строже, нежели мою собственную». — «Очень вам благодарна, сеньор, — отвечает девица, — но только, Бога ради, не говорите мне таких вещей, ибо я этого не знаю и знать не хочу и не тому госпожа наша учит меня каждый день». — «Вы правы, мадемуазель, — соглашается юноша, — дама, о коей вы речь ведете, весьма достойная женщина, но, не в обиду будь сказано, о моих чувствах ей ничего не известно; а я вам обещаю и клянусь, что все отдам вам в угоду». — «Ах, прекрасный мой сеньор, да разве не шли тут недавно речи о вашей женитьбе? Дивлюсь я, как же после этого решаетесь вы обращать ко мне такие слова». — «Поверьте, мадемуазель, я и не подумаю вступать в брак, коли вам угодно будет сделать меня своим верным слугою». — «Это невозможно, — отвечает девица, — то, что хорошо для вас, не годится для меня, да и друзья такого вам не посоветуют и не одобрят; неужто сами вы хотите обесчестить меня?» — «Никоим образом, мадемуазель, да я скорее умереть соглашусь». — «Ах, сеньор, молчите, ни слова больше; не дай Бог госпожа заметит нашу с вами беседу, тогда мне не поздоровится». А дама-то и в самом деле исподтишка делает ей знак прекратить разговор, ибо опасается, как бы юная наша скромница не увлеклась слишком, тем себя выдав. Тогда сует юноша потихоньку девице в руку кольцо или иной какой подарочек, говоря так: «Прошу вас, мадемуазель, сохраните это на память обо мне». — «Ни-ни, — восклицает та, — и не подумаю брать!» — «Ах, мадемуазель, умоляю вас!» И надевает ей кольцо на палец, а девица, принявши его, отвечает: «Ну так и быть, возьму лишь из доброго к вам расположения, только не подумайте чего дурного, я ведь девушка честная».

Тут обращается дама к гостям, среди коих могут оказаться и родные девицы, и говорит: «Надобно бы нам совершить паломничество к Богоматери в таком-то месте». — «Вы правы, госпожа, — говорят те, — это весьма достохвальное намерение». Вслед за тем отправляются они ужинать и опять юношу сажают рядом с девицею, которая по-прежнему изображает невинную овечку, да так умело, что он воспламеняется любовью до крайности, а ведь молодой человек в подобном случае совсем голову теряет.

Так вот на следующий день садятся все они на лошадей, но только лишь на одной-единственной лошади имеется двойное седло, а именно на лошади нашего юноши, который себя не помнит от радости, ибо позади него усаживают ту самую девицу; она обнимает его, дабы удержаться в седле, и одному Богу известно, до чего это ему приятно: он готов чуть ли не все свои угодья отдать за то, чтобы пообниматься с нею в свое удовольствие. Одним словом, во весь опор мчится он к брачной ловушке. И вот, в столь набожном расположении духа, с Господнего ведома, свершают они это паломничество. А после возвращаются обедать в дом, ибо поездка-то эта была предпринята затем, чтобы прикрыть задуманное. И наш любезник ни на шаг не отходит от девицы. После обеда дама удаляется вместе с тою к себе в спальню и начинает ее расспрашивать: «Прежде всего расскажи-ка мне, много ли ты успела?» — «Ах, госпожа, он весь день напролет склонял меня к любви с ним», — отвечает девица и все выкладывает даме. А та ее наставляет: «Теперь говори с ним разумно и кротко, скажи, что тебя прочат замуж, но ты пока не хочешь, и коли он предложит тебе пойти за него, скажи, что посоветуешься со мною и что он единственный человек на свете, кого ты любишь и предпочитаешь другим».

Затем идет вся компания в сад, и тут юноша, заведя девицу в беседку, говорит ей: «Ради Господа Бога, сжальтесь надо мною, мадемуазель». — «Ах, прошу вас, — вздыхает она, — не говорите мне больше об этом, иначе я вас покину. Неужто вы хотите обесчестить меня? Неужто не слышали, что меня собираются замуж выдавать?» —«Клянусь душой, — восклицает юноша, — я никого хулить не собираюсь, но разве я менее достоин вам служить и доставлять удовольствия, нежели тот, о ком вы речь ведете?» — «Ах, да ничуть не менее, — отвечает девица, — даже напротив — как бы я хотела, чтобы он походил на вас!» — «Благодарю вас от всей души, — говорит юноша, — вижу я, что вы, мадемуазель, по учтивости вашей хвалите меня так, как я и не заслуживаю, но коли соблаговолите оказать мне честь выйти за меня, я почту это за высшее блаженство». — «Благодарю и я вас, сеньор, но сперва следует мне говорить с госпожою и моими друзьями». — «Что ж, коли вы полагаете это надобным, я с ними потолкую». — «Только ради Бога, — просит девица, — не говорите им, что со мною об этом беседовали, а также и я с вами, иначе я умру со стыда». — «Не тревожьтесь, я вас не выдам», — обещает он. И тотчас, придя к даме, слезно умоляет отдать за него девицу, более всего боясь ее отказа.

Как только согласие дано и дело слажено, молодых тут же обручают или сговаривают иным способом, притом в тайне, шито-крыто, так что ни единой душе о том неизвестно, и тут же укладывают их в постель. Вот и угодил бедняга в брачные сети, женившись без согласия отца и матери, которые только диву даются, как это вышло, ибо хорошо знают, что не по нем эта невеста, что о ней идет дурная слава, и оттого теперь умирают от горя. И устраивают свадьбу тихую, безо всяких церемоний, ибо поздно уже напоказ выставляться, да и друзья невесты опасаются, как бы не вышло какой неурядицы.

Наступает ночь, и мать новобрачной, уж будьте уверены, как следует наставит дочь, научив ее вырываться и отбиваться от мужа что есть силы, как и подобает девственнице, а затем, когда он ее все же одолеет, нужно ей будет вскрикнуть жалобно и задрожать, словно человеку, который смаху голышом угодил в холодную воду, к которой не привык. Так девица и поступит и отменно сыграет свою роль, ибо никто так не искусен в обмане, как женщина, желающая сохранить свои грешки в тайне.

Так вот и идут дела до следующего приступа, ну а что из этого получится, увидите дальше. Отец и мать юноши разгневаны донельзя, но их горю уж не помочь, и вот из жалости и любви к сыну принимают они его вместе с женою. Только ждет их один позор, ибо невестка родит через месяц-два, много три или четыре, а этого уж никак не скроешь. И вот все услады молодости оборачиваются печалями. Выгонит ли муж такую жену из дома — все равно опозорен будет, ибо теперь весь свет узнает то, чего до сих пор ни одна душа не ведала. Да и жениться вновь он не сможет куда же прежнюю-то жену денешь! А коли оставит ее при себе, она все же любить его не будет, а он ее и подавно, и уж такая жена своего не упустит, лишь бы мужу досадить. Да и он со своей стороны частенько будет поминать ей ее грех и поколачивать, так что станут они жить-поживать, как кошка с собакой. Но куда денешься, коли запутался бедняга в брачных сетях; не выбраться ему из них никогда, вечно будет он там маяться и в горестях окончит свои дни.

Радость двенадцатая

Двенадцатая радость брака в том заключается, что молодой человек рьяно старался попасть в брачные сети и в конце концов угодил туда, найдя себе жену, какую хотел. Ясное дело, лучше было бы ему подыскать себе иную, но он ни за какие блага мира не желал этого, ибо посчитал, что лучше всех понимает в таких делах и что ему с Божьей помощью куда как повезло найти себе столь удачную супругу, которая ни с кем не сравнима: вот он и ловит каждое ее слово и восхваляет неустанно за все на свете — и невдомек глупцу, что она его провела. И вот простодушный наш юнец попадает к жене под каблук и поет с ее голоса; кто ни обратится к нему с делом, он непременно скажет: «Я посоветуюсь с женой, она хозяйка в доме». И коли жене будет угодно, дело сладится, а коли нет, ничего не выйдет, ибо добряк-муж так отменно укрощен, что стал послушлив, точно бык в ярме. В самый раз созрел он для семейной жизни.

Ежели он дворянин и принц созывает дворян под знамена, он пойдет лишь с согласия жены. А скажи он сам: «Душенька, должно мне идти в армию», ему тут же в ответ: «Идите, идите! Только что вы там делать станете? Деньги без толку растратите, да себя дадите убить. Ну а мне да вашим детям что прикажете делать!» И, хоть башку об стену разбей, но в армию его не пустит; а с врагом сражайся другой, кто может, и честь свою защищай другой, кто хочет. Зато ежели ей вздумается выставить его из дому, она это сделает в два счета и загонит его хоть к черту на рога. Коли она сердится, он и пикнуть не смеет, ибо, права она или не права, ей перечить никто не моги, ведь она думает, что умнее ее и на свете нет. Славных же дел наделает тот муж, что состоит под каблуком у жены, ибо у самой мудрой в мире женщины в голове столько же здравого смысла, сколько у меня золота в глазу, и ум у ней так же длинен, как хвост у обезьяны; будь она хоть вполовину тем, чем хочет казаться, ей и то ума недостанет. И если это так, лихо достанется бедняге мужу: хорошо, коли жена хотя бы рассудительна и оглядчива, ну а что как нет? Горько тогда ему придется, покажет жена злосчастному, где раки зимуют. Вот, к примеру, хочется ему посидеть за беседою, а его спать отсылают. Или взбрело ей в голову свершить что-либо тайное, так она разбудит мужа в полночь и, спихнув с постели, напомнит про какое-нибудь якобы неотложное дело или же пошлет в паломничество по обету, что сама дала, потому как ей в бок вступило; куда денешься — поплетется бедный в любую погоду, в дождь и в град.

А бывает, что ее милый дружок, который знает в доме все ходы и выходы, вздумал с нею повидаться, и до того ему невтерпеж, что он пробирается ночью к ним в чулан или конюшню, а то и прямо в спальню, где почивает достойный супруг. Ибо, надо сказать, мужнин соперник от любви приходит в неистовство, поступая прямо по велению сердца, вот отчего нередко бывает, что некоторые любовники в безрассудстве своем попадаются с поличным и дамы их принимают позор, да и как иначе: женщина ведь столь пылка и чувствительна, что стоит ей увидеть, какие препятствия любовник ради нее преодолевает, ему ни в чем отказа не будет, хотя бы и под страхом смерти, — напротив, пламя безрассудной ее любви лишь разгорится ярче. И вот когда любовник, эдак, тайком пробирается в дом, как сказано выше, то, бывает, собака учует его и залает, но жена уверяет мужа, что это, верно, крысы и что такое случается у них частенько. Даже если муж воочию узрит женину измену, то он глазам своим все равно не поверит, а посчитает, что она делает что-либо другое, ему же на пользу. Словом, чтобы долго не рассуждать, попалась рыбка в сети навсегда. Жена распоряжается, чтобы мужу приносили детей — потетешкаться с ними да укачать в колыбели, жена заставляет мужа держать рогульку, когда она по субботам шерсть мотает.

Но мало ему этого горя, так, нате вам, еще и другая напасть: начинается война и каждому надобно укрыться в городе или замке. Наш же бедолага не может уехать, покинув жену; хуже того: иногда попадает он в плен к коварному неприятелю, где с ним обращаются прежестоко, и бьют, и заставляют уплатить непомерный выкуп; приходится взять свою долю семейных денег и, дабы избежать тягот плена, укрыться в каком-нибудь замке. Но тогда вынужден он по ночам, тайком, посещать свой дом, пробираясь на ощупь по темному лесу, сквозь кусты и колючки, а потом через изгороди да заборы, отчего приходит весь измученный да разбитый; ему хочется повидать семью, но толку от этого мало: дама бушует вовсю, сваливая на него все вины, словно это он не хочет помирить королей Франции и Англии; она кричит ему, что не станет более жить здесь. И приходится бедолаге нашему сажать жену с детьми на повозку и второпях везти в замок либо в город, и одному только Богу известно, сколько трудов стоит ему тут усадить семью, а там ссадить, тут собрать скарб, а там разобрать, да еще и найти им приют в крепости; такое и описать-то никому не под силу. Но можете сами судить, каково тяжко ему приходится, как он изможден и измучен ссорами да раздорами, ибо дама сполна вымещает на нем все то худо, что терпит не по его вине, а от ветра и дождя. Теперь приходится злосчастному хлопотать да бегать взад-вперед не только по ночам, но и днем, пешком либо верхами, — смотря по его состоянию, — раздобывая пропитание и все прочее для своего семейства. Короче сказать, не будет отныне покоя ни бедному его телу, ни душе, ждут беднягу одни лишь муки да терзания, ибо ни для чего иного он и не создан. А бывает так, что не стерпит он сварливой брани своей жены; уж до того станет ему невмоготу, что он решится перечить ей словами или как-нибудь по-иному, но тогда мучения эти лишь удвоятся, ибо тут же будет побежден и наголову разбит и попадет в рабство еще горше прежнего, дай то сказать поздно бунтовать вздумал. А еще надобно вам сказать, что дети его дурно воспитаны и ничему не научены, ибо отец их и подойти-то к ним близко остерегался, ему только приказывали доставлять им все, чего они ни попросят; что бы они ни сотворили, все похвалы достойно: пусть даже выбьют отцу глаз, швыряясь для забавы камнями, и это будет хорошо. Но вот война, слава Богу, кончается: теперь надобно перевозить весь домашний скарб обратно в дом и вновь принимать прежнюю муку.

А мужа тем временем настигает старость, и теперь им помыкают еще пуще прежнего: хорошо еще если не выбросят его пинком из дому точно старого сокольничего, который ни на что путное не годен, Дама по своему усмотрению выдает дочерей замуж, иногда и неудачно, и вот дочери с их мужьями глумятся над бедным беспомощным стариком, который мается подагрою и прочими злыми немощами. Только и останется ему, что плакать над своими грехами, находясь в той сети, из коей выхода нет; он не осмелится даже ни мессу заказать, ни завещание составить, разве что поручит душу своей жене. Вот так в скорбях и печалях завершается жизнь бедняги; пребудет он в них до могилы и в горестях окончит свои дни.

Радость тринадцатая

Тринадцатая радость брака в том заключается, что какой-нибудь человек, женившись и прожив с женою пять, шесть или более лет, видит, что ему повезло найти супругу добрую и разумную, с которою и дальше ждет его лишь довольство и утешение. Но, будучи дворянином, он желает также всему свету доказать, как разумеет он дворянскую честь и доблесть, а для того решает отправиться из дому на ратные подвиги, о чем и объявляет своей половине, та же, бросившись ему на шею, давай рыдать и причитать над ним, а пуще всего над собою: «Увы мне, милый мой дружочек, на кого вы меня с детьми покидаете да оставляете, ах, да увижу ли я вас еще когда-нибудь!» И эдак хлопочет над ним день и ночь, добиваясь удержать мужа при себе. Но он ее урезонивает: «Голубушка, надобно мне ехать попытать счастья, на то и королевское повеление, иначе лишусь я фьефа^[21], королем пожалованного, а вы не убивайтесь так, мы с вами вскорости опять свидимся, да будет на то Господня воля». И вот вступает он в армию, что собирается в заморские края за счастьем да удачей, ибо принадлежит к тем мужам, благородным и храбросердечным, коих не смутит и любовь к жене да детям, ежели дело зашло о чести и славных подвигах. И хотя жена себя не помнит от горя, он, затаив печаль в душе, все же расстается с нею, не подавая виду, что огорчен, и крепясь, как оно и подобает настоящему мужчине. А ведь есть же такие — да и немало их, — что даже ради защиты земли, а то и живота своего не в силах оторваться от бабьей юбки, — эдаких храбрецов на десять-двенадцать лье от дома не оттащишь, разве что подгоняя их сзади острою пикою. Вот такие трусы и позорят наше дворянство, и все добрые люди, знатные и благородные, чураются их и не водят с ними компанию. Пусть хоть отцы их в свое время были храбрыми воинами, но даже и такого отца сын за трусость и робость свою навеки должен быть лишен дворянского звания.

Вернемся, однако же, к нашему дворянину, с которого начали мы рассказ: он собирается, стало быть, в путь, а жену и детей своих, которые после чести ему дороже всего на свете, поручает ближайшим своим друзьям. И случается иногда так, что, сражаясь за морем, попадает он в плен к врагам и томится в неволе два, три или четыре года и невозможно ему вернуться домой. Жена его вся исплакалась по нем, а бывает, что до нее доходит слух о его смерти и уж тогда скорбь ее не знает границ и пределов. Но не все же горевать — печаль, слава Богу, мало-помалу утихает, и, глядь, дама выходит за другого, сменив вдовье горе на брачные радости и позабыв о прежнем супруге, которого, если ее послушать, любила без памяти. Теперь же все другое; куда и подевались ее любовь к первому мужу и детям: ласки, поцелуи, объятия да нежные слова — все кануло в прошлое, стоит только взглянуть, как вьется она вокруг второго мужа, и всякому ясно, что любит она его куда больше, нежели первого, а тот горемыка одну лишь награду и обрел за свою храбрость — суму да тюрьму. Да и дети, некогда любимые отцом и матерью, заброшены и запущены хуже последних нищих, пока мать забавляется да милуется с их отчимом.

Но судьба иногда и так подстроит, что храбрый и благородный супруг возвращается на родину, хотя и сломленный невзгодами и старостью, — да оно и немудрено после трех, четырех или более лет заточения; и вот достигает он наконец пределов своей страны и первым делом расспрашивает о своих жене и детях: живы ли они, нет ли и не терпят ли какой нужды. Ведь еще томясь в плену, этот добрый человек чего только не передумал, от каких черных мыслей не плакал, вспоминая о семье, но в тот самый час, как бедняга молил Господа бога охранить его близких от напастей, милая его женушка не терялась, позабыв в объятиях другого о первом муже, как о прошлогоднем снеге. И вот доходит до него весть, что она во втором браке. Не сказать, как убит он такою новостью! Вспомните, как горевал великий царь троянский Приам, узнав о гибели славного Гектора^[22], как убивался Иаков по якобы мертвому сыну своему Иосифу^[23], но даже и эти скорби не сравняются с терзаниями бедного покинутого мужа. Вот добирается он до своего города и то, что было пока слухом, становится явью. И ежели он благородный человек, то никогда не простит неверную супругу, а тот, второй, скорее всего, ее бросит. Вот и покинута она в бесчестии да так и пойдет по дурной дорожке, учинив мужу своему нестерпимую обиду, до самой смерти неизбывную. И дети станут все равно что сироты при такой шальной матери. И ни мужу, ни жене в брак уж не вступить, пока один из них жив.

А еще случается, что из-за неподобного поведения жены муж вызывает своего обидчика на поединок, защищая честь свою и звание, да, неровен час, и погибнет бесславно в таком поединке. К несчастию, посылает судьба и такое, когда правый погибает, а неправый побеждает. А еще бывает иногда, что дворяне равного сословия и состояния заводят ссору из-за жен своих, каковые по глупой гордости и неразумию оспаривают друг у дружки место в церкви и готовы в глотку вцепиться одна другой из-за того, кто первой подойдет к распятию. И нет конца их раздорам, куда вовлекают они и друзей, и родных, доводя дело до того, что никто из них и вспомнить не может, с чего началось. Только понапрасну губят они в бестолковой этой сваре силы, и деньги, и даже земли свои, часто впадая в нищету из-за пустых тяжеб и нескончаемых судилищ.

Заключим же из всего сказанного, что те, кому выпала такая несчастливая доля, как раз и запутались прочно в брачных сетях, — они все искали там благоденствия, нашли же совсем обратное, о чем раньше и не ведали. Так вот и промаются они всю свою жизнь в нужде да кручине и в горестях окончат свои дни.

Радость четырнадцатая

Четырнадцатая радость брака в том заключается, что юноша, все старания приложив к тому, чтобы оказаться в брачных сетях, женится наконец на красивой молодой женщине, нежной и милой, простодушной, веселой и доброй, и живут они в мире и согласии два или три года, ничем один другого не огорчая, но доставляя друг другу все радости, какие только возможны, и нет меж ними ссор, и милуются они как два голубка, и столь крепкими узами любовь их соединила, что, если бы мужу стало вдруг больно, тотчас бы и жена от боли застонала. Так живут наши юные супруги, но случается, что дама земную жизнь сменяет на загробную, и тогда молодой ее муж приходит в такую печаль, что и описать невозможно. И счастье от него отворачивается, ибо, рассудите сами, ведь не живут люди в тюрьме в свое удовольствие, а иначе и тюрьма не была бы тюрьмою. И молодой человек впадает в горькое отчаяние, ропща на Бога, на смерть и на судьбу, что так сурово его наказала и всякую радость отняла; нет, как мне кажется, в мире большей печали, чем та, о которой выше рассказано. Так проходят дни его в душевных невзгодах, и живет бедняга в одиночестве, избегая друзей и думая лишь о тяжкой потере, им понесенной, и стоит у него перед глазами образ его милой жены, которую он столь горячо любил.

Но нет в мире ничего такого, что не проходило бы. И находятся сердобольные люди в городе или в окрестности, которые, рассудив, что он хороший и честный человек (а оно и в самом деле так), сватают его и женят на другой, которая от первой его жены отличается, как ночь от светлого дня: она вдова и не первой молодости, но скорее средних лет, и уж эта женщина многому научилась за первым мужем, а в особенности тому, как ей управляться со вторым. И, будучи хитрой и коварной, она долгое время прикидывается не такою, какова на самом деле. Но чуть лишь она уверится, что муж ее — человек прямодушный и добрый и на дурное не способен, тут-то — откуда что взялось! — она и изольет на него весь яд, что скопился у ней под языком. И давай она помыкать им, обрекая его страдать да мучиться.

Да будет вам ведомо, что нет ниже раба и горше рабства, чем для молодого человека, простодушного и добросердечного, очутиться под пятой у жены, успевшей до того повдоветь, особливо если она зла и взбалмошна. Эдакую бабу можно сравнить лишь с самым отъявленным жестоким злодеем, а бедняге, что угодил к ней в руки, остается только молиться Богу, чтобы тот ниспослал ему побольше терпения и смирения. Такой муж подобен старому беззубому медведю в наморднике, спутанному толстой железной цепью и прикованному к тяжелому бревну: осталось ему лишь реветь, да и за то получит он от злого поводыря пару пинков под ребра. Только такое сравнение годится для простодушного молодого человека, который взял за себя злую и взбалмошную вдову.

И часто случается также, что он, на свою беду, много моложе ее, и она принимается его ревновать, ибо красота и свежесть молодого мужа пробуждает в ней ревнивую жадность и желание вечно держать его при своей юбке, владея и помыкая им безраздельно. Такая женщина подобна рыбе, что живет в воде, которая по причине большой жары застоялась, потеряла свое течение и загнила, и оттого рыба, задыхаясь в этой гнили, хочет найти свежую воду и ищет ее, а найдя, оживает. То же случается с женщиной в летах: когда находит она себе молодого мужа, его гладкое тело возбуждает в ней новое вожделение. Но знайте, что нет испытания, которое вызывало бы у молодого человека большее отвращение, нежели такая жизнь, и так вредило бы его здоровью. Он как путник, что, измучившись жаждой, залпом пьет прокисшее вино, не замечая вкуса, но после доймет его отрыжка от эдакого пойла и больше он уж не станет его пить, коли сможет купить себе другого вина. То же и с молодым человеком, имеющим старую жену: ясное дело, он любить ее будет не более, чем молодая жена любит старого мужа. Многие женятся на старухах из скупости или корысти, но глупы же и старухи эти, ибо, хотя мужья и служат им, но никогда не будут верны.

И еще глупее выглядит старый человек, который ничего лучше не смог выдумать, как жениться на молоденькой. Смех берет, глядя на него, ибо всем известно, к чему такой брак приводит. Если старик берет молодую жену, пусть не надеется, что она станет ходить за ним: даже и подумать противно, как это молодая женщина, нежная и благоуханная, терпит подле себя старика, что всю ночь напролет кашляет, харкает да кряхтит, чихает да потеет; чудом будет, коли она смолчит, слыша рядом с собою отрыжку его, происходящую от больной печени или других хворей, в коих нет недостатка у стариков. Так и получится, что один из них вечно будет стоять другому поперек дороги. Подумайте и рассудите, разумно ли совмещать две вещи несовместные? Да это все равно что посадить в один мешок кошку с собакой, где они передерутся насмерть. И случается также, что такие супруги, не отказывая себе ни в какой прихоти, безрассудно сорят деньгами, впадая от того в нищету. А еще бывает, что старый муж или старая жена становятся все ревнивее, все жаднее, отчего, сами понимаете, дела идут совсем скверно. Ведь когда молодые любезники видят, как мается красивая юная дама за эдаким старым дурнем, они тотчас расставляют свои сети, не без причины рассчитывая, что она попадется туда скорее иных, у которых мужья молоды и ловки. И случается также, что старуха берет себе молодого мужа, а тот женится на ней из-за денег, но отнюдь не по любви, и они крепко ссорятся, и деньги назло друг другу тратят без разбору и толку, отчего вскорости впадают в бедность. И знайте: такая ненасытная старуха, как пить дать, загубит жизнь молодого мужа. Вспомните, что сказал о том Гиппократ^[24]: «Non vetulam novi, cur moriar?»^[25]

И часто эдакая старая карга, выйдя за молоденького, становится жадной на любовь и ревнивой донельзя: куда бы ни пошел муж— в церковь или в другое какое место, она вся избесится от злости, полагая, что он ее обманывает, и одному только Богу ведомо, какие муки и терзания муж от нее принимает, какие наскоки выносит. Никогда молодая жена не станет ревновать, как ревнуют старые, — у ней и других забот хватает. А старуха так мужа измордует, что он при ней и заговорить-то с другой женщиной не осмелится, разве что с пожилой какой-нибудь, и при эдакой жене состарится он за один год так, как при молодой не состарился бы и за десять. Старуха его заест, она из него все соки высосет, так и загубит бедняга в ссорах да сварах свою жизнь и в горестях окончит свои дни.

Радость пятнадцатая

Пятнадцатая радость брака, которую почитаю я, к великому и крайнему моего сокрушению, несмертельною, в том заключается, что некто, по несчастию, долго суетился вокруг брачной сети и наконец отыскал вход туда, женившись на женщине, больше всего на свете любящей всяческие забавы и увеселения. И наслаждается ими столь ревностно и долго, что муж ее, заприметив это, усомняется в ее благопристойности, отчего и происходят у них многие ссоры да раздоры, каких в этом случае не избежать. Но знайте, что женщина, коли дело зашло об ее ублажении, от своего никогда не откажется, какие бы дрязги ей ни грозили, и вы хоть убейте ее, а она все-таки изопьет полную чашу удовольствий, коли уж из нее пригубила.

И, бывает, муж при эдаких делах начинает следить за женою и наконец устережет любовника, что пробирается к нему в дом, дабы помочь хозяину в его супружеской обязанности, когда тот в отлучке; увидав такое, впадает он в гнев и тоску, сокрушающие ему сердце, и как безумный врывается в тот покой, где они милуются, заставая их рядышком или же весьма близко друг к другу. И берет в оборот незадачливого любовника, который так ошарашен и пристыжен, что ни слова не может вымолвить, ни отпор дать хозяину. А дама, видя, что дело пахнет потасовкою, и жалея беднягу (а также почитая долгом своим отвратить смертоубийство), кидается мужу на шею со словами: «Ах, господин мой, Бога ради, остерегитесь наделать беды!» После чего муж освобождает любезника, который, взяв ноги в руки, улепетывает восвояси, а вслед за ним уходит и хозяин дома, коему не с руки убивать жену. Так-то вот и спасается любовник от кары, удрав со всех ног, да и чему же тут дивиться: ведь не сыщешь проворнее бегуна, нежели эдакий пачкун, которому повезло вырваться из рук того, кто его застал врасплох с поличным.

А злосчастный супруг, не зная, куда тот подевался, бегом возвращается в спальню, передумав и решив ни с того ни с сего разыскать жену и вовсю расчихвостить ее, а то и убить до смерти, каковое намерение вовсе не хорошо и не разумно, ибо нет уверенности, что они преступили закон, — ведь не застиг же он их за главным делом. И надо вам знать, что бедная женщина, попавши в такую переделку, вовсе теряет голову со страху и спасается от мужа у своей матери, либо сестры, либо кузины: но лучше всего ей идти к матери, нежели куда-нибудь в другое место. И вот рассказывает она матери о том, что с нею стряслось; только ежели ее послушать, дружок ее очутился в доме по чистой случайности, да и то всего один разочек, а муж застал их за беседою, я не за чем-либо дурным. А мать ее спрашивает: «Да за каким же дьяволом он имел с тобою дело?» — «Ох, Богом клянусь, что он и вправду заводил со мною разговоры о любви два или три раза, но я ему наотрез отказывала: стоило ему войти да эту речь завести, я его живо за дверь выставляла». И клянется матери всеми святыми в своей невиновности: по ней, так пусть его хоть повесят, любезника этого; ну а другой раз, бывает, и покается во всем, ибо мать, которая эти песни наизусть знает, говорит ей: «Сдается мне, что тут дело нечисто, — не верится, будто он входил к тебе в спальню без твоего на то согласия и благоволения. А ну-ка, дочь моя, признавайся уж до конца, коли ты хочешь, чтоб я сыскала лекарство от твоей беды». Тут дама наша, потупясь, краснеет, как пион. «Ага! — говорит мать. — Вот то-то же, меня не проведешь, выкладывай, как дело было». — «Ах, матушка, коварный этот прельститель целых два года осаждал меня, да я все не сдавалась, а тут, точно на грех, муж мой отлучился из дому, и тот, сама не знаю как, пробрался в дом, хотя я крепко запирала двери, да и взял меня силою; клянусь вам, я половину ночи от него оборонялась, так что совсем выбилась из сил, а каково это для бедной, несчастной женщины, когда она осталась одна, без помощи». — «Ну так я и знала! — отвечает мать. — Сам бы не смог, да дьявол помог. Вперед веди себя умнее и дружка своего больше в гости к себе не пускай!» — учит она дочь. «Ах, матушка, да как же прикажешь ему не приходить, коли он теперь весь истосковался; ведь он думает, что муж убил меня до смерти, и от того впал в безумство и непременно захочет удостовериться, жива я или мертва». — «Да я и то дивлюсь, — говорит ей мать, — как это муж его не убил и тебя заодно». — «Ох, Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! Скажу вам, матушка, что не обними я мужа и не удержи его, он, ей-богу, прикончил бы беднягу на месте». — «Ну и хорошо поступила, уберегши его от эдакой злой участи: ведь ежели мужчина ночи не спит, подвергая себя опасности, дабы усладить женщину, ей за это лучше самой умереть, нежели отдать его на поругание». — «Ах, и не скажите, матушка, кабы вы знали, какой это человек! Клянусь вам, что на дворе и дождь, и град, и темень непроглядная, а он, бедняжка, придет пешком, дабы не быть замеченным, и по полночи ждет в саду, пока я не улучу минутку выбежать к нему, а уж когда выбегу, он, бывало, весь закоченеет от холода, а все нипочем». — «Да я и то дивилась, — говорит мать, — каково почтительно он со мною обходится: в церкви дорожку забежит и святой воды подаст; где бы ни встретился, любую услугу окажет». — «Оно так, матушка, уж очень он вас почитает». — «Ну, стало быть, — заключает мать, — надобно помочь вашей беде. Пойди-ка, — приказывает она служанке, — да передай знакомым моим, такой-то и такой-то, что я прошу их прийти ко мне, у меня до них есть дело».

Отправляется служанка и передает этим женщинам, что госпожа ее просит их к себе. Тут же кумушки являются в ее дом и рассаживаются подле очага, где горит жаркий огонь, если дело происходит зимой; если же летом, то располагаются дамы на полу, посыпанном свежею травою и цветами; первое, что они сделают, еще лба не перекрестивши и молитвы не прочтя, это в ожидании речей хозяйки опрокинут по чарке доброго винца, да по такой немалой, что вряд ли и к утру прочухаются: недаром же говорится: «Опрокинешь винный жбан — прозеваешь англичан». Вот одна из гостий и говорит матери: «Что это, душенька моя, дочь ваша какая печальная!» — «Ах, милая, приключилась с нею злая беда, почему я за вами и послала». И рассказывает им все дело, да только на ходу перевирает его, как ей надобно; а, впрочем, может и правду сказать, ибо есть среди них такие, что сами в подобный переплет попадали и оттого подадут ей верный совет; да и другие отлично знают, чем тут пахнет, и многое могли бы поведать, да только в свое время так умно делишки свои обделывали, что, слава Богу, обошлось у них без огласки и скандала. Итак, советуются они все сообща; каждая высказывает свое суждение, говоря, как бы она поступила в подобном случае, и слова эти не с потолка берутся, ибо случаев таких наши кумушки навидались и опыта у них предовольно. Одни осуждают, другие одобряют, третьи возражают, четвертые расспрашивают — и все для того, чтобы отыскать способ устранить неудовольствие. После чего выносят окончательное суждение и, с Божьей помощью, разрешат дело ко всеобщему удовлетворению, но на этом не покончат, а станут собираться еще и еще веселей своей компанией, и уж будьте уверены, что злосчастный муж, и без того принявший позор, за все заплатит сполна.

Порешивши наконец, как взяться за дело, они начинают веселиться и зубоскалить все вместе. Одна говорит молодой женщине: «Не хотела бы я провести такую скверную ночь, какая ждет нынче твоего муженька». Вторая скажет: «А я хотела бы поглядеть, что он сейчас поделывает и о чем думает». — «Ей-богу, — вступает третья, — когда то же самое приключилось со мною и с таким-то, как вы, верно, слыхали, и когда я отвертелась от всего, в чем супруг мой обвинял меня, то он целых три месяца не ел, не пил, а в постели вертелся с боку на бок и вздыхал так жалостно, что меня прямо смех брал, и я простыней себе рот зажимала, чтобы не расхохотаться». — «Увы! — причитает четвертая, — а каково сейчас тому-то бедняге, от расправы сбежавшему, — небось, вконец истосковался». — «И не говорите, душенька, — вздыхает мать, — он, злосчастный, нынче не удержался и раза два прошел мимо нашего дома, но я ему приказала на глаза нам не показываться". Тут служанка говорит: «А я-то, ей-богу, видала его сегодня у городского фонтана, он мне сунул в руки большой паштет для вас и пообещал назавтра прислать сладкий пирог, а еще просил передать, что вверяет судьбу свою в ваши руки и в руки ваших подруг. Поглядеть на него, так прямо жалость берет». — «Ах, и впрямь! — восклицает одна из гостей. — Жалко несчастного!» — «Жалко, ой как жалко! —вторит ей другая. — Давайте-ка из расположения к нему съедим этот паштет перед тем, как разойтись». — «Клянусь Богородицей, — добавляет третья, — хотела бы я, чтобы он был здесь, с нами». — «Ах, господи, вот обрадовался бы бедняга, — говорит служанка, — а то ведь поскучнел да побледнел, ни дать ни взять мертвец». — «А что, душенька, не послать ли сейчас за ним?» — «Хорошо бы, — говорит мать, — да только пусть войдет через заднюю дверь». И вот является к ним незадачливый любовник, и уж как его здесь привечают да пригревают, жалеют и лелеют.

Тогда посылают кумушки за служанкою мужа, которая все дела в доме досконально знает и наперед ждала, когда ее позовут, даже и хорошее платье для такого случая надела, Вот приходит она, и одна из гостий ее спрашивает: «Ну-ка, Жанна, расскажи нам всю правду, как она есть, — что там твой хозяин поделывает?» — «Какое поделывает! — отвечает та. — И не спрашивайте, не ест и сна лишился. Хотите верьте, хотите нет, а он сегодня утром как сел за стол, положил кусок мяса в рот, а прожевать и сил нет — так и выплюнул. А сам-то об стол облокотился да пригорюнился, сердешный, а уж с лица бледен, что твой покойник. А потом как схватит нож для мяса, да как всадит его в стол! А потом убежал в сад, да тут же и назад, так и мечется, места себе не находит да рыдает день и ночь, прямо сердце кровью обливается, на него глядючи». — «Ишь ты, кого пожалела, — говорит одна кумушка, — да ничего ему не будет, оклемается как миленький. Ах, душенька, сколько я таких больных-то повидала и, с Божьей помощью, все, как один, исцелились. А ты-то хороша! — обращается она к служанке. — Куда ж ты глядела, зная все хозяйские дела, — ведь госпожа твоя доверилась тебе, а ты главное и прозевала!» — «Ах ты, Господи, да где ж мне было угадать, что хозяин вернется в такой час, разве я виновата, что они ему попались, будь он проклят!» — «Аминь!» — отвечают все, и на том беседа кончается. Так-то вот и насмехаются и куражатся они над добросердечным человеком.

А после решают, которой из них идти в дом к бедняге, что сидит там, словно приговоренный к повешению. И сперва отправляют туда одну из двух самых востроязыких. Вот одна из них еще с порога его спрашивает: «Ну, что поделываете, куманек?» А тот, слова не вымолвив, ждет, когда они подойдут к нему. Женщины усаживаются поближе и опять спрашивают: «Так что же вы, куманек, поделываете?» — «А ничего, — отвечает он, — что мне поделывать? Как это прикажете назвать?» — «А вот я хочу вас побранить, — говорит кумушка. — Приятельница моя, мать жены вашей, нарассказала мне всяких ужасов, а ведь, ей-богу, неразумно это с вашей стороны — верить злым сплетням, клянусь Господом богом, бессмертной моей душой и райским блаженством, что жена ваша не учинила вам никакого бесчестья и упрекнуть ее не в чем». Тут вступает другая: «А я клянусь Пресвятой Богородицей из Пюи, куда влачила я по обету свое бренное тело, что знаю вашу жену с детства и могу засвидетельствовать именем Господним, что она всегда была самой прекрасной и разумной девушкой в нашем крае. Поистине, жалости достойно, что ее отдали за вас: ославили вы ее ни за что ни про что; уж и не знаю теперь, как вы пред нею оправдаетесь». — «Дорогие мои гостьи и госпожи, поверьте мне, — говорит служанка, — я ума не приложу, что это нашему хозяину примерещилось: ни разу в жизни не приметила я, чтобы хозяйка моя сбилась с пути, и сама я честно и верно ей служила; будь что не так, я-то уж сразу бы это прознала». — «Да будет болтать-то! — кричит хозяин, — Я их видел, вот как тебя сейчас!» — «Не горячитесь, куманек, — возражает одна из дам, — не горячитесь и не говорите лишнего; мало ли что люди сидят рядышком — неужто же сразу дурно об них думать?» — «Мне-товедомо, — подхватывает служанка, — что этот вертопрах своего усерднейше добивался, только вот хозяйка моя его ненавидит, как злейшего врага; уж и не знаю, как удалось ему пролезть в дом, ибо, клянусь райским блаженством, его к нам никогда не допускали: скорее госпожа моя согласилась бы увидать его на виселице, нежели в своей спальне, а коли не нашлось бы подходящей перекладины, охотно подставила бы свою шею. Тому уж четыре года, как я служу вам верой и правдой, хоть и не озолотили вы меня, куда там! Так вот, клянусь всеми святыми мощами в нашем городе, что госпожа всегда вела себя так пристойно, как только возможно благоразумной женщине вести себя при муже. Да что тут толковать, не может того быть, чтобы я не приметила, коли что худое творилось. А ведь я от хозяйки ни на шаг. Дал бы Господь, чтобы я была так же чиста от всех своих прегрешений, как она от этого, хотя и про себя могу сказать, что ни один мужчина не целовал меня, кроме моего мужа, которого прибрал к себе Господь, слава Ему; ни одна живая душа этим меня не попрекнет!» Тут подоспевают все остальные кумушки и одна за другой, по очереди, расхваливают и превозносят молодую даму. Одна говорит: «Поверьте, дорогой куманек, я вас горячо люблю и почитаю больше всех на свете, так вот клянусь всем святым, что, заметь я дурное поведение вашей жены, я бы тотчас вам донесла». — «А я, — говорит другая, — голову дам на отсечение, что это вас дьявол попутал, дабы с женою рассорить, ибо навредить как-нибудь иначе ему не под силу». — «Ах, горе-то какое! — причитает третья. — Бедная женщина с тех пор глаз не осушила, все плачет да плачет». — «Не дай Бог, помрет от печали», — вторит ей четвертая. «Неужто вы, куманек, думаете, что, будь она такого непотребного поведения, как вы описали, мы бы терпели ее в своей компании? Дуры мы, что ли, последние? Да мы и разговора бы ее не удостоили и с улицы нашей согнали навсегда, уж вы нам поверьте!»

Тут является и мать, вся в слезах, и кидается на зятя, притворяясь, будто хочет выцарапать ему глаза, и причитая во весь голос: «Ох, проклят будь тот час, когда я за вас ее выдала, ославили вы ее, опозорили навек, да и меня вместе с нею! Вот горе так горе! Вам, негодному, великую честь оказали, отдав в жены такую девушку, ведь, захоти она только, была бы сейчас замужем за знатным сеньором и жила бы в богатстве да почете, так нет же: она хотела лишь вас и никого другого, вот и заслужила, несчастная, в награду один позор да поношения». — «Погодите, милая! — утешает ее одна из кумушек. — Не гневайтесь так!» — «Ах, мои дорогие, — восклицает мать, — да коли бы моя дочь изменила мужу, я бы — не гляди, что родное дитя! — задушила ее собственными руками; но разве легко мне глядеть, как ее срамят без вины и причины, ведь ей потом до самой смерти от бесчестья не отмыться!" И давай все разом бранить да попрекать беднягу-мужа, а тот уже и сам впал в сомнение и растерялся, в глубине же души рад, что дело оборачивается к примирению. Мать уходит, а подружки ее утешают его, говоря, что материнскому гневу и дивиться нечего; потом предлагают привести к нему жену и отправляются восвояси.

После них приходит францисканец или якобинец^[26], исповедующий и мужа, и жену; у этого также язык хорошо подвешен, а кроме того, ему каждый год отваливают хорошую деньгу за отпущение всех грехов; стало быть, теперь он берется за простака-мужа со словами: «Сын мой, я весьма поражен тем, что мне пересказали, и пришел пожурить вас: клянусь нашими святыми покровителями Домиником или Августином^[27], я вашу жену знаю с десятилетнего возраста и могу клятвенно засвидетельствовать, что она одна из самых добропорядочных женщин в наших краях, — кому и знать, как не мне, ее исповеднику, — ведь я до всего доискиваюсь и уверен, что она чиста и помыслами и телом, — клянусь вам в том своей душой».

Так вот и убеждают простосердечного мужа, и он уже раскаивается в содеянном и верит, что глаза его обманули. И от всего поднятого им переполоха польза будет лишь одна: отныне станет он покорнее ягненка, а может статься, и чести своей лишится, ибо его половина, мужем опозоренная, совсем потеряет стыд и пустится во все тяжкие, памятуя о том, что все теперь знают, что она за птица. А мать ее, подружки, родственницы да соседки, из коих некоторые и не слыхали об этом деле, примут ее сторону и станут пособлять в шашнях точно тем же манером, как помогали ей оболванить и усмирить мужа, когда он вздумал порвать узду. А сердечный дружок жены со своей стороны постарается оказывать всевозможные услуги, к примеру подносить паштеты и торты, которые они будут вместе и съедать; за все заплатит наш простак и, стараниями окрестных кумушек, никогда больше слухам доверять не станет: неужто заподозрит он этих почтенных женщин в неблаговидных делах! А уж домашние его, сами понимаете, вдвойне постараются, чтобы все было шито-крыто. Служанка — та, что знала о делах хозяйки и столь рьяно мирила супругов, — сделается едва ли не такой же важной дамою, как ее госпожа, даже гостей начнет принимать, а та ей станет потакать во всем, ибо долг платежом красен.

Вот как крепко угодил бедняга-муж в брачные сети, откуда, плачь не плачь, назад уже не выбраться; как бы жена ни обращалась с ним, любить она его все равно никогда не будет, и состарится он и впадет в ничтожество, согласно правилам сей игры. Так, загубив свою жизнь в тяжких заботах, несчастьях и горьких слезах, приблизится он к порогу смерти и в горестях окончит свои дни.

Заключение

Здесь заканчиваются «Пятнадцать радостей брака», которые именую я радостями оттого, что те, кто женится, не умеют разобраться в вышеописанных вещах и почитают их за величайшее счастье, как оно им и положено, ибо ничего иного и знать не желают. Что же до меня, то я называю вещи эти величайшими несчастьями, какие только можно сыскать на земле. И ежели женщины станут сетовать на то, что я не перечислил и не описал их беды, как описал мужские, пусть простят меня великодушно, а в свое оправдание скажу, что я женщин ни в чем не оболгал, напротив, все высказал к их чести и прославлению. Но, хотя по общему закону, помянутые беды, согласно вышесказанному, постигают мужчин, я не утверждаю и не хочу сказать, что все эти радости или две-три из них приключаются с каждым женатым мужчиной; однако смело могу заверить, что нет такого мужа, каким бы ни был он мудрецом, хитрецом или умником, который не попробовал бы одну или несколько из них. Из чего и следует заключить, что человек, без принуждения стремящийся в такое рабство, сей бедственной участи вполне достоин. И, однако, я не хочу сказать, что жениться негоже: вот только не почитаю подобное безумство за радость или счастье. Пусть бы мужчины, по крайней мере, побереглись от эдакого оболванивания, — ведь вот один, будучи холостяком, видит, что творится с другими, и насмехается над ними, и куражится вовсю, а поглядите-ка на него женатого: захомутали беднягу еще покрепче, чем тех. Так что поостерегитесь смеяться над ближним, ибо, на мой взгляд, мало кому суждено избежать вышеописанных радостей. Но ведь каждый мужчина в душе-то уверяет себя, что его как раз и пронесет и повезет ему больше других; и чем более он в этом уверен, тем жесточе его взнуздают. А ежели спросят меня, нет ли лекарства от эдакой болезни, я отвечу, что найти его хотя и трудно, но возможно; есть такое средство, но здесь я о нем пока ничего не скажу. Пусть кто-нибудь из мужчин спросит меня на сей предмет приватно, и я выскажу ему свое мнение, но на людях буду нем, как рыба, дабы ни одна дама, девица или другая какая женщина не упрекнули меня в злопыхательстве. Ведь, по здравом размышлении, все мною написанное служит, как я уже говорил, к славе женщин, и тот, кто добросовестно разберет мой труд, поймет, что мужчины иногда бывают куда хуже их, и это опять-таки в пользу женщин говорит; написал же я мой трактат по просьбе нескольких девиц, которым того хотелось. А коли они останутся им недовольны и пожелают, чтобы я взял на себя заботу писать теперь о них, для вящего их восхваления и унижения мужчин, как они на то надеются, то я всегда к их услугам и обещаю найти слог куда более красноречивый, нежели нынешний, имея в виду тяжкие обиды, оскорбления и унижения, коим мужчины подвергают женщин во многих местах, прибегая обыкновенно к силе, а не к разуму, ибо женщины по природе своей слабы, беззащитны и всегда готовы подчиниться и служить мужчине, без чего и вовсе не смогли бы жить на этом свете.

Эти восемь строк сложены к удовольствию и во славу женатых, кои в браке усладу себе обрящут^[28]. Да поможет им в том Господь Бог! Amen, Deo gracias!^[29]

Et sic est finis huius presentis operas.^[30]

Три фаблио

Пышнозадый Беранжье^[31]

Стриженый луг^[32]

Волшебные штаны^[33]

Из «Книги рыцаря Делатур Ландри, написанной в назидание его дочерям»^[34]

Глава 1

Прекрасно и благородно всматриваться в зеркало древних историй, написанных нашими предками, чтобы подать нам добрый пример и поведать о добрых деяниях, совершенных ими, или чтобы помочь нам избежать зла, которого, как мы видим, они избегали. И заговорил я так, и сказал своим дочерям: ’’Мои дорогие дочери! Поскольку я очень стар и видел свет дольше, чем вы, я хочу поговорить с вами о жизни мирской согласно своему разумению, которое невелико; но велика моя любовь к вам, и велико мое желание, чтобы вы обратили свои сердца и помыслы к Богу, смиренно служа ему, дабы обрести честь и благополучие в этом и том мире; так как несомненно, что всякое подлинное благо, честь и достоинство мужчины и женщины идут от Него, по милости Его святого духа; и дает долголетие или короткий век мирским и земным вещам, кои угодны Ему, так как все совершается по воле и указанию Его, и поэтому вознаграждает Он сторицей всякое добро и службу, которую оказывают ему. А посему, мои дорогие дочери, благо — служить такому сеньору, который воздает сторицей”.

Глава 3 О двух рыцарях, любивших двух сестер

Как рассказывается в константинопольских историях, у одного императора было две дочери, из которых младшая была благочестива и любила Бога, и почитала Его. Всякий раз, просыпаясь, она поминала усопших. Они спали вместе в одной постели — старшая и младшая. И когда старшая просыпалась, она слышала, как младшая произносит молитвы, и подсмеивалась над ней, и ругала ее, и упрекала ее, что та мешает ей спать. И вот случилось, что юность и довольство, в котором они были взлелеяны, побудили их полюбить двух рыцарей-братьев, очень красивых и благородных. Долго томились они, покуда не признались одна другой в своем влечении, и назначили двум кавалерам час, чтобы те пришли к ним ночью тайно. И когда тот, кто должен был прийти к младшей, собирался отодвинуть занавеску ее постели и подойти к ней, показалось ему, что он видит более тысячи мужчин в саванах вокруг девушки. И от этого почувствовал он такое отвращение и такой страх, что ужаснулся; лихорадка охватила его, и, больной, он слег в постель. Но с другим рыцарем такого не произошло, и вошел он за занавеску к постели девушки, и понесла она от него. Когда император узнал, что старшая дочь его в тягости, он приказал ночью утопить ее, а с рыцаря содрать кожу. И так, из-за своего постыдного вожделения, оба и погибли. А вторая дочь была спасена, как я вам об этом рассказал и еще поведаю. Наутро повсюду говорили, что тот рыцарь лежит больным в постели; та, из-за которой болезнь его охватила, пришла проведать его и спросила, как приключилась с ним болезнь. И он рассказал ей правду, как он собирался отодвинуть занавеску и с удивлением увидел много мужчин в саванах вокруг нее, и вот, сказал он, столь велики были страх и отвращение, охватившие меня, что я едва не пришел в ярость, а потом испугался. Когда девушка услыхала правду, она очень удивилась и возблагодарила смиренно Бога, который спас ее от погибели и позора. И с тех пор она почитала и восхваляла Бога каждый раз, как просыпалась, и так же кротко, но еще чаще, чем раньше, поминала усопших; и держалась целомудренно и строго, и не замедлило случиться так, что один великий греческий царь попросил ее в жены у ее отца, и тот отдал ему ее; с тех пор стала она добропорядочной дамой, известной добродетелью своей. Так была спасена эта девушка, чтобы молить и почитать Бога и молиться об усопших. А ее старшая сестра, которая подсмеивалась над ней и занималась обманом, умерла обесчещенной. И поэтому, мои дорогие дочери, вспоминайте об этом примере каждый раз, когда вы просыпаетесь, и не засыпайте до тех пор, пока вы не помолитесь об усопших, как это делала дочь императора.

Глава 6 Здесь рассказывается о двух дочерях некоего рыцаря, одна из которых была набожна, а другая страдала чревоугодием

Жил некогда один рыцарь, у которого было две дочери. Одна — от первого брака, другая — от второго. Дочь от первого брака была на удивление набожна, она не прикасалась к еде до тех пор, пока не прочтет все молитвы и не выслушает все мессы, какие только возможно. А другая дочь была изнежена лаской и заботой, ей позволяли делать все, что она пожелает; посему утром, как только она выслушивала малую мессу и произносила два-три раза ’’Отче наш”, она отправлялась в гардеробную и ела там суп или какую-либо другую обильную пищу и приговаривала, что от поста у нее голова болит. Но это было лишь начало длившегося весь день чревоугодия, и, когда отец с матерью уже отправлялись спать, надобно было ей съесть еще добрый кусок мяса. И вела она такую жизнь до тех пор, пока не была выдана замуж за одного почтенного и умного рыцаря. И вот что приключилось: по мере того как господин ее узнавал о дурной привычке жены, пагубной и для тела, и для души, он много раз терпеливо увещевал ее, что дурно вести такую жизнь. Но она никак не хотела исправиться, как бы ее ни уговаривали. И вот однажды случилось так, что ночью рыцарь, проснувшись, пошарил вокруг себя, не нашел жены и возмутился этим. Встал он с кровати, надел подбитый беличьим мехом плащ и пошел в гардеробную, где были его жена, ключник и двое слуг; они ели и веселились так, что не услышали бы и грома Господня, — вот как веселились вместе мужчины и женщины! И когда хозяин посмотрел на все это сборище, он сильно разгневался, взял палку, чтобы ударить одного из слуг, обнимавшего горничную; и он ударил слугу палкой, палка была сухой, и отлетела от нее щепка в глаз его жене, которая стояла подле, и окривела оттого жена на один глаз. И большими несчастьями обернулась для нее потеря глаза: муж возненавидел жену, и лишил ее уважения, и отвратил от нее свою любовь, так что супружество их совсем стало обречено на погибель. И произошло это с ними из-за дурного поведения жены, которая с юности привыкла жить в беспорядке и распущенности с утра до вечера. И оттого наихудшее зло приключилось с ней — она потеряла и глаз, и любовь своего господина — тяжким стал их брак от этого.

Посему почитается благом произносить с утра молитвы, натощак слушать все мессы, приучать себя жить скромно и достойно, так как все происходит согласно смолоду усвоенным привычкам и нравам. Как гласит мудрая пословица:

Приучите молодую лошадку ходить стреноженной—

Она проходит так всю жизнь.

Так и случилось с другой сестрой. Она с юности привыкла служить Господу и Церкви, набожно произносить молитвы, натощак слушать мессы. И Бог вознаградил ее за это и дал ей в мужья благородного и богатого рыцаря. И зажила она с ним в почете и радости.

И вот однажды отец тех девушек, благородный господин, отправился проведать их обеих; у одной нашел он в доме богатство и благопристойность и был принят там с почестями, а у другой дочери, окривевшей, нашел хозяйство запущенным, И вот, когда вернулся он к себе, рассказал все своей жене и стал упрекать ее, что погубила она дочь чрезмерной холей и негой; слишком ослабляла она вожжи и позволяла дочери делать все что угодно — оттого и живется ей теперь так тяжело.

На этом примере видно, что за благо почитается служить Господу нашему и слушать натощак все молитвы, какие только возможно, и вести благочестивую жизнь, есть и пить в установленное и подобающее время, ибо так, как вы приучитесь жить в молодости, будете вы жить и в старости.

Глава 13 Здесь рассказывается о той, которую рыцарь Делатур Ландри отверг из-за ее легкомысленных манер

Расскажу я вам еще, мои любезные дочери, об одном случае, приключившемся со мной. Заговорили однажды со мной о женитьбе на красивой знатной девице, у которой были отец и мать, и повел меня мой отец посмотреть на нее. Когда мы пришли, встретили нас радостно и радушно. Взглянул я на девушку и начал разговор обо всем на свете, чтобы узнать характер ее. И заговорили о пленниках. Тогда я сказал ей: ’’Мадемуазель! Я бы предпочел быть именно вашим пленником, а не чьим-либо еще, и думаю, что ваш плен не был бы столь тяжелым, как плен англичан”. Она мне ответила, что некогда видела уже того, кого хотела бы иметь своим пленником. Тогда я спросил, тяжела ли была бы для него тюрьма, и она ответила, что ничуть, она бы относилась к нему столь же нежно, как к своему собственному телу, а я сказал, что этот пленник был бы счастлив очутиться в столь сладостном и благородном заточении. Что сказать вам? Она щебетала легко и ей казалось, судя по ее словам, что она знает достаточно всего, взгляд ее был быстр и легок. Много было сказано слов, и, когда пришло время уходить, она сталаочень откровенной и дважды или трижды просила меня, чтобы я не тянул с повторным визитом в какой бы то ни было форме, и держалась со мной без тени смущения и по-дружески. За столь короткое время она так сблизилась с человеком, которого никогда ранее не видела! Пусть даже она и знала о разговорах о нашей помолвке! И когда мы вышли, отец спросил меня: ’’Что ты думаешь о той, которую увидел? Скажи свое мнение”. Я ответил: ’’Господин мой и отец! Она кажется мне доброй и красивой, но я не хочу сближаться с ней более, чем теперь, если на то будет ваша воля”. И я рассказал ему свои впечатления. И я не женился на ней из-за легкомыслия ее и излишней откровенности. И много раз потом я благодарил Господа за это, ибо не прошло и полутора лет, как ее оговорили и осудили — не знаю, правда, заслуженно или понапрасну. И умерла она в бесчестии.

Итак, мои дорогие и благородные дочери, все женщины знатного происхождения и хорошего воспитания должны иметь поведение кроткое и смиренное, строгий нрав, быть немногословными, отвечать на вопросы учтиво, без излишней скованности, но и без легкомыслия во взоре. Чем меньше этого легкомыслия, тем лучше, ибо многие потеряли прекрасные партии из-за недостатка сдержанности и даже не подозревали о том, что им навредило.

Глава 14 Как дочь короля Арагона потеряла короля Испании из-за глупого своего поведения

Я хотел бы, чтобы вы знали этот поучительный пример, как старшая дочь короля Арагона потеряла испанского короля^[35] из-за своего безрассудства. В одном испанском сочинении рассказывалось о том, что король Арагона имел двух дочерей. И захотел король Испании жениться на одной из них, и, чтобы выбрать более достойную, он переоделся слугой и отправился со своими послами, среди которых был один епископ и два барона. Нечего и говорить, что король Арагона принял их с радостью и почестями. Королевские дочери нарядились как только могли, особенно старшая, которая полагала, что речь пойдет о ней. Послы провели три дня, наблюдая за поведением девушек, и испанский король, переодетый слугой, также наблюдал за ними. Видел он, что, когда поутру приветствовали старшую, она отвечала сквозь зубы, держась чопорно и высокомерно, а ее сестра вела себя смиренно и учтиво, кротко обходясь как с вельможей, так и с простолюдином. Однажды король наблюдал, как сестры играют в триктрак с двумя рыцарями; старшая ссорилась с одним из них и проигрывала, младшая же хотя тоже проиграла, но не выказывала по этому поводу никакого раздражения и вела себя так, как будто выиграла. Король посмотрел на все это и отошел в сторону. Он созвал своих людей и баронов и объявил: ”Вы знаете, что короли Испании и короли Франции не должны жениться, руководствуясь корыстью, а только из благородных побуждений, выбирая добропорядочную женщину благородного происхождения, воспитанную в помыслах о добре и способную принести здоровое потомство. Я посмотрел на этих девушек и их поведение. Мне показалось, что младшая более смиренна и учтива, чем старшая, и не столь высокомерна и чопорна. Посему забирайте младшую, я выбираю ее”. Послы ответили ему на это: ”Сир, старшая гораздо красивее, и вообще более почетно получить старшую дочь, нежели младшую”. Король же возразил, что нет такого почета и такого земного блага, которое сравнилось бы с добротой и добропорядочностью, а особенно со смиренностью и кротостью. ’’Поэтому я возьму младшую, ибо именно в ней я увидел учтивость и смирение”. И он выбрал ее.

Тогда епископ и бароны пришли к королю Арагона и попросили младшую дочь. Король и его свита были очень удивлены, что выбор пал не на старшую — гораздо более красивую. Вот как получилось, что королевой Испании стала младшая из дочерей, бывшая более смиренной и любезной как с вельможами, так и с простолюдинами. За такой нрав она и была выбрана. Старшая же возмутилась и оскорбилась так, что чуть не лишилась рассудка.

Только учтивостью и кротостью можно заслужить любовь ближних в этом мире; нет ничего более приятного, чем быть смиренным и учтивым, приветливым с богатым и бедным; не следует терять голову от потерь и прибытков : ни одна добропорядочная женщина не должна давать увлечь себя таким страстям. Она должна иметь доброе сердце, любезно отвечать и быть смиренной. Как сказано Господом в Евангелии, кто больше знает, тот более стремится к смирению и больше ценится, ибо более смиренный более и возвышается. Так и поступила младшая дочь короля Арагона, своим смирением и любезностью добившись титула королевы испанской и оставив без него свою старшую сестру.

Глава 15 Здесь рассказывается о тех, кто спорит друг с другом

Любезные мои дочери! Поберегитесь вступать в спор с глупцом или безумцем любого пола — это верная погибель. Я расскажу вам один случай, свидетелем которого был сам. Дело было в одном замке, где собралось много знатных дам и девиц, И была там одна барышня, дочь очень славного рыцаря. И вот за игрой в триктрак поссорилась она с одним молодым человеком, который был известен своей глупостью и вздорным нравом. Да, слишком рассудительным назвать его нельзя было. Спор на этот раз зашел из-за того, что девушка усомнилась в его словах и сказала, что он не прав. Разгорелся спор. В запальчивости она обозвала его рогоносцем и дураком. Из-за ссоры они бросили игру. Я сказал девушке: ’’Моя дорогая кузина, не принимайте близко к сердцу то, что он говорит, вы же знаете, что он крикун и пустомеля. Я прошу вас,, во имя вашей чести, не ссорьтесь с ним”. Но она не послушала меня и заспорила еще сильней, чем прежде, и заявила ему, что он никчемный человек, и высыпала еще много слов. А он, как безумный, ответил, что как мужчина стоит гораздо больше, чем она как женщина. Она принялась возражать, и разгорячились они так, что под конец он заявил следующее: будь она благоразумна, не ходила бы она по ночам без свечи по спальням мужчин для ласк и поцелуев. Она попыталась обвинить его во лжи, но он стал называть свидетелей. Многие, ничего об этом не ведавшие, были очень удивлены, некоторые же сочли, что лучше бы ей было помалкивать, поскольку своими же руками — из-за своей же болтливости — она сама себя и высекла.

После этих слов она заплакала и сказала, что он ее опозорил и так это ему не пройдет, ибо порядочные люди не пользуются подобными приемами. И бранилась она до тех пор, пока он не выставил ее в еще худшем свете, употребив еще более гадкие слова. Будучи несдержанным и безрассудным, он окончательно вымарал ее в грязи.

Вот вам хороший пример того, что добропорядочная женщина никогда не должна ввязываться в спор с глупцом и скандалистом. Таких следует избегать. Если вы видите, что они хотят завязать спор, начать громко браниться, позвольте им молоть языком и скажите: ’’Любезные друзья, вижу, что вы хотите покричать и поскандалить, я уступаю вам поле боя и удаляюсь”. После этого надо уходить, как сделал один хорошо известный мне рыцарь в разговоре с дамой, чьи глупость и завистливый нрав толкали ее на публичные оскорбления. В тот раз рыцарь сказал: ’’Сударыня! Вам нравится говорить все эти странные вещи; я вас слушаю и ничем не собираюсь обидеть вас в ответ. Я вижу, что вы удручены, мне очень жаль”. Но она не унималась и бранилась все сильней. Когда рыцарь увидел, что ни за что на свете она не угомонится, он взял пучок соломы и положил перед ней, промолвив: ’’Сударыня, если вы хотите продолжать ссору, браните эту солому, которую я оставляю вместо себя; сам же я удаляюсь”. И ушел, оставив даму с раскрытым ртом. Это было воспринято как мудрый поступок рыцаря, избежавшего ссоры. А дама осталась наедине с распиравшим ее безумием, но вылить его ей было не на кого. Так и должно поступать, ибо нельзя ввязываться в спор с безумцем и задирой. Следует избегать таких людей, как сделал этот рыцарь.

Глава 17 О том, что ни одна женщина не должна быть ревнивой

Я хочу привести вам один пример того, сколь пагубна ревность. Жена одного оруженосца так любила своего мужа, что испытывала ревность к любой, с кем он разговаривал. Много раз он ласково журил ее за это, но ничего не помогало. Особенно она ревновала к одной женщине из тех краев, известной своей несдержанностью. И вот однажды между ними вспыхнула ссора, ревнивица упрекала женщину, в ответ же слышала, что несет вздор. Тогда, распалясь, она назвала соперницу лгуньей. Они схватились не на шутку; та, которую обвинили, держала в руке палку и ударила ею противницу по носу, да так, что сломала его. И вот у бедной ревнивицы на всю жизнь оказался переломанным нос — самая выступающая и важная часть лица. С той поры и до конца дней своих пребывала она в унынии, стыдясь своего уродства. А муж часто упрекал ее — лучше не была бы ревнивой и осталась бы с красивым лицом. Из-за этого уродства он не мог уже любить ее, как прежде, и ушел к другой. Так из-за своей ревности и глупости она лишилась любви и уважения своего господина.

В этом большой урок для каждой добропорядочной женщины. Нельзя выплескивать наружу свои чувства, нужно кротко и пристойно сносить душевную боль, коль скоро она приключится, — так, как сносила ее одна моя тетушка, которая много раз рассказывала мне об этом. Она была замужем за рыцарем Лангилье, имевшим тысячу пятьсот ливров дохода; жили они широко. Но рыцарь был на удивление сластолюбив и в своем доме всегда держал одну или двух женщин для утоления своих страстей. И частенько он вставал с постели от жены, чтобы отправиться к этим сумасбродкам. Когда же он возвращался, то находил в спальне зажженную свечу, лохань с водой и салфетку. Когда он входил, жена ничего ему не говорила, только просила помыть руки. Он говорил, что нет в этом необходимости, так как он идет из туалета. Она возражала: ’’Тогда, господин мой, тем более помойте руки”. Ни его, ни кого другого она не упрекала. Но однажды, оставшись с ним с глазу на глаз, она сказала: ’’Господин мой, я хорошо знаю о ваших похождениях. Но никогда, если будет то угодно Богу, я не выкажу к этому своего отношения, как при вас, так и при этих женщинах, поскольку вам это приносит удовольствие, а другого лекарства, кроме смирения, я не знаю. Коль скоро иначе нельзя, я не буду терять рассудок из-за ваших маленьких радостей. Но прошу вас, господин мой, не относитесь ко мне хуже, я не хочу терять вашей любви и расположения. Я буду рада и той малости, что мне достанется, и снесу все, что вы пожелаете”. Иногда после этих кротких слов сердце его отогревалось жалостью к ней и он надолго воздерживался от соблазнов. И так всю жизнь, покорностью и деликатным обхождением, она его завоевывала; иного пути для нее и не было. В конце концов он раскаялся и стал равнодушен к пороку^[36].

Вот пример того, как деликатностью и покорностью можно скорей вернуть своего мужа на путь добродетели, чем грубостью и резкостью. Тем более что у многих мужчин такой характер, что, чем более жены на них наседают, тем усерднее они предаются пороку.

Тем не менее мужья не должны слишком сердиться на жен за ревность. Мудрец утверждает, что ревность — свидетельство любви; я думаю, он прав, так как меня бы ничуть не потревожило, если бы кто-то, для меня посторонний, совершил некий поступок (плохой ли, хороший ли — все равно), но если дурно поступит мой родственник или друг, я испытаю боль и тяжесть на сердце. Вот почему ревность не может быть без большой любви. Но любовь бывает двух видов, из которых одна ниже другой; и вообще нет любви там, где нет здравого смысла. Лучше уж страдать от нее во имя чести и достоинства. Поэтому муж не должен слишком сердиться на жену, если она немного его ревнует, так как она выказывает этим, как тоскует ее сердце. И потом она боится, что другая получит любовь, которая по праву принадлежит ей, как предначертано то Богом и Святой Церковью. Но самые мудрые женщины как можно меньше выказывают свои чувства, сдерживают себя и скрывают свое горе. Так же должен поступать и мужчина, сдерживать себя и как можно менее выказывать свои чувства. Вести себя так — большая наука и мудрость. Но всякий раз, когда женщина видит, что ее господин немного ревнует ее, отмечая про себя некоторые ее легкомысленные глупости, которые ему не нравятся, добропорядочная женщина не должна показывать окружающим, что она что-либо заметила. И если она заговорит об этом с мужем, то только наедине и как можно более кротко. Она скажет, что знает о большой любви, которую он питает к ней; эта любовь порождает сомнение и страх, как бы жена не увлеклась на стороне. Но бояться не надо, если будет угодно Господу, она сохранит честь их обоих. И так, нежными и кроткими словами, надобно подбодрить мужа и развеять его печаль, так как, если она заговорит с гневом и бранью, она разожжет огонь и побудит его на еще более горькие мысли и тяжкие сомнения. Ибо многие женщины еще крепче во лжи, чем в словах правды, поэтому часто они внушают нам большие подозрения.

Поэтому я и говорю вам, что добропорядочная женщина, даже если это ей неприятно или смешно, должна сочувственно, с пониманием отнестись к некоторой ревности супруга, ей следует помнить, что в этом — проявление его большой любви, опасений и озабоченности его сердца тем, чтобы не ушла к другому любовь, на которую он претендует по праву и предначертанию Церкви и Господа. Это тревога за то, как бы спутница не лишила его любви, как бы радость их супружества не оказалась омраченной, а их семья не скатилась бы в губительную пропасть. Да, ревность многим причиняет зло, вселяет озабоченность и тяжкие думы. Этот пример показывает, как надо умерить свой пыл и обуздать безумные мысли.

Глава 18 Здесь рассказывается о горожанке, которая была побита из-за своей же несдержанности

И вот еще что — не следует спорить со своим мужем или выражать ему свое неудовольствие, как та горожанка, которая на каждое слово своего господина отвечала с такой язвительностью, да еще при людях, что муж страшно рассердился и, стыдясь людей, сказал ей раз, потом другой, чтобы она замолчала, но она не унималась. Тогда разгневанный супруг со всего размаху ударил ее кулаком и опрокинул на землю, а потом — лежащую — ударил ногой в лицо и сломал ей нос. Так стала она на всю жизнь уродом: из-за ее сварливости и насмешек свернули ей нос, что дорого ей обошлось. Уж лучше ей было бы стерпеть и смолчать. Ибо разумно и законно, когда муж повышает голос, а женщине приличествует смиренно слушать, не перечить. И наоборот, не подобает женщине ссориться с мужем, будь даже она права, особенно на людях. Другое дело, если она уединится со своим господином и кротко, деликатно подскажет ему, в чем он ошибается. И если он набожный человек, он поблагодарит ее, если же он не таков, она во всяком случае сделает то, что должна. Именно так должна поступать порядочная женщина по примеру мудрой королевы Эсфири, жены короля Сирии^[37], который был очень горяч и резок, но добрая женщина не вступала с ним в спор, когда он гневался, но после, найдя удачный момент, она могла добиться всего, чего хотела.

А глупые и сварливые женщины неспособны к покорности, как и случилось с женой купца, о чем я сейчас расскажу.

Глава 19 О той, что вскочила на стол

Однажды три купца возвращались из поездки за руанским сукном. Один вдруг сказал: ’’Очень хорошо, когда женщина покорна своему господину”. ’’Моя, — сказал другой, — мне подчиняется без слов”. ’’Моя же, — сказал третий, — как мне кажется, еще покорнее”. Первый и сказал: ’’Давайте заключим пари, посмотрим, какая из них выполнит приказания мужа наиболее покорно”. — ’’Согласны”, — ответили купцы. И заключили пари, и договорились, что никто из них не предупредит жену об их пари и только скажет: ’’Что бы я ни приказал, должно быть исполнено”. Сначала пришли к одной. Муж сказал: ”То, что я сейчас прикажу, должно быть исполнено — что бы это ни было”. После этого приказал жене: ”Прыгайте в этот водоем”. — ’’Зачем? С какой целью?” — ’’Затем, что я так хочу”. — ’’Нет, я должна сначала узнать, зачем мне прыгать”. И не двинулась с места. Муж рассвирипел и наградил ее сильным ударом. Потом отправились к другому купцу, и он заявил, как первый, что его приказание должно быть исполнено, и тут же приказал жене прыгать в водоем. Она же отказалась, не понимая причины, и была побита, как и первая.

Тогда отправились к третьему купцу. В доме уже был накрыт стол, поставлена еда, и они уселись отобедать. Хозяин сказал на ухо своим спутникам, что после еды он прикажет жене прыгнуть в воду, вслух же объявил, что, какое бы он ни отдал сегодня приказание, оно должно быть немедленно исполнено. Жена, которая любила и боялась его, внимательно выслушала и не знала, что и подумать. Гости принялись за яйца всмятку, и оказалось, что на столе нет соли. Муж окликнул жену: ’’Женщина, дополни сервировку!” Несчастная, сбитая с толку, но боясь промедления и ослушания, вскочила на стол, но рухнула вместе со столом и всей сервировкой: полетели на пол еда, вино, стаканы, миски. ’’Что это за манеры? В своем ли вы уме?” — воскликнул муж. ’’Господин, — отвечала она, — я выполнила ваше приказание, вы же сказали, что я должна его исполнить, каким бы оно ни было, Я выполнила, как сумела, хоть это и огорчило и меня, и вас. Вы же приказали, чтобы я дополнила сервировку”. — ”Я же имел в виду соль!” — ”О Боже, а я подумала, что надо вспрыгнуть самой”. Тогда вдоволь все посмеялись и пошутили. Оба гостя заявили, что нет нужды приказывать женщине прыгать в воду, она достаточно сделала и без этого; муж ее выиграл пари, а жена получила похвалы за образцовое повиновение и не была бита, как две другие, не исполнившие приказаний своих мужей. Если простолюдины наказывают своих жен кулаками, то благородных дам лишь журят, иначе поступать не следует. Поэтому любая благородная дама должна показать, что у нее доброе и честное сердце, то есть кротко и с приличиями выказать свое стремление к совершенствованию, покорности и послушанию перед господином, страх и боязнь ослушаться. Ибо добропорядочные женщины боятся, как та жена третьего купца, ослушаться своего господина. Каждая должна быть готова выполнить любой приказ, хороший ли, плохой ли — все равно. И если даже приказание порочно, она не будет повинна, выполнив его, ибо вина ляжет на господина.

Итак, я вам немного поведал о покорности и боязни перед мужем, о том, как надо отвечать на любое слово своего господина, какая здесь подстерегает опасность и как дочь рыцаря подвергает большому риску свою честь и свое положение, вступая в пререкания и в спор с глупым оруженосцем, Много есть людей, которые готовы на шумную ссору и безрассудные поступки и залпом выпаливают все, что знают и что им придет на язык. Поэтому очень опасно ссориться с такими людьми.

Кто ввязывается в спор с ними, подвергает свои честь и достоинство большому риску. Многие из простой зависти и злобы могут оговорить любого.

Глава 21 О споре, который произошел между сеньором де Бомануаром и одной дамой

Милые мои дочери, прошу вас, не стремитесь первыми обзавестись необычным новым нарядом, уж лучше запоздайте в этом деле, будьте последними среди подруг, особенно не подражайте иностранкам. Я расскажу вам о споре одной баронессы, которая жила в Гиени, с сеньором де Бомануаром, отцом нынешнего де Бомануара, мудрым и проницательным рыцарем^[38]. Дама заговорила с ним о его жене и сказала: ’’Любезный кузен! Я недавно из Бретани и видела там свою красавицу-кузину, вашу жену; но, увы, она не так нарядно одета и ее платья не так украшены, как у женщин Гиени и других мест, ее корсет и шляпа недостаточно велики и не того покроя, что сейчас в моде”. Рыцарь ей ответил: ’’Сударыня, поскольку она одевается не так, как вы, наряды ее не того покроя и не тех размеров и, если вы меня в этом упрекаете, знайте, что повода для упреков больше не будет. Я сделаю ее гардероб еще более красивым и столь же новым, как ваш или чей-нибудь другой, ибо вы и ваши лучшие дамы имеете наряды, подбитые белкой и горностаем лишь с одной стороны, я же сделаю больше, я прикажу ей надевать душегрейки и шляпки наизнанку, мехом наружу. Тогда она окажется в более выгодном положении, чем вы все”. Потом он сказал: ’’Мадам, вы думаете, что я не хочу, чтобы моя жена была хорошо одета, как принято у добропорядочных женщин нашего края? Я не хочу другого: чтобы она изменяла обычаям благородных и добродетельных женщин — цвета Франции и нашего края, — которые не приняли облика подружек и девушек англичан да английской солдатни. Ведь именно они первыми переняли британские наряды с укрупненными формами, корсетами, вырезанными по бокам. Я был там в то время и видел. Поспешно перенимать у этих женщин моду я бы воздержался, и, действительно, английская принцесса и ее дамы пришли к этим нарядам значительно позже, хотя могли бы их иметь уже тогда. Но я всегда слышал от мудрых людей, что добропорядочные женщины должны следовать за модой дам своего королевства, самые мудрые женщины соглашаются на упомянутые новшества в последнюю очередь. Вот почему дам Франции и этих краев считают лучшими и редко порицают. А в Англии, как говорят, много женщин, вызывающих порицание, хоть я и не знаю, заслуженно ли. Поэтому лучше иметь дело с женщинами с безупречной репутацией”. Это было сказано при многих. Баронесса почувствовала себя глупо и не знала, что ответить. Вокруг засмеялись и меж собой обменялись мнением, что лучше бы ей было помолчать.

Вот почему, мои славные дочери, следует придерживаться золотой середины и носить наряды, какие носят добропорядочные дамы вашего края и те, что носят добропорядочные женщины, особенно благородные дамы, той страны, где живешь. Кто хватается за новые наряды иностранок, чаще всего бывает осмеян, как вы это слышали в истории со славным и умным сеньором, который осадил баронессу. Будьте уверены, кто первый бросается на новинки, становится предметом насмешек. И сегодня, как только одна дама заслышит, что у другой появилось новое платье или наряд, она не успокоится, пока не получит такой же, причитая каждый день перед своим господином: ”Ах, как идет той женщине новый наряд, какая вещица! Прошу вас, господин мой, разрешите мне иметь такой же”. Муж может возразить: ’’Друг мой! Если у этой женщины и появился такой наряд, то другие — благоразумные дамы — его не имеют”. — ”Да, сударь, но если они не умеют наряжаться, что же с этим поделать? Я хочу одеваться, как та красавица”. И уверяю вас, они найдут достаточно доводов, чтобы убедить мужа осчастливить их обновой. Но среди этих дам редко найдешь умную и мудрую, они живут пристрастием к мирской суете и удовольствиям. Я расскажу вам о том, как простолюдинки — горничные, служанки, ключницы — взяли за моду тепло одевать только спину, причем до пят, кутая эту часть тела и в мех, и в сукно, и в плюш. И весь этот наряд при ходьбе забрызгивается грязью, как курдюк у овцы. Такое платье не похвалишь ни зимой, ни летом: зимой, в холод, мерзнут живот и груди, которые нужно было бы одевать теплее, чем пятки, а летом в таком наряде прячутся блохи. Вот почему я не одобряю подобного новшества.

Я говорю, конечно, не о нарядах благородных дам и барышень, которые вполне могут иметь какие угодно туалеты, о них я не помышляю сказать что-либо, что им не понравится, — ведь я по мере своих сил должен служить и повиноваться им. В этой книге я смею давать советы лишь своим собственным дочерям и служанкам, которым я вправе указывать на то, что мне нравится и чего я хочу.

Глава 23 Здесь говорится о Бусико и трех дамах; о том, как он оказался хозяином положения

И еще я расскажу вам о том, что случилось с Бусико^[39], когда три дамы решили пристыдить его, и как он с честью вышел из этого положения. Бусико был мудр и славился среди всех рыцарей своим красноречием. Он был тогда уже преклонных лет, благоразумие его пользовалось заслуженной репутацией. Однажды на празднике три дамы сидели рядом и болтали о женских приключениях. Одна сказала: ’’Милые кузины, чтоб провалиться той из нас, что солжет подругам! Давайте расскажем, кого из нас соблазняли в этом году”. — ”Да, — сказала одна — со мной это приключилось”. — ”И со мной”, — промолвила другая. ”И со мной”, — призналась третья. Самая решительная предложила: ’’Пусть лопнет та, которая не раскроет нам имени последнего соблазнителя. Клянусь, если вы скажете, то и я своего назову”. Все вместе решили говорить правду. Первая сказала: ”В последний раз меня домогался Бусико”. — ”И меня тоже он”, — молвила вторая. ”И со мной тоже был он”, — сказала третья. ”Да, — решили они, — он не такой честный, как мы думали. Он врун и обманщик. Он сейчас здесь. Пошлем за ним и выскажем ему все в лицо”. Они послали за ним, он пришел и спросил: ’’Сударыни, что вам угодно?” — Нам надобно с вами поговорить, присядьте, сударь”. И они хотели, чтобы он сел у их ног, но он возразил: ’’Поскольку я пришел по вашему приказу, велите принести табурет или какое-нибудь другое сиденье для меня, ибо, если я сяду слишком низко, я могу порвать некоторые детали туалета, а вы меня обвините в коварных замыслах”. Порешили на том, что он сядет на принесенное сиденье, и, когда он сел, самая разгневанная заговорила: ’’Как мы были обмануты вами в прошлом, Бусико! Мы считали вас правдивым и честным, а вы обманщик и смеетесь над женщинами — вот ваше призвание”. — ’’Как, сударыня, что же я сделал?” — ’’Что вы сделали? Вы просили о любви бедных кузин, которые перед вами, обладали мной и каждой говорили, что любите ее больше, чем всех других. Это неправда, это ложь: вы не един в трех лицах, у вас не три сердца, чтобы любить троих. Поэтому вы лжец и обманщик и не смеете называться честным и добрым рыцарем”. ’’Итак, милые дамы, вы все сказали? Вы очень ошибаетесь, и я вам скажу, почему. В то время, как я говорил это каждой из вас, я действительно это чувствовал и так думал, ибо мне было хорошо. Поэтому вы неправы, когда называете меня лжецом и обманщиком. Но мне придется терпеть, так как вы посплетничали обо мне”. И когда они увидели, что он не смутился, одна из них сказала: ”Я скажу вам, что мы сделаем. Мы будем тянуть соломинку, с кем ему остаться”. — ’’Нет, — возразила другая, — что касается меня, я уступаю свою часть и в розыгрыше участвовать не буду”. — ’’Правильно, — сказала третья, — я поступлю так же”. Тогда рыцарь сказал: ’’Сударыни, клянусь громом, я не предмет, который можно отдать или оставить; ибо здесь нет никого, кому бы я принадлежал”. Он встал и ушел, а они оказались более смущенными, чем он.

Стоит хорошо подумать, прежде чем вступать в спор с человеком, который долго пожил и умеет себя держать. Это хороший пример того, что не надо ввязываться в разговор и спор с такими людьми. Те, кто иногда думают, что знают нечто большее и могут одержать верх, чаще всего оказываются побиты. Я бы хотел, чтобы вы знали о подобных случаях.

Глава 24 О трех других дамах, которые принялись обвинять одного рыцаря

Однажды три дамы обвинили одного рыцаря в том же грехе и обмане. С помощью трех служанок они заперли его в комнате и в конце концов приговорили к смерти, чтобы никогда больше не смог он обманывать слабый пол. Женщины столь распалились и были столь разгневанны, что каждая уже держала в руке нож, чтобы его убить. Никакие оправдания не могли ему помочь. Тогда он им сказал: ’’Сударыни и девушки! Поскольку вам так хочется, чтобы я умер, не получив утешения и прощения, прошу вас только об одной милости, исполните последнее желание!” Они согласились и велели говорить. ’’Соблаговолите, — сказал он, — чтобы первой мне нанесла удар самая распутная из вас”. Они остолбенели и переглянулись, каждая подумала: ’’Если я ударю первая, я опозорюсь и буду проклята”. И когда он увидел их смятение и испуг, он вскочил на ноги, подбежал к двери, открыл ее, выскочил и таким образом спасся. А они остались в растерянности и в глупом положении.

Это говорит о том, что даже немного смекалки может оказать большую услугу как мужчине, так и женщине. Но я кончаю здесь эту тему и перейду к другой, вспомнив о тех пташках, которые живут лишь мирской суетой — праздниками и рыцарскими турнирами. Даже в паломничества они охотно отправляются не столько из набожности, сколько для развлечения.

Глава 25 О тех, кто охотно ходят на рыцарские турниры и отправляются в паломничества

Я расскажу вам один поучительный случай, происшедший с добропорядочной дамой, которая подверглась серьезному осуждению без всякой на то причины во время большого праздника Круглого стола^[40] с рыцарским турниром. Эта милая женщина была молода и очень любила светские забавы, охотно танцевала и пела, отчего вельможи и рыцари очень ее ценили, как, впрочем, и все окружающие. Тем не менее господин ее не слишком был рад, что она столь охотно предается светским забавам. Но она очень стремилась на все праздники, и муж отпускал ее, боясь перечить сеньорам и снискать славу ревнивца. Он уступал и тратил большие деньги, чтобы нарядить ее подобающим их положению образом. Но она хорошо понимала, что, если бы он захотел, она бы туда не попала.

Однажды, как это принято в летнее время, танцы продолжались до самого утра, И вот в середине ночи вдруг погасили факелы. Поднялся шум и крики. А когда принесли свет, брат мужа этой женщины увидел, что один рыцарь как-то подозрительно держал ее, несколько отойдя с ней в сторону. Клянусь, я твердо уверен, что ничего дурного там не было. Но брат рыцаря утверждал обратное и говорил об этом достаточно открыто, все стало известно мужу, и он так сильно огорчился, что до конца жизни так и не разуверился в своих подозрениях. И впредь он уже не чувствовал подле своей жены ни прежней радости, ни прежней любви, ибо и он, и она потеряли разум: ссорились друг с другом, разрушили семью и потеряли состояние — все из-за этого пустякового случая.

Я хорошо знаком и с другой красивой женщиной, которая столь же охотно давала себя увлечь на большие праздники. И однажды крупный вельможа так же обвинил ее, и потеряла она доброе имя. Потом она долго болела тяжелой, изнурительной болезнью, страшно изменилась. Когда уже от нее оставались лишь кожа да кости, стала готовиться она к смерти и обратилась к Богу. Именно тогда заявила она при всех: ’’Друзья и подруги! Вы видите, что со мной сделалось. Я была белолицей, розовощекой, пухленькой, все хвалили мою красоту. Теперь же я вовсе не похожа на ту, прежнюю. Я любила праздники, поединки и рыцарские турниры, но пршло то время. Пора возвращаться мне туда, откуда пришла. И вот еще что, друзья: много дурного говорят обо мне и о монсеньоре де Кране^[41]. Но клянусь Богом, к которому я направляюсь, и спасением своей души, он ничего не добивался от меня и сделал со мной не больше дурного, чем родной мой отец; верно, он спал со мной в одной постели, но без пакостных дел И дурных мыслей”. Многие были этим удивлены, ведь всегда думали, что дело обстоит иначе, почему и осуждали ее, почему и имела она дурную репутацию.

Вот по этому-то и опасно любой добропорядочной даме слишком тянуться к мирской суете, вожделеть о празднествах, ибо там многие славные женщины незаслуженно оказываются оклеветанными.

Я, конечно, не говорю, что не следует иногда уступить своему господину или друзьям и пойти на праздник. Но, милые дочери, если случится, что вы пошли на праздник, не найдя благовидного предлога отказаться, то, когда стемнеет и начнутся песни и танцы, позаботьтесь, чтобы рядом с вами все время был кто-нибудь из ваших друзей или родственников, и если случится, что станут гасить факелы и наступит темнота, надо, чтобы они стояли рядом, не из подозрения, что вы совершите дурное, а из-за опасности дурного глаза и дурных языков, которые всегда высматривают и готовы наговорить, чего не было.

Глава 31 О даме, которая по полдня занималась туалетом

Была одна дама, которая жила рядом с церковью. Но, перед тем как туда отправиться, она так долго занималась нарядами, что заставляла себя ждать, чем выводила из себя всю паству и служителей церкви. Однажды в воскресенье она как всегда медлила и требовала, чтобы ее подождали во что бы то ни стало. Тягостно тянулось для всех время. Многие переговаривались между собой: ’’Как! Эта женщина еще не причесалась и не налюбовалась на себя?” Другие отвечали: ’’Плохое отражение в зеркале посылает ей Бог, раз мы так часто и подолгу томимся здесь”. И вот, как бы ей в назидание, когда она смотрелась в зеркало, то увидела там дьявола, который показывал ей свой зад, да такой отвратительный и ужасный, что женщина потеряла рассудок и надолго заболела. Потом Господь ниспослал ей здоровье, и она исправилась, да так, что уже не наряжалась подолгу перед зеркалом и только благодарила Господа, что он ее так образумил.

Вот вам урок того, что нельзя подолгу тратить время на наряды и украшения, прихватывая для этого часть церковной службы и заставляя ждать других.

Глава 34 О тех дамах, что охотно отправляются в паломничества

Хочу поведать я вам еще об одной даме, которая была молода и привержена к светской жизни. Один оруженосец был влюблен в нее, да и она не питала к нему неприязни. Так вот, чтобы получить побольше времени для разговоров и кокетства, она уверила своего господина, что посвящает себя паломничеству. Муж, благородный человек, смирился с этим, ибо не хотел огорчать ее отказом. И вот однажды отправилась она с тем оруженосцем в паломничество к одному из пристанищ Девы Марии. Очень радовались они в пути долгим разговорам, предвкушая впереди еще большие радости и наслаждения. Но случилось так, что, когда они прибыли на место и пришли на мессу, дьявол, который всегда подкарауливает слабых, вверг их в такое искушение и легкомыслие, что они предались не столько божественной службе и молитвам, сколько поглядыванию друг на друга и любовным намекам. И тогда женщину внезапно охватила страшная боль, она стала задыхаться и трудно было уже понять, жива ли она. Ее, как мертвую, перенесли на руках в город. Три дня и три ночи не принимала она ни еды, ни питья; и непонятно было, жива она или мертва. Послали за мужем и друзьями, те прибыли удрученные и, глядя на нее, не могли решить, вернется ли к ней жизнь. Женщине же, испытывающей страшную боль, вдруг предстало чудесное видение: ей показалось, что видит она свою матушку и отца, давно уже умерших. И мать указала ей на свою грудь: ’’Дочь моя, вот то, что вскормило тебя; люби и почитай своего господина, коли дан он тебе Церковью, как любила ты грудь эту’’. Затем заговорил отец: ’’Любезная моя дочь, отчего к другому твои тяга и любовь сильнее, нежели к собственному мужу? Погляди на колодец, что рядом с тобой, и знай, что если ты окунешься в пламя греха, то рухнешь в этот колодец’”. Тогда она оглянулась и увидела подле себя колодец, полный огня, да так близко, что едва туда не свалилась. И очень испугалась она. Затем отец и мать указали ей на сто священников, одетых во все белое, и сказали ей: ’’Любезная дочь, мы благодарим вас, что вы одели этих людей”. После этого ей показалось, что она видит образ Девы Марии, держащей рубашку и котту^[42] и изрекающей слова: ’’Эти рубашка и котта предохранят тебя от огня в страшном колодце. Легкомыслием своим ты осквернила мой дом”. От охватившего ее ужаса женщина проснулась и испустила глубокий вздох. Муж ее и друзья сильно обрадовались, уверившись, что она не мертва. Дама же лежала измученная и слабая от видения, не отойдя еще от ужаса перед пламенем колодца, куда ей надлежало упасть. Она попросила священника, за которым сразу послали. Это был святой человек высокого сана; он был одет во власяницу и вел очень набожную жизнь. Дама исповедалась ему и рассказала о своих видениях и о страхе, который охватил ее перед колодцем; также рассказала она ему обо всех своих грехах. Святой отец раскрыл ей ее видение и молвил: «Сударыня, вы угодны Богу и Пресвятой Деве Марии, они не хотят вашей погибели и кары душе вашей. Вот почему они указали вам на беду и на путь к спасению. Сперва они явили вам отца и мать ваших, и мать сказала вам: ’’Дочь моя, посмотри на грудь, которая вскормила тебя, люби и почитай своего господина, как ты любила во младенчестве эту грудь”. А это означает, сударыня, что, поскольку Святая Церковь дала вам мужа, вы должны любить и бояться его так, как любили вы грудь материнскую, вскармливаясь ею. И как ребенок бросает все ради соска и сладости молока, принимая от груди жизненную силу, так же должна всякая добропорядочная женщина, повинуясь Господу и Святому Писанию, любить своего мужа пуще всех других, оставляя всякую другую любовь ради этой: ибо изрек Господь своими собственными устами, что должно бросить отца и мать, сестру и брата, пожертвовать всем ради любви своего господина; и что это не две плоти, но одна. Бог соединил их в одну, и никто из людей не может их разъединить, то есть никакой человек не может и не должен оскорблять любовь одного из них, поскольку соединили их Бог и Церковь. И еще сказала вам мать, чтобы вы питались этим, как ее грудью, что означает — любите вашего господина пуще всех, в этом ваш питательный источник и ваше благо; тогда честь ваша будет расти день ото дня, как растет ребенок, вскармливаемый материнской грудью, то есть сладостью молока, которая означает высшую сладость, радость и любовь, которые должны быть в законном браке, и милость Господня в этом присутствует. Затем отец ваш сказал вам: ’’Любезная дочь, отчего у тебя больше тяги и любви к другому, нежели к собственному мужу? Посмотри на колодец, что подле тебя, и знай, если ты попадешь в пламя неправедной любви, ты туда рухнешь”. А это означает — если вы любите другого больше мужа или же вы живете с другими, кроме него, вы рухнете в колодец, где сгорите из-за вашей греховной страсти. Вот почему указал он вам на колодец, полный огня, на отмщение и наказание, которое надлежит претерпеть за греховную страсть. Затем они вам указали на белых священников, говоря, что вы их одели, и благодарили вас за это; это означает, что вы некогда приказали одеть священников и заказали по ним мессы, за что они вас благодарили, ибо будьте уверены, так же, как вы молитесь за них и других усопших, они молятся за вас и огорчены, когда видят тех, кто делает им добро, на пути к погибели. И как вы могли в этом убедиться, они очень огорчены тем соблазном и безумной забавой, из-за которой вы оказались на пути к погибели; поэтому-то они и пришли вас спасти во имя ваших благих дел, месс и обрядов, которые вы совершали или заказывали в память о них. Затем вы увидели образ Богоматери с рубашкой и коттой в руке. Она сказала: ’’Эти рубашка и котта спасут тебя от падения в колодец, куда ты должна была бы упасть, осквернив и осмеяв мой дом”. А это значит, что вы были в церкви более ради интереса к другому, нежели ради любви к ней, предаваясь безумным мечтам и радостям подле того, кто побудил вас к этому путешествию. Вот почему она сказала, что вы осквернили и осмеяли ее дом, то есть ее церковь; ибо все те мужчины и женщины, кто приходит туда для легкомысленных забав, а не для почитания святого места, оскверняют Церковь и дом Божий. Так было и с вами, судя по вашим делам и вашему видению. Это случилось с вами в церкви, когда вы более склонялись к своему спутнику и сумасбродным удовольствиям, нежели к божественной службе. Бог решил указать вам на ваш грех и заставил почувствовать вас ту ужасную боль. А той милости, которая снизошла на вас, вы обязаны благодеянию, которое вы совершили некогда по отношению к двум бедным женщинам, одной из которых вы поднесли рубашку, а другой — котту. И голос вам сказал, что рубашка и котта спасли вас от того, чтобы рухнуть в колодец. То есть благодеяние и подаяние, которое вы совершили во имя Господа, спасло бы вас от погибели, если бы вы предались безумной страсти, куда ваше сердце вас уже влекло. Господу вы обязаны спасением и тем, что он милостиво указал на вашу ошибку. Впредь же вы должны остерегаться подобных опасностей, грозящих потерей чести и души. Недопустимо любить кого-либо так же, как мужа, которому вы поклялись в верности и преданности; нельзя променять его ни на лучшего, ни на худшего; и лишь та способна на такую замену, которая лжет и нарушает клятву верности». Так раскрыл священник даме ее сон, исповедал ее и по мере своих сил наставил ее на путь истинный. Дама выздоровела и возблагодарила Господа. Впредь она уже не помышляла о греховных забавах.

И вот примерно через полгода случилось так, что оруженосец, который был в нее влюблен, вернулся из военного похода, где он пробыл все это время. Он пришел повидать ее, красивый и милый, и начал ухаживания и осаду, используя утонченный язык, которым он пользовался и ранее. Но он нашел даму неприступной. Он был страшно удивлен и спросил ее: ’’Сударыня, в какой миг я утерял счастье, радость и надежду, которыми я жил некогда?” А дама ответила ему, что это время уже безвозвратно прошло и что не помышляет она ни о чьей любви и радости, кроме любви и радости мужа. И тогда она поведала ему историю, которая с ней приключилась. Он попытался еще раз совратить ее, но не смог. Когда же он увидел, что она столь тверда, он оставил ее в покое и потом многим рассказывал о ее доброте и твердости. И еще более стал ценить и почитать ее.

Вот вам прекрасный пример того, как не должно отправляться в паломничества ради греховных удовольствий, а только во имя любви к Господу и служения ему; это также пример того, что большое благо заказывать молебны и мессы в память об отце, матери и друзьях, ибо они также молятся и добиваются милости для живых, которые совершают во имя их благодеяния, как вы и услышали здесь об этом. И также благо — подавать милостыню; подающему ее воздастся от Господа, как вы только что слышали.

Глава 53 Об одной баронессе

Я знал одну баронессу, очень знатную даму, о которой поговаривали, что она пользуется румянами, и видел я того, что ежегодно поставлял ей этот товар и имел с этого постоянный хороший заработок, как сам он признавался в доверительной беседе. Одно время дама была очень влиятельна и почитаема. Но умер ее муж, и слава и богатство начали таять. Как говорили, раньше у нее было более шестидесяти платьев, а в конце концов пришлось довольствоваться малым. Так вот, я слышал, об этом многие рассказывали, что, когда она умерла, лицо ее стало таким уродливым, что вовсе и не было похоже на женское лицо — так оно было безобразно и отвратительно. Я думаю, что причина этому — румяна, которые она заказывала и которыми пользовалась.

Вот почему, мои милые дочери, прошу вас, хорошенько запечатлейте этот урок в своем сердце. Не добавляйте на ваши лица, которые Бог сделал по своему святому образу и подобию, ничего сверх того, что Он сам и природа тудананесли. Не уменьшайте ваши 192 брови и лоб, не прикасайтесь к волосам ничем, кроме мыла, ибо в церкви Нотр-Дам де Рошмадур вы найдете благодаря божественному Провидению волосы многих дам и девиц, которые мыли их вином и другими снадобьями. Потом же они не могли войти в церковь, пока не остригли свои космы, которые там и по сей день. Это чистая правда и вещь проверенная. И лишь из большой любви открыла это все пресвятая дева Мария тем женщинам, ибо она не хотела, чтобы они были заблудшими, сбились с пути, не нашли дорогу к истине, чтобы погибли навсегда. И она показала им их безумие и отвратила от погибели.

И прекрасным и убедительным примером тому для всех женщин на все времена будет рассказанный случай. Помните также и о том, как во времена Ноя весь род человеческий погиб и утонул из-за спеси и чванства, страсти безумных девиц к переодеванию и размалевыванию лиц, откуда и пошел разврат и подлое сластолюбие; отчего и были все погублены и утоплены, кроме восьмерых^[43].

Глава 121 О монсеньоре Фульке де Лавале, который отправился навестить свою возлюбленную

Монсеньор Фульк де Лаваль^[44] был красивым и очень достойным рыцарем по сравнению со всеми другими. Манеры его и обращения были превосходны. Однажды, как он сам мне рассказывал, с ним приключилась такая история. Он отправился на свидание к одной даме. Была зима, погода стояла холодная и морозная, А он поутру оделся в алый расшитый жемчугом камзол и красную легкую шляпу, а под камзолом была только рубаха — ни плаща, ни рукавиц на меху, ни перчаток, Холод и ветер были крепкие, а он держался прямо и грациозно, сносил эту стужу, посинев и побледнев, заходясь в кашле. Но в тот же вечер к этой даме приехал и другой рыцарь, также в нее влюбленный. Одет он был не столь нарядно, но тепло, у него были плащ и теплая шляпа, он сиял, как петух, радуя живым цветом лица. Когда он прискакал, то был принят очень благосклонно и радостно, гораздо теплее и дружелюбнее, чем монсеньор Фульк, как это ему казалось. К нему же она обратилась и сказала: ”Сядьте-ка ближе к огню. Боюсь, что вы сильно больны, вид у вас увядший’’. Он поторопился ответить, что здоров. Тем не менее другой рыцарь пользовался явно большим расположением. Вот как все произошло. Но через месяц монсеньор Фульк разузнал день и час, когда тот рыцарь вновь должен был отправиться к даме. И он тоже отправился к ней в гости, где они и встретились. На этот раз монсеньор Фульк оделся совсем иначе — добротно и тепло. Теперь он не менялся в лице от холода. И что же — он без труда добился явного предпочтения. Поэтому он сказал мне: любовь нуждается в тепле, что он и испытал на себе.

А посему большая глупость — доводить свой наряд ради красоты и стройности до того, что меняешься в лице и поведении, начинаешь хрипеть и кашлять. От этого вас только меньше начинают ценить, в чем вы и могли здесь убедиться.

Глава 122 О поклонниках и поклонницах Венеры

Красавицы-дочери! Я расскажу вам о поклонниках и поклонницах Венеры, о том, как дьявол своим искусством погубил многих из них холодом, заставил гореть их в пламени Венеры, богини любви и сладострастия. Случилось это в землях Пуату и в других областях. Венера, покровительница влюбленных, которая пользуется огромной властью над молодостью, то есть над молодыми людьми, заставляет одних любить любовью почтенной и рассудительной, а других — любовью безумной и безудержной, от которой одни губят честь, а другие душу и тело. И вот случилось так, что она повелела страстно влюбиться сразу многим рыцарям и оруженосцам, дамам и девицам и отдала им безрассудный приказ, противоречащий природе вещей. Он гласил, что летом они должны одеваться хорошо и тепло — добротные плащи и шляпы на подкладке, а в очагах поддерживать жаркий огонь. Никогда не было такой жары, но они летом вели себя так, как должны были бы вести себя лютой зимой. Зато зимой они вели себя, как летом, о чем я сейчас и расскажу. Зимой, в самую лютую стужу, поклонники и поклонницы Венеры надевали лишь самую простую одежду — без подкладки и без рубахи, не позволяя себе в мороз и студеный ветер даже коротенького плаща или утепленной шляпы, даже перчаток или меховых рукавиц. Кроме этого, в эту морозную зиму их комнаты были абсолютно чисты; кто находил какой-нибудь зеленый листок, вывешивал его на доме, очаг был украшен, как летом, зеленью, а постели их были покрыты только легкой саржей. И они должны были повиноваться этому страшному приказу^[45].

А кроме того, был установлен такой порядок, что, как только поклонник Венеры приходил туда, где жила замужняя женщина, ее муж отправлялся проведать лошадей гостя, а потом уходил из дома до тех пор, пока гость будет с его женой. Этот муж тоже был поклонником Венеры и отправлялся к своей единоверке. Таков был закон. И было страшным бесчестьем и позором, если муж оставался дома и ничего не предпринимал с приходом гостя. И так продолжалась эта жизнь с любовными приключениями очень долго, до тех пор пока большинство из них не погибло, ибо многие коченели и просто-напросто умирали от холода подле своих подруг, а те — рядом с ними, говоря о своей любви и подсмеиваясь над теми, кто тепло одет. Других, чтобы спасти, растирали у огня, разжимали им зубы ножами. Они хотели жить наперекор всем и изменить погоду и время года, предначертанные свыше, и кормить мужчин и женщин иначе, чем установлено Богом. Но я очень сомневаюсь, чтобы поклонники и поклонницы Венеры, умиравшие в таком плачевном состоянии, были серьезно поражены любовью, и так же, как они здесь страдали от холода, они теперь мучаются от жары в мире ином. Если бы они испытали седьмую часть той муки и боли во имя любви к Сыну Господню, страдавшему ради них, они заслужили бы избавление и славу на том свете. Но дьявол всегда толкает мужчин и женщин к греху, чаще направляет их к наслаждению безумной любовью, безнадежной и дикой, чем к служению Господу. Дьявол ослепляет их так, что заставляет чахнуть и гибнуть от холода. Несомненно, дьявол соблазняет и иссушает мужчин и женщин и толкает их на погибель души и тела, развращает их безумной страстью и дурными манерами, одних — жаждой привлечь к себе другого и удержать его, других — спесью, чванством и презрением к другим, третьих — завистью к тому, кто имеет больше добра, четвертых — чревоугодием, которое растлевает тело, ведет к греху пьянства, а то и отнимает разум, усугубляя наслаждение плоти. Иные развращаются сладострастием, как видно на примере поклонников Венеры, которых дьявол заставил полюбить друг друга безумной чувственной любовью, что многих привело к смерти, в частности от холода.

Но я не говорю, что нет хорошей любви, от которой лишь уважение и почет. Это честная любовь, не стремящаяся к тому, что приносит позор и падение; ибо тот, кто помышляет обесчестить женщину или подругу, не любит честно; это вовсе не любовь, а притворство и плутовство. Для таких людей не бывает слишком сурового наказания. Я рассказываю вам об этом, ибо много таких людей бродит по свету — нечестных, лживых, тех, кто притворяется и клянется честью и совестью, хитрит, напускает задумчивый или добродушный вид, и обманутых оказывается очень много.

Очень трудно понять наш страшный век: многие мужчины и женщины считают, что знают его хорошо, но они обманываются и понимают меньше, чем им кажется.

Глава 124 Здесь рассказывается о споре, который произошел между рыцарем, написавшим эту книгу, и его женой, на тему влюбленности. Рыцарь начинает, а дама ему отвечает

Мои дорогие дочери! Что касается страстной любви, я расскажу вам о споре, который произошел между вашей матушкой и мною. Я стоял на том, что женщина или девушка вполне может отдаться чувству любви, если речь идет о достойных намерениях, таких, как намерение вступить в брак, ибо если не думать о дурном, то любовь — это дело благочестивое. Ну а у тех, кто думает о дурном и плутовстве, это не любовь, а одна мерзость. Но соизвольте же выслушать тот спор, который произошел между нами.

Я сказал вашей матушке: ’’Сударыня! Почему женщины и девушки не должны влюбляться? Мне кажется, что в хорошей любви только благо. Влюбленный становится веселее, красивее, одареннее, доблестнее и в вопросах чести, и в ратном деле, приобретает более изысканные манеры и осанку, чтобы понравиться даме или подруге. Так же поступает и она, чтобы привлечь того, кто ей нравится, уж коли он ей пришелся по сердцу. Поэтому я вам и говорю, что это благое дело — любовь дамы или девушки к славному рыцарю или оруженосцу. Вот мои доводы”.

И отвечает мне ваша матушка: ’’Сударь! Я не удивлюсь, что вы, мужчины, поддерживаете ту мысль, будто все женщины должны страстно любить. Но поскольку этот спор может прояснить дело для наших собственных дочерей, я силой слабого своего разумения хочу защитить от вас свое собственное мнение, ибо от детей наших мы ничего не должны скрывать. Вы утверждаете, как я все мужчины, что женщины и девушки более привлекательны, если они влюблены, что от этого они становятся веселее и жизнерадостнее. благороднее их осанка и более изысканные манеры, они совершают благое дело, пробуждая лучшее в мужчине. Эти слова — выдумка супруга и любовника, широко распространенная между мужчинами. Ибо те, кто утверждает, что нее хорошее и доброе они делают рада любимых, возвышающих их, побуждающих добиваться славы, лукавят. Не только подвиги, но и многое другое, совершаемое ими, по их словам, ради своих подруг, объясняется желанием понравиться и снискать расположение; но все эти прекрасные слова и многие другие искусные приемы некоторые мужчины используют слишком часто. Так что, хотя они и говорят, будто делают это во имя своих возлюбленных, на самом деле они действуют ради самих себя, чтобы завоевать уважение и почет в свете. И я прошу вас, мои дорогие дочери, чтобы в этом случае вы не верили вашему батюшке. И во имя любви ко мне, во имя вашей незапятнанной чести, во избежание мирских пересудов не влюбляйтесь; я вам приведу много доводов в пользу этого.

Во-первых, я вовсе не говорю, что благородная женщина не должна отдавать предпочтение людям почтенным и благородным — тем, кто дает достойные и высоконравственные советы; во многих случаях можно к ним относиться лучше, чем к другим. Но это иное дело, чем поддаться любви безрассудной, потакать ей, дать желаниям своего сердца завладеть собой. Нередко случается, что любовный жар и страсть к безумным удовольствиям начинают мучить девушек и приводят их к тому, что вызывает потом резкое осуждение, заслуженное или незаслуженное — все равно; люди пристально следят за подобными вещами. Отсюда и вытекает опасность осуждений и бесчестия от подлых сплетников и любопытных бездельников, которые никогда не насытятся сплетнями, скандалами и пересудами, всегда найдут плохого больше, чем хорошего. Своими подлыми разговорами они обесчестили и лишили доброго имени многих женщин и девушек. Любая женщина или девушка, собирающаяся выйти замуж, может себя от этого уберечь.

Другой довод — влюбленная молодая женщина никогда не может полностью и от чистого сердца служить Господу. Я слышала от многих женщин, что они в молодые годы были влюблены, ибо, бывая в церкви, часто погружались в задумчивость и меланхолию, предавались грезам о любви, отвращаясь от мыслей о служении Богу. Любовь имеет такую природу, что, даже находясь на богослужении, когда Святой Дух нисходит на алтарь пред священником, влюбленный тянется в мыслях к своим маленьким радостям. Это и есть искусство богини по имени Венера, названной так в честь планеты. Я слышала от одного мудрого проповедника, что дьявол воплотился в грешную женщину удивительной красоты и принялся совершать мнимые чудеса, а язычники приняли эту источающую любовь женщину за богиню и стали почитать ее, как почитают богов. Именно эта Венера дала совет троянцам отправить Париса, сына короля Приама, в Грецию за самой красивой женщиной в этом королевстве. И в самом деле, Парис заполучил Елену, жену короля Менелая, но из-за этого погибло более сорока королей и более ста тысяч человек. Венера была дурной богиней, это все козни дьявола. Именно богиня любви разжигает влюбленных, заставляет их погружаться в мечты и предаваться грезам и днем и ночью, особенно во время мессы и богослужения, — и все это для того, чтобы поколебать веру и преданность Господу. Знайте твердо, милые дочери, никогда влюбленная женщина не будет полностью предана Господу, не будет прилежно молиться и внимать всем сердцем святому богослужению. Расскажу вам одну историю, о которой я частенько слыхивала. По сю сторону моря жили две королевы, которые в святой четверг и страстную пятницу в сумерках, когда тушили свечи, предавались в молельне безумному сладострастию. Это так не понравилось Господу, что их гадкий грех был раскрыт и они умерли в свинцовых нарядах. А два рыцаря — их возлюбленные — окончили свои дни в страшных муках: с них живьем содрали кожу. Вот как была раскрыта и осуждена их неправедная любовь, вот как в святую пятницу, когда всякая живая тварь должна пребывать в молении и скорби, погубили их соблазны Венеры, богини любви и сладострастия. На этом примере видно, что всякая влюбленная женщина чаще всего подвергается соблазну в церкви, во время богослужения. Вот почему это один из первых доводов в пользу того, чтобы молодая женщина воздерживалась от влюбленности.

Другой довод состоит в том, что многие мужчины, наделенные даром уговаривать и увещевать всех встречных женщин, клянясь честью, что любят преданно и без обмана, что скорее умерли бы, чем подумали бы о чем-нибудь дурном и непристойном, что станут еще лучше от этой любви к милой, служа добру и достигая славы, столько наговорят, столько приведут доводов и доказательств, что диву даешься, их слушая. Помимо стенаний и вздохов, они принимают задумчивый и меланхоличный вид, напускают на себя нежность и томность, так, что, глядя на них, можно поверить, что они охвачены истинной любовью. Но это лишь приемы мужчин, которые умеют ловко притворяться, чтобы обмануть женщин и девушек. И я скажу вам, что у них есть слова столь изысканные и искусные, — как и они сами, — что нет такой женщины или девушки, которая, согласившись выслушать их, не была бы обманута ложными доводами о необходимости полюбить соблазнителя. Мало кто из женщин обладает достаточной мудростью, чтобы не поддаться на эти искусные и изысканные речи обманщиков, напускающих на себя соответствующий вид. На самом же деле все это как раз противоположно поведению истинного влюбленного. Ибо, как говорят, — и я думаю, что это правда, — верный влюбленный, одержимый истинной любовью, как только оказывается перед своей дамой, впадает в страх и сомнение, опасаясь сказать что-нибудь неприятное для дамы, он не умеет выдавить из себя ни слова, и, если он любит по-настоящему, я думаю, пройдет три или четыре года, прежде чем он осмелится заговорить и открыть свои чувства.

Но отнюдь не так поступают обманщики, которые пристают с уговорами к каждой, кого встретят на своем пути, как я вам рассказала выше, ибо они-то ничуть не боятся выпалить все, что у них на языке, а сказав, не испытывают никаких угрызений. При этом, если они не добиваются согласия от одной, они рассчитывают его получить от другой. И все, чего они добиваются, они делают потом всеобщим достоянием, пересказывая все друг другу и проводя за подобными пересудами веселые дни. В этих разговорах плохого всегда больше, чем хорошего, а вымыслу верят больше, чем правде, так что в конце концов многие женщины и девушки оказываются обесчещены.

Вот почему, мои милые дочери, остерегайтесь слушать их и, если вы замечаете, что они заводят подобные речи и бросают на вас притворные взгляды, дайте им болтать, но позовите кого-нибудь в свидетели, сказав при этом: ’’Идите-ка послушать этого рыцаря или оруженосца, как он расточает свою молодость и паясничает!” И подобной фразой вы сразу отобьете у обманщика охоту болтать. Знайте, что, если один или два раза вы так поступите, они к вам больше не пристанут, ибо в глубине души начнут вас уважать, говоря: ’’Это стойкая и твердая женщина”. Таким образом, вы избежите злословия и не будете опозорены в свете”.

Тогда я ей ответил: ’’Сударыня! Это дурно и скверно, что вы не хотите допустить, чтобы ваши дочери влюбились. Почему же, скажите мне, если какой-нибудь славный рыцарь или другой почтенный и достойный человек полюбит их с намерением жениться, они не могут ответить взаимностью?”

’’Сударь! Я отвечу вам. Мне кажется, что любая женщина, девица или вдова, собирающаяся выйти замуж, может высечь себя своими же собственными руками. Ибо все мужчины устроены по-разному и то, что нравится одному, может не нравиться другому. Некоторым нравится, когда им открыто выказывают расположение, они в этом усматривают лишь хорошее, а иногда даже еще настойчивее просят о браке. Но есть много других, которые считают совсем иначе. Они ценят открытое расположение гораздо меньше и в глубине сердца сомневаются, не станет ли женщина в любви слишком легкомысленной, безудержной и страстной, и оставляют свои ухаживания. Оттого-то многие невесты и теряют свои партии, что были слишком откровенными и любезными с женихами. Поэтому совершенно ясно, что держаться просто и достойно, не выказывая предпочтения кому бы то ни было, для девушки гораздо разумнее, ибо ее за это лишь больше ценят и скорее возьмут замуж.

Однажды вы, сударь, рассказали мне случай, который с вами произошел и о котором я не забыла. Помните, вы поведали однажды, что с вами заговорили о женитьбе на дочери сеньора, имени которого я не буду называть? Вы захотели взглянуть на нее, а она знала, что речь пойдет о ней. Поэтому она держалась с вами очень любезно, как будто знала вас всю жизнь, а когда вы коснулись сердечных тем, она не выказала излишней суровости и слушала вас. И ее ответы были изысканными и легкомысленными. И именно поэтому вы отказались от партии. А если бы она держалась сдержаннее и проще, вы бы женились на ней. А потом, как я слышала, ее оговорили — не знаю, справедливо ли, нет ли. И вы не первый, от кого я слышала, что мужчины часто отказываются от невест, ведущих себя с ними слишком свободно и откровенно. Поэтому разумной и достойной женщине, готовящейся выйти замуж, следует держаться просто и сдержанно, особенно с теми, за кого они рассчитывают выйти. Я, конечно, не говорю, что не надо им оказывать уважения и любезности, соответствующих рангу и положению гостя”.

’’Как, сударыня! Вы хотите, чтобы они вели себя столь сдержанно, чтобы не чувствовали никакого удовольствия от общения с теми, кто им любезен?”

’’Сударь! Во-первых, я не хочу, чтобы они испытывали радость от общения с кем-то, кто ниже их по положению. Женщина, собирающаяся выйти замуж, не должна испытывать радость от общения с тем, кто ниже ее по положению, ибо, если она его изберет, то утратит свое собственное положение в обществе. Те, кто влюбляется в таких мужчин, поддаются чувству, несовместимому с честью и достоинством; это — позор, проявление безумия и испорченности. Ибо ни к чему не следует так страстно стремиться на этом свете, как к чести, как к поиску любви и уважения достойных людей. Та, которая отворачивается от их советов и поддается безумным прихотям, губит и бесчестит себя. Если бы я захотела, я бы привела множество тому примеров. Поэтому я запрещаю — именно так мать и должна поступать по отношению к своим дочерям, — чтобы мои дочери питали какую-либо склонность или любовь к кому-то, кто ниже их, или же к кому-то, кто заведомо выше их по своему положению в обществе. Ибо великие мира сего не полюбят их так, чтобы взять в жены, а будут склонять их к блуду и греху, выставляя на посмешище.

Я считаю, что такие женщины — самые падшие, сравнить их можно с потаскухами из борделя, ибо любовь их бесцельна и безумна. А вообще для женщины есть три вида греховной любви: любовь к женатым мужчинам, любовь к монахам и священникам и любовь к слугам и прочим ничтожным людям. Но даже потаскуха в борделе грешит лишь по бедности или оттого, что втянута в это ремесло обманом подлых людей. Но если благородная — и не только благородная — женщина, которая имеет средства для добродетельной жизни (будь то доходы семьи или службы или что-либо иное), увлекается высокопоставленными вельможами, то делает она это от праздности и распущенности плоти и сердца, которые не желает смирять. Многие мужчины считают таких женщин более грязными и подлыми, чем даже уличные девки, ибо хорошо известно, что любовь к женатому не дает надежды на брак, равно как и любовь к священникам и простолюдинам; эта любовь не для того, чтобы спасти честь, а для позора и бесчестия — так мне кажется’’.

’’Сударыня! Поскольку вы не хотите допустить, чтобы ваши дочери влюблялись до замужества, не согласитесь ли вы, по крайней мере, на то, что, когда они уже выйдут замуж, они могут получить удовольствие от любви, чтобы стать веселее и жизнерадостнее, более изысканно держаться среди достойных мужчин, ибо, как я вам уже говорил ранее, возвышать и облагораживать мужчин — благое дело”.

’’Сударь! Я вам отвечу на это. Я надеюсь, что они будут оказывать расположение и любезность достойным людям — согласно их положению и знатности — одним больше, другим меньше. Пусть они на людях оказывают им почет и уважение, пусть поют, танцуют и веселятся в рамках приличия, улыбаются им и ведут себя с ними учтиво. Но что касается сердечной любви, когда они уже замужем, то можно говорить лишь о любви к ближнему, любви к почтенным людям, питаемой уважением к их достоинствам, добродетелям, восхищением ратными подвигами; таких людей должно ценить, почитать и любить, не вкладывая в это страсти, а только доброту. Но настаивать, чтобы замужняя женщина влюблялась любовью, которая властвует над нею, верила клятвам, будто кто-то станет ее рабом и будет ее любить сильнее других? Я думаю, никакая замужняя женщина не станет рисковать своей честью и достоинством по причинам, которые я вам изложу по своему разумению. Прежде всего, потому, о чем я вам уже говорила, а именно: всякая влюбленная женщина никогда не будет полностью предана Богу. Ибо, как утверждают, любовь полна грез и мечтаний; множество влюбленных женщин каждый раз, когда обращаются мыслями к Богу, слышат властный приказ возлюбленного: ’’Иди сюда”. Боясь ослушаться, они бросают молитвы и бегут к возлюбленному, подчиняясь соблазну Венеры, богини сладострастия. Другая причина заключается в том, что женщина, поддающаяся любовным увлечениям, начинает меньше любить своего господина, Ибо истинно, что одна женщина не может иметь два сердца, дабы любить двух мужчин, — то, что переходит к одному, уходит от другого. Так же как борзая не может гнаться за двумя зайцами сразу, так и женщина не может верно — без обмана и лжи — любить своего господина и своего друга. Но Бог и природный разум противятся греху, ибо, как говорят проповедники, Бог, сотворив мир, соединил в браке мужчину и женщину и приказал им жить в браке. И после, когда Христос сошел к людям, он возвестил в своих проповедях, что супружество угодно Богу, что супруги — единая плоть, что они должны любить друг друга, оставляя даже мать и отца своего и любое другое существо. И поскольку Бог их соединил, никакой смертный человек не может разъединять их, то есть отнимать любовь одного из супругов. Так молвил Господь своими святыми устами, и так перед вратами церкви велят молодоженам любить и беречь друг друга в радости и в горе, в болезни и здоровье и не покидать друг друга никогда.

Вот я и говорю, что поскольку Создатель так повелел, то влюбиться в кого-либо — это все равно что украсть у супруга всю любовь, нарушить клятву, которую мы даем Святой Церкви на верность и любовь к одному и на всю жизнь. Как же замужняя женщина может отдать свою любовь и клятвы другому вопреки воле своего супруга? Я думаю, что, согласно Священному Писанию, это невозможно без обмана и клятвопреступления. Да и много другого отвратительного есть в тех, кто нарушает верность мужу и отдает любовь другому”.

’’Потом есть еще один довод. Кто хочет сохранить любовь своего господина чистой, не осквернив ее завистью и дурными языками клеветников, должен быть сдержан. Ибо стоит женщине выказать какие-либо чувства, как это уже подмечено слугами, служанками или кем-то еще; только слуги за дверь, как начнут сплетничать меж собой, да еще с кем-нибудь поговорят, а те, с кем они поделятся, передадут это дальше, и каждый добавит что-то от себя, чуть приукрасив. Так и пойдет слух, превращаясь в тяжкое обвинение, и женщина или девушка будет оклеветана и обесчещена. И если же случится, что ее муж узнает об этом, он возненавидит жену и больше не будет ее искренне любить, станет относится к ней жестоко, как и она к нему. Вот и погибнет брак, не будет больше у них ни любви, ни радости. Поэтому губительно для любой замужней женщины влюбляться, страстная любовь овладевает ею и заставляет зависеть от кого-либо другого, кроме мужа. Слишком много славных браков погибло от этого, за малым удовольствием приходит слишком много бед.

Я напомню вам о тех, кто погиб от любви. Это госпожа де Куси и ее друг, некий рыцарь и владелица замка де Вержи — все они, как и многие другие, умерли от любви, чаще всего без причастия. Не знаю, как им там, на том свете, но не думаю, что радость и удовольствие, испытанные здесь, там обошлись им дешево. За все любовные утехи, за каждую радость, которую влюбленные испытали здесь, там они получают во сто крат мучений, а за каждую почесть — во сто крат позора. Да еще и на этом свете, как я неоднократно слышала, влюбленная женщина уже не испытывает ни радости, ни любви к собственному мужу, и так до конца дней своих”.

”О, сударыня! Вы очень удивляете меня, столь порицая страстную любовь! Неужели вы хотите заставить меня поверить, что вы сами никогда не влюблялись и не слушали чьих-либо стенаний, скрывая их от меня?”

’’Сударь! Действительно, я думаю, вы не поверите мне, хоть я и говорю правду. Что касается домогательств, на которые я могла бы откликнуться, то я много раз замечала, как кто-то из мужчин хотел ко мне прикоснуться. Но каждый раз я прерывала их речи и звала кого-нибудь, с чьей помощью рушила их планы. Однажды случилось вот что : в большом обществе, где было много рыцарей и дам, мы играли в игру ’’Король, который не лжет”^[46], по правилам которой каждый должен был без утайки назвать имя своей возлюбленной. Один рыцарь заявил, что я — его любовь, и поклялся, что любит меня больше всего на свете. Я спросила у него, давно ли это с ним приключилось. Он ответил, что тому уже два года, но он не осмеливался признаться мне. Я сказала ему: это пока что пустяки, всего лишь малый соблазн; надо пойти в церковь, взять святой воды и прочесть молитвы ’’Радуйся, Мария” и ’’Отче наш” — и сразу все пройдет, так как эта любовь еще слишком молода. Он был удивлен, а я ему объяснила, что ни один настоящий влюбленный не должен открываться своей даме раньше, чем через семь с половиной лет, чтобы это было проверенное чувство. Он попытался переубедить меня и найти свои доводы, но я тут же громко сказала: ”Посмотрите-ка на этого рыцаря. Он говорит, что уже два года любит одну даму”. Рыцарь взмолился, чтобы я замолчала, и никогда уже больше не заговаривал со мной об этом”.

Тогда я сказал: ’’Госпожа Делатур! Судя по вашим словам, вы очень суровы и горды в любви. Но я сомневаюсь, что вы всегда были столь суровы. Вы похожи на мадам Делажай, которая мне так же говорила, что не хочет слышать ничьих песен, однако как-то раз, когда один рыцарь изливал ей свою душу, она подала знак своему дядюшке, чтобы тот подошел сзади и послушал. Это было большое предательство и постыдное дело — подталкивать к слежке за рыцарем, у которого были честные намерения. Он хотел лишь объясниться и не думал, что его обманывают. Действительно, есть сходство между ней и вами, и едва ли я вас не назову обманщицей и немилосердной к тем, кто просит милости. Я и ее считаю столь же тяжелого нрава, что и вы, ибо она придерживается ваших суждений, считая, что замужняя дама может избежать любви к кому-либо, кроме мужа, по тем же самым причинам, которые вы уже изложили выше. Я не могу с ними согласиться и никогда не соглашусь. Но что касается ваших дочерей, вы можете им указывать и приказывать все что угодно — так тому и быть”.

’’Сударь! Я молю Господа, чтобы мои дочери обратили свои сердца к добру и чести. Я думаю и рассуждаю здесь только о них и не помышляю приказывать и указывать кому-либо, кроме своих дочерей, коих мне должно поучать и наказывать. Все же другие женщины вполне могут сами собой распоряжаться, с позволения Господа нашего, как им заблагорассудится. Не мне, столь малоученой, вмешиваться в их дела”.

”По крайней мере, сударыня, я хотел бы обсудить с вами один вопрос: могут ли женщины возвысить рыцаря и побудить его на отважный и благородный поступок, на который у него не хватило бы мужества, иначе как в надежде на обладание любимой и в стремлении стать добрым и слыть таковым, чтобы иметь еще больше шансов на ее расположение. Итак, даже небольшое расположение может ничтожного мужчину сделать хорошим, и если ранее его таковым не считали, то теперь любовь к ней сделала так, что он будет слыть хорошим. Подумайте же на эту тему и решите, насколько вам приемлемо то, что я изложил”.

’’Мне кажется, сударь, что есть несколько видов любви, и, как говорят, один из них выше других. Но если рыцарь или оруженосец любит даму или девушку благородно, чтобы охранять ее честь, для совершения благих дел, ради светского поведения и обхождения, которое она будет проявлять к нему и окружающим, не домогаясь ничего другого, такая любовь— хорошая”.

”О, сударыня! Да если он и стремится ее обнять или поцеловать, не велика беда, ибо все это — сущие пустяки”.

’’Сударь! На это я вам отвечу относительно своих дочерей, другие меня не касаются. Мне кажется, и я согласна, что другие могут быть приветливы и доброжелательны к мужчинам и даже обнимать их при людях, — когда гостей много, такое поведение не навредит им, если они будут осторожны. Но что касается моих дочерей, которые перед вами, я запрещаю им поцелуи, объятия и подобные развлечения. Ибо мудрая дама Ревекка, благородная и славная, говорила, что поцелуй — росток низменных дел. А царица Савская^[47] говорила, что взгляд — знак любви, после влюбленного взгляда переходят к объятиям, потом к поцелуям, потом к деяниям, лишающим нас любви Господа и света. Так и катятся все ниже и ниже. И знайте, что, по-моему, как только женщина дает себя поцеловать, она подвергает себя искушению дьявола, который очень коварен. Простушку, считающую вначале, что она держится твердо, он легко губит этими удовольствиями и поцелуями. Как за глотком следует глоток, так с соломинки на соломинку перепрыгивает огонь, пожирая кровать за кроватью, а потом и весь дом целиком, точно так же происходит и с легкими увлечениями: сначала мужчины просят объятий и поцелуев, потом всех других утех, пока жар любви не толкает их к низменным поступкам, что приводило и приводит многих женщин к беде и позору. И я утверждаю, что, даже если и нет ничего плохого, но если женщину и мужчину застают за поцелуями, бедняжке не избежать позора, ибо тот или та, кто ее увидел, передаст другим, добавляя больше плохого, чем хорошего. По этой причине и по многим другим, которые долго было бы перечислять, любая женщина, которая позволяет себя целовать тому, кто не имеет на это право, подвергает свою честь и положение большому риску. Я хочу, чтобы мои дочери остереглись целоваться с кем бы то ни было, если это не их родственник или их господин или если их собственные родители им этого не прикажут. Ибо в том, что совершается по приказу старших, нет дурного.

И еще я вам наказываю, милые дочери, чтобы вы не слишком увлекались игрой в триктрак. Увлечение этой игрой часто приводит в дурные компании, многие, находясь в здравом уме и твердой памяти, позволяют себя облапошивать, проигрывают всякие украшения, мелкие драгоценности — например, золотые кольца — и многое другое. А отсюда — недалеко и до оговора. Я слышала историю одной дамы, по имени де Баньер. Рассказывали, что эта красивая женщина имела двадцать поклонников, которые все ее любили и все выказывали знаки любви и внимания. Она часто выигрывала у них в эту игру платья, ткани, беличий мех, жемчуга и драгоценности, получая с этого большой доход. Но ей это принесло неприятности, ибо в конце концов она была опорочена; уж лучше бы ей было ради доброго имени купить то, что она таким образом выигрывала. Для любой женщины и девушки губительно вести такую жизнь, ибо самые открытые и умные оказываются осмеянными и опозоренными. Поэтому, мои милые дочери, возьмите себе это за правило и не играйте с алчностью и азартом, стремясь выиграть маленькие безделицы. Ибо тот, кто слишком горячо стремится получить подарки в карточной игре, часто оказывается обманут. По части подарков выигрыш стоит проигрыша. Кто привык азартно играть и выигрывать, тот нередко попадает в зависимость и оказывается потом в проигрыше. Надобно вовремя остановиться”.

Кристина Пизанская. Из «Книги о Граде Женском»^[48]

Книга I

Глава 8 Здесь Кристина рассказывает, как по внушению и с помощью Разума она начала копать землю и закладывать основание Града Женского

И сказала дама Разума: «Вставай, дочь моя! Давай, не мешкая дольше, пойдем на поле Учености. Там, где протекают ясно водные реки и произрастают все плоды, на ровной и плодородной земле, изобилующей всеми благами, будет основан Град Женский. Возьми лопату твоего разумения, чтобы рыть и расчищать большой котлован на глубину, указанную мной, а я буду помогать тебе и выносить на своих плечах землю».

Я сразу же встала, повинуясь ей, и почувствовала себя в ее присутствии легче и уверенней, чем раньше. Она двинулась вперед, а я за ней, и когда мы пришли на это поле, я начала по ее указаниям копать и выбрасывать землю лопатой вопросов. И первый вопрос был таков:

«Госпожа, я помню, как вы сказали мне по поводу осуждения многими мужчинами поведения женщин, что чем дольше золото остается в тигле, тем оно становится чище, и это значит, что чем чаще женщин будут несправедливо осуждать, тем больше они заслужат своей славы. Но скажите мне, пожалуйста, почему, по какой причине, разные авторы в своих книгах выступают против женщин, несмотря на то, что это, как мне известно от вас, несправедливо; скажите, неужели от природы у мужчин такая склонность или же они поступают так из ненависти к женщинам» но тогда откуда она происходит?»

И она ответила: «Дочь моя, чтобы дать тебе возможность углубиться в этот вопрос, я сначала подальше отнесу первую корзину земли. Поведение мужчин предопределено не природой, оно скорее даже ей противоречит, ибо нет иной столь сильной и тесной связи, данной природой по воле Бога мужчине и женщине, кроме любви. Причины, которые побуждали, до сих пор побуждают мужчин, в том числе и авторов книг, – нападкам на женщин, различны и многообразны, как ты и сама уже поняла. Некоторые обрушиваются на женщин с добрыми намерениями — чтобы отвратить заблудших мужчин от Падших, развращенных женщин, от которых те теряют голову, или чтобы удержать от безрассудного увлечения ими и тем самым помочь мужчинам избежать порочной, распущенной жизни. При этом они нападают на всех женщин вообще, полагая, что женщины созданы из всяческой скверны».

«Госпожа, — сказала я, — простите за то, что прерываю вас, но тогда эти авторы поступают правильно, коли они руководствуются похвальными намерениями? Ведь, как гласит поговорка, человека судят по его намерениям».

«Это заблуждение, дорогая моя дочь, — возразила она, — и оно столь велико, что ему не может быть никакого оправдания. Если бы кто-нибудь убил тебя не по безумию, а с добрым намерением, то разве можно было бы его оправдать? Всякий поступивший так руководствовался бы неправедным законом; несправедливо причинять ущерб или вред одним, чтобы помочь другим. Поэтому нападки на всех женщин вообще противоречат истине, и я поясню это с помощью еще одного довода.

Если писатели делают это, чтобы избавить глупых людей от глупости, то они поступают так, как если бы я стала винить огонь – необходимый и очень полезный элемент – за то, что некоторые по своей вине сгорели, или обвинять воду за то, что кто-то утонул. Точно так же и все прочие полезные вещи можно использовать на благо, а можно и во вред. Но нельзя винить их, если глупцы ими злоупотребляют, и ты сама в свое время весьма удачно писала об этом. И ведь все, кто независимо от намерений многоречиво осуждали женщин в своих писаниях, приводили слишком общие и несуразные доводы, лишь бы обосновать свое мнение. Словно человек, пошивший слишком длинное и широкое платье только потому, что смог на дармовщинку и без помех отрезать большой кусок чужого сукна.

Если бы эти писатели желали лишь отвратить мужчин от тупости и, воздержавшись от утомительных нападок на жизнь и поведение безнравственных, порочных женщин, вымазали бы правду об этих падших и погрязших в грехах существах, которые искусственно лишены своих естественных качеств – простоты, умиротворенности и праведности и потому подобны уродцам в природе, коих следует всячески избегать, то тогда я согласилась бы, что они сделали весьма полезное дело. Однако могу заверить тебя, что нападки на всех женщин вообще, среди которых много и очень достойных никогда не питались мною, Разумом, и все подписавшие под этими нападками оказались в полном заблуждении, и это заблуждение будет существовать и далее. А потому выбрось, эти грязные, черные и неровные камни, они не годятся для постройки твоего прекрасного Града.

Многие мужчины ополчаются против женщин по иным причинам. Одни прибегают к клевете из-за своих собственных пороков, другими движут их телесные изъяны, третьи поступают так из зависти, а четвертые из удовольствия, которое они получают, возводя напраслину. Есть и такие, кто жаждет показать, сколь много ими прочитано, и потому в своих писаниях они пересказывают то, что вычитали в других книгах обильно цитируя и повторяя мнения их авторов.

Из-за собственных пороков нападают на женщин те мужчины, которые провели молодость в распутстве, наслаждались любовью многих женщин, обманом добиваясь любовных «свиданий, и состарились, не раскаявшись в грехах.

Теперь же они сокрушаются, что прошла пора их безумств и распутства. Природа, благодаря которой сердечное влечение претворяется в желанное для страсти действие, охладила их способности. Они страдают от того, что прошло золотое время, им кажется, что на вершине жизни теперь молодежь, к коей и они когда-то принадлежали. И не видят иного средства побороть свою печаль, как только обрушиться на женщин в надежде сделать их менее привлекательными для других. Повсюду можно встретить таких старичков, произносящих нечестивые и непристойные речи. Вспомни Матеола^[49], который сам признается, что он немощный старик, обуреваемый страстями. Один его пример убедительно доказывает правдивость моих слов, и можешь быть уверена, что и многие другие мужчины таковы.

Но эти развращенные старики, подобно больным неизлечимой проказой, ничего общего не имеют с добропорядочными пожилыми мужчинами, наделенными мною доблестью и доброй волей, которые не разделяют порочных желаний, ибо для них это дело слишком постыдное. Уста этих добрых мужей в согласии с их сердцами преисполнены добродетельных и честных слов. Они ненавидят ложь и клевету, никогда не порочат и не бесчестят ни мужчин, ни женщин, советуют избегать зла и следовать добродетели, дабы идти прямым путем.

У мужчин, ополчающихся на женщин из-за своих телесных недостатков, слабо и болезненно тело, а ум изощренный, злой. Они не находят иного способа унять боль за свою немошь, кроме как выместить ее на женщинах, доставляющих радость мужчинам. Они полагают, что смогут помешать другим получать наслаждение, коего они сами вкусить не в состоянии.

Из зависти подвергают нападкам женщин и те злоязычные мужчины, которые, испытав на себе, поняли, что многие женщины умнее и благороднее их, и будучи уязвленными, преисполнились к ним презрения. Побуждаемые завистью и высокомерием, они набрасываются с обвинениями на всех женщин, надеясь умалить и поколебать честь и славу наиболее достойных из них. И поступают как автор сочинения «О философии», имени которого я не помню. Он пытается убедить, что почтительное отношение к женщинам некоторых мужчин недостойно внимания и что те, кто высоко ценит женщин, его книгу извратили бы так, что ее пришлось бы назвать не «О философии», то есть «О любви к мудрости», а «О филомории» – «О любви к глупости». Но уверяю тебя и клянусь, что сам автор этой полной лживых аргументов и выводов книги явил миру образец глупости.

Что касается тех мужчин, что из удовольствия возводят напраслину, то неудивительно, что они клевещут на женщин, ибо вообще по любому поводу злословят обо всех. И заверяю тебя, что всякий, кто открыто клевещет на женщин, делает это по злобе сердца, вопреки разуму и природе. Вопреки разуму, поскольку проявляет великую неблагодарность: благодеяния женщин столь велики, что как бы он ни старался, он никогда не смог бы без них обойтись, постоянно нуждаясь в услугах женщин. Вопреки же природе потому, что нет ни одной твари – ни зверя, ни птицы, — которая не любила бы своих самок, и было бы совершенно противоестественно для разумного человека поступать наоборот.

И поскольку до сих пор на эту тему не написано ни одного достойного сочинения, не нашлось достаточно искусного писателя, то нет и людей, пожелавших бы ему подражать. Зато много желающих порифмоплетствовать, которые уверены, что не собьются с правильного пути, если будут следовать за другими, кто уже писал на эту тему и якобы знает в ней толк, тогда как у тех, полагаю, одна бестолковщина. Стремясь сразить себя, пишут убогие стихи или баллады, в которых нет никакого чувства. Они берутся обсуждать поведение женщин, королей и других людей, а сами не могут ни понять, ни исправить собственных дурных поступков и низменных наклонностей. Простаки же по своему невежеству объявляют и писания лучшими из созданных в этом мире.

Глава 9 Здесь Кристина рассказывает, как она копала землю что означает то, что она задавала даме Разума вопросы и получала на них ответы

«А. теперь, — продолжала дама Разума, – я по твоей просьбе подготовила большую работу. Подумай, как ты сможешь взяться за нее и продолжить копать землю, следуя моим указаниям». Повинуясь ей, я напрягла все свои силы и задала следующий вопрос: «Госпожа,как случилось, что Овидий, почитаемый как один из лучших поэтов – хотя многие полагают и я благодаря твоим наставлениям вместе с ними, что Вергилий достоин гораздо большей хвалы, – в книгах "Ars amatoria", "Remedia amoris"^[50], а также в других сочинениях столь резко и часто подвергает женщин нападкам?»

Она отвечала: «Овидий мастерски владел высоким искусством стихосложения, в своих трудах проявлял ум и глубокие познания. Однако он истощил свое тело плотскими утехами, не удовольствовавшись любовью одной женщины, но предавшись наслаждению со всеми ему доступными; не ведавший ни чувства меры, ни верности, он в конце концов был ими всеми покинут. В юности он безудержно предавался такой жизни, но затем был справедливо наказан бесчестьем, лишением имущества и тяжкой болезнью. А за то, что и других своими словами и делами он соблазнял вести такую же жизнь, его, как великого распутника, отправили в ссылку. А когда позднее благодаря заступничеству поддерживавших его молодых влиятельных римлян он вернулся из ссылки, то не смог воздержаться от грехов, за которые ранее понес наказание, и тогда его за это оскопили^[51]. Именно по этой причине, на которую стоит обратить внимание прежде всего, он, не имея более возможности предаваться плотским наслаждениям, и начал поносить женщин, пользуясь изощренным резонерством, чтобы представить их непривлекательными.

«Вы правы, госпожа моя, и я знаю книгу еще одного итальянского писателя из Тосканы по имени Чекко д'Асколи,, который написал о женщинах столь отвратительные вещи, что благоразумному человеку и повторить их невмочь».

Она сказала на это: «Если Чекко д'Асколи злобно говорит о женщинах, то это неудивительно, ибо он их ненавидел, считая отвратительными и презренными существами. В угоду своему омерзительному пороку он хотел бы, чтобы все мужчины ненавидели и презирали женщин, И за это он понес заслуженную кару: был заживо сожжен»^[52].

«Мне попадалась, госпожа, одна небольшая латинская книжица под названием "Secreta mulierum", то есть "Женские тайны", в которой обсуждается естественное устройство женского тела и особенно его наибольшие недостатки»^[53].

«Ты без разъяснений и сама понимаешь, – сказала она, – что эта книга написана недобросовестно. Достаточно взглянуть на нее, и станет ясно, что она полна лжи. Кое-кто говорит, что ее написал Аристотель, но невероятно, чтобы такой философ обременил себя столькими измышлениями. И если доказать женщинам, что хотя бы несколько утверждений в этой книге несправедливы и вымышлены, то они поймут, что и все остальное в ней не заслуживает доверия. Помнишь ли ты, что в начале книги сказано, будто какой-то папа Римский угрожал отлучением всякому мужчине, который ее сам прочтет женщине или даст ей для чтения?»

«Да, госпожа, хорошо помню». «А понимаешь ли ты, с каким коварным умыслом это лживое утверждение представлено на веру глупым и невежественным мужчинам именно в начале книги?»

«Нет, госпожа, и жду разъяснений». «Это сделано для того, чтобы женщины не знали этой книги и ее содержания, ибо написавший ее мужчина понимал, что если женщины прочтут или послушают ее, то им станет известна ее лживость, они будут оспаривать ее и поднимут на смех. Своим же утверждением автор хотел ввести в заблуждение, обмануть читающих ее мужчин».

«Госпожа моя, я припоминаю, что после рассуждения о том, что причиной формирования женского тела во чреве матери являются слабость и бессилие, автор книги говорит, будто Природа всякий раз стыдится, когда видит, что создала столь несовершенное тело».

«Но, милый друг, разве ты не чувствуешь, что такое суждение идет от самонадеянной глупости и слепоты ума? Неужели Природа, служанка Господа Бога, выше своего всемогущего господина, от которого происходит ее власть? А ведь это он, однажды пожелав, создал в своих мыслях форму мужчины и женщины, дабы затем в соответствии со своей святой волей сотворить Адама из праха земного на землях Дамаска^[54] и поселить его в земном раю — в самом прекрасном месте в этом мире. А когда Адам уснул, Господь из его ребра сотворил тело женщины, дав понять, что она будет ему верной по как плоть свою. И если творец не устыдился сотворив женское тело и придав ему форму, то с какой стати Природе стыдиться? Подобное утверждение — верх глупости. Ведь как было создано женское тело? Не знаю, поняла ли ты что женщину Бог сотворил по образу своему. И как только смеют чьи-либо уста клеветать на нее, этот сосуд драгоценный за столь благородной печатью! Некоторые мужчины глупы настолько, что когда слышат, что мужчина сотворен по образу Божьему, то думают, будто это касается материального тела. Но это неверно, ибо Господь не тело человеческое принимает к себе, а душу, божественный вечный разумный дух. Бог же сотворил совершенно одинаковые, равно благие и благородные души и для мужского, и для женского тела.

Так что по поводу сотворения тела следует сказать, что женщину создал Высший Творец. А где создал? В земном раю. Из какой субстанции? Разве из какой-то низменной? Нет, из самой благородной: Господь сотворил женщину из мужского тела».

«Госпожа, насколько я вас поняла, женщина является благороднейшим созданием. Но если это так, то почему же Цицерон утверждает, что мужчина не должен служить женщине, ибо для него это унизительно, поскольку нельзя служить низшему?»^[55]

Она отвечала: «Выше тот, кто более добродетелен, будь то мужчина или женщина. Возвышенность или приниженность человека никогда не определяется телом и полом, но зависит от того, насколько он совершенен в добрых нравах и поведении. И несомненно счастлив тот, кто служит Богоматери, которая выше всех ангелов».

«Госпожа, один из Катонов — тот, что был знаменитым оратором, — сказал, однако, что если бы не было в мире женщин, то мужчины общались бы с богами».

Она отвечала: «Теперь ты можешь понять глупость этого мужа, которого считали мудрецом. Ведь благодаря именно женщине мужчина возвысился до Бога. И если кто скажет, что по вине Евы мужчина был изгнан из рая, то я отвечу, что благодаря Марии он обрел гораздо больше, чем потерял из-за Евы: люди соединились с Богом, чего никогда не случилось бы, не соверши Ева своего проступка. Поэтому и мужчины и женщины должны быть ей признательны за ее грех, благодаря которому они удостоились такой чести. Таким образом, если человеческая природа низко пала из-за сотворения женщины, то затем она благодаря этому же творению вознеслась гораздо выше. А что касается возможности общения с богами, если бы не было женщин, как говорил Катон, то в этих словах больше истины, чем он сам предполагал. Ведь он был язычником, а согласно его верованиям боги обитают и на небесах, и в преисподней; и те, кого он называл богами преисподней, — черти. Так что он сказал правду, и именно с этими богами мужчины действительно общались бы, коль не могло бы быть Марии».

Глава 10 Дальнейшие вопросы и ответы на ту же тему

«Тот же Катон Утический сказал также, что женщина, которая видом своим нравится мужчинам, похожа на розу: на нее приятно смотреть, но ее затаенные шипы всегда готовы уколоть».

Она сказала на это: «И опять в словах этого Катона больше правды, чем он хотел высказать. Ведь всякая честная и добропорядочная женщина должна выглядеть и выглядит как самое приятное для глаза существо на свете. И в то же время в душе такой женщины затаился страх перед грехом и покаянием, хотя она не может пренебречь необходимостью оставаться спокойной, сдержанной и уважительной, что и спасает ее».

«Госпожа, а правда ли, как утверждают некоторые авторы, что женщины по природе чревоугодливы и сластолюбивы?»

«Дочь моя, ты много раз слышала пословицу: не отнять того, что дала природа. Было бы удивительно, если бы женщины действительно проявили склонность к этим порокам, но пока что их крайне редко или вовсе никогда не встретишь в местах, где им предаются. Они туда не ходят, и если кто-либо объяснит это тем, что их удерживает стыд, я возьмусь утверждать, что это неправда и что их сдерживает не что иное, как их натура, благодаря которой они вовсе не склонны к тому. Но если даже допустить, что у них есть такая природная склонность, но стыд вынуждает их ей сопротивляться, то и тогда следует отдать им должное за твердость в добродетели.

К тому же вспомни, как недавно во время праздника ты стояла у дверей своего дома, беседуя с добропорядочной молодой дамой, твоей соседкой, и заметила двух мужчин, вышедших из таверны, один из которых сказал другому: «Я потратил в таверне так много денег сегодня, что жене моей вина выпить не придется». И когда ты спросила, почему же ей не Удастся выпить вина, он ответил: «А потому, мадам, что всякий раз, когда я возвращаюсь из таверны, она спрашивают, утверждает, что я трачу деньги за ее счет, ибо она могла бы себе позволить израсходовать столь большую сумму»

«Да, госпожа моя, — сказала я, — хорошо помню».

И она мне: «Таким образом, у тебя достаточно примеров свидетельствующих, что по своей природе женщины не любят пить и что они против нее не идут. Нет более отвратительного порока для женщин, чем чревоугодие, и когда они оказываются все же ему подверженными, то он влечет за собой и многие другие. Но женщин скорее можно встретить в толпе народа близ церквей во время проповедей или исповедей когда читают "Отче наш" и другие молитвы».

«Это известно, госпожа моя. Кстати, мужчины говорят что женщины наряжаются, идя в церковь, дабы показать свои прелести и завлечь мужчин в любовные сети».

Она ответила: «В это можно было бы поверить, если бы туда ходили только молодые и хорошенькие женщины. Но если присмотреться, то на каждую молодую придется двадцать или тридцать пожилых дам, скромных и подобающе одетых, ибо они приходят в святые места молиться. Женщины очень набожны и милосердны, а потому кому же, как не им, навещать и утешать больных, помогать бедным, заботиться о больницах и помогать хоронить усопших? Думаю, что все это женские заботы, отмеченные высшей благодатью и заповеданные нам Богом».

«Госпожа моя, вы правы во всем. Но вот другой автор говорит, что женщинам от природы свойственна покорность и что они подобны детям, а потому любят детей, как и дети любят их».

Она сказала: «Дочь моя, если приглядеться к нраву детей, то станет понятно, что они естественно любят нежность и любезность. А кто нежнее и любезнее хорошо воспитанных женщин? Конечно, есть злые люди, желающие извратить добро, а нежность, от природы присущую женщинам, причислить к порокам, чтобы их ею попрекать. Но если женщины проявляют любовь к детям, то это чувство отнюдь не свидетельствует об их ущербности, ибо оно происходит от мягкосердечия. Женщины должны гордиться тем, что нежностью они подобны детям. Ведь написано в Евангелии, что когда апостолы заспорили между собой о том, кто из них выше, то Господь призвал дитя и, положив ему руку на голову, сказал: "Говорю вам, кто умалится, как это дитя, тот будет больше всех, и кто умалится, тот возвысится"»^[56].

«Госпожа моя, мужчины обременяют нас еще одной тяжкой ношей, ставя в упрек женщинам то, о чем говорится в латинской пословице: "Бог создал женщину для слез, шитья и разговоров"».

«Но, милый друг, — возразила она, — эта пословица столь справедлива, что нечего и сказать в ответ тем, кто ссылается на нее. Еще давно Господь наделил женщин этими способностями, и они часто спасали себя слезами, словами и шитьем. Но, возражая тем, кто попрекает женщин склонностью к слезам, скажу, что если бы Господь наш Иисус Христос, для которого нет потаенных мыслей и все сердца разверсты и обнажены, считал, что женщины плачут лишь от слабости и скудоумия, то его высочайшее достоинство никогда не позволило бы ему сострадать и проливать слезы из глаз своего достохвального и славного тела при виде, как Мария Магдалина с сестрой Мартой оплакивают умершего от проказы брата своего Лазаря, а затем воскрешать его. Сколь великое благоволение Господь явил женщинам потому, что они плакали! Он не презрел слезы Марии Магдалины, но принял их и простил ей грехи, и благодаря этим слезам она удостоилась вечной славы^[57].

Подобным же образом он не пренебрег слезами вдовы, оплакивавшей своего единственного сына, тело которого она провожала к месту погребения. Господь наш, источник всяческого милосердия, из сострадания к ней, увидя ее слезы, спросил: "Женщина, почему ты плачешь?" – и затем вернул ее сыну жизнь^[58]. Господь явил и другие чудеса, о которых говорится в Священном Писании, но о них всех долго было бы рассказывать, и все это благодаря женщинам и их слезам. Он и поныне продолжает творить чудеса, и я верю, что многие женщины спасаются слезами своего благочестия и спасают тех, за кого молятся.

А разве святой Августин, достославный учитель церкви, не был обращен в истинную веру слезами своей матери? Ведь добрая женщина постоянно плакала, моля Бога, чтобы он соблаговолил пролить в сердце ее сына-язычника свет веры. Святой Амвросий, к которому эта праведная женщина часто приходила и просила помолиться за ее сына, сказал ей:

"Женщина, я верю, что столько слез не может быть пролито напрасно"^[59]. Благословен Амвросий, который не считал женские слезы бесплодными! И что могли бы возразить те мужчины, которые попрекают женщин, если благодаря женским слезам на святого Августина снизошло всевышнее озарение, и он стал столпом святой церкви, очистив ее и просветив. Так что пусть лучше мужчины помолчат.

Господь наделил женщин также и даром речи, и хвала ему за это, ибо иначе они были бы бессловесными. И вопреки упомянутой пословице, которая была неизвестно кем сочинена против женщин, следует заметить, что если бы их речи были предосудительны, а слова не заслуживали доверия, как утверждают некоторые мужчины, то Господь наш Иисус Христос ни за что не снизошел бы до доверия женщине возвестить о таком святом таинстве, как его наиславнейшее воскресение. Но он повелел именно благословенной Магдалине которой первой явил себя в день Пасхи, сообщить об этом Петру и известить других апостолов^[60]. Хвала всевышнему Богу за то, что он, помимо бесчисленных других благ и милостей ниспосланных женскому роду, пожелал, чтобы женщина принесла эту благую и святую весть!»

«Действительно, всем завидующим нам стоило бы придержать язык, если только им достанет ума, – сказала я, – и у меня вызывает лишь улыбку глупость некоторых мужчин. Помню, слышала я однажды, как один глупый проповедник вещал, будто Господь явил себя женщине потому, что знал ее неспособность хранить молчание и решил, что через нее весть о его воскресении разнесется быстрее».

Она ответила: «Дочь моя, ты справедливо называешь глупцами тех, кто так говорит. Они ведь кощунствуют даже о Иисусе Христе, утверждая, будто он пожелал открыть столь великое и чудесное таинство с помощью порока. Не понимаю, как мужчины осмеливаются говорить такое хотя бы в шутку, ведь насмешки над Богом недопустимы. А что касается женской разговорчивости, то благодаря ей была осчастливлена женщина-хананеянка, которая плакала и не умолкая кричала Христу, следуя за ним по улицам иерусалимским: "Помилуй меня, Господи! Дочь моя беснуется". И как поступил добрый Господь, кто является средоточием всякого милосердия, для кого и слова единственного, идущего от сердца, достаточно, чтобы явить милость? Он явно был благосклонен к многословию женщины, которая не смыкая уст настойчиво взывала к нему с мольбой. А почему? Чтобы испытать ее твердость, он весьма сурово сравнил ее с собакой, поскольку она исповедовала чужеземную веру, а не поклонялась богу евреев. Но она не обиделась и очень мудро ответила ему: "Так, Господи! Но маленькие собаки едят крохи, которые падают со стола господ их". И тогда сказал он: "О, мудрейшая женщина! Кто научил тебя так отвечать? Ты выиграла свое дело благодаря разумным словам и доброй воле". Все ясно слышали, как Господь повернулся к апостолам и своими устами засвидетельствовал, что он никогда еще во всем Израиле не встречал такой веры, и он исполнил ее просьбу^[61]. Кто по достоинству сможет оценить такую честь, оказанную всему женскому роду, столь презираемому завистниками, когда Господь в сердце одной лишь женщины-язычницы нашел больше веры, чем у всех епископов, государей и священников и вообще у всего еврейского народа, считавшего себя избранником божьим?

Схожим образом и женщина-самарянка, когда встретила изнемогающего от усталости Христа возле колодца, куда пришла за водой, завела с ним разговор и говорила долго и красноречиво. О, священное божество, соединившееся с достойнейшим телом! Ты соблаговолил своими святыми устами столь долго беседовать с незаслуживающей внимания грешной женщиной, которая к тому же и жила не по твоему закону! Ты воистину показал, что не презираешь благословенный женский род. Боже, а часто ли наши нынешние первосвященники снисходят до беседы с какой-либо простой и неприметной женщиной и обеспечивают ей спасение?

Выслушав речения Христа, эта женщина повела себя не менее мудро. Воодушевленная его святыми словами, она не удержалась (недаром говорят, что женщины не умеют хранить молчания) и, собрав все свои силы, радостно и громко произнесла слова, к ее великой славе записанные в Евангелии: "Благословенны чрево, носившее Тебя, и грудь, Тебя питавшая"^[62].

Теперь ты понимаешь, милый друг, каким образом Господь показал, что он вложил язык в уста женщин для того, чтобы им пользоваться. И нельзя их бранить за то, чем они приносят столь много добра и так мало зла, лишь потому, что кто-то принимается утверждать, будто от их языка один вред.

А что до шитья, то Господь действительно пожелал, чтобы оно было естественным занятием женщин, поскольку необходимо для божественной службы и вообще полезно для всякого разумного существа. Без этого ремесла в мире воцарился бы беспорядок. И потому лишь большая злоба может заставить попрекать женщин тем, за что они достойны всяческого, уважения, чести и хвалы».

Глава 11 Кристина спрашивает у дамы Разума, почему женщины не заседают в судах, и дама Разума ей отвечает

«Глубокоуважаемая и достопочтенная госпожа, ваши справедливые слова меня полностью удовлетворили. Но расскажите, пожалуйста, еще и о том, почему женщины не выступают защитниками в суде, не участвуют в судоговорении и не выносят приговоров? Мужчины говорят, что повинна в этом какая-то женщина, о которой мне ничего не известно, но которая якобы, заседая в суде, вела себя очень неразумно».

«Дочь моя, все разговоры об этой женщине не заслуживают внимания, они плод домыслов и измышлений. При желании же узнать правду необходимо найти ответ на столь многие вопросы, что и Аристотеля будет недостаточно, хотя он привел много доводов в "Problemata" и в "Categoriae"^[63]. Однако, чтобы удовлетворить твою просьбу, дорогой друг, можно с таким же успехом спросить, а почему Бог пожелал, чтобы мужчины не выполняли женских обязанностей, а женщины мужских? На это я отвечу, что как мудрый и рассудительный сеньор в своем хозяйстве приказывает каждому слуге нести свою службу и не мешаться в чужую, точно так же и Бог повелел, чтобы мужчина и женщина служили ему, выполняя разные обязанности, но при этом помогали и поддерживали друг друга, занимаясь каждый своим делом. Каждому полу он дал особые способности и наклонности, соответствующие их предназначению. А поскольку люди могут заблуждаться насчет своих обязанностей, он наделил мужчин сильным и крепким телом, благодаря чему они могут и сносить физические тяготы, и произносить смелые речи. По этой причине мужчины в соответствии со своей природой изучают законы, дабы должным образом поддерживать в мире справедливость, а если кто-либо не желает повиноваться разумным установлениям и указаниям закона, то и заставлять подчиняться им, используя принуждение и силу оружия. Женщины эту задачу выполнять не способны. И хотя Бог наделил женщин большим умом, который проявляют многие из них, и склонностью к справедливости, им все же не пристало заседать в суде и выступать столь же безжалостно, как это делают мужчины. Для этого достаточно мужчин. Ведь если с ношей могут справиться двое, то зачем привлекать еще и третьего, особенно если она ему не под силу?

Утверждение же, будто женщинам недоступно изучение законов, очевидно противоречит свидетельствам о деятельности многих женщин в прошлом и настоящем, которые обладали большими способностями к философии и справлялись с задачами гораздо более сложными, возвышенными и деликатными, нежели писанное право и прочие созданные мужчинами установления. Более того, если кто-либо скажет, что женщинам от природы не дано заниматься политикой и управлением, я приведу примеры многих женщин-правительниц, живших в прошлом. А чтобы ты могла лучше постигнуть истину, я напомню о некоторых современных женщинах, которые, оставшись вдовами, искусно управлялись со всеми делами по смерти мужей и несомненно доказали, что женскому уму под силу любая задача».

Глава 27 Кристина спрашивает у дамы Разума, изъявлял ли Господь желание облагородить женский ум приобщением к возвышенным наукам, и дама Разума отвечает

Выслушав все, что она столь убедительно разъяснила, я обратилась к ней со словами:

«Госпожа моя, Господь действительно явил большое чудо, дав столько сил тем женщинам, о которых вы рассказали. Но просветите меня также и насчет того, было ли угодно Господу, осыпавшему женщин столь многими милостями, почтить их и таким достоинством, как способность к глубокому познанию и постижению высоких материй, наделил ли он их достаточно развитым для этого умом. Мое сильное желание узнать это объясняется тем, что, по утверждению мужчин, женскому уму доступно лишь малое знание».

Она отвечала: «Дочь моя, из моих прежних объяснений ты должна была понять, что утверждение это несправедливо. Но чтобы яснее тебе это показать, я приведу еще один довод. Если бы в обычае было посылать в школу дочерей, как и сыновей, то не сомневайся, что они учились бы столь же усердно и понимали бы тонкости всех наук и искусств столь же хорошо, сколь и сыновья. Но, как я уже говорила, с женщинами случилось так, что, будучи слабее и деликатнее телосложением, чем мужчины, они оказались менее способными к выполнению многих обязанностей, а потому их ум более широк и проницателен, нежели они могут проявить».

«Что вы говорите, госпожа моя? Не сочтите неуважительной мою просьбу, расскажите об этом более обстоятельно. Уверена, что мужчины никогда не признают справедливость вашего мнения, если оно не будет хорошо обосновано. Ведь, по их мнению, всякому нормальному человеку ясно, что мужчины знают больше, чем женщины».

Она спросила: «А известно ли тебе, почему женщины знают меньше?»

«Нет, госпожа моя, я жду разъяснений».

«Без всякого сомнения, потому, что они не принимают Участия в разнообразных трудах, а сидят дома и занимаются хозяйством, тогда как для разумного существа нет ничего более поучительного, чем участие и опыт во многих делах».

«Госпожа моя, но если женский ум столь же способен учению и постижению наук, сколь и мужской, то почему женщины не стремятся знать больше?»

Она ответила: «А потому, дочь моя, что люди не нуждаются в привлечении женщин к тем делам, которыми, как я говорила, поручено заниматься мужчинам. Для женщин же достаточно выполнения предопределенных им обычных обязанностей. Но что касается суждения, будто всем известно, что женщины знают меньше мужчин и что у них, значит, меньше способностей к познанию, то стоит посмотреть на деревенских мужчин, занятых обработкой земли, или на тех, что живут в горах. Ты обнаружишь, что во многих местах мужчины из-за своего тупоумия совершенно дикие. Несомненно однако, что Природа наделила их теми же телесными и умственными способностями, что и наиболее ученых и мудрых мужей. Различие же объясняется неодинаковой образованностью, хотя, как я говорила, среди и мужчин, и женщин есть от природы более умные и менее умные».

Глава 43 Кристина спрашивает у дамы Разума, присуще ли женщинам естественное благоразумие, и дама Разума ей отвечает

И я, Кристина, сказала ей: «Госпожа моя, воистину я теперь ясно вижу, что Господь – да будет славен он в веках! — соблаговолил одарить разумных женщин способностью познавать, понимать и хранить в памяти все доступные уму вещи, Знаю, что немало есть людей со столь проницательным умом, что они могут изучить и понять все представляющееся их взору; есть немало и столь сообразительных и быстрых на обобщения, что любая область знания открыта для них, и благодаря страсти к наукам они обретают необычные познания. Но я недоумеваю, когда известные ученые, даже наиболее сведущие и именитые, проявляют столь мало благоразумия в своих нравах и поступках. Ведь науки, преподаваемые в школах, несомненно, учат и помогают быть добродетельным. Если вы не возражаете, госпожа моя, я была бы рада услышать от вас, способен ли женский ум, который, как я понимаю благодаря вашим разъяснениям и собственному опыту, вполне может постигать и усваивать сложные предметы школьных наук, столь же быстро овладевать тем, чему учит благоразумие. Иначе говоря, в состоянии ли женщины рассуждать о том, что можно делать и чего нельзя, усвоив примеры из прошлого и собственной жизни, и обрести таким образом, мудрость, необходимую для повседневной жизни, и предусмотрительность в отношении будущего? Как мне кажется, всему этому учит именно благоразумие».

«Ты права, – сказала она, – но благоразумием, которое ты упоминаешь, наделяет Природа, и одних более, а других менее щедро. Однако люди не получают от Природы знаний, которые могли бы совершенствоваться одновременно с природным благоразумием в тех, кто им обладает. А развивать в себе оба этих качества намного сложнее и труднее, чем только одно из них. Поэтому я считаю, что человек, наделенный природным благоразумием, которое я называю также природным рассудком, и приобретший благодаря ему еще и знания. достоин особой хвалы за свое совершенство. Но часто люди, как ты сама заметила, имея одно из этих качеств, не обладают другим, поскольку одно является даром божьим, ниспосланным через природу, а другое приобретается долгим учением, и оба они являются благом. Некоторые предпочитают природный рассудок, пренебрегая знаниями и полагая, что это лучше, нежели обширные знания при малом разуме. По этому поводу существует много разных мнений и возникает немало вопросов. Одни могут сказать, что наибольшее благо достигается при выборе того, что более всего содействует общественной пользе и выгоде; другие скажут, что большие познания из разных наук полезнее сколь угодно большого природного рассудка, поскольку природный рассудок существует, пока жив человек и со смертью его погибает. Приобретенные же знания, напротив, надолго переживают человека благодаря славе, которую они могут ему снискать, поэтому полезно по возможности обучать других и сочинять книги для будущих поколений. В этом случае познания не умирают вместе с человеком, в чем можно убедиться на примере Аристотеля и других, чьи учения обошли весь мир и оказались для него более полезными, чем благоразумие всех людей прошлого и настоящего без обретенных знаний. Правда, с помощью одного благоразумия люди, бывало, хорошо управляли различными королевствами и империями, поддерживая в них порядок. Но все это тем не менее преходяще и со временем исчезает, знания же остаются навсегда.

Все эти вопросы я оставляю без окончательного ответа, предоставляя другим заниматься ими, поскольку они не имеют отношения к строительству нашего Града, и хочу вернуться к твоему вопросу, есть ли у женщин природное благоразумие. Конечно, есть. И ты знаешь это как из моих слов, так, в общем, и из собственных наблюдений за поведением женщин, когда они исполняют предписанные им обязанности. Но будь осторожна при оценке благоразумия, ибо все или большинство женщин столь усердны, внимательны и заботливы, занимаясь хозяйством и обеспечивая себя всем необходимым по своему разумению, что нередко вызывают возмущение своих беспечных мужей. Те думают, что жены принуждают и заставляют их делать гораздо больше, чем они обязаны, и говорят что жены хотят быть расторопнее мужей, чтобы все дела взять в свои руки. А потому многое из того, что женщины говорят мужьям из добрых побуждений, теми оборачивается против них. О такой благоразумной женщине говорится в Притчах Соломоновых...»^[64]

Книга II

Глава 7 Кристина обращается к даме Справедливости

«Госпожа моя, хотя я знаю и ясно вижу, что женщины по большей части невинны в том, "в чем их часто обвиняют, я желала бы глубже понять причины еще одного укора. Я никогда не могу остаться спокойной, наблюдая широко распространенный среди мужчин и даже некоторых женщин обычай огорчаться и стенать, когда женщины, забеременев, производят на свет дочерей, а не сыновей. И глупые жены, которые должны бы безмерно радоваться тому, что Господь счастливо разрешил их от бремени, и от всего сердца благодарить его, вместо этого чувствуют себя несчастными при виде печали мужей. Что за причины, госпожа моя, для столь сильных огорчений? Разве дочери являются большей обузой для родителей, чем сыновья, или более равнодушны и меньше любят их?»

«Дорогой друг, – отвечала она, – коли ты спрашиваешь о причинах, то могу заверить тебя, что все объясняется крайним недомыслием и невежеством тех, кто впадает в такую печаль. Кроме того, важным поводом для огорчений является страх перед расходами, которые приходится нести при выдаче дочерей замуж. Некоторых же повергают в печаль опасения, что дочь, будучи юной и наивной, может по дурному совету впасть в грех. Однако все эти страхи по здравом рассуждении ничего не стоят. Ведь чтобы избавиться от боязни, что дочь может совершить что-либо безрассудное, нужно лишь дать ей в молодости благоразумное воспитание, но так, чтобы и сама мать подавала благой пример честности и добропорядочности. Но если мать ведет неразумную жизнь, она едва ли сможет быть образцом для дочери. Необходимо также оберегать дочь от дурного общества и растить ее в уважении к строгим правилам поведения, ибо дисциплинированность, привитая в детском и юношеском возрасте, помогает прожить праведно всю остальную жизнь. А что касается расходов, то не сомневаюсь, что если родители внимательно подсчитают затраты на сыновей — на их содержание и обучение различным наукам и искусствам, на покрытие их расточительности, по малому и большому счету, когда они связываются с дурными друзьями и предаются безумствам, — то вряд ли они сочтут, что дочери намного более обременительны, чем сыновья.

А посмотри, много ли встречается сыновей, которые смиренно и любовно заботятся о своих родителях в старости, как предписывает долг? Уверяю, что совсем немного, хотя и достаточно таких, кто изъявляет готовность помочь, но слишком поздно. Когда родители делают из сыновей идолов и те вырастают и становятся богатыми и влиятельными благодаря помощи отцов или большой искусности, приобретенной в каком-либо ремесле или торговле, а то и по счастливой судьбе, то, случись отцу разориться вследствие неудач и впасть в бедность, как сын начнет его презирать и избегать, стыдясь встреч с ним. А если отец богат, сын только и ждет его смерти, чтоб унаследовать его состояние. Один Бог ведает, сколько сыновей знатных сеньоров и богатых людей ждет родительской смерти в расчете на наследство, земли и деньги! Петрарка правильно понял это, заметив: «О, глупые люди, вы желаете детей, не сознавая, что нет более смертельных врагов; если вы бедны, они отвернутся от вас и будут желать вам смерти, чтобы избавиться от вас; а если вы богаты, они еще более станут жаждать вашей смерти, дабы овладеть вашим имуществом»^[65].

Я, конечно, не хочу сказать, что все сыновья таковы, но таких немало. А когда они женятся, то Бог знает, с какой ненасытностью выжимают они средства из родителей. Их не тронет даже голодная смерть их стариков — лишь бы завладеть имуществом, хоть и самым жалким. Не проявят они сострадания, если мать овдовеет, когда должны бы утешить, оказать поддержку и помощь в старости той, кто так любила, жалела и лелеяла их в детстве. Какое же вознаграждение за ее заботы! Эти неблагодарные отпрыски считают, что все должно им принадлежать, и если овдовевшая мать не отдает того, чего они требуют, то они, не колеблясь, изливают на нее свой гнев. А почтения и в помине нет. Но хуже всего то, что они с невозмутимой совестью подают в суд и затевают тяжбы против матерей. Такова-то бывает награда многим родителям после того, как они всю жизнь положили на то, чтобы обеспечить своим детям достаток и положение в обществе. Таких сыновей много, но немало, конечно, и подобных дочерей. Но если внимательно посмотреть, то дурных сыновей окажется больше. Даже если предположить, что все сыновья добропорядочны, дочери все равно имели бы то преимущество, что они поддерживают более тесные отношения, чаще навещают больше утешают и заботятся о нуждающихся в старости родителях. И причина в том, что сыновья разбредаются по свету а дочери домоседки и предпочитают оставаться дома, как ты знаешь по собственному опыту. Ведь хотя твои братья достойные, добродетельные и почтительные сыновья, они все же уехали, и ты одна осталась с матерью, составив ее главное утешение в старости. А потому скажу в заключение, что, огорчаясь и переживая из-за рождения дочерей, люди проявляют необычайную глупость».

Глава 13 Кристина спрашивает у дамы Справедливости, "верно ли утверждают книги и люди, будто женщины и творимое ими зло делают супружескую жизнь невыносимой. Дама Справедливости отвечает и рассказывает о великой любви, проявляемой женщинами к своим мужьям

...Затем, пока мы шли, я обратилась к даме Справедливости с такими словами: «Госпожа моя, поистине вы с дамой Разума прояснили и разрешили все проблемы и вопросы, на которые я сама не могла найти ответа, и я теперь чувствую себя хорошо осведомленной в том, что меня беспокоило. Я многое узнала от вас и поняла, что женщины могут легко справиться со всем, что им доступно по их физическим силам и что можно познать с помощью мудрости и доблести. Но не могли бы вы дать мне разъяснения по поводу сильно занимающих меня утверждений мужчин, будто супружеская жизнь преисполнена несчастий для них из-за пороков женщин, их мстительного нрава и неуемности, о чем и многие авторы пишут в различных книгах. И при этом говорят, что женщины не любят мужей и общение с ними для жен особенно тяжело. По этой причине многие уважаемые авторы советуют мудрым мужчинам не жениться, дабы избежать и не принимать на себя столько неприятных тягот, тем более что, по их мнению, женщины не бывают верны мужьям, а если и бывают, то крайне редко. Об этом писал Валерий Руф, напоминая, что Феофраст в своей книге заметил: мудрому не подобает жениться, ибо от женщин слишком много хлопот, много шума и мало любви, а ради ухода и забот в случае болезни стоит не жениться, а обзавестись верным слугой, который лучше будет прислуживать и заботливей ухаживать – расходов же потребуется меньше; тогда как, случись жене заболеть, несчастному мужу и шагу от нее сделать будет нельзя^[66].

Однако хватит об этом. Все пересказывать было бы слишком долго. Я лишь хочу сказать, дорогая госпожа, что если все это правда, то тогда зло, причиняемое в этом случае женщинами, превосходит и сводит на нет все их добрые дела и все возможные достоинства».

«Друг мой, – отвечала она, – как ты сама уже говорила, легко и просто, конечно, обвинять в суде, когда нет ответчика. Уверяю тебя, что никогда женщины не совершали того, о чем говорится в этих книгах. Я нисколько не сомневаюсь, что если кто-нибудь попытался бы написать новую книгу о супружестве в соответствии с истиной, рассмотрев спорные мнения о нем, то он открыл бы совсем иные факты. Ты сама знаешь, для сколь многих женщин из-за грубости мужей безрадостная жизнь в узах брака намного тяжелей, чем жизнь рабынь у сарацинов. Боже, сколько тяжких побоев без причины и повода, сколько оскорблений, угроз, унижений и жестокостей стойко снесли многие женщины, и ни одна ведь не возопила о помощи! А вспомни еще и тех женщин, которые едва не умирают от голода и страданий, оставаясь дома с кучей детей, когда мужья их бражничают, шатаясь по пирушкам и городским тавернам, а когда возвращаются домой, то на ужин бедным женщинам достаются побои. Что скажешь на это? Разве это неправда и ты никогда не наблюдала такой жизни среди соседок?»

И я сказала ей: «Вы правы, госпожа моя, я знала многих таких женщин и всегда сострадала им».

«Я верю тебе. И как только можно утверждать, будто такие мужья несчастны со своими женами! Друг мой, покажи, где эти несчастные? Если я больше ничего не добавлю, ты теперь и сама легко поймешь, что вся глупость, которую говорят и пишут о женщинах, выдумана, но пред лицом истины от нее и следа не остается. Ведь именно мужчины — господа над женами, а не жены над ними, ибо они никогда не позволяют женщинам взять власть над ними.

Но хочу без промедления заверить тебя, что отнюдь не во всех семьях царит вражда, есть и такие, что живут в мире, любви и верности, когда мужья и жены добродетельны, рассудительны и заботливы. И наряду с плохими мужьями есть и очень хорошие, мудрые и доблестные, и когда женщины встречают таких, то почитают себя родившимися в добрый час и взысканными Божьей милостью в отношении земного счастья. Ты хорошо это знаешь по собственному опыту, поскольку у тебя был такой добрый муж, что, приведись тебе снова делать выбор, ты не пожелала бы лучшего, ибо, по твоему разумению, никто не мог бы превзойти его добродушием, спокойствием, любовью и верностью; и боль, причиненная судьбой, забравшей его у тебя, никогда не оставит твоего сердца. Хотя многие женщины, как я сказала, действительно жестоко притесняются мужьями, следует учитывать, что и женщины бывают разными. Было бы неразумно утверждать, будто все они хорошие, ибо это легко можно опровергнуть. Но это другой вопрос, и я не хочу касаться дурных женщин, поскольку они подобны существам, лишенным своего естества Ведь имеются в виду добрые женщины, когда упомянутый тобой Феофраст говорит, что слуга может не менее заботливо и преданно, чем жена, ухаживать за мужчиной. Но это неправда! Как много добрых женщин, которые от всей души с любовью и преданностью обихаживают здоровых и больных мужей, словно богов! Не думаю, что можно где-нибудь найти таких слуг. А теперь, после того как мы рассмотрели этот вопрос, позволь мне привести несколько примеров великой любви и верности, проявлявшихся женщинами к своим мужьям».

Глава 36 Против тех мужчин, которые утверждают, что образование женщинам идет не на благо

И тогда я, Кристина, сказала: «Госпожа моя, я понимаю, что женщины совершили много добрых дел, и даже если дурные женщины творили зло, то, тем не менее, полагаю, добро перевешивает зло благодаря добрым, а особенно мудрым, воспитанным и образованным в науках женщинам, И меня сильно удивляет заявление некоторых мужчин, что они не хотели бы видеть своих жен, дочерей и прочих родственниц образованными, поскольку образование якобы подорвало бы их нравственные устои».

Она отвечала: «Ты ведь ясно сознаешь, что не все суждения мужчин разумны и что эти мужчины неправы. Невозможно допустить, будто нравы непременно портятся от изучения моральных наук, наставляющих в добродетели; напротив, без всякого сомнения, такое образование улучшает и облагораживает нравы. Как можно поверить и просто подумать, что человек, следующий доброму учению или науке, становится из-за этого хуже? Подобное мнение странно было бы высказывать и невозможно обосновать. Я не хочу сказать, что мужчинам и женщинам на благо пойдет изучение искусства прорицания или обращение к запрещенным знаниям, ибо Святая Церковь не без причины предостерегает против их использования, но невероятно, чтобы женщины портились от знания того, что есть добро. Квинт Гортензий, великий римский ритор и непревзойденный оратор, такого мнения не разделял. У него была дочь Гортензия, которую он сильно любил за проницательный ум. Он обучил ее грамоте и посвятил в искусство риторики, которым она овладела столь совершенно, что сравнялась с отцом, Гортензием, не только умом и памятью, но и великолепным умением составлять и произносить речи так, что он ее ни в чем не мог превзойти. Возвращаясь к ранее обсуждавшейся нами теме о благодеяниях женщин, следует сказать, что добро, сотворенное этой женщиной благодаря ее образованности, особенно замечательно. В то время, когда Римом управлял триумвират, Гортензия взяла на себя защиту женщин и совершила то, на что не отважился ни один мужчина. Встал вопрос об обложении женщин налогом за ношение драгоценностей. Но красноречие этой женщины было столь неотразимо, что она заставила прислушаться к ней с не меньшей внимательностью, чем если это сделал бы ее отец, и потому выиграла дело^[67].

Оставив примеры из древней истории, за тем же самым можно обратиться к недавнему прошлому. Так, Джованни Дндреа, известный преподаватель права в Болонье примерно шестьдесят лет назад, тоже не считал вредным образование для женщин. У него была красивая и добрая дочь Новелла, которая столь далеко продвинулась в изучении права, что он, когда бывал занят и не имел времени читать лекции студентам, посылал вместо себя Новеллу. А чтобы ее красота не отвлекала внимания слушателей, перед ней ставилась задергивающаяся занавеска. Таким образом она могла при случае помочь отцу и облегчить его труды. И он так любил ее, что для увековечения ее имени написал замечательную книгу по праву, с названием в ее честь «Novella super dectretalium»^[68].

Таким образом, далеко не все мужчины, тем более мудрые, разделяют мнение, будто образование идет женщинам во вред. И справедливость требует заметить, что его придерживаются глупые мужчины, поскольку им обидно, когда женщины знают больше их. Твой отец, который был философом и весьма ученым человеком, не верил, что обучение наукам портит женщин, и, как ты сама знаешь, он был очень доволен проявленной тобой склонностью к ним. Взгляды твоей матери, которая желала тебя видеть, как подобает, за прялкой и простодушными девичьими занятиями, были главным препятствием для твоего продвижения в науках. Но, как гласитуже упоминавшаяся поговорка, нельзя отнять того, что дала природа, и потому твоя мать не смогла помешать твоей любви к знаниям, которые ты благодаря природной склонности собирала по крохам. Я уверена, что ты не пренебрегаешь ими и считаешь великим сокровищем. И в этом ты, конечно, права».

И я, Кристина, сказала в ответ: «Госпожа моя, ваши слова истинны, как молитва Божья».

Лирические песни бургундских поэтов и композиторов XV века^[69]

Гийом Дюфаи^[70]

* * *

* * *

* * *

* * *

Иоанн Режи^[71]

* * *

Антуан Бюнуа

Биншуа^[72]

* * *

Хайне ван Гизегем^[73]

Роберт Мортон^[74]

Йоханнес Окегем^[75]

Джон Бедингем^[76]

Ю. Л. Бессмертный. Брак, семья и любовь в средневековой Франции

Иной читатель, познакомившись с «Пятнадцатью радостями брака», мог бы сказать: «Мир не меняется» и в подтверждение сослаться на то, что и шестьсот лет назад у всех на слуху была и неверность жен, и легкомысленность девиц, а неудачные браки и несчастные семьи встречались на каждом шагу. В действительности, однако, все не так просто.

Каждое время наполняет все ключевые явления человеческой жизни, и в том числе брак, любовь, счастье и несчастье, своим неповторимым содержанием. Поэтому и представления людей разных исторических эпох об окружающем их мире, об основных ценностях жизни, о самих себе глубоко различны. Одна из задач исторической науки как раз в том, чтобы раскрыть меняющийся смысл этих представлений и показать, как в зависимости от социального контекста переосмысливается вся совокупность человеческих радостей и горестей. Только при таком подходе можно понять подлинные мотивы, побуждавшие мужчин и женщин далекого прошлого спешить (или, наоборот, не спешить) с браком, сохранять (или не сохранять) супружескую верность, выбирать ту или иную партию в браке или оставаться холостяком. Уяснение подлинного смысла собранных в этом издании французских литературных и ученых текстов XIII—XV вв., посвященных браку, требует поэтому немалых усилий.

Воззрения на институт брака и вообще на взаимоотношения полов пережили в средние века весьма глубокую эволюцию. Католическая церковь «признала» брак довольно поздно. В раннее средневековье среди христиан пользовались наибольшим распространением взгляды на брак, сформулированные на основе новозаветных текстов св. Иеронимом (347—430 гг.) и папой Григорием Великим (530—604 гг.). Эти отцы церкви видели в любом браке прежде всего повторение «первородного греха», совершенного прародителями рода человеческого Адамом и Евой. Поэтому любые брачные союзы решительно осуждались, и подлинно достойными христианами считались лишь те, кто отказывался от брака. (Показательно, что эта точка зрения в определенной степени не утратила своего влияния и в наши дни: как известно, благодать священства в католической церкви даруется только людям, давшим обет безбрачия.)

Однако уже во времена св. Иеронима существовала и иная трактовка установлений Священного Писания, касающихся брака. Она принадлежала Блаженному Августину, епископу Гиппонскому (354—430 гг.). Признавая превосходство девственников над женатыми, Августин утверждал тем не менее, что в законном супружестве половой акт превращается из смертного греха в грех простительный, «ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (Первое послание к коринфянам, 7, 9); важно лишь, чтобы соитие совершалось не ради наслаждения, но только с целью рождения себе подобных, часть которых, ведя праведную жизнь, могла бы впоследствии заменить в раю падших ангелов. Эта концепция Августина была официально одобрена церковью сравнительно поздно — в начале IX в. И только тогда церковный брак стал шире распространяться в народных массах.

До этого времени во Франции бытовали две матримониальные традиции — позднеантичная и древнегерманская. Ни одна из них не исключала одновременного существования двух-трех видов супружеских союзов. Они различались по своей престижности, но ни один из них не имел ничего общего с моногамным христианским браком. Знакомое нам понятие «брак» просто отсутствовало. Термином, который позднее служил для обозначения брака, называли в ту пору более или менее длительный супружеский половой союз, нередко сосуществовавший с какой-либо иной формой сожительства мужчин и женщин, также признанной в праве.

Не было тогда и привычного для нас понятия «семья». В среде простолюдинов домохозяйственные группы сплошь да рядом включали, помимо супругов и их детей, родственников отца (или матери), а также временных сожительниц главы дома и их детей. Частенько «одним домом» жило несколько супружеских пар, связанных общим предком. Особенно был заметен приоритет кровнородственных связей перед матримониальными в среде аристократии. В принадлежащих знати замках супруги жили вместе с многочисленной свитой, включавшей прежде всего кровных родственников. Церковь участвовала в процедуре бракосочетания, как правило, только тогда, когда дело касалось королевских семей. Но и в королевских семьях вплоть до VIII в. словом «жена» (uxor) могли назвать не только официальную супругу, но и других сожительниц короля. Браки же простолюдинов, да и многих знатных заключались по большей части без участия священника.

Христианская концепция моногамного нерасторжимого брака получает признание во Франции (как и в других западноевропейских странах) лишь в XII—XIII вв. Только в это время брак причисляется к основным христианским таинствам. В процедуру бракосочетания включается и церковное благословение. Однако для большинства современников церковная трактовка понятий «брак» и «жена» еще долгое время остается достаточно чуждой. Невозможность сочетать церковный брак с другими формами супружеских союзов или тем более нерасторжимость церковного брака казались не только непривычными, но и неоправданными .

В среде знати, например, существовал давний обычай оставлять прежнюю жену, если представлялась возможность породниться с более знатным родом. Привлекательность более высокородных невест обусловливалась отнюдь не обязательно их большим богатством или особой близостью к королевскому двору. Не менее, если не более важным было то, что, согласно принятым представлениям, все основные достоинства человека — и особенно рыцарские доблести — считались врожденными качествами, передававшимися с кровью отца или матери. От выбора брачной партии или же от ее изменения зависела с этой точки зрения самая судьба рода, его благополучие и процветание. Запрет разводов препятствовал, таким образом, реализации некоторых укоренившихся представлений того времени. Поскольку в наибольшей мере эти представления были характерны для знати (хотя сходные идеи можно было встретить и у простолюдинов), церковная концепция брака с особенным трудом прививалась в среде аристократии. Но и сами клирики сплошь да рядом уклонялись от выполнения предписанного им канона безбрачия. Многие из них имели постоянных конкубин и детей. В общем матримониальная практика XII—XIII вв., существенно отличаясь от более ранней формальным признанием приоритета церковной концепции, еще не предполагала всеобщего ее приятия.

Помимо отказа от принципа моногамии, для массовой модели поведения было тогда характерно особое акцентирование плотского начала в браке. Даже среди богословов XII в. еще не было единодушия в том, что следует признавать сутью брака — «согласие» на него (предполагавшее по крайней мере психологическую готовность к заключению данной брачной партии) или же подкрепление такого согласия плотским соитием. На практике же такое соитие долгое время исчерпывало эмоциональную сторону супружеских отношений. Отчасти это было связано с некоторыми общими чертами социальной психологии того времени. Люди вообще не считали нужным стесняться проявления чувств. Жаркие объятия, как и «потоки слез», не случайно сплошь и рядом упоминаются в самых разных литературных сочинениях XI—XIII вв. И гнев, и страх, и ненависть, и пристрастие выражались неприкрыто и прямо. Хитрость и скрытность выступали скорее в качестве отклонения от нормы, чем правила.

Своеобразным было и восприятие собственного тела. Граница, незримо отделяющая одно человеческое существо от другого, осмысливалась тогда иначе, чем ныне. Знакомые нам брезгливость и стыдливость отсутствовали. Естественными казались еда из общей миски и питье из общей чаши. На одной постели вповалку спали мужчины и женщины, взрослые и дети. Супруги совокуплялись в присутствии детей и родственников. Детородный акт еще не обрел ореола таинственности. Половая активность мужчины была предметом столь же пристального внимания, что и его воинские доблести. Даже церковью импотенция признавалась одним из главных оснований для развода.

В этом контексте понятнее игнорирование большинством современников духовной стороны взаимоотношений супругов. Решающую роль при выборе брачной пары играли матримониальные планы старших родственников. Что касается приязни между мужем и женой, то обычно она рисовалась современникам не столько необходимой предпосылкой, сколько лишь возможным следствием брака, обусловленным прежде всего их телесной близостью.

Дополнительный — и притом очень важный — колорит привносит в эту картину брачно-семейных отношений XII—XIII вв. куртуазный культ Дамы. Его возникновение относится к рубежу XI—XII вв., когда он впервые обнаруживается в рыцарской среде. Зародившись на юге Франции, со временем он распространился и на север страны и накладывает определенный отпечаток на представления не только аристократии, но и тех более зажиточных слоев неблагородных, которые пытались ей подражать. Не имея здесь возможности подробно говорить об этом интереснейшем явлении средневековой культуры, отметим лишь некоторые его черты, существенные для понимания взаимоотношения полов как в XII—XIII, так и в XIV-XV вв.

Главный источник наших знаний о куртуазной любви — сочинения южнофранцузских трубадуров, северофранцузских труверов и рыцарские романы. Видеть в них сколок с действительности нет оснований. В немалой степени они были игрой воображения их авторов, воспользовавшихся различными поэтическими традициями: и христианскими, и античными (особенно, овидианскими, и средневековоарабскими). Но и вовсе отрицать связь этих сочинений с французской действительностью было бы неверно. В них имплицитно формировалась некоторая поведенческая модель, само рождение которой и тем более готовность подражания ей определялись некоторыми глубинными тенденциями времени.

Специфика поэтических источников, их многозначность и неоднородность делают воспроизведение концепции куртуазной любви весьма непростой задачей. Не случайно разные специалисты истолковывают ее смысл и эволюцию не всегда одинаково. Не вдаваясь в характеристику историографических споров, охарактеризуем этот феномен, придерживаясь в основном его трактовки, предложенной Ж. Дюби, одним из авторитетнейших современных исследователей средневековой французской культуры.

Исходный принцип куртуазной коллизии — поклонение неженатого рыцаря знатной матроне — супруге сюзерена этого рыцаря (или же какого-либо другого высокопоставленного властителя). Очень важный (сплошь и рядом — важнейший) стимул этого поклонения — телесное влечение рыцаря к Даме. (Иногда, правда, такое влечение как бы перекрывается преклонением рыцаря перед душевными достоинствами Дамы как таковыми, а любовь к ней выступает как абстрактная «любовь к любви», однако этот вариант — скорее исключение, а не правило.) Конфликт обусловливается тем, что реализовать это влечение почти немыслимо: Дама обязана блюсти верность мужу, рыцарь не смеет оскорбить ее насилием, вассальная верность сюзерену требует от него величайшей осторожности. Тем не менее рыцарь не в силах совладать со своей страстью, Даме лестно быть окруженной поклонением, и даже ее супруг небезразличен к этой славе жены.

Правила игры требуют соблюдения определенного ритуала. Настойчивому и верному поклоннику со временем может быть разрешено прикоснуться к подолу платья Дамы, поцеловать ей руку, даже заключить ее в объятия. Все это — при условии послушания Даме, готовности выполнять все ее желания — от чтения стихов известных трубадуров или труверов до совершения в ее честь подвигов на турнирах, в борьбе против обидчиков ее мужа или же в дальних странствиях, где рыцарь «во имя Дамы» защищает слабых, побеждает злодеев и сражается с истинными или выдуманными противниками. В конечном счете Дама может дозволить поклоннику даже «возлечь» с нею. Но и в этом случае, обнимая лежащую в его объятиях возлюбленную, рыцарь не смеет овладеть ею, если только она сама этого не позволит. Ситуации, при которых, как это рассказывается в составленной в XIII в. биографии одного из трубадуров, пригласившая своего поклонника донна «подняла полу платья, вскинула его до самой шеи и упала на кровать», представляли явное нарушение куртуазного ритуала.

Нетрудно видеть, что этот ритуал воспитывал чувства. Он заставлял женщину дорожить честью, сдерживать чувственность, требовать от мужчины уважения к ее личности. Еще резче изменялся при соблюдении куртуазного ритуала кодекс мужского поведения. Вместо грубого овладения женщиной мужчине предписывались самоотверженное выполнение ее желаний, умение быть «вежественным», забота о развлечении Дамы и — что особенно важно — душевное самосовершенствование.

В результате всего этого вызревали новые представления об идеальном облике мужчины и женщины и их взаимоотношениях. Половая страсть не сводилась только к телесной. Соитие выступало как венец сближения, а не его единственное оправдание. Половое влечение наполнялось более сложным психологическим содержанием, его обязательным элементом становилось признание душевных достоинств партнеров. Каждый из них побуждался к самосовершенствованию ради другого. Возникало то, что мы привыкли называть любовью в собственном смысле этого слова.

Конечно, все это поначалу существовало лишь как тенденция, действовавшая преимущественно в «мире воображения». Воплощение этого идеала в повседневной жизни встречалось не часто. Но и оставаясь несбыточным идеалом, рыцарский культ Дамы играл немаловажную роль. Будучи элементом так называемого «Овидианского возрождения» XII в., он вливался в процесс высвобождения личности и роста самосознания индивида, смыкался с переосмыслением ценностных ориентации, способствовавших одухотворению земных (а не только загробных) радостей. Все это подготавливало идейные и ментальные предпосылки для изменения взаимоотношений полов и для улучшения статуса женщины.

Приниженность женщины, неравноправие по сравнению с мужчиной — характерные черты христианской модели мира. «Созданная» в качестве «помощника» мужчине и лишь потому, что «нехорошо быть человеку одному» (Бытие, 2, 18), женщина, согласно христианскому вероучению, тем более обязана была подчиняться мужчине, что именно она, действуя «по наущению Сатаны», явилась непосредственной виновницей первородного греха. В рамках средневекового общества, в котором военный класс господствует над всеми мирянами, супрематия воина-мужчины нашла в христианской концепции мироздания как нельзя более подходящее оправдание. Преодолеть представление о неравноправии мужчины и женщины средневековый мир не сумел до конца своего существования. Однако в разные периоды это представление обретало различные формы.

Распространение во Франции XII—XIII вв. культа Дамы явилось одним из первых переломных моментов в эволюции взглядов на женщину. Отныне рыцарю предписывалось понять, что благородная женщина имеет не только тело, созданное для удовлетворения его похоти, но и душу, к завоеванию которой ему надлежит стремиться. Это отнюдь не означало уравнения в глазах рыцарства мужчины и женщины. Параллельно повышению престижа благородной женщины росла самооценка собственного достоинства и у рыцаря. Социальная дистанция, разделявшая в самосознании знати мужчину и женщину, оставалась, таким образом, едва ли не столь же значительной, что и раньше.

Это умственное движение вовсе не затронуло воззрения рыцаря на женщину из простонародья. Та по-прежнему представлялась ему (как, впрочем, и простолюдин-мужчина) обязанной безусловным послушанием. Там, где это оказывалось возможным, рыцарь овладевал крестьянкой или горожанкой без всяких церемоний.

Однако сдвиги в самосознании затронули и неблагородное население. Это особенно заметно по отношению к его верхушке, имевшей возможность воспользоваться результатами освобождения городов из-под власти сеньоров и так называемого личного освобождения крестьян. Несмотря на то, что дистанция между мужчиной и женщиной сохранялась и здесь, сознание своей самоценности возникало у людей и того и другого пола. Связь этих изменений с культом Дамы в среде рыцарства остается неясной. По мнению одних исследователей, модели мироздания, свойственные господствующему классу, так или иначе проникали в XIII в. и в иные слои общества (Ж. Дюби). По мнению других, новое понимание любви и признание за женщиной более широких социальных возможностей зародилось, наоборот, в низовой культуре, из которой было в дальнейшем заимствовано и рыцарской средой (Э. Леруа Ладюри). Никто, однако, не отрицает того, что уже накануне переломного XIV в. во взглядах разных слоев французского общества на брак и на женщину наметились новые веяния.

XIV в. ознаменовался во Франции глубочайшими социальными потрясениями. Неблагоприятное изменение климатических условий, характерное для XIV и XV столетий, и участившиеся вследствие этого недороды были лишь одним из импульсов подобных движений. Хозяйственный кризис затронул как трудовое население, так и земельных собственников (включая городских землевладельцев), чьи доходы сократились. Крестоносное движение на Восток, исчерпавшее себя уже в предыдущем веке, перестало быть отдушиной для оттока недовольных. Зарождались новые формы поиска «земли обетованной» — вне официальной церкви (например, движение «пастушков») .

Кризис усугублялся обострением военных конфликтов. Смыкание владений французского короля с территориями, подвластными немецкому императору и английскому королю (последний владел рядом юго-западных и северных провинций в самой Франции), привело к началу межгосударственных войн, гораздо более масштабных и опасных по своим последствиям, чем частные войны между отдельными сеньорами в прошлом. Одной из первых в Европе войн этого нового типа стала Столетняя война между Францией и Англией, начавшаяся в 1337 г. и продолжавшаяся с перерывами более века (до 1453 г.).

Небывало ожесточенная и упорная, она наложила сильнейший отпечаток на мироощущение всех слоев французского общества. Неспособность королевской власти и дворянства защитить простых людей от иноземного противника заставила многих из них, особенно городскую и сельскую верхушку, глубже проникнуться сознанием собственной ответственности за свою судьбу и породило или укрепило резко критическую оценку рыцарства и знати. Внутри французского дворянства, лишившегося в результате тяжких военных поражений уверенности в своем политическом будущем, усилился внутренний разброд. Некоторые возглавили отряды («банды») , занятые неприкрытым грабежом городов и деревень. Другие, презрев прежние представления о кровных достоинствах знати, стремились поправить дела выгодными браками с отпрысками богатых горожан. Третьи поступали на службу к воюющим суверенам — французскому или английскому королю и бургундскому герцогу — и, живя их подачками, делили время между участием в военных экспедициях и придворных торжествах и церемониях; эта категория рыцарства сохраняла внешнюю верность традиционным обычаям, включая культ благородной Дамы. В общем и в среде дворянства, и в среде городской верхушки (не говоря уж об общественных низах) зарождалась глубокая неудовлетворенность сущим — предвестник социальных и культурных сдвигов.

Расшатывание прежних устоев ускорилось в период невиданной по масштабам эпидемии чумы, разразившейся во Франции в 1348—1349 гг. Продолжаясь с перерывами до середины XV в., она стоила Франции 30—40% ее населения. Пережившие «черную смерть» и жили, и чувствовали иначе, чем раньше. Многим из них, включая и лиц из имущих классов, пришлось покинуть насиженные места. На новом месте жизнь начиналась нередко как бы заново. Былые традиции жизни и быта нередко забывались. Этому способствовал и разрыв в преемственности поколений, вызванный гибелью в чуму многих старших возрастных групп во всех социальных классах. Психологический кризис усугублялся за счет многократно участившихся крестьянских восстаний, в ходе которых и их участники, и те, кто подавлял восстания, подталкивались к переосмыслению своих взглядов на мир.

Все это делает понятнее и отличия в мировидении французов конца XIV и XV вв. от прошлого. В изменившейся картине мира гораздо резче проступали критические мотивы, подвергались сомнению многие прежние ценности. (Расцвет сатирических жанров в литературе был лишь одним из проявлений этого умственного движения эпохи.) Однако в разных социальных и интеллектуальных группах переосмысление привычных представлений протекало по-разному. На уровне массового сознания неудовлетворенность сущим толкала сплошь да рядом не к отказу от укоренившейся христианской картины мироздания, но чаще лишь к некоторому ее переформулированию. Растущее несоответствие христианских идеалов и действительности побудило конформные умы видеть главную причину этого в несоблюдении Господних заветов. Тому, кто не был способен подняться над устоявшимися идеологическими штампами, главным средством исправления мира представлялось более жесткое выполнение традиционного канона.

Необходимость изменения самого канона могла быть понята тогда очень немногими. В первую очередь это касается интеллектуальной элиты, способной возвыситься до гуманистической переоценки всей системы ценностей. Такая гуманистическая интеллигенция начала зарождаться во Франции на рубеже XIV—XV вв. Хотя ее деятельность имела весьма ограниченные масштабы, свойственные ей представления нашли свое воплощение в литературе того времени.

Эти констатации, касающиеся общей «расстановки сил» в социокультурном развитии Франции конца XIV — начала XV в., помогают понять и различные варианты восприятия и трактовки брака в это время, отразившиеся в публикуемых выше памятниках.

Для массовых подходов характерно безусловное приятие канона церковного брака. В отличие от предшествующего столетия, когда пережитки дохристианского брака еще продолжали играть роль и в представлениях о браке, и в матримониальной практике, в XIV—XV вв. моногамный церковный брак — единственная принятая в массовом сознании форма брака. Более того, большинство городского (да и сельского) населения демонстрирует ныне еще большую требовательность к соблюдению основных элементов брачного канона, чем официальные богословы. Церковь, например, не ставила в это время под сомнение возможность повторных браков, в том числе между пожилыми вдовцами и юными девушками или богатыми вдовами и сравнительно молодыми мужчинами. В массах же такие браки встречали резкое осуждение: обычай так называемых шаривари, устраиваемых около дома, где поселялись такие новобрачные, или же около церкви, где их венчали, мог включать на рубеже XIV—XV вв. не только «кошачий концерт», но и драки и даже убийства. Церковные запреты «шаривари» успеха не имели: эксцессы удавалось предотвратить лишь уплатой специального выкупа.

Столь же сурово осуждались городскими и сельскими массами прелюбодеяния супругов, особенно жен. В некоторых городах существовала своего рода «полиция нравов». Она действовала при поддержке населения. Возглавленные молодежными братствами жители подвергали осмеянию и женщин, уличенных в прелюбодеянии, и их обманутых мужей. Попытки неофициального развода супругов, при котором жены стремились проживать отдельно от их бывших мужей, нередко служили поводом для групповых изнасилований. Нетерпимостью характеризовалось и отношение к конкубинату. Толпы людей предавали уличенных в конкубинате женщин осмеянию. Всеобщее преследование доводило некоторых из них до убийства собственных детей и до безумия.

Невыполнение канона моногамного брака воспринималось таким образом в массах как безусловное нарушение установленного порядка вещей. Казалось бы, это должно было предполагать крайнюю нетерпимость по отношению к таким нарушениям. Действительность была, однако, намного сложнее. Воспринимая любые отклонения от брачного канона как заслуживающие осуждения, люди того времени в своей массе считали «грехи» подобного рода в известном смысле неизбежными.

И в самом деле, как мог убедиться читатель «Пятнадцати радостей брака», повторные браки встречались повсеместно, супружеские измены были обычным делом. Судя по другим памятникам XIV—XV вв., конкубин и незаконнорожденных детей имел среди дворян и клириков едва ли не каждый пятый (или даже третий) мужчина. Во всех городах (и даже в больших деревнях) существовали публичные дома, принадлежавшие не только богатым собственникам, но и местным магистратам, королевским приближенным и даже аббатам и епископам. Они функционировали вполне открыто, занимали лучшие здания в центре поселения. Посещение проституток считалось нормальным явлением, не требующим сокрытия. Наоборот, молодой мужчина, не появлявшийся в публичном доме, порождал кривотолки, его могли заподозрить в том, что он болен или слишком стеснен в средствах.

Противоречие между моральным осуждением отклонений от брачного канона и терпимостью к его нарушениям было одним из парадоксов массового средневекового сознания. Его нельзя «списать» на обычную антитезу долженствующего и существующего. Корни этого парадокса — в одном из конститутивных средневековых представлений о неизбывном несовершенстве человеческой натуры. Согласно этим представлениям, устоять перед всеми соблазнами грешной плоти дано лишь избранным. Для рядового мирянина моральным достижением можно считать уже то, что он избежал совершения более тяжкого греха. Именно поэтому принципиальное осуждение всех нарушений церковного брака оказывалось совместимым с терпимостью к совершению отдельных из них.

Разумеется, причины частого нарушения церковного брака не сводятся к тому, что им можно было найти оправдание в принятой картине мира. Существовало немало сугубо прозаических жизненных обстоятельств, делавших таковые нарушения более или менее неизбежными. Начать с того, что, как и раньше, выбор брачной партии в большинстве случаев происходил без учета обоюдных склонностей супругов. Как видно из публикуемых памятников, решающую роль играли либо воля старших родственников, либо желания жениха. В результате знатная родом, но бедная невеста становилась женой богатого горожанина или же обедневший дворянчик женился на богатой невесте из неблагородных. Невеста в обоих случаях была пассивной жертвой сложившихся обстоятельств. Идеал взаимной любви, проповедовавшийся при воспевании благородной Дамы, оставался чужд матримониальной практике.

Большое значение имел и тот факт, что в XIV и особенно в XV в. принятый во Франции возраст первого брака мужчин в силу ряда обстоятельств повысился до 24—26 лет. (Девушки выходили тогда замуж между 15 и 21 годом.) Вследствие этого во всех социальных группах огромное число молодых людей в течение 10—12 лет после достижения половой зрелости оставались холостыми. Чем заметнее увеличивалась их доля, тем сложнее было их «умиротворение». Адюльтер, конкубинат, проституция выступали как некий «предохранительный клапан», защищавший «законный» брак от агрессивных поползновений холостяков. Это укрепляло тенденцию терпимого отношения основной массы населения к маргинальным формам половых отношений.

Все сказанное делает понятнее ситуации, фигурирующие в «Пятнадцати радостях брака», в трех публикуемых фаблио или же во фрагментах «Книги назиданий» рыцаря Делатур Ландри. Неудовлетворенность супругов браком, несоблюдение ими брачного канона, как и критическое отношение к браку в целом и к возможности (и необходимости) любви, между супругами, выступает в этих текстах с полной очевидностью.

Не менее ярко проявляется в упомянутых текстах антифеминизм. О причинах его возникновения (и сохранения) уже говорилось. Во многих жанрах литературы конца XIV — начала XV в., и прежде всего в фаблио, фарсах и городской повести, он находит, пожалуй, особенно яркое воплощение. Связано это, в частности, с тем, что культ благородной Дамы, сложившийся в XII—XIII вв., во многом утратил свое влияние. Он разделил судьбу многих рыцарских ценностей, которые, хотя и не были забыты, все чаще рассматривались как своего рода миф, не имеющий отношения к повседневной жизни.

О рыцарских идеалах, как и добродетелях прекрасной Дамы, продолжали, правда, писать или петь придворные поэты и барды; (читатель мог познакомиться выше с некоторыми лирическими песнями бургундских поэтов и композиторов XV в.) Те же мотивы звучали и в произведениях других жанров, в частности в поздних рыцарских романах. С точки зрения культурной перспективы воспевание возвышенной любви к женщине и прославление рыцарской верности и чести имело, несомненно, большую важность: эти высокие идеалы обретали характер непреходящих ценностей. К сожалению, обыденная жизнь демонстрировала глубокий разрыв между содержанием подобных произведений и реальным поведением того же дворянства. Традиционный образ женщины как похотливой соблазнительницы и корыстолюбивой обманщицы, издавна сложившийся в христианской литературе, не имел теперь того «противовеса», каким объективно был для него на рубеже XII—XIII вв. образ благородной Дамы. Кризис рыцарского «культа Дамы» был, следовательно, одним из стимулов оттеснения идей куртуазной любви на третьестепенный план.

Однако торжеству «прозаической чувственности» (И. Хёйзинга) способствовали в XIV — XV вв. и другие обстоятельства. Среди них в первую очередь следовало бы упомянуть о возросшем влиянии низового пласта культуры с характерным для него представлением о естественности и оправданности всех воспроизводящих жизнь телесных контактов. Не без этого влияния эротические темы, традиционно присутствовавшие во французской литературе и в XII, и в XIII вв., в XIV—XV вв. привлекают еще большее внимание. Особенно это сказывалось как раз на наиболее демократических жанрах литературы, таких, как фаблио, фарсы, городская повесть, где эротические сюжеты оказываются сплошь да рядом ведущими. Роль этих сюжетов в «Пятнадцати радостях брака» и фаблио — лишь одно из свидетельств этой тенденции.

Соответственно и институт брака в массовой картине мира выступает в XIV—XV вв. прежде всего как средство реализации чисто плотских связей. Для мужчины такой брак — и утеха, и объект насмешек, и вынужденный союз с «погубительницей рода человеческого», по выражению французского поэта конца XIV в. Э. Дешана. Для брака как института это никаких угроз не создавало. Как уже говорилось, церковный брак стал к этому времени бесспорным и неотъемлемым элементом принятой модели поведения. Никакая критика не моглаизменить этот факт. Может быть, именно поэтому она была столь смелой и повсеместной. Публично защищать церковный брак считали тогда нужным лишь те писатели, кто, как шевалье Делатур Ландри, опасались, что подобные нападки могут расшатать общие устои христианского благонравия.

Сосредоточивая внимание на плотской стороне брака, ряд жанров городской литературы XIV—XV вв. как бы продолжали и развивали традицию «простодушного бесстыдства» (Й. Хёйзинга), о которой уже упоминалось. Обычными в это время были, например, такие процедуры, как публичное укладывание новобрачных в супружескую постель, выставление на всеобщее обозрение на утро после свадьбы постельного белья молодоженов, поднесение мужу после крика лишенной девственности новобрачной подкрепляющего питья (так называемого chaudeau) и т.п. Однако в культивировании этого полуязыческого эротизма в XIV—XV вв. начали проглядывать и иные, новые тенденции: обмирщение принятых ценностей, умаление традиционной средневековой аллегоричности и символики, вытеснение их подчеркнуто приземленными ритуалами. В этом можно было бы видеть один из симптомов зарождения предренессансных подходов. Порою эта тенденция парадоксальным образом сочеталась с критикой приоритета плоти, с отказом от антифеминизма и даже с защитой достоинства женщины: последняя видится, например, Кристине Пизанской творением Бога, не уступающим по своим способностям мужчине. Отдавая предпочтение суждениям Разума, Кристина предлагает совершенно иную трактовку и невзгодам в браке. Не в порочности женской натуры — и вообще не в каре Господней за грех познания добра и зла — видит Кристина источник бедствий в неудачных браках, но в конкретных человеческих пороках, равно возможных и у мужей, и у жен. Счастье или несчастье брака оказывается при таком подходе делом рук человеческих. Самый же брак преобразуется из плотского сожительства в гармоничный духовный и телесный союз, предназначенный для рождения и воспитания добродетельного потомства. Это не означает, что Кристине Пизанской удается полностью преодолеть традиционную для христианской модели мира идею мужского превосходства. Как показала французская исследовательница М.Т. Лорсен, во взглядах Кристины на соотношение мужских и женских достоинств остается немало противоречий. С одной стороны, у нее получают справедливо высокую оценку такие качества женщин, как мягкость, отзывчивость, нежность. Но с другой стороны, Кристина призывает женщину преодолевать эти черты (особенно по отношению к детям) и, уподобляясь мужчине, быть строгой, требовательной и даже суровой. Но в главном — в признании за женщиной способности овладеть всем тем, что доступно в интеллектуальном и моральном плане мужчине, — Кристина делает очень важный шаг к пересмотру средневековых традиций. В защите Кристиной Пизанской права женщины на равное с мужчиной приобщение к философии и культуре слышится провозвестие гуманистических идей.

Как видим, публикуемые памятники по истории брака и любви отражают сложную и многоплановую эволюцию этих явлений, отличавшихся в средние века большим своеобразием.

В заключение — несколько слов о принципе составления данного сборника. Отобрать для него достаточно репрезентативные с литературной и исторической точек зрения тексты, характеризующие темы брака, семьи и любви, было далеко не просто. Объясняется это, по крайней мере, двумя обстоятельствами. Во-первых, во Франции XIV—XV вв. сочинения, посвященные этой проблематике, были на редкость многочисленными, а во-вторых, в понимании этих сюжетов соперничали, как это уже ясно из предыдущего, резко отличавшиеся друг от друга тенденции. Если бы сборник создавался с чисто публикаторскими целями, было бы достаточным лишь оговорить, что предлагаемые читателю тексты воплощают какую-то одну из историко-литературных тенденций эпохи и не беспокоиться об эксплицировании всех других. Поскольку же составитель сборника считал предпочтительным совместить историко-литературные подходы с собственно историческими, оказалось необходимым включить в состав сборника хотя бы по одному из образцов текстов, отражающих разные подходы к браку и любви в это время. (Разумеется о каком бы то ни было равном отражении таких подходов или тем более об адекватности их соотношения в сборнике и в реальности XIV—XV вв. говорить не приходится. )

В качестве «заглавного» был избран сатирический трактат «Пятнадцать радостей брака», выражающий, как уже говорилось, тенденцию перехода от собственно средневековой традиции к иной, менее однозначной: в подходе и к женщине, и к любви здесь уже порой намечается некая амбивалентность; она же просматривается и в самой литературной форме.

Предшествующий такому переходу этап ментальной эволюции отражен в фаблио (которые, как отмечалось, и по времени своего создания были более ранними). В публикуемых вслед за «Пятнадцатью радостями» трех фаблио явственно просматривается характерная для этого жанра модель мира, предполагающая (как подчеркивает советский исследователь А.Д.Михайлов), с одной стороны, противостояние куртуазному возвеличиванию любви, а с другой — безудержное осмеяние сластолюбия, упрямства и глупости женщин, как впрочем и неоправданной спеси мужчин-рыцарей.

Иную «оптику» демонстрируют назидания Делатур Ландри. В их подоснове — традиционный христианский конформизм. Здесь нет ни злой сатиры на нравы женщин или мужчин, ни высмеивания института брака как такового, ни тем более смакования плотских утех. Как и следует добропорядочному христианину, Делатур Ландри видит в браке незыблемый канон, несоблюдение которого отражает лишь прискорбную испорченность человеческой натуры. Этим же объясняются с его точки зрения и все другие отклонения в поведении мужчин и женщин в браке. Небезынтересно, что и литературную форму для своих названий автор заимствует из жанра нравоучительных «зерцал».

В форме ученого трактата совершенно иного типа написана книга Кристины Пизанской. Как уже отмечалось, здесь излагается качественно новое понимание всех рассматриваемых сюжетов. Критерием для него служит позиция Разума. «Книга о Граде Женском» дает таким образом читателю еще одно, приближающееся в чем-то к гуманистическому, видение женщины, брака и мира семьи в целом, существовавшее в переходную эпоху XIV—XV вв.

Наконец, в сборник включена и лирика поэтов бургундского двора. Непосредственно перекликающееся по своим основным мотивам с куртуазной этикой прошлых столетий, поэтическое творчество этих бардов (как и творчество последователей Гильома Машо, Карла Орлеанского и др.), свидетельствует прежде всего о том, что высокие идеалы рыцарского культа Дамы, сколь бы ни была острой их критика, не были забыты. Вместе с представлением о любви как о высшей нравственной ценности, эти идеалы сохранялись в XIV—XV вв. преимущественно в мире воображения. Надо ли однако напоминать, что мир воображения всегда — и тем более во времена средневековья — составлял тот неотъемлемый элемент бытия, без учета которого никакая характеристика культуры эпохи была бы просто невозможной.

Включение в сборник всех перечисленных текстов создает таким образом возможность охватить в нем почти весь спектр представлений о браке, семье и любви, характерных для Франции XIV—XV вв.

Литература

Бессмертный Ю.Л. Жизнь и смерть в средние века. М., 1991,

Бессмертный Ю.Л. К изучению матримониального поведения во Франции ХII-ХIII вв. // Одиссей, 1989.

Гуревич А.Я, Культура и общество средневековой Европы глазами современников: Exempla XIII в. М., 1989.

Ле Гофф Ж. С небес на землю: Перемены в системе ценностных ориентации на христианском Западе в ХII-ХIII вв. // Одиссей, 1991.

Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены в положении женщины во Франции XII в. // Одиссей, 1990.

Михайлов А.Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976.

Михайлов А.Д. Старофранцузская городская повесть (фаблио) и вопросы специфики средневековой пародии и сатиры. М., 1986.

Хёйзинга Й. Осень средневековья. М., 1988.

Duby G. Le chevalier, la femme et le pretre: Le mariage dans la France feodale. P., 1981.

Duby G. Male Moyen Age: De l'amour et autres essais. P., 1988.

Herlihy D. Medieval Households. Cambridge (Mass.), 1985.

Histoire de la vie privee / Sous la dir. Ph. Aries, G. Duby. P., 1985. T.2.

Histoire de la famille / Sous la dir. A. Burguere e.a. P., 1986. T. 1.

Lorcin M.T. Mere nature et le devoir social: La mere et l'enfant dans l'oeuvre de Christine de Pizan / Revue Historique. P., 1989. T. 282, N571. P. 29-44.

Rossiaud J. Dame Venus: Prostitution im Mittelalter. Muenchen, 1989.

Т. П. Воронова. «Пятнадцать радостей брака» — французская рукопись XV в. из собрания Гос. Публичной библиотеки в Ленинграде

«Пятнадцать радостей брака» написаны во Франции между 1380—1410 гг. неустановленным автором. Родина текста, по мнению французского ученого Жана Ришнера, находится где-то между Пуату и Анжу ^[77]. В своем произведении автор пародирует название молитвы «Пятнадцать радостей Богоматери», молитвы, имевшей широкое распространение, начиная с XIII в., и включавшейся, как правило, во все часовники для мирян в XIV—XV вв.

Некоторые ученые долгое время приписывали авторство сатиры Антуану де Ла Салю, одному из наиболее значительных прозаиков XV в., близкому к Рене Анжуйскому, а затем к бургундскому двору Филиппа Доброго. Основанием для этого предположения послужила шарада, находящаяся в конце произведения в двух рукописных списках XV в. (из четырех сохранившихся). Однако, как отметил в 1953 г. В.Ф. Шишмарев ^[78], данные «Пролога» характеризуют автора как духовное лицо (Антуан де Ла Саль — военный) из белого духовенства, как о том позволяют думать его нападки на монахов. Среди других высказывалось предположение, впоследствии подвергнутое сомнению, что автор принадлежал к провинциальному сельскому духовенству. Ришнер приводит десять гипотез, высказанных учеными, относительно расшифровки шарады и, следовательно, определения автора ^[79]. И тем не менее, несмотря на то, что сам автор сатиры недвусмысленно написал, что «в восьми строках вы найдете имя того, кто сочинил «Пятнадцать радостей брака», шарада до сих пор не разгадана.

Сохранилось четыре рукописных списка «Пятнадцати радостей брака». Самый ранний из них входит в состав рукописного сборника муниципальной библиотеки Руана (он датируется ноябрем 1464 г.). Список этот заканчивается упомянутой шарадой. Кроме «Пятнадцати радостей...», сборник включает «Историю смерти короля Ричарда» и «Наставления отца сыну».

2-й список, так называемый список Филиппса, датируется 1468—1470 гг. Сборник, в который он включен, содержит генеалогию французских королей до Людовика XI, текст Пероннского договора и «Lamentations de Matheolus» в переводе Жана Лефевра ^[80].

3-й список хранится в Музее Шантильи. Хотя он не полон (нет двух «радостей» — 12-й и 15-й), но зато в конце имеется текст шарады с зашифрованным именем автора. Датируется список XV в.

4-й список — рукопись из собрания Гос. Публичной библиотеки в Ленинграде (ее шифр.: Фр. F. XV.4). Датируется 1484 — апрелем 1485 г. Впервые о наличии кодекса в Петербурге стало известно в 1873 г. благодаря сообщению Г. Бертрана ^[81].

Ленинградская рукопись в отличие от упомянутых выше списков иллюминована. Она состоит из 126 листов размером 279 на 200 мм (текст — 150 на 102 мм). Выполнена на бумаге, как и остальные три списка. Украшена 16-ю акварельными миниатюрами в пол-листа, включающими от 1 до 7 клейм. Миниатюры помещены перед «прологом» и в начале каждой «Радости». Текст очередной «Радости» открывает орнаментированный инициал, в котором присутствуют изображения различных, порой фантастических, птиц и зверей (драконов, улиток и т.п.).

Нравы, обычаи, образ жизни горожан и мелкого провинциального дворянства изображены в миниатюрах очень тщательно, со множеством деталей. Некоторая примитивность исполнения во многом объясняется тем, что миниатюры написаны на бумаге. Художник уделял большое внимание реальности и дал изобразительные свидетельства жизни людей того времени. В исследовании О. Золтера (1902 г.), специально посвященном описанию петербургского списка «Пятнадцати радостей брака», подробно раскрыто содержание каждой миниатюры ^[82]. Отмечая в некоторых случаях несовпадение сюжетов новеллы с миниатюрами, которые ей предшествуют, он высказал предположение, что художник имел перед собой иллюминованный оригинал, несколько отличавшийся по тексту от ленинградского кодекса. Однако такого оригинала не обнаружено. Скорее всего художник фантазировал на темы новелл, поскольку в подавляющем случае его иллюстрации отражают общее содержание и дух «радостей». Бумага рукописи, судя по водяному знаку (готическая буква «Р», увенчанная цветком с четырьмя лепестками), изготовлена в Ансервилле (провинция Лотарингия, округ Барруа) ^[83]. Этот водяной знак датируется теми же годами, которые указаны в самом тексте рукописи: на л. 1об. — 1484 г., а на л. 126 — 1485 г. Текст рукописи заканчивается следующей фразой, выделенной синими чернилами: «Се petiti liuret a este escript en Ian de grace Mil quatre cens quatrevingtz et Cinq ou mois davril.» Эта запись подтверждает, что рукопись не включала других произведений и была заказана отдельной книгой. Кто же заказчик? На этот вопрос помогает ответить изображенный в миниатюре к «Прологу» герб: на золотом фоне щита, который прикреплен к дереву перед замком, черная башня с четырьмя зубцами и тремя золотыми крестами (или лилиями) внутри. Подобный герб удалось обнаружить у лотарингской фамилии Режкуров (Raigecourt) ^[84]. В XV в. Филипп де Режкур (Philippe de Raigecourt, seigneur d'Ancerville) был военным и гражданским губернатором Меца, а затем шамбеляном герцога лотарингского Рене II ^[85]. Таким образом, изображенный на втором плане миниатюры к «Прологу» замок вполне может быть реальным замком сеньоров Ансервилля, тем более что бумага, на которой написан кодекс, как уже отмечалось, также происходит из Ансервилля, где изготовлялась, согласно справочнику Брике, бумага с подобным водяным знаком только в 1484 и 1485 гг. Итак., в XV в., а может быть, и в XVI в., рукопись принадлежала семье Режкуров. В XVII в. она входит в собрание канцлера Франции Пьера Сегье (1588—1672) ^[86], которое в литературе чаще называют «Bibliotheca Coisliniana» по имени его наследника, герцога Куалена. По свидетельству современников, библиотека Сегье (она состояла из 4 тыс. рукописей и 10 тыс. книг на многих языках и по всем областям знаний того времени) была самой богатой из всех частных библиотек Франции XVII в. и могла соперничать с королевской. Сегье — канцлер Франции при Ришелье, Мазарини, Кольбере слыл страстным библиофилом и коллекционером. Известно, что он использовал все возможности, какие ему предоставляла его высокая административная должность, для приобретения ценных рукописей и книг и нередко поручал своим многочисленным корреспондентам — губернаторам, интендантам и другим провинциальным чиновникам — сообщать ему о продаже частных библиотек или отдельных рукописей. Так, например, он приобрел некоторые рукописи из библиотек первой половины XVII в. — парижского адвоката Бошеля и поэта из кружка Ронсара — Депорта. Вполне возможно, что таким же образом к нему попала рукопись «Пятнадцати радостей брака». Вдова канцлера в течение долгих лет после смерти мужа сохраняла его библиотеку в неприкосновенности: первыми были проданы печатные книги. В 1686 г. был издан каталог на рукописи. Стоял вопрос о приобретении коллекции королевской библиотекой, но это не осуществилось и рукописи перешли к внуку Сегье — герцогу Куалену, епископу Меца. Герцог завещал передать после своей смерти все собрание бенедиктинскому аббатству Сен-Жермен-де-Пре, что и было осуществлено в 1735 г.

В каталоге библиотеки Сегье рукопись описана кратко: «Le livre des 15. joves du mariage, ecrit sur papier, avec miniatures, vol., velours gris». ^[87]. Внизу второго листа кодекса сохранилась бумажная наклейка со следующим печатным текстом: «Ex Bibliotheca MSS Coisliniana, olim Sequeriana, quam Illust. Henricus du Cambout, Dux De Coislin, Par (!) Francieae, Episcopus Metensis, etc. Monasterio S. Germani a Pratis legavit An. MDCCXXXII». На л. 1об. и снизу л. 2 сохранились также сен-жерменские номера: «1632» и «№ 2370» ^[88].

В конце XVIII в. в Париже рукопись была приобретена П.П. Дубровским, секретарем-переводчиком русского посольства в Париже. Собрание книг Дубровского составлено в течение последних десятилетий XVIII в. в разных странах Европы, преимущественно во Франции. Дубровский пробыл на дипломатической службе за границей более 20 лет, из них 14 — во Франции, часть из которых приходится на период Великой Французской революции (он оставался в Париже до июня 1792 г.). Скромный канцелярист Сената, окончивший Киевскую Духовную Академию в 1772 г., Дубровский спустя неполных пять лет получил место причетника при русской посольской церкви в Париже. Можно предположить, что это случилось не без участия графов Воронцовых, на средства которых он и стал заниматься покупкой книг и рукописей, сначала для русских вельмож, затем для себя. Свою замечательную коллекцию впоследствии он назвал «Музеем Петра Дубровского». «Ex Musaeo Petri Dubrowsky» — так собственноручно написал он на первом и последнем листах каждой своей рукописи. Есть эта надпись и на рукописи «Пятнадцати радостей...» Поскольку старый переплет Сегье («серый бархат») не сохранился, то новый владелец переплел кодекс в розовый бархат со слепым геометрическим тиснением на крышках и корешке. На корешке, кроме того, имеется бумажная наклейка с номером коллекции Дубровского: «597». На форзацах из оранжевой бумаги просматривается водяной знак с датой «1803», что свидетельствует об изготовлении переплета уже в Петербурге, куда Дубровский вернулся в 1800 г. Вместе со всем собранием Дубровского, ставшего первым хранителем «Депо манускриптов», в 1805 г. кодекс поступил в Имп. Публичную библиотеку, где и хранится поныне ^[89].

Иллюстрации

Миниатюра к "Прологу", На переднем плане — между группой девушек, которых наставляет автор (?), и группой юношей - пруд с сетями и сачками и волчья яма. На заднем плане - замок (возможно, заказчика рукописи) и дерево с гербом. Слева от замка стадо овец и два пастуха с собакой

Миниатюра к "Радости первой'' (7 клейм). Последовательно раскрывается сюжет новеллы о том, как жена капризами добивается у мужа согласия на покупку богатых туалетов, в которых она затем посещает различные праздники

Миниатюра к ’’Радости второй” (4 клейма) , Богато и красиво одетая жена заводит дружка; узнав об этом, супруг пытается побоями вразумить ее

Миниатюра к "Радости третьей" (4 клейма). Беременная жена заставляет мужа исполнять все ее прихоти; после рождения ребенка для него нанимают кормилицу, из которой жена делает свою наперсницу

Миниатюра к "Радости четвертой" (4 клейма). После нескольких лет брака, обзаведясь большим семейством, супруг не знает покоя дома; все свое время ему приходится проводить в заботах о хозяйстве

Миниатюра к "Радости пятой" (4 клейма). Молодая жена отказывается исполнять супружеские обязанности, предпочитая старому и больному мужу "друга"; обманывать мужа ей помогает служанка

Миниатюра к "Радости шестой " (4 клейма). Супруг, пригласивший друзей в гости, не может их достойно принять, так как капризная жена, сказавшись больной, не желает приготовить угощение

Миниатюра к "Радости седьмой" (5 клейм). В церкви жена получает наставления от духовника (внизу слева); семейная пара дома за работой; жена прядет, муж считает доходы и расходы (внизу справа); стоит мужу отлучиться, как жена приглашает любовника (вверху слева); об измене жены муж узнает от своего компаньона

Миниатюра к "Радости восьмой" (3 клейма). Тяжелые роды супруги. Муж дает обет совершить паломничество, если жена благополучно разрешится от бремени (внизу слева); жена также отправляется в паломничество в сопровождении своего дружка /внизу справа); вверху: паломники прибыли к цели своего путешествия; слева и справа видны лавки с товарами

Миниатюра к 'Радости девятой”. Заболевший от забот и трудов супруг собирает вокруг себя семью и дает наставления сыну на случай своей смерти, тогда как жена жалуется соседям. что муж спятил

Миниатюра к "Радости десятой" (4 клейма). Вступивший в брак мужчина подобен птичке, попавшей в клетку (внизу слева); застав жену с "другом", муж наказывает ее (внизу справа); жена и ее мать просят у мужа прощения (вверху слева); муж и жена просят в суде развода (вверху справа)

Миниатюра к "Радости одиннадцатой" (5 клейм). Молодой дворянчик женится на соблазненной другим девице, родившей ребенка раньше срока

Миниатюра к "Радости двенадцатой" (5 клейм). Муж вскакивает с супружеского ложа, разбуженный собакой, которая почуяла лезущего в окно жениного "друга" (вверху слева); муж укачивает ребенка, а затем прощается с женой (в центре); из-за нападения на город семья спешит к замку, чтобы укрыться от неприятеля (вверху справа); муж собирается на войну (внизу справа) ; прощание с женой и ребенком (вверху в центре) ; сражение (внизу слева)

Миниатюра к "Радости тринадцатой" (5 клейм). Внизу слева: прощание дворянина с женой перед уходом в королевскую армию. Вверху: морское сражение; рыцарский поединок, замок (где содержится плененный дворянин - ?) Внизу справа: жена, не дождавшись мужа, снова выходит замуж; внизу в центре: возвращение мужа, длительное время бывшего в плену

Миниатюра к "Радости четырнадцатой". Похороны молодой и любимой жены; женитьба на вдовушке

Миниатюра к "Радости пятнадцатой ” (3 клейма), Застав жену с "другом", муж жестоко наказывает ее, любовник спасается бегством {слева внизу); жена обращается за советом к матери, сестре и кузине (слева вверху); теща вместе с другими родственниками убеждают мужа в невинности жены (справа вверху)

Примечания

1

Книга ’’Пятнадцать радостей брака” (Les quinze joies de mariage”) завершает собой очень стойкую традицию антифеминистских произведений, типичную для средних веков. Искать истоки этой традиции чрезвычайно сложно, ибо соответствующие мотивы присутствуют уже в литературе античности, они широко представлены в ряде произведений средневекового Востока (особенно в персидской и арабской литературе), являются сюжетным ядром ряда жанров латиноязычной литературы средневековья.

Собственно на французской почве антифеминистские мотивы буквально наполняли собой жанр фаблио — короткой стихотворной сатирической повести, сделав женское коварство, любострастие, сварливость и т.д. основными сюжетными компонентами этого жанра, возникшего во второй половине XII столетия и особенно расцветшего в следующем веке. Этих же тем во многом касается Жан де Мен в написанном им в 70-х годах XIII в. окончании ’’Романа о Розе”. Антифеминистскими настроениями пронизана также такая характерная для своего времени книга, как ”Жалобы Матеолуса” (’’Lamenta”), написанная по-латыни в самом конце XIII в. неким клириком Матвеем (Матеусом, Матеолусом), уроженцем Бретани, подвизавшимся одно время в Орлеане и кончившим свои дни в качестве архидьякона в Теруани, небольшом городке на севере Франции. Написанная на языке ученых сочинений, книга мэтра Матвея была адресована узкому кругу клириков и монахов, среди которых пользовалась, видимо, немалым успехом. Сохранилось несколько списков этого произведения. Один из них попал в руки Жегану Ле Февру, прокурору парижского парламента и неутомимому переводчику с латыни. В последние десятилетия XIV в. он завершил свое обширное (более 4 тыс. строк) стихотворное переложение ’’Жалоб Матеолуса”, сделав эту книгу чрезвычайно популярной уже среди франкоязычной публики и породив знаменитый ’’спор о женщинах”, в который втянулись, многие видные поэты и проповедники конца XIV в. Среди активных участников этих споров был и поэт Эсташ Дешан (ок. 1346 г. — ок. 1407 г.), автор очень большого числа произведений. Эсташ Дешан имел тяготение и к созданию трактатов на разные темы. Так, между 1381 и 1389 гг. он написал ’’Зерцало брака”. В этом обширнейшем сочинении (оно содержит более 9 тыс. стихов), разбитом на 97 глав, он стремился рассмотреть все особенности брачной жизни, все ее достоинства и недостатки. Эсташ Дешан (как отчасти и Жан де Мен) был отдаленным предшественником Возрождения, поэтому его антифенимизм не носил всеобъемлющего характера. Слабой стороной этого растянутого, да к тому же и незавершенного произведения был не суровый ригоризм, а наивные попытки тщательно классифицировать и изучить до возможного предела анализируемый ’’материал”, что было вполне в духе времени.

Та же тенденция прослеживается и в ’’Пятнадцати радостях брака”, хотя это не столько инвектива в адрес слабого пола, сколько собрание забавных историй о проделках коварных жен и об их легковерных и недальновидных мужьях. По всем ’’радостям” разбросаны мелкие черточки, скупо, но точно характеризующие быт западноевропейского города на исходе средневековья. Автор проводит читателя по всем кругам семейного ада, стараясь не упустить ни одной возможной ситуации, ни одного ’’типа” семейных отношений, и в этом книга примыкает к типичным обобщающим ’’суммам” зрелого и позднего средневековья. Однако такая задача носит явно фиктивный характер, и морально-социологический трактат преобразуется в сборник забавных историй, предшественниц типичной ренессансной новеллы. Но ее широты и многообразия в книге еще нет. Тут доминирует пока один мотив, прямо обозначенный в прологе и восходящий к ’’Роману о Розе” — мотив рыболовной сети, в которую сознательно и добровольно попадает незадачливый муж. Другим сквозным мотивом является мысль о том, что женщины склонны к прелюбодеянию и обману, к поискам любовников (или хотя бы вздыхателей) по самой своей природе, и здесь уж ничего не поделаешь. И третья мысль, постоянно подчеркиваемая в книге, — это неизбежное и беспросветное одиночество мужчины, мужа, против которого охотно заключает негласный союз не только жена и ее подружки, но и прислуга, и дети, и родственники, и — что особенно опасно и прискорбно — поклонники их жен, реальные или потенциальные.

Многое в книге от средневековых душеспасительных ’’примеров” и морально-дидактических трактатов. Типичный бюргерский морализм еще не был преодолен; в этом направлении едва был сделан первый шаг. Однако антифеминизм книги вряд ли следует принимать до конца всерьез: осуждение женских слабостей нередко уступает место удивленному восхищению хитроумными проделками, находчивостью, изворотливостью женщин. Отрицание постоянно спорит с утверждением, и в этом споре проглядывают предпосылки новой, возрожденческой концепции человека. Недаром в эпилоге автор пообещал написать еще одну книгу — на этот раз похвалу слабому полу.

На ’’Пятнадцати радостях брака” лежит ощутимая печать переходности: это и итог средневековой традиции, и начало чего-то нового, с этой традицией порывающего. Книга была написана, вероятно, в самом начале XV столетия — не позднее 1410 г. Вне всяких сомнений, ’’Пятнадцать радостей брака” были очень популярны. На них есть ссылки в ряде литературных памятников середины и второй половины XV в.

Ко времени создания этой рукописи относится и первое издание книги. Оно появилось в Лионе между 1480 и 1490 гг.; в Париже в самом конце XV в. книгу выпустил известный печатник Треперель. После этого сборник долго не издавался. В 1595 г. его напечатал в своей обработке Франсуа де Россе (ок. 1570 г. — ок. 1619 г.), известный новеллист рубежа XVI—XVII вв. Эта обработка была переиздана в 1620 г. Интересно отметить, что книга пользовалась успехом и в Англии, где ее перевели уже в 1509 г. На русский язык ’’Пятнадцать радостей брака” переведены впервые. Использовано парижское издание 1887 г.

(обратно)

2

Здесь и далее развивается очень популярная в средние века легенда о том, что французы были потомками троянцев — бежавших из-под стен гибнущей Трои ее защитников. Согласно этой легенде, сын Гектора Франсион обосновался в долине Дуная и построил город Сикамбрий. Он платил дань Риму, но за помощь императору Валентиниану (IV в. н.э.) в его войне с алланами был от выплаты дани освобожден. Спустя десять лет император снова стал требовать дани. Франки вступили с римлянами в войну, завершившуюся в конце концов победой франков во главе с Клодионом. Эту легенду излагает уже латинский хронист VII в. Фредегарий. Она стала «официальной» и вошла в «Большие французские хроники».

(обратно)

3

Согласно приведенной выше легенде, франки из долины Дуная переселились в Германию, а оттуда в Галлию, потеснив там римлян.

(обратно)

4

В данном случае, как и Жан де Мен в «Романе о Розе», автор «Пятнадцати радостей брака» использует включенное Вальтером Мапом (ум. ок. 1208 г.), известным латинским писателем, в его книгу «О пустяках придворной жизни» письмо некоего Валериуса (Валерия) к его другу Руфину, в котором он отговаривает последнего от намерений жениться.

(обратно)

5

Речь идет об авторе «Жалоб Матеолуса».

(обратно)

6

Речь идет о том, что автор «Пятнадцати радостей брака», видимо, принадлежал к духовенству.

(обратно)

7

Эскарлат — ярко-красная шерстяная материя. Малина — кружевная материя, выделывавшаяся в городе Малине (Мехельне) в Бельгии.

(обратно)

8

Экю — золотая или серебряная монета большого достоинства, имевшая на одной стороне герб Франции.

(обратно)

9

Ливр (от лат. libra — фунт) — денежная единица в средневековой Франции, имевшая в разное время различное достоинство.

(обратно)

10

В средние века (да и много позднее) трактиры служили в качестве небольших гостиниц или постоялых дворов.

(обратно)

11

Барриль — старинная мера емкости, равная примерно 150 л.

(обратно)

12

Стрекало — заостренная палка, которой подгоняют вьючных животных.

(обратно)

13

Шоссы — часть мужской одежды, род штанов (hauts-de-chausses) или чулок (bas-de-chausses).

(обратно)

14

Парламенты — во Франции классического и позднего средневековья высшие судебно-административные органы управления, размещавшиеся в центре провинций.

(обратно)

15

Хлодвиг (ок. 466 — 511 гг.) — один из первых франкских королей из династии Меровингов, основатель Франкского государства.

(обратно)

16

Речь идет о сражении при Вест-Розебеке 27 ноября 1382 г., в ходе которого французский король Карл VI одержал победу над фламандскими горожанами под руководством патриция Филиппа Артефелде.

(обратно)

17

Ипокрас — сорт сладкого виноградного вина, в которое добавлялись различные ароматические вещества (амбра и др.). Пино — сорт вина, изготавливаемого из мелкого, но особенно сладкого винограда.

(обратно)

18

Вьеннские дофины — наследники престола, получавшие по традиции (начиная с 1349 г.) во владение область Дофине (на, юго-востоке Франции). Вьенн — город на юго-востоке Франции.

(обратно)

19

Пюи — город в Оверни; здесь до сих пор существует весьма почитавшийся в средние века Собор Богоматери, заложенный в конце XI в. Богоматерь Рошмадурская — церковь в городке Рокамадур в провинции Керси, на юго-западе Франции.

(обратно)

20

Квазимодо — следующее после Пасхи воскресенье.

(обратно)

21

Фьеф — земельное владение или фиксированный доход, пожалованный сюзереном вассалу.

(обратно)

22

Приам — в «Илиаде» Гомера последний царь Трои, муж Гекубы, отец Гектора, Париса, Кассандры и других детей, убитых или плененных при осаде Трои греками.

(обратно)

23

См.: Бытие, 37, 34.

(обратно)

24

Гиппократ был очень популярен в средние века, и ссылки на его слова и изречения постоянно встречаются в литературе эпохи.

(обратно)

25

Не знаю, отчего эта старуха никак не помирает (лат.).

(обратно)

26

Якобинец — здесь: монах-доминиканец; называется так по первому монастырю ордена доминиканцев, который находился в Париже на улице св. Иакова; францисканец — член ордена францисканцев.

(обратно)

27

Доминик (1170—1221 гг.) — популярный католический святой, основатель влиятельнейшего монашеского ордена. Августин (354—430 гг.) — один из крупнейших религиозных философов и отцов церкви.

(обратно)

28

Как говорится в текстах, сохранивших эту шараду, в ней якобы зашифровано имя автора «Пятнадцати радостей брака». Однако неоднократные попытки раскрыть это имя к успеху не привели (подробнее об этом см. ниже в статье Т.П. Вороновой). В предлагаемом переводе шарады содержится акростих «Кара блуду».

(обратно)

29

Аминь, да осенит их Господь своею благодатью (лат.).

(обратно)

30

И здесь кончается это сочинение (лат.).

(обратно)

31

Все три фаблио переводятся со старофранцузского языка на русский впервые. Использовано издание: Recueil general et complet des fabliaux de 13—14 siècles emprimes ou inédits / Pubi, avec notes et variantes d’après les manuscrits par A. de Montaiglan, J. Raiynard. P., 1878—1880. T. 3—4. Текст фаблио’’Пышнозадый Бераньжье” (”De Berangier de laonc cul”) дошел до нас в двух разных версиях. Одна из них принадлежит некоему Герену (Geurin) и фигурирует в рукописи Национальной библиотеки в Париже (№ 19152) и рукописи муниципальной библиотеки Берна (№ 354). Текст второй версии сохранился в рукописи Национальной библиотеки № 837. Обе версии датируются первой половиной XIII в.

(обратно)

32

Текст фаблио’’Стриженый луг” (”De pré tendu”) сохранился в рукописи первой половины ХШ в. в муниципальной библиотеке Берна (№ 354). Этот сюжет был использован в конце XIII в. Марией Французской, а в XIV—XV вв. многими другими авторами.

(обратно)

33

Текст фаблио ’’Волшебные штаны” (’’Des prais au cordilier”) дошел в тех же двух рукописях Национальной библиотеки (см. примеч.1). Сюжет этого фаблио в XIV—XV вв. лег в основу многих новелл и фацетий (Франко Саккети, Поджо Браччолини и др.), а также популярного французского фарса XV в. ’’Брат Гильбер”.

(обратно)

34

Жоффруа Делатур Ландри (первая половина XIV в. — после 1380 г.) родился и жил в провинции Анжу, и поэтому его сочинение интересно тем, что в нем нашли отражение взгляды и умонастроения французского провинциального дворянства XIV в. Биографические сведения о рыцаре Делатур Ландри крайне скупы. Он был женат на Жанне де Руже, имел от нее двух сыновей и трех дочерей. Для этих последних он и написал в начале 70-х годов свою книгу, которая представляет собой собрание разнообразных религиозных и этических наставлений, написанных в форме прямых поучений или нравоучительных историй и новелл. Сюжеты для них он черпал из Библии, светской литературы, а также — что особенно ценно — из собственной жизни и рассказов своих современников.

На русский язык сочинение Делатур Ландри переводится впервые. Для данного издания были отобраны наиболее характерные для нравов той эпохи истории и новеллы, которые дают достаточно полное представление об этических и дидактических взглядах автора.

При подготовке русского перевода использовалось издание: Le livre du chevalier de La Tour Landry pour l’enseignement de ses filles/Ed. A. de Montaiglon P., 1854.

(обратно)

35

До объединения Кастилии и Арагона в конце XV — начале XVI вв. Испанией часто называли Кастилию.

(обратно)

36

История семьи Лангилье была позднее использована Маргаритой Наваррской в ее сборнике новелл ”Гептамерон” (новелла 37).

(обратно)

37

Эсфирь — библейский персонаж (см.: Книга Есфирь).

(обратно)

38

Жан де Бомануар (умер около 1381 г.) — маршал Бретани. Его жена, о которой идет речь, — Тифания де Шемийе.

(обратно)

39

Жан де Менгр де Бусико (умер в 1367 г.) — маршал Франции, отец знаменитого военачальника маршала де Бусико (1363—1421).

(обратно)

40

Турниры под названием ’’Круглый стол” (которое появилось под влиянием рыцарских романов артуровского цикла о рыцарях Круглого стола) отличались тем, что устраивались на круглом поле, окруженном рвом и трибунами для зрителей.

(обратно)

41

Гийом де Кран (умер в 1382 г.) — камергер короля Иоанна Доброго, друг и сподвижник знаменитого коннетабля Дюгеклена.

(обратно)

42

Котта — верхняя шерстяная одежда с рукавами (типа жакета или пиджака).

(обратно)

43

Восемь оставшихся в живых после потопа человек — Ной и его жена, трое их сыновей и их жены.

(обратно)

44

Фульк де Лаваль (умер в 1360 г.), представитель знатного бретонского рода.

(обратно)

45

Об этом своеобразном любовном ордене, существовавшем в первой половине XIV в. в Пуату и других областях Франции, см.: Хёйзинга Й. Осень средневековья. М., 1988. С. 96—97.

(обратно)

46

Игра ’’Король, который не лжет” в XIII—XIV вв. была очень популярна в разных слоях французского общества. Человеку, который по жребию становился ’’королем” (или ’’королевой”), участники игры задавали вопросы, на которые он должен был искренне, без утайки отвечать. Естественно, что при этом очень часто вопросы носили весьма интимный характер.

(обратно)

47

Ревекка и царица Савская — библейские персонажи (см.: Бытие, 24; 3 Царств, 10). Сентенции, влагаемые в их уста, апокрифичны.

(обратно)

48

Кристина Пизанская (1365—1430) родилась в Венеции. Ее мать происходила из этого же города, а отец, Томмазо ди Бенвенуто да Пидзано, известный астролог и врач, — из местечка Пидзано в Болонской области. Именно этим и объясняется возникновение прозвища самой Кристины — в галлицизированной форме. Вскоре после ее рождения отец получил приглашение французского короля Карла V занять должность придворного астролога и семья перебралась во Францию, которую Кристина никогда уже не покидала. В 1379 г. она вышла замуж за королевского секретаря Этьена Кастеля. После его смерти в 1390 г. Кристина, оставшаяся с тремя детьми на руках и уже потерявшая к тому времени и отца, оказалась в чрезвычайно стесненном материальном положении. Храня верность любимому мужу, она не пожелала вторично выходить замуж и решила посвятить свою жизнь ученым занятиям и литературным трудам не без надежды тем самым поправить и свое финансовое положение.

Получившая неплохое образование под руководством отца, она в течение нескольких лет сумела настолько расширить круг своих знаний благодаря чтению разнообразной по жанрам античной, французской и итальянской литературы, что стала весьма заметной писательницей. Ей принадлежит большое количество поэтических и прозаических сочинений. Жанровый диапазон их очень широк. Это и лирика, и нравоучительные произведения, и этико-политические трактаты и даже книга наставлений по военному делу. Наиболее известными являются ее баллады, нравоучительные поговорки, ’’Книга деяний и добрых нравов мудрого короля Карла V”, ’’Книга о военном деле и рыцарском искусстве”, ’’Книга о Граде Женском” и др.

Получив в начале XV в. признание и известность как писательница, Кристина Пизанская стала пользоваться покровительством короля Карла VI, его жены Изабеллы Баварской и близких родственников короля — беррийского герцога Жана, бургундских герцогов Филиппа Храброго и Жана Бесстрашного, герцога Людовика Орлеанского. Это покровительство обеспечивало ей денежное вспомоществование с их стороны, которое и было главным источником ее доходов. Поэтому Кристину нередко называют ’’первым профессиональным писателем”, жившим за счет своих литературных трудов.

Одной из наиболее ясно сознаваемых целей ее творчества была защита достоинства женщины. Глубоко переживавшая не столько вообще неравенство мужчины и женщины, ибо определенное их социальное неравенство она воспринимала как должное и естественное, сколько именно унижение достоинства женщин через глубоко укоренившееся в литературе и социальном сознании представление об изначально низменной их природе, она много сил отдала тому, чтобы доказать и убедить, прежде всего самих женщин, в том, что женская душа, равно как и мужская, сотворена по образу и подобию Божьему. И поэтому женщина, хотя Бог и природа предопределили ее к иным обязанностям, чем мужчину, душой и телом столь же совершенна.

Главным ее произведением, написанным в защиту женщин, является ’’Книга о Граде Женском” (1404— 1405 гг.). По аналогии с Градом Божьим из знаменитого сочинения Аврелия Августина, она мыслила свой Град как твердыню женскогодостоинства и убежище всех добропорядочных женщин, гонимых несправедливыми наветами и клеветой. ’’Мои дорогие сестры, — обращается она к ним, — человеческому сердцу от природы свойственно ликовать, когда отражается нападение врага и одерживается победа. И отныне, дорогие подруги, вы можете, не оскорбляя Бога, честно и благопристойно ликовать при виде этого нового Града, который, если вы возьмете на себя заботы о нем, станет для всех вас, добродетельных женщин, не только прибежищем, но и крепостью, защищающей от врагов”.

В аллегорической форме, столь излюбленной в средние века, Кристина пишет, как к ней, глубоко возмущенной нападками на женщин в сочинении клирика Матеолуса, которое она принялась читать, явились три женщины — Разум (по-французски слово ’’Raison” женского рода) , Справедливость и Праведность. По их совету она стала вместе с ними возводить Град Женский, иначе говоря — рассматривать и опровергать все обвинения, которые когда-либо возводились на женщин, разумно и справедливо оценивая их природу и способности. В обоснование всех своих утверждений относительно достоинства женщин Кристина приводит множество примеров из библейской, античной и современной ей истории, черпая их из разных литературных источников, особенно из сочинения Джованни Бокаччо ”О знаменитых женщинах”.

Для данного издания, где впервые представлены переводы на русский язык из ’’Книги о Граде женском”, были отобраны лишь главы с общими, так сказать теоретическими, рассуждениями о достоинствах и природе женщин, поскольку они составляют наиболее оригинальную и характерную часть этого труда.

При переводе были использованы следующие издания: Christine de Pizan. Le Livre de la Cité des Dames / Ed. É. Hicks. Th. Moreau. P., 1986: Christine de Pizan. The book of the City of Ladies / Ed. E.J. Richards. N.Y., 1982.

(обратно)

49

Матеол (Матвей, Матеус, Матеоллус) (1260—1320) — французский писатель, автор книги ’’Lamenta” (см. подробнее выше, с. 267). В этой книге излагались различные жалобы на супружескую жизнь и содержались многочисленные обвинения против женщин.

(обратно)

50

’’Искусство любви” и ’’Средства от любви”. Эти сочинения Овидия были чрезвычайно популярны в средневековой Европе.

(обратно)

51

Некоторые сведения о жизни Овидия (возвращение из ссылки, вторичное наказание), которые приводит Кристина, носят легендарный характер.

(обратно)

52

Чекко д'Асколи — псевдоним итальянского ученого Франческо Стабили (1257—1327), преподававшего астрологию в Болонье. Автор энциклопедического свода ’’Горькие мысли”, содержащего некоторые выпады против женщин. Был приговорен к костру и сожжен как еретик, но, судя по характеристике, данной ему Кристиной, она, очевидно, полагала, что он был осужден за содомский грех, который в средние века также карался костром.

(обратно)

53

”Женские тайны” — средневековый трактат по гинекологии, автор которого неизвестен.

(обратно)

54

Кристина называет Дамаск, вероятно, потому, что для нее он ассоциировался с Востоком, где, по средневековым представлениям, произошло сотворение человека и где находился земной рай.

(обратно)

55

Мысли, приписываемые Кристиной Цицерону (как и римскому оратору Катону Утическому), в дошедших до нас античных текстах не встречаются. Поскольку в средние века еще не ценилась точность при ссылках подобного рода и при цитировании (часто это делалось по памяти и при этом допускались разные ошибки), то можно предположить, что или она сама ошиблась, или пользовалась недостоверными источниками.

(обратно)

56

От Матфея, 18, 1—4.

(обратно)

57

От Иоанна, 11.

(обратно)

58

От Луки, 7,12—13.

(обратно)

59

О слезах и мольбах своей матери Моники, которая обращалась, правда, не к св. Амвросию, епископу Милана (Meдиолана), а к епискому Карфагена, прося, чтобы он помог наставить на путь истинной веры ее сына, Августин пишет в ’’Исповеди” (кн. 3, гл. XII).

(обратно)

60

От Матфея, 28; От Марка, 16.

(обратно)

61

От Матфея, 15, 22—28.

(обратно)

62

От Иоанна, 4, 7—42.

(обратно)

63

Имеются в виду сочинение Аристотеля ’’Категории” и приписываемое ему сочинение ’’Проблемы”.

(обратно)

64

Притчи, 31.

(обратно)

65

Кристина излагает мысли из сочинения Франческо Петрарки ”О средствах против всякой судьбы” (кн. I, диалоги 70—71).

(обратно)

66

Валерий Максим (I в. н.э.) — римский писатель, автор ’’Достопамятных деяний и речений”, очень популярных в средние века. Говоря о Руфе, Кристина, вероятно, имеет в виду Помпония Руфа, автора сборника различных историй, которым пользовался Валерий Максим. Письмо Валерия Максима Помпонию Руфу является, надо полагать, средневековым апокрифом. Феофраст (IV— III вв. до н.э.) — древнегреческий философ, автор сочинения ’’Характеры”.

(обратно)

67

Квинт Гортензий (114—50 до н.э.) — знаменитый римский оратор, соперник Цицерона. Его дочь Гортензия выступила в защиту женщин, когда триумвиры Октавиан, Антоний и Лепид решили обложить налогом собственность 1400 богатых женщин Рима. После ее речи триумвиры сократили число облагаемых налогом женщин до 400

(Аппиан. Гражданские войны, IV, 32—34).

(обратно)

68

“Джованни Андреа (1270—1348) — известный юрист. Кристина упоминает одно из его сочинений — ’’Новелла к книге декреталий”. Новеллами в юриспруденции назывались дополнения к законам, сочинение же Дж. Андреа посвящено комментарию одной из новелл свода канонического права.

(обратно)

69

В отличие от публикуемых выше произведений, принадлежащих к разным жанрам городской литературы, песни поэтов и композиторов Бургундского двора воплощают иную культурную традицию. В них звучит верность идеалам куртуазной любви, рыцарского культа Дамы и служения ей. Хотя в XV в. эти идеалы давно утратили былое влияние и перестали вдохновлять рыцарскую массу, их социальнокультурную роль недооценивать не приходится. Они оставались в ряду высших достоинств и в этом смысле могли сохранять свое облагораживающее влияние. Конечно, в реальной жизни они выступали скорее как элемент игры, в которой участвовала почти исключительно элита. Но манеры и увлечения элиты не проходят без последствий для других слоев общества, побуждая к посильному подражанию. А это подспудно накладывало определенный отпечаток и на перспективы социокультурного развития, сколь бы эфемерной ни казалась роль этих идеалов в реальности.

На русский язык песни бургундских поэтов XV в. переводятся впервые. Для перевода использованы три песенных сборника XV в., изданных вместе с музыкальным воспроизведением самих песен: ’’Chansonnier Cordiform” (Ed. Fallows D. London, DECCA, 1980); ’’The Art of Courtly Love. Vol. III. The Court of Burgundy” (Ed. Munrow D., Freeman M. London, EMJ, 1973); Guillaume Dufay. Secular Music (Ed. Winding M., Davies P. London, DECCA, 1983). Наиболее известен первый из них. Он воспроизводит рукопись, составленную в начале 70-х годов XV в.; в закрытом виде рукопись представляет книгу в форме сердца, крытую алым бархатом, в раскрытом — два соединенных сердца, чем и объясняется ее название. Рукопись была составлена по заказу епископа Жана де Моншеню.

(обратно)

70

Гийом Дюфаи (Guillaume Dufay) (1400—1470) — наиболее известный из французских поэтов-композиторов XV в. Дюфаи служил при многих дворах знати во Франции и Италии, но большую часть жизни провел при дворе бургундского герцога Филиппа Доброго. Основную массу сочинений Дюфаи составляют лирические песни, написанные им на свои собственные стихи, а также на стихи других авторов.

(обратно)

71

Иоанн Режи (Johannes Regis) (1430—1485) — поэт-композитор Бургундского двора.

(обратно)

72

Биншуа Жиль де Бинш (Биншуа — Binchois, прозвище) (1400—1460) в молодости жил и писал в Париже. Последние 30 лет служил при Бургундском дворе.

(обратно)

73

Хайне ван Гизегем (Hayne van Ghizeghem) (род. около 1450 г.) служил при Бургундском дворе.

(обратно)

74

Роберт Мортон (Robert Morton) английский поэт-композитор, в 1457—1476 гг. служивший при Бургундском дворе.

(обратно)

75

Йоханнес Окегем (Johannes Ockeghem) (умер около 1497 г.) — один из наиболее известных поэтов-композиторов фламандской школы, оказавший особенно большое влияние на ее музыкальное развитие.

(обратно)

76

Джон Бедингем ( John Bedyngham) (умер около 1460 г.) — английский поэт-композитор, произведения которого были популярны при Бургундском дворе.

(обратно)

77

Rychner J. Lrs. XV. joies de manage. Geneve; Paris, 1967. P. LVII.

(обратно)

78

Шишмарев В.Ф. Книга для чтения по истории французского языка: XI-XV вв. М.; Л., 1953, С. 485-487.

(обратно)

79

Rychner J. Op. cit. P. XLIX.

(обратно)

80

Список Филиппса описан в: Crow J. A little-known manuscript of the Quinze joyes de matiage // Stadies in Medieval French presented to Alfred Ewert. Oxford, 1961. P. 121-149. Опубликован: Les quinze Joyes de Manage / Ed. by J. Crow. Oxford, 1969.

(обратно)

81

Ленинградская рукопись описана в следующих каталогах: Bertrand G. Catalogue des manuscrits francais de la Bibliotheque de S.-Petersbourg. Paris, 1874. P. 191; Laborde A.de. Les principaux manuscrits a peintures conserves dans l'ancienne Bibliotheque Imperial Publique de Saint-Petersborg. Seconde partie. Paris, 1938. P. 119-120.

(обратно)

82

Soelter O. Beitraege zur Uberlieferung der «Quinze Joyes de Mariage» mit besonderer Beruecksichtigung der Handschrift von St. Petersburg. Greifswald, 1902. 80 S.

(обратно)

83

Briquet C.M. Les filigranes. Paris, 1907. T. 3. L— O. N 8615 (Ancerville (Barrois), 1484-1485).

(обратно)

84

Польузюсь случаем поблагодарить за ценную помощь в этих разысканиях сотрудницу Отдела рукописей ГПБ Б.А. Градову.

(обратно)

85

Dela Chenay-Deslois. Dictionnaire de la noblesse. 2-eme ed. Paris, 1776.Т.Н.P. 671-672, 675.

(обратно)

86

Kerviller R. Le chancelier Pierre Seguier. Paris. 1874. P. 156—166.

(обратно)

87

Catalogue des manuscrits de la bibliotheque de defunt monseigneur le chancelier Seguier. Paris, 1686. Inventaire des miniatures. P. 9.

(обратно)

88

Deslile L. Le Cabinet des manuscrits de la Bibliotheque Nationale. P., 1874. T.2. P.58.

(обратно)

89

Воронова Т.П. П.П. Дубровский — первый хранитель «Депо манускриптов» Публичной библиотеки // Археографический ежегодник за 1980 год. 1981. С. 123-130; Она же. П.П. Дубровский и Сен-Жерменские рукописи // Книги. Архивы. Автографы: Обзоры, сообщения, публикации. М., 1973. С. 101-114.

(обратно)

Оглавление

Пятнадцать радостей брака[1]

  Пролог

  Радость первая

  Радость вторая

  Радость третья

  Радость четвертая

  Радость пятая

  Радость шестая

  Радость седьмая

  Радость восьмая

  Радость девятая

  Радость десятая

  Радость одиннадцатая

  Радость двенадцатая

  Радость тринадцатая

  Радость четырнадцатая

  Радость пятнадцатая

  Заключение

Три фаблио

  Пышнозадый Беранжье[31]

  Стриженый луг[32]

  Волшебные штаны[33]

Из «Книги рыцаря Делатур Ландри, написанной в назидание его дочерям»[34]

  Глава 1

  Глава 3 О двух рыцарях, любивших двух сестер

  Глава 6 Здесь рассказывается о двух дочерях некоего рыцаря, одна из которых была набожна, а другая страдала чревоугодием

  Глава 13 Здесь рассказывается о той, которую рыцарь Делатур Ландри отверг из-за ее легкомысленных манер

  Глава 14 Как дочь короля Арагона потеряла короля Испании из-за глупого своего поведения

  Глава 15 Здесь рассказывается о тех, кто спорит друг с другом

  Глава 17 О том, что ни одна женщина не должна быть ревнивой

  Глава 18 Здесь рассказывается о горожанке, которая была побита из-за своей же несдержанности

  Глава 19 О той, что вскочила на стол

  Глава 21 О споре, который произошел между сеньором де Бомануаром и одной дамой

  Глава 23 Здесь говорится о Бусико и трех дамах; о том, как он оказался хозяином положения

  Глава 24 О трех других дамах, которые принялись обвинять одного рыцаря

  Глава 25 О тех, кто охотно ходят на рыцарские турниры и отправляются в паломничества

  Глава 31 О даме, которая по полдня занималась туалетом

  Глава 34 О тех дамах, что охотно отправляются в паломничества

  Глава 53 Об одной баронессе

  Глава 121 О монсеньоре Фульке де Лавале, который отправился навестить свою возлюбленную

  Глава 122 О поклонниках и поклонницах Венеры

  Глава 124 Здесь рассказывается о споре, который произошел между рыцарем, написавшим эту книгу, и его женой, на тему влюбленности. Рыцарь начинает, а дама ему отвечает

Кристина Пизанская. Из «Книги о Граде Женском»[48]

  Книга I

    Глава 8 Здесь Кристина рассказывает, как по внушению и с помощью Разума она начала копать землю и закладывать основание Града Женского

    Глава 9 Здесь Кристина рассказывает, как она копала землю что означает то, что она задавала даме Разума вопросы и получала на них ответы

    Глава 10 Дальнейшие вопросы и ответы на ту же тему

    Глава 11 Кристина спрашивает у дамы Разума, почему женщины не заседают в судах, и дама Разума ей отвечает

    Глава 27 Кристина спрашивает у дамы Разума, изъявлял ли Господь желание облагородить женский ум приобщением к возвышенным наукам, и дама Разума отвечает

    Глава 43 Кристина спрашивает у дамы Разума, присуще ли женщинам естественное благоразумие, и дама Разума ей отвечает

  Книга II

    Глава 7 Кристина обращается к даме Справедливости

    Глава 13 Кристина спрашивает у дамы Справедливости, "верно ли утверждают книги и люди, будто женщины и творимое ими зло делают супружескую жизнь невыносимой. Дама Справедливости отвечает и рассказывает о великой любви, проявляемой женщинами к своим мужьям

    Глава 36 Против тех мужчин, которые утверждают, что образование женщинам идет не на благо

Лирические песни бургундских поэтов и композиторов XV века[69]

  Гийом Дюфаи[70]

  Иоанн Режи[71]

  Антуан Бюнуа

  Биншуа[72]

  Хайне ван Гизегем[73]

  Роберт Мортон[74]

  Йоханнес Окегем[75]

  Джон Бедингем[76]

Ю. Л. Бессмертный. Брак, семья и любовь в средневековой Франции

  Литература

Т. П. Воронова. «Пятнадцать радостей брака» — французская рукопись XV в. из собрания Гос. Публичной библиотеки в Ленинграде

Иллюстрации

*** Примечания ***