Алексей Баталов
«В СВОЕЙ ЖИЗНИ Я БЫ ПОПРАВИЛ ВСЕ — И С САМОГО НАЧАЛА»
В четверг Алексею Баталову исполнилось семьдесят пять. У него надо взять интервью, но он не поднимает трубку: домашний телефон бодро отвечает «hallo», металлический голос просит говорить после бипа и отключается. На просьбы перезвонить Баталов не откликается, и корреспондент «Известий» отправляется во ВГИК — юбиляр заведует кафедрой актерского мастерства, может быть, его удастся поймать на рабочем месте?
Предыстория
Баталова ждут к двенадцати, но он появляется к трем. При этом он не поднимался по лестнице: завкафедрой материализуется прямо возле своего кабинета, за спинами поджидающей его съемочной группы телевидения. Он мил и доброжелателен, но интервью давать не собирается: «Котик, ко мне приходят каждый день, и я всем отказываю. Юбилей юбилеем, но работать-то нужно».
В результате мы договариваемся на завтра: «Я снимаюсь для ВГИКа…»
Кивок в сторону мальчика с бородой:
— А вот, кстати, и режиссер. Съемка у нас в три? Так ты, милый, к трем и подходи. Найдешь четвертый павильон (направо, налево и опять направо), а в нем — меня. Там будет время, мы и потолкуем.
Три часа, ВГИК, четвертый павильон. Баталова ждут молодой человек с бородкой, директор картины, вооруженный старой кинокамерой оператор и еще человек шесть. Они собираются снимать «Летопись ВГИКа», но Баталова нет.
По коридорам бегают хорошенькие вгиковские студентки, студенты фехтуют на швабрах, у дверей кафедры актерского мастерства переминается съемочная группа с канала «Культура». А Баталова нет: говорят, что он не собирался приезжать раньше четырех-пяти часов. Его пальто и сумка на месте, но это ничего не значит. У Константина Сергеевича Станиславского для таких случаев имелось специальное пальто.
Баталов материализуется за спинами телевизионных людей и проходит в комнату, потирая руки и осторожно жалуясь на московские пробки.
— Ох уж эти машины, ох, машины…
Внезапно он начинает тревожиться: «А вы меня не о ВГИКе собираетесь спрашивать? Тогда надо позвать декана, я ведь ничего не знаю. Ни сколько у нас учится студентов, ни…»
Нет, его будут спрашивать о другом.
Перед кафедрой актерского мастерства появился усталый, обремененный годами, популярностью и ненужным ему юбилеем человек, но во время съемок Баталов расцветает. Причина этого: корреспондент канала «Культура» маленькая блондинка Полина Ермолаева. Нервно охорашивающаяся журналистка и юбиляр выходят во вгиковский коридор, за плечами у сбросившего лет сорок Баталова разворачивается огромный, сияющий павлиний хвост.
— Вы говорите, что я никогда не играл подонков? А герой «Дамы с собачкой» Дмитрий Дмитриевич Гуров? Человек провожает в школу дочку и, не проверив, есть ли у девочки обед, отправляется в гостиницу и кувыркается в постели с бабой. Потом он приходит домой, к жене, на деньги которой живет, и рассказывает, как устал на службе. А толстовский Федя Протасов? Этот молодец стал жить с цыганкой и усадил беременную жену на скамью подсудимых!
Баталов заводится и сыплет парадоксами: разговор изящно перепрыгивает на папу римского, «престарелого горнолыжника», отчеканившего к собственному юбилею золотую монету со своим изображением (а как же евангельский завет «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу»). Тут к нему подходит корреспондент «Известий». Юбиляр его не узнает и на всякий случай снова стареет.
— Так мы с тобой договаривались? Но у меня сейчас съемки для ВГИКа. А впрочем, это ничего: там будет время, мы и потолкуем… Вот только как найти четвертый павильон?
— Направо, налево и опять направо.
— Молодец. Но сначала зайдем в сортир.
И пошли в сортир.
По дороге корреспондент вытащил диктофон.
От сортира до курилки
— Алексей Владимирович, все вас очень любят. Нет отбоя от телеканалов, о газетчиках я и не говорю…
— Без этого людям искусства плохо. Оставшись без внимания, они болеют — или умирают. Я знал таких, я не шучу. Но что до меня, то я нисколько не обольщаюсь. Все дело в будущих выборах.
— ?!
— Да-да, не поднимай брови. Впереди выборы, и в телевизоре должно быть как можно больше известных людей.
— Чем же ваш юбилей может быть полезен выборам?
— Еще одним праздником на телеэкране…
Они уже шли в павильон номер четыре.
Там Баталова ждал мальчик с бородой и старая телекамера. На сделанном из куска картона столе лежал надкусанный бутерброд. Баталова усадили в высокое кресло, режиссер спросил его о том, как он работал со своим телом, когда был молодым актером.
И он начал отвечать, но вскоре выяснилось, что вопрос — лишь повод, а на самом деле юбиляра интересует другое. Алексей Баталов рассказывал о случайности актерской профессии: режиссеры его заметили, потому что он был похож на киногероев пятидесятых годов: такой же тип лица и глаза голубые… Здесь сломалась кинокамера, и Баталов вышел покурить, захватив с собой корреспондента. Тот вынул диктофон — и покраснел. Происходящее напоминало бесконечный журналистский конвейер: за сегодняшний день Баталова уже несколько раз спросили об одном и том же.
Впрочем, одно исключение было — еще никто не говорил с ним о семье.
— Алексей Владимирович, расскажите о своей мхатовской родословной.
— Я живу во времени, где все смешалось, все совпало: мой дядя, знаменитый Николай Баталов, тетя Леля, Ольга Николаевна Андровская, родители, тоже бывшие артистами исчезнувшего, старого МХАТа… У мамы и папы была комнатка во дворе Художественного театра, где складывали декорации — на них, в буквальном смысле слова, я и вырос.
Говорили, что я променял МХАТ на кино. Это не так: я остался вполне мхатовским человеком. Видишь значок? (Баталов показывает на свой лацкан значка там нет.) Это моего отца значок. На нем должно быть отцовское имя, но здесь написано не Владимир Баталов, а Аталов. Мхатовский актер зарабатывал свое имя, это был актерский образ. Баталов мог быть только один — Николай Баталов, тот, кто играет Фигаро и Ваську Окорока в «Бронепоезде», а не какой-то седьмой солдат.
Они все потеряли имена. Сын Лужского стал Калужским. Жена дяди Николая должна была быть Баталовой, а стала Андровской. Между нами говоря, она и не Андровская. Там бог знает что делалось.
— Вы ведь и Станицыну сродни?
— Он тоже мой дядя. Станицын был женат на моей тетке, актрисе МХАТ. В семье было две девочки и два мальчика: Муся и Зина, Володя и Николай. Один стал Аталовым, другой остался Баталовым, третья назвалась Веревкиной…. А четвертая вообще хрен знает как.
— Потом вашим отчимом стал Виктор Ардов, замечательный писатель-юморист, один из самых остроумных людей своего времени…
— Я же маленький был, котик, когда родители расставались, мне едва исполнилось три года. Я не ощутил разрыва. И потом: родители давно знали Ардова, папа продолжал к нам приходить — нормальные отношения сохранялись до самого конца… К тому же Витя был совершенно замечательный, добрый и милый человек. Он страдал пороком сердца, желтый билет, как говорится, «на голове», но как только началась война, пошел во фронтовые корреспонденты. Родительский развод для меня стал переездом из мхатовского двора в маленькую квартирку на Ордынке.
Она находилась в первом в Москве, сейчас снесенном, доме писателей: там жили Ильф и Петров, Мате Залка, Мандельштам. Эту квартирку мама и Витя разыграли в карты с Шостаковичем — им выдали талончики, а кто где будет жить, решила партия в шестьдесят шесть. Карты они любили: бывало, уйдет последний гость часа в два-три ночи, мама с Ардовым перекинутся в шестьдесят шесть — и спать…
Подожди — давай посмотрим, что там делается.
Камеру починили, Баталов вновь уселся перед оператором. На этот раз его спросили о том, как он пришел во ВГИК: оказывается, дело было в Чапаеве. Борис Андреевич Бабочкин набрал курс и умер. Тогда курс достался Баталову. На этот раз камера ломается минут через пятнадцать.
Кто-то тихо шепчет: «Он хоть сидит смирно, другой бы давно пустил в нас матом». Баталов разводит руками и встает: «Такая техника и должна быть во ВГИКе — студенту надо уметь преодолевать трудности». Он выходит в коридор, одновременно прикуривая сигарету и беря корреспондента за пуговицу: «Хорошие ребята, но неопытные, работать с железом еще не умеют». Звонит мобильный телефон:
— Да, я все еще снимаюсь. Какие деньги? Это нужно ВГИКу — если бы мне платили, я послал бы всех к черту еще час назад…
… Ну что, милый, на чем мы остановились?
Мы остановились на доме.
Об Анне Ахматовой и валенке Станиславского
— Ардов был человеком феноменальной доброты, наш дом был открыт для людей. Поэтому и Ахматова у нас жила: могла поселиться у любого из своих московских друзей и поклонников (а их было много), а останавливалась у нас. Она жила в той маленькой комнате, что считалась моей: шесть квадратных метров, меньше двух шагов вправо и влево. Когда я ложился, то доставал ногами до противоположной стены.
И отдыхать она всегда ездила с мамой. Анна Андреевна умерла, когда они жили в подмосковном санатории. Ей должны были сделать укол, и она попросила маму выйти за дверь — ведь это так некрасиво… Через минуту ее не стало.
— Вы пришли во МХАТ в пятидесятые годы. Театр Станиславского и Немировича-Данченко закончился, Ефремов еще не пришел, МХАТ стал театром детей и внуков звезд — и они не всегда были так талантливы, как вы…
— А я во МХАТе вообще на побегушках был, я ничего сыграть и не успел. Ушел из театра на самом интересном месте — когда предложили ввестись в «Трех сестер» на роль Тузенбаха.
— Было ощущение, что из театра улетает жизнь?
— Нет — ведь еще были живы те, кто помнил Станиславского. Во МХАТе работали Москвин, Тарханов, Ливанов… Ольга Леонардовна Книппер-Чехова была жива. Качалов был жив.
На одной из притолок еще висел валенок, прибитый ради здоровья Станиславского: он гримировался в маленькой нише, и на сцену надо было подниматься по узенькой лесенке-боковушечке. Станиславский был огромного роста: войдет в образ, зазернится — и врежется в притолоку. Тогда на нее приделали валенок.
Молодые актеры получали во МХАТе восемьсот сорок дореформенных рублей — и это было очень хорошо. Но уже появилось кино; о нем мечтали решительно все. Причина была той же, по которой сегодня все хотят вылезти в телевизор: о тебе мгновенно узнавало огромное количество людей. Кстати говоря, из Школы-студии МХАТ тогда отчисляли за киносъемки.
Во МХАТе даже ведущие артисты годами сидели без ролей — для себя я такого не хотел. Поэтому я был абсолютно счастлив, когда позвали в кино.
Я принес завтруппой заявление об уходе, и он от ужаса начал бегать по кабинету, а я, по его словам, на какое-то мгновение лишился чувств. Уезжая из Москвы, я терял не только МХАТ — пропадала московская прописка. Нынче хотя бы можно ночевать на вокзалах, а тогда с этим было строго.
Но все мои мхатовские родственники меня поддержали. Никто не говорил: опомнись, ты рискуешь, держись за первый театр страны. И я оставил Москву и уехал в Ленинград к Иосифу Хейфицу. После я снимался у других режиссеров, но Хейфиц сделал из меня актера, как папа Карло — Буратино. Взял одно полено из груды и вырезал из него Баталова — без Хейфица меня в моем нынешнем качестве бы не было.
В Ленинграде у меня началась очень счастливая жизнь. Я состоял в штате «Ленфильма», снимался, учился на режиссера. Там я встретил самых лучших своих друзей, там случились самые захватывающие из моих профессиональных приключений.
Моим дипломным фильмом была «Шинель», потом ее выпустили в прокат. Весь наш бюджет уложился бы в два часа съемок на Невском. Вообрази, сколько стоит перекрыть движение на Невском проспекте, запустить на него лошадей, поставить освещение, сделать снег! Мы стояли перед катастрофой, — и тогда Невский был сделан из фанеры и палочек и набит на задние ворота здания «Ленфильма». Никому из зрителей и в голову не пришло, что это бутафория. Но без неприятностей все же не обошлось: по узкому ленфильмовскому двору разъезжали пароконные сани, лошадь понесла и кого-то придавила…
Давай-ка заглянем в павильон: мне кажется, там уже все наладили.
О грустном
На самом деле до этого было далеко.
Мизансцена интервью изменилась: наведавшись в павильон номер четыре, Баталов не стал уходить в курилку. Он сидит в высоком, похожем на трон кресле, вокруг, на прозрачных лесках, болтаются элементы художественного оформления — кадры из его ранних фильмов. Перед ним все еще не починенная кинокамера, сбоку от него — журналистская рука с диктофоном. Баталов перешел на шепот: он не хочет говорить на публику, и поэтому диктофон переехал под самый нос юбиляра.
— У вас есть роли, есть ВГИК, есть семья. Ради чего стоит жить?
— Ради обретения собственного «я» — это единственное, что спасает в трудную минуту. Ради тех, кто помог тебе себя найти, — нынешний я равен сумме тех, кто меня сделал.
Когда я получил право снимать, Хейфиц мне сказал: «В твоем столе должно лежать три готовых сценария, и тогда один из трех получится». Надо работать и быть готовым ко всему: сегодня у тебя есть большие роли, ты играешь и снимаешь, завтра о тебе забывают. Но если ты кем-то стал, тебя ничего не погубит: в трудное время, когда не было съемок, в моей жизни появилось радио. Вокруг меня собрались люди, погибавшие без работы, — и нам удалось сделать нечто, выделявшееся из общего ряда. А уж работали мы не за страх, а за совесть, в отведенные нам часы не укладывались.
— Ваши радиоспектакли — «Ромео и Джульетта», «Поединок», «Казаки» были классикой жанра. По ним учились работать радиорежиссеры, их изучали театроведы. А потом художественное радио исчезло, вымерло как мамонты, и его заменили музыкальные и информационные программы…
— В моих «Ромео и Джульетте» не было ни одной авторской ремарки. Место действия — парк, площадь, улицу — изображал звук: журчанье воды, воркованье голубей. Во время любовной сцены я положил на актрису ее партнера: голос лежащего человека звучит совсем по- другому. А после «Поединка» едва не уволили моего редактора. В спектакле был занят Тихонов, и начальство вознегодовало. Как же так, Штирлиц — наше все, и вдруг он говорит голосом пьяницы-офицера, что армия спилась, а жизнь наша пропала и пошла под откос. Передачу снять нельзя — она в сетке. И тогда взялись за редакторов.
Больше так работать никогда не будут: наверное, художественное радио уже и не нужно… Что ж, все должно идти как идет. Если изобретена цветная пленка, то не надо обливаться слезами о черно-белом кино. В немом кинематографе работал фигуративный актер — вместо того чтобы говорить, он должен был передавать свои чувства ногами и руками, глазами, губами… Носом. Потом кино заговорило — и стало болтливым, потерялась вся эстетика прежнего кинематографа. Но бороться с этим нельзя — можно только печалиться. Да и это глупо: стоит ли страдать из-за того, что в твоем детстве закаты были другими?
— Что бы вы изменили в своей жизни?
— Я бы поправил все — и с самого начала. Чем дальше, тем больше я понимаю, как виноват перед мамой и отцом, все острее помню, как часто их обижал, как не делал то, что обязан был сделать. А я и на кладбище-то бываю безобразно редко…
Мне хочется исправить, переозвучить многие из моих фильмов. Нынче никому не интересно, я ли их так сделал или же меня вынудило начальство. В ленте «Игрок», снятой по Достоевскому, француженка говорит генералу, бросившему на ее постель сто тысяч рублей: «Ты настоящий русский!» Реплику вырезали: настоящий русский — это Гагарин.
— Вы часто говорите, что не хотите больше сниматься. А вам предлагают?
— Предлагают. А когда фильмы выходят, я благодарю Бога за то, что отказался. Роли-то бывают хорошими — другое дело, чем они оборачиваются на экране. Это ты, а рядом с тобой стоит нечто, оно может тебя испачкать. Работая с Хейфицем или Роммом, я прекрасно понимал, о чем у нас идет речь. Я знал, что мы работаем не за страх, а за совесть и есть смысл тратить на это жизнь. Но стоит ли садиться в эту лодку со случайными, ненужными тебе людьми?
— Значит, вы не хотите участвовать в сегодняшней жизни?
— Да, до некоторой степени. Я не участвую в суете, тусовках и праздниках. Но что такое сегодняшняя жизнь? В ней есть и Петр Фоменко, и Анатолий Васильев… А также то, что плавает сверху.
— Что же вас кормит?
— Раньше я преподавал за границей: со мной имели дело больше двадцати американских университетов. Когда я шел на первый свой зарубежный мастер-класс, у меня ноги ходуном ходили. Я мало ездил, никогда не интересовался языками — и вдруг попадаю в богатейший университет, настоящее миллионерское место. Но все прошло хорошо: мы ставили Ахматову, и студентам было интересно. Да и меня все это радовало.
Сейчас мне уже тяжело ездить. Новым кормильцем стал телевизионный цикл «Прогулки по Москве». Он идет три года, и я очень доволен: я люблю эту работу, к тому же она позволяет заработать…
И тут починили кинокамеру.
Баталов начал прощаться, корреспондент засуетился:
— Алексей Владимирович, мы о стольком не поговорили!
— Ну что тебе еще сказать? Я женат вторым браком, моя жена цыганка, раньше она была цирковой наездницей. Мы познакомились в Ленинграде, когда жили в одной гостинице, а поженились только через пять лет. Я странный человек, и такие вещи быстро не делаю. У меня дочка-инвалид — она не может пошевелиться и все время сидит в кресле…
Ты думаешь, об этом надо рассказывать во время юбилея?
Корреспондент так не думал.
Снова закрутилась кинокамера, Баталов опять заговорил о своей работе во ВГИКе. Было восемь вечера, предъюбилейный конвейер продолжал работать.
Штрихи к портрету
Михаил АРДОВ: «Алексей с детства был устремлен в актерство»
Священник Михаил Ардов знает артиста Баталова лучше многих: они приходятся друг другу близкой родней и вместе выросли. Перед юбилеем корреспондент «Известий» расспросил отца Михаила о том, каким был Алексей Баталов в те далекие времена, когда о нем еще никто не слышал.
— На сколько лет вы моложе Алексея Владимировича?
— Он старше меня на девять лет. Алексей мой единоутробный брат: у нас одна мать и разные отцы.
— Старший брат должен опекать, заботиться, чему-то учить…
— Все это было. Но он всегда был занят: сперва пропадал в школе, потом в институте. К тому же Алексей с детства был устремлен в свое актерство, а я им никогда не увлекался.
Брат все время кого-то изображал: в шестнадцать-семнадцать лет он очень смешно и похоже показывал Вертинского: это было весело, изобретательно и запомнилось на всю жизнь.
— Вы учились в одной школе?
— Наша школа находилась между домом правительства и домом писателей в Лаврушинском переулке. Нравы там были особые: какой-то мальчик из дома правительства однажды принес револьвер и стрелял в школьном сортире. Таких учеников было довольно много.
— Какие гости преобладали в вашем доме: люди театра, литераторы?..
— Из театральных людей в доме присутствовали подруги матери. Но литераторов было гораздо больше: многие приходили к Ахматовой (к примеру, Пастернак), к отцу захаживал Зощенко.
— Что происходит в доме, когда в нем живет Ахматова?
— На моей памяти это делится на два периода. После постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» к ней захаживали только близкие друзья: Эмма Григорьевна Герштейн, Мария Сергеевна Петровых, Лидия Корнеевна Чуковская, Николай Иванович Харджиев, Надежда Яковлевна Мандельштам… А когда умер Сталин и началась хрущевская «оттепель», круг гостей начал расширяться, и тут уже случалось то, что Пастернак назвал «столкновением поездов на станции Ахматовка». В день к ней приходило по семь-восемь человек, причем у Анны Андреевны могли встретиться неприятные друг другу люди, к примеру начальники и вольнодумцы.
— Поражает сама возможность столкнуться на кухне с Ахматовой, одетой в халат…
— В халате она не ходила и на кухне появлялась не часто. У нас тогда были домработницы, завтракала и обедала она в столовой. А одевалась Анна Андреевна своеобразно — у нее были шелковые платья (я называл их «подрясниками»), сверху она носила японское кимоно. Выглядело это очень эффектно.
— Каков был стиль дома? Ваш отец писал очень смешные книги, а юмористы, как правило, люди суровые и необщительные…
— Его характер опровергает это правило: отец был веселым и общительным, широко образованным человеком. Они с Ахматовой часто говорили на очень существенные и важные темы. Поэт Ярослав Смеляков (он никогда не бывал особенно трезвым) однажды спросил отца: «О чем с тобой может говорить Ахматова?»
Отец ответил: «А как ты можешь понимать, о чем вообще говорят интеллигентные люди?»
— Розыгрыши и шутки в доме были приняты?
— Как-то мы с братом оформили домашний сортир в виде красного уголка. Разложили там политические брошюры, провели радио и написали лозунги:
«Превратим наши сортиры в глас политпросветсатиры!»
Долго это не просуществовало — и Ахматова, и Ардов сказали, что дело слишком опасное.
Как-то к нам позвонил человек и, перепутав имя, попросил к телефону Анну Аркадьевну. Я понял, кого он имеет в виду, но ответил по существу: «Она уехала к Вронскому». И тут же пожалел об этом — надо было выдержать паузу и сказать: «Она отправилась на железную дорогу».
— Пятидесятые годы были совершенно особым временем в жизни московской молодежи: канареечные пиджаки, широкие галстуки с драконами… Алексей Владимирович имел отношение к стилягам, первым советским денди?
— Меня это коснулось в большей степени. А ему уже было около тридцати, он работал во МХАТе. Брат был серьезным человеком и не пижонил.
— Семья тревожилась, когда Алексей Владимирович собрался в Ленинград?
— Там ему дали комнату, потом и квартиру. А где бы он жил в Москве? У нас было тесно, когда приезжала Ахматова, его комнату занимала она. Иногда брат жил в квартире своей первой жены, Иры, но это было не слишком удобно.
Но он продолжал бывать в Москве, мы ездили в Питер… Отрезанным ломтем Алексей не стал.
Справка «Известий»
Баталов Алексей Владимирович — народный артист СССР, лауреат Государственной премии, Герой Социалистического труда, профессор, заведующий кафедрой актерского мастерства во Всероссийском государственном институте кинематографии, призер Каннского фестиваля. Снимался в фильмах «Большая семья» (1954), «Дело Румянцева» (1956), «Мать» (1956), «Летят журавли» (1957), «Дорогой мой человек» (1958), «Дама с собачкой» (1960), «Девять дней одного года» (1969), «Живой труп» (1969), «Бег» (1971), «Чисто английское убийство» (1974), «Звезда пленительного счастья» (1975), «Москва слезам не верит» (1980).
Снял фильмы «Шинель» (1960), «Три Толстяка» (1966) и «Игрок» (1972). Поставил радиоспектакли по «Казакам» Толстого, «Герою нашего времени» Лермонтова, «Войне и миру» Толстого и чеховской «Даме с собачкой». Автор многих статей и нескольких книг.
Награжден орденом «За заслуги перед отечеством» III степени. В канун юбилея получил орден Петра Великого.
Оглавление
Предыстория
От сортира до курилки
Об Анне Ахматовой и валенке Станиславского
О грустном
Штрихи к портрету
Справка «Известий»
