КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Ципили, Тимбака и смех (Повесть-сказка) [Сагател Мимиконович Арутюнян] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Сагател Арутюнян ЦИПИЛИ, ТИМБАКА И СМЕХ Повесть-сказка

Художник Ф. А. Гюланян

Глава первая О МАНУШ, ОБ АСМИК И О ТАРОНЕ


Под липой
У самой опушки леса, уже за околицей села, стоят рядком три дома. Все три очень красивые, с красными черепичными крышами, с резными наличниками на окнах, и до того похожие друг на друга, будто строил их один человек.

В доме, что поближе к лесу, живет Мануш, а в двух других — Асмик и Тарон. У всех троих отцы работают на лесопильне. А лесопильня далеко, почти на другом краю леса, и потому домой они возвращаются только по воскресеньям, а если бывает, когда и в будни вернутся, то очень поздно, поздно вечером, когда дети уже спят. А утром уходят так рано, что дети еще спят. Постоят над кроватками сладко посапывающих детишек, насмотрятся на них, положат им под подушки привезенные подарки и спешат на работу.


Папа Тарона иной раз не удержится, нагнется к сыну и поцелует в щеку, а усы его при этом щекочутся, Тарон и просыпается. И уж так он радуется! Повиснет у отца на шее, не отпускает. Но отец уходит, ведь работа ждет. А Тарону он оставляет игрушки, которые сам вырезает из дерева для сына.

Дорогой отцы рассказывают друг другу о своих детях. Каждый вспоминает какие-нибудь истории, связанные с ребятишками, — что они сделали, что придумали, что сказали.

— Моя Мануш, — говорит папа Мануш, — очень выросла. И рукодельница, скажу я вам. Вечером посмотрел ее вышивку, удивился. Очень красиво…

— И Асмик!.. Асмик тоже очень подросла. Раньше, бывало, никак не могла сама забраться на тахту. А теперь, о-о!.. И стихов сколько знает!.. — Это уже говорит папа Асмик.

— Зато мой Тарон ростом пока не выдался, все вширь… — Как бы жалуется папа Тарона. Но потом вдруг, словно спохватившись, тоже начинает похваливать сына: — Он, однако, очень смышленый мальчонка. За что ни возьмется, все у него получается. Такую чашу из глины вылепил, что, будь она обожженной, я бы с удовольствием ел из нее…

— Асмик уже ходит в лес, — перехватывает разговор папа Асмик. — Я вчера вечером поел малины, которую она нарвала. Крупная, спелая.

— Да, они с моей Манушик вместе ходят, — подтвердил папа Мануш. — Не в самый лес, а только вдоль опушки, в малинник.

— Тарон еще маловат, они не берут его с собой. Вот подрастет, через годик тоже пойдет с ними.

Так, беседуя, отцы ребятишек доходят до лесопильни.


А за околицей села, у лесной опушки, оставались три домика, и в них трое детей, которым очень хотелось пойти в большой лес и которые пока боялись забираться дальше кустарника на опушке. Но если правду сказать, так их и не пускали. Мамы то и дело предупреждали, что в лесу, мол, небезопасно, что там водятся волки и разные страшные звери, а еще и злые волшебники — всякие колдуны и колдуньи. Но ребята больше всего боялись людоедов. Правда, мама Мануш говорит, что никаких людоедов и колдунов нет и не может быть, что это просто люди все напридумали. Наверно, потому Мануш их и не боится. Но волков и она боится. Постоянно твердит, что из всех чудищ самое страшное — это волк.

— А я медведя боюсь, — говорит Тарон.

— Медведь вовсе и не страшный, он добрый, — утверждает Мануш, — человека не трогает… Мой папа говорит, что медведь только тогда может напасть, если он взбешен!

— A-а! А как ты узнаешь, взбешен он или нет? Не подойдешь к нему и не спросишь: извините, мол, господин медведь, вы бешеный или нет?

Тарон рассмеялся над своей шуткой. А Мануш тем временем пересказывала им сказки о добрых медвежьих делах, слышанные ею от мамы. Асмик и Тарон все равно боялись медведей и про себя думали: как они ни добры, лучше с ними не встречаться.

И тем не менее однажды дети все же повстречали медведя. Осенью это случилось. Пошли собирать шиповник. Поначалу держались все вместе, разговаривали, пели песни, весело перекликались. Потом постепенно разошлись подальше друг от друга. Каждый выбрал себе куст и обирал зрелые, налитые, красные ягоды.

Асмик подошла к кусту, нависшему над небольшим оврагом. Шиповник на нем был особенно крупный и зрелый. Девочка выбрала место поудобнее и палкой, что была у нее в руках, хотела уже пригнуть усыпанную ягодами ветку, когда вдруг снизу донеслось какое-то ворчание. Асмик поглядела в просвет сквозь ветви и увидела, что кто-то стоит неподалеку. Ей поначалу показалось, что это человек. Она побольше раздвинула ветки и обмерла: это был медведь. От ужаса Асмик окаменела. Широко раскрытыми глазами она смотрела, как медведь обирал красные гроздья ягод и жадно пожирал их, довольно урча и отфыркиваясь. При этом он время от времени краем глаза поглядывал на девочку. А она все стояла как завороженная, потеряв дар речи. Ей хотелось закричать, но язык не шевелился. Медведь все жевал свою поживу, а Асмик не понимала, что с ней творится. Она, конечно, осознавала, что медведь ее видит и словно бы говорит ей: «Гляди сколько хочешь, вовсе и не страшно. Да и что тебя бояться, стоит мне только захотеть, ам — и проглочу тебя».

Асмик вдруг, сама не зная почему, успокоилась. Задышала ровнее и осторожно попятилась назад. А когда медведя совсем уже не было видно, Асмик повернулась и пулей помчалась к Мануш. И Мануш, хотя она говорила, что ничуть не боится медведей, не изъявила ни малейшего желания встретиться с косолапым.

— Позови Тарона, и пойдемте домой, — деловито сказала она, — пусть мишка спокойно ест свои ягоды.

Но не тут-то было: Тарон неожиданно заупрямился. Узнав о медведе, он заявил, что хочет сам увидеть косматого.

— Ты что, с ума сошел? — удивилась Асмик. — Мы на целый год старше тебя и то не хотим к нему приближаться!

— Вы на год старше, а я зато — мужчина и хочу его видеть. Где он?

— Не знаю, — сердито сказала Асмик.

— Знаешь!.. Ты же его видела!

— Послушай, Тарон, — вмешалась Мануш, — если тебе не разрешают, значит, так надо, старшим виднее.

— Ну, пожалуйста, Мануш, — стал упрашивать Тарон, — я только разочек, хоть издали взгляну! Где он, Асмик?

Асмик не проронила ни звука. Она смотрела в одну точку. Мануш с Тароном тоже глянули в том направлении и увидели, как медведь карабкается из ложбины наверх. На миг он остановился у того куста шиповника, где недавно была Асмик, шумно зевнул, прямо как человек, потянулся и, явно довольный, повернул в чащу.

Ребята не поняли, видел их косолапый или нет, словно завороженные, они смотрели, как он, степенно вышагивая, уходил все дальше и дальше и скоро совсем исчез из виду.

Вообще-то обычно собравшись куда-нибудь пойти, девочки предпочитали не брать с собой Тарона. Он вечно хнычет, а то начнет с пол дороги проситься обратно домой. Может вдруг испугаться птичьего крика, звука падающего камешка, и тогда держись — такой вой поднимет, все настроение испортит. Но больше всего неприятностей с ним из-за еды. Скажем, идут они в лес. Не успеют дойти до зарослей шиповника, а он уже съел все, что ему дали с собой — все свои бутерброды, яблоки, — и начинает приставать к девочкам. И приходится им делиться с ненасытным мальчишкой. Но это еще полбеды. Хуже, когда вся еда кончается. Просто наказание, как он тогда ноет, жалуется. А где ему взять в лесу еды? Как-то раз он вдруг уселся под кустом и заявил, что с места не сдвинется, пока ему не дадут поесть. Асмик рассердилась, стала уговаривать Мануш вернуться домой, но как уйти без Тарона? Мануш не могла его бросить. Так они и стояли возле несносного мальчишки, не зная, что делать, а тем временем солнце уже стало клониться к закату. Хорошо, им повезло: откуда ни возьмись, вдруг появилась мама Тарона, тетя Парзануш. Она пришла в лес нарвать конского щавеля. У нее, конечно, тоже не было с собой никакой еды. Но с мамой Тарон не капризничал. Она взяла его за руку и повела домой.

* * *
Было бы не совсем верно утверждать, что Тарон большой любитель поспать. Отправить его в постель каждый вечер стоило трудов его маме. Целый день он играл во дворе. С трудом удавалось зазвать пообедать. А вечером Тарон уходил со двора последним, когда уже все ребята разбредались по домам и он оставался совсем один. Да и то уходил не сразу. Любил еще посидеть под липой, помечтать и в задумчивости смотреть, как поднимается луна из-за гор. А еще он сердился… на противных девчонок за то, что убегали домой, едва солнце начнет заходить. Но не очень сердился. Потому что, честно говоря, Тарону вообще-то нравилось побыть одному. Он закрывал глаза и… начинались чудеса. Ему вдруг являлись тысячи, нет, миллионы малюсеньких лун и золотистых точек, которые расходились в разные стороны, а порой оборачивались маленькими человечками и нападали друг на друга — получалась целая война. Бывало и так, что золотистые точки и луны становились каплями дождя и обильно падали вниз. А потом все точки вдруг куда-то улетали и оставалась только одна. Она медленно-медленно приближалась к Тарону. А он только того и ждал. Это был гномик, повелитель всех улетевших точек, друг Тарона.

— Ну, как? — подбоченясь и заговорщицки подмигивая Тарону, спрашивал гномик. — Понравилось тебе сегодняшнее сражение?

А Тарон молча глядел на него и не отвечал: боялся, что, заговорив, спугнет его, и все исчезнет. Но гномик был отчаянный весельчак. Чего он только не вытворял: и кувыркался, как акробат, и крутился волчком, и еще много разных коленцев выкидывал… Но тут вдруг слышался мамин голос: она звала Тарона. Гномик, понятно, исчезал, и ничего не оставалось, как идти домой.

А бывало и так, что Тарон не слышал маминого зова потому, что уже спал. Мама покличет, покличет его да и идет сама за сынишкой, догадывается, что уснул, не впервой ведь. Дома она сонного раздевает его и укладывает. В таких случаях Тарону иногда продолжал сниться любимый сон о золотистых друзьях — светлячках…

Но такое бывало редко. Обычно Тарон слышал, как мама зовет его, и шел домой. Еще издали завидев маму, он уже кричал:

— Мама, я есть хочу!..

Ну а после ужина не так-то просто было его уложить: он волынил, просил рассказать сказку. Но мама его ой как знала и потому ставила условие:

— Ложись в постель, тогда и расскажу сказку…

А что бывало потом, ясно каждому. Тарон ни разу не дослушал маминой сказки до конца. Набегавшись за день, он так уставал, что глаза его закрывались раньше, чем кончалась сказка.

И однако было бы неверно сказать, что Тарон не любит поспать. Разбудить его утром и поднять с постели — целая история.

— Вставай, сынок, вон уж солнце как высоко, а ты все спишь, — взывала мама.

Но Тарон только поглубже зарывался под одеяло, словно и не слышал мамы. А у нее по утрам дел невпроворот, не одна забота сына будить: надо корову подоить, огонь развести, молоко вскипятить. И оладьев нажарить надо к завтраку, чтобы дитятко ненасытное не осталось голодным, — он ведь ничего другого есть не станет, кроме любимых оладышков да горячего молока.

Но в конце концов Тарон поднимался с постели, видел, что уже и впрямь чуть не полдень, что мама давно подмела двор, принесла студеной воды из источника, покормила кур, пополола грядки в огороде. «Мам…» — подавал голос Тарон. И мама, бросив все дела, шла на его зов, мысленно повторяя: «Что, сыночек, что, моя булочка!..»

Тарон был как шарик. Он не шел, а словно бы катился. А идти-то куда? На улицу. Поест и скорее туда. Но как бы он ни заспался, а на улице появлялся первым. И радости в этом не было никакой. Играть-то не с кем. Тарон знал, что Асмик и Мануш встали, в отличие от него, ранехонько. Но они помогали своим мамам по дому, и им пока не до игр.

Тут надо сказать, что Тарон чувствовал себя очень несчастным, обездоленным и обиженным по утрам, когда, выйдя на улицу, никого там не заставал. От тоски он усаживался под ветвистой липой у дома Асмик, вглядывался в причудливую игру солнечных зайчиков в просветах листвы, и сердце его разрывалось на части. В селе ведь столько мальчишек! И какие они счастливые! Им всем есть с кем играть, их там много. А вечерами? Вечерами и вовсе собирается столько мальчишек!.. И девчонок они даже близко не подпускают. У тех свои игры. Только в школе все вместе — и мальчишки и девчонки. А Тарон вынужден дружить с одними только девчонками. Да и их всего две, к тому же они старше на год и вечно этим перед ним выставляются.

В большой лес
Все началось вечером.

Когда, вдоволь наигравшись, они расселись на валунах под липой, Мануш вдруг пригнулась к Асмик и что-то зашептала ей на ухо. Тарон сначала не придал этому значения. Девчонки ведь, у них могут быть свои секреты. Он побежал домой напиться, а возвращаясь, еще издали приметил, что они уже довольно горячо ведут какой-то разговор. Но едва он приблизился, девочки смолкли.

— О чем вы говорили? — спросил Тарон.

— Да так, решали, не пойти ли домой?

— Нет, не об этом…

— О чем же еще? Я просто предложила разойтись по домам, — пожала плечами Мануш.

— Нет, скажите, о чем вы говорили, — настаивал Тарон.

— Ну и странный ты, — усмехнулась Асмик, — говорят же тебе, что домой собирались. А не хотите расходиться, давайте играть!.. — И с этими словами она поднялась, тут же приникла лицом к стволу липы и крикнула: — Прячьтесь, я вожу!

«Явно что-то не то, — подумал Тарон, — ведь была моя очередь водить. В другое время она не прочь заставить меня водить и за нее, а сейчас?.. Ну да ладно. У девчонок вечно какие-то фокусы. Зато я так спрячусь, что тысячу лет не найдет…»

Заигравшись, Тарон через несколько минут забыл про тайные разговорчики своих подружек.

Уже разбредаясь по домам, Мануш опять что-то пошептала на ухо Асмик, и та, кивнув ей в ответ, пошла к себе.

«Ладно, — решил про себя Тарон, — вы что-то задумали против меня. Но мы еще посмотрим».

И так как Тарон был очень сообразительный, он подумал-подумал и догадался, что девчонки собираются без него сделать.

«Надо же, заговорщицы! Я покажу вам, как таиться от меня!»

Быстро поужинав, Тарон без проволочек разделся и забрался в постель.

Мама, конечно, очень удивилась. Подсев к нему, чтобы, как обычно, рассказать на ночь сыну сказку, она заметила, что Тарон чем-то озабочен.

— Что с тобой, сыночек?

— Мама, — в свою очередь спросил Тарон, — а что случится, если я пойду в большой лес?

— Ничего не случится! Почему должно что-то случиться?.. Но вообще-то даже взрослые поодиночке в большой лес не ходят…

— Боятся, да?

— Ну, бояться особенно нечего, однако ведь лес…

— И что?

— Например, человек может там за что-то зацепиться и упасть и, скажем, вывихнуть или сломать ногу… Как ему одному выбраться, и помочь будет некому. А почему ты вдруг об этом?

— Да так. Думаю, когда же я пойду в большой лес?

— Один?.. Ни в коем случае.

— Не один. С Мануш и с Асмик.

Ну, если с ними, то конечно… Они девочки большие. С ними вполне можно. А теперь пора спать…

И мама начала было сказку, но Тарон уже не слышал, он вмиг заснул. Мама немножко посидела у кровати сына, послушала его мерное посапывание и, счастливо улыбаясь, пошла по своим делам, у нее их до ночи было видимо-невидимо.

Однако утром сын еще больше удивил ее, когда она, задолго до восхода солнца отогнав корову в стадо, вернулась домой и увидела, что он уже встал.

— Тарон! — изумленно воскликнула мама. — Что это случилось?

— Я, я…

— Вижу, что ты. Чего так рано поднялся?

— Ну вот. Не встаю, ты сердишься, а встал, теперь удивляешься.

— Да нет, это вообще-то хорошо, что встал, но почему?..

— Мы идем в лес… С Мануш и Асмик.

— Никуда ты не пойдешь, — отрезала мама.

— Ну, как так не пойду? Ты же вечером сказала, что с ними можно… Асмик и Мануш ведь тоже пойдут.

— А дома им разрешили?

— Откуда мне знать?

И он действительно не знал. Вообще ничего не знал, только предполагал, но так ясно и уверенно, что никаких сомнений у него не было в том, что девочки обязательно должны в этот день пойти в лес. Как это пришло ему в голову, Тарон и сам не понимал. Правда, вечером, когда Мануш что-то нашептывала на ухо Асмик, он уловил два слова: «смородина» и «корзина»… Неужели… Может, ему просто показалось, что он это слышал?..

— А коли не знаешь, тогда чего же говоришь?

— Ну, что ты хочешь от меня, пойдут они, так и я с ними, а нет, и я не пойду.

С этими словами Тарон направился к калитке, но вдруг так завопил, что мама кинулась к нему:

— Что случилось?

Она выскочила со двора и увидела девочек — Мануш и Асмик — уже у самой опушки леса, а Тарон с криком несся вслед за ними.

— Стой, Тарон, — крикнула мама, — стой! Эй, Асмик, Мануш, стойте!

И девочки остановились. Тарон же заголосил еще громче, затопал ногами, а потом даже бросился ничком на землю и с плачем кричал:

— Они идут в лес! Они меня не берут с собой!

Мама подошла, подняла его, стала утирать платком слезы.

— Ну что ты, сынок, зачем же плакать?

— Они идут за смородиной. Видишь, у них корзины.

— Они не в большой лес, здесь в кустах будут собирать ягоды. Правда ведь, Мануш, вы не в лес?

— Ну да, не в лес! Вон и еды с собой припасли!

И тут Мануш вышла вперед и, подбоченясь, сказала:

— Да, мы идем в дальний лес, а тебя не возьмем с собой!

— Вот видишь, сынок, — улыбнулась мама, — не будь ты таким плаксой, они, может, и взяли бы тебя. А ты из-за каждого пустяка хнычешь.

— Не буду больше хныкать.

— Ну вот и молодец! Я попрошу их, и они возьмут тебя с собой.

— Да, возьмут!.. У меня нет корзины.

— Нету, так сходи за ней домой.

— Пока обернусь, они уйдут, я их знаю. Еще вечером почуял, что они что-то задумали. Недаром ведь шептались…

— Ладно, хватит, — заговорила Асмик, — поди лучше за корзиной. — И, повернувшись к Мануш, спросила: — Возьмем его?

Мануш молчала. И мама поняла, что она не хочет брать с собой Тарона. Тарон тоже это понял.

— Видишь, Мануш не хочет, — сказал он.

— Да, не хочу. Ты все нам испортишь своим нытьем, и про смородину забудем. К тому же ты маленький и в большом лесу еще не был.

— Мам, слышишь, что она говорит!.. Я уж давно не маленький!

Мама засмеялась:

— Ладно, ладно, иди за корзиной, а я здесь побуду. Девочки не уйдут.



— Подумаешь, большая, — ворчал Тарон. — Они и в прошлом году считали себя большими. А мне ведь в этом году столько же лет, сколько им было в прошлом. Что же они?

Мама снова рассмеялась:

— Что верно, то верно, сынок. Тебе теперь столько лет, сколько девочкам было в прошлом году. Но они-то все равно старше тебя… Ну ладно, иди за корзиной.

Тарон сначала нехотя, едва передвигая ногами, двинулся с места, но потом вдруг рванул бегом к дому.

— Манушик, Асмик, будьте осторожны в лесу. Далеко, в глубь, не забирайтесь. Вдоль опушки много смородинных кустов.

— Не беспокойтесь, тетя Парзик, мы далеко не зайдем.

— И за Тароном присмотрите. Я велю ему, чтоб от вас далеко не отходил.

— Вы-то велите, но он не послушается: такой ведь упрямый.

— Я его хорошо знаю, а вот вы — не очень. Он, правда, упрямый, но еще и добрый, сердечко у него ласковое…

И тут появился Тарон. В руках у него была не одна, а целых две корзины.

— Надо же, две корзины тащит, — пожала плечами Мануш. — Одну бы наполнить!..

— Пусть с двумя идет, — улыбнулась девочкам тетя Парзик, — раз ему так хочется.

Тарон уже бежал к ним. Увидев, что все улыбаются, он насторожился:

— Опять смеетесь?

— Смеемся, а почему бы нет!

— Снова что-нибудь задумали?

— Начинается, — бросила Асмик и повернулась к нему спиной.

— Над корзинами твоими смеемся, — сказала мама.

— А чего в них смешного? — удивился Тарон. — Обыкновенные корзины.

— Зачем ты две-то взял? — спросила мама.

— Они же маленькие, не видите разве?

— Видим, — хмыкнула Мануш. — Ты и одной-то не наполнишь, куда тебе вторую?

— А вот и наполню. Обе наполню смородиной. Я умею ее собирать.

— Ну ладно, — прервала ребят тетя Парзануш. — Идите и поскорее возвращайтесь. И прошу вас, девочки, не спускайте глаз с Тарона. Бог с ней, со смородиной, лишь бы целехонькими домой вернулись.

— Вернемся, мама. И смородины наберем, вот увидишь.

Мануш, тем временем в нетерпении пустившись вперед, скомандовала:

— Пошли!

Асмик и Тарон потянулись за ней.

— Ой, ослепнуть мне, — вскинулась тетя Парзануш, — а еды-то я не собрала, как же мой колобок не евши! Погодите, я мигом.

— Не надо, тетя Парзик, у нас много еды, — сказала Асмик, показывая на сумку, перекинутую у нее через плечо, — хватит на всех.

— Ты думаешь? — с сомнением сказала мама Тарона. — А вдруг будет мало? Сынок-то мой, он ведь любит поесть.

— Знаем, знаем! — засмеялась Мануш. — Это-то мы хорошо знаем.

— Чего вы знаете! — обиженно буркнул Тарон. — Сами не меньше меня обжоры!

— Ну ладно, ладно, идите, — прервала их перепалку тетя Парзануш, и, прикрыв ладонью, как козырьком, глаза от лучей солнца, она долго глядела вслед удаляющимся детям, пока они совсем не скрылись в кустах.

Начинается сказка
Ребята шли молча, думая каждый о своем.

Первым заговорил Тарон:

— Как вы ни шептались, ни шушукались, думая, что до меня ничего не доходит, а я сразу догадался, что вы навострились в большой лес.

— Как ты догадался-то?

— А вот так и догадался!

— А может, мы совсем о другом шушукались, может, в село хотели пойти.

— Ну да, в село! Что вам там делать? В лес вы собирались. Так оно и случилось.

— Может, мы вовсе и не о том говорили, куда нам идти или не идти.

— В общем, нечего спорить, я прав.

— Вот что, дружок, увязался за нами, так знай: должен нас слушаться и вообще быть паинькой. Мы же старше, раз говорим, значит, знаем.

Тарон хотел опять возразить — уж очень его злит, когда девчонки напоминают про этот год разницы между ними, — но промолчал. Сейчас его внимание было занято другим. Дело в том, что утро стояло тихое, воздух прозрачный, недвижный! Недвижными были кусты и листья на них. Но один большой куст раскачивался, как от сильного ветра. Тарон поначалу даже подумал: не ветер ли впрямь поднялся? Однако другие-то кусты не шевелились! И Тарон стал пристально следить за раскачивающимся кустом. А девочки шли, ничего не замечая.

Чуть погодя большой куст перестал шевелиться, но зато закачался другой куст. И это еще ничего. Тарон вдруг ясно, очень ясно увидел, как что-то темное метнулось из-под того большого куста и скрылось за соседним с ним, который тоже закачался…

«Что это такое, — подумал мальчик, — уж не привиделось ли?»

Но нет, снова показалось то темное, ни на что толком не похожее — ни на определенное животное, ни на птицу. Скорее, на человека. И это особенно испугало Тарона. Кто бы так рано выбрался в лес, даже раньше, чем они? И почему прячется?..

Тарон оглянулся. Еще виднелись крыши их домов. Он уж хотел поделиться с девочками своими подозрениями, но передумал. Им ведь только того и надо, чтобы опять его шпынять да воспитывать.

Так они продолжали путь сквозь полукустарник, поросший высокой, по пояс, травой. Весной, когда поднимались талые воды, все здесь заливало. Но едва наступало лето, как картина менялась. Напоенные влагой, оживали кустарники, буйно росли травы. Зацветало все вокруг, и дети с радостью устремлялись сюда за щавелем, за ежевикой и малиной. Попадалась и смородина, но реже. И именно за ней, за смородиной, приходилось углубляться в большой лес.

Ближе к осени совсем высыхала вода в оврагах, и уже без труда можно было переходить на другую сторону. Но ребятам было разрешено это делать лишь в сопровождении взрослых. Понятно, с какой завистью они наблюдали за гурьбой деревенских мальчишек и девчонок, которые одолевали крутые склоны оврагов и сквозь кусты уходили в большой лес. А потом под вечер, играя в прятки, они видели, как те же деревенские ребята возвращались из лесу домой с полными лукошками…

И вот Мануш, Асмик и Тарон получили разрешение сходить в большой лес.

Правда, Мануш и Асмик уже несколько раз бывали одни в лесу. Но Тарон шел туда впервые, и как тут выкажешь страх, если тебя даже что-то и всерьез испугало!

А кусты тем временем все шевелились — то один, то другой. И опять что-то темное перекатывалось от куста к кусту. «Может, все-таки разумнее поделиться с девочками, поостеречь их?..»

И Тарон как можно спокойнее, с безразличным видом сказал:

— Очень сильный ветер.

— Что? — удивленно спросили девочки. — Откуда ты взял? Какой еще ветер, ничто не шелохнется, ни единый листочек!

— Ха-ха! Посмотрите-ка вон на тот куст!

Девочки поглядели туда, куда показывал Тарон, и, конечно, сразу увидели тот куст, что шевелится.

— А за ним там человек! Я видел, как он спрятался.

— Да тебе просто показалось! — предположила Асмик.

— Говорю же, видел! Не верите и не надо… Может, это медведь? Ведь водились же здесь медведи?

— Какой еще медведь? Мало что водились! И кроме того… — Мануш не договорила, потому что именно в этот миг раздался странный звук. Будто кто-то захохотал.

— Слышите? — Тарон остановился.

Хохот этот, который был похож и на воронье карканье, здорово напугал Тарона. У него даже ноги задеревенели.

— Это, наверно, сова, — сказала Мануш и пошла дальше.

Асмик последовала за ней, и Тарону тоже не оставалось ничего другого, как идти за ними.

— Какая еще сова, — ворчал он про себя, — словно сроду не слыхали крика совы…

Мануш дошла до шевелящегося куста, оглядела его и крикнула:

— Никого тут нет!

Тарон тоже подошел к кусту и, убедившись, что там действительно никого и ничего нет, облегченно вздохнул. Но… Вдруг опять совсем близко послышался тот же хохот!

— О! Слышите? — сказал мальчик. — Тут кто-то есть!..

— И правда! — согласилась Мануш. — Ну и что такого? Мало ли на свете птиц и зверей с разными голосами! Мы же не всех их слыхали. Мне папа рассказывал, что есть такая птица — не помню, как она называется, — у нее прямо человеческий голос, только что не разговаривает.

Тарон тоже вспомнил, и ему мама про такое рассказывала. Вспомнил и опять, успокоившись, вздохнул с облегчением.

Какое-то время они шли молча, но настороженно прислушивались: не повторится ли странный хохот? К счастью, ничего больше не было, и ребята совсем успокоились.

Скоро они вышли к берегу небольшой речки, протекавшей в овражке.

— Ну вот, дальше будет легче.

— Почему легче? — поинтересовался Тарон.

— По ту сторону уже прямая тропинка в лес.

Они спустились вниз, выбрали место поуже, перепрыгнули через водный поток и стали выбираться из оврага, когда вдруг снова услыхали тот же хохот. На этот раз довольно продолжительный и до того похожий на человеческий смех, что все трое остановились как вкопанные. В страхе обернувшись назад, они действительно увидели на том берегу человека, вцепившегося в кусты, седобородого, в изорванной одежде.

Ребята узнали Гиж Гарника[1], и страха как не бывало. Кто не знает его в деревне! Гиж Гарник никогда не обижает детей. Наоборот, даже помогает им, если потребуется.

— Куда это вы? — спросил Гиж Гарник.

Вместо ответа ребята в один голос крикнули.

— Здравствуйте, дядя Гарник!

— Куда, говорю, идете?

— В лес, за смородиной.

— В лес? И не страшно?

— Чего бояться, дядя Гарник? — в свою очередь спросила Мануш. — Мы в чащобу не пойдем.

— Однако через овраг уже перебрались?..

— А иначе как же нам в лес попасть?

— Оно конечно, раз собрались, идите. Но знайте, что за оврагом начинается сказка.

— Сказка! — воскликнула Асмик.

— Чему ты удивляешься? Настоящая сказка. С людоедом, с говорящим медведем и волком, с гномами и все разумеющим Вороном, с колдуньями… Ципили, Тимбака… Не слыхали про них?

Нет, не слыхали.

— А разве ваши мамы не рассказывают вам сказки?

— Рассказывают! — все разом ответили дети.

— Ну, так знайте: кто минует овраг, попадет в сказку.

— Тем лучше, — засмеялась Мануш, — мы очень любим сказки!

— Я под сказку засыпаю, — признался Тарон.

— В лесу не уснешь, — пообещал Гиж Гарник.

— Как интересно! — обрадовался Тарон.

— Не возражаю, действительно интересно. Но страшно. Хи, хи, хи! Как я вот, страшный?

Гиж Гарник нахохлился, насупился, изображая из себя чудище. Но дети его вовсе не боялись. Он только рассмешил их.

— Ты ничуть не страшный, дядя Гарник.

— Ну, как знаете, мое дело предупредить, — подбоченясь, решительно сказал Гиж Гарник. — Я свой долг исполнил!

— До свидания! — замахали руками ребятишки, прощаясь со стариком.

— Я вас предостерег! Вы ведь не станете отпираться, что я это сделал?

— Нет, не станем!

— Ну, смотрите! Буду ждать здесь вашего возвращения.

— Ладно, дядя Гарник, мы принесем тебе смородины, — сказала Асмик, и, цепляясь за кусты, все трое поднялись наверх — эта сторона была круче и выше. Глянув отсюда, ребята увидели, что Гиж Гарник поднимается вдоль речки, туда, где виднеется заброшенная избушка.

История у этой избушки таинственная. Она уж давно необитаема. Говоря о ней, люди обычно переходят на полушепот, словно чего-то боятся. Сказывают, будто некогда в ней жил Дровосек, большой любитель мастерить искусные деревянные ложки — от маленьких до половников. Все окрестные деревни только у него их и покупали — уж больно красивые, узорчатые он делал ложки.

Но однажды случилась беда: пошел Дровосек в лес и не вернулся. С ним в тот день был и его младший брат Гиж Гарник, который потом рассказывал странные, невероятные вещи. Будто шли они по лесу и, откуда ни возьмись, повстречались им две скрюченные старухи. Подхватили они старшего из братьев, усадили на помело и унесли в небо.

Сельчане, понятное дело, не поверили Гиж Гарнику, всем миром искали Дровосека где только могли, но на след его так и не напали. А жена Дровосека вместе с тремя детишками не один день и не одну ночь сидела на крылечке дома и ждала, не отрывая глаз от тропинки, которой муж ушел в лес…

И люди решили, что Дровосек либо по неосторожности в какую-нибудь пропасть угодил, либо стал добычей хищного зверья. Но тогда хоть бы клочок от одежды найти, чтобы поверить в такой оборот беды… Не нашлись и его инструменты — ни топор, ни стамески, — не съели же и их хищники?..

Однако делать было нечего, пришлось сельчанам смириться с мыслью, что Дровосек сгинул навсегда, и уговорили они жену его перебраться вместе с детьми в село, вернуться в дом своих родителей. А избушка Дровосека так по сию пору и стоит покинутая, медленно разрушаясь и вызывая страхи да разные толки среди сельской ребятни, забредающей в лес то за шиповником, то за ежевикой.

Дети всегда стараются обойти стороной печальную избушку. Правда или нет, все, что о ней понаговорено, проверить невозможно, но то, что с избушкой связано много таинственного, в этом ребята не сомневаются. Кое-что им и самим доводилось видеть. К примеру, ворона, который любил восседать на дымовой трубе и непрерывно каркать. Говорят, и вдова Дровосека не столько на уговоры сельчан поддалась, сколько из-за этого ужасного карканья покинула свою избушку.

Собирая ежевику, детишки иногда подходили совсем близко к избушке, и всегда они слышали в лесной тишине наводящее ужас непрерывное, тревожное воронье карканье: «Кар, кар… Кар, кар…»

Гиж Гарник очень часто ходил к заброшенной избушке старшего брата. Там уж и крыша от дождей осела, и дверь покосилась, и едва держится на одной петле, и печная труба, из которой давно не шел дым, того и гляди, завалится.

Рассказывали, что не раз видели Гиж Гарника, понуро и недвижно сидящего на пороге, и что на плече у него при этом восседал ворон…

Видно, потому дети и не удивились, увидев, как Гиж Гарник направился к братниной развалюхе.

Первое, что они почувствовали, миновав речку в овраге, — это особенная тишина. Вокруг царило спокойствие. Ни ветра, ни даже слабого дуновения, от которого шелестели бы листья.

Такая непривычная тишина на миг обескуражила ребят, испугала. Им даже показалось, что, может, уши заложило, и потому они стали их усиленно дергать. Но нет, было действительно очень тихо.

Высмотрев в кустах тропинку, ребята гуськом тронулись в лес. Завороженные тишиной, они не нарушали ее. И когда Тарон заговорил, голос его словно громом прогремел.

— А где сказка? — спросил он.

— Ты и в самом деле подумал, что мы окажемся в сказке! — усмехнулась Асмик.

— Но если взрослые утверждают…

Тарон не договорил. Он вдруг приметил очень яркую большую бабочку на цветке мальвы. Такую большую, что она накрыла собой весь цветок.

Тарон тихо подкрался к мальве. Бабочка не слетела, только усиками быстро-быстро пошевеливала. Тарон уже протянул руку к ней, хотел поймать, когда бабочка неспешно, как бы покончив с важным делом, перелетела на ближний куст шиповника. Тарон ринулся туда, но на этот раз, взлетев, бабочка скрылась с глаз. Мальчик потряс кусты — пестрой красавицы и след простыл. Вместо нее Тарон увидел нечто необыкновенное. Сначала он даже не понял, что это такое. Только сердце у него екнуло и словно оборвалось. Он смотрел как завороженный и не верил своим глазам, даже закрылся ладонями, а когда снова глянул, под кустом стоял маленький-премаленький человечек, старичок с ноготок, с белой пышной бородкой и красным носом. На голове у него зеленая шляпа, поверх пестрой рубахи меховой жилет.

Старичок показался Тарону очень знакомым, будто он уже где-то видел его… Конечно, видел!

Это же гномик, который во сне ему привиделся. Просто тот был без бороды и чуть поменьше.

Старичок сидел под шиповником, а между ног у него на листочке лежала кучка свежесобранной красной смородины.

Гномик одну за другой брал своими желто-восковыми пальцами смородинки и отправлял их в рот, приговаривая:

— Ох, как вкусно! Удивительно вкусно! Просто замечательно!..

А у Тарона тем временем в голове зароилась тысяча мыслей: вот бы здорово уговорить старичка, чтоб пошел к ним домой. Тогда бы и незачем ходить в лес за смородиной, кому нужна такая дальняя дорога! Гномы, они ведь волшебники, чего хочешь без труда могут сделать, а смородина — это же для него так просто! Стоит только захотеть, и целыми корзинами тут как тут! А еще Тарон подумал, что хоть гном и старенький, но мог бы сделаться ему хорошим другом, и тогда не пришлось бы зависеть от Мануш и Асмик.

Тарон был весь во власти своих мечтаний, когда гномик вдруг поднял голову.

— О, досточтимый, прошу, отведай первого урожая смородины этого года. И не забудь загадать какое-нибудь желание. Когда ешь первый плод года или первую ягоду, надо обязательно загадать желание. Таков обычай. Ну, подойди, подойди поближе. Угощайся, милый парон[2].

Хрипловатый голос его был таким тихим, добрым, что у Тарона окончательно пропал страх. Он успокоился и уже как другу сказал:

— Я не парон, я Тарон.

— A-а, значит, Тарон?.. Ну, конечно же, ты Тарон. Прошу, уважаемый Тарон, угощайся первой смородиной года.

Что ж, можно и угоститься. Тарон сделал шаг, но в это самое время раздался голос Мануш:

— Тарон!.. Где ты?

Тарон не ответил. Он как завороженный глядел на старичка, на его улыбку, на маленькие умные глазки.

— Тарон, куда ты запропал?! — теперь уже звала его Асмик.

Тарон хотел ответить, сказать, что вот он, здесь, за кустами, но не мог… Всего минуту назад он был так спокоен, а сейчас словно онемел, не может откликнуться на зов своих подружек.

— Эй-эй, Тарон, где ты? — снова послышался голос Мануш уже издалека.

И именно в этот миг с другой стороны показалась Асмик. Увидев Тарона, она ужасно рассердилась:

— Почему же ты не отзываешься, противный мальчишка?

Тарон пальцем указал ей на гномика:

— Смотри!

— Что? — удивленно спросила Асмик, глядя под куст, куда показывал Тарон. — На что смотреть? На этот кусочек шерсти?

Тарон, который не отрывал взгляда от Асмик, чтобы увидеть, какое впечатление произведет на нее гномик, поразился, как она спокойна, словно перед ней что-то самое обыкновенное. Но когда девочка сказала про шерсть, Тарон невольно перевел взгляд под куст. И… диво дивное. Под кустом и впрямь валялся клок грязной овечьей шерсти, а старичка и след простыл.

Это было ударом для Тарона! Куда более сильным, чем само появление гномика. И мальчик снова потерял дар речи.

— Ну что тут такого? Скажи же наконец!..

— Т-тут… тут, — пробормотал Тарон. — Минуту назад тут…

— Что минуту назад?.. Ничего не понимаю.

— Ну я… Ведь я же?..

— А, тебе просто нечего сказать!

— Нет, есть!.. — обиженно возразил Тарон. Но потом, чуть помолчав и подумав, проговорил: — Да, ты права, мне нечего сказать. Просто посидел под кустом…

— Ладно, идем. И так из-за тебя столько времени зря потеряли. — И она крикнула: — Мануш, Тарон нашелся! — А подойдя к подружке, добавила: — Знаешь, где он был? Забрался под куст шиповника и рассматривал там какой-то клок шерсти.

Мануш сердито глянула на Тарона, но не пожурила его, только сказала:

— Идемте, идемте! Если мы будем так медленно продвигаться, и до полудня не доберемся до ягодника.

Тарон тоже промолчал. Боялся, что если расскажет про гномика, то от девчонок уж не отделаться — будут смеяться над ним, что, мол, привиделось ему. Конечно, другое дело, коли и Асмик бы увидела гномика, но она говорит только про клок шерсти… И тут Тарона осенило: «А что, если и я вовсе не гномика видел, а именно этот клок шерсти?! Да, но кто же тогда говорил? Настоящим человечьим голосом, на человечьем языке?! Даже предлагал смородиной угоститься?!»

Погруженный в эти свои мысли, стараясь не отставать, Тарон шел за девочками. До самой чащи шли они молча, словно боясь спугнуть зачарованную тишь. Миновав кустарник, вышли на тропку, пересекающую лужайку, и теперь уже отчетливо слышали звуки своих шагов.

До большого леса оставалось шагов двести. И тут ребята припустили бегом. Исполинские дубы, ясени, буковые деревья словно звали их, и дети с веселыми выкриками вбежали в лес.




Глава вторая ЦИПИЛИ-ПИНДО[3] И ТИМБАКА


На лужайке у засохшего дуба
Лучи солнца уже позолотили макушки деревьев, лес ожил, наполнился птичьим гомоном, жужжанием и звоном разных насекомых… А они все еще спали. Они, то есть Ципили-Пиндо и Тимбака.

Лужайка эта была в стороне от тропок и проезжих дорог, и потому они решили впредь именно здесь устраиваться с ночевкой, тем более, что посреди лужайки высился засыхающий дуб, нижние ветви которого совсем уже оголились и на них вполне можно было удобно повиснуть и заснуть, без страха угодить под ноги блуждающим в ночи животным. А спать на ветвях зеленых деревьев очень беспокойно. Стоит подуть ночному ветру, и шаловливые листья защекочут твое лицо или шею и прервут сладкий сон. И Ципили-Пиндо, или попросту Ципили, а также и Тимбака уже третью ночь проводили здесь, на этой мирной лужайке, вдали от людского глаза и от всяких бед.

Чуть поодаль от дуба торчком торчала воткнутая рукоятью в землю ободранная метла. Сухие ветви дуба слегка поскрипывали под напором легкого предутреннего ветерка. А прямо у корневища дуба лежала другая метла, немножко получше первой, но тоже изрядно облезлая.

Над дубом с карканьем кружил черный-пречерный ворон, изредка приближаясь к спящим. Но им это было нипочем.



Правда, Ципили приоткрыла было глаз и глянула на птицу, но через миг снова захрапела. Она тоже, как все, любит поспать под утро, когда снятся самые сладкие сны.

Вы, конечно, уже задались вопросом, кто они такие, эти любительницы спать подвешенными на сухих ветвях? Но разве трудно догадаться, что речь идет о колдуньях? Да, да! Ципили и Тимбака — старые колдуньи. Очень, очень старые, совсем обессилевшие. Само по себе физическое бессилие — это еще не беда, но они потеряли свои колдовские силы, способность околдовывать. Другие почтенные колдуны и колдуньи могут совершать какие угодно чудеса. Скажем, обернуть человека или зверя в кого хочешь или вмиг взметнуть на помеле в небеса и выделывать там разные выкрутасы. Одним словом, могут делать все то, что должны делать любые уважающие себя истинные колдуны-волшебники. А Ципили и Тимбака этого уже не умеют. Скрюченным болями в позвоночнике и суставах старухам едва достает сил ухватиться за ветви деревьев, повиснуть на них и забыться сном. И такие они тощие и невесомые, что даже самая тонкая и сухая ветка выдерживает их, не ломается.

Сейчас колдуньи крепко спят. Ципили видит сон. И Тимбака тоже видит сон. И как бы это ни казалось невероятным, они видят один и тот же сон. Они видят тот самый сон, о котором грезили наяву, когда не спали, а бодрствовали. Им тогда грезилось, что они взлетели в небо. Взобрались на помело и взлетели, как в былые времена. И летают над лесами и полями, над селами и городами, над морями и реками…

Вот такой им снится сладкий сон. А потому не стоит будить старушек. Пусть летают, пока спят. Мы же вернемся на тридцать лет назад и посмотрим, как случилось, что они потеряли свою былую славу и силу и стали обыкновенными старушками.

Гренландия
С ясного синего неба доносился такой сильный грохот, как если бы тучи разразились громом. Но небо было чистым, безоблачным, и люди, диву даваясь, недоуменно переглядывались. Но если бы зрение у них было острее, они наверняка разглядели бы, что по небу летят две точки, то приближаясь одна к другой, то отдаляясь. А если бы зрение у людей было очень, очень острым, они увидели бы, что у летящих точек этих еще и длинные-предлинные хвосты. Но ничего этого, пожалуй, и в подзорную трубу не разглядеть.

На самом же деле то были всего-навсего старые колдуньи. Оседлав каждая свое помело, они неслись на север.

— Э-эй, дири-дим-бо, стой! Слышишь, стой, очумелая старуха, не то нагоню и раздеру тебя в клочья, сотру в порошок… Веревку совью из тебя!.. — громовым голосом гремела Тимбака вослед несущейся впереди Ципили.

Ципили на целых двестилет старше Тимбаки. Она уже туговата на ухо. А тут еще мчится навстречу ветру… Но про веревку, что свить из нее грозятся, она услыхала. Точнее, услыхала только слово «веревка», а дальше сама додумала, поскольку знала, что излюбленная угроза Тимбаки — это свить веревку из того, на кого она сердится. Ципили кинула пренебрежительный взгляд на Тимбаку и понеслась быстрее. «Ну, держись, негодная молокососка, — подумала она, — посмотрим, кто из кого веревку совьет! Попробуй дотянуться до меня, невольно станешь веревкой!» А вслух Ципили сказала:

— Догоняй, если можешь, догоняй! Очень уж ты любишь грозиться, дири-бири ко-ко-ко. Еще поглядим, кто из кого веревку совьет.

— Да ты знаешь, что я из тебя сделаю? Даже не веревку. Кому нужна веревка из такой рухляди, как ты? Ее и в дело не пустишь, вмиг оборвется. Лучше я сделаю из тебя лягушачий ковер и расстелю его на тухлой, застойной воде. Там твое настоящее место, били-мили-бум…

Из всей этой тирады Ципили расслышала только слово «тухлой» и потому решила чуть замедлить движение. «Пусть приблизится, — подумала она, — послушаю, что болтает. А нагнать меня ей слабо».

— Давай, давай, догоняй! Поговорим по душам, — насмешливо бросила Ципили, прекрасно зная, что, если она сама того не захочет, Тимбака ни за что ее не догонит.

А еще Ципили знала, что стоит подружке нагнать ее, и уж тогда по всем другим статьям та окажется победительницей. На целых двести лет ведь моложе, это не шутка.

— Ну, коли ты так уверена в себе, остановись, чего же мчишься?

Эти слова Ципили уже все расслышала, поскольку сейчас Тимбака была поближе. Стараясь сохранять расстояние, она закричала:

— Ох, и глупа же ты! Как можно в небе остановиться? Если тебе очень этого хочется, попробуй сама остановись.

— Раз так, давай спустимся вниз, там и разберемся.

— Чего, чего? Я что-то не поняла.

— Ну вот, говорю же, что ты глухая, не веришь… Предлагаю спуститься вниз!

— Сумасшедшая, не видишь разве, под нами океан? Суша давно позади осталась. Внизу бушующий океан. Никак, баллов на тридцать шторм.

— Сама ты сумасшедшая, и к тому же невежда! Разве бывает шторм в тридцать баллов? Там баллов на девять, не больше…

А расстояние между спорщицами здорово уменьшилось. Тимбака намеренно занимала Ципили разговорами, чтобы нагнать ее. Она знала, что старуха своего рода чемпион среди колдуний, без хитрой уловки ее не обойти.

Так, переругиваясь, пересыпая угрозами, оседлав каждая свое помело, неслись в пространстве две колдуньи, толком не ведая, чего они хотят друг от дружки. Вместо того чтобы делом заниматься, меряют небо. Ну, а дело их вам, конечно же, известно: безобразничанье и всякое зловредничанье. Одно слово — колдуньи. Кого-то кем-то обернут, кого-то в камень обратят или в дерево. Их злым проделкам нет границ…



Вот, скажем, идешь по улице и видишь: движется навстречу жалкая старушонка. Подходит и протягивает к тебе худую, костлявую руку, просит кусочек хлебушка. И такой у нее добрый и несчастный вид, что ты готов последнюю рубашку с себя снять и отдать ей, не только хлебушек. И ты отдаешь старушке свой кусок хлеба… А что же старушка?.. Думаете, благодарит?.. Ничего подобного… Старушка эта — не простая старушка, а колдунья. Один миг — и от доброго, несчастного вида ее и следа не остается. Хватает она своей костлявой клешней твою мягкую маленькую руку, и ты уже мчишься на ее помеле высоко, высоко, выше туч. А внизу горы и долины, леса и реки. Со страху ты крепко хватаешься за полы старухиной одежды, чтоб не свалиться вниз, хотя, может, лучше бы свалиться, чем злою волей колдуньи оказаться спущенным через дымовую трубу в ее колдовской обители. А чтобы ты не мог сбежать, обернет тебя на время чуркой, и ты своими глазками-сучками видишь, как эта «добрая» костлявая старуха разводит в печке огонь, чтобы потом зажарить из тебя шашлык. О, колдуньи очень любят шашлык! Для этого они могут тысячи километров пролететь, охотясь за стоящей для шашлыка добычей. Колдуньи разборчивы, кого попало есть не станут. Один слишком худ — зубы об него обломаешь; другой — жирный: съешь — изжога замучает…

И вот глядишь на огонь, разожженный злой старухой, и ничего поделать не можешь, потому как обернула она тебя чуркой…

И это еще что! Колдуньи могут и многое другое. Они ужас как необузданны, любую пакость могут сотворить…

Многие утверждают, что никаких колдуний вообще нет и не бывало. Честно говоря, я тоже иногда так думаю. Но вообще-то их нет только в том случае, если ты не веришь в их существование. А если веришь, то есть, и еще сколько!.. Особенно в сказках. В них без колдунов и волшебников никак не обойтись…

Вернемся, однако, к нашим колдуньям. Переругиваясь и угрожая друг другу, они несутся через Атлантический океан на север, в сторону Гренландии.

— Э-эй, — подает голос Тимбака. — что опять случилось? Отчего ты прибавила скорость? Притормози, дай нагнать тебя…

Но Ципили больше не слышала ее. Точнее, не хотела слышать. Она была захвачена полетом. Вспоминала дни минувшей молодости, когда могла, шестнадцать раз кряду облетев земной шар, завоевать чемпионское звание среди всех колдунов и волшебников, за что была даже награждена особой медалью, которая и по сей день висит у нее на шее.

Держась одной рукою за помело, Ципили другою потрогала медаль, потом поднесла ее к глазам, потерла о щеку и поцеловала. Как-никак, а эта медаль была ее единственной гордостью.

— Эй, Ципили, — не унималась Тимбака, — поумерь свой полет, куда несешься? Так тебя, чего доброго, занесет на Северный полюс, а там, как ты знаешь, вечные льды и ужасный холод. И без того у тебя хронический бронхит… Да и миндалины увеличены!.. Говорят же тебе, стой. Простудишься!..

— Смотрите-ка на нее, нашла дурочку! Наконец-то мое помело развило скорость тысячу километров в час!.. Мчись, молокососка, авось нагонишь. Не трать понапрасну силы на хитрость, этим меня не одолеешь!..

— Ну хоть чуточку сбавь скорость! Вдвоем веселее…

— Знаю я тебя, — не оборачиваясь, сказала Ципили. — Сообразила, что никак не нагнать меня, сразу помягчала. А стоит нагнать, опять кусаться начнешь. Я и сейчас помню, как ты, тоже обманом одолев меня лет шестьдесят назад, укусила за ногу. След и до сих пор остался.

— Смотри, океан уже кончился, над сушей летим! А какая вокруг зелень! Это, наверное, Африка? Точно, Африка!..

— Ну я же говорю, что ты невежда! Какая может быть Африка? Это Зеленый остров, Гренландия. Слыхала про такую…

— Бог с ней, пусть Гренландия. Раз уже суша, давай спустимся, я устала, — взмолилась Тимбака, — и есть хочется…

— Хи, хи, хи… Дири-бири. Конечно, устала. У вас, у молодых, нет никакой выдержки. Я тебя еще не так вымотаю. Похудеешь. Одни кости останутся. Хи, хи, хи…

И Ципили глухо засмеялась, довольная своим остроумием. Дальше какое-то время она молчала. Вспомнила, что в полете не следует так много разговаривать, можно застудить горло, миндалины у нее и правда паршивые, часто воспаляются. А о бронхах говорить нечего, совсем никуда не годятся.

Тимбака ни о чем таком и думать не думала, горло у нее здоровое.

— Эй, Ципили, — крикнула она, — гляди, что сталось с твоим зеленым островом? Всюду снег и лед. Видно, мы уж долетели до Северного полюса?

— Никакой не полюс. Это север Гренландии. Видишь, снова море начинается…



— Где?.. Я, кроме льда, ничего не вижу…

Но Ципили уже не слышала. Большими кругами она спускалась вниз.

— Куда ты?.. Зачем спускаешься?..

— Ты что, Тимбака, ослепла, ничего не видишь? Смотри, какой там переполох, шум, гам!

— Что в этом удивительного? Просто люди собрались. А где люди, там всегда шум и гам.

— Нет, ты и впрямь ослепла, ничего не видишь… И не слышишь тоже, хотя глухой называешь меня… Навостри-ка и глаза свои, и уши.

— Ну, навострила, и что?..

— Видишь, как лед раскололся?.. А вокруг дома! Тут наверняка что-то случилось!..

— Ну и пусть случилось…

Ципили больше ничего не сказала, а камнем полетела вниз, и Тимбака увидела, как она исчезла в темноте, где-то над впадиной расколовшегося льда. «Вот дурная», — подумала Тимбака и последовала за Ципили. Сначала она ничего не видела. Потом разглядела внизу почти черную воду. А через минуту услыхала детский плач и, подавшись влево, увидала Ципили, которая одной рукой крепко держала над собой мальчика-эскимоса, а другою пыталась извлечь свое помело, застрявшее в льдинах. Тимбака взяла у нее мальчика, и только после этого Ципили удалось вызволить помело из ледовых оков и самой выбраться из воды. И тут она увидала, какой вокруг шум и переполох. Мама мальчика-эскимоса, прижав сыночка к груди, плакала, правда теперь уже слезами радости. Она и не интересовалась, кто вытащил из пропасти ее единственного, ее малыша, только все целовала его и плакала. А Тимбака стояла в сторонке, не отрывая взгляда от счастливой матери, и лицо ее сделалось добрым, добрым. Рядом с Тимбакой стояла Ципили. Они долго смотрели, как радуются люди. Потом, словно очнувшись, Ципили поддала помелом подружку и взвилась вверх. Тимбака, что ей было делать, тоже понеслась следом.

Долгое время они летели бок о бок, но не разговаривали и старались не встречаться взглядами, только раз-другой искоса посмотрели друг на дружку и продолжали полет молчком, погруженные каждая в свои думы. Но думы у них были не разные. Думали они об одном и том же. Они чувствовали, что невольно совершили что-то не то, но всей глубины содеянного толком еще не осознавали. И лишь над Атлантикой, над океанской пучиной, почуяв, что не могут держать привычную высоту, Ципили и Тимбака впали в панику. Над Европой они уже летели совсем низко, а достигнув Кавказских гор, можно сказать, стлались по их вершинам.

Вскоре они совершили посадку на одной из полянок своего родного леса. Посадка была вынужденная, хотя вообще-то они именно сюда и держали путь. Но если бы им даже надо было лететь дальше, ничего бы не получилось.

После того как, отдохнув часа два на траве, они поднялись с намерением что-нибудь добыть поесть — очень уж изголодались за дорогу, — вдруг обнаружилось, что помело у них теперь вовсе и не помело, а обыкновенная метла, такая, какими улицы подметают. И в небо на эдаких, конечно же, взлететь невозможно. Все колдовские уловки старушек были напрасны. Метлы и у той и у другой так и остались простыми метлами, а сами колдуньи потеряли свои колдовские силы.

Они преступили главную заповедь злых колдунов всех времен: сделали доброе дело, а такое у колдунов считается грехом…

Все это случилось ровно тридцать лет тому назад…

И снова на лужайке у засохшего дуба
В мире всему приходит конец. Сны, которые видели Ципили и Тимбака и которые были очень сладкими и приятными, тоже кончились. Кружащий вокруг дуба Ворон до того разгалделся, так вдруг, подлетев вплотную к Ципили, каркнул у той над ухом, что Ципили, хоть и витала во сне высоко в небесах в чудесном полете, сразу проснулась. Надо ли говорить, как она была разочарована, увидев, что вместо приснившегося ей изумительного полета, наяву она просто висела на засохшей ветке.

Кряхтя и постанывая, она распутала поясной платок, которым была обернута, точнее, привязана к ветке, и слезла вниз. Слезла и долго молча стояла под дубом, вперившись взглядом в самый центр лужайки. Там она видела нечто несуразное. Но это было не что иное, как помело ее подружки Тимбаки. Ципили глазам своим не верила: помело торчком стояло среди лужайки концом вниз. Стояло и не падало… А это значит, что оно заколдовано?.. «Видели, какова эта молокососка? — подумала Ципили про Тимбаку. — Ведь вечером мы обе забрались на ветви и заснули?.. Когда же она успела воткнуть в землю свое помело?»

Ципили посмотрела на дерево, на спящую на ветке Тимбаку и, схватив свою метлу, стеганула ее по ногам.

— Ах ты, пигалица, ах ты, паршивая колдунья, на тебе! Дири-бири ко-ко.

Тимбака, словно и не спала вовсе, словно только и ждала этого, мгновенно соскочила с дерева и набросилась с кулаками на Ципили.

— Вот тебе, старая карга! Амда-чанда ди-ди-ди! Жалкая, гнилая немощь, ги-ги-ги…

Ципили, хоть и старше на целых двести лет, не из тех, кто в споре уступит.

Вскинув помело, как рапиру, на изготовку, она не отставала от Тимбаки.

— На тебе, димбо-дири би-би-би!.. Это за старую каргу! А это за гнилую немощь!.. Нахалка ты эдакая, паршивая колдунья, били-мили бом!.. Все волосы у тебя повыдергаю, если и впредь будешь соваться в мои владения.

— Это моя лужайка, бом-бири бом-бон! Не видишь разве, мое помело на ней? Совсем ослепла?..

— И что с того? Ты где хочешь можешь воткнуть в землю свое помело. Это еще не значит, что место, где оно торчит, тотчас станет твоим.

Тимбака была очень упрямой и настойчивой. Она села посреди лужайки и твердо отрезала:

— А вот и станет моим!..

Ципили бросилась на нее и вцепилась в волосы. Тимбака, поборов испуг, схватилась обеими руками за голову. Она хоть и много моложе, но своих волос у нее уже почти не было, приходилось носить парик. Парик же, как известно, легко сорвать с головы, а именно этого очень боялась Тимбака, отчасти еще и потому, что над ними кружил Ворон.

— Отпусти волосы! Слышишь, отпусти, не то укушу, бам-бум!..

— «Волосы, волосы»! Где они у тебя? Будто не знаю, что ты носишь парик!

— Тихо, не ори!.. — взмолилась Тимбака. — Чего разоралась, я же не глухая!

Но Ципили была так разгневана своеволием Тимбаки, что и не собиралась отпускать ее. «Пусть опозорится. — думала Ципили, — пусть знают, какая она…»

Тимбаке ничего другого не оставалось, и она выполнила свою угрозу, укусила мучительницу. Слева клык у нее был очень крепким и острым. Именно им она и впилась в руку Ципили. Та взвыла от боли, но Тимбаку не отпустила. Ей даже удалось сбить парик своей противницы набок. Тимбака попыталась еще раз куснуть Ципили, но та увернулась и, плюхнувшись на траву, чуть поодаль от помела, стала зализывать кровоточащий след укуса злодейки.

— Паршивая колдунья, смотри, что наделала! Знаешь ведь, что раны на мне долго не заживают, зачем впилась своим гнилым зубом?!

Она стала слизывать кровь на руке и при этом забормотала под нос какое-то ей одной ведомое заклинание:

Тири-бом-бо, Тимбака,
Тимба-биро ко-ко-ко…
Амда-чамда Били-ка
Шанда-Бунда бо-бо-бо…
— Ничего тебе не поможет, сколько бы ни повторяла. Никакие твои заклинания больше не имеют силы. Ты никчемная колдунья, выжившая из ума старуха.

— Можно подумать, что твои заклинания имеют силу, — проворчала Ципили…

— А лужайка моя! И помело на ней мое!

— Твое обшарпанное помело ничего не значит… До чего мы дожили? Ни уважения, ни почтения к старшим!..

— Это кого же я должна уважать, — поправляя парик, хмыкнула Тимбака, — уж не тебя ли, захудалая колдунья?!

— Я на целых двести лет старше тебя! И была колдуньей, Тимба-Бумо Тимба-кум, когда ты… Да что ты, когда еще твой отец, твоя мать и даже деды и бабки твои на свет не родились!..

— Подумаешь, — сказала Тимбака, поправляя перед зеркальцем, извлеченным из кармана, свой взлохмаченный в потасовке парик.

Она без зеркальца жить не могла. Как-никак на целых двести лет моложе Ципили.

— И вообще мы с тобой родственники!.. — не унималась Ципили. — Я в тринадцатом колене бабка деда твоей матери…

— В общем, седьмая вода на киселе!..

— Ну, хотя бы и так!

Ципили, как говорится, выпустила весь пар и явно готова была помириться, но Тимбака еще не забыла обиды, особенно ее беспокоило: не заметил ли Ворон, что на голове у нее парик? Не дай бог! Самого-то Ворона Тимбака не боялась, но стоило бы тому случайно обронить это известие в присутствии сороки, и тогда держись — по всему лесу новость разнесется. Как после этого быть? Не станешь же менять лес, как уже приходилось делать не однажды.

— Это моя земля! — не унималась Тимбака. — Помело тому свидетельство.

— Нет, противная молокососка сведет меня с ума! — Ципили теряла терпение. — Пойми, это ничья земля. Мало ли что ты воткнула тут свою метлу?

— В том-то и дело, я первая воткнула свою метлу, значит, земля эта теперь моя! Если бы ты раньше воткнула, земля стала бы твоей, разве не ясно?..

— Не ясно, — зло бросила Ципили.

— Чего уж проще! — пожала плечами Тимбака, пряча зеркальце в карман.

— Глупая! Я бы пятьсот лет назад могла всадить в эту землю свое помело.

— Ну и всадила бы. А раз недодумалась, я же не виновата.

— Э-эх, Тимбака! Пятьсот лет назад я обладала такой силой, считалась такой всеми почитаемой кудесницей, что мне эта твоя лужайка была тогда вовсе ни к чему…

— А теперь она тебе зачем?..

— Теперь? — Ципили на какое-то время задумалась, потом с грустью сказала: — Честно говоря, она мне и теперь ни к чему… Предположим, она моя, что мне с ней делать?..

— Что же ты тогда хочешь? — удивленно взглянув на Ципили, спросила Тимбака. Но ответа не получила…

Устав от перепалки, они обе уселись на траве. Ципили сосредоточенно молчала, насупив брови. Похоже, она искала ответ и не находила его.

— Не знаю, чего хочу, — промолвила наконец Ципили. — Все стало бессмысленным… Кто я теперь? Волшебница, кудесница или обычная колдунья?.. Вовсе нет… Ты права, Тимбака, я действительно никчемная старуха. Ничего уже не умею… Ни околдовывать, ни взвиваться в небо и нестись куда душе угодно…

— А я?.. Я разве не летала?.. Летала, да еще как… — Тут Тимбака перешла на полушепот. Она понимала, что в присутствии Ципили не стоит выхваляться своими полетами. — С тобой мне, конечно, не сравниться, но и я чего-то стоила… Тоже летала вольной птицей. По шестьдесят раз делала мертвую петлю…

Ципили вскинула голову и в упор взглянула на Тимбаку. Та тотчас опустила глаза.

— Ну, это уж ты слишком… Шестьдесят раз… Такое даже самому знаменитому кудеснику не под силу… Если бы ты могла делать столько мертвых петель, давно была бы чемпионкой, прославленной среди всех волшебников мира, и к тому же была бы удостоена специального звания и медали Пиндо. — Тут Ципили с гордостью показала на грудь: — Видишь? Вот такая медаль была бы и у тебя. Я делала сорок мертвых петель. И еще пикировала головой вниз. Однажды помело из-под меня унеслось, так я ринулась за ним и почти у самой земли поймала его. За мной и молния не поспевала. Я была самой быстрой и ловкой среди всех кудесниц… Вот так-то!.. А ты все врешь! Никаких шестидесяти мертвых петель ты не делала…

— Что верно, то верно, ты была настоящей чемпионкой. Но и я не вру. Честное колдовское, я делала шестьдесят мертвых петель. Просто поблизости никого не было, и потому мой рекорд не засчитан…

— В один миг я достигала северных льдов, — задумчиво продолжала Ципили. — А однажды спасла маленького мальчика-эскимоса…

Тимбака при этих словах вскочила и вцепилась в волосы Ципили.

— Ах ты, вонючая жаба! Еще и бахвалишься, да?! Мало того что сама из-за этого потеряла колдовскую силу, ты и меня ввергла в беду. Из-за этой твоей доброты мы обе потеряли колдовские способности.

Тимбаке вспомнилась вся история их несчастья, и от злости она, сколько хватило сил, рванула Ципили за волосы.

— Отпусти мои волосы!.. Отпусти, говорю!.. Что ж, так и будешь теперь, раз на двести лет моложе, таскать меня за волосы? Отпусти, слышишь? Они ведь у меня свои, больно! Это же не парик, как у тебя…

Тимбака отступилась, но была еще полна злобы, и потому носилась по лужайке как скаженная, готовая сделать что-нибудь эдакое!.. Но, не найдя, что именно сделать, вдруг выхватила из земли свое помело и… стала опять колошматить Ципили. Та, отмахиваясь, кричала на весь лес:

— Одумайся, образумься! У меня ведь тоже есть помело!..

— А ты не смей больше напоминать мне про эскимосика! Поняла? Никогда больше о нем не напоминай. Иначе я за себя не отвечаю! — уже со слезами взмолилась Тимбака, бессильно падая на траву.

Ципили опустилась с ней рядышком.

— Слезами горю не поможешь. Надо что-то придумать.

— Что, что придумать?! Раньше надо было думать.

— Глядите-ка вы на нее! Овечка невинная. Не спускалась бы за мной на помощь, зачем кинулась вслед? Ты же знала, что добрые дела колдуньям запрещены, что они им не прощаются. Что для добрых дел существуют добрые волшебники? Если бы ты не поспела ко мне на помощь, я бы не смогла спасти эскимосика. Ведь мне надо было либо помело бросить, либо ребенка?

— Я и сама не знаю, как это вышло… Глянула на несчастного, жалко стало.

— «Жалко стало». Я-то стара уже, память попритупилась, забыла, как нам следует поступать в таких случаях, а ты, вместо того чтобы остеречь меня, кинулась помогать, Тим-ба-ба!

— Виновата, что и говорить, — согласилась Тимбака.

— А в общем-то, я виновата! — сказала вдруг совсем тихо сразу погрустневшая Ципили.

И они опять смолкли, понуро сидя на травке. Издали их можно было принять за обычных старушек.

Они долго сидели бы так, молча уставившись в одну точку, не появись вдруг над ними Ворон.



— Кар, кар, кар, — закаркал Ворон.

Первой очнулась Тимбака.

— О чем это он, я не поняла? — спросила Тимбака.

— Черт бы его побрал! — закричала Ципили и бросила комок земли в Ворона.

Тот обиделся, отлетел от них и уселся на самую макушку дуба с таким видом, словно хотел сказать: мол, раз вы такие неблагодарные, ничего от меня не услышите, я пострадаю, но и вам несладко придется.

— Тимба, а Тимба! — потянула за руку подружку Ципили.

— Отстань от меня! — оттолкнула ее Тимбака.

— Не вешай нос, — сказала Ципили, — что-нибудь придумаем. Как-нибудь выйдем из трудного положения.

— Придумаем, придумаем! Тридцать лет уже слышу одно и то же.

— Только, пожалуйста, давай больше не будем ругаться, а то опять все к черту полетит. Если нам объединить остатки наших колдовских сил, мы еще сумеем сделать какое-нибудь доброе… Ой, я хотела сказать, злое дело… Искупим свою вину, и к нам опять вернется прежняя колдовская сила. Ох, пусть только тогда кто-нибудь попадется мне в руки.

— Ну да, сиди тут и жди, пока кто-то попадется тебе в руки.

Может, сам придет?

— Зачем же здесь сидеть? Выйдем к большой проезжей дороге и там будем ждать. Кто-нибудь наверняка нам попадется, а уж там мы сотворим все, что захотим!

— Но как же, какою силой мы сотворим с тобой зло? Мы же ни на что больше не способны? Куда на таких облезлых метлах сдвинешься? Они нас даже до твоей проезжей дороги не перенесут.

Ципили поднялась, огляделась вокруг, четырежды прокричала «кыш, кыш» и, повернувшись к Тимбаке, сказала:

— Тимба, бума Кумайни! Я еще кое-что могу!

Тимбака почему-то тихо-тихо спросила:

— Что? Что ты можешь?

— Кыш, кыш… дири-дим-бо. Кыш, кыш. Мири-мин-го. Я еще… Я еще могу прикинуться добренькой. — При этих словах она, как умела, изобразила доброе лицо.

— Я тоже могу прикинуться доброй. И кроме того, я еще могу… — Тимбака приникла к Ципили и зашептала: — Место моего укуса не зажило? У меня ведь… Как это называется?.. Еще есть яд…

— Знаю, знаю, что ты ядовитая… Есть след от твоего укуса… А у тебя, что, — Ципили с недоверием поглядела на подружку, — что-то осталось?

— Чуть-чуть! Хочешь, попробую?

— Ну уж нет! Пробуй на ком-нибудь другом, я тебе не подопытная крыса.

— Что ж, ты верно подсказала.

Тимбака огляделась, где бы ей поискать крысу. Подошла к взгорку на лужайке и начала разрывать землю там, где были трещины. Пока она занималась своим делом, Ворон слетел с верхушки дуба и уселся на плечо Ципили. Та сначала шикнула на него, чтобы согнать, но потом поняла, что Ворон хочет ей что-то сказать. Поняла и костлявой рукой своей погладила птицу по голове.

— Кар, кар, кар… Кар, кар… Кар… кар… кар…

— Так… Ага, так… Спасибо тебе… Спасибо…

И Ципили еще раз погладила Ворона, и тот, взмахнув крыльями, снова поднялся и уселся на макушке дуба. А Тимбака в это время подошла, держа в руках захудалую крысу.

— Сейчас увидишь.

Она вонзила свой единственный зуб, свой острый левый клык, в крысиное туловище. Крыса запищала, попыталась выскользнуть из рук Тимбаки, но та сама опустила свою жертву на землю и с победным видом сказала:

— А теперь смотри!..

Крыса с писком бросилась прочь и, добежав до взгорка, повернулась в сторону своей обидчицы, что-то сердито пропищала на крысином языке и исчезла в норе.

Ципили зашлась смехом так, что даже завалилась на спину.

— Увидели, каков твой яд! Только хвастаешься.

Тимбака, что и говорить, на миг смешалась, но тут же взяла себя в руки.

— Сейчас мой яд действует несколько медленнее. А крыса чуть погодя у себя в норе сдохнет.

— Ладно, не вешай нос, — сказала Ципили. — Если ты способна сделать доброе дело, это не мало. В наши дни все злые дела совершают под видом добрых… Сладкоречиво, с улыбочками…

— За сладкоречием и я не постою, — гордо вставила Тимбака.

— Не сомневаюсь. Итак, видишь, мы еще довольно многое знаем и умеем. Да, кстати, Ворон кое-что сообщил… Сегодня… Однако…

Ципили не то чтобы не знала, как сказать, а задумалась, говорить или нет. Эта паршивка Тимбака не способна спокойно подумать, посоветоваться, она сразу начинает действовать, часто невпопад, и в результате почти каждое дело не доводится до конца.

— Что сегодня? Отчего ты замолчала?

— Да ничего, — ушла от ответа Ципили.

— Что значит — ничего, у тебя явно что-то на уме? Ты чуть было не сказала, но потом осеклась… Говори же!..

— Жалко ведь…

— Кого жалко, что жалко? Опять завела. Из-за твоей жалостливости мы еще долго будем прозябать. Меня не жалеешь, так пожалей хоть себя. Оглядись, посмотри, в каком мы положении. Тебе это нравится? Так что же сегодня.

— Давай сегодня… Я хочу сказать…

— Ты говори, что Ворон сказал?

Ципили покружилась, помахала руками во все четыре стороны, как бы кого-то отгоняя.

— Кыш, кыш!.. Прочь!..

— Ну говори, никого же нет!..

— Сегодня придут за ягодами… Та девочка… Помнишь, хорошенькая такая, которая живет в одном из тех домов, что около леса?..

— Мануш?..

— Ага… Их трое.

— Но если?

— Что если?.. На меня нападаешь, а сама, как до дела доходит, сразу все портишь! Помнишь, лет десять назад был такой случай, просто находка, и ты тогда помешала.

— Ну давай не будем вспоминать, — примиренчески сказала Тимбака. — Стоит только начать, мне ведь тоже есть что вспомнить. Итак, значит, Мануш идет… Что будем делать?

— Подумать надо. И как следует, а то ничего не получится.

— Когда думать-то, сама же говоришь, что уже идет?..

— Для начала давай собьем их с пути, ну, а потом и вовсе уберем? Они ведь втроем в лес пришли.

— А яснее ты можешь выразиться? Я вообще-то не против, но как мы их уберем?

Ципили не знала как. Она ведь об этом не помышляла, это Ворон ее надоумил…

— Заманим их к пропасти… а там и столкнем вниз?

— Что значит столкнем? Нам же надо нашими колдовскими силами действовать. Может, заговорить их как-нибудь, а уж потом? А то как же так? Сбросить вниз? Тут-то и нужно сладкоречие в дело пустить.

— Ну, а я что говорю! Конечно же, сладкими речами, доброй лестью, колдовскими чарами заманим, а уж потом…

— Нет, придумай что-нибудь другое!.. Это не годится!..

— Давай заманим их на дерево, а потом сломаем под ними ветки и… бух!..

— Но с ветками сладкоречием не сладишь. Сила нужна, чтоб они обломились… Колдовская, конечно, — с грустью сказала Тимбака. — А где она у нас? Жалких крох на это не хватит.

— Ну мы же объединим наши силы?

— Делать нечего, — немного подумав, согласилась Тимбака, — придется попытаться. А может, еще подумаешь?..

— Теперь думай ты. Я уже два раза думала!..

Тимбака приуныла, а потом вдруг вскрикнула:

— Знаю, знаю!.. Давай сделаем так, что они заблудятся и забредут к медведю в логово. Он сейчас такой голодный!

Ципили даже вскочила.

— Ну и ну, Тимбака, — закричала она, — здорово ты придумала!.. Стоит только заглянуть в логово, обратного пути не будет… Ты, подружка, очень мудрая колдунья, я не представляла, что в твоей голове еще столько хитроумности!

Ципили на радостях обняла Тимбаку и крепко поцеловала. Но та высвободилась из объятий и брезгливо вытерла щеку полой платья.

— Тьфу! Научилась у людей. Это они вечно лобызаются… Ужасно не терплю всякую антисанитарию.

Но Ципили не слышала слов Тимбаки. Она была очень увлечена предложением подружки, внушающим большие надежды.

— И медведя закидаем камнями, — сказала Ципили, — разозлим его еще пуще. Это я беру на себя. У-ух, били-мили мур, били бирма!

И, выбежав на середину лужайки, начала петь и плясать. Через минуту к ней присоединилась и Тимбака.

Били-били ха, ха, ха,
Пусть Мануш он разорвет,
Цили-мили гу, гу, гу,
Разорвет ее и съест.
Это дело! Это зло!
Тили-том-бом, бо,
И беде своей найдем
Выход мы бом, бом.
Наконец избавимся
Дим-бом от излишней доброты,
Злыми станем мы колдуньями опять,
Тили бум-бом, тили-бом…
Тимбака вдруг остановилась:

— Тс-с-с, слышишь?

— Нет… Ничего не слышу, — сказала Ципили, задыхаясь. Что и говорить, плясать — для нее дело нелегкое.

— Глухая ты, вот и не слышишь.

— Сама глухая, — обиделась Ципили. — Чего слышать, когда никакого звука. Хотя погоди… Вот слышу… Поют.

— Поют… Наверно, через минуту будут здесь.

— Я стану добро улыбаться, — приготовилась к встрече Ципили, — отзову Мануш в сторонку, скажу, что знаю, где много смородины.

— Нет, Мануш завлеку я.

— Почему ты?..

— А почему ты? Известно ведь, что ты только портишь все. Стала очень уж добренькой.

— Я-то добренькая? Вовсе и нет. Это ты добренькая, даже по лицу видно. Твоего зла только на меня и хватает.

— Ладно, пусть будет по-твоему. А я займусь остальными. Что-нибудь придумаю… Вот их-то я поведу к пропасти и сброшу оттуда!

— Я же сказала, что таким способом мы ничего не добьемся. Нам бы хоть обеим с Мануш справиться, — погрустнев, сказала Тимбака. — Опять ведь все испортишь.

— Да когда же это я все портила! — взъярилась Ципили.

— Ну, будет, не время ссориться. Вот-вот явятся…

Тимбака кинулась к деревьям и спряталась за ними.

— Тили-мили бум, гу, гу, гу! — пробурчала Ципили и побежала за Тимбакой.

— Кар, кар, кар, — прокаркал Ворон и, взмахнув несколько раз крыльями, полетел в сторону луга, навстречу ребятишкам.




Глава третья ТРОПОЮ ГНОМОВ


В лесной чащобе
Они вошли в лес с шумом, криком. Тарон вдруг распелся, чего с ним раньше не бывало. Пел громко, трубно. Слова не слова, и мелодия не мелодия, но Тарон голосил самозабвенно. Мануш и Асмик тоже пели, каждая для себя и при этом каждая свою песню. Их можно понять. Вступая в лес, поют не только дети. Поют все, от мала до велика, и женщины и мужчины, дровосеки и пастухи. Такой уж он, лес, всем хочется петь, оказавшись в нем. Видно, именно потому все лесные птицы поют. Даже филин, когда наступает для него блаженный миг, и то поет. Правда, пение его мало похоже на что-то путное, однако ничего не поделаешь, так уж он поет.

Перебегая со взгорка на взгорок, восторженно наслаждаясь красотой и таинственностью леса, веселая троица шла вперед и вперед, не замечая летящего над ними Ворона, который, в отличие от всех, летел молча, не пел. Кстати, если бы ребята и заметили его, они ничего бы особенного и не подумали. Для них это был бы обычный ворон. Мало ли они видели таких?.. Откуда им было знать, что это особый Ворон, сказочный Ворон. А Ворон, конечно же, хотел, чтобы дети пришли на лужайку у засыхающего дуба. Он кружил над головами ребят и пока был доволен: они шли в нужном направлении. Ворон думал лишь о том, кого из ребят сбить с пути и кто легче попадется в западню. Ну и понятно, что глаз его остановился на Тароне. Ведь у Мануш и Асмик вид серьезнее, и Ворон это сразу почувствовал, с ними, решил он, будет нелегко. А у Тарона в руках было две корзины… И Ворон понял, что он жадный, иначе ему бы и одной корзины хватило… Вороны, особенно сказочные, в таких вещах хорошо разбираются…

Ворон пролетел чуть вперед, сел на куст и впервые подал голос: кар, кар… Карканье его, в полной тишине леса, сразу привлекло внимание Тарона, и он удивился, когда, глянув в направлении донесшегося до него звука, вдруг увидел прямо перед собой смородиновый куст, густо усыпанный спелой ягодой.

Тарону только того и надо было. Он кинулся к кусту и… не подумайте, что стал наполнять корзину. Не тут-то было. У него ведь и в животе еще места видимо-невидимо! И Тарон стал жадно поглощать смородину.

Девочки оглянулись, видят, Тарон опять исчез.

— Только что был с нами, куда он делся? — удивилась Асмик.

— Тарон, — крикнула Мануш, — где ты, Тарон?

Тарон, конечно, услышал Мануш, но не ответил, даже, наоборот, спрятался за куст, чтобы его, чего доброго, не заметили.

— Та-а-рон!

Нет, Тарон не собирался отзываться, пока не оберет всю смородину. «Ведь это же я нашел куст, значит, он мой, — размышлял Тарон. — А они тоже пусть себе найдут». Девочки в это время в тревоге бегали вокруг и звали его. Мануш один раз даже пробежала совсем рядышком от места, где прятался Тарон, но могла ли она остановить свое внимание на обильно усыпанном смородиной кусте, если все ее тревоги сейчас были об исчезнувшем товарище.

Девочки бросились к ближнему овражку: не там ли Тарон?.. Скоро голоса их слышались уже издалека, и Тарон, выйдя из укрытия, стал спокойно рвать смородину и с удовольствием прямо гроздьями отправлять ее в рот.

— Тарон, Тарон! — звала Мануш.

— Та-а-рон! — вторила ей Асмик.

— Ой, как теперь быть! Что мы скажем его маме? — сокрушалась Мануш.

— Не тревожься, — успокаивала ее Асмик, — наверняка наткнулся на хороший куст и сидит там, один втихомолку объедается. Уж я-то его знаю, он и не отзывается, чтобы не поделиться с нами!

Мануш рассердилась:

— Какая ты, Асмик!.. Всегда скажешь что-нибудь плохое. Тарон очень даже славный. Правда, шалун, но хороший мальчик.

— А я что? Я разве говорю, он плохой? Но ведь это не дело — совсем не думать о нас, мы же беспокоимся.

— Может, он тоже ищет нас. Просто далеко разошлись друг от друга, вот и не слышим его?

— Когда только он успел зайти так далеко, чтобы мы и голоса его не могли расслышать?.. Нет, Мануш, тут что-то не то. Вот увидишь, он где-то поблизости прячется.

— Если потеряется, мама его нам не простит. Он наверняка где-то там, в овраге.

— Тысячу раз говорила, нечего таскать за собой этого крикуна.

— Ну что теперь делать, раз взяли, надо держать за него ответ. Ведь так?

— Ладно, — сказала Асмик, — давай искать. Ты иди в глубь леса, а я к ущелью, хорошо?

— Нет, так и мы с тобой потеряем друг друга. Ты стой здесь, вот у этого большого дуба, ни на шаг от него не отходи, — сказала Мануш, — а я пойду в овражек, может, Тарон спустился к роднику напиться?..

— Откуда ему знать, что там родник?

— Ну, а вдруг? В общем, пойду, ладно?

— Да он где-нибудь тут, в кустах, — махнула рукой Асмик.

— Хорошо, ты поищи здесь вокруг, а я пойду. Только смотри не теряй этого дуба из виду.

Мануш прошла мимо вековых дубов, миновала буковые и ясеневые рощи, не переставая при этом кричать: «Тарон, где ты!» Но ответа она не получала, ей вторил Ворон, который летел впереди, словно бы указывая девочке путь. Так Мануш добралась до оврага, по тропинке спустилась вниз, к роднику, обыскала все вокруг, обошла большие каменные валуны, что грудились под источником, Тарона нигде не было. Мануш растерянно постояла, глядя во тьму лесной чащи, и не знала, куда ей идти, когда Ворон, вдруг опять появившийся над оврагом, так расшумелся-раскаркался, что Мануш невольно пошла на его карканье. Поднявшись из оврага, она неожиданно почувствовала, будто в лесной чаще кто-то метнулся от дерева к дереву. «Наверняка это Тарон, — подумала Мануш. — Надо же, куда забрался, негодник». Сложив ладошки рупором, Мануш срывающимся голосом закричала: «Тарон!.. Я вижу тебя, Тарон!..»

А Ворон, то вспархивая, то снижаясь, кружил над Мануш, заманивал ее все дальше в лес, и девочка послушно следовала за ним, тем более что птица увлекала ее в ту сторону, где, как казалось Мануш, она минуту назад кого-то видела.

Тридцать лет назад
А что это за ворон и почему он преследовал ребят? И какие у него дела со старыми колдуньями, почему он покорно служил им?

Чтобы ответить на все эти «почему», нам надо еще раз вернуться на тридцать лет назад, к тем временам, когда Ципили и Тимбака еще владели всем арсеналом колдовских уловок и были настоящими колдуньями, пользовались в своей среде полным признанием и уважением, а Ципили имела даже звание «Пиндо», очень почетное для колдунов. Оно давалось за особое колдовское мастерство. А Ципили, как уже сказано, была в своем деле рекордсменкой, за что, собственно, и получила звание.

Именно в те дни Ципили и Тимбака решили построить себе новые избушки. Старые уже изрядно обветшали, да к тому же и место их расположения — красивая лужайка — стало приметным для людей, и колдуньям это, конечно же, не нравилось. К тому же старые избушки уже не поворачивались в желаемом направлении. Ну, а какой же это дом колдуньи, если он не вертится?..

Все колдуны и колдуньи обычно предпочитают строить свои жилища где-нибудь у скалы. Укладываясь на ночлег, они поворачивают избушку входом к скале, для безопасности. А утром достаточно промолвить: «Избушка, моя избушка, повернись!» Сказано — сделано: избушка поворачивается входом к лужайке.

Новые избушки подруги решили соорудить по другую сторону горы, на лужайке, плотно окруженной густым лесом, куда не ступала и не могла ступить нога человека: ведь с трех сторон непроходимый лес, а с четвертой — высокие скалы, уж на них-то и вовсе никому не взобраться. Общую лужайку для своих избушек колдуньи выбрали потому, что вместе ее нашли. Ципили выбрала скалу, что расположена у южного склона горы, а Тимбака ту, что на северном. В этом случае они были единодушны, не спорили, как обычно.

Поскольку Ципили была очень стара и страдала ревматизмом, она любила, чтобы в жилище к ней целый день падали лучи солнца, Тимбака же, наоборот, предпочитала мрак. «Колдовство должно твориться во мраке», — часто повторяла она.

Решить-то они решили переселиться, но кто строить будет? Обе ведь уже старые, обеим не под силу носить тяжести, а для стройки и лес нужен, и камень.

Кто-то другой должен был этим заняться… И один такой человек вдруг нашелся. Точнее, они сами нашли его.

Колдуньи давно приметили нужного им человека. Это был Дровосек, большой мастер ладить разные вещи из грушевого дерева. Прямо на поляне у склона горы, где особенно много груш, нарубит себе веток потолще и творит чудеса.



Приходил Дровосек обычно с младшим братом, который помогал ему ветки рубить. Нарубят, сделают из веток, что потоньше, в тенечке зеленое «кресло», усядется на него Дровосек, вытащит из хурджина[4] все свои инструменты, и начинается привычная работа.

Вещи, которые делал Дровосек, были очень красивые, такие красивые, что колдуньи, бывало, сидя поодаль в укрытии, глаз не смогли оторвать от чудесных поделок мастера. А работал он с упоением. Тесаком и кривым ножом он владел виртуозно. И чего только не выходило из его рук: ложки, половники, солонки, скалки, разные плошки, бочонки.

Наблюдая за его работой, колдуньи думали о том, что Дровосек этот тоже настоящий волшебник, ведь какие прекрасные вещи делает из дерева.

Как-то раз, когда Дровосек, уложив все сработанные вещи в хурджин, отправился в путь к дому, а младший его брат, собрав в свой хурджин заготовки для будущих поделок, последовал за ним, им навстречу вдруг, откуда ни возьмись, как из земли выросли, две старухи. В лохмотьях, жалкие, несчастные старухи. Дровосек с братом очень удивились. Откуда здесь эти чудища? «Еле на ногах держатся, как же они забрели в лесную чащобу?» — подумал Дровосек.

Он подошел к одной из старух, к той, что стояла впереди.

— Здравствуйте! Что вы здесь делаете?

— Мы? — спросила Ципили и замялась. — Мы… Мы…

И потому, что такого вопроса она не ожидала и не знала, как ответить, она обернулась к подружке:

— Что мы здесь делаем, Тимбака?

— Ну, естественно, собираем груши, вон их сколько нападало.

— Да, да, конечно, собираем груши.

Дровосек пожал плечами:

— Но у вас же нет корзин, во что вы собираете груши?

— А к чему нам корзины, мы съедаем то, что собираем.

— Ну, положим. А зачем вам метлы?

— Метлы?.. — задумчиво сказала Ципили и опять вопросительно поглядела на подружку. — Зачем метлы, Тимбака?

— Они помогают нам доставать груши из-под кустов.

Дровосек засмеялся:

— Это вы хорошо придумали! Но все же надо во что-то собрать груш для дома?

— Какого дома? — удивленно спросили в один голос колдуньи. — У нас нет дома, мы бездомные, никому не нужные старухи.

— Как так бездомные? — в свою очередь удивился Дровосек. — Где же вы живете?

— В лесу… Где ночь настигнет, там и ночуем, — жалобно сказала Ципили.

— Ничего не поделаешь, — продолжила Тимбака, — наши хижины так обветшали, что жить в них уже нельзя, а другого дома у нас нет. — Чуть помолчав, она добавила: — Если бы нашелся кто-нибудь, кто мог бы построить нам дом… Кстати, добрый человек, а ты не можешь помочь бедным старухам, не согласишься ли построить дом?

Дровосек задумался.

— Как сказать… — проговорил он, пожимая плечами, — построить большой настоящий дом мне не по силам, но маленькую деревянную избушку я, пожалуй, и смог бы.

Старухи от радости даже подпрыгнули.

— А нам большой и не нужен! — закричали они в один голос. — Но… нам нужно два… очень, очень маленьких два дома.

И старухи показали, какой им нужен дом, по пояс.

Пока Дровосек разговаривалсо старушками, брат его с хурджином через плечо продолжал шагать по тропке. Уйдя довольно далеко, он наконец остановился и недовольно поглядел на старшего брата, удивляясь, о чем можно так долго говорить с этими старухами.

— Эй, кончай, брат, пошли!..

— Сейчас иду, — ответил Дровосек. И, обернувшись к старухам, добавил: — Не выйдет у нас с вами. Кому они нужны, такие маленькие домишки? Вам в них не поместиться!

— Ну что тебе за дело, что маленькие! Нам такие нужны. А коли хочется, можешь и побольше выстроить. Только обязательно построй, а мы для тебя… Тимбака, что мы для него сделаем?

— Мы будем благодарны, что мы еще можем для него сделать? Мы будем очень благодарны.

— Мы тебе… Мы сделаем тебе подарок! — добавила Ципили.

— Мне не нужно никакого подарка, — улыбнулся Дровосек. — Да и какой же вы можете сделать мне подарок, бедные старушки?

— О, не говори, — сказала Ципили, — мы можем сделать тебе такой подарок, что ты всю жизнь нас не забудешь.

Дровосек засмеялся.

— Ладно, — сказал он, — мне правда ничего не надо. Завтра я пойду на базар распродавать все поделки, что наработал сегодня, а послезавтра приду и начну строить вам дом. Только где я вас найду?

— Прямо здесь, вот у этого дуба! — радостно воскликнули старушки.

— Значит, договорились, до послезавтра.

— До послезавтра! — грустно протянула Тимбака.

Дровосек улыбнулся и про себя подумал: «Такие беспомощные, наивные, как малые дети». Но очень скоро ему предстояло узнать, что ошибался.

Тимбака, подняв с земли помело, сказала:

— А вдруг не придешь, что нам тогда делать?

— Как я могу не прийти, слово ведь дал?

— Э, мы знаем, какие ваши обещания! Сколько раз нас люди обманывали, — покачала головой Ципили, — потому и не верим.

— Ну что, хотите, поклянусь?

— Да, поклянись, но по-нашему. — Тимбака оседлала помело и предложила: — Давай и ты со мной. Сделаем вместе три шага на помеле, и тогда ты обязательно придешь.

— Всего три шага? Ну что же, я согласен.

Дровосек вслед за Тимбакой тоже оседлал ее помело и…

Именно в этот миг брат Дровосека снова в нетерпении оглянулся, чтоб еще раз позвать его, и вдруг увидел, как старухи подняли его брата в воздух и как тот вскоре исчез в синеве небес. Некоторое время он не понимал, что произошло с братом, побежал туда, где совсем недавно видел его, но, кроме хурджина, там ничего не осталось. Парень несколько раз потер глаза, поглядел вверх и, когда окончательно понял, что случилось, снял с плеча свой хурджин, бросил его рядом с хурджином брата и, взвыв нечеловеческим голосом, кинулся по дороге к деревне.



А несчастный Дровосек, у которого ужасно закружилась голова, едва он глянул вниз, летел теперь с закрытыми глазами, и потому, когда старухи притормозили над выбранной ими лужайкой для стройки и, спикировав, опустились на землю, он не понял, где оказался, в какой стороне леса. Честно признаться, с испугу Дровосек и глаза-то открыл не сразу после приземления, но когда отважился, огляделся вокруг, все было чужим, незнакомым. Только старухи те же. Но вид у них был уже иным. Они стояли перед ним воинственные, а глазами сверкали так, словно говорили ему: «Понял теперь, на что мы способны? Не вздумай с нами шутить!»

Да, Дровосек понял, что перед ним не какие-нибудь обыкновенные старухи, а настоящие колдуньи, и ему стало не по себе.

— Не правда ли, хороша лужайка! — хитро улыбаясь, сказала Ципили, но Тимбака была настроена по-деловому.

— Мою избушку построишь вон там, — сказала она решительному южного склона горы. Понял?..

— А мою — у северного, — тут же добавила Ципили. — И не забудь, сделай окно побольше, я люблю солнце…

Колдуньи болтали без умолку, а Дровосек, словно онемел, ничего не мог проговорить. Он еще не до конца осознал, что произошло. Понял, конечно, что попал в лапы злых колдуний, но что его ждет и что надо делать, не представлял. В душе Дровосек ругал себя: зачем послушался ведьму, влез на ее треклятое помело, какую-то клятву придумал, к чему это?.. Обещал прийти и пришел бы, вот и все… Но теперь уже ничего не изменишь, надо только смотреть в оба за плутовками и, по возможности, спокойно подумать, как выбраться из ловушки.

Для этого нужно было время.

— Эй, чего ты онемел, тебе ведь дело говорят? — чуть не касаясь Дровосека своим длинным носом, спросила Тимбака.

— Ну… да…

— Отвечай, построишь нам избушки или нет? — подступала к нему и Ципили.

— Да… Конечно, но… инструменты?

— Что ты там бормочешь, какие инструменты? Скажи погромче.

— Мои инструменты. Они же остались там, где груши растут… — уже чуть громче проговорил Дровосек.

Не успел он договорить, Тимбака уже взвилась в небо. Дровосек лишь увидел, как она превратилась в точку, а потом и вовсе исчезла.

— Сейчас Тимбака доставит твои инструменты, — сказала Ципили. — Ты успокойся, мы тебя потом вернем обратно. Только не вздумай бежать отсюда, это невозможно.

Дровосек огляделся вокруг, посмотрел на виднеющиеся вдали горы, все было незнакомо. Хоть бы какое-нибудь очертание горы узнать, тогда можно было бы сориентироваться.

— Где я нахожусь?.. — спросил он наконец у Ципили.

— Да… понимаешь… Мы сейчас там, где чуть раньше нас не было. Хи, хи, хи, ха, ха, ха, — противненько засмеялась Ципили. — А если правду сказать, я и сама толком не знаю где. Просто в лесу. Уразумел? Ну и молодец. Амда-чамда, ди-ди-ди.

«Объяснила, нечего сказать! — подумал Дровосек. — Надо быть очень осторожным с этими шельмами».

— Скажи, а ты убежишь, если узнаешь, где находишься? — спросила Ципили.

— Зачем же мне бежать? Я человек мастеровой, вы поручаете мне работу, я ее сделаю, а вы заплатите.

— О, заплатим непременно. А как же, дили-мили бим бом-бом!

— Не понял.

— Хи, хи, хи!.. Откуда тебе понять, я по-колдовскому сказала…

И тут вдруг появилась Тимбака. Она кружила над лужайкой на помеле, держа в руках два хурджина. Но вот опустилась у северного склона горы и никуда больше не двинулась.

— Видал эту хитрую молокососку! — рассердилась Ципили. — Это она хочет, чтобы ты ей первой построил дом! И пусть там стоит, а мы к ней не пойдем. Ты останешься здесь и построишь сначала мой дом!

— Да, но чем строить? Инструменты мои ведь у нее?..

— Это верно, — согласилась Ципили. — Ладно, ты оставайся здесь, а я ей сделаю темную.

Ципили хотела было оседлать свое помело, но передумала.

— Еще сбежишь, я тебя знаю.

— Откуда знаешь-то?

— Ты же человек, а я ваш род людской знаю очень хорошо, пропади он пропадом.

— Куда я могу сбежать, если не знаю дороги домой? Да и инструменты мои теперь здесь, что я могу без них делать?..

— Это тоже верно, но все равно давай-ка на помело, полетим к этой негоднице.

— Нет, я на твоего бесовского коня не сяду! Мне страшно. Лучше пешком пойду.

Ципили вынуждена была волочить помело за собой — пешком так пешком. Дровосек шел следом и думал только о том, как ему вырваться из пут этих ведьм. Он внимательно всматривался в дорогу, все надеялся узнать, в какой стороне леса очутился. Но ничего не узнавал. И лес был такой густой, что о побеге нечего было и помышлять. «Какой смысл, — подумал Дровосек, — пусть даже избавлюсь от ведьм, так стану добычей зверья. Уж лучше построю им жилье, авось и правда потом перенесут они меня обратно в грушевое урочище, а там я и сам до дому доберусь».

И начал Дровосек строить. Об оплате договорились быстро. Точнее, никакой платы не будет. Ведьмы пообещали, что обязательно, как только Дровосек выстроит им избушки, они доставят его туда, откуда выкрали.

Одна избушка построилась быстро, не прошло и недели. Это жилище Тимбаки. Мастер есть мастер. В работе словно забыл, с кем дело имеет, он так увлекся, что даже украсил избушку: сделал резные наличники на окнах и двери. При этом подумалось: «Может, порадуются красоте, так и скорее обратно доставят». Однако на южном склоне работалось легко, лес здесь вплотную примыкал к горе. Дровосек срубит дерево — и тут же в дело, никакой тебе задержки. Зато, когда взялся за избушку для Ципили, намаялся изрядно. Туда надо довольно далеко тащить сруб, а помощи-то нет, старухи ведь не помощницы. Они, занятые своими колдовскими делами, все носятся на помеле, то улетят, то прилетят с какими-то мешками и опустятся на противоположной стороне, чтобы Дровосек ничего не видел и не узнал. А ему, конечно же, было любопытно, что они прячут в чащобе. Надо сказать, что выходили колдуньи из чащи, как хмельные, шатаясь и распевая свои бесовские песни.

Однажды Дровосеку все же удалось подобраться к месту, где они прятались и, может быть, пировали. Но подойти очень близко он не решился, а потому ничего и не вызнал. Но зато увидел брошенное без присмотра помело и, не долго думая, оседлал его, пробуя взлететь. Ничего, конечно, не вышло. Обыкновенная метла… Бедняга не ведал, что взлететь можно, если произнесешь особые колдовские заклинания.

Старухи порой исчезали на целый день. Возвращались только к ночи.

Иногда колдуньи приходили посмотреть, как идет работа у Дровосека. Походив вокруг, что-то себе под нос побурчав, они удалялись в лес, забирались там на деревья и засыпали. Изредка старухи приносили ему поесть.

— Вы, то есть все люди, — сказала в первый же день Ципили, — не поевши, не можете работать, поэтому возьми эту кастрюлю. Я не разбираюсь, что в ней, но знаю твердо, это человеческая еда.

Дровосек открыл крышку, в нос ударил вкусный запах горячего кушанья.

«Ладно, хоть еда действительно человеческая, — подумал Дровосек, — не то, что бы я делал». Он с удовольствием поел и на другой день оставил половину.

А как-то случилось нечто такое, что Дровосека чуть удар не хватил.

Весь день горемыка возился с одним деревом: пока спилил его, обрубил ветви и сучья и приволок к стройке, вконец измаялся. Усталый, Дровосек присел отдохнуть, и в ту самую минуту колдуньи как раз совершили посадку после очередного вояжа. Подошла Тимбака и положила перед ним маленький горшочек. При виде этого горшочка у Дровосека душа встрепенулась: «Не сон ли это?» Но нет. Перед ним был знакомый горшочек из его собственного дома. Краешек оббит и ручки одной нет. Жена все просила подлатать горшочек, очень она его любила, но руки никак не доходили.

Весь дрожа, Дровосек приподнял крышку. В горшочке был горячий лобио[5]. Правда, без масла. Видно, жена забыла положить, а может, пожалела? Если бы знала, что этот горшочек попадет именно к нему.

Ясно одно: дома плохо с продовольствием. Только в таких случаях жена готовит лобио.

Вот тут-то наш горемыка заплакал, как ребенок, проклиная и свою судьбу, и окаянных колдуний…

На другой день, когда старухи с рассветом унеслись по своим делам, Дровосек решил бежать. Едва ведьмы взлетели, он, взяв с собой топор, пошел, ориентируясь по солнцу, на восток, подумал, что так вернее, потому как горы на востоке пониже: может, легче будет перевал одолеть, а там уже и разобраться, куда дальше идти.

Всего несколько сот метров прошел Дровосек, когда путь его пересекся глубоким ущельем. Он кинулся в одну, в другую сторону, но тщетно: одолеть преграду было невозможно. Потеряв всякую надежду, Дровосек вернулся на злополучную лужайку. Но не думать о побеге он уже не мог и на второй день предпринял новую попытку — пошел в противоположную сторону, однако и на сей раз перед ним выросло неожиданное препятствие — неодолимые голые скалы. И снова пришлось возвращаться.

На третий день все, казалось бы, сложилось удачно, Дровосек вышел, наконец, на верную дорогу, но… вскоре оказался перед непроходимыми зарослями, и опять был только один путь: назад. И именно в этот момент коршунами налетели на него колдуньи, стали с остервенением бить беднягу своими метлами.

— Ты что это надумал! — зло шипела Тимбака. — Хочешь, чтоб мы обернули тебя ящерицей?!

— Можно и жабой! — съехидничала Ципили. — Он и есть настоящая жаба. Ну и времена, никому нельзя верить! Тьфу на тебя, паршивец, не ценишь доброты!

— Я хочу, чтоб он стал ящерицей, может, тогда поумнеет! Амда-чамда ди-ди-ди. Дили-дим бо… дили ми!.. Нет, пусть станет жабой. Анда-ванда Тимба кум, Тимба бим!

И несчастный Дровосек обернулся сначала маленькой зеленой ящерицей, а потом вдруг почувствовал, что хвост укорачивается, а туловище увеличивается, и вот уже серая жаба прыгает на траве. И так Дровосек попеременно делался то ящерицей, то жабой, пока, умаявшись вконец от перепалки, старухи свалились в изнеможении на траву.

— Ну беги теперь, беги, посмотрим, как ты это сделаешь!.. Ишь что надумал, вместо того чтобы избу достроить!..

Несчастный Дровосек жабьими выпученными глазами глядел то на одну свою мучительницу, то на другую, не зная, что теперь делать.

Когда злость у колдуний немного остыла, Тимбака сказала:

— Сделай его снова Дровосеком, думаю, с него хватит, перевоспитался.

— Сама делай, я больше не желаю видеть этого обманщика! — закричала Ципили — в ней злость еще не прошла.

— Ненормальная старуха! Ты же видишь, он сейчас жаба, а это ведь по твоему колдовству. И вообще, дом-то твой не достроен.

— И правда… Я совсем об этом забыла. Амда-чамда ди-ди-ди. Тирим бо, чирим бо.

И едва Ципили пробурчала свои бесовские слова, снова перед ней явился совсем уж жалкий Дровосек. Он бухнулся старухам в ноги.

— Я… Я больше никогда такого не сделаю. И дом я быстро дострою… Я за ежевикой пошел, голодный был, вы же не приносите мне еды… Не беспокойтесь, я очень, очень быстро дострою дом… Очень, очень хороший дом…

— Ладно, не распускай нюни. Мы вон принесли тебе еды.

И верно, у полудостроенного дома стоял маленький горшочек.

Ведьмы снова поднялись и умчали по своим делам, а Дровосек подошел к горшочку с едой и открыл его… В нем был заплесневелый творог.

— Ну, мерзкие колдуньи! Даже хлеба не принесли!

Но что делать, голод не тетка. Снял Дровосек сверху плесень и стал есть творог.

Всему, однако, бывает конец. Вот и для Ципили избушка построена. И Дровосек радовался: теперь пришло время колдуньям свое обещание исполнить, доставить его обратно к милым сердцу грушевым деревьям. И вместо противных избушек для бессердечных колдуний станет он снова мастерить поделки из грушевого дерева. Очень он любит эту работу, считает ее самой приятной и спокойной. И кто, кроме него, так чувствует дерево? А дерево тоже словно отзывается на мастерское умение, легко подается.



Может, оттого и все вещи, которые делал Дровосек, были так хороши, что не успеет он, бывало, прийти на базар, а народ через минуту уже все раскупил…

Очень тосковал Дровосек по семье, по дому, и брат Гиж Гарник тоже беспокоит. Он был годовалым ребенком, когда, играя, старший брат нечаянно толкнул его. Ребенок упал, сильно ушибся головой, а вырос, и выяснилось, что мальчик слаб умом. Так брат Дровосек всю жизнь и живет с чувством вины перед младшим братом.

Когда Дровосек обзавелся семьей и построил себе дом на лесной опушке, Гиж Гарник остался в деревне, в отчем доме, и обитает там один-одинешенек. Потому и тревожно за всех. Нельзя больше задерживаться вдали от родных. Зимы в этих краях суровые, а он еще никаких запасов не сделал.

Дровосек с нетерпением ждал возвращения колдуний. На его счастье, в этот день они вернулись не поздно.

Ципили обошла свою избушку и раз и другой, зашла внутрь, потом снова покружила вокруг дома и снова, но теперь уже через трубу, влезла внутрь, а вышла через дверь и… вдруг, оседлав помело, взлетела и исчезла.

Дровосек ничего не понял. Все вроде сделал как следует, причин для неудовольствия у старухи не было. Отчего же она, не сказав ни слова, опять куда-то умчалась? И где ее теперь носит, когда вернется, кто знает?..

Прошло немало времени, прежде чем Ципили, наконец, возвратилась. На помеле у нее грудились шкуры разного зверья.

— Эта негодная молокососка, — сказала Ципили, показывая в сторону дома Тимбаки, — на соломе спит. Что она понимает в жизни? А я колдунья, повидавшая много. Я Пиндо!! Знаешь, что такое Пиндо?.. Хотя откуда тебе знать, деревенщина… Я не привыкла спать на соломе, мне приятны мягкие, пушистые шкуры…

И Ципили поволокла свое добро в избушку. Немного погодя она вышла, и опять покружила вокруг жилища, и проговорила:

— Ничего не могу сказать, сделал ты все на совесть. Вот только труба вроде бы узковата.

— Нет, нет, — испуганно возразил Дровосек, — все как ты велела.

— Мало ли что я велела, мастер-то ты, надо было сообразить, что следует сделать пошире.

— Да ты же с легкостью скользнула внутрь через трубу?..

— Да, но…

— Какое еще «но»? — сказала вдруг подошедшая к ним Тимбака. — Я тоже видела, что ты легко проскочила в трубу и туда и обратно. Нечего придираться.

— Ну я же ничего такого не сказала. Избушка неплохая. Даже хорошая. Мы не станем превращать тебя в жабу.

— Нет, конечно! Зачем его жабой. Жалко, — ласково проворковала Тимбака. — Мы лучше орлом его обернем, в награду за хорошую работу…

Дровосека обуял ужас, он едва прошептал:

— Мы же договорились!..

— Ох, ох, ох! Договорились, видишь ли! Какой еще договор? Уж не письменный ли? Ладно, иди-ка спать. Про уговор утром подумаем… — С этими словами Тимбака взвилась на помеле и перелетела к своей избушке на южном склоне горы, а Ципили полезла к себе.

Дровосек всю ночь глаз не сомкнул. Да и откуда взяться сну после такого разговора! Только к утру немного прикорнул. А когда разомкнул веки, то страшное уже свершилось. Сначала он почувствовал, что находится совсем в другом лесу. Деревья тут не с привычными круглыми стволами, а какие-то плоские, как ножи-великаны, и стволы у них не коричнево-бурые, а сплошь зеленого цвета. Были и деревья с круглыми стволами, но тоже странные — с разноцветными ветками, словно венцом уложенными на верхушках.

Все увиденное поразило Дровосека. Но скоро он понял, что это не лес-великан, а просто он сам стал таким маленьким, что обычная трава кажется ему такой высокой. Он попробовал встать и для этого хотел опереться руками о землю, но вдруг увидел… крылья вместо рук. И так стало горестно бедняге, так захотелось умереть, захотелось кричать от досады и обиды! И он закричал… Но вместо крика получилось: «Кар-р-р». Значит, его обернули вороном?! Он взмахнул крыльями, легко взлетел в небо и оттуда увидел лужайку, обе, сработанные им, избушки. А старух и след простыл. Сделав круг над лужайкой, он сел на крышу жилища Тимбаки. Хотелось покончить с собой… Но как это сделать, как кончают самоубийством вороны?..

А колдуньи тем временем были далеко. Очень далеко… Они летели на северо-запад и говорили вот о чем.

— Нехорошо мы поступили! — Это сказала Ципили. — Да еще ночью. Как проснется, небось сердце у него лопнет.

— Поделом негоднику, зачем убегал. Если бы мы дали ему уйти, он открыл бы людям наше местонахождение, — сердито пробурчала Тимбака. — Наконец-то мы с тобой обрели соответствующие настоящим колдуньям жилища, такие удобные, красивые, в никому не ведомом месте, куда ни один человек добраться не сможет.

— Мы могли во сне перенести Дровосека в его грушевую рощу, и живи он тогда хоть еще тысячу лет, ни за что не нашел бы дороги к нам.

— Так думаешь? Плохо ты знаешь людей, у них собачий нюх, где угодно разыщут, если только захотят. Что бы мы стали делать?

— Тогда бы обернули его, зачем спешить-то было?

— Смотрю я на тебя, чем дальше, тем больше ты теряешь свою злость. Или забыла, какая за это может быть кара?

— Не забыла. Знаю, дири-дим бо, знаю. Но у нас же был уговор с этим человеком?!

— Уговор… Не помнишь разве, как люди двести пятнадцать лет тому назад захватили нашу лужайку?

— Помню, конечно, но Дровосек перед нами ни в чем не виноват. Тогда-то все так вышло из-за твоего паршивого деда… Нет, вечером, когда вернемся, я снова оберну его человеком… Что ни говори, а он хороший, и такие славные дома нам построил… Эдакого мастера поискать надо. Другой, может, и отказался бы выстроить нам избушки.

— Дело твое. Ты его обернула вороном, ты и возвращай ему человеческое обличье, хотя лично я не посоветовала бы этого делать.

— Я тебя выслушала, молокососка, но поступлю, как сказала. И обязательно верну его в грушевую рощу!

— Это я-то молокососка! Я? — И Тимбака кинулась к Ципили, но та рванулась вперед, и нагнать ее было невозможно. — Погоди, — орала Тимбака, — я тебя так укушу, что сто лет будет болеть!

— Если догонишь! — Ципили еще прибавила скорость.

— Э-эй, Дири-дим-бо, стой!.. Говорю тебе, стой, ненормальная старуха, не то сотру тебя в порошок, веревку совью! — надрывалась во всю глотку Тимбака, едва поспевая за Ципили…

Вы, конечно, понимаете, когда все это происходило.

Да, да, в тот самый день, когда колдуньи нечаянно спасли мальчика-эскимоса. И так уж получилось, что, когда колдуньи вернулись на свою лужайку, Ципили при всем желании не могла выполнить своего решения. Ни обернуть кого-то кем-то, ни обернуться самой она уже не могла, потому что потеряла свою колдовскую силу, и хоть очень сожалела, но что случилось, то случилось.

Так Дровосек стал Вороном, но не потерял веру в то, что еще обретет человеческий облик. С этой надеждой он всегда находился где-то вблизи от старух, помогал им, чтобы они скорее вернули свою былую колдовскую силу, и тогда, кто знает, может, смилуются, пожалеют его, вновь сделают человеком…

Встреча
После ухода Мануш Асмик стала осматривать ближние кусты. Ей не верилось, что Тарон мог зайти куда-то далеко. Да и как можно было в это поверить, если он совсем недавно был рядом с ними!

Посмотри кто-нибудь на Асмик со стороны, очень удивился бы: она и в траве искала Тарона, словно он не мальчик, а мышка.

Девочка искала и сама ругала себя, что не сумела как следует воспротивиться, не брать Тарона в лес. Знать его характер и все-таки опять взять с собой. С этими мыслями, переходя от куста к кусту, Асмик вдруг увидела под одним из них корзину Тарона.

— Тарон! — позвала Асмик.

Ответа не было, но уже у следующего куста она увидела и самого мальчишку.

— Ах ты противный, столько зовем тебя, а ты не слышишь?!

— У-гу, у-у-у… — плотно сомкнутыми губами с трудом промычал Тарон.

— Что, что?

— М-м, ум…

— Набил полный рот, конечно, как же тебе говорить! Глотай скорее, а то подавишься. Ну и ну! Ты что, при нас не мог рвать смородину, зачем спрятался?

Тарон с трудом прожевал и проглотил смородину и сразу же накинулся на Асмик:

— Чего вы пристали ко мне, чего вам от меня надо?! Пусть каждый где хочет, там и собирает ягоды. Только и знают: «Тарон, Тарон!..» Если на каждый ваш крик отзываться, можно голос потерять.

Такого Асмик никак не ожидала. Она была уверена, что негодный мальчишка хоть извинится, а выходит, что они же и виноваты.

— Ты понимаешь, что говоришь?.. Ведь мы же отвечаем за тебя! Забыл разве, что мама тебя ни за что не отпустила бы, не дай мы ей слово следить за тобой?.. Вместо того чтобы набрать смородины для дома, ты пузо свое набиваешь…

— А мама сказала: «Мне не нужна твоя смородина, лишь бы невредимым домой вернулся…»

— Ну, а мы что? Разве не того же хотим, чтоб невредимым и вернулся?

— Я голодный!.. — заныл Тарон.

— Голодный, вон хлеб, не смородиной же ты собираешься наесться? Да и смотри, живот заболит, разве можно столько ягод есть.

Асмик сложила ладошки трубочкой и закричала:

— Мануш!.. Мануш, Тарон нашелся!.. Он здесь!..

Но Мануш была уже далеко и не могла слышать голоса подружки.

Тщетно подождав ответа, Асмик снова обрушилась на Тарона:

— Эх ты, бесстыдник! Что теперь будет, если мы потеряем Мануш?!

— Не потеряем. Идем за ней…

— В лесу нельзя метаться. Надо ждать на одном месте, не то все потеряемся.

— Тогда давай собирать смородину…

— Собирай, собирай. Не возвращаться же домой с пустыми корзинами! — сердито бросила ему Асмик, а сама снова стала звать: — Мануш, Мануш!.. Тарон нашелся…

— Наемся до отвалу и тогда наберу в корзины. Это не трудно, их всего две.

— Смотри солнце уже где, когда ты думаешь корзины наполнять?

— Успею…

И тут из-за дерева вышла Тимбака. На лице добрая улыбка… Дети удивились: откуда вдруг взялась эта старушка?

— Милая девочка, ты не беспокойся. Я помогу вам набрать смородины.

— Бабушка, откуда вы взялись? Мы вас не видели.

— А я вас видела? — сказала, все так же улыбаясь, Тимбака. — Я, детки, хворост собирала, разные сухие ветки. Хотите покажу, где хорошая и обильная смородина. Там и красная и черная…

— Не беспокойтесь, бабушка, мы и сами найдем. Да нам не много надо. Вам ведь трудно.

— Какие же трудности? Всего несколько шагов отсюда…

— Нет, мы не можем. Мы ждем.

— Ну пусть покажет! — упрямо набычился Тарон. — Слышишь ведь, говорит, что там много.

— Очень, очень много. Вмиг наполните все корзины. И ходить и искать не придется.

Тарон обо всем забыл.

— Пошли, бабушка. Покажи мне.

Но Асмик твердо стояла на своем:

— Нет, мы ждем Мануш, пока она не вернется, никуда не пойдем.

— А кто такая Мануш, девочка моя? — спросила Тимбака.

— Наша подружка. Пошла искать этого озорника. Он тут прятался от нас, а мы думали, потерялся.

— Ай, яй, яй, — покачала головой Тимбака, — в лесу так нельзя, в лесу очень даже просто потеряться. Сестричка права, в лесу надо быть умником…

— Она мне вовсе не сестричка!

— Не сестричка, так подружка, какая разница? Видишь, разволновалась из-за тебя, как родная сестра…

— Ну, что делать?.. Мне очень хочется туда, где смородина… Покажи, бабушка.

— Нет, как же без подружки? Без нее нельзя, а она не хочет.

— Я хочу! — с огорчением в голосе воскликнула Асмик. — Я очень хочу. Но боюсь потерять нашу подругу!

— Не бойся, деточка. Об этом не беспокойся. Моя сестра приведет ее к нам.

— Какая сестра? Где она? — удивленно округлила глазенки Асмик.

И тут из-за ближнего дерева вышла Ципили с доброй-предоброй улыбкой во все лицо и медоточивым голоском сказала:

— Я здесь, девочка моя. И я тоже знаю хорошие места, где много-много спелой-преспелой смородины… Как только вернется ваша подружка, я приведу ее к вам.

— Вот видишь, она приведет Мануш к нам…

Тарон подобрал свои корзины и пошел вперед.

— Здесь недалеко, ущелье минуете и сразу ягодники!.. — Ципили показала в сторону лесной чащи. — Там столько смородины, с одного куста целую корзину набрать можно…

— Я же говорила, — вставила Тимбака, — идемте, ребята…

— Но это не дело… Нам надо дождаться Мануш!.. — не сдавалась Асмик.

— Не желаете, не пойдем… Я же хочу, чтобы вам было лучше, — сказала Тимбака и, пройдя чуть вперед, стала собирать хворост.

Но тут голос подал Тарон:

— Ты не хочешь, не ходи, а я пойду… Бабушка, пошли!..

— Нет, мой мальчик, — вмешалась Ципили, — так нельзя, можно только вместе.

— Почему только вместе? Почему она не идет? — Тарон чуть не плакал…

— Ладно, идемте, — наконец решилась Асмик. — Только вы, бабушка, пожалуйста, не уходите отсюда…

— Ну, конечно, детка, — обрадовалась Ципили, — с места не сдвинусь. Спокойно идите. Тимбака, слышишь, девочка согласна. Веди их, скорей веди к ягоднику, время идет.

Тимбаке того и надо было. Она сразу же пошла вперед и поманила ребят за собой. Стали спускаться в ущелье.

— До свиданья, дети! — крикнула им вслед Ципили, чтобы успокоить девочку. — Я буду здесь. Буду ждать.

Тимбака вскоре резко свернула влево и поднялась наверх. Лес стал почти непроходимым. Тимбака с трудом прокладывала дорогу.

— Скоро начнется ягодник.

И действительно через минуту-другую на пути появились невысокие кусты смородины, ягод на них было немало. Тарон на ходу рвал ягоды. Он хотел остановиться, но Тимбака не позволила ему.

— Это разве смородина, — сказала она, — даже не созрела как следует. Вот поднимемся той узкой тропинкой, и тогда вы увидите…

Они поднялись, и картина им открылась необыкновенная: старушки не обманули, ягодник здесь и впрямь прекрасный. Тут можно набрать и огромную корзину, не то что маленькие, как у Тарона и у девочек.

Даже Асмик, которая думала только о Мануш, и та, увидев буйство ягод, бросилась к кустам. Они были высокими, и ягодник поглотил детей в своих лабиринтах…

Тимбака тем временем вернулась назад. Она не могла положиться на Ципили, боялась, что та испортит все дело. Старуха уже совсем не в себе, иногда может и лишнее сболтнуть…

Тимбака была уверена, что дети настолько увлекутся сбором ягод, что она успеет вернуться. А если и выберутся из ягодника, то далеко не уйдут. Она сознательно, когда вела их, очень много петляла, чтоб совсем запутать ребятишек. Так что им одним дороги не найти…

И Тимбака поспешила к Ципили…

Пусть спешит. Мы же посмотрим, что случилось с Мануш, куда завел ее Ворон.


А было так. Мануш шла за Вороном и скоро подошла к тому самому кусту, за которым, как ей показалось, кто-то прячется. Но скоро она убедилась, что там никого нет, и, решив больше не углубляться в лесную чащу, вернулась назад. «А то еще и Асмик потеряю», — подумала Мануш. Ей попадались кусты со зрелой смородиной, но она словно ничего не видела.

Мануш была девочкой сообразительной. Идя сюда, она оставляла на пути заметы на деревьях и кустах, чтобы не заблудиться. И потому очень быстро пришла на место, где оставила подружку. Но… вместо Асмик там, конечно, была Ципили, которая мирно собирала в подол смородину.

При виде добродушной старушки Мануш даже обрадовалась: теперь они не одни в лесу… Да, но где же Асмик?

— Бабушка, — спросила она, — здесь была девочка, вы ее не видели?

— Ну как же, я ведь не слепая! Только она была не одна. С ней был еще мальчик.

— Какой мальчик? Такой маленький, толстенький?

— Да, да. Маленький, толстенький, кругленький! И в руках у него две корзинки…

— Две корзинки? Это Тарон! — воскликнула Мануш. — Но куда же они пошли?.. Вы не спросили?..

— Спросила, моя миленькая… Вон туда пошли!.. — И Ципили указала совсем в другую сторону.

— Давно они ушли? Если быстро пойду, нагоню их?

— Определенно нагонишь, они ведь не спеша продвигаются — смородину собирают. Ты только поспеши. Вот этой тропки держись, она приведет тебя к ним.

Едва Мануш скрылась за деревьями, Ципили, радостно хлопая в ладоши и подпрыгивая, затянула свою особую колдовскую присказку:

— Тимбо-бумо, Тимба-кум… Все началось замечательно, осталось лишь к Медведю ей прийти!

Дили-дим бо, дили-дим бо,
Осталось девочке прийти к Медведю,
Тили мин-го, Тили мин-го,
И прямо в логово к нему попасть…
«Что-то уже натворила, карга, — подумала Тимбака, увидев Ципили приплясывающей, — хорошего от нее не дождаться».

— Чего ты пляшешь? Девочка, что ли, объявилась?

— Объявилась, а как же! Но ты лучше скажи, что сделала с теми двумя?

— А что я должна была сделать? Довела их до ягодника. Там такие заросли смородины, заберутся поглубже, могут совсем пропасть… А что с Мануш?

— Она пришла, — продолжая радостно бить в ладоши, сказала Ципили, — и я отправила ее в противоположную сторону, прямо к медвежьей берлоге. Хи, хи, хи!

— Ну, молодец, Ципили! Это ты правильно сделала. А теперь давай поторопимся за ней, а то, глядишь, обратно вернется.

— Пошли, пошли! Все идет как надо!

Ципили засеменила впереди.

— Терпеть не могу, когда скачут от радости, а дело еще до конца не доведено… — сказала Тимбака и поплевала три раза через левое плечо, — тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить…

И они поспешили за Мануш. Но вскоре удивились, увидев, что тропинка, которой они шли, вдруг разделилась на две. Куда дальше идти — влево или вправо?.. На помощь пришел Ворон. Он летел за Мануш.

Ворон громко закаркал, так, что не услышать, а затем и не увидеть его было невозможно, и подался вправо. Ну и колдуньи, конечно, тоже пошли направо. И скоро они услыхали голос Мануш.

— Тарон! Асмик! Где вы, эй! — звала она.

— Вот и дошли, — сказала Тимбака. — Давай как следует подумаем, что станем делать?

— О чем тут думать? Отведем ее к разъяренному Медведю, и конец.

— «И конец», — передразнила Тимбака. — Если бы так все было легко и просто, мы и сейчас оставались бы колдуньями. «Отведем ее к разъяренному Медведю». Но как?

— Очень просто, — ударив помелом по земле, сказала Ципили.

— Просто, просто… тебе все трын-трава, а тут подумать надо…

Но на раздумья у них уже не было времени.

Видя, что друзей поблизости нет, иначе отозвались бы, Мануш повернула обратно и увидела старушек.

— Гляди-ка, кто здесь! — ласковым голоском воскликнула Тимбака.

— Ой, куда же ты забрела, Манушик! — прикинулась изумленной Ципили.

— Бабушка, я так и не догнала их. Наверно, другой дорогой пошли… — огорченно развела руками Мануш.

— Да, конечно… Наверно, другой дорогой… Я же говорила тебе, иди прямо, не сворачивай!..

— Я шла прямо… И очень быстро. Но так и не смогла догнать их.

— Нет, видно, ты где-то потеряла тропинку. Иначе ты сюда бы не вышла, — вмешалась Тимбака.

— Или они отклонились в сторону, — высказала предположение Ципили.

— Что же мне теперь делать? — с грустью спросила Мануш.

— Оставайся с нами, будь нашей внучкой… Что? Или мы плохие бабушки? — улыбаясь, сказала Ципили.

— Да ну вас, не шутите…

— А мы не шутим. Оставайся с нами.

— Как я могу остаться, меня ведь дома ждут… И возвращаться нельзя. Как же одной?.. Да я, пожалуй, и не найду, как выбраться из леса.

— Мы проводим тебя, Манушик, выведем из леса.

— Ой, пожалуйста, выведите! — обрадовалась Мануш.

— Конечно, не оставаться ведь здесь!

Мануш снова погрустнела:

— Но как я без Тарона, без Асмик?..

— Почему без них? Мы поможем тебе найти друзей.

— Бабушки, милые, какие вы хорошие! Помогите найти их, я никак не могу одна.

— А что это ты, Мануш, ягод не набрала? Корзина пустая.

— Какие еще ягоды, зачем они мне. Да я вовсе и не люблю смородину… Ой, только бы Тарон и Асмик нашлись…

— Так не говори, деточка. С пустой корзиной домой возвращаться нельзя! — И Ципили почти силой взяла у Мануш корзину и высыпала туда всю смородину, что успела насобирать себе в подол.

— Ну, что вы, бабушка! А вам?..

— Мне она не нужна, я тебе собирала. Мы-то пришли сюда за хворостом. Но это успеется… Хочешь, еще наберу смородины?..

И тут с карканьем вновь появился Ворон. Мануш уже давно приметила его и сейчас кинулась с надеждой навстречу птице…

— Опять он!.. Бабули, он говорит, но я не понимаю.

— Может, знает, где дети, только сказать не умеет? Иди за ним. Мы тоже пойдем.

Воспользовавшись моментом, Тимбака толкнула Ципили в бок.

— Опять доброта тебя одолела! Чего ты расстилаешься перед девчонкой? И на тебе смородины, и давай еще наберу. Прямо наизнанку выворачиваешься… Пойми ты, глупая, только с лица надо казаться доброй. А внутри следует быть ух какой злой! Очень злой! Ты должна думать, что эта самая Мануш — твой враг, что она, и никто другой, лишила тебя твоих колдовских чар! Понимаешь?..

— Но она же передо мной ни в чем не виновата? — попробовала оправдаться Ципили.

— Какая ты бестолковая! Долблю, долблю тебе, но ничего в твою голову не лезет… Ты просто должна так считать, что это она виновата в том, что ты потеряла свою колдовскую силу!..

— Как я могу так считать? Ведь виноват в этом мальчик-эскимос?! Мануш, заметив, что старушки остановились и о чем-то спорят, вернулась к ним.

— Что случилось, бабушки, о чем вы спорите?

— Мы разве спорим? — прикинулась удивленной Тимбака. — Наоборот, обсуждаем, какой дорогой вывести тебя из леса, их ведь две.

— Мне все равно какой, — сказала Мануш. — И не надо вам со мной идти. Просто покажите, как мне отсюда выбраться, и я пойду одна.

— А как твои друзья? Не будем разве их искать?.. — спросила Ципили. Ворон тем временем снова дал круг над ними, все так же громко каркая.

Ципили навострила уши: она одна понимала Ворона.

Тимбака забеспокоилась:

— Ну, что он говорит?

— Кто… что говорит? — удивилась Мануш.

— Просто спрашиваю у Ципили… что она говорит.

— Да, действительно, как считаете, идти мне одной?

— А ты не боишься? — спросила Ципили.

— Кого мне бояться?

— Ну, одна в лесу. Вдруг тебе встретятся злые колдуньи?

— Что вы, бабушки! Никаких колдуний нет!

— Как это нет! — поразилась Ципили.

— Нет, и все.

— Выходит, колдуний нет нигде?..

— Конечно, нету. Они давно потеряли свою силу, только в сказках остались.

Услыхав про то, что колдуньи давно потеряли силу, старухи с удивлением переглянулись: откуда этой девочке известно, что мы потеряли нашу колдовскую силу?

После долгого молчания Ципили наконец спросила:

— Кто тебе сказал, что колдуньи потеряли силу? Что их вообще нет? Вот я, например, колдунья! Злая колдунья! Захочу, могу даже съесть тебя!

Мануш рассмеялась:

— Ну что вы, бабушка! Какая вы колдунья, да еще злая. Вы очень добрая.

— А я? — тут же вышла вперед Тимбака.

— И вы добрая. Я же вижу.

— Пожалуй, и верно, добрая. О том и тужу. — И, нагнувшись к Ципили, шепотом спросила: — Что Ворон сказал?

— Говорит, медвежье логово уже близко, — тоже шепотом ответила Ципили.

— Чего же мы ждем? Начинай.

— Да, Манушик, мы добрые, — громко сказала Ципили, — очень даже добрые. Но за долгие годы не встретили ни единого человека, который сделал бы нам добро. Вот ты, например, добрая?

— Я? Наверно… А вообще не знаю…

— Сейчас проверим. Если добрая, то окажи нам услугу.

— С удовольствием, коли смогу.

— Сможешь, сможешь!

— Да ничего она не сделает!.. — замахала руками Тимбака.

— Ну почему?.. Может, она и сделает?..

— Мне ведь неизвестно, что я должна сделать, бабушки!.. Вы сначала скажите…

Старухи переглянулись.

— Разве мы не сказали? — вроде бы удивилась Тимбака.

— Нет же, конечно. Я не знаю, чего вы хотите.

Старухи отошли в сторонку, немного пошептались. Наконец Ципили подошла к Мануш и сказала:

— Мы раздумали.

— Мы не хотим, — добавила и Тимбака.

— И все же что я должна была сделать? — в нетерпении спросила Мануш.

Ципили взяла девочку за руку и потянула ее вправо.

— Вон видишь, там, вдали, маленькая избушка, поросшая мхом? Погляди внимательнее, за теми дубами.

— Где? A-а! Вижу, вижу.

— Там раньше, — шмыгая носом, сказала Ципили, — был наш дом. А потом пришел Медведь и нас выгнал… Теперь он там живет. В избушке остался сундук.

— А в нем все наше добро, — поддержала Тимбака. — Мы не можем пойти туда за сундуком… Вот и подумали… Но нет, нет… — И, отступив на два-три шага, замахала руками и закачала головой, давая понять, что больше ничего не скажет.

— Да ну вас, опять что-то не договариваете, — пожала плечами Мануш.

— Понимаешь, — опасливо забормотала Ципили, — нам подумалось, может, ты бы сходила и принесла… Но, честно говоря, мы боимся за тебя.

— Чего бояться, мне вовсе не трудно. Схожу и принесу. Только справлюсь ли одна с сундуком?..

— Он не тяжелый. Это, скорее, большая шкатулка.

— Раз так, идемте. А вообще-то я могу и одна. Как-то я совсем, совсем одна ходила в наш маран[6]. Там темно, ничего не видно, но я нашла, где стоял горшочек с маслом, и принесла его маме, — не умолкая щебетала Мануш, идя по указанной старушками тропке.

— Погоди! — позвала Тимбака. — Мы боимся за тебя!..

— Вдруг Медведь дома!.. — добавила Ципили.

— Ну и пусть. Я не боюсь никаких медведей. Наоборот, даже люблю их. Мне мой дядя на день рождения вот такого медведя подарил, — Мануш подняла руку над собой, — большущего. Я с ним никогда не расстаюсь, он даже спит рядышком со мной.

— Я вижу, ты смелая девочка, — улыбнулась Тимбака.

— Очень, очень смелая! — ввернула Ципили.

— Какая тут нужна особая смелость? Войду в избушку и выйду.

Но Ципили чуть было все не испортила. Не сдержавшись, она пробурчала себе под нос:

— Где ей оттуда выйти!.. И зачем только мы засылаем ее в это логово!..

Едва Тимбака расслышала бормотанье своей ненадежной напарницы, так двинула ее локтем в бок, что та вся скривилась от боли…

— Никак не можешь сдержать себя, опять все дело испортишь!..

Ципили какое-то время держалась за бок, но потом вдруг схватила помело и стала им дубасить Тимбаку.

— Вот, вот тебе, молокососка, дили дим-бо!..

Все это, конечно, очень удивило Мануш, но Тимбака быстро взяла себя в руки, и ссора прекратилась. Больше того, она все так повернула, что Мануш ничего не поняла, только удивленно поглядела на старух и спросила:

— Что случилось, бабушки, чего вы ссоритесь?

— Ничего, ничего. Мы не ссоримся. Просто Ципили говорит, что не надо…

— Нет надо, надо! Помоги, деточка, бедным, несчастным колдуньям.

— Ну что мелет эта ненормальная старуха? Колдунья она, видишь ли! — зашипела как змея Тимбака.

— Да нет же, мы бедные, несчастные старухи. Я пошутила… Бездомные, неприкаянные старухи!

И обе вдруг заголосили, жалеючи себя.

— Не плачьте, бабушки! Идемте, я возьму у Медведя ваш сундук. Только вы потом помогите мне, поищите со мной Тарона и Асмик.

— В этом ты на нас положись! — деловито заверила Тимбака. — Будь абсолютно уверена, мы обязательно разыщем их, и всех вас вместе выведем из леса.

— Вы не представляете, какой Тарон непослушный мальчишка! Мама его ни за что больше не пустит в лес, если узнает, что он заблудился…

— Ты увидишь, мы непременно разыщем твоих друзей…

— Ну, вот и избушка… Ждите здесь, я сейчас вернусь.

— Иди, миленькая, иди, славная Манушик, мы подождем тебя здесь…

И Мануш смело направилась к избушке.




Глава четвертая БЕДНЫЙ ГОРЕМЫКА-МЕДВЕДЬ


В терновнике
Как все медведи, он тоже любил полакомиться медом, сладкой грушей, спелыми, красными плодами шиповника. А уж как ежевика созреет, он не вылезает из ее зарослей. Одним словом,обыкновенный медведь. Когда был еще маленьким, заберется, бывало, на дерево и кубарем скатывается вниз, как все медвежата, чем очень волновал свою маму-медведицу и частенько получал от нее за эти шалости хорошие тумаки… Ему и в голову никогда не пришло бы, что так скоро грянет беда, и он, совсем еще молодой медведь, окажется недвижно прикованным к лежке в избушке, страдающим от болей. А причина прежде всего в том, что он, как все медведи, был очень любопытным.

На восточной стороне леса был небольшой, но глубокий овраг. И люди и звери обходили его стороной. Даже птицы не летали над ним. Правда, птицам ничто не грозило, но такая уж худая слава была у этого оврага, что и они избегали его. Говорили, что живут в этом глубоком овраге драконы, удавы. Никто их, конечно, не видел. Но коли люди говорят, значит, что-то в этом есть. Однако не драконы пугали всех, а колючки и терновник. Такая в этом овраге тьма колючек, просто их великое царство. На земле ими устлано все, как сплошным ковром, повыше колючие кусты, сплетенные наверху в густые заросли с огромными торчащими колючками.

Одним словом, колючка на колючке. И, как назло, вокруг всего оврага, нависая над ним, растет шиповник, прекрасный и обильный. Поздней осенью, когда других плодов в лесу уже мало, красный шиповник над оврагом прямо зазывал медведей. Но медведи и близко не подходили к оврагу. Они знали: лучше голодать, чем туда нос совать.

Но наш Медведь молодой еще был, недальновидный. Проходя как-то мимо злополучного оврага, увидел крупные, налитые карминно-красные плоды спелого шиповника и невольно остановился, залюбовавшись. Все другие кусты уже давно обобраны, а если что и осталось, так лишь приболевшие, недозрелые уродцы, а не ягода.

Постоял, постоял лохматый, подумал, подумал — под большими высокими кустами вроде бы и нет колючек. И решился. Подошел, стал сначала не без опаски хватать одну, другую ягоду. А потом то ли осмелел, то ли забылся — самый-то спелый шиповник по ту сторону кустов, что над оврагом нависают… И все бы, может, кончилось благополучно, не обломись куст, на который навалился наш лакомка. Косолапый и опомниться не успел, как кубарем скатился в овраг.



Сквозь колючие заросли он всей тяжестью грохнулся прямо на дно оврага, туда, где сплошные колючки. От неожиданности или от потери сознания Миша какой-то момент лежал недвижно, но потом, едва пошевелился, как увидел, что колючки облепили всего его, ощутил боль и заревел… Как заревел! На весь лес!.. Так горестно, так жалобно он ревел, что у всего лесного зверья сердца зашлись от страха и ужаса.

Встали волк, лиса и шакал поодаль от оврага, смотрят, как Медведь мучается, но помочь ему не решаются, тоже ведь в шиповник попадут.

Оставалось Медведю самому выбираться.

Целых три дня прошло, пока он, наконец, вылез и добрел до избушки, что, на счастье, была совсем близко.

Три дня Медведь почти не шевелился. Каждое движение причиняло страдания, колючки словно бы еще глубже впивались в него. Особенно много колючек вонзилось в лапы, где нет шерсти, под когтями. Раны воспалились, стали гноиться. Можно себе представить, какая это боль, — гнойная рана с колючкой, занозой, вонзившейся до самой кости. Все у Мишки болело. Он, наверное, не выдержал бы, околел либо от болячек, либо от голода. Но в избушке оказался бочонок меда, и это спасло беднягу. Он время от времени дотягивался до бочонка, слизывал языком мед и тем питался.

Медведь страдал почти месяц, когда к его избушке пришла Мануш. Девочка еще издали услыхала странные звуки — плач или стон?..

Мануш подошла к самой двери избушки, прислушалась. Медведь всхлипывал, стонал и что-то говорил то жалобно, то гневно:

Я был хорошим и добрым,
Помогал всем слабым и немощным,
За что же меня сживают со света,
Изводят и мучают так?
Кому я не угодил,
Кто тот, что делает мне
Зло за добро?
Мануш, еще не видя Медведя, уже жалела его — так жалобно он стонал.

Вай, вай, убивают,
Вай, вай, жжет огнем,
Вай, колются, колются!..
Но тут вдруг Медведь заревел на весь лес:

— Я вас разорву и кости ваши в пыль истопчу, проклятые!.. Ой, ой, вай, вай! Что вам от меня надо? За что камнями в меня кидаетесь? Ох, не дотянуться мне сейчас до вас, не то я бы…

«С кем это он?» — подумала Мануш, не решаясь открыть дверь. Ей ни за что бы в голову не пришло, что это ее знакомые старушки, такие на вид добрые и славные, подошли с другой стороны и кидаются в оконце камнями с намерением разозлить Медведя.

Мануш тихонечко потянула на себя дверь и с опаской вошла внутрь. В избушке все было переворочено.

— А, пришла!.. Ну иди, иди поближе, — увидев ее, заворчал Медведь. — Сейчас узнаешь, что я с тобой сделаю!.. За что ты била меня камнями? Что я тебе такого сделал? Мало мне одной беды, еще ты.

— Я не кидалась камнями! — воскликнула Мануш.

Медведь удивленно измерил взглядом Мануш с ног до головы. Похоже было, что он не очень ей поверил, но, так как был не глупым, смотрел на девочку и думал: «И правда, зачем бы она стала кидаться в меня камнями?..»

— Говоришь, не кидалась?.. А что же ты делала?.. И зачем сюда пришла? Вообще откуда ты, кто ты?..

Медведь еще недоговорил, как в окошко влетел камень и угодил ему по уху… Потом влетел второй камень, третий.

— Вай, вай, вай!.. Выйди скорее, погляди, кто там…

Мануш выбежала, обошла избушку вокруг, но никого нигде не было — колдуньи успели забраться на дерево и спрятаться в густой листве.

Девочка вернулась, Медведь стонал:

— За что я так страдаю!.. Вай, колючки истерзали меня!.. И еще камнями кидаются!..

— Я все обошла, там никого нет.

— Что же, я, по-твоему, с ума сошел, ненормальный, да? Ты же видела, как камни влетали в окошко.

— Камни-то я видела. Но снаружи никого нет!..

— Не знаю, не знаю! Кто же тогда кидается? Не деревья же! Ой, я действительно скоро сойду с ума… И зачем ты мне неправду говоришь?..

— Ну, хочешь, пойди сам посмотри?

Медведь заревел пуще прежнего:

— Если бы я мог ходить, чего бы торчал тут и ревел от боли! И вообще я бы не разговаривал тогда с тобой, а давно съел бы тебя. А то вот боюсь шевельнуться. Всех бы затоптал, всех, кто меня бил камнями! Ой, ой, колются, ой, нет больше сил!

Медведь снова стал проклинать все и всех и стонал ужасно да так жалобно.

— Да что же с тобой случилось, дядя Миша? Я не понимаю.

— Что случилось, что случилось! Лапы мои все в колючках, и шкура тоже. Ни шагу сделать не могу, ни присесть, ни прилечь. Все зудит, все болит нестерпимо… Ой, что же мне делать?!

— А я-то думала, что-нибудь ужасное.

— Ах, противная девчонка, по-твоему выходит, что ничего ужасного, если все болит, колется и шевельнуться невозможно?

— Нет, я понимаю, это больно. Но колючки ведь можно вытащить. Давай повытаскиваю их?

— Ты вытащишь колючки?

— Да что тут такого? — подходя к нему, сказала Мануш.

— Не приближайся! — заорал Медведь. — Стой, слышишь!

— Но отчего же? — остановившись, пожала плечами девочка.

— Не подходи, не то я за себя не отвечаю. Я же очень голодный, еще проглочу тебя. Очень, очень голодный. Видишь, шкура да кости остались. Прошу, не подходи, не дай мне стать людоедом.

— А что же нам в таком случае делать? — вконец растерялась Мануш. Потом вдруг спросила: — Ты, может, смородины поешь, у меня полная корзина.

— Еще спрашиваешь? Давай скорее сюда. Я ужасно люблю смородину! Давай. Если наемся смородины, то тебя уже не трону… Ну, давай, давай смородину. Да побольше.

Мануш поднесла к Медведю корзину. Забывшись, он хотел было опуститься на передние лапы, чтобы дотянуться до ягод, но в тот же миг опять взвыл от боли и снова принялся плакать.

Девочка набрала смородину в ладошки и подошла к Медведю.

— Давай я тебя покормлю, дядя Миша.

Медведь удивленно взглянул на нее:

— Ты, я смотрю, меня ни во что не ставишь. Ну и дожил, никто не боится. Даже собаку все боятся, а меня…

— Да ты ешь, ешь. Не болтай попусту. Ведь совсем отощал, в чем душа держится! — И Мануш поднесла смородину Медведю к губам.

И Медведь стал есть. Вмиг слизал все, что было в ладошках у девочки. А она, уже совсем осмелев, взяла корзину в руки и приблизила к Медведю.

Ох как жадно он поглощал ягоды! Мануш и оглянуться не успела, а Медведь уже и дно в корзине облизал.

— Ой, до чего же вкусно! — довольно сказал Медведь. — А больше у тебя нету?..

— Нету, — как бы извиняясь, проговорила Мануш. — Хочешь, схожу еще насобираю.

— Ну, нет! Ты сиди на месте. Вот опять проголодаюсь, может, и тебя съем.

Но Мануш совсем не испугалась.

— Давай лучше лапу, — строго сказала она. — Съем да съем!.. Что тебе, больше не о чем говорить?.. Дай лапу.

— Как ты со мной разговариваешь? — удивился Медведь. — Такая малявка, а на меня кричишь! Да знаешь ли, что мне стоит чуть лапой тебя поддеть, и ты бухнешься оземь.

— Знаю. Знаю. Но знаю и то, что сейчас твоей лапе ничто не под силу, она ведь вся в колючках. Ладно, давай-ка мне ее.

Медведь покорно протянул лапу.

— Ой, как же это тебя угораздило, дядя Миша? Не лапа, а сплошная рана!

— И по всему туловищу так! — пожаловался Медведь.

— Ну и ну! — И Мануш стала по одной выдергивать колючки. — Вот так! Еще одна. И до чего же они глубоко впились. Ой, ой, ой, как ты только терпел?

— Ай, больно! — дернулся Медведь.

— Где ты их набрал?

— Лучше и не спрашивай. Полакомиться шиповником захотел, вот и…

— А! Понятно. Еще. Уже пять, шесть. Сейчас потерпи, пожалуйста, эта очень глубоко засела. Погоди, у меня есть булавка.

— Эй, я булавкой не хочу! — заорал Медведь.

— Не бойся, ты и не почувствуешь, я сразу. Вот и все!.. Правда, не почувствовал?

— Ой, еще как почувствовал! Я же живой, а живой разве бывает бесчувственным. Погоди маленько, дай дух перевести. Больно-то как!

— Такой большой, — засмеялась Мануш, — а маленькой боли перетерпеть не можешь! Ну, с этой лапой все. Попробуй-ка ступить на нее.

— Я боюсь!

— Не бойся.

Медведь с опаской положил лапу на плечо Мануш. Вроде не больно, то есть больно, но не так, как было.

— Все равно еще больно, — пробурчал он.

— Ну, что же ты хочешь, чтоб за минуту все совсем прошло. Попробуй еще раз.

Медведь, уже смелее, опять положил лапу девочке на плечо, точнее, даже слегка толкнул ее.

— Ты что это, Косолапый! Я прошу попробовать, а ты со всей силы.

Но Медведь не слышал слов Мануш. Он бурно радовался тому, что лапа почти не болит, и протянул девочке другую лапу.

— Давай, тащи колючки и из этой.

Новое помело
А что поделывают колдуньи и где они?..

Забросав камнями Медведя, чтобы разозлить его, они ушли в глубь леса и забрались на высокий, могучий дуб, откуда стали наблюдать за избушкой и с нетерпением ждать, что будет дальше. Они видели, как Мануш вошла в избушку и, слыша рев и гневные вопли Медведя, считали судьбу девочки уже решенной. Не может же изголодавшийся зверь не съесть ее. Это было бы невероятно. Колдуньи такого не могли даже представить. А потому они спокойно выжидали, одним глазом глядя на избушку, другим же, прикрыв его в полусне, грезили. Наконец-то, думалось им, спустя тридцать лет опять станет возможным, оседлав помело, взвиться в небо, парить в нем, а потом бурей обрушиваться на землю, все на ней крушить, сметать. Везде, кроме севера, конечно. О Гренландии колдуньи не только думать, даже вспоминать боялись. Ведь именно там они лишились последних крох своих колдовских сил.

Нет, нет, над полярным севером они летать не будут…

Мечты мечтами, а пока колдуньи сидели на дереве далеко от своих новых, таких славных, еще необжитых избушек и от родного леса…

Когда стоны, плач и стенания в медвежьем логове стихли, когда Мануш повытаскивала у Медведя из лап все колючки и принялась обирать его шерсть, что уже не только не причиняло горемыке никакой боли, а было даже приятно и он только довольно урчал, Тимбака настороженно прислушалась и толкнула Ципили в бок.

— Что? Что случилось? — спросила та, очнувшись от своего полусна.

— Слышишь, он замолк? Наверно, ест?

— Кого ест? — ничего еще толком не соображая, вопросительно уставилась на нее Ципили.

— Господи, ну до чего же ты бестолковая!.. Медведь ест Мануш!

— Ах, да! — Ципили навострила ухо. — Ест. Ну, конечно же, ест! Вот мы и спасены! Опять стали злыми колдуньями! Правда же, стали?

Она довольно легко для своего возраста соскочила вниз и начала весело, подпрыгивая на траве, кричать:

— Спасены мы, Тимбака, спасены!..

— Кар, кар, кар! — раздалось тем временем над ней. — Кар, кар!

Это Ворон кружил над дубом. Но на него никто не обращал внимания. Тимбака тоже уже была на земле.

— Кар, кар!

— Эй, погоди-ка, — дернула за рукав подружку Тимбака. — Разоралась, расплясалась, а там Ворон что-то говорит. Послушай-ка, о чем он.

— О чем, о чем! О том, что съел! Где мое помело, где оно! Хочу взлететь!

Возбуждение Ципили передалось и Тимбаке.

— А мое где? Я тоже хочу попытать счастья! — сказала Тимбака.

— Ты свое оставила на лужайке. Забыла, что ли?

— И верно, мое помело там, — пробурчала Тимбака.

— А мое? — задумалась Ципили. — Я и не помню, куда его подевала.

— Как же теперь добраться до лужайки?..

— А мне? Что мне делать, если я даже не ведаю, где искать мое помело.

Тут Ворон опять с карканьем пролетел над ними раз-другой.

— Не попросить ли его слетать за ними? — сказала Ципили.

— Глупая же ты! Как же он может доставить их нам?

— А что тут трудного?

— Что трудного, что трудного!.. Лучше бы слушалась меня в свое время, когда я предлагала превратить Дровосека в орла. Орлу бы еще, может, хватило сил на такое… — Потом, как бы что-то вспомнив, добавила: — А не сладить ли мне новое помело?

Сказано — сделано. Ринулись колдуньи к кустам и начали ломать ветки. Удивительное дело, они и тут чуть не рассорились из-за того, что то и дело обе хватались за одну и ту же ветку и тянули ее каждая на себя.

С грехом пополам наломали они, наконец, веток, и Тимбака принялась за работу.

— Ты не так вяжешь. Дай-ка я, — потребовала Ципили. — Ты уже забыла, как надо-то.

— Сама забыла, ненормальная старуха, — не выпуская веток из рук, отпарировала Тимбака.

— Ну, а если все помнишь, то где же хвост, то бишь палка? Что седлать-то будешь?..

— Пожалуй, верно, хвоста нет…

— Ага! — победно воскликнула Ципили. — Так кто же ненормальный?.. Погоди, я покажу тебе, какая я ненормальная… Обзываешься, а сама простых вещей не помнишь.

И она кинулась искать подходящую палку. Долго шарила под кустами, наконец нашла то, что надо.

— Давай, — сказала Тимбака.

— Не дам. Это ведь я нашла.

— Ну и что ж, что ты нашла. Помело и будет твоим. Просто одолжишь мне его, я слетаю на лужайку за своим, а вернусь, отдам тебе, зачем мне два-то?..

Подумала, подумала Ципили — не дай, так ведь не отвяжется — и согласилась.

— Ладно, бери. Только вернешь мне обязательно это помело, твоего я не хочу, оно старое.

Тимбака, дрожа от злости, кое-как приладила палку, хорошенько привязала ее и, оседлав помело, громко прокричала:

— Амда-чамда кумайни. Лети, лети, э-эй!

Но, увы… Помело не взлетело.

— Ну, что же это? — подталкивая помело, удивилась Тимбака. — Лети, слышишь, лети, амда-чамда, эй!

Никакого движения. Как стояла, оседлав помело, так и стоит, ни на метр не стронувшись с места.

— Дай-ка, дай-ка мне, — сердито потребовала Ципили. — Не умеешь, так не берись… И взлететь-то не можешь, а еще хвастаешься, что мертвые петли делала.

— Не умеешь. Не летит, значит, не съел.

— Что не съел?

— Нет, я сойду с ума! Медведь не съел Мануш, понимаешь?!

— А вот и съел! Просто ты не умеешь летать! — огрызнулась Ципили, выхватывая у Тимбаки помело. — Гляди, как надо.

Но и она не смогла взлететь.

Ворон пролетел совсем близко, почти коснувшись Ципили, покружил над медвежьей избушкой и опять качнулся к колдуньям, что-то громко и быстро-быстро прокаркав у них над ухом.

— Что он хочет? — спросила Тимбака.

— Да так. Дровосек совсем помешался! — махнула рукой Ципили и, подергав под собой помело, во весь голос закричала: — Э-эй, лети, мое помело! Лети, амда-чамда кумайни!..

Но и на этот раз ведьма на помеле не тронулась с места.

Ципили еще не успела опомниться от изумления, как Ворон опять, тронув ее крылом, сделал круг над головой колдуньи.

— Проклятый ворон! Повезло тебе, что я лишена своей колдовской силы, не то обернула бы тебя жабой!

Бедный Ворон! Мало ему злополучной вороньей доли, еще и жабой пришлось бы стать!



Увлеченные спорами и сварой старух-колдуний, мы совсем забыли про Ворона. А он, с того момента, когда старухи послали Мануш к Медведю, сидел на макушке дуба и неотрывно следил, что там делается, у Медведя. Ведь от этого зависело все дальнейшее… Такого случая второй раз не скоро дождешься. Не дай бог что-нибудь вдруг помешает. Дело, конечно, задумано злое, да что поделаешь?.. Дома дети, жена, больной брат…

Ворон изредка летал на свой двор. Сядет на плетень, наблюдает за дорогими сердцу родичами и каркает, каркает, вкладывая в это карканье все свои чувства, всю любовь к близким и всю печаль. Жена очень постарела. Работает от зари до зари, чтобы свести концы с концами.

Представляете, сидит на плетне ворон, необыкновенный ворон, который знает, что он не ворон, но обречен быть им вечно! Сидит и видит, как тяжело его родным, а помочь ничем не может и сказать им ничего не может. Вместо ласковых слов, которые хотелось бы сказать детям, с клюва слетает одно только карканье. Он каркает, а дети кидают в него камнями, чтоб убирался с плетня. Представляете, как можно себя при этом чувствовать?

Но хуже ему было, когда, отважившись, он однажды снова прилетел к себе во двор и увидел пустой дом, заколоченные двери и окна. Чего не придет в голову в такую минуту!.. Но, слава богу, Ворон скоро сообразил, что семья, может, перебралась в деревню, в родительский дом. Он сразу же полетел туда, увидел их и успокоился. Конечно, если бы он смирился с тем, что быть ему всегда вороном, может, и остался бы насовсем в деревне, свил бы себе гнездо где-нибудь на дереве и кормился бы на подворьях — мало ли люди выбрасывают разной пищи? Но Ворон не терял еще надежды, что вновь обретет свое человеческое обличье, и потому почти не отрывался от колдуний.

Очень несчастным был наш Ворон. И не только своей бедой несчастлив. Всякий раз, когда видел в деревне больного брата, сердце разрывалось.

Жена с детьми жила в доме своих родителей, а Гиж Гарник один бедовал в опустевшем отчем доме, часто сидел на крылечке, а увидев Ворона, тоже кидал в него камнями, отгонял. Он же не ведал, что это не простой ворон, а брат его родной.

Долго гонял Гиж Гарник ворона, но однажды, вдруг изменившись, кинул горсть зерна: мол, клюй, насыщайся. С того дня они как бы подружились. Ворон даже иной раз, осмелев, усаживался на плечо Гиж Гарнику, но молчал, не каркал, знал, что брат не любит карканья, он же не понимает, что это не простое карканье, а разговор, только поди пойми.

Но иногда, прилетев и не увидев Гиж Гарника у дома, Ворон давал себе волю и так, бывало, раскаркается, всю горькую судьбину свою выложит в карканье. И это было до того душераздирающе, что люди испуганно обходили его стороной, а птицы разлетались куда подальше.

Но случались у Ворона и счастливые дни. Это когда он в полете взбирался все выше и выше, реял над бескрайними лесами, над серебристой гладью рек. В такие мгновенья сердце его переполнялось необъяснимым чувством величия и гордости, и даже думалось, хорошо бы, и жена, и дети, и брат были бы птицами и могли увидеть всю красу мира. И жили бы они тогда всей семьей беззаботной, счастливой жизнью, недосягаемые для колдовского коварства. Однако такие мгновенья за тридцать лет его вороньей жизни выдавались очень редко… А вообще-то Ворон любил людей, любил гомонящие рынки. Там он забывался, даже иногда радовался с людьми их нехитрому веселью…

Нет, незавидным было положение Ворона. Особенно горько то, что, будучи всегда с колдуньями, он вступал в их недобрые игры — ведь ему так хотелось, чтоб старухи, обретя свою былую колдовскую силу, снова сделали его человеком, они же обещали ему. Подумать только, до чего дошел, готов погубить детишек своих бывших соседей, можно сказать, друзей. Всех их, и Мануш, и Асмик, и Тарона, Ворон хорошо знал, много раз видел, как они играли под ивой. Иногда, сидя на ветке того же дерева, заглядевшись на них, он вдруг вспоминал свое далекое детство или то время, когда он был еще человеком, и отцы этих малышей, тогда еще совсем молодые парни, уважали его…

Несчастный, несчастный Ворон, до чего он дожил, если готов способствовать колдуньям уничтожить этих детей!.. И все для того, чтобы опять стать человеком! Такой ценой!

Надо признать, что Дровосек вовсе не был безжалостным и бессердечным человеком, но теперь, когда он столько лет мается в вороньем обличье, душа его, пожалуй, очерствела. Думал он только об одном: неужели это на всю жизнь и никто никогда не узнает его печальную историю?

Восседая на макушке дуба, Ворон неотрывно смотрел в окошко медвежьей избушки. И конечно же, видел все, что там происходит.

А происходило вот что: Медведь и Мануш вели мирную беседу, и это поразило и обеспокоило Ворона.

— Ты спасла меня, — благодарно бубнил Медведь, — теперь я сам могу добывать себе пищу. Незачем мне тебя есть, ты можешь еще не раз пригодиться. Оставайся со мной, если что, будешь опять вынимать колючки.

— Нет, нет, дядя Миша! Лучше отдай мне сундучок, да я пойду, — сказала Мануш.

— Какой сундучок? — удивился Медведь.

— Ну обыкновенный сундук, только небольшой. Он на печи должен быть.

— На печи? Ну так заберись, посмотри. Если был там, куда ему деться? Мне он не нужен, бери его. Нарядов у меня никаких нет, прятать в сундуке нечего.

— Да он и мне не нужен, это бабушкам, — сказала Мануш и залезла на печь. Но там не было никакого сундучка. — Здесь ничего нет, дядя Миша! — крикнула она с печи.

— Нет, значит, я его съел.

— Да что ты такое говоришь? Разве можно съесть сундук?.. Он же несъедобный.

— Ну раз несъедобный, тогда не съел…

— А где же еще он может быть?..

— Кто?

— Кто-кто! Сундучок, вот кто!..

— Что ты пристала? Ищи, если найдешь, забирай.

Мануш везде поискала. Никакого, даже самого малюсенького сундучка в избе не было. И не могло быть. Колдуньи-то все выдумали. Но Мануш этого не знала.

— Нет нигде.

— Нет, значит, нет.

— Ну тогда я пойду.

— Куда пойдешь? Оставайся со мной, я буду тебя каждый день медом потчевать, — сказал Медведь, встав в двери.

— Не могу я, дядя Миша, меня дома ждут. И еще Асмик с Тароном потерялись, надо их разыскать.

— Кто это, Асмик и Тарон? — поинтересовался Медведь.

— Мои друзья. Мы вместе пришли в лес за смородиной. Они потерялись.

— Как это потерялись? Человеку невозможно потеряться. Я их найду. Найду, и вы все вместе останетесь со мной. Места нам хватит. Ты здесь побудь, а я их сейчас разыщу.

— Нет, я пойду, дома ждут уже. Наверное, беспокоятся.

— Кто беспокоится?

— Как кто, — удивилась Мануш, — мама, папа.

— Пусть и они придут сюда. Придут и станут жить в лесу. Я и им дам меду, — рассудительно сказал Медведь. — Удивляюсь, как можно жить где-то, если на свете есть лес…

— Нет, я пойду, — стояла на своем Мануш.

— Как ты пойдешь, если я тебя не пущу!

— Ну, прошу тебя, дядя Миша, отпусти меня. У меня столько дел!

— Смотри-ка, сама с ноготок, а тоже о делах речь ведет! Никуда не пойдешь, слышишь? Запру тебя здесь и пойду за твоими друзьями.

А Ципили тем временем все стегала прутом и дергала свое помело.

— Э-эй, — кричала она, — вот тебе, вот тебе, лети, говорят, лети! Лети в небо, амда-чамда ди, ди, ди.

Но помело не двигалось с места. И только Ципили хотела произнести еще одно, самое сильное колдовское заклинание, как вдруг сообразила, что помело-то не освящено, и от радости вскрикнула:

— Ой, да как же ему взлететь, если оно не освящено! А освятить его и силу вдохнуть может только Великий Кудесник, главный из всех колдунов, тогда помело и взлетит.

— Верно ведь, как же мы об этом забыли? — сказала Тимбака. — Что же нам делать? Давай лучше пойдем на свою лужайку, там наши старые освященные…

— И правда, пошли!..

Ципили еще не договорила, но Тимбака уже не слушала ее. Она увидела Медведя. Он вылез из своего логова, закрыл за собой дверь и задвинул задвижку.

— Ты видишь, Медведь! — прошептала Тимбака.

— Где? Ой! Куда это он идет?

— Погоди, а куда делась Мануш? — с недоумением проговорила Тимбака. — Надо же, он ходит! Когда успел выздороветь, недавно же ревом ревел от боли?

— Потому, наверно, выздоровел, что съел девчонку, — предположила Ципили и чуть не заплясала от радости, но остановил ее страх, что Медведь ее обнаружит.

И тут вдруг раздался звонкий голосок Мануш:

— Ты только скорей возвращайся!

Старые колдуньи так и онемели. Голос Мануш словно ледяной водой их облил. Они даже друг на дружку не могли глянуть.

— Не волнуйся, я скоро! — басом отозвался Медведь и неуклюже заковылял в глубь леса. Видно было, что ступал он еще несмело.

На вершине тополя
Медведь скрылся в лесной чащобе, прошло еще какое-то время, прежде чем, обретя, наконец, дар речи, Ципили проговорила:

— Как же это так?..

С ветки над ними что-то прокаркал Ворон, но старухи не поняли, что он им хотел сказать. Как сговорившись, они метнулись к медвежьей избушке и, заглянув в оконце, увидели, что Мануш подметает.

— Ты жива? — спросила Ципили.

— Медведь тебя не тронул? — добавила Тимбака.

— Нет, что вы, он очень хороший, дядя Миша… И не подумал меня обидеть. Но… Знаете, здесь нет никакого сундука, ни большого, ни маленького.

— Какого сундука? — удивились старухи.

— Ну того, про который вы говорили.

— Ах, да! Что значит нет? Вообще нет? — вдруг все вспомнив, спросили старухи.

— Да, нету. Я все углы облазила и на печи смотрела…

— Небось кому-нибудь отдал Косолапый! — протянула Тимбака.

— Отдал и забыл! Какая уж память у медведей, — добавила Ципили. — А чего ты там застряла, выходи.

— Как же выйду, он ведь запер дверь!

— А мы сейчас ее откроем, — сказала Тимбака.

Мануш показалась в двери, но в нерешительности остановилась.

— Медведь пошел за моими друзьями.

— Ой, и ты ему поверила? — развела руками Ципили. — Знаешь, какой он плут! Он и нам много чего обещал, а в конце концов выгнал нас из избушки.

— Какая ты наивная девочка! — сказала Тимбака. — Подумать только, поверила Медведю.

— Но он же сказал. Как мне не верить?

— Ты лучше скорее беги отсюда, пока он не вернулся. Не то кто знает, что еще может придумать этот мохнатый плут, — стала уговаривать Ципили.

— Пошли, пошли, пока светло, надо уходить. — Тимбака взяла Мануш за руку и чуть не силой потянула ее в чащу.

Они уже довольно много прошли, когда Ципили спросила:

— А потом?

— Что потом?

— Ну, когда ты вошла к нему, что он сделал?

— Ничего. Я повынимала из него все колючки.

— И он не тронул тебя? — не переставала допытываться и Тимбака.

— Нет, даже не прикоснулся. Он сказал, что голоден, но не так, чтобы стать людоедом. — Мануш улыбнулась. — Когда, говорит, проголодаюсь, тогда съем тебя.

— Вот и делай добро! А ты еще хотела остаться у него.

— Он шутил. Он не съел бы меня. И вообще, я его накормила, у меня была целая корзина смородины.

— Жалко! — вдруг сказала Ципили.

— Что жалко? — удивилась Мануш.

Ципили растерянно умолкла, но Тимбака сразу нашлась.

— Жалко, что его нет дома, — сказала она, — мы бы ему показали. Ты не смородина, не ежевика, чтоб тебя есть.

— Не сердитесь на него, бабули, Медведь так намучился, целый месяц колючки сидели в нем занозами, представляете, как это ужасно? Он так был счастлив, когда я вытащила их. Вот пошел.

— Где-то здесь прячется, я его знаю. Аппетит нагуливает, чтобы прийти и съесть тебя.

— Да нет же, он пошел за моими друзьями!..

— И ты поверила ему? Зря вообще сказала про друзей. Медведь небось решил: Мануш теперь никуда не денется, ее всегда можно съесть, а пока разыщу-ка еще и заблудившихся. Ты просто наивная девочка! — заключила Тимбака.

— Ну зачем же ему людей есть, ведь он теперь здоров и свободен, а в лесу столько разных вкусных вещей: и ягоды, и груши, и чего только нет! Медведь говорит, что люди совсем и не вкусные, так его дедушка говорил.

— Дедушка много чего говорил! — искренне рассердилась Ципили. — Ты нас спроси, вкусные или нет люди. Мы столько…

Но тут Ципили осеклась, потому что Тимбака так двинула ее локтем в бок, что чуть не свалила.

— Не слушай ты ее, Мануш! А что он тебе еще говорил?

— Просил остаться с ним, чтобы всегда колючки вынимать.

— Видишь, чего захотел!

Какое-то время шли молча.

— Вы выведете меня из леса? — спросила наконец Мануш.

— Конечно, выведем обязательно… Вот только друзей твоих разыщем… Ты разве не хочешь, чтобы мы их нашли?

— Ну, а как же!.. Очень хочу, но где их искать?

Ципили остановилась у высокой полузасохшей осины.

— Мне в голову пришла одна мысль! — сказала она. — Я подумала, что можно забраться на эту осину и увидеть с нее весь лес… Будь бы я помоложе, сама залезла бы. С такой вышины, я думаю, удалось бы разглядеть, где плутают твои друзья, Мануш.

— Ты, право, молодец, Ципили, — согласно закивала Тимбака, — здорово придумала! А еще жалуешься, что стара стала. Ну вообще-то, конечно, мы старые, чтобы лазить по таким высоченным деревьям.

— Сверху вправду можно увидеть?..

— Что за вопрос? — в два голоса отозвались старухи.

— Давайте я полезу. Это мое любимое дело — лазать по деревьям.

— Ну что же, давай, только будь осторожна, не упади, — как бы беспокоясь, сказала Ципили.

Мануш села на травку и стала разуваться.

— Что ты делаешь, Мануш? — удивилась Ципили.

— Разуваюсь.

— Зачем?

— Ну а как же, чтобы лезть на дерево.

— Не выдумывай, собьешь пятки. Залезай лучше обутая, — сказала Тимбака. — Когда я была маленькая, как ты, всегда лазила на деревья в обувке.

— Я тоже, я тоже, — поддержала и Ципили.

— Ладно, — согласилась Мануш, — пусть будет так. Только вы помогите мне дотянуться до веток, а там уж будет легко.

Колдуньи подсадили Мануш, а уж дальше она легко сама полезла с ветки на ветку. Так легко, что старухи понимающе переглянулись: мол, похоже, что девчушка не из тех, кто падает.

— Вон наверху сухая ветка, — крикнула Тимбака, — встань на нее! Сухие ветки крепче.

— Да, да, — подтвердила Ципили, — сухие ветки не обламываются. Но вообще-то какой в тебе вес, любая ветка на таком дереве выдержит.

Но Мануш их не слушала. Внимание ее привлек Ворон. Он сидел на вершине и таращил на нее глаза.

Старухи кричали еще и еще:

— Будь внимательна. Не упади. Только сверху ты сможешь рассмотреть, где бродят твои друзья.

Наконец Мануш добралась почти до самой макушки осины, туда, где почти уже рукой можно было дотянуться до Ворона. Но он тут же взлетел и стал кружить над ней, истово каркая.

Мануш взялась одной рукой за верхнюю ветку, а другую козырьком приложила ко лбу и стала оглядывать все вокруг.

— Ну а теперь напряги все остатки своей колдовской силы, сделай так, чтоб ветка, на которой стоит девчонка, обломилась, — сказала Ципили Тимбаке.

— Помогай и ты.

— Ладно, давай вместе, — согласилась Ципили. — Итак, три, четыре!

— Надо как следует сконцентрироваться.

— Попробуем. Посмотрим, получится ли.

— Если очень постараемся, получится.

— Три, четыре.

И они в два голоса принялись колдовать:

Амда-чамда, ди, ди, ди,
Тимбо-бумо. Тимба-кум.
Анда-ванда хи, хи, хи,
Тимба-кумо, Тимбо-бум.
Заговор они произносили почти шепотом и при этом ходили вокруг дерева, временами поглядывая наверх: как там ветка, не обломилась ли…

А Мануш, обозревая с высоты панораму, была заворожена открывшейся ее взору красотой. Поросшие лесом взгорья чередовались с голыми скалами. Она даже сначала забыла, зачем оказалась на такой вышине. Но, придя в себя, прежде всего огорчилась тому, что лес так велик, так безбрежен, конца-края ему нет… «Из него разве выберешься?» — подумала Мануш.

— Почему же не обломилась? — удивлялась Ципили.

— Потому, что в душе у тебя жалость к девчонке!

— А может, это ты ее жалеешь и оттого у нас ничего не выходит?..

— Давай еще раз попробуем. И договорились: нисколечко не жалеть. Да и за что жалеть-то? Эскимосы ведь нас не пожалели, а мы только беду нажили из-за них. Давай представим себе, что Мануш наш враг, что она виновата в том, что теперь в нас нет колдовской силы. Поняла? Давай так думать.

— Это она-то наш враг, такая малявка? — вскинулась Ципили.

— Ну какая же ты бестолочь! Я же говорю: давай представим себе, понимаешь. И поскорее! Соберем всю свою злость и… три, четыре!

Амда-чамда, ди, ди, ди,
Тимбо-бумо. Тимба-кум.
Анда-ванда хи, хи, хи,
Тимба-кумо, Тимбо-бум…
Колдуньи повторили свой заговор несколько раз и опять походили вокруг дерева, поглядывая на Мануш. Но девочка, как и прежде, стояла на дереве и вглядывалась в даль.

— Слушай, что там? — спросила Ципили.

— Нет их, никого не видно! — крикнула сверху Мануш.

— Тоже мне, кричит на весь лес, будто мы без нее не знаем, что никого ей не видно! — с досадой проворчала Тимбака, а потом уж погромче сказала: — Смотри получше. Во все стороны. Повернись, не бойся. Что так вцепилась в ветку, не упадешь…

Амда-чамда, ди, ди, ди,
Анда-ванда гум, гум, гум…
Ципили, однако, колдовских слов не повторила. Опустив голову, она отошла в сторону. Заметившая это Тимбака сразу набросилась на нее:

— А ты почему молчишь?..

— К чему повторять, — безнадежно махнув рукой, сказала Ципили. — Видишь ведь, ничего не получается. Ни на что мы больше не способны. Раньше, бывало, я только взглядом одним могла сделать так, чтобы дерево упало. Мне достаточно было подумать про себя: «Упади!» — и оно тотчас падало как подрубленное…

Тимбака вдруг тоже сникла. Но желание вновь обрести колдовскую силу было в ней так сильно, что она не хотела сдаваться.

— Слушай, Ципили, не говори так, — попросила она. — Не падай духом, не то остаться нам немощными. Как только можешь, мысленно ругай Мануш. Очень ругай ее, и сила вернется.

— Да как же не падать духом! И ругаю я ее, и про себя и вслух все повторяю: обломись ветка, упади Мануш. Ничего же не выходит, что мне делать?!

Тут и Тимбака запричитала:

— Ругаю, ругаю! Ничего не получается. Почему, ну почему не обламывается ветка?

Тимбака в сердцах чуть не расплакалась. А сверху в это время послышалось:

— Никого не видно. Никого.

— Наберись терпения. Они где-нибудь под деревьями! — крикнула Ципили и, обернувшись к Тимбаке, спросила: — Что теперь делать?..

— Знаешь, может, Мануш отчего-то не поддается колдовству, а Тарон и Асмик не такие? Они сейчас, наверно, приближаются к большому оврагу, а там, ты же знаешь, очень много смородины, это их соблазнит… Если хоть кто-то один из них упадет в пропасть, с нас и этого хватит…

— Какая же нам польза, что они сами упадут? Если не мы тому причиной, то и сила наша колдовская не вернется?..

— Ох и странная ты старуха!.. Кто их направил туда? Мы! Чего тебе еще надо? — рассердилась Тимбака.

— Нет, это не то… Вот если мы наколдуем и Мануш упадет, тогда другое дело…

— Ну сделай так, чтобы ветка сломалась, что ж ты?..

— Что я? Не ломается!..

— Значит, остается желать, чтобы один из тех двух свалился.

— А что, если уже свалился? Давай полетим туда. Где помело-то? Куда оно подевалось? — растерянно огляделась вокруг Ципили.

— Я же отдала тебе.

— Правда, отдала. Но я не знаю, куда его дела.

— Вечная история. Все ты путаешь, все теряешь. Ой, Ципили, вот оно, под деревом.

— Видишь, сама положила и забыла.

Того и гляди, вспыхнула бы новая ссора, но голосок Мануш заставил старух опомниться.

— Я вижу домик под горой! — крикнула девочка.

— Какой домик? — спросила Ципили.

— Обычный домик. Правда, над ним вышка.

— Что за вышка? A-а, вышка, говоришь. Слышишь, Тимбака? Как это мы забыли? Соображаешь, о каком доме речь?

— Погоди… Дом с вышкой?.. О, Великий Волшебник, закрыв одну дверь, ты открываешь другую!.. Все поняла, все поняла! — И Тимбака радостно захлопала в ладоши. — Нашли, нашли!

— Кого нашли? Ребят?

— Нет, нет, Мануш! Ты гляди, гляди.

— Поняла, — зашептала Ципили, — поняла, чей это дом? Как мы про него забыли?..

— То, что нам надо. Отведем девчонку к людоеду Дандалошу. Уж он-то ее не выпустит из своих лап…

— Правильно, Ципили, так и сделаем. Дандалош-Людоед — наша последняя надежда. Он-то съест Мануш. Честно говоря, этот паршивец не стоит и захудалой пичуги, но что поделаешь, коли мы в таком положении.

— В том-то и дело, что другого выхода у нас нет, — сказала Ципили и, глянув вверх, крикнула: — Ну что, Мануш, не обнаружила своих?

— Нет, никого не видно.

— Ну, тогда слезай.

Мануш была так захвачена красотой открывшегося ей вида, что могла бы еще долго любоваться им, но понимала: надо спуститься и скорее искать друзей.

Неожиданно закаркал Ворон. Даже колдуньи удивились тому, как он надрывается, кружа над Мануш.

— Противный Ворон! Чего раскаркался? — недовольно буркнула Ципили, но потом прислушалась: она ведь одна понимала Ворона.

Послушала, послушала Ципили и, махнув руками, сказала:

— Глупый, не ведает, что мы придумали закавыку похлеще, потому и ярится.

Мануш благополучно слезла вниз. Правда, сухие ветки ее сильно поцарапали.

— Манушик, моя миленькая, как ты вся исцарапалась! — ласково просюсюкала Ципили.

— Вай, вай, наша Манушик оцарапалась! — проверещала и Тимбака.

— Пустяки. Мне вовсе не больно, — успокоила девочка старушек. — Все пройдет.

— Конечно, пройдет, — подтвердила Ципили. — А знаешь ли, что дом с вышкой, который ты видела, это дом лесника? Мы сейчас отправимся туда.

— Что нам там делать? И к тому же он так далеко, его едва видно.

— Верно, далеко, но он как раз на выходе из леса, — объяснила Тимбака. — Вполне возможно, что ребята там, может, они, плутая, наткнулись на дом лесника. Разве это невероятно?

— Я уверена, что так и есть. Вот увидите! — сказала Ципили.

— Ну тогда что же мы медлим, идемте, — заторопилась Мануш. — Лесник отведет нас домой!


Глава пятая В УЩЕЛЬЕ


Над пропастью
Смородины было видимо-невидимо, и такой спелой, что Тарон не знал, к какому кусту бросаться. Никогда прежде ему не доводилось видеть сразу столько смородины. Он горстями то отправлял ягоды в рот, то кидал их в корзинку. Но сколько ни собирал, а на кустах оставалось еще больше. Тарон сначала огорчался, но потом придумал, как быть. Вспомнилось, мама говорила, что черная смородина гораздо полезней красной, вот он и решил собирать только черную, и это его сразу успокоило, потому что черной смородины было значительно меньше, чем красной.

— Я буду собирать только черную смородину! — объявил Тарон и тут же целую горсть кинул в рот.

Асмик засмеялась:

— Если так будешь собирать, хоть черной, хоть красной смородиной тебе твоих корзин не наполнить!..

— Ладно, наполнятся. Вон ее сколько… А корзин всего две, да они и небольшие.

— Будешь много есть, лопнешь.

— Сама лопнешь!.. Мне ничего не страшно, у меня в животе еще много места. Он большой.

— Это верно, — сказала Асмик, — живот у тебя большой…

Но Тарон уже не слушал… Он снова увидел под деревом знакомого гномика. Тот из-под куста подмигивал Тарону, хитро улыбался, как при первой встрече, и протягивал ему на листе лопуха чудесную крупную ягоду.

— Уважаемый Тарон, угощайся, необыкновенная ягода, не правда ли?..

Действительно. Тарон такой в жизни не видел.

А гномик все манил его к себе и время от времени, отправляя по ягодке в рот, восклицал:

— Ах, какая замечательная, какая необыкновенная!.. Не желаешь попробовать этой царской смородины?

И гном снова расплывался в улыбке, такой доброй и дружественной, что Тарон уже ни чуточки его не боялся. Но все это было столь неожиданным, что мальчик едва пришел в себя. А осмелев, спросил:

— Скажи, пожалуйста, а где она растет? Эта царская смородина?

— О, тебя интересует, где она растет? — тоненьким своим голоском проговорил гном. — Но ты ведь ее еще не попробовал, не знаешь, какая она на вкус.

Тарон взял одну ягодку и положил ее в рот. Что тут произошло, невозможно описать! Тарон будто очнулся от глубокого сна, вокруг все ярко засветилось. Ягодка во рту растаяла, испустив одуряюще чудесный запах. Мальчик нагнулся и взял еще несколько ягод, но тут раздался голос Асмик, и гномик вмиг исчез.

— Где ты, Тарон?

— Здесь я, — не сразу ответил мальчик.

— Смотри, не вздумай больше прятаться. Из-за тебя мы потеряем Мануш… Ну, что стоишь?..

Тарон показал ей ягоды на своей ладошке.

— Что это? Брось, может, отрава?! Зачем ты нарвал незнакомых ягод?..

— Не отрава. Это царская смородина. Попробуй, какая она ароматная.

— Что ты придумываешь? Нет и не бывало никакой царской смородины.

— Говорю тебе, попробуй! Попробуй, какая вкусная.

— Ты с ума сошел, разве не знаешь, сколько на свете всяких ядовитых ягод?..

— Я только что съел одну, и ничего со мной не случилось.

— Еще мало времени прошло, всякое может случиться. Ну ладно, идем.

Асмик углубилась в густой кустарник. И Тарон было двинулся за ней, но тут перед ним опять явился гномик.

— Тебе не понравилась царская смородина, и ты потому уходишь?

Тарон не знал, что ответить. Разве он может сказать, что не понравилась?

А гном между тем преградил ему дорогу.

— О, досточтимый Тарон, не ходите в ту сторону, там вас ждут большие неприятности, тяжелые испытания. Будет лучше, если вы возвратитесь туда, откуда пришли, — сказал гномик, стоя у ног Тарона.



— Опять ты застрял! — крикнула Асмик и, вернувшись, схватила его за руку.

Тарон опять хотел показать ей гномика, но тот снова исчез, как растворился.

— Тебя совсем не беспокоит, что Мануш задерживается?..

— А чего беспокоиться? Придет.

— Придет. А если нет. И бабушку не спросили, куда она пошла.

— Бабушки нет, так дедушка здесь! — выпалил Тарон и пожалел.

— Какой дедушка? Что ты болтаешь.

— Тот самый, что царской смородиной меня угостил.

Асмик резко остановилась.

— Ну и выдумщик! Где ты видишь дедушку?

— Минуту назад был в кустах. Малюсенький дедушка! — И Тарон показал, какой.

— Хватит фантазировать.

— Да я не фантазирую! Хочешь…

Но вдруг Тарон расслышал сиплое покашливание и, поняв, что гном где-то рядом, умолк.

— Что ты хотел сказать?

— Да так… Ничего.

— Давай тогда собирай смородину. Не совестно тебе, здесь ее столько, а у тебя все еще пустые корзины.

Они молча собирали смородину, все более углубляясь в густой кустарник.

Асмик, которая до того была равнодушна к смородине, очень увлеклась и скоро почти наполнила свою корзину.

Только изредка отрывалась она от сбора ягод и поглядывала на тропинку, откуда, как ей казалось, должна была появиться Мануш в сопровождении старушки…

А Тарон, наоборот, вдруг сделался безучастным. Он, правда, собирал ягоды, но без прежней жадности и вовсе не ел их больше. Он испытывал беспокойство, ему казалось, что они не одни здесь с Асмик. Видеть, конечно, никого не видел, но голосок гнома снова донесся до него: «Остановись, многоуважаемый Тарон, не надо заходить далеко, смородины и здесь много!.. Остановись!..»

И Тарон остановился.

— Ты чего встал? — спросила Асмик.

— Асмик, не слышишь голоса?

— Какого голоса? Ничего не слышу.

— Мне показалось… Показалось, что Мануш… Сказать про гнома Тарон не решился.

— Собирай, собирай ягоду. Вон до того большого куста дойдем, и все, дальше ни шагу.

— Да ее же и здесь полно, зачем еще куда-то забираться!.. — пожал плечами Тарон.

Но уже через минуту он забыл свои слова… Увидев вдали куст, обильно усыпанный той самой ягодой, какой угощал его гномик, ринулся туда и…

Случилось невероятное. Тарон ощутил, что куда-то летит, будто сквозь землю проваливается… Асмик увидела это.

— Тарон! — крикнула она и кинулась за ним… Ничего не соображающий от ужаса Тарон увидел, что девочка почти рядом, обеими руками крепко держится за ветку дерева и глаза у нее зажмурены, его она не видит. Оглядевшись, он понял, что и сам на том же дереве, только на другой ветке, чуть ниже.

Что случилось, куда они угодили? Дерево большое, растет прямо из скалы, нависая над глубоким ущельем, по каменистому дну которого течет шумная горная речка.

Что делать? Как спастись? Сползти по стволу к корневищу? Но там в два-три человеческих роста голая скала, дотянуться до ягодных кустов наверху, с которых они свалились, невозможно.

Над головой у Тарона что-то заскрипело… Испуганно глянув туда, откуда доносится звук, Тарон увидел, что это у самого корня ломается дерево, на котором они с Асмик!.. Скрип и треск все громче, дерево все больше накреняется… Заплакала Асмик, и… оборвавшись, дерево вместе с детьми полетело вниз…

Но самого страшного не произошло. Дерево огромное, густое, упало оно в речку у самого берега, ветви его, сжавшись, как пружина, образовали вроде бы ложе, а ребята оказались на тех ветках, что сверху, и потому ничуть не ушиблись, хотя можно представить, как они перепугались.

Какое-то время ни Асмик, ни Тарон не решались открыть глаза. Но вот наконец осмелев, Асмик посмотрела, где она, и неожиданно увидела Тарона.

— Это ты? — удивленно спросила девочка. — Тоже на этом дереве был?..

— Ага!.. Я тебя еще раньше видел…

— Давай спустимся на берег!..

— Я боюсь, — с опаской глядя вниз, сказал Тарон.

— Ничего страшного. Земля, видишь, совсем близко, — и Асмик спрыгнула. — Давай руку.

Тарон перелез с ветки на ветку и, протянув ей руку, тоже спрыгнул.

Гном-спаситель
Они сидели на валунах и молчали. У обоих не хватало духу глянуть наверх, откуда вместе с деревом слетели вниз. Сейчас все было страшнее, чем когда падали. Тогда от неожиданности даже испугаться не успели.

— Что нам теперь делать? — спросил Тарон.

— Не представляю! Просто не представляю, — сказала Асмик. — Мануш с бабушкой придут, а нас нет. Что они подумают?

— Что они подумают! — сердито бросил Тарон. — Скажи лучше, что мы будем делать? Мануш не найдет нас, и одна отправится домой. А мы в этой пропасти что придумаем?..

Асмик не знала ответа. Действительно, что делать?.. Хорошо бы выбраться наверх. Но как? По обе стороны ущелья отвесные голые скалы. Один выход: идти вдоль реки, вниз или вверх по течению, может, где-то и отыщется спасительный путь.

Долго сидели они в молчаливой задумчивости. Но вот Асмик встала:

— Пошли!

Тарон покорно двинулся за ней. Идти по камням нелегко, а что делать. Так, падая и поднимаясь, они прошли порядочно, но картина была все та же: по обе стороны стеною высятся скалы и никаких надежд выбраться из ущелья.

Однако маленькая надежда все же замелькала. Чем дальше они шли вниз по течению, тем ниже становились берега.

— Видишь, прибрежные скалы стали пониже, может, выйдем на открытое место?..

— Ничуть не стали ниже, — возразил Тарон. — Лучше давай сядем, отдохнем чуть-чуть.

— Соображаешь, что ты говоришь?.. Скоро стемнеет, а мы все еще в этой теснине. Представляешь, что с нами будет, если не выберемся?

— Не скоро стемнеет, сейчас утро.

— Здравствуйте, утро ему! Когда оно было-то? Мы из дому утром вышли!

— Тогда был рассвет, а не утро.

— Уже и полдень миновал! Погляди, где солнце!

Действительно, солнца не было видно. Ущелье утопало в тени.

Они прошли порядочно, когда, наконец, увидели, что противоположный берег стал много ниже, а потом скалы и совсем сошли на нет и горизонт открылся. Но, на беду, так было на другом берегу. На их же стороне высилась все та же каменная стена. И это бы ничего, но метров через двести вдруг кончилась дорога: скала преградила ее. И речной поток, затихая, тоже как бы остановившись, разлился озером. Перейти его нечего было и думать.

Тарон сел на камень и захныкал:

— Я хочу домой, к маме хочу… Зачем вы потащили меня с собой!..

— Подумать только, мы его потащили! Забыл, что сам просился: возьмите да возьмите с собой в большой лес. Давай лучше соображать, как отсюда выбраться.

— Выберешься тут! Словно в колодце сидим.

— Ущелье наверняка куда-нибудь выведет. Нам бы только на ту сторону перейти.

— То-то и оно. А как перейти? Я и плавать не умею.

— Надо поискать, где мелко… Но нас, наверно, уже ищут… Лучше здесь подождать.

— Ищут тебя, как бы не так… А если я есть хочу?

— Ешь смородину.

— Она мне опротивела.

— Конечно, опротивеет, с утра живот ею набил. Ничего не поделаешь, придется потерпеть.

— Ты говорила, что у тебя есть оладьи.

— Успеем оладьи съесть, — решительно сказала Асмик, — кто знает, сколько нам здесь сидеть. Может, не один день.

— Как это не один день? Что ты такое говоришь? Я домой хочу! — Тарон вскочил. — Идем, чего мы тут расселись! — крикнул он.

— Куда идем? — безнадежно спросила Асмик.

— Сама же говорила, скоро выберемся, а теперь пугаешь, что, может, и не один день нам здесь пропадать…

Асмик вдруг ощутила, что она старше Тарона, что надо успокоить его, быть с ним как старшая сестра. Ведь, если честно, то они с Мануш любят Тарона. Правда, часто воюют с ним, но и без него не могут. Как-никак единственный мальчик. Единственный мужчина.

Однажды он заболел, целых пять дней у него была высокая температура. Вот тогда-то девочки и почувствовали, что любят Тарона, жалеют его, вечного спорщика.

— Тарон, миленький, — ласково сказала Асмик, — не бойся, нас скоро найдут. Уже ищут.

— А чего ты тогда бережешь оладьи?

Асмик хотела было вынуть из сумки сверток с едой, но потом все же передумала. Сейчас они ведь не очень голодны, кто знает, как все повернется.

— Нет, не дам! — решительно сказала она.

Тарон обиженно отвернулся. Не мигая, глядел он на медленно текущую воду. Вспомнился дом, мама, которая никогда не оставляла его голодным, и все самое вкусное доставалось ему. А тут пропадай с голоду в этом злосчастном ущелье и жди, когда Асмик соизволит дать поесть.

Не случайно Тарон так голоден. Асмик сказала, что уж полдень минул, а он всегда в это время отрывался от игры и бежал домой «ко второму завтраку», как говорила мама. На столе все было готово, и вкусный пирог наполнял дом таким чудесным запахом. Тарон в нетерпении, бывало, с ходу схватит то того, то другого, за что ему, конечно, попадало от мамы. «А ну, сначала мыть руки, — говорила она. — И умыться не мешает, весь чумазый…»

После таких воспоминаний усидишь ли тут голодным?

— Хочу домой! К маме хочу! — опять заныл Тарон.

— Лучше бы ты помолчал, — тихо сказала Асмик. — Из-за тебя ведь все так вышло. Понесло на край обрыва. Мало было в лесу ягод? Хорошо, не разбились, дерево спасло. Не упади мы на него, страшно подумать, что было бы.

— Да, но тот куст не такой, как все, это была царская смородина…

Асмик не ответила. Посидев какое-то время молча, она вдруг, на удивление Тарону, развернула сверток и протянула ему два оладышка.

— На, ешь. Только больше не проси.

Тарон недоверчиво поглядел на Асмик, но, не заметив ничего подозрительного, схватил оладьи и стал жадно есть. Успел проглотить один, когда увидел, что сама Асмик не ест.

— А… а ты?.. Ты почему не ешь?

— Я пока еще не проголодалась. — И чтобы перевести разговор, посмотрела наверх и сказала: — Ты ничего не слышишь? Мне почудились какие-то голоса.

— Никаких голосов.

Но Асмик и в самом деле что-то послышалось. И она во все горло закричала:

— Мануш! Э-эй, Мануш!

— Сколько бы ты ни звала, тебя отсюда никто не услышит.

— Ты лучше тоже крикни. Время от времени надо подавать голос. Если нас ищут, могут услышать.

— Мануш, Мануш, мы здесь!..

Тарон присоединился к Асмик.

— Мануш! Мануш! Мануш!

— Бедняжка Мануш, — с грустью сказала Асмик, — ищет, наверно, нас, волнуется.

— Вовсе и не ищет. Небось давно уже дома.

— Как у тебя только язык поворачивается, такое говоришь про Мануш! — сердито бросила Асмик.

— Конечно же, она дома. Очень ей надо искать нас.

— Ты просто ее совсем не знаешь. Она не способна бросить друзей в беде.

— Да, но… Видали мы…

И тут Асмик разозлилась. Схватив Тарона за рукав, она притянула его к себе лоб в лоб и спросила:

— Ну-ка, скажи: а ты мог бы бросить нас и уйти домой? Да, вижу, что мог бы, раз о других так думаешь.

— Я? — Тарон на миг растерялся. — Кто тебе сказал, что я мог бы уйти?

— Ушел бы, ушел бы, вижу по тебе!..

— Да, я пошел бы домой, чтобы позвать на помощь взрослых. Они бы в сто раз быстрее разыскали, и не сидели бы мы в этом колодце голодными!.. Дай мне еще оладьи… Дай, слышишь…

— Ничего я тебе больше не дам, — отрезала Асмик. — Ты только о своем желудке печешься… А ты злой, раз думаешь такое о Мануш!

— Вовсе я и не злой… Я голодный.

— Ну, а я что говорю, только и думаешь о еде. Мы больше никогда не возьмем тебя с собой в лес!..

— Ты сначала выйди отсюда, а уж потом будешь думать, брать или не брать меня в другой раз в лес…

Едва Тарон умолк, ему вдруг тоже показалось, будто кто-то подает голос.

— И я, кажется, слышу…

— Ага, вот видишь!..

И ребята затихли, прислушиваясь к малейшему звуку. Но ничего так и не услыхали.

— Нет никого, — с грустью промолвила Асмик. — Да и кому нас тут окликать, если никто не знает, где мы находимся.

— Мне страшно. Что будем делать, когда стемнеет? Мы как в ловушке. Отсюда никак не выйти.

— Не бойся, Тарон, миленький, я же с тобой.

— Ну и что ж, что ты со мной! Вдруг звери появятся, ты же не спасешь от них?

— Звери летом сытые, они нас не тронут, в лесу сейчас всего полно: и смородина, и ежевика, и малина.

— Волки ягод не едят.

— В нашем лесу волки не водятся.

— Очень даже водятся.

— Ну, может, изредка, в кои-то веки один-другой и появится.

— А нам что, одного мало?.. И колдуны всякие могут быть.

— Колдуны бывают только в сказках.

— Все равно я боюсь… Очень боюсь!.. И хочу домой, хочу есть!..

И тут Тарон неожиданно снова увидел гнома. Он стоял на самом берегу реки и глядел на мальчика. Глядел и хитро улыбался. Тарон от удивления даже глаза протер. Но нет, это не мираж, это тот самый, знакомый гном. И он даже манит пальчиком Тарона. И Тарон пошел к нему. Гном снял свои башмаки и ступил в воду. Тарон испугался, что гном вот-вот утонет, но нет. Вода едва доходила ему до колен, и он, продвигаясь все дальше, звал за собой Тарона. Мальчик послушно пошел за ним, тоже разувшись.

Асмик сначала не поняла, что задумал Тарон, но, когда увидела, как он вошел в воду, ринулась следом. Пока она с трудом переступала по острым камням, Тарон ушел довольно далеко. Было достаточно мелко, чуть выше щиколотки, и мальчик, не отрывая глаз от гнома, шел за ним. А гном все манил и манил его пальчиком и хитрой улыбкой.

— Тарон, стой!.. Что ты делаешь, сумасшедший! — кричала Асмик, но шла, тоже сняв босоножки. Шла и думала: «А ведь совсем не глубоко!»

Выйдя на берег, Тарон вдруг обнаружил, что гномик опять исчез. Как же так, он ведь ясно видел, что тот шел впереди, что, выйдя на берег, сел на травку и обулся. Куда же он пропал?

Асмик тоже благополучно вышла на берег, надела босоножки и спросила:

— Как ты догадался, что тут мелко? Ну и Тарон! Это же просто чудо!

— Гном показал нам дорогу.

— Какой гном?

— Ну гном же! Я не хотел тебе говорить. Он с самого утра с нами. Если бы я его послушался, мы бы не оказались в этом ущелье.

— Что ты несешь, Тарон? Какой гном? Где он?

— Не знаю. Только что был здесь. Наверно, где-то в кустах.

Теперь и Асмик уставилась на ближние кусты, и кусты вдруг сильно закачались.

— A-а, видишь? — сказал Тарон.

Именно в этот миг из кустов вышел большущий медведь.

— Ого-го-го!.. Нашел!.. Нашел я Асмик и Тарона!..




Глава шестая СМЕХ


Родная лужайка
«Ой-ей, — горевала про себя Тимбака, — будь я сейчас в небе, разве сбилась бы с пути? Дом этого недотепы разглядела бы за сто верст».

Ципили, хромая, плелась за Тимбакой и думала о том же самом. И с закрытыми глазами они разыскали бы злосчастный дом в былые времена, а теперь тащись пешком да еще волоки за собой это паршивое помело, которое если на что и годится, так только чтоб мести вокруг дома. Идешь с ним и мучаешься — цепляется за все кусты. Ципили бросила бы его вовсе, да ведь делали они новое помело вдвоем с Тимбакой, а значит, и бросить нельзя без ее согласия. К тому же Ципили не потеряла надежды, что к ней вернется колдовская сила, и тогда что ж, опять ладить помело.

Вслух обо всем, что им думалось, бывшие колдуньи сказать, конечно, не могли, ведь Мануш с ними, мыслимо ль услыхать ей такое от «добрых бабушек».

Плутая в густом лесу, они то скатывались в овражек, то взбирались на бугры и холмы, то дорогу им преграждали ручьи и речки, а то и неодолимые скалы грудились на пути, и приходилось давать большой круг. И Ворон, как назло, куда-то исчез, не появляется, чтобы указать им верное направление.

— Это ты виновата, Ципили, — пробурчала Тимбака, — что мы сбились с тропы. Ты же шла впереди.

— Помолчи лучше, трещотка! Видишь ведь, ревматизм меня опять скрючил. Я сбилась, а ты шла бы правильно. Скажешь, не то говорю?

Мануш молчала. Она надеялась, что бабушки скоро выберутся на верный путь. «Только бы дойти до дома лесничего», — думала девочка.

— И зачем я только пустила вперед эту трухлявую старуху? — не унималась Тимбака.

— Так шла бы сама впереди, кто тебе мешал! — разозлилась Ципили. — Можно подумать, я не понимаю, почему ты поотстала. Хитра больно, знаешь, что первой идти труднее.

— Ладно, хватит корить друг дружку, давай лучше разберемся, где мы, — сказала Тимбака, остановившись. — Может, мы вообще кружим на одном месте?

— Ну, подумай, подумай. На одном месте, говоришь? Похоже, что так. Я уж давно приметила, что овражек этот мы второй, не то третий раз топчем. Вон и следы вроде наши… Трава примята. Ты уж постарайся, Тимбака, придумай что-нибудь дельное…

— Да ничего на ум не идет, не знаю, что делать…

— Пусть Мануш подумает, мы старые, немощные. Придумай, детка, как нам быть.

— Я уже придумала, да боюсь, может, не то, что вам понравится.

— Говори, говори! — обрадовалась Ципили.

— Понимаете, я подумала, что если вы никак не отыщете дом лесника, так помогли бы мне выбраться из леса, а?

— Что? — удивилась Тимбака.

— Конечно, это нехорошо одной вернуться домой, но…

— Какой же ты друг после этого?! — всплеснули руками старухи. — Слыхано ли, бросить друзей в беде!

— Я же, наоборот, хочу помочь им. Позвать взрослых, чтоб поискали. Они-то уж наверняка разыщут ребят.

— Да пока ты домой доберешься, их звери загрызут!..

— Тогда проводите меня обратно к медвежьей избушке. Может, он уже нашел моих друзей.

— Ну и придумала! Да если он их и нашел, то сразу съел.

— Не может он съесть. Как вы не понимаете, это очень добрый медведь. Едва услыхал, что Асмик с Тароном в беде, что они заблудились, сразу бросился на помощь… — Мануш села на поваленное дерево. Она так устала, что не могла идти дальше. — Зачем вы меня все время пугаете, я уверена, он не ест детей.

— Да мы не пугаем тебя, милая Мануш, не расстраивайся, — сказала Ципили, присаживаясь рядышком. — Давайте отдохнем, мы все устали.

— Как так отдохнем, — раскричалась Тимбака, — надо искать дорогу, не то на ночь застрянем в лесу!

Мануш не только устала, она и проголодалась, но сумка с провизией осталась у Асмик. Однако делать нечего, Тимбака права, надо искать дорогу.

Они еще долго плутали, пока, наконец, вышли на какую-то тропку, едва, правда, приметную, но, может, она выведет их куда-то…

— Ципили, — сказала Тимбака, — а тропка-то вроде знакомая.

— Знакомая, конечно, не видишь, деревья… — ответила Ципили и, обернувшись к Мануш, сказала: — Скоро дойдем, милая, не бойся.

Но девочка не слышала старух. Мысленно она была дома, думала о том, что к вечеру должен вернуться с лесопилки отец. Придет, а Мануш нет, и мама уже все глаза выплакала в тревоге за дочку. От таких дум у Мануш сердце разрывалось.

Шли они, шли и уперлись вдруг в замшелую скалу. Тимбака остановилась и задумалась. Тут подошла Ципили.

— Что ты остановилась? — спросила она.

— Да нет, — после долгой паузы сказала Тимбака. — Нет…

— Что нет?

Тимбака оглянулась, увидела, что Мануш еще далеко, тихо проговорила:

— Я подумала: не поднять ли нам девчонку на эту скалу да и сбросить ее оттуда? Но ничего у нас не получится, скала недостаточно высокая…

— Да, не высокая… — согласилась Ципили.

— Что не высокое? — услышав последние слова старухи, спросила подошедшая Мануш.

— Скала не высокая. Я сначала подумала: не забраться ли на нее, может, оттуда виден дом лесника… Но вряд ли…

— Да она ниже деревьев, разве вы не видите?

— Про то мы и говорим.

Они обогнули скалу и вышли на край обрыва. Это было большое и глубокое ущелье. Перейти его немыслимо, хотя противоположная сторона много ниже.

— Ничего не понимаю, — удивилась Тимбака, — здесь же не должно быть никакого ущелья!..

— Не должно быть! — согласно кивнула Ципили.

— Погодите-ка! — прервала их Мануш. — Вы ничего не слышите?

— Слышим. Конечно, слышим, — сказала Ципили. — Подожди, а что мы слышим?

— Минуточку, помолчите! — Мануш снова прислушалась. — Вроде кто-то меня кличет.

Все замолкли и насторожились.

И действительно, если помните, Асмик и Тарон несколько раз кричали: «Мануш… Мануш…» А потом Тарон стал снова канючить, просить оладьи у Асмик.

Вот как может быть: едва приблизившись друг к другу, они опять разошлись. Гном увел Тарона и Асмик на другой берег, а Мануш… Мануш, не услышав больше зова, решила, что ей все только почудилось.

— Ну ладно, — чуть погодя проговорила Мануш, — идемте.

— Идемте, — согласилась Тимбака…

— Куда идти? Я устала, колени болят, — заныла Ципили.

— Не ночевать же нам здесь! Пойдем прямо…

Ципили поняла, что задумала Тимбака.

— Что ж, пойдем прямо.

— Куда же мы выйдем, еще немного — и пропасть? — воскликнула Мануш.

— Чего ты испугалась? Когда мы были в твоем возрасте, нам ничего не стоило одолеть такое ущелье. Иди впереди, а мы за тобой.

— Нет, идти прямо невозможно! — И Мануш повернула назад.

Старухи поневоле последовали за ней.

— А если бы пошли, как мы сказали, наверняка разыскали бы твоих друзей, — ворчала Тимбака.

— Верно, верно, — поддакнула ей Ципили.

Очень скоро они вернулись к скале. Ципили остановилась, огляделась и говорит:

— Тимбака, эта скала мне что-то очень напоминает.

— Понятно, что напоминает, мы недавно здесь были.

— Да? А я-то думаю, что за скала.

— Мы хотели, чтобы Мануш поднялась на нее.

— Что же она не поднялась, может, и увидела бы с нее своих.

— Хотите, я сейчас поднимусь, — предложила Мануш. — Правда, деревья вокруг уж очень высокие.

— И что ж, что высокие. В просветах между ними все равно можно многое увидеть. Да и не все деревья одинаково высокие. Эх, если бы я была моложе, — притворно вздохнула Тимбака.

— А если бы я могла, — протянула Ципили. — Раньше бы мне такая скала нипочем.

И действительно, раньше, когда они были сильными колдуньями, когда умели парить над горами и над лесами, что им стоило взять такую преграду, как эта скала. Но сейчас у них вообще другое на уме. Они хотели хоть с этой скалы сбросить Мануш, может, тогда Великий Кудесник вернул бы им их колдовскую силу. Не то теперь жизнь не в жизнь. Каково таскаться пешими по лесам, вспоминая все пережитое за столетия, каково существовать без колдовства, без злых проделок.

И потому старухи изо всех сил старались причинить какой-нибудь вред Мануш.

— Милая девочка, что ж, если ты не хочешь подняться, помоги, может, я заберусь, — проверещала Ципили. — Мне, конечно, трудно, но нельзя же, чтобы твои друзья пропали.

— Бабули, ну кто вам говорит, что я не хочу? Просто думаю, что с этой скалы ничего не увидишь. Но если вы считаете, что это необходимо, пожалуйста, я заберусь…

И Мануш и на этот раз нагнулась, намереваясь разуться…

— Нет, нет, не разувайся, — накинулась на нее Тимбака, — в обуви безопаснее, не то ноги обобьешь.

— Но скала-то голая, обутой можно и соскользнуть, упасть?..

— Ничего, ничего, скала не лед, не поскользнешься. Ну, поднимайся, мы поможем тебе.

Мануш окинула скалу оценивающим взглядом и заметила, что справа она чуть ниже, не такая гладкая и с выступами, словно большие глыбы громоздятся одна на другую. Именно с той стороны она и начала взбираться. Сначала было легко, потом становилось все труднее. Ноги и руки ослабли, но Мануш держалась. Иногда она скользила, с трудом удерживалась и, крепко хватаясь за выступы, шаг за шагом продвигалась наверх.

Старухи, наблюдавшие за Мануш снизу, каждый раз, когда ей удавалось удержаться, с сожалением охали. А когда Мануш скрылась с их глаз, обойдя глубокую впадину в скале, ведьмы заволновались.

— Куда она делась? — воскликнула Ципили.

— Да погоди ты, — отмахнулась Тимбака и крикнула: — Мануш!

— Мануш! — повторила за ней Ципили.

И в это время из-за самой макушки скалы показалась голова девочки.

— Э-эй, бабули!

— Мы здесь, Манушик. Нам тебя плохо видно. Выйди немного вперед! — позвала Тимбака.

— Больше не могу. Некуда встать!

— Сделай еще шаг-другой! — уговаривала Тимбака.

— Невозможно. Я упаду, здесь скользко.

— Никого не видишь? — спросила Ципили.

— Нет, их нету. Я вижу чей-то дом.

Старухи переглянулись.

— Какой дом? — в один голос спросили они друг у дружки. — Уж не дом ли нашего недотепы Дандалоша?

— Наверняка. Чей еще это может быть дом? — сказала Ципили и крикнула, обращаясь к Мануш: — Ты подожди, мы сейчас тоже взберемся.

И старухи начали карабкаться по скале, надо сказать, делали это без большого труда. Своими костлявыми конечностями они ловко цеплялись за каменные выступы и, так как были очень тощие, почти невесомые, легко подтягивались, залезая все выше и выше. Скоро они одолели первую ступень — первую глыбину, почти половину пути до вершины. Отсюда Мануш была им уже хорошо видна.

— Еще немного, и мы доберемся до тебя, Мануш.

— Ну зачем же, я ведь сказала вам, что отсюда видно. Не могу только понять, есть ли в том доме кто…

— А какой дом? — в нетерпении спросила Ципили.

— Деревянный… Хорошо видно только крышу.

— Сейчас доберемся…

И старухи скоро уже добрались до Мануш, и что тут с ними произошло, трудно описать. Мануш только поняла, что они пытаются что-то друг дружке сказать и не могут, голос пропал, одними губами шевелят:

— Ц-ц-ц… Ци-пи-ли!..

— Т-т-т… Тим-ба-ка!..

И, сорвавшись с места, обе старухи, словно обезумев, покатились вниз на другую сторону скалы. Мануш испугалась, — достигнув подножия, они куда-то исчезли. Мануш вслед за ними тоже спустилась. Ей открылась большая, просторная лужайка и на другом ее конце дом. Оглядевшись, Мануш увидела и второй домик, совсем близко, прямо под скалой. Скоро Мануш разглядела, что это какие-то странные дома: у них нет дверей. «Что бы это значило, — удивилась она, — разве бывают дома без дверей? И кто в них живет, как они туда проникают…»

Между тем на противоположном конце лужайки старухи снова ругались.

— Сумасшедшая, не видишь разве, что это не твой дом! — орала во все горло Тимбака. — Твой же на южной стороне!

— А это и есть южная сторона, — отбивалась Ципили.

— Никакая не южная! Здесь север!

— Сейчас проверим! — Ципили уставилась в небо, но по нему ничего нельзя было определить: все заволокло тучами.

— Нет, это мой дом! — продолжала упираться Ципили.

— Говорят же тебе, твой вон там, у той скалы.

— А я уверена, что мой именно этот!

— Давай посмотрим внутри, — сказала Тимбака. — Ты же любишь спать на шкурах, в мехах, а я на соломе. В моем доме много соломы…

— Не хватало мне спать на соломе. Ладно, давай проверим…

И старухи ринулись в дом. Но не тут-то было. Когда они обладали колдовской силой, обе взяли да и повернули свои домики дверьми впритык к скалам. С тех пор как сделали добро — спасли мальчонку, — они уже не могли проникнуть в свои жилища; сколько ни пытались переколдовать свои дома, ничего у них не получилось. Потому и скитались по лесу, не ведая, как им попасть на свою лужайку, ведь раньше-то прилетали.

Уж тридцать лет, как бывшие колдуньи потеряли дорогу сюда, это не малый срок, особенно если стар, немощен и утратил все былые силы.

И вот они носятся из конца в конец по лужайке, падают, визжат, катаются по траве в бессильной злобе, не зная, как попасть в свои такие желанные домики.

А Мануш, в удивлении глядя на старух, недоумевала: с чего они так взбесились? Зато восседающий на крыше одной из избушек Ворон ничему не удивлялся. Он понимал бывших колдуний. Знал, что с ними творится. Втайне он надеялся, что скоро, очень скоро ведьмы снова обретут колдовскую силу, а там… Только злило Ворона, что все так затягивается, что старухи никак не сладят с девчонкой. Доведись ему, давно сбросил бы ее в пропасть. Но от этого не было бы никакого толка, ничего не изменилось бы. По колдовским обычаям, требуется, чтобы зло совершили сами колдуньи. Вот Ворон и ждет… Потеряв старух из виду, он долго летал над лесом, но найти их не мог, потому и решил прилететь сюда, к избушкам, надеясь, что со дня на день они непременно объявятся тут.

Мануш подошла к старухам, которые, измучившись, разлеглись на траве и наслаждались своей лужайкой, уставившись в небо и про себя вспоминая, каким оно бывало синим-синим, когда они умели парить в нем не хуже, чем птицы. Не зря говорится: кто хоть раз летал в небе, тому по земле трудно ходится…

— Вы что лежите? Заснули?.. — спросила Мануш. — Поздно ведь, надо идти.

— А? — вскочили старухи. — Поздно… Что поздно?..

— Это Мануш, Ципили, — сказала Тимбака, — мы о ней и забыли.

— Ты забыла, а я сейчас только о ней думала. Правда, не помню, в связи с чем.

— Нам же надо найти дом лесника?

— Какого лесника? Ах, людоеда… Тьфу, что я говорю… Конечно, надо добраться до дома лесника.

Ципили, кряхтя и охая, стала подниматься. А Тимбака очень легко вскочила и хитро проворковала:

— Действительно, что это мы разлеглись! Идемте, надо спешить.

Ворон, что-то почуяв, взлетел и стал кружить над ними.

— Кар… кар… кар…

— Вот и Дровосек объявился, — сказала Ципили.

— Какой Дровосек? Где? — оглядываясь вокруг, спросила Мануш.

— Ну, Дровосек. Ах, да, ты его не знаешь… Ворон… Мы его так прозвали… Просто нам так нравится.

— Ой и бабушки! — засмеялась Мануш. — Такое иной раз скажете, просто смех. Ну, ладно, идемте.

И Мануш пошла вперед.

— Куда ты, — крикнула Ципили, — опять ведь к ущелью выйдешь.

Тимбака так толкнула Ципили, что та чуть не упала.

— Противная старуха, и что ты все путаешь?! Пусть бы она шла к ущелью и сорвалась там вниз с обрыва.

Мануш не слышала этих слов.

— Так идем или нет?

— Идем, идем! Следуй за Дровосеком.

Мануш и Людоед
Они шли за Вороном. Это была та самая тропа в зарослях, которая некогда завела Дровосека в беду.

Забрели в густой кустарник. Идти было трудно, продвигались медленно. Местами полыхали кисти красной смородины, но Мануш не обращала на ягоды никакого внимания. Она была в отчаянии. Еще эти заросли никак не кончаются.

Но кусты становились все ниже и ниже, и теперь уже высокие деревья направляли их. Скоро лес поредел, и путники вышли на узкую длинную поляну. Странная это была поляна, будто кто-то специально вырубил деревья и открыл дорогу. Но ясно было и то, что нога человека тут не ступала.

Не прошли еще и половины поляны, как Ворон, истово каркая и беспокойно размахивая крыльями, стал снижаться и наконец уселся на плече у Ципили и стал быстро, быстро каркать у нее над ухом. Ципили, конечно, поняла, что он говорил.

Пока Мануш удивленно разглядывала ручного Ворона, Тимбака подошла к Ципили и тихо спросила:

— Что он говорит?

— Волк. Волк объявился… — прошептала в ответ Ципили.

— Да что ты! Значит, Дандалош где-то близко.

— А что, если… Если возьмем да и отдадим Мануш в лапы волка?

— Хорошо бы, но ты же знаешь волка. Во владении Людоеда он такими делами не занимается.

— Так как же быть? Мы ведь почти дошли.

— Спроси у Дровосека, может, что посоветует.

Но Ворон уже исчез. Он исчез потому, что и волк вдруг скрылся.

Увидев людей, волк кинулся к Людоеду сообщить ему о них.

А Людоед ждал у ограды своего дома, ждал и скрежетал зубами от злого нетерпения. Миновало уж время обеда, а он еще даже не завтракал. Почти потеряв надежду, собрался выйти на большую дорогу, где людей бывает немало, но, правда, и опасностей хватает, как вдруг примчался волк.

— Идут, идут! Их трое, — сообщил волк, задыхаясь.

— А тебе-то что?

— Пусть, что похуже, но перепадет и мне, не так ли? Я же твой помощник, что-нибудь и мне надо.

— Это когда же я взял тебя помощником?

— Ну я ведь помогаю тебе, дашь же и мне хоть что-то?

— Только кости, — отрезал Людоед.

— Что поделать, — смиренно согласился волк, — когда голоден, и кости сойдут. У волков моей стаи и того нет.

— У твоей стаи?.. Хорошо, что тебя не съели. Такой хрыч — только лишний едок.

— Вот потому-то пришел тебе служить. Ты же не скажешь, что плохо служу?

— Ну ладно, отвяжись пока. Вроде и правда идут. — Он приложил ладонь ко лбу. — Э, это две тощие старухи, кожа да кости. А вон еще… Пухленькая девчушка. Тебе повезло, волк. Старухи твои. Мне хватит малышки. Ты же знаешь, я не из обжор, обхожусь и малым.

— Старухи небось не съедобны. По мне, лучше молодые косточки.

— Ладно, поглядим. А пока исчезни, и быстрее.

Волк выбежал со двора, но затаился за оградой. Он увидел, как Людоед спрятался в колодце. Увидел и то, как Тимбака, Ципили и Мануш приблизились к ограде. Волк укрылся в кустах, очень ему хотелось подслушать, что они будут говорить.

— Ну вот и дошли, — облегченно вздохнула Ципили.

— Это дом лесника! — утвердительно сказала Тимбака.

«Старухам, видно, невдомек, что это жилище Людоеда», — подумал в своем укрытии волк.

— Наверняка твои друзья уже здесь, Мануш. Вот сейчас поедим вкусных вещей. Лесник обязательно угостит нас. Ну что, Тимбака, войдем?..

— Погоди немного, отдышимся, я очень устала. Ноги болят.

— А мои как болят? И спина отваливается. Про голову уж и не говорю, прямо раскалывается. Подумать только, как долго мы проплутали в лесу. Я сейчас и шагу не могу сделать.

И Ципили села на лавочку возле ограды.

— Я тоже присяду, — сказала Тимбака, пристроившись рядышком с Ципили. — А ты, Мануш, не хочешь отдохнуть?

— Нет, я не устала, я же ничего не делала.

— В твои годы и я не уставала, — протянула Ципили. — Тогда, может, пойдешь посмотришь, там ли дети?

— Да, я пойду, — согласилась Мануш, но не двинулась с места. Она рассматривала дом и удивлялась его необычному виду. «Странный какой-то дом, — думала Мануш. — И окна не окна, и дверь не дверь…»

И действительно, окна в доме Людоеда как узкие, маленькие проемы, а дверь широкая и без створок, непонятно, как она открывается. Но особенно удивило Мануш то, что во дворе было набросано много костей, а на кольях вдоль ограды насажены какие-то черепа… Мануш никогда не видала человеческих черепов и потому не поняла толком, что перед ней. Особенно странной показалась вышка над домом, высокая-высокая. Таких обычно на домах не бывает. Хотя на картинках Мануш что-то подобное встречала. Но это сооружение было раза в два выше самого дома, со всех сторон открыто и только наверху площадка, к которой приставлена деревянная лестница… Людоед, конечно же, именно с нее, с этой площадки, высматривал себе жертву на большой дороге. Но с тех пор как у него объявился старый волк, Людоед больше на охоту не ходил. Весть о появлении людей в лесу ему теперь приносил волк.

Это был отбившийся от стаи волк. По волчьим законам свои же и должны были его извести, потому как он стал им обузой, ничего не добывающим лишним едоком. В страхе волк сбежал из стаи и с тех пор промышлял в одиночку. Однажды, клацая зубами от голода, он пробегал мимо дома Людоеда и вдруг увидел набросанные во дворе кости, почти обглоданные, но голодному бедолаге и этого было достаточно… Так волк связал свою судьбу с Людоедом…

Мануш смотрела на это удивительное обиталище и думала о том, какие странные люди лесники, если украшают свой дом и свой двор черепами…

— Ну что, Мануш, не хочешь посмотреть, там ли твои друзья? — спросила Ципили.

— Да, Мануш, если не устала, так сходи…

Мануш словно от сна очнулась.

— Иду, — сказала она и открыла калитку.

К дому Мануш шла сквозь густую траву. Временами и тут под ногами попадались большие кости.

Старухи напряженно следили за ней и ждали, откуда же появится Людоед. Старухи знали его хорошо и были уверены, что он вот-вот объявится, схватит Мануш и потащит в дом. Но поразительно, девочка подошла к дому, а Людоеда все нет…

Мануш стояла перед дверью озадаченная. Попыталась открыть ее, но дверь заколочена. Мануш обернулась, старухи делали ей знаки: мол, зайди за дом. И она пошла, все так же утопая в высокой траве.

— Может, его нет дома? — вслух подумала Ципили.

— Куда ему деваться? — пожала плечами Тимбака.

В это время они услыхали за спиной шорох. Подумали, не Людоед ли, но перед ними появился волк.

— Что вы тут делаете, паршивые старухи? — зло прохрипел он.

— Почему паршивые! — закричала Ципили.

— А какие же, если не паршивые? На вас и мяса-то нет, кожа да кости… Нечем поживиться!.. Ф-фу, отрава!.. Нет, вы не съедобны…

— Что верно, то верно, мы не съедобны, — сказала Ципили. — Моим костям тысяча лет. Но у нас есть такая вкуснятина…

— Видел. Да не про мою честь это лакомство. Людоеду везет!.. — недовольно пробурчал волк и облизнулся.

— А где он, что-то не видать… Для него мы и старались… Но, погоди, может, еще и повезет тебе.

Волк покачал головой.

— Как бы не так! Он в колодце. С утра не ел, голодный. Боюсь, мне и косточек не оставит…

— Ну и хитрец! Он давно нас увидел, потому и спрятался! — Ципили погрозила пальцем. — Я же говорила тебе, Тимбака, тут Мануш не спасется, Людоед ее не упустит.

— Это еще вопрос. А волк уже тут как тут. Давай позовем Мануш, пусть он ее съест, а то, кто знает?..

— Нет, нет, нет! Мне тогда несдобровать. Людоед никогда не простит. Я не желаю враждовать с ним! — запротестовал волк. — Он иногда дает мне костей, а то и мяса кусок.

Вдруг Мануш вышла из-за дома. Она была явно в растерянности. Мало того что и там не было никакого входа, в доме к тому же была полная тишина. А если бы Асмик и Тарон были там, наверняка донеслись бы их голоса.

Мануш пошла обратно к калитке, и тут раздалось воронье карканье. Видно, он давно здесь. Может, на вышке сидел, ждал, чем окончится затея старух. Для него в этом была последняя надежда.

Крышка колодца приподнялась. Старухи все сразу поняли.

— Пошли, — сказала Тимбака, — нам тут больше делать нечего.

— Пошли, пошли, пока он нас не видел!

Волк успел уже убраться. Подружки спрятались за орешинами. А Ворон опять сел на вышку и с любопытством уставился вниз.

— Ой, дядя! Я чуть было не проглядела тебя! — радостно воскликнула Мануш, увидав Людоеда.

— Хорошо, что не проглядела, — осклабился он, выбравшись из колодца. — Идем в дом?..

— Погоди, дядя. Скажи, пожалуйста, в этих местах никто сегодня не появился?

— Что?.. Может, волк?.. Да нет, никто тут не был… А и был бы, так!.. — И Людоед хитро заулыбался. — И был бы кто, так от меня бы не ушел…

— Мальчик и девочка, такие, как я?..

— Такие, как ты?.. Таких, как ты, я очень люблю, особенно на ужин…

Людоед долго смеялся, а Мануш не поняла, чему он смеется.

— О чем вы, дядя? Я не поняла…

— Поди поближе, тогда все расслышишь и все поймешь… И вообще, идем в дом.

— Но я не одна. — Мануш обернулась и с удивлением увидела, что старухи исчезли. — Ой, куда же они подевались?..

— Кто подевался?

— Бабушки! Здесь были две бабушки!

— Ну и ладно, что ушли… Лучше о себе подумай.

— Дядя, я заблудилась в лесу, не проводите ли вы меня домой? — спросила Мануш, уверенная, что дядя лесник именно так и сделает.

— Только этого не хватало, домой тебя провожать. Дурной я, что ли?

Мануш подошла, обняла Людоеда за ноги. Она была ему чуть выше колен.

— Ну, пожалуйста, дяденька, проводи меня домой, прошу тебя!..

Людоед грубо оттолкнул девочку.

— Посмотри-ка на меня как следует, глупышка! Посмотри, кто я!..

— Ну, посмотрела, дядя! — И Мануш заулыбалась.

— Не очень хорошо смотришь, если не увидела. Знаешь, что ты ко времени явилась. Сейчас я тебя съем, я с утра голодный, понимаешь.

— Дядя, ты совсем как мой дедушка. Он тоже всегда говорит: съем тебя. И ни разу еще не съел.

— Дедушка не съел, а я съем!

— Ой, дядя, милый, ты шутишь! Помоги тогда сначала друзей моих разыскать, они плутают в лесу…

— Слушай, девчонка! — потеряв терпение, закричал Людоед. — У тебя, похоже, глаза плохо видят? Ты когда-нибудь слыхала про Дандалоша?

— Про Дандалоша?.. А, это про людоеда Дандалоша?.. Мне мама сказку про него рассказывала.

— Ну то-то же… Я как раз и есть Дандалош-Людоед. И знай: я съем тебя.

— Ой, дядя, какой же ты непонятливый… Людоеды только в сказках бывают!

И Мануш весело рассмеялась.

— Над кем смеешься?.. Над собой ведь смеешься… Подумать только, говорю, съем ее, а эта негодница хохочет. Сейчас увидишь!..

Но Мануш после этих слов еще больше развеселилась и, подпрыгивая, затараторила:

— И не съешь, и не съешь, и не съешь меня!

Людоед удивленно посмотрел на Мануш и говорит:

— Как так не съем? Очень даже съем и запью холодной водой вон из того колодца.

Мануш просто закатывалась от смеха.



— Нет, дядя, я, пожалуй, останусь здесь. С тобой весело.

Людоед покрутил пальцем у виска.

— У тебя, я гляжу, тут не все ладно. Чего расхохоталась?..

— Но ты такое говоришь, — сквозь смех сказала Мануш, — что удержаться невозможно… Съем да съем… Хочешь, наберу тебе смородины?

— Зачем, я же Лю-до-ед, понимаешь?..

Мануш, не унимаясь, весело заливалась.

— Смеешься, да? Ну, хватит, идем.

Людоед рванул Мануш за руку и потащил в дом. Подойдя к двери, он взялся за кольцо и легко отодвинул ее. Она поехала, как на колесиках.

Едва Людоед и Мануш переступили порог, Ворон закаркал, замахал крыльями и, слетев вниз, уселся на плече у Ципили, не переставая каркать. Послушав Ворона, она сказала Тимбаке:

— Дандалош завел Мануш в дом!..

— Значит, конец!

— Как так конец? Что ты хочешь сказать?

— Он съест Мануш!.. До чего же ты глупая…

Ципили вскочила с места.

— И мы останемся без Мануш?..

— «Останемся без Мануш», — передразнила Тимбака. — Ты никак опять стала жалостливой?

— Нет, конечно… Но ведь правда жалко девочку…

— Определенно жалеешь. Чего уж отнекиваться?

— Я жалею?.. Хочет, пусть ест.

— Как так «пусть ест»? — вдруг рассердилась Тимбака.

— Ага, попалась, и ты ее жалеешь…

— Я не жалею… Не жалею, но… Слушай, Ципили, а ведь ниу тебя, ни у меня нет помела!.. Если он ее съест, как же мы проверим, вернутся ли наши колдовские силы?..

— Новое помело тут поблизости под деревом лежит, я тащила его за собой, из сил выбилась. А потом решила оставить на время под деревом. Оно приметное, быстро найдем.

— Ай молодец, Ципили! Я и не знала, что ты такая мудрая!..

А Мануш в это время с любопытством оглядывала жилище Дандалоша. Все тут было непривычным и неожиданным. На полу накиданы кости, на стенах висят шампуры, на полках силки, напильники, веревки, разных размеров котлы. В углу большой сундук, а в другом конце комнаты очаг и над ним на треноге огромный котел. В общем, тут было все, что должно быть в доме Людоеда. Просто Мануш этого не знала.

— Как тут интересно! — воскликнула Мануш.

— Теперь видишь, куда ты попала? А то все смеешься, смеешься, как глупенькая.

— Если хочешь, чтобы я не смеялась, не говори смешных вещей…

— Сама мала, а язык у тебя длинный… Ну, смотри, что сейчас будет? — Людоед подошел к стене, где висели шампуры, снял один из них, подержал в руке, не сводя взгляда с Мануш, и, видно почувствовав некоторое неудобство, поменял шампур на более длинный. — Сейчас нанижу тебя на него и изжарю на углях. Очень люблю шашлык.

Мануш опять засмеялась.

— Дядя Людоед, — сказала она, — ты большой шутник!..

— Ну наконец-то признала во мне Людоеда?

— Ты же себя так называешь…

— А коли я Людоед, значит, ем людей, понимаешь? — И он поднял шампур вверх. — Все еще не веришь мне?

— Ну как же не верить? — хитро улыбнулась Мануш: мол, ты шутник, и я тебе не уступаю. — Ты взрослый, а взрослые ведь не говорят неправды.

— Да-а? — Дандалош понял, что девочка насмешница.

— Что «да»? — продолжала улыбаться Мануш.

— Раз веришь, чего смеешься?

— А что мне еще делать?

— Плакать, вот что! В таких случаях дети всегда плачут, зовут на помощь.

Мануш, видя, что Дандалош не унимается, все шутит, решила подыграть ему, закрылась ладошками и стала всхлипывать, словно и правда плачет.

— У-у-у, я боюсь, помогите, он хочет меня съесть!..

— Издеваешься надо мной! Ну ладно, сейчас посмотрим…

Людоед открыл сундук, вынул оттуда большой осколок зеркала, установил его на сундуке у стенки и, подойдя к полке, взял напильник.

— Видишь, что это?

— Знаю, напильник. У моего папы тоже такой есть. Он им топор точит.

— А я не топор, я буду зубы точить…

— Как интересно! Я такого никогда не видела! — сказала Мануш и, будто что-то вспомнив, добавила: — А потом и мои наточишь зубы, ладно?.. Они у меня совсем притупились, даже орехи не могу грызть.

Людоед в сердцах бросил напильник на пол.

— Нет, ты очень странная девчонка.

— Ну почему, дядя? Я же не придумываю. Смотри, какие у меня плохие зубы. Мама говорит, это оттого, что я сладкоежка…

— Хватит, мы с тобой слишком заговорились, — и Людоед опять взял в руки шампур, — ты ужасная болтунья, нанижу тебя на шампур, тогда заплачешь всерьез… Сейчас, сейчас…

И тут Людоед задумался, отложил шампур и сказал:

— Не стану жарить, скоро вечер, жареное вредно, трудно переваривается, лучше есть тушеное, не будет изжоги…

Мануш искренне обрадовалась. Она с утра ничего не ела, и долгий разговор о еде вызвал у нее сильное чувство голода. А так как она, конечно же, ни минуты не верила, что речь идет о ней, весело подпрыгивая, сказала:

— Тушеное — это замечательно! Я очень люблю тушеное.

Людоед изумленно поглядел на Мануш:

— Что ты любишь тушеное?..

— Все, что хочешь, тушеное все вкусно!

И Мануш опять засмеялась. Смех у нее был такой звонкий и заразительный, что Людоед вдруг тоже рассмеялся, но потом, вспомнив, что у него для этого нет никакой причины, посерьезнев, сказал:

— Опять заливаешься? Ну, ну, сейчас поглядим. — И он стал разжигать очаг. — Посмотрим, как ты будешь смеяться у меня в желудке…

Мануш ни минуты не сомневалась, что она у лесника. Видя, какой у него беспорядок, она про себя подумала, что этот дядя очень неаккуратный.

— Почему у тебя здесь так много костей? — озираясь вокруг, спросила Мануш.

— Ага, наконец-то у тебя открылись глаза. Это кости таких, как ты… Ну, может, не совсем таких… Чаще, конечно, попадаются взрослые. Малышей я обычно съедаю вместе с косточками.

Мануш не обращала никакого внимания на речи Людоеда. Она была сильно голодна и потому подошла к очагу и подбросила хворосту, чтобы огонь скорее разгорелся.

— Что же ты делаешь, ненормальная девчонка?

— Не видишь разве, огонь разжигаю.

— А зачем?

— Как зачем? — удивилась Мануш. — Чтобы вода скорей закипела.

— Чтоб мне скорее тебя съесть?

— Ну, дядя, сколько можно шутить? Сходил бы ты за дровами, уже нечего подбрасывать в очаг.

Людоеду довелось видеть разных детей, но таких, как эта девочка, он еще никогда не встречал. От изумления Дандалош сел на сундук и уставился на Мануш. А она подошла к нему и, весело потянув его руку, сказала:

— Ты что расселся? Я же сказала, иди за дровами, ленивец.

— З-знаешь что, негодница?.. Зачем дрова? Да и кто их будет колоть?.. Я уж лучше тебя сырой съем… Пока дров нарублю, ты столько еще наболтаешь, что у меня аппетит пропадет… Нет, лучше сырую тебя съем…

— Не съешь, не съешь! — смеялась Мануш.

— Почему это я не съем тебя? Зубы у меня на месте и хорошо наточены. Вот сейчас увидишь!

— Не увижу, не увижу!

А за стеной дома уже беспокоились.

У волка слюнки текли от нетерпения. По всем его расчетам, Людоед должен бы давно съесть девочку. В таких случаях он сразу выходил и спускался в колодец. Устраивался подремать в холодке, а через какое-то время вылезал и потом уже всю ночь бродил по лесу, пока не раздобывал что-нибудь для следующего дня.

Волк, хорошо знавший привычки и повадки Людоеда, удивлялся, что все так задерживается. Ему хотелось заглянуть в окно, но он трусил.

Не спокойны были и колдуньи. Прячась за орешиной, они, не спуская глаз с дома Людоеда, ждали… Ждали с уверенностью, что стоит Дандалошу съесть Мануш, как они тотчас обретут свою колдовскую силу.

Ждали долго… И от усталости наконец заснули… Заснули, и началось… Им снилось, что они летают на своих метлах над любимой лужайкой, как в былые счастливые времена, когда обладали способностью заколдовать кого хочешь, обернуть кем хочешь любого и каждого, и обернуться самим в кого хочешь.

Летали они, летали и, так же неожиданно, как заснули, разом проснулись. Сначала они не поняли, где находятся, потом, когда увидели дом Людоеда, все вспомнили.

— Ципили, он еще не съел Мануш, — сказала Тимбака. — Отчего бы это?

— Почему ты думаешь, что не съел? Может, давно уж проглотил, — проговорила Ципили. — Где помело? Давай-ка проверим.

— Забыла, что помело не освящено?

— И верно ведь! Совсем забыла.

И обе загрустили. Ципили склонилась головой на плечо подруги и прижалась к ней потеснее. Тимбака удивленно заморгала глазами, но промолчала. Она сейчас тоже нуждалась в сочувствии родной души. Им, конечно, приходилось иногда и сцепиться в споре, изрядно повздорить, но друг без дружки жить они уже не мыслили, особенно после того, как потеряли колдовскую силу.

Так они сидели и не отрывались взглядом от дома Людоеда.

Однако ни волк, ни старухи не могли сравниться в своем нетерпении с Вороном. Он слышал все, что творилось в доме, и знал, что Мануш еще невредима. Но одного Ворон никак не понимал: почему Мануш смеется, ведь она в лапах у Людоеда, а кому неизвестно, чем такое кончается? Скорее бы уж… Ворон думал о том, что близится час, когда он вновь обретет человеческое обличье и наконец-то возвратится домой, к жене, к детям. Думал об этом и не верил в возможность такого счастья. Неужели действительно наступил желанный день? Ворон был переполнен радостным ожиданием, но что-то при этом и беспокоило его, щемило сердце. Тревожило то, какой ценой он должен вернуть себе прежний облик, какой ценой должна сбыться тридцатилетняя мечта. Понятно, что жена и дети, которые уже стали взрослыми людьми, обрадуются его неожиданному возвращению, но что будет с родителями Мануш, если они потеряют свою единственную дочку?

Такими непростыми были чувства и переживания Ворона, восседающего на вышке дома Людоеда. В какое-то мгновение ему подумалось, не помочь ли Мануш, но он понимал, что не в силах сделать это, нет уже возможности вызволить несчастную девочку из беды. Ворон поглядел вокруг своими круглыми холодными глазами, не придет ли помощь откуда-нибудь, но заранее знал, что, кроме двух жалких старух, притулившихся друг к дружке за орешиной, и прячущегося волка, ждать некого, а они и не смогли бы да и не захотели бы помочь бедной девочке.

А Мануш тем временем не чувствовала себя несчастной. Правда, она была голодна и думала о своих заблудившихся друзьях, но, встретившись, как она считала, с лесником, вполне успокоилась, веря, что он поможет им: разыщет пропавших ребят и выведет всех их из леса.

— Нет, эта девчонка сведет меня с ума, — сказал Людоед, вскочив с сундука. — Сейчас я поймаю тебя и съем!..

— Не съешь, — увернулась Мануш.

Дандалош кинулся за ней, круша все, что попадалось ему под руки и под ноги. Получилась настоящая погоня. Огромный, неуклюжий Дандалош пытался схватить легкую, юркую девочку, и это ему никак не удавалось. Мануш проскальзывала у него между ног, взлетала на сундук, а раз даже на одну из полок. Наконец Дандалош загнал ее в угол за очагом, но Мануш вдруг, показав на окно, воскликнула:

— Ой, что это там?

Дандалош обернулся, и Мануш тут же перескочила в другой угол комнаты. Нет, она на этот раз не хитрила. В окне действительно кто-то показался… Это был волк. Услышав шум, он заглянул в окно и посмотрел, что делается внутри. Пока Людоед соображал, что к чему, нога у него подвернулась, и он грохнулся. Поднявшись, увидел в окне волка и в злобе стал кидаться в него всем, что под руку попадало.

— Что ты тут выставился! Вон отсюда!

Но волк не отошел. Он понял, что Людоед в затруднении, и предложил свои услуги:

— Хочешь, я поймаю ее?..

— Сказал, убирайся! Без тебя обойдусь.

Волк ушел, и Людоед стал приближаться к Мануш. Однако именно в это время вместо волка в окне появились старые колдуньи, но Дандалош пока не видел их, он, с шампуром в одной руке и с кочергой в другой, наступал на Мануш.

— Ну, попалась, теперь увидишь!

— Не увижу, — сказала Мануш и снова засмеялась.

— Ладно, несносная девчонка, наигрался я с тобой…

Вконец обозленный, Людоед бросился туда, где в углу жалась к стене Мануш, но ей и тут повезло. Дандалош споткнулся и неуклюже растянулся на полу во весь рост. Воспользовавшись этим, Мануш вскочила на печь.

Видя все, что происходило в доме, Ципили и Тимбака принялись за свои колдовские заклинания:

Амда-чамда ди-ди-ди,
Тимба-бум, тимба-кум,
Банда-Бунда ги-ги-ги,
Тимба-кум, Тимба-бум.
И без того разъяренный Людоед, услышав голоса старух, окончательно потерял самообладание и метнул в них кочергу.

— Старые совы, а ну брысь отсюда!..

И, опять воспользовавшись моментом, Мануш рванулась в другой угол, но тут она неожиданно упала и сильно ушибла локоть. Так сильно, что даже заплакала. Дандалошу только того и надо было. Увидев, что девочка плачет, он поднялся с пола и сторожко зашагал к ней. Плачущий ребенок — это иное дело, это привычно Людоеду.

Мануш уже не убегала. Боль заставила ее забыть об игре, которую, как ей казалось, вел с ней дядя лесник, и Дандалош, считая, что спасения ей нет и теперь все уже кончено, довольно потирал руки.

— Ну вот, сейчас я тебя съем!..

Лицо у него было такое страшное, голос такой зловещий, что Мануш испуганно сжалась в углу. И когда Людоед вплотную подошел к девочке, на него с карканьем налетел Ворон.

Дровосек, до того наблюдавший за веселой игрой Мануш, вдруг осознал, что девочке пришел конец, и, забыв о своей последней надежде снова стать человеком, кинулся спасать Мануш. Он когтями расцарапал лицо Людоеда, и тот в ужасе метнулся в сторону.

Ворон дважды покружил над Людоедом и опять нацелился в него когтями с криком:

— Кар, кар, кар!..

— Кто это, что это? — закричал Людоед, прикрывая ладонями оцарапанное лицо.

И тут из угла, где стояла Мануш, раздался такой смех, какого Людоед никогда не слыхал. Он посмотрел на девочку, не понимая, что случилось…

А случилось то, что Людоед потер лицо рукой, которая была вся в саже от кочерги, и вид у него сейчас от этого был ужасно смешной.

Мануш хохотала, и звонкий смех ее донесся до волка и колдуний, которые, сбившись у окна, заглядывали в него, пытаясь понять, что же, наконец, творится в доме. Людоед, увидев их, набросился на непрошеных соглядатаев, стал в злобе швырять в них напильник, топор, бутылки, половник…

А Мануш продолжала хохотать. Гнев Дандалоша только все пуще смешил ее.

Когда кидать уже было нечего, Людоед, выбившись из сил, тяжело плюхнулся на сундук.

— Поглядите-ка вы на них! Уставились, словно никогда не видели Людоеда. А я-то думаю, отчего не могу сладить с девчонкой, никак не съем ее.

— Раз уж ты так голоден, так съешь и их, — смеясь, сказала Мануш.

— Да разве можно разгрызть этих хрычовок? Зубы обломаешь.

— Но почему же обломаешь?

— На них кожа да кости. Они знают, что не нужны мне, оттого и обнаглели. Брысь отсюда, старье.

— А меня?

— Что тебя? Съем, если поймаю.

— Ну чего же легче? Лови!

И Мануш сама пошла к нему.

— На же, ешь!

Людоед опешил.

— Как так? — все, что сумел выговорить от удивления Людоед.

— Чего же ты медлишь? Вот я, больше не убегаю.

Людоед сидел недвижимый. Он продолжал смотреть на эту маленькую девчушку, которая протягивала к нему руки, не ведая страха.

Мануш огляделась вокруг. В доме, в котором и до того не было особого порядка, сейчас все вообще было перевернуто.

— Разве можно устраивать такой беспорядок? Тут даже ступить негде, того и гляди, обо что-то зацепишься и упадешь. Вон мы с тобой как падали! Где у тебя веник, а?

Нет, Людоед поистине потерял дар речи. Он пальцем указал ей, где веник. Мануш вооружилась им и стала подметать, расставляя все по местам.

— Только и знаешь, съем да съем, — ворчала девочка, — а простого дела не делаешь, похоже, сто лет не подметал!.. Подними-ка ноги, видишь ведь, что мету…

Дандалош покорно приподнял свои неуклюжие ноги. Мануш замела и вокруг сундука и уселась на него рядышком с Людоедом.

— А теперь проводи, пожалуйста, меня домой, здесь больше нечего делать, — сказала она решительно.

— А… A-а… Сейчас… Сейчас сделаю такое, что провожать тебя домой уже не придется.

Он вскочил с места, схватил Мануш обеими руками и поднял ее над собой, открыв большущий рот. Людоед решил, что разговаривать с этой болтуньей ему больше не следует, надо заглотнуть ее разом, и все.

А Мануш опять громко рассмеялась.

— Эй, что ты делаешь! — кричала она сквозь смех. — Зачем щекочешься?.. Не щекочи меня!..

У Людоеда руки вдруг ослабели, и он опустил Мануш на пол.

— Убирайся отсюда, противная девчонка! — завопил он. — Прочь! И чтоб глаза мои тебя не видели!

Мануш обиженно отошла в сторонку.

— Я больше не люблю тебя, раз выгоняешь, — сердито сказала Мануш.

— Слушай, девочка, уходи подобру-поздорову!.. Твой смех не дает мне съесть тебя, понимаешь?! Сгинь с моих глаз! — чуть не плача, взмолился Людоед. — Понять не могу, что творится! Такого со мной еще не бывало. Голоден ужасно, а съесть тебя не могу… Уходи! Говорят, уходи!

— Куда же мне идти, я дороги не знаю. Заблудилась в лесу…

Людоед в ярости схватил шампур.

— Вон! Немедленно вон, не то…

— Ну ладно, уйду, — поняв наконец, что Дандалош не шутит, сказала Мануш и, понурясь, вышла.

После ее ухода Людоед сел на сундук, схватился обеими руками за голову и заговорил сам с собой:

— Что это было? Почему я не смог съесть паршивку? — Он потрогал лоб. — И температуры вроде нет.




Глава седьмая ВОЗВРАЩЕНИЕ


Добрые колдуньи
Старые колдуньи обиделись на Дандалоша за грубое обращение с ними. Они ушли от окна и, снова усевшись под орешиной, печально склонились друг к дружке и задремали. Волк, зайдя за дом, тоже разлегся, уложив, словно пес, голову на вытянутые передние лапы. И его клонило ко сну, но голод мучил сильнее…

Только Ворон был настороже, сидел на вышке и прислушивался к голосам в доме. И он первым увидел, как вышла Мануш. Увидел и поднял переполох. Под его пронзительное карканье старухи, как ни странно, впали в сладкий сон, а волк бросился к окну, посмотреть, чем кончилась борьба Людоеда с Мануш. Увидев, что хозяин дома в одиночестве сидит на сундуке, волк вошел внутрь, искать остатки косточек, но, ничего не найдя, выскочил во двор и тут увидел, как Мануш удаляется от дома.

А Ворон, каркая, метался то к старухам, то к Мануш. Летал так низко, что едва не касался крыльями головы девочки. Но больше всех был удивлен волк. Он взглядывал то на Мануш, то на дверь дома. Ждал, когда Людоед выйдет и настигнет девочку. Ничего другого волк представить себе не мог. Он много раз видел, как входят в этот дом, но никогда не видел, чтоб из него выходили, не бывало такого на памяти волка.

Мануш медленно прошла через весь двор, открыла калитку и вышла.

— Ой, не съел!.. — увидев Мануш, всплеснула руками Ципили.

— Не съел, не съел! — весело подскочила на месте Тимбака.

— Как же так? — в недоумении спросила Ципили.

— Ничего не понимаю, — уже посерьезнев, удивленно пожимая плечами, сказала Тимбака.

— Слушай!.. — начала было Ципили и замолкла, виновато взглянув на подружку-колдунью.

— Ну, чего осеклась?

— Не знаю, как и начать… Ты только не сердись, ладно?

— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать! — проговорила Тимбака. — Радуешься, что Людоед не съел Мануш?

— Откуда ты это взяла? — испугалась Ципили, но потом вдруг решила не изворачиваться, будь что будет. — А если честно, чего скрывать. Я и правда рада… Чуть-чуть… Не знаю почему, но рада. Только ты не сердись. Может, это пройдет.

— Глупая, а я, по-твоему, не рада? Очень даже рада!..

Ципили изумленно глянула на Тимбаку.

— Ну и ну! А что же теперь будет? Мы такими и останемся?

— Да погоди ты! Лучше подумай, что Мануш будет делать.

А что было делать Мануш? Невидящим взглядом она посмотрела вокруг и села на бревно, что лежало у ворот. Усталая, голодная, солнце уже на исходе, скоро вечер, но у бедной девочки и мысли не было с места двинуться.

И усталость сморила ее. Мануш заснула.

— Надо что-то придумать, — сказала Ципили.

— А что придумать? Мне ничегошеньки злого на ум не идет… Не идет, и все! С чего это в нас вселилось такое, жалеем и жалеем?

— Когда нам еще случай представится? — терзалась Ципили.

— Случай? Случай-то, может, и будет, но раз мы опять в жалость ударились, какой от него толк.

— Тимбака, я одну вещь хотела бы тебе сказать, да боюсь. Боюсь, что осмеешь меня.

— Да чего уж там осмею. Говори.

— Со мной что-то странное.

— Что?

— Дай руку, скажу. — Ципили приложила правую ладонь Тимбаки к своей груди слева. — Ничего не чувствуешь?

— Нет… А что, у тебя температура?

— Э-эх!.. Не чуешь, бьется?.. Внутри что-то бьется: тук-тук.

— И у тебя тоже?.. Представляешь, со мной такое же творится. — Тимбака приложилась ухом к груди Ципили. — Точно… Это сердце…

— Тс-с! И я подозреваю, что сердце… Дай-ка у тебя послушаю! — И Ципили послушала… — И у тебя есть! У тебя тоже есть сердце!

— Тихо, — предостерегла Тимбака. — Пусть никто не знает.

В это время Ворон подлетел, уселся на плече у Ципили и стал что-то ей говорить.

— Где? — вскочила Ципили.

— Что он сказал? — встревожилась Тимбака.

— Не видишь, волк приближается к Мануш!

А волк, не дождавшись, что Людоед погонится за Мануш, снова заглянул в окно и увидел того по-прежнему недвижно сидящим на сундуке. Сначала волк решил, что это обычные Людоедовы штучки, но скоро он понял: случилось нечто необыкновенное. И волк тихонечко пошел к Мануш. «Может, аппетит потерял? — подумал волк про Людоеда. — Или из запасов наелся… Как бы то ни было, а я эдакую добычу не упущу».

— Тимбака, гляди, волк остановился и смотрит на Мануш. Очень нехорошо смотрит, — сказала Ципили.

— И облизывается.

— Он уже совсем, совсем близко!

— Вижу. Коварный поганец, на цыпочках подбирается, чтоб Мануш не проснулась. Давай разбудим ее, предупредим.

— Разве этим поможешь? Если она побежит, так волк ее все равно нагонит. Голодный волк страшнее любого людоеда… Давай-ка лучше поколдуем?

— Опять за свое. Знаешь ведь, что ничего у нас с колдовством не получается.

— Другого-то выхода у нас нет!

И они вместе затянули колдовское заклинание:

Тири бом-бо Тимба-ко,
Цимна ду-ро ко-ко-ко.
Амда-чамда Били бо.
Ципили-Пиндо…
Волк, который уже протянул к девочке лапы, так и прирос к месту. Но когда старухи на миг прервали свое колдовство, он сделал еще один шаг.

— Ой, что это? Неужто подействовало? — удивилась Ципили.

— Не болтай. Продолжай колдовать. Скорее!

И они опять завели:

Били-били бом хо-хо-хо,
Тимба-биро ха-ха-ха,
Тили-мили кум
Тимба-кумо, Тимбака.
Передние лапы волка замерли в воздухе, и затем он сделал несколько шагов назад. И казалось, что какая-то сила отбрасывает волка.

— Видала! — воскликнула Ципили.

— Что тут видеть, действует! Продолжай.

— Действует, действует! — подпрыгнула от радости Ципили.

Волку только того и надо было, чтоб колдовство прервалось. Разинув пасть, он ринулся вперед.

— Э-эй, он снова нападает! — заорала Тимбака. — Продолжай!

Тири биро, ко-ко-ко,
Тимба биро Тимба-ко,
Амда-чамда,
Ципили-Пиндо.
Волк опять отпрянул. Но старухи теперь уже колдовали непрерывно. Они поняли, что надо повторять заклинания, пока волк не откажется от своего намерения.

Били-били бом ко-ко-ко,
Тимба-биро ха-ха-ха.
Тили-мили
Тимба-кумо, Тимбака.
Волк повернулся и, поджав хвост, направился к лесу.

— Не останавливайся! — потребовала Тимбака. — Этот хитрец может еще вернуться.

Били-мили бум хо-хо-хо.
Тимбо-биро ко-ко-ко,
Тили-мили бум
Ципили-Пиндо.
Так они повторяли только им ведомые заклинания и, раз от разу все больше воодушевляясь, не замечали, как Ворон кружит над ними, задевая их головы и плечи то крыльями, то когтями. Сердце Ворона разрывалось от напряжения, от неистово-тревожного карканья.

Наконец колдуньи замолкли, так как Мануш уже была явно вне опасности, и, несмотря на свой почтенный возраст, они запрыгали, как малые дети, радостно восклицая:

— Помогло, помогло, помогло!

— Колдовство помогло!

— Как же это получилось? — недоумевала Ципили.

— Как да как! Важно, что получилось. — Тимбака с минуту подумала и в свою очередь спросила: — И правда! Как же это?.. Погоди, погоди!

— Что годить-то! Помогло, милая ты моя, помогло! — И Ципили на радостях обняла Тимбаку и стала целовать.

— Опять ты лижешься! Тьфу. — Тимбака ладонью утерла губы. — Знаешь, что я этого не люблю.

— По такому случаю можно и поцеловаться.

— Давай лучше разберемся, как же все получилось.

— Получилось, помогло, помогло! Чего разбираться! — снова запрыгала Ципили.

— Ну погоди. Да, колдовство помогло. Но ты сообразила, что именно произошло?

— Чего соображать, я же все видела?

— Видела, но главного не поняла.

— Это ты ничего не понимаешь, — обиделась Ципили. — Чего понимать-то? Мы снова колдовали, и колдовство свершилось… Ну тебя, не даешь как следует порадоваться. Вечно что-нибудь выдумываешь!

— Глупая! Ведь мы не злое, а доброе дело сотворили! — многозначительно подняв палец кверху, сказала Тимбака.

— Как так? Что ты бормочешь? Нет, ты понимаешь, какую чушь ты несешь? — растерянно пробурчала Ципили и… рот у нее вдруг раскрылся в удивлении. Она села.

— То-то и оно! — Тимбака примостилась рядышком. — В том-то и горюшко. Мы сотворили добро и теперь уже никогда не будем злыми колдуньями…

— Да уймись ты… не каркай… Погоди, дай подумаю о том, что ты сказала… Одно с другим не сходится… Колдовство-то ведь подействовало?.. Говоришь, оттого, что добро совершили?..

— Ну то-то же! Поняла, наконец?..

— Значит, мы снова способны колдовать?.. Чего же нам еще желать?

— Мы больше не можем делать зло. Мы стали добрыми колдуньями. Добрыми… Понимаешь? — сказала с очень серьезным видом Тимбака.

— Добрые колдуньи?.. Мы теперь добрые?.. Не может этого быть!..

— И однако это так, Ципили.

— Погоди… А летать мы сможем?

— Конечно. Мы будем летать. Будем в новогоднюю ночь приносить детям подарки… Они с нетерпением станут нас дожидаться. Мы будем класть им все под подушку, пока они спят, класть конфеты в пестрых новеньких мешочках. Дети станут радоваться, благодарить нас.

— Я так люблю детишек! — призналась Ципили.

— Я тоже! Гляди, как Мануш крепко спит.

— Устала, бедная девочка.

— Опять «бедная»?

И тут Ципили взорвалась:

— Да, да, бедная! Да, да, я жалею. Понимаешь, жалею! Не ты ли сказала, что мы стали добрыми колдуньями? Вот я и жалею Мануш… Но мне… Мне что-то пока не совсем верится. Может, это только случайность? Может, мы ошибаемся. Давай еще попробуем.

— А что попробовать? Мне ничего в голову не приходит…

— Давай повалим дерево?.. Может, теперь получится…

И Ципили, не дожидаясь Тимбаки, затянула:

Амда-чамда ди-ди-ди,
Авалла-савалла гу, гу.
Тири Тимба ко-ко-ко
Ципили-Пиндо.
— Орешина, упади, упади! Ну быстрее, Амда-чамда. Видишь, не падает, — чуть не плача, сказала Ципили, — а говоришь, мы снова стали колдуньями.

Вместо ответа Тимбака принялась хохотать. Хохотала она громко, но с глухим старушечьим всхрапыванием. Из глаз текли слезы. Ципили, ничего не понимая, удивленно смотрела на нее.

— Что с тобой? — спросила она, подойдя к Тимбаке. — Уж не тронулась ли умом?..

— Ну и глупая же ты, — сквозь смех проговорила Тимбака, — да разве это доброе дело — повалить хорошее дерево? Ты никак не можешь уразуметь. Говорят же тебе, что мы стали теперь добрыми колдуньями. Понимаешь, добры-ми!

— Тьфу, совсем забыла! Что тут поделаешь. Придумай, пожалуйста, какое-нибудь доброе дело. Надо обязательно проверить, не случайно ли у нас один раз получилось. Ну, пожалуйста.

— Да что-то ничего на ум не идет. Я еще толком в себя не пришла.

— Знаешь, Тимбака… Давай-ка мы…

В это время о себе снова напомнил Ворон.



Он опять опустился на плечо Ципили и завел свое душераздирающее карканье. Так расшумелся, что и Мануш наконец разбудил…

— Где это я? — удивленно спросила девочка, оглядевшись вокруг.

Увидев Ципили и Тимбаку, Мануш поняла, что все случившееся с ней не было сном. Но тут на глазах у нее произошло такое, что опять подумалось, будто она во сне…

— Ципили! — во все горло закричала Тимбака, так, словно та была не рядышком, а на другом конце света. — Ворон, понимаешь, Ворон! Как мы раньше не додумались.

— Что Ворон? — спросила Ципили.

— Как что? Сколько уж лет бедняга ждет, когда мы снова обретем наши колдовские силы и вернем ему человеческое обличив.

— А? Поняла! Слушай, а это доброе дело?

— Ну, знаешь ли! Ты совсем разум потеряла. Спроси его, доброе ли это дело.

— Кар, кар, кар! — надрывался Ворон.

— Так чего же мы ждем, Тимбака? Давай, начинай.

— Нет уж, ты его заколдовала, тебе и расколдовывать.

Ципили встала на цыпочки, протянула руки вперед и начала беззвучно шевелить губами, а потом завела и свою колдовскую присказку:

Амда-чамда ди-ди-ди,
Алва-Салва
Тимба-Бум
Пили-мили бум, Тимба-кум…
Тут Ципили почувствовала, что Ворон у нее на плече очень потяжелел, услышала, как зашелестели его перья, и еще больше воодушевилась:

Аба-ко, Аба-ку
Пили Бам-бу
Ала-ту, мала-ту
Бири-бам бу…
Тяжесть на плече стала непереносимой, и тут что-то грохнулось оземь… А поднялся с земли… Кто бы, вы думали?.. Поднялся Дровосек и своей собственной человеческой персоной стал перед старухами.

Увидев Дровосека, колдуньи, надо признаться, изрядно струхнули, особенно Ципили, которая, как известно, обернула его Вороном. С испугу Ципили даже отступила на несколько шагов назад. Но у Дровосека и мысли не было о мщении. Он ощупывал себя и удивленно оглядывался вокруг, поражался, какими вдруг маленькими сделались старухи.



Ведь за время, пока он был Вороном, они казались ему великаншами, а теперь это маленькие, иссохшие старушонки. Правда, все теперь стало меньше: и деревья, и кустарник, и дом Людоеда.

Дровосек еще раз ощупал себя, даже ущипнул, после чего, наконец, поверил, что стал опять человеком.

Наверное, думаете, он обрадовался, запрыгал от счастья? Нет… Бедняга весь сжался, бухнулся на траву, обхватил голову руками и разрыдался.

Старухи молча смотрели на Дровосека. А он плакал о своих пропавших годах, о своей печали да и от радости, конечно.

И все это видела своими глазами Мануш. Как вы помните, она проснулась от вороньего карканья и стала свидетельницей несказанного чуда. Согласитесь, что не многим доводилось видеть такое. Может, и вовсе никому.

Мануш казалось, что она еще спит и все ей приснилось.

Когда Дровосек, наконец, облегчил свою душу слезами и поднялся, у Ципили дыханье сперло.

— Я не виновата, Дровосек, — забормотала она. — Я же хотела тебя только на чуть-чуть обернуть Вороном. Откуда мне было знать, что потеряю свою вековечную колдовскую силу.

— Да что уж теперь! Прошедшего не воротишь, — извиняюще сказал Дровосек. — Спасибо, хоть нынче не забыли обо мне.

— Мы только-только обрели свою колдовскую силу, — стала оправдываться и Тимбака. — Ты первый, кого мы обернули… Это я… Я напомнила о тебе Ципили.

Но зря Тимбака оправдывалась. Дровосек все знал. Ведь и будучи Вороном, он все понимал.

Дровосек, конечно, слышал и видел, что человеческий образ ему вернула Ципили, но он подошел к Мануш, опустился перед ней на колени и земно поклонился.

— Я… Я тебе обязан, девочка моя. Никогда бы мне не обернуться снова человеком, не осознай я, какое совершаю преступление перед тобой. Я ведь хотел… Очень хотел, чтобы ты погибла… Тот человек вовсе не лесник, он настоящий Людоед… Прости мне, доченька, прости, Манушик!

— Что вы! Встаньте, пожалуйста! — растерялась Мануш. — Что я такого сделала? Не понимаю, о чем вы говорите!

— Ты… Это ты меня спасла. Ведь я тот самый Ворон, который заманил тебя в глубь леса, увел от друзей. И к Людоеду завлек тебя тоже я. И старухам сообщил о вашем приходе в лес.

— Ладно, ладно, дядя, вставайте! Бабушки смотрят на нас. Неудобно.

— Да, да… Хорошо, доченька. Я отведу тебя домой. Освобожу от этих злых ведьм.

— Мы теперь можем творить только добрые дела, — сказала Тимбака, — зачем ты так о нас?..

— Откуда у тебя такая уверенность, Тимбака? — вмешалась Ципили. — Нам надо совершить какое-нибудь очень значительное доброе дело, и уж тогда…

— А это разве не значительное, — показывая на Дровосека, сказала Тимбака, — смотри, какой великан… Но вообще-то не помешает еще раз испытать нашу силу. Подскажи-ка нам какое-нибудь доброе дело, Дровосек…

— Да я не знаю, что подсказать… Может?.. Может, вернете мне мои инструменты?

— Да, да, верно он говорит, Тимбака, давай возвратим ему инструменты.

И старухи принялись колдовать:

Алдо-мондо кара-кас,
Билдо-мондо кара-дас,
Ананда-мананда ги-ги-ги…
Они поглядели у себя под ногами и у Дровосека, но ничего не было. Пришлось повторить заклинание:

Алдо-мондо кара-кас,
Билдо-мондо кара-дас,
Ананда-мананда ги-ги-ги…
Опять ничего не получилось. Инструментов не было.

— Говорю ведь я, — покачала головой Ципили.

— Это еще ничего не значит, — сказала Тимбака. — Может, для инструментов существует какое-то другое заклинание.

— Давай, знаешь, что сделаем, — предложила, вдруг повеселев, Ципили. — Попробуем сделать так, чтобы отыскались друзья Мануш. Это ведь доброе дело, как ты думаешь?..

— Верно. Манушик, хочешь, найдем твоих друзей?

Мануш поднялась с бревна, подошла к старухам. Нет, это вовсе не сон. Вон дом Людоеда, а вон колодец, и старухи те самые, живые.

— А как вы их найдете? — спросила она с недоверием.

— Очень просто, вот гляди.

И колдуньи затянули:

Тири-бири бо, Тарон,
Били-мили бо, Асмик,
Тимбо-бумо цум-цум-цум,
Тимба-кумо Тимба-кум.
Старухи еще не кончили колдовать, когда из глубины леса кто-то позвал: «Мануш, Мануш!..» Но голос был грубый и хриплый, совсем не детский.

— Ну, слыхала? — спросила Тимбака.

— Слыхала, только голос какой-то…

Мануш не договорила, а из леса уже раздались вместе с хриплым басовитым и ребячьи громкие крики:

— Мануш, Мануш, Мануш!

Девочка тревожно оглядывалась, как вдруг увидела, что, взявшись за руки, из лесу вышли Тарон и Асмик, а с ними Медведь.

— Ой, ой, ой! Наконец-то! Мануш! Мы нашли Мануш!

— Манушик, милая! — кинулась обнимать подружку Асмик.

Только Тарон остановился поодаль. Он, конечно, тоже очень радовался, однако мужское достоинство не позволяло ему нежничать. Но Мануш, по тому, как радостно он кричал и весь сиял, понимала Тарона.

— Сколько же я искал этих негодников! — громом гремел Медведь. — Весь лес обшарил, уже всякую надежду потерял, когда неожиданно увидел, что они вброд переходят реку. Такую бурную. Не пойму, как им удалось распознать, где мелко?

— У нас был провожатый, — сказал Тарон.

— Провожатый? Никого я там не видал.

— Не было никакого провожатого! — подтвердила Асмик. — Я вдруг смотрю, Тарон ступил в реку. Что оставалось делать, не бросать же его, тоже пошла следом.

Но Тарон был твердо убежден. Он видел гномика, пошел за ним и, конечно, абсолютно уверен: не будь гномика, ни за что бы не найти им, где в реке мелко.

— Был. Был у нас провожатый! — стоял он на своем.

Но Медведь уже не слушал Тарона. Обращаясь к Мануш, он сказал:

— Ты тоже хороша, нечего сказать. Я отправился искать твоих друзей, а ты тем временем сбежала. И как это тебе удалось, не понимаю, я же закрыл тебя?

— А я вас искала! — попыталась оправдаться Мануш. — Не понимаю только, как это я заснула?

— Хорошо, я вовремя подоспел, — сказал Медведь, — не то перебрались бы они на другую сторону, а там очень опасные места. Надо же, куда забрели, негодники, даже я не решаюсь туда ходить. Хорошо, что подоспел.

— Очень здорово, что подоспел, — согласилась с Медведем Тимбака.

— Да, да, очень здорово, — подтвердила и Ципили.

Во время всего этого разговора Дровосек, отошедший в сторонку, ничего не слышал. Он оглядывался вокруг, трогал и трогал себя, не веря в свое счастье. Потом стал ходить, делать разные движения. Это был крупный, дородный мужчина с густыми нависшими бровями, большими руками. Конечно, никто не мог бы сказать, изменился ли он за тридцать лет. Разве только старухи, но при их возрасте три десятка лет — всего ничего, такой разницы заметить они просто не способны.

Асмик, которой на терпелось скорее вернуться домой, оторвавшись от Мануш, спросила:

— Домой не идем? Темнеет ведь уже?

— Пойдем, но мы же не знаем дороги! Может, дядя Медведь нас выведет?

— Ну а как же! Непременно выведу вас к дому. Я ведь обещал, и дорога мне известна.

Тарон был ужасно голоден. Очень ему хотелось маминых вкусностей. Он уже приготовился возглавить шествие.

— Идемте, чего мы ждем?

— А мы и не ждем. Пошли…

И Медведь, покачивая головой, пошел впереди всех. Увидев, что они уходят, Дровосек, наконец, пришел в себя и, поспешая за ними, крикнул:

— Погодите!.. Я с вами!.. Мы ведь из одних краев.

Но дети-то не знали, кто этот человек. Асмик думала, что он лесник, а Мануш, на глазах у которой он сделался из Ворона человеком, опасливо глядела на него. И любой на ее месте, видевший такое, был бы насторожен. Наверное, оттого Мануш и сказала в ответ Дровосеку:

— Нет, нам, очевидно, в разном направлении.

— Ты ошибаешься, девочка, нам по пути. Я вас знаю.

— Знаете нас? — недоверчиво глядя на Дровосека, спросила Мануш.

— Да, когда вы под липой играли в прятки, я сидел на ветке и следил за вашей игрой… Я знаю ваших пап и мам… Всех знаю… Идемте, я дорогой расскажу вам свою историю.

Медведь тем временем прошел далеко вперед. Обернувшись и увидев, что дети остановились, он загрохотал:

— О-го-го! Что встали, скоро стемнеет, я в ответе за вас, должен доставить домой живыми и невредимыми.

— Идем! — подала голос Асмик.

— Я знаю кратчайший путь, — сказал Дровосек и пошел впереди.

А Медведь приостановился, но взгляда от путников не отрывал, чтобы наблюдать, правильно ли они пойдут…

Скоро Дровосек и ребята углубились в лес и скрылись из виду. Старухи, сидевшие под орешиной, с грустью подумали, что о них все забыли. Конечно, вину свою перед Дровосеком и перед детьми они чувствовали и понимали, что вспоминать их добром трудно. Но все равно были рады. Глядя вслед удалявшимся людям, старухи довольно улыбались.

— А знаешь, Тимбака, — сказала Ципили, — быть добрыми колдуньями не плохо, не правда ли?

— Очень даже не плохо, Ципили. Просто даже хорошо! — радостно согласилась Тимбака. И через минуту, словно очнувшись от сна, повернулась к подружке и решительно проговорила: — Нам надо спешить. Идем за нашими метлами, за нашими резвыми скакунами. Они ждут нас, пора приниматься за дело.

— За какое дело? — удивилась Ципили.

— Как за какое дело? Мы же теперь добрые колдуньи. Понимаешь, добрые! На свете есть праздники, Новый год, дни рожденья!.. Сколько детей ждут добрых волшебниц. Надо готовить подарки, не то настанет новогоднее утро, а они не найдут у себя под подушками подарков.

— А ведь верно, — сказала Ципили, — я об этом совсем забыла…





Примечания

1

Гиж — слабоумный, помешанный (арм.).

(обратно)

2

Парон — господин.

(обратно)

3

Пиндо (пинд) — твердая, непреклонная (арм.).

(обратно)

4

Хурджин — переметная сума.

(обратно)

5

Лобио — блюдо из фасоли.

(обратно)

6

Маран — помещение, где хранятся запасы продуктов, типа подвала, погреба (арм.).

(обратно)

Оглавление

  • Глава первая О МАНУШ, ОБ АСМИК И О ТАРОНЕ
  • Глава вторая ЦИПИЛИ-ПИНДО[3] И ТИМБАКА
  • Глава третья ТРОПОЮ ГНОМОВ
  • Глава четвертая БЕДНЫЙ ГОРЕМЫКА-МЕДВЕДЬ
  • Глава пятая В УЩЕЛЬЕ
  • Глава шестая СМЕХ
  • Глава седьмая ВОЗВРАЩЕНИЕ
  • *** Примечания ***