КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Парламент [Сергей Александрович Романов II] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Сергей Романов ПАРЛАМЕНТ

Заседание 5. СГОВОР

1

Губернаторский лимузин, распугивая синими мигалками и заунывным воем сирены автолюбителей и профессионалов, летел по разделительной полосе к зданию областной администрации. Иногда водитель резко принимал вправо, а то и вовсе, не сбавляя скорости, выскакивал на встречную полосу движения, объезжая самых упрямых шоферов. Другой бы только подивился искусству губернаторского рулевого, но Пьеру Кантоне, который считал, что уже в какой-то мере свыкся с лихорадочным и совсем непредсказуемым образом жизни в России, такая лихая езда была не по нутру.

Он постарался отвлечься, не обращать внимания на дорогу и ещё раз продумать ход предстоящего разговора с главой области. В кожаной папке для бумаг, которую Пьер Кантона не выпускал из рук, лежал план реконструкции и модернизации водосооружений. Он закрыл глаза и мысленно начал перелистывать страницы плана, который набросал ещё в Марфино, после того, как самолично побывал на всех объектах, обошел водо-насосные станции, своими руками прощупал соединительные швы трубопроводов и в конце концов убедился, что область располагает неограниченными запасами водных ресурсов. Это было важно знать, потому что реконструкция требовала немалых капиталовложений. А Кантона с детства привык считать деньги и прежде чем их вложить даже в какое-нибудь пустяковое дело, по несколько раз делал предварительные расчеты: стоит ли овчинка выделки? Водообъекты, большую часть акций которых хотел приобрести Кантона, того стоили.

Теперь он не сомневался, что при удачном стечении обстоятельств уже года через три на его банковские счета поступит первая прибыль. А когда на всех насосных будет установлено новейшее оборудование, старые нитки трубопроводов заменятся на новые, гораздо большего сечения, тогда и придет время приподнять тарифы на воду, и деньги потекут рекой. Но как бы не вертел цифрами и предположениями Кантона, как бы ни старался он заглянуть в ближайшее будущее, а все равно выходило так, что затраченные им на реконструкцию средства, смогут вернуться обратно только лет через пять. Опять же при удачном стечении обстоятельств: если местная дума без промедления примет закон о приватизации, если областная администрация выполнит свою часть программы, если таможенные органы не увеличат процентные ставки на ввоз импортного оборудования, и если, конечно, ему никто не станет ставить палки в колеса. Он, Кантона, не только понимал, но и видел, что Россия нынче стала огромной предпринимательской нивой, по которой носятся лихие люди и не брезгуют собирать совершенно чужой урожай. Какое-то седьмое предчувствие подсказывало ему, что из таких людей и его главный российский партнер — Денис Карлович Бурмистров.

Не успел он подумать о банкире, как в лимузине раздалась трель телефонного звонка, и через несколько секунд водитель, разгоняя машину по встречной полосе, передал ему трубку сотового телефона. Бурмистров сообщал, что всего лишь на четверть часа задержится и будет у губернатора ровно в десять часов пятнадцать минут. Это сообщение немного раздосадовало Кантону: ему хотелось, чтобы он был представлен областному голове не личным секретарем или помощником, а одним из влиятельных лиц в регионе, каким считался Бурмистров. К тому же ему вовсе не хотелось самому начинать разговор о модернизации водообъектов: губернатор мог истолковать это так, что не родное отечество, а прежде всего иностранный капитал притягивает руки к государственной собственности.

«Впрочем, мое дело предложить, а их — отказаться», — подумал Кантона, но тут же поймал себя на мысли, что такое положение вещей его явно не устраивало. Слишком много времени и средств он затратил на Россию. И теперь было бы непозволительной роскошью, бросить разработанный план и в одночасье от всего отказаться. Только на поездки и коньяк, пусть даже низкосортный и дешевый, которым угощали рабочих, было истрачена добрая сотня тысяч франков. Немало денег ушло и на девчонку, которую встретил Кантона в Центре знакомств и которая ему так понравилась.

А понравилась ли? Не ошибается ли в своих чувствах Пьер? Да, она симпатична, скромна и как ему показалось, независима. Стоило потратить немало усилий, прежде чем она приняла от него подарки — костюм и колечко с бриллиантом. Но в то же время она показалась ему слишком простой и наивной. Он не мог не заметить, как ей трудно порой поддержать разговор, и она улыбалась или хохотала по каждому поводу. Видать, девчушка без образования. Сможет ли он найти с ней общие интересы? Будет ли их союз счастливым, таким, о каком он мечтал? Как-то его старый товарищ, после очередного развода грустно улыбнулся и сказал фразу, которую он запомнил навсегда: «Семейная жизнь напоминает бесконечный обед. Вот только десерт подают в самом начале. А потом в блюдах все чаще попадается горький перец».

Он постарался избавиться от нахлынувших вопросов по семейному счастью и благополучию. Но как ни старался сконцентрировать свои мысли на предстоящем разговоре с губернатором, ему это не удавалось. Теперь ему казалось, что понятия «бизнес в России» и «русская жена» просто неотделимы друг от друга. И рано или поздно выбор все-таки придется сделать. Главное, чтобы потом не пожалеть и не вылавливать перец из блюд. Да, он заметил, что в этой необычной и, на его взгляд, пока дикой стране очень много красивых женщин. Чересчур много.

Пьер вдруг невольно поймал себя на мысли, что уже не раз за последние несколько суток сравнивает чернявую Свету Марутаеву с девушкой, которую подвез из Марфино до областного центра. Она была лет на восемь старше черноглазой Светланы, но нисколько не уступала ей в женской привлекательности и совсем разительно отличалась в плане образования и общения. Кажется, она была помощницей депутата думы. Того самого депутата, у которого, по мнению Кантоны, совсем не оставалось шансов победить и прорваться в новый состав законодательного органа. Потому что он, Кантона, делал ставки совсем на другую кандидатуру и был уверен, что с его помощью виктория будет одержана. Нет, они не затрагивали тему выборов в разговоре с попутчицей. Она превосходно разговаривала на французском и, казалось, не было тем, в которых бы она не разбиралась. Он, искоса поглядывая на её длинную челку, порой даже удивлялся: откуда она так много знает о парижской жизни? Она перечисляла любимых французских киноактеров и писателей, восхищалась шедеврами Лувра и архитектурой города, и, нисколько не коверкая слов, называла улицы и проспекты Парижа, где с детства мечтала побывать. О Боже! Она даже мимоходом заметила, что ни в одном из ресторанчиков Монмартра никогда бы не заказала шато семилетней давности, обосновывая свое высказывание тем, что именно семь лет назад урожай винограда получился скудным и недозревшим, а следовательно вино того года среди парижан считалось не совсем вкусным и качественным. До знакомства с ней ему казалось, что французы гораздо лучше знают жизнь России, нежели россияне разбираются в парижских тайнах. Она напрочь опровергла его мнение.

Когда они подъехали к её дому, ему даже не хотелось расставаться с новой знакомой. Он предложил ей поужинать, но она вежливо отказалась, сославшись на усталость и на то, что их город не такой уж и большой и они ещё обязательно встретятся.

Лимузин остановился рядом с мраморной лестницей, которая вела к входу в здание администрации. Дверь машины открыл помощник губернатора.

— Господин Кантона, Николай Яковлевич ожидает вас в своем кабинете. Я помогу вам.

Они шли по мягким ковровым дорожкам, мимо многочисленных скульптур, которые были установлены вдоль длинных коридоров. Потолок и стены были исписаны фресками и картинами. В огромной приемной журчал небольшой фонтан и вода стекала по красочной мозаике альпийской горки, выполненной с вкраплениями полудрагоценных камней. Глядя на все эти совсем не дешевые изыски искусства и скульптуры, Кантона вспомнил о том, как перепрыгивал лужи в Марфино, опасаясь вывихнуть ногу на грязных улицах и тротуарах с вздыбленным асфальтом. Как ярко контрастировали друг с другом мрамор административного дворца и облупившиеся здания водо-насосных станций, позолоченные ручки губернаторских дверей и почти проржавевшие трубы водоводов.

— Как же, как же! Давно ожидаю вашего визита, — развел руки губернатор, будто хотел по-русски обнять Кантону, и под вспышки фотокамер, направился к нему.

Кантона даже не ожидал, что встретит в этом, похожем на спортивный зал, кабинете, столько представителей прессы. Пока ему была совсем не понятна та торжественность и внимание, которые его персоне оказывал глава области. Но пожав руку Кантоне, он тут же сделал жест в сторону своего помощника и тот попросил фотокорреспондентов покинуть кабинет.

Они расположились в креслах за журнальным столиком, как старые приятели друг против друга, хотя Пьер до сего дня ни разу не встречался с губернатором.

— Рассказывайте, рассказывайте. Где были, что видели? Хотя я уже наслышан о вашей деятельности. Как вам показалось Марфино? У вас уже, наверное, сложилось какое-то впечатление от водообъектов…

Кантона предположив, что губернатор уже готов, не теряя времени даром, выслушать его впечатления от экскурсии по водообъектам, оценить планы по их реконструкции и модернизации, раскрыл кожаную папку и положил на край стола сброшюрованную тетрадку. Но хозяин кабинета улыбнулся и хлопнул в ладоши:

— Знаю, знаю: о водообъектах и самом Марфино вы не лучшего мнения. Но говорить будем за завтраком. Кстати, у меня с утра ещё и хлебной крошки во рту не было.

В одно мгновение на столике появились черная икра, кусочки балыка, тонко нарезанный сыр, ваза с конфетами, чай в серебренных подстаканниках, две рюмки и хрустальный графинчик с коньяком.

— За знакомство? — спросил губернатор и поднял крохотную рюмку, — И за плодотворное сотрудничество.

Кантоне было неловко отказываться, и он выпил коньяк и взял кусочек сыра.

— Ну, что у вас там? — наконец, кивнул в сторону тетрадки Егерь и, не дожидаясь ответа, добавил, — Я понимаю, что вы меня сейчас начнете убивать различными цифрами и сногсшибательными суммами. Но, честно признаться, они меня мало интересуют. Область вам все равно ничем не сможет помочь. Нет ни одной свободной копейки. Или, если говорить по-французски, ни одного лишнего сантима…

— Я не прошу вас об этом. Потому что готов вложить свои собственные средства, — напомнил Кантона.

— Вот и хорошо! — улыбнулся Егерь, — Такое положение очень даже устраивает администрацию.

— Но я хочу иметь стопроцентные гарантии, что мои деньги не сгорят, а пойдут в дело и принесут мне доход.

— Какие гарантии от меня требуются? — Егерь сдвинул густые брови и в упор посмотрел на француза.

— Во-первых, до сих пор не принят закон о приватизации водообъектов…

— Не позже чем через полтора месяца он будет у вас на руках. Я вам обещаю: если не нынешняя, то следующая дума рассмотрит этот вопрос в первую очередь. До выборов-то осталось чуть меньше месяца…

— Во-вторых, я бы хотел быть уверенным, что пятьдесят один процент акций будет принадлежать французской стороне.

— Готов хоть сегодня подписать протокол о намерениях. После утверждения закона водообъекты сразу же выставим на торги и пятьдесят один процент акций будут проданы в собственность иностранной компании. То есть вам.

— Господин Бурмистров сообщил мне сумму предварительной сделки… — вкрадчиво перешел Кантона к денежному вопросу.

— О какой сумме он говорил? — перебив француза, напрямик спросил губернатор.

— Сто пятьдесят миллионов франков, что соответствует тридцати миллионам долларов.

Губернатор откинулся на спинку кресла, обхватил ладонью подбородок. Вглядываясь в задумчивое лицо чиновника, Кантоне показалось, что названная им сумма слишком мала и никак не устраивает хозяина региона.

— Вы можете хранить тайны, Пьер? — вдруг спросил Егерь.

— Хороший и честный предприниматель обязан хранить коммерческие тайны. Без этого не складывается ни один маломальский бизнес.

— Тогда я готов способствовать, чтобы пакет акций был продан не за сто пятьдесят, а за сто двадцать миллионов. Вас это устраивает?

Кантона помолчал, обдумывая нет ли в словах губернатора какого-либо подвоха, не очередная ли это шутка в устах русского человека, которые, как он уже мог догадаться, очень любят шутить по поводу и без повода. Но губернатор и не думал выдавать себя за весельчака и шутника.

— Чем обязан? — сухо спросил Кантона без всякой интонации, — Ведь русские часто напоминают, что долг платежом красен. Во что обойдется мой долг?

— Только собственной выгодой. Вы сэкономите десять процентов.

— Насколько я понимаю, разница между первоначальной и второй цифрой составляет тридцать миллионов франков. Это двадцать процентов…

— Десять остается у вас, а на десять сразу после сделки вы откроете счет на предъявителя в швейцарском банке. Документы по вкладу у вас заберут.

— Давайте быть до конца откровенными. Если я этого не сделаю?

— Тогда потеряете сто двадцать миллионов.

— Каким же образом, если акции окажутся у меня на руках?

— Вы мало сталкивались с российской действительностью, Пьер. Поэтому я вам хочу открыть ещё один секрет: без поддержки областной администрации всему пакету ваших акций — грош цена. Вы будете вкладывать много средств в реконструкцию и модернизацию водообъектов, но не сдвинетесь с места. Вам придется бегать по инстанциям, годами согласовывать свои проекты, выбивать многочисленные разрешения, снова тратиться, подкупать, доплачивать…

— Я все понял, Николай Яковлевич. Но опять же место губернатора не вечно плод луной.

— Вечно, мой милый друг. В этой области я был ещё первым секретарем обкома партии, а потом меня выбрали губернатором. И вот сижу здесь уже второй срок. Переворачивать мир или иметь возможность оставить все как есть — дело власть имущих. Вы же сами в этом убеждаетесь, вкладывая деньги и коньяк, насколько мне известно, в кандидата по Марфинскому округу, которого бы хотели видеть в думе нового созыва. Поэтому наивно было бы с вашей стороны не знать известной аксиомы: власть и деньги в наше время являются точкой опоры, как ни странно в борьбе за ту же самую власть. А те, кто имеет власть, как правило, имеют и деньги. Чем больше власти — тем больше денег. Чтобы удержать эту власть.

— Я догадывался, что недаром сегодня самыми богатыми людьми в России считаются те, кто когда-то пользовался властью…

— Смею вас уверить, что они её и не потеряли. Ну как, вы готовы хранить секреты или пусть наш разговор о власти будет считаться милой шуткой?

Кантона молча протянул руку.

— Мне приятно будет видеть в вас не только своего партнера, но и защитника.

— Вот и хорошо, — сказал Егерь и поднялся с кресла, — Кстати, совсем забыл сказать: банкир Бурмистров уже четверть часа ожидает вас в моем лимузине. Остальные финансовые и организационные вопросы вы обсудите с ним.

Кантоне захотелось выпить ещё стопку коньяка, но он лишь бросил взгляд на графин и направился к выходу.

— Ну, что тебе сказал Егерь? — спросил Бурмистров.

Француз захлопнул дверцу лимузина и ещё раз посмотрел на мраморную лестницу, по которой он только что спустился от губернатора.

— Егерь? Это что, его кличка? — удивился Кантона, и, не ответив на прямой вопрос банкира, задумчиво произнес, — Он славный старик. Послушай, Денис, а ты не знаком с девушкой, помощницей нашего противника на депутатское место по Марфинскому округу?

— С Пряхиной? К сожалению, не знаком. Но хотел бы, чтобы эта дивчина работала в моем банке. Светлая голова. А чем тебя не устраивает юная леди, с которой ты познакомился в Центре Петяевой?

Кантона ошарашено посмотрел на банкира.

— Тебе и это уже известно?

— Наш областной центр не такой уж большой город, чтобы в нем можно было что-то утаить. Я бы даже сказал — очень тесный город.

Пьеру показалось, что Бурмистров намекает на его нежелание рассказать о разговоре за закрытыми дверями у губернатора.

2

Эдита открыла платьевой шкаф и стала вынимать из него свои вещи. Рядом на диване находился почти пустой дорожный чемодан, на дне которого лежали только шорты и пара футболок. Надеть что-нибудь приличное не то что в самом Париже но даже в дорогу, по её мнению, было совершенно нечего.

Она вытащила коричневое вечернее платье с блесками и глубоким декольте и, придирчиво оглядев его, с раздражением бросила на пол. Той же участи постигло и красное платье с бантом, и белый брючный костюм, две пары джинсов, несколько пуловеров и кофточек, бесчисленное количество юбок. Теперь в стороны, словно журавли, разлетались светлые блузки. Еще месяц назад она думала, что все они выглядят на ней очень мило. Одни она когда-то вышила светлым шелком, чтобы казались повеселее, другие снабдила орнаментом в несколько цветов, что по её мнению добавляло блузкам изысканность.

Она считала, что никогда не отставала от моды, но, опустошив шкаф, окончательно пришла к выводу, что носить в столице Франции ей будет абсолютно нечего.

Наконец, переступив через внушительную кучу одежды, она устало опустилась на стул, готовая вот-вот разреветься от отчаяния. Билеты в Париж, в столицу мира, в город её мечты, куда её неожиданно пригласил Пантов, уже были куплены, места в гостинице и даже на спектакль в кордебалет «Мулен Руж» забронированы, но теперь она была готова отказаться от столь желанной поездки только из-за того, что все её наряды изрядно устарели и износились.

Она оглядела свою спальню, словно хотела отыскать ещё один шкаф, в котором бы нашлось что-то стоящее. Ее взгляд вдруг застыл на фотографии, которая до сего дня почему-то оставалась ею незамеченной. На снимке, где они с Агейко сидели на корточках на берегу озера, она выглядела очень симпатично и привлекательно. Агейко очень нравилась эта фотография. На Эдите был пуловер в полоску, который по цвету соответствовал леггинсам. Розовая куртка, на ногах парусиновые спортивные тапочки. Волосы, подхваченные лентой в тон куртки. А легкий макияж, который она сделала в тот день гармонировал с общей цветовой гаммой её одежды.

Она подняла тапочек и запустила им в портрет: не пойдет же она, черт побери, в «Мулен Руж» в розовой куртке и парусиновых тапочках!

Фотография упала на пол и разбилась. А Агейко по-прежнему улыбался ей. Эдита закрыла лицо руками и разрыдалась.

После того злосчастного вечера в казино Эдита несколько дней была на грани нервного срыва. Две ночи она не могла заснуть. Перед глазами стоял Агейко с окровавленными губами и как видение время от времени возникал эпизод: Пантов передает карту соседу за игровым столом. Он потом её убеждал, что никакого обмена не было: ей почудилось, предвиделось, показалось. И она поверила. Нет, скорее не поверила, она старалась поверить оправданиям Пантова, после того, как Агейко облил её грязью с ног до головы. Боже, как она ненавидела его, своего бывшего жениха, в тот момент! Как он сказал? «В итоге дамы ложатся не под королей и тузов, а под обыкновенных валетов…» Кого он понимал под дамой? Ее, Эдиту? А под валетом — Пантова? Ну, конечно, его высказывание было далеко не двусмысленным. Когда завязалась драка, у неё улетучилась последняя жалось к нему. Она уже была не прочь, дабы его получше проучили.

А когда с Пантовым вышла из казино, села в машину, Эдита, наконец, разревелась. Пантов обнял её за плечи, привлек к себе, и она даже не спросила, куда они едут. Ей было все равно. В тот момент она считала себя самой обиженной и несчастливой женщиной на земле. Ну, почему, почему ей так не везет в жизни? Неудачница. Мать-одиночка. И кому пожаловаться на свои тяжелые переживания? Разве расскажешь о том, с кем и как она нажила ребенка, на взлете любви или на её обломках произошло расставание с первым мужем, была ли она покинута или сознательно решила оставить Фильку без отца только ради того, чтобы наполнить свою жизнь хоть каким-то смыслом?

Даже, когда после рождения Фильки их отношения с Агейко начали снова налаживаться, она видела, что на первом месте у него была не любовь к ней, а жалость. А она ненавидела жалость в глазах мужчин и потому ещё надежнее старалась спрятаться в непроницаемую скорлупу и упиваться собственной непонятностью. А Агейко, видимо, так ни в чем и не разобрался.

Из казино Пантов привез её к себе домой. Она сидела в глубоком уютном кресле среди дорогих картин и икон, поджав под себя ноги.

Ухажер хлопотал около стола, спрашивал, заглядывая в глаза, чего бы она хотела выпить. Шампанское брют или полусладкое? Мартини? Нет шампанского она напилась досыта в казино. Несколько кровавых бокалов, наполненных обидой и оскорблениями. Она хотела все забыть и попросила водки. Как можно больше, пусть даже в граненом стакане. Опускаться дальше некуда.

— Где же я найду граненый? — суетился счастливый Пантов, бросая на неё хищные взгляды, — Вот могу дать хрустальный фужерище. Чешский хрусталь. Здесь больше чем в стакане будет.

Она даже не почувствовала, что пьет водку. А он уже опустил голову ей на колени и мурлыкал о том, как они проведут время в Париже. Она не оттолкнула его. Ей было все равно, кто теперь рядом.

Она небрежно откинула его голову с колен, поднялась и, не проронив ни слова, направилась в сторону спальни, на ходу скидывая с себя вечернее платье. Пусть это будет его ночь, Пантова. На зло всем. И Агейко, и отцу, и Фильке, и самой себе!

Она проснулась в полдень, и Пантов подал ей кофе в постель. Он старался показать себя нежным и заботливым хозяином. Эдита попросила трубку радиотелефона и позвонила домой. Длинные гудки известили, что в квартире не было ни одной живой души. Значит отец сам завез Фильку в садик. Значит до вечера оставалось время, чтобы подумать, как вести себя дальше. Нет, не о том нужно было думать, как найти оправдание своему поступку, а о том, стоит ли круто менять жизнь. А Пантов уже лежал рядом под одеялом и обнимал её. Она совершенно не помнила, что произошло ночью. Были разговоры о предстоящей совместной поездке в Париж. Были увещевания о любви чуть ли не с первого взгляда, во что ей почти не верилось. Ах, да! Еще было много поцелуев. Очень много. По крайней мере Юрка никогда не целовал её всю: от головы до кончиков пальцев на ногах. У них и любовь-то скорее напоминала схватку на бойцовском ковре.

Теперь она обнимала Пантова и со злорадством думала о своих отношениях с Агейко, стараясь отыскать в его характере и поведении самые заурядные слабости. И от того, что ей это легко удавалось, и от того, что Пантов был неутомим в эти минуты, она испытывала какое-то зверское наслаждение.

…Она подняла с пола фотографию и разорвала её на мелкие кусочки, словно старалась избавиться от всего, что могло напоминать о прошлом. О первой встрече и первом признании. О первом поцелуе и первой размолвке. А также о своем недавнем открытии, которое принесло ей неизгладимую горечь. Ведь оказалось, что Агейко, которого она, казалось, даже любила, вовсе не чудо и не исключение из общих правил. Оказывается его можно было не только любить, потеряв голову, но и столь же сильно ненавидеть. Оказывается он может быть и вовсе неприятен. Она и раньше догадывалась, что в его сознании рождались обидные слова в её адрес, но вот, слава Богу, дождалась, когда они довольно в оскорбительной форме наконец материализовались — дама под обыкновенным валетом…

Эдита нервно вздрогнула, когда за спиной услышала голос отца. Он стоял в дверях в спальню, так осунувшийся и похудевший за последние дни.

— Значит, едешь с этим пижоном в Париж?

Она не хотела обижать его перед дорогой и потому лишь грустно улыбнулась в ответ и пожала плечами: мол, так получается.

Он тяжело, совсем по-старчески, вздохнул:

— Милая девочка, если бы ты знала, какую ошибку делаешь!

— Я же не собираюсь выходить за него замуж.

— По нему тюрьма плачет. Он давно бы уже сидел, если бы не обладал депутатским статусом.

— Папа, я тебя умоляю: давай не будем об этом. Я не хочу знать, кем он был и чем занимался до нашей встречи. Важно то, что мне сейчас с ним хорошо и надежно.

— Но это ненадолго. Он ведь не отошел от темных делишек.

— Пусть. Между прочим, его неблаговидные дела — это забота правоохранительных органов. Да и ты в качестве спикера, как мне кажется, мог бы призвать его к ответу. Чего же ему в лицо не скажешь?

— Я являюсь спикером только в здании парламента и не обязан за его пределами бегать за каждым депутатом и призывать его к дисциплине.

— Опять же, это твои проблемы, папа.

— Будь благоразумной, Эдита. Я располагаю сведениями, что этот бывший сутенер занимается контрабандой. И не могу поручиться, что во время таможенного досмотра в твоем чемодане не окажется чего-нибудь, что не подлежит вывозу за рубеж.

— Не смеши меня, папа. По крайней мере, я ещё не совсем потеряла голову и точно буду знать, что у меня лежит в чемодане.

Она взглянула на гору тряпок, которые вышвырнула из шкафа, подумав о том, что как раз в чемодан ей совсем нечего укладывать.

— Эдита, — понизив голос, постарался ещё раз убедить дочь Хоттабыч, — Я пока, действительно, не понимаю, зачем ты ему нужна. Но точно знаю, что прикипел он к тебе неспроста. Может быть, для того, чтобы оказать на меня давление по какому-нибудь вопросу. Вполне вероятно и для того, чтобы морально сломать Юрия Агейко. А может быть…

Эдита не смогла сдержать себя и истерично расхохоталась.

— Это Агейко меня морально убил. Только он виноват в разрыве наших отношений! Я даже теперь догадываюсь, что именно он тебе что-то наплел о темных делишках Пантова. Ну, ответь хотя бы раз честно, разве я не права? Разве не Агейко в благодарность за то, что ты его вызволил из-за решетки, напридумывал сказок о контрабандной и сутенерской деятельности Пантова?

— Да, Агейко. Но информировал он меня об этом задолго до того, как оказался в милиции.

— Хватит, папа! Я устала. И ничего, слышишь, ничего не хочу знать об Агейко. Нет больше Агейко. Он для меня умер. Понимаешь — умер! И тебе нужно подумать о том, на ком из нас остановить свой выбор: на мне, твоей дочери, или на Агейко. И если этот выбор будет не в мою пользу, я заберу Фильку и навсегда уйду из дома.

Теперь она с вызовом смотрела в глаза отцу, как совсем недавно с таким же вызовом смотрела в лицо Агейко.

Старик, ещё больше осунувшись и сгорбившись, молча покинул комнату. Он понял, что переубедить дочь ему не удастся. Эдита торжествовала: победа была снова на её стороне — Хоттабыч боялся остаться без внука.

Когда Хоттабыч вышел, она в ярости сбросила на пол чемодан и пнула его ногой. Она готова была сию же секунду сбежать из этого дома. В Париж ли, в Москву, она не отказалась бы уехать с Пантовым даже в Марфино. Только ради того, чтобы её наконец оставили в покое.

Она сорвала с аппарата трубку телефона, набрала номер Пантова и, когда услышала его голос, в повышенном тоне заявила:

— Тебе придется ехать одному, Михаил.

— В чем дело, дорогая? — с нескрываемой заботой поинтересовался Пантов. — Тебе плохо? Тебя кто-то расстроил?

Она надеялась, что её категоричный отказ взбесит Пантова, но нежный ответ обескуражил Эдиту. По её взвинченному тону он даже понял, что она вне себя от ярости. Она с трудом заставила взять себя в руки и обмякшим голосом постаралась найти причину своего отказа.

— Мне просто не в чем ехать. Мой гардероб пришел в полную негодность.

— Узнаю в тебе настоящую женщину, — она даже почувствовала, как улыбнулся её собеседник. — Это мы легко поправим. После работы я сразу же заеду за тобой.

Конечно, она понимала, что новый любовник повезет её в какой-нибудь дорогой бутик или фирменный магазин. Еще месяц назад гордость не позволила бы ей принять такое приглашение. Но положив трубку на место, она подумала, что каждый должен чем-то платить за удовольствия. Она в них не отказывала Пантову. Так пусть теперь и он позаботится о её настроении.

3

Так называемые «выходы в народ» Пантов терпеть не мог. Нет, совсем не потому, что ему нечего было сказать о своей предвыборной депутатской программе, а потому, что просто не выносил встреч со всякого рода просителями. Опять же за свое красноречие он не переживал: тут как раз все в норме было. Да и уроки имиджмейкера Алистратова не прошли даром: теперь он, наверное, в течение целого часа смог бы разговаривать с собеседником путем одних только народных пословиц и поговорок. Мог перед слушателями без всякого стеснения выдать несколько залихватских частушечных куплетов и в присядку пойти в плясовую.

Но не плясать ехал в Марфино Пантов. Ни имиджмейкеру, ни его помощникам, а ему самому лично нужно было побывать на нескольких предприятиях и договориться с их директорами о стопроцентной явке рабочих на избирательный участок. И не просто о явке. Важно было, чтобы все эти рабочие проголосовали за его кандидатуру. Директора уже не раз помогали Пантову. Оказывали помощь в сборе подписей. Например, в ходе прошлых выборов знакомые руководители производств, с кем Пантов выпил не одну рюмку, раздали своим подчиненным подписные листы и на первый раз очень вежливо попросили вписать в анкеты фамилию дружка-собутыльника. Тех, кто старался увильнуть или отказывался, уже строго предупредили: не поставите подпись под кандидатурой Пантова, в лучшем случае не получите зарплату. В худшем — совсем вылетите с работы. Такой разговор «по душам» оказался настолько эффективным, что коллективы нескольких производств почти единогласно отдали свои голоса Пантову.

Но Михаил Петрович и его сподвижники по выборной компании могли не только сурово карать, но и благодарить своих почитателей. Опять же тех, кто, получив чистые анкеты, обошел всех родственников и знакомых и заручился ещё и их поддержкой в пользу Пантова. Чем больше заполненных анкет приносили в избирательную комиссию самодеятельные агитаторы, тем выше был и размер вознаграждения.

Но премиальных, которые выдавались самым рьяным почитателям Пантова, разве и хватило бы, что на бутылку водки и батон докторской колбасы. Куда более приличные деньги зарабатывали профессиональные сборщики подписей, которым Пантов назначил встречу в конце дня.

Эти ребята не бегали по знакомым и не упрашивали со слезами на глазах соседей проголосовать за своего политического кумира. Они ожидали время выборов, как манну небесную и обеспечивали собственное благосостояние во время избирательной компании на долгие годы вперед. Поэтому и работать им приходилось более рационально и грамотно. Самым незамысловатым способом сбора подписей считался «метод борзого щенка». Для этого профессиональный сборщик шел в отдел кадров какого-нибудь предприятия и за взятку получал список всех работников этого производства. После чего ему оставалось только переписать паспортные данные и подделать подписи. Еще более упрощенный вариант проходил под кодовым названием «Второгодник». В этом случае использовались подписные листы предыдущей избирательной компании.

Конечно, в приобретении столь сомнительной поддержки в свою пользу был немалый риск и для самого Пантова. Случись самое худшее и его смогут уличить в подкупе официальных лиц, что в предвыборной практики пока ещё не наблюдалось, то всего лишь откажут в регистрации. Конечно, это не лучший вариант, но тем не менее Пантов всегда возносил хвалу Господу, что проживает не в Америке, где предвыборная фальсификация могла бы обернуться пожизненным заключением. А на заседаниях думы, сколько бы не ставился вопрос об ответственности кандидата в депутаты за фальсификацию голосов в свою пользу, это предложение так ни разу и не было поддержано большинством. Пантов прекрасно знал, что подобными лазейками пользуется во время выборов не он один. И мнение его соратников было сродни его личному: зачем же собственными руками рушить то, что ещё может не раз пригодиться?

Еще задолго до командировки он подсчитал, что сможет заплатить только по три доллара за каждую подпись. Эта сумма была на пятьдесят центов меньше, чем та, которую он платил за каждый голос на прошлых выборах. Конечно, он предчувствовал, что предстоят довольно-таки жаркие торги с профессиональными сборщиками, в ходе которых придется забыть о том, чему его учил имиджмейкер Алистратов. Он не будет сыпать пословицами, не будет шутить и улыбаться, изображая ангела. Он будет стучать кулаками по столу, орать благим матом и даже угрожать, что вообще ничего не заплатит и откажется от услуг. Стеснятся тут нечего: как он, так и эти ребята нарушали правила предвыборной игры и одновременно ходили по лезвию ножа. Да и к тому же ему не жалко было этой ничтожной добавки в размере пятидесяти центов за голос по одной довольно-таки тривиальной причине. У него просто не имелось лишних денег. Они были уже израсходованы. На ту самую водку, которую регулярно подвозили забастовочной команде на центральной площади Марфино.

Но встречи с директорами и со сборщиками подписей были назначены на вторую половину дня, а с утра Пантов должен был нанести визит вежливости главе местной администрации, побывать в отделении внутренних дел, а во время обеда встретиться с пикетчиками и выпить с ними по сто граммов «фронтовых».

Главы марфинской администрации на месте не оказалось и он, чтобы не терять времени даром, направился в отделение милиции, отлично помня основное требование Алистратова. Имиджмейкер настаивал, чтобы в ходе поездок Пантов обязательно интересовался работой правоохранительных органов. Яростное отношение депутата к преступности и нарушителям законопорядка всегда импонировало избирателям.

Поднимаясь по подгнившим и прохудившимся ступенькам в бревенчатый двухэтажный барак, где располагалось отделение внутренних дел, Пантов поймал себя на мысли, что даже став депутатом, не перестал испытывать некоторого дискомфорта, когда ему приходилось встречаться с работниками милиции. Скорее всего этот факт можно отнести к издержкам давнего, но отнюдь не забытого прошлого. Ведь по молодости лет ему не раз приходилось давать показания, как в качестве свидетеля, так и подозреваемого. А потом и ощутить все прелести жизни в тюремной камере. А когда он освободился, следователи и оперативники, в которых он видел своих непримиримых врагов, в первую очередь стали приглашать на разговор «по душам» именно Мишу Пантова. Конечно, если в районе дело пахло контрабандой. Так что с младых лет Пантов приучил держать себя с работниками милиции осторожно и на почтительном расстоянии, каждый раз ожидая от них какого-нибудь каверзного или разоблачительного вопроса.

Но начальник отделения в погонах майора, совершенно не догадываясь, что пред ним находится бывший зэк, встретил его радушно, усадил на свое место за письменным столом и, предложив чаю, от которого Пантов отказался, подсунул заблаговременно подготовленную справку о правонарушениях.

В разделе «Убийства» какие-либо показатели отсутствовали. Насиловать тоже никто никого не собирался. Зато в графах «Грабежи и кражи» и «Нарушение общественного порядка» были проставлены внушительные цифры.

— Дерутся? — улыбнулся Пантов.

— Случается по пьяному делу. — Ответил начальник отделения и почему-то покраснел.

— На бытовой почве? — задал конкретизирующий вопрос депутат.

— Больше на политической.

— Вот как?

Майор опустил голову и потрогал мочку уха.

— Все Марфино нынче напоминает период гражданской войны. Одни за белых, другие за красных. Случается, что даже в семьях близкие родственники стоят по разные стороны баррикад. Одним нравитесь вы, другие поддерживают вашего противника — господина Сердюкова. Пока трезвые — только хмурятся да лениво переругиваются. А по пьяной лавочке в ход идут кулаки.

— А зачинщики кто? Мои избиратели или сердюковцы?

— В вытрезвителе только ваши. Вот мне и хотелось вас попросить, Михаил Петрович, чтобы вы поговорили со своими почитателями по душам. Ведь синяки и зуботычины — не главный метод решения избирательного вопроса.

— Конечно, конечно, — согласился Пантов, понимая, что майор перекладывает всю вину за пьянство и дебоширство в городке на его плечи. Ему захотелось отомстить за намек и он с хитрым прищуром вождя мировой революции, как бы невзначай поинтересовался, — А вы сами-то за кого будете?

Начальник отделения опешил и несколько секунд пристально смотрел в глаза Пантова, словно призывая на помощь свой милицейский опыт и стараясь угадать, шутит ли депутат или спрашивает вполне серьезно. Наконец он улыбнулся и постарался уйти от конкретного вопроса.

— Я за порядок и полный интернационал, Михаил Петрович.

— Ладно, с драчунами и пьяницами разберемся, — уже совсем сухо пообещал Пантов, — Выборы пройдут и драк не станет. А вот сможете ли вы уменьшить количество краж и грабежей, этот вопрос для меня важнее.

— Да какие там грабежи и кражи! Можно было вообще не указывать эти цифры. Народ так обнищал, что и красть-то нечего друг у друга. Продавцы в промтоварном магазине жаловались мне как-то, что за последний квартал не продали ни одного телевизора, ни одной стиральной машинки. А когда-то эти товары пользовались широким спросом.

— А что же тогда воруют?

— В основном картофель да кукурузу с совхозных полей. — Махнул рукой в сторону предполагаемых угодий начальник отделения, — Правда, был недавно один случай грабежа. Двое лихих людей забрались к дом к бабке Агрофене, попугали её ножом, сняли со стены икону, да медный самовар прихватили.

— Раскрыли преступление? — без особого интереса спросил Пантов.

— Нет, к сожалению. Видать, преступники залетными людьми оказались, но действовали по чьей-то наводке. В Марфино почти в каждом доме иконки имеются, но они грабителей не заинтересовали. А забрались к Агрофене, у которой был довольно-таки старинный образ, который перешел к ней по наследству ещё от прабабки.

Пантов, как показалось милиционеру, неожиданно оживился.

— Чей образ?

— Она упоминала какую-то Матерь Божию.

— А вы сами-то икону видели?

— Я, Михаил Петрович, в этом деле полный профан. Сам не верующий и иконы меня не интересовали. А вы, я так понимаю, разбираетесь в иконной живописи?

Пантов небрежно бросил взгляд на майора. Ему даже показалось, что этот сыщик что-то знает о его былом прошлом. По крайней мере, Пантов решил не изображать из себя такого же профана с головой для того, чтобы носить фуражку, понимая, что если даже милиционер и слышал карем уха о его давних увлечениях, то было бы неразумно отрицать свои познания в антикварном деле.

— Когда-то увлекался с большим интересом, — как бы нехотя ответил он на вопрос майора и добавил, — Если удастся разыскать икону, могу оказать услуги консультанта. Я ведь так понимаю: чем древнее икона, тем больший срок получат преступники за её похищение…

— Конечно, — согласно кивнул начальник отделения, — Произведение искусства, национальное достояние. Пусть даже в частной коллекции. Да ещё грабеж с применением оружия. По полной программе получат. И грабители и наводчики.

— Ну, все, — встав с кресла, подвел итог Пантов, — Надо ещё пикетчиков навестить.

Милиционер взял фуражку со стола.

— Я с вами, Михаил Петрович, мало ли что?

— У вас что, других дел мало? Тем более, я своих избирателей не боюсь, — стараясь показать свою смелость и бесстрашие, отозвался на предложение Пантов.

— Всякое случается, — как бы самому себе ответил майор и направился к выходу.

Забастовочный лагерь, стихийно переместившийся из областного центра на центральную площадь Марфино, напоминал индейское стойбище. Несмотря на жару, в центре площади горел костер, к которому то и дело подходили распаренные люди в одних плавках и подкладывали бытовой мусор. В огонь летели полиэтиленовые бутылки, ботва от моркови и редиса, какое-то грязное тряпье. Но как ни старались пикетчики поддерживать около своих «вигвамов» и под которыми они прятались от дождя, чистоту, все-таки площадь была усеяна всяким хламом. На асфальте и на газонах валялись бутылочные осколки, разбитые вдребезги защитные каски, куски марли и бинтов, бумаги и картона, обрывки игральных карт, очистки от печеной картошки.

Одна группа пикетчиков, производившая впечатление умиротворенности, размещалась в самом центре. Люди вяло переговаривались между собой. Исцарапанные от частого стука об асфальт и наполненные водой каски лежали рядом. Некоторые пикетчики мочили в воде куски тряпья и прикладывали к голове. По их опухшим лицам Пантов понял, что это и есть его избиратели, которые, как успел ему подсказать сопровождающий майор, накануне перебрали лишнего и теперь сидели в ожидании новых подарков в пол-литровых бутылках.

Еще десятка три человек стояли в стороне и о чем-то живо дискутировали. По их свежим масляным пятнах на робах, можно было угадать, что они совсем недавно покинули рабочие места и пришли на площадь.

— Это сердюковцы, — кивнул в их сторону начальник отделения.

Увидав кандидата в депутаты, обе группы тут же окружили Пантова. Одни радостно приветствовали появление своего кумира, другие стояли молча и выжидающе разглядывали его парадную наружность.

— Приветствую вас, господа рабочие, — громко произнес Пантов и расплылся в улыбке. Далее из его уст последовала штампованная фраза, — Вот приехал к вам, чтобы поинтересоваться, как идут дела?

— Ура! — закричали опухшие и раздетые до плавок и на дежурную фразу ответили дежурным лозунгом, — Вместе мы — сила, поодиночке — могила! Даешь зарплату! Даешь человеческие условия для рабочей жизни!

Пантов поднял руку вверх.

— Я понимаю ваш протест, друзья. В таких условиях, действительно, стало жить невыносимо. Но я приехал к вам не с пустыми руками…

— Тогда наливай скорее, — раздался смелый выкрик, который сразу же был поддержан одобрительным гудением толпы.

Пантов не обратил на запрос наглеца внимания и повторил:

— …Но я приехал к вам не с пустыми руками. Я привез вам зарплату. Деньги уже поступили на счета ваших предприятий.

— Ура! — в один голос обрадовались пикетчики и проскандировали новый лозунг, — Мы не просим чужое, мы просим свое!

— Правда, мне удалось выбить для вас деньги пока только за один месяц. Но могу вас заверить, что лед тронулся. Если вы окажете мне доверие и я буду избран на новый срок, то обещаю, что зарплату впредьвы будете получать регулярно.

— Разрешите задать вопрос? — вдруг услышал он голос из стана тех, кто был в робах.

— Конечно! — ответил он и постарался отыскать глазами посмевшего перебить его.

Перед ним стоял пожилой рабочий.

— Моя фамилия Теляшин. И я являюсь председателем профсоюзного комитета водников.

— Самозванец он! — в разнобой закричала толпа раздетых, — Никто его не выбирал. И нет у нас никакого комитета. Комитет здесь, среди тех, кто днюет и ночует на площади!

— Тихо! — постарался успокоить разбушевавшихся рабочих Пантов, — Дайте сказать товарищу.

— К сожалению, я вам не товарищ, — с вызовом ответил Теляшин, — Мы из другого стана. Так сказать, вражеского. Из тех, кто отказывается пить дармовую водку, которую так регулярно привозят вместо зарплаты. А спросить я вас хотел вот о чем. Даже если, как вы заявляете, мы начнем получать свои деньги, то много ли мы на них разживемся? В то время как по стране средний заработок составляет уже больше тысячи рублей, мы, водники, не получаем и трехсот. Скажите, разве это зарплата?

Пантов сдержал гнев и постарался быть как можно спокойнее.

— Зарплата несомненно увеличится. Я и фракция моих единомышленников по думе давно выносим на заседаниях проект о приватизации водообъектов. Как только он будет утвержден, вы даже не предполагаете, насколько увеличится ваши оклады.

— И кто же будет владельцем водообъектов? Не тот ли самый француз, который на днях посещал Марфино?

— Отчасти он. А отчасти — область. Никто не собирается продавать вас в рабство. Наоборот, наша фракция мечтает, чтобы все водные производства были модернизированы. Поднимется производительность, а значит увеличится и заработок.

— А нельзя ли сделать так, чтобы сами рабочие стали владельцами водообъектов?

Пантов небрежно махнул рукой в сторону Теляшина.

— Такое уже было. Кухарки становились командирами, руководили производствами, а коммунизм так и не построили и к светлому будущему народ не привели.

— Но и государство в одночасье не разворовали, — парировал Теляшин. — И зарплату нам не задерживали.

— Вы что же, выступаете против нынешней власти? Хотите третьей мировой войны?

— Напротив. Мы не призываем ни к каким силовым действиям. Мы люди православные, во всем с Богом советуемся. Но хотим, чтобы одна половина акций принадлежала рабочим водообъектов, а другая государству.

— А на какие шиши будете проводить реконструкцию? Насосные станции на ладан дышат!

— Дайте кредит и мы его отработаем. В любом случае будут ли командовать водообъектами французы или отечественные директора, администрация области заинтересована в стабильной их работе. А чем мы хуже иностранцев?

— В том, что те сразу готовы расплатиться валютой. А оправдает ли себя кредит — бабушка надвое сказала…

— Вот видите, — подвел итог дискуссии Теляшин, — Вы нам не верите. Так почему же мы должны за вас голосовать?

— Кончай базар! — закричали раздетые, — Мы вам верим, Михаил Петрович, и во всем на вас полагаемся. Подходите к нашему столу, посидим за чашкой чая.

Пантов поймал на себе насмешливый взгляд старого водника, который переиграл его и за которым осталось последнее слово. Он, Пантов, готов был бы ещё поспорить, но время его поджимало: сборщики подписей уже четверть часа ждали назначенной встречи. Да и Теляшин, как видно, не желал больше с ним разговаривать. Развернулся и пошел с площади, увлекая за собой товарищей.

Пантов оглянулся, выискивая за собой Вована. Тот стоял на подножке джипа и ожидал команды.

— Чаи, господа, будем с вами распивать после выборов. К сожалению, сегодня я с вами посидеть не смогу — ещё несколько встреч запланировано, — поклонился народу Пантов, — Но про угощение — не забыл.

Он демонстративно щелкнул пальцами и Вован вытащил из джипа ящик с водкой. Толпа заулюлюкала от радости. Пантов, не обнаружив возле себя начальника милиции, обрадовался и направился к машине.

Майор, понурив голову, вслед за группой Теляшина шел в сторону своего штаба — отделения милиции. Ему нужно было позаботиться об усилении вечерних нарядов. Наступающему вечеру предстояло стать незабываемым.

4

После вечернего заседания в думе, когда в очередной раз, невзирая ни на угрозы, ни на обещания губернатора открыть парламентариям дополнительное финансирование, большинство депутатов даже отказались выносить проект о приватизации водообъектов на голосование, Хоттабыч попросил Сердюкова задержаться и пройти с ним в кабинет.

Сердюков прекрасно понимал, на какую тему пойдет у него разговор со спикером. И когда вошел в апартаменты Хоттабыча и расположился в кресле, председатель думы кинул перед ним газету.

— Надеюсь уже ознакомился с репликой в свой адрес?

Сердюков отодвинул газету в сторону.

— Ну как же, читали. Всей семьей. Очень забавная заметка. И самое главное — очень правдивая. Ни убавить, ни прибавить.

Хоттабыч, недовольный ироничным тоном, насупился:

— Послушай, Виктор, я ведь тебя не в комнату смеха пригласил. Мы давно знаем друг друга, мне твоя судьба, как старого товарища, далеко небезразлична. Неужели у тебя с Пряхиной все так серьезно?

— Серьезней не бывает, Саша.

Хоттабыч забарабанил пальцами по столу.

— Ты сам-то из этой ситуации какой-нибудь выход видишь?

Сердюков пожал плечами:

— Какой здесь может быть выход? Сердцу, как говорят, не прикажешь…

— В наши-то с тобой годы, Витя, надо полагаться не на сердце, а на серое вещество в голове. Неужели сам не понимаешь, что выглядишь нелепым? Когда люди влюбляются в далеко не молодые годы они всегда выглядят смешными…

— Я так тоже раньше думал. А теперь совсем другого мнения. Некоторые люди, которые в глазах окружающих выглядят как старики, в действительности могут любить не меньше, а даже больше, чем молодые. А выглядят они нелепо со своей любовью только потому, что боятся показаться смешными в чьих-то глазах.

Сердюков хотел верить в свои слова, но неожиданно вспомнил, как совсем ещё недавно они вместе с Леночкой ехали в троллейбусе. Когда водитель неожиданно затормозил, Сердюков потерял равновесие и чуть было не упал на сидящую девушку. Она долго глядела в его лицо, а потом поднялась и вежливо предложила освободившееся место. Он был готов сгореть со стыда.

— А ты оказывается ещё и философ? — впервые за все время разговора грустно улыбнулся Хоттабыч, — Впрочем, мне, наверное, тебя не понять. Ты ведь почти на десять лет моложе. Скорее всего я превратился в старого брюзгу. Знаешь, что я понял? В пятьдесят ты начинаешь смертельно уставать от окружающего мира, а когда дело близится к пенсии, мир смертельно устает от тебя.

— Может быть, — согласился Сердюков, — Всегда больно наблюдать, как стареют твои друзья и близкие…

— И жены, — добавил Хоттабыч.

— Ты прав. Жены в особенности. — Ответил он и вопросительно посмотрел на спикера, — Она приходила жаловаться?

— Приходила.

— Как в старые партийные времена. — Он набрал в грудь воздуха и поежился.

— Только она на тебя не жаловалась и ни в чем не обвиняла. Она просила, чтобы я, как старый товарищ, поговорил с тобой. Она готова все забыть.

— Вот и поговорили.

— И к чему пришли?

Сердюков снова пожал плечами.

— Знаешь, Саша, как и все мы, я, может быть, неплохой советчик другим. Но только не самому себе. И, действительно, не представляю, как поступают в таких случаях. Я уже задавался вопросом и пытался как-то все выяснить: что я жду от этих отношений и чего хочет от них Пряхина? Не полный ведь дурак, понимаю, что главная проблема большинства служебных романов в том и состоит, что они происходят между одинокой, как правило, молодой и привлекательной женщиной и женатым мужиком…

— И любовница надеется на то, что партнер в конце концов разведется и женится на ней. Увы, но истории про золушек бывают только в сказках.

— Но я хочу, чтобы он вышла за меня замуж! — воскликнул Сердюков.

— Тогда форсируй события! Иначе тебя не оставят в покое и при каждом удобном случае, все будут тыкать пальцем в твою персону. А выборы уже на носу. И победить на них, обладая репутацией Дон Жуана, совсем не просто. И мне бы не хотелось терять в парламенте человека из своей обоймы.

— Легко сказать — форсируй. Развод и женитьба — дело не скорое. И все это время наша пресса будет только подогревать страсти. Из пальца тут ничего высасывать не надо. Тем более, этот Агейко меня уже достал. — Сердюков схватил газету и с отвращением снова бросил её на стол, — Каждый мой шаг описывает. В постель заглядывает!

Хоттабыч вдруг по-дружески улыбнулся и постарался успокоить разгневанного товарища.

— Ну, не раздувай из мухи слона. Не такая уж ты и значимая фигура. Вот в Америке самого президента уличили в порочных связях с сотрудницей. И простили. Потому что человек — хороший. Народ, знаешь ли, воровства и предательства простить не сможет, а интрижки его даже забавляют. У нас уникальный, Витя, народ. И очень сердобольный, готовый в любую минуту взять под свою защиту того, кто незаслуженно пострадал. И тот же самый Агейко — он тоже наш народ. Ты поговорил бы с ним по душам и, я в этом уверен, он бы все понял.

— Не смеши меня, Александр Серафимович. Агейко нашего брата депутата готов со света сжить. Что ни статья — то какая-нибудь похабщина в наш адрес.

— Не каждого из депутатов, Виктор. Поверь мне. Я хорошо знаю Юрия уже много лет. Жизнь его сильно обижает и трясет. Но это очень справедливый человек. И кристально честный. Может быть, именно поэтому ему и не везет. — Хоттабыч потянулся к телефону, — Хочешь я сейчас позвоню ему и мы договоримся о встрече? Выпьем по рюмке коньяка и, я уверен, что вы найдете общий язык.

Сердюков в раздумье помолчал.

— Ты уверен, что эта встреча никому не навредит? Ни тебе, ни мне, ни парламенту в целом, наконец? А то обернется так, что мы его специально к себе примагничиваем, чтобы всучить взятку за свои грехи.

— Не беспокойся. Взяток он не берет. Отчего и сурово пострадал в свое время. Одно могу пока тебе сказать: Юрка уже несколько лет неравнодушен к моей дочери. Только она лягается. Мне, как отцу, казалось бы, надо занимать её сторону. Я, впрочем, так и делал. А теперь понял: Эдита и мизинца его не стоит. Да, он бывает несдержан, вспыльчив, но только в силу своего благородства и порядочности.

Сердюков иронично улыбнулся:

— Ты ему такую характеристику нарисовал, словно собираешься уступить свое место в парламенте. А он, не считаясь с твоим благожелательным расположением к нему, тебя же в своих статьях и прикладывает.

— Что касается места спикера, то, если б появилась такая возможность — уступил бы не раздумывая. Только его депутатская стезя нисколько не привлекает. А то, что в газете прикладывает — правильно делает. Иногда стоит посмотреть на себя со стороны. Но открою ещё один секрет: Агейко знает о каждом из нас гораздо больше, чем мы сами друг о друге. И если бы он все это выложил на газетной полосе, то статья бы произвела эффект разорвавшейся бомбы.

— Что же не выкладывает, если такой честный?

— Рано еще. — Хоттабыч положил локти на стол и, закрыв ладонями подбородок, несколько секунд раздумывал о чем-то своем, — Я его сам умолял повременить. Потому что жалко не тех подонков, которые работают среди нас, а его самого. Юрку просто ликвидируют, чтобы избавиться от столь информированного свидетеля. Угроза уже поступила. На прошлой неделе я его вытащил из-за решетки. В казино его спровоцировали на драку.

— Это было связано с готовящимся законом об игральных заведениях? — почему-то поинтересовался Сердюков.

— Нет, Витя, это было связано с приватизационной возней за обладание водообъектами области. Ну что, договариваться о встрече?

— Пожалуй, я был бы не против.

Он вышел от Хоттабыча и направился по коридору к выходу. Задумался и не заметил, как за рукав его одернул какой-то мужик. Сердюков остановился и оглядел несуразный наряд незнакомца. Тот был в длинном брезентовом плаще, на голове сидела голубая бейсболка с длинным козырьком и надписью «Чикаго булз». На плече он двумя руками поддерживал мешок.

— Вы депутат? — спросил он.

— Пока да! — ответил Сердюков.

— Я принес для вашего буфета целый мешок отличного индийского чая.

— А я причем? — удивился Сердюков.

— Распорядитесь, чтобы у меня его купили. У вас в буфете и столовой чая нет, а заведующая столовой закупать не хочет.

— Но я же не директор пищеблока!

— Но вы ведь депутат… пока!

Сердюков, ни слова не говоря в ответ, скорым шагом направился к выходу. Мужик с мешком семенил за ним.

— Чего вам стоит, товарищ депутат, распорядитесь! Они вас послушаются.

Сердюков остановился возле туалетной комнаты, взялся за ручку двери:

— Извините, господин хороший, мне по нужде нужно.

— Справляйтесь, справляйтесь, — понимающе заулыбался и согласно закивал мужик, — Я вас подожду.

Сердюков зашел в туалетную комнату и присел на подоконник, решив на время спрятаться от назойливого просителя.

Стараясь чем-то занять себя, он вытащил из держателя несколько клочков плотной бумаги и усмехнулся: никогда не думал, что в стенах думы можно использовать разработки и проекты законов не по прямому назначению. Хотя, почему не по прямому? Он читал обрывки фраз и бросал листочки обратно в держатель. «Вся биологическая субстанция, проживающая в нашей области…» Он вспомнил о так и не доработанном законе об охране окружающей среды. Надо же! Каким образом эта бумажка могла попасть в туалетную комнату из кабинета экологической фракции, которую он и возглавлял? Ему стало неловко за своих коллег и он с двойной энергией, стал листать клочки бумаг дальше. Обнаружив разорванные проекты по военнослужащим, по бюджету, по компенсации пенсионных вкладов, а также данные по голосованию, он успокоился. Не только в его фракции с отработанными бумагами поступали соответствующим образом.

Прошло четверть часа. Он спрыгнул с подоконника и вышел в коридор. Мужик в брезентовом плаще и бейсболке сидел на мешке. Увидев Сердюкова он по-товарищески заулыбался.

— Вот видите, товарищ депутат, как вас пробрало. А если бы попили крепкого чайку, то хворь бы как рукой сняло.

Сердюков вдруг расхохотался и как мальчишка со всех ног бросился к лестнице…

5

После того как Хоттабыч поручился за драчуна, которому светило не менее пятнадцати суток за мелкое хулиганство, и вызволил его из камеры предварительного заключения, Агейко вдруг впал в глубокую апатию. Вернувшись домой, он первым делом набрал номер главного редактора и вытребовал отпуск на неделю за свой счет. Оглядев свою разукрашенную синяками и ссадинами физиономию, он спустился в гастроном, который находился на первом этаже, набил огромную сумку бутылками и кое-какими продуктами и теперь лежал на диване закинув руки за голову. Иногда он вставал, подходил к зеркалу, трогал багровый синяк под правым глазом, а затем, вздыхая, возвращался к своему лежбищу, подливал в рюмку водки и закуривал новую сигарету. Но не пьянелось. То ли водка была далеко не лучшего качества, то ли организм Агейко не желал расслабляться.

Только дурак мог не догадаться, что его, как матерого волка, обложили со всех сторон.

После того, как позвонили из банка и сообщили, что господин Бурмистров готов встретиться с журналистом и дать ответы на вопросы, Агейко, даже не дослушав до конца, бросил трубку на аппарат. Он прекрасно знал, что ни на какие вопросы банкир отвечать не собирается. Скорее всего ему хотелось взглянуть на Агейко и убедиться в том, что журналист, наконец, полностью сломлен и деморализован. И хотя Агейко было теперь глубоко наплевать на то, что творится за стенами его квартиры, он не хотел расписываться в своей слабости и с кем-либо встречаться в эти дни.

Телефон звонил регулярно, то и дело включался автоответчик, и Агейко удивлялся, как это он может так задорно сообщать, что никого нет дома и просить абонента оставить сообщение. Но прослушивать, что там наговорили на пленку, у него не было никакого желания. У него вообще не было никаких желаний. Даже если бы позвонила Эдита… Нет, она теперь никогда не позвонит. Никогда. Уж он-то отлично знал её характер. И те наполненные ненавистью глаза, которые он последний раз видел в казино, говорили о том, что между ними все кончено. Он никогда не видел Эдиту такой разгневанной.

Кто-то позвонил в дверь. Потом ещё и еще. Агейко лежал без движения. Но протяжные, и как ему показалось через несколько минут, просящие звонки не прекращались.

Он, чертыхнулся, сел на кровати и плеснул в стакан водки. В дверь уже стучали кулаком. Он опрокинул водку и направился в прихожую. Открыл дверь.

— Какого черта!

Перед ним стояла пожилая женщина, которую он никогда не видел. Лицо заплаканное, в руках сумочка и мокрый носовой платок.

— Вы не ошиблись квартирой? — умерив гнев, спросил он.

— Вы Юрий Агейко? — ответила она вопросом на вопрос и уставилась на его синяк под глазом, — Хорошо бы бинт с настойкой бодяги прикладывать.

— А мне и так очень нравится, — он понял, что женщина, которая назвала его имя и фамилию, квартирой не ошиблась и гость вовсе не случайный, — Зачем же я его буду бодягой, если только и мечтал о синяке. Вы кто?

Он уступил проход, жестом приглашая гостью пройти в квартиру. Она печально улыбнулась.

— Меня зовут Зоя Ивановна. Фамилия — Жильцова. Бывший администратор дома отдыха «Подлипки».

— Ну вот и на тебе. А я-то думал, что мне бесплатную путевку привезли. А вы оказывается уже бывший.

Она прошла в комнату и по-хозяйски оценила обстановку. Все вверх тормашками, спертый водочный запах вперемешку с «ароматами» вяленой рыбы. Небритый хозяин в спортивных штанах и несвежей футболке.

— Может форточку откроем? — спросила она и, не дожидаясь разрешения, подошла к окну.

Он молча наблюдал за её действиями.

— Вы по какому вопросу?

Она опустилась на краешек стула и положила сумочку на колени.

— Я приехала просить у вас помощи. Потому что больше жаловаться некому. А о вас я слышала много хорошего. И читала ваши статьи о депутатах.

Он двумя пальцами оттопырил на животе грязную футболку.

— Вы считаете, дорогая Зоя Ивановна, что в таком состоянии я вам могу чем-то помочь? А может быть я, как и вы, — уже тоже бывший?

— Давайте я вам её постираю. Это займет пять минут.

Агейко, обезоруженный простотой женщины, сел перед ней на диван. Пнул носком тапочка пустую бутылку.

— Ну, тогда рассказывайте, что произошло?

— Пантов. Депутат Пантов настоял перед администрацией дома отдыха, чтобы меня уволили.

Она рассказала о происшествии, когда помощником депутата была выброшена в окно голая девушка, которую дебоширы называли Кляксой.

— Клякса? — Агейко показалось, что он уже как-то слышал эту кличку, — Как она выглядит?

— Чернявенькая такая. Симпатичная. Стройная. Обидно, что из этих…

Зоя Ивановна не договорила.

— Из проституток, что ли? — без смущения дополнил характеристику пострадавшей Агейко.

— Скорее всего, — кивнула женщина.

— Эх! — с сожалением хлопнул себя по коленям Агейко, — Найти бы нам её.

— По разговорам ребят я поняла, что они привезли девушку из какого-то центра знакомств.

— А фамилия Петяева ничего вам не говорит? — при упоминании о центре знакомств Агейко даже подался вперед.

— Вот-вот, — спохватилась женщина, — Когда охранники преградили им путь в дом отдыха, парень крепкого телосложения, по-моему Бобаном его звали, предложил вернуться обратно в заведение какой-то Петяевой.

Агейко резко поднялся с дивана, подошел к окну и закурил. Он вспомнил о визите в редакцию молодой женщины, которая рассказывала о том, как была обманута некой фирмой по трудоустройству и отправлена в турецкие бордели. Если окажется, что проститутка Клякса является сотрудницей Центра знакомств и оказывает услуги в проведении ночного досуга высокопоставленным лицами и их помощникам, то почему тогда заведение Петяевой не могло быть поставщиком российских «наташек» за кордон? Если уж Виолетта Павловна взяла на себя заботу о всех незамужних женщинах, то Агейко нисколько не сомневался, что с её талантом и способностями она могла действовать во всех направлениях, где требовались очарование, ласка и другие женские услуги.

Он снова подошел к зеркалу и, не скрывая своего вдруг поднявшегося настроения, ещё больше разлохматил волосы.

— Нам бы только эту самую Кляксу найти! — ещё раз повторил он. — А уж из неё я все до капельки вытрясу!

— Мне кажется, что ничего она вам не расскажет. Если директор дома отдыха и оперативники, которые приезжали на вызов, теперь делают изумленные лица, дескать, ничего и не случилось в ту ночь. Правда…

Женщина, словно чего-то испугавшись, вдруг замолчала.

— Что правда? — насторожился Агейко.

— У меня есть одна видеокассета с записью. Знаете, наш дом отдыха предназначен для элитарных людей и принадлежит управлению делами администрации области. Когда-то на всякий случай в холле была установлена записывающая видеокамера. Нам, администраторам, всегда её рекомендовали включать при каких-нибудь нестандартных ситуациях. В ту ночь я её и включила. А утром видеокассету вынула и поставила другую. Эта видеокассета — теперь единственное доказательство того, что произошло. А Клякса? Клякса вам ничего не скажет. Я думаю, что депутат Пантов или его помощники с ней уже основательно поработали.

— Почему Пантов? — изумившись, снова уставился на женщину Агейко.

— Не так давно я видела его в доме отдыха с этой девушкой. После чего меня и уволили, якобы по сокращению.

— Они что отдыхать приезжали?

— Да. Он заранее забронировал на двоих «люкс» с субботы на воскресенье.

— Твою мать! — не стесняясь в выражениях чуть ли не закричал Агейко и заходил по комнате из угла в угол. — Где же вы раньше-то были!

— В кресле администратора. Знаете в силу своей профессии, работникам дома отдыха строжайше запрещено распространяться о том, кто и с кем приезжает в «Подлипки». А когда меня, как нашкодившего котенка вышвырнули без выходного пособия, я сразу сказала — молчать не стану. Тем более, и доказательства есть, — Она достала из сумки видеокассету и положила на стол перед Агейко, — Мне три года до пенсии осталось. Муж инвалид, единственный сын в Чечне без вести пропал. Больше кормильцев нет, а где теперь работу найти?

Она заплакала.

Агейко присел перед ней на корточки.

— Успокойтесь, Зоя Ивановна. Я обязательно просмотрю кино, которое вы мне принесли, и постараюсь помочь вам с работой. И сына вашего попытаемся найти. Может быть, он до сих пор в плену?

— Мне тоже так хочется думать. Я надеюсь на это.

— Мы через газету сделаем запросы во все части, которые были расквартированы в Чечне. И обязательно найдем вашего сына. Живого…

Он хотел было уже сказать «или мертвого», но вовремя остановился.

Женщина подняла на него глаза и тяжело вздохнула:

— Я знала, что вы не откажетесь мне помочь. — Она снова оглядела комнату, — Давайте я все-таки помогу немного прибраться.

— Ну что вы, Зоя Ивановна! Ни в коем случае. Оставьте свой телефон и езжайте с легким сердцем домой. Я вам обязательно позвоню. На этой же неделе.

Она с тревогой посмотрела на будильник.

— Автобус уже ушел. Следующий только утром, — поднялась со стула, — Переночую в комнате матери и ребенка на автовокзале. Я часто так делала.

— Ну, нет. Тогда лучше прибирайтесь и будете ночевать здесь. А я пока сделаю несколько звонков.

Он заметил, как обрадовалась женщина, когда получила приглашение остаться и, чтобы не мешать ей наводить порядок, взял телефон и забрался с ногами на диван.

Теперь он окончательно понял, что настал момент заглянуть в заведение госпожи Петяевой. Но посетить хотел он его не один. Агейко вынул из куртки блокнот и, полистав, нашел необходимый номер телефона. Ее звали Алла Валуева. И это была та самая девушка, которая попалась на удочку фирмы по трудоустройству и, благодаря чьей-то заботе, была насильно пристроена в заведение по оказанию интимных услуг турецким мужчинам.

Через несколько секунд на другом конце провода он услышал женский голос:

— Алло, я вас слушаю.

— Это журналист Агейко. Алла, вы могли бы мне помочь?

Он попросил, чтобы она составила ему компанию и посетила Центр знакомств. Конечно, он не рассчитывал, что произойдет чудо и в госпоже Петяевой или в ком-нибудь из персонала заведения Валуева опознает тех, кто устраивал её в зарубежную командировку. Нет, он представит её в качестве журналистки-практикантки, рекомендует как корреспондента, который будет писать на темы семьи и брака, и составит вопросы, которые она сможет задавать, бывая в заведении Виолетты Павловны. Авось, в Центре знакомств и удастся разнюхать что-нибудь интересное.

Немного подумав о его предложении, Валуева согласилась.

Теперь необходимо было позвонить самой Петяевой и договориться о встрече. Каким образом ему удастся встретиться с Кляксой — это был уже второй вопрос.

— Виолетта Павловна? Наше вам с кисточкой. Областная газета вас беспокоит. Слишком много писем накопилось в редакции от одиноких женщин. Хотелось бы, чтобы вы, как опытный психолог и специалист по семье и браку, их прокомментировали…

Встреча была назначена на завтра.

Он положил трубку и в который раз подошел к зеркалу: синяк был на прежнем месте. «Да, — подумал Агейко, — уж очень он будет выглядеть импозантным при встрече с Петяевой. Но может быть так оно и лучше? По крайней мере такой шикарный фингал поможет в некоторой степени устранить напряженность и недоверие к нему и сделать беседу с Петяевой более легкой и непринужденной. Нет, фингал на этот раз оказался очень кстати».

Агейко спрыгнул с кровати и по чистому полу прошел на кухню. На газовой плите в кастрюлях что-то булькало. На столе красовалась тарелка с салатом из помидоров и огурцов, сыр, колбаса, соленые грузди с кружками лука.

— Сейчас картошечка поспеет, — улыбнулась Зои Ивановна.

— Нет, — категорично заявил Агейко, — без бутылки здесь не обойтись.

Он открыл холодильник и достал «Столичную».

Они беседовали до двух часов ночи. Сын Зои Ивановны, лейтенант воздушно-десантных войск Вадим Жильцов, который находился в Чечне с первого дня войны, перестал писать и звонить домой сразу после захвата российскими войсками президентского дворца. Этот факт упрощал задачу для Агейко: теперь ему нужно было узнать, какие части в первую чеченскуювойну штурмовали дворец и кто из бойцов не вышел из окружения, когда здание вновь перешло в руки боевиков. И хотя он никогда не занимался военной темой, надеялся, что с помощью своих друзей, с которыми съел в милиции не один пуд соли, ему все-таки удастся что-то узнать о лейтенанте Жильцове.

6

— Какая красотища! — сказал Роман Алистратов, глядя с высоты на огромную акваторию голубых озер, берега которых обрамляли белоствольные березы.

Они стояли на самой вершине холма, и Евгения, плотно прижавшись, обнимала его за талию.

— С десятикилометровой высоты борта самолета они кажутся серыми и холодными, — поежившись, сказала она, глядя на водную поверхность.

— Издалека и люди кажутся серыми и неприступными, — ответил Роман, — Но стоит только к ним подойти, и по-доброму пожать руку, и тогда даже в самом черством и сухом человеке можно найти теплый отклик.

— Не у всех. Мне кажется, ты слишком идеализируешь наше общество.

— У всех, — не согласился с ней Алистратов, — Буквально у всех. Только у одних эта теплота корыстная. А у других — от души.

— А в тебе от души?

Он посмотрел на неё и улыбнулся:

— А что, я слишком теплый?

— Очень! — она ещё крепче обхватила его руками, прижалась всем телом, положила голову ему на грудь. — Только я бы очень хотела, чтобы твоя теплота исходила только от души.

— Какая же мне от тебя корысть, дурашка?

— И в самом деле никакой. Между нами уже все произошло, и я тебе отдала себя всю до капельки. Можно было бы больше и не встречаться. А ты опять сегодня за мной приехал.

Он нежно взял её лицо в ладони и поцеловал.

— Я с детства мечтал влюбиться в стюардессу.

— Можно подумать, что ты ни разу до встречи со мной не летал на самолетах.

— Очень даже много летал. Но тебя не видел. — Он ещё раз поцеловал её и тоном не терпящим возражений сказал, — Так, обедать будем здесь. На вершине холма. Будем пить красное грузинское «Кинздмараули», есть свежие помидоры и куриные окорочка с отварным рисом, которые не востребовали твои пассажиры. Словом, будем питаться объедками с небесного стола. Ты запаслась сегодня куриными окорочками?

Поняв его юмор, она кивнула головой.

— Тогда бежим к машине, забираем объедки и возвращаемся обратно. Лучшего места для трапезы нам не придумать. — Скомандовал он, поймал её руку и увлек за собой с горы.

— Но тебе же ещё нужно сегодня побывать в нескольких деревнях!

— Успеем! Какие наши годы! Смотри какой шикарный «Мерседес» в нашем распоряжении! Я буду катать тебя на нем целых два дня, а потом ты снова улетишь от меня.

— Я никогда от тебя не улечу. Никогда! Пока ты сам этого не захочешь.

Через полтора часа после обеда они неслись по грунтовой дороге вдоль берегов озер. Роман Алистратов планировал побывать ещё двух деревнях, поговорить с местными жителями и к вечеру вместе с Женькой вернуться в Марфино. По его убеждению в каждом из сел необходимо было опросить пять-шесть человек, чтобы сделать выводы и определить настроение избирателей: кому из кандидатов в депутаты они отдадут свои голоса. Для него это было очень важно. Нет, он не собирался убеждать селян голосовать за ту или иную кандидатуру. Он хотел выявить ту прослойку избирателей, которая ещё не знала, кому из кандидатов отдать предпочтение. Алистратов знал, что переубедить уже определившегося со своим выбором селянина — задача не только далеко не простая, а практически невыполнимая. Зато, выявив количество «середняков», он сможет посоветовать своему подопечному Пантову, каким образом привлечь их на свою сторону.

Они остановились в небольшой деревушке дворов на сто и вышли из машины.

— Ты будешь временно исполнять обязанности моего секретаря-референта, — Улыбнувшись, сказал он Евгении и сунул в руки блокнот в дорогом кожаном переплете, — Можешь ничего не записывать. Этого не требуется. Но постарайся делать вид, что занята работой и фиксируешь каждое слово говорящего.

— Не беспокойся, дорогой, я справлюсь, — улыбаясь, заверила Евгения.

Они подошли к первому дому и окликнули какого-то мужика, который напильником затачивал культиватор. Он не спеша направился к непрошеным гостям, открыл калитку и пригласил войти во двор.

— Агитировать приехали? — закончив разглядывать незнакомую парочку, спросил он.

— Почему вы так решили?

— Так выборы на носу. А гости в нашей деревне появляются только накануне выборов. Как и вы начинают ходить по домам и упражняться в красноречии и объяснять, какой депутат нам нужен.

— А какой вам нужен? — спросил Роман и уточнил, — Не бойтесь, я не агитатор. Просто изучаю мнение жителей: какая партия им по душе, как к действующей политике относятся, ходят ли на выборы.

— Зачем это вам надо? — недоверчиво посмотрел мужик на Романа. — Уж не раскулачивать ли собрались? Так здесь и раскулачивать некого. Давно уже раскулачили, и теперь в каждом дворе живет голь перекатная.

— Нет-нет. У меня и винтовки с собой нет, чтобы раскулачивать. Я — социолог. Есть такая наука — социология, которая занимается изучением мнения населения по тому или иному вопросу. Вот и мне хочется знать, какие проблемы старается решать народ посредством голосования, какую основу и модель ему выбрать для дальнейшей жизни или мытарств. Или населению вообще надоело кого-либо выбирать?

Мужик, видимо ничего не поняв из слов Алистратова, продолжал молча смотреть ему в глаза, словно задавался вопросом, уж нет ли у него в голове какого-нибудь подвоха? Роман тоже сообразив, что произнес слишком заумную речь, постарался объяснить проще:

— Вот вы, к примеру, будете принимать участие в голосовании? Меня, поверьте, не интересует кому из кандидатов в депутаты вы отдадите свое предпочтение. Я хотел бы знать, придете вы на избирательный участок или нет?

— Разве что пива выпить, — хитро ответил мужик и добавил, — Иногда бесплатно наливают.

— Но наливают не просто так, а чтобы вы выбрали кандидата и проголосовали?

Мужик, наконец, смекнув, что ничего его жизни и хозяйству не угрожает, вдруг в сердцах бросил мотыгу в сторону, не стесняясь присутствия девушки, послал гостей и сами выборы в район мужских половых органов, и по-крестьянски ответил, глядя в глаза Роману:

— Кто б, мать твою, к власти не пришел, нам лучше не станет. Они, мать твою, и левые и правые, только о себе думают… — Он смачно сплюнул на густо удобренную навозом землю, поднял мотыгу и уже миролюбиво по-обывательски стал размышлять:

— Я вот, мать твою, пятнадцать лет коммунистом числился на одной из водо-насосных станций. Что поимел за эти годы? А ничего. Потому как, мать твою, понимаю, что принимали меня в рабочий класс не для гегемонства пролетариата, а для численности. Теперь только, когда поменял кувалду на мотыгу, понимаю, что пролетарий — это полный пролет по всем благам и привилегиям. Тебе, интеллигенции, мать твою, с рабочих драть взносы да налоги гораздо выгоднее. Почему? А потому, что у власти стоят не рабочие, которые институтов не заканчивали, а интеллигенция. Она, это правда, тоже платит взносы и налоги. Но на эти денежки, в том числе и мои рабочие, получает выгод в десять раз больше. Тебе, мать твою, и санаторий со сральником по дешевой цене, и автомобиль по льготной очереди устраивали, а я с боем получил этот участок и то, благодаря отцу — участнику войны. И говно, чтобы его удобрить, заметь, на себе таскаю. Вот и все мои привилегии. И еще. Свой партийный билет, когда коммунистам под зад пинком дали, я не прятал, как многие интеллигентишки. И раскапывать мне его не надо. Но взносы платить теперь не собираюсь, ни в какой партии состоять не хочу и голосовать ни за кого не буду. Пряником, мать твою, не заманишь на избирательный участок.

Он, не попрощавшись, оставил их в центре двора, направился на огород и остервенело принялся махать мотыгой, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Алистратов понял, что теперь этот «дачник» никогда не пойдет ни на какие выборы и не станет чесать затылок, раздумывая за какой блок или партию ему отдать свой голос. Он, рабочий мужик, не умом, а чутьем определил, что вся эта масса новых партий, программ и идеологий — лишь способ для их лидеров расположиться поближе к государственной кормушке.

В этой деревне, как и в следующей, где они побывали, нейтральных жителей, которые вообще не собирались голосовать, насчитывалось даже больше тех, кто решил все-таки упустить бюллетень в избирательную урну.

— Не благодарная у тебя работа, — сказала Евгения, когда они возвращались в Марфино.

— Почему неблагодарная? Нормальная работа. Специалист любой профессии вынужден иногда ковыряться в дерьме и выслушивать неприятные вещи. Будь то сантехник, автобусный контролер или адвокат. Впрочем, я к этому отношусь совершенно спокойно.

— Наверное, твое копание в дерьме приносит неплохой заработок? — она впервые за все время знакомства поинтересовалась у Романа его материальным положением.

— Не скрою — даже очень хороший. Еще лет пять назад я даже представить себе не мог, что когда-нибудь смогу столько зарабатывать.

— Ты — новый русский?

— А что ты понимаешь плод словами «новый русский»?

Она на несколько секунд замолчала и, казалось, следила за дорогой.

— Ты что, против новых русских? — переключив скорость, поинтересовался Роман, приглашая её к начатому разговору.

— Нет, почему же! Иногда я даже завидую тем, кто в раз став богатым, теперь шумно гуляет, веселится и не комплексует ни перед какими авторитетами. Шальные деньги дали многим уверенность в себе. Меня настораживает только одно: большая половина новоявленных богачей не обладает даже ни высшим образованием, ни определенным уровнем культуры. Сколько раз в салоне самолета я видела этих нуворишей. Одни смачно, с хрустом, откусывают яблоки, другие лопают черешню, отрывая зубами ягоду от черенка, третьи, забывая об элементарном этикете, дарили моим подругам по работе золотые портсигары, зажигалки и даже мундштуки. Это нам, женщинам! Я больше чем уверена, что на своих официальных приемах и торжественных фуршетах они не стесняются ковырять спичками и зубочистками во рту. Они путают Гоголя с Гегелем, Гегеля с Бебелем, Бебеля с Бабелем, а Бабеля с кабелем…

Алистратов, сбавив скорость, откровенно расхохотался. Она вопросительно посмотрела на него, подумав о том, что смеется он вовсе не над словами, а над нею самой.

— Я что, не права, милый?

— Права, даже очень права. Просто я вспомнил о сказочно богатом человеке, который и пригласил меня в эту губернию. Роман не стал называть имя банкира Бурмистрова, — Так знаешь, он постоянно ковыряет в ухе. Правда, не спичками, а сделанной по его заказу золотой ковырялкой.

— Ну, вот, видишь, современные богачи и знаменитости, в отличие от предков, не то что забывают, а просто не ведают о какой-либо культуре, морали и нравственности.

— Не стоит пенять на наши дни. И раньше такое случалось.

— Никогда не поверю.

— Как-то в мемуарах сестры Антона Павловича Чехова я вычитал такой факт: великий русский поэт Афанасий Фет, проезжая всякий раз мимо Московского университета, просил кучера остановиться. Затем открывал окно кареты и демонстративно плевал на здание университета. В последствии даже личный извозчик привык к такому невежеству своего патрона и, дабы ему угодить, останавливался без всяких приказаний.

Женька улыбнулась:

— Его пример для тебя заразителен?

— Зачем же мне, Женечка, плевать на свою альма-матер? Семь лет назад я закончил текстильный институт с отличием. А год назад получил диплом социолога в Московском государственном университете.

— А в народе говорят: век живи, век учись, а все равно дураком помрешь.

— Мы, будучи студентами, говорили по-другому: век живи, век учись, а бедняком помрешь. И знаешь, многие были уверены в этом. Кроме меня и ещё нескольких человек. Я уже тогда поставил перед собой цель помереть состоятельным человеком. Здесь, в России.

— А что предоставлялась возможность уехать за кордон? — съехидничала она.

Роман не обратил на её иронию внимания.

— Знаешь, и сегодня редкий специалист-умница не думает, как бы рвануть за рубеж, дабы со своей мизерной зарплатой на родине вовсе не остаться без штанов. Один мой сокурсник, вернувшись из Германии на краткосрочную побывку, сказал: «Жизнь дается только один раз, и прожить её лучше там». Мне тогда показалось, что в его счастье проскользнули грустные нотки. Боже мой, подумал я, неужели успех и радость могут быть такими тихими и унылыми?

— Зато он, наверное, решил все свои материальные заботы.

— Живет в общем-то не богато, но говорит, что не жалеет. Только теперь в России люди, с такой же как у него хваткой и способностями, имеют гораздо больший заработок. И что самое главное, о переезде за границу не мечтают.

— Ты это говоришь о себе, Рома?

— И о себе в том числе. Я ведь не из богатой семьи. И ещё несколько лет назад радовался, что смог купить на ужин чебурек и стакан кофе с молоком. Могу как социолог тебе сказать: экономическая реформа, с какими бы огрехами и жертвами она не проводилась, все-таки пошла на пользу и дала ощутимые блага.

— Но ведь не всем.

— Конечно, не всем. Но процентов десять населения, в ком проснулись инициатива и предпринимательство, смогли заметно поправить свое материальное положение.

Он замолчал и сосредоточился на управлении автомобилем. Они уже подъезжали к Марфино, дорога к которому ещё при социализме была выложена из железобетонных плит. Со временем плиты разбились и поизносились и теперь то здесь то там из полотна, словно пики, торчали прутья металлической арматуры. Роман, придерживая мощь двигателя, как на фигурном вождении, аккуратно объезжал преграды и думал о своем не столь далеком прошлом.

Может быть именно потому, что с раннего детства его, как и все молодое поколение, родители воспитывали по принципу «не в деньгах счастье» и давали десять копеек на мороженое, чтобы не просил дорогую игрушку. Оно быстро слизывалось и, нищенски глядя на лотки с пирамидами пломбиров и эскимо, он мысленно дополнял своих родителей фразой «Не в деньгах счастье, а в их количестве». Скорее всего отец и мать действительно считали, что иметь много «тугриков» безнравственно и в вечерние часы и воскресные дни просиживали около «ящика», восхищаясь, наверное, трудовыми подвигами советского народа в построении коммунизма. Он и теперь нисколько не сомневался: им импонировало, что передовики труда, такие как ткачихи Голубева и Гаганова, шахтеры Изотов и Стаханов, знатный колхозник Первиций, получали зарплату может быть даже меньше, чем они. Но они не знали, что будучи наделенными разными привилегиями и всяческими материальными услугам, все стахановцы могли вообще не тратить свою основную зарплату. В советское время трудовые герои тоже могли бы носить имя новых русских, потому как Стаханову и ему подобным выделялась и личная бричка для передвижений, и отдельная ложа в местном театре, оплачивались за государственный счет поездки за рубеж для принятия или передачи опыта. Они были наделены государственными дачами и за мизерные цены ежегодно ездили к Черному морю со своей семьей, дабы набраться бодрости и здоровья для совершения новых трудовых подвигов.

Давая немного отдохнуть телевизору, его «предки» запоем читали умные, высокоморальные книги русских классиков, забывая, что и граф Толстой, и Тургенев, и Чехов были не из бедного десятка и в любое время могли бросить свое писательское времяпровождение и отправиться пить минеральную воду в Ессентуки или прогуляться за границей.

Но в дни зарплаты и по праздникам, когда отец приходил под градусом, за плотно прикрытой дверью маленькой кухоньки раздавался вопрос жизни и смерти «А кто больше получает?» И по пулеметным ответам матери Роман догадывался, что семейный бюджет пуст и не хватает денег на покупку куртки или ботинок для него, что самамать, вот уже два месяца не может купить себе чулки или колготки, и, что, видимо, в предстоящий отдых у моря снова накроется медным тазом.

Но жили они вообщем-то не бедно и умели радоваться маленьким удачам, тринадцатым зарплатам и незапланированным премиям, хотя свои интересы чаще всего отстаивали только в очередях.

Да нет, он нисколько не настальгировал по старым временам. Нынешние реформы многим показали, где зарыт мешок с деньгами. И то, что именно молодежь, и он в её рядах, первыми кинулась на раскопки — дело правильное. Как возникали умные цивилизации? Как строились большие города с богатым населением? Верно, на пересечение торговых путей. Из варяг в греки, походы в Китай, Индию, освоение Америки. В основе развития и становления мира — экономическая выгода каждого отдельного, не боящегося опасностей и подводных препятствий, человека. Нельзя идти против воли того, кто хочет хорошо зарабатывать, а, значит, и жить так, как написано в сказках…

Несмотря на позднее время в доме бабки Агрофены горел свет и ворота во двор были настежь раскрыты. Значит бабка спать ещё не ложилась и ждала своего щедрого постояльца.

— А не выгонит она меня? — спросила Евгения, когда они поднялись на крылечко.

— Не знаю, — усмехнувшись, ответил Роман. — Но если и выгонит, то что-нибудь придумаем. Например, будем спать в «Мерседесе».

Они вошли в избу, и Агрофена, искоса бросив взгляд на незнакомую гостью, тут же засуетилась.

— Проголодались, небось. А у меня картошечка горячая еще.

Она кинулась к своей кровати и, разбросав подушки и приподняв перину, вытащила завернутый в пуховую шаль увесистый сверток. Развернув его, достала чугунный горшок. Изба наполнилась запахом разварной картошки.

— Ну, вы вечеряйте, а я вам пока кровать приготовлю.

7

Чуть ли не каждое утро Вован вытаскивал из сейфа икону, которую перенес в кабинет здания думы и вглядывался в святой лик Божией Матери. Порой ему казалось, что Святая хмурится и отвечает ему осуждающим взглядом. Он помнил, как в детстве родная бабка говорила, что смотреть и разглядывать иконы — дело нехорошее. Это не открытка и не картина. Икона должна познаваться созерцанием. Помнится, когда он приходил со старухой в церковь, она заставляла его кланяться образам, просить прощения и молиться, дабы Бог заметил его покорность и отпустил все грехи. Но в те давние времена у крещеного Вовки Неаронова никаких грехов не было. Разве что замученная подзаборная и никому не нужная кошка, которой он перебил лапу выстрелом из рогатки. А теперь, как думал Вован, грехов накопилось столько, что даже все святые, собравшись вместе, не смогли бы их отпустить. Впрочем, он и не требовал прощения. Он рассматривал икону лишь с одним желанием: не прогадать бы при продаже?

После того как милиция все чаще и чаще стала интересоваться его персоной и похождениями, хранить икону в квартире он не решался. Мало ли что этим ментам взбредет в голову, и они решат в его отсутствие полазить по шкафам, полкам и поинтересоваться, как он живет, чем дышит, занимается? И попадись им на глаза икона, не только Пантов, а даже сам Господь Бог не смог бы оградить его от камеры предварительного заключения. Рабочий же сейф в здании думы, куда без особого депутатского разрешения не мог проникнуть ни один оперативник, был самым надежным местом для хранения такой ценности.

Но ценности, будь то икона или массивный золотой перстень с несколькими бриллиантами, по мнению и убеждениям Вована, для того и существовали, чтобы их можно в случае надобности продать и получить деньги. А надобность в деньгах у Неаронова была всегда. Поэтому при первом подвернувшемся случае, когда шеф будет в хорошем расположении духа, он покажет ему икону и потребует за неё не меньше двух тысяч долларов. То, что икона имеет не малую денежную ценность, Вован догадывался. Но какую именно, сказать не мог. Не поедет же он с ней в Третьяковку, чтобы узнать истинную цену? Даже в областном музее художественной живописи и там показывать икону было опасно. Других же, понимающих толк в иконописи оценщиков и специалистов, помимо своего шефа Пантова, Неаронов не знал. А потому, если при определенном везении у него в кармане окажутся две тысячи баксов, и удастся освободится от поднадоевшей Божией Матери, он будет считать несказанным везением.

Когда благоухающий французским парфюмом народный избранник Пантов прошел к себе в кабинет, Вован в момент определил, что лучшего времени ему не найти. Патрон собирался в Париж со своей новой пассией, был счастлив и, проходя через приемную в кабинет, даже успел отпустить в адрес Бобана какую-то шуточку.

Вован тут же достал икону из сейфа, положил её в дипломат и направился в служебные апартаменты шефа.

Ну что, решил меня пивком побаловать перед отъездом?

— Могу и пивком. А могу и кое — чем другим.

— Уж не компромат ли какой собрал? — бросив взгляд на чемоданчик в руках своего помощника, спросил Пантов.

— Ну что вы, Михаил Петрович, какой может быть компромат! Вы как ребенок в самом деле, который год вместе работаем, а вы то ли мне не доверяете, то ли шутите так плоско.

Пантов, широко улыбнулся, потер ладони:

— Ну тогда давай, показывай, что там у тебя?

Неаронов бережно положил дипломат на широкий рабочий стол шефа, открыл крышку и, не вынимая иконы, обратился к Пантову:

— Гляньте-ка сюда, Михаил Петрович.

Икону Божией Матери можно было бы увидеть и сидя. Но Пантов, облокотившись ладонями на стол, стал медленно приподниматься. Неаронов тут же понял, что две тысячи долларов почти в кармане.

— Где взял? — последовал короткий вопрос.

— Перекупил у одного знакомого. Знаю ведь, что вы неравнодушны к этому виду живописи.

Пантов, казалось, даже не услышал, ответа своего помощника. Бросив взгляд на икону, он уже прекрасно знал, что Вован говорит ему неправду. Эта была та самая икона Иверской Божией Матери, которую похитили у какой-то бабки в Марфино. Та самая икона, о которой рассказывали ему в отделении милиции.

Он взял древко в руки, стараясь определить время его создания. То, что это был даже не девятнадцатый век, было понятно сразу. Пантов знал, что святых ликов Иверской Божией Матери по стране гуляет не больше полудюжины. И все из глубокого прошлого. По сей день оригинал хранился в Иверской обители на Святой горе Афон, а первая копия, или как в кругу специалистов было принято говорить список, был привезен в Москву ещё в середине семнадцатого века. Встречали её сам царь Алексей Михайлович, патриарх Иосиф и толпы православного народа. Позже было сделано ещё несколько списков чудотворной иконы. Старейшая копий до сих хранилась в Иверской часовне в Москве, ещё две в храмах и одна в музее. Неужели это и была та, шестая, которая каким-то образом попала в их губернию и хранилась в доме дряхлой старушенции?

— И за какие же деньги ты её перекупил? — стараясь не показать своего волнения спросил Пантов.

Вован оттопырил два пальца.

— Две штуки. В баксах, конечно. Ну я думаю и мне за работу в качестве премии что-нибудь подкинете.

— Дороговато для копии начала двадцатого века.

— Могу вернуть обратно, — как ни в чем не бывало ответил Неаронов, — Для вас же проявлял рвение, зная о том, что вы ревностный ценитель иконописи.

Вован потянулся было к чемоданчику, в который Пантов опустил икону, но патрон тут же закрыл крышку и отодвинул дипломат на другой конец стола.

— Пожалуй, я отдам тебе две тысячи и триста за работу и усердие. Я ведь должник перед французом Кантоной. Он в мою предвыборную компанию столько денег вбухал, надо чем-нибудь его отблагодарить. А икона — как раз то, что нужно.

Он не спеша достал ключи из кармана, открыл ящик стола, вытащил пачку стодолларовых купюр и отсчитав двадцать три банкноты, положил их перед своим помощником. Через несколько секунд чемоданчик вместе с иконой исчез за дверью депутатского сейфа.

Вован, не скрывая радости, спрятал деньги в карман.

— Ну и что ты будешь с ними делать? — спросил Пантов, — Квартиру я тебе выбил, машина у тебя есть…

— Я подженюсь, Михаил Петрович. Славно выпью, когда провожу вас во Францию, и проведу несколько ночей в обществе одной девчонки. Имею я на это право или нет?

— Хозяин — барин. У тебя что, невеста объявилась?

— Да какая невеста! Так, смазливая телка из знакомого вам заведения.

Пантов насторожился:

— И кто же это, если не секрет?

— Кто-кто — Клякса. Зовут её Светкой, а как фамилия — не интересовался.

Пантов вскочил с кресла, схватил помощника за рукав.

— Ты вот, что, сукин сын, к этой девчушке лапы больше не протягивай. Если узнаю, что ты с ней даже рядом стоял — вмиг отшибу. Уяснил?

Не ожидая такой ярости от шефа, Вован отдернул руку и сделал несколько шагов назад.

— А что вам до этой проститутки, Михаил Петрович? — спросил обиженно он и, измерив взглядом расстояние отделяющее его от Пантова, с ехидцей задал второй вопрос, — Вам что, дочки спикера не хватает?

Пантов в два прыжка снова очутился перед Неароновым и схватил его за грудки.

— Ты что, совсем разучился понимать русские слова! Я сказал, чтобы эту девчонку обходил десятой дорогой. А иначе я тебя сгною, гад! До конца жизни за решеткой сидеть будешь…

— Это за что же до конца жизни? — осмелев, ухмыльнулся Неаронов и сбросил руки патрона со своего пиджака. — До конца жизни знаете, за какие преступления садят? А я за эту дурочку, которую со второго этажа выкинул, только условно и получу. И то если вы сильно хлопотать станете. Больше за это не дадут…

— За ограбление старухи и за икону тебе дадут пять. Да за убийство коллекционера — ещё пятнадцать.

— Какой старухи? Какого коллекционера, Михаил Петрович? — сделал удивленные глаза Вован. — Я вообще никаких коллекционеров знать не знаю.

— А Бронзу помнишь? Или совсем запамятовал?

— Ах, того самого собирателя бронзовых статуэток? Так я-то здесь причем? Он сам свою коллекцию нам продал, а потом от горя наложил на себя руки. Сел в ванну и ножичком вскрыл вены. У меня ведь, патрон, до сих пор его расписка хранится. Мы ему отдали деньги, он нам статуэтки, что документально и запротоколировали. А что с ним там дальше случилось — это меня уже мало интересует? Кстати, много бронзовых фигурок оказались подделками под старину. Вы же сами для себя выбирали оригиналы?

— Это ты в кабинете начальника управления внутренних дел области полковника Махини будешь объяснять. Я об этом позабочусь. Про то, как вы сначала под угрозой взяли расписку, как потом полупьяного затащили Бронзу в ванну и перерезали ему вены. И про ограбленную старуху из Марфино…

Вован, до последних слов патрона державшийся молодцом, вдруг закрыл лицо руками и стал опускаться на устланный большим ковром пол депутатского кабинета. Наконец, он упал к ногам патрона и разрыдался.

— Не губите, Михаил Петрович. Не губите. Разве я мало для вас сделал? Разве не я выручал вас и был рядом в самую трудную минуту? Разве не я теперь летаю по области и делаю все, чтобы вы были избраны на новый срок…

У Пантова от негодования дрожала верхняя губа. Но теперь он видел и даже наслаждался тем, что его в конец обнаглевший в последнее время помощник был сломлен и повержен. Теперь он был уверен, что Вован, наконец, узнал, кто и какое место в этой жизни занимает. Не был уверен Михаил Петрович Пантов лишь в одном. В том, что общение между ним и помощником в делах бытовых, рабочих и предвыборных когда-нибудь не станут достоянием широкой общественности. Этот проходимец Неаронов слишком много знал.

Пантов засунул руки в карманы и направился к столу. Не оглядываясь на рыдающего Вована, бросил через плечо:

— Ладно вставай. Ковер уж и так весь промок от твоих крокодильих слез.

Он развалился в кресле и брезгливо наблюдал за тем, как размазывал слезы по щекам Неаронов, как стучал зубами и медленно приподнимался с колен. Теперь он стоял перед ним, могучим и всесильным, жалкий и трясущийся, просящий пощады.

— Я надеюсь ты понял, о чем мы сегодня с тобой говорили? — повелительным голосом спросил Пантов, желая ещё раз напомнить этому нашкодившему коту, кто есть кто в этом кабинете.

— Да, Михаил Петрович, — кротко ответил помощник.

— Тогда на время забудем о том, что между нами здесь произошло.

— Почему на время? — поднял опухшие глаза на шефа Вован.

— Потому что теперь я в тебе не уверен на все сто процентов.

— Я докажу, докажу вам свою преданность… — зачастил Неаронов.

— Хорошо. Посмотрим, — перебивая, махнул в его сторону депутат.

Но Вован достал из кармана деньги, которые Пантов ему вручил ещё несколько минут назад и положил на стол.

— Возьмите обратно, Михаил Петрович. Возьмите. Они мне совершенно теперь не нужны.

Пантов ухмыльнулся:

— Так ты же должен расплатиться со знакомым, у которого брал икону?

Вован снова низко опустил голову и после не долгого молчания, сказал себе под нос.

— Вы теперь знаете, у какого «знакомого» мы взяли эту икону.

— Мы — это ты и Бобан? — прищурившись уточнил Пантов.

— Да, подтвердил помощник.

Пантов победно улыбнулся:

— Так-то, братец. Не надо водить меня за нос. А баксы — возьми. Не за спасибо же рисковал…

Заседание 6. ПАРИЖ. ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ

1

По вечерам, после изнурительных, но бесперспективных и ничего не значащих заседаний, Сердюков ещё долго засиживался в своем кабинете и до предела изматывал себя бумажной работой. Он как можно больше старался оттянуть время, когда нужно было возвращаться домой, где даже после полуночи дверь молча отворяла супруга, каждый раз одаривая его презрительным взглядом, и он переступал порог с таким настроением, словно входил в могильный склеп.

Поэтому, что никогда не случалось прежде, он распорядился о том, чтобы все папки с письмами жителей области, которые пришли в его адрес, и ответами на них, положили ему на стол. Вечерами, углубившись в изучение писем, Сердюков всем своим видом показывал, что накануне новой предвыборной компании изучает запросы, мнения и жалобы избирателей. И хотя он и в самом деле старался вникать в суть всяческих житейских и производственных проблем, это у него не всегда получалось. Иногда он, как бы по служебным обязанностям, для пояснения того или иного вопроса, вызывал к себе помощника, и Леночка, не заставляя себя долго ждать, тут же появлялась перед ним.

Как и прежде, до их совместной поездки в Марфино, она передвигала стул и занимала свое обычное место с правой стороны от Пряхина. Как и прежде улыбалась уголками рта и понимающе кивала головой, когда Сердюков ставил перед ней задачу. Как и прежде подрагивали завитушки волос на висках, и кабинет обволакивал приятных запах «Шанель». Сколько раз по поводу и без повода Сердюков дарил ей эти духи!

Но Сердюков видел, что это была уже не та Леночка Пряхина, которая так отчаянно любила его и готова была бежать за ним на край света. Нет, со стороны, конечно, казалось, что ничего в отношении депутата и его помощника не произошло. По рабочим вопросам они понимали друг друга с полуслова, но в сфере их былых душевных и любовных отношений, словно черная кошка пробежала. Стремительная и незначительная размолвка в Марфино, после выхода заметки в газете об их отношениях, со временем переросла в глубокий душевный надлом. Она считала, что Сердюков слишком вольно и резко с ней обошелся. Он думал, что по дороге в областной центр Леночка увлеклась французом. И что больше всего тяготило обоих — ни он, Сердюков, ни Леночка не предпринимали никаких попыток, чтобы объясниться до конца и освободить друг друга не только от личных обязанностей друг перед другом, но и от моральных мук.

Правда, Сердюков, списывая натянутость в отношениях на злосчастную заметку в газете и на свое собственное упрямство, когда настоял, чтобы Пряхина покинула Марфино, понимал, что дело вовсе не в заметке и не в поспешном отъезде из городка водников. По крайне мере он теперь знал, что если бы его амурные дела продолжали бы развиваться и дальше, в областной газете об этом не появилось бы ни строчки.

Хоттабыч сдержал свое слово и представил Сердюкову журналиста Агейко. И хотя разница в возрасте между ними была почти в полтора десятка лет, после коротких вкрадчивых вопросов друг о друге, они поняли, что ни политика, ни работа по разные стороны баррикад, а любовь сыграла с ними злую шутку. Они до поздней ночи сидели в обкуренной кафешке, которое располагалась напротив здания областной думы, пили водку, и, ничего не скрывая друг от друга, говорили о женщинах. Сердюков о Леночке. Агейко об Эдите. И хотя и у того и у другого разрыв с дамой сердца произошел по разной причине, они оба пришли к выводу, что виноваты были не женщины, а только они сами. Их мужская гордость, упрямство и нежелание понять любимого человека.

Честно признаться, когда они впервые пожали друг другу руки, Сердюков никогда бы не смог предположить, что заносчивый и непримиримый журналист, каким он считал Агейко, может оказаться не только честным и приятным собеседником, но и таким самокритичным по отношению к самому себе. Правда, к этому мнению он пришел, когда они уже распрощались. А когда допивали первую бутылку, и Сердюков как на духу рассказал все о своих отношениях с Леночкой, ему показалось, что Агейко что-то скрывает. Но то ли в силу своей профессии, то ли, боясь нанести обиду ему, Сердюкову, не хочет об этом говорить. На какие-то минуты Сердюкову даже стало неприятно и неловко за свою откровенность. Теперь, потому как отводил в сторону взгляд журналист, он уже без труда догадался: Агейко о чем-то умалчивает.

Сердюков покрутил на столе стакан, до полвины наполненный водкой:

— Я думал мы будем с тобой до конца откровенны, Юра…

— Ну, что ж, раз такая пьянка пошла, то откровенность за откровенность. Я уже не раз видел твою помощницу в компании француза Кантоны. Дважды на презентациях во французском консульстве и как-то столкнулся с ними нос к носу на соборной площади. Конечно, по твоим рассказам о девушке, теперь я не думаю, чтобы Пряхина выносила какую-нибудь ценную информацию из здания думы. Остальные выводы делай сам.

— Я знаю только то, что они познакомились совсем неожиданно. Он её подбросил из Марфино до центра, когда она опоздала на автобус. Давай выпьем?

— Предложение принимается, — ответил Агейко и в один присест опорожнил свою емкость.

— Ты думаешь, что француз проезжал мимо не случайно и это как-нибудь связано с моей работой и предвыборной компанией? — спросил Сердюков, занюхивая водку корочкой.

— Навряд ли. Хотя и этого нельзя сбрасывать со счетов. Лишний источник информации из стана противника никогда ещё никому не мешал. Но француз, как я предполагаю, получает необходимые сведения и знает о расстановке политических сил в вашем думском заведении вовсе не от Пряхиной. У него есть источники куда выше и осведомленнее. Недаром он стал водить шашни с губернатором и банкиром Бурмистровым. Так что Пряхина для этого дела — ноль без палочки. Кажется, Витя, у него к ней интерес совсем другого рода — иначе не стали бы они светиться вместе на тусовках и в людных местах.

— Н-да. Просто не могу поверить, что наши отношения могли так быстро охладиться.

— Я тоже не мог в это поверить. Но твоя пассия, ухватив французишку, возможно дает тебе понять, что ты долго медлишь с разводом. А вот что повлияло на Эдиту? Ну, с кем не бывает, поссорились, повздорили. И она раз — и повисла на шее одного из моих самых ярых врагов. Кстати, Пантов, твой друг?

— Хочешь мстить? — грустно улыбнулся Сердюков.

— Теперь — нет. Пантов — всего лишь обыкновенная пешка, которой двигают в большой шахматной партии.

— Какой он мне друг! Сосед по дому. Да и поддерживаем с ним отношения только потому, что избирались с одного участка. Я как независимый депутат, а он по партийным спискам. Могу сказать тебе со всей откровенностью, Юра, что в друзьях у Пантова из депутатского корпуса вообще никто не числится. Он как кот, который гуляет сам по себе. Уличить его не в чем, потому что никто не знает, чем он занимается в свободное от заседаний время.

— Я знаю, — с шумом выдыхая сигаретный дым, ответил Агейко, — Но это другой разговор.

— Я ознакомился с твоими предположениями в газете. Смело.

— Вовсе не предположения, а реальные факты. И это только ягодки. Хотя, повторяю, Пантов в этой игре — мелкая сошка.

Они расстались, дружески обнявшись на прощание. Возможно к объятиям их подстегнула водка. Но это уже дело второе. Потому что после первой встречи они часто перезванивались и ни он, Сердюков, ни Агейко, не жалели о знакомстве.

Сердюков, отложив в сторону папку с документами, нажал на кнопку селектора. Шел девятый час вечера.

— Вызывали, Виктор Пантелеевич? — вошла в кабинет Леночка, как показалось Сердюкову с вымученной улыбкой.

— Ты все ещё не ушла домой?

— Вы же прекрасно знаете, что я никуда не уйду с работы. Пока вы здесь.

— Раньше, когда мы оставались только вдвоем, ты никогда не называла меня по имени и отчеству. — Сердюков все-таки собрался с духом и решил в этот вечер расставить в своих отношениях с Пряхиной все точки над «и».

Леночка, сняв с лица улыбку, теперь смотрела ему в глаза, но не проронила ни слова.

Он вышел из-за стола и приблизился к ней. Ему хотелось взять её за талию и прижать к себе. Прижать крепко и гладить волосы, так как он делал раньше. Но он продолжал стоять как истукан и всматриваться в её глаза.

— Между нами все кончено, Лена?

Она отвернула голову в сторону и передернула плечами:

— Прежде всего это нужно вам, Виктор Пантелеевич. И вашей семье. — Она с мольбой посмотрела на него, — Я вас очень прошу, давайте больше не будем об этом. Поверьте, я не каменная и у меня тоже есть сердце. Мне также больно вспоминать все, что между нами было.

— В таких случаях всегда говорят — расстанемся друзьями. — Сказал он.

— Это обман. В таких случаях никогда не расстаются друзьями. Но я не хочу, чтобы мы и врагами не расставались. Мы просто расстанемся, как расстаются обыкновенные знакомые и при встречах будем улыбаться друг другу, задавать дежурные вопросы о здоровье, делах, детях.

Он почувствовал, как у него закружилась голова и на висках выступила испарина.

— Ты говоришь так, как будто решила оставить работу…

— Да.

— И куда же, если не секрет?

— Мне уже предложили место.

— Уж не во французском ли консульстве?

Казалось, она нисколько не удивилась догадливости своего начальника, тряхнула кудряшками в ответ и без всяких эмоций подтвердила:

— Во французском.

Ах, как он теперь понимал состояние своей жены, когда она накануне их отъезда с Леночкой в Марфино, узнала, что муж собирается её оставить и куда-то едет с молодой соперницей заниматься любовью. Теперь он, Сердюков, был в её шкуре и ему хотелось кричать, ругаться, сбросить все со стола и шкафов, закатить истерику, наконец. Она, его Леночка, которую он так нежно любил, готова оставить его ради другого — молодого, богатого. Он изо всех сил постарался взять себя в руки и лишь задал последний вопрос, чтобы ещё раз убедиться в словах своего нового друга Агейко:

— Это Кантона?

Она по-прежнему стояла перед ним, отрешенная, задумчивая и, казалось, совсем не понимала, что от неё хотят. Она вспоминала встречу с Пьером около храма на соборной площади. Конечно, она не могла знать, что Кантона битый час ожидал совсем не её, а черноглазую девчонку. Но Светка Марутаева в тот вечер была или слишком кем-то занята или, выдерживала очередную психологическую паузу. И когда, огорченный Пьер уже направился в сторону поджидавшей его машины, увидел выходящую из храма бывшую попутчицу, которой не так давно оказал незначительную услугу.

— Вторая встреча подряд — это уже далеко не случайность. — Широко улыбаясь, сказал он и преградил Пряхиной дорогу.

Леночка ответила на улыбку и на французском языке с деланным подозрением ответила:

— Наверное, вы шпион и следили за мной все это время. Я ведь, знаете, тоже не верю в случайные встречи.

— Да, — подхватил шутку Кантона, — за хорошее вознаграждение я хотел бы знать, где хранятся в вашей области баллистические ракеты, спрятаны атомные подводные лодки и расположены элитные части воздушно-десантных войск.

— Не много ли заданий на первый раз?

— Нет. Это совсем мало. Очень мало. Я хотел бы просить гораздо больше.

— Что именно? Ведь тогда гораздо большим должен быть и гонорар?

Кантона смутился:

— У меня к вам такая просьба: давайте говорить по-русски, потому что я хотел бы получать дополнительную практику общения на вашем языке.

— А вот мне доставляет большое удовольствие разговорить на французском по той же самой причине. Что будем делать? — Леночка, словно заигрывая с Кантоной, склонила голову на бок.

— Но я — гость вашей страны.

— А я — женщина.

— Вы очень остроумны. В России мне редко попадались остроумные люди. Больше все озабочены своими делами, постоянно говорят о проблемах, бизнесе и выпивке.

— А я первый раз вижу человека, у которого вообще нет никаких дел, а в голове гуляет только ветер.

Француз понял намек и весело рассмеялся:

— Вы меня полностью повергли. И я, как в свое время Наполеон, хочу подписать с вами мирное соглашение.

— Значит все задания по поводу ракет, лодок и элитных частей снимаются с повестки дня?

— Да, снимаются. А чтобы вы имели больше практики общения на французском, я приглашаю вас на презентацию в наше консульство. Там будет очень много французов и русских.

— А я там окажусь с бухты-барахты?

— Как понять с бухты-барахты? А понимаю. Вы хотите сказать, что к презентации никакого отношения не имеете, так?

— Это я и хотела сказать.

— Ну что вы. К этому мероприятию может иметь отношение любой человек. Потому что все что от вас требуется, так это пить шато и бордо и общаться с виноделами. Презентация посвящена празднику молодого вина. У нас во Франции это происходит каждый год. А наши виноделы хотят сотрудничать с вашими предпринимателями и продавать в Россию как можно больше хорошего вина.

— Но как я понимаю, вы в Россию приехали вовсе не из-за вина, а из-за воды.

— Да. Из-за воды. Я приехал вкладывать в Россию свои капиталы. Но теперь понимаю, что мои дела в вашей стране соответствуют формуле «фифти-фифти». Все, как во французском виноделии, зависит от условий. Удачный год представляет все шансы быстро и легко разбогатеть, а в плохой сезон — столь же быстро и легко можно разориться. Но если у нас все зависит от погоды, то у вас от думы. Будет принят закон о приватизации водообъектов, я стану вкладывать деньги в эту отрасль, закупать самое современное оборудование и надеюсь увеличить свое состояние.

— А если не будет? — спросила Леночка.

— Я все равно стану вкладывать деньги. Потому что я их уже вкладываю. Но скорее всего это приведет к разорению.

— Не лучше ли отказаться и уехать обратно?

— Может быть так и нужно поступить. Но без вас, Леночка, я никуда не поеду.

Она остановилась и посмотрела на него снизу вверх:

— А вы активный.

— Если вы меня таким считаете, то обещайте, что придете на презентацию.

— Я подумаю. — Уклонилась она от прямого ответа.

Они не спеша прошли через площадь и по бульвару направились в сторону центра. Болтая о разной всячине, она и не заметила, как очутилась около своего дома.

— Ну вот вы меня и проводили. Как и прошлый раз, доставили к самому порогу.

— Мне было очень приятно и легко с вами.

Она подала ему руку и подумала о том же самом.

А на следующий вечер они пили молодое бужеле…

— Это Кантона? — глядя в отрешенное лицо своей помощницы, снова повторил свой вопрос Сердюков.

— Мне кажется, да. Хотя я в этом пока ещё не совсем уверена, — вынесла приговор Пряхина.

Почему-то ей сразу стало легко и свободно.

2

Бурмистров был взбешен. Только что он вернулся из здания областной думы, куда его приглашали с отчетом о расходе средств, выделенных для финансирования отрасли водников. Пока он отбивался от многочисленных вопросов демократов и коммунистов, которые требовали полной ясности в связи с задержками выплаты заработной платы водникам, члены предпринимательской партии, мирно дремали и, улыбаясь, почесывали затылки. Он, Бурмистров, вертелся ужом, стараясь до предела затуманить ситуацию по нецелевым расходам, а те, кто его должен поддерживать во главе с Пантовым, даже не промолвили ни одного слова в защиту. Словно их эта экзекуция не касалась. Словно они получали премии и деньги на предвыборную компанию не в его, а совсем в другом банке. С правоохранительным фондом, на организацию и деятельность которого были также затрачены значительные средства, он ещё отвертелся. Благо, на заседании присутствовал начальник областного управления внутренних дел полковник Махиня, который поднялся к микрофону и замолвил за банкира несколько лестных слов. Главный милиционер мог пустить пыль в глаза. И хотя фонд после получения внушительный суммы не приобрел пока ни одной единицы автотехники, не закупил полагающегося для сотрудников милиции снаряжения, Махиня четким голосом отрапортовал о значительном снижении в области преступности.

Главные крикуны из стана экологической партии вмиг умолкли. Но по части финансирования водообъектов Бурмистрову досталось сполна. Тон задавал не кто иной как сам спикер. Бурмистров даже подумал, что уравновешенного спокойного Хоттабыча будто с цепи спустили. Ему требовалась хоть капля поддержки, но его сторонники не хотели подниматься на трибуну, а Пантов и вовсе отсутствовал в зале.

Еще больше разъярился Денис Карлович после того, как во время перерыва между его докладом и прениями в холле думы, куда выходили на перекур депутаты, у него стащили сотовый телефон. Он прекрасно помнит, что звонил в банк, чтобы предупредить секретаря о своей задержке. В шесть часов он приглашал к себе на разговор имиджмейкера Алистратова. После звонка он с кем-то заговорился и оставил телефон на журнальном столике возле кресел. Когда же через несколько минут вернулся — телефона уже не было. Трубку мог взять лишь кто-нибудь из депутатов, потому что никого из обслуживающего персонала в это время в холле не было.

Перед началом второй части заседания он попросил заместителя спикера объявить о пропаже сотового телефона. Но после третьего по счету объявления, Бурмистров вдруг отчетливо понял, что сотовый пропал с концами и необходимо будет покупать новый. Конечно, телефон стоил не таких уж больших денег, чтобы разорить Дениса Карловича, но его охватил неописуемый гнев: мало того, что он в этот день выглядит как мальчик для битья, так в добавок его ещё и обокрали.

Алистратов дожидался банкира в приемной. Бурмистров бросил плащ на стол секретаря и на ходу молча кивнул Роману, приглашая в кабинет. Когда Роман устроился в кресле, Бурмистров гневно вращал глазами и вовсю ковырял в ухе. Перед ним стояла коробочка из черного дерева, в которой он всегда бережно хранил свой драгоценный аксессуар для уха.

— Где ваш подшефный, Роман? — после минутной паузы спросил банкир и, не ожидая ответа, тут же сделал собственное предположение, — Залег на дно со своей очередной пассией?

Роман спокойно выдержал разъяренный взгляд работодателя и как ни в чем не бывало пожал плечами:

— Ну что вы, Денис Карлович, не позднее чем вчера мы расстались с ним в Сосновке. Он решил заскочить ещё в пару поселков, чтобы в качестве кандидата в депутаты показаться людям на глаза, а я вернулся в центр. Мне требуются нормальные условия, чтобы подытожить некоторые данные и сделать анализ по предвыборной активности населения.

— Это ещё зачем? — бросив золотой предмет в черную коробку, спросил Бурмистров, — Вы что помимо своих прямых обязанностей замещаете и председателя избирательной комиссии?

— Зачем же мне его замещать? Это входит в круг моих прямых обязанностей. Я ведь должен не только научить своего подшефного хорошо выглядеть, правильно говорить, уметь слушать народ, но и определить районы с пассивной избирательной активностью. Именно в этих регионах стоит проявить кандидатский темперамент, пока там не побывали соперники. Это же все дополнительные голоса!

Он сказал «пассивная избирательная активность» и ему самому стало смешно. Ну, надо же ляпнуть — «пассивная активность»! Скорее всего, когда разгневанный Бурмистров застал его врасплох вопросом о местонахождении Пантова, он, чтобы отсрочить ответ и произнес в растерянности эту аляповатую фразу.

Но Бурмистров не заметил ни шероховатости в его ответе, ни внезапной растерянности, которая тут же прошла. Теперь Алистратов оправился от первого напора банкира и был во всеоружии, чтобы ответить на все даже самые провокационные вопросы.

Бурмистров потянулся к кнопке телефонного аппарата.

— Ты не знаешь, как звонить в эту самую Сосновку?

— Ума не приложу. Только, если вы даже дозвонитесь в поселок, Пантова там наверняка не обнаружиться, — помня уговор, не распространяться об отлучке депутата, постарался выручить своего ученика Алистратов. — Чего ему там сидеть несколько дней? Волка ноги кормят.

— И то верно. Без смазливых телок он там и двух часов не просидит, — Бурмистров заметно подобрел. — Как продвигаются наши дела? Удастся запихнуть этого бездаря в думу на новый срок.

Роман ушел от прямого ответа:

— Это будет зависеть не только от него самого и моих усилий. Я ведь вам не зря говорил о том, что вернулся в центр, чтобы подвести кое-какие результаты своего социологического исследования. Так вот, в самом Марфино, где проживает две трети населения всего избирательного округа, пока ещё чувствуется превосходство Пантова. Смею вас заверить, что оно вовсе не ошеломляющее, как думают в штабе партии предпринимателей, а совсем зыбкое и шаткое. С одной стороны — активизировались те, кто выдвигает кандидатом в депутаты господина Сердюкова. Кстати, он очень эффективно провел время в Марфино. А ведь до поездки его шансы сводились к нулю. Что он там напел, мне неизвестно. Но факт есть факт: его поддерживает уже 45 процентов марфинцев.

— А с другой стороны?

— А с другой — группа нашей местной поддержки и забастовщики лишь трескают халявную водку и запал агитации за приватизацию, а значит и за самого Пантова, заметно падает.

— Почему? — Бурмистров снова вытащил ковырялку.

— Много ли наагитируешь с похмелья? — вопросом на вопрос ответил Роман. — Здесь трезвость ума нужна. А те, кто больше одной-двух недель потреблять спиртное не в силах, сходят с арены, расползаются по домам и отлеживаются. Остаются только самые отъявленные пьяницы и бомжи. Водочная агитация всегда была эффективна только в канун самих выборов, а не за два месяца до них.

— Что же делать? — банкир поднял на Алистратова вопросительный взгляд.

— Есть десятки эффективных способов переманить чужие голоса на свою сторону.

— Например?

Роман улыбнулся.

— Например? Можно расхваливать своего депутата, а можно топить соперника. Для такого случая достаточно разбросать по почтовым ящикам сторонников Сердюкова приглашения на имя их умерших родственников. Так, мол, и так дорогой Петр Петрович, фракция экологов приглашает вас в избирательный участок, чтобы вы проголосовали за нашего кандидата…

— Я бы за него в таком случае никогда не проголосовал, — хихикнул Бурмистров.

— На это и ведется расчет. А если организовать шествие сексуальных меньшинств — гомиков и лесбиянок — под лозунгом «Дела и идеи любимого Витички Сердюкова поддерживаем и одобряем!» то эта акция отобьет желание отдать голос за эколога даже у самых убежденных его сторонников.

Бурмистров прыснул от смеха, но шутки Романа не понял и перешел на уголовную лексику:

— Где ж набрать столько петухов и опущенных? По всей области собирать?

— Имиджмейкер свободно откинулся на спинку, скрестил руки на груди.

— Успокойтесь, Денис Карлович: геи нам не потребуются. Достаточно до самого дня выборов выдавать рабочим хотя бы какие-нибудь деньги. От имени Пантова и его партии. Мужики пьют, их жены до предела обозлены и винят во всех грехах предпринимателей и раздатчиков бесплатной водки. В то же время люди питаются только тем, что растет на собственных огородах и много лет носят костюмы, которые были пошиты к дню школьного выпускного вечера. Если в руках у женщин появятся живые купюры и пьяные разгулы прекратятся, то это добавит Пантову гораздо больше голосов, чем акция сексуальных меньшинств в поддержку его противника.

— Деньги, деньги… Знаешь сколько было угрохано на покупку алкоголя? А сколько на поддержку забастовочного движения? Теперь же выходит так, что нужно поворачивать оглобли в обратном направлении и потчевать зарплатой?

— Вы от меня требовали совета — я его дал.

Бурмистров поднялся, прошелся по кабинету и остановился за спиной Алистратова. Роман чувствовал, как банкир дышит ему в затылок. Нет, он нисколько не боялся его, но как породистая немецкая овчарка не выносил, когда кто-то находился позади.

— А каковы успехи у моего протеже? — банкир снова вернулся за стол.

— Подготовка идет полным ходом и в поведении Пантова стали заметны первые сдвиги. По крайней меры площадная брань из его разговора исчезла. Вошел в стиль, стал чувствовать официальный костюм. Если что-нибудь эдакое не выкинет накануне дня голосования, то за его собственный имидж можете не беспокоиться. Знаете как бывает: все хорошее накапливается по крупинке, а теряется в один миг. Проверено.

— Но я хочу иметь гарантию, что не зря плачу вам такие большие деньги.

— Вы знаете, что в последних президентских выборах участвовало свыше десятка кандидатов. И у каждого была своя команда специалистов по имиджу. Я вам честно могу сказать, что все ребята исправно выполняли свою работу и двигали лидера к победе. Но победил и стал президентом только один человек. Поэтому никто из имиджмейкеров никогда не даст четкой гарантии в успехе. Мы все, несомненно, верим в победу, но победитель бывает только один, так же как и во время скачек на ипподроме. Делаешь ставку на одну лошадь, а выигрывает другая. Если вам не терпится оценить мою работу, давайте устроим Пантову экзамен?

— Что за экзамен?

Роман улыбнулся:

— На этот случай у меня имеется очень богатый опыт. На следующей неделе у Пантова состоится встреча с избирателями в Дворце офицеров армии и флота. Приходите и вы увидите своего ставленника во всей красе.

— Обязательно постараюсь выкроить время. Извини, Роман, что я сегодня был не в меру сдержан. Но мне очень хочется тебе верить. И ещё одна просьба: если каким-то образом в ближайшее время увидишь Михаила Петровича, настоятельно попроси, чтобы он связался со мной.

Роман согласно кивнул. Он вышел в приемную и бросил взгляд на настенный календарь. До возвращения Пантова из Парижа оставалось трое суток. «Так, что в ближайшее время, — подумал Алистратов, — если Бурмистров имел в виду не дни, а часы, Пантов с ним на связь не выйдет».

Роман вышел из банка и направился за угол, где предусмотрительно оставил «Мерседес», который на время ему одолжил ученик. Ему необходимо было успеть к окончанию спектакля в театре юного зрителя, где он договорился с актерами о встрече и обещал им небольшой приработок.

Бурмистров приподнял жалюзи в своем кабинете, окна которого выходили на противоположную сторону улицы. Его взгляд устремлялся в одну точку, которую мгновенно пересек знакомый «Мерседес». Тот самый «Мерс», который он с легкой руки за бесценок продал неутомимому аферисту и лидеру предпринимательской фракции господину Пантову. Но он не заметил, когда-то служившей ему верой и правдой машины. Он смотрел в одну точку и думал о другом. О тех деньгах, которые были потрачены на поддержку забастовщиков, на предвыборную компанию и которых с лихвой бы хватило на выплату ежемесячных авансов марфинским водникам.

3

В последние дни дела у Виолетты Павловны шли из рук вон плохо. Во-первых, в связи с экономическим кризисом, разразившемся в области, клиенты совсем перестали посещать её заведение. Во-вторых, из Германии, куда она в начале месяца отправила три с лишним десятка девушек для работы в увеселительных заведениях, пришло неприятное сообщение: несколько из них бежали. Удрали даже не имея на руках ни денег ни паспортов. Это было уже настоящее ЧП, которое могло грозить Виолетте Павловне несколькими годами заключения. С девушками заключался договор о работе за рубежом в качестве официанток, но никто из претенденток на теплое местечко не догадывался, что использовать их будут совсем в другом качестве.

Правда, на предварительных собеседованиях Виолетта Павловна лично разговаривала с каждой из «эмигранток», задавала массу многочисленных вопросов, стараясь убедить себя в том, что зачисленная в группу для поездки за рубеж девушка не станет бунтовать и останется покорной даже в том случае, если в её жизни произойдут какие-то непредвиденные изменения. Конечно, Виолетта Павловна старалась направлять за рубеж только тех желающих, кто давно порвал всякую связь с родителями и родственниками, жил самостоятельной раскованной жизнью, в тайне надеялся выбиться в люди, стать богатым и независимым. Таких, как говорила Виолетта Павловна, «с улицы», было принято шестнадцать человек. Еще два десятка девушек до полной комплектации группы были добавлены из личного резерва Виолетты Павловны. Но как раз в этих, молодых да ранних, Петяева была полностью уверена — не подведут. Они с честью выдержали экзамены на отечественной панели и по доброй воле изъявили желание потрудится на западном фронте.

Впрочем, менеджеры, которым из рук в руки передавала Петяева своих «протеже» в два счета умели укрощать строптивых и достаточно скоро находить с ними общий язык.

За все время совместного российско-экспортного сотрудничества у Виолетты Павловны случился единственный прокол. Одна из тихонь — Виолетта Павловна не могла бы никогда предположить, что она окажется самой решительной и непокорной — сумела-таки улизнуть из турецкого подполья, перебраться на пароме в Италию, самостоятельно перейти несколько границ и сдаться чешским властям. А так, как чехи в отличие от немцев, итальянцев и других цивилизованных народов не хотели содержать нарушительницу на дармовых харчах, беглянку сразу же отправили в Россию. Благо, прошло немало времени и об этой женщинепока не было ни слуху ни духу.

И вот новая беда. Не одна, а сразу четыре девушки, когда узнали что попали вовсе не в кафе в качестве официанток, а в довольно-таки откровенное интимное заведение на бесславную должность проституток, самовольно покинули германское заведение и ударились в бега. Из далекого Гамбурга ей, Виолетте Павловне, сразу предъявили рекламацию в том, что в психологическом плане при отборе девушек была допущена грубая ошибка, требовали не только вернуть деньги за беглянок, но и возместить моральный ущерб заведению. Но на моральный ущерб и возврат денег, которые уже были давно потрачены, Виолетта Павловна, грубо говоря, плевала с высокой колокольни. Задача перед ней стояла куда важнее — перехватить ослушавшихся в России и с помощью Евнуха провести с ними соответствующую беседу. Иначе могли последовать большие неприятности. Конечно, госпожа Петяева, как директор городского Центра знакомств и планирования семьи, всегда могла в случае надобности предъявить следователям подписанный девушками контракт, где указывалось, что заведение Виолетты Павловны за минимальное вознаграждение занималось лишь посредническими услугами.

Третью подлянку преподнесла Светка Марутаева. Эта сучка, иначе по мнению Виолетты Павловны её назвать было никак нельзя, упустила богатого жениха, а сваха, в качестве которой выступала госпожа Петяева, лишилась прямой выгоды.

Все эти накладки оставили директрису Центра знакомств без сна и покоя. Сотрудники старались не попадаться разгневанной женщине на глаза, и только Евнух был невозмутим и хранил полное спокойствие.

— Ну-ка найди и приведи ко мне эту сучку, — попросила Евнуха Виолетта Павловна, прекрасно зная, что догадливый телохранитель понимает, о ком идет речь.

И когда он вышел из кабинета, она открыла сейф, достала несколько книг, в которых вела нехитрую бухгалтерию и постаралась разобраться, куда же уплыло столько средств, которые были заработаны в предыдущий месяц.

В активе значилось, что по две тысячи долларов она получила от зарубежных партнеров за каждую «эмигрантку», которые изъявили желание улучшить сервис в западноевропейских странах. Общая сумма от сделки принесла заведению Петяевой 76 тысяч долларов. Еще на 28 пополнили общую копилку штатные путаны.

Виолетта Павловна быстро перевернула несколько листочков бухгалтерской книги и, взглянув в таблицу месячных доходов, пришла к неутешительному выводу: производительность по интимному обслуживанию городского населения резко катилась вниз. Немыслимый обвал отечественного рубля по отношению к американскому доллару, который произошел в конце лета, заставил даже состоятельных граждан мужского пола экономить не только на продуктах, но и на интимных развлечениях.

Еще две с половиной тысячи баксов были заработаны путем самой легальной, но далеко не прибыльной деятельности. Их внесли в кассу около трех десятков женихов и невест, которые с помощью Вилолетты Павловны нашли свое счастье и образовали семейные ячейки. Но этих денег не хватило бы даже на зарплату штатным сотрудникам Центра, не говоря уже о том, чтобы расплатиться с налогами и арендной платой за помещение.

Итого в активе значилось 106,5 тысяч долларов. Сумма, надо заметить, немалая. Но Виолетта Павловна невольно позавидовала своей подруге, которая год назад организовала нищенский бизнес и жила припеваючи. Около четырехсот высококвалифицированных попрошаек, которых она призвала под свои знамена и рассадила в самых многолюдных точках города, каждый день стабильно приносили ей по 5–8 тысяч дохода в долларовом эквиваленте. На подачках нищим никто не экономил даже в самые кризисные для русского народа времена.

Виолетта Павловна заставила себя забыть об успехах подруги и сосредоточилась на своих собственных цифрах. Куда же делись заработанные таким трудом деньги?

Она подвинула поближе калькулятор и, на несколько секунд задерживая указательный пальчик на каждой строке графы расходов, принялась подсчитывать затраты. В самую значительную сумму, 22 тысячи долларов, обошлись премии врачам, сотрудникам органов правопорядка, санэпидемстанции и пожарной охраны. Последние, видимо смекнув, какой помимо брачной деятельности занимается Центр знакомств, совсем обнаглели. Теперь пожарные инспектора не только увеличили негласный налог за пожарную безопасность, но и стали требовать интимных услуг. Пожарные премии за прошедший месяц вылились в шесть тысяч зеленых.

Виолетта Павловна написала на чистом листке слово «Пожарные», несколько раз его подчеркнула, надеясь в ближайшее время нажаловаться на вымогателей нужным людям и тем самым сократить расход.

Четырнадцать тысяч, а это составляло чуть больше пятьдесяти процентов от принесенного ночными бабочками дохода было им и выплачено. Двенадцать тысяч она перечислила за аренду здания. И это ещё по-божески. За двухэтажный особняк, располагавшийся в центре города, просили в два раза больше. Но, благо, ж этот вопрос помог уладить депутат Пантов.

Шестнадцать тысяч Виолетта Павловна выплатила в качестве зарплаты штатным сотрудникам заведения — сутенерам, водителям, телохранителям. Только Евнуху, самому высокооплачиваемому сотруднику, она каждый месяц выдавала по две тысячи зеленых.

…Пятнадцать процентов со всех доходов заведения Петяева каждый месяц отдавала своему компаньону — Пантову. Это значило, что из суммы прибыли нужно было вычесть ещё пятнадцать тысяч долларов. Как исправный налогоплательщик, одиннадцать тысяч российских рублей, что составляло около семисот долларов, директор Центра знакомств перечислила в городской бюджет.

Еще шесть — поглотила реклама. О регулярном появлении в прессе заметок о деятельности Центра Виолетта Павловна не забывала и никогда не жалела денег на этот вид услуг. Иначе, разве смогла бы обеспечить работой за рубежом столько желающих?

Она с удовольствием вздохнула: за последние месяцы расходы на размещение объявлений значительно сократились, когда эти услуги ей начал оказывать Толик Мокогон — директор одного из крупнейших в области рекламных агентств.

Конечно уменьшение расходов на пропаганду и агитацию полулегальной деятельности Центра оказались прямо пропорциональными количеству личных услуг самой Виолетты Павловны для нового знакомого. Но Петяева не только не жалела, что приходится делить с Мокогоном личную постель, но и помимо материальной имела с этого и моральную выгоду. Совсем неожиданно для неё Толик оказался не только пылким любовником, но и обладателем ценной информации. Ей только оставалось догадываться, откуда он так много знает о жизни и темных делишках сильных мира сего. Мокогон много рассказывал о прошлом банкира Бурмистрова. И по утру, когда проходила ночь любви и откровений, Виолетте Павловне лишь оставалось открыть свой дневничок и, чтобы не запамятовать, записать в него ценные сведения. Например, что банкир — бывший уголовник, сколотивший свое состояние на рэкете. Кое-что из полученных сведений она уже использовала в своих личных целях. Кое-что оставила про запас. А кое-что даже побоялась изложить на бумаге: не дай Бог, если дневник окажется в чужих руках — ей не сносить головы!

Заложив все расходные цифры в память калькулятора, Виолетта Павловна подвела итог. Затраты вылились в сумму 85700 долларов.

Она тяжело вздохнула, поднялась, направилась к несгораемому шкафу и вытащила из него целлофановый пакет, в котором по старой привычке хранилась выручка. По её подсчетам, должно было оставаться ещё двадцать с небольшим тысяч долларов. Она вынула из пакета валюту и, недосчитав до конца, уже поняла — будет ужасная нехватка. В мешочке хранилось без двухсот долларов ровно одиннадцать тысяч. «Куда же делись ещё ровно десять?» — в недоумении растерялась хозяйка Центра знакомств. Кроме неё не то что в сейф, даже в кабинет никто не мог залезть. Она была уверена в порядочности Евнуха.

Ах, да! У Виолетты Павловны сразу отлегло от сердца. Ровно десять тысяч долларов она выделила Пантову на премию членам депутатской группы, которые обещали свое содействие по решению очень важной для Петяевой проблемы. Народные избранники из предпринимательской фракции обещали подготовить и вынести постановление о «Легализация проституция и открытие интимных домов» на одно из заседаний областной думы.

Конечно, Виолетта Павловна отлично понимала, что с первого наскока узаконить такое постановление в думе не удастся. Не один десяток и даже не два народных избранников ещё придется привлечь на свою сторону, прежде чем добиться нужного результата. Но Виолетта Павловна была человек настырный и ни секунды не сомневалась в том, что такое постановление рано или поздно все равно будет принято. Большинство членов областной думы все равно окажется на её стороне и, в конце концов, закон о «Легализации» будет одобрен. На это ей денег было совсем не жалко.

Она успела бросить обратно в несгораемый шкаф бухгалтерские книги и остатки выручки, как в дверь кто-то робко постучал и на пороге нарисовалась Клякса.

— Входи, входи, любезная, — голосом не предвещающим ничего хорошего, произнесла Петяева. — Рассказывай, как гонялась за двумя зайцами и ни одного не поймала.

— Какими зайцами? — не поняла Светка.

— Не стоит делать хорошую мину при плохой игре, — распаляясь, произнесла Виолетта Павловна и приблизилась к Кляксе.

— Но я, действительно, ничего не понимаю!

Петяева в ту же секунду неожиданно схватила подопечную за волосы и несколько раз дернула голову девушки из стороны в сторону.

— С депутатом, сучка, снова спала?

Светка, наконец, сообразила, каких зайцев имела в виду её хозяйка. И теперь молчала и покорно терпела боль.

— Спала, я тебя спрашиваю? — Петяева с силой оттолкнула от себя Кляксу и, не скрывая гнева, заглянула ей в глаза.

— Спала, — обречено ответила Светка.

— А разве я тебе давала такие указания?

— Нет.

— А кого ты должна окучивать?

— Француза.

— С кем теперь твой француз, знаешь?

— Нет.

— А я знаю. Так вот, пока ты забавляла депутата, француза охмурила и увела у тебя из-под самого носа помощница другого депутата. Могу тебе сказать, сколько мы из-за твоего ротозейства потеряли денег…

— Сколько? — подняла глаза Светка на свою патронессу.

— Приблизительно столько, сколько тебе придется отрабатывать в течение полугода, имея каждый день по десять клиентов.

Светка, снова опустила глаза и молчала.

Виолетта Павловна, немного успокоившись, присела на стул и с угрозой в голосе произнесла:

— Забудь, депутата, слышишь, забудь.

— Разве я виновата, что он сам ко мне клеится! — поняв что гнев хозяйки постепенно проходит, сказала Светка.

— А ты, девочка, не попадайся ему на глаза. Я очень давно знаю Пантова и уверяю тебя, что ничего путного с ним не получится. — Уже совсем смягчившись заговорила с Марутаевой, Виолетта Павловна, — Тем более в настоящее время он со своей очередной дамой забавляется в Париже.

— А мне сказал, что уехал по делам в область.

— Как же в область! — хмыкнула Петяева, — Он что, обещал тебе золотые горы?

— Обещал.

— И мне он их тоже когда-то обещал. Стервец!

Петяева умолкла, в задумчивости смотрела на подоконник, по которому прыгала синица. Надо же, как кстати и вовремя. Будто намекала на известную пословицу о журавле и той самой надежной синице. Птичка, наконец, вспорхнула и исчезла с подоконника.

— Лучше синица в руках, чем журавль в небе. — Оставив задумчивость, все-таки произнесла пословицу Виолетта Павловна и обратилась к Светке, — Ты не думай, что я только о своей выгоде пекусь. Да, на французе можно хорошо заработать. Но и ты, запомни, выйдя за него замуж, уедешь из этой страны и навсегда забудешь, что такое голод, холод и безденежье. Ты меня понимаешь?

— Да, Виолетта Павловна.

— Тем более, француз, в отличие от Пантова, совершенно не знает, кем ты здесь была. Ему лишь известно, что симпатичная девушка ищет себе состоятельного жениха. И ты ему нравишься. Вот и действуй. Выйдешь замуж, получим деньги — и все тебя сразу оставят в покое. Я, конечно, приложу все силы, устрою вам ещё одну встречу наедине, постараюсь, чтобы и появившаяся вдруг соперница сошла с дистанции. А потом — рассчитывай только на себя. Уяснила, наконец, вертихвостка?

Петяева впервые мило улыбнулась.

— Я вам очень благодарна за заботу обо мне, Виолетта Павловна. Очень благодарна…

— Иди, — отмахнувшись, приказала Петяева.

И когда за Светкой Марутаевой закрылась дверь, директор нервно передернула плечами и подумала: «Как же, оставляю я тебе в покое! Ты, дорогуша, до конца дней своих будешь мне за такого жениха налоги платить. Иначе он обязательно узнает, как ты здесь повышала производительность труда и боролась за всеобщий охват городского населения интимными услугами».

4

Они поселились в «Рице». В двухкомнатных апартаментах. Пантов тут же снял трубку телефона, набрал номер портье и приказал сию же секунду принести омаров, лягушачьи лапки, запеченные в тесте, фруктовый салат и бутылку коньяка. Подумав несколько секунд, Пантов добавил, что коньяк ему требуется именно из одноименной с напитком провинции. И совсем было бы хорошо, если бы в баре оказалась бутылочка «Ричарда Хенесси».

Он положил трубку на аппарат, самодовольно улыбнулся и, бросив взгляд, на уставшую от перелетов, но счастливую Эдиту, высокопарно сказал:

— «Ричард Хенесси» — как мне не доставало его в нашей провинции!

— Кто это? — не поняла Эдита.

— Не кто, а что! «Хенесси» — настоящий коньяк! А настоящий коньяк, дорогая, — Пантов вспомнил высказывание кардинала Мазарини, которое ему попалось под руку накануне отъезда, — можно сравнить только с любовью к женщине: его вкус и горек, и сладок, терпкость — в сочетании с мягкостью, легкость — с крепостью. Выпив его, можно испытать истинное блаженство или потерять разум…

Эдита, сняв с себя пиджак и расстегнув пуговицы на блузке, собиралась принять душ. Но неожиданное красноречие Пантова заставило её оглянуться на своего ухажера.

— Кто это сказал?

— Я! — горделиво задрал подбородок Пантов.

— Никогда не замечала за тобой такого красноречия. — Не поверила Эдита, — Ты все больше русскими пословицами и поговорками сыпал.

— Всему свое время, дорогая. Но теперь ты находишься не в нашей Тмутаракани, а в столице мира — Париже. А здесь даже у немых появляется красноречие.

Он замолк, хищно наблюдая, как она грациозно снимает с себя блузку и юбку. Но в это время в дверь постучали, и Эдита юркнула в ванную комнату.

Вошел официант и поставил на столик поднос с коньяком и закусками. Когда же он снова скрылся за дверью, Пантов бросился к ванной комнате. Эдита была уже в одних трусиках.

Пантов, жадно оглядев нагую фигуру, взял спутницу за руку:

— Пошли…

— Но, Миша, я собралась принять душ. Погоди четверть часа.

— Пошли, я сказал. Коньяк и омары не терпят отлагательства.

Ей пришлось подчиниться. Он посадил её на диван, а сам занял кресло напротив.

— Этому знаменитому коньяку не меньше девяноста лет. — Сказал Пантов, открывая бутылку, — И все время он хранился в дубовых бочках. А перед тем как его разлить в каждую бутылку добавляли по несколько капель коньяка, которому вообще лет двести пятьдесят…

Эдита, сидя на диване почти раздетая, чувствовала себя неловко. Поэтому, чтобы быстрее отогнать от себя это чувство, тут же взяла налитую рюмку и, не дожидаясь пока Пантов закончит свою речь, выпила её до дна. Коньяк оказался очень крепким.

— Милая! — вытаращил на неё глаза Пантов, — Разве так пьют «Хенесси» женщины!

Коньяк приятно ударил в голову Эдите, она устало улыбнулась и, уже не стесняясь своей наготы, с иронией посмотрела на Пантова.

— Ну, и как же его пьют?

— Мелкими глотками. А ещё лучше разводить содовой. Ведь не зря на подносе стоит бутылочка с этой водой.

Она потянулась за самым крупным омаром.

— Знаешь, что, милый! Я русская баба и потому пью твой «Хенесси» так, как мне нравится. А другие — пусть разводят. Что мне до других! — Она с аппетитом засовывала за щеки кусочки мяса разделанного омара и лягушачьи лапки в тесте, — Налей-ка мне еще. Гулять, так гулять!

Очарованный небывалым задором своей подруги Пантов, снова наполнил её стопку, которая в два счета была опрокинута в рот.

— Нечего сказать — хороший напиток!

— Вот за это я тебя люблю ещё больше, дорогая…

Он выпил свой коньяк, пересел к ней и сразу повалил её на диван. «Экзотика кончилась, — подумала она, — Началась плата за путешествие».

Пантов подпрыгивал, закатывал от блаженства глаза, по его лицу струился грязный пот. Она лежала не двигаясь и ожидала конца спектакля, который, к её сожалению, только начинался. «Ну же! Ну!» — кряхтел Пантов, требуя от неё помощи. Ей хотелось побыстрее сбежать в ванну Но она пересилила себя, закрыла глаза и обняла его за плечи.

— Любимый, — выдохнула Эдита и в сознании возникло лицо Агейко, — Любимый, дорогой. Как я тебя хочу…

Через пару дней их пребывания в Париже у Эдиты сложилось впечатление, что Пантов все время куда-то спешил. Он даже не захотел побывать в Лувре. Они поднялись на Эйфелеву башню, погуляли в Люксембургском саду, кавалерийским наскоком одолели кордебалет «Мулен Руж», Нотр-Дам и музей мадам Пампадур. От Триумфальной арки прошли до самого Лувра, посетив несколько ресторанчиков на Елисейских полях, но в знаменитый музей Пантов покупать билеты отказался наотрез. Нет, в жадности упрекнуть Пантова было нельзя. Наоборот, он бросал деньги на ветер — заказывал самые изысканные закуски и дорогие вина. От одного исторического места к другому они, как правило, добирались только на такси, да и на телефонные переговоры с Россией он затратил кучу денег.

— Миша, куда мы все время спешим? — поинтересовалась Эдита, когда они, измотанные и усталые, вернулись в гостиницу поздним вечером.

— В Ниццу, — ответил он и поцеловал её в шею. — Завтра утром берем в прокате машину и едем в Ниццу.

— Но мы и Париж толком-то не посмотрели! Здесь столько музеев, дворцов…

— В следующий раз. Кстати, Ницца — второй город после Парижа по количеству музеев. Конечно, музеи Матисса, Марка Шагала и изящных искусств Лувр не заменят, но, уверяю, ты останешься довольна.

— Боже мой, как я устала! Завтра с удовольствием целый день просидела бы на монмартрском холме, а придется ехать черт знает куда!

— Я тебя уверяю, что ты останешься довольна путешествием. А сейчас пойдем в ванну.

— Вместе?

— А что не поместимся? Это же не ванна, а целый бассейн!

Ей не хотелось в этот вечер заниматься любовью, но она все-таки подчинилась просьбе Пантова: сбросила с себя всю одежду в комнате и покорно отправилась в мини-бассейн. Но разве можно было от нее, так уставшей за день, требовать большего! Хватит и того, что она безропотно исполняла все желания своего любовника, но брать какую бы то ни было инициативу на себя отказывалась. А Пантов был неутомим. Откуда только силы брались для любовных утех у этого человека! Правда, после того, как все закончилась и она, закрыв глаза, отдыхала в горячей воде, ей показалось, что Пантов остался недоволен.

Раскинув руки по краям огромной джакузи, он молчал и дымил сигарой.

— Ты обижаешься на меня, милый? — она постаралась быть доброй и внимательной, — Но я, действительно, очень устала…

— Скажи, — не вынимая сигары изо рта, спросил Пантов, — Тебе приятнее было заниматься любовью с этим самым… Как его? Журналистом?

— Откуда такие выводы, Михаил?

— Я давно заметил, что ты можешь загораться только тогда, когда закрываешь глаза. Ты вместо меня представляешь его? Когда же ты лежишь с открытыми глазами — ты равнодушна ко всем моим ласкам…

Это было правда, и Эдита даже почувствовала, как слегка покраснела, хотя горячая вода, распарившая лицо и тело молодой женщины, помогла скрыть явную улику. Тем не менее она отвернулась от вопросительного взгляда Пантова и даже попробовала разыграть негодование по поводу нетактичных вопросов.

— Зачем ты меня оскорбляешь? Разве тебе мало того, что я согласилась с тобой поехать?

Пантов, казалось, не заметил её возмущения. Он лихо бросил окурок сигары в мусорную корзину, придвинулся ближе и обхватил руками её колени.

— Ты его любила?

Она всегда ожидала этого разговора. И давно решила, что когда он возникнет, она не станет лукавить и уходить от прямых вопросов в сторону.

— Мне кажется, что да.

— А сейчас?

— Я не знаю. — Ответила она и попыталась хоть немного оправдаться за свою откровенность, — Мы, как говорится, долго делили между собой радости и невзгоды. Иногда я бываю очень благодарна ему за то Разве тебе мало тогоРлллл Ррррр оооооооопп, что он вернул меня к жизни. Ведь мой первый брак закончился полной неудачей. Отец Фильки оказался проходимцем чистой воды и мне было стыдно даже нос высунуть из дома.

Пантова смутил чистосердечный ответ, и он не нашел ничего лучшего, как спросить:

— А разве журналист — не проходимец? Я слышал, что его турнули из органов за взяточничество…

— Это не правда! — глаза Эдиты загорелись возмущением. — Юрку просто подставили. Отец и я были в курсе всех этих дел.

— Кто подставил? — не скрывая злорадства, спросил Пантов.

— Торговцы фальсифицированной водкой. Агейко тогда возглавлял отдел по борьбе с экономическими преступлениями в области. Взяли с поличным одного подпольного дельца, у которого конфисковали несколько контейнеров с поддельной водкой. И ему решили отомстить. Кто-то вскрыл его машину, подбросил в ящик для перчаток сверток с довольно-таки внушительной суммой и сразу сообщили высокому начальству. Когда Юрка возвращался домой, его остановили, сделали досмотр автомобиля и обнаружили злополучный пакет. Расчет был тонкий. Но махинаторы просчитались, понадеявшись на то, что Агейко заглянет в бардачок, поинтересуется содержимым неизвестного свертка, и оставит на нем отпечатки пальцев. Тогда бы ему не миновать камеры.

— А Пинкертон не взял деньги в руки?

— По чистой случайности. Бог уберег. Но из милиции, к счастью врагов и недругов, ему пришлось уйти.

— А как же пострел в газету поспел? С такой-то репутацией?

— Не ерничай, Михаил. С первого дня работы в органах он вел в областной газете колонку о разоблачениях махинаторов. У него были прекрасные отношение с редактором, который, кстати, тоже нажил себе не мало неприятностей. Ему сразу же и предложили поменять погоны на перо. И Агейко согласился.

— Лучше бы он работал в милиции, — легко оттолкнув от себя колени Эдиты и размышляя о чем-то своем, сказал Пантов.

Он на мгновение забыл, что находится в ванне с привлекательной женщиной и подумал о том, что контролировать шаги Агейко-милиционера с помощью полковника Махини, ему было бы куда легче, чем держать в узде независимого журналиста. Он, Пантов, в последнее время как никто другой догадывался, что Агейко известен каждый его шаг и, возможно, он уже кое-что разнюхал о деятельности депутата вне парламентского зала. Конечно, писаке, вряд ли удастся прижать Пантова к ногтю. Во-первых, он, как народный избранник, пользовался депутатской неприкосновенностью и знал, что если какой-то неблаговидный поступок всплывет наружу, то коллеги не посмеют сдать его в руки правосудия. Во-вторых, депутатское звание давало ему право крутиться в самых высокопоставленных инстанциях, где за последнее время он не только обрел множество друзей и своих покровителей, которые по первому зову заступятся за него, но и сам для многих чиновников стал другом и покровителем.

И тем не менее постоянные укусы журналиста выводили Пантова из себя. Не было месяца, чтобы в газете не появилось о нем какой-нибудь гадостной заметки. А в последней статье бывший милиционер выплеснул на него такой ушат грязи, что депутатский рейтинг Пантова заметно пошатнулся. И это накануне новых выборов!

Но и Пантов не отказывался от драки и не собирался прятать кулаки в карман. Это ещё надо посмотреть, чья возьмет!

Он с гордостью победителя посмотрел на Эдиту — возлюбленную журналиста, которая, закрыв глаза и, казалось, ни о чем не думая, теперь нежилась в ванне с ним, Пантовым. Такая нагая и услужливая. Он нисколько не сомневался, что склонив дочь спикера на свою сторону и теперь выбрасывая на её прихоти и желания кучу денег, он не только нанес сокрушительный удар журналисту Агейко, но и вскоре сможет оказывать кое-какое влияние на действия председателя парламента. Ведь отец — не враг родной дочери. И если, Бог даст, и в результате новых выборов он, как и спикер, снова добьется признания своих избирателей, то Хоттабыч обязательно запляшет под его дудку и сам вынесет вопрос о приватизации водообъектов на заседание думы.

Он, Пантов, нисколько не сомневался в том, что даже сейчас, в ванне, если он предложит Эдите свою руку и сердце, она не откажется. Но он решил не поддаваться спешке. Всему свое время. Тем более, упрекая дочь спикера в том, что при занятии с ним любовью она вспоминает образ Агейко, и он обманывал сам себя и лукавил. Потому что обладал не ей, Эдитой, а черноглазой, совсем ещё юной, но полной энергии, Светкой Марутаевой.

Ранним утром темно-зеленая «Рено-Лагуна» несла их к среднеземноморскому побережью. Эдита, опустив спинку кресла, спала, а он, радуясь глади французского авторута, выжимал из машины все, на что она способна. В обед они уже были в Каннах, а ещё через полчаса въехали в Ниццу.

— Между прочим, — сказал Пантов, когда Эдита, проспав всю дорогу, подняла сиденье и вертела по сторонам головой, — этот город полностью построен на русские деньги.

— Ну уж! — не поверила женщина и с сарказмом заметила, — Не новых ли русских?

— Я не шучу. — Пантов хорошо помнил рассказ экскурсовода, когда несколько лет назад посетил Ниццу первый раз на экскурсионном автобусе, — Когда в середине прошлого века турки, англичане и французы общими усилиями разбомбили главный российский курорт Крым и перед нашими предками встал вопрос, куда им теперь ехать и где отдыхать, то они выбрали тихую прибрежную деревеньку под названием Ницца. Совершенно дикое место без каких бы то ни было следов цивилизации. Одни лишь развалины древнеримской крепости. Но солнце здесь, как и в Крыму светило триста десять дней в году, температура зимой и летом не поднималась и не опускалась ниже 15–25 градусов, природа была дивная, поэтому вскоре здесь было не протолкнуться от строящих свои дворцы русских графов и князей. Между прочим, тайный двоеженец император Александр Ш держал в Ницце вторую жену…

— Поэтому ты меня сюда и везешь? — улыбнулась Эдита. — Наверное, хочешь, чтобы я стала твоей второй женой?

— В свои тридцать семь я никогда не был женат. — Ответил он и подумал, что аналогия с российским императором может быть когда-нибудь и пригодится. Только он содержал бы в Ницце вовсе не Эдиту, а Светку Марутаеву. И раз в квартал мотался бы сюда, чтобы вволю оторваться и развлечься. А Эдита? Эдита и её отец нужны ему там, в России.

— Послушай, Пантов, а почему ты никогда не был женат?

— Не находилось достойной подруги, и потом я как огня боюсь женщин, — постарался отшутиться он и, чтобы перевести разговор в другую плоскость, вновь взял на себя обязанности гида, — Ницца очень быстро строилась на средства наших дедов и прадедов. Вон видишь купола? Это самая большая русская православная церковь во всей Западной Европе. А с правой стороны — знаменитый отель «Негреско», владелец которого в семнадцатом году покончил жизнь самоубийством.

— Несчастная любовь? — с интересом спросила Эдита.

— Нет. Стоит ли из-за этого убиваться, — с иронией ответил Пантов, давая понять собеседнице, что её разрыв с Агейко, всего лишь пустяк, — Он отправил себя на тот свет из-за того, что разорился. Но теперь в отеле останавливаются самые богатые люди в России.

— Откуда ты все это знаешь? — удивляясь эрудированности Пантова, спросила Эдита.

Он лишь улыбнулся и промолчал. Разве мог он признаться, пока ещё не жене и даже не невесте, в том, что в Ниццу его позвало далеко не туристическое желание, а сугубо личные интересы. В прошлый приезд во Францию, Пантов побывал в агентстве по недвижимости, интересовался стоимостью земельных участков и небольших коттеджей близ Ниццы. Еще несколько лет назад он понял, что хранить деньги в России, даже в банке его соратника Бурмистрова, было бы большой глупостью. Тогда он решил вложить их во французскую недвижимость и купить домик на Среднеземноморье. В агентстве ему предложили на выбор несколько поместий. Но понравилось ему лишь одно — в тихом Грасе. В нескольких десятках километров от Ниццы.

В прошлый приезд Пантов уже выплатил половину суммы за эту фазенду. Теперь оставалась внести оставшуюся часть. Поэтому он хотел освободиться от опеки Эдиты и с глазу на глаз встретиться с агентом по недвижимости.

— А мы в каком отеле остановимся? — спросила Эдита.

— Конечно, в «Негреско». — Ответил Пантов, подруливая к парадному входу гостиницы, и с гордостью добавил, — Только жить в номере «Наполеон» слишком накладно, а вот комнаты в стиле Людовика 13 для нас уже заказаны. Ключи возьмешь у портье…

— А разве мы не вместе? — удивилась Эдита, которую за время путешествия Пантов пока ещё ни разу не оставлял одну.

— Нет, дорогая, — с деланной нежностью ответил Пантов, — Ты иди в номер, а у меня в Ницце кое-какие очень важные дела. Я буду часа через три.

Вечером Пантов вернулся чересчур веселым и разговорчивым. Они снова пили коньяк «Хенесси» и бордо, изготовленное в 1928 году. Ее спутник и благодетель много шутил и сорил деньгами. Эдите было неизвестно, что коттедж обошелся Пантову в гораздо меньшую сумму, чем он рассчитал. Но ни в музеях Антри Матисса, ни Марка Шагала ей побывать не удалось. Они проснулись к полудню и сразу же выехали обратно в Париж…

В «Боинге», который нес их уже в Россию, Пантов взял Эдиту за руку и, как ей показалось, без всяких эмоций спросил:

— Эдита, ты согласна стать моей женой?

Она, хотя и предполагала, что это может вскоре случиться, но вопрос застал её врасплох. Почему он сделал ей предложение ни в Париже, ни в Ницце, а в самолете? И зачем все-таки они мотались в Ниццу? Она догадывалась, что предложивший в столь неподходящий момент руку и сердце ухажер, что-то от неё скрывает.

Эдита внимательно посмотрела ему в глаза, будто хотела в них разгадать тщательно скрываемую тайну.

— Миша, я пока не готова дать тебе ответ.

— Ну, что ж, буду ждать… — он с грустью улыбнулся и постарался пошутить, — Правда, во время избирательной компании мне будет так не хватать штампа в паспорте.

«Боинг» французской авиакомпании заходил на посадку.

5

Агейко знал, что рано или поздно встреча с госпожой Петяевой все равно состоится. Но он пока просто не мог понять, почему Виолетта Павловна, с такой радостью согласившаяся поначалу на разговор, ни с того ни с сего стала уклоняться и скрываться от Агейко. Правда, в Центр знакомств он приходил не один, а с той девушкой, которой удалось вырваться из лап турецких сутенеров, и которую он для конспирации снабдил журналистским удостоверением.

«Стоп, стоп — в уме анализировал обстановку Агейко, — А что если Петяева уклоняется от встреч только потому, что не хочет видеться с Валуевой?» Дважды они приходили в Центр знакомств в назначенное время, оба раза у Петяевой неожиданно появились какие-то срочные дела, и она исчезала. «А может быть Валуева и является именно той, которую Виолетта Павловна оформляла на работу в Турцию самолично?». Похоже это было именно так.

Неожиданное открытие требовало срочной проверки. Агейко схватил телефон и набрал номер неуловимой свахи.

— Наконец-то я вас поймал, Виолетта Павловна! Не возражаете, если я через четверть часа к вам заскочу?

— Как вы не вовремя! Я уже оделась и собралась выходить из кабинета. Дел по горло! — попробовала отвертеться Петяева.

— Да я вам хочу тет-а-тет задать один вопрос. А по телефону, знаете ли, спрашивать не очень-то прилично…

— Наедине?

Агейко почувствовал, что Петяева желает удостовериться: один он будет или в сопровождении прежней спутницы, с которой приезжал в прошлый разы.

— Наедине, Виолетта Павловна, только наедине!

Подъехав к дому Центра знакомств и выйдя из машины, он краем глаза уловил, как на втором этаже, где располагался кабинет директрисы, зашевелилась штора. Значит все-таки за ним наблюдали: один он будет или со спутницей?

В холле его встретил светловолосый парнишка крепкого телосложения и, вежливо улыбнувшись, предложил сопроводить до кабинета директора.

— А вы здесь в каком качестве? — поднимаясь на второй этаж за сопроводителем и прекрасно догадываясь, что тот выполняет роль телохранителя хозяйки заведения, поинтересовался Агейко.

— Я? — переспросил парень, и Агейко показалось, что он уже где-то слышал этот голос, — Я здесь в качестве администратора. Кому-то помогаю подняться, а кому-то спуститься…

Он, довольный своей шуткой, весело засмеялся, и Агейко потрафил ему.

— Ну и часто вам приходится помогать подниматься и спускаться? — чтобы ещё раз услышать голос молодого человека, спросил Агейко.

— Мне? — снова переспросил парень, как будто вопрос был адресован совершенно постороннему человеку, и снова засмеялся, — Не часто. Но приходится.

Агейко от неожиданности остановился. Да где же он мог слышать этот голос! Он не мог припомнить где и когда, но ему уже явно приходилось общаться с человеком, который имел привычку раз за разом переспрашивать, к нему ли обращается собеседник или к кому-то другому. С этой новой головной болью и зашел журналист в кабинет директрисы.

Петяева была сама радушие:

— Юрий Васильевич, сколько лет, сколько зим! Водочку, коньячок?

— Разве могу вас задерживать, Виолетта Павловна! Вы ведь куда-то спешите.

— К сожалению, моя деловая встреча сорвалась. Только-только позвонили и сообщили, что рандеву переносится на завтра. Поэтому я вся в вашем распоряжении. — Она развела руками, — Так водочку или коньяк?

— В таком случае, я бы выпил водки. Терпеть не могу коньяк — от него клопами воняет.

— Так уж никогда и не пили.

— Почему ж не пил? Пил. Когда водки не было.

Петяева, ухаживая за гостем, сама разлила по рюмкам.

— Ну, что вас ко мне привело?

Агейко выпил водку, поставил рюмку на стол и, на сколько мог сделал серьезное лицо.

— До меня дошел слух, Виолетта Павловна, что в думе в скором времени будет решаться вопрос о легализации проституции…

У Петяевой вмиг округлились глаза:

— Юрочка, а я-то здесь причем? Проституция и помощь людям найти друг друга — совершенно противоположные вещи! Правда, как сутенер, так и сваха по большому счету являются сводниками. Но сутенер подыскивает клиентов, чтобы они удовлетворили свои самые низкие потребности. А я, сваха, подбирая семейные пары — даю людям счастье на всю жизнь.

— Вот я и хотел, чтобы вы как специалист по вопросам организации семьи и брака, высказали свою точку зрения на легализацию проституции на страницах нашей газеты.

Она, снова наполнив рюмки, лишь отмахнулась:

— Перестаньте, Юра, кто меня будет слушать и кому нужно мое мнение! Незаметная женщина со своими мизерными проблемами.

— А я из вас обещаю сделать заметную фигуру! Дадим большую фотографию на полосе и напишем, дескать специалист по семье и браку Петяева Виолетта Павловна рассуждает о легализации…

Услышав о своей фотографии на полосе газеты, она не дала ему даже договорить:

— Нет, нет и нет. Я выскажусь, а потом меня кто-нибудь из сутенеров подловит в темной подворотне. Время смутное, бандитское. Тут избили, там убили. Говорю же вам — я человек незаметный. Каждого шороха боюсь. Давайте оставим этот разговор.

Агейко деланно вздохнул:

— А я, честно признаться, на вас рассчитывал. Придется самому строчить. Моя жизнь — никому не нужна.

— Ну что вы, Юра, вы у нас национальный герой области. Вон как смело депутатов чихвостите. Я всегда восхищаюсь вашей смелостью и талантом. Не женились еще?

Агейко показалось, что последний вопрос Петяева задала ему с тонкой подковыркой, и он решил принять условия игры.

— Кому я нужен! Была невеста и та сбежала в Париж с депутатом.

— Да что ты такое говоришь, Юра! Я наслышана, конечно, что ты долго ухаживал за дочерью спикера. Я её даже видела несколько раз и всегда думала, что вы были бы лучшей парой во всей округе. Она видная женщина и ты знаменит.

— Вот так, Виолетта Павловна, — показывая сожаление, закусил губу Агейко, — Теперь вся надежда на вас и ваш Центр. Может быть, вы мне подберете невесту?

— А что! Запросто. Хоть сейчас. Еще выпьем?

Агейко махнул рукой:

— Ах, Виолетта Павловна, гулять так гулять! Знакомьте, сватайте и наливайте. Впрочем, можно я сам за вами поухаживаю?

Петяева несколько раз хлопнула в ладоши:

— Евнух! Евнух! — Тут же в дверях появился светловолосый парень, — Ну-ка принеси альбомы с нашими красавицами. Сейчас мы журналиста женить будем.

Они выпили ещё по стопке. Но Агейко чувствовал, что директриса, прикладываясь к спиртному с ним наравне, ни на секунду не теряет над собой контроля. При кажущейся веселости, с которой Петяева отвечала на вопросы Агейко, она всегда выдерживала некоторую паузу, прежде чем дать окончательный ответ.

Администратор принес два альбома. Молча положил на стол перед Агейко и бесшумно вышел из кабинета.

— Выбирай, — скомандовала Петяева, — Ты у нас жених завидный, за тебя любая согласиться выйти замуж.

— Так уж и любая! — усомнился Агейко, перелистывая страницы альбома и вглядываясь в лица женщин. Фотографии Кляксы среди них не было…

Когда поздним вечером он вернулся домой, то к удивлению обнаружил на кухне гостью. Зоя Ивановна, которой он отдал дубликат ключа от своей квартиры, уже прибралась, перемыла скопившуюся в раковине посуду. От газовой плиты доносился аппетитный запах тушеной картошки. Только теперь он ощутил, что нестерпимо хочет есть. Они уговорили с Петяевой почти две бутылки водки, но сытной закуской хозяйка Центра знакомств его не побаловала.

Через несколько минут под одобряющим взглядом пожилой женщины он запихивал в рот полные ложки любимого блюда, задорно хрустел квашеной капустой. Когда с ужином было покончено, Зоя Ивановна, порывшись в сумочке достала фотографию и положила нас стол.

— А это и есть мой без вести пропавший сыночек.

Агейко придвинул снимок к себе поближе и чуть не вскрикнул от удивления: Евнух в пилотке десантника и тельняшке, выглядывающей из-под мундира, смотрел на него и словно переспрашивал: «Я?».

Не заметив в Агейко перемены настроения, Зоя Ивановна тихо заплакала:

— Вадим прислал этот снимок два года назад. И с тех пор ни слуху ни духу.

Агейко хотелось в ту же секунду подскочить к женщине, обнять её за плечи и успокоить: ваш сын жив! Он здесь, в городе. Но журналист неимоверным усилием сдержал себя. В то же мгновение он вспомнил голос, который разговаривал с ним по телефону и информировал о документах, которые находились на вокзале Купинска в ячейке камеры хранения: «Я? Это ваш доброжелатель и помощник». Да, теперь Агейко нисколько не сомневался — это был голос Евнуха, сына Зои Ивановны.

Юрий понимал, что поступает к женщине кощунственно. Но ему и не хотелось раньше времени делиться своим открытием. Он не знал, кем на самом деле теперь является Вадим Жильцов, кому служит и есть ли за ним какие-нибудь грехи. Он лишь догадывался, что Евнух неспроста скрывается от родителей и на это, видимо, есть свои причины. И пока Агейко не раскопает истинную причину секрета лейтенанта-десантника, рассказывать обо всем матери было бы преждевременно. Главное, что её сын жив и здоров.

Он отложил снимок и подошел к женщине. Обнял её за плечи и уверенным в надежде голосом сказал:

— Мы его обязательно найдем, милая Зоя Ивановна. Поверьте мне, я верю и печенкой чувствую, что ваш сын жив. Надо только немного подождать, и мы его найдем.

Женщина с материнской любовью посмотрела на него:

— Я вам верю, Юра…

6

Черная «Волга» председателя парламента подрулила к зданию областной думы. Водитель, не скрывая раздражения, матюгнулся: место, где обычно парковалась машина спикера, было занято серебристым «Лексусом», который вот уже несколько дней находился в распоряжении заместителя предпринимательской партии. Водитель в сердцах рванул рычаг коробки скоростей, резко дал задний ход и чуть было не налетел на «Гранд-Чероки». На кабине джипа враз заморгали маячки синего цвета и всю автостоянку пронзил оглушительный вой сирены. На «Чероки» давали понять, чтобы водитель спикеровской «Волги» был внимательным. Очередное красное словцо повисло в воздухе, и шофер Хоттабыча, оглядываясь по сторонам в надежде найти свободное местечко для парковки, стал продвигаться в дальний угол площадки. Но в это утро стоянка напоминала автомобильный западноевропейский авторынок, и сплошь и рядом была утыкана иномарками.

После того, как Егерь наложил ограничение на использование служебных машин, многие депутаты вынуждены были пересесть или на свои собственные или на автомобили, которые им любезно предоставили многочисленные спонсоры и друзья. Да, какие автомобили!

Сам Хоттабыч, как и в старые партийные времена предпочитал «Волгу» — благо ограничение губернатора на него не распространялось, — но знал, что самыми популярными марками у остальных думцев были «Ауди» и «Мерседесы». И сколько он не предпринимал попыток, чтобы усадить коллег на отечественные автомобили, его потуги оказались напрасными. Да что там говорить о рядовых депутатах, если ни один из четырех заместителей не последовали примеру спикера: все пересели на спонсорские иномарки, хотя имели и свои собственные машины.

Самым богатым считался председатель христианско-демократической партии, в пользовании у которого было три «Мерседеса» — серебристый, темно-синий и черный. Хоттабыч помнил, что когда-то главный христианин не мог позволить себе такую роскошь, как «немецкое качество последней модели», поэтому передвигался по городу на «Мерседесе-500». Костя, водитель Хоттабыча, рассказывал, что честолюбивые ребята лидера христианско-демократической фракции оторвали цифру «5» и заменили её на шестерку. С виду получился настоящий «шестисотый», поскольку эти модели различаются только по внутреннему убранству.

— Александр Серафимович, — с обидой в голосе обратился водитель к своему высокопоставленному пассажиру, когда ему все-таки удалось втиснуться между красной «Вольво» и серым «Мерседесом», — распорядитесь вы, наконец, чтобы наше место никогда больше не занимали!

— Ой, Костик, — в спешке открыв дверцу, ответил Хоттабыч, — Сколько раз уже просил и все как об стенку горох!

— А вы в таком случае примите законодательное постановление.

Но Хоттабыч уже не слышал последних слов шофера, хлопнул дверцей и, почти бегом, направился к парадному входу думы.

Обычно он приезжал на работу за час до начала утреннего заседания. Этого времени ему хватало, чтобы ознакомиться с поступившими в его канцелярию документами, встретиться с тем или иным посетителем, перекинуться парой слов с представителями фракций. Но в это утро, Филька, соскучившийся по матери, которая все ещё не вернулась из Парижа, не желал есть переваренную манную кашу и устроил деду небольшой скандал. И Хоттабыч, что почти никогда с ним до этого не случалось, немного задержался.

Когда он вошел в огромное фойе здания думы, до начала утреннего заседания оставалось четверть часа. Он поспешил к лифту, но наткнулся на женщину в длинной коричневой дубленке, на воротнике которой висел красочный картонный ярлычок.

— Простите, — принес свои извинения Хоттабыч и, глядя на нелепый ярлычок, обратился с вопросом, — А вы не забыли снять этикетку с шубки?

— Нет-нет, Александр Серафимович. Это я просто меряю. Пробую, удобно ли сидит.

Только теперь, ожидая лифта, Хоттабыч заметил, что фойе чем-то напоминало зал городского универмага. Почти все вешалки думского гардероба были увешены товаром для продажи — дубленками и дамскими пальто ядовитых расцветок. Слева и справа возвышались манекены в трусах, бюстгальтерах и маечках. С левой стороны от шахты лифта был установлен целый ряд пластмассовых ног в чулках и колготках на любой вкус. Справа продавались шапки с перьями, меховые ушанки, кепи из каракуля и прочих диковинных зверей, оленьи унты и домашние тапки. Около прилавков с косметикой и ювелирными украшениями было не протолкнуться. Сотрудники аппарата думы, забыв про всякое чинопочитание, смешались с депутатами в едином порыве — мерить шубы и плащи, носки и рубашки и приобретать, приобретать, дабы хоть на свою зарплату поддержать отечественного и зарубежного производителя.

«Боже мой, — подумал Хоттабыч, — Неужели я приехал на работу!» Теперь он даже пожалел, что в свое время они, депутаты, не захотели принять закон, который бы разрешал жителям области присутствовать на заседаниях думы. Может быть, тогда народные избранники постеснялись бы устраивать в стенах законодательного органа вещевые ярмарки и толкучки.

Около лифта уже скопилась уйма народа. Несмотря на теплый летний день, у некоторых мужчин на головах были зимние шапки, женщины держали в руках свертки и пакеты. Теперь все спешили разбежаться по своим рабочим местам — одни в зал заседаний, другие по служебным каморкам и кабинетам.

Наконец, лифт раздвинул двери и толпа внесла в кабину Хоттабыча. Но в ту же секунду крепкие молодчики из охраны председателя патриотической фракции, прижав ногами двери лифта, с улыбками на лице стали выталкивать пассажиров обратно в фойе. Когда в кабине не осталось никого кроме спикера, в лифт, чеканя шаг, прошел лидер патриотов и со словами: «Спецгруз, спецгруз! Забираем только спикера! Спец-езда, спец-езда!» нажал на кнопку нужного ему этажа.

Хоттабыч улыбнулся:

— Лихо ты провел зачистку кабины.

— Подождут. Не сахарные! — ответил он и с удивлением спросил, — А что это вы, Серафимыч, так сегодня припозднились?

— Да знаешь ли, дочь в турпоездке, а я с внуком…

Лифт остановился на указанном этаже и патриот, не дослушав ответа, выскочил. Хоттабыч нажал на кнопку. Ему было нужно спуститься двумя этажами ниже…

До обеденного перерыва требовалось решить запрос, пришедший из прокуратуры области: лишить ли депутатской неприкосновенности коллегу от предпринимательской фракции, который с председателем городской жилищной комиссии продал коммерческим структурам изрядное количество гуманитарной помощи. Продукты подлежали бесплатной раздаче населению. На вырученные деньги депутат и его дружок сгоняли в круиз по Среднеземноморью. Председатель жилищной комиссии, не относящийся к «касте неприкасаемых» уже дожидался своей участи в камере предварительного заключения. Второй путешественник, с лицом провинившегося школьника, находился в зале заседаний.

Когда Хоттабыч вынес щекотливый вопрос на обсуждение, из рядов независимых депутатов послышались редкие выкрики: «Лишить и баста!» Но они тут же утонули в неодобрительном гуле остальных народных избранников.

Тем временем к микрофону поднялся представитель от предпринимателей и с жаром произнес речь о дружбе между народами.

— Что, наш товарищ, страдающий приступами морской болезни, ради забавы отправился в круиз? Да знаете ли вы, что эти поездки — просто необходимы! Ведь каждый из нас является не только представителем законодательной власти одной из важнейших областей России, но и миротворцем!

В зале раздался дружный смех, и Хоттабыч поставил вопрос на голосование. Он отлично знал, что попытка лишить мошенника депутаткой неприкосновенности закончится неудачей. Такое уже случалось. Не более года назад один из депутатов вместе с парой своих знакомых основательно избили двух офицеров налоговой полиции. Причем, как установили в ходе расследования работники прокуратуры, особо в избиении неистовствовал депутат. На скамье же подсудимых оказались лишь «подельники», потому что в отношении самого депутата дело было прекращено. Собрание не дало «добро» на привлечение своего товарища к уголовной ответственности.

Хоттабыч не ошибся и на этот раз: за снятие депутатского «зонтика» проголосовало лишь четырнадцать процентов кворума. На лице путешественника сразу же заиграла торжественная улыбка.

Провозившись все утро с раскапризничавшимся Филькой, Хоттабыч и сам не успел позавтракать. Поэтому как только был объявлен обеденный перерыв, спикер поспешил в столовую. Он только в редких случаях пользовался отдельным кабинетом, в котором кормили и поили руководство думы.

В дальнем углу столовой стояло несколько прилавков, из-за которых виднелись ящики с водкой и ликерами. Производители местной алкогольной промышленности устраивали дегустацию своей продукции. Около прилавков клубился народ. Спиртное не продавали, а наливали в пластмассовый стаканчик каждому желающему по сто граммов. Как на фронте. Повеселевшие от дегустации депутаты и их помощники сразу занимали очередь к прилавкам, где разливались супы, борщи, порцевалось картофельное пюре с котлетами по-киевски, возвышались тарелки с салатами и закусками. Но отобедав, думский люд вновь устремлялся в дальний угол столовой, чтобы на посошок отведать теперь уже бесплатного ликерчика.

Понаблюдав минуту за происходящим в столовой, Хоттабыч направился в специальное помещение, где обедало руководство думы.

Перед началом вечернего заседания застрекотал телефон прямой связи, соединяющий кабинеты спикера и губернатора области.

— Слушаю тебя, Николай Яковлевич, — подняв трубку, отозвался Хоттабыч.

— Давненько ты ко мне не заглядывал, Серафимыч.

— Пока не было необходимости, — попробовал отшутиться спикер.

— Необходимость в общении между старыми друзьями всегда существует. Поэтому вечерком приглашаю тебя на свою территорию. Ты как, не очень занят?

— Вечерком — это во сколько? — спросил Хоттабыч, скосив глаза на настенные часы.

— Давай-ка в семь.

— Никак не получается, Николай Яковлевич. Я на домашнем хозяйстве один остался. Дочь в турпоездку уехала развеяться. Поэтому до семи мне нужно Фильку из детского садика забрать.

— Тогда забирай внучка и вместе с ним приезжай. Не беспокойся, пока будем с тобой общаться, мальчишку накормят и занятие найдут. — Тоном не терпящим возражений сказал губернатор.

По дороге к зданию областной администрации Филька все время хныкал, но когда его усадили перед компьютером и рассказали, как играть в ралли и управлять мотоциклом, мальчик, не отрываясь от экрана уплетал за обе щеки бутерброды и даже забыл, что приехал вместе с дедом.

— Догадываешься, о чем у нас с тобой пойдет разговор? — спросил Егерь.

— Не дурак, — ответил спикер и отодвинул чашку с дымящимся кофе.

— Ну, так будем принимать закон о приватизации? — губернатор подвинул свободное кресло поближе к Хоттабычу и расположился напротив.

— Это вопрос не ко мне. Есть дума, есть порядок выноса законов на утверждение, наконец, есть…

Он не договорил. Егерь резко встал, с силой оттолкнув от себя кресло.

— Не пудри мне мозги, Серафимыч. Ну, что ты капризничаешь, как твой Филька! Разве я не понимаю, что все зависит только от тебя. Недаром носишь кличку — Хоттабыч. Стоит тебе пошевелить пальцем, и закон будет принят.

— Как-то легко у тебя все получается. Раз — и в дамки. А ведь парламент на то и существует, чтобы решать вопросы не одним, а большинством голосов. Поэтому я не могу и никогда не стану навязывать свое мнение.

— Но ты-то сам, разве не понимаешь, что закон нужен?

— Кому?

— Всем! Тебе, мне, твоим депутатам, инвесторам, жителям области. Марфинцы бастуют уже больше месяца, требуя скорейшей приватизации…

— Стоп! — поднял руку Хоттабыч, — Не сваливай все в одну кучу. Давай разложим все по полочкам. Вот тебе закон нужен, а мне — нет. Группе депутатов закон нужен, а большинство — не желает его принимать. Инвесторам, желающим за гроши завладеть одним из важнейших объектов области, закон нужен, а многим директорам предприятий — он как кость в горле. Ну, а что касается народа, то этим словом я бы поостерегся спекулировать. Тот, кто бастует, дерет горло, пьет в Марфино дармовую водку и поддерживает партию предпринимателей — это далеко не весь народ.

Губернатор вернулся и снова расположился в кресле.

— Ну, хорошо. Мы здесь одни и давай говорить откровенно: что ты хочешь, чего добиваешься?

— Чего может добиваться спикер: законности и справедливости…

— Я не о том: кто тебе платит за лоббирование закона?

— Как кто? — сделал удивленные глаза Хоттабыч, — Государство. Разве ты не знаешь, что мы существуем на деньги послушных законоплательщиков? Тех же марфинцев, например, которые не протирают штаны на городской площади, а пашут. Пашут невзирая на то, что уже больше полугода не получают зарплату.

— Брось увиливать от ответа, Серафимыч. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Подумай о себе и своем будущем. Твоя дача совсем развалилась, да и квартирку пришла пора поменять. Депутатский срок — недолговечен. А вдруг случиться так, что тебя не изберут в думу при новом голосовании, так и останешься у разбитого корыта?

— Я понимаю, о чем речь…

— Ну?

— Я подумаю…

— Ну вот видишь, это уже другой разговор, — обрадовался губернатор, — Сколько тебе нужно времени для размышления?

— До тех пор, пока я ношу звание депутата.

Хоттабыч встал, показывая, что разговор окончен, и, не прощаясь, молча направился к выходу.

Увлеченный Филька захныкал, упрашивая деда подождать, пока он закончит игру. Но Хоттабыч нажал на кнопку выключения компьютера, взял расплакавшегося внука за руку и, не обращая внимания на обильные слезы, повел за собой.

Если раньше он всего лишь догадывался, что его точка зрения иногда не сходится с губернаторской, то теперь окончательно понял: они стоят по разные стороны баррикад. Война была объявлена.

Заседание 7. ЗАТМЕНИЕ

1

Предвыборная компания набирала обороты. И чем меньше времени оставалось до дня голосования, тем больше свирепствовал и лютовал Пантов. Казалось бы, прогулявшись по Парижу, он должен был вернуться в город добрым и умиротворенным. Ан нет! Вован никогда ещё не видел своего шефа таким раздраженным и злым. То не так. Это не эдак. Неаронов теперь не перечил, не пускался в споры, а лишь помалкивал, когда Михаил Петрович в очередной раз вымещал на нем свое негодование, выдавал какую-нибудь глупую идею и требовал её немедленного исполнения.

Впрочем, поводы для волнений у Пантова были. Несмотря на усилия Алистратова, который Вовану казался парнем далеко не глупым, но ужасно самонадеянным, рейтинг Пантова в марфинском округе пусть медленно, но все-таки снижался. Даже небольшие денежные компенсации, которые, якобы в результате немыслимых хлопот Пантова, стали регулярно выплачиваться водникам, не помогли привлечь новых избирателей на сторону кандидата от фракции предпринимателей.

Вован понимал, что шеф должен дневать и ночевать в Марфино, как это делал его соперник Сердюков, но в то время как Неаронов челноком носился между думой и избирательным штабом своего шефа, Михаил Петрович разрывался между дочерью спикера и Кляксой. Что у него могло быть общего с последней, Ваван не знал. Да и после той злополучной размолвки, когда икона Иверской Божией Матери исчезла за дверцей депутатского сейфа, он вовсе перестал вмешиваться в личные дела своего патрона. Да и Кляксы сторонился…

И хотя Вован исправно и беспрекословно исполнял все поручения, всем видом показывая, что успехи и неудачи шефа на избирательном фронте, это и его личные успехи и неудачи, в душе он теперь был совершенно иного мнения — пусть уж лучше провалиться. По крайней мере, потеряв депутатский статус, Пантов будет не в силах испортить ему дальнейшую карьеру. Каким-то шестым чувством Вован догадывался: если Пантов победит на выборах и пролезет в новый состав думы, то ему даже работу не придется искать. Уж он-то хорошо знал, Михаил Петрович терпеть не мог, когда о его личной жизни и делах кто-то ведал столько же, сколько он знал сам. Поэтому от свидетелей он избавлялся с отменным усердием и старался, чтобы они больше никогда не попадались ему на глаза. А Вован, для простого смертного, знал очень много и чувствовал, что если Пантов не попытается спрятать его за решетку, то ему в лучшем случае придется уехать из этого города и начинать жизнь с нуля.

Нет, он не хотел переизбрания Пантова на новый срок, но палки в колеса пока не ставил и трудился во благо шефа с полной самоотдачей.

Каждое утро Вован заезжал на полиграфкомбинат, не расписываясь ни в одной ведомости, с молчаливого согласия директора забирал упаковки с подписными листами и развозил по агитаторам. Голодные студенты отлавливали на улицах прохожих, нагло требовали от них поставить подпись на бланке с заголовком «За отмену всеобщей воинской обязанности», затем аккуратно отрывали чуть приклеенную верхнюю часть листа и уже с другим заголовком «Голосуем за кандидата в депутаты М.П.Пантова», привозили подписные листы в избирательный штаб предпринимательской фракции. Кипы липовых бюллетеней загромождали столы и полки, валялись в углах кабинетов и, как казалось Неаронову, не производили никакого впечатления на Романа Алистратова.

Ах, как ревновал Вован имиджмейкера к своему патрону. Ведь не он, как это всегда было прежде, а Алистратов стал правой рукой Пантова. Трудно было согласиться с тем, что все перевернулось с ног на голову и теперь не ему, преданному помощнику, а какому-то выскочке, иногородцу Пантов доверял все свои тайны и секреты. И не за ним, Вовкой Неароновым, а за москвичом Алистратовым чуть ли не след в след ходил бывший дружок Бобан, готовый прикрыть своим телом в любую минуту. А его, Вована, держали только на побегушках.

— Где Алистратов? — кричал порой шеф, выскакивая из своего кабинета в приемную и глядя на Вована, как на своего самого заклятого врага, — Срочно найди и привези мне Алистратова. Бегом, развалина! Одна нога здесь, другая — там. И хотя под рукой у шефа всегда имелся телефон, Неаронову приходилось бросать все и ехать в гостиницу, где уже несколько месяцев проживал имиджмейкер.

Из Марфино поступили вовсе неутешительные новости: сторонники Сердюкова разогнали немногочисленный митинг в поддержку Пантова. Когда ни одного почитателя предпринимательской фракции на площади не осталось, соперники из другого лагеря пригнали поливальную машину, разлили воду и под общий смех жителей городка битых два часа терли щетками и стиральным порошком место, где проходил митинг.

— Вам, Михаил Петрович, нужно срочно отправляться в Марфино, — осмелился заметить Неаронов, положив на стол перед начальником телефонограмму.

— Надо, — не замечая перед собой помощника, упавшим голосом ответил Пантов, — И обязательно надо что-то предпринимать! Только я пока не знаю, что именно.

— А вы попросите Кантону, чтобы он привез в Марфино какую-нибудь французскую знаменитость — актера или певичку. Погуляете по улицам, выступите в клубе, глядишь, ваш рейтинг поползет вверх…

— Певичку, говоришь? — поднял глаза и, как в прежние времена, посмотрел с благодарностью на своего помощника Пантов, — А что? Это — идея. Я ему — икону. Он мне — певичку. Взаимовыгодной обмен.

— А ещё можно пригласить какого-нибудь известного политика из столицы. — Стал развивать свою идею Неаронов, обрадованный тем, что смог произнести на шефа радушное настроение и поменять по отношению к себе гнев на милость. — Например, этого самого…

— А ты что тут делаешь? — вдруг нахмурил брови Пантов, — Тоже мне имиджмейкер местного пошиба нашелся! Не суй свой нос, куда тебе не следует. Разве я тебе не говорил, чтобы привез ко мне Алистратова?

— Вы же четверть часа назад разговаривали с ним по телефону и попросили приехать. Он уже, наверное, в дороге.

— Да ты что со мной разговоры говорить собрался! — ещё больше озлобился шеф, — Я сказал тебе — езжай за Алистратовым! Сию секунду!

В очередной раз униженный Вован, то и дело попадая в дорожные пробки и заторы, медленно продвигался в сторону гостиницы «Интурист» и фантазировал о том, как отомстить Пантову за все оскорбления, которые в последние дни совсем незаслуженно сыпались в его адрес. Конечно, он бы мог сообщить куда следует о заведении госпожи Петяевой, попечителем которого является Пантов. Но он лишь ухмыльнулся своей дикой идее, прекрасно зная о том, что с помощью своего друга полковника Махини, Пантов выйдет из воды сухим, а вот ему, Вовке Неаронову, даже крест на могилке не поставят. Ведь не заложит же сама Виолетта Павловна своего партнера по теневому бизнесу, а значит все подозрения лягут на него. Нет, этот метод мести не годился. А вот если накапать дочери спикера на связь депутата-предпринимателя с проституткой? Мало ли, кто из недоброжелателей Пантова мог видеть Кляксу в обществе жениха Эдиты? Об этом стоило подумать…

Вован поднялся на лифте на седьмой этаж, нашел дверь под номером 777 и негромко постучал. Никто не отвечал. Да и Неаронов нисколько не сомневался в том, что пока он торчал в автомобильных пробках, Алистратов, уже давно сидит в кабинете Пантова. Для очистки совести Вован со всей силы трижды стукнул кулаком в дверь, и она неожиданно открылась.

В холле над диваном горела хрустальная бра. На кресле лежал махровый халатик и чье-то нижнее белье. Только теперь Вован услышал шум душа. Он перешагнул порог и сделал два шага вперед, замерев перед дверью ванной комнаты: неужели Алистратов игнорировал приказ Пантова, спокойно принимал душ и не собирался никуда выезжать?

Он два раза стукнул в дверь и громко спросил:

— И как скоро у вас закончиться банный день?

— Входи, входи, — послышался женский голос, — Я уже почти заканчиваю.

Вован толкнул дверь ладонью и увидел нагую девушку. Лицо у неё было в мыле, от попадания которого она старательно зажмуривала глаза. Струи воды разбросали по спине и по упругой стоячей груди длинные каштановые волосы. Фигурка, напоминающая контуры изящной скрипки Страдивари, длинные прямые ножки и…

Вован почувствовал, как неожиданно у него задрожала нижняя челюсть и напряглись мускулы. Жадно глядя на отточенное тело неяды, он шагнул вперед, и, не понимая, что делает, поднял девушку на руки.

— Ну что ты делаешь, Ромка! Я же вся мокрая, как курица, — не открывая глаз засмеялась она. — Сейчас же отпусти, бесстыжий!

Но Вован, одной рукой держа под колени, а другой, обвив спину и с силой зажав ладонью левую грудь, ни слова не говоря, понес её к дивану. Ноги стали ватными и в коленях появилась предательская дрожь. Девчонка, интуитивно что-то почувствовав, смахнула мыло с лица и подняла длинные ресницы. Несколько секунд, приоткрыв красивый ротик, она с ужасом вглядывалась в незнакомца. А он, не выпуская её из рук, шел к дивану в холле, с силой надавливая на грудь.

Номер гостиницы наполнился пронзительным визгом. Он, не причиняя боли, аккуратно опустил её на диван, зажал губы ладонью и, заикаясь, тихо попросил:

— Не кричи, хорошо?

Другая рука лихорадочно шастала по телу девчонки. Она попыталась оторвать его ладонь ото рта и издать какие-нибудь призывающие на помощь звуки. Но незнакомец, словно клещами, вцепившись пальцами другой руки в грудь, больно сжимал её.

— Я же тебя просил — не кричи! — теперь уже шепотом попросил он её и, словно вампир, потянулся к шее губами. — Я заменю тебе твоего Ромку…

Звонкая пощечина не только быстро отрезвила Вована, но и помогла выйти из мира любовных, но опасных грез. Пока он с ужасом размышлял, что произошло, девушка успела вывернуться из его объятий и накинуть на себя халатик. Она стояла около входной двери, готовая выскочить из номера, и с негодованием смотрела на него.

— Ты кто? Откуда у тебя ключ? — спросила она и кивнула в сторону журнального столика, на котором лежал гостиничный брелок с ключом.

— Ромка дал, — теперь уже стараясь собраться с мыслями и выйти из трудной ситуации, грозившей ему немедленным и самым жестоким наказанием, ответил Неаронов, — Я его друг.

— Друг? — стягивая на груди полы халатика и не веря ни в одно слово, переспросила девушка.

— Да, мы вместе ведем избирательную компанию Пантова. Вам известна эта фамилия?

— Слышала, — без всякой интонации в голосе ответила девушка.

— Ну вот, видите, я же не насильник…

— А чего же руки распускаешь?

— Вы сказали из душа: «Входи». Я заглянул и обомлел. Словно затмение какое-то нашло.

— Затмение на него нашло! Чуть не изнасиловал!

— Я не мог бы этого сделать, — чтобы выкрутиться из щекотливой ситуации, теперь напропалую врал Вован, и вспомнив, какой инвалидностью обладает телохранитель директора Центра знакомств Евнух, сделал окончательное признание, — Я кастрирован. На войне. Хотите покажу?

— Нет-нет, — испугавшись ответила девушка, — Лучше быстрее уходите.

Он встал, подошел к ней и постарался выдавить из себя слезы:

— Я даже не знаю, как вас зовут. Но искренне прошу извинения. Только умоляю вас, не говорите об этом случае Роману.

— Уходите! — она распахнула перед ним дверь.

— Я вас очень прошу…

— Уходите…

Он ехал назад и, искренне завидуя Алистратову, не мог выбросить из памяти образ раздетой незнакомки. Иногда его пробирал холодный пот: как ему удалось удержаться! Ведь ещё мгновение, и он бы овладел ею. Тогда Пантов пальцем бы не пошевелил, чтобы, как это бывало в прежние времена, вызволить его из беды. Наоборот, скорее всего даже радовался бы, если бы Вован сгинул за решеткой. Но Бог милостив и уберег его от пагубной страсти. И теперь Вован был даже уверен, что девчонка, дабы не распалять воображения своего ухажера, никогда не расскажет о том, что с нею произошло, когда она принимала душ.

Вован поставил машину на автостоянке и не спеша поднялся на второй этаж, где размещался кабинет Пантова. В приемной он нос к носу столкнулся с Алистратовым. Тот незлобно улыбнулся и протянул руку для приветствия:

— Ну, как дела, опальный генерал?

— Как в троллейбусе, — ответил Вован, — Мы рулим — все трясутся.

— Не знаю, как все, а вот тебе потрястись придется. Завтра поедешь со своим патроном в Марфино.

— А ты что, здесь будешь развлекаться? — Вован представил, как Алистратов глядит груди своей возлюбленной.

— Не твое дело, — окинув ироничным взглядом Вована с ног до головы, ответил Роман и зашагал к выходу.

«Все-таки надо было её трахнуть», — с ненавистью глядя вслед имиджмейкеру, подумал Неаронов и тяжело вздохнул: ничего, когда-нибудь и на его улицу снова вернется праздник.

2

Пошла уже третья неделя, а Сердюков и не думал покидать Марфино и возвращаться в город. Он был уверен, что в областном центре его никто не ждет. Ни жена, которая молчаливым приветствием только благословила его отъезд. Ни бывшая любовница, которая накануне его командировки сказалась больной и оформила бюллетень. Правда, до него дошел слух, что Леночка Пряхина снова готовится для поступления в аспирантуру.

Стараясь отвлечь свои мысли от многочисленных проблем, которые остались в городе, Сердюков истязал себя работой. Поднимался чуть свет и разъезжал по району, ни на шаг не отпуская от себя Теляшина. По его разумению как раз в Марфино никаких проблем и не было. Одна лишь работа.

Получив статус доверенного лица и временного помощника, Федор Игнатьевич, хотя каждый раз и жаловался на неугомонность профессора, да на свою не ко времени одолевшую старческую усталость, с Сердюковым не расставался. Он видел, что у Пантелеича кошки скребут на душе, и со своей стороны пытался отвлечь его от гнетущих раздумий. Они объехали почти все местные заводики и фабрики, побывали во многих сельских хозяйствах.

Нет, Сердюков даже не думал ни о предстоящей избирательной компании, ни о своем рейтинге, ни о собственном сопернике. Он просто исполнял свои обязанности депутата, встречался с избирателями, для которых был в одном лице и генеральным прокурором, и министром труда и министром социальной защиты, и искренне радовался, когда обнаружил, что на улицах Марфино резко уменьшилось число пьяных, праздношатающихся людей, а водники стали получать в кассах предприятия какие-то деньги. И хотя некоторые недоброжелатели за его спиной в открытую судачили, что заслуги его, Сердюкова, в открывшемся финансировании водообъектов нет никакой, а всему виной хлопоты одного лишь Пантова, он не обращал на ехидные реплики и высказывания никакого внимания. Пусть не он. Пусть Пантов. Главное, что людям на пользу.

Только хитрый Теляшин, кряхтя залезая и вылезая из «Уазика», на котором они колесили по избирательному округу, видел, что Сердюков мало-помалу, сам того не замечая, набирал предвыборные очки. Работницы швейной фабрики в Сосновке, которую Пантелеич поднял буквально с колен, души не чаяли в своем депутате. Еще полмесяца назад пустые пошивочные цеха могли навести уныние даже на самого безнадежного оптимиста, но с помощью вмешательства Сердюкова предприятие постепенно заработало и отдел реализации готовой продукции не успевал строчить накладные для отправки товара в центр и разные районы области.

Теперь он был званым гостем в воинских частях, для которых выбил из области обмундирование и медикаменты. Во многих поселках, куда они наведывались с завидной регулярностью, Сердюкова благодарили родители малоимущих семей, чьим детям он помог найти бесплатное место в летних лагерях отдыха и труда.

В отличие от Пантова и его доверенных лиц, Сердюков не требовал лучшего номера в марфинской гостинце, а как и в предыдущие наезды останавливался в летней кухоньке на дворе у Теляшина. В той самой, где он провел свои лучшие в жизни дни с Леночкой Пряхиной. Они поздней ночью возвращались в Марфино, Сердюков скидывал с ног грязные сапоги и жадно пил молоко, которое каждый раз не забывала оставлять на его столе жена Федора Игнатьевича.

— Что сильно тебя охмурила девка? — спросил однажды Сердюкова Теляшин.

— И не спрашивай, Федор Игнатьевич! За последние три месяца я столько глупостей наделал, сколько за всю жизнь не наберется.

— Может быть, все как-нибудь устроится?

— Что устроится, Игнатьевич? — поднял на Теляшина уставшие глаза Сердюков.

— Ну то, что ты сам хочешь, — философски развел руками старик, — Или к жене вернуться, или с молодухой примириться…

Сердюков с ехидцей в голосе заметил:

— Дипломат с тебя, Федор Игнатьевич, никакой. Ты бы со своим богатым опытом советовал что-нибудь определенное. Или — к жене. Или, как ты говоришь, — к молодухе.

Теляшин недовольно хмыкнул:

— Такого опыта, как у тебя, Пантелеич, у меня отродясь не было. Весь мой опыт — это лежать и попукивать в одной постели со своей старухой.

— А может ничего не менять? Пусть все как шло, так и идет своим чередом. Куда-нибудь, да выберемся…

— В этих вопросах я тебе не советчик и не джин из бутылки. Но вот одну простую вещь могу сказать. У каждого грешника на Земле есть свое предназначение — тянуть лямку, за которую ещё в молодости ухватился. — Теляшин искоса посмотрел на Сердюкова, — Я вот ведь в профессора не лезу? И на других баб никогда не зарился. Хотя было, конечно, подгуливал, но о своем, пусть говнистом, но родном всегда помнил.

Сердюков понял, на что намекает старый хитрец.

— А если это была любовь?

— Какая любовь, Витя! Не любовь это вовсе, а городская избалованность. У нас люди спину гнут так, что о любви и подумать-то некогда. А у вас положенное время отработал, идешь домой, вокруг сплошные юбки раздуваются, а потому и дурные мысли даже в умную, как у тебя, голову лезут. Я это приметил, когда мы около вашей думы бастовали.

Впервые за все дни Сердюков от души расхохотался.

— Ну, Федор Игнатьевич, ты и Спиноза!

Старик обиделся:

— Я тебе от всего сердца, а ты сразу обзываться начинаешь. Надо же слово-то какое похабное подобрал — Спиноза!

Сердюков уже плакал от смеха и держался за живот:

— Да не обзывал я тебе вовсе, Игнатич, а наоборот похвалил. Спиноза — это ученый, известный философ!

Старик, казалось, разозлился ещё больше:

— Ну вот опять нахамил. Всем своим видом показываешь, что ты умный, а я — дурак безграмотный. Все, с завтрашнего дня беру отвод от должности доверенного лица и выхожу на производство. Я с тобой, как с писаной торбой с утра до ночи ношусь, скидок на свой преклонный возраст никаких не делаю, совсем замотался. А ты ржешь, над стариком, как сивый мерин.

Сердюков уткнулся лицом в подушку и даже начал икать от приступа хохота. Когда он поднял голову, старика в кухоньке уже не было. Он встал с кровати, прошелся из угла в угол: как-то нехорошо получилось. Неужели и в самом деле обиделся на него старик?

Он вздохнул и расстелил кровать. Спальное ложе показалось ему слишком широким. Он с головой накрылся одеялом и уже через несколько секунд уснул.

Кто-то настырно тряс его за ногу. Он открыл глаза и увидел перед собой улыбающееся лицо Теляшина.

— Вставай, депутат-развратник. Нас в районе директора сельских школ ждут.

Сердюков с благодарностью посмотрел на старого водника. Значит, нисколько не обижался накануне вечером Теляшин, а, наоборот, выпендривался, чтобы хоть как-то отвлечь его, Сердюкова, от тягостных мыслей.

Когда они проезжали выдраенную до блеска стиральным порошком центральную площадь, Теляшин тронул его за рукав и показал на огромный плакат «Хотя нас и меньшинство, но мы за Сердюкова — экологически чистого человека».

— Твоя идея, Игнатич? — оглянувшись на Теляшина, без какого бы то ни было осуждения в голосе спросил Сердюков.

— Когда б я успел! Это не моя идея, а твоя работа. Наши люди прекрасно видят не только то, кто за какой юбкой увивается, но и кто делает для них благо.

— Не говори высокопарно, старик. А то я начинаю видеть себя в виде бронзового памятника на гранитном постаменте. — Он отвернулся, слегка покраснел и ещё раз стрельнул взглядом в сторону транспаранта.

Что ни говори, а ему было приятно: пусть не все, но жители Марфино все-таки заметили и оценили его старания. Впрочем, как ему казалось, благодарить они должны вовсе не его, а ту щепетильную ситуацию в которую он угодил на старости лет.

Где она теперь? С кем? Кантоной? Выздоровела ли?

Из задумчивости его вывела ехидная реплика Теляшина:

— Извини, но на памятник, Пантелеич, ты пока ещё не наработал…

3

Проворочавшись всю ночь на постели и до самого утра так и не сомкнув глаз, Клякса теперь полностью была согласна со своей хозяйкой и пришла к выводу: Кантона жених завидный и отпускать его от себя было бы непозволительной роскошью. Она даже рассердилась на незнакомую ей соперницу, которая позарилась на чужое. Разве не ей, Кляксе, Пьер преподносил дорогие подарки — костюмчик из бутика, браслетик из жемчуга. Нет, решила она, когда за окном начало рассветать, так просто своего она не отдаст.

Правда и Пантов, тоже не жалел денег. И пусть колечко с бриллиантом, которое он ей подарил после проведенной вместе ночи, навсегда исчезло в кармане Петяевой, она по-прежнему продолжала получать от Пантова презенты и сувениры. Вернувшись из Франции, он напомнил о себе розами и золотыми сережками, которые были выполнены в виде огромных сердечек. В букете была спрятана записочка: «Светик, когда же мы с тобой встретимся?». Потом были ещё и ещё букеты с любовными признаниями. Но последнее письмецо, обнаруженное в здоровенной коробке с шоколадными конфетами, которую принес Бобан, её позабавило, а затем напугало. Оно состояло лишь из одной, казалось бы, дурашливой фразы: «Светка — конфетка, ам — и на веки в Амстердам». Прочитав его, она сначала подумала, что Пантов предлагает ей поездку по Нидерландам. Но что значит «ам»? Съесть он её хочет, что ли? А потому послал этот шкаф, Бобана, чтобы её запугать?

Она разорвала записку на мелкие кусочки и бросила в мусорное ведро, предпочитая придерживаться советам Виолетты Павловны и не обращать внимания на просьбы Пантова о встрече.

Но и депутат не сдавался. Каждый день около её подъезда стала парковаться «девятка», за рулем которой она видела Бобана. И хотя у Светки Марутаевой работа была из разряда рискованных и опасных, к которой она даже начала привыкать, угрюмое лицо пантовского телохранителя приводило её в ужас. Пусть он не сделал ей ничего плохого, а в злополучную ночь, когда она вылетела из окна дома отдыха, даже заступился, отгораживая от разъяренного дружка, она все равно боялась его. Светка вспоминала его грубые ласки, молчаливое сопение и звериное спокойствие ко всему происходящему. Клякса нисколько не сомневалась, что Бобан был готов выполнять любой приказ своего начальника. Но когда она выскакивала из подъезда, Бобан тоже выходил из машины и молча протягивал ей очередной букет с записочкой.

Когда у Светки стали совсем сдавать нервы, она поделилась своими опасениями с Евнухом. Конечно, можно было обо всем рассказать и самой Петяевой, но Клякса не стала делать поспешных шагов.

Евнух, выслушав девушку, лишь по отечески погладил её по черным волосам, ободряюще приобнял за плечо и снисходительно улыбнулся:

— Прости его, он больше не будет.

И в самом деле: прошло уже три дня, но ни самого Бобана, ни его машину Светка больше не встречала.

С кровати Клякса поднялась как никогда решительной и отчаянной. Она теперь знала, что нужно делать. Выпив чашку крепкого кофе и облачившись в костюмчик, который ей купил Кантона, она направилась к зданию областной думы. Молодой сержант, которому она так мило строила глазки и давала понять, что у него есть все шансы пригласить её в кино и купить мороженое, быстро помог отыскать телефон помощницы депутата Сердюкова и прямо из бюро пропусков Светка набрала нужный номер.

— Приемная депутата Сердюкова, — услышала она в трубке голос своей соперницы и тут же произнесла заготовленную фразу.

— Вас беспокоит невеста Пьера Кантоны. Если вы Лена Пряхина, то мне хотелось бы с вами поговорить…

— О чем?

Клякса, как заправская актриса, всегда готовая выдавить из себя слезу, разрыдалась в трубку, чего никогда от себя не ожидала.

— Лена, вы не думайте, что я пришла сюда, чтобы наговорить вам разных гадостей и выплеснуть свои обиды. Ситуация, в которую я угодила, куда сложнее.

Через минуту ей выписали пропуск, и Клякса, весело подмигнув сержанту, прошла в фойе думы.

Они сидели друг перед другом. Взволнованная визитом неожиданной гостьи Пряхина и опухшая от слез, казалось, совсем растерянная, Светка Марутаева.

— Понимаете, Лена, я жду ребенка. От него, Пьера. Поверьте мне, я не хотела бы рожать. Зачем связывать себя дополнительным бременем, но месяц назад он сделал мне предложение и сам же настоял на малыше…

— Но и в чем же вы увидели проблему? — искренне поинтересовалась Пряхина.

— В нем. — Светка принялась утирать платком слезы, — Пьер — человек увлекающийся, наверное, как и все люди этой национальности. Но зачем было настаивать на ребенке! Правда, сделать аборт ещё не поздно…

— И не вздумай, девочка! Поверь мне, между нами ничего не было.

— Вас я ни в чем не виню… — Светка подняла на собеседницу доверчивые глаза.

Но Пряхина, понимая, что вся эта сцена выглядит довольно-таки глупо, принялась оправдываться:

— Однажды он по чистой случайности подвез меня домой из Марфино. В другой раз я помогла ему с переводом на презентации…

— А третий? Третий раз? — почувствовав заминку в голосе соперницы, требовала ответа Клякса.

— Мы были в кафе. — Набравшись храбрости, созналась Пряхина.

— Я так и знала: он к вам неравнодушен. — У Светки снова покатились слезы.

Помощница депутата помолчала, подыскивая нужные слова.

— Ну, теперь это его дело — равнодушен, неравнодушен… — она взяла Кляксу за руку, — Поверь мне, главное, что я равнодушна. А это для тебя очень многое значит.

— Скажите откровенно, он вам нравится?

— Нет. У меня есть человек, которого я безумно люблю.

— Но вы ведь с ним, наверное, договорились о следующей встрече? — Светка с мольбой смотрела в глаза Пряхиной.

— Да, — уже взяв себя в руки, ответила собеседница, — В шесть часов вечера мы договорились встретиться в сквере у академического театра. Но можешь не сомневаться, я не приду.

Светка, полагая, что разговор пришел к необходимому ей завершению, поднялась со стула.

— Значит, мне не делать аборт?

— Ни в коем случае. У вас все образуется. — Пряхина обнадеживающе улыбнулась.

Уже в дверях Клякса повернулась и ещё раз посмотрела на Пряхину. Та поняла, о чем говорит печальный взгляд.

— Можете не сомневаться. О нашем разговоре не узнает никто. Тем более ваш жених.

— Спасибо тебе, Леночка. — Вздохнула Клякса и скрылась за дверью.

Она до безумия была довольна собой и здесь, в огромном фойе депутатского обиталища, ей хотелось кружиться от счастья. Как она ловко обтяпала это дельце! Через полчаса она все расскажет Петяевой, и та непременно похвалит её за артистизм и находчивость. «Никуда теперь не денется, влюбится и женится» — думая о Кантоне, чуть слышно пропела Клякса слова из когда-то известного ей шлягера и направилась к выходу, где, проявляя нетерпение, её поджидал молоденький сержант. Он издалека заметил её и восторженно смотрел на Кляксу, видимо, все-таки надеясь договориться о свидании.

Но кто-то неожиданно взял Светку под руку. Она обернулась и увидела Пантова.

— Вы?

— А ты разве не ко мне пришла?

Она смотрела на него широко открытыми глазами, лихорадочно соображая, как объяснить свое появление в этом высокопоставленном здании. Не палить же правду-матку о том, что у неё несколько минут назад состоялся душеспасительный разговор с помощницей депутата, которая посягнула на её личную собственность.

— К вам, — наконец, решилась Светка сыграть ещё одну театральную роль.

— Но как же ты сюда прошла без моего разрешения?

Она кивнула в сторону сержанта, который теперь тревожно наблюдал за ними.

— Он меня пропустил. Я его очень-очень попросила.

— Ах ты моя искусительница! Но я так рад тебя видеть. Ну, пошли, пошли в мои апартаменты.

Он, не ожидая согласия, повлек её за собой. «Только бы не встретиться с Пряхиной!» — подумала Марутаева, когда двери лифта захлопнулись, и Пантов нажал на кнопку этажа, на котором несколько минут назад уже побывала Клякса. Но на этот раз ей не повезло, и когда кабина остановилась, они нос к носу столкнулись с помощницей депутата Сердюкова. Увидев бывшую гостью в присутствии Пантова, Леночка в удивлении приподняла брови, и Светка прочитала в её взгляде немой вопрос: уж не жаловаться ли решила невеста Кантоны?

Они разминулись, не сказав ни слова друг другу. Пантов, по-прежнему не выпуская руку Кляксы, тащил её в сторону своего кабинета. Они вошли, и в углу за компьютерным столиком она увидела Вована, который так не по-джентельменски обошелся с ней в доме отдыха. Они встретились взглядами, и она не могла не увидеть, как на лице обидчика заиграла пренебрежительная улыбочка. Пантов не заметил, а скорее почувствовал испуг Светки и неприязнь к ней своего помощника, которыми они обменялись, разглядывая друг друга. Еще одна нелепейшая ситуация, но на выручку пришел Пантов.

— Неаронов, привез бы ты мне из избирательного штаба последние подписные листы, — не попросил, а скорее приказал депутат, требуя, чтобы помощник освободил от своего присутствия испугавшуюся девчонку.

Неаронов, совсем не ожидавший такого распоряжения и желавший быть свидетелем интимной встречи, перевел вопросительный взгляд на своего начальника:

— Я больше чем уверен, что они ещё не готовы…

— Ну, так ты отправляйся и поторопи счетчиков, — уже с нескрываемый негодованием прошипел Пантов.

Они скрылись за дверями его кабинета, депутат обхватил её за талию:

— Я знал, что ты придешь.

Она скривилась и постаралась высвободиться из его объятий.

— Я не за этим сюда пришла, Михаил Петрович…

— Ну, конечно, не здесь. Конечно, не сейчас. — Не понял он в её голосе ноток отторжения. — Мы встретимся сегодня вечером у меня дома.

Ей, наконец, удалось отбиться от его ласк. И теперь, упреждающе выставив ладони вперед, дабы остудить пыл бывшего любовника, она, запинаясь, быстро затараторила:

— Между нами больше не должно быть никаких отношений. Никаких. Вы человек не честный, Михаил Петрович, как мне стало известно, даже обручившийся…

— Ах, вот оно что! — поникшим голосом прошептал он, поняв откуда дует ветер, — и с негодованием заговорил, — Вероятно, Виолетта Павловна, моя старая подруга и бывшая любовница, уже успела накаркать с кем, куда и зачем я на несколько дней отбывал. Так?

Клякса, не сказав ни слова, опустила голову. Пантов поднялсо стола какую-то папку и с силой швырнул её обратно.

— Поверь мне, Светочка, я не люблю ту женщину. Но я занимаюсь политикой, а она иногда требует некоторого лавирования…

— Продажности, — немного осмелев, поправила его Клякса.

— Это очень грубо. Но, если ты хочешь, пусть будет так. Бывает, что и в самом деле приходится мешать ложь с правдой, но делается это только во благо.

— Кому?

— Всем. Тебе, мне, обществу. Мне трудно тебе объяснить…

— Что-то похожее на мою профессию. — Понимающе кивнула Светка, — Порой мне не нравится мужчина, но я всем видом показываю, что без ума от него. А иногда так заиграешься, что начинаешь верить в собственное вранье. У вас такого не бывает?

— Прошу тебя, не вспоминай больше о прошлом. Мне становится очень больно, когда я слышу, кем ты была и чем занималась. Я сделаю все, чтобы этого никогда не повторилось.

— И что же вы сделаете? — с вызовом посмотрела на Пантова Клякса.

— Я увезу тебя из этой страны. Если хочешь — увезу навсегда. Во Францию, в Ниццу, — Он заметил, как она вздрогнула при упоминании Франции, и с ещё большим жаром принялся уговаривать, — Я ведь специально туда летал. У меня там собственность. Я купил под Ниццей коттедж. Ты можешь там жить. Я буду прилетать к тебе…

Она деланно вздохнула:

— И в качестве кого вы меня там будете содержать в Ницце?

Пантов осекся. Он не ожидал от этой девчонки, которую считал недалекой простушкой, такого прямого вопроса. Раздумывая над ответом, он дернул плечами:

— Я не могу на тебе жениться, Света…

— Ну вот, видите, сами же себе и противоречите. Любите, а жениться не можете. Потому что у вас есть другая женщина. Одна, проститутка, — для забавы, другая, с положением, — для карьеры. Не надо мне пудрить мозги, Михаил Петрович! Может быть, в политике я не научилась разбираться, но, когда мужчины врут открыто и нагло, я сразу улавливаю фальшь.

Он опустился перед ней на колени.

— Хорошо. Но ты мне можешь подарить последнюю ночь?

— За деньги? Если вы хотите купить меня, то опоздали.

— Кантона? — произнес лишь одно слово Пантов.

— Какая вам разница!

— Я сотру его в порошок. — С видимой угрозой в голосе произнес Пантов, — Он навсегда забудет дорогу в этот город.

Клякса испугалась. Такой поворот событий не входил ни в её, ни в планы Петяевой. Мало того, если француз оставит навсегда город, как бы ей, Кляксе, не пришлось снова выйти на панель. А это обязательно произойдет, потому что Виолетта Павловна, никогда не простит ей промашки.

Она нагнулась к Пантову, прижала ладони к его лицу и заглянула в глаза.

— Если я приду к вам завтра вечером, вы обещаете навсегда оставить в покое меня и Пьера?

— Да, да, да! — он придвинулся ещё ближе, обхватил за талию и уткнулся головой ей в колени.

Раздался стук и в дверь без приглашения вошел Вован.

— Михаил Петрович, я привез подписные листы…

4

Несколько дней подряд Агейко дежурил около Центра знакомств госпожи Петяевой. Он позаботился о том, чтобы его автомобиль, из которого он вел наблюдение, не привлекал внимания и останавливался метрах в двухстах от входа в заведение. Конечно, из-за других машин, которые то и дело парковались около интересующего его здания, он не всегда мог видеть и различать лица незнакомых ему людей. Но клиенты — женихи и невесты, — которые шли за помощью к Виолетте Павловне его мало интересовали. Ему важнее было обнаружить передвижки непосредственных сотрудников Центра. И в особенности — Евнуха, с которым он и намеривался поговорить начистоту. Почему-то Агейко был уверен, что сможет расколоть парня и добиться от него признания в том звонке, когда его попросили забрать из Купинска папку с важными документами.

Сидя в машине, Агейко слушал музыку и выкуривал почти по две пачки сигарет за день. Его усидчивость и терпение были вознаграждены. Во-первых, в течение трех дней, он наблюдал, как каждое утро около подъезда останавливалась «девятка» Бобана. Нет, Пантова он так и не увидел. Да и разве смог снизойти депутат до того, чтобы раскатывать по городу на отечественном автомобиле! Зато при появлении Кляксы, из машины выскакивал Бобан с огромным букетом цветов, вручал его девушке, после чего «Жигуль», визжа резиной, срывался с места и исчезал из поля зрения. С момента этого открытия Агейко не верилось, что Бобан мог быть ухажером Кляксы. И он, как ему показалось, не ошибся. После того, как однажды утром к «девятке» вразвалочку подошел Евнух и между ним и Бобаном состоялась непродолжительная беседа, машина около подъезда больше не появлялась. Ну, не могла же такая дубина как Бобан с толстым затылком и огромными кулачищами, силу которых Агейко на себе ощутил в казино, так быстро отречься от своей зазнобы. Правда, у Юрия промелькнула на этот счет другая догадка: а не Пантов ли ведет двойную игру и пытается ухаживать сразу за двумя женщинами? Впрочем, пришел к выводу Агейко, от этого проходимца всего можно ожидать.

Боже мой, на кого же позарилась Эдита! В их размолвке Агейко не считал себя правым. Да, грешен: разве не он был таким невнимательным, вспыльчивым и до мозга костей ревнивым? Но и рассудительная Эдита — тоже оказалась не сахар. Обменять себя за мешок модных тряпок и поездку в Париж! Это даже не укладывалось в голове у Юрия. В моменты ярости и отчаяния он сравнивал Эдиту и Кляксу, но при огромной пропасти, которая разделяла их образование, воспитание, возраст, наконец, не мог обнаружить существенной разницы в поведении. По его мнению Эдита просто продалась Пантову. Пусть это было сделано не так вызывающе и откровенно, как предлагают себя девицы легкого поведения, но факт оставался фактом. Она позарилась на роскошь, которой у Агейко отродясь не было.

А Евнух, с которым Агейко хотел поговорить с глазу на глаз, для чего, как он предполагал, требовались напор и неожиданность, не покидал Центра знакомств. Сын Зои Ивановны не имел своей квартиры и жил в одной из комнат заведения. По примелькавшимся лицам девушек, которые по несколько раз на дню входили и выходили из подъезда, Агейко понял, что комнаты сдаются не только Евнуху. А по темным расплывчатым фигурам мужчин, которые чаще всего на иномарках подъезжали к заведению в сумерках и покидали его за полночь, не трудно было сделать вывод, что не только апартаменты госпожи Петяевой сдаются в аренду, но и девичьи тела.

Евнух вышел из Центра в обед и быстрым шагом направился в сторону городского сквера. В руках у него был чемоданчик. Это была удача и другого случая познакомиться с молодым, но неразговорчивым человеком, могло больше не представиться. Ведь не мог же журналист напрочь забыть о редакционных делах, которых скопилась тьма тьмущая, и сидеть в машине всю жизнь.

Агейко, тут же повернул ключ зажигания, и дернул свою восьмерку в направлении белокурого парня. Тот шел по самому краю тротуара.

Поравнявшись с желанным объектом наблюдения, журналист остановил свой «Жигуль» рядом с ним, открыл правую дверцу и, переклонившись через пассажирское сидение, выглянул наружу:

— Садись, нам, кажется по пути.

Евнух от неожиданного приглашения остановился:

— Спасибо, дойду пешком.

— Садись, тебе говорю, — Агейко удалось схватить парня за рукав, — Я тебе кое-что про твою мать расскажу…

Он втянул его в машину, сам же захлопнул дверцу и выжал педаль сцепления. Чтобы, не дай Бог, пассажир не выпрыгнул из салона, Агейко занял крайнюю левую полосу дороги.

— Что вы мне хотели сказать про мать?

— А она вообще есть у тебя? — с сарказмом в голосе поинтересовался Агейко, — Ты хотя бы её лицо помнишь?

— У меня? А разве это ваше дело?

— Мое. Если пожилая женщина приходит в газету и просит найти её сына, без вести пропавшего в Чечне, то мы, журналисты, не считаем это платными услугами.

— А вы уверены, что это моя мать приходила к вам в редакцию?

— Брось дурить, Вадим. Я не видел твой паспорт. Конечно, ты мог поменять имя и фамилию, но родную мать-то не обманешь! Я могу подвести её к заведению, в котором ты служишь, не стыдно будет? Живешь в ста километрах от родного поселка и не удосужился навестить родных.

Евнух не проронил ни слова.

— Что? Обдумываешь. Как сорваться из области и поменять место жительства?

За время поездки Евнух впервые повернул голову в сторону Агейко и внимательно посмотрел на него.

— Нельзя мне в поселок.

— Натворил что-нибудь?

— Я? Если бы натворил, то перед тем как сесть за решетку, нашел бы время навестить родителей.

— Тогда я тебя не понимаю…

— Невеста у меня там. Четыре года уже ждет. И я жду — когда она замуж выйдет.

— А ты её разлюбил и увлекся Кляксой, — показал свою осведомленность Агейко.

— Никем я не увлекся. И не увлекусь уж никогда.

— Тем более ничего не понимаю.

— А может быть, и не надо вам влезать в мои дела? Я законопослушный гражданин. Никого пока не трогаю…

— Пока?

— Не придирайтесь к словам.

— А что сказать матери?

— Ничего. Вы меня не видели и я вас тоже. Умер я, сгинул…

Агейко подрулил к обочине и остановил машину.

— Вадим, я не знаю в чем причина, но понимаю, что у тебя на душе кошки скребут. Может быть я чем-нибудь тебе могу помочь?

— Вы? — он с удивлением посмотрел на Агейко.

— Но ведь ты мне помог.

— Я?

— Этим постоянным переспрашиванием ты себя и выдал. Ведь это ты позвонил мне и рассказал о купинских документах.

— Вам бы в разведке работать. — С полным равнодушием заметил Евнух. — Спасибо, что подвезли.

Он взялся за ручку, но открыть дверь и выйти на тротуар не спешил. Агейко нервно барабанил пальцами по баранке: неужели парнишка не отважиться на открытый разговор?

Ни слова не говоря, телохранитель Петяевой достал сигарету и закурил.

— Я бы не хотел, чтобы нас видели вместе, — выдохнув дым, наконец, сказал он и, видимо, что-то обдумывая, снова замолчал, — Давайте договоримся так: в самое ближайшее время, когда у меня появится возможность, я сам вас найду. Вот тогда обо всем и поговорим. Только матери пока ничего не говорите. Не травмируйте.

— А когда наступит это ближайшее время?

— Когда у меня появится возможность, — уклонившись от конкретного ответа, сказал он и нажал на ручку открывания дверцы.

«Интересно, что у него в дипломате? Деньги? Бомба? Или компрометирующие кого-нибудь документы?» — подумал Агейко, глядя вслед Евнуху, бережно придерживающему чемоданчик.

Агейко с облегчением вздохнул: благо его дежурства около заведения госпожи Петяевой закончились. И хотя о каком-то успехе говорить было рано, но Агейко нисколько не сомневался в том, что с бывшим лейтенантом-десантником Вадимом Жильцовым ему удастся найти общий язык.

5

Роман Алистратов выглянул из-за кулис — дворец офицеров армии и флота был забит до отказа. В первых рядах сидели старики и старухи. Самые ярые сторонники идей великого Ленина держали в руках красные флаги и знамена канувшей в Лету социалистической эпохи. Пока пожилые люди, словно разогревая себя перед боем, о чем-то вяло переругивались между собой. Роман прекрасно знал, что эти божьи одуванчики только на словах бывают дряхлыми и больными. На самом же деле деды и бабки составляли самый боевой актив коммунистической партии и напрочь забывали о своем подорванном здоровье, когда дело доходило до выхода на баррикады.

Середину зала заполняла разношерстная масса рабочих и служащих. Без особого труда можно было определить, что разбившиеся на группы «середняки», являлись сторонниками разных партий и фракций. Одни пришли сюда, чтобы подержать либералов, другие — демократов, третьи, чтобы освистать предпринимателей, а четвертые, предприниматели, готовы были при первом же удобном случае пустить в ход кулаки и доказать всем, что только их партия может вывести область и страну из глубокого кризиса.

В задних рядах и около стен по всему периметру зала вперемешку с работниками милиции дожидались начала агитационного собрания совершенно случайные люди, забредшие в зал только ради собственной забавы. Многие прекрасно знали, что лучшей комедии, чем предвыборный митинг, им не увидеть.

Наконец, отыскав взглядом в многочисленной толпе кого-то из знакомых ему людей, Роман чуть заметно улыбнулся, одобряюще кивнул головой и исчез за кулисами. Кандидаты в депутаты гуськом потянулись к столам президиума, и зал одновременно наполнился свистом и аплодисментами.

Алистратов отечески похлопал Пантова по плечу:

— Постарайтесь не нервничать и на самые каверзные вопросы отвечать просто и коротко, не теряя при этом своего достоинства. И самое главное, чему я вас учил, — не пускайтесь в перебранку. Зала вам никогда не перекричать…

Пантов самодовольно улыбнулся:

— Не переживай, учитель, все будет, как в аптеке: старикам нобелевские пенсии, трудящимся — зарплату и трехразовое питание, студентам-двоечникам — повышенную стипендию.

— Хорошо, что пока вы не потеряли чувства юмора, — сказал Роман и легонько подтолкнул своего подопечного к столу президиума.

Когда Пантов, поправив галстук, направился на сцену, Алистратов поднял голову и посмотрел в сторону ложи для почетных гостей, где в полумраке чуть виднелась фигура банкира Бурмистрова.

Кандидат в депутаты от коммунистической партии Петр Ефимович Кислянин, чего никак не ожидал Роман, начал свою предвыборную речь с того, что объявил:

— Учение Иисуса Христа и учение коммунистов очень близки и очень дороги каждому честному труженику!

Это было что-то новое. Пенсионеры, занимающие первые ряды, даже опешили.

— А как же учение Ленина, Маркса, Энгельса, Сталина, наконец, которые не верили в Бога и отрицали всяческую религию? — выкрикнул кто-то из зала.

Коммунист был готов к такому вопросу и, казалось, даже обрадовался, когда его задали.

— А разве Маркс, Энгельс и Ленин не на Священном Писании основывали свою идеологию? Вспомните к чему призывал Христос — к всеобщему равенству и братской любви! А основоположники коммунизма? О соединении пролетариев всех стран, об их равенстве и любви. А что касается Сталина, то великий вождь повторил земной путь Христа.

В задних рядах раздался смех.

— Не стоит ерничать! — кандидат в депутаты оперся двумя руками на трибуну, готовый отразить новые атаки оппонентов. — Христос, как известно, появился в семье простого плотника, Сталин — в семье бедного сапожника. И разве не оба они были мучениками? Сравним. У Христа при жизни — слежка фарисеев и первосвященников, преследования и истязания. У Сталина при жизни — доносы, слежка, ссылка, каторга, жандармские побои. А после смерти, как и у Христа, — глумление, злоба каинов, клевета фарисеев и перевертышей. И я, как проповедник идей коммунизма и Священного Писания, прошу творца о том, чтобы он снова послал вам, избирателям, доброго Пастыря, щедрого сердцем и славного делами своими так же как славен и велик Иосиф Сталин. А пока нового Сталина нет, я готов взять на себя эту ответственность…

Он, смиренно опустив голову, теперь ждал, когда невообразимая какофония, поднявшаяся в зале стихнет. Но в передних рядах уже пели: «Вставай, проклятьем заклейменный…» «За Бога, за Сталина, за коммунизм!» — кричал кто-то прорвавшись к микрофону, установленному в проходе между рядами партера.

Когда шум постепенно стих, стоящий около стены парень в дорогом кожаном пальто, задал вопрос:

— Скажите, вы выступаете против частной собственности?

— Конечно, — на полном серьезе ответил Кислянин, — Я на личном опыте убедился, что можно хорошо жить и без нее. Вот у меня квартира государственная, и машина государственная, и дача государственная, и снабжение государственное… А представьте, молодой человек, что за все это надо платить самому! Ведь тогда надо эксплуататором становиться!

Роман, зажав рот рукой, расхохотался, подумав о том, что лучше бы коммуняка не отвечал на этот вопрос. Так хорошо начать и так плохо кончить.

А на трибуну уже поднялся кандидат от христиан-либералов.

— То, что коммунисты считают свои принципы христианскими, неправда. А к Священному Писанию они обратились только потому, что их коммунячья идеология с треском провалилась. И заигрывание большевиков с верующими массами — всего лишь чисто политический маневр. Вот если они публично откажутся от идей Маркса-Энгельса, культа Ленина, принесут покаяние перед Матерью-Церковью, тогда с ними можно будет говорить. Правда, это будут уже не коммунисты. Потому что христианство и коммунизм — вещь недопустимая. Значит, все отрекшиеся от «пролетарской» идеи коммунисты перейдут в наш лагерь, лагерь христиан-либералов. А мы уже подумаем, насколько они исправились и стоит ли их выдвигать в депутаты.

Сторонники либералов дружно зааплодировали. Оратор налил из графина в стакан воды и продолжил:

— Мы, христиане-либералы, идем в новую думу для того, чтобы овладеть тайнами души и интеллекта, ищем Бога в человеке, в матери, побуждаем религиозно относиться к матушке-природе. Среди нас есть и священники, муфтии, мы молимся в мечетях и храмах. И мы защитим наши святыни от иноземных осквернителей и сектантов.

— А кого вы считаете иноземными осквернителями?

— Вот их! — либерал повернулся к президиуму и ткнул пальцем в сторону Пантова. — Они, партия предпринимателей, за бесценок распродают нашу землю, фабрики и заводы иностранцам, которые россиянам ничего взамен кроме тоталитарных сект не дали. Это они, предприниматели и бизнесмены, изменили законодательство, которое в нынешних условиях благоприятствует процветанию инородцев и их религий. Для меня, христианина, уму непостижимо, как это десять человек, поверив в культ собаки, носорога, обезьяны, дуба, космического пришельца, нового идола могут без проблем зарегистрироваться как религиозная организация! Мы выступаем против того, что государство освобождает новоявленные религиозные объединения от налогов и дает проведению чужеземного культа зеленую улицу. Молитвы Бог весть кому дают положительный результат только бизнесменам, коммунистам (при этом оратор оглянулся на трибуну, победно посмотрев на Пантова и уже выступившего представителя от коммунистической фракции) и руководителям сект, которые проповедуют свой идеал совершенства человека. Среди нищего народа царит атмосфера отчуждения, наша экономика топчется на месте, а потому только мы со своей идеологией сможем выдернуть страну из разрухи.

— Мели Емеля, твоя неделя, — резко поднялся из-за стола оскорбленный кандидат в депутаты Кислянин, — Мы всегда были против всяких сект…

Оратор самодовольно заулыбался:

— А не мы ли почти семьдесят лет жили в тоталитарном обществе Сталина? Так вот, будет вам известно, что по такому же тоталитарному принципу только в меньших масштабах построены и замкнутые религиозные секты. Как и в историческое время, советский человек принадлежал вождю и последний с каждым мог делать, что угодно. Так и в сектах. Вступив в нее, человек уже не принадлежит себе. И его мозги промываются западной религией ежедневно. В итоге подавляется воля. Но мы, христиане-либералы, не позволим погубить наш народ и дадим по рукам коммунистам и предпринимателям.

Либерал победно сошел с трибуны и, подойдя к президиуму, выхватил свой стул, который стоял между стульями Пантова и коммуниста, поставил его с самого края стола и, демонстративно отмежевавшись от своих противников, уселся, закинув ногу на ногу.

Теперь подошла очередь выступления Пантова.

Роман скрестил руки на груди, бросил взгляд на ложу, где сидел Бурмистров и подумал: «Только не хватало ещё и Пантову пуститься в полемику о православии и вероисповедании». Но ученик не подвел.

— Я, человек верующий, — спокойным голосом начал Пантов, — А потому о вере говорить не буду. Потому что не хочу подчиняться новой моде и выставлять напоказ свое интимное общение с Господом. Потому что молитва и иконы со святыми ликами, которым ты поклоняешься — это сугубо личное. Теперь, что касается деятельности нашей предпринимательской фракции и самих бизнесменов. В принципе мне глубоко наплевать, что о нас пишут в газетах. Дескать, туфли носим из крокодиловой кожи, золотые часы с бриллиантами, покупаем костюмы в модных западноевропейских салонах. Выставляя свою кандидатуру на новый срок, я прежде всего думаю о тех, кто меня поддерживает. И это, поверьте, не предприниматели. А те трудящиеся, которые работают на предприятиях моих деловых друзей. И я горжусь тем, что когда большая часть населения области сидела по несколько месяцев без зарплаты, на приватизированных предприятиях, которыми командуют мои сподвижники, и деньги регулярно выплачивались и производство не останавливалось из-за забастовок. Возьмите тот же коксовый, металлургический и медицинский заводы…

— Это верно! — послышалось из зала, — Так и было.

Воодушевленный одобрительными возгласами Пантов, продолжил, кивнув в сторону соперника-коммуниста:

— Если бы не эти со своей мировой революцией, то на сегодняшних магазинах, заводах, разных коммерческих учреждениях красовались бы не имена зарубежных фирм, а фамилии дореволюционных купцов и предпринимателей. И я уверен, что, например, в Америке предпочли бы пресловутой «Кока-коле» какой-нибудь русский медовый напиток, японцы бы вывозили к себе на острова радиоаппаратуру отечественной фирмы «Сонин и К», а немцы разъезжали бы по своим дорогам на автомобилях русского автомагната Опелева или Афиногенова. Как раз этого и хотела бы допиться в современных условиях наша предпринимательская партия, которая выдвинула меня кандидатом.

Зал наполнился овацией, и Пантов торжествующе посмотрел за кулисы, где стоял и наблюдал за его выступлением Алистратов.

«Ну-ну, — подумал Роман, а что же ты, друг ситный, дальше будешь делать? Посмотрим, посмотрим, как ты выкрутишься, когда и тебя начнут мешать с дерьмом». Он выглянул в зал, поднял руку и чуть слышно щелкнул пальцами, отдавая непонятную команду кому-то невидимому и до сих пор не рассекреченному.

Тут же с крайнего стула в середине зала встала женщина и подошла к микрофону.

— Как депутат, вы нам очень импонируете, Михаил Петрович, и я готова проголосовать за вас, если вы мне ответите на несколько вопросов.

— Я весь внимание.

— Кто разворовал нашу страну? Коммунисты как тот, который говорил о Боге, или такие как вы предприниматели?

— А что вы понимаете под словом «разворовал»?

— То и понимаю, — теперь уже обратилась к залу женщина, — Денег в стране нет, золота — нет, и работы не стало. Зато сын банкира — стал банкиром, сын маршала — маршалом, сын цыгана — попрошайкой и мошенником. По крайне мере никто из бывших реформистов не оказался в очереди на биржу труда и не стал торговцем сигаретами. Только мы, трудовой народ, как были при социализме с голыми задницами, так без штанов и остались. Мало того, появились ещё и какие-то новые русские в виде вас, предпринимателей, которые быстренько забрали у нас ваучеры и успели приобрести на них действительно ценные бумаги или предприятия. Что вы на это скажете?

Ему хотелось ответить, что умные и опытные люди, каким он считал себя, всегда богатеют за счет дураков, но Пантов мило улыбнулся:

— Ну, а кто же вам-то мешал скупать эти самые ваучеры?

Женщина вывернула карманы затертых джинсов:

— А на какие шиши я бы их, позвольте узнать, скупала?

— Да, я с вами в чем-то согласен, — приняв опечаленный вид, кивнул Пантов.

Он вспомнил чему его учил Алистратов: если уж приперли к стенке и нет конкретного ответа, то необходимо менять тактику и приступать к запудриванию мозгов, начинать атаку на чувства и эмоции. И говорить побольше непонятного, которое хорошо бы перемешивать с общими фразами.

— В силу неотработанных законов многие мошенники воспользовались тем, что государство на время отстранилось от управления экономикой и потеряло контроль над финансовыми потоками, не создало изначальных условий для развития конкурентных отношений, и принялось зарабатывать деньги в свой карман. В итоге, пока рыночная экономика пробуксовывала, вакуум, оставленный государством, был заполнен криминалом и теми, кто решил нагреть на этом руки. Но новые собственники оказались ещё более неэффективными и паразитическими распределителями государственного имущества. Обнищание народа и «доходность» того или иного частного предприятия определялась не качеством продукции, не количеством услуг, предоставленных населению, а количеством наличных денег, «мерседесами» и многоэтажными особняками…

Он сделал передышку и обвел взглядом зал. Все молчали, поняв из всего сказанного Пантовом, только то, что кто-то обзавелся «мерседесами» и виллами.

— Вы сказали «частного предприятия» — вы имели в виду «приватизированного»? — Через несколько секунд снова решилась на вопрос избирательница.

Пантов нервно дернул щекой:

— Частного — это частного. Видите ли, приватизация не всегда шла, как того хотелось бы. Но теперь мы этот вопрос держим под контролем.

— А вы, предприниматели, относите себя к новым собственникам, о которых только что упоминали? — не унималась женщина.

Пантов смутился и покраснел: кажется в своем монологе он ляпнул что-то лишнее. Да и неуемная баба, обхватившая обеими руками микрофон, уже начинала его раздражать. Но он постарался взять себя в руки.

— Относил. Но теперь депутатская деятельность не позволяет мне заниматься бизнесом.

— Значит, уже нахапали?

— Зачем вы меня оскорбляете? Разве я вам сделал что-нибудь плохое?

— А откуда же у вас личный «Мерседес»? Ведь сознайтесь, он у вас есть. И трехэтажный особняк есть! — женщина, довольная собой, заулыбалась.

Одобряя её реплику в зале засвистели и заулюлюкали.

— Вы кто, работник прокуратуры? — на секунду потеряв терпение, с гневом посмотрел Пантов в сторону женщины.

— Я, между прочим, безработная и мать двоих детей, которых нечем кормить. И все из-за вас, предпринимателей. Потому что, как я понимаю, чем больше приватизировалось предприятий, тем больше становилось таких как вы шустрых бизнесменов, и в сто раз больше нищих. Таких как я…

Она оттолкнула от себя микрофон и, ни с того ни с сего разрыдавшись, побежала к выходу из зала. Ее место занял парень.

— Михаил Петрович, вы выдвигаете свою кандидатуру в новый состав думы. Я правильно вас понял?

Увидев, что тетка покинула помещение, Пантов облегченно вздохнул:

— Вы правильно поняли. Иначе зачем же я здесь?

— Но предвыборная компания стоит огромных денег, откуда вы их берете?

— Это средства спонсоров.

— А мы, ваши избиратели, могли бы знать, кто является этими самыми спонсорами? Назовите, хотя бы одну фирму или учреждение, которое вкладывает в вас деньги.

Пантов развел руки:

— Я не имею право назвать своих покровителей. Это сугубо конфиденциальная информация.

— Но почему же она так секретна? Вот мы знаем, что у коммунистов на эти цели идут партийные взносы, экологи используют деньги природоохранных организаций. А вы, где берете?

Пантов, словно ища поддержки, посмотрел за кулисы, где по-прежнему, скрестив руки на груди, стоял Алистратов. Роман бодро кивнул: отвечай, мол, отвечай.

— Ну, хорошо, буду откровенным. Меня поддерживает банк и несколько коммерческих фирм.

— Банк «Интерресурс»?

— Не имеет значения.

— Значит он самый. Потому как вы знаете, что у либералов есть свой банк. У коммунистов — свой.

Пантов пожал плечами, мол, думайте, как хотите.

— А известно ли вам, Михаил Петрович, что выбрасывая огромные деньги на избирательную компанию, «Интерресурс» больше полугода не выплачивал зарплату работникам водных объектов?

— Между прочим, — ободрился Пантов, — это моя заслуга, что водники стали получать деньги.

— Но почему же вы не предприняли эти шаги полгода назад?

— Но я что, председатель банка?

— Вы выше председателя банка! Вы же депутат!

К микрофону прорвалась девчушка с короткой стрижкой и, оттолкнув парня, истерично закричала:

— Скажите, что вы ели сегодня на обед?

— Я, к сожалению, ещё не обедал, — соврал Пантов.

— Неправда! — завизжала она на весь зал, — Я вас видела в самом дорогом ресторане! А на обед вы заказали рыбу — нерку, фаршированную протертой фасолью с чесноком и зеленью и запивали ароматным виноградным вином. Я тоже хочу быть депутатом и есть фаршированную нерку!

— Но какое это имеет значение к сегодняшнему мероприятию! — взорвался Пантов.

Роман Алистратов удовлетворенно хмыкнул и пошел к выходу. В огромном фойе дворца его поджидал Бурмистров.

— Ну? — засыпали твоего ученика, — Раздавили, как щенка!

Роман, нисколько не сконфузившись перед банкиром, улыбнулся:

— Кто раздавил?

— Как кто? Избиратели!

— Какие это избиратели! Все самые провокационные и обвинения в адрес Пантова бросали актеры, которых я нанял несколько дней назад и раздал листочки с вопросами. Я же вас предупреждал, что устрою Пантову экзамен.

— Так это был спектакль? — банкира стал разбирать нервный хохот.

— А то! Надо же проверить его психологическую подготовку. Теперь и вы и я убедились, что она ещё не на должном уровне. Время до выборов и до настоящих дебатов ещё есть. Будем работать.

К ним подошли «безработная женщина, мать двоих детей», парень и девчонка с короткой стрижкой, желающая обедать только неркой.

— Ну, как Роман, мы справились?

— Отлично, ребята. Вы сделали все, что я от вас требовал.

Он вытащил бумажник, вынул из него несколько сотенных купюр и раздал актерам.

Вниз по центральной лестнице чуть ли не бегом спускался Пантов. И без того красный и распаренный, увидев Романа и Бурмистрова, о чем-то разговаривающих с его недавними оппонентами, он подошел к ним, и с нескрываемым гневом оглядел не в меру зубастых избирателей.

— Познакомьтесь, Михаил Петрович, — без всяких эмоций обратился к Пантову Роман, — Это актеры театра юных зрителей. Они задавали вам самые провокационные вопросы, старались вывести вас из себя и тем самым помогали мне определить уровень вашей предвыборной подготовки, которая, увы, пока ещё не на должном уровне. Одно вам могу пока сказать: начали вы, молодцом, за здравие, а закончили за упокой. Напрочь забыли о шутках, пословицах и поговорках, с помощью которых я вас учил уходить от нежелательных вопросов.

Лицо депутата посерело. Приоткрыв рот, он, как рыба, старался заглотить как можно больше воздуха. Нижняя челюсть тряслась от гнева.

Бурмистров, чего с ним никогда не случалось раньше, согнулся в поясе, ухватившись за живот. Роман и актеры стояли с непроницаемыми лицами — как ни в чем не бывало.

Пантов вытянул руку и сделал шаг в направлении Алистратова, словно желая схватить его за грудки.

— Гад! Сволочь! Дебил московский! Я же тебя урою…

Алистратов откинул от себя вытянутую руку Пантова.

— Успокойтесь, Михаил Петрович! Даже проиграв, нужно выходить из боя с честью. Разве я вам этого не говорил?

Бурмистров, наконец, поборол в себе приступ смеха. Подошел к Пантову, ткнул пальцем ему в грудь.

— Вот что, кандидат. Если хочешь ещё раз стать депутатом, то должен делать все, чему тебя учит Алистратов, а не раскатывать разных сучек по заграницам. Я плачу ему немалые деньги и теперь вижу, что он их отрабатывает с лихвой. Чего, к сожалению, не скажешь о тебе.

Он брезгливо отвернулся от вдруг осунувшегося и враз постаревшего Пантова и зашагал к выходу из Дворца офицеров.

Пантов опустился на банкету, поднял жалкие глаза на Алистратова:

— Зачем ты ему рассказал о Париже?

— Вы плохо думаете обо мне, Михаил Петрович. Если бы я вас не хотел отпускать во Францию, я бы сказал Бурмистрову об этом сразу. А то, что вас здесь пропесочили в присутствии пятисот человек — беда небольшая, но вам будет наука. А вот, если бы вы мычали, потели и грубили, отвечая на вопросы журналистов по телевидению, вот тогда это была бы настоящая беда.

6

После того как они вернулись из Парижа прошла целая неделя, и Пантов за этот срок только однажды встретился с Эдитой. Теперь ей казалось, что эта встреча была искусственная, устроенная ради того, чтобы она все-таки дала ему согласие на брак. После того как она сказала «да», в неё словно вселился бес инфальтильности и равнодушие. Она, отправив Фильку в садик, часами лежала на диване и, глядя в потолок, думала о перспективах своей жизни. Думала о Пантове и о своей тени рядом с ним.

Конечно, он звонил ей из думы, из области, находил время набрать её номер в перерывах между совещаниями и заседаниями. Говорил по телефону ласковые слова и тяжело вздыхал, сожалея, что не может вырваться даже на пару часов. Эдита понимала, что у жениха куча неотложных дел: до дня выборов оставалось совсем мало времени.

Не понимала она только одного: если уж они решили связать себя брачными узами, почему Миша не предлагает ей перебраться в его квартиру? Они ведь не маленькие дети и давно вышли из юного возраста, когда любовные переживания было принято держать в тайне от родителей и знакомых. Но разве им, зрелым и опытным, стоит остерегаться огласки отношений, которые сложились между ними?

Боже мой, как бы она была рада, если бы съехала с этой ненавистной дачи, где каждый куст, каждое дерево, каждая комната, каждый предмет мебели напоминал ей об Агейко. В саду под старой яблоней они впервые встретились, на крыльце поцеловались, а в её комнате испытали счастье любовной неги. Но она не хотела больше думать о Юрке и видеть, трогать и слышать все, что напоминало ей о нем. Эдита и не пыталась себя обманывать: да, журналист до сих пор все ещё ей не безразличен и, может быть, любовь лишь на время притупилась, притаилась в самых дальних уголках сердца. Но это было уже не то чувство, полное романтики и неожиданностей, а скорее всего любовь-воспоминание, которую она старалась если не забыть, то хотя бы вспоминать о ней пореже. А лучшего способа, как переехать в квартиру Пантова, она, честно признаться, не видела.

Да и отец! Его немногословие, если не сказать молчаливость. Он совсем постарел за последнее время и, возвращаясь с работы, даже не глядел в её сторону. Уединившись на кухне, шаркал тапочками от газовой плиты до обеденного стола, там же, убрав посуду, до поздней ночи читал какие-то протоколы и постановления.

Необходимость в обстоятельном разговоре между отцом и дочерью давно уже назрела, но Эдита, не зная с чего начать, на беседу пока не решалась.

Пантов позвонил уже за полночь:

— Как твои дела, дорогая?

— Неважно, — ответила она и высказала все, что у неё за последние дни накипело на сердце, — После нашего путешествия, мне кажется, что я потихоньку начинаю сходить с ума от одиночества. За этим забором, я чувствую себя как в зоне для содержания уголовников. Даже Филька избегает со мной встреч. Я не понимаю, за что наказана, в чем провинилась, Миша?

Ей показалась, что она достаточно четко обрисовала обстановку и намекнула о смене местожительства. Но Пантов ушел от прямого ответа.

— Необходимо немного потерпеть, зайчик. Мне, хотя бы кусочек твоего одиночества. Но все наоборот — встречи, собрания, отчеты, злые разгневанные лица. Но скоро весь этот кошмар закончиться, и мы обсудим, как нам отдохнуть.

— У тебя проблемы? — заинтересованно спросила она.

— По сравнению с одной — все остальные проблемы мелочь.

— Ну и в чем беда?

— В твоем отце.

— Не понимаю. Он что преследует тебя только за то, что мы были вместе в Париже?

— Нет-нет. Об этом между нами даже разговора никогда не было. В этом отношении твой папаша тактичен до безобразия. Другое дело, что он и его приверженцы лоббируют принятие закона о приватизации водообъектов. А без одобрения закона вся моя предвыборная компания ничего не стоит. Как говориться, только попусту тратим деньги.

— Но я в этом ничего не понимаю.

— А что тут понимать? Хоттабыч меня, видимо, тихо ненавидит, поэтому и избрал такой способ мести. Другого объяснения я не вижу.

— Но причем здесь мой отец, если вы принимаете законы не по указке спикера, как мне известно, а большинством голосов?

Пантов заставил себя деланно рассмеяться:

— Наивная, моя дорогуша! Да будет тебе известно, что абсолютное большинство депутатов готовы поддержать закон, но боятся испортить отношения с твоим отцом. Голос Хоттабыча — это уже половина голосов в парламенте.

— Ничем не могу тебе помочь. Я никогда не вмешивалась в его дела.

— Я тебя прекрасно понимаю, — ответил он с печалью в голосе, — Ну, нежно целую тебя…

— Когда мы увидимся, Миша? — поторопилась она задать вопрос.

— Завтра у меня весь день расписан по минутам.

— Но мы могли бы провести с тобой ночь. — Снова намекнула она на своей переезд.

— Какая ночь, зайчик? У меня голова идет кругом. Я тебе позвоню.

Раздались короткие гудки. Она положила трубку на аппарат и задумалась: неужели Пантов дал понять, что от её разговора с отцом зависит их дальнейшая судьба? «Да нет — быть не может!» — тут же отвергла она все свои сомнения. Наверное, ему и в самом деле нужна помощь. И о своих проблемах он рассказал, только для того, чтобы она хоть немного посочувствовала ему. Ей даже стало приятно, что Пантов поплакался и доверился ей, чего никогда не делал Агейко. Разве она не видела портреты депутата, развешанные по всему городу? Разве не о его предвыборной программе каждый день сообщается по телевидению? Разве не он, Пантов, не вылезает из командировок? Он известное лицо в городе, но, как это ни странно, такой же, как все смертные, человек из костей и мяса. Ему не хватает времени — он, действительно, слишком замотался между всяческими мероприятиями.

И ей вдруг пришла в голову неожиданная, но дикая идея. Да, она обязательно поговорит с отцом, а заодно узнает, насколько он дорожит дочерью и любит ли ее…

Распоясавшийся Филька, забравшись деду на колени, орудовал расческой, предпринимая очередную попытку привести волосы спикера в надлежащий для панка вид. Хоттабыч улыбался, но терпел.

Эдита вошла в кухню, когда мокрая шевелюра отца, усилиями Фильки-парикмахера, все-таки была установлена в гребень. Она улыбнулась, стараясь придать своему лицу доброжелательное выражение.

— Вы уже завтракали?

Дед и Филька одновременно отрицательно замотали головами.

— Гренок с яйцом поджарить? — спросила Эдита, зная, что и тот и другой считали это нехитрое блюдо лучшим лакомством.

Оба в знак согласия закивали головами.

Они вместе позавтракали, изредка перекидываясь словами о погоде. И когда Филька, разлохматив дедовы волосы, помчался смотреть утренний мультфильм, Эдита поняла, что лучшего времени для разговора может не представиться.

— Отец, я выхожу замуж.

Он надел очки и развернул газету. Только после минутной паузы, как бы между прочим поинтересовался:

— И за кого же, если не секрет?

— Та сам знаешь.

— Я бы не советовал тебе этого делать. Но ты взрослая, самостоятельная женщина…

— У меня будет ребенок, папа.

Хоттабыч отбросил газету и посмотрел на дочь поверх очков:

— Ты в этом уверена?

Эдита изобразила на своем лице грустную улыбку:

— Ты ведь сам только что заметил, что я уже не девочка, а взрослая женщина. Какие могут быть шутки?

— И от этого никак нельзя избавиться? — тут же спросил Хоттабыч.

— От тебя ли я это слышу, папа?

— Извини, но я не хочу, чтобы мой очередной внук или внучка носили фамилию Пантова.

— И только поэтому ты мстишь ему? — набравшись смелости, выдохнула Эдита.

— О какой мести ты говоришь? — спикер сморщил лоб и внимательно посмотрел в глаза дочери, — Я вообще с ним теперь не поддерживаю никаких отношений. Мы перестали даже встречаться!

— Не только в этом заключается твоя месть…

— Ну-ка, ну-ка, — с подогреваемым интересом, склонил голову на бок Хоттабыч, — Где же я ему ещё перешел дорогу?

— Ты делаешь все, чтобы закон о приватизации водообъектов, разработанный его фракцией, не был принят.

Хоттабыч рывком встал и засунул руки в карманы.

— И что же вы хотите, мадам?

Хоттабыч всегда переходил с дочерью на «вы», когда сердился. Но в этот раз, как успела заметить Эдита, старик даже не сердился. Он был разгневан! Но она тоже решила не отступать и не прерывать начатого разговора. В конце концов, когда-то все надо разложить по полочкам. Она с вызовом посмотрела на отца.

— Чего я хочу? Только справедливости.

— И в чем же, позвольте узнать, заключается, ваша справедливость? — задал он вопрос и сам же на него ответил, — В том, что этот проходимец сначала охмурил мою дочь, затем свозил в Париж только для того, чтобы добиться влияния на спикера? Я ведь предупреждал тебя, что этим все и закончится.

— Прекрати, папа! Да будет тебе известно, что твоя легкомысленная дочь сама повисла у него на шее…

— … И поступила глупо и опрометчиво, — закончил он за нее. — По твоему жениху и его благотворителям давно плачет решетка. И если бы не был он защищен депутатской неприкосновенностью, давно бы отбывал свой срок в местах не столь отдаленных.

— Ты говоришь это только из-за ненависти к нему!

— Я это говорю, основываясь на достоверных фактах! — он сжал губы и постарался успокоиться, — Хорошо, если у нас с тобой пошла такая беседа, я постараюсь тебе кое-что объяснить.

— Надеюсь, ты будешь объективным и непредвзятым.

Хоттабыч пропустил последние слова дочери мимо ушей.

— Закон о приватизации нужен вовсе не твоему Пантову, а местным олигархам, которые дают деньги на его избирательную компанию и поддерживают предпринимательскую фракцию в думе. А в думу на новый срок Михаилу Петровичу ох, как нужно попасть! Потому что уголовных грешков за ним — великое множество. Сутенерство, контрабанда, подтасовка избирательных бюллетеней…

— Я не верю ни одному твоему слову. Впрочем, — после недолгой паузы, тяжело вздохнула она, — это не твои слова. Это слова Агейко!

— Ты слепа, дочь! — развел руки спикер, — Делай, как знаешь. Только не забывай, что у тебя ещё есть Филька.

Он вышел из кухни. Эдита, закрыв лицо ладонями, громко разрыдалась. Она не понимала, кто её обманывает — отец или Пантов. Но то, что ей кто-то лжет, она догадывалась.

7

«Я ведь тебя, сука, все равно бы нашел. Даже если бы ты удрал не во французский легион, а в какой-нибудь африканский» — вспомнил Бобан слова боевого товарища, когда Евнух открыл дверцу его машины. Что мог ему ответить Борис Бобин? Что, завербовавшись, искал смерти? Он лишь положил руки на руль иопустил на них голову.

… На утро он понял — умирает. Ему становилось все хуже и хуже. Но заставляя себя не обращать внимания на боль, он даже обрадовался тому, что все мучения вот-вот останутся позади. Он надолго терял сознание и приходил в себя минут на десять. Пытался приподнять голову и оглядеться, но снова проваливался в темноту. Последнее, что он запомнил — два человека взяли его за ноги, стащили на носилки и бросили в машину. А в сознание он пришел только через трое суток и увидел не закопченные своды полевой палатки, а возмутительно белый потолок.

— Мы тебя все же выцарапали у той, что с косой, — улыбнулся ему сержант, командир подразделения, — Теперь выздоравливай — и в строй.

Но когда он окончательно оклемался и приехал в расположение батальона, его вызвали в штаб и спросили: «Хотите продолжить службу?» «Нет, наслужился. Спасибо за все». Ему безропотно отдали вещи, паспорт и триста сорок долларов, которые набежали, пока он валялся на госпитальной койке.

Он вышел за ворота части и задумался: каким путем возвращаться в Россию? И возвращаться ли? Решил заглянуть в Польшу. Может быть там найдется, какая-нибудь работенка? Он был согласен подработать даже вышибалой в каком-нибудь кабачке, или слесарем в автомастерской.

До Праги он ехал зайцем. Пару раз его ссаживали с электропоездов, но он залезал обратно. От чешской столицы до Варшавы тоже добирался на перекладных: прятался от проводников, умолял, уговаривал, но доехал. То ли его вид вызывал жалость, то ли среди чехов остались ещё добрые люди, забывшие об оккупации советскими войсками их страны, но в одно прекрасное утро Борис Бобин оказался в Варшаве. Но не повезло — угодил в лапы полицейских. У него до сих пор не было зарубежного паспорта.

Трое суток он измерял шагами пустоту одиночной камеры, а когда его освободили, довезли до автобусной станции, отдали только сорок долларов, которых и хватило на билет до Бреста. Два месяца он отработал кочегаром в Минске и, поднакопив денег на билет, решил отправиться в родной город.

Со своим одноклассником Вовкой Неароновым он встретился случайно, и тот, с завистью оглядев мускулистую фигуру, Борьки Бобина, предложил ему работу в качестве телохранителя у депутата Пантова. О том, что ему пришлось пережить за последний год бывший воин-десантник и французский легионер не рассказывал никому.

И вот неожиданная встреча с Евнухом.

Он приподнял голову и посмотрел в глаза бывшему товарищу:

— Что ты хочешь от меня? Ну, убей…

— Нет, друг, смерть — самый легкий выход из положения. Месть должна быть равноценной.

— Я же хотел, чтобы ты жить остался…

— А мне показалось, что ты спасал свою шкуру.

— Думай, как знаешь.

— Тогда нам нужно встретиться где-нибудь в укромном местечке и поговорить. С чувством, с толком, с расстановкой.

То, что Бобан выглядел физически крепче и сильнее Евнуха, было неоспоримым фактом. Но то, что Евнух славился своей быстрой смекалкой и аналитическим умом, знал каждый боец в их разведывательной роте. «Конечно, предполагал Бобан, Евнух не будет с ним состязаться в силе, а непременно придумает что-нибудь, от чего кровь может застыть в жилах даже у него, многое повидавшего за свою недолгую жизнь, Борьки Бобина. Но он не хотел выглядеть трусом. К тому же свой ход он уже сделал».

— Говори, где и когда? — ответил он.

— Я тебе позвоню. Надеюсь, что ты не собираешься завтра же увольняться с такой выгодной работы?

Он хлопнул ладонью по его руке, как они всегда делали перед операцией в Чечне.

— Не мели глупостей. Страшнее того, что с нами произошло, уже не будет.

— Страшнее того, что произошло со мной, — поправил Евнух и, как будто боясь обжечься отдернул руку от Бобана, — Пока ты своим концом расписывался с Кляксой в доме отдыха, я мочился через трубочку и сгорал от жажды мести.

Он с силой захлопнул дверцу машины, показывая, что разговор закончен, но тут же снова повернулся к нему:

— И вот ещё что. Прошу тебя не как бывшего друга, а как человека: оставь Кляксу в покое. И ты, и твой начальник. Ей не нужны больше его букеты.

— Хорошо, — кивнул головой Бобан. — Я больше не приеду.

Заседание 8. ГОЛОСОВАНИЕ

1

Денис Карлович Бурмистров в недоумении повертел в руках конверт с пятью сургучовыми печатями. На лицевой стороне отправления был изображен малыш с несколькими надувными шариками и сделана типографская надпись: «Поздравляем с днем рождения». В нижнем уголке конверта, где обычно указывается обратный адресат, синел прямоугольный штамп фирмы — отправителя — «Заказные услуги». Еще один штамп «Заказное», который стоял на самом верху, показался Денису Карловичу слишком огромным и зловещим.

Банкир достал из кармана коробочку с золотой ковырялкой и, заметно волнуясь, через несколько секунд запустил её в ухо. «Странно, — подумал он, — очень странно. Сургуч, которым почтовые работники давно уже не пользуются. Нелепое поздравление, и абсурдное название фирмы, о которой он не имел никакого представления. Да и почему секретарь сама не вскрыла письмо, как это всегда делалось при получении банковской корреспонденции, а принесла его нераспечатанным сразу ему?»

— Откуда это, Настя? — поднял глаза Денис Карлович на секретаря.

— Принес посыльный. Дождался, чтобы я его зарегистрировала, как заказное, и попросил, не распечатывая, вручить лично вам в руки.

— А как выглядел этот посыльный?

— Обыкновенный мальчишка-подросток, которые обычно в дни летних каникул подрабатывают на почте. Да он не первый раз доставляет к нам заказную корреспонденцию.

Словно боясь обжечься, банкир бросил конверт на стол и, ещё раз взглянув на надпись «Заказное», попросил:

— Откройте, Настя.

Девушка, чуть уловимо дернув губами, принялась надламывать печати.

«Заказное, заказное… — крутилось в голове у Бурмистрова, — Не с черным ли умыслом был поставлен этот штамп? Уж он-то, бывший авторитет и нынешний председатель правления банка „Интерресурс“ знал, что скрывается за этим словом. Только за последний год в стране были „заказаны“ несколько банкиров. Президент нефтяного коммерческого банка вместе со своим телохранителем — расстрелян на загородной даче. Управляющий технического банка — в подъезде собственного дома. Председатель правления банка „Русь“ отравлен в столовой. Президент стройбанка подорвался, когда, усевшись в свой автомобиль, отдал приказ водителю трогаться. Труп ещё одного банкира обнаружили в лифте… Получали ли они перед смертью подобные конверты?»

Девушка, вынув тонкий листок и пробежав по нему глазами, улыбнулась:

— Это не нам. Видимо, ошиблись адресом.

Но её слова не произвели на Бурмистрова никакого утешительного воздействия.

— Что там? — даже привстал он.

— Какого-то Леонида Докучаева поздравляют с днем рождения и просят, чтобы он никогда не забывал о старых друзьях.

Денис Карлович, выронив из руки ковырялку, медленно опустился в кресло.

— Вы свободны, Настя.

— А письмо вернуть обратно на почту?

— Не стоит. Это чья-то шутка. Оставьте его пока у меня.

Когда девушка вышла, он откинулся на спинку и закрыл глаза.

И все-таки они его вычислили. Конечно, теперь его мало интересовал вопрос о том, кто и за какую цену мог продать уголовному миру информацию о добром здравии и коммерческом процветании Докучая. Но ни бывший карманник Анисим, ни совладелец туристической фирмы рэкетир Мороз, ни бывший фарцовщик Марк никогда бы не посмели самостоятельно выйти на авторитетов и рассказать об обмане. О том, как съезжались со всех концов страны хоронить в закрытом гробу не обезображенного до неузнаваемости Леньку Докучая, а совсем неизвестное тело какого-то лихача-любителя. Впрочем, тот же разорившийся на компьютерной торговле Анисим, или Марк, получивший самую маленькую долю капитала, могли за приличный куш сообщить о Докучае-банкире кому-нибудь из третьих лиц. Кому? Кто этот третий? Почему он не захотел шантажировать самого Бурмистрова, а ни с того ни с сего накапал авторитетам? Значит этот человек или обладает несметным богатством и за что-то пытается отомстить Денису Карловичу, или чересчур идейный, с большим самомнением о себе. Богаче себя Бурмистров в этой области никого не видел. А из идейных, как ему казалось, он знал лишь одного человека — журналиста Агейко. И если к газетчику попали материалы о прошлом банкира, то он, несомненно бы придумал, какой ход им дать. Не спроста же бывший мент напрашивался на интервью, в котором Денис Карлович ему отказал.

Но не о мести теперь нужно было думать, а о том, как не стать «заказанным» и побыстрее уносить ноги.

Он взял конверт и снова вынул из него сложенный вдвое листок.

«Милый наш друг Леха Докучай! От всего сердца поздравляем тебя с днем рождения. Мы очень рады этому событию, надеемся в самое ближайшее время увидеться с тобой и по душам покалякать о былых деньках. Ах, хитрец, как же ты нас растрогал, а потом и насмешил своей выдумкой — вот уж нахохочемся при встрече! А пока, наш вновь новорожденный, береги себя и не делай глупостей. Помни: мы всегда рядом с тобой. Группа товарищей».

Надо срочно что-то предпринимать.

Он нажал на кнопку селектора и попросил секретаря принести ему точный баланс денежных средств. Затем переключился и пригласил в кабинет начальника охраны. Тут же в дверь постучали и в комнату вошел пожилой мужчина. Это был бывший подполковник, начальник одного из отделов федеральной службы разведки.

— Вызывали, Денис Карлович?

— Мне кажется, что нужно усилить службу охраны и увеличить число моих телохранителей, — без всяких вступлений, сказал Бурмистров.

— Есть на то основания? — разведчик внимательно посмотрел в глаза своему боссу.

— У банкиров они всегда есть. Разве вы не читаете газет? Что ни день — то убийство.

— Извините, но мне нужно точно знать, кому вы насолили и началась ли за вами охота?

Бурмистров посмотрел на пустую коробочку, где должна была храниться ковырялка, и, не обнаружив её на месте, потянулся к уху пальцем: ну разве расскажешь даже собственному начальнику охраны, что насолил он не кому-нибудь из конкурентов по банковскому бизнесу, а бывшим друзьям-авторитетам.

Он, Бурмистров, как никто другой из крупных предпринимателей, ясно представлял масштабы криминального бизнеса и знал, что жизнь любого делового человека всегда находится в опасности. В то же время, хотя и пользовался услугами охраны, но придерживался мнения, что как раз его жизни, угрожать ничто не может. При этом, исходя из личной практики, знал: если захотят убить — то убьют непременно. А многочисленный штат охранников содержал, только лишь отдавая дань сложившейся в бизнес-кругах моде.

Но неожиданное письмо со скрытыми угрозами о скорой расправе, заставило его забыть о фатальности и собственном мнении. Нет, конечно же, о своем лихом прошлом, он не станет рассказывать не то чтобы начальнику охраны, а даже родной матери.

— Так вы уверены, что за вами началась охота? — переспросил подполковник.

— Мне подкинули письмо от воров в законе, которые требуют, чтобы я с ними делился. Иначе…

— А вы мне его можете показать?

— Нет. Я сжег его в порыве гнева.

— Это плохо, — вынес заключение начальник охраны, — По крайней мере по тексту можно было догадаться, в какой стадии находится покушение на вас.

— Не понял? — поднял испуганные глаза Бурмистров.

— Вы человек умный, поэтому не буду от вас скрывать: предотвратить убийство, когда киллер уже «в работе», очень сложно. Если замысел находится в ранней и даже средней стадии, то нужна всего лишь профилактика. Но когда приказ получен и остается только нажать на спусковой крючок пистолета или снайперской винтовки…

— Вы меня очень утешили, — выдохнул Бурмистров и, вспомнив фразу «Надеемся в самое ближайшее время увидеться с тобой и по душам покалякать о былых деньках», добавил, — Но мне кажется разговор в письме шел не об убийстве, а о похищении.

— Это уже легче. Недельки на две, пока не выясним, кто ведет на вас охоту, вам придется лечь в убежище.

— А как же дела, работа? Руководство области не правильно поймет мое отсутствие.

— Вам что дороже, жизнь или дела?

— Тогда я предпочел бы найти убежище за границей. По крайне мере можно будет оправдаться — улетел за новыми кредитами.

— Вот куда бы я вам не советовал ехать, так это за границу. Там вас найдут в два счета.

Бурмистров не стал требовать объяснений. Он ещё помнил, что за рубежом отлично поставлен компьютерный учет прибывших и не слишком скрывается информация о конкретном местонахождении человека. За месяц перед своей «смертью» они с Морозом летали в Германию, где укрылся «богатенький Буратино» — торговец нефтепродуктами, не пожелавший платить налоги их группировке. Через своего человека в посольстве они определили не только страну, но и гостиницу, где поселился «нефтяник». Остальное было делом техники, и через неделю они вернулись в Россию с забитым до отказа долларами чемоданчиком.

Правда, был и другой, нелегальный путь перехода через границы. Но Бурмистров решил пока послушаться совета своего охранника, а «нелегалку» использовать в случае самой крайней необходимости. Тогда, когда придет срок совсем и навсегда убираться из страны. Но для этого нужно было перевести все собственные накопления на зарубежные счета.

— Может быть мне отправиться в отпуск, с удочкой на берег тихой речки? — спросил он.

— Вы меня правильно поняли. Я позабочусь и об этом, и о том, чтобы охрана на эти дни была усилена. А пока не отлучайтесь никуда из здания банка без моего разрешения.

Когда секретарь положила перед ним балансовый отчет, Бурмистров дал новое распоряжение.

— Настенька, сию минуту найдите мне Пьера Кантону. Пусть со мной свяжется…

Только сейчас он вспомнил о французе, который как-то на досуге рассказывал ему об одном теневом российском коммерсанте, который решил оплатить покупку банка в Монако, выложив пятьсот миллионов франков наличными. А почему бы ему, Бурмистрову, не стать партнером Кантоны? Он не претендует на многое. Пусть Пьер в случае успеха при приватизации сам командует и распоряжается водными объектами и ресурсами, а он, вложив свою часть средств, тоже станет совладельцем и будет получать небольшую долю доходов. Ведь у него, Лехи Докучая, хватит денег купить не один, а два банка. А уж на пай для приобретения водообъектов хватит тем более. Ну, а если Кантона не согласиться, то можно снова поменять фамилию и спокойно жить за рубежом опять же на проценты от банковских вкладов.

Он не спеша перелистал балансовый отчет, несколько раз ткнул пальцем в кнопки калькулятора и впервые за весь день улыбнулся: даже процентов, на которые он будет жить в цивилизованной стране, хватит не только на питание, но и на дорогие забавы до конца жизни.

Но улыбка мгновенно исчезла, когда он снова задался вопросом: так кто же на него накапал?

2

Пьера Кантону разбудил телефонный звонок. Но он не стал скидывать с себя одеяло и подниматься к аппарату. Он лишь повернулся на бок и теперь смотрел на спящую рядом с ним Кляксу. «Надо же, — подумал он, — назначил свидание одной, а пришла совершенно другая, Та, которую совсем не ожидал больше увидеть. В этой непонятной России — не все как у людей».

Кантона нежно подул на черную челку Кляксы, но девушка лишь поморщилась и натянула на голову одеяло.

От выпитого накануне вечером шампанского, Кантону немного поташнивало. Когда телефонные трели смолкли, он снова зарылся лицом в подушку, заставляя себя поспать ещё хотя бы часок. По опыту он знал, что только крепкий сон может вылечить и избавить его от похмелья. Но уснуть ему так и не удавалось. В памяти всплывал вчерашний день.

Когда в парке, где они договаривались встретиться с Леночкой Пряхиной, в назначенный час появилась Светка Марутаева, француз подумал, что это всего лишь обыкновенное стечение обстоятельств. Он даже стал крутить головой и озираться: не направляется ли с другой аллеи помощница депутата. Кантона даже на миг представил, как симпатичные девушки, каждая из которых ему по своему нравится, возьмут с двух сторон его под руки, и все вместе они будут гулять по парку. А вдруг случится совсем наоборот: две соперницы начнут выяснять отношения друг с другом и, чего доброго, драться и царапаться. Ему даже стало неловко. Но, к его удовольствию, чуда не произошло. Светка приблизилась к нему и как ни в чем не бывало произнесла:

— А Леночка не придет. Я — вместо нее. Это наш сюрприз для тебя.

Кантона не знал, как себя вести в таких случаях. Но выручила Клякса — взяла его под руку и увлекала в глубь парка.

— Мы с Ленкой — давние подруги. И пока я ездила домой к родителям, наказала ей, чтобы она не оставляла тебя без присмотра. А ты, я вижу, даже успел в неё влюбиться. Так, Пьер?

— Нет-нет, — изобразил Кантона на лице вымученную улыбку и стал оправдываться, — Мне было интересно с Еленой. Мы говорили на французском. Она помогала мне на презентации. Я и не знал, что вы с ней подруги. Ведь познакомились мы совсем случайно…

Клякса остановилась и строго заглянула ему в глаза.

— Может быть, ты от меня что-то скрываешь? Сознавайся, что между вами было?

— Нет, ничего не было. Абсолютно ничего! У тебя очень деликатная подруга.

Клякса дружески улыбнулась:

— Я знала, что тебе будет с ней интересно. Так, куда мы пойдем? В кафе? Боже мой, как я хочу шампанского!

— У меня в номере — «Мадам Клико». — Сказал Кантона.

— Кто такая Клико — твоя жена? Но ведь ты говорил, что холостяк? — Клякса в одно мгновение оттолкнула от себя француза.

Пьер засмеялся:

— «Мадам Клико» — это сорт лучшего французского шампанского.

Светка снова взяла его под руку и недовольно хмыкнула:

— Черт, навыдумывают же! Шампанское — мадам Клико!

— Но у вас же есть водка Горбачев, Распутин, Калашников. Я слышал, что даже с названием «Сталин» появилась…

— Как хочется попробовать эту Клико! — Светка, вцепившись в рукав Пьера, и чуть ли не силком тащила его к выходу из парка.

…Телефон звонил почти каждые пять минут.

— Ну сними же ты эту проклятую трубку! — морщась от занудливых гудков, попросила Клякса.

Он рывком скинул ноги с постели и, не стесняясь своей наготы, подошел к журнальному столику.

— Алло?

— Господин Кантона? С вами хотел бы переговорить Денис Карлович Бурмистров. Секундочку, я вас переводу.

— Пьер? Я ищу тебя полдня, даже грешным делом стал думать, что ты сбежал в свою Францию.

Кантоне показалось, что банкир чем-то сильно взволнован.

— А что случилось, Денис? Опять забастовка? Или в очередной раз в думе отвергли закон о приватизации?

— Да нет, — успокоил Бурмистров, — Здесь как раз все без движения. У меня к тебе личный и заинтересованный разговор. Где мы можем вечером встретиться?

Кантона посмотрел на Кляксу и вспомнил о позднем ночном звонке Пантова.

— Михаил Петрович Пантов приглашал меня в ресторан. Мы хотели поговорить о дальнейшем ходе избирательной компании.

— В каком ресторане вы договорились встретиться?

— В «Золотом Роге».

— Хорошо. Тогда я подскочу к закрытию. Ты в состоянии подпития сможешь хотя бы немного соображать? — в трубке послышался натянутый смех Бурмистрова.

Кантона, подумав о спиртном, сморщился.

— Не говори мне о выпивке, Денис. Я, кажется, вчера перебрал лишнего и меня до сих пор мутит.

— Но у нас в России просто так в рестораны не ходят.

— Я закажу двести граммов пива.

— Ну тогда обязательно дождись меня. Очень важный для нас обоих деловой разговор. Очень…

Он положил трубку и с восхищением посмотрел на Кляксу. Полуобнаженная, до пояса прикрывшись одеялом, она сидела на постели и расчесывала свои длинные черные волосы. Он запрыгнул в кровать, обнял её за плечи и поцеловал в спину.

— Ты как себя чувствуешь, девочка?

— Ты говорил про двести граммов пива…

— А до вечера не потерпишь?

— Я хочу пива, — требовательно сказала она.

Ему не хотелось одеваться и спускаться в бар. Но ему очень хотелось, чтобы она не покидала его.

— Тогда подписываем договор, — сказал он, — Я одеваюсь и иду за пивом…

— А я сопровождаю тебя вечером в ресторан?

— Как ты догадалась?

— Там будет депутат Пантов?

— Да.

— Мне бы очень не хотелось с ним встречаться.

— Вы знакомы?

— Он пытался ухаживать за мной.

Кантона с интересом посмотрел на Кляксу.

— А ты?

— Дала от ворот поворот. Он слишком стар для меня, Пьер!

— И больше он ухаживать не пытается?

— Пытается.

— Тогда мы просто обязаны пойти в ресторан вместе. Увидев тебя со мной, он навсегда забудет даже про попытки об ухаживании.

— Ты его плохо знаешь! — с искрой надежды оглянулась на него Клякса.

— Я тебе говорю! Стоит мне сказать ему несколько слов, он будет обходить тебя дальней дорогой.

Светка, бросив в сторону расческу, сладко потянулась.

— Что же это за слова такие?

Он снова поцеловал её в плечо.

— Мои деньги на его избирательную компанию. Просто, он может их лишиться.

— Я тебя люблю, Пьер, — отвечая на его поцелуй, сказала она, — И готова подписать с тобой договор. Беги за пивом.

Пантов выбрал столик в ложе второго этажа. Сверху просматривался огромный зал, заставленный столами, накрытыми белоснежными скатертями. Посетителей было немного, и официанты в белых рубашках и с огромными черными бабочками на шее беседовали между собой около сцены варьете.

Пантов их не мог не заметить. Высокий стройный француз в черном смокинге и с осиной талией любовница в длинном красном платье с глубоким декольте. Пантов сверху видел, как к изящной парочке подошел метрдотель и кивком головы, указав в сторону балкона, показал вход на лестницу.

Клякса была бесподобна и даже без труда затмила бы испанскую красоту легендарной Кармен. Грациозно присев на стул, который любезно подвинул к ней Пьер, она слегка покраснела и отвернулась от Пантова, который хищно пожирал её глазами. От Кантоны это не ускользнуло и, чтобы решить все проблемы раз и навсегда, он взял Светку за руку и обратился к депутату:

— Моя невеста. Вы не знакомы?

— Встречались, — почти себе под нос проговорил поникший Пантов.

Как ни отказывался от выпивки Кантона, Пантов сначала настоял на одной рюмке коньяка, потом на другой.

— Как ваши избирательные дела? — наконец спросил повеселевший Пьер.

— Что называется «фифти-фифти». По-моему мы слишком рано начали предвыборную компанию. Мой имиджмейкер сделал заключение, что рабочие водообъектов устали бастовать, а потому разошлись по домам.

— Но разве не вы требовали денег и торопили меня и Бурмистрова финансировать забастовки и пикеты?

Пантов дернул плечами:

— Тогда это давало положительный эффект. А сейчас, налакавшись и устав от дармовой водки, многие рабочие предпочли сдаться.

— Кому сдаться? — не понял Кантона.

— Женам. По моему разумению теперь требуется другой возбудитель активности наших сторонников.

— Ваших сторонников, — уточнил Кантона.

— Не цепляйтесь к словам, Пьер, — разливая по рюмкам коньяк, и искоса бросив взгляд на Кляксу, ответил Пантов. — Моя победа на выборах — эта ваша победа.

— Пока я никаких сдвигов и успехов не вижу. Закон до сих пор не принят, насосные станции приходят в негодность, трубопроводы ржавеют. А я только пачками выбрасываю франки и доллары. Мне все чаще кажется — на ветер.

— Думаете я такой неблагодарный? — поставив пустую рюмку на стол, вдруг спросил Пантов.

В ту же секунду он нагнулся, достал дипломат и, рукой сдвинув тарелки с закусками в сторону, положил его на стол.

— Я приготовил вам подарок. От души.

Кантона подпер рукой подбородок и с интересом наблюдал за Пантовым.

Замки на чемоданчики разом щелкнули, кандидат в депутаты поднял крышку и вытащил икону.

— Это вам.

— Что такое?

— Икона Иверской Божией Матери. Восемнадцатый век.

Глаза француза загорелись, на лбу выступила испарина.

— Но я не могу принять это. Икона стоит кучу денег!

— В мою избирательную компанию вы вложили в десять раз больше, — передавая через стол икону Кантоне, ответил Пантов и, хвалясь, добавил, — Точно такую же вы можете увидеть в Москве на Иверской часовне у Воскресенских ворот Кремля. Это одна из пяти древних копий. А оригинал до сих пор хранится на Святой горе Афон.

Кантона бережно взял икону в руки, со страхом посмотрел на Пантова.

— Как я перевезу ваш подарок через границу? Это же государственная ценность! Древний раритет!

— Вы думаете, таможня и пограничники разбираются в раритетах? Антикварные магазины забиты всякими иконами, для перевозки которых нужны всего лишь справка-счет предприятия торговли и соответствующая запись в таможенной декларации. Поверь мне, заядлому коллекционеру, я неоднократно перевозил иконы через границу, и никто в мой адрес не сказал даже грубого слова.

— Но где я возьму эту справку-счет?

— Об этом я позабочусь. А пока давайте выпьем за нашу даму.

Светка, на время забытая мужчинами, но с интересом следившая за их разговором, тоже подняла бокал с шампанским и спросила:

— А что символизирует эта икона?

— Чудотворство, — впившись в неё глазами, ответил Пантов, — Обратившись к ней с молитвой, нужно просить о Божьем исцелении.

— Боже мой! — прошептала она, Исцели меня от грязного прошлого и плохого будущего.

Ей показалось, что Кантона услышал её молитву.

— Ну, что за дружбу между нашими историческими народами? — сказал Пантов и кивнул на икону, которую Пьер бережно укладывал в дипломат, — Чтобы искусство и культура помогали нам находить общие точки соприкосновения…

— Даже не знаю как вас благодарить, Михаил Петрович, — Кантона поставил чемоданчик на пол и поднял рюмку, — Большое спасибо за такой роскошный подарок.

Они выпили. С эстрады раздалась музыка, и на сцену выскочили четыре девушки в прозрачных фиолетовых тканях.

Пантов посмотрел на танцовщиц варьете.

— Кстати, об искусстве, Пьер. У вас есть во Франции знакомые артисты?

— О да, конечно. Я дружу со многими эстрадными звездами и прославленными киноактерами. А с певцом Валери, мы часто ездим на рыбалку. Когда следующий раз будете в Париже, я вас обязательно познакомлю.

— Ты знаешь самого Валери? — удивилась Клякса, — Это же мой кумир!

Кантона с нежностью посмотрел на Светку и взял её за руку:

— Осенью я тебя возьму с нами на рыбалку. Честно признаться, рыбаки из нас никудышные. Но мы будем пить бужеле и много разговаривать. Ты поедешь с нами — я тебе обещаю.

— А ты бы пригласил своего певца к нам в область. — Вмешался в разговор Пантов, — Выехали бы в Марфино на озера и я бы вам такую рыбалку устроил! Щука, судак, лещ, плотва — сами на крючок прыгают…

— Валери был бы на седьмом небе от счастья! — мечтательно закатил глаза француз, но тут же с сожалением добавил, — Но у него гастроли. Много гастролей.

— Мы ему и здесь гастроли устроим. В дни выборов. Народу будет — не протолкнуться.

Кантона наконец догадался в какую сторону клонит Пантов и перестал улыбаться.

— Вы хотите, чтобы Валери был вашим сторонником на предстоящих выборах?

— Культура сближает людей, — неопределенно ответил депутат.

— Это очень дорого стоит.

— Но вы же его друг, Пьер! Неужели ради товарища и его интересов ваш Валери откажется от поездки в Россию?

Кантона задумался:

— Я никогда и ни о чем не просил его. А такое предложение и вовсе выглядело бы очень странным.

— Обидно, — с сожалением покачал головой Пантов, — С присутствием вашего Валери мы бы выиграли выборы с большим преимуществом. Очень обидно…

За столом воцарилось молчание. Казалось, все с интересом смотрели на танцовщиц, которые уже сбросили с себя мантии и остались в одних узеньких плавочках.

— Хорошо, — наконец сказал Кантона, — Я поговорю с ним. Но никаких гарантий дать не могу.

— Вот это другой разговор. — Обрадовался Пантов и потянулся к бутылке.

К столику подошел официант и, склонившись, что-то сказал Кантоне на ухо. Француз тут же сдвинул манжету и посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти одиннадцать. Бурмистров не поднялся к ним, значит хотел встретиться с глазу на глаз.

— Друзья, я вынужден вас оставить на несколько минут.

Клякса с мольбой на лице впилась глазами в Пьера. Он ободрительно улыбнулся:

— Я ненадолго. Как говорят русские, одна нога здесь — другая там.

Он не успел ещё скрыться из виду, а Пантов передвинул стул и оказался совсем рядом с Кляксой:

— Почему ты не пришла, мы же договаривались?

— Я было уже решилась, но передумала в последний момент. Да и Пьер от себя не отпускал. К тому же Кантона не простит, и Виолетта Павловна — тоже не простит. Вы ломаете мою жизнь, Михаил Петрович!

Пантов не обратил внимания на последние слова Кляксы.

— Ни Кантона, ни Петяева знать ничего не будут!

— Вы были очень добры и щедры ко мне. Но я не могу, Михаил Петрович.

— Последнюю ночь!

— Не могу. Не имею права.

— Ну что ж, тогда придется рассказать французу, кем ты была раньше…

— Умоляю вас, только не это. — Светка закрыла лицо руками и разревелась.

— Пантов протянул руку и погладил её по искрящимся черным волосам.

— Тогда, детка, завтра ровно в девять часов вечера я тебя жду у себя дома.

— Это будет последний раз?

— Даю слово депутата.

Она постаралась успокоиться. Достала из сумочки пудреницу. К столику возвращался чем-то озабоченный Кантона…

3

Хоттабыч догадывался, что после последнего разговора с Егерем тет-а-тет, который не принес никакой пользы губернатору, голова областной администрации теперь постарается предпринять атаку на депутатов думы. Но то, что это произойдет совсем неожиданно, не предполагал. Егерь нагрянул в думу, как гром среди ясного неба. Ровно за десять минут до утреннего заседания в сопровождении нескольких иномарок к парадному входу подкатил губернаторский лимузин, из которого выскочил областной руководитель и, не дожидаясь пока его многочисленная свита высадится из автомобилей, перепрыгивая через несколько ступенек словно горный баран, устремился к входу.

Еще через пять минут он сидел в своей губернаторской ложе и с ироничной улыбкой оглядывал притихших депутатов. Хоттабычу лишь оставалось объявить о начале утреннего заседания и упомянуть о присутствии столь почтенного гостя. И хотя неожиданный визит застал спикера врасплох, он тут же подавил горячие эмоции, постарался успокоиться и вести заседание в соответствии с повесткой дня. По регламенту они должны были рассмотреть до обеда один единственный вопрос: «О льготном налогообложении средств массовой информации». И когда он уже включил микрофон и хотел напомнить депутатом, о чем пойдет речь, из ложи раздался голос Егеря:

— Александр Серафимович, разрешите мне взять слово?

Ошеломленный таким натиском, Хоттабыч был вынужден отступить, и Егерь быстро прошел к трибуне. Без всяких вступлений он сразу взял быка за рога:

— До каких же пор, господа депутаты, мы будем откладывать вопрос о приватизации водообъектов? Администрацией области до мельчайших подробностей разработаны планы аукционных торгов, найдены желающие принять в них участие, наконец, утверждена схема реконструкции насосных станций, водоводов, строительства новых объектов жилищного, социального и культурного назначения для рабочих. А вы не только не удосужились рассмотреть закон, но даже не позаботились включить его в повестку дня. Я думаю сегодня мы совместными усилиями закроем эту проблему. Примите вы закон или не примите — это вопрос второй. Но вынести его на рассмотрение мы обязаны. Иначе водники, они же ваши избиратели, нам этого не простят.

— А с какой стати мы должны отступать от регламента? — задал вопрос представитель христианско-либеральной фракции.

Егерь изобразил на лице хитроватую усмешку:

— Во-первых, из-за уважения к гостю, которым я являюсь. А во-вторых, чтобы во второй половине дня решить и ваши насущные депутатские проблемы. Ведь что получается? Служебные квартиры вы хотите приватизировать. На трамваях и автобусах вам ездить не с руки — требуете персональные машины. От телефонных переговоров и международных поездок, на которые выделяет деньги область, вы тоже отказываться не собираетесь. Без воды, света и кондиционеров сидеть в здании думы не желаете. А кто, извините, платить за все это будет, Рокфеллер? Но он не станет этого делать, опять же, пока вы не примете закон о приватизации. А примем соответствующее постановление, тогда кто-нибудь из отечественных или зарубежных Рокфеллеров купит объекты и исправно начнет платить областные налоги, часть которых будет выделяться на содержание думы. Что тут непонятного?

— Господа! — обернувшись к залу, воскликнул все тот же либерал, — Нас пытаются подкупить!

Но его вопрос повис в тишине. Лишь на галерке, в конце зала, где располагались члены экологической фракции, послышался недовольный ропот. Егерь не обратил на отдельные реплики никакого внимания и повернулся к спикеру:

— Ну что, Александр Серафимович, я предлагаю вынести проект закона о приватизации на обсуждение. Народные избранники молчат, а молчание, как известно, знак согласия.

Хоттабыч опустил голову, посмотрел на лежащий перед ним листок с повесткой дня и напротив заголовка «О льготном налогообложении средств массовой информации» нарисовал карандашом знак вопроса. Но все же он не хотел полностью отдавать инициативу в руки губернатора. Хотя понимал, что силки и уловки, к которым прибег Егерь, были заранее продуманы и выставлены с большой точностью.

На протяжении уже месяца каждое утро в думе начиналось одинаково: кто-нибудь из парламентариев устраивал театральную истерику то ли из-за отсутствия около подъезда персонального автомобиля, то ли из-за неоплаченной командировки, а иногда из-за нехватки писчей бумаги или порошка для ксерокса. На все эти действия и реплики Хоттабыч лишь разводил руками и ссылался на администрацию области, которая не давала ни машин, ни денег.

Конечно, народные избранники из некоторых фракций старались обойти трудности всеми доступными депутатскими способами. Одни посылали своих помощников, дабы те втихаря урвали пачку писчей бумаги, факсовый рулон или упаковку карандашей на черный день. Хоттабыч сам не раз слышал, как самые оборотистые помощники в обеденный перерыв хвастались друг перед другом канцелярскими трофеями и жалели своих патронов. Последние, в свою очередь, ощутив на себе немилость губернаторской администрации, пытались экономить абсолютно на всем, а некоторые, самые смешливые и изобретательные, предлагали порой очень странные варианты по выходу из создавшегося положения. Например, заместитель председателя фермерской фракции почти всерьез советовал провести в кабинетах дополнительные телефонные линии и радовать коллег известием, что машин для поездок по городу нет и не будет. Депутат-коммунист требовал не только отменить все загранкомандировки, но и в свою очередь на пушечный выстрел не пускать в область иностранцев, которые по его мнению уж очень зажрались. Экологи попробовали сэкономить не на себе, а на собственной прислуге, но попали в абсурдную ситуацию. Издав приказ о сокращении аппарата, они теперь не знали, где взять деньги для выплаты компенсаций бывшим сотрудникам. По думским законом и штатному расписанию выходило, что при увольнении человека по сокращению штатов, ему требовалось «отстегнуть» такую сумму, которой бы хватило на зарплату в течение года, если бы он по-прежнему трудился.

Хоттабыч, конечно, соглашался с разумными доводами депутатов, что командировки отменить нельзя, но не раз ратовал за то, чтобы сократить количество поездок до минимума. И при этом советовал поменьше шиковать и транжирить деньги. Если уж надо лететь на самолете, — то, будь добр, покупай билет в экономический класс, да и гостинцу требовал выбирать больше трехзвездочной с обыкновенным одноместным номером, а не шикарными аппартаментами.

Впрочем, и без нынешнего прямого и откровенного выступления Егеря, все депутаты знали, откуда дует ветер и по какому поводу обрушились на них все напасти. Из недели в неделю откладывая рассмотрение закона о приватизации, они сами же и накликали на себя беду. Обидели не только членов предпринимательской фракции — разработчиков и инициаторов закона, но и самого губернатора, который стоял за их спиной и во всем поддерживал бизнесменов.

Егерь, довольный собой, занял свое место в ложе. Но штурмовать трибуну пока никто не хотел. Зал наполнился рабочим шумом — руководители фракций и депутаты решали важный для себя вопрос: уступить ли напору губернатора и выносить ли злополучный вопрос на обсуждение. Они догадывались, что открытое предупреждение — это всего лишь цветочки. Но если они не подчинятся воле главного административного лица для них будут приготовлены волчьи ягодки. Все понимали, что по большому счету от простых жителей области их отличала бесплатная служебная квартира, удобная машина и теплый кабинет. И теперь, если снять грозное предупреждение с повестки дня, то многие, кто ещё не обзавелся казенной жилплощадью и ютился по гостинцам, могут навсегда забыть о собственном жилье: финансирование и приобретение квартир для иногородних депутатов вмиг будет прекращено. Те же, кто планировал переоформить служебные квартиры в частную собственность и сделать в них ремонт, тоже могли бы больше не думать о евродизайнах, подогреваемых полах, джакузи и биде…

— Ну так что? — напомнил о себе из ложи губернатор и обратился к спикеру, — Будем дела решать или шушукаться?

— Пусть сначала выскажутся представители фракций. — Хоттабыч постарался уйти от конкретизирующего вопроса.

— А что тут решать, если нас загнали в угол! — поднялся со своего места председатель коммунистической фракции, — Александр Серафимович, выносите вопрос на голосование в первом чтении и дело с концом.

Хоттабыч поднялся и прежде чем включить огромное табло, обратился к залу:

— Коллеги, я вас очень прошу отнестись к голосованию со всей ответственностью. Избиратели не простят нам ошибки. Никогда. Итак, кто за то, чтобы принять закон о приватизации водообъектов…

В зале воцарилось полна тишина. Каждому из народных избранников отводилась всего лишь минута, чтобы он смог сделать свой выбор. Всего лишь — минута, хотя сам Хоттабыч был на все сто процентов уверен, что такой сложный вопрос выносить на голосование было делом преждевременным и стоило бы воздержаться. Он достал из кармана упаковку с валидолом и, отковырнув из неё таблетку, невидимым движением послал её в рот. Черт побери, даже при выяснении отношений с дочерью, он так не волновался. Затем, вздохнув, он протянул руку к аппарату для голосования и нажал на кнопку «Против».

На табло забегали строчки. Он, засунув правую руку под пиджак, чувствовал, как выпрыгивает из груди сердце. За приватизацию проголосовали 51 человек. «Сколько же воздержалось?» — успел подумать Хоттабыч и в то же время табло показало результат — воздержавшихся 13. Спикер провел ладонью по холодному лбу и опустил голову: в зале находилось 116 депутатов. Большинством голосов закон был отклонен — 52 депутата выступили против.

Он не мог поверить: пятьдесят вторым был его голос. Это не было поражением, как и не было победой. Хоттабыч под гул зала даже успел заметить торжествующую улыбку на лице Егеря. Значит, когда закон о приватизации будет вынесен на голосование в следующий раз, люди из администрации успеют провести соответствующую обработку тех тринадцати, которые воздержались и остались в стороне. Ну а он на что, спикер? По крайней мере человек десять из всех воздержавшихся он мог бы перечислить прямо сейчас. А значит, пока люди Егеря будут их искать, он сможет уже обо всем переговорить с ними и раскрыть воздержавшимся кое на что глаза. Дело за малым — убедить. Но в этом вопросе он целиком надеялся на помощь Сердюкова…

4

После того как соперница Кляксы отказалась от дальнейшей борьбы за сердце француза и сошла с дистанции Виолетта Павловна несказанно обрадовалась и даже переменила свое пренебрежительное отношение к Светке Марутаевой на милость. Она даже не посягнула не только на дорогое красное платье, но и на жемчужный браслетик, в котором Клякса ходила с Пьером в ресторан. Она знала: как только Кантона и Светка Марутаева оформят брачное соглашение, эта парочка окажется у неё под каблуком. Конечно, француз об этом и знать не будет. Но все заботы и волнения, которые за последнее время свалились на ранимую душу Виолетты Павловны, окупятся сторицей. Уж она постарается, чтобы Клякса, даже обосновавшись в Париже, платила ей, хозяйке Центра знакомств, пожизненные алименты. От богатого Кантоны не убудет. Разве не она, Виолетта Павловна, сосватала их? Разве не она облагодетельствовала задрипанную херсонку и вывела её в люди? Разве не она, как родная мать беспокоилась о ней, берегла как зеницу ока, и с помощью Евнуха заботилась, чтобы, не дай Господь, чья-то рука даже прикоснулась к её волоску?

Да, ей уже было прекрасно известно, что этот старый потаскун Пантов, готовый облапать и осеменить все женское население города, не дает Кляксе прохода. Она даже не гневалась, что Светка, чего-то страшась, не рассказывала ей об ухаживаниях депутата. «Ах, какая прелесть! — подсмеивалась Виолетта Павловна, — Конфетки, розочки, любовные послания. Тьфу…» Не будет она Виолеттой Павловной, если не обломает ему рога! У неё имеется несколько способов, которых с лихвой хватит для укрощения этого кабеля.

Во-первых, она даже может позволить Пантову затащить Марутаеву в свою квартиру и тут же набрать заветный телефонный номерок дочки спикера. Пусть невеста посмотрит, какие вечерние заседания проводит у себя в доме её хахаль. Во-вторых, она может сделать так, что Пантов с треском провалится на выборах и никогда в жизни больше не станет депутатом. Ну, конечно же, она не такая дура бежать в милицию и рассказывать, какую помощь при Центре знакомств оказывает ей народный избранник. Зачем же рубить сук, на котором сидишь! Она может поступить гораздо хитрее и обвалить не только Пантова, но и его главного спонсора — Бурмистрова. Рухнет банкир, и Пантов окажется с пустыми карманами. Да и она сама не станет больше платитьему ни копейки. А кому он тогда нужен — бедный и незащищенный? Впрочем, она ещё поиздевается над ним и предложит работу сутенера, чай, которую он ещё пока не забыл. А первый шажок, пока не очень болезненный, к нерушимой крепости Бурмистрова она уже сделала. Второй будет гораздо больнее…

Она посмотрела на часы: с минуты на минуту в её гнездышко должен заглянуть директор коммерческого рекламного агентства, услугами которого она часто пользовалась, размещая объявления о деятельности Центра знакомств не только в региональной, но и в центральной печати.

Она вызвала Евнуха и попросила накрыть в комнате отдыха стол на две персоны. Рекламщик, хотя и был человеком не бедным, но ни разу не отказался от дармовой трапезы. Ей даже казалось, что чувство голода никогда не покидало его — плотно поесть он любил. Но Виолетта Павловна также знала, что отужинав, гость придет в хорошее расположение духа, поделится свеженькой информацией и даже приласкает её. Нет, она к нему не чувствовала особой симпатии, но и не отталкивала. В конце концов, она пока ещё далеко не старая женщина и не собиралась разделять судьбу Евнуха.

Толик по прозвищу Мокогон, развалился в кресле и с жадностью посмотрел на тарелки со шпротами, сыром и колбасой. Она, приветствуя и улыбаясь ему, взяла бутылку с коньяком:

— Как всегда полный стакан?

— Ты ведь знаешь, мне поздно менять свои привычки.

— Неужели и в своей конторе среди подчиненных ты тоже пьешь из стакана? — впервые поинтересовалась она.

— Я не пью с подчиненными. И не пью в одиночку.

Он преподнес стакан к губам, и его кадык шатуном заходил по горлу.

Она ждала, пока он насытится, и когда Марк отложил вилку и отодвинул тарелку, прильнула к нему.

— Тебя так долго не было. Мотался в командировку?

— Да, — нехотя ответил он и положил руку ей на плечо, привлекая к себе.

Но она почувствовала, что он пока не желает её.

— У тебя неприятности на работе?

— В связи с экономическим кризисом сейчас у всех неприятности на работе. Фирмы разоряются, рекламодателей можно сосчитать по пальцам. Прямо хоть закрывай контору.

— Все образуется.

— Конечно, — кивнув, спокойно согласился он, — Только прежде все останутся без денег.

— Ты не видишь выхода?

— Ну почему же? Пора надавить на заветную кнопку и потребовать своей доли.

— О какой доле ты говоришь, — не скрывая интереса спросила она.

— Помнишь, я как-то рассказывал об авторитете, воре в законе?

— О банкире, что ли? — нехотя спросила Виолетта Павловна и сию же секунду постаралась убрать с лица любопытство.

— Да. Так вот некто неизвестный человек вмешался в мои планы, узнав о прошлом Бурмистрова. Ты случаем с кем-нибудь словечком не обмолвилась по этому поводу? Например, с Клошем? Он ведь часто с твоими девочками забавляется?

Толик внимательно посмотрел в глаза своей подруги, стараясь разглядеть в них предательство. Вполне возможно, что директриса Центра знакомств пусть даже мимоходом, но все-таки могла обмолвиться с местным авторитетом Клошем по поводу темного прошлого банкира. Правда, он не понимал, какую выгоду стала бы преследовать от своей информированности Виолетта? Да и Клош не упустил бы случая взять бабенку за горло и поинтересоваться, откуда у неё такие познания.

Мокогон не сомневался, что, если бы все так и случилось, то Виолетта только завидев молодчиков Клоша, сразу бы выложила всю правду-матку. И тогда Клош уже давно бы посетил его рекламный офис. Нет, значит не Петяева приложила руку к этому делу.

— Господь с тобой, — не показывая волнения, отмахнулась Виолетта Павловна, — Что мне жить надоело! Клош — фигура, а я — человек маленький и незаметный.

— Кто вас баб знает! — все ещё с недоверием, ответил он, — Все вы не в меру болтливы. Впрочем, сам виноват — нечего было давать волю языку.

— Я только не понимаю, каким образом проблемы банкира относятся к тебе?

Толик, наконец, успокоился, взял с тарелки кружочек сервелата.

— Я долго дожидался момента, чтобы прижать главу «Интерресурса» к стенке. В свое время, когда мы были друзьями, Бурмистров и его подельщики, основательно нагрели меня. Вот мне и хотелось получить от него причитающийся должок. Но тайна о прошлом уважаемого Дениса Карловича неожиданно стала известна уголовным авторитетам. Понятно, они со мной делиться не захотят. Сами попросят поделиться, а потом накажут Докучая за предательство. Таких шуток с пышными похоронами, какие устроил себе Бурмистров, в уголовном мире не прощаются. Вопрос только в том, как скоро последует возмездие. Понятно: сегодня он окружил себя охраной. Но количество телохранителей — не панацея от беды. Рано или поздно…

Он не договорил и лишь с сожалением вздохнул.

Петяева с тревогой посмотрела на своего собеседника.

— А вдруг он завтра же постарается исчезнуть?

— Главное, не выпускать его из виду и быть готовым к любым неожиданностям. Я ведь на прошлой неделе и мотался в столицу только для того, чтобы мне сообщили, в каком из западных посольств он объявится. А как только Докучай сдаст паспорт для получении визы, я и выдвину ему свой ультиматум. Лишь бы опередить жаждущих мести авторитетов. Откажется — будет иметь дело с Клошем и его командой. Впрочем, где бы он от него не скрывался, его все равно найдут.

— Марк, а откуда ты его знаешь? — спросила Виолетта Павловна.

Гость, наконец, прижав её к себе, ухмыльнулся:

— Даже если ты будешь знать очень много — все равно состаришься.

Она тяжело вздохнула в его объятиях:

— Разве женщине говорят о старости?

— Своей женщине можно говорить все. — Ответил он и повалил её на диван.

5

Третий час подряд Вован водил компьютерного героя по дьявольским лабиринтам, отвоевывая у владыки зла новые территории и освобождая из потустороннего царства заложников и пленников. В добром молодце, который так лихо орудовал мечом и щитом, он подразумевал себя и потому бесстрашно бросался на загробных чудовищ и демонов.

Ему никто не мешал. Не только в служебных апартаментах депутата Пантова, но и во всем здании думы уже никого не было. Домой идти не хотелось, и Вован крутил любимую компьютерную игрушку только потому, что не знал, чем бы ещё себя занять. Настроение было пакостное.

Если смотреть на все объективно, то после того как икона оказалась у Пантова, Вован попросту остался не у дел. Он замечал, что депутат стал сторониться его, при каждой возможности старался подальше отправить от себя. При появлении Вована в кабинете шефа, когда случалось, что велись какие-нибудь переговоры, Пантов сразу замолкал и устремлял на него свирепый взгляд: «Тебе что здесь надо?» Что говорить, если старый дружок Бобан, которого Неаронов в свое время пристроил к депутатской кормушке, и тот стал тяготиться его присутствием.

Вован просто не мог понять, какая собака могла укусить патрона. Даже в Марфино, куда Пантов перед выборами наезжал чуть ли не каждую неделю, он перестал брать его с собой. А ведь когда-то шеф даже шагу не мог ступить в этом рабочем городке, если Вована не было рядом. Потому что все замыкалось на него — Неаронова. Только с ним общались сборщики подписей в поддержку Пантова, его хорошо знали в префектуре, а сторонники и активисты предпринимательской партии, которую представлял на выборах Пантов, иногда до утра не покидали его гостиничного номера. Вован пил, гулял — он никогда и не скрывал этого, — но до мельчайших подробностей был в курсе всех дел, которые происходят в избирательном округе. И разве не его заслуга была в том, что рейтинг Пантова, когда не Алистратов, а он, Вован, считался правой рукой депутата, рос изо дня в день!

Порой Неаронову казалось, что в смене милости на гнев виноват только выскочка имиджмейкер, которому чуть ли не в рот заглядывал шеф. Нет, он не спорит, что с появлением Алистратова характер и поведение Пантова существенно изменились. Он уже не разбрасывал, как в былые времена, матюги направо и налево. Из лексикона исчезли его любимые словечки «бляха-муха» и «ептыть», без которых ещё несколько месяцев назад он не мог связать и пары предложений. За последнее время Вован ни разу не видел своего шефа в джинсах. Он стал строго, но модно одеваться и не снимал пиджака и галстука даже в тридцатиградусную жару. Он даже перестал трескать водку и, увлекшись дочерью спикера, казалось, забыл, на какой улице находится заведение госпожи Петяевой, которое он регулярно посещал почти каждый выходной.

Конечно, Вован не дурак, и нисколько не сомневался в том, что перемены в облике Пантова — дело временное. Пройдут выборы, слиняет в свою Москву Алистратов, и, если Пантов победит, все встанет на свои места. Но останется ли он у тела патрона и сможет ли в дальнейшем пользоваться хотя бы маленькими объедками депутатской власти, которые ему полагались по должности помощника? А ведь он уже так привык повелевать и никого не бояться…

Вампиры и демоны все-таки обложили героя-освободителя, загнали к краю скалы и сбросили в пропасть. Неаронов выключил компьютер и посмотрел на стенные часы. Шел десятый час в вечера.

Нет, чего бы это ему не стоило, а надо с глазу на глаз встретиться с Пантовым и выяснить отношения. Если депутат по-прежнему нуждается в его услугах и помощи, то Вован попросит лишь одного — не унижать. Но если он на что-то обижается и их дружба угасла, то пусть так и скажет. Неаронов уйдет с дороги.

Он накинул не себя куртку и вышел из кабинета, решив нанести Пантову неожиданный визит.

Подъехав к дому, в котором жил босс, он запрокинул голову вверх. В окнах квартиры Пантова горел свет. «Уж не утешает Мишеньку ли на своей груди дочь спикера?» — подумал Вован, но смело зашагал к подъезду.

Дверь открыл депутат. Он был в длинном атласном халате.

— Тебе чего?

— Важный разговор есть, Михаил Петрович, — ответил Вован.

— Важный для тебя или для меня?

— Для нас, — чуть слышно ответил помощник.

Пантов с ехидной иронией улыбнулся:

— Ну, проходи. Только больше четверти часа я тебе уделить не смогу. Так что начинай плакаться с порога…

Они прошли на кухню, но Вован успел заметить, что в зале на столе стояла бутылка «Мартини» и тарелки с закусками. Пантов, явно, ожидал гостей. «Но разве гостей встречают в домашнем халате? Уж, не Алистратова ли с подружками ожидает шеф?» — подумал Вован и присел на краешек стула. Пантов, поправив ворот халата, выжидающе смотрел на него.

— Я не могу найти себе места, Михаил Петрович! Просто не знаю, какая кошка пробежала между нами.

— Я так и думал, что ты придешь выяснять отношения.

— Но вы хотя бы объясните, в чем причина вашего охлаждения к моей персоне. Разве я в чем-то провинился? Или что-то не так делаю?

— Ты виноват уж в том, что на свет родился. — Злорадно засмеялся Пантов, но через несколько секунд его глаза заполнила ярость, — Смываться тебе надо из этой области, Вован.

— С чего бы это?

— Нашкодил очень. Вот с чего! Марфинская бабка, у которой вы стянули икону, подробно описала твою физиономию.

— Кому?

— Пока только Алистратову. Он останавливался у неё в доме, когда приезжал в Марфино. Теперь ты понимаешь, почему я тебя не беру с собой в этот городок?

Вован опустил голову.

— Может вернуть ей икону? Подбросить и старуха успокоится.

— Ты с ума сошел. Икона уже в чемодане у француза.

— Я её выкраду…

— Думай, что говоришь! Он сразу же обратится в милицию. И тогда уже сыщики всерьез заинтересуются, что это за ценность такая, которую в течение короткого времени крадут дважды! Только учти, если делу с иконой дадут ход, я тебя выгораживать не стану. А послушаешься совета и исчезнешь, постараюсь все уладить.

— Вы бы и так могли все уладить…

— Достаточно, Неаронов! — Пантов в гневе стукнул кулаком по столу, — Последнее время я только и делаю то, что вытягиваю тебя из разных передряг. Ты слишком возомнил о себе! Даже стал указывать, как мне себя вести…

— Но ведь Алистратов указывает!

— Ты — говно по сравнению с Алистратовым. Мизинца его не стоишь!

Помощник гордо поднял голову:

— То-то я и вижу, что с приездом этого московского выскочки ваш рейтинг начал резко падать. А когда я помогал вам и мы работали бок о бок, в Марфино в вашей победе никто не сомневался! Разве вы не видите, Михаил Петрович, что вас топят.

— Убирайся! — сквозь зубы процедил Пантов.

Но Вована уже прорвало.

— И со мной вы ничего не сделаете. Ни-че-го! Мало того, вы предпримите все меры, дабы с моей головы не упал ни один волосок. Иначе сами окажетесь в дерьме. Разве не вам я принес икону? Разве не у вас оказались статуэтки коллекционера Бронзы? В конце концов разве не для вашей избирательной компании типография шлепала поддельные опросные листы?..

— Ты мне угрожаешь?

— Ну, что вы, Михаил Петрович! — нервно засмеялся Неаронов, — Как я вам могу угрожать? Разве я враг сам себе? Вы, при ваших связях и депутатской неприкосновенности отделаетесь испугом, а меня за убийство Бронзы и ограбление старухи надолго упекут за решетку. Нет, бежать в милицию и жаловаться я не собираюсь. Но и вы меня туда не сдадите, потому что я слишком много о вас знаю.

— Вон ты как повернул дело! — выдавил из себя удивление Пантов, умерив ярость.

— А что же вы хотели? Вместе заваривали кашу, давайте вместе и расхлебывать. И чем быстрее, тем лучше.

— Пожалуй, ты прав, — уже совсем примирительно ответил хозяин квартиры. — Но пойми, после сегодняшнего откровенного разговора, мы не сможем работать вместе.

— И не надо. Но я не хочу ни от кого прятаться и никуда уезжать.

— А старуха?

— Она помрет не сегодня, так завтра. — Двусмысленно ответил Вован. — Старая она очень, понимаете, старая!

Пантов бросил взгляд на часы.

— Хорошо. До выборов ничего менять не будем. Но после — мирно расстанемся. По рукам? — он ещё раз посмотрел на часы и протянул руку.

Вован вышел из подъезда и направился к своей машине. Почему же Пантов так быстро смял разговор? Кого из поздних гостей он ожидал?

Он завел двигатель, и резко рванул автомобиль. Но проехав с километр, круто развернулся. Кто должен прийти к нему в гости?

Вован с выключенными фарами объехал дом патрона с другой стороны и остановился в скверике под густой листвой огромных тополей. Ожидать ночного гостя долго не пришлось. Около подъезда затормозила машина с шашечками на дверях. Из такси вышла Клякса и быстро направилась к подъезду.

«Мирно расстанемся?» — вспомнил Вован последние слова патрона и усмехнулся: если бы это произнес не Михаил Петрович, можно было бы поверить. Но он понимал, что Пантов никогда не простит обиды и обязательно постарается избавиться от свидетеля, который слишком много знает о его темных делишках. Каким образом он это сделает, Вован пока сказать не мог. Но в том, что недельки через две за ним начнется настоящая охота, он нисколько не сомневался. Конечно, Вован не такой простак и постарается обязательно что-нибудь придумать. К тому же он никогда не считал себя глупее своего босса. А пока — пока он все время будет держаться Бобана. С ним его никто не тронет. В этом он был убежден.

Неаронов взглянул на окна Пантова. Свет в зале пригашен. Наверное, «Мартини» уже было разлито по стаканам и начиналась прелюдия к любовной идиллии. Ну что ж, он, Вован, попытается внести в сегодняшний вечер кое-какие изменения.

Он завел машину и, чуть притрагиваясь к педали газа, тихо поехал к ближайшей телефонной будке. Достав из кармана записную книжку и открыв её на нужной странице, он набрал номер.

— Миша, это ты? Где ты пропадал все это время? — раздался женский голос.

— К сожалению, это не Миша. — Ответил он, постаравшись изменить голос, — Но если хотите увидеть где и с кем Миша пропадает, то приезжайте к нему домой. Будете третьей. Групповуха — это так замечательно! — он рассмеялся и повесил трубку.

Он снова полистал свой блокнот и с сожалением цокнул: гостиничный номер, в котором жил Пьер Кантона был в другой записной книжке, которая осталась на работе.

6

Агейко положил на стол перед Евнухом пачку сигарет:

— Кури.

— Бросил.

— Пить тоже ничего не будем? — и, оглядываясь, в поисках официанта добавил, — А то как-то странно получается: два здоровых мужика пришли в кафе и заказали чай с пирожными.

Евнух пожал плечами:

— Можно и выпить. Давай закажем джин с тоником. Только плачу я.

— Богатый? — улыбнулся Агейко. — Значит, госпожа Петяева не обижает?

Евнух поморщился, но ничего не ответил.

Они разлили джин по стаканам, добавили тоник.

— Ну, за откровенность? — предложил тост Агейко.

— Отчасти, — поднял на него глаза телохранитель Виолетты Павловны. — Кстати, как ты распорядился бумагами, которые были оставлены в камере хранения Купинска?

— Никак. — Агейко поставил на стол пустой стакан.

— Разве тебя не интересует прошлое банкира?

— Очень даже интересует. Но я журналист и не могу верить каждой бумажке. Пока я отослал их на экспертизу.

На бесстрастном лице Евнуха отразилось удивление.

— Какая может быть экспертиза? Это же просто факты, изложенные на обыкновенной бумаге?

— Ты что-нибудь слышал о Клоше? Местный вор в законе, который контролирует торговлю наркотой…

— Даже видеть приходилось. Смазливая рожа, а пользуется услугами проституток из заведения моей патронессы.

— Так вот, все бумаги о Бурмистрове я направил ему. А он уже выяснит — тот самый ли это Леха Докучай или кто-то другой.

— Что же, Клош, выдаст справку-заключение?

— Он её банкиру выдаст. — Агейко стал серьезным, — Пойми, Вадим, даже если бы я написал статью, то мне никто бы не позволил её опубликовать. Вот какой парадокс происходит в нашей стране и области в частности. Ворам готовы все простить — лишь бы они, даже не покаявшись перед народом, запустили украденные деньги в легальный бизнес. Понятно, государству это выгодно.

— Выходит, что сегодня я кражами и мошенничеством могу наживать себе капиталы, а на другой день, открыв легальный банк или фирму, уйти от наказания и стать почетным человеком?

— Выходит.

— Но это же бред!

— Я с тобой согласен. А потому именно таким образом требую возмездия. Клош, который был на мнимых похоронах Докучая, никогда не простит ему обмана. В отличие от нашего правосудия.

Евнух впервые улыбнулся.

— А я в Купинске гонялся за тобой как сумасшедший. Ментов подкупал, чтобы они обшмонали твою машину.

— Зачем? — удивился Агейко, — Сам же отдал бумаги, а потом гонялся?

— Чтобы все правдоподобно вышло. Думал, что получив информацию, ты постараешься её быстрее обнародовать.

Агейко, чтобы не расхохотаться, зажал рот ладонью:

— Честно признаться, я тогда чуть в штаны не наложил. Давай, выпьем за этот спектакль!

Он разлил джин по стаканам.

— Вадим, я хотел расспросить тебя о Пантове.

— Как я понимаю, из-за него и начался весь сыр-бор. Ведь это Петяева распорядилась, чтобы я доставил тебе компромат на Бурмистрова.

— Виолетта Павловна? Никогда не поверю!

— Это её месть. Когда-то они были любовниками и депутат даже помог моей хозяйке открыть Центр знакомств. Но затем между ними произошел разрыв. То ли из-за того, что финансовые аппетиты Пантова с каждым разом увеличивались, то ли из-за того, что он открыто на глазах у бывшей возлюбленной стал забавлялся с девчонками. И Петяева взбрыкнула. А насолить Пантову и лишить его средств на избирательную компанию, она могла лишь свалив с должности Бурмистрова. Такой расклад.

— Лихая баба! Сама под статьей ходит, а такую игру затеяла.

Евнух покрутил пустой стакан.

— Если честно, то мне её по-человечески жалко. Когда-то она была лишь сводницей и свахой. А торговать «наташками» её принудил Пантов. Хотя теперь, если её не остановить, она от этого бизнеса не откажется. Да и моему терпению пришел конец. Видеть не могу больше этого разврата.

— Но сам-то пользуешься?

Евнух покраснел, но ничего не ответил.

— А почему ты решил мне все рассказать? — Агейко долго держал про запас скользкий вопрос и наконец нашел нужное время задать его.

— Ты о Кляксе что-нибудь слышал?

— Про девчушку, которую два молодчика Пантова из окна выбросили? Мне о ней твоя мать рассказывала.

— Моя мать? — у Евнуха от удивления округлились глаза.

— А разве ты не знал, что она работала администратором в злополучном доме отдыха? В её смену и произошел весь скандал. И чтобы поменьше было разговоров на эту тему, Зою Ивановну попросту уволили. Она и пришла ко мне за помощью.

— Ну, с этими негодяями я ещё разберусь. — Тихо произнес угрозу Евнух.

— Ты знаком с ними?

— Было дело, — неопределенно ответил он.

— Так что, Клякса, нравится тебе? — постарался вернуться к теме разговора Агейко.

— Я здесь ни причем. Она нравится французу Кантоне. А мне хотелось бы, чтобы она была счастлива. Но пока живет и здравствует моя хозяйка, она не оставит Кляксу в покое.

— Шантаж? — догадался Агейко.

— Да. Виолетта сделала все от неё зависящее, чтобы состряпать эту парочку. И теперь до конца жизни будет требовать от Светки деньги за свои услуги, а в случае отказа пугать тем, что расскажет французу о её прошлом. Это в стиле госпожи.

— Скажи, Вадим… — сделав глоток из стакана, обратился к нему Агейко, — Если я напишу, чем занимается Петяева и какие услуги оказывает населению, ты готов это подтвердить в суде?

— Я? Нет.

— Боишься?

— Нет.

— Тогда я тебя не понимаю.

— У меня другая миссия. Надо кое с кем поквитаться и отдать должок. А взять Петяеву за горло я тебе помогу. У меня есть адреса и списки «наташек», которых хозяйка продала за рубеж в интимные заведения. Я слышал, что несколько девушек из последней партии, смогли удрать. Лучших свидетелей — тебе не найти.

Агейко оставил последние слова Евнуха без внимания.

— Ты хочешь отомстить за мать этим придуркам — Вовану и Бобану?

— Это уже мои дела.

Агейко, немного запьянев, положил руку на плечо Евнуха.

— Я бы не хотел, чтобы ты наделал глупостей. Правда… — он сделал ещё глоток, — Обидно будет, если твоя мать…

Евнух перебил его вопросом:

— Как она?

— Хозяйничает. Ты бы видел, какой она порядок навела у меня в квартире!

— Похоже на нее. — Улыбнувшись, подтвердил Евнух. — Ну, мне пора. Прошу тебя, только ничего пока не говори обо мне родителям.

— И долго ты ещё будешь скрываться? — поймал его за рукав и постарался задержать Агейко — Почему не обрадуешь стариков и не вернешься домой.

Евнух изучающе посмотрел на журналиста.

— Я же тебе говорил — девчонка там у меня была. Кстати, на Кляксу очень похожая. Я узнавал, прошло четыре года, а она до сих пор ждет. Так вот, пока замуж не выйдет, я в поселке не появлюсь.

— Разлюбил?

Евнух поднялся.

— Юра, разве мало я тебе всего рассказал? Имей же совесть.

— Мы ещё встретимся?

— Обязательно. Я тебя найду.

Евнух твердой походкой направился к выходу из кафе.

7

Сердюков поставил чемодан на лестничную площадку и потянулся к звонку своей квартиры. Он представил, как сейчас откроется дверь, и жена окинет его ненавистным молчаливым взглядом: что, мол, явился распутник?

Он даже поежился: было бы, где остановиться, он не приехал бы домой. Но не ночевать же на вокзале? Он взял себя в руки, все-таки нажал на кнопку звонка и через секунду услышал, как в направлении двери шлепают тапочки супруги. Она открыла двери и приветливо улыбнулась:

— Заходи. А у нас гость. И мы тебя уже давно ждем.

Ничего не понимая, Сердюков робко перешагнул порог и тут же втянул голову в плечи, будто ожидая со стороны удара палкой. Но жена продолжала мило улыбаться:

— Ну чего ты, как не у себя дома?

— А что, собственно говоря, произошло? — По-видимому, палкой бить его никто не собирался, и Сердюков даже немного приободрился, — Что на каждый ваучер выдали по «Волге»?

— А что вы в думе приняли уже такой закон? Вот они все твои ваучеры, так и лежат в шкафчике.

Из комнаты раздалось знакомое покашливание. «Неужели Хоттабыч?» — обрадовался Сердюков. Он поставил чемодан на пол и теперь не знал, как вести себя с женой: чмокнуть в щеку, как делал раньше или сразу пройти в комнату?

Он решил остановиться на втором варианте и даже, боясь задеть супругу в тесной прихожей, сделал шаг в направлении комнат, но она тут же взяла его за локоть.

— Вспомни, что ты забыл сделать?

— Поцеловать, что ли? — в полном недоумении спросил Сердюков и прикоснулся губами к Жанне.

Она взяла его под руку и чуть ли не насильно повела в комнату.

— А, отшельник! — вставая с кресла, обрадовался Хоттабыч. — Сколько лет, сколько зим! А я уже, грешным делом, начал думать, что ты навсегда останешься в Марфино.

— Поэтому и отозвал меня из командировки?

— Только ли поэтому? — Хоттабыч хитро скосил глаза на Жанну. — Я ведь тоже мужчина, причем холостой и за себя не отвечаю…

Они сели в кресла друг перед другом.

— Слышал, какую ты там бурную деятельность развел. — Похвалил Хоттабыч, — Агейко мне звонил, сказал, что статью о твоих успехах готовит. Хотя и не намного, но уже опережаешь Пантова по своему округу.

— Трудно сказать, Саша. Да и не соперничаю я с Пантовым. Просто хочется, пока имею депутатские полномочия, сделать что-то полезное и оставить о себе людям добрую память. Бедность кругом, разруха. Все только просят — дай, дай. И пальцем о палец не ударят, пока им не подадут, в рот не положат.

— Издержки коммунистической системы, — согласился спикер, — Пройдет ещё ни одно поколение прежде чем переменится сознание.

— И я им о том же говорил. Не выдают зарплату — уходите с работы, открывайте свое дело. Организовывайте рыбацкие артели — там озера кишат рыбой. А у нас в центре почти все магазины торгуют импортной селедкой и шпротами. А какая глина в пятнадцати километрах от Марфино! Открывай кирпичный цех и торгуй стройматериалами. Есть среди марфинцев инициативные люди, но боятся связываться с областным чиновничеством.

— Да, бюрократов у нас ещё хватает. И мы, депутаты, в законодательном деле не дорабатываем. Чтобы открыть свою фирму или предприятие — сколько нервов нужно потратить! А уж быть бизнесменом и иметь в своем распоряжении даже маленькую собственность гораздо труднее, чем не иметь ничего.

— Вот и я объяснял тем же водникам: не ждите пока водообъекты приберут к рукам лихие люди типа Бурмистрова, Пантова и иностранцев. Сами берите в долгосрочную аренду насосные станции, назначайте себе руководителя и не митингуйте за нищих и обездоленных, а работайте…

— Ребята, к столу! — позвала из кухни Жанна, но они, казалось, даже не услышали её голоса.

Она заглянула в комнату, где оставила их полчаса назад, и поняла, что прерывать беседу нет смысла.

— Значит, закон о приватизации пока провалили?

— Только пока, — кивнул Хоттабыч. — с перевесом в один голос при тринадцати воздержавшихся. Кстати, как я вычислил, человек восемь из тех, кто ни туда и ни сюда — твои.

— Странно, на совещании фракции все до единого высказались, что будут голосовать против.

— Значит, с твоими коллегами, пока ты отсиживался в Марфино, уже кто-то основательно поработал.

— Думаешь предприниматели? — спросил Сердюков.

— Не только они. Мне кажется, не обошлось и без людей из администрации губернатора. В случае провала на предстоящих выборах, посулили им высокие должности под крышей губернатора. Вот и подвели тебя твои собратья по партии.

— Ну, пока ещё не подвели. Только воздержались.

Хоттабыч подался вперед и заговорил с жаром:

— Пойми, Витя, они и не добивались, чтобы все члены экологической фракции голосовали за приватизацию. Им было достаточно нейтрализовать твоих людей: мол, вам и не нужно резко менять мнение — воздержитесь и все. Только представь, если бы воздержались ещё пара-тройка человек — и мы бы навсегда потеряли национальную собственность.

— Завтра же соберу собрание фракции. Будет прямой разговор.

— И я в свою очередь сделаю так, что следующее голосование пройдет поименно и открытым для всех желающих. Можешь даже пригласить студентов из нашего, гидрологического. Пусть послушают, посмотрят.

— Мужики, вы за стол думаете садиться? — Жанна наконец решилась вмешаться в их разговор, — Картошка совсем остынет.

Они дружно поднялись и гуськом последовали на кухню.

— Ну, за что выпьем? — поднял рюмку с холодной водкой Сердюков, — За победу над предпринимателями?

— Это потом, — отклонил тост старого товарища Хоттабыч, — Давайте, за крепкие и нерушимые семьи?

Жена Сердюкова посмотрела на спикера с благодарностью.

— Наверное, между вами все-таки что-то было, — постарался пошутить Сердюков.

— А разве мы отрицаем? — Жанна мило улыбнулась Хоттабычу и поцеловала его в щеку.

Заседание 9. БОЙНЯ

1

За неделю до выборов Пантов изменился до неузнаваемости. Даже Роман Алистратов сам не ожидал, что такие перевоплощения могут случаться. Кандидат в депутаты без охраны и свиты помощников разгуливал по улицам, был сама вежливость и доброжелательность и не упускал случая, чтобы, увидев группу людей, не ввязаться с ними в разговор. Он внимательно и с понимаем слушал собеседников, порой недовольных, а то и вовсе разъяренных, вынимал из кармана блокнот и старательно что-то в нем выводил.

Роман, как хвост слонявший за Пантовым, в минуты доверительных депутатских бесед, лишь отворачивался и усмехался: два урока — «хождение в народ» и «обещать как можно больше» Пантов усвоил лучше всего.

По вечерам Пантов с озабоченным выражением на лице вытаскивал тот самый блокнот и, перелистывая его, с полной серьезностью уверял, что сразу же после выборов обязательно разберется и с качеством продуктов, которые поставляются в детские сады и ясли, и с распределением гуманитарной помощи для пенсионеров, и с работой женских гинекологических консультаций, которые вдруг стали платными. Словом, со всеми болячками, о которых ему наговорили избиратели. Иногда его ученик во время обсуждения проблем, так проникался вопросом, что даже сам верил: как только получит депутатские полномочия на новый срок, тут же приступит к выполнению данных обещаний. И это больше всего забавляло Романа.

Но Алистратов отдавал должное его неутомимости — день Пантова был расписан по минутам. Он не отказывался ни от одной встречи, ни от одного собрания и даже организовал несколько субботников на территории плодоовощной базы и центрального рынка. Выступая перед слушателями городского клуба «Всем, кому за тридцать», он с такой правдивостью доказывал, что будет добиваться увеличения всего хорошего и уменьшения всего плохого в семейной жизни, что не поверить ему было просто невозможно. В зависимости от настроения аудитории менялась и его мимика и поведение. Он мог быть грустным и обеспокоенным, мог хохотать до слез над устаревшим анекдотом, который дважды рассказали ему избиратели, мог на протяжении часа под шум одобрения декламировать только лозунги. С треском провалившись на своеобразном экзамене, который ему устроил Роман с помощью актеров местного ТЮЗа, кандидат сделал необходимые выводы и теперь, если требовала обстановка, становился смелым и находчивым. Когда они опоздали к началу встречи со студентами в банкетном зале дворца молодежи и Пантов увидел измазанного тортом своего соперника от коммунистической партии, то тут же взял процесс чаепития в свои руки.

— Только взгляните на эту размазню! — обратился он к скучающей аудитории и ткнул пальцем в сторону старого большевика-партийца, — Разве вы хотите такого будущего? Разве уже стерлись ваши молодые зубы и вы желаете, как этот человек, пить через медицинский катеттор бледный чай и сосать через марлю бисквиты?

Зал тут же наполнился смехом и веселым шумом:

— Не хотим!

— Тогда я заказываю всем по две банки пива и по пакету чипсов!

Самые отчаянные студенты тут же перевернули несколько столов с самоварами и чайными сервизами. Кто-то даже запустил куском торта в обезумевшего от страха коммуниста.

Роман поспешил удалиться, решив дождаться конца пивопития в машине. Уж кто-кто, а он знал, что только две-три недели в пятилетке кандидат в депутаты может быть любимцем публики, в доску своим парнем, душечкой и милашкой. Только в эти дни его можно потрогать за рукав, объясниться в любви и даже пригласить в гости. И если за ним следует группа журналистов, он не посмеет отказаться от предложения, даже если хлебосольный хозяин живет в хлеву вместе со свиньями.

Единственным утешением для Романа была мысль о том, что вся предвыборная показуха и игра в «любишь — не любишь» скоро закончится, и он навсегда покинет этот город. Но победит ли на выборах Пантов — не мог дать стопроцентной гарантии. Он, Алистратов, свою задачу выполнил, и никто, даже Бурмистров не смог бы ему бросить упрек в том, что он что-то недоделал, где-то недоработал. Разве его вина, что в начале предвыборной компании в штабе Пантова было допущено множество серьезных ошибок? Кому нужны были забастовки, всеобщие попойки на городской площади? Да и главный противник из экологической партии Сердюков, пока Пантов слонялся по парижам, показал себя с лучшей стороны. По данным Романа не нашлось бы ни одного предприятия, ни одного учреждения, где не побывал бы Сердюков. И, как выяснилось, он добивался расположения к себе не разговорами и обещаниями, а делами.

Даже приезд в область французской знаменитости, певца Валери, не дал желаемого результата и не смог резко склонить чашу в сторону Пантова: избирательный рейтинг двух соперников был почти равным.

Роман побывал на нескольких концертах, где мировая звезда посвящала свои самые известные песни кандидату от предпринимательской партии, после чего они, как старые друзья, обнимались и вместе долго раскланивались перед публикой.

Но и сторонники Сердюкова сделали ответный выстрел. Самые активные ходили по улицам Марфино с нелепыми оленьими рогами на голове, раздавали презервативы всем встречным и задавали неизменный вопрос:

— За Пантова или Сердюкова? — Если избиратель принадлежал к противоположному лагерю, ему вручался золотистый пакетик с французской резинкой со словами напутствия. — Бери, друг. Если у тебя на голове окажутся рога, то этот предмет тебе будет необходим.

Каким-то способом информация о любовных похождениях Пантова и его отношениях с дочерью спикера просочилась к избирателям.

Роман видел, как багровело лицо Пантова, когда он встречался на улицах со скоморохами, на головах которых возвышались бутафорские рога, скрипел зубами, но держался молодцом.

Вторую часть гонорара, которую обещал выдать банкир, Алистратов должен был получить сразу после выборов. В случае победы Пантова сумма автоматически увеличивались на двадцать пять процентов. Но узнав теперь во всех подробностях, что из себя представляет ученик и его окружение, Роман с легкостью отказался бы от премиальных. Всю последнюю неделю он чувствовал себя виноватым перед населением, которое, путем манипулирования общественным сознанием, ему удалось переманить на сторону Пантова. Разве не он приложил свои силы, знания и опыт для того, чтобы они поверили в Пантова и пришли к мнению, что данный кандидат лучше всего подходит для думского кресла. Но кто он на самом деле, и зачем ему это кресло — для них уже никакой роли не играло. Они видели его счастливую улыбку, слушали обещания и кричали от восторга, когда политический кумир появлялся вместе с Валери перед многотысячными аудиториями.

Он, Алистратов, хотя и молодой, но уже поднаторевший в своем деле специалист, прекрасно освоил обилие методов, которые с успехом применял для достижения цели. Правда, все эти приемы делились на две части. Первая на то, чтобы расхваливать только Пантова. Вторая, чтобы топить всех остальных конкурентов. При этом использовал весь ассортимент агитационного оружия: добавил Пантову так не хватающей для него остроумности и оригинальности. В тоже время сделал так, что его противники выглядели тупыми и примитивными.

Но после всего этого, в отличие от многих избирателей ему было понятно, что место в думе и власть Пантову нужна была только для того, чтобы воровать и, пользуясь депутатскими полномочиями, создавать такие законы, дабы они работали только на него и ему подобных. Глядя на толпы народа, которые скандировали призывы в пользу Пантова, теперь ему было стыдно, что отчасти это и его рук дело. В душе он был даже на стороне Сердюкова. Но, получив порядочную сумму из рук нанявших его заказчиков, теперь приходилось работать против партии экологов и всяческими способами топить её кандидата. Он лишь утешал себя тем, что у него, как и у адвоката, такая работа. Он, имиджмейкер, отрабатывает свои деньги и не выбирает того, кто их платит.

А после выборов? После выборов он получит вознаграждение, пойдет в церковь и будет молиться за то, чтобы Господь простил ему грехи. А пока — пока нужно ещё немного потерпеть…

Они на пантовском «Мерседесе» возвращались из Дворца бракосочетаний, где кандидат в депутаты полдня посветил вручению свидетельств о регистрации брака молодоженам. За рулем машины был Бобан.

А где ваш помощничек? — поинтересовался Роман.

— Неаронов, что ли?

Роман заметил, как в недовольстве дернул уголками губ Пантов и, стараясь унять в себе приступ гнева, постарался не выдать своего волнения.

— Я его оставил в центре.

Роман усмехнулся:

— А чего это, Михаил Петрович, вы так заволновались?

— Я? Нисколько…

Но Роман уже чувствовал, что между Пантовым и Вованом что-то произошло.

— Я почему вас о нем спросил? Просто хотел пожаловаться. Иногда Неаронов выдает себя не за вашего помощника, а за моего напарника.

— Как так?

— Представляется имиджмейкером и говорит, что работает в паре со мной. Честно сказать, я не гордился бы таким помощником.

Роман вспомнил последний разговор с Евгенией.

— А почему ты не говорил, что у тебя есть напарник? — спросила она, когда он вернулся в номер гостиницы.

— У меня? — Роман в изумлении вытаращил глаза.

— Только ты уехал на работу, пришел какой-то вихрастый, не высокого роста молодой человек с довольно-таки наглой рожей. Представился, как твой помощник.

— И что ему было надо? — спросил Роман внимательно вглядываясь в обеспокоенные глаза Евгении.

Девушка густо покраснела:

— Сказал, что за тобой заехал.

— И все? — Роман почувствовал, что она недоговаривает.

— Почти все. Он только попросил что-нибудь выпить, но я ему отказала. Он ушел…

Она старалась не смотреть ему в глаза.

— Он нахамил тебе? — Роман положил руки ей на плечи.

— Все, Рома, он ушел. Только постарайся сделать так, чтобы я его больше никогда не видела. Неприятный тип. Я ещё подумала, как ты можешь работать с таким проходимцем? Давай больше не будем говорить о нем.

— Твоим напарником, говоришь, представляется? — хмыкнул Пантов и, распаляясь с каждым словом, уже чуть ли не кричал, — Это ещё цветочки. Иногда ему хватает наглости представляться депутатом. Но всему есть предел! Если выиграю выборы, то выгоню этого подлеца в три шеи… Ты только представь, Роман! Журналюги обнаружили в типографии несколько ящиков с поддельными опросными листами, в которых была вписана моя фамилия, и докопались, что заказ на типографские услуги был оформлен Неароновым! Я ему таких указаний не давал.

— Скверная история. — Согласился со словами Пантова Алистратов. — И как же дело закончилось?

— Спасибо начальнику областного управления внутренних дел. Его ребята поспешили изъять ящики из типографии и ни один лист не попал в руки газетчиков.

Дорогу «Мерседесу» преградила колонна демонстрантов. Гнев с лица Пантова быстро улетучился и уступил место очаровательной улыбке:

— Ну вот, снова попали на стихийный митинг. Сейчас быстренько разберемся.

— Это ваши противники! — заметив плакаты с перечеркнутыми лицами Пантова и банкира Бурмистрова, успел крикнуть Алистратов. Но Пантов уже вышел из машины и двигался к колонне демонстрантов.

Впереди стоял Федор Игнатьевич Теляшин. Рядом двое молодых рабочих держали перечеркнутый зеленой краской транспарант, подобный тому, что сторонники Пантова развесили по всему городку: «Ты не поменял ещё рубль на франк!» Демонстранты тут же обступили кандидата в депутаты, и Пантов скрылся в людской толпе.

Бобан, заглушив двигатель, бросился за исчезнувшим из виду начальником. Из толпы вдруг полетели клочья разорванных портретов с физиономией Пантова и Бурмистрова, и Роман понял, что дело принимает совсем неожиданный поворот. Он снял с приборной панели сотовый телефон и набрал номер милиции.

Когда «канарейки», вращая мигалками примчались к месту происшествия, «беседа» между демонстрантами и кандидатом в депутаты накалилась до предела. Бобан не успевал отталкивать от Пантова самых разъяренных противников.

Увидев стражей порядка, вооруженных резиновыми демократизаторами, которых вел за собой в атаку полковник Махиня, Пантов заорал во все горло:

— Помогите!

— Наших бьют! — тут же крикнул Махиня своим подчиненным и первым вклинился в толпу митингующих.

До боли закусив губу, Роман наблюдал из машины, как лихо размахивают дубинками милиционеры. На всю улицу раздавались крики избиваемых. Метались плакаты и транспаранты. Бравый полковник и Бобан, поддерживая под руки, выводили из скопища людей до смерти перепуганного Пантова. Четверо милиционеров в касках и бронежилетах тащили к воронку старика Теляшина, лицо которого было залито кровью.

Через четверть часа улица опустела. На мостовой и тротуарах валялись разодранные рубахи, изорванные в клочья портреты народных избранников. Невесть откуда взявшиеся дворники сыпали песок на окровавленный асфальт.

Роман закрыл глаза: «Боже мой, — подумал он, — зачем я сюда приехал?»

Его вывели из задумчивости трели сотового телефона. Он нажал кнопку и поднес трубку к уху:

— Это ты, любимый, — услышал он голос Евгении, — Когда же ты вернешься? Я так соскучилась по тебе…

2

Светка Марутаева, вытирая слезы, посмотрела на Кантону.

— Мне кажется, что мы с тобой больше никогда не увидимся.

Пьер бросил в дорожную сумку пакет с чистой рубахой и в который раз тяжело вздохнул:

— Ну с чего ты взяла? Я ведь до сантима расплатился за услуги с госпожой Петяевой, мыобзавелись уже с тобой обручальными кольцами, сдали все документы в посольство на получение для тебя визы.

Она бросилась ему на шею.

— У меня предчувствие, Пьер. Мне кажется…

— У вас говорят: когда кажется, надо креститься. Так?

— Тогда возьми меня с собой, Пьер!

— Мне уже завтра надо быть в Париже. Срочно. А твой заграничный паспорт сделают не раньше, чем через неделю. Ну, успокойся же, ради Бога!

Кантона начал терять терпение: Клякса рыдала уже второй час подряд. И как бы он не хотел не оставлять свою невесту в этом городе, но и ждать целую наделю, пока будет готова для неё виза, он не мог. Накануне Пьер встречался с губернатором области, который известил, что закон о приватизации будет принят со дня на день. А потому Кантона должен немедленно отправляться во Францию и, как они договаривались раньше, открыть счет на предъявителя и внести на него три миллиона долларов. Остальные двадцать должны быть переведены в российский банк «Интерресурс».

— А если закон все-таки не будет принят? — засомневался Кантона, хотя уже знал, что при голосовании в парламенте для утверждения не хватило всего лишь одного голоса.

— Будет. Обязательно будет. Можете даже не сомневаться. Мои люди уже основательно поработали с колеблющимися, с теми, кто хранил нейтралитет. И все, конечно, не за бесплатно дали согласие поддержать законопроект.

Оглядев Кантону и, догадавшись, что тот все ещё находится в нерешительности, Егерь открыл сейф и достал папку для бумаг. Вынув из неё листок, он положил его перед французским финансистом.

— А это вам гарантия о приватизации водообъектов. Здесь моя подпись и печать областной администрации. Если произойдет чудо, и закон вновь будет отклонен, то я своим решением приму такое постановление. Область больше не будет ждать, когда раскачаются депутаты думы. Вы ведь понимаете, что губернаторы не бросаются такими бумажками? Да и вы ничем не рискуете: дождетесь факса и сделаете все, как мы договорились.

Кантона застегнул молнию на дорожной сумке и поглядел на дипломат, в котором находился подарок Пантова. Сумку он забросит на плечо, а чемоданчик будет держать в руках.

Немного успокоившись, Светка разглядывала обручальное колечко, которое блестело на безымянном пальчике правой руки.

Кантона присел на корточки перед ней.

— Можешь жить в гостинице. Номер оплачен на две недели вперед.

— Когда ты вернешься? — наверное, в десятый раз спросила она и на её лице появилась вымученная улыбка.

— Через неделю, когда пройдут выборы. Ты за кого будешь голосовать?

— Ни за кого.

— Голосуй за Пантова или проиграешь, — пошутил он.

— Даже, если бы и очень хотела, то не смогла. В этом городе у меня нет прописки.

— Ну, мне пора. В два часа дня я должен быть в Москве, а в восемь вечера в Париже. — Он поднялся и надел пиджак.

— Можно я тебе провожу? — она с мольбой заглянула ему в глаза.

— Ну, мы же договаривались, Света! — И, заметив, что она вот-вот снова разрыдается, Кантона сдался, — Хорошо, собирайся. Только быстро.

Они прибыли в аэропорт за полчаса до отлета. В проходе, где заканчивалась регистрация билетов и вяло шел досмотр багажа, за исключением толстой тетки с многочисленными сумками и баулами, никого не было. Он нежно поцеловал Кляксу в губы и подал билет контролеру. Та, мельком взглянув в проездной документ расплылась в улыбке.

— А мы вас, месье Кантона, давно ждем.

— Меня? — изумился француз и, повернувшись, бросил удивленный взгляд на Светку. — Чем же обязан?

— Вы — пятидесятитысячный пассажир нашей авиакомпании.

К ним подошли несколько человек в летной форме. Седовласый мужчина в фуражке, представившийся генеральным директором, сделал жест в сторону бара:

— Служащие авиакомпании приглашают вас на небольшой фуршет по поводу юбилея, где вам вручат подарок.

Кантона, стесненный сумкой и дипломатом, даже не смог протянуть руки на неожиданное поздравление. В центре бара стояла краснощекая девушка в русском сарафане и держала поднос с фужерами и шампанским.

— Оставьте на время свои вещи здесь, — показал генеральный директор на стол, где производился досмотр багажа, — И пройдемте к фужерам.

Кантона скинул с плеча сумку и бережно положил на стол дипломат.

— А можно пригласить на фуршет мою невесту? — он снова оглянулся на Светку.

— Что за вопрос! — даже удивился седовласый, — Конечно, конечно…

Через минуту ему вручили в качестве сувенира огромную бутылку русской водки. Кантона сделал два глотка шампанского и поставил бокал на стойку бара.

— А мы не заставляем ждать пассажиров в самолете? — поинтересовался он, намекая, что всякой церемонии есть предел.

— Да-да, — улыбнулся руководитель авиакомпании, — Точность в нашем деле — прежде всего.

Они вернулись к месту досмотра багажа. Все та же девушка, которой он вручил свой билет, вежливо поинтересовалась:

— Месье Кантона, в декларации вы указали, что вывозите икону. Разрешите на неё взглянуть и предъявите справку-счет. Извините, за формальность…

Светка стояла рядом. Чувствуя, что начинает нервничать, Кантона достал бумажник и вынул из него справку, которую накануне принес ему Пантов.

Девушка взглянула в бумагу и с недоумением подняла глаза на юбилейного пассажира.

— Странно, — сказала она, — Но, как нам известно, этот антикварный магазин, закрылся два месяца назад.

— Что же вы думаете, я её сам себе выписал и печать поставил? — занервничал Пьер.

— Успокойтесь, месье. Я тоже думаю, что здесь какое-то недоразумение. Но в течение пяти минут мы все выясним. Одну секунду!

Она закрыла дипломат и скрылась с ним в комнате дежурного отряда милиции.

Светка взяла его под руку, и ему показалось, что невеста дрожит.

— Простая формальность, — прикоснулся губами к её носу Кантона, но и сам уже не мог скрыть волнения.

Девушка вышла из дежурной комнаты в сопровождении двух милиционеров. Но прежней улыбки на её лице Кантона не обнаружил.

— Вы сами покупали эту икону, месье? — спросил капитан милиции.

— Н-нет. Мне её подарили. — Он бросил взгляд на настенные электронные часы. До отправки рейса оставалось десять минут. — А в чем, собственно, дело? Я не опоздаю на самолет? В шестнадцать ноль-ноль из Москвы у меня уходит «Боинг» в Париж.

— С Парижем придется обождать, месье, — с сухой вежливостью ответил капитан, — Назовите имя человека, который подарил вам икону.

— Вы мне можете объяснить, что происходит? Ведь в ваших магазинах продается тысячи таких икон…

— К сожалению, не краденных.

— Икона краденая? — не поверил Кантона.

— Да, и третий месяц находится в розыске. К тому же, как вам скорее всего известно, она составляет национальное достояние страны и не подлежит вывозу за пределы России. А значит, можно смело говорить, что у вас в багаже обнаружен контрабандный товар. Так вы можете назвать фамилию и место жительства человека, который не пожалел столь ценного подарка?

— Черт! — Кантона схватился за голову, — Я французский бизнесмен, а не контрабандист!

Капитан согласно кивнул и, заметив заинтересованные лица пассажиров на следующий рейс, которые уже собрались у стойки регистрации и с любопытством слушали разговор, махнул в сторону дежурной комнаты:

— Давайте не будем привлекать внимание посторонних…

— Я опоздаю на самолет.

— Вы уже опоздали.

Светку выпроводили в зал ожидания. В тесной дежурке Кантона плюхнулся на кресло и резко забросил ногу на ногу.

— В моей чистой репутации вы можете убедиться позвонив губернатору области, — возмущенно сказал он.

— Вам подарил икону губернатор? — поднял усталые глаза на француза милиционер.

— Мне её презентовал депутат областной думы.

— Я бы очень хотел знать его фамилию.

— Михаил Петрович Пантов.

Капитан потянулся к телефону.

— Мне начальника областного управления внутренних дел. Через секунду, коротко объяснив щекотливую ситуацию, он долго слушал абонента, молча кивал, в чем-то соглашаясь с ним и, наконец, положив трубку на аппарат, без всякого выражения посмотрел на Кантону.

— Месье, вы будете отправлены в Москву следующим рейсом. Но икону придется изъять.

Светки в зале ожидания уже не было. Кантона набрал номер гостиницы, но длинные гудки известили его, что номер был пуст.

Француз опустился в кресло и с недоумением подумал: почему же она не дождалась, когда он выйдет из дежурной комнаты милиции? Неужели и она, испугавшись, посчитала его за контрабандиста?

Он устало закрыл глаза, перебирая в памяти события последнего времени. Ни с того ни с сего исчезнувший в неизвестном направлении банкир Бурмистров, который, чуть ли не умоляя просил о содействии в открытии для него банковского счета в Монако. Он не мог найти смысла в намерениях губернатора, который за вознаграждение готов был за бесценок уступить ему важнейшие для области объекты. Он не понимал депутата думы Пантова, который разбрасывался крадеными иконами. Все это уже открыто попахивало каким-то криминалом, к участию в котором его, Пьера Кантону, все больше и больше привлекали.

Он открыл глаза и увидел рядом с собой кем-то забытую газету. До рейса на Москву оставалось больше полутора часов. Он взял газету в руки и, чтобы отвлечься от грустных мыслей, забегал глазами по строчкам.

«Нынешний русский барон криминального мира — это своего рода мутант, продукт слияния представителей руководящей системы с подпольным воровским миром. И главная его опасность в том, что отпечатки пальцев нового российского преступника можно найти в самых различных сферах. Неполный их список включает и отмывание денег, и взяточничество, и всевозможные операции на „черном рынке“, и контрабанду как оружием так и национальными ценностями, подделку документов и денег. Весьма вольно русский барон действует в экономике, причем далеко не подпольной…»

Кантона, словно чего-то испугавшись, бросил газету на сиденье: что его вообще связывает с этой страной? Приятельские отношения в высших кругах? Нет, он всегда чувствовал себя не в своей тарелке при переговорах с российскими знакомыми. Бизнес, пропитанный криминалом? Кантона не хотел такого бизнеса. Деньги? Да, здесь в России можно было бы выгодно вложить свой капитал и получать баснословные прибыли. Но никто при этом не мог дать четкой гарантии, что в один момент все его старания и капиталы не испарятся. Любовь? Он с тоской посмотрел на регистрационную стойку, где они совсем недавно расстались с Кляксой, и она неожиданно исчезла, так и не дождавшись его.

«Господи! — подумал он, куда меня занесло!».

Зал ожидания наполнился голосом диктора-информатора:

«Уважаемые пассажиры! Начинается посадка на рейс, следующей в столицу Российской Федерации…»

Он закинул сумку на плечо и, не оборачиваясь, зашагал к выходу на аэродром.

3

Вторые сутки Эдита не вставала с постели. Заметив хандру дочери и увидев рядом с кроватью две пустых бутылки из-под коньяка, Хоттабыч утром сам отвез, а вечером забрал Фильку из садика. Он даже не поинтересовался, что с ней произошло. После последнего выяснения отношений, когда Эдита упомянула о своей беременности, они ни словом не перекинулись друг с другом.

Видимо, чувствуя, что прострация дочери может затянуться надолго, Хоттабыч в этот день не стал отводить Фильку в садик, а оставил дома: полагая, что забота о сыне заставит мать, наконец, забыть о выпивке и встать с постели.

Эдита и в самом деле поднялась, сварила пельмени и накормила мальчика. Но когда Филька увлекся конструктором, который подарил ему дед, снова прибегла к успокоительному средству. Ни одной бутылки коньяка, правда, уже не оставалось, но бар, в котором в изобилии хранились и другие напитки, пока ещё не опустел.

Она достала початую бутылку водки и даже не поморщилась, сделав из горлышка несколько глотков. Напиток показался ей совершенно безвкусным. Но голова закружилась и она, не выпуская бутылки из рук поспешила к кровати.

В памяти опять возникали отрывки из ужасающей сцены. Она долго прижимает пальцем кнопку звонка и, когда дверь наконец, распахивается, видит усыпанное бисеринками пота лицо Пантова. «Ты-ы? — удивленный её неожиданным появлением, с испугом спросил жених, — А мне показалось, что вернулся помощник…» Она отталкивает его и, ни слова не говоря, устремляется в спальню, по пути опрокинув журнальный столик с выпивкой и закусками. Какая-то совершенно голая девчонка натягивает до подбородка одеяло…

Вот здесь, — говорит Филька и теребит её за плечо, — Здесь у меня не получается соединение.

Он протянул детали конструктора, требуя помощи.

— Филипп, оставь меня в покое! — готовая к новому нервному срыву, чуть ли не закричала она.

И когда обидевшийся сын ушел из комнаты, снова потянулась за бутылкой, подсознательно предполагая, что и Агейко именно таким способом залечивал душевные травмы.

Пантов, даже не пытаясь запахнуть халат бежал за ней, стараясь ухватить за руку: «Эдита, я тебе все объясню. Послушай!» Она остановилась в прихожей, ядовито усмехнулась — какие могут быть в этих случаях объяснения! — и с ненавистью оглядела его нелепый вид. Волосатая грудь, отвисший, со множеством жировых складок живот, худые кривые ноги — что она в нем нашла? Он наспех затянул на груди полы халата: «Послушай…»

Она, вот-вот готовая упасть в обморок, собрала все силы и в прихожей раздался звонкий шлепок. Щека Пантова залилась бордовой краской.

— Это тебе мой должок. За Париж, за Ниццу, за свадебное платье…

Хватаясь за перила, она устремилась вниз по лестнице.

Просыпаясь, она снова и снова вспомнила насмешку: «Приезжайте, будете третьей. Групповуха — это так замечательно!» Где-то она уже слышала этот голос Где? Ах, да — в казино. Пантов пригласил её в казино. Она была в прекрасном вечернем платье и они встретили Агейко. А потом началась драка, и помощник Пантова, стараясь ударить носком ботинка свалившегося Агейко в живот, негромко поучал тем же хрипловатым голосом: «Получай, подла, получай!»

Видимо, Пантов изменял не только ей, но и своему преданному окружению, которым иногда кичился и гордился. Конечно, что-то произошло между ним и его помощником, если тот набрался храбрости позвонить ей и, пусть насмешливо, предупредить о похождениях своего патрона. Какой стыд! Как ловко её обвели вокруг пальца! Но разве не сама она изъявила желание поддаться обману и соблазну — дорогие вещи из бутиков, поездка за рубеж. Ведь он никогда не любил её, а просто купил. Как покупают высокооплачиваемую проститутку. Стоп: а её ли он покупал? Или расположение отца, спикера?

Она снова потянулась к бутылке и, не поднимаясь, допила все до конца. Нет, так просто она не оставит надругательств над собой.

Эдита потянула за телефонный шнур, и когда аппарат оказался рядом с кроватью, дрожащим пальцем кое-как набрала номер.

— Приемная депутата Пантова.

Тот же голос — «Будете третьей…»

— Ты-то мне и нужен.

Трубка молчала. Абонент, видимо, догадался, кто с ним разговаривает.

— Если не хочешь неприятностей, мы должны встретиться.

— Чем могу быть полезен? — наконец, раздалось на другом конце провода.

— Во-первых, мне нужна эта сучка.

— Через час я заеду за вами.

Она с трудом поднялась с кровати, подошла к зеркалу и не узнала себя. Запухшее лицо, синяки под глазами, растрепанные волосы. Боже, в кого она превратилась! Разве такой она была всего лишь неделю назад? Но теперь ей было наплевать на свою внешность. Выпитая водка требовала мести. Немедленной.

Она заглянула в детскую, где Филька по-прежнему возился с конструктором, и поспешила в ванную. Струи холодной воды немного освежили её.

За окном раздался протяжный гудок автомобиля.

Она снова зашла к мальчику.

— Филя, будь молодцом, я мигом съезжу в магазин и обратно.

До сих пор обиженный Филька, исподлобья посмотрел на мать и ничего не ответил.

— Вот и хорошо, — сказала она, — Ты у меня уже большой. А я — мигом…

Восьмерка стояла за калиткой с открытой передней дверью. Но она села на заднее сиденье и тут же подумала о том, что помощник Пантова может теперь стать её партнером по мести.

— А тебе-то он чем насолил?

— Насолил… — неопределенно ответил Вован и, положив руки на баранку, опустил на них голову.

— Ты поможешь мне?

— Что вы собираетесь делать?

— Я хочу убить его.

Вован с усмешкой вздохнул:

— Хотеть-то вы можете, но кто ж вам даст это сделать! Идет избирательная компания, и он постоянно у всех на виду. Да и мне за решетку не очень-то хотелось бы. Он вдруг повернулся и, как ей показалось, с сомнением посмотрел на нее. — А не хотите наказать девчонку? Она ему очень дорога.

— Где она? — решительно спросила Эдита.

Он посмотрел на часы:

— В данное время в аэропорту.

— Поехали.

Она оставалась в салоне, когда Вован почти бегом устремился в здание аэровокзала. Через десять минут, держа возлюбленную своего шефа за руку, он вернулся к машине. Девушка, не сопротивляясь, покорно шла за ним. Но увидев Эдиту, Клякса, насторожилась.

— Садись, — приказал Вован и открыл переднюю дверь.

— Но ты ведь сказал, что со мной хочет поговорить Виолетта Павловна! — она постаралась освободить свою руку от цепкой хватки Вована.

Но он, видимо, не желая больше тратить времени на уговоры, оглянулся по сторонам, и что было силы толкнул её на сиденье. Не ожидая такого бесцеремонного отношения, Клякса потеряла равновесие и ударилась головой об угол дверцы.

— Он будет её искать? — задала единственный вопрос Эдита, когда они возвращались обратно в город.

— Это будет тяжелым ударом для него, — подтвердил Вован и усмехнулся. Он знал, что Пантов теперь уже никогда не вспомнит о Кляксе. Для него она пройденный этап. Но он, Вован, до сих пор не мог забыть, каким унижениям подвергал его шеф из-за этой проститутки. А Эдита? Пусть тешит себя иллюзиями, что отомстила Пантову. — Но вам нечего бояться. Искать её никто не будет. Это — бабочка залетная и в списках нашего города не значится.

Они подъехали к даче, и Вован, взвалив на себя так и не пришедшую в сознание Кляксу, следуя за Эдитой, понес её в дальний угол сада, где размещался старый глубокий погреб. Вот уже несколько лет никто в него не спускался.

Филька по-прежнему собирал конструктор. Эдита прошла к бару и достала новую бутылку водки. Когда очухается эта сучка, она будет кормить её объедками со своего стола.

Эдита сделала несколько глотков и медленно опустилась на пол.

4

Так и не дозвонившись домой, Хоттабыч спустился к автостоянке. Он лишь постарался успокоить себя тем, что Эдита все-таки пришла в чувства и теперь вместе с Филькой находится в саду.

Длинный черный лимузин Егеря, уже поджидал его. Водитель учтиво раскрыл перед ним дверцу и Хоттабыч опустился в удобное кресло.

Я бы мог поехать и на своей машине, — не подавая руки губернатору, сказал он.

— За четыре часа, пока будем добираться до Марфино, обсудим ряд наболевших проблем, — Егерь старался держаться дружелюбно.

— И первую — о снятии с должности начальника областного управления внутренних дел. — Категорично сказал Хоттабыч.

Губернатор сделал вид, что не услышал слов спикера. Впрочем, как бы ему того не хотелось, а с полковником Махиней надо было что-то решать. Если ещё сегодня утром Егерь никогда бы не позволил дать его в обиду, то после того, что произошло в Марфино, он уже был не в силах защитить его и оставить во главе милиции. Стихийная операция по разгону митинга, которую санкционировал, и которой лично командовал Махиня, обернулась потерей человеческой жизни. Еще полтора десятка избитых дубинками демонстрантов оказались на больничных койках. В их числе был и председатель профсоюза марфинских водников Федор Теляшин. Теперь Егерь понимал, что даже поддерживающие его политику депутаты не простят, если он будет настаивать на сохранении за провинившимся полковником высокой должности. Мало того, многие в отместку проголосуют против закона о приватизации. Ну что ж, тогда он первым принесет в жертву полковника и поставит вопрос о снятии Махини с должности. Он даже обрадовался: ничего не скажешь — выгодная сделка. Наверняка губернаторская «бескомпромиссность» найдет отклик во многих депутатах, и они при голосовании даже займут его сторону.

— Да, Махиня заслуживает сурового наказания, — наконец сказал Егерь и добавил, — Хотя он ещё и относительно молод, но его уже можно отправлять на пенсию.

— Не на пенсию, а за решетку, — вдруг пришел в негодование Хоттабыч.

— Господь с тобой, Серафимыч! Разве он хотел того, чтобы дело обернулось трагедией? В крайнем случае судить надо тех подлецов, кто непосредственно лишил жизни человека.

— Они всего лишь исполнители. Ни убавить ни прибавить — обыкновенные киллеры. Но при успешном завершении дела судят не только убийц, но и заказчиков. Так вот, в данном случае Махиня, отдавая приказ дубасить народ, выступал самым настоящим заказчиком. Но под суд его нужно отдавать не только за это.

— Что же он, грешный, ещё успел натворить? — удивился Егерь.

— Он, как и банкир Бурмистров, настоящий казнокрад.

Губернатор откровенно рассмеялся.

— Александр Серафимович, ты хоть сам веришь в то, что говоришь?

Хоттабыч раскрыл кожаную папку и, достав из неё несколько сброшюрованных листков, бросил их на колени губернатору.

— Это акт депутатской комиссии по проверке правоохранительного фонда, во главе которого восседал преподобный полковник. Так вот, через этот фонд, который имел льготное налогообложение, прокручивались огромные средства. А деньги на раскрутку, были выделены банком «Интерресурс». Кстати, как удалось выяснить моему коллеге депутату Сердюкову, — это были те самые бюджетные деньги, которые предназначались для зарплаты рабочим водообъектов.

Губернатор в недоумении пожал плечами:

— На сегодняшний день, насколько мне известно, у водников нет задолженности по зарплате.

— Правильно, нет. Господин Бурмистров рассчитал все очень тонко. За полгода средства несколько раз были выгодно прокручены и от продажи сигарет и алкоголя принесли фонду баснословную прибыль. Третья часть этой прибыли ушла на погашение долгов по зарплате. А остальные две трети, как и банкир Бурмистров, исчезли в неизвестном направлении. Кстати, вы не могли бы подсказать, куда испарился президент банка «Интерресурс»?

— Сам удивляюсь, — пожал плечами Егерь, — Помощник и секретарь Бурмистрова в один голос утверждают, что он отправился поправить здоровье в санаторий. А какой он выбрал санаторий — неизвестно. Мой помощник третий день накручивает диск телефона и обзванивает все российские санатории — Бурмистров как в воду канул.

Хоттабыч пристально посмотрел в глаза губернатору, будто стараясь угадать, правду ли он говорит? И убедившись, что Егерь не лжет, а действительно обеспокоен исчезновением банкира, бросил:

— Зря ваш помощник тратит время. Пустое дело искать черную кошку и темной комнате.

— А что ты предлагаешь?

— Срочно наложить арест на банковские счета. А затем создать комиссию и провести финансовую ревизию. Может быть, повезет и какие-нибудь деньги в банке ещё остались.

— Ты думаешь он удрал с концами?

— Не будьте так наивны, Николай Яковлевич. Кстати, вы никогда не интересовались прошлым Бурмистрова?

— Махиня по моей просьбе, собрал на него досье. По анкетам все чисто. Закончил финансовую академию, занимался коммерцией, затем зарегистрировал и открыл банк…

— Махиня готовил досье на Бурмистрова! — засмеялся спикер, — Это же надо: вор в погонах на вора в законе пишет характеристику. Да Махиня готов был целовать пятки Бурмистрову только потому, что всем своим благосостоянием и высокой должностью обязан только ему.

— Александр Серафимович, у тебя с головой все в порядке? — губернатор не скрывал обиды, — О каком воре в законе ты говоришь!

— О Лехе Докучае, который несколько лет назад погиб в автокатастрофе и через некоторое время, словно Феникс, возродился в образе банкира Дениса Карловича Бурмистрова.

Губернатор, оцепенев от услышанного, с ужасом смотрел на Хоттабыча.

Лимузин на высокой скорости проскочил мимо огромного щита с надписью: «Добро пожаловать в Марфино», затем запетлял по безлюдным улицам и через несколько минут подкатил к зданию районного управления внутренних дел. У входа стояли около десятка милиционеров, облаченных в каски и бронежилеты.

Егерь выбрался из машины и, с остервенением хлопнув дверцей, зашагал к входу. Милиционеры с лицами нахулиганивших мальчишек, почтительно расступились. Хоттабыч с трудом поспевал за губернатором. Они поднялись на второй этаж, где размешался кабинет начальника управления. Кресло хозяина кабинета занимал Махиня.

— Что, мля, отличился, сукин сын! — не удосужившись поздороваться с находившимися в помещении людьми и нисколько не смущаясь их присутствия, губернатор сразу обрушился на полковника. — Ну, что голову-то опустил! Расскажи мне и спикеру, как ходил в атаку на безоружных людей! Похвались своими победами…

Полковник, побагровев, поднялся и, как послушный солдат вытянулся в струнку. Губернатор, наградив его презрительным взглядом, повернулся вдруг к Хоттабычу.

— А что Александр Серафимович, может представим нашего героя к награде? Выпишем ему на первый случай медаль «За отвагу»? Или сразу к ордену представим — «Боевого Красного Знамени»…

Хоттабыч, засунул руки в карманы и, ничего не ответив на саркастическую шутку губернатора, подошел к окну. Около лимузина уже образовалась небольшая толпа народа. Люди что-то с гневом кричали в адрес охранявших вход в здание милиционеров. С двух концов улицы к управлению мелкими группами подтягивались возбужденные жители Марфино. Спикер понял, что через полчаса на мостовой камню будет негде упасть и подумал, как бы стихийное собрание и на этот раз не обернулась новыми беспорядками.

Он хотел было уже предупредить об этом губернатора, но в последний момент увидел, как на крылечко поднимается Сердюков. «Черт побери, как он мог здесь оказаться, — подумал Хоттабыч, — Ведь ещё пять часов назад он разговаривали с депутатом в областной думе!»

По жестам Сердюкова Хоттабыч определил, что тот призывал собравшихся к спокойствию.

— Единственное, что я могу для тебя сделать, — спикер снова услышал за спиной голос немного успокоившегося губернатора, — так это принять заявление об уходе по собственному желанию.

Хоттабыч сделал несколько шагов и, приблизившись к Махине, негромко произнес:

— А я буду требовать санкции прокурора на ваш арест.

— За что, Александр Серафимович? — полковника теперь уже и не думал скрывать свой испуг.

Хоттабыч не успел ответить, неожиданно появившийся в кабинете Сердюков с порога заявил:

— За неквалифицированные действия, которые привели к жертвам и многочисленным травмам среди населения.

— На сколько меня информировали погиб только один демонстрант. — Вмешался в разговор губернатор.

— Я только что из клиники. Полчаса назад от потери крови скончался ещё один.

— Председатель профсоюза? Теляшин? — не скрывая волнения, спросил Хоттабыч.

— Федор Игнатьевич пока в реанимации. Еще полтора десятка человек доставлены в клинику с травмами различной степени тяжести. — Ответил Сердюков и грустно добавил, — С хорошим же настроением люди пойдут на избирательные участки.

Губернатор не спеша подошел к Махине и развел руками:

— Извини, полковник, вот теперь я не могу принять от тебя даже заявление об уходе по собственному желанию…

5

Пантов дотронулся пальцами до опухшего уха. Как ни орудовал кулаками и ногами Бобан, стараясь защитить своего патрона от рук демонстрантов, все-таки кто-то умудрился залепить ему увесистую оплеуху. Что-то слишком много за последнее время стало выпадать тумаков на долю депутата, обладающего правом на неприкосновенность. Сначала эта стервозная сучка, дочка спикера, отвесила ему пощечину, теперь поймал затрещину от не в меру разбушевавшегося избирателя. «Откуда ожидать третий удар? И какой силы он окажется?» — невесело подумал Пантов.

Бобан шустро домчал его из Марфино в областной центр, на обратной дороге завез в поликлинику, обслуживающую депутатский корпус, и вот теперь стоял перед ним, протягивая синюю лампу.

— Вам надо прогреть ухо, Михаил Петрович.

— Хочешь что-нибудь выпить, Боря? — не обращая внимание на требование телохранителя, спросил Пантов и заметил, как при упоминании имени «Боря» у парня от удивления вздернулись брови — Пантов никогда не называл его по имени.

Бобан молча пожал плечами, что означало: мне все равно. Как вам угодно.

Пантов все-таки принял из его рук лампу, но тут же швырнул её на диван. Прошел к бару и вынул бутылку шотландского скотча.

— Садись, — депутат кивнул телохранителю на кресло. — После такой заварухи не грех и усугубить.

Бобан покорно выполнил приказание. Пантов наполнил скотчем стаканы, поднял свой, как бы приглашая то же самое сделать и Бобана. Парень лениво протянул руку за выпивкой.

— Ну что ты, как не родной! Только киваешь и киваешь. Как будто все из-под палки делаешь! — обижаясь на немногословность Бобана, вздохнул Пантов.

— Я, Михаил Петрович, не мастак слова говорить. Этому меня не обучали.

— Обучали только кулаками махать?

— Не только кулаками.

— А чем еще? — уже с интересом, стараясь втянуть Бобана в разговор, спросил Пантов.

— Всем.

— А именно?

Бобан поставил стакан на ладонь и сделал вид, что всматривается в янтарную жидкость.

— Всем, — тихо повторил он ожидающему ответа патрону, — Палкой, куском стекла, нунчаками, ножом, автоматом. Все, что в данный момент находится в руках, может быть использовано.

— Ну что мы тянем кота за хвост! Давай-ка выпьем. — Пантов протянул руку и чокнулся со стаканом телохранителя.

Сделав пару глотков он поставил виски на стол.

— Насколько мне известно, ты побывал в Чечне?

— Было дело, — кивнул Бобан.

— Приходилось убивать? — спросил Пантов и по ничего не выражающим глазам парня догадался, что задал совершенно неуместный вопрос. — Давай-ка ещё по глоточку.

Он взял бутылку и до краев наполнил скотчем стакан Бобана.

— Поехали. До дна. — И когда телохранитель, не поморщившись осушил содержимое стакана, депутат снова вернулся к теме. — А сейчас, смог бы убить человека?

Бобан поднял на него заискрившиеся глаза.

— Зачем?

Не зная, что ответить на прямой вопрос, Пантов передернул плечами:

— Ну, ради меня, например?

— Просто ради прихоти? — удивившись, переспросил Бобан.

— Что ты, разве я похож на выжившего из ума самодура? В том случае, если бы моей жизни угрожала опасность…

— Зачем же убивать? Можно деликатно поговорить или на худой конец, сломать пару ребер.

— А если и после твоего деликатного разговора мой противник не угомонится?

— Вам что, угрожают, патрон? — Бобан внимательно изучал лицо Пантова.

Депутат лихорадочно взял бутылку, резким движением опрокинул горлышко в направлении пустых стаканов и, отпив из своего половину скотча, быстро заговорил:

— Угрожают, Боренька, ещё как угрожают и шантажируют. Есть недоброжелатели, которые только и ждут момента, чтобы расправиться со мной.

— Что же вы раньше-то молчали? Кто?

— Я могу тебе довериться?

Бобан опустил глаза.

— Если вы мне не доверяете, зачем же держите возле себя?

— Ты как относишься к своему другу?

— Это к кому?

— К Вовану, естественно.

— Он никогда не был мне другом. Мы даже не приятели, так, в одной школе учились, а теперь коллеги по совместной работе. Но причем здесь Неаронов?

— Ты заметил, что в последнее время я держу его подальше от себя?

— Есть такое, — согласно кивнул Бобан.

— Так вот, твой друг, извини, коллега, которому я так доверял, и для которого так много сделал, теперь угрожает мне. Стащил, сволочь, из сейфа важные документы и стращает, что передаст их кому следует. Это действительно, очень важные бумаги, и если о них узнает общественность, мне несдобровать. Да и помочь тебе выкарабкаться из беды, я тогда уже не смогу.

Бобан вздрогнул: неужели патрон что-то пронюхал о его былых отношениях с Евнухом?

— Какой беды?

Пантов прищурился:

— А то не догадываешься? Старуху-то вы вместе с Вованом ограбили. А иконка очень ценной оказалось. Теперь вся милиция на ушах стоит.

Бобан в сердцах стукнул себя кулаком по колену.

— Падла! Я ведь его уговаривал не лезть к старухе. Поверьте, босс, я ведь ни бабку не трогал, ни к одной из её вещей не прикоснулся. Втянулся в это дело, как говорят, за компанию. Неаронов договорился с двумя уголовниками, чтобы те нанесли визит к бабке и забрали икону. Пока мужики хозяйничали у бабке в доме, мы их ожидали на задворках. Затем получили икону, что-то было у них ещё в сумке. Но Вовану нужна была только икона. Я — никого не грабил и никого не просил о таком одолжении…

— Все равно подпадаешь под статью об организованном ограблении. Причем вооруженном. Один из бандитов угрожал бабке ножом и стращал изнасилованием…

— Гады!

— Теперь сам понимаешь: случись что-то и Неаронов не пожалеет ни меня ни тебя.

— Пожалеет! Еще как пожалеет. Только о другом.

— Ну, что, ещё по стаканчику?

Бобан решительно поднялся.

— Нет, патрон, на сегодня хватит.

6

Виолетта Павловна не находила себе места. Клякса исчезла в неизвестном направлении и не появлялась в Центре знакомств уже третий день. Грешным делом хозяйка заведения сначала подумала: а не упорхнула ли бабочка вместе с французом? Но позвонив в ОВИР она узнала, что документы на загранпаспорт для Марутаевой ещё не готовы.

После того, как Кантона расплатился по всем счетам за услуги брачного агентства, Виолетта Павловна могла бы и успокоиться. Даже, если Клякса и постаралась укрыться от неё во Франции или в африканских джунглях на другом конце планеты, Петяева, в чем она нисколько не сомневалась, нашла бы беглянку и предъявила бы первый счет для оплаты. За старые грехи надо платить. Мало того, она даже обложила бы провинившуюся штрафными санкциями, чтобы в следующий раз неповадно было прятаться и скрываться. Но Светка никуда не вылетала и как в воду канула. Виолетта Павловна даже позвонила в Херсон родителям Марутаевой и заботливо поинтересовалась: не наведывалась ли дочка в гости? И, получив отрицательный ответ, сообразила, что Клякса находится где-то здесь, в городе или области. А обнаружить её в каком-нибудь городском притоне куда сложнее, чем прочесать вдоль и поперек те же джунгли. Не идти же в милицию и не заявлять о пропаже человека, который долгое время жил в городе без адреса и без прописки.

Конечно, первое подозрение Виолетты Павловны в пропаже Кляксы пало на Михаила Петровича Пантова, который все последнее время не спускал с девчонки похотливых глаз. Разве Виолетта Павловна слепая, и не видела, что каждое утро к заведению подъезжал автомобиль, и водитель, когда на улице появлялась Марутаева, преподносил ей охапки роз? Правда, через некоторое время Виолетте Павловне с помощью Евнуха пришлось с этим «злом» покончить. Но она была готова отрубить себе палец и поклясться в том, что Пантов не оставит девушку в покое. Но насколько была удивлена директор Центра знакомств, когда верный Евнух, несколько дней не спускавший глаз с депутата, доложил ей, что Пантов к похищению Кляксы не имеет никакого отношения. Все эти дни, пока его не поколотили марфинские избиратели, он находился в области и только поздним вечером вернулся обратно в город.

Виолетта Павловна совсем растерялась, что случалось с ней довольно редко.

— Что же будем делать, Евнух?

Петяева неспроста обратилась за помощью именно к своему телохранителю. От её глаз не могло укрыться неравнодушное отношение этого парня к Кляксе. И хотя он в силу трагических обстоятельств никогда не пытался добиться от девушки какой бы то ни было симпатии к своей персоне, но ни разу не отказал в помощи и душевном человеческом внимании.

— Я бы посоветовал вам обратиться к Юрию Агейко. — Ответил он, — Журналист, несомненно, что-нибудь придумает. А я, если надо, ему помогу.

Сказав это, Евнух был на сто процентов уверен, что никто, кроме Агейко, не сможет разыскать попавшую в беду Кляксу. А то, что девушку обрушились какие-то несчастья, он теперь не сомневался. К тому же, если газетчику удалось найти его, Вадима Жильцова, то уж Светку, как думалось Евнуху, он и подавно разыщет.

— Агейко? — задумавшись, произнесла Виолетта Павловна, — А что — это мысль. У тебя светлая башка, Евнух. Как говорят, услуга за услугу. В свое время мы помогли ему, так пусть и он теперь отдаст должок. Впрочем, у меня есть для него ещё один подарочек.

Петяева поднялась с дивана, подошла к шкафу и с трудом вытащила тяжелую коробку.

— Вот. Отвезешь журналисту.

— Что это? — не удержался от вопроса всегда невозмутимый телохранитель.

Директриса открыла коробку, достала несколько листочков и, не скрывая гневной ухмылки, ответила:

— Смерть, Михаила Петровича. Это липовые подписные анкеты для сбора голосов избирателей в пользу кандидата в депутаты. Смотри, на верхней шапке листа заголовок «Сбор подписей за отмену смертной казни». А теперь отрываем эту шапку и видим: «Сбор подписей в пользу кандидата в депутаты М.П.Пантова». Мой бывший ухажер прислал мне этот ящик ещё месяц назад с просьбой, чтобы я собрала подписи среди своих клиентов, пока он наслаждался жизнью в Париже.

7

Агейко с интересом разглядывал подписные анкеты.

— Ну и жулик! — сказал он через минуту и вопросительно посмотрел на Евнуха. — А чего это твоя хозяйка вдруг так расщедрилась и решила сдать Пантова?

Евнух дернул плечами.

— От любви до ненависти один шаг.

— Она его любила?

— Кажется, любила. До тех пор, пока он не стал прямо у неё на глазах крутить любовь сначала с со всеми её подругами, а затем и с клиентками. Ведь Пантов не пропустил ни одной девчонки, которые поступали на службу к моей патронессе. Разве мог он отказаться от бесплатного наслаждения!

Агейко бросил анкеты обратно в ящик и с грустной улыбкой посмотрел на Евнуха.

— Сам себе на причинное место наступил. — Подвел итог похождениям депутата Агейко, взял ящик, с нескрываемым отчаянием бросил его в угол редакционного кабинета и пнул ногой, — К сожалению, публиковать материал о таком наглом мошенничестве кандидата в депутаты уже поздно. Завтра — выборы. А за два дня до них пресса не имеет права давать ни хвалебные ни критические публикации. Так что и на этот раз Пантову удастся выйти сухим из воды. Тем более анкеты не заполнены и аферист может всегда сказать, что кто-то его хотел оклеветать.

— Но ведь можно отыскать и заполненные анкеты.

— Проверять паспортные данные избирателей — дело избиркома. Но после выборов мы внесем и свою лепту.

Пнув ещё раз ящик ногой, Агейко плюхнулся в кресло.

— Могу угостить пивом. А ты в это время мне расскажешь истинную причину своего прихода.

Евнух отрицательно замотал головой.

— Терпеть не могу пиво. С войны стал уважать только крепкие напитки.

— Тогда рассказывай зачем пришел. Я ведь не совсем ещё дурак верить в то, что…

— Клякса неожиданно исчезла. Помнишь, мы с тобой о ней уже говорили.

— Неужели Петяева так обеспокоилась пропажей проститутки?

— У Петяевой к ней совершенно другой интерес… — Евнух сделал продолжительную паузу и наконец отважился произнести, — Я тебя прошу о помощи. Может быть, дать её фотографию в газете?

— Может быть, — вытащив сигарету из пачки, задумчиво ответил Агейко, — Дадим подходящую тему для пересудов клиентам, которых она удовлетворяла. А потом, чего доброго, кто-нибудь из самых гнусных и подлых обратится в милицию и расскажет где и кем она работала. Тебе это нужно?

— Я об этом не подумал.

— А где француз? Они ведь с ним обручились?

— Три дня назад отбыл в Париж. Я узнавал — он улетел один.

— Она была с ним накануне?

— По крайней мере в ночь перед отлетом Клякса в заведении Петяевой не ночевала.

— А тебе не кажется странным: улетает Кантона и сразу же исчезает Клякса?

— Ты думаешь, что между ними что-то произошло?

— А почему бы и нет?

— Я был уверен, что Пьер Кантона питает к Светке только искренние чувства. Клякса даже показывала мне обручальное кольцо, которое он ей подарил накануне отъезда. И хвалилась, что когда он вернется в город, они сразу же обвенчаются.

— А если ему кто-то накапал о её прошлом и тем самым привел в бешенство? Когда он улетел?

— Три дня назад.

Агейко резко поднялся.

— Поехали в аэропорт. Чувствую, что там удастся что-нибудь прояснить. Ведь наверняка она его провожала…

Им повезло. Работница аэропорта, которая в тот день занималась регистрацией билетов на московский рейс, сразу поняла что от неё хотят. Да, она поставила на проездной документ Пьера Кантоны регистрационный штамп и припомнила, что рядом с французом была какая-то черноволосая девушка. Но, сказав это, она почему-то слегка покраснела и, потупив глаза, попросила, чтобы ей не мешали работать. Сколько не пытался Агейко, почувствовавший, что в здании аэровокзала произошло какое-то неординарное событие, разговорить регистраторшу, все его усилия нарывались на полный отчуждения, холодный взгляд служащей.

— Гражданин, если вы не прекратите мешать мне работать, я вызову наряд милиции. — Наконец, не скрывая раздражения настойчивостью Агейко, произнесла она.

Журналист взял Евнуха под руку, и они отошли от регистрационной стойки.

— Что мы имеем? По крайней мере, когда улетел француз, твоя Клякса была в уме и здравии. В гостиницу и в заведение Петяевой она не вернулась. Значит, испарилась или непосредственно из аэропорта или на обратной дороге в город. Единственное, что ещё можно попробовать сделать, так опросить таксистов. Но на успех надежды мало.

— Все равно надо попробовать.

— Это потом. А сейчас меня интересует другое. Что произошло около регистрационной стойки или в зале досмотра багажа. И о чем не хочет нам говорить эта милая дама. — Агейко кивнул в сторону молоденькой регистраторши. — Пошли. У меня здесь один дружок работает, с которым я когда-то тянул милицейскую лямку.

Бывший сослуживец Агейко Костик, взвании старшего лейтенанта милиции, положил руку ему на плечо:

— Юрка, если ты обнародуешь то, что я тебе скажу, с меня снимут последние звездочки. В чемодане твоего француза нашли контрабанду. Он пытался вывезти какую-то очень ценную и старинную икону, которая к тому же находилась в розыске. Икону, конечно, изъяли, француза почему-то решили отпустить, и он улетел только следующим рейсом. А по личному распоряжению Махини всем работникам аэропорта посоветовали держать язык за зубами и навсегда забыть о происшествии. Так что я — ничего и никому не говорил.

— Разве я тебя когда-нибудь подводил! — обиделся Агейко, но тут же поменял гнев на милость, — Костик, а девчушку, которая провожала француза, ты не видел?

— Чернявая такая?

— Ага.

— Ну как же не видел. Пока иностранца шмонали, она находилась в зале ожидания. Я несколько раз прошел мимо неё и ещё подумал: везет же девке, такого женишка себе ухватила. Затем к ней подошел какой-то парнишка, что-то сказал и, взяв за руку, повел к выходу из аэровокзала.

— Потащил или повел? — постарался уточнить Агейко.

— Я не заметил, чтобы она сопротивлялась. Мне даже показалось, что это был водитель машины, которая доставила парочку в аэропорт. Видимо, ему надоело ждать, когда мадам изволит ехать обратно. С момента их прибытия в аэропорт прошло почти два часа…

— Костик, милый, как он выглядел?

— К сожалению, лица не видел. Но стрижка у него была короткая, волос русый, на руке браслетка из желтого металла, джинсы фирмы «Левис», рубашка той же фирмы… — с милицейской точностью описывал незнакомого гражданина Костик.

— Это Вован, помощник Пантова, — впервые вмешался в разговор Евнух.

— Неаронов? — Агейко перевел взгляд на Евнуха.

— Он носит на правой руке массивную золотую цепочку.

— Да браслетка из желтого металла была в виде цепочки. — Согласно кивнул головой наблюдательный Костик и обратился к бывшему сослуживцу, — Юрка, надеюсь за ценные сведения стакан молока ты мне поставишь?

Агейко шутливо склонил голову ему на плечо:

— Друг, ну что бы я без тебя делал!

Они запрыгнули в машину и понеслись обратно в город. Но Неаронова найти не смогли, как и Клякса он испарился. Хотя, если верить словам Пантова и его телохранителя Бобана, три дня назад Неаронов явился в офис только к обеду и до самого вечера находился в приемной. На другой день помощник депутата на работу не вышел. Не появлялся он и сегодня. Впрочем, Михаилу Петровичу Пантову было не до помощника. Это была его последняя ночь перед выборами…

Заседание 10. ВЫБОРЫ

1

Пантов подошел к подоконнику и, щелкнув шпингалетами, настежь открыл окна. С улицы пахнуло утренней свежестью. Воскресный день, такой важный и решающий для него, только начинался. Он посмотрел вниз, на мостовую и увидел несколько дряхлых старушек, которые кое-как передвигали ногами в направлении избирательного участка. Как и во времена развитого социализма, старики предпочитали проникать в зал голосования с первым лучами солнца и ранним щебетанием птиц. Впрочем, это была не жажда первенства, а скорее годами укоренившаяся привычка поскорее опустить бюллетень в урну и бежать в буфет, дабы успеть отовариться свежей выпечкой, карамелью, дешевыми котлетами или бутербродами с колбасой и сливочным маслом, которые в то время считались большим дефицитом.

Но это было раньше. А сегодня на некоторых избирательных участках уже вовсю работал утренний тотализатор. Но пока обслуживающий персонал делал ставки на самых ранних посетителей. Сколько в первый час с момента открытия участка проголосует народа? Двадцать, тридцать человек? Будет ещё и вечерний — на количество запозднившихся…

Словно почувствовав за собой слежку, старушки прибавили шагу и скрылись за углом дома.

«Кому отдадут они свое предпочтение? Мне или Сердюкову?» — подумал Пантов. Прямой вопрос, видоизменившись, отразился в подсознании совершенно иначе: пан или пропал?

Марафонский бег на предвыборной дистанции закончился. Но явного лидера в этом забеге не оказалось. По крайней мере две самые борзые собаки из общей стаи приложили все усилия, чтобы ощутить на своей груди натяжение финишной ленточки. Кому из них это удалось сделать первым, будут решать не судьи, а зрители. В этом избирательные соревнования в корне отличаются от спортивных.

Да, он, Пантов, все положил на алтарь победы. Деньги, услуги популярного имиджмейкера, свое здоровье, наконец. Но если бы эти компоненты могли играть самое решающее значение, то он давно бы уже надел лавровый венок победителя. Но сегодня что-то ему подсказывало, что его время, когда кандидаты в депутаты могли покупать избирателей обещаниями и подачками, сулить кары небесные в адрес правительства, областной администрации и своих противников, жалостливо умолять о снисхождении, только что закончилось.

Еще совсем недавно он видел разъяренные глаза марфинцев, которые с запозданием поняли, что выдача задолженности по зарплатам — всего лишь лихой трюк. Теперь они догадывались, что с победой на выборах представителей партии предпринимателей, никто не станет думать о повышении жалования, никто не пожелает выплачивать страховки и пособия. Потому что, все деньги уже были использованы. Под чутким руководством предпринимателей тот куш, из которого можно было ещё хоть что-то получить уже был расхватан, разошелся на строительство коттеджей и вилл, осел в зарубежных банках, истратился на покупку супердорогих лимузинов.

Да что там избиратели! Даже он, кандидат в депутаты Михаил Петрович Пантов после неожиданного исчезновения спонсора, чувствовал себя брошенным и обманутым. Бурмистров так и не объявился, и денег, которые были выделены им на предвыборную раскрутку, на последнем этапе не хватило. Может быть, именно поэтому Пантов не досчитается несколько голосов отъявленных алкоголиков, которые не получат на избирательном участке по банке дармового пива и откажутся внести в бюллетень его фамилию.

Он не стал закрывать окно, в которое уже проникали звуки бравурных маршей. Он надел небесного цвета костюм, который приобрел в фешенебельном французском магазине, повязал модный галстук и набрал номер на трубке сотового телефона.

— Бобан? Все в порядке?

Короткий ответ телохранителя одновременно его обрадовал и разволновал. Чтобы немного прийти в себя, он сделал несколько глотков крепкого кофе и вышел из квартиры. Наверняка в штабе предпринимателей уже ждали его появления. Возможно, предстоящие сутки когда-нибудь найдут отражение на стендах краеведческого музея и будут описаны местными историками, как самое грандиозное сражение за власть в области.

По дороге в штаб он заехал на свой избирательный участок, где его уже поджидали несколько репортеров, и, отвечая на их однотипный вопрос о победителе, торжественно потряс кулаком в воздухе: думское кресло будет за мной!

Он опустил бюллетень в урну и хотел было уже пройти к своей машине, но его взгляд вдруг привлекла пожилая женщина, редкие волосы которой были выкрашены в ярко оранжевый цвет. Она, стоя в уголке, громко рыдала и размазывала носовым платочком по щекам туш для ресниц.

Пантов подошел к ней и под вспышки фотокамер взял под руку.

— Что случилось, дорогая?

Женщина, увидев перед собой кандидата в депутаты, разревелась ещё сильнее, и ему с трудом удалось разобрать её слова. Почти три часа добиралась с дачи, чтобы проголосовать, но забыла паспорт.

Он не стал даже спрашивать, кому из кандидатов хотела отдать предпочтение эта женщина, а сразу принялся успокаивать её.

— Не надо так убиваться. Это же дело легко поправимое. Я вам предоставляю свою машину. Мой водитель быстро домчит вас до вашего огорода и обратно.

Он поднял руку вверх и, словно чародей, щелкнул пальцами. Тут же перед ним выросла фигура Бобана. Пантов, повысив голос, чтобы все окружающие могли его слышать, произнес:

— Одна нога здесь, другая — там. Чтобы к обеду матушка уже проголосовала.

Он знал, что его диалог с женщиной был услышан журналистами и уже на другой день в газетах этот «подвиг» будет расписан в полных подробностях. Правда, если ему удастся победить, наверняка кто-нибудь из корреспондентов сделает вывод, что случай с забывшей паспорт женщиной — всего искусный трюк. А если проиграет, то ему лишь посочувствуют: дескать, даже сердобольность и отзывчивость кандидата не помогла ему проникнуть в новый состав думы.

Среди членов партии в штабе предпринимателей, казалось, царила тишина и спокойствие. Лишь помощники носились из угла в угол с набившим оскомину вопросом и в который раз стараясь предугадать, в каком из округов можно рассчитывать на безоговорочную победу.

К вечеру, когда город наполнился песнями загулявшего и самого активного электората, напряжение среди предпринимателей стало возрастать. Это было заметно по тому, как часто партийцы стали заглядывать в буфет. Бобан тоже принес в кабинет Пантова поднос с несколькими тарелками и графинчиком с брусничной смирновкой. Он поставил поднос на стол и сказал:

— А тетка-то оказывается сторонница Сердюкова. Зря я её возил на дачу.

Пантов поморщился:

— Зато человек пять, которые наблюдали за сценой проголосуют за меня.

Он присел на краешек стула:

— А если не удастся победить?

— Тогда впору стрелять. Или в себя или… в Сердюкова. — Пантов поднял глаза и, как показалось Бобану, с надеждой и мольбой посмотрел на него, — Закон о моей неприкосновенности перестанет действовать.

— А товарищи, они разве вам не помогут?

— О чем ты говоришь! Какие товарищи! Это же стая волков. Если ты осекся, оплошал, то по законам сильного тебя просто загрызут. Боясь запачкаться, никто не захочет, протянуть руку помощи. О проигравшем просто забудут, потому что там, в новой думе у новобранцев будет своих забот полный рот. Квартиры, машины, зарубежные поездки — кто, кроме них самих об этом станет беспокоиться? Тут, брат Бобан, целая философия…

Он посмотрел на часы: через три минут все избирательные участки должны были закрыться.

— Ну, давай по маленькой — за удачу.

— Ни пуха ни пера! — сказал Бобан.

— К черту.

2

День выборов Хоттабыча начался не с прихода в помещение избирательного участка, а с того, что он отправил Эдиту в неврологической отделение психиатрической клиники.

Вернувшись из Марфино только за полночь, он чувствовал себя после дальней дороги разбитым и усталым. У него было только два желания: выпить чашку горячего чая и поскорее добраться до кровати. Ему требовалось хоть немного отдохнуть, потому что предстоящий день должен стать ещё более насыщенным событиями чем прошедший. И хотя Хоттабыч, как и все его помощники по избирательной компании, нисколько не сомневался в своей победе — предварительный опрос, который за неделю до выборов провели его статисты и социологи, показал, что спикер опережал всех конкурентов с двойным отрывом, — все же напряжение начинало с каждой минутой возрастать.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Фильку и Эдиту, он на цыпочках прошел на кухню, поставил чайник на плиту и направился в свой кабинет, чтобы снять с себя костюм и сбросить с шеи представительскую удавку, как он иногда в шутку называл галстук.

По дороге он заглянул в детскую и увидел внука, который спал, свернувшись калачиком даже не сняв с себя верхнюю одежду. Чуть слышно ругаясь на безрассудную дочь, Хоттабыч снял с мальчика футболку, носки и спортивные штанишки, сплошь облепленные кусками высохшей грязи.

Укрывая Фильку одеялом, Хоттабыч почувствовал в себе какое-то непонятное волнение. Он вышел из детской и, ускоряя шаг, направился к комнате дочери. Эдита не ответила на стук, в дверную щель проникал тускло-розовый свет ночника, и Хоттабыч толкнул дверь рукой.

Из комнаты пахнуло запахом устоявшегося перегара. Около кровати валялось несколько пустых бутылок из под сухого вина и водки. Эдита лежала на спине и, казалось, широко открытыми глазами смотрела в потолок. Даже при слабом освещении комнаты её лицо выглядело мертвецки бледным.

Не на шутку испугавшись, Хоттабыч кинулся к кровати, приподнял безвольную руку дочери и нащупал пульс на запястье. Ощутив слабые удары, он тяжело вздохнул: надо же быть таким впечатлительным!

В то же время Эдита медленно повернула голову в его сторону и улыбнулась:

— Отец! Почему ты не пришел поздравить меня? Все явились к назначенному часу, а тебя не было…

Не понимая, что происходило в доме за время его отсутствия, Хоттабыч брезгливо поморщился.

— С кем ты на этот раз набралась? С кем устроила кабак? — гнев волнами накатывал на Хоттабыча, и он все больше и больше распалялся, — Филька по уши в грязи, спит даже не раздевшись! Мать, как отъявленная бомжиха, ударилась в загул. Ты же женщина, Эдита!

Она, казалось, даже не услышала его недовольства и претензий.

— Я была королевой бала. Мы кружились в вальсе, и он крепко держал меня…

— Кто тебя держал? — совершенно не понимая, о чем говорит Эдита, спросил Хоттабыч.

— Как кто? Принц! Если бы ты только видел…

«Уж не белая ли у неё горячка? — подумал Хоттабыч. — Только этого ещё и не хватало: дочь спикера стала алкоголичкой. Какой отличный заголовок для заметки в газете!»

Он положил ей руку на лоб и почувствовал под ладонью холодные капельки пота. Эдита, не снимая отрешенной улыбки с лица, снова уставилась в потолок. Уж не заболела ли?

— Тебе обязательно надо уснуть, — смягчившись, попросил он.

— Надо уснуть, — повторила она, но даже не попыталась закрыть глаза.

Он поднялся, налил из графина воды в стакан, достал коробку с лекарствами и, выдавив из упаковки две таблетки снотворного, протянул дочери. Она не откликнулась на его заботу, и тогда Хоттабыч, приподняв её голову, сам засунул в рот таблетки и приблизил к губам стакан с водой.

Пока он, обжигаясь, отхлебывал из кружки горячий чай, из комнаты Эдиты слышалось непонятное бормотание. Она бредила во сне.

Утром он снова заглянул в её комнату — дочь лежала в том же положении и смотрела в потолок. Хоттабыч собрал с пола пустые бутылки и вызвал неотложку.

Врач долго разглядывал зрачки Эдиты и, наконец, вынес диагноз:

— Какое-то сильное потрясение привело её к депрессивному синдрому. Пожалуй, мы её заберем в клинику…

Целый день они просидели с Филькой в скверике, который располагался рядом с неврологическим корпусом. Несколько раз спикер беседовал с главным врачом. Тот лишь успокаивал: все пройдет, болезнь излечима и сыпал медицинскими терминами, которые только ещё больше пугали Хоттабыча: «пессимистическое восприятие окружающей обстановки», «чувство вины», «бред самообвинения», «упреки в собственной греховности» и «временное отсутствие каких-либо побуждений».

Он слушал врача и ловил себя на мысли, что и сам теперь подвергается тому же депрессивному синдрому. «Чувство вины» за состояние дочери не давало ему покоя. Разве не он, отец, не смог уберечь Эдиту от страшного потрясения? Да, она не слушала его. Да, наделала кучу ошибок. Но какой же он отец, а тем более председатель парламента, который не смог отвратить от пропасти даже собственную дочь? Может ли он теперь правильно влиять на настроение членов парламента, если не в силах убедить в правильности поведения всего лишь одного человека?

Фигурка Фильки мелькала между деревьев: мальчик был несказанно рад, что дед будет рядом с ним целый день.

К вечеру состояние Эдиты немного улучшилось. Главврач вышел из дверей клиники в окружении сослуживцев. Все были без халатов. Медик погладил Фильку по голове и обратился к Хоттабычу:

— Не стоит так убиваться. Все будет хорошо. Пройдет месяц-другой, и подремонтируем мы вашу дочь, поставим на ноги.

Только теперь, обратив внимание на то, что врач стаял перед ним в костюме, Хоттабыч понял, что рабочий день давно закончился.

— Пойдемте с нами, Александр Серафимович.

— Зачем? — Не понимая, куда его приглашают, спросил спикер.

— На избирательный участок. До конца выборов остался всего лишь час. А иначе мы не успеем опустить бюллетень за вашу кандидатуру. Вы-то сами, ещё не голосовали?

Хоттабыч виновато развел руками:

— Беда не большая. Один голос абсолютно ничего не решает.

Он ответил и впервые за весь день улыбнулся, вспомнив, что только его один голос на недавнем заседании в думе, позволил восторжествовать справедливости.

— Вы идете. Обязательно проголосуйте. А мы с Филькой успеем.

— Тогда разрешите заранее поздравить вас.

Хоттабыч благодарно кивнул и поискал глазами Фильку, который только что стоял рядом с ним, а теперь уже гонял обнаглевшую ворону.

В воротах клиники они встретились с Агейко.

— Ну, привет, Филипп, — Юрий протянул обрадовавшемуся мальчику руку и заглянул в глаза спикера, — Как она?

Хоттабыч нервно дернул щекой:

— Депрессия. Нервный срыв. А ты как здесь оказался?

Агейко виновато улыбнулся:

— Проходил мимо и вас неожиданно встретил.

— Сыщиком ты был. Сыщиком и остался. Не скучаешь по оперативной работе?

Агейко пожал плечами:

— А если даже и скучаю, то что от этого изменится?

3

Сердюков слонялся по штабу экологической партии из угла в угол. Он даже несколько раз спускался вниз к подъезду, где около дверей скучали два старичка в камуфляжной форме. К вечеру в огромном холле кто-то из помощников врубил магнитофон на всю катушку. И теперь даже на улице раздавался революционный мотив, которому подпевали самые неунывающие партийцы-экологи: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает…»

Он снова поднялся на второй этаж и зашел в буфет. Увидев ящики с пивными бутылками, Сердюков вдруг ощутил, что уже давно хочет пить. Купив бутылку светлой «Балтики», он присел за крайний столик и посмотрел на часы: вот-вот начнут поступать с мест первые итоги выборов.

Честно признаться, он не верил в свою победу. Что он, Сердюков, в процессе предвыборной подготовки мог противопоставить мощной избирательной компании своего основного конкурента? Да ничего! Помимо своей воли и работоспособности у него не было ни денег, ни квалифицированных специалистов, ни агитационной поддержки, которыми обладал Пантов. Даже плакаты с его фотографией, отпечатанные ничтожным тиражом на допотопных машинах старенькой марфинской типографии, провисели на улицах городка не больше двух дней. Кто-то из помощников-конкурентов варварски содрал все до одной со столбов и афиш.

Налив полный стакан пенящегося напитка, Сердюков вспомнил двух мужиков размахивающих на избирательном участке его портретами. Сначала он даже подумал, что это были его сторонники. Но мужики вдруг начали плевать на фотографию и требовать от всех присутствующих, чтобы никто не голосовал за эколога. Позже выяснилось, что кто-то ночью наклеил на дверцы их автомобилей портреты Сердюкова стойким и ужасно вонючим клеем. Несколько часов они отскребали его физиономию вместе с автомобильной лакировкой и на чем свет стоит кляли Сердюкова и его соратников по партии.

Он понимал, что конкуренты ведут нечестную игру. Но это только в быту такие вещи назывались обыкновенным мошенничеством и жульничеством, а в ходе политической гонки — предвыборной борьбой. Ведь ни в стране, ни в области пока не вводилось законов, дабы пресекать и наказывать жуликов и обманщиков. А случай с оклейкой машин — всего лишь один из способов «подвести конкурента под монастырь». Случались и более изощренные методы.

Он вспомнил как на прошлых выборах предприниматели устроили среди сторонников радикалов невообразимую неразбериху. От радикалов в думу избирался кандидат по фамилии Кононов. Так вот, соперники нашли двух однофамильцев, заручились их согласием баллотироваться в думу, собрали нужное количество подписей и зарегистрировали в избиркоме. Получилось, что в думу одновременно желали попасть сразу три человека с фамилией Кононов.

Дело было сделано. Когда избиратель разворачивал бюллетень и обнаруживал фамилию одного из трех Кононовых, то, долго не раздумывая, ставил галочку напротив того Кононова, кто первым попадался ему на глаза. При подведении итогов выяснилось, что все три Кононова набрали одинаковое количество голосов, но никто из них в думу так и не попал. А вот если был бы один…

Сердюков сдул пену и сделал несколько глотков, подумав о том, что все гениальное — до неожиданности просто. Обмануть граждан настолько легко, что для этого не надо быть семи пядей во лбу. Достаточно хотя бы чуточку воображения и озорного нрава.

В отличие от своей жены Сердюков не верил в победу. В воображении вдруг возникло её лицо. Он сидит молчаливый с чашкой утреннего кофе, а Жанна неожиданно наклоняется и целует его в щеку: «Я настолько уверена в твоем успехе, что даже нисколько не волнуюсь».

Из холла, заглушая революционный марш, послышался невообразимый шум. Сердюков догадался, что одной из групп помощников кандидатов вдруг повезло и компьютерный бой с электронным соперником закончился в их пользу.

Он отодвинул от себя недопитую бутылку и отправился к телевизору: вот-вот по ящику начнут передавать первые результаты голосования. Одновременно с ним в холл, где были установлены два больших телевизора, вошли ещё несколько депутатов от экологической партии и сразу же раздался всеобщий вздох сожаления: первые подсчеты голосов в Сосновке показали, что победу в этом округе одержал предприниматель.

Сердюков, затаив дыхание ожидал репортажа из марфинского округа.

А на экранах компьютеров уже вспыхивали разноцветные карты районов области. Красным цветом обозначалось число сторонников коммунистов, желтым — радикалов, синим — предпринимателей. Но он старался улавливать только зеленый цвет. Цвет его партии.

Разноцветные краски заполняли экраны все больше и больше. И не было преобладания какого-то одного цвета, которое говорило бы о том, что в новой думе образуется партия-лидер. Новый парламент с переменным успехом наполнялся представителями различных партий. Кто-то среди его коллег уже праздновал победу и из буфета, куда также притащили телевизор, уже слышались тосты и поздравления.

— Почти закончен подсчет голосов в марфинском округе, — сказала вдруг диктор, — Более чем уверенную победу одержал представитель экологической партии Виктор Пантелеевич Сердюков.

У Сердюкова снова пересохло во рту. «Черт побери, — подумал он, — Почему я не забрал с собой из буфета свою бутылку с пивом. Наверняка её уже убрали со стола или кто-нибудь по ошибке допил». На экране компьютера марфинский район окрасился в зеленый цвет.

— Пантелеич, тебя спрашивают, — кто-то сунул ему в руки трубку радиотелефона.

— Алло? — сказал он тихим голосом.

— Я же говорила, что ты выиграешь, — он услышал веселый голос Жанны. — Ну, чего молчишь?

— Не знаю, что сказать, — ответил он.

— А у меня уже стол накрыт.

— Приезжай-ка лучше в штаб. Наверное здесь будет банкет.

— Нет. Вы там как-нибудь сами, без меня. А я зажгу свечи и буду ожидать тебя дома. Думаю, к утру ты доберешься?

Он молчал и слушал её голос.

— Ну, что ты опять замолчал?

— Я понял, Жанна, что ты мне очень нужна. И только тебя мне не хватало все последнее время. — И через полминуты уже сам спросил, — Ну, чего ты молчишь?

— Потому что ожидают всегда только молча, — наконец, ответила жена, и ему показалось, что она плачет.

Два соратника по партии подняли его под мышки и потащили в банкетный зал. Там уже разлетались в стороны пробки от шампанского. Впервые за историю областных выборов экологи набрали больше двадцати процентов голосов и теперь были самой крупной фракцией в думе.

Он протиснулся к столу и взял с подноса бокал. Придерживая его, чтобы не разлить праздничную влагу, Сердюков постарался выкарабкаться из толчеи.

— Я искренне поздравляю вас, Виктор Пантелеевич.

Он обернулся и, увидев рядом Леночку Пряхину, смутился.

— Лена, ты? А как твой отпуск?

— Я приехала, чтобы поздравить вас.

— Спасибо, — он опустил голову, не зная куда спрятать глаза.

Она положила свою ладонь ему на руку.

— Хотя и принято считать, что после того, что между нами было, друзьями не остаются, но я не хотела бы вас навсегда потерять. Вы мне дороги. Теперь, правда, не как мужчина, а как человек.

— Ты уезжаешь?

— Да. Из Москвы пришел вызов. Я все-таки сдала экзамены в аспирантуру.

Кто-то в толчее нечаянно толкнул его под локоть. Бокал с шампанским выпал и разбился.

— На счастье, — сказала Пряхина и выпустила из рук свой бокал.

Охваченные весельем и радостью соратники по партии, последовали примеру Сердюкова и его бывшей помощницы: бокалы со звоном падали на пол и разлетались вдребезги.

Только сейчас Сердюков почувствовал, как вместе с силами его покидает и нервное напряжение, которое на протяжении многих дней, словно тень следовало за ним. Он понял, что смертельно устал, но чтобы улизнуть с банкета, требовалось сказать пару слов своим товарищам.

Он поднял руку и все умолкли.

— Мы долго и упорно работали, и избиратели поддержали нас. Теперь нам надо оправдать их доверие в думе.

Он вышел на улицу и втянул носом свежий ночной воздух. Сердюков решил хоть немного побыть наедине с собой и пройти до дома пешком. Но улицы были наполнены машинами и пешеходами. Он спустился в подземный переход и увидел двух старушек, которые пели про паровоз, который все ещё летит вперед.

Проходя мимо штаб-квартиры бывших соперников-предпринимателей, которая располагалась в лучшем отеле города, Сердюков обратил внимание на темные окна. В штабе никого не было, и он, ускорив шаг, поспешил к своему дому, где его дожидалась жена.

4

Лайнер оторвался от земли и, заложив крутой вираж над сверкающим огнями и иллюминацией городом, устремился в ночное небо. У Романа заложило уши. Он закрыл глаза и в ту же секунду перед ним возникло искаженное гневом лицо Пантова: «Кому я доверился! Столичной тупице!» Они стояли возле компьютера на экране которого сплошным зеленым светом мигал марфинский округ. Только небольшие синие вкрапления говорили о том, что кандидатура Пантова была с позором провалена. Роману даже показалось, что Пантов готов был вот-вот его ударить. И хотя Алистратов тоже оказался в команде проигравших, почему-то на сердце было легко и свободно: «По крайней мере, — подумал он, — четыре последующих года жители области не будут рвать на себе волосы и проклинать себя за то, что умудрились выбрать в думу это чудовище». Ему почему-то стало стыдно за те слова, которые он не раз говорил Пантову: «Выборы — это ещё и азартная игра. На кону — не только ваша судьба, но и огромная сумма. Поэтому нельзя надеяться только на везение и вложенные в вашу персону средства. Блефуйте, передергивайте слова конкурентов, врите, наконец, — победа стоит того».

Ему уже не раз приходилось проталкивать того или иного кандидата в высокие кресла. Были среди них люди с высоким самомнением и откровенные карьеристы, остроумные и оригинальные политики и мелкие жулики. Но такого прохиндея, как Пантов, он ещё не встречал.

— Уважаемые пассажиры, — знакомый голос вывел его из задумчивости, — через несколько минут вам предложат легкий завтрак и горячительные напитки.

Он ощутил, как его легко поташнивает и вспомнил, что за последние сутки почти ничего не ел. В проходе между креслами с тележками появилась Евгения.

— Что вы желаете? — спросила она, когда остановилась рядом с ним, — Коньяк, красное вино?

— Я хочу, чтобы ты села мне на колени. — Сказал он во весь голос, — Я очень хочу тебя обнять и крепко прижать к себе.

Услышав такие слова, пожилая соседка с испугом оглядела его и даже убрала руку с подлокотника. А его Женька даже бровью не отреагировала на неслыханную наглость и нахальство.

— Что будете есть?

— Тебя! — игриво зарычал он.

— А пить?

— Тебя и водку. Только водку. Выпью тебя до капельки, излюблю как цвет, мне хмельному до пьяна, пересуду нет, — переиначил он строчки известного поэта.

Она открыла бутылку «Посольской» водки и наполнила пластмассовый стаканчик. Затем озорно обернувшись по сторонам и, наклонившись, поцеловала Романа в губы. Улыбнулась и постаралась принять строгий вид.

— Ромка, прекрати сейчас же! Я из-за тебя потеряю работу.

Тетка-соседка, наконец, оценила шутки Романа, потянулась через его колени к тележке.

— И мне, любезная, налейте водочки. Я с удовольствием выпью за вашу молодость и любовь. Это ваша жена? — обратилась она к Роману, двумя руками придерживая стаканчик.

— Пока нет, — улыбнулся Роман, — Но вот теперь при всех свидетелях делаю этой стюардессе предложение.

Женя смутилась:

— Рома, прекрати, пожалуйста!

— А не слабо нам прямо здесь, в воздухе, сыграть свадьбу, — Романа ни с того ни с сего понесло. Он приподнялся с кресла и, подняв вверх руку со стаканчиком, обратился к пассажирам, — Господа, авиакомпания, в лице этой милой стюардессы, и я, её жених, предлагаем вам поднять бокалы по поводу нашей помолвки.

Ей все-таки удалось усадить его на место, но пассажиры тут же расхватали стаканчики со спиртным. Из-за спинок кресел взлетали вверх руки с казенными пластмассовыми «бокалами» и неслось радушное «Поздравляем».

Чрез минуту Женька с тележкой, полной опорожненной стеклотары, укатила в голову лайнера.

— Разреши присоединиться к поздравлению! — Роман ощутил на своем плече чью-то руку. Он повернул голову и увидел Дениса Карловича Бурмистрова.

— Вы?

— Собственной персоной, — кивнул банкир и обратился к соседке Романа, — Вы не поменяетесь со мной местами? Неожиданно встретил старого знакомого. Мое кресло — в бизнес-классе. Там вам будет очень удобно.

Тетка, улыбаясь, согласно закивала головой.

— Вы что за мной следите? — спросил Роман, когда Бурмистров устроился рядом с ним.

— Ты думаешь у меня нет дел более важных?

Не зная, о чем можно ещё вести разговор, Роман без всякого сожаления заметил:

— Кстати, пока вы отсутствовали, ваш протеже блестяще проиграл выборы.

— Мне уже сообщили. Я ещё несколько месяцев назад знал, что он проиграет. Согласись: дураками не становятся, ими рождаются. И ничего изменить в этом случае невозможно.

— Зачем же тогда вам понадобились услуги имиджмейкера?

— Хотел приглядеться к твоему стилю работы.

— Ну и каково же заключение? — Роман с интересом посмотрел на Бурмистрова.

— Вы мне подходите.

— Вот как? — удивился Алистратов.

— Я снова предлагаю вам выгодный контракт.

— Какого же на этот раз дурака потребуется проталкивать в высокие инстанции?

— Разве я похож на Пантова? — спросил Бурмистров и вытащил из кармана коробочку из черного дерева. Неизменная золотая ковырялка напомнила Роману о дурной привычке банкира.

— И на что же вы замахнулись? — вкрадчиво спросил имиджмейкер.

— Поверь, Роман, у меня хватит денег, чтобы раскрутить компанию по выборам в государственную думу.

— Вам нужен депутатский зонтик?

— Скажем так: он бы мне не помешал…

— Да, конечно, неспроста же вы испарились из области, — Роман на мгновение задумался, — А не получится так, что фамилия Бурмистрова окажется вам совсем иную услугу и приведет не в депутатское кресло, а на тюремные нары?

— Какого Бурмистрова? — сделал удивленное лицо банкир. — Я не знаю никакого Бурмистрова.

— Так кто же вы, если не секрет? — опешил Роман.

— Будем знакомы, — пассажир, напросившийся в соседи к Роману, протянул руку, — Белов Валерий Алексеевич. Свободный бизнесмен.

На лбу Романа выступила испарина. Но в это время тележка стюардессы со спиртными напитками снова оказалась рядом с креслом Алистратова.

— Коньяк, мартини? — улыбаясь спросила Евгения.

Роман с тревогой посмотрел ей в глаза:

— Пожалуй, холодной минералки…

5

— Все кончено. Мы проиграли, Бобан.

Пантов посмотрел в глаза своему телохранителю и, не сказав больше ни слова, пошел к выходу. В дверях он столкнулся со знаменитым на весь мир певцом Валери. Тот уже успел изрядно набраться и, даже повиснув на плечах двух девиц, кое-как удерживал равновесие. Столкнувшись нос к носу с Пантовым, звезда эстрады оттолкнул своих почитательниц и постарался обнять бывшего депутата.

— Мне здесь очень хорошо и весело, — с трудом выговорил он заученную ранее фразу.

— Пошел ты в жопу! — Пантов с негодованием отвел от себя руки француза.

Певец истолковал непонятную фразу по-своему и, не откладывая попытки ещё раз обнять Пантова, сказал:

— Я не посол. Я — певец. Шансон, понимаешь?

Пир горой шел в штабе предпринимателей, которые не досчитались в ходе выборов полутора десятка мест в областном парламенте. Но это не мешало бывшим кандидатам в депутаты произносить бравурные речи и лелеять надежду на реванш, который обязательно придет через четыре года. Несмотря на только что начавшийся банкет, многие были в стельку пьяны. И Пантов предвидел, что уже через час бывшие помощники растащат бывших начальников по домам.

Он вышел на улицу и, не обнаружив своего «Мерседеса», выскочил на мостовую и замахал руками перед проезжавшими машинами.

— Плачу полтинник до Центра знакомств, — бросил он остановившему машину водителю.

Шофер долго вглядывался в лицо Пантова и, узнав в нем того самого кандидата, портреты которого наполнили весь город, наконец ответил.

— Засунь себе в задницу эти деньги.

Легковушка с визгом дернулась с места и скрылась в ночи. Он все-таки поймал такси, когда уже был в пятнадцати минут ходьбы от заведения госпожи Петяевой.

На окнах кабинета Виолетты Павловны отражались тусклые блики телевизионного экрана. Двери в заведение были открыты, и Пантов, к своему удивлению, не обнаружил на привычном месте неизменного Евнуха. Он, перешагивая через ступеньку, поднялся по лестнице.

— Я так и знала, что ты явишься именно сюда.

Он упал перед ней на колени.

— Виолетта, родная, давай уедем отсюда. Навсегда уедем.

— Что так сильно нагрешил, что теперь и свои бесстыжие глаза боишься показать людям?

Он посмотрел на неё с мольбой:

— У тебя есть что-нибудь выпить?

— Только выпить?

— Да.

На её лице появилась саркастическая усмешка.

— Раньше ты просил выпивку, денег и женщин. — Она поднялась с кресла и выключила телевизор. — Мне бы не стакан подносить, а выпереть тебя отсюда раз и навсегда. Но моя месть удалась, и теперь мне тебя даже жалко.

— В каком смысле удалась?

— Тебя прокатили.

— А причем здесь ты?

— Я? — она загадочно улыбнулась, — Я свалила Бурмистрова, а он, исчезнув, лишил тебя финансовой поддержки.

— Что? Ах ты, дрянь!

Он уже поднялся с колен, и был готов ударить её, но она с силой толкнула его на кожаный диван.

— Успокойся, боец. Я тебя утопила, я тебе и выкарабкаться помогу.

Петяева открыла холодильник и извлекла из него бутылку водки.

— Что ты можешь! — размазывая слезы, запричитал на диване Пантов, — Можешь только разрушать и гадить.

Она налила в стакан и протянула его бывшему кандидату.

— Если победивший на выборах депутат не сможет занять кресло в парламенте, что произойдет?

— Перевыборы, — он поднял на неё глаза, все ещё не понимая к чему она клонит, — Объявят перевыборы в том округе, в котором он выдвигал свою кандидатуру. К чему это ты?

— Я так и думала. Значит, если Сердюков не сможет исполнять свои обязанности, у тебя снова появится шанс?

— Что ты задумала? — водка ручьем лилась на пол. Руки Пантова лихорадочно дрожали.

Виолетта Павловна посмотрела на часы: стрелки показывали три часа ночи. Она подошла к испуганному, жалкому Пантову, обняла за голову и прижала к груди.

6

Бобан стоял на лестничном пролете между третьим и четвертым этажами. В подъезде было два лифта. Железные двери второго, который останавливался как раз между этажами, он предупредительно раскрыл и заблокировал. Теперь Бобан нисколько не боялся, что кто-нибудь в эту позднюю ночь отважится подниматься выше второго этажа, а непременно воспользуется другим подъемным устройством, которое услужливо доставит пассажира непосредственно к квартире.

Он закурил и снова посмотрел в окно на улицу, на которой уже давно не было ни одной живой души. Присев на подоконник, он почувствовал, как в бок уперлась рукоятка охотничьего ножа. Того самого, который уже сослужил ему исправную службу и с помощью которого он отправил на тот свет своего ретивого напарника по службе. «Пусть земля тебе будет пухом, Вован», — в который раз мысленно произнес ритуальное пожелание Бобан и поежился: сколько он в своей жизни не искал смерти, а погибнуть, совсем не подготовившись к ней, окаянной, он бы не желал. И Вован не желал и даже не догадывался, зачем вдруг ни с того ни с сего, корешок решил выпить бутылочку водки за городом, а не в кафе. По дороге Неаронов жаловался на притязания Пантова, а Бобан, казалось, во всем соглашаясь с мнением соратника, лишь безмолвно кивал в ответ. Но не с ним он соглашался, а со своим патроном: Вован становился лишним в этой жизни не только потому что очень много знал, а потому что часто перечил и не всегда умел держать язык за зубами.

Они свернули на грунтовку, и автомобиль надрывно урча и нервничая, взобрался на самый высокий холм, с которого открывался прекрасный вид на озера. Не приглашая товарища, Бобан взял бутылку, складной стаканчик, пакет с колбасой и вышел из машины. Вован, все ещё что-то доказывая, последовал за ним.

— Порежь, — протянул Бобан охотничий нож, — А я пока бутылку открою.

Вован вытащил нож из кожаного чехла и, восхищаясь блеском вороненой стали, принялся кромсать колбасу. Бобан протянул ему стаканчик с водкой и, не снимая автомобильной перчатки, взял нож.

— Давай по последней, — сказал он.

Он смотрел, как шатуном заходил кадык Неаронова и, когда тот, допивал последний глоток, резко полоснул по горлу бывшего сослуживца. Он не стал наблюдать за последними предсмертными движениями дружка, который когда-то оказал Бобану значительную услугу и пристроил на работу в областной парламент. Повернулся и пошел к ручью, зная, что когда вернется обратно, жизнь уже покинет Вована.

Он тщательно вымыл лезвие и рукоятку, несколько секунд посидел около родника, глядя на прозрачную воду и зашагал к березам, где намеривался вырыть могилу. Вован оказался не таким уж тяжелым…

Бобан затушил остаток сигареты об подоконник и положил бычок в карман куртки. Затем наклонился к окну и посмотрел в обе стороны улицы. От автобусной остановки в сторону дома двигалась одинокая фигура. Это был тот человек, которого он поджидал уже больше двух часов.

Бобан, стараясь не хлопать металлической дверью, осторожно закрыл лифт, и перепрыгивая через несколько ступенек побежал вниз по лестнице. Когда дверь подъезда открылась они оказались лицом к лицу.

— Борис?

— Меня послали вас поздравить, — ответил он на вопрос полный удивления, — Не дождался и передал супруге цветы и конверт с открыткой.

— Спасибо, спасибо. Очень приятно получить поздравления от бывших конкурентов. А может быть вернемся, выпьем по рюмочке?

— Поздно уже.

— Тогда ещё раз большое спасибо.

Запозднившийся жилец уже сделал два шага в направлении к лестнице, но Бобан, оказавшийся сзади, тренированным движением крепко захватил шею собеседника и в ту же секунду сталь лезвия легко скользнула по горлу. Жертва захрипела, и он отпустил обмякшее тело. Но на этот раз он не спешил отвести глаза от агонизирующего лица. И хотя он рисковал быть обнаруженным, не спешил покинуть место преступления. По крайней мере он должен был видеть, как умирающий человек произведет последний выдох.

Через несколько секунд все было кончено. Он бросил нож к ногам трупа и вышел на улицу. Его машина стояла за углом дома не запертой. Бобан не спеша подошел к ней, взялся за ручку, и открыв дверь, опустился в кресло. Теперь нужно было проскочить к Центру знакомств, забрать гонорар, который ему обещала госпожа Петяева, и поскорее убираться из этого города. Навсегда. Он хотел вставить ключ зажигания, но в этот момент кто-то обхватил его за горло так, как он сам проделал это несколько минут назад.

— Ну что, Бобан, пришло время поквитаться, — услышал он голос Евнуха.

Он постарался вырваться, но ничего не получилось: крепкие руки сильно прижали его к спинке кресла и любое движение тут же останавливало поступление воздуха в легкие.

— Сам произведешь операцию или тебе помочь?

— Лучше убей, — с трудом выговорил он.

— Я тебя когда-то тоже об этом просил. Но ты поступил иначе.

Неожиданно резкий свет фар ударил в глаза. Улица наполнилась воем милицейских сирен. Две машины, моргая мигалками, перекрыв пути к отступлению остановились рядом. Бобан рассмотрел удивленное лицо Евнуха в зеркало заднего вида и, освободившись, наконец, от хватки, предложил:

— Старина, может быть тряхнем как бывало стариной.

— Нет, Бобан, если ты успел что-то натворить, разбирайся сам. Я тебе не помощник.

Дверцы салона с обеих сторон разом раскрылись и их обоих выволокли из машины.

Они, в наручниках, лежали рядом лицом вниз. Евнух с трудом повернул голову в сторону Бобана:

— Запомни, гад, все равно это не последняя наша встреча.

— Молчать! — кто-то сильно пнул его в живот.

За домом раздался протяжный женский вопль:

— Убили-и-и-и…

Эпилог

Дверь кабинета начальника областного управления внутренних дел была обита первоклассной кожей. До блеска натертая латунная ручка, отражая солнечный свет, слепила глаза. Агейко нажал на нее, и дверь бесшумно открылась. Вдоль стен были установлены изразцовые дубовые стеллажи, на которых, словно на музейных витринах, были выставлены многочисленные кубки, хрустальные вазы, дипломы в рамках из красного дерева, портреты самых знатных людей области. К своему удивлению Агейко не обнаружил на полках ни одной папки.

В углу на тумбочке с изогнутыми ножками стоял сейф с кодовым замком. Это был совсем не тот несгораемый шкаф с внутренним замком и массивными ключами, в которых оперативники и следователи, как правило, хранили незаконченные дела, личное оружие и початые бутылки со спиртным. Сейф в кабинете начальника больше напоминал произведение мебельного искусства.

Агейко прошел к столу, покрытому зеленым сукном и, кинув взглядна нарисованный маслом портрет губернатора, который висел посреди стены, улыбнувшись, сказал:

— Здрасьте ваше высокоблагородие. Почтеннейше благодарю за оказанное доверие.

Затем перевернул портрет лицом к стене, словно освобождаясь от присутствия чьих-то глаз, плюхнулся в массивное мягкое кресло и положил руки на стол.

Некоторое время он сидел неподвижно, о чем-то размышляя и постукивая пальцами по сукну. Наконец, глянув по сторонам, заметил в левом углу стола несколько новых, но совершенно пустых папок для бумаг с наименованием «Дело №…» Он подвинул их к себе и, вытащив из подставки для карандашей, синий маркер написал на верхней под заголовком «Дело» — «Бобин Борис Валерьевич». Он отбросил папку в сторону и на второй вывел другую фамилию: «Петяева Виолетта Павловна». Под третьим делом была поставлена фамилия банкира Бурмистрова, рядом с которой он вывел жирный знак вопроса, что по его мнению означало: на этого человека нужно объявлять всероссийский розыск.

Он долго держал в руке четвертую папку и вертел в нерешительности карандаш. Наконец, все-таки отважился и размашисто написал «Пантов Михаил Петрович». Он тут же встал с кресла и без труда вспомнив секретные цифры кодового замка, открыл сейф. Шкаф был абсолютно пуст. Агейко швырнул папку с фамилией Пантова внутрь и захлопнул дверцу. По предварительному расследованию выходило, что бывший депутат областной думы Михаил Петрович Пантов пока является лишь свидетелем тяжких преступлений, которые были совершены две недели назад. Но Агейко нисколько не сомневался, что в ходе дальнейшего следствия вполне вероятно может оказаться, что именно Пантов был и организатором и вдохновителем всех этих преступлений. Пусть даже не будет доказано его причастия к убийству Сердюкова. Но то, что именно по его инициативе был организован притон при Центре знакомств гражданки Петяевой, который направо и налево торговал женскими телами, он не сомневался. Он был убежден и в том, что бывший депутат за бесценок скупал краденый антиквариат и контрабандой отправлял его за границу. Ему требовалось только немного поработать и доказать, что десятки тысяч голосов избирателей в пользу Пантова в ходе последних выборов были фальсифицированы. Так что, пусть пока папочка с имением Пантова немного полежит и подождет своего часа в сейфе. И Хотя Михаил Петрович снова готовился участвовать в избирательной компании по марфинскому округу, чтобы занять место погибшего Сердюкова, Агейко был на сто процентов уверен в его провале. Все Марфино от мала до велика выдвинуло кандидатом в депутаты своего земляка Федора Игнатьевича Теляшина, который, правда, все ещё находился в больнице и залечивал травмы.

Все было ясно новому начальнику областного управления внутренних дел Юрию Васильевичу Агейко, приказ о назначении которого на должность по настоянию большинства депутатов думы сутки назад подписал губернатор. Сбежавшие из германских притонов девушки были готовы дать показания против директрисы Центра знакомств. Борис Бобин не стал снимать с себя вину за убийства своего дружка и депутата. Старая бабка Агрофена, получив обратно похищенную икону, тут же отнесла её в местный храм. Рано или поздно будет пойман банкир Бурмистров по кличке Леха Докучай. За использование служебного положения в личных целях был уволен с работы полковник Махиня, который также теперь находился под следствием. Не долго оставалось царствовать и Егерю: область готовилась к новым выборам и, отказавшийся от почетной должности спикера, Хоттабыч решил баллотироваться на пост губернатора. В его успехе никто не сомневался.

Одного не мог понять Агейко: куда исчезла Клякса? Вместе с Евнухом, которого трое суток продержали в камере предварительного заключения, они обыскали весь город. Делали запросы в Херсонскую область, связывались с Парижем, думая, что Кляксе все-таки каким-то образом удалось улизнуть за Кантоной. Все усилия были тщетными. Одно лишь оставалось предполагать: встречавшийся с девушкой последним Вован навсегда унес с собой в могилу эту тайну.

Агейко прошелся из конца в конец по ковровой дорожке кабинета, раздумывая о том, что человеческая судьба — штука довольно-таки странная. Еще несколько дней назад, обвиняя в клевете, ему шили дело, а сегодня он уже мог сам вершить судьбы людей.

Он вздрогнул от неожиданности, когда на столе громко зазвонил телефон. Нисколько не сомневаясь, что звонок адресован не ему, он все-таки поднял трубку, но к удивлению услышал голос Хоттабыча:

— Обживаешься? Я ведь сразу понял, где тебя можно найти в выходной день.

— Честно признаться, Александр Серафимович, за последние годы я ужасно соскучился даже по воздуху, которым наполнено отделение милиции. Не смог утерпеть, вот и зашел.

— Ну, нанюхался?

— Думается, все ещё впереди.

— Тогда приезжай. Кто обещал Фильке заглянуть в гости? Он скучает по тебе.

Агейко закрыл кабинет и прошел к комнате дежурного. Сдал ключи и расписался в журнале.

— Как служба? — обратился к молоденькому милиционеру.

— Только начинается, товарищ полковник… Извините, — офицер смутился, не зная, в каком звании находится новый начальник управления, одетый в штатский костюм.

— Я капитан запаса. А теперь человек гражданский, — улыбнулся Агейко, — Поэтому впредь называйте просто, Юрий Васильевич.

— Понятно, товарищ… Юрий Васильевич.

Филька тут же забрался на колени главного милиционера области.

— Принес мне милицейскую фуражку? Дед сказал, что обязательно принесешь.

— Твой дед, Филька, наверное хочет упрятать меня в тюрьму за расхищение казенной собственности. Ведь фуражка мне не положена.

— А что принес?

— Вот, пистолет. Стреляет водой.

Мальчик взял игрушку и в ту же секунду помчался в ванную комнату.

Бывший спикер суетился около стола. Поставил сковороду с жареной картошкой, в тарелку навалил малосольные огурцы.

— Выпьем хоттабовки за твое назначение?

— А что такое хоттабовка?

— По-ихнему — кальвадос, по нашему яблочная водка, а по-моему — хоттабовка. Фрукты-то из моего сада.

— Самогончик гоните, Александр Серафимович? — с игривой угрозой спросил Агейко.

— Производство домашних спиртных напитков, насколько мне известно, пока законом не запрещено.

— Тогда можно и выпить, — махнул рукой Агейко. — Наливайте.

— За возвращение в старые пенаты? — поднял рюмку Хоттабыч.

— За это — успеется. Как она?

Хоттабыч понял о ком спрашивает Агейко. Опустил голову.

— Никак. Здравое сознание пока не возвращается. Только бредит. Твердит о каком-то склепе в саду.

— Может быть что-то до наступления болезни её сильно напугало и это осталось у неё в памяти?

— Кто его знает, Юра!

— Давайте выпьем за её выздоровление.

Агейко поставил рюмку на стол и почувствовал, как неожиданно ему в спину ударил мощный напор воды. Он тут же соскочил со стула и постарался увернуться от очередного напора. Но Филька, подражая героям из боевиков, двумя руками держал пистолет, и струя воды уже вовсю хлестала по рубашке деда. Агейко постарался поймать и обезоружить нарушителя застолья, но малец ловко увернулся и бросился удирать. Он стремглав выскочил на крыльцо и устремился в заросли ягодных кустов. Юрий, по мнению Фильки, оказавшийся отъявленным бандитом, принял вызов и теперь, обдирая руки о сучья и цепляясь брюками за иголки крыжовника, пытался нагнать и отомстить бравому полицейскому. Через несколько минут остервенелой погони ему удалось настичь мальчика в дальнем конце сада. Он поднял его на руки и, глянув на старый погреб, угрожающе сказал:

— Все, ваша карта бита, господин полицейский. Сейчас я вас посажу в подполье.

Увидев, что «бандит» направляется к погребу, мальчик испуганно прижался к нему.

— Только не в погреб, дядя Юра!

— Боишься?

— Там водятся черти и оборотни.

Агейко почувствовал, что мальчик не на шутку испугался. Он поставил его на землю и с улыбкой спросил:

— Какие оборотни, Филька? Неужели ты веришь в эти сказки?

— Я сам слышал как из погреба доносятся крики и завывания.

— Ну хочешь мы с тобой вместе спустимся и ты увидишь, что там никого нет. Разве только мыши или лягушки. Ты боишься мышей?

— Н-нет.

— Ну, тогда давай руку и пойдем посмотрим на твоих чертей.

Мальчик нехотя протянул руку.

Агейко открыл дверь, и они зашли внутрь погреба. Массивная крышка, обитая жестью и задвинутая чугунной щеколдой, указывала на вход в подземелье, где прятались оборотни. По-прежнему улыбаясь и не отпуская руки мальчика, Агейко наклонился, чтобы отодвинуть щеколду и вдруг услышал протяжный стон. Филька в испуге вытаращил глаза и задрожал всем телом.

— Иди-ка позови деда, — попросил Агейко, когда стон снова повторился.

В ту же секунду след мальчика простыл. Юрий дернул щеколду и поднял крышку. Тусклый свет проник в подпол, и Агейко, стараясь не оступиться, нашел ногами ступеньку лестницы.

Клякса сидела на земляном полу с закрытыми глазами, облокотившись на мокрую стену цементного погреба. Он легко поднял её и приложил голову к груди. Сердце еле слышно отстукивало время…


Декабрь 1998 года.


Оглавление

  • Заседание 5. СГОВОР
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  • Заседание 6. ПАРИЖ. ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  • Заседание 7. ЗАТМЕНИЕ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  • Заседание 8. ГОЛОСОВАНИЕ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  • Заседание 9. БОЙНЯ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  • Заседание 10. ВЫБОРЫ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  • Эпилог