Цикл "Майк Тоцци и Катберт Гиббонс". Компиляция. Книги 1-6 [Энтони Бруно] (fb2) читать онлайн

Энтони Бруно Плохие парни

Моему солнышку

Пролог

23 сентября 1984 года

Ландо запарковал «кадиллак» у ресторана «Джильберто», вытащил ключ и посмотрел на спидометр. Когда он начал возиться с этим делом, на счетчике было всего 12 000 миль, а сейчас натикало уже 43 261. Столько миль и столько времени – чуть больше двух лет. Однако ему самому казалось, что он занимался этим делом всю свою жизнь.

Ландо вышел из машины, запер ее и побрел по стоянке, засунув руки в карманы. Даже здесь, в Бруклине, уже начинало ощущаться дыхание осени. Сегодня утром, на пути из Хантингтона, он заметил, что деревья уже желтеют. Он подумал о своих детях: интересно, как пойдут у них дела в школе в этом году? Он навещал их по строгому расписанию, но постепенно эти визиты превратились в нечто сугубо формальное: обильная трапеза, дети в воскресных нарядах, жена, хлопочущая о том, чтобы и на этот раз все прошло безукоризненно... Даже хуже, чем если бы его разоблачили и заставили считаться с правилами посещения, предписанными судом. Выглядело так, будто он каждый раз являлся из царства мертвых. И стоило переступить через порог, как на лицах детей вспыхивало эдакое изумление...

Коллеги по Бюро предупреждали его, что так оно и выйдет. Это становится непременным условием, когда агент уходит на дно на неопределенно долгое время, сказал ему старина Тоцци. Тебе приходится жить вдали от семьи ради ее же благополучия, и неизбежно ты становишься для них чужаком.

Ну что ж, в конце концов, себе самому чужаком он не стал. И об этом тоже ему рассказывали как о чем-то чрезвычайно типичном: ты привыкаешь к чужой шкуре и чувствуешь себя в ней настолько уютно, что забываешь, кто ты на самом деле. К счастью, с ним этого пока не случилось. Задним числом он радовался тому, что решил не выдавать себя за итальянца. Для мафии он был Арии Сильвером, бухгалтером из евреев. Хорошо, что они считали его евреем – надежным работником, но все-таки не одним из своих. Кое-кто из сообщников Мистретты относился к нему поначалу с недоверием, но самому боссу нравилась мысль назначить еврея вести бухгалтерский учет всех кредитных операций вне Лонг-Айленда. Евреи ловко управляются с числами, вспомните только о Пеире Лански, вовремя напомнил боссу его consigliere Ричи Варга. Какое-то время спустя они начали звать Ландо Мистер Поц.

Научную степень по математике он получил в Карнеги-Меллоне, и, строго говоря, ФБР поручило ему эту работу по той же самой причине, что и мафия. Евреи ловко управляются с числами. Черт бы побрал этого Тоцци, подумал он, улыбнувшись и покачав головой. Задание первоначально предназначалось ему. Но когда в Бюро выяснили, что семейство Мистретты нуждается в счетоводе, план изменили. Бюро удалось внедрить в мафию и других агентов в качестве рядовых членов, и именно такая роль была уготована и Тоцци. Но возможность пристроить своего человека в самую сердцевину, где можно получить доступ к бухгалтерским книгам, была слишком хороша, чтобы ею не воспользоваться. Представьте себе, каким замечательным источником окажетесь вы – специальный агент, сказал ему Иверс. Вся информация: имена, адреса, преступления – будет попадать вам в руки, а через вас и к нам. Все это было справедливо, но время от времени Ландо задумывался над тем, как повернулось бы дело, внедри они в семейство Мистретты не его, а Тоцци. Он чувствовал бы себя среди этих парней как рыба в воде. Ему бы это пришлось по вкусу. Хотя, понятно, он бы не перешел на их сторону. Кто угодно, только не Тоцци. Потому что он, как никто, знает, на чьей стороне правда. Хренов везунчик.

Ландо вошел в ресторан через черный ход. Пройди через кухню, сказал ему Варга во вчерашнем телефонном разговоре, приглашая на этот чертов междусобойчик, неожиданное торжество по случаю годовщины свадьбы мистера и миссис Мистретта. Ладно, по крайней мере, покормят как следует. Ландо застегнул верхнюю пуговицу на рубашке и поправил галстук, уже размечтавшись о бараньей отбивной.

Он подергал дверь, но она оказалась заперта. Он постучал, и в дверную щель высунул голову Ричи Варга.

– Ага, Арни, заходи, – сказал Варга, пожимая ему руку.

– Как дела, Ричи?

Ландо стиснул пухлую и вялую руку Варги в своей. Варга был странноватым парнем и ничем не походил на других мафиози.

Ленивый, медлительный, вечно словно бы заспанный, и вдобавок было в нем что-то бабье. При каждой новой встрече Ландо казалось, что Варга еще прибавил в весе. Так или иначе, что-то в нем наверняка было. За здорово живешь никогда не станешь советником трех самых могущественных крестных отцов во всем Нью-Йорке.

– Мистер Мистретта еще не прибыл. Я упустил из виду, что миссис Мистретта всегда ходит по воскресеньям к двенадцатичасовой мессе. Но все равно проходи и выпей чего-нибудь в баре.

Варга обнял Ландо за плечи и повел его по полутемному коридору. Его внезапная сердечность ничуть не обрадовала Ландо. Он подумал о том, уж не затевает ли чего-нибудь consigliere против него.

Как только они свернули по коридору и прошли на кухню, что-то бросилось Ландо в глаза. Первое, что пришло ему в голову, были цыплята, разделанные цыплята, вывешенные напоказ в витрине кошерной лавки в еврейском квартале родного Буффало. Но здесь это были не цыплята, а люди – люди в измятых костюмах, подвешенные, как мясные туши, на крючьях и зацепленные за них наручниками. У двоих отсутствовали головы, и они и впрямь походили на кошерных цыплят.

У Ландо забурчало в животе. Он попытался сохранить хладнокровие и даже собраться с мыслями. Как бы отреагировал на такое всамделишный Арни Сильвер? Как бы отреагировал на такое любой нормальный человек? Его начало поташнивать, и он наклонился вперед. В чем ему помог Варга, заведя его руку за спину.

– Эй, – выдохнул Ландо, почувствовав, как кто-то схватил его и за другую руку.

Он попробовал было сопротивляться, но внезапный удар по почкам наполнил все его тело пронзительной болью. Его заведенные за спину руки соединили, и он почувствовал прикосновение холодного металла. А затем раздался щелчок наручников.

– Узнаешь их?

Голос говорящего принадлежал не Варге.

Ландо попытался обернуться, чтобы понять, кто находится у него за спиной, но ублюдок, дергая за наручники, заставлял его все время клониться вперед.

– Какого черта? – начал он.

– Какого надо, – ответил тот, что был сзади. – Иди вперед.

Ландо втолкнули в глубь кухни. Подняв глаза, он увидел прямо перед собой Варгу. Тот стоял у стола для разделки туш. На столе лежал металлический поднос, а на нем – две человеческие головы, повернутые лицом друг к другу. С выколотыми глазами.

– Ну, узнал их теперь. Ландо? – Варга усмехался.

У Ландо перехватило дыхание. Он принялся моргать, но глаза закрывались сами.

– Это твои коллеги из ФБР, Ландо. Мистер Новик и мистер Блэни. Глазастые ублюдки, слишком многое подсмотрели. Точь-в-точь как ты. Ландо. А когда чужак, да к тому же шпик, видит то, чего он не должен видеть, дело может кончиться только одним.

– Нет... нет... – Ландо задыхался.

– Ладно, Стив, – сказал Варга, – приступай. Ландо почувствовал, как его щека коснулась влажной поверхности деревянного разделочного стола. Чье-то колено вдавилось ему в спину, прижимая его к колоде. Варга обеими руками схватил его за волосы и навалился всей тяжестью на голову, расплющив ухо. Краем глаза Ландо увидел мужскую руку, в которой блеснуло лезвие.

– Нет... пожалуйста, нет...

Нож для разделки туш был последним, что на этом свете увидел Ландо.

Глава 1

Июль 1986 года

– Вы звали меня, мистер Варга?

– Подожди в гостиной, Винни. Я сейчас выйду.

Винни Клементи по прозвищу Кламс кивнул. Он увидел, что Варга стоит у обеденного стола в столовой, а перед ним лежит какое-то открытое досье. Ричи Варга – дерьмо, каких поискать, подумал Винни Кламс. Выглядит он как баба, а ум у него змеиный. Он пригласит тебя, напоит-накормит, а потом удавит. Винни был рад, что работает на Варгу, а не против него.

– С удовольствием подожду вас, мистер Варга.

Варга холодно глядел на жалкого торговца наркотиками, пока тот не исчез в другой комнате, а затем захлопнул папку и опустил свой толстый зад в одно из капитанских кресел, высящихся в столовой. Нежно погладив себя по щеке, он бросил взгляд на двух спящих псов. Один лежал в нескольких футах от него на краю ковра, другой – в конце комнаты, блокируя дверь, выходящую в кухню. Это были большие псы, ротвейлеры, черные с бурыми пятнами на брюхе, морде и лапах. Их клички – Блиц и Криг – лихо сливались в одну.

– Блиц, – позвал Варга пса, лежащего на краю ковра.

Его голос был тонковат для такого крупного мужчины.

Пес не пошевелился.

Варга взял виноградную гроздь из вазы с фруктами, стоящей на столе, и вновь позвал пса. И снова никакой реакции.

Внезапно он швырнул гроздь в пса, попав ему в лоснящийся, черный бок. Ротвейлер поднял голову и зарычал.

Тем же спокойным тоном Варга произнес:

– Фу!

Пес замолчал, поднял огромную квадратную голову и с изумлением посмотрел на хозяина. А мгновение спустя вновь заснул.

Варга взял из вазы еще несколько гроздей и разложил их по краю стола, затем потянулся к алому телефону, стоящему на отдельном столике, и набрал номер.

До него донеслось четыре длинных гудка. А затем в трубке послышался детский голос.

– Алло?

– Отец дома?

– Подождите минутку.

Он услышал, как ребенок зовет отца, затем до него донесся стук тарелок и столового серебра, потом послышались шаги – да притом не одного человека. Что ж, никто не велел ублюдку заводить шестерых детей.

– Алло?

– Это я.

– Понятно. В чем дело?

– С Парамусом все в порядке?

– В полном порядке, можете не беспокоиться.

Варге не нравилось, когда люди принимались уверять его в том, что он может ни о чем не беспокоиться.

– А кто будет это делать?

– Жокей. Он просто превосходен.

Варга ничего не ответил. Он посмотрел на спящего пса и швырнул в него еще одной гроздью. На этот раз он попал по уху. Пес поднял голову и зарычал, теперь он вдобавок и оскалился:

– Фу, Блиц!

Пес в нерешительности помедлил, а затем уронил голову и закрыл глаза.

Человеку на другом конце провода не понадобилось ни о чем спрашивать. Он прекрасно представлял себе этих отвратительных псов – перекормленных доберманов, как он предпочитал их называть, – пребывающих в мрачной тени своего хозяина. Несчастные животные.

– Вы его перенапрягаете, – сказал наконец Варга. – А у вас есть в деле еще кто-нибудь, кроме этого жокея?

– Есть один парень, который раньше работал на людей мистера Л. Он большой пройдоха, но, к сожалению, слабовольный. Приходится его воспитывать. Со временем из него, я думаю, что-нибудь получится.

Варга взял еще одну гроздь и запулил ею псу прямо в морду. На этот раз ротвейлер поднялся на передние лапы, оскалился во весь зев и принялся попеременно рычать и скулить на хозяина.

– Фу, Блиц!

Блиц рявкнул еще раз, потом замолк.

– Меня вот что интересует, – внезапно начал Варга, и его писклявый голос зазвучал еще писклявее. – Не согласитесь ли вы провернуть для меня еще одно ресторанное дельце, а? Знаете, вроде того, что вы проделали в Бруклине.

– Нет, благодарю вас.

– Вы там чертовски хорошо поработали, Стив. Таким лакомством не грех побаловаться еще разок. Может, и не в точности таким, но тоже, как бы это сказать, впечатляющим.

Стив живо представил себе три человеческие головы с выколотыми глазами, разложенные на промокших от крови бумажных салфетках.

– Пожалуй, все-таки нет.

Варге было слышно, как возится на том конце провода кто-то из детишек Стива. Он взял со стола еще одну гроздь.

– Я ведь отблагодарю вас за хлопоты.

– Сколько?

– Тридцать тысяч.

– Надо подумать.

– Подумайте и дайте мне знать. Но время не ждет.

– Хорошо.

– И не обижайтесь.

– И вы тоже.

Варга повесил трубку и зажал в руке последнюю гроздь. Он посмотрел на Крига, спящего у двери, затем перевел взгляд на Блица, уже поскуливающего, разгадав хозяйские намерения.

Внезапно гроздь вылетела у Варги из руки и ударила пса по глазам. Тот вскочил на ноги, оскалившись, рыча и плюясь, готовый вот-вот броситься на хозяина. Но стоило тому тыльной стороной ладони шлепнуть пса по лбу, как он отпрянул.

– Фу, Блиц!

Внешне это выглядело как прикосновение руки целителя. Пес прильнул к его ногам и принялся тереться о них.

Варга с трудом сдержал улыбку.

– Эй, Винни, – позвал он. – Давай заходи.

* * *

Майк Тоцци плеснул холодной водой себе в лицо, а потом уставился на себя в зеркало, висевшее в ванной. Майк долго смотрел на собственное отражение, дивясь тому, какого дьявола он тут делает. Ему настолько надоело притворяться и лгать, что он уже опасался, не начинает ли лгать себе самому. Он привык думать о себе как о человеке, поставившем перед собой ясную жизненную цель, но теперь он уже далеко не был в этом уверен. Возможно, его жизнь больше не имела никакого смысла.

– Эй, что ты там возишься? – окликнула она из-за двери. Алиса. Тоцци приходилось напоминать себе, что ее зовут Алисой, потому что это имя ей не шло. Смазливая девка из Южного Джерси, приехавшая сюда на профсоюзную конференцию, – так она сказала о себе. Смазливая девка с отличными ляжками, решившая слегка развлечься во время конференции. На конференции для того и едут, сказала она. Наверняка имеет постоянного дружка у себя в Джерси. Но если она и впрямь такая славная, чего ради она забралась к нему в постель?

– Ты там не заснул, Майк?

– Нет!

Он вытер лицо полотенцем и, прежде чем открыть дверь, заставил себя улыбнуться.

Алиса валялась на постели. На ней ничего не было, кроме темно-синего лифчика с блестящей тесемкой. Ее темные волосы были коротко и модно подстрижены. Майк дал бы ей года двадцать три – двадцать четыре. Она выглядела соблазнительно, как натурщица из какого-нибудь горяченького журнала. Тип девицы, с которой хочется разок – и только разок – переспать. Тоцци, вздохнув, поглядел в окно. Через дорогу, в спортивном комплексе «Мидоулэндс», автотрек был освещен сильными прожекторами. В этом свете Майку удалось разглядеть даже парочку пешеходов.

Он сел на постель возле нее, поглядел в волнующе темные глаза, поцеловал ее, провел рукой по шелковистой коже на бедрах. Алиса захихикала. Она выглядела сейчас еще моложе, чем была на самом деле. Тоцци хотелось сейчас избавиться от неприятного чувства, будто он совершает что-то неправильное. Ему хотелось перестать думать о чем бы то ни было и просто получить удовольствие.

Она потерла рукой его голую спину, дойдя до поясного ремня.

– Скажи-ка мне честно. Ты ведь не торгуешь домашней утварью? – спросила она, расстегивая ему ремень.

– Что ты хочешь сказать?

– Ну, ты не выглядишь торговцем. Да и какой торговец явится в джинсах на серьезную конференцию?

– Я ведь сказал тебе. Почему ты мне не веришь?

Она с хитроватым видом ухмыльнулась.

– А кто такой Винни Кламс?

Тоцци уставился на нее в полутьме, но Алиса выдержала его взгляд.

– Выкладывай, – поддразнила она. – Ты ведь не торговец. Ты полицейский, или страховой агент, или что-нибудь в этом роде. Правда?

Тоцци промолчал. Но сердце у него в груди бешено заколотилось.

В конце концов, ей бросилось в глаза, что он чем-то страшно взволнован.

– Да брось, Майк, не принимай близко к сердцу. Я тут у тебя случайно наткнулась на этот клочок бумаги. Поглядела на снимок, прочла имя. И подумала, что все это странно.

Тоцци сел и потянулся к ночному столику. Взял сложенный листок бумаги. Развернул его и тупо уставился на фотографию толстяка в левом углу. Это была копия первого листа из досье ФБР на Винни Клементи.

– А почему это тебя так заинтересовало?

Мускулы его шеи напряглись.

– Я ведь тебе уже сказала, Майк. Я случайно наткнулась на это. Я за тобой не шпионю.

Алиса тоже хотела было сесть. Она выглядела испуганной. Или пойманной с поличным, подумал он.

– А почему это ты решила, будто я полицейский?

Он вжал ее обратно в постель. Затем запустил руку под кровать.

– Или это ты тоже случайно нашла?

Увидев у него в руке револьвер, она широко раскрыла глаза от ужаса.

– Ну же! Отвечай!

Сквозь зубы пробормотав это, он приставил дуло револьвера к ее щеке. Другой рукой он принялся выкручивать ей сосок.

– Отвечай же!

Лицо Алисы исказилось, губы поехали в разные стороны. Она принялась тихонько скулить:

– Нет! Не надо...

– Убирайся! – закричал он, соскакивая с кровати. – Убирайся! – повторил он, но Алиса была парализована ужасом.

Он стащил ее за руку с кровати, сгреб в охапку валявшуюся на кресле одежду и швырнул ей.

– Убирайся отсюда к чертовой матери!

Она неподвижно стояла посреди комнаты, прижав к груди не надетое еще платье. Ему удалось встряхнуть ее, прежде чем она вновь начала плакать.

Он поднял с пола ее туфли, схватил ее за руку и потащил к двери.

– Убирайся, – произнес он еще раз, вытолкнул ее в холл и захлопнул автоматически защелкивающуюся дверь.

Пройдя в глубь комнаты, он с размаху швырнул свой 38-й калибр на подушку, грохнулся в кресло и стиснул виски широко расставленными пальцами.

Что со мной происходит? Нормальная девица. Что же все-таки со мной происходит?

Внезапно он резко вскочил на ноги и прошел в ванную за рубашкой. Ему необходимо было смыться, отсюда, прежде чем она вызовет полицию.

Скоро все это кончится, утешал он себя, застегивая рубашку. Еще раз, и другой, и дело будет в шляпе.

Глава 2

Вынырнув из тьмы Линкольн-туннеля, Винни Кламс покосился на автобус, едущий в соседнем ряду. Тот был битком набит обладателями сезонных билетов, возвращающимися домой, в Джерси, из бесчисленных контор Манхэттена. Он опустил боковое стекло и поддал газу, стремясь держаться вровень с автобусом. Ему захотелось разглядеть лицо блондинки, которую он высмотрел в автобусе, проезжая по туннелю. Ее волнующие пышные волосы вызвали у него эрекцию, отчего чуть не лопнули и без того с трудом натягивающиеся на него шерстяные брюки шестидесятого размера.

Он развалился на роскошном, обтянутом перламутрового цвета кожей сиденье своего «линкольна» и нажал на гудок, чтобы привлечь к себе ее внимание.

– Эй, крошка! – заорал он из окна. – Как насчет хорошей салями?

Гудок заставил пассажиров автобуса уставиться на Винни. Наряду с прочими обернулась к нему и блондинка. Она напомнила молодую Джоан Риверс: лисье личико, причем изрядно размалеванное. Что ж, неплохо, бывали у него и погаже.

Как и остальные пассажиры автобуса, блондинка скосила глаза, чтобы рассмотреть за затемненными стеклами черного «линкольна» физиономию его владельца. Автомобиль и автобус по-прежнему мчались ноздря в ноздрю.

Винни Кламс хмыкнул и рассмеялся, довольный тем, что блондинка заставила его член встать. Он помахал ей рукой на прощанье и склонился к рулю. Ему предстояли важные дела.

Гудок «линкольна» прозвучал в поздний послеполуденный час на развилке шоссе номер 3. Винни пребывал в превосходном настроении, потому что чувствовал себя отрезанным от внешнего мира. Там, снаружи, было жарко и душно, а здесь, внутри, неназойливо жужжащий кондиционер навевал прохладу и покой. Все сияло чистотой, свежестью. Обзаведись работенкой, на которой не придется пачкать руки, – так говорили в его родном квартале. Вот уж действительно, лучше не скажешь!

«Линкольн» пронесся под большим дорожным щитом, извещавшим о повороте на Нью-Джерси, обогнал «шевроле», на капоте которого трепетал пуэрториканский флажок.

– Драные ублюдки, – пробормотал Винни.

Не будь на свете пуэрториканцев, негров и китайцев, его руки не были бы такими чистыми. Но они могут стать еще чище; и если все пройдет хорошо, то через пару месяцев, глядишь, и станут.

Кассета уже торчала в стереосистеме, которой Кламс оборудовал свой «линкольн». Он нажал на кнопку – и сразу же из шести динамиков ему запела Оливия Ньютон-Джон.

«Перейдем к телу, перейдем к телу...»

Это была единственная кассета, которую он держал в машине, и единственная песня на всей кассете, которая ему по-настоящему нравилась.

Заметив впереди рытвину, Винни заблаговременно сбросил скорость. Слева что-то задребезжало, и Винни недовольно нахмурился. Он посмотрел на спидометр. 17 тысяч миль, а машина уже никуда не годится. Да и на дверцах царапины. Пора обзаводиться новой, «севилем» для разнообразия или на этот раз «мерседесом». Хотя какого хрена? Провернув такое дельце, он осилит и лимузин. Запросто! Кламс улыбнулся.

Винни Кламс был убежден в том, что секрет его успеха заключается в осторожности, и поэтому сегодня ругал себя за чрезмерное возбуждение, но тут уж было ничего не поделать. Три сотни тысяч наличными – таких дел он еще не проворачивал! И опять его мясистые губы шевельнулись в улыбке. Далеко он пошел, начав с продажи жетонов для автомата старшеклассникам в Вашингтон-сквер-парке!

На взгляд Винни, поворот в его жизни произошел три года назад, когда его взяли по какой-то сравнительно безобидной статье. Обычно в таких случаях его адвокату удавалось свести дело к штрафу и испытательному сроку, но на этот раз чертов помощник прокурора оказался несговорчивым. Он разразился на суде такой речью, словно Кламс специализировался на изнасиловании малолеток, и старый ублюдок судья упрятал его на шесть месяцев за решетку. Когда росту в тебе пять футов семь дюймов, а весишь двести шестьдесят пять фунтов, делить с напарником по несчастью камеру восемь на десять футов не так-то просто. Но к тому времени, когда Винни освободили, ему удалось сбросить тридцать семь фунтов, и он поклялся никогда больше не попадать за долбаную решетку.

Одна только мысль о камере приводила его в ужас. Но не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о том, как сидел в ней, потея и задыхаясь, и вновь и вновь клялся себе в том, что с грошовым бизнесом он, выйдя отсюда, раз и навсегда завяжет. Каждый день в камере он твердил себе, что отныне займется серьезными операциями с наркотиками, сулящими изрядные барыши. Это будет отнимать меньше времени, и ему не придется вечно торчать на улице. Он поклялся себе, что на улице его больше не сцапают. Нечего и соваться в наркобизнес... если не сумеешь заставить кого-нибудь делать черную работу вместо себя.

В плане, придуманном Кламсом, не было ничего оригинального: более или менее традиционный путь; тропа, на которую вступают все уличные толкачи, решив выбиться в люди. Наркоман готов поцеловать тебя в задницу, вылизать ее дочиста, надраить тебе башмаки – лишь бы получить то, что ему нужно. Все постоянные клиенты Винни были именно таковы. И поэтому, как многие до него, Винни решил воспользоваться практически дармовыми рабочими руками и образовать небольшую группу уличных торговцев из числа наиболее доверенной клиентуры, с которыми он мог бы расплачиваться высококачественным товаром. Существовало только одно препятствие: Винни Кламс работал у мистера Мистретты, у которого, как еще кое у кого из нью-йоркских крестных отцов, имелись идиотские старомодные представления о порядочности и чести. Винни считал правила, предписанные стариком, сущим бредом. Продавать наркотики крупным дилерам Мистретта находил совершенно нормальным делом, но не допускал того, чтобы его люди оказывались лично втянутыми в уличную торговлю. И он и главы других семейств называли продажу наркотиков непосредственно потребителям «негритянским бизнесом», хотя и получали больше шестидесяти процентов чистого дохода от всех наркотиков, проданных в Гарлеме.

Сидя в тюрьме, Кламс ломал голову над этой задачкой, но, выйдя на волю, обнаружил, что все изменилось. Здесь уже шла игра по другим правилам. Ричи Варга все переустроил по-своему. Это было просто невероятно. Три семейства избрали его на роль наследного принца, а он исхитрился вздрючить их всех! Что за чертовщина! Начал давать показания – и пересажал полгорода! К тому моменту, когда Кламс вышел на волю, в семействах царило смятение, и люди прятались по щелям, их власть практически сошла на нет. И все capi di capi в тюрьме или вот-вот туда угодят. Таким образом, Нью-Йорк оказался отдан во власть всякой мелкой рыбешке, вроде самого Винни. Когда показания Варги практически уничтожили семейства, все в городе встало с ног на голову. И спустя немного времени волна неорганизованной преступности захлестнула город. Она неистовствовала, как чума, и с, каждым днем становилась все сильнее.

Но для таких парней, как Винни Кламс, упадок мафиозных семейств означал и радость и горе. Ясное дело, теперь он мог вести дела по-своему, без оглядки на дряхлый кодекс чести и прочую ерунду, но без поддержки Мистретты ему не с чего было начать – не было связей, наличных, кредита – ничего. Поэтому, утратив опору на семейство, Винни Кламс вновь оказался выброшен на улицу – после тюряги принялся кружить по старым местам в Бруклине и в Грэйвсэнде, торгуя ворованными телевизорами и видеомагнитофонами. И тут-то его и позвали некие заинтересованные люди – заинтересованные в самом Винни и в его опыте торговли наркотиками, заинтересованные настолько, что они были готовы вложить в него деньги. И в него, и во множество других ублюдков, выброшенных на берег без гроша в кармане, после того как не стало былых семейств.

Заинтересованная сторона объяснила Винни, что берет к себе лучших работников трех уничтоженных семейств, с тем чтобы организовать собственное. Заинтересованная сторона объяснила Винни, что она в состоянии свести его с серьезными поставщиками и обеспечить необходимыми суммами для начала, если, конечно, он, Винни, согласен сотрудничать с новым семейством и, разумеется, отстегивать ему изрядную долю. Заинтересованная сторона объяснила Винни, что если он будет справляться с порученным, то в дальнейшем, не исключено, его ждет в организации более серьезное и не связанное с таким риском дело, что-нибудь вроде контрабанды бензина или же спекуляции со страховкой. Заинтересованной стороной оказалась подлая крыса дяди Сэма, стукач Ричи Варга. Варга намекнул даже на то, что вся деятельность семейства будет проходить под опекой Программы обеспечения безопасности свидетелей, проводимой министерством юстиции. О таком нельзя было даже и мечтать! Кламс почувствовал, что его час пробил, и с благодарностью принял предложение Варги.

Получив у Варги деньги, Винни обзавелся кое-каким запасцем: кокаин, героин, пыль, крэк – и на продажу, и для расчета с уличными торговцами. Кламс перебрался в квартиру в только что отремонтированном многоквартирном доме на Лафайет-стрит в нижнем конце Манхэттена, в доме, так и кишевшем карьеристами всех мастей, курносыми красавчиками с превосходной осанкой – людьми, которых Винни от всей души ненавидел. Но местонахождение дома было превосходным, потому что отсюда было удобно вступать в прямой контакт с торговцами, работающими на улицах Ист-Виллидж и Бауэри. Винни только и надо было сидеть на кушетке, договариваться о сделках по телефону, раздавать своим наркоманам товар и взимать с них деньги. Его единственная послеполуденная обязанность заключалась в «выплате жалованья», а жалованье своим ублюдкам он заранее распихивал по бурым конвертам в зависимости от «трудового участия» каждого. Одних – за хорошую работу – он премировал более качественным товаром, других – штрафовал лежалым и второсортным. Или же заставлял их приходить за «жалованьем» по нескольку раз. Время от времени кто-нибудь из торговцев закатывал ему истерику – ну и что? Как полагал Винни, наркоманы подолгу не живут, и кого они, в конце концов, волнуют? И кроме того, у него не было отбоя от желающих поучаствовать в его деле, начав с самой мизерной оплаты и самой ничтожной позиции в бизнесе.

И тем не менее, распухая от барышей, Винни по-прежнему нервничал. Конечно, деньги доставались ему легко, и он круто шел в гору, но перспектива еще раз угодить за решетку маячила перед ним неотвязным кошмаром. Он понимал, что при всей своей осторожности запросто может попасть туда вновь – и уж на этот раз не на какие-то жалкие шесть месяцев. Он понимал также, что единственным способом избавиться от этой угрозы было бы полное прекращение торговли наркотиками. И как раз в эту пору он решил приблизить к себе кое-кого из своих наркоманов и поручить им вести все дело самим.

Рамон Гонсалес, к примеру, кокаинист, был его лучшим сотрудником. У него была небольшая лавчонка, и он торговал наркотиками прямо в ней, благодаря чему его дело и держалось на плаву, потому что даже вонючие пуэрториканцы, жившие по соседству, не стали бы покупать на ужин той мерзости, которую он предлагал, да еще и у такого говнюка, как он. Но хотя лавочник из Гонсалеса был хреновый, в остальном он оказался парнем что надо, и Винни Кламс доверял ему. Хотя и не настолько, чтобы переправить к нему в лавку изрядную часть своего запасца. Еще не настолько. Сперва Кламсу нужно было подстраховаться.

У Рамона была семья: жена Тереза и двое детей, Рамон-младший одиннадцати лет и девятилетняя Ванда. Винни Кламс решил свести с семейкой более тесное знакомство. Он заглядывал к ним с парой упаковок пива, устраивал посиделки в маленькой комнате за лавчонкой, встречал детей из школы и подбрасывал их до дома на большущем «линкольне». Кламсу скоро стало ясно, что у детишек, подобно их папаше, тоже имеются большие аппетиты по части наркотиков. Он регулярно угощал их травкой и вскоре начал подсыпать в нее порошок. Месяц спустя и у Рамона-младшего, и у Ванды вкус к дури перерос в зависимость от нее. С Терезой же было и вовсе просто управиться. Сидела на героине, а потом завязала? Посмотрим. Однажды в отсутствие Рамона Кламс наведался к ней, и она с радостью взялась за старое.

Теперь, когда все семейство Гонсалес попалось на крючок, Рамону не осталось ничего, кроме как играть с Винни в открытую. Кламс растолковал ему, что если лавочник посмеет покуситься на запасец, то вся семья сразу же окажется на голодном пайке. Рамон не был идиотом; он быстренько прикинул, что совокупная потребность его семьи составляет теперь тысячу двести долларов в день. Без Винни Кламса они бы просто пропали. Поэтому, когда Винни теперь звонил Рамону и велел прийти куда-нибудь, тот беспрекословно повиновался. А когда Винни называл адрес, по которому нужно доставить наличные, Рамон делал и это.

Вот почему Винни Кламс ехал сейчас в «Мидоулэндс». Снять капусту у одного из постоянных покупателей Рамона, у очень хорошего покупателя, который сейчас слегка замешкался с оплатой, о чем самому Винни вчера напомнил мистер Варга.

Дорога пошла на подъем – сразу же прямо перед «линкольном» замаячили три массивных сооружения, в совокупности образующих спортивный комплекс «Мидоулэндс»: арена Бирна, на которой «Сетчатые» сражаются с «Дьяволами», гоночный трек и гигантский стадион. Винни Кламс уставился на стадион и, сам того не заметив, поехал быстрее.

Свернув с шоссе, Кламс принялся обыскивать бесчисленные стоянки, окружающие «Мидоулэндс». Сейчас здесь не было никаких машин, кроме тех, которые принадлежали местным служащим. Он проехал, обогнув стоянки, по служебной дорожке в дальний конец участка В. Развернув машину, он резко переключил ее на задний ход и подрулил задом к бетонному барьеру в конце участка, где уже разрастались высокие пышные кусты. Винни Кламс не был любителем пеших прогулок.

Посмотрев на кусты через зеркало заднего обзора, Винни решил, что они выросли еще как минимум на пару футов, с тех пор как он был здесь несколько месяцев назад. Он открыл дверцу, выкатил жирное брюхо из-под руля и шагнул из царящей в машине прохлады в ужасающий зной. Винни закашлялся, сплюнул, захлопнул дверь.

– Мразь, – пробормотал он.

Вытащив скомканный носовой платок, он принялся на ходу обтирать лицо. Два, три, четыре, пять, шесть, семь – он мысленно пересчитывал фонари, начиная с правого угла, – восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Четырнадцать – счастливое число: два раза по семь. Оскалившись, он огляделся по сторонам, вытер вспотевший подбородок и вразвалочку пошел к четырнадцатому фонарю.

Осторожно перешагнув через низкий бетонный барьер, он пошел вдоль берега с широко раскинутыми руками, словно превратился в канатоходца. Сойдя вниз, он почувствовал, как бешено колотится сердце.

По этим зарослям надо пробираться с мачете.

Вокруг него торчали голые стволы кустов, напоминая о тюремной решетке. Комары, мухи – причем черные мухи, те, что кусаются. Толстяк разозлился и принялся разгребать ветви, чтобы освободить себе место. Говно какое... Где же, черт побери, оно? Он огляделся по сторонам, но ничего не показалось ему знакомым. Может, я не так сосчитал... говно. Он начал часто дышать, ему захотелось убраться отсюда как можно скорее. Но тут он заметил кем-то проложенную тропинку и сразу перестал паниковать. Цистерна с бензином, это тропа Рамона к цистерне с бензином.

Винни Кламс, преисполнившись бесстрашия, пошел по тропе. Мысленно он уже представлял себе то, что сейчас увидит. Проржавленная цистерна, полуутонувшая в грязи, белый ободок, как льдина на поверхности воды. Алчность ускоряла шаги. Оставалось только дотянуться до проржавленного края – и все это достанется ему. Тяжелый, непременно тяжелый саквояж – и в нем доллары. О, Мадонна! Теперь Винни Кламс уже бежал – с живостью, неожиданной для такого толстяка, его ноги едва касались сочной, жирной земли.

Я тебя сейчас трахну, крошка. Я тебя сейчас...

Прямо перед ним выросла чья-то стройная, мускулистая фигура. Человек, обернувшись, посмотрел на толстяка через плечо. Его черная майка была со спины располосована здешними кустами.

Кламс встал на месте как вкопанный.

– Эй ты! Какого хрена ты тут делаешь?

Тоцци поглядел на Винни Кламса; его глаза казались узкими темными щелочками.

– Я-то отливаю, – обиженно отозвался он. – А вот что ты тут делаешь?

Кламс обалдел. Мужик мочится на цистерну. Мочится на доллары!

Тоцци стоял не шевелясь, но не сводил взгляда с Винни. Он ждал ответа.

Кламс почувствовал себя идиотом. Полным идиотом. Надо же что-то сказать! Иначе, это будет выглядеть подозрительно.

– А я тоже отлить, – сказал он в конце концов.

– Ну так и отливай!

Винни Кламсу не понравился тон, которым это было произнесено. Да и вообще этот парень ему не нравился. Мало того, что он стоял прямо над цистерной и мочился на нее, – где-то его рожу Кламс уже видел. Во всяком случае, этот тип ему кого-то напоминал.

А пока суть да дело, Кламс повернулся к парню спиной, расстегнул ширинку, вытащил штуку и все пытался вспомнить, откуда он его знает. И только начал отливать, внезапно вспомнил: эти снимки, которые посылал ему Варга давным-давно! И он пустил струю себе на башмак. Фэбээрщик драный, вот он кто! Один из той парочки шпиков, что висела у него на хвосте всю зиму, норовя на чем-нибудь прищучить. Дьявол, а он-то думал, что они уже отцепились. Так твою перетак.

Кламс стоял не шелохнувшись. Медленно-медленно потянулся он в боковой карман за пушкой. Пот застилал ему глаза. Ах ты, сукин сын!

Винни Кламс передернул затвор, одновременно развернувшись в сторону фэбээрщика, поднял автоматический пистолет на уровень груди – и...

Вот черт! Парень куда-то исчез.

Кламс опустился на одно колено и сунул руку в цистерну. Пусто. Только на лице и руке моча этого ублюдка. И как воняет! Винни Кламс встал и в ярости вытер руку о штаны.

– Где ты, паскуда?

Вокруг него трепетали под ветром кусты. Они сомкнулись, и тропы уже не было видно. Ему почудилось какое-то шевеление справа от себя, и он выпустил в ту сторону две пули. А затем прислушался. Только шелест кустов.

С колотящимся сердцем Кламс принялся вслепую палить по кустам аккурат в человеческий рост, надеясь, что ублюдок вот-вот скрючится, прижимая руки к простреленному животу. Но ничего подобного! Кламс зафыркал и закашлялся, бешено озираясь по сторонам. Одни кусты, так их мать, кругом, больше ничего.

– Эй, толстяк! Я тут!

Винни Кламс выстрелил и помчался в ту же сторону, куда стрелял, не будучи даже уверен, откуда его окликнули.

– Где ты, крыса вонючая? И где мои деньги?

Кламс мчался во всю прыть, живо представляя себе огромную кучу денег, вываленную на ковер в гостиной его апартаментов с кондиционированным воздухом, и стараясь не замечать щемящую боль в груди. Он еще раз выстрелил вслепую. И тут он увидел, как что-то пролетело в воздухе у него над головой. Зеленый саквояж описал в небе дугу и исчез, упав в густые заросли.

Винни Кламс бросился за деньгами, вспоминая о том, как Ричи Варга предупреждал его, чтобы не опаздывал, и об этих чудовищных псах Варги.

– Отвали от этого саквояжа, козел! Отвали, слышишь!

Ему казалось, будто он орет, хотя на самом деле он произносил эти слова свистящим шепотом.

Он разгреб руками кусты, поскользнулся, упал, выронил пистолет. Матерясь и плюясь, поднялся на ноги, взял пушку и бросился бежать дальше. И повсюду, со всех сторон, были эти драные кусты и ничего больше.

Господи Всемогущий! Мне нужны эти деньги. Людям надо платить. Варга ждет свой куш. В какое же дерьмо вляпался он! «Мне нужны эти деньги, парень», – скажет он. Чудовищное видение промелькнуло в мозгу Кламса – три отрубленные головы с выколотыми глазами на серебряном подносе, – и страх забрался ему в печенки.

Кламс вновь врезался в кусты, он задыхался, боль в груди становилась все невыносимее. И вдруг он вдобавок почуял резкую боль в заду. И только рухнув наземь, сообразил: его пнули в зад.

– Все кончено, толстяк.

Умник хренов, подумал Кламс, перекатываясь на спину и готовясь одним выстрелом снести обидчику башку. Но тут в груди у него что-то взорвалось, и рука – та, с пистолетом, – онемела. Глаза широко раскрылись, багрово-синий язык вывалился изо рта. Перед взором все поплыло. Он не узнал даже черную дыру в стволе револьвера, приставленного ему прямо к лицу.

– Нет-нет, Кламс, только не это. Инфаркта у тебя быть не должно, – сказал Тоцци.

Он поднял Винни на ноги, как будто тот был легче перышка.

– Нет, такой подонок, как ты, так, за здорово живешь концы не отдаст.

Кламс издал звук, напоминающий шипение спущенной шины.

– Нет, Кламс, нет. Если ты начнешь помирать, тебе станет больно. По-настоящему больно. Так больно, как тем ребятам, скотина, которых ты превратил в наркоманов. Ты знаешь, о чем я, Кламс, клянусь, знаешь. Я следил за тобой долго, очень долго. Тебе казалось, будто закон можно обвести вокруг пальца, но так мы не играем. Твое время прошло, приятель.

Лицо Винни Кламса было сейчас похоже на помидор из Джерси – пунцовое, налитое и вот-вот лопнет. В глазах у него прояснилось уже настолько, чтобы различить свиное рыльце 44-го калибра. Он почувствовал, как ствол уткнулся ему в живот, похожий на брюхо больного водянкой.

Тоцци дохнул ему в лицо.

– Надеюсь, тебе будет больно.

У Кламса перехватило дыхание. Онемевшая рука постепенно отходила, и он понял, что по-прежнему держит в руке свою пушку.

– Погоди-ка, Майк, – выдохнул он, – только погоди.

Он отвел руку в сторону, нажал на спуск и проделал здоровенную дыру в глинистой почве прямо у ног Тоцци.

Тоцци отреагировал машинально, выстрелив в упор. Пуля прошла сквозь мясо и жир, попав Кламсу в живот.

– Это тебе за детей Гонсалеса, – прошептал Тоцци. – А это за маленького Паттерсона.

Вторая пуля размозжила кость.

– А это за детишек Торреса.

Последняя пуля пронзила аорту, задела позвоночник и вышла сзади.

Окровавленный труп рухнул на колени, затем завалился на сторону. Тоцци, глаза которого сейчас были широко раскрыты, извлек из заднего кармана сложенный листок бумаги, скомкал его и засунул в разинутый рот Кламса, помогая себе стволом револьвера.

Тяжело дыша, он уставился на безжизненное иссиня-серое лицо торговца наркотиками, мысленно проигрывая последние тридцать секунд их встречи.

– А откуда ж ты, ублюдок, имя мое узнал? – удивился он вслух.

А затем повернулся и исчез в густых зарослях.

Глава 3

Гиббонс ждал, пока Брент Иверс, специальный агент ФБР по связи, куратор работающих на подпольном положении агентов манхэттенского отдела, не кончит обихаживать ногти. Другие подрезают ногти или чистят их; Иверс же их обихаживал.

Гиббонс ничего не говорил – не спрашивал, зачем его вызвали, не заводил светской беседы. Иверсу рано или поздно придется переходить к сути дела, а Гиббонс меж тем может и подождать. У него масса свободного времени. Он в отставке.

Неподходящее помещение для конторы ФБР, подумал Гиббонс, оглядывая комнату. Да ему так всегда казалось. Бухарский ковер – одиннадцать на тринадцать футов. Огромный письменный стол красного дерева. Швейцарские напольные часы рядом с компьютером IBM. Цветная фотография президента на стене прямо над головой у Иверса. Стены странного желтоватого цвета, цвета яичного желтка. Гиббонс поискал взглядом фотографию Гувера, но ее нигде не было. Гуверу не пришлись бы по вкусу стены цвета желтка. Да и вообще желтые. Стены, по его мнению, должны были быть непременно белыми, без всяких примесей.

Да и одежда Иверса старику бы не понравилась. Костюм-тройка, синий в полоску. Булавка с сапфиром в молочно-голубом шелковом галстуке. И уголок шелкового платка в тон торчит из кармашка. Нежно-голубая сорочка с белым накладным воротничком. Крайне претенциозно, даже для главы манхэттенской конторы.

Иверс смел со стола обрезки ногтей и бросил их в корзинку для мусора. Нигде в другом месте Гиббонс не видел корзинку для мусора из дорогого дерева.

– Ну что ж, Берт, – сказал наконец Иверс, – как вам живется в отставке?

Никто не называл его Бертом или, упаси Боже, полным именем – Катберт. Для всех он был Гиббонсом, просто Гиббонсом. Он мог бы поставить Иверса на место – еще раз, но сейчас ему и впрямь было на все наплевать. Да и приятно время от времени выслушивать нечто в фальшивом дружеском тоне, это заставляет тебя ценить настоящую дружбу.

– В отставке... спокойно, – сказал Гиббонс. – Уже прочел уйму книг.

Иверс кивнул, на лице его играла двусмысленная ухмылка. Ему, должно быть, казалось, будто она придает его лицу загадочное и неприступное выражение, но он ошибался.

– Вам ведь вовсе не обязательно было уходить в отставку, не так ли? Вы, Берт, отвечали всем требованиям по здоровью. Бьюсь об заклад, вы могли служить до шестидесяти. А я мог бы замолвить завас словечко в Вашингтоне... если бы вы меня, конечно, об этом попросили.

Гиббонс выпустил из легких воздух, долго и медленно. Это начинает понемногу становиться забавным. Иверс в нем просто души не чает. Он чертовски хорошо знал, как на самом деле относится к нему Иверс: старая перечница из былого Бюро, один из молодчиков Гувера. Знал он и о чем Иверс думает в данную минуту: поглядите-ка только на этого динозавра! Все еще придерживается стиля одежды, предписанного Гувером. Летний льняной полосатый костюм, белая сорочка, строгий галстук, черные башмаки на шнурках, начищенные до блеска, соломенная шляпа с полями. Да чего от него ждать другого? Придерживаясь тридцать лет одного стиля, нелегко, да и незачем его менять.

– Ладно, Иверс. – Гиббонс сделал паузу, чтобы дать начальнику сбросить напряжение, возникшее, когда он услышал свое имя без приставки «мистер» и уж подавно без титула. – Пятьдесят пять для агента солидный возраст, не правда ли? Старый конь борозды не портит, но тем не менее.

Гиббонс ухмыльнулся, обнажив здоровенные зубы. Иверс, потрогав себя за подбородок, улыбнулся в ответ.

– Мне, Берт, всегда нравились ваши поговорки. Древнеримский стиль, стиль Империи. Когда я читал ваши рапорты, мне казалось, будто я вернулся в колледж и готовлюсь к экзамену по латыни. Вы по-прежнему считаете ФБР римским легионом, блюдущим покой и порядок в Империи?

– В точности так.

Иверс неторопливо кивнул, он чересчур увлекся, демонстрируя эрудицию.

Гиббонс закинул ногу на ногу и потянул себя за ухо.

– С нежностями покончили, о'кей, Иверс? – Гиббонс не был большим мастаком по части светской беседы. – Скажите, зачем меня вызвали, или о детишках разговаривать будем?

Иверс откинулся в кресле.

– Кстати, относительно детишек. Есть один паренек, о котором мне хотелось бы поговорить.

– И как его звать?

– Майк Тоцци. Доводилось вам слышать о нем в последнее время?

Гиббонс несколько замешкался с ответом.

– Я не слышал о нем с тех пор, как Бюро во всей своей бесконечной мудрости решило перевести его на кладбище.

– А вам известно, почему его туда направили? Потому что он буян, самый настоящий ковбой и ему пора научиться выполнять приказания.

Гиббонс ностальгически усмехнулся. Да уж, типчик этот Тоцци, ничего не скажешь. Единственный напарник, с которым Гиббонсу нравилось работать.

– Но ведь его перевели к нам из ОБН, – напомнил он Иверсу.

В ОБН – в Отделе по борьбе с наркотиками – все сотрудники были сущими ковбоями, во всяком случае, так обстояло дело какое-то время назад. Когда речь заходила о том, чтобы найти управу на какую-нибудь акулу наркобизнеса, они всегда считали, что цель оправдывает средства. Гиббонс живо представил себе, как Тоцци приставляет пистолет к зеркальной витрине одного из этих чертовых заведений, как бы оно там ни называлось.

– Насколько я могу припомнить, одно время вам нравилось держать ковбоя в своей команде. Вы говорили, что кто-то все равно должен делать грязную работу. Вы еще называли его бойцовым псом нашей псарни, так мне кажется.

Воспоминания о прошлом Тоцци, казалось, совсем не интересовали Иверса.

– Так вы говорите, что ничего не слышали о Тоцци с тех пор, как ушли из Бюро?

– Он ведь приходился мне напарником, а не женой.

И слава Богу.

Иверс пристально посмотрел на Гиббонса, явно начавшего получать удовольствие от того, как складывается беседа.

– Тоцци нас озадачил, а возможно, и навлечет на нас неприятности. Возможно, будет страшный скандал. – Иверс говорил теперь строго и важно.

– А что он такого сделал?

– Исчез. И не исключено, перешел на другую сторону.

Перешел на другую сторону? Тоцци? Да никогда в жизни! Он, конечно, сумасшедший, но не дурак.

– В Бюро уже долгое время не было перебежчиков, – задумчиво произнес Гиббонс.

Иверс раскрыл досье и протянул его Гиббонсу.

– Узнаете?

В папке лежали три клочка бумаги, каждый из которых, теперь тщательно разглаженный и упакованный в отдельный пластиковый пакет, сперва был явно смят. Гиббонс вглядывался в листки: это были фотокопии первых листов из секретных досье ФБР. Каждый из них был подписан агентами, ведшими дело, – К. Гиббонсом и Майклом Тоцци. Последний лист был из досье некоего Винсента Клементи по прозвищу Кламс.

– Над всеми этими делами мы работали вместе с Тоцци, – сухо произнес Гиббонс. – Никто не взят. Недостаток улик во всех трех случаях.

– А поточнее?.. – сказал Иверс.

Гиббонс разложил пластиковые пакеты у себя на коленях.

– Гаррисон Лефковиц – популярный адвокат, знаменитость, пройдоха, каких мало. Мы с Тоцци поймали его на укрывательстве сбежавших преступников. Хотите или нет, но их следовало называть политзаключенными. У нас были видео– и магнитозаписи, удостоверяющие его вину, но по какой-то пустячной причине вы, Иверс, спустили это дело на тормозах. Насколько я припоминаю, вы сказали, что собранных доказательств с лихвой хватило бы для заурядного преступника, но такой искусный адвокат, как Лефковиц, ухитрится обернуть дело против нас самих. Через пять недель после того, как дело было закрыто, один из так называемых политзаключенных, которого мы выследили на вилле Лефковица, убил троих человек в ходе вооруженного ограбления банка в графстве Лутнэм, затем ударился в загул...

– Не принимайте близко к сердцу, – перебил его Иверс. – А что насчет двоих других?

– Конгрессмен Дэнверс... – Гиббонс хмыкнул и покачал головой. – Тоцци набрел в лесу на его гнездышко. Графство Бакс в Пенсильвании. Лидеры – или, возможно, следует говорить, конгрессмен и его друзья – забавлялись с восьми-, девяти– и десятилетними мальчиками, сиротами и бродяжками. А самому конгрессмену нравилось, когда его пороли. Был у него для этого постоянный парень, весь в черной коже. Вашингтон приказал прекратить расследование. Наверное, подсуетился кто-то из участников.

Иверс, отвернувшись, глядел в окно.

– Ну а что насчет Клементи?

Гиббонс нахмурился.

– Торговец наркотиками, итальяшка. Связан, разумеется, с мафией. Работал на Сабатини Мистретту, начал действовать на свой страх и риск после того, как организация Мистретты распалась. Кламс создал собственную агентуру из числа наркоманов, делавшую за него всю грязную работу. Посадил на наркотики их жен и детей. Клементи, нельзя не признать, башковитый ублюдок. Мы с Тоцци следили за ним больше месяца, но так и не наскребли достаточно материала, чтобы можно было убедить суд.

Иверс сцепил указательные пальцы рук.

– Интересно.

– Почему меня вызвали, Иверс?

– Клементи, Лефковиц, конгрессмен Дэнверс... все они мертвы. Я хочу сказать, убиты.

Иверс многозначительно замолчал.

– Вот и прекрасно, – сказал Гиббонс.

– Убит конгрессмен США, а вы говорите «прекрасно»?

Реплика Гиббонса обидела и, кажется, разочаровала Иверса.

– Не могу сказать, чтобы он этого не заслуживал.

– Дело не в этом.

– А в чем же?

Иверс медленно выдохнул, собираясь с мыслями.

– Каждый из убитых найден с ксерокопией первого листа из его досье, заткнутой ему в рот... или в другое отверстие.

Гиббонс не смог сдержать ухмылки.

– Более того. Копии сделаны в этой конторе, на ксероксе, стоящем в соседней комнате.

– Поэтому вы решили, что их убил Тоцци? Говоря вашими же словами, недостаточная улика.

– Пуля, убившая Лефковица, выпущена из 38-го калибра. Клементи застрелен из 44-го, конгрессмен – из 9-миллиметрового автоматического пистолета неустановленного типа.

– Тоцци любит менять пушки. Вечно в поисках идеала. – На Гиббонса вновь нахлынули ностальгические воспоминания.

– И это все, что вы можете сказать?

– Похоже на Тоцци. Отличная работа, Иверс. Так и стряпают по-настоящему крупные дела.

– Ну-ка прекратите нести чушь, Гиббонс. – Иверс наконец утратил свою легендарную выдержку. – Первое убийство произошло через шесть дней после того, как Тоцци перешел в нелегалы. На каждом трупе он оставляет свою подпись. Разумеется, это он убийца. Ему хочется, чтобы весь мир знал о том, что это он. Но почему? Он вообразил себя каким-то романтическим героем – Робин Гудом... да нет, суперменом – и решил вершить правосудие при помощи нескольких граммов свинца. Но он не герой. Он самый обыкновенный убийца, самый обыкновенный безумец с оружием и кровью на руках. Я хочу нейтрализовать его, Гиббонс. Вот поэтому я вас и вызвал.

Гиббонс минуту помолчал.

– И вы хотите убедить меня в том, что вызываете старика, ушедшего на пенсию, чтобы он укротил для вас молодого жеребца, да вдобавок ко всему и понесшего? – Гиббонс расхохотался. – Не морочьте мне голову, И вере. Неужели вашим парням с ним не справиться? Он ведь волк-одиночка.

– Я ни о чем не прошу вас. Гиббонс, – сердито сказал Иверс.

На изборожденном морщинами лице Гиббонса заиграла злая усмешка.

– Так ваши парни не могут найти его, верно, Иверс? А объявить его в розыск вы не решаетесь, потому что это повредит репутации Бюро. Что ж, Тоцци оказался еще лучшим агентом, чем я думал. И конечно, Иверс, вся эта ситуация для вас пренеприятный сюрприз.

– Послушайте, Гиббонс, у Бюро есть право в случае срочной необходимости призывать на службу любого отставного сотрудника. Вы знаете Тоцци лучше, чем кто бы то ни было из тех, кто сейчас работает. И кроме того, вы знакомы с его семьей. С данной минуты считайте, что вы восстановлены. И я приказываю вам найти Тоцци и нейтрализовать его.

Гиббонс яростно посмотрел на Иверса. Он не был знаком с семейством Тоцци. Знал только Лоррейн. А это уж ублюдка Иверса не касалось.

– Ну и как, по-вашему, я смогу найти его, если все чертово Бюро не в силах справиться с этим?

– Все чертово Бюро ничего не знает о Тоцци. Слыхом о нем не слыхивало. Это чисто внутренний вопрос, затрагивающий только нашу манхэттенскую контору. Тоцци был вашим напарником. Вы знаете его как никто другой. Я даю вам полный карт-бланш. Поступайте, как вам будет угодно. Но только найдите Тоцци и, – Иверс сделал паузу и потупился, – уничтожьте его прежде, чем он убьет еще кого-нибудь.

Гиббонс какое-то время поразмышлял над полученным предложением, хотя лицо его оставалось невозмутимым. Он не был убежден в том, что эти убийства совершил именно Тоцци, но если дело обстоит именно так – что ж, тогда Тоцци попрал закон, а он, Гиббонс, служит закону.

– Как насчет издержек?

– Об этом не беспокойтесь. Я покрою любые ваши расходы.

– Мне необходим доступ ко всем делам, над которыми он работал, включая и те, над которыми он работал до начала сотрудничества со мной.

Иверс кивнул.

– Получите доступ ко всем досье и неограниченный доступ ко всей информации, заложенной в компьютер. Все отделения Бюро будут оповещены о том, что вы работаете по специальному заданию. Все будут вам помогать, и никто не станет задавать ненужных вопросов.

Сейчас Гиббонс заметил, что Иверс печален и глубоко обеспокоен.

Гиббонс, закусив губу, все еще мысленно прокручивал обстоятельства предстоящего дела.

– Звучит неплохо, – произнес он наконец, поднимаясь с места и собираясь уйти. – Я принимаю ваше предложение, Иверс. Сидеть на пенсии страшно скучно.

– И еще одно. – Иверс перехватил Гиббонса уже у самых дверей. – Вам понадобится оружие?

– На кой черт?

И Гиббонс осторожно прикрыл за собой дверь.

Глава 4

Билл Кинни подлил себе в стакан из стоящей перед ним на столе бутылки. Тут как раз подоспела официантка, забрала у Варги чашку из-под кофе и подала ему гамбургер. Кинни уставился на полную тарелку, на которой по обе стороны гамбургера возвышались груды жаренного по-французски картофеля и тушеной капусты. Он терпеть не мог смотреть, как управляется с едой Варга.

Варга потянулся за кетчупом и выплеснул половину на жареную картошку.

– Итак, мне следует опасаться этого Тоцци?

Кинни, отхлебнув пива, покачал головой.

Варга полил кетчупом и гамбургер.

– Это точно?

Варга становится похож, на старую бабу. Он прекрасно знает о том, что ему нечего опасаться. И встреча с Кинни не имеет поэтому никакого смысла.

– Тоцци и не догадывается о вашем существовании. У него другие агентурные данные.

– И каковы же они?

Варга подцепил гамбургер вилкой и откусил от него. Когда он ел, его двойной подбородок трясся. Кинни отвел глаза.

– Он охотится на тех, кого ему не удалось засадить за решетку. Кламс имел несчастье оказаться одним из них. Я уверен в том, что Тоцци ничего не известно о том, что тот работал на вас. Я сам после смерти Кламса делал обыск у него на квартире. Тоцци там побывал, но наверняка ничего не нашел. Он все вверх дном перевернул, а это доказывает, что он не знал, где искать. Поверьте, я в таких вещах разбираюсь. Да и Кламс был чересчур хитер, чтобы держать дома что-то потенциально опасное.

Варга был далеко не столь уверен в этом. Он управлялся сейчас с тушеной капустой, но похоже, не получал удовольствия от еды. Да и вообще он не был гурманом. Капустный лист свисал у него изо рта. Отвратительное зрелище.

– Скажите-ка, – Варга вытер рот, – а как получилось, что именно вы делали обыск у Кламса?

– После того как вы позвонили мне и сообщили о его смерти, я принялся вертеться в конторе и делать вид, будто мне нечем заняться. Когда Иверсу позвонили о том, что нашли труп Кламса, я оказался единственным специальным агентом, подвернувшимся под руку.

Варга кивнул и принялся за картошку. Кинни посмотрел поверх его головы на зеркальную стену кабинки и увидел в ней отражение Фини, восседающего за стойкой. Кинни никогда не мог понять, почему Варга сделал этого тощего и бездарного панка телохранителем. Медный лоб и ни одной извилины. Тупое и грязное ничтожество.

Молчание воцарилось, когда Варга принялся за основное блюдо: По прежнему опыту Кинни знал, что Варга не успокоится, пока не подметет с тарелки все, что на ней лежит. Конечно, он мог бы заговорить, но понимал, что Варга все равно будет слушать его вполуха, поэтому он предпочел подождать. Он сидел, потягивая пиво и глядя на отражение стойки в зеркальной стене. Бар и гриль-бар Станционе был типичным притоном для мелких мафиози, снующих в припортовом квартале Элизабет. Все стены здесь были зеркальными. Мафиози нравится, когда повсюду зеркала, – так к тебе никто не подкрадется сзади. Разумеется, крестным отцам не приходится сидеть лицом к стене, зеркальная она или нет. Он заметил, что Фини осматривает ряды кабинок, и помахал ему в зеркале рукой. Но тот, мерзавец, ухмылялся и не обращал на их кабинку никакого внимания.

Варга доел остатки картошки и запил их кофе. А потом поднял глаза на Кинни. Сонные, но жесткие и пронизывающие насквозь из-под тяжелых век.

– А что предпринимает насчет Тоцци Иверс? Мне эта история по-прежнему интересна.

– Иверс вернул из отставки напарника Тоцци и велел отыскать былого дружка. Агент по фамилии Гиббонс.

Варга бросил на него скептический взор.

– А как ко всему этому отнесутся в Вашингтоне?

Кинни, ухмыльнувшись, покачал головой.

– Иверс держит язык за зубами. Он слишком обеспокоен собственной карьерой. Он считает, что если ему удастся найти Тоцци, пока в Вашингтоне об этом еще ничего не известно, то он избавится от хлопот по поводу того, что у него в конторе пригрели перебежчика. Обо всем этом знают всего несколько человек в местном отделении. Иверс старается не выносить сор из избы.

Варга допил кофе.

– Мне хочется, чтобы вы приняли участие в этом расследовании. Хотя бы затем, чтобы мы знали, что поделывает Тоцци.

Кинни терпеть не мог, когда Варга давал ему распоряжения, касающиеся его работы в Бюро. Здесь он был сам себе хозяин.

– Я уже все это продумал. Когда будет нужно, я подскажу Иверсу, чтобы он подключил меня к расследованию вместе с Гиббонсом. Чтобы я возглавил охоту на Тоцци. И Иверс, поразмыслив, придет к выводу, что лучшей кандидатуры у него нет. Кроме Гиббонса, я единственный во всем отделении, кому хоть что-то известно о Тоцци, хотя бы потому, что я проводил обыск у Кламса. Я с Тоцци никогда не работал, и он не знает меня в лицо. Если Гиббонс не отыщет его, скажем, за неделю, я переговорю с Иверсом. Убежден, что к тому времени он ударится в такую панику по поводу перебежчика, что непременно примет мое предложение.

Варга молча смотрел на него. Он думал.

– Хорошо, – произнес он наконец, чуть кивнув.

Затем потянулся через стол за бутылкой и допил из нее пиво.

– Но это не отразится на ваших остальных делах?

Кинни покачал головой.

– Не беспокойтесь. Я ездил в Атлантик-Сити по меньшей мере раз в неделю. У меня там уже есть один склад и скоро появятся четыре других. Мы обзавелись магазином в Маргете, и я вышел на контакт с одним тамошним пареньком. Он, конечно, малость чудной: вьетнамский ветеран, которому не удается устроиться на работу, но в тюряге он не сидел, это я проверил.

Варга, жирный ублюдок, не отреагировал – ни так, ни этак. А ведь доброе слово и кошке приятно.

– Дайте мне знать, когда вас подключат к поискам Тоцци. А операция в Атлантик-Сити пусть идет своим ходом – только поживее.

– Не беспокойтесь. У меня все будет готово через шесть недель. Самое большое – через восемь.

Совсем стал как старая баба.

Варга еще раз покивал.

– А вы уже поразмыслили над ресторанной операцией, о которой я вас просил? – сказал он, резко меняя тему.

– М-мда... Сколько на этот раз?

– Только одного.

– Кого же?

– Орландо Гусмана. Независимый дилер из Ист-Орандж, которому вздумалось, будто он во мне не нуждается. Да к тому же болтун, а я этого просто не выношу. Пусть другие независимые торговцы поймут, что дело так дальше не пойдет. Вам понятно, что я имею в виду?

– Хотите преподать урок на его примере?

– Так вас это заинтересовало?

Размышляя, Кинни взболтнул пиво в стакане. Убийство – дело нехитрое, и, если уж зашла речь об этом, отрубить человеку голову ничуть не хуже, чем вогнать ему пяток пуль в грудь. Итог получается тот же самый. Мертвец есть мертвец. Просто он оказался единственным, кто не испытывал отвращения к тому, чтобы отрубать людям головы, другим было невмоготу. И не то чтобы ему это нравилось или что-то в этом духе – так, ничего особенного.

– Вы говорили о тридцати тысячах?

Варга кивнул.

– Все приготовления я беру на себя. Вам нужно будет только прийти.

Кинни подхватил со стола нетронутый столовый нож и поиграл им, как скальпелем.

– Свой приносить?

Варга потряс головой.

– Ножи вас уже дожидаются.

Кинни поскреб в затылке. Он прикидывал, не заломить ли цену повыше.

– Да, Стив, – внезапно прервал его размышления Варга. – Скажите-ка, как поживают ваши детки?

Он ухмылялся сейчас, как турецкий паша.

– Ладно. – Кинни положил нож на стол. – Договорились. Я это сделаю.

Ах ты, жирный ублюдок...

– На следующей неделе мы с вами уточним подробности.

Варга достал из бокового кармана двадцатку и нехотя бросил ее на стол. Затем поднял палец и помахал Фини.

В зеркало Кинни было видно, как панк слез с высокого стула и повернулся лицом к Варге. Он стоял, широко расставив ноги, со своим "петушиным гребнем? на голове, строя из себя крутого парня. Лопнуть можно со смеху.

– Я тебя зову, – проверещал Варга, грузно вываливаясь из кабинки.

– Эй, послушайте, не обижайтесь.

Варга подошел к нему и заглянул в глаза.

– Ну ладно... И ты тоже не обижайся.

Кинни принялся думать о своем домике в пригороде, а в особенности о первом этаже, в окна которого мог запросто проникнуть любой – тем более что не все они забраны решетками. Он прикинул, во что ему встанет хорошая сигнализация. Бросив взгляд в зеркало, он увидел жирную задницу Варги уже в проеме дверей. Ублюдок, подумал он, жирный ублюдок.

Глава 5

Тоцци до смерти хотелось расстегнуть ворот сорочки, но он знал, что не имеет на это права. В среде банковских служащих такое не принято. Поэтому он сел прямее, закинул ногу на ногу, как бы для того, чтобы не мять брюки, и принялся листать старый номер экономического журнала. Он остановился на статье о кадастре, потому что нечто в таком роде непременно принялся бы читать вице-президент банка. Прочел первые два абзаца, подумал, что за штука такая земельный кадастр, и ни черта не понял. Он поглядел на телефонистку, усердно списывавшую какое-то сообщение с розового автоответчика.

Интересно, у банкира встало бы на такую, как эта, подумал он. Ясное дело, с ее-то фигурой. Он усердно пялился на нее, пока телефон не затрезвонил и она, беря трубку, внезапно не посмотрела на посетителя.

– Мистер Томпсон, – пропела она в телефон, одновременно одаряя Тоцци самой нежной улыбкой, какую он когда-нибудь получал от женщин. – Мистер Томпсон здесь. – И обращаясь уже к Тоцци: – Миссис Варга сейчас вас примет.

Тоцци благодарно улыбнулся соблазнительной брюнетке, не поскупившейся на такую сердечную улыбку для него. На стене, прямо у нее над головой, большими хромированными буквами было выведено название компании: «Дэйтарич Инк.».

– Вдоль по этому коридору, потом направо, – сказала брюнетка. – Офис миссис Варги в самом углу.

– Благодарю вас.

Он взял портфель, который был пуст, если не считать 9-миллиметровой «беретты», аккуратно завернутой в непрочитанный вчерашний номер «Уолл-стритджорнэл». Тоцци не нравилось держать пушку там, вне пределов досягаемости, но его превосходно пошитый костюм – синий, двубортный, европейского покроя – был слишком пригнан по фигуре, чтобы под него можно было нацепить наплечный ремень или хотя бы сунуть револьвер за пояс. А в сегодняшнем визите безукоризненный внешний вид играл более значительную роль, чём возможность мгновенно выхватить оружие.

Он шагал по устланному ковром коридору, следя за тем, как идет. Как-то раз одна женщина сказала ему, что полицейского всегда можно распознать по походке. И если освоишь это, чуешь недоброе за квартал. К сожалению, она не сказала ему, чем именно выдает себя при ходьбе полицейский.

На ходу Тоцци заглядывал в открытые двери офисов, мимо которых проходил. Клерки, находящиеся там, выглядели чрезвычайно занятыми: телефонная трубка на плече, монитор компьютера светится зеленым. Никому из этих парней на вид не было больше тридцати.

В конце коридора, прямо перед офисом миссис Варга, имелось большое окно с панорамным обзором. На первом плане два квадратных, футуристической конструкции конторских здания из стекла и бетона шагнули навстречу Тоцци, как два огромных робота, стерегущих подземный гараж, а на втором – Гарден-Стэйт-Парквэй.

Тоцци сунул голову в дверной проем.

– Миссис Варга? – Он выдавил из себя улыбку. – Роберт Томпсон.

Здешняя брюнетка холодно взглянула на него из-за огромного письменного стола. Высокие скулы придавали ее лицу хитрое и надменное выражение. Она смахивала на мужчину-киногероя в юбке. На ней был строгий серый костюм, шелковая блузка с золотой брошкой; она носила свою одежду как доспехи. Глаза у нее были овальные, темные, глубоко посаженные. Типично сицилийские глаза, вечно проникнутые недоверчивостью, точь-в-точь как у ее хозяина.

– Садитесь... мистер Томпсон.

Она произнесла эту фразу не без определенной язвительности. И Тоцци тут же подумалось о том, как было бы хорошо работать над этим делом на пару с Гиббонсом. У Гиббонса роль бизнесмена всегда выходила лучше, чем у него. В конторе англосаксы вообще смотрятся лучше, чем кто-либо другой, они внушают к себе больше доверия.

Усаживаясь в кресло, он заметил у нее на столе бронзовую табличку с именем – Джоанна К. Варга. Какого дьявола она все еще носит его имя? Но тут же ему пришло на ум, что ее девичья фамилия повергла бы деловой мир в ничуть не меньший трепет. И все-таки ему больше нравилось думать о ней как о Джоанне Коллесано.

Тоцци полез в нагрудный карман за заранее приготовленной визитной карточкой: Роберт У. Томпсон, вице-президент Сити-банка, работа с клиентурой. Джоанна проигнорировала визитку и, резко поднявшись с места, закрыла входную дверь.

У Тоцци возникло зыбкое ощущение, будто его разоблачили еще до того, как он начал действовать.

– Миссис Варга, у нас возникла необычная проблема, и я надеюсь, что вы сумеете нам помочь. Ваш бывший супруг...

– Мы не разведены, – отрезала Джоанна, возвращаясь на свое место.

– Прошу прощения... Ладно, перейду к сути дела. Мистер Варга приобрел у нас несколько долгосрочных депозитных сертификатов, а сейчас срок их действия как раз истек. Речь идет о сумме в восемьдесят тысяч долларов. А проблема заключается в том, что мы не можем связаться с ним, чтобы выяснить, желает ли он приобрести новые сертификаты или получить свои деньги.

Тоцци понял, что вляпался, в тот самый момент, когда произнес «получить свои деньги». В банковских кругах наверняка существует какой-нибудь специфический термин. Но отступать ему было уже некуда. Следовало продолжать разговор в надежде, что она ничего не заметила.

– Мы попытались связаться с ним через министерство юстиции, а конкретно – через Программу обеспечения безопасности свидетелей, и я лично занимался этим делом, но с тех пор прошло восемь месяцев, а я так и не получил мало-мальски удовлетворительного ответа. И с точки зрения закона наш банк оказался в затруднительном положении: мы не можем держать у себя его деньги или вкладывать их во что-нибудь, пока не получим точно выраженных указаний от клиента, а с другой стороны, не можем и начать процедуру, сходную с той, когда мы имеем дело, допустим, с кончиной клиента. Поэтому, миссис Варга, мы надеемся, что вы поможете нам связаться с ним... если это, конечно, возможно.

Она посмотрела на него в упор пронзительными сицилийскими глазами, ожидая от него новых фокусов.

– Кого это, интересно, вы дурачите? – сказала Джоанна.

– Прошу прощения?

Она закурила сигарету и тут же отставила ее, держа на весу двумя пальцами. Локоть покоился на столе. Ногти были покрыты кричаще-красным лаком.

– Мистер Томпсон, когда я училась во втором классе, я однажды пришла домой и обнаружила там троих незнакомцев, о чем-то беседовавших с моим отцом. Все трое были в темных костюмах, в плащах нараспашку и не снимали в доме шляп. Один из них попытался заговорить со мной, спросил, как идут дела в школе, но отец приказал ему оставить меня в покое. А мне велел отправляться к матери на кухню. Я попила молока и съела пирожное. А когда вернулась в комнату, там уже никого не было. И отца тоже. Это были агенты ФБР, пришедшие арестовать отца.

Бьюсь об заклад, одним из них был Гиббонс, подумал Тоцци.

– Я, мистер Томпсон, в своей жизни повидала великое множество полицейских. Местную полицию, полицию Штата, ФБР, страховую полицию, судебных исполнителей, кого угодно. Сами понимаете, дочь крестного отца, как вы выражаетесь, просто обязана стать своего рода экспертом по части ищеек. И в них во всех есть что-то общее, независимо от того, в форме они или в штатском, или даже на нелегальном положении, независимо от возраста и ранга. Я это буквально носом чую. И знаете, что я вам скажу, мистер Томпсон? От вас несет.

Тоцци поневоле ухмыльнулся. Джоанна начинала ему нравиться.

– Миссис Варга, выходит, вы предполагаете, будто я из полиции?

Праведного гнева у него не получилось, но что делать? Он вынужден был продолжать игру.

– Я не предполагаю, я в этом уверена. Следователь или сыщик. Я сегодня утром позвонила в Сити-банк. У них нет никакого Роберта Томпсона, ответственного за работу с клиентурой. Вам не следовало бы договариваться об этой встрече заранее. Большинство работающих под чужим именем агентов просто заявляются к вам, бормочут себе под нос какие-нибудь извинения, объясняют, будто случайно оказались поблизости, ну и так далее.

– Но вы бы не приняли посетителя, которому не было бы заранее назначено, миссис Варга. Даже из Сити-банка. Вице-президента корпораций обычно принимают только по предварительной договоренности.

Джоанна улыбнулась и откинулась в высоком кожаном кресле-вертушке.

– Жизнь – штука суровая.

А может стать еще суровей, подумала она.

Тоцци расстегнул ворот рубашки и ослабил узел на галстуке.

– Уж и не знаю, что сказать.

– Ах, давайте ближе к делу! Вы ведь так просто от меня не отстанете, верно?

Тоцци, прикрыв рот рукой, ненадолго задумался.

– Хорошо... Предположим, я из полиции. И чего, по-вашему, мне от вас надо?

– Ну, поскольку вы пришли с этими идиотскими россказнями о сертификатах Ричи, мне кажется, вас интересует именно он.

– А что именно я хочу о нем узнать?

Она взяла со стола костяной нож для разрезания бумаги и принялась играть им. Ей было известно, что ему надо.

– Это и впрямь интересный вопрос, особенно если учесть, что ваши парни из Программы обеспечения безопасности свидетелей выжали его досуха. Только не говорите мне, что после всего этого вы начали сомневаться в той грязи, которую он для вас отовсюду наскреб.

– Вы имеете в виду показания мистера Варги против вашего отца и многих других, данные на федеральном Большом жюри? Показания против, – он сделал нарочитую паузу, – так называемых крестных отцов мафии?

– Приехали, – пробормотала она.

Интересно, где они отыскали такого идиота?

– Мне кажется, вы считаете своего мужа ответственным за судьбу вашего отца.

– Это слишком мягко сказано. Вам известно, сколько судеб искалечено его показаниями? Сколько людей из-за него убито? Вам, это известно? И главное, Ричи внес ужасное смятение в сердца. Люди перестали доверять друг другу, с тех пор как он распустил язык. А ведь в любом деле, мистер Томпсон, если не доверяешь человеку, то и связываться с ним незачем.

Этот внезапный приступ откровенности поразил Тоцци. Ему стало трудно оставаться невозмутимым.

– Люди, о которых вы говорите, – это другие крестные отцы, которых сдал Ричи?

– Не только они. С них началось – и по всей цепочке вниз. – Она покачала головой. – Вы так и не поняли этого, верно? Ричи Варга уничтожил нью-йоркские семейства. Он убил в них дух доверия, он надругался над преданностью, он разбил превосходно налаженную систему на жалкие осколки. И сделал все это один сукин сын Ричи.

Ее суровый взор сейчас сверкал яростью.

– Да, и что же из всего этого вышло? – произнес Тоцци. – Capos, лейтенанты, рядовые – все мертвы или за решеткой. Никто ни за кого не отвечает. Все действуют на свой страх и риск, никто ни с кем не считается. А в результате множество ненужных жертв.

– Совершенно верно, мистер Томпсон. Но если вам все это известно, то чего же вы хотите от меня?

– Я хочу заполучить Ричи, миссис Варга.

– А почему бы вам не побеседовать с ним самим? Он мастер плести небылицы.

Тоцци промолчал. Джоанна наклонилась вперед и положила костяной нож на стол. Она пристально всматривалась в лицо Тоцци.

– Да нет, вы, похоже, не полицейский. Но разыскиваете Ричи. Значит, кто-то решил воздать ему по заслугам.

Впервые за весь разговор она несколько расслабилась и постаралась, чтобы он это почувствовал.

Тоцци вновь промолчал.

Она посмотрела поверх его головы и энергично тряхнула густыми темными волосами.

– Эх, парень, хотелось бы мне тебе помочь.

– Но вы сами не знаете, где он сейчас находится?

Она посмотрела на него ледяным взглядом.

– Знала бы, так его уже не было бы в живых. Отец об этом позаботился бы.

– Но если у вашего отца по-прежнему сохраняются такие связи, почему бы ему не выследить Ричи?

Джоанна вновь схватила костяной нож, взяв его за самое острие, как будто собиралась метнуть.

– На кого вы работаете?

Тоцци молча глядел на нее.

– Не на моего отца, иначе бы я об этом знала. Значит, или на Джиовинаццо, или на Мистретту, или на Луккарелли. Или, возможно, на всех троих сразу.

Ей любопытно было посмотреть, как он отреагирует на упоминание этих имен. Или подумает, что она чересчур много знает для обычной деловой женщины?

– А с какой стати мне на них работать?

Она громко рассмеялась. Ответ был и так ясен.

– Предать семейство – это одно дело. Но предать три самых могущественных семейства во всем Нью-Йорке и остаться в живых – это просто непредставимо. Слишком многое поставлено на карту. И главное, вопрос чести. На их взгляд, Ричи обязан умереть.

– А как насчет вас? Вы тоже желаете ему смерти?

– Скажем так: безутешной вдовой я не буду.

– Но нанимать убийцу тоже не станете?

– Послушайте, мистер Томпсон, я не являюсь наследной принцессой мафии, если именно на это вы намекаете. Я проработала в этой компании шесть лет и горжусь тем, какую должность я здесь занимаю. То, что делает мой отец и его дружки, не имеет ко мне никакого отношения.

– Но вы были замужем за мистером Варгой, а его чистоплюем не назовешь.

– Отец выдал меня за него, когда мне было девятнадцать. Тогда Ричи еще не разнесло и он был красавчиком. Он был щедр, и мой отец любил его, как родного сына, которого у него как раз и не было. Мне нравилось тратить кучу денег и хотелось порадовать отца, поэтому я за него и вышла. Все просто и ясно.

– А вы любили его?

Джоанна, раскрутилась в кресле и одарила его саркастической улыбкой, которая значила: понимай как хочешь.

Тоцци выглядел озадаченным.

Она подошла к окну и принялась смотреть на проносящиеся внизу машины. Вздохнув, она подумала о том, долго ли еще будет цепляться к ней этот парень.

– Ричи исчез. У него другое имя, другой адрес, может быть, и другая жена – откуда мне знать? Я слышала, будто правительство устраивает особо важным свидетелям даже операции по изменению внешности. А если это так, то Ричи наверняка сделал пластическую операцию. Ричи ни от чего не отказывается. Его жадность даже забавна. Да и вообще... Причинил стольким людям большие неприятности и вдруг стал героем, потому что сотрудничает с федеральным прокурором. Образец сугубо американского героя. Вздрючил нас всех – и улизнул.

Тоцци, поджав губы, кивнул. Потом подхватил портфель и собрался уходить. Она обернулась и удостоила его взглядом. У него был разочарованный вид. Может быть, ему не нравилось то, что он проникся неожиданной симпатией к дочери Жюля Коллесано. Та еще сиротка!

– И еще одно, – сказал он, подойдя к ее столу. – А нет ли у Ричи каких-нибудь особых примет, привычек, повадок, одним словом, чего-нибудь такого, что нельзя изменить пластической операцией?

Она отвернулась, чтобы скрыть легкую усмешку.

– Да есть одна вещь... – И она целомудренно умолкла.

– Но что же это?

Она поглядела на часы.

– Угостите меня ленчем, мистер Томпсон, и мы это обсудим.

Глава 6

Понемногу это начинало ему надоедать. В конце концов Гиббонс снял пиджак, повесил его на спинку кухонного стула из алого пластика и уселся поудобней. Он закатал рукава рубашки, но галстука не снял и ворота не расстегнул. В былые времена агенту возбранялось в часы службы расстегивать ворот, и у Гиббонса это с годами вошло в привычку.

В крошечной квартирке было душно, но он не открывал окон. Открытые окна извещают каждого встречного-поперечного о том, что ты здесь. Но досаждала Гиббонсу не духота, а сама по себе квартирка, мебель, невидимое присутствие старой леди.

Кухня была пропитана запахами чеснока, томатной пасты, мяты. В каждой комнате висело по распятию, в спальне на туалетном столике стояла статуэтка младенца Христа, а над телевизором в рамочке – изображение Девы Марии. Даже на выключателях были наклеены фантики с ликами святых. Гиббонс поневоле задумался над тем, где такую хреновину добывают. Должно быть, католики спекулируют ими, как билетами на бейсбольные игры.

Он оставался в кухне, потому что гостиная была просто невыносимой. Стилизованная под барокко мебель в пластиковых чехлах, пластиковые розы в маленьких белых вазах, идиотские фарфоровые безделушки, прихваченные наверняка с чужих свадеб, и повсюду – фотоснимки итальянских родственников старой леди. Гиббонс ненавидел итальянцев. Если они не оказывались членами мафии, значит, непременно были нищими иммигрантами, из кожи вон лезущими, чтобы их впустили в страну.

Из всех этих снимков, развешанных и расставленных в гостиной, Гиббонс уделил более или менее пристальное внимание только двум. Одним из них был выцветший мгновенный снимок в позолоченной рамочке, стоящей на столике у дивана. Темноволосый ребенок, лет шести или семи, восседая на шотландском пони, хмурился в камеру. У Гиббонса не было ни малейших сомнений в том, что из этой мартышки с годами получился Тоцци.

На втором, размером пять на семь дюймов, была изображена высокая головокружительно красивая девушка в кепи и в свободного покроя платье. Это была Лоррейн, выпускная фотография, Барнард, 1960 год.

Гиббонс взглянул на часы. Он проторчал здесь уже четыре часа одиннадцать минут, поэтому ему и стало скучно. Конечно, он мог вспомнить засады, в которых ему доводилось сидеть и гораздо дольше. Засада – штука всегда утомительная, но он научился отлично с этим справляться. Главное, ни на миг не забывать о том, что ты на передовой. Такова, собственно, и вся работа агента. Если Тоцци нынешним утром так и не покажется, Гиббонсу придется рыть глубже, пока он не найдет другую ниточку, новое лежбище, иной контакт.

Гиббонс прикоснулся к рукоятке своего верного «кольта-кобры» 38-го калибра, револьвера, с которым он не расставался все годы службы в ФБР. Он понюхал пальцы, пытаясь перешибить знакомым запахом ружейного масла и кожи невыносимый аромат старой итальянки. И еще одно нагоняло тоску на Гиббонса: здесь витал дух заброшенности и полного одиночества, призрак старушки, прожившей всю свою жизнь в трех жалких комнатушках. Это слишком напоминало ему его собственное жилье.

Он опять взглянул на часы. Было начало восьмого. Если Тоцци устроил лежбище здесь, то он наверняка сейчас появится. Даже если он нынче ночью был с девкой – Тоцци не из любителей утреннего кофе и пустых разговоров.

– Дерьмо, – пробормотал Гиббонс.

На этот раз ему казалось, что он уже у цели. С тех пор как Иверс вернул его на службу, прошло уже две с половиной недели. За это время Гиббонс проштудировал все досье ФБР, затрагивающие трех покойничков Тоцци, порасспросил о нем других агентов, последил за всеми былыми подружками напарника, которых смог вспомнить, проверил прежние лежбища. И ничего не добился.

Затем он поехал в район, откуда Тоцци был родом – Вейлсбург в Ньюарке, – и разобрался с сестрой Тоцци и парой кузенов. Опыт подсказывал Гиббонсу, что человек, пустившийся во все тяжкие, всегда возвращается в родные места, полагая, что здесь окажется в большей безопасности. Вроде как за мамочкину юбку хватается. Правда, он не думал, что Тоцци тоже такой, но проверить все-таки не мешало. Но здесь никто ничего не слышал о нем с тех пор, как его перевели в Монтану. По крайней мере, так они утверждали.

Один из двоюродных братьев, Сэл Тоцци, имел контору по автомобильной страховке на Саут-Орандж-авеню. Сэл смахивал на Тоцци, только был гораздо меньше ростом. Когда Гиббонс явился к нему, тот был в черной рубашке под кремовой спортивной курткой, и все время, пока Гиббонс находился там, Сэл не переставал улыбаться.

– Эй, послушайте-ка, давайте начистоту, – внезапно сказал Сэл в разгар беседы. – Майку поручили важное задание в Вашингтоне, верно? Вот почему вы сюда приехали. Проверяете родню и всякое такое.

Гиббонс с трудом удержался от смеха.

– Допустим, – сказал он.

– Я так и знал! – Сэл шлепнул рукой по столу. – Я всегда знал, что мы еще будем гордиться Майком. То есть мы им и так уже гордимся. Сажает в тюрягу торговцев наркотиками, ловит мафиози и все такое, знаете ли. Он мужик что надо, мой кузен. Крутой и башковитый. Мой папаша вечно попрекал меня: дескать, братец-то круглый отличник. А ведь ребят такое обижает, точно? Комплекс неполноценности – он остается потом на всю жизнь. Понимаю, я-то был бездельником, но мой двоюродный брат, Майк, он вкалывал по-настоящему. И соображал тоже. Правда, его мамаша говорила, что он прет, как грузовик, если что задумает, но как раз таким парням правительство и дает специальные задания. Ну и чем же он сейчас все-таки занимается?

Зарабатывает себе пожизненное заключение, подумал Гиббонс, с трудом сдерживая усмешку.

– Честно говоря, я просто не имею права сообщить вам об этом, мистер Тоцци.

– Должно быть, государственная тайна. Но откройте мне только одно: речь идет о нашей стране или же ему придется поработать за океаном? На Ближнем Востоке, может быть. Да, держу пари, так оно и есть. Я так и чувствовал, что все его дела в Монтане были только прикрытием для чего-то по-настоящему важного.

Гиббонс покачал головой.

– Прошу вас. Я и в самом деле не имею права распространяться на эту тему. Мне очень жаль. А сейчас я должен идти.

Гиббонс представил себе, как Сэл Тоцци дожидается того, чтобы его брат прославился, намереваясь торговать фирменными майками и брелками «от Майка Тоцци».

– Да, вот еще что. – Сэл постучал себя по лбу. – Вам надо бы поговорить с моей двоюродной сестрой Лоррейн. Они с Майком были водой не разольешь. Краса и гордость нашего семейства.

– Вот как?

– Она куда старше, чем мы с Майком, но они всегда были заодно. Умник и умница. Лоррейн сидела с Майком, когда он был еще совсем малюткой. Вам надо бы с нею поговорить.

Гиббонс молча кивнул.

– Она преподает в Принстоне. Сейчас ее зовут Лоррейн Бернстейн. Бернстейн ее фамилия по мужу. Не знаю, почему она оставила эту фамилию. Замужем-то она и года не была. Вышла за него, а потом обнаружила, что он голубой. Мне лично кажется, что она после этого так и не оправилась. Да и согласитесь, не с каждою такое бывает.

Гиббонс по-прежнему молчал. Но Сэл, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания.

– Бедняжка Лоррейн. Я несколько лет ее не видел. Она спуталась с каким-то стариком из ФБР, не знаю, как его звали. Насколько мне известно, она познакомилась с ним еще до того, как Майк начал работать на ФБР. Лет десять они проваландались. В толк не возьму, почему этот сукин сын на ней не женился. – Сэл несколько нервически рассмеялся. – Ладно, умолкаю. А вдруг это вы были ее дружком.

Гиббонс покачал головой. Он поблагодарил Сэла и распрощался с ним. Он ушел, размышляя над тем, не считает ли Лоррейн его и впрямь сукиным сыном. Его несколько огорчило напоминание о том, что они с Лоррейн сошлись задолго до того, как он познакомился с Тоцци. Он никогда не рассматривал эту связь с точки зрения ее длительности. Подойдя к машине, он успел сосчитать, что Тоцци был всего лишь безусым выпускником факультета философии в Бостоне ктому моменту, как они с Лоррейн познакомились. Верилось в это с трудом.

Тоцци когда-то был женат, но, если верить его рассказам, брак оказался неудачным. Разумеется, Гиббонс осознавал, что сотруднику ФБР в браке приходится нелегко, даже если все не так уж плохо на самом деле. Такова природа профессии: разгребая всяческую грязь, поневоле можно запачкаться самому. Ему пришло в голову, что жена Тоцци, возможно, вовсе и не была такой сукой, какой тот ее вечно изображал. Были же в ней какие-то и положительные стороны, иначе какого черта он вообще на ней женился. И как знать, может быть, сейчас, когда он оказался предоставлен самому себе, он вспомнил все хорошее, что у них было, и решил поискать у нее утешения? Гиббонс решил заехать на Род-Айленд и поговорить с той, что когда-то была миссис Тоцци.

Он нашел ее на отцовской фабрике по производству электроаппаратуры неподалеку от Провиденса. Она не была сексуальной бабенкой того типа, который у него всегда ассоциировался с Тоцци. Она оказалась чрезвычайно изящной и милой. Короткая стрижка была ей к лицу. Гиббонс обратил внимание на то, как безупречны складки у нее на юбке. Он и не знал, что женщины до сих пор носят плиссированные юбки. Голос у нее был высокий и приятный, а говорила она подчёркнуто так, как это принято у уроженцев Новой Англии. Как только он задал ей вопрос о том, не виделась ли она в последнее время с Тоцци, легкое смятение в ее чуть подкрашенных глазах подсказало ему, что приехал он сюда зря. В этой китайской куколке он не обнаружил и следа сочувствия или интереса к бывшему супругу. Но раз уж он оказался здесь – а прошлое. Тоцци всегда почему-то было ему любопытно, – то решил задать ей парочку вопросов.

– А можно спросить вас еще кое о чем, миссис...

– Разумеется. Кстати, я вернула себе девичью фамилию Говард.

– Ну а когда вы его в последний раз видели?

– Года четыре назад. В суде.

Говорит, как на уроке английской фонетики.

– У вас есть дети?

Она покачала головой. Гиббонс подумал, что она скорее всего не способна стать матерью.

– А почему вы развелись? Если вам, конечно, не неприятен этот вопрос.

– А это поможет вам разыскать его?

Должно быть, вопрос ее все-таки задел, потому что в углах рта у нее появились жесткие складочки. Это было первым проявлением характера, которое она позволила в его присутствии.

– Может быть, и поможет. Чем больше я о нем узнаю, тем легче мне будет представить себе образ его мыслей.

– А с точки зрения закона вы смогли бы заставить меня ответить на этот вопрос? Подвести под присягу, ну и так далее?

– Если бы я считал, что это очень важно, то да... пожалуй... – солгал Гиббонс.

– Ну ладно. С тех пор прошло четыре года, так что это все равно не имеет никакого значения.

– Скорей всего.

Гиббонс улыбнулся и кивнул, подбадривая ее. Так, подумалось ему, мог бы кивком подбодрить ее отец.

Она поглядела ему прямо в глаза. А ее собственные – фиолетовые – были сейчас широко распахнуты.

– Мне приказал отец.

Гиббонс не стал лезть со скороспелыми выводами.

– А почему вашему отцу захотелось, чтобы вы развелись?

– Потому что Майкл не пожелал войти в дело.

Она обвела рукой помещение, заставленное люстрами и канделябрами всех сортов. Жест напоминал тот, которым телеведущая демонстрирует призы участникам викторины.

– Отец хотел, чтобы он вошел в дело, стал вице-президентом компании. Все что угодно, лишь бы он ушел из ФБР.

Гиббонс чуть отодвинул от себя чашку кофе.

– А что, ваш отец имеет что-нибудь против ФБР?

– Да нет, ничего. Ему, правда, устроили аудиторскую проверку, но так рано или поздно бывает со всеми, кто занимается электрооборудованием. Нет, просто отец считал службу агента слишком опасной.

– Вы единственный ребенок в семье, миссис Говард?

Она удивленно посмотрела на него.

– Нет. У меня есть старшая сестра. Лори. Она живет в Калифорнии.

Гиббонс кивнул.

– Благодарю вас, миссис Говард. У меня больше нет вопросов. Вы нам очень помогли.

Он встал, нахлобучил шляпу и ушел, оставив большеглазую китайскую куклу в нестерпимом блеске электроосветительных приборов.

На следующий день Гиббонс заставил исследовательский отдел конторы в Манхэттене провести общий поиск на предмет упоминания имени Тоцци в газетах всех штатов восточнее Миссисипи за последние два года. Он не искал ничего конкретного, просто надеялся на авось и не прогадал.

Имя Тоцци упоминалось в газетах двадцать один раз. Одним из упоминаний было извещение о смерти Кармеллы Тоцци из Блумфилда, Нью-Джерси, опубликованное в субботнем выпуске ньюаркской «Стар» четырнадцать месяцев назад. Покойная, как выяснилось, доводилась Тоцци тетей. По наитию Гиббонс решил заняться умершей и обнаружил кое-что любопытное насчет квартиры, где она когда-то жила. Ее имя не было вычеркнуто из списка жильцов, висящего в подъезде. Это было симпатичное здание в симпатичном месте, и проживало здесь множество людей пожилого и преклонного возраста. В таких домах квартиры недолго остаются пустыми, и список жильцов обновляется едва ли не ежедневно.

В квартире на первом этаже Гиббонсу объяснили, что здание принадлежит «Блю спрюс менеджмент, Инк.» в Мокнлере, и он не поленился туда съездить. Он сознательно дождался обеденного часа и сознательно нагнал страху на загорелую юную девицу, устроившуюся в контору на летние месяцы. Его широконосое узкоглазое лицо ацтекского божка было способно испугать кого угодно. Загорелая блондинка, находившаяся в конторе в полном одиночестве, даже обрадовалась, когда он наконец предъявил ей свое удостоверение. И ничего не возразила, когда он потребовал досье на Кармеллу Тоцци, проживающую по адресу: Блумфилд, Брод-стрит, 1005, квартира 4К. Нервно извинившись, девица сказала, что вся информация заложена в компьютер, и тут же допустила Гиббонса к компьютеру, находящемуся в кабинете ее начальника, и набрала на мониторе номер досье миссис Тоцци.

Согласно данным компании, Кармелла Тоцци продолжала платить за квартиру. Она снимала ее уже двенадцать лет. В «Блю спрюс менеджмент» Кармеллу Тоцци считали пребывающей в полном здравии.

Гиббонс вежливо осведомился о том, услугами какого банка пользуется компания, и получил незамедлительный ответ. Он поблагодарил блондинку за доброту, вышел в июльский зной, зашел в греческую кофейню через дорогу, заказал себе кофе и французский яблочный пирог. Допив вторую чашку, позвонил в контору Иверсу, переговорил с его референтом и сказал ему, что нужны определенные банковские данные, а именно счет компании «Блю спрюс менеджмент» в Первом народном банке Нью-Джерси. На следующее утро в манхэттенской конторе Гиббонса дожидался белый конверт восемь на десять дюймов, в котором были фотокопии всех чеков, выписанных Кармеллой Тоцци «Блю спрюс менеджмент» за последние тридцать шесть месяцев.

Он нашел свободную клетушку в отделе хранения и, усевшись за стол, сравнил подпись старой леди на чеках. Разумеется, у Бюро имелись эксперты-графологи в Вашингтоне, но с годами Гиббонс научился достаточно разбираться в почерках, чтобы выяснить все, что ему было нужно. Да и терпеть он не мог отсылать улики в лабораторию; тебе хочется получить простое «да» или простое «нет», а они морочат тебе голову какими-то путаными терминами.

Почерк Кармеллы Тоцци был четок и изящен, буквы шли с легким наклоном вправо. Посредине семерки она ставила палочку, как большинство европейцев. Какое-то время она наверняка специально занималась чистописанием, добиваясь особой четкости в начертании букв. Гиббонсу бросилось в глаза, что буквы на чеках, выписанных прошлой весной и летом, не отличались былой четкостью, но к зиме почерк опять улучшился. Первый чек, заполненный размашистыми каракулями, был датирован 1 июня. В извещении о смерти значилось, что Кармелла Тоцци умерла 12 мая.

Неплохо для любителя, Майк. Хотя и недостаточно хорошо. Все выглядело так, как будто Тоцци, платя по тетушкиным счетам и подделывая ее подпись, получал в распоряжение ее квартиру. Умно!

Но главное, что хотелось понять Гиббонсу, – где находится Тоцци в данную минуту. То, что он бывал здесь, бросалось в глаза, но оставалось неясным, живет он сейчас в теткиной квартире или нет. В спальне Гиббонс обнаружил две пары мужских брюк, несколько рубашек, темно-синий костюм, запас нижнего белья, спортивные носки и хорошего качества кожаные теннисные туфли. Не так уж и много, если он действительно здесь живет. В холодильнике было угнетающе пусто. Легкое разочарование испытал Гиббонс, обнаружив пустоту и в морозильной камере; впрочем, он всегда считал Тоцци порядочным раздолбаем.

Но по мере того как сумерки за окном сменялись ясным солнечным утром. Гиббонс начал понимать, что Тоцци может сейчас находиться где угодно, в том числе и выходить на очередную жертву.

Ах ты, дерьмо какое...

Гиббонс поднялся на ноги, надел пиджак, задвинул кресло в то положение, в котором он его, войдя, обнаружил, и пошел к выходу, угрюмо размышляя о том, с чего теперь начинать дальнейшие поиски Тоцци, и не сомневаясь в том, что скоро ему придется услышать об очередном убийстве. Но в данную минуту ему сильнее всего хотелось чего-нибудь перекусить, а потом хоть немного поспать. Бесшумно запирая за собой дверь, он решил, что к поискам Тоцци вернется не раньше, чем после полудня.

Внезапно дверь резко распахнулась, сильно стукнув Гиббонса по плечу и отшвырнув его к столику, стоящему в холле. Отмычка грохнулась об пол и сломалась. Машинально Гиббонс потянулся за пушкой, еще не видя, кто на него напал. Отталкиваясь левой рукой от стены, чтобы встать на ноги, Гиббонс мельком увидел в дверях чей-то затылок. Затем дверь ударила его еще раз, что отозвалось в руке, держащей оружие, жгучей болью. Приняв удар, пушку он, однако же, не выпустил.

Забыв о собственной усталости. Гиббонс пригнулся, сгруппировался и обрушился на противника прежде, чем тот успел восстановить равновесие и поразить его еще каким-нибудь причудливым приемом рукопашного боя. Вдвоем они оказались прижаты к стене в узком холле, и, только услышав, как матерится соперник, Гиббонс понял, что это Тоцци.

Он тут же оторвался от Тоцци и сунул револьвер ему под нос. Он не сводил глаз со своего бывшего напарника, что не помешало ему ощутить, как ствол пистолета Тоцци прижался ему к животу.

– Сколько времени ты здесь проторчал? – рявкнул Гиббонс.

Он чувствовал себя так, как будто наделал в штаны. Как же он не догадался, что за этой дверью его поджидают!

– Сколько, Тоцци?

– Не знаю. Больше часа, это уж точно.

Свободной рукой Тоцци почесал за ухом и потом заметил, что пальцы у него в крови.

– Вот ведь хреновина какая.

– А как ты догадался, что я здесь?

Тоцци, хмыкнув, покачал головой.

– Ты так и не научился пользоваться отмычкой. Гиб. Весь замок в свежих царапинах. Все равно что визитная карточка.

Гиббонс всегда терпеть не мог нахальства напарника.

– Сейчас продырявлю тебе твою драную...

– Только попробуй, и я продырявлю тебя!

Гиббонс скосил глаза на ствол 9-миллиметровой «беретты». Какая глупость, что бывший напарник целится ему в живот! Ничего хорошего из этого не выйдет.

Тоцци смеялся, качал головой из стороны в сторону и смеялся.

– Что такого смешного, Тоцци?

– Да так, ничего. А может, кое-что и смешно. Не знаю. Просто какое-то время назад у меня возникла безумная идея, будто они пошлют по моему следу именно тебя. Как рыцаря в сверкающих доспехах, чтобы он сразил дракона. А тут как раз ты: явился не запылился.

– Так ты же убил их, верно?

Тоцци воспринял это как оскорбление.

– Понятно, убил. Господи Боже, если в Бюро даже этого наверняка не знают, значит, они еще большие ублюдки, чем я думал.

– Но с какой стати?

Тоцци уставился на него.

– Я не верю тебе, приятель. Если даже ты не понимаешь, с какой стати я их убил, то мне лучше сунуть а рот пушку, спустить курок и забыть обо всей этой истории.

Гиббонс ждал, что Тоцци – большой любитель драматических жестов – и впрямь сунет пистолет себе в рот. Но на сей раз Тоцци обошелся без этого.

– Откуда мне знать, почему ты убил их?

Тоцци рассвирепел.

– Пожалуй, я пристрелю тебя, ублюдок! Ей-богу, пристрелю. Я ведь не просто убил троих. Я убил троих мерзавцев. А ты хочешь знать, с какой стати. Да потому, что нам с тобой не удалось найти на них управу, когда мы над ними работали, вот с какой стати. Правила, чертовы правила и долбаная законность. Все трое в дерьме по самые уши. Мы это знали, они это знали, все это знали. Но надо соблюдать драный закон, играть по дерьмовым правилам. А по их чертовым правилам эти ублюдки остаются на свободе. Торговец наркотиками, развратитель малолетних, оказавшийся вдобавок конгрессменом, и адвокат, укрывающий убийц.

– Не такой уж убедительный ответ.

– Ты совсем впал в маразм, Гиббонс? Год на пенсии – и ты уже обо всем забыл. Позволь-ка, парень, освежить твою память. Это ведь ты объяснил мне, какой бардак у нас в Бюро, ты показал, как на самом деле работает в стране правосудие. Все эти долгие часы, что мы провели в засадах, ты только и твердил о том, что Иверс всеми нашими рапортами подтирается, все уши мне прожужжал о том, что богачи плюют на закон, о том, что судьи отправляют в тюрьму мелких воришек и приглашают крупных на обед. Ну как, Гиббонс, припоминаешь?

Припоминать-то он припоминал, но ничего не ответил.

– Я делаю как раз то, чем нам с тобой всегда хотелось заняться. – В голосе Тоцци по-прежнему были желчь и боль. – Я взял на себя работу правосудия, настоящего правосудия, только и всего. Уничтожить несколько высокопоставленных преступников – это ведь куда лучше, чем сотрудничать с системой, которая не умеет извлекать пользу из моих способностей. Вот как я на это смотрю.

Гиббонс медленно выпустил воздух из легких. Возразить ему было нечего. Он был согласен буквально с каждым словом Тоцци и прекрасно помнил, как сам твердил ему долгими ночными часами в точности то же самое. Но он только говорил об этом, пар выпускал, а Тоцци решился действовать.

– Ну а когда ты расправишься со всеми, кого приговорил, что тогда?

– У меня есть планы. У меня есть родня... За границей.

Гиббонс внимательно посмотрел, на него, а затем, вздохнув, спрятал револьвер в кобуру.

– Что ты делаешь? Тебе ведь нужно застрелить меня. Или, как там они выражаются, нейтрализовать? Тебя послали нейтрализовать меня. Вот и давай нейтрализуй. Ты ведь хренов служака – так давай действуй!

Пистолет плясал в руке у Тоцци. Гиббонс никогда не видел его настолько вышедшим из себя, и зрелище это ему не нравилось. Он молча положил руку на дверную ручку.

Тоцци резко ткнул ему в лицо стволом пистолета.

– Я не хочу убивать тебя, Гиб, честное слово, не хочу, но мне придется. Мне предстоит большое деле, по-настоящему большое, и я не хочу, чтобы мне мешали.

В животе у Гиббонса неприятно заныло. Он смотрел сейчас на целящийся в него пистолет, избегая заглядывать Тоцци в глаза.

– Я просмотрел наши старые дела. Бьюсь об заклад, твоей следующей мишенью будет или Феликс Крамер, или преподобный Майнер.

– Ни тот, ни другой. Мне надо казнить еще только одного человека... Но я пока сам не знаю, кто он.

Тоцци дождался, пока Гиббонс все-таки посмотрел ему в глаза. Какое-то время они глядели друг на друга в упор, причем Тоцци – оценивающе, словно решая, может ли он довериться былому напарнику. Довериться, как он доверял ему раньше.

И вдруг Тоцци опустил Пистолет.

– Присядь, Гиб. Хочу тебе кое-что показать.

Глава 7

Гиббонс с облегчением опустился на зачехленный диван, тогда как Тоцци прошел в спальню. Гиббонсу пришло в голову, что Тоцци, вернувшись, может с порога выстрелить в него, но он подавил в себе желание достать оружие. На Тоцци это было не похоже. Гиббонс чувствовал, что, хотя его былой напарник стал преступником, в каком-то смысле на него по-прежнему можно положиться.

Через минуту Тоцци вышел из спальни; лицо у него было на редкость злое. Он принес большой конверт, набитый какими-то бумагами, и швырнул его на кофейный столик прямо под нос Гиббонсу.

– Глянь-ка сюда.

Гиббонс открыл конверт и обнаружил там пухлую пачку черно-белых фотографий восемь на десять дюймов. Выглядели, они как снимки, сделанные в ходе скрытого наблюдения. Он быстро просмотрел фотографии: мужчины на автостоянках, на улице, сидящие в машинах, выходящие из машин. Затем начал просматривать медленнее, потому что ему стали попадаться знакомые лица. Все это были агенты ФБР из манхэттенского отделения.

– Это ты снимал? – спросил он у Тоцци.

Тоцци забрал у него снимки и быстро пробежался по ним взглядом. Достал один и протянул его Гиббонсу. На фотографии они сидели вдвоем в какой-то закусочной.

– Откуда ты это взял?

Тоцци подсел к Гиббонсу.

– Помнишь толкача Винни Клементи?

– Ну и что?

– Я нашел это у него на квартире, после того как убрал его. Здесь двадцать шесть фотографий, и на них в общей сложности тридцать восемь агентов. – Тоцци часто дышал. – И вот еще что: он знал мое имя.

– Кто знал твое имя?

– Клементи. Подонок стоял прямо передо мной, скулил, чтобы я его пощадил, и называл меня при этом по имени. Называл Майком.

Гиббонс в замешательстве уставился на разложенные по поверхности кофейного столика фотографии. Некоторых из этих людей он знал свыше двадцати лет.

– Клементи знал, что твое имя Майкл, – пробормотал он, с отсутствующим видом уставившись на фотографии.

Он всмотрелся в свое лицо на снимке. Оно было усталым и помятым; лицо старика.

– Кто-то выслеживает агентов, – грустно произнес он.

– В точности так. И это означает, что кто-то продает их. Кто-то, кто всех нас знает. Кто-то из Бюро.

Гиббонс почувствовал острую резь в животе. И пришел в ярость.

– Какого черта, Тоцци? Ты начинаешь операцию по внедрению, дезертируешь из рядов, а потом пытаешься убедить меня в том, что охотишься на предателя в ФБР? Кому ты голову морочишь?

Тоцци посмотрел ему прямо в глаза, затем отвернулся.

– Я ведь не нарочно нашел эти снимки.

– Объясни для начала, почему ты проник к нему в квартиру. И перевернул там все вверх дном. Парень, которого послали с обыском, доложил, что там явно что-то искали. Что-то очень важное.

– А кто делал обыск?

– Для чего тебе это знать?

– Кто-нибудь, кого я знаю.

– Какой-то новенький, я даже не знаю его имени, он только что переведен из конторы в Филадельфии. Так что же ты все-таки искал у Клементи?

– Записные книжки, корреспонденцию – все, что может вывести на его связи. На его босса.

– Чтобы ты смог разделаться и с ним?

– С каких это пор, Гиб, ты начал заступаться за торговцев наркотиками?

– С тех пор, когда один засранец решил взять дело правосудия в свои руки.

– Пошел ты на фиг, Гиббонс. И тебе и мне известно, что до этих молодчиков можно добраться только одним способом. А то они слишком важные, слишком умные, у них слишком хорошие адвокаты. Я все продумал. Это единственный способ вывести этих парней из игры.

Гиббонс не собирался продолжать пререкания на эту тему. Он тяжело вздохнул, но недавний гнев уже улетучился.

– Ты сказал, что натолкнулся на что-то крупное. Отдай это дело мне. Бюро разберется в этом, не вынося сора из избы.

– Черта с два. Вспомни, кто заведует избой. Уверен, что они ничего не сделают.

– Ну так изложи хотя бы, что тебе известно.

У Тоцци наверняка имелась какая-нибудь высосанная из пальца теория. Все годы, что они проработали на пару, Тоцци строил из себя Шерлока Холмса.

– Ну что ж, позволь показать тебе кое-что.

Гиббонс следил за тем, как Тоцци перебирает фотографии. Он извлек два снимка и положил их рядом с тем, на котором они были изображены в закусочной. Гиббонс следил за тем, как Тоцци орудует руками – то быстро, то медленно; это были руки профессионального картежника, точь-в-точь как ему помнилось. Хотя до сих пор ему не доводилось видеть на лбу у Тоцци такой испарины.

– Вот.

Тоцци указал на снимок агента в тяжелом пальто, выбирающегося из машины на оживленной Мэйн-стрит. Заснято было даже облако пара у него изо рта.

– Дэйв Симмонс, узнаешь? А теперь посмотри, что там на заднем плане. – Тоцци указал на расплывчатую витрину кинотеатра в глубине снимка. – Видишь, что там идет? «Язык любви». Картина вышла на экран осенью восемьдесят третьего, я проверил. Была гвоздем сезона, шла всю зиму. Это означает, что за нами следят – сколько? – уже почти три года.

Гиббонс отметил, что Тоцци говорит о сотрудниках ФБР на фотографиях «мы». Он сам за все годы службы в Бюро не задумывался над тем, что входит в некое братство.

– А теперь посмотри сюда. – Тоцци подсунул их фотографию Гиббонсу. – Посмотри на стойку, рядом с моим кофе.

Прямо перед Тоцци на снимке стояла бутылочка, рядом валялась скомканная салфетка.

– Флакон с пилюлями от простуды. Помнишь, три года назад меня всю зиму преследовала какая-то идиотская простуда и я все время принимал эти-пилюли. Они ни черта не помогали, и из носу у меня вечно текло. Теперь относительно места. По-моему, нас сфотографировали где-то на Стэйтен-Айленде. Мы тогда проверяли строительную компанию. Припоминаешь?

Гиббонс кивнул.

– Припоминаю. Февраль-март восемьдесят четвертого.

Тоцци оставил в покое два снимка и потянулся за третьим. Здесь была изображена толпа мужчин, большинство курили, часть оглядывалась по сторонам, некоторые изучали вывешенные результаты скачек. На заднем плане рядком шли кассы тотализатора. Люди на снимке толпились вокруг двоих стоящих в центре мужчин, обоим на вид лет по тридцать пять. На одном из них была кожаная куртка поверх свитера с высоким воротом, а на другом – светлый пиджак и сорочка без галстука.

– Козловский и Дрисколл. И снято наверняка у Акведука.

Тоцци побарабанил пальцем по фотографии.

– Они оба были тогда на нелегальном положении, держали склад где-то на Лонг-Айленде. Их легендой была мелкая спекуляция и поиски настоящего дела. Я смутно припоминаю это, потому что Козловский явился ко мне продемонстрировать эту дурацкую бородку, которую нарочно отпустил. Хотел узнать, сильно ли он теперь смахивает на итальянца.

– И что ты ему сказал?

– Я сказал, что выглядит он нормально, но изо рта у него несет так, что все сразу догадываются, что перед ними еврей.

Тоцци рассмеялся, но как-то фальшиво.

Гиббонс вгляделся в лица агентов на снимке.

– Эти парни были на нелегальном положении, а кому-то стало известно, кто они на самом деле. – Он покачал головой. – Скверно.

– Даже не представляешь, насколько скверно.

Тоцци потянулся к конверту и достал оттуда исписанный от руки листок. Гиббонс сразу же узнал его размашистый почерк.

– Здесь имена ребят, которых я нашел на этих фотографиях. Тридцать восемь человек. И кого мы сейчас недосчитываемся?

Гиббонс быстро проглядел перечень имен, затем начал читать его медленней и осмысленней. К какому открытию подводит его Тоцци? Он нахмурился и покачал головой.

– Если все эти снимки сделаны зимой и ранней весной восемьдесят четвертого, то недосчитываемся мы троих.

Троих. У Гиббонса перехватило дыхание. Ну конечно же. Ландо, Блэни и Новик. Господи Боже...

Он потер затылок и мрачно уставился на Тоцци, а в животе опять забурлило. Ландо, Блэни, Новик – эти трое вряд ли были даже знакомы друг с другом, но их имена теперь оказались связаны воедино и произносились всегда на одном дыхании и с одинаковым трепетом. И когда называли эти три имени, агенты ФБР сглатывали слюну и с волнением вспоминали о женах и детях. Все, конечно, знали эту историю, но тем агентам, которые служили одновременно с этими тремя, не дано было забыть ее никогда. Она оставалась для них чудовищным напоминанием о риске, с которым связана их работа.

Сначала это показалось просто какой-то отвратительной головоломкой, не затрагивающей Бюро напрямую. Где-то на лужайке, в густой траве, за начальной школой в Стэмфлорде, штат Коннектикут, нашли три тела. Три трупа мужского пола. Без голов. Это было в конце сентября 1984 года.

Затем, пару дней спустя, в последнее воскресенье месяца, почтовый служащий на машине объезжал почтовые ящики, расставленные вдоль дороги возле Ван-Кортлэнд-парка в Бронксе. Дело было утром, и движение по дороге было оживленное. На земле под одним из почтовых ящиков он нашел большую коробку со смятыми и надорванными углами, как будто кто-то пытался расплющить ее, но не сумел. Он поднял коробку, подумав о том, что чертову штуковину наверняка надо будет кому-нибудь вернуть. Она оказалась тяжелой, фунтов тридцать, а то и все сорок, и он был уверен, что за почтовые расходы в данном случае недоплачено. Однако, втащив коробку в джип, он увидел тридцать двадцатицентовых марок на правой стороне коробки. Они были наклеены неровными рядами, с изображением американского флага на марках, – отправитель явно не церемонился. Обратного адреса на было. Однако адрес получателя был аккуратно выведен печатными буквами. Отправитель воспользовался черной шариковой ручкой. Адрес гласил:

ДИРЕКТОРУ

ФЕДЕРАЛЬНОГО БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ

ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ, 20535

Служащий почты аккуратно опустил коробку наземь, перешел на другую сторону улицы и остановил первую попавшуюся полицейскую машину.

Два часа спустя на машине с прицепом прибыл отряд саперов из нью-йоркского департамента полиции. Они и занялись посылкой. Машина саперов выглядит как гигантская трясущаяся медуза, она специально предназначена для транспортировки предметов с взрывающейся начинкой. Саперы повезли коробку в полицейскую пожарную часть в Пеллам-Бэй-парке в другой части Бронкса, чтобы изучить и, если понадобится, взорвать ее содержимое. Как обычно, один из специалистов просветил коробку рентгеновскими лучами, чтобы понять, с чем им придется иметь дело. То, что он увидел, чуть не свело его с ума.

В тот же день посылку переслали городскому судмедэксперту, который вскрыл ее в присутствии специалиста из ФБР, стараясь не уничтожить малейшую улику: отпечатки пальцев, слизь, волосы, слюну. В, коробке оказалось именно то, о чем их предупредили саперы, – три человеческие головы. Но саперы не смогли, предупредить их об остальном: ни о запахе, ни о виде высохших, пожелтевших лиц, ни, конечно же, в пустых глазницах. Три головы были выставлены в лаборатории на подносе из нержавеющей стали, шесть чудовищных дыр в черепе уставились в пустоту. Ландо, Блэни и Новик. Гиббонсу вспомнился рапорт судмедэксперта, в котором говорилось, что у всех жертв были повреждены глазные нервы: это указывало на то, что глаза им выкололи еще при жизни.

Ландо, Блэни и. Новик. Каждый из них, перед тем как его убили, работал в одиночку, на нелегальном положении, осуществляя операцию по внедрению в преступную организацию одного из мафиозных семейств Нью-Йорка. Их бросили в воду как наживку, чтобы поймать крупную рыбу. Они очутились в море, кишащем акулами. Ландо завел себе контору в Юниондэйле и вел бухгалтерский учет операций по займам на Лонг-Айленде, работая на Сабатини Мистретту. Блэни был счетоводом у одного из лейтенантов в семействе Филипа Джиовинаццо, причем пробился на эту должность, начав с мытья машин на Двадцать третьей улице на Манхэттене. Новик работал водителем грузовика у одного из помощников Джо Луккарелли, перевозя по два раза в неделю из Флориды на рынок в Ньюарке апельсины, грейпфруты, а также кокаин. Но это море кишело акулами, и всем троим просто-напросто откусили голову.

Тоцци, отвернувшись к окну, пробормотал себе в кулак:

– Все время думаю о Нине Ландо. И о двух дочерях. Старшая уже пошла в школу. Он был моим первым напарником в Бюро. Он за мной приглядывал, приглашал пообедать и все такое. Хотел даже однажды свести меня со своей свояченицей. С ним можно было всерьез говорить обо всем на свете... Отличный мужик... и это задание сперва предназначалось мне...

Гиббонс не отрываясь смотрел на фотографии.

– Ландо, Блэни и Новика сдал мафии агент ФБР... Это чертовски серьезное обвинение.

– Я рассмотрел все возможные варианты. – Тоцци мрачно покачал головой. – Только агент-перевертыш. Как иначе у такой мрази, как этот Клементи, могли оказаться такие снимки? Все остальное исключено.

У Гиббонса шумело в голове.

– Но если мафия всех нас знает – и знает уже почти три года, – то почему она не попыталась избавиться от всех сразу?

– А чего ради? Это было бы глупо, вот почему. Если бы они начали убивать агентов одного за другим прямо на улице, Бюро прислало бы новых, а их мафия уже не знала бы. Но пока они знают нас всех в лицо, им удается следить за нами, держать нас на коротком поводке, водить за нос. Это для них идеальная ситуация.

Тоцци сделал это. Опять произнес «мы» и «нас», заговорив об агентах Бюро. Гиббонс потупился и уронил локти на колени.

– Идеальная ситуация, – пробормотал он. – Но чего они при этом сумели добиться? Показания Варги обескровили нью-йоркскую мафию. Луккарелли и Мистретта осуждены и отправлены в тюрьму, а Джиовинаццо заперт в тюремном госпитале и строит из себя сумасшедшего, пока адвокаты пытаются продлить его агонию. Все ключевые фигуры угодили за решетку, а немногие оставшиеся на свободе ударились в бега. Так чего же они, выходит, добились? Ни черта себе, идеальная ситуация!

– Об этом я постоянно и думаю, Гиб, и знаешь, к какому выводу я пришел?

– К какому же?

– Это не имеет значения.

– Вот как?

– Единственное, что имеет значение, это наличие ублюдка, агента-перевертыша, в наших рядах, и нам необходимо его обезвредить.

– Кого это ты имеешь в виду «нам»?

– Мы ведь не можем передать дело в Бюро. Мы не знаем, кому там сейчас можно доверять.

Гиббонс покачал головой.

– Ты не просто сукин сын, ты еще и параноик. Тебе об этом уже говорили?

Лицо Тоцци потемнело от гнева, дрожащие руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Будешь ты меня, наконец, слушать или нет? Дерьмо, которое эти хреновы панки покупают на улицах, становится с каждым днем все хуже. Практически каждую неделю в общественных местах вспыхивает перестрелка. Страдают невинные люди. Просто Дикий Запад! И как же ты прикажешь вычислить и обезвредить этого мерзавца в Бюро, если мы не начнем действовать на свой страх и риск? А перевертыш так и будет сдавать своих мерзавцам вроде Клементи. Конечно, нынешние бандиты не так безумны и верны дурацким традициям, как былые семейства, но зато у них отсутствует хотя бы малейшее представление о чести, которое было у тех.

Гиббонс еще раз посмотрел на фотографии: лица людей, которых он знал, с которыми вместе работал, лица людей, которые держат цветные фотографии собственного семейства в рамочке над рабочим столом.

– Ну и конкретно, Тоцци, что ты можешь предложить?

– У меня есть кое-какие зацепки, но мне необходим оперативный простор.

– Другими словами, ты хочешь, чтобы Бюро от тебя отвязалось. Ты хочешь, чтобы я послужил посредником между тобой и ими.

Тоцци кивнул.

– А еще мне нужен доступ к картотеке Бюро.

Гиббонс вздохнул.

– Просто замечательно. Преступное использование конфиденциальной информации, содержащейся в картотеке Бюро, добавит нам знаешь сколько? Еще по десять лет в тюрьме, когда нас сцапают.

– Но этого не произойдет, если мы сцапаем их первыми.

На лице у Тоцци вновь заиграла широкая нервная улыбка.

Гиббонс еще раз бросил взгляд на фотографии.

– Если бы я решился помочь тебе... – подчеркиваю, если бы! – я не стал бы работать, не будучи посвящен во все подробности, ясно?

– Мы напарники. Гиб. Мы всегда были напарниками.

Гиббонс взглянул туда, где стояла фотография в рамочке, – малыш, сидящий верхом на шотландском пони, сущая обезьянка. Он понимал, во что вляпывается: пособничество Тоцци превращало в дезертира его самого. В груди у него защемило. Но Тоцци прав, другого выхода просто не было.

В конце концов Гиббонс неторопливо кивнул, и Тоцци с благодарностью положил руку ему на плечо. Гиббонс мрачно уставился на нее. Он не любил, когда его трогали руками.

– Так объясни мне, Шерлок, что у тебя за зацепки?

– О'кей. Ландо, Блэни и Новик работали, будучи внедрены в разные семейства, но убили всех троих явно в ходе одной операции. Для мафии такое крайне нетипично. Случаи такого сотрудничества практически неизвестны. Конечно, во все семейства могла поступить информация о внедренных агентах, но с какой стати устраивать им общую экзекуцию?

– Понятно. Ну что же?

– Не знаю, но мне кажется, что между семействами должно существовать связующее звено – человек, в равной мере хорошо посвященный в дела Луккарелли, Мистретты и Джиовинаццо.

– Ричи Варга?

– Вот именно. Он был их любимчиком, пока всех не заложил. Они все им восхищались. Мне кажется, Варга должен кое-что знать.

Гиббонс оглушительно расхохотался.

– Ну и в дерьмо же ты вляпался, парень! Ты когда-нибудь пробовал допросить человека, находящегося под опекой Программы по обеспечению безопасности свидетелей? Если ты захочешь добиться этого законным путем, тебе надо изложить свою просьбу в письменном виде и отправить ее в министерство юстиции. И потом, когда и если она пройдет через все инстанции...

– К черту министерство юстиции, – ухмыляясь, сказал Тоцци. – У меня есть свои каналы.

Гиббонс покачал головой и хитро прищурился.

– Да уж, не сомневаюсь, – сказал, он.

Глава 8

Джоанна Коллесано-Варга лизнула Тоцци в ухо.

– Просыпайся, мистер Томпсон, – промурлыкала она. – Мне пора на службу.

Тоцци завозился под простыней, потер свой нос. Приемник с будильником на ночном столике с ее стороны кровати был настроен на станцию, передававшую классическую музыку. Музыка была негромкой – струнный квартет, исполняющий нечто современное и, следовательно, атональное, – но все же достаточно сложной, чтобы вызвать у него раздражение.

– Выруби это дерьмо, – взмолился Тоцци.

– Только не рассказывай мне, что ты по утрам любишь слушать рок. Мне казалось, ты не таков.

Она выглядела несколько разочарованной.

– Не таков, – солгал он.

На самом деле он бы с удовольствием послушал сейчас Брюса Спрингстина или еще что-нибудь в этом роде. И трахнул бы под такую музыку Джоанну еще разок.

Он повернулся к ней, притянул к себе поближе, поцеловал – и еще раз невольно подивился горькому табачному вкусу ее губ. Сам он не курил, ну что ж, придется потерпеть. Да и кто бы не потерпел, учитывая все остальное?

Он погладил ее затылок, ощутил под рукой густые великолепные волосы и, целуя ее, невольно усмехнулся. Джоанна была первой женщиной, похожей на истинную итальянку, с которой ему довелось переспать за всю свою жизнь.

Она медленно высвободилась из его объятий.

– Мне пора на службу, – прошептала она.

– Ты ведь вице-президент компании. Тебе не укажут на дверь, если ты опоздаешь. Позвони, что ты заболела, и мы проведем в постели весь день.

Она покачала головой и насмешливо улыбнулась. Прядь жгуче-черных волос упала ей на глаза, вследствие чего он испытал очередную эрекцию.

– Это весьма соблазнительное предложение, мистер Томпсон, но...

– Какие еще «но»? Тебе никогда не было так хорошо! Признайся!

Под простыней она пробежала ноготочками по его члену.

– С Ричи не было, это уж точно.

– Несчастный ублюдок, – сказал Тоцци. – Такая жена, а у него не стоит. Просто трагедия.

– К несчастью, он относился к этому несколько иначе.

– Вот как?

– Надежда ведь всегда умирает последней. Даже если ничего не можешь. Мы пытались, у него каждый раз ничего не выходило, а потом он избивал меня, чтобы избавиться от унижения. Такое случалось не часто... но все же достаточно часто.

– А он избивал тебя по-настоящему?

– Один раз избил.

Тоцци покачал головой. Эти чертовы скрипки его с ума сведут, это уж точно.

– Не могу поверить, чтобы твой отец позволил ему так с тобой обращаться. Мне кажется, старина Жюль заставил бы его всю жизнь раскаиваться в том, что он один-единственный раз осмелился поднять руку на его любимицу дочь.

– Ричи был всеобщим любимчиком, судя по всему, наследником. Жюль Коллесано приказал своей дочурке вернуться к мужу и хорошенько постараться и тогда, мол, не беспокойся, все получится. Мой отец взял сторону этого ублюдка. – Она легла на спину и уставилась в потолок. – Ричи был как собачонка: всегда у ноги, всегда преданный, всегда готовый сделать все, что прикажет ему мой отец. Вот почему отец любил Ричи: потому что тот никогда его не разочаровывал. Пока это дерьмо не сдал его прокурору; в том-то и дело. Но до той самой поры отец считал его сущим сокровищем. Да Господи, он же знал Ричи с тех пор, как тот был еще ребенком.

– Правда?

Она смахнула прядь волос с лица. Тоцци предпочитал бы, чтобы она ее оставила.

– Ричи – наполовину кубинец. Ты не знал об этом? Его отец работал в казино, принадлежавшем моему отцу в Гаване, пока Кастро не захватил там власть. В правление Батисты.

– Нет, я этого не знал.

Тоцци не спускал с нее глаз, а она по-прежнему бездумно смотрела в потолок и продолжала свой рассказ:

– Когда произошла революция, семья Ричи перебралась с Кубы в Америку. Они были в полном отчаянии, судя по всему, когда Манни – это отец Ричи – добился аудиенции у моего отца. Манни, на взгляд отца, всегда был хорошим парнем, поэтому он поставил его заведовать одним из своих баров в Кэмдене. Ничего особенного, конечно, но мой будущий свекор был ужасно горд тем, что работает на самого Жюля Коллесано. И ты ведь знаешь, как это водится у латиноамериканцев: «Я вам обязан по гроб жизни» и всякое такое. Кстати говоря, Ричи ведь изменил фамилию. Ты не знал об этом? На самом деле он не Варга, а Варгас. После смерти отца он отбросил конечное "с", чтобы фамилия звучала на итальянский лад.

– Ни хрена себе!

Вот если в еще эти долбаные скрипки умолкли...

– Так или иначе, Манни ввел Ричи в дело, вечно заботясь о том, чтобы его сынок выказывал величайшее почтение моему могущественному отцу и его дружкам-мафиози. А отец мой падок на лесть: ему смотри в рот, так и хлебом можно не кормить. И когда Манни умер, он взял Ричи под крылышко, тем более что сына у него не было. Через какое-то время наш предстоящий брак стал считаться делом решенным.

– И сколько ты пробыла замужем?

– Я ведь тебе говорила, мы не разведены до сих пор. Наверно, я могла бы добиться развода сейчас, но, раз он все равно в бегах, это не имеет особого значения. А можешь себе представить, каких усилий будет стоить вытащить его в суд, когда его опекает Программа обеспечения безопасности свидетелей?

– А когда вы были женаты – я имею в виду по-настоящему, – ты не замечала каких-нибудь намеков на то, что он собирался сделать? На то, что он собирается вздрючить твоего отца?

Она повернулась к Тоцци и сильно стиснула в руке его член.

– С какой стати мы говорим о нем? Я не намерена тратить все утро на разговоры об этом подонке.

Тоцци, ухмыльнувшись, поднялся на одном локте. Вновь поцеловал ее – и сунув на этот раз язык ей в рот, – он исхитрился дотянуться и вырубить это чертово радио. Эту станцию. Крутя колесико, он нашел кое-что повеселее. И как только запел Дэвид Боуи, быстро прибавил звук и принялся подпевать.

Тоцци обхватил обеими руками ягодицы Джоанны, приник лицом к волосам и укусил ее за ухо. Дэвид Боуи – это то, что надо!

Он почувствовал, как она скользнула вниз и взяла его за яйца. Она начала вводить в себя его член, помогая себе встречным движением. Его удивило, что внутри у нее уже было влажно. И вдруг он вошел в нее полностью, а она прижималась к нему, впивалась в него, терлась об него своими бедрами.

– Привстань на колени, – прошептала она.

И, когда он привстал, обвила его спину руками и начала мягкими толчками подниматься навстречу ему, сладостно, медленно и все вновь и вновь. Она выдерживала определенный ритм, время от времени чуть меняя наклон и исходя мелкой дрожью при каждом толчке. Это сводило его с ума.

Он почувствовал, что вот-вот кончит, и постарался сдержать это в себе, чтобы кончить одновременно с нею.

– Не сдерживайся, – шепнула она, облизывая ему губы. – Давай.

Ее бедра мощно рванулись навстречу, и он перестал владеть собой. Это напоминало взлет на вершину холма на стремительном мотоцикле: холодок в желудке, когда оказываешься на самом верху, а затем утрата контроля, стремительный спуск, ощущение восхитительной невесомости. И когда все остальное позади, уже впадая в полузабытье, он осознал, что никогда еще не испытывал с женщиной ничего подобного. Ничего хотя бы отдаленно похожего.

* * *

Телефон зазвонил, когда Тоцци был в ванной, под душем. Джоанна сняла трубку в кухне.

– Алло?

– Что там у тебя происходит?

Она чуть помедлила и отхлебнула кофе из большой синей кружки.

– Он принимает душ. Через полчаса я его отсюда выпровожу.

Ей было слышно дыхание на другом конце провода. Она понимала, в каком он сейчас бешенстве.

– Думаю, он в меня влюбился, – ухмыльнувшись в трубку, сказала она. – Два раза ночью и третий сейчас, с утра.

– Надеюсь, у него СПИД.

Она рассмеялась. Она знала, что он чувствует себя по уши в дерьме, и это было ей по вкусу. Уж больно сильно развито у Ричи чувство собственника.

– Все устроено, – сказал он. – И дня не займет.

– Не беспокойся. Мы скоро будем.

Она повесила трубку, подхватила чашку и отправилась к зеркалу наводить красоту.

* * *

В начале одиннадцатого они стояли на стоянке возле ее дома, прощаясь друг с другом, как два подростка. Он стоял, прислонившись к крылу «Ниссана-300ZX» принадлежавшего его кузену, она в строгом темно-синем костюме наклонилась к нему, положив ему руки на плечи. На лицах у обоих блуждала ухмылка.

Это ни на что не похоже, подумал он.

– Что ж, мне, пожалуй, пора, – произнесла она с горловым смешком, а затем провела языком ему по губам.

– Ты это сегодня говоришь с семи утра.

– Да, это точно.

Тоцци бросил взгляд на пожилого господина, пялившегося на них со своего балкона. Судя по обиженному выражению его лица, этот господин думал, что он платит двести баксов за крошечную квартиру всего с двумя спальнями вовсе не для того, чтобы любострастная парочка на стоянке демонстрировала ему то, чего ему получать уже не удастся, если вообще когда-либо удавалось. Тоцци еще пришло в голову, что старый дурак, чего доброго, вызовет полицию, а подобное внимание к собственной персоне представлялось ему совершенно лишним.

– Ладно, – сказал он, – наверное, ты права. Пожалуй,лучше расстаться, пока твой сосед не вызвал полицию нравов.

Она и не подумала отвернуться от него, чтобы посмотреть на соседа, а просто прижалась к Тоцци и засосала его губы в свои, неистовствуя языком у него во рту. Рессоры его машины жалобно завизжали под тяжестью этого неимоверного поцелуя. Тоцци внезапно вспомнилось выражение «сосаться», которое он узнал в средней школе.

Когда они наконец оторвались друг от друга, Джоанна ласково провела рукой ему по щеке, поцеловала его еще раз, но уже по-сестрински, и сказала:

– А вот теперь пора.

Повернулась и пошла прочь.

– Эй! – крикнул он вдогонку. – Джоанна, когда мы... Мы ведь с тобой еще увидимся?

Она на мгновение остановилась и, повернувшись к нему, улыбнулась улыбкой великой скромницы.

– А это уж зависит от тебя, Призрак. Вы ведь знаете, где меня можно найти... мистер Томпсон.

Она пошла дальше, достала из сумочки ключи, отперла дверцу «Сааба-900» с турбодвигателем. Машина выглядела совсем новой. Мотор зарокотал ровно и дружелюбно, она переключила скорость, помахала Тоцци в зеркало заднего обзора и уехала.

Он тоже помахал ей и отодвинулся от серебристого «ниссана». Если бы Бобби знал, что он разъезжает на его драгоценной машине, он бы рехнулся. Но он об этом никогда не узнает, если только не догадается посмотреть на спидометр. Тоцци представил себе, как толстяк Бобби, вернувшись из очередной деловой поездки в Калифорнию, отопрет гараж, полюбуется машиной, прогреет мотор, а потом посмотрит на счетчик миль – и его тут же хватит кондрашка. Что это за бандиты такие: забрались к нему в гараж, взяли машину, наездили тысячу миль, а потом вернули ее на место в целости и сохранности.

Тоцци полез в карман за универсальным ключом зажигания, который он «одолжил» в Бюро, и приотворил дверцу. День намечался чудовищно жаркий, поэтому он снял пиджак и закинул его на заднее сиденье. Тут-то он и почувствовал – что-то не в порядке. В машине по-другому пахло. Пахло сигарами. Бобби был заядлым курильщиком, но курил он сигареты, а вовсе не маленькие вонючие итальянские сигары, которыми здесь пахло сейчас. Тоцци поглядел в окошко. Пожилой господин у себя на балконе по-прежнему не спускал с него глаз.

Он осторожно выбрался из машины и полез под кузов. Ничего не найдя там, заглянул под сиденье. Заметил желтый провод, который там не должен был находиться.

Тоцци осторожно отошел от машины и замер на месте, прикидывая, как ему сейчас поступить. Позвать полицейских, чтобы они осмотрели машину, – но тогда он ее лишится. Хуже того, по номеру они определят, что «ниссан» принадлежит его двоюродному брату, и Бюро моментально вычислит, кто им пользуется. Проверят жильцов дома и выйдут на Джоанну Варга. Так дело не пойдет.

Но и бросить здесь машину он тоже не мог. Через пару дней здешний управляющий вызовет дорожную полицию, какой-нибудь идиот сядет за руль – и его разнесет в клочья. Нет, оставить ее здесь тоже нельзя.

Дерьмо какое. Оставалось только одно решение, которое едва ли можно было считать удачным.

Тоцци отошел еще на несколько шагов – к забору, которым была обнесена стоянка, и подобрал с земли какую-то железяку. Он подержал ее в руке, прикидывая на вес, и тут вспомнил о старике, который по-прежнему на него пялился.

– Что ты глазеешь, старый пердун? Пошел на фиг отсюда! – заорал на него Тоцци.

Старик оцепенел от неожиданности.

– Я говорю, убирайся в комнату! Занимайся своим собачьим делом!

Старик пробормотал что-то невнятное.

– Ладно, ублюдок, – сказал Тоцци и помахал старику рукой, перехватив ее на сгибе другой, что заставило соглядатая в ярости отпрянуть с балкона в глубь своей квартиры. Оттуда донеслись крики о том, что он звонит в полицию.

– Давай-давай, – пробурчал Тоцци, целясь железякой в собственную машину.

Несколько раз примерившись, он пустил ее, как подкову.

Железяка влетела в открытую дверцу, чуть задев ее, ударилась о руль и упала на сиденье водителя. Сила этого удара была вполне достаточна, для того чтобы сработал механизм бомбы, на полицейском жаргоне именуемой «сломанной половицей». Тоцци уже лежал на асфальте, прижавшись к нему лицом и закрыв голову обеими руками. И все равно у него едва не лопнули барабанные перепонки. Когда он поднял глаза, роскошный «ниссан» его кузена Бобби уже напоминал доменную печь: пламя вырывалось из окон и пожирало то, что еще осталось от крыши автомобиля.

Дерьмо какое. Бобби страшно расстроится.

Тоцци поднялся на ноги, привел в порядок одежду и быстрым шагом пошел прочь. Идти, идти быстрым шагом, а не бежать – вот что главное. Идти. Но быстро.

На мгновение остановившись, он бросил взгляд на догорающую машину. Что ж, Бобби, именно для таких случаев Господь Бог и изобрел страховку.

* * *

Когда зазвонил телефон, Гиббонс только что надкусил бутерброд. Он заложил пальцем книгу, которую читал, и, жуя, задумался. Книга была научным трудом о влиянии, которое варвары-тевтоны сумели оказать на своих покорителей, римлян. О том, как варварские обычаи и нравы просочились в империю и, по сути дела, извратили порядки в ней, несмотря на все усилия римлян воспрепятствовать этому. Гиббонс находил здесь немало параллелей с сегодняшним днем.

Телефон продолжал звонить. Гиббонс сел на диван и потянулся к трубке. При этом он выронил книгу и потерял место, на котором остановился.

– Алло, – произнес он, все еще дожевывая.

– Это я.

Гиббонс узнал голос Тоцци, хотя звучал тот сдавленно, словно Тоцци говорил с морского дна, да еще на фоне оживленного уличного движения.

– В чем дело?

– Сегодня утром меня пытались убить.

Гиббонс еще раз надкусил бутерброд.

– Не валяй дурака!

– Бомба под сиденьем машины.

– Тебя ранило?

– Нет, но могут быть проблемы.

Гиббонс проглотил кусок бутерброда.

– Какого рода проблемы?

– Машина может вывести на меня. Она принадлежит моему двоюродному брату. Он сейчас в Сан-Диего в деловой поездке и не вернется еще пару недель. Но если обломки укажут на меня, это чудовищно усложнит всю ситуацию. Эй, послушай, твой телефон часом не на крючке?

– Надеюсь, что нет.

– Ладно, слушай. Фамилия моего двоюродного брата не Тоцци, а Бенедетто, так что на меня она выводит не сразу. Вдобавок это произошло в Джерси, в Морристауне, поэтому, даже если за дело возьмется Бюро, это заботы конторы в Ньюарке, а не нашей.

«Нашей» – Гиббонс опять обратил на это внимание.

– Мне опять начинает казаться, будто ты параноик. Даже если в нью-йоркской конторе узнают об этой истории, каким образом они через эти обломки выйдут на тебя?

– Меня беспокоит не это. Машина была запаркована перед домом Джоанны Варга. Проверив жильцов дома, они выйдут на бывшую жену Ричи Варги. А такую зацепку я им давать не хочу.

– Не понял.

– Да и я не понял. Еще не разобрался.

– Думаешь, она тебя подставила?

– Не знаю. Нет, не думаю. Мы с ней простояли у машины минут двадцать, а то и все полчаса.

– И чем же вы занимались?

– Попробуй дать волю воображению.

Гиббонс опять поднес бутерброд ко рту.

– А ты так ничему и не научился. Ей нельзя доверять, понял?

– Если бы она решила меня подставить, она бы не торчала столько времени поблизости.

– Ей нельзя доверять, – повторил Гиббонс. – Вспомни только, кто она такая и откуда взялась.

– Да знаю, знаю... Она кажется законопослушной, но кто возьмется сказать наверняка? Мне просто необходимо какое-то время поводить ее на веревочке. Мне кажется, она может вывести меня на Варгу.

Гиббонс мрачно слушал, как Тоцци пытался строить из себя крутого парня. Он прекрасно понимал, что Тоцци успел трахнуть эту сучку и ему вдобавок понравилось. Он уже нюни распустил, тупой козел.

– Послушай-ка, – сказал Тоцци, – я пытаюсь разобраться во всем этом. Меня смущает сама по себе последовательность событий. Во-первых, Варга сдает тестя и поставляет нам информацию, достаточную для того, чтобы упечь Мистретту, Джиовинаццо и Луккарелли в окружную тюрьму. Потом история с Ландо, Блэни и Новиком. Затем Варга предстает перед Большим жюри и упекает всех троих крестных отцов уже окончательно. Организованной преступности в Нью-Йорке в силу всего этого вроде бы нанесен сокрушительный удар, но она ничуть не идет на убыль. Скорее даже наоборот. И сейчас мне хотелось бы понять, кто снабжает всех этих якобы независимых мелких дилеров наличными. Все они сейчас расширили свои операции – так откуда у них взялись на это деньги? Они все не так давно в наркобизнесе, чтобы самим скопить нужную сумму. Парни вроде Винни Кламса. Как ему удалось подняться так высоко и стремительно?

– Сдаюсь. Ну и как же ему это удалось?

– Мне кажется, появился новый крестный отец. Кто-то нам неизвестный, очень умный и хитрый, работающий на заднем плане. Может быть, весь этот бардак, что творится нынче на улицах, вовсе не бардак, а независимые толкачи на самом деле вовсе не независимые. Может быть, возникло новое семейство – и весьма могущественное, – захватившее монополию во всем Нью-Йорке. Теперь, когда Мистретта, Джиовинаццо и Луккарелли выведены из игры.

– Это интересная теория, – сказал Гиббонс. – И кому, как думаешь, ты в состоянии ее продать?

– Об этом говорить еще слишком рано. Сейчас главное для нас – найти тухлое яичко в самом Бюро. У меня такое ощущение, что стоит нам найти его, как все встанет на свои места. Включая и ответ на то, кто убил Ландо, Блэни и Новика.

– Ну а чего ты ждешь сейчас от меня?

Гиббонс взял огрызок карандаша и огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь клочка бумаги. Он порылся в стопке книг, чтением которых он еще недавно собирался заниматься весь остаток дней. Чистого листка нигде не было. Плевать на это, запомню. Да и о чем еще сейчас можно думать?

– Проверь досье на Варгу. Выясни, с кем он имел дело в ходе судебных процессов. Мне нужны все имена. Агенты ФБР, прокуроры, следователи – буквально все. Поищи чего-нибудь необычного. Кроме того, попытайся составить список всех агентов, работавших на нелегальном положении в мафиозных семействах за последние пять-шесть лет. Не исключено, что наше тухлое яичко протухло, как раз когда его внедрили в мафию.

– Будет сделано, – сказал Гиббонс.

– Я с тобой свяжусь.

– Не вешай трубку. Хочу спросить тебя кой о чем.

– О чем же?

Гиббонс ухмыльнулся.

– Как она в постели, что надо?

– А ты как думаешь?

И Тоцци бросил трубку.

Гудки раздались в ухе у Гиббонса, но он не заметил этого. Он поглядел на остаток бутерброда, который по-прежнему держал в руке, и отправил его в рот целиком.

Глава 9

На следующий день Гиббонсу улыбнулась удача. Была пятница, и Иверса в этот день не ждали. Ответственный начальник отдела решил устроить себе удлиненный уик-энд, чтобы забрать сына из летнего лагеря в штате Мэн. Правда, Гиббонс обнаружил, что у Иверса завелась пренеприятная привычка неожиданно появляться, как раз когда Гиббонс работает на компьютере или просматривает досье. Конечно, он предоставил Гиббонсу свободный доступ ко всей информации, но никогда не обещал ему, что не станет совать нос в расследование. Иверсу нужно было отловить Тоцци, и Гиббонсу уже смертельно надоело давать ему уклончивые ответы, ссылаться на рабочие источники информации и говорить о том, чем конкретно он в данную минуту занят, как именно собирается поступать в дальнейшем и какие цели тем самым преследует. Сегодня, слава Богу, ему предоставлялась возможность спокойно поработать, и он собирался, воспользовавшись благоприятно складывающейся ситуацией, добиться ощутимых результатов.

К часу дня у него уже зарябило в глазах, клетушка в архивном помещении, в которой он работал, ломилась от протоколов допросов Ричи Варги на протяжении всех слушаний в Большом жюри. Монитор компьютера, казалось, постоянно подмигивал Гиббонсу. Голова у него гудела, но останавливаться сейчас ему было просто нельзя. Он готов был согласиться, что подозрения Тоцци вполне соответствуют действительности. Варга был самым тесным образом связан с тремя семействами нью-йоркской мафии, что само по себе было делом уникальным. Три крестных отца, судя по всему, дали согласие на одновременную ликвидацию Ландо, Блэни и Новика, поэтому, если уж говорить о возможном посреднике в таком деле, им, несомненно, мог быть Варга. А если Варга был посвящен в этот план, то он, не исключено, знал и того, кто сдал агентов мафии.

Гиббонс составил список агентов нью-йоркской конторы, работавших на нелегальном положении в трех семействах мафии последние десять лет. Кроме Ландо, Блэни и Новика, в этом списке оказалось еще шестнадцать агентов – четыре в семействе Мистретты, пять в семействе Джиовинаццо и семь в семействе Луккарелли. Гиббонс задумчиво проглядел перечень имен. Кое-кого из этих людей он довольно близко знал, другие, из тех, что помоложе, были ему вовсе не знакомы. Но ни то, ни другое ровным счетом ничего не значило. Подонок мог оказаться твоим лучшим другом. Мог оказаться последним, кто способен вызвать хоть малейшее подозрение, самым безобидным или самым бесстрашным из всех. Это может быть любой из них, мрачно подумал Гиббонс, глядя на желтый фирменный бланк, на котором его рука вывела в столбик шестнадцать имен вместе с итальянским псевдонимом, использованным для внедрения в мафию.

Прежде чем заняться протоколами допросов Варги, Гиббонс решил изучить досье на него. Ричи родился в Гаване на Кубе 3 сентября 1949 года. Гиббонс быстро прикинул: через две недели Варге стукнет тридцать семь. Его отец работал на американскую мафию, державшую под контролем игорный бизнес в Гаване. Эммануэль (Манни) Варгас, отец Ричи, был без ума от гангстеров, потому что они казались ему настоящими мужчинами и были вдобавок из Штатов. Когда Батиста в 1959 году бежал с Кубы и революция Фиделя вышвырнула мафию с острова. Варгас с женой и сыном перебрался в Филадельфию, где начал работать на мафию, главным образом в ночном игорном зале в подвальном этаже бара «Проперченный салон» в Кэмдене, штат Нью-Джерси, за рекой. Подобно большинству кубинцев, бежавших в Штаты, Манни Варгас стал яростным патриотом новообретенной родины, часто и в открытую славя США – главный оплот антикоммунизма во всем мире. Он особенно гордился тем, что его единственный сын носит то же самое имя, что и великий борец с коммунизмом, вице-президент Ричард Никсон. В филадельфийской организации отец Ричи подчинялся лейтенанту Жюлю Коллесано, по кличке Добрый Джо, слабаку. Манни велел сыну присосаться к Коллесано, который хорошо отнесся к мальчику, возможно, потому, что у него были три дочери, а обзавестись сыном у него так и не получилось. Миссис Коллесано имела два выкидыша – в 1955 и 1956 годах. Ричи вырос в атмосфере баров, игорных домов и борделей, но оставался тихим, склонным к учебе юношей. Он закончил среднюю школу в Филадельфии, колледж Святого Креста в Массачусетсе, получил степень бакалавра в Темпле. Коллесано нравилось, что Ричи Варга стал образованным человеком. Закончив колледж Святого Креста, Ричи получил в подарок новую машину. Долгие годы Жюль и Манни шутили по поводу того, что им следует поженить Ричи и младшую дочь Коллесано, Джоанну. Летом 1972 года, едва закончив первый год в колледже, Джоанна Коллесано вышла замуж за Ричи, к этому времени официально изменившего свою фамилию с Варгаса на Варгу.

В досье Варги имелась газетная вырезка с объявлением об их бракосочетании. Была здесь и фотография, и Гиббонс пристально вгляделся в нее. Невеста казалась хрупкой; маленькое личико терялось в пышных длинных волосах, челка до самых бровей, сущее дитя, и притом прелестное. У жениха вид был немного заспанный. Длинноволосый молодой человек с пышными бакенбардами и отпущенными книзу усиками над белозубой латиноамериканской улыбкой. Выглядел он довольно привлекательно, если вам, конечно, нравится этот тип. Гиббонс обратил внимание на то, что в прическах молодых людей чувствовалось определенное влияние стиля хиппи, и с насмешкой подумал о том, что даже мафиози не сумели целиком и полностью избежать тлетворного воздействия шестидесятых.

Гиббонс вернулся к монитору и принялся тщательно изучать материалы, относящиеся к периоду, связанному с Атлантик-Сити. В начале семидесятых Атлантик-Сити был тихим городком, с точки зрения деловых людей, просто курортом. Жюль Коллесано постарел и стал тяжел на подъем, поэтому филадельфийская мафия отправила его в Атлантик-Сити присматривать за тамошними, довольно скромными и немногочисленными делами. Жюль был счастлив подобной полуотставке и взял с собой Ричи и Джоанну, поручив зятю бухгалтерский учет. В конце концов под надзор Ричи перешли все дела, находящиеся под управлением Коллесано, – наркотики, проституция, игорные дома, отмывка грязных денег, рэкет, продовольственные магазины, прачечные, ателье – одним словом, все. Жюль знал, что Ричи хороший парень, умный и, главное, надежный. И был счастлив тем, как ловко все организовал. Его авторитет и ответственность по-прежнему не вызывали никаких сомнений, и вместе с тем ничто не мешало ему наслаждаться нынешней праздностью.

Но все это было до того, как в Атлантик-Сити легализовали игорный бизнес. А после этого обстановка начала накаляться.

Традиционно Атлантик-Сити входил в сферу влияния филадельфийской мафии, и, когда здесь легализовали игорный бизнес, крестные отцы решили, что настает золотое время и город вот-вот превратится в новый Лас-Вегас для всего востока. Но у других capi, особенно могущественных крестных отцов из Нью-Йорка – Сабатини Мистретты, Джо Луккарелли и Филипа Джиовинаццо – имелось на этот счет совершенно иное мнение. Они считали, что будет только естественно, если Атлантик-Сити превратится в открытый город, подобно тому же Лас-Вегасу, с тем чтобы каждый мог получить здесь свою долю. В Филадельфии на это смотрели иначе и посоветовали ньюйоркцам держаться от здешнего бизнеса подальше. Жюль Коллесано поспешил уверить своих земляков из Филадельфии в том, что готов сражаться не на живот, а на смерть, защищая собственный курятник. Подбодренный подмогой опытных бойцов из «города братской любви», он дал понять, что всех пришельцев из Нью-Йорка или из любого другого города, если им вздумается явиться сюда за своей долей, ждет суровый отпор.

Гиббонс потер воспаленные глаза и представил себе Коллесано в шлеме и доспехах римского центуриона: хороший, конечно, боец был когда-то, но командовать целой центурией ему оказалось явно не по силам. Понятно, он был готов сражаться на стенах своей крепости насмерть, но мысль о пятой колонне даже не приходила ему в голову. Что ж, тем большим ударом для него должно было стать известие о том, что его любимчик Ричи тайком снюхался с нью-йоркскими крестными отцами, снабжая их всей необходимой информацией, с тем, чтобы они смогли войти в город с той же неотвратимостью, что и эпидемия заразной болезни.

Ричи Варга выглядел рохлей, но нервы у него должны были быть стальными, иначе бы вся эта затея ему не удалась. Более трех лет он работал под началом у Коллесано, на самом деле шпионя в пользу Мистретты, Луккарелли и Джиовинаццо. В конце концов, когда позиции нью-йоркской мафии в Атлантик-Сити стали достаточно прочными, Ричи дал понять, кому он на самом деле служит, буквально плюнув тем самым тестю в лицо.

В досье не было никаких сведений о жене Варги, кроме упоминания о том, что этот брак никогда не был слишком счастливым. Гиббонс предположил, что, предавая тестя, Ричи решил отомстить семье Коллесано за неудачный брак.

Гиббонс продолжал листать страницы. О Господи, какое пухлое досье. На мгновение отвлекшись от работы, он посмотрел в окно, где лучи заходящего солнца уже принялись играть на металлических и стеклянных плоскостях Международного торгового центра. На улице, похоже, было душно, а здесь, в помещении архива, работал кондиционер.

Он перевел взгляд на библиотекаря. Хайес возился с какими-то машинописными документами. Каждый раз, случайно поглядев на него. Гиббонс испытывал недоумение. Каким образом парень, которого, судя по внешнему виду, и в прачечную работать бы не взяли и который не мог связать трех слов, получил должность библиотекаря ФБР? Гиббонс потянулся в кресле, размял кисти рук и наконец посмотрел на монитор компьютера.

Он изучал сейчас ход сближения Ричи с тремя нью-йоркскими крестными отцами, его старание свести воедино их интересы с тем, чтобы взять под контроль Атлантик-Сити. Ричи преуспел в этом. Мистретта, Луккарелли и Джиовинаццо были от этого сукиного сына просто без ума. Они выполняли малейшую его прихоть. Делая ему щедрые подарки, они старались перещеголять друг дружку. Для Ричи им было ничего не жаль. Какие, однако, болваны! Раз уж он предал Коллесано, почему ему, когда понадобится, не предать и их?

Странно, однако же, насколько внезапной оказалась происшедшая с ним метаморфоза. Еще вчера Ричи был наследным принцем трех семейств, а уже сегодня исходил желчью в кабинете у федерального прокурора. Очень странно. И, судя по всему, для такого превращения не имелось ровным счетом никакой причины. Под защитой трех самых могущественных крестных отцов в стране он должен был чувствовать себя в полной безопасности. И с какой стати вдруг от всего этого отказывается? Что случилось? Его что-то неожиданно напугало? Но что могло его напугать? Может быть, в Бога уверовал – кто его знает?

Гиббонс вытер рот ладонью и тупо посмотрел на два толстенных тома, лежащих перед ним на письменном столе: показания Варги перед Большим жюри. Нет, не сегодня. Он решил взять их домой и ознакомиться с ними в уик-энд.

Он втянул голову в плечи и услышал, как хрустнули кости. Затем вновь обратился к компьютеру, чтобы досмотреть досье Ричи до конца. Пропустил свидетельские показания Ричи и спровоцированные ими судебные приговоры – все это было ему известно. За решетку угодили десятки гангстеров, включая Луккарелли и Мистретту. Суд над Джиовинаццо еще не завершился – процесс был перенесен из-за сердечного удара, якобы случившегося с ним, когда ему стало известно о предательстве Ричи. Досье, после перечня жертв Ричи, завершалось коротким абзацем, гласящим:

* * *

В настоящее время Ричи Варга находится под опекой Программы обеспечения безопасности свидетелей министерства юстиции. Его имя изменено в интересах его безопасности. Доступ к Варге с целью получения дальнейшей информации должен происходить на основе письменного запроса за подписью специального агента, ведущего дело. Соответствующие письменные запросы надлежит адресовать заместителю генерального прокурора, отвечающему за Программу обеспечения безопасности свидетелей.

* * *

Вот и залезь черту в задницу, подумал Гиббонс. Но как раз когда ему показалось, что на сегодня он уже закончил, Гиббонс с явной неохотой обнаружил дополнение к досье, содержащее фрагментарную информацию о Варге, собранную уже после того, как его приняла под свою опеку Программа обеспечения безопасности свидетелей: главным образом это были малозначительные и разрозненные сведения личного характера. Но один пункт привлек к себе внимание Гиббонса: «В 1979 году диагностирован рак предстательной железы. Хирургическое удаление пораженного органа; больница Св. Иуды, Верхний Дерби, штат Пенсильвания; март 1980-го. Восемнадцатимесячный курс рентгеновской и химиотерапии проведен полностью».

Гиббонс выключил монитор и откинулся в кресле, тупо уставившись на ослепший экран. «...Рак предстательной железы. Хирургическое удаление...» Он поежился и почесал себе в паху.

Но быстро вытащил руку из-под стола, услышав, как отворяется дверь в архив. Флуоресцентный свет из коридора осветил фигуру вошедшего, который был Гиббонсу незнаком. Должно быть, кто-то из новеньких.

– Привет!.. Берт? – Вошедший направился к Гиббонсу, протягивая руку для рукопожатия. – Меня зовут Билл Кинни.

Гиббонс окинул его взглядом с ног до головы: новенький, таких и набирает начальник. Высокий, стройный, широкая улыбка, морщинки у глаз, атлетическая фигура. В каком-то смысле он напомнил Гиббонсу этого чертова рок-певца – как его еще звали? Ага, Джона Денвера, но этот казался на вид помощнее. Строгий синий костюм чуть светлее, чем форма ФБР, бледно-желтый льняной галстук, скаутские цвета. Гиббонс пожал ему руку – крепкое пожатие, тяжелый перстень с печаткой на безымянном пальце. Кинни сунул другую руку в карман, и Гиббонс заметил, что из этого кармана свисала тяжелая золотая цепочка, прикрепленная к ремню. Должно быть, не ключи. Судя по тому, что он выглядит как выпускник элитарного университета, должно быть, дедовские карманные часы. Начальство именно таких и набирает, подумал Гиббонс.

– Мне говорили, вы меня ищете, – сказал Кинни. – Я на несколько дней уезжал из города.

– Да, Иверс говорил мне. Я хотел расспросить вас о квартире Винни Клементи.

– А вы читали мой рапорт?

Гиббонс кивнул.

– Просто хотелось услышать ваши личные впечатления. Может быть, вам что-нибудь... показалось... Ну, знаете, как это бывает.

– Ну что ж...

Кинни придвинул кресло, уселся в него, откинулся, положил руки на ручки кресла. И проделал все это не без изящества.

– Мне кажется, я буквально все включил в рапорт. Не могу сказать, чтобы эта квартира показалась мне какой-то необычной. Современная, достаточно скромная, хотя и не из дешевых. Выглядит так, словно всю обстановку он приобрел сразу в одном и том же месте. Не чувствуется личного интереса к вещам, каких-то любимых предметов, ничего такого, что свидетельствует о том, что местечко давно и со вкусом обжито.

Гиббонс вспомнил о стопках книг в своей собственной квартире – о книгах, которые он уже много лет собирается прочитать. Ему было ясно, о чем говорит Кинни.

– Шесть унций кокаина в коробке из-под кукурузных хлопьев в ящике стола, немного травки. Сущие крохи для такого сбытчика, каким он слыл. И еще пластиковый пакет с наличными за холодильником: чуть больше двух тысяч баксов. И опять-таки для него это совсем немного. В холодильнике практически пусто. Кувшин белого вина, несколько жестянок пива, кетчуп, ничего из провизии. Клементи, должно быть, не любил сам готовить.

Кинни ухмыльнулся и тут же снова нахмурился. Гиббонс невольно подумал о том, что же показалось его собеседнику забавным.

– Да и в остальном, – продолжил Кинни, – ничего примечательного. Масса хорошей стерео– и видеотехники, телевизор с раздельными экраном и проектором, все – последний писк моды. Но, как это ни странно, только три альбома пластинок, несколько кассет и одна чистая видеокассета.

Гиббонс неторопливо кивнул, мысленно представляя себе, как должна была выглядеть эта квартирка, и сожалея о том, что ему не удалось бросить взгляд на нее самому, прежде чем ее вновь кому-то сдали. А сейчас уже слишком поздно.

– А ведь вы с Тоцци следили за ним какое-то время назад, не так ли?

– Так. Мы ходили за ним по пятам целый месяц. Но он оказался ловким ублюдком: обо всем договаривался только по телефону и вечно делал вид, будто речь идет о заказе на пиццу. Он и близко не подходил к уличным торговцам, по крайней мере когда у тех на руках был товар.

– И что же случилось дальше?

– Иверс приказал нам прекратить расследование. Если нам не удастся схватить его с поличным, сказал он, все это дело будет высосано из пальца, и Клементи без труда опровергнет любое обвинение. Ему нравится, чтобы его показывали в вечерних новостях – и чтобы на столе оружие, деньги, наркотики... Ну, вы сами знаете.

Кинни задумчиво кивнул.

– Я об этом слышал.

На какое-то время они замолчали. Гиббонс размышлял о квартире Клементи, о Тигре Тони, изображенном на коробке с кукурузными хлопьями, о большом телеэкране и о фантастическом стереооборудовании. Он надеялся на какой-нибудь проблеск мысли, но этого не происходило.

– Ну что же...

Кинни потянул за цепочку, торчащую из кармана, и извлек восьмиугольные золотые часы с большими римскими цифрами на циферблате. Это была редкая Вещица, такую мог бы завещать ветхозаветный бостонский банкир любимому сыну. Гиббонсу никогда еще не доводилось видеть ничего подобного.

– Мне уже пора, – сказал Кинни.

Он встал и протянул руку.

– Приятно было познакомиться с вами, Берт.

Гиббонс ответил на рукопожатие.

– Мне тоже, Билл.

– Да, кстати, как идет дело?

– О чем вы?

Кинни мотнул головой в сторону разложенных на столе бумаг.

– Ваше дело. Уже знаете, как найти Тоцци?

Гиббонс, нахмурившись, покачал головой.

– Еще ничего конкретного.

– Что ж, если я смогу вам чем-нибудь помочь, только дайте знать.

Кинни встал и подошел к двери.

– До скорого, Берт.

– Да, всего хорошего.

Гиббонс не мог поверить собственным ушам. За время всей его службы в ФБР впервые другой агент предложил ему свою помощь в расследовании какого-нибудь дела. Даже если Кинни сказал это не всерьез, все равно это было совершенно невероятно. Может, этот парень все-таки не так плох, хоть и соответствует вкусам начальства?

Глава 10

– Мне нравятся все эти клички, – произнесла Лоррейн, листая один из томов, – Пат Фацциано по прозвищу Ирландец... Луи Муссо – Блоха.

Она засмеялась, но невесело. Гиббонс понимал, что ей страшно за Тоцци. Он посмотрел ей в лицо, потом перевел взгляд на шею. Кожа у нее под подбородком была тугой, как у тех стареющих кинозвезд, которые но несколько разделают себе подтяжки, чтобы выглядеть двадцати пятилетними и, но чья шея рассказывает печальную повесть об истинном возрасте. Гиббонс невольно засмотрелся на полуобнаженную грудь в вырезе кимоно. Для сорока семи лет грудь у Лоррейн еще была что надо.

Гиббонс откинулся в скрипучем кресле, наблюдая за тем, как она просматривает показания Ричи Варги, то хмурясь, то впадая, как только что, в деланное веселье. Лоррейн Бернстейн, полный профессор истории средневековья в Принстоне, стояла, склонившись к открытой книге, на старинном подиуме в собственном, заставленном книжными томами кабинете; за окном на сосне пели птицы. Она стояла, перенеся всю тяжесть тела на одну ногу, водруженную на верблюжье седло, привезенное ею из марокканской экспедиции, ее знаменитые титьки трепетали, выбиваясь из распахнутого шелкового кимоно; нежная розовая ткань скрывала прочие прелести; ее густые, темные, едва тронутые сединой волосы были заколоты за ухом. При взгляде на нее, стоящую на своем подиуме, ему вдруг стало грустно, и он подумал о том, почему они так и не поженились.

Разумеется, он знал ответ и на это. Или по меньшей мере отговорки, которыми они потчевали друг друга. Две жертвы неудачных браков – и новая попытка вряд ли обещала им что-то хорошее. «Вдовцу с вдовицей не слюбиться», – процитировала она как-то Чосера, и эта строка стала девизом их отношений, причем на годы.

То, что их объединяло, было, по выражению Гиббонса, «дружбой двух интеллектуалов, замешанной на сексе». Они в самом деле представляли собой забавную парочку и сами с наслаждением находили все новые и новые противоречия: он античный стоик, она привержена капризам средневековья; он законопослушный сотрудник ФБР, а она, конечно же, вольнодумица-либералка; он хитрый бес, прячущийся под мостом, она бабочка, порхающая в ясном небе; у него пыльная трехкомнатная квартира в Уихавкене, в центре Нью-Йорка, а у нее просторная студия на Кейп-Коде, в сельской глуши Хопвэллской долины. Но Гиббонсу теперь не нравилось думать обо всем этом, это доставляло ему неприятные ощущения. Ему были по душе все различия между ними, возможно, и потому, что они позволяли им, будучи вместе, оставаться все-таки на некотором расстоянии друг от друга, кружа по двум безопасным, нигде не пересекающимся орбитам.

Он отхлебнул кофе, которым она его угощала. У приготовленного ею кофе не было того металлического привкуса, который он ощущал каждый раз, завершая ежедневную трапезу, и даже это сейчас усиливало его грусть. Какого дьявола они так и не решились жить вдвоем?

Она фыркнула себе под нос:

– Чарли Риккоделли, по прозвищу Хвостатый. Откуда они только берут эти клички?

Гиббонс пожал плечами.

– А тебе известно, почему они вообще прибегают к кличкам?

Она покачала головой и тоже отпила кофе.

– Из-за подслушивания телефонных переговоров. Мафия практически перешла на условный код. Они начали употреблять клички, чтобы легче было отбиться от обвинений в суде. Попытаешься припереть их к стенке, а они все отрицают. Говорят, что речь идет о хвостатых, а вовсе не об убийце Риккоделли.

– Интересно.

– Большинство этих парней обзаводятся кличками, когда их «делают».

– Что это значит?

– "Сделать" – значит официально принять в мафию. Это как посвящение в рыцари.

Он криво ухмыльнулся, не сводя с нее глаз.

– Да уж, могу себе представить. – Она перевернула страницу, и ей попалась еще одна кличка. – Вот, послушай-ка. Это мне нравится. Никки Салерн Две Кварты.

Она опять деланно засмеялась. А Гиббонсу захотелось заплакать.

– И тебе действительно кажется, что все это может помочь тебе найти Майка?

– Я уже нашел его.

Она пристально посмотрела на него. В глазах у нее вспыхнул гнев, сменившийся разочарованием.

– Почему ты не сказал мне?

– Мне казалось, тебе лучше ничего не знать об этом. По крайней мере, официально.

– Где он? И что делает?

– Он занят кое-чем исключительно важным, – сказал Гиббонс, поднимаясь из кресла. – И я решил помочь ему.

– Получив на это санкцию Бюро?

Он сел на краешек стола и заглянул ей прямо в глаза. Иного ответа ей не понадобилось.

Она попыталась взглянуть на своего двоюродного брата как бы со стороны – но уже как на взрослого, а не как на ребенка. Первое, что приходило в голову, когда задумаешься о нем, – это переизбыток нервной энергии. Темноволосый, красивый, но всегда с этаким хищным блеском в глазах. Каждый раз, когда она вспоминала о нем, ей приходила на ум фотография из «Нэшнл джиогрэфик», которую он ей однажды показал. Это была, строго говоря, не фотография, а серия снятых в цвете кадров, на которых леопард охотился на убегающую от него антилопу. В то время ему было десять лет, не больше. Но ей и тогда бросилось в глаза, что его взгляд горит тем же огнем, что и у леопарда.

– Ну и как он?

– С ним все в порядке.

Гиббонс потянулся за кофе и отодвинул от себя по столу машинописный текст, который только что изучал.

– Хорошо, – кивнула Лоррейн.

Ее словно бы выпустили из клетки. Она прекрасно знала о том, что никаких вопросов задавать не следует. Гиббонс от этого только зажмется. Она запахнула на себе кимоно и подошла к окну полюбоваться утром. Так рано ей доводилось подниматься только тогда, когда Гиббонс оставался здесь на ночь. Ей было страшно за двоюродного брата, она мысленно прикидывала, какой опасности он сейчас подвергается.

* * *

Монкхауз: Мистер Варга, как было воспринято предложение мистера Литвака, когда он впервые сделал его семейству Мистретты?

Варга: Люди Мистретты отнеслись к нему настороженно. Литвак утверждал, будто у него имеются тесные связи с ювелирами с Сорок седьмой улицы, но он не был хасидом, и это их насторожило. Они решили, что у ювелиров с Сорок седьмой тесные связи могут быть только с хасидами. Но к этому времени Литвак уже успел подружиться с двумя из людей Мистретты – с Рэем Биларди и Джоном ди Марко.

Монкхауз: А как дружба мистера Литвака с мистером Биларди и мистером ди Марко повлияла на его взаимоотношения с семейством Мистретты?

Варга: Биларди и ди Марко сказали людям Мистретты, что провели с Литваком немало времени и могут поручиться за него. После такого поручительства люди Мистретты решили выслушать самого Литвака.

Монкхауз: Где и когда они выслушали мистера Литвака?

Варга: Встреча состоялась в «Римской траттории», это экспресс-бар на Мулберри-стрит. Будучи consigliere – советником, я присутствовал на встрече. Был там и Энтони Тромбози. А Энтони Тромбози – это заместитель Сабатини Мистретты, второй человек в семействе.

Монкхауз: И что же произошло на этой встрече?

Варга: Литвак рассказал нам о группе из нескольких предприимчивых ювелиров, закупающих алмазы у нового поставщика, который в свою очередь получает их из России. Литвак сказал, что большая партия русских алмазов ожидается 10 марта 1983 года в аэропорту Кеннеди рейсом из Швеции. Литвак, судя по всему, основательно подготовился к нашей встрече. Он знал номер рейса, которым прибудут алмазы, знал склад, на котором их разместят на ночь, и магазин, которому принадлежал этот склад, знал тип сейфа, в который упрячут камни, и систему сигнализации. Он произвел на всех нас большое впечатление. Он сказал мистеру Тромбози, что готов совершить налет, если ему в помощь дадут Биларди и ди Марко и еще троих парней по их собственному выбору. Тромбози сказал ему, что его предложение будет рассмотрено и что ему сообщат о результатах.

Монкхауз: А почему, как вы думаете, мистер Варга, он обратился с этим планом за помощью к мафии? Разве он не мог предпринять налет в одиночку? Или нанять помощников в другом месте?

Варга: Да, мог; Но Литвак обратился к нам не только за силовой поддержкой. Ему нужно было подстраховаться. Он знал, что стоит ему провернуть это дело в одиночку, а потом кто-нибудь о чем-нибудь пронюхает – и охотиться за алмазами, а следовательно, и за ним пустятся все в Нью-Йорке, вплоть до самого последнего панка. А связавшись с семейством Мистретты, он обретал поддержку. Ни один придурок не решится позариться на плоды операции, проводимой под покровительством мафии, а если и решится, то Бог не даст ему после этого прожить слишком долго. Именно так и действует мафия, она дает советы, поддержку и страховку тем криминальным элементам, которые не могут получить их по обычным каналам. Мафию можно представить себе как комбинацию консалтинговой фирмы, сберегательного и кредитного банков, страховой компании и частной полиции. Это многофункциональный конгломерат для тех, кто ведет противозаконную деятельность.

Монкхауз: В нашей стране есть постоянно растущая организация, именуемая израильской мафией. Как вы полагаете, почему мистер Литвак не обратился за помощью к своим соплеменникам, наверняка способным оказать те «услуги», о которых вы говорите?

Варга: Его об этом спросили на встрече в «Римской траттории». Он ответил, что хочет работать с профессионалами, а не с уголовниками. Я в точности передаю вам его слова. Когда мистер Тромбози передал это суждение мистеру Мистретте, тот был чрезвычайно польщен столь высоким мнением о собственной организации.

Монкхауз: Ну и что же сказал мистеру Литваку мистер Тромбози, после того как он обсудил дело с мистером Мистреттой?

Варга: Тромбози сказал ему, что семейство Мистретты требует тридцатипроцентной доли от чистой прибыли. Какой бы та ни оказалась. Как одно из условий сделки семейство Мистретты обеспечит транспорт и оружие, а по окончании операции возьмет на себя реализацию алмазов. После того как семейство возьмет свои тридцать процентов, пятеро непосредственных исполнителей получат по десять процентов от остатка. А остальное достанется Литваку. Тот быстро прикинул на встроенном в часы калькуляторе, что речь идет о тридцати пяти процентах от всей суммы лично для него. Это был честный подход. Литвак согласился, и запланированный налет был проведен.

Монкхауз: Основываясь на ваших познаниях как одного из самых посвященных членов семейства Мистретты, как вы объясните, что произошло после того, как алмазы были украдены?

Варга: 11 марта, незадолго до рассвета, Литвак и Рэй Биларди ехали на юг по Океанскому шоссе в грузовичке, имея в двух портфелях на сиденье между собой русские алмазы стоимостью приблизительно Г,7 миллиона долларов. Целью поездки была химчистка в Бруклине, в районе Бенсонхерст, куда им было велено доставить алмазы. Литвак сидел на пассажирском сиденье, в кармане у него была пушка, «смит-и-вессон». Когда они остановились на красный свет на перекрестке авеню Q, Литвак вытащил пушку, ударил рукояткой Биларди, перегнулся через него, открыл дверь со стороны водителя и вышвырнул Биларди на мостовую.

Как мне представляется, Литвак хотел всего лишь оглушить Биларди, но, не имея опыта в таких делах, ударил его чересчур сильно. Какое-то время спустя, через какое точно, мне неизвестно, какой-то таксист заметил тело на тротуаре, остановил патрульную машину и рассказал о случившемся. Биларди доставили в больницу графства, где у него обнаружили тяжкие повреждения, приведшие к параличу правой части тела.

Монкхауз: 11 марта вы находились вместе с Сабатини Мистреттой?

Варга: Да. Он устроил деловой завтрак у себя дома, и я на нем присутствовал.

Монкхауз: И как он отреагировал, услышав о том, что план сорвался, а мистер Биларди пострадал?

Варга: Он посмотрел на Тромбози и сказал: «Подай мне жида к полудню».

Монкхауз: И мистер Мистретта получил то, что хотел?

Варга: Его люди нашли Литвака в нью-йоркском международном аэропорту около девяти утра. Он собирался улететь в Монреаль. Согласно билету, который они нашли у него, он планировал далее улететь в Афины, а оттуда – в Тель-Авив. Таким образом, он собирался одурачить всех и привезти алмазы в Израиль, где, должно быть, надеялся обработать их и только затем продать. Но у него ничего не вышло.

Монкхауз: Что же случилось с мистером Литваком?

Варга: Примерно в одиннадцать мистер Мистретта, мистер Тромбози и я пили кофе с бисквитами в кабинете у мистера Мистретты, и тут нам доставили снимок, сделанный «Поляроидом». На снимке было тело Литвака. Его пальто на груди было залито кровью. Одновременно с этим мистеру Мистретте сообщили, что тело Литвака уложено на заднее сиденье старого «форда», а сам «форд» заведен на речной паром.

Монкхауз: И как же мистер Мистретта отреагировал на это?

Варга: Просто кивнул. Потом наклонился к мистеру Тромбози и сказал ему: «Проследи, чтобы Рэй узнал об этом». После чего мы продолжили нашу беседу.

* * *

В этой истории, как и в остальных разоблачениях Варги, Гиббонса больше всего поражали детали, подробности. Выглядело все это так, как будто провокатор вел тщательные заметки о происходящем, заранее планируя использовать потом эту информацию. Он вспомнил точные даты, час, место, углы зрения, последовательность отдаваемых распоряжений, он помнил о том, кто что знал и кто кому что предсказывал. Все это было чересчур уж детально. Должно быть, свое предательство он замыслил в тот самый день, когда мафиози приняли его в свои ряды и сделали consigliere.

Гиббонс еще раз глотнул кофе, теперь уже чутьтеплый. Но он не обратил на это внимания, по-прежнему размышляя о чувстве долга как таковом и о вопиющем отсутствии оного, продемонстрированном Ричи Варгой. За долгие годы службы Гиббонс сумел напрочь избавиться от представления о мафии как о содружестве честных людей, достойно противостоящих всем козням бесчестного мира. Крестный отец оказался, конечно, чушью собачьей, но как бы Гиббонсу этого ни хотелось, он не мог отрицать того факта, что преданность общему делу была для мафиози единственным способом выжить в этом мире. Каждый заморыш знал свое место в общей иерархии, и все они глубоко чтили организацию и систему. Крестный отец был для них воистину отцом. И, как отец, заботился о собственных сыновьях. «Проследи, чтобы Рэй узнал об этом». Воистину неподражаемо.

Он задумался над тем, действительно ли эта железобетонная преданность общему делу представляет собой главный источник их силы. Такое качество, что ни говори, не так уж часто встречается в остальном мире. Гиббонс был твердо убежден в том, что Брент Иверс, скажем, предан в первую очередь собственной карьере, а вовсе не ФБР. Даже Тоцци решил спрыгнуть с палубы, хотя его-то намерения теоретически были безупречны.

А как насчет меня? – подумал Гиббонс. Кому он был предан на самом деле? Своему напарнику, превратившемуся в дезертира? Или организации, на которую он проработал свыше тридцати лет? Преданность означает безусловное повиновение. Безусловное повиновение высшей инстанции. Но как прикажешь поступать, если у высшей инстанции задница вместо головы?

Гиббонс швырнул карандаш на страницы протокола и поднял глаза на женщину в расписном кимоно, застывшую у окна.

А как насчет Лоррейн? Что за чувство они испытывают по отношению друг к другу? Неужели и впрямь это всего лишь «дружба двух интеллектуалов, замешанная на сексе»?

Гиббонс вздохнул.

Он подошел к ней и прижался сзади, пробежав руками по ее бедрам. Она обернулась к нему едва ли не с изумлением, и он поцеловал ее. Его толстые пальцы прикоснулись к ее скулам. Он испытывал сейчас угрызения совести. И хотел объяснить ей это.

Она принялась на ощупь расстегивать на нем рубашку, пока его губы скользили по ее шее. Шея у нее что надо, несмотря на возраст, просто блеск.

К тому времени как ее пальцы добрались до его ремня. Гиббонс с Лоррейн очутились уже на полу, ее прохладное шелковое кимоно раскинулось под ними, как покрывало, как будто молодая парочка решила внезапно заняться любовью на пикнике. Она крепко сжимала его в своих объятиях и отчаянно целовала. Он понимал, что она переживает за Тоцци.

– Не беспокойся. С ним все будет в порядке, – пробормотал он.

Она кивнула и улыбнулась.

– Он и сам парень не промах. Всегда таким был. Она пробежала пальцами по его груди и поцеловала его. Они занимались любовью ранним утром, а птички пели за окном, сидя на сосне.

А после этого, лежа на спине в лучах утреннего солнца, стискивая руку Лоррейн в своей и чувствуя ее изящные пальцы, Гиббонс едва не заплакал.

Но все-таки не заплакал.

Глава 11

Была пятница, два пятнадцать пополудни, и видеотека Бобо на Спрингфилд-авеню, на самой окраине Нью-Йорка, в Ирвингтоне, была переполнена – подростки, молодые негры и чиканос, уставшие от поисков работы, пара старых бездельников, даже полицейский при исполнении, оставивший патрульную машину у входа и зашедший за кассетами. Покрытый линолеумом пол был грязен, все заведение пропахло, как клетушка, в которой ночь напролет резались в покер. Стоило пустой коробке из-под видеокассеты упасть на пол, как здешняя клиентура просто-напросто перешагивала через нее, а при случае и наступала на нее, если, конечно, это не был фильм с Клинтом Иствудом или одна из лент сериала «Пятница, 13-е» – местные фавориты... к которым следовало относиться со всем почтением. Но несмотря на жалкий, а то и пугающий вид, заведение было самой настоящей золотой жилой. Тоцци посматривал на Бобо Боччино и на черномазого парня, который работал на Бобо, проверяя кассеты у стойки. Прокат кассеты стоил два доллара в сутки, и за те десять – пятнадцать минут, что Тоцци сшивался здесь, разглядывая внушительную коллекцию порнокассет, Бобо стал богаче на пятьдесят баксов.

– Эй, Бобо!

Маленький мальчик в белой майке с вышитыми на груди контурами креста, пронзающего алое пылающее сердце, пришел за кассетой.

– Где у тебя «Я слопаю тебя живьем»?

– Нету. – Бобо нервно потер нос.

– Все еще нету?

Бобо пожал плечами.

– Я достану тебе другую копию.

– А когда?

– Не знаю. Когда пришлют.

Мальчик нахмурился.

– Ты уже три недели только это и твердишь.

– Ну а что мне тебе говорить? Я заказал ее, все путем, а компания мне не шлет, понял?

– Врешь, хрен собачий.

И мальчик со знаком Святого Сердца на груди бросился прочь.

Бобо выглядел как Ясир. Арафат или как Ринго Старр – в зависимости от того, как ты к нему относишься. Он брился, должно быть, не чаще раза в неделю, носил джинсы, болтающиеся на его тощей заднице, и вечно заляпанную спереди рубаху. Этот ублюдок не больно-то переменился с тех пор, как учился а старших классах. Тоцци вспомнил, что Бобо вечно ухитрялся вляпаться в дерьмо. Странно было встретить человека, которого ты не видел столько времени и который запомнился тебе вертлявым и прыщавым подростком, а теперь стал лысеющим вислопузым дядькой. И тут внимание Тоцци привлекло нечто, плохо согласующееся с былым Бобо: первоклассные золотые часы, свободно болтающиеся на волосатом запястье.

Тоцци подождал, пока патрульный полицейский не уберется восвояси, а потом подошел поздороваться с былым однокашником по школе Святого Вергилия.

– Бобо, – окликнул он, прокладывая себе в толпе дорогу к стойке, – как дела?

– Привет! А у тебя? – автоматически ответил Бобо.

Сперва он не узнал Тоцци, ведь столько воды утекло. А затем Бобо посмотрел на него попристальней: в лице промелькнуло нечто знакомое.

– Тоц?

– Так и знал, что ты не в силах меня забыть.

На лице у Тоцци играла приветливая улыбка. Ясное дело, Бобо был не в силах забыть его. Тоцци знал, что Бобо известно о том, что он служит в ФБР, а Бобо знал, что Тоцци известно о том, что он отсидел свое в тюряге.

– Как же мне забыть тебя, Тоцци? Хватит валять дурака.

Бобо сунул в рот горящую сигарету и жестом ложного великодушия простер руки навстречу Тоцци. Тот подумал, уж не собираются ли его часом обнять.

– Бобо, надо потолковать.

Тоцци зашел за стойку и мотнул головой в сторону чуланчика.

– А здесь мы потолковать не можем? У меня клиенты.

Бобо задергался.

Тоцци обнял его за плечи.

– Ясное дело, только мне нужно тебя кой о чем расспросить. Твой парень и без тебя управится.

Черномазый парень и не думал удивляться его появлению. Ему было не привыкать, когда незнакомцы приходили о чем-нибудь потолковать с Бобо.

– Не дергайся. Всего пара вопросов.

Тоцци вновь ослепительно улыбнулся и втолкнул Бобо в чуланчик, заставленный от пола до-потолка бурыми пластиковыми коробками с видеокассетами.

– Слышал, что ты перебрался на запад, Тоц. – Бобо ощерился, как маленький хищный зверек. – Так что стряслось? Ты вернулся?

– Это не выгорело. – Тоцци поглядел на стопку видеомагнитофонов в коробках, приставленную с внутренней стороны к двери чуланчика. – Расскажи-ка лучше, как идут дела.

Бобо смутился.

– Да, в общем, неплохо. Грех жаловаться.

– Хочу сказать, с тех пор, как ты занялся этим. – Тоцци указал на полки с кассетами. – С тех пор, как твоего шефа упекли.

Бобо не то рассмеялся, не то закашлялся и нервно стряхнул сигаретный пепел на пол.

– О чем это ты, Тоц?

Тоцци, ухмыльнувшись, покачал головой. И этого тоже ему следовало ожидать. Парни вроде Бобо ни за что не скажут тебе, что работают на таких людей, как Луккарелли, разве что когда начнут друг перед дружкой хвастаться. Он вновь поглядел на стопку видеомагнитофонов.

– Продаются? – спросил он. – Мне как раз нужен.

– Эти? Нет, извини, Тоц, эти не продаются.

– Не продаются? А что они тут делают?

– Они сломанные. Их принесли в починку.

Тоцци огляделся по сторонам.

– Что-то, Бобо, я не вижу никаких инструментов.

– Ну я же не сам их чиню. Приходит мужик, забирает их и чинит у себя дома. А я только посредник, ясно?

– Нет, Бобо, не ясно. Я не вижу на них квитанций. Как ты запоминаешь, который кому принадлежит?

Бобо закусил губу.

– Послушай, Тоц, это что, визит вежливости или еще как?

– Я ведь только спросил.

– Все законно. Можешь мне поверить.

Тоцци опять самым лучезарнейшим образом улыбнулся.

– Я рад, Бобо, я в самом деле рад. Потому что какой срам вышел бы, если бы к тебе заявились и потребовали паспорта на эти машины. Ты ведь знаешь, как им не нравится, когда люди сбывают краденое, сущий срам вышел бы.

– Ну и ради этой ерунды ты сюда и пришел? Какого черта тебе от меня надо, Тоцци?

– Не злись, Бобо. Пожалуйста. Меня всего лишь интересует твое мнение по одному вопросу – и не более того.

– Ну и в чем дело?

– Ладно, скажу. Оглядываюсь по сторонам – ну, ты понимаешь, Нью-Йорк, Ньюарк, Джерси-Сити, Бруклин, Айленд, всякое такое – и вижу, что отовсюду лезет наружу всякое дерьмо. Покер, шлюхи, рэкет, наркотики, ну, ты понимаешь. Ты ведь в таких делах разбираешься. Верно?

Бобо промолчал. Он не собирался ни в чем признаваться.

– И вот что взбрело мне в голову. Семейства уже не те, что были прежде, каждый вроде бы работает в одиночку. Так кто же всем этим руководит?

Бобо все не гасил сигарету.

– Послушай, Тоц, ты же не с луны свалился. Если на земле валяются деньги, то, ясное дело, отыщется кто-нибудь, кому...

– Погоди-ка! – Тоцци положил Бобо руку на плечо, и тот отпрянул. – Я ведь не спрашиваю тебя о мелкой рыбешке. Меня интересуют профессионалы. Те, кто все это финансирует. Как мне кажется, где-то завелся добрый ангел, у которого находятся в нужном количестве деньги для всех страждущих и жаждущих. Вот я и думаю, Бобо: кто бы это мог быть? Кто дает деньги?

– Тоцци, я играю в другой лиге. С такими делами я больше не связываюсь.

Улыбка Тоцци стала Ледяной.

– Ты тут, Бобо, недурно устроился. И главное, имеешь дело только с наличными. Сколько кассет ты отдаешь напрокат ежедневно? Сто пятьдесят, двести, двести пятьдесят – это если на глазок. Это четыреста – пятьсот долларов в день. Помножим на семь – ты ведь работаешь без выходных, – и все наличными. Даже если ты указываешь в налоговой декларации половину, все равно тебе остается порядочно.

– Что ты хочешь сказать, Тоцци? Что я занимаюсь незаконным бизнесом?

Бобо здорово дергался. Тоцци строго посмотрел на него.

– Я говорю тебе о том, что, захоти я этого, здесь через десять минут будет налоговая полиция. И поверь мне, Бобо, они с такими, как ты, не больно-то церемонятся. Они сунут свой нос всюду. Они так о тебе позаботятся, так приласкают, таким петушком тебя сделают...

– Слушай, отстань от меня, ладно?

– Но даже если они тебя не посадят – а при твоей судимости посадят почти наверняка, – налоги и штрафы тебя доконают. Или, Бобо, ты мне все еще не веришь?

Тоцци опять бросил взгляд на стопку магнитофонов и поддел нижний из них носком башмака. После долгой паузы он осведомился:

– Так что же ты об этом думаешь, Бобо?

Бобо обливался потом. Он тер рукой рот и кусал губу.

– Ты ведь сам не понимаешь, Тоц, о чем меня просишь. А это серьезно, парень. Очень серьезно.

– Вот и хорошо. Вот и расскажи мне об этом.

У Бобо пересохло во рту. Ему стало трудно дышать.

– Появился новый хозяин. Появилось новое семейство. – Бобо тревожно огляделся по сторонам. – Это Ричи Варга.

Тоцци не был слишком удивлен. Но интересно, как Варга ухитрился стать крестным отцом и руководить семейством, оставаясь под опекой Программы обеспечения безопасности свидетелей?

– Продолжай, Бобо.

– Только не спрашивай, как ему это удалось или где он сейчас, потому что этого я, клянусь, не знаю. Мне известно только, что народ на него работает настырный. Большинство еще из прежних семейств, но кое-кого никто и в глаза не видывал, особенно бойцов. Взялись неизвестно откуда, как из-под земли выскочили. Поэтому они такие поганцы. Потому что их все равно как нет.

И вдруг глаза Бобо округлились от ужаса. Он взглянул на Тоцци, и страшная мысль пронеслась у него в мозгу. Тоцци? Да нет, кто угодно, только не Тоцци.

– Я в это не верю. – Тоцци покачал головой. – Варга был мелкой рыбешкой. Даже когда большие дяди использовали его, чтобы одурачить Коллесано, он все равно оставался жалким ничтожеством. Откуда ему было разжиться такой властью?

– Варга, может, и выглядит сопляком, но, поверь, он далеко не таков. Приехав в Нью-Йорк, он начал обзаводиться связями, проворачивать мелкие сделки, пополняя свой счет в банке.

– Послушай, не дури мне голову! Какими связями мог Варга обзавестись в Нью-Йорке? Конечно, крестным отцам он пригодился против Коллесано и филадельфийской мафии, но не больно-то они его жаловали. Они держали его на коротком поводке, да и как же иначе? Ты ведь не хочешь сказать мне, будто Луккарелли, Мистретта и Джиовинаццо позволили ему заниматься всем, чем вздумается? С этими мужиками волей-неволей приходится играть по их собственным правилам.

– Только не Варга, Тоц. Он не такой, как все. Они ему подставлялись, они все его полюбили. Они простили ему даже убийство.

– Но почему же?

Бобо смертельно побледнел, он явно был в ужасе.

– Потому что он проявил себя, – шепнул он.

– Проявил себя? Как же? Что ты имеешь в виду?

Бобо задыхался.

– Я об этом только слышал, понятно? Меня там не было. Я об этом только слышал.

– Ну, допустим.

– Ладно... ладно... Ну вот, Варга решил доказать им, чего он на самом деле стоит. Он выдрючил в задницу собственного тестя, поэтому ему надо было доказать новым хозяевам свою преданность. И вот он сказал им – правда, я не знаю, как он это выяснил, – будто ему известны агенты ФБР, внедренные в семейства; как минимум троих из них он вычислил.

В мозгу у Тоцци это отозвалось ослепительной вспышкой. Ландо, Блэни и Новик.

– Крестные отцы захотели узнать имена, но Варга сказал, что сам о них позаботится. Примерно через неделю он назначил сборище – в задней комнате одного из ресторанов в Бруклине, в ресторане «Джильберто» у Шипсхед-Бэй. Луккарелли, Мистретта и Джиовинаццо уселись рядышком, отчаянно опасаясь друг друга и ожидая сюрприза, который приготовил для них Варга. И вот Варга вышел к ним и вкатил эдакий столик на колесиках. – Бобо так и не удалось восстановить дыхание. Он судорожно сглотнул и продолжал свой рассказ. – Эдакую тележку. А на тележке длинный поднос под прозрачной пластмассовой крышкой. Знаешь, под которой все видно: жаркое там или дичь. Варга поднял крышку, чтобы крестные отцы сами во всем убедились. Три головы. Мне еще говорили, с выколотыми глазами. Потому что они видели то, на что им было нельзя глядеть, сам понимаешь. Крестные отцы их опознали. По одному на каждое семейство. Варга полез в карман и достал их удостоверения, чтобы доказать, что они и вправду из ФБР. Роздал их крестным отцам как сувениры. Но я тебе этого не рассказывал. Понял, Тоц? Я тебе этого не говорил.

Но Тоцци уже не слушал его. У него потемнело в глазах. Он думал о Джо Ландо. Но что-то сказать все-таки было необходимо.

– Врешь ты все. Такого просто не могло быть. Никогда. У Варги тогда не было боевиков, а самому ему такого ни за что не осилить.

– Мне говорили, что все проделал его телохранитель. Варга только распорядился.

– Что еще за телохранитель? Как его зовут?

– Не знаю, Тоц, клянусь, не знаю. Я знаю только, что у него кличка Гунн, потому что он выглядит как настоящий наци, хотя он на самом деле итальянец. Гунн – вот и все, что я знаю, Тоцци, клянусь. – Бобо поднял руку, а другую положил на стопку видеомагнитофонов. – Господом Богом клянусь.

Гунн, Гунн... Тоцци эта кличка ни о чем не говорила. Он попытался вспомнить кого-нибудь, внешне похожего на немца, эдакую белокурую бестию с голубыми глазами и квадратной головой, рослого, широкоплечего блондина, переростка из Гитлерюгенда, но в мафии таких отродясь не было. Вдобавок в голове у него шумело и от ярости он не мог спокойно соображать.

Он сграбастал Бобо за ворот рубахи – весь в пятнах от кофе.

– Мне нужно имя Гунна.

– Я ведь сказал тебе, Тоц. Я рассказал тебе обо всем, что знаю. Я...

Рука Тоцци сдавила ему горло и вжала голову в полку с кассетами.

– Думаешь, я тут дурака валяю? Мне нужно имя этого парня, ясно? Мне нужно имя телохранителя Варги – и прямо сейчас.

Лицо Бобо побагровело, руки бессильно повисли по сторонам, как две палки салями. Он был слишком напуган, чтобы обороняться.

– Тоц, я ведь правда...

– Два часа тебе даю, задница. А потом привожу сюда налоговую полицию.

Тоцци сдавил горло Бобо со всей силой.

– Но послушай... послушай... – Бобо уже хрипел. – Я клянусь тебе, я не знаю, кто этот Гунн, но я знаю человека, который должен знать его имя. Ладно? Человека, который в последнее время много работает на Варгу. Ты знаешь Поли Тортореллу?

Тоцци покачал головой, но чуть ослабил хватку на горле Бобо.

– Он сумасшедший, он за пару долларов родную мать удавит. И еще удовольствие от этого получит. Был ничтожеством, уличным хулиганом. Изредка получал какое-нибудь ерундовское задание от людей Джиовинаццо. А нынче он называет себя специалистом. Наглый стал, сукин сын.

– Где мне его найти?

– Где он живет, я не знаю, а сшивается он в одном местечке на Ферри-стрит в Айронбаунде. Португальский бар. «У Лео» – так вроде бы.

– И как я его узнаю?

– А этого ублюдка ни с кем не спутаешь. Метр с кепкой. Похож на жокея. И вечно рта не закрывает.

Тоцци отпустил Бобо и подтянул его лицо вплотную к своему.

– Если я не найду этого Тортореллу там, где ты сказал, я вернусь сюда. Понял?

Тоцци не стал дожидаться ответа. Бобо в оцепенении уставился на него, а он пошел прокладывать себе в толпе дорогу к выходу.

– Эй, Бобо. – В дверь чуланчика заглянул черномазый подсобник. – У нас есть такая штука – «Моя кровавая Валентина»?

Бобо покачал головой и закрыл глаза.

Глава 12

Тоцци снял обертку с остатков своего сандвича и швырнул его в окно собачонке, рывшейся в мусорном баке. Собачонка была черной как смоль, и во тьме горели только ее глаза. Тоцци увидел, с каким подозрением и с какой опаской обнюхивает она сандвич. У него возникло ощущение, будто он подал милостыню человеку, которому никто раньше не подавал.

Сидя в «бьюике» у входа в «Таверну Лео», он нервно прикоснулся к клавишам молчащего радиоприемника – лишь бы хоть что-нибудь изменилось. Машина, медно-коричневая, выпуска 1977 года, принадлежала одному из соседей его покойной тетки, лежащему сейчас в больнице. Тоцци позаимствовал ее, не спросив на то разрешения у хозяина. Последние два часа он скоротал, пялясь на дверь в бар и на неоновую рекламу в витрине. У него ныла спина, трещала голова, и все белье на нем пропиталось потом. Сидеть в засаде порой бывает воистину адской мукой.

Начиная с семи часов вечера он мысленно брал на заметку каждого, кто заходил в бар, а затем зачеркивал их, по мере того как они уходили. В восемь двадцать он зашел в бар, сел к стойке, заказал пиво и огляделся по сторонам в поисках того, кого по росту можно было бы принять за жокея. Он увидел парочку плюгавых мужиков, но это были явно португальские иммигранты, каменщики в испачканной раствором спецодежде.

Тоцци не спеша выпил кружку, затем заказал вторую. Он завязал беседу с барменом. Они говорили о чемпионате мира по футболу и об этом аргентинском чудо-игроке, как его там по фамилии, а звать Диего. Тоцци ни хрена не знал о европейском футболе, но бармен оказался заядлым болельщиком, поэтому поддерживать беседу оказалось просто: достаточно было восторженно поддакивать. Да и Тоцци было не привыкать к тому, чтобы раскручивать собеседника подобным образом.

Прикончив вторую кружку, он попрощался с барменом, откупоривающим бутылку вина для каменщиков, и вернулся в машину. С тех пор он отсюда и не вылезал. И вот уже натикало без двадцати двенадцать. Бар закрывали в два, но у Тоцци возникло ощущение, что Торторелла нынче вечером сюда не заявится. Причины думать так у него не было, всего лишь ощущение. Он потянулся к ключу зажигания и тут вспомнил о Гиббонсе. Гиббонс бы непременно проторчал до закрытия. Тоцци же предпочитал доверяться собственной интуиции. Они на эту тему когда-то постоянно спорили.

Так или иначе, к черту этого Тортореллу. У него возникла мыслишка получше.

Он включил мотор и умчался от бара. Тоцци нервничал и не мог оставаться на одном месте. Он знал, куда едет, но не понимал, почему он туда едет. Просто сказал себе, что там непременно должно произойти что-то важное.

* * *

– Что?

Ее голос в переговорном устройстве никак нельзя было назвать обрадованным.

– Привет, – сказал он в микрофон.

Флуоресцентный свет в вестибюле был чересчур ярок; ему казалось, будто в него со всех сторон целятся.

– Кого это в такой час принесло?

– Это я, Томпсон. Твой малыш.

Произнеся последнюю фразу, он почувствовал себя полным кретином.

Она ничего не ответила. Через пару секунд раздался щелчок, и он прошел через стеклянную дверь.

Поднимаясь на лифте в ее квартиру, он внезапно удивился тому, что сюда приехал. Но к тому моменту, когда дверь лифта открылась на ее этаже, позабыл о своих сомнениях. Тоцци всегда говорил себе, что не ищет своим поступкам какой бы то ни было причины; в причинах нуждаются только ублюдки.

Завернув за угол в холле, он внезапно увидел ее. Она стояла в проеме открытой двери, на ней был длинный синий халат, волосы распущены, глаза туманны и таинственны. Молодая Лорин Бэколл с легкой примесью Софи Лорен. Она не произнесла ни слова, да от нее этого и не требовалось.

– Как дела? – спросил он.

Он надеялся, что мальчишеская ухмылка, как всегда, сделает свое дело. Если у него, конечно, мальчишеская ухмылка.

Она ничего не сказала. Мальчишеская ухмылка явно не сработала.

– Что ж, ладно. Но вот теперь, когда мы оба знаем, какая я задница и на какие глупости способен в своем преклонном возрасте, почему бы тебе не принять мои извинения и не пригласить меня на рюмочку? На два пальца рому и малость содовой. И долька лимона, если он у тебя есть.

– У меня нет рома. Джин сойдет?

– Сойдет, спасибо большое.

Она повернулась и пошла на кухню. Он пошел следом за ней, любуясь босыми пятками, мелькающими из-под длинного, халата. Впрочем, для женщины у нее были довольно большие ноги. У Роберты были маленькие квадратные пяточки, как у Фреда Флинстоуна. А у Джоанны – большие, но узкие и изящные.

– Выдался дурной денек, верно? – саркастически заметила она, выставляя на стол два высоких стакана. – И просто необходимо было заехать ко мне.

– Звучит так, словно ты такое не раз уже слыхивала.

– Что верно, то верно.

– От Ричи?

Она погрозила ему пальцем.

– Ну ладно, прости. Не буду даже упоминать его имени. Обещаю. Строго говоря, денек выдался вовсе не дурной, просто непродуктивный.

– Зато у меня был дурной денек, – сказала она, протягивая ему стакан.

– Салют!

И он чокнулся с ней.

Он подумал, не рассказать ли о бомбе, подложенной в машину, но решил не делать этого. Не было никакого смысла заводить речь об этом. Джоанна и о себе-то рассказывала без особых эмоций и даже не трудилась притворяться. Вела ли она с ним чистую игру или нет, это оставалось ее – и только ее – делом.

– Я приехал, потому что хотел увидеть тебя.

– Ясное дело.

Она отпила из своего стакана и поглядела на него сквозь стекло. Тип Бэколл. А Бэколл всегда казалась ему страстной.

– Хотя, с другой стороны, нынешний денек можно назвать и дурным. Но мне не хотелось бы говорить об этом.

– Ясное дело, тебе не хочется говорить об этом. – В ее словах была скрытая издевка. – Да, скажи, ты для меня так и останешься мистером Томпсоном?

Он задумался над ответом. Да он же с ней спал как-никак. Если она напрямую связана с мафией, то уже все равно знает его имя, как знал его Винни Кламс, так что, даже если он скажет, большого вреда не будет. Но у него не было ощущения, будто она связана с мафией. Да какого черта.

– Меня зовут Тоцци. Майк Тоцци.

– Так-то лучше.

Улыбнувшись, она подняла свой стакан.

Ухмыльнувшись в ответ, Тоцци поставил стакан на кухонную полку. Он посмотрел ей в глаза, и внезапно они оба принялись неизвестно чему смеяться. Он притянул ее к себе и поцеловал: глупым, трогательным, радостным поцелуем. На этот раз он уже не ощущал табачного вкуса у нее во рту.

– Так-то лучше, – повторил Тоцци.

Он погладил ее по ягодицам и бедрам сквозь халат. Под халатом на ней ничего не было.

– На полу в кухне – это не мой стиль, Тоцци!

Она выскользнула из его объятий, взяла стакан и прошла в комнаты.

Тоцци, подхватив свой стакан, последовал за ней в спальню. Это не ее стиль, вот оно как. Простой отказ был бы чересчур обиден. Из гостиной он увидел, как она, подойдя в спальне к постели, сняла халат и застыла лицом к нему, положив руку на нагое бедро. Она сделала еще один глоток, и сквозь стекло стакана ее глаза показались ему особенно прекрасными. Входя в спальню, Тоцци думал о том, произнесла ли Бэколл что-нибудь вроде «это не мой стиль» хоть в одном из фильмов с участием Хэмфри Богарта.

Он обнял ее и снова поцеловал, пробежав рукой по бедрам. Она ухватила его за брючный ремень и повлекла на постель. Он расстегнул на себе рубашку и выключил ночник, пока она возилась с ремнем.

Обнаженный, он приник к ней и припал губами к груди, медленными круговыми движениями языка лаская соски, а рукой – гладя и раскрывая лоно, уже отозвавшееся на это прикосновение теплой влагой. Издав короткий стон, она откинулась на подушки и взяла в руку его член.

Тот был уже готов, но торопиться было некуда. На этот раз Тоцци решил овладеть ею медленно, продлить удовольствие, чтобы свести с ума их обоих. Он вошел в нее с разгону, сильным движением бедер, но затем внезапно выскочил, оставив в ней самый кончик. От удивления она вскрикнула. Он принялся брать ее мягко, легкими движениями. Она вцепилась в волосы у него на груди, ее голова каталась из стороны в сторону по подушке.

Без предупреждения он начал работать вполсилы, а затем вышел из нее полностью. Она вскрикнула, и он тут же вошел в нее вновь – и опять вполсилы, медленно ударяя и останавливаясь после каждого толчка. Постепенно он начал уходить из нее все дальше, пока член не оказался уже на самом кончике клитора.

– Нет, – застонала она, – не останавливайся.

Он вошел в нее, ударяя сейчас как можно тише, но все же стараясь не оказаться совсем снаружи. Она дышала все прерывистей, стонала все громче. Он продолжал свое, теперь ускорив темп, ускоряя его все больше и больше. Это было замечательно, и ему не хотелось кончать, нет, еще не сейчас.

Она вцепилась ногтями ему в спину, ее тело напряглось, крики стали пронзительными. А он с каждым мгновением ускорял темп толчков. Теперь она кончала, мечась по подушкам головой в спутанной массе волос.

Ухмыльнувшись, он замер.

– Еще! Еще! – выдохнула она, и он опять взялся за свое, вовсю работая тем, что вот-вот готово было взорваться.

Вдруг он почувствовал, что больше не в силах сдерживаться. Он начал кончать – сперва медленно, подобно тому как на глади океана появляется первая рябь, знаменующая собой рождение высокой волны, которая, приближаясь к берегу, растет и набирает мощь и наконец взметается пенным гребнем, который удерживается в воздухе куда дольше, чем должен бы, и вот уже растекается по песку с шипением и оглушительным ревом.

Кончив, он откинулся на постели, и то, что только что было океанской волной, отступило от песка и отхлынуло в морскую глубь.

Было без малого три часа ночи. Джоанне не спалось. Тоцци во сне метался и в конце концов сорвал с нее простыни. Нахмурившись, она потянула их на себя. Как легко он засыпает, черт бы его побрал. Повернув голову, она разочарованно посмотрела на телефонный аппарат.

Если бы только она могла сейчас встать и пройти к телефону на кухне! Она позвонила бы Ричи, сказала бы, что Тоцци здесь, и его люди были бы на месте через час. Но она боялась того, что Тоцци проснется, едва она встанет. Конечно, сейчас он глубоко спит, но все равно это большой риск. Полчаса назад она ходила в ванную и, вернувшись, застала его бодрствующим.

– В чем дело? – осведомился он тревожным шепотом.

Она успокоила его и велела спать дальше. Он прижал ее к себе и моментально вырубился.

Сейчас Джоанна вздохнула. С ума сойти можно! Предоставляется такая изумительная возможность избавиться от него, а она и пальцем не может пошевельнуть. Она на мгновение задумалась над тем, не убить ли его самой, но сразу же отвергла эту идею. Ее отец всегда говорил ей: «Что бы там ни было, а твои руки должны оставаться чистыми».

Что ж, можно, по крайней мере, утешиться тем, что придется остаться с ним подольше, подумала она, примиряясь с ситуацией. Трахальщик он первоклассный.

Она ухмыльнулась и откинулась на подушках, думая о том, осознает ли он сам, как сильно успел в нее втюриться.

* * *

Тоцци глядел в окно на проносящиеся по небу облака. Джоанна играла волосами на его груди. Он поглядел на радиобудильник: 8.34. Это его удивило, ему казалось, что уже намного позже. Как они рано встали!

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Об экс-жокее, превратившемся в факельщика. О человеке по кличке Гунн. О твоем муже. О тебе.

– Да так, ни о чем.

– А выглядишь ты таким озабоченным. В чем дело?

Повернувшись, он посмотрел на нее.

– Ночью ты сказала, что скверный денек и непродуктивный денек для тебя одно и то же. Я не знаю, что это значит. То есть, я хочу сказать, в твоем бизнесе. Разве компьютеры не работают без твоего участия?

Она, внутренне потешаясь, посмотрела на него, но все же ответила:

– Ну конечно, они работают сами по себе, но должен быть кто-нибудь, умеющий сориентировать их в нужном направлении. Компьютерная техника бесполезна, если ты не скармливаешь ей все новую информацию.

– Так что же для тебя означает непродуктивный день?

Он лежал сейчас на боку, любуясь тем, как шевелится кончик ее носа в ходе беседы.

Она засмеялась тому, что он спрашивает такие глупости.

– Непродуктивный день – это день, когда нам не удается обзавестись новыми клиентами.

– Какого рода клиентами?

– "Дэйтарич" предоставляет информацию крупным корпорациям, страховым компаниям, больницам, университетам, муниципалитетам. В наш большой компьютер заложены данные о их персонале, досье, биографии – вся та информация, на которую в других местах изводят уйму бумаги.

– А мне казалось, что в наши дни у больших компаний есть собственные компьютеры. Зачем же тогда им пользоваться вашими услугами?

– Для компаний определенного ранга – средне-крупных, скажем так, – оказывается куда выгодней арендовать у нас время и оборудование, чем обзаводиться собственной техникой и держать соответствующий персонал. А есть еще и большие компании, которые не сделали выбора между разными системами компьютеризации и предпочитают поэтому временно пользоваться нашими услугами. Большинство страховых компаний, с которыми мы имеем дело, именно таковы. Разумеется, те, кто занимается страховкой, всегда крайне тяжелы на подъем. Они медленно раскачиваются. Их нерешительность и неэффективность вошли в поговорку. Я успею выйти на пенсию, прежде чем большинство из них обзаведется собственной техникой.

– А как ты вообще вошла в информационный бизнес? Я хочу сказать, после того, как вышла замуж за человека, имени которого мы не упоминаем.

– Пришлось подучиться. Бизнесу, а не компьютерным наукам. Я получила степень бакалавра и устроилась на работу в компьютерную фирму, не ту, где я сейчас, в другую, в Клифтоне. Я делала успехи, большие успехи. Об этом пошла молва, и «Дэйтарич» переманили меня. Когда я перешла к ним, они не были еще такой большой компанией... году в восемьдесят первом, кажется. Но компания росла, и я росла вместе с нею, и мы друг другу нравились. А кроме того, компьютерное дело – это сейчас отрасль, находящаяся на подъеме, а мне нравится быть там, где делают настоящее дело.

Тоцци кивнул. Он слушал ее вполуха, невольно припоминая, где находился сам, когда она стала бакалавром. Агент по борьбе с наркотиками в бостонской полиции, вот кем он был.

– А как насчет тебя? Ты с самого детства мечтал податься в сыщики?

Тоцци покачал головой.

– Мне всегда нравилось плыть поперек течения. Когда все мои однокашники бросили колледж, чтобы хипповать в Штатах или отправиться за тем же в Европу, я тоже бросил колледж, но подался в сыщики. Это было в Бостоне. И сам удивился тому, как хорошо это у меня стало получаться. Должно быть, я представлял себе, что это как в детстве – играть в разбойников и полицейских. Но я был слишком дерзок, не любил чинопочитания и не соответствовал тамошним правилам. Другими словами, карьера мне не светила. Через четыре года, когда я получил уже пять медалей, им волей-неволей пришлось произвести меня в детективы. Они решили, что этот парень – ковбой, рано или поздно ему все равно башку оторвут. Так что пусть пока побегает.

– А чем ты занимался? Убийствами?

– Наркотиками.

– Но ты ведь теперь не в муниципальной полиции, верно? Каким образом тебе удалось попасть в ФБР? А ты ведь из ФБР, да?

Прежде чем ответить, Тоцци поглядел ей прямо в глаза. Был я из ФБР, подумал он, кивая на ее вопрос.

– Отдел по борьбе с наркотиками прослышал о парне, творящем чудеса в Бостоне, и меня пригласили в ФБР. Сперва я отказался – в муниципальной полиции все не слишком высокого мнения о федеральных агентах, – но тут они продемонстрировали мне тот спектакль в стиле Дикого Запада, который разыгрывали на подмостках Флориды. Гидропланы, пароходы, контрабандисты – одним словом, романтика чистой воды. У меня наконец-то появился шанс искупить то, что я не служил во Вьетнаме. Можешь из этого вывести, каких взглядов я тогда придерживался.

Он опять поглядел в окно, на облака. Да, тогда ему выпали жаркие денечки. Ему нравилось думать, что это дело во Флориде было его Вьетнамом, хотя на самом деле он отправился туда, чтобы досадить Роберте.

– Тогда я был женат, – сказал он после довольно долгой паузы. – Она не захотела поехать со мной во Флориду, сказала, что не выдержит жизни на юге – из-за тамошних предрассудков. Я намекнул ей, что и на заводике ее отца в Провиденсе не больно-то много черных, но это ее не убедило. У нее был особый дар – пропускать мимо ушей все, чего ей не хотелось знать. Какое-то невидимое силовое поле. Женитьба на ней оказалась чудовищной ошибкой.

Тоцци опять умолк и тупо уставился в окно. Брак с Робертой был единственным случаем в его жизни, когда умение плыть против течения ему не помогло. Он очень старался – по крайней мере, тогда ему так казалось, – но сейчас, задним числом, он не был склонен переоценивать свои тогдашние усилия. Роберта с самого начала ясно дала ему понять, что его карьера ее не интересует и что она намерена сидеть в Бостоне, оставаясь при этом, конечно, примерной женой. Он не понимал, какой прок в этой жизни от верных жен, но поначалу воспринял все это как игру. В конце концов игра превратилась в жестокую схватку двух самолюбии. Он сознательно пренебрегал супружескими обязанностями, вынуждая ее сделать первый шаг. Больше года потребовалось, чтобы она на это решилась. Когда ему пришли бракоразводные бумаги, он проклял ее и переехал в Лантану. Но даже тогда он осознавал, что спровоцировал ее на развод.

В первый раз за долгое время Тоцци принялся считать прожитые годы. Четырнадцать лет в полиции, четыре после развода, семь с тех пор, как они реально разъехались. Внезапно ощущение собственного одиночества переполнило ему сердце, и у него пересохло в горле. До сих пор он никогда всерьез не задумывался о своем неудачном браке. Но ведь развод случился, когда он еще считал Бюро своим истинным домом.

А какого хрена мне вообще о ней думать, сердито подумал он.

– Эй, в чем дело? – спросила Джоанна. – Что стряслось? Ты выглядишь так, словно вот-вот взорвешься.

Она погладила его по плечам.

Вздохнув, он взял себя в руки.

– Просто вспомнил о прошлом.

– Как насчет завтрака?

– Мне хотелось бы, чтобы ты познакомила меня со своим отцом, – внезапно сказал Тоцци. – Ты ведь не против?

Выстрел был с дальним прицелом, но он чувствовал, что, так или иначе, придется его сделать.

– А зачем тебе встречаться с моим отцом? Чтобы упечь его?

– Упечь его – за что? Мне просто хочется познакомиться с ним. Мне интересно.

– Мой отец вовсе не какая-нибудь диковина.

– Ну не злись. Я ведь всего лишь спросил. Без всякой задней мысли.

Она откинула одеяло и потянулась за валяющимся на полу халатом.

– Ладно... раз уж тебе так интересно. Я уже Бог знает сколько у него не была. Давай съездим к нему сегодня.

Господи Боже мой. Он не мог поверить собственным ушам.

– Вот и замечательно!

– Ты, наверное, будешь сильно разочарован, – саркастически заметила она. – Вот уж кто меньше всего похож на крестного отца.

– А я и не говорю, что похож.

Она посмотрела на него со своей косой ухмылочкой.

– Ты как любишь яйца, Тоцци?

– В мешочек.

– И я тоже. Вот и свари на двоих. Я не люблю готовить.

Она прошла в ванную, оставив Тоцци валяться голым в постели.

Он подумал о том, доводилось ли когда-нибудь Богарту варить яйца для Бэколл. Откинулся на подушки и вслушался в шум душа, воображая Джоанну обнаженной и мокрой. Никогда еще ему не было так хорошо с женщиной – ни с Робертой, ни с кем-нибудь еще. А может быть, это любовь, подумал, он и тут скорчил гримасу, вспомнив о предостережении, сделанном Гиббонсом.

– Что, черт побери, он понимает? – пробормотал Тоцци, выбираясь из постели.

Глава 13

Джоанна наклонилась к нему и коснулась его плеча.

Жюль Коллесано не, обратил внимания на появление дочери. Его глаза обежали зеленое сукно, пока крупье, крошечная негритянка в красном жилете, белой сорочке и черном галстуке, открывала колоду. Прическа у нее была а-ля Клеопатра, что ей вовсе не шло. Смущенно и взволнованно следил Жюль за тем, как она сдает карты троим другим игрокам, а потом быстро забирает их обратно. Выглядело это так, словно он играл в блэк-джек впервые в жизни и просто не мог понять, куда с такой скоростью исчезают деньги.

– Папа? – повторила Джоанна.

Она произнесла это так жалобно, что Тоцци с трудом поверил: это та самая женщина, с которой он провел нынешнюю ночь.

– Не сейчас, солнышко, – сказал Жюль, пожалуй, чересчур громко. – Я весь в игре, поняла?

Он поднял высокий стакан, наполненный апельсиновым соком, и продемонстрировал его ей. Водка с апельсиновым соком, подумал Тоцци. У старика были толстые корявые пальцы, и Тоцци заметил, что они слегка трясутся. Джоанна не отходила от отца, и Жюль с явным отвращением посмотрел на нее. Он принял ее за официантку.

– Да нет, папа, это же я.

Он поднял голову, все еще недовольно фыркая. Ему потребовалось как минимум двадцать секунд, чтобы сообразить, что перед ним родная дочь. Джоанна улыбалась ему снисходительной и лучезарной улыбкой, как статуи святых улыбаются прихожанам у входа в храм. Должно быть, именно таков был ее способ борьбы со старческим психозом.

Мало-помалу его лицо разгладилось, посветлело и наконец озарилось любовью: он узнал ее.

– Джоанна, – сказал он, проводя шершавой ладонью по ее щеке. – Какая красавица!

И Тоцци тут же вспомнилось: гостиная его тетушки Кармеллы, вкус анисового печенья. Тетушка всегда восклицала «красавец какой!», когда мать брала его к ней в гости.

Джоанна потрепала отца по плечу, но старик был всецело поглощен игрой и косился, стараясь уследить за манипуляциями крупье. Остальные игроки ничего, кроме карт, не замечали. Азарт есть азарт.

– Так я и знала, что найду тебя здесь, – сказала Джоанна, неодобрительно глядя на него.

– А где ж мне еще, к чертям собачьим, быть? Играть со старыми развалинами в домино? Да клал я на это с прибором!

Он поднял свой стакан и отхлебнул из него. Его руки тряслись чуть сильнее, чем сначала показалось Тоцци.

– Эй ты! – внезапно закричал Жюль, тыча корявым пальцем в лицо крупье. – Ко мне пришла дочурка. Подержи мое место, поняла? Я еще вернусь.

Негритянка дипломатично улыбнулась, но ничего не ответила. Старший крупье, невысокая блондинка в сером костюме, услышала голос Жюля, прислушалась к его словам. Как и остальные старшие крупье, работающие здесь, она выглядела банковской служащей, разве только куда более улыбчивой. Жюль был уже настолько не в себе, что позабыл о том, как быстро крупье сменяют друг друга за столами, а это ведь означало, что негритяночка не может гарантировать ему места за столом по его возвращении. Поэтому-то она и поступила правильно, не возразив ему: малейшее проявление недовольства со стороны клиента в таких заведениях может стоить служащим их места.

– Не надо так кричать, папа.

Он приблизил свое лицо вплотную к лицу Джоанны и громким сценическим шепотом пояснил:

– А с чернозадыми иначе нельзя. Они иначе просто не понимают.

Тоцци никогда не удавалось понять, каким образом многим старикам удается нести всякий расистский вздор без малейшего ущерба для собственной физиономии. Крупье подождала, пока Жюль не соберет свои фишки, и начала следующую партию. Старший крупье позволила себе вновь улыбнуться, когда он поднялся из-за стола.

– Папа, позволь представить тебе моего друга, – сказала Джоанна, торопясь увести его от стола. – Папа, это Майк Тоцци.

Странно было слышать это имя из ее уст. Он уже привык к тому, что она называет его «мистер Томпсон», сопровождая это обращение иронической усмешкой.

Тоцци протянул руку отцу Джоанны.

– Come stai, мистер Коллесано?

Жюль широко улыбнулся и, обхватив руку Тоцци своей лапищей, сжал ее с неожиданной силой. Тоцци показалось, что он с первого взгляда сумел понравиться старику. Жюль был из этаких. Для людей его типа все человечество делилось на три группы: негры на самом дне социальной пропасти, белые посередке и итальянцы – на самом верху. Причем «итальянцы» относилось только к сицилийцам и неаполитанцам. Конечно, Тоцци рассчитывал на то, что разговор у них пойдет на английском, потому что, за исключением бранных слов и названий кушаний, знал по-итальянски всегонесколько слов.

– Хотите выпить? – внезапно спросил Жюль.

И, не дожидаясь ответа, окликнул крашеную блондинку-официантку, сновавшую у соседнего стола:

– Мисс... мисс...! Две штуки этого самого.

И поднял в воздух свою фляжку, чтобы показать, что он имеет в виду. Жюль, судя по всему, думал короткими фразами, которые толчками выплескивались наружу. Между этими всплесками мысль его где-то витала, а лицо становилось безмятежным и даже в каком-то смысле безгрешным.

– Нет, благодарю вас, мистер Коллесано, – воспротивился Тоцци. – Пожалуй, еще рановато.

Было начало двенадцатого.

– Да бросьте вы! Здесь ведь все самое лучшее. Другого я бы не пил. А для серьезных игроков все равно бесплатно. – Он хрипло расхохотался. – Так что давайте пейте.

Джоанна, улыбнувшись, промолчала. Скорее всего она давно решила, что с отцом проще всего во всем соглашаться. Когда крашеная блондинка принесла бокалы, Джоанна взяла свой, хотя ее даже не спросили, будет ли она пить.

Официантка была не первой свежести, но выглядела недурно. У нее были великолепные ноги, из-за чего ее здесь скорее всего и держали. В этом казино – в «Империале» – форма официантки представляла собой черное блестящее трико, черные колготки и черные туфли на шпильках. Тоцци, однако, заметил, что обнаженные плечи официантки были в веснушках. У Роберты все тело было в веснушках. Тоцци вспомнилось, как ненавидела их его бывшая жена. Он взял бокал с подноса и, когда Жюль произнес: «Салют!», из вежливости пригубил. Это была водка с апельсиновым соком: сок был превосходен, а водки много.

Старик следил за тем, как он пьет, и на лице у него была ухмылка, означавшая: а что я говорил!

– Ну а что я вам говорил? В этом городе Жюлю Коллесано подают только самое лучшее. Это мой город.

Тоцци посмотрел на Джоанну, и в ее ответном взгляде можно было прочесть боль и жалость. Она ведь предупреждала Тоцци, что ее отец уже не в своем уме. Время от времени он погружался в прошлое – и тогда ему казалось, будто он по-прежнему тайный хозяин Атлантик-Сити. Так она объяснила. В казино «Империал» он бывал постоянно, поэтому здесь ему подыгрывали. И лишь когда он отправлялся в другие казино и начинал строить из себя босса там, возникали серьезные проблемы.

Жюль внезапно начал смеяться – беспричинно, тоскливо, всезнающе.

– Это по-прежнему мой город, – повторил он, но уже не так громко.

Джоанна отвернулась.

– Здесь слишком шумно, – объявил Жюль и отправился к ближайшему выходу.

– Эй, ты в порядке?

Тоцци взял Джоанну за руку.

– Все нормально. – Но она по-прежнему отворачивалась. – Я сейчас вернусь. – И стремительным шагом пошла в женский туалет.

Тоцци прошел следом за Жюлем через пурпурно-черные стеклянные двери, благодаря которым в казино вечно царила полуночная атмосфера. Солнечный свет, встретивший их в холле, оказался настолько ярким, что Тоцци почудилось, будто старик стоит у подножия лестницы, ведущей на небеса, и готовится предстать перед Творцом. Тоцци подошел к окну, где уже стоял Жюль, уставившись на мостовую и на далекую панораму океана. Солнце обжигало лицо Тоцци, он заморгал. Жюль любовался морскими волнами, его кожа при свете дня казалась смертельно бледной. Маленький скорбный призрак – вот как он сейчас выглядел.

– Сделай мне одолжение, – сказал он Тоцци. – Будь с нею ласков.

Тоцци не знал, что ответить.

– Ну конечно... То есть, я хочу сказать, а как же иначе?

Жюль презрительно рассмеялся.

– Ричи вел себя с ней как настоящий сукин сын. Не хочу, чтобы она опять нарвалась на что-нибудь в том же духе.

– Да ладно вам... Я ведь не Ричи.

Жюль ничего не ответил. Нахмурившись, он глядел на океан.

Тоцци не знал, в какой степени, на взгляд старика, он может быть осведомлен о Варге. Ему хотелось, чтобы Джоанна поскорее вернулась.

– Она рассказывала мне, как он ее бил, – сказал Жюль, искоса глядя на Тоцци. – Я не думаю, чтобы это было правдой. Не похоже.

– Почему вы говорите мне это, мистер Коллесано?

Жюль отхлебнул из своей фляжки.

– Это не его стиль. – Он вытер рот тыльной стороной ладони. – Он был слабак. Никогда ни с кем не дрался. Боялся получить сдачи. Он и от женщины боялся получить сдачи, пари держу.

– Вот как?

– Да уж ни малейших сомнений. Да, на каком-то празднике его, помню, поколотили. Старший сын Матти О'Брайена, вот кто. Кто-то из парней Матти решил, что Ричи заигрывает с его женой, и сын Матти послал его к чертям при всем честном народе. А Ричи застыл на месте, покраснел, как идиот, и что-то залепетал. Парень избил его на глазах у всех, а Ричи и пальцем не шевельнул. Я так взбесился, что сам едва не прикончил ублюдка. Да и как, понимаешь, все это выглядело? Моего чертова зятя, моего заместителя избивают, а он ведет себя как самый последний трус!

– Но, может быть, притворялся. Чтобы вы подумали, будто он трус.

– Да трус он и есть! Маленький, жалкий, трусливый червяк. Или, думаешь, эта чернильная задница умела вести дело по-настоящему? Да ни за что в жизни! Своего дела ему век не видать, что бы он ни вытворил! Век не видать!

Тоцци кивнул и отхлебнул из стакана. Валяй говори дальше, Жюль.

– Но ему хотелось самостоятельности. Он твердил мне об этом не переставая. Я говорил ему: будь паинькой и оставайся при мне. Я ведь дал ему хорошее место. Лучшее, чем он того заслуживал. Но ведь, когда выдаешь дочь замуж, хочется подсобить зятю – что в том дурного? Даже крупные бизнесмены так поступают. Я приглядывал за ублюдком... а потом ублюдок начал приглядывать за мной.

Жюль, поднеся руку козырьком к глазам, уставился в океанскую даль. На горизонте было видно с полдюжины кораблей.

– Что это? Русские приплыли бомбить нас, – спросил Жюль.

– Да нет, коммунисты не любят забав. А здесь у нас, в Атлантик-Сити, слишком много забав. Им придется по вкусу – разбомбить город, в котором столько забав.

Жюль засмеялся, правда, веселость его была несколько нарочитой.

– Мне кажется, они сперва ударят по Нью-Йорку, а потом уж – по Атлантик-Сити, – сказал Тоцци.

– Ни слезинки не пролью в этом случае. – Жюль допил свой напиток до дна. – Ни слезинки.

– Они и Ричи туда забрали, верно?

– Ну ясное дело. – В голосе Жюля чудилась горечь. – Да и как же иначе? Ему пообещали «сделать» его в Нью-Йорке, если он поможет им избавиться от меня. Ричи знал, что иначе его ни за что не «сделают», поэтому он с ними и снюхался. Честолюбив он был, мой зятек. Он связался с большими людьми – с мистером Луккарелли, мистером Мистреттой, мистером Джиовинаццо. – Жюль поскреб ногтями под подбородком – старинный итальянский жест, означающий: «Да начнут они харкать кровью».

И тут в холле появилась Джоанна.

– Ах, вот вы где, – сказала она, подошла к ним, обняла отца и поцеловала его в щеку. – Ну, папа, как время провели без меня?

Тоцци был тронут тем, что изысканная дама в шелковой блузке, льняных брюках и сандалиях на высоком каблуке проявляет такую преданность по отношению к отцу. Но, с другой стороны, ему еще не попадались люди, которым доводилось пользоваться своим служебным персоналом или, упаси Бог, постельным персоналом по очереди с родителями.

– Папа, я люблю тебя.

Она крепко обняла его.

Жюль прижал ее к себе, как маленькую девочку, если не замечать того, что она была выше его на четыре дюйма.

– Ладно, хватит дурачиться, – и он грубо оттолкнул ее от себя. – Что люди подумают? Что я опять по девкам пошел?

И его зычный смех прокатился по всему холлу.

– Ленч, – объявил Жюль. – Вам обоим надо поесть. – Он огладил стройное тело дочери. – И не вздумай отказываться. – Он повернулся к Тоцци. – И ты ведь тоже небось проголодался?

– Ясное дело, – улыбнулся Тоцци.

– Готовят здесь – пальчики оближешь. Настоящие итальянские блюда. Просто не поверите.

Он сграбастал дочь за руку и потащил ее прочь, затем, сделав озабоченное лицо, повернулся к Тоцци.

– Вы ведь любите итальянские блюда?

Тоцци, помедлив, кивнул.

– Бьюсь об заклад, приготовленными как здесь, вы их никогда не ели. Невероятно. Пошли, Ричи, подзаправимся.

Жюль открыл дверь и повлек за собой Джоанну.

Беглый взгляд Тоцци позволил ему заметить, что ее лицо искажено болью.

* * *

Тоцци вел машину, а Джоанна сидела откинувшись на пассажирском сиденье и глядела выпущенное ветровое стекло. На ней были огромные солнечные очки. Тоцци заметил, что она теребит лежащую на коленях сумочку. У машины был хороший ход, но к нему следовало приноровиться. Он постоянно посматривал по сторонам, все ли находится на своих местах: недавняя находка в «ниссане» была ему еще памятна, хотя и ехали они сейчас в принадлежащем ей «саабе».

Джоанна поплакала, но сейчас уже перестала. За ленчем Жюль вел себя не лучшим образом, и ей никак не удавалось угомонить его. Ей было трудно видеть, как он по-прежнему воображает себя хозяином Атлантик-Сити. И, должно быть, еще трудней выслушивать его обещания устроить ей замечательный медовый месяц и уверения в том, что следующий брак непременно окажется «просто замечательным». К тому же Жюль был не из тех, кто говорит что-нибудь только по одному разу. Но на протяжении всей трапезы Джоанна была на высоте. И только когда они попрощались с Жюлем и он вернулся в игорный зал, у нее хлынули слезы.

– Я знаю, что скверно себя веду, но все равно стараюсь видеться с ним как можно реже. Потому что при каждой встрече наблюдаю очевидный регресс.

Тоцци возился с машиной. Ему давненько не приходилось пользоваться автомобилями со стандартной передачей.

– Когда мы с ним разговаривали вдвоем, твой отец держался молодцом.

– А о чем вы говорили?

Он посмотрел на нее, затем перевел взгляд на дорогу.

– О Ричи.

И вновь посмотрел на нее.

– Это ведь твой отец воспитал его. А не я.

– А он рассказал тебе, как он со своими дружками собирается разыскать Ричи и заставить расплатиться за все?

– Нет.

– Это удивительно. Чаще всего он только об этом и говорит. Если честно, то удивительно другое: почему он не попросил тебя помочь ему в этом?

Тоцци не сводил глаз с дороги.

– Если бы попросил, я бы, возможно, ответил согласием.

Она промолчала.

Теперь молчали они оба. Какое-то время спустя Джоанна включила магнитофон. Тоцци надеялся, что хоть здесь это будет не классическая музыка. Но он ошибался. И все же музыка оказалась неплохой: успокаивающей и задумчивой и куда более традиционной, чем чертов струнный квартет, который он слушал в спальне. А эта музыка ему даже понравилась.

– Что это? – поинтересовался он.

– Фуга Телемана. А здесь поверни налево. Я покажу тебе, как вернуться на бульвар. На скоростных магистралях по субботам вечно пробки.

Тоцци, следуя ее указаниям, поехал по широкой величественной улице, застроенной высокими домами в викторианском стиле, чередующимися с домами более современной архитектуры. Здания поновее были или одноэтажными усадебными домами с богатыми каменными фасадами, или колониального типа виллами с колоннами у портала. Лужайки повсюду были ровными, подстриженными. Солидный район – богатый средний класс или бедный высший. Такие дома больше всего, решил Тоцци, подошли бы банкирам.

Джоанна, сев прямее, уставилась на один из домов в колониальном стиле, белое здание с высокими колоннами и пышными красными геранями на двух клумбах у входа. Судя по всему, этот дом ее явно заинтересовал.

– Кто-нибудь знакомый? – спросил Тоцци.

– Что?

– Этот дом. Тут живет какой-нибудь знакомый?

– Бывший знакомый. Тот, кого я знала в детстве.

На мгновение она умолкла.

– Здесь жила девочка, с которой мы когда-то учились. Линда Тукерман была моей лучшей подругой в третьем классе. Мы здесь с ней все время играли после школы, пока однажды их служанка не налетела на нас и не сказала мне, чтобы я убиралась и не смела сюда больше приходить. Огромная негритянка с Ямайки. Прогнала меня, как чужую курицу. В то время я ничего не могла понять. Но выяснилось, что отец Линды баллотировался в городской совет и ему не хотелось компрометировать себя дружбой своей дочери с дочерью Жюля Коллесано. Это было очень жестоко.

Она откинулась на сиденье.

– А твой отец узнал об этом?

– О да... Я рассказала ему обо всем, все глаза выплакала. – Она вздохнула и покачала головой. – И знаешь, что он сделал? Он послал одного из своих людей в офис мистера Тукермана с подарками. Отец Линды получил на свою избирательную кампанию десять тысяч долларов от анонимного спонсора... и сломанную руку. Через пару дней, когда я вернулась из школы, меня дожидались куклы – новая Барби, и Кен, и весь их гардероб, и все принадлежности к Барби: спортивная машина, спальня, ну, одним словом, все. У меня уже была своя Барби, и платьица для нее кое-какие тоже, но получить весь набор сразу – это было воплощение самой заветной мечты. Тем же вечером я спросила у отца за ужином, откуда все это богатство взялось. Он велел мне играть в куклы и ни о чем не тревожиться. И с тех пор мы с Линдой после школы играли у меня.

Тоцци сделал удивленное выражение лица.

– Отцы и дочери, – пробормотал он.

– У этого «кирпича» направо, – сказала Джоанна и врубила музыку на полную мощность.

Отцы и дочери, презрительно подумала она, глядя в боковое зеркало на большой белый дом с колоннами и с геранями на клумбах у входа. Этот дом был ее родным.

Глава 14

Гиббонс сел прямо напротив Брента Иверса, который, не обращая на него внимания, изучал какие-то бумаги у себя на столе. Начальник отдела был сегодня в нежно-розовой сорочке и в контрастирующем с ней темном галстуке. Ну и, разумеется, серый двубортный костюм. Из стола была выдвинута крышка для письма, и на ней Иверса дожидался ленч: салат из шпината на пластиковой тарелочке и йогурт. Земляничный йогурт. Гиббонс с трудом верил собственным глазам. Эдгар Гувер проблевался бы от одного взгляда на такие яства.

– Ну? – произнес наконец Гиббонс.

Иверс взглянул на него поверх очков. Он ничего не сказал. Гиббонс сообразил, что тем самым ему дают что-то понять.

– Вы позвали меня сюда, Иверс. Что вам угодно?

Иверс снял очки и положил их на документы, которые перед тем просматривал. На этот раз Гиббонс не понял, что должен был означать этот жест. В равной мере так могла начаться и деловая беседа, и головомойка.

– Я только что прочитал ваш последний рапорт, Берт.

Иверс потянулся к йогурту, вскрыл упаковку и начал помешивать содержимое пластиковой ложечкой.

– Как бы это сказать... скудновато.

Гиббонс наблюдал, как его начальник перемешивает розовый йогурт до самого дна.

– Жаль разочаровывать вас, но большего мне пока выяснить не удалось.

Гиббонсу было тошно приходить сюда с какими-то оправданиями. То, чем они с Тоцци сейчас занимались, было куда важнее дурацких игр с Иверсом. Ему захотелось послать начальника по вполне конкретному адресу.

Иверс еще поковырялся в чашке с йогуртом, затем отставил его в сторону.

– А вы не забыли о том, что вам ведено отражать в рапорте все предпринимаемые вами действия? Даже если вам самому они кажутся бесплодными.

Гиббонс усмехнулся, вернее, оскалился.

– Да, Брент, я знаю, как составлять еженедельный отчет.

– Тогда почему же вы не упомянули о том, что работали с досье Варги?

Теперь уже зубки показал Иверс.

Преодолев спонтанный порыв гнева и несколько придя в чувство, Гиббонс понял, что Иверс готовил ему эту бомбу все утро. Закладывать подчиненным бомбы было любимой тактикой Иверса.

– История с Варгой – дохлый номер, – сказал Гиббонс. – Так, пустые подозрения.

Иверс кивнул и опять потянулся к йогурту, запустил в рот еще одну ложечку. Гиббонса едва не вывернуло наизнанку.

– Бьюсь об заклад, вы гадаете, откуда мне известно, что вы лазили в досье Варги.

– Вам сказал библиотекарь.

Хайес, задница бездарная.

Иверс, улыбнувшись, покачал головой. Выглядел он как кот, сцапавший канарейку.

– У нас в картотеке теперь новая система. Ее установили уже после того, как вы ушли на пенсию. Каждый понедельник я получаю полный список востребованных досье за предыдущую неделю, а также фамилии тех, кто их востребовал. С тех пор как Хайес перенес все из картотеки на компьютер, это относится и к перфокартам. Поэтому мне известно, что вы провели много времени с досье Варги. И вы так долго занимались им, чтобы в конце концов убедиться, что это пустой номер?

– Я человек основательный.

Внезапно у Гиббонса защемило в груди. В кармане у него лежали таблетки, но будь он проклят, если примет их в присутствии Иверса.

– А мне интересно. Что, по-вашему, связывает Варгу с Тоцци?

Гиббонса загнали в угол. Он не хотел ничего рассказывать Иверсу о своих изысканиях по делу Ричи Варги. Хренов Тоцци. Почему он ничего не рассказал ему об этой проклятой системе в архиве? Эта задница никогда ничего не продумывает во всех деталях. Ладно, в рот меня, подумал Гиббонс. Надо же что-то сказать. Иногда возникают такие ситуации, когда приходится сбрасывать хорошую карту.

– Я подумал, что следующей жертвой Тоцци может оказаться Ричи Варга. Это достаточно безумная затея, чтобы соблазнить его.

– Не улавливаю вашей мысли, Берт.

– Тоцци думает, что он сейчас на коне. В его личной вендетте счет три ноль в его пользу. Поэтому, мне кажется, он в состоянии задумать нечто более амбициозное.

– Вроде того, чтобы убить человека, находящегося под опекой Программы обеспечения безопасности свидетелей, – иронически отозвался Иверс.

Он опять возился со своим йогуртом, заглядывая на самое дно, как будто искал чаинки.

– Но с какой стати ему затевать охоту на Варгу? Варга сотрудничает с обвинением. Многих преступников упрятали за решетку в результате его показаний. Варга оказался хорошим парнем.

Вроде тебя, Брент.

У Гиббонса пересохло в горле.

– Тоцци так не считал. Припоминаю, как он отзывался о Варге, когда тот давал показания Большому жюри: Он говорил, что Варга такая же грязная крыса, как те, кого он сдает.

– И только по этой причине вы решили, что он может начать охоту на Варгу? Звучит слабовато.

– Это было всего лишь предположение, – отозвался Гиббонс. – И, как выяснилось, не слишком удачное.

Иверс отставил йогурт в сторону и взялся за недельный отчет Гиббонса. У того возникло ощущение, будто начальник собирается разложить его по косточкам, пункт за пунктом. Что за поганец! Гиббонс заерзал на стуле. Вдобавок ко всему давал о себе знать его чертов геморрой.

Но как раз когда Иверс уже намеревался что-то сказать, у него на столе зазвонил местный телефон. Он снял трубку.

– Давайте его сюда.

Через пару секунд дверь открылась, и вошел Билл Кинни. Гиббонсу бросились в глаза его темный галстук и в тон ему подобранный носовой платок, торчащий из кармашка синего блейзера. Престолонаследник Иверса, главный претендент на начальственное место, подумал Гиббонс, но тут же сообразил, что это дает о себе знать его собственное дурное настроение. Кинни был совсем не так плох.

Иверс указал ему на стул рядом с Гиббонсом.

Кинни улыбнулся одними уголками губ и, садясь на место, кивнул Гиббонсу.

– Берт, ваше расследование идет слишком медленно. Тоцци необходимо найти, прежде чем он сумеет нанести очередной удар. Я решил поэтому подсоединить к вам Билла. Вы будете работать вдвоем.

Иверс внезапно заговорил столь внушительно, словно обращался к целому полку новобранцев. Гиббонс понимал, что все это делается для Кинни.

– Билл, я поручаю вам изучить отчет Берта и прочесть досье Тоцци. Затем посоветуйтесь с Бертом и прикиньте, не возникнет ли у вас новых подходов к проблеме. Дело крайней важности и срочности, поэтому, Билл, можете делать все, что захотите, лишь бы Тоцци был найден. Теперь вы становитесь в этом деле напарниками.

Кинни бросил на Гиббонса сочувственный взгляд. Последняя фраза Иверса была ударом ниже пояса. До сих пор можно было понять, что дело остается за Гиббонсом, хотя Кинни и придали ему в помощь. Заявив, что они отныне являются напарниками, Иверс перечеркнул тем самым верховенство Гиббонса.

– Я преисполнен глубочайшего почтения к проверенным на практике методам расследования, – продолжил Иверс. – Именно благодаря им Бюро и составило себе имя в дни Гувера. Но вам не следует пренебрегать преимуществами современной технологии. Для этого в Вашингтоне имеются лаборатории. Используйте их по назначению. Теперь о досье. Не думайте, что наш архив – это собрание разрозненных рапортов по самым различным поводам. Теперь, когда все заложено в компьютер, досье должны сами работать на вас. Проявите побольше изобретательности в универсальном поиске. Вас могут ждать неожиданные находки. Поговорите с Хайесом. Он тоже сможет вам помочь.

Гиббонс был в ярости. Весь этот дерьмовый спектакль давали для него, чтобы продемонстрировать, в какую рухлядь он превратился. За тридцать лет работы в Бюро еще никто не пенял ему «проверенными на практике методами», как Иверс назвал их. Проверенные на практике методы приносили результаты. Всегда приносили – и будут приносить впредь. Проверенным на практике методом он уже нашел Тоцци, ничтожества вы паршивые.

Кинни сидел, скрестив руки на груди. Гиббонсу было понятно, что даже его новому напарнику неприятно слушать этот вздор. Иверс использовал его в качестве зрителя и слушателя, потому что у начальника не хватало духу выложить все это Гиббонсу с глазу на глаз. Бесхребетная медуза.

Иверс уселся прямее и сложил руки на столе. Он выглядел сейчас политиком, выступающим по ТВ с обращением к избирателям.

– Билл, я надеюсь, что вы сумеете ввести Берта в курс дела относительно новшеств, появившихся в Бюро с тех пор, как он ушел на пенсию. Берт, я надеюсь, что Билл сумеет удержать вас от трудоемкой и бесплодной возни вроде истории с делом Варги. Вы вдвоем составите отличную команду. Сочетание опыта и знаний.

Уставившись на Кинни, Иверс кивнул ему, как будто благословляя на удачный брак.

– Какие-нибудь вопросы? – осведомился Иверс.

Гиббонс думал, что Кинни непременно выскочит с вопросом, чтобы продемонстрировать шефу блеск своего ума. Но Кинни промолчал, и на Гиббонса это произвело хорошее впечатление.

– Мы закончили? – поинтересовался Гиббонс.

– Берт, мы не закончим, пока вы не поймаете Тоцци.

Умный все-таки ублюдок.

– Что ж, тогда пойду займусь своим делом. – Гиббонс встал. – Билл, поговорим позже.

И он стремительно пошел к двери.

– Результаты, Берт! – крикнул ему вдогонку начальник. – Главное – результаты.

Гиббонс грохнул за собой дверью и отправился на поиски единственно возможного лекарства.

* * *

Справившись с насущной проблемой. Гиббонс вернулся к письменному столу в кабинете, в котором стояли столы и других специальных агентов. Столы были поставлены в один ряд и, как правило, пустовали, потому что специальные агенты проводили большую часть времени вне конторы. С тех пор как Гиббонс ушел в отставку, здесь, однако, произвели перестройку, сделав для каждого агента своего рода выгородку. Новый порядок пришелся Гиббонсу не по душе. Чего ради создавать здесь такой интим? Чтобы в носу ковырять, что ли? Бабу сюда приводить? Если уж тебе понадобилось укромное место, то ищи его вне конторы. Так или иначе, раньше бывало достаточно одного взгляда по сторонам, чтобы выяснить, кто есть, а кого нет на месте. Теперь же ты слышал со всех сторон неясные бесплотные голоса и ничего не видел. Кабинет превратился в крысиный лабиринт – и чего ради? Еще одна причина посмеяться над идиотизмом Иверса.

– Берт?

Гиббонс поднял голову. У входа в его клетушку стоял Билл Кинни.

– В чем дело?

Гиббонс умел произносить такие невинные на слух фразы так, что они звучали призывом убираться к такой-то матери.

Он знал это, но не считал нужным избавляться от этого недостатка.

Кинни сел в мягкое коричневое кресло под кожу, единственное, что мог предложить посетителю Гиббонс.

– Не понравился мне сегодняшний спектакль. – Кинни говорил, понизив голос и избегая называть Иверса по имени. – И противно и глупо. Просто отвратительно.

Гиббонс взял скрепку и принялся раскручивать ее. А раскрутив, взял двумя пальцами, как крошечное копье.

– Да, дерьмом попахивало.

– И не понравилось мне, как он меня подставляет и выставляет. – Кинни подался вперед, опершись локтями о колени. – Тоцци был вашим напарником, и это ваше расследование. Я не собираюсь лезть в ваши дела. Да у меня и собственных полно, через самый край.

– А ему вы об этом сказали?

Кинни кивнул.

– Он ничего и слушать не стал. Мне кажется, главная его забота – как бы вас побольше зацепить.

– На это он мастер.

Гиббонс превратил скрепку в латинскую букву L.

– А что, если мне заняться сбором компьютерной информации на Тоцци, не мешая вам проводить расследование? Только введите меня в курс дела, чтобы он при случае не загнал меня в угол. А больше мне ничего не нужно.

– Звучит хорошо.

– Вот и отлично. – Кинни улыбнулся. – Договорились, Берт.

– Договорились.

Гиббонс даже подумал, не сказать ли Кинни, что он терпеть не может, когда его называют Бертом.

Кинни вытащил из кармана свои золотые часы в форме стоп-сигнала и поглядел на циферблат.

– Ах ты дьявол! Мне надо бежать. – Защелкнул часы и поднялся с места. – Встретимся за ленчем.

После его ухода Гиббонс задумался над выражением «встретимся за ленчем». Звучало оно, как фраза из журнала мод. Он представил себе женщину в узкой юбке и в шляпе с полями шире, чем пицца, которая пощипывает, но есть на самом деле не хочет. Кинни парень что надо, подумал Гиббонс. Ладно, пускай пока называет его Бертом.

Глава 15

Вернувшись вечером домой. Гиббонс открыл пиво и принялся готовить себе на ужин то, что другой назвал бы завтраком, – яичницу из трех яиц, несколько ломтиков ветчины, тосты из ржаного хлеба. Он бы еще и картошки пожарил, но слишком много возни, и все равно она не получится такой же вкусной, как в ресторане. Радио в кухне было настроено на станцию, передающую классическую музыку, соната Листа хорошо звучала под аккомпанемент шипящей сковороды. Музыка напомнила Гиббонсу о затейливых венских пирожных, украшенных завитушками крема и полосками глазури.

Он выпустил яйца на сковородку, намазал хлеб маслом и смахнул со стола почту. Готовя еду, он выпил первую банку пива и открыл вторую. Но стоило ему приняться за глазунью, как зазвонил телефон. Он посмотрел на то, как растекается по тарелке желток, и решил не брать трубку.

Но тут же передумал.

– Слушаю? – сказал он, занося телефон в гостиную.

– Это я.

На этот раз Тоцци было куда лучше слышно, как будто он звонил с соседней улицы.

– В чем дело?

– Когда-нибудь слышал такую кличку – Гунн?

Гиббонс сел на диван.

– Гм-м... да вроде бы нет.

– Телохранитель Варги и, насколько мне известно, тот человек, который взял на себя грязную работу в деле тех троих.

Через открытую дверь на кухню Гиббонс наблюдал за тем, как остывает его яичница, пока Тоцци рассказывал ему о том, как он прижал Бобо Боччино насчет Варги и убийства Ландо, Блэни и Новика.

– Почему бы тебе завтра не поглядеть в архиве, что у нас есть на Гунна?

– Могут возникнуть проблемы. Библиотекарь отслеживает, чем именно я занимаюсь в архиве. Начинаю подозревать, что меня обкладывают со всех сторон.

Гиббонс поведал Тоцци об утренней беседе с Иверсом и о назначении Кинни ему в напарники.

– Ну а что насчет этого Кинни? – поинтересовался Тоцци. – Может доставить неприятности?

– Нет. Типичный агент, по уши в делах и рад отвязаться от лишнего задания.

Забавно было говорить о «задании» именно с Тоцци. Собственно, задание было обезвредить его.

– Так как же нам выяснить насчет этого Гунна? Он может привести нас к Варге.

Гиббонс внезапно вспомнил об язвительном замечании Брента Иверса и ухмыльнулся в трубку:

– Проверенным на практике методом... нам он достался потом и кровью.

– Что ты имеешь в виду?

– В другой раз расскажу. Чем ты сейчас занимаешься?

– Разыскиваю одного негодяя.

По тону Тоцци Гиббонс понял, что тот почему-то недоволен собой.

– Чего ради?

– Слышал, что он сейчас работает на Ричи Варгу.

– Кто он такой?

– Факельщик.

Поджигатель? Странный выбор для Варги. Поджигать дома, чтобы получать страховку, – это довольно жалкий бизнес для того, кому светили огни рекламы Бродвея. В наркобизнесе деньги были куда больше и доставались они куда быстрее. Если Варга вернулся в преступный мир, думал Гиббонс, то он непременно должен заниматься наркотиками.

– Установил уже, где он находится?

– Нет. Возможно, нынешней ночью. Я дам тебе знать.

– Хорошо. А я попробую разобраться с телохранителем. Легче на поворотах, приятель.

– Ты тоже.

Гиббонс повесил трубку и вернулся на кухню. Желток растекся уже по всей тарелке. Он хлебнул хороший глоток пива, затем уселся за еду. Яйца были чуть теплые, но это не имело никакого значения. Гиббонс ел быстро и с аппетитом. Он решил нынче ночью кое-кого проведать, проверенным на практике методом.

Он проглядел почту и вышвырнул все в мусорное ведро, за исключением счетов за газ и электричество, и приглашения на лекцию о различиях между христианской и мусульманской концепциями войны в XII веке, которую Лоррейн должна была читать в Корнельском университете. Она всегда присылала ему подобные приглашения, хотя он умудрился ни разу не побывать на ее лекциях. Раньше она делала на этих приглашениях интимные приписочки, но это было уже давно.

Гиббонс отложил почту и спешно закончил ужин. Ему надо было поторапливаться, если он хотел прибыть в пристойное для визита время. По радио грустное сопрано выводило арию о превратностях судьбы из какой-то итальянской оперы. Гиббонс не любил оперу. Он находил ее излишне драматичной.

* * *

Выйдя из лифта на пятом этаже. Гиббонс бросил взгляд на часы, висевшие над столом больничного персонала. Четверть десятого. Он ожидал, что на него обрушатся с попреками: чего, мол, он явился сюда так поздно, но толстая сиделка с длинными вьющимися волосами, сидящая за столом, только мельком глянула на него.

Он шел уверенным шагом, словно ему было точно известно, куда идти. Впрочем, палату было найти нетрудно, хотя он и не знал ее номера. Это была единственная палата, у входа в которую стоял полицейский. Мордатый, похожий на ирландца парень с вечно недовольной физиономией. По личному опыту Гиббонс знал, что из крутых парней получаются плохие охранники. Начальникам кажется, будто крутые отпугивают преступников. Им невдомек, что преступление – вроде устранения свидетеля – предотвратить непросто и что крутые парни только провоцируют на насилие ублюдков, которым хочется себя показать. Будь он начальником, он назначал бы в охрану женщин, потому что преступники склонны недооценивать их возможности.

Гиббонс вынул и держал наготове удостоверение. Охранник искоса следил за его приближением, явно ожидая какой-нибудь не приятности. Когда он подошел, охранник поднялся со стула и загородил собой дверь. Это позабавило Гиббонса. Неужели этот парень решил, что он пойдет на приступ?

Гиббонс протянул удостоверение.

– Мне нужно потолковать с ним.

Ирландец взял у него документ и самым тщательным образом изучил. Возился он с удостоверением так долго, что Гиббонс подумал: парень в первый раз в жизни держит в руках пропуск ФБР.

– Никто не сказал мне, что сегодня будут посетители.

Гиббонс ухмыльнулся со всезнающим видом.

– А когда фэбээрщики вам что-нибудь говорят?

Он сказал это, рассчитывая на ответную фамильярность, но ирландец воспринял все с точностью до наоборот. Да оно и понятно. О федеральных агентах идет справедливая молва, будто они на местную полицию кладут с прибором.

– Не могу пропустить вас, не имея письменного распоряжения. Так постановил суд.

Он упомянул о суде, словно был уверен в том, что для ФБР это непреодолимое препятствие.

Гиббонс забрал у него удостоверение и спрятал в карман.

– Ладно, – сказал он, с явным отвращением растягивая слова. – Сейчас позвоню начальнику манхэттенской конторы ФБР, он как раз дома. Он позвонит ночному дежурному в министерстве юстиции в Вашингтоне, а оттуда перезвонят окружному прокурору Стэйтен-Айленда, он, наверное, тоже дома. Окружной прокурор позвонит твоему начальнику, а тот перезвонит тебе и поблагодарит за помощь специальному агенту ФБР, ведущему расследование первостепенной важности. Скоро десять. А когда дозвонятся до твоего начальника, будет уже ночь. – Гиббонс прислонился к стене и скрестил руки на груди. – На твое усмотрение. Можно по-доброму, а можно и наоборот.

На лице у ирландца появилось совершенно неповторимое выражение. Казалось, будто он перемножает в уме трехзначные числа. Хотя в данном случае перемножить было не так-то трудно. Полицейские не больно любят связываться с федеральными агентами. У них есть неписаное правило: держись от ФБР подальше, а если не удалось – уступай дорогу. Когда все это наконец уложилось у парня в мозгу, он кивнул, признавая свое поражение.

– Ладно, заходи. Будем считать, что у тебя день рождения.

Едва полицейский отошел от двери, как по внутренней радиосвязи прозвучал женский голос, извещающий об окончании часов приема. Гиббонс, проигнорировав это, открыл дверь. Первым, что бросилось ему в глаза в палате, была блондинка, восседавшая верхом на больном, закинув руки за голову. Платье на ней было задрано до самых подмышек. Белые туфли на шпильках стояли на полу рядом с кроватью.

Вот ведь ублюдок, подумал Гиббонс. Так постановил суд, твою мать! Интересно, сколько заплатили ирландцу, чтобы он разрешил этот междусобойчик и постоял на стреме?

– Право на совокупление? – ехидно осведомился Гиббонс, демонстрируя удостоверение мужчине, лежащему в постели.

Филип Джиовинаццо посмотрел на него искоса из-за очков в тяжелой роговой оправе и оскалился, обнажив два ряда безупречно белых зубов. Гиббонс вспомнил, что эту улыбку зубастого бизнесмена прославил судебный художник газеты «Пост», после того как Джиовинаццо девять лет назад унаследовал титул крестного отца от своего дяди Рокко. Главарь мафии поудобней устроился на высоких подушках, неторопливо приводя в порядок малиновую шелковую пижаму.

– Что ему нужно, солнышко? – поинтересовался Джиовинаццо у блондинки.

Блондинка, обувшись, поглядела на удостоверение Гиббонса.

– Мне кажется, он из ФБР.

– Мне нужно задать вам пару вопросов.

– Свяжитесь с моим адвокатом. – Джиовинаццо провел рукой по густым, зачесанным назад волосам, крашенным в черный цвет. – А теперь, если вы ничего не имеете против...

Гиббонс прошел мимо блондинки, плюхнулся в оранжевое пластиковое кресло, опустил шляпу на телефон, стоящий на ночном столике.

Джиовинаццо показал пальцем на дверь.

– Слушай, парень, я сказал: поди погуляй.

Гиббонс молча уставился на него.

– Ах, Фил, – вмешалась блондинка. – Думаю, мне пора.

Наклонившись, она поцеловала его в губы. При этом Гиббон-су открылся прекрасный вид на ее задницу и бедра. Он подумал о том, за какую цену куколка вроде этой нежно целует уродливого старика, годящегося ей в деды.

– Понятно, почему вы так стремились в больницу, Джиовинаццо, – сказал Гиббонс.

Крестный отец оттолкнул от себя блондинку, чтобы посмотреть в лицо Гиббонсу.

– Ничего себе сюрпризец!

Блондинка пошла к двери.

– Увидимся, Фил. Будь здоров.

Никто ее не слушал.

Гиббонс закинул ногу на ногу и сел, подперев подбородок большим пальцем.

– Сюрпризец? Да я тут просто посижу.

Блондинка открыла дверь.

– Пока, Фил.

Джиовинаццо резко повернулся к ней, сверкнул зубами.

– Ладно, не обижайся, солнышко. До скорого, ладно?

Блондинка одарила его такой улыбкой, как будто выиграла главный приз в лотерею. Должно быть. Фил платил не скупясь. После ее ухода Джиовинаццо уставился на Гиббонса.

– Мне нечего сказать вам.

Он потянулся к ночному столику, взял пульт дистанционного управления и включил телевизор. На экране, размещенном на стене напротив него, показывали бейсбол. Мемфисцы играли с филадельфийцами. Дуайт Гуден был питчером. Майк Шмидт находился на второй позиции. Комментатор бормотал что-то относительно того, что «нашла коса на камень».

Джиовинаццо внезапно переключился с девятого канала на одиннадцатый. «Янки» проигрывали парням из Торонто. Гиббонс и Джиовинаццо молча следили за игрой.

– Переключите на мемфисцев, – сказал Гиббонс. – От этих парней воняет.

Джиовинаццо и не подумал переключать. Он смотрел на «Янки».

– Ну и сколько, как вы думаете, вам удастся здесь проторчать? – сухо спросил Гиббонс. – Генеральному прокурору это уже надоело. Вы ему всю игру ломаете.

– Я очень больной человек, – отозвался Джиовинаццо, уставившись на экран телевизора. – Мои врачи говорят это в один голос.

– Да-да, конечно. Но вы попали в пренеприятную историю. Всех, на кого указал Варга, уже повязали. За одним-единственным исключением. Так к чему оттягивать неизбежное?

Крестный отец отреагировал увеличением громкости. Комментатор принялся рассуждать о гольфе. Даже ему надоела игра «Янки».

– Я бы подох, надолго застряв в местечке вроде этого, – сказал Гиббонс как бы в сторону. – С блондинками или без блондинок.

Ему было известно, что Джиовинаццо обожает бурную ночную жизнь.

Джиовинаццо внезапно сел на постели.

– Я не собираюсь с вами разговаривать! – заорал он. – Ясно? Мне нечего вам сказать.

И он поднес руку ко рту. Гиббонс подумал было, что его тошнит, но тут же сообразил: крестный отец вынимает изо рта обе вставные челюсти. Нижнюю и верхнюю. А вынув, он демонстративно швырнул их на ночной столик. Губы у него ввалились, лицо исказилось. Сейчас он казался девяностолетним гномом.

– В рот меня, – с отвращением пробормотал Гиббонс.

Джиовинаццо откинулся на подушках и уставился на экран.

Гиббонс встал и подошел к нему; на лице у него играла ухмылка ацтекского божка.

– Скажу тебе честно, Джиовинаццо. Я пришел предупредить тебя, чтобы ты не трогал Варгу. Понял?

Крестный отец аж подпрыгнул на месте.

– Какого черта? О чем это ты?

Изо рта у него от волнения летела слюна.

– Не вешай мне лапшу на уши. Ты послал боевиков за Варгой. Первое его лежбище они нашли, но больше у них это не выйдет. Мы не намерены терять его из-за ваших правил вендетты. Понял?

– Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Лицо Джиовинаццо становилось все багровее.

– Нам известно, что на дом в Огайо напали твои люди. К счастью, Варга не пострадал. Мы его перепрятали, на этот раз понадежней. Но предупреждаю тебя! Отзови своих псов, или тебе предъявят куда более серьезное обвинение.

– Ты дерьмо! – простонал Джиовинаццо.

– Хватит дурить! Твои два парня проорали дело. В дом они проникли, а Варгу достать не сумели.

– Да не мои это парни! – Беззубого Джиовинаццо было не так-то просто понять. – Да я бы никогда не послал всего двух парней за этим сволочным толстяком. Когда при нем этот бешеный наци.

– Что еще за наци? – Лицо Гиббонса напряглось.

– Телохранитель его, идиот ты долбаный. Варга без него никуда не ходит. Раньше во всяком случае не ходил.

– Ты имеешь в виду Гунна?

– А кого же еще? Он сумасшедший. Он может сделать что угодно, если Варга ему прикажет.

– Ты что ж, думаешь, правительство платит за то, чтобы держать под охраной и его телохранителя? Протри глаза!

– Сам протри! Варга никуда не ходит без Пагано. А вы, парни, лучше бы о себе побеспокоились. Он вам глаза вырвет и башку отрежет!

Ландо, Блэни и Новик. Пагано. Вот оно как. Настоящая фамилия телохранителя Варги по кличке Гунн – Пагано. И, судя по всему, мистер Пагано делает за Варгу всю грязную работу. Как с Ландо, Блэни и Новиком. Гиббонс добился того, за чем сюда приходил.

– Ну ладно, дружок. – Гиббонс ткнул пальцем в лицо Джиовинаццо. – Считай, что тебя предупредили. Еще одно нападение на Варгу, и тебе предъявят обвинение как организатору. Запомни хорошенько.

– Да засунь ты свои предупреждения себе в задницу! – заорал Джиовинаццо, но Гиббонс уже устремился к выходу.

Полицейский у дверей встретил его с явным недоумением. Судя по всему, прочие посетители Джиовинаццо не вылетали от него с такой стремительностью.

– Уже возвращаетесь?

– А где же курочка? – ехидно осведомился Гиббонс.

Он посмотрел на номер бляхи, стараясь, чтобы ирландец заметил это, а затем пошел прочь. Приближаясь к лифту, Гиббонс мстительно усмехнулся, представляя себе, какое шило будет в заднице у парня в ожидании нагоняя, которого он так и не получит.

Разумеется, он от своего все равно не откажется и, если, конечно, не дурак, попросит у блондинки телефончик для себя самого.

Глава 16

В самом начале одиннадцатого Тоцци подъехал к «Таверне Лео» и, едва войдя внутрь, понял, что нашел своего факельщика. Голос коротышки тарахтел, как мотор дешевого мотоцикла, а из-за его непрерывной болтовни в баре казалось, было больше народу, чем на самом деле. Тоцци сел к стойке и заказал пиво. В зеркало на витрине, заставленной рядами бутылок, ему было видно Поли Тортореллу.

Тот сидел за столиком в компании с девицей, никак не старше шестнадцати, и мужика под шестьдесят. Мужик был словно из гранита высечен – сплошные прямые углы, квадраты, и все предельно твердое. Девица была хорошенькой, смахивала на средиземноморских пейзаночек, как их показывают в кино. Темные волосы зачесаны назад, тугая оливковая кожа, большие невинные прозрачные глаза, круглые, но небольшие грудки под белой блузкой. Единственный изъян в ней Тоцци обнаружил, глянув под стол. Коленки. У нее таковых не было вовсе. Бедра переходили в ногу и далее в ступню как ровные колонны. Сильные ноги крестьянки, уверенно стоящие на земле.

Высеченный из гранита мужик и девица сидели рядышком, несколько отстранившись от маленького говоруна. Они потягивали вино, тогда как недомерок пил что-то крепкое с содовой.

На Тортореллу стоило посмотреть: разодет, как пижон, только в миниатюре. Алая шелковая рубаха, тяжелая золотая цепочка на открытой груди, черные слаксы, остроносые серые туфли на платформе и тонкие нейлоновые носочки, которые почему-то обожают типы вроде этого! Тоцци заметил, что, сидя на стуле, Торторелла едва достает ногами до полу. И лицо у него было такое хитрое и надменное, что руки чесались отхлестать его по физиономии.Высокие скулы, узкие глаза, постоянная ухмылка, короткий нос с поросячьими ноздрями. И хотя Торторелла был одет с шиком, Тоцци он показался безвкусно вырядившимся мужланом.

– Я говорю тебе, Лео, это дело – верняк. – С тех пор как Тоцци вошел в бар, недомерок повторил это уже несколько раз. – Промаха не будет.

Тоцци увидел, как гранитный Лео – должно быть, хозяин бара – покачал квадратной седой головой.

– Откуда тебе знать? – Голос у него оказался густым, а акцент – сильным. – Акции – дело рискованное. Никакого верняка тут быть не может.

Торторелла покачал похожей на яблоко головой, лицо его скривила презрительная усмешка.

– Ты когда-нибудь слышал об импортных операциях, Лео? То, что я предлагаю, в том же роде, только еще лучше. Я получил информацию из очень надежного источника. И говорю с тобой как друг. Ты вкладываешь деньги в это предприятие и можешь считать, что уже заплатил за колледж для Кармен.

Он принялся есть девицу глазами, словно у него были хоть малейшие шансы добиться взаимности. У малыша в штанах явно больше, чем в голове. Португальцы убивают ухажеров своих дочерей и за куда меньшее, а Лео был как раз такой породы, да и кулаки здоровенные.

Лео вновь наполнил свой стакан красным вином и плеснул немного в рюмку дочери. На столе стояло большое блюдо мидий. Девица ела их медленно, но непрерывно. Взгляд ее прозрачных глаз лениво перетекал от Тортореллы к отцу, потом к блюду мидий – и принимался описывать новый круг. Ела она не спеша и клала мидии на язычок так, словно те были облатками святого причастия. Тоцци заметил, что в передних зубах у нее щербинка. Она была чертовски соблазнительна. Годик-другой спустя из-за нее стоило бы потягаться с мускулистым Лео, есть там у нее коленки или нет.

– А откуда тебе известно, что эти акции хорошо пойдут?

Лео глядел на него широко открытыми глазами, в которых читалось: обманешь – убью.

– "Футура системз", о которой я тебе твержу, входила в «Макс энтерпрайзис». «Форум интернэшнл» – главный держатель акций «Макс». Мой источник утверждает, что «Форум» хочет полностью взять в свои руки контроль над «Макс». «Макс» собирается с этим бороться...

– Скупая собственные акции, ясно.

Лео не был дураком, и ему хотелось показать это Торторелле.

– Именно так. «Футура» очень перспективная компания, это одна из причин, по которой «Форуму» понадобился «Макс». И поэтому, едва «Форум» возьмется за «Макса» всерьез, акции «Футуры» резко подскочат.

– А ты сам-то их купил? – спросил Лео.

– А как же! – отозвался заморыш. – На двенадцать штук баксов.

Ему хотелось, чтобы все в баре услышали эту сумму.

Лео откинулся на стуле и схватился руками за живот. Мгновение спустя он открыл рот и захохотал утробным хохотом.

– Ты? На двенадцать тысяч? Ну и ублюдок ты, Поли, с тобой обхохочешься!

Лицо деревенского мужлана налилось злобой.

– Эй, старина, я по четвертаку больше не сшибаю. То времечко прошло. У меня куча денег. Строго говоря, я могу купить все это заведение на ту мелочь, что у меня в кармане. Сейчас я делаю настоящие деньги.

Лео продолжал смеяться.

– Ну конечно, конечно. Твой великий босс Варга. Ты мне о нем только и твердишь.

– Давай-давай, изгаляйся. Мистеру Варге нравятся люди, считающие его ничтожеством.

Тяжелый сарказм Тортореллы означал угрозу. Но Лео просто отмахнулся от него огромной лапищей. Однако его дочь, услышав то, что произнес Торторелла, даже есть перестала.

Она поднесла головку к отцовскому уху и прошептала что-то по-португальски.

Нет-нет, отмахнулся он от нее и тоже перешел на родной язык.

– Скажи-ка мне вот что, – обратился он затем к Торторелле и мрачно насупился. – Если твой дружок Варга такой великий мафиози, почему я никогда о нем не слышал, а? Сдается мне, ты все про него напридумывал.

– Тогда откуда у меня взялся новый «эльдорадо», который стоит на улице? Куплен на деньги Варги. Наличные. – Торторелла перешел на сценический шепот.

– Подумаешь! Каждый может одолжить машину у приятеля, Поли. Опять ты мне мозги пудришь. – На толстых губах Лео опять расползлась ухмылка.

Для вящей убедительности Торторелла перегнулся к нему через стол.

– Мистер Варга повсюду, Лео, и он занимается всем, чем угодно. Но людям вроде мистера Варги не хочется красоваться на страницах газет, лишь бы доставить удовольствие таким, как ты, Лео. Поверь мне на слово, мистеру Варге принадлежит многое.

Лео ему было не переубедить, но девица, судя по всему, была захвачена россказнями Тортореллы. Ее глаза смотрели широко, не моргая. Она сжимала рюмку обеими руками. Может быть, она посмотрела кинофильм, в котором почтенный хозяин лавки на углу был убит мафиози, потому что не желал платить за опеку. Может быть, ей стало страшно за отца. А может, заморыш все-таки был ей по вкусу. Трудно сказать.

Спор за столом продолжался, причем Лео засыпал Тортореллу вопросами скорее философского плана, как будто не могущество Варги ставил под сомнение, а бытие Божие. Ответы Тортореллы оставались уклончивыми и двусмысленными. Ему не хотелось признаваться в том, что и сам-то он знает о своем хозяине не слишком много.

Тоцци расплатился с барменом и пошел к выходу. Это дерьмо угомонится еще нескоро, а с него уже хватало. Он подождет Тортореллу снаружи. Открывая дверь, он обернулся и еще раз посмотрел на дочь Лео. Она перехватила его взгляд и надула губки. Невероятно, подумал он. Но мимолетный интерес к этой девчушке тут же перебило мертвое, удушливое дыхание ночного воздуха.

Торторелла вышел из бара в пять минут первого. Он отпер дверцу черного «кадиллака» модели «эльдорадо», припаркованного на углу, и буквально ввалился в него. Его метод проникновения в машину напоминал прыжок в высоту стилем фосбери-флоп. Самолюбие не позволяло ему шагнуть в машину с тротуара, а с мостовой он не доставал. Ублюдок несчастный!

Скорчившись за рулем старого «бьюика», Тоцци следил за тем, как на «кадиллаке» зажглись красные задние огни, потом белые задние огни. Положив руку на зажигание, он не включал мотора, пока Торторелла не отъедет. Прежде чем завестись, старый автомобиль несколько раз кашлянул. Ось у него была установлена слишком высоко, и передний привод нуждался в ремонте. Машина шла так, словно у нее была гипертония. Быстро, но неравномерно. Каждый раз, садясь в машину, Тоцци загадывал, не окажется ли эта поездка последней. Он постучал по акселератору, чтобы успокоить мотор, затем дал газ и помчался за Тортореллой.

Тоцци ехал за «эльдорадо» по Ферри-стрит, раздумывая над тем, что Торторелла хвастался, будто заплатил за машину наличными. Это как минимум двадцать пять тысяч. Банки, как правило, не дают кредита поджигателям, даже самым искусным. Выходит, Торторелла и впрямь заплатил наличными. Двадцать пять тысяч плюс двенадцать тысяч на покупку акций. Дела у Тортореллы шли недурно – куда лучше, чем у рядового факельщика.

Когда «кадиллак» устремился по темным стальным конструкциям эстакады Пуласки, Тоцци решил, что Торторелла отправился в Нью-Йорк, но, когда тот внезапно повернул на главную магистраль, Тоцци неожиданно для самого себя почувствовал, что назревает нечто важное. Он был уверен в том, что данный маршрут не был для Тортореллы привычным. Тоцци понятия не имел, где недомерок живет или куда он может направиться, но путь на юг по главной магистрали... нет, тут было что-то не то. Как только проедешь квартал Элизабет и порт, нормальная жизнь начинается не к северу, а к югу. Здесь живут не преступники, а их жертвы.

Миновав аэропорт, Тоцци понял, каким безумным водителем был Торторелла. Он оставался в скоростном ряду, но держал около семидесяти пяти миль, а потом вдруг сбросил скорость до пятидесяти пяти. Может, у него нога с педали соскользнула, мрачно подумал Тоцци. Но такого ездока было крайне трудно преследовать, и Тоцци, чтобы не попадаться ему на глаза, пришлось отпустить его на порядочное расстояние. Он надеялся только на то, что маленький ублюдок настолько боится встречи с дорожной полицией, что не обратит внимания на старый, бурого цвета «бьюик». К счастью для Тоцци, Торторелла ехал не в левом ряду, поэтому, когда две машины сближались, он не попадался коротышке на глаза.

Глядя на задние огни «эльдорадо», Тоцци думал о юной португалочке и о том, как отказала ей выдержка, когда она поняла, что сидит за одним столом с настоящим живым мафиози. Она была так красива, так совершенна в своем девическом целомудрии, пока Торторелла не упомянул о мафии. Джоанна тоже была красива, но это совершенно другой тип красоты. Ее покой был холоден; он проистекал из знания, а не из неведения. Она видела все-все, что делали эти ублюдки, – и полнота ее знания делала ее невозмутимой и прекрасной. Вот уж, к чертовой матери, и до дзен-буддизма додумался, промелькнуло в мозгу у Тоцци.

«Кадиллак» Тортореллы снова свернул на первом же перекрестке и поехал по улочкам города, пока не вырулил на дорогу номер 27 – четырехрядное шоссе, по обе стороны которого шли маленькие фабрички, дешевые мотели, ресторанчики и бесчисленные забегаловки. На этой дороге Тоцци пришлось позаботиться о том, чтобы между ним и Тортореллой все время оставались две машины – классическая метода, как в учебнике, – но он по-прежнему думал о португалочке и о Джоанне. В конце концов они слились в его сознании в один образ – совершенный и бесконечно желанный. Тоцци часто терял голову, всего лишь задумавшись о привлекательных женщинах. Порой ему казалось, что он малость чокнутый.

При свете уличного фонаря Тоцци заметил огромную вывеску: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЭДИСОН. Торторелла проехал под этой вывеской, и Тоцци с волнением увидел, как «кадиллак» поворачивает на стоянку ярдах в ста за вывеской. Над всей стоянкой ярко горела неоновая реклама: «Аудиовидеоцентр Зусмана».

Дождавшись зеленого света, Тоцци проехал мимо заведения Зусмана и остановился перед ближайшим магазином. Там торговали коврами. Он выключил передние фары, отъехал к дальнему углу здания и запарковал машину в глубокой тени.

Тоцци сидел во тьме, наблюдая за «кадиллаком», стоявшим У задней двери заведения Зусмана. Багажник машины был открыт. Торторелла что-то выгружал и складывал свой товар у двери. Он захлопнул багажник, влез в машину и перегнал ее в дальний конец стоянки. Там росли деревья, и ветви задевали крышу роскошного автомобиля.

За это время Тоцци вышел из машины и прокрался до самого края неосвещенного пространства позади лавки ковровщика.

А коротышка вылез из машины и пошел через стоянку к задней двери. Сейчас их с Тоцци разделяло всего тридцать ярдов. Торторелла явно что-то искал. Внезапно он нагнулся и подобрал с земли пластиковый стаканчик, затем опрокинул его себе на руку. Возвращаясь к двери, он отшвырнул стаканчик в сторону.

Сразу же после того, как он отпер дверь, Тоцци сообразил, что в стаканчике был оставлен ключ для ночного посетителя. В скудном свете, просачивающемся из-под двери, Тоцци увидел, что товаром, который Торторелла выгрузил из машины, были пластиковые бутыли емкостью в галлон каждая. С каким-нибудь горючим – это уж вне всякого сомнения. Он подождал, пока коротышка не занес свой товар вовнутрь и не закрыл за собой дверь, а уж потом сделал следующий ход.

Глава 17

Поли Торторелла зашел за стойку, взял с полки радионаушники, включил звук, нашел свою любимую рок-станцию, надел наушники и убавил звук. Ему нравилось работать под музыку.

Билли Джоэл пел «Городскую девчонку». Поли, подпевая ему, подхватил галлоновую емкость с бензином и пошел по лестнице в демонстрационный зал на втором этаже. По пути он обратил внимание на то, что ковры были промышленного производства и, следовательно, прошли противопожарную обработку. Но это не имело значения. Вспыхнув на первом этаже, пламя не пощадит и второго. Ему надо было только проследить за тем, чтобы не уцелела крыша.

Он вынул из кармана гвоздь и продырявил в нескольких местах верхнюю поверхность пластиковой емкости; затем взялся за работу, помахивая емкостью и обрызгивая бензином ковры, шелковые гобелены и потолок. Он следил за тем, чтобы брызги бензина не попадали на нижнюю часть стены, на нижние три фута. Сыщики всегда с особенным вниманием осматривают нижнюю часть стен, ища следы возгорания, которые свидетельствовали бы о том, что в помещении разбрызгивали горючее. Поли гордился тем, что никогда не оставляет никаких улик.

Когда бензин в емкости кончился, он швырнул ее вниз по лестнице и устремился следом. Он думал о том, как Билли Джоэл в промасленном комбинезоне занимается любовью с Кристи Бринкли в видеоклипе «Городская девчонка».

Поли подхватил еще две емкости и отправился на чердак, который оставили для него незапертым. Он включил свет и пошел по водопроводной трубе до того места, где она неподалеку от вентиля была обмотана тряпками. Он выполнял инструкцию, согласно которой трубу следовало забить свечным воском, чтобы блокировать противопожарную систему. Когда внизу станет достаточно горячо, воск расплавится и она окажется разблокированной, но тогда никакого толку от нее не будет. А потом расплавившийся воск стечет вместе с водой – и опять-таки не останется никаких улик. Тряпками было помечено место, где размещался кусок воска. Поли заметил; что кто-то оказался настолько любезен, что даже оставил под трубой несколько щепок, о чем он заранее и просил. Ему это пришлось весьма по вкусу.

Поли продырявил еще одну из емкостей и обрызгал бензином щепки и картонные ящики, разбросанные, по всему помещению, злорадно уделяя особое внимание тем ящикам, в которых, как ему думалось, хранился самый дорогой товар.

Диск-жокей в наушниках говорил о погоде и жаловался на чрезмерную духоту. «А впрочем, вот вам еще погорячее, – воскликнул он. – „Пляшем на мостовой“ в исполнении Марты и Ванделлы». Поли удивило и обрадовало то, что звучит оригинальная версия песни, а не аранжировка, сделанная Миком Джаггером и Дэвидом Боуи. Он любил старый городской рок. Дырявя следующую емкость, Поли принялся подпевать Марте. Он сейчас веселился от души.

Когда емкость опустела, он отшвырнул ее подальше, и она с грохотом ударилась о цементный пол. Что хорошо с этими пластиковыми молочными флягами, так это то, что они сгорают без остатка. И никаких улик. Хуже то, что бензин в них нельзя хранить долго. Он разъедает пластиковые стенки, емкость начинает течь, а в багажнике машины это совсем ни к чему. Но Поли знал толк в таких вещах. Ему было известно, сколько времени можно держать бензин в такой емкости. Ему было также известно, что наполнять ее нужно до самого верху, не оставляя пространства для воздуха. Свободное пространство заполняется парами бензина, а взрываются именно пары, а не сам бензин. Хорошему факельщику необходимо заботиться и об этом.

Вернувшись на первый этаж, Поли подхватил две последние емкости и отправился в демонстрационный зал. Здесь, как он и просил, оставили множество ящиков и коробок. Это хорошо. Современная электроника горит не так легко, чтобы ей нельзя было немного помочь. В особенности когда ковры прошли противопожарную обработку.

На полке рядом с кассой стоял старомодный радиоприемник, деревянный корпус которого был выполнен в форме собора с куполом. Поли заранее попросил о том, чтобы для него приготовили старый радиоприемник. Взобравшись с ногами на кресло, он включил приемник, убавил звук и заглянул с тыльной стороны, чтобы убедиться, что лампы начинают накаляться. Транзисторные приемники не накаляются, а ламповые, к счастью, накаляются; Кто-нибудь забудет выключить на ночь такую рухлядь, лампа взорвется, корпус начнет тлеть – так вот и приключаются пожары. По крайней мере, такого никак нельзя исключить.

Гений я, в рот меня, вот я кто, подумал Поли. Старый приемник восхитил его. Гениальная находка. Уж этот мне Стив. Стоит попросить его о чем-нибудь, и он делает все в точности так, как нужно. Никогда не подводит. Отличный мужик.

Поли было наплевать на то, какие о Стиве ходят слухи. Во всем, что касалось его самого, Стив Пагано был мужик что надо. Стив всегда давал ему работу – и хорошую работу, вот как сейчас. Стоило Поли попросить его подготовить что-нибудь к его визиту – беспорядок в комнатах, воск в водопроводе и тому подобное, – Стив делал все, что нужно, с гарантией. И всегда аккуратно и честно платил. В конце недели сейф, который Поли арендовал у банка, оказывался полон наличных. Это казалось чудом. Да, семейство Ричи Варги заботилось о своих сотрудниках.

В демонстрационном зале имелось немало первоклассной аппаратуры, и Поли получил истинное наслаждение, поливая ее бензином. Точно так же он ликовал в детстве, поливая бензином и затем поджигая муравейники. Однажды, оставшись один дома, он спалил кукольный домик сестры. Стоял и любовался, как выгорает игрушечная мебель, комната за комнатой: Элегантная столовая, маленькая библиотека, хрупкие спальни – одним словом, весь дом. Кукольный домик был не похож на дом, в котором жило их семейство, это был домик для богачей. Там было множество всяких замечательных штуковин – и горели они тоже замечательно. Когда пламя охватило весь домик, у маленького Поли бешено заколотилось сердце. Охваченный внезапным ужасом, он выбросил домик из окна, а затем выбежал на улицу и загасил пожар водой из садового шланга. Обгоревшие остатки домика он упаковал в два бумажных мешка и выкинул их в мусорный бак у соседнего дома. Придя домой к вечеру, его сестра чуть с ума не сошла. Где ее кукольный домик? Поли заявил, что знать ничего не знает. Может, взломщики. Той ночью, представляя себе горящий кукольный домик, он всласть подрочил и впервые в жизни сумел кончить.

Выплеснув остатки бензина на громоздкую стереосистему, которая была чуть ли не с него самого ростом, Поли швырнул емкость за кассовый аппарат и полез в карман за спичками. Спички он предпочитал деревянные. Они хоть что-то весят, а то бумажную далеко не бросишь.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Поли потеребил свои причиндалы. Эта часть спектакля всегда распаляла его.

Он осмотрелся в просторном помещении, в точности зная, откуда начать и как продолжить, но, прежде чем зажечь первую спичку, потянулся к наушникам перенастроить радио. Его станция передавала сейчас коммерческую рекламу, а ему в такие минуты была необходима музыка. Правда, в такое время суток все рок-станции передавали сплошную муру вроде тяжелого металла; или это, или этот маленький пидер Фил Коллинз. Но когда он уже был готов смириться с неизбежным и довольствоваться вальсом Штрауса, который передавала станция классической музыки, ему удалось поймать песенку Ронетти «Будь моей, крошка». Он тут же представил себе трех девах в платьях в обтяжку и с целыми башнями волос на голове. Да, парень...

Чиркнув первой спичкой, он уставился на крошечный язычок пламени и запел вместе с солистом:

– Да-вай... да-вай... да-вай... да-вай...

Он бросил спичку в шелковый гобелен на стене. Раздался хлопок, на мгновение заглушивший голос Ронетти. И вот уже вспыхнула вся стена, и языки пламени принялись лизать потолок.

Он бросил другую спичку в стену напротив, и пламя пошло по всему помещению, теперь загорелись уже оконные шторы.

– Да-вай... да-вай... да-вай... да-вай...

Он пустился в пляс.

Приплясывая, Поли помчался на чердак и, не заходя туда, принялся забрасывать его спичками, пока все чердачное помещение не начало походить на геенну огненную.

– Да-вай... да-вай... да-вай... да-вай...

Поли потеребил себя. У него уже капало с конца.

Вернувшись на первый этаж, он обошел по периметру все помещение, разбрасывая вокруг себя спички и принявшись уже петь в полный голос. У него перед глазами плясало пламя.

В конце концов, уже идя к выходу, он остановился, окинул взглядом дело рук своих, напоминая сейчас дирижера, зависшего над оркестром. Все было просто неописуемо.

– Да-вай... да-вай... да-вай... да-вай...

– Какого х...

Музыка внезапно оборвалась, потому что с головы у него сорвали наушники. Теперь он слышал ничем отныне не заглушаемые рев, и треск, и шипение пламени. Комната поплыла у него перед глазами, ноги оторвались от пола, он оказался при жат к стене, рубашка глубоко врезалась ему под мышки.

Тоцци глядел на него в упор. Упираясь кулаками ему в грудь... он прижал недомерка к стене. Ему давно хотелось подвесить кого-нибудь так, да непременно чтобы ноги не доставали до земли. Торторелла как раз годился для этого.

– Где Гунн? – заорал Тоцци. – И как его настоящее имя?

Торторелла заерзал, пытаясь вырваться.

– Еще раз спрашиваю! – рявкнул Тоцци. – А не скажешь, я швырну тебя в пламя и запру дверь.

Вылезшими на лоб глазами Торторелла уставился на массивную стальную дверь.

Тоцци не хотелось предоставлять Торторелле слишком много времени на размышления, поэтому он придвинул его поближе к огню, показывая, что шутить не намеревается и что выполнить угрозу большого труда ему не составит.

– Хочешь, ублюдок, заживо сгореть? Нет? Тогда отвечай: кто такой Гунн?

– Стив... Стиви...

Пробормотав имя, Торторелла продолжил судорожные попытки освободиться.

– А фамилия?

– Не знаю! Клянусь!

Сейчас он был похож не на маленького мужлана, а на клоуна. И для клоуна его рост был в самый раз.

Тоцци швырнул его, как куль с мукой, ножки Тортореллы мелькнули в языках пламени. Дым застилал помещение, переполнял легкие. Тоцци надеялся, что сумеет продержаться хоть чуть дольше, чем Торторелла.

– Фамилия?

Он поднял Тортореллу в воздух и швырнул еще раз.

– Пагано, – пролепетал недомерок.

А потом повторил еще дважды и громче, лишь бы утихомирить этого безумца.

– Где он? – заорал Тоцци. – Где мне его найти?

И вдруг в комнате что-то взорвалось, пол пошел ходуном, и Тоцци потерял равновесие. Хитрый недомерок первым поднялся на ноги и двинул Тоцци по яйцам.

Тоцци скрючился. Пагано, повторял он себе, пытаясь совладать с невыносимой болью. Кашляя, он распрямился. Стив Пагано. Теперь ему этого не забыть.

Он увидел, как Торторелла выскочил из задней двери, и, шатаясь и дыша в рукав, поплелся за ним. Он все еще кашлял.

Ночной воздух окатил его словно холодный душ. Он отчаянно закашлялся и никак не мог восстановить дыхание. Единственное, чего жаждало сейчас его тело, – это избавиться от набившегося в легкие дыма. Он услышал, как заводят мотор, и увидел изящный силуэт отъезжающего во тьму «кадиллака».

Но тут заскрежетали тормоза, и машина пошла задним ходом. Причем на скорости. Фары наезжали на него. Торторелла решил его прикончить.

Тоцци успел броситься в какой-то тупик. Он рухнул на кучу мусора, как раз когда «кадиллак» задом врезался во что-то твердое. Грохот оглушил Тоцци. Он почувствовал, как все вокруг него задрожало.

Опять заскрежетали тормоза. Поднявшись на ноги, Тоцци увидел, что «кадиллак» кружит по стоянке, устремляясь к выезду с нее. Тоцци достал автоматический пистолет, прицелился и выстрелил семь раз подряд.

Длинная машина промчалась мимо него, торопясь вырваться на улицу. Он выскочил из тупичка и побежал по стоянке. Как раз вовремя. Ему удалось услышать, как скрежещет по мостовой колесо со спущенной шиной. Так Торторелла далеко не уедет. По крайней мере, его задержит дорожная полиция. А разбитые задние фары и следы в тупичке способен связать любой дурак, и это поможет обвинить Тортореллу в поджоге. Вот и хорошо.

Тоцци оскалился, как оборотень, ему все еще с трудом дышалось. Стреляй по покрышкам, с удовлетворением подумал он. Этого ему тоже всегда хотелось.

Но тут раздался вой сирен, и Тоцци устремился к своему «бьюику». Ему вовсе не хотелось столкнуться сейчас с пожарными и с полицией.

Глава 18

Библиотекарь Хайес, сидя у себя за столом в архиве, сличал данные картотеки с теми, что уже были введены в компьютер. Гиббонс наблюдал за ним, сидя в соседней клетушке. На столе у Хайеса были сладкие орешки и чашка кофе, и время от времени он съедал орешек-другой, наклоняясь вперед, чтобы не испачкать сахарной пудрой ни себя, ни поверхность стола. Орешки он не глотал, а растягивал удовольствие, как маленький ребенок, и это бесило Гиббонса. Какого черта он не может съесть их и покончить с этим, как все нормальные люди?

Если бы манхэттенская контора была деревней, думал порой Гиббонс, Хайес играл бы в ней роль деревенского дурачка. Место в прачечной и то было слишком хорошо для него, хоть и одевался он в дорогие костюмы. Голос у него был мягкий, глухой и что-то во всем облике скользкое и неопределенное. Службу в ФБР он начал – хотите верьте, хотите нет – специальным агентом. Его достоинством были устрашающий рост и комплекция но ему все никак не удавалось кого-нибудь устрашить. А стоило ему раскрыть рот, устрашительный эффект и вовсе оказывался сведенным к нулю. В работе специального агента главные хлопоты ему доставляла собственная чрезмерная основательность. Он делал все правильно, а это означало, что методы у него были безупречными, а результаты – никакими.

Гиббонс сидел в клетушке, положив перед собой служебный желтый блокнот и ломая голову над тем, как бы выудить нужную информацию у Хайеса и вместе с тем выставить дымовую завесу для Иверса. Ему просто необходимо было сегодня поработать с картотекой, а Иверс наверняка узнает об этом из еженедельного рапорта. Но если Гиббонс сейчас истребует уйму материалов, причем самых различных, это может затруднить Иверсу выход на истинный след.

Гиббонс составил список фамилий и фактов, данные о которых ему были нужны. В его запросе было двадцать шесть пунктов, и восемнадцать из них имели непосредственное отношение к Тоцци: дела, над которыми он работал, люди, за которыми следил, преступления, которые стремился раскрыть. Семь пунктов имели к Тоцци куда меньшее отношение. Иверсу придется хорошенько поломать голову, прежде чем он сообразит, почему Гиббонса могли заинтересовать эти досье. И тем самым, как он надеялся, ему удастся скрыть подлинную цель своих поисков – информацию о Гунне, о Стиве Пагано.

Этот ублюдок Тоцци разбудил его вчера посреди ночи и рассказал о своей стычке с Тортореллой и о том, что ему удалось выяснить имя Пагано. Тоцци был так взволнован и обрадован, что Гиббонсу просто не захотелось рассказывать ему о том, что он уже получил у Филипа Джиовинаццо ту же самую информацию. Тоцци сказал, что им необходимо разузнать об этом Пагано как можно больше, и настоял на том, что единственным способом может стать обращение в картотеку ФБР. Гиббонсу это не показалось столь уж блестящей идеей, но в три часа ночи у него не было сил спорить.

Выведя имя Пагано на листе бумаги, Гиббонс задумчиво посмотрел на него. Тоцци скорее всего прав: картотечный поиск – это единственный выход, единственный с практической точки зрения. Гиббонс подумал было вернуться к Джиовинаццо и порасспросить его как следует, но не похоже было, что тот скажет о другом гангстере что-нибудь изобличающее. Тоцци тоже мог бы еще разок заехать к Боччино и нанести визиты прочей мелкой рыбешке на предмет сбора дальнейшей информации о Пагано но это уж и вовсе пришлось Гиббонсу не по вкусу. Тоцци – сорвиголова, и его визиты могут иметь самые неожиданные последствия. Ему еще повезло, что его не схватили на том пожаре. Гиббонсу казалось, что, чем меньше Тоцци будет крутиться по городу, тем лучше будет для них обоих. Поэтому картотека была на практике единственным выходом.

Гиббонс вырвал листок со списком из служебного блокнота и взялся за книгу, которою прихватил с собой из дому. Это было исследование о влиянии тевтонских племен на Римскую империю, которое он так и не успел дочитать. Ему предстоял сегодня долгий скучный день, куда более скучный, чем обычно, потому что надо было притвориться, будто изучаешь все заказанные досье. Поэтому он и прихватил с собой книгу. Он намеревался читать ее, одновременно листая досье, так, чтобы со стороны казалось, будто он занимается серьезным делом.

Подойдя к столу Хайеса, он еще раз взглянул на свой список. Имя Пагано значилось здесь одиннадцатым пунктом. Он прикинул, что ему придется подождать как минимум до полдвенадцатого, прежде чем спокойно приниматься за изучение досье на Пагано.

– По всем этим пунктам все, что у вас есть, – сказал он Хайесу, кладя список на стол.

Хайес поднял голову, на лице у него было всегдашнее смущенное выражение, затем уставился на список. Изучение его заняло у библиотекаря некоторое время.

Гиббонс смотрел на остатки орешков, лежавшие на бумажной салфетке на столе. Выглядело все так, словно здесь поработала крыса.

– Собираетесь съесть это? – поинтересовался он.

– Что?

– Орешки. Собираетесь управиться с ними?

– Какое вам дело?

Само существование Хайеса повергало Гиббонса в глубокое недоумение, он и минуты не мог провести в его присутствии, не испытывая спазмов брезгливости.

– Да так, просто спросил.

На протяжении двадцати секунд библиотекарь пережевывал орешки и только потом вернулся к списку.

– Вам это нужно именно в такой последовательности?

– Да.

– Хорошо.

И Хайес повернулся в своем вертящемся кресле, окидывая взглядом картотечные стеллажи.

Гиббонс вспомнил байку насчет того, что если сто шимпанзе усадить за сто пишущих машинок, то через сто лет одна из них в конце концов напечатает «Гамлета».

– Я буду переводить все на ваш монитор, – сказал Хайес. – Закончили работу над досье, нажмите на клавишу «сброс», затем набираете «нд» через пробел – это значит «новое досье» – и нажимаете клавишу «перевод каретки». Договорились?

– Ладно, – сказал Гиббонс и поплелся к себе в клетушку.

– Но мне нужно несколько минут, чтобы подключить вас к основному компьютеру, – крикнул вдогонку Хайес.

– Конечно. Сколько хотите.

Валяй, здоровенный бабуин.

Гиббонс вернулся к себе и раскрыл книгу. Он принялся за чтение, но глаза его скользили по строчкам. Он думал о своей идиотской маскировке: потратить впустую целый день, притворившись, будто он просматривает все досье. Его бесила сама мысль о том, что приходится притворяться. Тем более ради этого придурка Хайеса.

Он встал и опять отправился к библиотекарю.

– Забыл спросить вас кое о чем. А если мне понадобится перекрестная информация, я смогу перепрыгивать через пока ненужное или досье обязательно будут поступать в истребованном порядке?

Хайес кивнул. Что это означало, Гиббонс не понял. Библиотекарь оставил свой командный пост и, помахивая списком Гиббонса, подошел к копировальной машине. Он по-прежнему кивал. Изготовив ксерокопию, он вернул Гиббонсу его список.

– Ориентируйтесь по нему, – пояснил он. – Я буду подавать вам досье в этом порядке. Нужно первое, наберите «нд-1». Нужно второе – «нд-2». И так далее. Так вы не запутаетесь.

Урод вернулся на место, сел, опершись на локти:

– Но в этом случае подключение займет чуть больше времени. Чуть-чуть, но все-таки больше.

– Нет проблем.

Гиббонс, потупившись, смотрел на недоеденные орешки. Просто мерзость какая-то.

Что ж, хоть какое-то время я на этом сэкономлю, подумал он, вернувшись к себе в клетушку. Его взгляд упал на имя преподобного Майнера. Преподобный Майнер и Царство Божие. Первая Церковь Несвятого Выживания – так называл ее Тоцци. И еще – Церковью Святого Рэмбо. У преподобного в арсенале было больше стволов и единиц боеприпасов, чем в цейхгаузе нью-йоркской национальной гвардии. Это Тоцци обнаружил его арсенал в Райнбеке. Сукин сын и стопроцентный безумец. У него никогда не хватало выдержки на то, чтобы проводить длительную слежку, а уж о том, чтобы дождаться ордера на обыск, и речи не шло. В тот раз Тоцци средь бела дня подошел к арсеналу со стороны луга, повесив на шею фотоаппарат, взобрался на крышу, проник внутрь через вентиляционный люк и заснял все хозяйство Майнера. А потом, когда какой-то парень из деревенских приверженцев секты застукал его с фотоаппаратом на выходе, Тоцци уверил его, что фотографирует коров. Парень замахнулся на Тоцци вилами, демонстрируя ему, что требует фотокамеру, а этот псих Тоцци, поигрывая фотоаппаратом перед носом у олуха, как гипнотизер карманными часами, заморочил ему голову, а потом вырубил простым приемом. Ковбой несчастный.

Следующим пунктом в списке значилась «Карфагенская связь», контрабанда кокаина. Припоминая эту историю, Гиббонс покачал головой. Ловкие колумбийцы организовали доставку через аэропорт Ист-Хэмптон на Лонг-Айленде. Их крышей был прокат вертолетов на Манхэттене. Семь федеральных агентов и десяток местных полицейских сидели в засаде, дожидаясь приземления и выгрузки, когда у какого-то идиота сдали нервы и он принялся орать на вертолетчиков и размахивать служебным револьвером. Один из колумбийцев был уже на земле, но его напарник велел ему забираться обратно. Вертолет завис в двух футах над почвой, мотор ревел, они вот-вот были готовы опять подняться в воздух. Сидящие в засаде решили открыть огонь, но тут, откуда ни возьмись, появился Тоцци, размахивая наточенной косой. Никто не понимал, что бы это могло значить, в том числе и колумбийцы. И вдруг Тоцци метнул косу, как спортивный молот. И попал прямо в хвостовой пропеллер. Грохот раздался такой, что они все чуть на месте не обделались, и только позже выяснилось, что вертолет мог рухнуть и взорваться. Но, как вспомнил сейчас Гиббонс, когда это объяснили Тоцци, он ничуть не смутился.

Ностальгическая ухмылка постепенно сползла с лица Гиббонса. Тоцци всю жизнь совершал поступки один безумнее другого. И маловероятно, что, начав действовать на свой страх и риск, он стал осторожнее. Это-то и беспокоило Гиббонса. Неужели Тоцци и впрямь верит в то, что ему удастся уничтожить всех, кого он приговорил к смерти, а потом беспрепятственно исчезнуть из страны и уехать к родственникам? Тоцци не такой идиот. По крайней мере, раньше им не был. Гиббонс решил, что ему будет невредно поинтересоваться, как он проводит его с женой Варги. Сейчас им обоим надлежало быть крайне осторожными.

Гиббонс нахмурился. Он понимал, что рассуждает сейчас, как старая баба. В конце концов, кто кого должен был поймать? Только ему да Кинни было поручено поймать Тоцци, а Кинни явно клал на это дело с прибором. И все же он ощущал тревогу и понимал почему. Испрашивать информацию в архиве Бюро в интересах дезертира автоматически означает твое собственное дезертирство. До сих пор ему удавалось относиться к крестовому походу, предпринятому Тоцци, с известной долей скептицизма, и в глубине души он не чувствовал себя ни в чем виноватым, но сейчас, залезая в эти досье, он начинает реальное сотрудничество с Тоцци и не может избавиться от мысли, будто совершает что-то противозаконное.

Через край кабинки свесилась голова Хайеса.

– О'кей, Гиббонс, вы на линии. Можете начинать.

Гиббонс кивнул с отсутствующим видом. Он вызвал первое досье, размышляя о системе мониторинга, введенной Иверсом, и думая о том, повезет ли начальнику настолько, что он сумеет вычислить истину: у дезертира есть в самом Бюро сообщник, выполняющий его задания. Он меланхолически просмотрел досье, затем сбросил его и вызвал новое, посидел несколько минут над ним и затребовал следующее, все еще не решаясь истребовать досье на Пагано. Он огляделся по сторонам. Хайес по-прежнему грыз эти чертовы орешки. Какого дьявола, подумал Гиббонс. Поезд уже тронулся.

Он набрал «нд-211» и выждал, пока на экране монитора не появилась информация. Возникла пауза, а затем последовало короткое сообщение:

«Файл с таким названием отсутствует. Производится перекрестный поиск. Просьба ждать».

У Гиббонса заныло в животе. Ему почудилось, будто сейчас на экране появится лицо Иверса и последует текст: «Мышеловка захлопнулась». Ты становишься параноиком, сказал себе Гиббонс. Ради всего святого! Компьютер ведет себя как положено компьютеру.

Прошла почти полная минута, пока компьютер не нашел того, что искал, а когда это случилось, Гиббонс решил, что его одурачили. Досье, появившееся на экране, было озаглавлено: «Подпольная активность мафии, филадельфийский отдел, 1981 – 1983».

Он начал просматривать материал. Досье представляло собой более или менее стандартный отчет о том, что удалось выяснить филадельфийской конторе о деятельности тамошней мафии за трехлетний период. Гиббонс перевидал на своем веку великое множество подобных отчетов. И говорилось там всегда примерно одно и то же.

Он продолжил просмотр материала. Через несколько страниц ему на глаза попалось имя Пагано. Да и как не попасться – оно замигало ему навстречу крупными буквами. Так компьютер давал знать, что нашел то, о чем его просили.

Имя Пагано было на листе, разбитом на два столбца. В скобках была приведена кличка. Гиббонс вернулся на страницу назад, чтобы выяснить, что это за список. Оказывается, перед ним был перечень вымышленных имен, используемых специальными агентами, внедренными в мафию.

Гиббонс вернулся к списку, в котором пульсировало имя Пагано. Затем прочел в соседнем столбце соответствующее настоящее имя.

У него пробежал мороз по коже.

– Черт меня побери, – прошептал он.

* * *

После обеда в архив заглянул Билл Кинни. Он разыскивал Гиббонса и надеялся, что Хайес сумеет ему помочь. Но библиотекаря не оказалось на месте. Кинни решил подождать его, а пока суть да дело, принялся рассматривать бумаги, лежащие на столе у Хайеса.

И сразу же ему попался на глаза список материалов, истребованных с утра Гиббонсом. Он узнал корявый почерк Гиббонса на ксерокопии. Он придвинул к себе лист и изучил его повнимательней. Запрос на имя Стива Пагано (Гунна) был обведен кружком. Рядом с этим пунктом Кинни обнаружил пометку: "Досье отсутствует – информация в досье «Подпольная активность мафии, филадельфийский отдел, 1981-1983».

Кинни сделал глубокий вдох. Его глаза остекленели. Он знал, что содержится в данном досье.

А теперь это знал и Гиббонс.

Глава 19

Гиббонсу было о чем подумать, пока он ехал на юг по Гарден-Стэйт-Парквэй. Он отправлялся в Блумфилд, на квартиру покойной тетушки Тоцци. Сегодня после обеда он пробовал прозвониться к Тоцци с Бродвея, из уличного автомата, но никто не взял трубку, поэтому он решил заехать к нему. Ему надо было сообщить Тоцци о том, что он выяснил, а потом уже им предстояло вдвоем решить, каким образом выйти из создавшейся ситуации.

Лицо Кинни стояло у него перед мысленным взором. Кинни – безупречный яппи. Кинни и его изумительные золотые карманные часы. Кинни Гунн. Кинни Мясник. Теперь у дьявола появилось лицо, и оно мерещилось Гиббонсу повсюду.

После полудня Гиббонс еще долго торчал в архиве, убивая время на просмотр никому не нужных досье, тупо глядя на экран монитора и недоумевая, как же ему теперь поступить. Он решил рассказать Иверсу о Кинни, но ведь твердых улик против того не было. Конечно, можно было проведать в тюрьме Джо Луккарелли и Сабатини Мистретту и попросить их дать показания против Кинни, но на их сотрудничество нельзя было рассчитывать, да и показания, данные уже осужденными гангстерами, хорошему адвокату не составило бы труда опровергнуть. И вдобавок ко всему, хотя Луккарелли и Мистретта видели отрубленные головы, они, насколько он понимал, не присутствовали при расправе Кинни над Ландо. Блэни и Новиком. Нет, обращаться к Иверсу, наверное, пока не стоило.

Он понимал, как захочет поступить Тоцци, когда узнает правду, но подобная перспектива его не радовала. Убийство Кинни превратит его в глазах общественности в героя и, кроме того, уничтожит единственную ниточку, ведущую к Ричи Варге.

Не следовало исключать и возможность шантажа, но Гиббонс не мог себе представить, чтобы настолько хладнокровный и бесчувственный человек, как Кинни, позволил себя шантажировать. А если дело дойдет до словесного поединка в присутствии Иверса, Гиббонс знал, что начальник скорее поверит молодому человеку с безукоризненными внешностью и манерами, нежели старому козлу, напрасно возвращенному из отставки.

Нет, сейчас не время предпринимать что-нибудь против Кинни, еще не время. Преступник, убийца, палач, он все равно оставался мелкой рыбешкой по сравнению с Варгой. Кинни был нужен им как орудие, при помощи которого они сумеют управиться с Варгой.

К тому времени, как он вышел из конторы сегодня после обеда и отправился в Джерси, Гиббонс уже приготовил все эти аргументы для Тоцци. Час пик в Линкольн-туннеле, как всегда, грозил ежесекундной аварией, но Гиббонс сохранял хладнокровие. Теперь, когда у него нашлось время об этом задуматься, разоблачение агента-перевертыша представлялось большой удачей и давало огромные возможности. Получить такую информацию было равно тому, чтобы обзавестись всем необходимым для начала большой работы. Ощущение было приятным, манило множеством вытекающих отсюда возможностей.

Свернув с Гарден-Стэйт-Парквэй в сторону Блумфилда, Гиббонс выключил кондиционер и открыл окна. День для августа выдался необычно холодный – один из тех, что напоминают о приближении осени. Он глубоко дышал, с радостью ощущая запах свежескошенной травы. Блумфилд – красивый город. Старые дома в викторианском стиле и высокие тенистые, деревья. Гиббонс подумал, что если Тоцци не окажется дома, то он подождет его в парке, начинающемся прямо через дорогу.

Он проехал по Брод-стрит и остановился за углом перед домом, в котором сейчас жил Тоцци. Поднимаясь в квартиру, он еще раз мысленно проговорил все контраргументы против неизбежного порыва Тоцци немедленно разнести башку этому Кинни. С Тоцци бывало трудно спорить, когда ему эдак что-нибудь втемяшится. Гиббонс, исходя из собственного опыта, знал, что в таких случаях его приходится уговаривать, как малое дитя. А он уже рвался в драку, и на закон ему было наплевать.

Да уж, на закон Тоцци клал с прибором.

У входа в дом Тоцци стоял огромный черный автомобиль последней модели, марка которого – «файрберд» – была выведена по борту бело-золотыми буквами. Гиббонс заметил его еще издали. Автомобиль был явно не из тех, на которых ездят пожилые обитатели здешних мест.

На переднем пассажирском сиденье развалился толстяк, поедающий мороженое. Он лизал его медленно и лениво, но целиком и полностью уйдя в это занятие. Подойдя ближе, Гиббонс подумал, что этот парень выглядит как малыш-переросток. И только в это мгновение заметил двух больших псов на заднем сиденье. Черные чудовища с бурыми отметинами. Они заметили Гиббонса, но не зарычали, и это удивило его. Ему казалось, что все псы, сидя в машине, лают, когда кто-то проходит мимо.

В холле Гиббонс нажал на кнопку с именем Кармеллы Тоцци. И, глядя сквозь стеклянную дверь,принялся ждать. Никакого ответа. Он собрался было уйти, но, когда уже подошел к наружной двери, какая-то женщина отперла внутреннюю. На вид ей было за шестьдесят, но выглядела она весьма эффектно. Походка, как у манекенщицы, прямая спина, высоко поднятая голова. Тип Авы Гарднер, подумал Гиббонс, пока она спускалась по лестнице. Женщина, ведущая на красном кожаном поводке маленькую белую собачку, проходя мимо Гиббонса, улыбнулась ему. Скотч-терьер, подумал он о собачке.

Гиббонс кивнул в ответ, но сразу же нахмурился, заподозрив что-то неладное. Внутренняя дверь, закрывшись за женщиной, не защелкнулась. Почему-то не сработала автоматика. Он поднялся по ступенькам и подергал дверь. Она легко открылась. Как он и предположил, болт был вывернут.

Гиббонс вынул всю втулку и машинально взвесил ее в руке, входя во внутренний вестибюль. Затем столь же машинально опустил ее в карман пиджака и вытащил револьвер. С пушкой в руке он начал предельно осмотрительно подниматься по лестнице. Уже давно ему не доводилось заниматься такого рода делами.

Почему кому-то понадобилось оставить дверь открытой? На то могли найтись сотни причин – и криминальных и невинных, – но тут же у него в мозгу начал прокручиваться, один сюжет. Тоцци позвал к себе кого-то ему знакомого, а тот открыл дверь, чтобы попозже смог подняться парень с псами. И он представил себе Тоцци в постели с женщиной, откатывающейся на кровати в сторону, едва в дверях появится толстяк, держа в руке автоматический пистолет с глушителем. Это видение заставило Гиббонса ускорить шаг.

Квартира Тоцци находилась на следующем этаже. Прежде чем подняться, Гиббонс перегнулся через перила и посмотрел вверх. Там было пусто. Держась за перила, он мирно поднимался по лестнице. В полуосвещенном холле он не обратил внимания на то, что дверь в квартиру на другом конце площадки приоткрыта.

Прежде чем Гиббонс сделал первый шаг, кто-то напал на него сзади и накинул удавку на шею. Но то ли Гиббонсу повезло, то ли реакция нападавшего была не та, но фортепьянная струна, которую набросили ему на шею, захватила и ствол его револьвера, который сейчас, будучи прижат к горлу Гиббонса, целил ему прямо в подбородок.

Убийца давил все сильнее, кряхтя от усилий, озадаченный тем, что ему не удается сдавить кусок металла.

Гиббонсу было не вздохнуть. Ствол придавил ему адамово яблоко, а струна впилась в шею слева. Он завалился на убийцу, но все еще оставался на ногах. Инстинктивно он поднял ногу и, оттолкнувшись от перил, ударил человека с удавкой достаточно сильно, для того чтобы тот отпрянул в дверную щель, из которой незадолго перед тем выскользнул.

Убийца опять взялся за свое. Удар, полученный им, был болезнен, но не настолько, чтобы он выпустил из рук удавку.

– Умри, ублюдок, – прошептал он, наклоняясь над Гиббонсом, рухнувшим на колени.

У Гиббонса оставалась свободной одна рука и, соответственно, только один шанс: локтем он принялся отбиваться от нападающего, пытаясь заехать тому в пах, и наконец почувствовал, как попал в уязвимую мякоть. У Гиббонса шумело в голове, его тошнило, он боялся, что вот-вот потеряет сознание. Но тут натяжение струны несколько ослабло – и он принялся молотить локтем с удвоенной силой. Он решил не отступаться от этого до тех пор, пока противник не согнется пополам или же он сам не вырубится. Весь вопрос был в том, что случится раньше.

В конце концов, убийца выронил удавку и, согнувшись, поплелся по холлу в сторону лестницы.

Гиббонс попробовал было прицелиться, но чувствовал он себя так плохо, а видел все так туманно, что выстрелить не решился. А вдруг он уложит на месте Аву Гарднер, уже успевшую выгулять скотч-терьера.

Убийца уже исчез, раздался только стук кожаной обуви по паркету и звук захлопнувшейся стеклянной двери.

Гиббонс терял сознание, и его ленч просился наружу. Беспомощный, он опустился на пол и только несколько минут спустя сообразил, что по-прежнему держит в руке револьвер. Гиббонс поспешил спрятать оружие. Что подумают люди, вернувшись домой и обнаружив его здесь в полубессознательном состоянии и с пушкой в руке?

Но вот в голове перестало шуметь, тошнота тоже прошла. С трудом поднявшись на ноги, он не то дошел, не то дополз до открытого окна. Свежий воздух немного помог ему. Он выглянул на улицу, черного «файрберда» у входа не было.

* * *

Вернувшись вечером в квартиру покойной тетушки, Тоцци обнаружил Гиббонса в гостиной, на диване перед телевизором, по которому шла программа Дэна Радера. Гиббонс был без рубашки, на шее виднелась отвратительная кровавая полоса. Он смерил Тоцци взглядом, прежде чем произнести хоть слово.

– Ну и где тебя черти носят? – произнес он наконец.

Тоцци в изумлении уставился на него. Он никак не ожидал застать у себя дома Гиббонса, да еще в одной майке и с банкой пива на кофейном столике. Он никогда не видел напарника столь домашней обстановке и, пожалуй, настолько расслабившимся. Такой Гиббонс напомнил Тоцци о великом множеств пенсионеров, проживающих в этом доме, и сама мысль показалась ему противной.

– Что стряслось? И что ты тут делаешь?

– Какая-то горилла напала на меня сзади на втором этаже.

Больше ничего объяснять было не нужно. Ссадина на шее и тот факт, что он все еще оставался в живых, прекрасно объяснили все остальное.

Тоцци, однако же, сильно удивился.

– Кто? И как?

– Судя по всему, люди Варги, – хладнокровно отозвался Гиббонс. – Они могли организовать слежку за мной с того дня, как я вышел на эту квартиру. Или, возможно, нашли тебя без моей помощи. Откуда мне знать? Но очень интересно то обстоятельство, что они решили напасть на меня именно сегодня. Вот уж не думал, что он сможет сложить кусочки головоломки с такой стремительностью. Должно быть, у него есть собственный доступ к мониторингу компьютерной информации.

– Ты говоришь как лунатик, Гиб. У кого есть доступ к мониторингу?

– Я выяснил настоящее имя Пагано. Это Билл Кинни. Парень, которому поручено помочь мне в твоей поимке.

Тоцци сел на другой конец дивана; он побледнел, напряженно шевеля мозгами.

– Кинни. Этот парень из Филадельфии, верно?

Гиббонс, кивнув, отхлебнул пива.

– Ну и как нам, по-твоему, следует поступить? – спросил Тоцци.

– Думаю, надо позволить ему вывести нас на Варгу.

Высказав свое мнение. Гиббонс ждал немедленного взрыва ярости со стороны Тоцци, который наверняка должен был потребовать моментальной расправы над перевертышем. На мгновение он задумался над тем, не планирует ли Тоцци, в духе библейского «око за око», казнить Кинни тем же способом, которым тот убрал Ландо, Блэни и Новика. Но Гиббонс тут же отбросил эту мысль. Тоцци не был мерзавцем. Тоцци подался вперед, упер локти в колени.

– А каковы шансы, что Кинни выведет нас на Варгу? Эти парни ведь не идиоты, знаешь ли. А Варга – чемпион мира по сохранению собственной задницы в целости и сохранности. А что, если ты обвинишь его? – поинтересовался затем Тоцци. – Через голову Иверса. Обратившись прямо к генеральному прокурору.

– Обратившись с чем? Где у меня улики?

Тоцци задумчиво кивнул.

– Да, пожалуй... Так что же ты предлагаешь?

Гиббонс взял свою рубаху с кушетки и надел ее.

– Что ж... Я нашел тебя и разоблачил Кинни. Возможно, мне удастся найти и Варгу.

– Да уж конечно!

– Хочешь, замажем? На сколько?

На лице у Гиббонса появилась крокодилья улыбка.

– Этот человек – сущий призрак. Он повсюду, но его нигде нет.

– Нет, Тоцци, это ты описываешь Господа Бога. А найти Варгу будет все-таки немного попроще.

– Что ж, удачи! – Тоцци по-прежнему одолевали сомнения.

– Послушай, у тебя есть какое-нибудь запасное лежбище?

Тоцци пожал плечами.

– Настолько надежного, чтобы переночевать, нет. Придется снять где-нибудь.

– Хорошо, когда снимешь, позвони мне по этому номеру и объясни, как с тобой связаться.

Он нацарапал телефонный номер на обложке журнала «Ридерз дайджест».

Тоцци увидел междугородний код 609.

– Лоррейн?

Гиббонс кивнул. Он надел пиджак и сунул в боковой карман скомканный галстук.

– Ну и что ты там собираешься делать?

Гиббонс криво усмехнулся.

– Съезжу в Принстон поухаживать за дамочкой.

– Что?

– Возьми то, что тебе нужно, и поскорей уматывай отсюда. – Гиббонс был уже у дверей. – И не вздумай возвращаться.

– Эй, погоди-ка. Ты действительно думаешь, что сумеешь отыскать Варгу? – В голосе Тоцци были слышны нотки сомнения, надежды и отчаяния.

– Откуда мне знать, пока я за это не возьмусь? – откликнулся Гиббонс.

Он выскользнул за дверь, но его загадочная ухмылка по-прежнему витала в воздухе, как улыбка Чеширского Кота.

Глава 20

Лучи послеполуденного солнца просачивались сквозь густую листву высоких деревьев и озаряли рассеянным светом выложенные голубой галькой дорожки студенческого кампуса. Было тепло, но не жарко, и студенты летнего семестра нежились на травке – читали, писали в тетрадках, целовались. Принстон и впрямь был чудным местом. Это всегда настораживало Гиббонса. То, что было безупречно на вид, неизменно вызывало у него опасения.

На Лоррейн были джинсы и синяя рубаха простого покроя с красно-черной вышивкой. Волосы были зачесаны назад и скреплены какой-то причудливой заколкой. Она выглядела участницей марша протеста сельских тружеников, фанатичной поклонницей Сезара Чавеза, отдавая тем самым дань былому времечку хиппи. Прогуливаясь с ним, она должна была казаться подозреваемой на допросе, подумал Гиббонс. Выглядела она замечательно.

Они шли молча, что, как правило, ничуть их не стесняло, но на этот раз Гиббонс чувствовал, что ему нужно что-то сказать. Слишком многое оставалось недосказанным или попросту невысказанным. Он чувствовал себя виноватым. Ему хотелось внести какие-то перемены, но какие именно, он и сам толком не мог понять. Надо было, конечно, внести ясность в их взаимоотношения, но сейчас момент казался неподходящим для разговора об этом. Она слишком волновалась за Тоцци. И он тоже.

Они вышли из внутреннего двора, и перед ними внезапно выросли угрюмые очертания готической часовни. Гиббонс, приноравливаясь к ее шагу, замедлил свой.

– Ты и впрямь уверена, что парню это удастся? – начал Гиббонс.

Лоррейн посмотрела на него так, словно только что заметила его присутствие.

– Сам он считает, что это вполне возможно. По крайней мере такое впечатление я вынесла из разговора с ним. В конце концов, он ведь из той четверки старшеклассников из Скарсдейла, которым пару лет назад удалось вломиться в компьютерную систему Бостонского банка.

– Повтори, как его зовут?

– Дуглас Унтерманн.

– Ну и как же тебе удалось уговорить его помочь мне?

Лоррейн, глядя на него, усмехнулась.

– Парень – мой должник.

Гиббонс почувствовал укол ревности. Щеки его покраснели. Он живо представил себе, как молодой блестящий стипендиат с внешностью, как у Билла Кинни, занимается любовью с преподавательницей истории.

– В чем это он твой должник?

– Он слушал мой курс осенью и не успел прочесть необходимое количество специальной литературы. Экзамен ему перенесли на март, а он все равно не успел прочесть и попросил меня о новой отсрочке. Так повторялось еще два раза, и он буквально взывал к моей милости. Для получения степени Дугу надо сдать экзамены хоть по каким-нибудь общественным наукам, знаешь ли. Вот почему он так во мне заинтересован.

– Так в чем загвоздка?

Лоррейн помедлила с ответом.

– Он НЗЧНБ! Ни-за-что-не-буду. – Выговорив это, она рассмеялась. – Так они называют себя, эти компьютерные фанатики. Представляешь, какое у них самомнение?

– Ну и какую же сделку ты ему предложила?

– Погоди-ка. Весной он продолжал приставать ко мне, умоляя отложить экзамен, и в конце концов попросил разрешить ему вместо этого написать реферат. А когда я поинтересовалась, на какую тему, он ответил, что хочет сравнить Генриха II с неким персонажем, которого он изобрел, играя на компьютере в «Темницу и дракона».

– Просто невероятно. – Гиббонс не мог сдержать улыбки.

– Сущая правда. Я послала его ко всем чертям. Но когда ты позвонил прошлой ночью и спросил, не знаю ли я какого-нибудь тайного компьютерного гения, я перезвонила Дугу и сказала, что разрешу ему написать такой реферат, если взамен он окажет мне небольшую услугу.

– Замечательно, профессор Бернстейн, – сказал Гиббонс, беря ее за руку. – А теперь услуга за мной.

Они пошли по каменистой тропе, которая внезапно привела их в великолепный сад в полном цвету. Здесь, на фоне розовых гладиолусов, желтых астр, белых и красных пионов, стояла молодая пара, позировавшая свадебному фотографу. Белое платье невесты в ярком солнечном свете великолепно контрастировало с многоцветным буйством здешнего сада. Жених выглядел в высшей степени самодовольным.

Рука Лоррейн в руке Гиббонса внезапно зажила отдельной жизнью. Никто из них не произнес ни слова, пока сад не остался позади.

– И ты действительно думаешь, что ему удастся вломиться в компьютер министерства юстиции?

Лоррейн задумалась.

– Он уже проработал над этим всю нынешнюю ночь, – обнадеживающе сказала она.

Ей хотелось казаться веселой, но страх и тревога были у нее в глазах.

Ему хотелось сказать, что беспокоиться не о чем и что все будет в порядке, но лгать ей он не мог.

* * *

Дуглас Унтерманн был восемнадцатилетним первокурсником. Кажется, он уже был удостоен каких-то наград. Он был предельно антисоциален, что, впрочем, не означало, будто с ним нельзя было иметь дела. Просто человеческие взаимоотношения интересовали его куда меньше, чем компьютеры. Тогда как люди, напротив, сулили столько же, однако были совершенно непредсказуемы. Дуг предпочитал предсказуемость. Это и к лучшему, подумал Гиббонс, особенно для парня с внешностью молочного поросенка и с пробойной силой пятискоростной электродрели.

Гиббонс сидел за столом в компьютерном центре и глядел в окно, пока Дуг колдовал над клавиатурой, беспрестанно пробуя все новые и новые комбинации, чтобы пробиться в министерство юстиции в Вашингтоне. С тех пор как Лоррейн два часа назад оставила их наедине друг с другом, ни тот, ни другой не произнесли ни слова. А у нее оказались какие-то дела на кафедре. За это время Гиббонс успел выпить два бумажных стаканчика отвратительного кофе, разорвал оба в мелкие клочки и пересчитал все дырочки на носках своих сандалий. Он не решался заговорить с юношей, опасаясь, что тот поведет себя как вспугнутый кролик. Но понемногу это начало становиться смешно. Дуглас, по его словам, принялся за работу прошлой ночью, в десять, и продолжал трудиться сейчас, семнадцать часов спустя. Да уж, ничего не скажешь, компьютерная эра.

Гиббонс в конце концов хлопнул рукой по столу, привлекая к себе внимание парня.

– Ну, Дуг, как дела?

Дуг воздел руку вверх, как уличный регулировщик, не отрывая глаз от экрана монитора.

– Ждите, – пробурчал он.

По экрану побежали цифры, сменяя друг друга с фантастической скоростью. После того как перед ними промелькнула, должно быть, тысяча комбинаций, поток чисел иссяк и экран опустел. Дуг обмяк в кресле, как воздушный шар, из которого выпустили воздух.

– Дерьмо какое, – пробормотал он.

– А в чем дело?

– Все испробовал, а пробиться не могу.

Казалось, он вот-вот расплачется.

– Пробиться сквозь что?

– Сквозь их систему безопасности! Там нет запасного входа. Я пытался найти его, но система непроницаема.

Несмотря ни на что, правительство, для разнообразия, сумело преуспеть хоть в чем-то.

– Значит, ты не можешь выйти на досье из министерства юстиции, верно? Ты мне хочешь сказать именно это?

Дуг в ответ только надул губы. Он потерпел поражение, и это пришлось ему не по вкусу. В наступившем молчании им стало слышно, как работает принтер в соседней комнате.

И вдруг Дуг вернулся к жизни.

– Какого черта! – заорал он. – Это просто нечестно!

– Что – нечестно?

– Эта их новая система. Оператор. Оператор-человек! Вот что нечестно. И теперь все так делают. Надо сперва обратиться к человеку и назвать ему пароль. И если пароль верен, с вами свяжутся и предоставят вам доступ. А самое хитрое в том, что они перезванивают вам по определенному телефонному номеру. Так что мало узнать чей-то личный пароль, надо еще оказаться у того самого телефонного аппарата, иначе все сорвется. Это жульничество!

У Гиббонса создалось впечатление, будто Дуглас втолковывает все это своему компьютеру, а вовсе не ему.

– Выходит, они превратили систему в клуб, куда вхожи только постоянные члены, точно?

Он все еще не мог поверить, что правительство может проявить подобную компетентность. А эти компьютерные фаны – про них ведь недаром говорят, что для них не существует преград.

– Да, в том-то и беда.

Они опять замолчали, а затем Дуг внезапно вновь включился, как телетайп, стучащий сам по себе в пустой комнате.

– Зато вломиться в такую систему по-настоящему интересно. Я хочу сказать, это трудно, но все-таки возможно.

– Вот как? А каков был до сих пор твой главный успех?

Гиббонс понимал, что парню хочется выплакаться, и готов был взять на себя роль бармена, которому жалуются в подобных случаях. А кроме того, ему и впрямь было интересно узнать, на что способны эти ребята.

На рыхлом лице Дугласа появилось мечтательное выражение.

– Главный успех? Главный был, когда я нашел любовницу отца. Это была самая настоящая победа.

– Как же тебе это удалось?

Дуг откинулся в кресле, уставился в пустоту и принялся рассказывать, помогая себе пухлыми ручками.

– Ну вот, моя мать заподозрила, что отец изменяет ей, однако доказательств у нее не было. У меня тоже появилось такое ощущение. Отец по работе много разъезжает, так что возможность завести интрижку у него всегда имеется, К тому же он зарабатывает кучу денег, так что подцепить какую-нибудь шлюшку у него нет проблем.

– А где он работает?

– На фирме IBM.

Похоже на то.

– Первое, что я сделал, – раздобыл номер счета его карточки «Америкэн экспресс», причем деловой кредитной карточки, а не персональной. И проверил, где он проводит время.

Гиббонс позволил себе вмешаться:

– А как ты раздобыл этот номер?

– Из отцовского бумажника, пока отец принимал душ. Так или иначе, я получил доступ к счету и вычислил, где он по большей части проводит время последний год. И одно местечко торчало, как нарывающий большой палец, – Грейт-Баррингтон, штат Массачусетс. Это место выделялось, потому что было единственным, в котором у IBM нет своего отделения. После этого вломиться в городской компьютер Грейт-Баррингтона было уже сущим удовольствием. Я действовал по наитию, но оно привело меня прямо к цели. Данные налоговой инспекции свидетельствовали о том, что у моего отца имеется там свой дом. Домик. Его личная берлога.

Прежде чем продолжать. Дуг щелкнул пальцами.

– Зная адрес дома и номер его страховой компании, я начал выяснять, застрахован ли этот дом. Это отняло у меня довольно много времени, потому что пришлось проверить великое множество договоров на страхование. Так или иначе, через неделю мне это удалось. Он застраховал домик в Грейт-Баррингтоне, и страховой полис оказался на два лица. Таким образом я узнал имя его подружки. Отец оказался идиотом. Ему надо было оформить все на ее имя. Но, думаю, настолько он ей все-таки не доверял.

Гиббонс с трудом мог поверить собственным ушам.

– Ну и что же ты сделал?

– Я предложил матери сделку. Я сказал ей, что если она купит мне модем с автоматическим набором за две тысячи четыреста, которым мне так хотелось обзавестись, то я выдам ей имя отцовской любовницы и адрес их гнездышка.

– И она согласилась?

Задавая этот вопрос, Гиббонс уже знал на него ответ.

– Ну разумеется. Ее адвокат нанял частного детектива, чтобы выследить их и сделать изобличающие фотографии и все такое. В начале лета состоялся бракоразводный процесс.

Гиббонс покачал головой. Он с трудом удерживался от того, чтобы не расхохотаться.

– Славный мальчик. Хорошо же ты уделал папочку.

– О чем вы говорите? Я ведь не сказал маме о том, сколько денег он выкачал из бабушкиного наследства! Мне удалось выяснить, что он на самом деле вдвое богаче, чем показал на суде. Соответственно, я сэкономил ему кучу денег на алиментах.

– Недурно. Значит, мамочку ты тоже выдрючил.

Дуглас отчаянно заморгал.

– Да она такая зануда. К тому же отец купил мне систему-персоналку AT с жестким диском на сорок мегабайт и цветным монитором, лишь бы я держал язык за зубами по поводу этих денег. Так что все вышло к лучшему. Отец говорит, что с Эммой он чувствует себя куда счастливее.

Гиббонс встал и помассировал затекшую спину.

– Большое спасибо. Дуг. Я скажу Лоррейн, что ты сделал все, что мог.

Дуг кивнул и тут же вновь прильнул к компьютеру. Вот тебе еще одна причина не жениться, подумал Гиббонс.

Глава 21

Когда Тоцци вошел в ее офис, Джоанна, откинувшись в кресле, смерила его долгим взглядом полузакрытых глаз.

– У нас что, День поминовения всех усопших?

Она намекала на его костюм – тот, в котором он представился ей мистером Томпсоном.

Ее неожиданный сарказм неприятно удивил его. Он не чувствовал себя сейчас в полной безопасности, наспех перебравшись в мотель, захватив с собой только то, что влезло в маленький чемоданчик и в пластиковый мешок для продовольствия. Единственное окно его номера выходило на круглосуточную бензозаправку. Движение здесь было сильным и равномерным, его шум действовал почти усыпляюще, но каждый раз, когда машина подъезжала, скрежеща тормозами, к заправке и водитель нажимал на громкий гудок, вызывая рабочего, он это слышал – и поэтому толком выспаться ему не удалось.

Тоцци надел этот костюм, потому что счел его единственной подходящей одеждой для визита в офис. Плохо было уже то, что он вновь появился здесь без предварительной договоренности; так что ж ему было, еще и пугать ее своим видом? Да и как ему следовало вырядиться? Переодетым полицейским? Мафиози? Ее жиголо? Кроме того, ему надлежало иметь пристойный вид, потому что он смутно надеялся на то, что она пригласит его пожить у нее, хотя бы на некоторое время.

Она потянулась за сигаретой к пачке «Ньюпорте», лежащей у нее на столе, зажала ее между пальцами, взяла пьезозажигалку в другую руку.

– Ну так что же? – сказала она.

Тоцци скованно улыбнулся.

– Бедность не порок.

Он сел на диван и откинулся на диванный валик. Он мог бы заснуть прямо здесь.

Она зажгла сигарету, затянулась и искоса посмотрела на него сквозь дымок.

– Хреново выглядишь. Что стряслось?

Тоцци потер глаза и коротко засмеялся горьким смехом. Прежде чем объяснить ей что-нибудь, он помедлил, а затем решился объясниться начистоту.

– Твой бывший, как его там, супруг, человек, имени которого я в разговоре с тобой не должен упоминать, наехал на меня. Мне пришлось оставить квартиру, потому что он выведал ее местонахождение.

– У тебя мания преследования.

Он ее не убедил. Или ей было наплевать.

– Поглядела бы ты на одного моего дружка! На отметину у него на шее. Фортепьянная струна. Привет от одной из горилл, что состоят на службе у Ричи. Ты бы тоже заболела манией преследования.

– Он умер?

Наконец-то она проявила человеческие чувства. Тоцци покачал головой.

– А откуда тебе знать, что убийцу послал Ричи? Тоцци опять замешкался с ответом.

– Да пошел ты к черту! – взорвалась она внезапно. – Приходишь сюда в поисках сочувствия, а сам не доверяешь мне настолько, чтобы рассказать всю историю. Что ж, тогда давай вали отсюда!

Тоцци поглядел на нее и вздохнул. Как ему хотелось спать!

– Ричи преследует меня, потому что я преследую Ричи.

Она поджала губы и постучала наманикюренным ногтем по кожаной папке, лежащей перед ней на столе. Тонкий дымок вился над сигаретой.

– Я об этом давным-давно догадалась, – равнодушно сказала она.

– Так что же еще тебе хочется узнать?

Беседа пошла совсем не в том направлении, на которое он надеялся.

– На кого ты работаешь?

– Ни на кого. Я работаю в одиночку.

– Вот как? Ты одинокий волк? Или ангел карающий? За какую же идиотку ты меня принимаешь?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Никогда не считал тебя идиоткой. Как раз наоборот.

Она резко перебросила листок настольного календаря и принялась сердито возиться с бумагами.

– Тогда что ты тут делаешь? Чего ты от меня добиваешься?

– Не знаю. Мне просто захотелось тебя увидеть.

– В какой дискотеке ты обзавелся подобными приемчиками?

Он оставил это оскорбление без ответа.

– Когда я увидел тебя впервые, ты сказала мне, что любой враг Ричи Варги автоматически становится твоим другом.

– Ну и что же?

– Ну и помоги мне.

Она отвернулась. Она готова была смотреть куда угодно, только не на него. Ему казалось, что она нарочно распаляет себя.

– А почему бы тебе не оставить меня в покое? Мне на него теперь наплевать. Я вычеркнула его из своей жизни. Мне не хочется впускать его обратно. Неужели тебе это не ясно?

Тоцци заметил, что у нее трясутся руки.

– Мне это ясно. Но понимаешь ли ты, что...

– Мне нечего понимать! Мне наплевать на Ричи и на все, что он делает.

Тоцци уставился на ее трясущиеся руки, никак не решаясь пустить в ход карту, имеющуюся у него в запасе. Но терять ему было все равно нечего.

– А тебе наплевать на то, что он может сделать со мной? Наплевать на то, что он хочет меня убить?

Она повернулась в кресле и сделала глубокую затяжку. Лицо ее выделялось на фоне высокой спинки кожаного кресла. Непонятно почему Тоцци вдруг пришла на ум физиономия Альфреда Хичкока в заставке старинного телешоу.

На столе у нее зазвонил телефон – скорее защебетал, чем зазвонил. Раздалось пять звонков, прежде чем она решила взять трубку.

– Да?

Ее голос звучал устало. Слушая своего собеседника, она по-прежнему сидела в профиль к Тоцци. С кем же она говорила?

– Хорошо. Соедините нас. Привет, Дэйл! Как дела?

Внезапно с ней произошла разительная перемена. Она превратилась в миссис Варга, вице-президента компании. Ее тон не был дружественным или недружественным. Он был выдержан в духе деловой сердечности. Или сердечной деловитости. Подчеркнутое внимание, интерес, но отсутствие истинной теплоты.

– Да. Хорошо. Мы можем закодировать вашу информацию любым удобным для вас способом и, разумеется, как мы и договаривались, перегруппировать ее, как вам нужно.

Тоцци полуразлегся на диване, перекинув ноги через его спинку. Лежать ему было удобно, некуда было только приткнуть голову. Он подложил под нее руку и слипающимися глазами принялся следить за разговаривающей по телефону Джоанной.

– Мы предлагаем базовую больничную программу, которая превосходно зарекомендовала себя на практике. Истории болезни разбиты на тематические блоки, так что специалисты разного профиля могут получать доступ к соответствующим их профилю узлам. Ответственные сотрудники обладают паролем, открывающим по надобности доступ ко всей информации. Счета за лечение и прочие финансовые данные могут по вашему желанию быть включены в программу или проходить отдельно от медицинских показателей. Однако, мне кажется, я говорила вам, что общая стоимость программы существенно снижается, если вы сводите медицинскую и финансовую информацию воедино.

Тоцци понял, что она предлагает дополнительную программу больнице, уже прибегнувшей к услугам компании «Дэйтарич». На него произвел впечатление ее подход к делу. Она не навязывала свой товар, но рекомендовала его наилучшим образом. Ему было известно, как это делается. Она изложила все так логично и так беспристрастно, что человек на другом конце провода почувствует себя полным идиотом, если не приобретет у нее дополнительную программу. Именно к этому методу прибегали умные сыщики, чтобы заставить пойманного с поличным преступника дать показания на своих сообщников. Излагали ему холодно и спокойно всю ситуацию. Объясняли преступнику, что его ждет, если он пойдет на сотрудничество с полицией, и что – если он откажется. Изложите ему всю информацию, которая работает на вас. Сделайте это легко и мягко, как офтальмолог, подбирающий слабовидящему нужные очки. Заставьте его самого решать, что для него будет лучше. И если вам удастся провернуть все это ночью после захвата или с утра, пока в дело не вмешался адвокат, девять шансов из десяти за то, что преступник сделает нужный вам выбор и вы преспокойно успеете выжать его досуха.

– Вам также известно, – продолжила Джоанна, – что каждые шесть месяцев мы присылаем специалиста, проверяющего работу системы: это входит в первоначальную плату. Специалист проверяет систему на предмет возможных погрешностей, сбоев, случайных ошибок и утечки информации. Если обнаруженные специалистом недостатки окажутся достаточно серьезными, мы или исправим ситуацию, или внесем изменения в базовую программу, дополнительно приспосабливая ее к вашим конкретным условиям.

Тоцци закрыл глаза. Поспать бы минут десять. Это было бы просто здорово.

– Великолепно, – сказала Джоанна по телефону. – Убеждена в том, что, пойдя на покупку всего пакета, вы не пожалеете. Нашего системного аналитика, занимающегося медицинскими проблемами, зовут Алан Лури. Сегодня же я попрошу его связаться с вами, чтобы вы подробно объяснили ему, что вам нужно, договорились, какое стандартное программное обеспечение включить в пакет, и подобрали технику применительно к вашим нуждам. Договорились?.. Вот и чудесно. Если у вас возникнут вопросы, звоните. Я непременно поговорю с вами, Дэйл. Ладно. Всего доброго.

Джоанна развернулась в кресле, чтобы оказаться лицом к телефонному аппарату. Она положила трубку, затем набрала четырехзначный номер.

– Алан? Это Джоанна. Медицинский центр «Царство покоя» наконец-то дозрел. Покупают весь пакет программ.

В ее голосе слышалось торжество. Но совсем немного. Не больше, чем имеет право себе позволить деловая женщина, подумал Тоцци.

– Вице-президента, который всем этим занимается, зовут Дэйл Макинти. Я сказала ему, что ты позвонишь сегодня и начнешь заниматься его делом вплотную. Веди его за руку и все время внушай ему уверенность в правильно сделанном выборе. Мне кажется, цена его все еще несколько беспокоит. Ну да ты сам знаешь, как себя вести.

Минуту она прислушивалась к тому, что говорил собеседник а затем, откинув голову, рассмеялась. Она походила сейчас на девицу из телерекламы компании «Белл телефон», прозвонившуюся наконец на деревню дедушке. Ее «служебный» смех был столь же искренним, как рекламный.

– Что верно, то верно, – сказала она, внезапно погасив приступ веселья. – Зайди ко мне после встречи с ним.

Она повесила трубку и откинулась в кресле. На лице у нее была довольная улыбка. Казалось, она и не замечает того, что Тоцци разлегся на диване у нее в кабинете и вот-вот заснет.

– Крупная сделка? – поинтересовался он.

– Очень крупная.

Сейчас она уже не выглядела такой сердитой. Должно быть, на кон в этой сделке и впрямь было поставлено многое. Да и комиссионные ей наверняка причитались недурные.

– Думаю, мне лучше уйти, – сказал Тоцци.

Но он не сдвинулся с места. Здесь ему было слишком уютно. Она встала и, обойдя стол, подошла к дивану. Садясь на краешек, куда он протянул ноги, она задела 9-миллиметровую «беретту», укрепленную у него пониже колена.

– У тебя действительно неприятности с Ричи?

– Не с ним одним.

– Если ты растолкуешь мне, в чем дело, я сделаю все, что в моих силах.

Сейчас в ее голосе слышалась подлинная тревога. Ничего общего с голосом женщины, только что разговаривавшей по телефону в его присутствии.

– Я специальный агент ФБР, – сказал Тоцци. – Вернее, был таковым. Мою независимую активность Бюро не санкционировало.

Джоанна кивнула.

– Что-то в таком роде я и предчувствовала, – пробормотала она. – Но почему? Почему ты преследуешь Ричи? И почему решил заняться этим в одиночку?

– Это длинная история. Если говорить начистоту, то Ричи – ублюдок. Бюро не всегда распознает ублюдков сразу же. А иногда нарочно старается их не замечать. Моя беда в том, что я-то все вижу. И ничего не могу с собой поделать.

– Что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

Он покачал головой.

– Собственно говоря, ничего. Мне просто необходимо быть уверенным в том, что ты ждешь меня здесь, это вроде как сетка для воздушного гимнаста, знаешь ли. Я балансирую над пропастью. Мне необходимо знать, что мне будет куда упасть, если я сорвусь.

Она нежно провела ему по щеке тыльной стороной ладони. Ему показалось, что она сделала это непроизвольно.

– Тебе нужна квартира? Ты мог бы поехать ко мне. Он на секунду задумался: и вдруг переменил решение.

– Нет. Это будет слишком рискованно для нас обоих. Не сомневаюсь, что Ричи известно, где ты живешь.

– А ты думаешь, он знает о нас?

– Ничто не исключено.

Она сочувственно улыбнулась.

– Ну он же не Господь Бог. Он не может знать обо всем на свете.

Тоцци поглядел ей прямо в глаза. Он высвободил руку из-под головы и притянул Джоанну к себе, принялся покрывать ее нежными поцелуями. Ее волосы рассыпались у него по лицу, закрывая его, как шатер. Его язык проник ей в рот, и она забыла о том, где находится, дав волю собственным чувствам. Ему не хотелось ее отпускать. Под ее разметавшимися волосами ему было так тепло, так спокойно и хорошо, он чувствовал себя в такой безопасности. Ему начало казаться, будто им с Гиббон-сом, возможно, удастся все-таки взять верх в этом деле. Ему сейчас было хорошо, он чувствовал, что все сделал правильно, и испытывал теплое чувство к Джоанне. Ему было сейчас куда лучше, чем прошлой ночью, когда он захлопнул за собой дверь тетушкиной квартиры, пропахшей нафталином и мятным печеньем, квартиры, стены которой были увешаны фотографиями людей, которых он знал куда лучше, чем эту молодую особу. Прошлой ночью ему было совсем паршиво. Но сейчас ему начало казаться, будто все вновь сможет пойти на лад.

Она гладила его по бедрам, размышляя о том, сколько времени пройдет, прежде чем люди Ричи убьют его. Держа его за мошонку и слившись с ним губами, она втайне позволила себе помечтать о том, чтобы этого не случилось подольше.

Глава 22

В тире было пусто, если не считать их двоих; были освещены только две мишени. Кинни надел на уши звукозащитное устройство, положил на ленту конвейера бумажную мишень и отправил ее на половинную дистанцию. Он достал свой двенадцатизарядный карабин «Ремингтон-870» полицейского образца и, держа его в левой руке, начал заряжать. Специальные агенты ФБР обязаны показывать высокие результаты в стрельбе из трех типов оружия: из револьвера «Магнум-357», из автоматической штурмовой винтовки и из помпового ружья. Кроме того, им полагалось уметь стрелять с обеих рук. Но Кинни пришел сюда вовсе не для того, чтобы отрабатывать стрельбу левой.

Он посмотрел на Гиббонса, находящегося в следующей секции. Тот практиковался в стрельбе из допотопного кольта. Стрелял он метко, аккуратно дырявя самый центр стандартной бумажной мишени. Покончив с ней. Гиббонс послал следующую на длинную дистанцию.

Умелый сукин сын, ничего не скажешь, подумал Кинни. Я его явно недооценивал.

Он поднял карабин, прицелился и нажал на спуск. Отдача была довольно сильной. Рваная дыра размером с тарелку отделила голову на бумажной мишени от туловища.

А о Гиббонсе и впрямь стоило серьезно подумать. С виду он мог показаться простаком, но внешность обманчива. Он вызывал у Кинни чуть ли не восхищение. В конце концов, не многие сумели бы, оказавшись на месте Гиббонса и зная то, что он знал, сохранять подобное хладнокровие. Кто другой посмел бы пригласить его в полицейский стрелковый тир «Пелхэм-Бэй» под тем предлогом, что они смогут обсудить «свое дело» по дороге туда в машине, зная о том, что ему придется иметь дело с Гунном? Да, как минимум, в мужестве Гиббонсу не откажешь.

Он посмотрел, как Гиббонс перезаряжает свой кольт, затем взглянул на собственную мишень. Мгновенно прицелился, выстрелил, разнес руки бумажного силуэта и выбил у него револьвер... Неплохо.

Всю дорогу сюда Гиббонс без умолку твердил о Тоцци, о его привычках и слабостях и о том, как он надеется на то, что тот скоро станет настолько беспечным, что его местонахождение можно будет выявить. Просто невероятно. Ведь Гиббонсу известно о том, что Кинни и Стив Пагано одно и то же лицо. Но, правда, это было все, что ему известно. Гиббонс никак не мог узнать о роли, сыгранной им в деле Ландо, Блэни и Новика. Этого не было ни в одном досье. Да и не знал Гиббонс о том, что он, Кинни, палач, иначе не вел бы себя сейчас так. Нет, не знал и никогда не узнает.

Кинни прицелился и выстрелил. У бумажного силуэта отлетело плечо.

Он уязвим, потому что очень давно связан с Тоцци, подумал Кинни. Я мог бы обвинить его в этом прямо сейчас. Он, разумеется, выдвинет контробвинения, но это все, на что он способен. Пустые обвинения. У него нет никаких улик.

Гиббонс поставил мишень на ближнюю дистанцию и практиковался сейчас в молниеносной стрельбе, опустошая барабан менее чем за три секунды. Когда он закончил, в голове его мишени зияло пять дыр.

Кинни оглянулся на Барни, работника тира, который сейчас опять вышел из своей кабинки. У Барни был простатит – он не переставая жаловался на это каждому встречному и поперечному и без конца бегал в уборную. Элементарно просто избавиться от Гиббонса прямо сейчас. Кинни мог бы сказать, что Гиббонс внезапно взбесился и принялся угрожать ему оружием. Он мог бы сказать, что его пришлось пристрелить в порядке самообороны.

Но тут как раз вернулся и прошел в свою кабинку Барни. Нет, впрочем, по здравому размышлению убивать здесь Гиббонса было нельзя. Необходимо время, необходима подготовка, чтобы все выглядело как можно естественней. А здесь это было бы чересчур рискованно.

Гиббонс опять послал мишень на исходную позицию. Как призрак, поплыла она по конвейеру и остановилась посередине между средней и длинной дистанцией. Гиббонс взял револьвер обеими руками и начал стрелять, каждый раз тщательно целясь. Две пули попали в грудь бумажного силуэта. Третья пронзила шею. Четвертая попала в плечо. Пятая продырявила ногу. Шестая угодила в живот. Гиббонс стрелял неплохо. Ничего выдающегося, но совсем неплохо.

Кинни вновь поднял карабин и быстро нажал на спусковой крючок. На этот раз он промахнулся. Он вновь поднял карабин, прицеливаясь потщательней. Пуля после прицельного выстрела попала силуэту в пах.

Варга сказал, что сам позаботится о них обоих, и, конечно же, сел в лужу. Да и чего другого можно было ожидать, послав на дело такое ничтожество, как Фини? А теперь Гиббонс стал еще осмотрительней, чем прежде, а Тоцци и вовсе исчез.

«Вы уберете Гиббонса, а мы найдем Тоцци» – так сказал ему Варга вчера вечером.

Жирный ублюдок! Сам ничего не может сделать как следует, а извольте за ним подчищать. И еще строит из себя невесть что. Отдавая приказы, он чувствует себя властелином Вселенной. Ладно, хрен с ним. Я позабочусь о Гиббонсе, и у меня уж ничего не сорвется. Поработаю как следует, чтобы не осталось никаких зацепок, способных вывести на меня впоследствии. Никогда не оставляй никаких зацепок.

Гиббонс помахал ему рукой, пытаясь привлечь внимание. Кинни снял один наушник.

– Вы уже закончили, Берт?

– Да, закончил. Но вы не спешите. Я подожду вас у выхода.

Кинни увидел, как Гиббонс, идя к дверям, помахал на прощанье Барни. Тяжелая стальная дверь захлопнулась за ним, и Барни вернулся к своей газете.

Глубоко вздохнув, Кинни вновь надел второй наушник. Он потянулся к клавише и послал мишень на ближнюю дистанцию. Упирая карабин в плечо, он представлял себе желтый школьный автобус, подъехавший сегодня утром, как и всегда, к их дому, и Грега с Биллом-младшим, бегущих к нему по газону. Он спустил курок и разнес бумажному силуэту башку.

Глава 23

Раздался короткий стук в дверь, и сразу же вслед за этим появился молодой негр с прической а-ля Франкенштейн и с двумя серьгами в одном ухе. Он принес стопку видеокассет.

– Еще кое-что для вас нашел, мистер Гиббонс.

– Спасибо, Джеймс.

Гиббонс взял принесенные кассеты и положил их вместе с остальными, еще не просмотренными. Джеймс был славным парнем, несмотря на серьги. У него была очень приятная, обходительная манера поведения, показавшаяся Гиббонсу при их первой встрече наигранной. Но теперь он просто считал Джеймса голубым.

На телеэкране толпа людей спускалась по лестнице из здания суда. Все они клубились вокруг одного персонажа – Ричи Варги. Репортеры, подсовывая ему микрофоны, орали свои вопросы, но Варга взирал на них с ленивой снисходительностью. Впрочем, вплотную к нему пробиться репортерам не удавалось – их не пускали судебные приставы и сотрудники прокуратуры, ежедневно сопровождавшие Варгу в суд и из суда. Гиббонс просмотрел видеозаписи процесса уже за несколько недель, и каждый раз это была одна и та же команда.

Джеймс и Гиббонс молча смотрели на то, как снимали Варгу, садившегося в большой зеленый седан на заднее сиденье, а затем переключились на приставов. В следующем кадре низкорослый темнокожий мужчина со слишком черной для его возраста шевелюрой и с большими мешками под глазами появился на фоне здания суда и начал говорить что-то в ручной микрофон. Джеймс включил звук.

«...Завтра, когда Ричи Варга вновь будет давать показания, на этот раз против считающегося крестным отцом Сабатини Мистретты. В эфире Морт Ньюман с сообщением из Бруклина».

– Вы ведь с мистером Ньюманом старые друзья, точно? – спросил Джеймс.

– А как иначе мне удалось бы попасть сюда?

Гиббонс выключил звук. Он перематывал кассету на большой скорости, разыскивая показания Варги, данные им суду на следующий день.

– А это правда, что вы из ФБР?

Гиббонс искоса посмотрел на Джеймса, стоявшего у стены скрестив руки на груди.

– А что, так сказал тебе Морт?

Джеймс кивнул.

– Тогда это, наверное, правда.

– Он сказал, что он перед вами в долгу. Вы один из его источников?

Гиббонс не сводил глаз с экрана.

– Нет. Он один из моих источников.

– Да бросьте вы. Морти работает репортером больше тридцати лет. У него слишком большой вес, чтобы...

– Чтобы что? Быть осведомителем агента ФБР?

– Ну... в общем... да...

– Мы с Мортом давным-давно знакомы. Можно сформулироватьтак: мы с ним друг дружке в баньке спину трем.

– А это вы помогли ему в истории с Берни Горовицем?

Гиббонс отвел глаза от экрана и посмотрел на Джеймса. Берни Горовиц был маньяком, убившим четырнадцать молодых женщин в Нью-Йорке и окрестностях за одиннадцать месяцев в 1974 – 1975 годах. Он был сумасшедшим. Он заявлял, что на убийства его благословила Святая Дева Мария и что она вселялась в его кошку. Морти Ньюман был первым репортером, сообщившим об аресте Горовица у него на квартире в Куинсе. Он был также единственным, кому разрешили прийти в квартиру со съемочной группой. Собственно говоря, их не пустили дальше прихожей, но оператор исхитрился проникнуть внутрь и снять пресловутую кошку. Морт написал об этой кошке сногсшибательную статью. «Аппетит кошечки» – так, кажется, она называлась.

– Нет, – ответил Гиббонс. – Это он получил не от меня.

Он всмотрелся в лицо Джеймса. Парень был слишком молод, чтобы помнить о деле Горовица. Впрочем, чернокожие – народ интересный, подумал он. Они не стареют, как белые. Они ухитряются выглядеть одинаково на протяжении всей жизни. А затем, в семьдесят, внезапно превращаются в дряхлых старцев. Он обратил на это внимание, годами всматриваясь в фотографии людей, объявленных в федеральный розыск. Он всегда удивлялся, когда из подписи под фотографией выяснялось, что негру на самом деле лет на десять – пятнадцать больше, чем ему можно дать. Может быть, и Джеймс вовсе не юноша. А может быть, даже и не голубой.

– Скажи-ка, Джеймс, могу я отсюда позвонить?

Гиббонс кивком указал на бурого цвета телефон, стоящий на столе.

– Ну разумеется.

Джеймс снял трубку, набрал «девятку», выходя на внешнюю линию, и придвинул телефон к Гиббонсу.

– Пожалуйста.

Нет, подумал Гиббонс, все-таки определенно голубой.

Он позвонил в справочную, узнал нужный номер и позвонил на вокзал.

– Когда ближайший поезд на Вашингтон?

Дожидаясь ответа, Гиббонс смотрел на экран. Варга вновь покидал здание суда, будучи на этот раз одет в серо-синий костюм с люрексом. Гиббонс бросил взгляд на часы. Клерк на другом конце провода сообщил ему, что ближайший поезд на Вашингтон уходит в десять минут первого. Гиббонс еще раз посмотрел на часы и поблагодарил за полученную информацию.

– Хотите полюбоваться зданием суда воочию? – поинтересовался Джеймс, когда Гиббонс повесил трубку.

Крокодилья улыбка опять была на губах у Гиббонса.

– Нет. Хочу полюбоваться этим парнем.

Гиббонс ткнул пальцем на экран, показывая на одного из мужчин в окружении Варги. Сейчас была видна только голова этого человека. Какой-то пучеглазый толстяк.

– Выглядит устрашающе.

Гиббонс рассмеялся.

* * *

Гиббонс плеснул еще на два пальца виски в каждый из стаканов. Джордж Ламберт поднял свой, хмыкнул, искоса посмотрел на Гиббонса и одним глотком выпил примерно половину того, что было в стакане. Он облизнул губы и вытер рот тыльной стороной ладони. Гиббонсу чуть ли не всерьез казалось, что после каждой выпитой порции его собеседник наконец, дозрев, воскликнет: «Ладно, давай коли меня!» Он радовался тому, что не купил чего-нибудь поприличней, чем виски «Четыре розы». Пьяницы вроде Ламберта не больно-то разборчивы.

– Так что же на самом деле привело тебя в мою скромную обитель, Гиб?

Ламберт искоса посмотрел на Гиббонса, перекатывая в пальцах уже опустевший стакан.

Крокодилья улыбка.

– ФБР ищет достойных новобранцев. Вот меня и послали завербовать тебя.

Ламберт нахмурился.

– Пошел-ка ты знаешь куда.

Гиббонс знал, что задел его за живое. Ламберт был полицейским-неудачником с непомерными амбициями. Будучи судебным приставом, он несколько раз пробовал перевестись в ФБР, но туда его не брали. Лет ему было примерно столько же, сколько самому Гиббонсу, и сейчас он, в сущности, валял дурака, дожидаясь выхода на пенсию. Но все еще грезил об опасной, полной приключений деятельности специального агента. Роль судебного пристава казалась ему на редкость жалкой. Преступников искали – и ловили – другие, а ему доводилось только встречаться с ними в здании суда, да вдобавок еще и охранять их, ибо именно такова задача судебного пристава. Они опекают свидетелей, как малых детей, заботясь о тех, кто дает показания, и следят за судьбой подлежащего конфискации, а затем и конфискованного имущества. Одной из нынешних головных болей Джорджа был ресторан с домашней кухней в Суитленде, штат Мэриленд. Джорджу надлежало надзирать за рестораном, пока его владелец, торговавший кокаином прямо у себя на кухне, не кончит давать показания. После чего Джорджа скорее всего просто отправят в отставку.

Гиббонс подлил Ламберту виски. Проверка меню и разборки с поставщиками продовольствия – это воистину трагический финал карьеры для такого крутого парня. Гиббонсу и впрямь было жаль его.

Ламберт вдруг поднялся с места.

– Сейчас вернусь, – пробормотал он, устремляясь в ванную.

Гиббонс там уже успел побывать. Если тебе хочется проблеваться, то лучшее место для этого найти и впрямь трудно. Жена Ламберта, Дора, бросила его много лет назад; но ее присутствие все еще незримо витало в доме. Ажурные занавески в гостиной. Кремового цвета с золотой каемкой мебель в стиле Чиппендейл. И ванная комната с лиловым кафелем. Ламберт, понятно, не собирался ничего менять, и сейчас все было покрыто пылью, если не плесенью. Возможно, мемориальное отношение к собственному жилищу было его способом не разлучаться с Дорой. Но все равно Гиббонс просто не мог представить себе, каково это – ежеутренне справлять малую нужду в лиловый унитаз.

Когда Ламберт вернулся, Гиббонсу бросилось в глаза, что тот не слишком твердо держится на ногах. Он был большого роста – и тем заметней были его отклонения от равновесия. Ламберт качнулся к столу и рухнул в кресло. Оно застонало.

– Помнишь Пита Ианелли? – спросил Гиббонс.

Он знал, что Ламберт помнит. Ианелли был одним из первых, кто подпал под Программу обеспечения безопасности свидетелей. Игрок из Лас-Вегаса, решивший дать показания против мафии, чтобы хоть так избавиться от колоссального карточного долга. Министерство юстиции решило отправить его на восток, рассудив, что человека проще спрятать в густонаселенной местности: Ламберта назначили его охранником, а поскольку вся программа была еще в новинку, Гиббонсу велели помочь обеспечить безопасность нового пристанища Ианелли в Бетпэйдже, на Лонг-Айленде.

Ламберт хмыкнул.

– Да уж, нахлебались мы с ним дерьма. Тебе известно, что после всего этого нам пришлось убрать его из Нью-Йорка?

– Нет, – сказал Гиббонс.

Хотя на самом деле он это знал. В Кентукки.

– Сукин сын не умел держать язык за зубами. Любил прихвастнуть, рассказывая первому встречному, какой важной шишкой он был в Вегасе. А уверял нас, будто поведал об этом только очаровательной итальянской старушке из деликатесной лавки, в которой покупал буженину. Такая, говорит, очаровательная старушка. И тут же мне в пожарном порядке звонят из Лас-Вегаса, из отделения ФБР. Один из внедренных агентов сообщил им, что тамошней мафии известно, где скрывается Ианелли, и она уже отдала распоряжение ликвидировать его. Мне пришлось сразу же ехать к нему и забирать его оттуда. Кто знает, как близко они к нему уже успели подобраться? Я спас этому сопляку жизнь.

В пересказе Джорджа поездка из Вашингтона на Лонг-Айленд выглядела чем-то вроде операции в аэропорту Энтеббе.

– А Ианелли все еще жив?

– Что да, то да. – Вздохнув, Ламберт сокрушенно покачал головой, как патриарх огромного и беспутного семейства. – И все еще на моей шее.

Он осушил стакан и тут же подлил себе снова.

Гиббонс в свою очередь предполагал, что и Варга «сидит на шее» у Ламберта. И если это верно, то Варга представляет собой звездный час всей его служебной карьеры: самая крупная рыба, которую ему поручили сберечь от акул. Поэтому опекой над Ричи Варгой нельзя было не похвастаться. Особенно когда пьешь с тем, кто выше тебя по чину.

Гиббонс посмотрел, как Ламберт подносит стакан ко рту, как закатывает глаза, выпивая, как будто сам процесс питья причиняет ему мучительную боль. Виски в бутылке осталось всего на четыре пальца. Этот ублюдок действительно не дурак выпить. Гиббонс и сам был уже слегка под хмельком. Разумеется, ему приходилось не слишком отставать от Ламберта, чтобы тот не заподозрил чего дурного. Но ему страшно хотелось, чтобы Ламберт начал колоться прежде, чем они перейдут ко второй бутылке, которую уже придется извлечь из хозяйских запасов. Ламберт любил дешевый джин и пил его не разбавляя, а для Гиббонса пить неразбавленный джин было все равно, что касторку.

Он подумал, не задать ли Ламберту вопрос напрямую, но он слишком хорошо знал, что тот ответит. Ламберт напыжится и с самым важным видом процитирует инструкцию министерства юстиции, касающуюся людей, находящихся под защитой Программы обеспечения безопасности свидетелей. Кроме того, Ламберт непременно спросит, чего это ради Гиббонс интересуется Ричи Варгой, и, зная Ламберта, можно было с уверенностью предположить, что он разболтает об этом интересе всем и каждому – почище той старой итальянки из деликатесной лавки. Гиббонс решил дождаться, пока Ламберт не перестанет соображать.

– Послушай-ка, Джордж...

Ламберт посмотрел на Гиббонса уже несколько осоловелым взглядом.

– Что такое?

– Ты знаешь что-нибудь о Доре?

Ламберт хмыкнул.

– Кому она, на фиг, нужна? – Он вдруг мгновенно опьянел.

Что за болван все-таки этот Ламберт! Ему надо было так или иначе поладить с женой. Дора была совсем неплохой бабой. Не считая ее любви к жутко оформленным интерьерам, с ней было все в порядке.

– Красивая женщина, – с оттенком сожаления в голосе сказал Гиббонс. – Когда я видел ее в последний раз, вы еще жили вместе. Многие женщины, едва выйдя замуж, сразу же опускаются, но Дора не такова. Она продолжала следить за своей фигурой. Нет, Джордж, ты должен признать, она очень хороша.

– Не тебе с ней было жить.

– Что верно, то верно.

Гиббонсу вообще не хотелось ни с кем жить, но он не собирался сейчас рассуждать на эту тему. Он подумал о Лоррейн. Уж она бы никогда не завела лиловый унитаз.

– Что верно, то верно, – повторил он.

– Мне не хочется говорить о Доре.

Сердито прорычав это, Ламберт развалился в кресле, выплеснув остатки виски себе в стакан, затем вышел на минуту в другую комнату. Вернувшись, он грохнулся в другое кресло, из искусственной кожи, коричневое, с одной стороны изрядно поцарапанное. Гиббонс предположил, что это кресло появилось в доме уже после исчезновения Доры и представляло собой первую попытку реванша по части интерьера со стороны Ламберта.

– Хочешь еще? – спросил Джордж. – На кухне, в шкафу у меня там джин. А может, еще что-то, не помню. Погляди в глубине шкафа.

– Ладно.

Гиббонс прошел на кухню, интерьер которой Дора явно задумывала в те времена, когда цвета огненного апельсина и авокадо были последним писком моды, и порылся в шкафу в поисках спиртного. Он обнаружил полгаллона «Гилби», квинту «Гордона» и непочатую кванту «Буле». Должно быть, «Буле» Ламберт хранил для особых случаев. За бутылкой джина он нашел еще несколько покрытых пылью емкостей разной конфигурации. Среди них наименее отвратительным ему показался лимонный ром, а для Ламберта он взял «Гилби». Если беседа и дальше пойдет в том же духе, то только неразбавленного джина ему еще не хватало.

Он полез в холодильник в поисках чего-нибудь съестного. Он решил, что лучше все-таки что-нибудь съесть, чтобы ослабить воздействие алкоголя, не то он и сам вырубится и вся поездка окажется пустой тратой времени. Замысел Гиббонса заключался в том, чтобы, дождавшись, когда Ламберт отключится, обыскать помещение на предмет записной книжки, тетрадочки с адресами, – одним словом, чего-нибудь, что могло бы подсказать ему, где правительство прячет Варгу. Если только этот проклятущий Ламберт наконец даст своей печени отдохнуть и немного поспит.

Он нашел ломтик белого хлеба в пластиковом пакете и ливерную колбасу, которую густо намазал на хлеб. Тот, впрочем, оказался очень черствым. Откусив от сандвича. Гиббонс поспешно открыл банку майонеза и обмакнул туда свою закусь.

Уже решив было вернуться к Ламберту, Гиббонс вдруг подумал, что самая малость льда способна скрасить ему употребление рома. Он открыл морозильник и полез в пластиковое корытце за льдом. Набрав пригоршню кубиков, он почувствовал, что нечаянно зацепил что-то еще. Вытащив руку, он обнаружил в ней прозрачный пакет, а в пакете – черную записную книжку.

– В рот меня, – ухмыльнулся Гиббонс.

Развязать пакет было для человека в таком состоянии не таким уж простым делом, но Гиббонс в конце концов с этим справился. Как он и предположил, записная книжка оказалась заполнена телефонами. Гиббонс быстро пролистал ее. Здесь значились только фамилии и телефоны, адресов не было. Ему сразу же бросилось в глаза, что фамилии были записаны не в соответствии с алфавитной рубрикацией книжки. Мистер Тор вел оказался на букву "Ф", а миссис Майерс – на букву "Г". Первой записью на букву "Д" была Дора. И здесь единственный раз был указан адрес.

Гиббонс покачал головой. Он не мог поверить тому, что Ламберт оказался таким идиотом. Это надо же – сунуть записную книжку в морозильник! Гиббонс решил, что фамилии в книжке представляют собой новые легенды или, если угодно, новые личности людей, находящихся под опекой программы и под персональным присмотром Ламберта. А записаны они, должно быть, по первой букве настоящих фамилий, которые Ламберт наверняка держал в памяти.

На букву "В" было только две записи: Джим Хеннесси и Марк Дэвис. Гиббонс переписал себе в записную книжку эти имена и номера телефонов. Если он проник в суть системы Ламберта, то одним из этих парней должен был оказаться Ричи Варга.

Закончив переписывать, Гиббонс вернул пакет с записной книжкой на место и замаскировал его кубиками льда. Пришлось ему вернуть туда и уже приготовленные для себя кубики, чтобы Ламберт не догадался, что он лазил в морозильник.

– Эй, какого хрена ты там возишься? – заорал из гостиной Ламберт.

– Сандвич делаю. Тебе тоже сделать?

– Не-а.

Когда Гиббонс вернулся в гостиную, Ламберт сидел в кресле практически неподвижно. Он был похож сейчас на статую Линкольна из мемориального комплекса: Эйб Линкольн с пустым стаканом в руке.

– Послушай, Гиб, если я спрошу тебя кое о чем, ты ведь ответишь мне честно, обещаешь?

– Конечно, обещаю.

– Ты спал с Дорой?

– Нет, клянусь тебе, Джордж.

Ламберт вздохнул и уставился в пустой стакан. Гиббонс хотел было плеснуть ему джина, но он оттолкнул руку с бутылкой. Ламберт сейчас был, казалось, воплощением самой печали.

Гиббонс завинтил колпачок на бутылке. Внезапно он почувствовал себя последним мерзавцем.

– Хороший ты мужик, Джордж.

Глава 24

Его костюм, предоставленный самому себе, висел в шкафу. Чемодан лежал открытым на кресле, через его крышку была переброшена синяя рубашка. Чистая одежда была уложена в чемодан, грязная – разбросана по полу. В чемодане, под стопкой чистого белья, лежали три коробки патронов: 38-й калибр, «мягкие» пули 44-го калибра и 9-миллиметровые со смещенным центром. На кровати, разложенный на страницах вчерашней «Дейли ньюс», красовался его арсенал. В одну сторону были отложены 9-миллиметровая автоматическая «беретта» и служебный револьвер 44-го калибра. Газета была в пороховой пыли. Пыль покрывала и фотографию Джимми Бреслина над его ежедневной колонкой.

Снаружи было жарко, как у черта в заднице, а от хренова кондиционера толку тоже никакого не было. Даже здесь, на верхних этажах, не было ни ветерка. Кондиционер не способен был навеять прохладу да вдобавок шумел недостаточно громко, чтобы заглушить трезвон с ближней бензозаправки. Стоял час вечерних поездок, и чертов трезвон не умолкал ни на мгновение.

Тоцци сходил с ума. Он чистил оружие, потому что больше ему нечем было заняться. Подсознательно он рассчитывал на то, что стоит ему подготовиться к чему-нибудь интересному, как оно сразу же и начнется. Он походил на писателя, точащего карандаши и уже приготовившего пачку писчей бумаги в надежде на то, что его вот-вот посетит вдохновение, стоит ему заточить последний карандаш. Это была чисто бойскаутская логика: будь готов. Опасность же подобного подхода к делу заключалась в том, что подготовка могла превратиться в самоцель, а собственно цель так и осталась бы недостигнутой. Тоцци осознал это, чистя жесткой щеткой барабан револьвера, и это лишь увеличило его нетерпение.

В этом поганом мотеле он проторчал уже десять дней и успел возненавидеть его от всей души, но он не имел права покинуть его, не переговорив предварительно с Гиббонсом, а чертов Гиббонс не брал трубку уже несколько дней. Сегодняшний день Тоцци провел, проклиная напарника за то, что тот не завёл себе автоответчик, хотя и в этом случае ему, конечно, уже обрыдло бы диктовать свои соображения, оставляя тем самым улики и против себя, и против Гиббонса.

Тоцци не умел сидеть без дела. Он принялся размышлять обо всякой всячине, анализировать свою прошлую жизнь; так он поступал в подобные минуты всегда – и всегда это нагоняло на него дополнительную тоску. Вот и сейчас его удручало то обстоятельство, что все его земное имущество запросто уместилось в этом вонючем номере. С огорчением он подумал о том, что пистолетов у него больше, чем пар башмаков. Но на самом деле главной причиной уныния было то, что он переступил через черту, из-за которой уже не было возврата.

Тоцци поселился здесь в четверг, после того как обнаружил Гиббонса на тетушкином диване у телевизора. В пятницу он связался с Гиббонсом, позвонив Лоррейн, и сообщил, где находится, а затем съездил в видеопрокат к Бобо. Увидев его, Бобо разве что не обделался на месте, но, когда Тоцци завел его в заднюю комнатушку, у Бобо не оказалось для него ничего нового, за исключением того, что факельщик Торторелла пойман на месте преступления и в настоящее время отпущен под залог. Речь шла, понятно, о тех ночных делах в Эдисоне.

В субботу с утра он уселся за руль и просто покатил, направляясь кружным путем к дому Джоанны, потому что не пожелал признаться самому себе в том, что едет именно к ней. Увидев по дороге кондитерскую, он притормозил и купил полдюжины круассанов. Он решил, что она должна любить круассаны, она была женщиной такого типа. К тому же с круассанами было как-то простительно появиться у нее без звонка.

Когда он пришел к ней, она поглядела на его покупку и осведомилась, почему бы ему не купить пончиков. На будущее, сказала она ему, булочки с корицей были бы лучше. После кофе с круассанами они вышли за покупками. Джоанна предложила приготовить бефстроганов, Пока она стряпала, он смотрел по телевизору на игру мемфисцев. Он остался на ужин, и где-то посредине второй бутылки «Божоле» они соскользнули на диван, прихватив с собой телевизор. Когда он включил MTV, она высмеяла его за то, что ему нравится смотреть такую ерунду, потому что он никогда не видел этого раньше. Видеоклипы хороши только для идиотов, сказала она, но он оставался на том же канале; и вот она начала поглаживать его по брюкам, Да так и не сумела остановиться, а тут Тина Тернер запела «При чем тут любовь?», пошел крутой клип, и Джоанна взобралась на него, принялась ластиться и ласкаться, шевеля губами в такт музыке. Они принялись бороться на диване, со смехом стаскивая друг с друга различные части одежды, и кончили смеяться, только занявшись любовью на полу. А тут уж ему захотелось расхохотаться по-настоящему. Дело кончилось тем, что он остался на ночь.

Траханье с Джоанной всегда было замечательным, но на этот раз у него остался неприятный привкус, который впоследствии только усилился. Он непрестанно думал о том, как исхитриться связать их судьбы. Шаг за шагом продумывал он свое возвращение в лоно нормальной и, главное, законной жизни. Его разыскивали за убийства. Он дезертировал из Бюро. Даже если ему удастся отвести обвинения в убийствах, чем прикажете заниматься дальше? кто возьмет его на службу? что он умеет, кроме того, чтобы ловить всяких ублюдков? Возможно, ему удастся вступить в профсоюз и получить работу на строительстве. Но он как-то слабо представлял себе ежевечерние возвращения на квартиру к Джоанне в заляпанной грязью обуви и в защитном шлеме. Едва ли такой муженек соответствовал ее образу жизни. Он подумал и о том, что они могли бы завести детей, но это было уже настолько в тумане, что не стоило даже загадывать. Все в его жизни, казалось, пришло в полное запустение, было незаконченным или невозможным. Этим утром он проехал по прежним местам в Ньюарке, пытаясь вспомнить, когда же у него все было в порядке. Он съел превосходный сандвич в пригородной лавчонке, возникшей на том месте, где когда-то была прачечная китайца Ли. Его мать и тетки никогда ничего не сдавали в эту прачечную, кроме совсем уже посеревших простыней. Они утверждали, что китайцы творят с постельным бельем прямо-таки чудеса, но что со всем остальным они вполне в состоянии управиться сами. Сейчас мистер Ли уже, конечно, умер. После ленча Тоцци вернулся в мотель и решил почистить оружие. Ему необходимо было привести хоть что-нибудь в полный порядок.

Он вставил барабан в корпус 38-го калибра, проследив, чтобы раздался резкий щелчок. На бензозаправке опять затрезвонили, на этот раз безостановочно. «Черт подери», – пробормотал Тоцци, но колокольчик все не умолкал. Тоцци подошел к окну, держа револьвер на весу, как зажигалку. Женщина в белом «фольксвагене» остановила машину передними колесами аккурат на черном проводе, включив тем самым колокольчики. Она и понятия не имела о том, что сама устроила весь этот шум и трезвон.

– Слезь со звонка, – простонал Тоцци из-за наглухо закрытого окна. – Отъезжай, сука!

Его руки дрожали. Во внезапной вспышке ярости он прицелился в ветровое стекло и снял револьвер с предохранителя.

– Отъезжай!

Внезапно он нажал на спуск и автоматически зажмурился, ожидая, что на него сейчас посыпятся осколки. Но револьвер не был заряжен. Однако щелчок выстрела привел его в чувство. Он отошел от окна и присел на кровать. Сердце у него бешено колотилось. Он представлял себе эту несчастную идиотку, повалившуюся на руль, в залитом кровью платье. Он сам не мог понять, что это на него нашло.

Следующим, что он осознал, был звонок телефона. Тоцци встал и искоса выглянул в окно. Белого «фольксвагена» там уже не было.

– Алло?

– Не думал, что застану тебя.

Это был Гиббонс.

– А где ж мне, так твою мать, еще быть? – рявкнул Тоцци. – Я жду твоего звонка уже целую неделю. Куда ты, на хрен, запропастился?

Гиббонс отозвался не сразу.

– Ты ведь рассчитываешь на премию Академии, верно?

Тоцци, вздохнув, принялся разминать мышцы шеи.

– А в чем, собственно, дело?

– Сдается мне, я его нашел.

– Что?

– Готовься. Нам предстоит поездка.

– Что это значит – ты его нашел? – Тоцци встал и, держа трубку у уха, принялся мерить шагами номер.

– Нанес визит одному судебному приставу. Предположил, что этот пристав – связной между нашим другом и Программой обеспечения безопасности свидетелей. Предположил – и не ошибся.

– И этот парень взял да и сказал тебе, как его найти?

– Нет, идиот, послушай. Я нашел его записную книжку. У него в морозильнике. Там было два имени на букву "В" – некий мистер Хеннесси и некий мистер Дэвис. У обоих были приведены номера телефонов, но адресов не было.

– Позвони в телефонную компанию. Они дадут тебе адреса по телефонам. Они просто тают, когда слышат слово «ФБР».

– Мне это известно. Давай-ка заткнись и дай мне закончить. Я получил адреса. Один в Пенсильвании, Ист-Страудсбург, и другой в Сент-Поле, штат Миннесота...

– Ну и который наш?

– Заткнись, а? Я и так избавил нас от лишней беготни.

– Что же ты сделал?

– Я позвонил в кредитные компании в оба города. Сказал, что продаю дом, не прибегая к помощи брокера, и поэтому хочу убедиться в платежеспособности моего покупателя. Выдумал целую историю про то, как я вышел на пенсию и тороплюсь продать дом, чтобы поскорей перебраться во Флориду. В обоих местах мне ответили, что за дополнительную плату могут поторопиться. Я послал деньги по телеграфу и сегодня утром получил данные из обоих банков.

– А их не насторожило, что ты живешь в многоквартирном доме, а не в собственном?

– Я использовал адрес Лоррейн.

– И что же ты выяснил?

– На счету у мистера Хеннесси около десяти тысяч долларов. У мистера Дэвиса ничего нет и никогда не было.

– У Дэвиса нет кредитной истории? – Тоцци одолевали сомнения. – Не верю, что в министерстве юстиции способны на такую глупость. Наверняка они, снабжая свидетелей новыми именами, заботятся и о поддельных кредитных историях, иначе тем никогда не получить ссуды в банке и всякое такое.

– Снабжать свидетелей кредитной историей они додумались только в прошлом году. Мне кажется, что этот Хеннесси вступил, так сказать, в клуб совсем недавно, тогда как Дэвис – ветеран программы, и его взяли под опеку, еще когда они в такие тонкости не вникали.

– То есть, на твой взгляд, Дэвис – это наш человек.

– Есть такая вероятность.

Гиббонса прервали, объявив, что заказанные им три минуты истекли, и велев дать знать, хочет ли он продолжать разговор.

– Эй! Ты все еще на проводе? – спросил Тоцци.

– Тут я, тут... Послушай, я заеду за тобой около семи.

– И куда мы отправимся?

– В Ист-Страудсбург. В гости к мистеру Дэвису.

Тоцци кивнул.

– Ладно. Увидимся в семь.

– Договорились.

Тоцци повесил трубку. Колокольчик на бензозаправке затрезвонил вновь, но сейчас он уже не обращал на это никакого внимания. В правой руке он по-прежнему сжимал рукоять 38-го калибра. Бессознательно он крутанул барабан и нажал на спуск, прислушавшись к четкому щелчку металла о металл. Сделал это несколько раз подряд. Он думал о Варге. Он готовился к встрече с ним.

Глава 25

– Ну, так чего мы ждем? – сказал Тоцци.

Он сидел на пассажирском сиденье в машине Гиббонса, барабанил пальцами по пластиковому щитку управления, глазел на дом, ерзал, нервничал.

Гиббонс, на сиденье водителя, смотрел на маленькое бунгало, стиснутое между двумя высокими зданиями. Стены домика были выкрашены в белый цвет, по ним вился густой плющ. Даже во тьме он видел, что газон требует стрижки. Свет в доме не горел, за исключением слабого огонька на втором этаже. Гиббонс предположил, что это – ночное освещение в холле. На нетерпение напарника он не обращал никакого внимания.

Кузнечики стрекотали в кустах возле самой машины. Ночь выдалась душная, и из каждого дома доносилось гудение кондиционеров. У Тоцци вспотела вся спина. К поясу у него была прикреплена кобура с 44-м калибром. На этой улице нынче не остановилась ни одна машина, кроме их собственной, и это настораживало Тоцци. Было уже четверть первого – как раз тот час, когда истеричные дамочки, проживающие в таком районе, звонят в участок и сообщают о том, что на их улице появилась незнакомая машина. А вмешательство полиции им сейчас ни к чему. Полиция очень гневается, обнаружив агентов ФБР на своей территории, и ей сильно не нравится, когда ее посылают подальше. А ведь именно так и придется им поступить, если сейчас сюда подъедет патрульная машина и полицейские поинтересуются, чем это они здесь занимаются. Да ведь и самому патрульному не захочется всего лишь проверить у них документы и отправиться своей дорогой; он доложит в участок, а оттуда, по всей вероятности, позвонят в местную контору ФБР, чтобы под страховаться. Нет, полицейские сейчас Тоцци были ни к чему.

– Мы следим за этим хреновым домиком с восьми часов, Гиб. Там никого нет, кроме нашего любимца. Свет он выключил час назад и сейчас наверняка уже спит. Пошли проведаем его.

Гиббонс кивнул, не сводя глаз с дома.

– Да, по-моему, там больше никого нет.

Он сказал это самому себе и все-таки употребил ограничительное выражение «по-моему». Такова была легендарная осторожность Гиббонса – осторожность, едва не сводившая Тоцци с ума в процессе совместной работы. Оглядись по сторонам, прежде чем высунуться, ступай осторожно, не спеши. Задумавшись над этим, Тоцци осознал, что невероятная осмотрительность напарника могла оказаться одной из причин, спровоцировавших его самого на дезертирство из ФБР. Не главной, конечно, причиной, но все же одной из них.

– А как мы узнаем, что это действительно он? – поинтересовался Гиббонс.

Тоцци продолжал барабанить по щитку; его пальцы выстукивали какой-то тревожный ритм.

– Что мне ответить. Гиб? Ты сам выявил этот адрес.

– Гм-м...

Гиббонс был в шляпе. Приглушенный свет уличного фонаря озарял его лицо в профиль. Он по-прежнему не сводил глаз с дома. В профиль он слегка напомнил напарнику Дика Трейси.

– Предположим, что Варга, – внезапно заговорил Гиббонс. – И что же мы предпримем? Он ведь не расколется на месте и не скажет, что убил Ландо, Блэни и Новика, только потому, что мы его сумели выследить.

Тоцци обиженно вздохнул.

– Я приставлю ему ствол к глазам и скажу, что нам однозначно известно, что он убил трех агентов ФБР. И если он не расколется прямо в ответ на это, мы скажем ему, что поймали Билла Кинни, а тот указал на него как на заказчика убийств. Он примется все отрицать и валить все на Кинни. Тогда я останусь сторожить его, а ты отправишься в Нью-Йорк и проделаешь все то же самое с Кинни. Кинни тоже начнет все отрицать и валить на Варгу. Ну и как я тогда поступлю? Объяснить тебе на пальцах, Гиб?

– А что, если этот план не пройдет?

– Тогда ты на минуту выйдешь из комнаты, а я позабочусь о Варге по-своему.

– Нет.

Гиббонс произнес это спокойно, но с неколебимой уверенностью. Тоцци решил на данном этапе не вступать с ним в пререкания.

– Гиб, сидя здесь, мы ведь все равно ничего не найдем.

Гиббонс потер нос, посмотрел на часы.

– Ждем еще пятнадцать минут, – сказал он. – Пусть он уснет покрепче.

Тоцци закатил глаза. Затем принялся растирать бедро, уже онемевшее под тяжестью пушки.

* * *

В маленьком бунгало не было централизованной системы кондиционирования воздуха; кондиционеры, однако, имелись в большинстве помещений. Но люди вечно стремятся экономить электричество, поэтому они открывают окна, едва повеет первый ветерок, и в большинстве случаев забывают потом, укладываясь спать, запереть их. Вот почему самые жаркие дни лета – это золотое времечко для квартирных воров. Варга находится под зашитой Программы обеспечения безопасности свидетелей уже достаточно долго, чтобы начать проявлять беспечность, подумал Тоцци. Но он оказался не прав. Единственным не запертым изнутри окном, которое ему удалось найти, оказалось маленькое и высокое окошко расположенной под лестницей ванной комнаты. Ему пришлось забраться на плетеное садовое кресло, чтобы вырезать две дыры в нижней части оконного стекла и, просунув в них пальцы, отодвинуть шпингалет. При этом ножки кресла все глубже уходили в почву цветочной клумбы, что, на вкус Тоцци, сделало приключение еще более интересным.

Очутившись внутри дома, он прошептал Гиббонсу из окна:

– Обойди кругом. Я впущу тебя через кухню.

– Нет. Просто подай руку.

Тоцци хотел было возразить, но любое возражение прозвучало бы сейчас оскорблением. Влезть в окно он, во всяком случае, сумеет. Другое дело, насколько бесшумно.

У Гиббонса были очень сильные руки, и, едва он, ухватившись за подоконник, перенес на них тяжесть тела, внутрь ему удалось перемахнуть лихо и беззвучно. Бесшумнее, чем самому Тоцци, как исподволь отметили они оба.

Тоцци достал револьвер и уже хотел рвануться вперед, когда Гиббонс положил ему руку на плечо.

– Погоди-ка, – прошептал он.

Следующим звуком, донесшимся до слуха Тоцци, был шум льющейся струи в туалете.

– Спустить не забудь, – саркастически заметил Тоцци.

– Пошел ты к черту. Приспичило.

Тоцци поневоле подумал о том, что, не приспичь Гиббонсу, тот, может, и в дом не полез бы.

– Ладно, – произнес Гиббонс, застегивая «молнию» на брюках. – В доме такого типа должны быть всего две спальни, и обе – на втором этаже. Когда поднимемся, ты пойдешь в ближнюю, а я займусь другой.

Тоцци кивнул и полюбовался тем, как Гиббонс достает свой револьвер. Знакомая чернь с синим отливом – а именно так выглядела пушка – напомнила ему о добром старом времени, когда он еще не стал дезертиром. Ладно, сейчас не время для вздохов, подумал он.

Вдвоем они вышли из ванной и, повернув за угол, оказались в гостиной. Стены были покрыты изображениями лошадей – главным образом цветными гравюрами в рамочках. Охотничьи гравюры, подумал Тоцци. Как раз такие и должен был подобрать служащий министерства юстиции для человека, которому предстояло жить одному.

Войдя в гостиную, Тоцци сразу же, замерев от напряжения, увидел светящиеся цифры, мигающие ему навстречу с противоположной стены. Сперва ему показалось, что это какая-то электронная система сигнализации, но, присмотревшись, он понял, что перед ним всего лишь видеомагнитофон, а красная цифра 27 означает канал кабельного телевидения.

На полке над телевизором он обнаружил коллекцию игрушек. Маленьких дешевых пластмассовых игрушек. Робот-динозавр, заводная собачка, медведь на роликах. Кинг-Конг и Годзилла, клоун, пингвин в шляпе и с глазами-пуговками. Пошарив на полке за игрушками, он обнаружил надувную бабу. Правда, в спущенном состоянии. Трудно было представить себе Джоанну замужем за человеком, забавляющимся с надувной бабой.

Он еще раз посмотрел на пингвиний глаз пуговкой и заскрежетал зубами. Ландо, Блэни, Новик.

Тоцци также отметил альбом Вилли Нельсона на проигрывателе и номер «Форума» на журнальном столике. Музыка кантри и грязные журнальчики. Берлога одинокого похабника.

Он почувствовал у себя на плече руку Гиббонса. Тот указующе мотнул головой в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. К счастью, лестница была устлана ковровой дорожкой. Гиббонс начал подниматься по ней, а Тоцци пошел чуть сзади, наставив револьвер на лестничную площадку, чтобы подстраховать напарника.

Лестница заскрипела под тяжестью их шагов, но ковровая дорожка приглушила звук. Когда Гиббонс уже оказался наверху, Тоцци внезапно подумал о том, а нет ли у Варги каких-нибудь домашних животных. Собака, спящая у ног хозяина, могла стать досадной помехой. К тому же по самому роду своих занятий Варга наверняка окажется при оружии.

Поднявшись по лестнице, Тоцци увидел, как Гиббонс указывает револьвером на дверь спальни, которая предназначалась ему. Дверь была открыта. При свете ночника в холле можно было разглядеть застеленную кровать. Комната была заставлена картотечными ящиками, на полу стоял настольный хоккей.

В холле на втором этаже была распахнута дверь в ванную. Здесь, между раковиной и туалетом, было приготовлено место для кошки. Тоцци посмотрел себе под ноги. Не хотелось бы ему сейчас наступить на злосчастную тварь.

Подойдя ко второй спальне, Тоцци услышал шум кондиционера, вставленного в оконную раму. Кондиционер жужжал достаточно громко, чтобы заглушить любой поднятый ими шум, но Тоцци все равно оставался начеку. Там их может дожидаться Варга. Тоцци пожалел о том, что первым придется войти не ему, а Гиббонсу.

Они заняли позицию по обеим сторонам от двери. Тоцци с радостью обнаружил, что дверная ручка находится с той стороны, с которой стоял Гиббонс. Это означало, что ему следовало открыть дверь самому. Так он и поступил, тихонько приотворив ее. Из-за двери просочился какой-то неясный, водянистый свет. Это была сигнальная лампочка кондиционера.

Он приотворил дверь пошире и увидел человека, спящего на постели, под простыней. Вся кровать была залита водянистым светом.

Гиббонс тронул напарника за плечо и большим пальцем ткнул в сторону спящего. Тоцци кивнул. Он на секунду задержал дыхание, затем распахнул дверь с такой силой, что та ударилась о стену и закачалась на петлях.

Простыни на постели взлетели вверх, человек сел, не понимая, что происходит.

– Замри!

Тоцци, держа револьвер обеими руками, направил его в лицо хозяину дома.

Тот потерял дар речи, его рот бессмысленно открылся. Он поднял руки вверх, уронил их, затем поднял снова. Он не знал, как ему быть. Затем он внезапно заметил Гиббонса – и тоже с револьвером – сбоку от постели и инстинктивно отшатнулся в сторону изголовья.

Тоцци понял, что светит не только лампочка кондиционера. На письменном столе стоял аквариум с электрической подсветкой.

– Встать! – рявкнул Гиббонс. – Держать руки так, чтобы я их видел.

– Эй, парни, чего вам нужно? Просто скажите, и все, договорились, ладно?

Тоцци посмотрел на него попристальней. Большое волосатое брюхо, двойной подбородок, длинные висячие усы, густые волнистые волосы.

– Хотим тебя кое о чем расспросить, Ричи.

– Кто? – Он нервно усмехнулся. – Да нет, вы ошиблись. Меня зовут Дэвис.

– Именно так: Марк Дэвис, – сказал Гиббонс. – Известный также как Ричи Варга.

– Да нет, вы меня с кем-то спутали. Правда, парни. Я просто не знаю, о ком это вы говорите.

Тоцци приставил револьвер ему к груди.

– Хочешь полюбопытствовать, Ричи, как быстро я сведу на нет всю твою пластическую операцию? Давай-ка лучше играть честно!

– Господи Боже, долбаный! – закричал пленник, пытаясь восстановить дыхание. – Господи, Господи!

Он продолжал твердить «Господи», как будто не мог припомнить ни одного другого слова.

Тоцци знаком приказал ему вернуться на кровать. Тот рухнул на спину как подкошенный, и Тоцци сунул ему ствол револьвера под подбородок.

– Последний раз тебя спрашиваю, Ричи. Последний раз. – Тоцци чувствовал, как под стволом его пушки пульсирует сонная артерия, – Мы хотим выслушать историю, которую ты скрыл от суда. Понимаешь меня? Хотим послушать о трех парнях, которых ты...

– Погоди-ка минутку, – вмешался Гиббонс. – Это не Варга.

Тоцци в недоумении уставился на него.

– С какой стати это не Варга?

– Я видел множество фотографий Варги. Мне кажется, это не он. Пластическая операция с ним такого бы не сделала.

Гиббонс опять осторожничает, опять, к черту, перестраховывается. Плевать на него! Но тут Тоцци кое-что пришло в голову.

– Вставай, толстяк, – приказал он.

Но тот и не шевельнулся – был чересчур напуган.

– Я сказал: вставай!

Поскольку мужчина все равно не шевелился, Тоцци схватил его за резинку боксерских трусов и с силой рванул ее, резинка оказалась прочной. Тоцци как следует проматерился, пока не порвал ее. Он сдернул с пленника, трусы и обнажил его гениталии.

Тоцци уставился на них в водянистом свете, затем включил и ночник, чтобы рассмотреть получше.

– Так твою мать! У Варги только одно яйцо. А у этого ублюдка яйца, как у жеребца!

Гиббонс посмотрел на Тоцци с удивлением и не без обиды.

– Откуда тебе это известно?

– Так, сказал один человек.

– Понятно, и я даже знаю кто.

– Так твою мать, – повторил Тоцци. – Этот ублюдок – подставник. Варга нанял подставника, чтобы тот морочил голову Программе обеспечения безопасности свидетелей. Просто невероятно!

Внезапно запахло мочой. Тоцци посмотрел на «мистера Дэвиса» и обнаружил, что тот обмочился.

– Так что, Ричи Варга нанял тебя, на хрен, подставником? – заорал он на «мистера Дэвиса».

Тот был не в силах произнести ни слова, но все же ответил коротким судорожным кивком.

– К черту его!

Тело Тоцци сотрясалось от ярости. Ему хотелось застрелить ублюдка на месте. Но вместо этого он схватил телефон, стоявший на ночном столике, вырвал его из гнезда и с размаху швырнул в аквариум. Телефон ударился о стенку над аквариумом, грохнулся вниз, взметнул воду и ушел на дно. Маленькая радужно-синяя рыбка заметалась в запенившейся воде.

– Не вздумай вылезать из постели до восхода, – заорал Тоцци на «мистера Дэвиса». – Понял меня?

Тот, не переставая кивал и бормотал нечто нечленораздельное. Тоцци был уверен в том, что перепуганный ублюдок еще долго не вздумает поднимать никакого шума. Но на всякий случай, уже уходя, он сломал телефон и на первом этаже.

– Валим отсюда, – поторопил он Гиббонса, устремляясь к выходу.

– Значит, сказал один человек? – пробурчал Гиббонс. – Хорошенькие ты ведешь постельные разговоры!

Тоцци пропустил насмешку мимо ушей, он стремился прочь отсюда. Гиббонс с трудом поспешил следом.

Глава 26

В столовой у Кинни был полный бедлам. Его детки – самой старшей было четырнадцать, а самому младшему два с половиной – сидели друг напротив друга за обеденным столом, по трое с каждой стороны.

Миссис Кинни, маленькая женщина с грустными глазами и гладко зачесанными светлыми волосами, сидела в конце стола. Она втолковывала двум старшим мальчикам, что не намерена даже обсуждать идею о приобретении еще одного телевизора им в комнату. Четыре телевизора для одной семьи – это более чем достаточно, сказала она.

Старшая девочка на что-то дулась. Она только, того и ждала, чтобы кто-нибудь поинтересовался у неё, что случилось, и она могла бы ответить: «Не скажу!»

Младшие девочки, семи и восьми с половиной лет от роду, толкали друг друга под столом и злобно подхихикивали.

На другом конце стола восседал Билл Кинни. Он резал на мелкие кусочки ломоть ростбифа для малыша. Узел его галстука был ослаблен, рукава – засучены. Тутошний бардак ничуть не смущал его, а, напротив, скорее успокаивал. Здесь он ощущал себя великодушным господином, даже скорее властелином. Отцовство доставляло ему огромное удовольствие.

– Это тебе, Син, – сказал он малышу, пододвигая к нему тарелку. – И пожалуйста, изволь все съесть.

Тяжелая серебряная вилка на мгновение показалась в крошечном кулачке Сина, но он тут же оставил ее и потянулся к мясу руками.

Кинни улыбнулся.

– Папаша, – с подчеркнутой иронией обратилась к нему через весь стол супруга, – не соизволишь ли ты объяснить своим деткам, почему мы не можем позволить себе еще один телевизор?

Кинни поднял брови и подергал себя за мочку уха. Потом посмотрел на сыновей.

– Еще один телевизор, вот как? – Он торжественно кивнул. – Стоит подумать.

И позволил себе улыбнуться.

Сыновья буквально растаяли от восторга.

Миссис Кинни не без осуждения посмотрела на мужа и вздохнула. Он позволял детям брать верх во всем.

Потянувшись за бобами, он подмигнул ей. И как раз тут зазвонил телефон.

Старшая, не говоря нислова, поднялась с места и, все столь же мрачная, отправилась на кухню, чтобы взять трубку. Шла она, выпрямив спину и потупившись, как монашка. Кинни знал, что таким образом девочка кого-то, чаще всего свою мать, наказывает.

Через пару секунд она вернулась в столовую и села на свое место. И только после этого произнесла:

– Папа, это тебя.

– А кто, солнышко?

– Миссис Дэвис, – пробурчала она.

– Ты сказала – миссис Дэвис или мистер Дэвис?

– Миссис.

Кинни в недоумении переглянулся с женой.

– Что бы это значило? – вполголоса произнес он.

Он встал из-за стола, и миссис Кинни проводила его взглядом. Дэвисы им время от времени позванивали, и она знала, что это как-то связано со службой Билла. Она давным-давно научилась не задавать ему лишних вопросов. А после шестнадцати лет замужества это ее уже не интересовало.

На кухне дожидалась снятая трубка красного настенного телефона. Кинни взял ее и потянул шнур к кухонному столу, за которым в семье завтракали. Он выглянул в окно, выходящее на задний двор. Двор был усеян игрушками, мячами, велосипедами. Газон уже пора было подстригать.

– Алло? – сказал он.

– Привет! Как дела?

Это была Джоанна Варга.

– Все в порядке. Что-нибудь стряслось?

– Твой дружок Гиббонс и его напарник Тоцци нанесли визит нашему другу из Ист-Страудсбурга в Пенсильвании.

Кинни почувствовал, как у него защемило в груди.

– Когда?

– Нынешней ночью.

– И что произошло?

– Ну, они не нашли того, кого искали, вот что произошло. Но и обвести себя вокруг пальца не дали. И это, конечно, крайне огорчительно.

Кинни начал задыхаться.

– Но как им удалось выяснить насчет Ист-Страудсбурга?

– Не знаю, да и наплевать на это. А не наплевать на то, что они уничтожили «крышу» Ричи. Ты должен был позаботиться о Гиббонсе. Чего ты медлишь?

– Я как раз прямо сейчас разрабатывал план. Но я и понятая не имел о том, сколько им уже известно. О Господи, это очень плохо.

– Еще не очень, но может стать и очень. Мне кажется, у этой парочки на уме нечто большее, чем поимка свидетеля, занявшегося преступным промыслом. Они наверняка имеют в виду совсем иное. В конце концов, Тоцци и впрямь нужно совершить что-то выдающееся, чтобы его простили и восстановили на службе в ФБР.

– Тоцци обвиняется в убийстве. В трех убийствах. Ему никакой подвиг не поможет.

– Так или иначе, они оба прилагают максимум усилий к тому, чтобы найти Ричи.

Манера вести разговор была у Джоанны такова, что, хотя каждое слово звучало иронически, за ним можно было ощутить и какую-то неясную угрозу.

Кинни вытащил из кармана свои шикарные часы и принялся нервически щелкать золотой крышкой.

– Ну и хорошо, – сказал он, – и что ты обо всем этом думаешь?

В разговоре возникла небольшая пауза. Кинни стали слышны призрачные голоса с параллельных линий.

– А что ты думаешь о том, что я думаю?

Кинни знал, что она думает. Гиббонс и Тоцци должны умереть. И как можно скорее.

– Тебе поможет Фини со своей командой.

Кинни представил себе этого говнюка и двух точно таких же панков у него на подхвате.

– Послушай, а почему бы не дать мне самому поглядеть, что я могу сделать, чтобы...

– Свяжись с Фини. Ему известны пожелания Ричи насчет того, как это следует сделать.

– А ты уверена, что мне не стоит сначала попробовать управиться в одиночку?

– Дело вышло из-под контроля. Ричи хочет, чтобы все прошло в соответствии с его пожеланиями, – сухо объяснила она. – Я думаю, тебе не стоит напоминать. Но все-таки. Если они начнут оказывать серьезное давления на Ричи, он сдаст тебя первого. Как самую мелкую карту в своей колоде.

Кинни посмотрел в окно на детские качели. И увидел, как на них взлетают три безглазые головы. У него упало сердце.

– Хорошо. Я свяжусь с Фини.

– Ладно. Чем скорей эти двое будут выведены из игры, тем лучше.

– Ты права.

Внезапный рев донесся из столовой, и сердце у Кинни оборвалось. Но тут же он услышал мальчишеский смех.

– У нас действительно нет другого выхода, – сказала она.

– Ты совершенно права. Я обо всем позабочусь.

– Да уж понятно. И пожалуйста, не забывай об Атлантик-Сити. Эта операция нам скоро понадобится.

– Ясное дело. Я владею ситуацией. Не беспокойся.

– Просто проследи за тем, чтобы повода к беспокойству не возникло.

Вешая трубку, Кинни с шумом выпустил изо рта воздух.

– Сука, какая сука, – прошептал он.

Прежде чем вернуться к столу, он отдышался и сумел выдавить из себя отеческую улыбку.

– Ну, что означает весь этот шум? – спросил он, входя в столовую.

– Мальчики дразнят Крисси, – сказала жена.

– А как дразнят?

Мрачная девица внезапно жалобно забубнила:

– Они самые настоящие убийцы, а им все сходит с рук!

– Собственно говоря, что ты имеешь в виду, Крисси?

Миссис Кинни ответила вместо дочери:

– Она хочет, чтобы мы ее отпускали до полуночи. Говорит, что всех ее подруг уже отпускают.

В ее голосе слышалось явное неодобрение.

Двое старших мальчиков, сложив губки, принялись издавать чмокающие звуки, намекая на поцелуи. Крисси вскочила со своего места и застыла у стола со сжатыми кулачками.

– Теперь понятно, что я имею в виду? Самые настоящие убийцы, а им все сходит с рук!

Она выбежала из комнаты и, обливаясь слезами, помчалась вверх по лестнице.

Кинни мрачно посмотрел на сыновей.

– После обеда я к вам зайду. Серьезно потолкуем.

– Выходит, мы останемся без телевизора?

Младший из парочки уже и сам был готов расплакаться.

– А это обсудим позже.

Со второго этажа послышался грохот захлопнувшейся двери. Весь дом затрясся. После чего в столовой вдруг стало тихо.

– Доедайте, – сказал Кинни.

Было так непривычно тихо, что, разрезая ростбиф, он слышал, как скребет по фарфоровой тарелке нож.

Глава 27

Над Фолей-сквер висел серебристо-голубой смог выхлопных газов в часы пик, которые в этой безжалостной духоте скапливались у самой поверхности земли. Гиббонс, выйдя из гаража, хмуро огляделся по сторонам. Сегодня утром в машине он слышал по радио метеосводку: даже ночью температура не опускалась ниже двадцати семи градусов, а в половине восьмого утра было уже за тридцать. Свернув на Бродвей, он бросил взгляд на бегущую строку – время/температура – в витрине Чейз Манхэттен-банка. Двадцать минут десятого, тридцать три градуса.

А сейчас, пересекая Сентр-стрит, он буквально губами чувствовал влажную жару.

Он был в паршивом настроении. Уже два дня его преследовала непрерывная головная боль. Началась она на обратном пути из Пенсильвании, после того как они с Тоцци проведали дублера Варги. Всю дорогу Тоцци, хотя Гиббонс и просил его помолчать, твердил о Варге, Ландо, Блэни и Новике, о том, чем им предстоит заняться теперь и как именно выйти на Варгу, используя Кинни в качестве наживки, о том, что он, Тоцци, должен поймать Кинни и Варгу, о том, что он, Тоцци, должен отомстить за Ландо. Гиббонс вернулся домой в четыре утра, и, хотя ему удалось немного поспать, это напоминало не сон, а беспамятство. А когда на следующее утро он пришел в контору, Кинни был уже там, но подступиться к нему было, разумеется, нельзя. А от вида образцово-показательного Кинни голова у Гиббонса разболелась еще сильнее.

Ему казалось, будто он бился лбом о каменную стену: у него не было ни одной зацепки на будущее. Если бы он обратился к Иверсу со всем, что сейчас ему было известно, это выдало бы его связь с Тоцци. Он подумал о том, чтобы поговорить с Кинни во внерабочее время, но тут же забраковал эту мысль. Взяться следить за ним? Тоже не годится. Опытный агент мгновенно обнаружит, что за ним хвост. Конечно, можно было вступить в открытый конфликт с Кинни прямо здесь, но это казалось ему чересчур рискованным. У них не было весомых доказательств того, что Кинни выполняет для Варги роль палача, поэтому тот просто сможет все отрицать, и, кроме того, в ходе неизбежной при таком повороте событий беседы с Иверсом начальник наверняка задаст кучу вопросов, отвечать на которые Гиббонсу не хотелось. С другой стороны, неопровержимые данные о Варге и Кинни не давали ему успокоиться. Словно он сидел за партией в покер с парой тузов на руках, но не понимал, что с ними делать дальше. Большую часть ночи он провел без сна, надеясь выработать хоть какое-нибудь решение:

И как раз сейчас ему позарез нужна была чашка кофе. Он зашел в кофейню, в которой часто завтракал, и проскользнул вдоль очередей, выстроившихся к раздаче. Все вокруг жаловались на духоту. Кондиционер в кофейне работал еле-еле, но после уличной жары даже это приносило хоть какое-то облегчение. Клерки из соседних учреждений сидели у стойки и неторопливо потягивали кофе, стремясь хоть на пару минут оттянуть возвращение на улицу. Гиббонс огляделся по сторонам в поисках свободного места и вдруг заметил в одном из зеркал, что кто-то машет ему рукой. Это был Кинни, и как раз рядом с ним оказался незанятый стул. Какое совпадение!

– Доброе утро, Берт, – широко улыбнулся Кинни навстречу подходящему к нему Гиббонсу.

– Доброе утро.

Сев на место, Гиббонс увидел, что Кинни ест этакий суперсандвич: ломоть ветчины, яичница, и кусок сыра на тосте. Гиббонс подумал о том, знает ли Кинни, что ему все известно.

– Вкусно? – кивнул он в сторону сандвича Кинни.

– Нормально.

Подошла официантка, уже держа наготове блокнотик и карандаш. Ей было лет восемьдесят, и лицо у нее было как у старой ведьмы, но держалась она молодцом, быстро и бесшумно передвигаясь на все еще крепких ногах. Гиббонс обращал на нее внимание каждое утро: она сновала по помещению, пока молодые официантки выполняли заказ со скоростью сонной мухи.

– Что вам угодно? – спросила она.

В ее голосе слышался легкий славянский акцент.

Гиббонс еще раз полюбовался сандвичем Кинни.

– Кофе и сладкую плюшку.

– Плюшку подать горячей?

– Нет, спасибо.

Она извлекла из-под стойки сладкую плюшку в вощеной бумаге и подала ее Гиббонсу. Поставила на стол перед ним чашку и сразу же наполнила ее кофе. Быстро и аккуратно. Другие официантки вечно ухитрялись хоть немного да разбрызгать, а иногда и порядочно заливали стол. Но старая официантка неизменно была аккуратна.

После того как она отошла от столика, Кинни сказал:

– Ну... одним словом, я слышал, что вы побывали в Пенсильвании.

Гиббонс, потупившись, размешивал сахар в кофе деревянной палочкой. Кинни избрал агрессивную манеру игры. Гиббонс решил пока прикинуться глухонемым, но у Кинни не было времени на такие тонкости.

– Наш друг мистер Дэвис из Ист-Страудсбурга, – сказал он. – Мне известно о вашем визите к нему во всех деталях.

Гиббонс извлек плюшку из упаковки.

– Быстро распространяются новости.

Кинни промолчал.

Гиббонс, подув на кофе, отпил.

– Полагаю, нам с Тоцци уже вынесен приговор.

Кинни пожал плечами и откусил кусок сандвича.

– Мне бы об этом не сообщили.

– Вот как? А разве это не вы бухенвальдский палач? А мне то казалось, что расправа над федеральными агентами – это ваша специальность.

Кинни сделал большой глоток. Гиббонс заметил, как сверкнул солнечный луч на его массивном перстне с печаткой.

– Вы по тонкому льду разгуливаете, Берт.

– Правда?

– Подумайте сами. Если вы начнете плести небылицы обо мне, я отвечу историями о вас и о Тоцци. Недоносительство на агента-дезертира и сотрудничество с ним – это весьма паршивое обвинение.

– Пальцем в небо, Кинни.

– У меня есть фотографии.

– Да уж понятно.

– Хотите удостовериться?

– Верю вам на слово.

Старая официантка подошла к ним с кофейником.

– Подлить? – спросила она.

– Да, пожалуйста.

Кинни королевским жестом пододвинул к ней чашку. Ублюдок с прекрасными манерами.

– Мне не надо, – сказал Гиббонс, и официантка прошла дальше по залу. – А предположим, я обращусь к Иверсу и расскажу ему о вашей сверхурочной работе? Вы, конечно, в ответ выдвинете свои обвинения. Но как насчет Тоцци? Он парень отчаянный, а терять ему все равно нечего. Он наверняка расстреляет вас в упор.

Кинни усмехнулся.

– Тоцци меня не волнует. Мы сами его найдем.

Он становился все агрессивнее.

– Я уже пожилой человек, – сказал Гиббонс. – Наняв хорошего адвоката, я могу повести себя точь-в-точь как крестные отцы – прикинуться больным, начать подавать встречные жалобы и все такое. А что, если я решу, что дело того стоит, лишь бы припереть вас к стенке?

Кинни провел рукой по щеке.

– Как знать?

Он полез в карман и достал деньги ровно по счету: бумажку и мелочь.

Старая официантка сразу же заметила это и поспешила взять у него деньги и счет. Кинни повернулся на стуле, намереваясь встать.

– Скажите-ка мне вот что, – произнес Гиббонс. Кинни остановился и посмотрел ему прямо в лицо. – Отрубить человеку голову – это ведь трудно?

Поджав губы, Кинни покачал головой.

– Ничего особенного. Могу порекомендовать тяжелое мачете только оно должно быть хорошо заточено. Начинать надо с горла, а не с затылка. Так проще. – Он встал и полез в карман. – Глаза – вот с чем хлопот не оберешься. – Он выложил четвертак на стол. – До скорого, Берт.

Гиббонс проследил за тем, как Кинни идет к выходу – стройный, уверенный, без сучка без задоринки, как староста старшего класса.

Он доел плюшку и допил кофе. Официантка еще раз предложила подлить кофе, и Гиббонс вновь отказался. Она сразу же отошла от него к другим посетителям – истинный образец несуетной заботы и предусмотрительности. Поднявшись с места, Гиббонс бросил взгляд на жалкие чаевые, оставленные Кинни. Он взял этот четвертак, положил себе в карман, а на столике оставил доллар.

Идя к двери, он ощущал присутствие четвертака Кинни у себя в кармане. Так, вляпавшись в собачье дерьмо и уже почистив башмак, вы все равно волей-неволей о нем думаете. Толкнув стеклянную дверь, Гиббонс вышел на улицу. Как будто с разгону попал в теплое желе. На мгновение он задумался над тем, можно ли считать Кинни человеком.

Глава 28

Тоцци блуждал по большому старому дому, фиксируя получаемую со всех сторон информацию, как видеокамерой. Девочку-подростка звали Крисси. Тоцци прочел это на шкатулке, стоящей у нее на письменном столе: «Крисси с любовью от папы и мамы». Двое мальчиков обитали в изрядно захламленной комнате со встроенными в стенку кроватями. На двери был написанный от руки плакат: «Не входить! Каждый вошедший будет застрелен на месте! Грегори Кинни и Билл Кинни-младший, владельцы». Две младшие девочки делили комнату, выдержанную в розовых тонах. Одну из них звали Вирджиния: Тоцци прочел это имя, выведенное на торце учебника географии. Имя другой девочки осталось для него загадкой. Маленькая комната, не больше обычной кладовой, оказалась обителью младшего сына. Она находилась на втором этаже, сразу за лестницей. Тоцци наклонился над детской кроваткой, раздвинув полог стволом 38-го калибра. Он немного нервничал насчет своего «бьюика». Тот был запаркован на улице с девяти утра, а сейчас уже начало третьего. Но, в конце концов, «бьюик» был здесь не единственной машиной и не должен был насторожить полицейских. И, строго говоря, большая старая машина могла навести на мысль о том, что на ней к кому-нибудь приехала приходящая прислуга.

Сидя с утра в «бьюике» возле дома, он увидел, как школьный автобус забрал двух мальчиков и двух младших девочек, должно быть, в какой-нибудь дневной скаутский лагерь. Он понаблюдал за почтальоном, совершающим свой ежеутренний обход, за шныряющими туда-сюда садовниками и водопроводчиками, за тем, как выходят из дому и потом возвращаются с полными сумками покупок домохозяйки. Слежка всегда скучна, а на этот раз ему явно не терпелось. Тоцци уже решил было, что так и не дождется появления жены Кинни. Но как раз когда он уже подумывал бросить все к чертям и отправиться позавтракать, маленькая блондинка наконец-то показалась на пороге собственного дома. С ней был малыш, он семенил, держа мать за руку. Тоцци заметил, что она что-то втолковывает мальчику. Когда они подошли к проезжей части, мать взяла малыша на руки, поцеловала его и усадила на заднее сиденье синего «доджа». Сама села за руль, включила мотор и рванула с места.

Женщины никогда не дают мотору прогреться, подметил Тоцци. Если не прогревать его, могут заесть клапаны. Тоцци представил себе, как Кинни просвещает на этот счет жену; Он никогда не встречался с Кинни, но был уверен, что тот самоуверен и склонен к поучениям. Гиббонс описывал его как лощеного карьериста. Наблюдая за домом Кинни, Тоцци пришел к выводу, что тот представляет собой типичного яппи. Но Кинни вдобавок к этому был хорошо натренированным профессионалом с четкими психопатическими тенденциями, способным пойти на убийство во имя своих сомнительных целей. Подобная характеристика, понял Тоцци, вполне соответствует и его собственной персоне. Он не сомневался в том, что именно так относится к нему Иверс и именно с этой точки зрения рассматривает его дезертирство.

Гиббонс позвонил ему в мотель поздно вечером и поведал о встрече с Кинни за завтраком. Он дал Тоцци адрес в Монклере, штат Нью-Джерси, и сказал, что это домашний адрес Кинни.

– Последи-ка за домом при свете дня, – предложил Гиббонс. – Понаблюдай за женой, за детьми, за тем, когда и куда они ходят в школу. Приготовь для меня подробный отчет. Выясни, на каких машинах они ездят. Мне нужны интимные подробности о его семье, чтобы заставить его хорошенько задуматься, прежде чем он что-нибудь предпримет. Я хочу, чтобы он понял: мы тоже шутить не будем. Как раз сейчас он уверен в том, что начал на нас охоту. Необходимо дать ему понять, что роли охотника и добычи могут поменяться.

– Ты заговорил по-моему, – сказал Тоцци.

Гиббонс ничего не ответил.

– А как тебе удалось выяснить его адрес?

Всем федеральным агентам полагалось иметь незарегистрированные номера телефонов, и только начальники, их помощники и руководство ФБР в Вашингтоне имели доступ к личным досье.

– Я следил за ним, когда он поехал на ленч. Он заехал в магазин спорттоваров в Сити-Холле и купил спортивные туфли. Расплатился кредитной карточкой. Позже в тот же день он пошел в архив, а я в это время заглянул к нему в клетушку. Туфли лежали в коробке под столом. А еще в коробке лежала квитанция. Как я и предполагал, при расплате кредитной карточкой ему пришлось дать свой адрес и номер домашнего телефона.

– Ему бы следовало быть поосторожней.

– Пожалуй, что так.

А теперь, разгуливая по пустынному дому, Тоцци думал о том, что поосторожней следовало бы себя вести ему самому. Самая незначительная ошибка сейчас грозила ему смертью. Он припомнил все, что сделал за последние пару дней, ища в своих действиях возможную роковую ошибку. Вроде бы таковой не было. Но, разумеется, Кинни тоже не считает, что его беспечность может иметь роковые последствия. И не должен так считать, пока для него не станет уже слишком поздно.

Тоцци вышел из детской и отправился в хозяйскую спальню, в центре которой высилось огромное ложе на четырех дубовых ножках. Ножки были внушительны; сверху они были увенчаны резьбой в форме ананаса. Тоцци подумал, что Кинни, возможно, извращенец.

На стене висело несколько семейных фотографий. Тоцци всмотрелся в групповой снимок детей, сидящих рядышком по возрасту. Должно быть, этому снимку уже пара лет, потому что Крисси выглядела здесь совсем девочкой. У нее в комнате Тоцци попался на глаза куда более недавний снимок. Порядочная оторва растет.

Был здесь и снимок миссис Тоцци верхом на ослике и в широченном сомбреро. На фотографии она выглядела куда счастливее, чем в жизни. Был здесь и свадебный снимок, сделанный в фотоателье. Жених в строгом костюме, невеста сияет от счастья.

Тоцци всмотрелся в лицо Кинни. У него были резкие черты лица честолюбца и прическа а-ля Джон Кеннеди. Собственно говоря, он вполне мог бы сойти за дальнего родственника Кеннеди. Высокомерие, агрессивность, ощущение принадлежности к привилегированному слою общества. Если ты чего-нибудь до сих пор не добился, это означает, что ты добьешься этого впоследствии.

Тоцци перевел взгляд на снимок миссис Кинни верхом на ослике и почему-то подумал о Джоанне. Почему все достается таким, как Кинни? Жена, дети, дом в фешенебельном районе. Даже если бы он не дезертировал из ФБР, Тоцци едва ли удалось бы добиться чего-нибудь подобного. И разумеется, не с Джоанной. Возможно, ирландцы приспосабливаются к американскому стилю жизни быстрей и лучше, чем итальянцы. Итальянцы с самого рождения бывают чрезмерно подозрительны, их подозрительность распространяется и на них самих, порождая ответную и превращая их в заведомых аутсайдеров. Но как знать? Возможно, он просто сделал неверный выбор. Стал преступником, да только преступником не того сорта. Служба в ФБР сама по себе не позволяет рассчитывать на то, чего сумел добиться Кинни. Тоцци вспомнил надпись, которую как-то прочитал на майке у одной потаскушки: «Хорошие девочки попадают в рай, а нехорошие – куда им захочется».

В ванной за спальней Тоцци обнаружил стоптанные кроссовки десятого размера. На крючке у двери висели синие нейлоновые спортивные трусы и серое тяжелоатлетическое трико. Трико было из дорогого магазина. Зубная паста стояла в стаканчике на полке над умывальником. Открыв аптечку, Тоцци обнаружил там анахин и тиленол. А также выписанный по рецепту на имя миссис Кинни пласидил – один из мягких транквилизаторов. Из рецепта он выяснил, что ее зовут Элен. Тоцци порылся в ванной и обнаружил колпачок миссис Кинни, лежавший рядом с выжатым тюбиком спермацетовой мази. Женщине, имеющей шестерых детей, не слишком полезно пользоваться колпачком, подумал он.

И вдруг он услышал какой-то шум. Тоцци затаил дыхание, схватился за пистолет, снял его с предохранителя. Шум доносился снизу. Там вроде бы захлопнули дверь.

– Кто-нибудь дома?

Голос был девичий, скорее всего Крисси, хотя вполне мог бы принадлежать и Элен Кинни.

Тоцци вернулся в спальню и, жадно прислушиваясь, застыл у открытой двери.

– Эй вы, задницы, кто-нибудь дома?

В голосе слышалась злость. Это наверняка Крисси.

Тоцци услышал какой-то стук. Он живо представил себе, как Крисси, вернувшись домой с временной работы или, возможно, из летней школы, бросает сумку на пол и принимается слоняться по всему дому. Он подумал о том, что произойдет, если она обнаружит его присутствие. Опасности это не представляло, она, по сути, еще ребенок, но стоит ли ей видеть его лицо? Наверняка будет лучше, если Крисси не заметит посторонних в доме. Кинни должен быть уверен в том, что его дом – его крепость. Тем сильнее потрясет его затем сообщение Гиббонса о том, что вся семья уже взята на мушку.

Тоцци вышел в коридор, дожидаясь какого-нибудь знака, чтобы понять, где находится Крисси, и решить, как убраться из дома незамеченным. И тут, в маленьком старинном зеркале, висящем в холле, он ее увидел. Она поднималась по лестнице. В одной руке у нее была банка содовой, а в другой сигарета.

Он отпрянул в глубь холла и затаился за дверью. Он услышал, как она зашла в ванную в другом конце коридора. Дверь была в противоположной стене у него за спиной. Он чувствовал присутствие девочки.

– Дерьмо! – произнесла она протяжно жалобным голосом.

Он услышал, как она выходит из ванной. Он подошел поближе. И вновь замер. Когда он осмелился выглянуть в коридор, ему стало видно, что телефонный аппарат, стоявший перед тем на столике в холле, отсутствует, а шнур тянется в комнату Крисси.

Вот и хорошо, подумал он, засучив брючину и прикрепив 38-й калибр на прежнее место. Как только она примется болтать по телефону, он сможет прокрасться вниз и выйти из дому через кухню – тем же маршрутом, которым сюда попал.

Осторожно ступая, он вышел в коридор и двинулся по нему, стараясь побыстрее миновать дверь в комнату Крисси. Он с облегчением обнаружил, что девочка закрылась у себя. Он рванулся было вниз, но, переступая через телефонный шнур, услышал, что Крисси плачет. Он осторожно прислонился к стене и на мгновение прислушался.

– Нет, – плача, причитала Крисси. – Ничего, я только что проверила... Они и так дуются на меня уже целую неделю. Нет, не с утра. Всегда перед обедом. Они еще не догадываются, что я блюю каждый день, но рано или поздно сообразят, можешь не сомневаться. И что мне тогда делать?

Ее причитания были душераздирающими. Тоцци, застыв на месте, прислушивался.

– Нет, так нельзя... Как ты можешь говорить об этом, Дженни? Он ведь не нарочно... Я не могу сказать ему, ты что, спятила? Я не хочу, чтобы кто-нибудь об этом узнал. Как думаешь, твоя сестра одолжит мне свои водительские права?.. Чтобы я смогла сделать аборт, не извещая родителей, вот зачем! Как ты все-таки бываешь тупа!

Тоцци начал спускаться по лестнице. Он узнал достаточно, чтобы самому досказать историю до конца. Единственное, что смущало его, – стоит ли говорить об этом Гиббонсу? Конечно, Кинни сойдет с ума, услышав из уст Гиббонса о том, что его дочь беременна, но Тоцци находил такой поворот событий несколько недостойным. Бесчестно извлекать преимущество из ситуации, в которую попала несчастная девчонка. У нее и без того неприятностей хватает. Ему предстояло продумать все это более тщательно.

Он спустился по лестнице и пошел в сторону кухни. Кухня была такого типа, какие показывают в рекламных роликах, – пол блестит, все кругом сверкает. Утварь здесь была сравнительно новой, и хотя на полках кое-где виднелись царапины, а дверца холодильника была облеплена цветными рисунками, прикрепленными магнитными прижимами в виде домашних животных, здесь совершенно не чувствовалось того беспорядка, который должна создавать в доме семья из восьми человек. Тоцци возненавидел эту кухню за безупречный порядок, здесь поддерживаемый. Это совершенство было сплошным лицемерием. Жена Ландо тоже поддерживала в кухне образцовый порядок, но ее муж того заслуживал. А любой, кто совершил такое злодеяние, как убийство Ландо, Блэни и Новика, и совершил его таким жутким способом, заслуживает того, чтобы его кормили прямо на бойне.

И вдруг он услышал, как открылась парадная дверь. Громкие голоса; вернулись мальчики. Тоцци поспешно огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь, что он мог бы украсть, чего-нибудь, что он мог бы отобрать у Кинни. Ему хотелось причинить боль этому чудовищу, заставить его испытать чувство утраты.

На кухонном столе лежала утренняя почта. Несколько счетов, письмо, журнал, реклама. Тоцци схватил все конверты и шмыгнул в боковую дверь. У него бешено стучало в висках, пока он прятался под козырьком дома, дожидаясь, пока сыновья Кинни не пройдут внутрь и не закроют за собой парадную дверь. Вот уже и школьный автобус отъехал! Да, конечно, вернулись из скаутского дневного лагеря. Когда дети прошли в дом, а автобус скрылся вдали, Тоцци быстро перемахнул через газон и устремился к своему «бьюику». В руке он крепко сжимал конверты. Он был в бешенстве. Этот ублюдок Кинни просто не заслуживает всего этого. Просто не заслуживает. Это нечестно.

Глава 29

Гиббонсу многое надо было обдумать. Идя по Сентр-стрит, он еще раз бросил взгляд на часы. Было начало одиннадцатого. Кинни задержится. У него сегодня дела в офисе федерального прокурора. Вот и ладно.

Жара чуть спала, но Гиббонс не обратил на это никакого внимания. Он не обратил внимания и на то, что машин в городе чуть поубавилось, что пешеходы идут по тротуару с определенной ленцой. Конец августа на Манхэттене всегда такой – медлительный и ленивый.

Но Гиббонс не позволял себе расслабиться. Слишком уж многое ему надо было обдумать. Имена детей Кинни ворочались у него в мозгу ледяными глыбами, да и вся остальная информация, которую удалось наскрести Тоцци о семействе Кинни, никуда от него не девалась. Он представлял себе всех восьмерых, представлял себе, как каждый из них живет, врозь и вкупе, и ему казалось, будто его голова превратилась в этот большой викторианский дом. Он думал о них. Он думал о том, догадывается ли Элен Кинни, хотя бы смутно, хотя бы время от времени, о том, что живет с убийцей. Он думал о том, как искалечит судьбы детей страшная правда об их отце, когда она выплывет наружу. Он думал о том, кто из них поспешит обвинить и проклясть этого негодяя, а кто примется защищать, руководствуясь слепой верностью. Он думал о том, не лучше ли было бы для них, если бы в Нью-Йорке не отменили смертную казнь – и Кинни казнили бы, истребив если не память о нем, то хотя бы его физическое присутствие. Он думал о Крисси и о том, следует ли ему использовать то, что он знает о ее беременности. Он думал о Тоцци, о том, удастся ли ему найти ключ. Он думал о том, как это Тоцци удалось все запомнить. Он думал о тысяче самых различных вещей, важных и не очень важных или даже совсем неважных, лишь бы не начать думать о самом себе. Потому что стоило бы ему задуматься о себе, и он сразу же осознал бы, что является не охотником, а добычей. Вернее, даже не так – приманкой.

Он дошел до того места, где Сентр-стрит, расширяясь, переходит в Фолей-сквер. Над площадью доминировало здание суда с его внушительными древнегреческими колоннами, и Гиббонс внезапно вспомнил о том, что когда-то сказала ему одна адвокатесса. Поднимаясь по ступеням суда, каждый волей-неволей трясется от страха, сказала она. Вид этих колонн способен убить в каждом любую надежду, потому что они глаголют о будущем. Обвиняемым эти колонны кажутся тюремной решеткой. Они видят здесь полицейских, видят судебных приставов, видят их служебное оружие. Те из обвиняемых, кому уже довелось побывать за решеткой, видя эти могучие каменные х..., вспоминают тюрьму – и мысль о том, что они вернутся туда, повергает их в ужас. Оказавшись здесь, Гиббонс каждый раз вспоминал эти слова. И еще он вспоминал о том, что эта адвокатесса была первой женщиной, не постеснявшейся произнести слово «х...» в его присутствии. Сейчас она судья.

Он вошел в небольшой сквер через дорогу от здания суда. Кинни стоял, водрузив одну ногу на садовую скамью, в точности там, где ему велел находиться Гиббонс. Как всегда, вид у Кинни был одновременно энергичный и расслабленный, вид, свидетельствующий о самообладании и о самоуверенности. Кинни выглядел манекенщиком, демонстрирующим безупречный черный в полоску костюм. И уж ни в коем случае не выглядел он человеком, на четверть часа опоздавшим на важное свидание.

– Почему такая срочность, Берт?

В голосе Кинни слышались отзвуки того тона, которым не желающие выставлять напоказ свое превосходство истинные богачи разговаривают с рабочим людом, – ложное дружелюбие, призванное подчеркнуть притворное равенство. Гиббонс подумал, уж не разговаривает ли таким тоном с самим Кинни Варга, а тот сейчас отыгрывается на ком-то третьем. То есть на самом Гиббонсе.

Гиббонс посмотрел на здание суда.

– "Додж-караван" 85-го года, цвет металлик синий, номер ATJ-79 штата Нью-Джерси.

Ухмылку с лица Кинни как ветром сдуло.

– Маунт-Холли-авеню, дом 68. Викторианский дом желтого цвета с синим бордюром.

– Ерунда, вовсе не желтый, – сказал Кинни.

Гиббонс уставился на колонну справа от главного входа.

– Спальня хозяев, – продолжил он, – темно-синие стены со светло-коричневым бордюром. Вы спите в кровати на четырех ножках с резьбой в форме ананаса. Стены в вашей ванной покрашены в крапинку. Кроссовки у вас фирмы «Нью бэланс». Грязно-серое борцовское трико и синие нейлоновые боксерские трусы висят за дверью. Вы пользуетесь зубной пастой «Эйм» и дезодорантом «Мичум». Ваша жена когда-то, надев сомбреро, каталась на ослике...

– Если, друг мой, вам больше нечем меня шантажировать, то...

Гиббонс не дал ему закончить фразу.

– Грегори и Билл-младший живут в одной комнате. Оба ходят во Фрелингсхейзенскую среднюю школу. Крисси ходит в колледж в Монтклере. Младшие девочки – в начальную школу Гровера – Кливленда. Вашего младшего сына зовут Син, а на обоях у него в комнате наклеены бумажные клоуны.

– Очень глупо, Берт. Зачем было сообщать мне о том, что Тоцци вломился ко мне в дом? Теперь, зная об этом, неужели я допущу повторения чего-нибудь подобного, как вы думаете? Лучший выстрел истрачен понапрасну.

Однако Гиббонс почувствовал в его голосе напряжение. Кинни изо всех сил старался сохранить налет высокомерия и, главное, превосходства.

– Ваша жена – крашеная блондинка, рост пять футов и один или два дюйма. Она курит «Трю» и принимает транквилизатор пласидил. Она пользуется колпачком и спермацетовой мазью.

– На меня, Берт, все это не производит ни малейшего впечатления. Это бессмысленно, это бесполезно, это акт отчаяния со стороны обреченного человека. Нет, со стороны двух обреченных людей.

Гиббонс стиснул кулаки. У него не оставалось другого выбора. Кинни надлежало подавить во что бы то ни стало.

– А ваша дочь Крисси не пользуется колпачком, – сухо заметил он. – И ничем не пользуется. Она только что обнаружила, что беременна.

Ему стало слышно, как отчаянно задышал Кинни. Поглядев ему в глаза. Гиббонс наконец сумел угадать за благообразной, респектабельной внешностью черты Стива Пагано, черты палача Гунна. Лицо Кинни сейчас точь-в-точь походило на морду хищно оскалившегося добермана перед прыжком на противника. Вот как на самом деле выглядит монстр, обезглавивший Ландо, Блэни и Новика.

Это откровение было мгновенным, и оно потрясло Гиббонса до мозга костей, хотя он был все-таки, рад тому, что наконец достиг своей цели. Он посмотрел Кинни прямо в глаза, чтобы запечатлеть в памяти этот образ, а затем повернулся спиной к зданию суда и пошел прочь. И как раз тогда и наступило одно из тех редких и странных мгновений в городской суете, когда по дороге не едут ни легковушки, ни автобусы, ни грузовики и когда слышны собственные шаги по тротуару. Гиббонс возвращался в свою контору.

* * *

Один был на первой позиции, другой – на третьей, и Гэри Картер – на подаче. Счет был 2:1. Тоцци пытался увлечься телетрансляцией матча; телевизор стоял в гостиной, а сам он был на кухне и доставал продукты из кладовки Гиббонса. Чертова дешевка, а не игрок! Так уже давно никто не играет.

Тоцци не был бейсбольным фаном, но включил телевизор и начал смотреть на мемфисцев, едва войдя в квартиру. Он нервничал, и ему нужен был хоть какой-то шум. Ему вдруг чертовски захотелось, чтобы Картер промазал. Вообще ему необходимо было какое-то действие.

Он оставил на столе банку растворимого кофе и сунул две большие пластиковые бутылки кока-колы в холодильник. В коке страшно много кофеина, уверял его Гиббонс.

Жестянка с ветчиной, бобами и овощами отправилась в буфет вместе с большой бутылью подсолнечного масла. Хотя Тоцци по-прежнему скептически относился к теории Гиббонса насчет жирной пищи. Гиббонс утверждал, что в былое времечко, когда в Бюро куда менее формально подходили к многочасовым допросам, одним из излюбленных приемов следствия было скормить допрашиваемому возможно большее количество всякого дерьма, лишь бы пожирнее. Как только жирная пища начинала перерабатываться в желудке у подозреваемого, утверждал Гиб, его способность к сопротивлению резко шла на убыль. Подержи его несколько дней на жирной жареной пище да с неограниченным количеством мутного кофе, и язык у него развяжется. На взгляд Тоцци, все это отдавало не то черной магией, не то учебником по домоводству, но Гиббонс клялся ему, что когда-то этот метод доказывал свою эффективность применительно к самым крутым парням. А Гиббонс особенно ревностно заботился о том, чтобы Кинни был обработан проверенным на практике методом. Так что Тоцци и самому в ближайшие дни предстоял отнюдь не диетический рацион.

Правда, судя по всему, что Тоцци знал о Кинни, тот ни в чем признаваться не станет. Что, на взгляд Тоцци, было бы как раз замечательно. Если у Кинни не развяжется язык, Тоцци придется позаботиться о нем тем же способом, которым он уже управился с Винни Кламсом, лидером-конгрессменом и адвокатом Лефковицем. Тоцци не считал, что выйти на Варгу можно только через Кинни. Он мог представить себе, что Кинни решится на встречу и поднимется сюда, потому что тот наверняка знает, что неопровержимых улик против него нет. С точки зрения суда, разумеется. Но это и хорошо, потому что Тоцци вовсе не собирался оставлять Кинни в живых, будет он давать показания или нет. Гиббонс здесь не указ. Сейчас Тоцци тревожило только одно: заглотит ли Кинни наживку и приедет ли сюда. На взгляд Тоцци, все зависело от того, насколько унижен Кинни вторжением в его интимную жизнь и в какой степени это его взбесило. Но, увы, Кинни было не так-то просто вывести из себя. Он отличался редкостным хладнокровием. Сейчас Тоцци уже просто надеялся на то, что Гиббонс решится рассказать Кинни о его дочери.

Тоцци достал из холодильника пиво и сел на диван. Питчер на экране послал мяч, а Картер всего лишь проводил его взглядом. Мяч засчитали. Тоцци решил, что это неправильно. Картер вразвалочку пошел прочь. Теперь все базы были закрыты.

– Пошел бы ты к черту, Картер, – сказал Тоцци, открывая жестянку пива.

Ему хотелось увидеть настоящий гол.

* * *

Стоя у входа в подземный гараж-стоянку на Сентр-стрит, Гиббонс видел, как серебристый «вольво» Кинни блокирует въезд. Парень вел себя слишком нагло, и это настораживало Гиббонса. Он надеялся, что подобное поведение – следствие ярости, обуревающей сейчас Кинни, потому что в противном случае пришлось бы признать, что он разыгрывает из себя приманку, уже связавшись с Варгой и попросив у него подкрепления. А даже в таком пожарном порядке Варга наверняка в состоянии выставить нескольких бойцов.

Гиббонс осмотрелся по сторонам. Времени было примерно полшестого. Несколько важных чиновников ждали служебные машины, чтобы разъехаться по домам. Туда и сюда сновали судейские служащие. Мимо гаража проходило множество пешеходов. Любой из них мог оказаться наемным убийцей, и буквально каждый – стать случайной жертвой внезапно начавшейся перестрелки. Гиббонс держал правую руку свободной, чтобы в любое мгновение выхватить револьвер.

Машины прибывали одна за другой, и Гиббонс не переставая думал о том, в которой из них на заднем сиденье прибудет снайпер. Кинни наверняка пожалел, что в этом гараже не нужно подходить к машине самому: это создавало бы идеальные условия для покушения. В этом случае Кинни, возможно, и помощь бы не понадобилась.

Когда подали его зеленый «форд», Гиббонс проявил предельную предусмотрительность. Он обошел машину кругом и проверил заднее сиденье. Пусто. Пуэрториканец, работающий в гараже, должно быть, решил, будто Гиббонс проверяет, не украли ли у него чего-нибудь в машине. Он подал Гиббонсу квитанцию.

– Тринадцать семьдесят пять, – угрюмо сказал он. – И попрошу вас наличными.

Гиббонс уже приготовил двадцатку.

– Получите, – сказал он. – Я спешу. Сдачи не надо.

Пуэрториканец не возражал. А Гиббонсу сейчас только того и не хватало, чтобы возиться со сдачей. Прежде чем сесть в машину, он еще раз посмотрел на заднее сиденье. Он включил передачу правой рукой, левой взялся за руль, а правую сунул в карман с револьвером.

Он поехал вслед за серебристым «вольво» и остановился у светофора. В зеркале заднего обзора он увидел, что «вольво» перестроился и оказался в том же ряду, что и его «форд», но сзади, причем их разделяла еще одна машина. Когда дали зеленый свет. Гиббонс свернул на боковую улочку и поехал в сторону Черч-стрит. На Черч-стрит он повернул направо и помчался на север. Когда он пересекал Кэнел-стрит, движение стало поспокойней, и он перехватил руль другой рукой.

Тоцци перенастроил радио на ту станцию, которую слушал Гиббонс – на канал новостей, – затем выключил вовсе. Он подошел к окну в гостиной и бросил взгляд на темную аллею и ряд гаражей внизу. В одном из них держал машину Гиббонс. Гиббонс объяснил ему, что из квартиры не увидишь гаража, в котором он держит машину, потому что тот находится в дальнем конце аллеи, но Тоцци все равно смотрел в ту сторону. Он знал, что сейчас Гиббонс должен ехать домой. Он проедет по Линкольн-туннелю, свернет у первого выезда, проедет по Восточному бульвару Уихавкен – и тут же, через квартал зданий с садовыми участками над рекой, окажется у себя дома. Над крышами домов на противоположной стороне улицы Тоцци были видны небоскребы Манхэттена. Он перевел взгляд вправо – к сдвоенным башням Международного торгового центра. Оттуда до Манхэттенской конторы было всею десять минут ходьбы.

Он проследил за тем, как мемфисцы проиграли на десятой лунке, затем переключился на игру «Янки» с «Тиграми», только что начавшуюся в Детройте. Шедшая под веселую музычку, игра выдалась на диво скучной. Тоцци в конце концов выключи телевизор, настроил приемник на станцию, транслирующую классический рок-н-ролл, и принялся просматривать газеты. Он слушал, пока они не начали играть сюиту «Голубоглазая Джуди», и тогда выключил приемник. Как возненавидел он Кросби и Иэша в шестидесятые, так и ненавидит до сих пор.

План был весьма прямолинеен. Предполагалось, что Тоцци затаится в квартире, а Гиббонс завлечет сюда Кинни. Они решали, что вероятнее всего Кинни наставит на Гиббонса пушку и велит ему подняться по лестнице, а когда они войдут в квартиру, Тоцци набросится на Кинни и обезоружит его. Все очень просто.

Именно так. Если, конечно, Кинни клюнет. И не кликнет кого-нибудь на подмогу. И не подстережет Гиббонса еще по дороге сюда. Словом, все могло в силу множества причин пойти вкривь и вкось...

Оснований для сомнений оставалось более чем достаточно. Возможно, их план был не прямолинеен, а чересчур элементарен. Исходными принципами, на которых основаны операции ФБР, являются преимущество в живой силе, преимущество в огневой мощи и элемент неожиданности. Так, по крайней мере, когда-то учили Тоцци. Но стоило ему задуматься о том, каким образом Кинни расправился с Ландо, Блэни и Новиком, – и соотношение сил два к одному начинало казаться ему недостаточно убедительным. Тоцци осознавал сейчас, что в своем замысле они с Гиббонсом явно недооценивали элемент случайности. Они всецело положились на то, что Кинни впадет в ярость и утратит выдержку, но ведь до сих пор он оставался предельно хладнокровным. А как насчет самого Гиббонса? Хватит ли у него сил на то, чтобы провернуть это дело? И разве не следовало им принять во внимание его возраст и растренированность в результате отставки? Тоцци опасался того, что они этого в должной мере не учли.

Он выключил кондиционер и открыл окно. Если в квартире при их появлении будет чересчур прохладно,Кинни наверняка насторожится. Тоцци вновь посмотрел вниз, на аллею, а затем взял газету с журнального столика. Вернувшись на диван, принялся читать ее, чтобы отвлечься от тревоги за своего старого напарника.

* * *

Гиббонс свернул на булыжную мостовую. Шумел кондиционер, и вдобавок к этому ему был слышен только шорох покрышек по неровным камням. Ездить в часы пик всегда паршиво, и каждый раз, свернув в аллею, он испытывал сильное облегчение. Но только не сегодня.

Где-то на подъезде к Линкольн-туннелю он потерял из виду серебристый «вольво», но сейчас это уже не имело значения. Кинни был умным парнем и опытным агентом. Если уж Гиббонсу удалось выяснить, где живет Кинни, то и Кинни наверняка удастся узнать то же самое о нем.

Заезжая в гараж. Гиббонс подумал о том, не нападет ли на него Кинни прямо здесь. Он включил задний ход и принялся маневрировать, ставя машину на свое всегдашнее место. На другой стороне аллеи оранжевое солнце отражалось в окнах высокого здания. Он подумал о том, готов ли к предстоящей схватке Тоцци. В зеркале заднего обзора ему были видны холодные тени в подземных углублениях гаража и задние фары проезжающих по аллее в обе стороны машин. Выключив мотор, он пару мгновений просидел не шевелясь. Здесь было так тихо, так спокойно, так дремотно. Секунду-другую Гиббонс чувствовал, себя чуть ли не в безопасности.

* * *

А Тоцци меж тем сходил с ума. Двадцать минут восьмого, а еще никого нет. Что-то наверняка пошло не так. И ему было страшно за Гиббонса.

И вдруг в дверь настойчиво постучали. Четыре быстрых удара один за другим.

Тоцци достал пушку и спрятался за дверью. Почему он стучит? С какой стати ему вдруг понадобилось стучать?

Стук меж тем становился все громче.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – послышалось снаружи.

Голос был незнакомый, и звучал он рассерженно. Тоцци представил себе, как он отворяет дверь и на него сразу же обрушивается град пуль.

– Кто там?

Его сердце бешено колотилось.

– Пицца.

– Что такое?

– Пицца, пицца! Я доставил пиццу в квартиру 6-Д, заказчик – Гиббонс. Все правильно?

Тоцци на мгновение задумался. Это была ловушка, вне всякого сомнения. Он быстро проскочил мимо дверного проема и накинул на дверь цепочку. Затем, встав наискось от двери и зажав в руке оружие, открыл дверь на цепочку. Снаружи стоял кучерявый негр в ярко-желтой форменной одежде. В руке у него была коробка с пиццей. Фамилия Гиббонса была выведена на коробке черным мелком.

– Возьми, мужик. За все заплачено.

– Что это значит: за все заплачено?

– Послушай, мужик, я всего лишь рассыльный.

Тоцци не шевельнулся.

– Эй, послушай, мужик, у меня нет времени на эти игры, о'кей? Я оставлю ее прямо здесь.

Парень положил коробку на пол в холле и пошел прочь.

Тоцци уставился на коробку. В горле у него так пересохло, что он почувствовал резкую боль. Ландо, Блэни и Новик. О Господи.

Несколько минут он тупо смотрел в дверную щель, не решаясь открыть дверь, потому что ему было страшно вскрыть коробку. Но все равно узнать правду было необходимо. Он откинул цепочку, выглянул, бросил мгновенные взгляды налево и направо, держа в руке 38-й калибр. Холл был пуст.

Тоцци протолкнул коробку в квартиру ногой, затем закрыл и запер дверь. Прежде чем взять коробку и положить ее на стол, он с ужасом поглядел на нее. Затем развязал ленту и медленно приподнял крышку.

В коробке действительно была пицца. А посредине ее лежал кольт 38-го калибра, личное оружие Гиббонса. Лежа плашмя на кроваво-красном кетчупе, револьвер казался уснувшей рыбой.

Тоцци взял револьвер – к тому прилипли кусочки сыра. Когда он увидел это, руки у него задрожали.

– Дерьмо какое, – пробормотал Тоцци.

Глава 30

Гиббонс стоял на четвереньках, голова вжата в грудь, дышал он медленно, чтобы хоть несколько смягчить боль, сотрясавшую все его тело. Будучи прикован наручниками к батарее, он не мог предпринять ничего другого. Береги силы, мысленно твердил он себе. Береги силы. Но ради чего? Чтобы выдержать еще один удар резиновой дубинкой? Он скосился на часы. Прошло уже пятьдесят минут, но у него складывалось впечатление, что Кинни только входит во вкус.

И как раз в это мгновение еще один удар – и опять по тому же плечу. Ему казалось, что ключица у него уже наверняка сломана, хотя он не имел ни малейшего представления о том, как должна воспринимать удары сломанная ключица.

Кинни управлялся с черного цвета дубинкой с изяществом истинного балетного танцовщика: медленно поднимаясь на цыпочки перед каждым ударом, замахиваясь и нанося удар Гиббон-су по спине – и при этом уклоняясь от нечаянной отдачи. Кинни никуда не спешил, наносил удары прицельно и то и дело останавливался, чтобы объяснить истязаемому свою методу.

– Никогда не следует спешить с ударами, Берт! – произнес он, останавливаясь, чтобы потщательнее прицелиться; очередной удар пришелся по копчику. – Стремительность ударов влечет за собой частичное обезболивание. Ты впадаешь в определенный ритм, а жертва тоже готовится принимать удары через строго определенные промежутки. Конечно, дубинка делает свое дело и тогда, но это боль без страха, а значит, она не приближает нас к цели. Жертва должна с трепетом ждать, не зная, какое мгновение обрушится на нее очередной удар. Ужас ожидания – вот в чем главная штука, Берт. – Внезапный удар пришелся Гиббонсу по затылку. Пусть он подумает, будто от него наконец-то отстали. Необходимо внушить ему надежду... а потом отнять ее.

Гиббонс ждал, видя, как кровь у него со лба капает на пыльный деревянный настил. Он ждал, внушая себе мысль о том, что это еще не конец, отказываясь отбросить последнюю надежду. И тут, без предупреждения, черная дубинка упала на пол прямо перед ним, дубинка, которую сейчас никто не держал. И до которой он сам вполне мог дотянуться.

Гиббонсу было слышно, как мягко рассмеялся Кинни. Он поглядел на дубинку, испытывая сильное искушение схватить ее. Один хороший удар, и ублюдок будет вырублен. Один хороший удар по лицу. Возможно, удастся выбить ему глаз.

– Ну, давай, Берт, решайся. Бери ее, – прошептал Кинни, издеваясь над ним. – Ты ведь не так уж стар. Ты ведь можешь за себя постоять, верно? Вот и бери ее.

И без размышлений Гиббонс потянулся за дубинкой, злость и ненависть душили его, но, прежде чем его пальцы успели прикоснуться к ней, нога Кинни ударила его по горлу и в грудь, черный тяжелый каблук, на который он поневоле глазел уже целый час, вдавил ему грудину. Гиббонс отшатнулся, ухватился за грудь свободной рукой, боль была такой, словно у него случился инфаркт. Кинни жестко ударил его кулаком в лицо, кровь мгновенно залила всю щеку. Гиббонс завалился на спину, и наручник на запястье правой руки со звоном съехал вниз по батарее.

Гиббонс едва не потерял сознание от боли, но лицо Кинни он тем не менее видел ясно. Ублюдок молотил его башмаком по ребрам, и Гиббонс машинально попытался схватить его за щиколотку и повалить, но оказался слишком слаб и потому слишком медлителен. Кинни бил его ногой не переставая, его злые глаза ярко горели на мертвенно-бледном лице, на губах после каждого нового удара появлялась усмешка. Это была оскаленная и бессмысленно злобная морда добермана – только ее и видел сейчас Гиббонс под градом ударов; вновь и вновь в кратких проблесках сознания возникала перед ним застывшая ледяная маска...

Когда Гиббонс очнулся, на улице было уже темно. Он попробовал взглянуть на часы, но циферблат был разбит. Голова раскалывалась, все тело болело, глаза заплыли. Вот, значит, как это выглядит, когда тебя дважды за один день посылают в нокаут, подумал он.

Он пошевелился на полу, опершись спиной о нижнюю часть батареи. Но едва он попробовал встать, боль сразу же стала невыносимой. Особенно в голове. Он хотел было помассировать виски, но наручники не позволили сделать этого. Он уставился на них в смущении и в недоумении. Он просто забыл о них.

Медленно осилив переход в сидячее положение, он оказался способен дотянуться до грязного подоконника и выглянуть из окна. Перед ним предстала, правда, спиной к нему, статуя Свободы, а на заднем плане был виден Международный торговый центр. Судя по присутствию госпожи Свободы, Гиббонс по-прежнему был в Джерси, в заброшенном магазине где-нибудь на берегу реки в Джерси-Сити или в Байонне. Ему не понравилось то, что противники даже не позаботились скрыть от него, куда его привезли. Это навевало дурные предчувствия, как выразилась бы Лоррейн.

Все его лицо было в запекшейся крови, особенно вокруг левого глаза. Проклятый перстень с печаткой, подумал он.

Он не мог вспомнить, когда конкретно потерял сознание, но, судя по тому, как он себя сейчас чувствовал и как вел себя перед этим Кинни, ублюдок продолжал избивать его, даже когда он уже лишился чувств. Ничего удивительного в том, что его прозвали Гунном. Гиббонс подумал и о том, прошли ли Ландо, Блэни и Новик аналогичную предварительную обработку, перед тем как Кинни отрубил им головы. Его замутило, когда он попытался припомнить отчет судмедэксперта о результате осмотра тел. По крайней мере, он пока не лишился глаз.

– Эй, старина, очухался?

Гиббонс поднял глаза. Кто-то стоял над ним. В руке у стоящего было раскладное металлическое кресло. Машинально Гиббонс закрыл голову.

– Эй, полегче, старина, полегче. Я не собираюсь бить тебя этой штукой. – Человек расставил кресло перед Гиббонсом. – Я тебя сегодня уже разок ухайдакал. С тебя хватит.

Гиббонс прислонился к креслу и, мучаясь от боли, перетащил себя в него. В туманном свете он попробовал разглядеть лицо незнакомца, говорившего с сильным акцентом. Тот был низкого роста, темнолицый, кучерявый, с усиками ниточкой и сверкающими глазами. Обтягивающая его футболка не скрывала хорошо развитую мускулатуру. За пояс, прямо к ширинке, был заткнут автоматический пистолет. Брюки на нем были зеленые, с искрой, и бледно-желтые подтяжки. Модник, мать его так.

– Эй, мужик, какого хрена ты там делаешь?

Гиббонс повернулся на голос, прозвучавший из другого конца длинного продолговатого помещения. Там, за столом, сидели еще двое. У стола стоял торшер с обшарпанным абажуром. Гиббонсу показалось, будто он смотрит в ту сторону из глубины темной пещеры.

– Он очухался, – отозвался спрошенный. – Что с ним теперь делать?

– Ничего.

Коротышка скрестил руки на груди и важно кивнул.

– Припоминаешь меня, старина?

– Откуда?

У Гиббонса возникло непреодолимое желание заставить этого подонка подавиться собственными зубами.

– Так ты меня вообще не видел? И в боковом зеркале, когда вышел из машины?

– О чем ты?

– Я был у тебя в багажнике, старина. После того как ты запарковал машину, я вышел, подкрался к тебе и – бац! – вырубил. Лихо, верно?

– Хочешь получить медаль за доблесть?

– Медаль за что? – Улыбка сошла у него с лица. – Что это ты такое сказал?

Гиббонс промолчал. Он знал, что латиноамериканцев бесит, когда из-за слабого знания языка им начинает казаться, будто над ними смеются.

– Эй, о чем это вы тут воркуете?

Двое других подошли и встали прямо перед креслом, в котором сидел Гиббонс. Один из них был высокого роста, стройный и полный нервной энергии; он пружинил на ступнях, как Джимми Кэгни. Другой был шире в плечах и явно медлительней. Хотя лица у обоих были одного типа – ирландские выпивохи. Длинные костистые головы, запавшие глаза, поросячьи ноздри. Гиббонс подумал, что эти двое, должно быть, братья.

– Ему сдается, будто он парень не промах. – Мускулистый коротышка усмехнулся. – Ну что, Фини? Показать ему, что я тоже не промах?

Стройный парень улыбнулся, обнажив ряд лошадиных зубов, он стоял, слегка раскачиваясь.

– Еще не время. Мистер К. велел дождаться его возвращения.

Коротышка пожал плечами, но вроде бы несколько присмирел.

– Да? И когда же это будет?

Фини помедлил.

– Он сказал, что вернется до рассвета. Который час, Льюис?

Гиббонс заметил, что у широкоплечего братца в руке плоский карманный телевизор с диагональю в три дюйма.

– Да вроде пять. Как раз идет «У Люси».

Свет с крошечного экрана призрачно озарил его лицо, выхватывая из тьмы главным образом ноздри.

– Скоро вернется, – сказал Фини. – Пошли.

Он вернулся к столу, и двое остальных послушно поплелись за ним.

Ублюдки, в ярости подумал Гиббонс, но от злости у него только сильней разболелась голова. Он попробовал сидеть спокойно, надеясь, что от этого боль уменьшится. Чем бы они сейчас ни занимались и что бы ни имели в виду, эти поганцы вели себя тихо, а в тишине его голове становилось легче. Через какое-то время он осознал, что ночь на исходе, начинает светать, и черно-белый мир за окном, представший сейчас его взору, не мог отвлечь его от тревожных раздумий. Гиббонс думал о том, схватили ли они и Тоцци тоже.

Несколько позже Гиббонса вывел из полузабытья резкий звон колокольчика. Гиббонс сразу же представил себе дешевые электрические колокольчики, работающие на батарейках на двенадцать вольт, которые в школе используют на практических и лабораторных занятиях. В другом конце помещения коротышка и Льюис вскочили со своих мест и бросились к грузовому лифту. Фини, их вожак, неторопливо пошел следом за ними. Когда медленно поднимающийся лифт наконец прибыл, коротышка откинул деревянную решетку, и в помещении появился главный ублюдок.

Кинни прибыл с двумя большими мешками, которые Льюис сразу же взял у него из рук. Коротышка и Льюис так и вились вокруг Кинни, как дети вокруг вернувшегося с работы папаши. Фини держался почтительно, но подчеркнуто отчужденно. В конце концов, в своей команде он сам был боссом.

Гиббонс услышал, как Кинни велел парням позавтракать и вообще проветриться. Фини о чем-то вполголоса попререкался с ним, но затем присоединился к товарищам, и они втроем поехали вниз на лифте.

Оставшись с Гиббонсом вдвоем, Кинни повернулся в его сторону. Утренний свет из окна над головой у Гиббонса озарял этого золотого мальчика, надевшего сегодня костюм песочного цвета.

– Доброе утро, Берт, – дружелюбно произнес он и, подхватив по дороге раскладное кресло, пошел к окну.

В другой руке у него был бумажный стаканчик с кофе.

Если он подойдет достаточно близко, поклялся себе Гиббонс, я вцеплюсь ему в глаза и разорву в клочья всю его поганую морду.

– Я принес вам кофе.

Кинни расставил кресло.

– Идите вы с ним знаете куда?

Пожав плечами, Кинни сел в кресло. Он осторожно открыл запечатанный стаканчик. Гиббонс мысленно оценил расстояние, разделяющее их, и понял, что оно слишком велико для стремительного внезапного броска.

– Где Тоцци?

Кинни, ничего не ответив, пригубил из стаканчика. Печатка у него на перстне ослепительно сверкала в лучах утреннего солнца.

– Вы и мне голову отрубить собираетесь?

Кинни нахмурился.

– Мы еще не решили этот вопрос окончательно, Берт.

Сейчас перед Гиббонсом был тот же самый Кинни, что и в конторе, – перспективный специальный агент с блестящими видами на будущее. Гунн растаял во мраке ночи. Гиббонс поневоле подивился тому, насколько нынешний Кинни отличается от разъяренного животного, истязавшего его минувшей ночью.

– Объясните мне почему, – сказал Гиббонс, поглядывая на него искоса.

– Почему что? Почему я встал на сторону мафии? Или почему я убил Ландо, Блэни и Новика? – широко улыбнулся Кинни.

Гиббонс едва не лишился чувств от обуревающей его ненависти.

– И то и другое.

Кинни, закрыв глаза, засмеялся.

– Какого ответа вы от меня ждете? Как насчет любви? Говоря о причинах, чаще всего называют любовь. Итак, я сделал это из любви.

– Мне кажется, вы сделали это, потому что вы маньяк. Вы одержимы убийствами. Вы больны.

– Чересчур это просто, Берт. Защита, апеллирующая к душевному заболеванию, давным-давно вышла из моды. О безумии говорят, только когда больше нечего сказать, да вы и сами знаете это.

– Но тогда почему?

– А почему люди в наши дни вообще чем бы то ни было занимаются? Потому что им за это платят, вот почему. Просто и ясно.

– Выходит, Варга переманил вас всего лишь при помощи денег?

Прежде чем ответить на этот вопрос, Кинни смерил Гиббонса долгим взглядом.

– Когда я был внедрен в филадельфийскую мафию, мы с Варгой испытывали по отношению друг к другу нечто вроде взаимного тяготения. Ему очень хотелось, чтобы его «сделали», но он знал, что в филадельфийском семействе этого не произойдет никогда, потому что там все его считали просто сопляком, которому посчастливилось стать зятем самого Жюля Коллесано. У Ричи было множество интересных замыслов, и он произвел на меня сильное впечатление. Он спросил у меня, согласен ли я помочь ему. Я ответил «да», но не открыл ему того, что являюсь федеральным агентом, пока он не подставил своего тестя. Прежде чем признаться во всем, мне необходимо было удостовериться в том, что они впрямь является восходящей звездой.

– Но чего ради он продолжал доверять вам после того, как узнал, что вы шпик?

– Как я уже сказал вам, мы с ним родственные души. Кстати говоря, именно я навел его на мысль о том, чтобы перекинуться на сторону нью-йоркских крестных отцов. Да и отрубленные головы – это была моя идея. Но вам придется признать вот что, Берт. У каждого из нас, у меня и у Ричи, было то, чего отчаянно недоставало другому. Ему нужна власть, а мне – деньги. Соединившись, мы оба получили то, что хотели.

Гиббонс с отвращением нахмурился.

– Какая вы падаль! Не верю, что дело тут только в деньгах.

Кинни отпил кофе.

– Да вам этого и не понять, Берт. Вы живете как монах, вас не интересуют вещи, и главное, у вас нет детей. Деньги не значат для вас того, что они означают для меня.

– Ну да, допустим. И вашей матушке понадобилась сложная операция.

– Очень дорого стоит учеба в колледже, Берт. В наши дни приличное образование стоит шестьдесят тысяч долларов – и это всего лишь до уровня бакалавра. С учетом инфляции и возраста моих детей только на их образование мне понадобится шестьсот пятьдесят тысяч. А заработки специального агента, Берт, вам известны. Даже если меня завтра назначат директором ФБР, я этого никогда не осилю.

– Можно послать их в технический колледж. А девочек выучить на парикмахера.

Он сказал это лишь для того, чтобы хоть как-то досадить Кинни.

Тот ухмыльнулся.

– Это не для меня, Берт. Нет, мои дети получат все самое лучшее. По крайней мере, все то, что было у меня самого; Потому что, представьте себе, жизнь в нашем мире становится с каждым днем все суровее и конкуренция, с которой им придется столкнуться, – все ожесточеннее.

Гиббонс в ответ на это просто покачал головой. Еще не хватало сочувствовать этому мерзавцу. Просто невероятно, как ублюдки вроде этого ухитряются подвести рациональную основу под что угодно, включая даже убийство, лишь бы дело обернулось к их вящей выгоде. Не только подвести рациональную основу, но и представить это столь естественным и логичным, как будто речь идет о явлении природы. Да пошел бы он ко всем чертям.

– Поверьте мне, – продолжил меж тем Кинни, – я пытался, конечно, добиться всего этого иным способом, но Варга предложил мне уникальную возможность – такую, какая выпадает один раз в жизни. И я решил, что это – приемлемое решение стоящей передо мной финансовой проблемы. У меня, строго говоря, не было другого выхода. Вы уверены, что вам действительно не хочется кофе? Я ведь припас для вас стаканчик.

Гиббонс потупился. От взгляда на Кинни ему хотелось блевать.

Кинни, с шумом выдохнув, поднялся с места.

– Что ж, если это послужит вам утешением, я проинструктировал парней оставить вас на какое-то время в покое. Мы вам ничего не сделаем до тех пор, пока не найдем вашего дружка Тоцци. А к тому времени я постараюсь уже решить, кому из вас умирать первому, а кому для начала полюбоваться гибелью друга. Хотя, вполне возможно, я придумаю что-нибудь, чтобы вы умирали одновременно, наблюдая друг за другом. – Он допил свой кофе. – Еще увидимся, Берт.

Гиббонс прислушался к удаляющимся по длинному помещению гулким шагам Кинни. Он ненавидел этого ублюдка сильнее, чем ненавидел когда-нибудь кого бы то ни было за всю свою жизнь.

Глава 31

Тоцци стоял в густых кустах, его ноги утопали в мягкой почве, спиной он прислонился к каменной ограде. Отсюда ему был виден весь дом. Крисси смотрела телевизор на первом этаже. Другие дети, должно быть, уже спали, было около одиннадцати. Миссис Кинни наверху хлопотала в спальне, расхаживая по ней в купальном халате. Кинни сидел за письменным столом у себя в кабинете. Последние полчаса он разговаривал по телефону.

Пробираясь сюда вдоль ограды, Тоцци оцарапался о какую-то ветку, и щеку сейчас саднило. В тот момент он не обратил на это внимания, потому что опасался главным образом встречи с собаками. Газон в этой части двора был ровным, и к задней стене дома лепилась собачья конура. Он боялся, что поганый пес примется лаять и переполошит всю округу. Но, к счастью, пса, должно быть, забрали в дом, потому что Тоцци пересек двор без осложнений. Он решил, что сможет незамеченным пробраться к дому Кинни только задними дворами. Собственно говоря, он даже не стал предварительно осматривать улицу. Он был уверен, что в машине неподалеку от входа сидит, поджидая его, пара-тройка боевиков Варги. Пускаясь на нынешнюю авантюру, он исходил из того, что ни на заднем дворе, ни в самом доме засады не будет. Если бы Кинни позвал бойцов в дом, то ему пришлось бы многое объяснять жене. Бюро категорически не рекомендовало своим сотрудникам смешивать служебные дела с личными, и миссис Кинни наверняка знала об этом, а если все боевики Варги выглядят как два жалких мерзавца, которых Тоцци мельком увидел сегодня утром, то Кинни весьма непросто убедить жену в том, что это его коллеги из ФБР.

Наблюдая за телефонными переговорами Кинни, Тоцци подумал, что значительная часть их наверняка связана с его собственной персоной. Должно быть, скликает побольше добрых молодцев, чтобы те поскорей отыскали «второго».

Тоцци устал. Он тревожился за Гиббонса. Ему страшно хотелось прямо сейчас всадить пулю между глаз Кинни. Всю ночь и весь день он провел, обдумывая, сложившуюся ситуацию и свои возможные действия в надежде перехитрить этого сукиного сына во что бы то ни стало, а сейчас ему все надоело, и он устал от непрерывных размышлений.

Позади остались чудовищные двадцать четыре часа. После того как в квартиру Гиббонса прибыла пицца, Тоцци не мешкая убрался оттуда. Он понимал, что за ним, возможно, следят, но у него сложилось интуитивное ощущение, что брать они его сейчас не станут. Сейчас – еще не станут. Ситуация была слишком выигрышной для Кинни, чтобы он не захотел ею воспользоваться. Тоцци значился в розыске, а Гиббонс получил задание найти и обезвредить его. Если сообщникам Кинни удастся припереть Тоцци где-нибудь в темном углу и уничтожить без свидетелей, они смогут затем ликвидировать Гиббонса из собственного оружия Тоцци, чтобы все дело сложилось в классическую схему: отважный агент гибнет в схватке с уходящим от заслуженного возмездия дезертиром. Кинни, разумеется, заявит о том, что был единственным свидетелем смертельного поединка, и это превратит его в героя, потому что именно он, а не кто другой в конце концов нейтрализует маньяка Тоцци. Тем самым Кинни не только избавится от угрозы разоблачения, но и заслужит Золотую звезду и окончательно укрепится в звании отличника, сукин он сын.

Покинув квартиру Гиббонса, Тоцци уложил его кольт в багажник своего «бьюика», вместе с остальным оружием, и сорвался с места, устремившись вдоль реки на север. Он ехал узкими дорогами, чтобы иметь возможность обнаружить за собой хвост. К тому времени, как он добрался до моста Джорджа Вашингтона в Форт-Ли, он пришел к выводу, что его никто не преследует. Но тут-то Тоцци и ударился в панику. Внезапно он осознал, что у него нет никаких ниточек, способных вывести на Гиббонса, и с ужасом подумал о том, что способен сделать Кинни с его другом и напарником. Кинни был безумцем, он был мясником. Здесь-то Тоцци и начал сомневаться в том, что Кинни предпочтет прибегнуть к глубоко продуманной инсценировке. Возможно, он уже обезглавил Гиббонса, пополнив ужасный список, в котором были Ландо, Блэни и Новик. Возможно, он пренебрег разоблачениями со стороны Тоцци, потому что решил: никто не отнесется всерьез к свидетельству дезертира. Возможно, он посчитал более разумным сперва расправиться с Гиббонсом, а уж потом позаботиться о Тоцци.

Гоня машину на юг по объездной магистрали, Тоцци при мысли обо всем этом обливался холодным потом. Ему надо найти Гиббонса – и сделать это как можно скорее. Ему пришло в голову, что Кинни, возможно, уже устроил засаду в мотеле, где он снимает номер. Тоцци искренне понадеялся на то, что так оно и будет. Потому что ему было наплевать на любые планы Кинни схватить его, используя Гиббонса в качестве наживки. Если, дай Бог, тот строит такие планы, Тоцци необходимо пойти на этот риск, потому что засада может вывести его на нынешнее местонахождение Гиббонса прежде, чем Кинни вновь испытает людоедскую потребность в убийстве.

Приехав в мотель, он сперва завернул на бензозаправку и попросил наполнить ему баки. Тут-то он их и обнаружил. Они находились в каких-то тридцати ярдах от него, и он смотрел сейчас прямо на них. Двое приятного вида парней, еще недавних посетителей дискотеки, сидели около мотеля в синей машине с оранжевой плексигласовой крышей, поджидая его. Конечно, он не мог поручиться в том, что они дожидаются именно его, но интуитивно он знал, что так оно и есть. Вся их история легко прочитывалась у них на лицах, смахивавших па хищную мордочку ласки, – двое молодых гангстеров, стремящихся произвести наилучшее впечатление на босса, с тем чтобы увеличить свои шансы «быть сделанными» в семействе Варги. Они сидели, подчеркнуто отвернувшись друг от друга, как две поссорившиеся старушки в приюте для престарелых. Один вид их привел Тоцци в ярость. Он прикинул шансы на то, что этим желторотым соплякам и впрямь известно, где держат Гиббонса. Шансы были не слишком серьезными. Хорошенько порастрясти их было делом рискованным, и едва ли такая игра стоила свеч. В бессильном бешенстве Тоцци принялся молотить кулаком по рулю. Так или иначе, он должен был что-то предпринять.

Служащий заправки появился у себя в окошечке, и Тоцци расплатился с ним двадцаткой. Пока тот отсчитывал сдачу, Тоцци удалось кое-что придумать. Не какой-нибудь хитрый план или целую стратегию, а просто как он должен поступить сейчас, чтобы послать Кинни весточку. Он хотел дать понять Кинни, что находится в бегах, но вовсе не прячется.

Все это промелькнуло в его мозгу словно бы в тумане, как будто он смотрел сейчас какой-то кинофильм; он мысленно следил за происходящим на экране, толком не думая об этом. Он включил мотор «бьюика», объехал бензозаправку, проехал по выгоревшей траве на задний двор мотеля, скрылся за зданием, включил задний ход, въехал задом на узкую дорожку и с расстояния в двадцать пять футов врезался в машину с двумя молодыми гангстерами. Держа ногу на педали, он вытолкнул машину мафиози на проезжую часть. Услышал, как закричали водитель и пассажир, как затрещал бампер, как заскрежетали покрышки, затем почувствовал сильный удар и едва не выпустил из рук руль. Это грузовик врезался в машину с гангстерами на дороге и отшвырнул ее под вывеску мотеля на другом конце стоянки. Тоцци совладал со взбесившимся рулем, развернулся и выехал на шоссе, промчавшись мимо изуродованной машины, зажатой между грузовиком и стальными стояками, на которых была закреплена неоновая вывеска мотеля.

Отъезжая от мотеля, Тоцци с трудом верил в то, что действительно совершил этот наезд. Все это было сущим безумием. В аварии могли пострадать невинные люди. И сам по себе поступок был просто глупым. Через час он, правда, услышал по радио, что в аварии никто серьезно не пострадал. Радиокомментатор еще и посмеялся над жалобами гангстеров, будто их нарочно вытолкнули на самую середину шоссе. Полиция сообщала, что у них в машине обнаружено большое количество белого порошка, природа которого пока не установлена. Тоцци искренне понадеялся на то, что скептицизм радиокомментатора разделяет и полиция и что, следовательно, никто не занят сейчас поисками медно-бурого «бьюика» 1977 года выпуска с помятым задним бампером.

После инцидента в мотеле Тоцци просто ездил по городу, ездил, чтобы подумать, расставить все факты по своим местам, чтобы выработать хоть какое-то подобие плана. Первым делом, и он понимал это, ему необходимо было найти пристанище хотя бы на ближайшую ночь, и квартира Джоанны представлялась наиболее естественным решением данной проблемы. Но по дороге туда его начали одолевать сомнения. Вовсе не исключено, что она, так или иначе, замешана в этом деле, подумал он. В конце концов, она была замужем за Варгой, и, что бы она о нем сейчас ни рассказывала, формально разведены они не были. Возможно, она сотрудничает с Варгой, возможно, в их первую ночь она нарочно удерживала его у себя, чтобы люди Варги успели подложить бомбу в машину его кузена. Исключить такое было нельзя. Он передумал, решив все-таки не ехать к Джоанне. И в конце концов провел ночь на заднем сиденье своего «бьюика», припаркованного у съезда к станции техобслуживания Винса Ломбарди. Но прежде чем заснуть, успел опять подумать о Джоанне. Просто он опять впал в манию преследования, решил Тоцци. За последние несколько недель он виделся с ней множество раз. И у Варги было немало возможностей захватить его во время этих свиданий. Выходит, с ней и впрямь все было в полном порядке. А он впал в манию преследования, только и всего, да и вообще вел себя во многих отношениях как самый настоящий параноик.

И вот он стоял сейчас в тени возле кустов; лицо Кинни, разговаривающего по телефону, было у него прямо перед глазами. Кинни работал сейчас сверхурочно, и Тоцци понимал, что происходит это вовсе не по заданию ФБР. Эх, если бы поставить этот аппарат на прослушку, подумал он. Ах, если бы!.. Тоцци медленно продвигался по периметру двора с заброшенным огородом. Какая тут еще прослушка?

Он миновал въездную дорожку и прошел между «вольво» и семейным грузовичком, поднялся на три ступеньки, ведущие к черному ходу. В кухне было темно. Он вспомнил, что там имеется настенный телефон, красный настенный телефон рядом с холодильником. Тоцци осторожно отвел ставни и попробовал дверь. Она оказалась не заперта. Двери в этом доме запирал скорее всего сам Кинни. Двери запирает тот, кто ложится последним, а папа обычно допоздна засиживается у себя в кабинете.

Свет из соседней комнаты струился в темную кухню и высвечивал металлическую утварь. Он слышал из комнаты какую-то паршивую рок-песню, которую слышал и раньше, но сейчас не мог вспомнить названия. Должно быть, Крисси смотрела MTV. Он подошел к двери в комнату и заглянул туда. На экране длинноволосый блондин в джинсах в обтяжку скакал по сцене, кривляясь перед камерой и корча из себя последнего идиота. На диване ему удалось увидеть даже коленки Крисси. Оставалось надеяться на то, что она вдруг не решит приготовить себе на ночь молочный коктейль.

Телефон висел справа от двери. Рядом с ним висел маленький настенный шкафчик с отделениями для счетов, памяток, рецептов и прочей ерунды. Был здесь и блокнот, в который заносились покупки. На верхнем листке было написано несколько строк, но совсем немного – явно не полный список покупок. Тоцци достал из соответствующего отделения стопку счетов и бегло просмотрел их. Ничего необычного: газ, электричество, местная аптека, телефонный узел. Он подумал, не прихватить ли счет за телефон, но отказался от этой мысли. Конечно, всегда полезно проверить счета за междугородние переговоры, но у него не было ни времени на это, ни, главное, возможности такое провернуть. Специальные агенты в силах сделать это, но уж никак не агенты-дезертиры. Специальные агенты – такие, как Кинни. Тоцци положил счет на место.

Он потянулся к телефону. Осторожно снял трубку, зажал микрофон рукой и поднес к уху. Кинни все еще был на проводе.

– ...Перечисляется на ваш счет по завершении операции. Так мы поступаем всегда, – произнес Кинни.

– Ага, ясно, прямой депозит, понятно. Но меня тут малость к стенке приперли, понял, мужик? И надо-то всего два куска, чтобы отвязаться. Два куска в задаток – что, много, что ли? Я что, прошу о чем-то невозможном?

Ноющий голос на другом конце провода сильно смахивал на Поли Тортореллу.

– Так мы дела не делаем, – сухо произнес Кинни.

– На хрена, как мы их делаем! Я что, вас хоть раз подвел? Нет. А сейчас я прошу об одолжении, а вы жметесь. Ну и как прикажете проворачивать ваше дело, если этот тип спустил на меня своего боевика? Объясните: как?

В разговоре возникла пауза. Кинни колебался.

– Ладно, – сказал он наконец. – Мне все равно придется передать тебе ключи от квартиры в Бронксе. Знаешь, где в Байонне находится парк Килл-ван-Кулл?

– Чего?

– Парк под Байоннским мостом.

– Где лодки?

– Точно. Встретимся там завтра в полдень на баскетбольной площадке. Я принесу деньги.

– Лады. Огромное спасибо.

– Только не рассчитывай, что так теперь будет всегда. Понял, Поли?

– Ага, ясное дело. Больше никогда. До завтра.

– Точно.

Кто-то из них повесил трубку, и Тоцци сообразил повесить свою, чтобы в трубке у Кинни послышались гудки. Он подождал, не наберет ли Кинни еще какой-нибудь номер. Прошла минута, он снял трубку, но услышал в ней только дыхание Кинни. Должно быть, ищет в записной книжке нужный номер, подумал Тоцци, но он ошибся.

– Крисси?

Голос Кинни раздался одновременно и в телефонной трубке и в соседней гостиной.

– В чем дело?

– Крисси, я пытаюсь работать Мы, кажется, договаривались насчет телефона, когда я работаю.

– Но я телевизор смотрю, папа. Я этого дурацкого телефона не трогала.

Ах ты, дерьмо какое. Кинни, должно быть, почувствовал разницу в звуке гудка или еще что-нибудь в этом роде. Отличный у него, судя по всему, слух! Тоцци быстро повесил трубку и шагнул к двери.

Но когда он уже взялся за ручку, у него над головой вспыхнул свет. Он обернулся и в проеме дверей увидел Кинни. В руке у Кинни был молоток.

– Тоцци, – прошипел он.

В глазах у него была ярость. Все его лицо сейчас как бы пошло вразнос, будто на нем шла борьба между слепым неистовством и садистским удовлетворением.

Тоцци упал на одно колено и полез за укрепленным на лодыжке 38-м калибром. Но Кинни рванулся к нему через всю кухню, занеся для удара молоток и напоминая индейца с томагавком. Тоцци попытался было увернуться от удара – и молоток, целившийся ему прямо в голову, прошел мимо, ударив его сверху по плечу и отозвавшись ослепительной болью вниз по руке и в сторону затылка и шеи. Он повалился навзничь, ухитрившись, однако же, увлечь за собой Кинни. Используя подвернувшуюся возможность для контрудара, Тоцци сильно ударил костяшками пальцев в подмышку Кинни, вышибая из него дух. Кинни попытался вновь поднять молоток, но Тоцци уже упирался коленями ему в грудь и выкручивал руку, держащую молоток, пока Кинни наконец не выронил его. Тоцци перехватил молоток и занес его над головой Кинни, собираясь вышибить ему мозги. Ему страшно хотелось в это мгновение увидеть, как лицо образцового агента превратится в кровавое месиво. Ему хотелось отомстить Кинни за все сразу.

– Папа! – закричала с порога Крисси. В ужасе она прижала руку ко рту.

Тоцци замер. Сукин сын. И тут ему подфартило. Хватка Тоцци ослабла. Да будь он проклят, если окажется таким же психопатом, как Кинни. Нет уж, ко всем чертям, он этому Кинни не чета. Что бы о нем ни твердили люди, все равно он этому Кинни не чета. И Гиббонс знает это. Гиббонс. И хотя сейчас это не имело ни малейшего смысла, Тоцци поспешил уверить себя в том, что ему надо пощадить Кинни, для того чтобы в живых остался Гиббонс.

Руки у Тоцци тряслись. Его мозг был не в состоянии анализировать противоположные импульсы, поступающие из глубины души и из мозга. Ему хотелось уничтожить этого ублюдка, но разум подсказывал, что так поступать нельзя, хотя и приводил причины, которые самому Тоцци казались сейчас непостижимыми.

Девочка опять закричала. Тоцци стало слышно, как на втором этаже обитатели дома выбираются из постелей. Кинни отчаянно боролся за жизнь. В конце концов ярость в Тоцци взяла верх над разумом: он прижал руку Кинни к полу и вбил молотком раз-другой пальцы Гунна в сверкающий линолеум.

Кинни застонал и скрючился над перебитыми пальцами. Тоцци рванулся к выходу уже в тот момент, когда в кухню влетели оба старших мальчика. Выскочив наружу, он помчался задним двором вдоль ограды. Гангстеры, которых Кинни наверняка держит у главного входа, надеялся он, окажутся медлительными и бестолковыми.

Глава 32

Пригнувшись к рулю «бьюика», Тоцци мог наблюдать за улицей, парком, баскетбольной площадкой и мирно поблескивающими водами Килл-ван-Кулла – узкой протоки, отделяющей Стэйтен-Айленд от Нью-Джерси. Он увидел Поли Тортореллу в красно-черной гавайской рубахе: тот сидел, высоко взобравшись на скамью, пил колу, посматривал на лодки. Торторелла сидел здесь уже минут двадцать. А Тоцци прямо здесь и заночевал.

Ровно в полдень прибыл серебристый «вольво». Золотистый «шевроле-каприз», поджидавший у дороги, отъехал чуть в сторону, освобождая место для «вольво». В «шевроле» Тоцци заметил троих парней. Они сшивались здесь уже давно, с одиннадцати.

Когда Кинни вышел из машины, Тоцци увидел, что левая рука у него перебинтована, а средний и безымянный пальцы одеты Биметаллические корсеты, благодаря чему рука казалась когтистой лапой. Тоцци вспомнил ночную схватку с Кинни. Держа молоток в правой руке, он тогда разбил Кинни левую. И сейчас пожалел о том, что не раздробил заодно и правую.

На «вольво» Кинни прибыл в одиночестве. Трое из «шевроле» высыпали наружу и принялись виться вокруг него, пока он шел на баскетбольную площадку. Кинни коротко бросил что-то одному из гангстеров, и тот, выслушав приказ, моментально занял позицию за спиной у босса. Эти парни знали, что Гунну лучше не перечить. Как это ни удивительно, на типичных мафиози из Ньюарка эта троица вовсе не смахивала. Все были в темных костюмах, при галстуках, верхняя пуговица сорочки застегнута. Они смахивали на парламентариев или на агентов ФБР.

На Кинни был голубой костюм плотного сукна, полуденная жара его, казалось, ничуть не смущала. Безжалостные лучи, многократно отражаясь на стальных и хромированных поверхностях, искажали для Тоцци перспективу, и ему приходилось все время вертеть головой, чтобы не упускать из виду Кинни и его свиту. В парке было полно детей, очумело носившихся между деревьями. Орава детишек играла на баскетбольной площадке, кое-кто здесь же катался на скейтборде. Трудно даже вообразить себе менее подходящее место для возможной перестрелки. Но Тоцци осознавал, что Кинни на это было в высочайшей степени наплевать.

Прошлой ночью Тоцци прикинул, не изменит ли Кинни место встречи с Тортореллой, осознав, что Тоцци, возможно, подслушал эту часть его разговора. Но решил, что такого не произойдет. Кинни хочет избавиться от него, потому что Тоцци слишком многое известно о его связи с Варгой. И наверняка трое гангстеров прибыли сюда не для того, чтобы защитить Кинни от Тортореллы. Кинни сделал ставку на то, что эта встреча позволит ему заманить Тоцци в ловушку.

Тоцци вживался сейчас в образ мыслей Кинни. Этому и учат в полицейской академии. Но что, если Кинни вживается в образ мыслей самого Тоцци? От этой мысли ему стало неуютно.

Кинни подошел к скамье, на которой сидел Торторелла. Он поставил на нее ногу, оперся рукой о колено и взглянул на воду. По реке проходила парусная яхта красного цвета, с большой белой буквой "М" на борту.

Тоцци увидел, что Торторелла отрицательно покачал головой. Должно быть, Кинни спросил его, не было ли за ним хвоста. Идиотский вопрос. Если бы кто-нибудь увязался за Поли, он наверняка постарался бы не попадаться тому на глаза. Да и самого Поли здесь бы не было. Хотя как знать. Деньги, судя по всему, были нужны ему позарез.

Кинни полез в нагрудный карман и извлек оттуда конверт. Объясняя что-то Торторелле, не сводившему глаз с этого конверта, он постукивал им по краю скамейки. Тоцци представил себе, как Кинни читает нотацию коротышке, внушая тому, что ему делают большую любезность, что такую любезность делают человеку раз в жизни и что тот не должен надеяться, что это может войти в правило. Кинни обязан был поставить Поли на место, прежде чем отдать ему деньги. Кинни был здесь боссом, на этот счет не имелось ни малейших сомнений.

Когда Кинни в конце концов отдал конверт Торторелле, коротышка соскочил со скамьи, пробормотал множество слов признательности и благодарности и быстро удалился. Торторелла – это стало сейчас совершенно ясно – не был частью главного заговора. Кинни, оставаясь на месте, полюбовался еще одной яхтой, а затем направился к своей машине. Трое гангстеров повелись следом за ним. Они влезли в «шевроле-каприз» и, не заводя мотор, дождались отбытия «вольво». И только когда тот уже почти исчез из виду, поехали следом.

Гоцци, припав к рулю, с трудом сдерживался, чтобы немедленно не помчаться за ними. И лишь когда «шевроле» уже почти скрылся из виду, последовал за машинами, надеясь на то, что Кинни не удосужится подстраховаться дважды, выяснив, не преследует ли кто его телохранителей. Сам Тоцци на его месте поступил бы именно так.

К счастью, Кинни решил без этого обойтись. Тоцци проехал вслед за золотистым «капризом» на север по шоссе, ведущему в Либерта-Стэйт-парк, – проехал буквально у самого подножия статуи. Тоцци всегда находил многозначительным то обстоятельство, что, хотя госпожа Свобода стоит далеко от берега, стоит эта сука задом к Джерси. Следовало бы тогдашним умельцам малость ее развернуть, чтобы она не демонстрировала здешним жителям такого вопиющего пренебрежения.

Это шоссе вело также и к главной магистрали, благодаря чему здесь было достаточное движение, чтобы ни у кого не вызвал подозрения «бьюик» Тоцци. Но когда «шевроле-каприз», вместо того чтобы въехать в парк, свернул налево, Тоцци пришлось сбросить скорость. Здесь уже движения практически не было. Убавив скорость, он дождался, пока на ту же дорогу не свернул тяжелый грузовик с прицепом, а затем продолжил преследование, используя грузовик в качестве прикрытия. Но и тот вскоре свернул к бумажной фабрике. Тоцци продолжил путь, уповая на то, что гангстеры в «шевроле» недогадаются, кого преследует коричневый, «бьюик». Теперь он уже не мог ехать медленно – на такой дороге это выглядело бы предельно подозрительно. Местность была пустынной: поле без признаков жизни на одном берегу реки и автомобильная свалка, на которой бесполезные железяки громоздились друг на дружку на высоту в шесть футов, – на другом. Тоцци бросил взгляд на массивные багажники здешних колымаг и подумал об излюбленном мафией способе захоронения тел и о Гиббонсе. Он был искренне рад, когда «каприз» проехал мимо свалки, не свернув на нее.

Дорога здесь была извилистой, она повторяла течение реки. «Каприз» исчез из виду, затерявшись за высокой травой и густым камышом. Тоцци ехал по главной здешней дороге, не соблазняясь ни одной из ведущих вправо развилок. На этой местности он хорошо ориентировался. Дорога вела к старой железнодорожной станции, куда когда-то привозили иммигрантов с Эллис-Айленда. Тоцци вспомнил, как дедушка рассказывал ему, что, пройдя медицинский осмотр на Эллис-Айленде, новоприбывшие слышали один и тот же вопрос: где они желают обосноваться – в городе или в сельской местности? Если вы выбирали город, то вас везли морем в Нижний Ист-Сайд. Если выбирали сельскую местность, вас отправляли в Джерси-Сити. Дед выбрал сельскую местность, но денег у него хватило только на то, чтобы его довезли до Нью-Йорка. И два поколения спустя семейство Тоцци не сумело продвинуться в сторону запада ни на пядь.

Вдруг главная дорога из гравийной перешла в булыжную, и старый «бьюик» затрясся на ходу. Тоцци увидел прямо перед собой мост на рамных опорах, а сразу же за ним – несколько заброшенных фабрик и складов, выглядящих крайне угрюмо под черной стальной конструкцией. И тут же он вновь заметил золотистый «каприз» и серебристый «вольво». Они были запаркованы рядом с выстроенными в одну линию списанными трейлерами на чудовищно захламленной стоянке возле старого двухэтажного кирпичного склада. Тоцци – на случай, если за ним кто-нибудь наблюдает, – не выключил мотора. За мостом тоже было множество фабрик и складов, некоторые из них еще таили в себе искру жизни. Тоцци остановился в первом же закоулке, вышел из машины и отправился назад на своих двоих.

Прячась в высокой траве, он обошел складское здание по кругу. Он увидел грузовую платформу и капоты обоих автомобилей. В высокой траве, за трейлерами, стояла и третья машина – черный «файрберд-транс-эм». Двое из тройки гангстеров стояли сейчас, прислонившись к капоту «каприза». Трое парней самого угрюмого вида сидели на краю грузовой платформы, роясь в двух белых мешках со съестными припасами и пачкая себе лица всем, что им удавалось оттуда выудить. Крупный парень-ирландец, казалось, был готов сожрать и сами мешки. Низкорослый латиноамериканец пытался завести разговор с гангстерами у «каприза», но те не обращали на него внимания. Им наверняка казалось, что в мафиозной иерархии они находятся значительно выше, и связываться с панками они не хотели. Тоцци наблюдал за всем этим, пока уголовники не закончили трапезу и не вернулись в здание склада. Он услышал, как зазвенел колокольчик грузового лифта, извещая о прибытии. Троица вошла в лифт, причем латиноамериканец, обернувшись, успел показать гангстерам у машины расставленные рожками пальцы.

Через пару минут лифт вновь приехал вниз, и оттуда вышли Кинни с третьим гангстером. Они расселись по своим респектабельным машинам, прихватили с собой поджидавшую их парочку и уехали, оставив глубокие борозды в пыли, покрывающей стоянку. Тоцци ухмыльнулся. Если Гиббонса привезли сюда, значит, он все еще жив. У трупа ни за что не оставили бы охрану.

Тоцци встал на грузовую платформу и посмотрел в пустую шахту лифта. Он был настроен немного поимпровизировать. Сперва необходимо привлечь к себе их внимание. Он заткнул 38-й калибр за пояс, приложил руки ко рту и запел первое, что пришло ему в голову:

– "О, что ты увидишь при свете зари!"

Он запел погромче – на тот случай, если им его сверху будет не слышно.

Пару секунд спустя он услышал, что лифт поднимают. Тоцци опять ухмыльнулся. Он соскочил с грузовой платформы и кинулся к проржавленным трейлерам, все окна и двери в которых были нараспашку, как у портовых шлюх. Он по-прежнему пел во все горло.

Лифт опустился, и с платформы, озираясь по сторонам, сошли крупный ирландец и плюгавый латиноамериканец. Шли они медленно, поводя по сторонам пистолетами. Латиноамериканец выглядел разозленным, а ирландец – испуганным. Тоцци по-прежнему пел:

– "Во мраке кромешном наш флаг рассмотри..."

Латиноамериканец ткнул пушкой в сторону трейлеров. Приятели решили осмотреть их.

– Эй ты, пташка, – заорал латиноамериканец, – выходи! Хотим взять твой хренов автограф на память.

А пение меж тем все не смолкало. Они осторожно приблизились к открытым трейлерам, будучи готовы пальнуть в первое, что тут пошевелится. Но пение внезапно прекратилось.

– Выходи, ублюдок! – заорал Льюис.

Ему смерть как хотелось выглядеть крутым парнем.

– Заткнись, – огрызнулся плюгавый.

Фини остался сторожить старика наверху, поэтому сейчас за главного должен был быть он, а вовсе не Льюис.

И вдруг Льюис бросился в сторону. Ему почудился шорох в трейлере, стоявшем в дальнем конце ряда. Плюгавому тоже там что-то почудилось. Он уставился в черную дыру на месте оторванной дверцы и тщательно прицелился в нее.

– Пошли, – прошептал он Льюису, – вот в этот.

Когда Тоцци увидел, как их ноги отрываются от земли и исчезают в дверном проеме стоящего посередине трейлера, он смог поверить собственным глазам. Он лежал сейчас на спине под дальним трейлером. Он ударил рукояткой револьвера по днищу трейлера, чтобы привлечь их внимание и заставить подойти поближе. Тогда он мог бы схватить их за ноги и повалить наземь. Но они повели себя просто смешно. Позволили, как дураки, обвести себя вокруг пальца. Сейчас ему было слышно, как они перешептываются во чреве стоящего посередине трейлера. «Что же, поехали!» – сказал один из них, и сразу же град пуль обрушился изнутри на стену трейлера. Судя по всему, таким образом они надеялись достать певчую пташку, находящуюся, по их предположениям, в соседнем трейлере пули начали рикошетить, ударяя в землю у ног Тоцци. Парни явно ни черта не понимают и баллистике. Для того чтобы пробить две металлические стенки, расположенные на определенном расстоянии друг от друга, и при этом не отклониться от курса, пули должны быть как минимум небольшими артиллерийскими снарядами. Вот ведь придурки!

Когда дурачье угомонилось, Тоцци подлез под их трейлер, поднялся на ноги и запер их снаружи. Град пуль изнутри обрушился теперь на дверцу трейлера. Но Тоцци, пренебрегая опасностью, навалился на нее всем телом, нашел заржавленный засов и закрыл дверцу для страховки еще и на него.

Какие все-таки придурки, подумал он еще раз, возвращаясь на грузовую платформу.

Здесь была стальная дверь, запертая на замок. Тоцци расстрелял его и отпер дверь. От вони у него помутнело в глазах. Из верхнего окошка в помещение лился слабый свет. Лестница была устлана ветошью, а все помещение и лестничные марши были заставлены стальными катушками разных размеров. Запах стоял просто чудовищный. Нелегально хранимые токсические отходы, вне всякого сомнения. Чем и славен Нью-Джерси.

Тоцци начал карабкаться по лестнице, опасаясь крыс и занося поэтому ногу на каждом шагу как, можно выше. Поднявшись наверх, он отодвинул в сторону несколько тяжелых катушек, чтобы расчистить дорогу к двери. В горле у него жгло и першило. Он принялся молотить кулаками в дверь, ведущую на пожарную лестницу, и молотил, пока не образовалась щель, достаточная для того, чтобы протиснуться внутрь.

На втором этаже Тоцци встретила пуля, вонзившаяся в стальную дверь в нескольких дюймах от его руки. Тоцци мгновенно скользнул на пол.

– Брось мне свою пушку, дерьмо, или твой приятель – покойник! – заорал Фини.

Он стоял над Гиббонсом, который был распростерт на полу, прикованный наручниками к батарее. В руке у Фини был автоматический пистолет, и целился он в голову Гиббонсу.

Тоцци, лежа на животе, на мгновение замер; сердце у него бешено колотилось. Он не отрываясь смотрел на парня с поросячьей физиономией и вспоминал давнишний кинокадр: вьетконговец в упор разносит голову южновьетнамскому офицеру. Или дело там обстояло наоборот?

– Попрощайтесь друг с дружкой, господа фэбээрщики. Оба попрощайтесь! – Этот парень с поросячьей физиономией за словом в карман не лез. – А сейчас брось сюда пушку, я сказал, или я его ухлопаю.

– А кто это? – заорал в ответ Тоцци. – Я его не знаю!

– Какого хрена ты...

Гиббонс внезапно вышел из оцепенения и схватил Фини за запястье. Автоматический пистолет выстрелил в стену. Гиббонс не отступал. Тоцци кинулся к ним, ударил Фини ногой в грудь и обеими руками перехватил правую руку Фини, в которой было оружие. Борясь, они угодили в окно и разбили стекла. Тоцци в конце концов вырвал у него пистолет и швырнул на пол.

– Ах ты дерьмо вонючее!

Тоцци сгреб Фини за шею, высунул его голову в разбитое окно затем втянул в помещение. Он принялся избивать Фини, нанося удары попеременно в лицо и в живот, но сила их была явно недостаточной, для того чтобы Тоцци остался доволен. Ему хотелось сделать ублюдку бо-бо, чтобы этот выродок немного помучился. Но тут он вспомнил лицо Кинни в ту минуту, когда тот набросился на него с молотком, и заставил себя остановиться.

Фини рухнул на пол. Он был похож сейчас на живого краба, которого на ночь оставили в холодильнике, – ни малейшего признака жизни, кроме легкого подрагивания клешней. Из его поросячьего носа обильно текла кровь.

– Ты закончил? – осведомился Гиббонс.

Выглядел он ужасно, но голос звучал вполне нормально.

– Думаю, что да, – ответил Тоцци.

– Побереги лицо.

Гиббонс взял пистолет Фини, поднес к цепи наручников и, отвернув лицо, выстрелил. Разорвал еще горячую цепь, поднялся на ноги и подошел к Фини. Нашел ключ от наручников у того в кармане брюк и расстегнул у себя на руке металлический браслет.

– Я бы дал тебе этот ключ, – сказал Тоцци. – Почему ты не попросил?

Гиббонс оставил этот вопрос без ответа.

– Я как раз собирался вышвырнуть этого ублюдка в окно, когда ты вломился, – сказал он. Прозвучало это, правда, не больно-то убедительно. – Ты испортил мне весь план.

– Извини, – отозвался Тоцци.

Хорошо уже то, что старый хрен остался в живых.

– Пошли.

Гиббонс направился было к лестнице.

– Погоди-ка.

Тоцци опустился на одно колено и засучил брючину. Из кобуры на щиколотке он извлек револьвер и протянул его владельцу.

– Держи. Надоело таскать.

Гиббонс принял оружие и осмотрел его. Затем поглядел Тоцци прямо в глаза.

– Спасибо.

Тоцци почудилось, будто на лице у напарника мелькнуло нечто вроде благодарной улыбки. Да нет, скорее всего действительно почудилось.

Гиббонс сунул револьвер в карман пиджака. Он взвесил автоматический пистолет Фини на ладони, затем шагнул назад и вышвырнул его из окна в высокую траву. Осколки стекла вновь посыпались на Фини, падая ему на грудь и залитое кровью лицо.

– Завести сюда тех ребят? – спросил Тоцци.

Гиббонс, глядя на Фини, минутку поразмышлял над этим.

– Они годны только на стреме стоять и Кинни охранять. Ну их к черту.

Тоцци помедлил. Запах с нижнего этажа уже начал проникать в помещение.

– Да брось, пойдем, – сказал Гиббонс.

Глава 33

– Ну, что ты об этом думаешь? – спросил Гиббонс, поднося ко рту стаканчик с уже остывшим кофе.

– Хотелось бы поглядеть, – отозвался Тоцци, от безделья проводя пальцами по баранке автомобиля.

Они сидели в машине, наблюдая за тем, как инспектора пожарной охраны делают свое дело. Те возились здесь уже несколько часов. Инспекторов было двое: старший был в костюме и высоких резиновых сапогах, младший, который, собственно, и делал всю черную работу, – в спецодежде цвета хаки. Сейчас парень в хаки уже грузил в свою машину ящики, которые он, начиная с полудня, наполнял все новыми находками на дымящихся развалинах кирпичного здания в Бронксе, в котором до сих пор размещались склад армейского и военно-морского снаряжения и пункт проката аудио– и видеотехники. Дело было на Джером-авеню. Обувной склад Тома Макана в соседнем с пунктом проката доме также изрядно пострадал. Городской строительный инспектор, прибывший сюда ранее, постоял некоторое время, уставившись на обувной склад, и решил, что это здание непременно тоже рухнет. Пожарные инспектора действовали более тщательно и методично. Они обследовали место предполагаемого преступления и поэтому позволяли себе не торопиться. Инспектор в строгом костюме, обосновавшись в достаточно безопасном месте, постоянно переговаривался со своим подчиненным, давал ему советы и время от времени, удалившись в красный фургон, выходил на радиосвязь, но главным образом о чем-то переговаривался с полицейскими, охраняющими место происшествия. Гиббонс заметил, что, как только подручному окончательно осточертевали указания босса, он уходил в глубь развалин и оставался там передохнуть. Пойти вслед за ним начальник в костюме не решался.

Гиббонс посмотрел на часы.

– Скоро они уедут.

– Кто это тебе сказал?

– Уже почти пять. Тот, что в костюме, сидит в конторе, а конторским не платят сверхурочные.

Тоцци покачал головой.

– Еще один образцовый государственный служащий. Думаешь, они что-нибудь нашли?

– Сильно сомневаюсь. Они понимают, что это поджог, но доказать это им будет трудно. Если только факельщик не оказался полным идиотом и не разбросал повсюду канистры.

– Торторелла – мастер своего дела. Я видел, как он работает.

Гиббонс отхлебнул кофе.

– Ты вроде бы совершенно уверен в том, что это – дело рук Тортореллы.

– Я ни в чем не уверен. – Тоцци поскреб в затылке. – Единственное, в чем я уверен, так это в том, что видел, как Торторелла поджег точь-в-точь такой же склад в Эдисоне, а потом слышал, как они с Кинни договариваются о каком-то деле в Бронксе.

Тоцци выглядел разбитым.

– Ты хоть поспал? – осведомился Гиббонс.

Нынешнюю ночь они провели в доме у Лоррейн. Это предложил Гиббонс, сказав, что в сельской местности они окажутся в большей безопасности. Строго говоря, там было ничуть не безопасней, чем в любом другом месте, если не считать того, что там была Лоррейн, а после двух ночей, проведенных на щербатом полу прикованным к батарее наручниками, Гиббонсу нестерпимо хотелось побыть с ней. К тому же он хотел продемонстрировать ей, что ее двоюродный брат в полном порядке.

– Я хорошо выспался, – ответил Тоцци. – Я рад, что мы там побывали. Я хотел повидаться с ней перед тем, как... Одним словом, хорошо было повидаться с ней.

Гиббонс понимающе кивнул.

– Да. Хорошо.

Инспектор в спецодежде упаковал уже все ящики и влез в красный фургон. Инспектор в строгом костюме уже сидел за рулем. Они отъехали и на первом же перекрестке свернули направо. Едва они скрылись из виду, один из полицейских сел в патрульную машину и поехал по Джером-авеню в том же направлении, оставив своего напарника на месте происшествия. Только выйдя из машины и перейдя через дорогу, Гиббонс заметил, что оставшийся на месте полицейский был женщиной. Высокого роста, стройная, она в униформе не по размеру выглядела вблизи переодетым подростком. Какого черта департамент не может одеть своих сотрудниц как следует, подумал Гиббонс. Ничего удивительного в том, что преступники на таких с прибором кладут.

Гиббонс обогнал Тоцци и приблизился к полицейской.

– ФБР, – произнес он, показывая ей свое удостоверение. Тоцци стоял сзади с невозмутимым видом завзятого игрока в покер. – Нам надо осмотреть здание.

Рассматривая удостоверение, она случайно задела его рукой.

– Конечно. Давайте проходите.

– Вы здесь одна? – спросил Гиббонс.

Из-под козырька не было видно выражения ее глаз.

– Мой напарник поехал перекусить.

Солнце садилось над гетто. Начиналось время мелких уличных преступников. Ты хочешь сказать, что твой напарник поехал пропустить несколько кружек пива, подумал Гиббонс. Здесь, в Трущобах, проходила граница – граница между скверным и очень скверным. Он мог побиться об заклад, что ей стало спокойнее при их появлении.

Искоса посмотрев на нее, Гиббонс проследовал на развалины. Тоцци пошел за ним, не сказав женщине ни слова. На месте они расстались и начали рассматривать разные участки пожарища.

Гиббонсу попадались под ноги треснувшие кирпичи, сырые ковры, сплавившаяся пластмасса, промокшие картонные коробки, почерневшие остовы электронной техники. Судя по тому, как распространялся пожар, он мог бы назвать его естественным, но агенты ФБР мало что смыслят в поджогах. Поджогами всегда занимается местная полиция, если, конечно, речь идет не об уничтожении федерального имущества. Но он тем не менее старался вовсю. Как знать, может быть, ему повезет. Никогда ничего нельзя знать заранее.

– Здесь ни хрена нет, дружище. Как всегда.

Гиббонс поднял глаза. В куче мусора и золы рылась ватага чернокожих ребят, наверняка ища что-нибудь годное к употреблению. Они сердито распихивали все, что мешало им на пути.

– Дерьмо... Дерьмо... Дерьмо...

Парень с черной нейлоновой повязкой на лбу ругался каждый раз, когда, отпихнув кирпич, не находил под ним ничего.

– Хоть бы плейер какой-нибудь долбаный, – сказал щербатый подросток. – Мура сплошная.

И тут Гиббонс понял, что перед ним вовсе не подростки. Таких парней газеты называют «молодежью», а политики, не слишком заботящиеся о своем переизбрании, – «продуктами молодежной безработицы». Полицейские же кличут их «опасными вонючками».

– Масео, – крикнул один из них, мускулистый парень в красной рубахе, – ты говоришь, и на том складе тоже ничего не было?

– Ни черта, – отозвался щербатый. – «Звукозапись Кинга», на Сто шестьдесят девятой, помнишь? Сгорела в аккурат, как и тут, и тоже ни черта. Но сейчас-то до меня тут точно никто не побывал. Вот проклятье.

– У меня кулаки чешутся! – возвестил парень в черной повязке. – Эй, белый! Чего это ты тут делаешь?

Парни заметили вышедшего из-за угла Тоцци и, увидев его, встали в боевую стойку, как коты перед собакой. На Тоцци были джинсы, черная рубашка, спортивная куртка. На полицейского он был не похож.

Гиббонс увидел блеск ножей и злобно сузившиеся глаза. Эти парни, ничего не найдя, чувствовали себя обманутыми, и им хотелось на ком-нибудь отыграться.

Тоцци тоже изготовился к бою. На лице у него появилось выражение, которого Гиббонс терпеть не мог. Гиббонс оглянулся на сотрудницу полиции, но та повернулась к ним спиной, делая вид, будто ничего не видит и не слышит, сучка проклятая. ФБР может само о себе позаботиться, должно быть, считала она. Пусть эти фэбээрщики хоть вешают друг дружку, нам-то какое дело? Чертовы полицейские слишком часто смотрят сериалы по телевизору, а там ФБР с ними вечно воюет.

Гиббонс вытащил револьвер и взвел курок, стараясь, чтобы этот характерный щелчок стал слышен всем, – тоже как в кино.

– Ладно, парни, валите отсюда.

Злые лица тут же повернулись к нему.

– Заткни пасть, старикан!

Двое из них пошли на Гиббонса. Ножи против пуль.

Тоцци тоже потянулся в карман, и парень в красной рубахе рванулся к нему. Гиббонс моргнул, ожидая, что сейчас в воздухе промелькнет лезвие. Но вид 9-миллиметрового калибра подействовал на банду отрезвляюще. Ругаясь и пиная все, что попадется под ноги, парни поспешили удалиться.

Гиббонс убрал револьвер, достал из кармана блокнотик и записал: «Звукозапись Кинга» на Сто шестьдесят девятой".

Тоцци подошел к нему по пожарищу.

– Собираешься писать мемуары?

– Ребятки толковали еще об одном поджоге вроде этого. И тоже потом не сумели ничего для себя найти.

– Думаешь, это афера?

– Вполне может быть. Вывези товар, потом подожги лавку, потом получи страховку, а дальше можешь спокойно продать товар или перевезти его в другую лавку, чтобы он «сгорел» еще раз. Так можно перевозить товар с места на место и получать страховку до тех пор, пока на оборудование не истечет гарантийный срок.

Тоцци, скрестив руки на груди, поглядел себе под ноги.

– Не так-то трудно найти всякую дрянь, которая после пожара выглядела бы как сгоревшая аудио– и видеотехника. Ящики, пластмассовые корпуса, электросхемы – все это выглядит вполне натурально.

– Значит, эту аферу проворачивает Варга, а Кинни у него на подхвате.

Тоцци покачал головой.

– Не очень разумно это выглядит. Можно сжечь две лавки, ну три, но не больше. Страховая компания заподозрит неладное. Варга сейчас финансирует целое семейство, вдобавок недавно образовавшееся. Подумай об этом! Такие операции не принесли бы ему столько денег, чтобы их хватило на покупку наркотиков в нужных количествах. Услуги скольких людей ему приходится оплачивать? Я хочу сказать, во что ему встанет оплата одного только Кинни?

Гиббонс бросил взгляд на их длинные тени, вырастающие на уцелевшей стене.

– Варга весьма изобретателен. Возможно, ему удалось внести в эту аферу какую-нибудь изюминку.

– А ты можешь представить себе какую?

Гиббонс не знал, что ответить, но ему не хотелось признаваться в этом Тоцци. Ему было известно, что Тоцци в определенных ситуациях заводится с полуоборота, и не имело смысла подбивать его заняться делом, которое может оказаться тупиковым.

– Ничего определенного, – сказал он. – Завтра погляжу, что на этот счет можно нарыть в конторе.

– А как насчет Иверса? Ему разве не захочется узнать, где это тебя целую неделю носило?

– Не исключено.

– И что же ты ему скажешь?

Гиббонс помедлил.

– Если мне повезет, то его не окажется на месте, а значит, мне не придется врать ему. Я постараюсь прибыть попозже. После десяти у него, как правило, всякие деловые встречи. А, ладно, у меня пересохло в горле. Пойдем что-нибудь выпьем.

Они пошли обратно, к ограждению, где стояла служащая полиции.

– Нашли то, что искали? – спросила она.

В ее голосе звучал сарказм, и она даже не пыталась скрыть его. Гиббонсу припомнилось времечко, когда полицейские спешили прикусить язычок при появлении федеральных агентов. Впрочем, тогда и женщин в полиции не было, разве что уличные регулировщицы.

– К сожалению, я не имею права распространяться на тему текущего расследования, – мягко ответил он. – А кстати, куда это подевался ваш напарник?

– Обеденный перерыв, я вам уже докладывала.

– Ах да, конечно. – Гиббонс кивнул и постучал себя по лбу. – Вы это уже говорили. Хотите, мы побудем тут с вами до его возвращения?

– Да идите вы, – огрызнулась она.

Тоцци шмыгнул носом и коротко рассмеялся.

– Как вам будет угодно.

Гиббонс отвернулся от нее и пошел через дорогу.

Отъезжая в «бьюике», он еще долго видел ее долговязый силуэт на фоне пожарища. Она охраняла то место, где уже нечего было охранять. Небо над убогими здешними крышами было жарко-оранжевым в лучах заходящего солнца. Все здесь, в гетто, дышало опасностью и угрозой, насилием и смертью. Ее напарник – большой шутник, ничего не скажешь.

Гиббонс надеялся, что, на ее счастье, напарник закончит шутить до наступления темноты.

Глава 34

На ней были черное трико и черные туфли на шпильках – и более ничего. Она непрестанно пробегала длинными алыми ногтями по пепельно-белым волосам, распущенным по плечам и по спине, выгибая ноги и вертя задом перед стеклянной витриной заведения Спиро на Восьмой авеню. Тоцци отхлебнул своего напитка и поневоле подивился тому, с каким самозабвением трудится потаскушка. Она возбуждала и прохожих, и тех, кто, подобно самому Тоцци, находился внутри. Она припадала к стеклу витрины с такой страстью, что та наверняка скоро должна оказаться вся в засосах. Действенная реклама, ничего не скажешь. Ее эффективность Тоцци ощущал у себя в брюках.

Тоцци сидел за столиком у окна, любуясь попкой потаскушки и время от времени посматривая мимо нее на улицу, переполненную в этот послеобеденный час публикой, бредущей вниз по Восьмой в сторону управления нью-йоркского порта, чтобы сесть на автобус к дому. Машины мчались по Сорок седьмой улице, к въезду в Линкольн-туннель между Сороковой улицей и Девятой авеню. Окрестности Таймс-сквер представляли собой в это время дня любопытное зрелище: выглядело это так, словно в одном и том же месте столкнулись два противоположных мира. Потаскушки и мелкие уличные преступники преспокойно обделывали свои делишки, тогда как бизнесмены, клерки и секретарши деловито и невозмутимо проходили мимо них: честные люди с честными намерениями, идущие в одном и том же направлении, высоко подняв голову и не оглядываясь по сторонам, как целая армия зомби.

За прилавком Спиро поливал жиром здоровенный кусок баранины на вертеле. Жир, стекавший с мяса, шипел и вспыхивал, попадая в огонь, но Тоцци уже привык и к шуму, и к запаху и не обращал на них никакого внимания. Спиро проделывал это примерно каждые пять минут.

Тоцци думал о том, куда запропастился Гиббонс. Он сказал, что будет здесь между пятью и шестью, и, хотя сейчас было еще без двадцати шесть, Тоцци уже тревожился. Гиббонс, как правило, старался прийти пораньше. Он думал о том, не столкнулся ли Гиббонс сегодня в конторе с Кинни. Возможно, Кинни затем сел ему на хвост, и Гиббонс теперь пытается от него отделаться. Тоцци вспомнил о том, как пару лет назад мафия в этот час расправилась прямо на улице, у входа в ресторан на Сорок четвертой улице, с крупным торговцем недвижимостью. Убийца вогнал ему три пули в затылок, а затем спокойно свернул за угол и растворился в толпе. Час пик – идеальное время для уличного убийства. Так где же его носит?

Он опять посмотрел на потаскушку. Сейчас она на время прекратила тереться задом о витрину. Она сговаривалась с мясистым мужиком в костюме от «Брукс Бразерс», очки которого были слишком малы для его лица. Тоцци всмотрелся в линию ее ног и изгиб бедер. Баба в полном порядке. Когда она ушла с мужиком, Тоцци даже несколько расстроился. Могла бы махнуть ему рукой на прощанье или что-нибудь в этом роде, подумал он. Тоцци взял свой сандвич и откусил от него.

Пару минут спустя входная дверь открылась, и тут же зазвенел электрозвонок, оповещавший Спиро о появлении посетителя на случай, если он окажется в заднем помещении. Тоцци обратил внимание на то, что Спиро встречал посетителей с таким видом, словно это было вражеское нашествие, пристально глядя на них черными круглыми глазами и пряча горькую усмешку за пышными усами. Увидев, что на этот раз вновь прибывшим оказался Гиббонс, Тоцци подумал о том, что всегдашняя мнительность Спиро сейчас вполне может обернуться оправданной. У Гиббонса был еще более угрюмый вид, чем обычно, и обиженная физиономия индейского божка нагнала страху и на самого Тоцци.

– Что случилось? – спросил Тоцци, когда Гиббонс опустился рядом с ним за столик. – Он там был?

– Нет. Он...

– Что вам угодно? – уныло поинтересовался Спиро.

– Принесите мне только кофе.

– Это будет стоить полтора доллара.

Гиббонс, не веря собственным ушам, уставился на грека.

– С пирогом, – поспешил вмешаться Тоцци. Дождавшись, когда Спиро отойдет, он обернулся к Гиббонсу. – Кинни не было в конторе?

– Он был там с утра. Расспрашивал, не видел ли меня кто-нибудь в последние дни. Мне сказали, что он ушел из конторы около одиннадцати.

– Ну и что же тебе удалось выяснить?

Спиро вернулся с заказом Гиббонса. Полная чашка кофе, полный кофейник и маленький золотистый, с медовой корочкой пирожок выглядели в точности так, как и ожидал Гиббонс. Он поспешил передвинуть тарелку с пирогом Тоцци, едва Спиро поставил ее на стол.

Гиббонс приподнял крышку молочного кувшина из нержавеющей стали и понюхал молоко, прежде чем подлить его в кофе.

– Я раздобыл кое-какую интересную информацию, – начал он. – Вторую половину дня я провел главным образом в переговорах по телефону. Я связался с инспектором Лангером из управления пожарной охраны, и он оказался на редкость готовым к сотрудничеству. Мне кажется, на него произвел впечатление звонок из ФБР. Так или иначе, я расспросил его о пожарах в Бронксе, о пункте проката и о «Звукозаписи Кинга». Он поведал мне еще об одном сходном пожаре в Форест-Хилл. Во всех трех случаях дело выглядело на редкость подозрительно, но поджог им доказать не удалось. Лангер к тому же, оказался настолько любезен, что назвал мне страховую компанию, покрывающую убытки во всех трех случаях.

Тоцци, ухмыльнувшись, откусил от своего сандвича.

– Умеешь ты принудить их расставить ноги. Ты пригрозил им ответственностью за уклонение от дачи показаний? Это ведь твои излюбленный прием.

Гиббонс, никак не отозвавшись на это замечание, продолжил свой рассказ.

– Я связался со страховой компанией и поговорил с людьми, ответственными за безопасность и за борьбу с мошенничеством. Один парень из «Президио» оказался весьма полезен. Он раньше служил в полиции, но это ему надоело, и он решил подыскать себе не такую пыльную работенку. Звать его Рамирес. И вот, согласно этому Рамиресу, все страховые компании планируют определенное количество полных или частичных выплат по ущербу от пожара ежегодно. И, только исчерпав заранее запланированную квоту, они начинают относиться к сообщениям о пожарах с известной настороженностью. Но самое интересное в другом: чем большую сумму выплатит компания по пожарам в этом году, тем круче она имеет право завысить сумму страховки в будущем. Рамирес объяснил мне, что компании на самом деле заинтересованы в том, чтобы выбрать «пожарную квоту» и даже превысить ее, потому что проистекающие отсюда выплаты – это ерунда по сравнению с доходами от повышения страховой ставки, обусловливаемого этими выплатами. Согласно Рамиресу, это общее правило для всей отрасли.

Тоцци отщипнул кусочек пирога и съел его.

– Ну и как же все это связано с нашим делом?

Гиббонс подмигнул ему.

– Рамирес говорит, что, пока компания не выберет всю «пожарную квоту», любые расследования с ее стороны являются чистой формальностью. Вот почему ему не нравится и эта работа, сказал он.

Тоцци отщипнул еще один кусочек пирога.

– Так в чем же суть?

– Предположим, Варге становится известно, какие именно компании еще не выбрали в этом году «пожарную квоту». Он может избрать мишенью именно эти компании и организовать серию поджогов, извлекая из этого значительную выгоду. Пока квота не выбрана, выплаты производятся быстро, а расследование не представляет опасности.

Тоцци отставил от себя тарелку. Он начал понимать, к чему клонит Гиббонс.

– Ну а откуда Варге знать, по каким компаниям ему стоит наносить удар?

Гиббонс поджал губы и горестно вздохнул.

– У трех страховых компаний, производящих выплаты по трем поджогам магазинов и складов аудио– и видеотехники, есть, как мне удалось выяснить, еще кое-что общее. Компьютерное оборудование и программы всем трем компаниям предоставлены одною и той же фирмой «Дэйтарич» из Нью-Джерси. Это ведь как раз та компания, вице-президентом в которой твоя милашка, как ее там?

Тоцци кивнул. Гиббонс, сукин сын, знал, как зовут Джоанну, и знал, что она работает в «Дэйтарич». Его кажущееся неведение было лишь способом смягчить удар, сделав вид, будто Джоанна значит для Тоцци куда меньше, чем это есть на самом деле.

Гиббонс, наклонившись над столом, отхлебнул кофе.

– Ну и что ты по этому поводу думаешь?

– Думаю, стоит съездить потолковать с этой, как ее там.

– Здесь ход за тобой, Тоцци. Мы сделаем все так, как ты пожелаешь.

Тем самым Гиббонс давал ему понять, что не знает, насколько сильна привязанность Тоцци к Джоанне Варга. Он как бы утешал друга, оказавшегося таким идиотом и доверившегося ей. Тоцци был благодарен Гиббонсу за его старания, но злился на себя за то, что был таким идиотом. И ничье понимание ему сейчас не требовалось. Ему нужно было уничтожить Кинни и Варгу, а вместе с ними и Джоанну. Места для эмоций сейчас не оставалось. Ему хотелось чувствовать себя умным. Ему хотелось одержать победу.

Тоцци резко поднялся, достал бумажник и выложил на стол десятку.

– Пошли, – сказал он напарнику. – Время не ждет.

* * *

Тоцци испытывал странное чувство, находясь в квартире у Джоанны вместе с Гиббонсом. Никто не ответил на их звонок, поэтому они просто вошли. Тоцци воспользовался ключами, которые дала ему Джоанна, хотя и не без угрызений совести. Эти ключи были еще одним доказательством ее притворства, лишним козырем в борьбе за его доверие. Гиббонс вошел следом за ним, на определенном расстоянии, и на сей раз его осторожность раздражала Тоцци.

Войдя в гостиную, Тоцци огляделся по сторонам. Осмотр места преступления, хмуро подумал. Здесь он успел провести немало времени и прекрасно знал, где что находится. Он пользовался ее туалетом, стоял у нее под душем, смотрел телевизор на ее диване, стряпал в ее кастрюлях, спал в ее постели. Он знал об этой квартире больше того, что ему следовало бы о ней знать. В мозгу у него сейчас крутилась старая побасенка о том, что преступник всегда возвращается на место преступления.

Гиббонс прохаживался по квартире, заложив руки в карманы, как зевака в антикварной лавке. Он нашел дорогу на кухню, и из гостиной Тоцци было слышно, как он полез в холодильник. Войдя на кухню, Тоцци увидел, что его напарник обнюхивает кварту молока, чтобы выяснить, не скисло ли оно. Гиббонсу хотелось убедиться в том, что квартира по-прежнему обитаема. Гиббонс присел на корточки и принялся рассматривать овощи.

– Редиска вроде свежая, – доложил он. – Совсем не вялая.

Встав в полный рост, он открыл морозильник. Достал оттуда упаковку куриной грудки и подержал на весу, разбирая число на целлофане.

– Продано шестого сентября. Это, выходит, в субботу? Значит, она ходила за покупками вчера, а то и сегодня утром.

Вчера вечером, подумал Тоцци. Она всегда выходит за покупками вечером.

Они вернулись в гостиную. Гиббонс взял с кофейного столика телепрограмму и посмотрел на дату. На следующую неделю. Тоцци подумал о том, что скажет ей при встрече. Ее поведение не было просто изменой. При других обстоятельствах он предпочел бы справиться с нею сам, объясниться наедине, поступить с нею так, как он когда-то обошелся с Робертой. Если бы речь не шла о цепи событий, включающей в себя чудовищные преступления, если бы дело касалось только их двоих, – интересно, как бы повел он себя в этом случае? Предъявил бы ей личные обвинения? Испытал бы горчайшее разочарование? Проникся бы праведным гневом? Болью и яростью? Избил бы ее? Он прикидывал и то и это, но однозначного решения не находил.

Он увидел, как Гиббонс наклоняется в ванной комнате над ванной. Это была современная ванна кремового цвета со встроенными в стенку кранами. Ему не было нужды разглядывать ее: он ее помнил.

– Осталось немного воды, – деловито доложил Гиббонс. – Мыло еще влажное. Здесь недавно принимали душ.

Тоцци подошел к аптечке, стараясь избежать встречи с собственным отражением в зеркале, и осмотрел вторую полку сверху. Ее колпачка здесь не было. Куда бы она ни отправлялась, она брала его с собой. Где бы она ни находилась, она была заранее готова к тому, чтобы остаться на ночь. Тоцци осмотрел и другие полки – просто для того, чтобы наверняка убедиться в том, что колпачок отсутствует. Его нигде не было. Тоцци закрыл аптечку и искоса посмотрел на себя в зеркало.

А Гиббонс уже перешел к осмотру спальни. Он заглянул в шкаф, должно быть, чтобы выяснить, на месте ли чемодан. Тоцци мог бы сберечь ему время. У Джоанны было великое множество чемоданов и дорожных сумок – слишком много для того, чтобы воспользоваться всеми сразу. Но он ничего не сказал.

Он посмотрел на висящее на стене стеганое одеяло. Это было настоящее стеганое одеяло, еще от индейцев, сказала она ему. Предназначавшееся для вигвама. Оно состояло из черных, красных и синих полос разной длины, соединенных под прямым углом, но, на его вкус, оно все равно выглядело слишком современным для вигвама. Он сказал ей об этом, едва она упомянула об одеяле, но она тем не менее продолжала настаивать на том, что одеяло старинное. Она еще сказала, что как раз поэтому его и купила: выглядит современно, а на самом деле очень старое. Он провел много часов, лежа в постели и глазея на это одеяло. В утреннем свете оно доминировало в комнате. Тоцци посмотрел на левую сторону королевских размеров кровати – на ту сторону, на которой спал здесь, на ту сторону, ночной столик возле которой был сейчас пуст.

– Она всегда застилает постель так тщательно? – поинтересовался Гиббонс.

Тоцци покачал головой.

– Только по уик-эндам.

Гиббонс подошел к ее ночному столику. Нажал на кнопку радиобудильника – и цепочка красных цифр показала вместо нынешнего то время, на которое был заведен будильник, – 6.55. Гиббонс включил радио. Вполголоса зазвучал альтовый саксофон.

Гиббонс немного послушал.

– Чарли Паркер, – сказал он, а затем выключил радио и вернул будильник в то положение, в котором его нашел.

Рядом с радиобудильником на столике стоял белый телефон. Постаментом ему служил автоответчик фирмы «Панасоник».

Лампочка автоответчика не мигала; это означало, что с тех пор, как Джоанна включила автоответчик, ей никто не звонил. Гиббонс нажал на клавишу обратной перемотки, чтобы послушать прежние сообщения. Они услышали, как вешают трубку, раздалось несколько гудков, а потом заговорил мужской голос.

– Это твой отец, – многозначительно произнес он. – Полагаю, что ты уже ушла. Верно? Ладно, значит, тогда увидимся вечером. А на случай, если ты не ушла, – мы сейчас все отправляемся в казино, но я непременно пораньше вернусь, о'кей? Езди осторожней, детка. На дорогах полно сумасшедших. До скорой встречи.

Жюль Коллесано казался в этом сообщении куда более разумным, чем при давешней встрече с Тоцци. Тоцци подошел к кровати, посмотрел на покрывало пастельных тонов. Ему казалось, что он стал невольным зрителем множества омерзительных сцен. В том числе и разыгрываемых в постели. Автоответчик работал, но никаких сообщений на нем больше не было. Только гудки.

Глава 35

Казино «Империал», в котором Тоцци встречался с Жюлем Коллесано, было сейчас переполнено. Одиннадцать вечера – и, судя по многим приметам, большая игра. Игральные автоматы, механическая рулетка, большая рулетка, покер, негромкий, но нервирующий шорох карт по сукну, напряженное молчание выигрывающих, горестные восклицания проигравшихся. Гиббонс всматривался в здешнюю обстановку, выдержанную в духе Римской империи, – множество колонн и статуи императоров, взирающих друг на друга через все поле сражения, на котором вступили в схватку алчность и тщетная надежда. Подъезжая по скоростной магистрали к Атлантик-Сити и глядя на высокие, ярко освещенные здания казино, преобразившие весь здешний ландшафт, Гиббонс думал об идолах и кумирах, о Содоме и Гоморре. Но здесь, в казино, ему оставалось только покачивать головой и размышлять о легендарном вырождении нравов, предопределившем гибель Римской империи.

Гиббонс и Тоцци стояли на устланной ковром лестничной площадке, с которой открывался общий вид на центральный зал казино. Отсюда им было видно охватившее игроков безумие.

– А во что играет Коллесано? – полюбопытствовал Гиббонс.

– В день нашей встречи он играл в блэкджек.

Гиббонс хмыкнул. В казино имелось не менее восьмидесяти столов, за которыми играли в блэкджек, и они были установлены в разных залах.

– Ну, и что же мы сделаем, если найдем его?

– Поинтересуемся, где его дочь.

– А потом?

Тоцци, вздохнув, потеребил себя за нос.

– Не знаю.

Это-то и тревожило Гиббонса. Тоцци пребывал в дурном и мстительном настроении, а осторожность и без того не была в числе его достоинств.

– Пойдем-ка осмотримся, – сказал Гиббонс, искренне надеясь на то, что ему удастся удержать напарника на коротком поводке.

Прогуливаясь по залам казино. Гиббонс выработал нечто вроде классового подхода к азартным играм. Несчастные черномазые и бедные пенсионеры возились у игральных автоматов; они были здешними плебеями. Зажиточные горожане играли в коммерческие карточные игры, главным образом в блэкджек. В крапс играли преимущественно мужчины, женщины предпочитали большую или механическую рулетку. За карточными столами мужчины старались играть с мужчинами, женщины – с женщинами. А здешние патриции играли в баккара в небольшой нише, отделенной от всеобщего шума и гама.

– Эй, – сказал Тоцци, привлекая внимание напарника к одному из столов, за которым играли в рулетку, – погляди-ка на это.

Рыхлая женщина, выглядевшая как домохозяйка, чудовищно накрашенная, склонилась над грудой фишек, делая высокие ставки и, судя по всему, выигрывала по-крупному. Больше за этим столом никто всерьез не играл, хотя вокруг него и столпилась небольшая кучка зевак. Гиббонс обратил внимание и на второго крупье за этим столом – мужчину азиатской внешности, методически выстраивающего перед собой аккуратные столбики фишек.

Еще одна кучка зевак собралась вокруг старого негра в огромной шляпе, играющего одновременно на двух гигантских автоматах. Автоматы, каждый из которых имел семь футов в высоту, были оборудованы компьютерной техникой и компьютерным экраном, внешне представлявшим собой имитацию экрана традиционного игрового автомата. Негр не без изящества двигал рычаги обоих автоматов, забрасывал им в пасть горсти монет, наклонялся за выигрышем, перемещаясь туда и сюда в строгом и безостановочном ритме. Гиббонс заметил, что игрок даже не дает себе труда взглянуть на дисплей с результатами игры. Даже выиграв, он ни на секунду не останавливался и продолжал играть. Только тяжкий звон монет об установленные в нижней части автоматов металлические подносы оповещал его об очередном выигрыше. Если азартную игру можно сравнить с болезнью, то этот человек пребывал в белой горячке.

Тоцци притронулся к руке Гиббонса и нетерпеливо мотнул головой, призывая продолжить проход по залам. Честно говоря, Гиббонс надеялся на то, что им не удастся найти Жюля Коллесано или его дочь нынешней ночью. Ему казалось, что в противном случае Тоцци, подпав под влияние здешней вакханалии, непременно сорвется.

Они прошли вдоль целого ряда столов, за которыми играли в блэкджек, и Гиббонс всматривался в лица играющих. Этих игроков никак нельзя было назвать аутсайдерами, выброшенными наобочину жизни. Гиббонса удивило, сколько здесь людей средних лет и вполне пристойного вида; среднее управленческое звено, машинально подумал он; белые, порой холеные люди с трезвыми лицами нервно стучат по сукну, требуя еще одной карты, молясь, чтобы на руках оказалось двадцать одно, удивляясь предательскому поведению карт, но не давая воли своим эмоциям, порой выигрывая, хотя чаще всего проигрывая. Эти люди чем-то напоминали Гиббонсу Билла Кинни, и он подумал о том, каково тому было оказаться внедренным в филадельфийскую мафию под именем Стива Пагано. Должно быть, не так-то просто соизмерять суровую реальность жизни специального агента с откровенной роскошью, в которой купались Ричи Варга и его дружки. А с такой оравой детишек ему волей-неволей приходилось думать о тяжкой – финансовой прежде всего – ответственности. Скорее всего он просто не устоял перед изобилием, властью и комфортом, которые можно получить, имея большие деньги. К тому же переход из Билла Кинни в Стива Пагано, в Гунна, не мог остаться без последствий. Такое случается со специальными агентами, внедренными в мафию, – они так вживаются в образ, что забывают, кто они на самом деле такие. В конце концов он, должно быть, настолько привык менять одну маску на другую, что ему пришло в голову воспользоваться всеми преимуществами каждой из его ролей и предоставить остальное на волю случая. Блистательный выпускник престижного университета, восходящая звезда ФБР, глава большого семейства – счета, которые приходилось выписывать, играя все эти роли, оплачивал Гунн. С его точки зрения, это, наверное, выглядело элементарным математическим уравнением.

Вникая в его мысли, Гиббонс чуть было не перешел на его сторону.

Но были еще три головы с выколотыми глазами, и это не подлежало прощению.

Вздохнув, он еще раз обвел взглядом лица играющих. Он понимал, что его усилия бесполезны. Жюля Коллесано он знал только по фотографиям. И во плоти он его скорее всего просто не узнает. Нынешняя экспедиция в казино предпринята только для того, чтобы утихомирить Тоцци. Его огненный итальянский темперамент не был предназначен для исполнения безответной роли обманутого любовника. Что ж, это место ничуть не хуже любого другого, для того чтобы скоротать время, подумал Гиббонс.

Но тут его внимание привлекло одно лицо. Нет, не Жюля Коллесано; этот человек был куда моложе. Рыхлое, отечное лицо и странная фигура: грудь и плечи толстяка при отсутствии соответствующего живота. Он видел его в черной машине, запаркованной у дома тетушки Тоцци в Блумфилде, с собаками на заднем сиденье. Тогда толстяк еще ел мороженое. Гиббонс смутно вспомнил, что тогда этот человек напомнил ему мальчишку-переростка.

Гиббонс обратил внимание на то, с каким безучастным видом кидает толстяк фишки на стол, а ведь играл по-крупному. Темные волнистые волосы. Холодные глаза. Может быть, это и он, подумал Гиббонс. Да, вполне может быть, что это Ричи Варга.

Рядом с толстяком играл, меча фишки на стол, коренастый старик.

– Тоцци, – окликнул Гиббонс, – погляди-ка на толстяка вон за тем столом, где играют в крапе. И на старика рядом с ним. Это часом не Коллесано?

Тоцци посмотрел в указанном направлении.

– Да, это он.

– Тогда толстяк – это Варга. Готов побиться об заклад.

Тоцци пристально посмотрел на Гиббонса, затем перевел взгляд на толстяка. Он уже собирался было что-то сказать, когда в поле его зрения попало еще одно лицо. Фини. Уголовник с заброшенного склада, он стоял сейчас у соседнего ряда столиков и смотрел прямо на них. На голове у него была белая повязка. Руку он сунул в карман, а на лице у него была ухмылка, свидетельствующая о жажде мщения. Машинально Тоцци огляделся по сторонам. Подручные Фини блокировали оба прохода между рядами.

Тоцци вновь уставился на парня с поросячьей физиономией. Тот сейчас уже не скрывал переполнявшей его радости. Он поймал их. Он их приговорил. Теперь уже ничто не в силах было им помочь.

Гиббонс заметил, что подручные Фини с двух сторон приближаются к нему и Тоцци. Он посмотрел на напарника, и ему не понравилось выражение его глаз.

– Здесь ни в чем не повинные люди, – остерег Гиббонс.

– Прикажешь поднять руки, твою мать?! – ответил Тоцци.

– Только не здесь!

Но краешком глаза Тоцци увидел, как двое подручных Фини заходят Гиббонсу за спину. У одного из них в руке был пистолет. Он пытался спрятать оружие от посторонних глаз за спиной напарника, но Тоцци успел заметить продолговатый корпус глушителя.

– На пол! – заорал Тоцци, выхватывая пушку. – Всем на пол!

И в это же мгновение он увидел вспышку выстрела. Женщина за ближайшим к нему игральным столом закричала и сползла со стула. Образовалось свободное пространство – и Тоцци выстрелил в него, целясь в подручных Фини.

– Кончай их! – закричал Фини.

Он вскочил на стол для крапса и, выхватив пистолет, прицелился в Тоцци.

Тоцци повернулся на месте и упал на одно колено. Увидев прямо перед собой пистолет Фини, он сделал два выстрела. Мозги Фини разлетелись по столам. Кровь залила белую фирменную блузку женщины-крупье. У Фини подогнулись колени, и он рухнул лицом на зеленое сукно.

Тоцци встал, держа автоматический пистолет обеими руками, готовясь расправиться с подручными Фини, но револьвер в руках Гиббонса уже успел нагнать на них страху. Во всяком случае, их нигде не было видно.

Гиббонс скрежетал зубами.

– Какой же ты паршивец, Тоцци!

Тоцци ничего не ответил. Он бросил взгляд вдоль ряда столиков. Варги и Жюля Коллесано здесь уже не было.

– Пошли! Надо выбраться отсюда!

– Да? Интересно как? – огрызнулся Гиббонс.

Вооруженные охранники уже мчались к ним со всех сторон, высоко подняв пистолеты и прокладывая себе дорогу в толпе охваченных паникой посетителей казино.

Тоцци попался на глаза поднос с игральными фишками; игральные фишки на много тысяч долларов. Он схватил его и швырнул в ту сторону, с которой приближались охранники. Фишки взметнулись над столами и градом посыпались на толпу. Игроки подняли переполох, потянулись к дармовым фишкам, принялись хватать их, отбирать друг у друга. Новая порция фишек обрушилась на них в тот момент, когда, опустившись на четвереньки, они уже устроили на полу настоящую свалку.

К тому времени, как охранники пробились на место, с которого пару минут назад раздавалась стрельба, там находился только мужской труп в черном костюме. Голова у трупа была размозжена, а скрюченная рука сжимала автоматический пистолет с глушителем. Другой труп, женский, лежал на столе и был завален игральными фишками. На месте левого глаза у Фини сейчас торчала стодолларовая фишка. Больше здесь никого уже не было.

Глава 36

Они сидели за обеденным столом и пили кофе с пирогом. Жюль – на одном конце стола, Варга – на другом, Джоанна – посередине, лицом к окну. На столе, между кофейником и блюдом, на котором лежал пирог, стояла большая ваза с фруктами. Огромные страшные псы спали под столом. На обоих мужчин, казалось, никак не повлияла недавняя перестрелка в казино. Они выглядели совершенно спокойными. И вся сцена носила мирный, сугубо домашний характер.

Тоцци, глядя на них, стоял у раздвижной стеклянной двери в патио. Его удивляло, почему псы не чуют его. Бесполезные твари. Он окинул взглядом всю внешнюю сторону дома. Гиббонс только что завернул за угол, в глубь столовой. Варга размешивал сахар в кофе. Оттуда, где стоял сейчас Тоцци, он мог уложить ублюдка первым же выстрелом.

Он переложил «беретту» в левую руку, вытер вспотевшую правую о штаны, затем снова взял ею пистолет.

Гиббонсу, сукиному сыну, следовало бы поторопиться. Но это, разумеется, не в его обычаях. По дороге сюда они едва не разругались в машине, потому что Гиббонс отказывался поверить в то, что им надо ехать именно в этот дом. Он никогда не поддавался на интуитивные догадки напарника, но на этот раз дело было не только в интуиции. Именно на этот дом пристально посмотрела Джоанна, когда они с ней проезжали мимо него, объяснив затем, что здесь жила ее школьная подружка, дочь политического деятеля. Продумывая этот разговор задним числом, Тоцци пришел к выводу, что в тот раз она намеренно заставила его проехать мимо дома, чтобы самой поглядеть на него и выяснить, чьи машины стоят у ворот. А сейчас у ворот стояли три автомобиля. Ее собственный «сааб», черный «кадиллак» и дымчато-серый «мерседес». Тоцци решил, что на «кадиллаке» приехал отец Джоанны, а на «мерседесе» – муж. Он посмотрел на нее сквозь стекло. Жюль что-то рассказывал, жестикулируя так, словно в руке у него было оружие, а она смеялась. Тоцци подумал, не выдумкой ли была и вся история о куколке Барби.

И вдруг Тоцци услышал звон бьющегося стекла – и сразу же встревоженные лица сидящих за столом повернулись в ту сторону, откуда послышался шум. Это вломился в стеклянную дверь кухни Гиббонс. Тоцци же сильно ударил по двери в патио, чтобы привлечь к себе их внимание прежде, чем они успеют что-нибудь предпринять. Они сразу же увидели его, и он уж постарался сделать так, чтобы и пистолет у него в руке они тоже увидели. Даже псы, казалось, были испуганы. Тоцци толкнул дверь, ожидая, что она окажется запертой, но, к его изумлению, она легко открылась.

Один из псов наконец зарычал на него. Лучше поздно, чем никогда.

Жюль вскочил с места, когда дверь с кухни у него за спиной широко распахнулась и в проеме, наставив на них револьвер, показался Гиббонс.

– Что все это значит? – выдохнул Жюль.

– Осторожней, собаки, – предупредил Тоцци Гиббонса.

Блиц и Криг грозно рычали, но ни тот, ни другой не высовывали пока морду из-под стола. Но, так или иначе, это были собаки-убийцы, и Тоцци не доверял им.

– Ротвейлеры, – меланхолически пробормотал Гиббонс, словно разговаривая сам с собой.

– Козлы вонючие, – заорал Жюль, – выгребайтесь отсюда к такой-то матери!

– Вы арестованы! – криком на крик ответил Гиббонс. – Все вы.

– За что? – хладнокровно осведомилась Джоанна.

Она сплетала пальцы и не сводила властного взгляда с Тоцци. Снежная королева.

– В вашем случае за компьютерное мошенничество, – ответил Гиббонс. – А также за преступный сговор, соучастие в поджоге и обман страховой компании.

Псы рычали сейчас несколько громче.

– Вот как? – Джоанна высоко подняла брови. – И что, такое обвинение способно перевесить пособничество агенту-дезертиру? И разве такое пособничество не представляет собой точно такой же преступный сговор? А как насчет соучастия в убийствах, им совершенных?

Гиббонс не удостоил ее ответом. Он перевел взгляд на Варгу.

– Теперь о вас, Варга. Начнем с обвинения в убийстве трех специальных агентов ФБР – Джоэля Ландо, Алекса Блэни и Джеймса Новика.

Казалось, Варга только сейчас очнулся. Его глаза широко раскрылись, а губы расползлись в резиновой ухмылке.

– Кто это Варга? – поинтересовался он мягким высоким голосом. – Вы ошиблись адресом!

Ухмылка расползалась еще шире.

Тоцци больше не мог сдерживаться.

– Ты говорила, что ненавидишь его, – закричал он Джоанне. – Говорила, что он вздрючил твоего отца. И все это время была с ним заодно. Я тебя просто не понимаю!

Джоанна, откинув голову, тихо рассмеялась.

– Что ж, Тоцци, выходит, ты не такой умник, каким себя считаешь.

Жюль рассмеялся себе в кулак.

– Вот как? Ну и насколько же я, по-твоему, глуп? – Эта женщина была воплощением зла. Он чувствовал, как затвердевают мышцы у него на скулах. – Ты говорила, что он избивал тебя. Так в чем же дело? Тебе недостает его побоев?

Ему хотелось причинить ей такую же боль, которую она сумела причинить ему.

– Бизнес есть бизнес, Тоцци. Что мне еще тебе сказать?

– Ну, и что это, по-твоему, должно означать?

Улыбнувшись, она пожала плечами.

– Так что же такое в этом мужике? – воскликнул Тоцци, стволом пистолета указывая на Варгу. – Каким-то образом он ухитряется подчинять людей своей воле. Верно? Я хочу сказать, должно быть, и все рассказы о его импотенции – это чистая выдумка. Хочу сказать, уж как-то он тебя ублажает, если ты служишь ему и расставляешь ноги по его первому щелчку!

Она пристально посмотрела на него.

– Знаешь, люди вроде тебя ничего не понимают в жизни, потому что они отказываются жить настоящим. Живут прошлым – а это все ерунда. Не упоминай мне о прошлом.

– Ладно, тогда изволь рассказать о настоящем. А я послушаю.

Она покачала головой. Она явно не знала, как от него отвязаться.

– Давай сочини мне хорошенькую историю!

– Хочешь хорошенькую историю? Ладно, слушай!

– Джоанна, – вмешался ее отец, – не вздумай!

– Нет уж, – с неожиданной пылкостью возразила она. – Ему хочется услышать историю. Я расскажу ему одну историю. – Пристально поглядев Тоцци в глаза, она вернулась к своей всегдашней бесстрастной манере изложения. – Примерно два года назад Ричи вновь всплыл в моей жизни и сделал мне интересное деловое предложение, а я его приняла. Только и всего, его план выглядел разумным, а фактор риска был сведен к минимуму, потому что в ходе своих показаний Большому жюри он уже успел устранить всех соперников. Владея информацией, доступ к которой я имею в «Дэйтарич», я понимала, что обвести вокруг пальца любую страховую компанию проще простого, а ожидаемая выгода оказывалась просто феноменальной. Одним из параграфов нашей сделки стало обещание Варги восстановить моего отца в прежней должности – босса Атлантик-Сити. Что же касается меня – мне хотелось и денег и славы. Когда-нибудь Джоанну Варга назовут первой женщиной за всю историю «Коза ностра», ставшей вторым после крестного отца человеком в семействе. И семейство это, отметь, самое могущественное из всех, когда-либо существовавших в этой стране. – Презрительно засмеявшись, она посмотрела на Гиббонса. – Ну а теперь попробуйте рассказать свою сказочку у себя в конторе. Кто же вам поверит?

Ее заявление прозвучало настолько же вызывающе, как объяснения Кинни относительно того, почему он убил Ландо, Блэни и Новика. И в этом не было их вины. Ни в чем не было ничьей вины. В обоих случаях речь шла о том, чтобы воспользоваться удачно складывающимися обстоятельствами, – и не более того. На нет к суда нет.

Жюль стукнул кулаком по столу так, что зазвенела серебряная посуда. Он оглушительно расхохотался.

Варга отхлебнул кофе и принялся крошить пирог. Ублюдок, казалось, ничуть не был взволнован тем, что его «крыша» теперь раскрыта.

– Еще кофе? – спросила у него Джоанна, потянувшись за кофейником.

– Конечно. А почему бы и нет? – ответил он.

Она взяла кофейник и наполнила ему чашку, посматривая на Тоцци из-под темных ресниц.

– Бизнес есть бизнес, – повторила она с насмешливой улыбкой.

Наполнив чашку Варги, она перегнулась над столом и поцеловала мужа в губы. Поцелуй перерос в затяжной, они явно играли на публику. Второй подбородок Варги при этом трясся.

Тоцци, глядя на них, почему-то вспомнил об игральном автомате-гиганте, пожирающем свою добычу.

Вся эта мерзость стала ему сейчас просто невыносима. Твердой рукой он навел пистолет на голову толстяка и тщательно прицелился. И вдруг услышал, как где-то поблизости щелкнул курок револьвера. Где-то совсем рядом. Уголком глаза он увидел синеватое стальное дуло в двух футах от собственной головы.

– Прекрати, Тоцци, – сказал Гиббонс.

Псы зарычали.

Глава 37

– Не делай этого, – произнес Гиббонс, по-прежнему целясь Тоцци в голову. – Если ты сделаешь это, мне придется отправить тебя в тюрьму. Ты ведь не суд. Пусть суд решит, чего он заслуживает. Я арестую Варгу, позволь, давай сделаем все законно.

– А как насчет Ландо, Блэни...

Гневную отповедь Тоцци прервали внезапные выстрелы. Гиббонс почувствовал, что ранен, и автоматически пригнулся, прежде чем ощутил боль.

– Дерьмо, – пробормотал он, схватившись рукой с револьвером за раненое плечо.

Тоцци не раздумывая выстрелил в том направлении, откуда стреляли в Гиббонса. Джоанна закричала и рухнула лицом на стол. Пистолет, из которого она стреляла, соскользнул с края стола и упал на ковер. Она навалилась головой и верхней частью туловища на стол, пытаясь сохранить равновесие и зажимая обеими руками кровоточащую рану на бедре.

– Помогите мне, – простонала она, но ни отец, ни муж не пошевелились.

В конце концов она соскользнула со стола и повалилась на спину. Она кричала и ругалась от боли. Ее блузка цвета слоновой кости была залита кофе, и крошки намокшего пирога были у нее в волосах и на лице. Ее руки были залиты ее собственной кровью.

– Будь ты проклят! – произнесла она. – Будь ты проклят! – повторяла она раз за разом, и Гиббонс не знал, к кому – к Тоцци или к Варге – относится это проклятие. А еще ему показалось, что беспомощное состояние, в котором она сейчас очутилась, досаждало ей куда больше, чем пуля в бедре.

Псы вели себя тихо. Хотя один из них и принюхивался к бедру Джоанны.

– О Господи, – пролепетал наконец, выходя из шока, Жюль. – Детка моя...

Он опустился на колени, чтобы помочь дочери, но Тоцци стволом пистолета велел ему вернуться на место.

– Руки на стол, чтобы я мог их видеть. Расставить пальцы, вы оба! – Тоцци отступил на шаг, попеременно целясь то в одного, то в другого. – Ты в порядке? – спросил он у Гиббонса.

– Плечо, – отозвался тот, доставая носовой платок, чтобы перевязать рану. – Но жить буду.

На звук нового голоса Гиббонс сразу же повернулся. Блиц и Криг опять зарычали. В дверном проеме со стороны кухни стоял Билл Кинни. Стоял, уже закрыв за собой дверь и прислонившись к ней. Его дорогой костюм был измят, он давно не брился. В правой руке у него был автомат. А левая по-прежнему была перевязана, два пальца – в металлическом панцире. Гиббонс заметил, что цепочка его золотых часов была обмотана вокруг больной руки, а сами часы Кинни сжимал двумя уцелевшими на ней пальцами.

– Нет, Берт, зря ты расхвастался.

Сейчас он походил на Гунна.

Гиббонс медленно выдохнул и судорожно сглотнул слюну.

– Как говорят в кинофильмах, бросайте оружие, парни.

Тоцци и Гиббонс понимали, что с тем, у кого в руках автомат «узи», не поспоришь. Они выпустили из рук оружие. Падая, пушка Тоцци ударилась о маленький автоматический пистолет 22-го калибра, из которого стреляла Джоанна. Должно быть, Варга передал его ей под столом, пока они целовались. Гиббонс отпихнул ногой оба пистолета, чтобы до них при случае не удалось дотянуться Джоанне.

– Услышал я об этой стрельбе в «Империале», – сказал Кинни. Он покачал головой и ухмыльнулся. – И сразу же поехал сюда. Прикинул, что вам может понадобиться компетентная помощь, чтобы свести концы с концами. Вот так-то, Ричи.

Никто не произнес ни слова. Взгляд Гиббонса упал на самозатачивающийся нож для резки хлеба, которым Джоанна резала пирог. Нож лежал сейчас на краешке стола, буквально над головой Джоанны. Он перевел взгляд на Кинни; тот тоже посматривал на нож.

– Послушайте, Ричи. Если вам угодно, я могу позаботиться за вас о мистере Гиббонсе и о мистере Тоцци. Тем же способом, вторым я позаботился о Ландо, Блэни и Новике. Вот что я имею в виду.

Варга ничего не ответил, но резиновая ухмылка исчезла у него с лица.

– Послушайте, Жюль, у вас в доме нет случайно японских ножей? Ну, тех, которые рекламируют по телевизору? Которые перерубают жестянку с пивом. Они как раз подошли бы.

Жюль заставил себя рассмеяться.

– Эй, Кинни, следи, черт побери, куда целишь этой штуковиной, понял?

Кинни развернул автомат и ткнул коротким стволом в щеку Жюлю.

– Куда хочу, черт побери, туда и целю, – процедил он сквозь зубы.

В поисках защиты Жюль посмотрел на Варгу. А тот не спускал помертвевшего взгляда с Кинни.

Отведя автомат от лица Коллесано, Кинни начал водить им по помещению, прицеливаясь попеременно то в Гиббонса, то в Тоцци, то в Варгу, то в Джоанну, то опять в Жюля. Так вот, поигрывая автоматом, и произнес он небольшой монолог:

– Помните, Ричи, сколько возни у меня было с глазами? Крайне трудно удалить их, не изуродовав всего лица. Нужна какая-нибудь штуковина, типа ложки для грейпфрутов, что-нибудь гнутое, с длинной ручкой и с острым режущим краем. Это было бы идеально. Да, в глазах вся загвоздка. – Кинни кивнул, соглашаясь с самим собой. – Отрубить головы – это ерунда. Нужно только хорошее лезвие. Причем прочность металла почти так же важна, как острота. Оно и понятно: ведь приходится перерубать затылочную кость.

Джоанна смертельно побледнела.

– Прикажи ему замолчать, Ричи, – прошипела она, хватая ртом воздух.

– Ну и сталь должна быть хорошей закалки, – продолжил Кинни. – Вы ведь понимаете; Ричи, о чем я. В конце концов, я мог бы проделать это простым ножом для разрезания пиццы. А такой нож у вас, Жюль, наверняка должен найтись. Я хочу сказать, вы ведь как-никак итальянец.

О Господи, подумал Гиббонс.

– Что это ты на меня так уставился, Тоцци? Думаешь, ты лучше меня? Я Джек Потрошитель, а ты Робин Гуд, верно? Нет, дружок, нет. Дело обстоит далеко не так. – Он широко махнул искалеченной, похожей на когтистую лапу рукой. – Конечно, мы с тобой оба убийцы, но я умный, а ты дурак. Я заботился о собственном будущем, а тебя обуревала жажда мщения. У меня был план, а у тебя – только миссия, какая-то дурацкая цель.

– Но у меня чистая совесть, – сказал Тоцци.

– Прибавь к ней еще доллар и можешь прокатиться на метро. – Он нервно взвесил в руке автомат. – Знаете, парни, вы действительно странная парочка. Такие оба высокомерные, такие могущественные, такие справедливые. Что, Берт, этому тебя научили в Квантико? Потому что, когда учили нас с Тоцци, превыше всего был Закон. Законы были написаны для того, чтобы их соблюдать. Агенты не издают законов, и не наше собачье дело законы интерпретировать. Мы просто соблюдаем их и заставляем соблюдать остальных. Так нас учили. Может, во времена Гувера учили иначе. Насколько я понимаю, тогда на многое смотрели сквозь пальцы.

– Нет. Только и разницы, что тогда было проще отличать хороших парней от ублюдков, – сказал Гиббонс.

Кинни рассмеялся.

– Сомневаюсь. Каждый из нас ублюдок, если ему, конечно, не платят за то, чтобы он был хорошим парнем. Вы двое – ошибка природы.

– Но ведь ты хочешь пристроиться и туда и сюда? – Гиббонсу казалось важным заставить Кинни поразглагольствовать как можно дольше. – И ублюдком заделаться, и хорошим парнем остаться?

– Можно сказать и так. Но я предпочел бы считать себя не хорошим парнем, а умным. Я один из немногих людей на земле, знающих, как распорядиться дарованным тебе умом. Подождем годик, и я тут стану самым главным. – Расширившимися глазами он посмотрел на Варгу. Цепочка от часов была туго намотана у него на запястье. – Тебе не страшно, Ричи?

Он рассмеялся, но вскоре смех выродился в мокрый кашель.

– Так что скажешь, Ричи? – Кинни, водя туда-сюда автоматом, перешел на крик. – Начальник у нас пока ты. Я еще не взял на себя верховное командование. Вот и скажи мне, вот и прикажи мне, как поступить. Валяй! Прояви самую малость инициативы. Ты хочешь, чтобы я превратил их в безголовые туши? Я так и сделаю. Только прикажи.

Гиббонс смотрел на Варгу, а тот – на Кинни. Взгляд Варги был холоден и спокоен – пугающая комбинация дикой ненависти и отчаянного презрения. Под столом он потрепал одного из псов по спине носком башмака. Затем выдохнул две собачьи клички в одно слово:

– Блицкриг!

Мгновенно оба пса выскочили из-под стола и бросились в атаку. Гиббонс и подумать не мог, что эти жирные ленивые звери могут оказаться настолько стремительными. Один из псов вцепился Кинни в колено, другой, прыгнув ему на грудь, сшиб Кинни с ног и заставил повалиться на ведущую в кухню дверь. Из кухни донеслась короткая автоматная очередь, но она тут же захлебнулась, и стало слышно только рычание ротвейлеров, делающих свое дело.

Тоцци моментально нагнулся, поднял с пола свой пистолет и наставил его на Варгу и на Жюля. Гиббонс, перетянув руку носовым платком, поднял с пола свой револьвер и пистолет, из которого стреляла Джоанна, и спрятал последний в карман.

Из кухни донеслись истошный, захлебывающийся крик и яростное рычание. Тоцци рванулся было туда, но Жюль Коллесано остановил его.

– Не ходите туда, – произнес он с примечательной строгостью.

Дверь отворилась. Блиц и Криг вошли в столовую, дверь сама захлопнулась за ними. У пса, шедшего вторым, из пасти торчала человеческая рука, указательный палец которой все еще стискивал спусковой крючок волочащегося по полу автомата. Пес, оставляя кровавые следы на ковре, прошествовал к Варге и бросил руку Кинни к ногам хозяина. Оба зверя улеглись на брюхо прямо перед Варгой. Если такие чудовища способны улыбаться, то они сейчас улыбались, ожидая похвалы.

Глава 38

Ответственный сотрудник ФБР Брент Иверс сидел за своим большим столом красного дерева, изучая отчет специального агента Гиббонса об аресте Ричи Варги, Джоанны Коллесано-Варга и Жюля Коллесано. В отчет был включен рапорт о гибели специального агента Уильяма Кинни, а также свидетельства, изобличающие последнего в убийстве специальных агентов Джоэля Ландо, Алекса Блэни и Джеймса Новика.

Гиббонс сидел в кожаном кресле напротив начальника и дожидался, пока тот не дочитает до конца. На Иверсе был темно-синий костюм-тройка и двухцветный сине-голубой галстук, наряд для него скорее консервативный. Иверс получил отчет только сегодня утром и был сейчас несколько бледен. Несомненно, он думал о том, какой поворот сделает его служебная карьера после того, как этот отчет прочтут в Вашингтоне. Гиббонс улыбался крокодильей улыбкой.

Закончив, Иверс несколько раз покивал, его губы оставались плотно поджаты.

– Мои поздравления, Берт. Первоклассная работа.

Он говорил тихо. Сегодня ему вполне можно было дать его годы.

Иверс захлопнул отчет и уставился на его корочки. Затем, нахмурившись, покачал головой.

– Эти фотографии тела Кинни... То, что псы сделали из его шеи... – Он поморгал. – О Господи, как могут люди натаскивать собак на такое зверство?

Это был чисто риторический вопрос, причем со стороны человека, которому просто нечего было сказать, но Гиббонсу показалось, что ответ будет небезынтересен.

– Чти касается подобной повадки ротвейлеров, то это долгая история. В древнем Риме их изначально использовали на выпасе крупного рогатого скота. Позднее римские полководцы пришли к выводу, что их можно использовать для нападения на вражеские стада, чтобы в ходе военных действий лишить противника запасов продовольствия. Стаю таких собак напускали на стадо коров – и дело было сделано. Правда, были еще быки. Поэтому псов специально тренировали сражаться с быками и убивать их. Могу себе представить, как такое чудовище обрушивается на быка. Жуткое дело!

Иверс покачал головой.

– Чудовищно и бесчеловечно, – пробормотал он.

– Вы о собаках или о Кинни? – поинтересовался Гиббонс.

– Кинни был очень больным человеком, – угрюмо отозвался Иверс. – Как жаль, что мы не догадались о том, что он болен, раньше. Уверен, что мы сумели бы его спасти.

Гиббонс не привык к таким реверансам со стороны начальства. Он предпочел бы видеть, как обычно, напыщенного осла, которого считал к тому же полной задницей, а это смирение уже начинало ему надоедать.

– Я не уверен, что лечение помогло бы Кинни. Он по природе своей был убийцей. Тайная тяга к убийству наверняка жила в нем давным-давно. Конечно, если бы Варга не предоставил ему возможности сыграть в открытую, он, пожалуй, так бы и не выпустил пар из котла. Большинство так себя и ведет.

Иверс поднял брови.

– Только не Тоцци.

Гиббонс пожал плечами.

– Можно сказать и так.

– Как жаль все же, что в суматохе той ночи Тоцци удалось скрыться, – многозначительно произнес Иверс.

Гиббонс сложил губы бантиком и принялся указательным и большим пальцами оглаживать складки вокруг рта. Ах ты поганец, подумал он. Мы выяснили обстоятельства гибели Ландо Блэни и Новика, раскрыли крупнейшую из до сих пор известных аферу со страховыми компаниями, арестовали крестного отца, о существовании которого никто и не догадывался, и разоблачили агента-перевертыша. Так какого дьявола тебе еще надо?

– А эти карманные часы, которые Кинни зажимал в руке, когда погиб? – начал вдруг Иверс. – Это крайне интересно. Мы тут кое-что проверили и выяснили, что это фамильная реликвия. Часы принадлежали еще его прапрадеду. Его вдова утверждает, что он чрезвычайно дорожил ими. Гравировка на них гласит:

«Моему сыну и сыну моего сына. Да почиет на всех нас благодать Божья». Его прапрадед был охранником в Гарварде. Вроде бы он выиграл эти часы у одного из тамошних профессоров в покер.

– Интересно.

Это и впрямь было занятно.

Иверс перегнулся через собственный стол, словно намереваясь поделиться с Гиббонсом какой-то тайной.

– Знаете, Берт, – грустно начал он, – Бюро не имело представления о том, что Варга сформировал новое семейство. Директор, прочитав ваш отчет, не обрадуется. Все это оказалось для всех самым настоящим сюрпризом.

– Что ж, можно поблагодарить Тоцци за то, что он навел нас на след.

Иверс не отреагировал на упоминание имени Тоцци.

– Единственное, чего я не могу понять, – почему Варга натравил псов на Кинни уже после того, как тот обвинил его в организации убийств. Вы ведь об этом уже услышали, так какой же смысл был после этого убивать Кинни?

– Это вполне могло быть спонтанной реакцией, – предположил Гиббонс. – Кинни вел себя вызывающе. И говорил как безумец. Я предвижу, что, когда мне придется давать показания под присягой о том, как Кинни заявил, что убил Ландо, Блэни и Новика по приказу Варги, адвокаты последнего попробуют дискредитировать мои показания ссылками на душевную болезнь Кинни. Кинни и впрямь был малость не в себе. Не думаю, что у них что-нибудь из этого получится, да ведь попытка не пытка. Да, кстати. Я слышал, что министерство юстиции готово прийти к соглашению с Филипом Джиовинаццо. Они откажутся от части предъявляемых ему обвинений, если он покажет под присягой, что присутствовал на вечере в ресторане «Джильберто» в Бруклине, когда Варга и Кинни предъявили им отрубленные головы.

– Но даже если Джиовинаццо откажется от сотрудничества, – заметил Иверс, – Варгу посадят за убийство Кинни. Конечно, Кинни был вооружен и с чисто юридической точки зрения, придя в дом к Коллесано, нарушил неприкосновенность жилища. И тем не менее расправа при помощи специально натасканных собак образует состав преступления по статье об умышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами. И конечно, ужасная сцена, свидетелем которой вы стали, перевесит в глазах присяжных все возможные смягчающие обстоятельства.

Гиббонс кивнул, чтобы не огорчать Иверса. Тот пытался восстановить самоуважение, щеголяя знанием юридических тонкостей. Иверс, конечно, дерьмо, но стоит ли лишний раз его пинать? Тем более что ему и так скоро достанется.

– Ну а Джоанна? Что светит ей?

– Кроме обвинений чисто уголовного свойства, компания «Дэйтарич» подаст на нее в суд по имущественным вопросам. Все страховые компании, пострадавшие в ходе аферы с поджогами, в свою очередь предъявят иск «Дэйтарич». И компании «Дэйтарич» ничего не останется, кроме как перебросить на нее эти иски в надежде покрыть убытки и моральный ущерб, понесенные страховыми компаниями, и хоть как-то самой остаться на плаву. Хотя и трудно представить себе, что кто-нибудь осмелится доверить «Дэйтарич» компьютерную информацию после того, как все это обернется публичным скандалом.

– Как знать? Может быть, им и удастся приземлиться на все четыре ноги. Бизнес – штука странная, – отозвался Гиббонс, вспоминая о том, как Джоанна объясняла возобновление своего союза с Варгой: бизнес есть бизнес.

– Участие Жюля Коллесано во всей этой истории имеет второстепенный характер, но ему предъявят традиционные обвинения: рэкет и прочее. В сложившихся обстоятельствах тюрьма ему гарантирована. Правда, не знаю, на сколько.

– Можно сказать, мы сорвали банк, – сказал Гиббонс.

– Да, пожалуй.

Иверс осекся и некоторое время молчал. Вид у него был довольно остолбенелый.

– Так что же все-таки относительно Тоцци? – Ну... мы попробуем уладить этот конфликт по-домашнему, не вынося сор из избы... Если, конечно, наверху не решат по-своему.

Вот теперь уже вид у него был и в самом деле совершенно остолбенелый.

Крокодилья улыбка вновь появилась на лице у Гиббонса. Встав с места, он подошел к окну за спиной у Иверса, минуту-другую постоял молча, а потом поднял одно из венецианских жалюзи и выглянул на улицу.

Иверс, развернувшись в кресле-вертушке, чтобы посмотреть, чем это он таким занимается, поглядел на Гиббонса с озадаченным видом.

Гиббонс, взявшись за шнур, поднял жалюзи еще выше.

– Видите торговца мороженым у здания суда?

Иверс, с усилием повернув шею, посмотрел в указанном направлении.

– А скамейку слева от мороженщика? Присмотритесь к парню на скамейке – вон к тому, в джинсах.

Иверс в недоумении поискал глазами указанного Гиббонсом человека. И вот заметил его. Это был Тоцци. Он сидел, закинув ногу на ногу, и ел торт-мороженое. И смотрел сейчас аккурат в их сторону.

– Так твою перетак!

Выругавшись, Иверс крутанулся к столу и потянулся за телефоном.

Гиббонс поймал его руку своей и прижал к телефонной трубке.

– Погодите, погодите.

– Да, черт побери, он же прямо здесь! Он же сейчас смоется!

– Нет, не смоется. Если вы не начнете дурить.

Лицо Иверса побагровело от гнева.

– Я знал это, знал, что такое может случиться, а все равно уговаривал себя, что обойдется. Какой идиотизм! К черту все! Значит, вы покрывали его, верно?

Гиббонс кивнул.

– Чего ради?

Гиббонс в упор посмотрел на него.

– Всегда встаю на сторону хороших парней.

– Какого дьявола это должно означать?

– Это означает, что Тоцци был прав. Все поздравления по праву принадлежат ему. Полагаю, вам следует вернуть его в контору.

– Иверс отреагировал так, словно Гиббонс плеснул ему в лицо крутым кипятком.

– Вы что, с ума сошли? Тоцци – убийца, Тоцци...

– Тоцци – первоклассный агент.

– Я... я в полном замешательстве... Вы, строго говоря, только что признались в преступном сговоре с этим безумцем.

Иверс махнул рукой в сторону окна с таким видом, словно там поднималось над небоскребами чудовище Годзилла.

– Я не собираюсь ни в чем вам признаваться, Иверс. Я пришел сюда предложить вам сделку. – Гиббонс полез в боковой карман и извлек оттуда сложенный пополам листок бумаги. – Все предельно просто. Вы забудете о небольших эскападах, которые позволил себе Тоцци, и вернете его на службу в Бюро, а я отдам вам вот это.

Теперь он держал свои бумаги в воздухе.

– А что это такое?

– Это другой отчет. Другая версия происшедшего. В этой версии опущено предательство Кинни и его работа на семейство Варги, а также существенно занижен размах самого семейства. Согласно этой версии, мы задушили семейство Варги в зародыше. А что касается Кинни, то он был образцовым агентом и погиб, выполняя служебный долг, в безуспешной попытке подступиться к Варге.

Гиббонс помахал второй версией рапорта над головой у Иверса. Этот жест применительно к собачке означал бы: «Служить».

– Это не сработает, – сердито пробурчал Иверс.

– Да наверняка сработает. Только вам и мне известны масштабы несанкционированной активности Тоцци, а в Вашингтоне даже не ведают о том, что он ушел со службы. А для парней здесь, в конторе, мы с вами что-нибудь выдумаем. Скажем, что вышла небольшая ошибка. Вы в состоянии все это провернуть.

– Это не сработает, – повторил Иверс. – Варге все известно о Кинни. В конце концов это всплывет на суде.

– Послушайте, проснитесь, ладно? Адвокаты Варги ни за что не разоблачат Кинни. Если они заявят, что Кинни работал на Варгу и был перевертышем, это только усилит обвинение против Варги по делу о Ландо, Блэни и Новике. Они не пойдут на это.

– У вас будут серьезные неприятности. Гиббонс, – отозвался Иверс.

Он был в ярости. Незаконная сделка, которую предлагал ему Гиббонс, была способна разрешить все его проблемы. И это его просто бесило. Лоб у него покрылся потом.

– Кончайте эту хреновину, Иверс. Главное в том, что моя вторая версия превращает вас в глазах начальства в умелого организатора. А прочитав первую версию, они вас туалет мыть пошлют. До самой пенсии.

Иверс в бешенстве посмотрел на него.

– Помощник по связям с общественностью. Это местечко, Иверс, как раз сейчас вакантно. На случай, если вы не в курсе дела, это сотрудник, отвечающий за экскурсии по центральной конторе в Вашингтоне. А также встречается с представителями общественных движений. И отвечает на письма старшеклассников, которым хочется побольше узнать о работе Бюро, чтобы использовать эти сведения в школьных сочинениях. Ваш, так сказать, предшественник, только что вышедший на пенсию, ранее был начальником отдела в нашей конторе в Сакраменто. Его фамилия Макманус. Да вы наверняка слышали эту историю. Его перевели на это местечко после того, как выяснилось, что один из его специальных агентов работал на русскую разведку. Бедняга Макманус об этом и не догадывался, пока ему не доложил директор ФБР.

У Иверса отвисла челюсть. Он обливался потом, как свинья.

– Нет... Я не имею права...

– Это ваш последний шанс, Иверс. Заключаем сделку, или я передам свои материалы прессе.

У начальника глаза на лоб полезли.

– Вы не посмеете!

– Почему это не посмею? Не о моей карьере речь. Я в отставке. Мне нечего терять.

– Вас посадят в тюрьму. Правительство не склонно прощать отставных сотрудников, откровенничающих с прессой.

– А когда вы в последний раз слышали о том, что репортера вынудили раскрыть свой источник информации? Парни из прессы весьма ранимы относительно Первой поправки.

– У вас на все найдется ответ, верно. Гиббонс?

Гиббонс сунул в карман вторую версию отчета.

– Ладно, пусть будет по-вашему, Иверс. Мне, в конце концов, наплевать.

Он пошел по направлению к выходу.

Иверс внезапно со всей отчетливостью представил себя участником завтрака, даваемого женской благотворительной организацией.

– Черт бы вас побрал, Гиббонс. Давайте сюда ваш отчет!

Гиббонс остановился, повернулся к Иверсу и увидел, что тот сжимает в кулаке первую версию отчета. Когда они обменялись вариантами отчета. Гиббонс подошел к окну и, то поднимая, то опуская жалюзи, принялся сигналить. Когда он вновь выглянул в окно, Тоцци стоял неподалеку от скамейки на краю тротуара, ухмыляясь и кланяясь.

Иверс медленно поднялся со своего места, посмотрел на Гиббонса, затем поднял жалюзи на всех окнах разом. Из окна ему было видно, как Тоцци машет ему рукой. Начальник отдела глубоко вздохнул и удостоил Тоцци кивка. Тоцци кивнул в ответ и улыбнулся крокодильей улыбкой.

Энтони Бруно Плохая кровь

Глава 1

Оранжевый «фольксваген-жук» вынырнул из предрассветного тумана и запрыгал по ветхому и неровному настилу видавшего виды пирса. Следом ехал черный «кадиллак-девилль» 1960 года, а за ним – лимузин «Мерседес-SEZ» серо-стального цвета: рыбка, рыба и рыбина. «Жук» остановился в нескольких футах от конца пирса, «кадиллак» – футах в двадцати за «жуком», лимузин ткнулся носом в угрожающе мощный откидной задний борт «кадиллака». Так они выстроились словно бы для проверки – мотор «фольксвагена» с воздушным охлаждением хрипло клокотал, мотор «кадиллака» тихо жужжал, а мотор «мерседеса» издавал едва слышное, но настойчивое шипение.

Человек за рулем «кадиллака», Кацуми Нагаи, выключил мотор, устало пригладил волосы и уронил руки на руль. Паршивая рань для такого дерьмового дела. Он перегнулся через сиденье из черной потрескавшейся кожи и уставился на широкую спину Масиро, который как раз наклонился, чтобы снять башмаки и носки. Аккуратно свернув носки, Масиро положил их в черные, на шнурках, туфли и все вместе засунул под сиденье. Нагаи глаз с него не сводил. После всех этих лет он никак не мог привыкнуть к Масиро – то и дело замирал в изумлении. Сидя на корточках, без всякого выражения на лице, Масиро потянулся за мечом в ножнах, что лежал на заднем сиденье, и пристроил его к себе на колени. Потом взглянул на Нагаи, ожидая команды от господина. Нагаи воззрился на длинный изогнутый катана, основное оружие самурая, потом глянул Масиро в глаза и устало кивнул. Тот наклонил голову быстро, но почтительно и выбрался наружу. Пока Масиро обходил вокруг автомобиля, Нагаи спросил себя, о чем этот человек сейчас думает, если думает вообще.

Нагаи следил, как Масиро обнажил меч и положил черные кожаные ножны на крышу автомобиля. Потом зашагал к «фольксвагену» – прямая спина, меч у пояса – и приказал тем двоим, что сидели внутри, выключить мотор и выбираться наружу.

Парочка не двинулась, с места. Нагаи открыл отделение для перчаток и вытащил оттуда маленький автоматический пистолет. Потом нажал на кнопку, опустил боковое стекло, высунул левую руку и выстрелил по «фольксвагену». Звук раскатился над рекой, особенно резкий в холодном неподвижном воздухе. Девушка опять начала всхлипывать. Нагаи мог наблюдать, как голова ее покачивается – вверх-вниз, вверх-вниз. Он облокотился о дверь и выставил пистолет так, чтобы тем было видно.

– Живее, – рявкнул Масиро по-японски, с грубым осакским акцентом. Пара молодых японцев, он и она, стали неохотно вылезать из машины – как маленькие зверьки, которых силой выгоняют из временного, ненадежного укрытия. Наконец они встали перед Масиро, во взгляде которого не было ни ненависти, ни сострадания. Девушка прикрывала рот рукой. Масиро внезапно поднял свой меч, зажав его в кулаке, как копье, и воткнул со всего размаху в трухлявый верх самой близкой сваи. Меч стал вертикально, сверкая в серых предрассветных сумерках, чуть-чуть покачиваясь, такой же твердый и неумолимый, как и его владелец.

Верное мое чудище, подумал Нагаи. Потом посмотрел в переднее зеркальце, ощущая тяжесть и медлительность во всем теле, вылез из машины и двинулся к задней дверце лимузина. Дожидаясь, пока дверца откроется, уставился на свое отражение в затемненном стекле. Лицо слишком грустное, слишком изможденное, подумал он, и в волосах пробивается седина. Хотелось бы выглядеть, как Масиро – несокрушимым, опасным, каменнолицым. А ведь Масиро даже старше его на два года. Когда заднее боковое стекло заскользило вниз,он постарался сменить выражение, стать посуровее, специально для босса.

– Доброе утро, Нагаи, – произнес старик с заднего сиденья, не поднимая глаз. Он осторожно снимал крышечку с бумажного стаканчика с кофе, стараясь держать его подальше от своего темного шелкового костюма, сшитого в Гонконге.

– Доброе утро, господин Хамабути, – ответил Нагаи с почтительным поклоном. Он вспомнил внезапно, как приносил Хамабути утренний чай – тогда, в Токио, когда жил в доме у босса и учился чтить его как отца и подчиняться беспрекословно. Как давно это было. Затылок тупо заныл, стоило вспомнить, какой оборот приняла его жизнь – не будь он там, в Японии, столь безрассудным, сидел бы он сейчас спокойненько дома и содержал собственный ночной клуб на Гиндзе. Но это не выгорело. За ошибки надо платить.

Старик подул на горячий кофе, повернулся к боковому затемненному стеклу и стал смотреть на дрожащую парочку, стоявшую перед Масиро. Лоб его нахмурился, на лице появилось вопросительное выражение. Он, казалось, пристально изучал молодых людей. Нагаи хорошо знал этот взгляд. За ним всегда следовала одна из проповедей Хамабути. Старик не спеша поднял стакан, осторожно поднес его ко рту.

«Не сегодня, пожалуйста», – взмолился Нагаи про себя.

Хамабути внезапно заглянул ему прямо в глаза.

Вот, начинается.

– Как ты полагаешь, Нагаи, оплакивает ли девушка утраченную честь или свою несчастную судьбу? – спросил Хамабути, загадочно улыбаясь. Улыбка эта – хорошо продуманный трюк, она вырабатывалась годами. Американцы ждут от тебя таких восточных штуковин, признался однажды босс.

Нагаи повернулся и посмотрел на пару: девушка тихонько всхлипывала, уткнувшись в плечо своего друга, а парень безуспешно пытался поймать взгляд Масиро. Нагаи не чувствовал жалости к ним. Ребята подписали контракт и нарушили его. За ошибки надо платить.

– Полагаю, она оплакивает утраченную честь. – Нагаи знал, какого ответа от него ожидают.

Хамабути опустил стакан и едва заметно покачал головой.

– Не думаю. В наше время только старики заботятся о чести. Старики вроде меня и мистера Антонелли.

Ну вот, началось: старая песня про времена оккупации, про черный рынок в Кобэ, про умного американского капрала, который знал что почем. Великий Антонелли.

– Я забочусь о моей чести, – произнес Нагаи значительно, надеясь прервать поток воспоминаний. – Я хотел бы смыть с себя пятно позора.

– Знаю, знаю. – Хамабути отпил еще кофе. – Я не забыл о своем обещании. Если здесь, в Америке, ты добьешься успеха, все будет хорошо.

Нагаи тактично кивнул, пытаясь удержать в памяти смутные образы трех ребятишек, что остались там, в Японии. Милочке Хацу сейчас одиннадцать – на будущий год ей уже будут нравиться мальчики. Кэндзи – восемь; вот, должно быть, сорванец. А малышка осенью пойдет в школу. Невероятно.

– Скажи-ка мне, Нагаи, как у тебя дела с Д'Урсо?

– С кем?

– С Д'Урсо. Как у тебя с ним дела? Я спрашиваю потому, что преданность этого человека внушает мне некоторые сомнения: он, кажется, себе на уме. Никогда не думал, что мафия способна допустить в свои ряды такую яркую индивидуальность.

Нагаи подумал, не в его ли огород опять этот камушек. Что ж, вполне возможно.

– Д'Урсо наглец, но дело свое делает. До сих пор у нас не было неприятностей с законом, его спрос самым благоприятным образом превышает наше предложение.

Старик взглянул на него исподлобья.

– А ты делаешь свое дело?

Нагаи кивнул.

– Товар всегда доставляется вовремя, клиенты не жалуются. Число отказчиков и беглых сведено к минимуму благодаря Масиро и тем людям, которых вы нам послали. За последний месяц – всего четверо, включая этих двоих. – Нагаи улыбнулся своему человеку, который неподвижно стоял на краю пирса перед испуганной парочкой. – Его они боятся хуже смерти.

– Ах да... самурай. Годзо Масиро, так, кажется? – вымолвил Хамабути, потирая бровь. – По слухам, очень преданный человек.

– Преданней не бывает.

– Дай-то Бог, чтобы он не разочаровал тебя, – Хамабути поднял глаза.

Нагаи оперся 6 крышу лимузина рукой, в которой был зажат пистолет, и поглядел на обрубок мизинца. Давай-давай, попрекни еще.

Хамабути высморкался в бумажную салфетку, скомкал ее и сунул в мешок.

– Ладно, не будем об этом, – сказал он. – Здесь ты, кажется, хорошо справляешься со своей задачей. Я рад, Нагаи.

– Спасибо, господин Хамабути. – Но когда же, будь оно все неладно, сможет он вернуться в Японию?

Но вот лицо старика исчезло за темным стеклом, и лимузин потихоньку заскользил назад, в прибрежный туман. Хамабути – «возникший из черных туманов». Он является и исчезает без предупреждения – никто никогда не знает, на каком континенте его искать. Нагаи давно уже понял, что бесполезно следить за передвижениями босса, нечего даже и пытаться. «Я хочу, чтобы вы всегда действовали так, будто я в трех шагах за вашей спиной, – твердил старик своим людям, – ведь вам ничего не известно. Я и в самом деле могу оказаться там».

Нагаи отошел прочь от лимузина и увидел, как в темном стекле «мерседеса» отражается восходящее солнце – оно пробивалось между небоскребами Уолл-стрит на другом берегу реки. Он отвернулся от слепящего блеска и взглянул на Масиро, который давно уже на него смотрел. Нагаи кивнул, махнув рукой, в которой все еще был зажат пистолет, и зашагал к своей машине. Он очень устал. Пора с этим кончать.

Масиро поклонился господину, потом снова повернулся к молодым людям и развел их в разные стороны. Они стояли, скосив глаза на сверкающий меч, а Масиро сделал шаг назад и оказался прямо перед парнем. Нагаи услышал, как взвизгнули тормоза отъезжающего лимузина.

Внезапный сильный удар – Масиро подпрыгнул на одной ноге, занеся другую высоко вверх, и пяткой стукнул паренька по шее – был сам по себе совершенно беззвучен, насколько Нагаи мог судить. Предсмертный хрип, падение уже безжизненного тела на деревянный настил – но это уже полсекунды спустя. Только жертва может услышать короткий треск сломанных позвонков – так говорил Масиро. Почти совсем без боли. Нагаи покачал головой. Какая разница? Умирать так умирать.

Нагаи смотрел на девушку, до которой дошел наконец весь ужас происходящего, – она склонилась над телом возлюбленного, протянула руки, но не коснулась его, застыв на месте с искаженным лицом, растопыренными пальцами, ртом, раскрывшимся в немом вопле. Такое впечатление, будто она играла в теннис и собиралась отбить мощную подачу. Нагаи подумал о дочери и вздохнул. Заслонив глаза от солнца, он воззрился на впечатляющие силуэты Манхэттена. Условия контракта, дорогуша, следует соблюдать.

Тело девушки с гулким стуком рухнуло на пирс. Масиро тут же подтащил тело юноши и водрузил его сверху на девицу лицом к лицу. Парень уткнулся лицом ей в грудь, сама же она смотрела в небо, и рот ее был открыт. Казалось, она вот-вот достигнет оргазма. И тогда Масиро потянулся за сверкающим катана. Нагаи отвел глаза. Вряд ли его желудок такое выдержит.

Вместо того он глядел на серебристые волны Гудзона и уносился в мечтах далеко-далеко. Он услышал свист клинка, ощутил, как дрогнул настил под ногами, но так и не обернулся. Сосредоточившись на тихом, баюкающем плеске реки о нижние сваи, он вновь с тоской думал о доме.

Через минуту он услышал, как закапала кровь. Непрестанная капель, быстро превратившаяся в тяжелый неровный плеск, – это кровь выливалась в реку. Нагаи посмотрел вниз. Темные струи равномерно просачивались из-под пирса – движущееся пятно на спокойных зеленовато-коричневых волнах. Он взглянул на Масиро – тот аккуратно вытирал клинок. Самурай поклонился. Нагаи показалось, что на губах его мелькнула улыбка Может быть... нет, скорее всего нет.

Теперь он уже не мог не смотреть. Темно-розовые внутренности валялись возле переплетенных друг с другом тел. Лицо девушки было забрызгано кровью. Нагаи отвернулся и схватился за дверцу автомобиля.

– Избавься от них, Масиро. Да поскорее.

– Хай.

Глава 2

Полицейский в мокрой одежде пару раз со всей силы дернул за канат и поплыл к катеру. Уцепившись за планшир одной рукой, второй, свободной, он подал сигнал крановщику. Блоки крана неспешно завертелись, натягивая провисший канат. Мотор заурчал, и через секунду хромированный бампер появился из воды, радужный от нефтяных разводов. Хотя подъем и шел медленно, вода из малолитражки выливалась такими потоками, что полицейский катер закачался. Крановщик – седой краснорожий тип в салатного цвета шапочке с трилистником на козырьке – приподнял оранжевый «фольксваген» на несколько футов над водой; с машины все еще капало. Сотрудники городской транспортной службы сновали вокруг, как муравьи. Паромы копились в порту всю вторую половину дня – им оставалась только одна пристань, и теперь обитатели Стэйтен-Айленда начали проявлять беспокойство.

Гиббонс бросил взгляд на публику, приклеившуюся к поручню парома у соседней пристани: каждый сворачивал себе шею, стараясь хоть одним глазком взглянуть на «фольксваген», и все совершенно осатанели от долгого ожидания. Гиббонс заломил шляпу назад и осклабился, показывая все свои зубы. Потом совсем снял шляпу и пригладил то, что еще оставалось от шевелюры. Какого черта им еще надо за четвертак, а?

Гиббонс отошел в сторонку и прищурился от солнца, ослепительно сверкавшего в остатках ветрового стекла «фольксвагена». Пришлось опять надеть солнцезащитные очки. Бабье лето вернулось с намерением поквитаться, но Гиббонс не обращал на жару ровно никакого внимания. Он никогда не снимал пиджака, не расстегивал воротничка, нигде не появлялся без галстука. Это было старое правило ФБР, действовавшее со времен Дж. Эдгара Гувера, и Гиббонс так долго следовал ему, что одеваться так, и только так, вошло у него в привычку.

Нравы с тех пор стали несколько раскованнее, и нигде не оговаривалось, что специальный агент не может расстегнуть воротничок, если ему невмоготу, однако Гиббонсу это просто не приходило в голову.

– Лейтенант! Лейтенант Элам! – Какой-то начальник выделился из толпы суетящихся чиновников транспортной службы и попытался привлечь внимание дежурного офицера, окликая его из-за желтой ленты полицейского ограждения, а пресловутый Элам реагировал единственно возможным в данных обстоятельствах образом. Просто не замечал поганца. – Лейтенант! Сотрудники мэрии заверили меня, что эта пристань поступит в наше распоряжение в самое ближайшее время.

Парень говорил с Эламом довольно-таки раздраженным тоном, что было весьма дерзко со стороны типа, который выглядел ни дать ни взять как метрдотель. Тайрон Элам был ростом шесть футов восемь дюймов и когда-то играл в баскетбол за команду своего университета. Или штата Мичиган – Гиббонс уже не помнил. И кажется, один сезон играл в профессиональной лиге. Он всегда напоминал Гиббонсу Уиллиса Рида, который был центровым у «Никс» в те времена, когда Нью-Йорк еще умел выигрывать. Никто не умел так скандалить на площадке, как Рид. Ни до, ни после. Двести сорок фунтов кошмара. Элам выглядел точно так же. Ни один белый добровольно с таким спорить не будет.

Поставив ногу на бампер патрульной машины, Элам постукивал карандашом по исписанному блокноту, пристроенному на колене, и разговаривал с сержантом в полицейской форме. Казалось, будто он занят какими-то своими полицейскими делами, но в действительности Элам желал только одного: чтобы этот транспортный лягушонок провалился куда-нибудь подальше, пока он еще не схватил его за шкирку и не зашвырнул в воду.

«Метрдотель», однако, не отступал. Он расстегнул пиджак, нырнул под желтую ленту и оказался за полицейским-ограждением. Парень не робкого десятка.

– Лейтенант, мне надоели ваши грубые...

Элам повернул голову и уставился на парня взглядом, от которого тот заткнулся tout de suite.[1]Взгляд неторопливый и острый, один из тех взглядов, что бывает у дракончиков комодо, когда те чуют добычу. Гиббонс вспомнил документальный фильм о гигантских плотоядных ящерицах Малайзии, который смотрел как-то по 13-му каналу. Именно так Элам сейчас и выглядел. Гиббонс осклабился по-крокодильи.

Элам выпрямился и уперся взглядом прямо в шрамы от пересадки волос, видневшиеся среди довольно-таки лысого скальпа «метрдотеля».

– Мистер Шапиро, – произнес он с угрожающей невозмутимостью, – вам ведь уже объяснили, что это дело вне компетенции полиции, и мы ничего не можем решить до прибытия федеральных властей.

– Но...

– Никаких «но», мистер Шапиро. Здесь было совершено преступление федерального масштаба, и в мои обязанности входит охранять место происшествия, пока сюда не явится ФБР. Такие вот дела. Capisce,[2]мистер Шапиро?

Тут Гиббонс решил, что самое время вмешаться.

– Гиббонс, ФБР, – буркнул он, подходя поближе и вытаскивая удостоверение. – Кто тут дежурный офицер?

– Я, – отозвался Элам.

– А вы кто такой? – осведомился Гиббонс, оборотив к Шапиро лик злобного ацтекского божества.

– Эддисон Шапиро, заместитель председателя комиссии по городскому транспорту, водные перевозки...

– Вы позволили ему находиться здесь? – спросил Гиббонс у Элама.

– Нет.

– Проход за линию полицейского ограждения и нахождение на месте преступления федерального масштаба является нарушением федеральных законов. Будьте добры удалиться. – Гиббонс ткнул большим пальцем в желтую ленту.

Шапиро немедленно поднырнул под нее. Он старался втолковать что-то Гиббонсу из-за ограждения, но Гиббонс не стал слушать и отвернулся.

– Это правда – насчет нарушения федеральных законов? – спросил Элам и снова водрузил ножищу на крыло патрульной машины.

– Возможно, – ответил Гиббонс, затем повернулся к «фольксвагену», с которого все еще текло. – Ну, что тут такое? Дневной улов?

Элам улыбнулся, обнаружив щербинку между передними зубами.

– Что бы там ни было, Гиб, это все ваше.

Гиббонс сложил руки на груди и покачал головой.

– Так вы, ребята, за убийства больше не беретесь? Как это говорили в гнусные старые времена насчет «ленивых и неповоротливых»?

– Ты, Гиб, поганый расист, я это и так знаю, можешь не продолжать.

Гиббонс сладенько ухмыльнулся.

– Элам, я тебя тоже очень люблю. Так что давай выкладывай, зачем я сюда приперся.

Элам перевернул несколько листков блокнота.

– Сегодня около двух часов дня по телефону 911 начали поступать звонки относительно неопознанного предмета, плавающего около пирса. Видна была только крыша и часть ветрового стекла. Одна баба заявила, что это дохлый кит.

– Оранжевый?

– Она сама крашеная блондинка, – сообщил Элам, пожав плечами.

– Так кто же тут у нас расист?

Элам выкатил глаза на Гиббонса, потом перевернул страничку и продолжил:

– Обратились в управление порта и сюда отправили водолаза. Водолаз доложил, что дверцы машины закрыты, а на переднем сиденье – два трупа.

Элам взглянул на Гиббонса, ожидая реакции. Но лицо Гиббонса оставалось непроницаемым. Сначала подробности.

Элам продолжал листать рапорт.

– Убийца, видимо, не знал, что «фольксвагены-жуки» водонепроницаемы. Вряд ли ему хотелось, чтобы эта штука всплыла. Так или иначе, ребята из портового управления пригнали его к этой пристани. Сказали, что здесь будет легче вытащить. С три короба наплели. Сказали, что к часу пик управятся. Но только начали поднимать – передняя ось треснула. Слишком быстро тянули. Так, по крайней мере, объяснил крановщик. Ветровое стекло разбилось, и машина стала тонуть. Тогда они сказали, что теперь эту чертову штуковину будут тащить всю ночь, и тут я приказал извлечь трупы.

– Какого хрена ты это сделал?

– Чтобы рыбки не съели.

Гиббонс покачал головой и презрительно хмыкнул.

– Какие рыбки – акулы?

– В Нью-Йорке все возможно, приятель.

– Ну-ну. Вот это мне нравится. Сначала вы сваливаете это шило в заднице на ФБР, а потом заявляете, что упустили все улики, которые мы могли бы найти. Наши парни из лаборатории в Вашингтоне тебе, Элам, за это цветов не пошлют.

– Округ дал добро на то, чтобы извлекли тела. С ними и разбирайся.

– Давай-давай, вали с больной головы на здоровую. Это вы умеете. – Гиббонс приподнял солнцезащитные очки. – Но я так и не понял, зачем вы нас позвали. Это не федеральное преступление.

– Ну, не прыгай из штанов. Сейчас объясню. – Лейтенант Элам перевернул еще страничку. – Если ты присмотришься повнимательнее, Гиб, то увидишь, что на машине – номера штата Нью-Джерси. Она приплыла в Манхэттен из Джерси, там, видимо, этих ребят и убили. Значит, здесь задействованы два штата, а следовательно, сам знаешь, Гиб, дело ваше. – Элам потер переносицу и весь затрясся от смеха.

– Ты сдавал на анализ воду ИЗ мотора? Можешь доказать, что она из Джерси?

Лейтенант просто пожал плечами – не мое, мол, дело, старина.

– Ну ладно, раз уж я тут, – изрек Гиббонс, – я это вам раскручу, пожалуй. Где тела?

Усмешка исчезла с лица Элама при упоминании о телах.

– Судебные медики сделали предварительное заключение к отправили их в морг. Совсем недавно.

– И что?

– Ничего хорошего. – Элам глубоко вздохнул и уткнулся в свои записи. – Жертвы – мужчина и женщина. Азиаты. Истинная причина смерти пока не установлена. – Элам поднял глаза от блокнота. – Но если бы ты увидел их, то без труда бы догадался.

Гиббонс прищурился.

– Что ты имеешь в виду?

Элам почесал ухо.

– Они были разрублены почти пополам. По самой середке. Но не топором. Я имею в виду – не так, как это делает мужик, который хочет распихать жену по мусорным пакетам и выкинуть ее на свалку. Раны тут совсем другие. Они... ну, чище, что ли.

Гиббонс попытался представить себе, о чем говорит Элам, но на память пришли только большие куски мяса в супермаркете «Райт».

– Как это «чище»? Что ты имеешь в виду?

– Как мне показалось, убийца пытался разрезать их пополам. У мужчины рана с левой стороны. Проходит через позвоночник.

У женщины – справа. Не такая глубокая. Санитары из морга потратили уйму времени, чтобы вытащить их из машины целиком. А судебный эксперт сказал мне, что не удивится, если каких-то органов и не хватает. Остались в воде. Так что представь себе, какие это были раны. Но, как я уже сказал тебе, Гиб, самое странное в том, что раны эти чистые, аккуратные. Не рубленые, не пиленые, насколько я мог судить. Разрезы – вот как бы я их назвал. Никогда не видал таких ран на трупах. Разрезы чистые, глубокие.

Гиббонс снял очки и подождал, пока желудок успокоится. Грудинка, съеденная на завтрак, поднялась к горлу.

– Разрезы, говоришь? Значит, советуешь проверить всех мясников в штате Джерси?

Элам медленно покачал головой.

– Ну и толстокожий же ты! Ничем тебя не проймешь. Все-то ты уже видел, а?

– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я достал платок и немножко поплакал? Когда я устраивался в Бюро и читал перечень служебных обязанностей, сочувствие к жертвам там, помнится, не значилось. Пустая трата времени. Мое дело – найти ублюдков, которые творят такие пакости, чтобы им впредь неповадно было. Тебя устраивает? – Боль камнем легла на живот. Пропади оно все пропадом.

Элам выпрямился, сунул руки в карманы и пристально поглядел на ветерана.

– Таких, как ты, уже нету... и слава Богу.

Гиббонс нахмурился.

– Хватит мне зубы заговаривать, Элам. Ты ведь уже спихнул на нас это дело. И пусть теперь у тебя голова не болит. Гуляй и радуйся жизни.

– Хотел бы я взглянуть на твою ежегодную аттестацию. Что твой начальник ставит в графе «Отношение к коллегам»? «Потрясное»?

Гиббонс решил не затруднять себя ответом. Вместо этого всмотрелся в свисающий с каната оранжевый «фольксваген», пытаясь представить себе, каким оружием или приспособлением могли быть произведены те самые «разрезы», задаваясь вопросом, какого черта убийце нужно было так утруждать себя, если основной его целью было именно убить? Если, конечно, предположить, что это было его единственной целью.

– Были на телах следы насилия?

Элам покачал головой.

– Нет – во всяком случае, на первый взгляд.

– Известно, кто они такие? Хотя бы предположительно?

Элам снова покачал головой.

– На трупах не было ничего, что помогло бы установить личность. Ни бумажников, ни денег, ни ключей – только разный хлам.

– Сверялись со списком пропавших без вести?

– Нет. Не наше дело, приятель. Это теперь твоя забота. Гиббонс покачал головой и отвел глаза.

– Греет душу страстная любовь нью-йоркской полиции к Федеральному бюро. – Никто и не ожидал, впрочем, чтобы полицейский стал из кожи вон лезть, дабы помочь федеральному агенту. Неписаное правило для всех полицейских участков от моря до моря: «Нагадь федералу где только можешь».

Заурчал мотор подъемного крана, и «фольксваген» стал медленно подниматься. Когда «жук» наконец встал на все свои колеса, Гиббонс вытащил блокнот и подошел посмотреть. Первым делом он записал номер. Потом заглянул через боковое окошко, осмотрел место водителя, передние сиденья, задние...

В стекле виднелось отражение Элама, маячившего позади.

– Ну и что ты там видишь, Гиб?

– Мокрую машину, лейтенант.

Элам кивнул, сделав губки бантиком.

– Именно таких откровений и ждешь от зрелого следовательского таланта. Теперь понятно, почему тебя вытащили обратно в ФБР, хотя ты и вышел в отставку.

– А кто тебе сказал, что меня вытащили обратно и что я уходил в отставку? – Гиббонс обошел машину и осмотрел переднее сиденье с другой стороны.

Элам сунул руки в карманы и вскинул голову.

– Ну, знаешь, Гиб, слухами земля полнится.

Гиббонс вырвал чистый лист из блокнота и взялся им за ручку дверцы, чтобы не оставить своих отпечатков.

– Какими слухами? – спросил он. – Давай поделись.

– Говорят, что тебя призвали обратно в Бюро, чтобы выловить одного вашего парня из Манхэттенского оперативного управления – он вроде переметнулся.

Гиббонс просунул голову в машину и заглянул под щиток, потом проверил рычаг переключения передач. Конечно, в среднем положении – так и должно быть. Трупы не сами съехали в реку. Их туда столкнули.

– Насколько я слышал. Гиб, тот придурок решил перестрелять всех тех скверных парней, которых сам и засадил в тюрьму до того, как спятил. Судья, присяжные и палач – все в одном лице.

– Ты это по телеку видел, а, Элам? – буркнул Гиббонс из-под щитка. Откуда, прах его раздери, мог он узнать о Тоцци?

– А ты вроде хорошо знал этого парня – где он живет, его привычки и все такое. Ну и решили, что ты единственный, кто может его остановить, пока он не натворил чего-нибудь еще. Так это было или нет, а, Гиб?

Кто-нибудь из оперативного управления мог, наверное, сопоставить факты и вообразить себе, что Тоцци переметнулся, хотя Иверс и утверждал, будто держит дело под контролем. Может, наш дорогой начальник трепанул кому-нибудь из своих друзей-законников, изобразив всю историю как пример своего мудрого руководства? Этот сукин сын на все способен.

– Ну ладно, Гиб, мне-то ты можешь рассказать. Ты Великий Белый Охотник На Перебежчиков – так или нет?

Гиббонс выпрямился и взглянул на Элама через крышу «фольксвагена».

– Не знаю, что за чушь ты тут плетешь. Однако же складно. Можешь книжку написать.

Элам усмехнулся, сверкнув крупными белыми зубами.

– Да, Гиб, пожалуй, я так и сделаю.

– Слушай, Элам, можно тебя спросить?

– Валяй.

– Ведь ты играл за Мичиган, так?

– За штат Мичиган. Центровым и полузащитником. В первый мой год мы играли с Индианой за кубок Большой десятки. – Лейтенант явно гордился своим прошлым.

– И в профессиональных командах ты выступал, да?

– Да, но недолго. У меня был контракт с «Баллетс», однако сыграл я с ними всего пару матчей.

– А что так?

– Мне бы и хотелось там закрепиться, приятель, но у меня слабые коленные чашечки.

– Коленные чашечки?! – Гиббонс смерил Элама взглядом – крыша «жука» доходила ему едва до пояса. У Уиллиса Рида слабые коленные чашечки. Не становитесь на его пути.

Гиббонс еще раз осмотрел задние сиденья «фольксвагена». Пятен крови не было – речные воды отмыли виниловое покрытие. Он закрыл дверцу и схватился за ноющий живот, думая, что убийца, должно быть, чертов дерьмовый коротышка.

Глава 3

Джон Д'Урсо смотрел, как его босс. Кармине Антонелли, разливает кофе в две чашечки, и спрашивал себя, как же сегодня это подать, надеясь, что все-таки можно будет убедить старика. Ведь идея замечательная, будь она неладна, – настоящая золотая жила. Она возникла в самую первую ночь – летом, когда Нагаи взял его с собой в бордель якудза, на Шестьдесят шестой улице, в тот самый, который Хамабути держал специально для японских бизнесменов. С той самой ночи он не переставал думать о возможностях, о перспективах, об этих невероятных девушках.

Девушку, с которой он был этой ночью, никак не получалось забыть. Говоря по правде, той ночью он был не слишком-то на высоте, но она все это быстро переменила. Будто у нее был специальный подъемник. Он никогда и представить себе не мог, чтобы эти робкие, тихие, маленькие существа могли быть такими сексуальными, такими податливыми, прекрасными до невероятия. И насколько он мог теперь судить, они все были такие – ходячие чудеса, все, все до единой. Сомнений нет: он должен набрать японочек и завести свой собственный бордель. Все, что нужно для этого, – чтобы Антонелли дал добро. Больше ничего не требовалось. Антонелли – упрямый старый ублюдок, но ведь бывают же и у него минуты просветления. Если бы у старого козла осталось хоть немного силы, чтобы трахнуть японскую проституточку, он бы упираться не стал. Правда, Антонелли уже сказал «нет», но, если ловко повести игру, можно переубедить старикана. Веди игру ловко, и на этот раз он согласится. Конечно – а почему бы и нет?

– Красивый костюм, Джон, – сказал Антонелли, не поднимая головы. – Бросается в глаза. – Он поставил чашку и блюдце перед Д'Урсо.

Д'Урсо знал, что на самом деле имел в виду старик. Он не любил светиться, никогда не любил. Нужно держаться в тени, говорил он, всегда в тени. Вечно эта чертова тень. Сшитый по мерке, из чистого итальянского шелка костюм за три куска – и это называется «бросаться в глаза». Боже Всевышний.

Антонелли аккуратно протер тоненьким ломтиком лимонной кожуры края своей чашки. Его костлявые, сморщенные руки напоминали Д'Урсо руки злой королевы из «Белоснежки и семи гномов», когда она превращается в ведьму и протягивает Белоснежке отравленное яблочко.

Д'Урсо ждал, пока старый саро di capi заговорит первым. Считалось крайне непочтительным торопить босса, пусть даже старый маразматик битую неделю будет размешивать крошечную ложечку сахару в своем чертовом кофе. Д'Урсо оглянулся на Винсента, сидящего за стойкой и спокойно прихлебывающего из своей чашечки. Винсент тоже посмотрел на него без всякого выражения – ни дать ни взять горилла. Винсент, конечно, не согласится с тем, что старик уже выжил из ума и не в состоянии больше управлять семейством. И зачем ему соглашаться? Старик хочет сделать его своим заместителем. Винсента, телохранителя, своего долбаного шофера – прости, Господи! Винсента, который держит самую дерьмовую в Бруклине банду. И пожалуйста – старик хочет сделать его своим заместителем. Невероятно!

Антонелли потянулся к тарелке, что стояла перед ним, взял ореховое печенье и разломил его пополам. Откусил кусочек и принялся медленно, тщательно пережевывать, потом сделал маленький глоток из чашечки с золотым ободком. Д'Урсо показалось, будто он попал в какую-то чертову богадельню. Он поглядел в окно, на автомобили, медленно ползущие по Малберри-стрит, затем перевел взгляд на перевернутые буквы, что красовались посреди витрины, – растрескавшаяся, золотой краской написанная вывеска гласила: КАМПАНЬЯ, ЗАКРЫТОЕ СПОРТИВНОЕ ОБЩЕСТВО. Д'Урсо терпеть не мог приходить сюда, кланяться старику, лизать ему задницу, хвастаться крупным барышом, отстегивать его долю, хотя чертов хрыч на самом деле и пальцем не пошевелил, чтобы ее заработать. Боже Всевышний, да ведь Антонелли и в Джерси-то ездил в последний раз, когда Никсон был президентом! Так какого черта мотаться сюда и вручать Антонелли эти хреновы пятьдесят процентов, когда ему самому остаются паршивые десять после покрытия всех расходов? Хороший вопрос. Д'Урсо молчал и глотал кофе, который казался ему хуже отравы. Он ненавидел кофе и пил его только здесь, из почтения.

– Итак, – начал Антонелли, стряхивая крошки печенья со смехотворно широких лацканов темного пиджака, – что у нас там выходит с нашими японскими друзьями? – Он в первый раз поднял глаза, и Д'Урсо поразился их ясной голубизне. Жесткий, подозрительный взгляд старика всегда заставал его врасплох. Он как-то не вязался со всем его обликом.

– Все хорошо, мистер Антонелли. Очень хорошо. – Д'Урсо услышал свой подобострастный тон, и ему стало противно. Ощущая мерзкий вкус в горле, он потянулся за дипломатом, стоящим на полу у его ног, и подал его старику. Четыреста шестьдесят восемь тысяч долларов, только что доставленные из Атлантик-Сити за его счет. За что?

Антонелли принял кожаный дипломат и передал его Винсенту – тот положил его на стойку, открыл и стал пересчитывать банкноты.

– На прошлой неделе я виделся с Хамабути, – сообщил Антонелли. – Он доволен, что доходы начинают расти. Ему никогда не нравилось, что мы расплачиваемся за товар только после получения прибыли.

Товар, надо же. Они рабы, Господи ты Боже мой. Почему не назвать их просто рабами?

– У Хамабути еще остались сомнения. Он до сих пор не верит, что американцы могут использовать принудительный труд. – Антонелли не мигая смотрел Д'Урсо прямо в глаза.

– Ну... наши клиенты понятия не имеют, что эти люди – рабы. – Старик и сам все это прекрасно знает. Он заставляет снова и снова объяснять смысл всей операции, чтобы убедиться, что ты понимаешь, с какого конца за это браться. Просто дурью мается, старый хрыч. – Мы предоставляем рабов разным нанимателям, в основном отправляем их на фабрики, но иногда и как домашнюю прислугу – служанки, повара, нянечки...

– Кто?

– Нянечки: они живут в доме у нанимателя и присматривают за его детьми. Знаете, они пользуются сейчас большим спросом. Моя жена ими занимается...

Антонелли закрыл глаза и кивком велел Д'Урсо продолжать, отчего у Д'Урсо напряглись мышцы живота. Обращается с ним, как с сопливым мальчишкой.

– Так или иначе, мы открыли два подставных агентства по трудоустройству, плюс еще то, которым заправляет моя жена. Как я уже говорил, клиенты и не подозревают, что на них работают рабы. У них даже не возникает такого вопроса; они получают то, что им надо, и по дешевке. Думаю, кто-то из них и догадывается, что здесь не все чисто, но в подробности никто не вдается, потому что себе дороже. Они говорят одно: техника у нас на грани фантастики. Утром привозим рабов на автобусе, на автобусе же и забираем в конце рабочего дня – а больше хозяева ничего и знать не желают.

Старик улыбнулся и одобрительно кивнул.

– Именно это, Джон, я и рассказал Хамабути.

Д'Урсо скрипнул зубами. Двинуть бы ему пару раз по его мерзкой физиономии, этому старому ублюдку с его покровительственными замашками. Но тут он уловил, как Винсент уставился на него поверх темных очков. А у Винсента с собой всегда два пистолета.

Антонелли взял другую половинку печенья с орешками, положил ее в рот и с минуту посасывал.

– Знаешь, Джон, я спросил Хамабути, почему эти японские ребята вообще соглашаются на такую безумную сделку. Парни, девчонки восемнадцати-девятнадцати лет продают себя на три года тяжелейшей работы – и все ради путешествия в Америку. Может быть, я бы понял это, уезжай они из какой-нибудь нишей и грязной дыры, но ведь Япония – богатая страна. У вас, японцев, все есть, сказал я Хамабути. Так зачем же они это делают? – спросил я его.

Д'Урсо знал зачем, но знал также, что обязан выслушать это еще раз. Из почтения.

– И что же он ответил вам, мистер Антонелли?

– Они там, в Японии, доводят своих детей до сумасшествия. Ты знаешь, что они проходят тесты, чтобы поступить в детский сад? Представляешь себе?

Д'Урсо решил было рассказать старику, что дети из богатых семей и здесь, в Нью-Йорке, проходят тесты, чтобы поступить в престижные подготовительные классы, но подумал, что не стоит и трудиться. Антонелли вечно придуривался – ему нравилось, чтобы его считали старым невеждой, приехавшим из старой страны.

– В Японии дети всю дорогу проходят тесты, а стоит один раз не справиться – тебе конец. От этого ребятки попросту свихиваются. Хамабути мне рассказывал, что некоторые проводят в школе по десять часов ежедневно, учатся по шесть, по семь дней в неделю. Но зачем? – спросил я его. Он сказал – затем, что все они хотят найти себе хорошую работу в большой компании – «Панасоник», «Сони», «Тойота», – а единственный способ добиться руководящего поста – попасть в один из престижных колледжей; но если они не наберут фантастического количества баллов по этим своим идиотским тестам, то окажутся во второразрядной школе, после которой им светит лишь паршивенькая работенка и паршивенькое жалованье; и это в стране, где несчастная чашка кофе в вагоне-ресторане стоит пять баксов. Вот почему эти дети охотно продают себя банде Хамабути.

Д'Урсо кивнул.

– Да, Фугукай. – Нужно было показать старику, что он внимательно слушает.

– Вот именно – Фугукай. Дети не выдержали вступительного экзамена в колледж. Они в отчаянии, Джон. Не знают, куда им податься. И тут появляются люди Хамабути, завлекают их сладкими речами, показывают, что у них есть еще шанс – шанс восстановить свою честь; а честь для японцев очень много значит. Фугукай обещает им поездку в Америку – страну великих возможностей. Если дети согласятся на «трехгодичную трудовую практику» – это у них так называется, – им предоставят кров, стол и оплатят проезд до Америки. А дети чувствуют себя такими подавленными, что соглашаются на все. – Тут старик щелкнул пальцами, но Д'Урсо давно уже перестал слушать.

Теперь он подумал, что настала его очередь блеснуть осведомленностью.

– И самое прекрасное в этом во всем – то, что мы не обязаны соблюдать первоначальные условия сделки этих ребят с Фугукай. Они наши до тех пор, пока мы этого хотим. Мы можем использовать этих ребят по двадцать, тридцать, сорок лет. За первые три года мы платим Хамабути, а потом кладем себе в карман от восемнадцати до двадцати кусков в год за каждого. Сейчас их в стране двенадцать сотен, еще восемнадцать сотен на подходе... – Д'Урсо вынул авторучку и быстро подсчитал на салфетке. – Три тысячи рабов по восемнадцать кусков в год... пятьдесят четыре миллиона в год на сорок лет. Не так уж плохо.

Так чего ж тебе не отстегнуть мне лакомый кусочек – ты, старый вонючий ублюдок.

Антонелли подцепил пальцем орешек, высыпавшийся из печенья, и положил его в рот. Д'Урсо смотрел, как он задумчиво жует, уставившись в окно. Начинался дождь. Старик напустил на себя такой же непроницаемый вид, как и эти чертовы япошки.

– Вряд ли они все охотно работают. Эти ребята не манекены. У тебя наверняка есть проблемы с некоторыми из них. Не может все идти так гладко.

У Д'Урсо снова напряглись мышцы живота. Он вдруг вспомнил свое детство и того священника, который устраивал ему форменный допрос в исповедальне – его, Д'Урсо, слова он в грош не ставил и все подозревал, что мальчик скрывает какой-то ужасный смертный грех.

– Этим занимаются боевики Хамабути.

– Да, якудза. Но их в самом деле достаточно, чтобы справиться со всеми этими ребятами? – Антонелли был настроен явно скептически.

– Мы полагаем, что их около сотни, но этих парней – якудза – не так-то просто вычислить. Большинство из них ведет себя тихо, и появляются они только тогда, когда нужно. Такие вот они чудики. – Д'Урсо осекся, на минуту задумался. – Я поставил скрытые видеокамеры в доках и на некоторых фабриках – так можно проследить за якудза.

Антонелли нахмурился.

– Мне это не нравится, Джон. Это знак недоверия. Хамабути – мой старый друг. Мы много помогали друг другу после войны. Он бы не допустил, чтобы его люди шпионили за нами.

Черта с два он не допустил бы.

– Прекрати слежку. Убери видеоустановки.

Д'Урсо опустил глаза и кивнул.

– Ладно.

Как же, жди дожидайся.

– Теперь вернемся к вопросу, который я задал. Верно ли, что люди Хамабути держат ребят под контролем?

– Абсолютна. В самом деле, неприятности доставляют только те, кто выполняет тяжелую работу на фабриках, и якудза разбираются с ними сразу же. Без предупреждения. Стоит кому-нибудь начать жаловаться или греть себе зад, вместо того чтобы работать, ему задают хорошую трепку. И потом, там Масиро, правая рука Нагаи. Не знаю, в чем тут дело, но стоит ему показаться, как – раз! – и все рабы в полном порядке. Я сам это видел. Он наводит на них ужас. Говорят, его обязанность – выслеживать и ловить беглецов, а их пока было немного. – Д'Урсо решил не говорить Антонелли о тех двух, которых Масиро изловил вчера. Интересно, знает ли Антонелли, какое наказание назначает его закадычный дружок Хамабути беглецам? Напрасная порча хорошего товара, как он, Д'Урсо, думает.

– Ну, я рад, что дело заладилось. Молодец, Джон, очень хорошо. – Тон Антонелли показывал, что встреча окончена и можно уходить.

– Еще одно, мистер Антонелли. – Д'Урсо глубоко вздохнул, полный надежды. – Вы не передумали насчет моей идеи о классном борделе в Атлантик-Сити? Я присмотрел хорошее местечко, рядом с казино. Можно было бы сделать что-нибудь вроде домика гейш, знаете? Все девушки – в кимоно. Знаете, многие из этих девчушек прехорошенькие, и просто жалость, что они пропадают в нянечках и всякое такое. Ведь они опытные, насколько я слышал. Большинство мужиков никогда не были в восточном борделе, и многим было бы любопытно. Думаю, мы могли бы заработать...

– Нет.

– Но...

– Я сказал «нет», и все тут. – Старик стукнул кулаком по столу, а Винсент развернулся и поставил ноги на пол, готовый к действию. – Я ведь уже говорил тебе, что это слишком рискованно, так можно засветиться. И потом, Хамабути отбирает красивых девушек для своего собственного борделя здесь, в городе.

– Но, мистер Антонелли, мы ведь могли бы сорвать большой куш...

– Ты же не дурак, Джон. Подумай. Полицейские тоже ходят в бордели. Что, если какая-нибудь девушка проболтается не тому мужику? Что тогда?

– Мы могли бы следить...

– Как? Не пойдешь же ты с ними в постель? Убедиться, что они не болтают? – Взгляд у старика стал совсем бешеный.

Руки Д'Урсо, спрятанные под столом, дрожали – он совсем осатанел. Скрипнул зубами, крепко прикусил язык. Треснул бы ты, старый придурок. Треснул бы совсем. Я бы уже давно организовал этот бордель. Мы бы уже полтора месяца были в деле, ты, старый вонючий хрыч.

– Ну как, Джон, мы теперь поняли друг друга? – Антонелли нагнулся над столом и склонил голову набок, как старый любящий дедушка. Кем же, к чертям собачьим, он воображает себя? Папой Джеппетто?

Д'Урсо бросил взгляд на Винсента.

– Да, мистер Антонелли, я понял.

– Ну; вот и славно. Чудесно. Работай, как раньше. – Теперь Антонелли явно прощался с ним.

Д'Урсо встал. Старик не глядел на него. Винсент же не спускал глаз.

– Не волнуйся, Джон, – сказал Винсент, Иными словами – иди себе восвояси.

Д'Урсо застегнул свой двубортный пиджак и направился к двери, стараясь не спешить, не создавая впечатления, будто он убегает. Будь у него с собою пушка, Бог свидетель, он бы сделал это прямо сейчас. У Луккарелли ведь получилось, думал он снова и снова. Луккарелли сделал это и остался цел. Он сделал это двадцать лет назад, но ведь сделал же все-таки.

С серого неба падал холодный дождь. Д'Урсо спешил к машине, на ходу просчитывая все свои шансы. Сколько capi на самом деле преданы Антонелли? Если не считать Винсента, многие ли в самом деле дойдут до настоящей драки? Много, вот сколько. И все же Луккарелли сделал это с Кокосовым Джо, а тогда не так-то много ребят любили Луккарелли. Его стали уважать после того, как он сделал это. Убей босса – и ты создашь себе положение. Вот как делаются дела.

Он забрался в свой черный «Мерседес-420SEK» и увидел, как брат его жены, Бобби Франчоне, сидя за рулем, заряжает маленький автоматический пистолет, который Д'Урсо дал ему.

– Ты что, рехнулся? Кой хрен ты тут делаешь? Спрячь эту дерьмовую штуковину, пока копы не замели!

Бобби мотнул головой, откидывая с глаз тщательно завитую напомаженную прядь, ту самую прядь, которую он каждое утро с превеликим трудом начесывал именно на глаза.

– Скверная встреча, а?

Д'Урсо больше не мог сдерживаться. Он с такой силой двинул кулаком по сиденью, что вся машина закачалась. Капли дождя струились по ветровому стеклу, размывая очертания мира.

– Я держал два агентства по продаже автомобилей, строительную компанию, три ночных клуба на побережье и семь круглосуточных притонов, а он со мной обращается, будто я, прах его дери, никто. Богом клянусь, Бобби, он меня вынуждает. Я должен это сделать. Он обращается со мной несправедливо. Он стоит у меня на пути, Бобби. Другого выхода нет. Он должен уйти.

Бобби сунул пистолет в карман, поправил волосы перед передним зеркальцем и выдавил из себя поганенькую ухмылочку, которую перенял в тюрьме.

– Говорил я тебе, Джон: давно пора. Ты должен это сделать. – Он включил зажигание, и огромная машина тронулась с места.

Д'Урсо разглядывал профиль Бобби, руки его дрожали, сердце прыгало в груди.

Да... я должен это сделать.

Глава 4

Из заднего окна пустой квартиры Тоцци глядел на кучу строительного мусора во дворе. Зачуханного вида пес с длинной, свалявшейся шерстью задрал ногу над сломанной доской. Гнутые алюминиевые трубы сверкали на ярком октябрьском солнце. Желтые листья с хилого деревца, что пустило корни у покосившегося забора, падали прямо на помойку. Все дворы этого дома с обеих сторон выглядели столь же гнусно – результат недавнего ремонта. Тоцци перевел взгляд на собственное отражение в оконном стекле – темные, глубоко запавшие глаза, грустное лицо. Интересно, разгребут ли когда-нибудь этот хлам.

– Так какая, вы говорите, квартирная плата? – осведомился он, все еще не отрывая взгляда от окна.

– Восемь пятьдесят. Без отопления и горячей воды, – отвезла миссис Карлсон, агент по недвижимости. У нее был широкий зад, очки, как донышки бутылок из-под кока-колы, на губах – полустертая помада рубинового цвета, а еще – дурная привычка стоять у тебя за спиной, заламывая руки. Ни дать ни взятьдетектив Чарли Чен в женском прикиде.

– Ничего себе, – сказал он. – Адамс-стрит не самая шикарная часть Хобокена.

Она мило улыбнулась, показывая подпиленные зубы, явно игнорируя его замечание.

– Я вам не говорила, что в этом доме когда-то жил Фрэнк Синатра? Может быть, даже в этой самой квартире. Надо проверить.

За неделю Тоцци посетил семь квартир в Хобокене, и в пяти из них когда-то жил Фрэнк Синатра. Поистине вездесущ был старина Голубые Глазки.

– Хобокен пользуется очень большим спросом, – завела миссис Карлсон старую песню, которую Тоцци слышал от каждого агента по недвижимости, к какому ни обращался. – Все хотят жить здесь. Прекрасное сообщение с Манхэттеном, и в то же время совершенно особая атмосфера. Как маленький европейский городок – вам не кажется? Небольшие магазинчики, булочные, зеленные лавочки...

Тоцци спросил себя, во многих ли городках Европы можно встретить мясо-гриль, поджаренное на мескитовом дереве, порностудии за четверть миллиона долларов, рок-клуб, где Брюс Спрингстин снимает свои видеоклипы, и, штрафы за поджог, в несколько раз превышающие средние по стране. А в Хобокене есть это и многое другое.

Он вернулся в переднюю, где свеженатертый паркет блестел на солнце. В этой квартире не было той атмосферы Старого Света, какая ощущалась в других жилищах, которые он посещал. Но мраморные каминные доски и сундуки по углам стоят денег, а ему бы не хотелось сидеть на мели, особенно сейчас, пока еще не кончился испытательный срок. Иверсу и предлога никакого не понадобится, чтобы гадить ему всю дорогу, – теперь, после его маленькой эскапады. Конечно, вряд ли удастся втравить его во что-нибудь серьезное там, где он находится нынче, прикованный к столу в архиве, под началом недоумка Хайеса, всеобщего библиотекаря, который то ли слишком робок, то ли слишком туп, чтобы просто прийти и сказать, что ему надо, и поэтому каждый день грозит обернуться длинной и нудной игрой в вопросы и ответы.

«Отдохни, успокойся», – сказал ему Иверс. «Приди в чувство», – талдычил он со своей дерьмовой улыбочкой ласкового папаши.

Тоцци посмеялся бы, не будь сцена такой трогательной. Не так давно все, чем он владел в мире, помещалось в маленький чемоданчик: костюмы, несколько рубашек, джинсы, немного белья, носки, пара мокасин, пара высоких кроссовок, 9-миллиметровый автоматический пистолет, специальный 38-го калибра и еще один, 44-го, и к ним три коробки патронов. Вот и все. Гангстеры-боевики от мафии позаботились об остальном его бренном имуществе, разгромив квартиру его покойной тетушки, где он тогда скрывался. Одна мысль об этом повергала его в уныние. И все же лучше быть снова в стаде, чем одному и без крова.

Тоцци вновь оглядел квартиру. Чисто, новое оборудование, белые стены. Можно поставить мебель, создать домашний уют. И все же трудно примириться с мыслью, что все его вещи – только что из магазина. Может быть, поэтому он и выбрал Хобокен. Этот район напоминал ему место, где он вырос, Вейлсбург в Ньюарке.

– Мы тут составили маленькую брошюру, где указаны магазины, рестораны, службы быта, школы, места развлечений... – Миссис Карлсон открыла свой дипломат на перегородке, отделявшей кухню от гостиной, и принялась рыться в бумагах. Тоцци не обращал на нее никакого внимания. Он снова смотрел в окно, теперь уже в переднее, на крепко сбитую молоденькую мексиканочку в кожаной куртке с бахромой – девушка сидела на крыльце многоквартирного дома и играла с ребенком. Тоцци решил, что это ее малыш. Он как раз учился ходить – переваливался на нетвердых ножках по растрескавшемуся тротуару, ступая, как Франкенштейн, в неуклюжих белых башмачках на шнуровке. Такие башмачки надевали на малышей и в его время, только тогда они были красно-коричневые. Малыш ликовал – личико его озаряла широкая, слюнявая, беззубая улыбка. Девушка тоже смеялась. Вот она схватила ребенка на руки и крепко прижала к себе. Лицо ее дышало счастьем. Тоцци заулыбался тоже.

– Вот, – произнесла миссис Карлсон, тяжело стуча по голому полу своими несуразными каблуками и протягивая Тоцци брошюру. – Это вам очень поможет, когда...

И тут передатчик Тоцци запищал, что чертовски удивило его. Ему положено было носить передатчик, но он и думать не думал, что кто-то будет связываться с ним из офиса. Наверное, там нешуточные проблемы. У Хайеса, должно быть, кончились большие скрепки.

– Извините, – сказал Тоцци, – этот телефон подключен?

– Ну... я не знаю, как прошлый жилец... Но не думаю...

– Не беспокойтесь. Оплату я возьму на себя. – Тоцци снял трубку с белого аппарата, что висел в кухне на стене. В трубке послышались гудки.

– Кстати, мистер Тоцци, я забыла спросить – каков ваш источник дохода?

На секунду Тоцци уставился в пустую стену, раздумывая, как бы поприличнее соврать.

– Я работаю в ФБР, – заговорил он быстро, надеясь, что она не заметила минутного колебания. – В службе информации, – добавил он. – Я отвечаю за информацию в Манхэттенском оперативном отделе.

– А... понятно.

Инстинктивно он забеспокоился, не бросается ли в глаза утолщение под левой подмышкой. Но никакого утолщения не было. Он пока не носил оружия. Приказ Иверса.

Тоцци набрал номер оперативного отдела, назвал себя дежурному, и тот подключил его к другой линии.

– Тоцци, – назвался он несколько саркастическим тоном. Так он представлялся всегда.

Он удивился, услышав голос Гиббонса на другом конце провода. За последние два месяца он почти не виделся с прежним напарником. Ни для кого не было секретом, что Иверс держал их подальше друг от друга.

– Ну, как дела, Гиб? Не жалеешь, что вернулся из отставки?

– А ты не жалеешь, что вернулся?

– Нет.

– Так сейчас пожалеешь. У меня для тебя плохие новости.

Гиббонс говорил таким тоном, что у Тоцци так и стояла перед глазами его крокодилья ухмылка. Он сам улыбнулся, еще не зная, в чем дело.

– И какие же?

– Ты возвращаешься на оперативную работу. Со мной.

– Ты это о чем?

– Сегодня утром у меня был разговор с Иверсом. Я все уладил. Твой испытательный срок завершился.

– Какого хре... – Тоцци вдруг вспомнил, что миссис Карлсон стоит за его спиной. – Объясни все по порядку.

– Тут нечего объяснять. У нас сейчас не хватает людей, а нью-йоркская полиция еще спихнула на нас это убийство. Со мной же никто из наших работать не хочет.

Тоцци хрипло расхохотался в трубку.

– С этого бы и начинал.

– Я выложил Иверсу все начистоту. «Если вы не дадите мне хоть сколько-нибудь приличного напарника, я опять ухожу в отставку. Дайте мне Тоцци, или я делаю ручкой» – вот что я ему сказал. Этими самыми словами. Он раскололся моментально. Старая бесхребетная задница.

За тридцать лет работы в Бюро у Гиббонса редко бывал напарник, который выдерживал более трех дней, за исключением Тоцци, вытерпевшего шесть лет, вплоть до самой отставки Гиббонса. Тоцци вздохнул. Хорошо, когда ты кому-то нужен.

Тоцци перевел взгляд на миссис Карлсон, которая стояла у окна, делая вид, что не слушает.

– Я думал, Иверс наотрез откажется подключить меня к делу. Почему же он уступил?

– Кто его знает? В людях, впрочем, он разбирается хреново, если уж ты хочешь знать мое мнение. Во-первых, потому, что послушался меня, а во-вторых, потому, что выпустил на улицу такого психа, как ты. Так что подними зад и притаскивайся сюда к пяти. Перед тем как выпускать тебя на волю, Иверс хочет переговорить с тобой.

– Ах вот как? Может, он еще соберет мне бутерброды на ленч?

– Ну да, и кекс с изюмом в придачу. Еще поцелует на дорожку, – проворчал Гиббонс. – В его кабинете в пять – сотрrепde goombah?

– Все понял.

– О деле тебе расскажу, когда придешь. Не дело, а «Записки Шерлока Холмса». Как раз для тебя.

– Расскажи сейчас, хотя бы вкратце. Я же умру от любопытства.

– У тебя, Тоцци, не хватает терпения. Это твоя беда. Держу пари, ты страдаешь преждевременной эякуляцией.

– Ну нет. В этих делах у меня все в порядке. Только нет никого, с кем бы попрактиковаться.

– Ну да, ну да.

– Так что, расскажешь или как?

Гиббонс громко выразил свою досаду глубоким вздохом прямо в трубку. Кажется, теперь ему доставляло больше труда поддерживать свой имидж чертова сукина сына. Не дай Бог кто-нибудь подумает, что он к старости сделался более дружелюбным. Пусть попробует кто-нибудь сказать, будто он раскис.

– Ладно, Тоцци, слушай сюда. «Фольксваген-жук» плыл себе по течению и ткнулся в паромную пристань на Стэйтен-Айленде, нижний Манхэттен. Это было вчера. Внутри – двое жмуриков. Тела разрезаны почти пополам.

Сперва Тоцци подумал о фокуснике, который распиливает пополам свою партнершу. Потом представил себе кровавую кашу, выпавшие внутренности, и на минуту у него перехватило дыхание.

– На машине – номера штата Нью-Джерси, – продолжал Гиббонс, – потому-то полиции и удалось свалить это дело на нас. Я сходил проверил номера в управлении автомобильного транспорта, и, как и следовало ожидать, машина оказалась краденая. Владелец заявил о пропаже в полицейское отделение Керни в прошлую субботу вечером, за десять часов до предполагаемого времени убийства.

– Владелец машины на подозрении?

– Нет, у него твердое алиби. Он был на матче в шахматном клубе у себя в поселке. Свидетели подтверждают, что он оставался там по меньшей мере до половины одиннадцатого. Домой из клуба его подвез какой-то приятель. И когда они подъехали, то увидели, что его машины, «фольксвагена», на стоянке нет.

– Почему он не поехал в клуб на своей машине?

– Он говорит, что ездит на ней только в овощную лавку. Тот мужик – бывший учитель математики, сейчас на пенсии. Старый хмырь. Это не наш парень: Уж я-то знаю.

– Старый хмырь на пенсии, а? – Тоцци хихикнул себе под нос.

– Заткнись и слушай, Тоцци! Убийца определенно не был специалистом по ракетным установкам. Он закрыл все окна в машине, перед тем как столкнуть ее в реку. А «жуки» водонепроницаемы. Они плавают. Я думал, это известно каждому нормальному человеку. Боже милосердный, да ведь и в рекламе, кажется, об этом твердят.

– Он, возможно, не каждый нормальный человек.

– Очевидно, так. У каждого нормального человека не хватит духу разрезать два тела, как индейку в День благодарения, потом запихнуть их в машину и столкнуть в реку.

– Ты, Гиб, все так красочно расписываешь.

– Спасибо на добром слове. Мне только что принесли медицинское заключение. Вот оно, передо мной. Одна из жертв была разрезана справа, другая – слева. Сначала мы думали, что это разные разрезы, но медицинский эксперт утверждает, что разрез один и нанесен после смерти. Он считает, что тела были положены одно на другое или даже поставлены рядом, перед тем как их расчленили. Поразмысли-ка над этим немножко.

– По-моему, тут что-то, связанное с обрядами. – Тоцци понизил голос и оглянулся на миссис Карлсон. – Ты не проверял версию насчет поклонников дьявола?

Трубка молчала.

– Гиб! Ты слушаешь?

– Поклонники дьявола, а? Где уж мне было догадаться. А может, это друиды. Что, съел?

– Ну ладно, ладно, не кипятись.

– Ты пять минут, как в деле, а уже лезешь со своими версиями типа «сумеречного сознания». Я так и знал, Шерлок, что дельце придется тебе по вкусу.

– Я не имею привычки выстраивать версии и составлять мнения, пока не увижу своими глазами все лабораторные данные.

– И вот тогда ты начнешь промывать мне мозги обрядами, ритуалами и прочим дерьмом.

Тоцци сжал провод и оглянулся на дверь. Миссис Карлсон как раз заглядывала в стенной шкаф для белья.

– Увидимся позже, Гиб. Я задерживаю деловую женщину.

– Ах, вот как? Звучит заманчиво.

– Агента по недвижимости.

– Она красивая?

– Очень приятный человек.

– Жаль. Ну, что там у тебя? Снял квартиру? И леди по недвижимости в придачу?

– Черт возьми, надеюсь, что нет, – пробормотал Тоцци. – Искать квартиру – сущая морока. Скорей бы конец.

– Так сними же квартиру, олух царя небесного, любую квартиру. Все, что тебе надо, – три комнаты и кровать. Если эта квартира чистая, сними ее, и все дела. Ты ведь не Прекрасный Принц, можешь обойтись и без Букингемского дворца.

– За совет спасибо. Увидимся в пять. И кстати, еще раз спасибо.

– За что?

– За то, что ты снова вытащил меня на работу.

– О... не стоит благодарности. Пока. – Гиббонс положил трубку.

Улыбаясь, Тоцци повесил трубку на место и снова подошел к окну. Юная мамаша все еще забавлялась с ребенком.

Тяжелые шаги Чарлены Чан зазвучали по коридору за его спиной. Мамаша выкинула окурок на тротуар, крепко прижала к себе малыша и стала баюкать его, прикрывая полами своей кожаной курточки.

– Все в порядке, да, мистер Тоцци? – осведомилась миссис Карлсон.

– О да, все утряслось. – Тут он вспомнил, что именно ей наврал. – Кое-какие проблемы с мягкой мебелью.

Мертвая плоть – мягкая... во всяком случае, пока не окоченеет.

– Ну и что вы решили?

– Так какая, вы говорите, квартирная плата?

Малыш выгибал спинку, терся личиком о мамин спортивный свитер и смеялся, задирая голову.

– Восемь пятьдесят. Без отопления и горячей воды.

Он знал, что квартиры дешевле ему не найти, во всяком случае такой же чистой. И потом, ему надоело смотреть квартиры. Теперь он хотел скорее приступить к работе, к настоящей работе.

– Пожалуй, я сниму ее, – изрек он наконец, поджав губы и значительно кивнув.

– Вот и чудесно, – замурлыкала леди с хорошо отработанным энтузиазмом. – Я рада, мистер Тоцци, что квартира вам понравилась. Еще одно – перед тем как я начну составлять договор об аренде. Владелец дома хочет знать все о своих жильцах, и он предпочитает семейных. Поскольку он сам живет в этом здании и здесь всего каких-нибудь пять квартир, он имеет законное право отсеивать жильцов и выбирать по своему вкусу. Но я уверена, что у вас с этим не будет проблем. Миссис Тоцци ведь существует, правда?

– О... да. Конечно. – Левая рука без кольца застыла в кармане. – Она сегодня не смогла. Дела задержали.

– Ах, понимаю. Вы, должно быть, ОРДН. – Она улыбнулась, показав все свои зубы.

– Простите, что?

– Оба работают, детей нет: ОРДН. Неужели вы никогда не слышали?

Тоцци покачал головой и принужденно улыбнулся. Сука.

– Пожалуйста, простите меня. Это просто так говорится. Я не хотела вас обидеть.

– Я и не обиделся. – Гнусная сука.

– Ваша жена случайно не адвокат? Мистер Халбасиан не сдает квартиры адвокатам.

– Нет. Она не адвокат. – Гнусная поганая сука.

– Вот и хорошо. Сегодня я свяжусь с ним и договорюсь о встрече. Согласны?

– Да, конечно. – Мразь.

Он снова поглядел в окно на молодую мамочку и прикинул, пройдет ли номер, однако тут же оставил эту мысль. Девчушка ничуть не похожа на ОРДН.

Дерьмо.

Глава 5

Поведение Д'Урсо Нагаи сегодня решительно не нравилось. Он не смог бы в точности сказать, в чем тут дело, но что-то было явно не так. Очень уж Д'Урсо был дружелюбный, мягкий, не такой заносчивый, как обычно. И слишком много улыбался, особенно если учесть, зачем они все тут собрались. Явно задумал что-то. Нагаи повернулся к Масиро, хотел было спросить его мнение, но самурай был занят – глаз не отрывал от своей руки. И это понятно. Такого ему еще не приходилось делать. Американец может просто сказать: «Извините, я виноват». У нас все сложнее.

– Эй, возьми-ка это. – Бобби Франчоне швырнул номер «Нью-Йорк пост» на прилавок перед грязной раковиной. – Не забрызгай тут все своей кровищей.

Нагаи взял газету и взглянул на заголовок: «Жук смерти всплывает в порту». Под заголовком виднелась фотография «фольксвагена», зависшего над водой. Ну, Бобби, тонко сработано.

Масиро стоял в сторонке, пока Нагаи покрывал газетой старый, обитый клеенкой прилавок. Самурай положил на газету маленький серебряный ножик и встал на то же место, баюкая руку, как крошечного зверька. Нагаи смотрел на его толстые, мясистые пальцы, похожие на лучи морской звезды. Единственное мутное окошко и лампочка, свисающая с потолка захламленной задней комнатенки, создавали то зловещее серое освещение, какое бывает на море перед бурей. Как нельзя кстати.

– Мне что-то не по себе, – заявил Франчоне, кивая на ножик с трехдюймовым лезвием. – Без этого никак нельзя?

– Таков обычай якудза, – невозмутимо ответил Д'Урсо. – Правда ведь, Нагаи?

Нагаи кивнул.

– Это называется юбицумэ. Если человек совершает серьезную ошибку, он за нее должен платить. Так велит обычай. – Он поднял правую руку и показал обрубки мизинца и указательного пальца.

– У нас в таких случаях ломают ноги, – пояснил Д'Урсо шурину.

Франчоне вдруг схватил газету, свернул ее и ткнул пальцем в заголовок.

– Да за такой прокол ублюдка убить мало. Будь он из наших, ему бы уже не жить.

«Какого черта Д'Урсо всюду таскает за собой эту маленькую погань?» – подумал Нагаи.

– Откуда же было Масиро знать, что тачка, которую угнали те ребята, всплывет? Плавучие тачки! Выдумают ведь такую хреновину.

– Не надо песен. Ты должен был знать. А теперь вся полиция встанет на уши. И какого ляда нужно было их разрубать? Только отягчающих обстоятельств нам еще и недоставало. От вас, ребята, сто баксов убытку, вот что я вам скажу.

Нагаи все смотрел на руку Масиро.

– То есть как это?

– Ну поглядите же на себя, Господа ради. И подумайте, каково нам. Мы вроде должны вас прикрывать от копов – так ведь? – но у вас, ребята, все на лбу написано. С вами все ясно, как белый день. Вы, якудза, одеваетесь, как мой дядюшка Нунцио, – все, как один, в этих кричащих куртках и дурацких шапочках. Да еще эти хреновы татуировки по всему телу, и это с пальцами. – Франчоне указал на руку Масиро. – Если кого-то из вас заметут, вышлют сей же момент. Каждого из вас за километр видно.

– Хватит, Бобби, – оборвал его Д'Урсо.

Нагаи пожал плечами с безразличным видом. Потом поддернул манжеты темно-синей рубашки, так чтобы они видны были из рукавов куртки из шагреневой кожи.

– У вас свои обычаи, у нас – свои.

– И ты поэтому разъезжаешь всюду на старом черном «кадиллаке» с допотопным радиатором? Это тоже обычай? На самокат бы еще сел! Так-то ты стараешься не светиться?

Нагаи сверкнул глазами на панка, думая, стоит ли вообще заводиться с этим идиотом.

– Машина принадлежала Хамабути. Он мне ее подарил. Было бы бесчестно оставить ее.

Франчоне всплеснул руками.

– Ах, Боже ж ты мой, да только это от вас и слышишь: «Честно – бесчестно». Дерьмо собачье. Думаю, это лажа. Чего вы не хотите делать, того и не делаете.

Масиро со свистом втянул в себя воздух и схватился за нож. При виде ножа в руке Масиро глаза Франчоне вылезли из орбит. Нагаи выдавил из себя легкий смешок.

– Несладко тебе, Бобби, зависеть от нас, косоглазых придурков, в этом деле с работорговлей.

Палец Франчоне ткнулся в лицо Нагаи, как раскрытая бритва.

– Не мудри, Нагаи. Вы доставляете нам рабов, мы их покупаем – и мы вам так же нужны, как и вы нам. Так что сиди и не рыпайся.

– Да неужели? Скажи-ка, где бы вы взяли еще рабов – да такую уйму? И кто бы за ними стал присматривать? Мои люди их держат под контролем. Для вас.

– Не надо мне лапшу на уши вешать, приятель. Твои люди – не смеши мою задницу. Я-то знаю, Нагаи, что у тебя тут никого нет. Пшик.

– У меня тут полно людей. Больше, чем ты думаешь.

Франчоне рассмеялся ему в лицо.

– У тебя нет людей. Люди есть у Хамабути. Они подчиняются ему, а не тебе. Тебе подчиняется один Мишмаш.

Сердце у Нагаи запрыгало. В горле пересохло.

– Ты сам не знаешь, что плетешь.

– Да нет, знаю. Мы все знаем о тебе, Нагаи. Мы знаем, что и дома, в Японии, у тебя никого нет, потому что ты там обделался по уши. Ты у Фугукай на мушке, потому что пытался убрать Хамабути и встать во главе семьи. Но дело накрылось, верно? И вместо того чтобы шлепнуть тебя, как бы следовало, Хамабути держит тебя здесь, как шавку на поводке. Так это, Нагаи, или не так? Сюда тебя отправили в наказание, да или нет?

Нагаи смотрел Франчоне прямо в глаза и желал одного: забрать у Масиро нож и воткнуть ублюдку в самое горло. Те давние слова Хамабути звенели у него в ушах: «Теперь, когда твое существо очистилось от предательства, можно быть уверенным, что ты не попробуешь снова. Ты познал всю глубину своего несовершенства – и я верю, что ныне твоя преданность мне станет еще крепче. Искупи свою вину в Америке, Нагаи. Поработай там на меня, и я обещаю вернуть тебе честь».

Но когда же, черт его подери? Когда?

Франчоне хохотал, повернувшись к Д'Урсо.

– Ему нечего сказать. Знает, что я прав.

– Заткнись, Бобби, и встань сюда. – Д'Урсо шагнул вперед, положил руку на плечо Нагаи и отвел его в сторону. Нагаи весь содрогнулся от прикосновения. – Не бери в голову, что Бобби сказал. Он у нас горячая голова. Сам не знает, что несет.

– Для человека, который сам не знает, что несет, он знает слишком много.

Д'Урсо закивал, словно извиняясь.

– Да-да, это я виноват. Антонелли мне рассказал. Не надо было посвящать в это Бобби.

Нагаи стало жарко. Они знают слишком много. Он сам слишком много болтал.

– Послушай, – шепнул Д'Урсо еле слышно. – Я хочу тебе кое-что сказать. Мы смогли бы пристроить больше рабов, гораздо больше – столько, сколько ты сможешь достать, особенно баб. Можешь сделать?

– Следующий пароход приходит в четверг на следующей неделе...

– Нет-нет, эти уже расписаны. Я хочу еще, сверх сметы. Доставь их сюда как можно быстрее. Хочешь назначить свою цену за всю партию – давай, можем договориться. Тысяча рабов, половина баб. Но доставка не позже чем через два месяца. Сможешь ты это сделать?

Нагаи уставился на него.

– Д'Урсо, сделки заключают Хамабути и Антонелли. Не мы с тобой.

Д'Урсо весь сморщился, заулыбался.

– Забудь о них. Речь идет именно о нас с тобой. У меня есть кое-какие планы, говорить еще рано, но я определенно решил взять тебя в долю, Нагаи. Ты парень толковый. Я это с самого начала усек. Но, сдается мне, Хамабути тебя держит, а это, как я понимаю, никуда не годится.

– И как же ты это понимаешь?

– Ну, я так понимаю, что вся эта работорговля держится только на нас с тобой. Мы хорошо сработались и, думаю, сработаемся еще лучше, когда станем работать сами на себя, если тебе ясно, о чем я.

Нагаи рассмеялся.

– Ты, должно быть, шутишь?

– Нет, не шучу. Кому нужны эти долбаные боссы? Мы работаем, а они бабки загребают. От них мы ничего не имеем. Ты знаешь весь расклад, не мне тебе говорить. Если мы раскрутим свое дело, то за три года заработаем больше, чем эти двое имеют сейчас.

Нагаи покачал головой.

– Но мы не сможем обеспечить доставку из Японии. Хамабути перережет каналы.

– Но кто тебе сказал, что мы должны брать только японских ребят? Ты говор ил, у тебя есть связи на Филиппинах. Ты там покупал девок для ночных клубов Хамабути в Токио. Ну помнишь, ты рассказывал? Мы можем ввозить сюда филиппинских ребят. Сможешь это устроить, а?

Нагаи передернул плечами и в задумчивости закусил верхнюю губу.

– Теоретически смог бы... но практически нас пристукнут через неделю, если мы пойдем против них.

Д'Урсо усмехнулся и покачал головой.

– Не пристукнут, если будешь держаться меня. За мной – сила. Антонелли не борец, он уже выдохся. Пошуметь он пошумит, но со мной ничего не сделает – не те козыри. И пока ты за меня, мы тебя прикроем от парней Хамабути. Верняк. И потом, тебя Масиро прикроет. Он-то тебя не бросит ради Хамабути, а?

– Нет, но...

– Хай. – Это Масиро вышел из транса и прервал разговор. Нагаи повернулся к своему самураю. Дело важное: он должен внимательно следить. Масиро прикрылся полотенцем спереди, налег животом на прилавок и опять развернул газету. Он держал нож у той руки, которую давеча ласкал, будто собирался резать морковь. И глядел на Нагаи, ожидая сигнала.

– Подумай об этом, Нагаи, – шепнул ему Д'Урсо. – Подумай, прошу.

Нагаи вздохнул про себя и постарался сосредоточить внимание на Масиро. Но слова Д'Урсо не выходили из головы. Это безумие. Он не хочет застрять здесь навеки, даже с доходами Хамабути. И все же – с такими деньгами можно перевезти сюда детей, даже похитить их, если потребуется. И отделаться от их проклятой мамаши. Да чего только с такими деньгами не сделаешь...

Масиро испустил низкий горловой стон, и Нагаи отогнал от себя посторонние мысли, устыдившись, что обделяет вниманием своего самурая в такой критический момент его жизни.

– Хай, – выдавил он, силясь воспроизвести устрашающее рычание Масиро.

Самурай оглянулся на него через плечо. Масиро – хороший парень. В том не было его вины, но ответ держать приходится. Нагаи поймал твердый взгляд Масиро и коротко кивнул.

Ни минуты не колеблясь, Масиро рубанул по пальцу. Плечи его дважды приподнялись и опустились. Не так-то просто разрубить сустав. Нагаи это известно. Кровь мигом пропитала газету и по сгибу потекла в раковину. Масиро прижал обрубок мизинца. Тем временем Нагаи подобрал нож и вытер его о полотенце. Потом вынул из кармана зажигалку и стал держать клинок над высоким оранжевым пламенем.

– Ни хрена ж себе, – просипел Франчоне. Приятно было видеть, как побледнел панк. – И что теперь с этим делать? – Франчоне кивнул на отрезанную фалангу пальца, лежащую на пропитанной кровью газете. Он не говорил, а гавкал. Как шавка на цепи.

Нагаи ухмыльнулся, глядя на загнутый язычок пламени.

– Масиро дарит его тебе. Сожалея об ошибке.

Франчоне передернуло.

– Убери эту пакость от меня подальше.

– Вставишь в серьгу, – захохотал Нагаи.

Панк потрогал золотое колечко у себя в ухе.

– Ну, ты шутник, Нагаи. Спусти это в унитаз. Да гляди, чтобы не засорился.

– А может, я возьму его себе. – Нагаи передал нож Масиро, который тут же прижал лезвие к ране, прижигая ее каленым железом. Нагаи вытащил из кармана серый пластиковый футляр для фотопленки и бросил туда окровавленный кусок пальца. Запах горелого мяса наполнил комнатенку, а Масиро по-японски просил у своего господина еще огня, чтобы закончить прижигание. Нагаи заметил, что Франчоне вот-вот стошнит. Он поднес Масиро зажигалку и встряхнул футлярчик, чтобы панку сделалось еще хуже. Но сухой дробный звук внезапно навел на него тоску. Звук этот напомнил заводного мишку, пушистого, белого, который бил в свой крошечный барабан. Подарок для Хацу, старшей дочки. Как давно это было.

Кончив обрабатывать палец, Масиро аккуратно вытер ритуальный ножик о полотенце и вернул оружие Нагаи.

Франчоне изумленно мотал головой.

– Ну, ты даешь, Мишмаш. Теперь понятно, почему рабы тебя так боятся. – Он снова подергал серьгу. – Как же он дошел до жизни такой, а, Нагаи? Занимался борьбой сумо, да?

Нагаи пропустил вопрос мимо ушей, но Масиро по-японски спросил, можно ли ответить панку. Пожав плечами, Нагаи кивнул. Хотя зачем трудиться? Американский придурок все равно ничего не поймет.

– В одно время, – начал Масиро на своем ломаном английском, – я был служащий. Нет большой босс, нет маленький босс – средний босс. Но эта жизнь меня тошнило. Ничего в душе, когда я служащий. В компании все волнуются, как делать лучше всякое барахло. Я знаю человека, он убил себя, потому что компания не хотеть его идея часы в машине. Это нет хорошо. Это нет Масиро. Мужчина имеет дух и служит духу, не компании. Я самурай. Такой мой дух. Я должен служить господин, такой господин, который больше значит, чем часы в машине. Масиро не может ходить ронин.

– Это еще что? – спросил Франчоне.

Нагаи помедлил, раздумывая, стоит ли объяснять панку.

– Ронин – бродячий воин, самурай, потерявший господина.

Масиро неистово закивал.

– Нагаи-сан – мой господин. Он говорит мне делать эта, я подчиняться. Он лучше знать.

Нагаи вдруг вспомнил, как в первый раз увидел Масиро. Это было дождливым утром, три – нет, четыре года назад. Он как раз выходил из дома и чуть не споткнулся о незнакомца, который преклонил колени на пороге, уткнувшись лбом в бетон. Со множеством церемоний чудак назвался потомком самурая Ямашиты, который служил великому воителю Нагаи из Кинки в первые годы правления сёгуна Токугавы. Нагаи подумал, что парень не в своем уме. Масиро, однако, продолжал величать его господином, твердил, что тот древний воитель Нагаи был его предком. А он, Масиро, явился продолжить традицию праотцов. Нагаи посмеялся над ним, напомнил, что носит расхожее имя, но Масиро твердил, что уверен в родстве, хотя так и не признался, откуда у него эти сведения. Масиро объяснил, что в поисках его обшарил всю Японию и теперь должен предложить свои услуги. Нагаи все смотрел на него, и вдруг ему пришло в голову, что незнакомец не иначе как дар переменчивой судьбы. Это случилось где-то через неделю после того, как он пытался убить Хамабути, в то время когда готовился принять смерть за свой промах. Он тогда был совсем один. Никто из Фугукай не разговаривал с ним, а жена в страхе сбежала к матери, захватив детей. В другое время он обозвал бы незнакомца психом и вышвырнул бы его вон из своего дома, но теперь ему был нужен друг. Кто-то, кто был бы рядом, пока он ждет наказания от Хамабути. Он пригласил Масиро в дом и предложил ему чаю. Так все и началось.

– Ну-ка, постой, постой, – выпалил Франчоне, прервав воспоминания. – У Мишмаша была нормальная работа, а он ее бросил и пошел в якудза?

– Дело не только в этом. Тебе не понять. – Убрался бы ты подальше.

– Тут замешана честь, Бобби, – мягко сказал Д'Урсо, глядя на Нагаи.

– Да, честь, – подхватил Масиро. – Большая честь сегодня быть якудза. В бизнесе нет честь. Нагаи-сан не барахло. Нагаи-сан – даймё, великий воин старых времен. Система сегодня плохо. Большие фабрики делать много барахло. Старина лучше. Мы победить, мы смеяться систему. Это хорошо.

Франчоне повернулся к Д'Урсо.

– Что-то я не врубаюсь.

– Он имеет в виду, Бобби, что лучше быть хорошим якудза, чем лизать задницу боссу в компании. Масиро чует, где дерьмо, а где нет. Все эти большие компании – дерьмо собачье. Они обслуживают пустое, бессердечное общество потребления. Масиро же привержен высшим ценностям. Так я говорю, Нагаи?

Нагаи взглянул на Д'Урсо. Забавно. По-своему Д'Урсо все понял. Забавно.

Масиро снова закивал, заулыбался Д'Урсо.

– Да, да. Лучше самурай для Нагаи, чем насекомый для «Тойоты», да.

Франчоне пожал плечами.

– Тебе виднее. Но скажи-ка мне одну вещь, Мишмаш. Тебе этот пальчик не помешает в каратэ?

Масиро застыл в недоумении, Нагаи перевел. Самурай поглядел на Франчоне и загадочно усмехнулся. Нагаи рассмеялся замешательству панка. Пусть себе гадает.

– Где мой двоюродный брат?

Нагаи перестал смеяться. Все головы повернулись к двери, откуда доносился голос; настойчивый, повторяемый по-японски вопрос прямо-таки звенел в воздухе.

Это был один из рабов Д'Урсо, парнишка в запачканном белом халате, не по росту большом, и в смешной бумажной шапочке. Он встал на пороге и оглядел их всех, потом отвесил поклон и заговорил с Нагаи и Масиро по-японски.

– Мое имя Такаюки. Несколько дней назад мой двоюродный брат пошел на свидание с девушкой. И не вернулся. Ходят слухи, будто вы убили его. Я хочу знать, так ли это. – Он стоял прямо, ожидая, что ему ответят.

– Какого черта ему тут надо? – вызверился Д'Урсо.

– Мистер Д'Урсо, я хочу знать, что случилось с моим двоюродным братом. – Паренек прекрасно говорил по-английски. – Он ушел в прошлую субботу. Вы не можете так обращаться с нами. Мы вовсе не этого ожидали, когда записывались на эту программу дома, в Японии.

Такаюки... ну да, конечно. Нагаи вспомнил, кто он такой. Сопляк, млеющий от любви, который помогал Рэйко с английским. Она еще восхищалась, что парень говорит по-английски, как настоящий американец. Нагаи часто думал, что должен быть благодарен этому сопляку за то, что он помог обучить такую великолепную шпионку. Рэйко... Знал бы только Д'Урсо...

Нагаи поймал взгляд Масиро и резко кивнул. Покорный самурай кивнул в ответ и повернулся к мальчишке. Широкая спина Масиро заслонила лицо раба.

– Пусть другие увидят, – приказал Нагаи. – Пора привести их в чувство.

Масиро быстро пошел вперед, согнув ноги в коленях и двигая широкими бедрами. Он приблизился к Такаюки вплотную, носок к носку, и замер в ожидании. Парнишка смерил его негодующим взглядом, снова стал спрашивать что-то по-японски, но осекся: Масиро наклонил голову и боднул его в лоб. Потом протолкнул, в дверь и поспешил следом. Нагаи улыбнулся. Он знал: Масиро сделает все как надо.

Из коридора доносились протесты паренька, но все его поползновения жестоко пресекались. Потом раздался ужасный грохот – это мальчишку спустили с короткой лестницы, ведущей в заднее крыло. С минуту стояла тишина. Нагаи представил себе, как вся фабрика внезапно застыла при появлении Масиро с пареньком. При появлении Масиро они всегда застывали. Он вселял ужас в их сердца, как длинная, суровая зима. До задней комнатенки доносились разные звуки: топот ног по кафельному полу и шум, который производило тело юного Такаюки, падая на железные чаны под ударами Масиро. Потом тишина, и за ней – слабый, болезненный вскрик. Нагаи взглянул на Д'Урсо и улыбнулся.

– Теперь он будет послушным мальчиком.

Д'Урсо тоже улыбнулся.

– Еще бы. Послушай, у меня сейчас дело в моей конторе по продаже автомобилей. Я ухожу, но ты подумай над тем, что я сказал.

Нагаи кивнул.

– Я дам тебе знать.

Франчоне, выходя из комнатки следом за шурином, опять казался озадаченным. Оставшись один, Нагаи поднял голову и взглянул на грязное окошко, откуда сочился серый свет. Он старался отогнать от себя искушение. Но ведь в Америке все возможно.

Массивная фигура Масиро показалась в дверях. Он поддерживал свою окровавленную руку. Из почерневшего обрубка все еще сочилась кровь.

– Нож и огонь, пожалуйста.

Нагаи кивнул и полез в карман. Да... возможно все...

Глава 6

Гиббонс сосал ириску и изучал Тоцци, который сидел на соседнем стуле, закинув ногу на ногу. Колено Тоцци подпрыгивало, когда он пытался рассмотреть, что находится на столе у Иверса, и прочесть бумаги, лежащие к нему вверх ногами. Он явно нервничал. Как, впрочем, и всегда в последние дни.

Брент Иверс, главный специальный агент, сидел за огромным столом красного дерева, нацепив очки в металлической оправе на свой остренький носик. В руках у него был рапорт, которым, казалось, он был полностью поглощен. Может, разыгралось воображение, но Гиббонс готов был поклясться, что на висках Иверса показалась седина. Эта седина плюс простой темно-синий костюм и белая рубашка с пластроном придавали ему вид доброго папаши. Помесь Тедди Кеннеди с Оззи Нельсоном. Вообще-то Иверс изображал из себя доброго папашу с тех самых пор, как Тоцци вернулся в Бюро. Гиббонс взглянул на фотографию трех сыновей Иверса, что стояла на столе. Да, Брент, дети растут, мы стареем. Гиббонс злорадно ухмыльнулся.

Иверс зыркнул на Гиббонса поверх очков, потом устремил скептический взгляд на Тоцци. Еще одно заученное движение, долженствующее что-то означать. Дерьмо собачье. Если ты не доверяешь Тоцци, старая задница, то какого черта допускаешь его до расследования? Ну, давай, выкладывай, что там у тебя.

Иверс глубоко, обреченно вздохнул и покачал головой. Гиббонс все ждал, когда же он хоть что-нибудь скажет, но Иверс качал головой, и больше ничего.

– Ну так что же, Брент?

Иверс нахмурился и снова взглянул на Тоцци.

– Не очень-то складно, Берт.

Гиббонс несколько раз крутанул ириску во рту. Он терпеть не мог свое имя, Катберт, и любое уменьшительное от него, но редко когда напоминал людям, что предпочитает, чтобы его называли по фамилии. Кто действительно знал Гиббонса, тот также знал, что называть его по имени не следует. Так он отличал настоящих Друзей.

– Так что выяснили в лаборатории насчет тех двух трупов? – спросил Тоцци.

Гиббонс говорил ему, чтобы он сидел молчком и слушал, но Тоцци слишком суетился, чтобы слушать спокойно. Он никогда не умел слушать. Ну, давай продолжай в том же духе, идиот. Иверс только этого и ждет. Предлога, чтобы засунуть тебя обратно в архив. Умник выискался.

Иверс вновь посмотрел на Гиббонса. Казалось, ему не хочется напрямую общаться с Тоцци. Может, боится, что тот укусит.

– Итак, могу вам сообщить, что в «фольксвагене» обнаружены два тела – мужчины и женщины. Анализ костных тканей показал, что обоим было лет по восемнадцать – двадцать. По форме черепа можно считать, что они были корейцами или японцами, но это еще не точно. Мы просмотрели заявления о пропавших без вести и не нашли никого, кто подходил бы по приметам. В компьютерных данных их отпечатки пальцев не обнаружены, значит, можно предположить, что они иностранцы. Мы попытаемся запросить японские и корейские власти об отпечатках пальцев, но, исходя из прошлого опыта в Вашингтоне, мне сообщили, что интернациональное сотрудничество на Востоке не слишком-то приветствуется.

– Явились ли резаные раны причиной смерти? – спросил Тоцци.

Иверс покачал головой и принялся методически рыться в бумагах в поисках нужного листка. Смотреть на Тоцци ему тоже не хотелось. Вид его, наверное, напоминал Иверсу, что оба напарника надавили-таки на него не в столь отдаленном прошлом и вынудили принять Тоцци обратно. Кто знает, может, Иверсу все еще было неловко.

– У обеих жертв сломаны шейные позвонки, что указывает на удар каким-то тяжелым предметом. Раны на туловище нанесены после смерти.

Тоцци потянул себя за верхнюю губу и уставился в окно. Гиббонс знал это его выражение. Уже, должно быть, составляет одну из своих знаменитых теорий. Гиббонс Христом Богом поклялся, что даст Тоцци в зубы, если только тот снова вытащит на свет поклонение дьяволу.

– Эксперты выяснили о ранах что-нибудь особенное? – Ириска застучала о коренные зубы.

– Они утверждают, что раны нанесены длинным, заточенным с одной стороны, острым как бритва клинком. Очень может быть, что изогнутым. Наши люди согласились с мнением медицинского эксперта, что обе раны – следствие одного удара. – Иверс судорожно вздохнул. Гиббонс знал, что все это ради эффекта. Иверс очень любил эффекты. – Одна из наших специалисток приложила свое личное заключение. Она предполагает, что орудием убийства мог бы быть... катана, так, кажется, это произносится. Меч японского самурая. Вроде бы только несколько десятков продавцов оружия высылают такие мечи по почте, по заказам клиентов. В Вашингтоне для нас составляют список.

Гиббонс заложил ириску за другую щеку.

– По способу убийства в нашей картотеке нет ничего похожего? Кроме Джека Потрошителя, конечно.

Иверс покачал головой.

– В компьютере полно данных о посмертном членовредительстве. Но именно такого ничего нет.

Тоцци пожевал верхнюю губу и взглянул на Гиббонса.

– Может быть, тут какое-то обрядовое действо?

Отлично, Тоцци. Давай покажи мужику, что ты снова на месте, в стране дураков.

Иверс наконец взглянул Тоцци в глаза. Потом снял очки обеими руками.

– Мы учли и это, Майк. В отделе исследований проверяют эту версию. – Он нацепил очки обратно на нос. Господи Иисусе.

– А что насчет сломанных шейных позвонков? – спросил Тоцци. – Каким орудием были нанесены удары?

– И в том и в другом случае кожа не повреждена. Орудие могло быть какое угодно: палка, резиновая дубинка, любой металлический предмет круглой формы, может быть, завернутый в ткань.

Гиббонсу все это надоело.

– Что-нибудь еще обнаружили? Что машина?

– Машину, думаю, здорово промыло, – сказал Иверс, заглянув в рапорт для пущей уверенности. – Но кое-что интересное обнаружили на одежде. Синтетические нити на вельветовых брюках мужчины. Такие нити соответствуют покрытиям в новейших японских автомобилях.

– То есть нити не из «жука»? – спросил Гиббонс.

– Нет. В «фольксвагене» вообще не предусмотрено ковровое покрытие. Во всяком случае, в этих старых моделях. – Иверс перевернул страницу. – На брюках найдены также множественные следы куриной крови.

– Культ сатаны, – выпалил Тоцци. – Они приносят в жертву петухов.

Гиббонс бросил на напарника свирепый взгляд и вцепился зубами в ириску.

– А в кармане брюк, что были на женщине, – продолжал Иверс, не отрывая глаз от рапорта, – нашли небольшие ножницы. Вот эти. – Иверс показал черно-белую фотографию восемь на десять, изображавшую ножницы с короткими остроконечными лезвиями и широкими кольцами в форме кроличьего уха. – В отделе исследований говорят, что такими ножницами подрезают карликовые деревья бонсай. Эти сделаны в Японии.

Колено Тоцци беспрерывно подпрыгивало. Он так и рвался с места в карьер. Гиббонс дожевывал остатки ириски.

Иверс снял очки и бросил их на рапорт.

– Вот в основном и все до сих пор известные данные.

– Это лучше, чем ничего, – заговорил Тоцци. – Нам еще нужен список всех марок машин, в которых используется такое синтетическое покрытие. Ножницы – необычная деталь. Один из нас должен над этим поработать – пойти туда, где продаются такие деревца бонсай, и посмотреть, не прояснится ли что-нибудь. А может, эти ножницы используют как-нибудь еще. И обрядовой стороной тоже следует заняться. Если в картотеке ничего нет, я загляну в тот магазинчик оккультной литературы на Девятнадцатой улице – вдруг там что-нибудь обнаружится. А тем временем...

– Погодите, Тоцци. – Иверсу все это явно не нравилось. – Прежде всего, нам нужно с вами кое-что обсудить.

Гиббонс ухмыльнулся. Говорил же тебе – помалкивай, гумбо.

– Меня не очень-то греет мысль, что вы выходите на самостоятельную оперативную работу, Тоцци. Поскольку случай не первостепенной важности, думаю, лучше вам с Гиббонсом все время держаться друг друга. Вы понимаете меня?

– Эй, подождите-ка, Иверс. Я не затем вышел из отставки, чтобы нянчить этого малыша.

– Нянчить, никого не нужно, Берт. Я просто думаю, что вы должны помочь Тоцци вернуться к обычному распорядку работы.

Тоцци взглянул ему в глаза.

– О чем это вы?

Иверс не отвел взгляда.

– О том, что Бюро, Тоцци, не приветствует личной инициативы, а вы к ней имеете явную склонность. То, что мы скрыли ваши фокусы с перебежкой, не значит, что все забыто. Если вы хотите оставаться агентом по особым поручениям, вы должны привыкать работать так, как принято в ФБР.

– Я же сказал вам, что на все согласен. – Тоцци напряженно улыбнулся, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не послать начальника к чертям собачьим.

– Так позвольте напомнить вам азы нашей профессии. Все операции ФБР по захвату подозреваемых должны осуществляться только при наличии трех условий: превосходства в живой силе, превосходства в технике имомента неожиданности. Мы здесь работаем, как одна команда, Тоцци. Не забывайте этого.

Тоцци провел языком по губам.

– Ладно.

– Я приказал Джимми из технических служб не выдавать вам никакого снаряжения без моего письменного разрешения. Ни микрофонов, ни видео – ничего такого. Я должен заранее знать, что вы собираетесь делать.

– Буду держать вас в курсе.

– И еще одно, Тоцци. Свой личный арсенал держите у себя дома. Напоминаю, на случай, если вы забыли: уставное оружие специального агента – револьвер «Магнум-357». Если вы хотите оставаться специальным агентом, то должны носить только такое оружие. Ясно?

– Да. – Тоцци весь кипел.

Гиббонс вытер губы и стал наблюдать за тем, как разворачивается эта маленькая драма. С пистолетами Иверс повернул круто. Тоцци всегда был щепетилен в выборе оружия, и ни одно его до конца не устраивало. Он всегда твердил, что совершенного револьвера еще никто не изобрел, и поэтому так часто менял калибры. «Магнум-357» ему совсем не нравился. Слишком неуклюжий, по его словам. И это чистая правда. Гиббонс вдруг ощутил свой верный револьвер 38-го калибра в кобуре под мышкой.

Иверс повернулся к Гиббонсу.

– Хотите что-нибудь добавить, Берт?

– Нет, не хочу. – Гиббонс встал, собираясь уходить. Нет, дорогой мой Иверс, уж я-то масла в огонь подливать не собираюсь.

– Ну, тогда ладно. Копии этих рапортов можете получить у моего секретаря. И помните: я хочу, чтобы вы докладывали мне обо всем. Ежедневно.

Гиббонс кивнул. Тоцци поднялся со стула и пошел к двери, ступая по дорогому бухарскому ковру винно-красного цвета.

– Да, сэр, – проронил он. – Будем держать вас в курсе.

– Непременно.

– Треснул бы ты, – проговорил Тоцци вполголоса, уже держась за ручку двери.

Гиббонс успел заметить, как Тоцци с бешеным лицом широко распахнул дверь. В последнюю минуту он подхватил тяжелую створку и притворил ее с мягким щелчком.

* * *

Гиббонс сцедил последние капли пива из бутылки в стакан. Тоцци сидел на скамейке боком и пялился на стойку бара, рассеянно вертя по столу бутылку «Роллинг рок». У стойки сидела сногсшибательная блондинка с длинными прямыми волосами и потрясающими ногами. Она и несколько стильных подружек распивали графин «Голубой Маргариты» со льдом. Гиббонс видел, что Тоцци ее отследил, чертов ублюдок. В этом он весь.

– Ты его послушаешься? – сказал Гиббонс, не отводя взгляда от ног блондинки. – Насчет «магнума», я имею в виду.

– Нет, конечно.

– Он из тебя душу вынет, если узнает.

– Не узнает. – Тоцци сделал глоток. Взгляд его так и прилип к девчонке. Ей-богу, хорошо, что мини-юбки опять входят в моду.

– А если придется стрелять и баллистическая экспертиза обнаружит неуставную пулю?

Тоцци пожал плечами.

– Как-нибудь выкручусь.

Одна из подружек подлила блондинке, расплескивая коктейль по полу. Блондинка повернулась на табурете и скрестила ноги, показывая добрый кусочек ляжки. Интересно, какой вкус у этой «Голубой Маргариты», спросил себя Гиббонс. У него было ощущение, что вряд ли он ему пришелся бы по душе. Не то удивительно, что в «Олд сод» его делают. Удивительно, что сюда ходят такие девчонки. Раньше никогда не ходили.

– Почему бы тебе не подкатиться к ней? – спросил он.

– Я об этом подумываю, – ответил Тоцци. Он, казалось, совсем ошалел. – Мне нужна женщина.

Гиббонс рассмеялся.

– А кому не нужна?

Тоцци хлебнул еще.

– Мне нужна жена.

– Что?

– То есть я не собираюсь жениться. Просто кто-то должен сыграть роль моей жены. Эта квартира в Хобокене – я ведь тебе рассказывал? У меня назначена встреча с домовладельцем. Он сдает только семейным, и я наврал агенту по недвижимости, будто я женат. К пятнице мне нужна жена.

– А-а. – Гиббонс следил, как блондинка перебирала пальцами пряди своих волос. Ногти у нее были длинные, пурпурного цвета, и в ухе три сережки. – Выкинь это из головы. Попытай счастья с какой-нибудь из подружек. Они похожи на жен. Эта краля – нет.

– Хм-м-м... У меня такое ощущение, что она мне все равно не поверит. Подумает, будто это предлог.

– Что ж, хороший предлог.

– М-да... Но будь ты домовладельцем, сдал бы ты такой бабе квартиру?

– Если бы сам жил в том доме – еще бы, конечно, сдал.

– А я бы – нет. – Тоцци сделал еще глоток. – Не думаю.

Гиббонс заглотил все, что оставалось в стакане.

– Ну так как твои дела? Все... гм... потихоньку возвращается на свои места?

Он не знал, как спросить об этом, чтобы Тоцци не чувствовал себя пациентом психиатрической клиники. Он ведь только что выкарабкался из крайне щекотливого положения. Парень ушел на дно, это надо ведь понимать; не имел ни минуты покоя, со всех сторон его преследовали днем и ночью. Тут и свихнуться недолго.

– Да, в общем, ничего, – проговорил Тоцци. – Хотя все это довольно странно. Все мои вещи – новые. Странно, и все тут. Я, конечно, понимаю: особого выбора нет, когда все, что у тебя осталось, – это три пистолета да чемодан с грязным шмотьем.

Гиббонс почесал нос и скорчил рожу. Теперь Тоцци рассиропится, пустит слезу в пиво. Водится за ним такой грешок. Гиббонс потянулся, за второй бутылкой, встряхнул стакан и налил себе. Он обычно заказывал сразу по паре, чтобы не дожидаться официанта.

Внезапно Тоцци оторвал взгляд от блондинки и посмотрел на Гиббонса.

– Скажи-ка, как у тебя дела с Лоррейн? – спросил он таким тоном, который говорил ясно: я все знаю, и не трудись, друг, врать. – Я с ней общался вчера вечером. Она очень переживает из-за того, что ты решил выйти из отставки и вернуться на работу.

Гиббонс устремил на блондинку пристальный взгляд. Да кто он такой, этот Тоцци, поверенный Лоррейн, что ли? Небось думает, что может встревать куда его не просят только потому, что она его двоюродная сестра? Дерьмо собачье. Они с Лоррейн Бернстейн спелись задолго до того, как он вообще узнал о существовании Тоцци. Бывало, конечно, что они ссорились. Даже по-крупному. Но Тоцци пусть не сует сюда свой паршивый нос.

– Она сходит с ума потому, что ты принял, как она говорит, «одностороннее решение». Так она это видит. Ей обидно, что ты с ней даже не переговорил, перед тем как решиться.

– Мы не женаты, Тоц. – Гиббонс присосался к пиву. – Не обязан я никому ничего объяснять. Тебе тоже.

– Почему бы тебе с ней просто не поговорить? Изложил бы свою точку зрения. Она смогла бы понять... со временем.

Тут блондинка уронила сумочку и слезла с табурета, чтобы поднять ее. Она наклонилась, выставив попку. Половина мужиков в баре заторчали.

– Поговори с ней. Гиб. Только и всего. Просто поговори.

Гиббонс сверкнул глазами.

– Не суйся не в свое дело, Тоцци.

Тоцци кивнул.

– Я так и знал, что ты поймешь.

Когда Гиббонс оглянулся, блондинка уже направлялась к двери. Проклятье.

Глава 7

Неуемные языки огня вырывались из высоченных труб нефтеперерабатывающего завода и лизали черноту ночи над кварталами Элизабет и Линден. В отдалении сотни, а может быть, тысячи голых электрических лампочек обозначали скрытые в тумане решетки, над которыми дрожало пламя этих несоразмерно огромных свеч. А совсем близко рев реактивных двигателей заставлял рифленую алюминиевую дверь содрогаться под его рукой, а красные и зеленые огоньки улетающих самолетов наполняли небосвод искусственными звездами. Холодный ветер предвещал заморозки. Все это напомнило Нагаи о доме.

Он закрыл дверь склада и навесил крюк. Зеленоватые флуоресцентные лампы, вовсю светившие внутри, слепили глаза. Нагаи заморгал и начал пробираться сквозь лабиринт тележек, на которых кучами были навалены самые разные консервы. Фруктовый коктейль «Дель Монте», свинина с бобами «Кемпбелл», маринованные огурчики «Хайнц», кукуруза в масле «S & W», шоколадный сироп «Херши», тунец в масле «Бамблби». Так ли уж здесь безопасно, интересно знать. Он долго искал это место, был очень осторожен, но семья Антонелли контролирует весь Ист-Ньюарк, а люди Хамабути, словно тени, проникают всюду. Убежище вполне может оказаться уже раскрытым. Надо все же надеяться, что это не так. Масиро должен иметь собственное додзё.

Обходя тележку с чечевичным супом «Прогрессе», он увидел самурая, несущего два складных металлических стула в центр помещения. Нагаи остановился и стал наблюдать за Масиро, который поставил стулья рядышком, вытащил стеклянную банку – с чем, отсюда было не видно, – и белую фарфоровую плошку для риса. То и другое он водрузил на один из стульев. В уголке, на сером бетонном полу Нагаи заметил белоснежный коврик и электрическую плитку около старинного, покрытого пятнами ящика для оружия из вишневого дерева. Больше никаких удобств. Таково было желание Масиро. Уединенное место для тренировок – рай японского воина. Каждое утро он собирает свои пожитки и держит их в багажнике машины, а на ночь опять раскладывает, словно разбивает лагерь. Масиро, заметил Нагаи, повесил на стену доспех своего предка, что он делал всегда, перед тем как приступить к тренировке. Так он обретал вдохновение. Нагаи смотрел, как самурай снимает башмаки и носки, и думал, что бетонный пол, должно быть, очень холодный. Масиро живет простой и целеустремленной жизнью. В каком-то смысле Нагаи ему завидовал.

Масиро заметил наконец присутствие господина, коротко поклонился ему, нагнулся за катана, лежащим на коврике, и сунул его за черный пояс, подвязанный поверх белой куртки каратиста. Затем спереди, поверх живота, прикрепил, короткий меч вакидзаси. Приготовившись, он взглянул на господина и кивнул головой.

Наган кивнул в ответ и прошел к двум складным стульям, на одном из которых стояла плошка для риса, а в ней – банка вишен в ликере. Нагаи присел на свободный стул, открыл банку и вывалил вишни в плошку. Они казались неоново-красными в свете флуоресцентных ламп. Нагаи сунул одну в рот, и ему немедленно захотелось виски с лимонным соком.

– Готов? – спросил Нагаи по-японски.

Самурай кивнул и на дюйм вытащил меч из ножен. Край того, что осталось от его мизинца, был покрыт темной коркой. Когда Масиро начал вытаскивать меч, металл блеснул Нагаи прямо в глаза. Это – место, где клинок соединяется с рукояткой; именно там выгравированы старинные иероглифы. «Разрезает чисто – четыре тела – в руке Ямашиты из Кинко». Нагаи знал, что Масиро сам надеялся когда-нибудь заслужить подобную надпись.

Нагаи вытащил вишню за черешок, повертел ее в пальцах и внезапно бросил в Масиро. Самурай тут же выхватил меч и раскрутил его стремительным движением. Половинка вишни упала в нескольких футах от его ног. Другая половинка улетела куда-то далеко.

– Очень хорошо, – похвалил Нагаи.

Масиро сунул катана в черные кожаные ножны.

– Дальше, пожалуйста, – сказал он по-японски. Цель его – совершенство, не похвала. Нагаи восхищался его выдержкой. Он подумал, а не рассказать ли Масиро о предложении Д'Урсо – он раздумывал над ним весь день, но так и не решил, удачный это план или нет. Интересно, что сказал бы самурай. Подчинился бы не рассуждая желаниям своего господина? Или изменил бы мнение о Нагаи, увидев, что тот способен предать?

Нагаи выбрал еще вишню, широко размахнулся и кинул. Вишня описала высокую дугу, но не долетела до самурая, тот ринулся вперед, взмахнул мечом справа налево и разрубил мишень пополам.

– Палец тебя не беспокоит? – спросил Нагаи. – Кажется, он не мешает тебе работать с мечом.

– Учусь обходиться без него, – отозвался Масиро. – Ослабевшая кисть всегда будет напоминать мне о моей ошибке.

Нагаи задумчиво кивнул. Масиро жил, согласуясь с древними книгами. Однако должна была остаться обида. Нагаи ведь чувствовал обиду всякий раз, как Хамабути наказывал его.

– Прости меня, Масиро, но так было нужно.

Масиро недоуменно поднял глаза.

– Зачем ты просишь прощения? Таков обычай якудза. Так должно быть. Вот и все.

Нагаи щелкнул большим пальцем по вишне, как по мраморному шарику. Она полетела прямо в лицо Масиро. Самурай занес меч над головой, затем опустил его и разрубил вишню у самого своего носа. Половинки упали к его ногам.

Масиро спрятал меч в ножны.

– Ты, кажется, расстроен этим, мой господин. Неужели ты так долго живешь в Америке, что успел уже забыть о наших обычаях?

Вертя следующую вишню в пальцах, Нагаи взглянул на самурая. Масиро его понимал. С ним можно поговорить. В конце концов, оба они изгои.

– Возможно, я и живу здесь слишком долго, – произнес наконец Нагаи. – Но жить здесь удобно. Мне здесь нравится. По многим причинам мне здесь лучше, чем дома. – Он опустил глаза на вишню, мелькающую в пальцах. – Но если мне здесь так нравится, почему я не перестаю думать о возвращении? Хочу ли я снова увидеть моих детей? Или что-то еще?

– Твое смятение – дым. Его развеют ветра. Твоя цель – вернуться в Японию, увидеть снова твоих детей и, самое главное, занять прежнее почетное место среди Фугукай. – По-японски слова Масиро звучали резко, задевали за живое. Он говорил совершенно убежденно. Хотел бы Нагаи обладать такой убежденностью относительно некоторых своих дел.

– Да... Думаю, ты прав. – Он положил вишню на язык, оборвал черешок и стал катать ее во рту.

– Но тебя волнует Рэйко, – продолжал Масиро. – Ты хотел бы взять твою женщину с собой в Японию.

Нагаи кивнул. Масиро очень хорошо его знал.

– Восстановить честь, жить в Японии с Рэйко, с моими детьми... Это было бы раем. – Все это начинало уже походить на мечты идиота.

Масиро покачал головой.

– Рая на земле не бывает. Только борьба.

– Но победа – это рай.

Масиро нахмурился и склонил голову, раздумывая над сказанным.

– Да... пожалуй, так.

Нагаи взял по вишне в каждую руку и кинул их в самурая. Тот клинком прочертил отрывистую восьмерку и поразил обе цели. Половинка вишни, разрубленной наискось, подкатилась к острым носкам черных туфель Нагаи, сделанных из кожи аллигатора.

– А ты, Масиро? Ты бы хотел вернуться в Японию?

– Если ты захочешь, я вернусь.

Нагаи усмехнулся.

– Но сам-то ты не рвешься.

Масиро покачал головой.

– Нет. Здесь мне лучше. Там, в Японии, меня ищут. Если я вернусь, опять буду в бегах, как загнанный зверь. – Он поднял глаза на доспех, что висел на стене. – Мне бы не хотелось повторить судьбу Ямаситы.

Нагаи глянул на узор старинного доспеха – крохотные тусклые пластинки меди, тесно скрепленные друг с другом темно-зелеными, коричневыми, черными кожаными ремешками. Он знал историю предка Масиро, носившего этот щит, – Ямаситы, внебрачного сына самого знаменитого самурая Японии Мусаши Миямото; так, во всяком случае, утверждал Масиро. Ведь у Мусаши вроде бы не было детей. Масиро рассказывал, что Нагаи, господин Ямаситы, был убит в бою и все его самураи волей-неволей сделались ронинами, бродячими воинами, и оказались вынуждены беспрерывно скитаться и мародерствовать, поскольку лишились своего господина. Несмотря на славу искусного фехтовальщика, Ямасита погиб как мужик, – его подло убили из мести. Ему сзади перерубили шею, пока он забавлялся с какой-то деревенской бабой. Его убийцей был ниндзя, которого нанял китаец, торговец шелком, проигравший Ямасите в кости любимую лошадь. Бесчестно убивать мужчину, когда он занимается любовью, но это, по словам Масиро, любимая тактика ниндзя. Нагаи спросил себя, не сочтет ли Масиро и его ронином, если он предаст Хамабути ради Д'Урсо. Дозволено ли самураю менять господина?

Нагаи взял еще две вишни и швырнул их в Масиро с одной и с другой стороны. Самурай выхватил оба меча, длинный и короткий, и раскинул руки, как хищная птица крылья. Он стремительно двинулся вправо, затем влево. Катана разрубил одну из вишен, но вакидзаси только задел другую плашмя, отшвырнув ее в дальний конец склада, на груду коробок. Масиро нахмурился и проворчал что-то про себя.

Нагаи положил в рот еще вишню.

– Скажи-ка мне одну вещь, – приступил он к делу. – Что ты думаешь о Д'Урсо? Только говори правду.

Масиро поднял бровь.

– Что ты имеешь в виду?

– Могу ли я доверять ему?

– Ты ведь доверял ему до сих пор.

– Так.

Масиро положил обе ладони на рукоятку длинного меча.

– Что-то беспокоит тебя. Что именно? Что сделал Д'Урсо?

Нагаи почти уже решился все рассказать, но внезапно передумал.

– Ничего особенного он не сделал. Просто иногда у меня возникает дурное предчувствие. Мне все время хочется знать, что же он думает на самом деле. На поверхности все гладко, но в глубине таится что-то скверное, особенно когда Франчоне отирается рядом. Чувствую я: что-то здесь не так.

Масиро почесал в затылке.

– Я плохо разбираюсь в чувствах. Я привык действовать. – Нагаи знал, что он скажет что-нибудь в этом роде. Много от тебя проку, голубчик.

– У меня такое впечатление, будто Д'Урсо что-то задумал, и это может повредить нашим отношениям с мафией. Такого допустить нельзя.

Масиро пожал плечами.

– Какая разница, кому продавать рабов?

– Хамабути хочет, чтобы мы работали с семьей Антонелли. Ты же знаешь: Антонелли – его старый друг, они познакомились сразу после войны.

– Война идет всегда и всюду. После какой войны?

– Той, которую мы проиграли. – Ну и умник. Интересно, твой предок так же разговаривал со своим господином? – Хамабути предупредил меня. Если наши отношения с семьей Антонелли будут нарушены, виноват буду я. Так именно он и сказал. Он потеряет на этом кучу денег. – Тут Нагаи поднял руку и растопырил пальцы, показывая Масиро два своих обрубка. – Очередного пальца ему будет маловато, если эта сделка лопнет. Я уже и так здесь в изгнании. Единственная кара, какая еще осталась...

– Смерть. – Масиро, как лошадь, закивал головой. Так на чьей же, черт побери, он стороне?

Тут самурай преклонил колени и отвесил господину поклон.

– Я не покину тебя, что бы ни случилось. Даю слово.

Нагаи устало улыбнулся. Масиро – хороший парень, и к тему же крутой. Но как ни говори, он все же только один. И смогут ли ребята из мафии Д'Урсо на самом деле оградить его, Нагаи, от мести Хамабути? Нет, если все они такие, как этот шут Франчоне.

– У Хамабути здесь много людей, чтобы присматривать за нами, – сказал он. – С нами работают шестьдесят, но я знаю, что их гораздо больше. Да и те, кто по видимости получают приказания от нас, на самом деле подчиняются Хамабути. Я это знаю. Меня окружают убийцы. – Нагаи сунул еще одну вишню в рот, но немедленно сплюнул. Какого черта он ест эту пакость?

Масиро встал и кивнул на плошку с вишнями. Он что, оглох, черт проклятый? Нагаи с отвращением захватил полную горсть вишен и швырнул их все в Масиро.

Тот выхватил оба меча. Сверкание стали скрыло его зловещим туманом. Черт, он режет не хуже мясорубки, и неоново-красные клочья разлетаются в разные стороны. Последняя вишня пришлась на короткий меч. Половинка взмыла прямо к потолку. Масиро поймал ее, подставив клинок.

– Никаких неприятностей не будет – ни с Д'Урсо, ни с Хамабути. Ты будешь счастлив. Я позабочусь об этом. Пожалуйста, не волнуйся. – Он забросил вишню с меча себе в рот, с улыбкой поклонился и принялся жевать.

Нагаи тоже выдавил улыбку. Может быть, ему удастся переметнуться и остаться в живых. Может быть, Масиро один стоит целой армии. Мусаши Миямото, судя по всему, стоил. Если Масиро сможет сохранить ему жизнь до тех пор, пока они с Д'Урсо не укрепятся окончательно, дело, возможно, выгорит. Надежда есть. Нагаи взял еще вишню из плошки и положил ее в рот. В жизни все может обернуться в лучшему.

Глава 8

Было уже почти семь часов, когда пригородный поезд из Международного торгового центра прибыл, громыхая, на станцию Хобокен. Вагон, в котором ехал Тоцци, был битком набит. Масса портфелей из воловьей кожи, плащей от Барберри, очков в черепаховой оправе, ног, затянутых в колготки, втиснутых в белые кроссовки «Рибок», – и все это срывается с места и выходит именно на этой станции. Продвигаясь к турникету в густой толпе, Тоцци спрашивал себя, в самом ли деле Хобокен именно то, что ему нужно. Вместе со всей лавиной он поднялся наверх и пересек широкую булыжную мостовую. Оказавшись на другой стороне, он вдруг увидел свое отражение в витрине какого-то бара. Светло-серый костюм и черные итальянские мокасины казались слишком новыми, существовали как бы отдельно от него. Тоцци долго разглядывал себя и остался недоволен увиденным. Он ничем не выделялся из толпы. Возможно, это место все же как раз для него.

Он обещал даме из «Элизиан филдс риэлти», что придет в семь. Подумалось, что, возможно, следует начать присматривать себе другую квартиру: вряд ли ему сдадут ту, на Адамс-стрит, которую показывала миссис Карлсон. Нет у него ни жены, ни имущества. Тоцци прикинул, а не пойти ли в любом случае в пятницу на встречу с домовладельцем и не сказать ли ему, что супруга скоропостижно скончалась – опухоль в мозгу или что-нибудь в этом роде. Может, ему сдадут квартиру из сострадания. Но нет: это слишком глупо. Все на свете глупо донельзя.

Целый день он потратил на то, чтобы связать воедино «Фука смерти», ритуальные убийства и меч, но не получилось решительно ничего. Он уже забыл, как осточертевает целый день копаться в картотеке, прочитывать на компьютере различные варианты, часами увязывать факты со своей версией и, наконец, прийти к выводу: то, что тебе казалось блестящим озарением, на самом деле яйца выеденного не стоит. Тем глубоким разрезам на обоих телах не находилось никакого аналога в Национальном банке данных по преступлениям. Эксперты стояли на своем: разрезы нанесены одним ударом одного-единственного лезвия, а такой информации не содержалось ни в одном компьютере. Тоцци с самого начала не очень-то верил в это и до сих пор был настроен скептически. Разве такое в человеческих силах? Медики наверняка ошиблись.

Холодало. Ветер задувал все сильней. Тоцци сунул руки в карманы, подумал было: жаль, что не надел плащ, потом вспомнил, что плаща больше нет. Нужно покупать новый, Черт. Хороший был плащ.

Шагая по Вашингтон-стрит, он заметил смешные бумажные рожицы, приклеенные к окну нарядного итальянского ресторанчика. Прямо за дверью, на стойке, были выставлены самые разные сорта спагетти, а рядом, за стеклом охлаждаемой витрины, виднелись замороженные соусы. У них в семье спагетти назывались макаронами, а соусы – подливами. Не очень-то нравились ему эти новомодные гастрономы, где продавали помидоры, высушенные на солнце, и белые грибы. Он любил старые забегаловки на боковых улочках, где тебе дадут большой бутерброд с копченым мясом и свежим сыром, а сверху положат сладкий красный перец, и сыр в середке будет совсем мягкий; а еще ты там сможешь поставить десятку на лошадь, если только знаешь на какую. Признаться, он любил те же места, что и крутые ребята. Только он не был крутым. Он был федералом.

«Элизиан филдс риэлти», контора по сдаче недвижимости, располагалась в соседнем квартале. Тоцци шел быстро – он замерз и безумно желал поскорее оказаться под кровом. Но тут его взгляд упал на маленькое, написанное от руки объявление, прикрепленное к двери: ХОБОКЕНСКАЯ КООПЕРАТИВНАЯ ШКОЛА САМОЗАЩИТЫ. Внизу красовалась вереница японских или китайских иероглифов. Тоцци отошел к краю тротуара и посмотрел на окна второго этажа над цветочным магазином. Все они были ярко освещены. Можно было разглядеть движущиеся фигуры в белых одеждах. Тоцци вдруг подумал о тех трупах в машине и о смертельных ударах по шейным позвонкам. Он оглянулся на здание «Элизиан филдс риэлти». Это может подождать. Есть дела поважнее. Тоцци распахнул дверь и поднялся по лестнице.

В маленькой, обставленной дешевой мебелью приемной никого не оказалось, и Тоцци просунул голову в зал для тренировок. Он был просторный, почти по всей длине здания; потолок облупился, но лампы сияли вовсю. Голубые маты почти сплошь устилали деревянный пол. В зале находилось около дюжины человек – большей частью мужчины, четыре женщины, примерно равное количество белых, оранжевых, голубых и коричневых поясов. Они разбились на пары и отрабатывали прием, состоявший в том, чтобы отбросить нападающего, который подкрадывается сзади и душит за шею. Учитель – сенсей, вспомнилось Тоцци, – выглядел довольно миролюбиво: у него была густая рыжевато-каштановая борода, а волосы на лбу и висках начинали редеть. Он сновал среди пар, наблюдая за учениками, иных останавливая и исправляя ошибку. Поверх белой куртки он носил какую-то странную одежду, длинную складчатую, похожую на брюки-юбку. В Квантико, готовясь к службе в ФБР, Тоцци немного учился каратэ – правда, сокращенному варианту, приспособленному исключительно для полицейских нужд. И он помнил, что там сенсей отличался от других только черным поясом. Эти брюки-юбка – явно что-то новенькое.

Наблюдая, как сенсей занимается с классом, Тоцци скоро понял, что это не каратэ, разве что речь шла о какой-нибудь потаенной, эзотерической форме. И все равно сомнительно, совсем на каратэ не похоже. Ни подскоков, ни рубящих ударов. Все двигались спокойно, размеренно. В каждой паре, отрабатывающей прием, атакующий неизменно проигрывал – обычно его клали на обе лопатки или же он летел вниз головой на голубой мат. Коричневые и некоторые из синих поясов, казалось, затрачивали минимум усилий на то, чтобы отбросить противника. Все это казалось почти невероятным. Тоцци был заинтригован. Он прислонился к дверному косяку и смотрел до тех пор, пока сенсей не скомандовал отбой. Все пары остановились, противники поклонились друг другу, затем уселись в ряд перед учителем, по-восточному поджав ноги.

Тогда сенсей вызвал самого крупного парня в классе, чернокожего, огромного, как шкаф. Он вручил амбалу деревянный меч и по-японски назвал прием, который собирался демонстрировать. Они встали лицом к лицу, и верзила схватил меч обеими руками. Вдруг он занес меч над головой и бросился вперед, будто намереваясь разрубить сенсея пополам. Тоцци готов был поклясться, что удар придется сенсею прямо по черепу, но тот просто отступил в сторону, схватился за рукоятку меча, зажатого в огромных ручищах, качнул разок вверх и вниз – и швырнул амбала на пол вниз головой. Ну и ну! Пол в зале содрогнулся от падения. А сенсей стоял совершенно спокойно, держа в руке деревянный меч. Тоцци был потрясен. Как в кино о кунг-фу! Стоило чернокожему парню подняться на ноги, как сенсей снова вручил ему меч. Они повторяли прием снова и снова. Каждый раз верзила атаковал все с большим напором и каждый раз стукался о мат все с большей силой. Тоцци показалось даже, будто все это подстроено.

– Сёмэн ути кокю нагэ, – повторил сенсей. – Известен также как лобовой бросок. Теперь показываю с движением, – прибавил он, чуть улыбнувшись.

Сенсей кивнул своему партнеру, повернулся и бросился бежать. Черный верзила стремглав ринулся следом. Тоцци поразило то, что сенсей убегал, вместо того чтобы встретить противника лицом к лицу. Не приходилось сомневаться в том, что чернокожий амбал его догонит, учитывая, что ноги у парня были очень длинные. Сенсей, однако, бегал быстро, и верзила совсем запыхался, пока не приблизился на достаточное расстояние, чтобы нанести удар. Сенсей внезапно отпрянул в сторону. Амбал последовал за ним, но, когда оба снова оказались на середине мата, сенсей круто развернулся к нему. Меч обрушился со зловещим свистом. Сенсей отступил, схватился за рукоятку, чуть-чуть качнул – и злополучный верзила просто-таки взвился в воздух. Тоцци заморгал. На этот раз парень стукнулся о мат по-настоящему. И поднялся не сразу. Сенсей же стоял спокойно и прямо с мечом в руке.

Когда чернокожий парень оправился, сенсей опять вручил ему меч, и они медленно повторили прием, чтобы видны были все детали. Наконец сенсей и ученик встали на колени и поклонились друг другу.

– Сёмэн ути кокю нагэ, – еще раз сказал сенсей. – Встаньте в два ряда и тренируйтесь. Без движения, пожалуйста. – Кое-кто засмеялся.

Тоцци разбирало любопытство. Он никогда не видел ничего подобного. Все казалось подстроенным, но Тоцци чувствовал, что это не так. Он остался до конца занятия.

Когда урок закончился и ученики разбрелись, Тоцци подошел к сенсею, который как раз снял свои брюки-юбку и старательно сворачивал их, разложив на мате. Процедура казалась весьма и весьма замысловатой.

– Привет, – сказал Тоцци, присев на корточки и заглядывая сенсею в глаза.

Тот уставился на его ноги.

– Пожалуйста, не ходите по матам в уличной обуви.

Тоцци тут же встал и скинул мокасины, сконфуженный. Можно было бы и догадаться.

– Прошу прощения. Скажите, ведь то, что вы тут показывали, не каратэ, а?

Не переставая разглаживать складки на штанах, сенсей покачал головой.

– Занятия по каратэ для взрослых по вторникам и субботам.

Не то чтобы он был неприветлив, но слышалась в его ответе какая-то вежливая уклончивость, характерная для шестидесятых годов. Ты задаешь вопрос и получаешь ответ, но возникает ощущение, будто тебе ничего и не сообщили.

– А это были какие занятия? – вынужден был спросить Тоцци.

– Айкидо.

– Айкидо. – Тоцци кивнул. Об айкидо он слышал, но не знал ничего конкретного. – Ну так расскажите мне – что такое айкидо?

Сенсей оставил штаны в покое и поднял глаза на Тоцци. Он, казалось, прикидывал, какого ответа будет достаточно.

– Айкидо – японское единоборство. Основано на том, что ты учитываешь силу атаки и направляешь момент движения нападающего против него самого.

Тоцци кивнул еще раз.

– Мне понравился прием, который вы показывали с тем здоровым парнем. Когда он нападал с мечом.

Сенсей улыбнулся и вновь принялся за штаны, разглаживая малейшую морщинку на поясе, перед тем как аккуратно сложить их.

– Сёмэн ути кокю нагэ. – Он снова поднял глаза на Тоцци. – С движением?

– Ну да, с движением. Должно быть, непросто повалить такого верзилу. А у вас это выглядело совсем легко.

– Это именно то, к чему мы и стремимся, – минимальное усилие.

– Вы имеете в виду, что это и было просто?

Он пожал плечами.

– Это было нетрудно.

Наверное, не трудней, чем добиться от тебя толку.

– Послушайте, меня зовут Майк Тоцци. – Он вынул удостоверение ФБР и показал ему. – Я агент Федерального бюро расследований. – Тут ему пришло в голову, что он совершает ритуал в первый раз, с тех пор как вернулся на работу. – Я бы хотел задать вам несколько вопросов. О восточных единоборствах вообще. Расследование, разумеется, никоим образом не касается лично вас. Так что можете отвечать спокойно.

– Я и не беспокоюсь. – Сенсей наконец сложил свои черные штаны в аккуратный сверток и поднялся, протягивая Тоцци руку. – Нил Чейни.

Тоцци переложил Мокасины в левую руку, а правую подал сенсею. Стоя рядом с ним, он мог убедиться, что Чейни на самом деле совсем невысокого роста. Занимаясь айкидо, он казался как-то больше, массивнее.

– Я расследую двойное убийство, жертвы которого погибли от одинакового удара по шейным позвонкам. Удар предположительно был нанесен тупым тяжелым предметом, но в точности ничего не известно. – Тоцци самому было противно себя слушать. Он говорил точь-в-точь как те федералы в накрахмаленных воротничках и в костюмах-тройках из полиэфира, которых он на дух не переносил.

Интересно, всегда ли он говорит таким тоном? Надо все же надеяться, черт побери, что нет. Прежде чем задать следующий вопрос, Тоцци постарался придать своему лицу более естественное выражение.

– Не мог ли человек, владеющий каким-нибудь восточным единоборством – айкидо, например, – нанести подобный удар?

Чейни нахмурил брови и на минуту задумался.

– Прямой удар по шейному позвонку? Нет, это не айкидо.

– Почему нет?

– Айкидо – искусство самозащиты. В айкидо мы никогда не нападаем сами. Мы противостоим нападающему и обращаем силу атаки против него самого. А удар, о котором вы хотите знать, больше похож на контактное каратэ, таэквондо, у-шу – на жесткие единоборства. Человек, владеющий жесткими единоборствами, наверное, мог бы и убить.

– Но разве обладатель черного пояса айкидо не мог бы убить если бы захотел?

Чейни пожал плечами.

– Это зависит от обстановки. Но философская основа айкидо – сугубо мирная, так что человеку, владеющему айкидо, убивать просто не приходит в голову. Если уж биться абсолютно необходимо, наша цель – нейтрализовать противника. Обезвредить агрессора, использовав его же собственную агрессивность. Причинять боль не наша задача.

– Но айкидо может причинить боль.

– Да, может, но я же говорю вам, что задача не в этом.

– А в чем?

Чёйни улыбнулся.

– Во сколько слов я должен уложиться? В двадцать пять? Или меньше? – Он покачал головой, все еще улыбаясь. – Словами это вообще не выразить. А вам нужно четкое, сжатое определение в три строчки. Я просто не знаю, с чего начать.

– Начните с чего-нибудь.

– Ну хорошо... представьте себе, что в задачу айкидо не входит вырубить нападающего. Вы просто должны сами, изнутри, пробудить в себе такого парня, который выстоит в любых обстоятельствах. Айкидо учит не чувствовать напряжения и оставаться спокойным, не теряя при этом силы, даже когда на вас нападают. А это может пригодиться во всех случаях жизни, не только в драке.

Тоцци кивнул. Он никак не мог решить, придуривается мужик или нет. То, что он говорил, звучало чуточку заумно. Однако же Тоцци видел, как Чейни отобрал меч у черномазого верзилы и кинул парня через себя. Что-то в этом все-таки есть.

Чёйни понимающе улыбнулся.

– Не слишком-то верится, правда? Айкидо описать нельзя. Чтобы понять, надо им заняться. Если тебя это в самом деле интересует – приходи на урок, посидишь, посмотришь. Ты живешь здесь поблизости?

– В общем, да. То есть скоро перееду. – Хотел бы надеяться.

– Отлично. Может, тебе понравится и ты запишешься в класс. Для бросков нам всегда нужны новички с белыми поясами.

Тоцци на минуту задумался. Перспектива не чувствовать напряжения и оставаться спокойным привлекала его. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз был спокоен и не чувствовал напряжения. Идея использовать момент силы нападающего для отражения нападения также заинтриговала. Он много раз в своей жизни дрался и понимал, в каком дерьме можно оказаться, полагаясь только на кулаки. И потом, предположим, что убийца людей из «жука смерти» и в самом Деле чемпион восточных единоборств. Не помешало бы проникнуться его мироощущением, а этого можно добиться, заскочив пару раз в додзё к Чейни.

– Да, я, пожалуй, попробую, – сказал Тоцци. – Когда у вас занятия?

– В восемь вечера по понедельникам и средам и в четыре по субботам. Надеюсь, ты зайдешь... – Чейни постучал пальцем по лбу. – Извини, забыл, как тебя зовут.

– Майк.

– Ах да, Майк. Ладно, Майк, заходи. – Чейни подошел к краю мата, поклонился, надел коричневые резиновые шлепанцы и направился к старым обшарпанным шкафчикам, что выстроились у задней стены.

Тоцци посмотрел на часы. Двадцать минут девятого. Черт. Интересно, ждет ли еще та леди из «Элизиан филдс риэлти»? Хотелось верить, что ждет. Поиски квартиры чересчур затянулись. Цыганская жизнь ему порядком надоела. Нужно найти свой угол, и как можно скорее. Тоцци нацепил мокасины и отправился к двери.

Может, уже сегодня, думал он, сбегая по крутым ступенькам. Если повезет. Кто знает?

Глава 9

Гиббонс стоял в нерешительности и смотрел на огромное грузовое судно, что угрожающе вздыбилось над молом, – его крапчатый серо-зеленый корпус точь-в-точь походил на шкуру динозавра. Что, черт подери, можно здесь выяснить? Никакой веской причины идти сюда, в доки, не находилось, но Тоцци настоял на своем. Частицы ткани, прилипшие к вельветовым штанам убитого юноши, принадлежали новому виду синтетических покрытий, которые использовались только в «хондах» и «ниссанах» этого года выпуска. Ну так что? «Вот пойди туда и проверь», – твердил Тоцци. «Импорт автомобилей из Азии», куда поступают все японские машины, распространяемые в этом регионе, – так что пойди и проверь. Проверить что? «Не знаю, – отвечал Тоцци, пожимая плечами, с дурацкой эмигрантской ухмылочкой, – походи, оглядись, открой пару багажников, может, что-нибудь обнаружишь». Гиббонс нахмурился и покачал головой. Что тут можно обнаружить, кроме машин? Зануда этот Тоцци.

Грузовое судно неуклюже развернулось и стало выходить в залив – несколько катеров тянули его на буксире. Оно было до того массивное и неповоротливое, что казалось, будто это причал отплывает в сторону. Гиббонс наблюдал все это сквозь ограду из колючей проволоки, окружавшую обширный, попросту нескончаемый участок, где стояли друг к другу впритык новехонькие импортные машины, только что сгруженные с борта японского корабля. Он поглядел на корму судна, по которой перпендикулярно череде японских иероглифов шла надпись ХОНДА. Гиббонс окинул взглядом длинные ряды «хонд». Детки-Годзиллы, вылезшие из животика большой мамы-сан. Гиббонс вынул платок и высморкался. Ну вот, я здесь, подумал он про себя. Можно пойти и проверить. Доволен, Тоцци?

Он сунул руки в карманы черного дождевика и направился к посту охраны, расположенному у входа на участок. Охранник, молодой чернокожий парнишка в форме, похожей на полицейскую, сверлил Гиббонса злобным взглядом с тех самых пор, как тот вышел из машины. Когда Гиббонс приблизился к будке, парнишка надел зеркальные солнцезащитные очки. Гиббонс хихикнул и покачал головой.

– Сюда нельзя, сэр, – завопил охранник, не дожидаясь, пока Гиббонс подойдет. – Это служебный вход.

Гиббонс кивнул, но не замедлил шага.

– Говорят же вам: сюда нельзя, – еще пуще завопил охранник.

Гиббонс невозмутимо продолжал идти прямо к будке. Угрожающим жестом парнишка потянулся к кобуре, но клапан никак не расстегивался. Быстро же ты выпалишь, умник, с задраенной кобурой.

– Кто тут управляющий? – спросил Гиббонс.

– Здесь машины не продаются. Сюда нельзя.

Сделав каменное лицо, Гиббонс уставился на зеркальные стекла. Два злобных ацтекских божка отразились в них.

– Я не собираюсь покупать машину. Пойди к телефону и позвони дежурному.

– Извините, сэр, но сюда...

– Перестань орать, как сержант на учениях. Я не глухой. Позвони управляющему и скажи, что его хочет видеть агент ФБР.

Лицо паренька застыло. Ноздри раздулись, очки подскочили на переносице. Он явно не верил.

Гиббонс вынул удостоверение и показал парню.

– Тебе от этого легче?

Тот долго не сводил глаз с кусочка картона.

– Послушай, умник, ведь это не журнал с картинками.

– Что вы сказали?

– Ничего. – Гиббонс прошел в полосатые, желтые с черным ворота.

– Эй вы, вернитесь! Я сказал: сюда нельзя! – Он выскочил из будки, но Гиббонс круто, всем корпусом развернулся, угрожающе сунув руки в карманы пиджака. Парень все держался за кобуру. Мог бы с таким же успехом подержаться за что-нибудь другое.

– Не суетись, детка. Я скажу твоему боссу, что ты стоял насмерть. Как в Аламо.

– Где-где?

Гиббонс скорчил рожу и в раздражении отвернулся. Всякий дурак знает, что такое Аламо. А не знает, так не худо бы узнать.

Парень бросился обратно в будку; явно озабоченный тем, чтобы дозвониться до босса, пока тот сам не обнаружил, как чужак разгуливает по территории. Гиббонс направился к бетонному бункеру, стоящему вдалеке, у самой воды. От ворот до бункера было где-то с четверть мили. Двигаясь по дорожке, он заметил телекамеры местного слежения, установленные на фонарных столбах. Кто бы там, в бункере, ни сидел, они уже знают о приходе Гиббонса.

Тут кто-то выскочил из бункера и ринулся стремглав ему навстречу. Через некоторое время Гиббонс разглядел, что это был толстенный парень с короткой дешевой сигарой во рту, и он несся огромными Прыжками. Бег у него был странный. Он словно пытался обогнуть свое необъятное пузо, но оно, проклятое, не уходило с дороги. Вряд ли этому типу часто приходилось бегать.

– Эй, эй, эй, что здесь происходит, что происходит? Что это ты тут делаешь, приятель?

Парень совсем запыхался и тяжело дышал, зажав в зубах свою вонючую сигарку. Он расстегнул «молнию» на зеленой байковой куртке и вывалил гиппопотамий живот. Пуговки на коричневой фланелевой рубашке в клеточку еле держались под колоссальным напором. Вот чучело огородное. Чей-то он, наверное, шурин, вот его сюда и пристроили за здорово живешь. Только так иные ребята и достают работенку не бей лежачего и наедают такие вот животы.

Не говоря ни слова, Гиббонс вынул удостоверение. Парень, моргая, уставился на бумажку. Он держался за живот, как за надувной мяч, массируя его растопыренными пальцами, и все моргал и моргал на удостоверение.

– "К. Гибсон, специальный агент", – прочел толстяк вслух. – Что значит «К.»? – спросил он.

Гиббонс сверкнул на него глазами.

– Не Гибсон, а Гиббонс, и насчет К. не твоя забота. – Придурок.

– Ладно, ладно, ладно. – Толстяк опять неистово заморгал. – Так чем я могу вам помочь, мистер Гибсон? Чем могу помочь?

Гиббонс прикрыл глаза. Ну что с ним спорить.

– Я хотел бы произвести здесь осмотр.

– О-ох. – Парень надолго замолк. – Осмотр для чего?

Гиббонс воззрился на него. Оба опять замолчали.

– Я не вправе это разглашать, мистер?..

– Джанелла. Джо, зовите меня просто Джо. – Он улыбнулся, потер живот. Когда он улыбался, глаза совсем заплывали жиром. – Ищете что-нибудь, а? А что вы ищете? Джимми Хоффа?

– Тебе известно, где он?

– Нет-нет, конечно нет. Я пошутил. Знаете, просто пошутил. – Джо явно нервничал.

– Послушай, Джо, давай-ка поговорим начистоту, ладно? Я работаю в ФБР, ты – нет. Итак, ты в невыгодном положении, и, если ты не уберешься отсюда и не дашь мне спокойно делать мое дело, я могу тебя обвинить в том, что ты препятствуешь правосудию, и арестовать как предполагаемого сообщника по делу, которое я расследую и о котором, как я уже тебе сообщил, рассказать ничего не могу. Так что не морочь мне голову, или тебе, дружок, не поздоровится. Ты меня понял?

Джо закивал, как китайский болванчик, затряс плечами и головой, повторяя без устали:

– Угу-угу-угу-угу-угу...

Гиббонс с удовольствием дал бы ему в глаз; он понял, что жирный жлоб просто тянет время.

– Знаете, мистер Гибсон: я не сомневаюсь, что вы тот, за кого себя выдаете. Но предположим, что это не так. То есть я думаю: а вдруг вы шпион автомобильной корпорации? Я имею в виду те компании, которые всю дорогу подрывают конкуренцию. Норовят испортить тормоза, насыпать сахару в бак для бензина, чтобы клапаны склеились. Вы понимаете, о чем я?

Гиббонс хотел было расправиться с парнем по-свойски, но передумал. Они могут возбудить дело против Бюро, и все улики, которые могут здесьобнаружить, пойдут псу под хвост. О, где те добрые старые времена, когда Дж. Эдгар заправлял делами и закон не вставал на пути справедливости! Гиббонс прикусил язык, потянулся за бумажником и вытащил оттуда визитную карточку.

– Вот. Позвони по этому телефону. Это Манхэттенский оперативный отдел. – Гиббонс показал на Международный торговый центр, что высился над горизонтом. Джо выглядел так, словно ему срочно требовался окулист. – Пусть там подтвердят, кто я такой.

Джо взял карточку и, моргая, уставился на нее.

– Ну, шевелись, – приказал Гиббонс. – Иди звони. Я подожду здесь. Да побыстрее.

Джо снова кивнул, как китайский болванчик.

– Да-да, конечно-конечно. Я позвоню. И тут же вернусь. Минуточку, мистер Гибсон. – Пританцовывая, он развернулся и направился обратно к бункеру, по дороге изучая карточку.

Гиббонс потер затылок и оглянулся на будку охранника. Головы парня не было видно – только ноги, поставленные на невысокий порожек. Наверное, бедняга задремал. Просто маршал Диллон, ни дать ни взять. Гиббонс посмотрел на дорогу и увидел, как Надувной Мячик пыхтит и задыхается, силясь преодолеть четверть мили, то припускаясь бегом, то переходя на шаг, то снова принимаясь бежать, то опять сникая. Гиббонс поднял глаза на видеокамеру, что висела на столбе прямо напротив него. Следует поторопиться.

Гиббонс сунул руку в карман брюк и вытащил связку ключей на кольце – универсальные отмычки, которые он захватил из оперативного отдела. Затем направился к ближайшему ряду автомобилей, «аккордов» с четырьмя дверцами, и быстро отыскал в связке ключ от «хонды». Оглянулся на ноги охранника в будке и на удаляющегося толстяка. Быстро повернул ключ в багажнике темно-бордового седана, зная, что времени у него в обрез. Через минуту Надувной Мячик уже будет в бункере. Гиббонс представил себе, как он падает в скрипучее кресло у захламленного металлического стола, снимает трубку и набирает номер, затем бросает взгляд прямо перед собой, на черно-белый монитор, и видит, как хренов федерал роется в багажниках.

Гиббонс нажал на ключ, и багажник наконец открылся. Гиббонс быстро все осмотрел, приподнял коврик, посмотрел под запасной покрышкой, с шумом захлопнул багажник и перешел к следующей машине, дымчато-серой. Гиббонс знал, что проводит незаконный обыск, но ему было плевать. Доставать ордер – такая волокита: пока ты наконец найдешь судью, который тебе его подпишет, в девяти случаях из десяти того, что ты ищешь, уже не будет в наличии или же расследование пойдет по другому курсу. Гиббонс предпочитал сразу брать быка за рога.

– Дерьмо. – Багажник дымчато-серого «аккорда» был тоже пуст. Гиббонс пропустил несколько машин и решил попробовать серебристые. Джо еще не добрался до бункера. Сейчас он шел быстрым шагом, стараясь не сбавлять темпа. Гиббонс так и видел на мониторах себя самого, заснятого с разных точек зрения. Надо было, наверное, все же взять ордер.

Он с шумом распахнул багажник и сощурился, разглядев свернутое байковое одеяло и жатый пластиковый мешок. Мешок был доверху чем-то набит. Быстро сунув туда руку, Гиббонс выудил алюминиевую фольгу, пластиковую упаковку, кусок целлофана и две пустые банки из-под кока-колы. Сперва он не заметил ничего необычного – банки как банки, красные с белым. Но, повернув банку, увидел надпись мелким шрифтом. То были японские иероглифы.

Гиббонс пожевал губами. Может быть, рабочие на японских автомобильных заводах не такие паиньки, какими их показывают по телевизору. Может, и они, как люди во всем мире, занимаются нюхачеством, но только делают это в багажниках новых машин.

Но тут он заметил кое-что еще. Белый пластиковый шланг был просунут между стенкой и дном багажника. Он ни к чему не был прикреплен, и предназначение его оставалось неясным. Приглядевшись, Гиббонс увидел, что конец шланга сильно изжеван. Гиббонс схватился за шланг и протолкнул его. Шланг ходил совершенно свободно. Гиббонс прикрыл багажник, заглянул в заднее стекло и снова пошевелил шланг. Как он и предполагал, конец шланга был просунут в щель между задним сиденьем и стенкой.

Гиббонс подошел к месту водителя и через стекло взглянул на щиток. Переключатель кондиционера стоял на отметке «свежий воздух». Он заглянул в окошко соседней машины и увидел, что там переключатель стоит на «рециркуляции». Вентиляция в серебристых машинах, видимо, оставалась включенной – свежий воздух мог поступать в салон, а оттуда в пластиковый шланг. Все выглядело так, словно кто-то жил в этом багажнике. Неужто в Японии так высока квартирная плата?

Гиббонс вернулся к багажнику, выдернул шланг, намотал его на кулак и сунул в карман плаща. Затем вытащил одну банку из-под кока-колы, обернув ее фольгой, чтобы сохранить возможные отпечатки пальцев, и положил в другой карман. Потом закрыл багажник, спрятал ключи обратно в карман брюк и вернулся в проход дожидаться Джо, задаваясь вопросом, видел ли на мониторе тот толстый осел, как агент ковырялся в багажнике той машины.

Джо в бункере задыхался, со свистом ловил воздух, показывая на карточку, зажатую в руке.

– Фэ... бэ... эр.., – прохрипел он наконец. – Господи Иисусе...

Джон Д'Урсо, присев на краешек захламленного металлического стола, поглаживал на затылке свою седую, стального цвета шевелюру и смотрел вверх, на мониторы. Их было восемь, два ряда по четыре, и на каждом мелькали машины, машины и снова машины. В каждом, кроме второго справа в верхнем ряду. Этот монитор был направлен на не в меру любопытного старпера в безобразном плаще – однобортном, черном, и этот хмырь как раз рассовывал по карманам шланг и какую-то жестянку.

Д'Урсо поглядел на тощего якудза в мерзкой полосатой курточке, который стоял, прислонившись к стене. Он тоже глядел на монитор. И уже вытащил револьвер.

– Не торопись, братец, не надо, – сказал Д'Урсо молодому якудза, помахав рукой у него перед глазами и жестом велев оставаться на месте. Якудза сощурил глаза до совершенно неразличимых щелочек и уставился на него, сжимая револьвер обеими руками. – Ладно-ладно. Убери пушку. – Д'Урсо сделал вид, что прячет пистолет под пиджак. Парень нехотя убрал оружие. Якудза не любили подчиняться приказам Д'Урсо.

– Мистер Д'Урсо, тот мужик говорит, что он из ФБР. Господи Иисусе, что же нам делать, мистер Д'Урсо? – Джо все никак не мог отдышаться, струйки пота стекали у него по лицу.

– И ты тоже успокойся, ладно? – Д'Урсо потянулся к монитору и повернул рукоятку. Аппарат загудел, изображение на мониторе посерело и расплылось – плащ Гиббонса заполнил весь экран. Д'Урсо снова повернул рычаг и направил камеру на голову Гиббонса. Тот как раз выпрямился и посмотрел прямо в объектив.

– Вот спасибо, – с улыбкой произнес Д'Урсо. Он взглянул на видеомагнитофон «Панасоник», стоящий на полочке над мониторами, и поправил галстук, следя за тем, как по индикатору бегут голубые цифры.

– Он дал мне вот это, мистер Д'Урсо. – Джо показал визитную карточку. – Сказал, чтобы я позвонил к нему в офис – чтобы проверить, кто он такой. Что мне делать, мистер Д'Урсо?

Якудза направился к двери. И вновь выудил чертову пушку.

– Эй ты, а ну-ка сядь – что тебе сказано? – Д'Урсо покачал головой и шепнул Джо: – Господи ты Боже мой, хоть на цепь сажай этих проклятых гадов.

Якудза встал у стены на то же место и стал глядеть на мониторы, сложив руки на груди. Рукоятка пистолета торчала у него из-под мышки.

– Успокойся, Джо, не то тебе снова станет плохо с сердцем. – Пот лился с Джо в три ручья, лицо было красное, как спелый помидор.

Д'Урсо ковырял ногтем в зубах, обдумывая ситуацию. ФБР, вот как? Интересно, что этот тип знает? Может быть, ничего. А может быть, многое. Было бы отлично, однако, если бы он докопался до рабов. Может быть, стоило бы подстроить так, чтобы Антонелли и Хамабути погорели на этом. Убрать конкурентов и расчистить себе дорогу. Зависит от того, зачем этот тип сюда заявился. Ладно, подождем – узнаем.

– Слушай меня, Джо. Возьми телефон и позвони, как он тебе сказал. – Д'Урсо показал на Гиббонса на мониторе. – Если этот тип узнает, что ты не позвонил, то заподозрит неладное и вернется обратно. Позвони туда и хорошенько нажалуйся, заведись на полную катушку. Напирай на гражданские права. Ты понимаешь? А когда позвонишь, вернись туда и посодействуй ему. Да будь полюбезнее. Но если он захочет осмотреть машины изнутри, скажи, что у тебя нет ключей и сегодня негде достать. Объясни все вежливо, пригласи зайти завтра. Скажи, что завтра он сможет осмотреть все что угодно. Ясно? Теперь иди звони.

Джо вытер лицо рукавом и снял трубку. Пока он набирал номер, Д'Урсо взял карточку и прочитал имя.

– Мистер К. Гиббонс, да? – Он взглянул на монитор и увидел, как старикан вертит головой в разные стороны. – Что же вам надо, мистер Гиббонс? Что вам надо?

Джо уже дозвонился и вовсю жаловался на то, что какой-то тип нахамил ему, назвавшись агентом ФБР. Так вот, хотелось бы знать, в самом деле ли этот парень «Гибсон» – агент, и какого черта он тут шляется, и что все это вообще значит. Д'Урсо ухмыльнулся и ободряюще кивнул. У Джо получалось вполне убедительно.

Д'Урсо снова взглянул на видеомагнитофон, затем перевел глаза на якудза – проверить, не рыпается ли тот. Парень стоял, не шевелясь, но рукоятка пистолета все еще торчала у него под мышкой. В полутьме металл блестел, как голова змеи. Д'Урсо поднял глаза, посмотрел на Гиббонса, который как раз хрустнул суставами пальцев, и пригладил волосы на затылке. Он обдумывал ситуацию со всех сторон, напряженно обдумывал.

Глава 10

У Д'Урсо был просторный кабинет, но Нагаи там не хватало воздуха. Он зажег сигарету, сделал пару затяжек и загасил ее в пепельнице из красного венецианского стекла, стоявшей на кофейном столике хромированной стали с дымчатой столешницей. К горлу подступала тошнота. Кой черт попутал Д'Урсо? Как он мог допустить такое? Агент ФБР проник сюда, на территорию, а Д'Урсо позволил ему уйти! При одной мысли об этом Нагаи ощущал болезненный спазм в желудке. Хамабути не станет обвинять Д'Урсо – Хамабути обвинит его, Нагаи. Тот парень был тут, он все видел, и Хамабути, наверное, уже знает. Нагаи судорожно вздохнул, подавляя позыв к рвоте. От проклятой вони с нижнего этажа сделалось еще хуже. Снизу доносился скрежет конвейера, и Нагаи живо представлял себе, как продвигаются по цехам тысячи липких тушек. Куриное дерьмо в клетках, куриная кровь и потроха – всюду, куда ни глянь. Нагаи опять стало дурно. Он сложил руки на груди, ущипнул себя за нос и сидел тихо-тихо, не шевелясь, глядя прямо перед собою на экран телевизора, где тот человек в черном плаще снова и снова взламывал багажники автомобилей. Нагаи уже в третий раз просматривал запись. О чем думал этот чертов Д'Урсо, позволив мужику уйти? Так-то он собирается вести дела в будущем, когда они станут работать самостоятельно? Черта с два они станут!

Д'Урсо сидел слева от него на сером бархатном диване, положив ногу на ногу и охватив колено сплетенными пальцами. Франчоне пристроился на подлокотнике, нагнувшись к свояку. Казалось, они смотрят хренов фильм и то, что творится на экране, ни чуточки их не касается. И что теперь делать с этой дурацкой пленкой? Тот паренек был готов разобраться на месте, но Д'Урсо остановил его. Поганый кретин. Лучше бы парень его не послушался. Лучше бы он убил этого фэбээрщика. Но Хамабути не станет обвинять паренька, которого послал ко мне, не станет обвинять и людей Антонелли. Нет, он возложит всю вину на меня – и будут неприятности. Чтоб им всем провалиться.

Нагаи взглянул на Д'Урсо. Тот был совершенно невозмутим. Какого хрена он так себя ведет? Агент ФБР на экране почесал в затылке и выпрямился, потом посмотрел прямо в камеру, и его безобразное лицо сморщилось. Будь он проклят. Он уже должен бы быть мертв. Мертв.

– Его зовут К. Гиббонс, – сказал Д'Урсо. – Так на визитке значится. – Д'Урсо показал визитную карточку, ту, что агент ФБР вручил Джо.

Нагаи взглянул на карточку, потом поднял глаза на Д'Урсо.

– До сих пор не могу понять, почему вы его не убили. У вас была такая возможность. Мой человек был готов это сделать. Почему вы остановили его? – Нагаи хотелось кричать на Д'Урсо, но просто не было сил.

– Нагаи, я пытался тебе объяснить, но ты и слушать не хочешь. У меня возникла дурацкая мысль, что мы можем подставить Антонелли, сделать так, что ФБР заметет его вместе со всеми рабами, и у нас, когда мы начнем, не будет конкуренции. Однако же потом я поразмыслил над этим. Ничего не выгорит. Я сам слишком замешан. На меня выйдут раньше, чем на Антонелли. Мысль вообще-то неплохая, но она не сработает.

– Так что ж мы тут сидим и смотрим телевизор? – Нагаи махнул рукой в сторону двадцатипятидюймового «Сони». – Надо найти мужика и убрать его, пока он не заговорил.

Франчоне забулькал, как неисправная батарея, плечи его затряслись.

– Ну, Нагаи, не знаю, как у вас в Японии, но тут ты не можешь стрелять федеральных агентов просто так, за здорово живешь. Стрелять копов нехорошо. Копы очень переживают, если кого-то из них пристрелят. И начинают закручивать гайки.

Мистер Всезнайка. Панк-недоумок.

– Я бы с радостью пристрелил тебя, панк. Мы не побоимся пристрелить копа, – пробормотал Нагаи по-японски.

Д'Урсо поставил ноги на пол и наклонился вперед, подняв ладони.

– Я знаю, Нагаи, ты сходишь с ума, но послушай меня. Мы бы все равно не могли прикончить этого мужика здесь.

– Почему?

– Думаешь, в конторе, где тот мужик служит, не знают, куда он пошел? Не явись он на работу денек-другой, они бы стали его искать и вышли бы на склад автомобилей. Вот тогда бы мы по-настоящему влипли.

– Мы и так влипли достаточно! Говорю тебе: было бы проще убрать его сразу. А если бы кто-нибудь пришел его искать, жирный осел Джо мог бы сказать, что, дескать, наш друг Гиббонс приходил сюда, но ушел. Все просто. – Нагаи чувствовал, как щеки его пылают.

– Ты не знаешь, Нагаи, что это за парни. Ты полагаешь, что ФБР отстанет от нас только потому, что какой-нибудь жирный жлоб скажет, что их человек тут был, но ушел? Маловероятно. – Д'Урсо улыбался. Чему, будь оно все проклято?

В животе у Нагаи начались спазмы. ФБР докопается до работорговли, и Хамабути обвинит его. Д'Урсо все заливает и заливает, как чудесно им будет работать вместе, но ведь ничего еще не утряслось. Они не смогут защитить его от Хамабути. Они должны наладить все так, чтобы комар носа не подточил, а потом уже воевать с боссами. До того как вступать в игру, Нагаи хотел, чтобы ему представилась возможность выкрасть детей из Японии. К горлу опять подступила тошнота. Теперь он никогда не увидит своих детей. Хамабути об этом позаботится. В памяти всплыла фотография Хацу, Кэндзи и малышки. Этот снимок Нагаи всегда носил в бумажнике. Нет... Он не может этого допустить... если хоть что-нибудь от него зависит.

Откинувшись на спинку дивана, Д'Урсо развел руками.

– Послушай, Нагаи, я вижу, как тебе плохо, но надо из этого как-то выпутываться.

– Я не понимаю тебя. Ты даже не волнуешься.

– Да нет, я волнуюсь, конечно, но не стоит преувеличивать. Ты вообразил себе, что тот мужик Гиббонс знает все о рабах. Но что у него есть? Кусок шланга и жестянка из-под кока-колы. И что? Ничего. Я и в самом деле думаю, что нам пока волноваться нечего. Вот если он вернется, и станет задавать вопросы, и показывать пальцем... ну, тогда придется что-нибудь сообразить. – Он посмотрел на шурина. – Сообразим ведь, а, Бобби?

Франчоне хихикнул, закатив глаза.

– Не волнуйся, Нагаи. Я позабочусь об этом мужике Гиббонсе, когда придет момент.

Нагаи вытаращил глаза.

– Он? – прохрипел японец, показывая на шурина-недоумка. – Ты, наверное, шутишь, а?

Франчоне развернулся к нему и завопил:

– Послушай-ка, Нагаи, а ты не подумал, какого черта тот федерал вообще сунулся в доки? Тебе не пришло в голову, что их навел тот «фольксваген», который они выудили из реки? Наверняка именно это дело они и расследуют. Если бы вы с Мишмашем сбагрили жмуриков как положено, мы бы не сидели сейчас в таком дерьме. Может, как раз ты виноват, что этот мужик Гиббонс сует свой нос куда не следует.

– Ладно, может, ты и прав. Может, это моя вина. – Нагаи встал и вытащил кассету из видеомагнитофона. – Если это моя вина, то я и должен исправить положение. Как сам сочту нужным. Дело чести. – Он ткнул кассету прямо в лицо Франчоне, словно то был нож.

– Эй, Нагаи, подожди, сядь-ка на место, – сказал Д'Урсо. – Мы все уладим. Не надо...

– Нет-нет-нет. Я сам обо всем позабочусь. – Он направился к двери, зажав кассету в руках.

Шурин-недоумок пытался было задержать его, но Нагаи отшвырнул панка и пошел дальше. Тошнота прошла. Зато ужасно болела голова. Придет время – и Масиро позаботится об этом шурине тоже. Д'Урсо ничего и не заподозрит.

Франчоне заорал ему вслед:

– Оставь кассету. Ты слышишь, Нагаи, мать твою растак? Тебе говорят.

– Нагаи, – позвал Д'Урсо. – Вернись и сядь на место. Поговорим как разумные люди.

Нагаи замедлил шаг и услышал голос Франчоне.

– Пусть идет, Джон, – говорил панк. – Как, интересно, он умудрится найти этого мужика Гиббонса? Позвонит в ФБР и спросит адрес? Хренов кретин.

Под язвительный смешок Франчоне Нагаи направился к лестнице. Ублюдок. Думает, он все знает. Он еще поглядит.

На первом этаже вонь стояла несусветная. И страшный грохот: скрежет машин, топот ног, суета рабов, доводящих мертвых кур до кондиции. Нагаи вновь захотелось проблеваться. Направляясь к задней двери, он взглянул направо и увидел ряды ощипанных кур на стальных крюках, одна за другой погружающихся в дымящуюся воду. Раб, склонившийся над чаном, устремил на Нагаи безжизненный взгляд. На лице у невольника багровели синяки, один глаз распух и не открывался. Это был тот самый паренек, который накануне вломился в заднюю комнату. Такаюки, которого избил Масиро. Хренов сукин сын.

– Куда это ты уставился? – фыркнул Нагаи. Такаюки, не бросая работы, обмывая вонючих кур, все смотрел на Нагаи здоровым глазом.

Вонь совсем доконала Нагаи. Он повернулся и выбежал вон, чтобы проблеваться спокойно.

* * *

Масиро сидел на корточках на бетонном полу, за спиной у него мерцала свеча, и меч был заткнут за пояс. Нагаи потер окоченевшие руки и заглянул за плечо самурая. Перед ним лежала доска, а рядом стояла банка виноградного джема «Велш». По всей длине доски тянулась черта джема. Ах, Масиро, Масиро. Нагаи покачал головой. Самурай тренировал собственную выдержку и меткость своего катана. Он ждал тараканов, абсолютно спокойный и неподвижный посреди темного выстуженного склада. Нагаи подошел поближе и разглядел в джеме двух разрубленных тараканов. Он знал, что Масиро может сидеть так часами, ждать, пока осторожные насекомые почувствуют себя в безопасности и полезут на сладкое.

Нагаи молча присел на коробку консервированных ананасов «Доул» в кусочках и поставил на колени принесенный с собой видеоплейер. Два голодных таракана осторожно взобрались на край доски. Масиро сидел, как каменный. Тараканы залезли наверх и остановились, шевеля усами. Масиро слился с темнотой. Первый таракан достиг полоски джема, снял пробу и пошел вперед. Второй помедлил с минуту, потом вступил в сладкую жижу. Оба приникли к повидлу, как олени к источнику. Внезапно сверкнул меч – раз и еще раз. Два разрубленных таракана упали на замусоренный пол.

– Очень хорошо, – сказал Нагаи по-японски.

Масиро даже не обернулся.

– По-настоящему хорошо никогда не бывает, – тихо пророкотал он.

– Для меня это достаточно хорошо. Даже более чем достаточно. – Масиро должен это чувствовать. Он теперь единственная надежда.

Нагаи Посмотрел на экран плейера. Агент ФБР сидел там, как пришитый. Ни дать ни взять таракан в коробке. Ах, если б носатый ублюдок и в самом деле очутился здесь, будь он проклят. Нагаи нажал на обратную перемотку, и Гиббонс судорожно задвигался, побежал обратно к «хонде», засуетился вокруг нее, как большой черный жук. Подошел к багажнику, вынул из кармана шланг для подачи воздуха и вставил его на место. Нагаи перемотал до того места, как Гиббонс вытащил ключи и открыл багажник.

– Масиро!

– Хай. – Масиро встал и подошел к своему господину. Ноги у него, казалось, ничуть не затекли и не болели. А он ведь на три года старше. Стоит призадуматься.

– Вот погляди-ка сюда. – Он запустил кассету и подал плейер Масиро, который взял его и уставился на экран. – Этот мужик – коп, федеральный агент, ФБР.

Масиро кивнул, не отводя взгляда от плейера, прищурив один глаз.

– Он вытащил шланг для подачи воздуха. Он знает о рабах?

– Должно быть, что-то подозревает.

Несколько минут Нагаи наблюдал, как Масиро просматривает пленку.

Потом Масиро снова закивал.

– Интересно...

– Что именно?

– Человек из ФБР немолод. Удивительно.

Нагаи пожал плечами. Он подумал о Рэйко. Кто стар? Кто молод?

– Зачем ты показываешь мне это? – спросил Масиро.

– Запомни его лицо. Я хочу, чтобы ты кое-что сделал.

– Убил его?

– Нет. Д'Урсо и панк говорят, что в Америке нехорошо убивать копов, особенно федеральных.

Масиро поставил видеоплейер на пол и нахмурился.

– Жалкая отговорка для трусов, думаю я.

Нагаи пожал плечами.

– Вполне вероятно.

– Люди Д'Урсо должны заниматься полицией. Так было оговорено.

– Знаю, знаю, но этого он не захотел убрать. Сказал, что, если бы его убили, было бы хуже.

– Ты в это веришь?

– Не знаю.

– Так почему бы мне не убить этого человека? На всякий случай.

Нагаи подумал с минуту.

– Может, так и следовало бы поступить. Я не знаю. Это их страна, и им виднее.

– Так если ты не хочешь, чтобы я убивал этого человека, зачем ты мне это показывал? – Масиро такой практичный, такой деловой. Он великолепен.

– Я хочу, чтобы ты нашел человека из ФБР и так его изувечил, чтобы он не смог предъявить в суде то, что нашел у нас в доках.

Масиро пожал плечами.

– Можно отрезать ему язык.

– Нет. Не надо оружия. Только руками. Можешь ты обезвредить его, не убивая? Что-нибудь вроде постоянной комы.

Масиро коротко кивнул.

Нагаи стыдился своего недоверия, но он должен был знать, что у Масиро на уме. Он должен был прикинуть, сработает ли это.

– И что же ты можешь сделать?

Масиро выставил ладонь, как для удара каратэ, и взглянул на своего господина. Потом, не произнеся ни слова, отошел к задней стене склада, где висел доспех его предка. Нагаи сперва этого доспеха не заметил. В неверном свете свечи он казался призраком. Масиро подобрал с пола охапку досок – светлых, сосновых, в два фута длиной и толщиной в полдюйма, – таких же точно, как та, по которой он размазал повидло. Он водрузил их, одну за другой, на два закоптившихся кирпича.

– Десять, – сказал он наконец, показывая на аккуратный штабель.

Нагаи подошел поближе, и Масиро занял позицию перед досками. Он расставил ноги, сложил ладонь и стал не спеша примеряться, то касаясь верхней доски, то отдергивая руку, то касаясь, то отдергивая, – до тех пор пока не приготовился окончательно.

– Xaaaй!

Удар пришелся по штабелю... и ничего не произошло.

Нагаи весь похолодел от страха. Впервые он видел, как его самурай промахнулся. От ужаса мурашки забегали по затылку.

– Что?..

Масиро спокойно поднял палец, затем принялся снимать доски, одну за другой, рассматривая каждую. Все они были целые, нетронутые. Нагаи стало дурно.

И тут Масиро вытащил самую нижнюю доску. Она была расколота почти пополам, и крайний ее конец болтался под прямым углом. На пол посыпались щепки. Масиро разбил нижнюю доску, а все другие оставил целыми. Как, к дьяволу... Нагаи улыбался до боли – такое он чувствовал облегчение.

– Когда я работал на «Тойоту», туда пришел молодой тигр и стал яростно делать себе карьеру. Он продвигался быстро, и вскоре я увидел его за своей спиной: он зарился на должность, которой дожидался я. Наш босс очень знобил этого молодого человека. И у меня родилось скверное предчувствие, что меня обойдут. Однажды вечером я последовал за ним в бар и смотрел, как он выпивает со своими молодыми приятелями. Когда он пошел в туалет, я отправился следом. Он стоял у писсуара, когда я нанес ему по затылку тот же самый удар. По некоторым причинам тогда я боялся убивать. Сам не знаю почему. И тренировался, выверяя удар, чтобы рука моя упала на волосок от смерти. Молодой тигр превратился в растение. Насколько я знаю, он до сих пор лежит в задней комнате родительского дома и все время спит. Вот уже четыре года. Он никогда не придет в себя. Родители напрасно мучаются, поддерживая его существование. Точно так же я заставлю умолкнуть и человека из ФБР, – сказал Масиро. – Он не умрет. И никаких проблем не будет.

Нагаи расплылся в улыбке. В горле так пересохло, что он не мог говорить. Он всегда знал, что Масиро сделает это для него Масиро может все. Все. Кому нужна эта хренова мафия? Кому нужны хреновы боевики Хамабути? На кой ляд они все сдались? Нагаи смеялся и смеялся, смеялся до слез.

– Ты знаешь, где я могу найти этого человека из ФБР? – спросил Масиро.

Нагаи полез в карман пиджака.

– Наш парень, который дежурил в доках в тот день, догадался проводить его домой. Вот адрес. – Он протянул Масиро листок.

– Гиб-бонс, – прочитал Масиро, глядя в бумажку.

– Да, так его зовут. Гиббонс.

Масиро кивнул, еще раз взглянул на адрес, обдумывая задание. Поклонился Нагаи, затем повернулся и отвесил поклон темному доспеху в вышине.

– Гиб-бонс... Хай.

Нагаи проглотил наконец комок, застрявший в горле, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Саёнара, Гиб-бонс.

Глава 11

Лоррейн на кухне ставила чайник на плиту. Гиббонс смотрел на нее из гостиной. Присмотревшись к ее ягодицам, он вдруг вспомнил сногсшибательную блондинку, которую видел в «Олд сод» вместе с Тоцци. О да, та девчонка была что надо, но с Лоррейн ей не сравниться. Нет и нет. Лоррейн сохранила чудесную фигуру, и когда она распускала волосы – длинные, темные, летящие, – то казалась мечтой Ренессанса. Повезет же той блондиночке, если она так будет выглядеть в пятьдесят один год. Но сейчас волосы Лоррейн были туго сколоты на затылке. Она Гиббонса не хотела знать.

– Что это? – осведомилась Лоррейн, шаря по полочке кухонного шкафа, где обычно лежали пакетики липтоновского чая.

Гиббонс пришел из гостиной и посмотрел на коробочку, которую она держала в руке. На коробочке был нарисован китайский мандарин. У мандарина были длинные, загнутые ногти и тонкие, причудливо завитые усики. Лоррейн насмешливо прищурилась.

– Китайский? «Улонг»?

– Ну да, «Улонг». – Флуоресцентная лампа над разделочным столиком тихо жужжала.

– Но ведь это чай из коммунистической страны. Ты говорил, что никогда ничего не покупаешь у красных.

– Ты ведь любишь такой чай. Я купил его не для себя. Для тебя купил. – Гиббонс положил последнюю грязную тарелку в раковину и вернулся в гостиную. Проклятье. Стараешься угодить, подумать для разнообразия о том, что нравится ей, а они везде подозревают подвох, эти чертовы итальянцы.

Вода в чайнике закипела. Лоррейн выставила две чашки и приготовила чай – себе «Улонг», ему «Липтон», затем нарезала кекс с цукатами, который принесла из дому, и выложила на тарелку. Она все еще бесилась оттого, что он вернулся к работе. Она сказала, что хотела бы, по крайней мере, «участвовать в принятии решения». Имелось в виду, что она хотела бы использовать право вето. «Ради Бога, ты уже не мальчик, – твердила она, – ты не должен больше заниматься оперативной работой. Это слишком опасно. И на Майка ты не равняйся». Из-за таких вот дружеских советов он ничего не сказал ей и предпочел принять одностороннее решение. Лоррейн по несколько раз надавила на пакетики с чаем в чашках и выкинула пакетики в раковину. Вот почему ему был оказан такой холодный прием.

Поставив тарелку с кексом на чашку «Улонга», она принесла то и другое в гостиную. Гиббонс сидел на кушетке и просматривал книгу, которую Лоррейн вручила ему, – научное исследование о роли центуриона в римской армии с 450 года до нашей эры по 350 год нашей эры. Он любил книги о Римской империи, но тут Лоррейн ясно дала понять: подарок не знак примирения. Речь идет, объяснила она, о бесплатном экземпляре, присланном автором – затянутым в твид бостонским брахманом, ныне преподающим в Калифорнийском университете; каждый год он привозит на конгрессы по античной и средневековой истории какие-нибудь экзотические напитки, надеясь заманить Лоррейн к себе в номер отеля. В прошлом году это было зеленое итальянское пойло из Абруцци под названием «Сто трав», сказала Лоррейн. В позапрошлом – редкий испанский арманьяк. Профессор был довольно красив – какой-то желчной, язвительной красотой, но Лоррейн ни разу не воспользовалась настойчиво повторяемым приглашением. Этот кусочек академической жизни помогал ей сегодня отстраниться от Гиббонса. Тот наблюдал, как она ставит его чашку на кофейный столик. Случись тот конгресс завтра, она наверняка пошла бы в постель с тем подонком просто за банку пива, чтобы насолить ему, Гиббонсу.

– Ну так как же продвигается дело? – В голосе Лоррейн слышался холод. Очень на нее не похоже.

Гиббонс пролистал книгу до оглавления.

– Неважно, – сказал он, не отрываясь от страницы.

– Никаких следов? – Еще больше холода.

– Нет, в самом деле. Может, сходим в кино сегодня вечером? – Лучше в кино, чем сидеть здесь, в холодильнике.

– Ты же терпеть не можешь кино.

Гиббонс поднял глаза.

– Зато ты любишь.

– Мне сегодня не хочется. Нигде ничего не идет. Ничем тебя не улестить, сегодня, а?

– Не хочешь – не надо. – Гиббонс снова склонился над книгой.

– Иверс, наверное, вне себя. Он ведь не любит плохих отзывов в прессе, правда? Ты мне рассказывал, что, если обрядовое убийство не раскрыть сразу же, это создает Бюро плохую репутацию.

Гиббонс опять поглядел на нее. С каких это пор тебя заботит репутация Бюро?

– Кто тебе сказал насчет обрядового убийства?

– Ну, убийца так разрезал тела... Это наверняка какой-то ритуал. По крайней мере, так утверждает Майкл.

Гиббон захлопнул книгу, швырнул ее на кофейный столик и потянулся за чашкой.

– Это уже вчерашний день. Он сейчас переключился на убийц-каратистов.

– У тебя такой тон, будто ты не согласен.

Гиббонс покачал головой.

– С этим Тоцци просто беда: что у парня на уме, то и на языке. Завтра он что-нибудь новенькое выдумает.

Лоррейн отломила кусочек кекса.

– Как же ты раскроешь дело, если не будешь прорабатывать разные версии? Разве ты не должен учитывать любую возможность, даже самую невероятную?

– Это и есть стиль Тоцци. Он все ходит вокруг да около, по касательной, пока наконец не подступится к делу.

– А ты не ходишь вокруг да около?

Гиббонс взглянул на нее.

– Нет.

– Никогда?

– Послушай, пойдем-ка лучше в кино. – Гиббонс приподнялся с кушетки.

– Говорю тебе: мне не хочется. – Лоррейн сложила руки на груди.

Гиббонс вздохнул. Вот оно, начинается.

– Почему? Неужели ты серьезно думаешь, что уличные панки способны устроить такую бойню? Или это мафия? Ты во всем видишь мафию. Мафия – это по твоей части. – Лоррейн явно завелась. – Но много ли найдется таких, у кого хватит духу нанести подобные раны, а потом собрать тела и засунуть в машину? Преступник, должно быть, исчадье ада. Профессионалы быстро делают свое дело и живо сматываются. Ты мне сам говорил.

– Ты что, записываешь за мной?

– Ну так все же? Ты правда думаешь, это мафия?

Гиббонс пожал плечами.

– Может быть.

– Ты и в самом деле думаешь, что убийца выполнял приказ босса? Мне кажется, нужно быть чертовски преданным, чтобы убить вот так. Нет, ты не прав. Думаю, это не мафия. – Лоррейн явно злорадствовала.

Гиббонс медленно покачал головой.

– Где ты найдешь парней, более преданных боссу, чем в мафии? Да прикажи он им только – они тебя смелют в мясорубке и сделают гамбургер. Они ребята крутые. Можешь мне поверить. Я-то уж навидался.

Лоррейн посмотрела ему в глаза.

– Так какого черта ты вернулся назад ко всему этому?

* * *

Игра лунного света и тени на булыжниках мостовой превратила улицу в узловатый панцирь на груди гигантского самурая. Стоя под деревьями, Масиро чувствовал у себя под ногами присутствие своего предка. Он посчитал этажи дома на противоположной стороне улицы. В квартире горел свет. Масиро скомкал бумажку с адресом и выбросил ее, потом вытащил из кармана горсть соли. Он шепотом сотворил молитву почтенному Ямасите и высыпал соль на булыжники.

* * *

– Послушай-ка, что я тебе скажу. – Гиббонс сидел на краю кушетки, тыкая пальцем в Лоррейн. – У тебя свербит в заднице потому, что я вернулся на работу. Ты думаешь, я не справлюсь, потому что мне осточертело это дерьмовое насилие.

– А что, разве нет?

– Нет, не совсем. Это случай Тоцци. Не мой.

– Мы не о Майкле говорим.

– Знаешь, ты и твой кузен – два сапога пара. Вечно из мухи делаете слона. Давай-ка вот, запиши это. Мотив убийства всегда очень прост. Ненависть, корысть, месть. Один тип видит, как другой тип царапает его новую машину на стоянке, и у него крыша едет, и он пробивает тому, другому типу голову монтировкой. Вот тебе самое что ни на есть типичное убийство.

– Ты что, хочешь сказать, что тех двоих ребят убили и изувечили потому, что они исцарапали машину не того парня?

– Не строй из себя дурочку, ладно? Я старался объяснить тебе, что, когда расследуешь убийство, нужно прежде всего искать мотив, а не цепляться к деталям. Только так доводят расследование до конца. Если же ты увязнешь в разных частностях, то кончишь тем, что будешь гоняться за собственным хвостом.

– Но, может быть, это ты не видишь главного. Пусть ты тридцать лет работал агентом, это не делает тебя знатоком всех преступлений, прошлых, настоящих и будущих. Ты, по-моему, зацикливаешься. Мы живем в странном мире, и с каждым днем он все страннее и страннее. Ты должен признать, что тут действовал не обычный убийца. Это совершил какой-то автомат.

Гиббонс закусил верхнюю губу и прищурился. У него начиналась изжога.

– Ты правда не хочешь в кино?

– Абсолютно.

А жаль: вдруг где-нибудь показывают «Челюсти».

* * *

Глядя с пожарной лестницы вниз, на булыжники мостовой, Масиро различал тело своего предка – гигантский воин лежал в парадных доспехах, облагороженный смертью. Масиро почтительно склонил голову, потом осторожно стал подниматься по железным ступенькам. Он взглянул вверх, на освещенные окна, до которых оставалось три этажа, и вспомнил молодого тигра, который осмелился тягаться с ним в «Тойоте», вспомнил, как покалывало ребро ладони, когда парень растянулся на полу уборной в том баре. Масиро подумал о том, что обещал своему господину Нагаи, и полез дальше выполнять поручение.

* * *

– Никогда не думала, что у тебя такое скудное воображение, – говорила Лоррейн, качая головой. – Я разочарована. Ты слишком приземлен. Ты принимаешь в расчет только реальные возможности. А вдруг убийца – психопат? Психопат, который внушил себе, будто он... – тут ее взгляд упал на книгу, лежащую на кофейном столике, – римский центурион, например. Этот вариант ты ведь не примешь во внимание, а?

– Ты попала пальцем в небо. Убийцы-психопаты – особая статья. У них все по-другому обставлено.

– Нет, нет, послушай меня. Представь себе человека, который много читал об истории Древнего Рима, который все бы отдал, только бы носить короткий меч и нагрудный доспех. И вот в один прекрасный день он свихивается, а поскольку у него на уме одни только римские завоевания, то он и воображает себя центурионом. Но основное в центурионах то, что они жили только для армии, рождены были, чтобы исполнять приказы. Значит, что нужно нашему убийце, чтобы перевоплотиться в подлинного центуриона? Цезарь, так ведь? Теперь представь себе, что какой-то негодяй входит в его жизнь и видит, что сможет использовать несчастного помешанного для своих преступных целей, если только подыграет ему и назовется генералом. Подумай об этом.

– Я уж думаю, не арестовать ли тебя за сообщничество. Давай сменим тему, а? – Гиббонс хотел было обнять ее.

– Нет. – Лоррейн оттолкнула его руку. – Ты не хочешь меня слушать. В этом, черт подери, твоя беда. Тебе неинтересно, что думают другие. Как вообще можно раскрыть преступление, не признавая, что кто-то способен мыслить не так, как ты? Может, раньше у тебя получалось, но теперь – нет. Взгляни правде в глаза: у тебя ничего не выходит. – Лоррейн схватила чашку и глотнула чаю, плотно зажмурив глаза. Она пыталась удержать слезы.

Жуткое, выматывающее душу молчание воцарилось в комнате. Гиббонс чувствовал себя последней скотиной. То, что он вернулся на работу, расстроило Лоррейн гораздо больше, чем он мог себе представить. Иногда он ведет себя как последний говнюк.

– Знаю: ты на меня чертовски зла, – сказал он наконец. – Прости. Я должен был сначала переговорить с тобой.

Лоррейн со всего размаху опустила чашку на столик, расплескав чай.

– Извинениями ты ничего не изменишь. Что сделано, то сделано.

– Но я прошу прощения. Что еще я могу...

– Этого недостаточно. Этим не исправишь прошлого. Ты всегда так поступал со мной. Всегда оставлял за бортом. Ты никогда не думал о нас.

Гиббонс глубоко вздохнул.

– Как ненавижу я эти разговоры. Чего ты хочешь? Чтобы я заплакал? Я никогда не плачу, извини. Ты хочешь что-то услышать от меня, но я понятия не имею что. Если бы я знал, что мое возвращение на работу так выбьет тебя из колеи...

– Я переживаю не потому, что ты вернулся в Бюро. Дело в том, что ты не рассказал мне о своих намерениях.

– Но какие, к черту, могли еще быть у меня намерения? Что другое мог я предпринять после тридцати лет работы в Бюро? Начать составлять букеты?

Она рассмеялась сквозь слезы и покачала головой.

– Ты все такой же и никогда не изменишься, правда?

Гиббонс обнял ее за шею и привлек к себе. Было ужасно видеть, как Лоррейн плачет из-за него.

– Послушай, даже не знаю, что тебе сказать. Я люблю тебя, но...

– Ах, ладно, помолчи. Только это я и хотела услышать. Обещай мне одну вещь для полного счастья.

– Какую?

– Будь осторожнее впредь. Не лезь на рожон. Я этого не вынесу. Ты считаешь себя неуязвимым, но это не так. Уязвимы все. Не рискуй понапрасну. Держись Майкла, если возникнет опасность. Обещай мне. Я не хотела бы на старости лет остаться одна.

Гиббонс с усилием сглотнул.

– Ладно... обещаю. Буду осторожен.

Лоррейн прижалась губами к его губам, еле удерживая рыдание. Не прерывая поцелуя, расстегнула ему рубашку, погладила волосы на груди. Гиббонс крепко держал ее и не отпускал. Если бы она отстранилась, то увидела бы слезы на его глазах. Теперь Лоррейн принялась расстегивать ему ремень.

Он повернулся, высвободился на минуту.

– Эй, ты уверена, что не хочешь в кино?

Она фыркнула и расхохоталась по-настоящему.

– Ложись-ка, Гиббонс, на спинку и расслабься.

Она расстегнула ему «молнию» на брюках и щекотала до тех пор, пока он окончательно не дошел до кондиции. Гиббонс расстегнул на ней блузку и завозился с застежкой бюстгальтера. В нетерпении Лоррейн сама расстегнула и сбросила блузку и лифчик одним резким движением. Гиббонс положил толстую мозолистую руку на мягкую грудь Лоррейн, и она, извернувшись, освободилась от брюк. Другой рукой Гиббонс принялся оглаживать ей сзади трусы, проводя пальцами по шву, что шел к линии волос на лобке. Она раздвинула его губы и просунула язычок. На вкус он был изумителен.

Вдруг Лоррейн откинулась назад, выгибая спину.

– Мне пришло кое-что в голову.

– Командуй, я готов.

– Нет, не насчет тебя. Насчет убийцы.

– Ах ты черт...

– Он, может быть, вовсе и не центурион. Может быть, он русский казак. Эти ребята были помешаны на саблях.

Глядя на Гиббонса сверху вниз, Лоррейн заулыбалась.

– Отдохни, Бернстейн.

– Ты должен принимать во внимание любую версию. Иначе совсем закиснешь.

Она тихо рассмеялась, нагнулась к нему и лизнула в ухо. Он слегка коснулся сгиба ее бедра. Потом ухмыльнулся и глухо зарычал, как матерый медведь.

За окном гостиной темная приземистая фигура не спускала с них глаз. Стоя на железной решетке, Масиро глянул вниз, на булыжники, озаренные луной, и нахмурился. Бесчестно нападать на мужчину, когда он занимается любовью с женщиной. Он повернулся и начал спускаться по пожарной лестнице так же безмолвно, как и поднимался, стараясь не слышать звуков, доносившихся изнутри.

Глава 12

Пыльный запашок удобрений и гербицидов вызвал воспоминания – воспоминания не слишком приятные. Тоцци, когда был подростком, летом работал у садовника по соседству и горбатился над стрижкой газонов с семи часов утра до захода солнца, толкая проклятую машинку взад и вперед, по пригоркам и оврагам, по лужайкам величиной с крикетное поле; пальцы у него горели от постоянной вибрации, уши закладывало от грохота мотора, и пот лил в три ручья под полуденным солнцем. Он до сих пор помнил, какую ненависть внушали ему большие, дорогие особняки в Шорт-Хиллс, Милберне, Саут-Орандж, Уэст-Орандж, Ливингстоне. Редко когда можно было заметить, что в этих домах в самом деле живут люди. Единственным признаком жизни было гудение кондиционеров, которое Тоцци всегда воспринимал как личное оскорбление. Ха-ха-ха, вам жарко, нам не парко. Он до сих пор никак не мог избавиться от врожденных предрассудков против богачей. Конечно, теперь он понимал, что, если бы богачи не держали садовников, такие, как он, мальчишки остались бы без работы на лето. И все же, когда вам приходится толкать машинку для стрижки газонов взад и вперед, взад и вперед, взад и вперед при температуре тридцать шесть градусов и чертовской влажности и при этом вы знаете что кто-то сидит сейчас в доме-с включенным кондиционером (поскольку «кадиллак» стоит у подъезда), вам неизбежно приходят на ум плантации, полковники из Кентукки в белых мундирах и чернокожие рабы, скованные цепью.

Тоцци выглянул в окошко оранжереи и увидел, как зеленый самосвал подъезжает к разгрузочной площадке. Стоило самосвалу затормозить, как садовник выскочил из кабины и заорал на своих людей, чтобы те поторапливались и живей загружали мешки с удобрениями в кузов. То был продувной парень, и говорил он с сильным итальянским акцентом, так по-оперному форсируя, что от каждого его слова тянуло блевать. Фримен, владелец питомника, скептически взирал на него сквозь темные очки в костяной оправе, похожие на донышки бутылок из-под кока-колы, перекатывая во ртувнушительную сигару. На папке, пристроенной к огромному животу, он заполнял квитанцию садовника. Фримен был ростом в пять футов шесть дюймов и весил фунтов двести восемьдесят. Тощий итальяшка тараторил что-то верзиле, махал руками, потом схватился за ляжки и захохотал. Тоцци ничего не слышал, однако похоже было, что садовник рассказывает Фримену похабный анекдот. Но Фримен не смеялся. Тоцци показалось, будто Фримен похож на тупого циклопа из фильма о Ясоне и аргонавтах, который он смотрел ребенком в серии «Фильмы за миллион долларов». Он вдруг вообразил, что садовник специально отвлекает Фримена, а его люди тем временем готовятся вонзить заостренный кол в единственный циклопий глаз.

Тут взгляд Тоцци снова упал на двух подсобных рабочих. Он даже подошел ближе к окошку, чтобы получше разглядеть. Оба были азиаты, скорее всего корейцы, и это страшно удивило его. Садовники-итальянцы обычно нанимали других итальянцев или же испано-говорящих. Сам Тоцци в свое время работал с боливийцем и двумя уругвайцами, но ни разу не видел рабочего-азиата. Он всегда думал, что корейцы слишком привержены своей общине, чтобы работать на кого-то еще. Правда, в Нью-Йорке они добились монополии на рынке сельскохозяйственных продуктов. Может быть, садоводство – логическое продолжение их успехов в выращивании овощей?

Грузовичок отвалил от разгрузочной площадки, и Фримен протиснулся обратно в лавку.

– Извините; что заставил вас ждать, – прорычал он.

– Ничего, – отозвался Тоцци, отходя к конторке.

– Этот парень – заноза в заднице. Вечно он, на хрен, спешит, вечно торопится. И с людьми обращается как с дерьмом последним. Даже мне и то жалко этих косоглазых. – Он почесал стриженные ежиком волосы и перекатил сигару на другую сторону рта, где не хватало нескольких верхних зубов. Сигара как раз поместилась в выемке.

– Так вы, говорите, из ФБР? Настоящий агент ФБР, а?

Тоцци кивнул с отрешенной улыбкой. Такую реакцию он уже видел.

– Вот черт. Никогда не думал, что встречу живого агента ФБР. Так что же я могу для вас сделать?

– Видите ли....

Лицо Фримена вдруг резко подурнело. Глаза, увеличенные стеклами очков, чуть не вылезли из орбит.

– Вы не под меня случайно копаете, а?

– Нет, сэр. Мне кажется, что до того, как нас прервали, я упомянул, что расследование не имеет к вам непосредственного отношения.

– А к моей жене?

– Нет, сэр. К вашей жене тоже.

– А жаль. Засадили бы вы ее годков на десять – двадцать. Сделали бы одолжение.

Тоцци вежливо улыбнулся, чувствуя, однако, что мужик не шутит.

– Семейные проблемы?

– Какие, к черту, семейные. Деловые. Мне претит, когда она тут гнет свою линию. Все заполонила этими комнатными растениями и прочим дерьмом. – Фримен вынул сигару изо рта и сплюнул на пол. – Растения, черт возьми, должны расти в саду, на открытом воздухе. А эти паскудные деревья бонсай – просто смешно: тратить столько времени и сил, чтобы не дать дереву вырасти. Это против естества. Взгляните только на мой питомник. Тут всегда было чудное, грязное местечко. А теперь шикарный магазин, и эти богатые суки таскаются туда-сюда день-деньской. Если бы старушка не зарабатывала, черт побери, на этом столько денег, я бы выкинул отсюда и ее, и все ее чертовы сорняки.

– Ага, – кивнул Тоцци. – Знаете ли, я пришел сюда потому, что прочел рекламу в газете. Там говорилось, что вы специализируетесь на деревьях бонсай. Думается, мне лучше потолковать с вашей женой.

Фримен потер нос тыльной стороной указательного пальца и бросил на Тоцци испепеляющий взгляд. Было ясно, что великан круто изменил мнение об агентах ФБР, узнав, что Тоцци пришел из-за чертовых деревьев бонсай.

– Ее сегодня нет. Она в Нью-Йорке, на каком-то конгрессе по деревьям бонсай.

Тоцци открыл желтый конверт и вынул фотографию восемь на десять, изображавшую ножницы, которые были найдены в кармане убитой женщины. Положил снимок на конторку.

– Что вы можете об этом сказать?

– А чего вы от меня хотите? – Циклоп явно начинал проявлять враждебность.

– Такими ножницами подстригают деревья бонсай, правда?

– Вроде да.

– У вас такие продаются?

Циклоп воззрился на фотографию так, будто Тоцци подложил ему собачье дерьмо.

– Да, жена торгует такими фитюльками.

– Эти сделаны в Японии. Видите надпись на лезвии? Ваша жена тоже торгует японскими?

– Как же, черта с два. Они слишком дорогие. Мы бы ими затоварились. Я ей сказал – заказывай-ка на Тайване, там подешевле. Твои сударушки разницы не заметят. А будешь заказывать японские, сказал я ей, суну тебя головой в лесопилку, будь оно все проклято. На этот раз она меня послушалась. – Сигара подпрыгнула и вновь опустилась на привычное место.

Тоцци кивнул, прикидывая, насколько серьезно его намерение сунуть жену головой в лесопилку. Прием, впрочем, не новый. Недавно один мужик в северных районах штата Нью-Йорк убил жену топором, а тело сунул в лесопилку, чтобы следов не осталось. И все бы сошло гладко, если бы не застряли кости таза. Мужик пробовал еще и еще, и наконец приводные ремни сорвались. На суде он называл жену, и живую и мертвую, не иначе, как «эта проклятая стерва».

– Вы не знаете, кто-нибудь в округе продает такие ножницы, сделанные в Японии? – спросил Тоцци.

– Не-а. Спросите-ка лучше жену. Уж она-то знает. Завтра она вернется.

– Ладно. Скажите ей, что я позвоню. Спасибо за помощь.

Фримен пробормотал что-то невнятное. Когда Тоцци направлялся к двери, в питомник вошла некая явно зажиточная пригородная матрона. Вот уж чучело. Рыжие, крашенные хной волосы, на веках – малахитово-зеленые тени, убийственно длинные лиловые ногти, белый меховой полушубок. Тоцци оглянулся на циклопа, что стоял за прилавком, и подумал, не держит ли он лесопилку прямо на заднем дворе.

На улице Тоцци отметил, что рядом с его машиной стоит белый «мерседес» с прицепом. На заднем сиденье были три пассажира: малыш в складном стульчике, девочка детсадовского возраста и темноволосая женщина. Тоцци решил, что это няня, потому что женщина сидела сзади с детьми, склонившись над стопкой цветной бумаги, лежавшей у нее на коленях. Открывая дверь своей машины, Тоцци увидел, что няня вырезает из цветной бумаги зверушек. Сейчас она как раз закончила желтого носорога. Девчушка захлопала в ладоши и пронзительно заверещала. Малыш на стульчике крепко спал. Когда Тоцци повернул ключ зажигания и завел мотор, нянечка вдруг страшно переполошилась. Она завертела головой, уставилась на Тоцци, и в чертах ее изобразились ужас и тоска. Тоцци вдруг подумал о жертвах войны – Второй мировой, Вьетнама – и тут вдруг осознал, что и она азиатка. Еще одна азиатка. Он выдавил из себя улыбку, чтобы успокоить девушку, подал назад и выехал с территории питомника, спрашивая себя, простое ли это совпадение – увидеть подряд трех азиатов. Может быть, тут такой же случай, как если бы вы купили новый «шевроле» и вдруг вам попадаются на дороге одни только «шевроле». Может быть, тут космическая ирония. Кто знает? Тоцци вырулил с автостоянки на шоссе и больше не думал об этом.

* * *

Отъехав от питомника Фримена, Тоцци направился в центр городка, чтобы перекусить. Единственное в Милберне кафе представляло собой нечто вроде тех заведений на Пятой авеню, где богатые старые дамы платят шесть баксов за ломтик домашнего сыра, половинку консервированного персика, листочек салата и тоненький ломтик поджаренного хлеба. При виде такой массы голубых волос и норковых манто у Тоцци засосало под ложечкой: он забрал своего тунца на ржаном хлебе и вышел поесть на улицу, устроившись на одной из скамеек, искусно расставленных среди ухоженных альпийских горок, что украшали этот отрезок Милберн-авеню: напротив виднелись магазины, о которых Тоцци и мечтать не мог.

Но, пока он ел свой бутерброд, ему вдруг бросилось в глаза нечто из ряда вон выходящее. Не было ничего необычного в том, что по центру города прогуливалось много молодых женщин с детскими колясками и складными стульчиками, но из восьми, которых Тоцци заприметил, поедая первую половину бутерброда, пятеро были азиатками. Одна из них везла коляску, так что Тоцци не смог разглядеть ребенка – может, это и был ее малыш, хотя она казалась слишком юной и слишком забитой, чтобы жить в городке типа Милберн, – однако все остальные гуляли с белыми детьми. Все девушки казались очень молодыми – лет восемнадцати – двадцати. Так же, как и те двое, которых нашли в «фольксвагене». Это, пожалуй, больше чем совпадение.

Тоцци вылил остатки кофе в бегонии, собрал мусор и направился обратно в кафе. Стоило ему войти, как в нос шибанул резкий запах духов. Дыша ртом, Тоцци прошел к телефону-автомату и с радостью обнаружил, что рядом с аппаратом лежит телефонная книга. В таких местах это обычно. Он пролистнул желтые страницы рекламы, ища «Няни», «Уход за детьми», «Дети». Под рубрикой «Служба ухода за детьми» он обнаружил несколько контор, предоставляющих приходящих нянь, одно агентство под названием «Домашняя прислуга на выбор», которое снабжало богатую публику и семейными парами, обслуживающими дом, и поварами, и горничными, и шоферами, а еще некую Академию Истлейк, школу нянь, которая специализировалась на подготовке «компетентных нянечек, воспитанных в британских традициях, для родителей с повышенными требованиями». Школа располагалась в Мэплвуде, соседнем городке. Тоцци посмотрел на часы и ухмыльнулся себе под нос. Есть время нанести визит в Академию Истлейк.

Бип-бип-бип, мой бравый майор.

* * *

Роясь в кармане в поисках мелкой монеты, чтобы расплатиться по счетчику, Тоцци оглядел крошечный сквер у почты и старый вокзал ветки Эри-Лакауанна, от которого как раз отходил поезд. Селение Мэплвуд – так его называли – действительно напоминало старое английское селение. Немного причудливое, но без претензий. Перед тем как снять унылую меблирашку в Уихавкене, где он нынче временно проживал, Тоцци подумывал о том, чтобы найти себе квартиру здесь, но в конце концов решил, что такое место ему не подходит. Тут ему стукнуло в голову, что неплохо бы позвонить миссис Карлсон и отменить сегодняшнюю встречу с домовладельцем, который «предпочитает сдавать квартиры семейным». Позвонит позже и чем-нибудь отговорится. Жаль: та квартира на Адамс-стрит ему понравилась. Дороговато, но чисто.

Селение Мэплвуд – идеальное место для школы нянечек «в британских традициях», подумалось ему, пока он проходил мимо читальни Христианского союза и канцелярского магазина к дверному проему, на которой было указано «49». Дом трехэтажный, из желтого кирпича, на первом этаже магазины, на втором – конторы. Академия Истлейк находилась в комнате 22. Тоцци поднялся по лестнице и направился к комнате 22, куда указывали стрелки. Он грустно улыбнулся, внезапно припомнив коренастую мисс Френсис из школы «Колокольчик». Такие женщины, наверное, и обучаются в Академии Истлейк. Мисс Френсис с британским акцентом – пожилая, седая, ласковая, но строгая, твердая и справедливая.

Но, когда Тоцци нажал на звонок у комнаты 22 и приоткрыл дверь, он увидел нечто совсем иное. Женщина стояла у стола секретарши, приложив к уху телефонную трубку. У нее были ноги что надо, невероятные ноги. Высокая. В блузке с плечиками. Прекрасная фигура. Чуть за тридцать. Темно-рыжие волосы. Небольшие, по-восточному раскосые, смеющиеся глаза. Она откинула волосы назад и взглянула на Тоцци. Приветливо улыбнулась. У нее была небольшая щербинка во рту. Тоцци едва не рухнул как подкошенный.

– ...Да. Миссис Данциг, да. Я уверяю вас. Все наши нянечки прошли тщательную подготовку по всем аспектам ухода за детьми. Сверх обычной программы наши женщины прослушали курс по дошкольной психологии и по первой помощи... Да, конечно, они могут купать детей... Только в крайнем случае... Если ребенок прольет молоко, нянечка подотрет... Нет... Боюсь, что наши нянечки не станут мыть полы и окна... Нет... нет, боюсь, что нет... Ну хорошо; жаль, что ничем не можем вам помочь, миссис Данциг. До свидания. – Она повесила трубку и снова улыбнулась Тоцци. – Здравствуйте. Чем могу вам помочь?

Истая британка. Тон любезный, но губки надуты – верно, потеряла выгодного клиента.

– Вот, – сказал Тоцци, – я хотел бы нанять... няню.

– Значит, вы обратились по адресу. – Она подошла к нему и протянула руку.

У Тоцци екнуло в груди. Взять бы да поцеловать ее, такую милую.

– Я Роксана Истлейк, – представилась она, пожимая Тоцци руку. – Секретарша, думаю, как раз ушла на обед. – Она покосилась на столик, стоящий в приемной. Глаза у нее были светло-карие, вернее темно-золотые. – Пройдите, пожалуйста, в мой офис, мистер?..

– Мм... Тоцци, Майк Тоцци.

– Сюда, мистер Тоцци. – "Ц" она произносила как "с". Ну и что? Зато какая попка. А эта щербинка... о-ля-ля.

Офис сверкал бронзой, мебель была кожаная, винного цвета. Многие дамы имеют обыкновение превращать кабинет в будуар. Этот офис был выдержан в классическом стиле – там не было ни искусственных цветов, ни заумных приборов, сверкающих хромом и черным лаком. Тоцци нравилось здесь. Хозяйка ему тоже нравилась.

– Итак, – произнесла она, сплетя пальцы над книгой записей. – Расскажите мне, мистер Тоцци, какая именно няня вам нужна.

– Ну. – Ах, как трудно было не смотреть на нее. – У меня дочь...

– Сколько ей лет?

– Мм... два годика.

– Ага. – Она кивнула и улыбнулась, подбадривая его. Ах, эта щербинка! С ума можно сойти.

– Видите ли, мисс Истлейк, я все время в разъездах. Дела. И...

– Ваша жена тоже работает?

– Нет... она умерла.

– О... простите, мистер Тоцци, мои соболезнования.

– Ничего, не стоит: это случилось давно.

Она нахмурилась.

– Но вы ведь сказали, что вашей дочери только два годика.

Тоцци кивнул, прикидывая, как бы поизящнее выкрутиться.

– Кажется, будто прошли долгие годы. Мы жили раздельно... В общем-то я ее никогда не любил.

Мисс Истлейк улыбнулась ему терпеливо, словно выслушивая душевнобольного.

– Я так понимаю, что вам нужна постоянная няня, живущая в доме?

– Да. Вообще-то я подумывал об одной из этих девушек-азиаток, которых теперь все нанимают. У моей соседки...

– Няни, которых я представляю, мистер Тоцци, прошли тщательную подготовку по всем аспектам ухода за детьми. Это молодые американки, обученные опытными британскими нянями. Они достигли высот в своей профессии, и лучшего вы ничего не найдете. И я должна вам сказать, что в моем реестре не числится ни одна азиатская женщина. Должна откровенно вам заявить, что в профессиональном отношении, насколько мне известно, эти японские девушки, на которых все помешались, намного уступают моим сотрудницам.

– Ну, все почему-то нанимают японок.

Ноздри ее затрепетали.

– Если все будут прыгать с Эмпайр-Стэйт-Билдинг, мистер Тоцци, вы тоже прыгнете?

Тоцци подавил смешок. Если вы, мисс Истлейк, будете среди этих всех.

– Значит, вы говорите, японских нянечек у вас нет.

– Именно так. И пожалуйста, не называйте их нянечками. Они уборщицы, которые заодно смотрят и за детьми.

Тоцци заметил, что, когда она злилась, акцент пропадал.

– Хорошо, вы не предоставляете этих японских девушек. А кто представляет?

– Извините, мистер Тоцци, но я скорей умру, чем стану давать какие бы то ни было справки о них. Я только что потеряла прекрасную клиентку, потому что нянечка, которую я послала, не моет полы. Клиентка мне заявила, что у ее свояченицы японская девушка моет полы и даже окна. Мытье окон – это не уход за ребенком, мистер Тоцци. Уход за ребенком – это уход за ребенком, точка. Дела у меня с каждым днем идут все хуже и хуже благодаря этим япошкам. Они сбивают цены, вот что они делают. Так что, если хотите сэкономить на вашем ребенке, достаньте себе японскую девчонку. Но если вам действительно дорога ваша дочь, в чем я не сомневаюсь, тогда вы выберете няню, прошедшую соответствующую подготовку.

Она как-то странно подбирала слова. Возможно, уже долго живет в Америке. Британский акцент, американский лексикон – сногсшибательно. Девушка – чудо.

– Мисс Истлейк, я должен вам признаться. Я вовсе не собираюсь нанимать няню.

– Извините?.. – Глаза ее превратились в щелочки. Она, кажется, разозлилась не на шутку.

Тоцци вытащил удостоверение.

– Я из Федерального бюро расследований. Собираю информацию по одному делу.

Она бросила взгляд на удостоверение, потом воззрилась на Тоцци.

– Какого дьявола вам надо? Зачем вы прикидывались?

Тоцци пожалел, что сказал правду. Теперь она смотрела совсем неприветливо.

– Знаете ли, если у меня на столе не разрывается телефон, это вовсе не значит, что у меня уйма времени и я его могу с вами терять без толку. Мне и так трудно держаться на плаву – не хватало еще правительственного вмешательства. Не нужно мне осложнений. Меня в самом деле волнует уход за детьми. Меня волнуют нужды детей, особенно тех, которыми пренебрегают родители, слишком, черт их побери, занятые, чтобы возиться с малышами. Думаю, вам этого не понять, но я считаю мои проблемы чрезвычайно важными. Поэтому я удивляюсь, как это вы набрались наглости прийти сюда, наврать с три короба, нести чепуху про япошек...

– Уф. – Он поднял руки, сдаваясь на милость победителя. – Извините за вранье, но это было необходимо. Я ведь не знал, что вы ни при чем.

– О... значит, я ни при чем? – Тон теперь был саркастический.

– Именно так.

– Знаете, а вы ведь пялитесь на меня, как собака на кость, с тех самых пор, как вошли. Для агента ФБР вы не слишком искусно маскируетесь. Я заметила, как вы смотрели на мои пальцы – нет ли обручального кольца. Мне вовсе не требуется, чтобы меня в моем офисе осаждали сексуально озабоченные «рыцари плаща и шпаги».

Мысль внезапно пришла ему в голову. Он открыл рот прежде, чем успел одуматься.

– Не могли бы вы оказать мне одну очень большую услугу? – сказал он, прерывая поток негодующих речей.

Глаза ее широко раскрылись – она не верила своим ушам.

– Что за наглость, – прошипела она в бешенстве. – Ну вы и штучка, мистер Тоцци.

– Знаете, я ведь мог бы помочь вам с японской конкуренцией, – сказал он, понятия не имея, что тут можно было бы сделать. – Все это имеет отношение к делу, которое я расследую. Мы могли бы сейчас потолковать, а вечером пойти куда-нибудь поужинать. Так я искуплю свое вторжение. Как вы к этому отнесетесь?

Уголки ее губ поднялись. Ей было любопытно. Тоцци бредил наяву.

– А что за услуга? – спросила она, глядя на Тоцци с напряженной улыбкой. – В чем она заключается?

– О, ни в чем особенном. За ужином объясню.

Она откинулась в кресле и сложила руки на груди. Смерила Тоцци взглядом, долгим, надменным, напряженная улыбка не сходила с ее лица. Но вот она улыбнулась широко, по-настоящему, вновь показывая свою щербинку.

– Объясните сейчас, мистер Тоцци. Я умираю от любопытства.

У Тоцци горели щеки. Эта щербинка такая соблазнительная.

Глава 13

– Ну что, миссис Тоцци? Квартира такая, как муж вам рассказывал? – Отблеск верхнего света падал на несоразмерные очки миссис Карлсон, отчего она казалась еще более несуразной, чем обычно.

– О да, миссис Карлсон. Такая, такая – и даже еще лучше. – Роксана отступила на шаг, соблюдая дистанцию, которую квохчущая дама, агент по недвижимости, упорно стремилась нарушить.

А Тоцци стоял на голом полу и наблюдал, как Роксана играет роль миссис Тоцци. Делала она это замечательно сверх всяких ожиданий. Смотрится ли он сам столь же убедительно в роли мужа?..

– Майкл, дорогой, пойдем, я кое-что покажу тебе в спальне. – Она протянула Тоцци руку. – Я придумала одну вещь насчет кровати.

Тоцци поднял бровь и шагнул навстречу. Какой такой кровати? Кровати-то, черт подери, нет еще.

Роксана улыбнулась миссис Карлсон.

– Вы извините, миссис Карлсон, если мы на минуточку отлучимся?

– О, конечно, конечно.

Роксана взяла Тоцци под руку и повела его в пустую спальню.

– Вы негодный актер, Тоцци, – прошептала она, закрыв за собой дверь. – Я бы никогда не взялась за эту роль, если б знала, что вы будете таким истуканом. Расслабьтесь немного.

Тоцци пожал плечами.

– Вот те на, а я думал, что все делаю как надо.

– Почему бы вам, по крайней мере, не прикинуться, будто вы меня знаете? – Скосив глаза, Тоцци мог видеть, как миссис Карлсон разгуливает по прихожей. Вдруг рука Роксаны коснулась его щеки. – Смотрите-ка, Тоцци, вы покраснели. С женой себя так не ведут.

Тоцци закашлялся.

– А что я могу сделать? Ведь мы и правда только сегодня познакомились.

– Послушай, – сказала она, – мы оба знаем, что ты ко мне неравнодушен, так что нечего тут и смущаться. Ты просто смешон и запросто можешь упустить квартиру. Любой дурак догадается, что тут дело нечисто. И мистер Халбасиан не купится на твою игру.

Тоцци отвел ее руку от своей щеки.

– Почему нет? Ведь миссис Карлсон поверила, что мы женаты.

– Если бы мы ей сказали, что ты принц Чарльз, а я принцесса Диана, она бы и в это поверила. Тут речь идет о ее комиссионных.

Тоцци обнял Роксану за талию и ухмыльнулся.

– Ладно-ладно, ты права. Я буду раскованней. Я уже вхожу в образ. Видишь? – Он привлек ее к себе.

Роксана улыбнулась ему – суховато, официально, как она умела.

– Да, вижу. – Она взяла Тоцци за руку и притянула его к тому месту, где, по ее мнению, должна стоять кровать, – у стены между окнами.

Тоцци мягко возражал – так, как обычно это делают мужья, которые знают, что в конечном итоге дадут себя убедить. Он ждал, что Роксана скажет в ответ, но она задумалась, глядя в заднее окно, на двор, где сгущалась мгла. Было во всем этом что-то зловещее – а ведь еще даже не стемнело.

– Может, Халбасиан своим отказом сослужит тебе добрую службу, – сказала она, все еще глядя во двор. – Какого черта ты тут потерял? Я бы не стала здесь жить, даже если бы мне платили восемь пятьдесят в месяц. Боже мой, да здесь точь-в-точь как в Бейруте.

Тоцци оглянулся на миссис Карлсон, которая бродила по пустой квартире. Для виду он приобнял Роксану за плечи. Ему на самом деле нравилось изображать супружескую жизнь.

– О чем ты говоришь, какой Бейрут? Все хотят жить в Хобокене. Это шикарный район, чертов рай для богатеньких карьеристов. Историческое место к тому же. Я тебе не рассказывал? Фрэнк Синатра когда-то жил в этом здании.

– Отчего же он переехал?

Тоцци посмотрел ей прямо в глаза.

– Вы умеете загнать человека в угол, мисс Истлейк.

– Хм-м-м. Зови меня Роксаной, дорогой. – Она поцеловала кончик своего пальца и потрогала Тоцци за нос. – Звучит более убедительно.

Она стояла так близко, что Тоцци чувствовал ее запах – именно ее, а не ее духов. Запах был очень приятный. У Тоцци все поднялось.

– Мистер Халбасиан пришел, – промурлыкала миссис Карлсон из коридора.

Роксана взяла Тоцци под руку и повела его навстречу домовладельцу. У Тоцци так все встало, что трусы жали в паху. Он, однако, старался идти прямо, и они вместе направились в гостиную, где ожидали увидеть лысеющего седоватого толстяка в костюме из полиэстера и рубашке-поло. Но парень, что стоял в гостиной рядом с миссис Карлсон, казалось, еще даже не брился ни разу.

Миссис Карлсон замахала руками, как ведущая телевикторины.

– Мистер и миссис Тоцци, это мистер Джеффри Халбасиан.

Последовали рукопожатия и обмен любезностями. Тоцци, однако, никак не мог принять домовладельца всерьез. Этакий Грозный Деннис из мультика в костюме от шикарного портного и хозяин квартиры? Что-то тут изначально было не так.

– Извините за опоздание, – промолвил парнишка. – Лихорадка на Уолл-стрит. Индекс Доу-Джонса сильно поднялся во второй половине дня.

– У-гм, – буркнул Тоцци, коротко кивнув.

Роксана выпучила на него глаза – опять что-то не так. Неужели его нерасположение к богачам так заметно? Чтобы загладить промах, Тоцци изобразил самую любезную улыбку.

Роксана разлилась соловьем.

– Ничего страшного, мистер Халбасиан. Нам не пришлось долго ждать. – Она нажимала на британский акцент, вероятно, полагая, что юный Халбасиан съест это и еще попросит. Все американцы, стремящиеся к власти и богатству, именно таковы. Так Роксана сказала в машине, когда они ехали сюда. Считается, что это высший класс, шик, гвоздь сезона. Черт, пусть он подавится этим акцентом, если только это поможет Тоцци заполучить квартиру.

Роксана подошла еще на шаг к Грозному Деннису.

– Я должна сказать вам, мистер Халбасиан, что мы совершенно очарованы квартирой. Ремонт сделан чудесно. И район просто великоле-е-е...

Личико юного Халбасиана просветлело, как у Крошки Тима на рождественском утреннике. Клюнул, глупый гуппи. Тоцци ликовал.

Юный Халбасиан сцепил руки за спиной и выпятил грудь.

– Я рад, миссис Тоцци, что квартира вам понравилась. В ремонт этого здания было вложено много труда. Ноя полагаю, что нельзя еще ставить точку, пока не подобрались подходящие жильцы. Я крайне ценю атмосферу. Я считаю, что это очень и очень важно. Нам нужны люди, которые создают атмосферу, соответствующую образу нового Хобокена.

Этот маленький паршивец что, клеится к Роксане? Спятил он или как? Черт его дери. Вот что получается, когда соплякам дают гражданские права. Они не обращают внимания на частности, такие, например, как внезапно напрягшаяся челюсть Тоцци. А потом обижаются понапрасну.

– Скажите-ка, мистер Халбасиан, – перебил Тоцци. – Под «атмосферой» вы понимаете то, что обычно сдаете только белым, перспективным людям? Или же вы подбираете себе разных жильцов – черных, белых, испано-говорящих, индейцев, богатых, бедных, – чтобы создать более богемную обстановку?

– Боюсь, мистер Тоцци, я вас не вполне понимаю.

– Ну, не столь уж многие могут позволить себе такую квартирную плату. Думается, что ваша «атмосфера» предполагает людей обеспеченных, раз уж вы дерете такую... квартирную плату.

Воцарилась напряженная тишина – все, конечно, поняли, куда клонит Тоцци. Халбасиан покосился на Роксану и миссис Карлсон и смерил Тоцци испепеляющим взглядом. Он казался разобиженным вконец, как маленький мальчик, срезавшийся перед училкой, в которую влюблен. Ну и чего же ты от меня хочешь? – подумал Тоцци. Не я тебя вырастил вымогателем квартирной платы и расистом.

Чувствуя, что комиссионные испаряются на глазах, миссис Карлсон решилась нарушить тишину.

– Я понимаю ваше беспокойство, мистер Тоцци, и заверяю вас, что ни мистер Халбасиан, ни компания, которую я представляю, никогда не потерпят какой бы то ни было дискриминации на любом уровне. Это противоречило бы закону, который мы чтим. Что же касается денежного вопроса, то вся квартирная плата в Хобокене регулируется Муниципальной комиссией по сдаче квартир внаем. Вы можете пойти в муниципалитет и просмотреть документы, касающиеся этого здания. Вы увидите, заверяю вас, что мистер Халбасиан оценил квартиру, ориентируясь на постановления комиссии.

– Угу, – кивнул Тоцци, глядя на юного Халбасиана сверху вниз, нарочно подчеркивая разницу в росте.

Роксана снова сделала ему большие глаза, но Тоцци уже плевать хотел на квартиру. Очень уж забавно было дразнить недоростка.

– Я не хотел вас лично обидеть, мистер Халбасиан, но поскольку я работаю в федеральных правоохранительных органах, то мой долг – задавать такие вопросы. Видите ли, если я сниму квартиру на каких-либо сомнительных с точки зрения закона условиях, это дурно отразится на моей карьере. Уверен, вы правильно поймете меня. – Он взглянул на Халбасиана сверху вниз с покровительственным видом.

– О конечно, не беспокойтесь. Я вполне понимаю ваше положение. – Парнишка весь кипел. На лице у него было написано, как ненавидит он Тоцци со всеми его потрохами.

И тут вдруг Тоцци одумался. Какого черта он это делает? Господи Боже, ему ведь нужна квартира! Нельзя же пригласить такую женщину, как Роксана, в дерьмовую комнатенку, где он живет сейчас. Может, Иверс прав? Может, у него и впрямь проблемы с образом власти? Вдруг все же еще не поздно все уладить? Тоцци изобразил самую любезную улыбку, на какую только был способен, и принялся нахваливать ремонт. Роксана подхватила, зачирикала вовсю, но Халбасиан выглядел недовольным. Казалось, он сейчас возьмет свой мячик и пойдет домой.

Тут вступила миссис Карлсон, отчаянно пытаясь спасти ситуацию.

– Миссис Тоцци работает в Вашингтоне. В парламентской прессе – так, кажется, вы сказали?

– Да, я собираю информацию для нескольких британских концернов. – Вот так, в немногих словах. Пусть воображение юного Халбасиана дорисует все остальное. Умница.

Миссис Карлсон кудахтала над Халбасианом, держа его под своим крылом и не подпуская к Тоцци.

– У них квартира в Вашингтоне. Миссис Тоцци почти все свое время проводит там, да и мистера Тоцци служебные дела часто приводят в столицу.

– И сколько же времени вы будете проводить здесь? – спросил Халбасиан у Тоцци. Маленький поганец не давал себе труда скрывать свои чувства.

Тоцци открыл рот, чтобы ответить, но Роксана перебила, чтобы он опять чего-нибудь не ляпнул.

– Ну, живем мы в Вашингтоне, и к тому же я довольно много разъезжаю. То же самое мой муж. Так что трудно сказать, сколько времени мы будем проводить в Хобокене. – Она посмотрела на Тоцци, взглядом прося не подгадить в последний момент. – Может быть, недели по две в месяц?

Тоцци пожал плечами.

– Когда больше, когда меньше. Зависит от работы.

Юный Халбасиан кивнул, покосившись на Тоцци. Либо он обдумывал, как отделаться от мужа и сдать квартиру жене, либо прикидывал, как тишком сдать квартиру на те недели, когда их тут не будет. Маленький жадный сукин сын.

– Квартира поистине великоле-е-е... – выпалила Роксана, внезапно повернувшись к Тоцци. – Я видела прелестные эстампы Лоры Эшли – они прекрасно подойдут к персидскому ковру.

И как ты думаешь, не купить ли нам в столовую тот сосновый буфет, что мы видели у Диллингхема? И поставить его сюда?

Халбасиан повел своим острым носиком и поднял бровь. Он почуял истинный английский дух. И клюнул снова. Тоцци усмехнулся, прикрыв рот рукой.

– А над каминной доской повесить дедушкин портрет? И стеганые кресла по обе стороны. – Роксана повернулась к Халбасиану. – Вы обязательно должны зайти и выпить с нами чаю, когда мы устроимся. Настоящий английский чай у камина. Я пеку вкусные ячменные лепешки, мистер Халбасиан.

Жадный маленький крысенок перестал хмуриться. Его воображению представился Алистер Кук, и позади него – веселое пламя. Ячменные лепешки довершили дело. Роксана права. Таких хлебом не корми – покажи британскую родословную.

Он быстро покосился на Тоцци и остановил на Роксане восторженный взгляд. Лицо его как-то расплылось, словно у него вдруг схватило живот.

– Что я могу сказать, миссис Тоцци? Вы само совершенство. В понедельник я передам миссис Карлсон договор аренды.

– Ве-ли-ко-ле-е-е...

– Чудесно! – воскликнула миссис Карлсон с нескрываемым облегчением.

– Я знаю – вам здесь понравится, – объявил Халбасиан, попрощался с Роксаной, потом неохотно протянул руку Тоцци.

Тоцци разулыбался и стал трясти его руку.

– Еще одно, мистер Халбасиан. Когда уберут тот мусор на заднем дворе? – Он не отпускал руку юного Халбасиана. И ничего не мог с собой поделать.

– Скоро.

– Как скоро?

– Очень скоро.

– Надеюсь на это. – Тоцци наконец его отпустил. Халбасиан, правда, не поморщился, не желая прилюдно выказывать слабость, но пальцы у него покраснели.

* * *

Теперь играли тарантеллу, и это было благословением Божьим, ибо в тарантелле не было слов. Когда тощий гитарист принимался петь, он, заканчивая всякую фразу, скользил вокруг ноты, прежде чем взять ее, словно на старый патефон поставили покоробившуюся пластинку Дина Мартина. Да и гитара у него была расстроена, и сам он не обращал никакого внимания на синтезатор, отбивавший быстрый ритм самбы. Второй парень, тот, что играл на аккордеоне, выглядел точь-в-точь как Дон Де Льюис. Играл он лучше, но слишком уж громко. Двоюродный брат Тоцци, Сэл, в детстве брал уроки игры на аккордеоне. Когда Сэлу исполнилось двенадцать, ему купили настоящий инструмент. «Испанца, я тебя обожаю», – разносилось на всю округу. Аккордеоны давно следовало занести в Женевскую конвенцию.

Роксана раскрыла раковину мидии, вытащила моллюска и бросила створки на пустую тарелку, стоявшую посередине стола.

– Халбасиан, может, еще передумает. Ты ему не понравился.

Тоцци поглядел на пластмассовые виноградные гроздья и бутылки из-под кьянти, что украшали стену. Бутылки при каждой трели аккордеона угрожающе позвякивали.

– Меня Халбасиан, конечно, терпеть не может, зато тебя он любит. – Тоцци взял из большой миски еще одну раковину. На самом деле он хотел окунуть кусок хлеба в соус, но боялся, не сочтет ли его Роксана свиньей. – Стоило ему услышать твой акцент, и я понял: парень попался.

– Только поэтому ты и попросил меня проассистировать? Потому что я англичанка?

– Нет, я не такой расчетливый.

– Еще бы.

– К тому же ты не совсем англичанка.

Роксана перестала жевать и уставилась на него.

– Ах черт, да ты и в самом деле легавый! Как ты узнал?

– Акцент у тебя не всегда одинаковый. Когда ты не следишь за собой, он вообще пропадает. Лексикон тебя тоже выдает. Например, ты почти всегда говоришь, что все «здорово», но с Майти Маусом все у тебя было «великоле-е-е». – Тоцци взял кусок хлеба, решив все же макнуть его в соус, но одумался и положил рядом с собой на тарелку.

– Ну теперь моя карта бита, и придется выкладывать все начистоту. – Она раскрыла еще одну мидию, прожевала ее, проглотила и только потом продолжила: – Я родилась в Америке – здесь, в Нью-Джерси, точнее – в Трентоне. Мой отец – англичанин. Он работал в научно-исследовательской лаборатории в Принстоне.

– Откуда же у тебя акцент?

– Мы вернулись в Англию, когда мне было четыре года. Отцу надоело то, чем он тут занимался, так что он решил поехать домой преподавать. И до двенадцати лет я жила в Лондоне.

– А потом?

– Странно, но папа все же вернулся в Принстон. Он получил пожизненную стипендию от Фонда научных исследований.

– Людям платят за то, что они сидят, сославшись в кружок, и думают?

Роксана усмехнулась.

– Можно определить и так. – Она разломила кусочек хлеба и опустила его в соус. Тоцци улыбнулся: она была что надо.

Тоцци тоже обмакнул хлеб в соус и принялся есть, стараясь не капнуть на рубашку.

– Ну, а теперь, если уж играть в Шерлока Холмса, – сказал он, вытирая рот салфеткой, – я должен заметить, что твоя мать не англичанка. Для стопроцентной британки ты слишком красива.

– Боже Всевышний! – произнесла Роксана с подчеркнутой иронией. – Неужели моя цыганская кровь так бросается в глаза?

– Цыганская?

– Да, моя мать – русская цыганка. С Украины.

Тоцци проглотил еще кусочек хлеба и кивнул. Цыганская кровь... Пожалуй, не следовало думать так, как он думал, но мысли сами лезли в голову.

К концу тарантеллы дуэт на полной громкости изобразил драматическое крещендо, и аккордеон забренчал, как серебряные ножи и вилки. Бутылки из-под кьянти задребезжали тоже. Все это напомнило Тоцци итальянскую свадьбу.

Тоцци даже вздрогнул. В самом деле, она что надо.

– У нас сейчас перерыв, – возвестил гитарист, вжав губы в самый микрофон, – но мы скоро вернемся и исполним программу, посвященную мистеру Синатре. Согласны?

Раздались жидкие хлопки. Старикан, перед которым лежала горка золотистых жареных кальмаров, постучал ножом по стакану с водой.

– Жду не дождусь, – сказала Роксана, закатывая глаза к потолку.

Плохи наши дела. Тоцци любил Синатру, но эти два парня могут все испортить...

– Извини за концертную программу. Мне нравится, как здесь кормят, вот я тебя и привел.

Роксана отхлебнула вина.

– Не извиняйся. Мне это знакомо. Чем скверней ресторанчик, тем лучше там кормят. В Трентоне я знаю пару таких местечек.

Крепко сложенный официант подошел к ним, забрал грязные тарелки и поставил салаты. Казалось, он приходился сродни музыканту, игравшему на аккордеоне.

– Все хорошо? – осведомился он.

– Прекрасно, – кивнул Тоцци.

– Вы ничего не хотите заказать оркестру? После программы, посвященной Синатре, разумеется.

– А они знают песню «Луна в ночи круглится, как большая пицца»? – спросила Роксана.

– Ну еще бы. – Официант улыбнулся, как довольный бульдог. Ему, наверное, тоже показалось, что Роксана что надо. Наконец он забрал миску со створками мидий и ушел восвояси.

– Эту песню они должны спеть хорошо, – сказала Роксана, заговорщически подмигнув.

Глотнув вина, Тоцци вспомнил, как по-настоящему называется песня.

– "Amore". – Он решил пока не форсировать события. – Итак, Роксана, раз уж ты была так добра и согласилась изображать мою жену на этой встрече, я отплачу тебе той же монетой и постараюсь решить твою проблему с японскими нянечками.

Она глубоко вздохнула и оперлась щекой на руку.

– Я просто не знаю, что делать. Если так и дальше будет продолжаться, нам не выстоять и трех месяцев.

– Расскажи поподробнее.

– Рассказывать особенно нечего. Мне перебежали дорогу. Не знаю точно, сколько берут эти япошки, но уж точно меньше нашего, потому что переманили всех наших клиентов.

– Откуда они берутся?

Роксана пожала плечами.

– Мне бы и самой хотелось знать. У нас в стране совсем немного школ, где готовят нянь, и я представляю их все.

– Ты хочешь сказать, что Академия Истлейк на самом деле не готовит нянь? Ты просто агент?

– Именно. То, что моя контора называется Академией, конечно, ерунда, зато привлекает клиентов. Публику вроде мистера Халбасиана такое наименование впечатляет. – Последнюю фразу она произнесла с британским акцентом, потом рассмеялась, но смех звучал невесело. – Сдается мне, что японочки – нелегальные иммигрантки.

– Возможно. Но работают ли они сами на себя или за ними стоит какая-то организация?

– О да, у них есть агентство... если это можно так назвать. Одна болтушка из моих бывших клиенток вынуждена была мне все о них рассказать, когда позвонила, чтобы отказаться от няни, которую я ей нашла. Дама болтала о какой-то миссис Д'Урсо из Шорт-Хиллс – как та ей прислала чудесную японочку, которая делает абсолютно все – вплоть до того, подумала я, что ублажает супруга. Насколько я поняла, эта миссис Д'Урсо действует полулегально, у себя на дому – ни рекламы, ни объявлений з справочниках, все из уст в уста. И налоги, полагаю, тоже не платит. Она, судя по всему, ввела этих японочек в обиход и, насколько я слышала, прекрасно умеет убедить зарвавшихся, наглых потаскушек, жен новоиспеченных богачей, что им просто необходимо иметь одну из таких девиц. Богатые дамочки всегда давали мне кусок хлеба, даже с маслом, а в этом году я их теряю пачками.

Тоцци подцепил на вилку аругулу и подумал, не рассказать ли Роксане, что ему известно, но потом решил, что это подождет. Может, он ошибается. Но если догадка его верна, конкурент у Роксаны еще более мощный, чем она предполагает. Он знал одного Д'Урсо, который жил как раз в Шорт-Хиллс, и это был самый агрессивный саро из семьи Антонелли. Но если эта миссис Д'Урсо – жена Джона Д'Урсо, на черта ей далось агентство по найму нянечек? Интересно, все ли ее нянечки японки? Интересно, не была ли убитая девушка из «жука смерти» одной из них? Тут вообще много интересного.

– Из твоего молчания я могу заключить, что дело мое дрянь, – заметила Роксана.

Тоцци покачал головой.

– Нет... не обязательно. Ты не можешь узнать адрес этой миссис Д'Урсо? Я бы его передал в Службу иммиграции и натурализации. Им было бы любопытно проверить у девчушек документы.

– Конечно, узнаю. Снова разговорю ту бывшую клиентку. Язык у нее без костей.

Роксана повеселела. У Тоцци слегка закружилась голова. И вправду хотелось помочь ей.

Он съел еще немножко аругулы и одобряюще улыбнулся Роксане, однако у него не было намерения беспокоить Службу иммиграции и натурализации. Они тут же устроят свой чертов рейд – им это принесет пользу, а ему, Тоцци, один только вред. Его заботило двойное убийство, а они попросту все изгадят. Пусть порезвятся позже.

И тут вернулся дуэт и снова взялся за инструменты. Тоцци надеялся, что гитарист подтянет струны, но он и не подумал этого сделать. Он просто перебросил ремень через плечо и ухмыльнулся в микрофон, пока его напарник настраивал синтезатор и задавал ритм.

Аккордеон внезапно взревел, как торнадо, наполнив зал вступлением к «Чужим в ночи». Бутылки из-под кьянти задребезжали. Тощий гитарист запел. Тоцци поглядел Роксане в глаза. Роксана поглядела в глаза Тоцци. Глаза у нее были, как тающий шоколад. Влажные губы полуоткрыты. Переплетенные пальцы лежат на столе. Оба вдруг начали отчаянно смеяться. Все как в кино. Тоцци был на седьмом небе. Роксана была великолепна.

– Роксана, можно я спрошу у тебя кое-что?

– Ну спроси у меня кое-что. – Она казалась ветреной и озорной.

– Ты бы не могла зайти ко мне, когда я перееду, – посоветовать насчет обстановки?

Она взглянула на Тоцци поверх бокала.

– Создать «атмосферу»? – Глаза у нее по-настоящему смеялись.

– Нет, в самом деле, чтобы обставить квартиру, нужен женский глаз. – Он тоже не мог сохранять серьезную мину.

– Ну что, перехитрили мы друг друга?

О да, еще как.

Аккордеон рычал что есть мочи. Бутылки дребезжали. Роксана была просто чудо. Тоцци никогда ещё не было так хорошо.

Глава 14

Тоцци чувствовал себя полным идиотом. Все тело болело, и в голове было пусто. Костяшки пальцев были ободраны, спина ныла, и никак не удавалось сосредоточить внимание на том, как Нил Чейни показывает приемы айкидо. Стоило классу разбиться на пары и начать практиковаться, как Тоцци снова и снова убеждался в своем полном идиотизме. И то, что Нил называл каждый прием по-японски, отнюдь не помогало – наоборот, запутывало вконец. И уж вовсе не помогало то, что каждый в классе беспрестанно его поправлял. Тоцци знал, это они не со зла, но ему вовсе не улыбалось выслушивать, что он и стоит не так, и сидит не так, и не так делает захват, и не так падает, и не так нападает, даже кулаками машет не так. Сколько раз в жизни приходилось ему вступать в рукопашный бой – даже сосчитать-то трудно, – и вот теперь он должен выслушивать от девчонки восемнадцати лет, что он не так сжимает кулак. Умом он понимал, что девчонка права, что в айкидо все делается по-особому, что он начинающий и должен учиться. Понимать-то он понимал, а все же чувствовал себя весьма паскудно.

Хорошо бы ему иметь такое терпение, каку Гиббонса. Гиббонс знает, как вести расследование, как дать фактам вызреть, как возвращаться на одно и то же место снова и снова, пока не обнаружится все, что там скрыто. Тоцци же – как малое дитя Ему нужно немедленно вознаграждение. Нащупываешь путеводную нить, следуешь за ней, обнаруживаешь неопровержимую улику, и – бац! – дело раскрыто. По здравом размышлении Тоцци понимал, что в реальном мире все по-иному. Но способность мыслить трезво никогда не входила в число его сильных сторон. Он предпочитал висеть между небом и землей, создать сумятицу, торопить события. Во всяком случае, ему самому нравилось так о себе думать.

Нил-сенсей – так все называли учителя, едва ступали на маты, – показывал прием вместе с другим обладателем черного пояса, ширококостным парнем с бледным, одутловатым лицом. Обладатель черного пояса с самым свирепым видом норовил ударить Нила-сенсея кулаком ниже пояса. Нил-сенсей отходил в сторонку, нежно захватывал запястье верзилы, покрывал его руку своей, разжимал ему пальцы и опрокидывал навзничь. Очень просто.

Ха! Тоцци уже знал: в айкидо никогда ничего не бывает просто. Ты не только должен правильно выполнять движения, правильно перемещаться – ты при этом должен держать в уме четыре главных принципа айкидо. Плакат на стене напоминал вам о них в случае, если подвела память: «Держись одной точки», «Совершенно расслабься», «Перенеси Вес на нижнюю часть тела», «Распространяй ки». Сегодня вечером Тоцци узнал, что «одна точка» находится где-то под пупком и, если ты ее ощущаешь, это делает тебя сильным и уравновешенным и заставляет твою энергию изливаться потоком. То, что вес нужно перенести на нижнюю часть тела, казалось разумным – тяжесть, конечно, должна быть в ногах, а не в голове. Совершенное расслабление тоже вроде бы мысль неплохая, но Тоцци было как-то трудно расслабиться, когда ему метили кулаком поддых. (Нил-сенсей твердил, что напряжение его проистекает из того факта, что он не держится «одной точки», во всяком случае, учителю так казалось, а Тоцци казалось, что это-то как раз он выполняет. Какой-то замкнутый круг.) Что же касается ки, то лучшее объяснение, которого он до сих пор добился, исходило от упитанного аспиранта из Технологического института Стивенса; тот поведал Тоцци, что км – «это когда ты вздымаешь свой дух, свои чувства, свою ауру, вроде того как твой папа воздел свою плоть».

Вот так. Улыбнись мне, Скотти.

Как же, черт его дери, возможно держать все это в голове, да еще правильно выполнять движения и усваивать проклятые приемы? И как, будь оно все неладно, можно хоть что-нибудь усвоить, сидя на корточках в позе «сэйдзи»? Все остальные ученики могли так восседать до бесконечности – им, казалось, ничто не мешало. Тоцци же постоянно ерзал, пытаясь ослабить боль, стараясь не думать о том, что ляжки и лодыжки вот-вот схватит судорога. Дьявол.

А он-то надеялся, что занятия помогут ему ослабить напряжение – не усилят его, во всяком случае. Ломота в ногах и ощущение того, что ты безнадежный неумеха, – вовсе не это требовалось сейчас Тоцци, который весь день провел у дома Д'Урсо, взрыхляя поганые клумбы, которым не видно было конца, и сгребая все до последнего листочка из-под паршивых кустов. Во всем виновата Роксана. Быстро сработала – сообщила адрес Д'Урсо рано поутру. Тоцци надеялся провести день с нею – может быть, съездить куда-нибудь, – но долг превыше всего. Черт бы его побрал.

Тоцци в самом деле хотел ее видеть. Но вместо того он отправился прямо к дому Д'Урсо, куда и прибыл как раз в тот момент, когда фургончик садовника отъезжал от большого особняка в псевдосредневековом стиле. Имя садовника красовалось на дверцах: Ник Паризи, подрядчик садово-парковых работ. Это натолкнуло Тоцци на мысль. Одет он был довольно небрежно – в джинсы, футболку, джинсовую куртку, – и вот он быстренько сгонял в питомник Фримена в Милберне, взял там трезубую тяпку и плоскую лопату, затем вернулся в Шорт-Хиллс и припарковал машину за углом, не доезжая квартала до дома Д'Урсо. Вытащил инструменты из багажника и пешком пошел к особняку.

Тоцци отправился прямо на задний двор, окруженный черной восьмифутовой чугунной решеткой. Словно в цирке, в клетке у льва. Посреди лужайки, рядом с бассейном в форме боба, виднелись деревянные качели и беседка; качели несколько успокоили Тоцци. Возможно, крутые парни не поднимают стрельбы, когда их собственная ребятня играет где-то неподалеку. К тому же, если прикинуться помощником садовника, опасности никакой не будет. Разве что вернется Ник.

Тоцци принялся за клумбу: выдернул сорняки, вскопал, разрыхлил лопатой, аккуратно зачистил края. Он глаз не спускал с дома, надеясь сразу увидеть нечто подозрительное – скажем, толпу японочек, слоняющихся неподалеку, – что-нибудь для Иверса, чтобы тот разрешил формальную электронную слежку. Поганый Иверс и чертовы ежедневные рапорты. Здорово было бы в понедельник утром положить ему на стол всем рапортам рапорт, нечто стоящее, чем Иверс утерся бы наконец. Думая об этом, Тоцци злорадно ухмылялся; но вот стеклянная дверца во внутренний двор скользнула в сторону, и показался парень в фиолетовом свитере и мешковатых штанах, серых в клеточку.

– Эй! Что ты тут делаешь? – Парень держал голову набок, чтобы патлы не лезли в глаза, решил Тоцци. Парень был определенно крутой, хотя на первый взгляд и не скажешь. Без сомнения, из команды Д'Урсо. – Я тебя спрашиваю: что ты делаешь тут? – повторил парень по слогам. Подумал, видно, что Тоцци иммигрант.

– Клумбы вскапываю, – ответил Тоцци.

– Этот тип, садовник, как его там, уже давно отвалил. Ты-то чего тут торчишь?

– Ник оставил меня перекопать клумбы. Давно пора. Поглядите сами. – Тоцци показал на клумбы. – Корни должны дышать. Надо взрыхлить землю, чтобы воздух проходил.

Тоцци был прав: все лето к клумбам никто не притрагивался. Ник – дерьмовый садовник. Панк кивнул, присмотревшись получше.

– Ты еще долго?

Тоцци пожал плечами.

– Как получится. Дел здесь полно. Взгляните на кустарники – они все переплелись. Надо и подстричь. Работа большая. За сегодня, пожалуй, и не управлюсь. Никак не выйдет. – Тоцци подумал, что недурно бы подготовить почву, если придется прийти еще раз.

– Угу, смотрится паршиво. – Панк кивнул и поддернул рукава фиолетового свитера. – Сделай все как следует, ладно?

– Ну еще бы. Конечно. Уж это-то я умею.

Тоцци все улыбался, пока панк не вернулся в дом. Теперь, черт возьми, придется вкалывать. Тоцци терпеть не мог копать клумбы. Это еще хуже, чем подстригать газон в августовский зной. После того лета, когда он служил у садовника, между последним классом школы и первым курсом колледжа, Тоцци поклялся себе, что никогда больше не возьмется за такую работу. Кто бы мог подумать, что через восемнадцать лет он снова будет ковыряться в земле? Правильно говорят – не зарекайся.

Он работал с половины одиннадцатого почти до трех и за все это время не увидел ни черта. Никто не входил и не выходил – только панк около полудня уехал на черном «мерседесе» Д'Урсо. Ни вереницы нелегальных иммигрантов, ни хихикающих гейш, никаких следов Джона Д'Урсо или его жены. Только маленькая девчушка уставилась на него сквозь стеклянные двери, ведущие на веранду. И какая-то японка увела ее прочь. Насколько Тоцци успел рассмотреть, эта японка казалась старше убитой девушки: возможно, ей лет двадцать пять – двадцать семь. Красотка. Тоцци представлял себе этих нянечек довольно невзрачными. Впрочем, он ведь ожидал, что Академией Истлейк руководит старая перечница, а там оказалась Роксана. Вкалывая, Тоцци надеялся, что японка выйдет с девочкой погулять во двор и можно будет поговорить, но этого не случилось. Тогда Тоцци подумал, что если он войдет в дом, то, может быть, где-нибудь на нее наткнется. Когда панк уехал, Тоцци позвонил и попросился в сортир. Горничная-латиноамериканка открыла ему и провела в туалет на первом этаже. И подождала за дверью, чтобы с честью проводить назад. Черт. Он напрягал воображение, стараясь изобрести еще какую-нибудь уловку, чтобы добраться до няни, но в конце концов единственное, что ему оставалось делать, это работать, наблюдать и ждать благоприятного случая. К концу дня стало очевидно, что в понедельник ему придется вернуться к кустарникам. Черт. В четверть четвертого он взял инструменты и побрел к машине.

Направляясь в Уихавкен, в свои меблированные комнаты, Тоцци все думал о японке, которую видел в доме Д'Урсо. Почему член мафии позволил жене впутаться в это дело с нянечками? И почему эти нянечки – японки? Может, хотел занять жену чем-то, чтобы не слишком надоедала? Вероятно. Но пусть даже это и законный бизнес – зачем позволять ей работать вне дома? Эти ребята не любят привлекать к себе внимание, их дома – их крепость в самом прямом смысле слова. Разве не приходило ему в голову, что такой вот семейный бизнес мог бы заинтересовать ИРС или Службу иммиграции? И почему именно японки? Концы с концами никак не сходились. В пятницу Гиббонс рассказал ему, как нашел в «хонде» шланг для подачи воздуха. Предположим, Д'Урсо нелегально ввозит в страну японских рабочих, но зачем ему эти заморочки? На мексиканской границе можно грузовиками набирать нелегальных иммигрантов из Центральной Америки. И они сами пробираются в Штаты всеми правдами и неправдами. Так не дешевле ли заняться этим, чем доставлять людей по одному из Японии морским путем? К тому же Роксана полагает, что жена Д'Урсо сбивает цены. Какой им навар с этих японских нянечек? А Д'Урсо предпринимал операцию только в том случае, если она сулила хороший куш. Да, концы с концами не сходились, никак.

Тоцци все думал о няне в доме Д'Урсо, старался припомнить ее лицо. Выражение у него было другое, более разочарованное, чем у тех нянечек-азиаток, которых он видел в Милберне. Тут уже далеко не «Чайный домик под полной луною в августе» – нет той невинности, той счастливой восторженности. Казалось, она знает гораздо больше, чем когда-либо осмелится рассказать.

Выезжая с Парквэй и поворачивая на Третью Восточную дорогу, Тоцци затряс головой, озлившись на самого себя. Ну вот опять. Господи Боже, да ведь он видел-то ее каких-нибудь двадцать секунд. И выстраивает подробное характерологическое исследование на основании беглого взгляда с расстояния в тридцать футов через стеклянную дверь? Довольно шаткое основание. Снова он сочиняет, снова подгоняет реальность под свои теории. Вот так всегда он и наживал себе неприятности. Гиббонс всегда предостерегал его от подобных штук. Возможно, Гиббонс был прав.

Проезжая по главному шоссе, Тоцци опять задумался об убитых ребятах, о том, как их тела были разрезаны, а шеи сломаны ударом каратиста, и тут вдруг вспомнил, что сегодня в четыре часа в Хобокене состоятся занятия по айкидо. Он взглянул на часы и решил, что как раз хватит времени помыться, прихватить какую-нибудь одежку и добраться до секции. Тоцци подумал, что, бросая противника на маты, он сможет хоть на ком-нибудь сорвать накопившееся раздражение. Да, вот именно: сорвать на ком-нибудь свою досаду. Вот что нужно после пропащего дня.

Как он ошибся!

Нил-сенсей окончил демонстрацию и поклонился одутловатому парню с черным поясом, потом велел ученикам разбиться на пары и отрабатывать прием. Пухлый аспирант из Института Стивенса хлопнул Тоцци по плечу и спросил:

– Ну что, потанцуем?

– Давай, – Тоцци заметил, что у парня синий пояс, одна из средних степеней. Неплохо. Значит, он достаточно опытен, чтобы чему-нибудь научить, но не так силен, чтобы ты рядом с ним смотрелся недоноском.

– Меня зовут Крис, а тебя?

– Майк.

Крис снял очки и поправил помочи.

– Ты в первый раз?

– Да, тренируюсь в первый.

Крис улыбнулся, кивнул, снова надел очки.

– Я так и подумал. Ты вроде стесняешься. Ничего. Я только через полгода перестал себя здесь чувствовать полным идиотом.

– Да что ты? Через полгода? – Этого только недоставало – комплекс неполноценности длиной в полгода.

– Ну ладно: этот прием называется «цуки котэ гаэси», что приблизительно означает «перехват запястья в кулачном бою».

Ты атакуешь. Нужно метить куда-нибудь сюда. – Крис показал себе на грудь. – Давай сначала медленно.

Тоцци встал в исходную позицию «бамми», выставив правую ногу перед левой и развернув ее под углом девяносто градусов. Он сжал кулак ладонью вверх, как это делал черный пояс во время демонстрации, и постарался припомнить, как тот парень стукнул Нила-сенсея: резко, вывернув запястье, как в каратэ. Сегодня его уже дважды корили за неточную атаку, и теперь он решил хоть раз вмазать как следует. Крис взглянул ему в глаза и кивнул. Тоцци глубоко вздохнул, решительно шагнул вперед и ударил... пустоту. Крис увернулся от удара, кулак Тоцци завис прямо перед ним, а сам Тоцци потерял равновесие. Крис мигом воспользовался положением, перехватил запястье Тоцци и вывернул его назад, так что Тоцци ничего больше не оставалось, как только хлопнуться на спину.

При падении Тоцци забыл согнуть ногу, как его учили. И так сильно треснулся о мат, что заныли почки.

Крис стоял над ним, теребя очки на носу.

– Наверное, Майк, тебе не сказали. Сила атаки всегда определяет силу броска. Поэтому я и сказал – давай медленно.

Поднимаясь на ноги, Тоцци кивнул.

– Понял.

– Ладно, давай с другой стороны.

Тоцци знал, что это значит: надо поменять ногу и бить левой рукой. В этот раз он занес кулак медленно-медленно, и Крис его бросил бережно и мягко.

Когда настал черед Тоцци бросать, Крис терпеливо описал ему все движения и во время боя все время подсказывал. Так они и продолжали: два раза бросал Крис, два – Тоцци. Когда бросал Тоцци, Крис с шумом шлепался о маты, как делали все опытные бойцы. Это ослабляло инерцию падения. Грохот, с которым Крис валился на маты, радовал Тоцци, хоть он и знал, что тут больше шума, чем дела: так и профессиональный борец хлопается перед публикой на гулкий пол для вящего эффекта.

Они тренировались, вновь и вновь отрабатывая прием, и через какое-то время Тоцци почувствовал, что начинает вникать. Ему удавалось в большинстве случаев увертываться, а пару раз он возомнил себя почти что знатоком: швыряя Криса, он почти не тратил энергии, просто использовал силу атаки.

– Что, если ты попробуешь меня стукнуть по-настоящему? – сказал Крис. – Представь, будто ты озверел взаправду. И в самом деле хочешь меня достать.

– Идет, – ответил Тоцци. Он занял позицию и решил на этот раз не отступать. Крис свое дело знает. Он постарается уйти. Но тут все будет по-настоящему.

Тоцци, легкий на ногу, выступил вперед. Заглянул Крису в глаза, кивнул и направил удар в солнечное сплетение. Но Крис опять ушел, Тоцци опять потерял равновесие, Крис снова схватил его запястье и резко повернул. Тоцци полетел и хлопнулся спиной о мат, и, хотя на этот раз он подогнул ногу, удар получился таким сильным, что ребра затрещали.

Крис стоял над ним, качая головой.

– В чем дело? – спросил Тоцци.

– Что-то тут не так. Попробуем еще раз? С той же стороны.

– Не так... ну ладно. Тебе виднее.

Тоцци поднялся и ударил той же рукой. Крис швырнул его, и он с грохотом рухнул на маты. На этот раз, кажется, еще сильнее.

– Ну что, лучше? – простонал Тоцци, приподнимаясь на локтях.

– Да вроде лучше. – Крис казался довольным. – Твоя очередь.

Тоцци медленно поднялся на ноги, твердо намереваясь воспроизвести лучший чертов «котэ гаэси», какой кто-либо когда-либо видел у начинающего. Он полагал, что и вправду это освоил. Теперь он мог выполнить прием целиком, не задумываясь над каждым отдельным движением. Он занял позицию, встал в «бамми», ожидая атаки Криса. Крис сжал кулак. Тоцци приготовился. Крис пошел вперед. Тоцци прямо слышал уже, как тот грохается о маты. Ну давай. Вот...

– Хай, – произнес Нил-сенсей с порога.

Крис немедленно прервал атаку и поклонился Тоцци.

– Спасибо, Майк.

– А... да-да, спасибо тебе. – Тоцци чувствовал себя так, будто его обокрали.

Все ринулись занимать свои места, расселись в два ряда в позе «сэйдзи», ожидая, пока Нил-сенсей начнет объяснять новый прием. Тоцци взглянул на Криса и нахмурился. Он был готов. Он чувствовал, что на этот раз все получилось бы правильно. Его обокрали, черт побери.

Тоцци медленно опустился на колени. Он бы мог это сделать, черт возьми. В другой раз. Тоцци присел на пятки, и голени тут же заныли. Нил начал демонстрацию. В другой раз. Тоцци почувствовал, как немеет икра. Черт. Вытащил ноги из-под себя, присел на ягодицы и принялся быстро растирать больное место. Ага... в следующий раз, может быть.

Глава 15

– Сладекс что, кончился? – спросил Д'Урсо. – Что, Мишель, сладекса больше нету?

– Пойду принесу, – отозвалась та и ушла в дом.

Все они сидели на веранде и пили кофе. Тоцци сразу узнал Д'Урсо по фотографиям, которые видел в картотеке ФБР. Серо-стальные, прекрасно уложенные волосы, монументальное сложение, шикарные европейские шмотки – его ни с кем нельзя было спутать.

Панк, который в субботу пытался выставить Тоцци, тоже сидел за столом и пил кофе. Тоцци слышал, как Д'Урсо и его жена называли его Бобби. Сегодня на нем был довольно моднючий костюм – мешковатый, табачного цвета. Рубашка застегнута под шею, галстука нет. Ни дать ни взять мистер Груви, этот Бобби-как-его-там.

Миссис Д'Урсо была нервной миниатюрной женщиной с маленькими, хрупкими запястьями, которые, казалось, так легко сломать. Густые светлые волосы медового цвета тщательно уложены, макияж с утра такой, что впору на бал. Она смотрелась почти как одна из тех пакостных сучонок с обертки шикарного мыла – наверняка блатная, презирающая всех, кто не вхож в ее круг, – вот только под слоем туши и теней глаза у нее были как у испуганного кролика. Тоцци вдруг спросил себя, а не выглядят ли кролики, на которых проверяют новые лекарства и косметику, так же, как Мишель Д'Урсо.

Оттуда, где он находился, ползая на коленях в клумбах, разбитых позади дома, Тоцци не многое мог разглядеть сквозь кусты, но слышал довольно хорошо. Было бы, черт возьми, гораздо удобнее укрепить микрофон под верандой и удалиться слушать в машину. Но без письменного приказа Иверса Тоцци не мог получить никакого оборудования, а Иверс никогда не даст «добро» на такое дело. Он просто лопнет от ярости, стоит Тоцци хоть словом обмолвиться насчет японских нянечек. Так чудесно иметь босса, с которым можно поделиться.

Тоцци подполз чуть ближе и оказался под самой верандой. Там, под кустами, скопилось много палой листвы. Если кто-то появится, он начнет ее выгребать оттуда, сделает вид, будто занят расчисткой.

– Моя сестричка тебе насчет этого проходу не даст. – Тоцци узнал голос мистера Груви. – Дубинноголовая – точь-в-точь как ее мамаша.

– Нервничает немного, и все. Ты за нее не переживай. – Голос у Д'Урсо был до странности медоточивый.

– Я просто не знаю, о чем она может трепануть. Гадство, она ведь тоже сядет, если засветит тебя.

Д'Урсо не ответил, и Тоцци спросил себя почему. Может, сделал какой-нибудь жест, а может, вообще не хочет говорить о жене и о тех неприятностях, что она доставляет.

И тут Тоцци услышал, как высокие каблуки Мишель Д'Урсо стучат по доскам веранды. Она отодвинула стул, и на минуту воцарилось напряженное молчание.

– Джон, – наконец сказала она, – не то чтобы я сильно переживала насчет этого – я в самом деле не переживаю, – но я никак не могу понять, зачем эти перемены. Неразумно что-то менять, когда все так хорошо складывается. И мне кажется, это рискованно.

– О, ради Бо...

– Заткнись, Бобби. – Д'Урсо одернул его, как шавку. – Нет никакого риска, Мишель. Просто деловое чутье. Возьмем, например, автомобильный бизнес. Японские автомобили всегда продавались у нас по дешевке, но японцы поумнели и подняли цены. И что воспоследовало?

– Я не знаю, Джон. Что?

– Импортеры стали ввозить более дешевые машины из Кореи. Это, солнышко, закон рынка. Урвать что-то по самой выгодной цене.

– Ну, Джон, – всхлипнула она, – тут же не автомобили.

– Ну ладно, давай поговорим о твоих нянечках. Сейчас эти девушки стоят нам двадцать пять кусков каждая, верно? Это значит, что мы должны найти девушке место и она должна там работать четырнадцать месяцев, прежде чем мы получим обратно наше первоначальное вложение. А если мы сможем покупать девушек дешевле, время оборота сократится и мы быстрее начнем получать прибыль.

– Да, Джон, да, но ты не понимаешь, – всхлипы усилились, – у японских девушек свой отпечаток. Люди хотят иметь их у себя дома, они шикарные, в них есть шарм. Но подросшие дети войны из Вьетнама, Лаоса, Камбоджи? Не надо, Джон. Их не так-то легко будет пристроить. Японок они не заменят.

– За чем все эти дамы обращаются к тебе, Мишель? За японским колоритом или за нянечками? Поверь мне: по хорошей цене они разберут и детей войны.

– Не знаю; Джон. У меня и с японками хлопот полон рот, чтобы держать их под контролем. А эти новые девчонки – кто может сказать, какие они? Только лишняя морока. Я бы выждала немного, прежде чем что-то менять.

– Ты, Мишель, все принимаешь слишком близко к сердцу. – Мистеру Груви не терпелось вставить свое веское слово. – Думаешь, только яки следят за твоими девицами? Наплюй на них. Нам они на фиг не нужны. Твои девицы не разбегутся, поверь; и даже когда яки скроются в тумане, наши ребята чудненько наведут там свои порядки.

– Бобби, – сказала она, – они ведь не дуры. И некоторые начинают понимать, что их здорово надули. У всех девчонок масса возможностей смыться. Они ведь не на цепи сидят. И деньги у них есть...

– Те карманные деньги, которые им даются? Далеко ли на них уедешь? Даже если они и решатся свалить – куда им деваться без вида на жительство и паспорта? Очнись, Мишель. И потом, большинство твоих девчонок в общем-то вполне счастливы. Вот ребята с фабрики – те доставляют нам массу хлопот.

– Да неужто? Может, ты запамятовал, что одна из моих девчонок удрала с любовником и ее пришил твой дружок Масиро?

Тоцци затаил дыхание. Ах, черт возьми, имя; еще раз, пожалуйста.

– Он мне не дружок.

– Когда я вспоминаю те заголовки насчет «жука смерти», меня по ночам мучают кошмары. До сих пор. Я все жду, когда в газетах появится ее фотография. И тогда что я скажу семье, где она работала, а? Боже Всевышний, у меня внутри все так и переворачивается.

– Солнышко, сколько раз можно тебе повторять, что никаких фотографий в газетах не появится, – сказал Д'Урсо. – Будь у них фотография, они давно бы уже ее пустили в ход.

– Как ты можешь, черт тебя побери, оставаться таким спокойным? – простонала она. – Ты ведешь себя так, словно ничего и не случилось. Я вся извелась от страха.

С минуту все молчали.

– Я знаю, что ты боишься, – спокойно промолвил Д'Урсо. – Но на самом деле ты ведь боишься старикана, правда?

– Конечно, я боюсь старикана, – произнесла она громким шепотом. – Джон, ты нарушил его прямой приказ. Он велел тебе не делать из девушек проституток, а ты ослушался и гнешь свое. Что, если он узнает о твоем борделе в Атлантик-Сити?

– Ну предположим – и что тогда?

– Он велел тебе не делать из них проституток, Джон! Джон, он босс! Он тебе велел, а ты ослушался.

– О Боже Всемилостивый! – завопил Бобби. – Они же поганые рабы. Мы с ними можем делать все, что душа пожелает.

Мишель резко повернулась к нему.

– Кармине Антонелли только на первый взгляд похож на доброго старого дедушку, Бобби. Если ты перейдешь ему дорогу, он вырежет из тебя сердце и съест его на завтрак, и ты это отлично знаешь. Он нас всех убьет. Он это сделает, А моя девочка? Боже! Аманда! Ее тоже, Бобби! Антонелли все равно! Он и ее прикажет убить!

У Тоцци пересохло во рту. Трудно было поверить в то, что он сейчас услышал, но ведь панк открыл рот и сказал это. Мафия ввозит рабов. Господи Иисусе Христе! Тоцци решил выползти из клумб и убраться подальше, пока его не засекли здесь, в грязи. Подумают, что он подслушивал, а такие ребята, как Д'Урсо, вряд ли станут морочить себе голову презумпцией невиновности. Тоцци заполз за угол дома, а Д'Урсо тем временем пытался успокоить свою истеричку-жену. Насколько Тоцци мог слышать, без особого успеха.

* * *

Д'Урсо остался на веранде один. Мишель пошла в дом умыться. Бобби тоже удалился – взять «бабки» или еще за чем-нибудь. Д'Урсо глянул вниз, туда, где солнце отражалось в воде бассейна, и вдруг подумал, что пора бы чертовым рабочим явиться и спустить воду. Уже октябрь, прах его дери. Почему Мишель не позвала рабочих? Что за чертовщина творится с ней? Она что, ослепла? Д'Урсо хотел было уже пойти в дом и наорать на нее, но вовремя одумался. Она и так уже дошла до ручки. Лучше ее не трогать. Д'Урсо потянулся через стол за кофейником, собираясь налить себе еще полчашечки, и тут услышал, как за его спиной заскользила стеклянная дверь.

– Папа!

– Эй! Вот и моя девочка.

Трехлетняя дочь Д'Урсо, Аманда, протопала по веранде и уселась к нему на колени. Обняла за шею, крепко сжала губки и звонко поцеловала, чмокнув в нос. Д'Урсо прижал ее к себе и приласкал. Опять на ней спортивный костюмчик. Какого Черта Мишель никогда на нее на наденет платьице?

Потом он заметил Рэйко – девушка стояла в дверях, и ее прекрасные волосы рассыпались по спине. Эти японские девушки, бывает, просто лезут к тебе в душу. Вот и Рэйко – такую красавицу редко встретишь. Спорим, она ничем не хуже той японской braciole, которую он имел в борделе Хамабути в Нью-Йорке. Надо бы этот вопрос разъяснить. Она бы неплохо смотрелась там, в Атлантик-Сити.

– Рэйко, – позвал он, поглаживая дочь по волосам. – Хочешь чашечку кофе?

Она в недоумении наморщила лобик. «Не говорить английский». Вот незадача. Впрочем, можно ее научить.

– Кофе, – повторил он, поднимая кофейник. – Хочешь кофе?

– Да, Рэйко, – сказала Аманда, сидя на коленях у отца и протягивая руку за анисовым печеньем, – ты можешь выпить чашечку.

– Конечно, она может, – подтвердил Д'Урсо и наполнил чашку. – Хочешь молочка, сахарку, сладекса? – Он указал на все это, не сводя глаз с Рэйко. – А меня случаем не хочешь? – Д'Урсо ухмыльнулся.

Рэйко встряхнула головой, перебрасывая волосы на плечо, и нерешительно шагнула вперед. Она ткнула пальцем в серебряную сахарницу и пальцем показала, что ей немножко.

Тут появилась Мишель. Она казалась очень бледной, хотя и поправила макияж.

– Мамочка! – Аманда спрыгнула с отцовских коленей и подбежала к матери. Потом взяла Мишель за руку и подвела ее к стулу. – Вот, Садись тут, мамочка. Ты будешь больная, а я буду доктор. Ты будешь сидеть здесь, а я тебя буду лечить. – Она взяла еще одно анисовое печенье и стала крошить его на столе. – Я тебе сейчас сделаю таблетки, ладно, мамочка?

Увидев, что делает девочка, Рэйко подбежала, чтобы остановить ее, но Мишель махнула рукой.

– Все в порядке, Рэйко, – сказала она, усиленно кивая. – Ролевые игры очень полезны в таком возрасте.

Д'Урсо фыркнул.

– Ну к чему ты ей все это рассказываешь? Она же по-английски не понимает.

– Ну хорошо, а как же она научится, если никто не будет с ней разговаривать?

Д'Урсо пожал плечами и поправил галстук. Она еще не совсем успокоилась.

– Присядь, Рэйко. – Мишель указала на скамью. – Садись сюда.

Но Рэйко так и стояла, держа на весу чашку и блюдечко, пока Аманда за руку не подвела ее к скамье.

– Ты поможешь мне делать таблетки, – сказала девочка.

Она вернулась к столу, взяла еще печенье и стала крошить его на скамейку. Рэйко смела крошки в блюдце и подставила его девочке, чтобы та не сорила вокруг.

Д'Урсо прихлебывал кофе и смотрел на жену, пытаясь придумать, с чего бы начать разговор.

– Послушай, – сказал он наконец, – у тебя сейчас есть на примете хорошие девушки? Вроде Рэйко, я имею в виду.

– Что ты подразумеваешь под словом «хорошие»?

– Хорошие для ухода за детьми. Что еще я могу подразумевать?

– Ну да, у нас сейчас есть несколько просто прекрасных девушек. Во всяком случае, так отзываются о них те семьи, где они работают.

– Ты не могла бы одну из них забрать обратно? И заменить кем-нибудь еще.

– Зачем? – У Мишель уже возникли какие-то подозрения.

– Нам нужна хорошая нянечка для Аманды. Насчет Рэйко у меня другие планы.

Мишель уставилась на него, сощурив глаза. Гадство. Вот она опять.

– Нет, Джон. Ни в коем случае. Мы уже с тобой об этом говорили. Тебе не удастся превратить эту девушку в шлюху. Ты слышишь меня?

– Не надо мне указывать. Я сказал, что забираю Рэйко, значит, так и будет.

– Ты не можешь ее забрать. Аманда к ней привязана. – Мишель хлюпала опять. – Это подорвет ее психику. Боже мой, во всех книгах сказано, что три года – критический этап в развитии ребенка. Нет-нет, ты не поступишь так со своей родной дочерью.

– Ах, Мишель, перестань, пожалуйста! Через два дня с новой нянечкой Аманда и думать о ней забудет. – Он взглянул на Рэйко – та сидела на скамье и помогала Аманде крошить анисовое печенье. Волосы скрывали ее лицо, как блестящая черная занавесь. Боже мой, да она, наверное, совершенно потрясающая.

– Тебе наплевать на то, кто смотрит за твоим ребенком, – так ведь, Джон? Ты думаешь, это просто, думаешь, кто угодно справится. Думаешь, это как конвейер на твоей птицефабрике. Ну так вот, это совсем другое дело. Нужно уметь общаться с детьми. Нужно выстраивать с ними отношения. У Рэйко с Амандой отношения сложились. И мы не можем разрушить их просто потому, что тебе понадобилась еще одна шлюха.

– Знаешь, я когда-нибудь выкину вон весь тот хлам по педагогике, какого ты накупила. У тебя не осталось ни капли здравого смысла. Твоя мать что, прочла миллион книг, прежде чем тебя воспитывать? Моя – нет.

Мишель сверкнула глазами на мужа.

– Ты своей матерью мне глаза не коли.

– А что ты имеешь против моей матери? – Сучонка.

– Ничего. – Мишель опустила глаза.

– Что это такое – «ничего»? Валяй выкладывай, что у тебя на уме.

Мишель подняла глаза к небу, сжала кулак и закусила верхнюю губу.

– Послушай, Джон, я не хочу с тобой ссориться. Я не хотела сказать ничего плохого про твою мать. Я просто нервничаю.

– Из-за чего ты нервничаешь?

– Из-за всего: из-за борделя, из-за того, что ты забираешь Рэйко, из-за мистера Антонелли. Слишком многое переменилось, Джон. – Иисусе Христе, опять она начинает нюнить.

– Но стоит ли из-за этого нервничать? – Д'Урсо сдерживался изо всех сил. Как дед говаривал насчет бабки – все, что ей нужно, это хорошая затрещина и большая затычка.

Мишель всхлипывала, как ребенок.

– Антонелли ужасно разозлится на тебя. Решит, что ты зарвался. Я боюсь его, Джон, боюсь того, что он с нами сделает.

– Что с тобой, мамочка? Ты почему плачешь? – Аманда, казалось, вот-вот разревется сама.

Д'Урсо провел рукой по лицу.

– Перестань плакать, Мишель. Ты расстраиваешь Аманду. Перестань плакать и послушай меня. Тебе недолго осталось переживать из-за старика.

Мишель перестала всхлипывать. Глаза ее расширились. У нее перехватило дыхание.

– Что ты такое говоришь, Джон? – произнесла она отчаянным шепотом.

Д'Урсо не собирался ей рассказывать, но было уже поздно. Теперь она догадалась. Впрочем, рано или поздно все равно...

– Я решился, – сказал он. – Старик должен уйти.

Мишель хотела что-то сказать, но у нее не получалось. Она тяжело дышала, прикрыв рот рукой и глядя на Аманду. Д'Урсо схватил жену за руки и мягко развернул к себе.

– Только не устраивай здесь сцены. Просто выслушай меня.

– Ты спятил! – зашипела она. – Спятил! Если Антонелли узнает, что ты хочешь его достать, он нас всех сотрет в порошок.

– Пять лет назад, Мишель, я бы согласился с тобой. Тогда Антонелли был настоящим боссом, но сейчас он слишком стар.

Нет прежней хватки. Ослабел, оторвался от жизни. Половина банд в семействе делают все, что им только в голову взбредет, а он и знать ничего не знает. Он роняет престиж всего семейства. Тушь текла у нее по щекам. Сейчас она была похожа на того парня, Элиса Купера.

– Но он босс, Джон. Ты убьешь его – и начнется война между бандами. Ты ведь не хочешь этого, а?

– Спасибо тебе, Мишель, большое спасибо. Прекрасно иметь жену, которая всегда поддержит в тяжелую минуту. – Он выпустил ее руки.

Она перестала плакать и вытерла салфеткой глаза.

– Ты не прав, Джон. Ты совершаешь большую ошибку. Он грохнул кулаком по столу. Чашка, стоявшая на краю, упала и разбилась.

– Старик мешает нам по-настоящему развернуться в этом деле с рабами. Этого нельзя, того нельзя – а сорок процентов вынь да положь. Как он думает, откуда возьмется его доля, да еще и мне приличный процент, если девчонки не будут прирабатывать на стороне? Это не такая большая просьба. А он говорит: нет, это нельзя. Так нечестно. Если хочешь знать мое мнение, то он и его закадычный дружок Хамабути – кукушата в чужом гнезде и денежки получают задарма. Старику пора умереть. Он и так достаточно пожил. – Д'Урсо встал и застегнул на все пуговицы свой двубортный пиджак.

Тут он вдруг заметил, что Рэйко смотрит на него. Она передернула плечами, откидывая волосы с лица. Чистя лацканы, Д'Урсо выпятил губы, чтобы не выдать ухмылку. Да, детка, ты мне тоже нравишься. Как-нибудь на днях, Рэйко. Очень скоро. Обещаю тебе.

Аманда спрыгнула со скамейки и отнесла Мишель блюдечко с крошками.

– Вот, мамочка. Вот твои таблетки. Выпей, и тебе будет лучше.

– Спасибо тебе, дружочек. – Мишель шмыгнула носом и принялась подъедать крошки. Она склонилась над блюдцем с таким видом, будто там лежал омар, и время от времени вытирала глаза черной от туши салфеткой, делая вид, что все в порядке. Дура. Никогда она не была такой дурой. Дети лишают женщину разума. Просто превращают ее в пустое место.

– Ну, пока, – сказал Д'Урсо жене. – Счастливо, Аманда.

– Счастливо, папочка.

Повернувшись, чтобы идти, он снова поймал на себе взгляд Рэйко. Он ухмыльнулся и подмигнул девушке. Да, как-нибудь на этих днях, Рэйко. На этих днях.

Глава 16

Рэйко всегда это делала, когда они занимались любовью. Оседлав его бедра, раскачиваясь медленно, упорно, возбуждающе, она откидывала голову назад, и ее длинные шелковистые волосы скользили по его яйцам, а Рэйко тем временем сновала по татуировкам легкими пальчиками. Сначала – зеленый дракон на левом плече: она рисовала ему зубы, тыкала в красные глаза, обводила чешуйки, следовала за извивами хвоста, что заканчивались под мышкой: Затем она переходила к дракону на правом плече и проделывала то же самое в том же порядке.

Затем – маска черта слева, выше ребер: сначала всегда язычок, затем – длинный синий нос, похожий на пенис. Потом всегда шел правый черт в той же самой последовательности: язык, нос, рот, глаза.

Потом она всегда переходила к толстой черной рыбе фугу посередине груди, начиная с синеватых выпяченных губ, переходя на скошенный лоб, затем на спину, потом, скользнув вниз, обрисовывала хвост, тщательно прослеживая все его перепонки, затем возвращалась к туловищу, обводила выгиб толстого живота, поднималась к челюсти, наконец, отрывала пальчик, чтобы ткнуть его в желтый выпученный глаз, завершая таким образом рисунок рыбы.

Наконец она сосредоточивалась на эмблеме, заключенной в рыбьем боку, эмблеме Фугукай, и тщательно выписывала иероглифы, составляющие название организации. Нагаи всегда удивлялся, зачем она неизменно следует этому кропотливому ритуалу – ведь встречались-то они в лучшем случае раз в неделю. Не слишком все это и возбуждало, надо сказать. На самом деле Нагаи включался только тогда, когда длинные волосы Рэйко начинали щекотать ему яйца. Вот почему он наказал ей никогда не стричь волосы, что бы ни случилось.

Она закончила обводить татуировки и потерлась о него животом, влажными складками. Их пальцы переплелись, и она продолжала извиваться, чуть-чуть подпрыгивая. Но волосы ее больше не доставали до яиц; проклятье – это внезапно вывело его из терпения. У него ведь полна коробушка – вот-вот прольется. Он поднял локти, оторвал Рэйко от себя, кинул на скрипучий матрас. Она легла на собственные волосы, как принцесса, упавшая с неба. Он вновь отыскал шелковистые влажные складки и проскользнул туда, вращая бедрами, чтобы она ощутила его приход. Хотелось поиграть с ней, приласкать ее, но он был слишком возбужден и не мог больше терпеть. Ей нравилось, когда это длится долго. Говорила всегда, что, когда медленно занимаешься любовью, время останавливается. Иногда и он так же относился к сексу, но нечасто. Во всяком случае, с тех пор как приехал в Америку. Трудно заставить время остановиться, когда Масиро и двое из ребят Хамабути ждут тебя на автомобильной стоянке у паршивого мотеля, чтобы сопроводить в Нью-Йорк на встречу с очередным связным проклятого Хамабути, которая должна состояться в полдень.

Черт. Он опадал, становился мягким, вялым, стоило подумать о работе. Надо поспешить, пока не опал совсем. Нагаи начал просовывать, встроился в ритм, чуть приподнялся, чтобы легче входило. Пот выступил у него на лбу. Он старался изо всех сил, нажимал, сдерживался до последнего. Он толкал, толкал и толкал, помогая себе руками, растирая ей зад, намотав на пальцы эти чудесные черные волосы. Он представил себе Рэйко в комнате прелестного деревенского домика – ее волосы, такие длинные, устилают весь пол, до самых стен из рисовой бумаги. Она здесь живет нагая, только для него. Ее волосы – одежда, мебель, постель. Солнце заглядывает в окошки, и пряди сверкают, как уголь. Внезапно он почувствовал, что кончает. Да. Это срабатывает безотказно.

Когда он снова открыл глаза, голова Рэйко покоилась у него на плече. Рэйко надула губки.

– Ты делаешь это, как американец, – сказала она по-японски.

Он взглянул на картину, висящую над кроватью. Красные гвоздики в китайской вазе по черному бархату. Он видел цветы вверх ногами. Хотелось спать.

– Откуда ты знаешь, как американцы это делают?

– Смотрела видики, которые мои приносят домой. Еще притворялась, будто ничего не понимаю. Краснела, когда начинался секс, ну и прочая лажа. Д'Урсо все это очень забавляет. – Ее презрение к семейству Д'Урсо слишком явно бросалось в глаза. Уж такая ли она хорошая актриса, как ей самой это кажется? Есть повод для беспокойства.

– Ну так как же трахаются американцы?

– Быстро. Будто насилуют – только в конце говорят друг другу: «Я люблю тебя». Просто фигня. Ты смотрел «Отсюда до вечности»? «Это классика», как говорит дорогуша Мишель. У нее есть собственная кассета. Берт Ланкастер на пляже верхом на блондинке. Быстро-быстро-быстро. Кошмар.

– Кто такой Берт Ланкастер? – Он усмехнулся. Он прекрасно знал, кто такой Берт Ланкастер.

Она надула губки и отвернулась, прижавшись щекой к спине правого дракона. Принцесса моя.

– Извини, – произнес он наконец. – Иногда я становлюсь... нервным, раздражительным. Иногда мне трудно расслабиться.

– Знаю. – Он почувствовал ее вздох на своей голой груди. – Вот почему я никогда тебе ничего не рассказываю, пока мы не кончим. Но теперь это, кажется, не важно. Ты теперь всегда такой.

Черт. Только не сейчас. Пожалуйста.

– Извини. Иногда я ничего не могу с собой поделать. Но все наладится. И очень скоро, надеюсь.

– Ничего не наладится. – Рэйко приподнялась и сверкнула на него глазами, полными слез.

Вечно она драматизирует. Любит видеть его выбитым из колеи. По какой-то причине женщинам нравится время от времени загонять мужчин в угол. Глупо.

– Ну что там у тебя? Давай говори.

– Тебе какие новости сначала: плохие или очень плохие?

Он нахмурился.

– Я этих игр не люблю.

– Д'Урсо сказал жене, что собирается убить Антонелли.

Она оперлась на локоть, ожидая бешеной реакции. Нет, такого удовольствия он ей не доставит. Он снова посмотрел на гвоздики. Черт.

– Тебя это не удивляет?

Он все глядел на гвоздики и думал, как это – писать красками по бархату.

– Д'Урсо говорил мне, что у него какие-то большие планы. Видимо, он именно это имел в виду. Я думал, что этот ублюдок умнее.

Он привлек Рэйко к себе, положил ее голову себе на грудь и поглаживал ее волосы, раздумывая, как это отразится на нем и его дезертирстве из Фугукай и партнерстве с Д'Урсо. Если Д'Урсо достаточно силен, чтобы провернуть такое, для торговли рабами это великолепно. Конкуренции со стороны Антонелли и Хамабути будет положен конец. Они с Д'Урсо весь город приберут к рукам. Но если попытка Д'Урсо убрать босса сорвется, он, Нагаи, окажется под перекрестным огнем и станет объектом возмездия Антонелли. Нагаи подергал себя за мочку уха. Может, лучше не ввязываться в игру на стороне Д'Урсо, пока не кончится борьба за власть? В таких делах неразумно поддерживать проигравшего.

– Д'Урсо пользуется поддержкой в семействе? – спросил он, вспоминая собственную попытку убить Хамабути и тех людей, которые, как ему тогда казалось, могли бы его поддержать.

– Я слышала, как Д'Урсо и Бобби обсуждали своих друзей в семействе. Некоторые, говорили они, «в самом деле хорошие парни». Кажется, они имели в виду, что эти люди скорее пойдут за Д'Урсо, чем за Антонелли. Они называли имена, но мне этих имен не запомнить. Для меня итальянские имена все одинаковы. «Ип-пи, дель-ли, ро-ло, ро-ли». – Она брезгливо сморщилась.

– Д'Урсо говорил, как он собирается убить Антонелли?

Рэйко покачала головой.

– Он никогда с женой не обсуждает подробностей. Дорогуша Мишель впадает в истерику и от той малости, которую он ей рассказывает. Когда он рассказал ей об этом, я думала, что с ней случится припадок. Она вся побелела. Позже она предупредила Бобби, что некто по имени Винсент первым перебьет их всех.

Нагаи кивнул. Ах да... Винсент. Грозная сила, надо полагать. Масиро мог бы помочь Д'Урсо разделаться с этим Винсентом. Если только Нагаи решит встать на сторону Д'Урсо. Если...

Нагаи снова откинулся на подушки и уставился на красные гвоздики. Но как это Д'Урсо вообще могло такое прийти в голову? Разве он ничему не научился на большой ошибке Нагаи? И все же какая-то часть его существа хотела подать Д'Урсо совет – так он сможет повторить собственное покушение на Хамабути и доказать, что это осуществимо. Однако мафия ведет жесткую игру: сила действия равна силе противодействия. Антонелли не станет разыгрывать с Д'Урсо старого доброго наставника, как то делал Хамабути с ним, Нагаи. Нет, это неразумно.

– Я тебе говорила, что есть еще плохие новости, – сказала Рэйко, прерывая его размышления. – Ты не хочешь послушать? Тебе, кажется, все равно. – Она не скрывала досады. Она не всегда была с ним такой дерзкой и упрямой. Начала огрызаться с тех пор, как стала для него шпионить.

Нагаи заглянул ей в глаза и подумал, не надавать ли ейхорошенько по щекам, чтоб знала свое место.

– Слушаю тебя. Говори.

– Д'Урсо и Мишель поссорились из-за меня. Он хочет забрать меня из дому и определить проституткой в свой бордель. – Она это выпалила с какой-то даже угрозой.

– Тебе уже велели собирать вещи?

– Нет. Она хочет, чтобы я осталась с ребенком. Но Д'Урсо вбил себе это в голову, а он всегда все делает по-своему. А я тебе сразу должна сказать: проституткой я не буду! Лучше сбегу совсем.

Нагаи уставился на нее. Что-то не нравится ему такая воинственность. Набралась всякого в доме у Д'Урсо.

– Ты ведь еще не в борделе. Что волноваться заранее? – Интересно, нельзя ли ее уговорить. Шпионка в борделе Атлантик-Сити оказалась бы очень полезной. Ведь не целка же она: раньше этим занималась. Надо бы переубедить ее, пообещать что-нибудь. Впрочем, не сейчас. Позже. Пусть немного остынет.

– Видишь ли, я ему нравлюсь. Он вечно на меня пялится, говорит разные вещи.

Нагаи нахмурился.

– Кто?

– Д'Урсо! Он хочет меня трахнуть. Как-нибудь на этих днях, когда Мишель уйдет за покупками, он таки своего добьется. Он меня изнасилует! – Это ее, казалось, вовсе не волновало. В голосе скорее звучали угроза, вызов.

– Ты никогда мне не рассказывала.

– Ну вот, рассказываю теперь. Это правда. Он очень хочет меня. – Она говорила как маленькая, вдрызг избалованная соплячка.

– Если ты дашь ему, – медленно произнес он, – можешь считать себя такой же рабыней, как все. Я предупреждаю тебя.

Она надула губки и всхлипнула.

– Но если я не смогу с ним справиться?

– Это твои проблемы.

Лицо у нее было такое, будто она вот-вот расплачется. Она знала цену его словам.

Нагаи взглянул вверх, на потолок, по которому ветвились трещины. Они не были ни на что в особенности похожи. Нагаи закрыл глаза. Можно было бы полностью отключиться, но он знал, что Рэйко тут же разбудит его.

Нагаи слышал, как она хлюпает носом.

– Что ты собираешься делать? – спросила она. – Это очень серьезно.

Он открыл глаза и посмотрел на нее, разозленный ее приставаниями.

– Я сам решу, что мне делать и когда.

– Но ты...

– Никаких «но». Пока еще все под контролем. Ты еще не в борделе, а Антонелли, как мне известно, как раз сейчас во Флориде. Д'Урсо ничего не станет предпринимать на незнакомой территории.

– Почему ты так в этом уверен?

– Потому что знаю. Видел я все это. Д'Урсо жаждет мести. Он хочет все увидеть своими глазами или, во всяком случае, находиться так близко, чтобы прочувствовать все это. Еще одна ошибка.

Рэйко села, обхватила руками колени.

– Не знаю, как ты можешь говорить, будто все у нас под контролем. Ты же еще и пальцем не пошевелил.

– Мне и не надо шевелить. Когда Д'Урсо попробует удалить тебя из дома, тогда и разберемся. Но пока нас никто не беспокоит. Как говорит Масиро, дай нападающим подойти к тебе, а не гоняйся за ними. Пока они нас не беспокоят, и мы не станем беспокоить их. Но если только я узнаю, что Д'Урсо трахнул тебя...

Рэйко перегнулась через него и взяла сигарету из пачки «Мальборо», что лежала на ночном столике.

– Это вроде той спиритуальной фигни, какой нас потчуют в школе наставники по каратэ. Ты что, в дзен-буддизм ударился? – Она зажгла сигарету и швырнула зажигалку обратно на ночной столик. Зажигалка отскочила и упала на пол. Рэйко не потрудилась ее поднять.

Когда она упомянула про школу, Нагаи подумал о том рабе на птицефабрике, о Такаюки, который был ее одноклассником. Она была такой же стервой тогда, когда бедный маленький ублюдок пытался завоевать ее расположение уроками английского? Она могла быть жестокой, когда хотела.

Нагаи посмотрел на свою зажигалку, что валялась на дешевом синем ковре.

– Это не дзен-буддизм, а просто здравый смысл. В таких ситуациях следует обдумывать стратегию. Спроси как-нибудь у Масиро.

Она выпустила дым, скривив рот.

– Нет уж, спасибо.

– У него можно многому поучиться.

Она не ответила. Нагаи знал, что Рэйко считала Масиро всего лишь одним из головорезов банды, ставила его неизмеримо ниже себя – настолько, что не давала себе труда даже и думать о нем. Но стоит ли хорошая баба верного человека? Да еще такого искусного, как Масиро? Тут и спрашивать нечего. Масиро не огрызается никогда.

Она все еще дулась, глядя на струйку дыма, что поднималась от сигареты, зажатой в руке. Нагаи забрал у нее сигарету и сунул себе в рот, затем намотал на пальцы узкую прядь ее волос и сделал маленькую петельку на конце. Щурясь сквозь сигаретный дым, он пристроил петельку ей на сосок и затягивал до тех пор, пока она не оттолкнула его руку. Тогда он тихо рассмеялся. Вдруг она обняла его, ткнулась головой в грудь, покрыла татуировки своими эбеновыми волосами. Он улыбнулся. Такое зрелище ему нравилось.

– Я люблю тебя, Нагаи. Все, чего я хочу, это чтобы мы с тобой были счастливы. Это все, чего я хочу.

Нагаи почувствовал слезы у себя на груди и стал гладить ее, пропуская между пальцами массу ее волос. Улыбка сошла с его лица. Я люблю тебя... Как американцы в видеофильмах. Берт Ланкастер и блондинка на пляже... Трахаются... Песок набивается в купальный костюм... Как раз перед Перл-Харбором.

Он гладил ее волосы и смотрел на зажигалку, лежавшую на полу, прислушивался к уличному шуму, что доносился из-за задернутых портьер. Уже, наверное, поздно. Масиро ждет. Жена Д'Урсо тоже ждет Рэйко «с прогулки». Им пора идти.

Глава 17

– А где же русская приправа? – Тоцци, казалось, озлился вконец.

Гиббонс намазал горчицей обе половинки своего бутерброда с ветчиной на ржаном хлебе, а Тоцци тем временем скорчил рожу над своим. Теперь-то что еще не слава Богу?

– Что стряслось?

Тоцци не ответил. Он пожирал глазами их официантку, стараясь привлечь ее внимание, но в закусочной Руди, как и в любом другом более-менее приличном заведении нижнего Манхэттена, в обеденное время было полно народу; женщина была занята, принимая заказ в соседнем отсеке.

– Я хожу сюда по меньшей мере дважды в неделю, – прорычал Тоцци, – и девять раз из десяти заказываю одно и то же: индейку на ржаном хлебе, тушеную капусту и русскую приправу сверху на бутерброд. И всякий раз что-нибудь, да не так. Обычно они забывают положить капусту на бутерброд, но сегодня – нечто новенькое. Сегодня они забыли русскую приправу. – Теперь официантка устремилась к стойке с бутербродами. Тоцци замахал ей рукой. – Сельма! Сюда, пожалуйста!

– Все нормальные люди едят капусту с тарелки, – сказал Гиббонс, разглядывая половинку своего бутерброда. – Тебе-то зачем она нужна на бутерброде? Ты что, особенный?

– Затем, что мне так нравится и так я, черт возьми, заказывал. Сельма!

Гиббонс впился зубами в ветчину, желая одного: чтобы Тоцци наконец заткнулся и съел свой чертов сандвич таким, каков он есть. Сдалась ему эта Сельма! Из-за нее Гиббонс не так часто ходил сюда. Лицо грустной коровы, трагические вздохи – снова и снова, бия себя в грудь, она плачется в жилетку, рассказывая всем и каждому свою старую историю. Господи Иисусе.

Гиббонс ел, Тоцци махал рукой, и вот наконец Сельма приковыляла к ним, тряся сиськами, с карандашами, заткнутыми по обе стороны залитой лаком рыжей накладки, которая казалась совершенно незыблемой.

– Что угодно, сладенький мой?

Тоцци во всех деталях изложил свою великолепную проблему. Он ныл, как старая дама в отделе социального обеспечения. Гиббонс ел себе и ел, стараясь не слушать, надеясь, что сможет как-нибудь пропустить следующий номер – печальную историю о Лидии и Моррисе.

Когда Тоцци кончил жаловаться, Сельма медленно покачала головой, издала какой-то кудахтающий звук, и лицо ее вытянулось. Затем она вздохнула, протиснулась в отсек и уселась рядом с Тоцци, упершись в него бедром. Черт, вот оно, начинается.

– Знаете, Руди никогда не делал подобных ошибок, – проговорила она, вздохнув еще раз – глубоко, с чувством. – Вы должны его простить. Он сам не свой с тех самых пор, как Лидия бросила его.

Гиббонс поглядел на коротышку в скверном паричке, который резал бутерброды за стойкой. Выглядел он не столь уж несчастным.

Сельма снова вздохнула, помедлила и принялась рассказывать.

– Эта Лидия – красивая женщина, что тут говорить, но и заполошная, как не знаю кто. В закусочной работать не желала никак. Не по ней, значит, работа. Ни официанткой, ни кем еще – просто ни в какую. «Ладно, – сказала я тогда Руди, – сами справимся». То есть я имела в виду – кому она нужна, такая цаца? Даже под пистолетом вы бы ее не заставили налить как следует чашку кофе, не разбрызгав половину. А если уж она и снисходила до работы, так только глазки, строила любому, кто на нее внимание обратит, – и поверьте мне, все обращали внимание на Лидию; Даже мой Моррис, паршивец.

Сельма устремила глаза к потолку и несколько раз стукнула себя кулаком в грудь.

– Шесть дней в неделю мы с братом ездили ни свет ни заря с Лонг-Айленда, чтобы открыть заведение. В четыре двадцать, каждое утро, Руди заезжал за мной. Так продолжалось двадцать два года. Могли ли мы предполагать, что там, в Хэмпстеде, моя золовка Лидия греет простыни муженьку моему, сукину сыну? И что это продолжалось долгие годы, почти с того самого дня, как эта сука – простите за выражение – стояла под венцом с моим бедным братом. Вы представляете себе? Мы так ничего и не знали, ни Руди, ни я. Мы были очень заняты здесь. Но вот в один прекрасный день эта парочка заваливается сюда как раз перед обеденным наплывом, и они заявляют нам, что любят друг друга и уезжают вместе. Руди просто обалдел – он так и не смог работать до конца дня. А я готова была убить ее. Один из парней, что моют посуду, удержал меня, просто буквально схватил за руку. У меня как раз в руке был хлебный нож. Я бы ее, поганую суку, пополам разрезала, как палку колбасы.

Сельма остановилась, покачала головой и снова вздохнула.

– И вот на часах десять минут двенадцатого, и я смотрю, как те двое садятся в наш «крайслер», за который, кстати, осталось внести семь выплат, а прочее большей частью внесла ваша покорная слуга, и отъезжают Бог весть куда. Я так и не видела их больше – ни его, ни ее. Ни машины. А машина была хорошая. Надеюсь, эта дрянь крови ему попортила. – Сельма снова вздохнула и уставилась в пространство.

– Какой ужас, – сказал Тоцци. Ему было явно неудобно. Возможно, чувствовал свою вину: у женщины такое горе, а он цепляется с такими пошлостями, как русская приправа. Простачок.

Гиббонс откусил кусок ветчины и, жуя, уставился на официантку.

– И давно это случилось, Сельма?

Она остановила взгляд на Гиббонсе и мстительно прищурилась.

– Я этого никогда не забуду. Это случилось прекрасным солнечным днем в апреле. В пятницу. В семьдесят втором году.

Гиббонс кивнул.

– Жизнь, Сельма, тяжелая штука: – В семьдесят втором году у него еще не было лысины. И у Руди, наверное, тоже. Он посмотрел на Тоцци, который пытался изобразить на лице сочувствие, хотя хотелось ему одного: чтобы она ушла наконец и дала им поесть. Ну что, доволен? Паршивец.

– Значит, Руди так и не оправился, да? – Интерес Тоцци звучал явно неубедительно.

Сельма вдруг резко повернула голову и чуть не выколола Тоцци глаз одним из своих карандашей.

– А вы смогли бы оправиться? – спросила она. – Как такое возможно? Мой брат этого не заслужил. Он был красивый мужчина. И мог бы себе получше найти.

– Послушай, Сельма, – вмешался Гиббонс, по горло сытый этой мыльной оперой. – Не нальешь ли ты нам кофейку, когда у тебя будет время?

Она внезапно очнулась.

– О, конечно, сладенький мой. Извини. Просто меня заносит, когда я рассказываю о...

– Знаю-знаю. – Гиббонс прервал ее на полуслове, пока она не начала опять.

Сельма выбралась из отсека, обитого коричневым винилом, и встала, оглаживая прическу.

– Сейчас принесу вам кофейничек.

– И этому парню – русской приправы к сандвичу, – крикнул Гиббонс ей вслед. – Пока с ним не случилась истерика, – добавил он гораздо тише.

– Ты очень мил, как всегда, Гиб. Дама изливает тебе сердце, а тебя ничего не волнует, кроме твоего кофе.

– Я эту историю уже слышал. И потом, ты сам позвал ее – оттого что тебе не положили этой треклятой русской приправы.

Тут вернулась Сельма с пластмассовым кофейником и русской приправой для Тоцци в бумажном стаканчике.

– Вот вам, ребята. Теперь все высший класс?

Гиббонс поднял на нее глаза.

– Да, высший класс.

– Спасибо, Сельма, – мягко сказал Тоцци, пытаясь загладить грубость товарища.

– Ну вот и ладненько. – Она повернулась и поковыляла к следующему отсеку принимать дополнительный заказ.

– Ну а теперь, – проговорил Гиббонс, снимая обертку с сахара и бросая кусочки в кофе, – изобрази-ка еще раз те небылицы в лицах, которые ты мне пытался всучить до твоего маленького русского инцидента.

Тоцци нахмурился.

– Послушай. Знаю, ты думаешь – это все фигня, но я все это слышал сам. Я там лежал на брюхе под кустами. Д'Урсо ввозит рабов из Японии.

Гиббонс отхлебнул кофе.

– Нет, Тоц, я на это не куплюсь.

– Но почему? Боже мой, я же видел японских нянечек по всему Милберну. Роксана Истлейк, девушка из агентства по уходу за детьми – я говорил тебе про нее, – рассказала, что жена Д'Урсо руководит этим бизнесом. И я слышал, как они говорили про яки. Они имели в виду якудза, японскую мафию.

Гиббонс закрыл глаза и покачал головой. Опять Тоцци в своем репертуаре. Сначала поклонники дьявола, потом убийца-каратист, а теперь вот якудза. Гиббонс решил обойтись без комментариев.

– Я все же не куплюсь на эту хреновину насчет торговли рабами из Японии. Тут концы с концами не сходятся.

– Почему?

– Потому что Япония – богатая страна и там все дорого. А если ты собираешься покупать рабов, то хочешь купить их дешево, правда? И достаешь их где-нибудь в грязной, зачуханной стране «третьего мира», так? А не в той, где бифштекс обойдется тебе в восемьдесят баксов. Прав я или нет?

Тоцци вытер губы. Он начинал раздражаться. Он всегда раздражался, когда логические рассуждения опровергали его представление об окружающей действительности.

– Я знаю только то, что слышал.

– Так почему ты не пойдешь и не расскажешь Иверсу?

Тоцци сверкнул глазами. Гиббонс улыбнулся по-крокодильи. Он знал почему.

– Ну, Тоц, ты не можешь пожаловаться, будто он тебя не предупреждал. Если у тебя были причины предполагать, что в доме Д'Урсо что-то такое происходит, почему ты не попросил подслушивающее устройство? Иверс не обрадуется, если узнает, как ты ползал там под кустами и подслушивал, причем на пленке нет ничего, что можно было бы предъявить в суде. Боже ты мой, Тоцци, да ты умнеешь не по дням, а по часам.

– Ну ладно, хватит. Теперь, поскольку мы установили, что я накололся, а ты прищучил меня, мы должны решить, как из этого выпутаться.

– Что это значит – «мы»?

– Мы вместе расследуем это дело. Помнишь?

– К сожалению, помню.

– Чудесно. Рад слышать, что ты не совсем еще впал в, маразм.

Гиббонс невозмутимо отхлебнул кофе.

– Что у тебя на уме, Шерлок? Не терпится услышать.

– Я хочу, чтобы ты сходил на птицефабрику Д'Урсо и хорошенько там все осмотрел. Фабрика называется «Свежая птица», и это вроде бы одно из его законных предприятий, но, судя по тому, что они вчера говорили на веранде, у меня такое чувство, будто они там используют рабский труд.

– Так почему бы тебе не пойти? Ты что-то имеешь против кур?

– Его шурин меня знает в лицо. Он думает, что я помощник садовника.

– Да что же это за шурин такой, черт бы его побрал? И почему он так тебя волнует?

– Его зовут Бобби Франчоне. Он у нас есть в компьютерной картотеке. Недавно вышел из Рауэя. Угонял машины, потом сбывал их в графстве Берген. Только немецкие машины – «мерседесы», «ауди», «БМВ». По картотеке выходит, что он «шестерка», но теперь, сдается мне, он метит выше. Он очень близок с Д'Урсо.

Гиббонс подпер подбородок рукой и искоса взглянул на Тоцци.

– Но почему я должен тащиться в Харрисон? Почему не попросить кого-нибудь из Ньюарка проверить этих цыплят?

– Сам знаешь почему. Потому что надо действовать через Иверса, а он захочет знать, отчего я подозреваю Д'Урсо и на чем основаны мои подозрения и так далее и тому подобное.

– А ты не захочешь сознаться, что подрабатывал помощником садовника и осуществлял несанкционированную слежку.

Тоцци кивнул и откусил наконец кусок от своего сандвича. Капуста вылезла наружу, просочившись сквозь пальцы. Тоцци был, казалось, доволен. Гиббонс спросил себя, не в таких ли случаях говорят, что свинья везде грязь найдет.

– И потом, – проговорил Тоцци с набитым ртом, – парни из Ньюарка работают, как кейстонская полиция. Думают, им закон не писан. Только разворошат там все.

– Что-то я не слышал ничего подобного. – На самом деле он слышал, конечно.

– Да ладно тебе, Гиб. Думаю, ты зайдешь и выйдешь, даже не вытаскивая удостоверения. Просто осмотрись – проверь, не слишком ли много там косоглазых. Пусть их там даже несколько – все равно будет за что зацепиться, что предъявить Иверсу.

– А что я ему скажу, если он спросит, какого черта я там вообще делал и кто меня туда отправлял?

– Об этом не волнуйся. Придумаем что-нибудь. А сейчас просто пойди и проверь куриную контору. Пожалуйста.

Гиббонс потер нос тыльной стороной ладони. Черт бы побрал этого Тоцци. Вечно все делает через задницу. Рабы. Из Японии. Якудза. Спятил он, что ли? А что, если тут просто шантаж незаконных иммигрантов, такая же хреновина, какая каждый день происходит на мексиканской границе? Кто-то знал, что эта парочка незаконно въехала в страну. И они стали легкой добычей. Скорее всего их ограбили и убили, забрали все деньги, какие у них были. Проще простого. Единственное отклонение в том, что они из Японии, а не из Центральной Америки, и произошло все это в нью-йоркском порту, а не в Техасе и не в Калифорнии. Так он, Гиббонс, представлял себе дело. Но Тоцци об этом и слышать не хочет. Слишком логично.

– Так ты пойдешь? – настаивал Тоцци. – Ты проверишь куриную контору?

Гиббонс только взглянул на него. Если даже он и не пойдет, Тоцци не перестанет цепляться к нему с этими своими дерьмовыми рабами. Еще и сам попрется туда, рискуя, что тот шурин его узнает и снесет ему голову. Такой уж Тоцци кретин. Лучше уж пойти, доказать ему, что он не прав, и забыть об этом маразме. Тогда, может быть, им удастся приступить к более реальному расследованию.

– Так ты пойдешь или нет? – не унимался Тоцци, и лицо его темнело на глазах. – Лучше сразу скажи.

Гиббонс протянул руку и стащил огурчик с тарелки Тоцци. Огурчики были такие, какие ему нравились, – хрустящие, не очень кислые. Он откусил половинку и стал не спеша жевать.

– Подумаю.

Тоцци надулся. Гиббонс знал, что Тоцци тоже любит такие огурчики.

– Я тебя, кажется, не угощал.

Гиббонс откусил еще.

– Извини.

* * *

Все это было чертовски странно. Гиббонсу тошно было признать, что Тоцци мог оказаться прав, но что-то тут было явно не так. Он стоял посередине перерабатывающего цеха фабрики «Свежая птица» и смотрел, как куриные тушки движутся по конвейеру от одного рабочего места к другому. Одна за другой они погружались в большие чаны, полные кровавой водицы, потом одни отправлялись к столам из нержавеющей стали, где их резали на части, а другие – к машине, которая заворачивала их целиком и выплевывала на движущуюся ленту. Грохот и жужжание – машин были единственными звуками, раздававшимися тут, потому что рабочие молчали, словно набрав в рот воды, ни слова не говорили ни ему, Гиббонсу, ни между собой. Работали они споро и беспрерывно, как механизмы, опустив глаза, без какого бы то ни было выражения на лицах. И черт возьми – во всем помещении не было ни одного мало-мальски круглого глаза. Все рабочие были с Востока.

Японцы они или нет, Гиббонс понятия не имел. И если они рабы, то уж, конечно, не станут об этом кричать. Вкалывали они именно как рабы, но двери не были заперты. Гиббонс свободно прошел внутрь. Но если эти ребята рабы, то где же надсмотрщики? Кто тут главный? На стоянке перед фабрикой не было машин, и, кроме нескольких грузовиков у разгрузочной площадки, в округе виднелся лишь жалкий белый «додж», припаркованный сзади, машина, подходящая скорее для коммивояжера, чем для крутых парней из мафии.

Гиббонс подошел к чану, в котором шестеро молодых парней, по трое с каждой стороны, мыли кур. У одного на лице красовался ужасный синяк. Катышки куриного жира плавали в розоватом рассоле, а запах был еще гнуснее, чем вид. Сможет ли он когда-нибудь есть курятину, нанюхавшись такого?

– Эй, ребята, где я могу найти босса?

Они продолжали оттирать проклятых кур, не поднимая глаз.

– Босс, – повторил он, пытаясь перекричать шум. – Где босс?

Словно бы его тут и не было.

– Кто-нибудь говорит по-английски? Вы меня понимаете? Английский?

Гиббонс заглянул в лицо каждому их них, пытаясь поймать взгляд. Бесполезно.

Все это ему совсем не нравилось. Пусть даже им запретили разговаривать с посторонними – но эти бедные недоумки ни жестом, ни взглядом не выдают, что хоть как-то заметили его присутствие. Кроме кретинов и роботов, так ведут себя те, кто запуган до полусмерти. Гиббонс разнервничался сам.

– Ну ладно, ребята, вот вам последний шанс. – Он достал удостоверение и помахал им перед рабочими, надеясь, что вид официального документа хоть немного расшевелит их. – Гиббонс, агент по специальным поручениям из Федерального бюро расследований. Это как полиция, только еще лучше. Доходит? Так вот, если кто-нибудь из вас говорит по-английски, колитесь сейчас, а то потом поздно будет.

Парнишка с синяком поднял глаза, но, встретив взгляд Гиббонса, быстро отвернулся.

– Ты что-то хочешь мне сказать?

Ответа нет.

Гиббонс сунул удостоверение обратно в карман.

– Большое спасибо, – пробормотал он, повернулся и направился к железной решетчатой лестнице, ведущей на второй этаж. Офисы, надо думать, там, наверху.

Гиббонс начал уже подниматься по ступенькам, как вдруг заметил, что ребята у другого чана смотрят куда-то в конец комнаты. Он повернулся и увидел еще одного человека с Востока: он стоял на входе – просто стоял и смотрел на Гиббонса. Парень был совершенно квадратный – такой же в длину, какой и в ширину. Он походил на жука, что поднялся на задние лапки; на нем была кричащая черно-белая спортивная куртка шахматного рисунка.

– Ты тут главный? – окликнул его Гиббонс.

Жук кивнул и пошел ему навстречу с совершенно каменным лицом.

– Я бы хотел задать несколько вопросов, – заявил Гиббонс. Он уже начал спускаться по лестнице навстречу кивающему жуку. – Послушайте, я...

Внезапно жук сделал гигантский прыжок и взлетел, подняв одну ногу и целясь ею прямо в лицо Гиббон су. Гиббонс попытался увернуться, но было уже поздно. Нога ударила его в плечо. Он тяжело упал на спину и прокатился несколько футов по мокрым опилкам, устилавшим деревянный пол. Падение вышибло из него дух, но он исхитрился все же вытащить револьвер из кармана пиджака и направить его на огромного жука, который нависал над ним, с презрением глядя на маленький кольт.

Увидев револьвер, Такаюки затаил дыхание. Он застыл на месте с руками, погруженными в холодную жирную воду чана. Надо было что-нибудь сказать. Надо было предупредить полицейского насчет Масиро.

– Ну-ка назад, Тодзё, – крикнул полицейский, но Такаюки уже знал, что сейчас сделает Масиро. Это произошло так быстро, что Такаюки увидел только, как револьвер прокатился по полу и стукнулся о стену, а нога Масиро, поразившая запястье полицейского, вернулась в исходную позицию.

Полицейский старался подняться на ноги. Он встал на одно колено, однако кулак Масиро, быстрый как молния, ударил его в грудь, и он снова упал, повернулся на бок и схватился за ребра, моргая и тяжело дыша. Такаюки испугался, что полицейскому станет плохо с сердцем. Он чувствовал, как боль разливается по всему телу бедняги. Он сам по опыту знал.

Масиро отступил, выжидая. Полицейский попытался было устремить на самурая меркнущий взгляд, но вдруг отвернулся и посмотрел туда, где стоял Такаюки. Такаюки перепугался. Полицейский смотрел прямо на него.

Лоррейн... Я ей обещал, что этого не случится... Я ей сказал, что меня не покалечат... Черт... Помогите, ребята... Нельзя, чтоб меня покалечили... Она меня убьет...

– Эй... – Он вывернулся и прохрипел из последних сил: – Как насчет того, чтобы помочь мне, ребята? – Дышать было больно. – Нет, правда, а? Ради Лоррейн? О-о-о-о-о!

Нога Масиро опустилась на то же самое место посередине груди. Полицейский теперь корчился в опилках. Боже мой, как бы это прекратить? Может, всем вместе кинуться на самурая? Такаюки огляделся вокруг, посмотрел на бледные, испуганные лица товарищей и понял, что они никогда не решатся на такое. Все они видели разрушительную мощь приемов Масиро. Все они были напуганы, как и он сам.

Холодный пот выступил у него на лбу. Глупый полицейский теперь стоял на четвереньках, уткнувшись лбом в грязный пол, и старался вздохнуть. Лежи, дурак. Притворись.

Масиро склонился над полицейским, широко расставив ноги, прикидывая расстояние между своей раскрытой ладонью и шеей жертвы – так мастер каратэ прикидывает, какой высоты должна быть груда досок. У Такаюки все оборвалось внутри. Он знал, что за этим последует.

Лихорадочно оглядываясь, соображая, что можно сделать, Такаюки потянулся к единственному оружию, которое оказалось под рукой, – к тушке курицы, что свисала с конвейера прямо перед самым его носом. Он схватил курицу за ноги и с силой швырнул ее. Тушка взвилась в воздух и попала в сгорбленную спину Масиро как раз в тот момент, когда рука его опускалась к намеченной цели. Полицейский повалился навзничь на замусоренный пол и больше не шевелился.

Масиро повернулся, чуть согнув ноги, готовый отразить нападение, но единственное, что он увидел, была обтянутая желтой кожей курица, лежащая у его ног. Масиро обвел взглядом рабочих, в каждом лице отыскивая свидетельство преступления. Дойдя до Такаюки, он задержал взгляд.

Такаюки почувствовал, что теряет сознание. Он подумал, что ноги вот-вот подогнутся под ним, так ужасно они тряслись. Масиро знал, что это он бросил тушку. Он и так уже на плохом счету у Масиро – за то, что тогда ворвался к Д'Урсо и потребовал сказать, что случилось с его двоюродным братом. За одно мгновение он прокрутил в уме десятки немыслимых способов ответа на неизбежную атаку самурая, хотя отлично знал, что никакое его действие не сможет остановить этого безумца. Такаюки стиснул зубы и приготовился к избиению.

Но Масиро внезапно отвернулся от парня и пошел подбирать оружие полицейского. Сердце у Такаюки заколотилось еще сильнее. Он видел, как Масиро сунул револьвер себе в карман, затем вернулся, склонился над безжизненным телом полицейского и положил пальцы ему на затылок. Потом приподнял веки, медленно повернул его голову и пощупал шею под подбородком. Наконец Масиро кивнул, пробормотал что-то и коротко рассмеялся. Затем самурай схватился за безжизненную руку полицейского, рывком поднял его и взвалил обмякшее тело себе на плечо.

Когда Масиро прошел сквозь пластиковые полосы, что висели над погрузочной платформой, Такаюки стал вслушиваться в тишину, глаз не сводя с курицы, что лежала на полу, вся облепленная опилками. Тишина, однако, длилась всего минуту, потому что его товарищи вернулись к работе как ни в чем не бывало. Такаюки вгляделся в тела, движущиеся в ярком свете флуоресцентных ламп, и спрашивал себя, осталось ли в них хоть что-нибудь человеческое. Потом и сам вернулся к работе.

Глава 18

Лифт задребезжал и остановился. У Тоцци екнуло в животе.

– Ну давай же, давай, – пробормотал он, не в силах ждать, пока двери откроются.

Роксана стояла рядом с ним, и ей было явно неудобно.

– Может, мне лучше подождать в вестибюле?

– Нет, пойдем со мной. – Тоцци смотрел на светящуюся цифру 9 над дверями лифта – этаж, где находится Гиббонс. Девятка для Тоцци счастливое число. Хотелось бы верить, что и для Гиба тоже. Тут двери лифта открылись. Первым, кого увидел Тоцци, был Брент Иверс: он стоял у столика дежурной сестры и разговаривал с приземистым доктором в белом халате. У доктора была густая кустистая борода и очки в металлической оправе. Он очень смахивал на патологоанатома. Надо надеяться, что не он лечит Гиббонса. Гиббонс возненавидел бы его.

– Майк. – Иверс схватил Тоцци за руку и притянул к столу. Пожатие было крепким, как между соратниками по оружию, такое, словно Иверс в самом деле любит его. Старая задница.

– Как он? – спросил Тоцци.

– Мы пока ничего не знаем, – ответил Иверс, не давая доктору вставить ни слова. – Ждем результатов сканирования черепной коробки.

– Он в сознании?

– Ну... – начал доктор, но Иверс перебил его:

– Часа два тому назад он начал было приходить в себя, но потом опять погрузился в кому.

– Если уж быть точным, это не кома, – поправил доктор. Он на удивление терпеливо относился к вторжениям Иверса на свою территорию.

– Так или иначе, но сейчас он без сознания, – сказал Иверс. – Врачи делают все, что могут. – Он поджал губы, похлопал доктора по плечу и ободряюще улыбнулся.

Ох уж этот Иверс, прирожденный лидер. Интересно было бы знать, где, черт побери, такие парни, как Иверс, всему этому учатся.

– Майк, здесь твоя двоюродная сестра. – Иверс кивнул по направлению к вестибюлю. – Подойди к ней. Она тут одна. Как только мы что-нибудь узнаем, я тебе сообщу.

О Боже, Лоррейн. Она, наверное, сама не своя. Тоцци кивнул и направился к вестибюлю, потом вспомнил о Роксане, взял ее за руку и потащил за собой.

– Это неловко, Майк. Может, мне лучше подождать внизу?

– Нет уж, пожалуйста, пойдем.

Едва они вошли в холл для посетителей, Тоцци сразу же увидел Лоррейн. Она сидела совсем одна, забравшись с ногами на яблочно-зеленую виниловую кушетку, а на низеньком столике перед ней стояла целая коллекция бумажных стаканчиков из-под кофе. Она была одета в один из своих «училкиных» прикидов: светло-коричневый костюм, кружевная блузка, узенький галстучек. Гиббонс всегда ворчал, что она одевается, «как училка». Сейчас, она, наверное, пришла прямо с занятий. Глаза ее были устремлены в пространство.

– Лоррейн, ну как ты?

Лоррейн заморгала и подняла голову. Сначала она взглянула на Роксану и нахмурилась. Потом заметила Майка.

– Ох, Майк. Это ты. – Лоррейн взяла его за руку и усадила рядом с собой на кушетку. Роксана стояла рядом, явно желая очутиться как можно дальше отсюда.

– Лоррейн, это моя подруга, Роксана Истлейк.

Лоррейн натянуто улыбнулась и изобразила легкий кивок.

Роксана присела на оранжевое пластиковое кресло, стоявшее по другую сторону низенького белого столика.

– Мне очень жаль, что...

– Пожалуйста, – Лоррейн подняла руку, – не надо соболезнований. Я их уже достаточно наслушалась. Ведь он же не умер еще.

Роксана поджала губы и взглянула на Тоцци:

Тот пожал плечами. Лоррейн страшно переживает. Трудно ожидать от нее особой вежливости в таких обстоятельствах.

Тут Лоррейн тяжело вздохнула.

– Извините, если была с вами резка, – сказала она Роксане. – Извините...

– Ничего, – пробормотала Роксана.

Тоцци начал хрустеть суставами пальцев, не отдавая себе отчета в том, что он делает. Может, Рокс действительно лучше было бы подождать внизу.

– Ну как он? – спросил он у кузины. – Что врачи говорят?

Лоррейн откинула волосы с лица и пожала плечами.

– Тут есть одна медсестра-блондинка, она выходит каждый час и говорит, чтобы я не волновалась, что все будет хорошо. Но при одном взгляде на хирурга мне кажется, что пора идти заказывать надгробную плиту. А тот бородатый доктор говорит, что у него сотрясение и ужасный кровоподтек на груди. И всякий раз, когда я спрашиваю о перспективах, мне отвечают, что еще не готовы результаты анализов и ничего окончательного сказать нельзя. Я не знаю уж, что и думать.

– А что вообще произошло? Когда я звонил в офис, там не знали никаких подробностей.

– Я знаю только то, что твой босс мистер Иверс рассказал мне. Сотрудники станции «Скорой помощи» показывают, что сегодня днем атлетического сложения азиат принес Гиббонса в приемный покой, посадил на пустую каталку, вынул револьвер из своего кармана, сунул Гиббонсу в кобуру и вышел вон. Судя по всему, этот азиат приехал на машине Гиббонса, потому что машину нашли у клиники с ключами в зажигании. Люди из ФБР осматривают машину и револьвер на предмет отпечатков пальцев или еще чего-нибудь. Судебно-медицинский эксперт – забыла, как его зовут, – беседовал с врачами. Вот все, что я знаю. – Лоррейн закрыла глаза, слезинка выкатилась и поползла по щеке. – Майкл, он обещал мне быть осторожным, Он обещал, что такого не случится. Черт бы его побрал.

Тоцци кивнул. Как можно обещать, что такое не случится? Такое просто случается. И нужно всего-навсего приложить все силы, чтобы выкарабкаться. Он посмотрел на Роксану, которая сидела, сложив руки на коленях, как школьница в кабинете у директора.

– Почему вы его так ненавидите? – внезапно спросила Лоррейн.

– Кого?

– Иверса.

– Он старая задница.

– А мне он показался довольно симпатичным.

– Ну, может, Иверс не так уж и плох. – Сейчас Тоцци не хотел прекословить Лоррейн.

– Правда, есть в нем что-то такое – никак не могу определить. Думаю, если с ним часто общаться, он начинает действовать на нервы.

Да, как болячка.

– Майк? – Иверс стоял в дверях, в двадцати футах от них, и махал "Гоцци рукой. Тоцци заметил, что бородач, похожий на патологоанатома, вышел из вестибюля с другой стороны. – Можно вас на минутку?

– Да, конечно. – Тоцци встал и взглянул на Роксану. Лоррейн все еще держала его за руку. – Я сейчас вернусь, – шепнул Тоцци. – Ему от меня что-то нужно по работе. Ерунда какая-нибудь. Я сейчас вернусь. – Он отпустил руку Лоррейн, подмигнул Роксане и повернулся наконец к Иверсу.

Лоррейн наблюдала, как ее двоюродный брат направляется к своему боссу. Иверс втолкнул его в коридорчик, там они и укрылись. Стояли якобы в укрытии – оба серьезные, хмурые, один говорит, другой кивает. Она покачала головой и горько рассмеялась.

– В этом они все – и тот и другой.

– Извините? – переспросила Роксана.

– И Майкл и Гиббонс. Оба вечно принижают то, что всегда в их мыслях на первом плане. «По работе». «Ерунда какая-то». Ха! Боже мой, они ведь живут и дышат ради Бюро. Не знаю, что бы они и делали без работы. – Лоррейн нагнулась вперед и взяла бумажный стаканчик, посмотрела на холодный кофе; подумала и поставила обратно.

– Хотите, я принесу вам свежего? – предложила Роксана. – Пойду поищу.

Девушке Майкла было явно неудобно. Она искала предлог, чтобы отлучиться. Лоррейн вспомнила, что чувствовала себя точно так же, когда ее отец умирал в больнице от рака. Несколько месяцев все время казалось, будто он при смерти. Она боялась больницы и всегда готова была сбежать куда угодно, по чьему угодно поручению, лишь бы убраться из треклятой розовой приемной.

– Нет, спасибо. Я и так выпила слишком много кофе.

– Но мне нетрудно. Честное слово.

Лоррейн вслушалась в ее акцент и впервые внимательно посмотрела на девушку. Британка? Не во вкусе Майкла. Лоррейн разозлилась сама на себя. Боже, так могла бы сказать моя мать.

– Наверно, ужасно ждать вот так, ничего не зная. – Роксана старалась быть бодрой. Она не знала, что бы еще сказать.

– О да, ужасно... веселого мало.

– Еще бы... представляю себе.

Представляет ли? Хорошенькая. Майкл любит хорошеньких. Гиббонс вечно об этом твердил.

Роксана снова изобразила ободряющую улыбку. Она старается, она в самом деле старается, но что, черт подери, можно сказать женщине, которая весь день сидит на пластиковой кушетке и ждет, когда ей скажут, будет ли жить мужчина, которого она любит, или умрет, или останется калекой? Что тут скажешь?

Лоррейн подняла глаза к потолку и сморгнула новые слезы. Боже, как она распустилась. Нет, все, довольно.

– Роксана, – начала она, вытирая глаза, – вы... вы и Майкл... вы с Майклом встречаетесь?

– Ну да... что-то в этом роде. Но я не думаю, что вам сейчас захочется обсуждать...

– Надеюсь, вы еще не влюблены в него, – прошептала Лоррейн.

– Простите?

Лоррейн вся вспыхнула. Она не собиралась произносить это вслух.

– Извините. Это, наверное, прозвучало враждебно. Я не хотела.

– Вы ставите меня на свое место, да? – Бодрая улыбка Роксаны исчезла, а вместе с ней и акцент. Роксана, когда улыбалась, была хорошенькая, без улыбки – красивая. Очень необычная красота.

Лоррейн вздохнула.

– Весь день я думала – каково это, быть женой полицейского, но жена федерального, агента – это еще хуже. Ничто не кончается с концом дежурства. Они, кажется, всегда на работе, восемьдесят процентов времени подвергаются смертельной опасности. Так я, по крайней мере, представляю себе, как нелегко любить такого мужчину.

– Разве Гиббонс особенно... воодушевлен своей работой?

– Воодушевлен? Нет. Он цепляется за нее всю дорогу. Предан ей, это да. Упорный. Даже одержимый. Но воодушевленный? Нет, это скорее о Майкле. О нем я всегда беспокоилась больше, чем о Гиббонсе.

– Почему? – удивилась Роксана. Она, наверное, не так хорошо еще знает Майкла.

– Он безрассудный, отчаянный, сорвиголова. И упрямый тоже. Боже мой, он проделывал такие вещи, которых ты даже представить себе не можешь. – Лоррейн осеклась. Не надо все рассказывать девушке. Ведь это должно звучать ужасно.

– Может быть, Лоррейн, я неправильно вас понимаю, но вы, кажется, предостерегаете меня.

Лоррейн опустила глаза на кофейный столик.

– Это, Роксана, преждевременно. Вы ведь просто встречаетесь. Мне бы не хотелось пугать вас.

– Вы меня не пугаете. Думаю, вы просто озабочены. И волнуетесь.

Лоррейн заглянула ей в глаза и вдруг увидела Роксану на своем месте. Может, сейчас она об этом не думает, но такое может случиться и с ней тоже. Не дай-то Бог. Лоррейн откинула волосы с лица. Она знала, что выглядит чудовищно, а "Роксане, наверное, кажется, что перед ней призрак, влачащий свои цепи. Ну и ладно. Роксане, чтобы она взглянула в лицо действительности, требуется хорошая доза страха. Не нужно ничего говорить о Майкле и его блестящих перспективах, но девушку надо было предупредить. Никому такого не пожелаешь.

И тут Лоррейн заметила, что бородатый доктор стоит в дверях с Майклом и Иверсом. Он говорил, а те слушали. Борода и очки мешали разобрать, какое у него на лице выражение. Внутри у нее все сжалось, затем оборвалось. Она не могла пошевелиться. Все, умер. Это доктор сейчас и сообщает. Вот сейчас придет Майкл и скажет ей, что Гиббонс умер.

Майкл кивнул доктору. Лоррейн скрестила руки и прижала локти к животу. Майкл оставил Иверса и врача и вошел в приемную. Ей хотелось броситься навстречу, но она словно окаменела.

– Лоррейн, – мягко проговорил он.

Вот так всегда: мягким, вкрадчивым голосом сообщает скверные новости. Майкл потянулся к ее руке, но Лоррейн не могла сдвинуться с места. Он сел рядом и дотронулся до ее колена. Нет, не надо, не говори!

– Лоррейн, врач только что сказал нам. Он очнулся. С ним все будет хорошо. Самое худшее позади.

Она закрыла глаза и почувствовала, как все это вытекает из нее, пока вся она не сделалась вялой и пустой, как спущенный воздушный шарик. С ним все будет хорошо. Боже мой.

– С ним все будет хорошо, – повторила она шепотом.

Глава 19

Когда Тоцци ехал вниз по Харрисон-авеню, улицы уже опустели. Завидев впереди желтый свет, он поскорей проскочил на него, затем резко сбавил скорость. Не хотелось доставлять лишней работы полицейскому на ночном дежурстве, однако сдержаться было трудновато. На улице, за ветровым стеклом, все было спокойно, но внутри у Тоцци все кипело. Когда он вернулся из палаты, где лежал очнувшийся Гиббонс, Роксана сказала, что у него на лице все написано. И странно взглядывала на нею всякий раз, когда он на полной скорости проскакивал перекрестки по пути к ее дому. Роксана пригласила его зайти, просила остаться. Она знала: Тоцци обезумел – и боялась, что он устроит какую-нибудь дикую выходку. Но она ведь не видела распухшее лицо Гиббонса над пластиковым воротничком, не видела кровоподтека на груди, где отпечатались костяшки пальцев. Она не слышала, как Гиббонс бредит, бормочет несвязно, до отказа напичканный болеутоляющими. Тоцци знал: он обезумел, он обязательно сделает что-нибудь, о чем будет сожалеть, но Роксане этого никогда не понять. Ведь это Гиббонса пытались убить, Гиббонса!

То, о чем Гиббонс смог рассказать ему, Тоцци уже знал или предполагал. На птицефабрике на него напал приземистый азиат в кричащей спортивной черно-белой куртке шахматного рисунка и черной трикотажной рубашке. Гиббонс говорил еще о том, что целая толпа ребят с Востока стояла рядом и наблюдала. Тоцци решил, что это, наверное, рабы или якудза. Тоцци попросил было Гиббонса описать их, но тот быстро отрубился и ответить не смог.

Так или иначе, Тоцци знал, что должен сам осмотреть это место. Он знал также, что ехать туда одному не самое умное, что можно придумать, однако в два часа ночи силы Д'Урсо вряд ли будут в полной боевой готовности. И потом, в глубине души он искал повода с кем-то сцепиться и развернуться по-настоящему. Нервы у него были на пределе, и всем своим существом он жаждал отплатить за то, что случилось с Гиббонсом, ибо это не было обычным нападением. Нападение было зверское, жестокое, и жертвой его стал Гиббонс.

Тоцци весь дрожал от ярости. Он знал, что не прав, но он жаждал мести и ничего не мог поделать с собой. То же самое сознание своей абсолютной правоты и раньше вовлекало его в неприятности, но теперь все было несколько по-иному. Он старался сдерживать свою ярость, он даже старался использовать то, что вынес из занятий айкидо, – контролировать себя, держаться «одной точки», совершенно расслабиться, ничего не предпринимать во гневе. Но, хотя во время занятий это и казалось разумным, теперь он подобной мудрости следовать не мог. Сейчас японская мудрость ничего не говорила ему – сейчас, когда японский боевик до полусмерти избил его напарника.

Покрышки взвизгнули, когда он свернул налево с Харрисон-веню на Куинстаун-стрит, по которой и ехал, пока асфальт не сменился булыжниками, а в свете редких фонарей стали вырисовываться склады и мрачные фабричные здания из красного кирпича. Птицефабрика располагалась слева, в конце тупика, закопченное кирпичное здание, построенное где-то в двадцатые годы иобнесенное высокой изгородью из колючей проволоки. В окнах, насколько Тоцци мог заметить, свет не горел. Тоцци проехал мимо и развернулся в тупике, что было глупо, и он это сразу сообразил. Если внутри кто-то есть, свет движущихся фар заставит его насторожиться. Не такая это улица, куда можно заехать случайно ночью в будний день. Но, когда свет фар упал на площадку позади фабрики, Тоцци заметил нечто странное. Он остановился и сдал немного назад, чтобы рассмотреть получше.

Там, в углу площадки, были припаркованы три старых трейлера убогого вида. У одного была вдавлена крыша, другой накренился, потому что на одной стороне спустили покрышки. Судя по тому, какие вокруг них вымахали сорняки, эти трейлеры не трогались с места довольно долго. А странность заключалась в том, что к каждому из них от фабрики были протянуты провода. И у всех трех на крыше было пристроено что-то вроде холодильной установки, что казалось несообразным ни с чем. Холодильные установки располагались обычно спереди, прямо над кабиной грузовика. Может, конечно, там хранятся мороженые куры, но Тоцци очень в этом сомневался. Слишком небрежно все было сделано.

Он подъехал поближе, выключил фары и заглушил мотор. Колючки на проволоке поблескивали в лунном свете. Слишком сурово для мороженых кур.

Тоцци вылез наружу и вытащил из багажника кусачки. Подошел к изгороди, выбрал место, где потемнее, и отхватил столько проволочных колечек, сколько счел достаточным, чтобы как-нибудь просочиться. Может, такую маленькую дырку они и не заметят, думал он, укладывая кусачки обратно в багажник. Потом руками раздвинул края отверстия и пролез внутрь. Обдираясь о колючки, он подумал, что надо было откусить побольше колец. Теперь уже поздно.

Он пошел вдоль изгороди, стараясь держаться подальше от тех мест, куда падал свет прожектора, укрепленного на углу фабричного здания. Подойдя ближе к трейлерам, он услышал гудение холодильных установок, которые при ближайшем рассмотрении оказались похожи на те кондиционеры, какие можно видеть в пригородных районах запрятанными в кустах. Первое, что пришло в голову, – ночной игорный притон, однако никаких машин на стоянке не было. Подойдя к ближайшему трейлеру, Тоцци заметил блестящий новенький замок на ржавой щеколде. Он приложил ухо к серому холодному металлу, но услышал только гудение кондиционера. Тогда Тоцци вытащил из кармана связку отмычек и приступил к замку. Тот отскочил довольно легко. Открыть дверь оказалось гораздо труднее. Тоцци вынул из кобуры на поясе револьвер-бульдог 44-го калибра – он ведь не знал, какой дьявол засел там, внутри.

Ржавая щеколда заскрежетала, как ногти по школьной доске, когда Тоцци, схватившись за рукоятку, потянул на себя одну из створок двери. При свете прожектора в темном помещении виднелись странные тени – тени эти имели глаза, и эти глаза сверкали на Тоцци, целое море глаз. С нами крестная сила! Он так и знал, что найдет что-нибудь в этом роде.

Тоцци не спеша забрался внутрь, подняв револьвер вверх, но на всякий случай взведя курок. Несмотря на отчаянно шумящий кондиционер, воздух внутри был горячий и влажный, вонь удушающая – смесь испражнений и дешевого дезодоранта.

Свет с площадки проникал во внутренность трейлера. К стенам в три яруса крепились металлические койки. Когда глаза Тоцци привыкли к полутьме, он смог различить желтовато-бледные лица, повернувшиеся к нему. Он сделал шаг вперед и услышал в темноте за своей спиной чей-то возбужденный голос. Вентилятор на потолке так жужжал, что Тоцци с трудом мог различить слова.

– Говорит тут кто-нибудь по-английски?

Парень, продолжая что-то жалобно бормотать, – по-японски, решил Тоцци, – выступил вперед из тени. Тоцци изумился тому, какой он юный – нет, наверное, еще и двадцати. Изумился он и тому, что парнишка говорил вовсе не с ним. Он втолковывал что-то одному из своих приятелей на нижней койке.

– Такаюки! Такаюки! – повторил он, затем повернулся к Тоцци. – Это Такаюки, – произнес он на ломаном английском, показывая на нижнюю койку. – Он говорить.

Потом парнишка присел рядом с койкой и забормотал еще настойчивее, а Такаюки, лежавший на койке, отвечал односложными репликами. Наконец Такаюки вышел из тени и встал в проходе, глядя на Тоцци. Он тоже был еще совсем мальчишкой, и ужасный кровоподтек расползся у него на пол-лица, как безобразная родинка. При таком тусклом свете было трудно определить, однако по серо-желтому оттенку синяка Тоцци решил, что парня избили несколько дней назад.

– Мы не пойдем на работу, – заявил он Тоцци с прекрасным английским произношением.

– Что?

– Мы больше не будем работать по ночам. Этого нет в соглашении. Мы отказываемся.

Тоцци сжал пистолет в руке и вдруг понял, что бедные дети, наверное, подумали, что он один из головорезов Д'Урсо и пришел затем, чтобы вытащить их обратно на фабрику. Тоцци еще раз всмотрелся в синяк на лице Такаюки, и ему стало жалко парня. Тот храбрился, но голос у него был такой усталый и отрешенный. Он говорил как бы по обязанности, не думая, не веря, что из этого может выйти что-то хорошее.

Тоцци опустил револьвер.

– Я пришел не от Д'Урсо. Я работаю в ФБР.

Никакой реакции.

– Я агент Федерального бюро расследований... полицейский. Ты понимаешь меня? Я собираюсь вытащить вас отсюда. – Тоцци улыбнулся, ободряюще закивал.

Такаюки покачал головой. Он казался еще более удрученным.

– Спасибо, что пришли, но теперь, пожалуйста, уходите. И пожалуйста, закройте за собой дверь. Спасибо.

– Что?

– Вы не понимаете. Если замок окажется сорванным, они подумают, что мы пытались убежать. Последствия будут ужасными.

– Кто «они»? Д'Урсо?

– Да, Д'Урсо, – произнес он нерешительно. – Впрочем, карательные функции обычно осуществляют люди Нагаи.

– Нагаи?

– Да, Нагаи. Чьи же еще? Порядок поддерживают Фугукай. Это они привезли нас сюда. Должно быть, вы это знаете... – Глаза Такаюки расширились, голос пресекся.

Тоцци сопоставлял имена. Д'Урсо, его жена и ее брат тогда, на веранде, упоминали и о Нагаи, и о Фугукай. Называли они и еще какое-то имя. А, черт, какое же?

– А знаешь ли ты человека по имени... Масиро?

В трейлере внезапно воцарилась мертвая тишина. Только вентилятор под потолком гудел и всхлипывал, как живой.

– Расскажите мне все, – сказал наконец Тоцци. – Я ведь могу вам помочь.

Такаюки подошел к своей койке, поднял тощий матрас и вытащил Оттуда истрепанную газету. Это был номер «Пост» недельной давности. Тоцци узнал заголовок: «Жук смерти найден в порту».

Такаюки протянул газету Тоцци.

– Мы воруем газеты у водителей грузовиков, чтобы знать, что творится в мире. Знаете, кто эти двое, которых убили? Мой двоюродный брат и его невеста. Они пытались бежать, но Масиро нашел их. И такая им была назначена кара.

– Ты точно это знаешь? Ты уверен, что Масиро убил их?

– Да, уверен. Масиро всегда сам исполняет приговор. – Такаюки повернулся к свету и провел указательным пальцем по синяку на щеке. Синяк выглядел еще хуже, чем сначала показалось Тоцци. – Это тоже работа самурая-якудза, – сказал Такаюки с горечью. – Причинять страдания и смерть – смысл его жизни.

Тоцци поглядел в испуганные лица ребят.

– Вчера сюда, на фабрику, приходил мой друг. Пожилой человек, седой, примерно моего роста...

Такаюки быстро кивнул.

– Да, это тоже сделал Масиро. Ваш друг еще жив?

Тоцци остолбенел от такого вопроса. Почему он заранее решил, что Гиббонс умер? Этот Масиро что, такой крутой?

– Да, жив. Он в больнице, но скоро поправится.

– Это хорошо. Я рад. Извините, что не смог сделать большего для вашего друга, но препятствовать намерениям Масиро часто означает смерть. Он собирался сломать шею вашему другу, но я швырнул в него тушкой курицы. Надеюсь, это помешало ему сконцентрироваться.

– Сконцентрироваться?

– Это каратэ. Одно из смертельных искусств Масиро. Он собирался голой рукой сломать шею вашему другу.

Тоцци закрыл глаза. В голове у него стучало. Хотелось кого-нибудь ударить, разбить что-нибудь. Попадись только ему на прицел толстозадый Масиро в своей дурацкой клетчатой куртке.

– Объясни-ка мне одну вещь, – спросил Тоцци, стараясь дышать ровно. – Как вы все до этого дошли? Вас что, похитили? Как вы сюда попали?

– В багажниках «тойоты-короллы». Там было очень тесно.

– Вы хотите сказать, что вас провозят в страну в багажниках новых автомобилей?

Такаюки кивнул.

– На грузовых судах из Японии. Мы залезаем в багажники в ночь перед погрузкой. И прячемся до тех пор, пока корабль не выйдет в открытое море. На подходе к Америке нам приходится вновь залезать в багажники. Зачастую по несколько суток мы лежим в одной и той же позе, в темноте, дышим через трубку. Это вроде – как это по-английски? – клаустрофобии. Когда я приехал, разгрузка проходила медленнее обычного. Мне не хватило еды и питья. И я двое суток не ел и не пил.

– Но как же, черт побери, они могут делать такое с вами! Это... это невероятно!

Такаюки пожал плечами.

– Там было плохо. Но жить здесь, под давлением Масиро и Фугукай, еще хуже.

– Но как... как же они добрались до вас? Вас всех похитили?

– Нет, нас не похитили. Мы согласились приехать.

– Вы согласились?

– Да, разумеется. Мы все подписали контракты с Фугукай.

Такаюки повернулся к товарищам и сказал им что-то по-японски. Те порылись в своих пожитках, вытащили сложенные листки бумаги и показали Тоцци. Их контракты.

Тоцци качал головой, все еще не веря.

– Фугукай – банда якудза, так ведь?

– Да, так.

– Так какого черта вы пошли на сделку с якудза? Они преступники. Разве вы этого не знали? Как вы могли довериться им? Что вы могли получить от этой сделки?

– Мы и получили. Нас привезли в Америку, страну великих возможностей.

Тоцци закатил глаза.

– У меня ум за разум заходит, – пробормотал он наконец еле слышно. – Ничего не понимаю.

– Сейчас объясню. Фугукай предлагают провезти нас в Америку в обмен на наши услуги. Нас заставляют верить, что работу мы получим в области наших интересов. Это, конечно, ложь, но, видите ли, мы сами хотели приехать в Америку, чтобы преуспеть в жизни и восстановить утраченную честь. В Японии мы заклеймены как неудачники, потому что не набрали достаточно баллов на вступительных экзаменах в университет. Если бы мы остались в Японии, то могли бы работать клерками, секретарями, младшими продавцами, почтовыми служащими.

Дядюшка Фрэнк, отец Лоррейн, был почтальоном.

– А что в этом дурного?

– Провал – это несчастье. Как мы можем смотреть в глаза друзьям и родным, когда они знают, что мы лишились чести?

– Ну-ну, разве жизнь только в том, чтобы учиться? Можно ведь и работу найти.

– Это очень трудно. Работы, на которые мы можем рассчитывать, довольно низко оплачиваются, а в Японии все очень дорого. Да, Япония – процветающая страна, но там процветают только процветающие люди. Жалованья, на которое мы можем рассчитывать, хватает лишь на самое необходимое: маленькая однокомнатная квартирка в двух-трех часах езды от Токио, крошечный автомобиль, еды достаточно, однако ничего лишнего, маленький стереомагнитофон и телевизор, но ничего из того сложного электронного оборудования, какое наша страна с гордостью поставляет всему миру. Нелегко жить неудачнику в нашей стране. – Такаюки невесело рассмеялся. – Мы не хотели быть рабами и выполнять грязную работу. Но Фугукай нас уверяли, что в Америке другая система. Что старание и прилежность значат здесь больше, чем в Японии. Что мы сможем здесь преуспеть, восстановить утраченную честь, заставить наших родных снова гордиться нами. Так они говорили, и мы верили им.

– Но как же вы, ребята, вообще связались с якудза? Вы же были школьниками, Господи ты Боже мой.

– Из-за сябу.

Тоцци пожал плечами.

– А что такое сябу?

Такаюки повернулся к товарищам, о чем-то переговорил с ними.

– "Сябу" значит «белые бриллианты». Так это у нас называется. Здесь, кажется, говорят «колеса».

– Колеса – то есть наркотики? Амфетамин?

Такаюки кивнул.

– Да, наркотики. – Ему, казалось, вовсе не стыдно было признаться в этом.

– Ты хочешь сказать, что вы все сидите на колесах? Вы наркоманы?

Такаюки наморщил брови и покачал головой.

– Да нет. Все прилежные ученики в Японии принимают сябу – так легче зубрить по ночам, особенно во время экзаменационного ада.

– Что это – «экзаменационный ад»?

– Так мы называем период в феврале и марте, когда проходят самые важные экзамены, те, которые определяют, перейдешь ты на следующий уровень или нет. Для нас – самое тяжелое время.

Тоцци почесал в затылке. Господи Иисусе, вот так дела.

– А сколько вас здесь? Я имею в виду в Америке?

Такаюки пожал плечами.

– Трудно сказать. Здесь, на птицефабрике, нас шестьдесят два человека. На корабле, на котором я приехал, было по меньшей мере три сотни школьников, и, насколько нам известно, уже пришло несколько таких кораблей.

Господи Иисусе Христе! Эта задница Иверс, конечно, захочет знать, какого черта он делал здесь ночью, как он попал внутрь и все такое прочее. Но теперь это все не важно, все это дерьмо собачье. Такое выше формальностей закона и правил Бюро. Господи ты Боже мой, да ведь этих ребят здесь держат, как рабов, против их воли.

– Ну ладно, – объявил Тоцци всем собравшимся, – кошмар позади. Я отопру оба трейлера, а ты, Такаюки, все объяснишь ребятам. Вы посидите здесь, пока я что-нибудь соображу, Позвоню, попрошу подкрепления, через пару часов прибудут автобусы...

Чья-то рука крепко схватилась за локоть Тоцци.

– Мы не можем ехать с вами, – в отчаянии зашептал Такаюки. – Масиро выследит нас. Он нас убьет, так же как и других. Его меч настигнет нас. Вы не можете так поступить с нами!

– Ну успокойся же. – Тоцци положил руку ему на плечо. – Мы в состоянии вас защитить. Я это тебе гарантирую. Ты не должен больше переживать насчет Масиро.

– Ваша защита нас не спасет. Масиро самурай, настоящий самурай. Всю свою жизнь он посвятил убийству. Якудза найдут нас, потом позовут его. Так они держат нас в покорности. Если мы пойдем с вами, Масиро нас найдет. И убьет нас всех, всех до единого. Я это знаю. А теперь, пожалуйста; уходите и снова заприте нас. Пожалуйста – вы и так уже слишком долго здесь.

– Но...

– Пожалуйста! Уходите!

Тоцци заглянул ему в глаза и увидел в них только страх. Тот горячий, прилипчивый запах появился снова. Внезапно стало нечем дышать. Лишь через минуту Тоцци сообразил, что то был запах страха. Тоцци чувствовал, как страх поднимается вокруг, как воды прилива, студеные и мутные. Он глубоко вздохнул и для вящей уверенности сунул руку под пиджак, где был пистолет.

Тоцци всматривался в бледные лица, ища хоть какого-нибудь ободрения, хоть кого-нибудь, кто хотел бы спастись. Но таких не нашлось. Лица выступали из темноты, как беспомощно висящие плоды на обреченном дереве. Тоцци прикинул, что можно сделать. Связаться с отделом иммиграции, пусть они устроят рейд на птицефабрику. Но как насчет других рабов, которых ввез Д'Урсо? Кто знает, сколько их? Сотни, тысячи? Д'Урсо, прохиндей, конечно же, не расскажет, где они. И сможет ли один рейд реально повредить этой работорговле? Разумеется, можно упрятать Д'Урсо, но кто-нибудь другой из семейства Антонелли займется этой работой. Рабы не перестанут поступать.

Тоцци прямо слышал, как Иверс говорит ему: «Бюро не приветствует личной инициативы». Он должен поставить Бюро в известность, но, зная Иверса, можно предположить, что это принесет больше вреда, чем пользы. Иверс поставит в известность ньюаркское отделение, и вместе они пустят в ход тяжелую артиллерию, накроют Д'Урсо, загарпунят его, как акулу, и выставят на обозрение фоторепортеров. Иверс и слышать ничего не захочет о других рабах. Что-то у тебя не так – сам и выкручивайся. Такие у него понятия. Он знать ничего не хочет о том, что портит картину.

Тоцци обвел глазами трейлер, вгляделся в эти умоляющие, испуганные лица, обращенные к нему со всех сторон, и принял наконец решение. Подобный страх следовало уважать. Он повернулся к Такаюки.

– Ладно. Как хотите.

Потом он выпрыгнул из трейлера и не спеша закрыл за собой дверь. Ржавая щеколда мерзко заскрипела, но теперь это его ничуточки не тронуло. Продев замок, он долго держал его в руке, пока наконец не замкнул. И медленно побрел назад по освещенной прожектором площадке, оглядываясь на три трейлера, все еще ошеломленный тем, что увидел, и спрашивая себя, какое же адово чудище сумело внушить такой страх этим бедолагам. Он взглянул вверх, на черные высоковольтные провода над трейлерами, затем перевел взгляд на красные огоньки, которые то загорались, то гасли над гигантскими нефтехранилищами, выстроившимися у реки. И представил себе Годзиллу, вдребезги разносящего Токио.

Чудище по имени Масиро. Вот что это за чудище.

Он все глядел на мигающие огни и думал, какого дьявола ему теперь следует делать.

Глава 20

Нагаи отвернулся от сцены с ее воплями и мельканием, когда им на столик принесли рыбу, которая называлась фугу, и официантка поклонилась, ставя безобразину перед Хамабути. Толстая рыбина лежала на боку, как буксирное судно, севшее на мель, и один ее мертвый глаз был направлен прямо на Нагаи. Нагаи тоже уставился на рыбу и про себя вздохнул. Он никогда особенно не любил фугу, и вся эта церемония – просто скучища. Конечно, сначала, первые раза два, она казалась опасной, возбуждающей, – последняя проверка на преданность, сущность Фугукай. Но со времени своего изгнания в Америку Нагаи забросил ритуал, хотя никогда не признавался в этом Хамабути. Не то чтобы он забыл, как разрезать рыбу, или его люди были слишком малодушны, чтобы пробовать потенциально смертельное блюдо, предложенное боссом. Дело в том, что единственный сорт рыбы фугу, какой можно достать в Америке, не ядовит. И весь ритуал, заключающийся в том, чтобы заставить людей смотреть, как ты аккуратно извлекаешь смертоносную печень и яичники, и тем самым проверить их верность и преданность, теряет всякий смысл с американской фугу. Всякий смак пропадает. Что это за церемония, если нет риска, что кто-нибудь упадет мертвым за столом? Но с Хамабути все совсем по-другому. Старому боссу всегда для церемоний доставляли настоящую рыбу, где бы дело ни происходило. Счастливчик.

Нагаи вновь посмотрел на сцену, где две молодые женщины в традиционных набедренных повязках борцов сумо тузили друг друга, а избранное общество респектабельных бизнесменов из его страны подбадривало их пронзительными криками. Интересно, что бы подумали их респектабельные американские партнеры, если бы узнали об этом заведении? Немножечко Гиндзы в самом сердце Манхэттена. Всякому нужно немного повеселиться и расслабиться время от времени, даже респектабельным ублюдкам. Нагаи вновь стал следить за женщинами-борцами, которые наскакивали друг на друга и каждая старалась вытолкнуть соперницу за пределы белого круга, нарисованного на сцене. Вряд ли это японские девушки, подумал он. С такими-то сиськами. Он взглянул на официантку для сравнения, но ее сиськи, даже если таковые и имелись, скрывались за складками кимоно. Нет, у японок сиськи вовсе не такие, как у тех двух, на сцене. Они не болтаются и не трясутся, как эти. Нагаи улыбнулся, увидев, как девчонки столкнулись телом к телу. Сиськи, как фугу.

– Может быть, все-таки мы приготовим вам рыбу? – мягким голосом по-японски спросила официантка у Хамабути. – У одного из наших шеф-поваров есть лицензия.

Хамабути замахал прочными черными резиновыми перчатками, отстраняя ее.

– В Японии шеф-повар должен иметь правительственную лицензию, чтобы разделывать фугу, но мне такая лицензия не нужна. – Он улыбался своей особенной улыбочкой, то ли отечески благосклонной, то ли презрительной до последней крайности. И вот он стал надевать перчатки, и официантке не оставалось ничего другого, как удалиться. По напряженной улыбке девушки Нагаи мог догадаться: она считает Хамабути старым пердуном.

Нагаи подумал, не рассказать ли ему сейчас, потом решил подождать, пока Хамабути покончит с делом. Старик уже приступил, и Нагаи не хотелось его расстраивать до тех пор, пока он не вырежет ядовитые части. Маленький надрез на печени отравит всю рыбу, а ведь это он, Нагаи, а вовсе не Хамабути, должен, будет съесть первый кусок. Нагаи украдкой взглянул на девушек-борцов. Одна из них, толстогубая, с короткой стрижкой, яростно нападала, зато вторая была гораздо красивее. Старик возился с рыбой, искал ножом нужное место у нее на затылке, чтобы начать разделывать. На глазах Нагаи босс сделал два глубоких надреза у начала хребта. Сунул туда пальцы, примерился и резким движением выудил всю хребтину, вывернув рыбину наизнанку. Затем стал тянуть за пятнистую шкуру, пока она не повисла у хвоста, как штаны у лодыжек. Старик взглянул на Нагаи, чтобы убедиться, что тот смотрит. Начиналось самое сложное, и Нагаи знал, что обязан смотреть. Хамабути снял перчатки и стал рыться в перепутанных внутренностях, отыскивая печень и яичники, которые в конце концов отхватил слишком быстро, по мнению обеспокоенного Нагаи. Но это была его обычная манера. Часть проверки. Хамабути поднял ядовитые органы на кончике ножа и выложил на блюдечко. Затем сполоснул нож в чашке горячей соленой воды и принялся нарезать белое филе тоненькими прозрачными ломтиками, выкладывая их на два деревянных подноса. Наконец Хамабути положил нож, вымыл пальцы в другой чашке и с поклоном передал один поднос Нагаи. На лице его появилась та же самая улыбка.

Нагаи взял палочки, подхватил ломтик фугу и погрузил в соусник с острым соусом пондзу. Бизнесмены завопили в диком восторге, когда он поднес рыбу ко рту, но он подавил желание повернуться и посмотреть, не выигрывает ли хорошенькая. Ну, как говорится, с Богом.

Он стал жевать, глядя исподлобья на Хамабути и выжидая. Если за пятнадцать секунд ничего не случится, то не случится вообще. Он проглотил, улыбнулся и поклонился боссу. Церемония завершилась. Ну что, старикан, доволен?

– Итак, – спросил Хамабути, тоже окуная в соус ломтик рыбы, – произошло ли что-нибудь новое с тех пор, как я был здесь в последний раз?

На-ка вот, выкуси.

– Да, произошло. Д'Урсо собирается убить Антонелли.

Хамабути заморгал, держа ломтик фугу у открытого рта. Нагаи наблюдал уже такую реакцию. Старик огорчен.

– Когда? Как? Ты предупредил Антонелли-сан?

Нагаи покачал головой.

– Я сам узнал только вчера. И мне неизвестны подробности. Я хотел было пойти прямо к Антонелли и предупредить его, но подумал, что это не Мое дело. Мне показалось, что вы должны узнать первым.

– Антонелли – мой брат, – мрачно проговорил старик. – Я не допущу, чтобы его вот так предали. – Он был теперь похож на старого воеводу из дурацкого фильма о самураях.

Нагаи ободряюще закивал.

– Я поставил людей следить за Д'Урсо и его припадочным шурином. Если те соберутся нанести удар, мы тут же об этом узнаем. Хотите, я пошлю Масиро, и он убьет обоих. – Нагаи не был еще уверен, войдет ли он в дело с Д'Урсо. Если Д'Урсо отправит Антонелли на тот свет и останется цел, вот тогда поглядим. А тем временем надо сделать так, чтобы у Хамабути не возникло подозрении.

– Нет, ты не вмешивайся. Мы не можем соваться в их дела. Это может испортить наши отношения. Может положить конец нашему совместному предприятию, несмотря на мою дружбу с Антонелли.

– Как же может испортить наши отношения то, что мы спасем Антонелли жизнь?

Хамабути поморщился.

– Как бы мы отреагировали, если бы мафия стала соваться в наши частные разборки? Мы здесь как в бурном море. И не нам переворачивать лодку.

Спасибо за яркие образы.

– Вы скажете Антонелли?

Хамабути по-бульдожьи наморщил лоб. Брови сошлись над переносицей. Он напряженно обдумывал вопрос.

– Не знаю... не думаю.

– Как же так? Он ведь ваш друг.

– Друзья не шпионят друг за другом. Если я скажу ему, то должен буду и объяснить, откуда я это узнал. Естественно, он подумает, что я ему не доверяю и никогда не доверял. Это разрушит наши отношения... и наше очень выгодное партнерство. Нет, сказать ему я не могу.

Вот вам и друг. Может, Д'Урсо удастся провернуть это дело, гм-м-м. Да, но вдруг Хамабути все же надумает и скажет Антонелли? Старик – хитрая бестия, он на все способен. Нагаи решил еще раз прощупать почву.

– Почему бы вам не рассказать Антонелли насчет Д'Урсо и не объяснить, что это я шпионил? Свалите все на меня.

Хамабути сверкнул на него глазами. Теперь он был похож на злую пучеглазую лягушку.

– Ты, Нагаи, слишком долго живешь в Америке. Я отвечаю за все, что делают мои люди. Я – из Фугукай. Моя честь покоится на ваших поступках.

Опять эта муть из Куросавы.

– Тогда что же нам делать?

– Мы должны не допустить расправы. Не дать Д'Урсо добиться своего – только осторожно, не высовываясь прежде времени. На бизнесе это не должно отразиться. – Хамабути положил в рот ломтик фугу. – Уверен, ты сможешь догадаться, что у Д'Урсо на уме. – Теперь он вертел следующий ломтик рыбы в соуснике. – Делай все, что сочтешь нужным, чтобы помешать ему. – Он устремил на Нагаи значительный взгляд.

Ну ты и хитрюга. Ублюдок чертов. Натравить неудавшегося убийцу на убийцу предполагаемого. Умно, гром его разрази. Как бы ты удивился, если бы Д'Урсо добился успеха и мы взяли бы в свои руки торговлю рабами. Нагаи окунул в соусник еще ломтик фугу и положил в рот. В самом деле вкусно, вкусней, чем ему помнилось.

– Не беспокойтесь. Я буду держать Д'Урсо под контролем, – сказал он.

Хамабути утвердительно кивнул и подхватил следующий ломтик рыбы.

– Еще бы, Нагаи.

Нагаи кивнул и тоже потянулся за рыбой.

– Раньше было гораздо легче заставить людей повиноваться. – Хамабути все поворачивал и поворачивал ломтик рыбы в соусе. – Традиции были крепче. Но времена изменились. Босс должен уметь управлять своими людьми. – Он все еще вертел рыбу в темном соусе. – Кстати, Хацу передает тебе привет.

– Кто?

Хамабути взглянул на него, подняв кустистые брови.

– Хацу. Твоя дочь. Ты что, забыл ее? Кэндзи стал хорошо играть в бейсбол. Еще вырастет из него новый Садахару О. А малышка – она мне прямо как внучка. – Он мягко рассмеялся и положил рыбу в рот.

– Вы недавно видели их?

– Да, конечно. Разве они не писали тебе? Они сейчас живут в моем загородном доме.

– В каком загородном доме? У вас ведь их несколько, Правда?

Хамабути лишь улыбнулся и погрузил в соус следующий ломтик рыбы.

– Ты ведь проследишь за тем, чтобы моему другу Антонелли не причинили вреда?

Во рту у Нагаи от фугу появилась оскомина. В горле першило от кислого соуса.

Бизнесмены вдруг снова заорали. Нагаи повернулся как раз вовремя: девушка с короткой стрижкой выпихнула хорошенькую из круга с такой силой, что та плюхнулась на задницу. Плюхнулась она тяжело, и груди у нее затрепыхались; она часто дышала, переживая поражение, казалось, вот-вот заплачет.

– Нагаи?

Он повернулся к старику, к его проклятой улыбочке. Представил себе своих детей, попытался припомнить, где располагаются загородные дома старикана. Без толку. Они могли быть где угодно.

– Нагаи, ты не ответил. Ты защитишь Антонелли? Собственным телом?

Нагаи отложил палочки и вытер салфеткой рот. В горле пекло. Он представил себе личико Хацу, Кэндзи в бейсбольной форме, малышку... задержал дыхание и поклонился боссу.

– Хай.

Старик улыбался.

* * *

Нагаи рассматривал профиль Масиро, который вел «кадиллак» вверх, к разгрузочной площадке позади фабрики. Потом он кинул взгляд на трех парней, что сидели на заднем сиденье: все трое собранные, спокойные, узкие глаза и поджатые губы. Он сам был когда-то таким. Старик лично порекомендовал всех троих. Они, сказал босс, хорошо сработались. Тосио, Хидэо и Икки. Моу, Ларри и Кудряш. Посвящены в Фугукай после того, как целый год провели рабами в доме старика – так же, как и он сам. Но это было уже давно.

Масиро выключил мотор. В машине внезапно сделалось совсем тихо. Нагаи чувствовал, как ребята смотрят на него, ожидая приказаний. Он не был уверен на сто процентов, что поступает правильно, однако ничего другого он не придумал. Он даст Д'Урсо понять, что знает о его замыслах. Просто поглядит ему в глаза, и этого будет довольно. Предупреждение без слов. Пусть сам догадывается, кто еще знает. Может, это заставит его одуматься.

Нагаи дотронулся до дверной ручки, и ребята тут же высыпались из машины; чтобы прикрыть его. Двигались они быстро и бесшумно. Масиро вышел тоже, но не столь поспешно. Интересно, не чувствует ли он себя ущемленным после появления этих парней? В конце концов, самурай был единственным подкреплением, в каком Нагаи до сих пор нуждался. Да и теперь эти ребятишки – для виду, не более того. Нагаи надеялся, что Масиро это понимает.

Ребята поднялись по лестнице к погрузочной площадке и остановились там, поджидая Нагаи, а Масиро тащился сзади, прикрывая его со спины. И тут Франчоне показался из-за пластиковых полос, скрывавших дверной проем. Ребята инстинктивно рассыпались веером вокруг него – так, на всякий случай. Отличные парни.

Франчоне сделал вид, что не видит их в упор. Он мотнул головой, убирая с глаз эту дурацкую прядь. Нахальный ублюдок.

– Ты как раз вовремя, Нагаи. У нас тут проблемы. – Он показал большим пальцем себе за плечо. – Пойди разберись.

Хидэо и Икки придерживали пластиковые полосы, пока Франчоне вел Нагаи в заднюю комнатку, ту самую, где Масиро отрубил себе палец. Нагаи быстро взглянул на руку Масиро. Палец был все еще перевязан.

Двое здоровых громил Д'Урсо в обтягивающих костюмах держали двух рабов с птицефабрики, заведя им руки за спину. Один из рабов выглядел так, будто вот-вот обделается со страху, другой кипел от возмущения. Возмущенного парня Нагаи сразу узнал. Это был Такаюки, маленький крикун, тот самый, которого отделал Масиро. Похоже, парень хотел добавки.

Д'Урсо стоял в сторонке, заложив руки за спину. В отличие от шурина он казался совершенно невозмутимым, что бы тут ни произошло.

Нагаи взглянул на Д'Урсо.

– Что стряслось?

Д'Урсо пожал плечами и кивнул на двух рабов. Пусть, мол, Франчоне объясняет. Последнее время он, кажется, дает панку больше воли – готовит, видимо, к более ответственным заданиям, которые Бобби получит, когда Д'Урсо станет боссом. Раскатал губы, дружище.

Франчоне указал пальцем на испуганного раба.

– Этот парень весь день валял дурака. Когда я велел ему пошевеливаться, он еще и огрызаться стал. Три раза повторял ему, чтобы он очухался наконец, а он – ноль внимания, тогда я решил парой тумаков привести его в чувство. Но стоило нам вытащить его из строя, как налетает вот этот Майти Маус, непрошеный защитничек. Эти парни, Нагаи, совсем отбились от рук. Так ты с ними разберешься или это сделать нам? А?

Где, к черту, набрался сопливый панк смелости так говорить с ним? Нагаи взглянул на Д'Урсо, которому, казалось, не было до этого дела. Может, Д'Урсо тоже ни в грош его не ставит? Не думает ли Д'Урсо, что он собирается терпеть выходки этого поганца, когда они сами возьмутся за дело? Сукин сын.

– За дисциплину отвечаю я, – сказал Нагаи с нарочитым спокойствием, обращаясь к Д'Урсо. – Мы разберемся с ними. – Он по-японски отдал своим ребятам приказ.

Но когда ребята приняли рабой из рук громил, Такаюки вдруг забился, закричал по-японски:

– Нет! Довольно! Хватит битья. Хватит вонючих кур. Мы уходим.

– Что это он бормочет? – сморщился Франчоне. – Что ему не нравится?

Нагаи взглянул на Масиро, тот коротко кивнул. Он уже знал, что делать.

– Нет! – орал Такаюки по-японски. – Еще один шаг – и я расскажу им про федерального агента, которого Масиро пытался убить здесь, на фабрике. Я и насчет Рэйко знаю – как она шпионит для тебя. Я видел ее здесь вместе с женой и дочерью Д'Урсо: она притворялась одной из нас. Я им про нее все расскажу.

О Боже, только не это!

– Масиро! Сугу Яттимаэ!

Нога самурая взметнулась вверх, сделалась неразличимой, радужной, как павлиний хвост. Он развернулся, приладился и ударил пяткой по шее Такаюки. Там, где каблук прорвал кожу, хлынула кровь, обрызгав второго раба и громилу, который держал его. Такаюки рухнул в тот самый момент, когда громила вытащил пистолет из кармана пиджака. Икки тут же кинулся к нему, схватился за правую руку, поддал коленом и двинул локтем по затылку. Громила присел и прикрыл голову. Икки отступил на шаг и остановился, держа в руке пистолет громилы. Хидэо и Тосио были начеку в случае, если у кого-нибудь еще забарахлят нервы.

Масиро нахмурился, хотя и старался казаться невозмутимым. А ребята все же молодцы. Моу, Ларри и Кудряш. Нагаи с ухмылкой взглянул на Д'Урсо, ожидая, пока сердце перестанет бешено колотиться, вглядываясь все пристальнее в лицо партнера, пока не убедился наконец, что Д'Урсо не распознал имени Рэйко в неистовых воплях Такаюки.

Нагаи опустил глаза на труп Такаюки, затем взглянул на идиота-шурина.

– Вот и вся твоя проблема.

– Черта с два, – завопил Франчоне. – Теперь нам нужна замена.

Нагаи медленно кивнул и проследовал мимо.

– Конечно-конечно, все, что ты хочешь. Как только прибудет очередной корабль.

Он подошел к Д'Урсо и взглянул ему прямо в лицо.

– До меня дошли слухи, будто ты собираешься сделать быструю карьеру. Ты это не слишком хорошо продумал. Я тебе очень советую повременить.

Ноздри Д'Урсо раздулись.

– Ты что это такое говоришь? – В первый раз с тех пор, как они познакомились, Нагаи видел Д'Урсо в бешенстве. Именно в бешенстве.

– И еще, – добавил Нагаи, не давая Д'Урсо вставить ни слова, – я обдумал твое предложение, но вынужден ответить: спасибо, нет. Меня устраивает нынешнее положение вещей. – Он повернулся к Д'Урсо спиной и направился к двери, увлекая за собой Масиро и мальчиков.

– Эй, погоди, Нагаи! – Д'Урсо попытался было схватить Нагаи за локоть, но рука Масиро легла на его запястье.

– Тут не о чем говорить, Д'Урсо. Теперь ты знаешь мою позицию. – Нагаи раздвинул пластиковые полосы и вышел на холод. Хромированный радиатор большого черного «кадиллака» сверкал на солнце. Нагаи и его свита спустились по ступенькам с погрузочной площадки. Нагаи чувствовал, что Д'Урсо стоит наверху и провожает его бешеным взглядом, сжав кулаки в карманах пальто. Внутри у него, верно, бушует буря. Весь мир вокруг разваливается на части. Нагаи знакомо такое чувство.

Икки открыл дверцу машины, и Нагаи взглянул вверх, на Д'Урсо. Не дури, дружок. Выкинь это из головы.

Нагаи забрался в машину, Масиро дал задний ход и стал потихоньку выбираться с разгрузочной площадки. Сквозь ветровое стекло он видел, как Д'Урсо стоит наверху, сверкая глазами, и его дорогое синее пальто блестит на холодном солнце.

Глава 21

Д'Урсо глядел на улицу сквозь сильно затененные окна, пока Бобби втискивал «мерседес» между стоящими во втором ряду цементовозом справа и мусоровозом слева. Ряды многоквартирных домов по обеим сторонам улицы были переоборудованы в фешенебельные жилища с шикарными апартаментами. Хобокен – этот чертов городишко – вечно перестраивается, но, как он, Д'Урсо, считает, остается столь же неприглядным.

Вращающийся барабан цементовоза был раскрашен в розовый горошек. Когда они проезжали мимо, Д'Урсо слышал, как цемент в барабане урчит и хлюпает. Он смотрел, как горошинки скользят, пропадая в верхушке, и думал, как здорово было бы запихнуть Нагаи в цементовоз с чертовыми розовыми горошинами, мать его так и растак.

Просочившись между цементовозом и мусоровозом, Бобби свернул направо, на еще более узкую улочку с односторонним движением, по которой едва можно было проехать из-за машин, небрежно припаркованных бампер к бамперу по обеим сторонам тротуара. На следующем перекрестке он снова свернул направо, на Адамс-стрит. Улица напротив заведения Фаринелли «Итальянская кухня» была забита машинами, стоявшими в два ряда, так что Бобби пришлось остановиться посреди дороги. Шустрый парнишка, сын Фаринелли, стоял снаружи перед витриной, где были подвешены окорока и колбасы, и ждал, как какой-нибудь мамелюк, с сумкой в руке. Нет, вы поглядите только. Длинные сальные волосы, серьга, черная футболка с «Бон Джови». Крутой парень.

Бобби нажал на кнопку, и стекло заскользило вниз.

– Эй, Сырок, – окликнул он парня. – На этот раз ты принес все, что мы заказывали?

– Я никогда ничего не забываю, – фыркнул Сырок, отходя от витрины. – Это старик все путает, а не я.

– Да неужто? Значит, на этот раз ты сделал сандвичи с копченым мясом, а не просто с ветчиной?

– Ну.

– А какой перец положил? Острый, сладкий?

– Сладкий.

– А сыр свежий?

– Ну.

– Врешь небось.

– Ей-богу.

– Спроси-ка про маринованные грибы, – сказал Д'Урсо.

– Ах да, маринованные грибы, Сырок. Ты их положил?

– Положил, положил.

– Да ну? А попить чего?

– Оранжина и диетическая кола. Пойдет?

Тут раздался металлический звук клаксона, и Д'Урсо обернулся. Маленький желтый «фольксваген-жук» напирал на них сзади, и какой-то пуэрториканец за рулем бешено сигналил. Машина напомнила Д'Урсо тот, оранжевый «фольксваген», а вместе с ним и большой прокол Масиро. Д'Урсо нахмурился. Если б только он мог отделаться от этой парочки, от Мишмаша и его босса... О, как хорошо бы тогда стало жить. Будь они прокляты!

Пуэрториканец снова надавил на клаксон.

– Эй, перестань дудеть, а? – завопил сын Фаринелли.

– Заплати мальчишке и давай выбираться отсюда, – скомандовал Д'Урсо, вытаскивая конверт из внутреннего кармана и протягивая его Бобби.

– Вот, держи. – Бобби передал конверт парню, забрал сумку и поставил ее на сиденье между собой и Д'Урсо. – Надеюсь, Сырок, что на этот раз все в порядке.

– Не беспокойтесь, – ответил парнишка, – все в полном порядке.

– Ну ладно. Поверю тебе на слово.

– Да уж не сомневайтесь.

Стекло опять заскользило вверх, и «мерседес» отъехал. Д'Урсо обернулся и снова посмотрел на «жука».

– Поезжай прямо, припаркуемся там, где фабрика. Там и поедим.

Ведя машину, Бобби то и дело взглядывал на Д'Урсо, словно проверяя, все ли с ним в порядке. Он это проделывал с самого утра, и Д'Урсо наконец осточертело.

– Что ты задумал, Бобби? Лучше сразу скажи.

Бобби проехал через перекресток и углубился в очередной квартал перестроенных домов.

– Что я задумал? Ничего. Меня беспокоит то, что задумал ты. Вот в чем все дело. Ты явно не в себе.

– Да ну? А почему, как ты думаешь, я не в себе?

– Потому что япошка знает. Господи Боже, он ведь может прямо сейчас пойти и рассказать Антонелли. Только тебе, кажется, плевать на это, Джон. И это мне не нравится.

Д'Урсо поправил галстук, поглаживая пальцами серебристо-серый шелк.

– Насчет Нагаи не бери в голову. Не думаю, чтобы он что-нибудь предпринял. – Д'Урсо изо всех сил старался оставаться спокойным. Малейший признак паники – и ты погиб. А сейчас еще можно выкарабкаться. Бери пример со сраных японцев – храни спокойствие.

– Не уверен я насчет этого, Джон. Нагаи – крыса. Не будет он просто так сидеть сложа руки, коль уж разузнал что-то.

– Думаю, никуда он не денется, будет сидеть как миленький.

– Черта с два.

– Послушай меня, Бобби. Японцы так не играют. Если он на нас донесет, это будет бесчестно. А это у япошек пунктик.

Для япошки хуже всего утратить честь, потерять лицо. Ты же видел, как Мишмаш отхватил себе полпальца. Тоже на этой почве. – Он все поглаживал свой галстук, глядя вперед, сквозь ветровое стекло. Дай-то Бог, чтобы он оказался прав.

Бобби вел машину дальше и дальше. Следующий квартал состоял уже из обычных многоквартирных домов для бедноты. Еще через два квартала пошли фабрики. Машин встречалось все меньше.

– Проезжай еще один квартал и припаркуйся там, справа, – приказал Д'Урсо.

Бобби припарковал машину, а Д'Урсо приподнял сиденье и вытащил полотенце. Даже на ощупь он почувствовал, что оно какое-то не такое. Д'Урсо вытащил его и развернул. На нем была вытиснена дурацкая синяя картинка.

– Это еще что за чертовщина?

– Чудище – Пожиратель Печенья, – сказал Бобби, выключая мотор.

– Что?

– Пожиратель Печенья. Извини, это полотенце Аманды. Я другого чистого не нашел утром.

Д'Урсо улыбнулся при мысли о дочери.

– Пожиратель Печенья, да? – Он насмешливо фыркнул. – Тебе не кажется, что он похож на Мишмаша?

– Мне не до смеха, Джон. – Бобби наматывал на палец свою прядь, что свисала ему на лицо. Ему как раз недоставало спокойствия.

Д'Урсо развернул полотенце, закрыл им свои серебристо-голубые брюки и потянулся за сумкой. Заглянул внутрь, вынул сандвичи и бутылки. Развернул один на сиденье, подцепил кусок копченого мяса, нагнулся вперед и откусил. Потом весь просиял, жуя.

– Вкусно.

Бобби взял бутылку оранжины, сорвал пробку, жадно глотнул.

– Как у тебя аппетит, не пропал, Джон? У меня все брюхо подвело. Нас вот-вот прикончат, а ты жуешь себе.

Д'Урсо жевал. Потом снял крышечку с бутылки колы и сделал глоток.

– Не надо нервничать, Бобби. Вчера вечером я говорил с филиппинцами.

– И что они сказали?

– Я говорил с новым парнем. Он сейчас большой человек в Маниле. Зовут Квирино. Работал на президента Маркоса. Он говорит, что нам не нужен Нагаи, чтобы получать новых рабов.

Он рассказал мне, что у него прочные связи на Тайване, он может нам их доставлять оттуда. Вот кто будет нашим человеком на Востоке. Он говорит, что якудза ничего не значат в тех странах, откуда прибудут новые рабы. Так что плюнь на Нагаи. Он нам больше не нужен.

– Вот здорово! – Бобби сорвал обертку с сандвича и впился в него зубами. Он ел так жадно, словно кто-то вот-вот отнимет у него кусок. – Правда ведь здорово, а? Так что теперь мы можем его замочить и спокойненько приступить к нашему...

– Так-то оно так, только ты об одном забываешь.

– О чем?

– О Мишмаше. Готов ли ты пойти и замочить Нагаи, пока Мишмаш крутится вокруг него?

– Нет, спасибо.

– То-то же. И я так полагаю.

– Так что же нам делать?

– Сперва отделаться от Мишмаша.

Бобби перестал жевать. Он вдруг побледнел.

– Успокойся. Я вовсе не тебя к нему посылаю.

– Не сочти за обиду, Джон, но я бы и не пошел. Мишмаш – опасный сукин сын.

– Именно. Вот почему мы натравим на него федералов. Поговорив с Квирино, я послал анонимку в городской отдел ФБР. Сообщил им массу полезной информации насчет Мишмаша. Настучал, что это он сделал тех двух жмуриков в «фольксвагене».

– Боже мой, Джон, а ты не рискуешь? Что, если они его возьмут, а он расколется?Наверняка он заложит нас, а не яков.

– Ты что, думаешь, Мишмаш такой парень, что позовет адвоката и вступит в переговоры? Конечно же нет. Когда его загонят в угол, он постарается пробиться. А когда эти ребята идут на захват, то вооружаются до зубов, словно на войну отправляются: пулеметы. М-16 и прочее добро. – Он опять надеялся, что окажется прав.

Бобби сделал еще один быстрый глоток.

– Ну хорошо. Итак, от Мишмаша осталось одно воспоминание, а Нагаи?

Д'Урсо откусил еще кусок от своего бутерброда.

– Пока федералы добираются до Мишмаша, мы немного надавим на Нагаи, чтобы он призадумался хорошенько. – Он сделал глоток. – Сегодня должно прийти судно из Японии. Я договорился с ребятами из профсоюза, чтобы они устроили забастовку сразу после того, как судно причалит, и капитан передаст ключи от машин начальнику пристани. И корабль застрянет в доках вместе с товаром Нагаи, запертым в багажниках.

– А что, если капитан прикажет своим людям сбить замки и выпустить ребят наружу?

– Я велел Толстому Джо отправить на борт пару парней с сообщением для капитана. Они посбивают замки – им посбивают головы. Они даже и пытаться на станут. – Д'Урсо сделал еще глоток. – Стачка продлится несколько дней. Ребятишки останутся запертыми в багажниках. Станут сходить с ума... потом умирать. Если товар пропадет на борту, Нагаи ответит перед Хамабути, я это знаю, а тут будет масса порченого товара. Нагаи это вряд ли понравится, так что, услышав о забастовке, он трижды подумает, прежде чем захочет соваться в наши дела. – Д'Урсо откусил еще кусок и зажевал, улыбаясь.

– А старик ничего не заподозрит, когда услышит, что ты устроил забастовку?

Д'Урсо нахмурился.

– Когда это Антонелли беспокоился о том, что делают банды? Его сейчас вообще ничего не волнует. В этом и есть его проблема, правда?

– Ну да... правда.

Д'Урсо снова сунул руку в сумку и вытащил автомат.

Бобби чуть не подавился.

– Это что еще за чертовщина?

– "Маринованные грибки". Сырок – хороший парень. Достал, как договаривались.

Д'Урсо протянул автомат Бобби, который весь просиял, как ребенок при виде новой игрушки. Штука была неказистая, но отец Сырка уверял, что стреляет она не хуже, чем «узи» или М-10. Это была «Линда Уилкинсона», 9-миллиметровый автомат с круглой обоймой в тридцать один заряд. Стреляет, как «узи», сказал старикан. Есть оружие, которое смотрится грозно, но этот не такой. Тяжелый, сукин сын, длиною в фут, неуклюжий. Ну и что с того, что он неказистый? Свое-то дело он сделает. Но кто когда-нибудь слышал, чтобы автомат называли «Линда»?

Бобби ухмылялся, глядя на «Линду», играя с предохранителем.

– Будь готов, Бобби. Очень скоро.

– Ага. Очень скоро. И Нагаи может пойти усраться. – Бобби направил ствол автомата вниз. – Тра-та-та, тра-та-та!!! Кармине Антонелли... покойся с миром на дне морском.

Д'Урсо рассмеялся и вытащил еще кусок мяса из своего сандвича. Да... Покойся с миром на дне морском... Очень скоро. Если все будет хорошо.

Глава 22

Тоцци сидел на корточках в гостиной своей новой квартиры, стараясь привыкнуть к позе сэйдзи. Нил-сенсей говорил, что поза сэйдзи помогает найти центр тела, связать его с рассудком и достичь состояния спокойной готовности. Но Тоцци, сидя в этой позе, чувствовал только боль. Бедра и лодыжки невыносимо ломило, но он старался не обращать внимания, ведь Нил обещал, что это пройдет со временем и с тренировкой. Одно было хорошо в этой пытке: боль заставляла забыть ломоту в спине, которую он нажил, ночуя на кушетке. Слава Богу, сегодня привезут кровать.

Он вздохнул, глядя прямо перед собой на гладкую бежевую стену между двумя передними окнами. Хорошо бы, черт подери, если б сидение в позе сэйдзи хоть чуточку его успокоило. Он полночи не спал, вертелся с боку на бок, надеясь, что эти лица, выступающие из теней, оставят его хоть ненадолго, чтобы он мог наконец вздремнуть, но японские ребята, запертые в трейлере, никак не выходили у него из головы. Он никому еще о них не рассказывал; это-то и мучило его. Знал бы Иверс, какую информацию он скрывает, – просто взбесился бы. О таких вещах Иверс его и предупреждал. Но в самом деле он хотел сначала рассказать Гиббонсу, а Гиббонс еще в больнице. И потом, вчера вечером Лоррейн сообщила, что Гиба сегодня выпишут. Он расскажет Гиббонсу о рабах, когда чуть позже заберет его из больницы. Гиббонс подпрыгнет до потолка, когда услышит, что Иверс еще не знает, но в глубине души Гиббонс отдает себе отчет, что Иверс способен все испоганить. Сначала они должны прикинуть, как самим разобраться с этим, и явиться к Иверсу с определенной стратегией, которой и он вынужден будет придерживаться. Тоцци мог теперь дышать спокойней. Они расскажут Иверсу – в скором времени, но не сейчас.

Тоцци начал уже расслабляться, уставившись в голую стену, когда внезапно зазвенел звонок. Он подскочил. Роксана. Тоцци потер занемевшие ноги и поковылял к селектору.

– Да?

– Это я. Принцесса Диана.

Тоцци нахмурился. Только через минуту он сообразил, что речь идет о супруге британского принца. Первая мысль его была о луне, ночи и смерти. Чудное настроение у него сегодня. Он потряс головой и отпер дверь. Потом вышел на площадку и стоял, вслушиваясь в ее шаги.

– Ну как дела, ваше высочество?

Она не отвечала до тех пор, пока не углядела его с нижней площадки.

– Лифт – великолепное изобретение человечества, – сказала она с сарказмом. – Как и места, где паркуются машины. Жалко, что здесь нет ни того, ни другого. Надо бы тебе заявить протест.

Тоцци смотрел, как она одолевает последний пролет.

– Привет. Ну, что нового? – спросил он, когда она подошла ближе.

– Милый, я по тебе скучала. – Она обняла его и поцеловала точно так, как ему хотелось поцеловать ее, когда он отвез ее домой тогда, после ужина. Ему вдруг захотелось на какое-то время забыть о рабах, но чувство вины не давало покоя.

– Ну... здравствуй, – сказал он, когда она отпустила его и дала вздохнуть.

– Я пришла поддержать легенду, – шепнула она. – Ну помнишь: муженек и женушка. Чтобы соседи не догадались. Хозяин ведь мог нанять частного детектива.

– Детектива?

– Ничего удивительного в наше время. Квартирные хозяева шпионят за жильцами, чтобы убедиться, что все в порядке. Что жильцы не содержат в снятых помещениях ночные секс-клубы, не заводят неположенных животных, не набивают комнаты подпольными иммигрантами. – Она улыбнулась своей лукавой улыбочкой. – Я об этом читала в «Нью-Йорк мэгэзин».

Тоцци выдавил из себя улыбку. Подпольные иммигранты. Надо же было ей об этом упомянуть. Ей ведь он тоже о рабах еще не рассказывал.

– Почему ты не зайдешь, дорогая, и не насладишься прохладой после жаркого полуденного солнца? – Он втащил ее в квартиру и закрыл дверь.

– Что-то случилось? – спросила она, сбрасывая на кушетку замшевый жакет. – Ты какой-то бледный.

– Нет, ничего. – Тоцци уставился на ее ноги. Она выглядела потрясающе в джинсах. – Ты знаешь, я правда благодарен тебе за услугу. Это тебя не слишком обременило?

– Ах нет, это обременило меня ужасно. Как тебе известно, клиенты просто ломятся ко мне в офис. То, что я сегодня не пошла на работу, просто катастрофа для Академии Истлейк. Риск велик, но я готова все поставить на карту.

– Ты все смеешься, да?

Она пожала плечами.

– В самом деле, Майк, проблем никаких нет. Мой офис похож на склеп. Я, честное слово, рада выбраться оттуда. И потом, тебе ведь нужна кровать.

То, как прозвучала последняя фраза, понравилось бы ему в любой другой день. Ну почему, черт возьми, это должно было случиться сегодня?

– Знаешь, я бы и сам дождался кровати, но случилось одно срочное дело. Я позвонил туда, где ее купил, а они сказали, что привезут кровать между десятью утра и шестью вечера. И дама добавила, что ничего более определенного сообщить не может. Извини.

– Я же тебе сказала: проблем никаких нет. Я книжку принесла почитать.

– Может, я вернусь поздно. Не жди меня.

– Погоди-ка, погоди! Ты же обещал мне ужин за эту маленькую услугу. И я отсюда не сдвинусь, пока не получу обещанного.

– Замечательно.

– Возвращайся, когда захочешь. Мне все равно. Сегодня вечером по телевизору конкурс «Мисс Вселенная».

– Ты собираешься смотреть конкурс «Мисс Вселенная»?

– Я обожаю конкурсы красоты. Все эти мерзкие девки, которые позорятся на всю страну, делают чудеса с моим комплексом превосходства. Это гораздо лучше, чем Гонг-шоу. Лучше, чем Вестминстерские соревнования клубных охотничьих собак.

– Что верно, то верно. – Настроение у нее было такое чудесное. Если бы и он мог радоваться вместе с ней.

Улыбка внезапно сошла с ее лица.

– У тебя правда все в порядке? – спросила она озабоченно.

Тоцци взглянул на нее и вздохнул. Должен ли он рассказать ей? В конце концов, ее это тоже касается. И не от этого ли происходили все его прошлые несчастья – оттого, что он вечно все держал в себе, прокручивая в голове снова и снова, пока факты не подгонялись под его собственную теорию? Может, невредно будет узнать чье-нибудь еще мнение. Станет самому легче, если рассказать Роксане, просто излить, что накопилось на душе. И потом, она ведь незаинтересованный слушатель. Не то что Гиббонс, черт его дери.

– За последние дни я кое-что обнаружил. – Тоцци присел на кушетку. – Кое-что малоприятное. Это угнетает меня.

Роксана уселась рядом с ним и заглянула ему в глаза.

– Расскажи.

– Помнишь японских нянечек? Ты еще недоумевала, что они сбивают цену. Они рабыни.

– То есть как это – рабыни?

– Очень просто. Рабыни. Как «там, на земле белоснежного хлопка». Трудно в это поверить, но это правда. Я сам их видел.

Роксана закусила губу и положила руку на его колено. Боже, лучше бы она этого не делала. Выглядит она потрясающе, но, пожалуй, это нехорошо, при такой-то беседе.

– Ты имеешь в виду, что их принуждают работать и... и бьют, если они не хотят?

Тоцци кивнул.

– Двоих убили при попытке к бегству. Во всяком случае, мне известно только про двоих.

– И когда же ФБР их освободит?

Тоцци поглядел на руку Роксаны у себя на колене и покачал головой.

– В ФБР об этом еще не знают. Я еще никому не рассказывал.

– Но почему. Господи Боже мой?

– Потому что раб, с которым я говорил, сказал мне, что их тут сотни. Может быть, тысячи. Конечно, мы можем освободить тех, которых я обнаружил, ну а как другие? Как мы найдем их? Как только станет ясно, что власти их разыскивают, обнаружить их будет труднее.

– Но, Майк, ты должен кому-то рассказать. – Ее волосы сверкали на солнце. Цвет был неописуемый, вроде красного золота. Она выглядела такой печальной и расстроенной. Хотелось утешить ее, обнять, приласкать. Как-то, однако, неудобно. Роксана сочтет его животным. Грубым, бесчувственным животным.

– Майк, ты должен кому-то рассказать, – повторила она.

– Я рассказал тебе.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Днем я поеду забирать Гиббонса из больницы. Я бы хотел все сначала обсудить с ним.

– Как он?

– Нормально. Хотя врач говорит, что ему надо с месяц отдохнуть. Лоррейн хочет, чтобы я его убедил пожить у нее до полного выздоровления. Могу представить себе, что он на это скажет.

– Есть что-нибудь новенькое о том коротконогом япошке, который его избил?

– Мне недавно звонили из конторы. Вроде кто-то настучал на нашего парня.

– Не поняла.

– Настучал. Это значит – донес, написал анонимку. Письмо без подписи со всеми подробностями, касающимися нашего красавчика. Может, вранье, а может, и правда. Не знаю еще. – Тоцци взглянул на часы. – Я сказал, что утром зайду посмотреть. – Он еще раз посмотрел на часы. Как поздно уже.

– А... ну хорошо, тогда ты иди, ладно? – Она сняла руку с его колена.

– Да, пожалуй, пойду.

Но ей явно не хотелось, чтобы ее оставляли одну. Да и ему не хотелось оставлять ее.

Он кивнул. Она кивнула тоже. Он снова посмотрел на часы.

– А, ладно, пожалуй, не стоит так спешить. Время еще есть. Роксана повернулась, и Тоцци увидел ее профиль в солнечном свете.

– Пожалуйста, не подумай, что я бесчувственная, что мне ни до чего дела нет, но я... я... – Она опять повернулась к нему лицом, наклонила голову набок, обняла за шею и медленно прижалась губами к его губам.

Он ощутил вкус ее губ, провел ладонью по ребрам, почувствовал ее язычок у себя во рту. Когда он нащупал щербинку между зубами, член его начал пульсировать.

Она потянула его за галстук и начала расстегивать рубашку. Он залез ей под свитер и отцепил крючок бюстгальтера, взял в ладонь одну ее грудь и обвел сосок большим пальцем.

– О, Майк, извини, но я больше не могу ждать, – шепнула она ему в самое ухо.

– Представляю себе.

Она сняла через голову сиреневый свитер, и взметнувшиеся волосы засверкали на солнце. Тоцци занялся поясом на ее джинсах. Она расстегнула его ремень и, пытаясь расстегнуть одной рукой пуговицы на брюках, другой ласкала его через ткань.

Он уперся плечом в диванные подушки, приподнимаясь, чтобы она могла снять с него брюки. Ему все не верилось, что они и в самом деле приступили к этому. На какое-то мгновение он засомневался, хочется ли ему, чтобы это случилось. Может быть, не теперь. Не теперь, когда у него голова занята другим. Она положила голову ему на грудь, и тут у него все затвердело окончательно. Правда, это она начала... Нет, им все-таки не следует ждать. Он сам расстегнул себе брюки.

Потом сбросил их совсем, положил руку ей на ягодицы, провел пальцами по шву трусиков, нажимая там, где ее мягкая ляжка встречалась с промежностью. Она облизала кончики пальцев и взялась большим и указательным пальцами за конец его члена. Он слегка поглаживал ее средним пальцем, вперед-назад, вперед-назад, медленно и упорно. Она развернулась, чтобы было удобнее, и он почувствовал влагу. Она застонала. Он закрыл глаза и позволил голове кружиться.

– О Майк...

– Рокс...

Тут зазвенел звонок. Как гулко заливался он в пустых комнатах.

Тоцци вскочил. Сердце у него бешено колотилось. Лицо было мокрым от пота. Он закрыл глаза и снова увидел те лица в полумраке. Да, это было бы нехорошо.

Роксана сверкнула глазами на селектор.

– Ясно, это кровать.

Тоцци взглянул на часы.

– Послушай, Роксана, ты подумаешь, что я спятил, но как насчет того, чтобы продолжить позже? Когда в голове у меня немного прояснится.

Звонок зазвенел снова.

– Ну да... конечно. На тебя свалилось столько всего. Я понимаю. – Она казалась разочарованной.

Тоцци чувствовал себя ужасно. Вряд ли она понимает. Не может быть такого.

Она поднялась и склонилась к селектору. На ней были одни трусики – голубые, трикотажные, с утятами, марширующими поперек задницы.

– Да? – сказала она в селектор.

– Сюда вносить кровать для Тоцци?

– Да, сюда. – Она нажала на кнопку, раскрывающую дверь парадного, и метнулась к кушетке, чтобы поскорей одеться. Тоцци, сидя на краю, уже надевал штаны. Член у него болел. Он чувствовал себя как мячик, который медленно сдувают. И знал, что такое подавленное состояние останется на весь день.

Надевая свитер, она прижалась к нему сбоку и прошептала на ушко:

– Приходи, как только освободишься. Я тем временем застелю кровать.

В дверь постучали.

– Сюда, сюда, – закричал Тоцци. Он быстро поцеловал Роксану и стал засовывать рубашку в брюки. – Держи нос по ветру, – пробормотал он еле слышно. Она застегнула «молнию» на джинсах. Интересно, все ли она поняла.

Глава 23

Гиббонс расцепил липучки на своем воротничке из поролона и немного ослабил его. Весь день он бродил из угла в угол, но так и не смог успокоиться. Драматическое откровение Тоцци тоже никак не способствовало улучшению его самочувствия. Он снова поправил липучки, но воротник сидел как-то не так. Чертов Тоцци. Не может оставить в покое больного человека.

– Ты что, Тоцци, нарываешься на неприятности? Когда, к чертовой бабушке, ты наконец поумнеешь? Почему ты не доложил Иверсу? – Гиббонс воззрился на Тоцци со своего места, но проклятый воротничок мешал задрать голову. Он поднялся с кресла, чтобы посмотреть напарнику в глаза, но тут Тоцци решил присесть на край кровати. Одна морока с этим парнем.

– Послушай, ты ведь знаешь Иверса. Он всех на ноги поднимет и освободит тех ребят с птицефабрики, только чтобы увидеть свою рожу в шестичасовых новостях. А если это случится, о том, чтобы найти остальных, мы можем забыть. Д'Урсо и его дружки, якудза быстренько перебросят ребят, и они исчезнут с лица земли. Мы их никогда не найдем.

– Я все-таки никак не могу поверить в этих якудза. Очень уж похоже на твои обычные байки. – Гиббонс прислонился к стене. Шея ужасно болела. А этих чертовых болеутоляющих он на дух не переносил. Эта мерзость туманит рассудок.

Тоцци вертел головой, раскачиваясь на постели. Он нервничал. А когда он нервничал, то всегда делал глупости.

– Ты знаешь парня по имени Боб Чен? – спросил он. – Это специальный агент из отдела в Гонолулу.

– Кажется, слышал о нем. – Гиббонс твердо решил, что на этот раз Тоцци не удастся улестить его и подбить на какой-нибудь безумный план. Нет уж, довольно. С сегодняшнего дня он действует только по правилам.

– Я ему сегодня звонил. Он у нас в Бюро неофициальный эксперт по якудза. Он мне сказал, что их полно на Гавайях и в Калифорнии. И есть веские основания предполагать, что они начинают укрепляться на Восточном побережье.

– Здесь сильная конкуренция. Зачем им внедряться на уже насыщенный рынок?

– Зачем, Гиб, все перебираются сюда? Ради денег. Лос-Анджелес, конечно, место богатое, но настоящие деньги делаются в Нью-Йорке.

– Но ведь и Токио город не бедный. – Гиббонс перенес вес тела на другую ногу, но и это не помогало. Словно кто-то вонзал ему в шею и плечи, двухдюймовые острые когти...

– В Японии конкуренция слишком сильная. Если говорить о живой силе, то мафия – просто клуб Микки Мауса по сравнению с якудза. У них больше десятка крупных семейств. Шестьдесят тысяч полноправных членов, сорок с чем-то тысяч сочувствующих. Самое большое семейство – больше, чем вся американская мафия, вместе взятая. А в Японии населения вполовину меньше, чем у нас. Чтобы выжить, эти ребята должны захватывать новые территории.

Тоцци умел приплести факты и цифры, когда хотел чего-нибудь добиться. Но на этот раз прием не сработал.

– Иверс на это не купится. Он скажет, что птицефабрика – частный случай. Якудза, рабство – это для него слишком отвлеченные понятия. – Гиббонс попытался немного задрать голову, чтобы облегчить боль. Кажется, это помогало.

– Да, Гиб, но если хорошенько подумать, то рабство для этого региона естественно. Якудза долгое время занимались работорговлей. На Востоке это дело обычное. Но Америка для такого товара совершенно девственный рынок. Логично, что они решили начать сбывать его здесь. Даже Иверс это сможет понять.

– Не надейся. Даже если бы и я считал, что эту операцию проворачивают якудза совместно с мафией, то все равно не смог бы его убедить. – Он скосил глаза на напарника. – А тебя он и слушать не пожелает. Просто пойди подай рапорт, и пусть он устроит рейд на птицефабрику. Может, кто-нибудь из тех ребят поможет нам найти остальных рабов.

– Да нет, они ничего не знают. – Тоцци явно начинал злиться. – Мы пока не можем рассказать Иверсу.

– А когда сможем? Скажи мне. Когда? – завопил Гиббонс. Черт возьми, как больно. Может, выпить все же полтаблетки?

– Когда узнаем больше о работорговле, вот когда. Каковы ее масштабы, кто такой этот парень Нагаи, кто покупает рабов...

– И как же, к черту, мы станем все это расследовать? Ведь Иверс будет интересоваться, чем, к дьяволу, мы с тобой заняты.

– Я беру на себя всю беготню. А ты будешь держать связь с Иверсом.

Гиббонс заскрипел зубами. Боже Всевышний. Из-за этого Тоцци когти проникают еще глубже. Гиббонс старался не корчиться от боли. Не хотелось, чтобы Тоцци видел, как ему на самом деле больно.

– Ведь и в прошлый раз у тебя были неприятности именно на этой почве, сопляк ты паршивый. Ты решил, что тебе видней, чем всему Бюро, и сделался перебежчиком. И так же точно ты уговаривал меня помочь тебе в прошлый раз. Помнишь?

Тоцци поднял на Гиббонса гордый взгляд.

– В уроках истории. Гиб, я не нуждаюсь. Все, о чем я прошу, это придержать информацию на короткое время, пока мы не найдем конкретных улик, от которых Иверс отмахнуться не сможет. Чтобы он понял: это действительно большая операция и ее нельзя прикрывать одним-единственным рейдом.

Гиббонс закрыл глаза и немного повернул голову. Болело чертовски.

– Ну ладно, ладно. Мы ее немного придержим, но, если ты ничего не найдешь к середине недели, пойдем к Иверсу. Договорились? – Кажется, он опять совершает ошибку.

– С тобой все нормально? Ты неважно выглядишь.

Чтоб ты сдох.

– Со мной все прекрасно. Все в норме. – Он вновь опустился в кресло, стоявшее у постели, и оперся головой о высокую спинку. Боль от этого утихла, перешла в тупую ломоту. Глаза у Тоцци повлажнели, лицо вытянулось, во взгляде забота – вот так же выглядит и Лоррейн последнее время. Почему, черт бы их побрал, они не могут взять себя в руки? Не калека, же он, прости Господи.

– Я говорил тебе про письмо? – спросил Тоцци.

– Какое письмо?

– Какой-то стукач послал письмо в оперативный отдел, анонимное, разумеется. Он вроде все знает о тех двух ребятах в «фольксвагене». По письму выходит, что сделал это японец по имени Годзо Масиро. Там приводится и полное его описание, и на какой машине он ездит, и в каких бывает местах. Иверс отрядил Макфеддёна и Бреннера на его поиски. Этот Масиро – тот самый тип, о котором мне рассказывал ночью раб на птицефабрике, тот самый, которого они все так боятся. Раб еще сказал, что это тот самый тип, который избил тебя.

Годзо Масиро. Имечко заправского костолома. Проклятый сукин сын.

– По картотеке проверяли?

– Да. У нас на него ничего нет, так Иверс послал запрос в Японское национальное полицейское управление. И сразу сказал, чтобы я на многое не рассчитывал – японцы не слишком-то щедро делятся информацией, – но на этот раз телекс попал в десятку. Оказалось, что Масиро у них в самом черном списке вот уже восемь лет.

– Да ну? А что за ним? – Гиббонс начинал ощущать сладость мести. Никто еще не задавал ему такую взбучку.

– В рапорте говорилось, что Масиро был служащим среднего управленческого звена в «Тойоте», холост, хороший работник, но звезд с неба не хватал. В октябре восемьдесят первого его обошли по службе. На другой день он заявился на работу с самурайским мечом и впал в раж. Убил босса и начальника отдела кадров, ранил еще восьмерых. Одной даме отхватил руку выше локтя. Последний раз его видели, когда он убегал в леса, которые тянутся за офисами «Тойоты» в Нагое. Когда полиция начала расследование, обнаружилось, что он провел несколько лет в... – Тоцци полез в карман пиджака и вытащил оттуда маленький зеленый блокнотик, – Тэнсин Сёдэн Катори Синто Рю. Тебе ясно?

Гиббонс пожал плечами и тут же пожалел об этом. Чертовы когти вонзились опять. Японский ублюдок.

– Это школа под Токио, где до сих пор преподают древние боевые искусства самураев, включая классические приемы владения мечом. Школа существует с пятнадцатого столетия.

– И они там тренируют убийц?

– Нет, теперь там все больше духовное, что-то вроде священнодействия. Но Масиро, кажется, никто этого не объяснял.

– Вот так-так! Значит, меня побил тренированный самурай. Все лучше, чем натерпеться такого от какого-нибудь паршивого панка. – Гиббонс вообразил себе, как он приставит револьвер к горлу подонка и поглядит, что тот станет тогда делать.

– Это, впрочем, еще не все. Масиро изучал и другие боевые искусства, включая шурите, которое, как я выяснил, круче самых крутых школ каратэ. Когда он сошел с панталыку, у него уже был черный пояс пятой степени.

– О, мне уже лучше. – Ублюдок!

– Интересно, что, когда Масиро исчез, у него еще не было связей с якудза. В японской полиции полагают, что его приняли в банду, пока он был в бегах, и все это время помогали ему скрываться.

– Звучит как оправдание того, что его до сих пор не поймали. – Я поймаю его.

– Ну, они утверждают, что любой главарь рад был бы иметь Масиро среди своих людей. Представь, что здешний вожак мафии вербует Гиганта Андре в свою команду.

– Кого-кого?

– Никого.

Гиббонс чуть было опять не пожал плечами, но вовремя одумался.

– Хотелось бы как-нибудь без ведома Иверса послать телекс в японскую полицию и запросить о Фугукай и о том парне, Нагаи. – Тоцци почесал шею под подбородком, и у Гиббонса тут же кольнуло в том же самом месте. Черт бы его побрал.

Гиббонс помотал головой, но и это тоже было больно.

– Даже и не пытайся. Все международные расследования проходят через начальников подразделений. Тебе не везет. Разве что ты готов рассказать Иверсу, как ползал на клумбах Д'Урсо и вламывался в трейлер.

– Гм. Так я и знал. Вот черт. – Он все чесал и чесал шею, чертов ублюдок.

Наконец Тоцци угомонился. Он соображал, как бы это обойти систему и послать телекс в Японию без ведома Бюро. Упрямый сукин сын. Гиббонс все думал о Масиро, восстанавливая в памяти сцену на птицефабрике. Он снова и снова мысленно прокручивал случившееся, пытаясь представить себе, что можно было бы сделать иначе. Убить сукина сына, вот что нужно было сделать. Пустить ему в лоб чертову пулю. Чтобы его мозги разлетелись по проклятой...

Тут Гиббонс взял себя в руки. Вендетта, месть – это значит встать с ними на одну доску. Он сам стал думать, как Тоцци, Господи ты Боже мой. Он вздохнул и опустил глаза на свой чемодан, что стоял на полу. Куда запропастился проклятый доктор? Пора выбираться отсюда.

– Мистер Гиббонс, как вы себя чувствуете?

Гиббонс слишком хорошо знал это грудное контральто. Он скосил глаза к двери. Вот и она. Цветик в две тонны весом.

– Как мешок с дерьмом, Фэй. А вы как?

У Фэй были длинные белокурые волосы, как у Алисы в Стране чудес, и груди, как тугие мячи. Она была первой, кого он увидел, выйдя из комы, и первой мыслью его было: из чего шьют халаты медсестер, если они могут выдержать такой напор, нигде не треснув? Она вплыла в палату, застыла на месте, уперлась кулаками в бока и воззрилась на Тоцци, сидящего на кровати.

– Вы пациент, сэр?

– Нет.

– Тогда, пожалуйста, встаньте с постели.

– Но ведь ее уже убрали, – заметил Тоцци.

– Таковы больничные правила, сэр. Только пациенты имеют право находиться на постели. Наше страхование не распространяется на посетителей, если они ненароком свалятся с койки. Пожалуйста, пересядьте на стул. – Когда Тоцци поднялся, она повернулась к нему спиной и завлекаюше улыбнулась Гиббонсу накрашенным ртом. Пятьдесят медсестер работают на этом этаже, некоторые из них – просто обалденные. Гиббонс никак не мог взять в толк, почему именно страшилища привязываются к нему.

– Мистер Гиббонс, вы принимали таблетки после обеда?

– Принимал. – Пришлось три раза дернуть за ручку, спуская чертовы пилюли в унитаз.

– Хорошо. Вот это возьмете с собой. – Она протянула ему коричневую пластмассовую бутылочку. Дурь болеутоляющая.

– А где доктор? Я думал, что он придет меня проводить.

– Доктора Липскомба вызвали к больному, но вы не волнуйтесь. Он уже оформил все бумаги на выписку. – Широкая улыбка на ярко-красных губах витала над ним, как птеродактиль, расправивший крылья.

Он улыбнулся в ответ, показав все зубы.

– Вы можете принимать болеутоляющее всякий раз, когда почувствуете себя неважно, однако старайтесь не принимать больше четырех таблеток в день и с интервалом не менее четырех часов. Хорошо?

– Да.

– И еще: вам нельзя водить машину, пока вы принимаете это лекарство. Или работать с тяжелыми механизмами:

– Да. – Револьвер весит всего два фунта.

– Теперь давайте-ка поглядим. – Она пролистнула страницы своего блокнота. – Вся информация по вашей страховке у Биллинга. Хорошо. Так что вы должны расписаться здесь... и здесь, и теперь все в порядке.

Гиббонс принял шариковую ручку из ее толстых, с ярко-красными ногтями пальцев, нацарапал свою фамилию рядом с двумя птичками и вернул блокнот.

– Хорошо. Теперь я должна сказать вам следующее: вы должны отдыхать. Лежите как можно больше, не волнуйтесь и надевайте этот воротник всякий раз, когда встаете или садитесь. Лучше всего вам оставаться в постели, удобно опираясь на подушки. Старайтесь по возможности щадить вашу бедную шею. Мы бы не хотели, чтобы вы опять попали сюда. – Она расплывалась, как подтаявшее мороженое. – Сейчас придет санитар и проводит вас. А теперь прощайте. – Она повертела пальцами, как Оливер Харди, и выплыла из палаты.

– Санитар? Это еще зачем?

– Чтобы свезти тебя с лестницы на кресле-каталке, – сказал Тоцци. – Это входит в страхование. Так они страхуются. Чтобы ты не упал и не сломал себе шею, пока находишься в здании.

– К черту. Ну-ка поднимайся, пошли. – Гиббонс начал выбираться из кресла.

– Ну, и... куда же мы пойдем? – Тоцци вроде бы и не собирался никуда идти.

– Домой. Куда же еще мне идти, к чертям собачьим?

– А... – Тоцци закивал неизвестно чему. – Ладно, я просто подумал...

– Что ты подумал?

– Ну, вчера вечером я говорил с Лоррейн, и она вроде бы надеялась, что ты поживешь у нее пару дней. Поправишься как следует. Я тебя могу подбросить. Время у меня есть.

– Поправиться, а? Так она сказала? Уйти в отставку – вот что она имела в виду.

– Нет, она не...

– Знаешь, вы достали меня, и ты и она. Сотрясение мозга и пара синяков на шее – и вот тебя уже списывают в расход. Всякий раз, как она приходит сюда, у нее такое лицо, такое... «ах-ты-мой-бедненький-старенький-песик». И все время намекает, что неплохо бы мне окончательно уйти в отставку. Теперь еще тебя перетянула на свою сторону. Знаешь, если ты тоже думаешь, что со мной все, черт с тобой, Тоцци.

– Эй, послушай, я же ни слова не сказал об отставке. Но я думаю, что ты для разнообразия должен прислушаться к Лоррейн. Она любит тебя, кретин. Беспокоится о тебе. Ну проведи ты с ней выходные. Доставь ей радость.

– С этой своей дерьмовой заботой она превращается в старую халду. Но если она думает, что может и из меня сделать старого хрыча, то пусть лучше подумает еще раз.

– Ну хорошо, ладно, она тебе плешь проела, но ведь она вся извелась из-за тебя. Она ведь знает, какой ты непрошибаемый. Знает, что не станешь себя щадить. Она просто хочет, чтобы ты поправился, вот и все.

– Я уже поправился, со мной все в порядке, и я выхожу на работу. С завтрашнего дня.

– Не дури. Отдохни несколько дней.

– Обсуждение закончено. Я не желаю больше об этом говорить. Дело закрыто. – Гиббонс нагнулся за чемоданом и снова почувствовал когти.

– Поставь на место. Я отнесу.

– Я сам.

– Мадонна, вот упрямая голова!

– Не надо драм, а? Пошли.

– Погоди минуту. Завтра суббота. Как это ты пойдешь на работу?

– Я же не идиот, Тоцци. Я знаю, что не смогу работать на всю катушку. Не надо торопить события.

– Так что же ты собираешься делать?

Гиббонс тяжело вздохнул.

– Собираюсь засесть в машине с биноклем и понаблюдать за домом Д'Урсо, вот что я собираюсь делать. Я надену воротничок, захвачу подушки – будет не хуже, чем дома на диване. Судя по тому, что ты мне рассказал, дело не терпит отлагательства, и кто-то должен хотя бы попытаться установить наблюдение за домом парня, у которого шестьдесят рабов заперто на фабрике. Ты не согласен?

– На все сто процентов. Думаю, мы должны установить слежку за домом Д'Урсо.

– Не мы, Тоцци. Я.

– Заезжай за мной в восемь. Я кофе куплю.

– Если ты хочешь найти что-нибудь для Иверса к следующей неделе, тебе лучше приподнять зад и хорошенько побегать. Я обойдусь и без твоей компании.

Тоцци ухмыльнулся.

– С чего же начинать беготню, как не с дома Д'Урсо? Посигналь, когда приедешь. Я сразу спущусь.

Гиббонс терпеть не мог, когда Тоцци сохранял невозмутимость. На самом деле не так-то уж и плохо завтра посидеть вдвоём, к тому же вряд ли он сможет целый день водить машину. Пусть Тоцци приходит. Если только будет молчать о Лоррейн.

– Я и еды какой-нибудь куплю, – добавил Тоцци. – Ты любишь медовые булочки, да?

Гиббонс отрешенно вздохнул.

– От тебя, Тоцци, у меня просто дырка в голове. Будь готов к семи. И я терпеть не могу медовых булочек. Купи рогаликов с корицей.

– Ладно.

– И помни, о чем мы договорились. Если к среде ты не раскапываешь ничего нового о работорговле, мы сообщаем Иверсу все так, как есть.

Тоцци прикрыл глаза и кивнул.

И тут низенький молодой человек в круглых очках в металлической оправе ворвался в палату, толкая перед собой каталку.

– Ну вот, мистер Гиббонс. Пора ехать. Прыгайте в седло.

Гиббонс развернулся и зашагал прочь на негнущихся ногах. Он поглядел сверху вниз на санитара, так что воротник врезался в челюсть.

– Убирайтесь с глаз моих, пока я не выкинул вас и вашу каталку в окно.

Санитар застыл с открытым ртом. Очки его сверкали. Гиббонс обошел его. Тоцци следовал за ним, прыская в кулак.

– Но, мистер Гиббонс... – слабо возразил санитар.

Гиббонс все шел себе и шел, волоча чемодан по полу.

– Не переживай, парень. Со мной ничего не случится. А тебе, черт возьми, желаю всего наилучшего.

Глава 24

Тоцци перетащил телефон на другой конец кровати и сел, прислонившись к стене.

– Лоррейн, послушай меня. – Он приложил трубку к другому уху. – Я же тебе говорил. Я пытался его убедить, но он и слушать не захотел. – Тоцци взглянул на часы. Они уже двадцать минут разговаривают.

– Но ты же обещал, Майкл. Ты сказал, что привезешь его ко мне.

– Говорю тебе, я пытался. Но ты должна понимать, что сейчас он слишком болезненно все воспринимает. Он не хочет, чтобы с ним обращались, как с инвалидом, и, честно говоря, я его за это не осуждаю.

– Я не собираюсь с ним обращаться, как с инвалидом. Я просто хочу, чтобы он отдохнул, будь оно все неладно. Он не должен работать – это и врач говорит.

– Да-да, я все это знаю, но Гиб всю свою жизнь был специальным агентом. Он никогда не сидел в конторе. Он всегда работал на улице, вел оперативные расследования – это он умеет, это он и делает. И беспокоится, что больше не сможет этим заниматься.

– Он так говорит?

– Нет, но я его знаю. Он так думает. Он не хочет уходить раньше времени.

– Ну что вы оба за люди такие? Вы два сапога пара. Упрямые, гордые – и все для чего? Для вящей славы ФБР?

– Да нет же, нет, ты не понимаешь. – Тоцци отвел трубку от уха. Ухо вспотело. – Он думает, ты хочешь, чтобы он ушел в отставку. Это и мучает его. – Зачем он ей все это говорит? Не он, а Гиббонс должен был провести такую беседу. Гиббонс должен был уже давно ей все это изложить. Где-то Тоцци готов был согласиться с двоюродной сестрой. Так почему же он должен защищать Гиббонса? Черт.

– Я уже давно перестала надеяться, что он когда-нибудь выйдет в отставку. Я просто хочу, чтобы он поправился до того, как его снова отделают. И что за трагедия, если он немножко посидит дома? Скажи мне правду. Если этот психованный каратист узнает, что Гиббонс разгуливает по улицам, не пожелает ли он закончить начатое?

– Я же не психиатр. Я, Лоррейн, не умею читать в душах. На какой-то момент на линии воцарилась напряженная тишина. И Тоцци слышал в трубке только свое дыхание.

– Ответь мне на один вопрос, Майкл. Ты согласен, что ему нужно отдохнуть, что он не должен работать, по крайней мере до тех пор, пока врач не разрешит?

– Да, я согласен, что ему нужно отдохнуть. – Он не станет, пожалуй, говорить, как долго. Они уже пререкались по поводу того, сколько времени понадобится Гиббонсу на поправку – несколько дней или несколько месяцев.

– Так если ты согласен, что ему нужно отдохнуть, какого черта ты тащишь его завтра на слежку?

– Не ори, Лоррейн, я хорошо тебя слышу. – Ну что ты привязалась ко мне? Я просто стараюсь вам обоим угодить.

– Почему, Майкл? Скажи мне, почему ты тащишь его на работу на следующий день после выписки из больницы?

Просто невероятно, как она становилась похожа на свою мать, когда начинала беситься. Будто говоришь с тетушкой Филоменой, занудой из зануд.

– Во-первых, Лоррейн, наблюдение за домом Д'Урсо – его идея, не моя. Это я к нему навязываюсь, чтобы проследить за ним и тебя утешить. Ясно? – Будто мне больше делать нечего.

– Так знай: это нисколечко меня не утешает.

– Послушай меня. Мы будем просто сидеть в машине и следить за домом того парня из мафии, только и всего. Гиббонс наденет воротник, захватит таблетки. Устанет – полежит на заднем сиденье. Как дома на диване.

– Это все фигня, Майкл, и ты это знаешь. Вы поедете куда-нибудь в Ньюарк, в Богом забытый квартал, искать приключений на свою голову.

– Неправда. Мы поедем в прекрасный, богатый пригородный район, где все так шикарно, что ни одной собаки не встретишь. Поверь мне, с Гиббонсом ничего не случится. Я тебе гарантирую.

– Да как ты можешь что-либо гарантировать? Ты уже обещал привезти его ко мне и не сдержал слова. Да, тетушка Фил.

– Где точно вы будете завтра? – продолжала она. – Я хочу знать.

– Тебе известно, что я этого разглашать не вправе.

– Черт бы тебя побрал, Майкл. Как ты можешь так обращаться со мной? Я ведь, прости Господи, меняла твои грязные пеленки. За что же ты так мучаешь меня?

Не знаю, тетушка Фил. Такой уж я, наверное, плохой.

– Это ты виноват во всем, Майкл. Если бы не ты, он не старался бы казаться суперменом. Он ведь пытается держаться вровень с тобой. Ты-то хоть понимаешь это или нет? Но в его возрасте он вообще уже не должен заниматься оперативной работой.

Ну-ка, попробуй скажи ему это в лицо.

– Лоррейн, думаю, ты из мухи делаешь слона.

– Я сказала все, что могла, Майкл. Я сделала все, что могла. Единственное: если завтра он пострадает, отвечать будешь ты. Это все.

Вот и чудесно.

– Не волнуйся, Лоррейн. С ним все будет в порядке.

– Я бы хотела в это верить. В самом деле хотела бы. – Она повесила трубку.

Тоцци посмотрел на телефон и вздохнул. Доброй ночи, тетушка Фил.

Здорово. Теперь они оба ополчились на него. Гиббонс думает, что Тоцци согласен с Лоррейн и считает, что ему нужно поправляться и еще раз подумать об отставке. Лоррейн полагает, что ему плевать на здоровье Гиббонса, что ему бы только опять играть в полицейских и воров со старым приятелем. Хочешь для всех быть хорошим – получаешься для всех плохим.

Он улегся на новую кровать и уставился в потолок. Кровать была хорошая, упругая, но от нее пахло новым. Этот запах ужасно раздражал его. Тоцци посмотрел на часы. Половина седьмого. После того как привезли кровать, Роксана вернулась к себе в офис. Она оставила записку, в которой приглашала зайти к ней вечерком и посмотреть конкурс «Мисс Вселенная». Тоцци позвонил и сказал, что перебьется без мисс Вселенной, но за – едет около одиннадцати и пригласит ее на пару сандвичей или еще куда-нибудь. Он так и не мог поверить, что она смотрит конкурсы красоты.

Тоцци вглядывался в тени на стенах и вытягивал ноги до тех пор, пока не хрустнуло в лодыжках. Лодыжки все никак не могли отойти от позы сэйдзи. Есть же люди, которые могут так сидеть до бесконечности. Нил Чейни, например. Этот тип Масиро тоже, наверное, может, да еще, несомненно, на голом полу. Это, наверное, он и проделывает, когда отрабатывает технику владения мечом или что-нибудь в этом роде. Вот уж крутой парень, что есть, то есть. Гиббонса не так-то легко одолеть, но Масиро, кажется, справился с ним без труда. Тоцци смотрел, как за окном сгущаются сумерки, и думал, что бы он сам стал делать, если б ему пришлось столкнуться с Масиро. Разумеется, пристрелил бы ублюдка. Но Гиббонсу выстрелить не удалось. Масиро вышиб у него пистолет. Как побить такого парня, сражаясь с ним один на один, без оружия? Он вспомнил бледное, безжизненное лицо Гиббонса, когда тот лежал в больнице в полубессознательном состоянии и над кроватью пищал монитор. И тут Тоцци почувствовал его, в самой глубине своей утробы, крохотный вирус, поразивший весь организм. Страх. То"цци не привык испытывать его и привыкать не собирался. Он снова посмотрел на часы, потом сел и нашарил на полу мокасины. Надо пойти прогуляться.

* * *

Едва Тоцци зашел в додзё, как сразу же узнал одинокую пару коричневых резиновых сандалий на краю мата. Нил Чейни был там, он тренировался в одиночку с деревянным мечом, боккеном, – стоя на месте, поворачивался в разные стороны и рубил. Тоцци показалось, что это похоже на другое упражнение айкидо: поднимаешь руки вверх, затем роняешь их в стороны и повторяешь это движение, поворачиваясь на восемь разных направлений. Он слышал японское название, этого упражнения, но сейчас никак не мог вспомнить.

Тоцци не мог сказать, заметил ли Нил, что он стоит в дверях, потому что сенсей ни разу не прервался. Мало того, еще и убыстрил темп, ведя счет на восемь все стремительнее и стремительнее, пока наконец не слился в одно неясное, движущееся, рубящее пятно. Такая скорость казалась невероятной, но Тоцци знал: все это оттого, что Нил совершенно расслабился. Так, во всяком случае, ему говорили.

Когда Нил наконец остановился, Тоцци поскорей подошел к мату, пока он не начал опять.

– Привет. Я не помешал, а?

Нил покачал головой и посмотрел на него, ожидая объяснений. Тоцци заметил, что Нил говорил ровно столько, сколько было Необходимо, и часто создавал неловкие паузы, вот как сейчас. Странный он был человек. Может, сенсей таким и должен быть. А может, он от природы странный. Трудно сказать.

– Я увидел, что свет горит, – объяснил Тоцци. – Я вообще-то надеялся застать тебя здесь.

Нил кивнул с какой-то нездешней полуулыбкой.

– Ну, помнишь, я рассказывал тебе, что работаю в правоохранительных органах?

Нил снова кивнул.

– Так вот... – Тоцци не знал, как сказать. – Я выслеживаю одного человека. Он довольно агрессивен и очень опасен, и я... у меня чувство, что мы рано или поздно столкнемся с ним лицом к лицу. И я подумал, что... м-м-м... может быть, ты покажешь мне пару приемов, которые я смог бы использовать в единоборстве с ним. Ничего из ряда вон выходящего – просто основы практического айкидо.

Нил закрыл глаза и покачал головой.

– Послушай, я понимаю, что это звучит для тебя обидно. Вот он я: начинающий, посетивший пока что лишь два занятия, и на тебе – пришел на готовенькое. Это глупо, я знаю. Но мне правда нужна твоя помощь. – Видел бы ты, что Масиро сделал с Гиббон-сом, ты бы все понял.

Нил покачал головой.

– Ты не знаешь, мужик, кто мой противник. Этоттип... он самурай – хочешь верь, хочешь нет. У него черный пояс каратэ пятой степени, и он профессионально владеет мечом. Он уже покалечил моего напарника, и я нутром чую: моя встреча с ним – вопрос времени. Мне нужно что-то против такого парня. – Ну же. Не прогоняй меня. Ну пожалуйста.

Нил в задумчивости кивнул.

– Майк, ты быстро бегаешь?

– Да ладно тебе. Я же серьезно.

– И я тоже. Потому что, если тебе не удастся убежать, у тебя нет ни малейшего шанса выстоять против тренированного буси.

– Кого-кого?

– "Военного человека". Самурая.

– Неужели ты ничего не можешь мне показать?

Лицо Нила окаменело.

– Ты оскорбляешь меня, Майк. Ты оскорбляешь всякого, кто занимается воинским искусством. Нужны годы усиленных занятий, чтобы выстоять против столь искусного воина, каков, по твоим словам, этот самурай. У меня черный пояс второго дана. Я восемь лет занимался айкидо. Но я не уверен, что смог бы продержаться против такого человека.

Тоцци ущипнул себя за нос. Черт. После очередного неловкого молчания он заглянул Нилу в глаза.

– В прошлом я дрался с кучей народу. Участвовал в перестрелках, бился на кулаках, вступал в поножовщину. Все, что хочешь, мне приходилось иметь дело с убийцами, грабителями, дельцами наркобизнеса, психопатами, социопатами. Но, знаешь ли что? В первый раз меня кидает в дрожь при одной мысли о бое. Я вовсе не хочу в один момент заслужить черный пояс. Я просто не хочу дрожать при встрече с этим типом. Потому что если я буду бояться, то мне конец. Вот на что я надеялся, чего я ждал от тебя. Просто покажи мне такие приемы, чтобы я поверил в себя. Чтобы смог вообразить, будто мы бьемся на равных. Пожалуйста, Нил, я очень прошу.

Нил положил острие боккена себе на плечо и почесал бороду.

– Айкидо учит, как оставаться спокойным при нападении. Показывает, как распространять ки, как обратить силу атаки против нападающего. Показывает, как замечать все, что делается вокруг тебя, и как предугадывать намерения противника. Этому я мог бы тебя научить. Но не за одну ночь.

– Потому что на это уходят годы, – произнес Тоцци. – Да-да, знаю-знаю.

– Именно. У тебя слишком много дурных привычек, которые нужно преодолеть, прежде чем ты сможешь усвоить айкидо. Правило номер один: никогда не дерись во гневе. На Западе люди иначе и не дерутся. Ты должен научиться быть спокойным, уметь сконцентрироваться – и не только в драке, но и все остальное время. По тому как ты говоришь, я могу сделать вывод, что ты агрессивен и воинствен. Тебе нужно достать сукина сына во что бы то ни стало, даже если он пока еще тебя и не трогает. Это не айкидо. Ты должен ждать, должен быть терпеливым, дать противнику возможность напасть первым, чтобы обратить его первый удар против него самого. Это идет вразрез с твоими природными инстинктами, правда ведь?

Тоцци кивнул, поджав губы.

– Но неужели ты ничего не можешь мне показать? Совсем ничего?

Нил долго смотрел на него.

– На сколько ты можешь тут задержаться сегодня?

Ах, чертово семя! Тоцци широко улыбнулся.

– На столько, на сколько тебе будет угодно. – Он вспомнил, что обещал Роксане, но это важнее. Будем надеяться, что она поймет.

– Вообще-то я могу начать показывать тебе, как уворачиваться. И это будет только начало. – В тоне Нила звучало сомнение.

– Чудесно. Замечательно. Все, что угодно, пойдет мне на пользу. – Тоцци не понравилась нотка сомнения в голосе Нила. И он нарочно решил не замечать ее, чтобы не лишаться надежды. Ему нужно было доказать Нилу, что интерес его неподдельный, что он действительно хочет научиться. – А ты можешь показать мне тот прием, когда ты бросаешь нападающего, который гонится за тобой с мечом?

– Это какой?

– Я не знаю, как он называется. Это когда парень гонится за тобой и хочет сзади раскроить тебе череп, а ты быстро поворачиваешься к нему. Потом отступаешь в сторону и, когда меч опускается, как-то хватаешь парня за руки и швыряешь навзничь, к тому же отнимаешь меч. Я это видел в первый вечер, как зашел сюда.

Нил, казалось, не мог взять в толк. Он протянул Тоцци свой боккен.

– Покажи, что ты имеешь в виду. – Он повернулся и побежал по матам.

Тоцци быстро сбросил башмаки, поставил их рядом с сандалиями и тут же побежал следом за Нилом, петляя между матами, пока ему не удалось приблизиться на расстояние удара.

– Ну что, вспомнил?

– Ну, давай! – крикнул Нил. – Бей.

Тоцци на бегу поднял деревянный меч над головой, поколебался с минуту и стал опускать его, прямо на голову Нила. Нил вдруг остановился и развернулся к нему. В следующий момент Тоцци уже лежал на спине и смотрел в потолок. Перед глазами все расплывалось.

– Сёмэн ути кокю нагэ. Ты это имел в виду?

– Да... это. – У-у-ух. Неплохо. Тоцци поднялся на ноги, тяжело дыша, но улыбаясь.

– Ну... начнем, что ли?

Нил пожал плечами и кивнул. У него на губах опять появилась эта странная улыбочка.

Тоцци глубоко вздохнул и приготовился к длинной ночи. Ему уже стало легче: ведь он стоял рядом с человеком, который так много знал и готов был поделиться своими знаниями. Если после этой ночи ему придется столкнуться с Масиро, ему, Тоцци, конечно, придется туго, но подонок больше не сможет нагнать на него страху. Никогда в жизни.

Глава 25

Прислонившись к груде коробок, Нагаи смотрел на крошечный экран портативного телевизора «Сони», который принадлежал Масиро. Противный распорядитель в развевающемся фраке стоял перед строем финалисток, одаряя девушек дурацкой улыбкой, дергая себя за черный галстук-бабочку, сунув микрофон под мышку, хорохорясь, как петушок. Все казались Нагаи одинаковыми – сплошная стена платьев с разрезами, блесток, безобразно взбитых волос, тревожно сдвинутых бровей и улыбок с рекламы зубной пасты. Ведущий все прихорашивался и пялился на девиц. Нагаи он напоминал Д'Урсо, сукина сына.

Нагаи оторвал взгляд от телевизора и посмотрел на Масиро, неподвижно сидящего в потемках в позе сэйдзи и совершающего свою медитацию. Нагаи взглянул на часы и нахмурился. Ну давай, Масиро. Поторапливайся. Джонни Карсон почти уже кончил свою программу по четвертому каналу. Нагаи почесал за ухом и снова уставился в телевизор. Иногда эти чертовы самурайские ритуалы надоедают хуже горькой редьки.

Ведущий опустил глаза на конверты у себя в руках.

– Ну вот, девушки. – Теперь и он сиял белозубой улыбкой. – Третье место на конкурсе «Мисс Вселенная» заняла... мисс Канада!

Нагаи буркнул что-то, глядя на крошечные движущиеся фигурки. Прямо как тараканьи бега.

Ведущий открыл следующий конверт.

– Второе место в конкурсе «Мисс Вселенная» заняла... мисс Эквадор!

Слезы, смятение. Нагаи опять посмотрел на Масиро. За последние полчаса он не пошевелился. Ну почему это должно продолжаться целую вечность? Давай же, Масиро, очнись. Нагаи снова повернулся к телевизору.

Ведущий встал боком к камере и поглядел на оставшихся двух девиц, которые стояли плечом к плечу и держали друг друга за руки. Вид у них был такой, словно им вот-вот объявят смертный приговор.

– Нервничаем, да? – пропел петушок и глупо хихикнул. Девушки закивали головами, как мартышки.

Ну поторапливайся же. Шевелись.

Оркестр загрохотал на драматической ноте, и ведущий открыл последний конверт. Он улыбнулся, глубоко вздохнул в микрофон и закатил глаза.

– Первое место, дающее право носить титул в том случае, если царствующая мисс Вселенная будет вынуждена сложить с себя корону, заняла... мисс Египет1. Египет!

Паника, смятение. Эффект разорвавшейся бомбы.

– А наша новая мисс Вселенная – это МИСС ГОНКОНГ!

Девушки, крича, подталкивали друг друга. Шум и невообразимая сумятица. На мисс Гонконг надели корону, на плечи набросили меховое манто, в руки вложили розы. Она что-то восклицала, расхаживала взад и вперед, махала руками.

Нагаи фыркнул. Хороший выбор. Интересно все же, что с мисс Японией. Поздно включил.

Когда заиграла музыка и под плачущей мисс Гонконг замелькали баллы, Нагаи заметил, что Масиро пошевелился: каменная статуя оживала.

– Масиро, – позвал он своего самурая. – У нас неприятности.

Масиро поднялся на ноги и затянул черный пояс на боевой куртке. Потом подошел к Нагаи и склонил голову.

– Неприятности? Какие?

– Вечером звонила Рэйко.

– Из дома Д'Урсо?

– Да, из дома Д'Урсо. – Нагаи почесал затылок. – Она полагает, что те готовы осуществить задуманное.

Масиро кивнул.

– Ты очень волнуешься. Что-то еще случилось?

– У панка Франчоне новый автомат. Рэйко сказала, что он пугал ее. Он напился, называл ее Антонелли и делал вид, что расстреливает. Сукин сын.

– Он не ранил ее?

– Она говорит, что нет. – У Нагаи, впрочем, были свои сомнения. Д'Урсо давно спит и видит, как залезть к ней в трусы. Панк, наверное, тоже ее хочет – тянется следом за боссом. Интересно, подумал Нагаи, расскажет ли ему Рэйко, если те двое пытались что-нибудь сделать с нею.

Масиро пошел к своему коврику и взял меч. Положил клинок себе на ладони и поклонился господину.

– Он обесчестил тебя. Должен ли я пойти и убить его?

Нагаи подумал с минуту, но в конце концов раздраженно покачал головой.

– Рэйко сказала, что пьяный ублюдок нес чепуху. Потеряв рассудок, плел что-то о том, как он забрызгает кровью Антонелли новую машину и утопит ее в воде. Стоянка новых машин в доках – вот о чем он говорил. Вот где они собираются пристрелить своего босса.

– Когда они собираются это сделать? Рэйко не говорила?

Нагаи пожал плечами.

– Панк об этом ничего не сказал. Ублюдки. Единственное, что она говорит, – Франчоне и Д'Урсо сейчас дома, спят.

– Я могу пойти прямо сейчас. Утром их найдут мертвыми в постелях.

Нагаи снова покачал головой.

– Нет, так нельзя. Это бросит на нас тень. Мы не можем действовать, как ниндзя. Хамабути этого так не оставит.

Масиро нахмурился. Нагаи совсем забыл: самураи ненавидели коварных, трусливых ниндзя и не выносили сравнения.

– Но мы должны спасти Антонелли, – заметил Масиро. – Все твои мечты покоятся на биении его сердца. Если Д'Урсо добьется своего, мечты твои погибнут. Давай я убью их до того, как они совершат покушение.

Нагаи давно уже устал от живых метафор Масиро. Самурай говорил, как Хамабути.

– Нет, мы не можем убить их в доме. Нужно застать их с поличным.

Масиро отложил меч в сторону.

– Тогда чего же ты ждешь от меня?

Нагаи полез в карман за сигаретой. Огонек зажигалки блеснул в темноте, и Нагаи сделал длинную, глубокую затяжку.

– Приходи в доки до рассвета. Спрячься там где-нибудь и будь готов ко всему. Тем временем я еще раз попробую заставить Д'Урсо отказаться от его грандиозного плана.

– Почему ты так добр к нему? Он не заслуживает того, чтобы ему дали еще один шанс.

Нагаи сделал еще затяжку и выпятил губы, выпуская дым. Он еле заметно улыбался.

– Может, Д'Урсо послушает меня, когда возникнет опасность кое-что потерять. Кое-что, чем этот сукин сын дорожит.

Ухмылка появилась и на лице Масиро. Он догадался, что задумал Нагаи.

– Отдыхай, – сказал Нагаи. – Если нам повезет, то ничего не случится. Но ты приходи туда – просто на всякий случай. Может быть, панк выкинет какую-нибудь глупость и даст тебе повод познакомить его с твоим мечом.

– Хай. – Ухмылка Масиро сделалась шире. Он повернулся и посмотрел на доспех предка, висящий на стене, который в потемках казался призраком.

– В те дни, когда мой предок Ямашита сражался за своего господина Нагаи, – проговорил Масиро, – самураи делали господина сильным, а сильные воеводы делали сёгуна непобедимым. Из таких великолепных нитей ткалось самое великое военное общество всех времен. – Масиро вздохнул полной грудью. – Я придерживаюсь той же традиции. Сила твоя будет прибывать, как речные воды, мой господин. Я тебя не подведу. Нагаи бросил окурок на пол и затоптал его каблуком.

– Да... я знаю, что могу на тебя положиться. – Он никогда не знал, что отвечать, когда Масиро начинал говорить о традициях. – Увидимся завтра, Масиро.

Он повернулся и пошел, потом вспомнил про портативный телевизор.

– Кстати, я оставил твой телевизор вон на тех коробках.

Масиро поклонился, и Нагаи пошел прочь. Гулко отдавались его шаги по бетонному полу. Он обернулся на ходу и увидел, как Масиро идет за своим телевизором.

Нагаи поглядел на Ямашиту, который парил над складом. Духохранитель. Нагаи пожал плечами и направился к двери. Кто знает? Может, так оно и есть.

Проходя длинными коридорами между тележек, доверху заставленных коробками и ящиками, Нагаи вдруг явственно услышал голос, доносящийся сзади. Он остановился и прислушался, потом посмотрел на часы. Десять минут первого. Ну да, конечно, кому же еще быть? Масиро любил Леттермана. «В этом шоу полно дураков, и все классные», – говаривал он.

Глава 26

Лоррейн бежала по улице; холодный ветер дул ей в спину, развевал волосы, а она все вглядывалась в номера на фасадах домов, отыскивая сорок девятый. Публика вокруг нее спешила по своим утренним субботним делам; особое оживление наблюдалось у супермаркетов и винных магазинов. Стайка мальчишек промчалась мимо, истошно вопя, и все они столпились, толкая друг друга, у дверей маленького магазинчика напротив, в витрине которого висели пластмассовые и резиновые маски для праздника Хэллоуин. Лоррейн тоже остановилась посмотреть. Большинство персонажей были ей незнакомы, но некоторых она все же узнала. Дракула, Фред Флинтстоун, Смарф, Чарли Браун и Люси...

Черт бы их всех побрал.

Она стала разглядывать свое отражение в стекле. Растрепанные ветром пряди упали на изможденное лицо. Темные круги под глазами, на лице отражена вся накопившаяся усталость. На ней были мешковатые джинсы, которые следовало постирать еще на прошлой неделе, а на ссутулившихся плечах – старая в черно-белую клетку короткая куртка. И то и другое она кое-как напялила на себя нынче утром, когда ей пришла в голову мысль поехать сюда, в Мэплвуд. Она глядела на свой удручающий облик на фоне зловещих пластмассовых рож и думала, что сама похожа на Злую Колдунью с Запада. Ведьму с Запада. Если она и ведьма, то не ее в том вина. Это Гиббонс, сукин сын, сделал из нее старую перечницу.

Девочка с короткими рыжими косичками вышла из магазина, цепляясь за руку отца. Свободной рукой она придерживала у себя на голове соломенную широкополую китайскую шляпу, чтобы ее не унесло ветром. Лица не было видно, только косички. Девочка хныкала, что ветер поднимет ее и унесет прочь, а отец говорил, что ни за что этого не допустит и можно спокойно идти. Оба прошли мимо Лоррейн, даже не взглянув на нее.

Лоррейн прищурилась, разглядывая номера на противоположной стороне улицы. Читальня Христианского общества, канцелярский магазин – а вот и он, номер сорок девятый, выписан на стеклянной двери между двумя магазинами в нижнем этаже трехэтажного дома из желтого кирпича. Лоррейн полезла в нагрудный кармашек спортивной куртки и вытащила бумажку с адресом, списанным из телефонной книги: Академия Истлейк, Мэйн, 49, комн. 22.

Лоррейн отвела волосы с лица и бросилась через дорогу, направляясь прямо к комнате 22. На бегу она закусила губы. Пожалуйста, будь на месте.

Она толкнула стеклянную дверь, взбежала по лестнице, последовала за стрелками, которые указывали путь к Академии Истлейк. Когда она подошла к двери, оттуда доносилась музыка. Похоже на концерт Вивальди – что-то бравурное, решительное. Лоррейн постучала, подождала немного, постучала еще, потом просто вошла. Больше она не допустит, чтобы ее отодвигали в сторону. Хватит.

В приемной было пусто. Лоррейн проследовала "туда, откуда звучала музыка, – в соседнюю комнату, где Роксана сидела за столом, положив ноги на батарею и глядя в окно. Музыка раздавалась из стереомагнитофона, стоявшего вместе с книгами на высокой полке.

– Привет.

Роксана резко обернулась, глаза ее тревожно расширились. Какое-то время она молча смотрела на Лоррейн. И взгляд был не слишком приветливый.

– Боже, вы напугали меня. – Роксана встала и выключила музыку. Ей явно не хотелось никого видеть.

– Извините, что вламываюсь к вам так, но, как вы, наверное, заметили, я на грани отчаяния.

– Что-то случилось, Лоррейн? Чем я могу помочь? – Голос Роксаны звучал холодно, официально, в нем слышалась некая формальная отчужденность, словно она говорила с клиентом. Где та нежность, та женственность, которые поразили Лоррейн в больнице? Что-то угнетало ее.

– Не хотелось бы затруднять вас, Роксана, но вы моя последняя надежда. – Лоррейн присела на краешек темно-красного кожаного дивана. Она не спала почти всю ночь и была на пределе.

– Что-то не так?

– Гиббонс. С ним всегда все не так.

– Я вас не вполне понимаю. – Роксана села за стол. Держалась она прямо, говорила вежливо, любезно, но очень-очень холодно. Лоррейн решила не обращать на это внимания. Сейчас ей было не до чужих проблем.

– Только вчера его выписали из больницы. Только вчера! Врач сказал, что ему нужно отдыхать. Господи ты Боже мой. Но как вы думаете, где он сейчас? Вместе с Майклом на позициях.

– На позициях?

– Лоррейн вздохнула. Роксана пока не знает жаргона... пока.

– Так они это называют. Пост наблюдения. Засада. Вчера вечером Майкл сказал мне по телефону.

– Я с ним говорила утром. Вечером мы должны были встретиться, но у него, сказал он, случилось какое-то важное дело. И еще он сказал, что сегодня утром он работает, но никаких подробностей я не знаю.

Ах, вот откуда такой прием. Майкл ее подвел вчера вечером. И к двоюродной сестре Майкла – кровная вражда, Лоррейн вздохнула. Хотелось сказать что-нибудь Роксане, поделиться опытом, но что это даст? То же самое – когда профессор в колледже рассказывает юному студенту с горящими глазами, что не стоит избирать академическую карьеру, что у нее нет будущего. Они всегда все знают сами. И никогда не слушают.

– Оба они как дети малые, – вместо этого сказала Лоррейн, – лезут в самое пекло, так и напрашиваются, чтобы их убили. И самое страшное во всем этом – Гиббонс никак не хочет признаться самому себе, что годы его не те. Все думает, что может держаться вровень с Майклом, а Майкл ничего не делает, чтобы разуверить его. Майкл же со своей стороны тянется за живой легендой, Гиббонсом, матерым волком ФБР. Так они и заряжают друг друга. Просто невероятно.

Роксана вздохнула, покачала головой. Лед таял.

– Да, все это просто невероятно. – Она посмотрела вверх, на книжную полку, и фыркнула. – Видите ли, я знакома с вашим кузеном всего неделю. Точней, семь суток и одно утро; и вот уже веду себя как последняя дура. Думаю о нем все время. Смешно. Со школьной скамьи я не испытывала к мужчинам ничего подобного. И думала, что вряд ли когда-нибудь еще смогу испытать. У меня... у меня голова кружится... То есть я веду себя как девчонка. В конце концов, ведь всего неделя... и одно утро.

Лоррейн вздохнула.

– Похоже, ты влюбилась без памяти.

Роксана опустила глаза в свой блокнот и пожала плечами.

Снаружи донесся оглушительный треск. Наверное, маленький самолет, подумала Лоррейн. Она потуже запахнула курточку. В офисе Роксаны было холодно.

– Утром я ездила к тебе домой, но не застала. И тогда я нашла этот адрес в телефонной книге. Я должна была видеть тебя, потому что хочу просить об одном одолжении.

– Каком?

– Я хочу, чтобы ты дала мне адрес того бандита. Они сейчас там. Я хочу вправить Гиббонсу мозги, пока его снова не покалечили.

Роксана принялась вертеть колечко на пальце – серебряное, филигранное, с плоским овальным сердоликом.

– Ну, я...

– Ты знаешь, где это, – я в курсе. Гиббонс говорил, что это ты первая навела их на этого типа Д'Урсо. – Лоррейн поглядела ей прямо в глаза. На этот раз она не допустит, чтобы ее обошли.

Ее решимость удивила Роксану.

– Ну да, это правда: я рассказала Майклу о подпольном бизнесе миссис Д'Урсо, которая пристраивала нянечек, а одна из моих бывших клиенток, вечно сующая всюду свой нос, сообщила мне ее адрес. Я как-то туда ездила, просто из любопытства, так что могу тебя отвезти. Но... знаешь, Майкл и Гиббонс вряд ли обрадуются, увидев нас, так ведь? Наше вмешательство – это случайно не противозаконно? То есть с официальной точки зрения. Как-то ведь это называется – препятствование в отправлении закона, кажется?

Взгляд Лоррейн сделался жестким.

– Ты так разозлилась на Майкла, что не хочешь видеть его, или же он заморочил тебе голову этой фэбээровской чушью? Он промывает тебе мозги точно так же, как это делал со мной Гиббонс все эти годы. Ты пропускаешь ФБР впереди себя. Берешь мужика и в придачу Бюро. Одно без другого не продается. Думаю, что какая-нибудь стерва-свекровь со змеиным язычком и то лучше.

Роксана, все вертела и вертела колечко на пальце.

– Но ты действительно считаешь этот набег разумной акцией? Я имею в виду, станет ли Гиббонс слушать тебя, если ты вот так свалишься как снег на голову? Он только разозлится еще больше и наделает глупостей.

– Знаешь, мне плевать. Мне надоело щадить его чувства, лелеять его и ласкать, вечно стараться переубедить, заставить прислушаться к себе. Меня беспокоит то, как я переменилась сама, и об этом я и хочу с ним говорить. Если он действительно меня любит, то пойдет домой и будет отдыхать, как это от него требуется. Доктор сказал, что, если Гиббонс не побережется, могут быть необратимые неврологические последствия, даже, возможно, паралич. Так что, если он опять заведет эту шарманку насчет работы, так тому и быть. Тогда пусть его покалечат, пристрелят – мне и дела нет. На таких условиях он мне больше не нужен. – Лоррейн сунула руки себе под мышки. Пальцы окоченели. – Так дашь ты мне адрес или нет?

Роксана оставила колечко в покое.

– Думаю, на твоем месте я бы постаралась заставить его считаться с собой. Впрочем, я как раз могу оказаться на твоем месте. – Она вновь подняла глаза к книжной полке и вздохнула. – Хорошо. Я отвезу тебя.

– Просто дай мне адрес. Тебе ехать необязательно.

– Нет, я поеду. Иначе их будет двое против одного. – Роксана понимающе усмехнулась.

Лоррейн покачала головой и улыбнулась в ответ. Роксана – отличная девчонка. У нее еще есть надежда.

– Пойдем, – сказала Роксана, выбираясь из-за стола. – Возьмем мою машину.

Рыжие волосы Роксаны сверкнули в солнечном свете, и Лоррейн вспомнила девочку с рыжими косичками в соломенной шляпке.

– Чудесно. Только сделаем одну маленькую остановку.

Выйдя следом за Роксаной в приемную, Лоррейн взяла бумажную салфетку из коробочки на столе и высморкалась. Единый фронт. Двое на двое. Может, на этот раз Гиббонсу не удастся отделаться от нее.

Глава 27

Гиббонс заерзал на сиденье и оперся затылком о спинку, потом вынул бинокль и в который раз тщательно осмотрел участок перед домом Д'Урсо. Уже почти половина одиннадцатого, а вокруг все спокойно. Он просунул палец под воротничок: проклятая штуковина чертовски давила на адамово яблоко. Вчерашняя боль заметно поутихла, однако появилось нечто новенькое. На плечах словно перекатывались два тяжелых мяча, и их никак нельзя было скинуть. Неужели медсестра Фэй, двухтонный цветик, все время ощущает такую тяжесть?

– Ну, как шея? – осведомился Тоцци.

– Прекрасно. – Гиббонс кисло взглянул на напарника. – Ты что это всю дорогу спрашиваешь?

– Я обязан, – сказал Тоцци, не отрывая взгляда от «Дейли ньюс», развернутой на руле. – Я обещал Лоррейн, что прослежу за тобой. – Тоцци не поднимал глаз, однако так и видел на лице Гиббонса эту дерьмовую улыбочку.

– Треснул бы ты, Тоцци. – Гиббонс снова навел бинокль на особняк.

– Ты очень любезен. Гиб.

Гиббонс опустил бинокль.

– Это бесполезно. Тут ничего нет. Давай поехали. Расскажем Иверсу, и пусть делает что хочет. Во всяком случае, хоть что-то сдвинется с места.

Тоцци покачал головой.

– Ты же сказал, что мы можем придержать информацию до середины недели. Ты обещал.

– Ну и что?

– Обещал же.

– Беру назад. Поехали.

Тоцци снова покачал головой.

– Видишь? Лоррейн права. Ты не держишь слова.

– Отстань.

– Почему бы тебе не принять чертову пилюлю и не посидеть еще немного?

Гиббонс не ответил. Он захватил таблетки – так, на всякий случай. Но Тоцци заранее уверен, что лекарство у него с собой. Черт.

– Если до обеда ничего не увидим – снимаем пост. Идет?

– Не надо мне твоих чертовых поблажек.

Тоцци вновь уставился в газету, но Гиббонс знал, что ублюдок ухмыляется себе под нос. Скверно уже то, что он позволил Тоцци вести машину. И сам мог прекрасно вести, если бы захотел, – он же не калека. Проблема только в том, чтобы на перекрестке смотреть направо и налево. Иногда он забывал про шею и вертел головой, вместо того чтобы сворачивать плечи. Это было чертовски больно. Поэтому-то он и позволил Тоцци вести машину. А не потому, что сам не в состоянии. Просто требуется передышка, вот и все. Он опустил бинокль и взглянул на Тоцци. В его интересах это понять.

Через минуту Тоцци почувствовал, что на него смотрят.

– Почему ты смотришь на меня так?

– Как?

– Как сестра Тереза Игнатиус, моя училка в пятом классе, вот как.

Гиббонсу не понравилось сравнение с монахиней.

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты ведь окрысился. Я тебе, что, руль захватал грязными руками?

– Заткнись. Читай свою газету.

Тоцци опустил глаза и перевернул страницу.

– Ладно. Я знаю, из-за чего ты страдаешь.

– Да неужели? Из-за чего же?

– Из-за Лоррейн.

– Иди ты... – Гиббонс попробовал повертеть плечами. Мячи сразу стали тяжелее.

– Я-то что – я могу и пойти. – Тоцци перевернул еще одну страницу. – Но ты – ты собачился с ней всю неделю, а теперь на мне хочешь отыграться. Впрочем, ладно. Валяй. Буду тебе мальчиком для битья. Я ведь понимаю.

Гиббонс чувствовал, как лицо его каменеет. Треснуть бы Тоцци биноклем по его длинному носу. Поганец. Конечно, он страдает из-за Лоррейн. Из-за чего же еще, как он думает? Тоцци слишком молод, вот в чем его беда. Он спит со всеми подряд и думает, что это любовь. Через десять – пятнадцать лет он не то запоет. И тогда он захочет иметь рядом порядочную женщину, а не какую-нибудь шлюху, женщину, с которой можно поговорить, которую можно вытерпеть больше десяти минут. Вот в чем его беда. Он не знает, что такое любить. Любить по-настоящему. Но ведь ему и не объяснишь. Он непробиваем. Вечно всему учится только на собственной шкуре. Паршивец.

Гиббонс испустил глубокий, утробный вздох, который закончился каким-то подвыванием.

– Ладно, поехали. Д'Урсо нет дома. Мы теряем время. Поехали отсюда.

Тоцци медленно покачал головой, не отрываясь от газеты.

– Кто же это талдычил без конца, что в засаде надо быть терпеливым? Спокойненько сидеть и ждать, покуда задницу не отсидишь? Всегда следовать плану, скучно тебе там или нет.

– Тут слишком тихо, – перебил его Гиббонс. – Если бы ты не зачитался так своей газетой, то понял бы это сам. Боже ты мой, мы же сидим тут с восьми часов, а единственное, что я углядел, – это паршивый пес, обмочивший лужайку Д'Урсо. Даже по соседству не видно ни души. Даже трусцой никто не бегает. Д'Урсо нету дома, поверь мне.

Тоцци поверх газеты взглянул на дом.

– Я вижу гараж на три машины, все двери закрыты. Кто тебе сказал, что «мерседес» Д'Урсо там не стоит? – Тоцци перевернул страницу и вновь уткнулся в газету. – Шорт-Хиллс – богатый квартал. Богачи не бегают по улицам трусцой. Они занимаются гимнастикой в клубах. Богач никогда не гуляет по своему району. Никогда не выходит на угол подышать свежим воздухом. Богачам не нравится, когда их видят около домов. Не спрашивай почему – просто они такие, и все. Что же касается пса – удивляюсь, как это его не пристрелили. Собачья моча – смерть для газона, особенно сучья. Единственное, что можно сделать, это вырезать весь кусок ножом для резки линолеума, заменить свежим дерном и надеяться, что приживется.

– Ты кончил, Тоцци? – Теперь Гиббонсу хотелось сломать ему нос каким-нибудь особо жестоким образом. Чертов умник.

– Я просто объясняю тебе, почему мы должны...

– Погоди-ка. Это еще что? – Гиббонс поднял бинокль и навел его на две фигуры, шагающие по дорожке за углом участка Д'Урсо. Две женщины, обе в джинсах и в шляпах. Да, в шляпах: китайских, с широкими полями. Глядя вниз с вершины холма, где они припарковались, Гиббонс не мог различить лиц. Лица скрывались под шляпами.

Он протянул бинокль Тоцци.

– По дорожке идут две японочки. Должно быть, из команды нянечек, что содержит жена Д'Урсо.

Тоцци поднял бинокль и посмотрел.

– Они не японки. Посмотри, как они идут. Это американская походка.

Гиббонс рассмеялся.

– Ты кому это лапшу на уши вешаешь? «Американская походка», Бога душу в рай.

– И потом, шляпы китайские, а не японские.

– Ах, правда, я и забыл. Ты у нас теперь специалист по Японии, с тех пор как занимаешься каратэ.

Тоцци сощурил глаза.

– Не каратэ. Айкидо. Зря я тебе рассказал.

Гиббонс ухмыльнулся по-крокодильи.

– Не-е-е-т уж. Я рад, что ты мне рассказал. То есть разве плохо иметь Брюса Ли в напарниках? Как-то даже чувствуешь себя уверенней, сидя тут рядом с тобой, мать твою за ногу.

– Я, Гиббонс, тебе больше никогда ничего не расскажу. Богом клянусь.

Гиббонс ущипнул себя за нос и закрыл глаза, стараясь сдержать смех. И все же он не мог не смеяться, представляя Тоцци в образе героя дурацких фильмов о кунг-фу. Шлеп! Хлоп! Бамс! Трамс! Это как раз для него. От смеха болели плечи, но Гиббонсу было все равно. Просто нужна разрядка.

Тоцци пытался не обращать внимания.

– Это две милые дамы, живущие по соседству, выбрались на прогулку.

– Ты вроде сказал, что богачи не гуляют. – Гиббонс никак не мог сдержать смех.

– Ты достал меня, Гиб.

– А эти шляпы, Тоц? Что ты о них скажешь?

Лицо у Тоцци застыло – видно, парня здорово проняло. Отлично.

– Не знаю. Гиб. Давай подумаем. Может, они только что вернулись из поездки в Китай. А может, это садовые шляпы. От солнышка.

– На дворе октябрь, гений. Солнышко не греет. Тоцци сделал вид, что не слышит, и снова уткнулся в «Дейли ньюс». Гиббонс тоже перестал хихикать и фыркать и стал снова следить за домом.

* * *

Нагаи вел машину. Хидэо сидел рядом с ним на переднем сиденье. Тосио на заднем. Икки ехал впереди в фургончике с остальными. Вслед за фургончиком Нагаи свернул на Саут-Орандж-авеню и направился вверх по дороге в Шорт-Хиллс. Никто не произнес ни слова с самого утра, с тех пор как Нагаи изложил каждому его задачу.

– Хидэо, – внезапно сказал он, нарушая тишину, – что бы ты сделал, если бы какой-нибудь мужик трахнул твою бабу?

– Замочил бы его, – ответил парень не рассуждая.

– Тосио?

– Трахнул бы его бабу, потом бы замочил его.

– А что бы сделал Икки?

Тосио с минуту подумал.

– Трахнул бы мужика и его бабу. Потом замочил бы его.

Все рассмеялись, но напряжение не исчезло.

Нагаи никак не мог отделаться от мыслей о Рэйко. Интересно, что Д'Урсо и панк сделали с ней? И почему она вчера вечером ничего не сказала? Нагаи представил себе, что она скажет, если он на нее чуть-чуть поднажмет. Будет вопить, скажет, что он сам во всем виноват: ведь говорила же она, что из нее собираются сделать шлюху. Нагаи старался об этом не думать. Есть вещи поважнее. И потом, если они тронули его женщину, он сделает то же самое с женой Д'Урсо. Око за око. Не только мафия может баб трахать.

Он вписал «кадиллак» в крутой поворот, старался не отрываться от фургончика. Интересно бы знать, насколько Д'Урсо идиот. Отступится ли он сразу же, как только они захватят его жену, или будет и дальше разыгрывать супермена, вынуждая их к дальнейшим действиям? Д'Урсо и не подозревает, что Нагаи готов на все. Сохранить жизнь Антонелли и угодить Хамабути – вот единственное, что имеет значение. Если для этого нужно убить ублюдка и уничтожить всю его семью, он сделает это. Д'Урсо увидит, что с якудза шутки плохи.

Фургончик свернул налево и начал взбираться на крутой холм. Нагаи ехал следом – коробка передач старого «кадиллака» тарахтела на подъеме, мотор жужжал. Дом Д'Урсо – на следующей улице, справа в конце квартала.

– Помните, что нужно делать? – спросил Нагаи у ребят.

– Хай.

– Хай.

– Хорошо.

Хотелось бы иметь рядом Масиро, но Моу, Ларри и Кудряшу тоже можно доверять. Отличные ребята. Д'Урсо и Франчоне нет дома, так что все без проблем. А даже если бы они и были – Хидэо, Тосио и Икки все равно справились бы. Без проблем. Отличные ребята.

Когда фургончик опять завернул за угол, Нагаи стиснул зубы и крепко сжал руль. Что же он скажет Рэйко, когда увидит ее?

* * *

– Черт, – вдруг выругался Тоцци.

Гиббонс скосил на него глаза.

– Что такое?

– Погоди-ка. – Тоцци ткнул пальцем в газету.

– Что у Тебя там?

Тоцци свернул газету и показал на статью.

– Тут пишут, что местный профсоюз портовых рабочих вчера объявил «дикую забастовку» «Импорту автомобилей из Азии».

– "Импорт автомобилей из Азии"? Это на их складе я нашел шланг и японскую банку из-под кока-колы.

– Да-да, помню. Вот послушай: "Представитель «Автомобилей из Азии» назвал забастовку «неожиданной и необоснованной» и добавил, что его компания подаст на профсоюз в суд за убытки, если портовики немедленно не приступят к работе. Судно с грузом новых автомобилей «Тойота» из Японии прибыло в ньюаркский порт ранним утром в пятницу и с тех пор стоит в доке компании, ожидая разгрузки. Нью-йоркская ассоциация импортеров «Тойоты» призывает «Автомобили из Азии» как можно скорее договориться и прийти к соглашению с профсоюзом, чтобы избежать убытков, связанных с задержкой продажи. Председатель профсоюза предсказал, что «стачка примет затяжной характер». Если требования рабочих не будут удовлетворены – и так далее и тому подобное, и тра-та-та, и тра-та-та. Семейство Антонелли связано с этими профсоюзами еще с сороковых годов.

Гиббонс кивнул.

– Помнится, лет десять назад кто-то из людей Антонелли был замешан в покупке контрольного пакета акций казино в Лас-Вегасе на деньги, выкачанные из пенсионного фонда профсоюза портовиков. Думаешь, тут Д'Урсо руку приложил?

– Конечно, а почему бы и нет? Наверно, хочет надавить на своего дружка Нагаи.

– Каким образом?

– Помнишь того паренька, Такаюки? Того, из трейлера за птицефабрикой, – я рассказывал тебе. Так он мне объяснял, как рабов провозят в багажниках новых автомобилей, как ребята берут с собой еды и питья ровно столько, сколько нужно до того момента, как машины выгрузят и рабов ночью выпустят из багажников. Еще он говорил мне, что сам голодал несколько дней, пока машины не выгрузили. Если в «тойотах» на борту корабля находятся люди, они уже сейчас остались без воды и еды. От жажды ведь умирают быстро, так? Значит, они в смертельной опасности. Сотни людей.

– А пропавший товар не принесет прибыли. Кто станет платить за мертвого раба?

Тоцци нахмурился.

– Твое красноречие просто убивает.

– Слушай, это разборки мафии. Если Д'Урсо хочет чего-то от этого типа Нагаи, таким путем он получит все что угодно.

Это называется взять за яйца и давить, пока человек не расколется.

Тоцци вставил ключ в зажигание и завел мотор.

– Надо бы найти где-нибудь телефон и позвонить. Пусть Иверс свяжется с береговой охраной. Сказать им – пусть поднимутся на борт, откроют багажники...

– Повремени-ка чуток. – Гиббонс разглядывал дом в бинокль. Две девицы в соломенных шляпах, все еще болтались на углу, но теперь у дома возникли две машины. Легкий серо-голубой фургончик и за ним – большой черный «кадиллак» старой модели. «Кадиллак» с острой решеткой на радиаторе. Боже. У «кадиллака» уже нет такой решетки на радиаторе – с каких пор? – лет, наверное, уже двадцать пять – тридцать.

– Это шестидесятка. Я отсюда вижу, – сказал Тоцци, заметив машину. – У моего старика была точно такая.

– Оставь-ка при себе турне по стране памяти, – пробормотал Гиббонс, не отрывая взгляда от бинокля.

Четверо вышли из фургончика, двое из «кадиллака». Будь я проклят, если эти ребята не японцы. Трое пересекли лужайку и обошли доме тыла. Остальные трое подошли к передней двери и позвонили. Японочка с длиннющими прямыми черными волосами открыла дверь и отчаянно зажестикулировала, показывая внутрь дома. Японцы долго кивали, потом те трое, что заходили за дом, вернулись, волоча по лужайке маленькую крашеную блондинку.

– Это жена Д'Урсо, – заметил Тоцци. – Что там такое творится?

– Думаю, очередная разборка.

Трое японцев, стоявших у входной двери, вдруг бросились прочесывать заросли кустарника и деревья, что отделяли лужайку от улицы, и наткнулись на двух девиц, которые попались, как кур в ощип, сами того не ведая. Японцы заломили им руки за спину и потащили в фургончик, куда уже сунули жену Д'Урсо.

– Что они с этими девицами возятся? Они же тут просто гуляли.

– В таких районах никто не гуляет, – мрачно произнес Тоцци.

Гиббонс снова поднес бинокль к глазам. Один из японцев неистово тыкал пальцем в двух женщин, а жена Д'Урсо отрицательно трясла головой. Женщины пытались высвободиться, но тщетно. Они боролись столь яростно, что соломенные шляпы упали. Гиббонс навел бинокль на их лица. Рыжая кого-то напоминала. Но когда Гиббонс хорошенько разглядел брюнетку, внутри у него все оборвалось.

– О Боже...

Тоцци вырвал у него бинокль и стал смотреть.

– Это Роксана и Лоррейн. Что за чертовщина?

Гиббонс не слушал. Он напряженно вглядывался в даль, туда, где маленькие фигурки исчезали в фургончике, и думал, как Лоррейн в этой своей нелепой шляпе безмолвно взывает о помощи. Он был зол на нее, как черт, его обуревали зловещие фантазии и предчувствия, которые так быстро сменяли друг друга, что ясно ощущались только страх и тоска, которые одни остались бы в мире, уйди из него Лоррейн. Он сунул руку в карман пиджака, где лежал пистолет, но движение было слишком резким, и от дикой боли в плече слезы выступили на глазах. Черт побери! Лоррейн ждет помощи, а он ничего не может! Он живой труп!

Пригвожденный болью к сиденью, Гиббонс увидел сквозь слезы, как японцы залезли в фургончик, выехали на дорогу, свернули направо и покатили вниз с холма. Старый черный «кадиллак» с решеткой на радиаторе следовал впритык, словно акула, стерегущая добычу.

Гиббонс повернулся к Тоцци.

– Да езжай же, черт тебя! Жми! Езжай! – Он даже не заметил, что Тоцци уже включил зажигание и давит изо всех сил на газ и что их темно-зеленый седан, пробуксовав, оставил на дороге длинный глубокий след. Он даже не чувствовал боли. Единственное, что он чувствовал, – тяжелый, внезапно нахлынувший страх, готовый раздавить его, расплющить, способный разрушить все вокруг. Страх и стыд при мысли о том, что он, возможно, окажется не в силах предотвратить самый жуткий кошмар в своей жизни.

О Боже... Лоррейн. Они увезли Лоррейн!

Глава 28

Антонелли сидел на краю заднего сиденья лимузина у открытой дверцы и тыкал в Д'Урсо костлявым пальцем. Старик весь побагровел от бешенства. Даже кожа на черепе под редкими седыми волосами и та была багровой.

– Мне хотелось бы знать, о чем ты думал, черт тебя возьми, самовольно устраивая стачку. Скажи мне, Джон. Я хочу знать.

Д'Урсо пожал плечами и оглянулся на Винсента, который стоял между бамперами лимузина и «мерседеса». Большой Винсент явно нервничал. Он сам выбрал этот конец стоянки – и все же нервничал. И все оглядывался назад, на изгородь из колючей проволоки, на полусгнившую пристань и брошенную лодку, перевернутую вверх дном.

Д'Урсо тоже глядел на острые колючки восьмифутовой изгороди. Что этот кретин Винсент себе думает? Что какой-нибудь боевик выскочит из-под лодки с пулеметом и начнет строчить из-за изгороди? Чертова горилла. И все же было приятно видеть для разнообразия, как Винсент писает кипятком. Верзила вглядывался в длинные ряды маленьких дерьмовых автомобильчиков, какие делают япошки, нервно сверлил глазами Бобби, который, опершись о бампер «мерседеса» и скрестив руки на груди, старался глаз не спускать со старика, как и было условлено. Винсент просто не знал, куда и смотреть. Единственное, что он знал, это то, что его надули и он впутал старика в гиблое дело. Если готовится покушение, то удар можно нанести откуда угодно. Д'Урсо приятно было видеть, как он дергается.

– Ты меня слышишь, Джон? Я хочу знать, о чем ты думал, когда делал это, где была твоя голова. Объяснись! Ты пытаешься разрушить наши отношения с людьми Хамабути? Так, да?! – Скрипучий голос старика уже звучал, как предсмертный хрип. Кожа вокруг глаз и на скулах так натянулась, что чуть ли не торчали кости. Старик уже и так не жилец.

– Не волнуйтесь, мистер Антонелли, не надо, – вмешался Винсент. Возможно, испугался, что с Антонелли случится сердечный приступ.

Старик ткнул в своего «шестерку» двумя костлявыми пальцами и сверкнул глазами. Знай место!

Д'Урсо выпятил губы, чтобы старик не заметил ухмылочки. Кажется, это будет даже слишком просто. Он раз за разом прокручивал это в голове, и каждый раз все выходило так, как ему хотелось. Он почесывает щеку и дает Бобби сигнал. Бобби вытаскивает «Линду» и убирает «шестерку». Тем временем он сам вынимает пистолет из кобуры, привязанный к лодыжке, и всаживает пару пуль в Винсента, на всякий случай. Потом оборачивается к жалкому старперу, у которого не хватило бы сил спустить курок, даже если бы он и имел при себе оружие, и метит ему в голову. Чистая работа.

– Черт побери, Джон, ты, кажется, меня вовсе не слушаешь! Отвечай, ради всего святого! Почему ты устроил стачку, не посоветовавшись со мной?

– Так вот, мистер Антонелли, я устроил стачку, не посоветовавшись с вами, потому, что счел это нужным. И знал, что вы не согласитесь, – поэтому вам ничего и не сказал.

Старик весь кипел. Губы его ввалились, рот крепко сжат – дряхлый-дряхлый дед.

– Я, черт возьми, не могу поверить...

– Нет-нет, погодите, – перебил Д'Урсо. – Сначала выслушайте меня. Эти япошки с самого начала задирали нос. Я вас предупреждал, но вы так ничего и не сделали. Хамабути считает, что он единственный в городе поставщик. Но он просчитался. Я нашел новых людей, более дешевых рабов...

– Черта с два ты там нашел. Я тебе говорю, что мы будем работать с Хама...

– Послушайте меня. Я знаю, как сделать деньги на этой торговле, настоящие деньги. Можно покупать дешево, большими партиями. Втрое больше, чем сейчас. Ввозить больше девушек. Отбирать хорошеньких для...

– Проклятье, ты прекрасно знаешь, что я говорил тебе насчетпроституции.

– Да, знаю, вы этого не хотите, но вы не правы. Вот уже два месяца я содержу бордель на побережье. Очень доходный. Сейчас я все расскажу.

Старик сплюнул, и Джон быстро поглядел на Винсента. «Шестерка» очень нервничал. Он прижал руки к бокам, готовый в любую минуту достать пистолет из-под полы. Пора. С парнями вроде Винсента в такие игры не играют. Д'Урсо небрежно поднял руку и дотронулся до щеки.

Бобби покосился на Винсента, удостоверился, что тот не смотрит, затем вынул автомат из-под пиджака и открыл стрельбу. У Д'Урсо зазвенело в ушах. Из дула «Линды» вырывались вспышки белого пламени. Винсент успел-таки вытащить свой пистолет, но Бобби всадил ему в грудь еще одну очередь, и телохранитель закачался, по-дурацки взмахнул руками и выронил пистолет, который взлетел в воздух прямо над его головой. Д'Урсо слышал, как пистолет Винсента стукнулся о проволочную изгородь с резким пружинистым звуком, будто мяч в бейсболе отскочил от биты и ударил в ворота.

Старик долго смотрел на своего мертвого телохранителя, лежавшего между двумя машинами. Потом поднял глаза на Д'Урсо и прошипел:

– Подонок!

* * *

Нагаи взглянул на Хидэо и Тосио. Те молчали. Хидэо держал пистолет на коленях. Нагаи посмотрел в зеркальце на фургон. Икки не отрывался, держал дистанцию. Женщины с ними. Теперь только бы найти Д'Урсо, пока он не убил Антонелли. Там Масиро, но Нагаи все же волновался. Масиро хорош, но не может же он останавливать пули. Надо было вчера ночью все лучше продумать.

Он проскочил на желтый свет под закопченные железные конструкции эстакады Пуласки и направился к выезду на Доремус-авеню. «Кадиллак» подскакивал на рытвинах. Нагаи никогда не слышал, чтобы машина так грохотала. Чертова дорога напоминала поле боя. Он снова взглянул в зеркальце. Фургончик ехал позади. В ветровое стекло был виден кусочек неба и в нем – самолеты, снижающиеся перед аэропортом. Почти приехали. Пять минут. Пять минут, Д'Урсо. Повремени еще пять минут. Нагаи изо всех сил жал на газ. Чертовы рытвины.

* * *

Старик что-то бормотал и ругался по-итальянски. Д'Урсо не понимал, какую белиберду он там несет. Но кому теперь какое дело, что он лепечет? Бобби крепко сжимал «Линду» в руках, держа Антонелли на прицеле. Сразу видно – у парня самые серьезные намерения. Д'Урсо поднял пистолет, нацелился прямо в лицо Антонелли и улыбнулся.

– Эй, эй, эй! Заткнись, Антонелли, и послушай меня.

Старик продолжал бормотать, сидя у открытой дверцы, всплескивая руками и показывая на Винсента, словно старый маразматик, выживший из ума.

– Послушай, Антонелли, это конец. Как босс ты проиграл. И должен уйти.

Антонелли потер под подбородком тыльной стороной ладони и сплюнул на землю. Древнее сицилийское проклятье. Да будешь ты харкать кровью. Господи Иисусе, да этот тип – настоящее ископаемое.

– Послушай меня, Антонелли. Я тебе предлагаю сделку. Ты умрешь – другого выбора нет. А вот легко ты будешь умирать или тяжело – можешь выбрать. Так вот: ты сей момент передо мной признаешь, что ты старый припадочный маразматик, что ты посадил семейство в такую глубокую задницу, что я и не знаю даже, как начинать выпутываться, и что на самом деле семейству теперь нужен человек способный, молодой, напористый, знающий свою выгоду. Иными словами, я хочу услышать от тебя, что этот человек – я, что я достоин сделаться новым боссом.

– Сначала научись подтираться!

Д'Урсо поднял пистолет. Ну-ну, вот это-то мне и хотелось услышать.

– Потому что, если ты этого не скажешь, я начну стрелять тебе в колени. Потом – в локти. Потом – в горло, а это больно, как...

Его слова заглушил приближающийся шум моторов. Д'Урсо обернулся через плечо и увидел голубой фургон, несущийся к ним на полной скорости. Фургон развернулся на тесной площадке и встал задом к ним. Следом за фургоном тащился дедушка автомобилестроения. Старый черный «кадиллак» Нагаи. Черт!

Д'Урсо взглянул на Бобби, Который стоял в смятении, словно боялся потерять из виду старика. Да проснись же, кретин. Поверх крыши «мерседеса» Д'Урсо увидел, как задние дверцы фургона распахнулись. Там, внутри, сидели три бабы, связанные спина к спине. Трое косоглазых громил стояли над ними. Они держали баб под прицелом, пихали и подталкивали их к краю, заставляя развернуться. Тут Д'Урсо сообразил, зачем они разворачивали баб. Чтобы он мог увидеть лицо блондинки, которая сидела спиной к дверям. Чертова его женушка, вот это кто. Боже Милосердный!

Дверцы «кадиллака» открылись. Из него выскочили еще два боевика, укрылись за дверцами и нацелили пистолеты в них с Бобби. С места водителя Нагаи просунул голову в окошко.

– Ты накрылся, Д'Урсо! – завопил он. – Бросайте оружие оба – и ты, и Бобби.

– Чтоб ты сдох, Нагаи!

– Ты что, ослеп? У нас твоя жена и ее подруги.

Нагаи прокричал что-то по-японски своим людям в фургоне, и те заставили женщин встать. Д'Урсо понятия не имел, кто остальные две. У Мишель не было никаких подруг. Что это за чертовщину затеял Нагаи?

– Бросайте оружие, или мы начинаем стрелять.

Кем он себя вообразил? Королем преступного мира?

Нагаи еще что-то завопил по-японски, и один из боевиков в фургоне отделил от остальных старшую из баб, с длинными темными волосами. За эти самые волосы он и схватил ее и приставил пистолет к уху так, чтобы все видели.

– Ее – первую, – крикнул Нагаи. – Потом – рыжую. Потом – твою жену. Хочешь посмотреть, шучу я или нет? Хочешь?

Д'Урсо взглянул на Бобби, который все никак не мог прийти в себя.

– Мужик, они захватили Мишель. – Казалось, Бобби вот-вот разревется. Так переживает за свою чертову сестричку, сопляк. Свет клином сошелся.

– Джон! – заверещала Мишель. – Бобби! Послушайтесь их! Пожалуйста!

Заткнись, паскуда. Черт бы тебя побрал!

– Что это здесь творится? – Д'Урсо обернулся на скрипучий голос. Старик встал, опираясь на дверцу лимузина.

– Мистер Антонелли! – завопил Нагаи. – Он привез вас сюда, чтобы убить.

– Мишель! – заорал Бобби. Ни дать ни взять чертов Сильвестр Сталлоне в конце первой серии «Рокки» зовет свою девушку. Потом Бобби застрочил в яков из своего чертова автомата.

Д'Урсо бросился на землю ничком и подполз ближе к «мерседесу».

– Смотри не пристрели свою паскудную сестричку, – крикнул он, но Бобби не слышал. До него донеслись другие выстрелы, одиночные, в ответ на огонь Бобби. Пули яков ударялись в машину с другой стороны. Ах, черт возьми, сказал он себе и кое-как поднялся на ноги. За «мерседесом» от этих психов, пожалуй, и не спрячешься. Он прикрыл голову руками и побежал к лимузину, наскочил на Антонелли, сбил его с ног и вместе с ним рухнул на заднее сиденье. Быстро закрыл дверцу и выглянул наружу как раз в тот момент, когда очередь, выпущенная Бобби, зазвенела по распахнутой дверце фургона.

– Эй, Бобби! Ты же пристрелишь свою сестру, ты, болван!

Стрельба на секунду прекратилась, и Д'Урсо услышал истошный визг Мишель, которая вопила брату, чтобы тот перестал стрелять. Но тут Д'Урсо всего передернуло: он почувствовал костлявую руку старика у себя на спине – Антонелли сгреб фалды его пиджака, пытаясь подняться на ноги. От прикосновения старого урода Д'Урсо чуть не стошнило, и он с силой оторвал цепляющуюся руку. Антонелли рухнул на пол, издавая странные, хлюпающие звуки.

Стрельба вроде бы поутихла – слышались только шальные трехчастные очереди из автомата Бобби. Когда Д'Урсо вновь подобрался к окну, то увидел, почему яки перестали стрелять. Сзади к его спятившему шурину подползал парень, похожий в своем шлеме на большого броненосца, держа обеими руками устрашающего вида меч. Иисусе Христе! Да это чертов Масиро!

– Бобби, обернись! – заверещала Мишель.

Но было уже поздно. Острие меча высунулось из живота Бобби. Его проткнули насквозь, как какой-нибудь окорок. Автомат Бобби выпустил еще одну очередь, продырявив покрышки «мерседеса». Масиро уперся ногой Бобби в задницу и вытащил из него свой меч. Бобби сложился пополам и рухнул на спину – темное кровавое пятно расплылось по серой рубашке, и дурацкая прядь свесилась на широко открытые мертвые глаза.

– Не делай этого, Д'Урсо! – крикнул Нагаи. – Тебе говорят. – Нагаи стоял теперь совсем рядом, за «мерседесом». – Если ты убьешь Антонелли, мы убьем тебя. – Он обошел «мерседес» сзади, не сводя пистолета с окна лимузина.

Д'Урсо закусил губу. Какого черта, кем этот тип себя считает? Ишь расхрабрился, супермен. Он что, думает, у него одного пистолет? Идиот. Д'Урсо переложил свой 38-й калибр в левую руку, вытер потную ладонь о штаны, затем снова взял револьвер правой.

– Не дури, Д'Урсо, давай вылезай. Ты ничего не выиграешь.

Д'Урсо взялся за ручку двери и подождал немного – пусть Нагаи думает, что он собирается сдаться.

– У меня, по крайней мере, хватило духу убить моего босса, – закричал он, пинком распахивая дверь. – Чего не скажешь о тебе.

Д'Урсо сделал два выстрела – один за другим. Нагаи опять скрылся за «мерседесом», а гигантский броненосец выбежал на линию огня. Кретин стоял, не двигаясь с места, прикрывая своего босса. Чертовски благородно. Д'Урсо закусил губу и выпустил в Масиро последние четыре пули. Чертов идиот стоял, скрежеща зубами. По меньшей мере три пули попали в Масиро, и каждый раз он дергал головой. Но продолжал стоять, и злобное, ублюдочное выражение застыло на его безобразной роже. Прошло с полминуты, прежде чем дурацкий япошка наконец зашатался и рухнул на труп Бобби.

– Джон! – Мишель визжала и всхлипывала.

Она все еще была связана вместе с другими двумя бабами, а за ними, укрывшись, лежали два яка – Д'Урсо, во всяком случае, мог разглядеть двоих. За фургоном, на некотором расстоянии, Д'Урсо заметил темно-зеленый седан, мчащийся к площадке на полном газу. Седан остановился, заскрежетали тормоза, водитель выскочил и побежал к багажнику вытащить что-то оттуда. Потом захлопнул багажник и вернулся к дверце.

– О Боже! Джон! На помощь!

Д'Урсо высунулся из-за спинки заднего сиденья и взглянул на зажигание. Ключей не было. Черт. Он переполз через старика, который все еще лежал на полу задыхаясь, и выбрался наружу с другой стороны. Пули застучали по крыше лимузина, пока Д'Урсо бежал, пригибаясь, к трупу Винсента. Укрывшись за бампером, он обыскал карманы убитого в поисках ключей. Ему повезло – кольцо с ключами оказалось в нагрудном кармане. На цепочке, подвешенной к кольцу, была золотая подкова. Дерьмовое твое счастье, Винсент.

– Джон! О Боже! Джон!

Он побежал обратно к лимузину, моля Бога, чтобы эти яки стреляли так же, как они говорят по-английски, сел за руль и вставил ключ в зажигание. Как только мощный мотор загудел, Д'Урсо нажал на газ.

– Джон! Помоги нам! Джон! О Боже!

Пропади ты пропадом, Мишель.

Он еще раз надавил на газ. Коробка передач барахлила. Лимузин пыхтел-пыхтел – и внезапно тронулся с места. Д'Урсо вел машину вслепую, нагнув голову, петляя между рядами «королл».

– Джон ?! Джон!

Он взглянул поверх щитка управления и выжал акселератор до конца, сворачивая в проход между двумя длинными рядами «королл», а по следующему проходу в противоположном направлении мчался тот зеленый седан – он ехал туда, где разыгрывалась сцена, в которой Д'Урсо не желал принимать никакого участия.

– Джон!!! Джон, вернись!!! – вопила Мишель Д'Урсо вслед удаляющемуся лимузину. – Черт тебя побери, Джон! Ты слышишь меня, Джон?! Ах ты, подонок несчастный!!!

Заткнись, Мишель, зараза.

Интересно, подумал Д'Урсо, что же это за зеленый седан? Он посмотрел в боковое зеркальце – и увидел лицо Нагаи с развевающимися по ветру волосами. Что за?.. Он обернулся. Нагаи висел, уцепившись за ручку задней дверцы, ногами на подножке – долбаный человек-паук! Сукин сын! Д'Урсо, не останавливаясь, протянул руку через заднее сиденье, прицелился через заднее стекло и спустил курок.

Клик. Пусто. Черт!

Д'Урсо вертел руль направо и налево, лимузин петлял и крутился. Но полное решимости лицо Нагаи все отражалось в зеркале.

– Чтоб ты сдох, Нагаи! Чтоб ты сдох!

Д'Урсо взялся за руль и выровнял машину.

Глава 29

Гиббонс с силой надавил на тормоза и остановил седан справа за черным «мерседесом» Д'Урсо, так чтобы этот «мерседес» оказался между ними и ребятами в фургончике. Он осмотрел «мерседес» с револьвером в руке на случай, если кто-нибудь там затаился, а тем временем Тоцци с автоматическим пистолетом занял позицию за задним бампером машины Д'Урсо.

– ФБР! – крикнул Тоцци, обращаясь к ребятам в фургоне. – Бросайте оружие.

Гиббонс напрягал зрение, пытаясь рассмотреть, там ли еще Лоррейн. Он различал фигуры в темном кузове, но ее никак не мог разглядеть. Узнал только жену Д'Урсо и девушку Тоцци. Лоррейн, должно быть, позади. В горле у Гиббонса пересохло, он тщетно пытался сглотнуть. Это хорошо, что она позади. Меньше вероятности, что ее заденет шальная пуля, что более чем возможно, когда автоматический пистолет 12-го калибра находится в шаловливых ручонках Тоцци. Господи Иисусе.

– Не стреляйте! – заверещала крашеная блондинка. – Мы здесь!

Кто-то заорал по-японски, и одиночным выстрелом разбило заднее стекло «мерседеса». Стреляли из-за старого «кадиллака», что стоял рядом с фургоном.

Гиббонс увидел лицо Тоцци; сжатые зубы, напрягшаяся челюсть, взгляд, как у психа. О черт. Начинается.

– Ну ладно, поганцы. Сами просили. – Тоцци поднял пистолет и открыл огонь – дверцу «кадиллака» оторвало совсем, а корпус стал похож на крупную терку для сыра. Грохот прокатился по всей площадке. Ответного огня не последовало. Прониклись.

– Еду за лимузином! – крикнул Гиббонс Тоцци.

– Забудь о лимузине! – крикнул Тоцци в ответ, кинув на него озабоченный взгляд. «Не-переутомляйся-ты-так», – явственно читалось в этом взгляде.

Иди ты в задницу, Тоцци.

– Осторожней с этой штукой, – сказал Гиббонс, показывая на пистолет. – Не пристрели Лоррейн.

– Ладно, не беспокойся.

Еще один выстрел из-за «кадиллака» окончательно выбил стекло. Тоцци тут же ответил, наделав в «кадиллаке» еще больше дырок. От сотрясения черный монстр раскачивался на рессорах. Гиббонс колебался, заглядывая в кузов фургона. Он повернул зеркальце заднего вида, чтобы следить за лимузином, который как раз сворачивал в боковой проезд – какой-то псих вроде бы высунулся из окна. Черт. Он вскочил за руль, включил мотор и поехал, вначале петляя между «тойотами», а потом, на открытом пространстве, удалось набрать скорость. Гиббонс оглянулся на напарника с пистолетом в руках. Лучше бы Тоцци не пережимать с этой проклятой штуковиной. Если Лоррейн пострадает, ему не поздоровится.

Лимузин мчался впереди. И вдруг Гиббонс увидел его задние фары прямо перед собой. Заехал в тупик. С двух сторон до самой изгороди сплошной стеной тянулись «тойоты». Гиббонс улыбнулся, показав все свои зубы. Лимузин влип.

Тут он снова услышал позади две быстрые пулеметные очереди. Сердце замерло. Лоррейн! Он резко повернул голову, чтобы глянуть, все ли в порядке, и острая боль пронизала плечи. Вот еще черт! Боль пульсировала, и он машинально в такт давил на акселератор. И тут его внимание привлек невероятный металлический грохот. Длинный поджарый лимузин толкался багажником о малолитражки, брал разгон, давал задний ход, сжигая покрышки, любой ценой пытаясь пробиться сквозь строй маленьких машин. «Тойоты», однако, не так-то легко было распихать, а одна докучливая малютка еще и сцепилась с лимузином задними бамперами. Тот парень, который висел за окном, теперь лежал ничком на капоте, отчаянно цепляясь за «дворники» на переднем стекле, чтобы не свалиться и не погибнуть.

Гиббонс поднажал на газ, торопясь к лимузину. Резко затормозил, потом опять припустил быстрее, чтобы совпасть по фазе. Лимузин дал задний ход, отчаянно скрипя покрышками, и запихнул упрямую «тойоту» у себя на хвосте обратно в строй. Гиббонс быстро подъехал к лимузину, уткнувшись в самый его радиатор и едва не столкнувшись бамперами.

– ФБР! – заорал он в окно и нажал на парковочный тормоз.

Лимузин дал задний ход и пошел на таран, разбив свои фары и фары седана. Машина Гиббонса тряслась и колыхалась, и ортопедического воротника на шее было явно недостаточно для амортизации. Скрипя зубами от боли. Гиббонс обе ноги поставил на тормоз и сдвинул колени. По ужасному скрежету металла он понял, что машины сцепились бамперами. Кажется, зверь попался. Матерый зверь.

Через два ветровых стекла Гиббонс мог видеть Джона Д'Урсо, сидящего за рулем. Японец на капоте пытался подняться на колени. Знаменитые волосы Д'Урсо, серо-стальные, модно подстриженные, изрядно растрепались. Блестящий шелковый галстук сбился набок. Трещины на ветровом стекле искажали его бычье лицо со злобными, бешеными глазами. Между ветровыми стеклами двух машин клубился пар, смешанный с выхлопными газами.

Гиббонс переложил револьвер в левую руку и выставил его в окошко. От запаха горячего антифриза щипало в горле.

– Эй ты! Руки на голову, – крикнул он. – Д'Урсо, выключи мотор и положи руки на руль, чтобы я их видел. Вы оба арестованы! – Но вряд ли эти двое Могли что-либо расслышать сквозь оглушительный рев и пронзительные завывания перегретого мотора лимузина. Гиббонс закричал опять, но без толку. Боль в шее не унималась.

– Сдавайся, Д'Урсо! – завопил японец, прижав револьвер к ветровому стеклу.

– Скройся с глаз моих, Наган!

Нагаи выстрелил в упор через ветровое стекло. Он бы не мог промахнуться.

И тут Гиббонс сквозь треснувшее ветровое стекло увидел это. С заднего сиденья поднялась кисть, потом рука по локоть и револьвер.

– Пригнись! – крикнул он и нырнул под щиток управления. Один за другим прогремели три выстрела, перекрывая треск взбесившегося мотора. Через мгновение раздался еще один выстрел. Потом еще. Гиббонс выжидал до тех пор, пока не услышал, как завывания мотора сменились тихим шипением. Лимузин уже не шел на таран. Гиббонс чувствовал это по своему тормозу. Подняв глаза, он увидел на ветровом стекле причудливые узоры разломов, прерванные в четырех местах круглыми дырочками. Нагаи растянулся на капоте. Он не шевелился. Кровь струилась у него изо рта и из носа и стекала вниз по черному гладкому металлу. Еще больше крови вытекло из двух маленьких ранок на груди. Гиббонс поглядел на дырки в ветровом стекле. Их должно было быть пять.

Гиббонс снял ноги с тормоза, чтобы проверить, удержит ли парковочный предохранитель тяжесть лимузина. Седан откатился назад. Нет, не удержит.

– Выключи мотор и бросай оружие, – приказал Гиббонс. – ФБР!

Через минуту лимузин затих. Гиббонс выключил свой мотор, и внезапная тишина ватой обложила голову. Потом Гиббонс снова увидел, как с заднего сиденья поднимается рука и кладет револьвер на крышу. Рука протолкнула револьвер вперед, он завертелся по крыше, соскользнул по ветровому стеклу, стукнулся о «дворник» и застрял в паху у Нагаи. Револьвер был маленький. Скорее всего 22-го калибра.

Задняя дверца лимузина открылась, звякнув о серебристую «тойоту», что стояла рядом, и показались две руки, цепляющиеся за дверцу. Старые руки, костлявые, покрытые веснушками.

Гиббонс тоже открыл дверцу, толкнувшись в сильно помятую красно-коричневую «короллу». Он держал свой пистолет нацеленным на заднюю дверцу лимузина все то время, пока пробирался через завалы с великим трудом, стараясь не обращать внимания на когти, впившиеся в шею. Спрыгнув со сцепившихся бамперов, он сорвал с себя воротник и отбросил его в сторону. Шее сразу стало холодно. Он согнул плечи и осторожно опустил голову. Боль немного утихла. Он шел к открытой дверце лимузина, стараясь держаться прямо, старательно нацелив пистолет на затененное окно под теми двумя руками. Когда он поверх дверцы заглянул внутрь, то увидел Кармине Антонелли – тот сидел на краешке сиденья, высунув ноги наружу. Гиббонс глубоко вздохнул.

– Вставай, – сказал Гиббонс.

Старик подчинился, и умиротворенное выражение не сходило с его лица все то время, пока Гиббонс обыскивал его, потом сообщал о его гражданских правах.

– Не затрудняйте себя. Я уже слышал это, – устало проскрипел Антонелли.

Но Гиббонс продекламировал все до конца. Неплохо было бы иметь при себе пару наручников, подумал он, но потом хорошенько разглядел хилого, жалкого старика. Этот бы не мог убежать, даже если бы и захотел. Гиббонс открыл переднюю дверцу и заглянул внутрь. Лучи солнца просачивались сквозь окровавленное ветровое стекло, как сквозь цветной витраж. Мертвый Д'Урсо лежал на боку. Серая плюшевая обивка пропиталась кровью из раны на груди. Затылок ему тоже разнесло. Кусочки мозга разлетелись повсюду.

– Ты пристрелил их обоих.

Старый босс отвернулся и промолчал.

– Почему обоих?

Антонелли посмотрел Гиббонсу в глаза.

– Самозащита. Ясно? Японец гнался за Джоном. – Он кивнул на труп Д'Урсо. – Я обязан защищать моих людей.

Гиббонс выпрямился и поворачивал голову, пока боль не утихла.

– Но почему ты убил и своего парня тоже?

Антонелли сплюнул.

– Поганый ублюдок. Он предал меня.

Гиббонс фыркнул.

– Не разыгрывай тут мне старого короля Лира.

– Вы и сами-то не так уж молоды.

– Знаю. Ну ладно, пошли. – Гиббонс взял его за локоть, но Антонелли не двинулся с места. Он все смотрел внутрь лимузина.

– Я не мог допустить, чтобы вы поймали его. Вы бы его просто посадили в тюрьму. А что это? Это ничто. Джон опозорил семейство. За то, что он сделал, его следовало покарать, покарать по-нашему.

– Ну конечно, конечно. Очень благородно с твоей стороны. Из твоей жизни надо бы сделать кино. Давай пошевеливайся. – Гиббонс поднял старика с сиденья, и тому не оставалось ничего другого, как только тронуться в путь. Шел он очень медленно, опираясь на руку Гиббонса.

– Мне нужен телефон, – проскрипел он сквозь одышку. – Ведите меня к телефону.

– Ты хочешь отменить забастовку?

– Не ваше собачье дело. Ведите меня к телефону.

– Об этом не волнуйся. Позвонить мы тебе позволим. Тут над площадкой раздались еще два выстрела. Гиббонс сжал локоть Антонелли и прищурился, стараясь рассмотреть, что творится у серебристо-голубого фургона. Будь проклят этот Тоцци. У него был восьмизарядный специальный полицейский «Итака-37», в кармане еще запасные обоймы. Автоматический пистолет 12-го калибра. Нельзя такое оружие давать в руки Тоцци – он, сукин сын, любит нажимать, на спуск. Поганец никогда не глядит, есть ли мирные люди вокруг. Если что-нибудь случится, я его убью. Кого угодно убью.

– Эй, отпустите руку, – заныл старый босс. – Мне больно.

Гиббонс не слышал. Издали он видел, как бандиты удирали, бросив фургон. Тоцци наконец нагнал на них страху своей пушкой.

– Потише! – скрипел Антонелли. – Я так быстро не могу.

Гиббонс разозлился – изволь еще приноравливаться к старику. Так, пожалуй, и сам покажешься стариком. А он не стар. Только чуток покалечен. Шея опять разболелась не на шутку.

Опять прозвучал выстрел и раздался испуганный визг. Дверца фургона слетела с петель и с громким стуком упала на асфальт.

– Черт бы тебя побрал, Тоцци! – заорал Гиббонс. – Осторожней!

– В чем дело? – осведомился старик.

– Заткнись!

Боль впилась в плечи, словно в каждом из них застряли острые секиры. Теперь он и сам не смог бы перегнать Антонелли. Впервые в жизни он почувствовал себя стариком. От тоски внутри у него все сжалось – от тоски, досады и страха. Старик – одинокий, без Лоррейн. Ноги его стремились вперед, но боль пригвождала к земле. И все же он должен добраться до фургона. Должен увидеть ее, убедиться, что все в порядке, помириться и извиниться. Он должен ее сохранить. Лоррейн.

У Гиббонса перехватило горло. Он не мог глотать. И все же он еще раз попробовал крикнуть:

– Если ты заденешь ее, Тоцци, я тебя убью! Ей-богу, убью!

– Что?!

– А ты заткнись и пошевеливайся!

Старик едва переставлял ноги.

– Ну давай же, давай! Двигайся, черт тебя побери!

Но старик не мог.

– Ну давай же, давай! Иди!

Тут Гиббонс остановился и чуть не разрыдался, обнаружив, что сам опирается на Антонелли. Старик.

Глава 30

Тоцци выглянул из-за «мерседеса» с пистолетом наготове. Расстрелянный, «кадиллак» походил на дохлую акулу. Фургон почти не задело, и три женщины так и сидели там, в темноте, спина к спине. Тоцци слышал, как волны плещутся о скалистый берег залива. Было очень тихо. Подозрительно тихо.

– Они ушли. Иди сюда, пожалуйста, и развяжи нас. – Голос Роксаны.

Голос, слава Богу, не слишком взвинченный. Но тут он представил себе, что один из яков скрывается там, во тьме, в глубине фургона, и под пистолетом заставляет объявить, что путь свободен. Немного отдает паранойей, если учесть языковой барьер. Тем не менее, если какой-нибудь бандит окопался там и прячется за женскими юбками, ему, Тоцци, следует отсидеться и переждать. Там ведь заложники. Так зачем же лезть напролом, пренебрегая элементом неожиданности? Он вытер рукоятку пистолета. Хотелось броситься туда, убедиться, что с Роксаной и Лоррейн все в порядке, но без прикрытия он не решался. Куда, к черту, запропастился Гиббонс? В одиночку тут неуютно.

Он внимательно осмотрел площадку, каждый автомобиль в пределах видимости – нет ли где какого-нибудь движения. Поглядел на три трупа, что валялись за «мерседесом»: голова здорового парня скрывалась под машиной, рядом лежал панк Франчоне, и ноги третьего, упавшего навзничь, покоились у него на груди. Этот третий – должно быть, Масиро. На нем был старинный доспех самурая. Со своего места Тоцци мог разглядеть сверкающий меч, лежащий рядом на асфальте. Невероятно.

Рядом с трупами опустилась чайка, склонила голову на одну сторону, потом на другую, изучая панка. Птица клюнула несколько раз рубашку у него на груди, потом полетела прочь.

Тоцци медленно выпрямился, ожидая выстрела отовсюду. Он обошел «мерседес» сзади, быстро пересек открытое пространство и укрылся за «кадиллаком». Он нацелил пистолет в кабину фургончика. Дверца водителя была открыта. Он не спеша обошел вокруг и убедился, что кабина пустая. Тогда он встал на колени и поглядел, не видно ли за фургоном ног, подозревая, что кто-нибудь дожидается с другой стороны. Ног не было. Он немного расслабился и встал, держа пистолет в согнутой руке. Прямо перед собой он увидел острую решетку радиатора на «кадиллаке». Не смог удержаться и потрогал ее, вспоминая отцовский «кадиллак» и те времена, когда он сам был ребенком. Однако тут же сжал обеими руками пистолет. Слишком уж много тут мест, где можно спрятаться, притаиться. Не время для тоски по ушедшим годам. Тоцци оглядел площадку. Но что же, черт возьми, стряслось с Гиббонсом?

Теперь Тоцци подошел к фургончику сзади и вгляделся в темноту.

– Ну что, одинокий охотник? – Он узнал насмешливый тон Роксаны. Она сидела по-турецки, с руками, связанными за спиной, и пыталась выплюнуть пряди волос, попавшие в рот.

– Где тебя носило, Майкл? Помоги же нам, ради всего святого. – Лоррейн читала ему нотацию, как и в те времена, когда сидела с ним маленьким. Она дергалась и извивалась, тщетно пытаясь освободиться.

– Ты кто такой? Полицейский, да? – Он узнал даже нервическое повизгивание Мишель Д'Урсо. Она корчила гримасы всякий раз, когда Лоррейн, стараясь высвободить руки, толкала ее.

– Спокойно, спокойно, – промолвил он устало, поднимаясь в кузов. С такими замашками лучше было бы оставить их так, как есть.

– Ну давай же, Майкл. Руки болят, не могу.

– Да, и у меня тоже.

– И у меня.

Почему яки заодно не сунули им кляпы в рот?

– Успокойтесь. Я здесь. – Он погладил Роксану по щеке, потом дотянулся до двоюродной сестры и положил ей руку на плечо. – С вами все в порядке?

– Нет, не все! – огрызнулась Роксана. – Сними с нас эти штуковины.

Скрещенные запястья были стянуты у них за спиной. Яки надели на них эти дурацкие пластмассовые наручники. Вот вам японцы с их высокой технологией. Нет, чтобы просто веревкой связать, как обыкновенные бандиты. Черт.

Тоцци положил пистолет и попытался снять наручники с Роксаны, но они были завинчены. Черт.

– Есть у кого-нибудь ножик, ножницы, что-нибудь в этом роде?

– Ты это серьезно? – Мишель Д'Урсо закатила глаза.

– Не смеши, Майкл.

– Майкл, нам не до шуток.

– Ну все, все. – Он порылся в карманах брюк и достал кольцо с ключами, к которому были подвешены кусачки для ногтей. Взялся за наручники Роксаны, вгрызаясь кусачками в жесткий пластик. Пришлось попотеть, но в конце концов дело было сделано.

– Спасибо, – сказала она, растирая запястья, все еще обиженная.

– На здоровье. – Тоцци не нравилось, как она на него смотрит: словно это он во всем виноват. Он занялся наручниками Лоррейн.

– Где Гиббонс? – спросила Лоррейн, едва освободившись. – С ним все в порядке?

Тоцци нахмурился. Вот она, благодарность.

– Где-то здесь неподалеку. – Боже.

– Эй, а как же я? – заныла Мишель.

– А ты сиди, – сказал Тоцци. – Ты арестована.

– Что?!

Не обращая на нее внимания, он достал револьвер из кобуры под мышкой.

– Возьми это, Лоррейн. – Он протянул оружие двоюродной сестре. Та взяла револьвер так, словно от него исходила радиация.

– Ох... я не знаю, Майкл.

– Держи, Лоррейн, – приказал он. – Вы трое посидите здесь, пока я не вернусь. Если кто-то будет вам досаждать, пускайте оружие в ход. Слышите? Пускайте оружие в ход. Просто для острастки. – Он поглядел на большой револьвер в ее тонких вздрагивающих руках. Острастка не острастка, а шуму будет много. «Магнум-А-357» способен наделать много шуму. Возможно, он совершает ошибку. Черт, но выбора нет. Он тут один. Гиббонс, возможно, попал в беду. Потом нужно попросить подкрепления, сказать, чтобы задержали тех яков, что пустились наутек.

Он взял пистолет и поднялся на ноги. Роксана терла себе запястья и взглядывала на него все с тем же обиженным, негодующим видом. Когда они сегодня утром говорили по телефону, Тоцци показалось, что Роксана выходит из себя по поводу прошлого вечера. И он оказался прав. Боже. Сейчас только этого недоставало. Он выпрыгнул из кузова, стараясь не смотреть на нее.

– Сидите тихо, братва. Я скоро.

Он прикрыл глаза рукой от солнца и внимательно осмотрел площадку. Вдалеке он заметил Гиббонса с каким-то маленьким костлявым типом, и двигались они чертовски медленно. Что же это за картинка такая? Старость не радость? Потом вдруг ему пришло в голову, что Гиббонс, может быть, ранен. Но он держится на ногах, однако. Если и ранен, то не тяжело. Тоцци еще раз посмотрел вокруг. Нужно подкрепление. Просто необходимо найти телефон. На другом конце площадки Тоцци заметил бетонный бункер, но до него по меньшей мере сто пятьдесят ярдов. Будка охранника у входа – еще дальше. Ему не хотелось бы надолго оставлять здесь эту троицу. Пусть даже и с «магнумом». Потом ему попался на глаза расстрелянный «мерседес» Д'Урсо. Телефон в машине. Может быть, у него в машине есть телефон.

Да, Д'Урсо такой тип, что у него непременно есть телефон в машине. Тоцци побежал к черному «мерседесу», но, поравнявшись с трупами, остановился. Самурай лежал на спине, и черный шлем скрывал большую часть его лица. Тоцци смотрел на труп Франчоне и невольно радовался, что панка больше нет. С этим парнем одни заморочки. И чем дальше, тем больше. Уж лучше сразу конец. Тоцци глядел на кровь, что запеклась на шикарной рубашке, и спрашивал себя, кто же виновник торжества. Вскрытие покажет. Он вытянул шею, чтобы взглянуть повнимательнее на верзилу под «мерседесом», может быть, кто-то знакомый...

Внезапно Тоцци услышал скрежет металла о металл, пистолет выпал у него из рук, зазвенел по асфальту и закатился под черный «кадиллак». И прямо перед глазами он увидел сверкающий клинок – кобру, готовую ужалить. Тоцци отпрянул. Мертвое тело приподнялось на локте, оно двигалось – это был самурай. Меч был зажат в его руке. Инстинктивно Тоцци потянулся к пустой кобуре. Черт. Он оглянулся на фургончик. Масиро уже встал на ноги. Кровь стекала по его потному лицу, полускрытому шлемом. На груди, на причудливом доспехе, тоже было много крови. От него несло тухлятиной. На лице застыло злобное выражение. Пустые черные щели вместо глаз. Тоцци вдруг припомнил детскую скороговорку-прибаутку: «Из черного жука тек черный-черный сок». Повтори это быстро три раза. Пакость.

Позади себя он слышал из фургончика голоса Роксаны и Лоррейн. Несомненно, обсуждают, что им теперь делать. Лоррейн не умеет стрелять. А Роксана? Тоже скорее всего нет. Однако, если Лоррейн поднимет стрельбу, это может отвлечь придурка. Возможно, ей даже повезет и она попадет в сукина сына. Конечно, и в Тоцци она тоже может попасть. Нет. Лучше не стреляй, Лоррейн. Не надо.

Масиро схватил меч двумя руками и поднял высоко над головой, как бейсбольную биту. Он не спеша надвигался на Тоцци, согнув колени, широко расставив ноги. Дыхание было хриплым, клокочущим. Тоцци отступил, стараясь не глядеть на блестящий клинок. Он смутно припомнил, что говорил Нил Чейни во время их полуночного урока айкидо: надо сохранять дистанцию между собой и противником и ощущать его целиком, не сосредоточиваясь на чем-то одном.

Потом он вспомнил, что Нил говорил о воинских искусствах вообще. Пока, возможно, следует избегать боя. Избегать боя. Если нужно, удирай. Все лучше, чем пускать в ход свои умения.

Умения – какие умения?

Тоцци вспотел. В горле у него пересохло. Глаза воспалились.

Может, правда убежать? Это, наверное, получится. У Масиро короткие ноги, к тому же он ранен. Потерял много крови и вряд ли способен долго продержаться. Но тут он вспомнил про Роксану и Лоррейн в фургоне. И про Мишель Д'Урсо, все еще в наручниках. Он не может оставить их тут с этим психом. Не может просто взять да убежать. Он должен отвлечь Масиро на себя, во всяком случае, пока не придет Гиббонс и не разнесет этому ублюдку череп. Ну давай же, Гиб. Поднажми.

Тоцци отступил назад, сохраняя дистанцию, но Масиро, против всяких ожиданий, не отставал. Двигался он на удивление быстро, на полусогнутых, как нападающий скорпион. Проклятье. Вот тебе и короткие ноги.

Масиро что-то с горечью забормотал по-японски. Тоцци мог себе представить, о чем он говорит, – он и сам говорил бы что-нибудь в этом роде, если бы в нем сидела пара пуль и он бы жаждал отмщения. Внутри у него все сжалось, и он продолжал медленно отступать, соблюдая дистанцию, спрашивая себя, что, к черту, он станет делать, когда этот тип все же решится на бросок. Когда Тоцци занимался в Квантико, где готовят агентов ФБР, их не слишком-то учили обороняться от меча. Только в секции айкидо он немного занимался с учебным деревянным мечом, боккеном. Значит, используй то, что знаешь, верно? Если б только он смог до конца уверовать в то, что показал ему Нил. Сейчас не время для сомнений.

Тоцци все отступал и отступал, думая, не пропетлять ли направо и налево в надежде, что самурай выкажет какую-нибудь слабость, которой можно будет воспользоваться, – слабое колено, что-нибудь еще...

Но Масиро вдруг ринулся в атаку, нагнув голову и высоко подняв меч. Времени на раздумья не оставалось. И Тоцци проделал то же самое, что проделывал прошлой ночью всякий раз, как Нил бросался на него с деревянным мечом. Он ушел от уда-па. Не отступил, а внедрился в зону атаки, близко подойдя к Масиро, так близко, что длинный клинок не мог зацепить его. Тоцци увернулся, когда Масиро бросился на него, и быстро отступил назад, когда Масиро нанес горизонтальный удар на уровне пояса. Масиро в ярости что-то завопил, но Тоцци слышал только свист клинка, рассекающего воздух.

Сработало! Черт возьми, сработало! Тоцци вытер пот со лба. И тут же встал в правильную позицию, стараясь расслабиться перед самураем, расправить плечи, выпятить грудь, предоставить противнику, как говорил Нил, «большую мишень».

Масиро снова бросился на него, держа меч так, словно собирался отхватить Тоцци голову, но Тоцци снова ушел от меча, вступив в зону атаки, а потом обойдя противника сзади.

Снова сработало! Тоцци был на седьмом небе. Здорово! В этом айкидо и в самом деле что-то есть. А он еще сомневался.

Ворчание Масиро сделалось громче. Оно прерывалось короткими резкими выкриками, словно злая собака облаивает чужака. Внезапно, не прекращая гавкать, он снова устремился в атаку, занеся меч над головой так, словно собирался разрубить Тоцци пополам. «Сохраняй спокойствие, сохраняй спокойствие», – твердил Тоцци про себя. Он заставил себя ждать и ждать – пока Масиро не потеряет равновесия, пока можно будет обратить против него же силу атаки, – потом он ушел в сторону, чуть не столкнувшись плечом с чокнутым япошкой, а начищенный клинок, просвистев по воздуху там, где только что стоял Тоцци, зазвенел об асфальт и застрял в щели канализационного люка. Масиро испустил яростный вопль, вытащил меч, развернулся и тут же приготовился к новой атаке.

Черт. Тоцци понял, что на этот раз он мог бы сделать что-нибудь еще. Двигайся он чуточку поживее, он мог бы напасть на Масиро сбоку, пока тот еще не вытащил меч, и обезоружить его. Или отбить ему почки. Или наскочить сзади и связать ему руки морским узлом. Нил все время твердит, что надо подавлять в себе естественное желание вступить в драку, надо забыть о впитанных с молоком матери уличных приемах. Тоцци вспомнил все эти разговоры насчет того, как опасно потерять «одну точку» и утратить равновесие. Но это просто смешно. Уж в чем, в чем, а в уличной драке ему равных нет. Не то что в айкидо. И в конце концов, ему только и надо промурыжить Масиро, пока не подойдет Гиббонс. Он огляделся через плечо. Чертов Гиббонс все еще тащился в пятидесяти ярдах отсюда и вовсе не спешил закончить прогулку под ручку с этим своим старым дружком, кто бы он ни был.

Черный шлем самурая сверкал на солнце. Мелкие медные пластинки на доспехе тоже сияли. Масиро теперь вопил беспрерывно, всячески понося Тоцци. Самурай тяжело дышал, и пот стекал по его лицу, смешиваясь с засохшей кровью. Воняло от него ужасно.

Ну давай, дорогой. Повтори это еще раз. То же самое. Подойди, мерзкая рожа. Сделай одолжение.

Самурай издал гортанный нечеловеческий крик и бросился вперед, держа меч высоко над головой.

Тоцци ухмыльнулся. Черт возьми! Опять то же самое! Раз за разом!

Он стоял спокойно, заставляя себя не двигаться до нужного момента, ждать, пока меч не начнет снижаться и можно будет идти в контратаку.

Тоцци ждал, ждал – потом опять ушел от удара, оказавшись плечо к плечу с Масиро, а меч разрубил воздух на том месте, где Тоцци только что стоял. Пора! Он обошел Масиро сзади и завел руку под его локти, уже представляя себе, что случится дальше: он захватит руку Масиро под мышками и пальцы его сплетутся под потным затылком самурая, там, где кончается шлем. И вот он быстро, с силой пригибает его к земле, и меч падает из рук.

Воображение работало быстрее, чем руки, и все случилось совсем не так, как предполагал Тоцци.

Стоило Тоцци выступить и начать контратаку, как Масиро развернулся и нанес удар. Тоцци зацепило клинком у самой рукоятки; удар пришелся по руке выше локтя. На какую-то долю секунды все поплыло у него перед глазами. Но потом он услышал женский визг, инстинктивно зажал рану другой рукой и быстро отскочил назад, не дожидаясь смертельного удара.

Масиро вопил и хохотал. Тоцци поглядел на свою руку: и пиджак и рубашка были разрезаны, словно бритвой, кровь струилась между пальцами. Чертова штуковина была на диво острой. Тоцци вдруг почувствовал свою вину. Это в наказание за то, что он пренебрег наставлениями Нила. Логика католической школы.

– Стреляй! Стреляй!

Самурай обернулся на голос, доносившийся из фургона.

– Стреляй!

Роксана вопила на Лоррейн, которая сжимала револьвер обеими руками, прищуриваясь и вертясь, стараясь поймать на мушку Масиро, который теперь направлялся к ним, забирая то вправо, то влево, приближаясь к фургону этой своей скорпионьей пробежкой. Теперь он бормотал хвастливо и угрожающе, он чувствовал себя как паук, играющий с мухой. Ему тоже было ясно, что Лоррейн никогда не стреляла из пистолета.

– Эй ты, задница! – заорал Тоцци. – Ну иди же, прикончи меня! Подойди, ублюдок, не оставляй меня так! Кончи дело, ты, бессовестный сукин сын!

Масиро не обращал на него никакого внимания и продолжал демонстрировать дамам свою боевую пляску.

Роксана завизжала как сумасшедшая. Черт! Оставь их в покое, дубина! Тоцци со всех ног припустил за Масиро, догнал и дал хорошего пинка в зад.

Масиро так и подпрыгнул, обернулся и принялся в ярости махать мечом.

Тоцци отскочил назад, зажимая раненую руку, стараясь не замечать, как кружится голова.

– Ко мне, паскуда! Со мной сначала разберись!

Масиро неуклюже побежал к нему, спотыкаясь на каждом шагу. Тоцци развернулся, со всех ног припустил прочь от самурая. Но очень скоро Тоцци услышал позади зловещее рычание, приостановился и оглянулся через плечо. Масиро уже занял позицию, снова занес меч, как биту в бейсболе, и ждал, когда Тоцци примет вызов. Тоцци бросил взгляд на фургон, потом развернулся и оказался с самураем лицом к лицу. Не станет он бояться.

Масиро бросился в атаку. Тоцци пригнулся, и меч просвистел у него над головой. Масиро накренился, влекомый силой собственного удара, и Тоцци снова пнул его в зад, потом побежал.

– Ну давай, уродина! Догоняй! – Он снова оглянулся на фургон и увидел ужас на лице Роксаны. И на бегу обернулся через плечо. Масиро грохнул мечом по фарам коричневой «короллы» и вновь испустил тот пронзительный вопль – боевой клич самурая. И он побежал как безумный, преследуя Тоцци что было сил, а Тоцци петлял по проходу между двумя рядами машин, кружился, увертывался, откровенно насмехался. Интересно, подумал Тоцци, кто выдохнется первым? Впереди Тоцци видел черный «кадиллак», а над ним, в дверях фургона, Роксану и Лоррейн. Он задыхался, он выбился из сил, он чуть не терял сознание, но тяжелые шаги Масиро уже слышались за спиной. Раздумывать некогда, нужно действовать. От адреналина ноги заработали быстрее. Тоцци обернулся и увидел угрожающее сверкание меча. И опять припустил во весь дух. Давай, давай, не останавливайся. И тут вдруг припомнил кое-что из ночного урока. Меч опускался прямо ему на голову, он уже чувствовал, как падает клинок. Раздумывать некогда. Нужно что-то делать. И он сделал.

Тоцци резко остановился и повернулся к Масиро – так, как ему показывал Нил. Когда меч очутился в нескольких дюймах от лица Тоцци, он схватил запястья Масиро у самой рукоятки меча, захватил локоть самурая, резко нагнул вниз, чтобы тот утратил равновесие, потом еще раз, с большей силой, отрывая его от земли. Масиро взвился в воздух. Тоцци в страхе заморгал, припомнив,что он ведь должен был по идее захватить меч. А чертов меч остался у Масиро. Но, подняв глаза, он увидел, что тело самурая болтается между небом и землей вверх ногами и бьется в судороге. Тоцци снова заморгал в смущении. Что-то тут не так. Тут меч выскользнул из пальцев Масиро и зазвенел по асфальту. У Тоцци кружилась голова. Он не мог понять, как, к черту...

Но вот на хромированный радиатор «кадиллака» закапала кровь, блестя на солнце. Кровь сочилась из груди Масиро, и Тоцци наконец сообразил, что самурая проткнуло насквозь. Он пришпилен, как японский жук на булавку.

– Мадонна миа!

Тоцци обернулся на скрипучий голос и с изумлением увидел, что старый хрыч, опирающийся на руку Гиббонса, не кто иной, как Кармине Антонелли.

– Спокойно. – Гиббонс осадил старого дона, потом взглянул на Тоцци, который ощупывал свою рану. – Рана серьезная? – спросил Гиббонс.

Тоцци закашлялся, пытаясь отдышаться.

– Нет. Не думаю.

– Заложи руку за голову. Чтобы была выше сердца, – сказал Антонелли. – Это ослабит кровотечение.

Гиббонс сверкнул на него глазами.

– Ты что теперь, доктор?

Антонелли пожал плечами.

– Просто я пытался помочь.

– Ты бы лучше заткнулся.

Антонелли опять пожал плечами и отвернулся.

Гиббонс осмотрел рану.

– Он прав. Подними руку. Кстати, беру назад все, что я говорил насчет твоих занятий этим... как его? Айкидо? Отличный прием. Впечатляет.

Тоцци скорчил рожу и кивнул на повисшего самурая.

– Не знаю, – пробормотал он. – Это сработало, кажется, но что-то тут все-таки не так.

– Боже мой, да ты горазд драться. Я такого от тебя не ожидала. – Роксана подошла сзади и опустила его руку, чтобы взглянуть на рану. Без лишних слов помогла снять пиджак, оторвала разрезанный рукав рубашки и свернула из него жгут. Взгляд у нее был заботливый и нежный. От ее прикосновений у Тоцци еще больше закружилась голова. Может, она больше не сердится.

– Ты мне не скажешь спасибо за то, что я тебя спас?

– Это в мои планы не входило.

– Да? – Черт.

Она лукаво улыбнулась, показав свою потрясающую щербинку.

– Но если тебе это поможет...

– Нет, нет, нет... хорошо и так. – Тоцци ухмыльнулся. – Только скажи мне одну вещь. Как, к черту, впутались вы...

Тоцци вдруг заметил, что рядом стоит Лоррейн. Она выглядела как зомби – руки безвольно повисли, волосы растрепались. Она глядела на рану, которую перевязывала Роксана, и слезы блестели у нее на глазах.

– Вот, – сказала она, вкладывая револьвер ему в кобуру.

– Что с тобой, Лоррейн? Ты не ранена? – Тоцци знал, что с ней, но просто не знал, что сказать. Он поглядел на Гиббонса. Не стой же столбом. Скажи хоть слово.

Лоррейн смерила Гиббонса взглядом, и глаза ее сверкнули, как лазерный луч.

– Нет, не ранена. – Голос ледяной. Тоцци никогда не слышал, чтобы она говорила так.

Тоцци взглянул на Гиббонса, который глаз не спускал с Лоррейн. Тот глубоко вздохнул, но так и не сказал ни слова. Чего же, к черту, он дожидается?

Она резко повернулась и пошла прочь. Тоцци ждал, что Гиббонс что-нибудь скажет, позовет ее, догонит, но старый хрыч ничего такого не сделал. Ему было по-настоящему жаль их обоих, но ее, наверное, немного больше. Ну, Гиб, давай же. Знаю, это трудно, но решайся же наконец. Не мучай ее так.

Тут Антонелли закашлялся, захрипел, и Гиббонс сурово воззрился на него, словно старик в чем-то виноват. Лоррейн свернула уже в следующий проход и все удалялась. Гиббонс посмотрел сверху вниз на маленького старикашку. На Лоррейн он по-прежнему не смотрел. Что за чертовщина с тобой творится, мужик?

Холодный ветер внезапно задул с залива, и чайки, расправив крылья, заскользили по безоблачному небу. Тоцци вздохнул и покачал головой. Роксана больше не улыбалась. Она поняла уже, что происходит. Тоцци глубоко, с отчаянием вздохнул и посмотрел на мертвого самурая, нанизанного на острие решетки радиатора старого черного «кадиллака», точно такого, какой был у его отца. Солнце не по-осеннему светило и грело. Ручеек ярко-красной крови змеился по черному асфальту, вытекая из темной лужи, что собралась в тени под хромированным бампером. Тоцци шмыгнул носом и вытер пот со лба. Из черного жука тек черный-черный сок.

Глава 31

Иверс снова выглядел так, словно его мучает запор. Губы крепко поджаты, лоб наморщен. Он сидел за своим монументальным столом красного дерева, на нем был кошмарный костюм цвета детской неожиданности, и он с гримасой косился на письма, лежащие на столе, пытаясь сохранять достоинство, подобающее начальнику оперативного отдела. Гиббонсу было чуть ли не жалко его. Наверное, хреново ему пришлось, когда он объяснялся с директором.

Тоцци сидел в кресле напротив Иверса, упершись ногами в пол и положив руки на подлокотники. Вид у него был спокойный и собранный, выражение лица безмятежное. Он, видно, научился держать «одну точку», какая бы хреновина вокруг ни происходила. Точка эта, он утверждает, находится где-то под пупком. Это чертово айкидо в самом деле ударило ему в голову. Он уже весь просветлился. Господи Иисусе.

Стул под Иверсом заскрипел, а сам он засопел и зафыркал, так громко шмыгая носом, что, наверное, было слышно секретарше в соседней комнате. Старый Грозный Волчина готовился к очередному броску.

– Ну, вы двое и оригиналы. – Он выбрал одно из писем, лежавших на столе. – Это пришло из Международной Амнистии. Благодарственное письмо за вашу деятельность по освобождению рабов. – Иверс покачал головой. – Агенты ФБР получают благодарность от Международной Амнистии. Я такое вижу впервые.

Иверс взял в руки другое письмо.

– Посол Японии приглашает вас обоих на ленч. Там вам собираются вручать медали или еще какую-то хреноту в этом роде, – тут Иверс заглянул в письмо, – за «героические, предпринятые в одиночку усилия по спасению японских граждан, павших жертвами международного преступного заговора». – Иверс взглянул на них поверх очков. – Превосходно.

При одной мысли о сырой рыбе у Гиббонса начались спазмы в животе.

– О ленче забудьте. Я не ем суси.

– А ты когда-нибудь пробовал? – осведомился Тоцци. – Это не так уж скверно.

Иверс сверкнул на них глазами.

– Все превозносят вас. Все, как один, считают, что вы оба просто великолепны. После воскресных новостей даже президент запрашивал о вас. Кончилось тем, что сегодня утром директор был вынужден вертеться как уж на сковородке в Овальном кабинете, давая ответы на вопросы о том, о чем он и слыхом не слыхивал. После чего он наточил зуб на меня и задал мне хорошую взбучку. Что за чертовщина здесь творится – вот что хотел бы он знать. Международная работорговля в Соединенных Штатах, – а он ничего об этом не слышал? Два агента из нью-йоркского оперативного отдела строят из себя Бэтмена и Робина – против коалиции якудза и мафии, а он и знать ничего не знает? А я, я сам обо всем узнаю только из газет, ибо вы, видимо, считаете, что составлять рапорты ниже вашего достоинства. Ну мог ли я сказать ему такую вещь, а? Нет – и мне самому пришлось вертеться на той же сковородке. Вот что пришлось мне сделать.

Гиббонс почесал себе нос. Только этой нотации нам и не хватало.

– Извините за беспокойство. – Старая задница.

– Знаете, пусть хоть целый мир считает вас героями, а я вас считаю паршивцами. Разрушающими все вокруг, вышедшими из-под контроля паршивцами. Вы издеваетесь над всем, на чем зиждется Бюро.

Гиббонс вспылил.

– Послушай, приятель, я работал в оперативной службе и подставлял грудь под пули, когда ты еще носил короткие штанишки и ходил в детский сад. Так что нечего мне рассказывать, на чем зиждется Бюро. Оно зиждется на том, чтобы ловить подонков и отдавать их в руки правосудия, а не на том, чтобы плодить бумаги в конторе и лизать тебе задницу в надежде на очередное повышение.

Иверс ударил кулаком по столу.

– Вы забываетесь, Гиббонс.

Гиббонс тоже грохнул кулаком по столу. Ему просто не терпелось высказать Иверсу все.

– Триста двенадцать человек оказались запертыми на этом судне, пятьдесят девять из них – уже без сознания от обезвоживания организма, когда береговая охрана начала вскрывать багажники. Миссис Д'Урсо была так потрясена увиденным, что Тоцци удалось вытянуть из нее сведения о том, где ее муж держит свои записи, в результате чего еще тысяча двести рабов были обнаружены и освобождены в течение этих выходных. Кармине Антонелли был арестован по обвинению, от которого он на этот раз вряд ли отмажется. Если бы Джону Д'Урсо удалось убить своего босса, разразилась бы такая война между бандами, какой этот город не видал со времен Счастливчика Лучано. И самое главное – якудза не удалось закрепиться в Нью-Йорке. Это что – плоды вашего мудрого руководства, Иверс? Черта с два. Единственное, что вы умеете делать, это лизать задницу директору и строчить рапорты. Дело делаем мы.

– Полегче, Гиб, – заметил Тоцци.

– Да, дело вы делаете, – заорал Иверс в ответ. – Но не по правилам. Не по нашим правилам. Вы скрыли от Бюро жизненно важную информацию и проводили расследование по собственному усмотрению.

– Все произошло слишком быстро, – вмешался Тоцци. – Не было времени писать рапорты. Мы действовали так, как нам подсказывал здравый смысл.

– Не вешайте мне лапшу на уши, Тоцци. Действуя по собственному усмотрению, вы подвергали опасности сотни жизней. Это не здравый смысл. Это фигня.

Гиббонса так и подмывало заткнуть ему глотку раз и навсегда, но в конце концов он решил, что не стоит. Вместо этого стал глядеть мимо Иверса в окно.

– Пошел бы ты, а? – только и пробурчал он.

Иверс уставил палец прямо в лицо Гиббонсу.

– Знаете, Гиббонс, вы так задаетесь потому, что высоко вознеслись со всей этой шумихой. Вы прекрасно знаете, что сейчас вас никто не тронет. Упаси Боже, если два великих героя вдруг получат взыскания. Я уже вижу, что напишут в газетах, посмей мы только что-то с вами сделать. Просто какой-то шантаж. И это не в первый раз вы меня так подставляете.

Все, довольно. Гиббонс передвинулся на край стула и уставил свои палец Иверсу в физиономию.

– Ну, если я для тебя, как шило в заднице, то я ухожу в отставку. Что ты на это скажешь? Я ухожу, а ты сможешь заправлять тут всем по собственному вкусу. Ну что, Иверс, идет? Ты рад?

Иверс весь кипел.

– Да, я очень рад.

– Вот и чудно. – Гиббонс встал, опрокинув стул, на котором сидел, вышел вон и хлопнул дверью.

Тоцци в изумлении смотрел ему вслед. Гиббонс – в черных, начищенных до блеска ботинках, в белоснежной рубашке, всегда подтянутый – орет на непосредственное начальство? Тоцци взглянул на Иверса.

– О, может, продолжить этот разговор позже, когда мы все несколько поостынем?

– Ах, Тоцци, не беспокойтесь, пожалуйста. Мы, несомненно, продолжим этот разговор. Конечно, мы продолжим этот разговор. Можете не сомневаться. – Сарказм в тоне Иверса не предвещал ничего хорошего. Он принялся рыться в картотеке, всем своим видом показывая, что крайне занят, и это означало, что Тоцци может убираться ко всем чертям. В самом деле, старая задница.

Тоцци вышел от Иверса и направился прямо в комнатушку Гиббонса. Его напарник сидел там, положив ноги на стол и сплетя пальцы у губ так, словно молился. Тоцци ожидал найти его взбешенным. А он был скорее печален.

– Эй, Гиб, ты это серьезно насчет отставки? – Тоцци отодвинул стул и уселся.

Гиббонс скосил на Тоцци глаза, заморгал и вздохнул. Тоцци совсем не нравилось его молчание.

– Иверс – старая задница. Должность у него такая. Сам знаешь.

– Да... знаю.

Гиббонс говорил, очень тихо, почти шепотом, так он был подавлен. Вовсе на него не похоже. Он обычно честит Иверса вдоль и поперек. Какая муха сегодня его укусила?

– Послушай, пусть Иверс немножечко поостынет, потом я схожу и поговорю с ним. Можем даже вместе сходить, попозже, выслушаем эту фигню, покиваем головами, и на этом все. Пусть, черт побери, душу отведет, покажет, что он здесь главный. Этого ему только и надо...

– Как твоя девушка, Тоц?

– Кто?

– Роксана. Как она?

– Нормально. Но при чем тут она?

Гиббонс кивнул, не убирая рук.

– Хорошая девушка. Не будь дураком. Обращайся с ней хорошо.

– О чем это ты?

– Послушай меня. Обращайся с ней хорошо. Не обижай ее. Иначе будешь жалеть.

Тоцци вздохнул. Он понял, о чем идет речь.

– Лоррейн, дорогая сестричка. Опять тебе проходу не дает с отставкой, да?

Из груди Гиббонса вырвался глубокий вздох.

– Я не говорил с ней с тех самых пор, как она ушла тогда со стоянки. Она не подходит к телефону. – Гиббонс взял со стола шариковую ручку и щелкнул ею. – И она права, что разозлилась. Я ее не виню.

– Так ты уходишь из Бюро, чтобы осчастливить Лоррейн? Брось ты, Гиб. Это глупо.

– Знаешь, когда я лежал в больнице, то серьезно подумывал жениться. Очень серьезно подумывал. Мы нуждаемся в чем-то надежном, постоянном. Тем более на склоне лет. И особенно я. Что я буду делать, когда уйду с этой работы? Что, если я тяжело заболею, слягу, как тогда? Кто станет заботиться обо мне? А о Лоррейн, если с ней что-нибудь случится? Кто – ты?

– Ты, Гиб, становишься сентиментальным. Или это от возраста?

– Валяй, Тоцци, смейся сколько влезет. Тебе пристало шутить, потому что ты еще молод. – Он снова защелкал ручкой. Это начинало действовать Тоцци на нервы.

– Что это ты такое плетешь? Ты хочешь сейчас выйти в отставку? Поселиться в каком-нибудь тихом пригороде с моей двоюродной сестричкой? Ты об этом подумываешь?

Гиббонс взглянул Тоцци в глаза.

– Я не хочу потерять ее.

– Значит, она поставила тебе ультиматум? И если ты не бросишь Бюро, она навсегда уйдет из твоей жизни?

Гиббонс закрыл глаза и торжественно покачал головой.

– Да нет же, говорю тебе. Я вообще с ней об этом не разговаривал. Так думаю я сам.

Сердце у Тоцци бешено заколотилось. Неужели он потеряет напарника?

– Ты бы лучше сходил к врачу. С тобой творится что-то неладное.

Гиббонс снял ноги со стола и отшвырнул ручку. Тоцци ждал язвительной реплики. Ее не последовало. Что же такое с ним стряслось?

– Лучше скажи прямо, Гиб. Скажи мне сейчас. Ты уходишь или нет? Я должен знать.

Гиббонс улыбнулся, как крокодил, заново рожденный крокодил, крокодил, приобщившийся к высшей мудрости, крокодил, увидевший свет, крокодил, который не кусается.

– Позже скажу, – заявил он, выходя из-за стола. – Теперь мне нужно в сортир.

И он ушел, а Тоцци остался один в кабинете. Он сидел насупившись. Где-то в желудке возникло ощущение пустоты, и вовсе не оттого, что приближалось время обеда. Он взял ручку со стола Гиббонса и принялся щелкать ею.

Энтони Бруно Невезение

Барбаре...

Глава 1

Металлическая стрела крана легко, словно птица, парила в голубом небе. Сэл Иммордино стоял у желтоватой алюминиевой стенки трейлера, глядел на подъемный кран грязно-бурого цвета с тяжелой балкой на конце троса, радуясь тому, что эта громоздкая конструкция кажется почти невесомой. Он проследил за полетом длинной балки над строительной площадкой, усмехнувшись, расстегнул «молнию» и запустил руку в штаны.

– Эй! Что он там делает?

– Оставь его в покое, Майк.

Пс-с-с... Темная струя ударила в песок. Славный звук, подумал Сэл. Приятное бульканье и шипение. Он уставился в небо и полной грудью вдохнул соленый морской воздух, не обращая ни малейшего внимания на двух телохранителей, стоящих у двери трейлера.

– О Господи, он что, не может иначе?

– Заткнись, Майк.

– Что значит «заткнись»? Он стоит у всех на виду и ссыт на стену. Куда это годится?

– Майк, прошу тебя, придержи язык.

– Брось. Думаешь, он меня слышит? Он же идиот. Он не понимает, о чем мы говорим. Потому и стоит тут, спустив штаны, будто его никто не видит.

– Майк, заткнись.

– А что он мне сделает? Поколотит меня?

– Помолчи, он может тебя услышать.

– Думаешь, я боюсь его? Потому что он в прошлом боксер-тяжеловес? Пошел он на хрен. Посмотри на него. Жирный боров. Наверно, весит не меньше двухсот шестидесяти, а то и двухсот семидесяти фунтов.

Двести пятьдесят пять, подумал Сэл, отряхиваясь. Вес двести пятьдесят пять фунтов, рост шесть футов четыре дюйма. Вот так-то.

– Ничего не понимаю. Какие дела могут быть у мистера Нэша с этим боровом? Погляди, как он одет. У нас в отеле даже уборщики в таком виде не ходят.

– Майк, заткнись же ты наконец.

Вот именно, заткни свою глотку, ублюдок, сказал про себя Сэл.

Он застегнул «молнию» и побрел обратно к трейлеру, старательно загребая ногами грязь. Подойдя к ступенькам, он внимательно оглядел этого настырного Майка! Высокий, сложен, как боксер полутяжелого веса. Из тех типов, которые считают, что они неотразимы. Прямые темные волосы падают на лоб, глубоко посаженные глаза. Верно, думает, что похож на Тома Круза или какого-нибудь киногероя. Подозрительные глаза. Сукин сын. Сэлу не понравился его вид. Чем-то смахивает на полицейского. Дерьмо.

Проходя мимо, Сэл намеренно сильно задел его плечом. И уставился прямо в глаза поганцу.

– Ты мой брат? Джозеф? Нет... ты не Джозеф. Нет... А где мой братишка Джозеф?

Парень покачал головой и тоже вперился в глаза Сэлу.

– Вон там, дорогуша, – сказал он, ткнув большим пальцем в дверь.

Наглый ублюдок. Типичный телохранитель – накачанные бицепсы и ни единой извилины в мозгу.

Сэл вскарабкался по ступенькам и открыл тяжелую железную дверь. В его могучей руке она казалась просто картонной. Он задвинул засов, поглядел на Джозефа и Нэша и прямиком направился к складному стулу без подлокотников. Все остальные были с подлокотниками. В такие ему обычно не удавалось втиснуться.

– Сэл, почему вы не сядете в какое-нибудь из кресел? Они гораздо удобнее, – сказал Золотой Мальчик.

Сэл потупился и покачал головой. Он не отважился плюхнуться в кресло на глазах у других.

– Ну хорошо, как хотите. Итак, на чем мы остановились?

Сэл сунул руку в карман спортивной куртки, достал черный каучуковый мячик и стал сжимать его, глядя на Нэша, Золотого Мальчика, стоящего за чертежным столом.

Чертов Нэш. Мистер Толстосум. Это ему больше подходит. Что ж, пусть будет Толстосумом.

Сэл вынул из другого кармана упаковку жвачки, развернул две штуки и сунул в рот. Он тупо глядел на Нэша, раскачиваясь взад и вперед, жуя жвачку и сжимая в руке мячик. Пусть полюбуется. Нэш перегнулся через стол, положил локти на чертежи и, чуть приподняв брови, улыбался ему так, словно позировал для журнала «Тайм». Чертов ублюдок. Костюм за две тысячи баксов. Яркие голубые глаза. А может, просто голубые контактные линзы? Волнистые волосы зализаны назад. Наверное, пользуется этой похожей на желе хреновиной. Тощий тип с большой головой – слишком большой для него. Пухлые щеки, точно он вечно держит что-то во рту. И дурацкие кроличьи зубы. Сэл перекинул мячик в другую руку. Говорят, он миллиардер? Он похож на кролика. На большого глупого кролика. Разве можно доверять парню, похожему на кролика?

Нэш скрестил руки на груди, потер подбородок и одарил лучезарной улыбкой Джозефа, с важным видом восседавшего в кресле с подлокотниками.

– Двадцать девять миллионов... Это же куча денег. Я же не могу просто взять и выложить их. Кто я, по-вашему? Дональд Трамп?

Нэш усмехнулся, выставив напоказ кроличьи зубы.

Нет, гаденыш, сегодня это у тебя не пройдет. Кончай валять дурака. Час пробил. Для нас обоих.

Сэл поглядел на брата, ожидая, что тот скажет хоть слово. Но Джозеф только тупо взирал на Нэша, поглаживая седые усы. Еще один ублюдок. Думает, верно, что он крутой. Должно быть, считает, что похож сейчас на Берта Рейнольдса. На Берта Рейнольдса с пузом и без парика. Возомнил себя очень крутым, но его выдает багровая рожа. Обмочился от злости и готов взорваться. Молчит, зная, что завизжит как поросенок, стоит ему только открыть рот. Берт Рейнольдс? А как насчет Элмера Фадда? Они стоят друг друга.

Сэл отвернулся и поглядел в окно на строительную площадку. Огромный котлован, вырытый еще в ноябре; цементовозы с крутящимися барабанами, ревущими моторами; строители что-то кричат друг другу; внизу, у дощатого настила, огромный плакат с двенадцатифутовым парнем в саронге: «КРУПНЕЙШИЙ бизнесмен в Атлантик-Сити строит КРУПНЕЙШЕЕ в мире казино. Отель „Парадиз“ Нэша». Сэл наклонил голову, пытаясь разглядеть буквы на крыше казино-отеля «Плаза», принадлежащего мистеру Кролику. Интересно, какие там буквы, такие же? Солнце слепило глаза, ничего не различить. Ну, Джозеф, скажи что-нибудь. Ради Бога, не молчи.

– Двадцать девять миллионов четыреста тысяч, – важно изрек Джозеф, из последних сил сдерживая злобу. – Прямо сегодня.

Нэш ухмыльнулся ему в лицо.

– Я заключал сделку с «Сивью пропертис», Джозеф. Полагаю, мне следует говорить об этом с ними.

Джозеф снова погладил усы.

– Сегодня мы представляем «Сивью пропертис». Две недели назад ты еще мог говорить с ними. Теперь уже поздно. Тебе придется иметь дело с нами.

Джозеф цыкнул зубом. Старый дурень, должно быть, высмотрел это в каком-нибудь гангстерском фильме.

Все еще ухмыляясь, Нэш покачал головой.

– Послушайте, Джозеф. Вы заявились сюда, на строительную площадку, ни о чем не предупредив меня, без предварительной договоренности. Я же не у себя в офисе. Тут нет ни бумаг, ни документов. Вы полагали, что я просто возьму и выпишу чек? Вы на это надеялись? Взгляните на вещи разумно. Мне нужно заново проглядеть все бумаги. Я не помню условий контракта, я не могу держать их в голове.

Джозеф важно поправил узел галстука. Теперь он разыгрывал из себя Родни Денджерфилда.

– Не помнишь условий? Что ж, я могу их тебе напомнить. Вон там стоит твое казино – это ты помнишь? Казино-отель «Плаза». Под этим казино находится земля. Эту землю пять лет назад предоставила тебе «Сивью пропертис». Ну как, припоминаешь? А условия были следующие: ты отдаешь пять миллионов – это ты сделал, потом в течение пяти лет выплачиваешь по два миллиона в год – это ты тоже делал, а по истечении пяти лет выплачиваешь всю сумму. А вот этого ты не сделал. Ты просрочил две недели. Таковы были условия контракта. Вспомнил? Сроки ты должен помнить, поскольку сам предложил их.

Сэл жевал пахнущую корицей жвачку передними зубами и сжимал в руке мячик. Кролик все прекрасно помнит, Джозеф. Он просто морочит тебе голову. Хватит ходить вокруг да около, вмажь ему как следует.

Нэш скатал чертежи и держал рулон у груди, словно скипетр. Тоже мне, король сраный.

– Разумеется, я все помню, Джозеф. Но в контракте есть некоторые детали, которые нужно уточнить.

– Не желаю больше слушать эту чушь, Нэш. Все, выкладывай деньги.

Нэш уставился глазами в пол, постукивая себя рулоном по затылку, а потом стал ходить взад и вперед.

Сэл сдавил пальцами мячик. Сердце у него заколотилось. Ну что, сукин сын? Что ты еще придумаешь?

Нэш скривил рот, кивнул и заговорил:

– Джозеф, прежде всего я хотел бы сказать, что вы непременно получите свои деньги. Это не подлежит обсуждению. Вопрос заключается только в условиях, а вы с братом, как мне кажется, их не совсем понимаете. Мы все заняты тем, что делаем деньги. Но есть разные способы делать их. Некоторые люди помещают свои деньги в банк и радуются, получая жалкие пять процентов. Это надежно, и это их вполне устраивает. Другие, более смелые, вкладывают деньги во что-нибудь более рискованное. И надеются урвать куш посолиднее. Но если говорить о людях, которые делают большие деньги, надо иметь в виду грандиозные проекты, а тут уж приходится рисковать всем. И пускать в оборот все деньги, иными словами, связывать их.

Джозеф раздраженно махнул рукой.

– Хватит, мне надоела эта чушь. Единственное, чего я хочу...

– Нет, Джозеф, вы должны выслушать меня. На том месте, где я сейчас стою, будет построено самое большое казино в мире. Понимаете, самое большое во всем мире. Ничего похожего нет нигде. Три тысячи двести автоматов, сто семьдесят пять столов для игры в блэкджек, пятьдесят рулеток, пятнадцать столов для игры в баккара. У нас будет два зрительных зала. Самые знаменитые шоу-звезды будут одновременно выступать в разных залах. Люди глазам своим не поверят. Только представьте себе, в одном зале Лайза, а в, другом Сэмми. И они будут попеременно выходить друг к другу. Представляешь? Вы сидите и слушаете, как Лайза поет «Нью-Йорк, Нью-Йорк», а тут на сцену выходит Сэмми. Вот это зрелище, приятель. Люди толпами повалят сюда. Но ведь нельзя сидеть и ждать, пока «Парадиз» будет построен. Звезд нужно искать уже сейчас. Да-да, чтобы заполучить настоящих звезд, нужно покупать их уже сегодня. Что я и делаю. Но для этого нужны большие деньги...

Джозеф снова поправил галстук.

– Плевать я хотел на твои шоу. Меня интересуют только...

– Поглядите в окно, Джозеф, – прервал его Нэш. – Видите тех парней на стройке? Если я верну вам двадцать девять миллионов, сколько парней будут завтра работать тут? Ни одного. А вы подумали о людях, которые надеются получить работу в новом казино? Я говорю о тысячах рабочих мест, которые я обещал губернатору Атлантик-Сити. Почему я обещал их? Да потому, что я единственный человек в этом городе, которого беспокоят нужды населения. Пора казино перестать отнимать деньги и начать наконец давать их. Этот город стоит на деньгах. Тут больше не будет грязи, не будет бедняков. Люди должны иметь работу, и я позабочусь о том, чтобы они получили ее, чтобы они хорошо зарабатывали и гордились своим городом.

Сэл почти расплющил в руке мячик. От газов в кишечнике заболел живот.

Джозеф наклонился вперед, опершись локтями о колени.

– В гробу я видал твоих безработных ублюдков. Меня интересуют мои деньги.

Сэл качнулся вперед и кивнул. Вот это верно, Джозеф. Наконец-то в самую точку. Он поглядел на Нэша. Интересно, какую отговорку придумает он теперь?

– Если бы «Парадиз» был единственным проектом, которым я занят, вы бы тут не сидели. Вы бы уже получили свои деньги. Но он не единственный. Я занят организацией встречи по боксу. – Нэш ткнул рулоном чертежей в плакат на стене. – Она состоится в субботу через две недели. Самая грандиозная встреча в истории профессионального бокса. Самые большие ставки. Что там «Бои в джунглях» или «Сражение в Маниле». Это будет потрясающая «Битва на побережье».

Нэш ухмыльнулся, явно довольный собой. Джозеф мрачно глядел на него, готовый взорваться. Бедняга Джозеф не знает, что делать, подумал Сэл. Он сжал мячик и пернул. Джозеф не обратил внимания. Вот и правильно, Джозеф. Ты должен действовать. Ну, давай же, Джозеф. Нам нужно получить эти деньги!

– Послушайте, Джозеф, – продолжал Нэш, размахивая рулоном. – Я знаю, что вы ничего не хотите слышать, но мне хотелось бы, чтобы вы меня поняли. Я не собирался ввязываться в такое обременительное дело. Я не специалист и не разбираюсь в этом. Но проект сам плыл мне в руки, и я не мог упустить шанс. Почему, спросите вы? Да потому, что на нем можно заработать кучу денег. Повторяю: чтобы делать деньги, нужно идти на риск и вкладывать большие деньги.

Жвачка во рту Сэла стала почти безвкусной. Он устал слушать болтовню Нэша, ему все это уже осточертело. Он уставился на плакат: два боксера-тяжеловеса, руки напряжены, лица мрачные, кожа маслянистая и блестящая. Сэл не слишком жаловал нынешнего чемпиона Двейна Уокера. Уличный хулиган, из тех, что насилуют старух. Сэл любил его противника Чарльза Эппса. У Эппса длиннее удар, и сам он куда мощнее. К сожалению, он гораздо старше Уокера и не такой подвижный, О Боже, когда-то Эппс побил самого Али. Сэл любил Эппса потому, что тот напоминал его самого в былые годы. Та же фигура, тот же стиль боя. Не слишком хорошая работа ног, но смертельный удар. На ринге Сэла никогда не интересовали удары по торсу, он целил прямо в голову, стремясь отправить противника в нокаут. У Эппса была такая же тактика, но его время прошло. Его выставляли против Уокера только потому, что у него было имя – в конце семидесятых он примерно десять минут носил титул чемпиона мира. Сейчас Эппсу не выдержать больше четырех раундов, ни за что не выдержать. Сэлу нравился этот парень, но делать на него ставку – нет уж, увольте.

– Не хочу слышать эту чушь, Нэш. Мне хотелось бы знать: что ты, черт побери, намерен делать?

Джозеф чуть ли не клянчил. Скверно, очень скверно, подумал Сэл. Он похож сейчас на ворчливую старуху.

Одарив снисходительной улыбкой Джозефа, Нэш передвинул кресло и уселся напротив Сэла. Он не желал больше беседовать с этой говорящей куклой; он предпочитал иметь дело с тем, кто дергает за веревочки.

– Сэл, я уже сказал, что вы получите свои деньги. И разумеется, с наваром.

Джозеф удивленно вскинул брови.

– Какого черта, Нэш? Оставь в покое моего брата. Не смей говорить с ним. Разговаривай со мной.

Нэш кивнул Джозефу, но продолжал обращаться только к Сэлу, прекрасно понимая, кто тут главный.

– Сэл, я знаю, что ты меня понимаешь. Хороший шанс упускать не следует. Иногда приходится брать денежки у Петра, чтобы расплатиться с Павлом. Ну и что с того? Потом Петр тоже получит свое. Господь свидетель, я сам хотел бы расплатиться с вами. Если бы не было столько вложено в «Парадиз» и боксерскую встречу. Подождите еще три месяца. Девяносто дней по десять процентов в день. Недурная сделка, верно?

Сэл поглядел в окно на грузовики с цементом и затрясся от беззвучного хохота. Девяносто дней? Может, он шутит? Через пару недель Мистретта выходит из тюрьмы. Он и слышать не захочет о девяноста днях. Жалкий шут. Мистретта не даст тебе и девяти минут. Впрочем, он не даст их и мне. Мистретта хочет, чтобы деньги дожидались его дома. А если их не будет... Сэл снова принялся раскачиваться из стороны в сторону. Лучше даже не думать об этом.

Нэш наклонился к нему.

– Скажи что-нибудь, Сэл. Ответь мне. Обо всем можно договориться по-хорошему. Что тебя не устраивает? Скажи.

Сэл чуть не расхохотался ему в лицо. Его не устраивало все на свете. Он уставился на вращающиеся барабаны бетономешалок, молча сжимая в руке мячик. Вот уже почти четыре года он был временным главой семейства Мистретты, но все шло не так, как ему хотелось. Мистретта объявил его главой семейства, перед тем как отправиться в кутузку. Сэл был преисполнен самых радужных надежд и планов. И дело не в том, что он жаждал власти или хотел все прибрать к рукам. Нет, он хотел совсем не этого.

Он просто собирался привести дела семейства в соответствие с требованиями сегодняшнего дня, больше заниматься легальным бизнесом. К чему бесконечно вкладывать доходы игорных домов в игорный бизнес, а деньги, заработанные на шлюхах, в новые бордели? Наркотики тоже не стоят того, чтобы идти ради этого на риск. Тем более когда колумбийцы держат под контролем весь героин, а китаезы все больше внедряются в торговлю кокаином. А крэк – об этом не стоит и думать. Сойдешь с ума, имея дело с этими ублюдками. Мистретта и знать ничего не желает, но куда лучше загребать деньги законным путем. Только этого Сэл и хотел. Он уже приметил для себя подходящее дело. Три цементных завода, один на Стэйтон-Айленд, два других здесь, в Нью-Джерси. Если купить и объединить их, можно поиметь недурную монополию в этой отрасли. Он уже пообещал Джозефу, что сделает его президентом компании. А что? Если его немного отмыть, сбрить дурацкие усы, одеть в дорогой добротный костюм, он будет ничем не хуже всех этих королей бизнеса, весьма респектабельный господин. Но дела никак не вытанцовывались.

Сэл покачал головой, глядя на бетономешалки – барабаны вертелись не переставая, мелькали красные и желтые полосы. Мистретта всегда был хитер и скуп, он хоть и поставил Сэла во главе семейства, но умудрился упрятать большую часть денег так, что Сэлу было до них не добраться. Так что любые покупки пришлось бы делать на собственные деньги. Поначалу Сэл думал, что как-нибудь извернется – они неплохо зарабатывали на игре и девках, да и дела с мусоровозами шли недурно. Но вечно вклинивалось то одно, то другое. То одному вынь да положь деньги, то другому. Дочери Мистретты вдруг понадобился новый дом, жена пожелала купить виллу во Флориде, племянник решил приобрести автостоянку да еще деньги под залог и взаймы всем и каждому. Конечно, еще не поздно купить эти заводы, но все, что у него было, это жалкие тридцать миллионов. Можно прибавить к ним и собственные два миллиона, но что толку? Едва хватит на один завод. Но это не имело никакого смысла. Следовало покупать все три или ни одного. Без этого невозможно контролировать производство. Ладно, к чертям собачьим. В конце месяца Мистретта выходит на свободу, и это будут его проблемы. А он снова станет управлять своей командой. Снова будет просто «капитаном», и голова у него будет болеть только о своих парнях. А сейчас нужно добыть для Мистретты его долбаные деньги, и пусть себе радуется.

Сэл взглянул на Нэша. Тот жадно смотрел на него, словно пес, дожидающийся куска мяса. Жалкий ублюдок. Хорошо ему. Да и Джозефу тоже. Ведь не им придется отчитываться перед Мистреттой, объяснять ему отсутствие денег. Даже если Сэл переломает Нэшу обе ноги, это будет ерунда по сравнению с тем, что ожидает самого Сэла. Мистретта не любит, когда обманывают его ожидания. Сэл вспомнил участь, постигшую Томми Рикса, и буквально перегнулся пополам от жуткого спазма в желудке.

Продолжая скалить зубы, Нэш поднял вверх руки.

– Все, я сдаюсь. Сэл, скажи, чего ты хочешь. Я подстроюсь под тебя. Мы можем вдвоем что-нибудь придумать. Только скажи хоть слово.

Джозеф как ужаленный вскочил с кресла.

– Слушай, я же предупредил тебя. Не смей говорить с моим братом. Он болен. Он вообще не понимает, о чем ты болтаешь. Говори со мной...

Сэл перестал раскачиваться на стуле, вскинул вверх руку с мячиком и помахал брату. Довольно. Пора наконец получить деньги. И как можно скорее. Джозеф не в состоянии выколотить их из Нэша. Пришла пора сказать свое слово. Незачем больше разыгрывать из себя придурка. Нэш видит его насквозь.

– Послушай, Расс, – сказал Сэл и откашлялся.

– Сэл! Что ты делаешь?

– Не беспокойся, Джозеф. – Обернувшись к Нэшу, он ткнул в него пальцем. – Слушай, что я тебе скажу, Расс. Если мне что-то нужно, я покупаю это. Я покупаю не в кредит. Никаких кредитных карточек, ипотек и дурацких закладных. Я выкладываю денежки и плачу наличными. Только так, и никак иначе. Пять лет назад тебе понадобилась земля на побережье, и мы тебе ее дали. Условия ставил ты, а не мы. Теперь пришло время отдавать долги. И мы, естественно, ожидаем, что ты выполнишь оговоренные тобой условия и рассчитаешься с нами. Разве это не логично?

– Нисколько, Сэл. Ты не так понял меня и, кроме того, не оценил по достоинству мою точку зрения. – Нэш приподнялся в кресле, все так же по-кроличьи скаля зубы.

Сэл опустил глаза и, покачав головой, перекинул мячик в левую руку, а правую сжал в кулак. Сейчас Нэшу придется «оценить» по достоинству его, Сэла, «точку зрения».

– Сэл, ты не прогадаешь, если...

Кулак Сэла метнулся ему в грудь – недурной апперкот, который подбросил Нэша вверх и опрокинул на пюпитр. Нэш грохнулся на пол, прямо на чертежи. Он больше не улыбался. Зато теперь улыбался Сэл.

– Мистер Нэш! Мистер Нэш!

Сэл оглянулся на дверь, из-за которой доносился встревоженный голос. Конечно же, наш вездесущий мистер Телохранитель.

– С вами все в порядке, мистер Нэш?

Чертов ублюдок молотил кулаками в дверь так, будто собирался пробить в ней дыру.

Джозеф подскочил в кресле.

– Кто это, черт побери?

– Мой телохранитель, – прохрипел Нэш, хватаясь за грудь.

Сэл равнодушно взирал на то, как Нэш с трудом поднимался на колени, уставясь на плакат глазами, в которых читались страх и мольба. Сэл взглянул на плакат – боксеры стояли нос к носу, мускулы на руках вздулись, ноги крепкие, как стволы деревьев. Он снова посмотрел на Нэша, тот кивнул на плакат. Его кроличьи зубы торчали наружу, но он больше не улыбался. Похоже, Нэш наконец созрел для серьезного разговора.

– Знаешь, Сэл, у меня есть одна идея, которая, думаю, заинтересует тебя.

Телохранитель, словно ополоумев, продолжал молотить кулаками в дверь.

Нэш кивнул.

– Майк, все в порядке, – сказал он, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. Он подошел к двери и отпер ее. – В чем дело, Майк?

Телохранитель застыл в дверном проеме, вперив взгляд в Сэла и Джозефа.

– Я услышал шум, мистер Нэш.

– Ничего страшного. Просто я опрокинул кресло.

Телохранитель подозрительно поглядел на смятые чертежи на полу и спросил:

– Вы уверены, что все в порядке, мистер Нэш? – и мрачно уставился на Сэла.

Нэш сгреб его за плечи и доверительно улыбнулся.

– Ты отлично справляешься с работой, Майк. Поверь мне, все в полном порядке. Если ты мне понадобишься, я позову. Договорились?

Сэл тоже уставился прямо в глаза настырному парню, но этот ублюдок ничуть не смутился. Это совсем уж не понравилось Сэлу.

Майк еще раз окинул взглядом помещение и вышел. Нэш закрыл за ним дверь и задвинул засов.

– Что это он так нервничает? – спросил Сэл.

– Да, чего он такой нервный? – тут же встрял Джозеф.

Потирая грудь, Нэш наклонился, чтобы поднять кресло, и чуть скосил глаза.

– Майк? Он хороший парень. Не обращайте внимания. Просто он новичок, старается угодить. – Он поставил кресло к столу и сел. – Кстати, он ваш соотечественник. Его фамилия Томаззо. Майк Томаззо.

Сэл равнодушно пожал плечами. Его не интересовали соотечественники. Ему нужны были только деньги.

– Ну, так что это за идея?

Нэш поглядел на плакат и нервно ухмыльнулся.

– Думаю, она тебе понравится, Сэл, – сказал он. – Даже очень понравится.

– Да ну? И что же мне так понравится? Объясни, я жду.

– Грандиозный боксерский поединок. Самый грандиозный в истории бокса. Он состоится через две недели.

– Ну и?..

– Ты ведь умеешь сделать правильную ставку, Сэл?

Склонив голову к плечу, Сэл поглядел на пухлые щеки и щегольской костюм Нэша и начал снова сжимать мячик.

– Давай выкладывай.

Глава 2

Специальный агент ФБР Катберт Гиббонс поглядел на своего босса – тот восседал за большим столом красного дерева, верхняя часть его торса была обрамлена высокой спинкой кожаного кресла, а позади него в окне высилась одна из башен Международного торгового центра. К столу была прикреплена новая бронзовая табличка с очередной должностью босса: «Заместитель директора Брент Иверс». Нечто новенькое – куратор специальных агентов Манхэттенского оперативного отдела теперь, оказывается, автоматически становился заместителем директора. Иверс, похоже, еще больше поседел на макушке, мешки под глазами набрякли, ямка на подбородке стала глубже. Над головой Иверса на фоне голубого неба сверкали окна Международного торгового центра. Впечатляющее зрелище. Истинный портрет современного американского законника: заместитель директора и начальник специальных агентов Брент Иверс. Гиббонс глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Дерьмо остается дерьмом, как его ни назови.

Войдя в кабинет. Гиббонс заметил маленький магнитофон на письменном столе. Иверс глядел на магнитофон, и Гиббонс решил, что это имеет какое-то отношение к тому, из-за чего его вызвали сюда.

– Итак, Берт, – начал Иверс, постукивая пальцами по столешнице, – все готово к знаменательному событию?

Гиббонс удивленно взглянул на босса.

– Какое еще событие?

Иверс хихикнул.

– Не скрытничайте, Берт. Ваша свадьба, конечно.

Гиббонс уставился на темно-красный бухарский ковер и почесал затылок, поросший редкими седыми волосами. Он терпеть не мог, когда его называли Бертом, ненавидел это почти так же, как свое имя Катберт. Каждый, кто был знаком с ним достаточно хорошо, знал, что называть его следует Гиббонсом, просто Гиббон-сом. Но еще больше он бесился, когда его расспрашивали о личных делах. Эта свадьба никак не касалась Иверса. Дерьмо поганое.

– Все случилось неожиданно, – сказал он, кисло улыбнувшись.

– Это просто великолепно. Рад был услышать об этом, Берт. У нас тут нечасто бывают свадьбы. Агенты, как правило, обзаводятся семьей до того, как приходят к нам. И кроме того, многие мужчины, достигнув определенного возраста, уже не стремятся связать себя узами брака.

Гиббонс вскинул подбородок, пытаясь разгладить складки на шее.

– Какого же это возраста?

Иверс улыбнулся и подмигнул ему.

– Ну, Берт, пора взглянуть правде в глаза, мы оба давно не мальчики. А вы уже перешагнули пенсионный порог.

– Порог, установленный нашим Бюро, – напомнил ему Гиббонс. – Все прочие мужчины в этой стране уходят на пенсию в шестьдесят пять.

– Я не хотел вас обидеть. Вы превосходный агент. Именно поэтому для вас было сделано исключение и мы позволили вам остаться.

Гиббонс вскинул брови. Прямо-таки королевское «мы», черт его побери.

– Во всяком случае, – продолжал Иверс, – я просто хотел сказать, что Бюро желает вам и Лоррейн всего самого наилучшего. Вы оба этого заслуживаете.

– Благодарю вас.

– Готов поспорить, Лоррейн очень довольна, что вы сидите тут, а не занимаетесь оперативной работой.

Иверс подтолкнул магнитофончик на середину стола.

– О да. Кабинетная работа для меня хуже смерти, Брент. Даже не знаю, как благодарить вас.

– Может быть, это прозвучит банально, но это истинная правда. Вы, Берт, счастливчик. Лоррейн... необыкновенная женщина.

Верхняя губа Гиббонса снова вздернулась.

– Спасибо за столь лестный отзыв.

Лоррейн была необыкновенной женщиной. А теперь она стала необыкновенной занудой. Прежняя Лоррейн была отличной бабой, вполне разумной и с чувством юмора. Именно на такой он хотел жениться. Но нынешняя Лоррейн совершенно спятила и понемногу превращает в сущего идиота его самого. А все эта чертова свадьба. Просто свернула ей мозги набекрень. Ничто ее не волнует, кроме цветов, свадебного платья, поставщиков провизии, церкви и всякого прочего... в общем, подготовка к свадьбе. Да еще и занавески! Ни с того ни с сего втемяшились ей в голову эти дурацкие занавески с рюшами, которые полностью загораживают свет. Совсем лишили ее покоя. Но самое ужасное, что Лоррейн больше не спорит с ним. Что бы он ни сказал, она со всем соглашается. Из кожи вон лезет, лишь бы угодить ему. Угодить любой ценой. И он понимал почему. Из-за этой чертовой свадьбы. Она боится, что он передумает и даст деру. Вот и ведет себя как последняя идиотка. Порой он был готов послать свадьбу к чертям собачьим. Переждать, пока эта глупая гусыня не станет прежней Лоррейн.

– Скажите, Берт, – спросил Иверс, – Тоцци приглашен на свадьбу?

Гиббонс нахмурился.Слишком уж этот Иверс сообразительный.

– Тоцци? Я не видел его с тех пор, как вы разлучили нас. Последние два месяца Тоцци работал на нелегальном положении, а я все это время сидел в конторе. Вам это хорошо известно.

– Ну ладно, я спросил только потому, что Тоцци – ваш бывший напарник, и он, кажется, двоюродный брат Лоррейн? Я просто предположил, что он будет, например, вашим шафером.

Иверс уставился на магнитофон, пробегая пальцами по клавишам.

Гиббонс сцепил руки и молча глядел на Иверса, пока тот снова не поднял на него глаза.

– Может, хватит ходить вокруг да около? Поговорим о деле?

Иверс поглядел на него исподлобья и кашлянул. Вид у него теперь был отнюдь не дружелюбный. Впрочем, так оно и лучше.

– Вы встречали Тоцци в последнее время? – мрачно спросил он.

– Я же сказал вам. Я не видел его два месяца, вернее, два с половиной. А в чем дело? Что-нибудь случилось?

Иверс снова поглядел на магнитофон.

– Вам что-нибудь известно о его нынешнем задании?

Гиббонс начал терять терпение.

– Такие задания – это секретная информация. Я к этому делу не имею ни малейшего отношения.

Конечно, до него доходили кое-какие слухи, но весьма неопределенные.

– Тоцци внедрен в Атлантик-Сити под именем Майка Томаззо. Служит телохранителем у Рассела Нэша. Вы его знаете?

– Знаменитый магнат, специализируется на недвижимости? Конечно, знаю. Кто же его не знает? На его физиономию натыкаешься на каждом углу.

– У нас есть основания предполагать, что Нэш связан с мафией, с семейством Мистретты.

Вот это сюрприз! Гиббонс положил ногу на ногу и забарабанил пальцами по колену.

– И на чем основываются ваши предположения?

– Бывший компаньон Мистретты Донни Скопетта, который сейчас находится под опекой Программы по обеспечению безопасности свидетелей, неожиданно оказался в весьма затруднительном положении. В свое время, чтобы уйти от судебного расследования, он начал сотрудничать с прокуратурой США в делах, связанных с нелегальным захоронением токсических отходов. Его с семьей переселили в надежное место, выдали им новые документы, и он уже было решил, что бояться ему некого. Но тут его имя всплыло в деле в похищении и убийстве, которое уже некоторое время расследовалось в Олбани. Судя по всему, Скопетта был именно тем человеком, который переправил жертву, некоего мистера Барри Граннинга, в Нью-Йорк в багажнике взятой напрокат машины. Мистер Граннинг служил в банке в Пассайке и проворачивал там всякие делишки, но вдруг в один прекрасный день уверовал в Бога и неожиданно для всех решил, что не должен иметь ничего общего с ростовщичеством, которым занимался почти десять лет. Скопетта скорее всего не принимал участия собственно в убийстве – он просто доставил жертву.

– Тем не менее он соучастник.

– Разумеется. В Олбани уже собирались как следует прижать его, но тут адвокат Скопетты предложил обвинению сделку. Он заявил, что его клиент готов предоставить важную информацию в обмен на смягчение наказания. Скопетта в свой черед рассказал немало интересного о многих известных людях, в том числе и о Расселе Нэше. Скопетта заявил, что у Нэша давние связи с семейством Мистретты. Он рассказал, как однажды подслушал разговор заправил семейства о различных делишках с Нэшем. То, что он сообщил про Нэша, оказалось совершенно бесполезным для обвинения. Но копия протокола попала в наше Бюро. И я посчитал необходимым еще раз все проверить. Вот почему я и направил Майка в Атлантик-Сити.

Гиббонсу все это стало надоедать.

– Понятно. Ну и в чем проблема?

Иверс взял карандаш и принялся постукивать им по магнитофону.

– Я не вполне уверен, что вообще существует какая-то проблема. Просто некое подозрение. Впрочем, подозрение весьма серьезное.

Гиббонс буквально подпрыгнул на стуле.

– Может, вы скажете наконец, в чем дело, или дальше будете тянуть резину, рассказывая всякие ужасы?

Иверс нахмурился.

– Я хочу, чтобы вы кое-что послушали. – Он поставил магнитофон вертикально и нажал на кнопку.

Гиббонс услышал шипение перематывающейся ленты, а потом два телефонных звонка.

– Слушаю.

– Привет, это ты, мама? Это твой любимый Майк.

Гиббонс узнал голос Тоцци.

– Равиоли на этой неделе были нехороши. Вообще никакого вкуса.

– Очень плохо. Поддерживай связь, Майк, – ответил абонент.

Кто-то повесил трубку, затем послышался низкий гудок.

Гиббонс молча усмехнулся, припоминая любимый метод Майка сообщать секретные сведения, рассказывая о достоинствах итальянской кухни. Если он говорил, что блюдо никуда не годится, значит, ему нечего было сообщить. Если же еда нравилась, следовало понимать, что он вышел на какой-то след. Ну а если еда оказывалась превосходной, это означало, что он сорвал банк.

Иверс расстегнул пиджак, и Гиббонс увидел бледно-желтые подтяжки. Просто шик, Брент. Когда на пленке закончился разговор и она прокручивалась с тихим шипением. Гиббонс потер пальцем пятнышко на своих темно-серых брюках. Он купил этот костюм на распродаже в 1974 году. В августе. Он запомнил дату, потому что ровно неделю спустя Никсон ушел в отставку. К пиджаку прилагались две пары брюк, и стоило все это шестьдесят девять долларов девяносто пять центов. Надевая костюм, он поневоле вспоминал, как Никсон махал рукой своей команде, поднимаясь на борт вертолета, стоявшего на лужайке перед Белым домом, точно удирающий за границу диктатор какой-нибудь банановой республики. Да, это хороший костюм.

На пленке снова зазвонил телефон. Хриплый мужской голос абонента Тоцци снова сказал:

– Алло.

– Привет, мамочка, это твой сынишка Майки, – произнес Тоцци.

Несмотря на помехи на пленке, Гиббонс расслышал мальчишеские интонации в его голосе. Вероятно, кто-то стоял рядом с Майком и ему приходилось играть роль.

– Где это ты пропадал, сынуля? Ты совсем позабыл свою мамочку. Прошло уже почти две недели. Папа очень беспокоится.

Абонент Майка даже не пытался скрыть раздражение. Гиббонс поглядел на Иверса. А вот и папочка.

– Да все эти равиоли, мамочка. Они прямо-таки воняют.

– И это все?

– А что ты от меня еще хочешь? Я сообщу, если что-то изменится к лучшему.

– Надеюсь, что сообщишь.

– Не беспокойся.

Трубку повесили.

Иверс взял магнитофон и перемотал вперед пленку.

– Следующий звонок был примерно таким же.

Иверс нажал на кнопку «Воспроизведение» и положил магнитофон на стол.

Два телефонных звонка.

– Алло.

– Мамочка, это твой сынок Майки.

– Черт побери, где ты...

– Послушай, равиоли стали повкуснее. Даже очень вкусные, но пока я их только распробовал. Ты меня понимаешь?

– Объясни.

Тоцци понизил голос.

– У нашего дружка была встреча с парочкой ублюдков... С двумя братьями.

– С кем?

– С Сэлом и Джозефом Иммордино.

– Что они обсуждали?

– Я не знаю. Нэш отправил меня дежурить снаружи.

– А как ты думаешь, о чем был разговор?

– Пока еще ничего не думаю, мамочка.

Гиббонсу не понравился тон Майка, и, судя по ответу его абонента, тому он тоже не нравился.

– Непременно позвони мне в конце недели, сыночек. Папа очень беспокоится о тебе.

– Да-да, конечно.

– Это приказ. Папа...

Тоцци повесил трубку.

Иверс выключил магнитофон и откинулся на спинку кресла.

– Это было две недели назад. Он звонил после этого еще два раза, и снова ничего нового. – Иверс застегнул пиджак. – Та же манера разговаривать.

– И что вы подозреваете?

Иверс вскинул брови и пожал плечами.

– Уже бывали случаи, когда агент на нелегальном положении забывал о своем долге и становился предателем.

Гиббонс покачал головой.

– Тоцци на это не способен.

– Жизнь, которую ведет Рассел Нэш, очень соблазнительна. Деньги, роскошные машины, доступные женщины, крупная игра. Нэша окружает все самое лучшее. Шикарный стиль жизни. Трудно не поддаться искушению, когда ты изо дня в день находишься в центре всего этого. Так мне кажется.

Иверс, похоже, неспроста пустился в умозрительные рассуждения.

– Тоцци может восхищаться блестящей мишурой. Это у него в крови. Но он ни за что не станет предателем. Я знаю Тоцци. Он был моим напарником.

– Люди меняются.

– Некоторые действительно меняются.

Гиббонс задумался. У Тоцци богатое воображение, и, когда Гиббонс в последний раз беседовал с ним, Майк был настроен мрачно. Обычное дурацкое нытье. Вполне возможно, что жизнь под чужим именем пришлась ему по вкусу. Впрочем, от Тоцци можно ожидать чего угодно. Он совершенно ненормальный. И все же Гиббонс не знал, что ответить Иверсу.

– А что там с братьями Иммордино? – спросил он, решив сменить тему. – Что у нас есть на них?

Иверс развернулся в кресле и взял досье, лежащее возле компьютера. Он открыл папку и заглядывал в нее по ходу беседы.

– Сальваторе Клайд Иммордино, сорок два года, саро в семействе Мистретты. Во время отсутствия Сабатини Мистретты – глава семейства. Мистретта отбывает срок в Льюисберге за неуплату налогов.

Гиббонс приложил палец к губам и кивнул, вспоминая этого громилу Иммордино. Он знал Сэла еще с начала семидесятых годов, когда тот выступал на ринге. Это было примерно то время, когда Гиббонс купил свой костюм. Жесткий удар, но никакого стиля. И все же люди шли, просто чтобы поглядеть на него. Огромный мужик, не просто высокий, а именно огромный, свирепое чудовище. Прозвище Клайд он получил благодаря репортеру из «Дейли ньюс», который сравнил его с Клайдсдейлом. Репортер был слишком снисходителен к Сэлу.

Иверс надел очки и еще раз пролистал досье.

– В 1985 году Иммордино вместе с тремя другими членами семейства Мистретты привлекался к суду за различные виды рэкета и по обвинению в убийстве, но адвокат Сэла заявил о его недееспособности и вывел его из общего дела.

Суть заявления состояла в том, что Иммордино за время своей боксерской карьеры неоднократно получал сотрясение мозга, поэтому вообще не способен осознанно совершить какое-либо преступление. Защита представила весьма солидного свидетеля, – Иверс ткнул пальцем в страницу дела, – доктора Стефана Гуда, который наблюдал Иммордино в госпитале Милосердной Девы Марии в Ридинге, в Пенсильвании. Доктор свел все к тяжелому клиническому случаю и обозначил заболевание Иммордино как «кулачный мозговой синдром». Он сравнил симптомы заболевания с теми, которые были обнаружены у Мохаммеда Али, что вызвало симпатию к аргументам защиты. В роли свидетеля доктор держался очень хорошо и убедительно, и суд принял во внимание поставленный им диагноз. Сэл и сейчас делает все возможное, чтобы подтвердить его, старается казаться безобидным придурковатым экс-боксером, хотя мы уверены, что все это только игра. Появляется босым на улице, бродит по городу, что-то бормоча или же распевая во весь голос... и всякое такое.

Его старший брат Джозеф, сорока семи лет, является его постоянным компаньоном. Джозеф Иммордино во многих инстанциях работает как бы переводчиком своего брата. До 1985 года не было замечено никаких его связей с семейством Мистретты, и до сих пор у нас нет на него криминального досье. До 1985 года он был единственным владельцем мясной лавки «Качественное мясо от Иммордино» в Си-Герте, в Нью-Джерси.

Гиббонс кивнул. Это ему тоже было известно: сам по себе Джозеф жалкий тип, но он надежное прикрытие во всех затеях Сэла.

– С тех пор как Сэл стал временным главой семейства, оно ведет себя странно тихо. Некоторые источники сообщают, что помехой всему является его придурковатое поведение. Вероятно, многим не по душе вести все переговоры через Джозефа. Согласно другим источникам, тут вообще нет никаких проблем, так как те, кто имеет дело с Сэлом, прекрасно знают, что с головой у него все в порядке, а Джозеф служит просто ширмой. Большинство же источников сходится на том, что, хотя Мистретта формально объявил Сэла главой семейства, он держит Иммордино на очень коротком поводке. – Иверс взглянул на Гиббонса поверх очков. – Нам известно еще по прежним расследованиям, что Мистретта не любит делиться властью.

Гиббонс хмыкнул в ответ.

– Весьма мягко сказано. Разве не он сломал как-то раз руку собственной жене только за то, что она посмела в его отсутствие подписать чек на оплату просроченного счета за воду?

Иверс изумленно уставился на него поверх очков.

– Я ничего об этом не слышал. Вы полагаете, что он не позволяет жене иметь собственный счет?

– Вы смеетесь? Этот тип во всем следует традициям. Она была рада-радешенька, что он впустил ее в дом.

Иверс покачал головой и захлопнул папку.

– Что ж, пусть так, что бы там ни обсуждали Сэл и Рассел Нэш, ясно одно: это давние дела. Иммордино, похоже, не уполномочен начинать новый бизнес от имени семейства.

Гиббонс пожал плечами.

– Кто знает? Сэл Иммордино отнюдь не промах. Пока он управлял своей командой – когда Мистретту еще не засадили за решетку, – возникало впечатление, что он заправляет всем и вся в Джерси-Сити. Я бы не исключал в отношении него ни одного из вариантов. Вы хотите, чтобы я проверил его нынешние делишки?

Почему бы и нет, подумал Гиббонс. Все что угодно, лишь бы выбраться из этого проклятого офиса обратно на улицу.

Несколько расследований на целые сутки – чего еще желать? Наконец-то я смогу хоть немного отдохнуть от Лоррейн с ее занавесками и журналом для невест. Ну, выкладывай, в чем дело, Брент. Будь хоть раз в жизни человеком!

– Нет, этого не нужно, – сказал Иверс.

Черт! Вот дерьмо.

– Берт, я хочу, чтобы вы отправились в Атлантик-Сити и проверили, как обстоят дела с Тоцци. Подберитесь к нему поближе и выясните, все ли с ним в порядке. Только не раскрывайте его.

– Хорошо.

Прошу прощения, Иверс, ты все-таки не совсем дерьмо. Беру свои слова обратно.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался Гиббонс.

Ну давай, Брент, выкладывай поскорее.

– Да. – Иверс положил очки на стол. – Еще одна вещь.

Что еще, черт побери? – подумал Гиббонс.

– Передайте мои наилучшие пожелания Лоррейн.

– Разумеется, передам.

Гиббонс потянулся к дверной ручке, ожидая, не скажет ли босс что-то еще, но Иверс нагнулся к компьютеру и нажал какую-то кнопку.

Гиббонс немного помедлил, недоуменно разглядывая его. Наилучшие пожелания Лоррейн – что он, черт побери, имел в виду? Это его вообще не касается. И кому нужны его паршивые «наилучшие пожелания»? Дерьмо.

Не отводя глаз от Иверса, Гиббонс открыл дверь и вышел из кабинета начальника.

Глава 3

– ...И это будет, вне всякого сомнения, самый грандиозный поединок в истории профессионального бокса. Самые большие призы, самая большая аудитория, самые грандиозные телетрансляции на весь мир...

Тоцци откровенно скучал. Он надвинул на нос темные очки и подавил зевоту, глядя на спину Рассела Нэша. Нэш был в своем репертуаре: опять дудел в свою дуду. Ну, что он еще скажет?

Тоцци мельком взглянул на часы. Уже полчаса он стоял позади трибуны, глядя на спины сидящих за столом, на беспокойную толпу репортеров и операторов, свет слепил глаза, а он изо всех сил старался не отключаться от Нэша. Слава Богу, что тут был еще и затылок Сидни Нэш. Смотреть на нее было куда приятнее. Тоцци с любопытством разглядывал ее головку: прическа пажа, волосы чуть касаются плеч и восхитительно ложатся на ключицы, ни один волосок не выбивается из прически. Изумительный белокурый оттенок – от этой головки невозможно отвести глаза. Он угадывал очертания ее фигуры под шелковой блузкой цвета лаванды, тонкую кость, легкие движения тела. Он представил себе ее крепкие груди со вздернутыми вверх сосками. Ирландские сиськи. Тоцци подавил невольную ухмылку. Сидни не нравилось, когда он говорил так. Он сунул руку в карман брюк, нащупал пакетик с презервативом и вздохнул. Просто невероятно.

Тоцци до сих пор не мог до конца осознать тот факт, что эта женщина снизошла до такого парня, как он. Сидни казалась ему похожей на роскошную спортивную машину, красную, с открытым верхом, – того сорта, на какие смотришь разинув рот и воображаешь, как будешь вести ее, хотя прекрасно знаешь, что она абсолютно непрактична и слишком роскошна для такого, как ты. А потом ты заглядываешь внутрь, смотришь на обтянутые кожей сиденья и вдруг замечаешь свое имя на записке, прикрепленной к рулю, в которой говорится: «Давай жми. Я тоже хочу тебя». Как воспротивиться подобному искушению? Не так уж часто эдакое счастье выпадает обычному итальянскому парню. Просто невероятно. Тоцци теребил в пальцах пакетик с презервативом и, глядя на ее затылок, вновь и вновь обдумывал сложившуюся ситуацию.

– Эй, Томаззо! Прекрати пялиться на жену босса. Тебе платят не за это.

Майк даже не повернул головы. Он слишком хорошо знал этот голос: Ленни.

– Я слежу за ней ради ее же безопасности, – ответил он громким шепотом.

И тут Сидни вдруг обернулась, отвела назад волосы и целую секунду глядела на него. Зеленые глаза, зеленые, точно изумруды. Ярко-красные ногти на фоне сияющих белокурых волос. Затем она опустила ресницы и отвернулась.

О Боже...

– Видал? Ты влип в историю.

Рядом с Тоцци стоял начальник личной охраны Ленни Маковски. Бывший полицейский из Бронкса, мерзкий коротышка с фигурой, похожей на кеглю, и руками огородного пугала. Тоцци уловил запах, исходящий от его напомаженной головы, – Ленни безуспешно пытался соорудить из седеющих волос прическу а-ля Рональд Рейган.

– Занимайся делом, Томаззо, и не нарывайся на неприятности, – прошипел он. Ленни никогда не матерился и невероятно кичился тем, что он благочестивый католик.

Тоцци вынул руку из кармана.

– Свою работу я и без тебя делаю нормально.

– Не задирайся. Слушай меня внимательно, – зашептал он на ухо Майку. – Эта конференция устроена специально для теленовостей, понятно? Здесь может начаться небольшая заварушка. Все будут кричать, грозить друг другу. Боксеры, может, даже вмажут один другому. Но все это только для телевизионщиков, ясно? Так что не нервничай. Это просто пролог к будущему спектаклю. Работа на публику. Грандиозное шоу. – Ленни качнул головой с коком а-ля Рейган в сторону чемпиона Двейна Уокера, который сидел на одной стороне помоста, потом на его соперника Чарльза Эппса, с другой стороны. – Повторяю, не нервничай. Эти парни знают, что им положено делать.

Тоцци кивнул в сторону чемпиона.

– Это он-то знает?

– Да-да, даже он. Так что стой смирно и не дергайся, действуй только в том случае, если мистеру Нэшу будет грозить прямая опасность. Усек?

– Усек. Не беспокойся, Ленни. Расслабься.

Ленни бросил на Майка косой взгляд и отошел к Фрэнку, другому телохранителю, стоявшему позади команды Эппса. Пока Нэш продолжал восхвалять собственные заслуги, Тоцци разглядывал Эппса. Это был высокий мускулистый мужик с довольно светлой кожей, сидевший, казалось, сразу на двух стульях. Держался он на публике свободно и независимо. Эдакий чернокожий Бейб Рат с бритой головой. Водрузив локти на спинку соседнего кресла, он, подобно султану, спокойно взирал на все происходящее. По боксерским меркам он был уже стариком – тридцать один год, и этот бой будет его третьим возвращением на ринг. Впрочем, боксеры никогда по-настоящему не уходят на пенсию. Снова и снова возвращаются, все еще надеясь на чудо и словно моля о снисхождении.

Однако на сей раз трудно винить Эппса за такое решение. Гарантированные восемь с половиной миллионов только за то, чтобы сразиться с Уокером, – перед этим невозможно устоять. Стоит ли думать о каком-то небольшом сотрясении мозга! В семидесятые Эппс побил лучших тяжеловесов – Али, Холмса, Нортона, Фрезера, Формана, – и вот он снова готов выйти на ринг. Никто не думал, что у Эппса есть шанс победить, но что-то было в нем такое – даже в том, как он сидел перед публикой, – что заставляло поверить, что он еще на многое способен. Все, что он делал – вытирал лицо ладонью огромной руки, поводил блестящей бритой головой, словно беря толпу на мушку, с легкой усмешкой на лице, – он делал нарочито медленно и неторопливо, словно тая угрозу. Он был похож на огромного динозавра, пробудившегося от спячки и решившего сытно пообедать.

Тоцци поглядел на Уокера, сидящего по другую сторону, и подумал, что он похож на тех парней, которых можно увидеть на Рикерс-Айленд, – они вечно что-то бормочут и матерят всех и каждого – дурные парни с большим понтом и пустыми глазами. Если в нем и было что-то хорошее, то он очень умело скрывал это. Ему всего двадцать шесть лет, а позади уже двадцать пять выигранных боев, все, кроме одного, нокаутом. Бешеный темперамент. Он умудрялся внушить публике, что ни в грош не ставит тех, с кем сражается на ринге, и вполне способен прикончить своего противника. Боксерские комитеты постоянно выносили ему порицания за драки за пределами, ринга: потасовки с репортерами, разбитые камеры операторов, скандалы в ресторанах, перебранки с женщинами в барах и прочие пакости, а ярые ревнители нравственности даже говорили, что ждут не дождутся, чтобы кто-нибудь выколотил из него всю дурь и сбросил его с чемпионского пьедестала. И все же нельзя было отрицать, что чемпион был хорош на ринге. Крутой и профессиональный боец. У него был прекрасный удар и настоящий талант выискивать у противника слабые места. Тоцци буравил взглядом коротко стриженный затылок Уокера, на котором было выбрито его прозвище: Костолом.

Рядом с Уокером сидел его тренер Генри Гонсалес. Он больше походил на укротителя, обязанного сдерживать чемпиона во время приступов бешенства. Гонсалес – бывший боксер, и вид у него соответствующий: плоский, расплющенный нос, глаза, как у игуаны, на чуть разных уровнях, шишковатая голова, низкая боевая стойка – даже когда он сидел. Этот парень долгие годы тренировал боксеров, и судьба наконец вознаградила его, послав ему Уокера. Гонсалес был единственным человеком, имевшим влияние на чемпиона; некоторые даже утверждали, что его влияние было огромным. Уокер называл его «отцом, которого у меня никогда не было», но Уокер изъяснялся на таком невразумительном жаргоне негритянского гетто, что никогда нельзя было точно понять, что именно он говорит. Кроме роли чемпионского тренера и приемного отца, у Гонсалеса была еще одна и, как говорили некоторые, самая главная – роль адвоката. Он постоянно приносил публичные извинения за своего подопечного, так что Тоцци по меньшей мере дюжину раз слышал по телевизору его байки о том, как Уокера третировали и унижали в детстве, как его третировало общество, как искажали его облик средства массовой информации и какой он, в сущности, славный парень, добивающийся всего собственным трудом, и прочую муру... Всякий раз, когда Уокер устраивал очередное безобразие, Гонсалес появлялся перед камерой и рассказывал очередные байки, и в большинстве случаев им верили. Ведь людям хотелось верить. Конечно, Уокер был отвратительным сукиным сыном, но о нем кричали заголовки газет, а народу нравится смотреть, как знаменитости выкобениваются перед публикой. Тоцци считал, что это позволяет обывателям ощутить собственное превосходство. Вот что сделало Уокера настоящей звездой бокса. Если бы не талант Гонсалеса, Уокер слинял бы и исчез из памяти, подобно какому-нибудь злобному чудовищу из дешевого фильма ужасов. И никого не волновала бы судьба этого подонка. Но Гонсалесу удалось очеловечить Уокера в глазах публики, и потому она по-прежнему проявляла к нему интерес. Сколько бы ни платил Уокер своему тренеру, тот, разумеется, заслуживал куда большего.

Когда репортеры начали выкрикивать свои вопросы Нэшу, Тоцци снова стал разглядывать затылок Сидни. Изысканная дама с чудными волосами, из тех шикарных баб, о которых большинство парней не решаются и мечтать, ибо знают, что у них нет ни малейшего шанса. Тоцци усмехнулся про себя. Ничего схожего с Валери. Его усмешка стала шире. Экий ты испорченный тип.

– Мистер Нэш! Мистер Нэш! – Одному из репортеров удалось перекричать остальных. – Скажите честно, вы ведь не предполагаете, что мы всерьез воспримем все ваши планы? Это ведь просто очередная выходка мистера Нэша, очередной большой спектакль? – Репортер намеренно подначивал боксеров. Остальная репортерская братия захихикала. – Вы ведь на самом деле не предполагаете, что мы отнесемся к этому серьезно?

Нэш начал было отвечать, но тут встал Эппс и наклонился к своему микрофону.

– Я не принимаю это представление всерьез. Тот шут гороховый, который сидит вон там, никогда в жизни не участвовал в серьезном поединке. Только он и должен принимать все это всерьез, так как бой со мной будет иметь для него серьезные последствия.

Уокер мгновенно вскочил с места и заорал через голову Нэша:

– Хрен тебе в рот, ублюдок!

Гонсалес дернул Уокера за рукав:

– Сядь, Двейн. Ну, садись же и будь паинькой.

Эппс медленно повернул голову и глянул в глаза чемпиону с язвительной усмешкой на лице. Потом подошел к Нэшу. В помещении от вспышек камер стало светло. Каждый хотел сделать снимок: миллиардер зажат между двумя боксерами, словно кусок колбасы между двумя ломтями хлеба.

Эппс обхватил своей огромной ручищей микрофон.

– Спусти штаны, сынок, и я откушу его. Если он у тебя есть, конечно.

Лицо Уокера побагровело и скривилось от ярости, его мозги, казалось, перекатывались в голове, пытаясь вырваться наружу. Он сделал выпад, выбросил вперед правую руку и случайно задел локтем затылок Нэша. Нэша отбросило вперед, и он ударился лбом о микрофон. Тоцци вскочил и кинулся к Уокеру, стремясь схватить его прежде, чем тот нанесет еще удар. А Нэш соскочил с подиума и поспешно ретировался.

– Отпусти меня, ублюдок! – заорал Уокер, дергая плечами, чтобы освободиться от Тоцци. – Отпусти!

Тоцци еще крепче ухватил его. Уокер, скосив глаза, глядел на него, точно необъезженная лошадь. Тоцци попытался удержать захват на мощной руке чемпиона, но это было все равно что пытаться удержать буйно помешанного. Уокер начал дергать головой, норовя ударить затылком по лицу Тоцци. Майк откинул голову назад, стараясь избежать удара, но затылок Уокера все же проехался по его подбородку, царапнув кожу, точно наждачная бумага. Тоцци скривился от боли.

– Оставь чемпиона в покое, – крикнул Эппс Майку. – Он не сделает ничего плохого.

Он поднялся на подиум и подошел вплотную к Уокеру.

Тоцци нахмурился. Большое спасибо, Чарльз. Только тебя здесь не хватало.

Уокер тем временем вырывался все отчаяннее, раскачиваясь и прыгая, чтобы стряхнуть Тоцци. Майк не решался отпустить его, не зная, что еще выкинет этот безумец. Он глянул через плечо. Почему, черт побери, никто не приходит ему на помощь? Где, черт побери, Фрэнк? Где Ленни?

– Отпусти его. – Ленни неожиданно схватил его за руку, пытаясь ослабить захват. – Отпусти его, Томаззо.

– Ты что, спятил, Ленни?

Но Ленни не собирался обсуждать с ним ситуацию. Он прижал свою руку к лицу Тоцци, надавив большим пальцем за ухом, а остальными зажимая нос. Тоцци понял, что последует дальше – старый полицейский прием, призванный утихомирить непокорного. Дерьмо. И не успел Тоцци что-либо сделать, как Ленни надавил на болевую точку у него за ухом. Жуткая боль пронизала голову, и Майк чуть не потерял сознание. Непроизвольно он ослабил захват, и бешеное чудовище вырвалось из его рук. Ленни схватил Майка за локоть и потащил прочь.

– Томаззо! Черт побери, я же говорил тебе! Я приказал не предпринимать ничего без особой необходимости. Разве я не говорил тебе? Что, черт побери, на тебя нашло?

Тоцци потер за ухом.

– Ты что, ослеп? Уокер ударил мистера Нэша.

– Ничего не хочу слышать! Я же говорил тебе – эти парни прекрасно знают, что им следует делать.

Ленни кивнул в сторону боксеров, стоящих лицом к лицу. Они выкрикивали ругательства, но кулаки в ход не пускали. Гонсалес продирался через толпу к Уокеру, тренер Эппса делал то же самое. Если бы боксеры хотели поколотить друг друга, им ничто не помешало бы сделать это. Ленни был прав. Это был просто спектакль для репортеров.

– Знаешь, Томаззо, с тобой больше хлопот, чем ты того заслуживаешь. Мне придется поговорить о тебе с мистером Нэшем.

– О чем же, Ленни?

Рассел Нэш неожиданно возник возле Ленни, широко улыбаясь Тоцци и демонстрируя свои кроличьи зубы. Сидни стояла рядом с мужем. Даже на каблуках она была на голову ниже его. Она тоже улыбалась.

– Он все-таки встрял куда не следовало, мистер Нэш. Я говорил ему, чтобы он не вмешивался и позволил этим парням разыграть свое шоу для прессы. Так нет же, он влез и все испортил. До него все слишком туго доходит, мистер Нэш.

Нэш кивнул, не переставая улыбаться.

– Туго или не туго, но я признателен ему. Двейну не было позволено распускать руки – он прекрасно знал это. О Господи, на моем лице появилась бы изрядная вмятина, если бы он продолжил в том же духе. Вы поступили правильно, Майк, отлично сработано.

Тоцци глянул сверху вниз на кеглеобразного Ленни, который молчал, кипя от негодования. По его самолюбию был нанесен серьезный удар.

– Если бы он тебя стукнул, эта история перекочевала бы из спортивной колонки на первые полосы газет, – заметила Сидни. – Такую рекламу не купишь ни за какие деньги. Очень жаль.

Нэш на мгновение перестал скалиться.

– Ты попала в самую точку. Такой удар повысил бы подписные взносы, по крайней мере, процентов на десять. О Боже, Майк, вы украли у меня пару миллионов. – Нэш поглядел на Тоцци так, словно говорил это вполне серьезно. Потом снова идиотски ухмыльнулся. – Шучу, Майк, просто шучу.

– Не сомневаюсь в этом, – сказала Сидни.

Она закатила глаза и звонко расхохоталась. В ее смехе был легкий налет сарказма, вполне достаточный, чтобы показать супругу, что ей было бы весьма забавно увидеть, как Уокер выбьет его знаменитые передние зубы.

Сражение на подиуме перешло в язвительную перебранку второстепенных персонажей. Уокера и Эппса развели в разные стороны, и теперь они просто злобно таращились друг на друга, пока их тренеры, наклонившись к микрофонам на своих столах, орали один на другого. Всякий раз, когда тренер Эппса в типично американской манере начинал говорить о физическом превосходстве своего подопечного и о его боксерском таланте, Гонсалес прерывал его знаменитым лозунгом Уокера: «Когда говорит Костолом Уокер, остальным лучше помолчать и послушать».

Когда Тоцци обернулся. Сидни что-то шептала на ухо супругу.

– Хорошо, – сказал Нэш, – никаких проблем. Ленни и Фрэнк останутся здесь. Майк, вы пойдете с моей женой. У нее наверху встреча с новым дизайнером или что-то еще.

Тоцци молча кивнул. Сидни улыбалась ему, как кошка. Он вдруг снова вспомнил о презервативе в своем кармане – от него исходило нечто подобное радиации.

Сидни поглядела на мужа.

– Я увижу тебя потом? – спросила она.

– Не знаю. Я тебе позвоню.

Его внимание переключилось на толпу репортеров. Те больше не задавали вопросов – похоже, им надоело это шоу. Нэш не мог допустить, чтобы они заскучали и утратили интерес к происходящему.

Сидни поймала взгляд Тоцци и слегка пожала плечами. Потом повернулась и пошла прочь. Тоцци последовал за ней, держась на таком расстоянии, чтобы видеть, как двигаются ее плечи под легкой шелковой блузкой. Пока они спускались с подиума и шли по коридору, Сидни то и дело слегка откидывала волосы, чтобы краем глаза взглянуть на своего телохранителя. К тому времени, как Тоцци толкнул дверь, которая вела в шикарный, устланный зеленым ковром холл, он уже чувствовал себя на пределе.

Проходя по холлу, Тоцци машинально взглянул в сторону бара, расположенного под главным эскалатором. В баре работала Валери, но сейчас ее там не было. Тоцци был рад этому. Дело не в том, что Валери что-то могла заподозрить, – просто ему самому было бы неловко, если бы она увидела, как они идут тут с Сидни. Хотя Сидни и имела великолепный зад, отменную мордашку и все прочее, по сути, она была боксером легкого веса, подросшей нимфеткой, и главное для нее, похоже, интеллектуальные игры. Валери была вполне материальна, и она не играла ни в какие игры. Она была настоящей. Глядя туда, где обычно работала Валери и где он любил торчать, беседуя с ней, он вдруг ощутил легкие угрызения совести. Но он по-прежнему был устремлен к Сидни и желал ее.

Сидни шла по зеленому ковру, и ее ноги двигались в четком музыкальном ритме, который мог угадать только Тоцци. Когда они проходили мимо регистрационной стойки, клерки поздоровались с женой босса. Она улыбнулась и помахала им рукой с ярко-красными ногтями. Потом подошла к лифтам и остановилась перед персональным лифтом, который поднимал сразу на верхний этаж, в апартаменты для особо важных персон. Тоцци нажал на кнопку и кивнул туповатому охраннику, единственной обязанностью которого было следить за тем, чтобы этим лифтом пользовались лишь особо важные персоны. Охранник тоже кивнул Тоцци без малейшего выражения на лице, глаза его прятались за толстыми стеклами темных очков. Сущий Рой Орбисон в зеленой униформе и при галстуке.

Пока они ждали лифта, Тоцци быстро и внимательно оглядел вестибюль. Он был отделан золотом и двумя оттенками зеленого цвета. Цвет выбирала Сидни. Это не был цвет доллара, но оттенки зеленого отличались друг от друга в той же степени, в какой различаются два оттенка на долларовых купюрах, говорила она. Эти зеленые цвета более эстетичны, объясняла Сидни, но психологически достигается тот же эффект. У вас возникает ощущение, будто вы купаетесь в деньгах. Так, во всяком случае, она утверждала.

Подошел лифт, и Тоцци вошел в него за Сидни. Стены кабины были отделаны деревянными панелями с полированной медью. Охранник проследил за тем, чтобы никто из посторонних не оказался в лифте с женой босса. Тоцци нажал на кнопку верхнего этажа, где располагались апартаменты Нэшей. Когда дверь начала закрываться. Сидни дотянулась до панели и нажала на кнопку семнадцатого этажа. Там находились ее личные апартаменты. Тоцци с трудом подавил усмешку. О эти женщины.

Лифт пошел вверх. Сидни поглядела на Тоцци и просунула руки ему под пиджак, царапая острыми ноготками ему спину. Добравшись до лопаток, она заставила его наклониться и поцеловала, издавая жадные звуки. Тоцци пробежался пальцами по ее узкой талии, это было куда приятнее, чем держать бешеного Уокера. Он чуть приподнял ее вверх. Она впилась в его губы, явно не испытывая недостатка воздуха и не собираясь прерывать поцелуй. Тоцци невольно ухмыльнулся. Она была похожа на недосягаемую красотку-старшеклассницу – отменная внешность, характер, друзья учатся в колледже, – но в эту минуту она принадлежала ему.

Мгновение спустя она неохотно отстранилась, явно сдерживая себя. Затем успокоилась и просто поглядела ему в глаза.

– Итак, мистер Томаззо, что новенького?

Он отпустил ее.

– Ничего особенного, – сказал Тоцци.

Он не смог сдержать усмешку, стирая с губ следы ее помады. Да, ничего особенного.

– Совсем ничего? – спросила она.

Он пожал плечами.

Она в ответ тоже пожала плечами.

Тоцци удивленно вскинул брови.

Сидни сделала то же самое.

Это всегда начиналось именно так – маленькая игра, в которую она любила играть с ним, небольшое расследование и ее собственная версия окончательного приговора. Или, если быть более точным, игра называлась «А что там поделывает Рассел?» Сидни жаловалась, что муж не посвящает ее ни в какие дела, но она была не из тех, кого можно оставить в неведении, и, судя по всему, создала собственную агентурную сеть из числа служащих супруга. Тоцци ничего не знал про остальных – он лишь подозревал, что не является ее единственным избранником. Непонятно, почему Рассел не желал посвящать ее в свои дела, но Сидни явно испытывала неподдельное удовольствие, ведя расследование на свой страх и риск. Однажды Тоцци спросил, к чему тратить столько сил на слежку за супругом. Не все ли равно, как он делает деньги? Она ответила, что занимается этим, чтобы поддерживать Нэша в боевой форме, не важно, что сие значит.

Глядя в эти хитрые зеленые глаза, Тоцци вновь задумался о том, сколь обширна ее агентурная сеть. Хотелось надеяться, что он был единственным, кого она вознаграждала за услуги подобным образом. Тоцци сообщал ей свои данные о Нэше, и она позволяла обслужить себя. Неплохая сделка. И все же его главная заинтересованность в Сидни, как он продолжал уверять себя, заключалась в тех обрывках сведений, которые он получал во время свиданий. За последние несколько недель, которые он провел на нелегальном положении, она дала ему весьма неплохое представление о стиле жизни известного миллиардера. Никаких экстраординарных открытий, но он очень надеялся, что рано или поздно какая-нибудь важная информация непременно выскользнет из-под одеяла.

– Итак, совсем ничего нового? – промурлыкала она ему на ухо.

– Ничего особенного.

Он уже приподнял ее юбку, но тут решил, что можно подкинуть ей небольшую наживку.

– Так, одна парочка... вертелась вокруг да около.

– Парочка?.. Кто же это? Джордж и Барбара? Или, может, Рональд и Нэнси?

– Нет, не такие шишки. Просто два брата.

– Правда? – сказала она скучным голосом, но глаза у нее загорелись, ей не терпелось узнать побольше. – Ты должен рассказать мне о них.

– Может, и расскажу, – ухмыльнулся Тоцци.

Сидни опустила ресницы, отвела глаза и начала напевать песенку из «Шоу Патти Дюка». «Да, ду, да-а, дум, дум, дум, та-а, там, там, там, на Беркли-сквер». У Сидни, казалось, постоянно вертелся в голове мотивчик из какого-нибудь старого телешоу. Тоцци до сих пор не мог поверить, что такая классная стерва, как Сидни, может обожать телешоу. Должно быть, к ним приучил ее супруг.

Она замолчала и снова поглядела на него.

– Ладно, Майк, если ты хочешь держать про себя свои секреты...

И она нагнула его голову для еще одного умопомрачительного поцелуя.

Господи. Он уже едва сдерживал себя. Ничего удивительного, что знаменитая Мата Хари добивалась таких блестящих результатов. Он гладил ее зад, прижимал к себе все крепче и крепче. О Боже, Сид, я расскажу, тебе все, что пожелаешь. Все, что пожелаешь...

Лифт резко остановился, и Тоцци ощутил, как в животе у него все рванулось. Он поглядел на панель и увидел, что лифт на семнадцатом этаже. Прозвенел звоночек, и дверь начала открываться. Сидни тотчас же отстранилась и встала на некотором расстоянии от него, холодное, надменное выражение появилось у нее на лице. Дверь открылась, и Тоцци заметил, как выражение ее лица вдруг стало недовольным и удивленным. Возле лифта стояла огромная, неясно вырисовывающаяся фигура. Тоцци инстинктивно шагнул вперед, загораживая Сидни.

Это был Сэл, Иммордино. Черт побери, что он тут делает, подумал Майк.

Сэл поглядел на Тоцци, потом перевел взгляд на Сидни.

– Надо поговорить с вами, – сказал он. Сидни.

Она ничего не ответила, просто продолжала глядеть на него с раздраженным удивлением, приподняв брови и сжав губы. Сэл больше не стал ничего говорить. Он протянул руку и взял Сидни за запястье.

Тоцци схватил громилу за руку.

– Спокойно, мистер Иммордино. Сэл бросил на него злобный взгляд, пострашнее, чем те, что метал Уокер, когда Майк держал его.

– Миссис Нэш, вы хотите, чтобы я...

Иммордино врезал открытой ладонью по адамову яблоку Майка: это было похоже на удар шрапнели – Тоцци отбросило назад, и он ударился головой о деревянную стенку кабины лифта. Прошло мгновение, прежде чем он ощутил боль. Потом она растеклась по макушке и затылку, на несколько секунд лишив его зрения.

Иммордино держал Тоцци за горло, наваливаясь на него всем своим весом. Двести семьдесят чертовых фунтов этого ублюдка обрушились прямо на дыхательное горло Майка, перекрыв воздух. Тоцци быстро моргал глазами, пытаясь сфокусировать зрение. Нужно освободиться из лап этой гориллы, и как можно скорее. Вмажь ему по ушам, врежь так, чтобы лопнули барабанные перепонки. Ослабь его хватку. Освободись от него...

– Все в порядке, Майк, – холодным, официальным тоном сказала Сидни. В поле зрения Тоцци появилась ее белокурая голова. Она держала палец на кнопке. – Не стоит беспокоиться. Вы можете идти.

– Но...

– Вы можете идти, – повторила она. Жена босса. Очаровательная недоступная стерва, которая не водится с такими, как ты. Сэл отпустил горло Майка. Сидни взяла его под руку и повела по коридору. Снова прозвенел звоночек, и дверь начала закрываться. Но прежде чем она успела закрыться, Сэл обернулся и уставился в глаза Тоцци.

Задыхаясь, Тоцци ослабил узел галстука и расстегнул ворот рубашки. Потом прислонился к стенке и покрутил головой. Господи Боже мой, с чего это Сэлу так срочно понадобилось увидеть Сидни? Похоже, они были знакомы – куда лучше, чем им бы полагалось. Тоцци потер затылок и вспомнил взгляд, которым одарил его Иммордино в трейлере на строительной площадке.

Кажется, Сэл узнал его. Может, ему известно, кто служит телохранителями у Нэша и он знает всех десятерых. А может, и нет. Да и станет ли глава мафиозного семейства интересоваться какими-то мелкими сошками, ничтожными телохранителями? А может, его интересую именно я? – подумал Тоцци. Похоже на то. Тоцци почувствовал боль в животе и мерзкий привкус во рту.

Неужели Сэл подозревает, что я агент ФБР?

О Господи, только не это...

Глава 4

Гиббонс стоял в ботинках с развязанными шнурками – штанины болтались на лодыжках – и думал, зачем, черт побери, он торчит в магазине на пригородной аллее в субботу утром, примеряя костюмы. Кто сказал, что все это непременно нужно? Что человек должен приобрести новый костюм, чтобы жениться? Чушь собачья.

Он посмотрел на свою невесту Лоррейн Бернстейн, когда-то потрясающую женщину, а нынче просто спятившую клушу. Она оглядывала его снизу доверху, в нерешительности потирая подбородок и изучая его, словно он был лошадью, выставленной на аукцион. Гиббонс нахмурился. У нее был озабоченный вид классной дамы, который выводил его из себя. Они вместе уже шестнадцать лет, и никогда за все это время она не выглядела как университетский профессор, специалист по истории средних веков, по крайней мере, в выходные дни. Никогда до последнего времени. Он ненавидел эту ее гладкую прическу. Ему нравилось, когда волосы свободно лежали у нее на плечах, темные с серебряными нитями. Она нравилась ему в джинсах и свитере. Но сейчас она была похожа на всех остальных замужних матрон в этом районе. Безвкусная блузка, нелепые туфли... Черт. Это не та Лоррейн, которую он знал все эти годы, не та женщина, на которой, как ему казалось, он хочет жениться. На такое он никогда бы не согласился. Хотя уже слишком поздно давать задний ход. Она с головой ушла во вседела, связанные с замужеством. И если он предложит, чтобы они забыли о свадьбе и вернулись к прежним отношениям, между ними все будет кончено. А он вовсе не хотел этого. Черт побери, ведь он же любил ее. Любил, когда она не вела себя как ненормальная.

– Он мне нравится, – сказала она. – Тебе идет.

– Но зато мне не нравится.

– Почему?

– Не тот цвет. Слишком светлый.

– Все твои костюмы темные. У тебя нет ни одного такого. Мне кажется, он очень идет тебе.

– Мне так не кажется. – Он принялся снимать пиджак. – Мне не нужен новый костюм. Я могу надеть свой синий.

Она жестом попросила его успокоиться.

– Не снимай. Застегни пуговицы.

Она почувствовала, как напряглось его лицо.

– Я никогда не застегиваю пиджак на все пуговицы. Я ношу его расстегнутым.

– Просто застегни ненадолго.

Она хотела было сделать это сама. Словно заботливая мамочка, которая покупает своему сыночку новый костюм к конфирмации. Но он успел застегнуть их сам. О Господи, что за мучение.

Она кивнула и улыбнулась, явно довольная его видом.

– Хороший покрой. На тебе очень хорошо смотрится.

Он громко вздохнул.

– Мне не нравится этот цвет. Он слишком светлый.

– У нас свадьба в июне. Ты не можешь ходить летом в темно-синем костюме. Мы должны выглядеть более... по-весеннему.

По-весеннему? Ученая степень, двадцать один год преподавания в университете, автор трех учебников и Бог знает какого количества статей – и она хочет выглядеть по-весеннему? Она просто рехнулась. Сошла с ума. Ее пора отправлять в психушку.

Лоррейн вздохнула и скрестила руки на груди. Вид у нее был обиженный.

– Хорошо, хорошо, снимай его. Ты вообще не хотел идти сюда. Носи что хочешь.

Она отвернулась и надула губы. Гиббонс уставился в потолок.

Так оно и пойдет. Обычная семейная рутина. Все начинается с надутых губ. С компромисса женатых людей.

– Тебе действительно кажется, что он мне идет? – спросил он, делая вид, будто разглядывает бирку на рукаве, а на самом деле посматривая на Лоррейн.

– Я тебе уже сказала.

Вот уже и раздражение в голосе. Гиббонс посмотрел на штанины и кивнул собственным мыслям. Пожалуй, цвет не так уж плох. Может, стоит купить этот чертов костюм? Если он не сделает этого сегодня, она потащит его по магазинам на следующей неделе, а он вовсе не намерен терять еще день. Купить и покончить с этим. Завтра он будет уже в Атлантик-Сити, примется за работу. Он не мог ждать. Он ведь еще ничего не сказал Лоррейн о своем новом задании. Она не пришла бы от этого в восторг. Ей не нравилось, когда он занимался оперативной работой. Что ж, ему нужно убраться подальше от предсвадебной суматохи, пока он тоже не спятил. Нужно просто купить костюм, чтобы порадовать ее, и, когда он скажет, что ему нужно ненадолго уехать по заданию, ей нечего будет возразить. Так и заключаются сделки, так и достигаются маленькие компромиссы в семейной жизни.

– Да, пожалуй, ты права, – произнес он. – В июне действительно нужно носить что-нибудь светлое. Темный цвет притягивает солнечные лучи или что-то в этом роде, в темном жарко. Неплохой костюм, в самом деле. Пожалуй, я возьму его.

– Слава Богу, – сказала она удивленно. – Постой тут. Я позову кого-нибудь, чтобы его подогнали по тебе.

Она пошла среди висящих на вешалках спортивных курток, отыскивая продавца.

Гиббонс поскреб подбородок. Это ужасно утомительно: Он никогда прежде не прибегал к расчету и не торговался с Лоррейн. Почему все так переменилось? Только потому, что он наконец согласился узаконить их отношения? Они еще не поженились, а он уже начал жалеть о прошлом. Хорошо этому ублюдку Тоцци. Живет сам по себе, работает на свой страх и риск. Чего еще желать человеку? Счастливчик.

Гиббонс оглядел костюмы, висящие у стены, шикарные, европейского покроя. Его внимание привлек черный костюм в бледно-голубую полоску. На такие падок Тоцци. Гиббонс приподнял рукав пиджака, чтобы рассмотреть ярлычок. Увидел цену и чуть не обделался от изумления. Восемьсот девяносто пять баксов? За один костюм? В такой-то лавчонке? Они что, издеваются?

Он раздвинул вешалки, чтобы получше разглядеть его. Явно во вкусе Тоцци. Тоцци обожает шикарные шмотки. Он вполне мог бы выложить восемьсот девяносто пять баксов за костюм, если бы они у него были. Он помешан на роскошных вещах, но у него неподходящая работенка для такой жизни. С зарплатой специального агента не больно-то разбежишься...

Гиббонс задумался о магнитофонной пленке, которую дал ему прослушать Иверс, о вызывающем поведении Майка. Вкус к роскошной жизни. Должно быть, имеешь много преимуществ, работая на такого, как Рассел Нэш. Но тебя подстерегает и множество искушений. Личный телохранитель видит вокруг себя все самое лучшее – дорогие машины, дорогих женщин, все, что можно купить за деньги. Все, чего у самого Тоцци никогда не будет. Может, подозрения Иверса не столь уж бредовы? Может быть, Тоцци понравилось быть Майком Томаззо? Может, это куда приятнее, чем оставаться Майком Тоцци?

Разумеется, Тоцци не из тех, кому по душе быть чьим-то рабом. Он слишком независим для этого. Гиббонс поглядел на черный костюм в полоску. У Тоцци на руках все козыри, если он решил заключить сделку с Нэшем. Он мог предложить тому затянуть расследование, сделать вид, будто копает все глубже, а под конец сообщить Бюро, что вытащил пустышку и Нэш чист, как ангел. За такую услугу Нэш, несомненно, охотно выплатит ему кругленькую сумму. А кроме того, там еще есть Сэл Иммордино. Этот мафиози охотно переманил бы на свою сторону агента ФБР, особенно агента манхэттенского оперативного отдела. Масса возможностей для Тоцци, если он решил переметнуться.

Однако все это весьма сомнительно. Тоцци, конечно, изрядный мерзавец, но никак не предатель. Гиббонс скривил рот и снова посмотрел на черный костюм, воображая, как Тоцци в этом костюме сидит за рулем «мерседеса» или, например, «корвета», а рядом с ним шикарная красотка. Гиббонс выпустил из рук рукав и задвинул вешалку на прежнее место. Он не желал даже думать обо всем этом.

– Это и есть наш счастливый жених? – раздался позади вкрадчивый голос.

– Да, это он.

Лоррейн с дурацкой улыбкой стояла позади какого-то ублюдка. На его мерзкой харе сияла такая же дурацкая улыбка. Счастливый жених? Что она делает, какого черта она рассказала этому типу про их личные дела? О Боже. Старый извращенец с брюшком, рыжими крашеными волосами и огромным носом, как у попугая. Гиббонс глядел на желтый сантиметр на его шее. Потом он посмотрел на Лоррейн и вздохнул. Черт, это, наверно, и называется любовью. Иначе зачем бы ему выносить все это безобразие.

– Если вы пройдете за мной, сэр, я сниму мерки и все будет в полном порядке.

Гиббонс ничего не ответил, только подтянул брюки и зашагал вслед за ним в примерочную кабину. Там продавец широким жестом пригласил Гиббонса подняться на возвышение перед трехстворчатым зеркалом. Гиббонс поднялся и поглядел на свои отражения в зеркалах. Там он увидел троих мужиков в мешковатых брюках и расшнурованных ботинках, готовящихся купить костюм, который им совсем не по вкусу. Троих разнесчастных женатиков. Он ухмыльнулся в зеркало просто для того, чтобы доказать себе, что это именно он.

– Ну а теперь мы застегнем пуговицы.

Ублюдок сзади обхватил Гиббонса за талию. Гиббонс инстинктивно схватил его за запястья.

– Я могу сделать это и сам, – буркнул он.

– Как вам угодно, – невозмутимо ответил продавец. Похоже, ему нравится, когда с ним обращаются по-мужски грубо, подумал Гиббонс.

Продавец одернул полы пиджака и разгладил материю на спине. Он продолжал бегать пальцами по спине Гиббонса, подтягивая и разглаживая ткань, что-то расстроенно бормоча и вздыхая. Гиббонс поглядел через плечо, не понимая, что тот делает.

– У вас какие-то проблемы? – спросил он.

– Ну... пожалуй. – Продавец продолжал что-то выделывать с пиджаком. – Вы стоите сейчас прямо, сэр? Пиджак не слишком хорошо сидит на вас.

Гиббонс ухмыльнулся и поймал в зеркале взгляд Лоррейн. Продавец все еще одергивал пиджак, пытаясь понять, в чем неувязка. Затем нашел то, что искал, слева под мышкой. Гиббонс расстегнул пиджак и сунул руку туда, где в кобуре лежала его пушка. Его «кольт-кобра» 38-го калибра, с которым Гиббонс не разлучался на протяжении всей своей службы в ФБР. Продавец уставился на револьвер. Он прямо-таки помертвел от ужаса.

– Не могли бы вы немного сделать посвободнее с этой стороны? – спросил Гиббонс, пытаясь подавить ухмылку.

Продавец откашлялся.

– Как вам угодно, сэр.

– Да, мне угодно, – сказал Гиббонс.

– А мне не угодно, – заявила Лоррейн. Вид у нее был разъяренный. – Тебе непременно нужно было брать его с собой? – прошипела она ему в ухо.

– Я всегда беру его, когда иду покупать новый костюм. Иначе будет жать под мышкой.

– Это свадебный костюм. К чему тебе револьвер на свадьбе?

– Но ведь я покупаю костюм не ради одного раза. После свадьбы я смогу ходить в нем на работу. А как, черт возьми, ты думаешь?

Она ничего не ответила. Он знал, что она хотела сказать, но промолчала. Еще один дурной симптом, свидетельствующий о предсвадебной лихорадке. Никаких ссор. Исключительная доброжелательность. Она, верно, опасалась, что он может дать деру, если слишком пережать. Из всех кошмаров, которые происходили с ней теперь, этот был самым жутким.

Лоррейн поджала губы и кивнула.

– Ну конечно. Ты абсолютно прав, – сказала она и отошла назад.

Черт побери! Он просто бесился, когда она вела себя так. В последнее время она молча проглатывала все, что бы он ни говорил, старательно делая вид, будто все идет превосходно. Он знал, что она не любит, когда он носит с собой револьвер и работает на улице, но за прошедшие два месяца она ни разу даже не заикнулась об этом. Все что угодно, лишь бы не перевернуть лодку, лишь бы доплыть до тихой семейной гавани. О Боже!

– Сэр, я уверен, что мы сможем приспособить пиджак к вашему... вашему...

– К моей пушке.

– Вот именно. Я уверен, что наш портной сумеет подогнать пиджак, как вы желаете.

Вид у продавца был весьма нервный.

– Прекрасно. Так сделайте это.

Продавец кивнул и снова стал орудовать сантиметром, мелком, булавками. На этот раз действовал он чрезвычайно аккуратно.

Гиббонс попытался поймать в зеркале взгляд Лоррейн, но она не смотрела в его сторону. Наступила фаза молчаливого страдания несправедливо обиженной мученицы.

– Ты слышала что-нибудь в последние дни о Тоцци? – спросил он.

Лоррейн любила своего двоюродного брата, нянчила его, когда он был еще ребенком. Гиббонс знал, что своим вопросом сумеет отвлечь ее.

Лоррейн подняла глаза и пожала плечами.

– Почти ничего. Тетя Кончитта сказала, что он заскакивал к ней несколько недель назад. Она говорит, что вид у него был весьма несчастный, но он ничего не рассказывал о себе. Сказала, что он рассердился, когда она спросила, все ли у него в порядке. Она позвонила потом мне и спросила, не знаю ли я, что у него случилось. Она уверена, что у него какие-то неприятности.

– Твои родственники вечно воображают, что что-то случилось, – заметил Гиббонс. – Это у них в крови.

Проклятые мнительные итальянцы. Все они таковы. Лоррейн снова пожала плечами.

– Может, и так, но тетя Кончитта очень наблюдательна для своего возраста. Она была совершенно права насчет Дэниела.

– Кого?

– Дэниела. Моего бывшего мужа. Того парня, который сбежал от меня.

– Ах да. Мистер Бернстейн.

Еще один извращенец, подумал Гиббонс.

– Тетя Кончитта с первой же встречи заподозрила в нем что-то неладное. И оказалась права. У этого ублюдка была жена в Миссури и невеста в Торонто.

– И к тому же он оказался гомиком, так ведь?

Гиббонс взглянул в зеркало на реакцию продавца. Тот не поднимал головы, целиком сосредоточившись на втыкании булавок. Должно быть, опасался, что его пристрелят, если он скажет хоть слово.

– Он был бисексуалом. Да и вообще, это только слухи. Мы так и не уверены до конца.

Лицо Лоррейн преобразилось. Исчезла идиотская улыбка, оно обрело прежнюю, неподвластную времени привлекательность. Порой оно бывало похоже на прекрасную картину. Лицо, которое можно изучать годами, но никак не удается запечатлеть в памяти. Именно на такой Лоррейн Гиббонс и собирался жениться.

– Словом, ублюдок, – прошептала она ему.

– Извините, сэр, – зашептал продавец, боясь прерывать их беседу. – Нужны ли манжеты на брюках?

Гиббонс поглядел вниз на стоящего на коленях продавца.

– Никаких манжет.

Продавец, казалось, трясся от страха, боясь уколоть Гиббонса.

– А что слышно о девице Тоцци? Той, рыжей. Он еще с нею?

– Роксана? – Лоррейн покачала головой. – С ней все кончено. Не думаю, что у нее выдержали бы нервы. Последний раз, когда я говорила с Майклом...

– А когда это было?

– По меньшей мере недель пять или шесть назад.

– И что же он сказал?

– Он что-то говорил о том, что Роксана оставила сообщение на его автоответчике, после того как он не видел ее несколько месяцев, но он решил не звонить ей. Не стоило того, сказал он. У них было мало общего, заявил Майкл.

Гиббонсу это известие не понравилось. Послать ко всем чертям бывшую подружку, когда она делает первый шаг к примирению? Дурной знак – похоже, он сжигает за собой мосты. Может, Тоцци пытается покончить с прежней жизнью, чтобы начать новую? Может, он в самом деле решил переметнуться?

– Он говорил что-нибудь еще? Ну, о том, как у него дела, чем он занимается? Ты понимаешь?

– Издеваешься? Когда это вы рассказываете о том, чем вы занимаетесь? Настоящие мужчины всегда держат язык за зубами.

Продавец занялся рукавами, одернул их, чтобы определить длину.

– Сэр, собираетесь ли вы носить с этим пиджаком французские манжеты?

Гиббонс мрачно посмотрел на него.

– А как вы думаете?

Продавец нервно откашлялся.

– Я думаю, что нет, сэр, – пробормотал он.

Когда он отмечал длину рукава, руки его заметно дрожали, но ему все же удалось провести довольно прямую линию. Профессиональная работа даже под угрозой насилия.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросила Лоррейн.

Гиббонс посмотрел на нее в зеркало. Всякая привлекательность исчезла с ее лица. Вид у нее снова был вполне идиотский.

Она сморщила нос.

– Как насчет еды для гостей? Обычные блюда вроде цыплят всем надоели. Может, заказать что-нибудь неожиданное?

– Твои родичи не едят ничего неожиданного. Если у нас не будет спагетти, они просто не придут.

– Мои родственники не такие дураки, как ты думаешь. Во всяком случае, некоторые из них, – рассердилась Лоррейн.

– Вы позволите мне дать вам совет, мэм? – спросил вдруг продавец, стоя на коленях. Прежде чем продолжить, он опасливо покосился на Гиббонса. – Прошлой осенью я был на весьма своеобразной свадьбе в Хэмптонсе. Они подавали гостям блюда индейской кухни, и все остались очень довольны.

– В самом деле? – заинтригованно спросила Лоррейн.

Гиббонс вытаращил глаза. Они что, издеваются?

Продавец явно чувствовал себя куда свободнее с Лоррейн и охотно пустился в детальное описание индейской свадьбы. Лоррейн, похоже, разбиралась в том, о чем он рассказывал, но Гиббонсу было совсем неинтересно выяснять, что означают всякие «паппадам», «пакорасы» и прочее.

По лицу Лоррейн было заметно, что новая идея воодушевила ее. Все, что касалось свадебных приготовлений, неизменно воодушевляло ее в последнее время – она легко загоралась, вот и сейчас она продолжала выспрашивать продавца.

Когда этот ублюдок перешел к основному блюду – что-то вроде тушеного ягненка под кисломолочным соусом, – в животе у Гиббонса заурчало. Он хотел было заткнуть болтливого мерзавца, но они уже довели себя до полного исступления, в упоении разглагольствуя о приготовлении индейских кушаний.

Черт побери! Стоя перед зеркалом с булавками, воткнутыми повсюду, словно над ним совершался ритуал черной магии, он вдруг понял, отчего некоторыми женатыми мужчинами овладевает неодолимое желание сбежать от своих жен и начать новую жизнь, подобно мистеру Бернстейну. Или, может быть, подобно Майку Тоцци.

Глава 5

Сестра Сесилия Иммордино повернула за угол на перекрестке Сорок третьей улицы и Девятой авеню, придерживая под порывами ветра вуаль и юбку черного монашеского одеяния и скосив глаза за большими очками. Она посмотрела на величественные облака на голубом небе и позволила легкой улыбке появиться на губах. Солнце ярко светило, и в воздухе ощущалось дыхание весны. Прекрасный день, чтобы ее молитвы были наконец услышаны. Сестра Сесилия была преисполнена самых радужных надежд. О, Господь Всемогущий, после долгих молитв дозволь свершиться этому сегодня.

Сабатини Мистретта, босс ее брата Сэла, ковылял по тротуару, нахмурившись из-за сильного ветра, гуляющего по улице. Маленький, толстый и довольно неотесанный; в минуты раздражения Сэл называл его жабой. Сестра Сесилия была готова понять Сэла, но полагала, что подобная характеристика недопустима, не важно, верна она или нет. Совершенно очевидно, что Господь желает, чтобы мистер Мистретта был боссом, и уже поэтому к нему следует относиться с почтением. Даже если он и в самом деле похож на жабу.

Пока они шли вверх по Девятой авеню, она не оставляла без внимания ни одну заблудшую душу, встретившуюся им на пути, – праздные бездельники у дверей, похотливые молодые женщины, торгующие собственным телом, наркоманы с безумными глазами, забывшие о собственных духовных и физических потребностях, живущие бездумно, точно неразумные твари, и обретающие лишь временное успокоение после очередной порции наркотиков. Примечательно, думала она, что Господь в своем всеведении и мудрости предусмотрел такое множество видов человеческого падения, и все во имя того, чтобы показать людям, каким путем им ни в коем случае не следует идти. К несчастью, люди не обращают должного внимания на подобные примеры, вот почему некоторым приходится жертвовать собою, чтобы спасти заблудших.

Поджидая на Сорок четвертой улице зеленого сигнала светофора, она предупредительно спустилась с тротуара и отошла на расстояние вытянутой руки от мистера Мистретты, чтобы не подчеркивать, что она выше ростом. Она не хотела раздражать его, особенно в столь великий день, когда от его согласия зависело, станут ли наконец реальностью ее давние мечты. Больше ей не придется отказывать в приюте из-за недостатка места бедным девушкам, несчастным созданиям, которые вполне могут закончить свои дни на улице, подобно легионам других обездоленных. Нет, Сэл не допустит этого. Он дал ей обещание много лет назад, уверив ее, что все сделает, как только позволят финансовые возможности. А Сэл был человеком слова. Как-никак они были правильно воспитаны.

И вот теперь, после долгих лет ожидания и молитв, он наконец сможет заработать достаточно денег и сделать солидное пожертвование, в котором она нуждалась, чтобы начать строительство нового здания для приюта Марии Магдалины, приюта для незамужних матерей, которым она руководила в Джерси-Сити. Все, что сейчас требовалось, – это согласие мистера Мистретты, только и всего, и она была уверена, что мистер Мистретта не обманет ожиданий бедных девушек. Она вознесла мольбы Непорочной Деве Марии, которая не раз помогала ей в таких делах.

Загорелся зеленый свет, и они начали переходить улицу. Мистретта глянул назад через плечо.

– Видишь того парня с курчавыми волосами, Сил? В коричневом пиджаке?

Сестра Сесилия подняла вуаль и обернулась.

– Вижу.

– Переодетый охранник. Ходит за мной по пятам, – сказал Мистретта громким шепотом. – Этот парень целыми днями следит за мной, с тех пор как меня перевели сюда под домашний арест. Почему им было не оставить меня на эти последние месяцы в тюрьме? Нет, заявили они, так, мол, вам будет легче вернуться к нормальной жизни. Чушь. Они меня не проведут. Одна из их обычных уловок. Дали мне немного свободы, позволили гулять днем по улицам и решили, что подловят меня на чем-нибудь. Но я разгадал их планы. Проклятые идиоты.

Сестра Сесилия кивнула. Мистер Мистретта всегда был очень осторожен. Пока он находился в тюрьме, он не принимал никаких посетителей, кроме жены и Сесилии. Раз в месяц один из ребят Сэла отвозил ее в Пенсильванию, чтобы она могла помолиться с ним в комнате для свиданий; они возносили молитвы, сидя за длинным игровым столом, а охранники стояли рядом, наблюдая за ними. Сэл говорил, что мистер Мистретта параноик. Нет, он был просто очень осмотрительным человеком. Он мог бы встретиться с Сэлом хотя бы теперь, когда находился в Центре социальной реабилитации. Он ведь был свободен целыми днями, только на ночь ему приходилось возвращаться под охрану. Но мистер Мистретта не желал видеть никого, пока не выйдет на свободу. В конце концов, с ним и так обошлись слишком сурово, засадив в тюрьму за неуплату налогов. Бесчеловечно поступать так с бизнесменом только за то, что он проявляет предприимчивость в делах.

– Посмотри-ка туда, – сказал он раздраженно.

– Куда?

– На крышу. Там, на другой стороне улицы. Видишь? Они считают себя очень умными.

Лишь спустя минуту она поняла, о чем он говорил, – трое мужчин в грязных спецовках покрывали гудроном крышу старого многоквартирного дома. Один мужчина поднимал бадьи с горячим гудроном на лебедке, а другие, похоже, раскатывали его катками. На тротуаре стоял еще один рабочий, возле визжащей вонючей машины, которая, кажется, подогревала гудрон. На машине виднелась грязная, полустертая надпись «Стайвезан руфингинк».

Мистретта покачал головой и попытался усмехнуться. Бедняга, его усмешка никогда не выглядела таковой. Сестра Сесилия покраснела, вспомнив еще одно замечание Сэла. Тоже весьма точное. Сэл говорил, что, когда видишь усмешку Мистретты, кажется, будто его мучают колики.

– Это столь очевидно, что невозможно поверить, – зашептал он. – Идиоты. То, что они держат, вовсе не катки. Это новые особые устройства. Знаешь, о чем я говорю? Устройства, чтобы прослушивать нас. Они устанавливают их в витринах магазинов, стекла вибрируют от слов, сказанных нами. Один парень в тюрьме рассказывал мне про это. Вот идиоты. – Он покачал головой и снова попытался усмехнуться. – Послушай. Ничего не говори, пока мы тут. Хорошо? Не стоит доставлять им такое удовольствие.

Сестра Сесилия послушно кивнула. Очень предусмотрительно с его стороны. Она-то думала, что те люди просто покрывают гудроном крышу. Сесилия опустила вуаль и скосила глаза, глядя на крышу. Как он догадался? Поразительно. Это еще раз доказывает, почему именно он стал главой семейства.

Они молча дошли до следующего квартала. На углу Сорок пятой улицы она обернулась и снова заметила высокого мужчину с курчавыми волосами. Он был всего в десяти футах и смотрел прямо на нее. Господь Всемогущий! Он был так близко, что мог подслушать их разговор. Как же ей спросить разрешения у мистера Мистретты, если этот человек ходит за ними по пятам? Она нахмурила брови.

Они пересекли улицу и прошли мимо винной лавки, владелец которой пытался вытолкать прочь назойливого бездельника. Она посмотрела, не отстанет ли от них преследователь, хотя бы для того, чтобы помочь хозяину лавки, пока с ним не случился сердечный приступ, но тот даже не остановился. Сестра Сесилия недовольно нахмурилась. Это лишний раз доказывает, сколь мало они чтят закон и порядок. Предпочитают мучить несчастного бизнесмена, который уже заплатил свой долг перед обществом, чем помочь человеку, которого третирует явный злоумышленник. Господи, спаси их души.

На следующем углу они снова постояли у светофора, потом пересекли Девятую авеню. Отсюда уже было видно узкое церковное здание из красного кирпича, зажатое между жилыми строениями; крытая шифером колокольня возвышалась над окружающими зданиями. Сестра Сесилия улыбнулась, увидев название в стеклянной витрине на кирпичном фронтоне. Римский католический храм Милосердной Девы Марии. Так же назывался и госпиталь, где лечили Сэла, когда он был болен. Сесилия отерла слезу в уголке глаза. Это был знак свыше, добрый знак. Мистер Мистретта не обманет ожиданий несчастных девушек.

Они поднялись по каменным ступеням, и мистер Мистретта открыл тяжелую дубовую дверь. В храме было сумрачно, ощущался запах горящих восковых Свечей и едва уловимое благоухание фимиама после недавнего отпевания. Они опустили пальцы в белую мраморную чашу со святой водой и перекрестились, затем прошли в неф и сели на скамью вблизи алтаря. Церковь была пуста. Сестра Сесилия заметила, что пол был покрыт старым потрескавшимся линолеумом с рисунком под мрамор и перед алтарем не было распятия, только простой деревянный крест с безыскусной резьбой. Вероятно, очень бедный приход.

Она уже доставала из кармана четки, как вдруг заметила свет, падающий из открытой входной двери. Потом дверь захлопнулась, и свет исчез. Послышались приближающиеся шаги. Краем глаза она увидела высокого курчавого человека. О Господи, только не это!

Звук шагов был громкий и размеренный. Человек подошел к их скамье, остановился в проходе и сел прямо позади них. Она быстро заморгала и прижала руку к животу. Она чувствовала спиной его взгляд. Он сидел сзади, глядя на них и даже не пытаясь делать вид, будто пришел помолиться. Мало того, что сам сатана послал его сюда, чтобы порушить все ее надежды. Этот нечестивец держался нагло и вызывающе, не выказывая никакого уважения к тому месту, где находился. Типичный продукт воспитания в государственной школе. Просто невероятно. Оскорбленная в лучших чувствах, сестра Сесилия обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

Она подняла четки, держа крест перед его лицом.

– Молодой человек, мы рады приветствовать вас, если вы пришли сюда для молитвы, – строго сказала она.

Мистретта тоже обернулся.

– А, Сэперстейн, присаживайтесь к нам. – Мистретта держал в руке черные четки. – Можете попользоваться моими.

Сэперстейн растерянно переводил взгляд с одного на другого.

– Нет, благодарю вас, – пробормотал он, поднялся и отошел в сторону, наблюдая за ними из прохода.

Они опустились на колени на мягкие подушечки, пристроив локти на спинках передних скамей, и начали молиться.

– Пресвятая Дева Мария, благословенная Господом среди жен...

Голос Мистретты был низким и грубоватым, голос Сесилии – звонким и чистым. Они молились вместе, как то бывало прежде в тюрьме.

Они закончили первую молитву Деве Марии, и оба зажали между большим и указательным пальцами первую четку. Следующую молитву Мистретта начал уже один.

– Сэлу было сделано очень интересное предложение, – проговорила она, подстраиваясь под ритм молитвы. – Ему нужно ваше разрешение, чтобы заняться этим.

Она чуть повернулась к нему, чтобы он лучше слышал ее слова. Так она передавала ему сообщения в тюрьме. Это была его идея. Он говорил, что его низкий бас перекроет ее голос, даже если их будут подслушивать. Он никогда не забывал об осторожности.

– Это предложил ему Рассел Нэш.

Мистретта посмотрел на нее. Глаза у него были чуть навыкате. Она вдруг почувствовала резкую боль в боку. Следовало съесть что-нибудь перед приходом сюда, но она слишком нервничала сегодня утром, а поведение Мистретты ничуть ее не успокаивало. Он поглядывал на нее весьма подозрительно.

– Сэл просил передать вам, что мистер Нэш не вернул деньги, которые он должен «Сивью пропертис». Он сделал встречное предложение, вместо того чтобы отдать деньги, двадцать девять...

– ...И благословен будь плод чрева твоего, Иисус. – Мистретта заглушил ее голос и кивнул. Он прекрасно знал, сколько именно должен ему Рассел Нэш.

Сестра Сесилия откашлялась и поправила очки. Она понимала, что должна как следует объяснить все, показать выгоду этой сделки, заставить его понять. Если он скажет «нет», приют Марии Магдалины будет по-прежнему тесниться в старом кирпичном строении, и многим девушкам будет отказано в помощи. Как было отказано в приюте Пресвятой Деве Марии перед Рождеством Христовым. Нет, это недопустимо. Она не может позволить ему сказать «нет». Сейчас все зависело только от нее самой.

– Вы, должно быть, читали в газетах о боксерском поединке, который устраивает и финансирует мистер Нэш в Атлантик-Сити? – спросила она, стараясь, чтобы не дрожал голос.

Когда он закончил молитву и перешел к следующей, она тоже взяла следующую четку.

– Мистер Уокер против мистера Эппса.

Мистретта снова кивнул.

– Господь пребывает с тобою...

– Если, как все ожидают, мистер Уокер выиграет бой – ведь он чемпион, – он получит немного больше семнадцати миллионов долларов. А если выиграет мистер Эппс, он получит только восемь с половиной миллионов.

Такое положение дел не казалось Сесилии справедливым, но она продолжала рассказывать дальше именно так, как они отрепетировали это с Сэлом. Сэл уверял ее, что спокойный деловой рассказ – самый надежный способ получить согласие Мистретты.

– Мистер Нэш хочет, чтобы Сэл убедил чемпиона проиграть бой.

Мистретта снова поглядел на нее выпученными, жабьими глазами. Сердце ее, казалось, перестало биться от ужаса. Но тут она заметила краем глаза раскрашенную скульптуру в углу, и ей сразу полегчало. Святой Иуда с пылающим сердцем в руке. Святой покровитель самых безнадежных дел.

Она откашлялась.

– Если вы дадите Сэлу разрешение действовать, мистер Нэш предлагает чемпиону незарегистрированные выплаты в три миллиона долларов через офшорную фирму на Каймановых островах.

Ей было немного неловко произносить такие слова, как «незарегистрированные выплаты», здесь, в церкви, но Сэл сказал, что именно так нужно говорить, чтобы убедить босса. Она продолжала уверять себя, что все это делается только ради несчастных девушек, этих бедняжек.

– Три миллиона долларов – это почти вдвое больше того, что получил бы мистер Уокер в качестве приза, после того как ему пришлось бы заплатить менеджеру, устроителям и все налоги. Разумеется, мистер Нэш предпочел бы видеть победителем Эппса, чтобы не платить такой большой приз. И если Сэл будет уверен, что победит Эппс, мистер Нэш обещает выплатить пять миллионов из денег, сэкономленных на призе в счет его долга за землю под...

– Пресвятая Дева Мария...

Мистретта вновь оборвал ее рассказ. Он прекрасно помнил, за какую землю мистер Нэш должен был заплатить ему. Ну конечно, конечно...

Сестра Сесилия кашлянула в кулак. Подражать монотонному чтению молитвы было нелегко, голос срывался, но нужно было продолжать.

– Но самая интересная часть этого плана, как заверил мистер Нэш, заключается в том, что семейство может заключить столько пари... – Она снова откашлялась, поглядела на пустой крест и опустила глаза. – Вы сможете заключить столько пари, сделать столько ставок, сколько захотите, заранее зная, что Эппс победит.

Она уставилась на деревянную скамью впереди, стараясь не глядеть на распятие на своих четках. Она продолжала думать о несчастных девушках. Нужно убедить его.

– Сэл надеется, что вы позволите ему сделать ставки на те тридцать миллионов, которые вы оставили под его контролем. В зависимости от хода поединка, – сердце ее часто билось, – мы можем получить от ста двадцати до ста пятидесяти миллионов долларов.

Она посмотрела на Мистретту, пытаясь понять его реакцию, но он продолжал глядеть перед собой, бормоча молитву. Она оглянулась на Сэперстейна, стоящего в проходе. Затем посмотрела на крест перед алтарем. Пресвятая Дева Мария, даруй мне силы выдержать это.

Она прижалась животом к скамье впереди, живот болел. Но она продолжала говорить так, как отрепетировала это с Сэлом.

– Сэл считает, что в этом предложении есть большие выгоды. Во-первых, это хорошая финансовая база для ваших будущих дел. Кроме того, если вы дадите на это согласие, мистер Нэш обязуется выплатить долг за землю полугодовыми взносами за ближайшие пять лет. За все это мистер Нэш хочет, чтобы половина его долга считалась бы выплаченной, как только мистер Эппс будет объявлен победителем.

Она замолчала, ожидая ответа Мистретты. Сэл говорил, что ему не понравится это условие. Мистретта продолжал молиться.

– Так что в конечном счете, – продолжала она, – это будет стоить нам чуть меньше пятнадцати миллионов, а возмещены они будут в десятикратном размере.

Вдруг она почувствовала, что голова у нее вспотела под вуалью. Казалось, она горела. Краешком глаза она углядела еще одну статую сбоку от алтаря – архангела Михаила с обнаженным мечом, крыльями за спиной, языками пламени, лижущими его сандалии, которыми он попирал голову змея-искусителя. Мистретта продолжал возносить молитвы Деве Марии, словно он и не слышал ее слов. Пресвятая Дева, смилуйся надо мной!

Она вздохнула. Сэл предупреждал, что не следует ничего говорить про новые возможности для ее обители. Мол, это ничего не решает. Что мистер Мистретта злится, когда заводят разговор о том, как потратить деньги, которые еще не заработаны. Этого он просто не выносит.

Но ведь мистер Мистретта набожный человек, подумала она. Стоит только посмотреть, как истово он молится. Сэл был не прав. Именно это окончательно убедит босса. Как только он узнает о несчастных юных созданиях, которым некуда податься и которых она вынуждена отсылать прочь просто потому, что у нее нет для них места, он согласится принять предложение мистера Нэша хотя бы только ради того, чтобы построить новое здание для приюта Марии Магдалины. Он не откажет ей. Благочестивый католик никогда не сделает этого.

– И еще одна вещь, – снова заговорила она. – Сэл предполагает использовать свою прибыль на то, чтобы сделать пожертвование на постройку нового здания приюта для незамужних беременных девушек. Приюта, которым руковожу я. В Джерси-Сити.

Сердце ее преисполнилось надежды. Она не сомневалась, что поступила правильно. Именно это убедит его...

Он закончил очередную молитву. Поднял глаза, посмотрел на нее и сказал:

– Передай брату, что я говорю «нет».

Она часто заморгала за толстыми стеклами очков.

– Что?

– Никаких новых дел, пока меня не выпустят на свободу; так и передай ему.

– Но Сэл говорит, что это – надежное дело...

– Не существует никаких надежных дел. На боксерских поединках денег не заработаешь. Твоему брату следовало бы знать это.

– Но...

– Я сказал «нет», и хватит об этом. Так и передай брату.

Сестра Сесилия проглотила слезы и заставила себя вместе с ним прочесть «Отче наш». Она мрачно глядела на крест без распятого Христа перед алтарем, горько размышляя о том, отчего бедные девушки всегда получают отказ, почему мистер Мистретта не желает и слышать о выгодном предложении, ж желает принять его. Куча денег, миллионы долларов, а он не позволяет Сэлу заработать их. Просто стыд. Это несправедливо по отношению к бедным покинутым девушкам. Это просто ужасно. Позорно. Нечестно!

Когда они закончили молиться, она взглянула поверх очков на Мистретту.

– Да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя. Аминь.

Сестра Сесилия тяжело вздохнула. Она вдруг почувствовала себя совершенно опустошенной.

– Что-нибудь еще? – пробормотал Мистретта. – Что еще просил сказать Сэл?

Она поглядела на его жабье лицо. Может быть, все это просто испытание ее веры, вдруг подумала она, проверка, сколь многим она может пожертвовать ради несчастных бедняжек. Она готова пожертвовать всем, даже спасением души.

– Когда вас освободят? – спросила она. – Сэл хотел знать точно.

Он перевел на нее свои выпученные глаза.

– Через две недели, если считать со вчерашнего дня.

Сестра Сесилия кивнула и снова стала перебирать четки. Она пыталась вспомнить, в какой именно день состоится поединок.

Потом еще раз кивнула, теперь уже самой себе.

Глава 6

Гиббонс переменил позу в кресле, стараясь не расплескать кофе. Он отхлебнул из голубой пластмассовой крышки термоса и поглядел, как Догерти управляется с видеотехникой. Она помещалась в небольшом фургоне, но все было сделано вполне удобно. Гиббонс вспомнил, каково было прежде в фургоне прослушивания, битком набитом громоздкими камерами и огромными магнитофонами. Приходилось часами сидеть на деревянном жестком стуле, обливаясь потом, прилипая к вентилятору на крыше всякую свободную минуту. Он взглянул на Догерти, сидящего у пульта управления. Этот парень даже не подозревает, как легко теперь стало работать.

На Догерти была форменная одежда компании по обслуживанию электрических и газовых сетей – на тот случай, если кто-то пройдет мимо и поинтересуется, чего ради фургон компании припаркован на узкой дороге в этом районе Элпина Нью-Джерси в воскресный полдень. Догерти даже развесил провода и веревки на ближайшем столбе, делая вид, будто что-то закрепляет на нем. Он хорошо знал свое дело. Лучший специалист по скрытому наблюдению, если верить отзыву Иверса. Вернее, лучший технический специалист: Именно так называли сейчас этих парней. В прежние времена агенты на нелегальном положении сами осуществляли тайное наблюдение, это было частью их работы. Сейчас на заданиях вроде этого агенты работали вместе с техническими специалистами. Гиббонс поглядел на сложное электронное оборудование, компактно расположенное у одной из стенок фургона. Что ж, так оно и лучше – кому охота разбираться в том, как функционирует вся эта дребедень.

Догерти вертелся в кресле, одна рука на наушниках, другая поворачивает переключатель на панели управления. Только сейчас Гиббонс наконец понял, откуда у него эта странная лысина на макушке от одного уха до другого: полоска появилась там, где голову натирали наушники. Вот уж действительно парень горит на работе.

Догерти таращился на потолок фургона, ни на что конкретно не глядя, просто медленно переводя рычажок настройки и вслушиваясь в звуки с широкой улыбкой на лице. Догерти мог улыбаться чему угодно и по любому поводу. Ему не больше тридцати двух – тридцати трех лет, решил Гиббонс, и он не переставал улыбаться, даже рассказывая о своих выпадающих волосах. Он был отнюдь не глуп, просто доволен жизнью. Может, жизнь казалась ему сплошным праздником? Гиббонсу еще никогда не доводилось встречать счастливого ирландца. По крайней мере в трезвом состоянии. Может, мать Догерти была полькой?

Он перестал возиться с рычажком настройки, глаза у него закрылись, улыбка стала еще шире.

– Думаю, мы готовы, – сказал он.

Он снова повернулся к пульту управления и пощелкал выключателями. Один из трех мониторов, укрепленных на передней стене, засветился, на экране появилось черно-белое изображение женщины в пестром платье, перемешивающей салат на длинном, накрытом для обеда столе. Камера была наклонена так, что большая люстра затеняла лицо женщины. Догерти указал на другую пару наушников, висящих на стене. Гиббонс поднес один наушник к уху. Он ясно слышал, как деревянная ложка постукивает о стенки деревянной миски.

– Где расположены камеры? – спросил Гиббонс.

Догерти отодвинул один наушник.

– Я установил их на деревьях. У меня их там пять, но та, что направлена на гостиную, не дает изображения. Остальные работают нормально. Мы просматриваем столовую, кухню, спальню и ванную Сэла. Неплохое изображение, если учесть, что мы получаем его через окно. Верно?

Гиббонс улыбнулся и кивнул. Улыбался он как крокодил. Если бы Сэл знал, что его роскошное поместье, раскинувшееся тут на двадцати акрах леса, находится под наблюдением, он бы просто спятил.

На мониторе, появился брат Сэла Джозеф, вошедший в столовую. Он обошел вокруг стола, проверяя кушанья.

– Что ты приготовила? – спросил он женщину. – Снова цыплята?

– Телятина с баклажанами, – ответила она.

Качество звука было отменным, такого чистого звука на аппаратуре наблюдения Гиббонс еще никогда не слышал.

– Вы укрепили микрофоны на деревьях? – спросил он.

Ирландские глаза Догерти засияли от удовольствия. Он отрицательно покачал головой.

– Побывали в доме?

Продолжая улыбаться, Догерти снова помотал головой.

Гиббонс услышал, как Джозеф спросил женщину, сколько стоит телятина и почему, черт побери, она тратит столько денег на «этих парней». Джозеф всегда был полным ничтожеством, подумал Гиббонс. Стареющий ублюдок в залоснившемся костюме покроя сорокалетней давности. Чем-то похож на киноактера Чезаре Ромеро, но без его обаяния.

Женщина закончила готовить салат и прошлась по комнате. Теперь он смог разглядеть ее. Она была такого же роста, как Джозеф, с короткими редкими черными волосами. Невероятных размеров очки были главным украшением ее весьма невыразительного лица. Ничем не примечательная итальянка средних лет. Гиббонсу этот типаж был хорошо знаком. У большинства его будущих родственниц по линии жены были такие же скучные физиономии.

– Кто эта женщина? – спросил он.

– Сесилия Иммордино, сестра Сэла, монашка.

– Что? Это сестра Сесилия? В таком платье?

Догерти кивнул.

– Дома она обычно не носит монашеской одежды.

– Почему?

Догерти посмотрел на Гиббонса и пожал плечами.

– В этом нет ничего странного. Нынче монашки вовсе не обязаны носить ее дома. Они теперь могут хоть иногда иметь человеческий вид. Когда я учился в католической школе, все было по-другому.

Гиббонс удовлетворился его ответом. Джон Джозеф Догерти наверняка разбирался в таких вопросах.

Гиббонс поглядел на монитор и увидел Сэла, входящего в комнату с группой своих подручных. Он насчитал девять человек, большинство из них были капитанами семейства Мистретты. Двое вошли позади остальных, остановились у стены и держались особняком. Слишком молоды, чтобы быть capo. Вероятно, личные телохранители Сэла, его опора. Тощие парни с голодными глазами.

Гиббонс проследил за худым, с красными глазами типом, который, обойдя стол, направился прямо к монашке, поцеловал ее в щеку и заговорил с ней. Она радостно заулыбалась и закивала ему, потом показала висящий на груди массивный золотой крест, размером не менее четырех дюймов, сказав, что это подарок Сэла. Парень взял бережно крест в руки и стал внимательно разглядывать его, рассыпаясь в комплиментах по поводу хорошего вкуса и удивительной щедрости Сэла. Гиббонс просто не верил собственным глазам. Ведь это был сам Вакарини, главный сутенер в северной части Джерси.

Гиббонс обратил внимание на то, что большинство парней стремились заговорить с Сесилией, сказать ей что-то приятное, но другие ограничивались обычным приветствием, к тому же не особенно дружелюбным.

– А что нам известно о сестре Сесилии? –спросил он. – Она в самом деле монашка?

– О да, самая настоящая, – ответил Догерти. – Общается с архиепископом и всеми прочими. Однако в том, что касается отношений с Сэлом, ее непросто раскусить.

– Что вы имеете в виду?

– Кое-кто из этих парней терпеть ее не может. У нас на пленке множество записей, где они жалуются, что она имеет слишком большое влияние на Сэла. Но есть записи и других парней, где говорится прямо противоположное. Во всяком случае, можно сказать, что Сэл любит время от времени появляться вместе с нею на людях. Когда они куда-то отправляются, она обязательно надевает монашеское облачение. Вероятно, он считает, что это работает на его имидж. Понимаете, беспомощный калека, умственно неполноценный, о котором заботится монахиня. Вызывающая сочувствие жертва несчастных обстоятельств.

– Вы полагаете, что она посвящена во все их дела?

Догерти снова уставился на монитор и медленно покачал головой.

– Я слежу за Иммордино со Дня благодарения и до сих пор не могу до конца в ней разобраться. Она отнюдь не глупа, понимает, что творится вокруг, но видит только одну сторону происходящего. Она знает, что Сэл занимается игорным бизнесом, ростовщичеством и рэкетом, но абсолютно уверена, что он никогда никому не причинял вреда и, упаси Бог, никого не убивал.

– Дерьмовая семейка, – пробормотал Гиббонс, глядя на лицо монашки на мониторе.

– У нас это тоже записано на пленке. Ее собственные слова и рассказы других людей. Довольно забавно, что она даже умудряется оправдывать его незаконные делишки. Огромные барыши, которые семья получает на ростовщичестве и проституции, по ее мнению, вполне заслуженное наказание людям, которых влечет к подобным грехам. Это почти буквально ее слова. Я записал их. Можете поверить в такое?

– Не слишком верится, – ответил Гиббонс, отхлебывая кофе.

Догерти замолчал и некоторое время возился с рычажком настройки.

– Мне кажется, – продолжал он, – она намеренно закрывает на все глаза. Сэл делает большие пожертвования церкви, и она вовсе не желает, чтобы этот ручеек иссяк. Она совершенно помешана на том, чтобы построить новое здание, для своего приюта. Что-то вроде дома для беременных юных девиц. Она говорит об этом постоянно. У меня целые километры пленки с ее разговорами про это. Думаю, она может одобрить что угодно, лишь бы получить побольше пожертвований. Понимаете? Друзьям нетрудно прощать маленькие грешки.

Гиббонс отхлебнул еще глоток кофе. Пожалуй, эта семейка не боится ходить на исповедь.

Он снова поглядел на экран монитора. Все уже сидели за столом, сестра Сесилия стояла на одном конце стола, накладывая на тарелки овощи и телятину и передавая их дальше. Мужчины от удовольствия потирали руки, принюхивались и говорили, что пахнет замечательно, но не начинали есть, ожидая, пока все не получат свою порцию. Настоящий семейный обед. Во главе стола восседал Сэл. Мафиозная «тайная вечеря».

Сэл оторвал ломоть от длинного хлеба и передал его дальше.

– Итак, вам ясно, как именно мы должны действовать? – начал он. – Мы будем использовать только тех, кого хорошо знаем и кому доверяем. Никаких друзей моих друзей. Только люди, за которых мы можем поручиться.

Вакарини плеснул себе в бокал красного вина.

– Не беспокойся, Сэл, – сказал он. – У меня есть надежные люди в Вегасе. Они умеют держать язык за зубами.

– Хорошо, но мне нужно очень много надежных людей, – возразил Сэл, накладывая салат на тарелку. – Никто не должен делать ставку больше, чем на пятьдесят баксов. Это предел. Именно поэтому нужно иметь очень много своих людей. Ясно?

Вакарини согласно кивнул, рот его был набит овощами. Ясно.

Жирный тип, сидящий спиной к камере, встрял в разговор:

– А что насчет денег, которые задолжал нам Золотой Мальчик? Это же куча денег. Мы что, должны забыть о них?

Гиббонс узнал этот мерзкий плаксивый голос. Фрэнк Бартоло, которого Мистретта назначил начальником команды Сэла на то время, пока Сэл был временным главой семейства. Очень влиятелен в строительных компаниях, имеет тесные связи с пенсионными фондами, платит нужным людям, чтобы получить контракты, и прочие подобные делишки.

Сэл указал на него рукой с бутылкой вина.

– Фрэнк, ты, кажется, прослушал, что я говорил. Я уже сказал, что обо всем позабочусь. Нам заплатят. Не беспокойся.

– Ну да, но Сабатини обычно так не поступает, – замахал обеими руками Бартоло. – Вся эта затея... Не знаю. Такими делами Сабатини не занимается. Он предпочитает, чтобы хлеб был испечен, нарезан и подсушен, он не любит такую дерьмовую неразбериху.

Сэл продолжал жевать с полным ртом, устремив в Бартоло два пальца, подобно двум стволам винтовки, и собираясь заговорить, как только прожует. Но тут в разговор неожиданно встряла его сестра.

– Я была у мистера Мистретты и все рассказала ему, Фрэнк. Он поддерживает дело на все сто процентов. Ему очень понравилась эта идея.

Гиббонс уставился на монашку. Черт побери, какое отношение имеет к их делам набожная сестричка?

Бартоло поднял руки, сдаваясь.

– Это все, что я хотел знать. Сил. Если Сабатини согласен, все в порядке. Если бы это не было согласовано с ним, я не пошевелил бы и пальцем. Ты же его знаешь – если Сабатини приходит в ярость, то его не остановить. Помнишь, что случилось с Томми Риксом и его командой?

В ответ никто не проронил ни слова. Все уткнулись в свои тарелки и молча жевали. Никому из них не нужно было рассказывать, что произошло с Томми Риксом и его людьми. Это знал даже Гиббонс. Гаэтано Риккардин по прозвищу Томми Рикс и шестеро его человек были изрублены на куски и зацементированы в фундаменте высотки на углу Шестьдесят восьмой улицы и Второй авеню. Ходили слухи, что Мистретта прямо-таки взбесился, когда узнал, что Томми Рикс у него за спиной проворачивает делишки с кокаином вместе с двумя колумбийцами из Куинса. И это после того, как Сабатини Мистретта дважды предупреждал его не иметь никаких дел с латиноамериканцами. Полиция получила разрешение прекратить строительные работы, им пришлось разломать фундамент, чтобы найти тела убитых. Самый большой кусок, который они отыскали, был размером с пятидесятицентовую монету, но им так и не удалось найти хоть один зуб, чтобы идентифицировать кого-нибудь из убитых. Все знали, что именно Мистретта приказал убить их, но следствие не имело доказательств, которые можно было бы предъявить суду. Рабочие на стройке грозились предъявить иск городу за прекращение работ, и полиции пришлось уйти ни с чем. На этом месте заложили новый фундамент и построили тридцатиэтажный дом с роскошными квартирами, а Мистретта снова улизнул от ответа. Ловкий ублюдок.

Все молча продолжали есть. Гиббонс заметил, что сестра Сесилия нервно поглядывает то на Сэла, то на Бартоло. Именно она в конце концов и прервала всеобщее молчание.

– Мистер Мистретта был особенно рад тому, что мы наконец получим достаточно денег, чтобы построить новое здание для приюта Марии Магдалины. Конечно, из доли Сэла. Правда, Сэл?

Сэл поднял глаза и кивнул, не переставая жевать.

– Конечно, Сил. Не беспокойся об этом. У тебя будет новое здание. Только пока ничего не говори про это архиепископу.

Что-то было с ней не так, но Гиббонс никак не мог понять, в чем же дело.

– Конечно, я понимаю. – Она кивнула, свет люстры скользнул по ее лицу.

Гиббонс не смог распознать маленького коротышку, который заговорил следующим.

– Послушай, Сэл.

– В чем дело?

– Как ты собираешься уговорить мистера Бешеного? Разве он согласится на такое? Судя по тому, что я видел по телевизору, он не слишком-то сговорчив.

Кое-кто рассмеялся. Монашка строго и неприязненно поглядела на любопытного коротышку.

Сэл отхлебнул вина из бокала.

– О нем не беспокойся. Он не идиот, знает толк в делах. Он купится на это.

– А если не купится?

Широкая улыбка появилась на огромном лице Сэла.

– Об этом не тревожься. У меня природный дар убеждать людей.

Все расхохотались, даже монашка. Хотя, похоже, смех ее был вымученным. Вероятно, она полагала, что ей следует посмеяться вместе с остальными.

За столом продолжали шутить по поводу таланта Сэла убеждать других. Вакарини сказал, что Сэл покажет мистеру Бешеному несколько новых приемов. Все снова рассмеялись. Гиббонс нахмурился. Он никак не мог врубиться. Кто такой Золотой Мальчик? Кто такой мистер Бешеный? Что за ставки будут сделаны в Лас-Вегасе? Никто из них не упоминался в последних досье на Сэла Иммордино, прочитанных Гиббонсом. Он поглядел на Догерти, вид у того был не менее озадаченный.

Догерти покачал головой и пожал плечами.

– Все это для меня совершенно неожиданно.

– Кто такой мистер Бешеный? – спросил Гиббонс.

– Понятия не имею, – снова пожал плечами Догерти.

Гиббонс повернулся к монитору. Глядя на обильную трапезу на экране, он вдруг ощутил приступ голода. Он отхлебнул кофе и попытался разобраться в царящей за столом неразберихе. Интересно, где же Догерти упрятал микрофон?

Фрэнк попросил передать ему тертого сыра, но ему сказали, что вазочка пуста. Сэл взял хрустальную вазочку и протянул ее Джозефу.

– Джозеф, – сказал он, – принеси, пожалуйста, еще сыру.

С того момента, как все уселись за стол, Сэл впервые обратился к брату, и Джозеф сердито поглядел на него.

– Кто я, по-твоему? Официант? Сам пойди и принеси этот чертов сыр.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Сэл все еще держал в руке вазочку, глядя на брата.

– Я сказал тебе, что нам нужно еще сыра, Джозеф. Я очень вежливо попросил тебя. А теперь пойди и принеси.

Джозеф обвел глазами сидящих за столом. Все молча и осуждающе смотрели на него. Даже сестра. Наконец он перегнулся через стол, взял у Сэла вазочку и быстро вышел из комнаты. Сесилия поглядела на Сэла и укоризненно покачала головой, но тот не обратил на это никакого внимания. Тогда она сложила салфетку, положила ее на стол возле своей тарелки и тоже вышла из комнаты.

Догерти быстро переключил несколько рычажков. Засветился другой монитор, на экране появился Джозеф, который стоял в кухне, прислонившись к стене, за спиной у него был ряд шкафчиков, сбоку стоял холодильник. Сестра Сесилия стояла перед раковиной, скрестив руки на груди.

– Не злись на него, Джозеф, – сказала она. – Он твой брат.

Гиббонс поймал хитрый взгляд Догерти. Кого он пытается обмануть? – подумал Гиббонс. Звук слишком чистый. Он наверняка пробрался в дом и установил там жучки.

– Ну же, Догерти, где они?

Догерти в ответ лишь отмахнулся.

– Слушайте дальше.

– Сэл не может быть самим собой, а это чудовищно трудно, Джозеф. Хоть он этого и не показывает, но я-то знаю, что он очень ценит то, что ты делаешь для него.

Джозеф возмущенно взмахнул руками.

– Так почему же он обращается со мной как с мальчишкой? Это нечестно, Сил. Я никогда не действую по собственному усмотрению. Я вечно выполняю его приказы. В глазах всех этих парней я полное ничтожество.

Сестра Сесилия терпеливо улыбнулась и подняла крест, который висел у нее на груди.

– Помнишь, что всегда говорила наша бабушка? Христос все видит и все провидит. Он не оставит тебя, когда придет время. Джозеф взял в руки крест, наклонился и уставился на него.

– Послушай, а что у Христа с головой?

Он показал мизинцем на распятие.

– Видишь? Вот эти маленькие дырочки в голове. Вот что дарит теперь твой драгоценный братец. Покупает тебе в подарок всякое дерьмо.

Подбородок сестры Сесилии нервно дернулся, и она принялась разглядывать распятие.

– Посмотри на его шею сзади, – продолжал Джозеф. – Тут видно, что она приварена. Разве это золото? Это просто дешевая побрякушка...

– Успокойся, Джозеф. Замолчи, – сказала сестра Сесилия и расстегнула цепочку на шее. – Просто не могу поверить в это, – продолжала она. – Это же страшный грех, осквернение святыни. Как люди могут решиться на такое? Сэл этого не перенесет, у него будет приступ.

Расстегнув цепочку, она взяла из шкафа стакан и наполнила его водой. Руки у нее дрожали. Похоже, именно ей грозил сердечный приступ.

– О чем это ты, Сил? Не надо так расстраиваться.

– Замолчи, Джозеф...

Она опустила распятие в стакан с водой, и в наушниках Гиббонса раздался пронзительный взвизг.

Догерти сорвал с головы наушники.

– Черт, – пробормотал он. – Она нашла его. У меня был там всего один жучок, и она нашла его. Черт побери!

– Гиббонс поглядел на него. Ирландские глаза Догерти больше не лучились смехом.

– Я подозревал что-то такое. – Гиббонс покачал головой и осклабился. – Засунуть жучок в голову самого Иисуса! Гореть вам за это в аду, Догерти. Непременно гореть.

Догерти мрачно взглянул на него.

– В аду? Что ж, я буду там не один, Гиб.

Гиббонс налил себе еще кофе из термоса. Он отхлебнул глоток и посмотрел на экран: монахиня молча смотрела на распятие в стакане, покусывая палец и не обращая никакого внимания на то, что говорил ей этот идиот Джозеф. Гиббонс поставил чашку на колено. Что же ее так мучает? – снова подумал он.

Глава 7

Гиббонс сидел в одиночестве за небольшим круглым столом в баре, возле эскалатора, ведущего наверх, в вестибюль отеля «Плаза». Он отхлебнул из бокала пиво и скривился. Потом посмотрел на полупустую бутылку из коричневого стекла с развеселой деревенской девицей на этикетке. Жуткая бурда, импортное немецкое пойло. Четыре доллара за бутылку. Пиво порекомендовала ему официантка, сказав, что это любимый сорт мистера Нэша. Что лишний раз доказывает: хороший вкус не приобретешь ни за какие деньги. О Господи, за такую цену он мог бы купить шесть банок «Роллинг рока».

Он посмотрел на свои башмаки и снова нахмурился. Они были белого цвета, в тон ремню. И в тон всем прочим атрибутам его костюма: темно-вишневым брюкам, желтой рубашке с короткими рукавами, легкому синему блейзеру. Он торчал тут уже два дня и все время одевался в эти дурацкие тряпки, надеясь затеряться в толпе среди тысяч приезжих, которые каждый день прибывали на автобусах в Атлантик-Сити. Он напал на след Тоцци вчера вечером и продолжал следить за ним до сих пор. Маскировка вроде бы удалась, потому что Тоцци до сих пор не обнаружил его. Гиббонсу уже даже хотелось, чтобы тот его заметил. Он вовсе не воображал, будто так уж похож на праздного бездельника. Он посмотрел на Тоцци, сидящего у столика спиной к нему. Проклятый ублюдок.

Тоцци снова болтал с барышней. За последние восемнадцать часов он уже в третий раз возвращался сюда, и немецкая бурда была уже пятым сортом пива, которые успел перепробовать за это время Гиббонс. Он просто молился, чтобы Тоцци отправился куда-нибудь еще, где можно заказать что-то другое. Но Тоцци, похоже, прямо-таки прилип к этой блондинке и неизменно возвращался в бар. Задает этот парень хлопот.

На блондинке, как и вчера, была мужская серая шляпа с широкими полями. Девушка не выглядела сногсшибательной красавицей, но было в ней что-то очень привлекательное. Гиббонс сказал бы, что она не похожа на многих других девиц, и в этой шляпе она выглядела весьма сексуально, не убийственно, но по-настоящему сексуально. Гиббонс слышал, как сегодня утром блондинка поддразнивала Тоцци, подтрунивала над его итальянским лоском. Она была остроумна, с отличным чувством юмора и, что особенно важно, несомненно умна. Гиббонсу она нравилась. Чем-то неуловимым она напоминала ему Лоррейн, какой та была прежде.

Гиббонс заметил, что блондинка прошла в другой конец бара, чтобы обслужить посетителя. Он прихватил свой стакан, подошел к стойке и уселся на стульчик рядом с Тоцци.

– У вас свободно? – спросил он.

Тоцци повел себя весьма подозрительно. Похоже, он был вовсе не рад видеть своего бывшего напарника. Он отвел глаза в сторону, глядя Бог знает куда. Тоцци всегда был параноиком, но никогда раньше это не проявлялось столь очевидно. Может, Тоцци боится, что Гиббонс скомпрометирует его прикрытие? А может, Иверс был не так уж не прав, подозревая, что Тоцци переметнулся на другую сторону? На лице Тоцци появилось недовольное выражение; как будто неожиданное появление Гиббонса нарушило все его планы.

– Черт побери, что ты тут делаешь? – спросил он.

Гиббонс осклабился.

– Не следует разговаривать с посетителями таким тоном, – сказал он.

Гиббонсу и в самом деле не понравился его тон. Он слышал, как Тоцци выпендривался перед этой блондинкой. Он решил, что Тоцци не хочет выходить из роли, но игра в стиле Никки Ньюарка была уж слишком убедительной. Гиббонс взглянул на стакан в руке Тоцци. Разумеется, бурбон. «Дикий турок» или же тот особенный ром, который он так любит. Но ведь еще только половина второго. Не рановато ли? Или это тоже часть его роли? Гиббонса одолевали дурные предчувствия.

– Что, черт побери, ты тут делаешь? – снова спросил Тоцци.

И снова чересчур раздраженно, по мнению Гиббонса.

Гиббонс кивнул в сторону блондинки, которая наливала томатный сок в стаканы, готовя «Кровавую Мэри».

– В чем дело? Хочешь окрутить и ее? Тебе недостаточно жены твоего босса?

Гиббонс просто высказал предположение, но по вспыхнувшим яростью глазам Тоцци понял, что предположение оказалось верным. Он видел Тоцци и Сидни прошлым вечером, и, хотя они были на публике, то, как она улыбалась Тоцци и постоянно касалась его рукава, выдавало более интимные отношения, чем следовало иметь жене босса и его телохранителю. Гиббонс прошел за ними в холл. Они вдвоем вошли в лифт для особо важных персон, и Гиббонс увидел, когда дверь уже почти закрылась, как Сидни потянулась к лицу Тоцци. Гиббонс решил, что они поднимаются на семнадцатый этаж, где у Сидни были личные апартаменты. Он узнал про это любовное гнездышко из рапорта, переданного в Бюро полицией Нью-Джерси. Сам Тоцци ни словом не обмолвился о нем в своих отчетах.

В уголках губ Майка появились глубокие злобные складки. Гиббонс покачал головой. Так с ним всегда. Когда дело касается женщин, Тоцци прислушивается только к тому, что у него ниже пояса. Впрочем, трудно упрекать Тоцци за то, что он соблазнился таким лакомым кусочком, как Сидни.

– Только не говори мне, что я не прав, – сказал он.

Тоцци поглядел в сторону, чтобы убедиться, что блондинка их не слышит.

– Что это ты воображаешь? Сидни для меня самый надежный источник информации. В сущности, мой единственный источник.

– В таком случае просвети меня. Что она рассказала тебе такого, о чем ты еще не успел сообщить нам?

Гиббонс с удивлением заметил, что, когда он произнес «нам», ноздри Тоцци затрепетали. Может, в Тоцци с некоторого времени копилось недовольство и раздражение против Бюро? Или это просто его реакция на то, что его напарник на этот раз встал на сторону Иверса, чего не бывало прежде? Тоцци снова оглядел бар.

– Не слишком-то много она мне рассказала. Она не любит раскрывать свои секреты, – сказал он.

– И все же что она тебе сообщила?

Тоцци наклонился к нему.

– Нэш глубоко увяз в делишках с семейством Мистретты. Пять лет назад они продали ему землю, на которой он построил это казино. Теперь подошел срок платежа, и они хотят получить свои денежки. Для этого сюда прибыл Сэл Иммордино собственной персоной. Но, насколько мне известно, долг еще не выплачен, потому что Иммордино появлялся снова.

Гиббонс машинально отхлебнул глоток мерзкого пива и снова скривился.

– Это и есть большой секрет, о котором ты не мог сообщить Бюро?

– Мне никак не удавалось собрать материал об их сделке.

– Какой же тебе еще нужен материал?

Теперь уже лицо Тоцци скривилось от злости.

– Ты спятил? Я получил сведения от жены Нэша. Жены не могут выступать в суде свидетелями обвинения. Таков закон, если ты помнишь. Мы не сможем использовать эту информацию, для того чтобы выдвинуть обвинение против Нэша. Вот почему я ничего и не сообщал. – Тоцци сделал глоток из стакана. – Кроме того, Иверс просто взбесится, если узнает, что я... ну, что у меня связь с женой Нэша.

– Понимаю.

Гиббонс поболтал в стакане пиво и поглядел на Тоцци. Он, несомненно, приобрел лоск на этой работе. Костюм европейского покроя, мягкие итальянские мокасины, уложенные волосы. Он отлично выглядел, эдакий умник с грандиозными замыслами, из тех, что начинают шоферами или телохранителями и пробивают себе дорогу наверх, к мафиозным семействам, стремясь со временем стать членом одного из них, – быть принятым в семейство для этих парней все равно что поступить в университет. Они живут только ради этой цели.

Гиббонс кивнул и задумался, глядя на бывшего напарника. Тоцци балансировал на краю пропасти, но он не предатель. Иверс был не прав, подозревая его. Гиббонс нутром чувствовал, что Тоцци действует честно, выполняя задание. Просто он, как всегда, делает это по-своему. Тоцци не передаст в Бюро сведения, которые позволят Иверсу ввести в дело нового агента, чтобы завершить начатое дело, используя информацию Майка. Нет, Тоцци никогда не пойдет на это. Он предпочитает действовать самостоятельно, превратив операцию в волнующее приключение. Чтобы потом преподнести Иверсу результаты на блюдечке с голубой каемочкой. Он был похож на кота, который приносит мертвую птицу к твоему порогу и молча сидит, очень довольный собой, ожидая похвалы. Проклятый Тоцци! Никогда не умел кооперироваться с другими. Гиббонс вздохнул и отхлебнул пива. Он сам тоже не умел.

– А что у тебя с этой блондинкой? – Гиббонс кивнул на барменшу.

Тоцци широко улыбнулся.

– Ее зовут Валери. Валери Рейнор. Очень славная. Она мне нравится.

– Понятно, еще одна легкая добыча.

– Заткнись! Все совсем не так! – взбесился Тоцци.

Гиббонс удивленно вскинул брови. Неужели Майк влюбился?

– Понятно, нравится. Ты кружишь вокруг нее, как муха над куском дерьма.

Тоцци поглядел в конец бара.

– Я же сказал тебе. Она нравится мне. Действительно очень нравится. Понимаешь, что я имею в виду?

Гиббонс посмотрел на Валери в ее шляпе, разливавшую напитки, и подумал о Лоррейн, прежней Лоррейн. Он понимал, о чем говорит Тоцци.

– Она замешана во всем этом? – спросил он. – В дела Нэша и его кредиторов?

– Нет, нет... Она просто работает тут.

Голос у него был грустный, вероятно, дела с Валери шли не так хорошо, как ему хотелось бы.

– Так в чем проблема? Ты ей не по вкусу?

Тоцци покачал головой.

– Нет, я так не думаю. Вроде бы все идет как надо.

– Ну и...

– Как, черт побери, я могу сделать хоть шаг в сторону Валери, если Сидни с меня глаз не спускает? Я должен соблюдать осторожность, даже просто сидя тут, в баре.

Гиббонс нахмурился. Могу огорчить тебя, приятель, ты не слишком осторожен.

Тоцци сделал еще глоток рома.

– Сидни жуткая стерва. Если она узнает, что я кем-то заинтересовался всерьез, она перекроет мне кислород. Может, даже уволит. Я постоянно должен быть у нее под рукой и исполнять все, что она ни пожелает. Иначе я не получу больше никакой информации. Если ей что-нибудь взбредет в голову, я обязан бросать все дела и мчаться к ней. Это становится просто невыносимо.

– Мне жаль тебя от всего сердца. Тяжелая работенка – трахать малышку вроде Сидни.

Вот поганец.

– Заткнись.

Тоцци допил остатки рома.

Гиббонс отхлебнул пива. Сегодня Тоцци был настроен как-то особенно мрачно. Может быть, сказалось напряжение от работы на нелегальном положении, а может, у него вправду были плохи дела с Валери. Как бы то ни было, Гиббонсу не нравилось поведение Майка. И дело не в том, что он говорил, а в том, как он говорил это. В его тоне слышались недовольные, высокомерные нотки. Кроме того, он, кажется, был несколько перевозбужден. Может, Тоцци перенапрягся, пытаясь сохранить самого себя, уберечься от поражения. Гиббонс снова вернулся к своему исходному предположению. Судя по всему, Тоцци балансировал на проволоке, пытаясь понять, каким Майком ему впредь оставаться – Тоцци или Томаззо.

– Послушай, вообще-то я рад, что ты здесь, – сказал Тоцци чуть более примирительно.

– Неужели? А в чем дело?

– Эта работа просто сводит меня с ума. Предполагалось, что у меня будет твердый график дежурств, но Нэш постоянно в последний момент меняет свои планы, и мне то и дело приходится работать сверхурочно. Разрываюсь между охраной Нэша и забавами с его женой. Совершенно не остается времени ни на что другое. У меня есть несколько зацепок, которые я хотел бы проверить, но мне просто отсюда не вырваться. Давай я расскажу тебе о них, и ты сделаешь эту часть работы. Во-первых, сходи в муниципалитет и выясни, чьи подписи стоят под сделкой на эту землю, потом...

– Стоп, стоп, стоп. Ты вечно поступаешь так со мной. Сначала воображаешь, будто можешь справиться со всем в одиночку, а потом втягиваешь в свои дела меня, чтобы я держал тебя за ручку. На этот раз выпутывайся сам...

– Послушай, – перебил его Тоцци. – Не устраивай сцен. – Он нервно огляделся вокруг. – Я не прошу ничего особенного. Я только прошу тебя сходить в муниципалитет.

Гиббонс вытер губы и посмотрел на шеренги бутылок в баре.

– Последний раз, когда я помогал тебе, это закончилось для меня госпиталем. Помнишь?

Тоцци закусил губу.

– Никогда не встречал более злопамятного ублюдка. Мы с тобой напарники. Во всяком случае, были напарниками. Я пытаюсь разобраться с этим делом. Почему ты отказываешься помочь мне?

Гиббонс чуть не задохнулся от ярости.

– Потому что для тебя расследовать дело – это висеть на люстре, прыгать в окно, разыгрывать из себя ковбоя...

– Ну, что еще? – рассердился Тоцци.

– А кроме того, у тебя нет времени на то, чтобы завершить расследование. Здесь еще слишком много работы, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Что ты имеешь в виду? Почему у меня нет времени?

– Я просто сказал то, что сказал. Иверс уже вне себя. Он дает тебе время до конца следующей недели, чтобы ты узнал что-то конкретное про Нэша. Иначе он отстранит тебя от этого дела. Так что посчитай, у тебя девять-десять дней. Мы оба прекрасно понимаем, что такое дело не расследовать за такой срок.

– Чепуха. Вместе мы сумеем.

– Нет-нет, и слышать ничего не хочу, никаких чертовых «вместе».

– Ну, Гиб. – Тоцци схватил его за плечо. – Мы должны хотя бы попробовать:

Гиббонс скинул его руку.

– Забудь про это.

Тоцци наклонился к нему и зашептал на ухо:

– Гиб, это твой последний шанс провернуть большое дело до свадьбы. Ты же знаешь, что Лоррейн, как только она станет миссис Катберт Гиббонс, уже не выпустит тебя на улицу.

Гиббонс стиснул зубы. Подонок. Гиббонс терпеть не мог, когда его называли по имени, и еще больше бесился оттого, что Тоцци был абсолютно прав. Лоррейн постоянно изводила его разговорами об отставке и требованиями, чтобы он хотя бы ограничился конторской работой. Черт бы их всех побрал.

Тоцци вскинул брови.

– Гиб, разве я прошу слишком многого?

Проклятая хитрая лисица.

– Послушай, Тоцци, я же сказал тебе...

– Сэр, этот тип надоедает вам? – Валери неожиданно очутилась рядом с ними за стойкой. – Если он причиняет беспокойство, я прикажу вышвырнуть его отсюда. – Она показала пальцем на Тоцци, глядя ему в глаза с откровенной насмешкой. – У нас есть крепкие тренированные охранники, которые умеют разбираться с такими типами.

– Вэл, позволь представить тебе моего дядю Берта. Дядя Берт, это Валери Рейнор.

– Очень приятно, – сказала она, протягивая руку.

Гиббонс пожал ей руку, ощущая горечь во рту, и кивнул. Дядя Берт? Гиббонс буквально выходил из себя, когда Тоцци подсмеивался над его возрастом. Чертов ублюдок.

– Что желаете? – Она показала на стакан. – Еще пива?

– Нет, спасибо.

Только не это немецкое пойло, подумал Гиббонс.

– А ты? – обратилась она к Тоцци. – Если тебе вообще еще что-то нужно.

– Нет, я за рулем.

Тоцци улыбнулся, заглядывая ей в глаза. Пожалуй, он и вправду влюбился. Вот болван.

Валери рассмеялась ему в лицо.

– Знаешь, приятель, тут ты никого не проведешь. Таких, как ты, нетрудно раскусить.

– Вэл, ты оскорбляешь меня в моих лучших чувствах.

Они продолжали некоторое время в том же духе. Гиббонс разглядывал Валери. У нее были печальные глаза и хриплый голос. Рот с одной стороны чуть шире, чем с другой, а волосы, несомненно, крашеные. Но все вместе смотрелось хорошо, куда лучше, чем по отдельности. Похоже, она была весьма умна – даже если ей и нравился Тоцци – и умела поставить его на место. Гиббонс никак не мог понять, почему она напоминает ему Лоррейн. Они были совершенно разные. Может быть, только умом. Лоррейн очень умна. По крайней мере, была умна, пока не помешалась на своих занавесках и поставщиках провизии.

Гиббонс тяжело вздохнул. Сейчас в этом баре в Атлантик-Сити свадьба уже не казалась ему неизбежной. Хотя он не мог пойти на попятную. Это сломало бы Лоррейн. Ему просто хотелось, чтобы все это не так угнетало его. Но, наблюдая за ее действиями в последнее время, он ничего не мог с собой поделать. Может, все кончится тем, что оба они будут несчастны. Он поглядел на Валери, которая показывала Тоцци язык. Может, вообще не стоит думать о будущем?

Гиббонс вынул десятку и положил на стойку.

– Валери, я передумал. Как насчет порции виски и стаканчика пива? Только не эту немецкую бурду.

Валери улыбнулась ему.

– Вы в моем вкусе. Пиво и виски – прекрасное сочетание. – Она взяла бутылку и налила ему виски, а потом пошла в другой конец стойки, чтобы открыть пиво.

– Не слишком ли рано для такой смеси? – наклонился к нему Тоцци.

– Кто бы говорил!

Гиббонс повертел стакан, дожидаясь пива.

– Ну и что ты скажешь? Ты поможешь мне? Гиббонс скосил на него глаза.

– Помогу. Почему бы и нет?

Хотя бы для того, чтобы ненадолго улизнуть от твоей замечательной кузины и собраться с мыслями.

Валери принесла пиво, взяла десятку и пошла к кассе, чтобы пробить чек. Гиббонс поднял стакан и залпом опрокинул его.

– Я знал, что ты передумаешь, Гиб. Знал, что тебе это понравится. Что ты не сможешь устоять.

Гиббонс медленно отхлебнул холодного пива, чувствуя, как оно льется через горло. Потом поглядел на Тоцци поверх своего стакана.

Тоцци усмехался своей дурацкой усмешкой.

– Ты славный парень. Гиб. В самом деле. Я очень благодарен тебе.

Гиббонс поставил стакан, положил руку на плечо напарника, наклонился к нему и улыбнулся, как настоящий дядя Берт.

– Я хочу сказать тебе кое-что, Тоцци.

– Что же?

– Дерьмо ты собачье.

Глава 8

Сэл подложил руку под голову, опершись о спинку кровати. Другой рукой под одеялом он чесал у себя в паху, глядя на Сидни, которая сидела рядом, старательно втирая крем в ногти.

Просто помешана на своих кремах, маслах и прочем дерьме, мрачно подумал он. Перед тем как лечь в постель, обмазалась с ног до головы, а теперь все сначала. Черт бы ее побрал.

Он протянул руку и принялся теребить ее сосок большим и указательным пальцами, подражая тому, как она втирала крем в ногти. Она мельком улыбнулась ему из-за прядей волос, продолжая возиться с ногтями. Еще бы темные очки в оправе сердечком, и чем не Лолита? – подумал он. Сейчас она и впрямь была похожа на маленькую девочку – впрочем, со всей экипировкой взрослой бабы. Не часто у нее бывало такое спокойное, нежное лицо. Стоило ей только заметить устремленный на нее взгляд, лицо мгновенно менялось. Сидни становилась похожей на похотливую деревенскую шлюху, готовую завалиться на солому с первым встречным. Может, именно потому он и был так привязан к ней? Потому что от нее в любую секунду можно было ожидать чего угодно.

Он усмехнулся и начал водить пальцем по темной неровной коже вокруг соска. Сиськи Сидни впечатляли своими размерами. Он даже сомневался, настоящие ли они. Многие богатые шлюхи вживляют под кожу мешки с силиконом. Он подергал сосок.

– Поаккуратнее. – Все с той же улыбочкой она чуть отпрянула, но не отвела его руки.

Он принялся поглаживать ее грудь, пытаясь нащупать рубцы от операции. Рука его делала свое дело, но мысли были далеко отсюда. Он думал о жучке, который обнаружила Сесилия. Чертовы полицейские. Должно быть, подкупили ювелира. Сегодня Вакарини собирался послать к нему одного из своих парней. Конечно, копы могли наведаться в его лавку и обделать дельце так, что ювелир ни о чем не догадался. Подонки. Слава Богу, что Сесилия недолго носила это распятие. Он подарил его в то самое утро. Если ублюдкам и удалось подслушать что-то, то только во время обеда. О чем же они говорили? Он теребил сосок Сидни, мучительно припоминая разговор за столом. Дерьмо! Ему никак не удавалось вспомнить каждое слово. Неужели придется отказаться от сделки с Нэшем?

Сидни на секунду подняла голову.

– Ты отвертишь его, Сэл.

– Что? – спросил он.

Потом до него дошло, что она имеет в виду сосок. Он отвел руку и принялся снова чесать яйца.

Сэл тяжело вздохнул и обвел глазами комнату. Все в комнате было фиолетового – пардон – лилового цвета. Как и все на этой яхте. Знаменитая лиловая яхта, построенная на заказ, двенадцать спальных кают, на палубе огромный зал для приемов – черт те сколько футов в длину, – множество кают для команды, винный погреб и еще Бог знает что. И все лиловое. Любимый цвет Сидни Нэш. Сэл поглядел на нее – ресницы опущены, не отрывает глаз от ногтей. Яхта – подарок Рассела Нэша. Мадонна, сколько же у него денег?

Нэш не какой-нибудь миллионер. Он миллиардер. Миллиард долларов... Тысяча миллионов баксов. Просто мороз по коже. Нэш пускает свои денежки в оборот, заставляет их работать. А этот скряга Мистретта на все про все оставил мне сраные тридцать миллионов. Как, по его мнению, я должен выкручиваться? Сукин сын. Я мог бы тоже ворочать миллионами. Но у старика размах мелкого лавочника. Скоро выйдет из тюряги, и все пойдет по-прежнему. Работа без лишнего риска. А какой барыш без настоящего риска? Надо было использовать шансы, которые плыли прямо в руки. Сделать, как сам считал нужным. Прокрутив крупное дело, когда старика только упрятали за решетку. Теперь купил бы цементные заводы. Многое можно было успеть сделать. Если бы да кабы... Хорошо хоть подвернулся Нэш со своим предложением. Правда, можно ли доверять этому ублюдку? Сумеет ли он в самом деле заработать на этом столько, сколько обещает?

Сэл потрогал босой ногой меховой коврик, снова позавидовав богатству Нэша. Странные люди эти богачи. Имеют кучу дорогих вещей, и при этом у них нет лишнего доллара в кармане. Никакой наличности. Там, на стройплощадке, Нэш заявил, что все деньги пущены в оборот. А не заявит ли он то же самое после боя? Я уговорю Уокёра, он сделает все, как надо, а Нэш возьмет и надует его. Что тогда? А если Уокер побежит в полицию? Чтобы пожаловаться на одного нехорошего парня, мафиози по имени Сэл Иммордино? Паскудство.

Он поднял глаза на Сидни.

– Твой муж вправду так богат, как говорит?

Сидни пожала плечами.

– Понятия не имею. Мне известно лишь то, что пишут газеты, – сказала она с хитроватой улыбкой.

Сэл нахмурился. Ему нужен четкий ответ, а не эта чушь.

– Как ты думаешь, сколько он стоит?

– Если верить «Нью-Йорк мэгэзин», полмиллиарда.

– А что ты думаешь?

Она снова дернула плечами.

– Во всяком случае, мне он ни в чем не отказывает.

Очень остроумно. Неужели эта стерва не в состоянии говорить серьезно?

Сидни подцепила еще крема из баночки и снова занялась ногтями. У Сэла заурчало в животе. Он не ел с самого утра. На яхте, конечно, есть кухня, но Сидни скорее всего даже не знает, где она. Эти руки никогда не мыли посуды. Можно позвать официанта – или как его там называют на яхте. И приказать принести что-нибудь. Но Сэл не хотел никому лишний раз попадаться на глаза. Довольно того, что его видел телохранитель, когда он поднимался на борт. Ублюдок видел его уже не первый раз. Сидни считает, что беспокоиться не о чем, этот парень работает на нее, а не на Нэша. Но разве можно быть до конца уверенным? Нэш вполне способен приплачивать телохранителю только за то, чтобы знать, с кем путается его жена. Сидни, похоже, нисколько не волнует то, что Нэшу могут сообщить про них. Впрочем, что Рассу за дело, с кем она спит? Ведь сам он не спит с ней. Странные люди. Вот что делают с людьми деньги. Все богачи – странные люди.

Если на то пошло, я тоже не прочь стать странным, подумал он.

Сэл чуть приподнялся и открыл дверцу бара, встроенного в изголовье кровати, надеясь отыскать что-нибудь пожевать. Он шарил рукой за бутылками, пока не отыскал коробочку с миндалем. По этикетке он понял, что орешки соленые. Вредно для желудка. Он снова залез рукой в бар и нашел большой пакет лесных орехов. Очень вкусные, но тоже не для него. Слишком много холестерина. И дорогие – четыре-пять баксов за крошечную упаковку. Сэл надорвал пакет и понюхал. К черту холестерин. Гулять так гулять. Он высыпал орешки на ладонь и отправил пригоршню в рот. Отменный вкус. Прислонившись к спинке кровати, он жевал орехи и глядел на меховое покрывало, гадая, из какого оно меха – норки, лисицы или песца.

– Хочешь орешков?

Сэл протянул пакет Сидни.

– Нет, спасибо. – Она покачала головой, не отводя глаз от ногтей.

– Возьми пожуй. Расс заплатил за них.

Она снова покачала головой, тряхнув волосами. Ему хотелось поговорить о деньгах Нэша так, чтобы она ничего не заподозрила, но он не мог придумать ничего путного. К тому же, если Сидни не захочет говорить, можно расспрашивать ее хоть до посинения – толку не будет. Она расскажет только то, что сама пожелает.

Сэл откинулся на подушку, думая о предстоящем поединке. Может, не стоит рисковать? Если дело провалится, Мистретта церемониться не станет. Тогда Сэла скорее всего ждет участь Томми Рикса. Старик не любит терять свои денежки. Он умеет быть беспощадным. С другой стороны, такие сделки на дороге не валяются. Когда еще подвернется такой случай? Может, вообще никогда.

Он рисовал на одеяле невидимые фигуры, перемножая в уме цифры. Если ставки будут пять к одному – тридцать умножить на пять, получается сто пятьдесят миллионов. Я получаю двадцать процентов, то есть тридцать миллионов. Если шесть к одному, то мы имеем сто восемьдесят, и у меня... тридцать шесть миллионов. На эти деньги можно купить два цементных завода. Если взять в долю Фрэнка Бартоло, мы сможем получить контракт на строительство какого-нибудь важного объекта. Совсем недурно. Миллиарды на этом не заработаешь, но все же кое-что. Ни в коем случае. Небольшую быстроходную лодку. Как их там называют? Кажется, торпеды. Совсем недурно. Сэл отправил в рот еще пригоршню орешков. Жизнь – отличная штука, когда есть деньги, большие деньги. Полицейские, конечно, ничего не услышали из их разговора за столом. Дельце слишком прибыльное, чтобы от него отказываться. Такая возможность предоставляется раз в жизни. Сэл кинул в рот еще пригоршню. Пережевывая орешки, он ухмылялся и ощупывал ногой мягкий лиловый мех. Абсолютно надежное дело. Почти совершенный верняк. Что, черт побери...

– Ну, расскажи мне что-нибудь, – вдруг сказала Сидни, втирая крем.

– Что рассказать? О чем?

– О том, что вы затеваете с Рассом, – проговорила она, не поднимая глаз.

– Тебя это интересует?

Она наконец взглянула на него.

– Я просто хочу все знать. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Сэл пожал плечами.

– Тут нечего рассказывать.

Он кинул в рот еще орешков. Эту стерву не проведешь, подумал Сэл. Она наклонилась к нему и принялась накручивать на палец волосы у него на груди.

– Почему ты мне не доверяешь? Я просто хочу сохранить свой брак с Нэшем, – сказала она с самым невинным видом.

– Не морочь мне голову. Ты его терпеть не можешь.

– Ну и что с того? Это вовсе не значит, что мне не нравится зваться миссис Нэш.

Вытянув ногу, она быстро провела ею по лиловому меху и ступне Сэла.

– На алименты все это не купишь. Если мы разведемся, нужда мне не грозит. Но я лишусь главного удовольствия в жизни.

– Разве деньги не доставляют удовольствия? – пожал плечами Сэл.

– Сами по себе нет. Мне нравится видеть свое имя в газетах, бывать на шикарных приемах, путешествовать и встречаться со знаменитостями. Вот это настоящее удовольствие. У моего первого мужа были деньги – не столько, сколько у Расса, но были. Он был долбаным вице-президентом «Дрексел Ламберт». Когда мы разводились, он получал уже примерно миллион в год, не считая премий. Мы жили в огромном доме в Бедминстере, устраивали скучнейшие вечеринки и сами ходили на вечеринки к скучнейшим людям. Самым значительным событием в нашей жизни бывала рождественская вечеринка у Малькольма Форбса. В последний раз Малькольм даже не удосужился появиться там. Ты не представляешь, как я ненавидела такую жизнь. Я меняла всю обстановку в доме каждые полгода, но он все равно оставался похожим на усыпальницу. Я заводила любовников, но и это было чудовищно скучно, потому что мой муж все знал и это его нисколько не волновало. Волновала его только собственная простата. Мне казалось, будто я гнию заживо.

– Неужто тебе приятнее быть женой Нэша? Он даже не спит с тобой.

– Нет, спит. Раз в год. Обычно это бывает под Рождество. Но дело не в этом.

Сэл взял еще орешков.

– А в чем же?

Она наклонилась к нему, широко раскрыв глаза.

– Дело в том, что быть женой Нэша очень... очень занятно.

– Не валяй дурака, – поморщился Сэл.

– Я говорю серьезно. Разбогатеть может всякий, но не каждому дано стать супербогачом, знаменитостью. Я не хочу сидеть взаперти, любуясь банкнотами. Я хочу находиться в гуще жизни. Вести жизнь богачей и знаменитостей. Я хочу купаться в деньгах.

– Знаешь, ты просто чокнутая. Я даже не понимаю, о чем ты говоришь.

Сидни вздохнула и откинулась на подушку.

– Расс был бы не прочь развестись со мной, но мне слишком многое известно про его делишки – не всегда законные. – Она усмехнулась. – Он почти ничего не рассказывает, но я умею докопаться до сути. Он знает, что я умею и целовать, и задавать вопросы. Думаю, он по-своему привязан ко мне.

О Боже, подумал Сэл, в самом деле Лолита. Он попытался кончиком языка поддеть застрявший в зубах орех.

– Ты действительно чокнутая.

Она склонила голову к плечу и поглядела на него.

– Как ты полагаешь, за что мне была подарена эта яхта?

Сэл задумался. Не исключено, что Нэш ненавидит яхты, но Сидни вынудила его купить ее. Все богачи – чокнутые.

– Ну так что вы затеваете с Рассом? – снова спросила она. – Что-то связанное с боксом? Я права?

Сэл сунул палец в рот, пытаясь выковырять орех.

– Кто тебе сказал, что это связано с боксом?

Черт побери, откуда она узнала? – подумал он.

– У меня есть собственные источники информации, – усмехнулась она, убирая мизинцем волосы со лба.

– Кто тебе сказал?

Кажется, он уже догадался. Телохранитель Нэша, тот, что был с ней в лифте. Смазливый ублюдок, похожий на полицейского. Томаззо.

– Кто тебе сказал, что у меня дела с Рассом? Ничего подобного.

Она пожала плечами и снова занялась ногтями. Теперь все козыри были у нее на руках.

– Кто тебе сказал про бокс? Телохранитель твоего ненаглядного муженька? Тот парень, который воображает, что он очень крутой? Томаззи, Томаззо или как его там?

Сидни пожала плечами и усмехнулась.

– Ты с ним трахаешься? Он рассказал тебе это в постели?

– Ты, кажется, ревнуешь?

– Ревную? Ты издеваешься? Что ты себе вообразила?

Сэл снова засунул палец в рот. Никак не удавалось выковырять чертов орех. Это он-то ревнует? Кого ревновать? Эту шлюху? Дело не в ней, а в Томаззо. С первой же минуты он почуял неладное. Конечно, Томаззо полицейский. Он спит с ней и выуживает информацию. Как она делает это с другими. Томаззо способен завалить все дело. Зависит от того, что именно ему известно. Дерьмо. А если он пронюхал про сделку с Нэшем? Следовало бы проломить его сраную башку. Хренов Томаззо, вздрючил меня в доску. Ублюдок. Если это он рассказал Сидни про бокс, ему крышка. Пусть заказывает себе гроб.

– Что у тебя с этим Томаззо? Чем он тебе приглянулся?

– Майк очень милый, – сказала она, опустив ресницы.

Вы только поглядите, воплощенная невинность.

– Что значит «милый»? А я не «милый»?

– Майк мне кое-что рассказывает.

– И что же он рассказывает?

Он опять поковырял в зубах. Чертов орех!

Сидни усмехнулась и уставилась на свои ногти, потом принялась мурлыкать какую-то песенку.

Сэл в ужасе закатил глаза. О Боже, теперь она будет петь.

– Это что-то новенькое, – задумался он, – не припоминаю.

– Сэл, это мелодия из «Беверли Хиллбилли», – сказала она таким тоном, будто он непременно должен был знать этот чертов мюзикл.

Она продолжала негромко мурлыкать, и Сэл знал, что Сидни не замолчит, пока он не скажет того, что она хотела услышать. Наверно, думает, что это очень остроумно. В последний раз она распевала песенку из «Мистера Эда», а перед этим из мюзикла «Кремень» – «баб-ба, даб-ба», черт побери. Он не выносил ее песенок, но ему нужно было узнать про Томаззо.

Он терпеливо ждал, надеясь, что она замолчит, но не тут-то было. Что ж, придется подыграть ей. Он закусил губу и выпучил глаза на манер Ральфа Крэмдена.

– Ладно, хватит, слышишь?

В ответ она перешла на громкое «ля-ля-ля».

– Сидни, заткнись, прошу тебя по-хорошему, – сказал он.

Она широко улыбнулась, продолжая напевать.

– Хватит, замолчи, пожалуйста.

Теперь в его голосе слышались просительные нотки.

Сидни никак не отреагировала.

– Сидни, выслушай же меня. Твой Томаззо отличный парень. С ним все в порядке. Ну что? Ты довольна?

Она мельком поглядела через плечо, продолжая мурлыкать и обихаживать ноготки. Ей нужно было услышать нечто большее, чем просто извинение.

Он сложил руки, словно для молитвы, и уставился в потолок.

– Господь свидетель, – сказал он, – если бы ты была моей женой, я не стал бы с тобой разводиться. Я просто прикончил бы тебя.

Это было вполне в ее вкусе – англосаксонское поведение на итальянский лад, крутой парень с крепкими бицепсами, готовый вот-вот взорваться. Очень смешно. Шлюха поганая.

Она снова улыбнулась, но не замолчала. Нет, вы только поглядите на нее. Просто неподражаема. Супербогачи, мать ее так. Ручаюсь, жена Ли Якокки не смотрит дешевые телешоу. Может, когда эта тварь была женой другого парня, она целые дни просиживала у телевизора? Жуткая стерва. Она способна пропеть всю ночь. И ничего не сказать про Томаззо.

– Понимаешь, – начал он, – тут нет ничего интересного. Совсем не то, что ты думаешь. У меня с Рассом есть дела, и они действительно касаются бокса. Хочешь знать какие? Я скажу тебе. Речь идет о Профсоюзах.

Сидни поглядела на него весьма скептически.

– Да, о профсоюзах мусорщиков и уборщиков. Твой муж хочет, чтобы все было прибрано сразу после боя, в ту же ночь. То есть людям придется работать в воскресенье, рано утром. А они делать это не обязаны. Имеют право не работать, если не пожелают. Вот Нэш и обратился ко мне. За определенное вознаграждение я должен убедить профсоюз. Чтобы люди вышли на работу. Чтобы не было лишних проблем. Вот и все мои дела с Нэшем. Ну что, ты довольна? А теперь скажи, от кого ты все узнала?

Она слегка усмехнулась, невероятно гордая собой. Потом потянулась к пакету, взяла орех и громко раскусила его. Прожевав его, она снова замурлыкала песенку.

Господь Всемогущий! Ну и баба. Он зацепил языком застрявший орех. Ей рассказал Томаззо. Конечно, он. Но как он узнал? Сэл напряг язык, вытолкнул орех и разгрыз его передними зубами.

– И что еще тебе сообщил твой дружок Томаззо?

Она завернула крышку на баночке с кремом и поставила ее на тумбочку.

– Я вовсе не говорила, что мне сообщил об этом Майк. Я вообще никогда не раскрываю свои источники информации.

Она повернулась на бок и принялась через одеяло поглаживать его член.

– Это он. Я уверен, что это он.

Сукин сын. Тридцать шесть миллионов. Он не лишит меня этих денег. Не важно, полицейский он или нет. Я тоже не прочь быть богатым и знаменитым.

Сидни встала на колени, болтая грудями у него перед лицом, и выдала очередное «ля-ля-ля».

– Кончай свои песенки! У меня уже голова разболелась.

Она рывком откинула одеяло, схватила его член и принялась теребить его так, словно он был из каучука. С ума сойти!

– Ля-ля-ля, – напевала она, полузакрыв глаза и улыбаясь.

Он отвел ее руки, выгнулся дугой и вонзился в нее до основания. Она заерзала в ритме все той же поганой песенки.

– Слушай, Сидни, сделай мне одолжение.

– Какое?

– Заткнись и трахайся.

Она стонала и улыбалась – маленькая Лолита на диком жеребце, – продолжая мурлыкать свой мотивчик. Чертова шлюха. Похотливая, любопытная стерва. Интересно, что она напевала в постели своему ублюдку Томаззо?

Глава 9

Все, кроме Тоцци и остальных телохранителей, внимательно следили за происходящим на ринге. Тоцци стоял в нескольких футах позади Рассела Нэша и, скрестив руки, оглядывал заполненный людьми гимнастический зал. Ему не нравилось то, что он видел. Дверь напротив была открыта, снаружи ярко светило солнце. Он различил в двери два темных силуэта, один из них – огромный мужик вроде Чарльза Эппса. Майк не мог разглядеть лица, но мужик был достаточно велик, чтобы быть Сэлом Иммордино. Сэл стоял в дверях со своим братом Джозефом. Но что им нужно на тренировочном поединке Эппса, когда вокруг крутятся все эти репортеры и телевизионщики? Для Сэла это слишком рискованный выход в свет. Если только у него не было достаточных причин, чтоб явиться сюда. Может, он хотел в чем-то убедиться лично? Например, в том, что уже приняты должные меры в отношении некоего фэбээровца, работающего на нелегальном положении. Тоцци уставился на темные силуэты. Все это его очень встревожило. Он вдруг ощутил себя крайне незащищенным. Он прищурился, пытаясь разглядеть лица, но без толку – солнце светило слишком ярко.

Тоцци отвернулся и поглядел на ринг. Свет ярких ламп отражался на бритой голове Эппса, когда он продвигался к своему партнеру по тренировке, имя которого было никому не известно, а лицо скрыто под боксерским шлемом. Партнер весьма походил на Двейна Уокера по росту, комплекции и телосложению. Без сомнения, не случайно. Тоцци удалось увидеть его лицо до того; как начался этот демонстрационный поединок. Парень совсем не был похож на Уокера, по возрасту он был ближе к Эппсу, еще не старик, но и не двадцатишестилетний юноша. Действовал он стремительно, налетая и отскакивая, наносил серию быстрых ударов, затем снова отскакивал, чтобы успеть перевести дыхание. То же самое делал сейчас и Эппс, тяжело отступая подпрыгивающими шагами, которые с большой натяжкой можно было принять за работу ног. Однако он еще вполне мог считаться достойным соперником чемпиона благодаря своему мощному удару. Тоцци определил по его свирепому взгляду, что Эппс ищет возможность показать, на что способен. Такой же взгляд был у Сэла, когда тот держал Майка за горло тогда в лифте. Незабываемое впечатление.

Эппс начал подходить к сопернику, применяя комбинацию из короткого удара левой и удара правой, высматривая незащищенные места. Тоцци слышал его тяжелое, шипящее дыхание и видел капли пота на лице, но Эппс продолжал упрямо наносить удары, надеясь, что ему повезет. Затем он стремительно нанес свой знаменитый удар правой – почти промахнулся, лишь задев шлем противника, однако чуть не свернул ему шею. Толпа зрителей словно пробудилась ото сна и насторожилась. Тоцци был удивлен и поражен увиденным. Партнер Эппса, похоже, тоже – он не замедлил отскочить за пределы досягаемости. Судя по всему, легендарный удар правой Чарльза Эппса с годами не утратил своей убойной силы.

Прозвучал удар гонга, и соперники разошлись по своим углам. Тоцци оглянулся на дверь – огромного силуэта там уже не было, и Майк слегка занервничал. Куда пошел этот парень, интересно, и вправду ли то был Сэл Иммордино?

Разговоры в толпе зазвучали громче, фотокорреспонденты и репортеры принялись подзуживать друг друга, обмениваясь нелицеприятными замечаниями, и голодными глазами поглядывали в сторону буфета, ожидая, когда же наконец все это закончится и они смогут пожрать на халяву. Нэш улыбался, изучая лица репортеров, стараясь угадать их настрой в отношении Эппса. Он специально пригласил их на тренировочный бой, чтобы подогреть интерес к предстоящему поединку с чемпионом и доказать им, что Эппс вовсе не «вышел в тираж», как они обыкновенно писали о нем.

Тоцци поглядел на Нэша, сидящего на складном кресле рядом с губернатором Нью-Джерси. Он больше не обращал внимания на репортеров и не позволял им отвлекать его своими вопросами. Он улыбался, ведя задушевную беседу с губернатором. В конце концов, он тут хозяин. Впрочем, лицо у губернатора было довольно унылое. Он вообще редко выглядел веселым. У него вечно был такой вид, будто он страдает запором. Такой же вид и у его телохранителей. Типичные парни из Секретной службы – чистенькие однобортные костюмы, строгие галстуки, крошечные наушники в ушах. Одному из парней, похоже, чем-то не понравился Тоцци, он поглядывал на Майка так, словно ожидал от него какой-то непредсказуемой выходки. Это было даже забавно. Знал бы парень, кто он на самом деле. Тоцци поглядел через плечо, озирая толпу. Интересно, знал ли это Сэл?

– Черт побери, – обратился Нэш к губернатору, говоря достаточно громко, чтобы услышали все в зале, – хорошо бы и нам выглядеть так в возрасте Чарльза.

Некоторые репортеры усмехнулись, но губернатор, казалось, не слышал слов Нэша. Зато их услышал Эппс и мрачно посмотрел на Нэша из своего угла. Он явно не был польщен таким комплиментом.

Прозвучал удар гонга, и Эппс ринулся на середину ринга. Может, его задело замечание Нэша, а может, он решил дать горяченький материал для всех этих чертовых писак-репортеров. Во всяком случае, он рвался в бой. Его соперника отнюдь не обрадовал неожиданный всплеск юношеской энергии, тем более что после полученного удара он не собирался давать Эппсу нового шанса. Он старался держаться как можно ближе к Эппсу. С его стороны это было весьма разумно. Он понимал, что служит сейчас просто козлом отпущения. Но он не хотел подставляться под смертельные удары правой только ради того, чтобы про Эппса чуть больше было написано в газетах. Парень решил прижаться к Эппсу – на близком расстоянии длинная рука противника сгибается в локте и не может причинить особых увечий. По крайней мере теоретически.

Тоцци быстро оглядел зал и снова стал смотреть бой. Он попытался поставить себя на место соперника Эппса и представить, что бы он стал делать. Он, разумеется, не смог бы побить его, об этом нечего и думать. Айкидо – вот конек Тоцци. Никогда не пытайся вступать в поединок с боксером, говорил ему сенсей. Но сейчас его невольно заинтриговала возможность сразиться с профессиональным боксером. Кроме того, он припомнил несколько приемов, которые неплохо сработали бы даже против мощного удара. Боксер действительно способен наносить атакующие удары, в то время как айкидо – это техника самообороны, построенная на отражении нападения. При этом, чем агрессивнее атакующий, тем лучше может противостоять ему боец айкидо. Как только боксер начинал бешено атаковать, он становился превосходным противником в борьбе айкидо. Опять же теоретически.

Глядя, как боксеры лупят друг друга по голове, на их разящие апперкоты, Тоцци вдруг ощутил неодолимое желание снова приняться за тренировки. Он не посещал класс уже более двух месяцев, с тех пор как перешел на нелегальное положение. Оно и понятно, теперь он был Майком Томаззо и не должен был делать ничего, что могло бы ассоциироваться с его прежней жизнью. Он подумывал о том, чтобы отыскать какой-нибудь класс в Атлантик-Сити. Но он был занят целые дни, сопровождая Нэша, а его расписание работы было столь непредсказуемым, что Тоцци даже не стал заглядывать в справочник. Но сейчас, когда он смотрел на боксеров, ему захотелось снова на мат – совершать броски, падать, отрабатывать приемы, применяемые против различных видов атаки, вернуть себе боевой настрой духа.

Впрочем, разве это убережет от пули? Черта с два.

Тоцци вздохнул и еще раз внимательно оглядел зал. Ну где же ты, мой малыш Сэл?

Бой продолжался без особого напряжения и неожиданностей. Эппс продолжал атаковать, но без видимого результата. Он что-то мрачно бормотал – возможно, напоминал противнику, что тому следовало бы одуматься и дать зрителям возможность насладиться красивым нокаутом, конечно, если он хочет получить деньги, причитающиеся ему за этот бой. Но противник, похоже, отказывался поступать разумно – может, из-за этого Эппс был похож на разъяренного быка? – и продолжал держаться к нему вплотную.

И тут Эппс вдруг чуть присел и начал наносить снизу серию апперкотов в четком, уверенном ритме, медленно опуская руку и затем выбрасывая ее вверх с сокрушительной силой. Тоцци снова услышал, как воздух с громким шипением вырывается из легких Эппса, но это было мощное дыхание сильного бойца, а не списанного в тираж старика. Удары попадали в цель, голова соперника моталась из стороны в сторону. Эппсу потребовалось меньше полудюжины таких апперкотов, чтобы удалось оторваться от противника. Репортеры внимательно следили за происходящим, даже Нэш привстал со стула и, стараясь перекричать остальных, подбадривал Эппса.

Теперь Эппс уже разыгрывал настоящий спектакль, нанося точные удары левой, поднимая правую, выделывая ею всевозможные финты и держа зрителей в напряжении. Его соперник держал руки на уровне лица, но он всего лишь защищал голову. Тоцци не мог понять, что происходит с парнем – то ли он просто ошеломлен натиском Эппса, то ли окончательно покорился своей судьбе. Эппс полностью держал ситуацию под контролем и вел спектакль к кульминации, используя правую руку пока только для защиты и приберегая ее для решающего нокаута. Толпа с нетерпением ждала, когда же он продемонстрирует свой легендарный удар правой. Кто-то выкрикнул из его угла, что раунд подходит к концу. Эппс кивнул сам себе – пришло время опускать занавес. Он еще несколько секунд наносил удары левой, заставив противника оказаться там, где это ему было выгодно, потом замер на миг и выбросил вперед правую руку молниеносным ударом прямо в подбородок противника. Удар был таким мощным, что того отбросило на канат, затем обратно на ринг, где он шмякнулся лицом о ковер.

Зал осветился вспышками камер, когда Эппс нарочито медленно направился в свой угол. Зрители устремились на ринг и окружили его, держа микрофоны и маленькие диктофоны. Но он даже не глядел на них, пока секунданты вытирали его полотенцами и расшнуровывали перчатки.

Вглядевшись в сплетение ног на ринге, Тоцци увидел лицо побежденного – белки закатившихся глаз, кожаный шлем сдавливает голову. Неприятное зрелище. Впрочем, Сэл Иммордино обходится со своими соперниками куда круче. Одного он даже убил. Тоцци быстро оглянулся, высматривая в толпе его огромную фигуру. Под ложечкой у него засосало, во рту появился горьковатый привкус.

Эппс спустился с помоста, и Нэш торжественно представил его губернатору. Голый по пояс, с блестящей от пота кожей, боксер стоял между двумя важными персонами, улыбаясь в камеры широкой улыбкой и выставляя напоказ редкие зубы. Нэш, большой мастер позировать перед камерами, поднял вверх его руку в боксерской перчатке, словно судья, объявляющий победителя. Именно такую фотографию ему хотелось увидеть в газетах – громила-боксер, стоящий между мультимиллионером и сидящим на стуле губернатором, – трое победителей на одном снимке. Чтобы привлечь внимание публики к предстоящему поединку, надо было растрезвонить по всему свету, что Эппс – вполне достойный противник чемпиона и даже, может быть, знаменитого Костолома Уокера. Если это фото появится в газетах, Нэшу будет плевать на то, что пишут про Эппса газетчики. Тоцци слышал, как однажды Нэш заявил, что фотоснимки впечатляют людей куда сильнее, чем любые статьи. Заядлые болельщики, мол, мельком просматривают колонки, посвященные боксу, но внимательно разглядывают фото.

Все фотокорреспонденты вскочили с мест, чтобы запечатлеть «тройку победителей». Толпа была как единый огромный организм – сверкающий вспышками, извивающийся, что-то бормочущий и кричащий. Тоцци была не по душе эта неразбериха – репортеры сбились слишком тесно, вели себя как кому вздумается. С точки зрения охранника это очень плохо. В такой свалке из камер и тел любой негодяй с пушкой преспокойно мог сделать один-два выстрела, прежде чем на это обратят внимание. Тоцци поглядел на вспышки камер, перед глазами появились темные пятнышки, сердце у него учащенно забилось в ожидании выстрела, он был готов броситься на пол и выхватить пистолет.

Какого дьявола я выбрал именно роль телохранителя, подумал он: Какая глупость! Пристрелят как последнего идиота.

Последовало еще несколько вспышек, потом репортеры отчалили прочь, Эппс опустил руку. «Тройка победителей» смогла наконец расслабиться. Ничего страшного не произошло. В толпе не оказалось убийцы. Операторы удалились, а Тоцци продолжал стоять, слушая, как колотится его сердце.

Он глубоко вздохнул, надеясь, что на лице у него не написано, насколько паршиво он себя чувствует. Нэш и губернатор стояли в углу ринга, беседуя о чем-то своем. Эппс в сопровождении менеджера направился в раздевалку. Репортеры и операторы устремились к буфету, ради которого они и явились сюда. Нэш привез своих людей из казино, чтобы подавать бесплатную еду и напитки представителям прессы. Ничто не располагает к тебе репортера так, как дармовая выпивка, гласило еще одно из изречений Рассела Нэша. Среди точек, мелькающих у него перед глазами, Тоцци вроде бы различил за стойкой бара знакомую серую шляпу. Он поморгал глазами и улыбнулся. Это была действительно она – белая блузка, черная жилетка, серая шляпа и все прочее. Он не знал, что она тоже будет здесь. Вэл...

Бамс! Что-то хлопнуло его по спине между лопаток. Он инстинктивно присел и сунулся за пистолетом в кобуру, укрепленную на лодыжке. Вот дерьмо.

– Эй, Томаззо! Что это ты, черт побери, делаешь?

Тоцци поднял глаза на черную фигуру, стоящую над ним. Сердце его снова сильно забилось. Но это был Ленни Маковски. Он просто похлопал Майка по спине. Тоцци опустил штанину и распрямился.

– Больше так не делай, Ленни.

– Что это с тобой, Томаззо? Интересно, кого это ты охраняешь здесь? Человека-невидимку? Мистер Нэш в другом месте, там, у тебя за спиной. – Напомаженный кок Ленни чуть не тыкался в лицо Майку.

– Сам знаю. Я слежу за ним.

– Как бы не так, Томаззо. Я тебе уже говорил, что из тебя никогда не выйдет хорошего телохранителя. Ты никогда не научишься действовать так, как это делают полицейские. Никогда.

– Отстань от меня, Ленни.

– Нет, я от тебя не отстану. Пока ты не будешь работать как следует.

– Я стараюсь, я очень стараюсь.

Отвалил бы ты, Ленни, подумал Майк. Мне нужно поговорить с Вэл. А не то у меня разорвется сердце.

– Послушай меня, Томаззо. У нас изменились планы. – Ленни вынул связку ключей и помахал ими. – Мистер Нэш едет в Трентон с губернатором на его машине, чтобы они могли поговорить по дороге. Мы с Фрэнком остаемся с мистером Нэшем. Шофер Джонни отгонит обратно в казино «роллс-ройс», а ты должен отогнать туда же нашу машину.

– Ладно.

Тоцци взял ключи и кивнул со скучающим выражением лица. Он не хотел, чтобы Ленни догадался, как он рад убраться отсюда раньше, чем ожидалось.

– Поезжай прямо сейчас. С людьми губернатора охраны у нас и без тебя хватит. Я найду тебя позднее в «Плазе».

Ленни повернулся и зашагал прочь.

Тоцци помахал ему вслед рукой. В своем черном костюме Ленни со спины еще больше, чем обычно, походил на кеглю. Просто поразительно.

Облегченно вздохнув, Майк сунул ключи в карман "и стал пробиваться сквозь толпу к бару. Валери издали заметила его, и на губах ее заиграла легкая усмешка.

Она сдвинула шляпу на затылок и прислонилась к стойке бара.

– Чем могу быть полезна, сударь?

Проведи со мной целую неделю в постели, подумал Тоцци и усмехнулся.

– Извините меня, извините.

Раздвигая толпу локтями, прямо перед носом у Тоцци к бару пробивался какой-то репортер, высокий парень в огромных очках в черепаховой оправе, с замшевыми нашлепками на локтях пиджака.

– Я хотел бы водки со льдом. У вас тут есть «Столичная»? Я хотел бы «Столичную».

– Погоди-ка минутку, приятель, – сказал Тоцци, – у меня тут дело.

Майк повернулся к Валери.

– Я отгоняю машину к казино. Еду один. Не желаешь прокатиться?

Она усмехнулась.

– Мама предупреждала меня, чтобы я не водилась с парнями вроде тебя.

– А что тебе угрожает? Я же за рулем.

– Такое мне уже приходилось слышать.

– У вас есть «Финляндия»? Дайте мне «Финляндию».

Тоцци мрачно посмотрел на настырного ублюдка. Похож на преподавателя колледжа.

– Она будет в вашем распоряжении буквально через минуту. Подождите немного. В конце концов, вы же не платите ни цента.

– Когда тебе надо ехать? – спросила Вэл.

– Как только ты освободишься. Никакой спешки.

О Господи, она выглядит действительно потрясающе. Вэл взяла стаканчик со льдом и перекладывала его из руки в руку.

– Все это утихнет примерно через полчаса. Тогда я смогу уехать.

– Я хочу «Абсолют». Как насчет «Абсолюта»? Дайте мне «Абсолют».

Тоцци сгреб очкарика за лацканы пиджака.

– Послушай, приятель. Ты что, не видишь, что у меня важный разговор с дамой? Не понимаешь, что это серьезный момент в наших отношениях и ты можешь порушить мое счастье? С тобой такого никогда не случалось?

Ублюдок вертел головой, как черепаха, пытающаяся улизнуть обратно в панцирь.

– Отпусти меня!

– До тебя дошло, что я вешу фунтов на пятьдесят больше? У меня четко выраженные агрессивные наклонности – похоже, это генетическая предрасположенность к насилию. Ты разве не знаешь, что с такими, как я, лучше не связываться?

– Отпусти меня, слышишь?

Он начал бешено извиваться и весь перекорежился, словно хотел вылезти из собственной кожи. Вэл перегнулась через стойку и погладила Тоцци по щеке.

– Вот это мужик! Разве можно устоять перед таким?

– Отпусти меня! – вопил ублюдок, окончательно перетрусив.

Тоцци схватил его покрепче и посмотрел на Валери.

– Я буду ждать тебя на стоянке. Черный «меркурий», припаркованный под деревьями.

– Слышишь, отпусти меня!

– И дай этому парнишке водки, хорошо? Кажется, он хотел «Смирновскую».

Он выпустил из рук присмиревшего поганца. Вэл опустила ресницы и вздохнула: настоящий герой. Тоцци покачал головой и, ухмыльнувшись, стал продираться сквозь толпу. Вэл воистину неподражаема. Он побрякал ключами в кармане. Душа его ликовала. Он наконец выберется из этого сумасшедшего дома, а главное, сможет побыть с Вэл, не опасаясь, что нагрянет Сидни. Сидни отправилась на своей лиловой яхте в Манхэттен, чтобы устроить вечеринку с коктейлями или что-то в этом роде. Она вернется не раньше завтрашнего вечера. Так что, если им с Валери вздумается скрепить их дружбу... Но куда же он повезет ее? На ближайший холм? В самолет? Не важно – по крайней мере, эта ночь принадлежит только им. Тоцци невольно усмехнулся. Проходя мимо тяжелой боксерской груши, он несколько раз ударил, по ней кулаками. Бум-бамс-бамс! Все складывалось отлично.

Выйдя на стоянку, он прикрыл глаза от солнца рукой. Было довольно жарко для апреля, птицы щебетали на соснах. Казалось, они просто обалдели от неожиданно теплой погоды. Стоит ли начинать вить гнезда, если снова может пойти снег? В здешних местах такое вполне возможно. Тоцци нырнул под деревья, парочка кардиналов перепорхнула с ветки на ветку.

О, ради Бога, делайте свое дело, не обращайте внимания.

Он шел по пыльной стоянке, направляясь в тень от высокой сосны, где был припаркован «меркурий». Солнечные лучи играли на капоте машины, казалось, что сейчас не апрель, а середина июня. Майк ослабил узел галстука. Может, им удастся сегодня вечерком выбраться на побережье. Подходя к черному «меркурию», он отметил про себя, что белого «роллс-ройса» Нэша на стоянке уже не было. Джонни, вероятно, уже отогнал его.

В тени сосен Тоцци заметил белобрысого парня, который возился с камерой, вполголоса бормоча ругательства. На нем были джинсы, коричневая вельветовая спортивная куртка и кроссовки – последний писк моды среди фоторепортеров.

– Простите, – сказал он, – не могли бы вы мне помочь? Заело пленку, и мне одному не справиться.

– О чем разговор.

Тоцци зашел в тень дерева, чтобы поглядеть, в чем там дело. Парень показал ему 35-миллиметровую камеру с усовершенствованной вспышкой.

– Что нужно сделать?

– Вот тут, видите?

Парень поднял камеру и врезал ею Тоцци прямо по носу. Тоцци инстинктивно схватил парня за горло. В порыве ярости он готов был свернуть ему шею, но, прежде чем он успел пошевелиться, что-то ткнулось ему в спину. Чья-то рука рванула его за плечо и откинула назад, а пушка еще глубже врезалась ему в спину. Тоцци, скосив глаза, глянул через плечо и увидел человека с пушкой. Дешевый твидовый пиджак в елочку, новехонький, только что из магазина, и стильные джинсы, но какого-то нелепого цвета. Зато на руке, державшей его за плечо, он увидел массивный золотой браслет и дорогой перстень с двумя рядами бриллиантов. Тоцци заметил отражение парня в стекле соседней машины. Волосы были гладко зачесаны назад. Этакая расфуфыренная дешевка.

Волосы белобрысого были выбриты возле ушей и стояли ежиком на макушке. Расхаживая взад и вперед, он то и дело почесывал за ухом, стискивал челюсти и скалился. Что-то вроде нервного тика, смахивает на бешенство.

Когда боль от удара по носу переместилась выше, к глазам, Тоцци поглядел на него. Боль в голове и в сердце пульсировала в унисон. Человек с пушкой не мог не слышать ее биения. Тоцци ждал, когда же наконец белобрысый ублюдок скажет ему: «Поганый фэбээровец, мы размозжим твою чертову башку». Именно это он должен был сейчас сказать. Иммордино все известно. О Господи...

Блондинчик продолжал расхаживать взад и вперед, корча жуткие рожи. Тоцци больше не в силах был сдерживаться.

– Что вам от меня нужно?

– Заткнись... Молчи... и просто... слушай...

Блондинчик старательно выговаривал каждое слово, продолжая корчить рожи. Второй подонок вжал пушку Тоцци в позвоночник, вероятно, для пущей убедительности.

– Мы от Сэла Иммордино. Усек? Он говорит, что ты плохой мальчик. Он говорит, что ты суешь нос... так твою мать... в чужие дела.

Неужели они ни о чем не догадываются? – подумал Майк. Неужели Сэл просто ревнует меня к Сидни? Что ж, вполне возможно. Может, он не собирается меня прикончить, а просто решил предупредить. Если бы обстояло иначе, я был бы уже мертв. Меня давно бы пришили, а тело бросили бы где-нибудь, как они обычно и поступают. Тогда нужно продолжать играть роль.

– Пошел-ка ты и твой Сэл Имм...

Блондинчик размахнулся камерой и врезал ею Тоцци по голове. Осколки стекла упали на устланную прошлогодней хвоей землю. Тоцци покачал головой. Чертов гаденыш, кажется, разбил мне лицо в кровь, подумал он.

– Не будь таким идиотом, Томаззо. – Блондинчик стиснул зубы. – Заткнись и слушай.

Тоцци охотно прикончил бы мерзавца, но за спиной маячил тот подонок с пушкой... Собственная пушка была в кобуре на лодыжке, но ему было не достать ее. Он попытался получше разглядеть того, кто стоял у него за спиной, в стекле соседней машины, гадая, хорошо ли тот владеет оружием. Может, это новичок, еще никогда не имевший дела с убийством? Тоцци прикидывал, сумеет ли, быстро обернувшись, выхватить пистолет. Но кроме того, не следовало забывать про блондинчика – у того тоже наверняка было оружие, помимо камеры. Дерьмо собачье. Тоцци вдруг стало не по себе. Неужто Сэл все-таки знал что к чему? Может, он велел блондинчику поболтать немного перед тем, как прикончить фэбээровца? Может, он только потому еще и жив?..

И тут Тоцци вдруг припомнил кое-что из своих занятий айкидо, приемы, которым его учили много месяцев назад, – что делать, если некто приставит пушку к твоей спине? Он не мог точно припомнить все движения, кроме того, рука на плече не предусматривалась в упражнении. Майк попытался представить себе, как в подобной ситуации повел бы себя сенсей. Скатиться на бок, пока не окажешься плечом к плечу с нападающим. Схватить его за запястье... Да, все правильно. Вывернуть ему запястье и опрокинуть его на пол, применив котэ гаэси. Да, верно, но что делать с рукой на плече? Как использовать прием, когда рука убийцы лежит на твоем плече? А если повернуться в другую сторону? Туда, где нет руки с пушкой? Применить котэ гаэси ему не удастся, а если попробовать кокю нагэ? Да, но как быть с пушкой? Не упустить ее из виду. Невозможно ничего предпринять, пока внимание сосредоточено на пушке. Как же все-таки проделать все это?.. О Боже...

– В чем дело? – спросил блондинчик. Он продолжал расхаживать взад и вперед, три шага туда, три сюда, не переставая клацать челюстями. – Трудновато уразуметь, о чем мы говорим? Брось, это довольно просто. Мы тебе все объясним на пальцах.

Когда он снова отвернется, я попробую применить котэ гаэси, подумал Майк. Его дружок держит меня за плечо не слишком крепко. Я справлюсь. Ну, блондинчик, отвернись, отвернись от меня! Я скину на землю твоего приятеля и приставлю пушку к твоей башке. Ну же, блондинчик, я жду... Отвернись же... Вот так... Наконец-то!

Но в тот самый миг, когда Майк рванул к мерзавцу с пушкой, он вдруг заметил в стекле соседней машины отражение еще одной головы – в серой шляпе! О Боже! Какого дьявола она тут делает? Майк быстро кинул взгляд на блондинчика, тот все еще смотрел в сторону. Ушла бы ты отсюда, Вэл...

Тоцци уже собирался заняться ублюдком с пушкой, но тут увидел в стекле машины, как Вэл шлепает того ладонями по ушам. Подонок завопил дурным голосом, словно у него лопнули барабанные перепонки, и схватился руками за голову. Вэл вырвала у него пушку, сделав это быстро и уверенно. Потом приставила дуло к его затылку и приказала не двигаться. Иначе она разнесет вдребезги его башку.

Ничего себе, подумал Тоцци. Вот это да!

– Держи другого! – крикнула Вэл, кивнув в сторону ворот.

Блондинчик вознамерился дать деру, петляя по стоянке. Тоцци опустился на одно колено, пристроил свой 22-миллиметровый пистолет на другое колено, прицелился... И чуть было не закричал: «Стой! ФБР!» – но вовремя прикусил язык.

– Назад, сукин сын!

Он ухватил блондинчика, когда тот уже собирался прыгнуть в машину; парень отказывался что-либо понимать, он вдруг набросился на Тоцци, навалившись ему на живот. Оба опрокинулись в грязь, блондинчик попытался вывернуть руку Тоцци с пушкой, обвивая ее, как змея, и колотя о землю. Тоцци что было сил лупил его по почкам – раз, два, три, – но парень словно не чувствовал боли. Тоцци врезал ему по носу, потом прижал болевую точку за ухом. Он что было сил давил большим пальцем, но, видно, не нащупал нужное место – парень, похоже, не чувствовал боли. Чертов ублюдок, может, он робот?

Тоцци вдруг увидел колеса его тачки прямо перед глазами. А если попробовать? Может, сработает? Он высвободил руку и выстрелил в шину, чуть прикрыв глаза, когда нажимал спусковой крючок. Он услышал, как воздух со свистом вырывается из шины, и отвернулся, чтобы грязь не угодила ему в лицо.

Блондинчик откатился в сторону, протирая глаза.

– Черт, что это за дерьмо мне попало в глаза?

– Дерьмо у тебя в голове, дорогуша.

Тоцци схватил его за лацканы куртки и кинул на машину. Потом обыскал и оттащил немного в сторону, где были Вэл и пижон с золотыми погремушками.

– Присмотри за ним, – сказал он Вэл, обыскивая пижона. В кармане у того нашелся маленький пистолет. Тоцци кинул его в заросли кустов, потом взял у Вэл 9-миллиметровую пушку и тоже бросил в кусты. Затем схватил пижона за ворот и швырнул на землю, а сверху толкнул на него его сообщника, который продолжал скулить про свои глаза.

– Лицом вниз, руки на затылок! – приказал он.

Пижон немедленно подчинился, но блондинчик заскулил еще громче, жалуясь на боль в глазах.

– Вот что, передай своему боссу, чтобы он шел к черту. Понятно?

Тоцци повернулся к Вэл.

– Все, сматываемся отсюда.

Он протянул ей ключи от машины, не опуская пистолета и не отводя его от лежащих на земле. Она села в машину и включила зажигание, а он плюхнулся на заднее сиденье, держа в руке пистолет.

– Давай жми, – сказал он и захлопнул дверцу.

Тоцци встал на колени на заднем сиденье и вперился взглядом в парней, лежащих на земле.

– С тобой все в порядке? – спросил он.

– Лучше не бывает.

Похоже, Вэл была действительно в полном порядке. Она вела машину быстро, но спокойно. Вырулила с проселочной дороги и нажала на педаль газа. Когда она сдвинула шляпу на затылок, Майк вспомнил о Гиббонсе. Это был привычный жест его напарника в подобных ситуациях.

– Кто они, твои приятели? – спросила Вэл.

– Ни хрена себе приятели. Я с ними даже не знаком.

– Да что ты говоришь!

Она затормозила у светофора, потом вырулила на шоссе с двусторонним движением. Прибавила скорость – около шестидесяти пяти миль – скорость большая, но не слишком. Машину она вела очень уверенно.

Тоцци закатал штанину и засунул пистолет в кобуру.

– Где ты научилась этому? – спросил он.

– Чему именно?

– Лупить ладонями по ушам.

– Когда-то я проходила курс самообороны. Обычные курсы для девиц, которые ужасно боятся, что их изнасилуют.

– А где ты научилась стрелять?

Она оглянулась на него и усмехнулась.

– Никогда в жизни не держала в руках пушки.

– Ну конечно!

– Клянусь, это правда. Впрочем, я брала уроки борьбы.

– Оно и видно.

– Нет, просто я умею сосредоточиться.

– Что?

– Меня учили, что нужно уметь сосредоточиться перед боем. Я обучалась китайскому боевому искусству тай-чи. Мы этим немного занимались, – объяснила она, не отводя глаз от дороги.

– Тай-чи?

«Чи» по-китайски то же самое, что «ки» по-японски, которое входит в слово «айкидо». Там тоже применяется термин «уметь сосредоточиться». Взять себя в руки перед боем. Это понятие есть и в айкидо. Тоцци смотрел, как она уверенно держит руль. Он отчаянно пытался не выдать своего раздражения по поводу ее опытности в делах, которые, как он полагал, доступны лишь ему одному.

Некоторое время они молчали. Она включила радио и крутила ручку настройки. Брюс запел о любви, подобной длинному туннелю.

– Ну и кто кого доставляет домой? Я тебя? Или ты меня? – спросила она с обычной усмешкой.

Тоцци покачал головой и расхохотался. Вэл была просто неподражаема. Он не смог бы сердиться на нее, даже если бы захотел.

Лишь одно обстоятельство продолжало беспокоить его. Отпустит ли ему Сэл достаточно времени, чтобы насладиться ее неподражаемостью? Улыбка на его лице угасла.

Глава 10

Похолодало, небо было чистым, луна светила ярче обычного. В ее свете лицо Джозефа казалось фиолетовым, вернее, лиловым. Хоть бы он не перебздел, мрачно подумал Сэл. Джозеф стоял возле двери, засунув руки в карманы, подняв воротник и надвинув на глаза шляпу. Должно быть, воображает, будто похож на Уильяма Пауэлла в фильме «Дистрофик». Ничего себе дистрофик.

Сэл тронул его за локоть.

– Ты помнишь, что нужно сказать?

– Конечно, помню. Послушай, Сэл, я не такой идиот, как ты думаешь.

– Не злись, Джозеф. Я знаю, что ты считаешь это моей очередной глупостью, но давай действовать, как договорились.

Джозеф мрачно покачал головой.

– Не понимаю, почему ты не хочешь сразу выйти на Уокера. Не думаю, что это правильно. Но ты у нас босс, а я всего лишь исполнитель приказов. Меня вообще ни во что не посвящают.

Сэл постарался ничем не выдать своего раздражения. Свиные отбивные – единственное, в чем ты разбираешься, братишка, злобно подумал он.

– Не беспокойся, Джозеф. Я хорошо знаю этих парней.

Джозеф пожал плечами.

– Ну конечно. Я все сделаю, как ты скажешь.

Сэл закусил нижнюю губу. Вечно он выкобенивается. Если бы не Сесилия, Сэл давно бы послал его к черту. Пусть бы сидел в своей мясной лавке, на большее он не способен. Сэл никак не мог уразуметь, отчего он так дорожит мнением сестры. Если она монахиня, это еще не значит, что она умнее всех на свете. «Позаботься о Джозефе, – вечно твердит она, – он твой единственный брат». Семейные традиций? К чертям собачьим. Семейные узы доставляют слишком много хлопот.

Сэл толкнул дверь и вошел в гимнастический зал. Воспоминания нахлынули на него. Зал остался таким же, как прежде, когда он тренировался здесь – когда это было, в 72-м, в 73-м? – перед решающими поединками. Лунный свет струился через окна, падал на тяжелую боксерскую грушу. Сэл вспомнил, как часами молотил эту грушу. А Генри Гонсалес стоял рядом, выкрикивая грозным тоном: «Апперкот! Крюк! Правой! Удар правой! Удар левой! Боковой удар! Ниже! Еще ниже!» И так многие часы. Вероятно, так он тренирует сейчас Уокера.

Но может, у него теперь новые методы? Как-никак он отлично натаскал Уокера, сделал его чемпионом. Когда Генри был его тренером, они об этом и мечтать не могли. Для всех остальных Сэл всегда оставался лишь ступенькой на пути к пьедесталу. Все желали сразиться с ним – это было почетно, ведь он был известным тяжеловесом с мощным ударом, – но сам он терял больше, чем приобретал. Сэл, разумеется, прекрасно понимал, что ему далеко до Уокера. У него не было такой маневренности. Не было его физических данных. Не было идиотического бесстрашия, позволявшего Уокеру идти на риск, но зато доставать своего противника. В глубине души Сэл всегда признавал, что, хоть он и мог бы достичь большего, ему нечего тягаться с таким, как Костолом Уокер. Ему далеко до знаменитого Двейна. Да и вообще, все давно быльем поросло, и нечего из-за этого голову ломать. Сэл не ощущал никакой горечи. Ничего похожего.

Джозеф окинул взглядом пустой зал.

– Ну, где же он? Я его не вижу, – прошептал он. – Если бы он был здесь, не стали бы гасить свет.

– Помолчи, пожалуйста, – сказал Сэл.

О Господи, Джозеф все-таки выведет его из себя. Сэл внимательно осмотрел знакомый зал. Отблески лунного света ложились на ковер на ринге, на потертые, обитые кожей углы. На этом ринге тренировались Рэй Робинсон и Сонни Листон. Генри постоянно твердил, что ему нравится этот зал, что в нем есть некое волшебство, какая-то магия. Сэл поднял глаза и посмотрел на стропила. Может, тут и была магическая сила, но помогала она только избранным.

– Где же он, черт побери?

Сэл злобно взглянул на брата. Временами я готов убить его...

– Эй, кто здесь?

На ринге возникла чья-то фигура. Белоснежные волосы торчком, серо-голубой атласный пиджак и довольно объемистое пузо. Сэл разглядывал своего бывшего тренера, стоявшего в полосе лунного света. Еще не старик, но, конечно, стареет. А кто из нас не стареет рано или поздно?

– Кто тут? Это ты, Двейн?

Сэл подтолкнул Джозефа.

– Приступай к делу.

Джозеф недовольно покосился на брата, это выражение не сходило с его лица, даже когда он заговорил:

– Генри, тут ваш старый приятель. Он хотел бы поболтать с вами.

– Какой еще приятель?

Сэл ссутулился и, волоча ноги, направился к рингу.

– Это я, Генри. Твой питомец Сэл. Помнишь?

– Какой еще Сэл?

Зажегся верхний свет, перекрыв мягкое свечение луны.

– Сэл Иммордино, – важно произнес Джозеф, держа руку на выключателе.

Генри дернулся в сторону и прищурился. Он стоял в углу ринга с сигарой во рту, похожий на бывалого морского волка.

Сэл медленно приближался, идиотски улыбаясь своему тренеру.

– Это я, Генри.

Сэл взобрался на помост и обнял Генри.

– Привет, Генри. Как дела?

От Генри, как и прежде, несло табаком. Он уклонился от крепкого объятия. Сэл представил себя на его месте.

Джозеф поглядел на Гонсалеса снизу вверх.

– Мы были поблизости, и Сэл сказал, что хочет поздороваться с вами, пожелать удачи. Надеюсь, вы не против?

Генри глядел на них недоверчиво и почти враждебно. Он знал, что Сэл придуривается, в этом не было никаких сомнений. Но как раз это и нужно было Сэлу. Сэл жаждал увидеть страх в глазах бывшего тренера, то, чего, по мнению Генри, никто не мог увидеть там. Страх – дело хорошее. Помогает сэкономить уйму времени и сил. Сэл стоял рядом, ухмыляясь, пригнув плечи, мотая головой и переступая с ноги на ногу, и наносил нелепые удары по воздуху перед лицом опытного тренера. Тот стоял возле канатов, руки его точно приклеились к ним. Что ж, недурно. Теперь твоя очередь, Джозеф. Задай-ка ему жару.

– Мой брат постоянно говорит о вас, мистер Гонсалес, – начал Джозеф. – Все время только о вас и твердит, даже врачам о вас рассказывал. Вот мы и пришли сюда повидаться с вами.

Джозеф взобрался на помост, перегнулся через канаты и зашептал на ухо. Генри:

– Врачи считают, что это пойдет ему на пользу, взбодрит его. Последние несколько лет Сэл страдает от депрессии.

В ответ Генри лишь пожал плечами.

– А что вам нужно от меня? Я же не врач.

Он пытался держаться молодцом, но глаза выдавали его. Все, что он знал про Сэла, было, разумеется, вычитано из газет. А газеты выдают версию ФБР: мол, Сэл морочит всем голову и с ним все в порядке. Генри знал Сэла в те давние времена, когда тот был одним из мальчишек, мечтавших стать чемпионом. ФБР утверждает,что он опасный преступник, глава мафиозного семейства. Единственное, в чем Генри не сомневался, это то, что кулаки у Сэла по-прежнему крепкие. Генри смотрел на Сэла, но старался избегать его взгляда. Бедняга, он не знал, что и думать.

Джозеф снова перегнулся через канаты.

– Поговорите с ним немного, вот и все. Прошу вас, мистер Гонсалес. Мой брат считает, что он уже ни на что не годится. Даже жить больше не хочет. Все, о чем он говорит, это вы и бокс. Вот так-то. Сделайте одолжение. Пожалуйста, сделайте вид, будто вы тренируете его перед поединком. Всего пять минут. Это так важно для него.

Генри вынул изо рта сигару и беспомощно развел руками.

– Понимаете, я... Послушайте, а как вы узнали, что я тут? Вы что, выслеживали меня?

Джозеф покачал головой.

– Сэл знал, что вы будете здесь. Он сказал, что вы всегда задерживаетесь в гимнастическом зале в воскресенье вечером, если впереди важный поединок. Что вы сами говорили ему это. У него очень хорошая память. Просто замечательная память.

Сэл кивнул, идиотски усмехнулся.

– Да, именно так я и сказал ему, Генри. Воскресная ночь – очень беспокойная. Ты всегда вышвыривал меня из зала в воскресенье вечером. Ты любил побыть один и поволноваться в одиночестве.

Сэл продолжал кивать, молотя руками воздух. Джозеф все проделал отменно. Когда захочет, он умеет выглядеть естественно и говорить очень убедительно. Отличное прикрытие, когда не выкобенивается.

– Что вы наседаете на меня? Что вам нужно?

Экий подозрительный ублюдок, подумал Сэл.

Джозеф состроил огорченную мину.

– Должно быть, вы этого не знаете, мистер Гонсалес, но некоторые государственные органы – например ФБР – втемяшили себе в голову, будто мой брат – мафиози. По каким-то неведомым причинам они решили, что он даже глава семейства, босс, как они это называют. – Джозеф перешел на шепот. – Вы только поглядите на Сэла, мистер Гонсалес. Сэл... как бы это сказать... недееспособен.

– Ну а что вы делаете тут? Все это весьма странно.

Генри вынул изо рта потухшую сигару, потом снова сунул ее в рот и немного пососал.

– Мы пришли, чтобы избавить вас и чемпиона от массы ненужных неприятностей. Нас оклеветали. Но чего же ради страдать вам и Уокеру? Если бы мы вам позвонили или пришли днем, полицейские непременно стали бы вас об этом выспрашивать и причинили бы массу хлопот, совершенно вам ненужных. А если бы про это пронюхали газетчики, о, что бы тут началось... – Джозеф печально покачал головой. – Это было бы нечестно по отношению к чемпиону.

Генри жевал сигару, глядя на Сэла. Он изо всех сил старался выглядеть спокойным, но глаза выдавали его. Сэл усмехался и кивал, молотя руками воздух и делая вид, будто ничего не слышит. Джозеф разыграл все, как надо. Теперь очередь Сэла.

Он неуклюже вертелся вокруг тренера, нанося короткие удары по невидимому противнику.

– Надевай перчатки. Генри. Поработай над моей координацией. Ты говорил, что у меня дерьмовая координация. Давай, Генри, натягивай перчатки.

– Нам в самом деле очень бы хотелось этого, мистер Гонсалес. Всего пять минут.

Очень хорошо, Джозеф. С такой искренностью вполне можно взять банк.

– Ну ладно, я...

– Давай, Генри. У меня и правда плохая координация.

Тренер вскинул кустистые брови и пожал плечами.

– Не знаю, может... Только пять минут.

– Только и всего, – сказал Джозеф.

– Хорошо, я согласен. Вон перчатки.

Он указал в угол ринга, где висело несколько пар потрепанных перчаток.

Джозеф взял две пары и одну протянул тренеру.

– Ладно, лишь бы поскорее покончить с этим, – сказал Гонсалес.

Он вынул изо рта сигару, нырнул под канаты и спустился вниз, чтобы куда-нибудь пристроить ее. Когда он вернулся на ринг, Джозеф помог ему натянуть перчатки.

– Когда мы были еще детьми, я всегда помогал Сэлу. – Он туго затянул шнурки и завязал их двойным узлом.

Потом направился к брату. Сэл усмехнулся, когда Джозеф стал затягивать шнурки на его перчатках.

Сделав дело, он отошел в сторону, а Сэл, волоча ноги, стал подбираться к Гонсалесу.

– Прекрасно, Генри. А вот и я.

Он нанес несколько слабых ударов по перчаткам тренера. Вид у Генри был удивленный и слегка растерянный. Он все еще не понимал, как ему быть.

– Скажи, Генри, чтобы я не опускал правую. Я всегда опускаю правую. Ты вечно твердил мне об этом.

– Да... Верно. Не опускай правую.

Гонсалес предусмотрительно отодвинулся подальше, он хорошо помнил его удар правой.

Сэл наседал на него, нанося слабые, ленивые удары.

– Ну, Генри, скажи, что я делаю неправильно. Объясни, что я должен делать. Ты же говоришь чемпиону, что он должен делать, верно?

– Да, конечно, Сэл... Я говорю чемпиону, что он должен делать.

Гонсалес по-прежнему держался на расстоянии.

Сэл рванулся вперед и мягко нанес удар левой ему по уху.

– Он ведь хороший мальчик, твой чемпион? Всегда слушается тебя. Хотя он и чемпион, а всегда тебя слушается. Верно?

– Да, Сэл, он слушается меня.

Сэл еще раз ударил его по уху, уже чуть сильнее.

– Да, Уокер послушный мальчик. Он делает все, что ты ему говоришь. Ты ему как отец. Верно?

– Да, Уокер хороший мальчик.

Сэл снова врезал ему по уху.

– Когда я лежал в госпитале – помнишь, я лежал в госпитале? – я слышал, как какой-то парень с дурацкой прической говорил по телеку, что ты единственный, кого он вообще слушает. Единственный. Он для тебя вроде любимого пса.

– Нет, Сэл, он не...

Еще один удар по уху.

– Они говорили, что он готов спрыгнуть с небоскреба, если ты прикажешь.

– Нет...

Бумс! Чуть сильнее.

– Они говорили, что, если Генри Гонсалес прикажет Уокеру проиграть бой, тот проиграет.

– Нет...

Бумс! Еще сильнее. Гонсалес дернулся и прикрылся.

– Я сам слышал это, Генри. – Сэл прямым апперкотом пробил оборону. – Вот что я слышал.

– Это не так...

Бумс! Бумс! Два быстрых удара правой, пока еще вполсилы.

– Готов поспорить, что он сделает все, что ты ему прикажешь. – Еще удар. – Парень любит тебя. Любит как отца.

Бумс! Бумс! Гонсалес согнулся и стал похож на черепаху, пытающуюся спрятаться в свой панцирь. Глубоким апперкотом Сэл заставил его приоткрыться.

– Ну ладно, довольно! Пять минут уже прошло...

Бумс! Бумс!

– Как насчет того, чтобы чемпион проиграл бой? Как насчет того, чтобы дать Эппсу побить Уокера в третьем раунде? За хорошие деньги! Недурное предложение для тебя и Уокера. Ты прикажешь ему сделать это?

– Нет, Сэл....

Бум-м! Апперкот прямой правой в солнечное сплетение. Генри согнулся пополам и повис на руке Сэла.

– Я спрашиваю тебя еще раз, Генри.

Сэл зубами развязал шнурки на правой перчатке.

– Что ты на это скажешь, Генри? За три миллиона баксов.

Сэл скинул перчатку с руки.

– Хватит, Сэл...

– Эй, Сэл, поосторожнее, – закричал Джозеф, стоящий за канатами. – Ты убьешь его.

Пошел ты, братишка.

Сэл сжал кулак и нанес удар правой. Голова старого тренера мотнулась в сторону, из носа потекла кровь, окрашивая в красный цвет верхнюю губу.

– Я еще раз спрашиваю тебя, Генри. Ты прикажешь ему? Ну как?

Апперкотом в живот Сэл подбросил его вверх. Потом расшнуровал и скинул левую перчатку. И еще раз врезал кулаком по уху.

– Не слышу ответа, Генри. – Еще удар. – Не слышу ответа.

– Я не могу... – задыхаясь, пробормотал Гонсалес.

– Осторожнее, Сэл!

Заткнись, чертов ублюдок.

Сэл вдруг подумал о том, что Генри сделал Уокера чемпионом, а потом вспомнил о тех боях, которые он устраивал для него, боях, которые выставляли его соперников в самом лучшем свете и позволяли им взобраться на пьедестал. Он стиснул зубы и прямым ударом правой врезал Гонсалесу в подбородок – мощный, знаменитый удар правой, который свалил с ног Лоусона и которого не избежал даже Али. Голова с седыми волосами откинулась назад, ноги Гонсалеса подогнулись, и он рухнул на ринг.

– О Господи, Сэл, ты убил его! Куда он теперь годится? Что нам делать? Ведь скоро бой. Я же говорил тебе, что нужно было идти прямо к Уокеру.

– Заткни свою дерьмовую глотку! – рявкнул Сэл. Он нагнулся и поглядел на Генри. Господи, неужели он убил его.

Черт, если Генри умрет, все дело провалится. Дерьмо.

– Принеси воды! – крикнул он Джозефу. – И поживее!

Он поднес пальцы к носу Генри. Ему показалось, что тот дышит. Сэл почувствовал одновременно и облегчение и разочарование.

– Тебя следовало бы прикончить за то, что ты сделал со мной, старый хрен, – пробормотал он. – Где ты там, Джозеф? – крикнул он.

И тут распахнулась передняя дверь.

– Эй, Гонс, что, черт побери, ты тут делаешь? На хрена ты включил свет?

Это был Двейн Уокер со своей черномазой подружкой, повисшей у него на руке. Чемпион почуял что-то неладное и застыл на месте, уставившись на Сэла. Потом заметил тренера, лежащего на полу.

– Гонс? Гонс, это ты? – встревоженно спросил он.

Он оттолкнул девицу и бросился к рингу.

– Гонс! Что ты сделал с ним, ублюдок?

Он скинул кожаную куртку и проскользнул под канатами, но вдруг остановился как вкопанный и уставился на лежащего без сознания Гонсалеса. Молча стоял и смотрел на него. Потом начал раскачиваться из стороны в сторону. Затем поднял голову и поглядел в глаза Сэлу.

– Сукин сын, ублюдок...

Чемпион стремительно, как пантера, бросился на Сэла и нанес ему сокрушительный удар правой. Сэл отшатнулся назад, оглушенный. Уокер схватил его за ворот, истошно вопя:

– Какого хрена ты это сделал, сукин ты сын? Какого хрена ты избил Гонса? За что?

Уокер продолжал молотить Сэла, орал и наносил один удар за другим.

Сэл хотел нанести ответный удар, но Уокер прижал его к канатам. Он попытался защищаться, но удары градом сыпались на него. Ему не справиться с Уокером, подумал он. Сэл получил сильный удар в нос, и время для него словно остановилось. Потом он почувствовал знакомую боль. Сотрясение мозга. Казалось, будто паутина покрыла все его лицо, и боль медленно проникала в глубь черепа. Сэла охватила паника. Этот бешеный сукин сын как-никак чемпион мира в тяжелом весе, он размозжит ему череп мощными кулаками без перчаток. Этот парень изувечит его.

Уокер еще раз врезал ему по уху.

– Зачем ты это сделал, ублюдок? Почему?

Сэл попытался прикрыть голову.

– Джозеф! Джо...

В зале прогремел выстрел.

Уокер замер с занесенным кулаком. Оглядел зал.

– Успокойся, парнишка, или твоей подружке придется делать пластическую операцию.

Сэл оглянулся и прищурился. Джозеф глядел на них из угла ринга, направив свой огромный 9-миллиметровый пистолет прямо в щеку девицы и положив палец на спусковой крючок, другой рукой он заломил ей руку. У нее были гладкие, словно приклеенные к голове – модные среди черномазых – волосы. На лице сверкали белки широко раскрытых от ужаса глаз.

Сэл поглядел на Уокера, тот стоял точно вкопанный, пытаясь уразуметь, что происходит. Сэл оттолкнул его, выпрямился и улыбнулся. Молодец, Джозеф, все-таки ты не полный идиот. Спасибо, я в долгу не останусь.

– Что это вы затеяли? – высоким голосом крикнул Уокер, слишком высоким для такого громилы.

– Мы просто хотели сделать мистеру Гонсалесу весьма выгодное предложение, – спокойным, доверительным тоном начал Джозеф. – Очень выгодное и для тебя, чемпион. Но он не захотел ничего слушать, и моему брату пришлось внушить ему кое-что.

– Что еще за хреновина? Не понимаю, о чем ты...

– Все очень просто, чемпион, – спокойно продолжал Джозеф. – Ты проигрываешь бой Эппсу и получаешь столько денег, сколько никогда и не видел. Куда больше, чем ты получишь, выиграв его.

– Дерьмо! Ты что...

– Три миллиона, чемпион. Полностью в твоем распоряжении. А сейчас помолчи и пораскинь мозгами. Сколько из призовых семнадцати миллионов ты получишь в самом деле? А? Сколько? Ты хорошо знаешь, как это бывает. Я могу и не рассказывать тебе. Большую часть заберет Дядюшка Сэм, еще часть – налоги штата, еще часть – казино, еще менеджеры, кое-что – Генри, потом всякие чаевые, нужно уплатить и тому, и этому, и брату того и этого и так далее. И что остается тебе? Не так уж много, верно? Ты принимаешь наше предложение, и никто на свете об этом даже не узнает. Положишь денежки в банк, и никто ничего не пронюхает. Денежки будут твои, и только твои. Ну, что скажешь, чемпион?

– Двейн! – умоляюще взвизгнула девица.

Уокер поглядел на нее с нескрываемой ненавистью. Только ее ему сейчас не хватало. Было видно, как он мучительно пытается обмозговать предложение, но голова у него работала слишком медленно, так что ему было сейчас не до этой малышки. Плевал он на нее. Это было совершенно очевидно. Скорее всего Уокера бесило, что она могла слышать их разговор. Ведь в глубине его тупых мозгов уже вызревало решение проиграть бой.

– Двейн! Он делает мне больно!

– Чего ты от меня хочешь? У него же пушка.

Сэл усмехнулся. Он вытащил платок и приложил его к носу. К его удивлению, крови не было. Он снова усмехнулся. За такие деньги можно и получить по носу.

– Что скажешь, чемпион? – снова спросил Джозеф. – Недурное предложение?

– Я... Я... – Уокер не мог выдавить из себя ни слова. Он снова уставился на лежащего на полу Гонсалеса. – Не знаю.

Сэл свернул носовой платок и сунул его в карман.

– А теперь послушай меня, чемпион.

– Что ты делаешь, Сэл? Не дури. Говорить буду я.

Вид у братца был очень обиженный. Боже, какой ранимый.

– Все в порядке, Джозеф. Я просто хочу кое-что объяснить нашему чемпиону.

Джозеф недовольно пожал плечами. Он не любил, когда Сэл вдруг переставал разыгрывать из себя идиота. Джозефу нравилось вести переговоры вместо брата – он начинал ощущать себя важной персоной.

Сэл повернулся к Уокеру.

– Послушай, чемпион, ты должен понять, что мы тут не в рулетку играем. Такое предложение нельзя просто принять или не принять. Мы хотим, чтобы ты проиграл этот бой, но, если ты не согласен, тебе лучше вообще забыть о боксе и начать подыскивать себе новую работенку – можешь стать уборщиком, швейцаром или кем-то еще по своим способностям. Потому что тогда твоей боксерской карьере конец.

– Пошел ты к черту. Что ты в этом понимаешь?

– Вот как? Что ж, послушай. Если ты не проиграешь бой, я представлю следствию торговца наркотиками, который засвидетельствует, что продавал тебе анаболики, кокаин, крэк и героин. Даже двух торговцев.

– Ерунда, парень. Я не принимаю анаболиков.

Сэл пожал плечами.

– Ну и что? Показаний свидетеля будет достаточно, чтобы Комитет по боксу взял тебя на мушку, всем известна их любовь к тебе. Эти задницы просто умирают от желания насолить тебе. Не важно, виновен ты или не виновен. Как только тебя заподозрят в употреблении наркотиков, они не допустят поединков с твоим именем в программе. Можешь забыть об этом. Они лишат тебя титула. А кому ты будешь нужен без звания чемпиона? Вот что с тобой будет, приятель.

Ну же, Уокер. Ты должен сделать это. Просто обязан.

Чемпион лишился дара речи. Казалось, он впал в коматозное состояние. Он молча стоял, опустив голову на грудь и глядя на лежащего на полу Гонсалеса, словно ожидая, что тот встанет и подскажет ему, что делать. Потом опустился на колени, ощупал грудь тренера, шею, лицо. Ему хотелось, чтобы Гонсалес очнулся и разобрался, что тут происходит, чтобы он снова стал его добрым папочкой и принял верное решение.

Его дело – драться, остальным занимался Гонсалес. Генри делал все, чтобы боксеры полностью зависели от него. Вот почему они с Сэлом никогда не были друзьями. У Сэла были собственные планы и обязательства.

– Тебе следует подумать о себе, чемпион, – сказал Сэл. – Генри хороший тренер, но он несколько старомоден. Разумеется, ты вполне способен нокаутировать Эппса. Все это знают. Но в результате ты получишь совсем немного. Не будь идиотом. Всегда старайся заработать побольше денег. Ты не сможешь оставаться чемпионом всю жизнь. Все мы стареем. Таков закон жизни. Тебе следует подумать о будущем. Умные парни всегда думают о будущем. Будь и ты умницей.

– Двейн! Двейн! Он делает мне больно!

Джозеф снова начал выкручивать руки девице, еще сильнее, чем прежде.

– Заткнись, стерва!

Казалось, Уокер готов прибить ее.

– Говоришь, три миллиона? – прошептал он, повернувшись к Сэлу.

Тот кивнул.

– И ни с кем не придется делиться?

– Ты дашь побить себя перед четвертым раундом, и деньги будут ждать тебя в банке на Каймановых островах. Все три миллиона достанутся тебе. Больше никому.

Уокер, словно в трансе, закивал. Он что-то бормотал себе под нос.

– Что скажешь, чемпион?

Уокер продолжал бормотать, кивая и глядя на Гонсалеса. Что это, черт возьми? Шаманский ритуал?

– Я тебя спрашиваю!

Казалось, Уокер не слышал его. Ему все еще хотелось, чтобы Гонсалес очнулся и решил за него. Чертов Генри. Превращает боксеров в маленьких детей. Они даже поссать не могут без его разрешения. Вот почему он ничего не сделал для Сэла. Сэл не желал быть послушным мальчиком. Чертов Генри. Сэл был готов снова расквасить ему морду.

– Послушай, чемпион, я хочу кое-что объяснить тебе. Генри славный парень, но неужели ты думаешь, что его заботят твои интересы? Какого дьявола он устраивает тебе этот поединок с Эппсом? Ты будешь биться с вышедшим в тираж, и вскоре люди станут говорить, что ты тоже уже вышел в тираж. Ты должен иметь дело с теми, у кого есть будущее, чтобы оставаться на вершине пьедестала. Послушай меня. Заработав три миллиона, ты сможешь участвовать в тех поединках, в каких захочешь. Прими предложение Нэша. Он выложит столько денег, сколько тебе и не снилось. Ну что, Уокер?

Уокер глядел на него, прикрыв глаза, лицо его кривилось и морщилось. Он снова что-то забормотал.

– Что ты там бормочешь? Говори яснее.

Уокер опустил голову и плечи.

– Я говорю – согласен, согласен... Я все сделаю.

Сэл хлопнул в ладоши.

– Ты умный парень, Уокер. Ты принял правильное решение.

Сэл проскользнул под канатами и спустился с ринга.

Джозеф неохотно выпустил девицу. Держа пушку наготове, он начал пятиться к двери. Настоящий Джордж Рафт. Вот ублюдок.

Сэл остановился возле ринга, глаза его были сейчас на одном уровне с глазами Уокера, который снова склонился над Гонсалесом.

– Послушай, чемпион. Это очень важно. Непременно доставь Гонсалеса в госпиталь Милосердной Девы Марии в Ридинге. Госпиталь Милосердной Девы Марии, не забудь. Он в сорока пяти минутах езды отсюда. Зарегистрируй его под именем... – Сэл нахмурился, обдумывая. – Под именем Гектора Диаса. Слышишь, Гектор Диас. Они о нем позаботятся и не станут задавать лишних вопросов.

Он обернулся к брату.

– Не забудь позвонить доктору Стиву и договориться обо всем.

Джозеф кивнул, не спуская глаз с ринга.

Сэл отвернулся и пошел к двери. Джозеф продолжал пятиться, наставив дуло пистолета на чемпиона.

– Убери свою чертову пушку, пока не прострелил себе голову, – сердито приказал Сэл. Редкий идиот мой братец, подумал он.

Сэл оглянулся на ринг. Черномазая шлюшка повисла на Уокере, ожидая, что тот станет утешать ее. Но чемпиона волновал только его тренер. Его папочка.

– Эй, чемпион, – крикнул Сэл, – и не слишком ломай себе над этим голову. Просто сделай, как обещал. Если будешь много думать, в голове появятся лишние мысли. А для парней вроде тебя это очень вредно.

Девица уставилась на Сэла, из глаз ее текли слезы. Если Уокер не услышал его слов, она ему перескажет. И конечно, напомнит про три миллиона. Можно не сомневаться.

Сэл отвернулся и сделал глубокий вдох. Он чувствовал себя превосходно. Приятное тепло разливалось внутри. Теперь все сработает. Непременно сработает.

– Пошли, – сказал он брату. – Нам пора.

Глава 11

Гиббонс ничего не мог с собой поделать. Он снова уставился на жирного коротышку в черном дождевике, стоящего перед скелетом огромного динозавра. Три последних дня Гиббонс не спускал с него глаз, заходил вместе с ним в кафе, магазинчики, музеи, Центральный парк, но так и не мог привыкнуть к его виду. И дело было не в его физиономии с перекошенным ртом, а в том, как он ходил, глядя в спину людям, как поправлял узел галстука, воротник, манжеты, как доставал носовой платок и прочищал нос со звуком, подобным реву носорога. Сабатини Мистретта как две капли воды походил на покойного директора ФБР Эдгара Гувера.

Гиббонс сдвинул шляпу на затылок и поглядел на часы. Было почти три. Если Мистретта и сегодня не изменит своему обычному распорядку, он вскоре отправится в кафе, чтобы заказать чашку кофе и кусок пирога. Вчера это был персиковый пирог, а позавчера с кокосовым кремом. Гиббонс не переставал думать о кокосовом креме. Лоррейн заявила, что ему не следует больше есть подобные вещи. У него в крови высокий процент холестерина. Врач сделал тест на содержание холестерина, когда они с Лоррейн ходили сдавать анализ крови. Сказал, что больше двадцати двух, а хорошо это или плохо? Лоррейн пообещала, что будет покупать для него пироги с белковым кремом, что и сделала тем же вечером. Но это совсем не то, что кокосовый крем. О священные узы брака, черт бы их побрал.

Гиббонс прошелся по залу и остановился возле информационной таблички, краем глаза глядя на Мистретту. В прежние времена они с Лоррейн заходили сюда, по крайней мере, раз в год. Музей естествознания и Метрополитен были их любимыми. Лоррейн очень нравился рыцарский зал в Метрополитен. Она специализировалась не на этом периоде, но все эти мечи и доспехи неизменно приводили ее в восторг. Рыцарские доспехи появились во времена раннего Ренессанса, а вовсе не в средние века, объяснила она, когда они впервые были здесь вместе. В средние века были кольчуги. Он любил поддразнивать ее, говоря, что во времена цезарей римские легионы без труда разбили бы любую средневековую армию, будь то христиане или варвары. В качестве примера он показывал витрину с короткими римскими мечами. Легкое и компактное оружие. Все равно что сравнивать современное огнестрельное с тяжелыми палашами средневековых англичан и французов. И вообще, битвы более позднего времени – это просто кровавая мясорубка. Биться следует только один на один, лицом к лицу, как это делали римляне.

Гиббонс тяжело вздохнул. Они с Лоррейн больше не вели подобных бесед. Теперь они ходили по магазинам и выбирали занавески. Он поглядел на Мистретту и подумал, заставляет ли его жена выбирать занавески. Нет, Мистретте наверняка глубоко плевать на занавески. Скорее всего он полагал, что смена занавесок, которые просто нуждаются в стирке, – пустая трата денег. Судя по всему, Мистретта не из тех, кто швыряет деньги на ветер.

Гиббонс подошел к скелету огромного динозавра с другой стороны от Мистретты и поглядел на него через ребра грудной клетки животного. Казалось, будто мафиози вновь очутился за решеткой. Впрочем, туда ему и дорога.

Мистретта отвел взгляд от таблички и посмотрел Гиббонсу прямо в глаза. Тот отвернулся. Мистретта, вероятно, догадывался, что за ним следят. Охранники не выпускали его из виду с того момента, как он оказался в Центре социальной реабилитации. Вот почему он проводил целые дни в прогулках по городу, старательно избегая встреч с членами своего семейства.

По словам главного охранника Сэперстейна, Мистретта не общался ни с кем, кроме монашки, сестры Сэла Иммордино. Они виделись в пятницу, за два дня до того обеда в доме Иммордино. Судя по тому, что им с Догерти удалось подслушать, Мистретта дал свое согласие на какое-то новое дело, затеянное Сэлом и связанное с Лас-Вегасом, неким Золотым Мальчиком и мистером Бешеным. Вообще-то это не соответствовало привычкам Мистретты. Он предпочитал всем руководить самолично, и, пока он отбывал срок в тюрьме, его семейство вело себя поразительно тихо. Почему он позволил начать новое дело всего за несколько дней до окончательного освобождения? Если на протяжении четырех лет он не разрешал Сэлу ничего, кроме ведения рутинных дел, что заставило его вдруг всецело довериться Иммордино? Что-то тут не так.

Если только Иммордино не затеял игру на свой страх и риск. Последнее крупное дело, пока бразды правления еще в его руках. За спиной Мистретты? Если это дело имело отношение к Лас-Вегасу, значит, оно связано с большими деньгами. На протяжении своей карьеры специального агента в Отделе по борьбе с организованной преступностью в манхэттенской конторе ФБР Гиббонс не раз убеждался в том, что, когда речь заходит о больших барышах, возможно все что угодно.

Гиббонс делал вид, будто изучает скелет, краем глаза косясь на Мистретту. Он не был уверен, что старик разгадал его, но, судя по его подозрительному взгляду, это не исключалось. Но, может, ему вообще свойственно не доверять всем, с кем он встречается на своем пути. Эдгар Гувер был таким же. Или, может, Мистретта так осторожен, что всегда остается начеку, всегда готов перейти к обороне. Беспечный человек никогда не стал бы саро di capi во втором по значимости мафиозном семействе в Нью-Йорке.

– Вам что-то нужно? – Сердитый голос Мистретты эхом разнесся по залу.

Гиббонс поднял голову и некоторое время смотрел на него.

– А что вы можете предложить? – спросил он.

Мистретта прищурился.

– Вы преследуете меня весь день. Вчера было то же самое. Что вам от меня нужно?

Гиббонс обогнул ограждение экспоната и подошел к старику. Потом сунул руку в карман и достал удостоверение.

Взглянув на удостоверение, Мистретта удивленно поднял брови. Гувер тоже имел обыкновение презрительно вскидывать брови.

– Я просто поражен.

Гиббонс разглядывал длинную шею динозавра и его маленькую головку.

– Скажите-ка мне, Мистретта, как дела у Сэла?

– Какого Сэла?

– Иммордино.

Мистретта пожал плечами.

– Я такого не знаю.

– Известно, что вы возносили молитвы в церкви на прошлой неделе вместе с его сестрой, – улыбнулся Гиббонс.

– Я знаком с его сестрой. Но не с ним.

Гиббонс пощипал себя за нос.

– Очень странно, как вы могли позволить парню, которого совсем не знаете, присматривать за вашим семейством.

– Не понимаю, о чем вы говорите. Дети у меня уже взрослые, а жена может сама о себе позаботиться.

– Разумеется, может.

– Ну, так и что все это значит?

Гиббонс пожал плечами и улыбнулся.

– А что вам известно о «Сивью пропертис инкорпорейтед»?

– Никогда ничего не слышал об этом.

– Неужели? Вы же член совета директоров.

Мистретта ничего не ответил.

– "Сивью пропертис" имеет права собственности на землю, на которой было построено казино Нэша и отель «Плаза» в Атлантик-Сити. Это сказано в налоговых отчетах.

– Ну и что?

– Сэл Иммордино провел весьма длительное время в Атлантик-Сити. Он встречался с Расселом Нэшем.

– Кто это такой?

Гиббонс осклабился.

– Итак, зачем глава вашего семейства – я имею в виду другое семейство – встречался с человеком, чье казино располагается на вашей земле?

– Сэл Иммордино вовсе не глава семейства. Он вообще недееспособен. Несчастный парень.

– Вы, кажется, сказали, что не знаете Сэла.

– Мне рассказывала о нем его сестра.

Гиббонс кивнул, глядя на длинный хвост динозавра. Похоже, у него был в хвосте еще один мозг величиной с лесной орех.

– Это всего лишь мое предположение, Мистретта, но готов держать пари, что Нэш должен вам деньги за эту землю и Сэл отправился туда получить их для вас.

Мистретта молча изучал голову динозавра. Щеки старика были морщинистые и бугристые. Как у Гувера.

– Согласно сведениям муниципальной налоговой комиссии Атлантик-Сити, Рассел Нэш пять лет назад подписал договор об аренде земли на девяносто девять лет. С тех пор прошло пять лет и двадцать шесть дней.

Мистретта только пожал плечами.

– Пять лет – довольно большой срок. Может быть, Нэш должен был выплатить значительную сумму к такой годовщине. Возможно, он не сделал этого. Не исключено, что Сэл Иммордино пытается выяснить, почему так случилось, и убедить его выплатить деньги.

Но как это связано с Лас-Вегасом? – подумал Гиббонс. У Нэша нет казино в Лас-Вегасе.

Мистретта возился с булавкой для галстука, пока не прикрепил ее точно горизонтально. Поправил лацканы плаща, потом потер нос и шмыгнул.

Гиббонс смотрел на него, ожидая какого-нибудь ответа. Две маленькие пожилые леди вошли в зал, окинули взглядом скелеты и удалились. Их это не интересовало.

– Вам все это не кажется вероятным, Мистретта?

Он презрительно вскинул брови, потом медленно опустил их и заговорил с невозмутимым видом:

– Видите этого большого динозавра? Все считали, что это бронтозавр, но потом обнаружилось, что это всего лишь динозавр. Парень, который заявлял, что открыл новый вид, всего лишь нашел еще экземпляр обычного динозавра, такой же, какой был найден им несколько лет назад. – Мистретта посмотрел на табличку и провел по ней пальцем. – Многие годы все говорили, что это бронтозавр, а это был еще один динозавр. Вот так обычно случается и с вами. Ваши люди, эксперты, вдруг решают, что они что-то обнаружили. Они отправляются в суд и клянутся на Библии, что абсолютно уверены в своей правоте. Судьи выслушивают их и выносят приговор совершенно невиновным людям. Разрушают им жизнь. Потом много лет спустя те же самые эксперты заявляют, что совершили ошибку. Мол, все было совсем не так. Оказывается, что это был не бронтозавр, а обычный динозавр. Такое случается постоянно.

Гиббонс удивленно взглянул на Мистретту. Старик говорил весьма убедительно.

– Очень поучительно. А как насчет собаки, зарытой под казино Нэша?

Мистретта свирепо посмотрел на него. Вылитый Эдгар Гувер. Просто невероятно.

– Вы верите в переселение душ? В реинкарнацию? – спросил Гиббонс.

Мистретта прищурил глаза и бросил на него еще один злобный взгляд.

– Что?

– Так, ничего. – Гиббонс сосредоточил внимание на огромных лапах динозавра. Только такие и могли выдержать вес его туши. – Что нового в Лас-Вегасе?

– Какого дьявола я должен интересоваться Лас-Вегасом? Я сидел в тюрьме. В Пенсильвании.

– Вы знакомы с Вакарини? Он, кажется, один из ваших парней. Я слышал, что он приобрел там много друзей. Которым он так доверяет, что позволяет делать ставки вместо себя. Большие ставки, по пятьдесят баксов. Что это за игра? Может, и мне удастся подзаработать на этом?

Мистретта выпучил глаза, рот его еще больше скривился. На мгновение показалось, что он действительно удивлен. Он не знал об этом? Должно быть, неприятно узнавать о делишках своих людей от агента ФБР.

– Не понимаю, о чем вы говорите! – рявкнул он затем.

Гиббонс сжал губы и кивнул.

– Итак, вы не знаете, о чем я говорю?

– Не знаю.

Казалось, Мистретта был чем-то обеспокоен. Это было почти не заметно, но Гиббонс не сомневался, что это так и есть. Может, потому, что Мистретта так похож на Гувера? Гувер всегда бывал чем-то слегка обеспокоен. Словно стремился куда-то убежать, увидеть что-то более важное, чем то, что видел вокруг. Но почему он вдруг занервничал? Специальный агент ФБР едва ли мог заставить нервничать такого важного мафиози. В предыдущие три дня во время прогулок по городу Мистретта вовсе не выглядел обеспокоенным. Может, он сорвался? Неужели он действительно не знал, что происходит в его семействе? Неужели он знал меньше, чем Гиббонс и Тоцци? Потрясающе. Три дня ходить за этим коротышкой, и все попусту.

Мистретта взглянул на большие золотые часы на руке.

– Послушайте, я иду пить кофе. Вы не возражаете, если я вас покину? – язвительно спросил он.

Гиббонс покачал головой. Оба прекрасно понимали, что за Мистреттой будут наблюдать. Мистретта направился к лифту. Гиббонсу не хотелось отпускать его просто так. Если ему не удалось выяснить ничего нового, можно хотя бы немного порезвиться.

– Постойте, Мистретта.

Тот остановился и обернулся.

– Что вам еще от меня нужно? – рявкнул он.

– Правда, что вы отошли от дел и назначили главой семейства Иммордино?

Мистретта уставился на него.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – злобно буркнул он.

– Можете не отвечать. Это и так ясно по тому, как ведет дела Сэл. Очень похвально с вашей стороны отойти в сторону и передать бразды правления более молодому человеку. Очень похвально.

Мистретта отвернулся и зашагал к лифту. Гиббонс последовал за ним, улыбаясь во весь рот.

– Послушайте, Мистретта. Еще один вопрос.

– Что еще? – раздраженно спросил тот, не замедляя шага.

– Вы сегодня закажете кофе с пирогом?

Мафиози остановился и глянул через плечо.

– Это тоже преступление?

– Если только это не пирог с кокосовым кремом.

Мистретта еще больше рассвирепел.

– А как насчет орехового пирога? Это можно?

Гиббонс кивнул.

– Разумеется. Если вы его любите.

Шаги Мистретты громким эхом отдавались в зале. Гиббонс некоторое время смотрел ему вслед, потом поглядел на скелет плотоядного, стоящего на задних ногах. Чудовищные острые зубы в застывшей мертвой улыбке. Ореховый пирог. Гиббонс любил ореховый пирог, но он тоже был включен в запретный список Лоррейн. Слишком много сахара плюс холестерин, содержащийся в орехах. Гиббонс двинулся к лифту, чтобы посмотреть, как Мистретта закажет кофе и пирог, выяснить, не станет ли он звонить кому-нибудь, понаблюдать, действительно ли он сильно нервничает. Если Мистретта в самом деле не знал, что затевает Сэл, он этого так не оставит...

Гиббонс в последний раз взглянул на скелет, возвышающийся над ним, и снова задумался об ореховом пироге. Снял с головы шляпу, потом надел ее снова. Он вдруг осознал, что, если Лоррейн будет продолжать в том же духе, ему больше никогда не видать орехового пирога. Черт побери! Если этот дерьмовый Мистретта закажет ореховый пирог, Гиббонс сделает то же самое. Все равно Лоррейн ничего не узнает.

Глава 12

Тоцци отомкнул дверь и вошел в свой маленький двухкомнатный номер в отеле «Плаза». И замер, держа руку на выключателе. Ему показалось, будто он что-то подтолкнул ногой, что-то такое, чего тут не должно быть. Он вытянул вперед ногу, но ничего не нащупал. Глаза уже привыкли к темноте, и он увидел воздушные шары, раскиданные по полу. Он усмехнулся. Конечно, дело рук Валери. Но, включив свет, он заметил, что все они были одного цвета. Молочно-белые. Майк покачал головой. Девица со странностями.

– Вэл? – громко спросил он.

Он прошел через гостиную, вдоль правой стены которой находилась маленькая кухонька, подкидывая ногой белые «шарики».

– Вэл? – спросил он, войдя в спальню и думая, что она уже тут, и включил свет.

Первое, что он увидел, был пистолет. Лишь потом он разглядел, кто держал его – на кровати растянулся Сэл Иммордино с 9-миллиметровым пистолетом с глушителем, длинный жуткий ствол которого был направлен прямо на Тоцци. Майк похолодел и застыл на месте.

Рядом с Сэлом лежала коробка с презервативами, разорванные упаковки валялись на полу. «Воздушных шариков» тут было еще больше, чем в гостиной. Черт побери, только в этой комнате их было десятка два. Сколько же времени проторчал здесь Иммордино, надувая презервативы? Он, верно, совсем спятил.

Сэл оперся на локоть, не отводя от Майка дула пистолета.

– Ты, должно быть, везунчик, Томаззо. У тебя тут презервативов больше, чем в аптеке.

– А тебе что за дело?

– О, как мы обидчивы. – Сэл осуждающе покачал головой. – Присаживайся, Томаззо. Устраивайся поудобнее.

Он указал пистолетом на кресло возле кровати.

Майк сел, а Иммордино разорвал еще одну упаковку и начал надувать презерватив, направив ствол в потолок. Надув его, он понял, что не сможет перевязать «шарик», не выпустив из рук пушку. Тогда он просто подбросил его, «шарик» со свистом и шипением перелетел через кровать и упал на пол, выпустив воздух.

Сэл улыбнулся Майку.

– Как дела, Томаззо? Как самочувствие?

– О, просто отлично.

– Превосходно.

Сэл повернулся и прицелился в «шарик». Пистолет издал глухой звук, «шарик» лопнул и исчез. Остальные разлетелись в разные стороны. Майк заметил маленькую дырочку в нижнем ящике бюро. Там лежали его свитера. Проклятый сукин сын!

– Итак, расскажи мне все как на духу. Кто ты, Томаззо? Полицейский? Фэбээровец? Ну, кто?

Сэл прицелился в следующий «шарик».

Тоцци ждал, когда он спустит курок, но выстрела не последовало.

– Я с тобой разговариваю, Томаззо. Я задал тебе вопрос.

– Что тебе от меня надо? Я просто телохранитель Нэша.

Пф-ф! Лопнул еще один шарик. Сэл снова выстрелил, но промазал. Зато в ящике бюро появилась еще одна дыра.

Сэл опустил пистолет себе на живот. Он явно ожидал, что Тоцци попытается что-то предпринять. Тоцци сидел на краешке кресла, опершись локтями о колени и стараясь дышать как можно ровнее. На левой лодыжке у него была укреплена кобура, в которой лежал маленький пистолетик 22-го калибра. Сэл выстрелил уже три раза, а в пистолетах такого калибра не больше семи патронов. Тоцци подумывал, не выхватить ли ему свою пушку. Но даже если Сэл замешкается, он все равно успеет первым направить свою пушку на Тоцци. Дерьмовое положение.

– Ты так и не ответил на мой вопрос, Томаззо. Кто ты, черт побери?

– Сам знаешь. Я один из телохранителей Нэша.

– Вот как?

Тоцци ожидал, что Сэл поднимет пистолет и проделает еще несколько дыр в ящике. Напрасные надежды. Сэл сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул. Пистолет медленно поднялся вверх вместе с его животом и так же медленно опустился при выдохе.

– Что ты сделал с моими ребятами после тренировки Эппса? Хотелось бы выслушать твои объяснения.

– Что ты имеешь в виду?

– Не скромничай. Ты, должно быть, изрядно потрепал их, они вернулись домой, поджав хвост. Я просто хотел, чтобы они передали тебе мое предупреждение, но, кажется, это не произвело должного впечатления.

Сэл зевнул и вытянул руки, костяшки пальцев коснулись спинки кровати. Тоцци хотел было выхватить свой пистолет, но замешкался и упустил момент. Сэл уже положил свою лапищу на пушку.

Майк старался не глядеть на пистолет.

– Я прекрасно слышал все, что говорили твои парни.

– Но это не произвело на тебя ни малейшего впечатления. – Сэл почесал свободной рукой щеку.

Тоцци немного помолчал.

– Что тебе от меня надо? – спросил он.

– Кто тот второй парень? – Сэл почесал подбородок.

– Какой еще парень?

Сэл громко расхохотался.

– Знаешь, ты в самом деле забавный тип. Ребята сказали, что с тобой был еще один парень. Одетый как бармен и в шляпе а-ля Аль Капоне. Пит говорит, что у него до сих пор звенит в ушах после того, что тот проделал с ним. Должно быть, твой напарник?

– Просто приятель.

Черт побери, подумал Майк.

Сэл покачал головой.

– Ты знаешь... – начал он, все еще качая головой. – Почему бы тебе не сказать правду? Ты и тот в шляпе – оба полицейские, работаете на пару.

– Ну, если тебе нравится так думать...

Дело приобретало все более дурной оборот. Валери могла прийти сюда с минуты на минуту. Сегодня утром он дал ей ключ, на случай, если будет запаздывать. Только бы она не появилась прямо сейчас. Особенно в своей неизменной шляпе.

– Вероятно, твой приятель тоже телохранитель?

Тоцци изучал лицо Сэла, пытаясь понять, что на самом деле ему известно. Те двое скорее всего не успели как следует разглядеть Валери. В тот день волосы у нее были собраны в пучок на затылке и спрятаны под шляпой. Они могли принять ее за парня. Хорошо, когда Господь посылает тебе таких идиотов.

– Послушай, Сэл, что тебе от меня нужно? Если ты заявился сюда, чтобы сказать что-то, – говори.

Паф-паф-паф!

О Боже! Тоцци помертвел от ужаса. Три дыры от пуль в обивке кресла прямо у него между ног.

– Ты слишком заносчив, Томаззо. – Сэл погрозил ему пистолетом. – Держу пари, родители никогда не пороли тебя.

И тут жуткая мысль осенила Майка. Сэл разговаривал с ним как вполне нормальный человек. Он больше не разыгрывал из себя идиота, не выкидывал никаких штучек. У Тоцци засосало под ложечкой. Сэл никогда не переставал играть свою роль перед посторонними. Тот факт, что он отбросил привычный имидж, свидетельствовал только об одном – Сэл собирался убить его.

У Тоцци слегка закружилась голова. Левая нога занемела, он хорошо чувствовал это. Пистолет... Он должен успеть выхватить его. Если бы тут, в комнате, был установлен жучок и Гиббонс сидел в холле, слушая их разговор... Если бы он слышал слова Сэла, его угрозы, выстрелы – этого было бы довольно, чтобы снова предъявить Сэлу те обвинения, которых он благополучно избежал, разыгрывая из себя сумасшедшего. Если бы это записать на магнитофон, а еще лучше – на видеокассету... А потом Гиббонс вместе с парочкой агентов стал бы молотить в дверь. Открывайте! Сэл вздрогнул бы от неожиданности, оглянулся, а Тоцци успел бы выхватить пистолет. Бросай свою пушку, Сэл! ФБР! Гиббонс с агентами ворвался бы в комнату, и они кинулись бы к кровати, нацелив свои пушки в его жирное пузо.

Да, если бы все так и было... Но, к несчастью, Гиббонса в холле не было. У Майка была его пушка, но ни малейшей возможности выхватить ее. О Боже...

– Знаешь, Томаззо, меня не слишком волнует, кто этот парень. Сейчас это не имеет особого значения. – Сэл снова прицелился в шарик. – Что меня действительно интересует – это ты и жена Нэша.

Тоцци не слушал его. Он думал о том, как быстро Сэл может проделать три дырки у него в груди, как он это сделал с креслом. Паф-паф-паф!

– Ты трахаешь жену Нэша?

– Что? – спросил Тоцци, все еще думая о трех дырках в груди.

– Не разыгрывай из себя идиота, Томаззо. У меня тоже есть глаза. Ты трахаешь Сидни за спиной у Нэша. – Сэл улыбался, словно был чрезвычайно доволен этим обстоятельством. – Недурная бабенка, верно?

Тоцци удивленно взглянул на него. Нет...

– Жаль, черт побери, что у меня нет с собой камеры. Стоило бы запечатлеть выражение твоего лица, Томаззо. Что с тобой? Ты ревнуешь? Ты влюблен в нее?

– В Сидни? Нет.

– Тогда что же с тобой?

– Ничего.

Сэл ущипнул себя за нос и громко расхохотался.

– Ну разумеется. Ты вовсе не влюблен в эту шлюху. Глядя на огромную тушу, лежащую на его постели, Тоцци продолжал думать о пулях, оставшихся в магазине пистолета, представляя себе кровь, текущую из ран на груди. Он почувствовал легкую дурноту. О нет... Сэл и Сидни?.. Нет...

Сэл закинул свободную руку за голову.

– Приятно трахать ее, правда? Словно воруешь ее у этого ублюдка, ее мужа.

Тоцци уставился на «шарики». Паф! Еще один у окна исчез.

– Слушай внимательно. Я говорю с тобой. Я думал, что парень вроде тебя будет вести себя разумнее. Ты вляпался в неприятную историю. Конечно, для обычного телохранителя весьма лестно переспать сженой босса. Особенно такого, как Рассел Нэш. Ты думаешь, Нэш посмотрит на все сквозь пальцы, когда узнает о вас? Или надеешься, что он не узнает? Или, может, ты вообще об этом не думаешь? Или это... – Сэл прищурился и несколько раз щелкнул пальцами, пытаясь подобрать подходящее выражение. – Может, это «неодолимая страсть»?

Кажется, так говорится. В этом все дело, Томаззо? В «неодолимой страсти»?

Тоцци шевельнулся в кресле, вытянул ногу, потом снова согнул ее, чтобы высвободить штанину на случай, если он все же попытается выхватить пушку. Если ему представится такой шанс...

– Послушай, Сэл, я...

Паф!

Тоцци почувствовал, как пуля угодила в дерево под сиденьем кресла. Он поглядел вниз и увидел четвертую дыру.

– Сядь прямо, Томаззо. И не двигайся.

Сэл больше не улыбался.

Тоцци выпрямился, неторопливо и спокойно, все еще не решив, как действовать дальше: сидеть смирно или форсировать ситуацию и попытаться выхватить пистолет, чтобы использовать свой последний шанс остаться в живых. Он почувствовал, как холодный пот стекает по спине. Сэл Иммордино – убийца, это ясно. Но если Иммордино действительно считает, что Тоцци фэбээровец, рискнет ли он прикончить его? С его стороны это было бы глупо. Тем не менее он, кажется, намерен сделать это. Сэл сбросил маску идиота, признавая тем самым, что с головой у него все в порядке. Тоцци обливался холодным потом. Он понимал, что это конец.

– Итак, ты собираешься говорить со мной? – злобно спросил Иммордино.

Майку припомнился один из поединков Иммордино в давние времена. Это был бой с Лоусоном. Тот тоже обливался потом. Сэл лупил его по лицу, превращая в кровавое месиво. Иммордино был страшен, казалось, эта бойня доставляет ему огромное удовольствие. В том поединке он и прикончил соперника.

Сэл положил пистолет рядом с собой на кровать, нацелив его на Тоцци. Оставалось только нажать на спусковой крючок, легко и спокойно, раз, два, три. Тоцци старался глядеть на Сэла, а не на пистолет. Рубашка его намокла от пота. Сэл смотрел ему прямо в глаза. Он больше не улыбался. Было совсем тихо, только слабое постукивание друг о друга надутых презервативов.

Но тут послышался какой-то посторонний звук. Сэл сел на кровати, прислушиваясь. Кто-то открывал ключом дверь. Валери. О Боже!

– Кто это? – прошипел Сэл.

Тоцци пожал плечами. Если Сэл решит, что это «другой парень», он прикончит Вэл, как только она войдет в комнату.

– Эй, Майк! – крикнула она.

Сэл уставился на Тоцци.

– Майк! Где ты? Что это такое? Ты приготовил мне подарок?

Вэл рассмеялась, вероятно решив, что это он надул «шарики». Он поглядел на пушку Сэла, собираясь схватить ее, но услышал шаги Вэл. Господи, только не входи сюда, подумал он.

Сэл быстро спустил ноги с кровати, держа руку так, чтобы не был виден пистолет.

Тоцци нагнулся чуть вперед, снова опершись руками о колени. Вэл уже стояла в дверях.

– Привет, Вэл.

Слава Богу, она была без шляпы. Должно быть, сняла ее и кинула на диван в гостиной. Он взглянул на Сэла, который поднимался на ноги, что-то бормоча под нос. Тоцци был просто поражен. Своеобразный кодекс чести. Сэл не собирался убивать Вэл только потому, что ему был нужен Томаззо. Колумбийцы не задумываясь сделали бы это, но мафия предпочитала не трогать людей, которые, по ее мнению, были ни в чем не повинны. Это могло произвести плохое впечатление и повредить имиджу. Тоцци был поражен. И даже почувствовал что-то вроде благодарности.

Валери, казалось, была смущена и несколько разочарована.

– Ребята, у вас вечеринка? – спросила она чуть раздраженно. Тоцци услышал нотки неудовольствия в ее голосе.

– Нет, – пробормотал Сэл, – нет тут никакой вечеринки.

Он шмыгнул носом и зашаркал ногами.

Тоцци поднялся с кресла. Он увидел, как Сэл спрятал пистолет за спину.

– Вэл, я хочу познакомить тебя со своим другом. Случайно встретил его по дороге домой. – Он поймал взгляд Сэла. – Вэл, это... это Клайд. Клайд Иммордино.

Тоцци поглядел на Валери и пожал плечами, словно желая сказать: погляди на этого беднягу. Ну что я мог поделать?

– Привет, – сказала она чуть обиженно, но не желая выказывать своих чувств перед посторонними.

Сэл что-то забормотал, уставившись в пол.

– Пора до дому, – сказал он и, волоча ноги, побрел к двери.

Тоцци последовал за ним, оттеснив Валери назад. Сэл сунул пистолет в карман брюк под пиджаком. Майк облегченно вздохнул.

– Веди себя хорошо, Томаззо, – пробурчал Сэл, метнув в него злобный взгляд исподлобья. – Мы еще увидимся.

– Я всегда веду себя хорошо, – ответил Тоцци, открывая входную дверь.

– Ну-ну, – закивал Сэл. – Увидимся.

Шаркая ногами, он вышел за дверь.

Тоцци взглянул на Вэл, которая наливала в стакан воду.

– Кто он? – спросила она все еще немного сердито.

– Один знакомый.

Что она обо мне подумает? Решит, что я гомик? Только этого не хватало.

Он подошел к буфету и достал бутылку рома. Поднял ее и показал Вэл.

– "Сент-Джеймс". Не желаете?

– Почему бы и нет? Налей. Со льдом.

Он достал два стакана, вытащил из морозильника кусочки льда и налил рому, моля Бога, чтобы она не заметила, как ему паршиво. Он чокнулся с ней и выпил почти половину своего стакана. Приступ паранойи, к счастью, остался позади. Теперь его беспокоил лишь его провал. Сэл Иммордино, нынешний глава семейства Мистретты, сидел у него на хвосте. Сэл знал, что он не тот, за кого себя выдает, и подозревал в нем полицейского. Сэл знал, что Майк трахает Сидни, которую трахал и он сам. Но хуже всего было то, что Сэл показал Майку, что он вовсе не психически больной и вполне способен предстать перед судом. Разве всего этого не достаточно, чтобы разделаться с ним?

Тоцци выпил еще рома. Да, он конченый человек.

Он поглядел на Вэл, которая маленькими глотками тянула ром, и вдруг заметил на тумбе серую шляпу. Вэл протянула руку, погладила его по щеке и улыбнулась, как бы прося прощения. Он постарался улыбнуться в ответ, а потом допил свой ром.

Помоги нам Господь, подумал он.

Глава 13

– А это что такое?

Гиббонс уставился на блюдо посреди стола. Похоже на желе в форме рыбы. Он не желал даже гадать, что бы это могло быть.

– Это рыбный паштет, – крикнула с кухни Лоррейн. – Его предложила женщина, которая поставляет провизию. Она считает, что это вполне подойдет для свадебного приема.

Гиббонс схватился рукой за угол стола и мрачно глядел на рыбу. Нет, только не это.

Лоррейн вошла в комнату, держа в обеих руках тарелки. Она поставила их на стол, и тут Гиббонса чуть не стошнило. Он посмотрел на Лоррейн, та явно была довольна собой. У нее было то выражение лица, которое появлялось всякий раз, когда она показывала ему страницы каталога с ее любимыми занавесками.

– Что это? – спросил он.

– Цыплячьи грудки в соусе.

– Я не вижу никаких цыплят.

Она идиотски хихикнула.

– Они под соусом.

– Здесь одна сметана. А как насчет холестерина?

– Я же говорила тебе, у этой поставщицы новейшее оборудование. Она готовит сметану из обезжиренного молока.

Гиббонс подумал, что, может, это и не такая уж гадость, но ничего не мог с собой поделать. Сплошной соус и никаких цыплят. Что-то вроде пудинга из тапиоки, размазанного по тарелке. Он наклонился и понюхал. Жуткий запах. Он перевел глаза на другую тарелку. Там было что-то бурое и вязкое. Он даже не решился понюхать.

Он поглядел на чрезвычайно довольную собой Лоррейн.

– Это компот из моркови с черносливом, – объяснила она, показав на бурую массу.

– То, чем ты обычно удобряешь клумбы?

– Клумбы удобряют компостом, а это компот.

– Компост из моркови с черносливом, – сказал он кивая. – Может, все-таки стоит подкормить им твои грядки с помидорами?

Она снова только хихикнула в ответ. Черт побери. Его выводило из себя ее неизменное добродушие. Могла бы попросить его заткнуться, есть, что дают, или оставаться голодным.

Он старался не дышать носом, чтобы не чувствовать запаха.

– Я ведь уже говорил тебе, что твои родственники не будут есть такое. Телятина, сосиски, овощи, спагетти – вот что им нравится.

Да и мне тоже, подумал он.

– Это не их свадьба. Если им не нравится такая еда – это их проблемы.

Она медленно и осторожно принялась намазывать рыбный паштет на крекер. Он смотрел на движения ее пальцев. Ему всегда нравилось смотреть на ее руки. Они у нее были очень красивые. Она продолжала сосредоточенно намазывать паштет, а Гиббонс глядел на ее лицо – глаза опущены, волосы свободно спадают на плечи, губы не улыбаются. Просто неаполитанская графиня. Лоррейн всегда была красавицей, настоящей красавицей.

– А если нам просто сбежать? – спросил он.

– Ты шутишь? – Она широко раскрыла глаза, на лице появилось выражение боли и ужаса, словно он предложил пристрелить ее любимую собаку.

– Да так, просто пришло в голову. Не надо будет ни о чем беспокоиться – как и чем кормить гостей. Переживать из-за всей этой чепухи.

От которой у тебя, Лоррейн, уже мозги набекрень, про себя добавил он.

– Тут не о чем беспокоиться. Все будет нормально. Родственники позаботятся о себе сами. А университетским наверняка понравится такая еда.

Гиббонс почувствовал спазм в животе. Еще и профессора. Черт, эти съедят на халяву все что угодно. Даже компост. Он мрачно поглядел на бурую массу на тарелке, и тут его вдруг осенило.

– Знаешь, по-моему, твой брат этого есть не станет. Он очень разборчив в еде.

Ради Тоцци она, пожалуй, даже согласится изменить меню. Она носится с ним, как с маленьким мальчиком. Вероятно, сейчас скажет, что надо подумать. Поглядим.

Она нахмурила брови.

– Почему ты решил, что ему...

Зазвонил телефон. Она хотела подойти, но Гиббонс опередил ее и бросился на кухню.

– Я возьму трубку, – сказал он. Он был готов на все, лишь бы удрать из-за стола.

Гиббонс поднял трубку на середине второго звонка.

– Алло?

– Привет, Гиб.

Это был Тоцци.

– Черт бы тебя побрал. Как дела?

Тоцци не следовало обращаться к нему по имени.

– Я звоню из автомата. У меня неприятности.

– Что случилось?

– Час назад у меня был гость. Сэл Иммордино. Он знает, что я не тот, за кого себя выдаю. Если бы вдруг не появилась Валери, я едва ли смог бы тебе сейчас позвонить. Понимаешь?

Голос Тоцци звучал взволнованно. Очень скверно, подумал Гиббонс. В случае опасности Майк легко теряет голову.

– Я позвоню в Бюро. Скажи, где ты находишься, и я пошлю к тебе парочку наших ребят.

– Нет-нет, погоди. Мне кажется, все не так плохо.

– Сэл Иммордино заявился к тебе, чтобы прикончить, а ты полагаешь, что все не так плохо?

– Я угрохал на это дело уйму времени. Слишком много времени, а мне пока еще ни до чего не удалось докопаться. Если я сейчас запаникую и дам деру, Иверс нескоро отправит меня на новое задание.

Гиббонс раздраженно потер щеку. Потрясающая логика у этого парня.

– У тебя, кажется, с головой не в порядке? Я же говорил, что Иверс отзовет тебя, если ты до конца недели не предоставишь ему материал на Нэша. То есть к этой пятнице. Сегодня у нас понедельник. Что тебе удастся добыть за оставшиеся дни? Не валяй дурака. У меня нет ни малейшего желания присутствовать на твоих похоронах.

– Послушай меня. Гиб. О себе я сам позабочусь. Со мной ничего не случится.

– Пошел ты, приятель...

– Послушай, Гиб. В этом деле есть что-то подозрительное. Почему Сэл решил прикончить меня самолично? Ведь он глава семейства. Почему он не приказал разделаться со мной одному из своих боевиков?

Гиббонс громко вздохнул. Сейчас Тоцци выдаст какую-нибудь умопомрачительную теорию.

– Я не знаю, почему он так сделал. Полагаю, ты объяснишь мне это.

– Сэл затевает что-то за спиной Мистретты. Сэл думает, что я пронюхал про это. Он считает, что меня следует вывести из игры, но он не может отдать такой приказ. Это станет известно семейству, все станут гадать, зачем ему понадобилось убирать меня. Сэл не хочет, чтобы ему задавали вопросы, не желает отвечать на них. Это единственное объяснение его поведения. Ты же говорил, что там, в музее, Мистретта был вне себя, когда ты намекнул ему, что Сэл проворачивает какие-то дела на свой страх и риск. Говорю тебе, что бы ни затевал Сэл, он действует, не получив согласия Мистретты. И Сэл думает, что мне известно, что это за дело.

– Это не имеет никакого значения.

– Вроде бы не имело смысла заявляться ко мне собственной персоной, чтобы избавиться от меня. Я останусь и выясню, что он задумал. Подсылать своих парней он не станет, так что опасаться мне следует только его самого и, может, еще братца Джозефа. Я могу не попадаться им на глаза все четыре дня. Всего-то и делов!

Тоцци говорил весьма убедительно, но Гиббонс слишком хорошо его знал и понимал, что Майк пытается убедить самого себя.

– Нет, я с тобой не согласен. Тебе грозит опасность, нужно выходить из игры. И немедленно.

– Нет, только не сейчас. Я должен довести все до конца. Не важно, станешь ты помогать мне или нет.

Гиббонс в отчаянии закатил глаза.

– Так и знал, что услышу это. Никогда не можешь выпутаться без моей помощи. Никак не обойдешься без меня?

– Ах ты паршивец. Да, мне нужна твоя помощь. Ты ведь, кажется, мой напарник?

– К несчастью.

– Можешь издеваться сколько угодно. Так приятно чувствовать поддержку друга.

Гиббонс заметил в раковине грязные банки из-под какого-то очередного дерьма.

– Ну, так что же я должен для тебя сделать? Я просто сгораю от нетерпения.

– Забудь об этом. Мне ничего не нужно.

Бурая смесь налипла на одну из банок. Должно быть, компост.

– Да я прямо-таки жажду помочь тебе! Что от меня требуется?

– Ну ладно. Отправляйся в приют Марии Магдалины в Джерси-Сити и разыщи сестру Сэла, монашку. Просто побеседуй с ней. Покажи ей свое удостоверение и расспроси про Сэла и дела их семейства. Это сдвинет ситуацию с мертвой точки. Если я правильно понимаю характер Сэла, как только он услышит, что его сестру допрашивал агент ФБР, он просто спятит. Если нам повезет, Сэл запаникует и непременно сделает какую-нибудь глупость.

– Сэл запаникует? Да ты мечтатель, мой друг. Сэл профессиональный преступник. Думаешь, его сестру не допрашивали раньше?

– Конечно, допрашивали. Но Сэл на этот раз что-то скрывает от Мистретты, и сейчас это его сильно встревожит.

В открытую дверь Гиббонс видел, как Лоррейн что-то накладывала ему на тарелку. О Господи...

– Хорошо, сегодня же утром займусь сестрой Сесилией.

– Отлично.

– Погоди-ка, приятель. Держи меня в курсе дела, а не то я сам разберусь с тобой вместо Сэла Иммордино. Понятно? Позвони мне завтра. Договорились?

– Разумеется. А ты как думал? Мы ведь напарники, верно?

Гиббонс немного помолчал.

– Верно.

– Я позвоню тебе в Бюро завтра после обеда. Часа в два.

Гиббонс поглядел на Лоррейн. Она снова намазывала на крекер рыбный паштет.

– Как у тебя дела с твоей подружкой? С Валери.

– Прекрасно, – удивленно ответил Тоцци.

– Ты сказал, что она видела тебя с Сэлом.

– Да, но ничего не случилось.

– Надеюсь, ты не станешь обращаться с нею, как со своей шлюшкой Сидни? Вэл, кажется, славная девушка. Не стоит впутывать ее во все это дерьмо.

– В какое дерьмо? О чем ты говоришь?

– Просто помни, что она должна оставаться в стороне.

– Конечно. Или ты считаешь меня полным идиотом?

– Хочешь, чтобы я сказал, кем тебя считаю?

– Я позвоню завтра. Не обижай монашку, ладно?

– Может, мне преклонить перед нею колени?

– Пока.

Тоцци повесил трубку.

Гиббонс прислонился к холодильнику, все еще держа трубку в руке и глядя на Лоррейн, поедающую бурое месиво. Она не просто ела, она наслаждалась едой. Гиббонс тяжело вздохнул. Валери ни за что не приволокла бы в дом подобную мерзость. Да и прежняя Лоррейн тоже.

Телефон противно зазвонил, напоминая, что следует повесить трубку.

– Все остывает, – крикнула ему из столовой Лоррейн. Она, вероятно, услышала звонки.

– Я уже иду.

Он повесил трубку. Черт бы их всех побрал!

* * *

Гиббонс раздвинул портьеры и выглянул в окно, проверяя, на месте ли машина. Приют Марии Магдалины располагался в жутком квартале – дрянные мальчишки, болтающиеся без дела, ампулы от наркотиков в сточных канавах, дешевые хлыщи, разъезжающие в потрепанных «кадиллаках». В такие районы полиция наведывается только в случае крайней необходимости. Поглядев на машину, Гиббонс с удивлением обнаружил, что даже радиоприемник пока еще был на месте. Он снова уселся на потертую софу с розовой обивкой, ожидая возвращения сестры Сесилии.

На полу возле его ног сидел мальчонка с черной челкой, свисающей на глаза, и остервенело разминал в руках кусок пластилина цвета сырого мяса. Такой цвет получается, если смешать вместе все остальные, подумал Гиббонс. Пацан терзал пластилин, запуская в него пальцы, точно когти. Возможно, он думал, что это на самом деле живая плоть. Гиббонс поглядел на его крошечное злобное лицо. Будущий уголовник, уже сейчас ясно. Пацан понемногу подбирался все ближе к его ногам, поглядывая на его сандалии и явно намереваясь залепить дырочки пластилином. Гиббонс молча наблюдал за его продвижением. В кармане у него была пара наручников – если что, он прикует маленького паскудника к батарее.

Гиббонс посмотрел на дверь, через которую несколько минут назад удалилась сестра Сесилия. Куда, черт побери, она запропастилась? Может быть, побежала звонить Сэлу, чтобы сообщить, что к ней наведался агент ФБР? Держалась она несколько надменно, почти ничего не отвечая на его вопросы, впрочем, вполне вежливо и прилично. Он решил поднажать на нее, когда она вернется, чтобы информация непременно дошла до Сэла.

Гиббонс скосил глаза на пацаненка, который все ближе подползал к его сандалиям. В комнате было жарко и душно, пахло грязной детской одеждой. Лампы дневного света ярко освещали помещение, делая его похожим на операционную и играя бликами на лепнине потолка. Гиббонс заметил банку из-под сока на полу и принюхался к обивке софы, гадая, чем она может быть пропитана.

– Прошу прощения, мистер Гиббонс.

Сестра Сесилия вошла в комнату с плачущим ребенком на руках.

– Небольшие неприятности, – с извиняющейся улыбкой сказала она, показывая ему младенца.

Она уселась в потертое кресло напротив него. Стекла ее больших очков сверкнули. Она достала бутылочку с соской и сунула ее в рот хнычущему младенцу. Тот сразу умолк.

Гиббонс усмехнулся. Дешевая уловка. Наверное, думает, что очень умна. Притащила младенца и считает, что нехороший дядя немедленно растает от умиления и его легко будет обвести вокруг пальца. Ну, погоди.

– У него колики, – сказала сестра Сесилия, глядя на младенца. – Но ты не виноват, мое солнышко, ты ни в чем не виноват, мой ангелочек. – Она взглянула на Гиббонса поверх очков. – Его мать была наркоманкой.

– Что?

Сестра Сесилия гордо улыбнулась.

– У его мамочки была трудная жизнь до того, как она попала сюда. Верно, мое сердечко? – Она покачивала младенца.

Гиббонс кивнул. Продолжай в том же духе, и младенца вырвет прямо тебе на юбку, подумал он.

– Мистер Гиббонс, – сестра Сесилия протянула ему младенца, – не могли бы вы...

– Нет, не могу, – мрачно сказал он.

– О...

Гиббонс поглядел на пацаненка на полу. Он ковырялся палочкой в куске пластилина. Надо быть начеку.

– Итак, на чем мы с вами остановились, мистер Гиббонс?

– Вы старательно убеждали меня в том, что ваш брат Сэл не является временным главой семейства и не имеет никаких дел с известным миллионером Расселом Нэшем, – широко улыбнулся Гиббонс.

Сестра Сесилия утвердительно кивнула, сверкнув стеклами очков.

– Совершенно верно.

Жаль, что нельзя заглянуть ей прямо в глаза, чтобы понять – верит она в то, что говорит, или хладнокровно лжет, выгораживая брата?

– Вы убеждены, что ваш брат действительно страдает серьезным мозговым расстройством?

Она помолчала и тяжело вздохнула.

– Тяжкое испытание выпало на долю моего брата. Когда-то он был очень способным юношей, но он так любил свой бокс... Голова человека не может выдержать такое. Все произошло из-за бокса. А в результате его умственные способности... Что тут сказать? В определенном смысле он сейчас на уровне развития семилетнего ребенка. – Она поглядела на мальчишку с пластилином и вздохнула. – Такова воля Божья.

Интересно, сколько раз она уже читала эту маленькую проповедь?

– Скажите мне вот что, сестра Сесилия. Сам я не католик, но меня очень интересуют некоторые вещи. – Он прикусил щеку, чтобы не улыбаться. – Почему Господь вдруг решил превратить здорового сильного молодого человека в безмозглого идиота, эдакого Фрэнкенштейна? Почему Господь сделал это?

Хочешь заморочить мне голову своими проповедями? Я покажу тебе, как это делается.

Она поглядела на младенца и печально улыбнулась.

– Мистер Гиббонс, человеку не дано понять это. Наше дело молиться и подчиняться воле Божьей. Не нам, простым смертным, пытаться разгадать Его намерения. Если Господь решил превратить Сэла в безмозглого идиота, как вы изволили выразиться, значит, это часть Его великого замысла, понять который мы не в силах. – Стекла ее очков снова сверкнули. – Как говорила моя бабушка, когда мы были еще детьми: «Господь все видит и провидит».

– Угу, – кивнул Гиббонс.

Да, ее голыми руками не возьмешь. Держится спокойно и невозмутимо. Прекрасно знает про делишки своего братца, но ничто не может вывести ее из равновесия. Наверно, такой же была мамаша Баркер. Впрочем, в его планы не входило стращать эту монашку. Главное, чтобы она сообщила Сэлу, что у нее побывал агент ФБР.

Гиббонс встал.

– Что же, сестра Сесилия, благодарю вас за то, что вы уделили мне время.

– Не стоит благодарности, мистер Гиббонс. Надеюсь, что мне удалось хоть немного прояснить ваше представление о Сэле.

Гиббонс широко улыбнулся.

– Когда увидите его, передайте ему мои наилучшие пожелания.

Он выглянул в окно и увидел, что машина все еще на месте. Потом поглядел вниз. Мальчишка исчез, но носок его правого башмака был вымазан пластилином.

Чертов паскудник! Его фото когда-нибудь появится в газетах в разделе криминальной хроники. Сукин сын!

Сестра Сесилия старательно кормила младенца и столь же старательно отводила глаза от испачканного башмака. Гиббонс решил не просить у нее салфетку. Не стоит доставлять ей такое удовольствие. Он взял шляпу и вышел из комнаты, сжимая в кармане наручники.

Маленький ублюдок!

Глава 14

Джозеф то и дело вытирал платком лоб. Красивым шелковым платком в тон галстука. Он вскакивал с места, прохаживался взад и вперед и снова плюхался на скамью, чтобы отереть пот. Сестра Сесилия смотрела на ряд невзрачных строений на другой стороне улицы, прижимая руку к ноющему животу. Она уже сожалела, что рассказала Джозефу про визит Гиббонса. Это было ошибкой. Как она не подумала? Джозеф сущий ребенок. Разве можно ожидать от него хоть какой-то помощи?

– Ты уверена, что он из ФБР?

– Я тебе уже сто раз объясняла, Джозеф. Он показал мне свое удостоверение. Кем он еще может быть?

– Не знаю. Может, что-то вроде шпиона. Из какого-нибудь другого семейства.

Сесилия еще крепче прижала руку к животу и нащупала четки. На подобную глупость не стоит и отвечать. Ничего удивительного, что Сэл порой просто выходит из себя. Джозеф иногда бывает совершенно невыносим. И зачем она рассказала ему?

Джозеф нервно теребил в руках шелковый носовой платок.

– Нужно обо всем рассказать Сэлу. Он должен знать это.

– Нет!

Джозеф вскочил и быстро зашагал взад и вперед.

– Ты все время твердишь «нет». Почему? Я ничего не понимаю.

Сесилия не слушала его, она молча смотрела на убогое строение из песчаника, втиснувшееся в череду таких же жалких домишек, на свой приют для незамужних девушек с детьми, приют Марии Магдалины, думая о том, что, если они все расскажут Сэлу, тот может струхнуть и отказаться от намеченного плана и тогда сколько еще придется ждать нового здания... если она вообще его дождется. Каждый день поступали все новые запросы из различных агентств – беременные девушки, молодые девушки с детьми на руках, бездомные дети, – а ей приходилось отказывать им только потому, что в приюте не было места. Она сжала в руке деревянное распятие. Это несправедливо. Ее вынуждают отказывать в помощи обездоленным людям. Как когда-то отказал в приюте Иосифу и Марии хозяин постоялого двора.

Джозеф снова рухнул на скамью.

– Скажи хоть что-нибудь. Сил. Что ты сидишь сложа руки? Нужно что-то предпринять.

Сесилия поправила накидку на голове, надвинув ее пониже на лоб. Живот разрывало от боли. Может быть, Сэлу в самом деле следует отказаться от задуманного? Может быть, ей следует признаться ему, что мистер Мистретта не разрешил вкладывать деньги семьи в этот поединок, что он совершенно определенно сказал «нет», что она солгала Сэлу? Может быть, еще не поздно. Но она не могла отвести глаз от своего приюта. Если все сработает как надо и Сэл получит много денег, что скажет тогда мистер Мистретта? «Верни их»? Конечно, нет. Матч состоится всего через несколько дней. Совсем скоро. И дело тут вовсе не в ее эгоизме – деньги нужны не ей. Они нужны приюту, несчастным девушкам, бедным детям. Они пойдут на доброе дело, за которое ей простится невольная ложь. Когда будет построено новое здание, Господь отпустит ей этот грех. А если сам Господь простит ее, то Сэл и мистер Мистретта простят тоже.

– Сил, сидя тут, делу не поможешь. – Джозеф отер пот и встал. – А что, если нам пойти к мистеру Мистретте? Спросить, как...

– Ни в коем случае!

О, только не к нему, подумала она.

– Послушай, Сил, если ФБР что-то пронюхало про матч, нам необходимо подстраховаться. Мы же вложили в этот бой тридцать миллионов.

– Говорю тебе, нет. Сядь и успокойся. Нельзя действовать без ведома Сэла. Это неправильно.

– Что значит «неправильно»? Ты не желаешь ничего говорить Сэлу, не хочешь пойти к мистеру Мистретте. Так что же нам делать? Просто сидеть и ждать?

Боль в животе была такая, словно там бушевало адское пламя.

– Пожалуйста, сядь и постарайся не волноваться. Ты делаешь из мухи слона. Когда мы были детьми, ты вечно нервничал из-за любого пустяка.

Джозеф опустился на скамью, удивленно уставившись на сестру.

– Когда мы были детьми? О чем ты говоришь? Когда ты родилась, мне было уже одиннадцать. Откуда ты знаешь, каким я был в детстве?

Сесилия посмотрела на него и поправила очки.

– Сэл рассказывал мне.

– К черту твоего Сэла. Для тебя он само совершенство, а я жалкое ничтожество. Так ты обо мне думаешь. Я-то знаю.

– Джозеф, ты совсем запутался. Тот агент ФБР ничего не знает про матч. Если бы он знал, он бы...

В кустах позади них послышался какой-то шорох. Оба резко обернулись. Бездомный бродяга, спавший под кустом на куске картона, проснулся, сел и уставился на них. У него были всклокоченные рыжие волосы, лохматая рыжая борода и блеклые голубые глаза. Сердце Сесилии бешено заколотилось. Неужели еще один агент ФБР, какой-нибудь напарник мистера Гиббонса? – в ужасе подумала она.

Но, вглядевшись в лицо бродяги, она ощутила волнение совершенно иного рода. Таким она всегда представляла себе лицо Варраввы, которое увидела когда-то в одном телевизионном спектакле, давным-давно, задолго до того, как приняла постриг. Она прижала руку к груди. Этот человек не агент ФБР. Нет, это знак свыше. Знамение.

Белый как мел Джозеф все еще таращился на бродягу.

– Успокойся, Джозеф. Ты не совсем верно понимаешь, что происходит. Ты не видишь картину в целом. Ты думаешь только о себе.

– Думаю только о себе? А почему я не должен думать о себе? Ведь никто другой обо мне не думает. Если я сам не позабочусь о себе, никто этого не сделает.

– Пожалуйста, успокойся, Джозеф.

Она совершила ошибку, пригласив его сюда. Не следовало рассказывать ему про мистера Гиббонса. Если ей сейчас удастся подбодрить его, все будет нормально, ничего страшного не случится.

Джозеф подсел поближе и зашептал ей на ухо:

– Послушай, Сил. Я должен побеспокоиться о себе. Если наш план рухнет, я останусь ни с чем. Я думал, что буду руководить цементными фабриками, которые Сэл собирался купить на эти деньги. Если денег не будет, я останусь без работы. Мистретта скоро выйдет из тюрьмы, Сэл снова станет капитаном. А что делать мне? Нечего. Я стану мальчиком на побегушках, которого посылают за кофе и который зависит от всех и каждого. К чертям собачьим. Уж лучше снова в мясную лавку. Даже если мне придется к кому-то наняться. – Он опустил голову, уставясь на тротуар. – У меня даже нет денег, чтобы купить лавку. А если я попрошу у Сэла, он пошлет меня подальше. – Джозеф грустно покачал головой. – Знаешь, Сил, меня просто тошнит от всего этого.

Она глубоко вздохнула. Нужно еще раз сказать ему, что все будет нормально, уговорить его помолчать хотя бы до матча. Он сущий ребенок. Вот и приходится обращаться с ним, как с ребенком.

– Джозеф, – начала она мягким, но строгим тоном, – нам не о чем беспокоиться. Фэбээровец просто решил помучить меня, как они мучают Сэла. Просто новый прием в их действиях. Матч состоится в субботу. Если рассуждать логично, разве они смогут отменить его?

– Брось, эти парни сидят в правительстве. Они могут сделать все, что им вздумается.

Он вновь принялся теребить платок, который уже больше походил на тряпку.

– Ты никак не хочешь рассуждать логично. Подумай сам. Если бы ФБР знало, что Сэл как-то связан с этим матчем, зачем тогда попусту тратить время, посылая ко мне своего агента? Почему бы не отправиться сразу к Сэлу, или к мистеру Нэшу, или к мистеру Уокеру, или, например, к мистеру Эппсу?

– А как насчет жучка, которого мы обнаружили в твоем распятии?

Сестра Сесилия сжала губы и покачала головой. Надо его подбодрить. Любой ценой.

– Джозеф, мы уже много раз обсуждали, о чем говорилось тогда у нас в доме. Если они даже что-то и слышали, то все равно ничего не поняли. Ведь они ничего не знают.

– А может, у кого-то сдали нервишки? Может, кто-то запаниковал и побежал в ФБР?

– Кто, например?

– Ну... например, Нэш. Может, он заключил с ними сделку, решил сдать им Сэла в обмен на что-то. Скажем, освобождение от налогов. Такие, как он, прямо помешаны на освобождении от налогов. Может, фэбээровцы загнали Нэша в угол и он все выложил им, чтобы спасти собственную задницу. Такое бывает сплошь и рядом.

Рыжебородый бродяга, который все еще таращился на них, снова растянулся на куске картона и перевернулся на живот.

Ее сердце снова сильно заколотилось. Надо что-то еще сказать ему, как-то утешить.

– Джозеф, в тебе слишком мало веры. Неужели ты думаешь, что Сэл не предусмотрел такой возможности?

– Сэл, Сэл!.. Везде и всюду один только Сэл, – обрушился на нее Джозеф.

Сестра Сесилия строго поглядела на него поверх очков.

– Джозеф, тебе прекрасно известно, что Сэл занимается бизнесом гораздо дольше, чем ты. Полагаю, он знает, как вести дело.

Джозеф обиженно отвернулся.

– Ну конечно, знает. Недаром фэбээровцы ходят за нами по пятам.

Завидует своему брату, подумала она. Прямо как ребенок.

– Я уверена, что Сэл позаботился о том, чтобы наши деньги не пропали. Ты считаешь иначе?

Джозеф недовольно покачал головой.

– Сэл ничего мне не рассказывает. Я для него никто.

– По-моему, ты просто ему завидуешь. Я не узнаю тебя. Ты сам знаешь, что Сэл всегда держит ситуацию под контролем. Но ты не желаешь признать этого, потому что завидуешь. Постыдись, Джозеф.

– Я должен стыдиться?! – взревел вдруг Джозеф. – А ты знаешь, как именно он держит ситуацию под контролем? Знаешь, как именно он приглядывает за Нэшем, чтобы тот не надул нас? Хочешь узнать как? Он трахает жену Нэша, вот как. Умно, не так ли? Я могу спать спокойно, ведь Сэл трудится ночами ради нас. Думаю, что и ты теперь будешь спать спокойно!

Лицо Сесилии запылало. Ей показалось, будто волосы у нее на голове встали дыбом. Она была обижена, оскорблена в лучших чувствах и очень зла на Джозефа. Он сказал это, чтобы помучить ее, причинить ей боль. Но ведь прежде он никогда не лгал ей, и от этого становилось еще больнее. Как мог Сэл совершить такое? Прелюбодеяние – смертный грех, ему это хорошо известно, но куда хуже то, что он вступил в греховную связь с этой... этой похотливой, чванливой женщиной. С этой миссис Нэш. Как он мог? Зачем? Ведь она такая... дешевка. Почему именно с ней? Что он в ней нашел?

– Что с тобой. Сил? Ты, кажется, лишилась дара речи? – ядовито спросил Джозеф. – Ты восхищена гениальностью Сэла? Спать с женой Нэша – это действительно гениально. Ведь ей известны все делишки ее супруга, про которые она рассказывает Сэлу. Да, мой брат в самом деле очень умен. Знаешь, я просто восхищаюсь им. Поверь мне.

Сесилия посмотрела на бродягу, спящего на земле. Ей были видны лишь его ноги – грязные коричневые брюки, свалявшиеся шерстяные носки с дырками на пятках. Она пыталась собраться с мыслями, но ей все время виделся Сэл, лежащий в постели с этой женщиной: крашеные волосы, ярко-красные ногти царапают его кожу. Сесилия почувствовала тошноту. Как мог ее брат опуститься до столь скотской связи? С такой чудовищной женщиной? Джозеф прав – этому не было оправдания, ведь Сэл делал это не ради какой-то цели. Он был движим одной лишь похотью, вот и все.

Эта мысль ошеломила ее. Иисус видел Сэла в постели с такой женщиной, видел ее брата, подобного похотливому животному. Иисус видел его. Иисус все видит и провидит.

Она поглядела на свой приют, и лицо ее окаменело. Сэл, оказывается, ничуть не лучше тех мужчин, что совращали ее девушек, давали обещание, жениться, лишь бы заманить их в постель, а потом бросали бедняжек беременными на произвол судьбы. Чем больше она думала об этом, тем тяжелее ей становилось. Она солгала Сэлу. Сэл заводит греховную связь с женой Нэша, Джозеф вот-вот потеряет голову от страха – как ей справиться с такими обстоятельствами? Она крепко сжала в руке четки, деревянное распятие вдавилось в ладонь. Живот разрывало изнутри. Похоже, Господь испытывает ее. Да, подумав, решила она, Господь действительно испытывает ее. Дорога в рай не всегда прямая и ровная. Господь ниспослал на нее эти беды, дабы испытать, сколь крепка ее вера. И она не должна сворачивать с избранного ею праведного пути, что бы ни случилось. Она обязана достичь своей высокой цели. У несчастных девушек будет новое здание. Такова ее цель. Никакие грехи и падения братьев не смутят ее.

Она вздрогнула, когда Джозеф вдруг взял ее за руку.

– Ты меня слушаешь. Сил? Так дальше не пойдет. Сэл не должен впутываться в это дело. Иначе у всех нас будут серьезные проблемы.

Он говорил спокойно, мягко и даже убедительно. Хочет сбить меня с толку, подумала она.

– Никаких проблем не будет, Джозеф.

Она старалась не слушать его, пытаясь сосредоточиться. Она ни единой душе не рассказала об отказе Мистретты вкладывать деньги в бокс. Не следует говорить об этом и теперь. Сэл ничем не лучше Джозефа. Ударится в панику и отменит сделку. А когда все будет позади, пожмет плечами и скажет: «Не волнуйся, Сил. Когда-нибудь у тебя будет новое здание».

Нет, это ее не устраивает. Не когда-нибудь, а прямо сейчас.

– Сил, скажи хоть что-нибудь. Ты меня жутко нервируешь. Будем мы рассказывать Сэлу про парня из ФБР или нет?

Не обращая внимания на брата, сестра Сесилия молча глядела на приют Марии Магдалины на противоположной стороне улицы, моля, чтобы наконец утихла боль в животе. И тут ее словно осенило. Может, не один Джозеф действует эгоистично? Может, и она тоже слишком много берет на себя, действуя только согласно собственным планам, и не понимая того, что и сама она всего лишь крошечная частичка единого Божественного промысла? Все они лишь крошечные частички – и она, и Сэл, и Джозеф, и мистер Нэш, и даже мистер Мистретта. И конечно, никому из них не дано постичь истинную суть Его промысла. Она слишком много размышляет о происходящем, словно и в самом деле способна контролировать ситуацию. Да простит Господь ее высокомерие.

Теперь ей было ясно, что нужно делать. Ничего, вообще ничего. Довольно хитрить перед ликом Божьим. Он вершит свою волю, а мы всего лишь простые смертные. Господь правит миром. Он приводит в движение все сущее. Пусть все идет своим чередом, согласно Его воле. Да свершится то, чему суждено свершиться. И не важно что и как. Сестра Сесилия облегченно вздохнула. Боль в животе уже не так мучила ее.

– Сил, отчего ты так спокойна? Ты меня нервируешь. Я хочу знать, что мы будем делать. Ты скажешь Сэлу про фэбээровца или нет?

Сесилия покачала головой.

– Не нужно ничего говорить Сэлу. Скоро состоится матч. Не стоит волновать его в такое время. Ничего страшного не случилось. Обычные неприятности. Если мы расскажем об этом Сэлу, он разволнуется и наделает глупостей. Сейчас его голова должна быть занята только боксом, и ничем другим.

Джозеф кивнул и слегка улыбнулся. Ему явно нравилось действовать за спиной Сэла. Хоть раз в жизни они оставят Сэла в неведении. Джозеф чувствовал себя польщенным. Сестра Сесилия покачала головой. Ведет себя как дитя. Но такова воля Господня.

– Ты в самом деле так считаешь, Сил?

Джозеф никогда не бывал уверен в себе. Сесилия кивнула.

– Ты уверена, Сил?

– Уверена.

– Ох, не знаю. Если мы не скажем ему, то, может, нужно сделать что-нибудь, например пойти...

– Помолиться.

– Помолиться?

– Самое время вознести молитвы. Это единственное, что мы можем сделать. – Она поднялась и поглядела на брата. – И самое правильное, что мы можем сделать.

Она отвернулась, подошла к краю тротуара и остановилась, ожидая, когда загорится зеленый свет.

– Послушай, Сил...

– Молись, Джозеф. И не теряй веры. До свидания, – бросила она через плечо.

Джозеф застыл на скамье, онемев от изумления.

Она пересекла улицу, остановилась на нижней ступеньке лестницы, ведущей к дверям приюта, и поглядела на окна. Все стекла в трещинах, рамы перекосились и пожелтели. Состояние здания просто чудовищное. Сестра Сесилия поджала губы и покачала головой. Миссис Нэш никогда не поселилась бы в подобном доме.

Глава 15

– Знаете, у меня было предчувствие, что вы заглянете ко мне поговорить о Нэше.

Дэвид Холмен замолчал и отхлебнул кофе из большой белой чашки с названием компании «Поуп Седжвик Сэммс», одной из финансовых фирм «большой восьмерки».

Тоцци поглядел в глаза бухгалтера за стеклами очков в черепаховой оправе. Сияющие – вот подходящее для них определение. Странный парень. Первое, что поразило Тоцци в Холмене, – это то, как он отреагировал на их появление. Большинство людей пугаются при виде агентов ФБР, полагая, что попали в какую-то неприятную историю. Холмен же, казалось, радовался их присутствию – с того самого момента, как они вошли и показали удостоверения. А когда Гиббонс произнес обычную фразу о том, что Холмен не является объектом расследования, тот улыбнулся и как ни в чем не бывало сказал: «Разумеется». Занятный тип.

Тоцци пил кофе из такой же белой чашки, предоставив Гиббонсу возможность задавать вопросы. Ему вообще не хотелось ехать сюда. Неужели нужно вдвоем беседовать с каким-то бухгалтером? Он кто, опасный преступник? Тоцци предпочел бы остаться в Атлантик-Сити. С Валери. Сегодня у него свободный день, а Вэл выходит на работу только в три. Они могли бы куда-нибудь отправиться вместе, так нет же, Гиббонс заявил, что Майку не следует болтаться по улицам после ночного визита Сэла Иммордино. По сути. Гиббонс был прав: пока Тоцци охранял Нэша, он и сам был в безопасности, но вне службы, предоставленный сам себе, становился легкой добычей. В ту ночь, когда Сэл заявился к нему с пушкой, они поехали к Вэл, отлично провели время, но с тех пор он спал один, перебираясь из одного дешевого отеля в другой. Если Сэл или кто-то из его парней все же отыщут его, им вовсе незачем видеть Вэл. Да, Гиббонс прав, не стоит сейчас в одиночку шататься по улицам. Проклятье.

На столе у Холмена тихо звякнул телефон, но звонка не последовало.

– Прошу прощения, – лучезарно улыбнувшись, сказал Холмен и поднял трубку.

Тоцци покосился на сидевшего рядом Гиббонса. В офисе было так тесно, что их колени почти касались стола Холмена. Гиббонс быстро глянул на Тоцци и сразу же вперил глаза в потолок. В начале седьмого Гиббонс заехал за ним в мотель «Счастливая семерка» на Теннесси-авеню, и они отправились в Уайт-Плейнс. Это заняло добрых четыре часа, потому что они то и дело попадали в пробки. Нечего было пускаться в путь в самый час пик. Они намертво застряли на середине моста, и у него невольно вырвалось: «Какого черта мы едем туда?» И тут Гиббонс точно взбесился и принялся орать, что, мол, не следует забывать об ответственности за порученное дело, даже если завтра это дело будет закрыто потому, что нет никакой возможности раздобыть для Иверса компромат на Нэша. Он молол этот вздор и размахивал руками, накручивая сам себя, пока лицо у него не стало пунцовым. Знакомая песенка: исполни свой долг или умри. Несокрушимый борец за справедливость. Черт побери, кого он надеялся обдурить? Ведь и ежу ясно: главное для него – продолжать расследование и подольше не возвращаться в контору. Старая задница.

Тоцци поставил на стол чашку и сложил руки на груди. Все это совершенно бессмысленно, подумал он. Холмен откинулся в кресле, поглаживая рукой бледно-желтый галстук и обсуждая по телефону какую-то аудиторскую проверку, которую вновь надлежало провести в Сан-Франциско. Судя по разговору, с этим следовало поторопиться, однако Холмен не казался чересчур взволнованным. Странный тип.

Холмен служит тут старшим ревизором, и вид у него соответствующий: рубашка, способная ослепить своей белизной, и желтые подтяжки в тон галстука. Полгода назад этот парень работал на Рассела Нэша, в бухгалтерии казино. Интересно, подумал Тоцци, он и тогда выглядел таким счастливым? Нэшу нравилось, когда его окружали счастливые люди. Только, упаси Бог, не такие счастливые, как он сам. Может, Холмен был излишне счастлив? Может, поэтому его и вытурили из казино?

Майк поглядел на Гиббонса, но его напарник внимательно изучал дипломы Холмена, развешенные на стенах. Упрямый сукин сын. Ему непременно нужно докопаться до сути. Но даже если Холмену было известно, в каком шкафу Нэш прячет скелет, у них все равно не было времени, чтобы пойти по указанному следу. Вероятно, Холмен мог бы дать им компромат на Нэша, но разве такое случается при первой беседе?

Разумеется, Тоцци был бы не прочьпредставить государственному прокурору материал на Нэша, чтобы тот смог зажать миллиардера в угол и заставить его рассказать кое-что существенное про Сэла Иммордино. Было бы славно посадить Сэла задницей на горячие угли. Но времени у них в обрез. Им не удастся получить материал прямо сегодня. Всего один день еще просуществует на свете парень по имени Майк Томаззо, а потом все будет кончено. Томаззо уйдет в небытие, а Нэш и Сэл будут и дальше спокойно проворачивать свои темные делишки.

Через пару недель он позвонит Валери, постарается объяснить, кто он на самом деле, и сделает все возможное, чтобы возобновить их отношения. Они встретятся раз или два, и он будет по возможности уклоняться от ответов на неприятные вопросы. Потом она, может быть, разочек приедет к нему в Хобокен, и вскоре они поймут, что так дело не пойдет, потому что они живут слишком далеко друг от друга и свободные дни у них постоянно не совпадают. И все будет кончено, ибо их отношения обречены. Тоцци взял со стола чашку с кофе и осушил ее.

Холмен повесил трубку.

– Извините, что отвлекся. – Он выпрямился в кресле и положил руки на столешницу. – Итак, что вы хотели узнать про старину Расса?

Гиббонс уперся ногами в пол, готовый действовать.

– Вы работали у Рассела Нэша в Атлантик-Сити. Не так ли, мистер Холмен?

– Угу. Я был одним из главных бухгалтеров в «Плазе». Заведовал отделом, который вел бухгалтерию отеля. В казино была своя бухгалтерия, с большим числом сотрудников. Оба отдела работали совершенно независимо друг от друга. Таковы правила Комиссии по игорному бизнесу.

Гиббонс кивнул, подбадривая его. Чего он так старается? Холмена вовсе не нужно подстегивать, он и без того расскажет им все что угодно. Успокойся, Гиб, незачем давать ему фору. Этот парень в ней не нуждается.

– Верно ли, что вы были уволены с этой должности?

– Совершенно верно.

Холмена ничуть не смутил вопрос Гиббонса, в его ответе не было ни горечи, ни смущения. Может, он сидит на наркотиках или успел пропустить рюмочку в ванной во время перерыва на кофе?

– За что вас выгнали с работы? – спросил Гиббонс мрачным, загробным голосом.

Холмен откинулся в кресле и покачался взад и вперед.

– За что меня выгнали? На это трудно ответить в двух словах. Мне пришлось бы прежде объяснить вам методы работы Рассела Нэша.

Гиббонс скосил глаза на Тоцци и пожал плечами.

– Я не спешу. Просветите меня.

О Боже. Что ты наделал, Гиб. Теперь мы получим «Историю моей жизни» в исполнении Дэвида Холмена. Мы проторчим тут несколько часов. Тоцци глянул на часы. Когда он вернется в Атлантик-Сити, Вэл уже будет на работе. Проклятье.

– Что ж, – начал Холмен, но потом замолчал, вперив взгляд в пустоту. – Нет, лучше рассказать о другом. Рассел Нэш – крайне ненадежная личность. Я хотел сказать, что он безумец, но это лишь одна сторона дела.

– Что значит «ненадежный»?

– Рассел Нэш одержим маниакальным желанием проворачивать самые крупные дела в Атлантик-Сити. Как только он узнает, что кто-то заключил крупную сделку, он непременно затевает что-нибудь покрупнее. Совсем немного найдется людей, которым удавалось загнать его в угол и кому он завидовал. Как правило, его подстегивал Дональд Трамп. Это всем бросалось в глаза. Трамп начал строительство «Тадж Махала», Расс стал носиться с проектом «Парадиза». Трамп устраивает боксерские матчи в своем казино. Расс вляпался в безумную затею с поединком Уокера и Эппса.

– Почему «безумную»? – спросил Гиббонс, впившись в Холмен а взглядом.

– Потому что, скажу вам по секрету, я не уверен, что у Расса хватит денег на такой сумасшедший приз. – Холмен чуть скривил уголки рта и покачал головой. – Семнадцать миллионов победителю? Как мне представляется, что-нибудь тут не сработает. Уокеру придется тащить Расса в суд, чтобы получить обещанные денежки. Увидите, так оно и будет.

– Вы точно знаете, что у Нэша нет денег, чтобы выплатить такой приз?

Холмен нахмурился. Счастливое выражение мгновенно улетучилось с его лица.

– Нет... не совсем точно. Когда затевался этот бой, я уже там не работал.

– В таком случае откуда вам известно, что у Нэша нет денег?

– Я знаю, как обычно действует Расс, – сказал Холмен, наклоняясь вперед. – Мне известно, как идут дела в отеле. Комиссия по игорному бизнесу не спускает глаз с казино, там у Расса руки связаны. Другое дело отель. Расс постоянно запускает руку в кассу, снимая деньги с одного счета и переводя на другой, прокручивая их-то так, то эдак, но никогда ни с кем не расплачивается. Мы постоянно имели дело с кредиторами, предоставляли им бесплатно номера на уик-энд в отеле, ублажали что было сил, лишь бы отделаться от них на какое-то время.

– То есть Нэш брал в долг у Петра, чтобы расплатиться с Павлом? Таков механизм?

– Нет, скорее он брал в долг и у Петра, и у Павла, а затем оставлял в дураках обоих.

– Как же ему это удавалось?

Глаза Холмена снова засияли.

– Все дело в обещаниях.

– В обещаниях? – недоверчиво переспросил Гиббонс.

– Конечно. Скажем, есть пекарня, которая поставляет в отель ежедневно – не знаю точно, – предположим, пятьдесят дюжин круассанов. С первого же дня поставок Нэш приказывает мне не оплачивать их. Счета накапливаются, из пекарни начинают звонить нам, мы извиняемся, говорим, что нам очень нравится их продукция, может быть, даже несколько увеличиваем заказ, чтобы вселить в них надежду, но так ничего и не платим. Через пару месяцев такой волокиты терпение поставщиков лопается, и они начинают названивать как сумасшедшие, требуя деньги. Расс говорит им все что угодно, вешает им лапшу на уши, но денег не платит. Наконец они обращаются к юристу и грозятся судебным иском. И тут на сцену выступает несравненный Расс.

Он садится в свой шикарный лимузин и едет в пекарню. Заявляется туда без звонка и говорит, что хотел бы повидать босса. Босс выходит к нему, и Нэш начинает заливаться соловьем, утверждая, что этот парень – лучший пекарь в мире, что он печет самые лучшие круассаны на всем белом свете, куда лучше, чем их пекут в Париже, что только такие круассаны и могут подаваться в отеле Нэша. Хозяин пекарни знает, что все это просто дерьмовая болтовня, и Расс знает, что хозяин знает, что он морочит ему голову. Но у Расса есть особый шарм в таких ситуациях. Обаяние, основанное на жестком расчете, но в его случае оно неизменно срабатывает. Вам кажется, что вы видите Расса насквозь, но ему только того и нужно. Думая, что вы видите его насквозь, вы ощущаете себя умнее его. Вот и хозяин пекарни говорит себе: «Ну и дела, я стою и разговариваю сейчас с миллиардером, которого показывают по телеку и о котором постоянно кричат газеты, и он думает, что обвел меня вокруг пальца, но он ошибается, потому что я вижу его насквозь».

Таким вот манером Расс добивается того, что бедняга пекарь начинает расти в собственных глазах, полагая, что он и впрямь парень не промах. Теперь Нэш переходит к следующей стадии беседы, которая называется «обещания». Словно лучшему другу, он доверительно рассказывает пекарю о своих грандиозных замыслах, связанных с «Парадизом», самым большим казино-отелем в мире, который будет в два с половиной раза больше, чем «Тадж». Он распинается перед ним так, словно беседует с министром финансов, жалуется на высокую стоимость строительных работ и материалов, потом говорит бедняге, что тот, вероятно, постоянно сталкивается с такими же проблемами в пекарном деле, чем как бы поднимает несчастного пекаря до своего уровня, отчего тот, разумеется, пыжится еще больше.

Затем Расс рассказывает бедняге про временные материальные затруднения из-за строительства «Парадиза» – мол, только поэтому он не смог в последние месяцы расплатиться с пекарней за круассаны, но, если пекарь будет так любезен и потерпит еще немного, Расс готов поклясться памятью своей матери, что каждый круассан, который будет подаваться в «Парадизе», будет выпечен именно в этой пекарне, и никакой другой. Честное бойскаутское. Потом он ухмыляется пекарю, как бы намекая, чтобы тот сам решал, вляпываться ему по уши в дерьмо или не вляпываться. Но к этому моменту бедняга уже всерьез полагает, что они с мистером Нэшем партнеры по бизнесу. Ему кажется, что с Рассом вполне можно иметь дело, что его пекарня пойдет в гору, он уже видит себя королем круассанов. И он соглашается на предложение Расса, будучи уверен, что такие сделки на дороге не валяются. Бедняга пребывает наверху блаженства, мечтая о роскошном доме, черном «мерседесе», детишках в Гарварде, яхте, каникулах в Европе, а тем временем Расс задарма получает миллионы круассанов. – Холмен покачал головой. – Я видел, как он проделывает это с сотнями людей. И каждый раз срабатывало. Просто невероятно.

– Все это очень интересно, – кивнул Гиббонс.

Тоцци машинально взял со стола чашку, потом мрачно заглянул в нее. Он совсем забыл, что уже допил кофе. Итак, Гиб полагает, что это очень интересно. Может, интересно, но уголовно ненаказуемо. Люди, морочащие другим голову, еще не преступники. Гиб, мы попусту теряем время. Это же глупо.

Гиббонс перестал кивать и посмотрел Холмену прямо в глаза.

– Итак, за что вас все-таки выгнали?

Холмен глотнул кофе, глаза его искрились весельем.

– Честно говоря, я сам до сих пор толком не понимаю. – Он пожал плечами. – Может, я стал ему не по карману. Я ведь проработал у него почти четыре года. Может, он решил, что подыщет себе парня помоложе, менее опытного, и сэкономит двадцать – тридцать тысяч.

– Не слишком большая экономия для миллиардера, – заметил Гиббонс, отхлебывая кофе.

Тоцци раздраженно почесал подбородок. Гиб, этот парень увиливает от ответа. Неужели ты не видишь?

Холмен прищурился и поднял вверх палец.

– С Рассом все не так просто. Да, он миллиардер. Но только на бумаге. Лишь очень незначительная часть его вложений подкреплена наличными.

– Как такое возможно?

– Потому что Нэш заключает все новые и новые сделки. И каждая крупнее и сложнее предыдущей. Я говорил вам, он помешан на этом. Сам не может ничего с собой поделать. Он должен деньги всем на свете, и на него давят со всех сторон. Теперь ему приходится заключать новые сделки хотя бы для того, чтобы не платить долги.

Гиббонс внимательно поглядел на Холмена.

– Это же бессмысленно. Рано или поздно кредиторы разозлятся и привлекут его к суду.

– Кроме того, он пообещал всем на свете кусочек «Парадиза». Понимаете, сейчас все ставки сделаны на «Парадиз». На нем основывались все обещания Расса, с тех пор как он его придумал. Я даже рад, что он выгнал меня. Когда этот монстр будет достроен и все приятели начнут требовать свою долю, вот тогда и начнется... настоящая... комедия, – сказал Холмен, делая ударения на последних словах.

Комедия уже началась, мрачно подумал Тоцци. Холмен вешает им лапшу на уши – так до сих пор и не сказал, за что его выгнали с работы, – а Гиббонс, вместо того чтобы потребовать четкого ответа, задушевно глядит в его сияющие глаза.

Тоцци хотел уже сам спросить Холмена, но ему помешал Гиббонс.

– Когда вы работали у Нэша, – поинтересовался он, – вы вели две разные финансовые отчетности?

Холмен громко расхохотался.

– Две? Пятьдесят две. Я не шучу. У меня в отеле были люди, которые делали финансовые отчеты согласно тем невероятным сценариям, которые сочинял Расс. Совершеннейшая чепуха вроде того, что прибыль отеля – восемьдесят процентов каждые пять дней, что зал сдается в аренду, когда на самом деле там ничего не происходило, и прочая галиматья. Как-то я спросил его, зачем он заставляет нас вести бухгалтерские книги, которые указывают большую прибыль, чем есть на самом деле. Я-то полагал, что люди обычно делают прямо противоположное на случай, если налоговое управление потребует ревизии. Он ответил, что эти отчеты не для ревизии. Ему просто хотелось видеть, как все это выглядит на бумаге. – Холмен кивнул. – Клянусь, он так и сказал. Думаю, Рассу действительно нравились эти невероятные отчеты; читая их, он чувствовал себя похожим, ну, скажем, на Дональда Трампа. Да нет, даже выше Трампа. Однажды он сказал мне, что любит пролистывать эти книги в постели перед сном, для него они вроде добротного триллера, в котором главный герой – он сам. – Холмен снова пожал плечами.

Тоцци вконец надоела его болтовня. К черту Гиббонса. Теперь он сам возьмется за дело.

– Но почему...

– Извини, – прервал его Гиббонс. – Я боюсь сбиться с мысли.

Да обожрись ты своими дерьмовыми мыслями.

– Все эти махинации с прибылью и неуплатой долгов – кто еще знал о них?

– Кое-кто из сотрудников моего отдела... Думаю, больше никто.

– А партнеры?

Холмен покачал головой.

– Расс – единственный владелец отеля.

– А как насчет его жены? Она что-нибудь знала?

Холмен замолчал, глаза его потухли.

– Сидни? – Он постукал себя кулаком по подбородку. – Сидни, – повторил он и снова замолчал. – Если вы хотите убедиться в том, что Расс не вполне нормален, вам нужно познакомиться с Сидни.

Я уже это сделал, подумал Тоцци, уставившись на Холмена.

– Что вы имеете в виду? – спросил Гиббонс.

– Это самый безумный брак, какой я только видел.

– А в чем дело?

Холмен снова замолчал, глядя в никуда.

– Понимаете, – начал он, – их отношения строятся не на любви, это ясно. Они едва выносят друг друга.

– Так почему они не разводятся?

Холмен пожал плечами.

– Они оба со странностями. Постоянно играют в свою дурацкую игру – он не говорит ей ни слова о своих делах, а она шпионит за ним, чтобы узнать, чем он занимается. Если ей удается откопать какую-нибудь информацию – ну, понимаете, что-то такое, что может неприятно удивить его, – она принимается его шантажировать. В сущности, она только шантажом заставляет его сохранять этот брак. Они играют в очень изощренную игру. И очень извращенную.

– А как она добывает информацию?

Холмен опять замолчал, потом вяло ухмыльнулся, глаза его совсем потухли.

– Она спит со всеми подряд; Должно быть, ей неплохо удается выуживать секреты в постели. Безумно сексуальная стерва, если бы вы только видели ее...

– Откуда вы знаете, что она...

– А вот еще кое-что о ней, – оборвал его Холмен. – До меня доходили слухи, что всякий раз, когда ей посчастливится добыть важную информацию, которую она не может использовать против Нэша, но которая может оказаться ему полезной, она просто продает ее мужу. Вы слышали про ее лиловую яхту? Плата Нэша за какие-то действительно важные сведения. – Холмен снова покачал головой. – Вероятно, она сущая Мата Хари в постели.

Тоцци почувствовал, как кровь прилила к лицу. Вот сука! Он не мог поверить в это. Все время, пока он полагал, что доит ее, она бегала к Нэшу, сообщая ему о своих дневных удовольствиях и о тех вопросах, которые он задавал ей. Паскуда. Не исключено, что Нэш давно уже понял, что его телохранитель – агент ФБР. А поняв это, держал его на расстоянии, чтобы он не мог услышать ничего лишнего...

А что он вообще слышал за последние недели? Черт...

Тоцци почувствовал спазм в желудке. Но откуда Сэл пронюхал, что он фэбээровец? Неужели ему сказал Нэш? Чего ради? Неужели они оба замыслили такое крупное дело, что готовы рискнуть убить фэбээровца? Значит, дело того стоит. У Тоцци засвербело в заду. Он должен узнать, что там затевается. Ему плевать на эту суку Сидни. Он терпеть не мог, когда им манипулировали.

– Джентльмены, я был рад содействовать вам по мере возможности, но у меня мало времени, и если у вас больше нет вопросов...

Тоцци взорвался.

– Всего один, мистер Холмен, но я хотел бы получить конкретный ответ хотя бы напоследок. Вы увиливали от него с самого начала. За что Рассел Нэш вытурил вас из отеля?

Холмен даже не посмотрел на него. Он мрачно постукивал кулаком по подбородку.

– Ну, что скажете?

– Прежде чем удовлетворить ваше любопытство, я хотел бы знать, придется ли мне подтверждать под присягой то, что я скажу. Мне не хотелось бы, чтобы об этом узнала моя жена.

Теперь он был похож на жалкого зачуханного бухгалтера.

– Мистер Холмен, я же говорил, что вам не предъявлено никакого обвинения, – успокоил его Гиббонс. – Отвечайте на вопрос, пожалуйста.

Хватит, Гиб, довольно.

Холмен беспомощно воззрился на Тоцци.

– Он выгнал меня потому... потому что я... ну, понимаете, с его женой. Я рассказал ей кое-что про ведение дел в отеле; думаю, Расс не хотел бы, чтобы ей это было известно, а она швырнула эти сведения ему в морду. – Холмен немного помолчал. – Он сказал, что я ненадежен, что мне нельзя доверять... Понимаете, моя жена была тогда беременна, а... а Сидни очень привлекательная женщина. Не из тех, перед кем может устоять заурядный парень вроде меня.

Тоцци кожей почувствовал, что Гиббонс ухмыляется, глядя на него. Он не желал поднимать глаз на Гиббонса, ни к чему доставлять этому сукину сыну такое удовольствие. Это всего лишь версия Холмена. Тоцци хорошо знал Сидни. Она никогда не снизойдет до жалкого бухгалтера. Этот парень все выдумал. Потискал ее в лифте, урвал поцелуй в задней комнате, только и всего. А изображает это так, будто они с Сидни Антоний и Клеопатра.

– "Черный «мерседес», где же ты теперь?" – вдруг промурлыкал Холмен.

– Что такое?

Холмен поглядел на Тоцци.

– Да так, просто вспомнил... В постели Сидни обычно напевала какую-нибудь песенку из старых телешоу. Чаще всего "Черный «мерседес». – Холмен грустно хохотнул и покачал головой. – Странная дамочка.

Тоцци хотелось разбить что-нибудь, встать и уйти. Он посмотрел на часы. Еще не было одиннадцати. Все, пора уходить. У них еще было время, чтобы разобраться с этой мерзкой компашкой – с Нэшем, Иммордино... и Сидни.

– Мы на этом закончим?

– Что?

Гиббонс, разумеется, не упустил случая поплясать на нем.

– У тебя есть еще вопросы к мистеру Холмену?

– Нет.

Гиббонс повернулся к Холмену.

– Благодарю вас за информацию. Мы свяжемся с вами, если вы нам понадобитесь.

– Моя жена не узнает об этом? – с дешевым пафосом спросил тот.

– Не трясись, – ответил Тоцци. – Мы не скажем твоей жене, что, пока она была в роддоме, ты трахал другую сучку. Пошли, Гиб. Нам пора.

Он собрался выйти из кабинета, но Гиббонс продолжал сидеть в кресле, словно ничего не случилось.

– Прошу прощения за поведение моего напарника, – сказал он Холмену. – Понимаете, он итальянец.

Тоцци отшвырнул в сторону кресло и вышел. Чертов сукин сын.

Глава 16

Тоцци лежал на спине, подложив руку под голову, и глядел в треугольное окно на парящих в голубом небе чаек. Он проснулся в шесть утра, заснуть снова не удавалось – одолевали мрачные мысли. Он поглядел на Валери – она спала, натянув одеяло на лицо, спутанные волосы рассыпались по подушке. Тоцци тяжело вздохнул. Вэл очень славная, слишком славная, чтобы потерять ее.

Он протянул руку и взял с бронзовой прикроватной подставки серую шляпу с широкими полями. Положил себе на грудь и погладил шелковую ленту. Ему повезло, что он нашел ее вчера в баре, а Ленни Маковски дал ему ключи от этого дома. Неизвестно, что бы он еще выкинул, вернувшись вчера после обеда из Уайт-Плейнс.

Они с Гиббонсом начали препираться, как только сели в машину. Он хотел немедленно отправиться в «Плазу», отыскать кого-нибудь, кто работал вместе с Холменом, нарыть хоть немного информации, чтобы можно было продолжить расследование. Гиббонс, разумеется, выдал ему очередную порцию муры о том, что следует соблюдать осторожность, работать осмотрительно и методично – обычные наставления в духе прежнего Бюро. Мол, ничего путного не выйдет, если он вернется туда: если Нэш и Иммордино знали, кто он на самом деле, он должен залечь на дно, пока не нужно будет выходить на дежурство, и позаботиться о собственной безопасности – все равно никто не закроет дело раньше, чем через тридцать шесть часов. В общем, будь паинькой и не рыпайся. Как бы не так.

Гиббонс оставил его в квартирке в Хобокене, подразумевая, что Тоцци там и переночует, но планы у Майка были совсем иные. Как только Гиббонс удалился, он позвонил в агентство и арендовал машину. Потом доехал на такси до аэропорта Ньюарк, взял там машину и направился прямиком в Атлантик-Сити. Если даже он не сможет встретиться с Нэшем и Иммордино, он хотя бы потолкует кой о чем с этой сучкой Сидни.

Но Сидни в отеле не оказалось, зато, выйдя из лифта, он сразу же напоролся на Ленни Маковски. Зачем ты болтаешься тут в свободный день? – заорал тот. Какого черта тебе здесь нужно, Томаззо? Убирайся отсюда и отдыхай. Он вынул из кармана ключи и сказал, что Майк может переночевать в доме на побережье – это был дом Нэша на Лонг-Бич-Айленд, которым в порядке поощрения иногда могли пользоваться особенно усердные сотрудники.

Тоцци откинулся на подушку и уставился в окно с видом на океан. Неплохой домик – восемь просторных спален, сауна, гимнастический зал.

Глядя в окно, он пробежался пальцами по шелковой ленте на шляпе Валери. Поскорее бы она проснулась.

Было около семи вечера, когда Ленни вручил ему ключи и приказал убираться из отеля. Люди из бухгалтерии уже разошлись по домам. Он хотел было переговорить с глазу на глаз с Нэшем, но это показалось ему глупым. Нэш ни в чем не признается, а без этого ему не достать Сэла. Он в самом деле хотел действовать, но делать было нечего, а потому он решил заглянуть в бар под эскалатором и повидать Вэл. Она налила ему «Сент-Джеймс» со льдом и содовой в том сочетании, какое он любил, и отметила, что вид у него не больно-то счастливый.

При этом она хитровато усмехнулась, давая понять, что прекрасно знает, как именно его осчастливить, если он того пожелает. Было приятно смотреть на нее – грустно, но приятно. Ему захотелось увезти ее отсюда, пока часы не пробьют полночь и королевская карета не превратится обратно в тыкву. Он сказал ей, что у него есть ключи от дома на побережье. Она ответила, что он может заехать за ней в половине двенадцатого, когда она закончит работу.

Валери вздохнула во сне, и у Тоцци захолонуло под сердцем. Она была неотразима, первая женщина в его жизни, которая умела не только заниматься любовью, но и шутить в постели. Они вместе кончали, и она умудрялась так рассмешить его, он выскальзывал из нее, она кричала, чтобы он вернулся, и снова заставляла хохотать до полного изнеможения. Он поглядел на Вэл – глаза закрыты, одеяло натянуто до подбородка. Она была просто великолепна. Вместе оба они были великолепны. Он вздохнул и представил себе взгляд Иверса, вперяющийся в него через очки. Сегодня был последний день жизни Майка Томаззо. Он старался не впадать в уныние, в глубине души еще теплилась надежда. Они с Вэл попробуют не потерять ее, правда, это во многом зависело от того, как она воспримет сообщение о том, что он вовсе не Майк Томаззо. Это трудно, но возможно. Он не желал терять последнюю надежду.

Тоцци сел на кровати, взбив за спиной подушку, и надел серую шляпу, надвинув ее на глаза на манер Майкла Джексона. Ему ужасно хотелось, чтобы Вэл наконец проснулась. Тоцци было не по себе и необходимо было что-то делать. Может быть, им провести весь день в постели, наплевать на дежурство, сбросить наконец маску агента на нелегальном положении, как он сбросил с себя одежду. Сегодня он не станет горбатиться на правительство. Пошлет их всех к чертям собачьим и проведет отличный денек с Валери, наслаждаясь ее обществом, пока она еще с ним.

Он посмотрел на нее – она спала так сладко, губы полуоткрыты, веки неподвижны – и потянул одеяло. Она нахмурилась и уткнулась лицом в подушку. Он откинул прядь с ее уха и начал теребить мочку.

– Не-ет, – простонала она.

Он принялся теребить ухо.

Она дернула плечами.

– Не надо.

– Ваш будильник звонит, мисс Рейнор, – ухмыльнулся он.

Она приоткрыла глаза.

– Который час? Еще очень рано.

– Четверть восьмого.

Она снова натянула одеяло на плечи.

– Поспи еще.

– Не могу больше спать, меня распирает энергия.

– И ты туда же? Ранняя пташка?

Тоцци пожал плечами.

– Почему бы и нет, когда есть чем заняться.

– Ничто не стоит того, чтобы вскакивать в семь утра, – заявила она и зарьыась головой в подушку.

– Вставай, пойдем прошвырнемся по берегу.

Она повернулась к нему спиной.

– Вставай, мы займемся кое-чем в дюнах.

– Иди начинай. Я присоединюсь позже.

Он скинул с нее одеяло и встал на кровати. Расставив ноги, он стоял над нею голый, в шляпе, надвинутой на глаза.

– Просыпайся. – Он принялся раскачивать кровать, помахивая над ней членом. – Пошли окунемся. Холодная вода очищает душу и тело. Так говорят японские монахи.

Она открыла глаза, поглядела на его болтающийся из стороны в сторону член и ухмыльнулась.

– Вот и трахай своих монахов.

– Я не говорил, что они кого-то трахают. Я предложил тебе потрахаться со мной.

Он спрыгнул на пол и присел на кровать возле нее. Продолжая ухмыляться, она зажмурила глаза.

– Предлагаю тебе выгодную сделку. Ты даешь мне поспать еще полчасика, а я буду за это ублажать тебя весь день. Идет?

– А чем мне прикажешь заниматься целых полчаса?

– Не знаю, свари кофе, почитай комиксы. Или отправляйся на свою дурацкую прогулку. Придумай сам.

Она отвернулась и накрылась с головой одеялом.

Он стоял, скривив рот набок и думая о том, не воспользоваться ли бассейном с водным массажем. Потом подошел к треугольному окну и поглядел на океан. Солнце ярко светило, утренний туман рассеялся. Море было спокойное – голубое у берега и серебристое вдали. В нескольких сотнях ярдов от берега на волнах тихо и одиноко покачивалась рыбацкая шхуна. К черту бассейн, ему не хотелось ждать, пока нагреется вода. К тому же она слишком громко булькает, а Вэл хочет поспать.

– Я пойду прогуляюсь, – сказал он.

Валери не шелохнулась. Она крепко спала.

* * *

Он был тут. Сэл видел его. Стоял голый, в шляпе на голове перед огромным треугольным окном. Чертов Томаззо. Маковски сказал, что он должен быть тут. Сэл стоял под навесом на корме рыбацкой шхуны, глядя в бинокль и наводя резкость. Надвинул шляпу на глаза, чертов ублюдок, верно, думает, что он очень крутой. Дерьмо.

Томаззо отошел от окна. Сэл опустил бинокль и прислонился к двери камбуза так, чтобы капитан не видел его. Он вынул из пластикового мешка пистолет, сунул его в карман брюк, одернул мешковатый серый свитер и расстегнул ворот клетчатой шерстяной рубашки.

Сэл вышел из-под навеса, прищурил глаза и крикнул в сторону капитанского мостика:

– Эй, капитан, подойдите как можно ближе к берегу. Остановитесь напротив того серого дома с треугольными окнами. Видите?

Капитан некоторое время внимательно разглядывал дом Нэша, потом растерянно почесал голову. Парень, судя по всему, тех же лет, что и он, подумал Сэл, коротко подстриженные рыжие волосы, чуть волнистые на макушке, светлые брови и ресницы, лицо сплошь усеяно веснушками. Таких ребят обычно зовут Кевин, или Райен, или как-нибудь еще в этом роде. Сэл таких на дух не выносил. Он ждал, что ответит капитан, но тот лишь таращился на дом и чесал голову.

– В чем дело, капитан? Что-то не так?

Только попробуй возразить, ублюдок, я заплатил тебе более чем достаточно.

Капитан положил руки на поручни. Обветренные, красные руки, похожие на клешни.

– Хорошо, – наконец разродился он, – я подойду поближе и брошу якорь. Сегодня очень тихо. Вы не слишком промокнете, – сказал он таким тоном, словно намекал на что-то.

– А в чем дело? Вас что-то беспокоит?

– Хорошо... Сейчас объясню. Я не могу стоять тут слишком долго. Прибрежная инспекция патрулирует весь берег, вылавливая контрабандистов с наркотиками и прочую шушеру. Запрещено бросать якорь близко к берегу. Если появится инспекция, мне придется рвать когти, да побыстрее.

– Что вы мне голову морочите? Вы отказываетесь? Мы же обо всем договорились.

Капитан не отводил взгляда от дома.

– Нет... Я не отказываюсь. Я просто говорю – что бы вы там ни делали, поторопитесь. Иначе, когда вернетесь, меня тут уже не будет. Не ждите, пока задуют свечи на праздничном пироге.

– Ладно, заметано.

Договариваясь с капитаном, Сэл сказал, что хочет преподнести сюрприз другу на день рождения. Своим неожиданным вторжением.

Капитан подошел к штурвалу и развернул шхуну. Сэл плюхнулся на стул и принялся натягивать длинные резиновые сапоги с отворотами, которые доходят аж до подмышек. Он купил "их вчера вечером в одной из лавчонок в Томс-Ривер. Сапоги были новые, и управиться с ними было нелегко. Ему почему-то вспомнилось, как бабка, бывало, облачалась в корсет. Один из тех, что доставлялись из магазина в круглых картонных коробках и воняли на весь дом. Сапоги тоже попахивали резиной, но их запах не шел ни в какое сравнение с резкой, сладковатой вонью бабкиных корсетов.

Думая о бабке, он подумал и о Сесилии, которая находила с бабкой общий язык. Одна другой стоила, обе просто помешаны на религии. Главная проблема с религией – то, что люди вроде Сесилии превращают ее в какой-то долбаный культ. Впрочем, Сесилия – монашка, ей полагалось быть сдвинутой на религиозности.

Сэл натянул сапоги до бедер, потом встал и подтянул еще выше. Чертов Томаззо. Телохранитель хренов. Маковски считает, что тут дело нечисто. Говорит, что не слишком удивится, если узнает, что Томаззо фэбээровец. Сэл тоже этому ничуть не удивлялся. Вероятно, Бюро вновь взялось за него. Но, полагал он, если Бюро и пронюхало что-то, виноват в этом не жучок. Информация поступила от Томаззо. Маковски сказал, что этому ублюдку ничего не стоило проникнуть в офис Нэша. Вероятно, ему удалось раскопать какие-то бумаги, касающиеся земли, на которой построен отель. Скорее всего речь идет именно об этом. Если они решат завести на него дело – снова предъявить одно из своих дурацких обвинений, – Томаззо, или как его там зовут, будет главным свидетелем обвинения.

Так что все просто: Томаззо должен исчезнуть. С ним нужно покончить прежде, чем они начнут присылать повестки или заявятся с ордером на обыск и арест. Раз Томаззо еще продолжает работать в роли телохранителя, значит, расследование не закончено и они не готовы еще предъявить его дело законникам. Без Томаззо все вообще рассыплется. Нужно убрать его прямо сейчас. Томаззо сдохнет, и делу конец.

Сэл натянул лямки на плечи и подвигал пистолет под одеждой, пристраивая его поудобнее. Он представил себе лицо Томаззо – наглый ублюдок в шляпе а-ля Дик Трейси. Сэл заподозрил что-то неладное, как только впервые увидел этого мерзавца. Трахает Сидни и воображает, что он крутой. Еще поглядим, какой ты крутой. Только поэтому Сэл и не позволил никому другому заняться Томаззо. Он желал сделать все самолично, поглядеть напоследок на лицо наглеца.

Сэл снова поглядел на большой серый дом на берегу. Под ногами ровно стучал двигатель. Он нащупал пистолет, положил на него руку и глубоко вдохнул соленый морской воздух. Все отлично. Еще недавно он ощущал некоторую тревогу, его беспокоил предстоящий боксерский поединок. Но сейчас он чувствовал себя превосходно.

* * *

Тоцци поднял кусок выброшенного морем дерева и бросил его в воду. Чайки с криками ринулись вниз, надеясь ухватить что-то съестное. Впереди, милях в двух отсюда, высился маяк Олд-Базни. Тоцци решил дойти до него, чтобы убить время. Вэл хочет еще поспать. Они бодрствовали почти всю ночь... Что ж, если хочет спать, пусть спит.

Тоцци шел, загребая босыми ногами песок. У воды песок был сырой и холодный, и он поднялся повыше, где было сухо, но идти стало труднее. Неизвестно, что лучше, подумал он. Очень похоже на его нынешнее положение. Например, он может потерять Валери, но зато выйти из игры прежде, чем Сэл успеет пустить ему пулю в лоб. По крайней мере, у него есть выбор. Вот только выбор этот никак не устраивал Тоцци.

Он не хотел выбирать. Он хотел подловить Нэша и Иммордино на их таинственных делишках. Хотел, чтобы эта хитрая стерва Сидни получила свое. Хотел, чтобы его труды увенчались громким успехом, чтобы Иверс перестал наконец глядеть на него как на трудного подростка. Он хотел, чтобы Валери осталась с ним.

Он оглянулся через плечо на большой серый дом с треугольными окнами на третьем этаже. Нельзя желать всего сразу. Он остановился и посмотрел на окно комнаты, в которой спала Вэл. Может быть, вернуться, разбудить ее, насладиться последними недолгими часами? Как наслаждается последними минутами жизни приговоренный к казни.

Он немного помедлил, потом отвернулся и зашагал к маяку. Дай ей поспать, сказал он себе. Она в самом деле устала. Ведь она не исчезает навеки с заходом солнца. Еще не конец света.

* * *

Ну и умник этот Томаззо. Оставил незапертой стеклянную раздвижную дверь. Когда так поступают обычные люди, это понятно. Но агентам ФБР полагается вести себя более осмотрительно.

Сэл вошел в комнату и оглядел ее. Не просто большая, огромная. В одном конце камин, повсюду диваны и мягкие кресла, посредине длинный черный полированный стол со стульями, окна от пола до потолка с вертикальными жалюзи. И лиловый ковер во весь пол. Чувствовалась работа Сидни. Такими он всегда представлял себе жилища настоящих плейбоев. Здесь вполне мог бы устраивать свои безумные вечеринки Хеф. Это в духе его телешоу. Хеф в купальном халате в окружении красоток с потрясающими сиськами. Все вполне в его стиле. Кроме лилового ковра. Хеф предпочел бы красный.

Сэл осторожно прикрыл дверь, оставив лишь узкую щелку. Шум океана стал глуше, и он услышал тихую музыку. Она доносилась сверху. Саксофон, похоже на Чарли Паркера. Сэл стянул с плеча лямку и нашарил под одеждой 9-миллиметровый пистолет. С трудом вытащил его и отпустил предохранитель. С пистолетом в руке он медленно пошел на звуки музыки к лестнице из светлого дерева в другом конце комнаты. Бархатный лиловый ковер заглушал звук резиновых сапог. Сэлу это нравилось.

* * *

Тоцци смотрел на океан, пытаясь разглядеть вдали плавник акулы или хвост большого кита, ожидая их появления с надеждой, страхом и нетерпением, так же как делал это в детстве, когда он еще был уверен, что стоит только сильно захотеть и огромное чудище из романа Жюля Верна вдруг всплывет из глубины с диким ревом, подняв из воды уродливую голову, готовое уничтожить все вокруг. Тоцци всматривался вдаль, но ничего не видел.

Валери ни на кого не похожа, подумал он. Даже Гиббонсу она нравится.

Он погрузил пальцы ног в теплый сухой песок, размышляя над печальной историей своих любовных связей. Бывшая жена, хозяйка лавчонки на Род-Айленд. Наследная принцесса мафии в строгих элегантных костюмах. Рыжая полуангличанка, глава агентства по найму нянь. Инспекторша из Отдела по борьбе с сексуальными преступлениями. Замужняя дама... Одни были с характером, другие вовсе без оного, настолько, что он даже не мог представить себе такого. Но ни одна не могла сравниться с Валери. Ни одна в подметки ей не годилась.

Ветер с океана свистел в ушах. Что она подумает о нем, если он вдруг ни с того ни с сего исчезнет и объявится только через месяц? Решит, что он последний подонок. Он словно слышал ее язвительные реплики: агент ФБР? Ну конечно. Лучше ничего не придумал? Надо рассказать ей все прямо сегодня, пока он еще не смылся отсюда. По крайней мере, у них будет шанс продолжить их отношения, несмотря на значительный перерыв. Правда, рассказав ей, кто он на самом деле, сейчас, когда он работает на нелегальном положении, он нарушит самый суровый запрет, существующий в Бюро, и Иверс непременно даст ему пинка под зад, если только пронюхает об этом. Его вытурят из Бюро раз и навсегда.

Он пошевелил пальцами, пробуя ногой теплый песок, и поглядел на волны. Океан был пуст, чудище так и не всплыло из пучины морской. К черту все запреты. Валери стоила того, чтобы рискнуть. Кроме того, он был уверен, что Валери никому не проговорится, если он попросит. Она умела держать язык за зубами. Именно это и делало ее непохожей на остальных. Именно поэтому она стоила любого риска.

Тоцци смотрел на океан, ветер обдувал лицо. Так он и сделает. Он все расскажет Вэл. Она слишком хороша, чтобы потерять ее. Он круто развернулся и зашагал обратно к дому.

* * *

«Оставь этот вздор. Трам-та-та, та-та-та, та-та...» И так всю ночь. Хотя саксофон Чарли Паркера звучал все громче и громче, по мере того как Сэл поднимался по лестнице, он никак не мог отделаться от этого дурацкого мотивчика. Его напевала Сидни всю ночь напролет, когда приводила его сюда. Даже уже кончая, Господи Боже мой, она продолжала мурлыкать его. Чертова потаскушка. Наверно, приводила сюда и Томаззо. Та же спальня и все прочее, тот же лиловый бассейн с ванной. И пела ему «Оставь этот вздор». Сумасшедшая стерва.

Сапоги громко стучали по деревянному паркету в коридоре, но саксофон надрывался так, что едва ли кто-то мог слышать его шаги. Он заглянул в спальню. Смятые простыни, одежда Томаззо висит на стуле, на полу лифчик и трусики. Может, это Сидни плещется с ним в ванной. Тогда он пристрелит обоих. Недурная мысль, но он знал, что Сидни всю неделю развлекается в Нью-Йорке на своей лиловой яхте. Наверно, приволок сюда какую-нибудь шлюшку, чтобы не скучать, отсиживаясь тут. Очень некстати. Придется пришить и ее.

Он снял предохранитель с затвора и вошел в комнату, осторожно ступая по ковру с таким рисунком, будто кто-то вылил на него целый галлон краски. Остановился, когда музыка неожиданно смолкла. Слышалось только громкое бульканье воды в бассейне. Он решил переждать, пока не зазвучит следующая мелодия. Нацелил дуло пистолета на дверь ванной на случай, если кто-то вдруг выйдет оттуда. Музыка снова зазвучала. Он знал эту пьесу. Она была у него на пластинке. Это были «Ночи в Тунисе».

Он подкрался к двери ванной и заглянул туда. Ритмичные звуки трубы резонировали, отражаясь от лиловых стен. Вода бурлила и булькала. За пенящимися брызгами он не мог разглядеть тело. Он видел только дурацкую серую шляпу на голове Томаззо, опирающейся о борт бассейна. Идиот проклятый. Сидит в воде, напялив шляпу. Чего ради? Чтобы покрасоваться перед своей девкой? Сэл снова оглядел спальню. А где же девка? Потом пожал плечами. Да пошла она к черту. Для начала надо разобраться с Томаззо.

Он нацелил дуло пистолета прямо на шляпу а-ля Дик Трейси.

– Эй, Томаззо!

Ему пришлось прокричать еще раз погромче, музыка заглушала все.

– Томаззо! Проснись!

Голова повернулась, и он увидел лицо под широкими полями. Черт! Это был не Томаззо. Это была блондинка, которую он видел тем вечером в квартире Томаззо. Вот дерьмо.

– Какого черта вы... – начала она и вдруг увидела пистолет. Глаза ее перебегали с дула пистолета на его лицо и обратно.

– Отвернись! – заорал он.

Но она не отвернулась. Словно окаменев, она таращилась на пистолет. Потом уставилась на него, и он увидел по ее глазам, что она припоминает, узнает его. Он вспомнил, как Томаззо знакомил их, говоря, что это его друг Клайд, Клайд Иммордино.

– Отвернись, говорят тебе!

Она не шелохнулась, и тут пистолет выстрелил словно сам по себе. Он даже не думал об этом, просто сделал то, что нужно было сделать. Выстрел прозвучал в ванной, как пушечный гром. Тело девушки дернулось вперед, потом ее голая спина показалась над водой. Он заметил сквозную рану справа, между шеей и плечом, ближе к позвоночнику. Не раздумывая, он выстрелил еще два раза. Тело дернулось, опустилось под воду и снова всплыло, точно айсберг, покачиваясь в ритм соло на трубе. «Ночи в Тунисе», Диззи Гиллеспи.

Томаззо. Куда, на хрен, он подевался? Сэл повернулся и вошел в спальню с пистолетом в руке, ожидая, что Томаззо вот-вот ворвется сюда. Но никого не было. Куда же он, на хрен...

И вдруг он услышал звук трубы, но это был не Диззи Гиллеспи. Труба ревела, подобно морской сирене. Ту-у! Ту-у! Ту-у! Скорей! Скорей! Скорей! Он взглянул в окно напротив кровати. Ту-у! Ту-у! Ту-у! Скорей, поспеши! Он увидел шхуну, потом увидел вертолет сотнях в трех ярдов от берега. Береговая инспекция. Вертолет приближался, чтобы отогнать шхуну подальше от берега. Или задержать ее для проверки на наркотики. Суки! Где этот хренов Томаззо, дерьмо собачье?

Он выбежал из спальни – сапоги бухали по паркету, – бросился вниз по лестнице, все еще надеясь, что увидит наглую рожу Томаззо и размажет его мозги по стене. Он больше не слышал ни Чарли Паркера, ни Диззи Гиллеспи. Только сирена ревела со шхуны. Ту-у! Ту-у! Ту-у! Скорей! Не теряй ни секунды!

Тоцци был еще довольно далеко от дома, когда вертолет подлетел сзади и прошел прямо у него над головой. Прищурившись, он следил за ним, шагая по глубокому песку. Он увидел, как вертолет завис над рыбацкой шхуной. Шхуна стояла очень близко от берега. Что там у них такое? – подумал он.

Он поглядел на дом и понял, что вертолет и шхуна находятся прямо напротив него. Они разбудят Вэл, подумал он. Затем он заметил парня, что было мочи мчащегося к воде. Огромный парень скакал по воде, точно конь, направляясь к шхуне. На нем были длинные резиновые сапоги с отворотами до подмышек. Тоцци услышал, как с вертолета что-то кричат шхуне, но не смог разобрать что именно. Береговая инспекция, верно, материла их за стоянку слишком близко у берега. Валери, должно быть, глядит в окно, не понимая, что случилось...

Скачет по воде, точно понесший конь... Сердце Тоцци бешено заколотилось. Чертов Иммордино. Вэл! Ноги увязали в песке, замедляя бег. Он должен быть там – прямо сейчас, но ему никак не удавалось бежать быстрее. Он начал проклинать себя, еще даже не зная, что произошло. Вэл!

Он продолжал продвигаться к дому, но ноги по-прежнему увязали в сухом песке. Тогда он спустился пониже, где песок был мокрым, и прибавил скорость, но, когда он наконец домчался до дома, вертолет уже улетел, шхуна была далеко в море. Он вбежал в открытую настежь раздвижную дверь. Уходя прогуляться, он закрыл ее за собой.

– Вэл!

Он ринулся вверх по лестнице, пролет, еще несколько ступенек, второй этаж, еще ступени, другой пролет, еще ступени на третий этаж, босые ноги шлепали по дереву. Соло на саксофоне, булькающая вода.

– Вэл! Где ты?

Ворвавшись в ванную, он поскользнулся на мокром полу, чертовски больно ударившись коленом о плитку. Он зажмурился от боли и схватился за колено, прижав его к груди. А когда открыл глаза, увидел Вэл. Боли он больше не чувствовал. Она лежала на животе, наполовину в воде, похожая на дельфина, выброшенного на берег. Он склонился над нею, провел рукой по мокрым волосам, нащупывая пульс на шее, приложил ухо к спине и наконец услышал еле уловимое дыхание. Тонкие струйки крови текли по ее спине. Вэл! Он вскочил, снова поскользнувшись, упал, но успел дотянуться до телефона в спальне. Глядя на Валери, он набрал 911. Один гудок, второй. Ну же,черт вас возьми!

– Лонг-Бич-Айленд, служба 911, – ответил наконец женский голос. Черт побери, какой спокойный голос!

– Срочно пришлите санитарную машину. Семьдесят четвертая улица, на берегу. Дом Рассела Нэша. Тяжело ранена женщина. Вы поняли? Семьдесят четвертая улица. Большой серый дом на берегу. Верхний этаж. Вы слышите?

– Да, сэр. Они выезжают немедленно. – Тем же ровным тоном.

– Поскорее, поторопитесь. Она тяжело ранена! – Эта дамочка отвечала слишком спокойно. Наверно, не поняла, в чем тут дело. – Пожалуйста, поскорее!

– Вы тоже ранены?

– Я? – Он заметил, что потирает ушибленное колено, и отвел руку. – Нет-нет, я не ранен.

– Тогда спуститесь вниз и ждите машину, чтобы провести их к раненой.

– Хорошо. Я понял.

Тоцци поставил телефон на пол. Схватил одеяло, побежал в ванную и накрыл им Вэл. Снова пощупал пульс. Он не может потерять ее. Он погладил ее по волосам, прижался щекой к полу и заглянул в остекленевшие глаза.

– Они уже едут, Вэл. Они скоро приедут.

Услышав сирену медицинской машины, он вскочил, готовый бежать вниз, но остановился на секунду, чтобы приглушить орущую музыку. Поворачивая выключатель на стене ванной, он выглянул в окно. Рыбацкая шхуна казалась уже крошечной точкой на горизонте.

Ублюдок Иммордино. Клянусь Богом, я убью этого мерзавца. Смешаю с дерьмом, разорву на куски голыми руками.

Звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Грудь словно пронзило огромным гарпуном. Он оттолкнулся от стены и помчался вниз встречать санитаров.

Они приехали, Вэл. Они уже тут. Продержись еще немного. Пожалуйста, продержись!

Глава 17

«...Продолжаем выпуск новостей. Сегодня во время утреннего рейда в район Краун-Хайтс в Бруклине полиция арестовала семерых иммигрантов с Ямайки, которые, согласно выдвинутому обвинению, принадлежат к вооруженной банде, занимающейся распространением и продажей марихуаны. Представитель полиции по связям с прессой сообщил, что полтонны марихуаны было обнаружено в квартире, где они занимались упаковкой наркотика для уличной продажи...»

На экране телевизора семеро чернокожих парней в наручниках шагали один за другим в полицейский участок, мрачные, с пустыми глазами. Картинка переключилась на грязную квартиру, полицейские показывали найденное – два джутовых тюка, один развязан, чтобы продемонстрировать травку. Сотни аккуратно упакованных в полиэтилен и туго перевязанных пакетиков, готовых для сбыта. Огромная корзина для белья, полная денег. Конфискованное оружие: АК-47, три автоматических пистолета 9-миллиметрового калибра, «Магнум-357». Камера быстро переключилась на другое, но Гиббонс успел разглядеть, что это почти наверняка был «кольт-питон» с шестидюймовым стволом. Самое подходящее оружие для Дикого Запада. Ничего не скажешь – славные ребятишки.

На экране появился один из офицеров, проводивших арест, полицейский на нелегальном положении. Его снимали в полутемном офисе, не показывая лица, чтобы исключить его опознание. Репортер спросил, как осуществлялся арест.

«Подозреваемые находились под наблюдением полиции уже несколько недель. Трое из арестованных были замечены во время переправки основной партии товара вчера вечером в...»

– Я говорила тебе, что разговаривала сегодня с женой Иверса? – спросила Лоррейн. – Она сказала, что очень сожалеет, но они не смогут присутствовать на нашей свадьбе.

Гиббонс мрачно поглядел на Лоррейн, сидящую на другом конце дивана и листающую какой-то очередной дурацкий журнал. Он снова повернулся к экрану, но полицейского уже не было. Черт побери. Он хотел услышать, откуда ямайцы получали свою марихуану.

– Миссис Иверс очень извинялась, но они уже договорились с родителями, что поедут на уик-энд в Кротон. Там учится Брент-младший. Ее супруг едет скорее всего вместе с ней. Он очень дружен с бывшими сокурсниками.

– Очень жаль.

Он уставился на журнал у нее на коленях, один из тех, где юные девицы демонстрируют платья для женщин за сорок, отчего бабы просто сходят с ума: ведь, напялив на ребя эти шмотки, они не становятся похожими на молоденьких фото мод елей, однако никак не желают поверить, что дело вовсе не в шмотках, а в том, что им уже за сорок. Гиббонс снова начал смотреть новости.

За спиной диктора появилось фото Ричи Варги. Гиббонс наклонился вперед.

«Адвокаты мафиози Ричи Варги, осужденного за убийство в 1987 году, подали протест прокурору, обвиняя ФБР в несоблюдении установленных законом правил задержания осужденного. Варга, который в настоящее время отбывает пожизненное заключение в федеральной исправительной тюрьме Рей-Брук неподалеку от Нью-Йорка, был признан виновным в том, что он руководил деятельностью „Коза ностра“, будучи в то же время под опекой Программы по обеспечению безопасности свидетелей. Добиваясь отмены приговора по обвинению в убийстве, адвокаты выражают надежду, что их подопечного пока переведут с особого режима на строгий. В своем ходатайстве адвокаты Варги обвиняют ФБР в использовании незаконных...»

– На твоем пиджаке есть петлица для цветка? – спросила Лоррейн.

– Погоди!

«...Которые привели к аресту его клиента. Следующие новости...»

Черт побери, подумал Гиббонс. Что там еще у нее?

– Что?

– Как ты полагаешь, они отменят приговор?

– Не исключено.

– Ты столько занимался этим делом. Тебя чуть не убили. Слава Богу, что Майклу удалось вовремя найти тот склад, куда они упрятали тебя.

Да... мне повезло.

На экране пошла реклама. Гиббонс прикусил язык, сгорая от желания выругаться. Но что можно сказать Лоррейн? Как сказать женщине, которую любишь, что она превратилась в полную кретинку? Чтобы она лучше вообще не открывала рта?

– Так у тебя есть она?

– Что? О чем ты?

– Есть у тебя петличка для бутоньерки?

Гиббонс еле сдерживался, готовый взорваться.

– Не знаю. А в чем дело?

– Вот в чем. Ты не сможешь прикрепить бутоньерку к пиджаку, если на лацкане нет петлички.

– Если нет дырки, прикреплю булавкой.

– Да, разумеется. Я почему-то не подумала об этом.

Она протянула ему журнал.

– Мне кажется, к твоему серому костюму прекрасно подойдет желтый тюльпан. Видишь девушку внизу страницы? Правда, тюльпан очень ей...

– Ты не могла бы попридержать эту важную информацию, пока не закончатся новости?

Пока я не вышвырнул тебя в окно.

– Ах... извини, пожалуйста.

Реклама кукурузных хлопьев подошла к концу, и снова появился ведущий новостей.

«А теперь Лу Мозес с новостями спорта...»

Камера показала Лу Мозеса, самого лохматого ведущего на телевидении. Похож на дохлого пса на обочине дороги. Он работает ведущим спортивных новостей уже лет десять, получает четыре-пять сотен тысяч баксов в год и не может купить себе приличный парик? Еще одна загадка Вселенной. Такая же, как с женщинами.

Лу начал рассказывать о соревнованиях по баскетболу. Гиббонс поглядел на Лоррейн. Она вжалась в угол дивана, словно желая стать совсем маленькой. У нее был обиженно-плаксивый вид. Это что-то новенькое. О Господи, если бы только понять, что с ней происходит. Им нужно поговорить. Как только закончатся новости.

«...Обнаружились некие загадочные обстоятельства, связанные с „Битвой на побережье“, поединком боксеров тяжелого веса, чемпиона Двейна Уокера по кличке Костолом и экс-чемпиона Чарльза Эппса, который должен состояться в эту субботу в Атлантик-Сити. Судя по всему, многолетний тренер Уокера был тайно госпитализирован в начале недели в больницу Милосердной Девы Марии в Ридинге, в Пенсильвании. Репортер нашей дочерней телестанции в Филадельфии Грейг Вуд находится сейчас в госпитале Милосердной Девы Марии в Ридинге...»

– Прости, что прерываю...

– Подожди, не сейчас!

На экране появился огромного роста парень в клетчатом пиджаке с микрофоном в одной руке и блокнотом в другой. Он стоял у входа в госпиталь.

"Генри Гонсалес, тренер чемпиона – и, как все говорят, единственный, кто имеет влияние на Уокера, – был помещен в прошлое воскресенье ночью в госпиталь Милосердной Девы Марии под именем Гектор Диас. Медицинская сестра, отказавшаяся назвать свое имя, сегодня сказала, что Гонсалес, который по-прежнему пребывает в критическом состоянии, находился без сознания с момента поступления в госпиталь до вечера понедельника, что у него сильные повреждения на лице, сломаны челюсть и два ребра. Позднее были диагностированы многочисленные удары в голову, и подозревают тяжелое сотрясение мозга. Медицинская сестра говорит, что повреждения, нанесенные Генри Гонсалесу, свидетельствуют о том, что тот был очень сильно избит.

Уокер отказался комментировать случившееся, когда я сегодня позвонил ему. Его команда заявила, что они даже не знали о том, что Гонсалес находится в госпитале. Администрация госпиталя также отказалась давать какие-либо объяснения, ссылаясь на врачебную этику по отношению к находящимся на их попечении пациентам. Бывшая жена Уокера, фотомодель Бонни Килмер, сегодня сказала мне, что характер чемпиона совершенно непредсказуем и что он вполне способен отдубасить любого, включая и тех, кого любит. В то же время она выразила сомнение, что Уокер мог поднять руку на Гонсалеса, которого сама она обвиняет в том, что он разрушил их брак. Но все же до конца не исключает такой возможности.

Очень странная история как раз накануне боксерского поединка. Мы надеемся сообщить вам новую информацию о состоянии Генри Гонсалеса в выпуске новостей в девять вечера. Репортаж из госпиталя Милосердной Девы Марии вел Грейг Вуд. Передаю слово тебе, Лу".

Милосердная Дева Мария, госпиталь Милосердной Девы Марии... знакомое название.

– Лоррейн, ты помнишь...

Он поглядел на нее. Она сидела в уголке дивана и плакала. О Боже.

– Что случилось?

Она высморкалась в бумажную салфетку.

– Иди к черту.

– В чем дело?

– Ни в чем, – прорыдала она.

– Скажи, что с тобой.

Она снова высморкалась.

– Оставь меня в покое.

Салфетка превратилась в мокрый комок, но она еще раз попыталась воспользоваться ею. Он вынул из заднего кармана носовой платок и протянул ей.

– Пошел к черту.

Она развернула смятую салфетку, выискивая на ней сухое место.

– Скажешь ты наконец, в чем дело? Знаешь, мне уже осточертела эта чепуха.

– Тебе осточертела? – вдруг заорала она, сверкая глазами. – Это мне осточертело!

От удивления он лишился дара речи. Он боялся поверить собственным глазам. Перед ним была прежняя Лоррейн.

– Я так старалась раздобыть билеты на этот чертов матч. Самые лучшие места. Хотела преподнести тебе сюрприз. Теперь пошли они к черту, эти билеты. – Она опять схватила мокрую салфетку. – Эгоист! Проклятый сукин сын, вот ты кто!

– Ты шутишь? Ты же ненавидишь бокс.

– Да, ненавижу! Я делала это ради тебя. Теперь забудь про это. Мне надоело лезть из кожи, лишь бы угодить тебе.

– Что? Кто тебя просил угождать мне? Раньше и так все было прекрасно. Но как только мы решили пожениться, все изменилось. Я ничего не понимаю.

Она метнула в него бешеный взгляд.

– Я хотела сделать все как лучше, чтобы тебе было приятно думать о нашей свадьбе. Я прекрасно знаю, ты до сих пор сомневаешься.

– Что значит «приятно»? – взбесился Гиббонс. – Что, черт побери, это должно означать? Почему ты не можешь честно сказать все как есть? Ты боишься, что я дам деру? Не так ли? Ты боишься именно этого. Потому и ведешь себя как последняя идиотка.

– Я веду себя как последняя идиотка? Только потому, что я спросила тебя о чем-то?

– Когда я хотел посмотреть новости. – Он показал рукой на телевизор. – Кое-что из этого касается моей работы.

На экране сотрудник метеослужбы указывал на погодную карту.

– Я только задала тебе вопрос.

– Я слушал новости, а ты принялась рассказывать о том, что наш милейший Брент Иверс не сможет присутствовать у нас на свадьбе потому, что он, видите ли, встречается с бывшими сокурсниками. Какое, к черту, мне дело до того, чем занимается Иверс...

И тут его вдруг осенило. Иверс! Именно Иверс говорил ему про госпиталь Милосердной Девы Марии. В Ридинге, в Пенсильвании. В этом госпитале якобы проходил лечение Сэл Иммордино после сотрясения мозга, там ему и был поставлен диагноз: кулачный мозговой синдром, недееспособность. Госпиталь Милосердной Девы Марии, оттуда был врач, который под присягой свидетельствовал на суде об ограниченных умственных способностях Сэла, уснащая свои слова всевозможными дерьмовыми терминами. Наглая ложь. Но спортивный зал Гонсалеса находился в Филадельфии – почему его не отвезли в тамошний госпиталь? Какого черта они потащили Гонсалеса в Ридинг? Случайное совпадение? Едва ли. Совет Сэла Иммордино? Но откуда Гонсалес знает Иммордино? Откуда кто-либо из окружения Уокера знает Сэла Иммордино? Если только сам Иммордино не организовал доставку Гонсалеса в госпиталь, чтобы замять дело. Потому что он избил Гонсалеса? Так же, как поступил с Лоусоном, когда еще выступал на ринге? Но зачем? Он поглядел на компьютерную погодную карту на экране: над Средним Западом ползли зеленые облачка. Может, из-за того, что тренер имел слишком большое влияние на чемпиона, как сказала бывшая жена Уокера? Иммордино хотел, чтобы Гонсалес заставил чемпиона сделать что-то, тот отказался, и Сэл размозжил ему голову...

О Господи, как все просто, даже не верится. Иммордино хочет предрешить исход поединка, сделав соответствующие ставки. Мафия перестала заниматься этим лет сорок, а то и пятьдесят назад. Вот почему такая возможность не, приходила ему в голову. Но что с того, что они не делали этого лет пятьдесят? Преступления не устаревают. Он поглядел на экран: улыбающееся солнышко. Завтра будет хорошая погода. Он вскочил и направился в кухню.

– Куда ты пошел?

Он остановился и посмотрел на Лоррейн. Казалось, она готова укусить его.

– Хочу позвонить Тоцци.

– Его нет дома. Я звонила ему совсем недавно.

Он подошел к шкафу, вынул из обувной коробки на верхней полке револьвер и сунул его за пояс. Он купил его в 1955 году, когда мафия еще сплошь и рядом вмешивалась в исход поединков и делала деньги, играя на ставках. «Кольт-кобра» 38-го калибра. Он надел пиджак и взял шляпу.

– Куда это ты собрался? – закричала Лоррейн. – Ты не можешь вот так взять и уйти. Вернись. Нам надо поговорить.

Настоящая фурия. Фантастика. Просто великолепно. Наконец она стала сама собой.

– Прости, мне нужно разыскать Тоцци. Это очень важно. Мы поговорим потом.

– Отлично! А это, выходит, не важно?

– Не передергивай. – Он положил руку на ручку двери. – Я этого не говорил.

– Мог и не говорить. Все равно ты так думаешь.

Он отпустил дверную ручку, вернулся в комнату и поцеловал ее в щеку.

– Я люблю тебя. Мы еще успеем закончить нашу схватку. А сейчас мне нужно найти Тоцци.

– Если ты только выйдешь за дверь, Гиббонс, наша свадьба отменяется.

Глядя на дверь. Гиббонс ухмыльнулся, оскалив зубы. Боже Всемогущий! Она наконец-то сообразила, как надо действовать. Теперь уже она не желает выходить замуж.

– Я не шучу. Если ты сейчас оставишь меня одну, я отменю все приглашения.

Он повернул ручку, еще несколько секунд держа дверь закрытой.

– Я говорю совершенно серьезно!

Медея. Медуза Горгона.

– Мне необходимо найти Тоцци.

Он открыл дверь, вышел за порог и оглянулся. Она качала головой, предостерегающе воздев руки.

– Так и будет, Гиббонс. Я говорю серьезно.

– Потом, Лоррейн. Обсудим это потом.

Затворяя дверь, он слышал, как она продолжала твердить, что говорит серьезно.

Он нахлобучил шляпу и направился к лестнице. Чертовы бабы. Когда ты бегаешь за ними, им нет до тебя дела. А когда им есть до тебя дело, они теряют всякую привлекательность. Гиббонс поспешил вниз по стертым мраморным ступеням. По крайней мере, это доказывает, что она еще не окончательно свихнулась. Уж это хорошо. Поворачивая в следующий пролет лестницы, он обернулся и посмотрел на дверь. Она вовсе не говорила это серьезно. Просто она взбесилась. Только и всего, будем надеяться.

* * *

Гиббонс вспомнил эту маленькую, плохо освещенную прихожую, как только переступил порог. Он подошел к открытой двери, ведущей в гимнастический зал, и увидел людей в белых пижамах, носившихся с безумным видом по синему мату. И сразу же разглядел среди них Тоцци. Потом направился к телефону-автомату на стене, опустил четвертак и набрал 800. Пододвинув к себе стул, он поставил на него ногу и вытянул шею так, чтобы видеть, что происходит в зале. Прогудели три гудка, затем кто-то поднял трубку.

– Федеральное бюро расследований.

– Говорит Гиббонс, номер четыре-семь-ноль-девять. Кто сегодня дежурный?

– Моран.

– Соедините меня с ним.

– Подождите, соединяю.

Гиббонс глядел на безумцев на мате. Тоцци стоял в одном ряду со всеми остальными, ожидая, когда придет его черед подставлять задницу под удар парня в мешковатых черных штанах. Так называемый черный пояс. Наконец подошла очередь Тоцци бежать и хватать напарника за запястье. Парень качнул Тоцци назад, потом вперед, освободил руку, в свою очередь схватил Тоцци за запястье и швырнул его так, что тот с грохотом шмякнулся рядом с ним на мат. Гиббонс невольно вздрогнул, но Тоцци скоренько вскочил на ноги и побежал в конец ряда, готовый повторить прием. Гиббонс покачал головой. Эти ребята просто сумасшедшие. Тоцци говорил, что айкидо – мягкое боевое искусство, что оно успокаивает человека. Как бы не так.

В трубке послышался усталый голос.

– Чего тебе, Гиббонс?

– В чем дело, Моран? Я разбудил тебя?

Странно, Моран всегда радовался ночному дежурству.

– Если бы. Так что тебе нужно?

– Скажи-ка мне кое-что. Тоцци не звонил сегодня?

Моран хохотнул в трубку.

– Нет, Тоцци не звонил. Зато мы поимели кучу звонков по его поводу.

О Господи.

– Что случилось?

– Сейчас скажу. – Послышался шелест перелистываемых страниц. – Судя по всему, сегодня утром Тоцци обнаружил покушение на убийство. Женщина по фамилии – где же это? Где? А, вот: Рейнор, Валери Рейнор.

– Что произошло?

– Детали довольно неясны. Большую часть сведений мы получили от местного полицейского. Похоже, эта Рейнор получила два пулевых ранения в спину. Одна пуля задела легкое. Тоцци немедленно вызвал службу спасения, и они доставили ее в больницу. В больнице говорят, что она выживет.

Гиббонс сморщил нос и крепко сжал губы. Опять Иммордино? Но ведь он должен бы охотиться на Томаззо. Почему он стрелял в Валери? И что делал в это время Тоцци?

– А как вел себя Тоцци?

– Доставлял всем кучу хлопот.

– В каком смысле?

Моран снова хохотнул.

– Похоже, он совершенно перестал что-либо соображать, когда приехал в больницу. Кричал, как сумасшедший, чтобы его пустили к ней. Персоналу не оставалось ничего другого, как вызвать полицию. Тогда он принялся качать права, заявил, что он агент ФБР, предъявил удостоверение и прочее. Те сказали, что ничего не предпримут, пока во всем не удостоверятся, и потребовали, чтобы он отдал оружие, пока не закончится проверка. Можешь себе представить, что тут началось.

Гиббонс закрыл глаза. Он был рад, что его там не было.

– Мы подтвердили, что он тот, за кого себя выдает, и полицейские вернули ему пистолет, но стали настаивать, чтобы он пошел пить кофе, потому что медсестры устали и больше не в силах выносить его присутствие. Он не подчинился даже после того, как врачи уверили его, что этой Рейнор уже сделали операцию и с ней все в порядке. Он твердил, что непременно должен повидать ее, больничные сестры говорили, что это невозможно, по крайней мере до утра. И что, ты думаешь, сделал Тоцци? Он стал просить старшую сестру пойти в реанимацию и передать записочку. Он хотел, чтобы Рейнор знала, что он тут и желает ее видеть, что он любит ее, и прочая ерунда. Старшая сестра вернулась минуты через две. Она передала записочку, но Рейнор, похоже, вовсе не пришла в восторг, получив ее. Как мне сказали, она попросила старшую сестру сказать Тоцци, что он может убираться ко всем чертям и что она не жаждет видеть его. Ни сейчас, ни после. Вероятно, в этот момент она была очень слаба, ее мониторы запищали как безумные. Дежурный врач выбежал на сигнал тревоги – или как это у них там называется – и дал ей успокоительное. После чего вернулись полицейские и все-таки настояли на том, чтобы Тоцци сходил выпить кофе и не появлялся тут некоторое время. Это случилось сегодня днем, около половины четвертого.

Гиббонс представил себе, как Тоцци выходит из госпиталя, в первый раз с самого утра оказывается на улице, солнце слепит глаза, и он не знает, куда идти и что теперь делать. Понимает, что Иммордино где-то поблизости, выслеживает его, вне себя от ярости, готовый покончить с Томаззо, разделаться с ним после двух неудач. Тоцци, вероятно, едет в Хобокен, в свою квартиру, размышляя, как удалось Иммордино пронюхать о том, что он не телохранитель, а агент ФБР. Тоцци начинает нервничать, как говорится, зацикливается. Он решает, что Иммордино преследует его, что его люди наблюдают за ним, поджидая подходящего момента для нападения. Значит, он не должен оставаться в одиночестве и направляется сюда, на занятия айкидо. Что ж, вполне логичное решение. Тоцци говорил, что любит посещать тренировки, когда у него неспокойно на душе. Утверждал, что чем хуже чувствуешь себя, падая на мат, тем полезнее занятие. В таком случае, сегодня оно было чрезвычайно полезным, потому что после случившегося он, вероятно, ощущает себя мешком с дерьмом. Несчастный ублюдок.

Гиббонс поглядел в дверь и увидел, как Тоцци снова с грохотом рухнул на мат. Гиббонс опять невольно вздрогнул. Но Тоцци и на этот раз резво вскочил на ноги и побежал в конец цепочки. Чувствовал он себя при этом, наверное, чудовищно.

– Ты меня слышишь. Гиббонс?

– Слышу.

– Тоцци, должно быть, дома, – сказал Моран. – Передать ему что-нибудь от тебя?

– Нет, спасибо, все в порядке.

– С твоим напарником хлопот полон рот. Гиббонс.

– С тобой тоже, Моран.

– Ты занимаешь линию. Что-нибудь еще нужно? Могу я быть чем-то полезен?

– Да.

– Что нужно сделать?

– Пойди и засни снова.

– Пошел ты к черту.

Послышались гудки, и Гиббонс положил трубку. Тоцци снова стоял первым в цепочке, но на этот раз он поклонился учителю и занял его место на середине мата. Теперь был его черед бросать других. Он стоял, вытянув вперед руки и ожидая, когда очередной безумец схватит его за запястья, а он грохнет его об пол, как перед тем грохали его самого. Гиббонс заметил, что на Тоцци оранжевый пояс, но Гиббонс сразу же отключался, едва только Тоцци принимался превозносить чудеса айкидо. Вид у него сейчас был отличный. Не такой потрясающий, как у парня в черных штанах, но куда лучше, чем у остальных оранжевых поясов. Он сделал несколько мягких движений, и нападавший с отменным грохотом шмякнулся на мат. Вот только все это почему-то казалось инсценировкой. Не только действия Тоцци – вообще все. Гиббонсу всегда казалось, что эти броски и падения искусно разыгрываются. Тоцци соглашался, что у зрителя может возникнуть такое ощущение, но уверял, что, если действовать правильно, приемы отлично срабатывают. И все же Гиббонс не мог понять его влюбленности в айкидо. Ладно, Тоцци, он всегда был со странностями, но что привлекает сюда всех остальных? В чем тут причина?

Учитель, один из парней в черных штанах, выкрикнул какое-то слово, и весь класс замер и отвесил вежливый поклон. Потом учитель крикнул кокю доза, и они разделились на пары и уселись друг против друга. Один вытянул руку, другой взял его за запястье, и они начали отжимать один другого. Тоцци поведал ему и об этот упражнении. Это было не соревнование, когда люди меряются силой рук. Это был способ проверить себя, сосредоточиться и найти свою «точку», место пониже пупка, откуда якобы исходит вся энергия человека. Так, по крайней мере, утверждал Тоцци. Гиббонс не верил в подобную чепуху, но Тоцци верил. Во всяком случае, говорил, что верит. Гиббонс взглянул на часы. Половина десятого. После такого дня, как нынешний, Тоцци была нужна его «точка». Или хотя бы бутылка спиртного.

Минут пять все отжимали друг друга – то влево, то вправо, – после чего учитель объявил, что занятие окончено. Сидя на коленях, они выровнялись в одну линию и поклонились стене, на которой висела гравюра с изображением трех японцев; затем учитель повернулся и поклонился классу, а ученики поклонились ему, восклицая: «Благодарю вас, сенсей». Учитель встал и отошел в угол мата, попросив всех поклониться друг другу. Что они и проделывали очень серьезно и вежливо. Просто чертовски вежливо для людей, которым так нравится шмякать друг друга об пол.

Гиббонс увидел, как Тоцци отошел в угол мата, еще раз поклонился японцам на стене и надел сандалии. И тут их взгляды встретились. Казалось, Тоцци был не слишком удивлен, увидев своего напарника. Впрочем, и не слишком обрадован.

Подходя к нему, Тоцци вытер рукавом лоб.

– Валери в больнице...

– Я уже знаю. Они говорят, что с ней все будет в порядке.

Тоцци вскинул брови и пожал плечами.

– Да... так они говорят.

– Я слышал, что она сказала, будто не желает тебя видеть. Она наверняка так не думает. Она, наверное, еще не пришла в себя после наркоза, да еще боль и все такое. Она, конечно, так не думает.

Тоцци ничего не ответил. Он явно не верил в это. Гиббонс надел шляпу. Ему было жаль беднягу, но разыгрывать из себя доброго дядюшку он не собирался. Ему и своих проблем хватало.

– Иди одевайся. Нам нужно повидать кой-кого. По поводу боксерского поединка.

– Поединка? О чем ты?

– Скорей одевайся. Я буду ждать тебя в машине.

Тоцци покрутил головой и тяжело вздохнул.

– Дело Нэша для меня закончено. Сегодня Иверс отстранил меня от расследования. Ты что, забыл?

Гиббонс нахмурился и пожал плечами.

– Ну и что с того?

Тоцци с любопытством взглянул на него.

– Ты что-нибудь разнюхал?

– Иди одевайся. Хорошо?

– Скажи, что ты откопал?

Гиббонс уставился в потолок.

– Говорю тебе, не теряй время.

Вид у Тоцци был уже не такой печальный.

– Хорошо, хорошо. – Он повернулся, чтобы идти в раздевалку. – Ну намекни хотя бы!

– Нет.

– Ну, Гиббонс, пожалуйста.

– Иди одевайся.

– Ладно. – Тоцци направился к раздевалке, но снова остановился. – Скажи, как ты догадался, что я здесь?

Гиббонс широко ухмыльнулся.

– Разве ты не знаешь, что я без ума от своей работы. Больше всего на свете я люблю выслеживать ублюдков вроде тебя. А теперь поторапливайся. Нам предстоит долгое путешествие.

Тоцци усмехнулся и направился в раздевалку. Улыбка не сходила с его лица.

С ним все будет в порядке, подумал Гиббонс.

Глава 18

– Слушай, Гиб, я сойду с ума от этого запаха.

Гиббонс поглядел на Тоцци, растянувшегося на светло-коричневом диване в приемной – ноги на подлокотнике, под головой свернутая кожаная куртка.

– Какого запаха?

– Больничного. Меня тошнит от него. Вчера целый день в больнице у Вэл, потом целую ночь тут. Торчим здесь, чтобы повидать Гонсалеса. Я больше не могу. Мой нос этого не выдержит.

Гиббонс ничего не ответил. Он сидел, ссутулившись в кресле, положив ноги на журнальный столик и подперев кулаком щеку. Он четыре часа провел в машине, слушая бесконечные причитания Тоцци о том, как он любит Валери, как ненавидит Иммордино, как важна для него сейчас «энергетическая точка», потому что он любит Валери, и поэтому всадит Иммордино пулю в лоб за то, что тот сделал с Валери... О Боже, всю дорогу крутил свою шарманку.

Но это было еще не самое страшное. Когда они наконец добрались до госпиталя Милосердной Девы Марии, расположенного черт знает где в Пенсильвании, дежурные сестры преградили им путь к палате Гонсалеса. Они действовали сплоченно, словно воинское подразделение, прошедшее войну во Вьетнаме, твердя, что никто не смеет тревожить их пациентов в такой час... Они с Тоцци предъявили свои удостоверения и прочее, но злобные фурии лишь скрестили руки на объемистых грудях, встали плечом к плечу и в буквальном смысле слова заблокировали проход. Ни за что на свете, заявили они. Сначала получите разрешение лечащего врача. Они стояли насмерть, словно защищая линию Мажино.

И тогда Тоцци взорвался, принялся орать на них как сумасшедший, и Гиббонсу пришлось успокаивать напарника, пока он не натворил чего-нибудь. Отослав Тоцци вниз поостыть немного, он попытался самым вкрадчивым тоном уговорить старшую сестру сделать такую любезность и позвонить домой доктору, потому что дело очень срочное. Но та не нашла ничего лучшего, как спросить в ответ: «У вас есть ордер?» Вероятно, видела что-то такое по телевизору. Мол, если у вас нет ордера или какого-нибудь другого документа, она не станет тревожить доктора посреди ночи, ибо это может потом плохо отразиться на пациентах. После чего пригрозила, что вызовет полицию, и ему не оставалось ничего, как сдаться и отправиться вниз в приемную, поскольку он отнюдь не горел желанием иметь дело с местной полицией. Они непременно позвонят в здешнюю штаб-квартиру ФБР, те свяжутся со штаб-квартирой в Нью-Йорке, чтобы проверить, что делают тут два агента из манхэттенского отдела, и уже утром все станет известно Иверсу, которому сейчас как раз и не нужно было ничего знать.

Вот почему им пришлось торчать в этой приемной с пластиковой мебелью и примитивными ландшафтами на стенах. Безуспешно пытаясь уснуть, они с нетерпением ожидали восьми часов, когда наконец появится лечащий врач Гонсалеса и даст разрешение поговорить с ним какие-то пять минут.

– Я предъявлю иск этим чертовым больницам, – произнес Тоцци, таращась в потолок. – Они погубили мой нос. Я больше не различаю запахов. Я потерял обоняние.

Гиббонс закрыл глаза.

– Плевать я хотел на твое обоняние.

– Что вам угодно, джентльмены? – раздался женский голос. Вопрос был задан не самым любезным тоном.

Гиббонс открыл глаза и выпрямился в кресле. Тоцци спустил ноги на пол. Она стояла возле журнального столика, невысокая брюнетка, волосы гладко зачесаны, на лбу челка, на носу очки. На ней был халат, на шее болтался стетоскоп.

– Я доктор Коновер, – сказала она. – Как я понимаю, вы желаете поговорить с одним из моих пациентов.

Тоцци встал и расправил смятую кожаную куртку.

– Да. Мы хотели бы задать всего несколько вопросов Генри Гонсалесу.

Докторша мрачно и раздраженно поглядела на него. Теперь Гиббонс понимал, почему ночные валькирии задали им такого жару. Эта докторша была с ними заодно. Теперь все стало ясно. Она продолжала сердито и удивленно смотреть на Тоцци. Похоже, он ей приглянулся. Ну, разумеется.

– Мистер Диас – если вы имеете в виду его – еще не в том состоянии, чтобы принимать посетителей. Его нельзя беспокоить.

– Мы вовсе не собираемся беспокоить его. Мы только хотим задать ему пару вопросов, – сказал Тоцци.

Вид у него был на редкость простодушный и непринужденный – колени расслаблены, голова чуть откинута назад, кожаная куртка переброшена через плечо.

Докторша не сводила с него глаз, правда, взгляд ее был по-прежнему сердитым. Она была довольно привлекательна. Гиббонсу нравились женщины в очках – не все, конечно. Доктор Коновер принадлежала к тому типу женщин, которые в очках выглядят более сексуально. Как и Лоррейн. О Господи... Лоррейн! Он забыл позвонить ей вчера вечером. Но сейчас ему не хотелось думать об этом.

Из динамика послышался нежный голосок одной из ночных фурий, прервавший молчаливый поединок докторши и Тоцци: «Доктор Коновер, вас вызывает номер три-два. Вас вызывает номер три-два».

– Извините, – сказала она и вышла из приемной.

Гиббонс поднялся с кресла.

– Ступай за ней. Пусти в ход весь свой итальянский шарм.

– Что?

– Она положила на тебя глаз. Иди побеседуй с ней. Напои ее кофе, отведи куда-нибудь. Придумай что хочешь, только отвлеки минут на пять, чтобы я мог переговорить с Гонсалесом.

– Ты сошел с ума? Такие женщины ни на кого не кладут глаз. Поверь мне.

– Ты опять ошибся, Тоцци. Как раз таким женщинам и нравятся парни твоего типа. Поверь мне...

– Ты что, спятил? – рассердился Тоцци. – Я вчера, можно сказать, излил тебе душу. Валери лежит раненая в больнице, а я должен тут ухлестывать за этой докторшей? Я не могу, Гиб. Я не в том состоянии.

– Плевать мне, что ты чувствуешь. Это работа. Тебе не нужно чувствовать. Нужно просто сделать, что требуется. Все. Иди.

– Гиб, я не могу...

– Послушай, разве не ты говорил мне, что жаждешь свернуть шею Сэлу Иммордино? Если ты намерен ждать подходящего состояния, это не случится. Понятно? Подумай, что для тебя важнее, и не теряй времени.

Выражение лица Тоцци осталось прежним, но он кивнул.

– Хорошо, ты прав.

– Ступай к дежурному посту и жди докторшу. Займи ее чем-нибудь на несколько минут. Остальное я беру на себя. Давай действуй.

Тоцци пожал плечами.

– Как скажешь.

Они вместе прошли в коридор, и Гиббонс заметил, что ночная боевая команда закончила дежурство. На дежурном посту была только одна медсестра, которая заполняла какие-то бумаги. Она поглядела на них, но в ее глазах не было враждебности. Вероятно, ночные дежурные ничего не сообщили ей о них.

Гиббонс нажал кнопку лифта и сказал Тоцци, что они увидятся после. Тоцци прислонился к стойке возле поста. Дежурная сестра встала и спросила, чем может помочь ему. Подошел лифт. Когда дверь лифта уже закрывалась, Гиббонс услышал, как Тоцци объяснял сестре, что поджидает доктора Коновер, чтобы продолжить прерванную беседу. Похоже, и эта дамочка не устояла перед его обаянием, подумал Гиббонс. Спускаясь вниз, Гиббонс недоуменно качал головой. Он никогда не мог понять, что бабы находили в Тоцци. Когда лифт остановился, он снова нажал кнопку шестого этажа. Лифт поднялся наверх. Тоцци по-прежнему стоял, прислонившись к стойке. Дежурной сестры уже не было. Тоцци кивнул ему. Все в порядке. Гиббонс вышел из лифта, повернул налево и пошел искать палату Генри Гонсалеса.

По обе стороны коридора были двери с номерами палат, одни распахнутые настежь, другие плотно притворенные. Черт побери. Он не хотел, чтобы кто-то заметил, что он не знает, куда идти. Гиббонс заглянул в открытую дверь. Какой-то парень с загипсованной ногой смотрел по телевизору мультики: крошечные голубые человечки с визгом бегали по лесу. Парень схватил дистанционное управление и переключил канал, должно быть, застеснявшись, что его застали за мультиками.

Гиббонс подошел к следующей закрытой двери, огляделся и повернул ручку. На кровати сидела женщина с темными мешками под глазами и длинными волнистыми волосами. В палате витал табачный дым. На коленях у нее лежала толстая книжка в дешевом издании, что-то вроде «Унесенных ветром». Запястья женщины были забинтованы.

– Вы хотите поговорить со мной? – спросила она.

– Нет, извините, – сказал он, притворив дверь, и пошел дальше.

Следующая дверь была открыта. Гиббонс сунул туда голову и увидел на кровати чью-то огромную голую задницу. Рядом стояла поджарая седоволосая сестра со шприцем в руке.

– Могу быть вам чем-то полезна, сэр? – спросила она.

Властный голос был под стать ее облику. Настоящая бой-баба.

– Да... да, можете, – неуверенно ответил он.

Казалось, ей был отвратителен сам факт его существования на этом свете. Голая задница на кровати не шелохнулась.

– Я ищу палату Генри Гонсалеса, или Гектора Диаса, как он зарегистрирован у вас.

– Вы не имеете права находиться тут без разрешения...

– Я из Голубого Креста, Отдел контроля. Моя фамилия Бейкер. Я провожу идентификацию личности пациента и проверку диагноза и лечения.

– Мне ничего не говорили...

Гиббонс пожал плечами.

– Мы никогда не объявляем заранее о контрольной проверке.

– Никогда не слышала ничего подобного.

– Если вы не желаете, чтобы я повидал пациента, я уйду. Но плата за лечение не поступит, пока мы все не проверим. – Он вынул ручку и блокнот. – Мне только нужно вписать ваше имя и фамилию.

– Подождите...

Гиббонс едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Голубой Крест, пожалуй, пострашнее налоговой инспекции, и с ним лучше не связываться. Даже таким, как эта бой-баба.

– Мне холодно, – вдруг заговорила голая задница.

Сестра хмуро поглядела на жирную задницу, потом подняла глаза на Гиббонса.

– Палата вашего мистера Диаса на другой стороне холла. Номер 618.

– Премного благодарен. – Он сунул в карман ручку и блокнот.

Он пересек холл и открыл дверь под номером 618. И пришел в ужас от того, что увидел. Гиббонс знал, как выглядит Генри Гонсалес – широкоплечий мужик крепкого телосложения с загорелым лицом и гривой седеющих волос. Лицо человека, лежащего на кровати, было землистого цвета, кожа под подбородком обвисла, сальные волосы прилипли к голове. В носу у него была трубка, на руке капельница, какой-то зеленый провод спускался за ворот больничной пижамы, а два желтых были прикреплены на макушке. Два монитора на стене над его головой тихо попискивали; Гиббонс знал, что означают зеленые линии на экране и как они должны выглядеть, но эти выдавали лишь слабые зигзаги то вверх, то вниз, такие слабые, что казалось, они вот-вот перейдут в плавную линию.

Гиббонс подошел к кровати. Интересно, сколько еще осталось жить этому парню, подумал он. Неужели Валери в таком же состоянии? Бедная девочка. Он словно окаменел. Он боялся подойти к Гонсалесу, боялся, что тот отдаст концы, как только он дотронется до него. Так ли он плох в самом деле, как кажется? Дело предстоит нелегкое. С чего начать?

– Эй, Гонсалес, проснись. – Гиббонс коснулся руки Гонсалеса. Она была куда холоднее, чем его собственная. – Ну же, Гонсалес, проснись. – Гиббонс потряс его за плечо – было такое ощущение, будто он трясет пластиковый пакет с желе. Гиббонс отдернул руку – похоже, парень гниет заживо. Он поискал глазами более прочное место на его теле и снова дотронулся до руки. – Просыпайся, Гонсалес. Ты слышишь меня? Я хочу спросить тебя про Сэла Иммордино.

Веки тренера затрепетали, и он застонал.

– Слушай, Гонсалес. Ты ведь его знаешь. Расскажи про Сэла.

Тренер застонал чуть громче, и монитор на стене запищал более отчетливо. Эти штуки наверняка подсоединены к пульту дежурного поста, подумал Гиббонс. Проклятье.

– Успокойся, Гонсалес. Я не Иммордино. Я просто хочу поговорить о нем. Ну же, очнись.

Веки снова затрепетали, глаза медленно приоткрылись. Взгляд был несфокусированный и остекленевший, белки глаз были желтыми. Тренер застонал, словно пытаясь произнести что-то.

– Ну же, давай. Очнись. – Гиббонс шлепнул его по щеке, осторожно, не очень сильно. – Ты слышишь меня, Гонсалес?

Голова тренера откинулась в сторону.

– Нет, нет, – простонал он. – Не надо.

Гиббонс шлепнул его чуть сильнее.

– Скажи, это сделал Иммордино? Он хотел заплатить, чтобы твой Уокер проиграл Эппсу? Он сделал это, потому что ты помешал ему?

– Не-е-т... Не надо... Хватит...

– Слушай, Гонсалес. Уокер должен проиграть бой?

– Нет, Клайд... Довольно... Ты убьешь его...

Клайд? Зеленая линия на мониторе снова пошла зигзагами. Гиббонс чувствовал себя прескверно, но дело было слишком важным. Валери ни за что ни про что попала в больницу с двумя пулевыми ранениями и, возможно, находится сейчас в таком же состоянии. И все по вине Иммордино. И тут он вспомнил. Клайд – это кличка Иммордино в те годы, когда он выступал на ринге, а Гонсалес был его менеджером. Гиббонс поглядел на монитор, потом на дверь. Хорошо бы запереть ее, но больничные двери не запираются.

– О чем ты говоришь, Гонсалес? Ничего не понятно. Скажи мне про Иммордино, про Клайда.

Голова тренера заметалась по подушке, глаза были открыты, но взгляд оставался таким же остекленевшим.

– Нет, Клайд... Ты убьешь его...

– Кого? Кого убьет?

– Остановись... Ты убьешь Лоусона...

Лоусон. Эрл Лоусон. Гиббонс хорошо помнил тот бой. Где-то во Флориде – не в Майами, может быть, в Тампе, год семидесятый, семьдесят первый. По телевизору еще целую неделю гоняли запись этого поединка. Ничем не примечательный бой, оба боксера на закате славы, ничего не поставлено на карту. Оба имели весьма жалкий вид, но Лоусон был подвижнее и техничнее и явно набирал очки. Но к концу боя что-то случилось: Иммордино словно осатанел. Удар гонга возвестил о начале очередного раунда, и вдруг Сэл ринулся из своего угла на Лоусона, прижал его к канату и принялся молотить по голове противника – безжалостно, беспощадно. По телевизору показывали минуты три этого кошмара. Публика бушевала, Гонсалес кричал Иммордино, чтобы тот остановился и хотя бы позволил Лоусону упасть, но Сэл не слушал его. А судья просто стоял рядом, ничего не предпринимая. Врач кричал ему, чтобы он вмешался, но судья делал вид, будто ничего не слышит. Прозвучал удар гонга, раунд закончился, но Сэл продолжал избивать противника. Какие-то парни вскочили на ринг, чтобы оттащить его от Лоусона. Понадобилось человек семь или восемь, чтобы держать его.

Кончилось тем, что Лоусон умер в больнице от чудовищного сотрясения мозга. Судье было предъявлено обвинение, а Сэл вышел сухим из воды. Ходили слухи, что Иммордино заплатил судье за возможность искалечить Лоусона, но окружной прокурор не смог ничего доказать потому, что не было намека на большие ставки. Просто злоба и бешенство. Может, Сэл хотел доказать самому себе, что способен на это? Так, по крайней мере, казалось Гиббонсу.

– Нет... Довольно...

Лицо Гонсалеса скривилось, словно в предсмертной агонии. Зеленая линия на том мониторе скакала то вверх, то вниз. Гиббонс поглядел на дверь. У него было муторно на душе, но что поделаешь? Когда еще ФБР сумеет подобраться к Иммордино? Если Иммордино избил Гонсалеса, то разве тот не хотел бы, чтобы Иммордино привлекли к суду? Если это в самом деле сделал Иммордино. Ведь Гиббонс пока только предполагал, ничего не зная наверняка.

Дыхание Гонсалеса было влажным и хриплым. Голова по-прежнему металась по подушке. Гиббонс снова глянул на монитор, потом поискал глазами стул, чтобы приставить его к двери, но сразу сообразил, что пол слишком скользкий. Он подошел к двери и пощупал металлическую раму. Пожалуй, это сработает. Он выгреб из карманов всю мелочь. Он терпеть не мог таскать в карманах монеты, но теперь порадовался, что у него была целая горсть. Он сложил их в столбик и начал аккуратно просовывать в щель между дверью и рамой. Последнюю он затолкал туда длинным ключом. Теперь им не сразу удастся открыть дверь.

Он вернулся к кровати и обхватил ладонями лицо тренера, чтобы успокоить его. И опять возникло ощущение, будто ондержит в руках мешок с желе.

– Слушай, Гонсалес. Иммордино купил поединок? Он заплатит Уокеру, чтобы тот проиграл бой?

– Нет, Клайд... Остановись... Хватит...

Взгляд Гонсалеса оставался рассеянным, но он заговорил немного отчетливее.

Гиббонс посильнее сжал ладонями лицо тренера, почувствовав наконец что-то твердое, и прокричал ему в ухо:

– Иммордино заплатил Уокеру?

– Нет, Клайд, мои ребята не мухлюют.

– Иммордино заплатил...

Ручка двери повернулась один раз, другой, послышался стук.

– Откройте! Немедленно откройте!

Он узнал голос доктора Коновер.

Гонсалес хрипло закашлялся.

– Я говорю тебе... – Он хватал ртом воздух. – Я говорю тебе, мои ребята не продаются, они не покупаются. Забудь про это, Клайд.

Снова стук в дверь. Из коридора доносился шум. Гиббонс различил голос Тоцци. Черт побери, что он делает там? Помогает им?

– Скажи мне, Гонсалес, – снова прокричал он, – Иммордино пытался купить исход боя? Хотя бы кивни, Гонсалес. Просто кивни.

– Хватит, Клайд. Ты хочешь убить меня? Как Лоусона? Перестань. Уокер не проиграет бой. Мы не сделаем этого. Нет... Никогда... Нет...

Гиббонс услыхал треск двери. Кто-то навалился на нее. Дверь с грохотом распахнулась, монеты разлетелись в разные стороны и раскатились по полу. В палату ворвалась доктор Коновер в сопровождении нескольких сестер, за ними Тоцци и дежурная сестра. На стене надрывались мониторы – на одном зеленые зигзаги, на другом ровная линия.

Докторша отпихнула его в сторону.

– Прочь с дороги! – закричала она. – Черт побери, что вы с ним сделали?

И, не дожидаясь ответа, сунула душки стетоскопа в уши.

– Убирайтесь отсюда! Вон отсюда!

Тощая седая медсестра выволокла Тоцци из палаты, потом схватила Гиббонса за рукав и потащила в коридор. К ней на помощь, бросив свою тележку, бежал уборщик.

Тоцци удивленно глядел на Гиббонса.

– Я думал, что ты понимаешь, в каком он состоянии. Что ты с ним сделал?

Гиббонс одёрнул пиджак.

– Всего лишь задал ему несколько вопросов.

– Он что-нибудь сказал?

– Кое-что.

– Что значит «кое-что»?

Гиббонс заглянул в палату и посмотрел на мониторы – они бешено пищали. Он почувствовал себя последним мерзавцем.

– Пошли отсюда, и поскорее, – сказал он, беря Тоцци за локоть.

Не говоря ни слова, они быстро прошли к лифту. Нет смысла околачиваться тут, если они не хотят остаток дня выслушивать вопросы, на которые не собираются отвечать. Тоцци вызвал лифт. Гиббонс поглядел на большие часы на стене над дежурным постом. Двадцать минут девятого, суббота. Дверь лифта открылась, там никого не было. Они вошли, и Тоцци нажал на кнопку первого этажа. Спускаясь вниз. Гиббонс смотрел, как над дверью на панели появляются и исчезают цифры. Начало сегодняшнего поединка в десять вечера, на самом деле он не начнется раньше половины одиннадцатого. Значит, у них в запасе не более четырнадцати часов. Не слишком много, чтобы успеть отменить его. По крайней мере, если использовать законные методы...

Глава 19

Выйдя из своего номера в отеле «Плаза», Тоцци застегнул на все пуговицы пиджак. Закрыв и заперев дверь, он поспешил к лифту, чтобы не опоздать на дежурство. Сегодня ему нужно выглядеть прилично, ничем не выделяться из своры телохранителей Нэша. И быть начеку, чтобы улучить момент и пробраться в офис босса. Нужно найти какие-нибудь бумаги, достаточно убедительные, чтобы предъявить их Иверсу, который придет в бешенство, узнав, что Тоцци, несмотря на приказ, не вышел из игры. Факты должны быть достаточно весомыми, чтобы прокурор мог отдать распоряжение отменить сегодняшний поединок. Следует найти бумаги, уличающие Нэша в сделке и сговоре с Иммордино. Чтобы Сэл горько пожалел о том, что он не тот идиот, за какого себя выдает.

Уверенно шагая по зеленому ковру, Тоцци был настроен весьма решительно, но, завернув за угол к людям и увидев их, понял, что пропал.

– Что это ты тут делаешь, Томаззо?

Перед ним стоял Ленни Маковски с двумя громилами – Фрэнком и Джерри.

– Я всегда знал, что ты кретин, но не думал, что до такой степени.

Тоцци инстинктивно отпрянул, чтобы успеть выхватить свой пистолет 22-го калибра из кобуры под коленом. Он стал пятиться – один шаг, второй – и вдруг на кого-то натолкнулся. Даже не на одного, а на двоих. Он оглянулся. Винни и Тутси, тоже из личной охраны Нэша. Не успел он и глазом моргнуть, как они заломили ему руки.

– Сюда, – кивнул напомаженной головой Ленни, и охранники поволокли Тоцци на заднюю лестницу.

– Эй, погодите! В чем дело? – воскликнул Тоцци, пытаясь выглядеть удивленным, но внутри у него все оборвалось, он понимал, что эти ребятки явились сюда отнюдь не для дружеской беседы. От бетонных стен лестничной клетки веяло холодом, как в морге.

Ленни ткнул в него коротким пальцем.

– Не дергайся, будет хуже. – Потом поглядел на Фрэнка. – Давай действуй.

Фрэнк ухватил своей лапищей левую ногу Тоцци, задрал штанину, отстегнул кобуру и вынул пистолет. Тоцци почувствовал, как его «одна точка» перепорхнула в желудок и затрепетала там, словно пойманная бабочка. Все, ему конец, подумал он.

Ленни таращился на него, Фрэнк тоже. Тутси усмехался, Винни глядел равнодушно. Мысли заметались в голове Тоцци. Может, сыграть в открытую, сообщить этим ублюдкам, что он агент ФБР, и предупредить о возможных последствиях? Он бросил взгляд на Тутси. Не стоит и стараться. Этим мерзавцам плевать на любые последствия.

Он продолжал лихорадочно размышлять, что сказать и что теперь делать, и вдруг вспомнил один давний эпизод – обладатель черного пояса айкидо отражал атаку рендори, нападение на него пятерых парней разом. Великолепное зрелище – черный пояс, сохраняя полнейшее спокойствие, с легкостью разбросал нападавших в разные стороны. Но он уже упустил момент. Нужно действовать прежде, чем тебя успеют схватить. А сейчас Винни и Тутси держали его, заломив ему руки за спину. Освободиться из такого положения практически невозможно. Во всяком случае, для него. Проклятье. Все кончено.

– Эй, Ленни, может, скажешь, в чем дело? – спросил он, пытаясь изобразить на лице улыбку.

Ленни не потрудился ответить. Он поглядел на Джерри и Фрэнка и сказал:

– Приступайте.

Джерри сжал огромный кулак, и Тоцци получил такой апперкот в живот, что взлетел бы на воздух, если бы те двое не держали его. Он согнулся пополам, но Винни и Тутси заставили его выпрямиться, и Джерри врезал ему еще разок, теперь уже по ребрам. Пронзительная боль, точно камертон, завибрировала в теле.

– Пусти-ка меня, – сказал Фрэнк, отодвинув плечом Джерри. Он вмазал Тоцци ладонью по уху – словно острый шип вонзился в мозг. Фрэнк сжал кулак и ударил прямо в лицо, голова Тоцци безвольно откинулась назад.

Щека стала горячей, потом онемела. Кто-то захихикал. Фрэнк врезал еще раз, по тому же месту. Потом новый удар, в переносицу. Тоцци зажмурился от боли, но вместо искр перед глазами поплыли какие-то зеленоватые червячки, прозрачные и светящиеся. Кто-то схватил его за волосы и дернул голову назад, затем последовал еще удар в живот. Тоцци уже почти не чувствовал боли. Но его очень тревожили эти светящиеся червячки. Они были похожи на хромосомы под микроскопом. Тоцци боялся, что это мозговые клетки, светящиеся духи умирающих клеток его мозга.

Он открыл глаза, но его ослепил яркий свет голой лампочки на стене. Он смог различить только чей-то темный силуэт. Потом еще удар, и он согнулся пополам.

– Поберегите руки, – послышался голос Ленни.

Что-то жесткое и твердое ударило его по лицу. Тоцци показалось, что у него треснула скула. Колено – Фрэнк или Джерри, не важно кто, врезал ему коленом по лбу. Снова появились зеленоватые червячки – мертвые клетки мозга.

Его вдруг отпустили, и он рухнул на пол, тело обмякло, как мешок, словно в нем не было скелета, способного удержать расползающуюся плоть. Он попытался открыть глаза, но не смог вынести слепящего света.

Последнее, что он запомнил, были холодный бетонный пол под горящей щекой и светящиеся червячки перед глазами.

* * *

Предметы понемногу приобретали все более четкие очертания – лампа, окно, стол, – но не было сил пошевелиться. Он закрыл глаза, не решаясь выпрямиться, боясь, что застонет. Похоже, он пришел в себя, так, по крайней мере, ему казалось. Он помнил, как Ленни и охранники волокли его вниз по лестнице – свет становился все мягче, в воздухе уже не пахло холодным бетоном, – они втащили его в коридор и швырнули на этот зеленый бархатный диван. Должно быть, некоторое время он пролежал без сознания – он не знал точно, сколько именно. В голове застучало, стало больно смотреть. Он немного переждал, пока боль утихнет. Чувствовал он себя препогано, правда, червячки больше не плыли перед глазами. И слава Богу, подумал он.

Прошло минут пять, а может, и час, прежде чем он снова решился открыть глаза. Теперь кто-то сидел за столом – телефонный провод возле большого кожаного кресла, локоть на подлокотнике, в руке карандаш. Тоцци разглядел большую картину на стене – портрет семейства Нэш, Расс в темно-синем костюме склонился над сидящей Сидни. На Сидни лиловое платье с глубоким декольте и широкой юбкой, как у Скарлетт О'Хара. Возле стола мольберт, на нем плакат – Уокер и Эппс, набычившись, глядят друг на друга. Сенсационная «Битва на побережье». В голове снова застучало. Тоцци закрыл глаза.

– Как голова, Томаззо?

Тоцци открыл глаза. За столом сидел Нэш и весело глядел на него. Тоцци отчетливо видел его улыбающееся лицо на фоне зеленой кожаной спинки кресла с медными гвоздиками по углам. Вид у Расса был вполне довольный.

– Может, мне не стоит больше называть вас Томаззо? Игра окончена?

Тоцци ничего не ответил. Он вперил взгляд в ковер, почесывая затылок. Чертов мистер Всезнайка.

Нэш что-то взял со стола и развернул. Это была футболка с той же картинкой, что и на плакате: Уокер и Эппс. Сверху надпись: «Битва на побережье». Снизу более мелкими буквами: «Атлантик-Сити, отель „Плаза“, 12 мая».

Нэш полюбовался футболкой, улыбаясь во весь рот.

– Правда неплохо?

Тоцци выпрямился и поглядел на стол. Он был завален и заставлен всяким барахлом: кофейные чашки, красные сувенирные боксерские перчатки, куклы, видеокассеты, программки, браслеты, булавки, пуговицы. Рядом с мольбертом – боксерская груша с изображением Уокера с одной стороны и Эппса с другой. Нэш, улыбаясь, оглядел все это барахло – хозяин, обозревающий свои богатства.

– Вот что на самом деле приносит прибыль, – сказал он, махнув рукой. – Коммерция.

Тоцци осторожно повернул голову.

– Неужели?

– Именно так. Сам по себе поединок ничего не стоит. Слишком много желающих поживиться добычей, слишком много жаждущих урвать свой кусок. Торговля – другое дело. Ведь ее контролирую я один. – Он указал пальцем себе в грудь. – Все это мое, если не считать некоторого вознаграждения каждому из боксеров. Я вижу по вашему лицу, что вы полагаете, будто я мелю вздор. Кому понадобится это барахло? Но подумайте сами, люди на взводе, ждут не дождутся боя, с ума сходят от ожидания. Это уже не чепуха. И не только тут у нас – повсюду, повсюду будет транслироваться поединок, все кабельное телевидение, восемьсот шестьдесят три студии по всей стране.

Все фанаты, присутствующие на поединках вроде этого, хотят оставить что-то на память, подарить детишкам, они-то и раскупают эти футболки, перчатки, кофейные чашки. Чем лучше бой – а я уверен, что все пройдет прекрасно, – тем больше людей покупают сувениры, даже когда все уже позади, чтобы сохранить в памяти свои впечатления и переживания. Понимаете, о чем я говорю? Я знаю, что это может показаться странным, но так все и происходит. – Нэш покачал головой и снова развернул футболку. – Двадцать баксов за футболку, красная цена которой два доллара. Разве это не грабеж? Что скажете?

Тоцци нахмурился.

– Ничего не скажу.

– Вот как? – Нэш взял красные боксерские перчатки и принялся натягивать их на руки. – Люди, подобно вам, живущие на зарплату, понятия не имеют о том, как работают деньги. Большие деньги.

– Пожалуй, вы правы. – Тоцци глядел на картину на стене:

Сидни в лиловом платье.

– Деньги должны все время оборачиваться, чтобы приносить пользу. Это похоже на игру в наперсток. – Нэш попытался изобразить некие манипуляции рукой в перчатке. – Я передвигаю их сюда, потом туда, но главное в том, что двигаю их именно я. Поэтому я всегда знаю, где что, находится, и всегда выигрываю. И дело тут не в мошенничестве. Дело в контроле.

Тоцци потрогал нос. Кажется, сломан, вокруг ноздрей корка запекшейся крови.

– Чего ради вы рассказываете мне это?

– Почему я рассказываю вам, Майк? – рассмеялся Нэш. – Вам прекрасно известно почему. Потому что я знаю, кто вы на самом деле.

– Так кто же я? Кто вам сказал это? Ваша любимая женушка?

Нэш пододвинул кресло к резиновой груше и принялся молотить по ней.

– Я не знаю вашего настоящего имени, но это не имеет ни малейшего значения. Зато я знаю, что вы чей-то мелкий шпик. Скорее всего агент налоговой инспекции. Или инспекции по торговле алкоголем, табаком и оружием. Так я полагаю, но меня это абсолютно не волнует. Не вы первый и не вы последний. В Вашингтоне всегда найдется какой-нибудь умник, считающий, что он сумеет внедрить в мою систему своего человека и заработать на мне очки. – Нэш, улыбнувшись, покачал головой. – Но сделать своего человека моим телохранителем – это что-то новенькое. Обычно они засылают бухгалтеров, чтобы добраться до моих финансовых отчетов.

Тоцци удивленно уставился на него.

– Не понимаю, о чем вы толкуете.

Это, конечно, Сидни. Сказала ему, что я задаю слишком много лишних вопросов.

– Вам незачем больше притворяться, Майк. Я все знаю. – Он немного побоксировал с грушей. – Вы чертовски надежный агент, Майк. Если бы мне найти таких людей для себя. Ну хорошо. Хотите называться Майком Томаззо, называйтесь. Мне все равно. Что бы вы ни накопали на меня, мои юристы с этим разберутся.

Тоцци ничего не ответил. К сожалению, я ничего не накопал, Расс. Вот в чем проблема.

– Вы кажется, мне не верите, Майк? Если я даже попадусь на крючок, мои адвокаты снимут меня с него. И не потому, что они лучшие из тех, кого можно купить за деньги, хотя они действительно лучшие. Просто потому, что правительству обязательно напомнят о том, сколько денег они зарабатывают на мне ежегодно. Что с того, что я порой нарушаю некоторые правила и обхожу законы? Им выгоднее не трогать меня, потому что я плачу налогов едва ли больше любого другого. Если вы скажете, что я мошенник – а это нужно еще доказать, – то я очень приличный мошенник. Если вы даже докажете что-то, правительство все равно предпочтет получать с меня столько налогов, сколько я решу отдать, чем не получать их вовсе. Важные шишки в правительстве, которые действительно умеют считать деньги, прекрасно понимают, что, прижав меня к ногтю, они лишатся значительных поступлений в казну. В бюджете образуется большая дыра. Но хуже всего то, что они потеряют самого интересного бизнесмена и организатора, какой когда-либо трудился в этой стране свободного предпринимательства и капиталистического образа жизни. – Он пнул резиновую грушу, и она отлетела в другой конец комнаты.

Тоцци кипел от ярости. Ему нестерпимо хотелось засадить этого сукина сына за решетку прямо сейчас, но у него не было никаких фактов и доказательств, и теперь, когда козыри у Нэша, мало вероятно, что вообще удастся раздобыть их. Он пытался найти какие-нибудь зацепки, установить связи, подыскать материал, способный оправдать возможный арест Нэша, но не находил ничего достойного внимания. Постельная болтовня Сидни, невольное ворчание бывшего служащего и бессвязное бормотание Генри Гонсалеса? Все это ерунда. Просто ничто.

Нэш пододвинул кресло обратно к столу и снял перчатки.

– Итак, что же вы узнали, Майк? Что вынюхиваете? Почему бы вам не спросить меня? Может быть, мы могли бы договориться. – Он бросил перчатки на стол. – Вы никогда не бывали на Каймановых островах? Удивительное место. У меня там есть превосходный курорт. Я подыскиваю для этого места надежного консультанта по безопасности. Если пожелаете, я помогу вам завести там собственное дело. У меня есть юрист в Панаме, который посодействует вам. Все будет чрезвычайно комфортно. Вы регистрируете свое дело, вам переводят деньги, и даже не требуется ваше присутствие, чтобы подписывать бумаги. Никому нет дела до того, чем вы занимаетесь. – Нэш усмехнулся и погрозил пальцем Тоцци. – Только не забывайте вовремя платить налоги.

Тоцци жалел, что у него не было при себе диктофона. Панама. Там найдется немало юристов с пустыми кошельками, готовых основать дутую компанию, лишь бы получать наличные. Каймановы острова. Если не хочешь, чтобы тебе задавали лишние вопросы, лучшего места не сыскать. Но тут Тоцци вспомнил про хорошо оплачиваемых юристов Нэша здесь, в США. Даже если бы он и записал разговор с Нэшем на пленку, его расценили бы как посулы и обещания нанимателя, старающегося заполучить хорошего работника. Черт побери, он и в самом деле хитер. Надо прикинуться дурачком, подумал Тоцци. Может, он проговорится и скажет что-нибудь себе во вред. Может быть, будем надеяться.

– Я что-то не улавливаю ход вашей мысли, мистер Нэш.

Нэш улыбнулся и пожал плечами. У него был длинный язык, но он знал, когда следует остановиться.

– Знаете, Майк, вид у вас просто ужасный. Посмотрите на себя в зеркало. Щека распухла, нос тоже. Рубашка вся в крови, а костюм... да его можно теперь выбросить. Господи, на кого вы похожи! Вам нужно поберечь себя. Почему бы вам не отдохнуть немного, не погулять по берегу и не поразмышлять? Когда почувствуете себя лучше, приходите ко мне. Если, конечно, у вас еще будет желание работать на меня. Мы что-нибудь придумаем.

Погулять по берегу? Как вчера, когда чуть не убили Вэл? Ублюдок!

– Конечно, мистер Нэш. Я дам вам знать.

Тоцци осторожно встал на ноги, постоял немного, боясь, что подогнутся колени, потом с опаской шагнул вперед. Колени были в порядке, но сильно кружилась голова.

Тоцци поглядел на картину на стене – скромная улыбка Сидни, великолепная прическа, глубокое декольте. Неужели все-таки она сказала Нэшу, что он фэбээровец? Заметила, что он слишком настырен, и догадалась? Может, она спала со всеми агентами, которые пытались проверить бизнес Нэша? Налоговыми инспекторами, фэбээровцами, инспекторами игорного бизнеса? Может, она их всех носом чует?

Тоцци пошел к двери, но затем остановился и поглядел на Нэша. Он не может уйти, не получив ответа. Тоцци кивнул на картину.

– Это она сказала вам, что я агент?

Нэш отрицательно покачал головой.

– Ей нравилось общаться с вами. Она не говорила о вас ни словечка. Вы, наверное, стоите того, Майк. Недаром женщины без ума от итальянцев. Правда?

– Может быть... Но кто же сказал вам?

Нэш ухмыльнулся, как кролик, и пожал плечами.

– Кое-кто.

Сэл Иммордино сказал тебе. Конечно, он. У него возникли подозрения, и он поведал о них Нэшу. Вот почему Ленни всучил ему ключи от дома на берегу. Это была ловушка. Рассел и Иммордино. Ублюдки. В голове у Тоцци застучало. Он повернулся к двери.

– Кстати, Майк, чуть не забыл сказать вам. Мне очень жаль вашу приятельницу. Кажется, ее зовут Валери? Послушайте, сколько бы ни стоило лечение, я оплачу его. Только дайте мне знать. Хорошо?

Тоцци мрачно поглядел на Нэша, с дурацкой улыбкой сидящего за столом, заваленным всяким хламом. Ему хотелось посоветовать Нэшу заткнуться, но к чему это? Он просто отвернулся и пошел к двери.

Возле двери стояли большие старинные напольные часы – он только сейчас заметил их. Они громко тикали в такт боли, пульсировавшей у него в голове. Тоцци посмотрел на циферблат с классическими римскими цифрами. Стрелки показывали двадцать пять минут первого. Поединок Уокера с Эппсом начинается всего лишь через девять с половиной часов, а он пока еще знал не многим больше, чем было известно ему десять недель назад, когда он начал вести свое расследование. Проклятье...

Глава 20

Тоцци сдвинул темные очки с распухшего носа и оглядел галерею. Гиббонс сидел за одним из маленьких столиков нелепой конструкции – стул приклепан намертво к столу и все вместе привинчено к полу. Он сам предложил Гиббонсу встретиться тут, в огромной закусочной на третьем этаже магазина, построенного на Миллионном пирсе, куда люди приходят полюбоваться грохочущими океанскими валами. А может, это был Стальной пирс, черт его знает. Он потер ноющие плечи. Было такое ощущение, словно на них обрушился один из этих чертовых валов.

В галерее было полно народу, все столики заняты. Сюда заскакивали перекусить игроки из казино, потому что тут было гораздо дешевле. На столе перед Гиббонсом стояла бумажная тарелка с огромным сандвичем с мясом и сыром и чашка кофе. Гиббонс откусывал кусок, когда Тоцци опустился на стул напротив.

– Лоррейн рассердилась бы, если бы увидела, что ты ешь. Слишком много холестерина.

Гиббонс поглядел на него, продолжая невозмутимо жевать.

– Не суйся не в свое дело.

Тоцци пожал плечами.

– Не бойся, я не скажу ей.

Гиббонс отхлебнул кофе.

– Мне плевать, скажешь ты или нет. Я голоден.

– Ешь на здоровье.

Тоцци поправил козырек спортивной шапочки.

Гиббонс удивленно поглядел на него.

– Что это за наряд? Ты похож на клоуна.

Тоцци погрозил ему пальцем. Выйдя из офиса Нэша, он отправился к себе и переоделся. Сейчас на нем были спортивные штаны цвета хаки, черная футболка и синяя ветровка с оранжевой эмблемой «Мемфисцев» на спине. Спортивная шапочка дополняла наряд, в котором, как он надеялся, ему нетрудно будет затеряться в толпе гуляющих по пирсу. Темные очки он нацепил лишь для того, чтобы скрыть синяки под глазами.

Гиббонс снова вонзил зубы в сандвич.

– Ну, в чем дело? Почему ты не с Нэшем?

Тоцци поковырял плавленый сыр, прилипший к бумажной тарелке.

– Они уделали меня.

Продолжая жевать, Гиббонс некоторое время обдумывал его слова.

– Сэл уже давно охотился за тобой. Он, наверное, что-то сказал Нэшу.

– Наверное.

Тоцци вспомнил картину на стене офиса Нэша – Сидни, похожая на Скарлетт О'Хара.

– Итак, что мы имеем?

– Ничего ровным счетом. – Тоцци потрогал распухшую переносицу. Она уже почти не болела, но отек не уменьшался. – Они на всех парах движутся к цели, а мы сидим тут и дрочим.

– А если позвонить Иверсу? Может, он убедит судью выдать ордер на отмену поединка?

Тоцци мрачно покачал головой.

– Если нам даже удастся убедить Иверса, что весьма сомнительно, ни один судья не станет связываться с Расселом Нэшем, не имея на руках серьезных доказательств.

Гиббонс откусил еще кусок и кивнул.

– Ты прав.

– Может, нам пойти прямо к Уокеру и сказать ему, что нам известно про сделку? Заявить ему прямиком – если проиграешь, будешь сидеть по уши в дерьме.

– Потрясающая идея. После чего он пожалуется в Бюро, и нам дадут пинком под зад. Даже если ты попытался бы привлечь его к ответственности после боя, как ты докажешь, что он намеренно проиграл его? Он просто скажет, что плохо спал ночью и был не в форме. Нет никакого смысла говорить с Уокером. Каким бы ни было его решение, он сделает по-своему. Кроме того, насколько мне известно, он не выносит белых.

Тоцци вздохнул и взял со стола солонку.

– Ты прав.

Они замолчали. Гиббонс поедал свой сандвич с бифштексом, а Тоцци думал о Валери. Зайдя домой переодеться, он позвонил в больницу. Ему сказали, что состояние ее удовлетворительное. Он спросил, нельзя ли поговорить с ней, ему ответили: нет, она еще не может разговаривать по телефону. Он жутко расстроился. Он хотел, чтобы она услышала, как он беспокоится о ней. Он принялся чертить солонкой круги на столе. А еще больше он хотел всадить Сэлу пулю между глаз так, чтобы его мозги размазались по стене. Этого ему хотелось больше всего на свете.

– У тебя есть с собой запасное оружие? – спросил он.

– Нет, только мой револьвер. А куда ты дел свой?

– Коллеги конфисковали, – усмехнулся Тоцци.

Гиббонс перестал жевать и внимательно поглядел на него.

– У тебя распухло лицо. С тобой все в порядке?

– В полном порядке. Они просто решили попугать меня. – Он весь был в синяках, но по-настоящему его беспокоил только нос. – Дай мне половинку сандвича. Я сегодня не завтракал.

Он потянулся к тарелке, но Гиббонс оттолкнул его руку.

– Пойди и купи себе.

– Перестань. Дай половинку. В нем слишком много холестерина.

– Пошел ты к черту с холестерином.

Гиббонс отодвинул от него тарелку.

– Какой ты милый и добрый, Гиб. Настоящий друг. Меня чуть не убили, а он жалеет половинку сандвича, мрачно подумал Тоцци.

– Пойди и купи себе. Это вон там. – Гиббонс указал в сторону стойки.

– Нет, я больше не хочу, – сказал Тоцци и снова стал возить солонку по столу.

Гиббонс поднес ко рту чашку.

– Мы, кажется, обиделись? Бедный мальчик. На. Бери. – Он подтолкнул тарелку к Тоцци.

– Не хочу.

– Ну ешь же. Ты ведь хотел есть.

– Ешь сам.

– Нет, не буду. Ты расскажешь Лоррейн, и мне придется выслушивать очередную лекцию о вреде холестерина от мисс Маргарин, богини постной пищи и прочего дерьма.

Тоцци поглядел на корочку сыра поверх жареного мяса и лука. Ему это тоже не слишком полезно, но выглядит очень аппетитно. Он взял сандвич. Только откусит разок. Он пожевал и вытер рот.

– Знаешь, в чем проблема. Гиб? У них все поставлено на рельсы и катится по наезженной колее. Тут они не могут совершить ошибки. Должно произойти что-то неожиданное. И это можем устроить мы с тобой. Чтобы они запаниковали и дали нам шанс.

Гиббонс поставил на стол чашку и сердито поглядел на него.

– Ну, приехали. И как ты предлагаешь на этот раз нарушить Билль о правах?

– Нет, серьезно. Нэш и Иммордино считают, что руки у них развязаны. Мы должны как следует тряхнуть их, чтобы они решили...

Гиббонс укоризненно покачал головой, когда Тоцци вдруг заметил их. Они стояли, прислонившись к стойке рядом с кофеваркой, делая вид, что просто пьют кофе. Но они смотрели на него. Тоцци не сразу узнал их, но потом вспомнил прическу блондина: волосы выбриты вокруг ушей и стоят копной на макушке. Прямо как у парней из Гитлерюгенд. Его дружок был в том же пиджаке в елочку с длинными, не по росту, рукавами. Это те самые боевики Иммордино, которых он подослал припугнуть Тоцци после тренировочного боя Эппса. Наклонившись друг к другу, они о чем-то беседовали, время от времени поглядывая на него. Тоцци скрестил лодыжки, горько жалея, что при нем нет оружия. Черт. Закусочная забита людьми. Эти двое оказались тут неспроста. Пришли выполнить задание, которое провалили две недели назад, закончить работу, с которой не справился Сэл.

– Пошли, Гиб. Уходим отсюда, – сказал Тоцци, не сводя глаз с парней.

– Я еще не доел свой ленч...

– К черту ленч. Уходим. Немедленно.

Гиббонс вытер руки салфеткой.

– Кто они? – уже серьезно спросил он.

– Белобрысый в коричневой вельветовой куртке. Похож на немца. И второй в спортивном пиджаке в елочку, модных джинсах и черных ботинках – ты его узнаешь, мой соотечественник. Боевики Сэла Иммордино.

– Здесь слишком много народу. Надо выводить их отсюда.

Гиббонс встал, собрал со стола остатки ленча и понес их к мусорному бачку, шагая спокойно и уверенно.

Тоцци пошел вперед, думая, чем им лучше воспользоваться – лестницей или эскалатором. И то и другое никуда не годится. Слишком много кругом людей. Он обернулся к Гиббонсу и увидел боевиков, которые уже поставили чашки на стойку.

– Они идут за нами.

– Ступай к эскалатору, – сказал Гиббонс. – Когда выйдешь на улицу, поверни налево и иди до первой лестницы, ведущей вниз на берег.

Они ступили на эскалатор и стали спускаться вниз. С потолка, чуть покачиваясь, свисал огромный транспарант: «Битва на побережье». Отель «Плаза». Гигантские Уокер и Эппс, ростом футов двадцать, мрачно таращились друг на друга. Тоцци облокотился о поручень, поставил ногу на ступеньку повыше и увидел белобрысого и его дружка, входивших на эскалатор.

Между ними была стайка хихикающих китайчат и несколько пенсионеров. Когда они проезжали под транспарантом, Тоцци снова поглядел на боксеров и проводил их взглядом.

Они сошли с эскалатора и направились к выходу. Каждый шел своей дорогой, стараясь идти быстро, но без спешки, маневрируя в толпе. Гиббонс шагал чуть позади, расстегнув пиджак, готовый, если потребуется, выхватить оружие. Они прошли мимо маленькой кондитерской, торгующей ирисками. Сладковатый теплый запах напомнил Тоцци те давние времена, когда он мальчишкой часами мог глазеть в окна кондитерской в парке Эсбери. Там женщины в белых передниках и наколках крутили в руках огромные пирамидки сладкой массы, скармливая ее машинам, которые нарезали из нее палочки величиной с мизинец и заворачивали их в вощеную бумагу. Тоцци заглянул в кондитерскую. В ней никого не было, зато он увидел в витрине отражение белобрысого парня. Тот был совсем близко. Тоцци зашагал быстрее. Гиббонс следовал за ним.

– Все это мне очень не нравится, – сказал Тоцци, глядя прямо перед собой.

– А почему?

– Потому что у меня нет пушки. Вот почему.

– Зато у меня есть.

Тоцци скосил на него глаза.

– А ты кто, Рэмбо? Не выпендривайся. Ситуация хреновая.

– А что ты предлагаешь? Разбежаться?

– Да. Им нужен я, а не ты. Давай я пойду по берегу один, чтобы посмотреть, станут ли они меня преследовать. Помнишь колонны перед Дворцом согласия? Ступай прямо туда. Там у тебя будет более выгодная позиция, и ты сможешь легко достать их, если они не отвяжутся.

Гиббонс хмуро поглядел на него.

– Ничего себе «более выгодная позиция».

– У тебя есть другие предложения?

– В общем, нет.

– Ну так что?

– Ладно, иди.

Они одновременно вышли на улицу, Гиббонс почти сразу затерялся в толпе гуляющих. Тоцци помчался к лестнице, спускающейся на берег. Сбегая вниз по деревянным ступенькам, он заметил боевиков, которые ринулись за ним следом, раскидывая в разные стороны попадавшихся им на пути людей. Превосходно, подумал он.

Он спрыгнул на землю и побежал вдоль берега. Ноги увязали в сухом песке, замедляя бег точно так же, как вчера, когда он возвращался к дому Нэша, где была Валери. Никак не удавалось бежать быстрее. Один из парней Иммордино, пижон с золотым браслетом, выхватил пистолет и держал его наготове. Тоже неплохо. Гиббонс сможет арестовать его без соблюдения излишних формальностей.

Тоцци быстро взглянул наверх. Люди на набережной кричали и визжали, вероятно, они тоже заметили пистолет. Блондинчик, должно быть, тоже был при оружии. Тоцци снова взглянул на проносящуюся мимо толпу гуляющих. Если бы Гиббонс умел бегать быстро. Но тут он вспомнил огромный сандвич с мясом и сыром. Черт побери. Почему он не мог ограничиться, например, салатом? Почему Гиббонс никогда не слушает...

В нескольких футах впереди взметнулся фонтанчик песка. Затем он услышал звук выстрела. Он обернулся. Блондинчик уже выхватил свою пушку. Тоцци оглядел берег, он был почти пуст, только несколько безумцев терпеливо принимали солнечные ванны под порывом холодного весеннего ветра. Пожалуй, у людей наверху было больше шансов угодить под шальную пулю. Тоцци задыхался, хватая ртом воздух. Ноги словно налились свинцом, но он заставлял себя скакать по вязкому песку. В висках стучало, кружилась голова. Тоцци злился на себя за то, что так быстро выдохся. Он напряг глаза, пытаясь сфокусировать зрение. Только бы Гиббонс успел добежать туда.

И тут он увидел детей. Девочки лет девяти-десяти в розовых купальниках и белых спортивных тапочках маршировали с палочками в руках прямо перед колоннами. Тощие маленькие девочки с палочками в руках. Впереди шагала женщина в спортивном костюме. Инструктор. Не нашли другого места, черт бы их побрал.

– Ложитесь! Ложитесь! – задыхаясь, заорал он. Сердце бешено колотилось.

И тут же увидел еще один фонтанчик песка и услышал два выстрела, один за другим.

– Ложитесь!

Но они замерли на месте, удивленно таращась на него. Черт побери, что у этой бабы с головой? Ради Бога, уложи детей на землю. Глупые девчонки! Где же Гиббонс?

Они были в футах тридцати от него. Маленькие кретинки с вытаращенными глазами. Возле одной из колонн Тоцци заметил Гиббонса. Тот глядел на него, качая головой.

Тоже мне умник. Будто я сам не понимаю, что он не может стрелять, когда кругом дети. Чертова инструкторша. Такую дуру следовало бы пристрелить.

Тоцци хотел рвануть влево к воде, но потом передумал и нырнул под настил набережной. Там было темно и прохладно, слабые блики света пробивались в щели, над головой топот ног гуляющей толпы. Песок тут был влажный и идти было легче, но приходилось кружить среди бесчисленных мшистых свай.

Он остановился за одной из них, поджидая, когда глаза привыкнут к сумраку. Потом взглянул на залитый солнцем песок на берегу, и – дзинь! – пуля отломила щепку от сваи прямо у него над головой. Он упал на колени, быстро переполз к следующей свае и уставился на черный ряд вертикальных подпор. Возле одной из них он заметил темный силуэт. А где же второй ублюдок?

Проклятье. Тоцци рванул вперед – ноги болели, голова раскалывалась, – недоумевая, где же второй преследователь и где, черт побери, Гиббонс? Становилось все темнее и холоднее. Что там впереди? Ни хрена не видно. Он чувствовал себя загнанным в ловушку – ни оружия, ни возможности выбраться отсюда...

И тут он увидел свет – тусклую двадцатипятиваттную лампочку, освещавшую бетонные ступени. Он зигзагами помчался к лестнице. У него не было выбора. На лестнице было холодно, но, увы, не настолько, чтобы остудить его пылающую голову. Он поднимался по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Наверху была деревянная, вся в трещинах дверь со ржавым висячим замком. Тоцци на полном ходу врезался в нее плечом – бамс! – и согнулся от невыносимой боли, электрическим разрядом пронизавшей тело. Внизу послышались голоса, и он сразу вспомнил гнусавое хныканье блондинчика на стоянке машин в тот день. Он вскочил на ноги и принялся толкать плечом дверь, пока она не треснула посередине. Преследователи были внизу, он слышал их. Он надавил на дверь спиной – раз, другой, – она поддалась, и он, потеряв равновесие, рухнул на бетонный пол. Тоцци перекатился на бок, вскочил и не раздумывая помчался вперед по темному коридору с зелеными стенами. На потолке были тусклые лампочки в красных металлических сетках, по обе стороны коридора – запертые двери. В конце его Тоцци увидел железную лестницу с дверью наверху, из-под которой пробивался свет. Слава Богу, значит, дверь не заперта. Тоцци с грохотом взлетел вверх по железным ступеням, задыхаясь, ворвался внутрь и закрыл за собой дверь. Слева была кирпичная стена, справа – бархатный фиолетовый занавес, перед ним загораживая дорогу, стояли складные стулья, напольный вентилятор и пюпитры. Он замер и, задержав дыхание, прислушался, не стучат ли по железным ступеням шаги преследователей. Но услышал только шум, доносившийся из-за занавеса.

Тоцци опустился на колени и заглянул под занавес. Поначалу он ничего не понял. В зале сидели люди, вспыхивали камеры, двое парней стояли в одних трусах на сцене, возле них толпились какие-то люди. Потом он заметил весы и догадался, что все это значит. Это было контрольное взвешивание перед боем, последняя возможность для Уокера и Эппса публично поорать друг на друга и привлечь к себе внимание репортеров. Ну, конечно, он угодил прямо за кулисы зала Дворца согласия. Он крепко сжал губы, стараясь дышать носом. Снял спортивную шапочку, вытер рукавом лоб, снова надел ее и, положив руки на колени, сделал несколько глубоких вдохов. И тут он услышал шаги, вернее, не услышал, а почувствовал вибрацию лестницы, дрожавшей под их ногами.

Не долго думая, он нырнул под занавес и выкатился на сцену. Ослепленный ярким светом, Тоцци замер на секунду, но тут же понял, что никто не обращает на него ни малейшего внимания. На сцене царила суматоха. Уокер стоял на весах, что-то злобно бормоча, Эппс находился неподалеку, указывая на него пальцем и скаля зубы. Тоцци подошел к толпе, окружившей боксеров, опасаясь, как бы преследователи не открыли пальбу из-за занавеса.

Он посмотрел на мускулистую спину Уокера, потом перевел взгляд на публику, ища глазами Гиббонса. И тут он вспомнил, о чем они говорили перед тем, как он заметил парней Иммордино. Нужно сбить с толку Сэла и Нэша, заставить их запаниковать и совершить какую-нибудь ошибку. Нужен скандал, способный изменить ход событий.

Тоцци почувствовал приступ головокружения и на секунду закрыл глаза. Из микрофона загремел баритон Чарльза Эппса, и в висках у Тоцци застучало. Он открыл глаза, поморгал и стал продираться через толпу. Он был готов пойти на скандал. Несмотря на жуткую боль в голове.

– Эй, Уокер! – крикнул он, но никто не услышал.

Он двинулся вперед к чемпиону, стоящему на весах.

– Эй, Уокер! Я к тебе обращаюсь, сукин ты сын!

Вспышки камер осветили его лицо. Уокер мрачно поглядел на Тоцци. В самом деле сукин сын, вид у него был устрашающий. У Тоцци снова закружилась голова, и он закрыл глаза. Кто-то взял его за руку.

– Убирайся отсюда, приятель.

Тоцци оттолкнул державшую руку. Это был единственный шанс вмешаться в ход событий. Тоцци был не в лучшей форме, но он знал, что нужно делать.

– Ты болван, Уокер. И всегда был болваном. Ты ни разу не бился с настоящим противником. Чарльз задаст тебе жару, вот увидишь. Он заставит тебя повертеться.

Уокер злобно скривил, губы.

– Это еще кто такой?

Тоцци причмокнул губами, глядя ему в лицо.

– Ты ублюдок, тебе крышка. Отдай лучше свой чемпионский пояс Эппсу. Пожалей свою задницу.

Уокер посмотрел на своих парней.

– Уберите его отсюда.

Двое черных громил рванулись к Тоцци и схватили его.

Черт. Проклятая дурнота. Тоцци согнул локти и колени и обмяк всем телом, но прием айкидо не сработал. Ему не удалось сосредоточиться, и он упустил момент. Проклятье, надо что-то делать. Сейчас или никогда.

– Что это за хреновина, приятель, – закричал он Уокеру. – Ты не умеешь драться? Просишь помощи у своих подручных? Забудь и думать об Эппсе. Тебе даже со мной не справиться.

И тут все началось. Какие-то громилы окружили его, кто-то сказал, что нужно убраться подальше от телекамер, но Уокер уже стоял перед ним – голая грудь, искаженное злобой лицо. Он пробормотал какое-то ругательство, и Тоцци показалось, будто между глаз ему вонзилось тяжелое острое копье. Уокер ударил его в переносицу. Очки врезались в лицо. Тоцци упал на пол. Его подняли и крепко держали за руки, чтобы он не мог защищаться. Голова гудела, готовая разорваться. Он не мог открыть глаза. Он боялся даже дышать. Опять ему попали по носу. Дерьмо.

– Извинись! Извинись! Ну!

Тоцци слышал голос Уокера, но не мог разобрать слов.

– Эй, приятель, – сказал кто-то. – Извинись перед чемпионом. Извинись, или он снова вмажет тебе.

Тоцци с трудом разлепил веки. Казалось, будто он очутился под водой. А прямо перед ним маячила жуткая акула.

– Вмажь ему еще разок! Вмажь! – послышались чьи-то голоса.

Его держали, не давая упасть, и он видел, как чудище подплывает к нему – злобная морда, сверкающие глаза, сжатые кулаки.

– Нет, – простонал он. – Пустите...

– Вы только полюбуйтесь на это, леди и джентльмены!

Громоподобный голос прозвучал откуда-то сверху, словно сам Господь Бог явился в облике Чарльза Эппса.

Уокер сразу же забыл о Тоцци и обернулся к Эппсу.

– Заткни свою поганую глотку, ублюдок!

Чарльз Эппс стоял на краю сцены с микрофоном в руке. Его громкий хохот эхом раскатился по всему залу и заставил Тоцци вздрогнуть от боли.

– Этот парень прав, Двейн. Ты просто болван. Считаешься чемпионом, а не можешь обойтись без подручных. Нетрудно избить человека, которого держат за руки. Ты дерьмо, Уокер. Когда будешь драться со мной, можешь позвать их на помощь, я не возражаю. Знаешь, кто ты? Ты позор всего бокса, ты позор чемпионского звания. Я отберу у тебя титул, чтобы вернуть ему доброе имя. Избивать какого-то несчастного беззащитного белого? Стыдись, Уокер! – Снова громовой хохот прокатился по залу. Гудвин, великий и ужасный.

Уокер сплюнул, поглядел на Эппса, потом на Тоцци. Чемпиону хотелось достойно ответить Эппсу, но под носом у него маячил наглец-белый, с которым нужно было разобраться.

– Отпустите его, отпустите. Немедленно!

Громилы отпустили Тоцци.

– Ну, сукин сын, давай. Я буду сражаться честно. Вмажь мне как следует. Покажи, на что ты способен, – заговорил Уокер уже более спокойным, но куда более устрашающим тоном.

Тоцци потрогал нос и поглядел на Уокера, думая о том, что чемпион не так уж глуп. Он хотел создать видимость нападения, чтобы потом не оправдываться за учиненную бойню. Не выйдет, решил Тоцци.

Уокер вплотную приблизился к нему и задышал в лицо:

– Давай, ублюдок. Начинай. Ударь меня, или я врежу тебе так, что ты пробьешь головой стену. Обещаю тебе.

Тоцци посмотрел ему прямо в глаза – с удивлением и почти с благодарностью. Спасибо за помощь, чемпион.

Издалека послышался мощный голос Эппса:

– Что ты там делаешь, чемпион? Занимаешься любовью с этим парнем?

Уокер лязгнул зубами. Глаза его загорелись бешенством.

– Я размажу твои мозги по стенке. Клянусь, я сделаю это.

Тоцци отступил немного назад, горя желанием, чтобы чемпион сорвался.

– Я предупредил тебя! – прорычал Уокер.

Тоцци сосредоточился. Уокер мощным рывком выбросил руку для сокрушительного удара, но Тоцци скользнул вниз, схватил его одной рукой за локоть, другой за голову сбоку и – раз! – с грохотом бросил чемпиона на пол.

Тзуки кокю нагэ, – подумал Тоцци и усмехнулся. Жаль, что этого не видел сенсей. Можно было бы заработать новый пояс.

– Ого-о-о! – Эппс был потрясен.

Вспышки камер, шум в зале, смятение на сцене. Подручные подскочили к Тоцци.

– Чемпион готов, отсчитывайте секунды! – закричал Эппс.

Репортеры зашлись в крике. Тоцци сжался в комок, нос болел, но он был очень доволен собой. В самом деле «Ого-о!». У репортеров будет много работы.

Он очнулся, когда подручные начали оттаскивать его со сцены.

– Ты покойник, чертов ублюдок. Считай, что ты покойник.

Тоцци попытался опуститься всей тяжестью на пол, но один из громил схватил его за ворот и поволок. Шелковистая куртка легко скользила по гладкому деревянному настилу. Он попробовалвысвободиться, ухватить их за одежду и подняться, но они пинали его коленками, и один заехал ему прямо по голове. На него накатил приступ тошноты, и он перестал сопротивляться. В голове стучало – казалось, будто крошечный человечек бьет изнутри по черепу маленьким молоточком, намереваясь пробить дыру во лбу. Тоцци потрогал лицо, но, прикоснувшись к носу, вздрогнул – такую боль испытываешь, когда ледяная вода попадает на оголенный зубной нерв.

Гул толпы становился все тише, пространство уменьшалось в размерах. Они волокли его за кулисы, подальше от публики. Проклятье...

– Тащи его вниз. Мы ему покажем. Он у нас получит.

– Стойте! Немедленно отпустите его. Он арестован.

Услышав знакомый голос, Тоцци приоткрыл глаза. Гиббонс распихивал в стороны подручных, размахивая удостоверением и распахнув пиджак, чтобы была видна кобура.

– Прочь с дороги! Убирайтесь прочь! Я сам займусь им.

– А ты кто такой? Я тебя не знаю, – сказал один из громил.

Гиббонс выхватил револьвер, направив дуло ему в лицо.

– Сейчас узнаешь!

Подручные, злобно ворча, удалились. Гиббонс помог Тоцци подняться, шепча ему на ухо:

– Нужно было сделать вид, что я арестовываю тебя. Какого черта ты в это ввязался?

Тоцци зажмурил глаза, пытаясь сосредоточиться.

– Я изменил ход событий.

– Что верно, то верно. С тобой хлопот не оберешься.

– Нет, я говорю серьезно. Подумай сам. Гиб. Если бы ты был на месте Уокера, ты стал бы после этого проигрывать бой? После того как никому не известный парень унизил тебя на глазах у сотен репортеров?

Лицо Гиббонса стало серьезным. Он задумался.

– Может, ты и прав. У него вместо головы горшок с дерьмом. Теперь он наверняка захочет доказать что-нибудь, продемонстрировать, на что он способен. Не исключено, что он изменит решение.

– Об этом-то я и думал.

Они направились к выходу. Тоцци уже мог идти без посторонней помощи. Спустившись вниз, они увидели на двери плакат: «Битва на побережье»; Тоцци вспомнил кабинет Нэша с сувенирами на столе.

– Уокер изрядно отделал тебя. Я видел. Давай поедем в госпиталь. Пусть тобой займется врач.

– Нет, со мной все в порядке. – Маленький человечек продолжал пробивать молоточком дыру в его черепе. – В самом деле. Все нормально.

– А выглядишь ты хреново, Ты уверен, что ничего не нужно?

– Уверен.

Тоцци толкнул дверь с плакатом и вышел на улицу. Яркий солнечный свет больно ударил ему в глаза. Он вздрогнул.

– Который час? – спросил он.

– Почти два.

До поединка осталось восемь часов. Тоцци кивнул, размышляя о том, где найти ее.

– Мне нужно повидать кой-кого.

– Кого?

Тоцци прищурился и поглядел на высокое белое здание отеля «Плаза».

– Мне срочно нужно пустить один слушок.

На семнадцатом этаже отеля, подумал он.

Гиббонс нахмурился.

– Не понимаю, о чем ты говоришь?

Тоцци ничего не ответил. Он внимательно разглядывал окно на семнадцатом этаже.

Глава 21

Сестра Сесилия взяла Сэла под руку. Сэл потрепал ее по руке и улыбнулся, довольный тем, что она все же решилась прийти сюда. Люди в толпе старательно делали вид, будто не замечают ее, но Сэл прекрасно видел, какое внимание она привлекает к себе: монахиня на матче по боксу – такое бывает нечасто. Подобное внимание вполне устраивало Сэла. Он знал, что тут полно полицейских и фэбээровцев – события вроде сегодняшнего они никогда не пропустят. Томаззо с его дружками. Так пусть фотографируют сколько им угодно. Ему нравилось, когда газеты публиковали такие фотографии, монахиня ведет несчастного идиота за руку, точно ребенка. Чем больше людей поверят этому, тем лучше.

Он поглядел на сидящего рядом Джозефа и снова, пожалел, что Сесилия не парень. Сесилия умна, а Джозеф настоящий кретин. Стоит только поглядеть на его шагреневый пиджак. Кто сейчас носит такие? У мужика совсем мозгов нет. Я же говорил ему, чтобы он не покупал билеты на слишком дорогие места. Просто где-нибудь не слишком далеко, чтобы все видеть. Нам нужно затеряться среди публики, слышишь, Джозеф? – сказал я. И что же он сделал? Достал билеты в десятом ряду да еще напялил этот дурацкий пиджак. В голове у него дерьмо вместо мозгов. Но что поделаешь? Невозможно даже выругать его как следует. Кто-нибудь может заметить.

Две девицы вскочили на помост, и представление началось. Блондинка и чернокожая брюнетка – высокие каблуки и купальные костюмы, как на конкурсе «Мисс Америка». Они принялись разгуливать по рингу, давая публике возможность поглазеть на них, пока не появились боксеры. Чернокожая девица взялась руками за канат и начала подпрыгивать и приседать, словно разминаясь перед боем. С их мест была хорошо видна ее ходящая ходуном задница – прямо картинка из «Пентхауса». Сесилия нахмурилась. Она не одобряла подобные шоу, ей не нравилось, когда женщины выглядели слишком привлекательно.

Сэл наклонился к ней.

– Как дела, Сил?

– Нормально. – Стекла ее очков сверкнули. Смертоносные лучи, обращающие нечестивицу в соляной столб, прямо как в Библии.

С другой стороны к ней наклонился Джозеф. Непременно должен во все сунуть свой нос.

– Как тебе это нравится, Сил? Ты, наверное, и не думала, что это будет вот так? А, Сил?

Сесилия ничего не ответила. Она глядела не на девиц на ринге, а на кого-то другого, на кого-то среди публики. Лицо ее окаменело.

– В чем дело? – спросил Джозеф.

– Там мистер Мистретта. – Она кивнула влево. – В конце сектора, третий или четвертый ряд. С ним Фрэнк Бартоло. Кажется, он смотрит на нас.

Сэл повернул голову. Она права. Это был Мистретта собственной персоной. Он глядел на них. Мрачная физиономия Мистретты выделялась среди остальных лиц, возле него сидел Бартоло.

– Да, я вижу его, – радостно сообщил Джозеф.

– Не надо махать ему, Джозеф. – Сесилия успела перехватить его руку.

– Но почему? Он ведь наш босс. Сил. Мы должны пойти и поздороваться с ним, спросить, как он себя чувствует.

– Не здесь. Он рассердится.

Сэл не собирался таращиться на Мистретту. Фэбээровцы могут сфотографировать их, а потом раздуют из этого целую историю. Он уставился на задницу чернокожей девицы, размышляя о том, почему Мистретта не связался с ним, как только вышел на свободу. Даже не позвонил ему. Может, что-то случилось? Но тогда тем более он должен был позвонить. И что он делает тут с Фрэнком?

По другую сторону ринга публика зашумела, раздались возгласы, свист. Появился один из боксеров. Это был Эппс. Красный шелковый халат, на лысой голове капюшон. Он вскочил на помост, пролез под канаты и величественно, точно король, стал прохаживаться по рингу. Остановился возле чернокожей девицы и потрепал ее по заду – широкая улыбка и восторженная реакция публики. Сил откашлялась в кулак. Мой человек, подумал Сэл. Но он никак не мог отделаться от мрачных мыслей по поводу Мистретты.

И снова послышались крики и аплодисменты. Уокер и его команда ринулись на ринг, точно банда уличных панков. Чемпион перескочил через канаты, полы распахнутого черного халата развевались у него за спиной, словно крылья Бэтмена. Как всегда, вид у него был злобный и недовольный. Уокер принялся вышагивать по рингу, вертя головой и нанося удары в воздух, а его новый тренер, в последний момент заменивший Гонсалеса, массировал его плечи. С другого конца ринга за ним наблюдал Эппс с веселой усмешкой на лице. Сэл бросил взгляд на Мистретту. Рано ставить крест на Уокере. Он чемпион и чемпионом останется.

– Привет, Сэл.

Сэл удивленно поднял голову. Это была Сидни Нэш, стоявшая в проходе. Черт побери. Что ей тут нужно? Они же фотографируют нас. Проклятье!

– Как дела? Как поживаешь? – невнятно забормотал он, кивая.

Сесилия грозно поглядела на Сидни, бросив на нее такой же испепеляющий взгляд, как на девиц на ринге. Блестки на платье Сидни отражались в стеклах ее очков. Лиловое платье с приподнятыми плечами и длинными рукавами и вырезом чуть ли не до пупка. О Боже.

– Мне нужно кое-что рассказать тебе, Сэл.

Сидни протиснула свой аккуратный зад между рядами и прислонилась к спинке кресла прямо напротив Сесилии, словно не замечая ее присутствия.

Сэлу стало не по себе. Опять она затеяла какую-то игру, не может обойтись без этого.

– Потом, – пробормотал он, ерзая в кресле.

– Потом тебе будет уже неинтересно.

Лолита с похотливыми глазами. Благодарю покорно. Сидни.

– Что ей нужно, Сэл? – дернул его за рукав Джозеф.

– Ничего.

Не суйся не в свое дело, дурак.

Сидни наклонилась к нему, белокурые волосы упали ему на плечи.

– Сделка отменяется, – прошептала она ему в ухо.

– Что? – Он перестал ерзать в кресле.

Она выпрямилась и кивнула с хитроватой улыбкой на лице.

– Так мне сказали.

– Кто сказал?

– Майк. Телохранитель Расса.

Черт. Опять этот ублюдок. Почему он вечно перебегает мне дорогу?

– Он ни хрена не знает.

Сидни пожала плечами.

– По-моему, он знает более чем достаточно. Он сказал, что Расс передумал. – Она снова зашептала ему на ухо: – Майк говорит, что Расс пообещал Уокеру дополнительное вознаграждение, чтобы тот не проигрывал бой.

– Чепуха. Не бери в голову.

Если только фэбээровцы не приперли его к стенке и не заключили с ним свою сделку. О Боже, не может быть...

Она снова пожала плечами, кончики ее загнутых внутрь волос подпрыгнули вверх.

– Судя по тому, что я услышала от Майка, Расс переменил свои планы. Он решил, что больше заработает на торговле, если победит чемпион. Ведь люди знают Уокера лучше, чем Эппса. Понимаешь, всякие футболки, игрушки, кофейные чашки и прочая дребедень. Я спросила Расса, но ты же знаешь его, он не сказал ни слова.

Чему она так радуется? Ей нравится всегда быть в центре событий. Думает, что она умнее других. А может, ее подослал Расс? Может, фэбээровцы раскинули свои сети, заставив Расса подстроить ему ловушку? Она говорила, что ей приятно быть миссис Нэш. Может, она действует заодно с ними, подстраховывается на всякий случай?

– В чем дело, Сэл? Что-нибудь случилось?

– Заткнись, Джозеф. Ничего не случилось.

Клянусь, я прикончу тебя, идиот проклятый.

– Успокойся, Сэл, – вмешалась Сесилия. – Ты слишком много говоришь, – сказала она, пронзая Сидни злобными взглядами.

– Это неправда, – прошептал он Сидни. – Томаззо сам не знает, что говорит.

Если только фэбээровцы не зажали Нэша в угол и не заключили с ним сделку. Почему бы и нет? Нэш выходит из игры, а они закрывают дело. А что дальше? Им наверняка что-то известно про меня. Я-то и нужен им. Еще бы, крупная шишка в мафии. Нэш, конечно, сдаст меня, лишь бы уберечь свою задницу. Обычные методы фэбээровцев: натравляют одного на другого. Сукин сын, Нэш.

– Ты слышал, что произошло сегодня на контрольном взвешивании? – сладким голоском спросила Сидни.

– Да, какой-то умник ввязался в драку с Уокером и грохнул его об пол. Ну и что с того?

– Насколько мне известно, дело не только в том, что Уокер сильно ушиб задницу. Майк сказал, что после этого изменились ставки. Понимаешь, неофициальные. Из Лас-Вегаса. Уокер был фаворитом, пять к одному, а теперь его шансы упали. – Она снова зашептала ему на ухо: – По-моему, Расс сделал ставки на другого парня. Ты знаешь его – он любит ставить на обреченного: Может, он решил, что не заработает много, после того как соотношение изменилось, и теперь надеется компенсировать потери на торговле сувенирами. – Она пожала плечами и выпрямилась. – Ты знаешь Расса, он всегда гонится за прибылью. Прежде всего для себя.

Сэл схватил ее запястье, пытаясь остановить.

– Зачем ты мне это рассказала?

Сидни широко раскрыла глаза и усмехнулась.

– Потому что мне хорошо известно, что тебя это заинтересует. Я вполне могла бы ничего не говорить, – она поглядела на Сесилию и Джозефа, – ни тебе, ни твоей милой семейке.

Он сильно сжал ее запястье, готовый сломать его – лживая сучка, – но Сесилия заставила его разжать пальцы.

Освободившись из его руки. Сидни холодно и надменно поглядела на него. Волосы легко и красиво ложились на ее хрупкие плечи, которые он мог бы сломать, не прилагая к тому особых усилий.

– Начинается бой, – сказала она. – Увидимся после, Сэл.

Хитрая усмешка и похотливые глаза. Маленькая сучка.

Она проскользнула мимо Сесилии и зашагала по проходу, демонстрируя красивые ноги. Она направилась к местам, приготовленным для Расса и его команды с другой стороны ринга. Чертова сучка, я переломаю твои красивые ножки, подумал он.

– Сэл. – Лицо Джозефа было потным. Он явно нервничал. Ему-то что нервничать? Это мне нужно нервничать. – Сэл, я слышал, что она сказала. Что она имела в виду? Черномазый не сделает, как договаривались? Она это имела в виду? О Господи, Сэл, тогда дело плохо.

– Заткнись, Джозеф. Не говори больше ни слова – хорошо? Или я сверну тебе шею. Понял?

Сэл поглядел на Мистретту. Ведущий на ринге уже представлял публике боксеров, перечисляя их заслуги. Мистретта смотрел на боксеров. Черт побери. Тридцать миллионов коту под хвост. Мистретта придет в бешенство. Сидит там со своим любимчиком Бартоло, который готов лизать ему задницу. Я разберусь с Сэлом, мистер Мистретта. Никаких проблем, мистер Мистретта. Я разберусь с ним. Должно быть, наложил в штаны от страха, чертов ублюдок, когда Мистретта решил отдать ему мою команду. Подонок. И этот долбаный Нэш. Нужно пойти к нему и вытрясти из него душу. Я выбью все его чертовы зубы, если он не переговорит с Уокером и не убедит его проиграть бой.

Сэл приподнялся с кресла.

– Пропусти меня, Сесилия.

– Куда ты собрался? – Она схватила его за руку.

– Мне нужно поговорить с Нэшем. Пропусти меня.

– Ты не должен этого делать. На нас смотрят люди. Ты что, забыл, что все считают тебя умственно неполноценным? Забыл?

– Не беспокойся, Сил. Мне просто нужно сказать ему пару слов. Ничего особенного. Пропусти меня.

– Но там сидит мистер Мистретта. Он увидит тебя.

– Ну и что с того?

Что это с ней сегодня?

Сесилия тяжело вздохнула и поглядела на него.

– Присядь, Сэл. Боюсь, что мне придется кое в чем признаться тебе.

– Давай поскорее. В чем дело? – спросил он, усаживаясь.

– Помнишь, Сэл, я сказала тебе, что мистер Мистретта дал согласие на то, чтобы ты сделал ставки на этот бой? Когда он был еще в Нью-Йорке? Так вот, все было совсем иначе. Правда в том, что он не хотел, чтобы ты делал эти ставки. Он строжайше запретил делать это.

– Что?!

– Мне очень жаль, Сэл, что я солгала тебе. Я надеялась, что мои молитвы будут услышаны и всем будет хорошо – ты получишь деньги, вы с Джозефом купите цементные заводы, у моих девушек будет новое здание, – но, вероятно. Господь рассудил по-другому. Это не входило в Его планы. Мне не следовало лгать тебе. Теперь Господь наказывает меня. Мне следовало помнить, что говорила наша бабушка: Господь все видит и провидит. Мне очень жаль, Сэл.

Сэл увидел два своих отражения в стеклах ее очков. Наказывает тебя? Невероятно. Господь наказывает ее? А что в таком случае сделает со мной Мистретта? Да он просто разорвет меня на куски. Вот что он сделает.

– Все, пропусти меня, Сил. Мне нужно повидать Нэша. Не мешай мне.

– Нет! – Она не отпускала его руку. – Сиди тихо. Ты все окончательно испортишь.

– Сэл! – Джозеф схватил его за другую руку. – Я слышал, что она сказала. Какой ужас. Господи, это в самом деле ужасно. Я пойду и поговорю с Нэшем. Хорошо?

– Нет! Сиди тут. Я сам поговорю с ним.

Но они вцепились в него, не давая ему подняться.

Прозвучал удар гонга, боксеры вышли из своих углов, и над толпой пронесся короткий вздох. Сжимая кулак, словно в нем был резиновый мячик, Сэл смотрел, как боксеры кружили по рингу – Уокер несколько суетливо, Эппс обдуманно и уверенно. Уокер терял терпение, он нанес несколько коротких ударов, на что Эппс ответил левым хуком в ухо. Отлично. Сэл заулыбался, но тут Уокер нанес точный удар правой прямо в лицо противника. Громкие возгласы и свист. Эппс откинулся назад, упав на канаты. Внутри у Сэла все оборвалось.

– Пусти меня, Сил! Пусти!

– Я сказала, сиди тихо. – Она заскрипела зубами, сверкая стеклами очков. – Они снова привлекут тебя к суду. Они скажут, что с тобой все в порядке, и отправят тебя в тюрьму. Ты этого хочешь?

– Если Уокер победит, я еще пожалею, что не сижу в тюрьме. Этого ты не понимаешь? Неужели тебе не понятно, что ты натворила?

Лицо ее словно окаменело и не выражало ни малейшего раскаяния.

– Я делала то, что считала правильным. Я совершила ошибку и очень об этом сожалею. Но ты сейчас паникуешь, только ухудшая положение дел. Джозеф!

Тот перегнулся через колени Сэла.

– Что, Сил?

– Джозеф, я хочу, чтобы ты пошел и побеседовал с мистером Нэшем. Напомни, что у них с Сэлом была договоренность и что дело его чести – держать данное слово.

– Пошел прочь! – Сэл отпихнул Джозефа. – Вы и понятия не имеете, как надо разговаривать с такими типами. «Договоренность»! Что это такое? Словечки для чертовых адвокатов. Я сам поговорю с ним. Он поймет, как я могу вздрючить его...

– Сальваторе! Что за выражения!

– Отстань, Сил. А теперь не мешай мне. Ты меня раздражаешь.

– Это ты меня раздражаешь. Джозеф, делай, как я велела.

– Где он. Сил? Где сидит Нэш?

– Вон там, прямо. – Она показала рукой. – С другой стороны ринга, напротив нас. Видишь передние ряды, целый сектор, огороженный канатом? Он там с женой и еще несколькими людьми. Видишь его?

– Да, вижу.

Джозеф встал, но Сэл загородил ему дорогу.

– Нет, Сесилия...

– Пропусти его, Сэл. Тебе не терпится отправиться в тюрьму? Хотя бы раз прояви уважение к брату. Он же старше тебя, ты помнишь об этом?

Джозеф протиснулся мимо Сэла, отдавив ему ногу.

– Не волнуйся, Сэл. Я обо всем позабочусь.

Проклятье! Только посмотрите на него. Мистер Заправила. Он же полный кретин. Он только все испортит.

Сэл огляделся, выискивая нацеленные на него объективы. Неужели нет фэбээровцев? Может, они не явились? Но тут он заметил целую свору "фоторепортеров внизу, возле ринга. Черт побери! Они, конечно, там.

Сэл вытер ладонью пот и посмотрел на ринг. То, что он увидел, потрясло его. Уокер почти прилип к Эппсу, ведя ближний бой. Для такого болвана, как он, Уокер действовал весьма разумно. Руки у Эппса были длиннее, у него было преимущество в четыре дюйма, но на близком расстоянии он не мог использовать его. Он наносил короткие удары по голове противника, но они не имели должной силы. В голове Уокера нет мозгов, и ему плевать на удары. Пригнув голову, он молотил Эппса. Черт побери, он дрался неплохо, пожалуй, даже хорошо. Никто бы не поверил, что он способен действовать столь Разумно, когда рядом нет Гонсалеса. При таком бое Эппс не выдержит больше трех-четырех раундов. Это ему не под силу в его возрасте. О Боже! Похоже, Уокер выигрывает.

Прозвучал удар гонга, закончился первый раунд. Боксеры разошлись по своим углам. Уокер легким шагом, Эппс тяжело ступая. Сэлу не понравился его вид. Закончился только первый раунд, а он выглядит усталым. Сэл поглядел на девиц, расхаживающих по рингу с программкой в руках, и увидел своего брата в проходе возле огороженного сектора Нэша. Джозеф махал руками и был похож на старого попугая. Он что-то кричал через голову Сидни. Нэш невозмутимо улыбался в ответ. Чего ему беспокоиться, ведь он в сговоре с ФБР. Он не слушает Джозефа, он смеется ему в лицо. Джозеф кретин. Он просто мясник. Кто станет слушать такого? О Боже!

Сэл встал, у него нервно покалывало руки.

– Посторонись, Сил. Пропусти меня.

– Нет! – Она тоже поднялась и встала вплотную к нему. – Ты не доверяешь Джозефу, это ясно, ты твердо решил отправиться в тюрьму. Если ты не сядешь и не возьмешь себя в руки, что-нибудь обязательно случится и ты действительно окажешься в тюрьме. Во всем виновата только я. Потому я должна поговорить с мистером Нэшем. Меня он выслушает. А ты сиди тут.

Прежде чем он успел сказать хоть слово, она ринулась вниз по проходу, накидка развевалась у нее за плечами. Она была полна решимости. Она была права. Сэл вовсе не хотел возвращаться в тюрьму. Но еще меньше он хотел, чтобы его тело замуровали в фундаменте какого-нибудь строящегося дома. Он снова отер пот с лица, он чудовищно вспотел. Сэл смотрел, как Сесилия решительным шагом огибает ринг, испепеляя гневным взглядом девиц в купальных костюмах. Он почувствовал боль в груди, правда, пока не слишком сильную. Может, так и начинается сердечный приступ? Он тяжело дышал. Он увидел, как Сесилия прошла мимо репортеров и что-то крикнула Джозефу. Нэш кивнул, приглашая ее в свой сектор. Сэл повернул голову влево и посмотрел на Мистретту. Старый брюзга наклонился вперед, показывая на Сесилию и что-то говоря Фрэнку. Он заметил Сил – Боже, да ее в таком одеянии только слепой не заметит. Она стояла рядом с Джозефом, что-то растолковывая Нэшу, которому, разумеется, было плевать на то, что она говорила. А Мистретта внимательно наблюдал за ними. Черт побери! Он схватился за сердце. Я умираю. Похоже, я сейчас умру.

Когда ударил гонг и начался второй раунд, Сэл вскочил с места. Уокер стремительно выпрыгнул из своего угла на середину ринга. Эппс медленно поднялся со стула, тяжело ступая. Публика зашумела. Сэл опустился в кресло. Сердце бешено билось в груди, точно пойманная птица.

Господь Всемогущий! Я умираю...

Глава 22

Тоцци пристроился у края ринга с 35-миллиметровой камерой, глядя между ног боксеров на Гиббонса, стоящего по другую сторону ринга в толпе фоторепортеров. В руках у Гиббонса тоже был фотоаппарат. Тоцци пытался прикинуть, насколько естественно выглядит Гиббонс в этой зеленой ветровке поверх белой рубашки и в спортивных штанах. Гиббонс был превосходным агентом, как считал Тоцци, лучше всех в Бюро. Он агент старой закалки, школы Гувера. Что бы он на себя ни напялил, в нем нетрудно было распознать фэбээровца. Остается надеяться, что сейчас никому нет дела до этого.

Он поглядел на Уокера и Эппса. Уокер задавал жару своему противнику. Удары кулаков в красных перчатках один за другим достигали цели – в середину груди Эппса. Красные перчатки полыхали в ярком свете прожекторов. Громкие, тяжелые выдохи после каждого удара, которые чемпион получал куда реже, чем Эппс. Непохоже, чтобы чемпион собирался проигрывать бой. Как и предполагал Гиббонс, Уокер словно решил доказать что-то. Впрочем, Тоцци не имел ничего против того, чтобы Эппс пару раз как следует вмазал чемпиону, нанес свой легендарный удар правой в нос Уокера, чтобы тот тоже смог полюбоваться на зеленых светящихся червячков перед глазами. Тоцци потрогал распухшую переносицу и вздрогнул от пронзительной боли. Судя по всему, нос у него сломан. Кроме того, он постоянно ощущал боль в голове, за глазами, она никак не отпускала его.

Нэши сидели по другую сторону ринга, неподалеку от Гиббонса. Тоцци видел Сидни в сверкающем блестками платье. Она сидела в третьем ряду – рядом с ней примостились Джозеф и монахиня – и, повернув голову, о чем-то беседовала с Нэшем. На Рассе был смокинг с шелковыми лацканами и черная бабочка. Он улыбался, но улыбка предназначалась для публики. Братец и сестра Иммордино начали привлекать к себе внимание, но он не решился отдать приказ телохранителям – нельзя же силком уводить прочь монахиню. Ни в коем случае. Зато Сидни, похоже, получала истинное удовольствие, глядя на Сесилию и Джозефа. Она буквально пожирала их глазами, легкая усмешка играла на ее губах. Тоцци хотелось бы верить, что он действовал правильно и она передала Сэлу то, что он рассказал ей. Тоцци оглянулся на Сэла, тот сидел в одиночестве, раскачиваясь взад-вперед, вид у него был весьма нервозный. Все трое Иммордино были что-то очень обеспокоены, вероятно, Сидни все-таки успела шепнуть пару слов на ухо Сэлу. Впрочем, с ней нельзя быть ни в чем уверенным. От Сидни можно ожидать чего угодно. Тоцци понюхал свою рубашку, от нее еще пахло духами. Ах, Сидни, Сидни...

Гиббонс посмотрел на него, указывая на что-то глазами. Тоцци проследил за его взглядом и увидел, что Сэл спускается вниз по проходу. Тоцци быстро рванулся туда и загородил ему дорогу. По лицу Сэла легко можно было понять, что он почувствовал, увидев Тоцци. Натолкнувшись на Майка, Сэл не притормозил ни на секунду, намереваясь прорваться через неожиданно возникший заслон. Тоцци сосредоточился, нашел свою «точку» и, вытянув вперед руки, положил их на мощную грудь Сэла. Никакого мышечного напряжения, просто ки. Сэл отпрянул назад, ничего не понимая. Тоцци продолжал толкать его, не давая восстановить равновесие, пока не припер к стенке у выхода.

– Убирайся прочь, Томаззо! – заорал Сэл вне себя от ярости.

Тоцци придвинулся к нему.

– Как дела, Сэл?

– Прочь, Томаззо!

Сэл схватил его за руку, Тоцци сделал то же самое. Сэл попытался оттолкнуть его, но Тоцци намертво вцепился в него.

– Убирайся прочь, чертов ублюдок!

Тоцци ничего не ответил, продолжая держать вырывающегося противника.

– Я прикончу тебя, Томаззо. Мне плевать, кто ты!

Сэл неожиданно высвободил руку и ударил Тоцци кулаком в грудь. У того перехватило дыхание. Удар был не слишком сильным, но после того, что проделали с ним охранники Нэша и Уокера, его оказалось достаточно, чтобы боль растеклась по всему телу. Тоцци задержал дыхание, схватил Сэла за лацканы пиджака и почти повис на нем, стараясь держаться как можно ближе к противнику. Он надеялся, что с такого расстояния удар не будет иметь слишком большой силы.

– Что за спешка, Сэл? Разве тебе не нравится бой? – насмешливо спросил он, пытаясь разозлить Иммордино.

– Считай, что ты мертвец, Томаззо. Отпусти меня!

Тоцци расслабился и совсем повис на нем.

– Слушай, Сэл, иди на свое место и полюбуйся боем. Пошли, нам надо поторопиться. Все скоро закончится. Посмотри на своего любимчика Эппса. Он выглядит даже старше, чем ты. Уокер нокаутирует его в следующем раунде. Спорим на десять баксов? Ну как?

– Отвали! – Сэл пытался стряхнуть с себя Тоцци, но тот вцепился в него намертво. – Я вытрясу из тебя душу, Томаззо! Думаешь, я не смогу сделать этого? Думаешь, не смогу?

Тоцци качнул головой и врезался носом в нос Сэла. Острая боль пронзила лоб.

– Нет, Сэл, – сказал он, тяжело дыша. – Думаю, что не сможешь.

– Не смогу? – Сэл продолжал отбиваться. – Ты когда-нибудь слышал про парня по имени Лоусон? Боксера? Я прикончил его.

– Что ты из себя изображаешь? Это старая история. Кроме того, нечего бахвалиться. Это был несчастный случай.

– Как бы не так!

Тоцци рванул его за лацканы.

– Ты просто дерьмо. Страшный мафиози, которого все боятся? Крутой мужик? Ничего себе крутой. Дважды насылал на меня своих ублюдков, а что толку? Дважды попытался сам прикончить меня, а вместо этого ранил женщину. Что с тобой, Сэл? Ты не умеешь отличить мальчика от девочки? – Тоцци снова дернул его за лацканы. – Что скажешь, Сэл?

Сэл ударил снизу по рукам Тоцци, тот выпустил лацканы, но тут же схватил Сэла за руки. Тот дернулся, раскачивая его из стороны в сторону, но ему не удавалось высвободиться.

– Своим кулаком я выбивал мозги из парней покруче тебя, Томаззо. Просто кулаком.

– Просто кулаком? Думаешь, я поверю? Кем ты себя воображаешь, Брюсом Ли?

– Заткнись!

Сэл крепко сжал его руки. Тоцци почувствовал, что у него немеют пальцы. Послышались громкие возгласы, свист, публика неистовствовала. Сэл уставился на ринг. Тоцци тоже глядел через плечо, чтобы понять, что там происходит. Эппс стоял на одном колене. Судья считал: четыре, пять... Эппс поднялся на ноги. Судья взял его за подбородок и заглянул ему в глаза. Потом кивнул, разрешая продолжать бой.

– Убирайся к чертовой матери! – взревел Сэл, бешено вращая глазами и тряся головой.

– Ты просто мешок с дерьмом, Сэл. Хватит стращать меня. Можешь пугать своего братца, на него это подействует. Конечно, ты способен избить старика вроде Генри Гонсалеса, которому уже пора на пенсию. Это тебе по силам. Но что ты сможешь сделать со мной? Я скажу тебе что. Ни хрена!

Сэл высвободил рывком руку и схватил Тоцци за горло.

– С тобой я сделаю кое-что похуже. Ты еще пожалеешь, что ты не Гонсалес. Он, по крайней мере, остался жив.

Тоцци напряг шею и улыбнулся, глядя ему в лицо. Потом сунул руку в карман, достал удостоверение, раскрыл его и помахал им перед глазами Сэла.

– Ты арестован, Сэл.

– Пошел ты к черту!

Тоцци сунул удостоверение обратно в карман, расстегнул пуговицы на рубашке и продемонстрировал Сэлу крошечный, величиной со стиральную резинку микрофон на волосатой груди. Сэл вытаращил глаза, как бы пытаясь прокрутить в голове пленку и вспомнить, что он успел сказать. Ему хотелось убедить себя в том, что он не признался в покушении на Генри Гонсалеса и в убийстве Лоусона, в том, что эта пленка не может быть использована для того, чтобы доказать его дееспособность и снова предъявить ему обвинения, от которых ему удалось уйти несколько лет назад. Тоцци улыбался, глядя на него.

Затем он снял левую руку Сэла со своей шеи и завернул ему за спину, достав из заднего кармана наручники, которые позаимствовал у Гиббонса.

– Эй, погоди!

– Заткнись и расставь ноги. Шире! Еще шире! Положи правую руку на затылок! Быстрее!

– Томаззо, давай поговорим...

– Делай, что тебе сказано, сукин сын!

Сэл вздохнул и заложил левую руку за голову.

– Эй, Томаззо, послушай же меня...

– Заткнись!

Тоцци заломил правую руку ему за спину и защелкнул наручник на левой, лежащей на затылке.

– Ты имеешь право не отвечать на вопросы, Сэл, что тебе и следовало бы делать, если бы ты был поумнее. Ты имеешь право на адвоката. Если ты...

Зал снова взорвался криками, люди повскакивали с мест. Сэл повернул голову, вытягивая шею, чтобы увидеть, что происходит на ринге.

Не оборачивайся, сказал себе Тоцци.

– Проклятье, – пробормотал Сэл. – Мне крышка.

Зрители словно посходили с ума. Неизвестно, что там творилось – должно быть, что-то очень интересное. Не оборачивайся, твердил себе Тоцци, не оборачивайся, Пока не защелкнешь второй наручник. Он услышал, как зрители начали считать вместе с судьей: ...три, четыре, пять... Неужели Эппсу удалось уложить Уокера? Неужели Уокер лежит на ринге и судья отсчитывает ему секунды?

Тоцци не выдержал и оглянулся. На ринге лежал Эппс, Уокер стоял...

– Эй!

Сэл резким движением вырвался из захвата. Тоцци попытался схватить его правую руку, но тот стремительно отдернул ее и затем врезал Майку локтем прямо в переносицу.

Тоцци закрыл руками лицо. Ощущение было такое, словно ему в лицо попал реактивный снаряд. Он рухнул на колени. Перед глазами замелькали цветовые эффекты Стивена Спилберга, проносившиеся мимо со скоростью восемь миллионов в час. Шум, рев, голоса то налетали, то затихали вдали. Голова взорвалась долгой нарастающей болью. Тоцци, казалось, перестал даже дышать. Он не мог открыть глаз, отвести руки от лица. Он мог лишь сидеть, скрючившись на полу, ожидая, когда это безумие прекратится.

Наконец он почувствовал, что начал дышать, боль была по-прежнему чудовищной, в голове стучало, но космическое путешествие подошло к концу. Только светящиеся червячки плыли перед глазами. Знакомые зеленоватые червячки. Проклятье.

Он опустил руки и с трудом открыл глаза, он увидел лишь какое-то странное мельтешение. Сотрясение мозга, со страхом подумал он. И уродливый сломанный нос. Хуже, чем у Сэла. На такого не позарится ни одна баба. Мельтешение постепенно перешло в двойное изображение, и наконец все встало на свои места. Он поднялся на ноги. Уокер и Эппс сидели в своих углах, их обтирали полотенцами и массировали. Раунд закончился. Сэл куда-то исчез. Тоцци огляделся. Сэл был по другую сторону ринга, там же, где сидели его брат и сестра. Он орал что-то Рассу через голову Сидни, злобно тыча пальцем в лицо улыбающегося миллиардера. На запястье Сэла болтался наручник. Тоцци поискал глазами Гиббонса, но того не было видно.

Перед глазами снова все поплыло, и Тоцци пришлось опуститься на пол.

Глава 23

– Не говори, будто не знаешь, в чем дело, Нэш. Все ты прекрасно знаешь.

Гиббонс увидел Сэла, ворвавшегося в личный сектор Нэша. За спиной у него стоял Джозеф, готовый прийти на помощь брату. Монахиня дергала Сэла за рукав, безуспешно пытаясь оттащить в сторону. Красный как помидор Сэл орал на Нэша, тыча в него пальцем. Между ними сидела Сидни, откровенно наслаждавшаяся происходящим.

– Она говорит, что ты все переиграл и заключил с Уокером собственную сделку. – Он ткнул пальцем в белокурую головку Сидни. – Ты ведь так сказала, верно?

Та лишь загадочно улыбнулась в ответ и пожала голыми плечами.

Нэш поправил бабочку.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. По-моему, мы с вами вообще не знакомы, сэр.

Вид у Нэша был вполне спокойный – отличный актер и не дурак. Иммордино орал так громко, что его могли услышать не только несколько супружеских пар в заднем ряду, но и еще по меньшей мере сотня зрителей. Нэш не собирался признавать наличие сделки с Уокером и даже сам факт знакомства с Иммордино в столь людном месте. Ему не нужны были свидетели, особенно такие, как агент ФБР, изображающий из себя фотографа.

Гиббонс стоял позади кучки фоторепортеров, столпившихся у края ринга, откуда прекрасно прослушивалось все происходящее в секторе Нэша. Он таращился в видоискатель и наугад нажимал на кнопку, делая вид, будто внимательно следит за поединком. В секторе Нэша Гиббонс насчитал пятерых телохранителей – один стоял рядом с Джозефом, второй на другом конце ряда, еще двое наверху, в боковых проходах, пятый присматривал за остальными. Это был маленький, коренастый мужичонка с фигурой, похожей на огнетушитель. Наверное, тот самый поляк, о котором рассказывал Тоцци. Гиббонс мигом распознал в нем бывшего полицейского. Парень не промах, от его взгляда не ускользнет, что один из фоторепортеров не слишком интересуется поединком. Гиббонс уставился в видоискатель, разглядывая места по другую сторону ринга. Тоцци не было видно, вероятно, он не желал попадаться на глаза поляку. Что же там все-таки произошло у них с Иммордино, подумал Гиббонс. Будем надеяться, Что Тоцци в порядке.

– Не морочь мне голову, Нэш! Слышишь, не морочь мне голову!

Монахиня тянула его за руку, но это было все равно, что пытаться сдвинуть с места слона.

– Сядь, Сэл, и успокойся. Ты ведешь себя глупо. Пошли.

– Сэл, пусти меня, я поговорю с ним. Дай мне поговорить с ним, Сэл. – Джозеф молотил брата по спине. – Садись, Сэл, я поговорю с ним.

Сэл не обращал на них ни малейшего внимания, но, судя по всему, что-то тревожило его, он то и дело оглядывался на противоположный сектор, словно ища кого-то глазами. Гиббонс решил было, что он выискивает Тоцци, но нет, не похоже. Гиббонс окинул взглядом весь сектор, но так и не понял, на кого смотрел Сэл.

На ринге Уокер загнал Эппса в угол, нанося сокрушительные удары по телу противника. Эппс только вяло отбивался. Он уже выдохся.

– Пошли одного из своих парней к Уокеру, – взорвался Сэл. – Вправь ниггеру мозги. Слышишь? Ублюдок хренов! Пошевеливайся!

Монахиня снова попыталась оттащить его.

– Хватит, Сэл. Послушай же меня.

И тут Сидни протянула руку и погладила Сэла по щеке. У монахини отвисла челюсть. Казалось, она сейчас проглотит Сидни. Но той было плевать на сестру Сесилию. Она лишь повела огромными зелеными глазами и усмехнулась. Маленькая сексуальная кошечка.

– Послушайся сестру, Сэл, – сказала она. – Будь паинькой и сядь на место.

Монахиня рванула ее за руку.

– Оставь моего брата в покое. Не смей к нему прикасаться!

Телохранители ринулись к ним, но Нэш взмахом руки приказал им остановиться.

Сэл оттолкнул сестру, послал брата подальше и вперил злобный взгляд в Нэша.

– Пошевеливайся, Нэш! Я не шучу. Ты не понимаешь, что я не шучу. Пошли своего парня к Уокеру. Не теряй времени.

Не обращая на него внимания, Нэш обратился к монахине:

– Сестра, мы собрались тут, чтобы посмотреть на боксеров, но ваш брат мешает зрителям любоваться боем. Мне не хотелось бы показаться невежливым, но, если вы не успокоите его, я буду вынужден приказать вывести его отсюда.

Монахиня гневно сверкнула очками.

– Нечего угрожать мне. Вы не посмеете вывести его силой.

– Вы ошибаетесь, он посмеет, – вмешалась Сидни. – Кроме того, нет такого закона, который запрещал бы точно так же обойтись с монахиней, уличенной в нарушении общественного порядка. – Ледяная улыбочка, ну просто Мона Лиза.

Брови монашки от изумления изогнулись подковой.

Публика вдруг взревела и повскакивала с мест. Гиббонс оглянулся на ринг. Уокер что было силы вмазывал в живот противника один апперкот за другим. Руки Эппса безвольно повисли, лицо скривилось от мучительной боли. Зрители с задних, дешевых рядов устремились в проход, чтобы не упустить подробности захватывающего зрелища. Гиббонса прижало к фоторепортерам, он с трудом повернул голову, пытаясь понять, что происходит в секторе Нэша. Телохранители выбивались из сил, сдерживая рвущихся в проходы зрителей. Джозеф отталкивал в сторону огромного Сэла, они орали друг на друга, но Гиббонс в общем реве не слышал их слов. И тут он заметил холодный блеск металла – Джозеф выхватил из пиджака пистолет.

Гиббонс уронил фотоаппарат и устремился к ним, раздвигая руками головы, точно баскетбольные мячи. Нужно было преодолеть всего футов пятнадцать, но перед ним была плотная толпа из нескольких десятков человек. Он начал действовать плечами, но его, точно щепку, относило обратно к рингу.

Поверх голов Гиббонс видел, как Сэл пытается выхватить у брата пистолет, он рванул руку Джозефа вверх, и Гиббонс успел разглядеть девятимиллиметровое дуло из нержавеющей стали. Богачи в секторе Нэша вскочили на ноги, ища, где бы укрыться. Сэл схватил Джозефа за запястье – пистолет и наручники сверкнули над головами людей, – вывернул его и преспокойно забрал оружие. У Джозефа был обиженный вид, но Сэлу было уже не до него. Он перегнулся через голову Сидни, схватил Нэша за лацканы, приподнял с места и ткнул ему пушкой в живот. Нэш, побледнев, озирался, ища глазами телохранителей, но те были поглощены борьбой со зрителями и ничего не замечали.

– Эй вы, кретины, – закричал им Гиббонс, – ваш босс в опасности!

Никто его не услышал. Рев толпы перекрывал любой крик.

Гиббонсу не нравилось выражение лица Сэла – злобное, но довольное. Гиббонс понимал, что оно означает. Сэл смирился со своей участью. Сейчас он сделает это. О Боже. Гиббонс работал локтями, пробиваясь через толпу.

– Брось это, Сэл! – заорал он. – ФБР!

Его по-прежнему никто не слышал.

И тут он увидел вспышку. Выражение злобной радости скользнуло по лицу Сэла, когда он нажимал на спусковой крючок. Но вдруг, к его изумлению, сестра Сесилия в последний миг рванула его за руку. За короткой вспышкой последовал приглушенный треск выстрела. Сидни подпрыгнула в кресле, голова с гривой белокурых волос откинулась назад, дернулась и наконец склонилась на изящное обнаженное плечо. Телохранители услышали выстрел и недоуменно обернулись, не понимая, что произошло. Зато это хорошо поняли богачи, сидевшие в секторе Нэша, – они карабкались вверх по рядам, шагая прямо по головам, готовые на все, лишь бы поскорее убраться оттуда. Сэл тоже рванул было прочь, но идти было некуда. Он был зажат со всех сторон, кругом были люди, даже не подозревавшие о том, что стали свидетелями убийства.

На груди у Сидни виднелась небольшая аккуратная ранка с темными краями, несколько секунд крови не было, потом она хлынула потоком. Темно-красная струя текла по блесткам ее лилового платья, заливая подол. Неужели в такой маленькой, хрупкой женщине может быть столько крови, с ужасом подумал Гиббонс. Наконец поток превратился в тонкую струйку. Сидни не двигалась. Публика неистовствовала – кричала, свистела, махала руками, – а Сидни сидела не шелохнувшись. В общем безумии убийство осталось почти незамеченным. Внимание публики было приковано к смертельной схватке на ринге.

Гиббонсу наконец удалось пробиться к проходу между рядами, где стояли все Иммордино, прижатые друг к другу. Телохранители заблокировали проход, чтобы те не могли удрать. Поляк упирался спиной в спину Джозефа и решительно отпихивал всех, кто оказывался слишком близко от него. Гиббонс раскрыл удостоверение и сунул его в лицо поляку. Тот оттолкнул его, как и всех остальных. Сукин сын. Восстановив равновесие, Гиббонс ухватил его за галстук и снова сунул ему под нос удостоверение.

– Приди в себя, кретин. ФБР!

– Пошел прочь! Кто ты такой?

От напомаженных волос поляка шел противный сладковатый запах. Гиббонс с омерзением отвернулся.

– Федеральное бюро расследований, агент К. Гиббонс. Этого тебе достаточно?

Поляк усмехнулся ему в лицо.

– У вас здесь нет полномочий.

Гиббонс намотал его галстук на руку и дернул на себя.

– Послушай, приятель. Я из ФБР. У меня везде есть полномочия. А сейчас прикажи своим парням освободить проход, и немедленно, иначе я постараюсь, чтобы тебя привлекли как соучастника в убийстве.

– Предъяви сначала...

Гиббонс снова рванул его галстук.

– Думаешь, я шучу? Напрасно. Я знаю немало судей, которые с удовольствием полюбуются на бывшего полицейского, связавшегося с преступными элементами. Соучастие и сотрудничество с преступниками, противодействие представителям закона – они с радостью навесят все это на бывшего полицейского. Готов поспорить, что ты тоже знаком с такими судьями. Правда, Ковальски?

Некоторое время они таращились друг на друга – галстук врезался в подбородок поляка. Поляк лихорадочно обдумывал услышанное. Он понимал что к чему. Гиббонс отпустил галстук.

– А теперь прикажи своим парням освободить проход. Здесь буду действовать я.

Ленни бросил на него злобный взгляд, но подчинился, велев двум телохранителям отойти в сторону. Гиббонс понимал, что поляк кипит от ярости. Полицейские не любят сотрудничать с фэбээровцами, даже если это бывшие полицейские. Поляк подчинился слишком легко. Надо пока оставить его в покое, он еще может понадобиться, если не появится Тоцци. Куда же, черт побери, запропастился Тоцци?

Гиббонс выхватил из кобуры револьвер, бросился в проход позади Иммордино и приставил дуло к голове Сэла за ухом.

– Передай мне оружие. Двумя пальцами.

Сэл промолчал, только переложил пистолет в левую руку и опустил ее вниз. Гиббонс взял револьвер левой рукой, убедился, что он на предохранителе, и затем указал им на Джозефа.

– Руки на затылок! Все трое.

Монахиня поглядела на него – она была явно оскорблена таким приказом.

– Да, и вы тоже,сестра.

Джозеф медлил, тогда Гиббонс направил револьвер ему в лицо – сверкающее дуло прямо в его потное лицо, – и Джозеф сразу стал более сговорчивым.

– А теперь повернитесь ко мне, все трое, и выходите в проход. Держитесь на расстоянии друг от друга. Все, ступайте.

Гиббонс поглядел на Сэла, потом на Джозефа – и все трое двинулись к проходу. Монахиня шла посередине. Сэл, пожалуй, слишком умен, чтобы сделать какую-то глупость, подумал Гиббонс. Но надо быть начеку, особенно сейчас. Джозеф – полное ничтожество, но он так глуп, что вполне способен на любую выходку.

– Медленно повернитесь и держите руки так, чтобы я их видел, – приказал он.

Зрители словно обезумели. Можно себе представить, что творилось на ринге! Сэл старался казаться спокойным и равнодушным, но то и дело косился в ту сторону. Джозеф откровенно уставился на ринг, лицо его кривилось, словно от жуткой боли. Губы монахини были крепко сжаты, глаза прятались за стеклами очков. Все трое Иммордино вздрогнули, когда их лица осветили вспышки фотокамер. Репортеры столпились вокруг, решив, что успеют сделать несколько снимков прежде, чем Уокер отправит Эппса в нокаут.

– Эй! – крикнул кто-то в ухо Гиббонсу, он обернулся, и его ослепила вспышка. Чертов репортер. Перед глазами появились темные пятна.

– Лечь на пол, – рявкнул он, делая вид, будто с глазами у него ничего не случилось. – Лечь на живот, ноги в стороны, руки на голову. Все трое.

– Я не лягу, – сказала монахиня.

– Ты слышала, что он сказал? Выполняй приказ. Быстро!

Гиббонс узнал этот срывающийся от ярости голос. Еще бы. Зрение восстановилось, и он увидел Тоцци, продирающегося к нему через толпу репортеров. Гиббонс поморгал глазами. Вид у Тоцци был ужасающий: лицо землистого цвета, один глаз заплыл и почти не открывался. Что, черт возьми, он делал? Пытался прорваться сюда через ринг между Уокером и Эппсом?

– Вот, возьми, – сказал Гиббонс, протягивая Тоцци конфискованный пистолет. – Присмотри за Джозефом. Я беру на себя Сэла.

Гиббонс опустился на корточки и уперся коленом в спину Сэла, приставив дуло своего револьвера к его затылку. На правой руке Сэла были наручники. Тем лучше, подумал Гиббонс.

– Заложи левую руку за спину. – Гиббонс защелкнул наручники на другой руке. Покончив с этим, он поглядел на убитую и ее супруга.

Нэш сидел неподвижно и, открыв рот, смотрел на белокурые волосы жены и кровь на ее груди. Было трудно понять, что выражало его лицо. Что-то среднее между удивлением и отвращением. Во всяком случае, не любовь и не жалость.

Гиббонс поднялся с колен, взял Сэла за локоть и помог ему подняться. Тоцци уже обыскал Джозефа. Приказав ему оставаться на месте, он направился к монахине, которая распласталась на полу. Гиббонс увидел, как Тоцци остановился и покачал головой. Опускаясь на корточки, он потерял равновесие и чуть не въехал ей коленом по голове. Он скрючился на полу, опершись на одну руку, а другой стал обыскивать ее. Гиббонс хотел крикнуть, чтобы он не делал этого и подождал прибытия сотрудника полиции, но его опять ослепили вспышки камер. Целая дюжина фотокамер была направлена на Тоцци, ощупывающего монахиню.

– Тоцци! – закричал он. – Остановись!

Но тот не слышал его.

Толпа колыхнулась в сторону ринга, и Гиббонс обернулся. Уокер нанес Эппсу удар правой, тот упал на канаты, откинув назад голову. По лицу его текла кровь. Он с трудом оторвался от канатов, шагнул вперед и сразу же угодил в комбинацию из апперкота правой и хука левой. Колени его подогнулись, и он упал на них. Гиббонс невольно вздрогнул. Эппс несколько секунд стоял, раскачиваясь, на коленях – судья удержал Уокера, готового нанести новый удар, – потом рухнул лицом на ринг, как срубленное дерево. Бедняга выглядел ничуть не лучше, чем Тоцци, – разбитая щека, заплывшие глаза.

– Один... два... три... четыре... – начал считать судья.

Гиббонс поглядел на Сэла.

– Хороший бой, верно?

– ...восемь... девять... десять!

Крики, свист, ликование зрителей.

– Твою мать, – мрачно пробормотал Сэл и посмотрел куда-то в сторону. Гиббонс проследил за его взглядом и вдруг заметил в этом море безумия островок спокойствия. На них пристально смотрел Сабатини Мистретта. Он не сводил глаз с Сэла. Мистретта был похож на разъяренного бульдога. И на старика Эдгара Гувера... Гиббонс улыбнулся, как крокодил.

Сестра Сесилия и Джозеф стояли, положив руки на затылок. У Тоцци был такой вид, будто он вот-вот потеряет сознание, он с трудом держался на ногах, глаза остекленели.

– Садись, Тоцци. Теперь я управлюсь и без тебя.

Тоцци кивнул, отдал пистолет и рухнул в кресло, закрыв лицо руками. Гиббонс увидел вспышки камер и отвернулся. Ублюдки. Он засунул пистолет за пояс.

На ринге судья поднял вверх руку Уокера, объявляя победителя.

Сэл покачал головой и усмехнулся.

– Дерьмо, – пробормотал он и посмотрел на Нэша, уставившегося на мертвую Сидни. – Сукин сын.

Джозефа затрясло от ужаса, казалось, он сейчас наделает в штаны.

– Сэл, что нам теперь делать? Это же моя пушка. Что теперь будет, Сэл?

– Заткнись и не смей разговаривать со мной, – злобно сказал Сэл.

– Сальваторе, т-с-с-с. – Сестра Сесилия приложила палец к губам. – Ничего больше не говори. Послушай меня, – зашептала она. – Все будет в порядке. И не беспокойся по поводу мистера сам знаешь кого. Я уверена, что он все поймет и не станет сердиться из-за денег. Я возьму вину на себя. Не тревожься. Я поговорю с ним. Он меня любит.

Уокер горделиво расхаживал по рингу, размахивая чемпионским поясом над головой. Впервые за все время Гиббонс увидел, как он улыбался.

Сестра Сесилия мельком взглянула на Уокера, потом перевела взгляд на бездыханное тело Сидни. На лице ее было презрение. Она покачала головой.

– Видишь, Сэл, как все получилось. Как говорила наша бабушка: Господь все видит и провидит. Господь не оставит нас своей милостью. Я знаю. Поверь мне.

Сэл усмехнулся ей в лицо.

– Заткни свою дерьмовую глотку. Сил.

У монахини отвисла челюсть. Вспышки камер отражались в стеклах ее очков. Через толпу и сверху по проходу к ним пробирались полицейские с оружием наготове.

Гиббонс раздраженно усмехнулся, глядя на них. Успели как раз вовремя. Он поглядел по сторонам.

Тоцци стонал, закрыв лицо руками.

Сэл что-то бормотал и дергался, точно боров на цепи.

Джозеф с трудом удерживался, чтобы не зарыдать в голос.

Белый как мел Нэш сидел, теребя нижнюю губу.

Сидни мертва.

Рот у монашки был все еще открыт. Она быстро крестилась, один раз, другой, третий.

Гиббонс покачал головой. Аминь.

Глава 24

Вычурные бронзовые часы на столе Иверса показывали двадцать минут десятого. Куда он запропастился? Такому важному начальнику полагается быть более пунктуальным. Он сказал Гиббонсу, что желает поговорить с ним в понедельник в самом начале рабочего дня, и Гиббонс явился ровно в девять. А что же Иверс, никак не может дожевать свой завтрак? Гиббонс закинул ногу на ногу, положил руку на колено и окинул взглядом кабинет.

На столе рядом с часами стояли две фотографии в рамочках: на одной рядком чинно сидели трое сыновей босса, на другой была запечатлена достопочтенная миссис Иверс. Гиббонс чуть развернул к себе фотографию, чтобы получше разглядеть ее. Иверс обычно держал фото лицом к себе, и Гиббонсу никогда не удавалось толком взглянуть на нее. Когда-то миссис Иверс, вероятно, была вполне привлекательная, но теперь она была как две капли воды похожа на любую замужнюю даму из пригородных районов. Невзрачная усталая блондинка с болезненным лицом, чуть вздернутые брови придавали ее взгляду беспокойное выражение. Чем-то она напоминала ему актрису, которая играла роль жены в старом шоу «Дик Ван Дайк». Черт, как же ее звали?

Гиббонс поставил фотографию на место и перевел взгляд на картину на стене. Но мысли его по-прежнему были заняты миссис Иверс. Потом они, разумеется, обратились к Лоррейн: неужели она со временем станет такой же? Ему вдруг вспомнилась подружка Тоцци в шляпе а-ля Дик Трейси. Он попытался представить себе, как выглядела бы в ней Лоррейн. Скорее всего отлично и даже чуть загадочно. Он снова поглядел на фото. Впрочем, о какой Лоррейн он думает – о прежней или о нынешней? Неужели все закончится вот такими же унылыми фотографиями на столе? Он тяжело вздохнул. Может, стоит все-таки забыть о свадьбе, просто жить вместе? Чтобы снова все стало как прежде.

Как прежде... Мало вероятно. Когда он в последний раз видел Лоррейн, она вопила, что отменит свадьбу, если только он посмеет выйти за порог. Когда он в воскресенье наконец вернулся к себе, там не оказалось ни Лоррейн, ни даже записки. Он раз двадцать звонил ей в Принстон, но все время натыкался на автоответчик. Судя по всему, у него нет больше повода страшиться предстоящей семейной жизни с фотографией жены на столе...

Дверь кабинета открылась. Гиббонс глянул через плечо, ожидая увидеть Иверса, но это был Тоцци.

– Ну и вид у тебя, приятель, – сказал Гиббонс. – Ты что, с крыши свалился?

Тоцци захлопнул дверь. На носу у него была металлическая скобка, закрепленная перекрещивающимися полосками пластыря, и два огромных фингала под глазами – один слегка, припухший. Тоцци мрачно плюхнулся в кресло рядом с Гиббонсом.

Он указал на пустое кресло начальника.

– Ну и где же он?

Гиббонс пожал плечами.

– Задерживается. А ты что тут делаешь? Я думал, что ты сидишь дома.

– Какого черта мне делать дома? Принимать лекарства и валяться в кровати?

Глуховатый голос Тоцци не выражал никаких эмоций, украшенное фингалами и пластырем лицо оставалось непроницаемым.

– Ну... я просто думал, что ты еще плохо себя чувствуешь.

В ответ Тоцци пожал плечами и уставился в окно.

Они замолчали. Зазвонил телефон на столе Иверса, на панели загорелась лампочка. Телефон умолк на середине второго звонка, должно быть, секретарша сняла трубку.

Гиббонс повернулся к Тоцци.

– Что слышно о Валери?

Тоцци кивнул, по-прежнему глядя в окно.

– Я видел ее вчера. Был у нее в больнице. Ненавижу больницы.

– Ты говорил с ней?

– Да.

– И как она?

– Ей уже лучше. Она поправляется.

– Ну и?

– Что «ну и»?

– Ну и как вы с ней? Она все еще злится?

Тоцци снова кивнул.

– В общем-то да.

– Но она все же разговаривала с тобой. Уже неплохо.

– Неплохо... – Тоцци потрогал лицо. – По-моему, ее порадовал мой вид. Теперь мы с ней почти в одинаковом положении.

– По крайней мере, она не отказалась говорить с тобой.

Тоцци кивнул, но мысли его где-то блуждали. Может быть, она послала его к черту и он просто не хочет признаться в этом?

Они снова замолчали. Из-за двери доносилось негромкое постукивание принтера. Гиббонс ждал, что скажет Тоцци. Отчего он такой заторможенный? Наглотался болеутоляющего?

– Что они тебе прописали от боли?

– Перкоден.

– Нагоняет сон?

– Сегодня я не принимал его. Я же за рулем.

– Понятно.

Гиббонс сжал губы и кивнул. У Тоцци депрессия. Вероятно, он все же получил от ворот поворот, но не хочет говорить об этом. Бедняга.

– Черт побери, где его носит? – сказал наконец Тоцци. – Я думал, что он поджидает меня с пушкой в руках, чтобы разрядить ее в мою задницу.

– За что?

– Что значит «за что»? За то, что я завалил расследование. – Глаза Тоцци влажно заблестели. – Девять недель провел у Нэша и ни хрена не нашел. В последний день нам просто повезло. Вот и все. Так он и скажет. Он отстранит меня от оперативной работы, вот увидишь. Отстранит как пить дать.

– Ну, совсем необязательно, – неуверенно возразил Гиббонс. Ему хотелось надеяться на лучшее, хотя он понимал, что Тоцци скорее всего прав.

Снова зазвонил телефон. На этот раз был всего один звонок.

– Подумай сам. Гиб, – сказал Тоцци, – всего за один день мне трижды надавали по заднице. Я же специальный агент ФБР и должен уметь постоять за себя. Каждую неделю я два-три раза занимаюсь айкидо. А что толку? Мне по-прежнему дают по заднице.

Чтобы Тоцци так говорил про айкидо? Дурной знак – по-видимому, у него сильная депрессия. Раньше айкидо для него значило гораздо больше.

– Послушай, Тоц, в первый раз ты имел дело с пятью телохранителями Нэша. Во второй раз с тобой разбирался чемпион мира в тяжелом весе, а его парни буквально висели на тебе. А в третий раз – Иммордино. Ты уже изрядно выдохся и был сильно избит. Чего же ты еще ожидал?

– Да, но мне случалось видеть парней, владеющих айкидо так, что они с легкостью управлялись с пятью мужиками. Не моргнув глазом.

– Черные пояса? А ты кто? Всего-навсего оранжевый пояс. На изучение восточных единоборств уходят годы и годы. Придется еще изрядно попотеть, прежде чем ты научишься чему-то путному. И сможешь не тревожиться за собственную задницу.

Тоцци удивленно поглядел на него.

– А ты откуда знаешь?

– Может, ты и не поверишь, но я обычно слушаю тебя, когда ты морочишь мне голову своими байками про айкидо.

Ну улыбнись же, Тоцци, подумал Гиббонс. Я так стараюсь немного развеселить тебя. Будь хоть раз в жизни человеком, улыбнись.

Дверь распахнулась, и в кабинет влетел Иверс.

– Доброе утро, – поздоровался он с ковром на полу.

Иверс бросил бумаги на стол и уселся в кресло с высокой спинкой. Судебное заседание можно было считать открытым.

– Что вы тут делаете, Тоцци? Я думал, что вы дома. Вид у вас просто чудовищный.

Подумать только, сколько сочувствия. Задница.

– Я чувствую себя не так плохо, как может показаться. Со мной все в порядке.

Иверс одернул пиджак – черный в узкую полоску – со строгим серым галстуком двух тонов. Значит, сегодня у него деловые встречи. Он еще раз внимательно оглядел лицо Тоцци, оценивая нанесенный тому урон, и мрачно покачал головой. Его излюбленный жест.

– Ну, если вы полагаете, что с вами все в порядке... Вообще-то я рад, что вы тут, Тоцци. Я хотел бы, не откладывая в долгий ящик, прояснить некоторые обстоятельства, касающиеся последних событий в Атлантик-Сити. Кое-какие процедурные вопросы.

На лице Иверса появилось знакомое начальственное выражение, смысл которого угадать было нетрудно: «Можете заливать мне все что угодно, я все равно вам всыплю, потому что и без вас знаю, как это было».

Гиббонс решил попробовать перехватить инициативу.

– Мне кажется, Тоцци неплохо там потрудился. Взять хотя бы пленку с записью угроз Иммордино и его признанием в убийстве и во всем прочем. Ему теперь уже не удастся заморочить голову суду своим «мозговым кулачным синдромом». Плохо только то, что Иммордино будут предъявлены и все прежние обвинения. Он проведет в суде больше времени, чем в тюрьме.

Иверс забарабанил пальцами по бумаге.

– Пожалуй, – сказал он.

Жми дальше, не останавливайся, сказал себе Гиббонс.

– Я разговаривал со своим знакомым из службы генерального прокурора США. Адвокаты Иммордино вертелись там вчера целый день. Они понимают, что с прежними обвинениями не поспоришь, но горят желанием поучаствовать в новом процессе. Поскольку Нэшу будет предъявлено обвинение в попытке предрешить исход поединка и в незаконных ставках, Сэл, по их мнению, может свидетельствовать на суде против Нэша в обмен на то, что ему самому таковое обвинение не предъявят.

Тоцци насмешливо хохотнул.

– А что это ему даст? Он может получить пожизненное заключение за убийство Сидни.

– Что он получит, еще неизвестно, – важно заявил Иверс. – Как сообщил мне сам Генеральный прокурор, существуют некоторые разногласия по вопросу о том, какое предъявить обвинение. В худшем случае Сэла обвинят в неумышленном убийстве. Однако кое-кто полагает, что удастся выдвинуть обвинение в убийстве второй степени – со смягчающими обстоятельствами, основанное на его желании отомстить мистеру и миссис Нэш.

– А как насчет сестры Сесилии? – поинтересовался Тоцци.

Иверс сложил пальцы и коснулся ими верхней губы.

– Очень интересный вопрос. Они могут обвинить ее в соучастии, но тогда будет очень трудно доказать убийство второй степени в отношении Сэла. Они могут предъявить обоим обвинение в неумышленном убийстве, но я полагаю, что они не станут цепляться к сестре Сесилии, а предпочтут убийство второй степени.

– Они просто наделали в штаны со страху, потому что она монашка, – мрачно заметил Гиббонс. – Она ненавидела Сидни не меньше, чем Сэл. Кроме того, Сэл целился в Нэша, а не в его жену. Если желаете услышать мое мнение, монашка виновна в убийстве. Им обоим следует предъявить обвинение в убийстве второй степени.

Иверс откинул назад голову и, устало прикрыв веки, поглядел на Гиббонса. Ну прямо вылитый Уильям Ф. Бакли.

– Мы не предъявляем обвинений, Берт. Мы только производим арест.

Гиббонса всего передернуло, когда он услышал свое имя – Берт. Начальнику сегодня палец в рот не клади.

– Я слышал, что Генри Гонсалес тоже намерен свидетельствовать против Иммордино, – сказал он.

– Правда? Как у него дела? – спросил Тоцци.

Гиббонс пожал плечами и вскинул брови.

– Вроде бы ему уже гораздо лучше, но в полном порядке он не будет. Ему тяжело даже вспоминать о случившемся.

– Что ж, отличный свидетель, – насмешливо заметил Иверс.

Он помолчал, глядя на них. Гиббонс услышал постукивание принтера за дверью. Он уставился в потолок и громко вздохнул. Ну ладно, валяй, скажи все, что о нас думаешь.

Иверс наклонился вперед, кресло под ним заскрипело.

– Послушайте, у меня ощущение, что мы уже тысячу раз говорили с вами об этом. Вы оба опытные работники, оба добиваетесь хороших результатов, но объясните мне, почему вы вечно нарушаете приказы, упрямо действуете наперекор всем установленным правилам? Во мне все кипит от негодования, когда я думаю о вас. Признаюсь, я собирался задать вам жару, припомнить вам все. Но что толку? На вас ничто не подействует. Вы неисправимы. К чему тратить свои силы и время? – Иверс стиснул зубы. – И почему я никак не могу просто послать вас к черту, чтобы ноги вашей здесь не было? Ну почему?

– Погодите немного. – Гиббонс тоже стиснул зубы, стараясь сдержать себя. – Да, нам не удастся добиться надлежащего судебного приговора. Увы, это так. Но давайте рассуждать спокойно. Все было отнюдь не так, как вы желаете представить. Тоцци добыл более чем достаточно доказательств, чтобы можно было арестовать Иммордино. Я готов согласиться, что мы порой не выполняли ваши указания и даже приказы, но мы ни разу не преступили закон. Слышите, ни разу. Ничьи права не были ущемлены и не было никакого насилия над личностью, несмотря на то что обстоятельства ареста были, мягко говоря, сложными. Мы действовали согласно установленной процедуре.

Иверс ничего не ответил. Лицо его побагровело от злости, когда он принялся разворачивать лежащие на столе газеты, чтобы они с Тоцци могли полюбоваться заголовками. «Дейли ньюс» поместила на первой странице большую фотографию: сестра Сесилия и Джозеф лежат на полу, руки на голове, а Тоцци надевает на Джозефа наручники. Фото в «Пост» было куда более двусмысленным: Тоцци сидит на корточках над сестрой Сесилией и, засунув ей руку под мышку, обыскивает монашку. Заголовки гласили: «ФБР укрощает монашку» и "ФБР уговаривает монашку: «Расслабься, сестричка».

Гиббонс глубоко вздохнул и медленно выдохнул воздух.

Тоцци кашлянул в кулак.

– Весьма искаженная информация, – заметил он.

– Вы не могли подождать появления женщины-полицейского? На вас ведь были нацелены все камеры. Вы что, не понимали, Тоцци? Посмотрите сюда. – Иверс ткнул пальцем во второе фото. – Вы тут похожи на сальвадорского карателя.

– Погодите, погодите! – Теперь уже Гиббонс кипел от ярости. – У этой женщины могло быть огнестрельное оружие. Кругом находились люди, ни в чем не повинные граждане, чей покой мы обязаны оберегать. Не важно, монашка она или нет, но у нее мог оказаться еще один пистолет. И не говорите мне о нарушении процедуры задержания. Согласно любой процедуре, ее следовало обыскать. О Господи, да под таким облачением ничего не стоит упрятать даже базуку. Хватит, я больше не желаю даже говорить об этом. Тоцци поступил совершенно правильно.

Гиббонс готов был взорваться от ярости. Он же говорил Тоцци, чтобы тот не трогал монашку. Упрямый кретин.

– А не желаете ли узнать, почему я задержался сегодня утром? – язвительно спросил Иверс. – Потому что я завтракал с самим кардиналом. И знаете, Гиббонс, кардинал был сердит. Даже очень сердит. Он наговорил мне кучу гадостей, а мне пришлось сидеть и молча выслушивать их. Мне никак не удавалось его успокоить. Он грозился, что позвонит в Вашингтон директору Бюро. И даже президенту.

– Пусть звонит хоть самому Папе Римскому! Мы загнали в угол главаря мафии, хладнокровного убийцу, законченного мерзавца. Мы загнали в угол мошенника-миллиардера, провернувшего Бог знает сколько незаконных операций. А по ходу дела еще опустошили казну семейства Мистретты, лишив его почти тридцати миллионов. И все это проделали мы с Тоцци. Без чьей-либо помощи. Разве это идет в какое-то сравнение с вашими дурацкими неудовольствиями? Обыскали, видите ли, монашку! Ну и что с того?

Снова зазвонил телефон. Тоцци потер макушку.

– Не ори так громко, Гиб. У меня болит голова.

Задыхаясь от злости, Иверс указывал пальцем на Гиббонса, готовый заорать что-то в ответ, но тут раздался звоночек переговорного устройства. Иверс нажал на кнопку.

– Что там?

– Сэр, на втором аппарате директор Бюро, – послышался голос секретарши.

Лицо Иверса скукожилось, глаза закосили. Такое Гиббонсу доводилось видеть только в кинокомедиях.

– Убирайтесь отсюда, вы оба! – заорал он.

– Мы еще продолжим нашу беседу? – спросил Гиббонс, с трудом сдерживая ухмылку.

– Немедленно убирайтесь! Вон отсюда!

Гиббонс поглядел на Тоцци.

– Что ж, пойдем. Человеку надо работать.

Они поднялись и направились к двери. Гиббонс оглянулся на Иверса, сидевшего с трубкой в руке и с нетерпением ожидавшего, когда они наконец уйдут.

– Передайте от меня привет директору, – сказал он и захлопнул за собой дверь.

На столе секретарши постукивал принтер. Она что-то записывала в желтый блокнот, делая вид, будто страшно занята. Симпатичная девица лет тридцати с небольшим. Но чересчур нервная. «Ax! Ox! На проводе сам директор!» Успокойся, милашка. Порка грозит вовсе не тебе. Гиббонс ухмыльнулся и, выходя, помахал ей рукой.

Тоцци был уже в коридоре. Он нагнулся к фонтанчику с питьевой водой и невольно скривился. Наверное, ему еще больно наклоняться. Бедняга.

– Почему бы тебе не поехать домой, Тоц? Отдохни немного.

– Вообще-то я собирался поехать в больницу.

– Тебе плохо? Давай я отвезу тебя.

– Со мной все в порядке. Я имел в виду больницу на побережье. Хочу навестить Вэл.

– Я думал, что она дала тебе от ворот поворот.

– С чего ты взял? Я этого не говорил.

Гиббонс удивленно покачал головой.

– Правда?

– Я собирался заехать к ней в приемные часы, чтобы спросить, согласится ли она пойти вместе со мной на свадьбу. Думаю, к тому времени она поправится. Это ведь девятого июня, так, кажется?

– Что?

– Твоя свадьба, кретин. Ты забыл? – ухмыльнулся Тоцци из-под повязок.

– Нет... Не забыл.

– Советую не забывать. Иначе я пожалуюсь Лоррейн, и она отколошматит тебя сковородкой.

Ха-ха-ха. Сковородкой. Как смешно!

– Ничего я не забыл. Слушай, сматывайся отсюда, пока не схлопотал еще неприятностей.

Тоцци направился к выходу.

– Так девятого или не девятого?

– Девятого.

– Я так и думал. – Он помахал рукой. – Увидимся завтра. – И скрылся за углом.

Девятого июня. Осталось меньше месяца. Он уставился на черные туфли, купленные к свадьбе. Тоцци придет с Валери. Славная девчонка, чем-то похожа на Лоррейн... Он продолжал тупо глядеть на туфли. Нет, чепуха. Лоррейн – это Лоррейн. С ней никто не сравнится. Он нагнулся к фонтанчику в стене. Вода была ледяная.

Гиббонс выпрямился, вытер рукой рот и снова глянул на туфли. А затем решительно зашагал к своей крошечной конуре в Отделе по борьбе с организованной преступностью.

Сев за стол, он поднял трубку и набрал номер ее телефона. Прогудело четыре гудка, и он понял, что снова услышит чертов автоответчик.

«Простите, я сейчас не могу подойти к телефону. Если вы оставите свое сообщение и номер телефона после длинного гудка, я перезвоню вам, как только смогу. Би-и-и-и-и-п».

Гиббонс закусил губу. Кровь прилила к лицу. В ожидании его слов с шорохом перематывалась лента автоответчика. Черт побери.

– Слушай, Лоррейн, если ты думаешь, что я стану извиняться перед этой чертовой машиной и говорить ей, как я к тебе отношусь, ты глубоко заблуждаешься. Мне очень жаль, что я тогда убежал. Действительно жаль. И я хочу жениться на тебе. Хотя в последнее время ты совершенно спятила от дурацких свадебных приготовлений. Я все еще хочу жениться, но, если ты решила отменить свадьбу, ты должна сказать мне это прямо в лицо. Думаешь, ты одна вправе предъявлять ультиматумы? Если не позвонишь мне немедленно, живи как знаешь. Кушай на здоровье свой рыбный паштет и...

– Привет. – Лоррейн подняла трубку, живая Лоррейн. Это был ее голос.

– О... привет.

– Ну как, ультиматум отменяется? – спросила она чуть насмешливым тоном.

– Думаю, отменяется.

– Ты все еще намерен жениться?

– Конечно... Намерен, если ты этого хочешь.

– А как насчет свадьбы? Может, пошлем все это к черту? Просто пойдем и распишемся?

– Нет-нет, ни в коем случае. Итальянские девушки должны выходить замуж по всем правилам. А как же традиции? Какая же брачная церемония без гостей?

– Ты уверен, что тебе это нужно? Рыбный паштет и все прочее?

Гиббонс закинул ноги на стол и поглядел на туфли.

– Конечно, уверен, – сказал он и улыбнулся крокодильей улыбочкой. – Если только мне не придется есть его.

Энтони Бруно Грязный бизнес

Моим родителям...

Пролог

Сицилия, 1989

– Ты уверен, это та дорога? – спросил Том Огастин, подавшись вперед с заднего сиденья и вглядываясь сквозь ветровое стекло в жаркую пыльную дорогу, бегущую впереди. – Что-то очень уж долго едем.

Винсент Джордано перегнулся через руль, как будто, прижавшись лицом к стеклу, можно было что-нибудь рассмотреть.

– Да, Немо, не думал, что это так далеко.

Немо опустил стекло и стряхнул пепел с сигареты.

– Эй, Вин, не ворчи и давай рули. Не знал, что вы такие слабонервные. Вы – оба. Да вас кондрашка хватит, если будете так психовать.

Немо забросил руку на спинку сиденья и с усмешкой уставился на Огастина.

– А признайся, Огастин, ты нервничаешь. Ну так, самую малость.

Огастин уставился на неприятного маленького человечка лет тридцати и его ужасную рубаху – черную с желтыми разводами. Черная тенниска под рубашкой с надписью «Джимбо» говорила о принадлежности ее хозяина к какому-то оздоровительному клубу в Бруклине.

– Нет, я не волнуюсь, – сказал Огастин.

Джордано включил понижающую передачу. Машина взревела, поднимаясь в гору.

Усмешка Немо стала еще шире. Он засунул в рот очередную сигарету и прикурил от зеленой пластмассовой зажигалки.

– Нельзя волноваться, когда имеешь дело с большими людьми, Огастин. Будешь психовать, они подумают, что ты дерьмо, и пошлют тебя к черту. Да ты и сам знаешь. Ты же все время общаешься с шишками, так ведь? И почему ты проиграл на выборах в прошлом году этому испашке Родригесу? Почему все влиятельные люди поддержали его? Думаю, он знал, как себя с ними вести. Теперь он конгрессмен, а ты так и пашешь в прокуратуре США. Должно быть, чертовски обидно, а?

Огастин не ответил. Родригес победил потому, что принадлежал к испано-язычной общине. В выборах участвовали трое: двое белых, оба умеренные консерваторы, и один – либерал от испано-говорящих. Он-то и победил, потому что голоса консерваторов разделились. Вот как это было на самом деле.

Он смотрел из окна старого «мерседеса» на высохшие рыжие холмы, на вулкан Этна, мирно дымящийся вдали. Машина воспринимала каждую выбоину на дороге как личное оскорбление, жалобно завывая от любого толчка. Немо, казалось, наслаждался своими сигаретами, не обращая внимания на тряску. Это был щеголеватый карлик – должно быть, не более пяти футов даже на кубинских каблуках – с огромными бицепсами. Фанатик культуризма, этого всеобщего увлечения низкорослых людей. Теперь же появилась еще одна причина, по которой Немо буквально лопался от гордости. Он стал «посвященным» – официальным членом «Коза ностры». Теперь он – большой человек. По протоколу мафии, он как бы получил звание, доступ к вершине. Ну, ладно. Бог с ним, пусть радуется. Огастин-то знает, кто чего стоит. Да и Немо с Джордано тоже знают, кто ключевая фигура в этом деле. Он. Только бы перестала болеть голова. Эти его обычные приступы сейчас особенно ни к чему.

Огастин наблюдал, как Немо медленно подносит сигарету к толстым губам. Интересно, почему в такую невыносимую жару рукава рубашки Немо опущены и застегнуты? Конечно, у этих парней свой собственный стиль, но причина, по-видимому, в другом. Вероятно, Коротышка колется стероидами и, опустив рукава, пытается скрыть следы уколов. Хотя, возможно, это не стероиды. Пожалуй, он принимает что-то другое – слишком уж часто вытирает нос. И у него такой разгоряченный самодовольный вид. С этим он уже сталкивался. Скорее всего Немо употребляет героин. Но, насколько ему известно, мафия категорически запрещает своим членам употреблять наркотики. Что, если они узнают? Как это скажется на их планах? Как отразится на нем самом? О Боже!

Джордано, наоборот, производил впечатление человека, которому доза чего-нибудь подбадривающего явно не помешала бы. Его безобразный костюм пропотел насквозь и походил на средневековое орудие пытки – «железную деву». Неужели он всерьез думал, что хоть сколько-нибудь поможет делу, если вырядится, словно на церемонию по случаю окончания школы? Выглядел он ужасно серьезно. Мелкий функционер, взявшийся за непосильное дело. Счетовод с грандиозными идеями, но без практической сметки. А чего стоит его убийственный одеколон! Этот человек просто жалок. Сколько ему лет? Тридцать пять, тридцать шесть? А ведет себя как студент-первокурсник на летней практике. Мой Бог, ведь этот план, с которым они сейчас, родился в мозгу Джордано. Ему следовало бы держаться посолиднее. Если он будет вести себя так и во время встречи, они рискуют потерять контроль над этим делом. Боже милостивый, как он мог довериться этим двум типам? Почему сам не пошел наверх? Может быть, к нему в и прислушались. А эти двое завалят все дело.

– О чем задумался, Огастин? – опять усмехнулся Немо, обернувшись назад.

– А о чем задумываться?

Немо усмехнулся, точнее сказать, присвистнул.

– Что мне нравится в таких парнях, как ты, так это невозмутимость. Несмотря ни на что.

Огастин приподнял бровь.

– В каких таких?

Немо затянулся и присвистнул погромче.

– Ну, ты знаешь, о чем я говорю. Ты не какая-нибудь дворняжка, не то что мы – я или Вин. Ты – старинная монета. Держу пари, твоя семья – коренные американцы.

– Не совсем.

– Ладно. Но, бьюсь об заклад, ты ходил в какую-нибудь модную школу, а потом в Гарвард. А?

– Ты прав. Сначала в Йель, затем в Гарвард. Изучал право.

– Ну, что я говорил? Это видно даже по тому, как ты одеваешься. Рубашка для поло, штаны цвета хаки. Надень я хаки, все решат, что я собираюсь рыть канаву. А у парней вроде тебя и в хаки такой видик – будто вы решили поиграть в поло или что-нибудь в этом роде.

Неожиданно Немо указал на окно.

– Эй, Вин, сбавь скорость. Вот она.

Счетовод нажал на тормоз, и Огастин резко подался вперед. Налево поворачивала грязная, пыльная дорога. На нее-то и показывал Немо. Дорога упиралась в массивные металлические ворота, которые были открыты.

– Поворачивай сюда, – приказал Немо.

Джордано опять нажал на газ, и старый автомобиль рванулся вперед.

– Въезжай внутрь.

Облако пыли заволокло окно, когда машина проезжала в узкие ворота. Впереди была каменистая крутая дорога. Джордано дважды пришлось переключать передачу, чтобы преодолеть подъем, старый «мерседес», не переставая, стонал. По сторонам дороги простирались виноградники с оросительными установками между рядами.

Когда они преодолевали второй подъем, глушитель ударился о днище. Джордано выругался себе под нос. Через пятьдесят ярдов дорога уперлась в деревенский двор в форме пятиугольника с небольшим, сложенным из грубого камня домом справа и современной сборной постройкой грязно-зеленого цвета слева, прямо впереди виднелся амбар из толстых, побитых непогодой досок. В тени амбара стоял маленький трехколесный итальянский пикап, а рядом с домом был припаркован серебристый «Мерседес-420». Выпуск прошлого или позапрошлого года, прикинул Огастин. В Нью-Йорке у него тоже есть собственный «Мерседес-420», но только более раннего выпуска.

Немо показал на пикапчик.

– Давай-ка стань рядом с ним. – Затем загасил сигарету в пепельнице. Джордано подвел машину к указанному месту, выключил передачу, за ней – двигатель. Немо вынул ключ зажигания и положил в карман брюк. – Вы оба оставайтесь здесь. Я скажу, когда можно будет выйти.

– Я хотел бы размять ноги, – произнес Огастин.

– Нет. – Немо открыл дверцу со своей стороны и вышел. Чертов ублюдок.

Джордано, не сводя глаз с Немо, повернулся боком к Огастину.

– Ты думаешь, они примут наш план?

Огастин ничего не ответил. Головная боль усилилась. Когда Немо был уже на середине двора, открылась дверь каменного дома. Из нее высунулся парень с копной черных волос, огляделся и вышел на крыльцо. В руках он держал пистолет. Это был здоровенный автоматический пистолет с большой обоймой. Грандиозная штука.

Затем из дома появился второй человек. Маленький, коренастый, лысый, с несколькими длинными прядями волос поперек сияющей лысины. Его крошечные глазки прятались в толстых щеках, по лицу блуждала нездоровая улыбка. Он был одет в белую рубашку с открытым воротом и брюки, в которых явно неудобно сидеть.

– Это же сам Уго Саламандра, босс Немо, – с благоговением прошептал Джордано. От волнения он принялся грызть ногти.

Огастин подтянул колени и ничего не сказал. Он всматривался в лицо человека, о котором столько слышал. О Господи, настоящий жирный боров.

Несколько мгновений Немо совещался со своим боссом, затем повернулся и махнул им рукой.

Джордано схватил Огастина за плечо.

– Пошли, нас зовут.

Джордано вывалился из автомобиля и большими шагами направился к тем двоим, по пути поправляя галстук. Огастин заставил себя выждать какое-то время, расправил спину, покрутил головой и только тогда присоединился к остальным. Как говорит Немо, когда имеешь дело с такими людьми, нельзя волноваться.

– Вина вы уже знаете, – обратился Немо к Саламандре, когда Огастин подошел к ним. – Вы встречались раньше в том месте, в Куинс. Помните? А это Том Огастин, юрист из правительства.

Огастин встретился взглядом с Саламандрой, и тот заметил, что Огастин недоволен тем, как Немо представил его.

– Помощник генерального прокурора США по Южному округу, Нью-Йорк, возглавляющий отдел по борьбе с наркотиками. Рад встрече с вами, мистер Саламандра. – Огастин протянул руку.

Саламандра даже не взглянул на нее. Продолжая ухмыляться, он кивал каким-то своим мыслям.

Немо опустил руку Огастина.

– Это тебе не загородный клуб, Огастин.

Огастин высокомерно взглянул на Немо, прикосновение которого, казалось, обожгло ему руку.

Саламандра стоял, скрестив руки на груди и продолжая идиотски улыбаться. У него было исключительно веселое лицо, как у добродушной гориллы. Такое лицо никак не вяжется с образом страшного мафиози, подумал Огастин.

– Как вам Сицилия, ми-и-сте-ер Огастин? Прекрасна, да? – спросил Саламандра с невероятным акцентом.

– Да, мне здесь нравится. Идеальный климат.

– Идеальный для чего? – Улыбка Саламандры стала злой.

Огастин коротко рассмеялся, но так, чтобы не обидеть сицилийца. Он подозревал, что эти люди очень обидчивы.

Немо был чем-то озабочен.

– Послушайте, – сказал он, – может быть...

Но в это время кто-то появился из виноградника, и Немо умолк. Это был маленький худощавый старик в рабочей одежде. В руках он держал гроздь винограда, держал нежно, словно маленького котенка. Его почерневшее от солнца лицо было покрыто морщинами. Старик приближался к ним легким, спокойным шагом. Казалось, ничто, кроме винограда, его не интересует. Он отрывал одну ягоду за другой и осторожно клал их в рот. Огастин посмотрел на крыльцо. Стоявший там косматый парень с пистолетом замер по стойке «смирно».

Старик остановился в десяти футах от них, сплюнул шкурку от винограда и взглянул на Саламандру. У него были яркие, глубоко посаженные глаза, очень черные глаза. Саламандра подошел к нему и мягко заговорил на непонятном сицилийском диалекте, потом начал шептать ему что-то на ухо. Старик медленно кивал.

Огастин был удивлен. Он не верил своим глазам. И это сам Эмилио Зучетти? Пресловутый сицилийский саро di capi, король наркомафии, от которого стонут власти трех континентов, потому что на протяжении вот уже десяти лет он тоннами транспортирует героин. Боже милостивый!

Саламандра позвал Немо, и карлик молниеносно подскочил к ним. Огастину было страшно даже предположить, о чем они толкуют.

Когда Немо коротко изложил суть дела, старик перевел взгляд на Саламандру, сердито нахмурил брови и неодобрительно покачал головой.

– Ма perche? Но почему? Не понимаю. Это же стоящее дело, – заволновался Коротышка.

– Он говорит «нет», – твердо произнес Саламандра. – Нет – значит нет.

Огастин почувствовал, что у него схватило желудок, а голову продолжала буравить дрель – опять этот приступ. Чертов Коротышка прав – это действительно стоящее дело. И принесет кучу денег, которые ему сейчас так нужны.

– Спроси, что ему не нравится? Скажи, мы готовы на уступки. Можем договориться.

Остальные уставились на него, словно он с луны свалился. Ему не положено самому обращаться к боссу. Таков протокол мафии. Да ладно, к черту формальности.

Зучетти положил в рот очередную виноградину, повертел ее на языке, раздавил и сплюнул шкурку.

– Не можем, – сказал он виноградной грозди в руке и указал на Саламандру: – Я доверяю Уго. – Потом указал на Немо: – Уго доверяет Немо. – Затем ткнул пальцем в Джордано: – Немо доверяет Счетоводу. – Он поднял голову и пристально посмотрел на Огастина: – Но никто не доверяет прокурору. Очень плохой план.

– Вы ошибаетесь, мистер Зучетти. Это очень хороший план.

Немо резко оборвал его:

– Заткнись, Огастин. Тут не дискуссионный клуб.

Зучетти опять выплюнул кожицу.

– О-гас-тин, – медленно произнес он. – Похоже на святой Августин. Очень сообразительный человек – святой Августин. Думаю, вы тоже очень сообразительный человек.

– Ну... пожалуй.

– Тогда, Святой Августин, ты понимаешь, что такое цепь. Одно плохое звено – вся цепь плохая. Ты говоришь мне, что ваша цепь хорошая, но я вижу два плохих звена. – Зучетти показал на Джордано и на Огастина. – Два слабых звена: Счетовод и Святой Августин.

– Но почему? Почему мы слабые звенья?

– Заткнись, Огастин! Не возникай! – заорал Немо.

Зучетти поднял руку и жестом приказал карлику убраться.

– Я скажу тебе, Святой Августин, почему цепь плохая. Счетовод? Нет опыта. Мой бизнес – не бухгалтерские книги, не работа в конторе. Мой бизнес – на улице. А Счетовод не знаком с улицей. Нехорошо для моего дела.

Джордано выглядел как оплывающая свеча – болезненно бледный, изнемогающий от изнуряющей жары.

Огастин глубоко вздохнул, собрал в кулак все свое мужество.

– А чем не подхожу я?

Кривая улыбка проползла по лицу старика.

– Ты не сицилиец. Ты не из моей семьи. Полиция схватит тебя – ты все расскажешь. Ты знаешь, что такое omerta?

– Да, я знаю, что такое omerta.

– Ну, и что же это такое?

– Это... – Огастин засомневался, стоит ли произносить слово «мафия» в присутствии этих людей, – это закон сохранения тайны для членов вашей организации.

– Ты прав, это закон для меня, не для тебя. У тебя нет обязательств передо мной. Вот почему я не могу тебе доверять. – Старик повернулся и зашагал прочь.

– Могу заверить вас, мистер Зучетти, – почти закричал Огастин, – что я никому не говорил об этом деле. Ни моим самым доверенным людям, ни даже моей жене. Я всегда считал, что в таких делах лучше действовать в одиночку. – Он повысил голос: – Даже самый надежный друг сегодня, завтра может проболтаться.

Старик остановился и повернулся к нему.

– Браво, Святой Августин. Ты говоришь красиво. Как Шек-спи-и-р. Красивые слова, но за ними – дерево. Все это похоже на выдумку.

Немо и Джордано мрачно смотрели на Огастина, считая, что подобная дерзость с его стороны непростительна.

– Выслушайте меня, мистер Зучетти, пожалуйста.

Зучетти обернулся, кривая улыбка опять появилась на его лице.

– Говори, Святой Августин. Я слушаю тебя. Расскажи мне хорошую историю.

– Я понимаю, сэр, вы намного опытнее меня в этом бизнесе. Если сравнить с теми делами о наркотиках, которые я вел в Нью-Йорке, наш план ничем особенным не отличался. Джордано подобрал солидную клиентуру в Колумбии, которая будет поставлять ему кокаин. Немо будет доставлять его сюда, к вам, а в обмен забирать героин и переправлять его в Соединенные Штаты. В этом нет ничего нового. Контейнером для перевозок будут служить восточные ковры со специальным потайным внутренним слоем из пластика. Я впервые сталкиваюсь с таким дизайном, но, честно говоря, это тоже не революционное усовершенствование технологии контрабанды. Итак, Немо доставляет героин мистеру Саламандре, тот распространяет его через свою сеть парикмахерских и косметических салонов. Весь доход стекается к Джордано, который после отмывания денег переводит их на счет в швейцарском банке. Ничего принципиально нового. Довольно обычная практика. Не так ли, мистер Зучетти?

Немо был вне себя от гнева.

– Огастин, заткнись, с кем ты разговариваешь?

– Aspett![1]– прикрикнул Зучетти на Коротышку. – Продолжай, Святой Августин.

Огастин сделал глубокий вдох. Мучившая его дрель уже добралась до лица.

– Новое то, что выходит за рамки обычного, – это мое участие в деле. Я выступаю в роли гаранта, своеобразного страхового полиса. Основные операции будут проводиться в Нью-Йорке, который находится под моей юрисдикцией.Если кто-то из наших людей будет схвачен полицией или какой-либо другой федеральной службой, дело попадет ко мне на стол, а я всегда смогу прекратить его за недостаточностью улик. Даже если кого-то арестуют, никто не попадет в тюрьму. Таким образом я могу гарантировать вам практически непрерывный бизнес.

Зучетти в задумчивости кивал.

– А что будет, если полиция захватит Немо с пятьюдесятью килограммами героина? Ты сможешь доказать, что это – «недостаточная улика»? Как?

– Надеюсь, Немо будет достаточно осторожен и не позволит, чтобы его схватили с таким количеством груза. Но предположим – так, теоретически, – что это все-таки произошло. В этом случае дело будет передано в суд и мне придется его проиграть.

– И ты сможешь это устроить, Святой Августин?

– Да, это можно сделать. В американской юридической системе масса ловушек. Очень нетрудно допустить небольшую техническую ошибку, которая станет губительной для всего процесса. Это особенно просто, если к этому стремиться.

– И во что обойдется мне содействие Святого?

Огастин распрямил плечи и отбросил назад голову.

– Столько, чтобы стать мэром Нью-Йорка. Миллионов четырнадцать, я полагаю. Если подумать, вполне разумная плата за то, чтобы иметь друга в муниципалитете.

Старик пристально посмотрел на него. Улыбка исчезла с его лица. Затем он повернулся к Саламандре и кивком велел ему следовать за собой. Они отошли к виноградникам. Старик отбросил гроздь винограда, сцепил руки за спиной и стоял, глядя на вулкан, пока его жирный помощник что-то энергично шептал ему на ухо.

Дрель не унималась и все сверлила и сверлила голову.

Немо пребывал в чрезвычайно возбужденном состоянии.

– Говорил я тебе: «Заткнись, Огастин». Нужно было слушаться. А теперь можешь забыть о нашем деле. Просто забыть.

Джордано, наоборот, находился в шоке. Глаза у него вылезли из орбит, нижняя губа отвисла. Он был совершенно растерян. Как все счетоводы, он хорошо знал цифры, а не людей. А люди, в отличие от цифр, непредсказуемы. Если бы они были похожи на цифры!

Затем Саламандра подозвал Немо. Старик молчал, но остальные двое вели оживленные переговоры. Вероятно, подумал Огастин, Саламандра требовал гарантий, а Немо с жаром давал обещания. Карлик и толстяк закончили свое шумное совещание множеством утвердительных кивков, сохраняя при этом исключительно серьезное и торжественное выражение лица. Затем результат переговоров был доложен Зучетти, который внимательно слушал, холодно глядя в их лица. Затем он кивнул. Огастин крепко сжал кулаки.

Немо повернулся на своих высоких каблуках и направился к амбару.

– Идите за мной, оба.

Огастин нахмурился, но повиновался, рядом с ним, уцепившись за его рукав, шагал Джордано, Саламандра и Зучетти замыкали шествие.

В амбаре было прохладно, тонкие лучи света пронизывали полумрак, на полу там и сям валялось сено, вонь – хоть топор вешай.

– Куда идти? – спросил Немо. – Сюда?

– Туда, – ответил Саламандра.

Немо нашел отсек, на который указал Саламандра, и откинул грубое одеяло, закрывавшее вход.

Единственным освещением здесь были слабые лучи света, пробивающиеся сквозь дощатые стены. Когда глаза Огастина привыкли к темноте, он неожиданно увидел у стены мужчину, привязанного к стулу с прямой спинкой, руки его были заведены назад, ноги прикручены к стулу, одежда насквозь промокла от пота, на голове черный холщовый мешок, крепко завязанный на шее. Почувствовав, что он не один, человек стал неистово мычать и биться головой. Ясно, что во рту у него был кляп.

Саламандра встал за спиной пленника. В одной руке он держал кусок грязной веревки.

– Мистер Зучетти пересмотрел свое решение. Он думает, что ваш план можно принять, если вы докажете, что вам стоит доверять. Он должен знать, что ваша преданность крепка как сталь. Он должен знать также, что у вас есть характер, без этого в нашем бизнесе нельзя.

Саламандра швырнул веревку Огастину, тот поймал ее с таким видом, словно это была гремучая змея.

– Я не понимаю, – сказал Огастин, повернувшись к Немо. – Что происходит?

– Ты когда-нибудь слышал об итальянском трюке с веревкой? Нет? Ну, так сейчас узнаешь. И ты тоже, Вин.

Немо взял веревку из рук Огастина и дважды обмотал ее вокруг шеи пленника. Человек задергал головой, как рыба на крючке.

– Смотрите сюда. Ты берешься за один конец веревки, а ты – за другой. Когда я скажу: «Давай», начинайте тянуть.

Джордано не пошевелился, не сдвинулся с места и Огастин. Стоявший у входа старик усмехнулся:

– Ну, что я говорил? Боятся. Кишка тонка.

Огастин взглянул на Зучетти:

– Кто этот человек?

Ответил Саламандра:

– Это судья из Палермо. Глупый молодой человек решил, что он шишка и может надоедать мафии. Наподобие тебя, Огастин.

Огастин уставился на черный мешок, представил лицо мужчины под ним. Они требуют, чтобы он совершил убийство и тем доказал, чего он стоит. Обычная практика мафии, необходимое испытание, через которое проходят все ее члены. Он читал об этом, но никогда не думал, что ему самому придется... Неожиданно он вспомнил, что предстоят предвыборные гонки и что борьба за государственную должность стала для него единственной возможностью решить все проблемы, после того как босс ясно дал понять, что не намерен продвигать его по службе или уступать свое место. Оставалась еще частная практика, но все фирмы, заслуживающие внимания, возглавлялись партнерами-учредителями, а они не брали никого со стороны. Так что последней возможностью сделать карьеру оставалась политика. Но чтобы взобраться по этой лестнице, нужны деньги, много денег. Он взглянул в глаза Зучетти:

– Проблема в названной мною сумме?

Опять за босса ответил Саламандра:

– С этим нет проблем. Это недорого.

Огастин задержал дыхание. Дрель неожиданно начала вращаться быстрее, боль становилась невыносимой. Он взял один конец веревки, обмотал его вокруг руки.

– О'кей! – Он взглянул на Джордано. – Я готов.

У Джордано по-прежнему был испуганный и растерянный вид. Он держал свой конец веревки, но очень слабо.

Огастин прищурился – головная боль не утихала.

– Обмотай ее вокруг правой руки, – тихо приказал он Джордано. – Представь, что это перетягивание на канате, каждый тянет на себя. Ты же наверняка играл в это, когда был маленьким, а, Джордано?

– Да... конечно... – невнятно пробормотал тот.

– Отлично, тогда сделай это.

– Что?

Лицо Огастина стало мокрым.

– Ты же хочешь, чтобы наш план сработал, правда? Они ясно изложили свои условия, Джордано. Они хотят, чтобы мы доказали свою надежность.

– Да-да, я знаю.

Дрель крутилась быстрее, боль становилась невыносимой.

– Теперь слушай меня, Джордано. Просто держи свой конец и не двигайся. Об остальном позабочусь я.

Превозмогая боль, Огастин зажал свой конец и натянул веревку, согнув колени и откинувшись назад. Судья надсадно мычал из-под кляпа. Все должно быть сделано быстро, без колебаний, сделано – и все тут. Огастин взглянул на Немо, готового дать сигнал.

– Подожди. – Старик показал на судью. – У него есть дети? – спросил он Саламандру.

Толстяк отрицательно покачал головой:

– Даже жены нет, только невеста.

Старик одобрительно кивнул:

– Продолжайте.

– Ну давай! – скомандовал Немо.

Огастин потянул, но Джордано по-прежнему стоял как больной, веревка обвисла в его руках. Огастин потянул сильнее. Стул, на котором сидел судья, наклонился и чуть было не упал.

– Тяните же, черт побери! – крикнул Немо.

Но чем сильнее Огастин тянул за свой конец, тем активнее становился судья. Он боролся изо всех сил, мычал, фыркал, вертелся, стараясь сбросить путы.

– Черт бы тебя побрал, Джордано! Что случилось с твоей голубой мечтой? Ты же говорил, что хочешь стать миллионером. Все рассчитал. Так что, ты уже не хочешь этого?

– Видите, – презрительно усмехнулся старик, – слабаки.

Веселый толстяк нахмурился. Глаза Немо горели.

– Если ты опозоришься сейчас, Вин, тебе уже ничего не светит. Ни одна семья тебя не примет. Никогда. Запомни. Я привел тебя сюда. Вин. Не подведи меня.

Огастин сжал веревку, ожидая, пока Джордано придет в себя. Дрель продолжала со свистом вгрызаться в череп. Шансы стать следующим мэром улетучивались. И все из-за этой бесхребетной медузы.

– Возьми себя в руки, Джордано. Одна минута – и все кончено. Это единственное, что стоит между тобой и теми деньгами, о которых ты мне говорил. Ну же, тяни.

Казалось, Джордано очнулся. Идиотское выражение по-прежнему не сходило с его лица, но он попытался взять себя в руки и стал наматывать на руки веревку.

Огастин опять принялся тянуть. Вклад Джордано был минимальным. Огастин посмотрел на других. На лице Немо застыло ожидание, Зучетти был преисполнен самоуверенности и скептицизма, Саламандра злобно улыбался. Огастин понял: все придется делать самому. Как всегда, он расправил плечи и заставил себя не думать об этом как об убийстве. В конце концов, кто этот человек? Еще один грязный даго,[2]и только. Он вспомнил студенческие годы в Йеле, самое прекрасное время своей жизни, занятия греблей, выступления за университетскую команду. Во время регаты он всегда работал с полной отдачей, налегая на весла, заставляя ленивых ублюдков набирать скорость и держаться на его уровне.

Огастин слегка присел и всерьез взялся за дело. Но Джордано держал веревку недостаточно крепко. Стул опрокинулся, и человек с мешком на голове упал на грязную солому. Пытаясь спастись, он бился о землю, как крупная рыба о палубу, когда она изо всех сил стремится вернуться в воду. Нет. Он не должен позволить ей улизнуть. Не дай же ей уйти, Джордано. Сделай хотя бы вид, что ты принимаешь в этом участие.

Для равновесия Огастин уперся ногой в плечо упавшего на пол человека и откинулся назад. Мускулы на его шее напряглись. Он тянул долго, без остановок. Ни одной передышки до тех пор, пока сопротивление не прекратилось. Голова в черном мешке обвисла, став мертвым грузом. Джордано смотрел на него выпученными глазами, он был в шоке.

Огастин уставился вниз, на тело. Дрель остановилась, боль улеглась, отступила. Он сделал это. Он в самом деле сделал это. Он криво улыбнулся. Оказалось, не так уж это и трудно.

– Путь свободен, – произнес Немо с завистливым изумлением в голосе. – Не думал, что ты способен на такое.

– Снимите мешок, – приказал старик.

Немо наклонился и развязал тесемку, стягивавшую мешок. Зучетти шагнул вперед и ударом ноги опрокинул стул на спинку. Убитый судья перевернулся лицом вверх.

– Смотрите на него, – произнес старик. – Все смотрите.

У покойника было синее, искаженное лицо. Распухший язык свешивался набок, глаза полуоткрыты и немного косили.

Старик посмотрел на них, на всех по очереди.

– Это смерть, – произнес он. – Не разочаровывайте меня.

Огастин глубоко вздохнул и, продолжая смотреть на покойника, вытер лоб носовым платком.

– Не беспокойтесь. Я не разочарую.

Глава 1

Манхэттен, два года спустя

Катберт Гиббонс, специальный агент ФБР, стоял в проходе между рядами, перебросив через руку пальто, и осматривал место действия. У зала суда свой особый запах – канцелярских принадлежностей, отточенных карандашей, влажной шерсти, одеколона, пыли, аммиака, чрезмерного высокомерия и едва уловимого страха. Защитники сидели за длинными столами, с головой окунувшись в портфели с бумагами. Ответчики слонялись без дела, собирались маленькими группами, переговаривались друг с другом, стреляя по сторонам глазами – кто во что сегодня одет. Команда обвинителей сгрудилась за своим столом, скромными старомодными костюмами и ясными глазами они напоминали студенческую спортивную команду. Пустующая скамья присяжных заседателей производила пугающее впечатление, и все старались держаться от нее подальше, даже самые нахальные.

Гиббонс перевел взгляд на свидетелей-экспертов: агенты ФБР, сотрудники министерства экономики, офицеры нью-йоркского полицейского управления, отвечающие за борьбу с организованной преступностью, специалисты по надзору. Они занимали два первых ряда, предназначенных для зрителей, и казались сворой беспокойных сторожевых собак, очутившихся в церкви. Самой шелудивой дворнягой в своре, бесспорно, был напарник Гиббонса Майк Тоцци. Он сидел в самом дальнем углу первого ряда, изучал «Пост» и имел вид человека, которому все уже смертельно надоело. Направляясь к Тоцци и присматриваясь к нему. Гиббонс изумился, насколько же все-таки его напарник напоминал собаку – поза овчарки, темные, глубоко посаженные глаза ротвейлера, в лице – что-то от симпатичной гончей. Ни дать ни взять – дворовый пес с цепкими глазами и плохой осанкой. Гиббонс направился к нему.

– Оторвись, Тоцци.

Тоцци поднял голову от газеты и оскалился:

– А, и тебе тоже доброго утра.

Гиббонс швырнул пальто на скамью и сел:

– В чем дело? Где твое рождественское настроение? Будь паинькой, а то Санта-Клаус не прилетит к тебе.

– К черту Санта-Клауса. Хочу смыться отсюда.

Гиббонс улыбнулся крокодильей улыбкой.

– Думай, что говоришь, Тоц. Вот скажу твоей кузине Лоррейн, что ты плохо себя ведешь, она не положит конфетку в твой чулок.

– Она твоя жена. Вот и засунь что-нибудь в ее чулок.

– Что-то мы сегодня не в духе.

– Должно быть, у тебя терпения побольше, чем у меня, Гиб. Сидеть тут неделю за неделей, ожидая, когда тебя вызовут... Я бы предпочел снова отправиться на улицу, заниматься оперативной работой.

Гиббонс покачал головой.

– Да? Именно это я о тебе и подумал – плохая осанка. Твое отношение к работе дурно попахивает. Ты думаешь, быть специальным агентом – это все равно что весь день играть в полицейских и разбойников? Ты думаешь – арестовал преступника и на том все кончилось? А это только начало, мой друг. Тебе придется постараться, чтобы эти ублюдки в суде упекли его в тюрьму. Это на тот случай, если ты не знаешь, как работает судебная система в этой стране. – Гиббонс любил потрепать Тоцци нервы.

Тоцци сложил газету пополам.

– Как ты можешь называть это системой? Здесь нет никакой системы. Этот судебный процесс – сплошное дерьмо, и тебе это известно.

– Ты уже заделался юристом?

– Послушай, это же что-то чудовищное. По одному делу проходят одновременно восемнадцать обвиняемых. Процесс тянется уже семь месяцев, а обвинение не опросило еще и половины свидетелей.

– А ты-то на что жалуешься? Ты здесь всего две недели.

– А на то и жалуюсь, что весь этот процесс – дерьмо собачье. Судят одновременно тягловых лошадок, парикмахеров из Айовы и главарей с Сицилии. Где тут здравый смысл?

Гиббонс покачал головой.

– Это дело регионального управления. Они хотят доказать наличие преступного сговора.

– Оно дурно пахнет, это дело. У министерства экономики есть верная информация, что в страну прибывает сорок килограммов героина, на восемьдесят миллионов долларов! Но генеральный прокурор США не может ждать. Должно быть, на него здорово давят, они гонят это дело так, словно завтра никогда не наступит. А что в результате? Они начали процесс всухую. Нет нужного количества наркотиков, которое можно представить как улику. Героина вообще нет и только чуть-чуть кокаина, высосанного из багажника автомобиля. С такими уликами нельзя доказать даже факт употребления наркотиков, не то что его распространения. Пленки – вот все, что у них есть. Сотни часов аудиозаписей и тысячи фотографий парней, заходивших в парикмахерские. И много они с этим докажут? – У Тоцци был негодующий вид.

– Пусть обвинители думают об этой ерунде. Твое дело – дать свидетельские показания, рассказать то, что ты видел и слышал. Вот и все.

– Неверно! – Тоцци повернулся к нему и зарычал: – Моя работа – поймать этих ублюдков и помочь упечь их за решетку. Считается, что у меня достаточно возможностей, чтобы довести дело до конца, а не прерывать расследование посередине из-за стада этих ослиных задниц из прокуратуры, которые хотят доказать, что и без улик могут добиться обвинительного приговора – настолько хорошо они владеют законом. Для них это игра, Гиб, а для меня – нет. Мы выполняем грязную работу, а они играют в игры с законом. А когда они проваливаются, то сваливают всю вину на нас.

Тоцци в который уже раз посмотрел на одного из защитников – на женщину-блондинку.

– Ты опять за свое, Тоц?

– О чем это ты?

– Снова уставился на эту дамочку, Хэллоран, кажется.

– Ничего подобного.

Гиббонс усмехнулся и покачал головой.

– Тоцци, ты же знаешь, я вижу тебя насквозь. Последние две недели ты пребываешь в отвратительном настроении, потому что мисс Хэллоран никак не хочет назначить тебе свидание.

Гиббонс указал большим пальцем на женщину, перелистывавшую документы за одним из столом для адвокатов на другой стороне зала.

Лесли Хэллоран была блондинкой невысокого роста, с тонкими чертами лица и высокомерно приподнятыми плечами. Глядя на нее, трудно было представить, что на перекрестном допросе она превращалась в упорную маленькую стерву, с языком острым как бритва и глазами, как у ястреба, высматривающего добычу. Для женщины небольшого роста у нее были на редкость красивые ноги. Очень красивые. Тоцци хорошо разбирался в женских ножках.

– Ты не соображаешь, что говоришь. Гиб. Я абсолютно равнодушен к Лесли Хэллоран.

Гиббонс улыбнулся. Лицо Тоцци выдавало его. Когда он упомянул ее имя, глаза Тоцци приняли на миг трогательное, почти скорбное выражение. Оно быстро исчезло, но Гиббонс его заметил.

– Не знаю, что ты ко мне с ней привязался, Гиб. С чего ты взял, что она мне нравится? Она же защищает Уго Саламандру, этого чертова Севильского Цирюльника. Как она может мне нравиться?

Гиббонс вытянул нижнюю губу и пожал плечами.

– Ну и что с того? Какое это имеет значение?

– Саламандра на этом процессе самый большой мешок с дерьмом. Как это может меня не касаться?

Гиббонс посмотрел на Саламандру. Тот сидел за Лесли Хэллоран, развалившись на своем стуле и прикрыв глаза. Севильский Цирюльник – это прозвище дали ему журналисты. По слухам, он распространял наркотики через сеть салонов красоты и парикмахерских в девяти штатах. Он не был похож на бандита, скорее на чьего-нибудь толстозадого дядюшку, из тех, что всегда рассказывают сальные анекдоты, когда женщины выходят из комнаты, и храпят у телевизоров после праздничного обеда в День Благодарения.

– Ты ведь знаешь, Тоц, адвокаты обычно не приятельствуют со своими клиентами.

– Но из всех людей в Нью-Йорке, нуждающихся в защите, она выбрала Саламандру. Почему?

– А ты сам не догадываешься? Эти ребята платят хорошие деньги.

– Но обычно она не защищает крупных мафиози. Это не ее амплуа.

– Именно поэтому Саламандра и нанял ее. Посмотри на нее. Разве она похожа на тех жирных стряпчих, что обычно ведут такие дела? Хорошенькая скромная ирландская школьница-католичка. Как раз то, что и нужно Саламандре, чтобы обелить его. Кроме того, на ней написано, что она не вылезет с таким бешеным счетом, как другие адвокаты, защищающие мафию. Это еще раз подтверждает его версию – он всего лишь простой невинный бизнесмен, которого приняли за крупного торговца наркотиками только потому, что он родом с Сицилии.

Тоцци был раздражен.

– Знаешь, сейчас ты сам выступаешь как адвокат. У тебя на все готов ответ.

– Да брось. Я просто объясняю тебе что к чему. Такие процессы – как кино. Каждый играет свою роль.

– Пожалуй, так оно и есть.

– Не стоит мрачно смотреть на мир только потому, что у тебя нелады на любовном фронте. И не говори мне, что мисс Хэллоран первая женщина в твоей жизни, которая обошла тебя своим вниманием.

– Что ты прицепился ко мне со своей мисс Хэллоран? Я же сказал, она мне не нравится.

– Конечно же она тебе не нравится. Но только потому, что ты ей не нравишься. Если бы ты думал, что нравишься ей, так уж точно влюбился бы. Я не прав? Судя по всему, это у вас давно началось. Ты, кажется, говорил, что вы вместе учились в школе или еще где-то? И что же произошло? Она отвергла твое предложение?

Тоцци наклонился вперед, уперся локтями в колени. И косо взглянул на своего напарника.

– Нет, в одну школу мы не ходили. Она жила на другом конце улицы, в Вейлсбурге.

– Ага! Но ты знал ее.

– Нет, не знал. Не по-настоящему.

– Что значит «не по-настоящему».

Тоцци засопел – он начал раздражаться.

– Я знал, кто она такая, и, возможно, она знала, кто я. Она ездила автобусом в какую-то новомодную школу для девочек в Саут-Орандж. У них была своя форма и все такое. Ее старик был капитаном полицейского управления в Ньюарке, потому-то им и пришлось туда переехать. Но она мнила себя чем-то особенным, гораздо выше всех обитателей Вейлсбурга.

– Правда?

– Правда. Она вела себя так, словно явилась из Бернардсвилля или из какого другого действительно приличного места. Помню, как она шла домой от автобусной остановки – ножки в ботиночках, нос кверху, книжки прижаты к груди, волосы стянуты толстым жгутом на затылке, – настоящая воображала. Она была единственным ребенком в округе, ходившим в эту школу. Все остальные учились кто в обычной, кто в церковной школе. Помню эту ее пижонскую походочку. Шла, будто она совсем из другого теста, не такая, как все.

Она определенно нравилась Тоцци. И он ненавидел ее за это. Гиббонсу было знакомо это чувство. Большинство парней сталкиваются с этим рано или поздно.

– Гиб, посмотри, кто здесь!

Тоцци смотрел в сторону обвинителей.

– Уж не твой ли старый приятель Джимми Мак-Клири?

– Кто?

– Джимми Мак-Клири.

Гиббонс вслед за Тоцци посмотрел в сторону стола обвинения. Он пытался украдкой рассмотреть лицо человека в коричневом твидовом спортивном пиджаке. Да, это был он, чертов ирландец Джимми Мак-Клири. Он стоял, сложа на груди руки, и, как всегда, нес какую-то чепуху одному из молодых ясноглазых обвинителей. Удивительно, что молодой человек слушал его и не падал с ног. Обычно от Мак-Клири так разило виски, что и лошадь бы не выдержала. Но некоторые находили в его речах особое очарование. Вот сукин сын.

– Я слышал, что Мак-Клири ушел из ФБР. Говорят, он работает сейчас в прокуратуре США в качестве следователя по особым делам, – сказал Тоцци.

– Мак-Клири не годится и улицы подметать. Непонятно, как ему удалось стать агентом ФБР. Слава Богу, что он, наконец, ушел.

Тоцци покачал головой.

– Не могу понять, что ты против него имеешь?

– Он – самое последнее дерьмо. Для меня оскорбителен сам факт его существования.

– Помнится, вы как-то работали вместе, пока я был в отпуске. Когда я вернулся, он всем говорил, что работать с тобой – все равно что провести пару недель в аду. Ты никогда не рассказывал мне, что же произошло.

Гиббонс молчал, мрачно уставившись на Мак-Клири.

– Эй, Гиб, ты где? Ответь мне.

Гиббонс посмотрел на свои часы.

– Какого черта они так задерживаются? Суд должен был начаться десять минут назад.

– Ты уходишь от ответа, Гиб.

Гиббонс свирепо посмотрел на него.

– Ты прав, я на самом деле ухожу от ответа.

– Господа!

Главный прокурор на этом процессе, Том Огастин, стоял у деревянного заграждения, повернувшись лицом к своре.

– Господа, прошу внимания. – Хозяин, золотисто-красный сеттер, обращался к дворняжкам. – Мы вынуждены на некоторое время отложить процесс. Не знаю, надолго ли. Я понимаю, у всех вас есть и другие дела, но прошу все-таки не расходиться далеко, пока не выяснится, когда мы сможем начать слушание дела. Спасибо.

Огастин вернулся на свое место. Дворняги заворчали, стали скрести когтями.

– Вот черт, – пробормотал Тоцци. – Проклятые законники.

– Брось, Тоц. Огастин неплохой парень. С ним работать проще, чем с большинством ослов из его конторы.

– Законник – это законник. Все они ни на что не годятся. Огастин не исключение. Посмотри на него. Сама респектабельность: квадратный подбородок, румяные щеки, густые светлые волосы. Стопроцентный янки. Такие вот и нравились всегда Лесли Хэллоран.

Гиббонс усмехнулся.

– И ты еще скажешь, что в твоем отношении к Огастину нет ничего личного?

Тоцци сердито на него посмотрел.

Гиббонсу хотелось засмеяться. Этот парень ничего не может скрыть.

– Всем встать! – неожиданно прокричал судебный пристав, заглушая гул голосов. – Суд идет. Председательствует его честь, судья Ирвин Е. Моргенрот.

Судья Моргенрот в черной мантии, шуршащей за ним, вывернул из своих апартаментов. Он взлетел на ступеньки, ведущие к судейской кафедре, запрыгнул в большое кожаное кресло и окинул взглядом свой суд. Это был маленький, абсолютно лысый человек в очках с толстыми стеклами, с бледной, желтоватого оттенка кожей. Пожалуй, он похож на чихуахуа. И, как у большинства маленьких собачек, у него был пронзительный голос и острые зубы.

Судья пробежал глазами по адвокатским столам, пересчитывая головы адвокатов и кивая при этом.

– Не все на месте, – резко произнес он. – Где мистер Джордано и его защитник, мистер Блюм?

– Ваша честь?

Все повернулись назад, чтобы увидеть того, кто только что ворвался в зал суда.

– Ваша честь, могу я сделать заявление?

Это был Марти Блюм. Он с трудом переводил дыхание.

– Делайте ваше заявление, мистер Блюм. Вы опаздываете.

– Я постараюсь сделать его как можно скорее, ваша честь.

Марти Блюм, прихрамывая, заковылял вдоль центрального прохода. Портфель и пиджак он держал в одной руке, книги и бумаги были зажаты под мышкой, очки сползли набок, рубашка торчала из брюк. Несмотря на свою изрядно поредевшую седую курчавую шевелюру, Блюм, несомненно, играл роль овчарки в этом представлении. Свалив все свои вещи на стол, он подошел к судейской кафедре. Моргенрот наклонился к нему, и несколько минут они тихонько переговаривались. Косящий взгляд чихуахуа становился все более недоверчивым и раздраженным.

Затем судья поднял голову и указал костлявым пальцем на Тома Огастина:

– Подойдите к столу. Это касается вас.

Блюм и Моргенрот вводили главного прокурора в курс дела, тот внимательно слушал, кивая и при этом поглаживая подбородок. Сеттер держался очень прямо, высоко подняв голову, – превосходный образчик своей породы. Пожалуй, Тоцци прав – было что-то даже слишком уж величественное в облике Огастина. Но что поделаешь, так уж этот парень воспитан. Везунчик с самого рождения. Наверняка Огастин всегда на правильной стороне, но он все равно хороший малый. И что с того, что он принадлежит к высшему обществу?

– В чем дело? – прошептал Тоцци.

Гиббонс пожал плечами.

– Откуда я знаю?

Судья подозвал остальных защитников. Восемнадцать недоверчивых псов окружили маленького чихуахуа и слушали. Затем послышался ропот. Он быстро нарастал. Стоявшие сзади адвокаты начали громко выкрикивать свои возражения через головы тех, кто был впереди. Моргенрот быстро навел порядок – он стучал своим молотком до тех пор, пока не установилась тишина.

– Прошу всех собраться в моем кабинете через десять минут. Суд распускается до двух часов.

Он еще раз ударил молотком, сложил свои бумаги и соскочил с помоста.

– Ну и что теперь? – недовольно спросил Тоцци.

– Господа! – Огастин вновь был у заграждения. – Вы можете идти. Сегодня вы нам не понадобитесь. Сожалею, что не имел возможности предупредить вас заранее.

Дворняжки зарычали.

Огастин пожал плечами.

– Сожалею, но мы не располагали информацией.

Он уже повернулся, собираясь уйти, когда Гиббонс остановил его, взяв за рукав.

– Что все это значит?

Огастин посмотрел по сторонам, наклонился и прошептал:

– Этот негодяй разговорился. Винсент Джордано собирается выступить против своих дружков-мафиози в обмен на смягчение приговора.

– Звучит довольно обнадеживающе.

– Очень даже обнадеживающе. Пару дней защитники будут вопить и топать ногами, требовать прекращения процесса против своих подзащитных, искать всевозможные нарушения закона и т. д. Но, насколько я знаю Моргенрота, он на это не пойдет.

Огастин выпрямился и задрал вверх подбородок. Сеттер позволил себе слегка улыбнуться.

– Я думаю, мы здорово в них вцепились – прямо в горло.

Гиббонс усмехнулся.

– Отлично.

– Теперь я должен бежать. Нельзя заставлять судью ждать. – Огастин направился к прокурорскому столу, чтобы собрать свои вещи.

Гиббонс повернулся к Тоцци.

– Слыхал? Похоже, этих ребят прижали.

– Да?

Тоцци не слушал. Он был поглощен наблюдением за Лесли Хэллоран.

Гиббонс сложил руки на груди и покачал головой. Этот парень – весь как на ладони.

Гиббонс повернулся, чтобы рассказать остальным о разговоре с Огастином, и неожиданно поймал свое отражение в очках мужчины, сидевшего за его спиной. Словно вдруг увидел старую знакомую фотографию. Бульдог.

Сразу за этим в поле его зрения появился Джимми Мак-Клири. Гиббонс следил, как спина Мак-Клири вместе с толпой плыла вверх по проходу к выходу из зала. Гиббонс оскалил зубы.

Глава 2

Уже стемнело, когда водитель высадил Огастина у его особняка на Восточной Шестьдесят шестой улице. Пятая и Медисон были еще забиты машинами. Продолжался час пик. Люди остались в городе после работы, чтобы сделать покупки к Рождеству. Когда его машина отъехала от тротуара, он поставил портфель на землю и поднял воротник. Ему захотелось полюбоваться георгианским фасадом своего дома. С двумя колоннами по бокам от входа – очень редкий архитектурный стиль для Манхэттена. Его дед купил этот дом в 1907 году, и даже при теперешнем снижении цен на недвижимость он все еще был в цене. Однако сама мысль о его продаже приводила Огастина в уныние и казалась невозможной. Он глубоко вздохнул, размышляя, что же ему теперь делать.

Джордано, это бесхребетное убожество, запаниковал. Он готов расколоться, дать показания против остальных. Ни мужества, ни выдержки. Ведь Огастин обещал добиться прекращения процесса. Неужели Джордано думает, что это можно сделать в один присест? Это же необычный процесс. Требуется время. А что же Джордано? Готов дать показания против Саламандры, чтобы спасти свою шкуру. Неужели он так наивен, что надеется на защиту властей от своих сицилийских дружков? Будь он проклят. Добиться прекращения процесса и без того чрезвычайно трудно, а вот теперь, спасибо Джордано, это стало почти невозможно.

Огастин взял портфель и направился к парадному входу. Тут есть над чем подумать – необходимо выработать хороший план действий, иначе придется забыть о четырнадцати миллионах на предвыборную кампанию. Сейчас ему нужно выпить и остаться одному, чтобы все основательно продумать. Нужно...

– Эй, мистер Огастин!

Огастин обернулся на крик, и внутри у него все сжалось.

– Сюда, хозяин.

За рулем фургона, припаркованного во втором ряду в нескольких метрах от его дома, сидел черный толстяк и махал ему рукой. Фургон стоял с включенными фарами, но Огастин только что заметил его; Обычный фургон, какие часто встречаются накануне Рождества. Человек посасывал что-то через соломинку из огромного бумажного пакета. Огастин насторожился. Откуда этот негр знает его имя? Он не кинозвезда, хотя его имя и упоминается в газетах. А может, узнал по его адресу? Весьма вероятно.

– Чем могу быть полезен? – произнес он, уже поставив ногу на нижнюю ступеньку крыльца.

– У меня тут есть кое-что для вас.

Человек засунул соломинку обратно в рот и движением головы показал: то, о чем он говорит, находится внутри фургона.

Огастин не сдвинулся с места.

Чернокожий хмуро посмотрел на него.

– Кое-что, что вам пригодится, хозяин. Подождите сзади.

Огастину не понравился раздраженный тон этого человека, но он почувствовал, что лучше последовать его совету. Возможно, это какая-то посылка, а толстяку лень самому внести ее в дом. Он направился к фургону, и негр кивком еще раз показал, куда нужно идти.

Пока Огастин пробирался между припаркованными у обочины машинами, ему вдруг пришла в голову мысль – уж не послание ли от сицилийцев привез этот человек. У него пересохло в горле. Он мысленно постарался убедить себя, что они не станут причинять ему зло: от него зависела свобода Саламандры.

Дверца фургона была приоткрыта примерно на фут. Когда он приблизился, она неожиданно открылась со страшным грохотом, заставившим Огастина вздрогнуть.

– Привет, Огастин, давненько не виделись.

Огастин перевел дыхание. Немо, омерзительный карлик, одной рукой придерживал дверь, самодовольно улыбаясь при этом.

– Прошу в мой офис.

Огастин замешкался, стараясь заглянуть внутрь через его плечо.

Улыбка исчезла с лица Немо.

– Быстро! Залезай!

Огастин залез в фургон, и Немо отпустил дверь, которая с грохотом захлопнулась.

– Ну, и как же ты поживаешь, Оги? – проговорил Немо, усаживаясь на синий пластмассовый ящик из-под молока. Он был одет в черный кожаный пиджак и голубую тенниску, расписанную какими-то буквами.

– Ты не должен был сюда приходить. Чего ты хочешь?

Немо зубами извлек сигарету из пачки «Мальборо».

– А как ты думаешь, чего я хочу?

Прикуривая от зажигалки, Немо посмеивался характерным для него свистящим смешком. Это неожиданно напомнило Огастину об их поездке на ферму в Сицилии. Огастин попытался взять себя в руки и незаметно осмотрел внутреннее помещение фургона. От висевшего на стене фонаря исходил мягкий теплый свет, не соответствующий ситуации. В окошко между кабиной и кузовом было видно, как негр досасывает остатки своего питья. На полу валялись бумажные мешки и пластмассовые коробки – такое впечатление, будто бы кто-то здесь жил. Он обернулся и увидел небрежно свернутый ковер, лежащий вдоль стены. Очень большой ковер. Кровь ударила Огастину в голову и застучала в висках. О Господи...

– У нас возникли некоторые проблемы, – сказал Немо.

– Да, я в курсе. – Огастин кашлянул в кулак.

Немо покачал головой и процедил сквозь зубы:

– Тогда почему ты ничего не делаешь? Похоже, до тебя не доходит, что происходит на самом деле. Потому ты и ходишь вокруг да около.

Огастин нахмурился.

– Что ты имеешь в виду?

Немо кивнул в сторону ковра.

– Я сижу на куче товара. И не могу его сдать, потому что все на крючке. Они не притронутся к нему, пока идет процесс. Я даже не могу поговорить со своим парикмахером. Ты знаешь, о ком я.

Конечно же он имеет в виду Саламандру, Севильского Цирюльника. Огастин кивнул.

– Ничего не делается. Все стоит на месте. Я черт знает сколько уже сижу на этом ковре. Они могут подумать, что я их надуваю. А есть еще и тот парень с фермы – ты знаешь, о ком я говорю. Если он не получит свои бабки, то здорово разозлится. А мы этого не хотим.

Парень с фермы – это Зучетти. Огастин покачал головой. Разумеется, он не хочет, чтобы Зучетти разозлился. У того ключи от всех сундуков с деньгами, он всем платит.

– Так вот, Оги, у меня есть такие варианты. – Немо затянулся сигаретой и выпустил дым уголком рта. – Прежде всего, ты должен сделать то, что обещал. Придави этот процесс, чтобы все перестали суетиться и занялись делом.

– На это уйдет время. Это трудный случай. Я не могу...

– У нас больше нет времени, – прервал его Немо. – Вин – продажная крыса. Он очень уж расчирикался, собирается всех заложить. Это не должно случиться. Понимаешь, о чем я говорю?

– А что я могу сделать? Я не могу заставить Джордано замолчать.

Немо пожал плечами.

– Возможно, тебе придется над этим поработать. Придется по-настоящему попотеть. Ясно, что я имею в виду?

– Уж не предлагаешь ли ты, чтобы я его?.. – Огастин не мог даже произнести это слово.

– Ты обещал тому парню с фермы, что можешь загасить процесс, если до этого дойдет. Я не собираюсь учить тебя, как делать твое дело. Делай его как знаешь – любыми средствами.

– Но это уже не мое дело. Предполагалось, что меня не коснется эта сторона предприятия. – Он показал на ковер. – И я не собираюсь Джордано... Ты понимаешь, о чем я говорю.

Немо подался вперед, упираясь локтями в колени, зажав в зубах сигарету.

– Ты же обещал, а для нас обещание – штука серьезная. И не вешай мне лапшу на уши, что это вроде не твое дело. Это – твой бизнес. Так и займись им. Делай что угодно, но только быстро.

– Но ты говорил, что есть и другие варианты. Может, найдется что-нибудь другое? – Пот струился по спине Огастина.

Немо кивнул и еще раз затянулся.

– Верно. Есть еще сицилийский вариант.

– Что это?

– Это когда мы похищаем твоих детей и возвращаем их тебе по частям, пока ты не сделаешь то, что от тебя требуется.

Огастин тряхнул головой, отказываясь верить, что все это происходит с ним.

– Теперь давай проверим. Томми Четвертый сейчас в Провиденсе в «Брауне», а Мисси под Филадельфией, в этом, как его, в «Брайн-Мауре»?

– "Брин-Море".

– Ну что? – Немо посмотрел на него снизу вверх и усмехнулся. – Ты неважно выглядишь, Огастин. Почему бы тебе не присесть? Давай садись на ковер, я не возражаю. Попробуй, каково сидеть на восьмидесяти миллионах баксов.

Огастин отклонил предложение. Ему не хотелось даже смотреть на ковер.

– Наверняка есть еще какой-нибудь выход. Уверен, мы найдем приемлемое решение.

Немо рассмеялся.

– К черту приемлемое решение. Мы здесь не переговоры ведем. Я тебе напоминаю – ты должен сделать, что обещал, и кончим с этим.

– Пожалуйста, если у тебя есть другая, разумная альтернатива, скажи мне.

– Хорошо, мы можем оставить твоих детей сиротами и разделаться с тобой. Как, подходит?

Огастин почувствовал резкую боль под левым глазом. Господи, нет, только не сейчас. Не хватало еще головной боли.

– Ты шутишь?

– Что значит – шутишь? Мы прикончим тебя, и процесс уж точно будет прекращен. Главный прокурор схлопочет несколько пуль, об этом узнают присяжные, и этот старый ублюдок – судья – вынужден будет все прикрыть. Запугивание обвинения, доведение до сумасшествия присяжных или как вы, юристы, все это называете? Что, разве не так?

К несчастью, карлик был прав.

Немо затянулся в последний раз и бросил окурок на пол, растерев его ногой.

– Сказать по правде, Оги, нам бы не хотелось так поступать. Зачем нам дурная слава? Ты ведь понимаешь меня? Для всех будет лучше, если ты просто возьмешься за дело и выполнишь то, что от тебя требуется.

Огастин закрыл глаза и кивнул. Начинается – в кость под глазом медленно входил длинный гвоздь.

Немо встал с ящика из-под молока и открыл дверь.

– Лучше приступай к работе, Огастин. У тебя мало времени. – Он кивнул на ковер. – Помни, груз не должен лежать. Теперь вперед, действуй.

Ноги не слушались Огастина, когда он спустился из фургона на землю. Как только он вышел, дверь тут же захлопнулась, и Огастин услышал, как Немо рявкнул черному громиле за рулем:

– Вперед, двинули!

Мотор взревел, и фургон выкатил на дорогу, дождался зеленого света на углу Медисон и исчез за поворотом, направляясь в сторону города.

Огастин побрел по тротуару к своему дому. Подойдя к воротам, он еще раз взглянул на фасад особняка – фасад как фасад, ничего особенного.

Огастин медленно поднялся по ступенькам, не обращая внимания ни на темноту, ни на холод, щурясь от бегущих огней машин, поворачивающих с Пятой улицы за угол. Рубашка под пиджаком промокла насквозь. Гвоздь проник еще глубже, разворачивая череп. Надо войти и лечь. Надо подумать. Господи, как ему надо подумать...

Глава 3

– Ваша честь, я вынужден присоединиться к просьбам моих коллег о прекращении судебного процесса в связи с недостаточной убедительностью предоставленных мистером Джордано сведений. Мистер Джордано намеревается свидетельствовать о так называемой деятельности моего подзащитного и в то же время заявляет, что незнаком с моим подзащитным, что знает о нем в лучшем случае понаслышке...

Та-та-та-та...

Тоцци с трудом сдерживал зевоту, глядя на маленького бородатого адвоката, который без перерыва говорил вот уже двадцать минут. Он чем-то напоминал Зигмунда Фрейда. Наклонившись, Тоцци прошептал Гиббонсу:

– Кто это? Я забыл.

– Кажется, Костмейер.

Гиббонс выглядел так, словно он внимательно следил за происходящим.

– Кого он представляет?

– Одного из владельцев салонов красоты. Не то из Буффало, не то из Кливленда. Не могу вспомнить.

Судья сидел, облокотившись на стол, подперев лицо руками. Процедура продолжалась уже целый день. Защитники вставали один за другим и произносили речи в пользу прекращения процесса против, своих подзащитных, все восемнадцать. Они прекрасно понимали, что это бесполезно – судья с самого начала ясно дал понять, что не допустит прекращения процесса, и не только потому, что Джордано раскололся. Однако адвокаты имели право высказаться, и они использовали это право, все восемнадцать.

– Мистер Костмейер, – пронзительный голос судьи неожиданно заполнил зал, словно воздушная сирена, – вы не сообщили мне ничего такого, чего я бы уже не знал. Рискуя показаться таким же скучным и надоедливым, как вы и ваши коллеги, я хочу ещё раз повторить совет, который дал вам всем вчера в моем кабинете. Если вы чувствуете, что интересы вашего клиента пострадают в результате последнего поворота событий, всегда можно прибегнуть к такой старой, выдержавшей испытание временем американской традиции, как соглашение защиты и обвинения о признании вины в наименее тяжком из вменяемых обвиняемому преступлений. Если вы действительно опасаетесь, что присяжные повесят вашего подзащитного, то вовремя прекратите невыгодное дело и пойдите на сделку с обвинением. Благословляю вас всех.

Адвокат обернулся и посмотрел на своего подзащитного, сидевшего за одним из адвокатских столов, – очень худого человека болезненного вида с аккуратно подбритыми усиками. Взгляд клиента переметнулся на Саламандру, сидевшего за другим столом. Он нахмурился и едва заметно покачал головой. Худой подзащитный взглянул на Костмейера и тоже покачал головой. Адвокат посмотрел на судью и пожал плечами.

– Мой клиент не хочет соглашения с обвинением, ваша честь.

Тоцци внимательно посмотрел на Саламандру. Этот тип всем здесь заправляет. Остальные обвиняемые без его одобрения и чихнуть не смеют. Жирный ублюдок оказал бы всем услугу, если бы получил сердечный приступ.

Взгляд Тоцци переместился на Лесли Хэллоран, адвоката Саламандры. Он пытался понять, какова ее роль в спектакле: марионетка, девочка на побегушках, сообщница? И одновременно удивлялся, почему, черт возьми, это его так волнует. Да, она нравиласьему в школьные годы, но это давняя история. Он должен был давно забыть о ней, уж она-то точно его не помнила. Даже не знала, кем он стал.

Неожиданный удар молотка заставил Тоцци вздрогнуть и привел его в замешательство – он не сознавал, что все это время смотрел на Лесли.

– Перерыв двадцать минут. Суд соберется в одиннадцать часов.

Судья встал и расправил спину.

– Но, ваша честь, – возразил Костмейер, – я еще не высказал и половины моих аргументов. Я хотел бы иметь возможность закончить свое выступление, чтобы не нарушить его целостность, если суду будет угодно.

Судья Моргенрот поморщился и сердито посмотрел на маленького «Зигмунда Фрейда».

– Суду надо сходить в туалет, мистер Костмейер. Вот что угодно суду.

Судья собрал свои бумаги, спрыгнул с кафедры и исчез в своем кабинете.

– Да, – произнес Гиббонс, скрестив на груди руки, – есть вещи, нам неподвластные. Уходя – уходи.

– Что? – Тоцци наблюдал за Лесли Хэллоран. Она объясняла что-то Саламандре.

– Я сказал, что если тебе необходимо выйти, то тут уж ничего не поделаешь.

Тоцци оторвался от объекта своего наблюдения и покачал головой.

– Это не совсем так. Люди способны на невероятное, если чего-то очень захотят. Я читал об одном индийском свами, который так контролировал свое тело, что мог по своему желанию менять естественное направление пищеварительного процесса.

– Представляю, какой смех он вызывал на приемах.

– Ты смеешься, а у таких ребят можно многому поучиться. Координация работы ума и тела. Умение дополнять одно другим. Это ключ к наиболее оптимальному использованию своих возможностей.

– Пожалуйста, не надо мне лекций по айкидо. Я это уже слышал.

– А я бы не отказался послушать.

Тоцци поднял голову и увидел Тома Огастина, стоявшего у свидетельской скамьи. Он явно слушал их разговор, подлый ублюдок.

– Не хочу вмешиваться, но, если я правильно расслышал, ты занимаешься айкидо, Майк?

– Да, занимаюсь.

– Очень интересно. Я много читал об этом. Айкидо сильно отличается от других видов воинского искусства. Требует больших умственных усилий. Мне бы хотелось когда-нибудь себя в нем попробовать. Где ты этим занимаешься?

– Есть одно место в Хобокене. Называется Хобокен Коки-Каи, школа айкидо, на Вашингтон-стрит.

– Когда у вас занятия?

– Мы собираемся по понедельникам и средам в семь тридцать вечера и по субботам в три часа дня.

Огастин вынул свой электронный карманный календарь и занес в него информацию.

– Хочу к вам заглянуть. Спасибо, что рассказал мне об этом, Майк.

– О чем речь? Мы всегда рады новеньким. Приходите, пожалуйста.

Потому что я очень хотел бы потаскать твою задницу по мату, Огастин.

Гиббонс откинулся назад и сцепил пальцы на коленях.

– Эй, советник, – обратился он к Огастину, – скоро кончится вся эта канитель с прекращением процесса? Почему бы не отпустить нас? Мы здесь только штаны протираем.

– Я бы очень хотел отпустить вас, несовершенно не представляю, как долго продлится изложение аргументов. Мы могли бы покончить со всем к полудню, но, возможно, это продлится до конца недели. Все зависит от того, насколько красноречивой окажется защита. Так что не могу сказать.

Тоцци заметил Лесли Хэллоран, стоявшую около своего стола с «Зигмундом Фрейдом» и еще каким-то адвокатом и заразительно смеявшуюся. На мгновение она положила руку на плечо «Фрейду», и он прикоснулся к ней лбом. Они все над чем-то от души хохотали. Тоцци пришла в голову мысль, уж не спит ли она с этим мелким шибздиком.

Его бросило в жар.

– Знаете что? – сказал он, глядя на Огастина. – Весь этот процесс – чушь собачья. Надо поступать в духе мафии. Подписать контракт на восемнадцать обвиняемых вместе с их продажными защитниками. Просто стер бы их всех с лица земли. Небольшая потеря, будьте уверены. Ей-богу, я бы даже взял нескольких на себя. Ведь они же все виновны. Ясно как Божий день. Каждый это знает.

Лесли опять прислонилась головой к плечу «Фрейда», умирая от смеха.

Неожиданно поведение Огастина изменилось. Он напрягся, резко выпрямился и посмотрел куда-то через плечо Тоцци. Тоцци обернулся и увидел человека, склонившегося над блокнотом и что-то яростно строчившего в нем. Он был одет в черное кожаное пальто военного покроя, черные брюки, черные итальянские туфли, белую с расстегнутым воротом рубашку, на носу – темные очки. Желтовато-бледная кожа, длинный изогнутый нос в сочетании со скошенным подбородком делали его похожим на большую крысу. К лацкану его пальто была приколота карточка представителя прессы.

– Не могли бы вы подробнее рассказать, как вы собираетесь расправиться с обвиняемыми и их адвокатами, агент Тоцци? – произнесла крыса гнусавым голосом с сильным бруклинским акцентом.

Тоцци с удивлением посмотрел на нее.

– Это не для печати.

– Это не интервью, – оскалилась в ответ крыса. – Вы сказали – я услышал. Имею право подать это как информацию.

– Кто вы?

Крыса проигнорировала вопрос и продолжала строчить.

– Не хотите добавить к вашему заявлению что-нибудь еще?

– Приятель, я же сказал, это не для прессы. Если это появится в печати, я буду все отрицать.

Крыса оторвалась от своего блокнота. У нее была кривая улыбка и маленькие яркие глазки.

– Дыма без огня не бывает.

– А тебе известно что-нибудь о клевете, приятель?

– Заткнись, Тоцци, – прервал его Гиббонс. – Ничего больше не говори.

– Но...

– Заткнись. – Гиббонс повернулся к крысе. – А ты двигай отсюда. Ты уже получил, что хотел.

Крыса пожала плечами, фыркнула и поспешно удалилась.

– Кто это такой, черт его побери? – вскипел Тоцци.

Огастин выглядел очень недовольным.

– Марк Московиц, репортер из «Трибюн». Занимается уголовными делами.

– Замечательно, – простонал Гиббонс.

У Тоцци заболел желудок.

– Но не может же он это напечатать? Я ведь говорил не в буквальном, а в переносном смысле. Неужели неясно?

Огастин сложил руки и оперся на них подбородком.

– Очень даже может. Может преподнести это как картинку из зала суда. Поскольку ты не давал ему интервью, то не можешь и утверждать, что это не для печати. Впредь советую быть осмотрительнее и думать, что говоришь, особенно здесь, в суде.

Тоцци не понравился тон Огастина. Он говорил с ним свысока, как с нашкодившим школьником.

– А можно как-то остановить этого парня? Законным образом. Может быть, мне пойти поговорить с ним?

– Нет, – отрезал Огастин. – Если ты пойдешь к нему, он решит, что ты пытаешься что-то скрыть, и станет еще любопытнее. Держись от него подальше. Если нам повезет, его редактор увидит нелепость подобного заявления и не пропустит его. А если его все-таки напечатают, что ж, нам придется стерпеть неприятности, которые он вызовет, если таковые последуют. Впрочем, я бы не стал об этом беспокоиться. По крайней мере сейчас.

– Хорошо, не буду с ним разговаривать.

Лицо у Тоцци пылало. Да, это было неосторожное высказывание, и он сожалеет о нем, но ни один человек в здравом уме не примет его всерьез. И нечего Огастину так выставляться по этому поводу. Сволочь.

– Мне нужно сделать несколько звонков, – произнес Огастин. – Очень сожалею, но не могу вас отпустить, ребята. Надо посмотреть, как будут развиваться события.

– Какая разница, – пожал плечами Гиббонс.

Огастин развернулся на каблуках и зашагал вдоль прохода, выставив вперед подбородок, его длинные прямые волосы развевались при ходьбе.

Глава 4

Тоцци стащил с себя пальто и бедром закрыл дверь.

– Я же говорил, что вернусь вовремя. Не стоило волноваться.

На кухне сидела его кузина Лоррейн, ее пальто висело на спинке стула. Одета она была в джинсы и свитер тускло-фиолетового цвета с большим воротником. Длинные темные волосы убраны назад с помощью гребней. Жестяная коробка с печеньем, на крышке которой были изображены рождественские сценки, лежала перед ней на столе. Тоцци поставил бумажный пакет на стол, уверенный, что, пока он отсутствовал, она произвела тщательную инспекцию его кухни, проверив пальцами пыль на пластмассовой поверхности столов, осмотрев пустые шкафы и портящиеся продукты в холодильнике. Он редко здесь ел и убирался тоже редко. Лесли Хэллоран здесь бы не понравилось. Она, как и все девочки из католической школы, одета с иголочки и такая чистенькая, что хотелось ее съесть.

– Ты всегда идешь в угловое кафе, когда хочешь выпить кофе? – спросила Лоррейн, стараясь, чтобы ее голос звучал не слишком осуждающе.

– Да... гм.

Он залез в бумажный пакет и извлек оттуда два больших бумажных стакана с кофе. Она неодобрительно покачала головой.

– Ты такой же, как Гиббонс.

– Я никогда не смогу быть таким плохим, как Гиббонс, даже если очень постараюсь. Гиббонс приготовил бы тебе растворимый кофе на водопроводной горячей воде. И все-таки давай не будем говорить о моем напарнике в его отсутствие.

– Он мой муж, и я буду говорить о нем, когда захочу.

Она заправила волосы за ухо. Они были длинные, темные, с проседью.

Тоцци сел и снял крышку со своего стакана.

– Ты сказала, что собираешься что-то мне сообщить? Так что же случилось?

Лоррейн глубоко вдохнула и медленно выдохнула, прежде чем заговорить.

– Сегодня утром умер дядя Пит.

Хорошо.

– О... – сказал Тоцци, мешая свой кофе пластмассовой палочкой. – Я огорчен.

– Нет, ты не огорчен. – Лоррейн осуждающе подняла брови. – Ты никогда не любил дядю Пита.

– Это он никогда не любил меня.

– Но послушай, Майкл...

– Нет, не перебивай меня. Он никогда никого не любил.

– Об умершем так не говорят, Майкл.

– Нет уж, Лоррейн, послушай. Я ничего против него не имею. Просто он никогда меня не любил, вот и все. Он не любил меня, когда я был маленьким, он не любил меня, когда я вырос. Когда мои родители приходили навестить его – я был тогда ребенком, – он всегда запирал меня одного на заднем дворе. Там было такое количество всякого хлама – странно, что я не погиб. Помню, там было два старых холодильника с исправными дверьми. Ты знаешь, дети часто залезают в холодильники и там задыхаются. Я не говорю, что дядя Пит хотел, чтобы я умер в холодильнике, но он ни разу не побеспокоился о том, чтобы расчистить это место, сделать его немного безопаснее, а ведь у него время от времени бывали племянники и племянницы. Нет-нет, ты послушай. Поскольку он был крестным моего отца, мы к нему приходили, по крайней мере, раз в месяц, так что именно я был тем ребенком, чья жизнь находилась в постоянной опасности. Понимаешь, что я имею в виду? Дядя Пит не любил меня. Это очевидно.

Жалкий старый осел.

– Это не так, Майкл.

– Сколько ему было, Лоррейн? Девяносто три, девяносто четыре? Ей-богу, он хорошо пожил. – Тоцци поднес стакан к губам. – Если, конечно, это можно назвать жизнью.

– Майкл!

– Давай будем честными. Малый жил как нищий, без всякой на то необходимости. Его дом был оплачен, он получал хорошую пенсию плюс социальное пособие. Но он предпочитал жить как бродяга. Это его право. И ненавидеть меня он точно имел право.

– Майкл, дядя Пит не ненавидел тебя. Я могу это доказать.

– Как? – Тоцци извлек из коробки сдобное печенье – рождественское деревце с зелеными искорками.

Она залезла в карман своего пальто и вынула связку ключей.

– Дядя Пит назначил тебя своим душеприказчиком. Вот ключи от его дома.

Она положила ключи на стол и подтолкнула их к нему. Тоцци посмотрел на ключи, печенье застыло у его рта. Он вздохнул и положил печенье. Вот черт.

– Ты разыгрываешь меня, Лоррейн?

Она отпила кофе и покачала головой.

– Нет, не разыгрываю.

Он уставился на ключи. Мне это нужно, как дыра в голове.

Лоррейн рассмеялась.

– Майкл, сейчас ты напоминаешь моего соседа, когда он находит собачье дерьмо на своем газоне.

– Я рад, что ты находишь это веселым. – Он снова взял рождественское деревце и откусил половину. – А кстати, откуда у тебя эти ключи?

– Адвокат дяди Пита звонил тебе в офис, но ему сказали, что ты занят в суде, поэтому он позвонил мне. Дядя Пит включил меня второй в список родственников – после тебя.

– Но почему же он не назначил своим душеприказчиком тебя?

Лоррейн пожала плечами.

– Потому что тебя он любил больше, – произнесла она с улыбкой Моны Лизы, посасывая кофе из стаканчика.

– Нет, нет и нет. Должно быть, это потому, что мой отец его крестник. Вот он и выбрал меня.

– Тогда почему он не назначил душеприказчиком твоего отца?

– Потому что он ненавидел мою мать. Никогда ей не доверял.

– Ради Бога, Майкл, перестань.

– Но это правда. Он не доверял ей, потому что она не итальянка. Возможно, поэтому он и меня не любил. Я – полукровка.

– Тогда почему же он все-таки выбрал тебя?

– Месть.

Тоцци выудил еще одно печенье – колокольчик с красными крапинками, отправил его в рот и машинально стал жевать, потом осознал, что сделал это в состоянии крайнего раздражения: он никогда не ел окрашенного в красный цвет. Все красные красители содержат канцерогенные вещества. Вот черт.

Лоррейн порылась в коробке и вытащила печенье, на котором ничего не было.

– Ты не переработаешься, Майкл. Быть душеприказчиком – не такое уж сложное занятие.

– Ты думаешь? Я бы предпочел стать генеральным секретарем ООН. Посуди сама. Ничего хорошего, кроме неприятностей, это не принесет. Сразу обнаружится огромное количество двоюродных братьев, о которых я раньше и слыхом не слыхивал. Они пронюхают о завещании и тут же примутся за дело. Начнут клятвенно утверждать, что были близки к дядюшке Питу и потому имеют какие-то особые права. И на кого они набросятся, когда не получат того, на что рассчитывали? Против кого затеют судебные разборки? А? Против душеприказчика, то есть против меня. – Тоцци извлек гладкое печенье с грецким орешком посередине. – Кроме того, именно сейчас у меня нет на это времени. Я пригвожден к этому процессу по делу Фигаро. – Он сжал печеньице, и оно рассыпалось в его руке. – Черт.

– Ну и не надо лезть из кожи. Университет до конца января на зимних каникулах. В следующем семестре я веду всего один курс. Весь лекционный материал сохранился у меня от прошлого года, так что много готовиться к занятиям не придется. Поэтому часть дел я смогу взять на себя.

– Правда? А я думал, ты разрисовываешь квартиру Гиббонса, делаешь ее более пригодной для жизни. Теперь, когда ты там поселилась.

Лоррейн очень серьезно посмотрела на него. Она не улыбалась.

– Вот уже две недели я воюю с Гиббонсом из-за цвета. Ему не нравится ничего из того, что я предлагаю. Он говорит, что мой вкус слишком домашний, слишком сусальный.

– А ты не можешь пойти на компромисс?

– Знал бы ты, что он предлагает в виде компромисса, – вздохнула Лоррейн. – Грязно-розовый. И можешь себе представить почему? Так окрашены стены в помещениях для допросов в полиции. Предполагается, что этот цвет умиротворяюще действует на допрашиваемых. – Она взяла очередное печенье – колокольчик с красными канцерогенными крапинками.

– А разве не выпускается розовая краска, которая понравилась бы вам обоим?

– Ненавижу розовый цвет. А этот ужасный синий палас в прихожей? Гиббонс утверждает, что он ему нравится, и ни за что не хочет, чтобы я его поменяла.

Тоцци нахмурился и пожал плечами.

– Не так уж он и плох.

Тоцци вспомнил этот синий палас. Такого же цвета были плиссированные юбочки из шерстяной ткани, которые Лесли Хэллоран обычно носила вместе с блейзерами-матросками. Это была ее школьная форма. Он вспомнил также синюю джинсовую мини-юбку и белую кружевную блузку, которые были на ней на танцевальном вечере студентов-второкурсников в канун Дня всех святых. В тот вечер он едва не пригласил ее танцевать.

– Майкл, ты меня слышишь?

– Что?

Лоррейн сердито покачала головой.

– Ты так же ужасен, как Гиббонс. У вас в голове только ФБР.

– Не надо, Лоррейн. Ты же знаешь, что это не так.

– Тогда, возможно, причина во мне самой. Я привыкла не обращать внимания на эксцентричность Гиббонса, но сейчас, когда мы поженились, она беспокоит меня значительно сильнее. Я изо всех сил стараюсь избегать стереотипов. Ну знаешь, есть женщины, которые, пока за ними ухаживают, скрывают свое недовольство, надеясь, что после свадьбы им удастся изменить своего мужчину. Я не хочу походить на них. И все-таки с ним ужасно трудно.

– О какой эксцентричности ты говоришь? Я работаю с Гиббонсом уже одиннадцать лет и ничего эксцентричного в нем не замечал. Я хочу сказать, он, конечно, изрядный стервец и сукин сын и может быть чертовски язвительным, но никогда не изображает из себя пуп земли. – Тоцци усмехнулся, ожидая ее реакции.

– Ну нет, время от времени очень даже изображает. Иногда он такое выкидывает, что... – она сжала губы и потрясла кулаком, – что мне хочется как следует вправить ему мозги.

– Мне тоже. Как сегодня, например. Весь день он был в отвратительном настроении. Каждый раз бил меня по башке, когда я поворачивался, и все потому, что не выносит парня, которого встретил в суде, – одно время он был агентом ФБР.

– Как его зовут? – Лоррейн прищурилась.

– Джимми Мак-Клири.

Лоррейн поморщилась.

– Так вот почему он был так груб прошлой ночью. О Боже. – Ее глаза неожиданно широко раскрылись, она выхватила из коробки зеленую елочку. – Почему я должна это терпеть?

– Ты знаешь Мак-Клири?

Какое-то мгновение она молча смотрела на него, словно сомневаясь, стоит ли ему говорить.

– Да, – наконец произнесла она. – Я его знаю.

Тоцци поставил свой стакан с кофе.

– И ты его хорошо знаешь?

Она скорчила гримасу.

– Не то чтобы так хорошо. Мы несколько раз встречались, и только.

Тоцци был в шоке.

– Когда это было?

– Давным-давно. Джимми тогда только что появился в отделении на Манхэттене. Мы с Гиббонсом как раз серьезно повздорили, наговорили друг другу кучу гадостей, и я заявила, что не желаю его больше видеть. Ни один из нас не желал идти на попятный, и мы перестали встречаться. Через некоторое время я остыла и хотела помириться с ним, но ты же знаешь Гиббонса. С ним все непросто. Он еще не был готов к примирению. И тут на рождественской вечеринке я встретила Джимми. Я сразу поняла, что Гиббонс не выносит людей такого типа, и, чтобы привести его в чувство, воспользовалась предложением Джимми уйти с вечеринки вместе с ним.

– Ты встречалась с Джимми Мак-Клири? Не могу в это поверить.

– Наши отношения не зашли слишком далеко, Майкл. Мы встретились пару-тройку раз, не могу даже точно припомнить сколько. Ничего серьезного между нами не было. Я же сказала, что хотела заставить Гиббонса поревновать. И должно быть, это сработало. Мы очень скоро помирились. Это произошло в День святого Валентина. Я очень хорошо все помню. Он принес мне тогда розы.

– Гиббонс покупал розы?

Лоррейн поднесла стакан к губам, но пить не стала.

– Он же не всегда занят службой. У него есть и небольшие слабости. Возможно, это глубоко в нем скрыто, но это есть.

– Да, как начинка в конфетке.

Лоррейн сердито нахмурилась.

– Не признаю сарказма. У меня его и дома предостаточно.

– Да уж, не сомневаюсь.

Лоррейн проигнорировала его и опять нырнула в коробку с печеньем. Найдя нужное печеньице, стала нервно его жевать.

– Скажи четко, Лоррейн. Ты правда встречалась с Джимми Мак-Клири? Не могу в это поверить. Он же – право, не знаю, – он же такое дерьмо.

– Но у него прекрасный голос. И настоящая страсть к ирландской литературе. Помню, в одно из наших свиданий он читал на память Йетса, «Леду и лебедя», и даже цитировал целые куски из монолога Молли Блюм в «Улиссе».

Тоцци посасывал свой кофе и кивал. Похоже, занятное это было свиданьице.

– Джимми Мак-Клири – весьма приятная личность. Конечно, не Гиббонс, но очень мил.

Тоцци вытаращил глаза. Даже не произноси этого.

Он уже залез а коробку, разыскивая печенье с грецким орешком, когда в дверь позвонили.

Лоррейн посмотрела на дверь.

– Это, должно быть. Гиббонс. Я просила его заехать за нами сюда.

Тоцци хотел встать, но она жестом остановила его.

– Я сама открою, – сказала она и пошла в прихожую, чтобы впустить Гиббонса.

Обхватив рукой теплый стаканчике кофе, Тоцци сидел, уставившись в пространство. Чертов дядюшка Пит. Умудрился достать меня даже после смерти. Добрый старина Пит. Следовало бы похоронить тебя в одном из этих старых холодильников.

Услыхав, как хлопнула дверь, он взглянул на нее и снова сосредоточился на коробке, пытаясь найти ореховое печенье. Он уже было нашел его, когда Лоррейн открыла дверь.

– О... привет. – Голос Лоррейн звучал слишком уж вежливо.

– Привет. Здесь живет Майкл Тоцци?

Тоцци взглянул на дверь, и сердце у него в груди замерло. Какого черта?.. Это была Лесли Хэллоран. Какого черта она здесь делает?

Тоцци встал и подошел к ним.

Как она, к черту, умудрилась?..

– Майкл, – произнесла она, и ее лицо осветилось теплой, похожей на солнечный майский день улыбкой, – извини, что явилась вот так, без предупреждения, но у нас не было возможности поговорить в суде.

Она вынула руку из кармана своего черного шерстяного пальто и протянула ему. Тоцци молча уставился на Лесли. На пальто у нее был бархатный воротничок. Точно такой, как на другом, сером пальто, когда она училась в девятом классе. И точь-в-точь такой, как у Элизабет Тэйлор на одном из ее костюмов для верховой езды.

Он с опаской взял ее руку. Она была очень холодная.

Что ей здесь нужно? Собирается предложить мне мешок с деньгами, чтобы у меня частично отбило память, когда я выйду давать показания? Или надеется, что я проболтаюсь о намерениях обвинения в отношении ее подзащитного, этого Саламандры? Невероятно. Ну хорошо, я ей скажу пару ласковых.

Он кашлянул и принял чрезвычайно серьезный официальный вид. Только так он мог с ней разговаривать и не чувствовать себя полнейшим болваном.

– Как вам удалось достать мой домашний адрес, мисс Хэллоран? Вы знаете, что подобный визит ко мне крайне неуместен. Позвольте вас предупредить, что я вынужден буду сообщить об этой встрече суду, если она затянется.

Он разыграл великолепную сцену, но эта сучка даже не обратила на него внимания. Она, не отрываясь, смотрела на Лоррейн.

– Извините, а вы случайно, не Лоррейн Тоцци?

– Да... это я, вернее, я была Тоцци, – удивленно произнесла Лоррейн.

– Я уверена, вы меня не помните, но когда-то вы были моей нянькой. Я – Лесли Хэллоран. Дочь начальника полиции.

У Лоррейн отвисла челюсть.

– Боже мой, – Лоррейн смотрела на, нее, прикусив губу, – маленькая Лесли... Боже, это ты.

Женщины обнялись и принялись разглядывать друг друга, держась за руки. Тоцци нахмурился. Они не обращали на него никакого внимания.

Он кашлянул в кулак и прервал их изъявления восторга.

– Я спросил вас, мисс Хэллоран, как вам удалось достать мой адрес?

Голубые глаза в недоумении распахнулись – непреклонная официальность его тона удивила ее. Выглядит она превосходно – даже лучше, чем в школе, подумал он. Хотя напрасно она закрутила так волосы. Однако ей никого не удастся провести. Маленькая Лесли Хэллоран – пожирательница мужчин, адвокат главного наркодельца, коварного головореза.

– Ну, адрес мне дал твой кузен Сал, тот, что работает страховым агентом на Саут-Орандж-авеню.

Лоррейн покачала головой.

– У этого Сала длинный язык. Он не должен был говорить тебе его адрес, но, если честно, я довольна, что ты здесь.

Они обнялись и опять принялись обмениваться комплиментами. Горы могли проснуться, услыхав всю ту чепуху, которую они несли.

– Лоррейн, извини меня. Мисс Хэллоран, мне бы хотелось знать, зачем вы явились сюда? Почему не попытались связаться со мной через управление?

– Я... я хотела поболтать с тобой неофициально.

Она выглядела искренней, даже слегка виноватой. Но его этим не купишь. Она чего-то хотела.

– Неофициальные контакты между защитником и федеральным агентом, участвующими в проходящем уголовном процессе, категорически запрещены и могут осуществляться только в присутствии помощника прокурора США и представителя управления ФБР, в котором служит данный агент. – Из-за плеча Лесли маячил Гиббонс, незаметно появившийся в дверном проеме. Он еще лучше Тоцци разыграл роль официального лица при исполнении.

Лоррейн нервно улыбнулась, несколько смущенная неожиданным появлением Гиббонса.

– Привет. Как ты вошел?

Гиббонс посмотрел на нее и повертел в пальцах кредитную карточку.

– "Америкэн экспресс". Никогда не выхожу из дома без нее. – Он взглянул на Тоцци. – Пора бы тебе попросить хозяина сменить замок. Этот совершенно бесполезен.

– Знаю.

Лоррейн выдавила улыбку и бочком придвинулась к мужу.

– Представляешь, я была нянькой у этой особы? Гиббонс, это – Лесли.

– Кто она такая, я знаю. Но вот что она здесь делает, это я хотел бы выяснить.

Лоррейн нахмурилась. Она была недовольна манерами своего мужа. Лесли же тяжелый, испытующий взгляд Гиббонса не смутил.

– Вы абсолютно правы. Мой визит, должно быть, выглядит несколько неуместно. Но мои намерения не имеют никакого отношения к суду. – Она повернулась к Тоцци. – Я хотела видеть тебя, Майкл, вспомнить старые времена. Но где-нибудь за пределами суда.

– Что?

– Я понимаю, что должна была сначала позвонить. Я нарушила ваши планы, прошу меня извинить. Но, может быть, мы перекусим завтра где-нибудь все вместе? Как вы на это смотрите?

Тоцци посмотрел на Гиббонса.

– Платить будете вы? – спросил Гиббонс.

Лоррейн пришла в ужас, но Лесли рассмеялась легким мелодичным смехом. И только.

– Ну, если я приглашаю, то полагаю, что и платить буду я. Что скажешь, Майкл?

Тоцци пожал плечами.

– Да... конечно, а почему бы и нет?

– А как ты, Лоррейн? Присоединишься к нам?

– Ну... это было бы здорово.

Она бросала сердитые взгляды на Гиббонса, пытаясь убедить его вести себя приличнее.

Гиббонс опять нахлобучил свою шляпу.

– Пожалуй, я тоже составлю вам компанию. Будет неправильно, если вы и Тоцци встретитесь без официального наблюдения. Нужно, чтобы кто-нибудь смог засвидетельствовать, что вы не обсуждали процесс, если вдруг вас вздумают обвинить в несоблюдении правил.

Лоррейн скрестила руки.

– Стоит ли утруждать себя, Гиббонс?

– Да уж ладно. – Он искоса посмотрел на нее.

Лесли улыбнулась счастливой парочке.

– Тогда я жду вас всех в холле суда завтра в полдень. Это устраивает тебя, Майкл?

– Да... конечно, прекрасно.

– Хорошо. До завтра.

Женщины обнялись, расцеловались. Затем Лесли проскользнула мимо Гиббонса, поймала взгляд Тоцци и, прежде чем исчезнуть в коридоре, улыбнулась ему. Вскоре звук ее шагов раздавался уже на лестничной клетке. Все молчали, пока не хлопнула парадная дверь. После этого Гиббонс взглянул на своего напарника:

– Как ты думаешь, что все это значит? – Тоцци пожал плечами. – Прелюдия к даче взятки? Небольшой денежный стимул, чтобы вызвать частичную забывчивость?

– Да прекратите вы. – Лоррейн уперла руки в бока. – Боже мой, вы всех считаете преступниками. Вы ужасно подозрительны. Да я знала эту девочку, когда она была еще младенцем.

– Ты никак не можешь понять, Лоррейн. – Тоцци скрестил руки на груди. – Плохие ребята – это наша работа.

– Наша единственная работа. – На лице Гиббонса появилась крокодилья улыбка.

– К черту вас обоих. – Лоррейн вернулась на кухню. – Ничего себе рождественское настроеньице.

Гиббонс последовал за ней.

– Ты знаешь, я всегда думал, что Скрудж был на правильном пути, пока эти чертовы привидения не скрутили его.

Лоррейн мрачно произнесла:

– Мой муж – литературовед.

– Спроси его, не знает ли он Йетса? – не удержался Тоцци.

– Кого? – сощурился Гиббонс.

Лоррейн стиснула зубы и нехорошо посмотрела на Тоцци из-за стаканчика кофе.

– Хватит этой чепухи, – сказал Гиббонс. – Бери свое пальто, Тоцци, Иверс хочет нас видеть, pronto.[3]

Лоррейн по-кошачьи сложила руки на столе.

– А я-то надеялась, что мы все вместе пойдем куда-нибудь пообедать.

Гиббонс покачал головой.

– Мне очень жаль, но в последние минуты что-то произошло. Мы срочно понадобились.

Лоррейн убрала руки со стола и надулась.

Гиббонс сел рядом с ней, оперся локтями о стол и придвинулся поближе.

– Извини, но там действительно что-то срочное.

Тоцци несколько удивил такой примирительный тон Гиббонса. Очевидно, заговорила та самая его начинка.

– Что за важное дело, Гиб?

– Винсент Джордано. Придется с ним понянчиться. – Гиббонс заглянул в банку с печеньем. – Ты не поверишь, но эти слюнтяи из судебной службы охраны жалуются, что не были предупреждены заранее, а раз это канун Рождества, они не смогут обеспечить охрану Джордано должным образом. Ты можешь поверить в этот вздор?

– Ну и дела!

– И кто теперь должен расчищать конюшни? Кто? Конечно, ФБР.

– Но почему именно вы? – возмутилась Лоррейн. – В вашем отделении работает пара сотен агентов. Почему вы?

Гиббонс склонил голову набок и нежно улыбнулся.

– Рождество, дорогая. Иверс подбирает парней, у которых нет детей, потому что в праздник семьи должны быть вместе. – Он заграбастал печеньице и сгрыз его. – Черт. – Ухватив еще одно печенье – на дорожку, он поднялся. – Пора, Тоц, пошли.

– Подожди, – сказала Лоррейн. – У меня тоже есть плохие новости.

У Гиббонса отвисла челюсть. Вид у него был встревоженный.

– Что случилось?

– Сегодня утром умер наш дядя Пит.

– Слава Богу.

– Что?!

– Ты же на днях ходила к гинекологу, верно? Ну я и подумал, что ты хочешь сказать мне что-нибудь ужасное о твоих внутренностях. Кто такой этот дядя Пит?

– Ты его знаешь. Он жил в Джерси-Сити. Ты видел его на нашей свадьбе.

– Тот сморщенный старикашка, который воровал со всех столов сладкий миндаль?

Лоррейн задумалась.

– Да, кажется, он.

– Вот те на. Я сожалею. Кажется, у него был особняк в аристократическом районе. Там еще есть небольшой парк, в котором выгуливают детишек.

– Да, Ван-Ворст-парк.

– Знаешь, Тоц, я слыхал, что такие старинные дома, как у твоего дядюшки, стоят сейчас триста – четыреста тысяч долларов.

– Знаю. – Тоцци почувствовал, что представление начинается.

Гиббонс, приподняв одну бровь, посмотрел на Лоррейн.

– Твой дядюшка сильно любил тебя, Лоррейн?

– Больше, чем Майкла.

Лоррейн замерла и стала рыться в коробке с печеньем, притворяясь, что не обращает на них внимания. Но она определенно занервничала.

– Серьезно, Лоррейн, вы с дядюшкой были очень близки?

Некоторое время она молчала, пока не нашла в коробке печенье в форме домика.

– Я слыхала, ты встретил сегодня Джимми Мак-Клири? – язвительно сказала она. – Если столкнешься с ним еще раз, пожалуйста, передай ему от меня привет. – Она прикрыла глаза и медленно принялась жевать печенье.

Теперь занервничал Гиббонс и в раздражении взглянул на Тоцци.

– Поторапливайся и не забудь пальто.

Тоцци изо всех сил старался не рассмеяться.

– Я готов.

Беря со стула пальто, он покосился на Гиббонса. На его лице можно было жарить яичницу. Тоцци изо всех сил старался сдержать улыбку. Вот уж настоящий ревнивец. Он не сводил взгляда с Лоррейн, демонстративно поедающей кукольный домик. С каждой минутой Гиббонс распалялся все сильнее и сильнее. Никогда в не поверил, что Лоррейн такая штучка, подумал Тоцци.

И все же Лоррейн далеко до Лесли Хэллоран. Вот уж кто настоящая штучка. Можно себе представить, каково это – быть на ней женатым. И придет же такое в голову!

Да... Придет же такое в голову.

– Проснись, Тоцци! Пошли!

– Иду-иду.

Тоцци выскочил в переднюю, чтобы они не заметили, как он покраснел.

Глава 5

Джордано видел пар от своего дыхания, но, несмотря на холод, потел, как сумасшедший. Два агента ФБР – коренастый пуэрториканец и его напарник, высокий блондин, кажется, его зовут Куни, – вели его по лестнице старинного особняка, держа под локотки, как это принято у полицейских. Еще один агент ФБР, Тоцци, был уже наверху и пытался отпереть дверь. Агент постарше, Гиббонс, стоял рядом с ним и вглядывался в темные тени в парке напротив. Вид у него, как всегда, был злющий.

– Надеюсь, сегодня-то ты его откроешь, Тоц? – сказал Гиббонс.

– Это старый замок, Гиб. Он такой же капризный, как и ты.

– Давай поторапливайся, отопри его побыстрее, Тоцци.

Джордано через плечо бросил взгляд на их босса. Мистер Брент Иверс, помощник директора нью-йоркского отделения ФБР, – важная шишка. Он стоял внизу, на тротуаре, отбрасывая длинную тень в свете уличного фонаря. Мистер сама Честность. Из тех, что водят «линкольн», играют в теннис и ездят в круизы со своими женами. Квадратные плечи, квадратная голова, седина на висках, совсем как один из ведущих на двенадцатом канале.

Джордано опять посмотрел на Тоцци, согнувшегося над замком со связкой ключей в руках. Давай-давай, открой его. Джордано поежился и покрутил головой. Под рубашкой на нем был пуленепробиваемый жилет – доспехи, как сказал Тоцци, когда помогал его надевать. Ну а если они будут стрелять в голову? И кто это догадался привезти его в Джерси-Сити? Неужели они решили, что здесь безопасно? Людей надо прятать в лесах, где-нибудь в Монтане или Вайоминге, но только не в Джерси-Сити. Тут повсюду полно парней Саламандры. Один из них, со снайперской винтовкой в руках, вполне мог притаиться в тени деревьев. Ну, давай же! Открывай эту чертову дверь.

Наконец Тоцци одолел замок. Он вынул пистолет и махнул двум вооруженным агентам, стоявшим на тротуаре рядом с Иверсом. Они быстро взбежали по ступенькам и вместе с Тоцци и угрюмым фэбээровцем вошли в дом. Через мгновение в окнах стал загораться свет.

«Господи, что же они делают? Сообщают всему свету, что мы приехали? Нужно выбираться отсюда. Эти идиоты доиграются – меня прихлопнут. Нужно выбраться».

После того как весь дом засверкал, словно рождественская елка, в дверях появился Гиббонс.

– Все чисто, можно заходить.

Куни и пуэрториканец опять взяли его за локти и повели вверх по лестнице. Когда они были уже на последней ступеньке, Гиббонс с недовольным видом посмотрел на них, покачал головой и пробубнил себе под нос:

– Вот подождите, у нас еще будут неприятности.

Яркий свет в коридоре ослепил Джордано, и он зажмурился. Внутри, казалось, было еще холоднее, чем снаружи, но это был другой холод. Как в могиле. Агенты быстро втолкнули его в дверь и повели к лестнице.

– Держись подальше от окон, – сказал ему Куни.

– Почему?

– Снайперы.

О Боже. Надо отсюда выбираться. При первой же возможности дам деру.

Он почувствовал легкую тошноту и слабость, закрыл глаза и натянул на голову пальто. Его стало знобить.

– Джордано, ты в порядке?

Он утвердительно кивнул и сделал глубокий вдох.

– Ты уверен? – Перед Джордано стоял Иверс, важная шишка.

– Да, я в порядке.

Он открыл глаза и только теперь как следует рассмотрел, куда его привели. Ну и ну!

Джордано не поверил своим глазам. Это была самая настоящая свалка. По обеим сторонам коридора находились комнаты, но их невозможно было отличить друг от друга, в каждой – невероятное количество хлама. На полу лежали кипы журналов, стулья были накрыты пожелтевшими от времени занавесками. На маленьком столике высились две духовки, на них лежал старомодный хромированный тостер. Обшарпанная древняя кушетка была завалена старой обувью и газетами. Ковер на лестнице протерт, а на каждой ступеньке около перил выстроились чашки, тарелки, стаканы. Во всех комнатах стояло по несколько комодов и на каждом – штабеля картонных коробок, уходившие под потолок. Комната, которая когда-то, вероятно, служила столовой, была забита поломанными велосипедами, а в бывшей спальне громоздились друг на друга три телевизора, образуя настоящую пирамиду.

– Невероятно, – произнес пуэрториканец. – А еще говорят, что мой народ живет, как свинья.

Куни только качал головой.

– Великолепное пристанище. И долго нам здесь сидеть?

Гиббонс пнул ногой спущенный футбольный мяч.

– Тоцци, кем был твой дядюшка? Уж не одним ли из братьев Колльер?

Тоцци спускался по лестнице, на ходу убирая в кобуру пистолет.

– Кем?

– Ну помнишь, братья Колльер. Два старикашки, их нашли мертвыми в их доме в Гарлеме, заживо погребенными в собственном мусоре. Это случилось в сороковые. Ты что, никогда не слышал про братьев Колльер?

– Извини, Гиб, что-то не припомню.

Гиббонс бросил на него хмурый взгляд.

– Я тоже.

Двое вооруженных агентов поднялись из подвала.

– Там все в порядке, – сказал один из них. – Все выходы надежно блокированы... хламом. Есть узкий проход к бойлеру, в нем можно только развернуться и вернуться назад. Вот и все.

– Господи Боже, Тоцци, – не унимался пуэрториканец, – твой дядя когда-нибудь что-нибудь выбрасывал?

– А сам ты как думаешь, Сантьяго?

– У вас какие-нибудь особые претензии, Сантьяго? – Среди коробок на полу появилась важная шишка – Иверс. Его менторский тон мог вызвать зубную боль.

– Нет, сэр, никаких претензий. Но меня смущает состояние безопасности в этом доме. Не помешает ли весь этот мусор нашей мобильности при защите свидетеля.

Иверс пожал плечами.

– Это ваша работа, Сантьяго, и вы должны с ней справиться. Нам повезло, что Тоцци предложил воспользоваться этим домом. Мы не были готовы к охране свидетеля. Принимая во внимание ту поспешность, с которой нам пришлось взяться за это дело, данный вариант, я бы сказал, более чем удовлетворителен.

Джордано заметил, как Тоцци тоскливо уставился на груду велосипедов в столовой. У него было такое выражение, словно он мечтал оказаться в любом другом, но только не в этом месте. То же самое чувствовал и Джордано.

– Что-то не так, Тоцци? – спросил Иверс.

– Нет, ничего. Просто я подумал, что мне придется возиться со всем этим хламом. Как исполнитель воли дяди Пита, я должен буду просеять через сито весь этот мусор и составить перечень, что здесь годится, а что надо выбросить на помойку. Представить страшно.

Куни рассмеялся.

– Может быть, Джордано поможет тебе с этим справиться, пока он здесь, Тоц.

Иверс повернулся к Куни.

– Подобные замечания неуместны и непозволительны, Куни, особенно в присутствии свидетеля.

Джордано опять стало плохо. Почему они все время говорят о нем как о вещи? Он же свидетель.

Иверс снова уставился на него.

– Вы уверены, что с вами все в порядке, мистер Джордано?

– Абсолютно. Немного замерз. Вот и все.

– Я хочу, чтобы вы знали: мы все считаем ваш поступок очень смелым. Ваши показания против Саламандры и других наркодельцов будут иметь чрезвычайное значение. Когда все это закончится, для них настанут не лучшие времена. Ваша неприкосновенность будет обеспечена. Вам не следует опасаться каких-либо действий со стороны этой банды.

Ну, конечно. Плохо же вы знаете этих ребят, мистер.

Иверс наклонился ближе к его лицу.

– Вы сильно вспотели, Джордано. Вы уверены, что мы никак не можем вам помочь?

Разве что отстанешь от меня.

– Я бы хотел воспользоваться туалетом.

– Тоцци, проводи мистера Джордано.

Тоцци показал на лестницу. Можно воспользоваться ванной комнатой наверху. Туалет внизу забит шарами для игры в гольф.

– Шарами для гольфа?

Тоцци пожал плечами.

– Мой дядюшка Пит был большим оригиналом. Что я еще могу сказать?

Джордано последовал за Тоцци вверх по лестнице, стараясь не наступить на чашки и блюдца. В коридоре наверху картонных коробок и связок старых книг было еще больше. Им пришлось идти гуськом, пробираясь сквозь завалы, и, когда они наконец добрались до ванной; Джордано вынужден был протискиваться мимо Тоцци, чтобы войти в нее.

– А знаешь, Джордано, Иверс прав. Ты неважно выглядишь. Уж не заболел ли ты?

– Мне просто нужно сходить в туалет. Могу я ненадолго уединиться?

– Ты думаешь, я собираюсь идти с тобой и смотреть, чем ты будешь заниматься?

– Я не думаю. Но судебная охрана так и делает.

– Несчастные они люди.

Тоцци вошел и щелкнул выключателем на стене. На полу ванной валялись груды старых занавесок, под раковиной лежал толстый географический журнал, в ванне – газеты и абажуры.

– Кроме всего прочего, здесь нет места для двоих. Проходи, делай свое дело. Я буду в комнате напротив. Там должна быть кровать для тебя, подо всем этим хламом.

Тоцци перешагнул через коробки и пошел в спальню.

Джордано снял пиджак и вошел в ванную, захлопнув за собой дверь.

На лампочке, горевшей под потолком, не было плафона, и ее слишком резкий свет в таком тесном пространстве заставил его еще сильнее почувствовать свое одиночество и беззащитность. Он посмотрел на себя в зеркало – ну и видок! Пустил немного холодной воды, набрал ее в сложенные ладони и окунул в них лицо. От холода и страха застучали зубы. Он опять посмотрелся в зеркало. Его прижали к стене, это точно.

О чем, к черту, я думал? Официальный свидетель, ослиная задница. Этот трахнутый Огастин подставил меня. Беда надвигается. Теперь я это вижу. Он выпустил дело из-под контроля и позволил довести его до суда. Он не должен был этого допустить. Теперь все можно уладить только одним-единственным способом – повесить одного, чтобы остальные могли смыться. И козлом отпущения он выбрал меня. Это и должен был быть я. Саламандра – фигура, его не тронешь. Большинство других – посвященные, до них не дотянешься. Все прочие тоже не так, так эдак связаны с Саламандрой. Поэтому Огастин их трогать не станет. Остался только я, единственный, о ком никто, ни одна душа не будет беспокоиться. Хотя именно я придумал эту чертову операцию, установил связи с колумбийцами и привлек Немо. Я для них никто, они могут себе позволить меня потерять. Зучетти тогда на ферме так и сказал. Мне нужно было как-то выбраться из этого чертова зала суда прежде, чем Огастин принесет меня в жертву. А что же теперь? Теперь Саламандра намерен принести меня в жертву. Ясно как день, его люди повсюду меня разыскивают. Господи. Я уже падаль. Вот кто я.

Сердце его тяжело забилось. В ванной было жарко и пахло плесенью. Он задыхался и потому расстегнул рубашку. Слишком яркий свет и негде спрятаться, некуда податься – он в капкане. Сердце громко стучало. Он погиб. В помещении не хватало воздуха. Ему казалось, что он уже умирает. Усевшись на край ванны, он уставился остекленевшими глазами на хлам, валявшийся вокруг: кастрюля для спагетти, гигантских размеровкарманный фонарь с большими квадратными батарейками, пара смятых абажуров, гаечный ключ...

Вид ключа навел Джордано на мысль об инструментах, например о напильнике или еще о чем-то таком, что можно использовать для побега. Он начал рыться в хламе, ни о чем конкретно не думая, не зная, что именно ищет. Он просто искал, надеясь натолкнуться на что-то полезное. Джордано отодвинул абажуры и принялся распихивать разные предметы, погружаясь в мусор все глубже и глубже, задыхаясь, потея, подгоняемый слабой неясной надеждой. Он нашел подушку, от которой, когда он до нее дотронулся, поднялось облако пыли. Под подушкой лежала большая телефонная книга. Он поднял ее, чтобы отбросить в сторону, и увидел, что под ней что-то лежит. Он замер, не веря собственным глазам, и уставился на то, что лежало перед ним на белом фарфоровом дне ванны. Телефонный аппарат. Боже праведный!

Он боялся его поднять, опасаясь, что это ловушка. Эти проклятые фэбээровцы могли что-нибудь подстроить, подумал он, но тут же оборвал себя. Глупости. Он становится параноиком. Все в этом доме – утиль. Чертов старик коллекционировал всякое дерьмо. Эта штука наверняка не работает. Но затем он увидел тонкий серый провод, отходящий от ванны и тянущийся позади географического журнала под раковину. Джордано опустился на колени и просунул голову за унитаз. В стене оказалось неровное отверстие, пробитое, вероятно, с помощью молотка. Провод входил в это отверстие.

Он снова уселся на край ванны и уставился на телефон. Серый провод был подсоединен к аппарату. Неужели эта штука работает? Нет, невозможно. Джордано снял трубку и прислушался. Сердце его рвалось из груди. В трубке раздался гудок.

Так он и сидел, замерев, прижав к уху трубку с гудящим в ней сигналом. Ловушка, подстроенная фэбээровцами? Господи, Господи, Господи... За дверью его ждет Тоцци. А что, если это не ловушка? В конце концов они обязательно найдут этот телефон. Первый же, кто зайдет сюда по нужде, увидит провод. Второй такой возможности у него не будет. Если уж он собирается что-то делать, надо делать сейчас. Немедленно.

В груди Джордано стучал молоток судьи Моргенрота, маленькое, сморщенное, красное лицо судьи стояло перед глазами. «Порядок в зале. Я хочу, чтобы в зале был порядок, иначе прикажу очистить помещение». Он неожиданно вспомнил старый фильм «Муха». Черно-белый вариант с Винсентом Прайсом. О парне, который усох и остался с телом мухи и головой человека. Примерно таким же ему представился сейчас судья, и это бросило его в дрожь. Он лихорадочно, пока не передумал, стал набирать номер.

Раздался гудок. Один... Второй... Третий... Ну давай же, сними ее. Четыре гудка. Тоцци ждет, когда он выйдет. Пять. Давай же. Шесть. Будь ты проклят, отвечай. Семь.

– Спортзал «Джимбо».

– Позовите Немо. Скажите ему, это Вин, – прошептал он.

– Подождите.

Он ждал вечность. Сердце бешено стучало. Наконец Немо взял трубку.

– Да ты, сука...

– Нет, подожди. Слушай меня.

– Падаль, считай, что ты сдох. Я не собираюсь с тобой разговаривать.

– Пожалуйста, выслушай меня. Я не могу долго говорить. Передай Саламандре, я не собираюсь давать против него показания. Скажи ему, я сделал это с умыслом, у меня... у меня есть план.

– Какой еще план? Что ты несешь?

Что я такое несу? Спасаю свою задницу. Вот мой план. Говори же ему что-нибудь...

– Я хочу прекратить процесс. Скажи это Саламандре.

– Что?

– Хочу заставить судью прекратить дело. Огастин не справляется, это должен сделать я. Наболтаю им чего-нибудь, а в суде скажу совсем другое, разрушу, к черту, всю их защиту.

– Ну и как это все будет?

– Не могу сейчас объяснять. Я же сказал, что не могу долго разговаривать.

– Что значит не можешь разговаривать? Нет уж, скотина, лучше поговори. Ты же знаешь, я за тебя отвечаю. Я поручился за тебя, чтоб ты сдох. Именно мне вставят кол в задницу.

– Почему? Что сказал Саламандра?

– Откуда, хрен тебя забери, я знаю? Думаешь, я звонил ему? Я что – сумасшедший? Мы сидим на горячей сковородке. Скорее всего они думают, что я с тобой заодно. И это самое плохое.

– Почему они так думают?

– Да потому, что на руках у меня... э-э... груз. Сорок галлонов шампуня. Ты понимаешь, о чем я говорю? И я не могу им его передать. Ты же знаешь, за ними следят. А они наверняка думают, что я их надуваю. Ты знаешь, сколько стоит этот груз?

Сорок килограммов необработанного героина. По паре миллионов за килограмм. Почти восемьдесят миллионов. Господи, помилуй.

– Эй, Вин, ты где? Почему молчишь?

– Да-да, я здесь. Слушай, я не могу долго разговаривать, но я все улажу. И с Саламандрой мы все уладим. Ты и я. Хорошо? Хочу дать тебе один адресок. Карандаш есть? Привози твои сорок килограммов по этому адресу.

– Ты что, спятил?

– Слушай. Этот дом в Джерси-Сити. Когда-то здесь жил один старик. Старикашка умер, а дом до потолка забит всяким дерьмом. Если ты привезешь это сюда, никто ничего не заметит.

– Да что ты несешь?

– Груз будет в полной безопасности, потому что здесь ничего нельзя тронуть, пока не будет составлен перечень всего этого барахла. Поверь мне.

– Да пошел ты...

– Хочешь, чтобы люди Саламандры нашли тебя с сорока килограммами? Это после того, как ты надолго куда-то запропал?

Ну, давай же, Немо, давай, ослиная ты задница.

Немо молчал.

– Эй, послушай, парень, ты хочешь, чтобы они нашли тебя с этим дерьмом? И со всеми отметками на твоих руках?

Немо продолжал молчать. Он и не подозревал, что кто-то знает о его пристрастии.

– Слушай меня, парень. Записывай адрес. Пускай твой малый, этот любитель жареной картошки, Чипс кажется, доставит груз мистеру Питу Тоцци. Т-о-ц-ц-и. Восемь, девять, четыре, Йорк-стрит. Это с Джерси-Сити. Ты понял?

– Да, понял. Но я не знаю...

– Сейчас доверься мне. Привози его сюда. Он будет здесь в полной сохранности, по крайней мере, пару недель, затем ты проберешься сюда и снова заберешь его. Просто привези его сюда, а потом свяжись с Саламандрой и скажи ему, что у меня все под контролем. Если не хочешь, чтобы обнаружилось, что ты сам употребляешь эту дрянь. Я ведь могу намекнуть об этом защитнику, и все тут же закрутится.

Не будь таким твердолобым, Немо. Просто скажи, что все сделаешь.

– Ладно-ладно. Но что мне сказать Уго? Он захочет знать, что он со всего этого поимеет?

– Скажи ему, что я собираюсь прекратить процесс. Все выпускаются. И еще скажи, что я сохраню для него четырнадцать миллионов.

– О чем ты болтаешь?

– Я делаю работу за эту задницу, Огастина. Значит, ему не за что платить. Четырнадцать миллионов баксов останутся в копилке.

– Эй, Джордано, ты там в порядке? – Это был Тоцци.

Черт подери!

Джордано подлетел к унитазу и спустил воду.

– Да, сейчас выхожу.

– Эй, Вин, что у тебя происходит? – произнес Немо.

– Я должен идти, – прошептал Джордано в трубку. – Скажи, ты сделаешь это или нет?

– А ты будешь держать язык за зубами? Насчет меня?

– Не беспокойся.

В трубке послышался облегченный вздох.

– Ну, если это поможет снять всех с крючка да еще сохранит четырнадцать миллионов... Хорошо. Идет. Завтра утром Чипс на грузовике привезет все.

– Прекрасно. Чем раньше, тем лучше. Я буду поддерживать связь.

– Хорошо, не...

Джордано положил трубку, сунул телефон под книгу и закопал все в ванне. Бачок унитаза все еще наполнялся водой.

Его сердце продолжало бешено колотиться, пока он укладывал поверх этой кучи сломанные абажуры. Затем он вымыл руки, плеснул немного холодной воды в лицо и утерся драным полотенцем, висевшим на крючке. Надо, чтобы ничто не вызывало подозрений. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза. Сердце немного успокоилось. Он сделал еще вдох и открыл дверь.

Тоцци стоял, прислонившись к платяному шкафу, скрестив руки на груди.

– С тобой все в порядке? А то уж я решил, что ты умер.

– Нет, я в порядке. – Он выдавил улыбку. – Теперь мне значительно лучше. Правда.

Глава 6

Джордано стоял на верхней площадке, свесившись вниз через перила и пытаясь увидеть, кто пришел. Сантьяго, агент-пуэрториканец, снова крикнул ему, чтобы он не высовывался, пока они не проверят – на всякий случай, – кто там за дверью. Но Джордано был как на иголках. Он волновался из-за ковра с наркотиками. Немо обещал доставить его сюда, и Джордано все утро прождал, когда же наконец появится этот чокнутый Чипс на своем фургоне, развозящем рождественские заказы. Куда же он, к черту, провалился? При каждом удобном случае Джордано выглядывал в окно, надеясь увидеть этот проклятый фургон, такие грузовички сновали по всей улице, но все мимо. Сегодня уже сочельник, а Чипс как сгинул. Не собирается же он заявиться в Рождество? Эти парни ничего не соображают.

Куни, напарник пуэрториканца, стоял внизу у входной двери, проверяя, кто звонит. Джордано услышал стук двери, но ничего, кроме спины Куни, не увидел. Он наклонился еще ниже – безрезультатно. Не мог же Немо изменить свое решение? Этот треклятый ковер ему просто необходим. Тогда он сможет поторговаться. Героин, упакованный в небольшие пакетики, спрятанные внутри ковра, стоит восемьдесят миллионов. Вот он и потолкует с Саламандрой: его жизнь – за ковер. Все очень просто. Целая куча денег. Саламандра должен согласиться.

Глядя на темный пиджак Куни, Джордано неожиданно вспомнил того человека с мешком на голове, которого они с Огастином должны были удавить. Итальянский трюк с веревкой. Он вспомнил, каким дьявольски жестоким оказался Огастин, будто всю свою жизнь только и убивал людей. Он вспомнил также, как Зучетти поинтересовался, не было ли у того парня жены и детей, прежде чем его прикончить. У того не было семьи. У Джордано пересохло в горле. У него тоже нет семьи.

Опять начались спазмы желудка, и Джордано задержал дыхание. Даже если Саламандра и получит свой ковер, скорее всего Зучетти все равно с ним расправится – ему не понять, что произошло, он решит, что Джордано доносчик. Но если, придержав здесь этот ковер, ему удастся выиграть хоть немного времени и все обдумать, при первой же возможности он исчезнет. И они никогда не найдут его. Ни Саламандра, ни Зучетти, ни ФБР – никто.

Адвокат Джордано Марти Блюм вошел в прихожую и поднял руки над головой. Сантьяго водил по нему специальным детектором, проверяя наличие металла, а Куни осматривал содержимое кейса.

– Надеюсь, вы проделаете эту процедуру и с Томом Огастином, когда он сюда придет.

– А что? Вы находите, что это нарушение ваших гражданских прав, мистер Блюм? – спросил Куни.

– Вовсе нет. Просто не хочу, чтобы он пропустил дармовое удовольствие.

Оба агента засмеялись, чтобы не показаться невежливыми. Шутки Блюма тонкими не назовешь.

Стаскивая шляпу и кашне, Блюм посмотрел наверх.

– С добрым утром, Винсент. Как ты сегодня?

Я все еще жив. Пока.

– О'кей, Марти. А ты?

Джордано спустился по лестнице и за руку поздоровался с адвокатом.

– У меня все в порядке, Винсент. Не могу пожаловаться.

– Не думал, что мы сегодня увидимся. Сочельник и все такое.

– Как ты думаешь, Винсент, почему все советуют нанимать адвокатом еврея? Не только потому, что мы такие ловкие, но и потому, что мы работаем и в Рождество, и в Пасху.

Блюм рассмеялся своей шутке, но никто его примеру не последовал.

– А что насчет Тома Огастина? Тоже собирается прийти? – поинтересовался Сантьяго.

Блюм пожал плечами.

– Сказал, что зайдет.

– У него не рождественские каникулы?

– У прокурора-то? Да у него одна религия – вынесение приговоров. – Блюм поверх очков посмотрел на Сантьяго. – Ты же не проболтаешься Тому о том, что я сказал?

Сантьяго покачал головой.

– Не беспокойтесь.

– А я беспокоюсь. Государственные служащие – все заодно.

Блюм посмотрел на своего клиента и сморщил лоб.

Куни вернул Блюму его кейс.

– Все чисто, бомбы нет.

– Разумеется, нет. Все свои бомбы я отправил в Израиль. – Куни вытаращил глаза. – Вам обоим надо завести детей, вы это знаете? Дети – благословение Божье. Будь у вас дети, вы бы здесь не торчали:

Сантьяго широко улыбнулся.

– Теперь уже скоро. Моя жена должна в марте родить.

– Прими поздравления, Сантьяго.

– Спасибо.

Боль в желудке ворочалась как огромный удав. Провалился бы он к черту, этот Блюм, с его болтовней. И что ему не сидится дома? А еще этот гребаный Огастин... Ну кому он здесь сегодня нужен? Делал бы свою дерьмовую работу как надо, ничего бы этого не случилось. Чертовы законники.

В дверь позвонили. Куни и Сантьяго подскочили, как испуганные крысы. Сантьяго схватился за кобуру.

Блюм показал на дверь.

– Смею предположить, там доктор Огастин.

Куни кивнул в сторону столовой.

– Все туда, – приказал Сантьяго, заталкивая их в столовую, где они кое-как примостились среди кресел, коробок и прочего хлама. Сантьяго заблокировал их там, продолжая держаться за револьвер.

Куни приоткрыл дверь настолько, насколько позволяла цепочка, и посмотрел в щель. Револьвер он держал наготове, спрятав его за дверь.

– Служба доставки. У меня посылка для мистера Пита Тоцци.

Удав, сидевший внутри, сдавил своими кольцами сердце Джордано. Он встал на цыпочки, вытянулся и через гору коробок, лежавших на комоде рядом с окном, выглянул на улицу. Там стоял коричневый фургон с включенными фарами. На приборной доске навалены пакеты, обертки и чашки от Макдональдса. Это была машина Чипса.

– Никакой посылки мы не ждем, – произнес Куни с решительным видом.

Удав обхватил Джордано поперек талии. Черт!

Он потянулся, чтобы из-за Блюма и Сантьяго разглядеть происходящее. В зеркале, висевшем в прихожей, он увидел отражение рубашки Чипса, складки жира, оттягивающие пуговицы, но не мог разглядеть лица – только кольцо на гигантской руке с его инициалами. В руке пачка квитанций. О черт, Куни догадается. Поймет, что это подставка. Работники службы доставки так не выглядят. Они не носят таких колец. Они не разбрасывают мусор по приборной доске. Черт! Куни обязательно догадается.

– Вы отказываетесь от посылки, сэр?

– А что в ней?

– Не знаю. Так берете или нет?

– Подожди.

Куни закрыл дверь и посмотрел на Сантьяго.

– Тоцци говорил тебе что-нибудь об этом?

– Нет.

– Так что это может быть? – вмешался Блюм. – Почему бы вам не воспользоваться той штукой, которой вы обследовали меня? Может быть, кто-нибудь прислал еще одного адвоката? – Он рассмеялся собственной шутке.

Вот задница.

– Действительно. Давай проверим на наличие металла, – предложил Сантьяго.

Куни кивнул и открыл дверь.

– Пожалуйста, отойди от двери, – сказал он Чипсу. – Потому что, если ты не отойдешь, я не возьму посылку.

– Вот еще!

В зеркало Джордано увидел, как Чипс спускается по ступенькам. Куни снял цепочку и присел, двигая руками. Джордано представил, как он водит детектором по огромному, тяжелому тюку, свернутому и упакованному в коричневую бумагу. Его охватила паника. Он стал лихорадочно вспоминать, нет ли чего-нибудь железного во внутреннем слое ковра. Кажется, только героин и пластик. Ведь его проносили через таможню. Немо наверняка позаботился об этом. Или нет? Сердце его билось как кролик, попавший в капкан, когда к нему приближается удав.

Куни встал и заговорил с Сантьяго, не глядя в сторону Джордано.

– Кажется, все в порядке.

– Распишись за него, но не вноси, пока парень не уедет.

– Хорошо.

Куни опять накинул цепочку и приоткрыл дверь.

– Поднимайся! – позвал он Чипса. – Я распишусь за него. Пачка квитанций пролезла в щель.

– Поставьте подпись около шестого номера.

Куни расписался и вернул квитанции.

– Веселого вам Рождества, – пожелал Чипс.

– И тебе тоже.

Джордано как раз успел встать на цыпочки, чтобы увидеть, как Чипс затаскивает свою толстую задницу в кабину. Он сел за руль, перегнулся через него, набрал горсть чипсов из пакета и отправил их в рот. Мотор взревел, и фургон рванулся с места.

Сердце Джордано разрывалось на части.

Куни принялся волоком затаскивать посылку в дом.

– Господи, ну и тяжесть. – Сверток был обернут коричневой бумагой и перевязан шпагатом.

Сантьяго убрал револьвер в кобуру и вышел в прихожую, чтобы запереть за ним дверь.

– Развернем его.

У Джордано перехватило дыхание, когда он увидел, как Куни открывает свой перочинный нож, чтобы перерезать шпагат. Что, если он нечаянно повредит ковер, проколет один из пакетов и наркотик просыплется наружу? О черт!

Но Куни не повредил ковер. Он разрезал шпагат и снял бумагу. Ковер был неплотно скатан и свернут вдвое. Он походил на большой многослойный бутерброд, лежащий на бумаге. Куни развернул ковер, затем раскатал наполовину, Сантьяго расправил его ногой.

– Никакой записки? – спросил Блюм.

Куни покачал головой. Он с подозрением смотрел на ковер. Удав опять сдавил желудок Джордано.

Блюм спустился вниз и потрогал ковер.

– Очень миленький коврик. Спорю, он натуральный. Персидский? Турецкий? Как вы думаете?

Джордано неожиданно осознал, что Блюм обращается к нему. Он пожал плечами.

– Не знаю. Я ничего не смыслю в коврах.

Интересно, как это прозвучало? Не слишком ли поторопился с ответом?

Агенты молча стояли и хмуро разглядывали ковер. Сантьяго посмотрел на Куни.

– Может, сообщим об этом?

Куни скривил губы и покачал головой.

– Стоит ли? Сделаем отметку в журнале, и все; должно быть, старик посылал его в чистку или еще что-нибудь в этом роде.

У Сантьяго эта мысль вызвала сомнение.

– Похоже, он никогда ничего не чистил. Зачем же ему отдавать в чистку ковер?

Как он не подумал об этом. Немо надо было вложить в ковер расписку или квитанцию.

Марти Блюм встал, качая своей косматой головой, на лице – снисходительная улыбка.

– Вам, ребята, во всем видится преступление. Может быть, дядя Тоцци купил ковер перед смертью. Может быть, он отсылал его в починку, возможно, это рождественский подарок. Не исключено также, что он его кому-то одалживал, и этот кто-то, услышав о его смерти, вернул ковер. А может...

– Хорошо-хорошо, советник, вы высказали свою точку зрения, – смеясь, сказал Куни. – Иногда ковер – это только ковер, не так ли?

Сантьяго прищурился.

– Если только это не что-нибудь еще и вы не устраиваете тут дымовую завесу.

– Вполне возможно, Сантьяго, но зачем мне приносить сюда ковер? Может быть, это орудие убийства? А я – участник заговора, цель которого – убийство моего собственного клиента и похищение его тела, завернутого в этот ковер? Вам кажется это разумным, Сантьяго?

Сантьяго по-прежнему стоял со сложенными на груди руками. Куни продолжал посмеиваться. Блюм ждал ответа. В конце концов Сантьяго улыбнулся.

– Ладно, все в порядке. – Он принялся скатывать ковер. – Давай уберем его с дороги и не забудь сказать о нем Тоцци, – посоветовал он Куни.

Агенты вдвоем скатали и сложили ковер, затем упаковали его так, как он был упакован раньше, и втащили в комнату, где валялись сломанные велосипеды. Джордано облегченно вздохнул.

Блюм взял свой кейс.

– Итак, Винсент, не подняться ли нам на второй этаж, чтобы устроиться поудобнее?

– Кто-нибудь хочет кофе? – предложил Куни. – Мы только что поставили кофейник.

– Не откажусь, – сказал Блюм, – и немного молока. Сахар у меня свой. Благодарю вас.

– А как ты, Джордано?

– Нет-нет, спасибо, – ответил тот, следуя за Блюмом вверх по лестнице. Ему хотелось уйти подальше от ковра. Он не мог заставить себя не смотреть на него и опасался, что Куни и Сантьяго это заметят.

Как только они поднялись на второй этаж, раздался звонок в дверь. Джордано подскочил от неожиданности.

Блюм обернулся и посмотрел на дверь. Подъем на второй этаж дался ему нелегко – он пыхтел, стараясь отдышаться.

– Должно быть, это Огастин.

* * *

Дверь открыл Сантьяго. Огастин заставил себя приятно улыбнуться ему.

– Доброе утро, Сантьяго, – преодолевая неприязнь, произнес он. Ему трудно было быть любезным с Сантьяго – он напоминал ему о конгрессмене Родригесе.

– Доброе утро, мистер Огастин.

Куни появился в прихожей в тот момент, когда Сантьяго снимал цепочку. Том Огастин вошел в дом с мороза, держа в одной руке кейс, а в другой – пакет с завернутыми в яркую бумагу рождественскими подарками. Он стоял затаив дыхание, пока Куни обследовал его детектором снизу доверху. Затем Куни проверил детектором кейс и пакет. Это было обычное, весьма поверхностное обследование: проверяли всех, кто приходил в дом, в том числе и правительственных чиновников. Детектор был отрегулирован так, что не реагировал на мелкие металлические предметы. С этим проблем не будет. Но, расстегивая пальто, Огастин подумал: заметит ли кто-нибудь, что сегодня он надел скромное темно-синее пальто вместо своего роскошного серого кашемирового. Если кто-нибудь спросит, он скажет, что опрокинул на него кофе и ему пришлось отправить пальто в чистку.

Он посмотрел наверх. Блюм и Джордано стояли, уставившись на него, как мартышки.

– Доброе утро, джентльмены.

– Привет, Том, – ответил Блюм, прижав руку к груди.

– Доброе утро. – Джордано как-то странно смотрел на него – враждебно и испуганно, причем одно чувство поочередно сменялось другим.

Огастин улыбнулся этому жалкому ублюдку – все, что он мог для него сделать.

Огастин вздохнул и расправил плечи. Но сердце его продолжало сильно биться, как бы напоминая о том, зачем он сюда пришел, – сделать то, что должно быть сделано.

– Прежде чем мы приступим к делу, – сказал он, – я хотел бы преподнести каждому маленький сюрприз. К празднику. – Он поднял пакет с подарками. – Куни, Сантьяго, вы не подниметесь со мной ненадолго?

Огастин поднялся по лестнице первым. Куни и Сантьяго следовали за ним. Джордано и Блюм прошли в спальню, где они собирались работать. Огастин вошел за ними, поставил свой кейс на пол, а пакет с подарками положил на кровать. Блюм рухнул в кресло, пытаясь отдышаться. Куни и Сантьяго стояли в ожидании в ногах кровати. Джордано прислонился к комоду рядом с Блюмом.

Не снимая пальто и перчаток, Огастин вынул из пакета две коробки, завернутые в блестящую зеленую фольгу и перевязанные красными ленточками. Он проверил этикетки и протянул одну Сантьяго, другую Куни.

– Спасибо, мистер Огастин, – радостно произнес Куни. – Но не стоило беспокоиться. Правда. – Последние его слова прозвучали весьма неубедительно.

– Спасибо, мистер Огастин, – гораздо искреннее сказал Сантьяго. Хотя, возможно, он был лучшим актером.

– Вы заслуживаете гораздо большего, джентльмены, – ответил Огастин. – Я хочу, чтобы вы знали: я понимаю – то, что вы здесь делаете, выше всяких похвал. – Огастин тепло улыбнулся. – Ну же, откройте их. Пожалуйста.

Агенты посмотрели друг на друга – маленькие мальчики, которые собираются сделать что-то, чего делать нельзя. Они одновременно пожали плечами и принялись развязывать ленточки.

Залезая опять в пакет, Огастин взглянул на Джордано и тут же, уловив пристальный, враждебный взгляд, отвел глаза. Его сердце тяжело стучало. Давай действуй. Скорей кончай с этим, сказал он себе. Однажды ты уже сделал это. Он опустил в пакет обе руки и нащупал пистолеты, завернутые в свежие газеты. Заставив себя не торопиться, он убедился, что руки уверенно держат оружие, пальцы в перчатках лежат на спусковых крючках...

– А теперь, джентльмены...

Взрывы сотрясли небольшую комнату. Куни отбросило назад, руки подняты над головой, и вышвырнуло в коридор. Сантьяго ударило о стену, фонтан крови брызнул на обои, затем он упал и ударился головой о край кровати. Его падение произвело значительно больше шума, чем ожидал Огастин, – словно мешок с камнями упал на деревянный пол.

Нервное возбуждение Огастина сменилось приступом буйной радости. Пистолеты-близнецы стали продолжением его рук. Это была сила. Как мог он сомневаться в эффективности этого оружия?

Он повернулся к Джордано и Блюму – маленькие обезьяны с открытыми ртами и испуганными глазами.

– Я знаю, о чем вы думаете, джентльмены, – улыбнулся Огастин. – Это «Глок-19», его обойма рассчитана на семнадцать выстрелов, он практически полностью сделан из пластмассы. – Один пистолет он направил на Блюма, другой – на Джордано. – Я думаю, Марти, именно такой пистолет пронес один из ваших клиентов, торговец наркотиками, в зал суда прошлым летом. Бризд прошел проверку детектором на металл и расправился со своим конкурентом в мужском туалете. Помнишь?

Блюм лежал, вжавшись в кресло. Он задыхался, хватаясь руками за грудь.

Неожиданно в правой руке Огастина вновь заговорил пистолет, словно он стрелял сам по себе. Два коротких лающих выстрела. Голова Блюма откинулась назад, затем упала на грудь. Он стал медленно съезжать с кресла. Огастин отметил про себя, какими удивительно неуклюжими становятся мертвые тела при падении. Две рваные дырки остались в спинке кресла. Одна рядом с другой.

– Дерьмо... – прошипел Джордано.

Огастин моргал и учащенно дышал, хотя ему казалось, что у него за спиной выросли крылья.

– Есть люди, которые созданы для того, чтобы их приносили в жертву, – сказал он, хватая ртом воздух. – Я говорил об этом Зучетти на ферме, но он не хотел слушать.

– Ты – дерьмо. Ты должен был все устроить. Это не должно...

– Я и устраиваю, Винсент. – Он кивнул в сторону Блюма, лежавшего на полу. – Защитники поднимут бурю. Они испугаются за свои жизни. Задрожат, как мыши. Их коллективный вопль о необходимости прекратить процесс будет таким громким и таким убедительным, что даже я не смогу ему противостоять. Это гарантировано.

Джордано попытался улыбнуться.

– Прекрасно. Значит, все сделано, верно? Я имею в виду процесс. Он окончен?

– Почти, – кивнул Огастин.

– Тогда я должен исчезнуть, так? Убраться и больше не возвращаться.

Огастин кивнул.

Джордано направился к двери, неуклюже перешагнув через тело Блюма.

– Минуточку, Винсент.

Испуганная обезьянка обернулась.

– Что такое?

– Меня всегда интересовало, каким одеколоном ты пользуешься. Как он называется?

– Что? Одеколон? А... «Сингапур».

Бам-бам-бам... – Огастин нажал на спусковой крючок.

– Отвратительный запах.

Голова Джордано ударилась об пол между стеной и кроватью. Огастин некоторое время стоял, глядя на него. Джордано не шевелился.

Прости, Винсент. Но я не уверен, что ты будешь молчать. Ты вышел из-под контроля. Запаниковал. Ты мог рассказать им обо мне и о встрече на ферме. Разве тебе можно доверять? Зучетти был прав. Ты – слабое звено. Кроме того, мертвый ответчик – весьма убедительный довод в пользу того, чтобы Морген-рот прекратил процесс.

Огастин взял себя в руки, его пульс успокоился, он глубоко вздохнул, положил пистолеты на кровать и открыл кейс. Убрал в него пистолеты, достал из пакета газету и бросил ее на кровать. Складывая пакет так, чтобы его можно было убрать в кейс, он обратил внимание на заголовок городской хроники в «Трибюн»: «Адвокаты, участвующие в процессе по делу Фигаро, требуют его прекращения». В подзаголовке стояло имя Марка Московица. Он уложил свернутый пакет в кейс, подобрал газету и усмехнулся. Он подумал о Тоцци. Спасибо за идею, Майк. И за шанс, который ты мне предоставил.

Глава 7

В ресторане они взяли столик у окна, что было очень кстати, так как все молчали. Гиббонс решил, что, если они не будут разговаривать, то, по крайней мере, смогут смотреть в окно. Утром они с Лоррейн в очередной раз крупно повздорили, потому что он упорно не соглашался ни на какой цвет, в названии которого будет присутствовать что-нибудь фруктово-ягодное. Каждый раз, когда она заявляла, что хочет покрасить ванную «в золотисто-медовый цвет с малиновым рисунком», у него буквально мурашки начинали бегать по коже. О Господи! Он ответил, что если бы хотел жить во фруктовой лавке, то женился бы на кореянке. Ей это не понравилось. Потом он допустил большую ошибку, заявив, что ее дядя Пит никогда не стал бы транжирить деньги на художественное оформление квартиры. В ответ она обвинила его в том, что он упомянул дядю Пита только потому, что интересуется его наследством. А это было неправдой. Да он сдохнет, если она притащит что-нибудь из этого дерьма в их дом. Они вволю накричались по дороге сюда, и теперь она сидела, застыв в холодном молчании, не замечая его.

Мисс Хэллоран вела себя, как ведут все женщины в подобных ситуациях. Она не поднимала глаз и не раскрывала рта, всем своим видом демонстрируя женскую солидарность, хотя эта встреча была ее идеей и, по всем правилам, она была хозяйкой этого стола. Она же тщательно изучала свою записную книжку, пытаясь в ней что-то отыскать.

Тоцци, сидевший с задумчивым и недоверчивым видом, разумеется, не мог спасти дело. Он все еще был смущен – не доверяя мисс Хэллоран, он испытывал к ней огромную ностальгическую тягу. Ну что за чертова работа! Когда-нибудь он перестанет думать о том, что он сыщик. Лет в девяносто.

Гиббонс подождал, пока все рассядутся, затем устроился у окна и немедленно отхватил огромный ломоть от хлеба, лежавшего в хлебнице, и развернул масло. Хлеб был теплый, но масло замерзло и было твердым как камень. Лоррейн сидела напротив него, потягивая воду, ресницы лежали на ее щеках. Она не смотрела на него. Господи. Золотисто-медовый с малиновым рисунком. И стоило из-за этого сражаться?

Намазывая замерзшее масло на кусок хлеба, Гиббонс разглядывал помещение. Это был простой, в домашнем стиле итальянский ресторанчик со столами, покрытыми клетчатыми скатертями, за несколько кварталов от дома суда, в Малой Италии. Единственное, что вызывало подозрение, – так это ресторан напротив.

Он откусил кусок хлеба и посмотрел на ресторан на другой стороне улицы. Он располагался в нижнем этаже жилого здания. Тяжелые бархатные шторы на окнах делали его несколько более строгим, чем их ресторанчик. На подоконнике, как и у них, было выставлено меню. Большая красочная вывеска протянулась от одного конца здания до другого. На ней по-итальянски было написано: «Ресторан „Прекрасный остров“ – превосходные итальянские блюда и вина». В левом углу вывески была изображена карта Сицилии – носок итальянского сапога, пинающий остров, как спущенный футбольный мяч. Ресторан принадлежал Саламандре. Наверху располагались его апартаменты. Гиббонс смотрел на мисс Хэллоран и жевал хлеб. Что это, простое совпадение – то, что она выбрала ресторан напротив дома Саламандры? А может быть, Тоцци прав, не доверяя ей?

Наконец мисс Хэллоран нашла то, что искала.

– Это моя дочь Патриция, – сказала она и положила фотографию на стол – кто хочет, может посмотреть.

О Господи, неужели она не могла придумать что-нибудь получше?

Лоррейн взяла фотографию и без особой теплоты сказала:

– Прелестная девочка, Лесли. – Она была сердита, но хорошо знала, что полагается говорить в подобных случаях. – И сколько ей?

– На прошлой неделе исполнилось пять.

Гиббонс тоже посмотрел на карточку.

– Очень плохо, – произнес он.

Лоррейн свирепо взглянула на него. Он ответил ей тем же.

– Я хотел сказать, очень плохо, когда твой день рождения в декабре, накануне Рождества. Никогда не получишь всех причитающихся тебе подарков. Разве только у твоих родителей мешок денег. Уж я-то знаю. У меня самого день рождения в декабре.

Лоррейн испепелила его взглядом и отпила еще немного воды. Лесли облизнула губы и нервно улыбнулась. Она надеялась таким образом поддержать разговор, но явно просчиталась. Большинство из тех, у кого маленькие дети, думают, что это надежная безотказная тема для поддержания беседы, но это справедливо, только если у собеседников тоже есть малыши или в разговоре с пожилыми людьми, помешанными на своих внуках.

Тоцци взял фотографию и посмотрел на девочку.

– Миленькая, – произнес он с каменным лицом. Девочка действительно была очень хорошенькая, но он не собирался изливать здесь свои чувства. Уж во всяком случае не перед Лесли Хэллоран. Ей он такого удовольствия не доставит.

Лесли мужественно снесла неудачу и просияла мягкой родительской улыбкой, надеясь хоть как-то расшевелить эту компанию.

– Патриция очень волнуется в ожидании Рождества. Она все еще верит в реальность Санта-Клауса, что довольно необычно для городского ребенка.

Тоцци кивнул, Лоррейн кивнула, Гиббонс кивнул. О Санта-Клаусе тоже много не поговоришь.

Лесли не сдавалась.

– Знаешь, Майкл, я слышала, ваше Бюро опекает Винсента Джордано? Обычно этим занимается служба охраны свидетелей при суде. Разве не так?

Гиббонс и Тоцци переглянулись. Предполагалось, что это будет небольшой междусобойчик, безобидная болтовня, например о покупках, не более того. Уж не думает ли мисс Хэллоран, что во время разговора ей удастся узнать что-нибудь интересное о Джордано? Может, она считает, что они забрали Джордано, чтобы добиться от него нужных показаний во время полуночных допросов в потайном месте – в духе дурацких шпионских фильмов? А не надеется ли она узнать, что Джордано, не выдержав испытаний, сообщил, почему он решил повернуть против своих? А может, она рассчитывает, что они в конце концов поделятся с ней какой-нибудь информацией – ведь у нее, Тоцци и Лоррейн есть общее прошлое? Или пытается разузнать, что собирается сказать на суде Джордано, чтобы начать разрабатывать тактику защиты своего клиента? Неужели она надеется за тарелку спагетти получить некоторые преимущества для себя и своего клиента – Саламандры. Ну-ну, надейся, надейся.

Гиббонс в очередной раз откусил кусок хлеба с маслом. Возможно, Тоцци очень даже прав в оценке Лесли Хэллоран.

– Разве я не права? – продолжала мисс Хэллоран. – Обычно охраной свидетелей занимается судебная полиция. Странно, что сейчас эту функцию возложили на ФБР.

Тоцци поставил свой стакан с водой.

– Ты права. Это очень необычно. – Он произнес это с таким видом, будто хотел послать ее к черту.

Она немного помедлила, покосилась на Тоцци, в уголках ее рта появилась неуверенная улыбка.

– Майкл, надеюсь, ты не думаешь, что я задаю эти вопросы для того, чтобы выудить у тебя информацию о Джордано? Я же понимаю, что ты не можешь мне ничего рассказать.

– Верно. И не надо спрашивать.

Лоррейн неодобрительно посмотрела на своего двоюродного брата. Она явно считала его грубияном. Прекрасно, к черту и ее. Абсолютно не понимает, что здесь происходит.

Лесли наклонилась вперед и посмотрела Тоцци в глаза.

– Ты не доверяешь мне, Майкл?

Затем она повернулась к Гиббонсу. У нее были невероятно синие глаза.

– А вы тоже думаете, что у меня есть скрытые намерения?

Гиббонс пожал плечами. Неужели же она на самом деле хочет, чтобы он ей ответил?

Лоррейн свирепо посмотрела на него – она не понимала, в чем дело.

– Что ж, возможно, этот ленч – не самая удачная идея, – сказала Лесли. – У меня создалось впечатление, что вы подозреваете меня в недобрых намерениях. Я знаю, мы не были настоящими друзьями, но я подумала, Майкл, что все может измениться. Такие процессы, как этот, – настоящее занудство: неделя за неделей, месяц за месяцем – и все одно и то же. Я ужасно обрадовалась, когда увидела в толпе знакомое лицо – ты появился тогда в суде в качестве свидетеля, – и решила, что, может быть, и ты чувствуешь нечто подобное. Поэтому я и пришла к тебе.

Она говорила очень искренне. Лоррейн сверлила глазами Тоцци, надеясь, что он исправит положение. Но откуда ей было знать, что адвокаты, занимающиеся уголовными делами, – великие артисты. Конечно, Лесли выглядела предельно откровенной, но разве можно доверять адвокату защиты?

Неожиданно раздался сильный стук в окно. Гиббонс инстинктивно потянулся за револьвером. И когда он увидел, кто стоит за окном, желание выхватить револьвер и всадить пулю в того типа только усилилось. Гиббонс нахмурился. За окном на морозе маячил Джимми Мак-Клири с поднятыми вверх руками и широкой улыбкой гнома на физиономии. Затем он опустил руки и направился к двери – можно подумать, кому-то он здесь нужен. Мак-Клири посмотрел на Лоррейн, и совершенно неожиданно ее лицо расцвело, как цветок, – она ждала, когда этот сукин сын подойдет.

– Лоррейн Тоцци, – сказал Мак-Клири, приближаясь к их столу, – ты согреваешь и зимний день.

Он смотрел только на нее. Интересно, откуда он знает, что она сохранила свою девичью фамилию? Логичнее, если в он предположил, что теперь она Лоррейн Гиббонс.

– Джимми, как поживаешь?

Она встала и, перегнувшись через Лесли, чмокнула Мак-Клири в щеку.

Гиббонс прикусил верхнюю губу – он был готов зарычать.

– Неплохо. А здесь, оказывается, очень мило, – произнес ирландец, покончив с поцелуями. – Два агента ФБР, очаровательная защитница и самый прелестный профессор средневековой истории, о каком только может мечтать любой школьник.

Мак-Клири стоял, потирая руки. Его лицо покраснело, а шляпы он не носил. У этого самодовольного болвана все еще была густая темно-каштановая шевелюра, которую он всем демонстрировал.

– В чем дело, Мак-Клири? – нахмурился Гиббонс. – Не можешь найти подходящий бар?

– И тебя очень приятно видеть, Катберт, – ответил Мак-Клири, просияв глазами хотя и в красных прожилках, но все еще лучистыми.

Гиббонс кипел от гнева, но сдерживал себя. Он не выносил, когда его называли по имени, особенно те, кто знал, что ему это не нравится. Но он не собирался доставлять Мак-Клири удовольствие.

– Что празднуем, ребятишки? Маленькая рождественская пирушка? – Его сарказм был так же откровенен, как и его ирландский акцент.

Тоцци сложил руки и откинулся на спинку стула.

– Ты намекаешь, что здесь происходит что-то противозаконное?

– Лично я далек от того, чтобы обвинять вас в чем-либо, Тоцци. Но, сын мой, тебя должна беспокоить сама видимость чего-то противозаконного. Сидите здесь у окна, на всеобщем обозрении. А я-то считал, что вы, итальянцы, более осмотрительны. – Сияние его глаз несколько померкло.

Гиббонс сложил руки.

– Мисс Хэллоран, Тоцци и моя жена – давние знакомые, Мак-Клири. Они росли по соседству. Если не веришь, можешь сам все выяснить. Это-то ты в состоянии сделать.

Мак-Клири поднял одну бровь и засунул руки в карманы пальто. Настоящий суперсыщик.

– Это правда, Лоррейн?

– Правда, Джимми. Хотя в те времена Майкл и Лесли не были большими друзьями.

Гиббонс покосился на нее. Ну спасибо, Лоррейн. Получается, что я наврал.

Лесли заговорила таким тоном, словно выступала с опровержением в суде.

– Мы с Майклом жили на одной улице, а Лоррейн была фактически моей первой няней.

Мак-Клири широко раскрыл глаза.

– Н-е-е-е-т. Наверное, речь идет не об этой Лоррейн, не о прелестной миссис Гиббонс. Да она всего на несколько лет старше вас, мисс Хэллоран. Правда, она вышла за человека значительно старше ее, но сама Лоррейн – это олицетворение вечной молодости.

Мак-Клири уставился на Гиббонса, на его губах, которые Гиббонс с удовольствием бы расквасил, блуждала дурацкая ухмылка. Гиббонс не мог отделаться от мысли, как было бы здорово откусить его маленький вздернутый нос.

– Почему бы тебе не оставить нас в покое, Мак-Клири?

– Я как раз собираюсь уходить, Катберт, мой мальчик. – Он поднял воротник. – Но запомни, что я сказал о видимости. Ваша встреча смотрится как-то не так.

Мисс Хэллоран стиснула зубы, взгляд ее стал колючим.

– Если у вас, мистер Мак-Клири, есть намерение выступить с обвинением, сделайте это в суде. Нам нечего скрывать.

– Ну что вы, мисс Хэллоран, не мое это дело – сообщать подобные вещи суду. Обо всем, что становится мне известно, я докладываю мистеру Огастину. А уж он решает, что доводить до сведения судьи, а что нет.

– Уверена, вы немедленно помчитесь к мистеру Огастину, чтобы сообщить ему о том, что, как вам кажется, вы здесь увидели.

– Да, мисс Хэллоран, я действительно работаю на прокуратуру США. И я бы пренебрег своими обязанностями, если бы не упомянул об этом случае. – В его ирландских глазах было какое-то непонятное выражение.

– Тогда, пожалуйста, передавайте мои наилучшие пожелания мистеру Огастину. Скажите ему, что, если он захочет обсудить с судьей Моргенротом список гостей, приглашенных мною на обед, я буду счастлива помочь ему. – Она произнесла это с такой язвительностью, что даже начала нравиться Гиббонсу.

– Непременно дам ему знать об этом, мисс Хэллоран. Приятного аппетита, джентльмены. Всего доброго, Лоррейн.

Мак-Клири поклонился и стал спиной пятиться к выходу, не сводя глаз с Лоррейн. Прежде чем уйти, он слегка поклонился Гиббонсу.

Чтоб ты сдох, Мак-Клири.

Лоррейн открыла меню.

– В его словах есть смысл. Это выглядит несколько подозрительно.

Три пары глаз уставились на нее. Лоррейн откровенно напрашивалась на неприятности.

Гиббонс оперся локтями о стол.

– Кем ты себя возомнила? Сандрой Дэй О'Коннор? Откуда тебе известно, что подозрительно, а что нет?

Лоррейн захлопнула меню.

– Думаю, замечание Джимми правильно. И я имею полное право согласиться с ним, если хочу.

– В самом деле? Ну, если у вас с ним такое взаимопонимание, иди и покрась его ванную в золотисто-медовый цвет с малиновым рисунком.

– Уверена, ему бы понравилось.

– Разумеется, особенно если в ней будешь ты.

Взгляд мисс Хэллоран скользил по залу. Люди, сидевшие за другими столиками, стали обращать на них внимание. Официанты делали вид, что их нет.

Тоцци взял Гиббонса за руку.

– Гиб, это же публичное место, успокойся.

– Скажи своей кузине, – фыркнул тот, – она первая начала.

Лоррейн с высокомерно-застывшим выражением лица произнесла:

– Я иду в дамскую комнату.

– Почему бы тебе не покрасить и ее, раз уж ты будешь там?

Ее величество проигнорировало замечание и торжественно удалилось. Мисс Хэллоран громко вздохнула и последовала за ней. Обычное явление. Ну что можно сказать о женщинах и дамских комнатах? Они обожают проводить там время. Вот теперь и эти две удалились, считай, на час – устроят в уборной маленькое дурацкое заседание. О Боже!

Подошел официант и поинтересовался, останутся ли они на ленч. Вид у него был такой, словно он только что похоронил кого-то из родственников.

Тоцци ответил, что все в порядке, и попросил принести карту вин. Не то этот молодчик пытался соблюсти приличия, не то надеялся подыграть мисс Хэллоран бокалом «кьянти» в середине дня. Бог его знает.

Гиббонс сидел, подперев кулаком подбородок и глядя в окно на снующие по Гранд-стрит машины. Он думал о том, что теперь они вряд ли будут обедать, а если даже и будут, он уже не получит от еды никакогоудовольствия. И во всем виноват Мак-Клири.

Пристрелить бы его до того, как он сюда вошел. Лоррейн находит его чертовски поэтичным. Так пусть же умрет молодым.

Он принялся разглядывать ресторан «Прекрасный остров» на другой стороне улицы и вдруг заметил, что дверь, ведущая на верхние этажи, где были расположены жилые апартаменты, открылась. Появился толстый человек в длинном пальто из верблюжьей шерсти с собакой на поводке. Это был щенок немецкой овчарки, с большими для его тела голенастыми лапами. Пес, как сумасшедший, тыкался туда-сюда носом и натягивал поводок, пытаясь дотянуться до обочины. Гиббонс прищурился, чтобы получше рассмотреть толстяка. Он не ошибся – это был сам Уго Саламандра.

Отлично, нечего ему здесь рассиживаться. Ничего, кроме изжоги, тут не получишь. Гиббонс встал и принялся натягивать пальто.

– Ты куда? – удивился Тоцци.

– Я забыл, мне нужно кое-что сделать. Перехвачу кусок пиццы где-нибудь по дороге в суд. Извинись за меня. – Гиббонс осторожно, бочком протиснулся к выходу.

– Но, Гиб...

– Разыщу тебя позднее, в управлении.

Он открыл дверь и вышел на мороз прежде, чем Тоцци успел что-либо сказать. Он ничего не хотел слышать.

Идя по тротуару, он застегнулся и нахлобучил шляпу. Толстяк со щенком как раз заворачивал за угол на другой стороне улицы. Гиббонс засунул руки в карманы и рысью пустился через Гранд-стрит, чтобы догнать его.

Глава 8

Щенок вынюхивал что-то вдоль края тротуара, то громко фыркая, прыгал в канавку, то выскакивал из нее, продолжая обнюхивать дорогу. Саламандра, державший поводок, говорил ему что-то по-итальянски. Похоже, подбадривал его. Гиббонс догнал толстяка на Малберри-стрит.

– Твой щенок гадит на улице, а ты не убираешь, – указал он на собаку.

Саламандра через плечо посмотрел на Гиббонса, затем перевел взгляд на кого-то за его спиной. Два амбала неожиданно возникли по обе стороны от Гиббонса. Чертовы сицилийцы, они всегда возникают из ниоткуда.

Казалось, неожиданное появление Гиббонса ничуть не удивило и не встревожило Саламандру – глаза сонные, на лице, как всегда, насмешливая улыбка.

– Ты не можешь меня арестовать. Закон об уборке дерьма – городской, не федеральный. У Фэ-Бэ-Эр нет прав наказывать за собачьи какашки. – Он был похож на большого, толстого, улыбающегося Будду.

Гиббонс посмотрел на амбалов. У обоих короткие ноги и гигантские плечи. Без пальто, в одних пиджаках, а под ними – свитера. Будда продолжал улыбаться дурацкой улыбкой. Еще бы – при такой защите можно чувствовать себя спокойно.

– Значит, ты меня помнишь, – констатировал Гиббонс.

– Конечно, помню. Не помню, как звать, но лицо мне знакомо. А как же? Я всегда вижу его в суде. Ты один из этих, из Фэ-Бэ-Эр. Вы арестовали меня в Бру-ка-лине давно-давно. Так? Тогда вы ошиблись, думали, я кто-то другой.

Широко улыбаясь. Саламандра смотрел ему прямо в глаза. Крепкий орешек.

– Ты все еще думаешь, что мы ошиблись и взяли не того, кого нужно?

– Конечно! Я – не торговец наркотиками. Я – бизнесмен. Мой бизнес – импорт итальянской еды: сыр, оливковое масло, помидоры, перец...

– Правильно. А я – Папа Римский.

Щенок скулил, дергал поводок.

– Ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр, пошли погуляем со мной. Моя собачка – она хочет гулять.

Они пошли, щенок бежал впереди, увлекая их вниз по Малберри в сторону Кэнел-стрит.

Гиббонс засунул руки в карманы.

– Для человека, которого обвиняют в торговле наркотиками, слишком уж ты веселый, Уго.

– Всегда надо быть веселым. – Будда плавно повел рукой. – Нехорошо быть грустным. Будешь грустить – заболеешь и тогда – пиши пропало – помрешь. Надо всегда смеяться. Это лучше, чем лекарство.

– Так ты теперь выступаешь в роли доктора?

Саламандра рассмеялся.

– Давай-давай, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр, сейчас Рождество.

Он показал на гирлянды огней, развешенные на телефонных столбах вдоль Малберри-стрит.

– В Рождество все должны быть веселые. Ты не любишь Рождество?

Гиббонс пожал плечами.

– В детстве любил.

Саламандра покачал головой.

– Не-е-ет, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр, нехорошо так думать. Будешь так думать – умрешь молодым.

Гиббонс посмотрел ему в глаза.

– Угрожаешь?

Будда рассмеялся, его толстые щеки покрылись складками.

– Ты очень подозрительный. Может, ты итальянец?

– Нет. Упаси Бог.

Они прошли мимо какого-то увеселительного заведения, в окне которого стояли трое плотных мужчин среднего возраста и пристально смотрели на них. Один из телохранителей поприветствовал их. Саламандра перехватил взгляд Гиббонса, брошенный им на окно, и опять расхохотался. Смеялся он смачно, от души.

– Ты думаешь, эти люди – мафия, да? Очень плохие люди?

– А что ты думаешь?

Саламандра надул губы и пожал плечами.

– Я никогда не встречал ни одного из мафиози. Я не знаю, как они выглядят.

– А твои дружки по процессу? Ты не знаешь, как они выглядят?

Саламандра поджал губы и покачал головой, как бы говоря: «Ничего-то ты не понимаешь».

– Те люди в суде – они не мои друзья. Я их не знаю. Правда. Но я знаю одно – это не мафия. Может быть, преступники, да. Но не мафия. Я так думаю.

– Почему?

– Мафия – это... как Санта-Клаус. – Он кивнул на бумажного Клауса, наклеенного на окно пиццерии. – Каждый знает о Санта-Клаусе, но он не живой человек.

– Ты говоришь, что мафия не существует?

– Нет, мафия, конечно, есть. Но не в Америке. Все привыкли, что мафия в Америке была. Может, двадцать – двадцать пять лет назад. Наверно, и сегодня кто-то называет себя мафией. Но они не мафия, просто шпана. – Он почесал промежность. – Понимаешь, что я говорю? Они делают глупости и говорят – они мафия. Но это неправда, они – дерьмо.

– А как насчет торговцев наркотиками? Наркомафии?

– Не знаю такое.

– Наркомафия – парни с Сицилии, которые орудуют здесь. Такие, как ты и другие обвиняемые.

– Те парни – я ничего про них не знаю. Я, я не мафия. Я – бизнесмен. Я тебе уже говорил. – Будда надулся и для пущей убедительности кивнул.

– Так ты говоришь, что мафия не существует?

– В Америке – нет.

– А в Италии?

– В Италии, на Сицилии, думаю, да, есть. На Сицилии очень тихая, но очень могущественная.

– По-твоему, сицилийской мафии здесь нет?

Саламандра пожал плечами и так посмотрел на Гиббонса, словно ответ был очевиден.

– Сицилийская мафия – очень тихие люди. Даже если они есть здесь, в Нью-Йорке, никто никогда про них не узнает. Может, они здесь, а может – нет. Ты никогда не узнаешь.

– А ты разве не в сицилийской мафии?

– Нет! Я тебе уже говорил.

– И ты не известный всем Севильский Цирюльник?

Будда так рассмеялся, что его глазки утонули в жирных щеках. Затем неожиданно запел тоненьким голосом:

– Фи-и-гаро, Фи-и-гаро, Фигаро, Фигаро...

Собака замерла на месте, плюхнулась на задницу и недоверчиво посмотрела на своего хозяина. Звук был ужасный.

– Видишь? Я не очень хороший Севильский Цирюльник, а?

Будда давился от хохота, слезы катились по его щекам, в уголках рта скопилась слюна. И впрямь колоритный малый.

Неожиданно у Гиббонса заработал биппер – переговорное устройство. Собака от страха задергалась, стараясь освободиться от поводка. Громилы моментально подскочили к нему.

– Успокой своих парней, Уго. Это всего лишь мой биппер.

Когда телохранители отошли, Гиббонс расстегнул пальто и снял биппер с ремня, чтобы узнать, кто его вызывает. Увидя номер на табло, он понял, что вызывает управление. Они хотели, чтобы он с ними связался.

– Лучше иди и позвони им, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр. Может, тебе надо арестовать какого бизнесмена.

– Это подождет. – Гиббонс отключил биппер и засунул его в карман пальто. – Ну так расскажи мне что-нибудь, Саламандра. Для человека, который не состоит в мафии, ты знаешь о ней слишком много.

– Дай тебе объясню. В Италии каждый школьник знает про мафию. В Америке есть ковбои. Шериф делает пиф-паф, убивает всех плохих людей – и он герой. Так? У нас в Италии есть человек мафии. Он тоже человек чести. Как у вас ковбой.

Гиббонс презрительно рассмеялся и плюнул на тротуар.

– Человек чести, черт побери. Я тридцать лет гоняюсь за парнями из мафии и ни разу не встретил ни одного, кого бы хоть условно можно было назвать человеком чести.

Саламандра в раздражении развел руками.

– А что я тебе говорю? В Америке нет мафии. Как ты можешь найти людей чести в Америке? Их здесь нет.

Гиббонс посмотрел вниз на щенка и нахмурился. Ему совсем не нравилось ломать комедию перед этим дерьмом, но он хотел понять, что представляет собой этот человек. Слишком уж он спокоен для того, кто находится под следствием. К тому же, как ни раздражал его Саламандра, это все же лучше, чем возвращаться в ресторан и снова сражаться с Лоррейн.

– А что в Италии, Уго? Там люди чести действительно честны?

– Абсолютно. Люди чести – они работают тайно. Если кто разболтает их секреты, они становятся как бешеные.

– И что тогда?

– Тогда они убивают тебя, убивают твою семью. Они заставляют тебя платить за измену. – Он пожал плечами, поднял брови и оттопырил нижнюю губу. Все это было для него очевидным.

Они вышли на угол Кэнел и Малберри. На Кэнел-стрит было оживленное движение, машины шли бампер к бамперу, сигналя неповоротливым пешеходам, которые с пакетами в руках тащились по переходам, закутавшись в зимние пальто и надвинув на глаза шапки. Гиббонс заметил, что люди под Рождество становятся рассеянными, особенно те, кто приезжает за покупками из Джерси и Айленда. Они не замечают, что происходит вокруг. Все, чем они озабочены, – это их рождественские покупки. И самое удивительное – они не попадают под машины. Может быть, если бы несколько человек пострадало, они бы перестали сюда приезжать. Мокрое пятно на мостовой в меховой парке. Гусиные перья, прилипшие к кровавому гамбургеру весом в двести фунтов. Милый образ. Вполне заслуживает показа по ТВ в качестве предупреждения дорожной службы – пусть эти идиоты дважды подумают, прежде чем ехать в город за покупками.

Саламандра взял щенка на короткий поводок и сошел с тротуара. Громилы подошли к нему вплотную – он собирался перейти Кэнел. Гиббонс посмотрел на противоположную сторону – там начинался Китайский квартал, Чайнатаун. Какого черта ему там понадобилось?

– Будем откровенны, Уго. Ты уверяешь, что в Америке мафии нет, что никакой ты не мафиози. Тогда чем же мы занимаемся в суде все это время, шутки шутим? У нас тысячи часов аудио– и видеозаписей, сотни фотографий, десятки агентов готовы дать свидетельские показания, что они видели твоих людей, торгующих наркотиками, работающих вместе, сообща, как одна семья. Ведь именно так работает мафия, верно?

– Не знаю, я не в мафии.

– Ладно, оставим это. Только скажи мне, как ты думаешь, почему правительство США идет на такие затраты, чтобы отдать вас под суд, если так очевидно, что мафии здесь нет? Скажи мне.

Будда опять оттопырил нижнюю губу и пожал плечами.

– Пааа-блисити. Кажется, так вы это называете. Это делает правительству хорошее пааа-блисити.

– Паблисити? О чем это ты, черт возьми, толкуешь?

Саламандра показал на ближайший угол, где группа пешеходов ждала, когда загорится зеленый свет. С краю стоял высокий тощий парень, держа у лица фотокамеру. Длинный телеобъектив был наведен прямо на них.

Гиббонс поднял воротник пальто и натянул шляпу на нос. Только этого еще не хватало.

– Как ты говоришь? Хорошая пресса? Да-да, это то, что я имею в виду. Хорошая пресса. Мафия делает хорошую прессу для правительства Соединенных Штатов.

Загорелся зеленый свет, и они пошли по пешеходной дорожке.

– Не понимаю. Объясни, что ты имеешь в виду.

– Я объясняю. Вы гоняетесь за мафией, отдаете под суд, сажаете в тюрьму. Поэтому вы хорошо выглядите. Адвокаты, судьи, полиция, Фэ-Бэ-Эр – все выглядят хорошо. Они ловят плохих людей из мафии. Все в Америке знают про «Крестного отца», да? Правительство заставляет людей верить, что поймало крестного отца. О-о-о, как замечательно, говорят они. Но это неправда. Это кино.

Гиббонс украдкой следил за фотографом. Парень шел за ними по другой стороне улицы и делал снимок за снимком.

– У тебя все перепуталось в голове, Уго. Ты говоришь глупости.

– Нет, нет, нет, ты послушай меня. Каждый в Америке знает про мафию. Но в Америке много очень плохих людей, хуже мафии. И никто их не знает. Возьми вот китайцев. Они везут героина в Америку больше, чем мафия. Скажи мне, я прав?

Гиббонс утвердительно кивнул.

– Да, ну и что из того? Ты хочешь выглядеть хорошо в сравнении с ними?

– А колумбийцы с кокаином?

– При чем тут они?

– А чернокожие с Ямайки с их марихуаной? Эти бешеные парни с ружьями и грязными волосами. Они застрелят любого, им все равно. А доминиканцы? Они тоже продают много наркотиков. И пуэрториканцы делают плохие вещи, а ирландцы торгуют оружием, а арабы взрывают самолеты...

– Что ты хочешь этим сказать?

– Американцы не знают об этих плохих людях так, как про мафию. Ты пошлешь в тюрьму нехорошего китайца, люди скажут: ну и что? Ты посадишь в тюрьму нехорошего итальянца, и все закричат: «О-о, мафия, ты хорошо поработал». Как шериф. На твою рубашку прикалывают золотую звезду. Ты же читаешь газеты, верно? Видел там мистера Огастина? Хорошо одет, в хорошем костюме. Только дай ему золотую звезду – и станет, как шериф.

Гиббонс прищурился. В чем-то этот жирный ублюдок прав. Дела о мафии на самом деле привлекают больше внимания, чем другие, и честолюбивые адвокаты, рассчитывая прославиться, стараются заполучить дела погромче. Но Том Огастин не из таких. Вполне возможно, он имеет склонность к политике, но как юрист он всегда был безупречен.

Будда погрозил пальцем.

– Ты не хочешь признать, но ты знаешь: я прав.

Они миновали китайский ресторан. И Гиббонс обратил внимание на уток, вывешенных в запотевшем окне, зажаренных до золотистой корочки с лапками и головами, с длинными, свисающими с металлических крючков шеями. Гиббонс посмотрел на ряд уток и усмехнулся – восемнадцать обвиняемых, все в ряд, с самым толстым в конце.

Неожиданно снова заговорил биппер. Гиббонс вынул его и посмотрел – опять управление.

Спокойно, спокойно. Я должен разузнать что-нибудь здесь.

Он выключил его и опять засунул в карман.

– Есть проблемы, мистер Фэ-Бэ-Эр? Может, это шериф Огастин вызывает тебя. Сделай, как он говорит, – поймай человека мафии.

– Ты действительно умный парень, Уго. Ты знаешь суть игры. Тогда объясни мне кое-что. Ты утверждаешь, что члены мафии – люди чести, так? Но как может человек чести продавать наркотики? Ты же не можешь сказать, что это благородное занятие.

Будда опять посмотрел на него несколько удивленно – все ведь так очевидно.

– Ты говоришь: «Я знаю мафию», – но ты ничего не знаешь. Я объясню тебе, что такое человек чести. У того, кто принимает наркотики, нет чести, он слаб и отвратителен. Он заслуживает, чтобы быть наркоманом. Если человек чести продает этому слизняку таблетки – это только бизнес.

– Для меня это грязный бизнес.

Будда нахмурился и пожал плечами.

– Ты говоришь так только потому, что в Америке закон запрещает продавать наркотики. Но этот закон не есть закон мафии. В нем нет смысла. Вы продаете пьянице виски, это о'кей. Почему? Где смысл? Я не знаю. Политики делают законы для себя. Поэтому в них нет смысла. У закона мафии – большой смысл, вот почему человек чести должен ему повиноваться.

Гиббонс покачал головой.

– Ты же понимаешь, Уго, что несешь чушь. Члены мафии занимаются этим только из-за денег, как и все прочие. И только.

Саламандра начинал раздражаться. Он стал грызть свой палец.

– Конечно, каждый хочет деньги. А ты как думаешь?

– Почему же мафия должна быть над законом?

– Я этого не говорил. Ты спросил, что я знаю о людях чести, и я тебе ответил. Я не говорил, хорошо это или плохо.

Гиббонсу самому захотелось укусить Саламандру за палец. Жирная сволочь думает, что она очень умна.

Щенок скулил и жалобно посматривал на своего хозяина, пока они пробирались сквозь толпу на тротуаре. По-видимому, такое количество народа пугало бедное животное. Саламандра произнес по-итальянски что-то успокаивающее.

Гиббонс обернулся и посмотрел на двух громил с каменными лицами. Он так и не смог вычислить, куда же направлялся этот чертов Саламандра. Когда они проходили мимо лотка китайца, торговавшего рыбой, взгляд Гиббонса упал на фиолетово-серую массу червей для наживки в гнезде из колотого льда. Когда же он поднял глаза, примерно в двадцати футах впереди увидел фотографа – он шел к ним навстречу и делал снимки.

Почему бы тебе не убраться отсюда вместе со своим дерьмовым «Никоном», пока я не засунул его тебе в...

– Я отвечал тебе ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр. Теперь ты мне ответь. – Будда смотрел серьезным, инквизиторским взглядом.

– Что ты хочешь узнать?

– Винсент Джордано – он что, рехнулся?

Гиббонс хмуро на него посмотрел. Он должен следить за своими словами, когда говорит о Джордано.

– Не знаю, Уго. Ты полагаешь, он сошел с ума?

– Думаю, да, он – сумасшедший. Только сумасшедшие дают показания против мафии.

– Ты говорил, что в Америке нет мафии. Что ни один из обвиняемых по делу Фигаро членом мафии не является.

Будда поднял указательный палец.

– Нет. Я сказал, что я не в мафии. Некоторые люди на процессе – с Сицилии. Про них я не знаю.

– О чем мы говорили? Ты считаешь Джордано сумасшедшим, потому что мафия, как вы говорите, собирается подписать на него контракт?

– Ты не знаешь, как работает мафия. Не американские панки, а настоящая мафия, с Сицилии. Если кто-нибудь, вроде Джордано, выдает мафию, они становятся как террористы. Много людей может пострадать, невинных людей, не только этот один человек. Понимаешь, что я говорю?

Гиббонс усмехнулся.

– Уж не хочешь ли ты меня запугать, а, Уго?

Уго вытаращил глаза.

– Конечно, тебе нужно бояться. Только сумасшедшие не боятся. Если кто-нибудь позвонит и сообщит мафии, где можно найти Джордано, это будет как голос свыше. Возможно, они убьют Джордано, а остальных не тронут. Эти люди, когда они в бешенстве – о Мадонна, – они убивают, убивают и убивают. Ты не знаешь. Парни с Сицилии иногда бывают очень плохими.

– Ты сицилиец.

– Да, но я не мафия. И еще – я невиновен. Я уже говорил тебе это. – Будда широко улыбнулся.

Биппер заработал опять. Гиббонс даже не вынул его из кармана.

– Наверное, ты им очень нужен, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр.

– Думаю, что да.

Занимайся своими делами, ты, жирная задница.

Саламандра нагнулся и опять заговорил по-итальянски с собакой, дергая беднягу за поводок.

– До встречи, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр. Моя собака должна сделать свои дела.

Он попрощался на итальянский манер – сжав пальцы в кулак. Они перешли через дорогу и направились в сторону забетонированного сквера, где несколько китайских мамаш мерзли со своими младенцами. Саламандра подвел щенка к пятачку грязи около железных качелей, подтолкнул его, песик тут же уселся и сделал кучу. Громилы стояли рядом и очень заинтересованно за всем наблюдали. На заднем плане маячили неясные очертания Томбс, нью-йоркской городской тюрьмы для особо опасных преступников, где Саламандре предстояло коротать свои дни, если бы ему не удалось освободиться под залог.

Тощий фотограф занял позицию в дальнем конце сквера за металлической оградой. Он делал какой-то грандиозный снимок собаки.

Не иначе как собирается получить вонючую Пулитцеровскую премию. Засранец.

Глава 9

Засунув руки в карманы, Тоцци стоял около лифтов и смотрел на табло с номерами этажей, висящее над дверьми из нержавеющей стали. Гиббонс стоял рядом и ворчал, потому что так и не успел перекусить.

Он в очередной раз нажал кнопку «вверх».

– И что же ты теперь собираешься делать? Ты устроил сцену мисс Хэллоран в ресторане?

– Я? Ничего подобного. Все было очень мило, когда ты ушел. Лоррейн немного дулась, но с Лесли все было в порядке. Все о'кей. Пожалуй, я ошибался на ее счет.

Раздался звонок, и двери лифта открылись.

Войдя в лифт. Гиббонс опять заворчал:

– Должно быть, ты что-то натворил, раз Иверс вызывает нас в час тридцать накануне Рождества.

Тоцци нажал на цифру "4".

– А почему ты решил, что это я что-то натворил? Почему не ты? Ты что, святой Иосиф в яслях?

Гиббонс пробурчал что-то себе под нос. Опять зазвенел звонок, и двери лифта открылись – четвертый этаж.

– Пошли, нас ждут.

Они вышли из лифта.

– Кабинет Огастина, кажется, в той стороне.

– Да, кажется.

Тоцци снял на ходу пальто.

– Однако почему нас вызвали сюда, а не в управление? Если Иверс намеревается устроить мне взбучку, не хотелось бы, чтобы он делал это в присутствии Огастина.

– Ага! Так ты допускаешь такую мысль? Значит, дело нечистое.

– О чем ты толкуешь?

– Ты же сказал, что не хочешь, чтобы Огастин слышал, как Иверс разделывает тебя. Раз ты признаешь, что Иверс собирается устроить тебе трепку, значит, ты ее заслужил. Правильно?

Тоцци сердито на него посмотрел. Его беспокоило, не будет ли им поставлена в укор встреча в ресторане с Лесли Хэллоран. Мак-Клири вполне мог прямо из ресторана отправиться к Огастину и нашептать ему в уши. Они не обсуждали судебный процесс, так что причин для взыскания не было, но, как заметил Мак-Клири, была видимость чего-то предосудительного, противозаконного. Очень плохо. Ему казалось, что в ресторане они с Хэллоран продвинулись вперед в своих отношениях. Интересно, нужно ли ждать окончания судебного процесса, чтобы пригласить ее на обед. Разумеется, если он того захочет.

Они завернули за угол и прошли вдоль длинного, ярко освещенного коридора. Все руководители отделов сидели в этом крыле. В самом конце коридора находились просторные апартаменты прокурора США и его высокопоставленных приближенных.

Насколько помнил Тоцци, у всех в этом крыле были прекрасные кабинеты – со стенами, окрашенными отнюдь не скучной, казенной краской, старинной мебелью и ковровым покрытием по всему полу. Они подошли к двойной темной двери кабинета Огастина, на ней золотыми буквами было написано: «Томас У. Огастин III, помощник прокурора США по Южному округу Нью-Йорка, отдел по борьбе с наркотиками». Тоцци повернул тяжелую бронзовую ручку и открыл дверь.

Один из помощников Огастина сидел за секретарским столом. Он был очень молод: самое большее – год-два после окончания юридического колледжа – и имел деловой, сосредоточенный вид. Ни дать ни взять Огастин-стажер.

– Вас ждут, – сказал помощник, кивая еще на одну двойную дверь рядом с его столом. – Проходите.

Он даже слова выговаривал, как Огастин, вежливо и слегка высокомерно.

Первым вошел Тоцци. Атмосфера в кабинете была напряженная, вызывающая самые дурные предчувствия. Начать с того, что, несмотря на пасмурный день, шторы на окнах были почему-то опущены. Огастин сидел за своим большим полированным столом в островке света, исходящего от бронзовой настольной лампы. Начальник отдела по особым делам Брент Иверс сидел в мягком кресле напротив Огастина. Когда они вошли, он быстро встал и повернулся к ним лицом. Иверс был взволнован и разгорячен, словно котел, готовый взорваться.

– Ну наконец-то, – процедил он сквозь зубы.

Огастин, который сидел слегка опустив голову и держа в руках пресс-папье, исподлобья взглянул на них. Ни приветствия, ни какой-нибудь паршивой любезности – ничего. Для него очень нехарактерно. Определенно что-то произошло.

– Ну? Что вы можете сказать? – спросил Иверс, и лицо его приобрело еще более суровое выражение.

У Гиббонса раздулись ноздри.

– Поздравления с Рождеством вас устроят? – спросил он.

Тоцци прикрыл рот рукой, чтобы скрыть улыбку.

Неожиданно Иверс уставил на него острый палец.

– Вы уже по уши в дерьме, мистер. Не усугубляйте своего положения.

Тоцци посмотрел на своего напарника. Гиббонс пожал плечами. Что здесь, к дьяволу, происходит? Почему Огастин так странно на него смотрит?

Гиббонс сбросил пальто и перекинул его через руку.

– Вы хотели нас видеть. Нам передали, что это очень срочно. Мы здесь. Так что говорите, в чем дело.

– Значит, вы не догадываетесь, зачем вас сюда вызвали? – Сарказм для Иверса тоже нехарактерен. Похоже, случилось что-то очень скверное.

– Вы что, не слышали об этом в новостях? – спросил Огастин. Он был намного спокойнее Иверса, но очень мрачен.

Тоцци швырнул свое пальто на диван.

– О чем – об этом? Мы что тут – в игры играем? Что вы имеете в виду? Говорите прямо.

– Где вы были весь день? Вы оба?

– Этим утром дома нас не было. Как-никак сегодня сочельник.

– Не болтай, Тоцци. Отвечай конкретно, где ты был, – повысил голос Иверс.

Тоцци недоумевающе взглянул на него.

– Почти все утро я провисел на телефоне – искал священника, который бы отслужил молебен по моему дядюшке.

– И это заняло все утро?

– Часа два-три. Мой дядя не принадлежал к общине свое-то прихода, поэтому никто не хотел его отпевать. Наконец в каком-то крохотном приходе в Джерси-Сити я отыскал одного шамана, который согласился сделать это за «приемлемое вознаграждение». Пятьсот долларов! Пять сотен баксов только за то, чтобы побрызгать святой водичкой, сжечь чуть-чуть ладана и прочесть несколько молитв. Самое настоящее вымогательство.

Гиббонс посмотрел на него.

– Пятьсот баксов? И ты на самом деле собираешься их платить?

Тоцци пожал плечами.

– У меня нет выбора. Если только ты сам не сделаешь этого.

– Тихо! Где ты был потом?

– Потом я встретился с Гиббонсом, чтобы вместе перекусить. С моей кузиной Лоррейн. – Он замолчал, раздумывая, говорить все или нет, но, вспомнив о Мак-Клири, добавил: – И Лесли Хэллоран.

Иверс был красен и зол.

– А вы, Гиббонс? Где были вы?

– Я ушел из дома около девяти, приехал в Сити и отправился к «Мэйси» за рождественскими покупками.

– Вместе с женой?

– Мы приехали вместе, она высадила меня на Тридцать четвертой улице, и я пошел за подарками для нее.

– Был с вами кто-нибудь еще? Не видели ли вы кого-нибудь, кто бы смог подтвердить ваши слова?

– Послушайте, Иверс, что здесь, к черту, происходит? Если вы в чем-то нас обвиняете, скажите – в чем.

Прежде чем заговорить, Иверс посмотрел на Огастина. Тот кивнул, и Иверс продолжал:

– Я хочу, чтобы вы знали: я изо всех сил стараюсь спасти ваши задницы. – Он уставился на Тоцци. – Хотя почему, собственно, я должен это делать?

Огастин выпрямился в своем кресле и посмотрел на них. Затем глубоко вздохнул и произнес:

– Об этом сообщалось во всех новостях. Мы полагали, что вы должны были слышать. – Он еще раз вздохнул. – Сегодня утром в доме вашего дядюшки произошла настоящая резня. Убит Винсент Джордано. И Марти Блюм.

– Сантьяго и Куни тоже, – добавил Иверс, неожиданно сникнув.

Мороз пробежал по спине Тоцци.

– О Боже.

Его первая мысль была о жене Сантьяго и их будущем ребенке.

– Как? – сдерживая приступ ярости, произнес Гиббонс.

– Множественные пулевые ранения из какого-то автоматического оружия, девятимиллиметрового, – сказал Иверс. – Баллистики сейчас работают над этим.

– Чья работа?

Иверс пристально на него посмотрел.

– Скорее всего того, кого послал Саламандра. А ты что скажешь?

– Так вот почему вы вкручиваете нам мозги: что да как. Думаете, мы это сделали?

Огастин протянул Тоцци свежий номер «Трибюн».

– Взгляните на четвертую страницу.

Тоцци в недоумении взял газету. Слишком уж быстро информация об убийстве попала в печать. Он открыл нужную страницу. Заголовок был выделен красным цветом: «Адвокаты на процессе по делу Фигаро требуют его прекращения». В подзаголовке стояло имя Марка Московица, той самой крысы в черном кожаном пальто из зала суда.

Тоцци быстро пробежал статью глазами. Гиббонс читал через его плечо. Ничего необычного – простой пересказ вчерашних событий в суде. Продолжение заметки было на тридцать девятой странице. Тоцци быстро пролистал газету. Его глаза сразу вцепились в последний абзац, выделенный красным:

"...Разочарование правительства черепашьими темпами процесса лучше всего выразил агент ФБР Майкл Тоцци, один из двенадцати свидетелей со стороны обвинения. Агент Тоцци сказал: если бы дело было за ним, он «подписал бы контракт на всех восемнадцати обвиняемых вместе с их предложенными защитниками. Просто стер бы их с лица земли. Я бы даже взял нескольких на себя», – добавил он.

Судебный процесс по делу Фигаро будет возобновлен 2 января".

Тоцци швырнул газету.

– Какого черта? Неужели вы считаете, что эту бойню в доме устроил я, потому что какая-то крыса написала, что я хотел бы это сделать? Вы что, действительно думаете, что я способен убить другого агента, нет – двух агентов? Иверс, вы так думаете?

– Цитата приведена точно? – спросил Иверс.

– Да, я говорил это, но она выдернута из контекста. Это было сказано мимоходом. Ясно, что я говорил не всерьез. – Он посмотрел на Огастина. – Помилуйте, Огастин, я же это вам говорил. Вы же поняли, что я шутил?

Огастин смотрел на него с каменным лицом. Помощник прокурора Соединенных Штатов не собирался вмешиваться и компрометировать себя.

Тоцци был готов взорваться. Вмазать бы сейчас кому-нибудь, желательно Огастину.

– Ладно. Кто-то что-то сказал, ну и что? Вы обвиняете меня в убийстве или в чем?

– Нет, мы не обвиняем тебя в убийстве, – сурово произнес Иверс. – Но нас беспокоит видимость, впечатление твоей виновности. Тебя уже предупреждали и раньше, чтобы ты держал язык за зубами, Тоцци. Предупреждали не раз. То, что ты сказал в суде, глупо и безответственно.

– Даже более того, – произнес Огастин, раскачиваясь взад-вперед в своем кресле, откинув голову на спинку. Тело его было настолько безжизненным и застывшим, что он казался парализованным. – Это очень опасное заявление. Я бы сказал, разрушительное.

– И почему оно разрушительное?

– Адвокаты защиты уже представили новые доводы в пользу прекращения процесса. Они требуют немедленной встречи с судьей Моргенротом. Мы встречаемся в его кабинете через полчаса. Они вопят, что это кровавое убийство продемонстрировало, что они и их клиенты находятся в смертельной опасности. Они говорят об этом всем, кто их хочет слушать, включая средства массовой информации. Теперь, благодаря твоему высказыванию, они, вероятно, обвинят руководство в тайном сговоре. И очень даже легко добьются прекращения процесса.

Огастин продолжал едва заметно раскачиваться всем корпусом, как труп.

Гиббонс покачал головой.

– У Моргенрота хватит ума, чтобы не пойти на это. Он не уступит: этой своре крикунов. Поверьте мне, я видел, как он работает. Он не придушит процесс только из-за статьи в газете.

Огастин пристально посмотрел на Гиббонса.

– Позволю себе не согласиться с тобой. Путь к прекращению процесса теперь открыт. Адвокаты защиты могут потребовать юридического разбирательства, если он к ним не прислушается. Среди них есть весьма уважаемые члены адвокатской коллегии, имеющие большое влияние. Кроме того, существует еще такой мощный фактор, как всеобщая симпатия к Марти Блюму в юридических кругах. Да, Моргенрот твердый человек, но он стареет. Я слышал, он собирается в отставку. Ни один юрист не захочет завершить свою карьеру на такой неприятной ноте, как должностное взыскание.

От расстройства Тоцци принялся тереть лицо.

– И что теперь? Вы хотите сказать, что дело проиграно?

Огастин покачал головой.

– Нет, я не дам этому делу так легко уйти в песок. Я слишком много над ним работал. Мы все работали. Оно дорого обошлось налогоплательщикам. – Он перевел взгляд на Иверса. – Мы с Брентом еще раз проанализировали ситуацию и надеемся, что найдем выход.

Иверс облокотился о край стола и вставил свою реплику:

– Тоцци, в ходе расследования убийства к тебе будут относиться так же, как и к любому другому подозреваемому. Никаких специальных привилегий. Чтобы избежать обвинений в предвзятости, ФБР полностью выводится из расследования. Для работы с полицией Нью-Джерси назначен специальный следователь.

– И кем же назначен этот специальный следователь? – ощетинился Тоцци.

– Нами.

Теперь Огастин сидел выпрямившись. Он явно оживился.

– Кем «нами»?

– Службой прокурора Соединенных Штатов. Мы с Бобом это уже обсудили.

Огастин кивнул в сторону апартаментов своего босса, расположенных вправо по коридору на этом же этаже.

– Я созову пресс-конференцию, чтобы объявить о назначении. Но отложим это до послезавтра, – в праздничные дни телевидение не любит подобные темы. Мы продемонстрируем, что контролируем ситуацию, и подчеркнем, что Бюро не будет вмешиваться в это дело.

– Ну-ну, давайте. – Тоцци попытался ослабить галстук – ему стало трудно дышать. В комнате не хватало воздуха. – Все это чистейший вздор. Совершенно очевидно, что я невиновен. Для чего устраивать охоту на ведьм? Для печати? Да черт с ними, с газетчиками.

Иверс встал в позу:

– Мы делаем это не для прессы и не для обустроенности. Нам надо справиться с адвокатами. Им нельзя давать в руки оружие, которое они используют, чтобы сорвать процесс. Тебе, Тоцци, это кажется вздором, но для спасения процесса это необходимо.

– К тому же, – вмешался Огастин, – имей в виду, что с юридической точки зрения наше мнение о твоей виновности или невиновности не играет никакой роли. В Нью-Джерси убито несколько человек, и тамошняя полиция будет считать тебя подозреваемым, пока факты не подтвердят обратного. Вполне вероятно. Гиббонс, они и тебя сочтут подозреваемым. В конце концов вы оба имели доступ в этот дом.

– Хотя, – быстро вставил Иверс, глядя на Огастина, – задняя дверь была, очевидно, взломана, а это свидетельствует в нашу пользу.

Огастин нахмурился и вздохнул:

– Ее могли взломать намеренно, чтобы создать видимость насильственного вторжения. Вероятнее всего Куни и Сантьяго помешали бы нападавшему войти. По-моему, сейчас разрабатывается версия о том, что убийца или убийцы были знакомы Куни и Сантьяго и поэтому они позволили им войти без тщательного обыска. Задняя дверь была взломана после того, как было совершено преступление.

– Значит, мы оба находимся под подозрением? Так?

Тоцци хотелось стукнуть их лбами друг о друга – так он был взбешен.

– Нет, Гиббонса мы не подозреваем, – произнес Огастин. – Наше расследование будет сосредоточено на тебе, Тоцци. Все дело в твоем высказывании. – Он посмотрел вниз, на валявшуюся на полу газету, и нахмурился. Сейчас он походил на самодовольного директора школы. Вот мерзавец.

– И кто же этот специальный следователь? – спросил Тоцци. – Я хотел бы поскорее с ним встретиться, чтобы раз и навсегда покончить с этим делом.

Огастин наклонился к внутреннему телефону и, не сводя глаз с Тоцци, набрал номер.

– Франклин, он уже пришел? – Очевидно, ответ был удовлетворительный, потому что далее Огастин сказал: – Пришли его сюда.

Тоцци повернулся и посмотрел на дверь. Бронзовая ручка скользнула вверх, и дверь открылась. Тоцци чуть не стало плохо, когда он увидел эти сияющие глаза, обращенные на него. Джимми Мак-Клири, чтоб он сдох.

– Добрый день, джентльмены.

Мак-Клири слегка поклонился и окинул взглядом комнату.

– Полагаю, вы все хорошо знакомы, – сказал Огастин. – Джимми, мы только что проинформировали Тоцци и Гиббонса о том, что собираемся предпринять.

– Отлично, – ответил Мак-Клири, глядя на Гиббонса и, как всегда, улыбаясь улыбкой гнома. – И надеюсь, вы сообщили ребятам о том, что я буду вести независимое расследование?

– О да, хорошо, что ты мне напомнил, Джимми. – Огастин опять взял в руки пресс-папье. – Прокурор Соединенных Штатов настаивает, чтобы специальный следователь был абсолютно независим и подотчетен только ему. Таким образом, Джимми уполномочен вести расследование в любом направлении, куда бы оно ни привело.

Гиббонс взорвался:

– Никак не пойму, кто здесь кого дурачит? Если все это делается для «видимости», то какого черта вы даете этому никудышному настоящие полномочия? Помилуйте, Иверс, вам же известен послужной список этого парня. Мак-Клири и ответственность, Мак-Клири и независимость, Мак-Клири и особые полномочия. Вы что – шутите?

Иверс уставился в пол, Огастин проигнорировал слова Гиббонса.

– Не хочешь ли ты что-нибудь сказать, Джимми?

Мак-Клири хмуро посмотрел вниз, затем медленно поднял голову и усмехнулся:

– Я хотел бы сделать одно маленькое предложение моему старому начальнику, мистеру Иверсу.

Иверс вскинул голову:

– Что такое?

– Я предлагаю, чтобы Тоцци был отстранен от работы до получения результатов моего расследования.

– Ах ты, сволочь! – вскочил на ноги Тоцци. – Вы не можете отстранить меня. У вас нет против меня улик.

Никто не произнес ни слова. Все взгляды устремились на смятые страницы «Трибюн» на полу.

Тишину нарушил Гиббонс.

– А как насчет меня, Мак-Клири? – проревел он. – Меня ты тоже хочешь отстранить?

Мак-Клири покачал головой и закудахтал:

– Нет, нет, нет. Это, конечно, благородно – поддержать своего напарника подобным образом, Катберт, но не ты распустил язык перед прессой. Это сделал он.

Тоцци начал краснеть. Ему хотелось оторвать Мак-Клири голову и заставить Огастина ее съесть. Но он сдержался. Дела и без того шли хуже некуда.

Иверс нервно теребил свой галстук. Ему было явно не по себе. Он посмотрел на Огастина, словно желая просить его о снисхождении, но было уже поздно – дело сделано. Специальный следователь уже произнес свое слово. Мак-Клири хотел, чтобы Тоцци отстранили от исполнения служебных обязанностей, значит, так тому и быть. Но, судя по всему, ему просто не нравилось получать распоряжения от холуев Огастина.

– Тоцци, позволь мне взять у тебя пистолет и удостоверение, – произнес Иверс упавшим голосом. – Будем надеяться, что все это скоро кончится.

Отстегивая кобуру с пистолетом 357-го калибра, Тоцци не сводил глаз с Огастина. Затем он вынул свое удостоверение и вложил в руку помощника прокурора.

Мак-Клири ухмыльнулся и кивнул. Этот ублюдок и лизоблюд был явно собой доволен.

Огастин опять наклонился над телефоном внутренней связи:

– Представители прессы прибыли, Франклин? – И, услышав ответ, сказал: – Спасибо.

Огастин поднялся и поправил манжеты рубашки.

– Джентльмены, искренне сожалею о подобном повороте событий, которого можно было избежать. – Он бросил пронзительный взгляд на Тоцци. – А теперь прошу прощения, я должен идти. Судья Моргенрот не любит, когда опаздывают. – Он поднялся из-за стола и пересек кабинет. – Веселого вам Рождества, джентльмены, – сказал он, выходя.

Тоцци наблюдал, как он остановился, чтобы взять толстую папку со стола своего помощника, как подошел к наружной двери офиса и исчез за ней.

Да... и всем спокойной ночи. Говнюк.

Глава 10

Тоцци открыл дверь своей квартиры в Хобокене и, не включая света, прошел прямо в гостиную. Он выглянул в окно и обвел взглядом многоквартирный дом на другой стороне улицы. Во многих окнах виднелись рождественские елки с белыми, красными, зелеными огнями на них. На ступеньках одного из подъездов кто-то поставил трехфунтового северного оленя Рудольфа с красными ноздрями, сделанного из пластмассы, с горящими лампочками внутри. Одна из лампочек светилась в носу оленя. Рядом с этим подъездом на тротуаре стоял новоиспеченный «специальный следователь» и наблюдал за домом Тоцци. Свет от лампочки в носу Рудольфа окрашивал его дыхание в красный цвет. Долбаный Мак-Клири.

В квартире стояла почти мертвая тишина. Ночь была очень темной. Только слышалась музыка, игравшая где-то в доме. Он прислушался – «Джингл-Белл-Рок». Тоцци так и стоял в темноте, не снимая пальто, окутанный тишиной рождественской ночи, глядя на мерцавшие внизу огни и пытаясь расслышать далекую мелодию, заглушаемую его собственным дыханием. Черт знает что.

Он подошел к окну, чтобы опустить шторы, но вдруг остановил себя. Ему нечего скрывать. Раньше он никогда не опускал шторы в этой комнате, пусть будет так и теперь! Ведь это как раз то, что надеется увидеть Мак-Клири, – подозрительное поведение. Тоцци снял пальто и швырнул его на стул. О Боже, с тех пор как он покинул кабинет Огастина и понял, что Мак-Клири сидит у него на хвосте, он стал подсознательно фиксировать каждый свой шаг. Гиббонс прав: Мак-Клири – верная ищейка Огастина, его холуй.

Тоцци прошел в спальню, снял куртку и галстук. Включил телевизор и, взяв пульт дистанционного управления, принялся искать что-нибудь подходящее. Но ему попадались только выпуски рождественских мультфильмов и старые кинофильмы, виденные им тысячу раз. Он продолжал поиск и наткнулся на знакомую сцену из фильма, в которой Белкер, главный герой, переодевается в Санта-Клауса. Тоцци переключил на другой канал – он был не в настроении смотреть детектив, особенно виденный много раз. Тоцци продолжал нажимать кнопки, пока неожиданно не увидел на экране что-то странное. Огонь. Звучала мелодия «Маленького барабанщика». Он не сразу понял, что показывали сжигание ритуального полена.

Когда он был ребенком, мать в рождественскую ночь обычно оставляла эту программу. Он всегда ныл и хныкал, потому что хотел смотреть что-нибудь другое, но она всегда настаивала на горящем полене. Она говорила, что это умиротворяет. Волна грусти нахлынула на него и покрыла волной безымянной тоски. Неожиданно Тоцци стало не по себе: ну что бы ему стоило уступить своей матери. Но он всегда хотел смотреть то, что ему нравится. А ей нужна была всего лишь одна спокойная ночь в году. Это же так мало. Он вздохнул. Все тогда было гораздо проще. Никто не сопровождал тебя домой и не следил за твоими окнами. Он даже и не подозревал ни о чем подобном. Тоцци, не отрываясь, смотрел на огонь, поглощавший полено. Звучала мелодия «Маленького барабанщика».

Он вернулся в гостиную и опять посмотрел в окно. Мак-Клири был еще там, переминался с ноги на ногу. Должно быть, он чертовски замерз. Так ему и надо. Пусть замерзает.

– Мы должны были бы играть в одной команде, Мак-Клири, – пробормотал он. – Ты забыл об этом? Твой босс тоже. А забыл ли он, а?

Тоцци смотрел, как пар от дыхания Мак-Клири уносится в холодное пространство, и размышлял, почему Огастин повел себя таким образом. Допустим, то, что он сказал в суде, говорить было ни к чему, тем более в присутствии этого Московица. Но, помилуйте, никто, даже адвокаты, не могли бы всерьез поверить,что он – убийца. У него не было мотива для убийства. Действительно, не было. Можно, конечно, сказать, что это было убийство по подозрению, но кто этому поверит? Как мог он убить Сантьяго и Куни, своих друзей, таких же агентов ФБР, как и он, даже если бы это и было убийство по подозрению? Кто в здравом уме поверит, что он является соучастником какого-то официального заговора? Вздор, который показывают в кино. Совершенно несерьезно.

Да, но Огастин-то принимает все это всерьез. Тоцци потер руки и, согнув их в локтях, прижал к животу. Он замерзал, зубы начали стучать.

Плохо. По-настоящему плохо. И хуже всего то, что ему некого винить, кроме самого себя. Когда он только научится держать язык за зубами? Когда?

Он смотрел вниз на Мак-Клири, а думал об Огастине. Почему, черт возьми, Огастина так обеспокоило случившееся с ним? Ведь этого ублюдка волнует только одно: как выиграть процесс Фигаро и следующей осенью стать мэром. Больше ничего. Хотя он же юрист. Проклятый законник. Все они одинаковы. Кровососы.

Тоцци пошел на кухню, зажег бра и открыл холодильник. Да, не густо. Он вытащил последнюю бутылку пива и, откупоривая ее, поискал глазами, что бы съесть. Присев на корточки, он проверил нижние ящики. Пакет моркови с луковой шелухой, которая скопилась за долгое время. Он извлек морковь, швырнул ее на стол, глотнул пива и открыл ящик стола – где-то здесь должна быть морковечистка. Он рылся среди больших деревянных ложек, лопаточек, открывалок, которыми никогда не пользовался, но никак не мог отыскать того чертова ножа. Он откинул голову, сделал еще один большой глоток и заметил ту самую железную коробку с печеньем, которую принесла Лоррейн. Она стояла на холодильнике.

Забыв про морковь, он взял коробку, открыл ее и, усевшись на кухонный стол, принялся выбирать печенье. Сначала он вытащил гладкое печеньице с грецким орешком посередине и отправил его в рот, разжевал и запил пивом. Затем отыскал еще одно такое же и быстро его съел. Он снова порылся в коробке, но, похоже, все печенье с орешками кончилось. Тогда он извлек печенье с кусочком вишни – всего лишь крохотный кусочек, для красоты, не настолько смертоносно-красный, чтобы убить его. Он забросил его в рот, пожевал немного, запил глотком пива, но, должно быть, не прожевал как следует и печенье застряло у него в горле – он закашлялся, из глаз потекли слезы. Чтобы протолкнуть печенье, Тоцци отпил еще немного пива. Потом он протянул под столом ноги, задрал подбородок, глотнул пива и уставился на печенье – колокольчики с красными и елочки с зелеными искорками. Он вспомнил, как они ели печенье в тот день, когда пришла Лоррейн и рассказала ему про дядюшку Пита, когда неожиданно появилась Лесли Хэллоран. Она сказала, что взяла адрес у его кузена Сала из Ньюарка.

Это правда. Он позвонил Салу, чтобы проверить ее слова. Но почему она отправилась к Салу, почему ей вздумалось брать у него адрес Тоцци? Решила возобновить старое знакомство? Хотя о каком знакомстве может идти речь? В те времена она его терпеть не могла.

Тоцци сидел, глядя в пространство. Вполне логично, что кто-то из обвиняемых, проходящих по делу Фигаро, хочет сфабриковать против него дело. Все подстроено так, будто убийство совершил агент ФБР. Понятно, что им нужно подставить ФБР и добиться прекращения процесса.

Неожиданный приступ дружелюбия у Лесли Хэллоран показался ему крайне подозрительным уже тогда, когда она без предупреждения заявилась к нему. Сегодня стало ясно, что дельце дурно попахивает. Если подумать, кто из обвиняемых по делу Фигаро может отдать приказ организовать подобную акцию? Конечно, Саламандра, босс.

А кто его адвокат?

Маленькая Лесли Хэллоран.

Маленькая сучка.

Он сделал еще глоток пива и дал ему медленно стечь по горлу. Не хочется в это верить. И все же, хотя его мнение о ней сегодня в ресторане изменилось, это исключить нельзя. Черт знает что.

Тоцци вскочил и бросился в гостиную. Мак-Клири продолжал мерзнуть вместе с Рудольфом. Кретин.

Он пробежал обратно на кухню, выключил свет и выглянул в окно, выходящее во двор. Дырка в заборе, через которую лазили дети, все еще не была заделана. С другой стороны был проход между домами. Можно пройти подвалом, оставить машину на улице и сесть в поезд, идущий на Манхэттен. Гиббонс прав, Мак-Клири – никудышный профессионал, он так и простоит всю ночь, наблюдая за парадной дверью и не сводя глаз с машины Тоцци.

Он еще раз заскочил в спальню, схватил куртку, выключил горящее полено. Он выведет ее на чистую воду, если надо. Скажет ей, что ее привилегии как адвоката не будут стоить и выеденного яйца, если она сидит на информации, способной предотвратить неправильный ход расследования. Запугает ее до полусмерти. Ему нужно знать наверняка, замешана ли она.

Надевая пальто и доставая из кармана ключи, Тоцци взглянул на телефонные справочники, громоздившиеся на полочке для телефона. Самый толстый из них – Манхэттенский том. На днях он нашел ее адрес, просто так, из любопытства: «Л. Хэллоран, 317, Вост. Первая улица».

Если ей хоть что-нибудь известно, что-нибудь, что может ему помочь, он заставит ее это сказать. Не имеет значения, как он это сделает, но он заставит ее все рассказать. Но, открывая дверь и затем запирая ее за собой, он в глубине души надеялся, что ей ничего не известно, что она не имеет никакого отношения ко всему этому и абсолютно ничем не может помочь его реабилитации. Ему хотелось верить, что она в полном порядке. Ему хотелось верить, что и она, после всех прошедших лет, тоже думает, что он в полном порядке. Больше всего он боялся разочароваться.

Тоцци вынул ключи из замка и отправился вниз, в подвал.

* * *

– Послушай, как у тебя хватило наглости заявиться сюда в сочельник и высказывать мне подобные обвинения, Майкл. Это просто неслыханно.

Ее лицо виднелось из-за дверной цепочки. Он видел в щель, что на ней был розовый, но не очень сексуальный халат.

– Я не могу все объяснять в коридоре. Дай мне войти. Мне нужно поговорить с тобой.

Он старался, чтобы его голос звучал небрежно – типично полицейская манера разговора, – хотя с трудом сдерживал раздражение. Он твердо решил добиться от нее правды.

Она внимательно посмотрела на него и неожиданно закрыла дверь. Он приготовился было хорошенько стукнуть в нее, когда раздался звук снимаемой цепочки. Дверь широко распахнулась. Лесли выглядела сердитой как черт. Тоцци посмотрел вниз и увидел ее ноги – в пушистых, поношенных, розовых тапочках. Он чуть не рассмеялся. Скажите пожалуйста, гордячка и воображала Лесли Хэллоран стоит перед ним с кулачками в карманах старого махрового банного халата и в потрепанных розовых шлепанцах на ногах.

– Что произошло, Майкл? Чего ты хочешь?

Тоцци гордо задрал голову и засунул руки в карманы брюк.

– Нет, это чего ты хочешь от меня? Вот что я хотел бы узнать.

Ее глаза горели, грудь высоко вздымалась.

– Когда ты наконец повзрослеешь, Майкл? Почему бы тебе не пойти домой и не приготовить себе горячего шоколада? Да не забудь про зефир.

Он ничего не ответил, просто стоял и смотрел на нее ничего не выражающим взглядом. Пусть-ка понервничает.

– Ни с того ни с сего, советник, вы свернули со своего пути и начали преследовать меня. Для чего?

– Но я вовсе не преследовала тебя.

– Ты проделала весь путь в Ньюарк, чтобы, мило побеседовав с моим кузеном Салом, раздобыть у него мой адрес, затем в один прекрасный вечер неожиданно заваливаешься ко мне домой и приглашаешь на ленч – и при этом говоришь, что не преследуешь? А до этого ты мне и двух слов не сказала. Интересно, чем это после стольких лет я стал так интересен?

– А кто говорит, что ты интересен?

Тоцци прижал кулаки к груди.

– Вот здесь, в глубине души, у меня дурное предчувствие, и мне это не нравится. А знаешь, почему у меня появилось предчувствие? Потому что кто-то пытается повесить на меня убийство, и я думаю, что этот кто-то – твой клиент Саламандра. Два дня ты как с неба свалилась. Что ты вынюхивала? Проводила небольшую разведывательную операцию для сицилийцев?

Она просто смотрела на него, как бы глазам своим не веря. И по-прежнему взволнованно дышала, хотя это могло означать и то, что он ее смутил. Ладно. Надо ее слегка припугнуть и посмотреть, не выдаст ли и выражение лица.

– Ты шизоид, Майкл. Тебе это известно? Как ты мог даже предположить такое? Откуда я знала, что ты не?..

– Мама?

Они оба одновременно повернулись. В коридоре, на другой стороне гостиной, стояла маленькая девочка с длинными спутанными светлыми волосами и терла кулачками глаза. На ней была красная клетчатая фланелевая ночная рубашка, к груди она прижимала маленького игрушечного скунса. Тоцци посмотрел на Лесли и увидел, что она переменилась в лице. Интересно, она всегда так волнуется, когда ее дочь просыпается среди ночи.

– Патриция, почему ты встала?

Лесли подошла к своей дочери и обняла ее.

Девочка смотрела на Тоцци огромными голубыми глазами – точь-в-точь, как у ее матери.

– Мама, это Санта-Клаус?

– Нет, дорогая, это не Санта-Клаус. – Лесли даже не взглянула на Тоцци.

– А он еще не пришел?

– Нет еще.

Тоцци улыбнулся, чтобы успокоить ребенка. Он чувствовал себя ужасно, разбудив ребенка накануне Рождества.

– Я один из помощников Санта-Клауса, – сказал он, глядя на Лесли. – Проверяю, все ли в порядке, и смотрю, достаточно ли велики трубы.

Лесли неодобрительно на него посмотрела.

– Ну же, дорогая, пойдем в кроватку. Я ведь говорила тебе:

Санта-Клаус не придет, если узнает, что ты еще не спишь.

Лесли повела дочку по коридору. Тоцци слышал, как девочка спрашивала, кем он был на самом деле. Он правда помощник Санта-Клауса?

После того как они ушли, Тоцци прошел в комнату и принялся ее рассматривать. В углу стояла маленькая рождественская елочка, убранная красными шарами и белыми свечками. Мило, но не очень выразительно. Подарков под ней еще не было – должно быть, Лесли ждала, пока ребенок окончательно уснет. Его мама всегда прятала подарки до самого сочельника. Даже став старше, он никогда не мог угадать, куда она их девала – их дом был не таким уж большим.

Мебель у Лесли была очень практичная и элегантная. Вся из натурального дерева и покрыта черным лаком. Похоже, ручной работы. Ничего вычурного и экстравагантного. Он развалился на кушетке, стоявшей посреди комнаты, и стал рассматривать картины, написанные маслом. Судя по манере исполнения, все они принадлежали кисти одного художника. Какие-то неопределенные контуры, окруженные неясными цветовыми пятнами, которые возникают из мрака, словно инопланетяне, выхваченные туманной ночью светом фар автомобиля. Возможно, подлинники, приобретенные на одной из этих новомодных выставок в картинной галерее в Сохо по пятьдесят тысяч за каждую, а может быть, это были типичные образцы гостиничного искусства, из «Холидей-Инн», купленные на одной из распродаж, устраиваемых по выходным дням в Манхассете. Искусство – это то, в чем он абсолютно не разбирался. Возможно, она и могла себе позволить коллекционировать предметы искусства, если получила мешок денег от клиента, замешанного в торговле наркотиками. Что ж, с нее станется. Это ведь высший класс, шик.

Тоцци встал и подошел к одной из картин. Картина его не интересовала – он хотел посмотреть стену за ней, узнать, выцвели ли обои, давно ли картина здесь находится. Но только он собрался ее отодвинуть, как вернулась Лесли. Она возникла из темноты коридора в своем розовом банном халате, как одна из фигур на этих картинах. В ее глазах был страх, смешанный с решимостью. И тут Тоцци увидел, что ее руки больше не засунуты в карманы – они сжимают пистолет.

У него опустились руки.

– Что ты собираешься с ним делать?

– Что потребуется, – ответила она. – Я не стану испытывать судьбу. Зачем ты пришел сюда, Майкл? Убить меня, как убил Марти Блюма и других?

Ее рука дрожала. Дрожали и ее губы. Она была до чертиков испугана, а это значило, что она может выстрелить без какой-либо особой причины.

Он держал свои руки так, чтобы она могла их видеть.

– Лесли, я никого не убивал.

– Я не позволю тебе причинить вред мне или моему ребенку. Ты понимаешь это? Я действую в рамках закона. Я защищаю своего ребенка и свою собственность. Я действую в рамках закона.

У нее начиналась истерика, она уже ничего не слышала.

– Лесли, положи пистолет. Хорошо? Положи пистолет, пока что-нибудь не случилось.

– Я думала, что знаю тебя, Майкл, но я ошибалась. Я не должна была тебя впускать. Не знаю, о чем я только думала. После того, что случилось сегодня, разве я могу тебе доверять?

Тоцци глубоко вздохнул. Пора переходить к решительным действиям.

– Может быть, ты впустила меня потому, что все-таки доверяешь мне? Может быть, потому, что я нравлюсь тебе?

Тоцци замер, ожидая ответа. Рука ее продолжала дрожать, но, судя по выражению лица, ее решимость окрепла. Его слова не доходили до нее. Ей казалось, что от него исходит угроза, и она убеждала себя, что, если потребуется, у нее хватит решимости остановить его. Тоцци и не сомневался, что сможет. Если уж обезумевшая мать смогла поднять автомобиль, чтобы спасти своего ребенка, то спустить курок – сущий пустяк.

Он посмотрел на пистолет – маленький, с серебряной насечкой, небольшого калибра – 22-го, а может, 23-го. С такими обычно расхаживает всякая шпана – их можно носить в карманах. Профессионалы предпочитают 9-миллиметровое оружие, пригодное для заказных убийств. Интересно, уж не подарок ли это от Саламандры?

– У тебя есть разрешение на ношение оружия?

– Да. И я знаю, как им пользоваться, если тебя это интересует.

Тоцци кивнул, как бы соглашаясь с ней, думая о том, сможет ли она выстрелить. Проверять это у него не было желания.

– Ты думаешь, я не смогу спустить курок? Что я всего лишь слабая маленькая женщина, да? Ты так думаешь?

– Нет, я думаю не об этом.

Она нервно рассмеялась.

– Нет? Тогда о чем же?

– Я думаю о танцах.

– Что?

– О танцах. Мы называли их «миксером». Помнишь? Тогда мы учились в старших классах.

Она настороженно прищурилась, не доверяя ему.

Он продолжал говорить, теперь она прислушивалась к нему.

– Я помню «миксер» в вашей школе, накануне Дня всех святых. Я пришел на него с парочкой своих приятелей. Один из них еще утрепывал за девочкой из твоего класса, мы все ходили тогда большой компанией. Наверно, было смешно на нас смотреть.

– Для чего ты все это говоришь? – Ее рука дрогнула немного сильнее.

– Моего дружка звали Джо Рейли. А его подружку – что-то вроде Пэм. Фамилия у нее была не то польская, не то украинская, не помню.

– Пэм Сабиски? Она была моей хорошей подругой.

– Знаю. Я помню тебя с этой ночи. Танцевали в гимнастическом зале, было довольно темно. Думаю, кто-то убедил классных дам, что вечер, посвященный Дню всех святых, должен проходить в темноте. Обычно на «миксерах» зажигали все огни, чтобы контролировать наши шуры-муры. Короче, ты с подружками стояла в одной стороне зала, а мы с приятелями – в другой и, прислонившись к стенке, рассматривали вас.

– Зачем ты все это мне говоришь?

Чтобы убедить тебя положить пистолет. Чтобы не дать тебе сделать дырку в моей грудной клетке. Чтобы заставить тебя поверить мне.

– Не знаю, помнишь ли ты, какими бывают мальчишки в, этом возрасте, – продолжал он. – Они слишком горды, чтобы поступиться своей самостоятельностью, но слишком глупы, чтобы хоть как-то ее доказать. Помню, я простоял целый вечер, глядя на тебя и пытаясь придумать, как пригласить тебя на танец. Сейчас я могу в этом признаться. Я действительно был тогда к тебе неравнодушен, но мы никогда не разговаривали, и я даже не знал, как к тебе подойти. Понимаешь, всем своим видом ты показывала, что не хочешь иметь ничего общего с такими парнями, как я. Ты всегда казалась ужасно сердитой.

Ты и сейчас такая же.

– Я помню эти танцы, – произнесла она после долгого молчания. – Пэм бегала из одного конца зала в другой, изо всех сил старалась нас расшевелить и заставить танцевать с твоими приятелями.

– Верно. А ты помнишь название группы, которая играла на том вечере?

Она покачала головой.

– "Колеса фортуны". Они были оттуда, где я жил, – из Вейлсбурга. Помню, свое второе выступление на этом вечере они начали с «Веди мою машину» – одна из песен «Битлз». Мне она ужасно нравилась: «Малышка, ты можешь вести мою машину, да-да-да-да». Когда ее заиграли, я почти решился пригласить тебя. Почти. Я ждал, чтобы ты улыбнулась. Хоть чуть-чуть. Но ты не улыбнулась, и я струсил. Потом я видел, как ты танцуешь с каким-то типом из Сетон-Холл. Весь остаток вечера ты провела с ним. Может, будь эта песня немного длиннее, я бы...

Она стояла, словно окаменев, пистолет по-прежнему направлен на него. Потом как-то сразу опустила его и грустно и тяжело вздохнула, будто все надежды покинули ее. Опустив голову, она закрыла лицо руками.

– Черт побери, конечно же ты не убийца.

– Я в самом деле не убийца. – Тоцци осторожно придвинулся. – Лесли, положи пистолет.

Она продолжала стоять не шевелясь. Он подошел еще ближе.

– Лесли, пожалуйста, отдай мне пистолет.

У нее задрожали плечи. Она зарыдала, спрятав лицо в ладони. Когда он приблизился еще на один шаг, Лесли неожиданно подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Ну что ты уставился? Да, я боюсь. Я боюсь за Патрицию. – Ее лицо сморщилось, в глазах блестели слезы. – Ей же всего пять лет.

Она бросила пистолет на кушетку и отвернулась от него – ей не хотелось, чтобы он видел, как она плачет.

Тоцци подошел совсем близко и, немного помедлив, положил ей руки на плечи. Ему хотелось успокоить ее. Извиниться за то, что до чертиков напугал ее. Как он ошибался на ее счет! Она ни в чем не виновата, а он-то так скверно о ней подумал. Ему хотелось сделать для нее что-нибудь, как-то все уладить.

В довершение всего у него вдруг началась эрекция. Касаться ее, стоять рядом с ней, такой незащищенной, – именно это виделось ему в мечтах. И вот все осуществлялось. Тоцци поежился. А он-то... Ну и свинья же он.

Вдруг она быстро повернулась и обняла его, прижавшись лицом к его груди.

– Я боюсь, – всхлипывала она. – Проклятье, а что, если они придут за мной? Что будет с Патрицией?

А в самом деле, что, если они придут за ней? – подумал Тоцци.

Он прижал ее к себе.

– Не волнуйся. Ничего с вами не случится – ни с твоей дочерью, ни с тобой. Обещаю тебе.

Его возбуждение все усиливалось. О Господи.

Она продолжала плакать, жалобно всхлипывая. От звука ее плача у него перехватило дыхание. Он подумал об Иверсе, Мак-Клири, Куни и Сантьяго, кровавой бойне в доме дяди Пита. И вдруг его пронзила неожиданная мысль: а ведь все это действительно могут повесить на него. Его в любой момент могут арестовать, отдать под суд. И тогда убийца может прийти сюда и расправиться с ней, как он это сделал с Марти Блюмом. Не исключено, что он хочет убить как можно больше адвокатов и добиться таким образом прекращения процесса. А он сам в это время будет сидеть под замком в ожидании суда. Тоцци попытался сглотнуть, но не смог. В пору зарыдать вместе с ней.

– Послушай, Лесли, я хочу тебя о чем-то спросить. – Он чувствовал себя так же неуверенно, как на том «миксере» накануне Дня всех святых.

– О чем? – Она все еще всхлипывала, уткнувшись головой в его грудь.

– Возможно, мне потребуется хороший адвокат. Видишь ли, они собираются навесить все эти убийства на меня. Ну и... Не знаю, как сказать... Ты бы не согласилась представлять мои интересы?

Она подняла голову и посмотрела на него. У нее были красные, мокрые и несчастные глаза.

– Возьми Костмейера, – проговорила она. – Он адвокат что надо.

– Но я хочу тебя.

Она посмотрела ему прямо в глаза и прошептала:

– Что ж, о'кей.

Тоцци не мог больше сдерживаться. Наконец-то Лесли Хэллоран стала досягаемой. Она больше не смотрела на него ни высокомерно, ни свирепо. Она здесь – в его руках, такая беззащитная и такая красивая. Он наклонился и принялся целовать ее, очень осторожно, пока не понял, что и она хочет того же. Лесли приподнялась на цыпочки и прижалась к нему.

О Господи.

Они целовались долго и страстно. У него кружилась голова, он боялся открыть глаза, опасаясь, что упадет. Наконец они оторвались друг от друга, чтобы вздохнуть, его руки по-прежнему на ее узкой спине, глаза смотрят прямо в ее прозрачные синие очи. Она положила ладони ему на грудь и улыбнулась, улыбнулась хорошей доброй улыбкой.

– Знаешь что? – Ему сдавило горло, он мог только шептать. – Я мечтал об этом с четырнадцати лет.

Ее синие глаза засияли.

– И я тоже.

Тоцци так и сел.

Глава 11

– Если честно, Майкл, я думаю, это ужасно. Почему ты не сказал мне, что тебе не удалось снять «Колумбус-Холл»? Я бы с удовольствием пригласила всех к себе. Это единственное, что я могла бы сделать для дяди Пита.

Тоцци смотрел на нее поверх бумажного стакана с кофе, отпивая понемногу и кивая в ответ, чтобы его кузина Мари думала, что он ее слушает. Комната была забита родственниками и друзьями семьи. Все они ели пирог и бутерброды, пили кофе, некоторые выглядели опечаленными, другие делали вид, что опечалены, – развлечение своего рода. Тоцци никогда не понимал, какого черта после похорон всегда устраиваются такие приемы. И ведь не сказать, что на подобных мероприятиях особенно хорошее угощение. И зачем говорить что-то, после того как покойника опустили в землю. Зачем говорить то, чего при жизни ты ему не сказал? Глупо. Клади парня в землю, брось туда свои цветы и топай домой. Зачем еще нужны приемы?

Мари качала головой, слегка причмокивая. Это была маленькая женщина примерно лет тридцати пяти, с короткими, черными как смоль волосами и огромными глазами, которыми она вращала при разговоре, словно кошка на детских ходиках, когда хвост качается в одну сторону, а глаза поворачиваются в другую. Она говорила медленно, занудно, противным гнусавым голосом. Разговор с ней мог вызвать зубную боль.

– Никак не могу понять, почему они разрешили тебе использовать этот дом после того, что здесь случилось. – Она поджала губы и повела глазами в сторону потолка.

Тоцци посмотрел на лестницу, на полицейского из Джерси-Сити, сидящего на складном стуле. От перил до стены была натянута желтая ленточка.

– Понимаешь, Мари, с формальной точки зрения это действительно место преступления. Но один мой знакомый из прокуратуры нажал на рычаги и убедил местную полицию разрешить нам воспользоваться хотя бы первым этажом.

Это сделал Мак-Клири по собственной инициативе. У ирландцев особое отношение к похоронам.

– И все же ты не должен был собирать всех в этом месте. Я нахожу это ужасным. – Она еще раз крутанула глазищами.

Тоцци так и подмывало открыть ей истинную причину, почему он решил устроить поминки именно здесь. Идея принадлежала адвокату дяди Пита. Он предложил собрать здесь родственников, чтобы они собственными глазами увидели, чем владел их дядя, и потом не обвиняли Тоцци в укрывательстве самого ценного. Все они – и особенно Мари – считали, что у дяди Пита здесь зарыто золото. Мари то и дело возникала с воспоминаниями о вещах, которые, как она помнила, были у дядюшки и которые она хотела бы получить на память. Тоцци до чертиков хотелось отвести ее наверх, показать спальню, в которой произошло убийство. Может быть, это так ее напугает, что она уйдет поскорее. Хотя едва ли, ведь здесь спрятаны такие «сокровища».

Глаза Мари вернулись на место, затем крутанулись вниз.

– Послушай, Майкл, что-то я не припомню этот ковер. Он очень мил.

Тоцци посмотрел вниз, на восточный ковер, на котором они стояли. Все талдычили об этом ковре, все положили на него глаз.

– Знаешь, он будет отлично смотреться в моей гостиной. – Мари произнесла это, как бы размышляя вслух. – Цвет красного бургундского с синим. Чудесно подойдет к моей софе. – Она рассматривала ковер, держась рукой за подбородок и кивая.

Тоцци перевел взгляд на переполненную людьми комнату напротив, набитую велосипедами. Гиббонс и Лоррейн были там. Черт побери, хоть бы Лоррейн пришла и спасла его от Мари. И Лоррейн вняла его мольбе – повернула голову и посмотрела-таки в его сторону.

Ну иди же сюда, Лоррейн. Я понимаю, что Мари – это чирьяк на заднице, но дай мне передышку, чтобы я не прикончил ее.

Лоррейн кивнула ему, затем похлопала Гиббонса по плечу, и они вдвоем направились в его сторону, пробираясь сквозь толпу скорбящих.

Спасибо, Лоррейн. Не забуду твоей доброты.

– Мари, – позвала Лоррейн, подойдя к ней сзади, – я как раз искала тебя.

Мари взглянула на нее через плечо глазами-блюдцами.

– Я все время была здесь, Лоррейн, выговаривала Майклу: как это ужасно – пригласить всех сюда. – Мари опять посмотрела на потолок. – Я имею в виду то, что произошло наверху. Кошмар. Я чрезвычайно огорчена.

– Зачем же ты пришла, если знала, что это тебя огорчит? – возник из-за ее плеча Гиббонс.

Мари повернулась и смерила его негодующим взглядом, гордо вскинув голову.

– Я должна была прийти. Из уважения к дяде Питу.

Тоцци посмотрел на Гиббонса, затем на Лоррейн. Никто не произнес ни слова, хотя все подумали одно и то же.

– Мари, ты разбираешься в античном искусстве, – сказала Лоррейн. – Здесь есть кое-что, я хотела бы тебе показать. Думаю, это настоящее стекло периода упадка, но я не уверена.

Брови Мари подскочили к самой челке.

– Мы продолжим наш разговор позже, Майкл.

Она охотно последовала за Лоррейн, когда та взяла ее за локоть и потащила за собой.

Тоцци потер затылок.

– Спасибо.

Гиббонс поболтал оставшийся в чашке кофе.

– Молчи. Ты выглядел так, словно готов был ее удавить.

– Такая мысль приходила мне в голову.

– Не самая удачная мысль. Во всяком случае, не в этом доме. – Гиббонс поднял глаза к потолку. – Ты же знаешь. Возвращение на место преступления, нанесение нового удара и всякое прочее дерьмо.

– Можешь не продолжать.

Тоцци потер виски, чтобы расслабиться, нужен массаж, или хорошая встряска, или что-нибудь в этом роде.

В дверь снова позвонили. Кто-то из родственников пошел открывать. Последовал целый поток охов и ахов, но Тоцци не смог рассмотреть, кто пришел, – мешали спины скорбящих. Когда толпа расступилась, он увидел, кто вызвал такое оживление, – Лесли с дочерью. Патриция была одета в темно-зеленое бархатное платье с круглым кружевным воротничком. Она вцепилась в мамину руку, не зная, куда деваться от смущения. Тоцци очень хорошо ее понимал. В детстве он тоже испытывал нечто подобное.

Гиббонс покачал головой.

– Вот уж этого я никогда не пойму. Почему итальянцы сходят с ума всякий раз, когда появляются маленькие дети? Можно подумать, каждый ребенок, по меньшей мере, младенец Иисус. До меня это не доходит. У твоего дяди было, пожалуй, одно достоинство: он никогда не терял головы, когда речь заходила о детях. Он их ненавидел, не так ли?

– Да, прежде всего он ненавидел меня.

Лесли прокладывала дорогу сквозь толпу. Она улыбнулась Гиббонсу, затем взглянула на Тоцци.

– Как дела, Майкл? Ты чем-то озабочен.

– Все в порядке. – Тоцци изобразил улыбку и присел перед Патрицией, которая пыталась спрятаться за маминой ногой, пальцы она держала во рту. – Как дела, Патриция?

Она пожала плечами, отступая еще дальше за Лесли. Однако ее улыбка и быстрый взгляд сказали ему, что она его узнала, но слишком смущена, чтобы признать это. Тоцци подмигнул ей. Эта малышка – настоящая кокетка.

Патриция подергала мать за руку, та нагнулась, и девочка прошептала ей на ухо:

– Мамочка, это же помощник Санта-Клауса.

– Помощник Санта-Клауса? Что за бредятина? – пробурчал Гиббонс, покосившись на Тоцци.

– Прошу прощения, что взяла с собой Патрицию. В школе у нее рождественские каникулы, и я не нашла никого, кто бы мог посидеть с ней в середине дня. А мне хотелось выразить свои соболезнования.

Тоцци еще раз присел и улыбнулся ребенку.

– Так что же ты получила на Рождество, Патриция? Ты мне скажешь?

Малышка улыбнулась в ответ, покружилась на одной ножке, еще раз пожала плечиками. Ее синие глаза смотрели на него кокетливо и лукаво.

Гиббонс присел рядом с ним и пробормотал ему на ухо:

– А что ты, козел, получил на Рождество? Бьюсь об заклад, я, кажется, догадываюсь.

Тоцци проигнорировал замечание своего напарника и продолжал разговор с Патрицией, уговаривая ее рассказать про рождественские подарки. Она нравилась ему, милая смышленая девочка. Кроме того, у нее не было скрытых намерений, чего нельзя было сказать ни об одном из присутствующих. Кроме того, уж лучше общаться с Патрицией, чем терпеть насмешки Гиббонса, который наверняка будет выпытывать, что у них было с Лесли, а ему не хотелось об этом говорить.

Снова звонок в дверь, и снова взрыв изумленных возгласов. Посмотрев на дверь, Тоцци сразу понял, кто пожаловал на этот раз. Даже слепой не спутал бы этого человека с кем-либо из родственников. Высоко поднятая голова, горделивая осанка, длинный тонкий нос, волевой подбородок, черный костюм из «Брукс бразерс» – одного из фешенебельных магазинов. Кто же еще, как не сам король истинных американцев – Том Огастин?

Тоцци поднялся навстречу Огастину. Этот сукин сын изрядный нахал. Это же он ведет против меня расследование, отстранил от работы, а я должен делать вид, что ничего не произошло. Ну уж нет, хрен тебе.

Огастин приветливо улыбнулся и протянул руку. Прежде чем пожать ее, Тоцци так на нее посмотрел, словно полагал, что в ней могло оказаться собачье дерьмо. Огастин предпочел этого не заметить.

– Майк, я зашел, только чтобы отдать дань уважения памяти покойного.

– Не стоило беспокоиться. – Тоцци даже не пытался быть вежливым.

Огастин приподнял брови.

– Я понимаю, на тебя сейчас столько всего обрушилось. Понимаю...

– Почему Мак-Клири висит у меня на хвосте двадцать четыре часа в сутки? Это что, так уж необходимо?

– Джимми Мак-Клири независимый следователь. Он не отчитывается передо мной.

– В самом деле?

– Я не понимаю твоего ко мне отношения, Майк. Ты ведешь себя так, будто считаешь, что я хочу подставить тебя.

– А что мне еще думать? По крайней мере, действуете вы так, словно в самом деле собираетесь меня подставить.

Огастин хотел было что-то ответить, но передумал. Вместо этого он обратил свой взор на Лесли.

– А что вас привело сюда, советник?

Ее большие синие глаза стали узкими, как лазерный луч.

– Я – друг семьи. Том.

Огастин задумчиво кивнул, смерив ее взглядом.

– Да... понимаю.

– Зачем вы пришли сюда, Огастин? Я имею в виду настоящую причину, – спросил Тоцци.

И так резко отвернулся, что растянул мышцу – между лопатками почувствовалась боль.

Огастин закинул голову и посмотрел на него сверху вниз.

– Я же сказал, Майк, что пришел отдать дань уважения.

– Благодарю.

Тоцци потягивал кофе и свирепо поглядывал на Огастина.

– Ты очень гостеприимен, Тоцци, – высокомерно заметил тот.

– Кажется, вы собирались куда-то идти, не так ли? Не стоит оставаться из-за меня.

Огастин хотел было что-то сказать, но сдержался и только мрачно улыбнулся. Затем он посмотрел на Патрицию.

– Иногда люди сердятся на других, хотя прежде всего им следовало бы сердиться на самих себя, – бросил он в пространство, ни к кому не адресуясь.

Патриция спряталась за мамины ноги. В ее глазах был страх. Тоцци встал между ним и Лесли с Патрицией.

– Вы напугали ее.

Огастин выпрямился в полный рост и опять посмотрел на него свысока.

– Твое раздражение можно понять, Майк, но ты изливаешь его не на того, на кого следует. На самом деле это я должен встать в позу. Мало того, что ты сделал это идиотское заявление насчет убийства всех обвиняемых с их адвокатами в присутствии репортера, но ты и мне об этом сказал. Я также могу быть обвиненным в убийстве. Ты это понимаешь?

– Тогда почему же расследование не ведется против вас?

У Огастина раздулись ноздри.

– Эй, Тоц, полегче.

Гиббонс взял Тоцци за локоть.

– Я просто задал вопрос. Гиб. – Он сделал шаг назад, не отрывая взгляда от Огастина.

Огастин поправил манжеты.

– Майк, ты сильно отличаешься от всех федеральных агентов, с которыми мне доводилось иметь дело. Большинство агентов – народ сдержанный, умеют скрывать свои эмоции. Ты же – весь как на ладони. Это очень необычно для фэбээровца.

Тоцци ухмыльнулся ему в лицо.

– Чего вы хотите? Я же итальянец.

Огастин кивнул.

– Конечно, конечно.

В разговор встрял Гиббонс:

– Ну и как продвигается независимое расследование? Дошло наконец до Мак-Клири, что Тоцци невиновен?

Огастин переводил взгляд с Гиббонса на Лесли и, обратно.

– Я не имею права обсуждать этот вопрос в присутствии советника защиты.

– Не стесняйтесь, – произнесла Лесли. – Пойдем, Патриция, в соседней комнате я, кажется, видела шоколадные пирожные.

Избегая взгляда Тоцци и обращаясь только к Гиббонсу, Огастин тихо сказал, убедившись перед этим, что их никто не слышит:

– Мы попросили полицию штата оказать содействие местной полиции. Похоже, они неплохо справляются. Сегодня утром я получил их предварительный отчет. Из того, что удалось восстановить, видно, что это была страшная бойня. Они пришли к выводу, что стреляли из двух пистолетов. Очевидно, убийц было двое – беспощадных, хладнокровных. – Он помолчал и, будто кто-нибудь этого не знал, начал перечислять: – Блюм, Джордано, Сантьяго, Куни... Ужасно. Я часто сталкиваюсь с подобными случаями, но так и не могу понять, что движет человеком, решившимся на такое зверство.

Гиббонс только пожал плечами – что на это скажешь?

– А как насчет мотива преступления? Нашли что-нибудь особенное?

Огастин покачал головой.

– Нет, Они придерживаются наиболее очевидной версии, и я не могу с ними не согласиться. Сицилийцы рассчитывали убить сразу двух зайцев: заставить замолчать Джордано, прежде чем он начнет давать показания, и одновременно создать удобную ситуацию для прекращения процесса, убив одного из адвокатов, участвующих в процессе. Такой тактики – запугивание судебных органов – итальянская мафия придерживается уже многие годы. Тебе просто не повезло, Майк, что твое злополучное высказывание появилось в печати в день совершения преступления. При ином стечении обстоятельств тебе, возможно, не пришлось бы подвергаться подобному испытанию. – Огастин глубоко вздохнул. – Теперь же потребуются огромные усилия, чтобы спасти этот процесс.

В голосе Огастина было что-то, что заставило Тоцци усомниться в его искренности. Этот его холодный официальный тон, каким он разговаривал всегда, так же он говорил и здесь, выражая свои соболезнования по поводу смерти человека, которого никогда не видел. Показушник проклятый!

Огастин величественным жестом отодвинул манжет и посмотрел на часы.

– Мне нужно бежать.

Он опять протянул Тоцци руку.

– Выше голову, Майк. Сейчас все довольно мрачно, но я уверен, скоро все изменится.

– Похоже, не так уж скоро. – Тоцци с отвращением пожимал протянутую ему руку.

Огастин ободряюще улыбнулся, затем повернулся и направился к двери. Наблюдая, как он пробирается сквозь толпу, Тоцци гадал, в чем причина этого идиотского оптимизма Огастина. Реальность такова, что он, Тоцци, заплыл за глубокое место и в любой момент может утонуть. Публика любит, когда время от времени полицейских вывешивают на просушку. Это создает впечатление, что политики следят за порядком в доме. Обычно у фэбээровцев был своеобразный иммунитет к подобным публичным вывешиваниям, но не теперь. Судебное разбирательство против оступившегося агента ФБР в наши дни принесет значительно больше очков, чем что-либо еще. Подобное дело может стать началом удачной политической карьеры. Так что Огастин выжмет уйму политических дивидендов из процесса над ним, особенно если этот законник собирается бороться за место мэра.

Тоцци следил, как он прокладывал себе дорогу к выходу, обворожительно улыбаясь и любезно раскланиваясь с пожилыми дамами, словно агитируя их голосовать за себя. Тоцци покрутил головой, боль между лопатками не утихала.

Он подошел к окну и посмотрел на служебную машину Огастина – черный «крайслер» – с водителем за рулем. Огастин как раз спускался по ступенькам, а Мак-Клири, поджидая его, стоял на тротуаре. Этот поганец Мак-Клири мерз там все утро, стоя под холодным солнцем и наблюдая за входящими и выходящими участниками церемонии. Должно быть, этот ублюдок любил холод.

– Да, круто ты с ним, – произнес Гиббонс, подходя сзади.

– Что?

– Здорово ты сцепился с Огастином. За что ты так злишься на него? Между прочим, он мог бы тебе помочь.

– Да, уже помог, и здорово.

– Я знаю тебя, Тоцци. Ты не любишь его только потому, что он богат. Есть в тебе это чувство по отношению к богатым, особенно к тем, кому не пришлось ради этого поработать.

– Ты прав, признаю это. Не люблю богатых. Но что касается Огастина – дело не только в этом. – Он разминал больное место, наблюдая, как Огастин садится в машину и отъезжает. – Знаешь, я не удивлюсь, если он каким-то образом во всем этом замешан.

– В чем?

– В попытке сфабриковать против меня дело.

– Кто?

– А о ком мы сейчас говорим? По-моему, об Огастине.

Гиббонс оглянулся, не слышал ли кто-нибудь их разговора.

– Да что с тобой, Тоцци, черт побери? Когда ты научишься держать при себе свои идиотские мысли? Этот парень, возможно, станет мэром Нью-Йорка. Не надо быть гением, чтобы сообразить: не очень-то разумно заполучить в его лице врага.

– Да плевать мне, даже если он станет королевой английской.

– Ну кто тебя тянет за язык? У тебя все, что на уме, то и на языке.

– Просто у меня нехорошее предчувствие относительно этого типа. Что-то в нем не то.

– Мне не нравится твой вид, Тоцци. Я тебя знаю. Ты собираешься сделать какую-то глупость. Вот что означает этот твой взгляд.

Тут Тоцци посмотрел в окно и увидел Лоррейн, спускающуюся по ступенькам в одном платье, без пальто. Она несла стакан с дымящимся кофе Джимми Мак-Клири, который в благодарном поклоне склонился перед ней у подножия лестницы. Лоррейн стояла на холоде, поеживаясь и смеясь от души чему-то, что говорил ей Мак-Клири. Тоцци перевел взгляд на Гиббонса. Тот замер у окна и, не отрываясь, смотрел на них.

– Видел бы ты свой взгляд. Гиб.

– Заткнись.

Глава 12

"...si, si, nostro patron.[4]Наш замечательный святой покровитель. Святой заступник d'awocati...[5]"

Гиббонс остановил пленку, снял наушники, потер глаза тыльной стороной ладони. Одному Богу известно, сколько подобных записей он прослушал в свое время, наверное, сотни – разговоры между преступниками на одном им понятном жаргоне, но никого из них не было так трудно понимать, как Саламандру. Его невероятный акцент, постоянные неожиданные переходы с английского на итальянский и обратно делали его речь лишенной всякого смысла. У Гиббонса раскалывалась голова ото всего этого.

Он молча уставился в книгу с расшифровками записей, открытую перед ним, толстую, как Бруклинский телефонный справочник. Он хотел проверить перевод того, что только что услышал: «...да-да, наш покровитель. Наш замечательный святой покровитель. Святой заступник адвокатов...»

О ком это, черт подери, он говорит? В его тоне явно звучал сарказм.

Значит, кто бы это ни был, Саламандра им недоволен.

Гиббонс проверил дату и место записи. Она была сделана прошлой весной в каком-то косметическом салоне в Татове, Нью-Джерси, сразу после первых обвинений по делу Фигаро. Саламандра разговаривал с каким-то загадочным Коротышкой, чьего имени они не знали. На другой пленке кто-то из банды упомянул однажды о Малыше Немо. Возможно, это он и есть. Кто знает?

Гиббонс порылся в куче черно-белых снимков, валявшихся перед ним на столе, и отыскал один, на котором был изображен этот загадочный Коротышка. Он и Саламандра стоят около телефонной будки, на земле виден снег. На Саламандре – длинное шерстяное пальто, на Коротышке – кожаная куртка. Видна только его спина, лысина на макушке и очень небольшая часть лица. Он носил сплошные солнцезащитные очки. Человек этот не был ни карликом, ни лилипутом, но гипертрофированная мускулатура, особенно на руках и грудной клетке, делала из него урода. Он напомнил Гиббонсу одного актера, игравшего в фильме о таксистах, который шел одно время по телевидению.

Хорошо, что этот Коротышка говорит в основном по-английски. Кем бы он, к черту, ни был, его хоть можно понять.

Гиббонс швырнул фото обратно в кучу и надел наушники. Держа палец на кнопке включения, он нашел нужное место в расшифровке и сосредоточился на заинтересовавших его словах Саламандры: «покровитель адвокатов». Из того немногого, что Гиббонс знал по-итальянски, он понял, что Саламандра не имел в виду своего адвоката. В слове «nostro» окончание мужского рода, а его адвокат – женщина. Может, он говорил о Марти Блюме? Гиббонс нахмурился. Он не хотел в это верить. Нет, только не Марти. Он не был адвокатом мафии, не был у них на содержании.

Тогда о ком же говорит Саламандра? Кто его так рассердил? Прежде чем включить магнитофон, Гиббонс расправил спину и потянулся. Он пришел на работу еще до семи утра и вот уже четыре часа без перерыва слушает магнитофонные записи. Гора пленок на полу, к которым он еще не притрагивался, исторгла из него стон. Интуиция подсказывала ему, что надо прослушать все пленки, в которых имелись упоминания о юристах, адвокатах, законе или суде, – не отыщется ли в них что-нибудь, что может помочь Тоцци. Он исходил из предположения, что главной целью этого преступления был не Джордано, а Марти Блюм. Гиббонс понимал, что его старания снять Тоцци с крючка напоминают попытку утопающего схватиться за соломинку, и все же он должен это сделать. Тоцци, без сомнения, невиновен, но он уязвим. В конце концов, чтобы спасти весь процесс над Фигаро, всю вину могут свалить на него. Похоже, что Том Огастин именно к этому и клонит.

Он нажал на кнопку, и магнитофон заработал.

Говорил Коротышка.

– Все будет о'кей, не беспокойтесь. Для того мы и держим там этого парня, верно? Поэтому и платим ему. Так что пусть он обо всем позаботится.

Гиббонс остановил пленку и нахмурился. Позаботится о чем?

– А, вот куда ты запрятался, Катберт! Я всюду тебя разыскиваю.

Гиббонс оторвал взгляд от записей на столе и поднял голову. Он слышал голос этого, ублюдка, даже не снимая наушников. В дверях его кабинета, держа руки в карманах твидового пальто, стоял не кто иной, как Его Королевское Ирландство, Специальный Следователь Мак-Клири.Интересно, почему Мак-Клири не приобрел для себя в какой-нибудь дешевой лавчонке кокарду с соответствующей надписью.

– Можешь снять наушники. Я задержусь здесь на некоторое время. – Мак-Клири расстегнул пальто и пододвинул стул.

Гиббонс снял наушники и повесил их себе на шею.

– Что тебе надо? Я занят.

– Ты хочешь сказать, что я не занят?

– Поближе к делу, Мак-Клири. Мне дорого время.

– Конечно, дорого. Я бы даже сказал, время бесценно и... ограниченно.

– Это одна из твоих «остроумных» ирландских шуточек?

Мак-Клири сделал трагическое лицо.

– Мое сердце разрывается на части, как подумаю о твоей несчастной жене, коротающей свои дни в одиночестве, пока ее муж отбывает пожизненное заключение где-нибудь на другом конце страны.

Гиббонс заскрипел зубами от злости.

– Двигай отсюда, Мак-Клири. Ты мне сегодня не нужен.

– Должен ли я понимать это так, что ты находишься в заблуждении, будто бы не являешься таким же объектом специального расследования, как и твой напарник Тоцци?

– Что?

– Ты плохой актер, мой мальчик. Не пытайся притворяться передо мной. Сколько лет вы с Тоцци работаете вместе? Десять, по меньшей мере. Насколько мне известно, вы очень близки. Один, говорят, идет в туалет, другой вытирает руки. К тому же теперь вы еще и родственники. Совершенно естественно, что, если один из партнеров готовил хладнокровную расправу, второй должен, по крайней мере, догадываться об этом. Партнер не обязательно должен быть активным участником преступления, возможно, он оказывал пассивную поддержку. Скажем так: знал о том, что его напарник собирается совершить преступление, но ничего не сделал, чтобы остановить его.

Гиббонс в изумлении уставился на него.

– Мак-Клири, будь у тебя мозги, ты был бы просто опасен.

Ирландец прищелкнул языком.

– Катберт, я понимаю, что ты сейчас испытываешь. Но советую тебе и твоему напарнику насладиться последними днями свободного общения. Вы должны знать, что они сочтены.

Мак-Клири улыбался в ожидании реакции Гиббонса, но тот не собирался доставлять ему такое удовольствие. Он надеялся, что если этого придурка просто проигнорировать, то он уйдет.

– Хотя, если подумать, все может обернуться для тебя очень даже неплохо. Ты сможешь оставить службу, не затрудняя себя рапортом об отставке. Думаю, ты близок к тому возрасту, когда об этом уже подумывают. Могу понять, почему человек забывает несколько своих дней рождения. Тебе нечего стыдиться, Катберт. Все это совершенно понятно.

Гиббонс стиснул зубы. Больше всего на свете он ненавидел, когда его называли по имени и высказывались о его возрасте. Для всех знакомых он просто Гиббонс. И, хотя ему всего пятьдесят восемь, его возраст никого не касается. Он справляется со своими обязанностями не хуже любого другого агента и уж, конечно, гораздо лучше Мак-Клири, когда тот был сотрудником ФБР.

Гиббонс посмотрел на часы.

– Четверть двенадцатого. Не пора ли тебе в бар, Джимми?

Мак-Клири рассмеялся своим мелодичным ирландским тенорком и поднялся со стула.

– И в самом деле – мне пора. Но, прежде чем уйти, хочу пожелать тебе и твоей очаровательной жене, Катберт, счастливого Рождества. И будь уверен, мой друг, если результаты моего расследования окажутся неблагоприятными и ты угодишь в каталажку, я непременно буду время от времени заглядывать к Лоррейн, чтобы узнать, как она поживает.

С этими словами Мак-Клири покинул кабинет, но его противная ухмылка продолжала витать над столом Гиббонса, словно комариное облако.

Он будет заглядывать к Лоррейн, а, каково? Только через мой труп.

Он надел наушники и опять уставился в расшифровку, стараясь не думать о восторгах Лоррейн по поводу того, как этот говнюк читает наизусть том то ли Йетса, то ли Китка, то ли еще каких дерьмовых поэтов. Он принялся читать, но никак не мог сосредоточиться – он видел мысленно, как Его Королевское Ирландство приходит к Лоррейн, лебезит перед ней, словно пес, приносит ей цветы и коробки шоколадных конфет в форме сердца. И читает свои идиотские стишки.

Когда схлынула волна бешенства, Гиббонс осознал, что держится за рукоятку своего экскалибура – «кольта-кобра» 38-го калибра, с которым он не расставался с самого первого дня работы в Бюро. Он опустил руку. Было бы оскорбительно для столь благородного оружия пристрелить из него Мак-Клири. Даже резиновая дубинка и та для него слишком хороша.

Он заставил себя сосредоточиться на открытой перед ним странице, выискивая нужное место, чтобы снова запустить пленку. Но неожиданно его взгляд остановился на фразе, которая показалась ему странной. В конце страницы он заметил слово «наркотик» и прочитал всю строчку: «Как насчет большого наркотика? Прибывает?» Вероятно, эти слова принадлежали Саламандре. Гиббонс поморщился – что-то здесь не то.

Он вернулся на середину страницы, чтобы прочесть весь разговор, предшествовавший этой фразе.

Коротышка. На днях я отправил двадцать шесть расчесок. Как только наш человек получит свои расчески, он пришлет нам шампунь. Тамошние ребята получат несколько флаконов – ты понимаешь, за расчески, – а мы получим все остальное.

Саламандра. Хорошо-хорошо.

Коротышка. Теперь-то он доволен? Человек оттуда. Я слышал, он был недоволен.

Саламандр а. Не беспокойся, ты ему очень нравишься. Nostro santo, наш святой, вот кто бесит его.

Коротышка. А он не перестанет поставлять нам товар, ну ты знаешь – шампунь?

Саламандра. Нет-нет, не беспокойся.

Коротышка. Хорошо.

Саламандр а. А как насчет большого наркотика? Прибывает?

Коротышка. Не сейчас. Возможно, скоро. Я надеюсь.

Саламандра. Я тоже надеюсь. Я люблю большой наркотик. Мне нравится, как он выглядит.

Гиббонс не поверил своим глазам. За годы работы он прочел тысячи расшифровок, прослушал сотни записей. Он знал, как разговаривают эти парни. Они никогда не называют наркотики наркотиками. Всегда как-нибудь иначе: рубашки, штаны, ботинки, сыр, колеса, оливковое масло, шампунь, расчески, полотенца – как угодно, но не своим собственным названием. Тот, кто расшифровывал эту пленку, должно быть, ошибся. Гиббонс сверил номера на полях расшифровки и на пленке и перемотал пленку до того места, где Саламандра должен был сказать «большой наркотик».

Гиббонс сильнее прижал наушники к ушам и стал вслушиваться. На всех подобных пленках всегда есть посторонний шум. В данном случае фоном была громкая музыка, пел, кажется, этот чудак Майкл Джексон, слышался и еще какой-то жужжащий звук. Должно быть, фены для сушки волос. Разговор шел в парикмахерской.

"– ...Нет-нет, не беспокойся.

– Хорошо.

– А как насчет большого наркотика? Прибывает?

– Не сейчас. Возможно, скоро. Я надеюсь.

– Я тоже надеюсь. Я люблю большой наркотик. Мне нравится, как он выглядит".

Гиббонс остановил пленку, перемотал ее, снова запустил.

«– ...Мне нравится большой наркотик...»

Он еще раз перемотал пленку.

«– ...большой наркотик...»

Он проделывал эту процедуру еще, еще и еще, останавливаясь на единственном слове: «наркотик».

У Саламандры был сильный сицилийский акцент, с сильным раскатистым "р". Гиббонс открыл нижний ящик стола и вытащил потрепанный, в бумажном переплете итальяно-английский словарь. Отыскал слово «наркотик»: по-итальянски – «droga». Так он и думал. Он перемотал пленку и снова запустил ее. «Мне нравится большой наркотик...» – «drog». Он остановил запись. Может быть, он произносил «droga»: вибрирующий "р" и проглоченный последний слог. Сицилийцы часто так делают – проглатывают последний слог.

Ну и что? На одном ли языке, на другом, но Саламандра все равно произносит слово «наркотик». Мафиози так не делают. Никогда. А Саламандра далеко не глуп.

Гиббонс перемотал пленку и снова запустил ее. Потом остановил запись, и слово эхом отозвалось в его голове: «drog», раскатистое "р".

Гиббонс взял фотографию, на которой Саламандра стоял вместе с Коротышкой на снегу. Затем скрупулезно изучил все другие снимки, в голове у него звучало произносимое Саламандрой слово «drog». Тут его взгляд остановился еще на одном черно-белом снимке: Винсент Джордано с Коротышкой. Джордано за рулем, Коротышка рядом, повернувшись к нему. И опять видна только часть его лица. Гиббонс стал рассматривать Джордано. Тот выглядел очень взволнованным, можно сказать – панически испуганным. Гиббонс представил, каким же он был там, в спальне дяди Пита, когда увидел, как убийца достает оружие. Вспомнился вчерашний коп, охранявший место преступления. Он и Лоррейн стоят около буфетной стойки, оттуда виден верхний лестничный пролет. Тоцци со своей занудливой кузиной сидит в другой комнате. Она пристает к нему с вопросом, кому достанется большой восточный ковер... Ковер по-английски звучит как «par»...

Drog...

Drug...

Rug...

Раскатистое "р".

Нет...

Большой наркотик, большой ковер? А может быть, Саламандра произносил слово «ковер»? Гиббонс задумался, попытался представить, как Саламандра произносит «ковер» – «par». Вполне возможно, он именно так его и произносит.

И вдруг он что-то вспомнил. Вспомнил, что сказала ему Лоррейн, когда они наблюдали, как Мари, склонившись к Тоцци, жужжит ему что-то на ухо. Она сказала, что видит этот ковер впервые, раньше его здесь не было.

Он попытался вспомнить, как выглядит этот ковер. На нем стояли Тоцци и Мари. Темно-бордовый с рыжевато-коричневым узором – какие-то тотемные знаки. Это был очень большой ковер – больше чем девять на двенадцать, – он покрывал всю комнату.

Гиббонс опять посмотрел на расшифровку, мысленно заменяя слова: «...я люблю большой ковер. Мне нравится, как он выглядит».

Дом агента ФБР, набитый всяким хламом, – превосходное место, чтобы припрятать наркотики.

Не может быть...

Да, но...

Но как они смогли его туда занести?

Не может быть. Чепуха какая-то.

Затем он вспомнил про большую партию наркотиков, которая, по имеющейся у них информации, должна вот-вот прибыть в страну. Сорок килограммов героина – около восьмидесяти восьми фунтов. А можно ли спрятать столько героина в ковер такого размера? А почему бы и нет? Это очень большой ковер.

Но как он попал в дом дяди Пита?

Да...

Впрочем, когда дело касается наркотиков, нет ничего невозможного.

Гиббонс снял наушники и взялся за телефон. Надо поговорить с Тоцци.

Глава 13

Немо стоял на цыпочках на мусорном ящике и пытался заглянуть в окно. По-видимому, это было окно ванной комнаты, матовое стекло было приоткрыто на пару дюймов – должно быть, со вчерашнего дня, когда после похорон в доме собралось много народа. Похоже, все будет даже проще, чем он предполагал. Он же говорил этому черномазому придурку – Чипсу, что дело плевое, но тот заартачился и наотрез отказался ему помочь. Он узнал из газет, что произошло в этом доме, и заявил, что ни за что больше туда не сунется. И чего он испугался, черт его побери? Привидений?

Немо настежь распахнул окно, подтянулся на руках, перебросил сперва одну ногу, затем другую и осторожно встал на раковину. Конечно, ему не хотелось самому этим заниматься – он же «доверенное» лицо мафии, – но выхода не было. В конце концов, черт побери, здесь же никого нет. Будет нетрудно все сделать. Просто взять ковер и вытащить его отсюда. Коп только что ушел. Он видел, как парень выходил из парадного. Какой-то прок от Чипса все же был. Это он подкинул идею, как выманить из дома полицейского: позвонить в местное отделение полиции и сообщить о дорожном происшествии, подождать пять минут и опять сообщить им уже о другом столкновении за углом. Сидя в своей машине, Немо подслушивал переговоры между полицейскими по рации. Он все сделал, как сказал Чипс, и это сработало. Он слышал, как диспетчер отправил ближайший патрульный автомобиль к месту первого дорожного происшествия, затем, так как рядом не было других патрульных машин, он вызвал парня, дежурившего в доме, и послал его проверить, что там произошло за углом. Все вышло просто здорово. Теперь у него уйма времени, чтобы схватить ковер и сбежать с ним. Даже потеть не надо.

Немо оторвал кусок туалетной бумаги, вытер нос и выбросил бумагу в унитаз. Он потер руки и поежился – чертовски холодно, он никак не может согреться. Мерзкое состояние. И самое отвратное, ты сознаешь, что подступает ломка, и не можешь думать ни о чем другом, кроме одного: как раздобыть нужную дозу. Настоящая пытка. Он был на мели, иначе бы перехватил немного дури на улице. В другое время он бы уже рехнулся, но сейчас ему необходимо быть хладнокровным. Как только он заполучит ковер, тут же сделает в нем маленький надрез и возьмет немного этого дерьма себе. Совсем немного. Только на один раз и чуть-чуть на потом. Если Саламандра заметит и спросит, какая сволочь попользовалась товаром, он ответит, что ничего не знает. Свалит вину на кого-нибудь другого. Например, на Чипса. Придумает что-нибудь. Саламандра не знает, что иногда он балуется этим, не знает и не должен знать. Ведь он теперь «посвященный», а «посвященным» строжайше запрещено употреблять эту дрянь. Но он, Немо, не какой-нибудь наркоман, просто ему это нравится, согревает его изнутри. Если он захочет, то сможет остановиться. Если захочет. В любой момент.

Немо оторвал еще один кусок туалетной бумаги, вытер свой мокрый нос и швырнул бумагу в унитаз. Подошел к двери ванной комнаты, открыл ее, осмотрел коридор и лестницу, прислушался. Тихо. Никого. Все так, как он предполагал. Он выскользнул из ванной и направился в переднюю часть дома. Только не наделать глупостей. Схватить ковер и уйти, пока не вернулся коп.

Войдя в холл, он сразу увидел в одной из комнат слева этот ковер с его идиотским рисунком. Слава Богу. Ему стало намного лучше.

Но прежде чем пойти за ковром, он бросил взгляд в комнату, расположенную с другой стороны холла, и чуть не наложил в штаны. Повернувшись к нему спиной, у стола стояла какая-то стерва и складывала бумажные тарелки и пластиковые стаканы в большой зеленый мусорный мешок. На ней были джинсы и зеленый свитер, длинные черные волосы слегка тронуты сединой, на плече висело кухонное полотенце. Только этого не хватало.

Немо остолбенел, глядя то на стерву, но на ковер, то опять на стерву. Его снова затрясло. О, Иисус! А он-то думал, что в доме никого нет и чуть было не заорал от радости – товар лежал прямо у него под носом. А теперь вот... Да и коп того и гляди вернется. Слава Богу, эта баба пока не заметила его – она стояла к нему спиной. А ковер как раз там, в комнате напротив. И он уже почти добрался до него...

Постой, какого черта.

Немо мгновение наблюдал за ней, затем огляделся, выискивая, что бы могло ему пригодиться. В другом конце коридора, в торце дома, он заметил настенный телефон с длинным закрученным шнуром. Он неслышно добрался до него, отсоединил оба конца шнура от телефона. Хорошая работа. Очень хорошая. Прокрался обратно в холл, бросил взгляд на ковер и, мягко ступая, вошел в эту комнату. Только встав позади нее, он понял, какая она высокая. Ну и что с того? Шнур был обмотал вокруг обеих его рук. Никаких проблем, просто немного ослабить шнур. Когда все было готово, он подпрыгнул, накинул шнур ей на шею и с силой рванул вниз.

Она тихонько вскрикнула, словно чем-то поперхнулась, но тут же смолкла, как только он затянул шнур у нее под подбородком – быстро и красиво, так же просто, как взять собаку на короткий поводок. Немо схватил ее за горло, попробовал просунуть под шнур палец – не вышло. Все сделано как надо. Еще один резкий рывок, толчок коленом в поясницу – и она упала на бок. Готово. Ну вот и все, собачонка ты этакая. Он даже улыбнулся – как легко у него все получилось. Он проделывал это и раньше, с ребятами куда крупнее, чем она.

Держа шнур одной рукой, другой он стащил у нее с плеча полотенце, обмотал его вокруг ее лица и им же заткнул ей рот. Затем перевернул женщину на живот, уселся ей на спину и завязал полотенце сзади, под копной черных волос. Хорошо, что шнур оказался таким длинным и эластичным. Он заломил ей руки за спину и связал их этим же шнуром, чтобы она не достала горло. Теперь эта детка никуда не сбежит.

Но как только он перестал возиться со шнуром и отпустил его, то понял, что совершил большую ошибку. Она повернула голову и уставилась на него огромными и дикими, как у лошади на финише, глазами. Она видела его лицо. Черт. Теперь ему придется избавиться от нее. Он взглянул на закрытую входную дверь и подумал о копе. Черт. Надо поторапливаться.

Он ухватил ее за свитер и поволок на кухню. Она легко скользила по паркетному полу, но на старом линолеуме на кухне стала сопротивляться. Это рассердило его. Долбаная сучка. Что это она делает? Идиотка глупая. Он думал, что все пройдет гладко. Теперь ему придется над ней попотеть. Черт.

Немо вытер свой сопливый нос одним рукавом, потное лицо – другим. Здесь чертовски холодно. Зубы его стучали. Он думал о ковре в той комнате, о тепле, спрятанном внутри этого большого красного малыша. Ему будет тепло и хорошо, всему его телу. Он представил маленькую пузатую печку, горящую внутри его ровным, приятным пламенем. Скорей кончай с ней, хватай ковер и чеши отсюда.

Он шарил взглядом по кухонным столам в поисках ножа. Ему нужен нож, чтобы перерезать ее чертово горло. Неожиданно его взгляд остановился на чем-то, что стояло на столе у раковины, спрятавшись за серебряным кофейником, открытым пакетом с сахаром и большой круглой синей банкой с солью, на которой была изображена девочка с зонтиком в руках. Оказалось, это большая пластиковая бутыль с белильной известью. Неожиданно он вспомнил свою мать. Она любила отбеливатель и использовала его к месту и ни к месту. Он уставился на бутыль, затем взглянул на лицо этой суки, на ее бешеные лошадиные глаза. Он не убьет ее. Да, не убьет. В память о своей матери.

Немо потянулся за бутылью, прихватив еще и банку с солью.

Девка визжала из-под кляпа, отталкивалась пятками, пытаясь перевернуться на спину. Она видела – вот-вот свершится нечто ужасное.

Немо наклонился, схватил ее за волосы, рывком повернул к себе. Он стоял над ее искаженным криком лицом, шмыгая носом и вытирая его рукавом.

– Ну-ка, детка, открой свои глазки, большие и красивые. Давай побыстрее покончим с этим.

Он надавил на бутыль, струя получилась тоненькой и слабой.

Она крепко зажмурилась и отвернулась, когда жидкость попала ей в лицо. Тогда он зажал ее голову между коленями, так, чтобы лицо было повернуто вверх.

Сыпанув немного соли, он подождал и затем опять брызнул отбеливателем. Через секунду начнется реакция, ей прожжет веки, зрачки станут белыми и мутными. Сможете ли вы тогда опознать нападавшего, мисс сучка? О, извините, ваша честь, но я ни черта не вижу. Я слепа как поганый крот.

Трясясь и дергаясь, Немо посыпал еще немного соли. Ну же, детка, расслабься. Открой свои глазки и давай с этим покончим. Он направил струю извести ей в лицо.

Она сопротивлялась изо всех сил и вопила, хотя никто не мог ее услышать.

Ну давай же, детка, давай. Какого черта? Кончай с этим.

– Лоррейн? – вдруг услышал он.

Немо оставил свое занятие и уставился в дальний конец коридора. Сердце у него было готово выскочить из груди.

Черт!

* * *

– Лоррейн, где ты? – Тоцци стоял на середине лестницы и, наклонившись, пытался заглянуть в гостиную. – Эй, Лоррейн? Только что звонил Гиббонс из управления. Ты что, не слышала звонка? Он хочет, чтобы я проверил...

Он спустился вниз, бросил взгляд на ковер, обошел буфетную стойку. Похоже, Лоррейн только что была здесь, прибиралась. Куда же она, к черту, запропастилась? Должно быть, пошла на кухню. Он повернулся и...

– В чем дело?

Тоцци успел заметить, как что-то, похожее на руку, мелькнуло перед ним, и неожиданно его глаза начало жечь огнем. Кто-то швырнул ему в лицо какую-то гадость. Он зажмурился, потер глаза, но не смог приоткрыть их – боль была невыносимой. Немного порошка попало ему на губы, он облизал их – похоже на соль.

Тоцци машинально потянулся за пистолетом, но его не оказалось. Он же отстранен от работы. Пистолет у Иверса.

Он на ощупь добрался до стены, пытаясь мысленно представить планировку первого этажа. Если этот ублюдок подойдет к нему, он раздавит его, пробьет ему голову, свернет шею – что-нибудь, да сделает. Тоцци осторожно стал продвигаться вдоль стены, прикидывая в уме различные приемы айкидо. Где-то здесь должна быть ванная. Если бы ему удалось до нее добраться, он смог бы промыть водой глаза. Но не успел он сделать и шага, как что-то обвилось вокруг его шеи. Он мгновенно сообразил, что происходит, и, прежде чем петля затянулась, быстро просунул два пальца под шнур или что еще это могло быть. Да, точно, тонкий и крепкий шпагат, моток которого, как он помнил, лежал на кухонном столе. Затем резкий рывок – его спина прогнулась, он заскользил на каблуках. Ублюдок пытался задушить его.

Дергая за шнур, человек бормотал себе под нос:

– Ты не должен был здесь оказаться, козел вонючий.

Пытаясь отвести шпагат от дыхательного горла, Тоцци слышал, как этот ублюдок пыхтел и фыркал, стараясь удавить его. Тоцци, не размышляя, перевернулся, встал на колени и затем сел на пятки в позу сейза, ощутил свой вес, сконцентрировал энергию и подался вперед. Он почувствовал, как тело этого мерзавца перелетело через его голову, и услышал удар при его падении. Возможно, он ударился о буфетную стойку. Тоцци освободился от шпагата, глубоко вздохнул и закашлялся. Затем быстро вскочил, моргая и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Глаза жгло ужасно, но все же ему удалось различить какие-то неясные очертания. Но ничего похожего на человека, напавшего на него, он не увидел. Или этот тип совершенно неподвижно стоял прямо перед ним, или же притаился где-то сзади. Тоцци протянул руки вперед и приготовился к нападению.

– Где ты? Чего ты хочешь?

Тоцци моргал, в душе моля Господа, чтобы зрение вернулось к нему. Вдруг он неожиданно вспомнил о Лоррейн. О черт!

– Лоррейн!

Он в волнении повернулся несколько раз вокруг своей оси – и тут-то началось. Эта сволочь напала сзади, обхватив его грудную клетку и стараясь из-за плеч добраться до его шеи и сделать полный нельсон.

Ну, твою мать, другого выхода нет.

Тоцци оперся локтями о предплечья этого типа, резко крутанулся и перебросил его через бедро. Но тому удалось каким-то образом ухватить Тоцци за куртку и увлечь за собой, но Тоцци успел встать на колени. Тот обхватил его спереди, и они принялись бороться, сцепив руки. Тоцци старался прижать парня спиной к полу, чтобы освободить руки и схватить его за горло или коленом ударить в пах или живот – надо было хоть как-то сбить его напористость. Похоже, ублюдок очень низкого роста, но невероятно силен: Тоцци судил по его предплечьям – они были огромны. Тоцци ломал и выкручивал ему руки и, наконец, уложил его на пол, но тому удалось вывернуться, вскочить на ноги и самому схватить Тоцци за руки.

– Ты, ублюдок, ты арестован. ФБР.

– А иди ты...

Тоцци не ожидал, что его слова возымеют какой-то эффект, но все-таки помрачнел.

Наконец ему удалось дотянуться рукой до лица противника, и он оттолкнул этого типа так, что тот ударился головой об пол. Однако глухой звук удара сопровождался победным: «Эй!» – после чего он оттолкнулся ногами от груди Тоцци и вскочил. Тоцци опять встал на колени, поводя вокруг себя руками.

Куда он, к черту, провалился?

И вдруг – Тоцци схватился за голову, согнулся пополам и, затаив дыхание, ожидал, пока боль войдет в него. Долго ждать не пришлось. На мгновение он увидел свой затылок как бы со стороны – ветровое стекло, медленно рассыпающееся на осколки. Катаясь по полу от боли, он тыльной стороной ладони наткнулся на предмет, который, судя по всему, был кистью от абажура. Тихонько зазвенели осколки фарфора, он вытянул руки и на ощупь определил: абажур от белой с золотом лампы, стоявшей на серванте, той самой, на которую положила глаз Мари. Вот черт. Попробуй теперь скажи ей что-нибудь. Все равно не поверит.

– Сукин сын, – простонал Тоцци сквозь стиснутые зубы.

От боли из его глаз полились слезы, и это немного помогло. Затем он услышал звук открывающейся двери, увидел идущий снаружи свет и выскакивающую в дверь неясную фигуру.

– Стой!

Но чертов Коротышка не слушал. Да и почему, собственно, он должен его слушать? Вот если бы у Тоцци был пистолет, тогда другое дело.

Тоцци поднялся и заковылял за ним, но у него закружилась голова и подогнулись колени. Он ухватился за дверной косяк, вглядываясь вперед. Маленький ублюдок убегал. Тоцци опять закричал, приказывая ему остановиться, – проку, конечно, никакого, но должен же он сделать хоть что-то. К тому же, может быть, кто-нибудь услышит его крик и остановит убегавшего. Еле живой, он выбрался на холодный свежий воздух, нащупал металлические перила я, обвиснув на них, начал спускаться вниз, но споткнулся и чуть было не упал. Ему удалось удержаться на ногах, ухватившись за перила, но колени его подгибались, ноги заплетались.

Черт, проклятый ублюдок сбежал. Черт.

Голова кружилась, в висках стучало, он с великим трудом втащился обратно в дом. Теперь видимость стала немного лучше – слезы промыли глаза. Он добрался до ванной, подставил голову под кран и, обмывая лицо водой, почувствовал холод, идущий из широко открытого окна. Должно быть, этот ублюдок проник в дом через окно. По-видимому, он двигался очень тихо, и поэтому Лоррейн не услышала его.

Лоррейн!

Тоцци выскочил из ванной, не закрыв кран.

– Лоррейн!

В открытую дверь кухни он увидел ее ноги. Подбежал. Она лежала на спине со связанными сзади руками, с лицом, замотанным кухонным полотенцем. Полотенце было мокрым, волосы тоже. Лоррейн моргала и жмурилась. Рядом с ней он увидел бутыль с отбеливателем.

Боже мой.

Он упал на колени и, развязав полотенце, вынул изо рта кляп. Затем вскочил, схватил с кухонной плиты чайник для заварки, наполнил его водой и вылил Лоррейн в лицо. Металлическая крышка упала на пол и закатилась под холодильник. Он рванулся к крану, чтобы налить еще воды.

– Майкл, стой. – Она закашлялась. – Развяжи меня.

Он уронил чайник в раковину и бросился развязывать шнур, стягивавший ее запястья.

– Лоррейн, твои глаза! Ты что-нибудь видишь? Скорей поедем в больницу!

Она опять закашлялась и покачала головой.

– Я в порядке. В полном порядке.

– Но... но как же это может быть?

Они оба уставились на бутылку с отбеливателем.

– Оставим это на совести дядюшки Пита, – ответила она.

– То есть как?

Теперь, когда ее руки были свободны, она подняла белую пластиковую бутыль и понюхала горлышко, затем протянула ее Тоцци.

– Нюхни.

Тоцци понюхал, поморщился и отпрянул от бутылки.

– Ты помнишь то ужасное белое вино, которое он обычно готовил в ванне?

Тоцци кивнул, его глаза опять начали слезиться.

– Оставим на совести дяди Пита и то, что он разливал его в бутылки из-под отбеливателя.

Казалось, она больше расстроена недобросовестностью дядюшки Пита, нежели попыткой того парня ослепить ее.

– Кто этот парень? Тебе удалось его разглядеть?

Лоррейн поднялась и утвердительно кивнула.

– Да. Низкорослый, черноволосый и уродливый.

Она повернулась к раковине и, набрав в ладони воды, плеснула себе в лицо.

Тоцци пнул ногой бутылку, валявшуюся на полу.

– А я вообще ничего не видел. Он чем-то засыпал мне глаза.

Он потер затылок и заметил банку с солью, валявшуюся на ковре в гостиной напротив.

Ковер. Он сразу вспомнил, о чем говорил ему Гиббонс по телефону. Тогда, когда Гиббонс рассказал ему о своих подозрениях, он подумал, что тот спятил, но теперь... Он открыл ящик стола, достал нож для резки мяса и направился в гостиную.

Тоцци откинул угол ковра и вонзил нож в его изнаночную сторону. Проделав два отверстия и сделав прямоугольный надрез, он приподнял надрезанный кусок и увидел серый пластик, простеганный квадратами в два-три дюйма. Острием ножа он попытался проткнуть пластик, но тот оказался на удивление прочным, пришлось приложить усилие, чтобы разрезать его. Когда же он наконец пропорол его и вынул лезвие ножа, на нем оказался белый порошок.

Лоррейн наклонилась над ним.

– Что это, Майкл?

– Не догадываешься?

Кончиком мизинца он коснулся лезвия и затем потер десны. Реакция была почти мгновенная – лучше новокаина.

– Героин, – произнес он. – Я бы даже сказал, необработанный героин. Это то, о чем говорил мне Гиббонс по телефону. У него было подозрение насчет этого ковра. Как оказалось, правильное подозрение.

– Что ты собираешься теперь делать?

– Позвонить в управление и отдать им ковер.

– Ты думаешь, это правильно? Они же ведут против тебя расследование, по подозрению в убийстве. Что они подумают, если ты возникнешь теперь с героином?

На мгновение он задумался. В ее словах был резон. Выглядело все довольно скверно. Ковер явно компрометировал его. Во всяком случае, так это воспримут Мак-Клири и Огастин.

– А что, если мне его ненадолго припрятать? Раз уж я здесь один. Он может пригодиться как разменная монета.

– И ты сможешь это сделать?

Он посмотрел на нее.

– А кто узнает? Только если ты донесешь на меня.

– Разумеется, я на тебя не донесу, но ввязываться в такое дело очень рискованно. Смотри, что здесь только что произошло. Ты не думаешь, что этот человек приходил сюда за ковром?

– Возможно. Без сомнения, это один из людей Саламандры.

– Если ты оставишь ковер у себя, они еще раз придут за ним. И просто убьют тебя.

– Не выйдет, если я его хорошенько припрячу.

– Это слишком опасно, Майкл. Может быть, ты все же сдашь его? Я буду свидетельствовать в твою пользу. Расскажу о человеке, который вломился сюда. Мне они поверят.

– Послушай, Лоррейн, что касается тебя – ты ничего не знаешь. Ничего.

– Думаешь, так будет лучше?

– Поверь мне, я знаю, что делаю.

Не совсем так, но незачем ей знать об этом.

Он встал, убрал осколки разбитой лампы, чтобы можно было свернуть ковер.

– Лоррейн, мне нужно немного скотча – заклеить дырку. Думаю, он в одном из шкафов на кухне. Будь добра, принеси его.

Она вернулась со скотчем, и он заклеил прорезанную им дырку. Затем расправил ковер так, чтобы его можно было скатать.

В это время вошел полицейский, призванный охранять место преступления.

– Почему дверь открыта? – сурово спросил он.

– Проветриваем помещение, – ответила Лоррейн, нисколько не растерявшись. – Что-то не так?

– Да, это не полагается.

– Тогда закройте все, – сказала Лоррейн, пожимая плечами.

– А куда вы ходили? – поинтересовался Тоцци.

– Кто-то сообщил о дорожном происшествии за углом. Ложный вызов.

Полицейский закрыл дверь и запер ее. Затем поднялся на второй этаж и занял свой пост.

Тоцци и Лоррейн вернулись на кухню.

– Майкл, – прошептала Лоррейн, – не нравится мне все это.

– Ты ничего не знаешь, Лоррейн. Забудь обо всем.

– Что ты собираешься делать?

– Поговорю с Гиббонсом. Послушаю, что он думает. Но не по телефону.

Она схватила его за руку и посмотрела в лицо.

– Майкл, сделай мне одолжение.

– Какое?

– Не говори Гиббонсу о том, что здесь случилось. Об этом типе, который связал меня и пытался ослепить.

Тоцци пожал плечами.

– Ну, если ты так хочешь...

– Не говори ему ни о чем. Пожалуйста. Он рассвирепеет.

Тоцци кивнул.

– Пожалуй, ты права.

Он подобрал бутыль из-под отбеливателя и положил ее в раковину. На старом зеленом линолеуме остались подтеки вина. Затем посмотрел в другой конец коридора, на ковер в гостиной, гадая, как он сюда попал. Потирая ушибленный лампой затылок, Тоцци думал: куда мне, черт побери, его припрятать?

Глава 14

– Прошу извинить. Я сейчас освобожусь, – произнес Иверс. Гиббонс кивнул и уселся по другую сторону стола. Ему очень не хотелось сюда приходить. Глядя на секретаршу, напоминавшую маленького перепуганного кролика, с плохо наложенной косметикой, он начал машинально постукивать по колену. Секретарша покорно стояла возле Иверса, который подписывал какие-то бумаги, только что ею принесенные.

Клочок розовой бумаги, лежавший в боковом кармане Гиббонса, казалось, прожигал его насквозь. Пока его не было на месте, позвонил Тоцци и оставил ему записку. Всего три слова: «Ты оказался прав». Гиббонс догадался, что Тоцци проверил ковер и обнаружил в нем наркотики. Но что он с ним сделал? Гиббонс решил пойти перекусить и позвонить из телефона-автомата, чтобы выяснить у Тоцци все детали, и был уже в дверях, когда позвонила секретарша Иверса и сказала, что босс хочет его видеть. И вот теперь Гиббонс сидел перед ним и гадал, знает ли Иверс что-нибудь про ковер. Коп, дежуривший в доме, должен был видеть, как Тоцци возился с ковром. Возможно, он информировал Мак-Клири, а тот – Огастина, Огастин, в свою очередь, сообщил об этом Иверсу. Вполне вероятно. Не осложнит ли положение Тоцци то, что он нашел ковер? И как поведет себя Иверс? Может быть, он будет выжидать, не скажет ли он, Гиббонс, что-нибудь о ковре, а потом заявит, что все уже знает? Следует быть предельно осторожным.

Иверс вернул бумаги секретарше, которая быстренько, не поднимая глаз, направилась к дверям, положил руки на стол, сцепив пальцы, и поверх узких очков внимательно посмотрел на Гиббонса. Подождав, пока закроется дверь, он проговорил:

– Меня кое-что тревожит. Гиббонс, поэтому я тебя и вызвал.

Гиббонса насторожил доверительный тон Иверса. Это звучало подозрительно.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, – продолжил он, – в душе я верю в невиновность Тоцци. И хочу сказать тебе об этом.

Гиббонс прищурился. Кого он, черт возьми, пытается надуть? Это ловушка, точно. Когда оказывается, что всем известный дурак вовсе не так уж глуп, что-то должно произойти.

– Что тебя так удивило, Гиббонс?

– Да нет, я... я хотел сказать, после того разговора у Тома Огастина я думал, что...

– Что ты думал? Что я горю желанием вздернуть Тоцци?

Гиббонс продолжал постукивать по колену. Затем остановился и положил ногу на ногу.

– Да, но ведь это вы отстранили его от исполнения служебных обязанностей.

– У меня не было выбора. Ведется уголовное расследование. Это политика.

– Но вы же не считаете его убийцей?

Иверс снял очки и покачал головой.

– У него не было мотива.

Не было? А ковер, нашпигованный героином? Это не мотив?

– Ну а заметка в газете? – спросил Гиббонс. – Тоцци на самом деле говорил, что все обвиняемые по делу Фигаро и их защитники должны отведать свинца. Разве те, кто ведет расследование, не считают, что это указывает на явное намерение Тоцци?

– Попробуй найди мне хоть одного полицейского или фэбээровца, который не ненавидел бы преступников, находящихся под обвинением, или их продажных адвокатов. Я тоже разделяю эти чувства. Но это еще не мотив для совершения преступления.

Все это показалось Гиббонсу подозрительным. Иверс еще никогда не говорил так разумно, в особенности когда дело касалось Тоцци.

– Раз вы считаете, что Тоцци не виноват, почему бы вам не воспользоваться своим влиянием и не вступиться за него?

– Я пытался, но ведомство прокурора США блокирует мои усилия. Они даже не стали обсуждать со мной этот вопрос. И продолжают настаивать, что, поскольку Тоцци особый агент, Бюро не может участвовать в расследовании.

Похоже, Иверс действительно рассержен. Гиббонсу хотелось верить в искренность этого засранца, однако он знал, что в прошлом заступничество за тех, на кого спустили собак, не входило в его репертуар.

Гиббонс посмотрел в окно за спиной Иверса, из которого была видна панорама Федерал-Плаза, а за ней Фоли-сквер.

– И чего они так развонялись насчет этого дурацкого замечания? Совершенно ясно, что убийство Джордано – дело рук мафии. Никто всерьез не верит в виновность Тоцци.

Иверс снял очки.

– Дело не в этом. Адвокаты защиты вопят о кровавом убийстве, о смертельной опасности, которой подвергаются как они, так и их подзащитные. Они требуют прекращения процесса, и у них есть теперь шанс добиться своего, если в ближайшее время не будет найден подозреваемый в совершении этого преступления. К несчастью, под рукой оказался Тоцци.

– Другими словами, прокуратура США готова отдать Тоцци на растерзание, чтобы спасти процесс.

Иверс мрачно посмотрел на него. Ответ был написан у него на лице.

– Чем объяснить такое отношение к этому делу? Процесс Фигаро с самого начала приводил в бешенство генерального прокурора.

– Не генерального прокурора, а Тома Огастина.

– Огастина?

Иверс утвердительно кивнул.

– Огастин был одним из тех, кто настаивал, чтобы это дело передали в суд, хотя все советовали ему немного подождать. В министерстве экономики его буквально умоляли повременить, пока они не конфискуют крупную партию наркотиков, о которой мы все знали. Сорок килограммов. Это бы предрешило исход процесса, но Огастин не хотел ждать. Он наплел нам кучу всякого вздора о том, что, если мы будем тянуть, все подозреваемые покинут страну, и представил все это как необходимость сделать нужное дело в нужный момент, но, как оказалось, все это – туфта: И теперь именно он, с присущим ему упорством, затягивает петлю на шее Тоцци. Том всегда был игроком, хорошо знающим правила игры в одной команде, но вот уже год или около того, как...

Иверс развернулся на своем вращающемся кресле и посмотрел в окно. Гиббонс проследил за его взглядом. На другой стороне Федерал-Плаза, за зданием федерального суда, можно было увидеть серые стены верхних этажей здания, в котором находился кабинет Огастина. Возможно, как раз в это время он сидел за своим столом и также смотрел в их сторону. Гиббонс буквально услышал голос Тоцци, бубнившего себе под нос после похорон дяди Пита, что он не будет удивлен, если узнает, что Огастин пытается его подставить, чтобы завоевать дешевую популярность в борьбе за голоса избирателей на предстоящих выборах мэра. Он говорил тогда полушутя. Но предположим, они всерьез возьмутся за Тоцци, обвинят его в тайном сговоре, во вмешательстве в происходящий процесс и протащат это дело в федеральный суд. Огастин может сам попытаться провернуть все это. Завоевав на процессе Фигаро лавры победителя, он будет очень неплохо выглядеть. Люди в этом городе до чертиков напуганы преступностью. Всеобщая волна желания установить порядок и законность буквально внесет Огастина в кресло мэра. А что? Вполне возможно.

Иверс снова развернулся на своем кресле и надел очки.

– Однако я вызвал тебя по другой причине.

Он взял со стола пачку скрепленных бумаг и с минуту просматривал их.

– Сегодня утром мы получили факс от нашего представителя в Риме. Вчера вечером Эмилио Зучетти сел в самолет, направляющийся в Нью-Йорк.

– Держу пари, он летит сюда не видами города любоваться.

Гиббонс на мгновение представил себе худощавого морщинистого старика – знаменитого сицилийского босса, в бермудах, дешевых солнцезащитных очках на большом, похожем на банан носу, в огромной идиотской шляпе с пуговкой.

– Мы предполагаем, что он направляется на совещание с Саламандрой. К счастью, его рейс был отложен. В аэропорт его провожал один из сыновей. С помощью подслушивающего устройства нашим людям удалось записать часть разговора – Иверс перевернул страницу. – Из того, что сказал сын, ясно, что сицилийцы недовольны происходящим в Нью-Йорке. Судя по всему, он имеет в виду процесс. Зучетти заметил, что он доверял американцам, которых Саламандра привозил к нему на ферму, но теперь они его разочаровали. Он повторил это дважды. Сын добавил, что это ужасно: чтобы спасти положение, должен ехать сам саро di capi. Сын также несколько раз упоминал о каком-то «святом покровителе». Наш агент сделал пометку, что фраза эта произносилась без соответствующего уважения, скорее наоборот – тон был злой и язвительный.

Гиббонс подался вперед.

– Я только что прослушивал пленку, на которой Саламандра тоже упоминает «святого покровителя», хотя непонятно, что он имеет в виду.

– Гм...

Иверс поджал губы и перевернул еще одну страницу.

– После слов о «святом покровителе» сын произносит: «Никогда не доверяй юристу, папа».

Иверс поднял глаза от страницы.

– Может так быть, что «святой покровитель» – это юрист, адвокат? Мартин Блюм например?

Гиббонс покачал головой.

– Не думаю.

– Затем сын спросил отца, не следует ли преподать американцам урок правосудия по-сицилийски. Он усмехнулся, произнося это.

– И что ответил Зучетти?

– После паузы старик сказал: «Лучший юрист – это тот, который молчит».

Иверс посмотрел на Гиббонса.

– Это все, что удалось записать. После этого Зучетти с сыном пошли в бар. Наш человек не смог подсесть к ним достаточно близко, чтобы уловить что-нибудь еще. Тебе эта информация о чем-нибудь говорит?

Гиббонс опять положил ногу на ногу и, ухватившись за свой ботинок, уставился в окно.

«Никогда не доверяй юристу, папа... Лучший юрист – это тот, который молчит. Наш святой покровитель... Разочаровал...»

Гиббонс посмотрел на верхние этажи здания прокуратуры США и задумался о подозрениях Тоцци по поводу Огастина. Что это – подозрения или инстинкт?

– Я спрашиваю, можешь ли ты из этого что-нибудь понять?

Гиббонс скривив рот и глубоко вздохнул.

Он встал и, словно лунатик, направился к двери, не сводя глаз с офиса Огастина на другой стороне площади. Рука в кармане сжимала клочок розовой бумаги со словами: «Ты оказался прав».

– Ты куда? – спросил Иверс.

– Хочу кое-что проверить. Я еще вернусь к вам с этим делом.

Он ушел, не закрыв за собой дверь.

* * *

Тесный кабинет тонул в сигаретном дыму. Единственный цвет, кроме черного, серого и белого, который можно было здесь различить, – это зеленый цвет на экране компьютера. Гиббонс стоял в дверях и смотрел на огромную крысу, сидевшую у дисплея. Ее брюхо туго обтянуто рубашкой, из-под заостренного носа торчит сигарета, один глаз прищурен – дым мешает ей смотреть. Фосфоресцирующий зеленый цвет на дисплее подчеркивает желтоватую бледность крысы. Компьютер – нововведение в ее работе.

Гиббонс постучал в открытую дверь и, достав свое удостоверение, поднял его таким образом, чтобы крыса смогла его разглядеть.

– Мистер Московиц.

– Пошел вон.

Гиббонс оскалился.

– Московиц.

Большая крыса, не поднимая головы, завизжала:

– Я же сказал: «Пошел вон!» Я занят.

– Я тоже.

Гиббонс подождал ответа, но крыса молчала.

Ну ладно. Хорошо же.

Гиббонс шагнул в комнату и пнул ногой металлический лист, которым был обшит стол крысы с противоположной от нее стороны. Страшный грохот заставил грызуна подпрыгнуть.На лице Гиббонса появилась крокодилья улыбка.

– Какого хрена?..

Гиббонс сунул крысе под нос свое удостоверение. Маленькие блестящие глазки вцепились в документ. К своему удивлению, Гиббонс увидел, что они не были розовыми.

– Ну и что? Чего тебе надо?

Крыса повернулась лицом к Гиббонсу и, сунув в рот новую сигарету, прикурила ее от старой.

Гиббонс заметил, что под мышкой у него на специальном ремне торчала рукоятка какого-то автоматического оружия. Можно не сомневаться, оно было черного матового цвета – чтобы гармонировать с его черной одеждой. Ну и крутой же парень. Гиббонс чуть не рассмеялся. Репортеры криминальной хроники, защищающие себя от бандитов. Просто смех. Кому придет в голову расходовать патроны на такое дерьмо?

– Чего нужно? Говори. – Дым клубами шел из крысиного носа.

– Хочу поговорить с тобой.

– Да? О чем же?

– О процессе Фигаро для начала.

Крыса фыркнула и протянула руку.

– Покажи-ка еще раз свое удостоверение.

Гиббонс насторожился, но удостоверение предъявил. Хотя он и не был уверен, но, очевидно, по закону в подобных ситуациях он должен это делать. Такая сволочь, как Московиц, наверняка знает все правила и может принести немало неприятностей, если пренебречь его просьбой. Тот еще засранец.

Крыса опять покосилась на его удостоверение, все время при этом ухмыляясь.

– Оперативный агент? Всего-то? О чем вообще с тобой можно разговаривать?

Первым желанием Гиббонса было вбить зубы в глотку этому плюгавому говнюку, но ему требовалось кое-что разузнать у него, и Гиббонс решил не поднимать бурю, он даже улыбнулся в ответ.

– Разумеется, Московиц, если не хочешь, можешь со мной не разговаривать.

– Ты чертовски прав. Если захочу, могу с тобой не разговаривать. – Крыса заерзала на своем стуле, поудобнее пристраивая хвост на сиденье. Наконец она уселась, согнувшись в три погибели. – Послушай, приятель, с такой мелюзгой, как ты, я не разговариваю. Могу прямо сейчас позвонить твоему боссу и переговорить с ним. Его зовут Иверс, так? Брент Иверс.

– Валяй звони. Передай ему от меня привет.

Гиббонс представил мысленно, как этот прыщ участвует в настоящей перестрелке со своим личным оружием.

– У меня связи с такими шишками наверху, о которых ты никогда не слыхал. Парни намного важнее тебя.

Густой смог от сигаретного дыма завис над сальной головой Московица. Прямо-таки Лос-Анджелес в миниатюре.

– Ну-ну, Московиц, кого ты еще знаешь? Я читал твои репортажи о процессе Фигаро. Не впечатляет. Так – отрывки, заметки... Понадергано отовсюду. Похоже, солидных источников с того конца Фоли-сквер у тебя нет.

– Наоборот, мой друг полицейский. Я весьма близок к Тому Огастину.

– Помощнику генерального прокурора США? Да пошел ты...

Крыса поскребла свою тощую шею.

– Я тебе все-таки кое-что скажу. Когда Огастин хочет, чтобы просочилась какая-нибудь информация, он обращается ко мне. Если он собирается что-нибудь сказать, я получаю эксклюзив. У нас очень тесные отношения.

– Да пошел ты...

– Я вовсе не собираюсь производить на тебя впечатление. Я знаю только то, что знаю. А я знаю, что, когда информация должна будет похерить судебный процесс, мой человек Том первому мне шепнет словечко.

– Ты хочешь сказать, что Огастин предупреждает тебя заранее? Да пошел ты...

Гиббонс изобразил на своем лице недоверие.

– А ты понаблюдай за мной в суде. Разве я прыгаю возле Огастина в коридоре, выкрикиваю вопросы, как это делают другие репортеры? Мне не надо ввязываться в потасовку с этими неудачниками. Ты хоть когда-нибудь замечал, где я сижу? Внизу, в центре зала, рядом со столом обвинения. Это место зарезервировано за мной, спасибо приятелю Тому. Он дает мне возможность находиться поблизости, чтобы я мог все слышать. Очень благоразумно. Таков мой стиль.

Уж куда благоразумнее, нечего сказать.

Гиббонс попытался вспомнить, где же сидел Московиц в суде, но не смог. Он никогда не обращал на него внимания, так что не мог и сказать, что из услышанного им было трепом, что – правдой.

– Иногда Огастин даже читает гранки моих статей, прежде чем я окончательно запускаю их в печать. – Самодовольная улыбка исказила крысиную морду.

– Зачем это ему?

Гиббонс засунул руки в карманы пальто.

Уж не ошибки ли твои проверяет?

– Послушай, если ты еще не знаешь, в будущем году этот парень собирается выставить свою кандидатуру на пост мэра. Вот и хочет быть уверенным – написано то, что надо.

– И у тебя нет никаких проблем, что он предварительно читает твою стряпню? Ну там – журналистская этика и прочая ерунда?

– К черту этику. Мужик может стать мэром. Хочу, чтобы он помнил обо мне, когда окажется в Сити-Холл.

Крыса выпустила струю дыма прямо в смог над своей головой.

– Хорошо, Московиц, сдаюсь. Ты очень умный парень. А что Огастин? Он, должно быть, сейчас расстроен. Процесс Фигаро на грани срыва. Суд после убийства Джордано не сдвинулся ни на шаг. Думаю, теперь ему не надо беспокоиться и читать твои статьи.

Крыса покачала головой.

– Как бы там ни было, он хочет первым видеть все, что его касается. Не важно, что это.

– Да пошел ты... Теперь-то я вижу, что ты все мне натрепал.

– Говорю тебе. Он прочитывал каждое слово, которое я писал о деле Фигаро. Если под статьей стоит моя подпись, то тут уже все верно, потому что это информация из первых рук. Я же говорил, у нас с Огастином особые отношения.

Гиббонс продолжал изображать недоверие.

– Он прочитывал все, написанное тобой, еще до того, как это было напечатано?

– Все до единой строчки.

Гиббонс уставился на клавиатуру компьютера. «Все до единой строчки...» Значит, и ту фразу, произнесенную Тоцци, которая якобы его изобличает. Если Огастин видел ее, то почему не остановил Московица?

Крыса ткнула в него сигаретой.

– Ты игрок. Гиббонс? Тогда поставь на Огастина – не проиграешь. Можешь мне поверить.

– Шутишь, Московиц. Не надо быть гением, чтобы предугадать это. Из того расклада, что существует на данный момент, ясно, что голоса, поданные за либералов черными и испанцами, разделятся между Вашингтоном и Ортегой. Огастин чуть-чуть свернет вправо и соберет все голоса белых. У него сейчас хороший имидж и наверняка есть деньжата на организацию кампании. Думаю, если он решит участвовать в выборах, кресло мэра его.

Крыса подалась вперед и облокотилась о стол.

– Слушай сюда. Информация из самых первых рук – от Московица.

У Гиббонса екнуло сердце.

– Валяй, я слушаю.

– Ты заметил его ненавязчивое заигрывание с партией? Это – часть его стратегии. Он будет баллотироваться. Это не подлежит сомнению. Просто он не хочет заявлять о себе слишком рано. Он добивается, чтобы избиратели сами захотели его. Он ведет жесткую игру, чтобы победить.

Гиббонс пожал плечами.

– И чего же здесь необычного?

– Ты не ошибся в вопросе об имидже. Крестоносец, мистер Честность, Борец с преступностью в большом городе. Он – кандидат белого населения. Но ты абсолютно заблуждаешься относительно его финансовых возможностей.

– Что ты хочешь сказать? Всем известно, у Огастина мешок денег. Его старик очень богат.

– Был богат. Но здорово подыстратился на бирже в 1987 году. Он фактически разорен.

– Да, конечно. Теперь ты скажешь, что Огастин живет на одну зарплату.

– Не совсем. Старик, должно быть, что-то припрятал, но семья с ним порвала. Так что после того как папаша сыграл в ящик, Огастину немного досталось.

– Да, но Огастин работает. У него должны быть собственные вложения. Он отнюдь не беден.

– А сколько, по-твоему, получает помощник генпрокурора? Не так уж и много. Во всяком случае недостаточно, чтобы финансировать крупную избирательную кампанию. Должно быть, он здорово разозлился, когда его старик прогорел. Именно поэтому он проиграл на предварительных выборах в конгресс Родригесу. У него не хватило монет, чтобы оплатить место в программах на ТВ. Как ты думаешь, зачем он пошел на государственную службу? Тогда он еще не нуждался в деньгах. Папаше еще улыбалась удача. Огастину нужен был престиж, известность. Нужно было общественное признание. Отец тогда только что продал семейный бизнес, и все полагали, что дела у него пойдут что надо, что он надежно разместил свой капитал. Но полагаю, он был недостаточно осторожен. Кто бы мог подумать? Что касается Огастина, то теперь кабинет мэра – единственное, на что может претендовать такой амбициозный, рвущийся наверх человек, как он. Его босс дал ему ясно понять, что не собирается никому уступать свое кресло. Так что или Огастин выскочит в мэры, или ему придется снизить свой жизненный уровень по сравнению с тем, что он имеет сейчас.

– Насколько я могу судить. Том Огастин не похож на человека, который в чем-либо нуждается.

Крыса так далеко подалась вперед, что ее грудь буквально улеглась на поверхность стола.

– Разумеется, у Огастина особняк в престижном районе, он – член всех известных светских клубов, но, бьюсь об заклад, его банковский счет не столь велик, как ему того хотелось бы. Типичный представитель старого знатного семейства, у которого в гостиной стоит антикварная мебель, а на обед, если в доме нет костей, едят суп из пакетиков.

– Ври больше.

– Уж я-то знаю. Я проверял их мусорный ящик.

Этому Гиббонс мог легко поверить. Получается, если Огастин стеснен в средствах и действительно собирается баллотироваться, ему нужна дармовая реклама на процессе Фигаро. Да, но зачем тогда подставлять Тоцци? Отдать под суд агента ФБР, иначе говоря, прекратить процесс, подтвердить тайный сговор сторон обвинения – на хрена ему такая дармовая реклама? Разве что за всем этим кроется что-то еще. Если, например, Огастину платят за то, чтобы прикрыть процесс Фигаро. Взамен он получит процесс над Тоцци, это позволит ему оказаться в центре внимания общественности и одновременно получить мзду за срыв суда над Фигаро. А что? Не так уж и неправдоподобно.

– Послушай, Московиц, ты – настоящая ходячая энциклопедия.

– Город – моя стихия. Я знаю все, что здесь происходит.

Гиббонс только кивал в ответ. Настоящая ты задница.

– А собственно, о чем ты хотел узнать. Гиббонс?

– А, пустяки, не бери в голову.

Гиббонс осклабился. «Ты уже рассказал мне больше, чем я мог ожидать, крысеныш».

Прежде чем уйти, Гиббонс помедлил и посмотрел на репортера сверху вниз.

– На что это ты так уставился? – поинтересовался Московиц.

– А вон на ту штуковину у тебя под мышкой.

Московиц поднял локоть и заглянул под мышку, как это делают цыплята.

– Что? А, это.

– Да, что это?

– А я думал, вы, ребята из ФБР, знаете о пушках все. Это «беретта», 25-й калибр.

– О! А я подумал, что это зажигалка.

Он опять изобразил крокодилью улыбку и направился к выходу.

– Пока, Московиц, не торопись.

– И ты тоже, засранец.

Глава 15

Тоцци остановился и посмотрел на надгробный камень, лежавший прямо перед ним. Это был гладкий, отполированный гранит с необработанными боковыми и верхними гранями. В одном из углов был выгравирован маленький скорбный ангел с крестом в руках, взирающий на пустое пространство, где должно быть имя умершего.

– Гиб, послушай, а как тебе этот?

Гиббонс пожал плечами и стал дуть себе в ладони, чтобы согреть их.

– Мне все равно.

Подмораживало, усилившийся ветер поднимал поземку.

– Где он сейчас? – тихо произнес Тоцци, не отрывая взгляда от камня.

– Только что вошел в дом вместе со стариком.

Тоцци взглянул на гравийную дорожку, по бокам которой стояли образцы надгробий. Она упиралась в маленькую дощатую хибару – контору старика, торговавшего этими штуками. В окне виднелась физиономия Мак-Клири, не спускавшего с них глаз.

– Мак-Клири все утро был у тебя на хвосте? – потирая руки, спросил Гиббонс.

– Да, он и не скрывает, что и сейчас следит за мной. Бродит вокруг, машет ручкой и посмеивается. Не понимаю, на что он рассчитывает, если я знаю, что он за мной наблюдает?

– Я всегда говорил, что у него с головой не все в порядке.

– Не помню, говорил я тебе? Прежде чем припрятать тот ковер, я его взвесил. Должно быть, это и есть та самая сорокакилограммовая посылочка, о которой мы слыхали.

– Так я и думал, – сказал Гиббонс, покусывая верхнюю губу и глядя на кладбище, расположившееся по другую сторону чугунной ограды. Между могилами тут и там лежали заплаты снежной корки: снег сначала подтаял, а потом снова замерз. Пар из ноздрей. Гиббонса медленно таял в морозном воздухе. Гиббонс был похож на старого индейца в рекламном телевизионном клипе, с грустью разглядывающего прекрасную землю, загубленную белым человеком.

– Мак-Клири все еще в доме? – спросил Гиббонс, не сводя глаз с кладбища.

– И не собирается оттуда уходить. Здесь для него слишком холодно. Как ты думаешь, на Огастине что-нибудь есть? – спросил Тоцци.

Впервые после нападения на него в доме дяди Пита он получил возможность спокойно поговорить с Гиббонсом.

Гиббонс глубоко вздохнул. Пар покружил над его головой, словно осенившая его идея, и затем растворился в воздухе.

– Неприятно это признавать, но я начинаю думать, что ты был прав относительно Тома Огастина. Помнишь, я рассказывал тебе о «святом покровителе юристов»? Думаю, это мог быть он.

– В самом деле? – У Тоцци забилось сердце. Неужели это говорит Гиббонс? Ему казалось, что помощник прокурора нравится Гиббонсу. – Ты действительно считаешь, что Огастин замаран?

– Я не знаю, что он собой представляет. Не уверен.

– Но если сицилийцы называют его своим святым покровителем, что это еще может означать?

Гиббонс пожал плечами:

– Не знаю. Я даже не уверен, что они говорили именно о нем. Возможно, сицилийцы пытались подкупить его, но он на это не пошел. Или взял деньги, но не отработал их. А может, речь вообще шла не о нем. Сейчас я просто размышляю.

– Да, весьма тягостные размышления. Ты говорил об этом еще кому-нибудь?

Гиббонс покачал головой. По его лицу было видно, что ему не по себе от мысли, что Огастин замешан в грязном деле, и он раздумывал, как поступить. Зато Тоцци очень хорошо знал, что он хотел бы сейчас предпринять: сесть в машину, отправиться на Манхэттен, схватить этого мерзавца за грудки, прижать к стене, воткнуть ствол 358-го калибра ему в рот и считать до трех. Пусть доказывает свою невиновность. Но он хорошо понимал, как отнесется к этому Гиббонс.

– У тебя есть какие-нибудь серьезные доказательства, с которыми мы могли бы пойти к Иверсу? – спросил он.

– Ничего, – покачал головой Гиббонс.

– Значит, официально Огастина нельзя ни в чем обвинить?

– Ни в чем, – подтвердил Гиббонс.

Черт.

Тоцци мрачно посмотрел на ангелочка на камне.

– Что же ты собираешься делать? Рассказать все Иверсу и пусть он решает сам? – Несмотря на холод, спина у Тоцци вспотела. – Думаю, если ты пойдешь по этому пути, Иверс просто займет выжидательную позицию, ведь улик против Огастина у тебя нет. А следовательно, ничего существенного он не предпримет.

А меня уже тошнит оттого, что ничего не происходит.

Гиббонс проворчал что-то в ответ. Он продолжал смотреть на облака, собиравшиеся над кладбищем. Тоцци видел, что он обдумывал какую-то идею. И это ему не понравилось. Когда Гиббонс над чем-нибудь размышлял, ничего быстро решить не удавалось.

Тоцци услыхал шуршание гравия за своей спиной. Он обернулся и увидел Мак-Клири, который, засунув руки в карманы, с важным видом направлялся в их сторону. На его лице, как всегда, эта вызывающая раздражение самодовольная улыбочка. Гиббонс закусил верхнюю губу, обнажив при этом нижние зубы. Пар клубами вылетал из его ноздрей.

– Ну что, Тоцци? Вы уже выбрали памятник своему любимому дядюшке?

– Мы как раз думаем об этом, Мак-Клири.

– Я знаю, они чертовски дороги, но вот тебе мой совет – не скупись, купи для него хороший памятник, иначе будешь потом раскаиваться всю жизнь, а родственники за твоей спиной станут говорить, что ты не любил покойничка.

– А я его не любил. Подыскиваю что-нибудь уже бывшее в употреблении. Дядя Пит одобрил бы это.

Мак-Клири пожал плечами.

– Ну, как знаешь. – Он повернулся к Гиббонсу. – У тебя совершенно замерзший вид, Катберт.

– А у тебя вид ослиной задницы. В конце концов я-то могу согреться.

– Как всегда, остришь, Катберт. Представляю, сколько радости ты доставляешь своей жене.

Гиббонс промолчал.

– Кстати, поговорим о Лоррейн, – продолжал Мак-Клири. – Я случайно узнал, что она была здесь два дня назад. Подобрала очень приятный камень для твоего дяди, Тоцци. Кажется, вот этот – с ангелом. Почти восемьсот долларов, но, на мой взгляд, это мудрый выбор. Конечно, ты бы выбрал какое-нибудь дерьмо, и твоя жадность служила бы тебе вечным укором. Но это меня несколько озадачило. Если Лоррейн уже купила памятник, что вы оба здесь делаете? Маленький тайный сговор? Или вы всерьез решили, что смогли провести старину Джимми, делая вид, что выбираете памятник?

Тоцци мрачно посмотрел на него. Вот бы рядом оказалась пустая могила, пусть бы Мак-Клири свалился в нее и сломал себе ногу.

– Старик в домишке, должно быть, очень разговорчив, а?

Тот в это время как раз смотрел на них в окно, Мак-Клири помахал ему рукой.

– Мистер Данбар просто восхитителен. Мы отлично поладили.

Гиббонс опять подышал себе на пальцы.

– Рад это слышать, Мак-Клири. Хоть кому-то ты понравился.

– Ну, я надеюсь, что уж у тебя-то, Катберт, хорошие друзья. Я уже говорил, Лоррейн потребуется хорошая поддержка, когда ее муженька и кузена упекут кой-куда.

Тоцци прикрыл глаза. Чтоб ты сдох, Мак-Клири.

Гиббонс презрительно рассмеялся.

– Боже, ты продолжаешь разрабатывать свою идиотскую идею? Тоцци убийца – звучит довольно фантастично. И кто тебе поверит, что мы сообщники? Возможно, в твоей башке все звучит здорово, но без доказательств – это чушь собачья.

– Тут я с тобой полностью согласен, Катберт.

Мак-Клири блаженно улыбнулся, словно во рту у него была шоколадка.

– Что ты хочешь сказать, Мак-Клири? Что у тебя появились против нас улики? – Гиббонс рассмеялся.

Мак-Клири расплылся в улыбке и кивнул.

– Вчера из полицейского управления Нью-Джерси принесли результаты баллистической экспертизы. Они очень любопытны. Пули, найденные в спальне, были выпущены из двух стволов, но пули, убившие Блюма, Сантьяго и Куни, принадлежат только одному из них. Другой ствол использован только против Джордано, причем в ходе всего побоища стреляли из него дважды: один раз попали, другой – промахнулись.

– Ну и что же из этого следует, Шерлок Холмс?

– Вероятнее всего преступник пользовался каким-то крупным автоматическим оружием, так как патроны девятимиллиметровые. Такое оружие предназначено для поражения человека. Это навело меня на мысль – почему стрелки были такие разные? Для столь важной миссии мафия наняла бы лучших профессионалов. Мы это знаем. Для чего понадобилось вместе с хорошим стрелком посылать косоглазого? И тогда мне в голову пришло еще кое-что. Сначала я не хотел этому верить и решил покопаться в документации, чтобы опровергнуть свои догадки, но, к несчастью, потерпел в этом неудачу.

Мак-Клири залез во внутренний карман пальто и извлек несколько сложенных листов бумаги – это были фотокопии.

– Это копии ваших табелей с отметками за стрельбу за последние три раза, когда каждый из вас посещал стрельбище. Ты, Тоцци, превосходно владеешь девятимиллиметровым пистолетом. А ты, Катберт, к сожалению, весьма ему уступаешь. Смотри, твои отметки за стрельбу из револьвера значительно выше, нежели за стрельбу из автоматического оружия.

Тоцци посмотрел на Гиббонса. Это была правда. Гиббонс значительно лучше обращался с револьвером.

– Помнится, когда мы недолгое время, по распоряжению Иверса, работали вместе, ты всегда предпочитал свой старый «Кольт-38» табельному оружию. Ты очень дорожил им. Помню, как однажды ты сетовал, что не любишь автоматическое оружие, потому что не можешь привыкнуть к отдаче, когда после выстрела оно странным образом отскакивает назад.

Облако пара изверглось из ноздрей Гиббонса.

– Что ты этим хочешь сказать, Мак-Клири?

– Полной уверенности у меня нет. Так, предположения. В отчете баллистической экспертизы отмечается, что один из стрелявших – превосходный стрелок, при этом он человек импульсивный, жаждущий выполнить задуманное. Второй, похоже, держался сзади, возможно, отдавал приказы первому. Его собственная точность при стрельбе – пятьдесят процентов, одно попадание из двух произведенных им выстрелов. Здорово подходит к вам, ребята, не правда ли?

Тоцци был потрясен. Ни хрена себе.

Гиббонс оскалился.

– На этот раз, Шерлок, ты превзошел самого себя. Это должно обеспечить тебе место в зале славы ослиных задниц. Ты прекрасно знаешь, что любой может взять отчеты, наковырять сколько угодно подходящих фактов и выдвинуть соответствующую версию. Версию. Не более того. Это любой хороший полицейский знает. А что, если не было двух стрелявших? А был один человек, и он держал по стволу в каждой руке? Естественно, что из одного он стрелял более метко, чем из другого, если, конечно, он не владеет одинаково хорошо обеими руками, а это бывает редко.

– Перестань, Катберт. Мы же не на Диком Западе – лихие ребята в черных шляпах с шестизарядным кольтом в каждой руке, и все такое прочее. Вернемся к реальности.

– А я о чем? Ты угодил в самую большую ловушку, известную в следственной практике. Убедил себя в том, как якобы все происходило, и теперь все доказательства пытаешься подогнать под свою версию. Но единственное, что тебе удалось пока доказать, что ты – редкостный кретин.

– Следи за собой, Катберт, не кипятись. Я не сказал, что настаиваю на этом предположении. Я только принимаю его во внимание. Профессионал не должен отвергать ни одну из возможных версий.

Особенно если она поможет нас вздернуть. Тоцци стало жарко в его пальто.

– Однако становится холодновато. – Мак-Клири бодро улыбнулся. – Пойду-ка к мистеру Данбару. Он собирался поставить чайник. А вы можете продолжать ваше представление. Я просто хотел проинформировать вас о своих соображениях на тот случай, если вы собираетесь совершить какое-нибудь обычное для вас безрассудство. Чтоб вы не расслаблялись.

Он повернулся и, шурша гравием, удалился, скрывшись в хибаре мистера Данбара.

Холодный ветер раскачивал ветви высокой сосны, нависшей над надгробными камнями. Небо стало оловянно-серого цвета. Тоцци взглянул на Гиббонса, не спускавшего глаз с дома. Внутри у него все болело, ноги будто приросли к земле, окаменели, ему казалось, какая-то огромная, опасная сила, словно гигантский валун, надвигается на него. Нужно срочно что-то предпринять, чтобы спасти себя, но он не знал что. Впрочем, у него было несколько идеек, но все они расходились с законом. Гиббонс на это наверняка не пойдет. На словах он всегда готов на крутую игру, но как доходит до дела, становился буквоедом и законником. А сейчас самое время прибегнуть к шокотерапии, сделать что-нибудь эдакое, в его духе, но Гиббонса на такое не сподвигнешь.

– О чем ты думаешь? – наконец спросил он.

Гиббонс пристально на него посмотрел. Взгляд его был колючим и многозначительным.

– Я думаю, Мак-Клири вышел из-под контроля.

– Я думаю, вся ситуация вышла из-под контроля.

– Ты прав, так оно и есть.

– Что будем делать?

Гиббонс взглянул на печального маленького ангела.

– Думаю, пришло время брать быка за рога, надо спровоцировать какие-либо действия с их стороны, чтобы выяснить, кто что знает. – Он посмотрел Тоцци в глаза.

– В самом деле?

– В самом деле. У тебя есть идеи? Обычно они у тебя есть.

Тоцци поскреб подбородок и, с некоторым подозрением посмотрел своему напарнику в глаза.

– Я тут кое-что придумал.

Глава 16

Тоцци слышал шум голосов, доносившийся сверху. Он прошелся взглядом по винтовой лестнице, ведущей наверх, но увидел только множество написанных маслом портретов важных господ в напудренных париках и пожилых дам с проницательными глазами, в шляпах и длинных юбках – без сомнения, предки Огастина. Звон бокалов и веселые голоса говорили о том, что помощник прокурора давал прием.

Горничная велела ему подождать. Судя по всему, она была родом из Восточной Европы, настоящая бой-баба, с грудью, напоминающей ледокол. Поначалу она попыталась избавиться от него, но Тоцци заявил, что пришел по очень важному делу, и тогда она, с выражением полнейшего неодобрения, сказала, что сообщит мистеру Огастину о его приходе, но сомневается, захочет ли он, чтобы его беспокоили во время приема.

Когда она повернулась к нему спиной, Тоцци усмехнулся. Он как раз этого и хотел – побеспокоить ее хозяина. Она даже представить себе не могла, как он этого хотел.

Тоцци скрестил руки на груди и принялся осматривать помещение. Перила лестницы были сделаны из мореной вишни. На потолке, в центре витиеватого гипсового медальона, висела бронзовая люстра. В застекленном шкафу темного дерева хранилось начищенное бронзовое оружие. Тоцци не очень разбирался в старинных вещах, но у него было ощущение, что это очень ценные, подлинные вещи. Он посмотрел в маленькое смотровое окошко на парадной двери. Перед домом стояли два черных лимузина. Восточная Шестьдесят шестая, фешенебельное местечко – ничего не скажешь.

Он услышал за спиной шаги и, быстро повернувшись, увидел пару узконосых туфель цвета бычьей крови, спускающихся вниз по покрытой ковром лестнице. Туфли и перила были одного цвета.

– Майк, чем могу быть полезен?

Сойдя с последней ступеньки, Огастин протянул руку. На нем был синий костюм и однотонный темно-бордовый галстук. Белоснежная рубашка накрахмалена так, что Тоцци даже поежился. Классическая экипировка политического деятеля. Когда-то давно он читал статью о том, как работают на телевидении консультанты по вопросам политики. Установлено, что, если вы хотите, чтобы ваш человек выглядел в программе честным, внимательным и преданным общественным интересам, на нем должен быть однобортный темно-синий костюм, белоснежная рубашка и однотонный неяркий галстук. Так и был одет Огастин – мистер сама Честность, Внимание и Преданность. Но это мы еще увидим. Тоцци пожал его руку.

– Извините, что вот так ворвался к вам, мистер Огастин...

– Пожалуйста, зови меня Том. – Огастин тепло улыбнулся. Глаза его излучали искренность. Все неприятные чувства после сцены на похоронах испарились.

Тоцци кивнул.

– Прошу прощения. Том, что пришел сюда, но я подумал – это очень важно. У меня есть версия того, что произошло в доме дяди Пита. Пожалуй, это даже больше, чем просто версия.

– О?

– Может, мы пройдем куда-нибудь, где можно потолковать наедине?

– Разумеется. Прошу в мой кабинет.

Огастин пошел вверх по лестнице. Когда они поднялись на второй этаж, Тоцци мельком увидел комнату, в которой проходил прием: створчатая дверь, ведущая в просторную гостиную, была открыта. Там находилась по меньшей мере дюжина человек в вечерних туалетах. Они о чем-то оживленно беседовали и смеялись, разбившись на небольшие группки. Грудастая горничная ходила с серебряным подносом, обслуживая гостей. Насколько успел заметить Тоцци, кроме нее и еще одной гостьи, все остальные были чернокожие.

– У меня небольшой званый обед, – пояснил Огастин.

Тоцци узнал некоторые лица. Там были: член законодательного собрания от Бруклина, известный священник из Гарлема, бывший глава администрации одного из округов Нью-Йорка.

– Ко мне пристали с ножом к горлу, чтобы я встретился в непринудительной обстановке с определенными влиятельными людьми. Я имею в виду партию. Хотят, чтобы в будущем году я выставил свою кандидатуру на пост мэра, хотя я постоянно твержу, что у меня нет никаких шансов. – Он понизил голос и наклонился к Тоцци. – Этот город не захочет выбрать мэром настоящего англосакса, и если честно, то и не обязан это делать. Мэр должен представлять жителей города – своих избирателей, согласен? Однако буду я баллотироваться или нет, мне сказано, что подобные мероприятия полезны для партии. Так что... – Огастин пожал плечами и улыбнулся, словно от него ничего не зависело и все это его немного утомляло.

Да-да, Том, разумеется. Ты будешь лизать задницу любому, кто поможет тебе на выборах.

Тоцци обернулся и еще раз заглянул в гостиную. Его преподобие украдкой поглядывало сквозь мощные линзы своих очков на содержимое подноса горничной. Интересно, часто черные бывают гостями этого дома? Судя по выражению лица горничной – не очень.

Огастин провел его в глубь дома, в темную, уединенную комнату, уставленную книжными полками. Он щелкнул выключателем, и на столе засветилась бронзовая лампа. Солидный письменный стол – еще один предмет антиквариата – грозно навис над хрупкой кушеткой, обшитой зеленым бархатом. У него было такое же самодовольное выражение, как у господ на портретах. Кушетка же, чопорная и прямая, напоминала старую деву. Тоцци ожидал, что кабинет Огастина будет выдержан в бежево-голубых тонах с оловянной арматурой – что-то вроде комнаты Джорджа Вашингтона, однако он скорее напоминал кабинет психиатра.

– Устраивайся, Майк. – Огастин указал ему на хрупкую кушетку, а сам уселся за свой письменный стол.

Тоцци хмуро посмотрел на низенькую кушетку и неохотно присел на краешек, упираясь локтями в колени, – Огастин всегда умел продемонстрировать свою власть. Он откинулся на спинку вращающегося кресла, глядя на Тоцци сверху вниз из-за помпезного стола. Устроившись поудобнее и приставив указательный палец к виску, прокурор произнес:

– Ну, расскажи мне о своих подозрениях.

– Можете считать, что я далек от истины, но просто выслушайте меня, о'кей?

Огастин ободряюще улыбнулся и кивнул.

– Слушаю.

– Я проверил те меры предосторожности, которые мы приняли в доме дяди Пита, и должен сказать: хотя все торопились, сделано было все как надо. Место свежее, его никогда раньше не использовали.

– О'кей, – кивнул Огастин.

– Это навело меня на такую мысль: или произошла утечка информации – кто-то сообщил людям Саламандры, где мы прячем Джордано, или, а именно так я склонен считать, кто-то из наших выполнил эту работу для Саламандры.

Тоцци надеялся увидеть признаки волнения на лице Огастина, но таковых не было.

– Гм... продолжай, Майк.

– Только два ведомства знали место укрытия Джордано – ваше и мое.

– Знал и Марти Блюм.

– Да, но Блюм убит, так что не думаю, что его можно рассматривать как подозреваемого, – усмехнулся Тоцци.

Огастин тоже слегка улыбнулся.

– В нашем управлении, – продолжал Тоцци, – только горстка людей знала место убежища, а именно – шесть агентов, несших охрану, и Брент Иверс. В вашем ведомстве – не знаю.

Огастин поморщился.

– Ты хочешь сказать, что кто-то из ФБР или прокуратуры США убил Джордано, Блюма и еще двух агентов? Но зачем?

– Ради денег, разумеется. Очевидно, Саламандра помахал толстой пачкой банкнот перед чьим-то носом.

Огастин нахмурился.

– Нет-нет, я так не думаю. Я могу понять, почему Саламандра хотел убрать Джордано, но для чего убивать Блюма и двух агентов?

– Знаете ли, я начинаю думать, что убийство Марти Блюма было для них не менее важным, чем убийство Джордано. Возможно, даже более важным. Понимаете, избавиться от Джордано – значит, просто избавиться от того, кто может дать показания, но убийство Блюма создало ситуацию, вынуждающую судью прекратить процесс.

– А зачем было убивать двух агентов?

Тоцци пожал плечами.

– Куни и Сантьяго просто попали под руку.

– Слишком хладнокровное убийство для того или для тех, кто никогда раньше не убивал. Если принять твое предположение, что убийца или убийцы – государственные служащие, у которых нет криминального прошлого.

– Согласен. Это очень хладнокровное убийство.

Тоцци помедлил какое-то время и посмотрел Огастину в глаза. Почему это Огастин решил, что убийца – новичок? Он этого не говорил. Он всматривался в прокурора: в его лице появилось едва заметное напряжение.

Надо продолжать давить.

– И вот тут на сцене появляюсь я. Думаю, убийца каким-то образом подстроил, чтобы все заподозрили меня. Не знаю, может, он заплатил этому репортеришке – Московицу, чтобы тот опубликовал свою статью. То, что я тогда сказал, ни для кого не новость. Он просто прилепил мои слова к концу своей статьи. Не знаю, я не писатель. Но мне кажется, для убийцы я – что-то вроде страхового полиса. Если убийство Марти Блюма не сорвет процесс, то обвинение в убийстве агента ФБР уж точно сработает. Иначе защитники поднимут крик о тайном сговоре. Если против меня будет выдвинуто обвинение, у судьи Моргенрота не останется иного выбора, как прекратить процесс.

Огастин оперся подбородком о руку и наморщил лоб.

– Да, похоже, так оно и произойдет. Но мне надо проверить наличие прецедента, чтобы быть до конца уверенным. Бьюсь об заклад, ты это уже сделал.

– Во всяком случае, я хотел бы, Том, чтобы вы меня выслушали прежде, чем я отправлюсь к Иверсу. Я признаю, между нами не все гладко, но в основном я считаю вас честным малым, и оба мы хотим одного и того же. Я прав? – Тоцци следил за его лицом.

– Разумеется.

Глаза Огастина излучали тепло и понимание, но на сей раз несколько чересчур.

– Ну и что вы об этом думаете?

– Итак, – Огастин выпрямился, – итак, я считаю, что ты высказал очень серьезное предположение и, прежде чем предпринять какие-либо действия, должен продумать все возможные последствия.

Одному Богу известно, куда все повернет, приятель. А уж мы постараемся быть благоразумными. Имей это в виду.

– Я хорошо понимаю, Том, насколько это серьезно, но как только подумаю, что Саламандра и его парни выходят сухими из воды – а это непременно произойдет, если процесс будет прекращен, – и смываются куда-нибудь в Бразилию, где их уже никто не найдет, мне становится плохо. Вы понимаете, что я имею в виду. Я беспокоюсь не только о себе, но и о судебном процессе. Эти парни виновны – ясно как Божий день – и должны гнить в тюрьме. В особенности Саламандра. Но в случае прекращения процесса... – Тоцци поджал губы и покачал головой. – Знаете, Том, я не слишком набожен, но сейчас я так выбит из колеи, что готов пойти в церковь и просить о чуде, о чуде в судебном смысле слова. Серьезно. Я чуть не позвонил одной из своих тетушек, чтобы спросить ее, нет ли какого святого, покровительствующего юристам, чтобы помолиться ему.

Тоцци следил за Огастином. Лицо того неожиданно окаменело.

– Майк, даже сейчас ты находишься в состоянии сильнейшего стресса и потому склонен к безрассудным поступкам. Мне не хотелось бы, чтобы ты пострадал, совершив что-нибудь под влиянием момента.

– Вы хотите сказать, что я не в своем уме, что я спятил?

– Не знаю, а что – похоже на это? – Глаза Огастина горели на его каменном лице.

Тоцци пожал плечами.

– Если честно, то иногда я сам себе удивляюсь.

Оба молчали, глядя друг на друга в тусклом свете настольной лампы. Из гостиной доносился негромкий смех.

– У тебя есть хобби, Майк? Что-нибудь, что могло бы тебя отвлечь? Какой-нибудь вид спорта, например. Ну, скажем, глубинный лов рыбы.

Чтобы ты мог выбросить меня за борт.

– Ненавижу рыбную ловлю. Такая скукота. Мое хобби – айкидо. Помните, я рассказывал?

– О да, конечно. Ты говорил мне. Я считаю, тебе надо сейчас чем-нибудь заняться, чтобы заполнить время. Самостоятельное ведение расследования только повлечет за собой новые неприятности. Я за это ручаюсь.

– Вы так думаете? – Тоцци кивал, уставившись в пол. – Наверное, вы правы. Пусть власти делают свое дело, не надо вмешиваться. Если я не виновен, значит, не виновен, правильно? Мак-Клири и полиция сами в этом убедятся. Так?

– Конечно.

Снова раздался смех. На этот раз громче.

– Кто-то, должно быть, хорошо пошутил! – сказал Тоцци, посмотрев в сторону двери.

Огастин не отозвался.

– Пожалуй, вы правы. Том. Мне не следует вмешиваться, и лучше держать свои сумасшедшие, идеи при себе. К тому же занятие у меня есть. Дом дяди Пита – настоящий свинарник. Я мог бы заполнить три контейнера тем дерьмом, которым он набит.

Огастин смотрел на него ледяным взглядом.

– Да, пожалуй, мне следует заняться своими собственными делами, чтобы не ухудшать положения. Нужно привести в порядок дом дяди Пита, чтобы выставить его на продажу. На этом мне и следует сосредоточиться. Это и нужно делать.

Тоцци кивал, продолжая глядеть на свои ботинки и бросая свои тирады в тишину. Неожиданно он поднял голову и хлопнул себя по лбу.

– Ба! Совсем забыл. – Он полез в боковой карман своей куртки. – Вы знающий парень. Том. Наверное, разбираетесь и в хороших коврах?

Тоцци извлек клочок, который он вырезал из ковра. Квадратный лоскут – четыре на четыре, достаточно большой, чтобы можно было увидеть голубой с бежевым орнамент на темно-красном фоне. Тоцци, как бы взвешивая, подбросил клочок на ладони, затем, как во фрисбее, неожиданно метнул его Огастину. Прокурор вздрогнул, отшатнулся от него, его вращающееся кресло ударилось о стол. Клочок опустился на его галстук. Огастин стряхнул его на стол, как раз в световой круг от лампы. Мускулы на шее Огастина неожиданно напряглись.

– Вот так он выглядит. Думаете, это дорогой ковер?

Неожиданно Огастин стал очень похож на чопорных старых матрон, развешанных вдоль лестницы, особенно выражением лица.

– Абсолютно не разбираюсь в коврах. – Он подобрал клочок и бросил его обратно Тоцци.

Тот, поймав его на лету, опять принялся, как бы взвешивая, подбрасывать на ладони.

– Жаль. А я готов был побиться об заклад, что вы разбираетесь в подобных коврах. Но... ладно.

На какое-то время воцарилось молчание. Из гостиной доносились приглушенные голоса.

Тоцци кивнул в их сторону.

– А как вы думаете, кто-нибудь из ваших гостей разбирается в таких вещах? Может, мне спуститься и порасспрашивать? Я быстренько. – Тоцци просиял в улыбке. – А не разыграть ли нам их? Они ждут, что вы войдете и обратитесь к ним с речью о поддержке на предстоящих выборах. А тут появляюсь я со своим ковром. Очень забавно... О, что это я болтаю? Вы же только что сказали, что не собираетесь бороться за место мэра. В последнее время у меня действительно что-то с головой. – Тоцци уставился на образец ковра, изучая его. – Однако ковер и в самом деле красивый. Спорю, некоторые из ваших гостей знают толк в таких коврах.

– Не думаю, Майк.

– Не знаю, не знаю... Спорю, его преподобие Харгривз разбирается. Это ведь его я там видел? Он еще ведет программу для наркоманов в Гарлеме. Я чувствую, он знает многое о таких коврах. Или хотел бы узнать.

Огастин сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Затем поднял подбородок и расправил спину, как будто придавая себе особую значимость.

– Послушай, Майк. Я всегда полагал, что разумные люди могут прийти к компромиссу, если им случается разойтись во мнении по какому-либо вопросу. Разумные люди – гибкие люди. Они понимают, что каждая конкретная проблема имеет больше чем одно решение. – На его лице появилось некое подобие улыбки. – Для чего же еще существуют переговоры между сторонами обвинения и защиты?

Он сидел, улыбаясь Тоцци, во всем своем университетском величии.

Ублюдок.

Тоцци поднялся с хрупкой кушетки.

– Знаете, а я всегда недоумевал, зачем вообще существует такая практика переговоров? Это всегда смахивает на торги подержанными автомобилями. Но, может быть, мы к этому еще вернемся – в другой раз.

Тоцци направился к двери, Огастин быстро встал.

– Не провожайте меня. Том. Я запомнил дорогу.

Он все еще помахивал кусочком ковра, от которого Огастин не отрывал глаз.

– Держите. – Тоцци бросил клочок Огастину, тот протянул было к нему руку, но опять промахнулся. На этот раз образец ковра приземлился на вершину стеклянного абажура. – Можете оставить себе на память. – Улыбка медленно расползалась по лицу Тоцци, словно взбитые сливки по охлажденному кофе. – Итак, не забывайте меня. – Тоцци открыв дверь, и веселье вечеринки ворвалось в кабинет. – А теперь вам лучше вернуться к гостям. Том.

Огастин снял клочок с лампы и положил в карман, не сводя глаз с Тоцци. Кто-то заиграл на фортепиано. Раздались аплодисменты. Тоцци поднял глаза и на мгновение прислушался. Это была известная песня "Садись в поезд "А". Несколько голосов подхватили мотив.

– Похоже, ковер удался на славу. Развлекайтесь.

Огастин задрал вверх свой йельский подбородок, его глаза сверкнули.

– Постараюсь.

Глава 17

В доме стояла тишина. Было поздно. Огастин не мог заснуть. Он сидел в своем кабинете, задрав ноги на стол, с закрытыми глазами, положив на лоб руку. Время остановилось. Начинался очередной приступ мучительной головной боли. Левый глаз подергивался. Клочок, принесенный Тоцци, лежал на промокашке под лампой. Огастин с трудом открыл глаза и тупо уставился на него – что же ему теперь делать и что намеревается предпринять Тоцци? Он прокручивал в голове худшие варианты возможного развития событий, но не был уверен, что они действительно худшие. Его планы завоевать мэрию стали невероятно расплывчатыми. Даже если он получит от сицилийцев необходимую сумму, на его пути встанет теперь Тоцци. Тоцци все знает и не собирается держать язык за зубами. Огастин рассматривал все возможности, все альтернативные варианты: все сводилось к этому ничтожеству – Тоцци.

Боль стала нестерпимой, он зажмурился. Тоцци казался ему тем буром, который впивается в его череп под левым глазом. Будь он проклят!

Но что на самом деле знает Тоцци? Достаточно ли, чтобы официально обвинить его в связях с сицилийцами? Может быть, и нет, но и намека хватит, чтобы скомпрометировать его. Достаточно одного лишь голословного утверждения о сговоре с мафией – и конец его надеждам, его карьере на общественном поприще. Огастин прикидывал так и эдак – все безнадежно. Он уставился на клочок цвета бургундского вина с голубовато-бежевым рисунком. Все дело в Тоцци. Даже смертный приговор за убийство не заставит его замолчать. Напротив, это привлечет к нему внимание и только усугубит положение. Тоцци изо всех сил начнет вопить о том, что ему известно, станет просить о смягчении наказания в обмен на имеющуюся у него информацию о грязных делишках помощника генерального прокурора США. У Огастина пересохло в горле.

Неожиданно тишину взорвал телефонный звонок. Будто летящее бревно, он толкнул Огастина в грудь, и бур с новой силой впилсяв его череп. Он схватил трубку, не дожидаясь второго звонка. Не хватало еще, чтобы проснулась жена. Ему и без того плохо.

– Алло?

– Отвечай быстро. Почему не спишь?

Огастин узнал ужасный акцент и язвительно-добродушную интонацию. Это был Саламандра.

Он быстро убрал ноги со стола. Какого дьявола этот тип звонит сюда?

– Чего тебе надо?

– Ты хреново себя ведешь. Это плохо. Помнишь моего друга с фермы? Он говорит, ты его очень разочаровал.

Огастин живо представил сухопарого маленького человека, беспечно жующего виноград и сплевывающего шкурки в песок. Зучетти.

– Передай своему другу, что у него нет причин для разочарования. Я все держу под контролем.

Саламандра усмехнулся в трубку.

– А мы видим это не так. Ты должен был сделать для нас эту штуку. Может, ты и пытался, я не знаю, но не сделал. Мы все еще каждый день должны туда ходить, сидеть там и слушать то дерьмо. Ты знаешь, о чем я говорю.

Огастин знал. Саламандра говорил о его обещании добиться прекращения процесса.

– Вы напрасно паникуете. Передай другу, что я обо всем позабочусь.

Саламандра опять фыркнул.

– Не-е-е-т, это ты паникуешь. Ты отправил одного парня на каникулы.

Джордано... убил Джордано... отправил его на каникулы.

– У меня не было выбора. – Огастин замолчал, обдумывая свои слова. Он должен быть осторожен при разговоре – как и они. Никогда не знаешь, вдруг тебя подслушивают. Кто-нибудь вроде Тоцци. – Ты хочешь сказать, что его не стоило... отправлять на каникулы?

– Нет-нет, в этом мы тебя не обвиняем. Ты сделал то, что надо, у того парня слишком длинный язык, он собирался кое-что про нас рассказать. Но ты забыл одну вещь.

– Какую вещь?

– Ковер.

Огастин посмотрел на бордовый кусочек на столе.

– А что – ковер?

– У нас его нет. Тот парень знал, где он. Ты должен был заставить его сказать, а потом отпускать на каникулы.

– Подожди. Я с самого начала дал вам понять, что не буду ничего иметь с этой стороной дела. А что касается... – он остановился, чуть не произнеся имени Немо, – а что касается Коротышки, он же приятель того парня. Разве он не знает, где ковер?

– Коротышка сбежал. Не можем найти. – Неожиданно в голосе Саламандры зазвучало раздражение.

– Сочувствую вам, но это не моя проблема.

– Нет, патрон, это твоя проблема.

– О чем ты? У нас же была договоренность. Я не буду касаться этой стороны дела.

– Мы не получим ковер, ты не получишь денег. Все просто.

– Стой, не вешай трубку. Моей задачей было обеспечить вам – ну ты знаешь, чтобы вам не надо было ходить туда каждый день.

– Это и есть твоя задача. Если ты ее не решишь, мы отправим на каникулы и тебя.

Рот у Огастина пересох так, что он не мог говорить.

– Понимаешь, если мои ребята отправляют парня в отпуск, они убеждают его перед этим все им рассказать. У тебя нет опыта в таких делах. А у нас теперь нет ковра. Это твоя вина.

– Как ты можешь говорить, что это моя вина?

– Так говорит мой друг. А раз он это говорит, значит, так оно и есть.

– Теперь послушай меня. Это нечестно. Мы так не договаривались.

– Мы знаем, что честно. Найдешь ковер – все прекрасно, не найдешь – поедешь в отпуск.

– Но...

Звяк.

Огастин тупо смотрел на трубку в своей руке. Раздавшиеся гудки заполнили тишину. Удары сердца отдавались в голове. Четырнадцать миллионов долларов пропали, если он не найдет их проклятый героин. Да и как, скажите на милость, он сможет его достать? Даже если бы он и узнал, куда Тоцци спрятал этот ковер, разве он сам должен этим заниматься? Он что – швырнет его на заднее сиденье своего автомобиля и доставит им, словно пиццу? Саламандра же сам сказал, что у него нет опыта в подобных делах. У них есть специальные люди, незначительные, незаметные, которые занимаются такими вещами. А у него кто есть? Никого. Только он сам. Боже мой.

Телефонная трубка гудела что есть мочи, требуя, чтобы ее положили на место. Сердце колотилось от унизительного страха. И только повесив трубку, он понял, что в другой руке сжимает клочок ковра, полученный от Тоцци. Опять все замыкалось на Тоцци. Все козыри у него. Чертов Тоцци.

Боль внезапно пронзила его лицо. Он согнулся вдвое и зажал щеки коленями.

Господи, научи меня, что делать, как получить у него ковер. Отправить и его в отпуск? Но у меня нет людей, способных это правильно сделать. Я не знаю, как развязать ему язык. Саламандра говорил об этом, и он был прав, черти бы его побрали.

Он разжал пальцы, и скомканный клочок развернулся, раскрылся в его ладони, словно новорожденная бабочка, расправляющая крылышки.

Разве что...

Он кое-что вспомнил. В тот день, когда они встретились на ферме с Зучетти, на Немо была тенниска с названием какого-то гимнастического зала в Бронксе. Или это был Бруклин? Дамбо? Джамбо? Нет, Джимбо. Именно так, Джордано еще спросил его об этом в машине, по дороге на ферму, и Немо ответил, что это его самое любимое место на земле, как он сказал, «рай для культуристов». Там есть любое оборудование, какое только можно пожелать, и, самое главное, он открыт всю ночь, как раз когда он любит заниматься. Он также сказал, что это практически его дом, он там почти что живет.

Огастин выпрямился, снял трубку и набрал номер: 555-1212.

– Справочная служба. Что вас интересует?

Огастин проглотил слюну.

– Пожалуйста, Бруклин. Мне нужен номер гимнастического зала «Джимбо», диктую по буквам...

* * *

Огастин смотрел в маленькое окошко в двери. Немо был в зале. Он занимался на «наутилусе», поднимая ногами огромный груз; его конечности дрожали, тело блестело от пота. Неожиданно он остановился и встал, подошел к зеркальной стене и спустил свои пропотевшие штаны, чтобы полюбоваться мускулами на ногах. Огастин и пятнадцати минут не следил за ним, а Немо уже третий раз проделывал эту процедуру. Господи, до чего же он жалок.

Огастин посмотрел на часы. Было четыре двадцать утра. Он продолжал наблюдать за Немо, который упорно боролся с перегрузками, не обращая внимания на явные признаки усталости. Он стал рабом своих занятий, его лихорадило, из носа текло, время от времени он останавливался, чтобы вытереть нос одним из висевших у него на шее полотенец, и продолжал заниматься. Он мерз, его терзала боль. Было ясно, что ему необходима доза. Но он превозмогал свою боль и как ни в чем не бывало продолжал тренировку. Впрочем, на Огастина это не произвело никакого впечатления – ему тоже было плохо.

Второй идиот, работавший со штангой, пять минут как ушел. С другого конца зала до Огастина доносился шум включенного душа. Он не хотел, чтобы кто-нибудь ему помешал. Немо надо схватить за шкирку и встряхнуть, как непослушного щенка. Сейчас он уязвим. Наркоманы, когда у них нет наркотика, не любят оставаться одни и очень легко попадают в зависимость от других людей. Он должен заставить Коротышку понять: все его будущее зависит от него, Огастина. И только от него.

Внезапная острая боль под глазом заставила его вздрогнуть. Он зажмурился и сжал кулаки.

Не обращай внимания, просто не обращай внимания.

Немо подвинулся к штативу с грузом, ослабил установочный винт и нагрузил на штангу еще несколько металлических дисков. Получив желаемый вес, он сел на край подставки и начал осматриваться, ища что-то. Оказалось, ему нужен висевший на «наутилусе» мятый носовой платок. Он схватил его, высморкался и только после этого принял нужную позицию – улегся на спину с вытянутыми ногами. Потерев ладони, крепко ухватился за рукоятки, подтолкнул штангу со штатива и опустил ее почти до уровня груди. Огастин взглянул на предупреждение, висевшее на стене: «Не нагружать снаряд в отсутствие тренера».

Прекрасно.

Огастин быстро, без единого звука открыл дверь, проскользнул в зал с тренажерами, на цыпочках обогнул «наутилус», пройдя сзади Немо, лежавшего на снаряде. Помогли притупленные чувства Немо. Тот был настолько поглощен самим собой, что навряд ли замечал даже того, второго культуриста, когда тот занимался в зале вместе с ним. Огастин встал над потным лицом Немо, держа руки в карманах своего темно-серого кашемирового пальто. Немо не заметил его. Сопя и потея, он продолжал упорно поднимать и опускать эту нелепую штангу. На лице у него было написано невыносимое страдание.

Когда Немо в очередной раз опустил штангу, Огастин придвинулся ближе. Когда штанга снова поднялась, Огастин так подставил свое колено, чтобы Немо не мог вернуть груз обратно на штатив, и слегка шлепнул по штанге. Немо вытаращил глаза и принялся пыхтеть, выдувая горячий воздух, его губы шевелились, он силился что-то сказать, но не мог.

– Не хочу тебе мешать, – произнес Огастин, – продолжай.

Он еще немного надавил на штангу, и Немо едва успел перехватить ее – она чуть не сломала ему шею. Огастин прикинул, что вес штанги, которую удерживал Немо, был примерно двести пятьдесят – триста фунтов.

Немо зажмурился и напрягся, чтобы приподнять груз и вернуть на штатив, но колено Огастина мешало этому. Тогда он прижал локти один к другому, чтобы держать штангу как можно выше, и пробормотал:

– Эй, ты что?

Лицо Огастина перекосилось.

– Заткнись и слушай. У тебя большие неприятности, Немо, и я тебе нужен, чтобы выпутаться. Понял?

Пот струился по щекам Немо и стекал на красную виниловую подушку тренажера под его головой.

– Убери колено.

– Теперь ты будешь работать на меня.

– Отвали, я работаю на Саламандру. Ты же знаешь.

Дрель снова впилась в череп Огастина и медленно, безжалостно принялась за работу. Он сильнее надавил на штангу.

Локти Немо вот-вот могли согнуться.

– Хватит!

– Саламандра очень тобой, недоволен. Он хочет знать, куда ты пропал. И где ковер.

– Бог мой, я пытался его вернуть, но там оказался этот Тоцци. Его не должно было там быть. – Немо хныкал, как ребенок.

– Саламандра знает, что ты наркоман?

– Ты что... Ты что несешь?

Огастин подналег на груз.

– Не-е-е-т!

– Члены организации не должны баловаться наркотиками, не так ли. Немо? У Саламандры есть еще две причины сердиться на тебя. – Он покачал головой. – Тебе грозят большие неприятности.

Впрочем, как и мне, но будем надеяться, что ненадолго.

Немо изо всех сил старался удержать на весу штангу и потому в ответ только хрюкнул.

– Ты больше не нужен Саламандре. Ему надоело нянчиться с тобой. Он прикончит тебя, если увидит в таком состоянии. Хотя, возможно, он все равно тебя убьет. Он считает, что ковер у тебя. И это не лишено смысла. Какой наркоман откажется от запаса героина, которого ему хватит на всю жизнь. Я прав?

Глаза Немо были крепко закрыты, лицо стало неестественного пурпурно-красного цвета.

– У тебя есть возможность избежать всего этого. Но для этого тебе нужен я. Я могу уладить твои дела с Саламандрой. Тебе придется сделать всего две вещи. – Дрель продолжала свою мучительную работу.

– Чего тебе надо? Чего ты от меня хочешь?

– Убей Тоцци и достань ковер. Он у него, Заставь его рассказать, где он, и затем прикончи его.

– Как?

– Ты малый сообразительный. Сам и решай. А где его найти, я подскажу.

– Зачем его нужно убивать? Почему просто не взять ковер?

– Есть две причины. Первая – он слишком много знает, вторая – я не дам тебе ни одной дозы, если ты этого не сделаешь.

– Ты врешь. У тебя нет наркотиков.

– Ну, думаю, Саламандра не станет возражать, если из ковра исчезнет пакетик-другой.

Пускай удержит это из моего гонорара.

Эти слова вызвали у Немо новый прилив энергии. Он открыл глаза и посмотрел на Огастина.

– А что, если я этого не сделаю? Что тогда?

Огастин вздрогнул. Боль, словно нож, вонзилась ему под глаз.

Ах ты, маленький самодовольный болван.

Огастин встал коленями на штангу и проскрипел сквозь зубы:

– Ты помнишь, что случилось с твоим приятелем Джордано? А? Могу устроить повторное представление. Малыш.

Из горла Немо вырвался не то стон, не то вопль.

– Что ты несешь? Не понимаю.

– А тебе и нечего понимать. Это не твоя печаль. Просто делай свое дело, и все хорошо кончится.

Немо отчаянно сопротивлялся, пыхтел, сопел, пытаясь вернуть штангу обратно на штатив, но колено Огастина мешало ему. Немо, однако, продолжал борьбу. Очевидно, ему требовались более убедительные доказательства.

– Как ты думаешь. Немо, сколько порошка в одном таком пакетике? Я думаю, около трехсот граммов. Почти треть килограмма. Если я позволю тебе оставить, скажем, три пакетика, на сколько тебе этого хватит? Килограмм необработанного героина? Примерно десять килограммов той дряни, которой торгуют на улице?

Огастин подвинулся немного вперед, подталкивая штангу ближе к животу Немо, где ему было труднее удерживать ее на весу. Он пристально смотрел на багровое, искаженное лицо Немо, а сам в это время морщился от головной боли.

– Стоп, засранец, прекрати!

Огастин помедлил.

– Ну так что?

– Ты точно все уладишь с Саламандрой? Он не узнает, что это я возьму те пакетики? Ты ему не проболтаешься?

– Если выполнишь мою просьбу...

Немо тяжело дышал. Он слишком долго думал. Огастин продолжал давить на штангу.

Ну, решайся же, черт тебя побери.

– Ладно-ладно! Согласен!

– Вот и хорошо.

Огастин выпрямился и позволил штанге вернуться на место. Затем убрал колено.

– Положи груз на штатив, Немо, расслабься.

Боль в голове стала понемногу отступать.

У Немо вырвался какой-то невообразимый звук, когда он бросил штангу на штатив, о который она ударилась с металлическим грохотом. Руки у Немо обвисли, язык вывалился, он не мог перевести дыхание и лежал, как Марат в ванне.[6]Огастин и сам здорово вспотел в своем пальто.

Огастин взирал на него, словно на червя на тротуаре. Он был жалок. Настолько жалок, что умудрился выудить у него почти килограмм чистого героина. Но это, кстати, и неплохо. Ведь сегодняшнее доверенное лицо, завтра может тебя заложить. Немо как раз из таких. Не исключено, что через какое-то время он приползет к Саламандре, моля его о пощаде. Эти сентиментальные средиземноморские типы все таковы. Ну да ладно. Если его не удержат наркотики, можно будет придумать что-нибудь еще. Когда придет время.

Краем глаза он заметил на другой стороне комнаты тренажер, имитирующий гребную лодку – жалкое подобие настоящих весел. Неожиданно он вспомнил, каково это – вывести восьмерку одному, одному грести по реке, когда бодрящий ветер дует в спину и ощущение подчиняющейся тебе энергии дарит чистую светлую радость. Господи, он не занимался этим со времен Йеля. Воспоминания заставили его улыбнуться. Огастин сделал глубокий вдох и понял, что боль отступила.

Да, подумал он, сливки всегда всплывают на поверхность.

Глава 18

– Ай-е-кэй! – выкрикнул инструктор, стоявший в углу мата. Это был Нил-сенсей, их наставник. Тоцци наблюдал, как он переходил к переднему краю мата. Его свободное черное хакама шелестело при ходьбе. Партнер Тоцци Сэм, так же, как и он, обладатель синего пояса, прекратил давить, и они поклонились друг другу. Последние пять минут они провели, сидя друг против друга на коленях в позе сейза, выполняя кокья-доса. Так всегда завершались занятия в классе айкидо. Это не было отработкой техники или бросков, это было гораздо больше, чем просто упражнение – проверка своего ки, своей внутренней энергии или что-то в этом роде. Для понятия ки у каждого есть собственное определение.

Тоцци и Сэм старались по очереди опрокинуть друг друга. Один выставлял руки вперед, а другой держал его за запястья и сопротивлялся. Если толкавший применял слишком много физической силы и недостаточно ки, он, как правило, не мог сдвинуть противника с места. Трудно объяснить, в чем тут было дело, но когда удавалось достичь нужного ощущения – сильного, глубокого чувства внутри себя, сильного, но ненапряженного состояния в руках, – идущего из глубины души, тогда все удавалось. Удавалось сдвинуть противника независимо от его размеров, бросить на лопатки и придавить, опять-таки используя свое ки, а не мускулы. Тоцци и Сэм были равными по силе соперниками. Ни один не ослеплял другого излучением своего ки. Но сегодня Тоцци был несколько не в форме. Он полагался на мускулы, и Сэм весьма успешно ему сопротивлялся. Кажется, в этот вечер Тоцци не удастся достичь нужного состояния. Разве что он попрактикуется еще немного. Хорошо бы Сэм согласился задержаться и поработать с ним.

Остальные ученики к этому времени уже собрались на краю мата и сидели в позе сейза в один ряд лицом к Нилу-сенсею. Он единственный был одет в черное хакама, которое имеют право носить только обладатели черного пояса. Нил-сенсей молча инспектировал своих бойцов, проверяя осанку каждого, делая замечания жестами, не словами, выгибая спину, расправляя грудь, чтобы вдохновить учеников, заставить их ощутить себя «большими». С этой проблемой сталкивались многие, для Тоцци она оказалась главной. Он был довольно крупный малый и всегда считал, что у него неплохая осанка, пока однажды во время занятий кто-то не сказал ему, что он сильно сутулится. Это случалось с ним каждый раз, когда он делал кокья-доса, и отражалось на его способности ощущать себя сильным, хотя Нил-сенсей и считал, что это менее важно, чем ясное состояние духа. За последние три года, с тех пор как он начал заниматься айкидо, Тоцци частенько думал, что его плохая осанка свидетельствует об основном недостатке его характера – заниженном уровне самооценки. Он хотел быть значительным, «большим», но его тело заявляло об обратном.

Когда Нил-сенсей был удовлетворен, он повернулся на коленях к висящим на стене японским иероглифам, расшифровывающим понятие айкидо, и все одновременно сделали поклон.

Потом он опять повернулся лицом к ученикам и улыбнулся из-под свисающих усов.

– Приветствую новичков в школе айкидо Хобокен коки-кай.

Тоцци оглядел присутствующих. Он уже заметил несколько новых лиц. Один, очень крупный парень, сидел, раскачиваясь взад-вперед. Его ноги мешали ему. Так часто бывает вначале.

Нил-сенсей молча изучал учеников, улыбаясь и кивая. Он всегда делал это в конце занятий; еще одно испытание, проверка – сможешь ли ты сохранить хорошую осанку до самого конца. Тоцци вспомнил: когда у него был еще только белый пояс, эти последние несколько минут всегда были самыми мучительными.

Наконец, Нил-сенсей поклонился классу, и в ответ все поклонились ему, выкрикивая в унисон: «Спасибо, сенсей». Обычно Тоцци ненавидел формальности, но в данном случае ничего не имел против. В данном случае все эти раскланивания были выражением взаимной благодарности учеников и учителя за хорошие занятия, а не выражением почтения к занимаемой человеком должности.

Сначала с мата ушел Нил-сенсей, затем встали остальные и отправились переодеваться. Тоцци тоже поднялся, расправил ноги, но остался на ковре. Жаль, что занятия кончились. Здесь он хотя бы ненадолго мог забыть о своих бедах. Теперь же тревога и воспоминания о мрачном лице Огастина в его полутемном кабинете снова, как туман, заклубились вокруг него.

Тоцци оглянулся в поисках Сэма, но тот уже ушел в раздевалку. Он хотел было попросить кого-нибудь еще немного позаниматься с ним, но передумал. Слишком он возбужден, и очередная неудачная кокья-доса, пожалуй, только ухудшит его состояние. Вместо этого он прошел в угол мата, к окну, и сел в позу сейза. Если сделать несколько дыхательных упражнений, возможно, удастся вернуть приятное ощущение собранности и уверенности в себе, свое ки.

Выгибая спину, он начал медленно, в течение тридцати секунд, равномерно вдыхать ртом воздух, затем задержал его в легких на пять секунд и принялся за самое трудное – медленный выдох через рот в течение тридцати секунд, затем он снова задержал дыхание, сосчитал до пяти, и все сначала.

Тоцци сосредоточился на своем дыхании, прикидывая время примерно, а не отсчитывая секунды. Но после пары циклов он опять начал думать об Огастине, его роскошном особняке и том клочке ковра, который угодил на лампу. Он представил орнамент этого ковра, и в нем все перевернулось. Сорок килограммов героина! Если его когда-нибудь застукают с таким количеством героина, подвесят за яйца, да так и оставят. Он даже слышал, как визжит Иверс: он, что, не знает, что весь груз необходимо сдать в Бюро? То, что он в данное время отстранен от исполнения обязанностей, не имеет никакого значения. Ему не может быть прощения.

Тоцци мысленно прикинул: а не попытаться ли в случае чего объяснить, ковер ему был нужен для того, чтобы припереть к стенке Огастина, стремящегося сфабриковать против него дело. Хотя вряд ли кто-нибудь этому поверит. Огастин – рыцарь без страха и упрека, он же, наоборот, горячая голова, отступник, о его кровожадных наклонностях сообщалось даже в прессе – спасибо этому крысенышу Московицу.

Тоцци напрягся, чтобы задержать воздух как можно дольше. Поймай они его с таким количеством героина, Огастин наверняка сам бы взялся вести процесс. И что бы ни говорил Тоцци, какие бы обвинения ни выдвигал против Огастина, все равно доспехи этого ублюдка сияли бы ярче солнца. Тоцци ясно представил себе: Огастин разделывается с гнусным агентом ФБР – достойное завершение его карьеры в качестве помощника генерального прокурора, перед тем как приступить к исполнению обязанностей мэра Нью-Йорка. Последний триумф перед уходом. Отправляясь к Огастину домой, он хотел повлиять на его сознание так, как он делал это в айкидо; он надеялся, что заставит нападающего следовать за наживкой, поставит того в двусмысленное положение и с силой швырнет его на задницу. Но теперь он не был уверен, что с Огастином это получилось. Пока что все оборачивалось против него. Возможно, он слишком понадеялся на то, чему научился на занятиях в школе. Вероятно, принципы айкидо нельзя так буквально переносить на жизненные ситуации. По-видимому, это хорошо для борьбы в спортивном зале или даже во время настоящей схватки, но, пожалуй, не стоило идти к Огастину с этим клочком ковра, не исключено, что это ошибка, большая ошибка.

Грудная клетка Тоцци задрожала, когда он начал вдох. Неожиданно он заметил, что опять ссутулился. Вот черт. Ему так и не удалось стать «большим».

– Извините.

Тоцци открыл глаза. Перед ним стоял один из новеньких – тот большой парень, который раскачивался на коленях в конце занятий. Это был огромного роста чернокожий малый с толстым животом, вываливающимся из его куртки «ги» – борцовского кимоно. У начинающих таких курток, как правило, не бывает.

Возможно, когда-то этот тип уже занимался каким-нибудь видом борьбы. Но, судя по размерам его брюха, очень давно.

– Слушай, парень, могу я тебя попросить об одолжении?

Тоцци осмотрелся. Зал был пуст.

– Разумеется.

– Я про ту хреновину в конце занятий. Непонятно, зачем все это? Что бы оно значило?

Тоцци посмотрел на него. Парень подпрыгивал на одной ноге, сморщившись и склонив голову набок.

– Как твои ноги?

Парень посмотрел вниз.

– Ноги как ноги. Ничего, работают.

– Я имею в виду, ты не мог бы еще немного посидеть в позе сейза.

– Нет проблем.

Верзила неуклюже опустился на колени перед Тоцци, словно больной подагрой гиппопотам.

– Покажи мне, как надо это делать.

Он протянул свои ручищи, огромные, словно бейсбольные перчатки. От кисти до плеч они были толще болонской копченой колбасы. От него несло кулинарным жиром.

– Кстати, меня зовут Майк, – сказал Тоцци, протянув руку.

– Ага... Дэррил. Но друзья зовут меня Чипс.

Сотрясая руку Тоцци, он расплылся в широченной улыбке, продемонстрировав свой частично беззубый рот. Ладонь Тоцци словно утонула в большой кожаной подушке.

– О'кей, а теперь – первое, что надо уяснить относительно кокья-доса: это не состязание, не рукопашная схватка. Иначе, учитывая разницу в весе, ты, очевидно, победил бы меня. Но в данном случае... Давай-ка я тебе покажу. Толкай меня. Толкай изо всех сил.

Чипс вытянул руки, и Тоцци ухватил его за запястья. Чипс изо всей силы толкнул его, но Тоцци применил ки, и руки Чипса обмякли, безжизненно повисли. Чипс морщился, плевался – бесполезно. Он не мог опрокинуть Тоцци. Тогда верзила приподнялся и всем весом навалился на своего противника, но его руки соскользнули с плеч Тоцци. Тот сидел, буквально прилипнув к мату, загадочно улыбаясь, – точь-в-точь Нил-сенсей, – до чертиков расстраивая Чипса. Теперь он чувствовал себя отлично. На какое-то мгновение ему показалось, что парню удастся сдвинуть его с места и он будет глупо выглядеть, но его айкидо работало. Ему даже стыдно стало, что он сомневался в своих силах. Оно работало!

– Черт.

Чипс наконец сдался и уселся на пятки. Его лицо лоснилось от пота, он полез в карман за носовым платком.

– Теперь понятно? – спросил Тоцци. – Мускулы ничто против настоящего ки.

Чипс с отвращением поморщился и засунул платок обратно в карман.

– А как против этого?

Он выхватил руку из кармана. Тоцци увидел сверкнувшее молнией лезвие, нацеленное прямо в его горло. Это был большой охотничий нож. Он отпрянул в сторону, но нож все-таки задел его и, разрезав куртку, скользнул по телу. Тоцци инстинктивно откатился назад и вскочил на ноги, отступив на несколько шагов, он заглянул под куртку – чуть выше грудной клетки небольшой кровавый разрез.

Сукин сын...

Держа перед собой нож, Чипс на полусогнутых ногах надвигался на Тоцци, упираясь указательным пальцем в тыльную сторону ножа. Тоцци это очень не понравилось. Дилетант зажал бы нож в кулак и занес над головой, чтобы рубануть им вниз, как Тони Перкинс в «Психопате», зарезавший свою жертву – как там ее звали? – в душевой. Ясно, что Чипс не дилетант, он умеет обращаться с ножом, а выражение его лица не вызывало никаких сомнений относительно его намерений.

– Где ковер, парень?

Тоцци не ответил, наблюдая, как Чипс подкрадывается ближе. Будь «большим», убеждал он себя. Стань большой мишенью. Так всегда говорил им Нил-сенсей. Заставь противника увязнуть в нападении.

– Мужик, тебе жизнь надоела? Я же спросил, где этот хренов ковер?

Тоцци выгнул спину, расправил плечи, подставил грудь. Чипс приближался осторожно, неторопливо, затем неожиданно бросился вперед – лезвие наготове, – метя ему прямо в лицо. Тоцци увернулся от лезвия и тыльной стороной ладони стал отжимать руку Чипса, продолжая направление его же удара до тех пор, пока не закрутил руку Чипса вокруг его шеи. Затем, приблизившись к нему вплотную, он швырнул его на спину. Они назвали этот прием «галстуком».

Верзила зарычал, перевернулся на бок и поднялся на ноги значительно быстрее, чем Тоцци мог предположить. Да, он бросил этого сукиного сына на землю, но бросок был неправильный – он упустил прекрасную возможность отобрать у громилы нож, потому что был слишком озабочен тем, как отшвырнуть его подальше, отделаться от него. Теперь дело дрянь.

– Мне нужен этот ковер, мать твою...

Чипс снова надвигался на него, разрезая перед собой воздух. Он подбирался к Тоцци, целясь ножом ему в лицо, выжидая подходящий момент, затем сделал молниеносный и страшный бросок, собираясь перерезать Тоцци горло. Тоцци заставил себя быть «большим», стоять прямо до самого последнего мгновения, потом пригнулся, и нож просвистел у него над головой. Промахнувшись, Чипс споткнулся и потерял равновесие. Тоцци быстро схватил его за плечо и воротник куртки, крутанул и бросил на мат лицом вниз. Чипс приземлился на свой толстый живот и пропахал на нем несколько футов, издав при этом звук, напоминающий вырвавшийся на свободу ветер. Но этот проклятый нож, по-видимому, был у него в руках. Черт.

Теперь открылась рана. Тоцци прижал локоть к ребрам, чтобы остановить кровотечение. На куртке под мышкой появилось большое красное пятно. Лучше бы он не смотрел на рану, потому что теперь думал о ней, представлял ее себе и даже чувствовал легкое головокружение. Он убеждал себя, что паникует напрасно – рана не так уж глубока.

Чипс был уже на ногах и со злостью разглядывал рукав своей куртки – на манжете была кровь.

– Ты замазал меня кровью. Де-е-рьмо.

– Пришли мне чек из химчистки. Засранец.

– Какой еще, к черту, чек? Откуда я знаю, может, у тебя СПИД. – Он с отвращением покачал головой. – Пора уже кончать с тобой, мужик.

Чипс набросился на Тоцци и ударил его головой в лицо, но тот увернулся и очутился за его спиной, держась, как за поручень, за руку нападающего. Одной рукой он схватил Чипса за запястье, другой рубанул по его жирной шее. Затем отступил и встал на одно колено. Чипс опрокинулся назад и приземлился на свою задницу, его локти были зажаты в коленях Тоцци. Тоцци надавил на кисть Чипса, готовый переломить ему руку в локте.

– Брось нож, засранец.

– Пошел на хрен.

Тоцци переломил его руку о свое колено, словно это была палка. Громила завопил, охотничий нож полетел на мат.

– Я же предупреждал тебя, козел. Ты что, решил, что я дам тебе еще один шанс?

Чипс выл, как собака в китайском ресторане. Тоцци отпустил его, и Чипс откатился в сторону, придерживая руку. Тоцци потянулся за ножом, лежавшим на краю мата, но у него опять началось головокружение, и он так и остался стоять на четвереньках. Заглянув под куртку, Тоцци увидел, что кровь продолжает течь, а кровавое пятно стало теперь величиной с пиццу. Он потянулся к ножу, но тот был вне пределов досягаемости. Комната кружилась у Тоцци перед глазами. Тяжело дыша, он на мгновение закрыл их, чтобы комната наконец остановилась.

– Эй, сюда, дайте мне руку, черт вас побери.

Тоцци открыл глаза. Чипс стоял в дверях, придерживая локоть, и вопил кому-то в коридор. Трое молодых парней ввалились в зал. Точь-в-точь группа захвата из представителей разных рас: черный, испанец и белый подонок. Все с золотыми цепочками, в свободных костюмах под громоздкими парками и с болтающимися шарфами. И все – громилы.

– Врежьте как следует этому ублюдку. Я выкладывался, чтобы узнать, куда он дел ковер. А вы тут хлопали ушами!.. – Чипс был взбешен.

Голова у Тоцци все еще кружилась. Он попытался сфокусировать взгляд на ноже, но тщетно – в глазах стоял туман.

– Займитесь же им, ублюдки!

Ах ты, черт.

Глава 19

Рука у Чипса свисала с плеча, как дохлый питон. То ли от боли, то ли от злости он непрерывно корчил жуткие рожи: раздувал ноздри, шевелил губами, поднимал и опускал брови. И, не умолкая, орал на своих подручных:

– Задайте же этому мерзавцу, выбейте из него мозги!

Но парни не спешили выполнять его приказание, они просто стояли, глядя на Тоцци, выжидая, кто первый сдвинется с места. Белый пижон с высокой шапкой волос подошел к полке на стене, где лежал деревянный инвентарь для тренировок, и схватил тяжелую деревянную палку – джо.

– Сейчас, сейчас я ему покажу, – пробормотал он.

Тоцци, забыв о своей ране, быстро вскочил на ноги. Парень шаг за шагом приближался к нему, держа в руках, словно бейсбольную биту, пятифутовый деревянный столб.

Контролируй ситуацию, приказал себе Тоцци. Жди, пока он нападет, жди, пока он увлечется. Расслабься. Прими удобную позу и держись с достоинством. И, черт побери, будь «большим»! Сохраняй ясность сознания.

Но это было непросто.

Он выпятил грудь, глубоко вздохнул и расправил плечи. Затем ему вспомнились слова Нила-сенсея: «Прежде чем ввязаться в борьбу – победи». Тоцци с трудом изобразил на лице слабую улыбку, чтобы заставить себя поверить, что он уже победил, не очень-то это легко. Стоявший перед ним парень, панк-переросток, дергал в руках увесистую палку и явно был преисполнен желания произвести впечатление на своих приятелей.

– Так ты скажешь, где он, или предпочитаешь, чтобы тебе размозжили башку? – произнес он, придвинувшись еще ближе.

Тоцци заставил себя не двигаться с места. Он не ответил парню – не надо отвлекать себя разговором.

– Эй, ты! – завизжал пижон. – Я задал тебе вопрос. Я жду ответа.

Тоцци молчал. Стоял на своем месте и молчал.

– Козел, – пробормотал парень, приближаясь. Он поднял палку над головой и размахнулся, намереваясь раскроить Тоцци голову.

Тоцци ждал, выпрямившись, внимательно следя за палкой, которая уже начала описывать свою смертельную дугу. Увидев, что палка вот-вот обрушится на его голову, он слегка отодвинулся, чтобы избежать удара, и обеими руками схватил палку: одной рукой посередине, другой – в конце. Затем с силой рванул палку вниз, слегка отступил и опрокинул парня на спину. Помня, что его поджидают еще двое, Тоцци ткнул подростка концом палки в нос, словно в бильярдный шар. Тот завопил и схватился руками за лицо, а Тоцци быстро развернулся, чтобы поприветствовать следующего, того, кто рискнет подойти к нему.

Двое других были готовы наброситься на него, но колебались, каждый выжидал, кто сделает первый шаг.

– Вперед, мать вашу!.. – орал на них Чипс. – Чего вы ждете?

Первым решился чернокожий. У него в руках был тренировочный деревянный меч боккен. Он приближался к Тоцци, размахивая этим мечом, словно пират. Слышался свист рассекаемого боккеном воздуха, но с каждым взмахом меча парень все больше рисковал потерять равновесие. Тоцци подождал, пока тот посильнее наклонится в одну сторону, и быстро вступил в борьбу, извлекая максимум преимуществ из длины палки джо: ткнув ею чернокожего в горло, он начал теснить его назад, вдавливая палку в его голосовые связки. Парень издал такой звук, словно его вот-вот вырвет, и свалился на корточки, хватаясь за горло и давясь.

– Эй, что здесь происходит? Что случилось, Майк?

Тоцци посмотрел наверх и увидел Нила-сенсея, выходящего из раздевалки. Он был в своей обычной уличной одежде.

– Я не отказался бы от вашей помощи, сенсей, – ответил ему Тоцци.

Мальчишка-испанец отвернулся от Тоцци и набросился на Нила. Сенсей был невысокого роста, и болван решил, что легко справится с ним. Как он ошибся!

– Ты никому не сможешь помочь, червяк, – бормотал испанец, устремившись к Нилу с поднятыми кулаками – он намеревался размозжить ему голову. Но в самую последнюю минуту Нил отклонился и выбросил вперед свою руку. Наткнувшись на нее, парень, под действием собственной силы инерции, упал навзничь и ударился головой об пол так сильно, что она, как мячик, отскочила от некрашеного дерева. Парень в каком-то оцепенении подтянул колени и попытался поднять голову, но смог лишь с трудом повернуть ее.

Тоцци наблюдал за Нилом, восхищаясь его спокойными и экономными движениями, как вдруг кто-то схватил его сзади и он ощутил холодный металл под подбородком. Тот же самый проклятый охотничий нож. Он инстинктивно схватился за гигантскую руку, давя на нее всем весом, отталкивая от ключицы, но напавший был чертовски силен. Тоцци подобрал подбородок и посмотрел вниз. Он узнал толстенные ручищи и ощутил на своей спине брюхо Чипса. Да, это был он.

– Ты и твой приятель строите из себя больших умников, все шутите со своим дерьмовым айкидо. Теперь моя очередь шутить. Говори, где этот сраный ковер, или я отрежу твою башку и выброшу ее в окно.

Стараясь удерживать лезвие подальше от горла, Тоцци обежал глазами комнату. В конце зала он увидел Нила, подававшего ему знаки руками.

– Пригнись! – крикнул он.

Тоцци тут же понял, что ему делать. Он расслабил плечи, согнулся в пояснице, сполз на пол и, задержав руку Чипса на уровне своей груди, перебросил его через спину. Тот с грохотом шлепнулся на мат и, хватаясь за вторую руку, завизжал, как кошка.

– Все, я сматываюсь отсюда, парень. – Шатаясь на нетвердых ногах, держась за затылок, испанец заковылял к двери.

Чернокожий уже смылся, а белый с расквашенным носом бросился к своему боссу и помог ему подняться. Он не сводил глаз с Тоцци и Нила, опасаясь их дальнейших действий.

– Ну, Чипс, давай, пошли отсюда.

Чипс выл и стонал, словно старуха на похоронах. Когда белый парень выводил его из двери, он даже зажмурился от боли. Они так спешили, что забыли про охотничий нож.

Хорошо, подумал Тоцци, в изнеможении роняя голову. По крайней мере, можно будет взять отпечатки пальцев.

Боясь потерять сознание, он опустился на колено и принялся исследовать свою рану. Его борцовское кимоно пропиталось кровью. Он сел и закрыл глаза, стараясь не отключиться.

– У тебя кровь, Майк. – Нил-сенсей уже стоял над Тоцци.

Тоцци кивнул и распахнул куртку, показывая ему свою рану.

– Не вставай. В раздевалке есть комплект для оказания первой помощи. Просто крикни, если они вернутся.

– О'кей, – кивнул Тоцци:

Но когда Нил ушел, Тоцци бросился к краю мата, выглянул в дверь – убедиться, что там никого нет, – и приподнял край мата. Увидев то, что ему было нужно, он расслабился, тело его обмякло, он с облегчением вздохнул. Голубовато-бежевый орнамент на бордовом фоне, запечатлевшийся в его сознании, был прямо перед его глазами – он положил сюда ковер в тот день, когда они с Лоррейн подверглись нападению в доме дядюшки Пита.

Тоцци опустил угол мата, накрыв им ковер, затем быстро отошел от края и снова улегся на мат, глядя на потрескавшийся потолок и прислушиваясь к биению своего сердца. Оно стучало тяжело и медленно, словно гонг.

* * *

Добравшись до дома, Тоцци сразу бросился к телефону. Пока его штопали в кабинете неотложной помощи, он раздумывал, как лучше поступить. Это должно сработать. Наверняка сработает. Он использует того маленького крысеныша, чтобы выкурить большую крысу.

Он позвонил в справочную службу Нью-Йорка и спросил номер редакции «Нью-Йорк трибюн». Пока телефонистка отвечала ему, он стащил пальто, стараясь не повредить швы, наложенные на рану. Быстро записав номер на полях журнала, лежавшего на подоконнике, он нажал на рычаг и, дождавшись гудка, набрал только что полученный номер редакции.

Когда гудок прогудел дважды, он услышал женский голос:

– Редакция.

– Марка Московица, пожалуйста, – попросил Тоцци.

– Посмотрю, на месте ли он. А кто его спрашивает?

– Передайте ему, это Майк Тоцци.

Он посмотрел на часы. Десять часов вечера. «Трибюн» – утренняя газета, так что как раз сейчас должен верстаться завтрашний номер. Хоть бы этот засранец был на месте.

– Тоцци, чем могу быть тебе полезен? Хочешь рассказать мне еще что-нибудь хорошенькое?

Тоцци представил, какое ехидство написано на морде крысеныша-переростка.

– По правде говоря, Московиц, у меня кое-что для тебя есть.

– Похоже, некоторых парней ничего не научит.

Тоцци слышал, как тот прикурил сигарету и выдохнул в трубку.

– Итак, что у тебя на уме?

– Поскольку эта неделя небогата событиями – сейчас ведь каникулы, – я, пожалуй, дам тебе эксклюзивное интервью. Но на сей раз – для печати.

Московиц усмехнулся.

– Да ну? А кому ты нужен? Хочешь заявить, что ты невиновен? Дохлое дело. Этим никого не проймешь.

– А что, если я заявлю, что Том Огастин выдвинул против меня ложное обвинение? Это проймет кого-нибудь?

Крыса презрительно фыркнула:

– Ты отнимаешь у меня время, Тоцци. Займись своей вендеттой где-нибудь в другом месте. Попытайся в «Пост».

– Но я могу это доказать.

– Да? Тогда продолжай, я слушаю.

Крыса затянулась сигаретой.

Тоцци пододвинул стул к кухонному столу и уселся поудобнее. Он точно знал, что и как ему говорить. Последние два часа он мысленно старался сформулировать все наилучшим образом, чтобы этот ублюдок попался на крючок. Он расстегнул рубашку, потрогал швы и начал говорить.

– Все это расследование убийства в доме моего дяди – сплошная фигня от начала до конца. Огастин и его подручный Мак-Клири с самого начала исходили из того, что я виновен. Расследование так не проводится.

– Все правильно, Тоцци. То же говорил бы и любой другой смертник, ожидающий своей участи.

– Тут-то уж ты мне поверь немного. В уголовных расследованиях я кое-что смыслю – занимался этим довольно долго. Эти фокусники играют по своему сценарию. Я считаю, что это нарушает мои конституционные права.

– Подожди, подожди. – Московиц на секунду отложил трубку. – Не возражаешь, если я запишу нашу беседу?

– Давай. Меня это устраивает.

Тоцци улыбнулся – крыса заглотила сыр.

– О'кей, говори. Теперь поточнее, каким это образом в данном случае нарушаются твои конституционные права?

– Огастин настоял, чтобы ФБР не принимало участия в расследовании, так как я являюсь агентом ФБР. Правильно? Но у кого самые совершенные судебные лаборатории в мире? У ФБР. Если ты знаешь, что невиновен, разве тебе не хотелось бы, чтобы для доказательства этого было использовано лучшее оборудование и привлечены лучшие специалисты? Почему я должен довольствоваться второсортными средствами? Меня ущемляют в моих гражданских правах.

– Что ты такое говоришь? Это копы-то Джерси некомпетентны?

– Нет. С ними у меня нет проблем. Я полагаю, они действуют наилучшим образом, используя все имеющиеся средства. Нет. Моя проблема – это ручной альбатрос, которого ведомство генпрокурора посадило им на шею. Джимми Мак-Клири.

– Подожди. Я хочу это записать. «Ручной альбатрос...» О'кей. Какие у тебя претензии к Мак-Клири? Он ведь, кажется, один из ваших парней? Работал в ФБР? Верно?

– Работал. Но тебе никогда не приходило в голову, почему он оттуда ушел?

– Нет. А что?

– Скажем так, он попал под подозрение.

– Почему? Что он натворил?

Тоцци посмотрел в потолок и ухмыльнулся.

– Не знаю, должен ли я...

– Нет, постой. Ты хочешь, чтобы я это напечатал? Тогда выкладывай все начистоту. Или забудь об этом.

– Ну... – Тоцци улыбнулся. Главное – заинтересовать его.

– Ладно. Забудем об этом. Я знал, что ты брехун.

– Хорошо, хорошо. Какого черта я должен выгораживать этого кретина Мак-Клири? Ради меня он и пальцем не пошевелит.

– Тогда валяй, что там у вас стряслось с Мак-Клири?

– Даже не знаю, с чего начать. На нем много чего висит. Ладно. Один случай произошел в аэропорту Ла Гардиа. Должно быть, в октябре – ноябре 1986 года. Мы получили информацию, что одна колумбийская банда собирается перевезти партию кокаина местным рейсом из Флориды. Один из носильщиков, работавший на них, принял груз прямо с самолета. Шесть агентов стерегли на поле, пока этот тип сделает свое дело, и тогда Мак-Клири и его напарник задержали его. Но наш гениальный Мак-Клири настоял, чтобы был сделан срочный анализ кокаина, прямо там, на месте. Он распаковал брикет с кокаином...

– Ну, и что же случилось?

– А случился ветер, вот что случилось. Весь килограмм был унесен ветром. Пришлось того долбаного носильщика отпустить за отсутствием улик.

Тоцци облокотился о стол и усмехнулся. Это было в то время, когда Мак-Клири заменял его в качестве напарника Гиббонса. Как ему потом рассказывали, Гиббонс такрассвирепел, что чуть не убил Мак-Клири на месте.

Московиц дышал в трубку.

– Это могла быть просто оплошность. Уверен, что у Мак-Клири есть своя версия того, как все это произошло.

– Хорошо. Когда позвонишь ему, поинтересуйся историей об останках Джимми Хоффы.

– Что?..

– Да-да, об останках Джимми Хоффы. Мак-Клири талдычил всем, что в результате долгого и трудного исследования ему удалось обнаружить, где упрятали тело Хоффы. На кладбище для животных в Кэтскиллге. Все важные чины из лабораторий Вашингтона приехали на раскопки. Мак-Клири сиял, раздавая указания налево и направо. Они раскопали массу могил, пока патологоанатом не заявил, что ни одна из выкопанных костей не принадлежит человеку. Мак-Клири разбушевался, стал орать, что Хоффа зарыт именно здесь, потом схватил один пакет с образцами для исследований и завопил, что эти кости слишком велики для животного, он клялся памятью своей матери, что держит в руках останки самого Хоффы. Как оказалось, это были останки крупного датского дога по кличке Дэйзи. Хозяева домашних животных, погребенных на том кладбище, предъявили коллективный иск ФБР. В итоге нам пришлось выплатить кучу денег в компенсацию за нанесенный ущерб. И все из-за этого кретина. – Тоцци покачал головой. Это была чистая правда. Он там присутствовал.

– Да, очень забавно, но какое это имеет отношение к твоему делу? Ты говоришь, что они не умеют работать, но в чем это выражается?

– Ладно. Они предъявили орудие убийства? В делах такого рода прежде всего необходимо установить связь между орудием преступления и подозреваемым. Но у них даже нет оружия. Они пытаются навесить на меня обвинение в убийстве, основываясь исключительно на шатких косвенных уликах. Если бы я попробовал представить так дерьмово сработанное дело моему боссу, знаешь, куда бы он меня послал?

– Да, но у тебя нет алиби. Ты говоришь, что был в то утро дома, но нет никого, кто бы мог это подтвердить.

Московиц вел себя так, словно ему было что-то известно.

– Вот видишь. Огастин и тебя ввел в заблуждение. Если ведомство генерального прокурора намеревается обвинить меня в убийстве, мне не требуется алиби до тех пор, пока они не предъявят свои доказательства. Бремя доказывания виновности лежит на стороне обвинения, а не защиты. Они должны предъявить оружие. Они должны доказать, что я находился там в момент совершения преступления. Так предписывается законом этой страны, Московиц.

– Да-да, я знаю все это. Так в чем же дело? Как ты думаешь, почему они выбрали именно тебя?

– Просто я оказался под рукой. Подходящий козел отпущения. Когда ты столь любезно напечатал мое высказывание в зале суда, Огастин, очевидно, решил, что сможет повесить все это на меня и таким образом спасти процесс Фигаро. Если не будет найден настоящий убийца, они используют меня.

– А что Огастин имеет против тебя? Между вами что-нибудь произошло?

Теперь в голосе крысы уже не было прежней надменности. Крючок проглочен – хотелось узнать как можно больше.

– Я не знаю, что имеет против меня Огастин. Почему бы тебе самому не спросить его об этом?

– Я-то спрошу.

Замечательно.

Опять заныли швы под мышкой.

– Впрочем, кое о чем я догадываюсь, но это между нами. Понимаешь?

– Само собой, не волнуйся.

– Предположим, что Огастин добьется обвинительного заключения и передаст дело в суд. Суд он будет вести сам и, естественно, добьется обвинительного приговора. Моя голова будет здорово смотреться на его заборе. Согласен?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что обвинительный приговор, вынесенный мне, здорово повысит его шансы на предстоящих выборах мэра. Он хочет завоевать голоса либералов, либералов нацменьшинств, а им по душе придется осуждение агента ФБР – убийцы. Не находишь?

– Возможно.

Тоцци казалось, что он слышит, как работают мозги Московица.

– Только это строго между нами, Московиц. Все это лишь мои предположения.

– Не волнуйся, я не проболтаюсь.

Тоцци ухмыльнулся.

Как бы не так. Готов поспорить, что проболтаешься.

– Послушай, – заторопился Московиц, – мне надо кое-что проверить, навести кое-какие справки. Мне нужны другие источники, чтобы подпереть твою информацию. Я перезвоню тебе.

– Разумеется. Нет проблем. Я знаю, как это делается.

– Пока, и спасибо, что позвонил. Рад, что ты не обиделся.

– Нет-нет, все в порядке.

Чертов ты засранец.

– Я перезвоню тебе, Тоцци, обещаю.

Крысеныш повесил трубку.

А Тоцци так и остался сидеть, уставившись на трубку и ощупывая швы на ране.

Когда будешь говорить с Томом Огастином, не забудь передать ему от меня привет и наилучшие пожелания, ублюдок.

Глава 20

Зазвонил телефон.

Тоцци тут же открыл глаза. Сердце сильно забилось. Он посмотрел на светящийся циферблат часов – 5.44. Светало. Затем взглянул на звенящий телефон на ночном столике. Какого черта, в такую рань.

Он снял трубку.

– Хэлло?

Ответа не последовало, но на том конце явно кто-то был.

Тоцци положил руку на голую грудь, как бы пытаясь успокоить бешено колотившееся сердце. Почему-то в голову пришла мысль, что кто-то умер. Затем пальцы нащупали швы на ране, и он вспомнил все происшедшее вчера вечером.

– Чуть ли не в полночь мне позвонил Марк Московиц. – Это был Огастин. – Он попросил меня прокомментировать ту чушь, которую, по его словам, ты ему наговорил. Мне удалось убедить его, что все это полнейший вздор и ему не стоит этим заниматься.

Тоцци откинулся на подушку и какое-то время просто лежал, полуприкрыв глаза и прислушиваясь к тишине в трубке. Он думал. Такая напряженная тишина устанавливается во время шахматной игры, когда партнеры обдумывают очередной ход.

– Я все тщательно взвесил, – к его удивлению, продолжал Огастин, – и готов предложить тебе сделку.

– А вы не боитесь, что телефон прослушивается? – наконец произнес Тоцци.

– Я точно знаю, что ни Мак-Клири, ни полиция его не прослушивают. Если же ты сам установил на этой линии записывающее устройство, то я уверен, ты немедленно все сотрешь после того, как услышишь мое предложение.

Самоуверенный, как всегда, чертов ублюдок.

– Похоже, вы очень в себе уверены.

Огастин рассмеялся.

– Это потому, что ты принадлежишь к тем, кто воображают себя героями, а у героев нет выбора – они всегда должны поступать, как надо. А это как раз то, что тебе и предстоит сделать.

Тоцци нахмурился. Что имеет в виду эта сволочь?

– Даже если я и герой, вам-то что с того?

– Это ранит меня. – Огастин усмехнулся, и его голос эхом отозвался на линии.

Мерзавец.

– Что же вы предлагаете? Что вам от меня надо?

– Ты знаешь что.

Огастин не собирался называть вещи своими именами. Неужели он действительно думает, что Тоцци записывает их разговор?

– Нет, Том, не знаю. Вам придется мне сказать.

– Ты знаешь, что мне нужно. Ковер. – Он произнес это без колебания. Или он сильно поглупел, или был абсолютно уверен, что обеспечил все тылы. Но поскольку в глупости заподозрить его было никак нельзя, Тоцци занервничал.

– У меня нет ковра, – ответил он.

– Тогда достань его.

– А что, если я не смогу?

– Сможешь.

– Почему вы так уверены?

– Ты герой. Ты сделаешь все ради правого дела.

Ради правого дела? Что, черт возьми, он имеет в виду?

– Я же говорю, Том, у меня его нет.

Огастин вздохнул.

– Ну ладно. Давай только предположим, что он у тебя. Гипотетически. Идет?

– Можете предполагать все, что вам угодно, но у меня его нет.

– Ну, допустим, он есть. Кто мешает тебе продолжить игру ради спортивного интереса? Это ведь никому не причинит вреда.

– Вы хотите сказать, такого вреда, как тот тесак, который жирный козел воткнул в меня вчера? Это вы имеете в виду? – Тоцци слишком быстро поднялся с подушки – его швы заныли.

– Не знаю, о каком жирном козле ты говоришь.

– Ну конечно же не знаете.

– Сарказм не к лицу героям, Майк.

– Тогда просто иди в задницу. Как насчет этого?

– Твоя прямота просто восхитительна.

Ирония, с которой говорил Огастин, прямо-таки сочилась из трубки.

– Но давай не будем отклоняться от предмета разговора. Мы предположили, что ковер все-таки у тебя. Ну так, чтобы повеселить тебя.

– Мне действительно очень смешно.

– Тогда, если ковер у тебя и ты принял мое предложение, я бы хотел, чтобы ты доставил его в нужное место в условленное время.

– Правда? И куда же?

– В один ресторанчик на Манхэттене. «Прекрасный остров» на Гранд-стрит в Малой Италии. Знаешь, где это?

Тоцци не спешил с ответом. Это был ресторан Саламандры, в том самом доме, где тот жил. Тоцци мысленно представил себе карту Сицилии на вывеске при входе – большой палец итальянского сапога, пинающего ее, как футбольный мяч.

– Эй, Майк! Ты куда пропал? Я не усыпил тебя разговорами?

– Нет, я слушаю.

– А я подумал, уж не задремал ли ты.

– Я же сказал, что слушаю.

– Прекрасно, очень рад. По-видимому, ты не очень часто и не очень охотно это делаешь.

– Я вешаю трубку, Огастин, весь этот треп мне уже надоел.

– Нет, подожди. Ты не можешь этого сделать. Ведь ты герой, не забывай. Если же ты не выслушаешь меня, то потеряешь возможность проявить свой героизм.

– Мне надоели эти игры.

– Разве тебе не интересно узнать, когда ты должен доставить туда ковер? Разумеется, если предположить, что он у тебя.

Тоцци вздохнул.

– И когда же?

– Сегодня, в восемь утра. Если опоздаешь – сделка не состоится.

– Что еще за сделка?

– Сделка не состоится также, если ты принесешь с собой любого рода оружие. И пускай твой приятель Гиббонс еще немного поспит. Похоже, это ему необходимо.

О какой сделке он говорит?

– И не стоит кричать по этому поводу. Я говорю о сделке, которая будет способствовать утверждению твоего еще более героического и, я бы добавил, идиотского образа.

– Похоже, тебе самому надо выспаться, Огастин. Ты уже плохо соображаешь.

– В самом деле?

– Зачем мне отдавать ковер, даже если бы он у меня и был? Что ты можешь предложить мне взамен? Разумеется, нечто равноценное. Думаю, взамен ковра ты захочешь прекратить дело против меня?

– Нет, нет, нет. В этом нет ничего героического. Это был бы всего лишь вопрос самосохранения. Деяние довольно эгоистическое. Думай, герой. Думай о бескорыстном поступке. Ну хотя бы сквозь призму любви.

– Ты о чем?

– Собираешься скромничать? Мак-Клири видел, как ты захаживаешь к мисс Хэллоран. Поздно вечером приходишь, рано утром уходишь. Будешь отрицать?

– Это называется блефовать с пустыми руками. Если тебе нечего предложить взамен, оставь меня.

– Почему же? У меня есть кое-что. Можешь не сомневаться.

– И что же?

– Позвони своему адвокату и спроси ее.

Огастин повесил трубку, и Тоцци тут же представил себе ехидную улыбочку, с которой он произнес последние слова. Ублюдок.

В трубке послышались гудки, и Тоцци уронил трубку на грудь. Что имел в виду этот пирожок? О чем должна знать Лесли? Что она может знать? Нужно быть идиотом, чтобы втянуть в это дело и ее. Или он надеется, что может заставить ее молчать? А если Огастин уже говорил с ней, то почему Лесли ничего не сказала? Почему не позвонила? Может быть, Огастин разговаривал с ней перед тем, как позвонить сюда?

Тоцци подтянулся на локте, взял телефон и стал лихорадочно набирать ее номер. Затем осознал, что забыл набрать код района, и начал все сначала. После второго гудка она сняла трубку.

– Слушаю? – услышал Тоцци заспанный голос.

– Лесли, это я, Тоцци.

– Что ты хочешь? – спросила она, зевая. Очевидно, Огастин не звонил ей, иначе бы ее голос звучал по-другому. – Ты знаешь, который час? – В голосе ее послышалось неудовольствие. Хорошо, если он не разбудил Патрицию.

О Боже!

– Лесли, послушай. Сейчас же встань с постели.

– Что?

– Иди и проверь Патрицию.

– Что?

– Я сказал, встань и сходи в комнату своей дочери. Проверь, все ли в порядке.

– Но зачем? Что случилось? Майкл, скажи мне.

– Просто иди и сделай то, что я сказал. Быстрее.

Она уронила трубку на покрывало – стеганое, белое с черным. Тоцци хорошо представлял, как выглядит спальня, знал расположение всей квартиры. Сейчас она бежит по паркетному полу в комнату Патриции, на другом конце коридора, открывает дверь, заглядывает внутрь... Там темно, как у него сейчас. Его сердце снова забилось.

– Ее нет! Где она?! О Боже, Майкл! Мы должны что-то сделать. Повесь трубку. Я позвоню в полицию. – Лесли была в истерике.

– Нет-нет, послушай меня, Лесли, сначала успокойся. Мы ее вернем.

– Но, Майкл... – Она захлебывалась в рыданиях. Тоцци чувствовал, что она в панике. – Ее нет. Кто украл мою малышку?

– Послушай, некогда объяснять.

– Но...

– Никаких «но». Успокойся. И слушай меня внимательно. – Он посмотрел на часы – 5.57. У них осталось два часа и три минуты. – Через час я заеду за тобой. На скрещении Второй авеню и площади Святого Марка есть кафе, работающее круглосуточно. Оно называется «У Нестора». Жди меня там. Не выходи из дома через парадное. Иди черным ходом. Я подхвачу тебя у кафе в семь. Стой снаружи. Поняла?

– Да... – Лесли продолжала плакать. Тоцци засомневался, все ли она поняла.

– Жди меня «У Нестора» и не бери пистолет. Оставь его дома. Слышишь меня? Мы обязательно вернем ее. Я тебе обещаю.

Лесли задыхалась от слез.

– Где? Где она?

– Расскажу тебе все при встрече. Слишком сложно сейчас объяснять. Я должен идти. Да, и вот еще что. Никуда не звони.

Ни в полицию, ни своей Матери – никому. Ты понимаешь, что я говорю? Это очень важно. Скажи мне, что ты поняла.

– Я поняла, поняла.

– Ну и отлично. Мне нужно идти, все будет в порядке. Ты должна в это верить. Они не причинят ей зла, если получат, что хотят.

– Но ее нет!

Она заплакала так жалобно, что у Тоцци навернулись слезы на глазах.

– Ты должна мне верить, Лесли. Я никому не позволю причинить зло Патриции. – Он вспомнил страх в глазах девочки, когда с ней заговорил Огастин в доме дяди Пита. – Все будет хорошо. Я очень спешу, у нас мало времени.

Лесли продолжала плакать, когда он вешал трубку. Тоцци выпрямился и посмотрел на часы. Теперь у них два часа и две минуты. Он отбросил одеяло и пошел в ванную, по дороге потирая лицо и вспоминая сказанные Огастином слова: «Думай, герой, думай сквозь призму любви».

Ему-то, черт возьми, откуда это известно? Я и сам не знаю, люблю ли я ее.

Тоцци щелкнул выключателем на стене и увидел себя в зеркале – голого, еле стоящего на ногах. «У героев нет права выбора. Они должны всегда поступать правильно». Он воззрился на свое отражение. У того был мрачный, жестокий взгляд.

Нет выбора? Как бы не так! Я вырву его поганое сердце и заставлю съесть, если только он коснется ребенка. Разве это не выбор?

Глава 21

Гиббонс снял трубку параллельного телефона на кухне, зажал ее между плечом и ухом и полез в холодильник за пакетом апельсинового сока. Выскочив из постели, он успел натянуть брюки, но голым ногам на полу, покрытом линолеумом, было холодно.

– Я здесь, – сказал он. – Сколько у нас времени?

– Мы должны быть там в восемь, или сделка не состоится.

Тоцци говорил совершенно спокойно, будто бы все уже улажено, но Гиббонс-то знал, чего ему это стоило. Он и сам беспокоился за дочь мисс Хэллоран. И у него были на то веские причины.

Часы показывали 6.07. Гиббонс плеснул сока в кофейную чашку и понес ее из кухни, стараясь протащить шнур от настенного телефона как можно дальше, чтобы можно было заглянуть в спальню. Лоррейн, полусонная, лежала на спине, одной рукой прикрыв глаза. Она давно привыкла к телефонным звонкам в любое время суток. Она знала, что звонили всегда ему и всегда по делам ФБР, и уже не расстраивалась.

– О'кей, слушай меня, – сказал он, вернувшись в кухню. – Возьми ковер и поезжай за Лесли, только кружным путем. Проследи, чтобы никто за тобой не увязался. За восемьдесят миллионов баксов эти лихие ребята вполне могут возомнить себя апачами и устроить засаду прямо посреди Бродвея.

– Не беспокойся. Я об этом подумал. Лесли будет ждать меня не у своего дома.

– Хорошо. Я свяжусь с управлением и попрошу подкрепления. К тому времени, как вы туда приедете, весь квартал будет надежно перекрыт.

– Огастин велел мне быть одному, – заволновался Тоцци.

– Если ты боишься, что кто-то из наших настучит ему, не беспокойся. Я сам подберу для этого дела тех, кого мы хорошо знаем.

– Но вдруг он что-нибудь сделает с ребенком?

– Он не причинит ей вреда. Она его козырь. Так же как твой козырь – ковер. Ты же не собираешься его спалить?

– Ни за что.

– Потом увидишь, прав ли я.

– Да-да, ты прав.

– А сейчас успокойся и сконцентрируйся на том, как туда добраться. Не думай ни об Огастине, ни о сицилийцах. Я об этом позабочусь. Твоя задача – совершить обмен и получить малышку. Это самое главное. Прежде всего мы должны благополучно вернуть ребенка. – Он представил Патрицию в зеленом бархатном платьице, пьющей пунш и поедающей печенье вместе со взрослыми на поминках. – А затем мы вышибем их поганые мозги.

– Хорошо. – Голос Тоцци звучал неуверенно.

– Послушай, Тоцци, мы обязательно вернем малютку. Ты должен верить в это.

– Я пытаюсь.

– Тогда действуй. Не теряй времени. Поезжай за ковром. До встречи.

– О'кей, до встречи.

Гиббонс положил трубку и вернулся в спальню, на ходу допивая апельсиновый сок. Лоррейн по-прежнему лежала на спине, прикрыв лицо рукой.

– Кто звонил? – пробормотала она.

Гиббонс, натягивая рубашку, пожал плечами.

– Тоцци.

Она приподнялась, опираясь на локоть, и прищурилась.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего, спи.

– Что случилось? – Теперь ее глаза были широко открыты.

Если сказать ей правду, она разволнуется, а Гиббонс этого не хотел.

– Твой кузен преследует бандита в Малой Италии, одного из телохранителей Саламандры. Ему кажется, что тот ведет себя подозрительно, но он ничего не мог сделать, так как отстранен от исполнения служебных обязанностей. Ему нужен я, чтобы арестовать того типа.

Гиббонс изо всех сил изображал недовольство и досаду, чтобы она ничего не заподозрила.

– А-а-а... – Она плюхнулась на подушку и опять прикрыла лицо рукой.

Хорошо.

Он зашнуровал ботинки и встал, чтобы найти галстук. Стащил один наугад с вешалки на дверце стенного шкафа и накинул его на шею. Все равно все галстуки у него синие – он всю жизнь покупал только синие галстуки и белые рубашки, это значительно упрощало утренний туалет.

Гиббонс приподнялся на цыпочках и пошарил на верхней полке в поисках своего «экскалибура» – «кольта-кобра» 38-го калибра. Кольт был обмотан ремнями от кобуры. Гиббонс размотал его и надел. Еще раз залез на полку и взял коробку с патронами, стараясь не очень ими греметь. В коробке было девяносто шесть пуль, и он надеялся, что больше ему не понадобится – ведь там же будет ребенок. Стащив с крючка пиджак, он вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Вернулся на кухню, набросил пиджак, сунул коробку с патронами в карман. Затем быстро сорвал со стены телефон и уже начал набирать номер дежурного по манхэттенскому отделению ФБР, как вдруг ощутил нечто холодное и неподвижное, прижатое к его затылку.

– С добрым утром тебя, Катберт.

Холодный тяжелый предмет соскользнул с его затылка ровно настолько, чтобы Гиббонс краем глаза смог увидеть вороненую сталь револьвера. Обладатель его, этот велеречивый лизоблюд, был ему хорошо знаком.

– Какого черта, Мак-Клири? Что все это значит?

– Это значит, что сегодня среда, Катберт. А теперь, будь так любезен, повесь телефонную трубку и положи руки на шкаф.

Гиббонс колебался, не зная, что делать.

Резкий толчок в затылок заставил его подчиниться.

– Пожалуйста, – добавил Мак-Клири особым, многозначительным тоном.

Гиббонс повесил трубку, занял требуемую позу, стараясь при этом вспомнить все известные ему статьи закона, касающиеся убийств при смягчающих вину обстоятельствах. Тем временем Мак-Клири отстегнул его кобуру и достал «экскалибур». Гиббонс кипел от злости. Следующим по тяжести преступлением, после приставания к Лоррейн, было для него осквернение его оружия. Это и будет смягчающим обстоятельством, когда он расправится с этим ублюдком. Правда, схватив этого сукиного сына за горло, он изо всех сил постарается не прикончить его, но гарантировать ничего не может.

– Положи мой револьвер на стол и немедленно выметайся из моего дома, и только тогда я, может быть, не прикончу тебя, Мак-Клири.

– О, ты такой крутой парень, Катберт. У меня прямо-таки поджилки трясутся.

– Я тебя предупреждаю.

– А я тебя арестовываю.

– Что?

Над плечом Гиббонса возник сложенный листок бумаги. Он увидел его краем глаза, но ему и не надо было особенно приглядываться, чтобы понять, что это такое.

– Это ордер на твой арест, Катберт. От судьи Моргенрота.

– Сходи с ним в сортир, это будет лучшее для него применение.

– Давай не будем дикарями, Катберт. Думаю, тебе следует сохранять достоинство. Если не ради себя, то ради своей молодой супруги.

– Пошел в задницу, Мак-Клири. Это самая настоящая чушь.

– О нет, Катберт. Это результат законных следственных действий, вот что это такое. Видишь ли, несмотря на твое мнение обо мне, я кое-что смыслю в тонкостях игры по соблюдению законности.

– Неужели? Например?

– Например, мне удалось войти сюда так, что ты меня не услышал. Кстати, тебе не мешало бы раскошелиться на хороший замок со стальной скобой. Подобрать замок совсем несложно. Потраться и на другие средства защиты квартиры. Я знаю, Катберт, ты парень крутой, но сделай это ради безопасности Лоррейн. У нее больше не будет рядом такого пса, чтобы кусать грабителей.

– Что ты несешь?

– Видишь ли, я покопался немного там-сям и нашел одного парня из «Трибюн» – фотографа. Он показал мне кое-что из своих работ. У него есть очень интересная серия твоих фотографий, Катберт, на которых ты прогуливаешься по Малберри-стрит – с кем бы ты думал? С Уго Саламандрой, когда он выгуливал своего щенка. Вы вдвоем расхаживаете не торопясь, а за вами следует парочка его телохранителей. Надо честно сказать, когда я показал судье эти прекрасные снимки, он несколько помрачнел. Похоже, ему не понравилось то, что он увидел. Ведь что получается? Напарник главного подозреваемого в деле об убийстве Джордано, Марти Блюма, Куни и Сантьяго прогуливается по улице с самим Севильским Цирюльником. Особенно судью рассердил один снимок, на котором ты склонился к уху Фигаро. Он полагает, что общение с главарем мафии выходит за рамки служебных обязанностей. Так или иначе, но в результате всего этого он подписал ордер на твой арест. А также ордер на арест Тоцци, так что можешь не волноваться – ты будешь не одинок. Сейчас его как раз должны арестовывать.

Гиббонс прикусил верхнюю губу. Он молил Бога, чтобы Тоцци успел убраться из дома до появления полиции.

– А теперь, Катберт, будь так любезен, заведи руки за спину, чтобы я смог надеть на тебя наручники.

– Что здесь происходит?

На кухне, шаркая тапочками, жмурясь со сна и придерживая свой распахивающийся халат, появилась Лоррейн.

Высоко подняв руки, Гиббонс повернулся к Мак-Клири и, глядя ему в глаза, произнес:

– Ловим тараканов.

– Доброе утро, Лоррейн. Я надеялся, что мы не разбудим тебя.

Она откинула с лица волосы и неожиданно увидела револьвер в руке Мак-Клири. Ее глаза округлились.

– Что ты делаешь? Гиббонс, что он делает?

– Говорит, что арестовывает меня. Что ты на это скажешь?

– Что? – в изумлении воскликнула она.

– Извини, Лоррейн, но боюсь, что это так. У меня ордер, я очень сожалею.

Взгляд Лоррейн был прикован к револьверу Мак-Клири, рука лежала на вздымавшейся груди.

– Не могу в это поверить... Почему? Что он сделал?

В ее присутствии на Мак-Клири нападала робость.

– Мне очень жаль, Лоррейн, действительно жаль, но я всего лишь выполняю предписание суда.

Гиббонс вытаращил глаза и присвистнул.

– Вот трепло. Он всего лишь выполняет приказ.

Мак-Клири серьезно посмотрел на него.

– Стоит ли напоминать тебе, Катберт, что все, что ты скажешь, может и будет использовано против тебя? А теперь, будь добр, повернись и сложи руки за спиной. Пожалуйста.

Гиббонс бросил на него сердитый взгляд и медленно повернулся. Когда Мак-Клири склонился над его руками, он скривился и стал тяжело дышать.

– В чем дело, Катберт? Уж не собираешься ли ты разрыдаться?

Гиббонс покачал головой и медленно повел плечами.

– Бурсит.[7]Время от времени дает о себе знать.

– Должно быть, это ужасно – чувствовать, что становишься старым?

Тут вмешалась Лоррейн.

– Джимми, неужели ты непременно должен надеть на него наручники? Так уж это необходимо?

– Таков порядок, Лоррейн, – произнес Гиббонс, поморщившись. – У него нет выбора. Давай, Мак-Клири, надевай их. Я переживу.

– Джимми, пожалуйста, – взмолилась Лоррейн.

– Хорошо, хорошо. Я надену наручники спереди. Это ты сможешь перетерпеть, Катберт?

– Не нужны мне твои одолжения. Делай свое дело.

Лоррейн готова была расплакаться.

Мак-Клири вздохнул, недовольный Гиббонсом, и защелкнул наручник на его запястье.

– Поворачивайся, старый козел. – Он схватил Гиббонса за пиджак и развернул его, защелкнув наручник спереди. – Так тебе удобнее?

– Еще бы. Теперь мне не хватает только пива.

– Ты большой наглец, Катберт. Хочу, чтобы ты знал: я делаю это исключительно ради Лоррейн. Меньше всего я забочусь о тебе.

– Это чертовски любезно с твоей стороны.

Мак-Клири нахмурился и повернулся к Лоррейн.

– Могу я воспользоваться вашим телефоном? Мне нужно позвонить.

Она посмотрела на мужа. Гиббонс прикрыл глаза и кивнул.

– Думаю, да... – произнесла она.

– Благодарю.

Мак-Клири снял трубку, набрал номер и, натягивая шнур, вышел в коридор.

– Что здесь, к дьяволу, происходит? – прошептала Лоррейн.

– Не могу сказать точно, но, что бы это ни было, это чушь собачья.

– Чем я могу помочь?

– Не звони Тоцци. Слишком поздно. Я лишь надеюсь, что он успел уйти из дома прежде, чем головорезы Мак-Клири добрались до него.

Лоррейн была напугана и озадачена.

– Не понимаю, о чем ты?

– Потом объясню.

Мак-Клири вернулся на кухню и положил трубку. Он улыбался своей обычной идиотской улыбкой.

– Тебе повезло, Катберт.

– Да?

– Прежде чем доставить тебя в тюрьму, я должен заскочить в Малую Италию – кое-что проверить. Ничего особенного. Нам не придется даже выходить из машины. Но для тебя это будет последней возможностью познать все великодушие закона, прежде чем тебя окончательно засадят, Катберт. Будет что вспоминать.

– Я тронут.

– Лоррейн, в очередной раз приношу тебе свои извинения.

Сожалею, что все так получилось.

Гиббонс громко вздохнул.

– Пошли скорее, Мак-Клири. Меня скоро стошнит от твоих ирландских излияний.

– Лоррейн, ты святая. Как ты с ним уживаешься?

Лоррейн его не слушала, она, нахмурившись, смотрела на Гиббонса.

– Не беспокойся, – мягко проговорил он. – Ничего серьезного. Поверь мне.

– Правда?

– Правда.

Она обняла его.

– Я люблю тебя.

Господи, не дай мне расчувствоваться.

– И я... – пробормотал он, уткнувшись в ее волосы.

– Нам пора. – Мак-Клири потряс Гиббонса за локоть.

Лоррейн неохотно отпустила его, и Гиббонс тут же почувствовал холод и одиночество. Ему стало стыдно, что он так мало говорил ей о том, как любит ее.

Мак-Клири повел его через парадный вход, и они начали молча спускаться по мраморным ступеням старого многоквартирного дома. Когда они миновали одну лестничную площадку и стали спускаться по следующему лестничному пролету, Гиббонс опять заметил у Мак-Клири эту его идиотскую ухмылку.

– Что тебя так развеселило? – проворчал он.

– Да так, задумался.

– О чем же?

– О том, что твоя бедная жена останется одна-одинешенька, когда ее мужа и дорогого кузена упекут в тюрьму на всю оставшуюся жизнь.

– Ну что ж, мечтать не вредно.

– Придется мне почаще заглядывать к ней. Знаешь, у нас, ирландцев, принято утешать в горе. Мы это хорошо умеем делать. Думаю, Лоррейн отдаст должное моей жизнерадостной натуре. Надеюсь, ты меня понимаешь? – Его глаза сияли.

Гиббонс замер на середине пролета и уставился на Мак-Клири. Ах, если бы можно было убить взглядом.

– Ты хотел мне что-то сказать, Катберт?

Гиббонс прикусил язык, хотя все у него внутри переворачивалось.

Да ни за что на свете. Она не взглянет в твою сторону, даже если кроме тебя, малоумка, на земле не останется ни одного мужика.

Гиббонс продолжал молча спускаться. Когда они свернули на следующую площадку, он посмотрел наверх, в сторону своей квартиры.

Лучше ей этого не делать.

Глава 22

Из машины ему было видно, как снег вихрем кружил над переходом посреди Гранд-стрит. Снежные хлопья плясали по темному лобовому стеклу, на котором расплывались круги пара, поднимавшегося из бумажной чашки с горячим кофе, стоявшей на приборной доске. Продолжая внимательно всматриваться в холодную серую улицу, Огастин потянулся к чашке и отпил немного кофе. Его взгляд несколько раз останавливался на невзрачном белом фургоне с покрытыми ржавчиной дверями, который стоял напротив ресторана «Прекрасный остров». Уличное движение было пока еще слабым. Немногочисленные пешеходы, ссутулившись в своих пальто, с трудом брели против ветра. Он поставил чашку обратно на приборную доску и посмотрел на часы. Без десяти восемь. Мимо прогрохотал грузовик. Порыв ветра неожиданно подхватил чуть ли не целый снежный сугроб и с воем закружил его. В машине было тепло и уютно. Огастин чувствовал себя отъединенным от всего мира и потому защищенным от всех его опасностей. Это состояние всегда нравилось ему.

Огастину был хорошо виден серебристый «понтиак» Джимми Мак-Клири, припаркованный рядом с пожарным гидрометом немного вниз по улице. Мак-Клири подъехал несколько минут назад. Очевидно, он получил сообщение, что этим утром здесь что-то должно произойти. Огастин ухмыльнулся: он поступил очень разумно, анонимно позвонив сегодня рано утром в офис из таксофона, чтобы его не могли выследить. В это время там не бывает никого из тех, кто мог бы задать ему кое-какие вопросы. Огастин попивал кофе и самодовольно ухмылялся, гадая, то ли это он такой сообразительный, то ли остальной мир такой бестолковый.

На переднем сиденье рядом с Мак-Клири был виден Гиббонс. Огастин не заметил фотокамеры, но не сомневался на этот счет. Мак-Клири был исполнительным ирландским копом, которые любят ворчать и жаловаться, но всегда выполняют то, что от них требуется. Они напоминают хороших работящих пчел. Надо только время от времени поощрять их несколько романтическое представление о самих себе: пусть верят, что они значительно умнее, чем есть на самом деле. Огастин не сомневался, что Мак-Клири взял с собой фотокамеру, заряженную новой пленкой и снабженную отполированными телеобъективами. Таковы уж эти люди, созданные для того, чтобы служить.

Что до Гиббонса, то это совсем другой случай. Нет ничего хуже настоящего стопроцентного американца-неудачника. Как и все подобные типы – а Огастин встречал их немало, – Гиббонс гордился своим грубым, примитивным существованием. Многие в клане Гиббонсов были, вероятно, горько разочарованы в нем, особенно если он состоял в родстве с питтсбургскими Гиббонсами. Этот человек жил как какой-нибудь индеец, и все-таки была существенная разница между ним и людьми, подобными Мак-Клири и Тоцци. У Гиббонса не было присущего иммигрантам стремления во что бы то ни стало пробиться наверх к лучшей жизни, достичь уважения, богатства, положения в обществе. Нет, Гиббонс стопроцентный янки, совсем как он сам. Он не карабкается вверх. По-видимому, положение для него ничего не значит. Его невозможно подкупить, купить, обольстить или совратить, потому что, в отличие от детей иммигрантов, у него нет идиотских устремлений. Он всегда был самим собой – упорным, жестким и бескомпромиссным, следовавшим строгим правилам пуританской морали и сразу угадывавшим чужака. Ужасные качества. У Гиббонса не было желаний и мечтаний, а стало быть, он недосягаем для искушений и коррупции. Это делало его очень опасным.

Откуда-то сзади медленно выехала машина и остановилась бок о бок с машиной Огастина. Тоже «мерседес». Водитель, человек с черными усами, взглянул на Огастина и жестами спросил, не собирается ли он освободить место. Огастин покачал головой, и человек, улыбнувшись в ответ и пожав плечами, отъехал. Огастин следил, как машина проехала вверх по кварталу и остановилась недалеко от ресторана Саламандры. Огастин отметил, что это была одна из последних моделей «мерседеса», его же 420-я модель насчитывала уже три года. Когда мужчина вышел из машины, Огастин увидел, что на нем были мешковатые белые брюки и белая тенниска под черной кожаной курткой. Он походил на продавца пиццы. Подумать только. Какой-то продавец пиццы водит самую последнюю модель «мерседеса». Огастин помрачнел. Господи, куда катится эта страна?

Еще один обшарпанный грузовичок – словно он только что побывал на войне – прогромыхал мимо него с другой стороны. На его бортах были нарисованные китайские иероглифы, а открытый кузов до отказа набит деревянными ящиками и корзинами, наполненными той особой продукцией, которой китайцы торгуют на улицах в Чайнатауне. Огастин проводил грузовик хмурым взглядом и вновь обратил свой взор к ресторану Саламандры. Прямо перед рестораном во втором ряду остановился какой-то невзрачный, неопределенной марки автомобиль – голубой с металлическим отливом. Он встал как раз напротив того неопрятного белого фургона. Огастин напряженно вглядывался, стараясь рассмотреть сидящих в машине людей. За рулем, без сомнения, был Тоцци. Но кто это с ним рядом? Он же предупреждал Тоцци, чтобы никого с собой не брал. Черт бы его взял!

Человек наклонился к Тоцци и исчез из поля зрения Огастина. Но все же он успел увидеть лицо и короткие светлые волосы. Лесли Хэллоран. Огастин усмехнулся. Как глупо. Ну, ей же хуже. Он считал ее более сообразительной, а она опустилась до уровня Тоцци. Ладно. Посадят их обоих. Очень романтично.

Огастин машинально тер большим пальцем скулу, обдумывая вновь сложившуюся ситуацию, анализируя новый поворот событий. Как скажется присутствие мисс Хэллоран на конечном результате? Скорее всего никак. Мак-Клири сфотографирует Тоцци, доставившего ковер к известному месту сборища мафии, это окончательно подтвердит его связь с сицилийцами. Когда судье Моргенроту представят эти снимки, он ничего не сможет поделать – руки у него будут связаны. Преступный сговор под руководством алчного агента ФБР, и судье придется прекратить процесс. Саламандра получит свой героин, он и его люди будут сняты с крючка до нового пересмотра дела, а к тому времени они или смоются, или храбро предстанут перед лицом правосудия, которое он сам, лично, запутает так, что присяжные, выходцы из низов, постараются поскорее вынести оправдательный приговор, чтобы не сбиться окончательно в сложных и противоречивых фактах.

В данной ситуации участие Лесли Хэллоран может оказаться весьма кстати. Она со своим возлюбленным, разумеется, будет утверждать, что они привезли ковер не для перепродажи, а в качестве выкупа за маленькую Патрицию. Но управление генпрокурора может заявить, что вся история с похищением Патриции сфабрикована, чтобы замаскировать истинный характер сделки. Учитывая тот факт, что мисс Хэллоран является защитником обвиняемых, любые ее показания относительно так называемого похищения ребенка вряд ли вызовут большое доверие. Сам же ребенок сможет сказать только то, что поздно ночью ее похитил ужасный карлик. Сказка, ночной кошмар – будет настаивать обвинение. Кроме того, детей так легко запутать во время допроса.

Огастин удовлетворенно улыбнулся. Получалось даже лучше, чем он предполагал. Такая работа стоит значительно дороже четырнадцати миллионов, но сейчас он не будет торговаться с сицилийцами. Для того чтобы проложить дорогу в мэрию, четырнадцати миллионов вполне достаточно.

Он откинул голову на подголовник. Слава Богу, что на этот раз он взял инициативу в свои руки и сам организовал похищение ребенка. Саламандра считает, что он недостаточно усерден. Увидеть бы его лицо, когда он выложит им ковер. Это станет окончательным доказательством того, что он достоин каждого пенни из этой суммы. Огастин, прищурясь, смотрел на семейный седан Тоцци, мысленно наслаждаясь звучанием своих будущих титулов: достопочтенный мэр Нью-Йорка Томас Огастин Третий... Мэр Огастин... Его честь...

Огастин взял телефон и набрал номер. Гудок прозвучал четыре раза, прежде чем сняли трубку.

– Пронто, говорите.

Очевидно, кто-то из его холуев. Возможно, тот продавец пиццы, который приехал на новом «мерседесе».

– Позови своего босса.

– Кого?

Болван, притворяется, что не понял.

– Господина Саламандру, – произнес он с некоторым раздражением.

– Кто?

– Скажи, его святой покровитель.

Молчание.

– Подождите.

Держа около уха трубку, Огастин наблюдал за Тоцци, вылезающим из машины. Тот был одет в джинсы и кожаную куртку. Прекрасно. Без костюма и галстука он будет выглядеть на фотографиях еще более подозрительно. Тоцци, оглядываясь, неторопливо направился в сторону грузовика, ожидая, что к нему кто-нибудь подойдет.

Спокойно, Тоцци. Подожди еще немного.

– Хэлло, кто это? – раздраженно спросил Саламандра.

– Я тебя разбудил? Ты, кажется, недоволен?

– Кто это?

– Святой покровитель юристов.

У Огастина это прозвучало почти с тем же сарказмом, с каким ранее произносил этот отвратительный эвфемизм Саламандра.

– Я не знаю, кто ты. До свидания.

– Не вешай трубку. – Сицилиец боялся прослушивания, и напрасно. Огастин знал, что предписания, санкционирующего прослушивание квартиры над рестораном «Прекрасный остров», не было. – Не клади трубку. Твой ковер у меня. – Молчание. Обычная итальянская подозрительность, замешанная на невысказанной враждебности. – Я сказал, твой ковер у меня. Он нужен тебе или нет? – Молчание. – Теперь послушай меня. Я знаю, ты мне не доверяешь. Ты считаешь, что я провалил ваше дело, но ты ошибаешься. Я собираюсь выполнить все, что обещал первоначально, и даже больше. У нас не было договоренности о том, что я буду заниматься снабженческой стороной дела, но в данном случае я доставил вам ваш товар. Я также собираюсь обеспечить прекращение процесса, если, разумеется, вы будете мне помогать.

Молчание.

Кровь прилила к лицу Огастина. Он почувствовал, что говорит слишком много, слишком долго объясняет. Он потер скулу – под глазом начиналась тупая боль. Не следовало ничего объяснять этому иммигранту, этому головорезу. Кто здесь в конце-то концов ключевая фигура? Это он должен давать указания Саламандре, что и как делать. Инициатива принадлежит ему, черт бы их всех побрал.

– Я хочу, чтобы ты послал кого-нибудь из своих рассыльных, какую-нибудь мелкую сошку. В эту самую минуту во втором ряду перед рестораном стоит синяя машина. Около нее Майк Тоцци. Ковер у него. Пошли за ним своего парня.

– Ты сумасшедший, – злобно произнес Саламандра.

– Отнюдь нет. Я не сумасшедший. Я держу Тоцци за яйца, он больше не представляет для тебя угрозы. Просто пошли кого-нибудь забрать у него ковер. Кого-нибудь, кого тебе не жалко потерять.

– Что значит «мелкую сошку»? В моей семье нет «сошек». Я люблю всех своих людей.

– Ты поглупел, Уго. Внизу сорок килограммов груза дожидаются, чтобы их забрали. Иди и возьми их. Почему ты медлишь?

Молчание.

– Ловушка, – произнес в конце концов Саламандра. – Ты обманываешь меня. Внизу полиция, в засаде. Ждет, чтобы кто-нибудь вышел и забрал ковер.

Неисправимый кретин. Лицо Огастина пылало.

– Нет, Уго, там нет засады. И полиции нет. Всего один человек, который работает на меня. Он никого не потревожит. У него свое задание. Он – часть моего плана.

– Какого плана? Мы составляем планы. Ты планы не составляешь.

Саламандра был в ярости.

– Послушай, я пытаюсь спасти ваши задницы и ваш бизнес. Я. Если же ты слишком гордый и тупой, чтобы признать, что кто-то еще может выполнять за тебя твою работу, то черт с тобой.

– Тупой? Это я тупой? Ты притаскиваешь ковер сюда, ко мне домой, а я тупой? Это ты тупой.

– Уверяю тебя, если вы будете действовать со мной заодно и действовать быстро, это совершенно безопасно. – Огастин стиснул зубы. – Пошли человека забрать ковер. Сам сиди дома. Позднее, если потребуется, можно будет состряпать алиби. Парень, которого ты пошлешь, будет отдан под суд, но я сведу все к заключению соглашения между сторонами. При самом плохом раскладе он получит максимум месяцев шесть. Я думаю, у тебя достаточно преданных людей, которые с удовольствием это проделают.

Молчание. Затем неожиданный взрыв.

– А Тоцци? Он Фэ-Бэ-Эр. Он – опасен.

– Нисколько. – Огастин откинул голову назад, прищурился и ухмыльнулся. Он ждал этого момента. – Выгляни в окно, Уго. Смотришь?

– Да, смотрю.

– Видишь старый белый фургон на другой стороне улицы? Совсем обшарпанный?

– Да.

– Возможно, оттуда, где ты находишься, тебе не видно, но за рулем сидит Немо.

– Немо!

Огастину было приятно слышать, как ошарашен Саламандра, – один из его людей работает на него, Огастина! Это свидетельствовало о том, что власть Саламандры над своим кланом не была такой уж абсолютной, как он считал.

– А ты не видишь в фургоне еще кого-нибудь? Пассажира ты оттуда не видишь?

– Да... – мрачно произнес Саламандра, в его голосе была неуверенность.

– Что ты видишь?

– Я вижу маленькую головку, светлые волосы. Мадонна, это же ребенок. На полу, с кляпом во рту.

– Да, и ее руки и ноги должны быть связаны: Это дочь твоего адвоката.

Повисла грозная напряженная тишина.

– Тоцци уже согласился на обмен: ковер за ребенка. Он явно неравнодушен к мисс Хэллоран, так что сделает все, чтобы вернуть малютку целой и невредимой.

Молчание стало еще более напряженным.

– Поверь мне, Уго. Я все просчитал. У меня прикрыты все тылы. Ты получишь свой героин, а Тоцци потерпит полный крах. Я гарантирую. Потребуется не меньше года, чтобы возобновить процесс Фигаро, а за это время я многое успею сделать. Улики исчезнут, свидетели, с нашей помощью, многое подзабудут. Существует масса всяких возможностей.

Между тем Саламандра уже не слушал его. Он разговаривал с кем-то по-итальянски. Говорил быстро и взволнованно. Другие голоса задавали короткие резкие вопросы. Трудно было определить, сколько всего человек принимают участие в разговоре. Однако в голосах звучала растерянность, и это Огастину не понравилось. Растерянность ведет к панике, а паника может все испортить. Они должны немедленно послать человека за ковром, иначе дело сорвется. Под глазом пульсировало так сильно, что его трудно было держать открытым. Неужели они надеются, что Тоцци сам позвонит в дверь и принесет им этот чертов ковер? Но и нельзя заставлять его ждать слишком долго. Он весьма возбудимый тип, непредсказуемый, склонный к безрассудству. Саламандра должен действовать немедленно, пока Тоцци не выкинул что-нибудь непоправимое – от него всего можно ожидать.

– Саламандра! – заорал Огастин в трубку, но тот был занят переговорами со своими гориллами, будь они прокляты. – Саламандра!

Господи, но почему они такие тупые? Этот проклятый героин здесь. Идеальный козел отпущения стоит прямо под их окнами, ожидая своей участи. Мак-Клири с фотоаппаратом сидит на своем месте в полной готовности. А они ничего не собираются делать, ничего.

– Саламандра! Отвечай!

Но никто его не слушал.

– Саламандра!

Огастин изо всех сил старался удержать глаза открытыми. Дьявольская дрель вновь начала вгрызаться в его череп.

– Саламандра! Поговори со мной!

Глава 23

Лесли высунулась из окна автомобиля. Тоцци казалось, что она выплакала уже все слезы, но сейчас она была готова снова расплакаться.

– Что-то не так, Майкл? Мы здесь уже пятнадцать минут. Где она?

Тоцци старался ничем не выдавать своего волнения. Но ее слова еще более усилили его. Куда они, к черту, провалились? Он знал, героин им необходим, тут никаких сомнений. Вероятно, Огастин все организовал, но, возможно, у него возникли проблемы с сицилийцами. Или они пытаются переиграть друг друга? Вот черт. Это плохо. Все должно было быть сделано быстро и четко – Патриция за ковер. По-видимому, что-то произошло. У него появились опасения, что это может навредить Патриции.

– Майкл, ради Бога, скажи мне, где они? Ты уверен, что это то самое место? – взмолилась Лесли, высовываясь из окна.

Нужно что-то предпринять, но что?

Он посмотрел на дом Саламандры. Рождественские украшения все еще свисали с телефонных столбов – огромные серебряные гирлянды из конфет. Он заметил, что на третьем этаже, во всех четырех окнах, выходящих на улицу, шевелятся занавески. Значит, они там, наверху. И их много. Они наблюдали, но ничего не предпринимали. Тоцци кожей чувствовал все оружие, которое он на себя навешал. Оно излучало тепло, словно уран – радиацию. Под пиджаком в наплечной кобуре «Беретта-92», к поясу прикреплен «руджер» 38-го калибра, маленький «Бауэр-27» – на лодыжке. Всего двадцать семь патронов плюс еще в кармане две полные обоймы для «беретты». Но сколько человек было наверху? Какой арсенал заготовлен у них? А как же Патриция и Лесли? Нет, не может он в их присутствии устроить перестрелку. Дело дрянь. Должен быть иной выход. Надо что-то придумать, чтобы спасти положение.

Воздействовать на их дерьмовое сознание. Ведь боролся же он в спортивном зале с целой оравой парней, руководя их мышлением и создавая удобные для себя ситуации.

Да, но здесь не класс айкидо, и они не на спортивном мате. Здесь – итальянский квартал, шансы неравны и честной борьбы ждать нечего.

Тоцци видел измученное лицо Лесли и старался что-нибудь придумать. Принципы айкидо применимы в любых ситуациях, и в прошлом, в том или ином виде, они не раз выручали его. Спокойствие и сосредоточенность, присутствие духа и ясность сознания, готовность к атаке со стороны противника, применение ки, а не физической силы – все это неоднократно выручало его. Почему же сейчас он так растерялся? Возможно, потому, что защищал не себя, а других, дорогих ему людей. И это, похоже, сводило на нет его познания о противостоянии агрессии. Он чувствовал, что должен нанести упреждающий удар, прежде чем у них появится возможность сделать первый шаг.

Но, может быть, в этом-то и была загвоздка. Он ломал голову над тем, как придумать план нападения, а это не соответствует характеру айкидо. Это агрессия, она делает твое положение уязвимым. Особенность айкидо в ином. Ты ждешь нападения и извлекаешь из него все преимущества, заставляя противника действовать так, как надо тебе, а когда он потеряет равновесие, ты используешь против него его же силу. Сейчас он не должен думать о нападении. Пусть они сделают первый шаг, а затем он будет действовать соответственно обстоятельствам. Пусть их агрессия определит его ответный удар. Главное – сохранить ясность сознания, чтобы суметь использовать возможности, когда они появятся. Конечно, так. Это же совершенно очевидно.

Но проблема в том, что они не нападали и ничего не предпринимали. А у них Патриция. Что делать в такой ситуации?

Тоцци посмотрел на багажник своей машины. Тогда он сам должен заставить их напасть, нацелив их мысль на хорошую, большую мишень. Вот что ему надо сделать.

– Лесли, выйди из машины и помоги мне.

Он подошел к багажнику и, пока она вылезала из машины, отпер его.

– Что ты собираешься делать?

– Кажется, мы в тупике. Может быть, они забыли о том, что им нужно. Мы должны им напомнить.

– Что?

– Ты слыхала сказку о том, как осла вели к водопою?

– Это когда хозяин брызгал ему на нос водой, чтобы привлечь его внимание?

– Именно. Мы тоже привлечем их внимание и дадим определенное направление их мыслям.

– Ты уверен, что поступаешь правильно?

– Помоги мне управиться с ковром.

Тоцци потащил свернутый ковер, и тот, как большой язык, свесился из багажника. Он ухватился за один конец, а Лесли неохотно взялась за другой. Удерживая ковер под мышкой, он захлопнул багажник, и они вдвоем понесли ковер вперед.

– Разложим его в длину, перекинув через капот, – предложил он Лесли.

– Зачем ты это делаешь, Майкл?

– Просто доверяй мне.

Когда ковер был перекинут через капот, подобно огромной петле на пасти акулы, Тоцци принялся разворачивать его.

– Давай полностью развернем ковер, – сказал он.

Лесли была в замешательстве, но выполнила его распоряжение, и скоро ковер покрыл весь перед автомобиля и свесился на тротуара. Теперь морда акулы оказалась укрытой под замысловатым голубовато-бежевым орнаментом на темно-бордовом фоне.

Лесли стояла, обхватив себя руками, зубы у нее стучали.

– А что теперь?

– А теперь мы посмотрим, как сильно они хотят получить свой ковер.

– А что, если они выжидают, чтобы посмотреть, как сильно мы хотим вернуть Патрицию?

Тоцци показал рукой на ковер.

– Мы продемонстрировали им, что готовы к сделке. Что еще можно сделать?

– Слишком уж ты спокоен, – укоряюще сказала она.

– Если мы все будем волноваться, это не поможет освобождению Патриции.

Ему было приятно слышать, что он кажется спокойным. Он очень волновался, но старался не показать этого.

– Почему бы тебе не вернуться в машину? Ты совсем замерзла.

– Не хочу я сидеть в машине, – рассердилась она.

– Послушай, во-первых, тебя здесь вообще не должно быть. Огастин велел мне приехать одному. Иначе, он сказал, сделка будет ликвидирована. Так что лучше иди в машину.

«Ликвидирована». Это слово Огастина. Никто из его знакомых никогда бы так не сказал. Высокомерный сукин сын.

Лесли сердито посмотрела на него, но вернулась в машину. Тоцци перешел на ту сторону, где сидела она, и, облокотившись о крыло автомобиля, стал ждать, не спуская глаз с дома. Шторы на третьем этаже шевелились. Он скользнул взглядом по большой вывеске над рестораном и сосредоточился на парадном входе в жилое помещение.

Ну, давайте же.

Проходили минуты. Два огромных трейлера один за другим прогромыхали мимо. Парнишка-пуэрториканец наорал на него за то, что он припарковался во втором ряду. Тоцци, не обращая на него внимания, продолжал следить за домом. Три пожилые китаянки остановились и принялись рассматривать ковер. Тоцци показалось, что одна из них спросила, не продается ли он, однако ее английский был так плох, что он ничего не понял, но на всякий случай отрицательно покачал головой. Китаянки удалились. Когда они ушли, его вдруг поразила неожиданно наступившая тишина. На улице все стихло. Тоцци видел красный свет светофора за два квартала отсюда, слышал шум машин, доносившийся с параллельной улицы. На мгновение вся Гранд-стрит замерла. Только сердце Тоцци продолжало громко стучать.

Господи, ну давайте же.

Раздался автомобильный гудок. Тоцци взглянул на светофор – зеленый свет. Нетерпеливое такси обошло первую в ряду машину и промчалось вверх по Гранд-стрит. Когда же Тоцци снова перевел взгляд на подъезд дома, то увидел, что около двери стоит какой-то человек: невысокого роста старик, очень загорелый, худой и морщинистый, в черном костюме, без пальто, без галстука, в рубашке, застегнутой до самой шеи.

Тоцци уставился на него, гадая, какого черта Саламандра послал за ковром этого несчастного старикашку. Ясно же, что он не сможет его нести, даже с посторонней помощью. Но когда Тоцци увидел его пронзительные, колючие глаза, то сразу понял, кто был перед ним. Эмилио Зучетти – глава всей сицилийской мафии. Какого же дьявола?..

Тоцци выпрямился. Зучетти пристально смотрел на него. Просто стоял и смотрел. Все шторы на окнах третьего этажа были отдернуты. Теперь Тоцци мог видеть даже лица, а в одном из окон, как ему показалось, он заметил дуло пулемета.

Старик спустился с крыльца и направился в его сторону. Такого Тоцци никак не мог предусмотреть. Что бы это значило? Неужели сам глава семейства, крестный отец, вышел вести переговоры о ковре? Чушь какая-то, боссы не занимаются такого рода делами. В подобных ситуациях они никогда не действуют сами – отдают приказы с безопасного расстояния, оставляя всю грязную работу своим подручным. Сердце у Тоцци забилось сильнее. Он посмотрел на окна. Не похоже на ловушку. Пока Зучетти внизу, они не станут стрелять. Это было бы безумием.

Старик пересек тротуар и ступил на проезжую часть. Он не взглянул ни на Тоцци, ни на ковер. Он смотрел куда-то через дорогу. Обойдя машину Тоцци и абсолютно проигнорировав сорок килограммов героина, старик стоял, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, выжидая, когда проедут машины, чтобы можно было перейти улицу.

Тоцци не верил своим глазам. Тут какая-то хитрость. Чертов старик руководил его сознанием.

Зучетти ссутулился под напором сильного ветра и поднял воротник своего пиджака, его редкие волосы растрепались. Он пересек дорогу и подошел к белому обшарпанному фургону, который стоял там, когда они подъехали. Остановившись у двери со стороны пассажира, он указал на замок, молча приказывая, чтобы его открыли. Внутри кто-то был. Тоцци увидел фигуру водителя, поднявшегося со своего места, но лица разглядеть не мог. Суровый старик резким движением большого пальца руки велел водителю выйти и подойти к нему. Тоцци услышал, как открылась и с шумом захлопнулась скрипучая дверь машины, затем из-за бампера появился человек. Тоцци не поверил своим глазам. Это был Коротышка, неуловимый карлик с фотографий, тот, что всегда умудрялся повернуться к камере спиной, тот, которого они называли Малыш Немо.

Тип выглядел так, словно спал в одежде – волосы торчком, нос красный, а глаза воспаленные и испуганные. Он постоянно вытирал рукавом свои мокрые нос и лоб, его бил жуткий озноб, он обхватил себя руками, словно холод проникал до самых его костей. Возможно, у Немо был грипп, но Тоцци в этом сомневался. Он уже сталкивался с подобным явлением и тут же уловил, что Немо страдал не от гриппа – он был наркоманом и мучился от вынужденного воздержания.

– Что случилось, мистер Зучетти? Что случилось? – Немо лебезил и пресмыкался, словно раб на плантации.

Старик взирал на него с каменным лицом.

Улыбка исчезла с лица Немо, он схватился за живот и согнулся вдвое, словно его ударили кулаком. Это определенно была ломка.

– Мистер Зучетти, у меня тут... Вы знаете? – Глаза Немо бегали от фургона к ковру. – Мы можем обменяться.

– Заткнись. – Хозяин глазами указал Немо, чтобы тот отошел.

Немо затрусил в сторону, как нашкодившая собачонка.

Старик открыл дверь фургона и заглянул внутрь.

– Боже мой, – задыхаясь, произнесла Лесли.

Патриция. Все это время она находилась в фургоне, меньше чем в тридцати футах от них.

Зучетти поднял ребенка с пола и посадил на сиденье. Затем развязал серый шнур на ее руках и ногах и, утешая, потрепал по щечке, совсем как это делала бабушка Тоцци, когда он был маленьким. Старик гладил ее по голове, кивая и успокаивая, пока вытаскивал у нее изо рта кляп. Девочка была слишком напугана, чтобы произнести хоть слово, маленький ротик застыл в форме буквы "О". Тоцци сквозь лобовое стекло посмотрел на Лесли – сходство матери и дочери в состоянии ужаса было душераздирающим.

Старик подтянул Патрицию поближе, взял ее на руки и понес через улицу, ее светлые волосы, развеваясь, закрывали его лицо, когда он, переходя улицу, поворачивал голову.

Тоцци слышал, как он бормотал ей на ухо что-то успокаивающее. Тоцци весь напрягся, сердце его напряженно билось, внутри все сжималось – он был обескуражен, старый лис перевернул все с ног на голову. Точнее сказать, матерый волк предстал вдруг в обличье старого, доброго дедушки: Что-то за этим кроется. Но что?

Зучетти подошел к машине Тоцци со стороны водителя, открыл дверцу и бережно передал Патрицию в руки Лесли. Лицо Лесли сморщилось, и слезы потоком хлынули из глаз, когда девочка обняла ее за шею. Старик еще раз погладил Патрицию по головке, на его лице появилась удивительно добрая улыбка.

– Нельзя отнимать ребенка у матери. – Когда он поймал взгляд Лесли, его глаза наполнились слезами. – Никогда.

Лесли зажмурилась и кивнула ему в ответ.

Затем старик выпрямился, захлопнул дверцу, обошел машину спереди, не обращая внимания ни на Тоцци, ни на ковер, и направился обратно, к дому.

– Мистер Зучетти! Мистер Зучетти! – вопил Немо с противоположной стороны дороги. – Ковер, мистер Зучетти. Как насчет ковра?

Он был слишком напуган, чтобы нарушить приказ хозяина и сдвинуться с места, и отчаянно пытался криком привлечь его внимание.

Старик продолжал идти, не обращая на него внимания.

– Пожалуйста, мистер Зучетти. Ковер, ковер... Мне нужно... Я должен... – По его лицу катились слезы. – Пожалуйста! Тот, другой, наш святой покровитель, он сказал, чтобы мы забрали ковер. Он сказал, все будет, как надо. Для меня. Для всех, я хочу сказать – для каждого из нас. Пожалуйста, мистер Зучетти. Пожалуйста, скажите, что мне делать?

Зучетти открыл парадную дверь и вошел в дом, не обернувшись. Стеклянная дверь закрылась за ним.

– Пожалуйста, мистер Зучетти. Пожалуйста, скажите, что мне делать?

Немо молил его, стиснув зубы от боли, скорчившись и плача.

Тоцци смотрел на него, на ковер, на входную дверь, на Лесли в машине, сжимавшую в объятиях Патрицию. Черт возьми, просто не верится, что такое может быть. Патриция у них, ковер тоже все еще у них. Зучетти так и не взял эту проклятую штуку. Почему? Конечно, сам Зучетти никогда бы не рискнул коснуться наркотиков. Это понятно. Но почему он вот так просто от них отказался? И что ему, Тоцци, теперь с ними делать? Оставить лежать на улице? Он боялся даже подумать о том, что может случиться, если он положит ковер обратно в багажник и уедет с ним. Этот старый ублюдок настоящий игрок. Зучетти направлял ход его мыслей, и Тоцци абсолютно не представлял, как ему отсюда смотаться. О Господи.

– Майкл! – донесся до него приглушенный крик Лесли через лобовое стекло.

Тоцци взглянул на нее – она испуганно показывала на противоположную сторону улицы. Там, согнувшись и держась за живот, стоял Немо. В руке он сжимал пистолет, направляя его прямо на Тоцци.

Вот черт.

– Эй, ты! Тащи сюда этот дерьмовый ковер. Быстро! – вопил Немо, моргая и трясясь.

Тоцци прижал к телу локоть и ощутил под курткой «беретту». Затем посмотрел на Лесли с Патрицией, на окна третьего этажа. Нет, здесь не подходящее место для перестрелки. Он тяжело вздохнул и пошел к машине, подняв вверх руки и кивая, стараясь смотреть Немо в глаза.

– Успокойся, я иду! – выкрикнул он. – Я принесу его тебе. Тоцци принялся сворачивать ковер, но тот скатился с машины. Дважды сложив его уже на земле, Тоцци начал поднимать ковер на плечо. Чертовски тяжелый и не так-то просто за него ухватиться. Согнувшись под тяжестью ковра, он подтолкнул его повыше на плечо, хотя это причинило ему резкую боль – дали о себе знать швы под мышкой.

Пока Тоцци боролся с объемистым грузом и, готовясь перейти улицу, проверял, нет ли машин, мимо пронеслись такси и пикап. Оба водителя пригнулись к рулю. Должно быть, они заметили наркомана с пистолетом. Перейдя улицу и подходя к Немо, Тоцци изо всех сил старался держаться прямо и дышать ровнее.

– Куда его положить? – спросил он, не сводя глаз с Немо.

– В фургон. – Немо раскачивался на одном месте, словно прилипнув к мостовой, голос у него был злой, глаза горели.

– Задняя дверь открыта?

– Что?

– Фургон. Дверь в нем открыта?

Какое-то мгновение Немо не мог понять, о чем его спрашивают, затем покачал головой и взмахом пистолета велел Тоцци пошевеливаться: Тоцци подошел к задней дверце фургона. Немо в это время изо всех сил пытался оторвать ноги от земли. Пистолет в его вытянутой руке плясал, как бешеный.

– Похоже, теперь он твой?

– Что? – Голос карлика напоминал какой-то металлический лай.

– Судя по всему, Зучетти не нужен его героин, думаю, теперь он твой.

Немо покачал головой и прорычал что-то непонятное.

– Этого тебе хватит на всю жизнь, а? Может, даже на две жизни. На твоем месте, парень, я бы просто прихватил его и испарился. Ты его заработал.

– Заткнись.

Жмурясь и моргая, не спуская глаз с Тоцци, Немо пытался всунуть свой ключ в замок. Его лицо напоминало по цвету кусок сырого мяса.

– Да, парень, похоже, ты его получил. Теперь вся эта дурь – твоя, только твоя. Не надо больше беспокоиться, где бы ее раздобыть.

– Заткнись! – завопил Немо. – Я убью тебя! – Это был дикий страшный вопль раненого животного.

– Послушай, ты ведь можешь продать лишнее, получишь кучу денег. Будешь жить, где захочешь. Купишь большой дом, хорошую машину, сколько захочешь машин. Заведешь классных телок, из тех, что любят парней с бабками. Ну, ты понимаешь, о чем я. Он твой. Немо.

– Что?

Тоцци уронил ковер к ногам Немо, на холодный черный тротуар. Немо посмотрел вниз, и пистолет обвис в его руке. Тоцци схватил его за запястье, рванул вверх, затем, ухватив за пиджак, с силой крутанул и толкнул к машине так, что тот рукой с пистолетом ударился о дверцу машины. Немо не сопротивлялся. Все произошло слишком быстро, он не мог ничего понять. Пистолет упал на землю, и Тоцци отпихнул его ногой. Немо споткнулся и полетел на ковер. Скорчившись на ковре, он обнимал его, обливая слюнями и слезами, стараясь покрепче ухватиться за предмет своих вожделений. Он совершенно потерял над собой контроль. Тоцци хотел было вытащить свою «беретту», но передумал, вспомнив ребят в окнах дома напротив. Он посмотрел на Немо и покачал головой. Да, сознание Немо было легко управляемо, даже слишком легко.

Тоцци пинком отшвырнул пистолет Немо под фургон и задумался, стоит ли надевать на него наручники, не спровоцирует ли это парней наверху. Но прежде чем он успел что-либо предпринять, раздался скрежет металла о металл, затем пронзительный визг резины об асфальт. Это черный «мерседес» пробивал себе дорогу с парковочной площадки чуть выше по Гранд-стрит, тараня машины, стоявшие спереди и сзади, сжигая резину, – взбесившийся бык в тесном загоне. Когда ему удалось наконец высвободиться, он, как сумасшедший, понесся вверх по улице.

Неожиданно Тоцци услышал рев двигателя сзади, с другого конца квартала. Он повернулся и увидел серебристый «понтиак», сорвавшийся с места, где он стоял у края тротуара, и разворачивавшийся в опасной близости от других машин. Развернувшись, «понтиак» рванулся за черным «мерседесом». Вскоре серебристая машина превратилась в расплывчатое пятно.

Тоцци нахмурился. Нет, не может быть. Ему показалось, что он увидел в этой машине Гиббонса. С Джимми Мак-Клири за рулем. Что они, черт побери, делали здесь вдвоем?

Он посмотрел, как обе машины неслись вверх по улице, затем перевел взгляд на окна дома Саламандры. Шторы были раздвинуты, и с полдюжины сицилийцев прижались носами к стеклу на третьем этаже, следя за погоней.

Глава 24

– Убери свою дерьмовую лапу с газа. Гиббонс.

– Смотри на дорогу, ублюдок, пока не сбил кого-нибудь.

Мак-Клири сидел, вдавившись в спинку сиденья, вцепившись в руль, бледный, словно картофелина, с вытаращенными глазами. Справа от него, плечом к плечу, – Гиббонс, руки которого были по-прежнему скованы наручниками. Прикусив верхнюю губу, он изо всех сил жал на акселератор. На спидометре было за семьдесят.

– Убери ногу с акселератора, вонючий козел.

– Заткнись и следуй за тем «мерседесом». И попробуй только упустить его.

– Ты спятил!

– Ты, Мак-Клири, считаешь себя крутым сыщиком? Ну так я покажу тебе, что это такое. Рули!

«Мерседес» с визгом завернул направо, на Бауэри. Гиббонс чертыхнулся и немного сбавил газ.

– Сворачивай, гони за ним!

Мак-Клири не послушался, поэтому Гиббонс обеими руками выхватил у него руль и завалился на него. Машина на большой скорости с визгом свернула за угол, чуть не задев боком такси. Запах горелой резины проник внутрь. Гиббонс выпустил руль, и Мак-Клири ничего не оставалось, как принять управление на себя. Так они и мчались, сломя голову, огибая припаркованные во втором ряду машины и минуя перепуганных пешеходов.

– Боже праведный, Гиббонс, ты кого-нибудь убьешь.

– Не дрейфь, Мак-Клири. Прежде чем кого-то убивать, убедись сначала, что он того заслуживает. А этот человек как раз тот, кого надо убить.

– Ты сошел с ума. Кто, по-твоему, в этом «мерседесе»?

– А почему он убегает? Должно быть, чувствует за собой вину. Похищение ребенка ничего хорошего ему не сулит, он прекрасно это знает.

Мак-Клири обогнул торговца каштанами, толкавшего свою тележку вдоль обочины, едва не задев его. И без того бледный, ирландец побледнел еще больше.

– Боже праведный...

– Оставь Бога в покое и следи за тем идиотом на велосипеде.

Мак-Клири немного отвернул вправо, чтобы не сбить посыльного на велосипеде, ехавшего по середине дороги, но машину занесло, и она боком ударилась о белый «кадиллак», который в это время выруливал с места стоянки. Раздался громкий глухой звук. «Понтиак» чмокнулся с «кадиллаком».

– Иисус Христос, Гиббонс! Я только что расплатился за эту машину.

– Получишь страховку. Он тоже. Рули.

– Черт возьми, ты зашел слишком далеко.

Мак-Клири сунул руку в карман и выхватил револьвер, но Гиббонс быстро перехватил его руку и направил ее вверх. Пуля пробила крышу автомобиля.

– Осторожно! – заорал Гиббонс.

Какой-то идиот выскочил на дорогу прямо перед ними. Выруливая на встречную полосу, Мак-Клири нажал на сигнал рукояткой револьвера, «понтиак» накренился и слегка, по касательной, задел городской автобус, но избежал наезда на идиота. Раздался оглушительный треск. Гиббонс выпрямился, вернул руки Мак-Клири на руль и вырвал у него револьвер.

Гиббонс закусил верхнюю губу. Для Тоцци не будет лучше, если он не ошибся. Если Огастин невиновен... Об этом даже страшно подумать.

Глаза Мак-Клири выскочили из орбит, когда он, оторвав взгляд от дороги, увидел дуло собственного револьвера, направленное на него.

– Ты, наглый лжец! Ты сказал, что у тебя бурсит. Я надел наручники спереди, чтобы не мучить тебя. Но ты наврал мне.

Гиббонс презрительно усмехнулся.

– Ты болван, Мак-Клири. Всегда им был, им и останешься.

– Гореть тебе в аду, Гиббонс.

– Я буду там не один.

Взвизгнув тормозами, «мерседес» опять свернул направо, на Кэнел-стрит, пешеходы едва успели отскочить к тротуару.

– За ним!

На сей раз Мак-Клири послушался и сам повел машину. Был час пик, машины шли бампер к бамперу, но «мерседес» не обращал на это внимания – он мчался по разделительной полосе, оттесняя машины с обеих сторон. Очумелые водители выскакивали из своих автомобилей и что-то орали вслед сбесившемуся «мерседесу».

– Вперед! – кричал Гиббонс, налегая на сигнал, когда Мак-Клири нырнул в коридор, проложенный «мерседесом».

Какой-то возмущенный парень в деловом костюме выскочил на дорогу прямо перед ними и отказался отойти. Гиббонс пригрозил ему сквозь стекло револьвером:

– В сторону, засранец! – и выстрелил вверх.

Бизнесмен спрятался за чей-то капот. Гиббонс прибавил газа, и машина дернулась, рванула вперед, прокладывая себе дорогу, подсекая покореженные крылья и дверцы автомобилей, по которым уже прошелся «мерседес».

Сам «мерседес» стал похож на помятую консервную банку. Наперерез движению он свернул на Малберри-стрит. Там тоже было полно машин, но это не остановило разъяренного черного быка. Он, словно гигантский молот, подравнивал машины справа и слева, заколачивая их в ряды припаркованных автомобилей, прокладывая себе дорогу через центр Малой Италии.

– Вперед, вперед! За ним!

Гиббонс ткнул револьвером в шею Мак-Клири, и тот больше не колебался. Гиббонс давил на газ, а Мак-Клири, с шумом и грохотом, вел машину сквозь руины, оставленные «мерседесом».

Тоцци, клянусь Богом, я убью тебя, если это окажется твоей очередной ковбойской выдумкой.

Когда они вновь оказались на Гранд-стрит, движение значительно спало. Поэтому водители легко ухитрялись убраться с дороги сумасшедшего, сидевшего в «мерседесе». По сравнению с Гранд-стрит на Малберри машин стало еще меньше. Единственным двигавшимся транспортным средством в их поле зрения был мусороуборочный грузовик, собиравший мусор в самом конце квартала. Заметив свободный путь, «мерседес» рванул к нему вверх по улице. Гиббонс прикусил верхнюю губу. Если Огастин сейчас уйдет, то он скроется на соседней улице, бросит машину и сядет в подземку, а потом заявит, что его машину угнали. Заявит что угодно. Для всех он – олицетворение честности и справедливости, американского пути развития. Ему поверят, что бы он ни сказал. Ну уж нет. На этот раз у него ничего не выйдет. Гиббонс вдавил акселератор в пол, воткнул дуло глубже в затылок Мак-Клири и прорычал ему в ухо:

– Упустишь его – убью. Клянусь Богом, я сделаю это.

– Будь же благоразумен, Катберт.

– К черту благоразумие. Я сделаю это хотя бы для того, чтобы избавить от тебя мою жену.

Мак-Клири открыл рот, но из него не вырвалось ни звука. Он обогнул последние обломки крушения и успел вовремя выправить руль, чтобы избежать столкновения с пиццерией. По Гранд-стрит они промчались на красный свет. Сердитые гудки раздавались им вслед, когда они неслись за удалявшимся «мерседесом».

– Догони его! – вопил Гиббонс. – Догони!

Из-под передних колес «мерседеса» поднимался клубами дым. Искореженные буфера, очевидно, задевали колеса, снижая скорость. Затем отлетела крышка втулки, и Гиббонс увидел, что одна шина стала спускаться. Теперь он ехал на ободке, делая бешеный крен, но сдаваться не собирался.

Гиббонс тоже не сдавался.

Они уже нагоняли «мерседес», и Гиббонс посмотрел вперед, на мусороуборщик. Как раз в это время рабочий забрасывал высохшее рождественское дерево, обсыпанное блестками, в железную пасть машины. Гиббонс, не снимая ноги с газа, выхватил руль.

– Держись! – завопил он и резко крутанул руль влево.

Теперь они мчались параллельно с «мерседесом». Гиббонс выглянул в боковое окно. Зрелище было впечатляющее. Огастин сидел, прижавшись лицом к рулю, вцепившись в него руками, прищурившись и дергаясь, зубы стиснуты так, что видны десны, белки глаз сверкают – взбесившийся дьявол, убегающий из ада на черном быке.

Гиббонс резко повернул руль вправо, и они врезались в Огастина, опрокинув его набок. Послышался оглушительный треск. Гиббонс вцепился в руль. Искры поднялись над капотом и лобовым стеклом. Раздался скрежет металла. Рабочий впереди куда-то исчез. В последнюю секунду Гиббонс повернулся на сиденье, отпустил руль и, схватив подголовники, прикрыл ими себя и Мак-Клири. Столкновение было ужасным – душераздирающий визг металла, звон разбитого стекла, взметнувшиеся над машиной клубы дыма.

Когда Гиббонс снова взглянул наверх, то увидел, что капот «понтиака» раскололся пополам от удара об угол грузовика. Черный бык уткнулся сплющенным носом в зловонное содержимое мусорки. Гиббонс выглянул через боковое окно, ожидая увидеть Огастина лежащим на руле с окровавленной головой. Но взбешенный демон неистовствовал: он стоял на заднем сиденье и пытался вылезти через окно.

И ему это удалось. Огастин вскочил на ноги и, прихрамывая и спотыкаясь, пустился наутек – быстрее, чем можно было бы ожидать от столь прилично одетого человека.

А Гиббонс даже и не пытался открыть свою дверцу – ее заклинило привалившимся к ней «мерседесом». Он ткнул Мак-Клири револьвером в ребра.

– Вылезай, Мак-Клири. Догони его. Ты же хотел ловить жуликов? Поймай хоть одного.

– Твои поганые мозги окончательно расплавились!

Гиббонс взвел курок.

– Мое умственное состояние не имеет отношения к делу. Пошевеливайся. Если Огастин сбежит, я назову тебя его сообщником.

– Ладно, ладно, иду. – Мак-Клири попытался открыть свою дверь, но ее тоже заклинило.

– Вылезай через заднюю дверь, – приказал Гиббонс.

Мак-Клири протиснулся между сиденьями и вышиб плечом заднюю дверь.

Гиббонс перегнулся через сиденье.

– Беги, Мак-Клири. Беги как черт знает кто! Если ты не схватишь его через двадцать секунд, я уложу тебя на месте. Давай!

И молись Богу, чтобы Огастин оказался виновным.

До смерти напуганный Мак-Клири кивнул. Он понимал, что Гиббонс не шутит. Вывалившись из машины, Мак-Клири припустил за Огастином. Гиббонс следил за погоней через разбитое ветровое стекло.

Жми, Мак-Клири. Огастин – слабак. Богатый шибздик. И только. Продемонстрируй ему свое этническое превосходство. Жми! Выиграй это состязание, ты, старое ирландское дерьмо.

Огастин бежал так, словно его ягодицы были приклеены одна к другой. У него был крупный шаг, но он подволакивал ноги – было видно, что он давно не бегал. Гиббонс несколько удивился. Он всегда считал, что Огастин из тех, что увлекаются бегом в кроссовках стоимостью в сотню долларов.

Мак-Клири бежал, как настоящий коп, с откинутой назад головой, выпятив грудь. Он был старше Огастина, но знал, как надо бегать, возможно, потому, что это было у него в крови. Большинство ирландцев способны на такое. Им постоянно приходится бегать в поисках оружия для ИРА. Бег у этих парней в генах. Мак-Клири в два счета решил эту задачу и остановил своего босса меньше чем в ста футах от мусороуборочной машины.

Гиббонс перебрался на заднее сиденье, вылез в окно и пошел проследить, как будет происходить задержание. Он должен быть уверен, что Мак-Клири все сделает правильно.

Когда Гиббонс подошел, оба они фыркали и отдувались уже на земле – Огастин сидел на заднице, Мак-Клири стоял на коленях.

– Задержи подозреваемого, Мак-Клири. Тебе что – нужно все объяснять?

Мак-Клири посмотрел на него снизу вверх умоляющим собачьим взглядом.

Гиббонс навел на него револьвер.

– Я сказал, задержи подозреваемого.

Мак-Клири кивнул и пополз к Огастину, который смотрел на него угрожающим взглядом. Вид у ирландца был самый беспомощный – он боялся своего босса.

– Действуй, Мак-Клири. Тебе должна быть известна процедура. Пусть он встанет к стене. Обыщи его и скажи ему о его правах. Пристегни его за руку, как положено при конвоировании. Давай кончай с этим.

Лицо Огастина подергивалось.

– Ты ко мне не прикоснешься, – сказал он, подчеркивая каждое слово и растирая при этом лицо.

Гиббонс навел на него револьвер.

– Заткнись, советник. Что бы ты сейчас ни сказал, может и, совершенно определенно, будет использовано против тебя.

– Ты рубишь дерево не по себе, Гиббонс.

– Ты оказываешь сопротивление при аресте, Огастин. Заставляешь меня форсировать события.

– Послушай, Катберт, – вмешался Мак-Клири, – разве хоть сейчас мы не можем вести себя благоразумно?

– Нет.

Поднимаясь на ноги и отряхиваясь, Огастин смотрел на закованные в наручники руки Гиббонса, державшие револьвер.

Прищурившись, он посмотрел Гиббонсу в глаза.

– Я сделаю для тебя, Гиббонс, все, что смогу, хоть это будет и нелегко. – Он с трудом выговаривал слова. – То, как ты управлял машиной, сулит тебе обвинение в создании опасной ситуации на дороге. Это неизбежно. А теперь убери револьвер, а то нам придется добавить к этому еще и попытку незаконного ареста.

Гиббонс изобразил улыбку.

– Пошел к черту, Огастин! Мак-Клири, делай свое дело.

Мак-Клири все еще боялся дотронуться до своего босса.

– Мак-Клири, я ненавижу тебя до сердечных судорог. Но мне не нравится, когда невинные придурки принимают на себя вину своих хозяев. Ты меня тоже ненавидишь, но ты знаешь, что я не вру. Твой босс в кармане у мафии. Он замешан также в похищении ребенка. Он проиграл, можешь не сомневаться. Вопрос только в одном, потянет ли он за собой и тебя.

– Не слушай этот вздор, Джимми. Он все сочинил, потому что сам завяз по уши. Он блефует.

– У тебя еще есть выбор, Мак-Клири. Или ты сейчас арестуешь Огастина, или будешь арестован вместе с ним потом. Решай.

– Он пытается одурачить тебя, Джимми. Это все уловки, чтобы выгородить его приятеля Тоцци. – Неожиданно Огастину удалось унять свою дрожь. В его голосе даже появились нотки высокомерия.

Мак-Клири переводил взгляд с одного на другого, он был смущен, его терзали сомнения. Наконец, судя по его лицу, он принял решение.

– Прошу простить меня, мистер Огастин, – произнес он, шагнув к своему боссу.

– Стой!

Огастин молниеносно сунул руку во внутренний нагрудный карман пальто.

– Стоять!

Гиббонс развернулся и направил револьвер в лицо прокурора, тот вздрогнул и выронил что-то на тротуар.

Гиббонс тут же наступил на это «что-то» ногой и ткнул Огастина стволом револьвера в скулу. Затем взглянул на оружие под своей ногой.

– Обыщи его, Мак-Клири. Спорю, у него есть еще один такой же.

Мак-Клири больше не колебался. Гиббонс еще раз взглянул на пистолет на земле. «Глок-19», пластиковый пистолет. Он так и подумал, услыхав звук удара о тротуар. Что-то не то было в этом звуке.

Мак-Клири вытаращил глаза. Точно такой же «глок» он нашел и в кармане пиджака Огастина. Два «глока».

Гиббонс облегченно вздохнул.

Слава Богу, он виновен.

– Шестизарядная парочка, Мак-Клири. – А его торжествующий взгляд говорил: ну, так кто из нас прав?

Мак-Клири стал мрачнее тучи.

– Насколько мне известно, он не левша.

Огастин побледнел, как устрица на тарелке гурмана.

– Держи его под прицелом, Катберт. – Мак-Клири достал ключи и снял с Гиббонса наручники. – Повернитесь, – велел он прокурору.

– Одну минутку, Джимми.

Но Мак-Клири больше не сомневался. Он развернул Огастина, отвел назад одну его руку, надел наручник на вторую, затем защелкнул наручник – дело сделано. Он крепко ухватился за цепь и потянул так, что Огастин даже прогнулся назад.

– На лице Гиббонса появилась крокодилья улыбочка. До чего же здорово видеть этого принца закованным в наручники.

– Вы совершаете большую ошибку, – угрожал Огастин, вертя головой и корча устрашающие гримасы.

Но никто его не слушал.

– Прекрасно сработано, Мак-Клири.

– Спасибо, Катберт.

– А не посмотреть ли нам, что там делает Тоцци?

– Обязательно посмотрим. Я изложу мистеру Огастину его права по дороге. А теперь. Том, пошли.

Он дернул за цепь и вынудил Огастина сдвинуться с места.

Гиббонс подобрал с земли «глок» и последовал за ними. Ему показалось, что теперь Мак-Клири по-настоящему счастлив. К нему вернулся его ирландский акцент. Там, в машине, он на какое-то время утратил его.

Когда они добрались, наконец, до Гранд-стрит, Гиббонс мог поклясться, что все нью-йоркское управление полиции собралось в Малой Италии. Повсюду сновали полицейские машины, копы составляли донесения о несчастных случаях, опрашивая автомобилистов по всей Малберри-стрит. Те орали, визжали и рвали на себе волосы. Еще одна группа полицейских толкалась около белого фургона, напротив ресторана «Прекрасный остров». О том, что творилось на Кэнел, можно было только догадываться. Похоже, страховым агентам сегодня предстояла веселенькая ночка.

Протиснувшись сквозь толпу зевак, они направились к фургону. Тоцци как раз давал показания какому-то чину в форме. Карлик, уже в наручниках, лежал на крыле полицейской машины, охая, стеная и слюнявя капот. Ковер был на том самом месте, куда его бросил Тоцци.

– Эй, Тоцци, я привез тебе подарок. – И Гиббонс протянул своему напарнику «глок». Кивнув в сторону Огастина в оковах, он добавил: – Можешь и его тоже забрать.

Когда полицейские увидели, кто арестован, они чуть в штаны не наложили.

– Мистер Огастин! – Сержант был так поражен, будто увидел перед собой Папу Римского.

– Это ошибка. Большая ошибка. – Лицо у Огастина было помято, глаза лихорадочно бегали. Он, как попугай, твердил о совершенной ошибке.

Тоцци подошел к Огастину и посмотрел на него сверху вниз.

– Как дела. Том? – И он быстро залез в карман Огастина.

– Что ты себе позволяешь? – Огастин все еще был на коне.

– Я кое-что ищу. Том.

– Прекратите, – распорядился сержант. – Вы отстранены от исполнения служебных обязанностей.

– Зато я при исполнении. – Гиббонс предъявил удостоверение и, посмотрев на своего напарника, сказал: – Продолжай обыск.

Сержант сделал недовольную гримасу, но спорить не стал.

– Я его уже погладил, – отозвался Мак-Клири. – Его пистолеты у нас.

– Я ищу другое.

Тоцци продолжал свои поиски, приподнимая Огастина за лацканы пальто, обшаривая все его карманы.

Огастин, казалось, был на грани помешательства: он делал жуткие гримасы, производил странные звуки, блуждающий взгляд его не мог ни на чем сосредоточиться. Сразу видно – не привык, чтобы к нему прикасались.

– Это незаконно. Офицер, я требую...

– А, вот он.

То, что Тоцци искал, лежало в боковом кармане "пиджака Огастина – клочок ковра с восточным орнаментом. Неровный кусочек размером четыре на четыре.

– Прошу прощения, – сказал Тоцци собравшимся вокруг копам и, пробравшись к фургону, принялся разворачивать ковер. – Помоги мне. Гиб.

Вдвоем они развернули на тротуаре весь ковер. Толпа шумела. Все увидели, что в одном из углов ковра вырезан маленький квадрат. В отверстие виднелась серая пластиковая прослойка. На пластике был маленький кусочек клейкой ленты. Тоцци опустился на колени и приставил вырезанный квадрат к ковру как последний фрагмент картинки-загадки.

– Ну, сукин сын, – произнес он, глядя на Огастина, – что ты на это скажешь? Подходит в точности.

– А что это за пластиковая прослойка внутри? – заинтересовался сержант. Голос у него был мрачный и грубый – по-видимому, еще один представитель клана Мак-Клири.

– Можете узнать, – ответил Тоцци.

Он отодрал клейкую ленту.

– У кого-нибудь есть нож?

Перочинный ножичек обнаружился у Мак-Клири на цепочке с ключами. Тоцци обнажил лезвие и ввел его в уже сделанный в пластике разрез. Когда он его вынул, лезвие было покрыто белой пудрой. Ветер неожиданно подхватил ее и сдул на ковер.

– Что это? – сурово спросил сержант.

– Спорю, не сахарная пудра, – ответил Тоцци.

– Мне подсунули этот клочок, – с возмущением произнес Огастин. – Этот человек пытается меня оклеветать.

Мак-Клири звякнул цепью и заставил его снова выгнуться.

– Может, не будем усугублять ситуацию, а?

– Офицер, я требую, чтобы меня освободили. Это клевета. У вас есть полномочия. Сделайте что-нибудь.

Сержант поджал губы и, обдумывая ситуацию, уставился на странную позу Огастина. Гиббонс, поймав взгляд сержанта, пожал плечами:

– Сорок килограммов. Героин. Даю слово. Если тебе не нужен орден, то мы не откажемся.

Сержант больше не колебался.

– Сверните ковер, – скомандовал он своим людям. – Заберите подозреваемого в центральное отделение. Там все выясним.

Двое полицейских подхватили Огастина под руки и повели. Сумасшедший лорд Фаунтлерой пытался бороться, но куда ему было до парней в синем.

– Успокойся, Том, я с тобой, – проговорил Мак-Клири ему на ухо. – Я не позволю, чтобы они забрали все лавры себе. – Затем он повернулся к Гиббонсу и Тоцци: – Вы идете?

Гиббонс покачал головой.

– Забирай его, он твой.

Тоцци пожал плечами.

– Официально я все еще отстранен от исполнения обязанностей. Мне хотелось бы помочь тебе, но...

– Ну, тогда пусть его голова украшает мою стену.

Огастин продолжал шуметь:

– Вы находите, что это очень смешно, Мак-Клири? Увидите, какое веселье я вам устрою. Вам всем. Вы даже не представляете, на что я способен. Вы не...

Он неожиданно остановился, его лицо побагровело. Огастин смотрел поверх толпы. Гиббонс проследил за его взглядом. В дверях многоквартирного дома стояли маленький старый человек и толстый, в прошлом веселый итальянец Зучетти и Саламандра.

– Все это ваша вина! – завопил Огастин поверх толпы, его лицо опять задергалось. – Вы не желали меня слушать. Тупой, неповоротливый крестьянский ум – вот ваша проблема. Вы сами все разрушили. Все было так хорошо задумано, но вы все сорвали. Вы просто грязные крестьяне. Вы не достойны меня.

Огастин все еще кричал, когда копы подтащили его к полицейскому фургону и запихнули в него головой вперед. Гиббонс задумался, для чего он открыто признал свою связь с сицилийцами? Нервы не выдержали или он уже начал строить свою защиту как душевнобольного? Об Огастине ничего нельзя сказать заранее. Этот ублюдок чертовски умен.

Молодой полицейский пробрался сквозь толпу, неся над головой моток клейкой ленты. Он передал его другому полицейскому. Тот встал на колени и заклеил прорезь в сером пластике, чтобы не потерять вещественное доказательство. Вдвоем они свернули ковер, взвалили его на плечи и унесли. От всего этого шума и неразберихи Гранд-стрит на время стала похожа на турецкий базар.

Гиббонс посмотрел на здание, откуда Зучетти с Саламандрой мрачно взирали на то, как уплывали ихвосемьдесят миллионов. Толстяк склонился к боссу и прошептал ему что-то на ухо. Старик выпятил нижнюю губу, пожал плечами и покачал головой. Затем они оба скрылись в доме. Гиббонс посмотрел наверх: кто-то опускал штору в одном из окон на третьем этаже. На телефонном столбе как раз напротив этого окна мерцала и, как сумасшедшая, раскачивалась на ветру огромная серебряная гирлянда из больших конфет.

Глава 25

«...Сейчас мы на Таймс-сквер. Здесь холодно и неуютно. Осталось ровно шестнадцать минут до полуночи, когда большое красное яблоко, которое вы видите на экранах своих телевизоров, упадет, возвестив начало Нового года».

На экране вновь появился Дик Кларк с микрофоном в руке. Он вел репортаж с одной из крыш на Таймс-сквер. Видно было, что он чертовски замерз.

– Мне никогда не нравился этот парень, – сказал Гиббонс, протягивая Тоцци свежее пиво.

Тоцци уселся рядом с ним на кушетке.

– Почему?

– Не знаю. Просто я никогда его не любил. Что в нем такого особенного? По-моему, он бездарь.

– Он – продюсер, он сам открывает таланты. Поэтому-то так и разбогател, – сказал Тоцци, потягивая пиво из бутылки.

– Ну и что? Поэтому я и обязан на него смотреть?

– А от меня-то ты чего хочешь? Перемени канал. Тебе нужен Гай Ломбарде с его «Ройял Кэнэдианс»?

– Гай Ломбарде умер.

– О, мне очень жаль.

Тоцци, сидя со своей бутылкой пива, явно насмехался над ним. Гиббонс знал, он считает его динозавром. Он думает, что таким «старикам», как Гиббонс, должны нравиться Гай Ломбардо и Лоурэнс Уэлк, эта муть. Эти беби-бумеры,[8]к которым принадлежал Тоцци, считали свое поколение избранным. К тем, кто родился до них, они относились как к каким-то мастодонтам, а те, кто появился на свет после них, вообще считались чем-то несущественным – подстрочное примечание в книге жизни, не более того. Гиббонс решил не реагировать на этого засранца и продолжал потягивать свое пиво. Был канун Нового года, они сидели у Лесли Хэллоран, и ему не хотелось устраивать здесь перебранку. Не время и не место.

Тоцци устроился поудобнее и взял пульт дистанционного управления.

– Ты когда-нибудь смотрел местную программу. Гиб?

– Тебе что, нужны неприятности сегодня вечером?

– Нет, просто я подумал, почему бы не показать тебе, что происходит в мире.

– По сравнению с тобой я знаю черт знает как много.

– Чего ты злишься, Гиб? Ведь сегодня – Новый год.

– Однако ты стал рассудительным. Ты не был таким, когда тебя отстранили от исполнения обязанностей.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я был отстранен по собственной вине? Я не просил Огастина подставлять меня.

– Конечно нет, ты сам удачно подставился. Ты со своим длинным языком стал удобной мишенью.

– О чем ты говоришь? Удобная мишень? Да если бы не я, Огастин до сих пор сидел бы в своем кресле, обделывая свои мелкие делишки с сицилийцами. Да только благодаря мне ему не удалось улизнуть с тем дерьмом. Теперь его ждут тяжелые времена. Очень тяжелые.

– Да вовсе и не благодаря тебе.

– Послушай, а кто нашел героин? Кто сохранил его, чтобы он сгорел вместе с ним?

Гиббонс выпрямился и уставился на него.

– Минуточку, минуточку... Ты нашел героин? Как бы не так. Это я вычислил, что он спрятан в ковре, и сказал тебе об этом.

– Да, но кто рисковал своей башкой?

– Опять вы спорите? – Лесли и Лоррейн вернулись из кухни с бутылкой шампанского и четырьмя высокими узкими бокалами.

– Они рее время нападают друг на друга, – устало сказала Лоррейн. – Удивительно, как они еще не убили друг друга.

Тоцци покачал головой.

– Ты не понимаешь, Лоррейн, и никогда не понимала. Разве это схватка? Если бы мы на самом деле дрались, ты бы об этом узнала.

– Конечно, потому что выиграл бы я, – парировал Гиббонс.

– Черта с два.

– Послушай, Тоц, ты выпутался только потому, что я сорвал их планы и спас твою задницу, но ты никак не хочешь признать это.

Тоцци выпрямился и склонился к лицу Гиббонса.

– Похоже, ты на самом деле хочешь подраться, Гиб.

Лоррейн плюхнулась между ними.

– Дело зашло слишком далеко, их надо разделить, – пояснила она Лесли. – Они как дети.

Лесли рассмеялась. Это был первый непринужденный смех, который Гиббонс услышал от нее со времени случившегося на Гранд-стрит: Она была нервной и напряженной весь вечер, слишком много улыбалась и изо всех сил старалась выглядеть естественно. На ее долю выпало тяжелое испытание, и для нее оно еще не закончилось. Патрицию мучили кошмары, она просыпалась среди ночи, плакала и шла искать маму. Лесли водила девочку к врачу, но тот сказал, что они еще легко отделались, травма могла быть намного серьезнее. К счастью, Немо, похитив ее, дал ей какое-то снотворное для детей – они нашли пузырек в машине – и Патриция почти все время спала. Хотя неизвестно, подумал Гиббонс, как бы она реагировала на нотрдамского горбуна, случись ей увидеть этот фильм в программе для полуночников.

Лесли налила два бокала шампанского и, передав один Лоррейн, подсела к Тоцци, взяла его за руку. Когда Гиббонс впервые увидел Лесли, она ему не особенно понравилась, но оказалось, что она совсем ничего. Как и у большинства людей, ее агрессивность была всего лишь прикрытием некоторой ее неуверенности в себе. Пожалуй, сейчас она и выглядела лучше. Она была невысокого роста. Гиббонс никогда не обращал особого внимания на таких женщин, но Лесли была исключением – красивая, в высшей степени элегантная женщина. Слишком хороша для Тоцци.

Затем он перевел взгляд на Лоррейн, смотревшую на Дика Кларка на экране. С этими гребнями в длинных черных волосах она была сегодня просто великолепна. Он никогда раньше не видел ее в этом изящном платье, хотя, когда они сегодня вечером одевались, она и уверяла его, что носит его уже не первый год. Лоррейн сидела, демонстрируя свои ноги, положив их одну на другую и притопывая под кофейным столиком высоким каблучком. Да, она смотрелась просто замечательно. Мало кому из женщин удается так выглядеть в сорок один. Немногие выглядят так и в двадцать девять. Не верится, что она родственница Тоцци. Слишком шикарна по сравнению с ним. Должно быть, они нашли его в мусорном ящике, плывущем по реке.

– Ты ведь так не считаешь, правда. Гиб? – Тоцци наклонился к нему через Лоррейн.

– Что – не считаю?

– Что это именно твоя заслуга.

– Очень даже считаю.

– Пошел вон.

Лоррейн локтем задвинула своего кузена на место.

– Вы, оба, прекратите, наконец. Если хотите знать, что я думаю, так вот: вы злитесь потому, что упустили Зучетти.

– Но Зучетти никогда не дотрагивался до ковра, – начал оправдываться Тоцци, – мы не можем привязать его к этому делу. Он всегда держался в стороне от операций с наркотиками. Так поступают все крупные дельцы.

– Да, но он крупная рыба. Он нужен вам, чтобы перекрыть поступление героина. Не так ли?

– Ты абсолютно права, Лоррейн. Но у нас нет улик, чтобы выдвинуть против него обвинение.

Лесли поставила бокал на кофейный столик.

– Мне немного неловко так говорить, я понимаю, что не должна этого чувствовать, но в глубине души я не питаю неприязни к Зучетти. Ведь он спас Патрицию.

– Да, со старомодными парнями из мафии иногда случаются забавные вещи, – сказал Тоцци. – В отличие от нынешнего поколения – сопляка вроде Немо – старики действительно «люди чести». У них есть свод правил, по которым они, похоже, и живут.

– Тоцци, ты насмотрелся всякой чепухи вроде «Крестного отца». В этих людях нет никакого благородства. По сути своей – это подлые и безнравственные типы.

– Я не согласен с тобой, Гиб.

– Потому, что ты – идиот.

Тоцци отмахнулся от него.

– Ты веришь только в то, во что хочешь верить, твердолобый ты болван.

– А что же теперь будет с процессом Фигаро? – вмешалась Лоррейн. – Я знаю, что судья объявил о его прекращении, так как Огастин оказался замешанным в дела сицилийцев, но означает ли это окончание процесса?

Гиббонс облокотился на спинку кушетки и покачал головой.

– Процесс собираются возобновить, но с участием двух новых обвиняемых – Немо и Огастина. А также с новыми уликами – ковром, нашпигованным сорока килограммами героина.

– Но одного участника процесса они недосчитаются, – произнесла Лесли. – Меня. Я сообщила мистеру Саламандре, что ему придется поискать другого адвоката.

Гиббонс расплылся в улыбке – она нравилась ему все больше.

– Как ты думаешь, ему и во второй раз удастся выкрутиться? – спросил Тоцци.

– Сейчас он в значительно худшем положении, потому что Огастин доставил ковер по его адресу. С другой стороны, на этот раз он значительно больше склонен к переговорам о признании вины по наименьшему из предъявленных обвинений. Я подозреваю, что он даст показания против Огастина в обмен на смягчение наказания. Прокуратура США наверняка на это пойдет. Огастин – единственный, кого они хотели бы вздернуть, чтобы продемонстрировать общественности, что они не щадят своих сил. Саламандра же – всего лишь очередной жирный гангстер, не лучше и не хуже тех, кто появляется на страницах газет каждые пару месяцев. О таких, как он, люди быстро забывают, но Огастин – звезда, падший ангел. Он должен быть наказан. К сожалению. Саламандра может отделаться сравнительно легким приговором, если согласится дать показания против Огастина. Я не очень удивлюсь, если ему вообще не придется сидеть.

– Ублюдок. – Гиббонс поднес бутылку к губам. – А что с Немо?

– С этой тварью? – В голосе Лесли послышалось презрение при упоминании похитителя ее дочери. – Я слышала, он фонтанирует, как огнетушитель. Отвечает на все вопросы обвинения, рассказывает все, что они хотят услышать про Огастина: как Огастин признался ему в убийстве Джордано, Марти Блюма и двух агентов. Как он познакомил Огастина с Зучетти и Саламандрой на какой-то ферме, в Сицилии, как Огастин вынудил его похитить Патрицию. – Она на секунду замолчала: в ней бушевала ярость. – Он тоже может сравнительно легко отделаться, потому что дает показания против Огастина. Я даже слышала, что он рассказал об участии Огастина в своего рода ритуальном убийстве во время той встречи на ферме. Вероятно, сицилийцы хотели, чтобы Огастин проявил себя, и заставили его удавить какого-то итальянского судью, которого они похитили. Теперь итальянские власти настаивают на выдаче Огастина для предания его суду за это убийство. – Лесли передернуло от гнева и отвращения. – Немо, по-видимому, предстанет в качестве несчастной жертвы своей пагубной страсти к наркотикам. Этот недоносок, вероятно, выкрутится.

– Ну уж нет, – произнес Тоцци. – Ты знаешь, похищение детей подпадает под категорию федеральных преступлений. ФБР возбудило против него отдельное дело. Может быть, ему удастся избежать наказания по делу о наркотиках, но он получит свое за похищение ребенка. На этот счет можешь не беспокоиться.

Лоррейн нахмурилась.

– А ты серьезно считаешь, что Огастин попадет в тюрьму? Такие, как он, не сидят в тюрьмах. Возможно, в каком-нибудь заведении типа загородного клуба, но только не в настоящей тюрьме.

Гиббонс покачал головой.

– В загородные клубы попадают парни с Уолл-Стрит, «белые воротнички». Огастин же проходит по делу об убийстве. Может, он и выпендривается, сидя в своем шикарном особняке с серебряным чайным сервизом на стеклянном кофейном столике и рассказывая Барбаре Уолтерс, что все это – нелепое извращение закона и не более того, но, поверь мне, ему крышка. И все самоуверенные заявления, которые он раздает налево и направо, ему не помогут. Специалисты по баллистике изучили пули, найденные в доме дяди Пита, и сравнили их с двумя «глоками», отобранными у него при аресте. Ну и вот что я могу сказать по этому поводу: пора ему привыкать пользоваться туалетом без стульчака, именно так ему предстоит это делать всю оставшуюся жизнь. – Гиббонс взглянул на экран телевизора – на большое, ярко освещенное яблоко на Таймс-сквер. – Да, старина Том будет смотреть, как Дик Кларк возвещает о начале нового столетия, из своей камеры. И в новом столетии, и еще долго-долго.

– А что будет с Джимми? Ему предъявят какие-либо обвинения? Он же был подручным Огастина?

Когда Лоррейн упомянула это имя – «Джимми», Гиббонс по обыкновению скрипнул зубами.

Тоцци убрал нож с кофейного столика.

– Мак-Клири? Он был всего лишь одним из верных оруженосцев Огастина и выполнял все, что тот ему приказывал. Но Огастин никогда не поручал ему ничего противозаконного.

– Даже если бы Огастин и приказал ему что-нибудь такое, этот тупой ирландец ни за что бы ни о чем не догадался.

– Может быть, пора прекратить этот разговор? – Лоррейн сердито покосилась на него.

Гиббонс невозмутимо потягивал пиво. Какого дьявола? Почему она защищает его?

– Позволь, я кое-что тебе скажу, Лоррейн. Если бы не я, Мак-Клири предстал бы перед судом вместе со своим боссом. То, что он фотографировал Тоцци на Гранд-стрит с целью опорочить его, делает Мак-Клири сообщником Огастина. Я прав, Тоцци?

– Абсолютно.

– Но по доброте душевной, – продолжил Гиббонс, – я позволил ему схватить Огастина и арестовать его. Я нацепил на него орден и дал возможность стать героем. Это и спасло его задницу. Я помог ему избежать скамьи подсудимых, хотя терпеть не могу этого парня. Ты теперь понимаешь, кто настоящий гуманист? И нечего делать гримасы. Сначала узнай, что к чему.

Лоррейн опять состроила гримасу. Ну почему? Неужели он надоел ей и она мечтает об этом ничтожестве Мак-Клири с его гребаной ирландской поэзией?

По телевизору нарастал гул толпы. Дик Кларк в наушниках что-то вопил в микрофон толпе идиотов, собравшихся на Таймс-сквер. Камера еще раз выхватила большое красное яблоко на столбе, и начался обратный отсчет времени. «Десять, девять, восемь... – Лоррейн быстро забрала у Гиббонса бутылку с пивом и сунула ему в руки бокал, – три, два, один... Счастливого Нового года».

Они чокнулись и выпили, и вдруг как-то неожиданно Тоцци и Лесли оказались в объятиях друг друга. Гиббонс попытался обнять свою жену, но она сначала косо на него посмотрела и только потом позволила себя поцеловать – нежным супружеским поцелуем. Он знал, она думала о Мак-Клири. Ну и дерьмовое начало нового года!

– Эй, Гиб, с Новым годом! – Тоцци протянул ему руку.

Гиббонс крепко пожал ее.

– С Новым годом, чертов ты сукин сын!

Лоррейн и Лесли обнимались, перегнувшись через спину Тоцци.

Гиббонса охватили сомнения, как ему вести себя с Лесли? Просто пожать ей руку? Но в это время Лесли сама встала, обогнула кушетку и подошла к нему. Она присела на краешек, рядом с ним, и слегка улыбнулась, как будто знала, о чем он думает. Затем положила руку ему на плечо и крепко его обняла.

– С Новым годом, крутой парень.

– И вас тоже, советник.

Он тоже обнял ее, при этом его рука чуть ли не полностью покрыла ее спину, такой она была маленькой. Но у нее все было на месте.

– Извините, мне надо на минуточку отлучиться, – сказала Лесли. – Пойду взгляну на Патрицию.

Когда она вышла, Тоцци склонился к уху Гиббонса.

– Она все еще нервничает. Мне кажется, она не пускает ее одну даже в ванную.

– Но разве можно осуждать ее за это? – Лоррейн косо посмотрела на Тоцци.

– Конечно же нет. Именно поэтому я и ошиваюсь здесь – чтобы она чувствовала себя спокойнее.

На этот раз Гиббонс посмотрел на него косо. Кому, черт возьми, он вешает лапшу на уши?

Лоррейн поднялась, поставила свой бокал и потянулась.

– Ну что, пора отчаливать? – спросил ее Гиббонс.

Она кивнула.

– Пожалуй, я что-то устала.

Гиббонс наблюдал, как она собрала пустые бутылки из-под пива и бокалы со столика и отнесла их на кухню.

Устала? Да, конечно. Не то что в добрые старые времена.

– Подбросить тебя домой? – спросил он у Тоцци.

– Нет, спасибо. Сегодня я останусь здесь.

Гиббонс покачал головой.

– Я так и знал – рано или поздно этим кончится. С тобой по-другому не бывает.

Счастливчик.

– Знаешь что, Гиббонс? Ты превратился в грязного старикашку. Я же тебе сказал: Лесли все еще боится оставаться одна, и я стараюсь помочь ей, убедить, что страшные карлики не каждую ночь будут залезать в ее окна.

– Ну-ну... Расскажи это еще кому-нибудь.

– Клянусь Иисусом на могиле моего дядюшки. Я сплю на кушетке.

– А где же тогда спит она?

Тоцци не смог сдержать хитрой улыбочки.

Гиббонс ухмыльнулся и покачал головой.

Лесли вернулась одновременно с Лоррейн – с малышкой все в порядке. Она была такой счастливой и спокойной, что Гиббонс подумал: возможно, Тоцци говорит правду – она на самом деле боялась бандитов, которые могут залезть в окно.

Гиббонс и Тоцци встали с кушетки и медленно направились к дверям, как это обычно бывает, когда прощание затягивается. Лесли уже держала их пальто, но тут Лоррейн потребовалось что-то ей сказать – еще одна загадочная женская особенность, которой Гиббонс не мог понять. Если им нужно что-то сказать друг другу, то почему не сделать этого раньше? Они шли к этому разговору целых пять часов! О, Иисус.

Наконец все распрощались, и дверь закрылась. Они с Лоррейн направились к лифту.

– Замечательный вечер, – сказала она.

– Да, пожалуй.

Он нажал кнопку вызова лифта, уголком глаза следя за ее лицом. Он думал о Тоцци и Лесли на кушетке.

– Что случилось? – неожиданно спросила она.

– Ничего.

– Почему ты так смотришь на меня?

– Как «так»?

Она подозрительно покосилась на него. Ну прямо настоящий супружеский взгляд.

Он повернулся, посмотрел ей в глаза, поколебался мгновение и затем решился:

Трилистник зелен.

Ирландский портер – крепок,

Я люблю тебя

Больше всего на свете.

– Что?

– Ирландская поэзия. Ты говорила, что тебе нравится ирландская поэзия.

– Ты пьян.

– Ничуть. Ты говорила, тебе нравится, как Джимми Мак-Клири читает ирландские стишки. Вот я и сочинил для тебя ирландское стихотворение. Ну, как оно?

– Так ты думаешь, что я неравнодушна к Джимми?

– Гм... не совсем так. Но ты же сама говорила, что он тебе нравится или что ты к нему привыкла, что-то в этом роде.

Слезы заблестели в ее глазах, и она улыбнулась.

– Гиббонс, – выдохнула она.

– Не то чтобы я ревновал или что-то такое. Просто мне показалось, что ты испытываешь к нему некоторую нежность. Вот я и решил, почему бы и мне не стать чуть-чуть нежнее. Возможно, ты считаешь меня слишком грубым. Вполне возможно.

Она опять вздохнула.

– Ты прав. Я действительно думаю, что Джимми Мак-Клири довольно мил. – Она обняла его за талию. – Но какое это имеет значение, если у тебя в руках уже есть нечто – истинная, надежная материя?

Он подозрительно взглянул на нее, но тут же взял себя в руки, подумав, что становится похож на старого, занудного мужа.

– С Новым годом, зануда ты моя. – Она притянула его к себе и поцеловала, по-настоящему поцеловала.

Дверь квартиры Лесли открылась, и из нее высунулась голова Тоцци.

– Эй, Гиб?

Гиббонс оторвался от губ Лоррейн и вызверился:

– Ну, чего тебе?

– О, не важно, так, пустяки.

Дверь закрылась. Гиббонс просунул руки под пальто Лоррейн и крепко обнял ее за талию, продолжая начатый поцелуй. Пришел лифт, открылись двери, лифт подождал их и ушел. Они были слишком заняты. Гиббонс целовал свою жену, и на лице его играла крокодилья улыбка, пальцы пробегали по ткани изящного платья, по спине, ощущая истинную материю. До чего же приятно обнимать высокую женщину, думал он.

Энтони Бруно Психопат

Глава 1

На душе у Сабатини Мистретты было муторно. Он сидел у Сил, сестры Сола Иммордино, и пил отвратительный кофе, заедая его печеньем. Только накануне он дал согласие на смертный приговор ее брату. В довершение ко всему Сил — монахиня. Старый дон мафии плотно сжал губы. Черт знает что.

Он взял еще одно печенье с тарелки, ненадежно стоящей на подлокотнике дивана. Вкусное, только есть так много не следовало бы. Но ведь нужно же чем-то перебить вкус приготовленного Сил кофе.

— Налью вам еще, мистер Мистретта?

Сил наклонила голову набок и смиренно улыбнулась, ее большие очки блеснули.

Мистретта приложил руку к животу и скорчил гримасу.

— Нет, Сил, спасибо. Я и так не смогу уснуть до утра.

— А тебе, Джерри?

Джерри Релла, шофер и телохранитель Мистретты, пожал плечами и кивнул:

— Налей, Сил. Полчашечки.

На его грубоватом, внушающем доверие лице появилась любезная улыбка. Взгляд блестящих голубых глаз излучал доброту. Он вообще был добрым человеком, пока его не задевали за живое.

Встав с противоположного дивана, Сил взяла у Джерри блюдце с чашкой.

— Сейчас.

Она повернулась и плавной поступью отправилась на кухню в задней части дома — старого особняка, превращенного в приют Марии Магдалины для матерей-одиночек.

Мистретта поднял взгляд к потолку, пятнистому от сырости. Крыша прохудилась. И весь дом пришел в плачевное состояние. Мебель в гостиной годится только на свалку. Его удивляло, что Сил не просит денег. Раньше она при каждой встрече донимала его этой просьбой, хотя неизменно встречала отказ. Он отвечал ей, что денег у церкви много. Например в Ватикане. Чего стоит взять оттуда немного золота и вложить в приют. Однако Сил упряма, как ее братец. Не желает обращаться за деньгами в епархию. Заявила, что хочет оставаться независимой. Поэтому ей и несчастным девчонкам с младенцами приходится жить в этой развалюхе на окраине Джерси-Сити. Но теперь у Мистретты было муторно на душе, брат Сил обречен на смерть и все такое прочее. Может, дать ей парочку тысяч. Хотя бы на ремонт крыши.

Джерри, сидящий на третьем диване, протянул руку и взял печенье. Под взглядом Мистретты впился в него зубами, обсыпав сахарной пудрой лацкан пиджака. Мистретта подумал, не ему ли заказано убрать Сола. Джерри не раз брался за такую работу, пока не стал телохранителем. Стрелять он умеет.

Кто знает? Для этой работы могли выбрать и Джерри. Хорошо, если так, но Мистретта решил держаться в стороне. Ему стали надоедать все эти дрязги. Повседневные заботы он готов предоставить другим. Однако если Сола Иммордино уберет Джерри, у него установятся добрые отношения с Джуси Вакарини, и, когда некоторые обязанности дона перейдут к Джуси, он позаботится о парне. Это хорошо. Если, конечно, работа заказана Джерри.

Мистретта поглядел на Джерри, стряхивающего с лацкана сахарную пудру. Отличный парень, прекрасно ладит со всеми. Однако близкими друзьями они с Солом никогда не были, и если Джерри появится в психушке, Сол догадается зачем. Может, это дело поручено и не ему.

Дон задумался. Возможно, исполнителем будет сын Бартоло, Фрэнк-младший. Отчаянный сукин сын и почти такой же здоровяк, как Сол. Неплохой способ для парня завоевать уважение в семье. Правда, умом Фрэнк-младший не блещет. Возможно, он сумеет проникнуть к Солу под видом пациента. Парень он решительный и за эту работу возьмется.

Потом есть еще Джой д'Амико с большой уродливой бородавкой на носу. Мистретта недоумевал, почему парень не обратится к врачу и не уберет эту штуку. Работник д'Амико неплохой, но подлиза. Как только Сола не станет, начнет подмазываться к новому дону, ругать покойного, все рассказывать об остальных ребятах в команде. Уродливый гаденыш, он уберет Иммордино уже хотя бы для того, чтобы подольститься к Бартоло.

Сил вернулась в гостиную, неся Джерри кофе. Казалось, она плывет, словно призрак, потому что ног под длинной рясой не было видно. Поставив чашку на край стола, села и сложила на коленях руки, мило улыбаясь безо всякой причины. Мистретта решил, что она собирается опять попросить денег. И когда он ответит — да, шлепнется от удивления в обморок.

— Мистер Мистретта, у меня есть для вас небольшой сюрприз.

Дон приподнял кустистые брови:

— Вот как?

С ее лица не сходила странная легкая улыбка.

— В подвале.

Мистретта наморщил лоб и подергал кожу под нижней челюстью.

— В подвале?

Улыбка Сил стала еще шире.

— Да.

Дон поглядел на Джерри, тот, потягивая кофе, пожал плечами.

— Сил, что там?

— Не могу сказать. Секрет.

Стекла ее очков блестели. Мистретта пожалел, что за ними не разглядеть глаз.

Она поднялась и указала на дверь под лестницей, ведущую в подвал. Мистретта посмотрел через плечо на окна, выходящие на темную улицу. Дрянной район. Голос повышать нельзя, мало ли кто может оказаться поблизости.

— Сил, почему не хочешь сказать, что там? В подвале небось полно тараканов, я их терпеть не могу.

— Тараканов нет. Уверяю.

Она продолжала улыбаться, словно Пресвятая Дева только что спустилась к ней и отмочила шутку.

Джерри, опершись локтями о колени, ждал, когда дон решит, как поступить.

Мистретта пожал плечами:

— Ладно, спустимся, посмотрим, что там у тебя.

Встав с дивана, он сморщился от боли в коленях. Артрит. Старость не радость. Джерри последовал за ним к подвальной двери. Мистретта решил, что, должно быть, девчонки, живущие здесь, что-то смастерили. Когда он приезжал сюда прошлый раз, одна из этих беременных дурочек подарила ему сделанную собственными руками кормушку для птиц. Сил пыталась разжиться деньгами, заставляя своих соплячек делать кормушки. А сколько кормушек продашь в этом районе? Люди не хотят здесь жить, а птицы и подавно. Сил неплохая девушка, но именно она в семье Иммордино действительно сумасшедшая.

Джерри открыл дверь и стал спускаться. Мистретта ждал, что за ним последует Сил, но та снова отправилась на кухню.

— Сил, ты куда? Как я понял, ты приготовила для нас сюрприз.

Она оглянулась.

— Вы найдете его внизу. — Пожала плечами, брови поднялись над оправой больших очков. Продолжая улыбаться, закусила нижнюю губу. — Нужно выключить чайник. Я снова готовлю себе чай.

И, трепеща черным одеянием, скрылась в дверном проеме.

Мистретта, вздохнув, поглядел на Джерри и постукал себя по виску.

— Джер, у нее и наверху свет не всегда горит. Спускайся. Посмотрим, что она заставила мастерить девок на сей раз.

Джерри кивнул и щелкнул выключателем на стене. У спуска в подвал вспыхнула тусклая лампочка без абажура. Должно быть, двадцать пять ватт. У Мистретты вновь стало муторно на душе. Сил старается экономить на чем только возможно.

Спускаясь по узкой лестнице, Джерри слегка опирался ладонью о стену. Внизу горел свет, до Мистретты доносились звуки телевизора. Похоже, шла игорная передача по седьмому каналу, та, где блондинка открывает буквы — как там она называется?

«Колесо фортуны».

Мистретта зашагал вниз, грузно опираясь о перила. И скрипел при этом зубами. От ходьбы по лестницам у него сильно болели колени.

— Джер, так что же у нее там? Скажи, чтобы мне не спускаться до конца.

Джерри уже почти достиг подножия лестницы.

— Я ничего не вижу, мистер Мис...

Пфиттт, пфиттт!

Сойдя с последней ступеньки, Джерри развернулся и стал падать, как срубленное дерево. Одна рука его осталась за бортом пиджака, где он носил пистолет, другая — на лацкане. Он грохнулся боком, сильно, будто говяжья туша на стол.

— Джер!

Грудь Мистретты часто вздымалась. Он нагнулся и увидел, что телохранитель распростерся на черно-белых квадратах линолеума. Его голубые блестящие глаза остекленели. Он был совершенно неподвижен, лишь по рубашке расползалось кровавое пятно.

— Как поживаете, мистер Мистретта?

Старый дон вздрогнул:

— Кто там?

Он пристально вгляделся в тускло освещенное помещение. Но оттуда слышался только голос. Стиснул челюсти, потому что боль в коленях стала невыносимой.

— Вы уже забыли меня? А ведь не прошло и двух лет. Почему не спускаетесь? Потолкуем кое о чем, возобновим знакомство.

Мистретта разглядел длинный ствол, торчащий из полумрака у нижней ступеньки. Пистолет с глушителем. Проклятая штука смотрела ему прямо в глаз. Старик поморщился. Колени схватило так, что он не мог даже выпрямиться. Не мог побежать наверх ради спасения жизни, будь на это хоть какая-нибудь надежда.

— Спускайся, Мистретта. Вспомним прежние времени. Давай-давай.

Мистретта с усилием шагнул на следующую ступеньку. Теперь он разглядел лицо за этим чертовым пистолетом. И не поверил своим глазам. Внизу стоял Сол Иммордино, брат Сил.

— Что ты делаешь здесь, черт возьми? Тебе положено находиться в психушке!

Здоровенный детина лишь пожал плечами и улыбнулся совсем как его сестра. Мистретта обернулся и глянул наверх.

— Заманила в ловушку, черт возьми. А еще монахиня. Праведница.

Сол покачал крупной головой, его мясистые щеки затряслись.

— Сил не заманивала. Я сказал ей, что хочу удивить тебя. А она верит всему, что я говорю. Она до сих пор считает, что мы независимые бизнесмены. Я велел ей пригласить тебя сюда, так как знал, что ты будешь рад повидаться, Мистретта. Разве не так?

От гнева Мистретта не мог выдавить ни слова. Сол, видимо, прятался под лестницей, дожидаясь, когда он и Джерри спустятся. Похоже, этот скот со дня их последней встречи растолстел еще больше. Весит, должно быть, не меньше двухсот семидесяти фунтов. При росте шесть футов пять дюймов. Здоровенный мешок дерьма.

Старый дон злобно глянул в дуло пистолета:

— Сол, как ты, черт возьми, выбрался из психушки? Вступил в сделку с властями? И будешь стучать на меня, так?

Иммордино оттопырил нижнюю губу и потряс головой:

— Спускайся. Поговорим.

— Пошел знаешь куда?

Мистретта услышал наверху шаги.

— Как там у вас, все в порядке?

Голос принадлежал Сил.

— Н...

Глушитель воткнулся ему в рот, ударясь о передние зубы, и прижался к зеву. Привкус смазки металла был еще противнее, чем кофе Сил, и Мистретта ощутил рвотную спазму.

— Все отлично, Сил, — ответил ей брат. — Ложись спать.

— Ладно, Сол. Доброй ночи, мистер Мистретта. Доброй ночи, Джерри.

Сол широко усмехнулся:

— Доброй ночи.

Дверь наверху закрылась.

Усмешка Сола стала злобной.

— Я же просил тебя спуститься с этих чертовых ступенек. Чего ждешь?

Мистретта отвел голову, чтобы ствол вышел изо рта. Понимает этот тип, с кем он говорит? Полез пальцем в рот.

— Ты сломал мне зуб, скотина.

— А ты упек меня в психушку на полтора года. Ну как, будем считать, что мы в расчете?

— Ты не понимаешь, Сол.

— Еще как понимаю. Ты одобрил решение Джуси и Бартоло убрать меня.

Сердце Мистретты заколотилось еще сильней.

— Чушь. Кто тебе наплел?

— Не важно кто. И я знаю, что это не чушь.

— Ты совсем запутался, Сол. Ты ничего не понимаешь.

— Я понимаю, что ты отдал мою команду Бартоло и позволил присвоить кучу денег, которые по праву мои, на них я мог бы нанять хорошего адвоката.

— Сол, ты же знаешь эти дела. Как поступить с деньгами, зависело от Бартоло.

— Мог бы заставить его. Или ты уже не дон?

— Не серди меня. Ты знаешь, что я дон.

— Только толку от тебя мало. Не заботишься о своих людях. Я столько сделал для тебя, а когда попал в переплет, ты забыл обо мне.

— Я никогда не забывал о тебе, Сол.

— Но никогда ничего не сделал для меня! — выкрикнул Сол. Злобно сверкнул на Мистретту глазами, потом оглянулся через плечо. — Чарльз, сделай звук погромче. Не хочу, чтобы слышала сестра.

И тут Мистретта заметил в отсветах от телевизионного экрана еще двоих — негра, здоровенного, хотя и не такого, как Иммордино, и белого, который съежился на изодранном диване, вперясь в маленький черно-белый телевизор, стоящий на пластиковом ящике из-под молока. Тощий, бледный, с длинными волосами на темени, но выбритыми возле ушей. Он что-то бормотал под нос, подергиваясь и раскачиваясь взад-вперед, взгляд его был неотрывно устремлен на экран. Всякий раз, когда он дергался, глаза его на секунду закатывались.

— Эй, Мистретта! Кажется, я велел тебе спуститься.

Дон глянул ему в глаза:

— Это же дом твоей сестры. Святое место. Как ты можешь осквернять его таким делом?

— Забудь о моей сестре. Она ничего не знает. И с каких это пор ты беспокоишься о ней? Она много лет выпрашивала у тебя небольшое пожертвование на этот дом, а ты всегда отказывал. Говорил — попроси у Папы Римского.

— Ты говорил ей то же самое, Сол. И ни разу не дал ни... — Мистретта скорчил гримасу. Должно быть, нерв треснувшего переднего зуба обнажился, потому что холодный воздух вызывал в нем жуткую боль. — Ну, так в чем твоя проблема, Сол? Скажи. Может, я смогу сделать, что нужно.

Глаза Сола превратились в щелки, губы растянулись в злобной усмешке.

— Знаешь, Мистретта, меня смех берет. Говоришь, сделаешь, что мне нужно? Чушь. У тебя уже нет власти.

— Ты сам не знаешь, что говоришь.

— Вот как? Бартоло тебя не слушает. Он теперь подчиняется Джуси Вакарини.

— Джуси?

— Да. Большинство капо слушают его. В последнее время делами заправляет он, потому что тебе стало на все наплевать. Джуси вполне может стать доном. Он только ждет твоей смерти, чтобы принять этот титул.

— Ты сам не знаешь, что говоришь, — тупо повторил Мистретта.

— Я знаю, что говорю. Знаю, что Бартоло должен мне четыреста тысяч, и, что бы ты ни обещал, ты не заставишь его отдать их. Еще я знаю, что он и Джуси вынесли мне приговор и, даже если б ты отменил его, они бы тебя не послушали.

— Они послушают. Мы устроим сбор, и ты скажешь им в лицо, что, находясь в Трентоне, не стучал на них. Мы отменим этот приговор.

— У тебя нет власти.

Сол вытянул руку, наведя дуло на галстук Мистретты.

Старый дон невольно сглотнул. Раны в горле очень болезненны. Он видел, как страдают от них люди. Скрипнул зубами, и холодный воздух снова коснулся треснутого зуба. Глянул на тело Джерри. Рубашка его уже вся пропиталась кровью.

— Зачем ты убил его, Сол? Он был хорошим парнем.

— Был.Джерри мне нравился. Но если б он увидел меня здесь, внизу, то убил бы. Смотри. Он держится за пистолет.

— Без моего приказа он бы тебя не убил.

Глаза Сола сверкнули.

— Не морочь мне голову, Мистретта.

Он опустил пистолет и упер ствол Мистретте в колено.

Пфиттт!

Мистретте показалось, что с колена слетела чашечка. Он инстинктивно потянулся к нему, но потерял равновесие и повалился вперед. Покатился по ступенькам, ударяясь плечами, спиною, и упал на тело Джерри. Боясь испачкаться в обильной крови, быстро скатился с него, несмотря на боль, и прижался к стене. Опершись руками, приподнялся и сел, глаза его неудержимо моргали. Казалось, колено только что раздавил грузовик.

— Я отойду от дел, — пробормотал он. — Надоела мне такая жизнь. Только я хочу отойти от дел и жить спокойно.

— Нехорошо. Очень нехорошо. Очень.

Тощий парень пялился на него безумными глазами, раскачиваясь взад-вперед и беспрестанно крестясь.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь. Во имя Отца...

Мистретта хотел было перекреститься и сам, но побоялся потерять равновесие и упасть.

— Дай ему еще пилюлю, — сказал Сол негру.

— Он в порядке. Да и все равно сейчас давать нельзя. Слишком рано.

— Ты уверен, что он в порядке?

— В лучшем виде.

— Тогда заставь его замолчать.

После этих слов Сол уставился на Мистретту.

Мистретта держался за грудь. Ему было трудно дышать.

— Чего ты хочешь, Сол? Скажи. Получить деньги с Бартоло? Я тебе помогу.

— К черту деньги, Мистретта. Я их раздобуду. Хочешь знать, чего я действительно хочу?

— Чего? Скажи.

— Твоего места. Хочу стать доном.

— Ты сошел с ума.

— У меня есть преданные люди. Их не меньше, чем у Джуси. Они считают, что я давно должен занять твое место. Теперь я его займу.

— Брось, Сол. Это невозможно. Чего ты хочешь на самом деле? Я готов тебе помочь.

Ноздри Иммордино раздулись.

— Я сказал чего. Хочу стать доном. И добьюсь своей цели. Хочешь посмотреть как?

— Брось, Сол. Ты ведешь себя, как сумасшедший.

— Думаешь, я спятил? Смотри.

Он встал над телом Джерри так, что оно оказалось у него между ног. Держа пистолет двумя руками, опустил его и прицелился.

— Смотри. Я совершу над ним последний обряд. Соборование.

Сол приставил глушитель ко лбу Джерри.

— Во имя Отца...

Пфиттт!

Голова Джерри подскочила. Сол приставил дуло к его животу.

— И Сына...

Пфиттт!

Все тело дернулось. Он приставил пистолет к правому плечу.

— И Святого...

Пфиттт!

Рука взлетела и шлепнулась на место.

К левому плечу.

— Духа...

Пфиттт!

Ладонь разжалась.

— Аминь.

— А-минь.

Негр скалился, как шимпанзе.

— Гнусный ублюдок, — пробормотал Сол, глядя на тело Джерри. — Я дал ему в долг двадцать тысяч на свадьбу дочери, а он хотел убить меня.

— Нет, Сол... нет. — Мистретта дышал со свистом. — Ты делаешь поспешные выводы.

— Нехорошо. Очень нехорошо.

Белки глаз маленького тощего парня сверкнули в тусклом свете, когда он взглянул на Джерри, раскачиваясь взад-вперед и беспрестанно крестясь.

Когда Мистретта снова поднял взгляд, Сол смотрел на него с улыбкой. Потом нагнулся и прошептал в лицо:

— Не говори, что я ничего не дал тебе, старый осел.

Мистретта сузил глаза и взглянул на него в упор:

— Смотри, Иммордино, ты станешь жалеть об этом всю жизнь. Я буду являться тебе. Клянусь Богом.

Последнее, что ощутил Мистретта, — прикосновение горячего дула ко лбу.

— Во имя Отца...

— НЕТ!

Пфиттт!

Глава 2

— Тоцци, поверь, это не Бог весть что. — Особый агент ФБР Катберд Гиббонс отхлебнул из пивной бутылки. Он сидел боком к стойке, облокотясь на нее. Наступил вечер пятницы, и бар «Гилхули» наполнялся веселой публикой. — Не конец света. Ну, исполнится тебе сорок. Что из того?

Особый агент Тоцци поглядел на Гиббонса, потом на свою нетронутую бутылку пива. И наконец поднес ее к губам. Слушать эту чушь ему не хотелось.

— Можешь мне поверить, Тоц. Сорок лет — это ерунда.

Тоцци не отводил взгляда от зеленой бутылки в своей руке.

— Тебе-тооткуда знать? Ты небось и не помнишь.

— То есть как? Сорок мне стукнуло не так уж давно.

Голос Гиббонса зазвучал жестко. Он всегда раздражался, когда речь заходила о еговозрасте.

Тоцци усмехнулся напарнику и покачал головой. Потом в зеркале за стойкой стал разглядывать публику. Бар «Гилхули» — любимое место утоления жажды у муниципальных служащих, ибо расположен в двух кварталах от муниципалитета. Но в тот вечер туда еще набилась стая не особо преуспевающих адвокатов и даже несколько банковских служащих, нежно поглядывающих на секретарш и женщин-администраторов. Банковские служащие одеты были получше, чем адвокаты, и выглядели посвежей, правда ненамного.

Внимание Тоцци привлек столик секретарш у стены. Они смеялись и кудахтали, хватаясь за запотевшие стаканы виски с лимонным соком, им было весело. Две-три девицы были весьма миловидны. Они стали душой компании и, явно томясь по мужской ласке, разглядывали мужчин, казавшихся им холостыми. На холостяка Тоцци девицы не обращали внимания. Они высматривали хорошо одетых типов, не достигших тридцати. Их не интересовал сорокалетний оперативник ФБР из Манхэттенского отдела по борьбе с организованной преступностью.

Оторвавшись от секретарш, Тоцци поглядел в зеркало на себя, сидящего рядом с Гиббонсом. Не урод, но уж вряд ли кто из женщин на него особо польстится. Его темные, глубоко посаженные глаза смотрели устало, даже когда он хорошо высыпался. Двойного подбородка, как у Гиббонса, нет — пока, но лицо выглядит более мясистым, чем хотелось бы. Волосы на темени поредели, хотя и не так, как у большинства сверстников. Беспокоила седина. Седые волосы заметны уже за десять шагов.

Конечно, таким, как Гиббонс, он станет еще не скоро. Тот ужевыглядит пожилым. Не старым, но стоящим на пороге старости. Волосы его начали выпадать задолго до того, как Тоцци познакомился с ним. Оставалось несколько тонких седых прядей, которые он зачесывает назад. Двойной подбородок бросается в глаза. А нос, горчащий, словно большой стручок жгучего перца, а маленькие, неприветливые глаза, почти бсзгубый рот? И в довершение всего несносный характер.

Пристально вглядываясь в их лица, Тоцци содрогнулся. Через пятнадцать-шестнадцать лет он станет таким же. Господи.

Но беспокоили его не увядающий облик и не седеющие волосы. Беспокоил тот факт, что половина жизни прошла, а он не совершил ничего такого, чем стоило бы гордиться. Конечно, ловить преступников и держать банды в страхе — это кое-что, но этого мало. Он не создал ничего долговечного. Не построил дома, не написал замечательной песни. У него даже детей нет.

В двадцать — тридцать лет холостяцкая жизнь катилась беззаботно, он постоянно менял женщин, но мысль об одиночестве в сорок оказалась печальной и трогательной. Для юных девиц он уже слишком стар, для женщин своего возраста не дозрел.

Тоцци отпил еще глоток пива и поднял взгляд к телевизору над стойкой. По девятому каналу шли местные новости. Негр в очках вел репортаж об автоинспекторе, обстрелянном в прошлом месяце при исполнении служебных обязанностей. Бедняга с рукой на перевязи сидел в кресле-каталке, жена, возя его по тесной, многолюдной квартире, натыкалась то на стены, то на мебель.

Тоцци покачал головой и вздохнул. Миловидные секретарши уже опьянели.

К черту. Пора уходить отсюда.

Гиббонс повернулся к стойке и положил на нее локти.

— Чего грустишь, Той? Послушай. Не бойся ты так сорокалетия. Когда исполняется четыре десятка, настроение бывает такое, хоть в петлю лезь, но через неделю все забывается.

— Дело не в этом.

— Ну да, как же.

— Говорю тебе — нет.

— Тогда что тебя беспокоит? Экзамен на получение черного пояса? Ты в хорошей форме. И выдержишь его. Не волнуйся.

Тоцци поглядел на него в упор. Не хватало только подбадриваний.

— И не в этом тоже.

Экзамен на получение черного пояса составлял лишь часть проблемы.

— Тогда что тебя мучит, Тоц? Можешь ты мне сказать? Я провожу с тобой больше времени, чем со своей благоверной, а ты не желаешь откровенничать? Знаешь, Лоррейн давно предсказывала, что ты станешь несносным к сорока годам. Так оно и вышло.

— Откуда она могла знать, черт возьми?

— Она твоядвоюродная сестра.

— Значит, вот чем вы занимаетесь в постели перед тем, как погасить свет? Судачите обо мне?

Гиббонс удивленно поглядел на него.

— Кто судачит?

И оскалил в усмешке зубы. Юморист.

Тоцци соскользнул с табурета.

— Мне пора. До завтра.

Гиббонс ухватил его за рукав.

— Эй-эй! Куда?

— Займусьписаниной по делу Мистретты.

— Сейчас восемь часов. Мы отработали двенадцать. Думаю, сегодня налогоплательщики не могут иметь к нам никаких претензий. Сядь и успокойся.

— Нет, серьезно. Иверс срочно требует отчет. Увидимся в понедельник.

Гиббонс положил руку на плечо Тоцци:

— Послушай, Тоц, что скажу. Одному человеку распутать все преступления в Нью-Йорке не по силам. Даже тебе. Свою работу сегодня мы сделали. Обследовали место преступления, собрали улики. Провели весь день с этими двумя трупами. Теперь надо ждать результатов экспертизы. Пойми, каждый должен нести только свое бремя. С возрастом понимаешь, что, собственно, в этом жизнь и заключается. Теперь, почти достигнув середины жизни, ты должен это уразуметь.

Смеется, гад. Думает, все это очень остроумно.

— Пошел ты, Гиббонс.

— Чего ты, я просто объясняю тебе положение вещей.

— Послушай, Иверсу нужен подробный отчет. Когда убивают одного из донов мафии, Бюро должно сделать какое-то заявление для прессы, а ему уже надоело отделываться общими фразами.

Рой, бармен, подошел к ним, протирая по пути стойку. По мнению Тоцци, ему было лет двадцать восемь — тридцать. Белокурый, мускулистый, стройный, он всегда выглядел жизнерадостным. Тоцци наблюдал, как его большая рука орудует тряпкой на стойке. Чего ж этому парню не радоваться жизни? Он пока что не на пороге сорокалетия.

— Еще по одной, джентльмены?

Гиббонс глянул на бутылку напарника. Она была почти полной.

— Мне еще одну, Рой. А моему другу, наверно, чашку травяного настоя, раз он сегодня не пьет. Видимо, бережет здоровье.

Бармен хрипло заржал, обнажив безукоризненно белые зубы. Смеялся он добродушно, но по-дурацки. И Тоцци решил, что ненавидит этого парня.

Мускулистый дурак достал из-под стойки бутылку пива. Гиббонс допил то, что оставалось в первой, потом взглянул на часы. Рой поймал его взгляд, кивнул и придал лицу непроницаемое выражение.

Тоцци нахмурился. Они что, затевают какой-то розыгрыш? И дал себе слово уйти, если кто-то появится с тортом ко дню рождения. Пусть считают, что у него нет чувства юмора. Сейчас ему не до шуток. К тому же день рождения у него через две недели.

Рой подошел к концу стойки, поднял руки и включил телевизор на полную громкость. Со своими ручищами он походил на орангутанга. На экране ведущий занудно переговаривался со спортивным обозревателем и синоптиком. Потом их сменила коммерческая программа, телевизор громко загудел, и появился автомобиль, мчавшийся по усеянной палыми листьями проселочной дороге.

— Гиб, что это значит? На кой черт он так усилил звук?

— Что? Не слышу.

— Не смешно, Гиббонс. Совсем не смешно.

— Что-что?

Автомобильная реклама кончилась, началась другая. Услышав размеренные, глухие удары по барабану, Тоцци узнал ее. Камера демонстрировала огромный зал для тяжелой атлетики с блестящими хромированными снарядами. На экран можно было даже не смотреть — этот ролик знали все.

— Гиббонс, что это? Ради меня?

— Помолчи, Тоц. Я хочу послушать.

Камера замерла, и появилась та самая девица в красных колготках, под майкой-безрукавкой такого же цвета торчали грудки, краснели пухлые губы, томно смотрели глаза, грива длинных белокурых волос спадала на спину и плечи; девушка поднимала и опускала небольшую штангу, с каждым движением груди ее подрагивали.

На лице Гиббонса растянулась противная усмешка, от уха до уха. Рой приложил ладони ко лбу козырьком, стараясь не рассмеяться.

"...оздоровительный центр «Иикербокер»,— загремел ее усиленный голос, — с четырнадцатью залами, расположенными в Манхэттене, Бруклине, Куинсе, на Стейтен-Айленд и в Нью-Джерси. Приглашаем — приходи и...

—НА-КА-ЧИ-ВАЙ-СЯ!

Все, кто сидел в баре, выкрикнули завершающее слово, блондинка произнесла его с этаким призывным взглядом — "давай, парень, приходи и накачивайся ради меня".Ее даже окрестили Мисс Накачивайся. Оздоровительный центр всю весну выпускал в эфир этот ролик, и каждый нормальный мужчина в Нью-Йорке вожделел к блондинке. Даже Тоцци не мог отрицать, что, впервые увидев ее, испытал желание. Только на кой черт включать ящик на полную громкость и оглушать всех? Не извращенцы же здесь собрались, в конце концов!

Пожав плечами, Тоцци взглянул на Гиббонса:

— Ничего не понимаю. Предполагается, что это смешно?

— Это ведь твой любимый ролик, Тоц. Сам же говорил.

Тоцци зажмурился и потряс головой. Он не верил своим ушам. Совсем по-детски. А для пожилого человека, как Гиббонс, еще хуже того. По-стариковски. Хоть что-то да придумать. Ха-ха-ха.

— Слушай, Тоцци, давай по правде. Говорил ты мне в прошлом месяце или нет, что, будь у тебя последнее желание перед смертью, ты хотел бы провести пятнадцать минут наедине с Мисс Накачивайся? Отвечай. Говорил, или я спятил?

Рой покатывался со смеху. Музыка все грохотала, блондинка на экране продолжала поднимать штангу, демонстрируя соблазнительное тело, а закадровый голос расписывал условия оздоровительного центра.

— Ладно, ладно, признаю. Я признал, что она лакомый кусочек. Ну так что же?

— А говорил, что хотел бы провести четверть часика с ней наедине?

Тоцци молча уставился на Гиббонса. Рой, надрывая животик хохотом, потянулся вверх, чтобы уменьшить громкость. Публика не сводила с них глаз, тупо улыбаясь, словно ждала какого-то продолжения.

Тоцци понизил голос:

— Ладно, Гиб, если это доставит тебе удовольствие — говорил. Я сказал, что не прочь бы провести минут пятнадцать наедине с Мисс Накачивайся. Ну? Доволен?

Передача кончалась. Он бросил последний взгляд на блондинку и вздохнул. Его дни с девчонками такого возраста позади. Он понятия не имел, как вести себя с подобной девицей.

Гиббонс все скалил свои зубы.

— Так вот, Тоц, твое желание для меня закон.

И тут кто-то похлопал Тоцци по плечу. Он закрыл глаза и стал поворачиваться, ожидая увидеть торт в форме Мисс Накачивайся со множеством свечек, торчащих из грудей наподобие пылающих дикобразов. Но увидел совсем другое.

— Что за...

Положив руку ему на плечо, она трепала волосы на его затылке. Карие глаза призывно смотрели на него. Пухлые губы почти касались его лица. Золотисто-бронзовые волосы лились водопадом. А эти невероятные груди — они парили под ее подбородком. Он старался не смотреть в заманчивую ложбинку, но для этого приходилось прилагать немалые усилия.

— Привет, Тоцци, — сказала она.

— Э... привет.

Гиббонс и Рой утирали навернувшиеся от смеха слезы. Толпа подалась к ним, адвокаты и банковские служащие таращились, пристально разглядывая грудь девушки. Распустили слюни, ублюдки.

— Черт возьми, в самом деле она, — услышал Тоцци чей-то голос. — Мисс Накачивайся.

— Этоее кавалер?

— Везет же людям.

Тоцци обернулся к завистливым голосам, но она отвела его голову обратно, коснувшись пальцем подбородка и прислонясь лбом к его лбу.

— Я много слышала о вас, Тоцци.

Голос ее звучал кокетливо, как и следовало ожидать при таких пухлых губках.

Лицо Тоцци жарко загорелось.

— Меня зовут Стэси. Стэси Вьера.

— Рад познакомиться с вами... Стэси.

— Давай-давай, Тоц, не мямли.

Гиббонс веселился от души.

В этот миг Тоцци обнаружил, что руки его лежат на талии Мисс Накачивайся. Он вдруг почувствовал неловкость и торопливо перевел ладони на ее обнаженные руки. Ощущение девичьей кожи, тугой и вместе с тем нежной, было приятным. Он понял, что в нем пробуждается желание. Эта чертова штука в штанах очень своевольна. Пристально поглядел девушке в лицо и решил, что ей не больше двадцати. Вдвое меньше, чем ему. Он годится ей в отцы, черт возьми. И желание внезапно пропало.

Стэси слегка надула губы. Впилась в него взглядом. Вид у нее был расстроенный.

Гиббонс слегка толкнул его локтем.

— Эй, Тоц, что с тобой? Мы хотели слегка подбодрить тебя. А ты выглядишь, как на похоронах.

Стэси повернулась к Рою и нахмурилась:

— Кажется, он не понял шутки.

Тоцци свирепо глянул на Гиббонса, опять залившись краской:

— Это не смешно.

— Встряхнись немного, Тоц. Ты всю зиму ходил как в воду опущенный. Мы решили слегка развеселить тебя. Гиббонс тайком от Стэси поглядывал на ее грудь. Рой, перебросив полотенце через плечо, оперся о стойку и вмешался в разговор:

— Извини, Тоц, если мы поставили тебя в неловкое положение. Идея эта главным образом моя. Прошу прощения. Видишь ли, как-то вечером Гиббонс сидел здесь, прокручивали этот ролик, и он упомянул, что Стэси, на твой взгляд, лакомый кусочек. Я сказал, что знаю ее — видишь ли, я тренируюсь в Гринвич-Виллидж, где она ведет аэробику, и мы решили: вот будет весело, если ты познакомишься с ней во плоти. Я попросил Стэси, она согласилась, уточнила, когда ролик пойдет в эфир, чтобы устроить все так, как оно и вышло. Но, поверь, нам и в голову не приходило обижать тебя. Мы просто пошутили.

— Да, — подтвердила Стэси, — просто пошутили.

Тоцци глянул на ее по-детски пухлые губы и окончательно пришел в уныние. Ему хотели доставить удовольствие, и теперь он расстраивался, что из этого ничего не вышло. В ушах зазвучал ворчливый голос его двоюродной сестры Лоррейн. Повзрослей. Остепенись.

Он поглядел на Роя, потом на Гиббонса, стараясь не смотреть на Стэси. Допил последний глоток пива и поднялся с табурета:

— Пока, Гиб. Мне надо идти.

И направился к двери.

— Эй, Тоц, куда же ты?

— Извини, дружище, — крикнул ему вслед Рой. — Позволь угостить тебя за счет заведения.

— Рой, а ты говорил, он парень что надо.

Слова Стэси тянулись за Тоцци до самой двери, словно дождевая туча.

Он надел пальто и, ступив на тротуар, пожал плечами. Парень что надо? Полжизни уже прошло, черт возьми. Поздно гоняться за девочками вроде Стэси Вьера. Возраст не тот.

Ночь стояла холодная, сырая, противная. В свете уличных фонарей поблескивала изморось. Тоцци поднял воротник и сунул руки в карманы. Перебирая пальцами ключи от машины, стал думать об устроенной в баре шутке, досадуя на себя, что так расстроился. У Гиббонса и Роя были наилучшие намерения, а Стэси, видимо, славная малышка. Просто все оказалось не ко времени. Он не был настроен на шутки. Конечно, Стэси Вьера — воплощенная мечта, но ему уже не до нее. Гиббонс и Рой не понимали этого. Они не знали, что ему пора взрослеть.

Тоцци свернул в переулок, где стояла его машина. Там было безлюдно, тишину нарушал лишь приглушенный изморосью звук его шагов. Атмосфера полностью соответствовала настроению. Подойдя к машине, он достал ключи и подумал, что домой поедет не сразу, чтобы не смотреть какую-нибудь глупую телепрограмму. Лучше покататься немного под дождем. Сунув ключ в замок зажигания, он решил пересечь мост Джорджа Вашингтона и поехать в сторону Пэлисейда. Убить время, катаясь в темноте вдоль реки, слушая в темноте радио.

Но едва повернул ключ, в спину ему уперлось что-то маленькое, твердое. Напоминающее ствол пистолета.

— Не шевелись и не оборачивайся.

Голос мужчины звучал нервозно. Он все тыкал Тоцци стволом в спину, хотя тот вел себя спокойно. Ждал, что еще скажет этот человек. Кто он? Если грабитель, почему не требует денег? Если убийца, то дилетант. Профессионалы не медлят.

Тоцци не произносил ни слова. Не хотел провоцировать того, кто был сзади. Но стал медленно поворачивать голову влево.

Упершись свободной рукой ему в лицо, мужчина вернул его в прежнее положение.

— Я сказал — не оборачивайся!

Сердце Тоцци облегченно забилось. Слава Богу, не выстрелил. Теперь ясно, что мужчина держит пистолет в правой руке.

Он подумал о возможности пустить в ход айкидо. Резко повернуться вправо к руке с пистолетом, прижаться к плечу стоящего сзади, держа при этом его запястье и контролируя направление ствола, потянуть руку вперед, чтобы мужчина потерял равновесие, потом задернуть ее назад и прижать к затылку, направляя ствол пистолета вниз. Повалить на спину и направить ствол пистолета ему в лицо. Коте гаэсби.Не самый легкий бросок, но он уже проводил такие. И, возможно, придется проводить при испытании на получение черного пояса.

Тоцци вдохнул и медленно выдохнул, чтобы успокоиться. Когда неизвестный снова вдавил ствол ему в спину, стал поворачиваться быстро, плавно, без суетливости, прижался плечом к его плечу, потянул за руку вперед, завернул ее вверх, завел за голову и выворачивал, пока тот не повалился спиной на тротуар. Человек не выпускал пистолета, но Тоцци крепко держал его запястье, и ствол смотрел в затененное лицо лежащего.

— Эй! Что за...

— Выпусти пистолет, — приказал Тоцци.

— Пошел ты.

— Выпусти...

— Тоцци? Я извиняюсь за то, что мы там устроили.

Тоцци поднял взгляд. Он узнал голос. Стэси Вьера стояла на углу, метрах в пятнадцати. Под фонарем виден был лишь ее изящный силуэт на высоких каблуках.

— Стэси, позови Гиб...

Его оборвал громкий, отрывистый хлопок. Выстрелил! Бедро Тоцци обожгло словно раскаленной кочергой. Затлели брюки, запахло паленым. Тоцци схватился за ногу и стиснул зубы. Черт! Стэси отвлекла его. Он ослабил хватку и потерял контроль за стволом. И этот гад нажал на спуск. Черт возьми!

Незнакомец перекатился и вскочил на ноги. В темноте не было видно, но Тоцци полагал, что пистолета он не выпустил. Согнувшись и держась за ногу, Тоцци, бледнея от боли, опустился на колени. Полез за пистолетом в пристегнутой к лодыжке кобуре.

— Тоцци! Что случилось? Ты не ранен?

Стэси побежала к нему. Каблучки ее щелкали по тротуару. Черт побери!

— Уйди! Спрячься за машину!

Тоцци подумал, что этот гад выстрелит в нее, потом разрядит всю обойму в него. Но, подняв взгляд, увидел, что тот стоит, опустив руки. В темноте лица его не было видно, но Тоцци казалось, что он в упор смотрит на Стэси.

— Распротак твою мать... — прошептал стрелявший.

— Это нехорошо. Очень нехорошо.

Тоцци повернулся на второй голос. Вгляделся в тени между стоящими машинами. Он безуспешно силился достать из кобуры пистолет. Начала кружиться голова, затошнило, но он крепился.

Достав наконец пистолет, Тоцци навел его на стрелявшего. Прохрипел:

— Стой.

Тот неожиданно выстрелил, вспышка на долю секунды осветила переулок. Тоцци слышал, как пуля пробила дверцу прямо над его головой.

— Ни с места! -выкрикнул Тоцци.

Человек повернулся и побежал со всех ног. Тоцци выстрелил поверх его головы, но тот не остановился. Опершись о машину, Тоцци поднялся, чтобы пуститься в погоню, но раненая нога подогнулась. Он шлепнулся на живот и прижался щекой к мокрому асфальту. Слышал удаляющееся быстрое шлепанье ног по лужам, вдали, под фонарем, увидел две бегущие фигуры, одну большую, другую маленькую. Большой, казалось, подталкивал маленького. Потом он снова услышал сзади щелканье каблучков Стэси.

Девушка опустилась возле него на колени прямо рядом с его лицом.

— О Господи! Ты не ранен? Ты не ранен?

Тоцци хотел приподняться, но боль в ноге была невыносимой. Попытался шевельнуть ею, но она не повиновалась, и он повалился на бок, пробормотав:

— Позови Гиббонса.

— О Господи! — продолжала твердить Стэси. Она кусала пухлые губы и истерически повторяла: — О Господи! О Господи!

— Иди позови Гиббонса, — пробормотал он снова. — Не волнуйся. Я в норме. Только позови Гиббонса. Иди же!

Девушка неохотно поднялась и нетвердо зашагала к бару, то и дело останавливаясь и оглядываясь, боясь бросить его одного.

— Иди-иди, Стэси. Позови Гиббонса. Иди же. И вызови «скорую помощь».

Он пытался говорить как можно бодрее, хотя почти терял сознание.

Снова положив голову на асфальт и зажмурясь, Тоцци потянулся рукой к ране.

Черт, подумал он. Придется пропустить испытание на черный пояс. Черт!

Глава 3

Сол Иммордино сидел, сгорбясь, на складном стуле. Пристально глядел на свои кулаки и делал вид, что разговаривает с ними. Притворяясь сумасшедшим, он всегда общался со своими руками.

Хитрюга Лу Пардоне сидел рядом, положив ладони на стол. Находились они в комнате для свиданий, небольшом закутке рядом с палатой, где содержался Сол, предназначенной для невменяемых преступников. В отличие от обычных тюрем пристального наблюдения во время свиданий здесь не велось, поскольку осужденных среди обитателей сумасшедшего дома нет. Однако стены комнаты сделаны из толстого небьющегося стекла с тонкой проволочной сеткой внутри, и охранники могут все видеть.

Сол наморщил лоб и хмуро поглядел на свою левую длань:

— Так ты выяснил, кому заказано убить меня?

Хитрюга Лу развел руками и покачал головой. Взъерошенный, криворотый, с бельмом на глазу, он был вторым после Сола человеком в прежней команде, преданным, как брат. И команду нужно было передать ему, а не этому подлизе Фрэнку Бартоло.

— Сол, это держат в большом секрете. Я расспрашивал, но никто ничего не знает. Должно быть, кому-то, ни разу не бравшемуся за такие дела.

Приподняв одну бровь, Сол стал изучать костяшки правой руки:

— Не пащенку ли Бартоло?

Глаза Лу широко раскрылись.

— Смеешься? Думаешь, этот чурбан сможет проникнуть сюда и сделать дело? Ты засечешь его за милю.

— Хммм. Пожалуй. А как Джой д'Амико? Он может вызваться добровольно.

— Д'Амико не сумеет застрелить даже себя. Ты знаешь, что о нем говорят. Он не осилил боевого крещения. Нанял какого-то парня совершить это убийство, чтобы самому пролезть в семью. Не думаю, чтобы ему доверили этот заказ.

— Пожалуй.

Сол бросил взгляд в палату за прозрачной стеной. Сумасшедшие расхаживали в халатах и мятых джинсах. Высоко на стене, куда никто не мог дотянуться, находился большой телевизор. Он был включен, но его никто не смотрел. Один охранник, развалясь на складном стуле, читал газету у входа в палату, другой, стоя у двери комнаты свиданий, приглядывал за Солом и Хитрюгой Лу.

Лу опять вскинул руки:

— Сол, я ничего не могу понять. Либо они наняли кого-то неизвестного, либо отменили приговор.

Иммордино растопырил пальцы и стал пристально их рассматривать:

— Приговор не отменили.

Сомнений в этом у него не было.

Сол поглядел на девятерых обитателей палаты и подумал, не симулирует ли кто из них, чтобы избежать суда, как он сам. Но если и да, этот человек ни за что себя не выдаст. В том-то и дело. Чтобы тебя признали невменяемым, нужно вести себя, как псих. И притом постоянно; если врач, охранник или кто еще увидит, что ты ведешь себя осмысленно, тебя выставят отсюда и потащат в суд. Поэтому Сол был вынужден притворяться. Но что, если кто-то из них притворяется тоже? Что, если кто-то из них нормален, а Бартоло и Джуси связались с ним и поручили убить своего старого друга Иммордино? Им тогда не нужно беспокоиться, как убийце проникнуть в палату. Сол попытался вспомнить, к кому приходили в последнее время посетители, один из которых мог оказаться курьером Джуси и Бартоло. Пристально оглядел пустые, бледные лица. Зная, что ты приговорен к смерти, нельзя быть слишком осторожным.

На экране телевизора Фил Донахью о чем-то беседовал с группой пожилых женщин. Значит, уже пятый час. Чарльзу пора быть здесь. Сол подавил усмешку. Ему не терпелось узнать у него подробности.

Он снова глянул на Лу:

— А что говорят об убийстве Мистретты?

Хитрюга Лу вскинул брови и закатил глаза:

— Бесятся. Тело старика все еще находится в полиции, фараоны говорят, что на вскрытие и получение результатов уйдет не меньше двух недель. Миссис Мистретта в истерике. Подумать только, бедной женщине придется ждать столько времени, чтобы похоронить мужа. Кошмар.

— Мое имя упоминалось?

— Я не слышал, но меня бы это не удивило. Все знают, как ты относился к Мистретте.

Сол искоса посмотрел на большой палец.

— Что ж, хоть одна из моих проблем решена. — Поднял указательный палец и покосился на него. — Одного уже нет, нужно убрать еще троих.

Хитрюга Лу пробормотал уголком рта:

— Джуси, Фрэнк Бартоло, а кто третий?

Сол приподнял средний палец:

— Этот фэбээровец, Тоцци. Гнусный фараон.

Увидев в стекле отражение своего искаженного гневом лица, Сол поспешил расслабиться, пока не заметил охранник. При мысли о Тоцци он приходил в бешенство. Черт бы побрал этого типа. До его появления все шло отлично. В прежние времена Сол прикидывался психом, получившим на ринге черепную травму, и уходил от обвинений в убийстве. Избегал тюрьмы таким образом двадцать лет. Но когда появился Тоцци, он выследил Сола с телохранителем в Атлантик-Сити. И увидел, что Сол ведет себя нормально. Вот и пришлось укрываться в этой психушке, чтобы не попасть на скамью подсудимых. Ему грозило обвинение в убийстве, и судья сказал, что вынужден поместить его в этот сумасшедший дом, к настоящим психам. Хитрюга Лу огляделся по сторонам, потом заговорил:

— Сол, ты действительно хочешь убрать Тоцци? Иммордино чуть заметно усмехнулся:

— Возможно, его уже убрали.

На лице Хитрюги появилась кривая улыбка.

— Значит, можешь выйти отсюда?

— Могу.

— Отлично.

Сол поглядел в здоровый глаз Лу и прикусил щеки изнутри, чтобы скрыть радость. Обвинение располагало против него лишь свидетельством Тоцци, только он видел, что Иммордино вел себя нормально. Не будет этого фэбээровца — не будет и показаний, не будет и дела. Тогда можно уйти из психушки под опеку сестры и стать вольной птицей. Может, даже послезавтра. Нужно только услышать от Чарльза, что дело сделано. Сол вновь оглядел палату. Где же, черт возьми?..

По телевизору уже шли рекламные передачи. Сол ослабил челюсть и придал лицу бессмысленное выражение на тот случай, если кто-то наблюдает за ним с другого конца палаты через прозрачное с той стороны зеркало. Звука не было слышно, но Сол видел, что идет реклама оздоровительного центра и блондинка с длинными кудрями трясет своим бюстом. Как ее прозвали? Да, Мисс Накачивайся. Сол уставился на ее груди. Порядок, малышка. Послезавтра можешь понакачиваться со мной.

Глядя на красную майку девицы, Сол вспомнил, как ночью на прошлой неделе они вытаскивали из подвала Мистретту и Джерри, как Мистретта оставлял на полу длинный кровавый след, когда Чарльз тащил его, взявшись за ноги, будто за оглобли. Этот старый осел, вечная палка в колесе, окровянил весь подвал. Потом целый час пришлось наводить чистоту под непрерывное талдычанье Эмерика: «Это нехорошо, это нехорошо». Даже после смерти Мистретта оставался палкой в колесе. Но теперь его нет, и Тоцци тоже. Убрать еще двоих, и путь наверх будет расчищен.

Обнаружив, что улыбается, Сол тут же согнал с лица улыбку.

— Я хотел кое-что спросить у тебя, — негромко произнес Хитрюга Лу. — Когда станешь доном, будет все так, как в тот раз, когда ты заменял Мистретту, пока он пропадал в Льюисберге? Джип и Джимми Т. просили задать тебе этот вопрос.

Сол поглядел в здоровый глаз Хитрюге и чуть заметно потряс головой.

Лицо у того вытянулось.

— Нет. Теперь все будет еще лучше.

Кривая улыбка Лу потянулась к уху.

— Ребята обрадуются, Сол. Оченьобрадуются.

Солу припомнились дни, когда Мистретта оставлял его на замещение. Между ними тогда начались нелады, старику не нравилось, как он ведет дела. Старый осел решил, что Сола слишком заносит. Мистретта держался старых методов, того, что ему понятно: проституции, грабежей, наркотиков, азартных игр, связи с профсоюзами, ростовщичества. Пока его не было, Сол подыскал для семьи новые источники доходов: налог с бензоколонок, страхование, контракты на школьные автобусы, удаление старого асбеста, вымогательство. Этих дел Мистретта не понимал и относился к ним с недоверием. Говорил, что они ненадежны. Старый осел жил устаревшими представлениями; семьей он правил, как диктатор. Останься Сол доном, семья заколачивала бы деньги, настоящие,а не ту мелочь, какую имеет сейчас на шлюхах и тотализаторах. Ладно, это уйдет в прошлое. Сол готов привести семью опять к процветанию. Нужно только выйти отсюда и убрать этих двух скотов. Хитрюга Лу почесал взлохмаченную шевелюру:

— Знаешь, Сол, мне пришла в голову одна мысль. Может, пока приговор не отменен, тебе безопаснее находиться здесь? На воле им убрать тебя будет легче.

Сол сжал кулаки и стал боксировать с тенью.

— Теоретически — да. Но когда я разделаюсь с Джуси и Бартоло, этой проблемы уже не будет.

— Почему?

— Пошел бы ты на убийство, если людей, нанявших тебя, уже нет и расплачиваться с тобой некому? Подумай.

Лу просиял:

— Да... ты прав.

Сол продолжал молотить кулаками по воздуху.

— А как Бартоло обходится с ребятами?

Лу скорчил неприязненную гримасу.

— Знаешь, что он выкинул? Помнишь того доминиканца, Рауля, с которым постоянно работал Джип, торговца краденым из Бронкса?

— Да, помню.

— Бартоло велел Джипу, да и всем нам, не иметь с ним дела.

— Почему?

— Не любит латиноамериканцев, вот почему.

— Идиот.

— Я знаю, что он идиот. А у Рауля ребенок болен лейкемией. Ему очень нужны деньги, и Джип сказал об этом. Но Фрэнк и слушать не хочет. Знай твердит свое — никаких дел с латиноамериканцами, ни за какие деньги. Представляешь?

Сол потряс головой. Он считал, что окажет услугу семье, убрав этого лысого, толстозадого ублюдка. Фрэнк Бартоло всегда был ничтожеством, прихлебателем, он за всю жизнь не принес семье ни цента. Зато умел подольститься к Мистретте, гнусный подлиза. Сейчас, мистер Мистретта. Будет сделано, мистер Мистретта. Не беспокойтесь, мистер Мистретта. Как вам будет угодно, мистер Мистретта.И в конце концов добился своего. Получил в свое распоряжение команду, и не какую-то, а отличную, команду Сола.Все эти ребята хорошие добытчики. И никто их них не хотел работать с Бартоло, только что они могли поделать? Жаловаться старику? Бесполезно. Понятно, почему они каждый вечер молятся, чтобы Сол вернулся. И в других командах есть ребята, желающие, чтобы Сол снова стал доном. Он и Хитрюга Лу считали, что по меньшей мере на половину семьи положиться можно. И, на взгляд Сола, это лучшая половина.

Сол крепко сжал кулаки, стиснул зубы и продолжал наносить удары по воздуху. Другая половина принадлежит этому гнусному бабнику, Джуси Вакарини, любимому капо Мистретты, которого старик избрал своим преемником. Но этот тип ничего знать не хочет, кроме девок. Девки, девки, девки. Да, на своих шлюхах он имеет хорошие деньги, но это и все. А как делать другие дела, он бы не понял, даже если бы ему разжевали. Получает постоянный доход, но в оборот его не пускает. Понятия не имеет, как это делается. А Мистретта восхищался им. Джуси был у него любимчиком. Надо отдать Вакарини должное, хоть он со своими глазами, как у Элвиса Пресли, и нелепыми шелковыми рубашками кажется сущим болваном, в проницательности этому сукину сыну не откажешь. Только напрасно Джуси считает, что он наверняка станет новым доном. Ему даже невдомек, как сильна конкуренция.

Иммордино нанес по воздуху сильный удар наотмашь.

— Сол, чего этот тип пялится сюда? — Хитрюга Лу кивком указал на стеклянную дверь. За ней с каменным лицом стоял Чарльз Тейт в сером мундире охранника, дожидаясь, когда его заметят. Другой охранник, сидевший у двери, давно ушел. — Он что, спятил, этот негритос?

Сол прикрыл ладонью рот и усмехнулся. Он никогда не думал о Чарльзе как о негритосе, черномазом. Кожа у него не столь уж темная. Мнит себя крутым парнем. Старается подражать главарям мафии из кинофильмов, хотя является, в сущности, комическим персонажем. У Сола он вызывал смех. Черный мафиози. Хочет войти в семью. Глупый негритос. Небось думает, что, убрав Тоцци, прошел боевое крещение и станет почетным членом мафии. Ну, этого ему не дождаться.

Сол вновь сел, сгорбился, уставился на свои руки и обратился к Лу:

— Теперь иди. Мне нужно поговорить с этим парнем. Если захочешь узнать, когда я выйду, позвони моей сестре. А сюда пока не приезжай. За мной будут следить фэбээровцы.

— Как скажешь, Сол.

Хитрюга Лу поднялся и направился к двери.

Сол принялся сравнивать свои большие пальцы.

— И постарайся узнать, кто исполнитель приговора. Неплохо бы позаботиться о нем на тот случай, если мне не удастся быстро убрать Вакарини. Понимаешь?

— Понимаю. — Физиономия Лу внезапно посерьезнела. Он стоял, будто громадная игуана с взъерошенной головой. Сол не знал, какой его глаз обращен к нему. — Будь поосторожней, Сол, ладно? Многие ребята полагаются на тебя.

— Не беспокойся. Со мной ничего не случится.

Громадная игуана кивнула и вышла. Чарльз провожал ее взглядом, пока она не скрылась, потом распахнул дверь и вошел.

Сол бросил взгляд на прозрачное с внешней стороны зеркало в другом конце палаты.

— Там никто не подсматривает, — сказал Чарльз. — Я только что проверял.

Он придвинул стул и поставил на него ногу. Сол раскачивался взад-вперед, глядя прямо перед собой, на тот случай, если кто-то за ним наблюдает.

— Ну так что? Рассказывай.

Он сгорбился, зажмурился, скрипнул зубами и усмехнулся. Ему не терпелось услышать подробности.

Однако негритос молчал. Сол повернул голову и взглянул на него. Вид у Чарльза был виноватый.

— Плохо дело, Сол. Мне помешали. Я, кажется, не убил его.

Внутри у Сола что-то оборвалось. В глазах помутилось. Он надеялся услышать совсем не это.

— Что значит «кажется»?

— Вроде бы я один раз попал в него. Точно не знаю, но, по всей видимости, он остался в живых.

Кулаки Сола сжались. Ему хотелось врезать этому сукину сыну прямо по губам. Зря он согласился доверить Чарльзу такое, дело. Сол вновь оглянулся на зеркало и нагнулся над своими кулаками, торопливо бормоча что-то из предосторожности.

— Сол, моей вины тут нет. Ты не поверишь, но меня отвлекли. И если я скажу кто, тоже не поверишь.

Иммордино сверкнул на него взглядом исподлобья.

— Кончай свои выдумки, Чарльз. Без них тошно.

— Сол, клянусь Богом, это не выдумка. Девка из той телерекламы, Мисс Накачивайся. Должно быть, она любовница Тоцци. Появилась черт знает откуда со своими телесами, я и отвлекся.

Костяшки на суставах Сола побелели. Он бросил еще один взгляд на зеркало. Со лба его капал на брюки пот. Руки чесались от желания вышибить дух из этого лживого ублюдка.

— Правда, Сол. Я уже приготовился кончать его, но тут появилась она, позвала Тоцци, я поднял на нее взгляд, а Тоцци схватил мою руку с пистолетом.

Грудь Иммордино пронзила боль.

— Он что, отнял у тебя пистолет?

— Нет-нет, об этом не волнуйся. Пистолет у меня дома. Он его не получил.

Сол опустил взгляд к влажным пятнышкам на коленях. Верилось ему в это с трудом. Тоцци оказался завороженным. А кто тогда эта Мисс Накачивайся? Его волшебница-крестная?

Он вытер лоб рукавом.

— Это все вранье, Чарльз. Ты даже не пытался. Мисс Накачивайся, так я тебе и поверил. Ее не было там.

— Клянусь Богом, Сол, была. И если б не она, Тоцци уже был бы покойником.

Сол скрипнул зубами и нахмурился, грудь его тяжело вздымалась.

— А Эмерик? Где он?

— Донни? Тоже дома. Не беспокойся. С ним все в порядке.

— Кончай успокаивать меня. Ты напортачил. Мне теперь есть о чем беспокоиться.

— Нет, Сол, нет. Я сам все сделаю. Найду Тоцци и на сей раз прикончу. Даю слово.

— Эмерик оставил какие-нибудь следы?

Чарльз потряс головой:

— Не успел. Все случилось быстро.

— Черт, — буркнул Иммордино, глядя на свои руки.

— Послушай, Сол, я понимаю, ты и так расстроен, но у меня есть еще проблема. Знаешь, держать Донни у себя очень трудно. Он бродит по всему дому. Эти пилюли успокаивают его ненадолго.

— Ну так удвой дозу.

— Нельзя. А вдруг он умрет?

— Говори толком, в чем дело?

— Боюсь, что, пока я здесь, на работе, он может удрать из дома. Будь у меня деньги, я мог бы кого-то нанять, чтобы приходили, давали Донни пилюли и укладывали в постель. Но для этого, Сол, нужна наличность.

— Чарльз, я тебе сразу сказал — деньги в конце. Когда я выйду отсюда, то расплачусь с тобой.

Лицо Чарльза окаменело. Он, сощурясь, смотрел на Сола, словно зная, что это ложь.

— Слушай, Чарльз, выходить отсюда мне нельзя, пока Тоцци жив. Вот так. До тех пор я ничем не могу тебе помочь.

— Сол, я обещал тебе, что найду его и прикончу. Но деньги мне нужны сейчас.

Иммордино ощутил острую боль в желудке. Упускать Эмерика нельзя. Черт возьми, от этого маленького психа зависит все. Буквально все. Сол уставился на свои ляжки и покачал головой.

— Что это значит, Сол? Сол? Ты слушаешь?

Иммордино пробормотал в каком-то трансе:

— Ты уже напортачил один раз. Хватит. Больше ничего делать не будешь. Я сделаю все сам.

— Не говори ерунды. Я больше не смогу вывести тебя отсюда.

Чарльз сморщил лицо, словно от боли.

— Один раз ты меня выводил. И выведешь снова.

— Больше нельзя. С исчезновением Донни здесь все насторожились. Если тебя хватятся, поднимется черт знает что.

— Слушай! Ты хочешь получить деньги или нет? Хочешь купить хорошие шмотки, «линкольн» и все, о чем мне говорил? Хочешь работать на меня? Тогда выведи отсюда, чтобы я убрал кого нужно. Ты не годишься для таких дел, Чарльз. Уразумей это. А я не могу больше допускать неудач. Тоцци надо убрать срочно.

Сол подумал о своем приговоре. Здесь он будет легкой мишенью, если Хитрюга Ду прав и нанят никому не известный исполнитель. Надо убрать Тоцци и выходить как можно скорее.

— Да, но, Сол, ты действительно считаешь...

— Никаких «да, но», Чарльз. Тот охранник, что все время смотрит внизу видео, и тот, что работает в ночную смену в этой палате, — твои друзья?

— Да, Бакстер и Рамон.

— Они самые. Ты говорил, у них есть кой-какие привычки. Значит, им нужны деньги на кокаин, так?

— Да, но...

— Я ничего не хочу слушать, Чарльз.

Сидя на стуле, Сол поставил ноги на сиденье и вытащил из-под майки медальон с изображением святого Антония. Оглянулся на зеркало, потом отвернулся от него и открыл медальон ногтем большого пальца. Прижав подбородок к груди, чтобы лучше видеть, выковырял пальцем из медальона мелко сложенный банкнот. Развернул его и разгладил на ляжке.

Чарльз вытаращил глаза и по-обезьяньи заулыбался. Сол был уверен, что негритос никогда еще не видел денег с портретом Гровера Кливленда[1].

Перегнув тысячедолларовый банкнот пополам, Сол держал его у самой груди.

— Возьми эти деньги и купи своим друзьям хорошего зелья. Давай понемногу, чтобы были сговорчивыми. Слышишь, Чарльз?

Негритос закивал, улыбаясь во весь рот. Рука его поползла по колену Сола к деньгам. Пальцы напоминали ножки тарантула.

— Не волнуйся, Сол. Теперь я все сделаю. Как профессионал. Чтобы не возвращать деньги. Тоцци даже не поймет, отчего умер.

Тарантул вцепился в угол банкнота, но Сол его не выпустил.

— Ты не слушаешь меня, Чарльз. Я сказал, что не стану тебе этого поручать. Сделаю все сам.Тоцци очень хитер.

— Не бери в голову. Предоставь это мне. А сам побудь здесь на случай внезапной проверки или еще чего. Если обнаружат, что ты уходил в ту ночь, когда погиб Тоцци, тебя могут обвинить в убийстве. Не волнуйся и доверь все мне.

Тарантул потянул деньги к себе.

Сол глянул в улыбающуюся обезьянью рожу и разжал пальцы.

Но едва Чарльз завладел деньгами, Сол потянулся к паху негритоса и схватил за самое чувствительное место. Он хотел быть уверенным, что этот человек его слушает.

— Теперь отвечай, Чарльз, что ты сделаешь с этой тысячей?

— Не переживай, Сол, — хрипло ответил тот высоким голосом. — Я все...

Сол сжал пальцы крепче.

Чарльз зажмурился и застонал.

— Твои друзья уже выпустили нас с Эмериком. Значит, могут сделать это снова. Ты выведешь меня, когда я сделаю все, что нужно, привезешь обратно, пока никто не хватился. Как в деле с Мистреттой. Идет? Поняли мы друг друга?

Сол не ослабил хватки. Он чувствовал, как пульс Чарльза бьется под его пальцами. И у Сола сердце билось так же сильно.

Лицо Чарльза застыло в болезненной гримасе, глаза были крепко зажмурены.

— Ладно, Сол, ладно. Раз ты так хочешь.

— Я так хочу.

Сол разжал пальцы. Он видел, что Чарльз хочет согнуться пополам, но сдерживается. Не желает показывать, как ему больно.

Опустив взгляд, Сол увидел, что банкнот лежит на полу возле его ступни. Негритос, очевидно, выронил его.

— Может, поднимешь деньги, Чарльз? Тебе станет полегче.

Чарльз присел на корточки и застонал.

Сол, расслабив лицо, снова обернулся к зеркалу. Вытер пот со лба и несколько раз глубоко вздохнул. Проклятый Тоцци. Вряд ли он заговоренный. Если удалось убить дона, то прикончить этого глупого фэбээровца будет нетрудно. Нужен только опытный стрелок.

Он распрямился и, покачав головой, взглянул на свои кулаки. Будет нетрудно. Опыт у него изрядный.

Сол сидел, не сводя взгляда с кулаков, и сердцебиение стало потихоньку выравниваться.

Глава 4

Гиббонс откинулся на спинку синего винилового кресла и принялся разминать суставы пальцев, пока его супруга Лоррейн донимала своего двоюродного брата Тоцци, выговаривая за то, что он, неодетый, скачет по больничной палате на одной ноге. Они подняли жуткий шум, сосед Тоцци по палате, болезненного вида человек, надел халат, шлепанцы и поехал на кресле-каталке в комнату отдыха, чтобы не мешать им. Тоцци пытался собрать свои вещи и одеться, но Лоррейн хотела помочьему, а он не желал помощи. Гиббонс его понимал. Чувство собственного достоинства у женщин проявляется иначе, чем у мужчин. О чем говорят женщины, когда соберутся? О своих ванных, о чувствах, о белье. Мужчины разговаривают о спорте.

Гиббонс выглянул в окно, на шумный перекресток Гринвич-стрит и Седьмой авеню. Хорошо, что больница Святого Винсента расположена здесь. Перекресток считается одним из самых опасных в городе, люди тут гибнут постоянно. Подумал о человеке, пытавшемся убить Тоцци, и задался вопросом, действительно ли он грабитель. Может, кто-то подослал его совершить убийство. Может, тот, кто его подослал, хочет и смерти Гиббонса. В конце концов, они партнеры. Гиббонс потеребил себя за нос и нахмурился.

Лоррейн все еще гонялась по всей палате за Тоцци, кудахча, будто квочка. Ее длинные темные волосы спадали на плечи, и всякий раз, когда она проходила мимо окна, солнечный свет выхватывал в их массе серебристые нити. Она так беспокоилась о своем брате, что не потрудилась собрать волосы в узел на затылке. Торопливо натянула блузку и юбку, провела щеткой по волосам и потащила за собой Гиббонса. Выглядела она терпимо. Несколько взбалмошная, но суровая.

Тоцци оставили в больнице на всю ночь для обследования, хоть он и утверждал, что ранен в ногу легко. Утром его выписывали, и Лоррейн заявила мужу, что они заберут ее брата домой, имея в виду ихдом. Гиббонс терпеть не мог гостей, даже когда хорошо относился к ним, но на этот раз не возражал. Если кто-то пытался убить Тоцци, ему лучше пока не возвращаться в свою холостяцкую квартиру. Однако мысль о пребывании Тоцци у них не радовала Гиббонса. Этот раздражительный сукин сын всех сведет с ума. Он не мог дождаться, когда Лоррейн объявит братцу, что они забирают его к себе. С Тоцци случится припадок.

Выведенная из себя Лоррейн стояла посреди палаты, уперев руки в бедра.

— Майкл, перестань наконец скакать на одной ноге и возьми костыли!

— Ничего, Лоррейн, ничего.

Тоцци держал костыли одной рукой и прыгал на здоровой ноге, пытаясь собрать свои вещи. Он уже сводил сестру с ума. А что будет, когда он поживет немного в их квартире?

Гиббонс закрыл глаза и наклонил голову сперва к одному плечу, потом к другому, прислушиваясь, не раздастся ли слева знакомое похрустывание. В том, что Тоцци будет жить у них, имелся один плюс. Лоррейн будет кому еще пилить шею.

— Майкл! Сядь, пожалуйста, и позволь помочь тебе!

Гиббонс поморщился. Таким голосом только стекла резать. Тоцци продолжал скакать по палате, как идиот.

— Ничего, Лоррейн. Я не так уж плох. Управлюсь сам.

Он подскакал к другому креслу, плюхнулся в него и принялся надевать носки. Левый натянул без помех, но когда взялся за правый, по лицу стало видно, что ему нелегко.

— Давай я.

Лоррейн потянулась к носку, но Тоцци его отдернул:

— Сказал же, что управлюсь сам.

И заскрипел зубами.

— Не управишься. Дай его сюда.

Тоцци помахивал носком над головой, куда сестре было не дотянуться.

— Он грязный, Лоррейн. В этих носках я был вчера вечером.

— Дай его сюда и перестань дурить. Я же вижу, что тебе больно сгибать ногу. Давай помогу.

— Лоррейн, я не беспомощен. Надену сам.

Она вскипела:

— Ты не беспомощен, ты безнадежен. Гиббонс, скажи ему, чтобы он вел себя разумно. Может, хоть тебя послушает.

Тоцци удалось напялить носок на пальцы, однако натягивать его на пятку было очень мучительно. Лицо его покраснело, он закусил губу. Лоррейн тоже кусала губы. Гиббонс не понимал, чего она так горячится. Если человеку хочется изобразить из себя дурака, то и пусть себе. Ему же хуже. Разумеется, Гиббонсу не хотелось, чтобы кто-то надевал ему носки. К черту. Он бы просто сунул босые ноги в туфли, а носки спрятал в карман.

— Майкл, можно задать тебе вопрос? — В голосе Лоррейн появилась умиротворяющая нотка.

— Конечно. Спрашивай.

Гиббонс стал разглядывать свои ногти. Он догадывался, к чему клонится дело.

— Сегодня утром я разговаривала с твоей матерью. Она хочет знать, бросишь ли ты айкидо.

Тоцци чуть опустил голову и поглядел на сестру исподлобья, словно гремучая змея, готовая ужалить.

— Нет, Лоррейн. Айкидо я не брошу. А мать пусть не вмешивается...

— Майкл, но ведь она беспокоится о тебе. Не хочет, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость и остался калекой.

Тоцци указал на бедро:

— Лоррейн, это случилось не на тренировке. В меня на улице стрелял грабитель.

— Но ведь айкидо не помогло тебе справиться с ним, не так ли?

Гиббонс наморщил лоб, стараясь не расхохотаться. Она не знает жалости. Однако в чем-то его жена права.

Тоцци побагровел от гнева, но, как ни странно, промолчал. Очевидно, последовал первой заповеди боевых искусств: избегай схваток. Или же не нашел, что ответить.

Затем Тоцци пустил в ход разумную тактику. Не отвечая на заданный Лоррейн вопрос, он стал отвечать на тот, который хотел бы услышать:

— Сколько раз я тебе говорил, Лоррейн, это рана в мякоть. Пуля прошла навылет, не задев кости. Я снова буду на ногах недели через полторы, а то и раньше.

Лоррейн придала лицу скорбное выражение: одно из фирменных итальянских блюд, предназначенных для лежащих в больницах. А болезнь — итальянский деликатес. Собственно говоря, сообщения о больных и умирающих были у старших членов клана Тоцци ежедневной сводкой новостей, амать Майкла являлась главным ее редактором.

— Майкл, нам всем известно твое упрямство. Мы с твоей матерью боимся, что ты не дашь ране затянуться как следует. Взгляни на себя. Ты постоянно бередишь ее. Имей в виду, в твоем возрасте раны заживают не так уж быстро.

Гиббонс закатил глаза к потолку. О Господи.

— Что значит — в моем возрасте? Мне тридцать девять. Это что? Старость, по-твоему?

— Через две недели, Майкл, тебе исполнится сорок. Пойми, ты уже не мальчик. А занятия боевыми искусствами — для молодых людей.

— Лоррейн, ты ведешь речь о том, чего не знаешь. Ты понятия не имеешь об айкидо.

— Пусть я не имею понятия об айкидо, но зато знаю тебя. Тебе до смерти хочется выдержать экзамен на получение черного пояса, ты готов пойти на любой риск. В том числе и остаться хромым. Господи, Майкл, ты никому ничего не докажешь.

— Лоррейн, я начинаю выходить из себя. Знаешь почему? Потому что тебе с моей матерью место в сумасшедшем доме. Ты, наверно, считаешь меня дураком. Думаешь, я собираюсь кому-то что-то доказывать? Я оперативник, черт побери. Меня пытались застрелить, заколоть, избить ногами, дубинкой, кулаками, рукояткой пистолета. Задавить машиной. Однажды какой-то псих в восточном Гарлеме хотел зарубить меня топором. Еще один тип попер с циркулярной пилой. Мне приходилось даже защищаться от сторожевых собак. И не один раз, а трижды.Так что мне ничего доказывать не надо. Я все уже доказал, сотни раз. Айкидо дает мне нечто совсем другое. Но, видимо, ни матери, ни тебе этого не объяснишь.

Лоррейн умоляюще сложила руки:

— Сделай попытку.

Ноздри Тоцци раздулись.

— Начнем с того, что айкидо дает мне покой. А ты сейчас действуешь наоборот.

— Ну извини, Майкл. Может, арестуешь меня за нарушение твоего покоя?

Голос Лоррейн взлетел до цыплячьего писка.

Гиббонс решил, что это становится скучным, и принялся ковырять в ухе.

— Не помешаю?

Гиббонс повернулся к двери. На пороге стоял Брент Иверс, помощник директора Манхэттенского отдела ФБР. Начальник явился проведать раненого подчиненного. Гиббонс выпрямился. Такие поступки принято считать проявлением трогательного внимания.

Массивная фигура Иверса почти полностью закрывала дверной проем. Массивными у него были и плечи, и голова, и нижняя челюсть. На висках изящно серебрилась седина, Гиббонсу казалось, он навел ее в салоне мужской красоты где-нибудь на окраине. Видимо, считая, что так он выглядит внушительнее, что седина производит впечатление ума и силы. Гиббонс находил в нем сходство с металлической фигуркой на капоте старого автомобиля — такой же серебристый и чопорный.

Иверс кивнул Лоррейн и Гиббонсу, потом властно уставился на Тоцци, с босой ступни которого свисал носок, будто колпак гнома.

— Как себя чувствуешь, Тоцци?

В вопросе его слышалось обвинение.

Тоцци сдернул носок и осторожно положил на пол.

— Отлично. Нога еще слегка болит и двигается плоховато, но оставаться здесь незачем. Поваляюсь пару дней дома на кушетке и буду вполне работоспособен.

Лоррейн метнула на него убийственный взгляд, но давать волю языку в присутствии Иверса не стала.

— Я разговаривал с твоим врачом, — сказал Иверс. — Он считает твою рану более серьезной.

Лоррейн просияла. Она приберегала этот довод до той минуты, когда брат заявит, что не желает отлеживаться в их квартире.

Иверс заговорил с суровой распорядительностью:

— Врач полагает, что несколько дней для поправки будет мало. Я сказал — это не проблема. Даю тебе месячный отпуск по состоянию здоровья. Нужно будет — продлю. Только используй это время для отдыха. Ясно?

Гиббонс увидел, как на челюстях Тоцци заиграли желваки. И на челюстях Иверса. Эти люди, мягко говоря, смотрели на некоторые вещи по-разному.

Тоцци считал Иверса бумажной душой и подхалимом, больше всего думающим о собственной внешности и карьере. Здесь он был прав, но Иверс, кроме того, являлся его начальником, и подчиненным требовалось с этим считаться. Эту истину Тоцци никак не мог усвоить.

Иверс считал Тоцци несдержанным, недисциплинированным агентом, сущим наказанием для Бюро. И тоже был прав. Но только Тоцци имел отвратительную привычку добиваться результатов, и это мешало Иверсу сделать то, что ему больше всего хотелось — уволить Тоцци.

Трение между этими людьми можно было сравнить с трением песчинки под створками моллюска. Раздражение нередко приводит к появлению жемчужины.

Если дать им волю, эти двое могли препираться до бесконечности, и Гиббонс решил вмешаться, пока они не вышли за рамки приличий:

— Полицейские разузнали что-нибудь о том грабителе?

Иверс сжал губы и покачал головой:

— Они обещали прислать мне рапорт, но сообщать, похоже, нечего. Эксперты произведут анализ пули, только не знаю, чего они этим добьются.

— Очевидно, не многого.

Замечание Гиббонса Иверс пропустил мимо ушей. Он ни в грош не ставил чужие мнения.

— Сыщики, которым поручено это дело, хотят поговорить с тобой, Тоцци. Они исходят из версии, что это не заурядное ограбление, и хотят узнать, есть ли у тебя какие-то враги.

Гиббонс и Тоцци дружно фыркнули.

Лоррейн нахмурилась.

Иверс уставился на них из-под густых бровей:

— Я сказал что-то не то?

Тоцци глянул на Гиббонса:

— Гиб, есть у нас враги?

— Только если считать всех деловых и приспешников в пяти семьях мафии. Сколько это будет? Полторы-две тысячи человек. Всего-навсего.

— Да, всего-навсего.

Лоррейн была близка к обмороку.

Иверс откашлялся, словно директор школы, призывающий к вниманию непослушных учеников.

— А нет ли конкретных подозреваемых? Сыщикам потребуются фамилии.

Тоцци поднял глаза к потолку:

— Тоже мне вопрос! С кого начать? Ладно... Ричи Варга, Джуси Вакарини, Сол Иммордино, Эмилио Зучетти, Жюль Коллесано, Фил Джиовинаццо... — Тоцци загибал палец за пальцем. — Черт возьми, меня ненавидят все.

— Не говори об этом с такой гордостью.

Иверс сложил руки на груди. В солнечном свете засверкал камень на йельском студенческом перстне.

Гиббонс оперся подбородком на руки и мысленно перебрал всех из приведенного краткого перечня. Каждый из этих людей имел основания желать Тоцци смерти. Ему тоже.

— Мистер Иверс? — послышался из коридора женский голос.

Иверс посторонился, вошла щегольски одетая негритянка — в очках, синем костюме, жемчужно-серой шелковой блузке, с черной кожаной сумочкой через плечо. На взгляд Гиббонса, не моложе тридцати трех лет и не старше сорока пяти, симпатичная, похожая на администраторшу. Волосы ее были зачесаны назад и подстрижены на уровне шеи, их пышность сдерживал черепаховый обруч. Очки модные, но не чрезмерно, линзы крепились на широкой, закрывающей брови поперечине. Гиббон-су стало любопытно, почему в субботу она одета по-деловому.

— Мадлен Каммингс, — представилась она и протянула руку Иверсу. — Мне сказали, что я найду вас здесь.

Иверс обменялся с ней рукопожатием.

— Я не ждал вас до понедельника. Добро пожаловать в Нью-Йорк, агент Каммингс.

Гиббонс приподнял брови:

— АгентКаммингс?

— Я предпочитаю обращение докторКаммингс, сэр.

Иверс кивнул:

— Хорошо.

И неожиданно улыбнулся. Когда его поправляли подчиненные, он обычно относился к этому пренебрежительно.

— Я приехала вчера вечером, — сказала негритянка. — И решила не терять выходные, а ознакомиться со своим новым заданием.

Иверс опять кивнул и улыбнулся, гордясь новой ученицей в классе. Гиббонсу казалось, она вот-вот достанет из сумочки яблоко и положит ему на стол.

— Вы, должно быть, агент Тоцци, — обратилась Каммингс к Майклу. И перевела взгляд с его лица на босую ступню. — Я с сожалением узнала о том, что вы ранены.

Однако сожаления в ее голосе не слышалось. Иверс жестом представил ей остальных:

— Доктор Каммингс, это агент Катберт Гиббонс и Лоррейн Бернстейн.

Услышав свое имя, Гиббонс невольно стиснул челюсти. Он терпеть его не мог и не любил объяснять почему. Предпочитал, чтобы его называли просто Гиббонс, но решил не объявлять это доктору Каммингс. Видеться с ней, слава Богу, он будет редко, потому что на службе почти ни с кем не общается, кроме коллег из отдела по борьбе с организованной преступностью.

Каммингс обменялась с ним рукопожатием, потом протянула руку Лоррейн:

— Можно поинтересоваться, мисс Бернстейн, что привело вас сюда?

Ту ошарашила бесцеремонность вопроса.

— Пожалуйста... я жена Гиббонса и двоюродная сестра Майкла.

— Понятно. — Доктор Каммингс тут же повернулась к Иверсу, забыв о муже с женой.

— Кстати, — добавила Лоррейн, — я профессорБернстейн.

Доктор Каммингс резко обернулась. Утвердительно кивнула и выдавила улыбочку.

— Доктор Каммингс — сотрудница нашего отдела поведенческих наук в Квантико, — объяснил Иверс. — Некоторое время она поработает с нами.

— И подвергнет анализу Тоцци? — спросил Гиббонс, оскалясь в улыбке. — Я давно твержу, что ему пора проверить головку.

Тоцци бросил на него свирепый взгляд:

— Я никогда этого не слышал.

— Ты никогда никого не слушаешь.

— Собственно говоря, джентльмены, — сказала Каммингс, — моя специальность — психология отклонений типа маниакальной вспыльчивости.

Гиббонс издал смешок:

— Похоже на оценку последней выходки моего напарника.

Лоррейн бросила на него яростный взгляд. Это означало, что надо вести себя сдержаннее. Она не могла донимать Тоцци при посторонних и, видимо, решила приняться за мужа, так как с ним могла управляться без слов, одними взглядами и жестами. Это искусство развивается у жен само собой. Еще несколько лет — и она будет поедом есть Катберта уже без слов и без жестов, с помощью одной телепатии. Жаль, что Гиббонс любит ее так сильно. Любовь иногда может стать тяжким бременем.

— Доктор Каммингс приехала сюда по программе внутреннего обмена, организованной Бюро, — объявил Иверс. — Агенты, работающие в лабораториях или в кабинетах, будут набираться оперативного опыта, чтобы лучше понимать деятельность системы в целом. Доктор Каммингс на полтора месяца станет оперативником, почувствует себя, так сказать, на передовой.

Иверс и Каммингс закивали и заулыбались, очевидно, довольные друг другом. Гиббонс кивнул, но без улыбки. Еще одна нелепая программа, изобретенная вашингтонским начальством. Отправить кабинетных работников на передовую, чтобы им было о чем трепаться на вечеринках в Джорджтауне[2]. Вопиющая нелепость.

— Я хотел прикрепить доктора Каммингс к Робертсону и Келсо, — сообщил Иверс, — но поскольку Тоцци пробудет в отпуске по состоянию здоровья не меньше месяца, она, видимо, станет твоим партнером, Берт.

Лицо Гиббонса вытянулось.

— Что?

— Да. — Иверс кивнул, утверждая свое решение. — С точки зрения расстановки людей в этом есть смысл. Когда Тоцци будет готов приступить к исполнению служебных обязанностей, пребывание доктора Каммингс здесь подойдет к концу.

Гордый собой, Иверс провел ладонью по лацкану спортивного пиджака из верблюжьей шерсти. Самодовольный болван.

У Гиббонса заурчало в животе.

— Не думаю, что это слишком удачная мысль. Нельзя подключать к расследованию по делу мафии кого попало. Черт возьми, я сейчас занимаюсь только убийством Мистретты. И практиканты мне не нужны. У меня есть осведомители, которые мне доверяют. Увидев незнакомое лицо, они тут же замкнутся. Как я смогу сделать что-то, если она будет рядом?

Каммингс вздернула подбородок и сцепила руки за спиной.

— Агент Гиббонс, вы полагаете, я буду помехой в вашем расследовании, потому что я женщина или потому что я чернокожая?

Гиббонс оскалил зубы:

— Вы будете помехой, потому что понятия не имеете об оперативной работе.

Она поглядела в его ничего не выражающие глаза.

— Мой пол и цвет кожи здесь ни при чем?

Гиббонс твердо встретил ее взгляд.

— Еще как при чем. Мафиози не задумываясь пристрелит черную дамочку. Для этих людей ваша жизнь не ценнее кофейной гущи.

— Гиббонс!

Брови Лоррейн взлетели выше некуда. Вечно он нарушает политическую корректность.

— Я просто хочу обрисовать положение дел. Эти люди знают, кто я, знают, что с фэбээровцем шутки плохи. Вас, Каммингс, они не знают. А этижизнерадостные итальянцы не принимают гостей с распростертыми объятиями.

— Ну так вы можете меня представить. — Голос ее звучал весьма уверенно. — Узнав, что я из ФБР, они поймут, что и со мнойшутки плохи.

Она держалась, будто студентка, впервые закурившая при родителях. Смотрите, мол, я уже взрослая.

— Берт, я ума не приложу, к кому еще можно прикрепить доктора Каммингс, — сказал Иверс. — Среди оперативников ты самый старший.

Гиббонс рассвирепел.

Тоцци посмеивался, положив босую ступню на колено. Гиббонс сверкнул на него взглядом. Болван. И все это по его вине. Не получи он рану, Иверсу и в голову не пришла бы подобная мысль.

Гиббонсу хотелось заорать на кого-нибудь, но он решил добиться своего с помощью разумных доводов.

— Послушайте, док, не обижайтесь, но я не могу допустить, чтобы вы торчали у меня под боком, собирая данные, пока я пытаюсь выяснить, кто распорядился убрать Сабатини Мистретту. Это будет опасно для вас и безрезультатно для меня. Извините, я занимаюсь не игрой для интеллектуалов.

— Понятно.

Гиббонс сердито посмотрел на ее безмятежное лицо. Достаточно того, что он женат на интеллектуалке, на кой черт ему еще одна во время работы.

В палату вошла, толкая перед собой кресло-каталку, худощавая девушка-латиноамериканка.

— Я вернусь через пять минут, — предупредила она Тоцци. — Только найду медсестру с вашими документами о выписке.

Когда санитарка вышла, Тоцци, опершись на костыль, поднялся. Гиббонс обратил внимание, что туфлю он надел без носка.

Иверс подошел к Гиббонсу и сказал ему на ухо:

— Извини, Берт, но это распоряжение из Вашингтона. Я, право же, ничего не могу поделать. Потерпи несколько недель, что-нибудь придумаю.

Гиббонс закусил верхнюю губу. Он прекрасно знал, что придумает Иверс, — как всегда, ничего.

Каммингс смотрела, как Тоцци морщится и корчится, усаживаясь поудобнее в кресле-каталке.

— Агент Тоцци, можно задать вам вопрос?

— Конечно. Задавайте.

— Где вы будете завершать лечение?

— То есть куда я сейчас поеду?

— Да.

Тоцци пожал плечами:

— Домой. Куда же еще?

Она поглядела на Иверса:

— Вы полагаете, это разумно? На агента Тоцци напали с оружием. Возможно, хотели убить. Решительный человек будет преследовать свою цель до конца.

Иверс поднял брови:

— В этом есть смысл.

Лоррейн прикрыла ладонью рот:

— О Господи...

Тоцци потряс головой:

— Тот человек был просто грабителем. Никто не собирается меня убивать.

— Но вы же не знаете этого наверняка.

— Абсолютно уверенным нельзя быть ни в чем, но логически...

— Доктор Каммингс права, — перебил его Иверс. — На какое-то время я помещу тебе в квартиру охранника.

Негритянка поправила очки.

— Если у вас такая нехватка людей, то, может, не стоит превращать в обычного охранника кого-то из агентов. У меня есть другое предложение.

— Какое же?

— Я живу в нескольких кварталах отсюда, в квартире своей однокурсницы из Барнард-колледжа.

Гиббонс бросил взгляд на Лоррейн. Услышав о Барнард-колледже, она просияла. Теперь ее отношение к Каммингс изменится к лучшему, как к выпускнице того же учебного заведения, в котором училась она сама.

— Тоцци до поправки может пожить в квартире моей подруги, а я поживу у него.

Иверс потер подбородок:

— Мне только что привели целый список гангстеров, могущих желать его смерти. Может, тот человек был послан убитьТоцци. Майк, ты сам говоришь, что абсолютно уверенным нельзя быть ни в чем.

— Поверьте, — повторил Тоцци, — этот человек не убийца. Будь он профессионалом, то не стал бы терять времени. Все произошло бы так быстро, что я не увидел бы его.

Каммингс скрестила на груди руки.

— Возможно, на сей раз пошлют человека, лучше знающего свое дело.

Тоцци уперся костылем в пол и развернул кресло-каталку так, чтобы сидеть лицом к ней.

— Вы очень любезны, доктор Каммингс, но как же быть с вами? Что, если кто-то явится ко мне на квартиру, ища меня, а найдет вас? Думаете, просто повернется и уйдет?

— В таком...

У Каммингс был ответ, но Лоррейн перебила ее:

— Можете пожить у нас, доктор Каммингс. Свободная комната есть.

Гиббонс молча уставился на жену. Не стой между ними Иверс, он бы задушил ее на месте. Гостей он терпеть не мог, и Лоррейн это знала.

— Я не могу навязываться вам, профессор Бернстейн.

Гиббонс облегченно вздохнул. Правильно. Не навязывайся ко мне в дом, черт возьми.

Лоррейн любезно улыбнулась и покачала головой:

— Это не навязчивость. Мы собирались взять к себе Майкла, но, мне кажется, так будет лучше для всех. Майкл сможет оправиться от раны, не теряя своей драгоценной независимости, а Гиббонс вечером подготовит вас к завтрашней работе. Вы сразу полностью погрузитесь в дело.

Гиббонс оскалил зубы. Я погружу полностью вас обеих. И не отпущу, пока не перестанете пускать пузыри.

— Это надо обмозговать, — сказал он.

Иверс пожал плечами:

— По-моему, отлично. А как на твой взгляд, Тоцци?

Тот бросил на Иверса раздраженный взгляд:

— Я лишь хочу оказаться дома и какое-то время пожить в одиночестве. Моя квартира в Хобокене гораздо спокойнее любой гринвич-виллиджской. Больше подходит для отдыха. И я плохо сплю в незнакомых местах. Понимаете?

— Можешь прекрасно отдохнуть и в Гринвич-Виллидж, — сказал Иверс. — Поживи несколько дней, увидишь.

Тон его красноречиво свидетельствовал, что у Тоцци нет выбора.

— Тоцци! Слава Богу, ты еще здесь.

Стэси Вьера вошла в палату грудью вперед. На ней была черная кожаная куртка поверх блестящего трико в диагональную красно-бело-черную полоску. Отбросив за плечо гриву длинных бронзовых кудрей, она присела на корточки перед креслом-каталкой, чтобы голова ее и Тоцци находились на одном уровне. Зад ее выглядел тоже неплохо.

— Я рада, что застала тебя до выписки. Рой сообщил, что тебя увезли в эту больницу. Я позвонила, хотела справиться, как ты себя чувствуешь, а мне сказали, что ты выписываешься. Может, лучше остаться на несколько дней? Рой намекнул, что ты вроде бы живешь один. Не стоит возвращаться в пустой дом. Одиночество создает дурную энергию, а это замедляет выздоровление.

— Что вы говорите?

Лоррейн поглядела на Стэси свысока.

Каммингс метнула взгляд на Лоррейн:

— Дурную энергию?

Иверс кашлянул и прикрыл ладонью рот. Он старался не смотреть на бюст Стэси.

— Вот как... очень мило, Стэси, что ты беспокоишься обо мне. Я... э... ценю это.

Она глянула ему в глаза:

— Я оченьбеспокоюсь о тебе. Господи, у тебя же огнестрельная рана.

— Э... да. — Тоцци пришел в замешательство. Он не знал, как реагировать на эту заботу. Заметив, что все глаза устремлены на девушку, он стал представлять ей присутствующих. — Стэси, это мой начальник, Брент Иверс. Гиббонса ты знаешь. Это моя двоюродная сестра Лоррейн. А это доктор Мадлен Каммингс.

— Привет! — Стэси встала и перебросила волосы через плечо, словно демонстрируя модель прически, небрежно и соблазнительно.

Гиббонс делал усилие, чтобы не пялиться на нее; что правда — то правда, на эту девушку стоило посмотреть.

Иверс с любезной улыбкой пожал руку Стэси, но Лоррейн и Каммингс глядели на нее, будто стражи границы.

Внезапно Лоррейн обернулась и пронзила взглядом Гиббонса, словно прочтя его мысли. Каммингс тоже. Гиббонс выдал ответный взгляд. Если он в чем-то и не прав, это касается только его жены и его самого. А этой особе чего соваться?

Стэси, очевидно, ощутила дурную энергию, которую они излучали, потому что вид ее стал слегка испуганным.

— Не обращай внимания на этих женщин, — подбодрил ее Гиббонс. — Они учились в Барнард-колледже.

— Правда? — Девушка повернулась к стражам границы, и от этого движения рассыпались ее волосы. Она вновь отбросила их тем же элегантным движением. — Господи, и я тоже. Окончила в прошлом году.

Потом, проведя рукой по волосам, с изумлением поглядела на Лоррейн и Каммингс.

— Привет, бывшие студентки.

На лице Гиббонса появилась злобная усмешка. Стражей границы признание Стэси не обрадовало. Да и его, собственно, тоже. При мысли, что ему придется полтора месяца делить жилье с ними обеими, лицо у него вытянулось. Он уперся костяшками пальцев одной руки в ладонь другой и стал смотреть, каким бы суставом хрустнуть, но все они уже отхрустели.

Черт.

Глава 5

В коридоре пахло гнилыми фруктами, на стенах были выведены пульверизатором такие причудливые буквы, что Сол не мог составить из них слов. Видимо, детские имена, решил он. Дети вечно их пишут. Где-то в этой трущобе громко звучал стереопроигрыватель. Сол расслышал мерзкую музыку в стиле реп. Слов песни тоже было не разобрать. Два часа ночи, а какой-то ненормальный крутит эту гнусную какофонию. Идя вслед за Чарльзом в квартиру этого негритоса, он тряс головой. Под ногами что-то хрустело. Сол нахмурился. Эти люди живут, как скоты.

Чарльз звякнул большим кольцом с ключами, прикрепленными цепочкой к его ремню.

— Надеюсь, он в норме. Хотя пилюли нужно было дать два часа назад.

— Хорошо бы, — буркнул Сол. Эмерик ему был необходим. Весь план держался на нем.

— Если он совсем спятил за это время, твоя вина, — сказал Чарльз. — Незачем тебе было выходить сегодня ночью. Потеря времени, и только. Мы ничего не успеем сделать.

— Нет, это вина твоих приятелей, Рамона и Бакстера. Чего тянули так долго? Вы должны были выпустить меня в полночь.

— Я уже объяснял, Сол. Фараоны привезли из Ньюарка парня, который застрелил жену и хотел покончить с собой. Мы не знали, что они приедут. А при фараонах тебя не могли выпустить.

Чарльз свернул в другой длинный коридор.

— Черт возьми. Где же твоя квартира? Солу не терпелось увидеть Эмерика. Он хотел убедиться, что с психом ничего не стряслось.

Чарльз принялся на ходу перебирать ключи.

— Знаешь, Сол, я прав. Тебе незачем было сегодня выходить.

— У меня много дел. Ты мне твердишь, что Эмерик создает для тебя проблемы. Я должен немного поговорить с ним. А Донни должен выслушать, хоть он и псих.

Сол закусил нижнюю губу. Эмерика нужно привести в норму, пусть ненадолго. Если он будет полным психом, никто не поверит, что он совершил все убийства, намеченные Солом, Нужно обладать хотя бы проблесками разума, чтобы застрелить четверых и обозначить пулями крест.

— Поговорить, вот как? Думаешь, с Донни управляться легко? Погоди. Увидишь.

Чарльз остановился перед исцарапанной металлической дверью. Номер с нее исчез, но остался контур после давней окраски: 5Л.

Отперев, Чарльз приоткрыл дверь на несколько дюймов и приблизил к щели губы:

— Донни. Донни. Это я, Чарльз. Вернулся. — И обернулся к Солу. — Нужно предупредить его, что я здесь. Если неожиданно появиться, поднимет крик.

Сол увидел, что внутри горит свет.

— Это я, Донни. Вернулся.

Чарльз распахнул дверь полностью, и им обоим открылось зрелище.

— Что за...

— Черт возьми!

Сол зажмурился от яркого света. Казалось, все светильники в квартире включены, со всех ламп сняты абажуры. Стены гостиной от плинтуса до потолка были увешаны снимками женщин, вырезанными из газет и журналов. Домохозяйки из реклам смесей для тортов Бетти Крокер. Симпатичная телефонистка в наушниках. Мадонна. Раиса Горбачева. Леона Хелмсли. Доктор Рут. Все пригвождены чем попало: кнопкам, булавками, гвоздями, вилками, ножами, штопором, спичками, карандашами, ручками, отвертками — всем, что могло войти в штукатурку стен; и каждая картинка пригвождена четырежды, в лоб, живот и плечи. У лучшей модели месяца из журнала «Плейбой» плечи были пронзены концами раскрытых ножниц. Из живота Мисс Накачивайся на газетной рекламе оздоровительного центра торчал крючок от вешалки, изо лба супруги вице-президента — алюминиевая воронка.

Дональд Эмерик без рубашки сидел на корточках в углу и глядел на Сола с Чарльзом совершенно невинно, будто котенок. Кожа его была очень бледной, тело таким тощим, что грудь казалась вдавленной. Светло-каштановые волосы были всклокочены на темени. По лицу блуждала сентиментальная улыбка, но глаза оставались тупыми, бессмысленными. Он принялся кивать, и волосы его закачались из стороны в сторону, будто гребень петуха.

— Господь доволен, — прошептал Эмерик.

— Черт возьми, Донни, за это я сверну тебе шею.

Чарльз направился к парнишке, но Сол ухватил его за куртку:

— Не трогай. Дай мне поговорить с ним.

Чарльз пожал плечами и отошел:

— Паршивый сопляк.

Его подмывало дать парню затрещину, но Сол не хотел, чтобы Донни расстраивался.

— Принеси ему пилюлю, — велел Сол. — Быстро.

— Надо бы с цианидом, — проворчал Чарльз, отправляясь на кухню.

Когда он вышел, Сол поглядел сумасшедшему в глаза:

— Помнишь меня, Донни?

Тот отвечал ничего не выражающим взглядом.

— Не помнишь? Сола? Из больницы? Мы вместе катались на прошлой неделе. Помнишь? Были в подвале, ты сидел на кушетке, смотрел телевизор?

Сол шагнул вперед, и сумасшедший внезапно испугался. Вскочил на диван и пронзительно завопил:

— Уйди, уйди! Ты нехороший! Ты хочешь меня убить!

— Нет, Донни. Нет. — Сол развел руками, показывая, что ничего не замышляет, но продолжал незаметно приближаться. — Я не хочу тебя убивать. Я твой друг, Донни. Я ничего плохого тебе не сделаю.

— Уйди! Уйди!

Эмерик хотел прижаться спиной к стене, но из нее торчало слишком много всевозможных предметов.

— Перестань вопить, Донни. Уже поздно. Людям надо спать.

Сол подошел ближе. Он хотел схватить маленького психа за шею, повалить на диван и прижать к нему спиной, чтобы можно было вести разговор.

— Иди сюда, Донни. Я хочу поговорить с тобой.

Сол протянул руку, чтобы схватить Эмерика за волосы, но сумасшедший внезапно вспрыгнул на диванную подушку и пнул Сола по руке.

— Ах ты, сукин...

Сол схватил Эмерика за руку, но тот метнулся к нему и опрокинул навзничь. Сол грохнулся на кофейный столик, разбив его, и сильно ударился головой об пол. Его охватила ярость. Захотелось сплющить кулаком нос этому гаденышу. Но он сдержался. Донни был ему нужен.

Чарльз вбежал в комнату:

— Что случилось?

— Он псих, — ответил, поднимаясь, Сол.

— А то я не знаю.

Худенький парень бегал по комнате, вскакивал на мебель и верещал, будто обезьяна в клетке.

— Уйми его, пока никто не вызвал полицию.

Обращаться с сумасшедшим Чарльз умел. Он погнался за Эмериком, зажал в угол и схватил за руку, но тот вырвался, выскочил и с криком взлетел на стул.

Сол подскочил и хотел выбить стул пинком из-под Эмерика, но парень бросился в воздух, словно в полет, и едва не пролетел-таки над головой Сола, однако тот схватил его за лодыжки и повалил на дурно пахнущий ковер.

— Чарльз, помоги. Мне одному не удержать.

— А я что говорил? Без пилюль он становится очень сильным.

Негр навалился на Эмерика.

Эмерик закричал и забился, выпростал одну ногу и стал отбиваться.

Сол получил удар пяткой в лицо, потом снова ухитрился поймать лодыжку Эмерика и прижать его ноги к полу.

— Черт возьми, вдвоем мы тяжелее его фунтов на четыреста.

— Я тебе говорил.

Эмерик издал пронзительный вопль. Сол вздрогнул от неожиданности, и сумасшедший снова вырвался. Потом, неистово колотя ногами, вывернулся из-под Чарльза и отступил к дивану. По пути с груды обломков, бывших кофейным столиком, схватил молоток. Должно быть, он прибивал им картинки.

— Ты нехороший! Уйди! Ты очень нехороший!

Парень неистово размахивал молотком.

Сол помрачнел.

— С чего это он?

— Наверное, вспомнил, как ты убивал Мистретту и Джерри. И перепугался.

— Должно быть. — Сол взял ножку от кофейного столика. — Пилюля у тебя?

— Да. Вот она. — Чарльз разжал руку, капсула лежала на ладони. Сол узнал цвета: в одном конце оранжевые гранулы, в другом — розовые и белые. Торазин. Однако в больнице ему давали капсулы гораздо меньше этой.

— Уйди! Уйди от меня! Ты нехороший!

Глаза Донни были страшными, как у чудовищ в фильмах ужасов.

Сол неотрывно следил за молотком, которым парень махал из стороны в сторону.

— Слушай, Чарльз. Я схвачу его руку, а ты дергай за ноги. Потом сядем на него и затолкаем пилюлю в глотку. Идет?

— Давай попытаемся.

Чарльз сказал это не слишком уверенно, но отошел от Сола и приготовился к нападению.

Сол следил за взмахами молотка. Уловив момент, шагнул вперед, когда Эмерик стал отводить руку назад, бросился и ударил по ней ножкой от стола. Парень завопил, Сол нанес еще один удар, затем ухватился за ручку молотка.

Глаза Эмерика засверкали, рот широко раскрылся. Неожиданно вспомнив Дракулу, Сол испугался и снова вооружился ножкой. Проклятый псих собирался впиться в него зубами. Он уже готов был проломить ему череп, но тут вампир исчез. Чарльз выдернул из-под него покрывало, и Эмерик навзничь упал на диван. Глаза его метали искры.

— Ты нехороший! — пронзительно орал он. — Хочешь убить меня! Ты нехороший!

Сол коленом прижал Эмерику грудь и, отбиваясь от его скрюченных пальцев, всунул рукоятку молотка между его зубами. Парень впился в нее, как бешеная собака.

Иммордино тяжело дышал, по лицу его струился пот. Он чуть не прикончил Эмерика. Мог бы убить его, черт возьми, и окончательно загубить свои планы. Без Эмерика не обойтись. Он должен принять на себя ответственность за убийства Мистретты, Бартоло, Джуси и Тоцци. Парня брали с собой на дело, чтобы оставить где нужно отпечатки его пальцев. Эмерик — псих будто на заказ. Если будут спрашивать, Сол скажет, что эта мысль зародилась у Эмерика, когда они вместе находились в палате. Парень услышал, как он бормочет о своих делах, вообразил себя Солом Иммордино, удрал из больницы и убил врагов Сола. То же самое Сол заставит повторить и больничного психиатра, если фараоны станут допытываться, почему Эмерик выполнил за Сола его грязную работу.

Но, черт возьми, Солу не верилось, что он мог так забыться. Чуть не угробил малыша, своего проводника к свободе, к власти. Глотая воздух пересохшим горлом, он изо всех сил держал Эмерика, стараясь не причинить ему вреда. Парень должен стать управляемым, причем в самое ближайшее время. Намеченных людей надо убрать на этой неделе, особенно Джуси и Бартоло, пока их наемный убийца не добрался до Сола.

— Чарльз, сунь ему эту чертову пилюлю. Побыстрее.

Эмерик бился и вопил как резаный. Чарльз сидел на его бедрах. Он наклонился вперед, размышляя, как пихнуть капсулу парню в рот, но сумасшедший крепко стиснул зубы на рукоятке молотка.

— Чего ждешь? Втолкни ее сбоку.

— Бесполезно. Не проглотит.

— Будем держать его, пока она не растает во рту.

— Ждать так долго нельзя. Люди вот-вот вызовут полицию. Решат, что мы убиваем здесь какую-то девку.

— Черт.

Сол заскрипел зубами. Потом одна штука на стене привлекла его внимание. Придерживая рукой молоток, он выдернул другой алюминиевую воронку изо лба супруги вице-президента. Вытряхнул штукатурку, потом попытался просунуть тонкий конец воронки между молотком и нижними зубами Эмерика.

— Ну-ну, Донни. Открой рот. Будь хорошим парнем.

Эмерик, крепко зажмурив глаза, сопротивлялся, но Сол уперся коленом в лицо щуплого психа и запрокинул его голову за край дивана. И понемногу впихивал воронку все глубже и глубже, пока Эмерик не начал давиться.

— Теперь бросай пилюлю. Быстрей.

Чарльз бросил капсулу в отверстие воронки и зажал парню ноздри.

— Глотай же, чертов псих. Глотай.

Эмерик перестал биться и запыхтел, забулькал горлом. Непонятно было, проглотил он пилюлю или нет.

— Дунь в отверстие, — приказал негру Сол.

— Что?

— Дунь, говорю. Как в трубку для выдувания стрел.

Чарльз скривился.

— А вдруг у него СПИД? Дунет обратно, и его слюна попадет мне в рот?

— Живо вдунь ему в глотку эту пилюлю, — зарычал Сол, — а то пожалеешь, что не болен СПИДом.

— Ну, ты даешь... — недовольно промямлил Чарльз, однако послушно нагнулся и дунул в отверстие воронки.

— Проглотил?

— Не знаю. Что мне, пальцем туда лезть?

Эмерик давился, лицо его посинело. Сол вытащил воронку, боясь, что Донни задохнется и все его надежды рухнут. Однако рукоятку молотка не вынимал из опасения, что тот снова начнет кусаться.

Вскоре Эмерик успокоился. Тело его расслабилось, глаза постепенно стали тускнеть. Когда губы стали влажными и вялыми, Сол убрал молоток.

Сердце его заколотилось. Черт возьми! Парень умер!

Сойдя с груди Эмерика, он полез ему под рубашку — пощупать, бьется ли сердце, но когда тот замигал и взглянул на него, с Солом чуть не случился сердечный приступ.

— Черт! Мне показалось, он умер.

Чарльз слез с ног парня.

— От трехсот миллиграмм торазина? Ты бы вполне мог.

По запрокинутому лицу Эмерика текли к волосам слезы.

— Это нехорошо, — промямлил он.

Теперь парень выглядел донельзя жалким.

— Ну-ну, сядь, Донни, сядь. — Чарльз потянул его за руки и усадил. — Включи телевизор, — обратился он к Солу.

Сол недоуменно нахмурился.

— Зачем?

— Передачи его успокаивают.

— Мне он кажется вполне спокойным.

— Да, только если начнет плакать, то проплачет всю ночь. Нельзя этого допускать. Ни к чему.

Солу стало жаль парня. Телевизор стоял на дешевой подставке с выкрашенными под бронзу ножками. Концы комнатной антенны были обмотаны алюминиевой фольгой. Сол включил его.

Когда появилось изображение, Иммордино отошел, чтобы лучше видеть. Множество хромированного металла. Спортивные снаряды. Потом камера выискала эту чертову блондинку с налитыми грудями. Опять Мисс Накачивайся.

— Эй, Чарльз, твоя знакомая.

Лицо Эмерика задрожало, он издал долгий, жалобный стон:

— Нехорошо... очень нехорошо...

— Переключи. — Чарльз, сидящий рядом с парнем, прижал его лицо к своей груди, чтобы тот не видел экрана. — Ему этого смотреть нельзя. Соблазнительные девки его расстраивают.

Сол включил другую программу. Там шел фильм о Второй мировой войне, люди стреляли, бросали гранаты. Не годится. Переключил снова. Негритянские дети с огромными головами таращили глаза, мухи лезли им в ноздри. Голодающие в Африке. Сол снова потянулся к ручке переключателя. Это зрелище расстраивало его.

—Включи девятый канал.

Чарльз все еще прижимал к груди голову Эмерика.

Сол прокрутил переключатель. На экране крупным планом возникла банка краски.

«Да, друзья, эту часть нашей программы вел Мартин Краски».

—Это что?

— Должно быть, программа Джо Франклина. — Теперь Чарльз позволил Эмерику смотреть. — Ему она нравится. Белые старики, несущие всякую чушь, его успокаивают.

Сол поглядел на экран. Сидящий за столом Джо Франклин разговаривал с какой-то старухой, выглядела она так, словно только что явилась с танцплощадки сороковых годов. Сол не верил своим глазам. Франклину уже, должно быть, под девяносто. Щуплый, невысокий, с крашеными волосами и круглым глупым лицом. Черт возьми. Сол считал его уже покойником. А он тут как тут. Сукин сын.

Эмерик сидел на диване, не двигая ни единой мышцей, и неотрывно глядел на экран. Пилюли действительно делают своё дело. Паинька, да и только.

Потом Сол увидел на ковре воронку. На алюминиевой трубке остались следы зубов. Глубокиеследы. Сол взглянул на зрачки парня, и сердце его снова бешено заколотилось.

Однако Сол понимал, что удивляться нечему. В сущности, Эмерик был маньяком-убийцей.

Глава 6

Тоцци расположился на полу, привалясь спиной к дивану и положив больную ногу на две подушки. Вокруг валялись газеты и журналы, но он уже прочел их и теперь от скуки пускал по кофейному столику заводных японских зверушек, подарок Стэси. Игрушки продавались в разобранном виде, сборка помогла скоротать время, но теперь интерес к ним пропал. Однако Тоцци заводил их и ставил на столик, поскольку делать было больше нечего.

Он завел быка и направил так, чтобы он столкнулся с неуклюже шагающей гориллой. На другой стороне столика черепаха карабкалась на сложенные ступеньками журналы «Тайм». Доковыляв до большой кофейной кружки, тоже купленной Стэси, она уперлась головой в керамический бок и затопталась на месте, скрежеща раскручивающейся пружиной.

Тоцци поднял руку и взглянул на часы. К нему обещал зайти после работы Джон Палас ки, друг, вместе с которым они занимались айкидо. Взяв черепаху, Майк принялся заводить ее снова. Скорее бы приходил Джон. Вынужденное безделье сводило его с ума.

Тоцци снова пустил черепаху по столику. Она взобралась на свежий номер «Нью-Йорк таймс» и зашагала по рекламе оздоровительного центра «Никербокер» с фотографией Стэси. Об этой девушке ему хотелось забыть. Ей всего двадцать два года, черт возьми.

Но она просто изумительна.

Раздался звонок в дверь.

— Наконец-то, — пробормотал Тоцци и потянулся к пятифутовой трости «джо», лежащей на полу, — оружию, применяющемуся в айкидо. Концом ее нажал кнопку укрепленного на стене звонка в подъезд, чтобы Джона впустили.

Квартира подруги доктора находилась на первом этаже, поэтому Тоцци прикинул, что Джон должен уже быть у двери.

— Входи, Джон. Не заперто.

Дверь в небольшую переднюю открылась.

— Кто такой Джон?

В гостиную вошла Стэси в кожаной куртке поверх черной трикотажной майки и в облегающих джинсах с вошедшими в моду псевдоковбойскими сапогами. Улыбаясь, смахнула с лица волосы, бронзовые колечки, спадающие на одну грудь.

Тоцци втянул сквозь зубы воздух:

— Не ты.

Она пожала плечами:

— Конечно. Придется тебе пока довольствоваться моим обществом; А что он за человек? Тоже агент ФБР?

— Нет. Мы вместе занимаемся айкидо. Обещал заглянуть после работы.

Стэси сняла куртку и бросила на кресло.

— Тебя, наверно, угнетает, что пропускаешь экзамен на черный пояс?

Тоцци пожал плечами:

— Ничего не поделаешь. Пройду его в следующий раз, вот и все. В холодильнике есть пиво и содовая. Бери, если хочешь.

— Спасибо.

Стэси пошла на кухню, Тоцци разглядывал ее сзади. Ему очень хотелось ее. Изумительная. Не просто красавица, но еще и элегантная, остроумная, веселая. Думая о ней, он неизменно вспоминал про свой возраст. Ей всего двадцать с небольшим, а ему почти сорок. Он годится ей в отцы. Вот чтоугнетало его. И не только разница в возрасте. Мало ли мужчин развлекается с девочками гораздо моложе себя. Только в ушах у него постоянно слышался голос с интонациями Лоррейн: повзрослей, остепенись.

Стэси вернулась с бутылкой пива: Гиббонс купил ему целый ящик. И сбросив с ног сапоги, села на пол по другую сторону кофейного столика. Окинула его взглядом своих карих глаз и поднесла бутылку к губам.

— Ты что-то сам не свой. Заскучал?

— Пожалуй.

— Чего же торчишь здесь? Это ведь Гринвич-Виллидж. Есть где развлечься.

— Сегодня и завтра ходить мне еще нельзя. Врач запретил. — Тоцци хмуро посмотрел на больную ногу. — А поскольку это правая, нельзя и водить машину.

— Ты не просил у начальника на дом какой-нибудь канцелярской работы?

Тоцци тряхнул головой:

— Звонил Иверсу сегодня утром. Отказал наотрез. Заявил, что отпуск по состоянию здоровья означает освобождение от работы. От всякой.

— И ты подчинишься?

Стэси отпила еще глоток.

— Нет.

Она улыбнулась.

— Вот это мне нравится. Ты выглядишь человеком строгих правил, но это не так. На самом деле ты просто очень хладнокровен.

— Кончай. Сорокалетние мужчины не хладнокровны. Это только так кажется.

— Не согласна. Совершенно. Ты готовишься получить черный пояс, зарабатываешь на хлеб, гоняясь за мафиози, носишь пистолет и все такое прочее. То есть живешь кипучей жизнью, хотя сам не кипучий. На самом деле ты славный парень. Спокойный.

— Польщен.

— Но не веришь, что это так.

Тоцци покачал головой:

— Нет.

— Я хочу сказать вот что. Ты хладнокровный, потому что не считаешь себя хладнокровным.

Тоцци кивнул, пытаясь ее понять, но перед глазами его разверзлась пропасть между их поколениями.

Стэси опять глотнула из бутылки и забросила волосы за плечо.

— Продвинулась полиция в розыске того, кто стрелял в тебя?

— Нет. Я по-прежнему считаю, что это просто грабитель.

Он взял игрушечную гориллу и стал заводить. Отнюдь не исключено, что грабитель. А может, и нет. Эта мысль не давала ему покоя с тех пор, как Иверс спросил в больнице, есть ли у него враги. В голову снова и снова приходили три варианта.

Ричи Варга. Он заправлял жульнической страховой компанией, приносящей большие доходы, когда ему полагалось находиться за решеткой в соответствии с программой защиты свидетелей. Тоцци с Гиббонсом выследили его. Но этот хитрый сукин сын недавно вышел на свободу. Он мог подослать к Тоцци убийц, желая свести счеты.

Эмилио Зучетти. Король импортеров сицилийского героина лишился из-за Тоцци крупных доходов. Этот старый хрыч живет по кодексу чести мафии и вполне может добиваться возмездия на традиционный манер. Тоцци есть за что оказаться в его списке на уничтожение.

И наконец Сол Иммордино. У этого причин больше, чем у остальных, желать смерти Тоцци. Сол боится его показаний, которые могут обернуться для него пожизненным заключением. Тоцци единственный из сыщиков, кто видел Сола в здравом уме, не притворяющимся психом. Правда, Сол сейчас в Трентоне, вынужден сидеть в психушке либо предстать перед судом. Но если бы ему как-то удалось убрать Тоцци, путь на волю был бы открыт.

Тоцци сделал глубокий выдох. Любой из этих троих мог подослать к нему убийцу. И одной попыткой они не ограничатся.

Утром, после звонка Иверсу, он разговаривал с Гиббонсом. Гиббонс обещал заняться этими тремя, собрать данные об их недавней деятельности и сообщить ему.

Тоцци поставил гориллу на стопку журналов так, чтобы она наткнулась на быка. Уголком глаза он заметил, что Стэси неотрывно глядит на него. Сам он делал вид, что занят игрушками.

— Тоцци, я тебя нервирую?

— Нет, разумеется. Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Мне так показалось.

— Нисколько.

Он повернулся к ней с торопливой улыбкой, потом снова перевел взгляд на игрушки.

Стэси отпила глоток пива и усмехнулась:

— Так-так.

Тоцци промолчал. И повернул быка, чтобы тот встретил гориллурогами.

— Как по-твоему, я хороша собой?

Тоцци издал нервный смешок:

— У тебя что, дома нет зеркала? Конечно, хороша. Ты этого не находишь?

Она пожала плечами:

— Не знаю.

И лукаво прищурилась.

— Брось. Неужели не считаешь себя красивой?

Стэси хитро улыбнулась.

— Я хочу знать, как считаешь ты.Каковы твои требования к женской красоте?

Тоцци спохватился, что неотрывно глядит на ее губы. Сочные, ярко-красные. Откашлялся в кулак и с неопределенной усмешкой ответил:

— Что ж... если действительно хочешь знать, слушай. Истинно красивая женщина прекрасна, даже когда только что вынырнула из воды. Когда волосы ее в беспорядке. Когда на лице нет косметики. Когда одежда ничего не подчеркивает и не скрывает. Когда нет высоких каблуков. Когда нет ничего. Если она способна возбудить меня, выходя из душа, то вот этокрасивая женщина.

Стэси вопросительно вскинула бровь:

— Как думаешь, выдержала бы я это испытание?

Тоцци улыбнулся и пожал плечами:

— Не знаю.

Она кивнула и принялась вертеть на столике пивную бутылку. Упершиеся друг в друга бык и горилла со скрежетом топтались на месте. Когда Стэси подняла взгляд на Тоцци, глаза ее лучились озорством. — Ну так где же душ?

Сердце Тоцци затрепетало. Потом в ушах вновь послышался тот самый голос. Остепенись.Он поглядел на игрушки.

И ощутил на своей голени ее руку. Ладонь поползла вверх по его здоровой ноге. Стэси принялась водить по его колену указательным пальцем, заглянула ему в глаза, приподняла брови и закусила нижнюю губу.

У Тоцци закружилась голова. Господи, помоги.

Пальцы поползли вверх по внутренней стороне ляжки. Потом она стала водить ногтями туда-сюда по внутреннему шву его джинсов, с каждым разом поднимаясь все выше и выше.

Тоцци через силу глотнул.

Стэси опустила плечо, чтобы преодолеть последние несколько дюймов. Но глядя на ее сбившиеся в сторону кудри, Тоцци внезапно осознал, что не возбудился. Ничего похожего на возбуждение.

И услышал ворчливый голос. Повзрослей. Остепенись.

Испуганный этим голосом, он захлопал глазами. Уже пора бы испытывать вполне естественное желание. И ничего похожего. Такого с ним еще никогда не случалось. Черт возьми, всегда все шло, как нужно. Он хотел было немного помочь себе, но боялся, что их руки соприкоснутся. Сердце забилось быстрее, дыхание участилось. Он бессилен. Может быть, из-за раны. Вся кровь приливает к больной ноге. Или причина в возрасте? Ах, черт. Что, если он начнет с ней кое-что, а в решающий миг не сможет? Нет... нет...

Стэси убрала руку с бедра и погладила его по щеке.

— Ты не ответил мне, — шептала она. — Хороша я собой или нет?

Лицо ее было серьезным. Она не шутила.

А вдруг у него ничего не получится? О Господи...

Она коснулась его губ.

— Ну так как же?

— Стэси... я... э...

Достойного ответа не было. Он прикован к полу своей больной ногой. Если отвергнуть Стэси, она решит, что он педик. Если он начнет с ней любовную игру, а потом опозорится, то покончит с собой. Ничего другого не остается. Пережить такого нельзя. Остается только прекратить все это.

— Тоцци?

Остепенись.

—Тоцци?

Повзрослей.

—Тоцци?!

Он судорожно сглотнул. Умоляю, Господи. Сделай что-нибудь. Что угодно. Умоляю.

Раздался звонок в дверь.

Стэси надула губы.

Тоцци виновато пожал плечами:

— Должно быть, Джон.

— Не отвечай. Он уйдет.

— Я сказал ему, что буду дома.

Снова звонок.

Стэси вздохнула.

Еще звонок.

Тоцци сжал губы, дернул плечом и нажал тростью кнопку звонка.

Стэси, громко вздохнув, поднялась.

— Я впущу его, — сказала она, отступая к двери и недовольно глядя на Тоцци. Когда Стэси скрылась в передней, он схватился за ширинку. Ничего. Черт. Он проклят.

— Привет. Вы, очевидно, Джон. — В голосе Стэси звучал легкий сарказм.

— Да. Откуда вы знаете?

— Я очень догадлива. Вот и догадалась. Пойдемте.

Джон вошел следом за Стэси в гостиную. На нем был строгий синий костюм, в котором он ходил на работу в банк. Стэси за его спиной ухмыльнулась и закатила глаза. Они были так же соблазнительны, как ее груди. Тоцци глядел мимо Джона на нее. Она скосила глаза и уперла палец в ямочку у горла.

— Джон, это Стэси Вьера. Стэси, это Джон Паласки. Мы с ним вместе занимаемся айкидо.

— Ты мне говорил.

Джон просто разинул рот. Он даже не представлял, каким идиотом выглядит.

— Мы с Тоцци стали заниматься айкидо одновременно, — начал Джон. — И бок о бок поднимались по ступеням мастерства.

Тоцци засмеялся, стараясь поднять всем настроение.

— Да, мы как бы в одной связке. Кое-кто находит, что мы даже похожи.

Стэси скептически глянула на него:

— Разве что в полицейских сводках.

Тоцци оперся локтем о диван и стал подниматься с пола.

— Джон, хочешь пива?

— Нет, не хочу. Сиди-сиди.

Стэси глянула на свои часики.

— Послушай, в пять тридцать у меня начинаются занятия. Пора отправляться в спортзал.

— А...

Выражение ее лица Тоцци не нравилось. Он чувствовал себя виноватым.

— Может, я загляну попозже, — сказала Стэси.

— А... Ладно... Я буду на месте.

Но будет ли на месте мой болт?

Стэси взяла с кресла куртку и натянула на себя.

Джон пялился на нее, идиотски улыбаясь.

— Было очень приятно познакомиться, Стэси.

— Да, Джон, мне тоже.

Она поглядела на Тоцци, словно ожидая чего-то. Ему до смерти хотелось, чтобы он мог дать ей желаемое.

— Пока, — наконец сказала Стэси, забросила волосы за плечо и направилась к двери.

Когда дверь закрылась, Джон сел в кресло и ослабил галстук.

— Тоцци, предлагаю соглашение. Ты даешь мне телефон Стэси, а я не иду на ближайшее испытание. Подожду тебя, получим черные пояса вместе.

— Не выйдет, Джон.

— Кончай, Тоц. Мы, же друзья.

— Не выйдет.

Думал он не о черном поясе.

— Тоцци, я влюбился. И вижу, что нравлюсь ей.

Тоцци принялся заводить игрушечного быка.

— Иди-ка ты к черту, а, Джон?

— Тоцци, зачем она тебе? Ты для нее слишком стар.

Тоцци сверкнул взглядом на друга. Поставил быка на столик, и тот закарабкался по журналам.

— Иди к черту, Джон.

— Прошу тебя. Мне всего тридцать четыре. Я не стар для нее.

— Иди к черту, Джон.

Сорок лет не старость. Это проклятье. Я проклят.

Бык, идущий по стопе журналов, изменил направление, оступился и уткнулся рогами в столик. Джон наклонился и поднял его. В одной руке он держал туловище, в другой голову.

— Сломался, Тоц. Отвалилась голова.

Тоцци глядел в окно. Он видел, как Стэси идет по улице, и длинные бронзовые кудри колышутся на обтянутой черной кожей спине.

— Тоц, я говорю, голова отвалилась.

— Иди к черту, Джон.

Тоцци стиснул зубы. На лбу его выступили капли пота.

— А... Тоц, наверно, я все же выпью пива.

Джон пошел на кухню, а Тоцци продолжал смотреть, как Стэси идет по тротуару, чуть колыша кудрями, и все уменьшается, уменьшается.

Приложил руку к низу живота. Опять ничего. Это проклятье. Не иначе. Кара за что-то.

Он уронил подбородок на грудь и поставил безголового быка на столик.

Черт.

Глава 7

Гиббонс прошаркал на кухню. Он уже оделся к уходу, на службу, лишь наброшенный на шею галстук оставался незавязанным. Открыв посудомоечную машину, достал чистую чашку. Он беспокоился о Тоцци. И о себе тоже.

Тоцци твердил, что стрелял в него грабитель, но Гиббонсу в это не верилось. У них обоих слишком много врагов в преступном мире — среди мафиози, которых они выводили на чистую воду и отдавали под суд. Поэтому логично предположить, что если какой-то мафиози сводит счеты с Тоцци, то будет сводить и с Гиббонсом. Главное — выяснить, кто он. Тоцци наугад назвал трех человек, но Гиббонс размышлял на эту тему и у него набралось больше полудюжины. Только начальнику, Иверсу, говорить об этом не стоит. Иверс сдуру может поместить их обоих под охрану, пока кто-то из мафиози не будет арестован. Нет, Гиббонс намеревался провести это расследование так же, как и другие: выявить наиболее вероятных подозреваемых, исключить маловероятных, затем прижимать оставшихся, пока не обнаружится, кто желает их смерти. И надеяться, что его не застрелят до конца этого дела.

В окно лился утренний свет. Гиббонс наливал себе кофе над раковиной. Лоррейн, стоя у плиты, помешивала что-то в кастрюле. Гиббонс оглянулся, решив посмотреть, что она варит, и попятился, увидев белое крупчатое месиво. Подходить ближе ему не захотелось.

— Это что?

— Манная каша.

Не поднимая взгляда, Лоррейн продолжала мешать.

Гиббонс состроил гримасу:

— Зачем ты ее варишь?

— Она мне нравится.

— Не припоминаю, чтобы ты ее когда-нибудь готовила.

— Ты не любишь каш, а для себя одной возиться неохота.

— Так почему варишь сейчас?

— Мадлен сказала, что любит манную кашу, но сварить ее вечно недосуг. Вот я и решила устроить ей сюрприз.

Гиббонс подлил в кофе молока из картонной упаковки. Мадлен, вот как? Лоррейн и Каммингс становятся настоящими подругами. И превращают квартиру в студенческое общежитие. Накануне вечером Лоррейн принесла видеокассету, запись оперы, где во все горло завывала негритянка с копной волос, усеянных искусственными бриллиантами. И обе они, не сводя глаз с экрана, пили травяной настой и ели сушеные абрикосы. Словно зомби, пожирающие вяленые уши своих жертв и пялящиеся на шаманку. Хуже всего то, что вчера вечером «Метрополитене» играла с командой Цинциннати. Пришлось слушать репортаж в спальне по радио. Черт возьми. Каммингс здесь всего два вечера, а ему это соглашение уже встало поперек горла.

— Доброе утро, — прощебетала Каммингс, входя танцующим шагом.

— Доброе.

Гиббонс отхлебнул кофе и окинул ее взглядом. Гостья надела табачного цвета костюм с пестрой шалью, или косынкой, или шарфом — как там, черт возьми, называются эти женские тряпки, — один конец его приколот к плечу, другой, пересекая грудь, уходит под мышку.

— Снимите эту штуку.

Держа в руке чашку, Гиббонс указал ею на шарф.

Веселое лицо Каммингс вытянулось. Она поправила очки, потом взялась за шарф.

— Почему нельзя в нем?

— Потому что мы едем в психушку.

Она сжала губы.

— Это словечко я нахожу возмутительным. А ваш намек, что кто-нибудь из пациентов может удавить меня моим шарфиком, еще более возмутителен. Полагаю, выпоедете туда в галстуке.

Гиббонс пожал плечами и отпил глоток.

— Это другое дело.

— А почему?

Гиббонс извлек пистолет из кобуры под пиджаком.

— Потому что у меня есть такая штука, а у вас нет.

Лучи утреннего солнца заиграли на дульном срезе экскалибура. Гиббонс носил его с тех пор, как стал служить в ФБР. Он с трудом заставил себя поднять ствол вверх. Каммингс недостойна пули из такого прекрасного оружия, хотя он испытывал мучительное искушение ранить ее, чтобы избавиться от подобной партнерши.

Когда он опять вложил пистолет в кобуру, Каммингс не изменила выражения лица.

— Стараемся продемонстрировать свои преимущества?

Гиббонс молча глянул на нее, поднеся чашку ко рту. Он даже не собирался отвечать на эту реплику. Очередной заход к трепу на психологические темы. О чем бы ни шла речь, Каммингс всегда знает скрытые мотивы всех людских поступков, и, по ее мнению, у мужчин гораздо больше скрытых мотивов неприемлемого поведения, чем у женщин. Она с наслаждением подвергла психологическому анализу Тоцци. Получилось, что Майк с его дрянным неприемлемым поведением и отвратительными скрытыми мотивами чуть ли не опасен для нравственных устоев общества. Живет один, квартиру ему вечно убирает кто-то из родственниц; в холодильнике у него только пиво, кетчуп и яйца; берет обеды на дом; не женат; встречается со множеством разных женщин; и, в сущности, параноик. Не стоит даже воздуха, которым дышит.

Гиббонс полагал, что, по мнению Каммингс, он ничем не лучше Тоцци. Ну как же, предпочитает бейсбол опере. Не сказала этого только потому, что она его гостья. А Лоррейн подливает масла в огонь. Тут же поддержала эту психологическую чушь, и Каммингс разошлась вовсю. По мнению этого доброго доктора, как, хихикая, рассказывала ему ночью Лоррейн перед тем, как погасить свет, у них с Тоцци душевный склад Фреда Флинстоуна и Барни Раббла с подсознанием Фрэнка и Джесси Джеймсов. Очень проницательно.

Лоррейн стала разливать свое месиво по двум тарелкам. При этом что-то напевала под нос, возможно, какую-то мелодию из оперы с видеокассеты. Гиббонс положил в тостер два ломтика ржаного хлеба. Вообще Лоррейн ведет себя как-то непонятно. Он и Каммингс беспрерывно грызлись друг с другом с самого начала, однако Лоррейн решила не вмешиваться. Самое странное, что их перебранки ее как будто не задевали. Казалось, она втихомолку радуется, что ее однокашница из Барнард-колледжа постоянно шпыняет мужа и отравляет ему жизнь.

Лоррейн поставила пустую кастрюлю в раковину и взялась за две окутанные паром тарелки. Гиббонс ухватился за край стола и напрягся.

Каммингс всплеснула руками:

— Господи! Манная каша! Лоррейн, ты просто чудо.

Та пожала плечами и улыбнулась:

— Доставим себе небольшое удовольствие.

Каммингс с наслаждением потянула носом поднимающийся пар, добавила в кашу масла, старательно размешала и чуть присыпала сверху корицей. Гиббонс ждал, когда она отправит в рот первую ложку.

Потом глянул в ее тарелку.

— Вам действительно нравится это варево?

— Ммммм. — Она кивнула и снова запустила ложку в кашу. — Обожаю.

— И вы не беспокоитесь?

— О чем?

— Что могут подумать ваши коллеги.

— А конкретно?

Гиббонс указал подбородком на ложку, которую она отправляла в рот.

— По-моему, эта штука напоминает сперму.

Каммингс поперхнулась.

Лоррейн бросила ложку.

Из тостера выскочили гренки.

Гиббонс усмехался, демонстрируя все свои зубы.

Лоррейн решила не выговаривать ему. Студентки Барнард-колледжа выше этого. По ее красному лицу было видно, каких усилий ей стоит сдерживаться. Гиббонс принялся намазывать гренок маслом.

— Зачем вы едете в психиатрическую больницу? — спросила Лоррейн, меняя тему. — Ведь Иверс поручил вам дело Сабатини Мистретты.

— Надо потолковать с Солом Иммордино. — Гиббонс стал намазывать второй гренок. — Он может что-то знать о том, кто убил Мистретту. И кто стрелял в Тоцци.

Каммингс подняла взгляд от тарелки:

— Нам больше поможет, если он скажет что-нибудь о Дональде Эмерике.

— Все держитесь за свою теорию? Если хотите знать мое мнение, она слегка напоминает «мертвую зону». Даже больше, чем слегка.

— Кто такой Дональд Эмерик? — спросила Лоррейн.

Каммингс поправила очки.

— Пациент из палаты, где находится Сол Иммордино. Исчез оттуда за день до убийства Мистретты. По-моему, мистер Эмерик и есть тот убийца, которого мы ищем.

Гиббонс закатил глаза и впился зубами в гренок.

Лоррейн подалась к своей подруге:

— Почему ты думаешь, что убийца он?

— Эмерик убил двух женщин в течение недели. Одна была проституткой, другая домохозяйкой. Он случайно увидел, как она ставит машину на переполненной стоянке возле универсама. Проследил за обеими до их дома и убил.

— А потом, естественно, при первой же возможности прикончил главаря мафии. Логика поведения совершенно ясна, так ведь?

Не обращая внимания на его сарказм, Каммингс продолжала объяснять Лоррейн:

— Эмерик прибил проститутку к стене шестидюймовыми гвоздями — голову, живот и плечи. То же самое с домохозяйкой, только на этот раз он воспользовался ее кухонными ножами. Когда его задержали, он сказал полицейским, что «благословил» этих женщин, поскольку они были грешницами и нуждались в отпущении грехов. Что он должен был перекрестить их.

Гиббонс встал к холодильнику за мармеладом.

— Лоррейн, это единственный ее дельный пункт. Не отвлекайся, а то прослушаешь.

Каммингс не реагировала на его реплику.

— Сабатини Мистретта и его телохранитель Джерри Релла убиты с аналогичным расположением ран. Оба «перекрещены».

— Однако, — сказал Гиббонс, захлопнув дверцу холодильника, — для убийства тех женщин Эмерик использовал гвозди и ножи. Мистретта с Реллой продырявлены пулями, и, возможно, эти раны не были смертельными. В случае с Реллой они, видимо, нанесены после убийства. Так что тут неодно и то же.

— Позволю себе не согласиться. В сущности, это однои то же. Учитывая, что эти два мафиози, профессиональные преступники, оказали бы гораздо более сильное сопротивление, чем перепуганные женщины, не имеющие понятия о самозащите, Эмерик мог сперва убить их, чтобы потом исполнить свой ритуал. А что касается оружия, то и ножами, и гвоздями, и пулями сделано одно и то же, очевидно, для удовлетворения какой-то извращенной внутренней потребности.

Гиббонс покачал головой:

— Проститутка, которую убил Эмерик, занималась своим ремеслом довольно долго и, надо полагать, имела понятие о самообороне. Готов держать пари, она оказала больше сопротивления, чем семидесятичетырехлетний старик с массой хворей. А что касается расположения ран, это, видимо, какая-то символика. Кое-что подобное я видел и раньше. Мертвые канарейки во рту, отрезанные и запихнутые в горло яйца, языки в заднице, выдавленные глаза — ничего нового тут нет.

Лоррейн, слегка позеленев, отодвинула тарелку с кашей.

— Я справлялась в архивах относительно символических увечий, связанных с убийствами, совершенными «Коза ностра». Их не так уж много, и ни одно даже близко не подходит к совершенным.

— Думаете, преступники роются в архивах перед тем, как сделать то, что делают?

— Тела обнаружены в куче песка возле Западного шоссе, но установлено, что убиты эти люди не там. Их туда привезли, и это свидетельствует о маниакальном поведении. Обычно преступники оставляют трупы на месте. Разве не так?

Лоррейн отвернулась к окну.

— Я же только что объяснил. Преступники не следуют каким-то правилам. Увезли они тела — ну и что? Все это лишь говорит мне, что оставлять Мистретту на месте было опасно. Они совершили убийство слишком близко от своего дома.

— Можно переменить тему?

Лоррейн продолжала смотреть в окно, но руки ее и ноги под стулом были скрещены.

— А как быть с отпечатком большого пальца на часах Мистретты и части ладони на шее его телохранителя? Разве преступники не приняли бы мер, чтобы отпечатков не осталось? А сумасшедший убийца не станет беспокоиться об отпечатках. Ему даже не приходит в голову, что его могут схватить, потому что он полностью оправдывает свои деяния.

Гиббонс покачал головой:

— Мы пока ничего не знаем об этих отпечатках. Их могли оставить сами убитые, или их жены, или подружки, или дети. Пока это неизвестно.

Каммингс сложила руки на груди и уставилась на него.

— Неужели вы так глупы, что полагаете, будто нет никакой связи между расположением этих ран и Дональдом Эмериком?

Гиббонс твердо встретил ее взгляд.

— Вам не приходило в голову, что Иммордино мог позаимствовать эту идею у Эмерика? Мелькала хоть раз такая мысль?

Каммингс нахмурилась.

— Психиатрические больницы — не тюрьмы. Больные вроде мистера Эмерика и мистера Иммордино не обмениваются опытом. Я вижу, вы не верите, что мистер Иммордино болен, и считаете его симулянтом, однако назначенные судом психиатры признали его параноидным шизофреником, и несколько врачей подтвердили этот диагноз под присягой. Вот почему он находится в Трёнтоне более полутора лет. Все эти врачи авторитетны, и я разделяю их диагноз. Судя по заключениям, которые я читала, мистер Иммордино не мог убить никого. У него нет такой возможности.

Гиббонс поглядел на жену. Та приподняла брови и пожала плечами. Даже Лоррейн понимала, что Каммингс не права. Изоляция не мешает гангстерам устраивать убийства. Дать поручение убрать кого-то для них не проблема. Все равно что заказать порцию пиццы.

Не дал ли Иммордино заказ убрать его и Тоцци?

Он потянулся к стоящему на плите кофейнику и снова наполнил свою чашку.

— Кстати, о заключениях. Я заглядывал в дело Эмерика.

Убитые им женщины были блондинками. Совершил убийства он сразу же после того, как его исключили из духовной семинарии. Судя по документам, вел он себя там совершенно ненормально, например, врывался в чужие комнаты и принимался искать в мусорной корзине свой, якобы украденный со стены выключатель. Когда Эмерик попытался распять себя на яблоне, то, наконец, от него решили избавиться и отправили домой к родителям. Никто не мог понять, что с ним происходит, пока он не убил этих двух женщин. За несколько месяцев до этого он случайно увидел одного из священников семинарии, тот, одетый как мирянин, шел с подружкой-блондинкой в кино. Должно быть, Эмерик относился к этому священнику с величайшим почтением, считал воистину святым человеком. Он потащился за ними в кинотеатр и заметил, как священник обнял девицу. После сеанса вновь отправился за ними и увидел, что они целуются в машине священника. Вот что послужило причиной его безумия. Та женщина была грешницей, говорил он потом психиатру, и ей нужно было отпустить грехи, перекрестив её. Беда в том, что ту девицу он не разглядел толком и принимал за нее других блондинок.

— Да, все это я знаю. К чему вы клоните?

— Вот к чему. Если Эмерик видит свою миссию в том, чтобы спасти душу некой заблудшей блондинки, с какой стати ему убивать двух гангстеров? Это как-то не совпадает с его замыслом.

— Поведение этого человека иррационально. Возможно, его «миссия», по вашему выражению, приняла после первых убийств более крупные масштабы. Возможно, теперь он преследует более серьезных грешников. Мистретта определенно подходит под эту категорию.

— Док, мне в это не верится.

Гиббонс отхлебнул кофе.

Каммингс, сузив глаза, обдала его арктическим холодом.

— В таком случае вы — воинствующий невежда.

Гиббонс поставил чашку:

— Каммингс, знаете, в чем ваша беда? Уж раз вы психолог, люди должны при любых обстоятельствах принимать вашу версию. Посчитайтесь немного и с моим профессиональным опытом. Я уже почти тридцать лет охочусь за гангстерами. И знаю, что, когда убивают главаря мафии, это не случайность. Это преднамеренное убийство. Можете мне поверить.

— А почему ваш опыт значит больше, чем мой? Потому что вы крутой мужчина и носите пистолет? Я принимала участие в расследовании более сорока дел убийц-маньяков. Видела, как они уродуют трупы. Воссоздавала их образ мыслей и излюбленные методы действий. Убийцы-маньяки блюдут ритуал. Им надо совершить убийство определенным способом. Этот убийца истратил на две жертвы восемь пуль, совершив один и тот же обряд. Потом перевез оба трупа в другое место. Для этого требуется время, заранее продуманный план и крепкий желудок. А гангстеры долго не возятся. Совершив убийство, они тут же скрываются с места происшествия. Разве я не права? Эти убийства совершены со вкусом.Для удовлетворения какой-то внутренней потребности.

— Минутку, минутку. По-вашему, Эмерик уже стал маньяком-убийцей?

— Судя по всем признакам — да. Если он убил Мистретту и Реллу, то перед нами определенно маньяк-убийца.

— Я не думаю, что это он. Гангстеров убивают только гангстеры.

— Иногда и агенты ФБР. Гиббонс глянул в залитое солнцем окно.

— Гиббонс, мне все равно, сколько лет вы работаете оперативником. Это убийца-психопат. Я знаю. Чувствую нутром.

— Ну вот что, раз вы так уверены, что существует какой-то маньяк-убийца, занимайтесь этим делом в личное время. А для меня вы замена Тоцци, старший в нашей группе я, и поэтому подчиняйтесь моим распоряжениям.

Каммингс нахмурилась.

— Как это понимать?

— Так, что мы занимаемся не маньяком-убийцей, а разборкой в гангстерской шайке.

Лоррейн повернулась к столу. Ее лицо уже порозовело.

— Мадлен получила докторскую степень в университете Джона Хопкинса. И пришла в ФБР, имея немалый опыт клинической работы. Не кажется ли тебе, что совершенно не считаться с ее мнением глупо?

Гиббонс поглядел на жену в упор:

— Нет, не кажется.

Он понимал, что отвечает по-идиотски, но времени на поиски Эмерика не было, потому что кто-то вознамерился убить Тоцци. И, возможно, его тоже. Но сказать об этом Лоррейн Гиббонс не мог. Она будет сходить с ума, ни к чему ее волновать.

Допив кофе, он поднялся и взглянул на Каммингс:

— Выезжаем в четверть восьмого.

Завязывая галстук, Гиббонс решил не говорить, что берет с собой Тоцци для разговора с Иммордино. Каммингс запротестует, Лоррейн перепугается.

Выйдя из кухни, он заглянул в спальню, размышляя, обратила ли Лоррейн внимание, что он пришел на завтрак с пистолетом. Обычно до этого не доходило. Но когда имеешь дело с мафиози, излишняя осторожность не повредит.

* * *

Сол Иммордино сидел сгорбясь у своего любимого столика с напечатанными на крышке шахматными клетками. Положив локти на колени, он глядел на кисти своих рук, вполголоса обращаясь то к од ной, то к другой. И усиленно старался не замечать сидящего перед ним Тоцци. Этот сукин сын вот уже пять минут торчал перед ним, постукивая тростью об пол.

Сол уставился на свои мизинцы. Интересно, что нужно этому гаду? Догадался, кто хотел его убрать? Или приехал из-за Мистретты? В любом случае Сол не собирался говорить ему ничего. Не собирался даже на него смотреть. Заговоренный. Уклоняется от пуль, волшебница-крестная оберегает его. Чертов фараон.

Тоцци перестал постукивать тростью. Краем глаза Сол смотрел, как он лезет во внутренний карман пиджака и что-то достает оттуда. Сукин сын. Достал маленький магнитофон. Такой же был у него под одеждой два года назад в Атлантик-Сити, когда Сол, забыв об осторожности, грозился убить его. Тоцци, слава Богу, сильно потеет. Это помешало записи. Запиши он тогда тот разговор, убирать его не имело бы смысла, против Сода существовала бы вещественная улика. А теперь его можно осудить лишь на основании показаний этого фараона. Поэтому он должен умереть.

Тоцци потянулся и схватил Сола за запястье. Тот вздрогнул, но вырываться не стал. Он же псих. Тоцци вложил магнитофон ему в руку:

— Держи.

Придав лицу недоуменное выражение, Сол уставился на аппарат в своей руке. На прозрачное с одной стороны зеркало в другом конце палаты он не смотрел. Там явно находился Гиббонс, дружок Тоцци. Сол готов был голову прозакладывать.

— Видишь, сейчас я запись не веду. Ну как, Сол?

Иммордино чуть не расхохотался ему в лицо. Откуда мне знать, что ты не прячешь на спине другой магнитофон? По-твоему, я действительно дурак?

—Слушай, хватит прикидываться. Я знаю, что голова у тебя в порядке, и ты знаешь, что я это знаю, ну и давай кончать дурацкие игры. Мои письменные показания о твоей вменяемости находятся в суде, и ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать. Но если ты пойдешь на сотрудничество со мной, я поговорю кое с кем в министерстве юстиции, постараюсь, чтобы и тебе пошли навстречу.

Сол поднял взгляд от магнитофона на Тоцци и на зеркало. Пошел, Тоцци, сам знаешь куда. Мистретта говорил, что вы попытаетесь развязать мне язык. Именно этого Джуси и боится. Исчезни с моих глаз.

Тоцци оперся подбородком на трость.

— Можешь также стать свидетелем обвинения. Дай прокуратуре побольше фактов, и, может быть, дело окончится убежищем для свидетелей. Если там сочтут, что смогут состряпать на основе твоих показаний солидные дела, то снимут с тебя легкие обвинения, а по серьезным заключат сделку. Может, отделаешься двумя годами с зачетом пребывания здесь. Гарантировать не могу, я не прокурор. Но сделать попытку стоит. А?

Сол поглядел Тоцци в глаза. Разжал руку, магнитофон упал и разбился.

Тоцци бросил взгляд на осколки, потом неторопливо улыбнулся:

— Я знаю, Сол, о чем ты думаешь. «Не стану стучать на своих, я не такой. И не стану жить в какой-то построенной на разных уровнях квартире, где не найти ни приличной выпивки, ни девочек». А здесь разве лучше? — Тоцци окинул взглядом пациентов, слоняющихся по палате. — Сол, это отнюдь не Фонтенбло. А друзья из семьи не очень-то стараются вызволить тебя отсюда, так ведь? Насколько я понимаю, Мистретта тебя крепко подвел. Ты истратил почти все свои деньги на адвокатов, а потом старик не захотел вызволять тебя отсюда. Ну и крестный отец, а?

Ошибаешься, Тоцци. У меня кое-что припрятано, и об этом не знает никто, даже моя сестра.

Сол поворошил носком ноги осколки магнитофона.

— Как считаешь, не Джуси ли Вакарини убрал Мистретту? Чтобы стать доном самому?

Иммордино не поднимал взгляда.

— Или это ты,Сол, распорядился его убрать? Наскреб денег и нанял убийцу? А? Смерть Мистретты нужна была тебе больше, чем Джуси. Верно? У старика определенно имелись любимчики, но ты не попал в их число. Может, тыи кокнул его. Что скажешь, Сол?

Иммордино сидел, свесив голову. Сердце его колотилось о ребра.

— Надо, пожалуй, поинтересоваться у Джуси, что он думает по этому поводу. Скажу, что расспрашивал тебя, но ты понятия не имеешь. Может, у него возникнут какие-то соображения?

Сердце Сола неистовствовало. Совсем уронив голову на грудь, он очень медленно сжимал кулаки, сперва один, потом другой. Ему хотелось удавить этого сукиного сына. Тоцци прекрасно знает, что подумает Джуси — будто Сол снюхался с ФБР, поскольку они с Бартоло хотят этому верить. Потому и распорядились убрать его. Черт!

Сол услышал приближающиеся шаги, явно не пациента. Головы он не поднимал на тот случай, если это другой сукин сын, Гиббонс.

— Это вам я понадобился?

Сол узнал голос. Крепко зажмурился и затаил дыхание.

— Вы Чарльз Тейт?

— Он самый.

Тоцци извлек удостоверение.

— Майкл Тоцци, особый агент ФБР. — Он поднялся и пожал Чарльзу руку. — Насколько я понимаю, у вас выходной. Спасибо, что приехали. — И указал Чарльзу на стул.

— Ерунда. Ничего особенного.

Когда Чарльз сел, Сол заметил, что на нем ярко-синие бриджи и высокие кроссовки «Рибок», стоящие примерно сто пятьдесят долларов. Притом совершенно новые. Солу хотелось надеяться, что они краденые. Этому негритосу лучше не тратить полученную тысячу на всякое барахло, иначе он об этом пожалеет.

Тоцци достал из кармана небольшой блокнот и открыл его.

— Последние два месяца вы дежурите здесь в третью смену. Так?

— Нет, в третью — О'Коннор. Я во вторую.

Тоцци достал ручку и что-то зачеркнул.

— Находясь на дежурстве, вы не замечали ничего необычного за мистером Иммордино?

Глаза Сола выкатились. Отвечай, как надо, черный.

—Как это понять — «необычного»?

Тоцци постучал ручкой по блокноту.

— Чего-то не такого, как всегда. Новых посетителей, телефонных звонков. Вел ли он себя странно в каком-то смысле? Вы понимаете, о чем я.

— Так, так...

Сол скрипнул зубами. Думай, прежде чем говорить.

—Сол никому не звонит, навещает его только сестра, монахиня. — Чарльз скрипуче рассмеялся. — А ведет он себя всегдастранно. Как и все в этой палате.

У Сола внезапно свело от страха живот. Вдруг Тоцци узнает голос Чарльза? Вдруг он уже понял, что в ту ночь его пытался убить Чарльз? На кой черт он вызвал сюда этого негритоса? Сол замер, ожидая, что вот-вот в палату ворвется Гиббонс с полицейскими и их обоих арестуют.

Тоцци перевернул листок блокнота.

— У вас удрал один парень, Дональд Эмерик. Он и мистер Иммордино не водили здесь дружбу?

— Ну, я бы так не сказал.

— А как бы сказали?

Прикуси язык, Чарльз. Скажи, что не знаешь.

—Не знаю. Сол ни на кого не обращает внимания. Разговаривает со своими руками, вот как сейчас. А Эмерик, тот зависит от лекарств. Дашь ему пилюлю, он притихнет, как мышь. А когда действие ее проходит, оживляется и становится очень любопытным. Я несколько раз видел, как он сидел возле Сола, слушал, что Сол бормочет. Но Сол никогда не заговаривал с ним. Я всегда думал, Эмерику кажется, будто Сол читает молитвы. Понимаете, Эмерик сам молится очень много, почти беспрерывно. Больше всего ему хотелось иметь четки. Он каждый день просил меня их принести. Но врачи сказали — нельзя, опасно.

— Они боялись, что он причинит вред себе или другим пациентам?

— И того, и другого. Эмерик хоть и маленький, но самый вредный в палате. Его нужно было запереть внизу, в одиночке. Он ведь убил двух женщин. Потому и оказался здесь. Готов держать пари, он попытается убить кого-то еще. Будьте начеку. Кулаки Сола набрякли. Чарльз слишком разболтался. Тоцци записал что-то в блокноте, вырвал листок и отдал Чарльзу:

— Меня можно найти по этому телефону. Если увидите, что мистер Иммордино ведет себя как-то необычно, по-новому, то позвоните мне, я буду очень признателен.

— Ладно.

— Спасибо, что приехали. Извините, что побеспокоил вас в выходной.

— Ничего особенного.

Чарльз поднялся и, скрипя по линолеуму кроссовками, пошел к двери.

Тоцци наклонился к Солу:

— Сол, последний шанс. Хочешь что-нибудь сказать мне?

Иммордино опять стиснул кулаки. Руки его тряслись от бешенства. Хотелось снести Тоцци башку и помочиться ему в глотку. Но он боялся шевельнуть хоть одной мышцей, сделать что-то, показывающее, что он в своем уме. Разговор небось снимают из-за зеркала видеокамерой. В довершение всего Сол не мог решить, действительно ли Тоцци знает что-то о нем, Эмерике и Чарльзе, или просто притворяется, надеясь запугать его и развязать язык. Должен бы уже понять, гад, что ему это не удастся.

Тоцци поднялся и оперся о трость.

— Значит, ничего не скажешь? Ну что ж, Сол, приятно было с тобой пообщаться. — Он собрался было уходить, но обернулся вновь. — Кстати, передать Джуси привет от тебя?

Не поднимая головы, Сол скрипнул зубами и до боли сжал пальцы. Пошел к черту, Тоцци.

—Я так и подумал.

Тоцци пошел к двери, приволакивая ногу.

Сол провожал его взглядом, сцепив кулаки и зубы.

Считай себя покойником, Тоцци!

Глава 8

Тоцци помог Стэси снять кожаную куртку и отдал ее гардеробщице. В тот вечер Мисс Накачивайся выглядела изумительно. Черное платье до половины ляжек, черные замшевые туфли на высоком каблуке и в довершение всего роскошные волосы. Воплощенная мечта. И считал так не только Тоцци.

Двое мужчин у стойки тут же уставились на нее, выражая ошалелыми лицами высшую оценку. Поманили к себе бармена и поинтересовались его мнением. Тот с ними согласился. Тоцци готов был держать пари, что они гадают, действительно ли это Мисс Накачивайся. Все трое, очевидно, загорелись к ней страстью. А Тоцци хотелось бы загореться. Но никаких обнадеживающих признаков не было, и это сводило его с ума. Серьезных причин для бессилия он не видел и обращаться к врачу не собирался. Причина явно психологическая. Тоцци считал, что справится с ней сам. Если Стэси будет рядом, нормальное кровообращение восстановится. При правильной стимуляции все получится. Он был в этом почти уверен.

Тоцци взял у гардеробщицы номерок и, опираясь на трость, подошел со Стэси к метрдотелю. Кожа ее обнаженного плеча была тугой и нежной.

Владелец этого отличного ресторана на Восточной Семьдесят первой улице назвал его «Помпея». Тоцци оглядел зал и остановил взгляд на дальних столиках, где обычно располагались особые клиенты. Ему бросилась в глаза сверкающая лысина Фрэнка Бартоло. Рядом сидел Джуси Вакарини. Вдвоем за столиком на четверых в углу возле пианино. А почему бы нет? Ресторан принадлежит Джуси.

Глядя, как он закуривает сигарету, Тоцци пожалел, что привел Стэси. Джуси определенно положит на нее глаз. А он умеет производить впечатление на красивых женщин. И неудивительно. Крупнейший содержатель публичных домов на северо-востоке страны должен иметь талант для вербовки персонала.

Стэси мило улыбнулась Тоцци и проговорила сквозь зубы:

— Тоцци, этот ресторан похож на места, где гангстеры сводят счеты. Я не хочу попасть завтра на первые страницы газет с лицом в тарелке спагетти.

Тоцци весело улыбнулся в ответ:

— Тогда закажи что-нибудь другое.

— Очень остроумно. — Ее улыбка стала саркастичной. — Энергия этого заведения мне не нравится. Может, пойдем домой? Я что-нибудь приготовлю.

Тоцци видел, что она нервничает.

— Не беспокойся. Ничего не случится. Мы поглядим, что здесь делается, и только. К тому же кормят они превосходно. Как и во всех ресторанах, принадлежащих мафиози.

Тоцци успокаивающе похлопал ее по руке.

Метрдотель, лавируя между столиками, направился к ним. Лицом он напоминал покойника.

— Вы заказали столик, сэр?

— Да. На фамилию Томпсон.

Тот посмотрел книгу записей и кивнул:

— Прошу.

Идя вслед за метрдотелем, Стэси наморщила лоб и шепотом спросила:

— Томпсон?

— Нам нельзя пользоваться настоящей фамилией в таких случаях, — вполголоса ответил Тоцци. — Иначе могут подготовить неприятную встречу. Только не беспокойся, — торопливо добавил он. — С нами ничего не случится.

И украдкой глянул на ее лицо — поверила ли.

Потом обратил взгляд на метрдотеля. Он знал его, но не мог припомнить фамилию. Этот человек отбывал срок за ограбление грузовика с мехами. Взял на себя вину одного парня из команды Джуси. И в награду получил работу в ресторане. На его застывшем лице явственно читались радость и признательность.

Следуя за Счастливчиком, они миновали большой стол, сидящие за ним тучные пары ели пирожные и пили cafe-glace. Никто не поверит, что его появление здесь случайность, но надо делать вид, будто это именно так.

Счастливчик подвел их к столику у стены напротив двух капо. По другую сторону пианино сидели трое рядовых из команды Бартоло с тремя женщинами, слишком юными и соблазнительными, чтобы можно было принять их за жен. Луис Нардоне — Хитрюга Лу, Доменико Джамелла — Джип и Джимми Турано были главными людьми в команде, когда ею руководил Сол Иммордино.

Маленький Джимми Т. сколотил состояние на том, что организовывал маклерства, которые скупали и продавали сотни тысяч тонн бензина, а когда приходило время платить налоги — скрывался. Лишая Дядю Сэма его законной доли, Джимми мог продавать бензин розничным торговцам с большой скидкой и иметь хорошую прибыль.

Кривой Лу Нардоне заправлял на Лонг-Айленде несколькими компаниями по удалению асбеста. Он нанимал ищущих работу нелегальных польских иммигрантов, которые шли на риск и обдирали без всяких защитных приспособлений асбестовые потолки и теплоизоляцию труб, затем глубокой ночью сваливали токсичный материал у какой-нибудь фермы в районе Олбани.

Джип владел компанией школьных автобусов, перевозящих детей-инвалидов. Он ухитрился получить эксклюзивный контракт на обслуживание всех школ в Бруклине, Куинсе и Манхэттене. Не имея конкуренции, он мог заламывать какие угодно цены. И заламывал.

Однако, судя по недавним сообщениям осведомителей, эти люди были не особенно довольны своим новым капитаном. У Джипа оставался его парк школьных автобусов, но в дела Хитрюги Лу и Джимми Т. вмешался Фрэнк Бартоло. По приказу Фрэнка они сосредоточились на ростовщичестве и доходы получали гораздо ниже, чем при Соле. Очевидно, Бартоло не хотел ничем быть обязанным Иммордино, поэтому все предприятия, организованные во времена руководства Сола, теперь прикрывались.

Тоцци глянул на лица этих троих. Недовольными они в данную минуту не выглядели, но, видимо, тут не последнюю роль играли девицы. Отметил, что Бартоло не сидит со своими солдатами. Видимо, он умышленно пренебрегал ими, а они — им. Похоже, Фрэнк не желает водить компанию со своими людьми. Считает себя выше этого. Интересно.

Ощупав сквозь брюки перевязанную ляжку, Тоцци вспомнил, как Сол Иммордино накануне играл с ним в молчанку. Гиббонс навел справки о двух других мафиози, которые могли подослать к нему убийцу. Зучетти находился на какой-то ферме в дождливых джунглях Бразилии, прятался от конкурента-сицилийца, пытавшегося убить его, а Ричи Варга уехал в Калифорнию, подвизался там в роли кинопродюсера. Не занимался там ничем противозаконным и в течение восьми месяцев не покидал Голливуда. Разумеется, это ничего не гарантировало, но Тоцци с Гиббонсом решили, что Варга и Зучетти слишком далеки от нью-йоркских дел, чтобы думать об агенте ФБР, когда-то доставившим им неприятности. Таким образом, оставался только Сол Иммордино, и, учитывая, что дон этой семьи недавно убит, Тоцци не мог отделаться от мысли, что убийство Мистретты и его «ограбление» связаны между собой. Если за этими делами стоит Сол, значит, он ведет с Джуси борьбу за власть, и Вакарини, очевидно, может кое-что сказать по этому поводу. Конечно, в мафии существует обет молчания, однако если Джуси решит, что ФБР может позаботиться о его главном сопернике, то обронит несколько тонких намеков. Такое уже случалось.

Обернувшись к Бартоло и Вакарини, Тоцци заметил, что Джуси глядит в их сторону, но не на него. На Стэси. И, сжав губы, медленно выдохнул через нос. Он не собирался использовать ее как приманку, но...

Тоцци помахал Джуси рукой и заставил себя широко, приветливо улыбнуться.

— Там сидит мой знакомый, — сказал он девушке. — Пошли поздороваемся с ним.

Встав, он отодвинул стул Стэси и повел ее к столику капо.

—Они, кажется, не очень рады тебя видеть, — сквозь зубы процедила Стэси."

— Не волнуйся. Такие уж это люди. Сдержанные в проявлении чувств.

— Кто они? Убийцы?

Тоцци положил руку ей на плечо:

— Не волнуйся. Ничего не случится.

— Прошу прощения, сэр. — Когда они уже подходили к столику Джуси, на пути у них встал Счастливчик. — Ваш столик там, сэр.

Тоцци поглядел мимо него на владельца ресторана.

Джуси Вакарини лениво покуривал сигарету, поставив локти на стол и переплетя пальцы перед подбородком. Он, щурясь, неотрывно глядел сквозь дым на Стэси. Серо-стальные волосы этого худощавого человека с длинным лошадиным лицом были зачесаны на уши по последней моде. Одет он был безупречно, кожа его отливала тем восковым блеском, какой Тоцци видел у актеров, сделавших косметическую операцию по удалению морщин. Выглядел Джуси молодо, но Тоцци знал, что он немолод — за пятьдесят.

Фрэнк Бартоло, наоборот, олицетворял разжиревшего обжору. Согнувшись с вилкой в пухлой руке над горой золотистых жареных кальмаров, он сверкал на Тоцци взглядом из-под густых, кустистых бровей. При совершенно лысой голове они придавали его лицу какое-то злобное выражение.

Не сводя сощуренных глаз со Стэси, Вакарини еще раз затянулся сигаретой:

— Это вас я видел по телевизору, не так ли?

Вздохнув, Стэси закатила глаза и кивнула. Ей осточертело,что ее все узнают.

— Знаете, всякий раз, смотря ваш ролик, я говорю себе: «Талант. Зачем она тратит время на дешевую коммерческую рекламу?» — Он погрозил ей двумя пальцами с зажатой между ними сигаретой. — Вам нужно играть серьезные роли. — Струйка дыма поднималась над его рукой, словно лассо. — В кино.

Тоцци стиснул челюсти. Он видел, что поистине обворожительная улыбка этого человека действует на Стэси. Не стоило приводить ее сюда.

— Джуси, как дела?

Капо безраздельно отдавал свое внимание девушке и не замечал Тоцци.

— Прошу вас, присаживайтесь.

Он указал на стул перед собой.

Стэси поглядела на Тоцци, как бы спрашивая разрешения. Ему этого не хотелось, но он, кивнув, придвинул ей стул. Потом сел сам напротив Бартоло.

Тот заворчал:

— Кто приглашал тебя, Тоцци?

Майк повесил трость на край стола.

— Мы неразлучны.

— Вот как? Она тоже из ФБР?

Тоцци искоса глянул на Стэси:

— По-твоему, похожа?

Стэси гневно сверкнула взглядом на обоих:

— Почему вы не зададите этот вопрос мне?

Бартоло хмыкнул и нанизал на вилку несколько кальмаров.

Джуси поднял взгляд на Счастливчика:

— Принеси нам бутылку «Кристалла».

Метрдотель кивнул и направился к бару.

Джуси поглядел в глаза девушке:

— Я предпочитаю «Кристалл». По-моему, у него более изысканный вкус, чем у «Дом Периньон».

Тоцци ухмыльнулся:

— Не эта ли марка досталась грабителям грузовиков на прошлой неделе?

Джуси словно бы не видел его. Он не сводил взгляда со Стэси. Как и все мужчины в зале, за исключением Бартоло — тот набивал свой противный маленький рот кальмарами и недобро поглядывал на Тоцци.

Они смотрели друг на друга с минуту, потом Бартоло неожиданно выпалил:

— Ну так что тебе нужно?

— Пообедать.

— Тогда садись за свой столик.

— Этот мне нравится больше.

— Знаешь что? Это правительственное вмешательство. Ты вызываешь у меня изжогу. Я напущу на вас своих адвокатов.

Тоцци взял свою трость и завертел изогнутым набалдашником.

— Фрэнк, я в отпуске по состоянию здоровья. Следовательно, служебных обязанностей не исполняю. Поэтому просто пришел по-хорошему.

Бартоло заворчал:

— Дерьмо ты.

Джуси глянул на них и недовольно нахмурился. Ему не нравилось, что они употребляют крепкие выражения при даме. Потом пожал плечами и покачал головой, как бы извиняясь перед Стэси. Тоцци он по-прежнему в упор не видел.

Вернулся пианист. Джуси бросил ему многозначительный взгляд. Тот сел к инструменту и заиграл «Очарование». Джуси подался вперед и стал что-то говорить Стэси. За звуками музыки Тоцци не мог разобрать ни слова. Он рассчитывал, что все так и будет: Стэси овладеет вниманием Вакарини, а ему тем временем удастся поговорить с Бартоло. Ладно, пусть. Он это стерпит.

— Ну и как идут дела, Фрэнк?

Бартоло, уставясь в тарелку, продолжал жевать.

— Фрэнк, скажи мне кое-что. Изо всей этой ерунды, что пишут в газетах, можно хоть чему-то верить?

Тот потянулся к бокалу, отпил глоток вина и снова принялся за кальмаров.

Тоцци подвинулся к нему поближе и прошептал:

— Некоторые газеты пишут, что Джуси прикончил Мистретту и стал новым доном. Это так?

— Убери-ка подальше свою рожу.

Тоцци откинулся назад.

— Слушай, Фрэнк, я спрашиваю просто из любопытства. Последние дни я не появляюсь в конторе. И не знаю, что происходит.

Бартоло направил зубцы вилки на Тоцци:

— Слушай, умник, не хитри со мной. Думаешь, я ничего не понимаю? Вы хотите пришить это дело нам, потому что неспособны найти настоящего убийцу. Ты никого не проведешь, Тоцци. Джерри и старика прикончил какой-то псих. Это всем ясно. Только сумасшедший мог так изрешетить пулями тела.

— То есть ты сделал бы все иначе. Чисто. Пулю в затылок, может, для гарантии, две, и быстро бы смотался.

— Эй! Не извращай моих слов. Я никого никогда и не собирался убивать. Джуси тоже.

— Хорошо, хорошо. Я верю тебе, Фрэнк. Правда... А как Сол Иммордино? Мог он это сделать?

При упоминании Сола Джуси быстро глянул на них и отвернулся. Значит, прислушивается. Хорошо.

Бартоло перестал жевать и уставился на Тоцци.

— Иммордино должен находиться в психушке. Его что, выпустили?

Тоцци пожал плечами:

— Не думаю. Я навещал его только вчера.

Челюсть Бартоло отвисла.

— Он с тобой разговаривал?

Тоцци не ответил. Пусть думают, что разговаривал.

— Значит, — спросил он, — ты полагаешь, Сол мог сделать что-то в таком духе? Ведь признали же его «невменяемым».

Бартоло бросил вилку и потряс кулаком:

— Как? Как он мог это сделать?

— Не понимаешь? Нанял убийцу.

Бартоло сложил перед собой ладони и затряс руками, словно молился Богу:

— Он же псих. Как он мог заказать убийство? Он не может заказать даже чашки кофе, черт возьми.

Тоцци поглядел на Джуси, но тот упорно смотрел на Стэси.

— А что, Фрэнк? Он уже почти два года в этой больнице. Может, подлечился.

Бартоло махнул рукой:

— Да брось ты.

Тоцци удивился, что Бартоло утверждает, будто Сол действительно сумасшедший. Он рассчитывал, что Фрэнк ухватится за возможность приписать убийство Мистретты Иммордино и тем самым уничтожить его. Сола он ненавидел. И заодно избавил бы от опасности Джуси, свалив убийство на Иммордино. Возможно, Сол, Джуси и Бартоло действовали тут сообща. Однако Тоцци в этом сомневался. Такое примирение, учитывая старые счеты, мало вероятно.

Метрдотель принес бутылку шампанского в ведерке со льдом и четыре высоких бокала. Принялся их расставлять, но Джуси остановил его.

— Только два, — сказал он так, чтобы Тоцци расслышал, и указал на пространство между Стэси и собой.

Девушка бросила взгляд на Тоцци. Вид у нее был слегка нервозный. Ему стало любопытно, что Джуси ей плетет. Однако он не волновался. У нее хватит ума раскусить этого скользкого типа. С неутраченной мужской силой. Черт.

Когда Счастливчик стал откупоривать шампанское, Тоцци снова повернулся к Бартоло:

— Фрэнк, кто же, по-твоему, подослал к Мистретте убийцу, если не Сол?

— Откуда мне знать, черт возьми?

Тоцци понизил голос:

— Кончай, Фрэнк. Не прикидывайся дурачком. Ты знаешь кто.

— Ничего я не знаю.

Бартоло вернулся к своим кальмарам.

Тоцци наклонился к нему:

— Послушай, Фрэнк. А если я скажу, что мы можем защитить тебя? Переселим, изменим фамилию, устроим тебе новую жизнь. И твоему сыну, и всей семье. Твое имя не будет фигурировать ни в каких расследованиях — разумеется, за исключением убийства. Если заключим такую сделку, я все устрою. Только скажи мне, кто прикончил Мистретту.

Бартоло перестал жевать и поглядел ему в глаза:

— Если заключим такую «сделку», ты поселишь меня в доме по соседству с Солом?

Тоцци пожал плечами. Пусть думает, что Сол раскололся и выкладывает все ФБР. Это сведет его с ума. И тогда они наломают дров.

Хлопнула пробка, Тоцци перевел взгляд на Счастливчика. И увидел, что появился телохранитель. Здоровенный тип, втиснутый в двубортный костюм серо-жемчужного цвета, стоял у пианино, пялился на него в упор. Он напоминал буйвола, злобного, тупого. Трудно было понять, что он думает и думает ли вообще. Его большие бледные руки лежали на крышке инструмента, напоминая вареных кур.

Пианист окончил «Очарование» и тут же заиграл «Незнакомцев в ночи». Джуси вышел из-за стола. Помог встать Стэси, взял ее за руку и повел в тесный промежуток между пианино и столиком. Они начали танцевать. Этого в его ресторане не полагалось, однако Джуси танцевал со Стэси, и все смотрели на них, за исключением четырех тучных пар за большим столом посреди зала, поглощавших пирожные и ватрушки. На лице Тоцци заиграли желваки. Он неотрывно смотрел на руку Джуси, которую этот сукин сын держал на талии девушки.

Бартоло потянулся к бокалу с вином и язвительно хохотнул:

— В чем дело, Тоцци? Похоже, ты ревнуешь.

— К кому?

— К Джуси. Боишься, он уведет твою девочку?

Бартоло цыкал зубом и усмехался.

Тоцци не ответил. Ревности он не испытывал. Просто ему не хотелось, чтобы этот мерзавец касался Стэси.

Бартоло фыркнул:

— Будь начеку, Тоцци. Джуси умеет обрабатывать женщин. Ему даже не нужно стараться. Они сами бегают за ним.

Тоцци поглядел ему в глаза:

— Да, нам бы такое везение. А, Фрэнк? Таким страшилам, как мы.

Бартоло снова цыкнул зубом.

Стэси и Джуси танцевали, прижавшись друг к другу, и Стэси, похоже, ничего не имела против. Незнакомцы в ночи, а? Тоцци ждал, когда они повернутся, чтобы увидеть, где лежит рука Джуси. И с удивлением отметил, что все еще на талии. Выдержка у Джуси поразительная.

Бартоло взялся за вилку и за еду.

— Так о чем вы говорили с Солом в последний раз? О погоде?

— О полном освобождении от уголовной ответственности за все, что произошло до сегодняшнего дня. Подумай об этом, Фрэнк. Ты, кажется, не понял, какую хорошую сделку я тебе предлагаю.

Бартоло, жуя, улыбнулся.

— Тоцци, ты сущий осел, не понимаешь, что ли?

— Надо заглядывать вперед, Фрэнк. Джуси не Мистретта. Да, он видный человек и все такое прочее, но не знает и половины того, что знал покойник. Из-за этого будет страдать вся семья. В том числе и ты. Подумай, Фрэнк. В чем смыслит Джуси? В девочках. И только. Ты ставишь не на ту лошадь. Если доном в семье станет сводник, она попадет в скверное положение. Ее никто не станет уважать.

Бартоло вытер салфеткой свой неприятный рот и кивком указал на танцующих:

— Вот что, Тоцци, может, он ничего и не знает, кроме девочек, но твою узнает очень хорошо.

Подняв взгляд, Тоцци увидел, что Джуси положил руку на ягодицы Стэси и прижимает к себе. Она, ухватясь за его лацканы, сопротивлялась. Тоцци закусил губу. Скот.

Взяв трость за нижний конец, он зацепил набалдашником запястье Джуси и сдернул его руку:

— Эй!

Джуси ухватился за трость и дернул, но Тоцци в это время ее толкнул, и мерзавец повалился на пианино, цепляясь за него локтем, но не удержался и упал на пол.

Телохранитель вышел из-за инструмента и пошел на Тоцци. Тот перехватил трость и нижним ее концом ткнул парня в горло. Он так грянул об пол, что на всех столиках задребезжала посуда. И остался лежать навзничь, зажмурясь от боли. Метрдотель кинулся ему на помощь. Какой-то одинокий клиент у стойки зааплодировал.

Джуси встал, поправил галстук и пригладил волосы над ушами, злобно глядя на Тоцци. Стэси встала между ними, поглядывая то на одного, то на другого. Глаза ее расширились. Видимо, она боялась, что начнется перестрелка. Весь ресторан замер.

Тоцци взял ее за руку:

— Пойдем, Стэси. Сегодня мне что-то не хочется итальянских блюд.

Джуси продолжал стоять у пианино. Закурил сигарету, не сводя взгляда с Тоцци.

— Играй что-нибудь, — резко приказал он пианисту.

Послышались звуки музыки. Тоцци узнал мелодию «Шумного веселья». В зале приглушенно зазвучали голоса. Четыре тучные пары перестали жевать. Когда Стэси и Тоцци проходили мимо, они широко раскрыли глаза и плотно сжали губы.

— Эй, Тоцци. — Бартоло, вытирая салфеткой рот, шел за ними. — Я считал тебя умным человеком. Ты поступил не очень осмотрительно. Это не притон. — Он кивнул в сторону Джуси: — Ты поставил владельца в неловкое положение.

— Скажи владельцу, что он сам напросился. И что, если он хочет потискаться на танцплощадке, пусть везет любую из своих проституток в «Страну роз».

Бартоло запустил мизинец в рот и поковырял в зубах.

— Нехорошо, Тоцци. Ты пришел в приличное заведение и грубо обошелся с владельцем. Нехорошо.

— Это угроза, Фрэнк?

Бартоло пожал плечами:

— Понимай как хочешь.

— Не беспокойся. Пойму.

Тоцци повернулся к двери. В ноге пульсировала боль. Он неудачно повернул ее, когда вскочил навстречу телохранителю.

Стэси заметила, что ему больно.

— С тобой ничего не случилось?

— А с тобой?

Она засмущалась:

— Ничего, конечно. Не я же дралась.

— Что этому скоту было нужно? Он тебя всю облапал.

Она закинула волосы за плечо и бросила на него усталый взгляд.

— Нес ту же чушь, которую я слышу по два раза на день с тех пор, как стали крутить этот ролик. «Вы так талантливы, вам нужно сниматься в кино. Хотите, я помогу вам? У меня есть приятели в Голливуде». Это все мура. Репертуар похотливых старичков.

— Не оставила ему номер своего телефона?

— Ты в своем уме?

Она хотела рассердиться, потом лицо ее расплылось в лукавой улыбке.

— Ты что, ревнуешь к этому слизняку? Вот не думала, что увижу тебяв этой роли. Считала, что ты слишком хладнокровен для ревности.

Она продолжала улыбаться, стараясь разозлить его.

— Я действительнослишком хладнокровен для этого.

— Ну да, конечно.

Продолжая усмехаться, она показала ему кончик языка. Когда Тоцци подал гардеробщице номерок, Стэси неожиданно провела ладонью по его щеке, повернула к себе его лицо и очень крепко поцеловала. Краем глаза он увидел, как Джуси и Бартоло, подавшись за столиком друг к другу, о чем-то спорят. Наверняка о нем и Соле Иммордино.

Гардеробщица вернулась:

— Ваша одежда, сэр.

Но Стэси не отрывалась от его губ. Тоцци взялся за ее бедра, ожидая возбуждения, но у него ничего не вышло. Он не мог понять, что с ним происходит. Сильнее стремиться к этому просто невозможно. В бедре пульсировала боль, в паху не ощущалось ничего.

Он мягко оторвался от ее губ. И когда они брали одежду, пробормотал:

— Не здесь.

Стэси потупила взгляд, озорно улыбаясь.

Тоцци помог ей надеть куртку, любуясь изумительными волосами, изумительными ногами.

Но желание не ощущалось. Совершенно.

Глава 9

— Ешь, ешь, Фрэнк. Питайся, — пробормотал под нос Сол, глядя в бинокль. Он сидел, повернувшись лицом к стартовым воротам ипподрома, где жокеи на рысаках занимали места, но смотрел не на них. Взгляд его был обращен на трибуны, туда, где в третьем от него секторе, пятнадцатью — двадцатью рядами ниже, сверкала лысина Фрэнка Бартоло. Фрэнк жадно ел наперченную сосиску. Он уже проглотил чашку густой похлебки с моллюсками, суфле с креветками, пирожок с сосиской и бутерброд с копченой говядиной. Кроме того, допивал третью большую банку пива. Обжора. Ел он торопливо, даже не замечая, что ест. Сол, прищурясь, смотрел, как остатки сосиски с хлебом исчезают у него во рту. Ему хотелось, чтобы Бартоло продолжал есть, — Ешь, Фрэнк.

— Что ты там бормочешь?

Негритос держал перед глазами газету «Стар леджер», раскрытую на спортивной странице с программой бегов. Однако его интересовали не клички лошадей. Он разглядывал внизу страницы рекламу оздоровительного центра «Никербокер», рекламу с той грудастой девицей.

— И на кого же ты поставишь, Чарльз? — спросил Сол, продолжая следить за Фрэнком.

— А?

— На кого поставишь? В следующем заезде.

— А... Так-так... — Зашуршав газетой, Чарльз уставился на верхнюю часть страницы. — Сейчас будет шестой заезд, да? Шестой... Что, если... Вот. Быстрый Песок. Третий номер.

Сол отложил бинокль и посмотрел на строку, под которой негр держал палец.

— Быстрый Песок бежит не здесь. На «Экведакте». Ты смотришь не в тот список, мудрец. Мы на «Мидоумэндсе».

Чарльз злобно поглядел на строки, словно в его ошибке виновата была газета. Ошибаться он не любил.

— Забудь ты об этой девке, Чарльз. Если она что и накачивает, то лишь твои мозги. Ты уже совсем одурел.

— Все еще не веришь мне, да? Думаешь, я все сочинил? Так вот, она былатам в тот вечер. И если б не отвлекла меня, Тоцци бы уже...

— Заткнись, черт возьми. Люди вокруг.

Сол испепелил его взглядом, потом осмотрелся по сторонам. Неизвестно, кто может оказаться поблизости, а он и без того нервничал, находясь здесь. Из головы у него не шел нанятый Джуси убийца.

Взяв у Чарльза газету, Сол глянул на фотографию Мисс Накачивайся. Чарльзу померещилось. В тот вечер он ее не видел. Может, решил,что это она, но ееон не видел. Должно быть, принял за нее какую-то блондинку. Негритосы все такие. Любая блондинка, даже уродина, сводит их с ума. Только в тот вечер Чарльз не видел никого. Он все выдумал. Надо же как-то оправдаться за промашку с Тоцци.

Сол постучал по газетной странице тыльной стороной пальцев.

— Чарльз, ответь по правде. Ты всерьез считаешь, что такая девочка польстится на человека вроде тебя?

— А как же!

На лице негра появилось оскорбленное выражение.

— Почему? Что в тебе такого особенного?

Чарльз положил руку на пах.

— Единственное преимущество, какое Бог дал негру. Предмет зависти белых.

И вновь улыбнулся по-обезьяньи.

— Имеешь в виду умение играть в баскетбол?

— Сам знаешь что. У негров есть тяжелая артиллерия. Любовные пушки.

— Вот как? Кто тебе это говорил?

— Все девки, с какими я имел дело.

— Значит, им ни разу не доводилось иметь дело с итальянцами.

— Иди знаешь куда.

— Серьезно. Спроси у первой же шлюхи, которую подцепишь, пробовала ли она итальянскую колбасу.Услышишь, что она скажет.

— Зачем? Что она может сказать?

— Что итальянцев Бог любит больше. И что Он самитальянец.

— Иди... Почему она скажет так?

— Потому что вам Он дал любовные пушки, а нам и пушки, и ядра.

Сол взялся за ширинку и встряхнул ее.

Обезьянья ухмылка Чарльза растаяла.

— Иди знаешь куда.

Иммордино тоже не улыбался. Он старался отогнать мысль о наемном убийце и спокойно сделать то, ради чего приехал на ипподром.

Сол глянул на большое табло над кассами тотализатора. До старта оставалось шесть минут. Последние струйки игроков тянулись по проходам делать ставки. Это были серьезные игроки, они выжидали, когда окончательно определятся фавориты.

Сол замигал. Табачный дым ел ему глаза. Крытые трибуны напоминали дневную палату в психушке, только курильщиков здесь было в миллион раз больше, многие дымили сигарами. В том числе и Бартоло.

Сол приставил к глазам бинокль. Рослый, располневший сын Бартоло стоял, протянув руку. Фрэнк отсчитывал ему деньги. Парень очень походил на отца, был таким же толстым и уродливым, только повыше ростом и еще не успел облысеть. Сол все еще размышлял, не Фрэнку ли младшему поручили убрать его. Фрэнк мог ходатайствовать за сына, только Джуси вряд ли согласился бы. Сол знает парня. Джуси наверняка выберет совершенно незнакомого, на приближение которого Сол не обратит внимания. К тому же Фрэнк-младший слишком глуп. Даже отец обращается с ним как со слабоумным.

Сол увидел в бинокль, как Бартоло указал большим пальцем вверх, на кассы тотализатора. Посылал младшего сделать ставки и принести еще жратвы. Они всегда вели себя так на бегах. Сол настроил бинокль почетче, пытаясь разглядеть, сколько денег Фрэнк дает сыну. Точно не определишь, но, похоже, много. Фрэнк любит поиграть на бегах почти так же, как и поесть. Бедняге-парню и не удавалось поглядеть на заезд, потому что он вечно ходил за жратвой для отца. Но Фрэнку наплевать на парня. И на всех, кроме себя.

Раз уж пошел наверх, малыш, прихвати отцу пару банок датского пива. И сосиску с перцем. Он не откажется.

Чарльз нагнулся к Солу и спросил на ухо:

— Как он себя чувствует?

Сол не отрываясь смотрел в бинокль.

— Не знаю. Я уже забыл, сколько этот сукин сын способен сожрать.

— Рано или поздно ему приспичит. Или Бог дал вам, итальянцам, и бездонные желудки?

Сол не ответил. Бартоло, опять принявшийся жевать, раздражал его. Дым немилосердно ел глаза, пистолет вдавливался в бок. С навинченным глушителем эту штуку удобно не пристроишь. Глушитель можно и снять, но тогда придется терять время, снова навинчивая его. Приходилось мириться с тем, что он раздражает кожу.

"До старта пять минут, -послышалось знакомое объявление. — Делайте ставки, леди и джентльмены. Через пять минут кассы закроются. До старта пять минут".

—Что ты думаешь о Голубом Пламени Хилари? — спросил Чарльз, снова уткнувшийся в газету.

— Я ничего не смыслю в лошадях.

— Мне нравится кличка. Голубое Пламя Хилари. Похоже, это горячая лошадка.

— Похоже, это газовая горелка на кухне старухи ирландки.

Чарльз поднялся.

— Поставлю-ка на нее пару долларов. И если выиграю, делиться с тобой не стану.

— Сядь.

Сол схватил его за рукав и потянул вниз. Он увидел в бинокль, как Бартоло встал, хмурясь и потирая брюшко, тяжело вздохнул и стал пробираться к проходу.

Наконец. Приспичило-таки сукиному сыну. Невероятно.

Сол отдал бинокль Чарльзу и натянул козырек бейсбольной кепки низко на глаза.

— Вон он идет.

Бартоло с трудом поднимался по ступенькам, протискиваясь сквозь толпу, устремившуюся к своим местам, чтобы не пропустить заезд. Вид у Фрэнка был болезненный, он морщился, прижимая руку к животу.

Выждав, когда Бартоло поднимется на верхнюю площадку, Сол встал:

— Пошли, Чарльз.

И глянул на большое табло: до старта оставалось четыре минуты тридцать секунд.

Сол медленно шел вдоль ряда сидений, сделал попытку протиснуться мимо двух старух, смертельно скучавших и злившихся, что мужья притащили их сюда. Старухи целый вечер громко кудахтали на весь сектор.

— Будто дома этого нет, -беспрерывно твердили они своим старикам. — Ив Холлиндейле есть ипподром, и в Голливуде. Чего ради было приезжать сюда?

От злости они даже не подумали подвинуться и пропустить Сола с Чарльзом. Когда Сол вежливо попросил огненно-рыжую дать им дорогу, та сверкнула на него глазами, будто рак из кипящей кастрюли. Перешагивая через ее ноги, он хотел отдавить ей ступню, но она могла, чего доброго, закатить скандал.

Сол и Чарльз поднимались по бетонным ступенькам быстро. Любители бегов, спешащие к своим местам, уступали им дорогу. Вдвоем они выглядели впечатляюще, будто пара профессиональных футболистов, и это беспокоило Сола. Он натянул козырек кепочки еще ниже и стал тешить себя надеждой, что особого внимания они не привлекут. Не хватало только, чтобы кто-то принял их за игроков из команды «Гиганты» и попросил автограф. Черт возьми, в такой толпе убрать человека проще простого. Сол представил себе, как ствол пистолета упирается ему в живот. Пять-шесть выстрелов. Раздаются вопли, он ничего не видит, кроме проносящихся перед глазами картин собственной жизни, а убийца скрывается. Сол опустил голову и слегка ускорил шаг.

Наверху очереди перед кассами были все еще длинными. Только у окошек, где принимают пятидесяти— и стодолларовые ставки, людей, как всегда, стояло немного.

Сол окинул взглядом толпу:

— Видишь его?

Чарльз покачал головой:

— Не вижу.

Сол поднял взгляд на табло. Линии из желто-белых огоньков образовывали цифры, сейчас, на последней минуте приема ставок, они быстро менялись. Наверху велся отсчет времени, оставшегося до старта. 3.41, 3.40, 3.39...

Протискиваясь сквозь человеческую сутолоку, Сол ощущал за поясом пистолет, глушитель терся о бедро. В полностью укомплектованной обойме тринадцать патронов. Более чем достаточно, чтобы разделаться с Франком. Разве что кто-то вмешается и придет «благословить» его тоже. Это нежелательно. Сол хотел быстро сделать дело и скрыться. Без необходимости перезаряжать пистолет.

Они обогнули здание касс. За ним находились столики и киоски со снедью. И туалеты.

Чарльз схватил Сола за руку:

— Вот он.

Сол, поведя плечом, высвободился:

— Успокойся. Вижу.

Бартоло торопливо шаркал к туалету, по-прежнему держась за живот. Его кислая рожа стала кислее обычного. Похоже, приспичило ему не на шутку.

Сол поднял взгляд на табло. До старта две минуты пятьдесят восемь секунд.

— Помнишь, что тебе нужно делать?

Чарльз усмехнулся:

— А что, это трудно запомнить? Само собой.

— Тем лучше.

Держался Чарльз спокойно, однако Солу казалось, что спокойствие это деланное. Он оплошал с Тоцци, может оплошать и теперь. Сол склонялся к мысли, что, может, и не Чарльз ранил Тоцци в ногу. Возможно, нанял какого-то недоумка за пятьдесят долларов. А выдумке насчет Мисс Накачивайся Сол определенно не верил. Что ж, посмотрим, каким окажется негритос в деле теперь. Десять против одного, что он уже намочил штаны. Если так, пусть идет домой пешком. Сол не поедет до самого Трентона в машине, воняющей мочой. Ни в коем случае.

Они подошли к туалету неторопливо, но и не слишком медленно, стараясь не выделяться. Бартоло только что вошел туда, проталкиваясь между выбегающими, торопящимися на заезд.

Из динамика в потолке послышался низкий, успокаивающий голос: «Три минуты до старта, леди и джентльмены. Три минуты».

Сол и Чарльз вошли в туалет. Пол был вымощен кафелем в бело-серую клетку. Вдоль одной стены тянулся ряд писсуаров, у противоположной размещались кабины. Раковины находились у стены рядом с дверью, там же расположился служитель с пузырьками одеколона и баллонами лака для волос, они в беспорядке стояли на стойке. Сол никогда не видел, чтобы ими кто-то пользовался в общественных туалетах, но старики служители всегда предлагали их. Здесь служителем оказался беззубый негр лет девяноста в больших очках и коричнево-белых туфлях. На краю стойки высилась коробка из-под сигар с мелочью и несколькими долларовыми банкнотами — его чаевыми.

Чарльз встал в очередь к писсуару, как ему и велел Сол. Своей очереди дожидались человек двадцать. Сол покашлял в кулак, чтобы прикрыть лицо, и оглядел находящихся там людей, высматривая возможного убийцу. Хоть это и мало вероятно, но кто-то мог проследовать за ним сюда от психушки, а переполненный туалет — отличное место для убийства. Этот человек мог поджидать его сейчас, делая вид, что никак не застегнет «молнию» на брюках, а на самом деле вытаскивая пистолет. У Сола застучало в голове. Он знал, что не сможет узнать этого человека. Не сможет даже выхватить пистолет с этим чертовым глушителем, чтобы защищаться. Оставалось только делать свое дело и надеяться, что здесь нет того, кто за ним охотится.

Бартоло как раз заходил в кабину, вторую от двери. Сол взял бумажную салфетку из коробки у служителя и высморкался. И держал ее у носа, пока Бартоло не закрыл дверцу.

"Одна минута до старта, леди и джентльмены. -Динамик здесь тоже находился в потолке. — Делайте ставки. Через минуту кассы закроются. До старта одна минута".

Сол прошаркал мимо мужчин, стоящих в очередях к писсуарам и встал у кабины, рядом с той, в которую вошел Бартоло. Из нее тут же вышел худощавый длинноволосый парень в черной тенниске, и Сол занял его место. Закрыл дверь, заперся и сел на унитаз. Под перегородкой ему были видны спущенные на лодыжки брюки Бартоло из двойного трикотажа. Бартоло с кряхтеньем тужился, но долго стараться ему не пришлось. Внезапно раздался шум, будто кто-то вылил в унитаз ведро помоев. Сола передернуло. Вскоре вонь проникла в его кабину, и ему пришлось задержать дыхание. Черт возьми. Этот мерзавец гнилой внутри.

Дыша ртом, он вытащил из-за пояса пистолет.

Из динамика снова послышался голос: «Кассы закрыты. На этот заезд ставок больше не принимается. Кассы закрыты».

Сол замер и прислушался. Бартоло постанывал от облегчения. Снаружи по кафелю прошаркали шаги. Звякнула опущенная в сигарную коробку мелочь. «Спасибо, сэр. Спасибо, сэр». Голос старика служителя.

Положив руку на пистолет, Сол громко кашлянул и одновременно взвел курок, потом прислушался снова. По лицу его струился пот. Рядом в унитаз опять выплеснулось ведро помоев. Бартоло застонал. До Сола снова донеслась вонь, и его чуть не вырвало. Этот гад заслуживал смерти. Он отравлял окружающую среду.

«Лошади на старте. Пошли-и-и-и».

Сол подался вперед и посмотрел в щель между дверцей и косяком. У писсуаров не осталось никого, кроме Чарльза.

"Впереди идет Путешественник, за ним Ржун, Корнелиус Б.,

Северянин..."

—Пропустишь заезд, сынок.

— Да, я знаю, папаша.

Чарльз застегивал «молнию», глядя прямо на Сола.

Сол поморщился от вони. Действуй, Чарльз. Ты ведь помнишь, что надо делать.

Приоткрыв дверцу, он стал смотреть, как Чарльз идет к раковинам. Подойдя к стойке старика, он сделал вид, что поскользнулся, ухватился за ее край и свалил при этом сигарную коробку. Монеты, упав, раскатились по всему туалету. Одна ударилась о ботинок Сола.

— Черт побери! — выругался служитель.

— Извини, папаша. Пол мокрый.

Старик что-то пробормотал и с кряхтением опустился на колени.

— Не волнуйся, папаша. Я помогу. Успокойся. Соберем все.

«После поворота Путешественник идет впереди, Ржун, Северянин вырывается вперед, Корнелиус Б...»

Чарльз опустился на колени рядом со служителем и взглянул на Сола.

Сол изобразил жестом, будто снимает очки. Чарльз быстро сообразил, что он требует снять очки со старика. В противном случае его тоже придется убить, а это пойдет вразрез с образом действий Эмерика. Тот должен убивать с определенной целью, а не ради удовольствия.

Согнув свои длинные пальцы, Чарльз сбросил дужки очков с ушей старика.

— Эй!

— Ты уронил очки, папаша. Давай помогу. — Чарльз положил их на стойку с одеколоном и лаком для волос. — Куда они задевались, черт возьми?

«Первым идет Путешественник, за ним Северянин, Корнелиус Б., Ржун, Вольный, Голубое Пламя Хилари...»

—Очки! Где мои очки?

Старик неистово шарил по полу.

Сол вышел из кабины и навел пистолет на дверцу, за которой сидел Бартоло. Прислушался, нет ли кого в других кабинах, но Чарльз, подойдя к нему, покачал головой. Он уже их проверил.

Чарльз ждал, когда Сол сделает свой ход. Он обещал быть рядом, пусть Сол видит, что он не трус. И может выполнить все что угодно. Но Иммордино до этого не было дела. Он думал о Бартоло и об охотящемся за ним убийце. Ему не терпелось увидеть лицо Фрэнка, когда этот толстый ублюдок увидит его перед собой. Он медленно приподнял ногу, замер на секунду, потом сильно ударил по дверце. Та стукнулась о внутреннюю перегородку и задрожала.

Бартоло сидел со спущенными брюками на унитазе. Но не выглядел ни удивленным, ни испуганным. Сол не сразу осознал, что этот сукин сын держит на бедре револьвер, глядящий ему прямо в лицо. Черт возьми!

— Ты глупый осел, Иммордино. Ну давай, попытайся.

Рука, в которой Сол держал пистолет, задрожала. Он безостановочно хлопал глазами. И не мог поверить тому, что видит.

— Как это...

Бартоло заворчал:

— Думаешь, я не видел твоих ножищ под кабиной? Такие только у тебя и Франкенштейна.

— Черт возьми. — Чарльз попятился к двери.

Бартоло вытянул руку и навел на него пистолет:

— Не двигайся, Джексон. Если не хочешь стать падалью.

Сол чувствовал, как колотится его сердце. Он силился сфокусировать взгляд на Бартоло и навести на него пистолет.

— Фрэнк, с каких это пор ты ходишь на бега при оружии?

— С тех самых, как твой дружок Тоцци предупредил, что ты можешь появиться. Бросай пистолет, Сол.

У Сола стало двоиться в глазах. Проклятый Тоцци.

"После поворота впереди идут Северянин и Путешественник, Вольный отстает на три корпуса, Голубое Пламя Хилари быстро приближается..."

Чарльз глянул на динамик в потолке.

— Че-е-ерт.

Бартоло сидел с голыми ногами и с пистолетом в руке, воняя на все помещение.

— Я сказал — брось оружие, Сол.

— Парень, мне нужны очки. Что ты с ними сделал?

Служитель, не вставая с колен, шипел, как бешеный. Он не мог видеть, что происходит.

— Эй, Сол, ты что, оглох? Я сказал — бросай оружие.

Иммордино скрипнул зубами:

— Бросай ты.

—Я не брошу.

— Тогда мы оба умрем. Как тебе это нравится, Фрэнк? Я застрелю тебя, а ты меня. Хочешь этого?

Сол так разозлился на Тоцци, что готов был рискнуть. У него автоматический пистолет, он может сделать больше выстрелов.

«Впереди идет Северянин, Путешественник отстает, а Голубое Пламя Хилари изо всех сил...»

—Сол, говорю тебе в последний раз.

— Слушай, Фрэнк, давай заключим сделку. Я брошу пистолет, если скажешь, кому Джуси поручил убрать меня.

— Да? А что потом? Мне придется дырявить твою башку?

— Значит, такое поручение дано?

— Я этого не говорил.

— И не нужно говорить. Я сам все знаю.

Сол стиснул рукоятку пистолета, испытывая неодолимое желание нажать на спуск.

— Сол, мне о таком поручении ничего не известно.

— Лживый ублюдок...

Бум!!!

Сол втянул голову в плечи. Грохот выстрела отразился от кафельных стен, и ему заложило уши. Бартоло соскочил с унитаза и зацепился за него низко спущенными брюками.

— Никто не украдет моих чаевых, черт побери.

Сол оглянулся на старого негра, стоящего на коленях у раковины со старым шестизарядным револьвером в руке. На стволе виднелись обрывки липкой ленты. Видимо, старик приклеил его на всякий случай под раковиной.

Бах!!!

Служитель взвизгнул и, ударясь бедром, повалился на кафель стеная, словно больной кот.

Бартоло лежал на своем большом, жирном животе, держа пистолет обеими руками, будто десантник. Бах!!!Он всадил в старика еще одну пулю, и кошачьи стоны прекратились.

Сол не колебался. Навел пистолет и выстрелил. Пфиттт, пфиттт!!!

Тело Бартоло дернулось, словно через него прошел электрический разряд в две тысячи вольт, толстый зад затрясся. В спине кровавили две раны, одна высоко, другая низко. Чарльз бросился и схватил пистолет толстяка. Потом в ужасе произнес:

— Он мертв?

Сола била мелкая дрожь, но он заставил себя ответить спокойно:

— Переверни посмотри.

Чарльз ухватился за рубашку Бартоло и перевернул его на спину. Сол поглядел в остекленевшие глаза, уставившиеся в потолок. Возможно, еще жив. Притворяется.

И стиснул зубы. Это не проблема.

Приставил глушитель ко лбу Бартоло. Пфиттт!

К солнечному сплетению. Пфиттт!

К плечу. Пфиттт!

К другому. Пфиттт!

Аминь.

По кафелю текла кровь. Запах пороховой гари заглушал вонь от унитаза. В ушах у Сола пульсировала кровь. Рубашка пропиталась потом.

«Перед финишем Северянин вырвался вперед на голову, Путешественник и Голубое Пламя Хилари идут вровень. Северянин, Путешественник, Голубое Пламя Хилари. Северянин впереди. Голубое Пламя Хилари почти поравнялась с ним, Путешественник тоже. Северянин, Голубое Пламя Хилари, Путешественник. Северянин, Голубое Пламя Хилари, Путешественник отстает. У финиша Северянин, Голубое Пламя Хилари и Путешественник. Северянин, Голубое Пламя Хилари и Путешественник... Вот и все, леди и джентльмены. Северянин, Голубое Пламя Хилари и Путешественник».

—Черт возьми, Сол. Говорил тебе, нужно поставить на эту лошадь.

— Заткнись!

В голове у Сола будто стучал молот. Он решал, оставить ли и на старике знак креста. Но никак не мог отогнать мысль о Тоцци, этот проклятый гад предупредил Джуси и Бартоло о его возможном появлении. Откуда Тоцци мог это знать? Он что, научился читать мысли? Так или иначе, этот гад вечно переходит ему дорогу. Как ему стало известно, черт возьми, что Сол планирует? От Чарльза? Не может быть. Если бы Чарльз работал на ФБР, то не помог бы убить Бартоло. Они не позволяют своим людям таких вещей. По крайней мере, не позволяли до сих пор.

— Сол, Сол, нам нужно сматываться. Сейчас кого-нибудь принесет.

Сол потер лоб, напряженно размышляя, потом сунул пистолет обратно за пояс. Ствол был еще горячим.

— Взял пистолет Бартоло?

— У меня в кармане.

— Возьми и стариковский.

— Зачем?

— Чтобы сбить с толку полицейских. Они всегда хотят заполучить орудие убийства.

Сол пошел к двери.

Чарльз вынул старый револьвер из мертвой руки старика, сунул за пояс и прикрыл рукоятку майкой.

Сол оглянулся на тело Бартоло и лежащие рядом гильзы, потом толкнул дверь костяшками пальцев, чтобы не оставлять отпечатков, и вышел. Чарльз последовал за ним.

На площади опять стала собираться толпа, счастливчики получали выигрыши, остальные покупали еду, кое-кто направился в туалет. Сол и Чарльз пошли прямо к эскалаторам. Иммордино беспокоился, как бы кто не заметил, что его рубашка насквозь пропиталась потом и на пиджаке выступили влажные пятна. На середине эскалатора они услышали суматоху, вопли, потом гвалт любопытных. Сол решил, что там сейчас очень людно, все протискиваются, проталкиваются, чтобы взглянуть на трупы старого негра и уродливого лысого толстяка со спущенными штанами. Полицейские появятся через считанные минуты, но потребуется немало времени, чтобы очистить помещение и выяснить, что случилось. Они уже будут ехать к югу.

Сойдя с эскалатора, Сол не оглянулся. Он больше не думал о Бартоло. С этим покончено. Он думал о Тоцци и о том, с каким удовольствием «благословил» бы этого сукина сына. Думал и об охотящемся за ним убийце, о том, смог бы он заставить Бартоло назвать его имя. Бартоло явно знал, кто это, но ни за что бы не раскололся.

Подойдя к автомобильной стоянке, Сол сказал себе, что теперь это не имеет значения. Как только они покончат с Джуси, вопрос отпадет сам собой. Распоряжение об убийстве потеряет силу, как только человек, отдавший его, будет мертв, а Джуси осталось недолго жить.

Но все же Соду очень хотелось узнать, кто этот сукин сын. Уж не Тоцци ли? На подходе к машине Чарльза у Сола от этой мысли даже закружилась голова.

Чарльз отпер водительскую дверцу и сел. Сол, держась за ручку своей дверцы, ждал, когда негритос откроет ее.

Тоцци? Нет. Не может быть.

А вдруг?

— Что с тобой, Сол? Садись! Быстрее!

Вдалеке завыли сирены. Машины с мигалками на крышах понеслись к входу на ипподром.

Сол сел и захлопнул дверцу:

— Поехали.

Глава 10

Стэси, обхватив ладонями локти, примостилась на краешке стула. Комната была меблирована множеством складных стульев и длинным столом, в ней было сумрачно и знобко, воздух был слишком переохлажден кондиционером. Стэси села в углу возле задней стены, пытаясь избегнуть сквозняка из отверстия воздуховода в потолке. От здешней атмосферы по коже у нее бегали мурашки. Она жалела, что приехала сюда с Тоцци. Да, ей хотелось быть с ним, но не в психиатрической больнице штата.

Сквозь заменяющее стену зеркало, прозрачное с ее стороны, Стэси разглядывала находящуюся за ним палату. Из комнаты, где она сейчас находилась, врачи наблюдали за пациентами, разглядывали их, как рыбок в аквариуме. Мужчины в пижамах и халатах бесцельно расхаживали по палате. Другие, в мятых джинсах и белых теннисках, курили и таращились в пространство. Один потирал промежность и раскачивался взад-вперед, то и дело затягиваясь сигаретой. Толстый охранник в серой форме сидел у двери на складном стуле, откинувшись назад, и читал газету. Тоцци, привалясь к столу, раздраженно постукивал по полу тростью. Он ждал того самого Сола Иммордино, о котором столько ей рассказывал.

Было тихо, слышалось только гудение телевизора, укрепленного высоко на стене палаты. Стэси силилась разглядеть изображение на экране, но он находился слишком далеко. Видимо, передавали какой-то старый черно-белый фильм. Через динамик, висящий над зеркалом, до нее доносилось, что говорят в палате, и она только что услышала, как охранник сказал Тоцци, мол, Сола Иммордино повели в лазарет, но он должен скоро вернуться. Тоцци не терпелось поговорить с ним. И ей, несмотря на удручающую атмосферу психушки, хотелось увидеть того мафиози, о котором Майк столько говорил.

На треножнике стояла объективом к зеркалу видеокамера. Тоцци установил ее в надежде, что сможет заставить Иммордино сказать или сделать что-нибудь, доказывающее, что он в здравом уме. Мигал красный огонек, показывая, что идет запись. Тоцци велел Стэси не трогать камеру. Но пульсирующий в тишине свет раздражал ее. Вызывал озноб.

Она пристально вгляделась в лицо ждущего Тоцци. Лоб его был наморщен, губы плотно сжаты. Он напоминал орла на краю утеса, готового камнем упасть на добычу. Майк попросил ее привезти его сюда, больная нога не позволяла ему управлять машиной. Обратиться к Гиббонсу он не мог, потому что официальный доступ сюда им закрыт. Тоцци что-то говорил о жалобах доктора Каммингс начальнику, мистеру Иверсу, на их обращение с Иммордино, когда они приезжали сюда прошлый раз, и Иверс строго предупредил их. Но Тоцци не подчинился. Сказал, что не находится при исполнении служебных обязанностей, поэтому его разговор с Иммордино будет не официальным допросом, а обыкновенным посещением.

Стэси не могла сдержать улыбки. Вот эта черта в нем ей нравилась. Тоцци не слушал всякой ерунды. Он знал, что нужно делать, шел напролом и добивался успеха. По крайней мере, в большинстве случаев.

Растерев обнаженные руки, она вздохнула. Ей хотелось от Тоцци большей определенности. Отношения у них какие-то странные. Что касается дел и всего остального, он четко знает, чего хочет, но с ней... Она просто не могла его понять. С одной стороны, Тоцци к ней тянется. Звонит, они отправляются куда-нибудь, и поначалу все шло хорошо, а потом становилось... да, странным. Он всегда говорит комплименты, и, похоже, она нравится ему, однако они застряли на стадии объятий и поцелуев, что кажется весьма нелепым для мужчины его возраста. Они ведут себя, как подростки, дальше он не идет и сам прекращает эту игру. Стэси ничего не могла понять. Что его сдерживает? Он говорил, что не религиозен. Может, подцепил СПИД и боится заразить ее? Но уж этого он не стал бы скрывать. По крайней мере, в это ей не верилось. Она не знала, что и думать.

Однако Тоцци ей нравился по-настоящему и хотелось, чтобы он перестал вести себя так неопределенно.

Он единственный, кто не попытался затащить ее в постель при первой же встрече. В тот вечер в баре «Гилхули» он, казалось, совсем не заинтересовался ею. Жаль. Может, если б увивался вокруг нее и нес всякую чушь, как большинство мужчин, то не угодил бы под пулю.

Стэси вспомнила сцену на улице, когда она пошла за ним, чтобы извиниться, решив, что он обиделся. Вспомнила капельки влаги на своих волосах, изморось в свете уличных фонарей. Потом вспышку выстрела в темноте и крик Тоцци: «Уйди! Спрячься за машину!» Это, в сущности, и все, что ей запомнилось. Да еще лежащий на земле Тоцци. Ее потом спрашивали, не разглядела ли она еще кого-нибудь, но видела она только вспышку. Было темно, и все произошло очень быстро.

Стэси поглядела сквозь зеркало на больную ногу Тоцци. Он сказал, что пуля попала в ляжку, но она не видела ни раны, ни повязки. Что, если пуля угодила чуть выше? О Господи. Может, все дело в этом.

Дверь открылась. Стэси сидела за ней и не сразу увидела, кто там.

— Ты смотри. Должно быть, «Самое смешное видео в Америке».

—Выключи эту чертову штуку.

— Сломать?

— Просто выключи.

Негр в серой форме охранника вошел в комнату инаправился к видеокамере. За ним следовал здоровенный белый с нездоровым цветом лица, в клетчатой рубашке и мятых джинсах.

Стэси кашлянула, давая знать о своем присутствии.

Мужчины замерли, словно олени в свете фар. Белый здоровяк сразу же ссутулился и уставился в пол. Тут Стэси увидела на его талии смирительный пояс — широкий белый ремень с двумя лямками для пристегивания рук к бедрам. Стиснутые кулаки этого человека были огромными. Они напомнили Стэси небольшие тыквы.

Охранник улыбнулся ей:

— Извините, что так ворвались. Не знали, что здесь кто-то есть.

Его глаза пристально оглядели ее.

Стэси через силу улыбнулась и потерла обнаженные руки. Они снова покрылись гусиной кожей.

Белый глянул на нее исподлобья и что-то пробормотал. Охранник подошел к двери и закрыл ее.

Сердце Стэси заколотилось. Она глянула на именную бирку, приколотую к карману рубашки охранника. Имя Чарльз, фамилии не разобрала. Буквы были мелкими, освещение тусклым. Ей почему-то хотелось узнать его фамилию и на всякий случай запомнить.

Охранник несколько секунд смотрел в палату сквозь зеркало, потом вновь обратил внимание на Стэси. Склонил голову набок, прищурился и погрозил пальцем.

— Вы не та девушка, что показывают по телевизору? С маленькой штангой?

Стэси забросила волосы за плечо и отвернулась. Мужчины постоянно обращались к ней с этим вопросом, и она спокойно посылала их к черту. Но сейчас она боялась дать отпор этому человеку, боялась того, что может случиться, если она скажет:

«Да, я Мисс Накачивайся», — а если скажет «нет», разочарует его. Посмотрела на стоящего в палате Тоцци и подумала, услышит ли он, если она закричит.

— Вы Мисс Накачивайся, да? — Охранник покачивал головой, словно не веря собственным глазам. — Черт. Я уверен, что это вы.

Стэси потрясла головой:

— Не думаю...

Договорить она не смогла.

— Черт, я хочу получить ваш автограф. Вы знаменитость.

— Нет... Я не...

Горло у нее пересохло.

Охранник повернулся к белому:

— Вот сидит Мисс Накачивайся, приятель. Представляешь?

Здоровяка, казалось, это нисколько не интересовало. Он вращал кулаками пристегнутых рук и был всецело поглощен этим занятием.

— Эй, посмотрите! — Охранник взволнованно указывал на зеркало. — Похоже, там сейчас вы.

Стэси не понимала, о чем он говорит, пока взгляд ее не упал на телевизор в палате. Тьфу ты. Надо же именно сейчас запустить этот проклятый ролик. На экране она поднимала штангу. Черт.

— Говорю тебе, это она, — сказал охранник белому. — Иди сюда, посмотри.

И подтащил здоровяка к видеокамере. Тот, казалось, не хотел смотреть, но все-таки пригнулся и взглянул в видоискатель.

— Смотри на телевизор. Сейчас я увеличу изображение. Этот объектив, как телескоп. Смотри, смотри. Увидишь. Это она.

Белый опустился на колени и одним глазом приник к окуляру. Повернул голову, пристально поглядел ей в лицо, потом снова в видоискатель и смотрел, пока не кончился ролик. Поднявшись, он снова уставился на Стэси. Внутри у нее все похолодело.

Только теперь она обратила внимание, что руки его не пристегнуты. Они спокойно свисали по бокам. Увидев, что она это заметила, он невозмутимо сунул их за лямки, будто в карманы. Его угрюмое лицо все время оставалось неподвижным. Двигались только глаза.

Стэси пришла мысль убежать, но комната была заставлена стульями, между ней и дверью стояли двое мужчин. Она закинула ногу на ногу и обхватила ладонями локти.

Охранник большим пальцем указал на зеркало:

— А это мистер Тоцци, агент ФБР? Ну конечно. Помню, когда он приходил сюда последний раз, у него была эта тросточка... Тогда вы навернякаМисс Накачивайся. Я читал про вас в газете. Там писали, что какой-то агент ФБР получил пулю в ногу, спасая вас от грабителя... Это, конечно, он. Я прав?

Стэси, кивнув, пробормотала:

— Правы.

Несколько дней назад ее имя появилось в светской хронике «Дейли ньюс». Когда она приходила в больницу к Тоцци, кто-то увидел ее и сообщил в редакцию. Оттуда ей позвонили в оздоровительный центр. Она растерялась, когда журналист засыпал ее вопросами, и вместо того, чтобы ответить:

«Никаких комментариев», сказала, слегка отклонясь от истины, что ее пытались ограбить, но внезапно появился агент ФБР и пришел ей на помощь.

— Наверно, была жуткая сцена. Тоцци перестреливается с грабителем.

Сжав губы, Стэси кивнула:

— Да... жуткая.

— И вы были там и все видели, да?

Этот вопрос привел ее в недоумение.

— Ну да. Конечно, была.

Лицо охранника расплылось в глупой улыбке, и он посмотрел в глаза белому.

— А может, это одна из выдумок, на которые пускаются знаменитости, чтобы о них писали в газетах?

Стэси покачала головой:

— Нет, это случилось на самом деле.

Внезапно охранник со своими глупыми вопросами показался ей скорее полоумным, чем опасным. Он не сводил взгляда с белого и кивал, выражение его лица как бы говорило: «Вот видишь». Похоже было, что носить смирительный пояс следует ему.

Но настоящий страх внушал ей белый. С тех пор как он осознал, что она здесь, лицо его застыло в неподвижности. Он неотрывно смотрел на нее — не на тело, просто на нее. Стэси опустила глаза, стараясь уйти от его взгляда, но долго не замечать этого человека оказалось трудно. Через некоторое время она с удивлением и облегчением заметила, что больше он на нее не смотрит. Он переключился на видеокамеру.

Стэси обратила внимание, что красный огонек камеры больше не мигает.

— Послушайте, — обратилась она к охраннику, — вы ее выключили?

Охранник не ответил. Он рыскал по комнате, ища футляр от видеокамеры.

— Что вы ищете?

Белый снова вытащил руку из-за лямки и почесал щеку. Потом подошел к столу и сел, уставясь на девушку.

Стэси не хотела показывать, что боится его, но голос ее дрогнул. Она откашлялась и повторила:

— Что вам нужно?

Белый вскинул бровь и пожал плечами. Охранник продолжал свои поиски у нее за спиной. Сердце Стэси заколотилось. Краем глаза она видела Тоцци по ту сторону зеркала, все еще ждущего. Ей захотелось закричать, потом она решила, что это будет слишком острой реакцией. Однако почему у этого человека со смирительным поясом свободные руки?

Белый поглядел на охранника, потом указал взглядом на какую-то вещь на полу. Стэси тоже увидела раскрытый черный футляр видеокамеры. Величиной с небольшой сундучок. Там вполне уместится мое тело, подумала она. Горло ее внезапно перехватила болезненная спазма.

На лице охранника появилось серьезное выражение, серьезное и неодобрительное. Поглядев на белого, он покачал головой.

Белый утвердительно кивнул. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.

Стэси поднялась. Ее слегка поташнивало.

— Где здесь женский туалет?

Охранник, ничего не ответив, подошел к двери и встал перед ней.

Господи. Что они задумали? Стэси попыталась вспомнить, как поступать при столкновении с насильником, однако на ум ничего не шло. В сознании колотилась мысль, что их двое, что они сильные и что выйти ей не удастся.

Обходя стоящие в беспорядке стулья, она направилась к выходу.

— Мне нужно в...

— Вы слышали нас, когда мы вошли?

— Что?

Охранник откинул голову и поглядел на нее сверху вниз. Он улыбался, улыбка была неприятной.

— Простите. Мне нужно в туалет.

Она шагнула к двери, но охранник не шелохнулся.

— Я задал вопрос. Вы слышали нас, когда мы вошли?

— Пропустите, пожалуйста. Мне нужно выйти.

Белый глядел на нее исподлобья. Его большие руки лежали на столе, готовые к действию.

— Простите, пожалуйста, мне надо выйти.

Она пыталась говорить твердо, однако напряженность голоса выдавала ее страх.

Охранник сложил руки на груди и раздул ноздри.

— Сперва ответьте.

Белый поднялся и стал обходить стол.

Грудь Стэси тяжело вздымалась. Было очень холодно. Хотелось кричать, но она подавила это желание. Вдруг Тоцци не услышит? Она только спровоцирует их. Белый выйдет из себя, задушит ее и запихнет в футляр. Охранник тайком вынесет его из больницы, потом спрячет где-нибудь в лесу. Звери прогрызут футляр и доберутся до нее. А что останется, успеет сгнить, пока ее обнаружат.

Стэси переводила взгляд с одного мужчины на другого, не двигая головой. Она ощущала слабость и легкую тошноту. Ей хотелось вызвать у себя рвоту, так как внезапно она вспомнила, что при столкновении с насильником рекомендуется облевать его. Но эти мужчины были здоровенными, как профессиональные борцы, и стояли поодаль друг от друга. Сделать это ей бы не удалось.

Охранник зарычал:

— Леди, я задал вам простой вопрос. Слышали вы...

Дверь внезапно распахнулась и ударила охранника в спину.

Тот дернулся:

— Что за...

На пороге стоял Тоцци, держа трость, будто шпагу. Оглядев комнату, он остановил взгляд на белом:

— Сол, что ты здесь делаешь, черт возьми?

У Стэси отвисла челюсть. Сол? Это Сол Иммордино?

Тоцци свирепо поглядел на охранника:

— Что вы здесь делаете?

— Ну... я думал, вы хотите поговорить с Солом.

— Я ждал в палате двадцать минут. Что вы с ним здесь делали?

— Я так понял, что вы хотели поговорить с ним здесь, с глазу на глаз. Видно, ошибся.

Тоцци поднял брови и громко вздохнул. Было ясно, что он считает охранника безмозглым кретином. Глянул на Иммордино, покачивающегося и что-то бормочущего над своими руками, потом перевел взгляд на Стэси:

— У тебя все хорошо?

Она сжала губы и кивнула:

— Порядок.

Голос ее прозвучал еле слышно.

Тоцци напустился на охранника:

— Уведи его отсюда в палату и жди меня там.

Охранник спокойно пожал плечами:

— Как скажете. Пошли, Сол.

Он взял Иммордино под руку и повел к двери.

Стэси обрела свой голос.

— Он не связан, — сказала она Тоцци. — Лямки расстегнуты. Руки у него свободны.

В голосе ее снова прозвучал страх.

Охранник услышал ее. Проверил пояс и затянул лямки.

— Наверно, забыл затянуть их после того, как Сол ходил в туалет. — Пожал плечами. — Ему и не нужно этой штуки. Он смирный. Одно из глупых больничных правил. Когда забираешь пациента из палаты, нужно надевать этот пояс.

Закрепив лямки, Чарльз вывел Сола из комнаты.

На душе у Стэси стало гораздо легче.

Тоцци положил руку ей на плечо:

— У тебя действительно все в порядке? Они тебе ничего не сделали?

Девушка покачала головой и содрогнулась.

— Кажется, охранник что-то сделал с камерой. Точно не уверена. Я не видела, чтобы он к ней прикасался, но огонек не мигает.

Тоцци осмотрел камеру и что-то передвинул. Красный огонек замерцал вновь.

— Говорили они что-нибудь?

— Охранник все спрашивал, слышала ли я, как они входили. Я не могла понять, о чем он говорит. Видимо, хотел узнать, слышала ли я, как Иммордино говорит что-нибудь.

— А ты слышала?

— Слышала два голоса, но кто говорит — не видела.

— Что он сказал?

— Кажется, «выключи эту чертову штуку». Имелась в виду камера.

— Но ты не видела, чтобы он это говорил.

— Нет.

— Жаль, — вздохнул Тоцци.

— Почему? Что такое?

— Если б ты видела, как он это говорил, мы бы могли использовать тебя в качестве свидетельницы. Ты слышала, но, к сожалению, не уверена, что это именно его голос. Так что нам от этого никакого проку. Кроме того, мне пришлось бы объяснять, как ты здесь оказалась, и возникли бы процедурные проблемы. Черт.

— Сюда, Сол. Пошли. Вот твой столик.

Сквозь зеркало было видно, как Чарльз ведет Сола по палате.

— Постараюсь как можно быстрее. Подожди меня здесь.

Тоцци хотел уходить, но Стэси схватила его за руку. Поглядела ему в глаза:

— Я хочу в туалет.

Он поглядел в глаза ей:

— А. Ну, иди.

— Пошли со мной.

— Одна не можешь?

— Иди-иди, Сол. Иди.

Тоцци невольно повернулся к зеркалу.

— Пошли, постоишь снаружи, — сказала Стэси. — Я быстро.

Он с легким недоумением пожал плечами:

— Ладно.

Его лицо мстительного орла приняло заботливое выражение отца, пекущегося о ее благополучии. Первоначальное ей нравилось больше.

Вспомнив о ничего не выражающем лице Сола Иммордино, она снова потерла обнаженные руки. Тоцци обнял ее за плечи, они вышли из комнаты и пошли по коридору. В коридоре было теплее, но мурашки у Стэси не проходили. Она пошла побыстрее и все ускоряла шаг, пока они шли по коридору. Ей действительно хотелось в туалет.

Глава 11

Приставя расставленные ладони к стеклу парадной двери приюта Марии Магдалины, Гиббонс заглянул внутрь. В вестибюле худощавый парень красил валиком стену. Гиббонс нахмурился. Что это с ним? Не слышал звонка? И позвонил снова.

Мадлен Каммингс с ехидной улыбкой склонила голову набок:

— Может, взломаем дверь?

Гиббонс никак не отреагировал. Ему не хотелось цапаться с ней. Не хотелось вообще с ней разговаривать. Он приехал сюда по делу, правда, не надеясь добиться результатов. Накануне Сол Иммордино отказался разговаривать с Тоцци, и в этом нет ничего удивительного, однако Тоцци на него обозлился. Он до смерти перепугал Стэси, и она считала, что Сол или его охранник Чарльз Тейт выключили установленную видеокамеру. Гиббонс решил поговорить с сестрой Сола, монахиней. Когда речь заходила о противозаконных делах ее брата, она всегда оказывалась в неведении, однако могла случайно о чем-то проговориться. Сделать попытку имело смысл. В конце концов, если в Тоцци стрелял наемный убийца, поручение до сих пор оставалось в силе. Гиббонс считал, что если Иммордино подослал убийцу к Тоцци, то мог подослать и к нему. Он раздраженно втянул воздух сквозь зубы и снова нажал кнопку звонка.

— Почему вы так нетерпеливы?

Голос Каммингс звучал теперь раздраженно.

Гиббонс продолжал вглядываться через стекло в вестибюль.

— Прямо за дверью стоит какой-то парень, черт возьми. Он что, глухой?

Каммингс пожала плечами:

— Возможно.

Гиббонс молча глянул на нее. Он знал, что она считает его равнодушным к состоянию калек. Вновь и вновь принималась рассказывать, как он и Тоцци «грубо обращались» с Иммордино в психушке, даже нажаловалась на них Иверсу, а Лоррейн верила этой ерунде и по утрам поглядывала на него через кухонный столик, будто на Гиммлера. Гиббонс просто мечтал, чтобы Чарльз Мэнсон вернулся, и Каммингс отозвали обратно в Квантико.

Он уже хотел колотить в дверь кулаком, но тут в вестибюль вышла какая-то девчонка. Накинув дверную цепочку, она отперла замок:

— Да?

Девчонка пристально смотрела из-под туго натянутой цепочки. Взгляд ее светло-карих глаз был недоверчивым, лицо бледным, одутловатым.

Гиббонс показал ей служебное удостоверение:

— Гиббонс, особый агент ФБР. Это агент Каммингс. Мы хотели бы поговорить с сестрой Сил.

Девчонка тупо уставилась на предъявленный документ. Нижняя губа ее отвисла, обнажив гнилые зубы.

Каммингс опустила руку Гиббонса и заглянула в приоткрытую дверь:

— Скажи, пожалуйста, сестре Сил, что мы извиняемся за внезапный приход и что много времени у нее не займем.

Гиббонс свирепо глянул на нее. Неужели она, черт возьми, думает, что им нужно предупреждать о своем визите? Конечно, почему бы не дать подозреваемым время продумать свои показания? По ее мнению, этого требовала вежливость, и вообще она превыше всего ставит цивилизованное поведение. Господи, ну и дура.

Девчонка прикрыла дверь и сняла цепочку. Когда она открыла створку снова, Гиббонс заметил, что живот ее начинает округляться. Мышиного цвета волосы давно не чесаны. Гиббонс решил, что ей лет четырнадцать, от силы пятнадцать.

— Пойду позову ее, — сказала девчонка. Пошла по коридору и скрылась в глубине дома.

В открытую дверь тянуло запахом свежей краски. Маляр походил на сущего идиота, он смотрел на стену недвижным взглядом и проводил валиком вверх-вниз по одной и той же полосе, не оборачиваясь, чтобы обмакнуть его в краску, не передвигаясь на другое место.

Гиббонс понимал, что Каммингс хочет услышать его мнение о парне. Но доставлять ей такого удовольствия не собирался.

— Ну и где же сегодня Тоцци? — спросила она.

Гиббонс пожал плечами:

— Не знаю.

— Удивляюсь, что вы не взяли его с собой. Повидав, как он обращается с умалишенным, могу представить, как бы он обошелся с монахиней.

Гиббонс приподнял брови и пожал плечами. Ему не хотелось вступать в перепалку.

— Или он слишком занят этой девицей?

— Какой?

— Той самой, с рекламного ролика.

Гиббонс нахмурился и придал лицу недоуменное выражение.

— Со Стэси Вьера.

Гиббонс усмехнулся. Он сразу понял, о ком говорит Каммингс, но хотел, чтобы она произнесла имя. После знакомства в больничной палате они с Лоррейн неизменно называли Стэси «этой девицей».

— Так он все еще встречается со Стэси?

— Понятия не имею, что делает Тоцци в свободное время.

Хотя представить это было нетрудно.

Каммингс нахмурилась.

— Может, вы не понимаете, но Лоррейн очень этим расстроена. Она думает, что ее двоюродный брат просто удовлетворяет свою похоть.

Гиббонс снова пожал плечами:

— Ей уже больше двадцати одного года... как мне кажется.

— Возраст тут ни при чем. Дело в отношении Тоцци. Это видно по его лицу. Она для него — просто красивое тело.

— Он вам это говорил?

— Нет.

— Откуда же вам знать, как он относится к ней? Может, его привлекает именно ее душа?

Каммингс сложила руки на груди и посмотрела на Берта поверх очков.

— Мало вероятно.

— Вы просто предполагаете, что он легкомысленный человек. Но наверняка не знаете. И Лоррейн не знает.

— Я не предполагаюничего. Я знаю,что особый агент ФБР флиртует с довольно известной девицей из рекламной телепередачи; популярность этой девицы основана на сексуальной привлекательности и вызывает похотливость. Эта связь не согласуется с требованием осмотрительности, которое Бюро предъявляет своим сотрудникам. Я сомневаюсь, что у Тоцци хватит нравственных качеств не причинить Бюро серьезных неприятностей своими отношениями со Стэси.

Гиббонс закусил щеки изнутри, чтобы не выругаться.

— Что вы можете знать о нравственных качествах Тоцци?

— Я видела, как он бессовестно унижал Сола Иммордино. И отношения со Стэси его, похоже, мало заботят. Я понимаю, Тоцци ваш друг, но он безответственный человек. Берет, что хочет и когда хочет, почти не считаясь с окружающими.

— Вы сами не знаете, что говорите.

Каммингс обратила указательный палец к словам, написанным краской на стекле парадной двери:

— "Приют Марии Магдалины для матерей-одиночек". Подобные заведения существуют по вине мужчин, не способных сдерживать свои прихоти и желания.

— Хотите сказать, что Тоцци наградит Стэси ребенком, а потом бросит?

Если Тоцци так поступит, он убьет его. Каммингс опустила веки и дернула плечом.

— Этого я не утверждаю. Не настолько хорошо знаю его, чтобы выносить профессиональное суждение. Однако потенциальные склонности к неприемлемому поведению присущи каждой личности.

— Все это вздор.

Каммингс вздернула подбородок и пристально посмотрела на Гиббонса.

— А не может ли ваша упорная защита своего напарника объясняться косвенным переживанием его отношений со Стэси?

Гиббонс стиснул зубы.

— Оставьте психологию для психов, ладно?

Сука.

— Очень нехорошо. Очень.

Они оба уставились на маляра, водящего валиком по одному и тому же месту. Он качал головой и бормотал себе под нос, не отрывая взгляда от стены:

— Нехорошо.

Появилась сестра Сил, она приближалась, будто летящий нетопырь. Черная ряса ее вилась вокруг щиколоток. Плохой признак. Обычно она одевалась более современно, носила юбку до колен и небольшую шапочку. Гиббонс понимал, что в этом одеянии она будет преисполнена Божьего духа и станет упорно уклоняться от ответов на его вопросы.

Остановясь возле маляра, монахиня полюбовалась его работой, потом взяла за руку и передвинула валик на фут вправо.

— Очень хорошо, Дональд. Теперь постарайся использовать побольше краски.

Потом, шелестя рясой, пошла к двери и поприветствовала гостей, улыбаясь и поблескивая очками. Гиббонсу стало понятно, почему никто из ходивших в приходскую школу не оканчивал ее.

— Как поживаете, агент Гиббонс?

— Вы помните меня?

— Конечно, помню. — Она обратила сверкающие линзы к его спутнице. — А вы...

— Мадлен Каммингс. Тоже служу в ФБР.

Монахиня кивнула и улыбнулась. Непонятно чему.

— Я прошу извинения за внезапный визит, сестра, — Каммингс искоса посмотрела на Гиббонса, — но мой партнер настоял на этом. Если вы можете уделить нам несколько минут, мы хотели бы спросить вас кое о чем.

— Конечно, конечно. Пойдемте в гостиную. И осторожней, не испачкайтесь свежей краской.

Монахиня повела их в комнату, находящуюся по правую сторону от вестибюля, мрачную, с опущенными до середины окон толстыми шторами. Под потолком гудели лампы дневного света. Гостиная нуждалась в окраске еще больше, чем вестибюль, однако при темпах работы маляра на это ушло бы слишком много времени.

Три обветшалых разномастных дивана стояли у старого, облицованного белым мрамором камина. Вместо дров в нем располагался телевизор. Девчонка, открывшая им дверь, сидела на ближайшем к телевизору диване и жадно смотрела какую-то «мыльную оперу». Еще одна, с нечесаными белокурыми волосами, примостилась рядом, держа на руках малыша. Гиббонс видел только его ножки, потому что голова находилась под необъятной тенниской матери, у ее груди. Ни та, ни другая не обратили никакого внимания на пришедших. «Мыльная опера» была гораздо важнее.

— Садитесь, пожалуйста.

Сестра Сил указала на обитый зеленой парчой диван напротив девчонок.

Гиббонс заметил, что Каммингс вновь уставилась на него. Надеется прочесть его мысли. Небось думает, что он забудет обо всем на свете, раз эта дуреха кормит малыша грудью. Ему наплевать. Да и все равно ничего не видно — только узкая полоска ее голого живота да ножки младенца. Чего она от него ждет, черт возьми? Что он набросит на них одеяло? Выгонит девчонок из комнаты? Господи, жизнь у них и без того несладкая. Пусть себе наслаждаются «мыльной оперой».

Сестра Сил села и сложила руки на коленях.

— Как идут ваши дела, мистер Гиббонс?

— Отлично, сестра. Отлично.

Гиббонс ожидал, что в ее неизменно любезном тоне зазвучат саркастические нотки. Он и Тоцци два года назад арестовали ее брата в Атлантик-Сити. Она понимала, что агенты приехали расспрашивать ее о Соле.

— А как поживает мистер Тоцци?

Гиббонс кивнул:

— Отлично.

— Я вижу, он уже не ваш напарник. Теперь вы работаете в паре с агентом Каммингс?

Они оба ответили хором:

— Временно.

— А-а. — Сестра Сил улыбнулась и кивнула. — Мисс Каммингс, можно попросить вас кое о чем до того, как мы приступим к вашему делу?

— Пожалуйста.

— Я не жду от вас немедленного ответа, но была бы очень благодарна вам, если б вы смогли приехать сюда как-нибудь вечером и поговорить с девочками. У них так мало образцов для подражания, и, думаю, преуспевающая женщина из реального мира произведет на них сильное впечатление.

Сестра Сил указала подбородком на двух девчонок.

На экране телевизора богатая стерва-блондинка с важным видом расхаживала по кабинету, свысока обращаясь к маленькой брюнетке-секретарше. Похоже, она отговаривала брюнетку от встречи с каким-то парнем, говорила, что не «очень разумно» показываться с ним на людях. Брюнетка многое скрывала, у нее было симпатичное «страдающее» лицо. Блондинка непрерывно поводила плечами. Девчонки прямо-таки прилипли к экрану.

Монахиня вздохнула:

— К сожалению, я не могу предложить им более полезных развлечений, чем эта дрянь. Но, пожалуй, нужно быть довольной и тем, что у нас есть телевизор. Денег нам всегда не хватало, а сейчас пожертвования сократились и приходится особенно туго.

Каммингс повернулась от экрана к монахине и поправила очки:

— Телефильмы сильно воздействуют на молодежь. Молодые женщины особенно легко усваивают проповедь ошибочных взглядов, прежде всего идеализированных концепцией романтической любви. Эти идеи часто становятся ведущим подтекстом большинства коммерческих телепрограмм. Молодые женщины так стремятся к тем образцам чарующей любви, какие видят на телеэкране, что становятся легкой добычей безнравственных мужчин.

Она снова поправила очки и посмотрела Гиббонсу в глаза.

Гиббонс потер челюсть, поглядел на потолок и вздохнул. Отвяжись же ты от меня.

Сестра Сил сложила руки на груди:

— Вы совершенно правы, мисс Каммингс. Я слышу буквально то же самое от каждой юной собеседницы. Они так жаждут любви, что покоряются любому парню, который оказывает им малейшие знаки внимания. Мужчины, кажется, находят таких девчонок каким-то животным инстинктом. Чуть ли не по запаху. Я уверена, что люди они не злые, просто сами подвергаются тому же порочному влиянию. Но когда дело касается невинных девушек, они становятся грешниками. Может, тут зов природы, но это их не оправдывает.

Досказав свою небольшую речь, Сил плотно сжала губы.

— Это нехорошо! Очень нехорошо! Очень!

Маляр уже не стоял лицом к стене вестибюля. Он в упор смотрел на Сил, лицо его было раздраженным, гораздо более «страдающим», чем у брюнетки на экране. Он достал из кармана черные деревянные четки, уже испачканные краской.

— Нехорошо! Очень!

Сил вскочила с дивана, подошла к нему, взяла за плечи и стала утешать, говорить, что все хорошо, все замечательно. Он слегка коснулся валиком ее рясы, оставив на ней светло-желтый мазок.

— Пошли со мной, мой хороший, — сказала ему монахиня. — Пора сделать перерыв. Люси приготовит тебе большую чашку чаю. Как тебе это нравится? Большую чашку чаю.

Она повела его в глубь дома, а он продолжал взволнованно бормотать:

— Это нехорошо! Очень нехорошо! Очень!

Девчонки на диване не шевелились. Они по-прежнему неотрывно смотрели на экран. Малыш под тенниской блондинки перестал сосать.

Гиббонс повернулся к Каммингс и снова натолкнулся на ее упорный взгляд.

— Можете произнести вслух, — сказала она. — Я знаю, что вы думаете.

— Откуда, черт возьми, вам это знать?

Она усмехнулась:

— Оставьте. Я знаю, что вы думаете о людях вроде этого человека. Вы предубеждены против тех, кто не в своем уме.

— Я не произнес ни слова.

— У вас это написано на лице.

Гиббонс поглядел в потолок и закусил верхнюю губу. Работать вместе с ней — все равно что с женой. Даже Лоррейн не смогла бы так донимать его. Он поднял палец и хотел приказать Каммингс убраться, но тут сестра Сил появилась в комнате и уселась на диван, пряча в складках рясы желтое пятно.

— Прошу прощения за неожиданное вмешательство, — извинилась она, опять сложив руки на коленях. — Это очень милый человек, однако некоторые вещи вдруг выводят его из равновесия. Боюсь, что с моим истощившимся бюджетом мы не сможем нанять профессионального маляра. — Она блаженно улыбнулась. — Но краска очень высокого качества, мы получили ее как пожертвование. За этонужно быть благодарной.

Она склонила голову. Аминь.

Гиббонс улыбнулся и кивнул, хотя ему хотелось сунуть два пальца себе в глотку.

— Кстати, я хотел спросить вас и о деньгах. — Он подался вперед. — Насколько я понимаю, вы содержите приют на свои средства, а епархия не оказывает вам никакой финансовой помощи. Это правда?

Сил кивнула, сверкнув очками:

— Да, мы существуем на частную благотворительность.

— Почему? Не лучше ли было бы перейти под покровительство епархии? В финансовом смысле, разумеется.

Откинув голову, монахиня ненадолго задумалась.

— И да, и нет. Если б мы решили находиться под покровительством епархии, то получали бы от нее деньги, но и стали бы подконтрольными ей.

— А что же тут плохого?

— Поймите, мистер Гиббонс, я искренне восхищаюсь архиепископом Лихи. Он замечательный человек, и, на мой взгляд, политика возглавляемой им администрации не отражает его личных чувств христианской любви и милосердия. Однако некоторые люди в епархии не одобряют моих целей. Они считают, что работа, которую мы ведем здесь, успешнее выполняется светскими агентствами социальной службы, и что мы... Откровенно говоря, они не считают нас нужными. Но я нахожу неприемлемой их вытекающую отсюда политику, при которой некоторые люди лишаются заботы церкви и когда девушка совершает серьезную ошибку, от нее нужно отвернуться и отдать под попечение ненадежных светских агентств.

— Другими словами, епархия хотела бы закрыть ваш приют.

Монахиня откинула голову еще сильнее. Подбирая одну из затверженных фраз, она походила на говорящего скворца, такая же черная и непонятная.

— Да, епархия может так поступить. Если только мы будем брать у нее деньги.

— Так откуда жеони к вам поступают?

Гиббонс чуть не упал замертво. Наконец-то Каммингс сказала что-то дельное.

— Главным образом, в виде частных пожертвований.

— И эти пожертвования позволяют вам существовать?

Блаженная улыбка вновь появилась на лице Сил, более сияющая, чем прежде.

— Кое-как сводим концы с концами. Последние два года выдались тяжелыми, но Бог не дает нам пропасть.

Гиббонс потеребил нижнюю губу:

— А как ваш брат Сол? Помогает он вам?

Праведная улыбка, теплившаяся в уголках губ Сил, исчезла. Ее очки сверкнули.

— Как вас понять, мистер Гиббонс?

— Два года назад ваш брат имел долю в нескольких весьма доходных предприятиях. И должно быть, скопил немалые деньги. Я полагал, что Сол — ваш ангел-хранитель.

— У моего брата никогда не было «доходных предприятий», мистер Гиббонс. Он очень болен. Денег у него почти нет.

— Да, так говорят, но мне трудно в это поверить. Мы знаем, что у него есть, по крайней мере, один номерной счет в Швейцарии и компания, владеющая контрольным пакетом акций, в Панаме.

Спина Сил напряглась.

— В самом деле?

Гиббонс сжал губы и кивнул:

— В самом деле.

— Думаю, вы ошибаетесь, мистер Гиббонс. Я официальный опекун брата и знаю, что у него есть. Около пятнадцати тысяч долларов, полученных по наследству. Я вложила эти деньги в долговременные депозитные сертификаты, чтобы получать наивысшую прибыль по процентам.

Гиббонс молча посмотрел на нее, и она умолкла, в комнате слышался лишь вычурный диалог из «мыльной оперы».

— Сестра, может, поговорим откровенно?

Монахиня приняла недоуменный вид. Это она умела. Гиббонс не раз видел на ее лице эту мину. Особенно удачной она была в тюрьме. Сестра Сил оказалась там в тот вечер, когда Сола арестовали в Атлантик-Сити. В наручниках вид у нее был очень недоуменный.

Гиббонс попытался разглядеть ее глаза за сверкающими линзами очков. Какие там пятнадцать тысяч. Солу потребовалось больше, чтобы нанять убийцу.

— Лгать грешно, сестра. Даже ради защиты своего брата.

— Я не лгу, мистер Гиббонс. Вы должны бы это знать.

Губы ее сжались в короткую тонкую линию.

— Этот дом действительно обеднел с тех пор, как я приезжал сюда в последний раз. Года два назад, перед арестом Сола. Не напускное ли это убожество, сестра? Как и болезнь вашего брата?

Внутри у монахини все кипело, но она сдерживалась.

— Могу заверить вас, мистер Гиббонс, что я не подвергала бы этих юных женщин никаким лишениям, будь у меня средства. Как я уже сказала, у Сола есть депозитные сертификаты, и у нас есть в банке небольшой общий счет — меньше двух тысяч долларов, мы условились тратить эти деньги лишь при крайней необходимости. Могу показать вам все документы.

— Хм-м-м. — Гиббонс кивнул. — Раз условились, значит, вы обсуждали это с ним?

— Я поставила его в известность,мистер Гиббонс. Вы знаете, что он неспособен понять этих вопросов. Он очень болен.

Ее очки испускали смертоносные лучи.

Гиббонс снова кивнул и, сощурясь, поглядел на нее. Он знал, что монахиня лжет, и хотел, чтобы она это поняла.

Каммингс кашлянула:

— Сестра, я хочу официально заявить, что мы с Гиббонсом расходимся во взглядах на психическое состояние вашего брата, и его мнение, что ваш брат симулянт, просто его личное мнение, а не точка зрения ФБР.

У Гиббонса возникло желание схватить ее за горло. Понимает она, что делает, черт возьми? Что выбивает у него почву из-под ног?

— А я хочу официально заявить, сестра, что доктор Каммингс лишь наблюдатель в данном расследовании и еемнению цена не больше... — Он умолк и свирепо поглядел на монахиню. — Ладно, не будем.

Подбородок Сил прижался к груди.

— Прошу прощения? Какое расследование? Вы не вели речи о расследовании.

Заговорила Каммингс:

— Мы расследуем недавние убийства мистера Сабатини Мистретты, его телохранителя Джерри Реллы, мистера Фрэнка Бартоло и мистера Лукаса Уизерспуна.

Фамилии она перечислила неторопливо и четко.

На лице монахини вновь появилось недоуменное выражение:

— А это кто еще такой?

Доктор Каммингс пояснила:

— Мистер Уизерспун был служащим на ипподроме «Мидоулендс», где убит мистер Бартоло. Видимо, он оказался случайной жертвой.

Гиббонс не мог терпеть дольше ее болтливости:

— Каммингс, вы не знаете этого наверняка. И никто пока на знает. Потом, где вы, черт возьми, учились вести оперативный сбор информации? Мы задаем вопросы, а не сестра Сил. ФБР не справочное бюро.

Каммингс резко втянула в себя воздух, лицо ее окаменело. Потом она обратилась к монахине:

— Агент Гиббонс и я расходимся во мнении относительно мотивов этих убийств. Он считает, что они связаны с деятельностью «Коза ностра». Я думаю, что это дело рук маньяка-убийцы.

Сестра Сил приложила руку к груди:

— Маньяка-убийцы? Пресвятая Дева Мария, моли Бога за нас.

Гиббонс закусил верхнюю губу. Ему хотелось удавить их обеих.

Монахиня уставилась на нее:

— Вы полагаете, мой брат стал убийцей-маньяком?

Теперь Сил держалась высокомерно.

Каммингс вдруг не смогла ничего сказать. Она замерла, сложив руки на груди и подняв одну бровь над оправой очков, ждала, что Гиббонс как-то уладит недоразумение, вызванное упоминанием маньяка-убийцы. И, видимо, не представляла всей меры своей оплошности. Сил пришла в ужас. Теперь от монахини не услышишь ничего, кроме отрицаний и уверений о святости ее дражайшего сумасшедшего братца. Черт.

Тут Гиббонс услышал нечто знакомое — размеренные, глухие удары по барабану. Глянул на экран телевизора и увидел большой зал, блистающий хромированными снарядами для тяжелой атлетики. Шла рекламная передача Стэси. Девушка на экране поднимала и опускала штангу, подрагивая грудями.

— А она красавица.

Девчонка, открывшая им дверь, неотрывно глядела на Стэси, разинув рот.

— Угу... — промычала блондинка, держащая ребенка у груди.

— Внешность, девочки, это еще не все, — сказала сестра Сил, стараясь привлечь их внимание.

Каммингс тоже внесла свою лепту:

— Красивая внешность редко гарантирует счастье в жизни.

Девчонки не обратили на них внимания. Мисс Накачивайся была их идолом, и они не желали слышать о ней ничего дурного. Собственно говоря, для беседы с этими девчонками сестре Сил надо было бы пригласить Стэси. Как-никак знаменитость, очень привлекательная внешне, выпускница Барнард-колледжа. Она была бы куда лучшим образцом для подражания, чем эта болтунья Каммингс. По крайней мере, Стэси хорошо делает свою работу.

— Это правда, — сказала девчонкам Каммингс, стараясь перекрыть голосом шум телевизора. — Телевизионные образы — не настоящая жизнь. Я знакома с этой женщиной и знаю...

— Нехорошо. Очень нехорошо.

В дверях стоял слабоумный маляр, глядя на экран. С пальца его свисала кружка. Одна штанина была мокрой и на полу стояла лужица чая. В другой руке он держал отвертку.

Сестра Сил опять вскочила с дивана:

— Ничего, ничего. Штаны высохнут. Пошли, найдем Люси.

И увела его туда, откуда он явился.

«Приглашаем — приходи и...»

—НАКАЧИВАЙСЯ! — хором выкрикнули девчонки. Это было первым проявлением их мозговой деятельности. Обе, широко улыбаясь, жадно глядели на экран.

Каммингс смотрела на них, покачивая головой.

Гиббонс смотрел на ее лицо. Поразительно, страдающие словесным поносом ухитряются выглядеть так, будто у них запор.

Он глянул на свои часы, потом на дверь, в которую Сил увела слабоумного. Подумал, что оставаться здесь незачем. Монахиня им ничего не скажет. Можно отправляться к себе в контору. И поднялся с продавленного дивана.

Черт.

Глава 12

Сол спрятал кисти рук под мышки. В «шевроле» Чарльза было очень холодно. Дул резкий ветер, прохожие ежились, засунув руки в карманы. Ну и апрель! Сол подышал на кулак.

— Чарльз, чего мы торчим здесь?

— Ждем.

Машина стояла на Бликер-стрит возле бара «Тяжелый день», хотя стоянки там не было. Чарльз глядел в окошко, синий свет неоновой вывески окрашивал половину его лица и шеи. Отражения букв змеились по капоту машины.

Негритос то ли присматривается к чему-то, думал Сол, то ли умышленно не смотрит на него. Казалось, Чарльз на что-то обижен.

Сол, потирая руки, стал глядеть на прохожих. Взгляд его быстро сновал от лица к лицу. Его беспокоил наемный убийца. Стрелком мог оказаться любой из идущих мимо. Сидя в машине, он нервничал. Нельзя чувствовать себя в безопасности, пока Джуси жив. Однако нужно составить план, как убрать его. Все по порядку.

Он бросил взгляд на синее лицо Чарльза:

— Чего мы ждем? Я думал, ты знаешь, где она.

— Я знаю, где она должна быть.

Чарльз по-прежнему не смотрел на него. Он действительно был чем-то расстроен, от самой больницы не сказал почти ни слова. Что это с ним сегодня?

— Ну так пошли, отыщем ее.

Чарльз не ответил.

— Ты врешь. Ты ее не нашел.

Чарльз наконец повернулся к нему:

— Нашел. Нашел. Чего ради, по-твоему, я всю неделю ездил сюда после работы? Поджидал ее и ехал за ней. Я нашел ее, приятель. Вон там.

И указал на другую сторону улицы. В дальнем конце квартала, между греческой кофейней и лавкой кожаных изделий для хиппи, находился один из спортзалов «Никербокера».

Сол пожал плечами:

— Ну и что?

— Она там работает.

— И?..

— И ведет сейчас занятия аэробикой. В зале.

Сол усмехнулся:

— Молодчина, Чарльз.

Тот что-то буркнул под нос и снова уставился в окошко.

Солу захотелось дать ему по морде. Парень становится несносным. Возмущается всякий раз, когда велишь ему сделать нужное дело. Вчера вечером в палате чуть не разревелся, как баба, потому что накачанный, как Шварценеггер, парень вышвырнул его из спортзала на окраине города, когда он стал задавать слишком много вопросов о Мисс Накачивайся. Очень уж обидчив этот негритос.

Боится, как бы не остаться на бобах. Последние два дня все ныл, жаловался, что ничего не имеет за все свои старания. Но, черт возьми, он же знает, сколько нужно сделать для того, чтобы иметь возможность получить деньги. Мистретта, Бартоло, Джуси и Тоцци должны стать покойниками, тогда откроется доступ к деньгам, и Чарльз получит свои сто тысяч. Пусть покупает «кадиллак», о котором грезит, напихивает туда шлюх и катит в свой негритянский рай. Только сперва надо довести дело до конца.

Сол прикусил ноготь. Деньги — вот и все, о чем беспокоится этот негритос. Ему невдомек, что такое настоящее беспокойство. Его не ищет наемный убийца. Ему никто не собирается всадить пулю в затылок. Ему...

Когда перед машиной мелькнул рослый, располневший парень, сердце Иммордино екнуло. Ему показалось, что это сын Бартоло. Убедившись в ошибке, он вытер лоб рукавом. Черт возьми.

Чарльз снова издал нарочито долгий вздох.

Сол свирепо глянул на него. Знает, что все делается к его же выгоде, но ведет себя по-детски, сегодня вечером они ничего не успеют, а времени в обрез. Чарльз подпер кулаком подбородок и опять вздохнул, уныло и громко. Больше сдерживаться Сол не мог. Негритос не понимает, что дело это касается его жизни. Надо поговорить с ним начистоту.

— Что это с тобой, Чарльз? Чем-то недоволен? Скажи.

— Со мной ничего.

Негритос по-прежнему не смотрел на Сола.

Иммордино закусил нижнюю губу.

— Скажи, Чарльз. Я же вижу, ты чем-то недоволен.

Продолжая глядеть в окошко, Чарльз молча пожал плечами. Унылый синий негр. Замечательно. Как раз то, что сейчас нужно.

Сол уставился через лобовое стекло на дверь спортзала. Этот ублюдок знает больше, чем говорит. Раз ему известно, что Мисс Накачивайся сейчас ведет занятия, значит, он должен знать еще кое-что. Вдруг она всегда уходит оттуда через заднюю дверь, а Чарльз назло ему утаивает эту маленькую подробность? Что тогда? Тогда они упустят ее, вот что. Сол глянул на синее лицо Чарльза. Может, он уже знает, где находится Тоцци. Может, проследил Мисс Накачивайся до его нынешнего жилья. Чарльз держится за него, держится ради денег. Но даже не знает, как попросить то, что ему нужно, тупой болван. Потому и ведет себя так по-дурацки. Сол, со-щурясь, поглядел на дверь спортзала. Сукин сын! Опять он упустит Тоцци.

— Чарльз, ты знаешь, где находится Тоцци?

Негр равнодушно пожал плечами:

— Не знаю.

Сол взглянул на часы:

— Если знаешь и скрываешь от меня, то потом пожалеешь.

Чарльз обернулся к заднему сиденью и уставился на Сола. В синем свете глаза его ярко блестели.

— Вот как? И что же ты со мной сделаешь?

Сол коснулся пистолета за поясом:

— Воткну эту штуку тебе в задницу и поставлю свинцовую клизму. Как тебе это понравится?

— Не грози. Ты не застрелишь меня на этой улице. Фараоны тут же схватят тебя как миленького и упрячут в кутузку.

А чем это кончится, сам знаешь. Ты псих. Должен находиться в психушке. И если возьмут тебя здесь, тебе конец.

Пальцы Сола окоченели. Этот ублюдок прав. Попадись он за стенами психушки, ему конец. Тем более если Тоцци останется жив и даст против него показания. Наркоманы-охранники определенно развяжут языки, скажут, что выпускали его за порцию зелья. Без Чарльза не обойтись. Черт.

— Ну так чего же ты хочешь, Чарльз? Чем я могу тебя осчастливить?

Чарльз невесело хохотнул:

— Осчастливить? Тебе плевать на меня. Я раб. Ты только диктуешь мне, что делать. Выкинуть бы тебя сейчас из машины. Что тогда предпримешь? Поедешь поездом в больницу проситься обратно? Нет. Чтобы вернуться туда, тебе нужен я.

— Слушай, Чарльз, кончай эти...

— Утром тебя хватятся. А потом сам знаешь, что будет. На поиски бросятся и полиция, и ФБР. Тебе придется прятаться, как собаке. И поделом. Потому что общаешься со мной, как с собакой.

Сол глянул в сторону спортзала.Оттуда вышли несколько женщин со спортивными сумками. Ни одна из них не походила на Стэси. Возможно, они из ее группы, стало быть, занятия кончились. Если они хотят найти сегодня Тоцци, нужно действовать быстро, но этот негритос все еще дуется, черт бы его побрал.

У Сола свело желудок.

— Чарльз, чего ты хочешь, черт возьми? Ну, говори же.

Негр ударил кулаком по рулевому колесу:

— Что я имею от всего этого? Одни обещания. Я говорю, что мне нужны деньги, ты говоришь — подожди. Это все чушь. Откуда я знаю, что, убив Тоцци и Джуси, ты не убьешь и меня? А? Скажи. Откуда?

— Кончай, Чарльз. Не мели ерунды.

— Хочешь знать, что мне нужно? — Чарльз подскочил на скрипучем сиденье и повернулся к Солу всем торсом. — Действительно хочешь? Мне нужна гарантия.

— Что-что?

— Гарантия. Денег ты мне не даешь. Ничего не даешь, кроме поручений. Вот я и хочу иметь гарантию, что, когда все будет сделано, ты меня не надуешь.

Сол чуть не расхохотался. Негритос явно спятил.

— Ладно, Чарльз, какой разговор. Составь бумагу, я подпишу.

Сол непрерывно поглядывал на дверь спортзала, дожидаясь, когда эта блондинка с гривой кудрявых волос выйдет оттуда.

— Никаких бумаг. Прими меня в семью.

— Что? — Сол не слушал.

— Перестань смотреть туда и гляди на меня. Ты спросил, чего я хочу. Вот чего. Хочу, чтобы ты принял меня в семью. Хочу стать полноправным членом мафии.

Сол изумленно уставился на него. Он не верил своим ушам. Принять в семью Чарльза? Это что, шутка? Черномазых в мафии нет. Никогда не было и не будет. Немыслимо.

— Я сказал, перестань высматривать эту девку и гляди на меня. Не беспокойся о ней. Беспокойся обо мне. Я хочу стать членом мафии. Принимай меня или иди куда хочешь.

Сол крепко сжал кулаки, грудь его вздымалась. Он готов был пустить в ход пистолет. От гнева он забыл об осторожности. Как смеет этот негритос так разговаривать с ним?

— Примешь или нет? Отвечай.

Сол поглядел в сторону спортзала, но Чарльз схватил его за лицо и повернул к себе:

— Примешь или нет? Я должен знать.

Сол откинулся на спинку сиденья. Рука его лежала на пистолете. Он был готов всадить этому ублюдку пулю в сердце и бросить здесь... Да, но как потом вернуться обратно в психушку? Кто заставит этих наркоманов впустить его? Черт!

— Вон она, Сол. Смотри.

Чарльз самодовольно улыбался. Теперь он был сущей образиной.

Сол сразу же узнал Стэси. Знакомые волосы, знакомые ноги. Хлопчатобумажная куртка, мини-юбка, черные чулки.

— Заводи машину. Быстрей. Хватит дурачиться. Я не хочу терять ее из виду.

— Сперва прими меня. — Чарльз вытащил ключ зажигания и опустил стекло своей дверцы. — Я брошу его в сточную решетку. Клянусь.

Стэси зашагала по улице.

— Заводи машину, Чарльз. Она сядет в такси, и мы ее потеряем.

В желудке у Сола словно ворочался удав.

— Такси она не возьмет. Смотри.

Стэси вошла в открытый пролет подземного гаража. Сол видел, что она направилась к будке сторожа.

— У нее есть машина, Сол. Я знаю какая. И номер помню.

Чарльз улыбнулся так, словно у него на руках были все козыри.

Сол вгляделся в пролет гаража, но Стэси уже не было видно. Оттуда выехал большой черный седан, но это была явно не ее машина. Слишком рано, да и вряд ли она ездит на такой. Только как, черт возьми, узнать ее машину? С такого расстояния не разглядишь лица водителя сквозь отсвечивающее лобовое стекло. Черт.

— Ну как, Сол? Примешь меня или нет?

Солу мучительно хотелось выхватить пистолет...

— Ну?

Принять это дерьмо?

— Ну?

Сол покосился на гараж.

— Ладно, ладно.

— Что ладно?

— Будь по-твоему. Как только вернемся в больницу, приму. А теперь побыстрей заводи.

— Нет. — Чарльз покачал головой, держа ключ за окошком. — Принимай сейчас.

— Прямо здесь?

На выезде из гаража показался белый «фольксваген».

— Ты смеешься?

Сол смотрел на белую машину, готовую повернуть на проезжую часть улицы.

— Успокойся. Это не ее машина. Действуй. Мы совершим все это немедленно.

— Чарльз, существуют определенные правила. Чтобы вступить в мафию, нужно быть сицилийцем. По крайней мере итальянцем. Ты должен это знать.

— Сол, ты станешь доном. Я от тебя только это и слышу. Дон может принять кого захочет.

Иммордино стиснул зубы, не сводя глаз с гаража.

— Я не могу сделать этого сейчас. Нужны определенные вещи. Ты должен их иметь, иначе прием будет недействительным.

— У нас есть все. Нужны только нож и пистолет. Я прочел в книге.

Из гаража вынеслась красная машина и помчалась по улице. Сол вытер пот с носа.

— Это она?

Чарльз закрыл глаза и пожал плечами:

— Прими, тогда скажу.

Сол увидел, как машина скрылась за поворотом, и удав у него в желудке заплясал румбу.

— Слушай, Чарльз, я совершу обряд, но у нас есть не все. Когда принимали меня, там был портрет святого. У тебя он есть? Без портрета нельзя.

Чарльз протянул руку и стал рыться на заднем сиденье. Достал старый, потрепанный номер журнала «Эбони». На обложке был изображен Джеймс Браун.

— Сойдет и этот.

— Кто? Джеймс Браун? Он никакой не святой.

— Крестный отец души. Почти то же самое.

Чарльз оторвал обложку.

Из гаража плавно вырулила желтая двухместная «хонда». Сол пытался разглядеть, кто за рулем, но ничего не было видно. Чарльз протягивал портрет Джеймса Брауна.

Сол вырвал журнальную обложку из его руки:

— Ладно, ладно. Твоя взяла.

— Мольто бонни[3].

Чарльз улыбнулся, обнажив все зубы.

— Давай нож. Побыстрей.

Сол огляделся, нет ли кого поблизости, потом достал пистолет и сунул в тень под приборную доску. Взял у Чарльза нож и открыл лезвие:

— Давай палец.

Сол сжал кончик его указательного пальца, потом кольнул ножом.

— Оууу!

— Замолчи. Это священно.

Сол вытащил из тени руку Чарльза.

— Видишь кровь?

В неоновом свете она казалась синей.

— Это означает, что мы теперь одна семья.

Сол сглотнул. Черномазый мафиози. Мистретта небось переворачивается в гробу.

Он держал в одной руке нож и пистолет. Вытаскивать их из тени не осмеливался.

— Видишь? Теперь ты будешь жить с ножом и пистолетом и погибнешь от ножа и пистолета.

Положив оружие на резиновый коврик, Сол взял портрет святого, предложенный Чарльзом. Занес над ним окровавленный палец. Кровью положено наносить крест, но в данных обстоятельствах это казалось недопустимым, поэтому Сол начертал пальцем Чарльза "X". Как бы этот ублюдок не оказался болен СПИДом.

Потом потянулся к прикуривателю.

— Он не работает, — сказал Чарльз.

— А спички у тебя есть?

— Вряд ли. — Чарльз принялся разглядывать пол. — С Нового года я бросил курить.

— Святого ты должен сжечь.

— Да. Знаю...

Чарльз принялся шарить на сиденье.

Из гаража выехала темно-бордовая «субару».

— Ладно, ничего страшного. Забудь. Эта часть уже неважна.

Сол скомкал портрет и бросил на пол. Ему не верилось, что он вправду только что принял в мафию негритоса.

— Теперь слушай, Чарльз, у нас всего два правила, и ты всегда обязан их соблюдать. Во-первых, нельзя выбалтывать никому секреты семьи.

— Что за секреты?

— Все, какие тебе могут доверить в будущем.

— А... Мне дадут какой-то список, что секретно, а что нет?

Желудок Сола пронзила острая боль.

— Никаких списков не существует. Если кто-то из членов семьи доверит тебе секрет, он скажет, что это секрет. Понял?

— Понял. А второе правило?

— По второму правилу ты не должен путаться с женщинами членов семьи. Понятно? За нарушение — смерть.

Чарльз кивнул:

— Ладно.

— Ну вот, ты полноправный член семьи. Поздравляю. А теперь заводи машину.

— Это все? Что-то короткий получился обряд. Ты не должен поцеловать меня или что-то в этом роде?

В гараж въехал лимузин. У Сола дрожали руки.

— Нет, Чарльз. Поцелуй означает, что я намерен тебя убить.

— А.

— Заводи же машину.

Из гаража вынеслась красная «топота».

— Быстрее!

— Остынь, Сол.

Чарльз вставил ключ в замок зажигания и завел мотор.

Негр шевелился так медленно, что Солу захотелось сломать ему шею, но вместо этого он сунул озябшие руки под мышки и заставил себя помалкивать.

Из гаража выехал черный «джип-чероки» с розовыми стеклоочистителями и стеллажом для лыж на крыше.

Чарльз включил скорость:

— Это она.

И, глянув в боковое зеркальце, поехал за следующей машиной. Пока они неслись по Бликер-стрит, между ними находилось только одно такси. Потом на Ла-Гардиа-плейс Стэси повернула налево и поехала к окраине.

Желудок Сола вновь пронзила острая боль.

— Откуда ты знаешь, что она едет к Тоцци, а не домой?

Чарльз по-обезьяньи усмехнулся:

— Она живет в доме над гаражом.

Сол стиснул кулаки, но промолчал.

— Кстати, Сол, как мне называть тебя теперь — по-прежнему Солом или доном?

Сол зажмурился и прижал руки к ноющему животу.

— Смотри на дорогу и помалкивай.

Глава 13

Тоцци окинул взглядом зрительские места. Они были заполнены женами и детьми, подружками, немногочисленными приятелями и родителями мастеров айкидо. Потолок громадного спортзала находился на уровне как минимум второго этажа. Яркий, но не режущий глаза свет падал на группу людей, одетых в белую форму ги,сидящих на пятках, касаясь коленями пола, в позе сэйдза.Располагались они по ступеням мастерства — белые пояса, затем оранжевые, синие и коричневые. Черные пояса в широких черных штанах бакома сидели в ряд вдоль дальней кромки мата. Обладатели третьего и четвертого дановсидели с видом арбитров в трех углах свободного пространства.

В ближайшем левом углу сидел на складном стуле сэнсэй,держа руки на бедрах. Он приехал из Японии дать инструкции и понаблюдать за испытанием. Бывал он здесь всего два раза в год. В айкидо, чтобы подняться выше синего пояса, необходимо пройти испытание перед сэнсэем.

Тоцци делал вид, что следит за происходящим на мате, однако на самом деле искоса поглядывал на сидящую рядом Стэси. Она с живым интересом следила за схватками, и это удивляло его. Большинство людей, которых он приводил раньше на подобные испытания, вскоре начинали скучать, но Стэси неотрывно глядела на мат, стискивала кулаки, колотила себя по бедрам, закусывала губу, переживая за испытуемых. Видя ее увлеченность, Тоцци ощущал легкую зависть. Она волновалась за других людей на мате. Если бы не рана в ноге, он тоже добивался бы сейчас черного пояса. Она могла волноваться за него. Тоцци нахмурился: хорошо бы и ему взволноваться из-за Стэси.

Он старался не думать об этом, но дело не улучшалось. Центр его мужественности почему-то не подавал признаков жизни. Проблема начинала беспокоить его всерьез. Когда-то он клялся, что никогда не обратится к врачу с чем-нибудь подобным, но теперь приходил к мысли, что надо бы. Черт возьми, если Стэси не может пробудить в нем мужскую силу, то кто сможет?

Глянув уголком глаза, как Стэси воспринимает происходящее на мате, Тоцци поймал себя на том, что мрачнеет. Внизу как раз проходил испытание его друг Джон. Он готовился получить шодан,первую ступень черного пояса. До него этот человек считается лишь гостем на матче. Потом начинается настоящее айкидо. Им обоим пришлось идти к этому рубежу пять лет, но для Тоцци испытание откладывалось на полгода, пока сэнсэйне приедет снова. Он радовался за Джона — совершенно искренне, но вместе с тем сознавал, что остался позади, и это слегка омрачало его радость. Тоцци корил себя за эгоизм.

Джон исполнял на мате боккэн ката -демонстрировал технику ритуальных движений с деревянным мечом. Демонстрация техники работы с партнером была уже позади. Оставалась заключительная часть испытания, которой все с нетерпением ждали, самая ответственная: рандори,вольный бой одного против пяти противников.

Стэси прижалась к Тоцци и прошептала:

— Джон работает отлично, правда?

— Да... правда.

Как это она отличает хорошую работу от плохой, если впервые видит айкидо? — подумал Тоцци.

Завершив ката,Джон отдал боккэнодному из арбитров с черным поясом. Потом ему велели сесть сэйдзав одиночестве посреди мата, пока сэнсэйне подберет уке,пятерых противников, которые будут нападать на него. Четыре черных пояса вызвались немедленно, сэнсэйих принял. Пятого пришлось выбирать. Им оказался обладатель коричневого пояса первого киуиз школы дзюдо на севере штата Нью-Йорк. Ростом шесть футов три дюйма, сухощавый, с атлетическими мышцами. Сэнсэйвыбрал его за рост и быстроту. Этот человек мог прибавить испытанию драматизма.

Пятеро противников Джона выстроились и сели сэйдзанапротив него футах в двадцати.

Стэси схватила Тоцци за руку.

— Не знаю, смотреть ли это?

— Почему же не смотреть?

— Вдруг его покалечат?

— Не беспокойся.

Схватки на мате идут весь вечер. А тут она вдруг забеспокоилась, что кому-то крепко достанется. Тоцци поглядел на ее встревоженное лицо. Раньше ему казалось, что Джон ей не нравится.

Он перевел внимание на мат. Зрители сидели тихо, но сдержанное волнение ощущалось. Все глаза были обращены на Джона, люди ждали, когда он поклонится противникам и начнется рандори.Тишину нарушали лишь несколько ребят, пробирающихся к верхним сиденьям. Наконец Джон поклонился. Противники подскочили и бросились в атаку.

— Ой!

Ногти Стэси впились в предплечье Тоцци.

Джон стоял, поджидая противников. Когда вся группа была готова сойтись с ним, он переместился влево и выбрал одного, крайнего, который собирался пустить в ход ёкомэн -нанести удар ребром ладони по голове Джона. Когда ладонь пошла вниз, Джон поднырнул под руку противника, внезапно появился у него за спиной и, схватив за плечи, уложил навзничь.

Зрители разразились ободряющими возгласами.

Очередной противник атаковал Джона цуки -ударом в живот. Джон отбил в сторону его руку и, зайдя сзади, повторил прежний прием.

Зрители взвыли.

Третий противник не медля применил сёмэн,ребро его ладони готово было обрушиться Джону на темя. Джон уклонился, и рука пронеслась мимо его лица, он перехватил ее на уровне пояса и, дернув, чтобы противник потерял равновесие, далеко бросил его через голову приемом кокю нагэ.

Сидящие на мате зааплодировали и закричали. Далекий бросок давал борцу время перевести дыхание. На Тоцци это произвело впечатление. Джон работал хорошо.

Четвертый противник хотел применить сёмэнслева, но Джон опередил его. Он шагнул вплотную к противнику, перехватил руку высоко в воздухе, развернул его спиной к себе и уложил на живот контрприемом иккё.

На Тоцци это произвело сильное впечатление. Джон не попадал в ловушку, как большинство людей, позволив противникам схватить себя сзади и принудить вырваться. Он не разрешал хватать себя. И техника его была отточенной. Думая об испытании, Тоцци с удовольствием представлял себе такое рандори.

Внизу на мате рослый обладатель коричневого пояса бросился вперед, стремясь ухватить Джона обеими руками за лацканы куртки, но Джон отвел его вытянутые руки так, что противник потерял равновесие, потом бросил его через бедро вниз головой на мат.

Стэси все так же крепко сжимала руку Тоцци.

— Молодец, Джон!

Тоцци посмотрел на нее, потом опустил глаза на свою ногу. Да... молодец.

Один из противников хотел нанести Джону удар кулаком, тот ответил прекрасным котэ гаэси,с разворотом ушел от удара и, схватив противника за руку, дернул его вперед, лишил устойчивости, потом, заведя его руку за голову, бросил на спину.

Атаки стали более яростными и беспорядочными. Противники пытались схватить Джона за плечи двумя руками, но он сохранял спокойствие и швырял их то через правое, то через левое бедро. Потом в атаку снова пошел рослый обладатель коричневого пояса. Он странно улыбнулся Джону, готовясь к чему-то, замер на секунду, словно бык перед тем, как броситься на матадора.

Затем, шагнув вперед, атаковал Джона гэри,ударом ноги в грудь. Зрелище было пугающим. При их разнице в росте казалось, что Джону расплющит лицо. Рослый казался большим злобным деревом, внезапно выросшим из-под земли и пришедшим в неистовство. Однако Джон не испугался. Он спокойно сделал движение вперед и в сторону, слегка ударил противника по занесенной ноге, чтобы отвлечь внимание, потом скользнул ему за спину и повалил, ухватив за плечи.

— Видел? — воскликнула Стэси. — Просто невероятно!

Тоцци тоже находился под сильным впечатлением, однако по другой причине. Он знал, какой опасный бросок мог совершить Джон — схватить противника за ступню и толчком назад усадить на копчик, не дав ему ни малейшей возможности смягчить падение.

Джон оказался настолько благородным, что не применил этого жестокого приема, хотя для него этот бросок был бы более выигрышным. Тоцци со стыдом признался себе, что ему первым делом пришел бы на ум этот вариант. На месте Джона он не вел бы себя так предупредительно. Это красноречиво говорило о состоянии его духа. Цель айкидо — нейтрализовать противника, а не искалечить. Видимо, Тоцци еще не готов к испытанию.

Противники продолжали наступать, и Джон почти все время держал их на расстоянии. Испытание длилось всего две минуты, но соискателю черного пояса оно казалось бесконечным. Противники стали утомляться, все передвижения приходились на их долю, поэтому атаки проводились вяло. Но Джон тоже устал, броски выглядели не столь эффектными, как ему хотелось бы. Зрители подбадривали его, требовали энергичного сопротивления, но противники пошли все разом, и Джон попался в ловушку. Все пятеро набросились на него со спины, каждый вцепился одной или двумя руками в его куртку.

С искаженным от мучительного напряжения лицом Джон собрал все силы и зашагал вперед с этим грузом на спине, стронул противников с места, потом нагнулся и упал на колено, чуть не коснувшись головой мата. Соперники перелетели через его голову и покатились по площадке.

Стэси подпрыгивала на сиденье, подбадривая Джона возгласами.

Тоцци глянул на ее вздымающуюся грудь и прикусил губу. Бросок был не очень удачным. Двое противников просто подыграли Джону. Заерзал на сиденье, чтобы вызвать прилив крови к паху.

Сражающиеся уже выдохлись. А техника айкидо рассчитана на эффективные атаки, когда можно использовать инерцию атакующего против него самого. Джон отразил несколько ёкомэновбросками кокю нагэ,и Тоцци видел, что сидящий в углу сэнсэйготов объявить конец испытания. Но вдруг обладатель коричневого пояса обернулся, казалось, обретя второе дыхание.

Он переминался на месте, дожидаясь, когда другие противники Джона уйдут с дороги. Увидя свободный путь, ринулся вперед. Высоко занеся руку, он готовился провести сёмэн.Джон устал и не видел его приближения. Но в последний миг заметил атакующего и быстро отступил назад. Рука рубанула перед ним воздух, он схватил ее, но не стал останавливать, а отвел вбок и поднырнул под нее. Внезапно разжатая ладонь рослого оказалась в захвате сачке,одна рука Джона сжимала его пальцы, другая — запястье. Это эффективный захват. Малейшим движением Джон мог вызвать в руке противника мучительную боль. Тоцци криво усмехнулся, представив, что держит этим захватом Сола Иммордино.

Сидящие на мате борцы поняли, что произойдет дальше, и шумно закричали: «Делай бросок! Делай бросок!» Джон уже выворачивал руку рослого, вынуждая его отступать назад, чтобы ослабить боль. Когда противник отошел на нужное расстояние, Джон дернул его руку, будто забрасывая удочку. Рослый оторвался от земли и полетел над матом, будто идущий на посадку «Боинг-747». Ударясь о мат, он перекатился, проскользил по мату добрых шесть футов и врезался в передний ряд оранжевых поясов.

Сэнсэйсделал знак, что испытание окончено, помогающий ему черный пояс выкрикнул: «Ай-окей», отзывая противников Джона. Ему пришлось повторить это несколько раз, поскольку рев зрителей сотрясал стены зала. Поняв наконец, что испытание завершилось, противники подошли к Джону пожать ему руку и поздравить.

— Ты выдержал испытание, — объявил помощник сэнсэя.

Зрители приветственно зашумели, зааплодировали. Рослый похлопал Джона по спине, когда они сошли с мата. Джон обливался потом, лицо его слегка побледнело, однако являло прекрасное сочетание облегчения, усталости, радости и обретенной мудрости.

— Просто невероятно. Он замечательный борец.

Стэси перебросила волосы через плечо и продолжала аплодировать.

— Да, я знаю. Хороший.

Тоцци старался выразить восхищение, но голос его прозвучал вяло. Ему очень хотелось самому проходить это испытание, выкладывать все свои силы, добиваться победы. Он думал, что если б только смог выйти на мат, жизненные соки заструились бы по телу снова и ободрили его. Он стал бы излучать положительную энергию, все части его тела испускали бы ки.В том числе и та часть, которой особенно дорожат мужчины.

— Тоцци, ты позеленел, — сказала Стэси, глядя ему в глаза.

— А? С чего бы это? Я чувствую себя хорошо.

— Не от болезни. От зависти.

— Я? Нет-нет. Что ты.

Внезапно он ощутил, что лицо его вспыхнуло.

Стэси сочувственно тряхнула его за руку:

— Это испытание и беспокоило тебя, правда? Поэтому мы с тобой не... ну, не сошлись. Я понимаю, тебе не давали покоя работа, рана и это испытание. Но, может, теперь, когда оно позади, мы... не знаю. Может...

Ее рука лежала на бедре Тоцци. Карие глаза любовно смотрели на него.

Он кашлянул и заставил себя не глядеть на ее руку. Мужской силы, черт возьми, по-прежнему не ощущалось.

Стэси прижалась к нему теснее, и рука ее скользнула по его ноге. Сердце Тоцци внезапно заколотилось. Он не хотел, чтобы она обнаружила его вялость. О, черт...

Ее губы коснулись его губ.

— Стэс...

— Ш-ш-ш. Молчи.

Ее язык коснулся его зубов.

— Стэси, это не...

Ее рука обвила его бедро. На лбу у Тоцци выступил пот. О Господи.

Ее рука легла ему на затылок, и она впилась губами в его губы.

Тоцци схватил ее за руку.

— ЙЕЕЕ-ЕЕ!

Тоцци оторвался от нее и поглядел вниз, в сторону громкого гортанного вопля, сразу поняв, что он означает.

Сэнсэйповернулся к Тоцци и пристально смотрел на него. Женщина, исполнявшая на мате боккэн ката,замерла на середине, и весь спортзал затих. Сэнсэй смрачным лицом взирал на Тоцци долгую минуту, потом пригладил волосы над ушами и вновь повернулся к женщине.

— Продолжайте, пожалуйста, — обратился к ней помощник сэнсэя.Та стала исполнять катасначала.

Лицо у Тоцци жарко горело.

Стэси отодвинулась от него, сжала колени и положила на них руки. Ее лицо тоже полыхало от стыда.

— Извини.

Глянув на мат, Тоцци увидел сидящего с краю в позе сэйдзаДжона. Джон не улыбался, лицо его было перекошено от зависти.

Пожав плечами, Тоцци отвернулся. Оказывается, Джон не шутил. Ему действительно нравится Стэси.

Замечательно. Не хватало только еще одного врага.

Он глянул на свою ширинку и нахмурился. Все это твоя вина.

* * *

Сол Иммордино стоял в коридоре спортзала, прислонясь к стене поодаль от двери. Его била нервная дрожь. Незнакомое место, слишком много света. Он чувствовал себя удобной мишенью.

— Ну как, видишь их?

Чарльз высматривал в зале Тоцци и Стэси. Сол не рисковал смотреть сам. Тоцци мог заметить его раньше.

— Да, Сол, теперь вижу. Целуются в задних рядах. А японец злится.

— Что там происходит?

— Люди колотят друг друга.

— До сих пор?

— Да, похоже, им нравится получать удары. Дураки, по-моему.

Сол поглядел на Чарльза в его нелепой трикотажной рубашке и высоких кроссовках. Это набитый дурак. Кто когда-нибудь слышал о черном мафиози? Если станет известно, что он принял в семью негра, вся семья отвернется от него. Все семьи в стране, черт возьми, потребуют его смерти. И нанимать убийцу не придется. Многие сами вызовутся сделать это бесплатно. О чем он думал, черт возьми?

Чарльз пристально смотрел в зал.

— Опять целуются. У этой сучки началась течка.

— Не пялься на нее, Чарльз. Могут заметить.

Сол отошел от двери и натянул на глаза козырек кепочки:

— Пошли.

Чарльз удивленно посмотрел на него:

— Куда?

— Посидим в машине. Мне тут не нравится.

Он пошел к выходу, но Чарльз продолжал смотреть в зал. Помешался на этой девке, подумал Сол. Ему не терпится, чтобы я убрал Тоцци. Думает, что потом будет иметь у нее успех. Сол молча покачал головой. Такого болвана больше не сыскать. А он принял его в семью. Черт возьми.

— Эй, Чарльз! — прошипел он. — Идем же.

Негритос оторвался от заманчивого зрелища:

— Иду, Сол, иду.

Иммордино вздохнул. Господи...

Глава 14

Прикрыв глаза от слепящего света прожекторов, Сол глянул на переднее сиденье джипа Стэси.

— Ты серьезно, Чарльз? Действительно не знаешь, как это делается? Я думал, все негры умеют открывать запертые машины.

— Сколько раз тебе повторять? Не знаю я этих пакостных приемов. Вы, белые, всех негров считаете воришками. Это несправедливо. — Чарльз, нервничая, оглядывался по сторонам. — Где мы находимся, черт возьми?

— На Монтклере, наверно. Или же на Блумфилде. Точно не знаю. Об этом не беспокойся.

Сол очень жалел, что так нуждается в этом негритосе. Чарльз действовал ему на нервы.

Стоянка спортзала в Беллвиле по сравнению с этой была сумрачной. Эта освещалась, как стадион «Янки». Яркие прожекторы светили с крыши невысокого кирпичного здания. Над парадной дверью мигала лампочками вывеска: «Гриль-бар Ларри Вудхауза». Это была, в сущности, обыкновенная пиццерия со светящимися в небольших окнах неоновыми пивными кружками. Окна, слава Богу, выходили не на стоянку.

Чарльз нервничал, но Солу удавалось сохранять внешнее спокойствие. Ночь стояла темная, без луны, без звезд. От бьющих сверху прожекторов создавалось впечатление, что находишься в нацистском концлагере, какие показывают в кино.

Оглядывая забитую машинами стоянку, Сол заметил, что изо рта у него идет пар. Место для убийства отличное. Стрелок может спрятаться где угодно. От этой мысли ему становилось не по себе.

Прищурясь, Иммордино вгляделся через боковое стекло в темноту под приборной доской. Он искал открыватель капота. Если в машине установлена сигнализация, можно быстро поднять капот и выдернуть проводки аккумулятора, прежде чем кто-то из находящихся в баре обратит внимание на гудок. Сразу его не уловят — музыкальный автомат гремел так, что слышно было на стоянке, но если провода тут же не оборвать, кто-то рано или поздно услышит.

— У тебя нет «тонкого Джима»?

— Сол, ты уже спрашивал. Я ответилтебе. Понятия не имею, что это за штука.

— Хм-м-м-м...

Глянув на свою длинную тень, Сол задумался. До бара ярдов тридцать. Не так далеко от этих чертовых прожекторов, как хотелось бы, но могло быть и хуже. Хорошо, что джип стоит носом к зданию. Тоцци и девке не придется огибать машину, чтобы сесть. К тому же спинка переднего сиденья отбрасывает тень на заднее, там темно, а за ним еще темнее.

— Ладно, дай монтировку и кусачки.

— Что ты собираешься делать, Сол?

Негр поплелся за ним к багажнику джипа.

Взяв у него монтировку, Сол с минуту смотрел на замок.

— Теперь слушай. Если в машине есть сигнализация и она завоет, едва я открою крышку, бросайся вперед и поднимай капот. Я подбегу и срежу проводки аккумулятора.

— Не знаю, Сол. А вдруг кто-то в баре услышит?

— Люди никогда не выбегают на подобный сигнал сразу. Каждый надеется, что это чужая машина.

— Не знаю, Сол...

— Замолчи и делай, что я говорю. Черт возьми.

Иммордино оглянулся через плечо. Ему показалось, что между машинами мелькнула тень. Он замер и ждал, нервы его напряглись до предела. Возможно, там прячется убийца. Но скорее всего — нет. Если бы кто-то следил за ними от самой психушки, он бы уже засек этого типа. Разве что убийца очень ловок. Или работает не в одиночку. Сол попытался припомнить, что за человек Джуси, согласится ли он платить хорошие деньги за квалифицированную работу. И не мог прийти ни к какому заключению.

Опустившись на колено, Сол повнимательней разглядел цилиндр замка на крышке багажника. Приставил к нему прямой конец монтировки рядом со скважиной, пытаясь найти зацепку, но проклятая штуковина все время соскальзывала. Он перевернул монтировку загнутым концом вперед и стал бить по замку, чтобы подсунуть конец под край цилиндра. Сперва ударил легонько, потом сильнее потом еще сильнее, и в конце концов покрыл весь цилиндр вмятинами.

Поддавайся же, черт возьми.

— Похоже, сигнализации нет, а, Сол?

Шутить вздумал, негритос. Сол не отвечая колотил по замку, пока не подсунул под него загнутый конец монтировки и не вывернул весь цилиндр. Потом, подцепив край крышки, откинул ее. Поднялась она свободно, с легким скрипом.

Отдав инструменты Чарльзу, Иммордино потянулся к спрятанному за поясом пистолету.

— Сол, что ты собираешься делать?

— Не догадываешься? Буду дожидаться в багажнике, пока они не выйдут. Когда усядутся, выстрелю Тоцци в голову, и все дела.

Сол осмотрел пистолет, убедился, что в обойме патроны есть, и вогнал ее на место.

— Будешь стрелять сзади?

— Как же еще?

— А не лучше ли спереди? Как всех остальных. Я хочу сказать, если собираешься представить это делом рук Эмерика, надо всех убрать на один манер, разве не так?

— Спереди, сзади — какая разница? Главное нанести знак креста, верно? И угробить Тоцци к чертовой матери.

— Не злись ты, Сол. Я просто спрашиваю. Наверно, можно и сзади, не знаю. Убийцы-маньяки не всегда пришивают одинаково. Мне так кажется. Кстати, я как-то видел по телевизору фильм про Джека-Потрошителя. Там он всех убивал по-разному. Резал, вспарывал живот...

— Кончай, Чарльз. Не действуй мне на нервы. Замолчи и не мешай.

— Я хотел помочь. Теперь же я член твоей семьи.

Иммордино нахмурился и отвернулся.

— Да... знаю.

Подняв крышку до отказа, он влез в багажник. Джип слегка осел, и Чарльз с сомнением глянул на Сола. Слушать его Сол не хотел.

— Иди к своей машине, Чарльз, сядь в нее и не показывайся. Только не засыпай, слышишь? Когда увидишь, что череп Тоцци разлетелся вдребезги, быстро подъезжай за мной. Понял? Мотор не заводи, пока не увидишь, что он получил свое, но и резину не тяни. Понятно?

— Понятно, понятно. Не проблема.

Чарльз кивнул, будто завзятый профессионал. Сол закрыл глаза. Ему не хотелось даже думать обо всем, что может наворотить этот недотепа.

— Теперь захлопни крышку и уходи.

— Еще одно дело, Сол.

— Какое?

— Ты не убьешь девушку, а?

Иммордино так и знал, что он об этом заговорит.

— Нет, если нужды не будет.

— Не надо убивать ее, Сол. Ей ничего не известно. Она не слышала, как ты вчера разговаривал в больнице. Я знаю, что не слышала. Обещай, что ничего с ней не сделаешь. Ладно, Сол? Ради меня.

— Слушай, Чарльз, я не знаю, что ей известно и что нет. Но если она обернется и увидит меня, придется ее убрать. Если не станет оборачиваться — никаких проблем. А иначе выбора не останется.

Чарльз кивнул, но вид у него был недовольный. Совсем без ума от этой девки. Расстраивать его сейчас ни к чему, но Сол уже принял решение. Мисс Накачивайся должна умереть. Она явно слышала, как он разговаривал с Чарльзом в больнице, и рискованно оставлять свидетельницу после убийства Тоцци. К тому же Эмерик известен как убийца блондинок. Будь у него возможность кокнуть такую соблазнительную девицу, он бы не оставил ее в живых. Это не совпадает с его повадками.

Конечно, если ее застрелить, с Чарльзом не будет никакого сладу. А негритос этот пока что нужен. Сол сжал губы и задумался, Может, убивать ее необязательно. Черт его знает. Придет время, станет ясно, да или нет. Если она обернется и увидит его, ничего другого не останется. Точка.

Сол поднял взгляд на встревоженное лицо Чарльза:

— Не волнуйся. Захлопни крышку, ступай к машине и сиди там.

— Ладно.

Чарльз кивнул и повиновался, но в голосе его читалось сомнение.

Услышав удаляющиеся шаги Чарльза по гравию, Сол в темноте попытался устроиться поудобнее. Тесно, но тут уж ничего не поделаешь. Если спрятаться на заднем сиденье, его могут заметить. Сол согнул колени и скорчился в эмбриональной позе, потом, зажав пистолет между коленей, достал из кармана пиджака глушитель. Тишину нарушил легкий скрежет металла по металлу.

Внутри джип пахнул Мисс Накачивайся, не сильными духами, а чем-то душистым, свежим, напоминающим не то зеленые яблоки, не то дыню... Сол изменил позу, чтобы расправить плечи, и уперся во что-то коленом. Это оказался плюшевый медвежонок. Белый, мягкий. Сол пристроил его под голову. Медвежонок пахнул девушкой еще сильнее, запах был приятным. Да, малышка она славная. Однако, если прижмет, придется ее убить. Жаль, но это будет расплатой за амуры с треклятым Тоцци.

* * *

На душе у Тоцци было паршиво. Из-за Стэси и Джона он чувствовал себя скотом, хотя, собственно, ни в чем не был виноват. Она дулась и недоумевала, почему он избегает близости, а Джон, сидящий на другом конце длинного ряда столов, метал в него взгляды поверх пивной кружки, словно снайпер. Считалось, что они празднуют его победу, черт возьми. Все остальные праздновали. Пиво было разбавленное, официантки не клали, а швыряли пиццу на стол, музыкальный автомат играл слишком громко. Испытания окончились. Теперь можно было успокоиться, слегка выпить, расслабиться, повеселиться. Но этим двоим было не до веселья. Джон думал, что Тоцци нарочно его злит, а что думала Стэси, он не представлял. Они просто ничего не понимали.

Тоцци под столом провел пальцем по внутреннему шву брюк возле паха. У него уже выработалась нервная привычка постоянно проверять, не наступило ли улучшение. Не наступило.

Стэси забросила волосы за плечо и уставилась в кружку с имбирным элем. Ей не хотелось сидеть здесь. По пути из спортзала она все спрашивала, нельзя ли махнуть рукой на это празднество и поехать в тихое местечко, где можно поболтать. Тоцци понимал, что разговор сведется к их отношениям, а ему этого не хотелось. Как, черт возьми, признаться женщине, что чувствуешь себя импотентом. Он глянул в ложбинку между грудей Стэси. Меньше всего на свете ему хотелось ее сочувствия.

Джон напрочь обозлился, будто он увел у него девушку. Тоцци не представлял, что его друг так сильно увлекся Стэси. Он думал, Джон понял шутку, когда накануне вечером сказал ему в телефонном разговоре, что, возможно, уступит девушку, ибо, похоже, сам слишком стар для нее. Какой мужчина в здравом уме станет уступать кому-то Стэси? Джон, очевидно, решил, что Тоцци будет разыгрывать из себя купидона, потом увидел, как они целуются в спортзале. Неудивительно, что теперь он ведет себя так, будто собирается вызвать его на дуэль.

Тоцци хотелось подойти к Джону, поговорить, но тут он ощутил на плече чью-то руку. Поднял взгляд и увидел, что позади стоит сэнсэйв рубашке с длинными рукавами поверх нескольких теннисок. Сэнсэйвсегда хвастался, что весит всего сто тридцать пять фунтов, и Тоцци не мог понять, для тепла он надевает тенниски или для того, чтобы казаться мускулистым.

Сэнсэйприщурил один глаз, и усы его растянулись в лукавой улыбке.

— Пей, Тоцци, пей, — прошептал он ему на ухо. — Ты выглядишь печальным, будто старик. Почему? У тебя красивая девушка. Это лучше, чем черный пояс.

— Хай, сэнсэй.

Лицо Тоцци вспыхнуло снова. Таким образом японец напомнил ему, что не любит, когда парочки целуются на зрительских местах во время испытаний.

— В следующий раз, Тоцци, ты получишь черный пояс, а сэнсэйполучит девушку.

Он кивнул, снова лукаво улыбнулся и пошел обратно к своему месту, где его ждала новая кружка пива.

Стэси придвинулась к Тоцци и крикнула, чтобы слышно было сквозь музыку:

— Что он сказал?

— Чтобы я пил пиво, — крикнул в ответ Тоцци.

— А. — Она глотнула имбирного зля и снова надула губы. — Почему бы нам не уйти отсюда? Я тут ничего не слышу.

— Пиццы не хочешь?

Стэси покачала головой.

— А я слегка проголодался.

— Тогда я подожду тебя в машине.

Стэси стала подниматься, но Тоцци схватил ее за руку. Ему не хотелось, чтобы она уходила рассерженной. Он боялся, что девушка просто уедет, бросив его здесь с друзьями.

— Черт с ней, с пиццей. Я не так уж голоден. Сейчас поздравлю кое-кого из друзей и мы удерем.

Стэси кивнула, но вид у нее был недовольный.

— Подожди здесь.

Тоцци отодвинул свой стул.

— Не уходи.

Она отпила зля и кивнула, глядя не на него, а в кружку.

— Сейчас вернусь. Через пять минут.

Тоцци встал и с кружкой в руке пошел через толпу. Нужно было поговорить с Джоном.

Стэси начинает возмущаться. Ей кажется, что он пренебрегает ею, а объяснить ничего нельзя. Конечно же она просто воплощенная его мечта, но, видимо, слишкомюная для него. Оглядывая лица сидящих за столами айкидистов, Тоцци осознал, что он среди них едва ли не самый старый. К тому же единственный, в кого постоянно стреляют. Оней не пара. Это стало особенно ясно, когда он обнаружил ее в той комнате сумасшедшего дома вместе с Солом Иммордино и безмозглым охранником. Стэси оказалась в опасности лишь потому, что находилась рядом с ним, а это никуда не годится. Ей нужен человек, более близкий по возрасту, с которым она будет в безопасности. Который не даст ей скучать, которым она будет довольна. У которого с мужской силой все в порядке. Словом, такой, как Джон.

Тоцци протиснулся к Джону через толпу, заставляя себя не оглядываться на Стэси. Если оглянется, наверняка передумает.

Подойдя к приятелю, Тоцци протянул ему руку через стол:

— Поздравляю, Джон.

Тот ответил рукопожатием:

— Спасибо.

Рукопожатие оказалось не холодным, как ожидал Тоцци, но и не дружеским.

— На мате ты выглядел отлично.

Джон пожал плечами:

— Да, прошел испытание.

Тоцци обогнул стол и сел рядом с Джоном.

— Ты произвел впечатление на Стэси.

— В самом деле?

Теперь в голосе его прорезалась настоящая холодность.

— Да. В самом деле.

— Тоц, с мата мне показалось, что она не видит никого, кроме тебя.

Тоцци, нахмурясь, покачал головой:

— Не верь всему, что видишь. Стэси просто дурачилась. Разыгрывала меня.

— Кончай, Тоцци. Я не дурак. Понимаю, что видел. И все видели.

— Клянусь, Джон, ты ошибаешься. Между нами ничего нет.

— Кого хочешь обмануть, Тоц? Она постоянно с тобой. Ты же сам говорил.

— Нет-нет. Мы видимся не так уж часто. На испытания я взял ее, потому что Стэси попросила меня. Она интересуется спортом.

По лицу Джона Тоцци видел, что тот ему совершенно не верит.

Джон указал подбородком на Стэси:

— Вид у нее не особенно радостный. Вы что, поссорились?

Тоцци пропустил вопрос мимо ушей.

— Может, подойдешь к ней, поприветствуешь? Пошли.

— Нет, не хочу.

— Идем, идем. Она хочет расспросить тебя об испытании.

Джон поглядел ему в глаза:

— Брось, Тоцци. Ты сам можешь все ей рассказать.

— Ну, ладно. Могу. Но, может, поговоришь с ней? Неужели нужно все объяснять? Я уступаю ее тебе.

— Не надо. Она тянется к тебе, а не ко мне.

— Да она же не знаеттебя, черт возьми. Поговори с ней, может, потянется к тебе.

— С какой стати?

Прихватив зубами сустав пальца, Тоцци поглядел в потолок.

— Потому что ты обладатель черного пояса, а я всего лишь коричневого. Что скажешь?

— Забудь об этом, Тоц.

— Почему?

— Потому что она уходит. Смотри.

Да, Стэси уходила. Тоцци вышел из-за стола:

— Я сейчас. Оставайся на месте.

Он догнал Стэси, когда она открывала дверь на улицу. Коснулся ее плеча:

— Стэси, куда ты?

Девушка дернула плечом, потом повернулась к Тоцци:

— Ты, должно быть, считаешь меня шлюхой.

Прожектор над дверью высвечивал вокруг ее головы золотистый ореол. Лицо оставалось в тени, однако по ее позе было видно, как она рассержена.

— Нет, Стэси, не считаю. И никогда не считал.

— Тогда почему так со мной обращаешься?

— Когда я обращался с тобой, как со шлюхой?

— Не хитри, Тоцци. О чем ты сейчас говорил с Джоном? Мне даже не нужно слов. Все ясно читалось по твоему лицу. Ты хотел свести меня с ним. Уговаривал его. Я что, корова? Думаешь, меня можно передавать из рук в руки?

У Тоцци отвисла челюсть.

— Стэси, я... я не знаю, что ответить тебе. Ты все не так понимаешь.

— Не понимаю я только тебя. Я не знаю, что с тобой происходит, а ты ничего мне не объясняешь. Ты педик? Признайся.

Этот вопрос ударил его пушечным ядром.

— Я не педик.

— Тогда почему обходишься со мной, будто с заразной? Когда мы сближаемся, ты останавливаешь меня.

— Ты не поймешь.

— Так объясни.

— Ну... Это трудно объяснить. Не могу...

— Значит, не надо. Возвращайся к своим друзьям. Я еду домой.

Стэси пошла к стоянке.

— Подожди, подожди. Не убегай. Хочешь поговорить? Давай поговорим.

Она повернулась, волосы ее метнулись в свете прожекторов.

— Нет, я не хочу с тобой говорить. О чем? Ты ясно дал понять, что думаешь обо мне. Я лакомый кусочек, не нужный тебе, но подходящий для твоего друга.

Тоцци стало не по себе.

— Стэси, ты ужасно ошибаешься. Я даже не знаю, с чего начать.

— Вы с Джоном не упоминали обо мне? Скажи, что нет.

Тоцци глубоко вздохнул, пар изо рта в холодном воздухе казался штормовой тучей.

— Хорошо, Стэси, буду откровенен. Мне трудно это говорить, но давай посмотрим в лицо фактам. У нас с тобой ничего не сладится. Я вдвое старше. Ты будешь еще красивой женщиной, когда я состарюсь. Тебе нужно встречаться с мужчинами помоложе.

Произносить это было мучительно, потому что он в это не верил.

— Ты считаешь, что Джон мне подходит? Так?

— Я этого не сказал.

— Все ясно и без слов.

— Стэси, черт возьми, взгляни на меня. Я гожусь тебе в отцы.

— Брось. Неужели для тебя это так важно?

— Ну... — Он с трудом сглотнул. — Да. Важно. Здесь есть нравственная сторона вопроса. Я ведь католик.

Вернее, был. Он будет гореть в аду за эти слова.

— Отлично. Тогда прощай. Я ухожу.

Она решительно зашагала к стоянке.

— Стэси! Постой!

— Нет!

Тоцци потер руки. На свежем воздухе было холодно.

— Стэси, подожди в машине. Я только возьму куртку.

Девушка не ответила. Тоцци слышал ее резкие шаги по гравию.

— Стэси, пожалуйста. Подожди минутку. Я возьму куртку и вернусь. Я не хочу так расставаться.

Никакого ответа.

— Я сейчас же вернусь. Неуезжай.

Тоцци, хромая, подошел к двери и распахнул ее.

* * *

Услышав звук вставляемого в замок ключа, Сол затаил дыхание. Открылась водительская дверца. Он не мог видеть этого, но ощутил. Рука его крепче сжала рукоятку пистолета.

Джип слегка вздрогнул — кто-то опустился на сиденье.

— Гад!

Это она сама с собой. Разозлилась на что-то.

Дышал Сол осторожно, не смея шевельнуться, и думал, появится ли Тоцци, не уедет ли она без этого сукиного сына, увозя его в багажнике. Он ждал, когда откроется вторая дверца, ждал Тоцци, и сердце его сильно колотилось. Прислушивался, не шевеля даже пальцем. Но слышал только всхлипывания. Она плакала. Что сделал этот ублюдок, побил ее? Вот тебе и праведник, агент ФБР. Видишь, девочка, чем кончаются шашни с такими типами? А еще что-то говорят о мафиози.

Потом послышались шаги по гравию. Сол совсем перестал дышать.

— Тьфу, черт, — пробормотала Стэси.

Шаги замерли у пассажирской дверцы. Сол услышал, как снаружи дергают ее, но, видимо, она была заперта.

— Уходи, — злобно бросила девушка.

Сол плотно сжал губы. Нет, голубушка. Впусти его.

Ручку дверцы снова задергали.

— Стэси? — послышался снаружи приглушенный голос.

По лицу Сола струился пот. Кончай, детка. Впусти его. Открой, пока он не обнаружил меня.

Она что-то буркнула под нос. Сол почувствовал, как джип слегка качнулся, потом услышал, что Стэси отпирает дверцу. На сиденье сел грузный пассажир. Оба молчали, но чувствовалось, что девушка обозлена до предела.

Сол очень медленно, очень осторожно приподнялся на локте, чтобы глянуть через спинку заднего сиденья. На переднем виднелись два силуэта, профили их затемнялись подголовниками. Отлично.

— Чего сидишь? — спросила девушка. — Мне с тобой не о чем говорить.

— Стэси...

Пфиттт-пфиттт!

В закрытом джипе у Сола от первых выстрелов, несмотря на глушитель, заложило уши, и это испугало его. Но останавливаться уже было нельзя.

Пфиттт!

Отверстия в виниловых чехлах на спинке пассажирского места дымились. Сол увидел, как тело повалилось на бок. Он встал на колени, вытянул руку и прицелился в голову.

Во имя Отца...

Пфиттт!

И Сына...

Пфиттт!

И Святого...

Пфиттт!

Духа...

Пфиттт!

Аминь.

Сол повернул дуло к водительскому месту и прицелился в светлые волосы за подголовником. Девушка не шевелилась и, стиснув руль, глядела на мертвеца в машине, не веря, что это случилось, замершая за полсекунды до вопля. Назад она не оглядывалась. Лишь смотрела во все глаза на своего любовника. Сол внезапно вспомнил о Чарльзе и о том, как этот негр ему нужен.

Черт.

Он перевернулся на спину, ударом ноги открыл крышку багажника и выпрыгнул. Земли он коснулся уже на бегу. К джипу быстро подъехал «шевроле», и Сол вскочил в него.

— Давай! Давай! Гони!

Чарльз нажал на акселератор и понесся по гравию.

— Убил ты ее?

— Что?

Уши у Сола были словно заткнуты ватой.

Чарльз повысил голос:

— Ты ее убил?

Сол покачал головой:

— Не потребовалось. Она не видела меня. А его прикончил. Как миленького.

Сердце Сола ликующе колотилось о ребра. Он был на седьмом небе от счастья.

Когда Чарльз выехал на дорогу, Солу послышались далекие вопли девушки. Видно, громко вопит, если слышно даже здесь, через закрытые стекла.

Чарльз гнал быстро, крепко держа руль обеими руками. Лицо его блестело от пота.

— Сбавь скорость, Чарльз. Сбавь. До разрешенного предела. Ни к чему бросаться в глаза.

Сол повернулся и глядел на гриль-бар Ларри Вудхауза, пока тот не скрылся из глаз. Потом поглядел на дорогу и нахмурился.

— Может, все же включишь фары, гений?

Чарльз пошарил рукой и сгоряча включил сперва стеклоочистители, потом наконец нащупал выключатель фар. Он до одури перепугался, Солу даже показалось, что кожа его побелела.

Закрыв глаза, Сол потряс головой. Надо бы проверить башку.

Глава 15

— Сол, хочешь сока? Вот, бери.

Скрипучий голос санитара донесся из динамика на стене. Сквозь прозрачное с одной стороны зеркало Тоцци видел мужчину, разносящего в картонном ящике пакеты с соком. Сол Иммордино сидел за своим излюбленным столиком с шахматными клетками. Он, как всегда, что-то обсуждал со своими руками и не замечал санитара, сующего ему сок.

Гад!

Откинувшись на спинку стула и прислонясь головой к стене, Тоцци неотрывно глядел на лицо Иммордино. И все время слышал звук застегиваемой «молнии» на медицинском мешке. Чувствовал он себя настолько опустошенным, что даже не испытывал гнева. Из головы у него не шел Джон, уткнувшийся лбом в приборную доску джипа Стэси, лужа крови на коврике; его не оставляла мысль, что это работа мерзавца Сола. Убийство дона и его телохранителя могло быть делом Джуси Вакарини, делом любого из враждующих с семьей Мистретты. Но убийство Джона — нет. У него не было врагов. Тоцци совершенно ясно, что пули эти предназначались ему, что смерть его позарез нужна только Солу. Звук «молнии», застегиваемой на мешке, куда уложили тело Джона, вновь и вновь раздавался у него в ушах. Тоцци не сомневался, что здесь замешан Сол. Единственная проблема — как уличить этого гада. Ему уже начинало казаться, что Сол действительно спятил и правосудию до него не дотянуться.

— Тоцци, как ваше самочувствие?

К нему подсела Мадлен Каммингс. Он никак не мог привыкнуть к ее новому обличим. Она надела не только белую форменную одежду медсестры, но и пышный красновато-коричневый парик, на этом настоял Гиббонс, таких причесок, как у нее, медсестры в психиатрической больнице не носят. По мнению Гиббонса, прическа ее была слишком строгой и скромной для женщины, живущей в реальном мире. Кроме того, Каммингс надела другие очки, в массивной оправе из розового пластика. Величиной с те, что носит сестра Сил, правда, не столь непроницаемые. Теперь Каммингс выглядела идеально. Вразрез с обликом медсестры шла только ее манера разговаривать.

— Вам пришлось перенести тяжкое испытание. Вы уверены, что я ничем не могу помочь?

— Нет-нет. У меня все нормально.

Тоцци глянул на Гиббонса, тот сидел в наушниках за длинным столом, сгорбясь над магнитофоном. Проверял оборудование перед тем, как послать Каммингс в палату.

— Вы думаете о своем друге Джоне, да?

Тоцци повернул голову и взглянул на нее:

— Как я могу не думать о нем? Его же приняли за меня.

— Несомненно. Но в том, что случилось, вашей вины нет. Не казните себя.

Тоцци сжал губы и покачал головой:

— Джон решил проявить заботу обо мне. Мы со Стэси поссорились, Джон оказался причиной ссоры, хотя вряд ли догадывался об этом. Он счел себя виноватым, так как она разозлилась из-за того, что я старался их сблизить. Он хотел только извиниться перед Стэси, сказать, что не просил меня об этом. Когда Джон сел в машину, чтобы объясниться с ней, этот сукин сын принял его за меня. Семь выстрелов. Три в голову.

Тоцци поднял взгляд к потолку и сморгнул слезу. Каммингс сняла очки и положила на колени.

— А Стэси? Как восприняла это она?

— Стэси сидела рядом с ним, черт возьми. Как, по-вашему, она могла это воспринять?

— Я полагаю, что перенервничала, испугалась.

— Предположите, что впала в истерику.

— Да. Конечно. — Каммингс кивнула и хмыкнула, будто получающий сто долларов в час психиатр, в ее форме медсестры это выглядело комично. — Сделали вы что-нибудь для нее?

Тоцци нахмурился:

— Как вас понять?

— Хотя бы остались рядом с ней прошлой ночью?

Заподозрив, что этот вопрос задан неспроста, Тоцци ответил не сразу. Не выпытывает ли она пикантные подробности, чтобы передать потом Лоррейн?

— Да, — наконец ответил он. — Я провел с ней прошлую ночь. В отеле. И еще с одним агентам. Женщиной.

— Хорошо. Сейчас она очень нуждается в поддержке.

Тоцци молча посмотрел на нее. Под париком и очками он видел вечно озабоченную доктора Каммингс, хотя она и казалась искренне озабоченной. Во многих отношениях она хуже Лоррейн. Тоцци ощущал, что она постоянно оценивает его поступки.

Гиббонс, не прекращая возиться с магнитофоном, громко высморкался. Каммингс выжидающе глядела на Тоцци.

— Я не сплю с ней, если вас это интересует. И ни разу не спал. Довольны?

Лицо Каммингс осталось невозмутимым.

— Мне до этого нет никакого дела.

— Совершенно верно.

Тоцци вновь уставился сквозь зеркало в палату.

— Вашу двоюродную сестру это беспокоит, но я не вижу в ваших отношениях со Стэси ничего дурного.

Тоцци покосился на нее.

— Собственно говоря, я пыталась убедить Лоррейн, что она выносит о ней поспешные суждения.

— Правда? — с недоверием спросил Тоцци.

— Да. Правда.

Гиббонс опять громко высморкался и снял наушники:

— Магнитофон в порядке. Док, вы готовы пойти проверить несколько голов на вшивость?

Опершись руками о колени, Каммингс встала, но на вопрос не ответила. Вздумал подтрунивать над ее формой медсестры. А Гиббонсу до смерти хотелось сбить с нее спесь.

Гиббонс сунул носовой платок в карман.

— Будем надеяться, Сол сегодня что-нибудь скажет. Возможно, когда сестра приедет забрать его отсюда. Судья Ньюберри очень неохотно выписал на это ордер. Мне пришлось изо всех сил убеждать его, что Сол выписывается, поскольку считает тебя, Тоцци, покойником, и, пожалуй, это наша последняя возможность добиться от него хоть чего-то. В конце концов я убедил судью. Но он считает, что я захожу слишком далеко.

— Откровенно говоря, я согласна с ним, — заявила Каммингс.

Гиббонс вытаращился на нее.

— Не ропщите. Вы идете на задание, изменив облик. Именно этого вам и хотелось, не так ли? Теперь у вас появится возможность рассказывать об этом своим внукам.

Она пропустила его слова мимо ушей.

Гиббонса это нисколько не задело.

— Может, прослушаете инструкцию? Еще один раз? Ради моего спокойствия?

— Нет. Я знаю, что делать. Иду в палату и начинаю проверять, есть ли вши в головах у пациентов. — Ей не удалось сдержать брезгливой гримасы. — Подойдя к столику мистера Иммордино, я роняю расческу, наклоняюсь за ней и устанавливаю под столешницей потайной электронный микрофон.

— Отработали, как это делается?

Каммингс презрительно усмехнулась, но все же продемонстрировала ему свое умение: наклонилась и взялась за край стола — большой палец сверху, остальные внизу. Микрофон она держала между указательным и средним пальцами. Оборотная поверхность у микрофона клейкая, и он прилипает к чему угодно.

— Микрофон у вас?

— Да.

— Где?

— В кармане, — раздраженно ответила Каммингс.

— Проверьте.

Каммингс запустила руку в карман юбки.

— Здесь.

Она решила не выходить из себя.

Гиббонс кивнул:

— Отлично. Только не забывайте: в палате вести себя надо естественно. Не торопитесь, но и не медлите. Вы медсестра. Вам нужно выполнить свою работу. Проверяйте головы и уходите.

Каммингс резко втянула в себя воздух. Ей мучительно хотелось отбрить Берта.

Гиббонс указал ей на голову:

— Поправьте парик. Сбился.

Каммингс заставила себя промолчать и поправила парик, но Тоцци видел, что ее просто распирает от злости. Потом она повернулась и, расправив плечи, широким шагом пошла к выходу. Хотела что-то сказать, но передумала и хлопнула дверью. Гиббонс покачал головой:

— Дамочка хочет обложить меня последними словами, но не решается. В жизни не встречал таких твердолобых. Иверсу далеко до нее.

— Гиб, не слишком ли ты суров к ней?

— Нет.

— Кончай. Ты принялся донимать ее, едва увидел.

— Это взаимный процесс, Тоцци. Она меня тоже донимает. Причем не в одиночку.

— Имеешь в виду Лоррейн?

Гиббонс опять высморкался и кивнул:

— Та еще парочка. Квартира стала походить на женский колледж. Они словно бы снова в Барнарде. До утра болтают о всякой ерунде, которую я даже не хочупонимать. Включу телевизор — начинают бранить то, что я смотрю. Возьму газету — их интересует, почему я не читаю «Таймс». Не хочу есть состряпанный ими диетический обед — опять нехорошо. Честное слово, Тоц, я готов перебраться к тебе.

— Ты просто любишь жаловаться.

— Легко сказать. Тебе не приходится жить вместе с ними.

— А что тут страшного? Им приятно общаться. Да это и не навек. Через месяц Каммингс вернется в Квантико.

— К тому времени я загнусь.

— Отчего?

— От псевдоинтеллектуальной чуши.

— Ну-ну, брось.

— Да, конечно, Стэси не пьет китайский чай с люцерновым медом и не ведет в семь утра споров о Леонардо и Вирджинии Вулф — черт знает, кто они такие. Держу пари, она не сводит тебя с ума, запуская на полную громкость пластинки с записями опер.

— Зато она ест тофу[4].

Гиббонс вытер нос.

— Знаешь, если б Каммингс выглядела, как Стэси, я бы самстал его есть.

— Не стал бы.

Гиббонс, кривя губы, задумался.

— Ты прав. Не стал бы.

И высморкался снова.

— Лечишься ты чем-нибудь?

— От сенной лихорадки? Нет. После таблеток становлюсь, как пьяный. Все из-за деревьев в этой части штата. Как только доедем до перекрестка и свернем на Нью-Бренсуик, насморк начнет проходить. А когда проедем Линден, нефтеочистительный завод и аэропорт, пройдет совсем.

— Ты хорошо знаешь этот штат, Гиб?

Гиббонс достал платок и стал искать на нем сухое место.

— Я всегда удивляюсь, почему его называют штатом садов. Теперь понимаю. Смотри, вон она.

Сквозь зеркало Тоцци увидел Каммингс, беседующую с дежурным охранником в дальнем конце палаты. Она объясняла, что делает здесь, и какой врач поручил ей проверить пациентов на вшивость. Охранники ничего не знали. Они водят дружбу с некоторыми пациентами, с теми, кто не совсем спятил, кто оказывает им услуги. По утверждению Каммингс, такое происходит во всех психиатрических больницах. Тоцци с Гиббонсом не хотели доводить до сведения всей палаты, что новая медсестра на самом деле не ищет вшей, а устанавливает «клопов».

Гиббонс и Тоцци наблюдали, как Каммингс вошла в палату. Она огляделась и, поколебавшись, подошла к одному из пациентов, глядящему в пространство. Тоцци хотелось, чтобы она держалась более властно и уверенно, как настоящая медсестра, твердо решившая выполнить свою работу при любых обстоятельствах. Стоя возле бледного небритого мужчины, Каммингс водила по его голове расческой. Видно было, что ей неприятно касаться грязных волос.

— Полюбуйся на нее, черт возьми. — Гиббонс высморкался. — Она все испортит. Я знаю.

— Может, еще освоится.

Каммингс переходила от пациента к пациенту. Сперва она выбирала смирных, замкнувшихся в собственном мире. Они не причиняли ни малейших хлопот, и это придавало ей уверенности. Она становилась все более похожей на медсестру.

Гиббонс чихнул:

— Тьфу, черт.

Поднялся:

— Надо найти туалетной бумаги. Сейчас вернусь.

И вышел, вытирая нос влажным платком.

Каммингс переходила к более активным пациентам, догоняла одного из нервно расхаживающих, пытаясь добраться до его головы, седого, похожего на медведя человека пятидесяти с лишним лет. Тоцци поморщился, когда она коснулась его густых, спутанных волос, судя по виду, давно не мытых. Пациент не останавливался, но Каммингс не отставала. Внезапно он двинул ее локтем. Тоцци обеспокоенно подался вперед, однако удар, казалось, не причинил ей боли. Видимо, пациент в раздражении просто отмахнулся. Каммингс не отходила от него, пока не закончила проверку, потом пошла дальше. Глядя сквозь зеркало, Тоцци кивнул. Она держалась молодцом.

Вот она стала проверять голову беззубого человека, опершегося о подоконник неподалеку от столика, за которым сидел Сол. Иммордино, как всегда, горбился, уставясь на свои руки. Вслед за беззубым наступала его очередь.

— Все, -сказала Каммингс, кончив рыться в волосах беззубого пациента.

Тот зашевелил бровями, задвигал челюстью. Потом поскреб за ухом, будто блохастая собака.

— Вы следующий, -объявила она, подойдя к Иммордино.

Повернув свою большую голову, Сол поглядел на нее, будто бегемот на птичку, севшую ему на спину, — спокойно, невозмутимо. Она взяла расческу и стала водить ею по его волосам. Сол потряс головой и передернул плечами. Бегемоту не понравилось прикосновение птички.

Каммингс отступила и уперлась кулаками в бедра:

— Перестаньте. Это не больно.

И снова принялась за его волосы. Он яростно затряс головой, чтобы отогнать ее. И тут расческа упала на пол.

Тоцци усмехнулся. Правильно сделала, что дождалась такой реакции. Если микрофон у нее между пальцев, приклеить его будет нетрудно. Но когда она потянулась за расческой, туда же потянулась еще одна рука и ухватила ее запястье.

— Эй, детка.

Чарльз Тейт. Откуда он взялся, черт возьми. Сейчас не его смена.

Охранник сидел на корточках рядом с ней и не выпускал ее руки. Другая была прижата к боку и крепко сжата в кулак. Чарльз пытался ухватить и ту руку, но она не разжимала кулак и не разгибала локтя. В этой руке находился микрофон.

— Простите, -сказала Каммингс. — Мне надо работать.

Она поднялась, вместе с ней поднялся и Чарльз. Запястья ее он не выпускал.

Сжатую в кулак руку Каммингс прижимала к бедру. Было ясно, что в ней что-то спрятано. Тоцци закусил верхнюю губу. Интересно, заметил ли это Сол. Лица его Тоцци не видел, перед ним стояли Каммингс и охранник.

— Отпустите мою руку. Сейчас же.

Зубы Каммингс были стиснуты, ноздри раздувались, и она выходила из роли. Вела себя, как выпускница Барнард-колледжа. Это никуда не годилось. Нужно было бранить его или унижать, но только не вести себя так. В данной ситуации высокомерие неуместно.

Чарльз погладил ее по руке:

— Чего злишься, милочка? Я только хочу, чтобы ты проверила и мою голову.

— У вас есть вши?

— Не знаю. А голова чешется. -Чарльз потерся бедром о ее бедро. — Да, милочка, зудит. Все из-за тебя. -Он гнусно засмеялся. — Проверь мою голову, а? Пожалуйста.

— Сейчас же отпустите меня, не то...

— Не то что, милочка? Чем может угрожать мне такая нежная крошка?

Он потянулся к ней.

Когда Чарльз положил ладонь на ее грудь, Каммингс непроизвольно влепила ему пощечину свободной рукой.

Сердце у Тоцци екнуло. Она уронила микрофон. Слышно было, как он упал на пол.

Черт возьми. Уходите оттуда, Каммингс. Сейчас же.

— Чего ты так злишься, детка? Чего злишься?

Чарльз засмеялся и стиснул ей грудь. По лицу Каммингс было видно, что ей больно.

Уходите немедленно.

Но Чарльз не выпускал ее, а другого охранника, находящегося на дежурстве, не было видно. Тоцци встал, собираясь прийти ей на помощь, но увидел Сола, бесстрастно смотрящего на все это. Сол считает его мертвым. Надо оставить его в этом заблуждении. Поэтому Тоцци не мог выручить Каммингс.

Он глянул на дверь. Куда, черт возьми, задевался Гиббонс? Он обещал немедленно вернуться.

— Прекратите.

Тоцци вновь повернулся к зеркалу. Каммингс вырывалась Чарльз прижался к ней и притиснул ее к столу. Черт! Похоже он хочет овладеть ею прямо там.

Тоцци направился к двери. Где же, черт возьми. Гиббонс?

— Предупреждаю вас, мистер. Отпустите меня сию же секунду.

Голос Каммингс звучал резко. Она только ухудшала дело. Ее высокомерие раздражало Чарльза. Тоцци видел, как он скрипи зубами и косится на нее. Как старается причинить ей боль.

— Предупреждаю!

— До чего же страшно, милочка. -Он так толкнул ее, что она села на стол, ноги ее оторвались от пола. — Я весь дрожу.

Черт. Этот гад ее изнасилует.

Тоцци направился к двери. Провались этот Сол.

Но, едва открыв ее, услышал вопль Чарльза.

— Ай!

Сквозь зеркало он увидел, что охранник держится за глаз, а Каммингс бьет его коленом в пах. Расческу она держала так, словно ткнула ею Чарльза в глаз или полоснула по лицу зубьями. Он скатился с женщины и лежал боком на столе, держась одной рукой за лицо, другой — за пах. Каммингс встала, передернула плечами и поправила парик.

— Сука!

Чарльз снова схватил ее за руку.

Тоцци готов был прийти на помощь, но Каммингс быстро перехватила запястье охранника и сдернула его со стола. Он грохнулся на бедро, взвизгнув по-собачьи, крепко зажмурив от боли глаза.

Каммингс посмотрела на зеркало. Она не знала, что теперь делать.

— Уходите оттуда, — шептал Тоцци, как будто она могла его услышать. — Идите сюда.

Она рыскала взглядом по полу, отыскивая микрофон.

— Черт с ним! Уходите.

Чарльз поднимался на ноги. Поколебавшись, Каммингс повернулась и направилась к двери.

Тоцци ждал ее у входа.

— С вами ничего не случилось?

Каммингс стянула парик, вздохнула и покачала головой:

— Только потеряла микрофон. Уронила его.

— Не беспокойтесь об этом. Вы держались отлично. Забудьте о микрофоне.

— Но я же не установила его. — Она плюхнулась на один из раскладных стульев и поискала взглядом Гиббонса. — Он выпал.

— Говорю же вам, не волнуйтесь. Хорошо, что охранник вас не изнасиловал. Вы отлично разделались с этим мерзавцем.

Каммингс свирепо глянула на него:

— Вы как будто удивлены. Я же приехала из Квантико. Прошла там такой же курс основного обучения, что и вы. Поэтому не надо меня опекать.

Тоцци виновато поднял руки:

— Прошу прощения. Я ни на что не намекал.

Открылась дверь, вошел Гиббонс, сморкаясь в листок туалетной бумаги.

— В чем дело? — Он поглядел на Каммингс. — Уже все готово?

Она покачала головой и скривила губы:

— Я потеряла микрофон. Выронила его.

— Что?

— Гиб, это не ее вина. Откуда ни возьмись появился Чарльз Тейт и набросился на нее. Повалил на стол. Ее вины тут нет.

Гиббонс посмотрел на Тоцци, потом снова на Каммингс.

— Где он? Вы видели, куда он упал?

Каммингс подошла к зеркалу:

— Лежит где-то на полу.

Чарльз склонился над стулом, на котором сидел Сол. Иммордино так и не изменил своей позы.

Тоцци указал подбородком на магнитофон.

— Включи. Может, микрофон закатился куда-то и они его не видят. А мы хоть что-то услышим.

Тоцци убавил громкость настенных динамиков, а Гиббонс включил наушники магнитофона, чтобы слушать через них. Маленький механизм передал гул палаты. Ничего толком разобрать было невозможно.

Все трое нахмурились, напряженно вслушиваясь, пытаясь определить, где лежит микрофон. Потом послышался громкий скрип. Они глядели в палату сквозь зеркало. Где же эта чертова штука?

Громкий хруст. Красный огонек магнитофона мелькнул и погас. Звук оборвался.

Каммингс указала на зеркало:

— Посмотрите на Иммордино. На его ступню.

Сол что-то растирал на полу, словно гасил сигарету. Целую минуту, неторопливо, старательно. Потом поднял голову и поглядел на зеркало. Прямо на них, словно зная, что они наблюдали оттуда.

Тоцци покачал головой:

— Черт.

Гиббонс вытер нос:

— Скверное дело.

Каммингс в сердцах швырнула парик на пол.

Гиббонс повернулся к ней:

— Вы по-прежнему считаете его сумасшедшим?

Она подняла парик и смело встретила его взгляд:

— У меня нет других оснований. То, что он раздавил микрофон, ничего не доказывает.

— Господи! Тоцци, ты слышишь?

Но Тоцци не слушал. Он стоял перед зеркалом, глядя на крупное, тупое лицо Сола, и думал о Джоне, о крови в машине Стэси, в ушах у него стоял звук застегиваемой «молнии». Челюсти его были плотно стиснуты.

Глава 16

Сестра Сил стояла перед зашторенным окном гостиной, хмуро глядя в узкую щель между занавесями. Она не смела не только их раздвинуть, но даже коснуться. Заметив ее в окне, могут сфотографировать, а ей это совсем ни к чему. Она и так ждала неприятностей из офиса архиепископа Лихи. Что неприятностей не избежать, она не сомневалась. Ни к чему, чтобы ее фотографировали. Если этим ужасным людям на улице удастся сделать такой снимок и сотрудники архиепископа увидят его, это лишь осложнит дело.

Монахиня покачала головой и стала наблюдать за Солом, который расхаживал перед домом, беседуя со своими руками, шаркая ногами, нанося удары по воздуху, совершая нелепые боксерские движения. Знай она, что будет так, ни за что не взяла бы брата из больницы. За ним наблюдают не меньше десяти сыщиков. Два молодых человека в костюмах, очевидно из ФБР. Толстый мужчина в облегающей спортивной куртке должно быть, из полиции штата. Остальные, одетые в легкие нейлоновые куртки и джинсы, похожи на жителей бедного района, такого, как этот, но все они белые, так что, похоже, тоже полицейские. У троих фотоаппараты, у одного видеокамера. Они снимают Сола, а он расхаживает, бормочет и ведет себя по-идиотски. Позор.

Она просила брата не делать этого. Просила совсем не появляться здесь. Но он совершенно ее не слушает. Что ему ни говори, Сол непременно сделает по-своему. Теперь он опорочит доброе имя приюта Марии Магдалины, свяжет ее дело со всеми дурными поступками, которые приписывают брату. Господи, зачем он это делает? Она настоятельно просила его не выходить, не привлекать внимания к приюту. И вот результат.

Сол всегда поступает, как ему заблагорассудится. Не думает ни о ком, кроме себя. Иногда ей кажется, что слухи о нем отчасти правдивы.

Сол далеко не святой, это она прекрасно знает. В юности связался с дурной компанией и под ее влиянием покатился вниз. В глубине души она подозревает, что брат кое в чем виновен, но, конечно, он не убийца и не известный громила, каким его представляют. Нет-нет. Она отлично знает Сола. На такие злодеяния он неспособен.

Все, что бы Сол ни совершил в прошлом, может проститься. Бог милостив, поэтому она и согласилась хранить маленький секрет брата, поддерживать всеобщее мнение, что Сол психически болен. Он давно сказал ей, что это его способ искупить свои грехи, что, живя такой жизнью, жизнью неразумного человека, и подвергаясь соответствующей изоляции, он исполняет епитимью. Его пребывание в психиатрической больнице было высшей епитимьей, и поначалу она думала, что ему это полезно, как удаление от мира в монастырь. Но больница его испортила. Она не очистила его души. Он стал злобным и мстительным. Судя по тому, как обращается с ней после того, как отдан под ее опеку.

При виде того, как брат разыгрывает из себя дурака на тротуаре, Сил прослезилась. Видимо, епитимья не принесла никакого толка. Видимо, он все еще грешен. Может, закоренелый, нераскаявшийся грешник. Может, он постоянно лгал ей. Может, она совершенно не знает его.

Внезапно монахиня вспомнила сообщение Гиббонса, что у Сола лежит большая сумма в швейцарском банке и есть какая-то собственность в Панаме. Сняв очки, она вытерла глаза. Что теперь думать о нем?

— Сестра! Сестра!

Люси, ее помощница, быстро сбегала по лестнице. Бедная женщина хваталась за вздымающуюся грудь, дыша с большим трудом. Ей просто необходимо сбавить вес.

— Успокойся, Люси. В чем дело?

Та не могла выговорить ни слова. Указала пальцем вверх, безмолвно тараща глаза.

— Кто-то из девочек? У Шевон начались выделения?

Люси вечно паникует, когда кто-то из девочек собирается рожать.

Женщина потрясла головой, продолжая указывать вверх.

Потом наконец выдохнула:

— У вас в комнате! Дональд! Идите! Быстрей! Быстрей!

Сил нахмурилась. Дональд? Он должен мыть туалет наверху. Что же случилось? Она уже несколько раз говорила Солу, что пилюли Дональда кончаются, но Сол пропускал это мимо ушей. Она решила экономить лекарство, растягивая время между приемами.

Подхватив юбку, Сил заторопилась наверх:

— Дональд? Дональд? Голубчик, что ты там делаешь?

Взбежав на площадку второго этажа, она услышала его плач.

— Дональд?

Сил широким шагом понеслась к своей комнате в задней части здания.

— Дональд, я обращаюсь к тебе. Отвечай.

Дойдя до порога и взглянув на свою кровать, она чуть не рассталась с жизнью.

— Дональд!

Парень лежал на кровати, почти голый, одежда его валялась на полу. Ее головной платок, который она носила с длинной рясой, косо сидел на его стрижке, по щекам парня текли слезы. Кожа его, бледная до синевы, была совершенно безволосой. Одну руку он держал в трусах, в другой сверкали ножницы. Большие, хранившиеся обычно на кухне. Он держал их раскрытыми, словно опасную бритву. Перед глазами Сил промелькнуло видение распятого Христа — окровавленного, изнуренного, в грязной набедренной повязке. Она быстро перекрестилась и бросилась в комнату.

— Дональд, положи ножницы.

Говорила она спокойно и твердо, как некогда с девчонками, покушавшимися на самоубийство.

Он отрицательно покачал головой, обливая горькими слезами накрахмаленный платок.

Сил подошла ближе.

— Дональд, что ты собираешься делать?

— Я нехороший, — плаксиво протянул он. — Очень нехороший. Думаю о них, и все тут. Я нехороший.

— О ком ты думаешь, Дональд?

Он в отчаянии замотал лежащей на подушке головой.

— О девочках. — Посмотрел на свои трусы. — Я ничего не могу поделать. Он поднимается сам собой. Я нехороший.

— Нет, Дональд, ты ошибаешься. — Она протянула руку. — Дай сюда ножницы.

— Не-е-е-ет!

Она вздрогнула от его крика. Сердце подпрыгнуло.

— Нет. Нет. Нет. Я должен от него избавиться. Он не нужен мне. Он нехороший.

Сил хотела подойти еще ближе, но он сдернул трусы и опустил ножницы ниже...

Монахиня покраснела и отвернулась. Заставила себя смотреть только на его лицо.

— Дональд, послушай, пожалуйста. Ты слишком суров к себе. Сексуальные переживания являются иногда нор...

— Не-е-е-ет! -От вопля, казалось, в комнате все задрожало. — Я нехороший. Я должен отрезать его, пока он не заставил меня совершить что-то дурное.

Сил сделала глотательное движение, но горло у нее пересохло. Дональду нужно лекарство, полная доза. Она напоминала Солу, что нужно выписать новый рецепт. Почему он ее не послушал? Она никогда не видела Дональда таким расстроенным.

— Почему ты это делаешь, Дональд? Скажи мне.

Он скорчился и заплакал:

— Слишком много прегрешений. Слишком много прегрешений.

—Ты не грешник, Дональд. С тех пор как ты приехал сюда, я постоянно с тобой. Ты не плохой. Ты очень хороший. Ты усердно работаешь. Делаешь все, что тебя просят, и не жалуешься. По-моему, Дональд, ты очень хороший.

Сил сжала кулаки. Дональд не выходил из дома с тех пор, как Сол и Чарльз привезли его сюда. Сол настаивал, чтобы он постоянно находился в доме. Неудивительно, что этот человек запсиховал. Ему нужно выходить, дышать свежим воздухом.

— Дональд, послушай, пожалуйста. Не совершай этого над собой. Этобудет грехом. Твое дело — храм Бога. Понимаешь ты, что, изувечив себя, согрешишь перед Господом? Пожалуйста, не надо.

Она представила себе лужу крови. Да еще в своей постели. Дональд взглянул на нее. Глаза его были влажными.

— Я должен.

Голос его стал чуть слышным писком.

— Почему? Почему должен?

— Я уже сказал. Слишком много прегрешений.

Сил глянула на его трусы. Они оттопыривались. Он держал лезвие ножниц так, словно собирался чистить морковку. Она отвернулась и дважды перекрестилась.

— Не понимаю, Дональд. Что это значит — «слишком много прегрешений»? Кто грешит? Ведь не ты. Объясни мне.

— Все, — плаксиво протянул он. — Все грешат.

— Кто?

— Я. У меня нехорошие мысли.

— А кто еще?

— Парни.

— Какие?

На его лице отразилась ярость.

— От которых эти девчонки беременны.

— Да, тут ты прав, Дональд. А еще кто?

— Девчонки.

Ярость Дональда еще не улеглась. Он полагал, что монахиня должна знать все это.

— Они ведут себя, как блудницы. Они позволяют делать это с собой. Они тоже грешницы.

Сил кивнула, чтобы успокоить его:

— Да, Дональд, я знаю. В мире много грешников.

— Вы не знаете.Их очень много. Вы не можете знать всех. — Он уставился ей в глаза. — Не можете. Вы не знаете про девицу из телевизора. Так ведь?

— Что за девица из телевизора?

Дональд зажмурил глаза и опять замотал головой из стороны в сторону.

— Видите? Вы не знаете.Я слышу, что девчонки здесь все время обсуждают ее. Хотят быть такими же. Она постоянно вводит их во грех. Они только и болтают о ней. Долорес, Фейт, Шевон, Роберта, Ивонна — все. Все хотят быть похожими на нее.

Сил нахмурилась. Ей было непонятно, о ком речь.

— На кого, Дональд? О ком ты говоришь?

— О девке из телевизора! -закричал он. — Об этой грязной девке! Белокурой блуднице!

— Оком-то из «мыльной оперы»?

— Не-е-е-ет!

Вопль его прозвучал досадливо, раздраженно — почему она не может понять?

Сил не знала, что делать.

— Дональд, пожалуйста. Может, позвать Сола? Хочешь поговорить с ним?

Глаза Дональда сверкнули.

— Сол тоже грешник. И он, и Чарльз. Они оба грешники.

У Сил словно бы опустился желудок. Ей не хотелось больше ничего слышать. Не хотелось ничего знать о Соле.

Она сурово поглядела на парня:

— Дональд, сплетен не любит никто.

— Но ведь они грешники!Они убили этих людей!

Сил подняла руку к горлу:

— Каких?

Дональд только мотал головой:

— Не знаю, не знаю. Они убили их. Внизу.

— Где внизу?

— Здесь!

Вопль из ада.

Сердце Сил зачастило. Казалось, оно вот-вот разорвется.

— Ты говоришь, что мистер Тейт убил кого-то? Да? Твой друг Чарльз — мистер Тейт — убийца? Может, Сол находился там, а мистер Тейт...

— Нет!Их застрелил Сол. Из пистолета. Обоих.

— Кто они?

— Не знаю, не знаю. Один маленький, угрюмый, он никогда не улыбался. А другой приехал с ним.

Маленький, угрюмый? Мистретта? И Джерри? Сил стало нехорошо. Она закрыла глаза и прижала руку к желудку, потом, опустясь на колени, ухватилась за край кровати. Когда открыла глаза, эта мясистая штука смотрела прямо на нее. Она отвернулась, держась за живот и силясь удержать рвоту.

Дональд прав. Грешат все. Весь мир. Чарльз Тейт — у него на лице написано, что он язычник. Но Сол? И Сол тоже? Неужели все эти годы он лгал ей? Неужели все, что о нем говорят, — правда? Неужели он такой плохой, как считают прокуратура и ФБР? Мог он убить Мистретту сам? Сол ненавидел его, она это знает, у него очень злобный характер. Но...

Господи, помоги нам.

Она резко встала. Быстро перекрестилась, потом схватила с пола брюки и хлестнула ими лежащее на кровати обнаженное тело.

— Надевай, Дональд. Мы должны помолиться.

— Нет! Я должен отре...

— Немедленно наденьте брюки, мистер, встаньте на колени и молитесь со мной.

—Но...

— Сейчас же.

От ее пронзительного крика задребезжали стекла.

Дональд положил ножницы на постель. Вид у него был испуганный.

— Я сказала — одевайся. Не заставляй меня повторять одно и то же.

— Сейчас, сестра.

Он поднял одну ногу и стал натягивать брюки.

Сил ждала, пока он не застегнул «молнию».

— Теперь слезай.

Парень сполз с кровати, словно провинившаяся собака, и встал рядом с ней на колени. Ее платок криво сидел на его голове.

— Молись со мной, Дональд. Мы должны помолиться за души этих грешников.

— Хорошо, сестра.

Он опустил голову и негромко забормотал «Отче наш».

Сил пыталась присоединиться к нему, но не могла сосредоточиться. Из головы у нее не шел брат. И его ложь. Она закрыла глаза, склонила голову и заставила себя повторять слова молитвы. За душу Сола нужно молиться. Ему потребуются их молитвы. Много молитв.

Дональд склонял голову над дрожащими руками, плотно зажмурив глаза.

— ...и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим, — шептал он. — Ибо твое есть Царствие Небесное и сила и слава во веки веков. Аминь.

Сил сняла платок с головы Дональда. И повторила:

— Аминь!

Глава 17

Тоцци, сидящий в углу дивана в гостиной Гиббонса, покусывал ноготь и, глядя в телевизор, думал о Джоне. На экране Сол Иммордино таскался взад-вперед по тротуару, обращался к своим рукам, наносил удары по воздуху. Это была копия видеопленки, снятой утром полицейскими у дома сестры Сил в Джерси-Сити. Камера приблизилась к лицу Иммордино. Он держал глаза опущенными и не смотрел в объектив, шаркал ногами и вел бой с невидимым противником.

Гиббонс поднялся из кресла и подошел к видеомагнитофону.

— Полицейские сказали, там все одно и то же. Два часа подобного кривлянья.

И потянулся, чтобы отключить магнитофон.

— Нет, постой, — возразил Тоцци. — Я хочу посмотреть еще.

Он наблюдал за лицом Сила, ожидая, что тот потеряет контроль над собой, взглянет в объектив, покажет, что отдает себе отчет в происходящем. Но этого не происходило. Сол уже набрался опыта.

Гиббонс стоял у телевизора, держа на нем руку.

— Насмотрелся?

Тоцци откинулся назад и кивнул. Гиббонс выключил магнитофон, Сол исчез с экрана. Появилось освещенное прожекторами зеленое поле стадиона «Ши».

— Это дело рук Сола, — сказал Тоцци. — Я уверен. Мистретта, Бартоло — тут все ясно. Джона он принял за меня. Кроме него, больше некому.

И уставился на пальцы, решая, в какой бы ноготь впиться зубами.

— Гиб, ты ничего не ответил. Ты не считаешь, что все это Сол?

Гиббонс по-прежнему сидел в кресле, не сводя глаз с экрана.

— Считаю, ты прав.

— И что же?

Гиббонс искоса глянул на Тоцци:

— И ничего. Мы не можем этого доказать. У него глухая защита. По больничным записям, последний раз он выходил на улицу девятнадцать месяцев назад. До вчерашнего дня.

— Значит, нанял кого-то.

— Кого же?

— Не знаю. Кого-нибудь из старой команды или независимого профессионала. Понятия не имею.

— И я не имею. — Гиббонс размышлял, глядя на экран. — В том-то и дело. У нас нет убийцы, связь которого с Иммордино можно установить, то есть, в сущности, нет ничего. Нам остается вести себя так, как мы ведем. Сидеть тихо, предоставив ему считать тебя мертвым, и продолжать расследование. Если он рвется на место Мистретты, то, возможно, забудет об осторожности, и нам удастся застукать его на горячем. Если повезет.

— Да... если повезет.

Тоцци закрыл глаза и устало потер лицо. Он не мог избавиться от образа Джона. Ночью будет бдение у гроба. Тоцци надеялся, что закрытого.

Проклятый Иммордино.

Иммордино, Иммордино. Тоцци хотелось забыть о нем хоть ненадолго. Этот гад занимал его мысли, не давал спать по ночам, мешал сосредоточиться. Должен жебыть какой-то способ уличить его. Должен.

Тоцци поглядел на профиль Гиббонса:

— А где сегодня твоя партнерша?

— Что? — Гиббонс увлекся бейсбольным матчем.

— Где Каммингс?

Берт оглянулся через плечо, нет ли поблизости Лоррейн.

— Не знаю и знать не хочу. С тех пор как она появилась, я не мог спокойно посмотреть ни единого матча. Надеюсь, сгинула.

— Приятно видеть тебя довольным.

Гиббонс хмыкнул, глядя на экран во все глаза.

— Майкл, -позвала с кухни Лоррейн.

— Да?

— Можешь зайти сюда на минутку? Я хочу спросить тебя кое о чем.

Тоцци, опершись руками о колени, поднялся с дивана, согнул и разогнул ногу, захромал на кухню. Он уже ходил без трости, хотя нога еще побаливала.

Лоррейн в вязаном мексиканском платье в оранжевую, синюю и серо-коричневую полосу сидела за столом, из кофейной кружки перед ней поднимался пар. Обеденные тарелки лежали в раковине.

— Хочешь кофе?

— Нет, спасибо, — отказался Тоцци.

Он выпил за эти дни столько кофе, что у него руки дрожат. Пил и глядел в пустоту, думая о Соле Иммордино, мечтая убить его, отомстить за Джона. Взяв стул, он сел напротив сестры.

— Ну, в чем дело?

Лоррейн на секунду поджала губы, скривив рот, словно не зная, с чего начать.

— Я слушаю тебя, Лоррейн.

Сестра вздохнула:

— Майкл, что у тебя с этой девицей?

Кровь бросилась в лицо Тоцци. Он заставил себя молчать, пока не схлынул гнев.

— Под «этой девицей», надо полагать, ты имеешь в виду Стэси?

— Да. Извини. Стэси.

— Как это понять, «что у меня с ней»?

— Видишь ли, я слышала, Стэси без ума от тебя. А ты, — как бы это выразиться, — отвечаешь на ее чувства?

Тоцци поднял взгляд к потолку. Ему до смерти хотелось бы ответить на чувства Стэси.

— Кто тебе об этом сказал? Каммингс?

Лоррейн кивнула:

— Мы с Мадлен беспокоимся о тебе, о вас обоих.

— Моя личная жизнь ее не касается, да и тебя тоже. Так что не беспокойтесь понапрасну, ладно?

— Но, Майкл, ты поступаешь некрасиво.

— "Некрасиво" — это как понимать?

— Ты, похоже, обращаешься с ней, как с... с живой игрушкой.

— С живой игрушкой? Ты сама это придумала? Что-то очень похоже на анализ доктора Каммингс.

— Майкл, я не обвиняю тебя ни в чем, но посмотрим правде в глаза. Твое обращение с женщинами не делает тебе чести. Боюсь, ты заставляешь Стэси страдать и сам не сознаешь этого.

Тоцци взял ее кружку и отхлебнул глоток. Поморщился. Кофе оказался сладким.

— Лоррейн, ты не понимаешь наших отношений. Это совсем не то, о чем ты думаешь.

— Ну так объясни.

Майк вздохнул. И этой надо объяснять, что он лишился мужской силы?

Сестра приподняла бровь и пожала плечами, поощряя его выложить все как есть.

Но у Тоцци язык не поворачивался сказать об этом. Черт возьми, он не смог бы откровенничать даже с Гиббонсом. Собирался излить душу Джону, но теперь об этом надо забыть. Вчера он наконец набрался мужества и спросил у врача, который лечил его ногу, может ли огнестрельная рана дать побочный эффект — импотенцию?

Врач серьезно засомневался, что эта проблема вызвана физическим состоянием. По его словам, импотенция почти всегда результат стресса. Тоцци признался, что у него было много стрессовых ситуаций, особенно со Стэси. Когда он объяснил, что избегал сношений с ней, боясь оскандалиться, врач ответил, что без подобной попытки нельзя знать наверняка, импотенция ли это. Тоцци лишь хмыкнул. Он знал свое тело, знал, что испытывал возбуждение рядом с такой женщиной, как Стэси. Врачу он не сказал ничего, но устраивать эксперименты со Стэси не хотел. Вдруг ничего не выйдет? Казнись тогда всю жизнь. В конце концов врач посоветовал ему обратиться к психиатру, если так будет продолжаться и дальше.

Замечательно. Может, стать на часок пациентом доктора Каммингс? Ей он мог бы рассказать о своем бессилии, о том, как его сводит с ума невозможность удовлетворить ожидания Стэси. Это будет не слишком тяжелым стрессом. Ну, разумеется.

Зазвонил белый настенный телефон возле холодильника. Лоррейн не собиралась снимать трубку. Звонок прекратился. Наверное, на вызов ответил Гиббонс из гостиной.

— Майкл, будь порядочен в отношениях с ней. Хоть раз в жизни не веди себя, как самец.

— Лоррейн, ты о чем?

— Майкл,я знаю тебя. Сколько ты знаком со Стэси? Полторы недели, и уже подумываешь, как бы порвать с ней. Так ты поступал с каждой женщиной, какую я видела рядом с тобой. Но Стэси слишком привлекательна, чтобы упускать ее, поэтому ты занял выжидательную позицию.

— Это неправда.

— Майкл, будь откровенен. С женщинами ты неласков. Не способен видеть в женщине личность. Вот и Стэси тоже для тебя Мисс Накачивайся, не больше.

— Лоррейн, ты просто ничего не соображаешь.

— Прекрасно соображаю.

Тоцци не верил своим ушам. Казалось, это говорит Каммингс, а не его сестра.

— Лоррейн, у меня сейчас тяжело на душе. Я сам во многом не могу разобраться и...

— Не надо оправданий, Майкл. Возможно, из-за тебя на душе у Стэси еще тяжелее. Она хочет выяснить, как тебе представляются ваши дальнейшие отношения, а ты ни туда, ни сюда. Ведь ей всего... сколько? Двадцать один — двадцать два? девушка ждет от тебя инициативы. Вот почему я считаю, что тебе надо что-то решать. Как говорится — какай или слезай с горшка.

— Но...

Вошел Гиббонс, завязывая на ходу галстук.

— Поднимайся, Тоцци. Пора ехать.

— Куда?

— В контору. Звонил Иверс. Хочет немедленно нас видеть.

— Нас? Я еще в отпуске по болезни.

Гиббонс пожал плечами:

— Он подчеркнул, что хочет видеть и тебя.

Тоцци глянул на кухонные часы:

— Уже полдевятого. Он все еще в офисе?

— Да. Говорит, только что принесли несколько заключений из лаборатории. Пошли. Я сказал, что мы успеем к девяти.

Тоцци привстал и поводил коленом из стороны в сторону. Лоррейн осуждающе глядела на него. Он молча пожал плечами:

— Договорим в другой раз, ладно, Лоррейн?

— Да, не сомневаюсь.

Тон усталый и насмешливый.

— О чем это вы? — спросил Гиббонс, надевая пиджак.

— Ни о чем.

Тоцци оттянул носок и выпрямил ногу.

Взгляд Лоррейн по-прежнему обвинял.

Гиббонс нагнулся и чмокнул ее в щеку:

— Пока.

— Да, Лоррейн, пока, — подхватил Тоцци. — Спасибо за обед.

Не хватало ему еще осуждения двоюродной сестры.

Тоцци повернулся и пошел к двери, Гиббонс следом на ним.

Из коридора Тоцци услышал бренчание тарелок и приборов в раковине. Лоррейн принялась за мытье посуды.

Значит, какай или слезай с горшка. Она не понимает. И никогда не поймет. Она женщина. Глубоко вздохнув, он вышел из парадной двери.

* * *

Устроившись в кабинете Иверса на зеленом кожаном диване, Мадлен Каммингс листала лежащую перед ней стопку распечаток. Иверс сидел в одном из кресел, склонясь над бумагами, разложенными на кофейном столике. Похоже, они провели тут немало времени. Гиббонс предупреждающе взглянул на Тоцци, когда они вошли в кабинет, и стиснул зубы. Какого черта здесь делает Каммингс?

Иверс посмотрел на них поверх очков:

— Присаживайтесь. Мы тут обнаружили кое-что в связи с убийствами Мистретты и Бартоло.

Гиббонс снова обратил взгляд на Тоцци, но тот лишь пожал плечами. Придвигая стул, он недовольно обозрел кофейный столик с разложенными бумагами.

Иверс откинулся назад, снял очки и потер переносицу:

— Мадлен, может, введете их в курс дела?

Верхняя губа Гиббонса искривилась. Мадлен? Давно ли он ее так называет?

Каммингс выпрямилась и задержала взгляд на Гиббонсе.

— Я тут проделала кое-какую работу. — Из плотного конверта она достала черно-белую фотографию. — Вот тот, кого мы ищем. Дональд Эмерик.

Гиббонс схватил фото. На нем полицейский уводил невысокого полного парня. Маленький, круглолицый, с густой бородой, он походил на смущенного медвежонка из мультфильма. Гиббонс догадался, что снимок сделан в момент ареста, потому что парень был в наручниках, а не в смирительной рубашке. «Медвежонок» на снимке горько плакал, лицо его было искажено, рот открыт, глаза расширены от страха.

— Это единственная фотография, какую удалось пока найти. Мне сказали, что в больнице он сильно похудел. Я попросила прислать более поздний снимок. Его уже отправили.

Гиббонс бросил фотографию на стопку бумаг:

— Почему вы так уверены, что убийца — Эмерик?

Лицо Каммингс осталось бесстрастным.

— Дактилоскопический анализ. Лаборатория обнаружила возможное совпадение. Частичный отпечаток большого пальца на стекле часов Мистретты может принадлежать Эмерику.

Гиббонс самодовольно усмехнулся и покачал головой:

— Ну и что? Возможноесовпадение суд во внимание не примет. Особенно в деле об убийстве мафиози.

— Почему? — негодующе вопросила Каммингс.

— Потому что это нелогично.

— О чем вы говорите?

— С какой стати убийце быть таким небрежным с Мистреттой и таким осмотрительным с Бартоло? Если он позволил себе оставить отпечаток пальца на часах Мистретты, почему мы не нашли никаких отпечатков на гильзах, обнаруженных в туалете ипподрома? Получается неувязка. Стрелок должен был оставить отпечатки на патронах, когда заряжал обойму. Сумасшедшему убийце плевать на отпечатки. Он действует по Божьему велению, так ведь? Но при убийстве Бартоло отпечатков на гильзах не обнаружено. Гильзы совершенно чистые. Следовательно, тот, кто заряжал пистолет, позаботился о перчатках.

— Психотическое поведение по своей природе непредсказуемо...

Гиббонс отмахнулся:

— Док, оставьте это для студентов.

Не успела она отбрить его, как вмешался Иверс:

— А относительно оружия у нас появились кой-какие достоверные сведения. — Он глянул на Каммингс, внезапно ставшую чопорной, как сиамская кошка. Потом раскрыл серую папку и снова надел очки. — На месте убийства Бартоло и Уизерспуна обнаружена не попавшая в цель пуля. Очевидно, срикошетив от двери кабины, где, — Иверс кашлянул, — сидел Бартоло, она застряла в рулоне туалетной бумаги. И в результате оказалась удачным объектом для анализа. Баллистическая экспертиза установила, что выпущена она из «Браунинга-380». Нам удалось выяснить, что ящик с этими пистолетами похищен со склада в Шривпорте, штат Луизиана, в девяностом году. Пистолеты были переправлены некоему мистеру Ричарду Скиннеру из Бордертауна, штат Нью-Джерси, содержавшему порнографический салон под названием «Капитанский рай» и ведшему подпольную торговлю огнестрельным оружием. За это мистер Скиннер осужден прошлой зимой и в настоящее время отбывает срок. По нашей просьбе Комиссия по торговле алкоголем, табаком и огнестрельным оружием подняла досье мистера Скиннера и обнаружила нечто весьма любопытное. В записях поступлений с кредитных карточек, изъятых при обыске, обнаружены четыре получения в течение одной недели прошлого октября на общую сумму в пятьсот пятьдесят долларов. Указано, что покупались «видеокассеты». Кредитная карточка принадлежит некоей миссис Телме Тейт, проживающей в Трентоне, штат Нью-Джерси. Ей семьдесят два года, она совершенно слепа. Ее сын, Чарльз Тейт, работает охранником в психиатрической больнице штата, где до побега находился Эмерик. Это тот самый охранник, который недавно набросился на Мадлен.

Чопорная сиамская кошка, казалось, только что сожрала канарейку и очень этим довольна.

Гиббонс насмешливо улыбнулся:

— По-вашему, Тейт купил пистолет для Эмерика? Вы, очевидно, шутите.

— Какие вам еще нужны улики? — спросила Каммингс. — Если вы ждете, что Эмерик пришлет нам письменные показания, то напрасно.

Тоцци готов был взорваться:

— Откуда вы знаете, что Тейт отдал пистолет Эмерику? Откуда вы знаете, что он не убийца, выполняющий заказы Сола Иммордино? Господи, а вам-то что требуется? Письменное признание Сола?

Каммингс по-прежнему изображала воплощенную чопорность, сложив руки на коленях.

— Судя по документам, которые я проштудировала, Эмерик необычайно слабая личность. Очень легко поддается воздействию, даже пассивному. Поэтому ему не разрешили слушать радио, все телепередачи полагалось записывать и проверять, прежде чем позволить ему смотреть их. От зрелища непроверенных программ в больнице его состояние ухудшилось. После рекламы фильма «Твин Пикс» он решил, что является убийцей Лоры Палмер, и требовал для себя сурового наказания.

Гиббонс замахал руками:

— Минутку, минутку. Вы хотите сказать, что Сол Иммордино мог управлять этим человеком? Что Сол мог заставить его выполнять за себя грязную работу?

— Вполне возможно.

— Вы спятили.

Каммингс пропустила его грубость мимо ушей.

— Так или иначе, учитывая состояние мистера Иммордино, я не верю, что он мог направлять Эмерика. Мне кажется, Эмерик мог слышать жалобы Иммордино на своих врагов и поэтому сосредоточился на Мистретте и Бартоло. Он весьма впечатлителен и принял на себя его обиды. Вендетта Иммордино стала вендеттой Эмерика. Затем, по не совсем ясным для меня причинам, Чарльз Тейт раздобыл пистолет и помог Эмерику бежать. Мне кажется, что Тейт садист и любит управлять людьми. Дав Эмерику пистолет, он, возможно, удовлетворил на время какую-то извращенную психосексуальную потребность. Другими словами, Чарльз Тейт получает удовлетворение, превращая Эмерика в снаряд, управляемый Солом Иммордино.

Гиббонс потряс головой:

— Неужели вы думаете, в это кто-то поверит? Если да, то вместо головы на плечах у вас...

— Гиббонс!

Иверс раздул ноздри.

Гиббонс тоже раздул ноздри:

— Послушайте, может, вы и способны поверить в эту чушь, но я нет.

Послышался голос Тоцци:

— Мы знаем, что Сол Иммордино симулянт, знаем, на что он может пойти. Этими делами заправляет Сол, а не ничтожный больничный надзиратель.

Каммингс приподняла бровь:

— Откуда вы можете знать?

Тоцци стукнул кулаком по кофейному столику:

— Черт возьми, я знаю, как он мыслит. Видел, как действует. Он пытается убить меня, но кончает тем, что убивает совершенно постороннего человека. Это Иммордино. Я уверен.

Лицо Тоцци побагровело, жилы на шее напряглись. Казалось, ему самому место в сумасшедшем доме.

Гиббонс решил вмешаться:

— Послушайте, мы знаем, что Иммордино живет у сестры в Джерси-Сити. Почему бы не взять его и не допросить? Возможно, он знает, где найти Эмерика.

— "Допросить" с тем же результатом, что раньше?

Сарказм доктора бил точно в цель.

Иверс сложил очки и сунул в карман.

— Гиббонс, она права. Иммордино никого не выдал за последние двадцать пять лет. И не станет выдавать теперь. — Он поднялся и застегнул пиджак. — Пока что я переношу центр расследования с Иммордино на Дональда Эмерика. Наша первоочередная задача — найти парня, пока он еще кого-нибудь не убил. В настоящее время полиция штата Нью-Джерси разыскивает Чарльза Тейта. Как только он будет задержан, нас информируют.

Тоцци подскочил:

— Но, черт возьми, Иммордино выписали из больницы. Мы должны сосредоточиться на нем.

— Там за ним приглядывают местные агентства, а у нас людей недостаточно. О его поведении нам будут сообщать. На мой взгляд, Эмерик представляет более серьезную угрозу, но об этом знаем пока только мы.

Глядя, как заместитель директора с благожелательной улыбочкой взирает на Каммингс, Гиббонс вздернул верхнюю губу, оскалив зубы. Такова политика шефа. Иверс любит эксклюзивные материалы в газетах. О гангстерах пишут изо дня в день, читатели уже не видят разницы между одним и другим. Но если Иверс сумеет организовать материал об арестованном убийце-маньяке, пока Эмерик не попал на страницы всех газет и не получил остроумной клички, то угодит начальству в Вашингтоне, избавив его от неприятной обязанности твердить репортерам, что Дональд-Потрошитель еще не пойман. Это будет очень удачным ходом Иверса, а их задача, в сущности, сводится к тому, чтобы помочь ему делать карьеру. По крайней мере, шеф считает так. Мерзавец.

Иверс застегнул воротничок рубашки и подтянул галстук.

— Учитывая компетентность Мадлен в данной области, я назначаю ее старшей группы, ведущей это расследование. Гиббонс, до задержания Эмерика вы будете подчиняться ей.

— Что?!

— Вы отлично слышали. Что касается вас, Тоцци, отправляйтесь домой и отдыхайте. Вы находитесь в отпуске по состоянию здоровья, вот и занимайтесь своим здоровьем. Если я узнаю, что вы опять суете нос в расследование, обеспечу вам постоянный отпуск. Ясно?

Тоцци сверкнул глазами:

— Ясно, сэр.

Эти три слога прозвучали как ругательство.

Иверс пошел к своему столу, а Тоцци захромал к двери.

— Гиб, я подожду тебя внизу.

Вечером он от злости на стенку полезет.

Каммингс принялась собирать свои драгоценные распечатки и папки.

— Гиббонс, я собираюсь составить полный психологический портрет Эмерика. Думаю, вам стоит съездить завтра утром в больницу. Может, сумеете отыскать среди персонала того, кто слышал разговоры Сола Иммордино с Эмериком. Выясните, что именно Сол говорил. Возможно, что-то известно другим охранникам из этой палаты.

Гиббонс свирепо пялился на нее. Внутри у него все горело. «Старшая группы» вновь возомнила о себе.

Он не отвечал, и Каммингс подняла взгляд от бумаг:

— У вас есть вопросы?

— Нет.

Гиббонс направился к выходу.

— Когда мне ждать вашего рапорта?

— Как только он будет готов.

— А точнее?

Он повернулся и молча уставился на нее. Когда я захочу, черт возьми.

Иверс маячил за своим столом, дожидаясь, когда Гиббонс ответит.

— Нам бы хотелось получить его, как только вы вернетесь из больницы, — сказал он.

— Ладно, — буркнул Гиббонс.

Сиамская кошка улыбнулась:

— Хорошо.

Ладно. Как только я вернусь. Когда бы ни вернулся.

Гиббонс с хитрой улыбочкой вышел из кабинета в приемную. Надо догнать Тоцци и решить, как вести себя с Солом.

— Да, Гиббонс, — крикнул вслед ему помощник директора, — если вы или Тоцци приблизитесь к Солу Иммордино, можете считать себя отстраненными от дела.

Не делай мне одолжения, мерзавец.

Гиббонс не оборачивался. Он боялся открыть рот, чтобы не наговорить лишнего.

— Гиббонс, вы слышали меня? Гиббонс!

— Слышал.

Хлопнула наружная дверь.

Глава 18

Сол подогнал машину к бордюру темной погрузочной платформы, выключил скорость и заглушил мотор. Фары он погасил до того, как повернуть на эту улицу. Здесь, в районе Западных Тридцатых, нет жилых домов, только заводы и склады. Сол, вглядываясь в медленно ползущие впереди красные хвостовые огни, провел пальцами по нижней части руля.

— Настоящий жеребец, — пробормотал он под нос.

Покачивая головой, он смотрел, как паршивый маленький «шевроле» Чарльза ползет по улице, то попадая в свет уличных фонарей, то скрываясь в тени. Мистер Похотливый Жеребец ищет подстилку. Когда «шевроле» приближался, проститутки выходили из темноты, когда проезжал мимо, тут же скрывались. Чарльз слишком привередлив. Негритянок не хочет, брюнетки тоже вроде бы его мало интересуют. Ему подавай блондинок. Но и с ними он слишком разборчив.

Настоящий жеребец. И притом член мафии. С длинным языком. Черт возьми, о чем только я думал?

Сол опустил до отказа стекло дверцы и высунул голову — глотнуть свежего воздуха. Он ненавидел эту проклятую машину. Какой-то «датсун», черт возьми. Их теперь даже и не называют «датсунами». Машина эта, взятая без ведома Люси, старухи, помогающей Сил по дому, сущее наказание. Во-первых, слишком тесна для него, во-вторых, провоняла духами. Он надеялся, что Люси не заметила ее исчезновения из переулка позади дома. Сил, конечно, не разрешит ей звонить в полицию, догадается, кто увел этот драндулет. Но кому охота выслушивать ее нотации по возвращении? Раскричится, что нужно сидеть дома, не подвергаться риску быть замеченным. Ее скандалы просто невыносимы. Казалось бы, сестра должна радоваться, что он вышел из психушки. Но радости не заметно, Сил начинает вести себя слишком по-хозяйски. Придется поставить ее на место. Не сейчас, попозже. Сперва нужно разобраться еще кое с кем.

«Шевроле», подъехав к очередному фонарю, притормозил. Из темноты вышли две проститутки. Обе блондинки.

Одна еле переступала ногами, такими высокими были ее каблуки. Длинная меховая шуба спускалась до щиколоток, волосы спереди были зачесаны чересчур высоко, а сзади спадали на плечи. Когда Чарльз остановил машину, она распахнула шубу, надетую на голое тело. Слишком длинная, костлявая, подумал Сол. Грудь ничего, но очень уж тоща.

Другая выглядела привлекательнее. Под короткой стрижкой пухлая мордашка, мяса на костях больше, чем у первой. Каблуки тоже высокие, но передвигалась она гораздо резвей своей подружки. Она приоткрыла перед клиентом белый кроличий жакет и показала очень неплохую грудь, затянутую тугим красным лифчиком. Сол, прищурясь, вгляделся в нижнюю часть ее тела. Заманчивую ложбинку прикрывало что-то, похожее на червонный туз из прозрачной ткани. Ничего подобного до сих пор он не видел.

Блондинки лениво приближались к машине Чарльза. Пухлая сунула голову в окошко с пассажирской стороны. Тощая отстала и остановилась на бордюре. Казалось, если она наклонится вперед, то не удержится на ногах. Переговоры оказались недолгими, и Сол удивился, когда пухлая отошла, а в машину седа тощая. Он был готов спорить, что Чарльз предпочтет девочку потолще. Сам бы он предпочел. Наверняка.

Глядя на удаляющиеся хвостовые огни «шевроле», Сол покрутил головой и ссутулился. Нервы у него были напряжены. Здесь все девки работают на Джуси Вакарини. Если Чарльз распустит свой длинный язык, расхвастается проститутке, что Сол Иммордино недавно принял его в члены семьи, весть может дойти до Джуси. То-то, будет радости у этого гада. Он поднимет большой шум, созовет комиссию. У Сола так и звучало в ушах: «Сол Иммордино принял в семью черномазого!»Черт, за ним тогда начнется большая охота. Любой мафиози в мире будет обязан укокошить его при первой же возможности. Кроме того, хватает рвущихся наверх подлиз, которые пожелают отличиться ценой его жизни. Он нигде не будет в безопасности.

Сол помассировал мышцы между шеей и плечами. Они затвердели как камень. Тормозные огни «шевроле» погасли, Чарльз отъехал от тротуара.

Сол повернул ключ зажигания и нажал на стартер. Проклятый мотор не хотел заводиться. Сол покачал акселератор, но это ничего не дало. Выключил зажигание и негромко выругался. Опять залило свечи. Придется выждать с минуту. Черт возьми. А «шевроле» уже в конце квартала. Так можно и потерять этого гада.

Сол снова повернул ключ. Стартер зажужжал, но мотор не заводился. «Шевроле» стоял на перекрестке, помигивая указателем поворота. Чарльз намерился ехать в сторону центра по Девятой авеню. Там, в потоке машин, его не отыскать. А потом он повернет с Девятой на какую-нибудь боковую улицу. Отыщет местечко потемнее, где сможет получить за свои деньги то, что ему нужно. Черт!

Иммордино взялся за ключ — попытать счастья, хотя он знал, что мотор не заведется. Надо выждать подольше. Хотя бы минуту. Но у него нет этой проклятой минуты. Красный сигнал светофора сменился зеленым. Через секунду Чарльз скроется. У Сола заныли шейные мышцы. Черт!

Он собрался включить зажигание и сделать еще одну попытку, но тут у «шевроле» вспыхнули задние фары, машина стала пятиться задом. Сол услышал гудение передачи. Чарльз остановился под тем фонарем, где подобрал тощую блондинку.

Они оба вопили. Сол слышал голоса, но не мог разобрать слов. Потом дверца распахнулась, и наружу выскочила тощая:

— Поцелуй меня в задницу, сукин сын!

Она захлопнула дверцу, несколько раз ударила сумочкой по крыше машины и, щелкая высокими каблуками, обратно ушла в темноту.

Пухлая появилась бесшумно, словно бродячая кошка. Села рядом с Чарльзом — Солу были видны их силуэты на переднем сиденье. Недолгий разговор, потом обе головы кивнули. Договорились. Когда «шевроле» тронулся снова, из пассажирского окошка вылетел окурок и упал на тротуар, подняв сноп оранжевых искр.

Сол включил зажигание. Стартер заработал. Нажал на газ. Мотор не заводился. Черт!

Сняв ногу со стартера, он сосчитал до пяти и сделал еще одну попытку. Ничего не вышло.

Заводись же, прах тебя побери!

Внезапно мотор закашлял, зафыркал. Сол нажал на газ, боясь, что если движок заглохнет и теперь, то уже навсегда. «Шевроле» ждал на перекрестке, где снова зажегся красный свет. Сол отъехал от бордюра и медленно повел машину по улице.

— Эй! Давай сюда, красавчик!

Тощая блондинка махала ему рукой. Он глянул на ее лицо. Грубое. Слишком костлявое. И сама похожа на скелет с грудями.

— Эй, малыш! Давай сюда! Хочешь поразвлечься?

Отмахнувшись от нее, Сол поехал дальше.

И голос у нее, будто скрежет стальной стружки. У Сил иногда бывает такой.

Вспыхнул зеленый свет, Чарльз повернул влево, на Девятую авеню. Сол нажал на газ, чтобы проскочить до красного. Когда он завершал поворот, не слишком быстро, не слишком медленно, Чарльз уже мчался в правом ряду к центру города. Блондинка, видимо, объяснила ему, где можно остановиться.

Сол обогнул стоящее во втором ряду такси и подумал, почему это Чарльз отказался от тощей. Дело явно не в цене — все проститутки, работающие на Джуси, запрашивают одну цену, по крайней мере им так положено. Может, рассмотрел в машине ее рожу и понял, что не все блондинки красавицы. Должно быть, многие негры пребывают в этом заблуждении, потому что на улицах полно разнаряженных блондинок, гуляющих под руку с черномазыми. Видимо, Чарльз умнеет, совершенствует вкус. Такое случается с принятыми в семью. Да, конечно. Сол поглядел на хвостовые огни «шевроле» и попытался усмехнуться. На самом деле ему было не до смеха. Возможно, этот негритос уже вовсю хвастается девке.

Чарльз не, сигналя свернул на Двадцать пятую улицу. Сол прибавил скорость, чтобы успеть на зеленый. Погнал машину к Двадцать четвертой, затем Двадцать третьей, повернул направо, на Десятую авеню, и понесся обратно к Двадцать пятой. Проезжая перекресток, окинул взглядом квартал и увидел, как погасли фары «шевроле». Чарльз остановился между уличными фонарями, напротив погрузочной платформы посреди квартала. Сол затормозил на Десятой авеню, откуда машину Чарльза не было видно. Тому с проституткой нужно уединение.

С минуту Сол сидел, глядя в зеркальце заднего обзора и решая, что делать. Денег у Чарльза не густо, вряд ли он пожелает обслуживания по высшему классу, тем более на переднем сиденье машины. Чтобы раздеваться донага, нужна комната. Как-никак он теперь мафиози. Сол глянул на часы. Сколько времени потребуется этому сукину сыну? Трудно сказать, но он горячий, так что, судя по всему, немного.

Иммордино вылез и пошел к углу, фары встречных машин освещали его лицо. У следующего квартала околачивалась здоровенная проститутка. Сол сплюнул. Похоже, мужчина в женской одежде, поджидает педиков, наезжающих из Джерси.

Когда Сол свернул за угол, его вдруг испугало что-то шевелящееся в темноте на тротуаре, у самой кирпичной стены. Он упал на мостовую и пополз к ближайшей платформе, полагая, что это нанятый Джуси убийца. Однако выстрелов не последовало. Сол выглянул из-за края платформы и увидел что-то вроде громадного кокона, закутанного в пластиковые мешки. Какой-то бездомный укладывался спать. Сол поглядел на большого мотылька в коконе, засыпает он или просыпается. Мотылек ворочался, шелестя пластиком, больше сил у него, похоже, ни на что не было. Сол медленно поднялся и пошел дальше. Грудь его тяжело вздымалась.

Он перешел улицу и приближался к «шевроле», на всякий случай озираясь по сторонам. Вряд ли за ним следят, но уверенным быть нельзя. В этой части квартала было темнее, и Сол пристально вглядывался в тени у погрузочных платформ, чтобы уловить вспышку выстрела и успеть броситься на мостовую.

Подойдя к машине, он с трудом разглядел лицо Чарльза. Должно быть, тот закрыл глаза, потому что на появление Сола не отреагировал. Запрокинутая голова его касалась подголовника. Прическа блондинки утопала в коленях у негра. Чарльз пребывал наверху блаженства.

Сол постучал по стеклу. Негритос подскочил:

— Какого...

— Успокойся, Чарльз. Это я.

Блондинка подняла голову и утерла рот тыльной стороной ладони. Чарльз опустил стекло.

— Напугал ты меня, Сол. Что тебе нужно?

Иммордино улыбнулся проститутке. Лицо у нее было грубоватое, но миловидное.

— Сол, я появлюсь через пять минут. Подожди где-нибудь...

— Открой, Чарльз. Тут холодно.

Сол указал на замок задней дверцы.

Чарльз попытался прикрыть свой болт полой пиджака, но не смог из-за его величины.

— Сол, ты же видишь, я занят. Прямо посреди...

Иммордино нагнулся и сунул лицо в окошко:

— Сам ведь просился в семью, так?

— Да, но...

— Теперь ты принят. Уже успел забыть, кто твой дон?

— Нет, Сол, я не забыл. Дон ты...

— Стало быть, помнишь. Хорошо. А раз я дон, что это значит?

— Это значит исполнять все, что ты велишь.

— Вот именно. Исполнять все, что я велю. А я велю открыть эту дверцу.

Сол указал на замок.

— Нет, нет, ма-лыш.

В голосе блондинки слышался сильный акцент. Она затараторила что-то невнятное. Не то по-польски, не то по-русски. Приподнялась, поправила волосы, и Сол увидел, что она поистине красавица. Почему Джуси заставляет ее работать на улице? Ей место в доме. Жаль. Красивая девочка.

— Ну, открывай же, Чарльз. Говорю тебе, я замерз.

Чарльз протянул назад руку и щелкнул замком.

Проститутка явно выражала недовольство. Сол догадался по ее интонации.

Он сел на заднее сиденье и захлопнул дверцу.

— Не обращай на меня внимания, милочка. Заканчивай свое дело. Я подожду.

— Сол, она не говорит по-английски.

— Как это не говорит?

Он же видел ее переговоры с Чарльзом.

— Знает только деньги.

Блондинка улыбнулась и кивнула:

— Да, день-ги. В рот — пятьдесят, трахаться — сто.

— Отлично, милочка. Теперь быстро заканчивай. Нам нужно поговорить о деле.

Блондинка выразила недоумение. Сол показал через сиденье на причиндалы Чарльза:

— Не смотри на меня. Смотри на него. Продолжай. Нагнись и делай то, что делала.

Она поняла. Голова ее опустилась на колени партнера. Чарльз кашлянул и заерзал. Нервно глянул в зеркальце заднего обзора. Сол слышал чмоканье блондинки, но звуки, издаваемые Чарльзом, мало походили на выражение удовольствия.

Блондинка опять затараторила. В голосе ее слышалось разочарование.

Сол подался вперед и глянул через спинку сиденья.

— Что случилось, сверхжеребец? Я думал, у негров не возникает проблем с мужской силой.

Чарльз пробормотал что-то под нос.

— Заплатил ты ей?

— Да.

— Тогда ступай отсюда, милочка. — Сол показал ей на улицу. — Он найдет тебя потом, когда будет в форме. Иди, иди.

Блондинка недоуменно воззрилась на него, но, когда Сол бросил ей двадцатку и открыл дверцу, поняла. Ее счастье, что она не говорит по-английски. Хотя проститутки обычно держат язык за зубами, а эта небось живет к тому же без документов. Беспокоиться из-за нее не стоит. Когда она закрыла дверцу снаружи, Сол еще раз обратил внимание на «фиговый лист» — червонный туз, прикрывающий детородное место. Нелепая штука.

После хлопка дверцы в тишине Сол услышал недовольное сопение Чарльза.

— Не злись на меня, ладно?

— Сол, у меня с ней все шло хорошо. Не мог подождать всего пять минут?

Иммордино откинулся на спинку сиденья:

— Чарльз, дон не ждет. Ни при каких обстоятельствах. Теперь ты человек чести. У тебя есть ответственность. Обязанности. Передо мной.

Чарльз обернулся и уставился на него:

— Да, обязанности есть, а денег нет. Сол, когда я увижу хоть какую-нибудь наличность?

— Чарльз, у тебя наглый язык. С доном так не разговаривают. Тебе надо еще многому научиться, приятель.

— Да, но как насчет...

— Тс-с-с. — Сол поднес палец к губам. — Никогда не заговаривай со мной о деньгах. Это непочтительно. Ты работаешь на меня, а я забочусь о тебе. Теперь я тебе почти что отец, понял? О некоторых вещах ты просто не должен меня спрашивать. Когда деньги появятся, ты их получишь. Это все, что тебе нужно знать.

Чарльз застегнул «молнию» на брюках, заправил рубашку. Он с трудом подавлял злость.

— Держи.

Сол полез в карман пиджака, достал «Браунинг-380». Швырнул на переднее сиденье, затем бросил туда и глушитель.

Чарльз хмуро посмотрел на оружие:

— Зачем? На кой черт мне эти штуки?

— Для тебя есть работа.

— Что?

— Никогда не произноси этого «что». Когда я велю тебе сделать работу, ты ничего не говоришь. Делаешь ее, и все.

Твое счастье, что я такой терпеливый. Понимаешь это, Чарльз? Будь твоим доном Мистретта, ты бы уже валялся лицом в грязи. Понятно?

— Да-да-да. Понятно.

— Теперь слушай. Надо убрать еще одного человека. Вакарини. Знаешь, кто это?

— Да, знаю. Джуси.

— Сделать это будет несложно. Меня только беспокоит, что случится потом.

—Как это понять, Сол?

— Я беспокоюсь об Эмерике. Да, кстати, ты не привез еще торазина?

— Нет, извини, опять забыл. Привезу на этой неделе. Не беспокойся. Не забуду.

— Черт возьми, Чарльз. Моя сестра еле справляется с ним. И говорить он стал слишком много. Нужны таблетки.

— Привезу. На этой неделе. Обещаю.

— Пожалуйста. Черт, я не хочу проснуться однажды утром и обнаружить сестру пригвожденной к стене. Так о чем я говорил? Ах да. Эмерик. После Джуси нужно убрать Эмерика. Оставлять его в живых рискованно. Знаешь, что произойдет, если он попадется полицейским? Его отвезут обратно в психушку. Что, если он начнет откровенничать с врачами? Он знает их, кое-кому верит. Что, если все разболтает? Что, если он помнит слишком многое о нас и Мистретте? Он может подставить нас. Я думаю, надо не отпускать его, а угробить, представив дело так, будто он покончил с собой. Что скажешь? Это совпадает с его психологическим портретом. Как по-твоему, он мог бы так поступить?

Чарльз пожал плечами:

— Не знаю. Он псих. Психи совершают самые дикие поступки. Да, конечно, он мог бы покончить с собой. Почему бы нет?

— Ну и отлично. Тогда мы его уберем. Сразу же после Вакарини.

— А как мы будем убирать Джуси?

— Найти его нетрудно. Об этом не беспокойся. Я звонил одному человеку из моей старой команды, его зовут Хитрюга Лу. Он узнает, где будет Джуси на этой неделе. Я тебе сообщу.

— Хочешь, чтобы убрал его я?

— А как же иначе?

— Один?

— Почему же нет? Это проблема?

Чарльз снова пожал плечами:

— Нет. Не проблема.

И взял глушитель.

— Я никогда не пользовался этой штукой. Как она присобачивается?

— Дай-ка сюда. — Сол забрал глушитель у Чарльза. — Давай пистолет. Покажу.

Чарльз передал и стал пристально следить через спинку сиденья.

— Видишь? Делается это так. Навинчиваешь его, и все. Только смотри, чтобы шел по резьбе. Если перекосишь, он взорвется у тебя в руке, когда нажмешь на спуск. Возьми и спрячь.

Сол снова отдал Чарльзу пистолет и глушитель.

Сидя за рулем, Чарльз принялся возиться с оружием. Солу было слышно, как он пытается навинтить глушитель.

— Сол, а тут нет никакой хитрости? У меня что-то не получается.

Сол усмехнулся. Конечно, не получается. Там нет резьбы.

Его рука скользнула за борт пиджака и легла на рукоятку другого «браунинга», из которого он убил Мистретту и Бартоло, из которого Чарльз стрелял в Тоцци. Снял большим пальцем его с предохранителя.

— Убирать Эмерика мне очень не хочется, но ты сам понимаешь, Чарльз, он такой же, как большинство людей. Слишком болтлив. У многих внутри сидит нечто такое, что заставляет их все выбалтывать. Не знаю, что это, но есть оно почти у всех, в своем они уме или нет. Вот почему доверять людям опасно. В мире очень мало таких, кто способен по-настоящему держать язык за зубами.

Чарльз кивнул. Он все еще пытался прикрепить глушитель.

— Иногда нельзя доверять даже членам семьи. Я знаю, что кое-кому из них случалось пробалтываться. Хотя я никогда бы не поверил, что они на это способны.

— М-м-м-м...

Чарльз не слушал, пытаясь сообразить, как навинчивается глушитель.

— Послушайся моего совета, Чарльз. Не доверяй людям, которым нельзя доверять. Пойми, теперь ты член моей семьи, я обращаюсь с тобой, как с сыном, ты со мной — как с отцом. Понимаешь?

— Да, понимаю.

— Поэтому я хочу дать тебе свое благословение.

Сол оглянулся, нет ли поблизости кого из этих людей-коконов. Потом приставил дуло к подголовнику Чарльза.

— Эй, Чарльз.

Сол глянул на отражение его лица в зеркальце заднего обзора.

— Что?

Глаза их встретились.

— Ты не слышал? Я сказал, что хочу дать тебе свое благословение.

— А?

Во имя Отца...

Машина вздрогнула от выстрела. У Сола заложило уши. На приборной доске заблестела кровь. Чарльз стал клониться вперед, но Сол ухватил его за куртку, не дав упасть на клаксон.

И Сына...

Он выстрелил через спинку сиденья. Тело дернулось.

И Святого...

Он вновь нажал на спуск. Голова дернулась назад и ударилась о подголовник. Сол уже ничего не слышал.

Духа...

Тело опять дернулось. У Сола заболели уши.

Аминь.

Винил на спинке дымился. Сол повалил тело на сиденье. Если бы не блеск крови в темноте, было похоже, что Чарльз спит.

Сол вылез из машины и открыл водительскую дверцу, прихватив ее рукавом. Увидел под рулевой колонкой пистолет и глушитель. Хитрюга Лу переправил их ему запеченными в хлеб. Когда Сол наклонился за оружием, лицо его чуть не коснулось коленей Чарльза.

Жаль, Чарльз, что с блондинкой у тебя не вышло. Девочка старалась, как могла. Можно было бы сказать, что ты умер счастливым. Жаль.

Сол выпрямился, бедром захлопнул дверцу и пошел обратно к машине Люси. Он пристально вглядывался в темноту, держа руку в кармане на теплой рукоятке пистолета, готовый стрелять, если понадобится. Напряжение не проходило, но он был доволен, что все уже позади. Чарльз больше не нужен. Он стал опасным. Попался бы, так выложил бы все, что знал. Наверняка.

Шагая к Десятой авеню, Сол подумал, не убрать ли и проститутку. Но вряд ли ей удалось хорошо его разглядеть. Ему не терпелось побыстрей убраться отсюда. Он надеялся, что «датсун» на сей раз заведется без капризов. Здесь он чувствовал себя неуютно. Слишком много мест, где может укрыться стрелок. А с этой публикой излишняя осторожность не помешает.

Глава 19

Сидя на краю дивана в своей временной квартире, Тоцци уставился на заголовок в «Нью-Йорк пост»: «ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА УБИЙЦЫ-СВЯТОШИ!» На первой полосе — первоклассный снимок: дверца машины распахнута, тело лежит на сиденье, одна нога свисает наружу, с ботинка течет кровь. Статью Тоцци уже прочел. Творческая работа, ничего не скажешь. Репортер побывал в нескольких психиатрических больницах и как-то разнюхал о побеге Дональда Эмерика. Поскольку Сол Иммордино находился в одной с ним палате, а Чарльз Тейт, последняя жертва, работал там, репортеру потребовалось лишь выстроить простейшую схему. По его версии, Иммордино воздействовал на Эмерика внушением, заставляя совершать все эти убийства. Она почти не отличалась от той версии, которую накануне вечером изложила в кабинете Иверса Мадлен Каммингс, только репортер не был доктором наук.

Тоцци покачал головой и нахмурился. Появление теории Каммингс в ежедневной газете показывало, чего стоит эта теория. Сущий бред. Она годилась разве что для сюжета второразрядного фильма с сумасшедшим ученым в главной роли.

Однако этот гений из «Пост», надо отдать ему должное, понял, что Сол соблюдал вендетту, мстил тем, кто некогда причинил ему зло. Мистретта и Бартоло были первыми в этом ряду. Чарльз Тейт, как предполагал репортер, «несомненно», дурно обращался с Солом в больнице. Несомненно. Еще один сюжетный ход из второразрядного фильма. Игорь бьет плетью Франкенштейна. Франкенштейн высвобождается и крушит все кости Игоря. Блестящий журналист совершенно не брал в расчет еще одну жертву, Джона Паласки. Что плохого мог Джон, черт возьми, сделать Солу Иммордино? А если получил семь пуль в упор, то «несомненно» должен был сделать что-то.

Тоцци отложил газету и несколько раз глубоко вздохнул, пока не прошла боль в желудке. В сущности, он был доволен, что пресса не упоминала о четвертом убийстве. Ему удалось уговорить полицейских не распространяться журналистам о подробностях смерти Джона. И еще больше был доволен тем, что газетчики ничего не знали о Мисс Накачивайся.

На кофейном столике по-прежнему стояли заводные игрушки Стэси. Он не виделся с ней с того вечера, как погиб Джон. В телефонном разговоре девушка объяснила, что еще не совсем пришла в себя и пока не хочет его видеть. Ему казалось, теперь она боится его, считает, что находиться рядом с ним опасно. Он не стоит такого риска. Майк оглядел себя — майка, трусы, полная вялость. Стэси права. Он ее риска не стоит.

Лоррейн, видимо, права тоже. С женщинами он черств. Стэси еще почти ребенок, ей ни к чему его проблемы. То, что она боится встречаться с ним, к лучшему.

Тоцци поймал себя на том, что снова разглядывает газетный снимок. Нога Чарльза Тейта свисала из машины. Интересно, как репортер пронюхал об Эмерике? С какой стати служащие больницы дали ему такие сведения? Признались, что у них сбежал пациент, выставив весь штат сотрудников в невыгодном свете? Не могла ли связаться с прессой Каммингс? Тоцци полагал, что нет, во всяком случае, по собственной инициативе. Но, может, она выдумала какой-то ход, чтобы привлечь внимание к Эмерику, Иверс одобрил его, а Гиббонса подключать не стали, так как он вышел бы из себя, и без того возмущенный тем, что теперь расследование возглавляет Каммингс.

В грязное окно с предохранительной решеткой лился утренний свет. Тоцци не ожидал, что в нью-йоркской квартире на первом этаже может быть столько солнца. Бессознательно коснулся он пальцем пулевого шрама на бедре и стал размышлять, сделать ли то, что собирался сделать.

Иверс велел ему не принимать участия в расследовании, использовать должным образом свой отпуск. Но когда он, черт возьми, слушался Иверса? Нет никаких сомнений, что все убийства организовал Иммордино, этот гад не сумасшедший и не фанатичный святоша. Он, лишившийся своего положения капо,ведет борьбу за власть в семье Мистретты, дерзкую, отчаянную борьбу. Дело тут во власти, а не в сумасшествии.

Зазвонил телефон. Тоцци замигал, оторвав взгляд от солнечного луча. Снял трубку. Он знал, кто звонит в такую рань.

— Доброе утро, Гиб.

— Какое там к черту доброе. Ты уже видел газету?

Несмотря на раннее утро. Гиббонс уже кипел от злости.

— Да, видел. «Убийца-святоша». Неплохое прозвище. Броское. На мой взгляд, гораздо лучше, чем, скажем, «Сын Сэма».

— Ну да, как же, святоша. Иммордино.

— Меня убеждать в этом не нужно. — Тоцци протер глаз. — Тебе не кажется, что переговоры с прессой об Эмерике вела Каммингс?

— Нет, она ни с кем не ведет переговоров. Сама все знает. У нее долгий треп по телефону с отделом поведенческих наук в Квантико, потом — в кабинете у Иверса. Мне они не говорят ни слова.

— Она все еще живет у вас?

— К сожалению.

— Ты звонишь из дома?

— Да.

— Она тебя не услышит?

— Мне плевать, услышит или нет, — повысил тон Гиббонс.

— Не сможешь отделаться от нее сегодня утром?

— Вот этого, Тоц, я не знаю. Возможно, потребуюсь ей, чтобы съездить за ластиками или за чем-то еще, столь же необходимым.

Голос его звучал язвительнее, чем обычно.

— Слушай, может, бросишь ее и встретишься со мной? Есть идея.

— Где ты хочешь встретиться?

— В Куинсе. Сегодня хоронят Мистретту.

— Я уже твердил Иверсу и доброму доктору, что нам нужно поехать туда, они отвечают — нет, не обязательно. Получим сводку из управления полиции. Черт возьми, Иверс слушает ее, как школьник учительницу.

— Готов держать пари, там будет Иммордино.

— Думаешь?

— Вне всякого сомнения. Ему придется вести себя по-идиотски, но поехать туда он должен. Если Сол готов сделать свой ход, ему нужно, чтобы все знали о его возвращении, а похороны Мистретты — наилучшая сцена для такого выхода. Там соберется вся семья.

— Да, но делами теперь заправляет Джуси. Вряд ли он станет терпеть происки Сола. Готов держать пари, даже не пустит его в церковь.

— На похоронах Мистретты Джуси не станет устраивать скандала. Они должны выразить почтение покойному. Кроме того, Солу нельзя не ездить туда.

— Почему ты так считаешь?

— Сол должен завоевать умы и сердца рядовых. Он недавно вышел из психушки и еще не успел прощупать почву, восстановить старые связи. Если б он твердо знал, что у него достаточно людей, на которых можно положиться, то мог бы плюнуть и остаться дома. Если б сочли, что убить Мистретту поручил он, это бы его не волновало. И его отсутствие явилось бы вызовом Джуси. Но я думаю, что людей у него пока маловато и потому он должен приехать. Пока он не надает обещаний и не привлечет людей на свою сторону, ему надо вести себя осторожно Рядовые будут держаться Джуси, пока не услышат, что предлагает Сол.

— Гм-м-м... возможно, ты прав, Тоц.

— Только я еду на похороны не затем, чтобы что-то увидеть.А чтобы увиделименя.

— Что ты болтаешь? Сол считает тебя убитым. Ты должен держаться в тени.

— Нет. В том-то и штука. Я хочу стать палкой в колесе Сола. Он будет вынужден пересмотреть свои планы. Кроме того, многие члены семьи знают, кто я такой. Что они подумают, увидев меня сидящим в церкви рядом с Солом? Я хочу повести себя так, будто мы с этим сукиным сыном давние друзья. Много ли сторонников завербует Сол, если его увидят за дружеской беседой с агентом ФБР, который, предположительно, может упрятать его за решетку? Знаешь, что они подумают? Сол заключил с нами сделку, Сол доносит. И он станет отверженным.

— Иммордино не позволит сыграть с собой такую шутку.

— А что он сделает? На людях ему придется изображать психа. В церкви, на глазах у всех, он меня не убьет. Знает, что там ведут наблюдение полицейские. На случай, если он прошепчет мне на ухо несколько любезностей, я возьму магнитофон. Мы запишем, как он будет посылать меня к чертовой бабушке, и Сол влип. Передадим пленку судье, и Солу придется отвечать по всем старым обвинениям.

— Тоц, ты все обдумал?

Тоцци вздохнул в трубку. Он ждал этого вопроса.

— Ну, давай напрямик. Тебе мой план не нравится. По-твоему, это своевольничанье. Ты считаешь, что нужно сперва спросить разрешения у Иверса. Но что он скажет, известно заранее. Каммингс забила ему голову своей чушью об убийце-маньяке. Если сейчас обратиться к нему с просьбой, то когда он даст наконец какой-то ответ, Мистретта будет уже гнить в могиле.

Гиббонс молчал. Тоцци слышал в трубке его дыхание. По крайней мере, хоть обдумывает услышанное.

— Слушай, Гиб, для нас это редкая возможность. Есть шанс засадить СолаИммордино пожизненно. В самом крайнем случае мы не дадим ему взять власть над семьей. Джуси тоже не ангел, но хотя бы вполне предсказуем. А у Сола, наоборот, большие планы. Как всегда. Если он захватит власть, нам придется нелегко. Они займутся такими делами, о каких мы и не слыхивали.

Гиббонс все еще колебался.

— Действовать нужно немедленно. Похороны начинаются в десять. Если не хочешь приезжать — не приезжай. Поеду сам. Оставайся с Каммингс. Как-нибудь управлюсь.

— У тебя есть магнитофон?

— Да, «Награ». Пластырь, свежие батарейки — все приготовлено.

— Где состоятся похороны?

— В Говард-Бич. В церкви Святого Антония. На Сто пятьдесят девятой авеню.

— Адрес я знаю. — Гиббонс вздохнул. — Ладно. В двадцать минут десятого моя машина будет стоять напротив церкви, на другой стороне улицы. Найдешь ее?

— Найду.

Тоцци положил трубку и уставился на телефон. Что-то очень легко все получилось.

Он поднялся с дивана и пошел в гостиную. Там на маленьком столике лежал черный матерчатый пояс. Завоеванный Джоном, совершенно новый, ни разу не надеванный. Сэнсэйвручил его Тоцци, и он собирался положить пояс Джону в гроб. Похороны будут в пятницу.

Взяв пояс, Тоцци покачал его на ладони. Сэнсэйпредлагал ему оставить пояс у себя, пока не пройдет шодан.Разрешил носить в память о Джоне. Но Тоцци счел, что не имеет на это права. Позвонил отцу Джона, спросил, как он смотрит на то, чтобы похоронить сына с поясом. Мистер Паласки ответил, что Джон, наверное, хотел бы этого. Айкидо для него много значило.

Тоцци погляделся в зеркало, стоял в одном белье, непричесанный, с поясом в руке. Джон был хорошим парнем. Жаль, что его не стало.

И положил пояс на место.

— Иммордино это не сойдет с рук, — пробормотал он, обращаясь к поясу. — Обещаю тебе, Джон.

Повернувшись боком к зеркальцу, Тоцци стянул майку и взял со столика мини-магнитофон «Награ». Приложил к пояснице. Туда он его и прикрепит. Провод обмотает спиралью вокруг груди и присоединит к микрофону в галстучной булавке. Он не любил таскать на себе эти штуки. С ними можно влипнуть. Если какой-то мафиози заметит у тебя магнитофон, можно забыть о своем существовании. Но сегодня случай особый. Майк не изменял внешности и не думал, что в церкви кто-то станет его ощупывать, особенно изображающий психа Сол.

Взяв рулончик пластыря, он отмотал примерно шесть дюймов, отрезал, положил на столик, потом отрезал еще шесть дюймов. Приклеил концы полосок к маленькому магнитофону, потом, глядя в зеркало, осторожно завел его за спину. Приложив «Нагру» к пояснице, одной рукой он придержал магнитофон, а другой приклеил пластырь к коже. Когда он разгладил вторую полоску, раздался звонок в дверь.

Тоцци повернул голову:

— Кто там еще, черт возьми?..

Поднял майку и, натягивая ее на ходу, пошел к переговорному устройству.

— Да?

— Привет. Это я. Стэси.

— А... привет.

— Можно войти?

Тоцци нажал на кнопку и взглянул на камин, где стояли часы. Пять минут восьмого. Почему в такую рань? Он взялся за ручку, чтобы открыть дверь, потом вдруг вспомнил, что все еще в одних трусах. Бросился в спальню и схватил брюки от костюма.

Когда он вышел, Стэси стояла в гостиной, в черном мини-платье из хлопчатобумажного трикотажа и красно-коричневом пальто. Забросив за плечо свои длинные кудри, грустно поглядела на Тоцци. Похоже, она много плакала.

— Привет.

Голос ее прозвучал чуть громче шепота.

— Привет. — Затягивая брючный ремень, Тоцци подошел поближе. — Хочешь кофе?

Стэси отрицательно покачала головой. Она вела себя так, словно чего-то ожидала.

Стоя перед ней босиком и в майке, Тоцци почувствовал себя неловко.

— Ну... как ты поживала?

— Сердилась.

Он кивнул:

— Конечно, на меня.

Она тоже кивнула:

— Да. На тебя.

— Послушай, Стэси, я переживаю это тяжелее всех. Джон был моим другом...

— Я сержусь не... не из-за смерти Джона. Я сожалею об этом. А сержусь на тебя.

—Почему?

Он знал почему. Но у него не было слов для объяснений.

— Ты обидел меня. Я думала, у нас есть кое-что общее. И считала тебя другим.

— Стэси, ты ничего не понимаешь.

— Ведь в тот вечер ты пытался сплавить меня Джону?

Тоцци опустил глаза и вздохнул. Все-таки ступни у него на удивление безобразные.

— Понимаю, выглядело это так, но, поверь, я не собирался тебя сплавлять. Думал я только о тебе. Мне кажется, тебе нужен более подходящий...

— Откуда тебе знать, что мне нужно? — Привычным движением она отбросила волосы назад. — Это знаю я.А не ты. Мне нужно...

Она глянула на него в упор и отвернулась.

— Стэси... я не знаю, что сказать.

— Да, конечно. Ты всегда не знаешь, что мне сказать. Тебе есть что сказать кому угодно обо мне,но всегда нечего сказать мне.

Тоцци стало совсем скверно. Ведь не нарочно он ведет себя так, но разве скажешь ей о своей проблеме? Это унизительно. К тому же, хоть она и очень привлекательная, он решил, что они не подходят друг другу. Лоррейн права. Он неспособен поддерживать отношения с женщиной. Да и по возрасту он годится Стэси в отцы. У них нет будущего.

— Тоцци, мне надо выяснить, наконец: если хочешь, чтобы я ушла, я уйду, но если хочешь, чтобы осталась, — ты должен показать, что стоишь этого. Я постоянно открываю тебе свои карты. Теперь твоя очередь.

Тоцци глубоко вздохнул. Тузов у него нет.

— Поговори со мной, Тоцци. Скажи, как ты ко мне относишься, иначе я ухожу. Навсегда.

— Стэси... Сейчас мне нужно ехать...

Она резко вскинула голову:

— Никаких отговорок, Тоцци. Я хочу знать сейчас и окончательно.

— Послушай; Стэси.

Он шагнул к ней, она тоже подалась вперед, и внезапно его ладони скользнули по ее бедрам. Носок замшевого сапожка терся о его босую ногу. Пахла Стэси мятой и медом.

— Ну?

Лицо ее было так близко.

У Тоцци вдруг закружилась голова. Запах мяты и меда пьянил его. Он почувствовал, как возвращается к нему мужская сила. Возбуждение было почти болезненным.

О Господи.

Не раздумывая, он притянул ее к себе. Все вокруг шло ходуном. Губы их соприкоснулись сперва легко, потом крепче, потом они впились друг в друга. Тоцци терял самообладание. Он не отпускал ее, боясь, что она исчезнет. Если б этот поцелуй мог длиться вечно.

Руки Стэси, поначалу неподвижно лежащие на его груди, обхватили его торс. Он и не заметил, как они оказались на его ягодицах, потом поползли наверх. Она оторвалась от его губ.

— Что там у тебя?

И сердито наморщила лоб.

— Где?

— На спине.

Сперва лицо у нее было недоуменным, потом стало злобным.

— Нет, Стэси, я не записываю тебя. Я собирался на работу.

— Уже? Я думала, ты все еще...

— Официально я пока в отпуске. Но сегодня необходимо провернуть одно дело.

Он взглянул на камин. Надо поторапливаться, чтобы успеть на похороны.

Стэси оттолкнула его и нахмурилась.

— Хочешь сказать, что для меня времени нет? Что ты позарез занят?

— Ну что ты. Это вовсе не так.

Не совсем так.

Он прижал ее к себе, пытаясь сообразить, сколько времени займет поездка в Говард-Бич на такси. Сплел пальцы на ее пояснице. Он возбуждения и растерянности у него тряслись руки. Тоцци очень хотел ее, хотя только что убеждал себя, что ей не подходит. Черт.

Глаза Стэси затуманились.

— Ну? Пошли?

Пульс у Тоцци лихорадочно зачастил.

— Ну? — шепотом повторила она. — Идем?

У Тоцци перехватило дыхание. Его обуревало желание, хотя он знал, что время не терпит. Надо ехать на эти проклятые похороны, остановить Сола Иммордино. Но он держит в объятиях Стэси, Мисс Накачивайся. Только что он клялся себе, что не поступит с ней, как с другими женщинами... Но с другой стороны...

Губы их слились снова, он искал языком ее язык. Голова его кружила по комнате, ударяясь о стены, и лишь когда они упали на постель, до Тоцци дошло, что это уже не гостиная.

Они сплелись в объятиях и неистово целовались, катаясь по неприбранной постели. Тоцци оказался на спине, «Награ» врезалась ему в тело. Он завел назад руку и отодрал магнитофон, кожа от пластыря горела. Приподнявшись, чтобы положить «Нагру» на туалетный столик, он увидел пиджак, висящий на двери чулана. Пиджак от черного костюма в полоску. Похоронного костюма.

Черт.

Стэси стояла над ним на коленях, волосы падали ей на лицо. Она отбросила их назад, уткнулась носом в его ухо и лизнула мочку.

— Тоцци?

— М-м-м-м?

Он смотрел на туалетный столик, где стояли радиочасы.

— Ты что, забыл обо мне?

— Нет-нет. С чего ты взяла?

Он перекатил Стэси на бок, одна из ее невероятных грудей легла ему на предплечье. Твердый сосок уперся в его волосатую грудь.

— Видел бы ты свое лицо.

Она смеялась, в ее золотистых глазах мерцали искры.

Тоцци вновь почуял запах мяты. Глянул Стэси в глаза, и она перестала смеяться. Их губы соединились, соприкоснулись языки. Голова снова пошла кругом.

Поцелуй длился без конца. Тоцци будто несся на лыжах по склону горы со скоростью сто миль в час. Стэси что-то пробормотала сквозь поцелуй, и вдруг он опять оказался в спальне. Чуть приоткрыл глаза. Пиджак выжидающе темнел на плечиках.

Глава 20

Стеклоочистители похоронно шуршали. Раз... два. Раз... два. Раз... Прямо по нервам. Сидящий сзади Сол наклонился и ткнул пальцем в сторону.

— Сил, может, остановишься здесь? Возле бокового входа.

— Сальваторе, может, помолчишь и предоставишь мне вести машину?

Сил медленно ползла вдоль квартала, ища местечко, где можно пристроить маленький «датсун» Люси.

— Мне хотелось войти через боковую дверь, Сил, только и всего. Перед церковью я видел человека с видеокамерой. Эти типы мне уже опротивели.

— Вот как? А вчера и позавчера они не были тебе противны. Ты разгуливал по тротуару, позируяперед камерой.

Эмерика снова стала бить дрожь.

— Где Чарльз? Хочу видеть Чарльза.

Сол обнял его за плечи, пытаясь успокоить:

— Не волнуйся, Донни. Чарльза мы увидим потом. Уже скоро.

Хоть бы Сил перестала говорить таким раздраженным тоном. От него Эмерик начинает трястись, будто карликовый пудель.

— Ну-ну, Донни. Успокойся. Она не всерьез.

— Это нехорошо. Очень, оченьнехорошо.

Лицо его сморщилось, голос звучал обиженно. Сол испугался, что он расплачется снова.

— Сил, может, развернешься? Поставь машину на той стороне улицы, возле бокового входа. Там есть свободное место.

— Я сама знаю, куда ехать, Сальваторе. И поставлю машину там, где хочу.

Сил пребывала в дурном настроении. По случаю похорон Мистретты она надела толстую рясу, в этом одеянии ее всякий раз будто подменяли. В другое время она вела себя сносно, несколько вздорно,но, в общем, терпимо. Но надевая этот черный балахон с капюшоном, окончательно превращалась в монахиню, настоящуюмонахиню, каких Сол помнил по католической школе. Невыносимую.

Злилась Сил из-за Эмерика. Она хотела оставить его дома с Люси, однако Сол сказал, что парня необходимо взять с собой. Таблетки кончились два дня назад. Оставлять его со старухой и девчонками нельзя. Конечно, после таблетки он становится паинькой, но сейчас за ним нужен присмотр. Смотри, какой нервный. Вот что Сол сказал сестре. Она не желала верить, что ее славный мальчик Донни может содеять с девчонками что-то греховное, однако, в глубине души считая всех мужчин грязными животными, решила не рисковать, хотя без умолку твердила, что везти Донни на похороны Мистретты совершенно, совершеннонеуместно.

Сол криво усмехнулся и глянул в зеркальце заднего обзора, в свои глаза. Он употребил бы другое слово. Может быть, «незабываемо». Если все пойдет, как он задумал, Донни Эмерика запомнят надолго. Вытерев рукавом лоб, он взглянул на часы. Еще час, и все будет закончено. Всего-навсего шестьдесят минут.

Если до этого он не попадется на мушку наемному убийце. Сол старался отвязаться от этой мысли, но не мог. Пытаться убрать кого-то во время похорон недостойно, но в нынешнее время нельзя доверять никому. Никто уже не ведет игру по правилам. Сол вздохнул, мечтая, чтобы желудок его перестал ныть.

В конце квартала Сил сделала разворот и поехала обратно к церкви. Неподалеку от боковой двери осталось довольно просторное место для стоянки. Сол не сказал ни слова. Сестра подъехала к стоянке и стала неистово крутить руль, чтобы втиснуть свой драндулет рядом с другой машиной. Брат молчал. Сил любит покапризничать, но в конце концов поступает, как скажет он.

Через ветровое стекло была видна церковь Святого Антония; коричневая кирпичная башня шпилем вздымалась к серому, влажному небу. Похоже, во время похорон пойдет дождь. Богу, видно, нравится, что люди пачкают ноги на кладбище, предавая тело земле. Солу всегда казалось, что у Всевышнего странное чувство юмора.

Эмерика опять заколотило. Он плакал, крепко зажмурив глаза. Нижняя челюсть отвисла. Сол обнял парня покрепче и помассировал ему плечи.

— Все хорошо, Донни. Поверь мне. Все хорошо.

— Где Чарльз? Я так давно не видел Чарльза. Пусть отвезет меня в больницу. Мне здесь не нравится. Хочу повидать Чарльза.

— Не беспокойся, Донни. Он приедет. Скоро. Просил, чтобы я позаботился о тебе до его возвращения. Идет?

Эмерик сморщился, кивнул и положил голову на плечо Солу.

Сол заметил в зеркальце пристальный взгляд Сил. Взгляд злобной монахини. Она знала, что Чарльз никогда не вернется. О его убийстве писали во всех газетах и сообщали по телевизору.

Сол подождал, пока сестра притрет машину к бордюру и заглушит мотор.

— Послушай, Сил, может, отправишься прямо в церковь? Я подойду к тебе там.

Сестра раздраженно повернулась к нему:

— А как же...

Губы ее плотно сжались. Глазами она указала на Эмерика.

— Не волнуйся. Я обо всем позабочусь. Положись на меня.

— Не требуй, чтобы я на тебя полагалась.

— Почему?

— Не требуй, и все.

Сил вылезла из машины и хлопнула дверцей.

Сол наморщил лоб. Чем она недовольна теперь, черт возьми?

— Это очень нехорошо.

— Успокойся, Донни. Успокойся.

Сол крепко прижал к себе Эмерика и, слегка покачивая его, стал глядеть на стоящие перед фасадом церкви машины. Катафалк и лимузин для членов семьи. Жена Мистретты, дети и родственники уже поднимались по ступеням. Задняя дверца катафалка была открыта, но гроб пока не доставали. Старика внесут последним и вынесут первым.

Маленькая стоянка позади церкви заполнялась «кадиллаками», «линкольнами» и «мерседесами». Похоже, приехали все. Сол нагнулся, чтобы посмотреть в заднее окошко. Заметил нескольких людей из своей старой команды, которым мог доверять. Все стояли обособленно, их жены тоже. Хитрюга Лу, Джимми Т., Энджи, Фил, Джип.

Черт возьми, неужели это жена Фила? Мадонна,как растолстела. Да и все, кроме жены Джипа, выглядят паршиво. Похожи... на жен. Неудивительно, что у всех ребят завелись подружки.

Чуть в стороне расположилось с полдюжины машин, еще несколько человек стоят отдельной группой, курят, поправляют галстуки и воротнички, у всех большие глаза и крупные губы. Похожи на кинобандитов. Зити, Ники, Том-Том, Ричи Проволоне, Бобби Сиргас — люди Джуси. И Джой д'Амико среди них. Раньше был в команде Сола, гнусный предатель.

Интересно, многие ли из них вооружены. Том-Том вооружен. Он не расстается с пистолетом, хотя входить в церковь с оружием не положено. Неприлично. Возможно, и Бобби Сигарс. Может, даже и д'Амико — очень нервный, мерзавец. Идиотам вроде него необходимы пистолеты, потому что они наживают себе множество врагов. Два пистолета, может быть, три. Это ничего, однако хотелось бы знать наверняка, что ни у кого больше оружия не окажется.

Разве что у охотящегося за ним убийцы. Сол вздохнул. Желудок снова поднывает.

Подкатил длинный черный «линкольн». Сол прищурился, чтобы разглядеть, кто в нем. Увидев водителя — Тони Нига с его дурацкой прической «афро», Сол догадался, кто приехал. Джуси Вакарини, временный дон. Но когда Тони распахнул заднюю дверцу, Сол с удивлением увидел, что вслед за этим гнусным сукиным сыном вылезли Фрэнк Бартоло-младший и его мамаша, Роза, вся в слезах, повисшая на руке сына.

Сол широко усмехнулся. Отлично. Он и не думал увидеть эту семейку. Погребение Фрэнка назначено на среду, и ему казалось, что на проводы Мистретты они не явятся. Однако оба здесь, скорбят с остальными членами семьи. На бедняжку Розу жалко смотреть. Она вроде бы не совсем понимает, где находится. А Фрэнк-младший напоминает втиснутую в костюм гориллу. Ростом почти с Сола, только толще. На затылке выпирает над воротничком складка жира, на плечах швы с трудом застегнутого пиджака вот-вот треснут. Однако Сол рад был его видеть. У Фрэнка-младшего вспыльчивый характер, на его счету немало приводов за драки. И он постоянно носит пистолет. Постоянно.

Сол закусил нижнюю губу. А вдруг парень решит, что в смерти отца повинен Иммордино? Такое предположение не лишено логики, и Джуси небось твердил всем, что в этих убийствах повинен Сол, восстанавливал людей против него. А потом еще ФБР. Эти вечно занимаются наговорами, провоцируют вражду. Сын Бартоло умишком не блещет, легко поддастся на их речи. А вдруг он начнет стрелять в негов церкви? Сол об этом не подумал. У него опять свело желудок.

Когда Фрэнк-младший повел свою бедную, безутешную мать в церковь, Джуси остался на месте. Закурил и, заломив одну бровь, стал оглядывать прибывших на похороны, будто лисица цыплят. Кинобандиты потянулись пожать руку своему капо. И д'Амико тут же.

Другая группа — Хитрюга Лу и остальные — приветствовали Джуси взмахами рук и кивками, но тянулись за женой и сыном Фрэнка, как им и подобало. Они до сих пор остаются командой Бартоло, пусть только номинально, и должны держаться вдовы своего капо. Сол остался доволен их поведением. Оно доказывало, что ребята пока не готовы видеть в Джуси саро di capi.

Сол позвонил утром Хитрюге Лу, попросил ввести ребят в курс дела, сказать, чтобы вели себя сдержанно. Видимо, Лу убедил их, потому что в такой ситуации все бы принялись подлизываться к Джуси, обращаться с ним, как с доном, хотя старый дон не успел еще лечь в могилу. Но ребята обращались с Вакарини, как с одним из капо, кем он официально пока и оставался. Джуси стоял со своей командой и, выпуская дым из носа, смотрел вслед Лу, Энджи, Филу, Джимми Т. и их женам, шедшим сзади. Д'Амико что-то шептал ему на ухо. Джуси понимал, что с этими парнями у него возникнут осложнения.

Сол улыбнулся, оскалив зубы. Не волнуйся, Джуси. Все будет отлично.

— Нехорошо. Очень нехорошо.

Эмерик смотрел в заднее окошко, всхлипывая и вертя головой. Внезапно он заерзал на сиденье и тяжело задышал:

— Смотри! Она плачет! Сестра Сил плачет! Почему? Что случилось?

Эмерику не сиделось на месте. Опять распсиховался. Без Чарльза он очень привязался к Сил. Ему хотелось постоянно находиться под ее надзором.

Сил подошла к Джуси поздороваться. Слезы у нее уже текли рекой, она вытирала их платочком. Оба не поднимали глаз и покачивали головами, совершая обычный похоронный ритуал. И оба притворялись. Никто из них не скорбел о смерти старика. А друг другу, конечно, говорили, как жаль Мистретту, как по-отечески он к ним относился. Чертовы лицемеры. Джуси ничего лучшего и желать не мог. Сил в жизни не сказала ни о ком ничего дурного, но в глубине души ненавидела Мистретту. Иначе и быть не может. Старый ублюдок не дал ей ни цента на приют Марии Магдалины, хотя она не раз просилау него денег. Черт. Льют слезы, а сами рады смерти старика.

Эмерик положил голову на спинку сиденья:

— Почему она плачет?

Сол потрепал парня по шее, не сводя глаз с сестры и Джуси. Им, казалось, есть о чем поговорить. Джуси взял ее за обе руки.

Осторожней, Сил. Ты не знаешь, откуда он приехал. Не заразись от него дурной болезнью.

— Она плачет? Почему?

—Хорошо. Я скажу тебе. — Сол указал в окошко. — Видишь мужчину, с которым она разговаривает? Худощавого? Он очень плохой человек.

Эмерик подался вперед и вытаращил глаза:

— Правда?

— Правда. Его зовут Джуси. Знаешь, на какие деньги он живет? Это сводник. Главный сводник. Он сотни девушек превратил в блудниц. То есть в проституток. Понимаешь, Донни?

Эмерик не ответил. Сол надеялся, что пронимает психа своими словами.

— Да, Джуси человек очень плохой, отвратительный. Он заставляет бедных юных девушек спать с мужчинами, с противными стариками, потом отбирает у них все деньги. А им дает короткие платьица, туфли на высоком каблуке и наркотики.

— Наркотики?

Сол кивнул, опустив веки:

— Вот именно. Как, по-твоему, он заставляет несчастных девушек работать на себя? Делает их наркоманками, чтобы они не убежали. Им так нужен наркотик, что они не могут уйти. Без наркотика они умрут. А если они не станут служить ему, ничего не получат. Ужасно, правда? Он считает себя Богом, этот негодяй.

Донни прорычал:

— Бог один.

—Конечно. Только Джуси так не думает. Он сущий язычник. Я терпеть его не могу.

— Чем он доводит сестру Сил до слез?

— Вот послушай. Ты знаешь девочек у нас в доме? Там, где мы живем? Линду, Луизу, Кристл, Шевон, Кармен, Франсину и остальных. Джуси хочет превратить в проституток и их тоже. Вот почему сестра Сил плачет. Она просит его не делать этого, а он говорит, что сделает все равно. Заставит их принимать наркотики, и они будут готовы для него на что угодно. Он превратит их в блудниц, чтобы они зарабатывали ему деньги. И относились к нему, как к Богу.

Эмерик задрожал. И, выкатив глаза, уставился на Джуси.

— Нет, — прошептал он. — Нет.

В шепоте его звучала ярость.

— Честно говоря, Донни, я не знаю, что с ним делать. На Джуси работает много ребят. Они исполняют все, что он скажет. Он может послать несколько человек к нам домой, приказать им взломать дверь, схватить девочек и сделать им укол в руку. Через десять минут они превратятся в зомби, начнут кричать: «Джуси Бог, Джуси Бог».

— Нет!

—Послушай, Донни. Я вижу только один выход. — Сол полез в карман куртки и вытащил пистолет. — Джуси должен умереть. Я знаю, убивать нехорошо, противоречит десяти заповедям и все такое прочее, но в данном случае ничего другого не остается. Понимаешь? Я думаю, Донни, Богу угодно, чтобы ты это сделал. Это все равно что отнять одну жизнь ради спасения двухсот. Двух тысяч, если считать младенцев, брошенных этими девочками, несчастных мальчишек, которых они соблазнили и ввели в грех. Только подумай, от скольких пороков избавится мир, если Джуси не станет.

И сунул пистолет в руки Эмерику.

Эмерик бросил пистолет обратно, будто горячую картофелину.

— Не-е-е-ет!

Желудок Сола пронзила острая боль. Он взял руку Эмерика, вложил в нее пистолет и сомкнул его пальцы.

— Ничего, Донни. Это не принесет тебе вреда.

— Нехорошо! Очень нехорошо!

— Ты прав, Донни. Джуси поступает нехорошо, очень нехорошо. Убивать его неприятно, однако необходимо. Джуси очень порочен, нельзя, чтобы он делал свое дело и дальше. Ты должен убить его. — Сол показал пальцем в окошко на вытирающую слезы Сил. — Ей хотелось бы, чтобы ты это сделал. Если сделаешь, она будет гордиться тобой.

Сола мучили боли. Псих не поддается на уговоры. Черт!

— Она очень обрадуется, если ты спасешь девочек от этого человека. Она перестанет плакать, Донни. Непременно.

Эмерик принялся молча кивать, он смотрел во все глаза и кивал, смотрел и кивал. Пробормотал что-то под нос.

— Что ты говоришь, Донни?

— Я должен это сделать, — негромко ответил он. — Сестра Сил этого хочет. И я хочу, чтобы она больше не плакала.

— Отлично, отлично, Донни. Я рад, что ты так считаешь. — Сол крепко обнял его и похлопал по плечу. — Я горжусь тобой, Донни. Ты поступаешь праведно.

Слава Богу.

Эмерик вдруг нахмурился и воззрился на него.

— Нет Бога, кроме Бога. Бог только Он.

— Конечно. Ты совершенно прав, Донни. На сто процентов. Теперь посмотри как следует на этого человека. Запомни его, чтобы не спутать с другими. Ну, смотри же.

Эмерик кивнул и уставился в окошко. Пистолет он крепко сжимал в руке.

— Хорошо, теперь давай объясню, как это делается. Смотри.

Эмерик кивнул, пристально глядя на Джуси:

— Я должен это сделать. Ради девочек. Ради сестры Сил.

Сол тоже кивнул:

— Правильно, Донни. Совершенно правильно.

Потом издал глубокий вздох. Боль в желудке медленно проходила.

Глава 21

Гиббонс взглянул на часы. Без пяти десять. Он поставил машину напротив церкви Святого Антония, как и обещал. Где же, черт возьми, Тоцци?

Он окинул взглядом паперть. Возле открытой задней дверцы катафалка толклась группа мафиози под черными зонтиками. Должно быть, понесут гроб. Остальные уже вошли в церковь. Иммордино и его сестра-монахиня тоже. Чертов Тоцци. Это же его идея. Куда он запропастился?

Стук по стеклу у самого лица заставил Гиббонса отвернуться от церкви. Наконец-то. Но увидев, кто это, он впился пальцами в подушку сиденья. Черт.

Гиббонс немного опустил стекло.

— Что вы, черт возьми, делаете здесь?

Мадлен Каммингс строго глядела на него.

— Что вы,черт возьми, делаете здесь?

Она стояла на тротуаре, держа над головой пурпурный зонтик.

— Садитесь в машину, — сказал Гиббонс.

— Я спросила вас...

— Садитесь в машину!

Слава Богу, наконец-то послушалась. Негритянка с пурпурным зонтиком у церкви, где провожают в последний путь главаря мафии. Все равно что встать здесь с объявлением, написанным крупными буквами: «ВОТ Я».

Сев рядом с ним, она с силой захлопнула дверцу.

— Мне не нравится ваш тон, мистер.

Гиббонс поднял взгляд к потолку машины и прикусил верхнюю губу. Опять начинается воркотня. Он сыт ею по горло.

— Помолчите, Каммингс. Не нужно обострять отношения.

— Вы забыли, кто руководит расследованием?

— Как можно? — Он хмыкнул и потер затылок. — Кстати, я полагал, вы заняты поисками убийцы-психа. Что вы делаете здесь?

Каммингс вздернула подбородок и раздула ноздри. Таким образом интеллектуальная элита выражает свое негодование.

— Здесь я ищу вас, Гиббонс. Не найдя вас нигде, я поняла, что вы опять взялись за свое, и заглянула в маршрутный журнал. Это не район нашего расследования. Мне нужно, чтобы вы съездили...

— Для меня эторайон расследования. Теперь сделайте мне огромное одолжение — исчезните. Я примусь за свою работу, а вы отправляйтесь в контору и продолжайте заниматься тем, чем занимаетесь.

— Знаете, мне уже надоели ваши оскорбительные реплики о моей работе. Я заставлю вас понять, что...

— Тихо!

Гиббонс смотрел в боковое окошко. На другой стороне улицы остановилось такси. Из него выскочил Тоцци, поднял воротник и натянул на лоб шляпу. Когда такси отъехало, он глянул на машину Гиббонса, но не подошел, а направился к паперти. Должно быть, заметил Каммингс и понял, что, если заговорит с ней, она осложнит дело еще больше. Он прав.

— Что здесь делает Тоцци? Он в отпуске по состоянию здоровья.

Собираясь идти за ним, Каммингс открыла дверцу. Гиббонс потянулся и захлопнул ее.

— Сидите на месте.

Под взглядами мафиози, оставшихся у катафалка, Тоцци поднимался по ступеням.

— Пусть идет, — сказал Гиббонс. — Он знает, что делает.

— Я не позволюему. Расследованием руковожу я, а Тоцци вообще не должен работать. Моя обязанность...

— Хотите угодить под суд?

— Прощу прощения?

— Если посреди заупокойной службы вы войдете в церковь и устроите Тоцци скандал, против Бюро возбудят серьезное дело. Что касается свадеб и похорон, макаронники весьма щепетильны. Стоит вам помешать ходу службы, к концу рабочего дня нас побеспокоят их адвокаты. И как руководитель расследования в ответе будете вы,Каммингс.

— Не пытайтесь меня запугать.

— Ладно. Идите. — Гиббонс распахнул дверцу. — Делайте что угодно. С какой стати слушать меня? Что я могу знать? Я всего двадцать пять лет занимаюсь этой работой.

Каммингс прикрыла дверцу и свирепо посмотрела на него. Ноздри ее неистово раздувались. Гиббонс ждал ответного залпа, но тут внимание его привлекло еще одно такси, подъехавшее к церкви. Из него выскочила женщина в красно-коричневом пальто, прошмыгнула через группу стоящих у гроба и побежала по ступеням паперти. Прищурясь, Гиббонс разглядывал на ее спине подпрыгивающие золотистые кудри. Стэси.

Каммингс ткнула пальцем в окно:

— Это не...

— Да, она самая. Пойдемте. Мне это не нравится.

Гиббонс толкнул плечом дверцу и вышел под моросящий дождь. Обернувшись, увидел, что Каммингс раскрывает свой пурпурный зонтик.

— Оставьте эту штуку здесь, — скомандовал он.

— Почему? Идет дождь.

— Она красная. Оставьте.

Каммингс вновь раздула ноздри, но зонтик закрыла, бросила его на заднее сиденье и хлопнула дверцей.

Гиббонс оскалил зубы:

— Не нужно так хлопать.

У радиатора машины он взял свою спутницу под локоть и рысцой перебежал с ней через дорогу, подняв руку, чтобы идущие автомобили замедляли ход.

— Я могу идти сама, — заартачилась Каммингс, когда они остановились на осевой линии и колеса влажно зашуршали мимо них в оба направления.

Гиббонс не выпустил ее локтя:

— Слушайте меня внимательно. Если кто-нибудь станет не пускать нас внутрь, предоставьте разбираться с этим мне. Идите одна. Отыщите Стэси и выведите оттуда к чертовой матери. Только не позволяйте ей устраивать скандал. Нам только не хватало, чтобы она закатила его Тоцци посреди отпевания. Черт, представляю, какой разнос устроит нам Иверс.

— А если она не послушается?

— Заставьте. — Поток машин прервался, и они побежали дальше. — Только будьте сдержанны.

— Постараюсь.

Они быстро зашагали по тротуару. Гиббонс не сводил взгляда с церкви.

— Пистолет у вас при себе?

— Конечно.

— Не вынимайте его. Кто бы вас ни задел, хвататься за оружие в церкви недопустимо.

— Гиббонс, я не настолько глупа.

Он искоса взглянул на нее:

— Да. Вы мне уже говорили об этом и раньше.

Перед его глазами уже мелькали газетные заголовки. Когда они подошли к паперти, Гиббонс коснулся ее плеча, давая понять, чтобы дальше она шла одна. Уголком глаза он заметил, что один из оставшейся группы спешит преградить им путь. И замедлил шаг, чтобы оказаться между этими людьми и Каммингс.

— Эй, куда прете?

Гиббонс узнал этого типа. Джой д'Амико. Однажды он накрыл его в Джерси. Тот торговал крадеными шубами. Устроил демонстрационный зал в глубине склада, примерно в миле от стадиона «Гиганты».

Д'Амико указал пальцем на поднимающуюся по ступеням Каммингс:

— Эй ты, я тебе говорю, чернома...

Гиббонс схватил его за горло и крепко тряхнул.

— Чего повышаешь голос, Джой? Неужели у тебя нет уважения к покойному?

Ответить Джой не мог. Большой палец Гиббонса давил ему на гортань.

Люди Джуси выдвигали из катафалка гроб. Дождевые капли скатывались по металлической полированной крышке. Двое из них направились на помощь Джою.

— Не рыпайся, — сказал ему Гиббонс, толкнув к остальным.

Д'Амико неистово закашлялся.

— Фараон поганый, — просипел он.

Церковные двери были распахнуты. В промежутках между кашлем Джоя и шелестом проезжающих машин Гиббонс слышал органную музыку.

— Кажется, там вас ждут, — обратился он к носильщикам. — Никогда не заставляйте дона дожидаться. Даже мертвого.

Гиббонс попятился к ступеням, потом повернулся и поднялся одним махом. Но вошел не в распахнутые двойные двери, а в одностворчатую дубовую дверь справа.

В вестибюле было темно, прохладно. Старые католические церкви всегда напоминали ему средневековые камеры пыток с приклепанными металлическими листами на дверях, с высокими сводчатыми потолками, с тусклым освещением. Какой-то человек в черном костюме смотрел из открытых дверей на улицу. По тому, как он сложил руки, Гиббонс догадался, что это служащий похоронного бюро. Тут же стояла пустая тележка, приготовленная для гроба Мистретты. Гиббонс осмотрелся, ища Каммингс. В вестибюле ее не было.

Восемь человек с гробом на плечах начали подниматься по ступеням. Гиббонс подошел к дверям — впереди сиял огнями алтарь, Иисус высоко вознесся на большом деревянном кресте. Гиббонс проскользнул внутрь церкви и встал за последней скамьей.

Церковь была переполнена. Гиббонс окинул взглядом собравшихся, но видны были только затылки. Он пошел к боковому проходу, откуда удобнее было смотреть, и на другой стороне заметил большую голову, возвышающуюся над толпой. Пройдя вперед, взглянул на профиль и убедился, что это на самом деле Сол Иммордино. Подле него, у центрального прохода, сидела сестра-монахиня. С другой стороны рядом с Солом восседал Тоцци. Гиббонс вытянул шею и разглядел у его плеча ореол светлых волос. Черт. И Стэси здесь.

Когда люди на ближайших скамьях стали обращать на него внимание, Гиббонс ретировался вглубь, размышляя, имеет ли смысл что-то предпринимать. Тоцци сидит рядом с Иммордино, что-то шепча ему на ухо. В свою очередь Стэси тянется к уху Майка. Гиббонсу хотелось видеть ее лицо, взвинчена она или нет. Если не собирается закатить сцену, пусть остается. Конечно, если Стэси без конца тараторит, она помешает записи слов Иммордино, а это значит, что их приезд сюда бесполезен.

Гиббонс огляделся, ища Каммингс. Куда, черт возьми, она...

Зазвучал орган, все встали. К алтарю из боковой двери вышел священник в пурпурной атласной мантии поверх белого одеяния. Она была ярче, чем зонтик Каммингс. Когда он повернулся спиной к собравшимся и преклонил колени перед алтарем, Гиббонс увидел на его спине большой крест из черного атласа.

Потом закурился дымок. Священник держал на цепочке большое серебряное кадило с ладаном. Повернувшись лицом к пастве, он стал раскачивать его, звякая цепью при каждом взмахе. Трижды взмахнул на каждую сторону света. Дымок поднимался вверх мимо неяркой люстры к высокому потолку с изображением Бога-Отца, громадного старика с огненными глазами; белоснежная борода закрывала его живот, а на голову опускался белый голубь.

— Пссст!

Гиббонс оглянулся. Каммингс шла к нему по заднему ряду, торопливо махая рукой.

Двинувшись навстречу ей, Гиббонс нахмурился. Да перестань же ты махать.

Центральный проход Гиббонс пересек, будто минное поле. Глянув влево, увидел, что гроб стоит на тележке, готовый плыть в вечность.

— Что вы машете? Сейчас поднимется скандал.

Лицо Каммингс посерело. Она хотела было указать пальцем, но побоялась и указала подбородком. Священник медленно шел по проходу, размахивая кадилом, шел печалиться над покойным. Ногти женщины впились в руку агента.

— Это он! — прошептала Каммингс.

— Кто? О ком вы говорите?

— О священнике. Это Эмерик!

Гиббонс уставился на человека в пурпурной мантии, над которым вился дымок ладана: тощее, бледное лицо, полупрозрачные веки. Он вспомнил фотографию Эмерика в наручниках, мысленно стер бороду и посадил на усиленную диету.

У Гиббонса онемели пальцы.

Черт побери.

Глава 22

Тоцци закашлялся. От запаха ладана у него всегда першило в горле, даже в детстве, когда он был алтарным служкой. Сидящий справа Сол Иммордино притворялся невменяемым, однако искоса поглядывал на него. Сестра Сил, сидящая за братом, подалась вперед и недовольно смотрела на Тоцци через большие очки. Слева сидела Стэси и, хмурясь, ныла в ухо Тоцци:

— Пошли отсюда, Майк. Нам надо поговорить.

— Стэси, прошу тебя. Попозже.

— Это возмутительно, — прошипела сестра Сил. — Мистер Тоцци, может, заберете свою подружку и удалитесь отсюда? Я ни разу в жизни не видела подобной бесцеремонности в храме.

Тоцци старался игнорировать обеих женщин. Его интересовал только Сол. Он придвинулся к здоровяку и, улыбаясь на публику, зашептал ему:

— Сол, ну скажи мне, как ты это провернул? Я имею в виду убийство Мистретты. Как ухитрился?

— Оставьте в покое моего брата.

Сил не спускала глаз с агента ФБР.

Тоцци усмехнулся.

— Кончай, Сол. Мне ты можешь признаться. Ты ведь уже разговаривал со мной. Дело сделано. Ну и что дальше? Заключишь мир с Джуси? Или уберешь его? А?

— Оставьте в покое моего брата. Вы его пугаете.

— Ну да, конечно.

— Тоц-ци,уйдем отсюда.

— Стэси, помолчи, пожалуйста.

Он сурово глянул на нее, потому что терпеть не мог нытья, а, кроме того, ощущал под одеждой приклеенный пластырем магнитофон; катушки его медленно вращались, готовые записать то, что скажет Сол. Нужно заставить Сола сказать что-то вразумительное.

— Ну как, Сол, договорились?

Сил погрозила пальцем:

— Сколько раз повторять, мистер Тоцци? Мне все равно, где вы служите. У вас нет никакого права находиться здесь.

Возмущенный тон ее напомнил ему тот день, когда сестра-настоятельница унюхала, что от него пахнет церковным вином. Он учился в четвертом классе. Алтарные служки обычно попивали украдкой вино в ризнице, наполняя перед утренней мессой потирные чаши.

— Тоц-ци-и-и.

Стараясь не замечать Стэси, он склонился к Иммордино:

— Кончай, Сол. Как ты это устроил? Небось нанял кого-то. И, похоже, тебе поверили в долг, нам известно, что своих швейцарских вкладов ты не трогал. С другой стороны, человек вроде тебя должен хранить деньги в разных банках по всей стране. Сол, сколько у тебя маленьких сберегательных счетов? Не превышающих десяти тысяч, на которые никто не обращает особого внимания? Одним из них ты и расплатился с наемным убийцей?

Сол вздернул верхнюю губу в презрительной усмешке. Буркнул что-то под нос. Тоцци не смог разобрать ни слова. На пленке это прозвучит еще неразборчивей.

— Знаешь, Сол, чего я не могу понять? Зачем тебе втягивать сестру в свои грязные дела. Видимо, ты совсем о ней не думаешь, а ведь ее тоже могут привлечь к суду. Хотя бы за то, что укрывает тебя, становясь, таким образом, сообщницей. Погоди, вот я выхлопочу ордер на обыск в приюте Марии Магдалины. И, можешь держать пари, что-нибудь там обнаружу. Пусть даже не смогу ни в чем уличить тебя, но ее в чем-то да уличу. Это я тебе обещаю. А закона, запрещающего сажать монахинь, нет. Видишь, что я могу устроить?

Сол злобно глядел на него, однако не произносил ни слова.

Тоцци продолжал улыбаться:

— Думаешь, блефую? Я тебе устрою такую жизнь, что ты действительносойдешь с ума. Постараюсь довести до сведения Джуси, что мы с тобой кореши, что ты разбалтываешь мне все семейные секреты. Видишь, мы уже друзья. — Тоцци обнял Сола за плечи. — Пусть все видят, какие близкие.

Сол стряхнул руку Тоцци:

— Убирайся от меня.

Впервые он подал голос. Сидящие впереди обернулись и уставились на него. Эта фраза должна была хорошо лечь на пленку. Но что из того? Она ничего не доказывает.

— Тоц-ци-и-и.

—Отвяжитесь от моего брата.

Тоцци снова обхватил Сола, притянул к себе и улыбнулся ему в лицо.

Сол потянулся своей лапищей к его горлу, но Тоцци перехватил запястье Иммордино:

— Что такое? Снова хочешь убить меня? Ты пытался уже дважды, и оба раза неудачно. Я тебе не по зубам.

Сол отбил руку Тоцци. И горловым голосом произнес:

— Тебе просто повезло.

Пульс Тоцци зачастил. Он надеялся, что и эта фраза записана. Сол признался, по крайней мере косвенно. Из его ответа следовало, что он подослал и того, кто ранил Тоцци в ногу, и того, кто убил Джона. Фраза прозвучала отчетливо. Голос довольно хриплый. Но он записан,и может быть, этой записи окажется достаточно, чтобы судить его за убийство Паласки. Может быть... а может, и нет. Всего три хрипло произнесенных слова, их недостаточно для доказательства, что Сол вменяем. Даже если его удастся привлечь к суду за убийство Джона, адвокат, как всегда, сошлется на невменяемость. Радость Тоцци улетучилась. Сол очень умен. Он не станет говорить по-настоящему.Черт.

— Отвяжитесь от него! — гневно твердила Сил.

— Тоц-ци-и-и!

На толстых губах Сола заиграла чуть заметная самодовольная улыбка.

Глядя ему в глаза, Тоцци поднес ко рту кулак и кашлянул. Дымок ладана становился все гуще. Священник шел от алтаря по центральному проходу. Подойдя к их ряду, остановился и стал кадить на сидящих, лязгая цепью о серебряный корпус. Сил отклонилась от горячего, качающегося сосуда, Сол упер подбородок в грудь. Тоцци не мог понять, зачем священник это делает. Потом насторожился. Почему священник один? Где алтарные служки? На заупокойной службе их должно быть четверо. Это он помнил хорошо.

Цепь перестала лязгать. У Тоцци щипало глаза от дыма, и он протирал их. Внезапно вокруг послышались крики и взвизги. Сидящая позади женщина выдохнула: «О Господи». Стэси отчаянно стиснула его руку.

Протерев глаза, Тоцци наконец увидел, что произошло. Худощавый священник держал в руке пистолет, нацелившись на их ряд.

— Выйдите, пожалуйста, — произнес он. По лицу его струился пот. Глаза неудержимо мигали.

Сил возмутилась:

— Дональд, ты соображаешь, что делаешь?

— Сестра, пропустите их, пожалуйста.

— Дональд, это церковь. Немедленно сними облачение и убирайся отсюда с этим пистолетом.

Он сунул дуло ей в лицо:

— Сестра, я сказал — пропустите их. Пожалуйста.

Голос его дрожал. Рука тоже.

Сил торопливо перекрестилась и стала выходить между рядами. Тон ее изменился. Стал просящим:

— Дональд, будь добр, послушай меня.

Но он не слушал. Дуло пистолета перемещалось от Сола к Тоцци, к Стэси и обратно.

— Ты, ты и ты, — сказал он, указывая при этом на каждого. — Выходите и ступайте к алтарю. Вы должны покаяться. Вы все грешники.

Сол поднял руки, но не двигался с места.

Тоцци последовал его примеру:

— Можем мы задать хоть один вопрос... святой отец?

Стэси дрожала.

— Тоцци, чего он хочет?

Священник оставался непреклонным.

— Вы все грешили. Немедленно выходите, -крикнул он.

Сол еле слышно пробормотал:

— Успокойся, Донни. Успокойся.

Тоцци уставился на священника. Донни? Дональд Эмерик? Ах, черт.

— Я сказал — идите к алтарю. Живо!

—Спокойно, Донни. Спокойно.

Сол протиснулся мимо сидящих и вышел в центральный проход.

Эмерик навел пистолет на Тоцци и Стэси:

— Вы тоже. Быстрее!

—Хорошо, хорошо, идем.

Тоцци стал пробираться к проходу.

Стэси не шевелилась, и Эмерик пронзительно завопил:

— Иди, шлюха!

Ее лицо сморщилось.

— Пожалуйста, не надо. Пожалуйста.

— Ты грешила с ним. — Эмерик указал дулом на голову Тоцци. — Вы грешили вместе. Видно по вашему поведению.

Стэси принялась всхлипывать, все чаще и чаще.

— Нет. Нет. Это не так. Вы не понимаете...

— Иди к алтарю. Сколькораз повторять?

Тоцци стоял в проходе вместе с Иммордино. Велел негромко, спокойно:

— Делай, что он говорит, Стэси.

Бледная, как Эмерик, она неохотно двинулась к проходу, не зная, куда девать руки — то ли поднять, то ли держать перед собой.

Сил стояла в проходе на коленях. Она разволновалась и била себя кулаком в грудь:

— Матерь Божия, сделай что-нибудь. Кто-нибудь, сделайте хоть что-то. Это ведь храм.

Мужчины оттопыривали нижнюю губу и пожимали плечами. По другую сторону прохода человек в темных летних очках и скверном парике похлопал себя по куртке, показывая, что оружия у него нет.

— Не взыщи, Сил, — сказал он. — Это похороны.

Стэси вышла из ряда и встала рядом с Тоцци, поднятые руки ее дрожали.

Эмерик резко махнул пистолетом:

— К алтарю... Все трое. Идите. Встаньте на колени перед Искупителем.

Тоцци глянул на Сола. Тот с безжизненным взглядом поплелся к алтарю. Стэси судорожно всхлипывала.

— Делай, что он говорит, — пробормотал Тоцци. — Все будет хорошо.

И, поглядывая на пистолет в руке Эмерика, пошел за ней. Медленно миновав проход, они поднялись на две мраморные ступени, ведущие к алтарю. И встали на красном ковре лицом к распятию.

— На колени! Почему вынуждаете меня повторять?

Стэси рухнула на колени. Сол медленно опустился. Тоцци не шевельнулся.

— На колени!

Тоцци сделал глотательное движение. Горло пересохло. И продолжал стоять неподвижно.

— На колени, грешник! На колени! — завопил Эмерик. И ткнул его пистолетом в спину.

Тоцци медленно выдохнул, вспоминая, как в последний раз отнимал оружие на темной, сырой улице в Манхэттене, в тот вечер, когда познакомился со Стэси. Тогда она отвлекла его, и он сплоховал. Получил пулю и отпуск на полтора месяца. Сейчас сплоховать нельзя.

Эмерик снова ткнул его и угодил в магнитофон. Тоцци затаил дыхание, ожидая, что Эмерик почувствует твердый предмет под одеждой, но тот, видимо, ничего не заметил.

Тогда Тоцци крутанулся вправо, прижался плечом к плечу Эмерика и схватил руку, в которой тот держал оружие. Прижав большим пальцем его сустав, отвел пистолет в сторону. Дернув за руку вперед и вниз, Тоцци заставил Эмерика потерять равновесие, потом рванул его руку за голову. Эмерик стал валиться на спину. Тоцци переместился, уложил его на живот и вертикально заломил руку, перегибая кисть. Эмерик разжал пальцы. Тоцци схватил пистолет и сунул за пояс, потом, встав коленом на поясницу Эмерика, достал наручники и защелкнул на его запястьях.

— Вы грешники, — выл Эмерик, прижатый лицом в ковру. — Вы должны исповедаться.

Тоцци повернулся и глянул в центральный проход. В глубине его сиротливо стоял гроб Мистретты.

Эмерик терся лицом о ковер.

— Я знаю, вы грешили. Я видел эту женщину по телевизору. Она нехорошая. Так сказала сестра.

— Вы арестованы, — сказал Тоцци. Он обязан был объяснить Эмерику его права, хотя сомневался, что от этого может быть какой-то прок. — Вы можете не отвечать...

— Я знаю, Сол, что и ты грешен. Я видел, как ты убил этого старика. И его друга Джерри. Этот человек был другом сестры Сил. Она сама мне говорила. Сказала, что мистер Мистретта ей нравился. Я видел, как ты застрелил его. Видел кровь на полу.

Какая-то женщина в первом ряду пронзительно вскрикнула. Мужчины забормотали, заворчали. Нестройный шум несся по рядам, словно пожар в подлеске. Тоцци окинул взглядом толпу. Где же, черт возьми, Гиббонс? И потянулся к пистолету Эмерика за поясом.

— Оставь, Тоцци. Брось пистолет на пол.

В церкви воцарилась мертвая тишина. Сол стоял позади Стэси. Он завернул ей руку за спину и упер ствол маленького пистолета под челюсть.

Тоцци медленно поднялся.

— Успокойся, Сол.

— Брось пистолет, Тоцци, иначе я прикончу ее на месте.

Он дернул руку Стэси, та застонала.

Тоцци показал ему открытые ладони, потом медленно вытащил пистолет двумя пальцами из-за пояса и бросил за спину. Эхом разнесся стук металла о мрамор.

Послышался голос Джуси Вакарини:

— Уходи отсюда, Тоцци. Ступай. Предоставь это дело нам.

Майк оглянулся на Стэси:

— Без нее не уйду.

Лицо Стэси побелело, как мрамор алтаря. От страха она не могла шевельнуться. Тоцци страстно желал, чтобы она упала в обморок. Без сознания она стала бы никудышной заложницей. Но глаза ее были широко открыты, дышала она тяжело, часто. Пожалуй, в обморок не упадет, как этого ни хочется Тоцци.

Вновь раздался голос Джуси:

— Тоцци, я сказал — уходи. Это семейное дело.

Вакарини стоял в четвертом или пятом ряду, рядом с ним — несколько человек из его команды. По другую сторону прохода стоял сын Бартоло, держа руку за бортом пиджака.

Тоцци отвел от них взгляд. Где же, черт возьми, Гиббонс?

Потом обратился к Солу:

— Сол, отпусти ее. Только так я смогу вывести тебя отсюда живым.

Эмерик все еще лежал на животе и всхлипывал, уткнувшись в ковер:

— Слишком много прегрешений... слишком много.

— Пусти ее, Сол.

— Не пойдет, Тоцци. Ты выведешь нас отсюда вдвоем. Меня и ее. — Иммордино быстро оглядел церковь. Понял, что, если останется здесь, ему не жить. И закричал: — Если кто сунется ко мне, я сперва убью ее, потом начну стрелять в вас. В обойме тринадцать патронов, и, клянусь Богом, я их израсходую все. До единого.

Тоцци задыхался от волнения. Не хватало только перестрелки в церкви. Потом можно будет править заупокойную службу сразу по всем жертвам. Окинул взглядом боковые проходы. Где же Гиббонс?

— Приди в себя, Тоцци. — Сол указал подбородком на центральный проход. — Иди. Медленно. Мы выйдем отсюда.

— Сол, послушай...

— Иди! Мне нужно скрыться.

— Послушай. Сдайся мне сейчас, вернешься в Трентон и мы...

— К черту. Я туда не вернусь. В Трентон отправь Донни. Ему там нравится. А я в своем уме. Ну, иди. Пошевеливайся.

Сол глубже заломил Стэси руку. Девушка вскрикнула:

— Тоцци, пожалуйста. Сделай, что он требует.

Пистолет царапал ей кожу. По шее расползлись красные пятна.

Сердце Тоцци заколотилось. Медлить нельзя. Сол в отчаянном положении, полагаться на мафиози невозможно. Они могут поднять стрельбу в любую секунду. Погибнут многие, и Стэси первая. Нет. Он должен вывести ее. Если б между ним и Солом никого не было, шансы были бы чуть реальней.

Сол подтолкнул Стэси коленом.

— Иди, Тоцци.

— Ладно, ладно. Иду.

Тоцци поднял руки и направился к выходу, к дальнему концу прохода, где стоял гроб Мистретты. Возле гроба никого не было. Сойдя с алтаря, Тоцци оглянулся на Сола и Стэси, потом поднял взгляд к гипсовому Христу, истекающему кровью на распятии. Глубоко вздохнул.

Вразуми, что делать.

Глава 23

— Всем оставаться на местах!

Сол двинулся вперед, держа Стэси вплотную перед собой и упираясь пистолетом ей под челюсть. Глаза девушки были зажмурены, зубы стиснуты то ли от боли, то ли от страха, возможно, от того и от другого. Шла она на цыпочках, Иммордино держал ее почти на весу. Чуть ли не нес на руках.

Тоцци пятился по проходу футах в десяти от них. Озирался по сторонам, надеясь, что никто из мафиози не выхватит сдуру пистолет. Сол был готов на все — это ясно читалось по его лицу. Готов был разрядить в людей всю обойму. Тоцци было плевать, если он прихватит с собой на тот свет кого-нибудь из своих приятелей. Его беспокоила судьба Стэси. Он пробегал взглядом по рядам, но не мог заметить, держит ли кто-то пистолет наготове.

Сол тоже оглядывал церковь, однако глаза его неизменно возвращались к Тоцци:

— Без шуточек, приятель. Сохраняй спокойствие. Всем сохранять спокойствие. Тогда не возникнет никаких осложнений. Я скроюсь, а вы продолжайте заниматься похоронами. Идет?

— Сол, а как с ней?

Тоцци остановился.

— Шагай!

Стэси застонала.

— Шагай-шагай, Тоцци. Слышишь? Я не шучу.

Тоцци с поднятыми руками торопливо попятился, чтобы умиротворить Сола.

— Успокойся, Сол. Я иду. Я...

Он наткнулся на что-то спиной, и сердце его екнуло. Оглянулся через плечо. Гроб Мистретты. Тоцци отодвинул его в сторону, чтобы освободить дорогу. Гроб ударился о скамью. Стук раскатился по церкви, словно взрыв бомбы.

С колотящимся сердцем Тоцци обошел гроб. Что же делать? Солу конец — ему отсюда не выйти. Услышав, что сказал Эмерик, эти люди не оставят его в живых. Будь у Тоцци какая-то поддержка — хотя бы один Гиббонс, возможно, им удалось бы блокировать Сола и предотвратить стрельбу. Но он один, Сол пристально следит за ним, значит, не увидит в толпе того мафиозо, который начнет стрелять. Солу конец, это ясно. Но как быть со Стэси? Как спасти ее? Только Стэси. О том, чтобы арестовать Сола и отдать под суд, можно забыть. Можно забыть о необходимости дать показания, что Иммордино пребывает в здравом уме и пребывал всегда. Можно забыть...

Внезапно у Тоцци мелькнула мысль — здесь все знают, что Солу конец, кроме самого Сола. Сол верит, что у него еще есть шанс. Надеется уйти. У него есть надежда. А раз так, ему можно кое-что предложить.

— Послушай, Сол. Остановись на минутку.

— Кончай, Тоцци. Иди, иди.

— Нет, постой. У меня есть кое-что для тебя. Поверь, никакой хитрости. Под рубашкой у меня спрятана одна штучка. Хочу достать ее и отдать тебе.

— Брось свои фокусы, Тоцци. Я убью ее. Клянусь.

— Только сниму пиджак и положу здесь. Ладно?

Не дожидаясь ответа, он стал раздеваться.

— Тоцци, не дури. Ты будешь жалеть об этом до конца своих дней.

— Я расстегну рубашку. — Распустив галстук, Тоцци лихорадочно расстегивал пуговицы. — Видишь, что у меня?

Морщась от боли, он сорвал пластырь с провода на груди.

— Видишь?

Сняв рубашку, бросил ее на пол и повернулся боком, чтобы Сол увидел «Нагру» на пояснице.

— Видишь, Сол? Это магнитофон. Он включен на запись. Ты сейчас говоришь. Громко, ясно, естественно. Запись доказывает, что ты в своем уме.

— Ах ты, гад. Я...

— Предлагаю тебе сделку, Сол. — Тоцци сорвал с поясницы полоски пластыря и поднял магнитофон над головой. — Стэси за пленку. Это равный обмен. Девушку за магнитофонную пленку.

Голый до пояса, Тоцци задрожал в холодной, сырой церкви.

Уголком глаза он заметил статую святого Себастьяна в боковом приделе. Голый, в одной лишь набедренной повязке, святой весь был утыкан стрелами. Мученик. У Тоцци перехватило горло.

— Что скажешь, Сол? Я отдаю пленку, ты отпускаешь девушку.

Иммордино не отвечал. Он обдумывал предложение.

— Ну, Сол, так как же? Это единственная улика, доказывающая, что ты не сумасшедший. Единственная запись, где ты говоришь нормально. Без нее мы не сможем тебя посадить. Ты будешь неприкосновенен.

— Это чушь, Тоцци. Тыможешь дать обо мне показания. Думаешь, я дурак?

— Я не станудавать показания. Обещаю. Если ты не причинишь ей вреда.

— Врешь.

— Нет, честно. Отпусти ее, и я буду помалкивать. — Тоцци с усилием глотнул. — Клянусь Богом.

— Не кощунствуй, Тоцци. В церкви нельзя давать таких клятв, если не собираешься их выполнять.

— Выполню. Отпусти девушку, и я не стану давать показаний.

— Почему?

— Потому что я люблю ее. Хочу на ней жениться.

Сердце Тоцци бешено колотилось.

— Врешь.

— Нет. Ну, бери этот чертов магнитофон. Вот.

Он положил «Нагру» на гроб Мистретты и отступил, показывая Солу пустые ладони.

— Бери, Сол. Это твой билет на свободу. Бери магнитофон, отпускай девушку и уходи.

Сол сделал небольшой шаг вперед, подтолкнув Стэси. Лицо его напряглось, глаза горели.

— Если это хитрость, Тоцци, ты горько пожалеешь.

— Пожалуйста.

Голос Стэси звучал жалобно, негромко. Она стояла у другого конца гроба, меньше чем в десяти футах от Тоцци. Но Тоцци не мог разглядеть ее лица. Голова ее была запрокинута к плечу Сола, и ее удерживал ствол пистолета.

— Ну, Сол. Пожалуйста. Я прошу тебя. Бери магнитофон и отпусти ее.

— Угу. Хочешь разжалобить меня, Тоцци. Ты врешь. Ты не любишь ее.

— Люблю, Сол, поверь мне.

— Ну да, как же. Тебе на нее плевать. Ты просто хочешь...

— Сальваторе!

Пронзительный вопль раскатился по церкви. Сол резко обернулся, повернув и Стэси. Глаза Тоцци широко раскрылись. У него все оборвалось внутри, он не сомневался, что теперь Сол убьет девушку. Потом он увидел, кто издал вопль — сестра Сил стояла в проходе, гневно насупясь.

— Сальваторе, встань на колени и проси у Бога прощения за свою ложь.

— Уйди, Сил. Предупреждаю.

Сол, похоже, пришел в неистовство. Тоцци двинулся к нему под прикрытием гроба.

— Назад, Тоцци!

Он вдавил ствол пистолета в шею Стэси. По лицу его струился пот, рука дрожала.

— Посмотри на меня, Сальваторе. Посмотри. Ты лгал мне. Лгал многие годы. Ты клялся, что ни в чем не виновен, что никогда не крал, не убивал, не мошенничал, что люди на тебя наговаривают, обвиняют в собственных грехах, чтобы ты понес за них наказание. Но ведь это неправда. Ты такой, как о тебе пишут в газетах. Даже хуже, потому что ты лгал. Притом родной сестре. Говорил, у тебя нет денег, хотя видел, как нуждаются в них мои девочки и их младенцы. Лгал постоянно после всего, что я сделала для тебя. — Из-под оправы ее очков покатились слезы. — Ты убил мистера Мистретту, разве не так? Убил Фрэнка Бартоло. И Джерри. И мистера Тейта. Разве нет? Обманывал Дональда. И...

— Замолчи, Сил!— Иммордино направил пистолет в лицо сестре. — Замолчи! Замолчи!

У Тоцци появилась надежда. Пистолет наведен не на Стэси! Сол в восьми футах от него по другую сторону гроба. Медлить нельзя!

Но едва он сделал бросок к вытянутой руке Сола, крышка гроба внезапно слетела, сильно испугав его. Магнитофон просвистел мимо люстры и упал в толпу.

— Замри, Иммордино. ФБР.

В гробу сидел Гиббонс на ложе из атласа цвета слоновой кости, держа обеими руками свой надежный экскалибур, нацеленный на голову Сола.

Монахиня пронзительно вскрикнула и, зажав рукой рот, попятилась. На крики и вопли отозвались органные трубы. Сол мелко дрожал. Казалось, он увидел привидение. Тоцци держался за грудь. Он понимал, что испытывает Иммордино. Черт бы побрал этого Гиббонса.

Гиббонс не сводил взгляда с Сола.

— Тоцци, отбери у него пистолет. Иммордино, без фокусов. Одно движение, и я уложу тебя на месте.

Казалось, даже тишина боится Гиббонса.

Тоцци осторожно подошел к Солу и взялся за пистолет, но Сол не выпускал оружия. Он смотрел на Гиббонса, неподвижный, онемевший, но яростный, грудь его тяжело вздымалась.

Тоцци негромко заговорил:

— Отдай, Сол. Ну-ну, отдай.

Он стал выворачивать пистолет, и Сол наконец разжал пальцы. Тоцци быстро осмотрел оружие, потом приставил дуло к шее Сола:

— Теперь отпусти ее.

Сол не отреагировал. Он по-прежнему держал руку Стэси заломленной за спину.

Тоцци сунул ствол ему в ухо. Сол скривился.

— Отпусти, я сказал.

Сол отпустил, и Стэси, пошатываясь, рухнула на скамью.

Тоцци взглянул на нее: голова опущена к самым коленям. С ней будет морока.

Гиббонс вылез из гроба и достал наручники. Сол, не сопротивляясь, дал надеть их на себя. Снова стал прикидываться сумасшедшим. Сукин сын.

— Ну, Иммордино, двинулись.

И Гиббонс повел Сола к выходу.

Тогда только Тоцци увидел по другую сторону гроба Мадлен Каммингс. Она держала его пиджак и рубашку. Стэси на скамье всхлипывала, уткнувшись лицом в ладони. Он подумал о том, что будет дальше.

— Возьмите, — сказала Каммингс, протягивая ему одежду. — И займитесь Эмериком. Я побуду со Стэси.

Но когда Тоцци стал надевать рубашку, церковь огласил громкий стук и испуганный крик. Он быстро обернулся и вскинул обеими руками пистолет.

На пороге вестибюля лежало тело, преграждая путь Солу и Гиббонсу. Тоцци узнал безжизненное лицо мертвого коренастого человека в черном костюме. Мистретта. В восковых пальцах у него были четки.

Сол уставился на труп. Бледное лицо его покрылось холодным потом.

Сестра Сил, стоявшая спиной к скамье, пошатнулась и упала навзничь, со стуком ударяясь о деревянное сиденье.

Гиббонс повернулся и злобно сверкнул глазами на Тоцци:

— Я велел этому сукину сыну стоять там, где поставил его. Вы, чертовы макаронники, совершенно неспособны никого слушать.

Тоцци уставился на него:

— Господи, Гиб. Это же церковь. Здесь похороны. И он — покойник.

Гиббонс пожал плечами:

— Надо же было его куда-то деть.

Мафиози двинулись к выходу посмотреть, что происходит. Сол что-то негромко сказал Гиббонсу и переступил через труп Мистретты.

Гиббонс оглянулся на Тоцци. Улыбнулся, оскалив зубы:

— До встречи, Тоц. Солу не терпится уйти.

Глава 24

— Давай-давай, Тоц, пей. Это твой день рождения.

Гиббонс ехидно улыбнулся, поднося ко рту бутылку пива.

Тоцци кивнул, отхлебнул из своей бутылки, чтобы доставить напарнику удовольствие, и украдкой бросил взгляд на стенные часы бара «Гилхули». Почти половина десятого. Они прождали полтора часа, только что разрезали торт, но Стэси так и не появилась. Лишь из-за нее он согласился на эту нелепую вечеринку по случаю дня рождения. Лоррейн и Мадлен Каммингс сидели рядышком в другом конце кабины, очень довольные собой. Вечеринку организовали они.

Тоцци глянул на стоящую перед ним картонную тарелку с ломтиком праздничного торта. После того как два дня назад в церкви они арестовали Сола Иммордино, у него не было возможности поговорить со Стэси — она не звонила и не подходила к телефону. Ему надо было объяснить ей, что случилось в то утро, почему он был вынужден удрать от нее, почему не состоялось главное в их жизни. Он так хотел ее тогда, хочет и сейчас, но вряд ли она поняла, до чего неотложной была ситуация с Иммордино.

Лоррейн, приподняв бровь, уставилась на его тарелку:

— Майкл, ты даже не притронулся к торту. Я думала, шоколадные тебе нравятся больше других.

— Собственно говоря, это не шоколад. — Каммингс отрезала себе второй ломтик. — Это плоды рожкового дерева, подслащенные грушевым и виноградным соком.

Гиббонс, гримасничая, отодвинул свою тарелку:

— То-то мне показалось, у него странный вкус.

Каммингс, как всегда, пропустила его слова мимо ушей.

— Тоцци, мы с Лоррейн очень старались. Хотя бы отведайте.

Тоцци повернулся к входной двери. Ему показалось, что это Стэси, но вошла другая блондинка с похожей прической.

— Господи, — сказала Каммингс, слизывая глазурь с пальцев. — Значит, вот что случается, когда исполняется сорок? Тоцци, развеселитесь. Вы как в воду опущенный. Если через три года меня ждет то же самое, я застрелюсь.

— Помощь не требуется? — засмеялся Гиббонс, держа бутылку у рта.

Каммингс приторно улыбнулась.

— Торта я отведаю, — пообещал Тоцци. — Просто мне сейчас не хочется есть.

Отхлебнув пива, он опять взглянул на часы.

— Может, отправить ломтик Солу Иммордино, — предложила Лоррейн. — Сейчас он, видимо, будет рад его получить.

Гиббонс саркастически хохотнул.

— Только не забудь спрятать в торте напильник. Сол расцелует тебя, когда выйдет на волю. Есливыйдет. — Приложился к бутылке. — Слушайте, а может, сходим проведаем его? Зададим еще несколько вопросов. Он ведь на этой улице, в Центральной тюрьме. Что скажешь, Тоц?

Тоцци представилась темная улица снаружи. И улочка кварталом южнее, где он получил пулю в ногу. И лежал, видя под уличным фонарем туманный силуэт Стэси и слыша ее крик.

Каммингс снова поднесла вилку с тортом ко рту:

— По-моему, Иммордино не заслуживает нашего торта. Если судья не хочет освобождать Сола под залог, с какой стати нам угощать его таким изысканным десертом?

Гиббонс фыркнул:

— Небось предпочли бы поехать в Трентон, угостить этого психа, Эмерика.

Каммингс широко раскрыла глаза:

— Ни в коем случае. У бедняги хватает проблем. Ни к чему добавлять к его горестям сахарный шок. — Она посмотрела на Лоррейн. — Эмерик явно был сверхактивным ребенком. От сладостей он, должно быть, бесился. В то время еще не знали, как воздействует сахар на сверхактивных детей.

Гиббонс прищурился:

— Вы, кажется, говорили, что не добавляли в торт сахара.

Лоррейн и Каммингс смутились.

— Только в глазурь, — призналась Лоррейн.

Тоцци не слушал их. Он смотрел на разбросанные по столу свечи, фитили их обгорели и почернели, нижние концы были в глазури. Сорок свечей. Ни к чему было ставить полное число. Хватило бы и двух. Он глянул в сторону стойки. Только что вошла еще одна длинноволосая блондинка, но не Стэси. Он взял одну из полурастаявших свечей и принялся мять в пальцах.

— А, с другой стороны, может, и стоит отнести Иммордино кусочек торта, — размышлял вслух Гиббонс. — Возможно, это будет последний в его жизни. Говорят, Джуси Вакарини сделал новый заказ на его убийство. Этого стоило ожидать. Жить Солу осталось недолго. Может, там, где он сейчас, до него не доберутся, но после приговора, когда его переведут в федеральную тюрьму, с ним живо разделаются.

Лоррейн недоверчиво посмотрела на него:

— Ты имеешь в виду, кто-то из заключенных? Разве такое бывает?

Гиббонс отхлебнул пива и кивнул:

— Сплошь и рядом.

Тоцци отломил от свечи затвердевший потек воска.

— Да, только Сола могут не приговорить. Когда магнитофон улетел в толпу, его, видимо, кто-то припрятал. Сол опять притворяется психом, а его адвокат с пеной у рта утверждает, что Иммордино невменяем. У нас нет никаких улик, доказывающих обратное, и мы, по сути дела, оказались там, откуда начали.

Гиббонс стукнул по столу донышком бутылки.

— Что за чушь? А твои показания? Ты слышал, что он разговаривал как нормальный человек. Слышали Стэси и Каммингс. Тыотправишь его за решетку, Тоц.

— Я не уверен, что без пленки моих показаний будет достаточно. Вспомни, суд трижды признавал Сола невменяемым, следовательно, прецедент уже есть. Адвокат будет доказывать, что его поведение в церкви объясняется сумасшествием.

— Да, а сестра Сил? — вмешалась в разговор Каммингс. — При ее отношении к брату она вполне может выступить против него в суде, особенно если прокурор согласится снять с нее обвинение в благодарность за содействие.

Гиббонс покачал головой:

— В чем ее можно обвинить? В пособничестве? Покажите мне таких присяжных, которые предъявят обвинение монахине. А раз нет обвинения, нет смысла и заключать сделку. К тому же Сил верит в милосердие и прощение. Как бы ни обошелся с ней брат, она не отправит его в тюрьму.

Каммингс поправила очки и снова запустила вилку в торт:

— Поговорю с ней. Она хочет, чтобы я провела беседу с ее девчонками в приюте. Думаю, она доверяет мне. И постараюсь ее убедить.

Гиббонс поглядел на нее:

— Да, конечно. И Тед Банди был просто сбившимся с пути мальчишкой.

— Гиббонс! — нахмурилась Лоррейн.

Каммингс, продолжая жевать, пожала плечами:

— Ничего, Лоррейн. Я привыкла к его бессмысленным насмешкам. Они меня больше не задевают.

Гиббонс расхохотался:

— Поздравляю. Хотите, вручу вам какой-нибудь знак отличия?

Каммингс отложила вилку.

— Гиббонс, вы будете скучать по мне, когда я уеду в Квантико.

— Когда же это произойдет, доктор?

— На следующей неделе. Я не говорила вам? Меня отзывают на замену кому-то.

Гиббонс наклонился к ней:

— А что, если я посажу вас в поезд сегодня вечером и тут же начну скучать?

Каммингс вновь приторно улыбнулась.

— Эй, Тоцци!

Все повернулись к стойке. Рой, мускулистый бармен, махал рукой, подзывая именинника.

Перед тем как выйти из кабины, Тоцци оглядел зал, но Стэси не заметил.

— Извините, я на минутку.

Подошел к стойке. Шутку со Стэси в тот первый вечер устроил Рой. Он знает ее. Может, она ему позвонила.

— В чем дело, приятель?

Бармен перегнулся через стойку и, понизив голос, сказал:

— Тебя кое-кто хочет видеть. Наедине.

— Что?

Тоцци с подозрением глянул на Гиббонса в кабине. Что эти двое приготовили ему на сей раз? Исполнительницу танца живота в задней комнате? Или стриптиз? Ему не до них. Он хочет видеть Стэси.

— Хватит сюрпризов ко дню рождения, а, Рой?

И направился обратно к кабине.

— Нет, погоди, Тоц. Это совсем не то, что ты думаешь. Приехала Стэси. Хочет поговорить с тобой наедине. Кроме шуток. — Рой указал взглядом на дверь рядом с музыкальным автоматом. — Она в кладовой. Попросила, чтобы я впустил ее с черного хода.

Тоцци уставился на дверь. За столиками между дверью и стойкой люди ели и пили, но он их не видел. У него заболело под ложечкой. Почему Стэси не вошла через парадную дверь? Почему прячется как шпионка?

— Иди, — сказал Рой. — Кладовая не заперта.

Тоцци кивнул и пошел. Интересно, что Стэси думает о нем. Он понимал, что она злится, но считал, что может все исправить. Объяснить, почему вел себя с ней так странно. В день похорон у него не было выбора, он был обязанехать. А раньше... теперь можно сказать и о той небольшой проблеме. Стэси поймет.

Подойдя к двери, Тоцци остановился. Розовые и голубые огни музыкального автомата осветили его руку на дверной скобе. Автомат проигрывал песню Мадонны, названия ее Тоцци не знал. На видеопленке певица с короткими, совершенно белыми волосами исполняла ее, одетая лишь в собачий ошейник и прозрачный лифчик, вызывая желание у всех мужчин. Тоцци подумал, что его проблема отошла в прошлое.

Он открыл дверь. Стэси стояла у ящиков с пивом. В кладовой под потолком горела одна тусклая лампочка. Волосы девушки не искрились в этом свете. Глаза блестели, но тоже не искрились. Одета она была в черные джинсы, коричневую джинсовую куртку и белую ковбойскую рубашку.

— Привет. Как дела?

— Закрой дверь, — сказала Стэси.

— Я оставил тебе на автоответчике запись...

— Знаю.

Она пристально поглядела ему в глаза.

Выражение ее лица было напряженным, но он не догадывался, сердита ли она, обижена или дело в чем-то другом.

— Стэси, я...

— Нет. Помолчи. — Она покачала головой. — Дай сказать мне. Я знаю, что должна сказать.

Ему не понравилось это вступление.

— Тоцци, ты спас мне жизнь, и я должна быть благодарна тебе... Да, я благодарна. За спасение жизни. Однако, что я чувствую — это особый разговор.

Стэси опустила глаза. Тоцци замер. Сейчас она перейдет ксути.

— Я чувствую себя последней дурой, Тоцци. Безмозглой. Я очень тянулась к тебе в то утро в твоей квартире, когда ты одевался. Я очень хотела тебя. И когда ты сказал, что должен ехать на похороны, решила, что ты хочешь от меня отделаться. И нарочно выдумываешь. — Она ненадолго умолкла. — Я не понимала, что ты исполняешь свой долг — или как еще это назвать. Потому и поехала за тобой. Думала, ты все наврал. Видимо, я вела себя очень эгоистично.

— Нет, Стэси: Я не собирался отделываться. Я тоже хотел тебя, но...

— Дай мне досказать.

Тоцци кивнул:

— Хорошо.

— В церкви, когда ты сказал Солу Иммордино, что любишь меня и хочешь на мне жениться, я в это поверила. То есть понимала, что ты его дурачишь, но хотелав это верить. Потом почувствовала себя последней дурой, и это не давало мне покоя. Почему мне так хотелось поверить, хотя я знала,что это ложь?

— Стэси...

— Подожди. Дай закончить. — Она вытерла глаза и шмыгнула носом. — Последние два дня я только и думала, как бы мне жилось замужем за тобой. Пустые мысли.

Стэси вздохнула и попыталась рассмеяться.

— Теперь я даже довольна, что мы не спали вместе. У нас ничего бы не сладилось.

— То есть? Что ты хочешь сказать?

— Ты слишком мужественный для меня, Тоцци. Не знаю почему, но рядом с тобой всегда начинает казаться, что я маленькая девочка, а ты большой дядя и должен защищать меня.

Замечательно. Тоцци уставился на лампочку.

— Ты слишком уж мужчина, Тоцци. И в постели, наверно, сущий тиран.

Если бы ты только знала.

Стэси глубоко вздохнула.

— Пожалуй, в глубине души я всегда знала, что у нас ничего не сладится. То есть ты слишком уж правильный человек, агент ФБР и все такое прочее. Потом меня несколько смущает разница в возрасте. Видишь ли, после того как ты получил рану, я стала грезить о тебе. В определенном смысле ты очень романтичный персонаж. Пистолет, ловля преступников, работа в чужом обличье и так далее. Таких людей, как ты, встречаешь не каждый день. — Она выдавила улыбку и пожала плечами. — Но это, по крайней мере, для меня, романтика, а не реальность. Твоя жизнь, Тоцци, напоминает аттракцион «Русские горы», и я не хочу, чтобы меня катали. Я хочу сама выбирать маршрут.

Тоцци опустил взгляд, потом кивнул:

— Да... понятно.

Вздохнув, он примирился с тем, что остается в одиночестве — снова.

Они стояли под тусклой лампочкой, и оба не знали, о чем еще говорить. Стэси, в сущности, сказала все.

Тоцци указал большим пальцем на дверь.

— Стэси, мы все ждали тебя. Торта осталось еще много. Хочешь...

— Нет. Сейчас я не смогу сидеть в компании. Извинись за меня.

Тоцци кивнул:

— Ладно.

Стэси робко шагнула вперед, потом крепко обняла Тоцци и прижалась щекой к его плечу. Длинные бронзовые кудри покрыли его руку, словно одеяло.

— Я позвоню тебе, Тоцци. Не в ближайшие дни. Но когда-нибудь позвоню. — Она оторвалась от него, посмотрела ему в глаза и вымученно улыбнулась. — Мы остаемся друзьями, правда?

— Да... конечно.

Он глянул на лампочку и сморгнул слезу.

Стэси отошла от него и, пятясь, направилась к противоположной двери. Когда открыла ее, в тихий полумрак кладовой ворвались шум, лязг, яркий свет и пахучие пары кухни.

— Еще увидимся, Тоцци.

— Да... Увидимся.

Стэси вышла в кухню и прикрыла за собой дверь. Снова полумрак и тишина. Тоцци стоял один в заполненной ящиками кладовой и ощущал на своем плече запах Стэси.

Черт.

Когда он вышел, Гиббонс в одиночестве сидел у стойки и жадно смотрел по телевизору бейсбольный матч. Тоцци подошел и сел рядом.

— Я только что разговаривал с...

— Знаю, — перебил Гиббонс. — Рой сказал мне. У тебя что, нет денег на мотель?

Тоцци промолчал. Он был не расположен к остроумным ответам.

Гиббонс обернулся и мотнул головой в сторону кабины.

— Лоррейн и ее приятельница опять завели разговор о колледже. Я уж больше не мог слушать.

— Да?

— По случаю дня рождения хочу угостить тебя выпивкой. Чем-нибудь особенным. — Берт жестом подозвал Роя. — Слушай, есть у тебя эти сорта отличного шотландского виски? Те, что начинаются с «глен»?

— Есть «Гленфиддич» и «Гленливет».

— Давай того, что получше, обоим. Чистого.

— Даю.

Рой быстро поставил на стойку два стакана, выхватил бутылку из рядов возле зеркала и налил виски. Обычно Тоцци предпочитал пить со льдом, но сейчас чистое казалось наилучшим лекарством.

Гиббонс поднял стакан и посмотрел на своего напарника.

— Тоцци, я не люблю затрепанных тостов. Пожеланий долгой жизни, счастья и прочей чуши. На мой взгляд, это неосуществимые мечты и тщетные надежды. Давай выпьем просто за нас, Тоц, без всяких пожеланий. За нас и за всех мужчин на свете, которые каждое утро надевают брюки и делают то, что нужно. К черту беспокойство о том, что готовит нам будущее, к черту беспокойство о старости. Гони от себя эти мысли. Секрет жизни прост. Нужно не останавливаться, Тоц. Держись за руль, смотри на дорогу и продолжай путь.

Гиб коснулся своим стаканом его стакана.

Тоцци кивнул и отпил глоток. Виски прошло легко, по телу разлилась теплота. Он поднял стакан к свету и посмотрел на янтарный напиток.

— Гиб, скажи мне вот что. Как ты думаешь, могли бы у нас со Стэси сложиться серьезные отношения? Постоянные?

— Я что-то не пойму тебя.

Тоцци кивнул на дверь кладовой:

— Она сейчас дала мне отставку.

— А... Жаль.

— Я вот думаю, может ли у мужчины сложиться прочная жизнь с женщиной вдвое моложе его. Думаю, я был бы не первым на свете, кто делает такую попытку.

Обдумывая ответ. Гиббонс медленно отхлебнул глоток виски.

— Нет. Не первым и не последним.

— Значит, ты всерьез считаешь, что у нас могло бы сладиться?

— Тоц, я болел за тебя. Это вот им, — он обернулся к кабине, — ваши отношения казались чем-то ужасным. И не потому, что Стэси вдвое моложе. Просто они сомневались в твоей порядочности.

Тоцци кивнул и глянул на экран телевизора. Какой-то парень принимал душ, улыбаясь так, словно только что выиграл в лотерею. Рекламная дребедень.

— Ну что ж, расстраиваться из-за случившегося не стоит. Стэси хочет, чтобы мы оставались друзьями, так что, может, еще не все потеряно. Хотя надежды у меня мало.

Он отпил еще глоток, не отводя глаз от экрана.

— Стэси Вьера. Она хорошая. Я уверен, что при других обстоятельствах у нас бы все было иначе. Но все же... — Он опустил взгляд на стакан. — Мне кажется, лицо ее останется у меня в памяти очень надолго.

— Лицо? Именно эта ее часть тебе и запомнилась?

— Заткнись, старый циник, — буркнул Тоцци.

Рекламный ролик сменился другим, послышались знакомые глухие удары по барабану. Тоцци и Гиббонс одновременно подняли глаза. Камера крупным планом демонстрировала спортзал, потом появилась Стэси в красных колготках, она поднимала свою штангу, соблазнительно улыбаясь и подрагивая грудками.

Тоцци потряс головой. Он не хотел этого видеть.

Рой бросился к телевизору и потянулся, чтобы переключить на другой канал. Тоцци остановил его:

— Ничего, Рой. Оставь.

Бармен пожал плечами и вернулся за стойку.

Тоцци досмотрел ролик до конца, глядя в лицо Стэси и раздумывая... просто раздумывая.

«Приглашаем — приходи и НАКАЧИВАЙСЯ!»

Ролик закончился. На экране появилось поле стадиона «Ши», там убирали мусор, набросанный болельщиками.

Гиббонс что-то напевал себе под нос. Тоцци не сразу узнал в этой мелодии «Мой путь».

Он уставился на напарника. За все годы совместной работы Тоцци ни разу не слышал, чтобы Гиббонс пел, напевал или насвистывал. Еще больше удивил его выбор песни.

— Ты же говорил, что терпеть не можешь Синатру.

— Да не могу. Это версия Элвиса.

И продолжал тихо мурлыкать.

Тоцци припомнились слова песни, в которой человек вспоминает прежнюю жизнь и былые огорчения.

— Это не смешно, Гиб. Нисколько.

Гиббонс утих. Прищурился, покачал головой и хлопнул Тоцци по плечу.

— Поздравляю со вступлением в средний возраст, приятель. — Допил виски и стукнул донышком пустого стакана о стойку. — Теперь ты угости меня.

Тоцци кивнул, полез в карман и выложил двадцатку. Гиббонс вытирал глаза, плечи его тряслись от скрипучего смеха.

Тоцци хотел было убрать деньги и сказать Гиббонсу, пусть покупает себе выпивку сам, но тут его внимание привлекло отражение в зеркале за стойкой. Блондинка с прямыми волосами, постарше Стэси, более зрелая...

— Опять засвербило в штанах?

Тоцци злобно глянул в зеркало на отражение напарника.

— Не твое дело.

Гиббонс покачал головой и обнажил в усмешке зубы.

— Вот так, Тоцци. Ты никогда не повзрослеешь.

Тоцци допил виски, потом помахал Рою и указал на пустые стаканы.

— Надеюсь, ты прав. Кому охота уподобляться тебе?

— Иди к черту.

Тоцци покосился на напарника, потом поднял взгляд к бейсбольному матчу на экране телевизора. И тоже показал в усмешке безупречные зубы.

Энтони Бруно Подпорченное яблоко

Сэнсэю Судзи Маруяма и всем ученикам Школы айкидо кокикай интернэшнл

Глава 1

Среда, 23 ноября, 1.49 ночи

Гэри Петерсен провел пальцами по ребристой поверхности рулевого колеса, не отводя взгляда от лежавшего на полу перед пассажирским сиденьем сине-желтого детского ранца из дешевого материала. Вряд ли его хватит на весь учебный год. Во всяком случае, не его детям. Снаружи на ранце была дурацкая картинка с изображением Повара-монстра. Внутри лежало сто тридцать тысяч наличными. Касаясь руля, большой палец производил звук, напоминающий тихие удары тамтама.

Петерсен снова и снова повторял это движение, нарушая этим царящую вокруг тишину. Пожалуй, жена права, думал он.

У меня что-то не в порядке с головой.

Он снова взглянул на часы, хотя знал, что с тех пор, как он смотрел на них в последний раз, прошло всего несколько минут. Нужно же чем-то заполнить ожидание. Снаружи стоянка не была освещена. В предрассветные часы мимо станции обслуживания Винс-Ломбарди на шоссе, ведущем в Нью-Джерси, проезжало немного машин, особенно с той стороны, где парковались трейлеры. Восемнадцатиколесные грузовики, внутри которых спали их водители, стояли в два ряда вплотную друг к другу. У большинства из них были включены ходовые огни, чтобы кто-нибудь не наткнулся на них в темноте, — должно быть, этого требуют инструкции по страховке, подумал Петерсен. Да, здесь с ними вряд ли что-нибудь случится — на самой стоянке света вполне достаточно. Кроме того места у самого ее края, где росли рогозы в семь футов высотой и где он припарковал свою машину.

Петерсен поднял взгляд на проплывающие на фоне неба огни фар в том месте, где шоссе поднималось в гору. Они напоминали НЛО. В зеркало заднего обзора были видны очертания Манхэттена на другом берегу Гудзона. На верху Эмпайр-Стейт-Билдинг светились оранжевые и желтые огоньки, украсившие здание ко Дню благодарения. Петерсен снова взглянул на часы. Практически уже наступила среда. День благодарения будет завтра. В этом году они с женой собирались отметить его в доме ее родителей в Коннектикуте. Черт, он так надеялся на это, но когда работаешь под прикрытием, может случиться что угодно. Какой-нибудь мафиози позвонит утром в День благодарения и скажет, что ему надо встретиться с тобой прямо сейчас. И тут уж ничего не сделаешь. Никаких отговорок — должен идти.

Следовало бы включить в легенду больную мать или что-нибудь в этом роде, чтобы при необходимости можно было выкроить хоть какое-то время для себя, подумал он. При работе с Тони Беллзом это бы здорово пригодилось. Беллз — форменный сумасшедший. Звонит посреди ночи — встречаемся там-то через двадцать минут или через полчаса. Ни разу не назначил встречу днем. Настоящий вампир. С него станется позвонить прямо в День благодарения и назначить встречу ночью. Дерьмо. Петерсен не мог поступить так с женой. Достаточно и того, что ей придется одной везти детей к родителям, а затем еще и выслушивать весь этот бред ее отца, как в один прекрасный день она останется вдовой из-за того, чем занимается ее муженек. Он так и слышал голос старика: «В ФБР есть и канцелярская работа, правда ведь? Почему бы ему не перейти на такую работу?» Зануда. В следующий раз надо будет обязательно включить в легенду больную мать.

Петерсен снова окинул взглядом опустевшую стоянку. Где же этот чертов Беллз? Собирается он забирать деньги или нет?

Холодало. Петерсен завел мотор и, потянувшись, чтобы включить печку, поймал в зеркале заднего обзора свое отражение. Только глаза. Темные, недобрые глаза с густыми бровями им под стать. Удивительно. По матери он ирландец, по отцу — наполовину швед, наполовину немец, а выглядит как опереточный злодей. Не хватает только бороды. Все его родственники — светлоглазые блондины или рыжие. В крайнем случае — русые. Никто понятия не имел, как это он получился таким. Мать говорила, что, должно быть, пару поколений назад кто-то из семьи вышел замуж за темноволосого ирландца. Кто теперь узнает? Он знал только, что никогда не был похож ни на одного из Петерсенов, или Флиннов, или Шмидтов. Когда он работал под прикрытием, всегда изображал либо итальянца, либо грека. На этот раз он был греком. Тедди Катапулосом.

Он не отрывал взгляда от своих глаз в зеркале, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, изучая свое лицо. Что-то было не так. Вид у него не то испуганный, не то усталый. Он отвернулся и нахмурился, удивляясь, что ему пришло в голову. Он не чувствовал усталости и, уж конечно, не был напуган. Ему приходилось выполнять такую работу и раньше. Это отнюдь не первое его задание. Нервничать не из-за чего. Во всяком случае сегодня. Он уже встречался с Тони Беллзом наедине, так что дело не в этом. Конечно, парень он противный. Ну и что? Какой есть. Немного похож на этого актера, Кристофера Уолкена. Жутковатый, но обходительный. Беллз отлично сыграл бы Дракулу или кого-нибудь в этом роде. Естественно, ни он, ни Уолкен не пили кровь на самом деле, но создавалось такое впечатление, что они вполне могли бы это делать. В реальной жизни Беллз просто один из этих гнусных ростовщиков-мафиози. Только и всего. Жутковатый гнусный ростовщик-мафиози. Но очень обходительный.

Петерсен посмотрел вниз, на ранец с Поваром-монстром, лежащий на полу. Когда его дочь ходила в детский сад, это была ее любимая вещь — она даже спать ложилась с этим дурацким ранцем. Теперь она, конечно, об этом уже"забыла. Двадцать первого ей исполнится девять лет, и она без ума от Рена и Стимпи. Знать бы еще, кто это.

Уставившись на вытаращенные глаза Повара-монстра, Петерсен вспомнил, как на цыпочках пробирался в спальню дочки и вытаскивал ранец из ее кроватки. Сегодня ему не о чем беспокоиться. Он просто отдаст Беллзу то, за чем тот придет: сто тридцать тысяч долларов под полпункта в неделю. Беллз, в свою очередь, одолжит их кому-то еще под пункт или полтора пункта в неделю. Через год Беллзу набежит с этих денег шестьдесят пять кусков. Он хочет получить эти денежки. Эти акулы всегда рыщут в поисках таких «вкладчиков», как Тедди Катапулос, стремящихся получить хороший навар от своих денег, но не желающих пускать их в оборот самостоятельно. Такие сделки выгодны для обеих сторон.

Но не на сей раз.

Тони Беллз не знает, что деньги, которые он получит, — из ФБР, а «Тедди Катапулос» — один из нескольких секретных агентов, принимающих участие в операции «Укус акулы» и входящих в группу особого назначения. Эта группа занимается незаконными денежными операциями в Нью-Йорке. Руководство группой осуществляет отдел по борьбе с организованной преступностью Манхэттенского отделения ФБР. Секретным агентам удалось внедриться в две семьи, Луккарелли и Джиовинаццо. Одни агенты работали на ростовщиков, другие одалживали у ростовщиков деньги, третьи, как Петерсен, ссужали им деньги под проценты, «чтобы получить возможность начать свое дело».

На сей раз у Петерсена было относительно безопасное задание. Горячо приходилось тем агентам, которые брали деньги в долг, не собираясь их отдавать, специально чтобы вызвать угрозы и насилие со стороны заимодавцев. Им приходилось все время быть начеку. Тем не менее что-то мешало Петерсену расслабиться этой ночью. С Беллзом никогда не удается расслабиться. Никому.

Предположительно Тони Беллз Беллавита не являлся членом мафии. В ФБР иНью-йоркском управлении полиции он проходил как «подручный Луккарелли». Но в отличие от большинства мафиози Беллз подчинялся не рядовому члену семьи, а непосредственно капо, Арманду Будде Станционе. Судя по магнитофонным записям бесед этих двоих, их связывали тесные отношения. Похоже, Беллз не прогибался и не заискивал перед Станционе, как остальная мелкая сошка. Это было очень необычно. Но именно поэтому он и попал в поле зрения участников операции «Укус акулы». Он напрямую связан с капо. Без посредников. Если у ФБР будет материал на Беллза, вполне вероятно, что удастся притянуть вместе с ним и Будду Станционе.

Петерсен вспомнил запись одной из бесед между Беллзом и Буддой в Клубе отдыха в районе Даун-Нек в Ньюарке. Запись зафиксировала многочисленные долгие паузы, от которых бросает в дрожь, потому что кажется, что сломалось оборудование и все потеряно. Но в данном случае дело было не в этом. Станционе вообще говорил мало — поэтому его и прозвали Буддой, — а Беллз тоже умел молчать. Уставится на тебя и молчит. Не произносит ни звука, просто смотрит. Неприятно до жути. Когда Петерсен прослушивал эту пленку в первый раз, он прямо видел, как Беллз глядит на Станционе. Прокрутив ее несколько раз, Петерсен заметил, что всякий раз, когда Беллз замолкал, разговор снова начинал Будда. Довольно странно, что простой подручный позволяет себе подобные вольности с капо, особенно с таким головорезом, как Будда. Но Беллзу такое неуважительное отношение сходило с рук. Оченьстранно.

Петерсен выключил печку и снова посмотрел на часы. Почти четверть третьего. Может, послать все к черту и уехать? Похоже, Беллз уже не появится. Вот и хорошо, подумал Петерсен. Сказать по правде, лучше бы встречаться с ним днем. Но этот долбаный Беллз предпочитает делать дела ночью, и всегда где-нибудь на дороге. Говорит, что ему необходимо уединение, абсолютное уединение. Так или иначе, но в следующий раз будем встречаться днем, решил Петерсен. В конце концов, это мои деньги. Нечего с ним миндальничать.

Он уже включил фары и потянулся к переключателю передач, когда в зеркале заднего обзора отразились приближающиеся огни. Машина только что свернула с подъездной дорожки и въехала на стоянку. Внутри у Петерсена что-то сжалось. Беллз? Он почти надеялся, что это не так.

Свет фар залил площадку и стал медленно приближаться. Машина остановилась впритык к его собственной. Фары были включены на дальний свет, и Петерсену пришлось отвернуться от слепящего блеска в зеркале заднего обзора. Он взглянул в боковое зеркало. Мотор машины заглох, но фары остались гореть. Петерсен не стал выключать двигатель.

Дверца со стороны водителя открылась, и из машины вышел человек в длинном пальто. Из-за ослепительного света фар Петерсен мог разглядеть только его силуэт. При дыхании изо рта у человека вырывались клубы пара, ясно видные в морозном ночном воздухе. Явление графа Дракулы, скривившись, подумал Петерсен. Чертов ублюдок.

Петерсен взглянул на подлокотник дверцы со своей стороны и нажал кнопку автоматического замка, отпирая вторую дверь для своего гостя. Он повернул голову вправо, ожидая, что Беллз, обогнув машину сзади, подойдет к этой дверце, и поэтому вздрогнул, увидев прямо рядом с собой, у окошка со стороны водителя, фигуру в темном пальто. Петерсен нажал кнопку и опустил стекло. Он прищурился и согнулся, чтобы разглядеть лицо человека, находившееся над крышей машины.

— Я уже собрался уезжать. Что случилось?

Молчание.

Затем он увидел, как из кармана пальто появилась рука, и внутри у него опять что-то сжалось, потому что в эту долю секунды он понял, что сейчас произойдет. Раздался первый выстрел, будто лопнул детский шарик. Двух других выстрелов Петерсен даже не услышал, так быстро они последовали один за другим. Он даже не видел пистолета.

Повалившись на сиденье, он понял, что ранен, но не знал куда. Тут он почувствовал, что дверца машины открылась и чья-то рука оперлась на его бедро. Он не мог пошевелиться. Все его тело онемело.

Вот черт, подумал он, стиснув зубы. Теперь папаша его жены уж точно ее достанет. Дерьмо!

Он моргнул. Перед его слезящимися глазами появились расплывчатые очертания синего ранца с Поваром-монстром. Кто-то перетащил его через коробку передач. Он успел еще подумать, что надо вытащить из-за пояса пистолет, и отключился.

Глава 2

3.11 утра

— Берт, с тобой все в порядке?

Специальный агент ФБР Катберт Гиббонс отнял от щеки пузырь со льдом и поверх крыши белого «меркьюри» Гэри Петерсена волком уставился на Брента Иверса, своего босса, помощника директора, руководящего Манхэттенским отделением ФБР.

— Все отлично, — прорычал он.

— Ты уверен?

— Да.

Иверс не отрывал от него взгляда.

— Выглядишь ты так, будто тебе чертовски больно, Берт. Поезжай домой, если чувствуешь себя плохо.

— Я сказал, все отлично.

Иверс нахмурил брови, застегивая «молнию» своей дубленой куртки. Он вздохнул, и над его головой поднялось облачко пара, словно овал, в который заключены слова персонажей комиксов.

— Сегодня у нас и так хватает проблем, Берт. Давай не будем их усугублять. Почему бы тебе не поехать домой и не сходить к зубному врачу завтра прямо с утра? Я не хочу силой отправлять тебя отсюда.

Тогда отвяжись от меня, подумал Гиббонс.

Он снова приложил пузырь к щеке и промолчал. Не потому, что Иверс — его босс. Для него никогда не составляло проблемы ответить как надо, когда этот стареющий выпускник частной школы начинал нести свой бред. Он промолчал потому, что не знал, куда деваться от зубной боли. Невыносимо болел задний коренной снизу. Ни с того ни с сего вдруг начинал болеть так, что хоть на стену лезь. Почти все время он ощущал тупую пульсирующую боль, и ее еще можно было терпеть. Но когда боль усиливалась — как сейчас, — ему оставалось только сжать челюсти и терпеть, пока она не пройдет.

Когда зуб только начал доставлять беспокойство, жена посылала Гиббонса к врачу, но у него все не было времени заняться этим. Теперь он жалел, что не послушался Лоррейн. Естественно, он никогда не скажет ей, что она в чем-то оказалась права. Гиббонс был убежден, что в этом отношении женщин не следует баловать. Это может иметь нежелательные последствия.

— Поезжай домой, Берт. Мы справимся. — Теперь Иверс изображал заботливого папашу. Это было почти смешно, потому что Гиббонс был лет на пять, если не больше, старше его.

Не дождавшись от Гиббонса ответа, Иверс переключился на материнский тон:

— Ну, Берт, не упрямься.

Гиббонс попытался не обращать на него внимания. Он терпеть не мог, когда его называли Бертом, потому что всегда ненавидел свое полное имя — Катберт. Он хотел, чтобы его называли Гиббонс, просто Гиббонс, и он сто раз говорил об этом Иверсу, но больше повторять не станет. Зуб ужасно болит, но этот занятый только своими мыслями и делами осел слишком туп, чтобы понять это. Да и то сказать, по сравнению с тем, что здесь произошло сегодня ночью, нарочитое нежелание Иверса называть Гиббонса так, как тому хочется, яйца выеденного не стоит. Сегодня здесь стреляли в агента, выполнявшего секретное задание. Только это и имело сейчас значение. Не имя Гиббонса, не его зуб, не его тупой олух босс. Стреляли в агента ФБР.

Сквозь боковое окно Гиббонс осмотрел залитые кровью сиденья. Он отступил назад, чтобы лучше разглядеть, нет ли чего-нибудь на заднем сиденье, и увидел в стекле свое отражение. С одной стороны лицо здорово опухло. Но это его не очень уродовало — он и так был некрасив. Почти лысый, с маленькими мрачными глазами. Нос, похожий на большой стручок перца, нависает над тонкими бескровными губами. Намечающийся второй подбородок, как у индюшонка. Он стянул расстегнутый воротник рубашки и снова отпустил его. Выбегая из дому, он забыл захватить галстук, а без галстука он всегда чувствовал себя раздетым. В отличие от этого осла Иверса Гиббонс начал работать в ФБР при Гувере, а в те времена агенты ФБР везде появлялись только в костюме, начищенных ботинках, шляпе и при галстуке. Гиббонс так никогда и не избавился от привычки носить галстук. Большинство молодых агентов, особенно работающих под прикрытием, привыкали к этому с трудом. Поверх крыши машины Гиббонс посмотрел на свитер с высоким воротом, который был на помощнике директора, и подумал: интересно, чем бы он объяснил отсутствие галстука.

Иверс стоял с двумя полицейскими из Нью-Джерси, первыми прибывшими на место происшествия, и делал записи в блокноте. В своей дубленке, мягком, неплотно связанном свитере бутылочно-зеленого цвета, выглаженных джинсах и мокасинах с кисточками цвета бычьей крови он смотрелся просто шикарно. Если бы не его большая квадратная голова и выглядевшие ненастоящими подкрашенные под седину виски, он был бы похож на рекламу фирмы «Ральф Лаурен». Что за осел!

Делая свои идиотские записи, Иверс заставлял полицейских напрасно терять время, так как Гиббонс сразу по прибытии уже получил всю информацию. Спавший в своем грузовике водитель из Южной Калифорнии по фамилии Нельсон услышал, что кто-то жмет на сигнал своей машины. Схватив алюминиевую бейсбольную биту, он выскочил из машины, намереваясь снести башку этому янки, и тут обнаружил истекающего кровью Гэри Петерсена, навалившегося на рулевое колесо. Водитель помчался к своему грузовику и на частоте, выделенной для персональной и служебной радиосвязи, вызвал «скорую». Когда он вернулся к машине, Петерсен был почти без сознания. Открыв дверцу, водитель втиснулся на сиденье рядом с раненым, взял его за руку и заставлял говорить до тех пор, пока не приехала «скорая». Еще водитель сказал, что, выскочив из грузовика с битой в руках, он не заметил на площадке ни души.

Гиббонс получил все эти сведения непосредственно от водителя, о чем он и сказал Иверсу, но Иверс — большой начальник, и ему нужно было, чтобы все видели, что он тут главный. Блокнот — первый признак большой шишки.

Гиббонс поморщился от накатившей боли, просверлившей челюсть. В такие моменты у него всегда возникали ассоциации с инструментами с электрическим приводом — токарными и фрезерными станками и прочей мурой. Он склонил голову набок и поднял глаза к небу, прижимая пузырь со льдом к щеке, и стоял так, мигая от ослепительного блеска северного сияния, пока оно не погасло. Проклятый зуб жутко болит, но сейчас, когда Гэри Петерсен в реанимации на грани жизни и смерти, не время жаловаться.

Скулы Гиббонса вновь затвердели, но на этот раз не из-за зуба. В нем все кипело от ярости. Просто невероятно, что в Петерсена стреляли. Этого просто не должно было случиться. Считалось, что на этой стадии операции, при таком прикрытии он не подвергается никакой опасности. Иверс уже высказал предположение, что, возможно, это было простое вооруженное ограбление, мол, Петерсену просто не повезло, он оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Ладно, этот недоумок может сколько угодно разглагольствовать и предполагать, тряся своим идиотским блокнотом, но он-то. Гиббонс, абсолютно уверен, что в Петерсена стреляли только по одной причине. Его расшифровали. Точка.

Но даже если и так, этого все равно не должно было быть. Гиббонс работал в отделе по борьбе с организованной преступностью больше двадцати пяти лет и очень хорошо знал, что во взаимоотношениях между мафией и представителями закона существуют неписаные правила и первое из них — деловые ребята не убивают полицейских, даже работающих под прикрытием. Обнаружив, что коп пытается внедриться к ним, они могли хорошенько избить его, но не более того. Ни один главарь мафии никогда не разрешил бы напасть на полицейского или федерального агента. Так не делается. Они прекрасно понимают, что за этим последует. Однако в Петерсена стреляли, и это — грубое нарушение негласного соглашения. Тот, кто стоит за этим, поплатится.

Гиббонс сталкивался с подобным и раньше. Раз в несколько лет появлялся какой-нибудь ковбой, считающий, что ему все сойдет с рук, даже убийство полицейского. Такие вещи всегда плохо кончаются. Тот, кто стрелял в Петерсена, может, не осознает этого, но для него будет лучше, если он сам сдастся. Тогда, по крайней мере, его будут судить. Если же первыми его найдут свои, они сразу вынесут приговор, а лучшим приговором мафия всегда считала смертную казнь.

Конечно, сейчас Гиббонс в таком состоянии, что и сам не возражал бы остаться на пятнадцать минут наедине с этим ублюдком перед началом судебного заседания. В старые добрые времена в подобных ситуациях случалось, часы на какое-то время останавливались. Правда, потом вмешался Верховный суд с законом о правах подозреваемых. Не то чтобы Гиббонс был с этим не согласен. Он просто считал, что права должны быть и у полицейских. Например, право временно нарушать правила, если первыми их нарушили плохие ребята. Это было бы только справедливо.

Обогнув спереди «меркьюри», Иверс подошел к Гиббонсу. Каблуки его мокасин звонко стучали по асфальту. Очень изысканно.

— Берт, Мак-Дэниелс уже приехал?

Гиббонс покачал головой:

— Едет.

Мак-Дэниелс был напарником Петерсена.

Иверс вздохнул и заглянул в свой блокнот.

— Что ты знаешь о сегодняшнем задании Петерсена?

Гиббонс нахмурился и пожал плечами:

— Знаю то же, что и ты. Он должен был встретиться с Тони Беллзом и передать ему деньги. Не знаю сколько.

— Банкноты были помечены?

Гиббонс снова пожал плечами:

— Деталей я не знаю. Должен знать Мак-Дэниелс.

Иверс сжал губы и уставился в свой блокнот. Затем что-то пробормотал про себя.

Гиббонс потряс пузырь со льдом. Лед почти растаял, но холод еще сохранился. Единственная проблема в том, что зубная боль от этого не уменьшается. Дерьмо.

Краем глаза Гиббонс заметил темно-синий фургон, въезжающий на площадку. Один из полицейских знаком остановил его и подошел к дверце со стороны водителя. От того места, где стояли Гиббонс и Иверс, до машины, фары и мотор которой оставались включенными, было около сорока футов.

Иверс прижал костяшки пальцев к нижней губе, сосредоточенно вглядываясь в свой блокнот. Внезапно он поднял взгляд и из-под бровей уставился на Гиббонса.

— Тут возникает серьезная проблема, Берт.

Это уж точно. Гиббонс снова приложил пузырь к щеке.

— В этой операции задействованы одиннадцать секретных агентов. Если в Петерсена стреляли потому, что его раскрыли — а в настоящий момент это представляется наиболее вероятным, — тогда под угрозой и все остальные агенты. Если расшифровали Петерсена, могут расшифровать и других.

Гиббонс закатил глаза и кивнул. Превосходный образец дедукции, мистер Холмс.

— Вопрос в том, отзывать ли агентов и свертывать операцию, или же оставить все как есть, пока мы не узнаем побольше. Чертовски не хочется прекращать операцию, принимая во внимание предшествующую ей подготовительную работу. Некоторым агентам потребовались годы, чтобы внедриться в организацию. Жаль, если все эти усилия пойдут прахом. Сколько понадобится времени, чтобы снова внедриться так глубоко, как сейчас! Но, с другой стороны, мы не можем оставить людей на произвол судьбы, если где-то разгуливает маньяк, который знает, кто они на самом деле.

— Угу.

Гиббонс почти не слушал Иверса. Его внимание больше привлекал синий фургон, к которому подошел второй полицейский и включился в беседу. Первый полицейский показывал рукой на белый «меркьюри». Гиббонс потряс пузырь, не отрывая глаз от фургона, пытаясь понять, что там происходит.

Иверс постукивал кончиком золотой ручки «Кросс» по своему блокноту.

— Какая сейчас легенда у Тоцци?

Как обычно, законченного олуха.

Гиббонс зажмурился — челюсть пронзил очередной приступ боли, вызванный на сей раз, по его глубокому убеждению, простым упоминанием имени Тоцци. Вот уже почти десять лет Тоцци был напарником Гиббонса. Ни с кем из других агентов Гиббонс не работал так долго, и иногда ему самому не верилось, что, проработав вместе столько времени, они с Тоцци еще не убили друг друга. Пока не появился Тоцци, Гиббонс мог выдержать партнера не дольше трех дней кряду. Конечно, Тоцци был остолопом, олухом и болваном, который не умел выполнять приказы, даже если от этого зависела его жизнь — а часто именно так и обстояло дело. И тем не менее Тоцци был лучше любого другого агента, с которыми приходилось работать Гиббонсу. Пусть он чаще думает задницей, чем головой, но, по крайней мере, сердце у него доброе. Плохо, что он — двоюродный брат Лоррейн. Одно дело, когда парень — твой партнер. Если же он еще и твой родственник, это как сыпь, от которой трудно избавиться.

— Берт?

— Что?

— Так чем сейчас занят Тоцци?

— Работает с осведомителем, одним придурком по имени Дефреско, который связан с кланом Луккарелли. Дефреско представил Тоцци как партнера по порновидеобизнесу. Они собираются взять в долг деньги у Будды Станционе, а с возвратом повременить. Тоцци хочет, чтобы главный ростовщик из окружения Станционе поугрожал ему, может, даже слегка поколотил, и записать все это на пленку.

— И кто же этот ростовщик?

— Догадайся. Тони Беллз.

— Беллавита? С которым должен был сегодня встретиться Петерсен?

— Именно.

— А где сейчас Тоцци?

— В эту самую минуту?

— Да, в эту самую минуту.

— Дома, в постели, если у него есть хоть что-нибудь в голове.

Это, правда, как сказать.

— Хорошо, позвони ему и расскажи, что произошло с Петерсеном. Узнай, встречался ли он уже с Беллавитой. Если встречался, скажи, пусть заляжет на дно, пока мы не выясним, что здесь произошло. Не хватает, чтобы он стал второй жертвой Беллавиты. И вообще надо дать знать всем агентам, занятым в операции «Укус акулы». Пусть приостановят работу, пока мы не узнаем побольше. Одновременно я объявлю облаву на Беллавиту. Я хочу немедленно допросить его.

Гиббонс прикрыл глаза. Произнося слова типа «облава», Иверс казался таким крутым и решительным. Точь-в-точь Тайрон Пауэр в старых военных фильмах. Конечно, облаву объявить надо, это однозначно. Если они не найдут Тони Беллза, это сделает мафия, тут ему и конец. А по мнению Гиббонса, пожизненное заключение без права условного освобождения все же лучше смертной казни. Лучше заставить этого сукина сына мучиться каждый Божий день всю его оставшуюся жизнь, чем избавить от страданий одним выстрелом. Единственное, что беспокоило Гиббонса, — это необходимость звонить Тоцци. Он знал, с какими закидонами этот парень. Скажи ему дать задний ход, он помчится вперед да еще вожмет в пол педаль акселератора. Если он узнает, что случилось с Петерсеном, он не устранится, не заляжет на дно. Только не Тоцци. Он будет считать делом чести принести на блюдечке голову Тони Беллза.

Но это нормально, подумал Гиббонс. Правда, иногда он подумывал, какой бы найти предлог, чтобы прострелить этому охламону ногу и тем удержать его от дурацких поступков.

— Слушай, Берт, тут у меня список всех агентов, занятых в операции «Укус акулы». Скажи, где...

Гиббонс пытался слушать, но неожиданно голос Иверса стал уплывать. Новый приступ боли чуть не свел его с ума. Голова раскалывалась, как будто внутри ее проносился бомбардировщик «Б-52» с полным грузом на борту. Дверцы бомбового отсека раскрылись, и посыпались огромные бомбы, понеслись вниз и приземлились точно в больной зуб. От первого взрыва на его лбу, несмотря на ноябрьский холод, выступила испарина; все последующие слились в одну большую волну мучительной, убивающей боли.

— Берт? Берт? Что с тобой?

Прижимая руку к щеке, Гиббонс крепко сжимал веки, пока наконец боль снова не притупилась. Теперь ее можно было терпеть. Открыв глаза, он первым делом сосредоточил внимание на синем фургоне. Теперь тот был припаркован очень близко к машине Петерсена. Задние двери были открыты, оттуда выходили двое парней с какими-то приборами. Сперва Гиббонс подумал, что это представители судебных властей штата, но, присмотревшись получше, понял, что это не так. Кожаные куртки, джинсы, кроссовки. Один из парней носил потешные очки в тонкой золотой оправе, слишком шикарные для представителя власти. Затем он увидел, как один из этих ребят взгромоздил на плечо видеокамеру, и понял, кто они такие. Свободные тележурналисты, следящие за машинами «Скорой помощи», рыщущие по ночным улицам в поисках несчастного случая, который они могли бы заснять на пленку и потом продать местным программам теленовостей. Ублюдки несчастные.

Гиббонс обежал белый «меркьюри» и закричал:

— Эй, вы! Сворачивайте свое барахло и убирайтесь отсюда к черту!

Звукооператор в шикарных очках хмуро взглянул на него и поднял микрофонный журавль, как будто хотел защититься им от Гиббонса. Оператор, высокий и тощий, лет тридцати с небольшим, с развевающимися светлыми волосами, улыбнулся чересчур дружелюбно и неторопливо направился к желтой ленте, ограждавшей место происшествия.

— В чем дело, приятель? — спросил он. — Мы здесь только для того, чтобы снять то, что тут случилось.

Гиббонс увидел, как парень метнул взгляд на машину, пытаясь разглядеть, что там внутри. Им подавай что-нибудь кровавое. При этом негодяй продолжал снимать. Что, черт побери, он себе позволяет?

Гиббонс подошел ближе и загородил собой машину. Ее нельзя снимать, ради Бога, только не сейчас. Ведь еще даже не приехали судейские.

— Двигайте отсюда, вы двое. Шевелитесь.

— Послушай, приятель, мы только делаем свое дело.

— Делайте его в другом месте.

Не обращая внимания на Гиббонса, оператор передвинул камеру, чтобы было удобнее снимать машину.

— Эй, я вас предупреждаю, ублюдки!

— Берт! — раздался с другой стороны машины голос Иверса.

Гиббонс встал перед видеокамерой и закрыл ладонью объектив. Оператор отступил в сторону и продолжал снимать.

— Слушай, я не знаю, что ты о себе воображаешь, приятель, но мы имеем право находиться здесь. Свобода прессы. Ты когда-нибудь слыхал об этом?

Парень продолжал снимать.

Неожиданно «Б-52» снова обрушился на зуб Гиббонса. На этот раз все произошло быстро и без предупреждения. Боль была невыносимой. Гиббонс сжал кулак и с перекошенным лицом ударил по дверце, замахнувшись как Кинг-Конг.

— Слушай, парень, не мешай, а? Это отличный сюжет для новостей.

— Он мне запись портит, — пожаловался звукооператор.

Иверс позвал Берта из-за машины:

— Пусть ими занимается полиция штата, Берт.

Оператор перегнулся через желтую ленту и стал снимать через открытое окно со стороны водителя. Гиббонс пришел в бешенство. Он потянулся за экскалибуром, безотказным «кольтом-коброй» 38-го калибра, которым он пользовался, нарушая общие правила ношения оружия, во время своей работы в ФБР, и вжал ствол в объектив видеокамеры, прохрипев негромко и злобно:

— Убирайся. Немедленно. Или я вышибу твои гребаные мозги.

— О Господи! — Звукооператор стащил с головы наушники и, зажав их в кулаке, бросился к фургону.

Оператор прижал камеру к животу и уставился на Гиббонса.

— Какая муха тебя укусила, приятель? Мы только хотели снять сюжет.

— Убирайтесь.

Оператор стал отступать к фургону.

— Тебе придется побеседовать с нашим адвокатом, приятель. Это явное нарушение права на свободу прессы. Явное нарушение.

— Обращайся хоть к Энн Ландерс, мне наплевать. Только поскорее убирайся отсюда к чертовой матери.

Гиббонс держал парней под прицелом до тех пор, пока они не погрузились и не уехали.

Иверс подошел к нему сзади:

— Убери револьвер, Берт. Это было ни к чему.

— Нет уж. — Гиббонс засунул револьвер в кобуру и повернулся к Иверсу. — Гэри Петерсен заслужил больше, чем двадцатисекундный показ залитого кровью сиденья его машины в идиотском репортаже, втиснутом между какой-нибудь чушью, вроде того, что ела за завтраком Мадонна, и рекламой Экс-Лэкс. У человека есть жена и дети. Он отличный парень и чертовски хороший агент, но об этом ведь никто ни черта не скажет, потому что никому нет дела до раненого агента. Вся реклама достанется другому персонажу, тому, кто нажал на спусковой крючок. В таких делах жертва — лишь повод, чтобы побольше внимания уделить преступнику.

Иверс снял свои очки с половинками стекол.

— Совершенно с тобой согласен, Берт. Но и оператор тоже прав. Первая поправка гарантирует ему право освещать это событие как представителю средств массовой информации.

Что-то ворча, Гиббонс осматривал землю вокруг.

— Ага, может, Верховный суд займется и этим тоже.

— Что?

Гиббонс нашел пузырь со льдом на тротуаре перед машиной.

— Ничего.

Он отряхнул пузырь и приложил к щеке.

В том-то, черт подери, и проблема в этой стране, подумал он. Все прекрасно осведомлены о своих правах, даже когда нужно было бы о них забыть.

Глава 3

3.37 утра

Рука Тоцци лежала на столе, как дохлая рыба. Долька выжатого лимона в стакане темного рома тоже была похожа на дохлую рыбу. Маленькую, зеленую рыбку. Он взглянул на часы. Понадобилось несколько секунд, чтобы время запечатлелось в его мозгу. Без двадцати четыре. Утра. Он закрыл усталые глаза. Бред какой-то.

Место называлось «Звездный свет в гостиной у Джои», но свет падал только из-за бара, и поэтому все, кто подходил к нему, становились похожи на призраков. «Звездный свет» — это бар, где обнаженные по пояс танцовщицы в набедренных повязках трясут своими прелестями, прикрыв соски руками. Если клиент платит девушке доллар, она отнимает руки и он может посмотреть на нее. За пять долларов можно рассмотреть ее получше. За десять — подойти к ней поближе. За двадцать можно ее потрогать. Но сейчас тут почти никого не было, поэтому Аннет, единственная девушка на посту, сидела на складном стуле позади стойки, накинув на плечи спортивную куртку из «Сетон-Холла» и прикрыв свое богатство, и читала дешевое издание «Короля Лира» в мягкой обложке. Ее черные как смоль волосы доходили до плеч. Она говорила, что учится на актрису у Джуллиарда. Здесь она работала, по ее словам, потому, что не захотела быть официанткой, и чаевых здесь давали намного больше.

Тоцци допил то, что оставалось у него в стакане. Лед растаял, и ром стал совсем водянистым. Это ничего. Он просто хотел пить.

Он посмотрел на дно пустого стакана и увидел свое отражение под долькой мертвого лимона. Темные волосы редели с каждым днем, но все еще прикрывали то, что следовало прикрыть. От усталости темные, глубоко посаженные глаза казались еще глубже и от этого еще более подозрительными. Густые брови, римский нос, полноватые губы — типичный головорез. Но довольно привлекательный головорез. Конечно, он не Де Ниро, но и не урод. Особенно если выспится.

Тоцци высунулся из своей кабинки и бросил взгляд в заднюю комнату. Там было еще темнее, но в слабом свете настенного бра ему удалось разглядеть за столом две фигуры со стаканами в руках, склонившиеся друг к другу. Телохранителей видно не было, но он знал, что они тоже там, все четверо, бывшие боксеры-профессионалы. Худой парень — Тони Беллз, ростовщик. Низенький — его босс, Будда Станционе. Тоцци знал, о ком они говорят. О нем.

Тоцци обежал взглядом бар в поисках своего «партнера», но кроме него самого в зале сидел только Стенли Суковски, шофер Тони Беллза. Стенли не был полноправным членом организации и никогда им не станет, потому что он наполовину поляк. Он, что называется, «подручный». Стенли — правая рука ростовщика и держится довольно дружелюбно, принимая во внимание, что основная его обязанность — собирать, то есть выколачивать деньги. Тоцци познакомился с ним прошлым летом на пикнике, который Беллз устроил для нескольких своих подручных. На Стенли была майка, подаренная ему на день рождения дочерью, с огромным изображением Тасманского Дьявола, волосатого злобного персонажа комиксов, зубастого, с огромными челюстями, который все время норовит съесть Багс Банни. Тоцци подумал тогда, что приземистый Стенли, с его выступающим вперед подбородком и несуществующей шеей, и сам похож на Тасманского Дьявола. Теперь, встречая Стенли, он всегда вспоминал эту майку.

Тоцци кивнул Стенли, тот кивнул ему в ответ. Куда, к черту, подевался его «партнер», этот недоносок Дефреско? — подумал Тоцци. По легенде Бобби Живчик Дефреско и Тоцци вместе занимались распространением порнофильмов. Живчик знал Беллза с тех времен, когда они были соседями в Байонне, и через него они надеялись получить у Тони ссуду «для своего дела». Считай, она уже у нас в кармане, повторял Живчик. «В... кар-ма-не».

Держи карман шире, подумал Тоцци. Беллз никогда не слышал о Майке Санторо — под этим именем работал Тоцци, — и у ростовщика, должно быть, возникли сомнения на его счет, иначе он не встречался бы сейчас с Буддой. Они просили ссуду в сто пятьдесят долларов под полтора пункта в неделю, что было выше обычного процента, принятого у плохих ребят. Тоцци не мог понять, почему Беллзу потребовалось одобрение Будды Станционе. Насколько знал Тоцци, Беллз мог распоряжаться деньгами по своему усмотрению. Почему вдруг на сей раз дело обстоит по-другому?

Либо Беллз боится одалживать деньги партнерам, одного из которых он не знает, либо чувствует, что другой партнер. Живчик, такой остолоп, что ему нельзя доверить большие деньги. Вот почему Тоцци и сидит здесь, потягивая ром, хотя ему вовсе этого не хочется, в ожидании рассвета. Он ждал, какое решение примет Станционе. Если он согласится, операция «Укус акулы» еще на шажок приблизится к цели — выловить большую шишку, капо из семьи Луккарелли. Если нет, значит, Тоцци зря потерял уйму времени.

Тоцци устало вздохнул, подперев лицо ладонью и уставившись в полумрак комнаты. Если вдуматься, это действительно какой-то бред. Бред работать под таким прикрытием. Кто в здравом уме доверит хоть что-нибудь такому недоумку, как Живчик Дефреско? Кто в здравом уме будет играть в игры с таким жестоким и горячим человеком, как Будда Станционе? Кто в здравом уме станет связываться с этим чокнутым Беллзом? Кто в здравом уме захочет проникнуть в мафию, собираясь занять денег и не отдавать их в надежде,что мафиози пригрозят прострелить ему коленные чашечки? Он, наверное, совсем спятил. Тут и говорить нечего. Он просто спятил.

Глаза его закрылись, и он почти задремал. Это сумасшествие. Он должен поспать. Может, порнобизнесмен Майк Санторо и может бодрствовать всю ночь, дожидаясь, пока пара этих гребаных мафиози соблаговолит что-нибудь решить, но у Майка Тоцци другая жизнь, настоящая, и ему надо поспать. Вечером, через шестнадцать часов, он должен сдавать экзамен на черный пояс в айкидо, и черта с два он упустит свой шанс на этот раз. В прошлый раз, когда сэнсэй приехал из Японии принимать экзамен, Тоцци хромал, опираясь на палку, потому что во время одной из операций ему прострелили ногу. Это было восемь месяцев назад. Прозанимавшись боевыми искусствами пять с половиной лет, поднимаясь постепенно со ступени на ступень, Тоцци был вынужден ждать еще восемь месяцев приезда сэнсэя и нового экзамена на черный пояс. Целых восемь месяцев. С ним случались вещи и похуже, и, когда он подходил к вопросу философски, ему казалось, что, может, это и к лучшему. Ожидание закаляет характер, учит смирению, дает возможность еще больше отшлифовать технику. Но в глубине души он знал, что все это чушь. Он страстно хотел сдать экзамен. И, если уж быть абсолютно честным, в последние восемь месяцев он чувствовал себя школьником, которого оставили на второй год. Это несправедливо. И очень неприятно.

Засыпая, он представил себе предстоящий экзамен. В зале будет полно народу, человек сто пятьдесят в белых куртках ги усядутся по краям матов. После окончания испытаний, в результате которых присуждаются более низкие пояса, начнется экзамен на черный пояс. Вызовут Тоцци, и он выбежит на середину мата. Сначала сэнсэй проверит его состояние, а потом Тоцци продемонстрирует обязательные упражнения, работая с партнером, отражая все виды атак, в том числе танто-тори, нападение с ножом. После этого он покажет боккэн ката, обязательное упражнение с деревянным мечом. А потом наступит главное — то, чего больше всего боятся и в то же время ждут с нетерпением: рандори, бой с несколькими противниками.

Чтобы получить сёдан, первую степень черного пояса, нужно провести бой одновременно с пятью противниками. Но в отличие от других школ айкидо, где по правилам испытуемый должен посмотреть в глаза нападающему, прежде чем тот начнет атаку, и это гарантирует, что противники будут нападать по очереди, в Школе айкидо кокикай, где занимался Тоцци, можно нападать когда угодно, используя все полученные навыки.

Тоцци представил своих противников, сидящих на мате в позе сэйдза, на коленях. Большинство — закаленные обладатели черного пояса. Тоцци тоже в позе сэйдза, в двадцати пяти футах перед ними. Все они мрачно уставились на него, стараясь вывести его из равновесия, но его такими штучками не запугаешь. Он сосредоточен. Уверен. Ум его чист и ясен. У него нет определенной стратегии, он не знает, какие приемы будет использовать. Его цель — не позволить окружить себя и заниматься каждым противником по отдельности, умело и автоматически отбивая атаки, сохраняя ритм и не возясь подолгу с кем-то одним. Он будет постоянно двигаться, заставит их преследовать себя, нападать на него, нарушая тем самым их равновесие. Он не попадет в типичную ловушку, когда нападающие скопом набрасываются на застигнутого врасплох ученика, хватают его за куртку и валят с ног. Нет, он будет все время в движении и не даст им поймать себя. Он будет отражать атаку и переходить к следующему противнику, отражать атаку и двигаться. Вот и вся его стратегия.

Сидя в позе сэйдза перед своими противниками, он сделает глубокий вдох, наполнив воздухом диафрагму, и медленно выдохнет через рот, пока не почувствует, что готов к бою. Он будет настроен на бой, но одновременно и расслаблен. Он готов завоевать черный пояс. Пять противников тоже будут в готовности, ожидая, когда он поклонится. Это послужит сигналом к началу рандори. Тоцци снова глубоко вздохнет и медленно выдохнет, еще глубже сосредоточившись. Теперь останется только поклониться.

Он в последний раз посмотрит на своих противников, задерживая взгляд на каждом мрачном лице. Он готов. Спокойно поклонится, и все вскочат на ноги и ринутся к нему. Он поднимется и будет ждать, ждать, пока они приблизятся. Он спокоен, собран. Первый из обладателей черного пояса подскочит к нему со сжатым кулаком. Тоцци заставит себя подождать. Удар будет нанесен в полную силу, нацелен прямо в его...

— Эй, Майк!

Тоцци стремительно открыл глаза и огляделся. Ни ярко освещенного гимнастического зала, ни синих матов. Угрюмый мрак «Звездного света» в Хобокене. Дерьмо.

— Эй, Майк, ты что, спишь?

Тоцци снова открыл глаза и тупо уставился на круглое, как луна, идиотское лицо по другую сторону стола. Он снова закрыл глаза и вздохнул. Проклятый Живчик.

— Просыпайся, парень. Господи Боже мой! Нельзя сейчас спать. Вдруг Будда захочет поговорить с тобой?

— Будда не станет говорить с мелкой сошкой. — Тоцци откашлялся. — Ты это знаешь.

— Да, это так, это так. Но вдруг он сделает исключение? С ним никогда не угадаешь, Майк, никогда не угадаешь.

Живчик Дефреско побренчал кусочками льда в стакане со своим любимым коктейлем «Ржавый гвоздь», состоявшим из шотландского виски, смешанного с «галлиано». Он был тощий, со впалой грудью, и даже свитер и спортивная куртка не могли этого скрыть. Его круглое лицо было всегда покрыто трехдневной щетиной, а водянистые глаза напоминали глаза бассет-хаунда. Занимался он мелкими аферами. Ему едва исполнилось тридцать, а у него уже были огромные залысины со лба, но на затылке длинные волосы мышиного цвета были собраны в дурацкий маленький хвостик. И хотя в ухе он носил бриллиантовую сережку, он был самым тупым в мире остолопом. Дерганый и суетливый, он вечно вертел что-то в руках, или дрыгал ногой, или делал еще что-нибудь, приводившее Тоцци в дикое раздражение. Рассматривая все «аспекты», он тратил столько времени, что на дело уже не оставалось сил.

Живчик сделал быстрый глоток и снова побренчал льдинками.

— Что-нибудь не так, Майк? Чего ты на меня так уставился? А?

Тоцци смотрел на него сквозь полуприкрытые веки. Он не доверял Живчику ни на грош. Несмотря на все уверения Живчика, что он переменился и отныне готов работать на хороших ребят, Тоцци не верил ни единому его слову. Он слышал эту песню сотни раз от других попавших в руки закона парней. После суда, когда становится ясно, что впервые в жизни им предстоят тяжелые времена, на них вдруг снисходит озарение. Они начинают умолять всех знакомых им полицейских и федеральных агентов заключить с ними сделку, обещая делать все что угодно — доносить на своих друзей, выступать в суде свидетелем против крупных шишек, помогать полицейским внедряться в их среду, — лишь бы им сократили срок. Такие, как Живчик, думают, что за это они попадут в рай. Конечно, когда за укрывательство краденого светит от трех до семи лет, зачет уже отбытого срока плюс условное освобождение и обещание переселить в другое место в соответствии с законом об охране свидетелей после того, как все завершится, может, и покажется раем.

Тем не менее, случалось, что такие придурки, как Живчик, накалывали Тоцци. Проходимцы не меняются; им просто становится страшно. А когда им страшно, они сделают что угодно и наговорят с три короба, лишь бы спасти свою поганую шкуру. Стоит их выпустить, и в девяти случаях из десяти они будут служить и нашим и вашим, сообщая полицейским то, что те хотят услышать, а плохим ребятам, соответственно, то, что хотят услышать они. Хочешь жить — умей вертеться. В глубине души осведомители не верят, что хорошие ребята смогут их защитить. Возможно, не верил и Живчик. Тоцци готов был спорить, что своим жалким умишком Живчик полагал, что таким образом заботится о своих насущных интересах: обеспечивает себе тылы на случай, если Бюро прекратит с ним отношения. Что было даже естественно, конечно, до определенного предела. До тех пор пока он не попытается заслужить расположение Будды Станционе и Тони Беллза, рассказав им, кто такой на самом деле Майк Санторо.

— Майки, чего ты на меня так уставился? Я ничего такого не сделал.

— Где ты был?

Живчик ткнул большим пальцем в сторону входной двери.

— Мне надо было кое-что привезти. Для Беллза.

— Что?

— Что «что»?

— Что привезти для Беллза?

— Индейку.

— Что-что?

— Индейку, индейку. День благодарения на носу. Все будут есть индейку. А в чем дело? Ты не ешь индейку? Я купил по дешевке несколько свежих птичек. Подумал, может, дать одну Беллзу. Знаешь, как знак доброй воли, и всякая такая чушь. Ну, подмазать его немножко.

— Ты мешок с дерьмом.

— Клянусь матерью, Майк. Я просто съездил домой за индейкой. Я тебе покажу ее. У меня в багажнике их несколько штук.

— Ты мешок с дерьмом. Нет у тебя никаких поганых индеек. Они бы протухли в багажнике.

Живчик потряс стакан.

— Здрасьте! Ты что, смеешься? Там дико холодно. Им там прекрасно, в багажнике. Пошли. Я их тебе покажу.

Однако с места Живчик не двинулся.

— Иди к черту, врун паршивый.

Живчик вскинул руки и закатил глаза.

— Почему, черт подери, ты мне никогда не веришь, Майк? Почему?

— Потому что ты паршивый врун.

— Я не вру.

— Нет, врешь.

— Когда я тебе врал? Когда?

— Если ты привез индейку для Беллза, почему бы тебе не дать одну и Будде? Подмазать и его?

Живчик покачал головой:

— Нет, это я не могу.

— Потому что нет у тебя никаких индеек. Вот почему.

— Слушай, ты ни черта не понимаешь.

Внезапно смутившись, Живчик опустил взгляд и потер бровь, потом еще один быстрый глоток.

— Послушай, Майк. С Буддой Станционе даже заговорить страшно. А тут, если я дам ему индейку, а она окажется тухлой, тогда что? С запашком или еще чего. Мне конец. Он меня самого сожрет в День благодарения.

— Ты только что сказал, что они прекрасно себя чувствуют в твоем багажнике.

— Да, но ведь тут никогда не угадаешь, Майк. Едешь, едешь, машина нагревается, в багажнике становится жарко, и конец индейкам. Это очень даже возможно. Тут не угадаешь. Я не хочу, чтоб меня прикончили только потому, что он из-за меня заболеет сальмонеллезом или чем-нибудь в этом роде. Нет уж.

Тоцци навалился на стол и придвинулся к Живчику.

— Давай ври дальше, Живчик. Давай, давай.

— Я не вру, клянусь. Если хочешь, я дам тебе эту проклятую индейку. Пошли.

— Кончай трепаться и слушай меня. — Тоцци понизил голос. — Если я узнаю, что ты меня водишь за нос, Живчик, я от тебя откажусь и постараюсь, чтобы Будда и Беллз узнали о твоей работе на нас. Слышишь?

Сбитый с толку Живчик моргнул.

— Я просто поражен, Майк. Это не ты говоришь. Разве до сих пор я играл с тобой нечестно? Разве не я познакомил тебя с Беллзом? Не я убедил его, что мы с тобой партнеры по порнобизнесу? Ведь в эту самую минуту он сидит здесь, в задней комнате, и пытается вытянуть из Будды деньги для нас. Ты ведь этого хотел, правильно? Так какого же черта тебе еще от меня надо? Хочешь, чтоб я еще для тебя что-то сделал, — скажи. Я не факир, мысли читать не умею.

Тоцци потер усталые глаза.

— Ты прав, Живчик. Ты все это сделал. Но мне хотелось бы знать, что ты делал кроме этого. Что ты рассказываешь Будде за моей спиной?

— Ничего!

— Вот так и продолжай. Понял?

— Не могу поверить, что ты говоришь это мне.

— Не старайся угодить и нашим и вашим, Живчик. Этот номер не пройдет. Я брошу тебя и скормлю акулам. Клянусь Богом, я это сделаю.

Живчик побренчал льдинками и на секунду задумался. Потом на его лице с длинным острым, как у дятла, носом расплылась широкая улыбка. Между передними зубами у него были большие щели.

— Ты не бросишь меня, Майк. Ты думаешь, что сможешь сделать это, но я тебя знаю. Ты этого не сделаешь.

— Нет? Почему же?

— Потому что.

— "Потому что" что?

— Потому что ты положил глаз на мою сестру, вот почему.

Тоцци откинулся назад и нахмурился.

— Пошел к черту.

— Ладно, ладно. Меня не проведешь, Майк. Я видел, как ты смотришь на нее, парень. Это и слепому видно.

— Пошел к черту.

— Ладно, Майк. Скажи честно. Ты ведь уже пытался подкатиться к ней? Я знаю, она один раз пригласила тебя к себе. Ну, скажешь, нет? Попробуй возрази.

Тоцци ничего не ответил, взял свой стакан и опрокинул его в рот. Кусочки льда скользнули на язык. Его подмывало выбить Живчику несколько кривых желтых зубов, чтобы заставить его заткнуться, но он не мог себе этого позволить — за стеной сидели Будда и Тони Беллз. Для них Тоцци и Живчик — партнеры, кореша. Паршивый ублюдок.

Он разгрыз льдинки и уставился надольку лимона в стакане. Конечно, Живчик — ублюдок, но в данном случае он прав. Тоцци действительно положил глаз на Джину Дефреско. В последнее время он часто ловил себя на том, что постоянно думает о ней. Плохо, что он ей до лампочки.

— Эй, Майк?

Тоцци взглянул на Живчика.

— Заткнись. — Слава Богу, сестра не похожа на своего брата.

— Нет, правда, я не хотел ничего говорить о Джине. Забудь. Прости, что я заговорил об этом.

— Все равно заткнись.

— Ладно, но я хочу тебя спросить.

Тоцци вздохнул, стараясь держать глаза открытыми.

— Что еще?

— Серьезно. Хочешь индейку или нет?

— Нет.

— Даром.

— Нет!

— Ладно, ладно. Я только спросил. Не надо сердиться.

Живчик пожал плечами и заерзал, бренча льдинками. Он выглядел обиженным.

Не обращая на него внимания, Тоцци выглянул из кабинки, пытаясь рассмотреть, что делается в задней комнате. Будда Станционе и Тони Беллз все еще сидели, склонившись друг к другу, и разговаривали. Почему же, черт подери, они никак не могут ничего решить? Тоцци взглянул на часы, висящие над баром. Пятый час. Боже правый, если он хоть немного не поспит, можно забыть о черном поясе. Он прищурился, пытаясь в сумраке разглядеть лица тех двоих, но не мог рассмотреть, что они выражали. Чем же они, черт бы их побрал, там заняты?

Глава 4

4.04 утра

Тоцци взял свой пустой стакан с долькой лимона, похожей на дохлую рыбку, и вышел из кабинки.

Живчик удивленно посмотрел на него:

— Куда это ты?

— Мне надо в туалет.

Он подошел к Тасманскому Дьяволу Стенли, сидящему у стойки бара.

— Чего тебе? — рявкнул тот, впрочем, вполне дружелюбно.

Тоцци кивнул в сторону задней комнаты, где совещались Будда и Беллз. Мужской туалет находился за ней.

— Мне надо в туалет.

Взгляд Стенли скользнул к ширинке Тоцци. Сегодня он выполнял функции сторожевого пса, и ему было приказано не подпускать никого к задней комнате. Он кивнул на входную дверь:

— Выйди на улицу.

Тоцци поморщился и сказал несчастным голосом:

— Мне надо по-большому.

Тасманский Дьявол в задумчивости поскреб подбородок. Затем покачал головой:

— Иди на улицу.

— Ладно тебе, Стенли. Мне правда нужно.

Стенли снова уставился на его ширинку, будто искал там подтверждения.

— Ну же, Стенли. Я не могу больше.

Стенли нахмурился и еще какое-то время думал. Потом встал со стула:

— Подожди.

Он направился в заднюю комнату и остановился в дверях, дожидаясь, пока на него обратят внимание.

Будда заметил его, но ничего не сказал.

Беллз вслед за Буддой перевел взгляд на стоящего в дверях громилу.

— Что случилось? — Он был раздражен тем, что их прервали.

— Прости, что влезаю, Беллз, но Санторо говорит, ему надо в сортир. — Стенли пожал плечами. Это не входило в его обязанности.

— Пусть идет на улицу.

— Он говорит, что ему надо... ну ты знаешь, другое.

Беллз нахмурился и взглянул на Будду. Капо безразлично пожал плечами:

— Пусть идет.

Стенли посторонился и пропустил Тоцци.

— Давай побыстрей, — процедил он сквозь зубы.

Тоцци боком протиснулся в заднюю комнату и, проходя к мужскому туалету, повернулся лицом к Беллзу и Будде.

— Спасибо, мистер Станционе. Вы очень любезны.

Беллз и Станционе молча смотрели на него, дожидаясь, пока он пройдет, чтобы возобновить свою беседу. С противоположной стороны комнаты с него не спускали глаз четыре гориллы Будды.

Тоцци вошел в маленькую комнатку мужского туалета, закрыл за собой дверь и накинул покрытый засохшей краской крючок. Туалет был еще более обветшалым, чем сам «Звездный свет». Там было ужасно холодно. Писсуар, заполненный соломинками для размешивания льда, был весь в паутине трещин, пол покрыт чем-то липким, дверь, закрывающая кабинку, давно сорвана, а пластиковое ведро под раковиной набито использованными бумажными полотенцами. Несмотря на холод, в туалете воняло мочой и дезинфицирующими средствами.

Тоцци выбросил в туалет дольку лимона и вытряхнул остатки растаявшего льда. Потом взобрался на унитаз и выглянул из маленького, покрытого грязью окошка. Снаружи, на боковой стоянке, скрытой от улицы разросшейся живой изгородью, стояли две одинаковые машины «линкольн-континентал-таункар», черного и серого цвета. Кортеж Будды.

Тоцци слез с унитаза и подошел к криво висящей деревянной двери. Через щель в том месте, где дверь неплотно примыкала к дверной раме, ему были видны сидящие за столом Будда и Беллз. Стараясь не шуметь, он прислонил край пустого стакана к двери и приложил ухо к донышку. Не самая современная техника подслушивания, но ничего другого под рукой нет.

Тоцци слушал целую минуту, но до него доносилась только тихая музыка из бара, где стоял музыкальный автомат. Он отнял ухо от стакана и посмотрел в щель. Будда и Беллз сидели, не произнося ни слова. Казалось, они соревнуются, кто кого перемолчит.

Беллз смотрел на что-то, лежащее внизу, на полу между ним и Буддой. Тоцци привстал на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что же там такое интересное. Он наморщил лоб, когда разглядел наконец сине-желтый детский ранец с какой-то дурацкой картинкой: кто-то растрепанный, синий, с вытаращенными глазами и зажатым в лапе печеньем. Такие же сумасшедшие глаза бывали у Живчика Дефреско, когда тот чего-то хотел.

Будда передвигал по столу, как шахматные фигуры, солонку и перечницу. Казалось, он глубоко задумался, сосредоточившись на этом действии. Двигались только его пальцы. Для человека невысокого роста у Будды было широкое лицо, которое почти всегда оставалось неподвижным. Живыми были только глаза. Даже его крашеные черные волосы, которые он зачесывал в стиле «помпадур», редко были растрепаны. Судя по телосложению, Будда должен быть крепким и выносливым. Но говорил он и двигался мало, поэтому его и прозвали Буддой. Настоящая статуя Будды. Однако прозвище было обманчивым. Змеи тоже мало двигаются — до тех пор, пока не нападут.

Похоже, Беллз ждал, чтобы Будда заговорил первым. Он просто сидел, положив руки на стол, наблюдая с еле заметной ухмылкой, как капо передвигает солонку и перечницу. Каждый ждал, когда заговорит другой.

Тоцци то смотрел сквозь щель, то прислонял ухо к дну стакана в ожидании, что кто-нибудь из них заговорит.

Через какое-то время взгляд Будды скользнул вниз, к ранцу на полу, на минуту задержался на нем, затем снова поднялся. Он взглянул в глаза Беллзу:

— Твоя жена уже вернулась?

От нечастого употребления голос его напоминал карканье.

Беллз покачал головой.

— Сколько времени ее уже нет? Месяц, полтора?

Беллз поднял бровь и пожал плечами:

— Она не вернется. Оставила все: обручальное кольцо, кольцо, подаренное на помолвку, — все.

— Это плохо. Ушла к другому?

— Марджи? Может, и так, не знаю. Кто знает? Она ведь чокнутая. Надеюсь, она нашла свое счастье.

Будда взял в руку солонку и уставился на нее.

— Она симпатичная. Казалась такой милой.

Беллз не ответил, и снова воцарилось молчание.

Теперь понятно, почему они так долго не могут ни до чего договориться, подумал Тоцци.

Будда снова взглянул на ранец и какое-то время постукивал стеклянной солонкой о перечницу. Наконец он подбородком указал на ранец:

— Не думаю. Не сейчас.

Беллз уставился на Будду, как будто тот сошел с ума.

— Почему нет?

Будда нахмурился и покачал головой. Нет — значит, нет.

— Глупо, — сказал Беллз.

Будда не ответил. Тоцци ждал реакции капо, но лицо того оставалось невозмутимым. Это удивило Тоцци. Обычно капо не нравится, когда им говорят, что они поступают глупо, особенно если это говорят их подчиненные.

— Глупо, — повторил Беллз, повысив голос, будто давая понять, что Будда упускает уникальную возможность. — Это глупо.

Тоцци нахмурил брови, прижав ухо к стакану. Может, Беллз занимает более высокое положение в мафии, чем думают в ФБР? Парень определенно не пресмыкается и не заискивает перед капо.

Будда откашлялся:

— Он ненадежен. Он никогда не вернет бабки.

Беллз кивнул в сторону мужского туалета и перегнулся через стол.

— Его дружок Санторо присмотрит за ним. Похоже, у него котелок варит.

Тоцци ухмыльнулся. Но Будда стоял на своем:

— А что ты знаешь о Санторо? Ничего.

— А что тут знать? Я видел их заведение в Юнион-Сити. Они выпускают пятьсот видеокопий в день. Делают хорошие бабки. Я узнавал в Канога-Парк. Там Санторо знают.

Тоцци наблюдал за реакцией Будды. Это должно произвести на него впечатление. Ведь Канога-Парк в Калифорнии — порностолица Соединенных Штатов. ФБР прижало там крупного прокатчика, и теперь тот работал на правительство. Он и поручился за Майка Санторо перед нью-йоркской мафией. Если у Санторо есть друзья в Канога-Парк, он в порядке. Тоцци снова прижал ухо к стакану.

Будда принялся опять постукивать солонкой по перечнице. Еще одна длинная пауза.

— Нет, — наконец прокаркал он. — Он ненадежен. Все это плохо кончится. Нам это не нужно.

Беллз стал постукивать ногой по ранцу:

— Он же принес это. Значит, не такой уж он никчемушник. Ты сказал, что не дашь ему денег, пока он не вернет те, что брал раньше. Пожалуйста, он принес. Тридцать две пятьсот. Не такой уж он никчемушник.

Беллз поставил ногу на ранец и немного примял его. Губы Будды сложились в еле заметную улыбку.

— Кого ты хочешь провести, Беллз? Это не он принес деньги. Ты принес.

Беллз засмеялся:

— Я? Ты спятил, что ли? Я что, похож на Санта-Клауса?

Губы капо снова превратились в короткую прямую линию, глаза потускнели. И без слов было ясно, что он думает о Беллзе в эту минуту.

Беллз развел руками:

— Давай поговорим спокойно, ладно? Какого черта стал бы я отдавать такие деньги за кого-то?

Будда покачал головой:

— Не за кого-то. За Живчика Дефреско.

— А что такого особенного в Живчике Дефреско, что я должен в долги залезать, чтобы он мог одолжить у тебя денег? Тут концы с концами не сходятся.

Солонка брякала о перечницу, будто тикали часы.

— В Живчике ничего особенного нет. Но у него есть сестра по имени Джина.

Джина? Тоцци выронил стакан, но ухитрился поймать его прежде, чем он упал на пол. Его лицо вспыхнуло.

С вытаращенными глазами Беллз пристально уставился на Будду. Тоцци чувствовал, что выглядит так же.

На лице Будды снова появилась слабая улыбка.

— Ты думаешь, я ничего не знаю. Вот что я тебе скажу, Беллз. Я много чего знаю. Я знаю все про тебя и эту девицу. Ты вьешься вокруг нее, как муха вокруг банки с вареньем. Постыдился бы. Поэтому и жена от тебя ушла. Наверняка.

— Тебе-то что до этого? С этим-то какая связь? — Беллз пнул ранец.

— Прямая. Ты так хочешь забраться к ней в постель, что сделаешь что угодно. Например, выручишь ее братишку, этого никчемушника. Чтобы он получил в долг большие деньги, которые, может, и вернуть не сможет. Что угодно, только бы покрасоваться перед его сестренкой.

— Ты спятил.

— Да?

— Говорю тебе, ты спятил.

— Может, я и спятил. Но не настолько, чтобы дать деньги этим двум попрошайкам. Скажи, пусть поищут кого-нибудь другого. Мне они не нужны. Хорошо?

— Нет, не хорошо.

Тоцци приник к щели. Низенький капо сидел прямо, раздувая ноздри. Беллз все-таки вывел его из себя.

Но Беллз стоял на своем.

— Послушай, приятель. Ни одна баба в мире не стоит тридцати двух кусков. Какая бы она ни была.

Перекатывая солонку в ладонях. Будда смотрел на Беллза.

— Странный ты парень, Беллз. Но палец тебе в рот не клади.

Беллз улыбнулся одними губами.

— Ты много теряешь, Будда, понимаешь? Много теряешь.

Будда тоже улыбнулся.

— Что же ты сам не одолжишь им?

— У меня нет таких денег.

— Не болтай.

Беллз пожал плечами.

— Не веришь — не надо. У меня нет таких наличных.

Кривая улыбка Будды стала чуть шире.

— Давай-давай, одолжи им деньги. Благословляю тебя на это. Можешь действовать самостоятельно, я своей доли не потребую.

Беллз молча смотрел на него.

— Ну что ж ты, Беллз? Тебе это не нравится? Что так? Ты можешь сам стать большой шишкой. Живчик будет землю целовать, по которой ты ходишь. Он устроит так, что его сестричка усядется к тебе на колени и скажет, какой подарок ей хочется к Рождеству.

Плечи Будды затряслись от тихого смеха. Беллз молча смотрел на него. На лице его застыло такое выражение, будто он хочет стереть улыбку с лица Будды, и на минуту Тоцци показалось, что он приведет свое желание в исполнение, несмотря на четырех бугаев, сидевших у другой стены.

— Что с тобой, Беллз? Ты чем-то недоволен? Тебе не нравится, когда я говорю о твоихденьгах, да? Когда речь идет о моихденьгах, тут все в порядке. Но твои деньги — это совсем другое дело.

С минуту Беллз молчал. Казалось, он даже не слушает. Вдруг он улыбнулся.

— Делай как знаешь, Будда. Никто тебе рук не выкручивает. Я только говорю, что, с деловой точки зрения, ты поступаешь глупо. Эти двое зарабатывают каждую неделю на продаже порнофильмов по десять кусков. Ты даешь им бабки, они покупают дополнительное оборудование, нанимают еще людей, увеличивают прокат. По их словам, они могут получать втрое больше, если найдут где-нибудь деньги.

— Когда нужны деньги, наговоришь что угодно.

— Говорю тебе, делай как знаешь. Не хочешь давать деньги — не давай. Я, как всегда, пришел сначала к тебе. Мы с тобой делаем хорошие дела. Но если ты отказываешься, я поищу кого-нибудь еще, кто не боится подзаработать. Безо всяких обид.

Рот маленького капо снова превратился в узкую линию. Он повернул руку, и его маленькие пальцы легко забегали по миниатюрным кнопкам встроенного в наручные часы калькулятора. Получив сумму, он всякий раз на секунду задерживал на ней взгляд, затем стирал ее и начинал все снова. Он проделал это раз шесть подряд. Беллз наблюдал за ним с ухмылкой, как будто ему было известно то, чего не знал Будда.

— Ладно, — наконец произнес Будда тихим, даже сонным голосом.

Беллз кивнул, будто с самого начала знал, чем все кончится. Будда показал на сине-желтый ранец:

— Я знаю, что это твои деньги, Беллз. Что бы ты ни говорил. Если тебе хочется ставить себя под удар из-за этого Живчика, дело твое. Мое дело — делать деньги. Ты так уверен в этих ребятах, отлично. Я дам им то, что они просят, но под полтора пункта в неделю. И под твоюответственность. Понял? Если они не заплатят вовремя, заплатишь ты. Если что-то сорвется — они смоются из города или еще что, — мне начхать. Это твояпроблема. Понял? Если они не отдадут деньги, пусть у тебяголова болит.

Беллз посмотрел ему прямо в глаза.

— Кто же, если он в своем уме, станет выколачивать деньги у меня?

Будда наклонился к его лицу и тоже уставился на него.

— Не слишком-то заносись, приятель. Ты не единственный урод в этом деле.

Тоцци удивился. Урод? Что бы это значило?

— Ты издеваешься над моими чувствами. Будда.

— Плевать я хотел на твои чувства. Меня интересуют только бабки. Да и тебя тоже.

Беллз пожал плечами.

— За деньги любовь не купишь. — Он рассмеялся над своей сентенцией.

Будда поднялся.

— Скажи своим порнодружкам, что они получат деньги. Хотя на твоем месте я взял бы у них залог. Помни, ты за них отвечаешь.

Беллз пристально посмотрел на него.

— Я никогда ничего не забываю, Будда. Ты знаешь.

Капо ничего не ответил. Он протянул руку и поставил солонку и перечницу на место, рядом с сахарницей, в которой лежали пакетики с сахаром, и бутылочкой кетчупа «Хайнц». Потом направился к задней двери, и двое горилл бросились открывать перед ним дверь. Двое других прикрывали его сзади. Держа сине-желтый ранец под мышкой, маленький капо вышел на улицу.

Тоцци поставил стакан на раковину и спустил воду. Отвернул кран и помыл руки. Когда, откинув крючок, он открыл дверь туалета, Беллз сидел, развалясь, на стуле, руки его лежали на столе ладонями вниз. Глубоко задумавшись, он смотрел прямо перед собой.

Тоцци шагнул к нему.

— Все в порядке, Беллз?

Ростовщик механически кивнул, затем вдруг взглянул на Тоцци и ухмыльнулся.

— Да, все в порядке. А у тебя?

Тоцци пожал плечами.

— Отлично.

Беллз вновь уставился в пространство.

— У меня для вас хорошие новости, ребята.

В мужском туалете продолжала шуметь вода.

Глава 5

9.02 утра

Тоцци смотрел в окно на очертания Манхэттена по ту сторону гавани, по которой перекатывались неспокойные волны стального цвета. Он слышал, как наверху в душе льется вода и Живчик поет какую-то идиотскую песенку в стиле реп о том, что надо растрясти свои кости, хорошенько их растрясти. Вид перекатывающихся волн напомнил Тоцци завитки глазури на шоколадном торте, и он снова подумал о еде. Он устал, с похмелья болела голова и смертельно хотелось есть, но в доме не было ни крошки еды, потому что родители Живчика уехали на неделю в Атлантик-Сити, а самому Живчику и в голову не приходило купить чего-нибудь пожевать. Тоцци уже выбросил в мусорное ведро старые протухшие продукты, которые он выгреб из холодильника, куда залез, пытаясь найти что-нибудь на завтрак. Молоко, которое он вылил в раковину, уже напоминало прессованный творог, поэтому Тоцци пил черный кофе, дожидаясь, пока Живчик выйдет наконец из этого проклятого душа, оденется и они смогут пойти куда-нибудь поесть.

Сидя за кухонным столом, он сделал глоток из чашки с надписью «Нью-Джерси девилз» и поморщился. Он терпеть не мог черный кофе, но ему был необходим кофеин. Мысли его вертелись вокруг одного из тех чудесных греческих ресторанов, где ему нальют в кофе столько молока, сколько он пожелает, принесут слабо прожаренную яичницу и гору мелко нарезанного поджаристого мяса. Да, много-много домашнего жаркого с поджаристой корочкой — как раз то, что надо, чтобы набить пустой желудок. И конечно, тост. Из ржаного хлеба с маслом. Только бы Живчик вышел наконец из этого чертова душа.

Тоцци выгнул спину и покрутил головой. Чувствовал он себя отвратительно. Все кончилось тем, что ему пришлось спать на этой старой кушетке с вылезающими пружинами в гостиной Живчика. Ночью он подумал было возвратиться к себе в Хобокен, так как «Звездный свет» находился на другом конце города, но потом решил, что этого делать не стоит. Майк Санторо жил на побережье, в часе езды оттуда. Кто-нибудь мог проводить его до дома, его настоящего дома, а это означало бы конец его легенде. Поэтому, вместо того чтобы вернуться к себе домой, поспать восемь часов и как следует отдохнуть перед экзаменом на черный пояс, он ушел из бара в качестве Майка Санторо и поехал в дом родителей Живчика в Байонне, провалялся пять часов на этой кушетке и чуть не сломал себе спину. Но это ничего. Куда хуже, чем если бы Беллз и Будда узнали, где он живет на самом деле. Но как только он выпьет нормального кофе и съест гору домашнего жаркого, чтобы подкрепиться перед экзаменом, он поедет домой, заберется в кровать и поспит еще несколько часов. Хорошо поспит. Только бы Живчик перестал наконец голосить о том, что надо растрясти эти чертовы кости, и вышел из этого поганого душа.

Он потер шею и подумал, что ему тоже не помешало бы принять душ. Он отвратительно себя чувствовал и много бы дал за пару свежего белья. Тоцци поднял глаза к потолку, откуда доносился звук льющейся воды. Ну давай же, выходи, черт бы тебя побрал.

Машинально он снова потянулся к чашке с кофе и поднес ее к губам, потом нахмурился и поставил на место. Без молока кофе напоминал электролит. Он выглянул в освещенное солнцем окно, хотел было выплеснуть остатки кофе в раковину, как вдруг ему показалось, что он слышит снаружи какие-то звуки. Звуки шагов по деревянным ступеням лестницы, ведущей к двери на кухню. Инстинктивно он повернулся на стуле так, чтобы можно было быстро выхватить пистолет из кобуры на лодыжке. Потом вспомнил, что пистолета у него нет. Он решил не брать его на вчерашнюю встречу. Один из громил Будды мог обыскать его, и пистолет сочли бы знаком недоверия.

Снаружи в замок вставили ключ. Сквозь непрозрачные шторы на дверном стекле Тоцци разглядел, что у того, кто там стоял, были две хозяйственные сумки. Должно быть, мать Живчика вернулась с побережья.

Дверь распахнулась и ударилась о кухонный столик.

— Какого черта тыздесь делаешь?

Это была не мать Живчика. Это была его сестра Джина.

Тоцци молча смотрел на нее, решая про себя, относится ли выражение отвращения на ее лице к вони и мусору на кухне или к нему самому. Он напомнил себе, что он — Майк Санторо, а не Майк Тоцци, и предполагалось, что его чувства по отношению к ней не отличались от тех, что он испытывал к любой симпатичной бабенке. Что касалось Майка Тоцци, дело обстояло совсем не так. Джина много значила для него. Она была настоящей, той соседской девчонкой, американкой-итальянкой, о которой он всегда мечтал.

Джина поставила хозяйственные сумки на кухонный столик и поправила очки. Очки были круглыми, в тонкой фиолетовой металлической оправе. На ее лице они выглядели очень сексуально. У нее были мягкие каштановые волосы, рассыпанные веером по плечам, светло-карие глаза и римский нос. Она казалась рассерженной, но это было ее обычное выражение. Девушка была стройной, ростом около пяти с половиной футов, чуть больше тридцати лет. Она всегда носила слаксы, Тоцци никогда не видел ее в платье или юбке. Сегодня на ней были черные слаксы, черные лакированные туфли без каблуков и шелковая блузка бананово-желтого цвета под шикарным зеленым атласным жакетом. Тоцци подумал, что выглядит она очень стильно и привлекательно, но все-таки так, будто пребывает в скверном настроении. Как-то он сказал ей, что находит ее очень привлекательной, на что она ответила, что он — олух царя небесного, что она похожа на Джона Леннона в тоске, что у нее слишком маленькая грудь и слишком большая попа. Если она думала, что Тоцци согласится с ней, то на эту удочку он не попался.

Тоцци сидел и смотрел, как Джина разгружает сумки. Он не осмеливался произнести что-нибудь, даже отдаленно напоминающее любезность, например поздороваться, потому что знал, как она на это отреагирует. К тому же Майк Санторо был гнусным типом, занимающимся порнографией, и он не мог быть вежливым или любезным. Как бы то ни было, один раз он уже попытался сказать ей, что она очень привлекательна, но она ему не поверила.

Это случилось в один из тех невероятно теплых и ярких осенних дней, когда листья уже начинают желтеть, но погода стоит ясная и расслабляющая. Такие дни бывают в конце августа. Они как будто выпадают из времени, и хочется совершать какие-нибудь безумства, потому что кажется, что на самом деле таких дней нет в реальном календаре и, значит, что бы вы ни сделали, никто об этом не узнает.

В тот день крестили одного из племянников Джины, и Живчик пригласил Тоцци на церемонию и вечеринку после нее. На вечеринку Тоцци так и не попал, потому что, пока младенец надрывался от крика, а священник поливал его маленькую головку святой водой, Джина и Тоцци отчаянно флиртовали. Она еще не знала, что он занимается порнографическими фильмами. Когда все вышли из церкви, вместо того чтобы пойти вместе со всеми к кузине, Джина направилась к своему дому. Тоцци пошел за ней, и все было как в чудесном чувственном сне, когда не хочется просыпаться. Она шествовала медленно и изящно, описывая зигзаги, подбрасывая носком туфли оранжевые и желтые листья, бросая украдкой взгляды на Тоцци. Тоцци следовал за ней на некотором расстоянии, наблюдая, как солнечные лучи пронзают опавшие листья и просвечивают сквозь ее распущенные по плечам светло-каштановые волосы. Когда они подошли к ее дому, Джина остановилась, повернулась и посмотрела на него, лукаво улыбаясь, ожидая, что он сделает. Он не спеша подошел. И хотя они были знакомы совсем недолго, оба знали, чего хотят, но никто не был готов сделать первый шаг. Он вдруг засмеялся, и она засмеялась тоже, и очень скоро они уже были на грани истерики, потеряв контроль, хохоча как ненормальные.

— Зайдешь выпить чашечку кофе? — спросила она, вытирая слезы.

— Конечно, — ответил он.

— Или, может, вернешься на вечеринку?

— Нет, спасибо.

Она покачала головой.

— Я тоже. — От шуршания ее рассыпавшихся по плечам волос у него закружилась голова.

Ее квартира была маленькой, каждый предмет имел свое назначение и стоял на своем месте. Голые деревянные полы и жалюзи. Ни штор, ни безделушек, ни цветов. Только на стене множество черно-белых фотографий смеющихся детишек в рамках. Она сказала, что сделала эти снимки сама.

Тоцци сел на диван, раскинув руки по спинке, и смотрел, как она делает кофе.

— Не надо, — сказала она с самоуверенной усмешкой.

Он шевельнул рукой.

— Не надо что?

— Не надо на меня смотреть. Смотри на что-нибудь другое.

Тоцци пожал плечами.

— Если тебе это мешает... — Он повернулся и растянулся на диване. Оранжевые солнечные лучи косо падали через створчатые окна и квадратными пятнами ложились на ноги и лицо Тоцци, лаская их теплом. Он закрыл глаза и почти заснул. Но мысль о ней заставила его проснуться.

Он прищурил глаза, пытаясь сквозь солнечный свет разглядеть, что она делает, и вздрогнул, увидев, что она стоит прямо возле него. Она сбросила туфли и села у него в ногах на другом краю дивана. Из кухни донесся запах закипевшего кофе. Она заслонила от солнца глаза и посмотрела на него.

— И о чем же ты думаешь? — спросила она.

Он улыбнулся.

— Не знаю.

Она подобрала под себя ноги и повернулась к нему лицом, откинувшись на подлокотник дивана. Ступни она просунула ему под ягодицы.

— Ноги замерзли, — сказала она.

— Угу.

— Есть идеи?

— Относительно чего?

— Как их согреть?

Тоцци ухмыльнулся.

— Что-нибудь придумаем.

— Ну так давай.

— Что давай?

— Согрей их.

— Ах да. Хорошо.

Он потянулся, вытащил из-под себя ее ногу и растер пальцы между ладонями.

— Ну как?

— Хорошо. Теперь другую.

Он взял другую ногу и растер ее.

— Лучше?

Ее глаза были закрыты, голова откинута назад.

— Да... чудесно.

Когда он прекратил растирать ногу, она открыла глаза.

— И все-таки мне холодно.

Она улыбалась.

— Да? Где именно?

— Везде.

— Так, с чего же мне начать?

Она ухватилась за его руки и подтянулась, пока не оказалась над ним, нос к носу.

— Может, прямо отсюда? — спросила она и поцеловала его. И еще раз. И снова. А потом он поцеловал ее. Много раз. Потом они стали исследовать тела друг друга языками и пальцами. И у Тоцци закружилась голова, так это было хорошо. Джина лежала на нем, и солнце заливало комнату, и ее кожа была такой белой и мягкой, и ее шелковистые волосы струились между его пальцами, и ее губы, ее плечи, ее уши, ее соски и...

До кофе дело так и не дошло.

Джина вывалила на стол банку с помидорами, вырвав Тоцци из его сладостных воспоминаний. Он пристально посмотрел на нее, вспомнив, что говорил о ней Беллзу прошлой ночью Будда Станционе. Тоцци снова обдумал эту возможность, но нет — сколько ни думай, они совсем не подходят друг другу. Правда, замечание Будды было не единственным свидетельством того, что между Беллзом и Джиной существовали какие-то отношения. Было еще сообщение на ее автоответчике в тот день, когда они лежали на диване.

Они блаженно дремали в сумерках, голова Джины покоилась на его плече, и вдруг зазвонил телефон. Никто из них не пошевелился. После четырех звонков Тоцци услышал записанный на пленку голос Джины, просивший тех, кто звонит, оставить сообщение после сигнала. "Джина, это я, -прозвучало в комнате. — Позвони мне".Тоцци сразу же узнал голос. Это был Беллз.

Он смотрел, как она убирает овощи в холодильник. Ему не нравилось, когда на него не обращают внимания, и он рискнул задать вопрос:

— Ты принесла молоко?

Она посмотрела на него как на червяка.

— В чем дело? Ты не можешь поздороваться?

— Привет. Ты принесла молоко?

— Привет. Нет.

Она снова принялась за сумки, и, засунув руку в одну из них, вытащила большую индейку. Открыв холодильник, положила ее на нижнюю полку.

— Тебе не нужно было покупать ее, — сказал Тоцци, кивнув на птицу. — Твой брат говорит, у него целая связка индеек.

Она свирепо взглянула на него.

— Они что, вывалились из грузовика?

Тоцци пожал плечами и не стал развивать эту тему. Она была не в настроении. Считалось, что Джина была положительным членом этой семьи. У нее была настоящая работа: она закупала детскую одежду для универмага «Мэйси» в Манхэттене. Ее родственники — дядя и два двоюродных брата — отбывали срок за угон автомобиля, а в багажнике машины ее отца всегда лежало что-то, что нужно было срочно продать. Никто из них не был отпетым преступником, кроме ее брата Живчика, который изо всех сил пытался стать членом мафии, пока ФБР не предоставило ему другую возможность сделать карьеру. Но, как и большинство людей, чьи родственники с легкостью нарушают закон, Джина не хотела ничего об этом знать. Она не участвовала в их делах, но и не читала им моралей. Она любила свою семью, потому что это была ее семья, и была предана своему ненормальному братцу, потому что он был ее братом, но, если они продавали краденых индеек, или знали, где хранят краденые машины, или курили сигареты, на которых не было пометки об уплате федеральной пошлины, она ничего не хотела об этом знать. Это были их дела, ее они не касались.

Так считалось.

Мысленно Тоцци все время слышал голос Беллза на автоответчике Джины: «Джина, это я. Позвони мне».Тогда она приподняла голову с плеча Тоцци, закатила глаза и сделала гримасу, но объяснять ничего не стала, а Тоцци не стал спрашивать. Но сейчас он задумался насчет Джины и Беллза.

Из второй сумки Джина вынула целлофановую упаковку с хлебными кубиками. В животе у Тоцци заурчало. Хоть и не домашнее жаркое с поджаристой корочкой, но все-таки еда. Он встал и направился к столу.

Джина подозрительно взглянула на него поверх очков. Так собака смотрит на кошку, слишком близко подошедшую к ее миске. Он оперся о стол и сложил руки на груди. Она не отводила от него взгляда.

Он перевел взгляд на целлофановую упаковку. Вероятно, это предназначалось для праздничного обеда семьи Дефреско в День благодарения, но он умирал от голода. Ему ужасно хотелось разорвать пакет и высыпать в рот горсть сухих хлебных кубиков, но этого делать не стоило. Конечно, он не Майк Тоцци, а Майк Санторо, а Санторо — плохой мальчик, во всяком случае, для Джины. Так почему бы ему не разорвать пакет? Это будет вполне в духе Санторо. Тем более ему очень хочется есть.

Он протянул руку к пакету, и по кухне разнесся звук шуршащего целлофана. В ее глазах мелькнул стальной блеск, и Тоцци замер.

— Тебе нравится твоя рука? — спросила она.

— Что?

Она посмотрела на его лежащую на пакете руку.

— Тебе нравится твоя рука?

— Да, она мне нравится.

— Тогда держи ее при себе, пока я не отрезала ее.

На столе за сумками с продуктами стояла подставка для ножей.

Тоцци взглянул ей в глаза и ухмыльнулся, но она осталась серьезной. Дефреско были сицилийцами.

— Ладно тебе, — сказал он, — дай мне немножко.

— Нет.

— Перестань. Ты же не съешь всю пачку.

— Нет. — Она вырвала пакет из-под его руки, швырнула его в буфет и захлопнула дверцу.

Тоцци пожал плечами и беспомощно взглянул на нее.

— Джина, почему ты так зло со мной разговариваешь? Что я тебе сделал?

— А ты не знаешь? — В руке она держала банку с протертой клюквой.

— Послушай, перестань. Ты так говоришь, будто я тебя заставил.

— Я этого не говорила.

— Тогда о чем ты говоришь?

Она поставила банку на стол и вытащила из сумки другую.

— Я не хочу об этом разговаривать.

— Почему?

Она раздраженно вздохнула.

— Почему бы тебе просто не уйти?

— Нам было хорошо. Это было прекрасно. Почему ты не хочешь об этом поговорить?

— Не хочу, и все.

— А я хочу.

— Тогда выйди на улицу и поговори сам с собой.

Она вытащила пакет с грецкими орехами, и в животе у Тоцци громко заурчало.

Она опустила взгляд на его живот и покачала головой. Тоцци нахмурился.

— Знаешь, Джина, я не понимаю тебя. Я из кожи вон лезу, чтобы тебе угодить, а ты обращаешься со мной как с дерьмом. На минуту мне тогда показалось, что у нас может что-нибудь получиться, но, видно, я ошибся.

— Это точно.

— Вот видишь? Тебе обязательно надо сказать гадость. Почему? Я стараюсь, а ты грубишь. Это неправильно. — Слова произносил Майк Санторо, но Тоцци был с ним абсолютно согласен. Его легенда давала ему право стать полностью итальянцем.

— Я грублю, потому что ты инфантильное ничтожество, зарабатывающее на жизнь грязными фильмами. Нужна еще какая-нибудь причина? — Отчитывая его, она говорила очень логично и разумно, и почему-то это делало ее еще более привлекательной.

— Послушай, Джина, это звучит хуже, чем есть на самом деле. Я продаю хорошие нравственные фильмы. Эротичные, вот и все. У меня их покупают даже сексопатологи. Они говорят, что эти фильмы помогают им в работе. Их пациенты тут же приободряются.

— О, заткнись.

— Нет, я тебе правду говорю. Я не занимаюсь жесткой порнографией. Никаких извращений, никаких животных и, конечно, никаких детей. Я никогда не стал бы заниматься детской порнографией. Мне даже думать об этом противно.

В животе у него снова заурчало.

Она посмотрела на него поверх очков.

— Я тебе чистую правду говорю, но вижу, ты мне не веришь. Ты просто придираешься ко мне, вот и все. Не знаю почему. Я хороший парень. — Тоцци нахально ухмыльнулся, войдя в образ Санторо. — Я ведь тоже очень обидчивый, а ты меня все время обижаешь. В тот день я отдал тебе всего себя, и посмотри, что из этого вышло.

— Что ты сказал?

— Ты слышала. Я отдал тебе душу и сердце, и вот награда за это.

Она схватила пакет с грецкими орехами и швырнула в него. Пакет попал ему в плечо и порвался. Орехи с шумом и стуком посыпались на линолеум и раскатились по всей кухне.

— Посмотри, что ты наделала, — сказал он. — Стоило ли?

— Подбери их, — приказала она.

— Помоги мне.

— Подбери их!

Тоцци наклонился и подобрал один орех, продолжая нахально улыбаться. Но в душе он продолжал думать о Джине и Беллзе, надеясь, что это неправда.

* * *

— Я сказала, помоги мне подобрать их.

— Если я помогу, что ты для меня сделаешь?

— Иди к черту!

— Слушай, Джина, я же шучу — эй, послушай, ты куда?

— В ванную. Ты возражаешь? И подбери все это. Я не шучу.

Гиббонс слушал, надев наушники. Он нахмурился и посмотрел на Догерти, специалиста, работающего с аппаратурой наблюдения. Зуб Гиббонса все еще болел, но в настоящий момент боль несколько утихла. Правда, он знал, что это не надолго. Скоро молот снова начнет свою работу. Машина, темно-синий фургон, принадлежащий ФБР, на бортах которого белой и красной краской выведено «Би энд Би. Водопроводные и отопительные системы», была припаркована в квартале от дома Дефреско. Гиббонс и Догерти сидели в фургоне и слушали, как Тоцци флиртует с сестрой Живчика Дефреско. Гиббонс не мог понять, о чем они говорят, что она требует подобрать с пола. Он пожал плечами, давая Догерти понять, что он в недоумении.

Догерти тоже пожал плечами. Верхняя часть его лица выражала озабоченность, но нижняя часть была сама радость. На лице Догерти всегда и при любых обстоятельствах сияла широкая улыбка, из-за которой он был похож на сумасшедшего ученого. Гиббонс уже начал думать, что это своего рода паралич. Или же Догерти — возродившийся христианин. Но этот вариант вызывал у Гиббонса сомнения. Для большинства ирландцев-католиков и первая жизнь — довольно тяжелое бремя. Вряд ли они захотели бы родиться вновь.

Гиббонс высвободил одно ухо, оставив наушники на голове.

— Похоже, она порвала нитку жемчуга, правда?

— Не думаю. — Догерти прикрыл глаза, прислушиваясь. Он показал на измерители высоты звука на пульте, стрелки которых почти застыли после того, как Джина вышла из кухни и Тоцци остался там один. — Судя по звуку, это не жемчужины. Тогда была бы неожиданная россыпь более высоких, резких, щелкающих звуков. А эти звуки намного ниже, и что-то там еще грохотало.

Гиббонс пожал плечами. В данном случае сомнение следовало толковать в пользу Догерти. Этот парень разбирался в звуках. Он был одним из лучших специалистов по наблюдению в ФБР, а его облик странноватого лысеющего ученого подтверждал преданность науке. От уха до уха на его голове тянулась лишенная волос полоса — сказались годы работы в наушниках.

— Где у Тоцци передатчик? — спросил Гиббонс.

— В портативном устройстве, прикрепленном к ремню. Чистый звук, да? — Догерти гордился своей работой.

Гиббонс кивнул. Его не очень заботило качество звука. Важно было содержание беседы.

— Что там у них происходит? Не помню, чтобы Тоцци сообщал в ежедневных отчетах о сестре Дефреско.

Улыбка лабрадорского ретривера на лице Догерти превратилась в трагическую усмешку.

— Этому есть причины.

Зуб Гиббонса начал пульсировать. Так он и знал. Проклятый Тоцци, снова думает не головой, а членом. Гиббонс поморщился, но от резкой боли лицо его застыло.

— Он спал с ней?

Догерти хитро смотрел на него, как грязный сумасшедший ученый.

— Слушай, Гиб, некоторые вещи являются личными.

— Но не для тебя. Говори, Догерти. Спал он с ней? — Борясь с ноющей болью в зубе и раздражением на своего сексуально озабоченного идиота-напарника. Гиббонс был готов проломить стену фургона.

— Что ж... — Догерти снял наушники и повесил их на шею. — Да, спал. Но только один раз.

— А ты слушал?

— Тоцци не выключил передатчик. Что я должен был делать? Заглушить звук?

— Да уж мог бы.

— Гиб, клянусь Богом, я не знал, куда он идет. Я должен контролировать все его действия, так ведь? Я думал, он пошел к мисс Дефреско за информацией, пока обстановка там не накалилась, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. — Проклятый подглядывающий Том.

— Говорю тебе, Гиб. Это не то, что ты думаешь. Если Тоцци не хотел, чтоб его слушали, он должен был выключить передатчик. Но пока он работает, я обязан записывать то, что слышу. Таковы правила.

— И это записано на пленке? — Гиббонс потер опухшую челюсть.

— Конечно. Я должен отчитываться за свою работу. — Догерти потянулся к пластмассовому ящику из-под молока, полному катушек с пленкой, провел по ним пальцем, пока не нашел нужную, и вытащил ее. — Вот. Хочешь — послушай.

Гиббонс бросил на кассету злой взгляд.

— Нет. Ты вот что скажи мне. Сколько времени он ее трахает?

— Насколько я знаю, это было всего один раз. Несмотря на все его усилия. Как мне кажется, мисс Дефреско жалеет, что так легко уступила.

— Ты кто, доктор Рут?

— Я просто говорю.

— Как это произошло?

Хитрое выражение на лице Догерти сменила застенчивая улыбка.

— Послушай, Гиб, это касается только Тоцци. Мне странно...

— Мой кретин напарник ложится в постель с сестрой такого неуравновешенного придурка, как Живчик Дефреско, который может нас сильно натянуть, а мне нельзя узнать, что тут творится? Ты что, спятил? Если эти ребята узнают, что Тоцци федеральный агент, он может схлопотать парочку пуль, как Петерсен сегодня ночью. Что, если Живчик ведет с Тоцци двойную игру? Он вполне способен на это. Что, если он разозлится, узнав, что Тоцци трахает его сестру? Как ему отплатить за это?

Догерти перестал улыбаться.

— Такой вариант всегда возможен, но не думаю, что он так поступит с Тоцци. Они вроде вполне ладят друг с другом. Принимая во внимание все обстоятельства.

— Догерти, ты ни черта не понимаешь. — Гиббонс стиснул зубы, так как новая волна боли накатила и пронзила челюсть.

Через один наушник он услышал, что Тоцци снова что-то говорит. Он быстро поправил наушники.

— Я собрал орехи. Может, ты хоть спасибо скажешь?

— С какой стати? Ты вынудил меня бросить их в тебя.

— Вовсе нет.

— Заткнись. Ты выводишь меня из себя.

Гиббонс услышал звук удаляющихся шагов.

«Послушай, Джина! Ты куда?»

Тишина.

«Джина! Куда ты?»

Тишина. Захлопнулась дверь.

Гиббонс переместился к маленькому окошку в стенке фургона и стал наблюдать за дверью дома Дефреско. Брюнетка в очках с раздраженным видом спустилась по лестнице. Гиббонс удивился. Джина Дефреско выглядела не так, как он ожидал. Зная Тоцци, он представил себе этакую корову с колышущимися формами, сплошь покрытую волосами, с ногтями, как у Леди Драконши, толстыми ляжками, в узкой юбке до пупа и огромной грудью, в которой можно утонуть. Но эта женщина была... нормальной. И самое странное, что она родственница этого ублюдка Живчика. Он попытался получше разглядеть ее лицо, когда она свернула на тротуар. Довольно привлекательная.

Тоцци бежал за ней по подъездной дорожке, на ходу натягивая темно-синее пальто из кашемировой шерсти.

— Джина! Подожди! Я провожу тебя до автобуса.

Согнувшись, Гиббонс пробрался в конец фургона и повернул ручку двери.

— Эй, Гиб, ты куда?

— Надо поговорить с Тоцци. Он еще не знает о Петерсене.

— Гиб, но ведь вступать в прямой контакт с агентом под прикрытием на задании запрещено. Иверс тебе за это башку оторвет.

Металлическая дверь захлопнулась. Гиббонсу было плевать на все правила и инструкции. Нужно предупредить Тоцци прежде, чем его убьют, а уж потом Гиббонс сам его убьет за то, что тот такой идиот.

Придерживая рукой опухшую щеку, Гиббонс надвинул пониже шляпу и направился через улицу, чтобы догнать своего бегущего за юбкой напарника.

Глава 6

9.26 утра

Тоцци шел за Джиной, направлявшейся к автобусной остановке на бульваре Кеннеди.

— Что я тебе такого сделал? А? Только старался тебе угодить.

Она шла, не обращая на него внимания.

— Послушай, Джина, ты даже из вежливости не можешь сказать мне пару слов?

Тоцци старался говорить, как порноделец Майк Санторо, но чувства-то были его собственные. Он хотел хоть как-то пробиться к ней. По крайней мере, выяснить, почему она обращается с ним как с половой тряпкой. Ведь был же у них тот невероятный воскресный полдень. Их тогда явно что-то связывало, пусть всего на несколько часов.

Тоцци вздохнул, глядя на ее каштановые волосы, развевающиеся при ходьбе над приподнятыми в раздражении плечами. Впереди по бульвару Кеннеди проносились машины. Уже начался утренний час пик. Как он хотел бы сказать ей, кто он на самом деле. Если бы она знала, что в действительности он не занимается никакой порнографией, может, она обращалась бы с ним потеплее,согрела бы его, как он согрел тогда, на диване, ее ноги.

К тротуару подъехал автобус. Электронными буквами на переднем стекле было написано: «Вокзал-порт Оторити». Автобус остановился с громким шумом, и двери раскрылись. Не оглянувшись, Джина поднялась по ступенькам.

— Джина! — снова позвал ее Тоцци, но двери захлопнулись, и переполненный автобус отъехал с таким же шумом.

Тоцци задержал дыхание, пока не рассеялись клубы выхлопного газа, потом засунул руки в карманы пальто и со вздохом пробормотал:

— Джина, Джина, Джина...

— Джина, черт бы тебя побрал!

Тоцци резко оглянулся и увидел Гиббонса в надвинутой на глаза шляпе. Его нос, как у Бабы Яги, свисал из-под полей. Рот сложился в неодобрительную гримасу и напоминал перевернутую подкову. Левая сторона лица так раздулась, что казалось, будто он держит что-то за щекой.

Тоцци незаметно осмотрелся:

— Какого черта ты тут делаешь?

— Заткнись и слушай, идиот. Ночью подстрелили Гэри Петерсена.

В животе у Тоцци все сжалось.

— О, черт! — О причине можно было не спрашивать.

— По последним сведениям, у него все было в норме.

Молодой человек в кожаной куртке с чемоданчиком в руке подошел к автобусной остановке. Гиббонс сразу замолчал и отошел к зеркальной витрине кондитерского магазина на углу.

Тоцци выждал несколько минут, прежде чем присоединиться к напарнику.

— Кто стрелял в него? Это уже известно?

— Он должен был в час ночи встретиться с Тони Беллзом.

— С Беллзом? Вот сволочь.

— Иверс объявил облаву.

— Я встречался с Беллзом прошлой ночью. Правда, после трех. О Боже!

— Знаешь, где он сейчас?

Тоцци покачал головой:

— Я не знаю даже, где он живет. Он очень странный парень. Очень скрытный.

— Ладно, держись от него подальше. Думаю, журналисты пока еще не пронюхали об этом, так что, может, нам удастся схватить его до того, как они его спугнут. Будем надеяться.

— Я могу попробовать поискать его.

— Нет! — рявкнул Гиббонс. — Тебе лучше быть подальше, когда его арестуют. Будда Станционе и его веселые ребята быстро раскумекают что к чему. И, чтобы спасти твою шкуру, нам придется объявить, что ты — агент ФБР, а это будет означать конец операции «Укус акулы». Иверс хочет продолжать операцию, и на этот раз я согласен с этим остолопом.

— Но я мог бы...

— Нет, не мог бы. Сходи в кино, съезди на море, пойди потрахайся — только держись подальше от Беллза, пока мы не найдем его.

Тоцци нахмурился и подумал о Джине. Хорошо было бы потрахаться. С ней.

— Кстати, Тоц, что это за дела у тебя с сестрой Живчика? Ты что, совсем спятил?

Кровь прилила к лицу Тоцци.

— Не знаю, о чем ты.

— Черта с два ты не знаешь. Послушай меня, олух. Один-единственный раз я хочу, чтобы ты держал свои штаны застегнутыми, пока ты на задании. Почему ты всегда связываешься с неподходящими бабами?

— С Джиной Дефреско все в порядке. Она не имеет отношения к своему брату и мафии. Она добропорядочная гражданка.

— Не полощи мне мозги, Тоцци. Она состоит в кровном родстве с человеком, который связан с мафией и доносит нам на своих друзей. По-моему, этого достаточно.

— Знаешь, ты абсолютно не прав. Ты не знаешь...

— Все я знаю. Отвяжись от нее, capisce[1]?

Тоцци не ответил. Как, черт побери, Гиббонс узнал о нем и Джине? И тут он вспомнил о прикрепленном к ремню передатчике. Догерти. Этот предатель...

Гиббонс направился в кондитерский магазин.

— Что у тебя с лицом? — спросил Тоцци, только чтобы задержать его. В ушах его все еще звучали слова напарника о том, что Джина — неподходящая женщина, и он хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.

— Зуб нарывает. Чертовски больно.

— Почему ты не идешь к зубному врачу?

Гиббонс свирепо взглянул на него.

— А когда у меня есть время ходить по врачам?

Тоцци выдержал его взгляд.

— Почему бы тебе не вырвать их все и не поставить протезы? Тогда ты сможешь просто вынимать их, если что не так.

Гиббонс посмотрел ему прямо в глаза, пожевал губами, и вдруг изо рта у него вывалились четыре верхних зуба. Тоцци испуганно отступил назад. Он и не знал, что у Гиббонса зубные протезы. Это напомнило ему кадры из одной телевизионной передачи о природе. Там челюсти акулы двигались независимо от головы. Зубы захлопываются, а рот закрывается на долю секунды позже. Он с отвращением уставился на рот Гиббонса с выступающими вперед зубами. Он-то всегда думал, что у Гиббонса крокодилья улыбка. Сукин сын.

Зубы Гиббонса скользнули на место, но этот сукин сын все равно выглядел так, будто вот-вот укусит.

— Я должен позвонить твоей двоюродной сестре, — проворчал он.

Хотелось бы знать, подумал Тоцци, чем насолила Гиббонсу Лоррейн. С течением лет он заметил, что, когда они с Гиббон-сом из-за чего-нибудь ссорились, тот всегда называл свою жену не иначе как «твоя двоюродная сестра».

Рука Гиббонса лежала на ручке двери в кондитерский магазин.

— Может, этот проклятый зубной врач даст ей рецепт на какое-нибудь болеутоляющее лекарство. А ты тем временем исчезни и не показывайся, пока мы не найдем Тони Беллза. И позвони в контору, пока Иверс не обмочился от злости.

Держась за опухшее лицо. Гиббонс вошел в магазин.

Через зеркальное стекло Тоцци видел, как его напарник неуклюже пробирается к платному телефону в углу магазина. Ну и зануда. Иногда Тоцци удивлялся, как Лоррейн его терпит.

Тоцци свернул за угол и направился к дому Живчика. Придется что-нибудь наврать Живчику, придумать причину, по которой ему надо на время исчезнуть. Сказать правду он не рискнет. Живчик может кое-что скумекать и постарается набрать очки, предупредив Беллза о розыске.

Но в тот момент, когда Тоцци поворачивал за угол, он услышал два коротких автомобильных сигнала. Подняв глаза, он увидел серебристый четырехдверный «БМВ-735», перегородивший улицу.

— Эй, Майк! Майк! — Живчик сидел на заднем сиденье, затемненное окно было приспущено. — Мы тебя ждем. Давай садись. — Его волосы были все еще влажными после душа.

Машина была незнакома Тоцци. Он пересек улицу и, стараясь не выдать своих подозрений, наклонился, чтобы посмотреть, кто внутри. На переднем сиденье сидел Беллз с раскрытым номером «Дейли ньюс» на коленях. За рулем был Тасманский Дьявол Стенли.

Беллз наполовину опустил свое окно.

— Садись, — сказал он, улыбнувшись. — Мне надо вам кое-что показать, ребята.

— Прямо сейчас? — Для пущей убедительности Тоцци посмотрел на часы. — Я обещал одному парню встретиться с ним в десять в Бруклине.

Беллз покачал головой:

— Забудь об этой встрече. Наше дело важнее.

— Но я...

— Тебе нужны эти деньги?

— Да, конечно, но...

— Тогда садись.

Беллз снова уткнулся в газету. Он читал колонку сплетен. Выглядел он как обычно, но беспокойство, написанное на лице Живчика, вызвало у Тоцци тревогу. Он не хотел ехать с ними, но, если он откажется, Беллз может что-то заподозрить. Для него что Майк Санторо, что любой другой, и если он так маниакально подозрителен, как предполагал Тоцци, то вполне может подумать, что Майк Санторо — переодетый коп. А тогда он смоется, это как пить дать, и им, может, уже не удастся его схватить. Он выйдет сухим из воды, совершив попытку убить федерального агента, а может, и убийство, если Петерсен не выживет. Тоцци сжал кулаки в кармане пальто. Нужно принимать решение, и быстро.

Беллз не отрывал глаз от газеты. Стенли пригнулся и, глядя на Тоцци из-под густых бровей, ждал, пока тот сядет в машину. Его нижняя челюсть угрожающе выдавалась вперед.

Живчик умоляюще смотрел на Тоцци.

— Давай, Майк. Садись. Это ненадолго, да, Беллз?

Беллз не ответил. Так как Тоцци не двинулся с места, Беллз повернулся к Стенли:

— Поехали. Ему, видно, эти деньги не нужны.

Стенли уже заводил мотор, когда Тоцци внезапно решился.

— Подожди. Я позвоню этому парню, тому, с которым должен был встретиться, скажу, что не смогу прийти. Я мигом. — Он решил пойти в кондитерский магазин и быстро рассказать Гиббонсу, что происходит.

Но Беллз повернул голову и посмотрел на него без всякого выражения.

— Кто тебе важнее, Майк? Тот парень или я?

Ответа не требовалось. У Тоцци не было выбора.

Он открыл заднюю дверцу и сел рядом с Живчиком:

— Ладно-ладно, поехали.

Стенли включил передачу и подъехал к перекрестку, где горел красный свет. Он включил сигнал правого поворота, но машин было слишком много, и на красный он повернуть не мог. Пришлось ждать зеленого.

Пока они ждали, Тоцци увидел Гиббонса, выходящего из кондитерского магазина. Он морщился и держался за опухшее лицо. Тоцци перевел глаза на Живчика, который знал Гиббонса и тоже его заметил. Лицо Живчика вытянулось, щеки ввалились, глаза вытаращились. Он выглядел таким откровенно испуганным, что Тоцци захотелось его пристукнуть.

Беллз перевернул страницу газеты:

— Да, Майк, а кто этот старикан, с которым ты говорил?

Тоцци быстро взглянул на Живчика. Сказал ли он Беллзу и Стенли о Гиббонсе? Если сказал, то что?

— Это ты о ком?

— Да о том, на углу.

— Ах, об этом? У которого все лицо разнесло?

— Да, о нем. Это ты, что ли, ему вмазал?

Стенли было засмеялся, но его смех перешел в резкий кашель курильщика. Живчик выглядел так, будто сейчас выпрыгнет из своей шкуры.

Тоцци тоже засмеялся.

— Нет, я его не трогал. Хотя, может, и стоило. Говорит, у него зуб болит, сил нет терпеть. Нет ли где-нибудь поблизости зубного врача. Я ему говорю, я не здешний, ничем помочь не могу. Но он не отстает. Спрашивает, что ему делать, он, дескать, умирает от боли. Никак не мог от этого старого идиота отвязаться. Сказал ему, чтоб поискал врача в справочнике и оставил меня в покое.

Никто не произнес ни звука, и сердце Тоцци остановилось. Он посмотрел на Живчика, уверенный, что тот сказал-таки Беллзу, кто такой Гиббонс. Но так как минуты текли, а ничего не происходило, ему пришла в голову другая мысль. Если Беллз видел его на углу с Гиббонсом, не видел ли он его и с Джиной? Он вспомнил о послании, оставленном Беллзом на ее автоответчике, и сильнейшее чувство опасности, знакомое только глубоко засекреченному агенту, пронзило его от живота до спины и стало подниматься вверх. Что, если между Беллзом и Джиной действительно что-то есть? Беллз был определенно ревнив. Сердце Тоцци бешено заколотилось.

Беллз зашелестел газетой.

— Надо было ему вмазать, — пробормотал он себе под нос.

Стенли засмеялся, потом кашлянул в кулак. Зажегся зеленый свет, и он свернул на бульвар Кеннеди, направляясь на север, к Джерси-Сити. Они проехали мимо двух светофоров, но у третьего остановились. На углу слева от них находился магазин «Мясной город».

— Так куда мы едем? — спросил Тоцци, стараясь, чтобы в его голосе звучало любопытство, а не беспокойство.

Никто не ответил. Беллз перевернул газетную страницу. Глаза Живчика были так широко открыты, что казалось, вывалятся, если он наклонит голову.

— Это что, секрет? — спросил Тоцци с раздраженным смешком. — Куда мы едем?

Стенли взглянул на него в зеркало заднего обзора.

— Увидишь, — прошептал он. В его голосе звучало чуть ли не благоговение.

Беллз не поднимал головы от газеты.

Глава 7

10.33 утра

— Перерыв! — закричал Стенли, когда они друг за другом прошли в гараж через приемную ремонтной мастерской. — Сходите попейте кофе. Быстро. Идите.

Двое темнокожих черноволосых парней в зеленых комбинезонах не обратили на него никакого внимания. Они продолжали возиться с машинами, стоящими на подъемниках. Один из них ставил новые тормозные колодки на темно-бордовый «бьюик-сенчури»; другой с помощью пневматической дрели откручивал болты на поржавевшем глушителе красной, как пожарная машина, «целики». Спекшаяся ржавчина и накопившаяся за многие годы дорожная грязь летели ему прямо в лицо, на котором были защитные очки, но он на это не реагировал.

Живчик и его дружок Майки стояли в сторонке, сжав губы и вытаращив глаза, и ждали, пока им объяснят, зачем их сюда привезли.

Беллз наблюдал за ними, потешаясь над их неуверенностью в этой неопределенной ситуации. Он медленно повернул голову и остановил взгляд на двух механиках. Он знал, что оба они с островов, тот, что занимался тормозами, — с Гаити и говорит только по-французски. Он обвел взглядом отсеки гаража. Пол под ногами был мягким от маслянистой грязи. Открытые тележки для инструментов стояли вдоль стены, как чудовища с широко раскрытыми ртами в ожидании святого причастия. Внутри виднелись аккуратные ряды висящих разнообразных гаечных ключей, напоминающих зубы. С потолка свисали, как лассо, резиновые ремни и части глушителей, похожие на запасные части к человеческому телу. На задней стене было прикреплено замусоленное желтое полотнище с названием мастерской и написанными черными буквами словами: «ЛУЧЧШИЕ ГЛУШИТЕЛИ — ЛУЧЧШЕЕ КАЧЕСТВО, ЛУЧЧШЕЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ, ЛУЧЧШИЕ ЦЕНЫ».

Это было одно из тех маленьких заведений, которые назывались чересчур пышно, например «Глушители Мидаса». У Беллза засосало под ложечкой, как только они вошли сюда. Он ненавидел дешевые подделки. Он любил все настоящее, солидное, прочное. Если вам нужен глушитель, достаньте хороший и больше об этом не думайте. Он не любил иметь дело с дешевым барахлом. Это сводило его с ума. Как будто на рубашке у тебя пятно. Все время о нем думаешь, даже когда не смотришь на него. Люди, которые брали у него деньги и потом не отдавали их вовремя, были как эти пятна. Они вынуждали его думать о них, тратить на них свое время. Такие люди были как непригодные вещи, их надо чинить, заменять или уничтожать, чтобы он мог перестать о них думать.

Стенли подлез под «целику»:

— Ты слышал, что я сказал, парень? Я сказал, идите попейте кофе.

Парень, возившийся с заржавевшим глушителем, сдвинул на лоб защитные очки. Вокруг его покрасневших глаз, там, куда не проникла желто-коричневая пыль, были темные круги.

— Хозяин нет здесь, — сказал он. — Нельзя уходить.

У него были толстые губы и угрюмое лицо; когда он обращался к Стенли, то смотрел мимо него.

— Дай им денег, — сказал Беллз, слегка раздраженный этими переговорами. Уж Стенли-то должен знать — если хочешь, чтобы кто-то на какое-то время испарился, нужно заинтересовать его в этом.

Стенли выудил из кармана пятерку и протянул ее парню. Тот взял, но на Стенли так и не посмотрел. Он смотрел на своего дружка, негра-француза с Гаити, стоявшего неподалеку с выкатившимися глазами и державшего в каждой руке по гаечному ключу.

— Идите, идите. Попить кофе. Ты что, не понимаешь?

Парень не пошевелился. Он оцепенел.

Стенли взглядом попросил совета у Беллза.

Беллз подошел к французу.

— Иди, frere[2] Жак, — сказал он. — И поторопись, а то я позову тонтон-макутов.

При упоминании гаитянской секретной полиции голова француза дернулась. Живчик, как всегда, ничего не понял, но Майки Санторо не мог скрыть удивления. Беллз оскорбился. Он что же, не ожидал, что простой парень, Беллз, может знать о таких вещах, как тонтон-макуты? Кусок дерьма. С первого же раза, увидев Санторо, Беллз понял, что тот слишком много о себе воображает, считает себя лучше других. Что он себе думает? Что ростовщик из Джерси ни черта не знает, ничем, кроме наркотиков, не интересуется и читает только бюллетени скачек? Да, Беллз и раньше встречал таких, как Санторо. Они считают себя даром Божьим для любого. Одно он знал наверняка: малыш Майки считает, что он — дар Божий для Джины Дефреско.

Да, он прекрасно знает, что малыш Майки губы раскатал на Джину. Что не рассказал ему Живчик, он легко домыслил сам. Это было несложно. Санторо из кожи вон лезет, чтобы вскружить Джине голову, затащить ее к себе в постель. Думает, он лучше других. Вот и она такая же. Тоже считает себя лучше тех, кто ее окружает. Но ей это простительно. Ему нравится, что у нее есть характер, что она может любого послать, говорит, что не хочет иметь дело с деловыми ребятами. Тут все в порядке.

Другое дело Санторо. Это только показывает, кто он есть на самом деле — сопливый ублюдок. Его надо немножко окоротить, а кто лучше Беллза это сделает? За то, что Санторо крутится возле Джины, он свое получит. Только поэтому Беллз сцепился с Буддой из-за денег для этих ублюдков. Ссуду они получат, и он постарается их убедить сразу же вложить все деньги в дело. Он им во всем поможет, потому что хочет, чтобы они прогорели. И они прогорят, уж об этом он позаботится. А когда это случится, тут-то и появится старый добрый ростовщик, чтобы стереть эту улыбочку с рожи Санторо. Перво-наперво Беллз отберет у них их порнобизнес и сам им займется, чтобы вернуть ссуду. Живчика он оставит мальчиком на побегушках только по доброте сердечной. Но малышу Майки придется отвалить. А Джина, если она правильно воспитана (в чем Беллз почти не сомневался), ему еще от всего сердца спасибо скажет, что он спас ее непутевого братишку. Он был уверен,что она будет ему благодарна, даже если и не особенно это покажет. Он-то знает, как она предана этому никчемушнику, своему братцу, как беспокоится все время, что ему башку снесут или в тюрьму посадят. Она сама говорила ему об этом.

Двое чернокожих медленно шли к двери. Тот, у кого было грязное лицо, все еще сжимал в руке пятерку, как умственно отсталый, который никак не может сообразить, что ее нужно положить в карман. И тут появился босс. Наконец-то.

— Эй, Беллз, Стенли, в чем дело?

Рэнди Слиповиц был очень тощий, с иссиня-черными волосами, густыми бровями и рубильником, выступающим на его лице, как парус. Он был немного похож на того парня в передвижном военном госпитале, который всегда надевал женскую одежду, чтобы его уволили из армии. Слиповиц дымил, как паровоз, и всегда носил модные рубашки и темные модные штаны, облепленные волосами. Это была его проблема. Даже скорее болезнь. Страсть к животным. В доме у него было полно приблудных собак и кошек, которых он подбирал где только мог. Дюжины две собак и Бог знает сколько кошек. Часто он возил парочку животных в машине, а в эту минуту он держал на руках маленького котенка, сонного, полосатого, не совсем малыша, но еще не подростка. Слиповиц почесывал его голову обратным концом сигареты, зажатой между пальцами, хотя тот и так уже спал, устроившись на его согнутом локте, головой вниз и свесив лапы.

Но проблема Рэнди Слиповица заключалась не только в любви к бездомным собакам и кошкам. Он обожал также лошадей. Каждый полдень без исключения он проводил на ипподроме, что-то выигрывая, но больше проигрывая, как почти всякий кретин, живущий только лошадьми. Он занял у Будды сто семьдесят пять кусков, чтобы купить эту мастерскую, но проводил здесь слишком мало времени, чтобы дело наладилось. Он, наверное, думал, что все устроится само собой и мастерская каким-то образом превратится в волшебную машину, штампующую деньги. Но так дела не делаются. Нельзя постоянно оставлять вместо себя помощника. Беллз видел, что крах неминуем. Слиповиц еще не задерживал платежей — пока, — но Беллз понимал, что дело идет именно к этому. Насколько он мог судить, мастерская ничего не стоила. Если Слип не отдаст деньги, Будда не захочет с ней связываться, так же как и Беллз. Поэтому-то Беллз сегодня здесь. Чтобы дать старине Рэнди небольшой финансовый совет и вернуть его на путь истинный, пока он с него не сбился окончательно.

Слиповиц затянулся сигаретой.

— Что случилось, Беллз? — Его глаза перебегали с Беллза на Живчика, потом на Майка и снова на Беллза. На Стенли он не смотрел. Делал вид, что того вообще тут нет. Никому не доставляло удовольствия видеть Стенли.

Беллз, улыбаясь, подошел к нему и погладил головку лениво раскинувшегося котенка.

— Какой симпатичный, Рэнди. Как его зовут?

— Я назвал его Панчо. Потому что у него в любое время дня сиеста. — Слиповиц глубоко затянулся. Глаза его перебегали с предмета на предмет.

Беллз взял у него котенка и обхватил его одной рукой, поглаживая шерстку на его брюшке.

— Слушай, Рэнди, у него соски. Какой же это Панчо? Это девочка.

— Знаю, знаю. Просто для меня она выглядит как Панчо. Понимаешь, что я хочу сказать?

Беллз улыбнулся:

— Да. Понимаю.

— Так что вас привело сюда, Беллз? Нужен новый глушитель?

Беллз покачал головой и почесал котенку шейку. Котенок зажмурился и потянулся, испытывая блаженство.

— Так все-таки... что случилось, Беллз?

Тоцци заметил, что руки Слиповица дрожат. Парень был смертельно напуган. Он продолжал сбрасывать на пол большим пальцем пепел с сигареты, даже когда никакого пепла на ней уже не осталось.

Беллз смотрел на котенка, продолжая почесывать его шейку:

— Как бегают лошадки, Рэнди? Тебе везет?

Слиповиц пожал плечами:

— Когда как. Ты знаешь, как это бывает. Есть хорошие дни, а есть и не очень... иногда. Ты же знаешь.

Тоцци не мог с точностью сказать, спит ли Панчо, но выглядел котенок именно так.

Беллз продолжал почесывать его шейку.

— Скажи мне вот что, Рэнди: как у тебя идут дела?

— Дела?

— Да. Сколько глушителей ты продаешь за день? Примерно.

— Целиком?

— Да.

— Ну, понимаешь, всю систему целиком продаешь нечасто. Обычно людям нужны только отдельные части. Трубки, конденсаторы, сам глушитель и все такое. Нечасто бывает, чтобы кому-то понадобилось заменить всю выхлопную систему.

— Интересно. И сколько машин у тебя проходит за день? Примерно.

Слиповиц взглянул сквозь плексигласовые панели двери в гараж. Кроме «БМВ» Беллза и его собственного «понтиака», на площадке перед мастерской не стояло ни одной машины. А это означало, что сегодня работы было не так уж много. Он с большой осторожностью поднес окурок ко рту, последний раз затянулся, затем бросил его на пол и затоптал.

— Да когда как, Беллз. День на день не приходится. Сегодня, видишь, почти ничего нет, но это естественно в это время года. Как только пойдет снег и погода испортится, тут места свободного не будет. Ты ведь знаешь, дороги тут посыпают солью. И машины быстро ржавеют. Да еще жидкая грязь — собирается в нишах колес и замерзает. Ты едешь, а куски замерзшей грязи откалываются и — раз — попадают в глушитель. Можешь протащить их так сотни две футов. Ты даже не представляешь, какой вред это наносит машине.

Беллз улыбался, глядя на котенка, такого спокойного и умиротворенного.

— Замерзшая грязь, говоришь? Так тебя этому учили на Луччших курсах по ремонту Луччших Глушителей? Где это было? В Канзасе?

— Нет, в Омахе.

Беллз взглянул на Слиповица и кивнул.

— Так когда ты открыл мастерскую? В апреле, так ведь?

— Да, в апреле.

— То есть зимой ты еще практически не работал, да?

— Нет, но...

— А сколько времени ты ходил на те курсы?

— Пять дней.

Беллз кивнул.

— А не считая того, чему ты там научился, сколько глушителей ты установил лично, Рэнди?

— О, довольно много, Беллз. Когда кто-то из ребят заболевает, я сам все делаю. Да, именно.

— Сколько глушителей, Рэнди? — Беллз не отводил от него взгляда.

Слиповиц не мог заставить себя посмотреть на него.

— Слушай, Беллз, кончай. Не знаю я. Если тебе нужны точные цифры, мне надо посмотреть в записях.

— Ясно.

Тоцци все это не нравилось. Он не знал точно, в чем тут дело, но, видимо, Беллз приехал за деньгами, не выплаченными в срок. Стенли стоял между Слиповицем и дверью, голова на бычьей шее запрокинута, глаза полуприкрыты.

Маленькая кошечка лениво распростерлась на согнутом локте Беллза, как переброшенный через руку мех. Беллз баюкал ее, как ребенка, покачивал, почесывал шейку, что-то приговаривая. Описывая круги, он подошел к стоящей на подъемнике «целике». Остановившись, посмотрел вверх, на нижнюю часть машины, как всматриваются в звездное небо.

— Рэнди, — произнес он, — позволь мне сказать тебе одну вещь. Команда хороша настолько, насколько хорош ее тренер. Армия хороша, если ею командует хороший генерал. То же и в бизнесе. Дело идет хорошо, если у него хороший хозяин.

— Согласен с тобой, Беллз.

Беллз через плечо взглянул на Живчика и Тоцци и поднял брови.

— Вы тоже послушайте. Это и вас касается. — Он снова уставился на покрытое ржавчиной дно машины. — Ты сказал, что согласен со мной, так ведь, Рэнди?

— Целиком и полностью.

— В таком случае ты не применяешь свои взгляды на практике.

— Ч-ч-что ты имеешь в виду, Беллз? — В губах Слиповица была зажата незажженная сигарета.

— Я имею в виду то, что мы оба с тобой знаем: ты не уделяешь достаточного внимания своему делу, Рэнди, и я считаю это нарушением контракта.

— Не знаю, о чем ты, Беллз. Я плачу тебе вовремя. Еще ни разу не заставил тебя ждать.

— Не в этом дело, Рэнди. Дело в том, что ты занят другими вещами, и это мешает твоей работе здесь, в мастерской. Ставишь на лошадей, подбираешь зверушек, таких, как этот Панчо Вилья, ухаживаешь за всеми этими шелудивыми дворняжками и кошками у себя дома.

— Ты не понимаешь, Беллз...

Беллз покачал головой, и Слиповиц тут же замолчал.

— Нет, это тыне понимаешь, Рэнди. Когда я дал тебе деньги, чтобы ты открыл мастерскую, я стал как бы твоим партнером в этом деле. Если ты разоришься, меня это тоже коснется, правильно? Вот почему я здесь. Чтобы дать тебе небольшой деловой совет, покане поздно. Своего рода дополнительная услуга. Понимаешь, о чем я?

— Да. Кажется. Не знаю.

Беллз через плечо взглянул на Тоцци.

Тоцци тоже посмотрел на него, но не произнес ни слова. Все это предназначалось для него, для него и Живчика. Беллз хочет дать им понять, что значит иметь с ним дело.

Беллз вышел из-под машины, все еще поглаживая заснувшую кошку. Он посмотрел вниз и нашел металлический рычаг, регулирующий высоту подъемника. Носком ботинка он сдвинул рычаг с позиции «выключено» и привел механизм в действие. Машина начала медленно опускаться, при этом из запачканной маслом металлической стойки, поддерживающей ее, исходил громкий шипящий звук.

Внутри у Тоцци все сжалось. Он смотрел на Слиповица, которого трясло мелкой дрожью.

— Видишь ли, Рэнди, вот как обстоят дела. — Беллз подошел к углублению в полу, где должны были оказаться задние колеса машины. — Я мог кричать, вопить, всячески угрожать тебе, и твоей семье, и твоим зверушкам, но я так не сделаю. Не такой я человек. Я лучше помогу тебе сейчас, до того,как у тебя возникнут проблемы. Ведь проблемы никому не нужны. Правда, Майки?

— Конечно.

— Что с тобой, Майки? Ты чем-то озабочен?

— Я? С чего бы это?

— Не знаю, но лицо у тебя перекосило. Расслабься.

— Я сказал, что мне нечего беспокоиться.

— Ну и хорошо. — Беллз ухмылялся ему в лицо.

Тоцци хотелось оторвать башку этому ублюдку.

Красная «целика» была уже в трех футах от пола. Беллз поглаживал кошку и улыбался Слиповицу.

— Все, чего я хочу, Рэнди, это чтобы ты больше души вкладывал в дело. Эти твои двое черных парней, может, отличные механики, или как ты там их называешь, но не они управляют делом. Я хочу, чтобы ты меньше времени проводил на скачках и больше времени здесь. Иначе...

Беллз наклонился вперед и осторожно положил спящую кошку в углубление в полу. «Целика» находилась в двух футах от пола.

Сердце Тоцци застучало.

Сигарета выпала изо рта Слиповица.

— Не надо, Беллз, пожалуйста. Не надо. — Он шагнул вперед, чтобы вытащить кошку, но дорогу ему преградил Тасманский Дьявол, и он отступил. Со Стенли лучше не связываться. — Послушай, Беллз. Пожалуйста. Не надо, — умолял Слиповиц, не решаясь сойти со своего места.

Чтобы видеть его, Беллзу пришлось выглядывать из-за спускающегося колеса. Он гладил голову котенка, пока тот не почуял опасность. Котенок попытался вывернуться и убежать, но этот сукин сын уже ухватил его за шею и прижал к полу. Котенок вырывался, бешено царапаясь задними ногами, но, видимо, боль не беспокоила Беллза. Тоцци не верил своим глазам. Будда был прав: Беллз точно урод. Наклонив голову набок, довольно улыбаясь, он смотрел на обезумевшего котенка, затем перевел взгляд на Тоцци:

— Что такое, Майки? Ты чем-то огорчен? Не беспокойся, царапины быстро заживают.

Тоцци пожал плечами.

— Руки твои, Беллз. — Проклятый живодер.

Беллз повернулся к Слиповицу:

— С сегодняшнего дня, Рэнди, ты будешь приходить сюда каждое утро раньшетвоих помощников, приведешь здесь все в порядок, чтобы ты и сам гордился мастерской. Носил бы лучший комбинезон и так далее. Я хочу, чтобы мастерская заработала на полную катушку.

Несчастный котенок надрывался от крика. Шина почти накрыла его. Беллз осторожно переместил руку, чтобы удерживать его за шею, когда колесо уже совсем прижало котенка к полу. Тоцци заставил себя остаться на месте.

Рэнди снова попытался дотянуться до котенка, но Стенли помешал ему.

— Хорошо, Беллз, хорошо. Как скажешь. Все, что хочешь. Буду носить комбинезон. Все, что хочешь.

— Смотри не обмани, Рэнди.

Котенок верещал во всю глотку.

Тоцци очень хотелось спасти несчастное животное, но не жертвовать же прикрытием ради кошки. Майк Санторо не осмелился бы перечить Беллзу, во всяком случае не теперь, когда им светит большая ссуда.

Слиповиц был на грани истерики.

— Клянусь, Беллз! Все, что хочешь.

— Правда?

— Правда! Клянусь! Обещаю!

— Отлично.

Беллз выдернул котенка за секунду до того, как колесо вдавило бы его в пол. Колесо еще несколько раз повернулось, затем застыло, коснувшись земли. Он держал котенка за шкирку, но, вместо того чтобы отпустить его, снова уложил на руку, поглаживая, успокаивая, почесывая его голову окровавленной рукой до тех пор, пока котенок наконец не успокоился, устроился у него на руках, запрокинул голову и замурлыкал, совсем как раньше. Спустя какое-то время он уже снова впал в коматозное состояние, вытянулся и обмяк.

Черный парень с Гаити уронил свою чашку, и кофе расплескался по черному от сажи полу. Они с другом молча наблюдали за происходящим от дверей, отделявших контору от гаража.

— Моп Dieu[3], -выдохнул он, уставившись огромными глазами с желтоватыми белками на спящего котенка.

— Ты видел? — прошептал Живчик Тоцци.

— Видел.

— Моп Dieu! Mon Dieu!

Покачивая котенка, Беллз громко рассмеялся. Он широко раскрыл глаза и уставился на парня с Гаити.

— Это вуду, крошка.

Челюсть Живчика отвисла. Он выглядел так же, как парень с Гаити.

— В чем дело. Майки? Ты все еще выглядишь огорченным.

— Я ничем не огорчен, Беллз. Я сказал уже.

— О да, точно. Ты говорил мне. — Беллз продолжал смеяться.

Тоцци молча смотрел на него. Этот сукин сын не просто урод, он урод в квадрате.

Глава 8

10.50 утра

С заднего сиденья «БМВ» Тоцци видел, как Стенли несет к машине два бумажных пакета: большой белый и маленький коричневый. Он все еще размышлял над тем, что произошло в мастерской. Его не оставляла мысль: что, если под колесом машины была бы голова Рэнди Слиповица? В этом случае Тоцци не смог бы просто стоять и смотреть. Ему пришлось бы что-нибудь предпринять, чтобы остановить происходящее, и — конец его легенде. Что тогда? Беллз и Стенли попытались бы засунуть егоголову под колесо, вот что. Беллза бы на это хватило. Нужно перестать думать об этом, но Тоцци зациклился на Беллзе, и эта зацикленность была уже нездоровой — слишком напоминала, страх, а ведь если выкажешь страх, дело плохо. Но Тоцци знал, что никогда не признается себе, что боится, и этотоже его беспокоило: мешало делать правильные выводы, а для секретного агента это может печально кончиться. Он уставился на затылок Беллза, спокойно читающего свою газету на переднем сиденье. Ублюдок.

Стенли влез в машину и протянул коричневый пакет Беллзу, потом сунул руку в белый и вытащил оттуда то, что заказывали остальные. Тоцци получил большую чашку кофе — с молоком и без сахара, Живчик — некрепкий и сладкий кофе и булочку с маслом. Стенли пил кофе с булочкой с сыром.

Беллз открыл свой пакет и вытащил оттуда белую картонную коробку, пластиковую чашку и пару деревянных палочек. Ему принесли жаренные с рисом креветки и чай. С заднего сиденья Тоцци видел, как он отделил палочки одну от другой и снял крышку с чашки с чаем.

Машина стояла на площадке возле узкой аллеи недалеко от трассы номер 46, за Патерсоном, где были расположены магазин детской мебели, продававшейся со скидкой, магазин косметики, закусочная, китайский ресторанчик, в котором торговали навынос, дешевый магазин женской обуви и ювелирный магазин. Беллз повернулся, сел боком и, поднеся картонную коробку близко к лицу, уплетал жареный рис. Казалось, он голоден как волк.

Перестав наконец жевать, Беллз через спинку сиденья посмотрел на Тоцци.

— Рис, — сказал он и сглотнул, — лучшая еда на свете. Это точно.

— Да? — Тоцци отпил кофе. Он сразу насторожился и рассердился на себя за это.

— Точно. Китайцы — самые здоровые люди в мире, а едят они почти один рис. Это лучший углевод для организма. А углеводы — это как раз то, что необходимо человеку. — Он подцепил палочками креветку и стал ее рассматривать. — Если хочешь быть здоровым, ешь то, что едят крестьяне. Вообще надо жить так, как крестьяне. Всем было бы лучше. — Беллз отправил креветку в рот.

Тоцци не мог разобрать, говорит ли Беллз серьезно или издевается над ним. Стенли, пивший свой кофе, не смеялся, так что, может, Беллз действительно верил в то, что говорил. Не для себя, конечно. Себя Беллз крестьянином не считал, это уж точно. Он больше походил на хозяина замка, против которого бунтуют крестьяне.

Беллз потянулся за чашкой, стоявшей на приборной доске.

— Вот так я ем каждый день. Спроси Стенли.

Стенли кивнул с набитым том.

— Я всегда ем много риса, пасту — такую еду. Она дает энергию. Никогда не знаешь, когда эта энергия тебе понадобится. Вот тебе мой совет, Майки: всегда загружайся под завязку. Это очень важно. И еще: я никогда не ем, если не голоден. А я редко бываю голодным в обычные для еды часы. Я так считаю: нужно использовать свои внутренние запасы, а потом снова их пополнять. Тело так и устроено. Я верю в это.

Не отводя глаз от Тоцци, Беллз подул на чай, над которым поднимался пар.

Тоцци сжал зубы. Он ненавидел этого подонка и злился на себя за то, что тот вызывал у него такую реакцию. Он так и не мог понять, не издевается ли над ним Беллз, когда несет эту чушь о здоровой жизни. Беллз был ростом примерно пять футов десять-одиннадцать дюймов, обычного сложения и не выглядел особенно здоровым. Впрочем, о его сложении трудно было сказать что-нибудь определенное, так как он всегда носил темные, плохо сидящие на нем костюмы, скрывавшие его фигуру. По-настоящему странной была его манера двигаться. Не быстро и не медленно, но он постоянно находился в движении, как тогда, с этой кошкой в мастерской. Он никогда не останавливался. Он и ел так же — не быстро и не медленно, но постоянно совершая какие-то движения. Может, такое впечатление создавалось потому, что он ел палочками, но Тоцци вдруг вспомнил старого мастера тай чи, которого он видел пару лет назад во время демонстрации его искусства: тот тоже двигался таким образом, целеустремленно, но не нарочито. Непреднамеренно. Тоцци подумал, не занимался ли когда-нибудь и Беллз боевыми искусствами.

Тоцци вспомнил свои тренировки. В айкидо реагируешь на нападение — никогда не начинаешь первым. Но с тем старым мастером тай чи было трудно определить, где кончается обычное передвижение и начинается атака, так как нельзя было с уверенностью сказать, движется ли он от противника или по направлению к нему. Движения были абсолютно одинаковые. Вот так и с Беллзом. И не определишь, что он угрожает, пока не станет слишком поздно. Тоцци не мог не размышлять о том, как поведет себя, если ему придется столкнуться с Беллзом один на один.

Он выпил глоток кофе и нахмурился. Глупо думать о том, что он раскроется перед Беллзом. Этого никогда не случится. Как только Тоцци удастся отделаться от этих ребят, он позвонит в оперативное управление и скажет Иверсу, где их искать, и Беллза схватят. Сам он в это время будет далеко. Если ему повезет, когда Беллза будут брать, он будет отдыхать в своей постели перед предстоящим экзаменом на черный пояс.

Беллз положил коробку из-под риса на приборную доску и засунул руку в стоявший на полу коричневый пакет. Вытащил оттуда целлофановую упаковку с двумя печеньями, внутри которых находились бумажки с предсказаниями судьбы, разорвал ее и протянул одно Тоцци.

— Держи. Ты ничего не ел.

Тоцци настороженно взял печенье.

— Спасибо. — Он поставил чашку с кофе на пол, чтобы разломить печенье.

— Подожди, Майки, прежде чем ты разломишь его — ты знаешь, как надо читать эти предсказания?

Тоцци нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Нужно добавлять в конце предсказания слова «в постели». Тогда ты узнаешь, что именно имеется в виду. Давай. Посмотри, что там.

Тоцци с удивлением посмотрел на Живчика, но тот только пожал плечами и продолжал жевать с набитым ртом. Тоцци разломил печенье, развернул бумажку и прочитал вслух:

— "Ваша первая и последняя любовь — это любовь к самому себе".

— В постели, — добавил Беллз, поднимая брови.

Стенли чуть не подавился своим кофе.

— Не понял, — сказал Живчик.

Стенли с трудом проговорил сквозь кашель:

— Похоже, Майки придется поработать рукой.

— В постели. — Беллз отпил чай, выгнув брови над краем чашки.

— А. — Живчик пожал плечами. — Я все равно не понял.

Тоцци хорошо все понял, и ему не было смешно.

Беллз разломил свое печенье и прочел предсказание:

— "В этом году вас ожидает огромное счастье". В постели. — Обдумывая слова предсказания, он покачал головой, но не улыбнулся. — Гм... я бы сказал, неплохо. — Он оставил бумажку на стойке, разделяющей сиденья.

— На, возьми мое тоже. — Тоцци протянул ему свое предсказание.

Беллз покачал головой:

— Оставь себе. Подержанные предсказания — как использованные презервативы. Хороши только для того, кто первый ими пользуется.

Тоцци посмотрел на предсказание Беллза. Огромное счастье в постели. Может, с Джиной? Интересно, думает ли Беллз о ней сейчас? И тут он вспомнил слова на ее автоответчике: «Джина, это я. Позвони мне».

Живчик вытер рот бумажной салфеткой, скомкал ее и бросилвпустую чашку.

— Что теперь, Беллз? Ты отвезешь нас домой или что?

Беллз отпил чая.

— Заедем еще в одно место. — Он посмотрел поверх сиденья на Тоцци. — Ты ведь не возражаешь, Майки?

— Нет. Никаких проблем. — Можно подумать, у него есть выбор.

— Хорошо. Потому что, как я уже говорил вам, ребята, тот, кто берет у меня деньги, должен делать это с открытыми глазами. Поэтому я и вожу вас сегодня с собой. Чтобы открыть вам глаза. Я не говорю, конечно, что такое случится с вами. Бог свидетель, я от всего сердца надеюсь, вам повезет так, как и не мечталось, и вы легко вернете мне ссуду. Но все-таки вы должны представлять, что можетслучиться, если дела пойдут не так успешно, как хотелось бы, и возникнут проблемы. Просто чтобы вы знали, на что идете. Правильно?

Живчик кивнул и посмотрел на Тоцци:

— Да, конечно. Мы понимаем. Ты хочешь, чтобы мы знали, что можетслучиться.

Тоцци кивнул, соглашаясь, глядя на Живчика, чтобы удостовериться, что его глупая рожа их не выдаст. Правда, для него эти вечно прищуренные, как у Вуди Аллена, тревожные глаза — обычное выражение. Тоцци не представлял себе, какое выражение лица Живчика можно считать необычным. Он надеялся, что и Беллз этого не знает.

— Хорошо. Давайте навестим моего друга мистера Блейка. Пошли.

Беллз вышел из «БМВ» и направился к одному из магазинчиков с вывеской «Ювелирные изделия на Парк-авеню». Он шел один. Стенли дожидался, пока выйдут Тоцци и Живчик.

Тоцци вылез из машины и закрыл дверцу, глядя вслед Беллзу. Как же все-таки странно он движется. Целеустремленно, но не преднамеренно. Как тот старый мастер тай чи. Как проклятый призрак.

* * *

Войдя в магазинчик, Тоцци увидел, что старик за прилавком смотрит на Беллза как на внезапно появившийся призрак. Тоцци понял, что это и есть мистер Блейк. Ему было, наверное, лет семьдесят с небольшим, но он был высокий и крепкий, седовласый, с приятной и представительной внешностью и волевым лицом. Мистер Блейк не трясся от страха и глаза у него не вылезали из орбит — этого не позволяло ему чувство собственного достоинства, — но он замер, уставившись на Беллза, будто тот был сама смерть с косой.

Тоцци видел, что Беллз держит что-то в руке. Он вздрогнул, когда Беллз внезапно размотал длинную тонкую зеленую нить. Его первой мыслью было, что Беллз хочет задушить Блейка леской, но, когда Беллз начал наматывать конец нити на указательные пальцы, он понял, что это не леска. Это была нить для очистки зубов. С запахом мяты. Тоцци почувствовал небольшое облегчение.

Беллз начал водить нитью между нижними передними зубами:

— Итак?

Мистер Блейк не произнес ни звука. Он просто взирал на Беллза, как осужденный перед расстрелом. Стенли облокотился на стеклянную витрину рядом с Блейком и смотрел на Беллза, ожидая продолжения. Его язык не свисал изо рта и слюна не текла, но выглядел он определенно как Тасманский Дьявол.

Тоцци и Живчик стояли в стороне. Живчик непрерывно покачивал головой и переминался с ноги на ногу — никак не мог найти удобное положение. Тоцци тоже чувствовал себя довольно неуютно. Он посмотрел по сторонам, надеясь, что у старика есть кошка.

— Ну, так что же будет? — Беллз водил нитью между верхними зубами, глядя на мистера Блейка и усмехаясь одними глазами.

— Ты знаешь, в каком я положении, Беллз. — Мистер Блейк не трусил. Это произвело впечатление на Тоцци, но в данных обстоятельствах, подумал он, это не лучший вариант. Немного страха в глазах сейчас совсем не помешало бы.

Засунув нить между коренными зубами, Беллз покачал головой:

— Вы напрасно выбрасываете деньги, мистер Блейк. Она все равно умрет.

Старик не ответил.

— Чего вы хотите? Две кипы счетов из больницы? Что это докажет?

Тоцци не понимал, о чем говорит Беллз. Взглянув на Тоцци и Живчика, Стенли пояснил:

— Дочь мистера Блейка больна СПИДом. От бедняжки уже остались кожа да кости, еле душа в теле держится. Он тратит на нее все, что у него есть. — Стенли повернулся к старику. — Но он думает, раз его дочь умирает, он имеет моральное право забыть о своих обязательствах перед нами.

Блейк гневно посмотрел на Стенли. Он был в бешенстве, но не произнес ни слова. Его достоинство не позволяло ему говорить о дочери с какими-то громилами. Тоцци почувствовал уважение к старику.

Беллз широко раскрыл рот и занялся задними зубами. Закончив, он снял нить спальцев, перегнулся через прилавок, нашел мусорную корзину и выбросил нить. Интересно, подумал Тоцци, смогут ли в лаборатории в Вашингтоне сделать анализ слюны с нити на ДНК? Если мистера Блейка изобьют, по слюне на нити можно будет установить причастность Беллза к преступлению и...

Но этого Тоцци не допустит. Он не сможет стоять и смотреть, как Стенли будет вышибать дух из мистера Блейка. Блейк — старик; они могут просто убить его. Но если Тоцци вмешается, Беллз непременно что-нибудь заподозрит и — скроется. Но прежде чем смыться, он, вероятно, захочет расквитаться со стукачом — «малышом Майки».

Тоцци попытался представить, что будет, если Беллз и Стенли набросятся на него вдвоем. Он чувствовал, что его навыков айкидо будет явно недостаточно. Никакие боевые искусства не помогут защититься от града пуль.

Беллз засунул руки в карманы куртки и опустил подбородок. Затем кивнул в сторону стеклянной витрины, отделявшей его от мистера Блейка.

— Я мог бы избавить себя от массы хлопот и просто взять драгоценности в счет вашего долга. Похоже, у вас их еще достаточно. Но... — Последнее слово повисло в воздухе. — Но я не хочу этого делать.

Мистер Блейк молча смотрел на него, выставив вперед подбородок, как Берт Ланкастер.

— Знаете, почему я не хочу этого делать? Потому что вы мне не нравитесь. Только и всего. У вас неправильные представления, дружище. Вы думаете, что вы особенный только потому, что ваша дочь переспала с каким-то больным СПИДом гомиком. Ну, так это не моя проблема. Речь идет о деле. На вашу личную жизнь мне наплевать. Дело есть дело.

У Тоцци было такое ощущение, что Беллз уже произносил эту речь раньше. Слова текли слишком легко. Он заметил, что, пока Беллз говорил, Стенли надел на руки черные кожаные водительские перчатки. Очень тесные. Чтобы защитить суставы пальцев при ударе.

Огибая прилавок, Стенли двинулся к мистеру Блейку. Старик все еще не произнес ни слова, но в глазах его мелькнул страх.

Тоцци облизал губы. Нужно что-то делать.

На помощь Живчика рассчитывать было нечего, если только у того не было оружия. А Беллз вполне мог пустить в ход пушку, если Тоцци попытается вмешаться в «бизнес». Он коснулся передатчика, прикрепленного к ремню. Гиббонс не видел, как он садился в машину в Байонне. Если бы он видел, они с Догерти поехали бы за ними в фургоне наружного наблюдения и слышали бы все, что здесь происходит. У них полно агентов, которые вмешались бы и выручили мистера Блейка. Но Гиббонс не видел, как он садился в машину, поэтому никто его сейчас не слушал. Дерьмо.

Стенли был уже за прилавком и приближался к своей жертве. Беллз двигался на носках, как боксер, на лице его было написано ликование. Будто исполняет какой-то ритуальный танец, подумал Тоцци. А может, он всегда так себя ведет, когда очень доволен чем-то.

Тасманский Дьявол разглаживал перчатки, готовясь нанести удар.

Беллз продолжал свой шаманский танец. Может, все дело в лампах дневного света, но Тоцци готов был поклясться, что глаза этого ублюдка горели.

Нужно быстро что-то предпринять, но что? Придется ему раскрыться, сказать, что он — агент ФБР, авось они отвяжутся. Придется пожертвовать своим прикрытием.

Мистер Блейк отступал за прилавок, но от Стенли не спрячешься, и он это знал.

Сердце Тоцци колотилось. Может быть, есть еще какой-нибудь выход? Он посмотрел на пол, вокруг себя, сам не зная, что он надеется там найти. Вдруг он кое-что заметил. Какой-то фиолетовый блеск в стеклянной витрине за спиной Беллза.

Он подошел и быстро показал на эту вещь — серебряный браслет, украшенный мелкими подвешенными фиолетовыми камешками в форме слезы. Потемневшее серебро похоже на старинное, оправа камешков в виде цветков петунии и цепочка сверкающих маленьких баклажанчиков, вставленных в раструбы цветков петунии. Цвет камней напомнил ему цвет оправы очков Джины.

— Извини, Стенли, — сказал Тоцци. — Прежде чем ты начнешь, я бы хотел кое-что спросить у мистера Блейка. — Тоцци на ходу придумывал слова. — Мистер Блейк, сколько стоит браслет с фиолетовыми камешками? Вот этот, здесь. — Тоцци указал на браслет через стекло.

Беллз уставился на браслет в витрине. Он выглядел немного озадаченным, но еще больше довольным.

— Сколько бы он ни стоил, этого не хватит, чтобы даже начать расплачиваться со мной. — Он перевел взгляд на мистера Блейка. — Ну же, покажите Майки то, что он просит. — Он перегнулся через прилавок и прошептал старику: — Может, вам удастся сорвать большой куш с этого парня и все окончится благополучно. Я ведь человек справедливый. Никогда не вмешиваюсь в чужой бизнес. Особенно если речь идет о человеке, который мне должен.

Не отрывая глаз от Стенли, мистер Блейк подошел к витрине с браслетом. Открыв ее, он вынул браслет и протянул его Тоцци. Рука его дрожала.

— Это аметисты, — сказал он. Казалось, он не хочет называть цену. Очевидно, он был должен Беллзу значительно больше, чем стоил браслет. Назвать смехотворную цену, чтобы спасти свою шкуру, означало бы подыграть Беллзу, а мистер Блейк слишком уважал себя для этого. Но так как за его спиной нависал Тасманский Дьявол, он знал, что выбора у него нет.

— Так сколько же, мистер Блейк? Назовите цену. — Беллз наслаждался ситуацией.

Тоцци поднес браслет к свету:

— Как ты думаешь, Живчик, ей понравится?

Беллз резко повернулся:

— Это ты о ком?

Живчик выглядел так, будто он сейчас описается.

— Я, гм, я...

Тоцци не отрывал глаз от сверкающих камней:

— Она любит фиолетовый цвет. Я думаю, ей понравится. А ты что скажешь, Живчик? — Тоцци не взглянул на Беллза и не упомянул имени Джины. Это была игра, и у Беллза хватит мозгов, чтобы самому сообразить что к чему. Пусть он сам заполнит пропуски.

— Так сколько? — спросил Тоцци мистера Блейка.

Внезапно браслет выхватили у него из рук. Беллз поднял его и стал рассматривать, откинув голову. Затем, нахмурившись, посмотрел на Тоцци.

— Забудь о нем. Он уже продан, — произнес он.

— Что?

— Я покупаю его, — сказал Беллз и опустил браслет в карман брюк.

— Но ты сказал...

— Заткнись. Он мой.

Тоцци пожал плечами и повернулся к мистеру Блейку:

— У вас есть еще такой же? Это то, что нужно моей девушке.

Старик покачал головой:

— Это ручная работа. Единственный экземпляр.

— Тебе не повезло, малыш Майки. — Оскаленное лицо Беллза напоминало череп.

Тоцци пожал плечами и повернулся к Живчику:

— Очень жаль. Ей бы он понравился. Если решишь, что он тебе не нужен, Беллз, скажи, я у тебя его куплю.

Ухмылка исчезла с лица Беллза. Он не ответил и опять погрузился в транс, уставившись на одну из витрин и глубоко задумавшись. Потом взглянул на часы и махнул Стенли, чтобы тот вышел из-за прилавка. На лице Тасманского Дьявола было написано явное разочарование.

К Беллзу вернулось самообладание.

— Я вам кое-что скажу, мистер Блейк. Что я собираюсь сделать. — Он поднял указательный палец. — Неделю. Я даю вам неделю, потому что я славный парень и сейчас мне надо кое-куда успеть. Одну неделю. В следующую среду я вернусь, и я хочу получить свои деньги, все, что вы мне задолжали на сегодняшний день. Если нет, мы начнем с того, на чем остановились сегодня.

Стенли стягивал перчатки. Услышав эти слова, он ухмыльнулся.

Беллз отступил к двери.

— Поехали. — Он вдруг заторопился.

— А как же браслет? — спросил мистер Блейк.

— Вы мне его дарите. За беспокойство.

— Но...

— Вы возражаете?

Мистер Блейк замолчал.

Беллз был уже у двери и открыл ее.

— Я же сказал: поехали. — Он снова взглянул на часы.

Живчик был бледнее обычного.

— Ты отвезешь нас теперь домой?

— Нет. Нужно кое-куда заскочить в городе. Поехали. Живее.

Выходя из магазина, Тоцци поймал на себе взгляд Беллза. В его глазах была злоба. Или ненависть. Тоцци не мог сказать наверняка.

Глава 9

12.02 дня

— Так где же она? — Беллз навис над письменным столом, вежливый, но настойчивый.

Секретарша Джины пожала плечами. Зажав телефонную трубку между подбородком и плечом, она обзванивала универмаг в поисках своей начальницы. Это была негритянка лет двадцати с прической мелким бесом. Сначала она напустила на себя важность, но присутствие четырех здоровых мужиков с неправильной речью, которые могли позволить себе находиться здесь в середине рабочего дня, немного выбило ее из колеи. Она с трудом заставляла себя смотреть Беллзу в глаза.

Верхний этаж огромного главного универмага «Мэйси» на Тридцать четвертой улице в Манхэттене отличался от остальных. Здесь были расположены офисы, к тому же довольно однообразные, как в обычном служебном здании. Джина занимала один офис на двоих с другим агентом по закупке, но ни одной из них в этот момент на месте не было. Стол секретарши стоял в холле.

Пока Беллз разговаривал с секретаршей, Тоцци, Живчик и Стенли оставались в стороне. Беллз стоял, сцепив руки за спиной, покачиваясь, не отводя взгляда от секретарши, все время находясь в движении.

Секретарша набрала еще один номер и спросила, нет ли там Джины. Она не поднимала глаз, уставившись на журнал регистрации, теребя волосы. Беллз наблюдал за ней с видом сурового директора школы. Он знал, что заставляет ее нервничать, и по выражению его лица Тоцци видел, что это доставляет ему удовольствие.

— Нет ли у вас мисс Дефреско? — в очередной раз спросила секретарша. Она взглянула на Беллза, покачала головой и снова опустила взгляд. — Вы ее не видели?.. Нет?.. Хорошо, спасибо.

— Не вышло? — Беллз поджал подбородок и сложил губы.

— Ее никто не видел, — быстро проговорила девушка, боясь разочаровать этого жуткого типа. — Может быть, она уже уехала в Хобокен.

— В Хобокен?

— Да. Там готовят платформы для парада. Нашего парада в День благодарения. Знаете, с такими большими надувными игрушками? Персонажами из мультфильмов. У магазина есть большой склад где-то в Хобокене.

Беллз продолжал покачиваться с ноги на ногу.

— А ей-то зачем туда ехать?

— Она должна была уехать после перерыва, но с ней эти детишки, те, что будут участвовать завтра в параде, на платформе с Санта-Клаусом. Предполагалось, что Джина повезет их туда, чтобы показать, что им придется делать.

— Что это за детишки?

Она понизила голос и закатила глаза:

— Детишки разных боссов. Это большая честь — выступать на платформе с Санта-Клаусом.

— Но если Джина должна была ехать смотреть эти платформы после перерыва, куда, черт побери, она могла пойти с этими детишками сейчас?

— Туда, куда они захотят. Это дети начальников. — Она посмотрела на часы. — Скоро обед. Может, Джина кормит их наверху в кафетерии или внизу, в «Погребке». Или они где-нибудь на пятом этаже, в отделе детской одежды. Или в «игрушках», на девятом. Может, в «электронике» на восьмом. Не знаю. У нас большой магазин. А эти детишки, когда они здесь, ходят куда захотят.

— Да, это не шутки. — Голос Беллза смягчился. Он выглядел по-настоящему озабоченным проблемами молодой женщины.

— Выступать с Санта-Клаусом, — сказала та с ухмылкой. — Как будто у них и без этого не все есть. — Видя, что Беллз внимательно слушает, как она жалуется, она уже не испытывала перед ним такого страха.

Беллз прищурил глаза и кивнул на телефон:

— Позвони еще пару раз, ладно? Они наверняка еще здесь.

Секретарша пожала плечами.

— Хорошо. — Но в голосе ее звучала безнадежность. Она набрала еще один номер и спросила, нет ли там Джины.

Тоцци заметил, что Беллз, опустив руку в карман куртки, позвякивает браслетом, который забрал у мистера Блейка, ювелира. По тому, как он все время играл с браслетом, Тоцци понял, что ему не терпится подарить его Джине. Когда Тоцци сделал вид, что хочет купить этот браслет для той, что любит фиолетовый цвет, он не был даже уверен, что между Беллзом и Джиной что-то есть, но теперь было ясно, что он попал в самую точку. Судя по всему, Беллз по уши врезался в Джину, и это выводило Тоцци из себя. Голос Беллза на автоответчике Джины продолжал звучать в его мозгу. Правда, неясно, как относится Джина к Беллзу. Может, это неразделенная страсть. А может, ее слова о том, что она не хочет иметь ничего общего с дружками своего брата, просто туфта. Может, таким образом она просто хотела его отшить, потому что у нее уже кто-то есть.

Секретарша кивнула, поблагодарила и повесила трубку.

— Десять минут назад Джина была в «детской обуви» на шестом этаже, но уже ушла. Детишки с ней. Хотите, чтобы ее вызвали по радио? Она вам срочно нужна?

Беллз покачал головой:

— Нет-нет, не надо вызывать. Не надо ее беспокоить. — Он взглянул на Живчика через плечо. — А то она подумает, что кто-то умер. — Он засмеялся, но никто не поддержал его. Это его не обескуражило. Он опять повернулся к секретарше и улыбнулся ей. — Если она в магазине, мы ее найдем. Спасибо за помощь.

Беллз повернулся и раскинул руки, как большая хищная птица, направляя их всех в другой конец холла к лифтам. На противоположной от лифта стене висел написанный маслом портрет старого Мэйси, приветствуя выходящих из лифта людей.

Стенли посмотрел на часы.

— Что ты собираешься делать, Беллз?

— Разделимся и поищем ее. Она в магазине. Ее легко заметить, раз она с выводком детей.

Тоцци и Живчик, пожав плечами, согласились. Так или иначе, выбора у них не было. Он ведь не просил их перебить ноги какому-нибудь бездельнику. Но, возможно, это было бы лучше, чем помогать Беллзу дарить Джине вещь, которую он сам выбрал, искренне считая, что она ей понравится.

— Что у нас сейчас, уже полдень? — спросил Беллз.

Стенли снова взглянул на часы.

— Угу.

— Ладно. Стенли, ты идешь со мной. Начнем с верхнего этажа и будем спускаться вниз. Майки, вы с Живчиком спускайтесь в цокольный этаж и поднимайтесь наверх. Во сколько мы здесь встретимся? Через полчаса, через сорок пять минут?

Все кивнули, пожав плечами. Тоцци решил найти телефон и как можно скорее позвонить в оперативное управление. Может, удастся взять Беллза в магазине.

Беллз улыбнулся Тоцци.

— Слушайте, ребята, если вы первыми ее найдете, скажите, у меня для нее сюрприз, и приведите сюда, ладно?

— Конечно, — кивнул Тоцци.

Беллз явно издевался над ним, но Тоцци не хотел доставлять ему удовольствие, показывая, что ревнует. Хотя на самом деле ревновал.

Беллз нажал кнопку вызова лифта, идущего вниз. Он все еще улыбался Тоцци.

— И не говори ей, что это. Она любит сюрпризы.

Тоцци промолчал и просто кивнул. А ты, Беллз? — подумал он. Ты любишь сюрпризы?

* * *

— Видишь? Я говорил тебе, она здесь. Она все время здесь ест.

Живчик подпрыгивал, пробираясь по залу на четвертом этаже между круглыми кронштейнами с висящими на них платьями и блузками. В углу зала примостился небольшой бар, отделанный под кафе-мороженое пятидесятых годов. На девушке за стойкой была розово-черная юбка из букле, светлые волосы туго стянуты на затылке в конский хвост. Джина сидела в кабинке с дюжиной детишек девяти — десяти лет, как показалось Тоцци. Они занимали две единственные кабинки в баре.

Тоцци шел вслед за Живчиком.

— Если ты знал, что твоя сестра здесь, что же ты не сказал Беллзу?

Живчик взглянул на него.

— А ты бы хотел, чтобы этот псих ненормальный увивался за твоейсестрой?

Ответ был очевиден, но Тоцци задумался над словами Живчика. Подразумевал ли Живчик, что Беллз все еще увивается за Джиной? Как и раньше?

Тоцци остановился и стал наблюдать за Джиной и ребятишками из-за кронштейна с переливающимися зелеными куртками. Они перебирали пластинки музыкального автомата, споря, какую поставить. То, что он увидел, ему не понравилось. Он только что позвонил в оперативное управление и передал, что Беллз в универмаге «Мэйси» и что он попытается задержать его здесь до прибытия группы захвата. Но если Беллз найдет Джину и этих ребятишек, арестовывать его будет слишком рискованно. Его надо как-то изолировать. Подходя к бару, Тоцци размышлял, как же, черт побери, это сделать. Нужно выйти и поискать Беллза. Но ему не хотелось оставлять Джину и детишек одних.

Подойдя ближе к бару, он увидел, что Джина показывает пальцем на одного из мальчиков.

— Джейсон, если ты еще хоть раз поставишь «Ганз энд Роузес», я сломаю тебе руку.

— Не сломаете, если вам нравится ваша работа. — У парня была внешность мальчика из церковного хора, но в ухе он носил маленькую золотую серьгу в форме кольца, на голове черную шерстяную бейсболку, а по лицу его расплылась ухмылка, с которой обычно начинаются драки.

Старшие ребята стали его подначивать, поздравляя с тем, как он ловко «уделал» Джину. Тоцци невольно улыбнулся. Смешно было слышать, как эти белые детишки из состоятельных семей употребляют жаргонные словечки негров из Гарлема. Оставить бы такого Джейсона поздно вечером на углу Сто двадцать пятой и Святого Николаев, пусть бы попробовал добраться обратно к себе в Скарсдейл и при этом не получить хорошенько по заднице от настоящих братишек.

Мальчуган протянул руку и бросил несколько монет в машину, потом, не глядя, нажал несколько кнопок. Остальные ребята начали свистеть, поздравляя Джейсона с победой. Заиграла музыка, и раздался оглушительный свинячий визг. Джейсон облокотился на буфетную стойку и ухмыльнулся Джине в лицо. «Ну, что ты теперь сделаешь?» — как бы говорил он.

Джина выдержала его взгляд. На ее лице застыла сицилианская маска смерти. Она оглянулась на блондинку в юбке из букле, подняла руку и указала на музыкальный автомат. Секунду спустя визг и музыка оборвались на середине, так как блондинка выдернула из сети провод и отключила автомат.

Джина улыбнулась в лицо Джейсона. "Что тытеперь сделаешь, говнюк?"

Детишки заулюлюкали еще громче. Она «уделала» Джейсона еще почище. Джейсон продолжал ухмыляться, но он понимал, что проиграл, и крупно. Маленького Барта Симпсона поглотили языки пламени. Тоцци улыбнулся.

— Эй, Джина, Джина! — Живчик подошел к кабинке. — Где ты была? Мы тебя ищем.

Джина подняла бровь над фиолетовой оправой очков. Она не очень обрадовалась, увидев своего братишку.

— Что тытут делаешь? — Увидев Тоцци, она взглянула на девочку с лицом невинного младенца и длинными светлыми волосами, как у Алисы в «Стране Чудес», сидящую в другом углу кабинки. Потом насмешливо спросила: — Ты что, занялся теперь порнофильмами с детьми?

Тоцци молча смотрел на нее. Он представил ее с Беллзом на диване в ее гостиной. Теперь он уже не был уверен, что она так уж ему нравится.

— Тебя ищет Беллз, — сказал Живчик. — Пойдем, у него для тебя что-то есть. — В голосе Живчика звучала досада, но и верность долгу. Он не знал, что охота началась. Тоцци позвонил в управление, когда Живчик пошел в туалет.

Глаза Джины сузились.

— Беллз здесь?

Она выглядела не особенно огорченной. Правда, и довольной ее тоже не назовешь. По крайней мере, так показалось Тоцци.

Живчик закивал головой, как лошадь.

— Да, он здесь, здесь. Иначе зачем мы, черт побери, пришли бы сюда? Прибарахлиться, что ли? О Господи!

Юный Джейсон смерил Живчика взглядом с ног до головы:

— А не помешало бы.

На Живчике был блестящий костюм цвета электрик, а сверху — белое шерстяное пальто с начесом.

Живчик нахмурился и хотел было погрозить мальчугану пальцем, но под взглядом Джины передумал. Так как он уже поднял руку, то, пытаясь спасти свое лицо, дернул себя за хвостик на затылке. Выглядел он при этом как умственно отсталый. Детишки рассмеялись.

Джина смеялась вместе с ними. Она смеялась, как маленькая девочка, смеялись и ее глаза. Смеялась не столько над Живчиком, сколько вместе сребятами, и в тот момент Тоцци опять изменил свое мнение о ней.

Живчик замахал руками, будто указывая дорогу двигающемуся задним ходом грузовику:

— Пойдем, Джина. Ну пойдем же. Беллз будет ждать у твоего офиса. Пусть отдаст тебе эту штуку, и мы сможем уехать отсюда. Хорошо? Пойдем.

Джина нахмурилась. Она подняла ладони и посмотрела на сидящих вокруг нее детей.

— Как? Как я могу уйти?

— Майк побудет с ними. Пойдем.

Она бросила взгляд на Тоцци:

— Побудет, как же.

Тоцци выдал нахальную улыбку. Он был рад, что она не торопится узнать, какой сюрприз припас ей Беллз. Он был также рад, что Джина остается здесь с детьми, так он сможет присмотреть за ними. Пусть группа захвата сама найдет Беллза, решил он. Они все вооружены.

* * *

Беллз быстрым шагом пересек отдел электроники, окидывая помещение взглядом в поисках брюнетки с кучей ребятишек. Где-то здесь должен находиться отдел компьютеров. Дети любят компьютеры. Может, они там. Держа руку в кармане, он продолжал позвякивать браслетом с фиолетовыми камешками, как парой игральных костей. Малыш Майки прав — она любит фиолетовый цвет. Он это знает.

— Стенли, ты смотришь или что? — спросил он, но оказалось, что он говорит сам с собой. Поняв, что Стенли рядом нет, он остановился и оглянулся. Стенли стоял у телевизоров. Этот идиот смотрел телевизор.

— Эй, Стенли, что ты, черт бы тебя побрал, делаешь? — Беллз вернулся за Стенли, который как зачарованный, нахмурив брови, уставился на телевизоры, выстроенные на полке вдоль стены. Он смотрел идиотские новости.

Беллз тоже взглянул на экран. Что же там такого интересного? Всего-навсего кучка копов, толкутся около белой машины, огороженной желтой лентой. Крупным планом пятно крови на переднем сиденье, но видно не очень хорошо. Репортер говорит что-то о том, что все произошло «недалеко от шоссе на Нью-Джерси в Риджфилде, штат Нью-Джерси».

Беллз, нахмурившись, смотрел на экран телевизора размером пятьдесят четыре дюйма по диагонали. Камера выхватила несколько полицейских, которые суетились возле белой машины. Он внимательно прислушался к голосу за кадром.

— Местная полиция и федеральные власти объединили усилия, чтобы задержать главного подозреваемого в покушении на убийство специального агента ФБР Гэри Петерсена. В настоящий момент они усиленно разыскивают этого человека: им является Энтони Беллавита, известного также, по сведениям полиции, как Тони Беллз.

—Беллз! Ты слышишь?

— Заткнись. — Беллз не отрывал глаз от огромного экрана. На нем возникла его фотография. Черно-белый снимок, сделанный, когда он шел по улице в рубашке с короткими рукавами. Снято скрытой камерой во время слежки.

Беллз перебирал пальцами камешки браслета в кармане, будто это были бусины четок.

— Обычно сотрудники правоохранительных органов очень болезненно реагируют, когда стреляют в их коллег, находящихся при исполнении служебных обязанностей. Агенты ФБР не составляют исключения, как вы можете заметить по резкой реакции представителя ФБР на присутствие нашей съемочной группы.

— Убирайся. Немедленно. Или я вышибу тебе мозги.

На экране какой-то уродина тыкал револьвером прямо в объектив камеры. Было слышно, как репортеры спорили с ним.

Фиолетовые камешки ссыпались сквозь пальцы Беллза. Перед глазами стояла его фотография, которую он только что увидел на экране.

Он невидяще смотрел на старого зануду на экране и вдруг заметил, что у того распухшее с одной стороны лицо. Беллз подошел поближе и присмотрелся к нему. Да, тот самый старикан, с которым Майк Санторо говорил сегодня утром на углу улицы в Байонне. Старикан, который якобы искал зубного врача.

Так, значит, зубного врача?

Беллз отвел взгляд от большого телевизора и увидел это распухшее лицо на всех других экранах. Три длинных ряда экранов, во всю стену, от пола до потолка, от пяти до тридцати двух дюймов по диагонали, и на всех эта рожа. Сукин сын. Гребаный сукин сын.

На экране снова появилась черно-белая фотография с изображением идущего по улице Беллза.

— Власти просят сообщить любые сведения, которые могут помочь аресту этого человека, Энтони Тони Беллза Беллавиту. Если вы располагаете такой информацией, пожалуйста, позвоните по телефону, который вы видите внизу экрана.

Беллз сжал в руке браслет.

Стенли скакал вокруг него, как блоха.

— Беллз? Беллз? Давай смываться. Господи, Боже мой! Пошли!

Но он не слышал Стенли. Он ничего не слышал. Мысли его были заняты малышом Майки Санторо, или как там его. Он либо фараон, работающий под прикрытием, либо какая-нибудь дрянь, завербованная фараонами. Кто бы он ни был, это не имеет значения, потому что на самом деле он — стукач. Долбаный вонючий стукач.

Беллз вытащил из кармана браслет и уставился на него. Да. Долбаный вонючий стукач, который много о себе воображает. Слишком много. Он снова засунул браслет в карман и пошел к эскалаторам, легко и спокойно, не торопясь, думая лишь о том, как, черт побери, доносчик Майки узнал, что она любит фиолетовый цвет. Как?

— Беллз? Беллз? Что ты делаешь? Надо делать ноги отсюда.

Стенли тащился за ним, но Беллз не обращал на него внимания. Он шел вперед, не быстро и не медленно. Он найдет эту вонючую крысу и его Минни Маус[4]. Найдет их. О да. Он обязательно их найдет.

Теперь Беллз шел быстро, потряхивая браслетом в кармане, как погремушкой, оглядывая залы, кронштейны с одеждой, отделы, где продавали обувь, рубашки, мебель, сумки, полотенца, шторы — словом, все, что было в универмаге. Он смотрел вокруг, но ничего не видел, так как ум его был занят одним. Найти Джину и малыша Майки.

Он знал, что Стенли тащится за ним, стараясь не отстать, снова и снова повторяя, что надо быстрее сматываться отсюда. Ну так они и смоются. Он и собирается смыться. Просто в настоящий момент он не может заставить себя произнести ни слова. Он весь как нацеленная управляемая ракета. У него одна цель: найти их.

Вскочив на эскалатор, он бросился вниз, перепрыгивая через две ступени, отталкивая покупателей, оставив Стенли далеко позади. Ум его работал нечетко. У него не было никакого плана. Пока еще он не знал наверняка, что думать об этих двоих. Он знал лишь, что его кто-то здорово подставил и с этим надо разобраться.

Беллз перепрыгнул через три последние ступени эскалатора и снова быстро пошел вперед, скользя взглядом по лицам женщин в отделе для подростков, перескакивая с одного лица на другое в поисках очков в фиолетовой оправе. Внезапно он услышал детский смех, повернул голову и увидел их в маленьком баре. Джина сидела с краю в кабинке, в которой было полно ребятишек, и смотрела на малыша Майки. Очки в фиолетовой оправе смотрели прямо в лицо ее малыша Майки.

Беллз остановился и уставился на них. В его мозгу они постепенно превращались в одно целое, потому что оба были виновны в одном и том же: они предали его.

Малыш Майки работал на того зануду из ФБР. Может, он и сам из ФБР. Но, по разумению Беллза, служба в ФБР не оправдание тому, что сделал малыш Майки. Этот ублюдок втерся к нему в доверие, Беллз даже поручился за него перед Буддой Станционе. И все это время он только и хотел, что обвести его вокруг пальца, донести на него. Малыш Майки, гнусняк, ублюдок из ублюдков. Предатель. Если Беллз и не выносил кого, так это предателей. Для него в мире не было ничего важнее преданности. Без этого люди были ничем не лучше животных. А если человеку нельзя доверять, его надо пристрелить как животное, больное животное.

Да и Джина не лучше. Она тоже предала его. С малышом Майки. По выражению ее лица можно с точностью сказать, что она без ума от Майки. Да и зачем иначе стал бы этот ублюдок покупать ей браслет? С этими погаными фиолетовыми камнями.

Звенящий браслет был как гремучая змея у него в кармане.

Запыхавшийся и отдувающийся Стенли появился у него за спиной:

— Какого хрена ты тут делаешь, Беллз? Забудь эту телку. Давай сматываться.

Беллз не слышал его. Он уже двигался, двигался к этим двоим. Он не знал, что сделает, но что-то надо было сделать. Решит, когда подойдет.

Бессознательным движением он сунул руку в карман, вытащил пистолет, автоматический «рейвен» 25-го калибра, и влетел в бар. На лице Джины отразился ужас, как будто она увидела перед собой Чудовище из Черной лагуны. Пистолет был зажат в его ладони, как булыжник.

Малыш Майки тоже удивился, увидев его.

— Эй, Беллз, вот и...

Беллз обрушил пистолет на его голову. Дети закричали. Малыш Майки схватился за голову и, оглушенный, пошатываясь, отступил назад. Беллз, размахнувшись, снова ударил его, потом еще и еще. Майк упал на пол, лицом вниз. Беллз смотрел на него. Малыш Майки слегка пошевелился. Беллз наблюдал за ним, как за полураздавленным жуком, который еще не сдох.

— Господи, спаси и помилуй! — Увидев пистолет, Живчик, пятясь, выскочил из бара и спрятался за кронштейном с красными пальто.

— Какого дьявола ты это сделал? — Джина вскочила и кричала прямо в лицо Беллзу. — О Господи! Ты совсем спятил?

Он не обращал на нее внимания. Он ждал, не поднимется ли малыш Майки. Он очень на это надеялся.

Детишки вопили и визжали. Джина велела им замолчать и сесть. Опустившись на колени, она стала осматривать Майки.

— Беллз, пошли...

Стенли схватил его за руку, но Беллз вырвался.

— Эй, вы! Что здесь происходит?

Беллз резко обернулся — посмотреть, кто это вмешивается. Служба безопасности. Жирный тип с латиноамериканскими усами и опухшим от пива животом, выпирающим под темно-бордовым форменным блейзером служащего универмага «Мэйси».

— Не двигайся, приятель. Что у тебя в...

Беллз ударил по голове и его. Быстро и сильно. Потеряв сознание, охранник рухнул спиной на пол. Из-под жирных волос на лоб поползла струйка крови. Беллз хотел вмазать по его жирному животу ногой, но тут увидел у него на поясе квадратный коричневый кожаный футляр. Наручники. Беллз отстегнул футляр и вытащил их. Зачарованный отблесками света, играющими на блестящем металле, он уставился на наручники, свисающие с его руки, в которой был зажат пистолет.

Дети продолжали кричать, мальчики перепрыгивали через стенки кабинок и выбегали из бара.

— Что, черт побери, на тебя нашло? — закричала Джина. Она все еще стояла на коленях рядом с бедным малышом Майки. — Что ты собираешься с ними делать, ты, ненормальный сукин сын?

Беллз посмотрел на нее. Малыш Майки вертел головой на полу, пытаясь понять, что произошло.

Беллз сжал браслет в кармане и понял, что все это время не выпускал его из руки. Он разжал пальцы и переложил в эту руку пистолет. Теперь он знал, что будет делать.

— У меня есть для тебя небольшой подарок, Джина.

Глава 10

12.48 дня

Гиббонс протиснулся сквозь крутящиеся двери универмага «Мэйси», оттеснив несколько неторопливо идущих седовласых старых перечниц, нагруженных множеством пакетов с покупками, и прорвался в магазин. Пройдя сквозь внутренние двери, он обежал взглядом огромный зал на первом этаже и нахмурился. Помещение было огромное и заполнено преимущественно женщинами. Справа от него были прилавки с дамскими сумочками, слева — ювелирные изделия, прямо — косметика. Он ненавидел такие универмаги, он вообще ненавидел ходить по магазинам. Легче пройти по минному полю, чем зайти в какой-нибудь женский магазин. Но в настоящий момент ему хотелось задушить кого-нибудь не из-за того, что он вынужден находиться в этом универмаге, и не из-за всех этих снующих с горящими глазами женщин, а из-за своего зуба. Он все еще невыносимо болел, и Гиббонс специально попросил Лоррейн встретиться с ним около универмага «Мэйси» у выхода на Тридцать четвертую улицу недалеко от Бродвея, рядом со станцией метро. Он сказал ей, чтобы она нашла темно-синий фургон с надписью «Би энд Би. Водопроводные и отопительные системы» и принесла ему таблетки. Фургон, добавил он, будет стоять в неположенном месте у тротуара. Так оно и было. Он также сказал ей, что фургон будет там в полдень. Сейчас уже почти час дня, она знает, что он умирает от зубной боли, но где же она, черт побери? В магазине? Она и ее проклятый двоюродный братец Тоцци — два сапога пара.

Осматривая боковые проходы, Гиббонс морщился от боли. Зуб дергал и ныл. Гиббонс знал, что Тоцци находится где-то здесь и совершает какую-то очередную глупость, потому что, сидя с Догерти, специалистом, обеспечивающим наблюдение, в фургоне в ожидании, пока наконец появится эта дура Лоррейн, он слышал через передатчик Тоцци крики и звуки ударов.

Потеряв сегодня утром следы своего напарника в Байонне, Гиббонс велел Догерти встать у въезда в туннель Линкольна, рассудив, что, если этот кретин Тоцци тут проедет, они поймают его сигнал. Гиббонс не верил, что Тоцци исчезнет, как он ему посоветовал. Насколько он знает Тоцци, тот начнет охоту на Беллза — самостоятельно.

Интуиция не подвела Гиббонса, и около половины двенадцатого они услышали громкий сигнал и увидели серебристый «БМВ» с Тоцци на заднем сиденье, направляющийся в сторону Манхэттена. Следуя за машиной, они приехали сюда, к универмагу «Мэйси», и продолжали слушать, пытаясь выяснить, с кем он там находится. Придя к выводу, что с ним Беллз, они позвонили в оперативное управление и вызвали подкрепление. Это было пятнадцать минут назад. Но, сидя в фургоне и слушая передатчик, Гиббонс и Догерти не могли разобрать, что же в данный момент происходит. Вдруг поднялся страшный шум и визг. Что-то возбужденно говорила Джина Дефреско, но голос Беллза звучал абсолютно ровно и спокойно. Особенно когда он произнес: «У меня есть для тебя небольшой подарок, Джина».

Странно, после того как началась вся эта кутерьма, они совсем не слышали голоса Тоцци, и Гиббонс боялся, не случилось ли с ним чего. Мисс Дефреско не столько визжала, сколько ругалась, звуков выстрелов они не слышали, но все же Тоцци мог попасть в неприятное положение. Гиббонсу пришло в голову, что Беллз пырнул Тоцци ножом в бок, или перерезал ему горло, или сделал еще что-нибудь не менее ужасное, но мисс Дефреско, будучи принцессой мафии, не привыкла плакать и визжать — естественная реакция любой нормальной женщины, если бы на ее глазах зарезали человека. Она умела только ругаться и жаловаться. Может, ей на туфли кровь попала или что-нибудь в этом роде.

Гиббонс пошел по центральному проходу мимо прилавков с косметикой. Продавщицы, намазанные как проститутки, уставились на него и его распухшее лицо. Все тут пропахло духами, чего он тоже терпеть не мог. Для него все духи пахли как умершие старушки, обряженные в цветастые ситцевые платья. Он оглядывался по сторонам в надежде обнаружить Тоцци и всю компанию, но, черт возьми, первый этаж универмага больше, чем гимнастический зал. Универмаг был гигантским: десять этажей, занимающих целый квартал города. Проклятье, как же найти здесь Тоцци? Направляясь к эскалаторам, он решил начать с верхнего этажа и спускаться вниз. У него было ощущение, что, если Беллз что-то и затеял, он не будет делать это прилюдно, а постарается укрыться подальше от глаз людских, может быть, в примерочной или что-нибудь в этом роде.

Но то, что увидел Гиббонс, подойдя к эскалатору, заставило его замедлить шаг. Девушка во фраке и нейлоновых чулках опрыскивала проходящих на эскалатор мужчин одеколоном, рекламируя какой-то новый образец. Гиббонс ненавидел пахнущих одеколоном мужчин еще больше, чем надушенных женщин. Он сразу вспоминал этого придурка, своего начальника Брента Иверса, который оставлял запах одеколона на всех бумагах, побывавших в его руках. Так собака помечает свою территорию.

Пусть эта дамочка с одеколоном только подойдет к нему, видит Бог, он ей вмажет. Гиббонс остановился и осмотрелся. Тут где-то еще должны быть эскалаторы.

— Гиббонс!

Он быстро обернулся, готовый ударить первого, кто приблизится к нему.

— Гиббонс! Я здесь.

Он прищурился от боли в зубе и увидел свою жену. Она шла по проходу к нему. Как всегда, одета как сельская учительница: белая блузка, простая черная юбка, черные туфли на низком каблуке. Галстук-шнурок с застежкой из бирюзы и черный каракулевый жакет с накладными плечами немного оживляли ее наряд, волосы она убрала в пучок, как делала всегда, когда шла на работу. Лоррейн считала, что пятидесятитрехлетней штатной преподавательнице истории средних веков в Принстоне не подобает носить распущенные волосы. Гиббонс был с ней не согласен. У нее были длинные, до середины спины волосы, и когда она распускала их, воткнув с одной стороны перламутровый гребень, то становилась похожа на величественную испанскую гранд-даму. Седые волосы поблескивали, и это придавало ей еще более интригующий вид. Но только если волосы были распущены. Все остальное время она выглядела как училка.

— Как ты себя чувствуешь? — Ее голос звучал скорее раздраженно, чем озабоченно.

— Я готов застрелиться из-за этого зуба, прошлой ночью я спал всего три с половиной часа, а сейчас никак не могу отыскать твоего тупоголового двоюродного братца — как, ты думаешь, я могу себя чувствовать?

— Нечего на меня набрасываться. Я просто беспокоюсь о тебе. — И вела она себя как училка.

— Ты принесла таблетки?

— Да, я принесла таблетки. — Она открыла сумочку и вынула оттуда коричневый пластиковый пузырек.

Гиббонс выхватил его из ее руки и сорвал крышку.

— Сколько надо принять?

— Прочти, там написано.

Он гневно уставился на нее.

— Да, написано, но я тебя спрашиваю.

— Откуда мне знать? Я не врач.

— Это уж точно. — Он вытряхнул несколько белых круглых таблеток и стал читать наклейку.

— Я знаю, что тебе плохо, Гиббонс, но твой сарказм неуместен.

Он положил все таблетки обратно в пузырек, оставив себе одну, бросил ее в рот и проглотил, не запивая. Снова посмотрел на наклейку. Перкодан. Он надеялся, что лекарство подействует быстро.

Внезапно Лоррейн выхватила пузырек у него из рук.

— Почему надо так по-свински себя вести? Тебе трудно сказать «спасибо»?

Он зло посмотрел на нее и протянул руку:

— Спасибо.

— Послушай, мне надо успеть на поезд в Принстон. Доктор Льюис сказал, что сможет принять тебя без пятнадцати три.

— В это время не получится...

— Тогда мучайся. Я не могу пойти за тебя к зубному врачу. — Казалось, она его сейчас задушит.

— Позвони ему и скажи, что я не смогу прийти.

— Сам звони! Я не твоя секретарша.

— Слушай, Лоррейн, я не могу. Мне надо найти...

— Господи, Боже мой! — Лоррейн подняла свои темные глаза и прикусила нижнюю губу.

На эскалаторе спускались, как из поднебесья, четыре человека. Тоцци мотал головой и мигал глазами, тяжело опершись на поручень, чтобы не упасть. Рядом с ним стояла раскрасневшаяся Джина Дефреско, выглядевшая страшно рассерженной, но и по-настоящему испуганной. За ними, на ступеньку выше, ехал Тони Беллз, а за Беллзом — громила Стенли. Гиббонсу все это не понравилось. И тут он заметил блестящий металлический браслет наручников на запястье Джины, рука которой находилась рядом с рукавом пальто Тоцци. Гиббонс понял, что они скованы наручниками вместе.

— Дерьмо, — прорычал он, хватая Лоррейн за руку и оттаскивая от прохода. Но она вырвала руку, все еще сердясь на него. — Лоррейн, — прошипел он, — иди сюда.

Она не обратила внимания на его слова.

— Это Майкл, — громко сказала она. — Ты что, не видишь? Ему плохо. Он ужасно выглядит. — Она направилась к эскалатору, чтобы помочь своему двоюродному брату.

— Лоррейн, вернись...

— Эй, Гиб, какого черта ты тут делаешь?

Гиббонс обернулся на шепот. Это был Живчик Дефреско, который, согнувшись, прятался за прилавком. Выглядел он так, будто только что сбежал из дома с привидениями.

— Беллз где-то здесь, Гиб, он совсем с катушек съехал. Находится в полной прострации. Когда я увидел, к чему дело идет, я просто слинял. Я сматываюсь. Извини. Я ухожу.

Но Гиббонс не слушал его. Он смотрел, как его глупая жена идет к своему идиоту двоюродному братцу, прямо в гущу весьма опасно разворачивающихся событий.

— Лоррейн! — зашипел он. — Вернись! — Он кинулся за ней и схватил ее за руку, оттаскивая от эскалатора.

Но, бросив быстрый взгляд на тех четверых на эскалаторе, он внезапно встретился глазами с Тони Беллзом, который смотрел прямо на него, смотрел так, будто знал, кто он такой, и собирался в связи с этим что-то предпринять. Гиббонс почувствовал, что внутри у него все оборвалось. Тут явно что-то не так. Беллз не должен его знать.

Беллз поднял руку над головой Джины. Гиббонс видел все происходящее, как при замедленной съемке. В руке Беллза был пистолет. Гиббонс инстинктивно сунул руку под куртку за своим экскалибуром, выхватил его из кобуры и хотел уже крикнуть «Не двигаться!», когда девушка во фраке завизжала и уронила спрей с одеколоном. Он упал на пол в тот самый момент, когда раздался выстрел. Гиббонс увидел, как автоматический пистолет подпрыгнул в руке Беллза, и сразу же почувствовал, что пуля ударила его в грудь.

Тут все провоняет этим поганым одеколоном, подумал он, падая на спину. Надеюсь, хоть на меня не попадет.

Это была его последняя мысль перед тем, как все расплылось у него перед глазами и он потерял сознание.

* * *

Лоррейн обернулась и увидела, что Гиббонс скользит по полу на спине. Казалось, он пытается ускользнуть с того места, и это выглядело очень странно. Но тут она заметила, как мимо нее кто-то пронесся, тот человек, который на эскалаторе стоял за ее двоюродным братом Майклом, человек с мрачным, но симпатичным лицом. Он двигается как танцор, подумала она, танцор, исполняющий роль привидения. Ровное, непрерывное, плавное движение. Человек бросился к Гиббон-су, и, прежде чем она поняла, что он делает, снова раздался пистолетный выстрел. Его рука была вытянута, как у матадора, занесшего кинжал над поверженным быком. Он выстрелил в тело Гиббонса, подскочившее на полу, как будто в нем уже не было жизни. Интересно, почему я подумала «тело», ведь это человек, мой муж, пронеслось в голове Лоррейн.

— Гиб! — Это был не крик, а скорее хрип, голос далекого призрака, пришедшего забрать Гиббонса. Но на самом деле это произнес Майкл, ее двоюродный брат, сошедший с эскалатора и бросившийся к своему напарнику.

— Назад! — Симпатичный танцор-привидение резко повернулся и наставил пистолет на Тоцци. — Шевелись, — приказал он. — Иди. — В тот же момент он схватил за волосы женщину, стоявшую рядом с Тоцци, женщину в очках с фиолетовой оправой, и потянул за собой. По непонятной для Лоррейн причине ее двоюродный брат Майкл пошел за ней, спотыкаясь, словно заколдованный, не способный контролировать свои действия.

Танцор-привидение погнал Майкла и женщину перед собой, как будто они были невесомыми, приставив ствол пистолета к шее Майкла.

— Бегом, — приказал он. — Бегом! — И они побежали, как тянущие сани лошади, по проходу, скрывшись за прилавками с шарфами и сумочками.

Покупатели носились как очумелые. Женщины спотыкались навысоких каблуках и падали, пытаясь уползти на четвереньках. Лица продавщиц исказились в паническом крике. Люди расталкивали и отшвыривали друг друга на обоих эскалаторах, стремясь поскорее попасть наверх.

Лоррейн оставалась спокойной в центре циклона. Ее ноги приросли к полу. Она повернулась всем телом, чтобы лучше видеть своего распростертого на полированном полу мужа. Его рука застряла между прутьями высокого хромированного табурета у прилавка фирмы «Ревлон».

Толстый приземистый человек стоял над Гиббонсом. Он тряс головой, снова и снова повторяя: «Господи ты, Боже мой, черт подери». Тут же находился еще один человек, бледный, тощий, перепуганный. Только они не спешили спрятаться. Оба держали в руках пистолеты, но тощий явно чувствовал себя с ним дискомфортно. Вид у обоих был встревоженный и смущенный.

Люди вокруг вопили и кричали, кто-то визжал, все бежали подальше от того места, где лежал Гиббонс, но Лоррейн не могла сдвинуться с места. Ей удалось оторвать ногу от пола и на дюйм приблизиться к мужу, но подойти к нему она не могла. Ее тело будто налилось свинцом, и она могла только смотреть на распростертого Гиббонса. Ни кричать, ни стенать, ни рыдать — только смотреть. Все это она уже видела раньше, в ночных и дневных кошмарах. Страх, что это может когда-нибудь случиться, подстерегал ее в свободные минуты, сжимая душу, не желая исчезать. Ей удавалось справиться с этими приступами страха, в конце концов она убеждала себя, что этого с ее мужем никогда не случится, но, прежде чем отступить, страх заставлял ее мысленно оплакивать мужа, оплакивать вновь и вновь. Она так много плакала раньше, что делать это теперь казалось бессмысленным. У нее не осталось больше слез. Неизбежное наконец произошло, и ее удивляло только, что она не испытывает удивления, так как много раз мысленно уже прошла через это.

Вот она и вдова, одна из тех, кто носит черную вуаль, кому отдадут на память флаг, которым был покрыт его гроб, свернутый в аккуратный ужасный треугольник. Как Джекки Кеннеди много лет назад. Как жены убитых полицейских, которых она видела по телевизору. Только на этот раз на кладбище будет она,а не кто-то другой. Гиббонс наконец сделал то, за что она так часто проклинала его в прошлом, проснувшись ночью с бьющимся в панике сердцем. Он сделал ее одной из многих. Он сделал ее скорбящей вдовой.

Она не сводила глаз с застрявшей между хромированными прутьями табурета руки. Будь ты проклят, Гиббонс.

Глава 11

1.01 дня

— Так ты не умер?

Гиббонс слышал голос, но смысла слов не понимал. Он моргал глазами, пытаясь прогнать мутную пелену. Он чувствовал, что вокруг что-то происходит: крики вдали, рыдания рядом, звук бегущих ног, — но понять ничего не мог: глаза его все время закрывались. Ощущение в груди было такое, будто кто-то пытался пробить ее телеграфным столбом. С животом дело обстояло не лучше. Его тошнило. Но все не так плохо, как он думал, — если это могло служить утешением. Он все еще ощущал последствия удара пули, но особой боли не было. Он закрыл глаза, чтобы комната перестала кружиться, и бессознательно потрогал языком больной зуб. Удивительно, но и он не болел. Тут он вспомнил, что только что принял болеутоляющую таблетку, ту, что принесла Лоррейн.

— Ты не умер.

Он открыл глаза, узнав наконец голос Лоррейн.

— Я думала, ты умер, — сказала она. Она выглядела печальной и разочарованной.

Он уставился на нее, стараясь не закрывать глаза. Он совершенно не понимал ее. Она стояла возле него на коленях, но не казалась особенно счастливой оттого, что он остался жив. Он сел.

— На мне жилет. Так полагается при задержании. — Расстегнув пуговицу на рубашке, он показал ей край желтовато-коричневого пуленепробиваемого жилета. — Кровь есть?

Она приподнялась на коленях и осмотрела его с головы до ног, потом снова пригнулась и проверила ноги. Покачала головой:

— Ничего не вижу.

Гиббонс кивнул, но понять ее так и не мог. Странная она. Нужно бы радоваться, что он жив. Что, черт возьми, с ней такое?

Через жилет он ощупал грудь и бок, пытаясь определить, куда именно ему попали. Похоже, несколько ребер треснули. Ощупывая бок, он наткнулся на пустую кобуру и внезапно подумал об экскалибуре. Он осмотрел пол вокруг, вспоминая, что выхватил револьвер перед тем, как его подстрелили. Он не мог далеко укатиться. Но где он, черт подери?

— Лоррейн, ты не видела мой револьвер?

— Он у меня.

В нескольких футах позади Лоррейн стоял Живчик Дефреско и держал в руке экскалибур, нацелив его в голову Гиббонса. Гиббонс не верил своим глазам. Долбаный Живчик Дефреско, этот кусок дерьма, держал в руке его револьвер, револьвер, которым он пользовался все время, что работал агентом ФБР. Ну и наглец! Он не мог в это поверить.

— Отдай мой револьвер, — сказал он. Если бы он мог дотянуться до этого ублюдка, он свернул бы ему башку.

Живчик засмеялся:

— Очухайся, парень.

Гиббонс нахмурил брови.

Живчик вдруг решил изобразить из себя крутого парня, но попытка выглядела жалко. Этот кусок дерьма все так же сутулился и подергивал головой, не решаясь взглянуть Гиббонсу в глаза. Он вел себя еще более странно, чем Лоррейн. Может, я все-таки умер и уже в аду, подумал Гиббонс. Или в огромной палате для умалишенных, похожей на универмаг «Мэйси».

— Я сказал, отдай мой револьвер, ты, кусок...

— Заткнись! — Громила Тони Беллза, парень с огромной челюстью и пустым взглядом, навис над Гиббонсом сзади. У него тоже был пистолет. Гиббонс только посмотрел на него. Черт, наверное, я точно в аду.

Лоррейн переводила взгляд с одного пистолета на другой, не особенно встревоженная. Гиббонс не мог ее понять. Либо она делала вид, что этих двоих придурков здесь нет, либо — что здесь нет ее. Или она просто смирилась с мыслью о том, что эти двое застрелят сейчас и ее, и ее любимого мужа? Гиббонс совершенно не понимал ее.

Живчик все время подскакивал и дергался, как мячик.

— Стенли, давай сматываться. Пошли.

— А как же мой двоюродный брат? — с нажимом спросила Лоррейн. — Как же Майкл?

— А что Майкл? — огрызнулся Живчик, будто обидевшись на этот вопрос. — Пошли, Стенли. Надо уходить.

Лоррейн пристально посмотрела на него, заставив его отвести взгляд.

— Вашего дружка, того, что увел Майкла, найдут. Обязательно.

Громила Стенли прищурился:

— Кто? Кто это найдет «моего дружка»?

В голосе Лоррейн звучал вызов:

— ФБР, вот кто. Майкл — специальный агент ФБР. Вашего дружка выследят и найдут Майкла.

— Ах, черт, — забормотал про себя Стенли. — Я же говорил, чтоб он не надевал на них наручники. За похищение дают большой срок. Я говорил ему. Я говорил ему, что не хочу участвовать в похищении. Я говорилему, что не пойду, если они будут в наручниках.

Гиббонс готов был заорать на Лоррейн за то, что она раскрыла Тоцци, но тут ему пришло в голову, что, очевидно, его уже и так раскрыли. Иначе зачем было надевать на него наручники?

— Стенли, не слушай ее. Пошли, давай сматываться, пока нас не застукали копы. — Живчик готов был выпрыгнуть из кожи.

— Заткнись, а? Я думаю.

Должно быть, этот процесс давался Стенли с трудом, так как лицо его сморщилось и скрутилось, как шоколад, который вливают в ванильное молоко. Мозг его был, очевидно, той частью тела, которой ему приходилось пользоваться реже всего.

Лоррейн поднялась на ноги, и Живчик попятился от нее. В ее взгляде была угроза.

— Вашего дружка найдут. Они уже у него на хвосте. Вот увидите.

— Лоррейн! — Гиббонс был готов ее убить.

— Майкл носит какую-то штуку, микрофон или что-то в этом роде. С помощью этого устройства они знают все, что с ним происходит. Так они и выследят вашего дружка.

— Лоррейн!

Она не обратила на него внимания и продолжала нападать на Стенли и Живчика:

— У них есть всякие новейшие приспособления. Не волнуйтесь. Они разыщут вашего дружка. — Она не просила их о помощи, она радовалась неминуемому поражению Тони Беллза. Ей надо было отыграться на ком-нибудь, на ком угодно за похищение ее двоюродного брата.

Гиббонс сел. Он был готов убить ее.

— Подождите, — говорила она. — Они найдут вашего дружка. ФБР...

Гиббонс решил заставить ее замолчать прежде, чем она скажет еще хоть слово.

— Лоррейн, пожалуйста, заткнись.

— Нет, это тызаткнись. — Со сверкающими глазами она повернулась к нему и визгливо закричала: — Я хочу, чтобы они знали: их дружку не на что надеяться, там, снаружи, специальная машина, пока мы тут беседуем, она следит за Майклом, они должны сказать, куда поехал их дружок, и помочь нам найти Майкла, пока не поздно. Скажиим, что произойдет. — Она разошлась вовсю, набрасываясь на всех и каждого.

Гиббонс попытался подняться на ноги, но ему удалось только встать на колени. Лоррейн хватила через край. Она вопила на него,как будто это он был во всем виноват, а ведь в него только что стреляли, черт побери. Нет, он точно в сумасшедшем аду. Скрипя зубами, он снова попытался встать.

— Замолчи, Лоррейн. Что, черт возьми, с тобой случилось?

— Со мной всегда все не так! Ты, по крайней мере, так считаешь.

— Что?

— Что бы я ни сделала, все не так. Я не могу даже таблетки принести так, как надо. Не могу взять на себя твою зубную боль, а ведь этого ты хочешь на самом деле. Я бы даже не смогла быть хорошей вдовой. Ну так извини, такая уж я есть. Тебе надо просто избавиться от меня.

— Что ты мелешь, Лоррейн? Совсем с катушек съехала?

— Не знаю. Может быть.

Гиббонс крякнул, напрягся и наконец поднялся на ноги.

— Если ты не заметила, в меня только что стреляли, Лоррейн. Я мог бы уже быть трупом. Я не хочу выслушивать этот бред.

Она размахивала руками, как самая настоящая сумасшедшая.

— Так застрели меня! Тогда я не смогу больше надоедать тебе.

Он уставился на нее, потом махнул рукой на Живчика:

— Не могу. Мой револьвер у него.

Она повернулась к Живчику, заставив того вздрогнуть:

— Отдай ему его поганый драгоценный револьвер, пусть застрелит меня. Меня тошнит от жизни с ним.

Эти слова ранили Гиббонса сильнее, чем пули. Что на нее нашло? Конечно, он вел себя как последний зануда, когда она принесла сюда его таблетки, ну и что? Он всегда был занудой.

— Лоррейн, ты ведь так не думаешь на самом деле.

Она резко обернулась и бросила на него гневный взгляд.

— Не надо мне говорить, что я думаю, а что нет. Черт возьми, я могу думать сама за себя.

Стенли попытался перекричать ее:

— Заткнитесь оба! Я не могу думать!

— Самзаткнись! — визгливо закричала Лоррейн.

Гиббонс бросил на него злой взгляд.

— Да заткни свою поганую глотку и не вмешивайся не в свое дело.

Лицо Стенли исказилось от гнева.

— Не смей приказывать мне заткнуться, самзаткнись.

Живчик скакал вокруг них, как человек, идущий по горячим углям.

— Пошли, Стенли, надо уходить.

— И ты заткнись. Я пытаюсь думать. — Глаза Стенли превратились в маленькие булавочные головки, в них было замешательство. Он указал пистолетом на Лоррейн. — Вы что-то сказали о машине наружного наблюдения?

— Да! Ты что, плохо слышишь?

Гиббонс не верил своим ушам. Почему, черт подери, она говорит все это этому недоноску? Почему просто не заткнется?

В голове Стенли что-то сдвинулось с места, и в глазах засветилась мысль. Он ткнул пистолетом в Гиббонса и схватил Лоррейн за руку выше локтя.

— Пошли. Быстрее. Покажите мне этот фургон.

— Пошел ты, — сказал Гиббонс.

Неожиданно к его голове прижался холодный ствол экскалибура.

— Слышал, что тебе сказали? — произнес Живчик. — Быстро!

Этот кусок дерьма вдруг что-то о себе возомнил. Гиббонс отгрыз бы ему кисть, если бы Стенли не держал под прицелом Лоррейн.

— Шевелись!

Гиббонс, уступая, поднял руки и через плечо взглянул на Лоррейн. На лице у нее было такое выражение, будто она держала ситуацию под контролем. Может, ей так казалось. Он представить себе не мог, что, по ее мнению, должно произойти, когда эти ребята увидят фургон. С одной стороны, он надеялся, что Догерти уехал, с другой — что нет. Неизвестно, что придет в голову этому тупоголовому громиле, если фургона не окажется на месте. Никогда не обещай кость напавшей на тебя собаке, если не уверен, что она у тебя есть.

Когда они тесной группой двинулись по главному проходу к выходу, там не было ни души. Безоружные охранники, закусив губы и напустив в штаны, смотрели из-за прилавков, молясь, чтобы поскорее приехали копы. Держа в руке экскалибур, Живчик вывел Гиббонса на Тридцать четвертую улицу. Стенли, пятясь, вышел через стеклянные двери, увлекая за собой Лоррейн.

— Где он? — буркнул Стенли, осматривая запруженную народом улицу.

Лоррейн кивнула головой:

— Вон там. Синий ремонтный фургон. — В ее голосе слышалось раздражение.

Он ткнул пистолетом ей в спину:

— Пошли.

Живчик вжимал экскалибур в спину Гиббонса, но Гиббонс все равно двигался очень медленно. Догерти — технический специалист, не оперативник. У него не должно быть оружия, хотя, возможно, в фургоне он и возит с собой пистолет. Если у него хватит ума, он уедет, как только увидит их. Еслион их увидит. Зная Догерти, можно было предположить, что он, вероятно, возится, надев на голову наушники, с разными ручками и кнопками, пытаясь поймать сигнал передатчика Тоцци.

Когда они подошли к фургону, Стенли отпустил Лоррейн и подтолкнул ее вперед:

— Вы, откройте дверь.

Спотыкаясь, Лоррейн сделала несколько шагов и остановилась.

— Открывайте! — рявкнул Стенли, бросаясь к ней и тыча ей в спину пистолет.

Теперь она казалась испуганной. Гиббонс почувствовал что-то похожее на облегчение.

— Быстрее. — Стенли снова подтолкнул ее.

Она нехотя постучала в раздвижную дверь.

Ничего.

— Толкните ручку, — приказал Стенли.

Она попробовала толкнуть ее, надеясь, что дверь заперта, но от ее толчка дверь распахнулась.

— Миссис Гиббонс!

Увидев ее, Догерти был изумлен. Он наклонился вперед, сидя на одном из своих табуретов, конечно, в наушниках, но сжимая в руке пистолет 38-го калибра. С первого взгляда Гиббонсу стало ясно, что Догерти совершенно не умеет обращаться с оружием. Стенли тоже это понял. Он оттеснил Лоррейн и наотмашь ударил Догерти своим тяжелым автоматическим пистолетом. Догерти пригнул голову, но Стенли все-таки его достал. Потеряв сознание, специалист по наблюдению вывалился из фургона и мешком упал на тротуар. На его раскроенном лбу выступила кровь.

— Внутрь. — Стенли повел пистолетом, оглядывая прохожих, но пока ни один из них еще не заметил валяющегося на тротуаре Догерти. — Все внутрь.

Лоррейн тут же подчинилась, и это по-настоящему взбесило Гиббонса. Его указания она никогда не выполняла с такой готовностью. Правда, он никогда не угрожал ей пистолетом.

— Садитесь.

Гиббонс проигнорировал его слова и наклонился над Догерти. Он знал, что у Живчика не хватит пороху выстрелить в него. Стенли сунул пистолет в ухо Гиббонса и повторил приказание, но Гиббонсу было наплевать. Он проверил пульс Догерти. Пульс был нормальный, и это его успокоило. С Догерти все будет в порядке.

— Поднимайся! — сказал Живчик, повышая голос.

Не обращая на него внимания, Гиббонс взглянул на Стенли, кивнул на пистолет Догерти, лежащий на тротуаре, и сказал:

— Подбери пистолет, а то он достанется какому-нибудь недоумку.

— Что?

— Я сказал, подбери пистолет. На улицах и так полно оружия.

— А... — Стенли повернулся к Живчику: — Возьми его.

Живчик сделал так, как ему велели, но большой радости при этом не выказал. Выполняя чужие приказы, трудно чувствовать себя крутым парнем. Гиббонс обнажил в улыбке зубы.

— Теперь залезай, — приказал Стенли.

Так как Гиббонс не сразу смог это сделать, один из них подтолкнул его сзади. Гиббонс налетел на табурет, ударившись о него грудью. Тупая боль, как от старого синяка, разошлась по левой стороне груди. У него было такое ощущение, что, не выпей он болеутоляющее, сейчас бы расплакался. Поднявшись с некоторым трудом, он устроился на табурете. Сдернув наушники с окровавленной головы Догерти, Стенли сматывал тянувшийся от них провод.

Живчик задвинул раздвижные двери.

— Поехали, — сказал ему Стенли.

Маленький гаденыш засунул экскалибур в карман пальто, сел за руль, завел мотор, и фургон, взвизгнув, тронулся с места.

— Куда ехать, Стенли?

— Поезжай мимо стоянки. Посмотрим, взял ли Беллз машину. Надо его найти.

— Ладно. Хорошая мысль.

Стенли уставился на сложное оборудование, установленное в фургоне. Ни дать ни взять шимпанзе, попавший в космический корабль. Осторожно вытаскивая штекер наушников из гнезда, он поджал губы и нахмурился. Внезапно с потрескиванием ожил динамик на стенке фургона. Из него доносились неравномерно накатывающиеся звуки статических разрядов. Стенли протянул наушники Гиббонсу:

— Как эта штука работает?

Гиббонс рассмеялся:

— Это не меня надо спрашивать, приятель. — Он ткнул большим пальцем через плечо. — Как с этим управляться, знает тот парень, которого ты оставил на тротуаре, а не я.

Стенли пристально посмотрел на Лоррейн.

— Мне кажется, вы сказали, что их можно выследить. Так?

Лоррейн стиснула зубы, затем бросила обвиняющий взгляд на Гиббонса:

— Я думала, ты сможешьвыследить их с помощью этого оборудования.

Гиббонс покачал головой:

— Вы оба смотрите слишком много фильмов о Джеймсе Бонде. Передатчик, который носит Тоцци, очень ненадежный. Чтобы поймать сигнал, нужно находиться не дальше чем в четверти мили от него. А если Тоцци будет в здании из стальных конструкций или одна из таких конструкций отгородит передатчик от приемного устройства, можете и вовсе про него забыть.

— Но вы ведь слышали его, когда он был в универмаге, — запротестовала Лоррейн.

Гиббонс пожал плечами:

— Это старое здание. Не знаю. Спросите Догерти.

— У меня голова болит от этой чертовой штуки, — проворчал Стенли, глядя на динамик, и хотел вставить штекер наушников в гнездо, чтобы отключить его.

— Оставь его, — выпалила Лоррейн. — Вдруг что-нибудь услышим.

Гиббонс пронзил ее взглядом. Он убьет ее. Это точно. Она тоже посмотрела на него с вызовом и гневом.

— Не выключай. Я хочу знать, что с Майклом.

— Да, — заговорил сидящий за рулем Живчик, — я тоже хочу знать, что с моей сестрой. От этого психа Беллза можно чего угодно ждать.

— Заткнись! — завопил Стенли.

Гиббонс протянул руку к регулятору звука и прикрутил его. Лоррейн гневно смотрела на него. По какой-то причине она на него здорово злилась — неужели только из-за того, что он вел себя как зануда?

— Эй, Стенли, смотри. Машина все еще здесь. — Через ветровое стекло Живчик показывал на стоянку на Тридцать четвертой улице за Девятой авеню. Серебристый «БМВ» стоял там передом к выходу. В нем никого не было.

Две патрульные машины нью-йоркской полиции неслись по Тридцать четвертой улице им навстречу с включенными сиренами и мигалками. Никто не произнес ни слова. В этом не было необходимости. Нетрудно было догадаться, куда направляются копы.

— Здесь направо, — сказал Стенли.

Живчик повернул перед большим зеленым знаком с надписью «Туннель Линкольна».

— Но так мы снова попадем в Джерси, Стенли. — И хотя он уже ехал по въездной дороге в туннель с односторонним движением и не мог повернуть назад, его одолевали сомнения. — А как же Беллз... и Джина?

— Не волнуйся. Я знаю Беллза. Я знаю, куда он делся. — Голос Стенли звучал мрачно.

— Да? Откуда? — Очевидно, Живчик действительно беспокоился о сестре.

— Его все ищут. Показывают по телевизору, и все такое. Я знаю его. Он с ума сходит, думая об этом. — Стенли взглянул на Гиббонса. — Может, вдобавок думает, что убил агента. Ты ведь из ФБР?

Гиббонс кивнул. Его подмывало сказать, что Беллз стрелял еще и в специального агента Петерсена, но он решил не раздражать Стенли. Если он хочет поговорить, пусть говорит.

— Насколько я знаю Беллза, — произнес Стенли, — он поехал туда, где чувствует себя в безопасности. Есть только одно такое место. Он здорово умеет держать себя в руках, но я видел, как он выходит из себя. Надо найти его раньше. И увезти, пока его не зацапали. — Стенли говорил сам с собой, уставившись на пистолет, который он держал в руке, намечая, очевидно, какой-то план.

— Ты это о чем? Что бывает, когда он выходит из себя? — Уметь бы читать мысли Стенли.

Стенли посмотрел на Гиббонса глазами бассет-хаунда, но оставил его вопрос без ответа.

Живчик оглянулся:

— Так куда он поехал, Стенли?

— Ты знаешь.

— Нет. Только не туда.

Стенли не ответил.

— Дерьмо! Дерьмо, дерьмо, дерьмо! — Внезапно Живчик вышел из душевного равновесия.

Гиббонс был в замешательстве. Все это ему очень не понравилось.

Когда фургон въехал в туннель, освещенный светом фонарей, ровное потрескивание в динамике стало затихать. Лоррейн уставилась на динамик, потом запрокинула голову и вздохнула:

— О Господи.

Глава 12

1.22 дня

— Идите. Не останавливайтесь. Просто идите.

Тоцци хотелось задушить этого ублюдка. Они с Джиной, держась за руки, поднимались по ступеням метро, словно парочка влюбленных, как того и хотел Беллз, но сукин сын все равно продолжал давать указания. Он шел прямо за ними, нацелив на них пистолет сквозь карман пальто, и не переставая требовал в своей монотонной приглушенной манере, чтобы они шли вперед. Тоцци Богом поклялся убить этого ублюдка. За Гиббонса.

При мысли о Гиббонсе, лежавшем на полу — одна нога вывернута назад, безжизненные руки закинуты за голову, — у Тоцци мутилось в голове. Ему хотелось вырвать у Беллза сердце. Гиббонс.Он убил Гиббонса.Ублюдок поплатится за это. Сильно поплатится. Тоцци так хотелось расквитаться с ним, что у него дрожали руки.

Когда они поднялись наверх и вышли на солнечный свет на углу Шестой авеню и Спринг-стрит, там, где кончается Сохо, Тоцци искоса взглянул на Беллза.

Беллз ухмылялся, как ящерица.

— Тебе ведь приятно, правда, малыш Майки? Держать Джину за руку, бродить по улицам. Может, нам зайти в какую-нибудь картинную галерею, раз уж мы здесь? Ты ведь это любишь, Джина?

— Пошел ты, Беллз.

Беллз рассмеялся.

— Какое образное, живое выражение, Джина. Не знаю, почему Живчиком называют твоего брата.

Тоцци попытался его утихомирить:

— Куда мы идем, Беллз?

— Тебе-то что, Майки? У тебя есть девушка. Вот и радуйся.

— Ладно, ладно.

— Ты хочешь сказать, что не рад? Ну же, Майки, скажи честно. Тебе же до смерти хочется трахнуть Джину. А может, ты уже переспал с ней. Так ведь. Майки? Ты уже пару раз имел ее и теперь больше не хочешь с ней знаться? Так, что ли? А в чем дело? Она храпит?

Тоцци покосился на Джину, но она смотрела прямо перед собой. Он не был уверен, что Беллз просто строит догадки относительно его и Джины. Может, он знает, что произошло тогда днем в ее квартире.

— Скажи мне, хороша она, Майки?

Джина резко обернулась, стекла ее очков сверкнули.

— Кончай, Беллз. Это совсем не забавно.

— Правда? А когда-то ты считала меня забавным.

Тоцци попытался поймать ее взгляд, но она снова смотрела прямо перед собой.

Они миновали старомодную парикмахерскую и мастерскую по ремонту ювелирных изделий, направляясь на восток к Западному Бродвею, где располагались дорогие магазины и галереи. И везде полно народа. В метро, стоя плечом к плечу с другими пассажирами, Тоцци думал о пистолете в кармане Беллза, и ему было очень не по себе. Он боялся, как бы что-нибудь не вывело Беллза из себя и он не начал палить снова, как в универмаге «Мэйси». По счастью, в метро ничего не случилось, но Тоцци знал, что от людных мест им лучше держаться подальше.

В голове Тоцци снова запульсировало от удара пистолетом. Он подумал о сегодняшнем экзамене на черный пояс, и внезапно от ярости ему захотелось кого-нибудь укусить. Не потому, что он снова пропустит экзамен. После того, что случилось с Гиббонсом, это уже не имеет значения. Ему не давала покоя одна мысль: вот он прошел через все испытания, изучал айкидо в течение пяти с половиной лет, и что это ему дало? Он в полной зависимости от какого-то подонка, никогда ничему не учившегося, только потому, что в руках у него пистолет. Он вспомнил, о чем всегда говорили на занятиях по айкидо. Если к тебе пристал тип с пистолетом, отдай ему, что он хочет. Никакое боевое искусство не спасет от пущенной с расстояния пули. И хотя Беллз был очень близко и пистолет лежал у него в кармане, что давало Тоцци какой-то шанс, он был скован наручниками с Джиной и не мог рисковать ее жизнью. Он ощущал полную беспомощность. Оставалось только сохранять спокойствие и расслабиться. Замечать все, что происходит вокруг. Помнить о главных принципах айкидо. И надеяться на чудо.

Тоцци вздохнул. Зачем вообще изучать какие-то боевые искусства, когда все, что требуется, — это выложить пару сотен баксов за пистолет, и ты кум королю? Это несправедливо. Конечно, он знал, что изучать айкидо надо постоянно, этим нужно заниматься всю жизнь. Ты всегда только ученик, независимо от того, сколько времени этим занимаешься, никто никогда не овладевает этим искусством полностью, даже настоящие мастера. Кроме того, айкидо — это не просто боевое искусство, а искусство познания жизни. Оно гораздо шире, чем просто борьба. Так-то это так, но пользы от этого было мало. Он должен был вот-вот получить черный пояс, а верх над ним одержал Беллз, который носит пояс только для того, чтобы поддерживать брюки. И только потому, что у него есть этот проклятый пистолет. Черт!

Гнев Тоцци начал остывать. Все равно этим ничему не поможешь. Он чувствовал пальцы Джины в своей руке. Они были холодными. Еще схватит воспаление легких. На улице довольно прохладно, а на ней только слаксы и блузка. Она не жаловалась, во всяком случае, по этому поводу. Ветер растрепал ее волосы, они упали ей на лицо и закрыли очки. Интересно, о чем она думает? Что же на самом деле происходит между ней и Беллзом? Она вела себя довольно спокойно, сердилась, но не негодовала. Конечно, она не слабонервная барышня, но, наверное, человек, которого похищают под дулом пистолета, должен выражать несколько больше эмоций. Может, она ощущает какую-то вину перед Беллзом? Может, думает, что заслужила это? Почему она не очень сильно волнуется? Не кажется испуганной?

Тут Тоцци задумался, как же выглядит он сам. Ведет ли он себя как Майк Санторо, занимающийся порнографическими фильмами, или как Майк Тоцци, агент ФБР? Может, он должен выражать больше эмоций? Может, надо попытаться выкрутиться из этой истории, как это сделал бы Майк Санторо, изобразить изумление и непонимание по поводу происходящего, поунижаться немного. Может, для такого проныры, которого он изображает, он ведет себя слишком стоически?

Да, но что, если Беллз уже знает, что он тайный агент? Живчик вполне мог сказать ему. Тоцци ни на грош не доверял этому говнюку. Если Беллз уже знает об этом, может быть, он хочет использовать Тоцци как заложника, чтобы купить себе свободу? Проблема в том, что он не знает, что именно известно Беллзу, а Беллз ничего не говорит. Очевидно, Беллз знал, что Гиббонс — представитель закона, иначе он не застрелил бы его. Но что еще ему известно? Через плечо Тоцци взглянул на лицо Беллза. Учитывая обстоятельства, оно было слишком спокойным, как будто он впал в медитацию, и это вызывало беспокойство. Интересно, о чем этот тип думает, что может вывести его из себя. Нужно разговорить его.

— Почему ты так поступаешь со мной, Беллз? Что я тебе сделал? Не понимаю.

Беллз не ответил. Они шли все вместе быстрым шагом, но Беллз находился в своем собственном мире.

— Скажи мне, Беллз. Может, я помогу тебе. Что-нибудь вместе придумаем.

Беллз засмеялся. Сначала его смех напоминал тихий свист, но скоро он превратился в громкий хохот на грани истерики.

Джина убрала с лица волосы и оглянулась:

— Ты больной. Ты это знаешь?

— Ну же, Беллз. Послушай меня. Я помогу тебе. Сними с нас наручники. Сделай это.

Джина усмехнулась:

— Как он может это сделать? У него нет ключа.

Она была права. Уложив ударом охранника, Беллз не взял у него ключ. Тем не менее надо продолжать беседу. Надо, чтобы Беллз разговорился. Он должен осознать, что его заложники не чурки, а люди.

— Беллз, ты не слушаешь меня. Я хочу тебе помочь.

Беллз замедлил шаги. Он так смеялся, что на глазах у него выступили слезы.

— Помочь мне? Как ты собираешься мне помочь? Ты — поганый стукач, Майки. Ты не помочь мне хочешь, ты хочешь меня заложить.

Стукач.Это слово застряло в голове Майка, как кинжал в стволе дерева. Значит, Беллз знает.

— О чем ты говоришь, Беллз? Почему «стукач»?

Беллз уже не мог контролировать себя. Он смеялся, будто надышался веселящего газа.

— Ты стукач, малыш Майки, вонючий поганый стукач. Помнишь того старикана, которого я подстрелил в универмаге? С раздутым лицом? Ты разговаривал с ним у кондитерского магазина в Байонне сегодня утром. Ты еще сказал мне, что ему нужен зубной врач, или что-то в этом роде. Ну, так я видел его по телевизору, Майки. Он работает в ФБР, дружище.

Работалв ФБР, подумал Тоцци.

— Ты работаешь на ФБР, малыш Майки. Это нехорошо. — Беллз уже не смеялся.

Внутри у Тоцци все сжалось. Он не решился отрицать. Это могло бы привести Беллза в неистовство. Но если он признает, что Беллз прав, тот его наверняка пристрелит.

— Это правда? — Джина пристально смотрела на него.

— Что?

— Что ты работаешь на правительство? Значит, ты хотел навлечь неприятности на моего брата?

— Нет.

— Врешь.

— Джина, это правда. Я ни на кого не стучал.

Беллз снова начал заводиться, слыша, как они препираются, но Тоцци тоже разозлился. Он не любил оправдываться, защищаться. Даже если ты говоришь правду, впечатление такое, что ты врешь. Ей надо было дать прямой ответ, и лучше всего все отрицать.

Она отпустила его руку и попыталась вырваться, забыв, что они прикованы друг к другу.

— Ты настоящий поганец, знаешь ты это? Ты заговорил мне зубы, вешал мне лапшу на уши, что я тебе нравлюсь, а на самом деле тебе нужна была только информация о моем брате. Ты тогда пришел ко мне, только чтобы вынюхать что-нибудь о нем. На меня тебе наплевать. Я не могу в это поверить. — Ее глаза сверкали от злости.

Пот градом катился по спине Тоцци. О, черт...

Беллз перестал смеяться. Его рот превратился в прямую линию, глаза стали пустыми и безжизненными. Тоцци чувствовал, как в нем закипает ярость.

— Ты спал с ней?

— Беллз, послушай...

Беллз перевел взгляд на Джину:

— Ты спала с этим парнем?

Она отвернулась и ничего не ответила.

Беллз кивал. Его лицо потемнело.

— Отлично. Ты спишь с этим стукачом, а он хочет заложить меня. Отлично, Джина. Мне нравится.

— Это было только один раз, — раздраженно сказала она.

Но Беллз не слушал. Он говорил сам с собой, громко цедя слова:

— Меня показывают по телевизору, миллион копов охотятся за мной, а ты ложишься в постель с этим парнем. Чудесно.

Рубашка на спине у Тоцци взмокла от пота.

— Ты торопишься с выводами, Беллз. Все совсем не так. Послушай меня.

Но Беллз его не слышал. Лицо его ничего не выражало — он был в другом мире. Тоцци проследил за его взглядом, устремленным на корейскую бакалейную лавку на той стороне улицы. Водитель грузовика разгружал ящики с салатом из открытого кузова.

— Эй! — вскрикнула Джина.

Беллз внезапно схватил ее за волосы и потащил через улицу. Руку с пистолетом он не вынимал из кармана, и Тоцци видел, как ткань выпирает под дулом. Нестройной процессией они направлялись к кабине грузовика. •Не отпуская волос Джины, Беллз вскочил на подножку, заглянул внутрь кабины и спрыгнул, все одним движением.

— Отпусти! — закричала Джина, но он толкнул ее к кузову грузовика, увлекая и Тоцци.

Тоцци не сопротивлялся. Пистолет был нацелен в спину Джины, а у него уже была возможность убедиться, что Беллз, не раздумывая, стреляет на публике.

Услышав крик Джины, кореец, разгружавший овощи, поднял голову. Беллз выхватил пистолет из кармана и прицелился корейцу в лицо, отчего тот закосил еще больше.

— Ключи, — приказал Беллз.

Человек залопотал что-то по-корейски.

— Ключи от грузовика.

Кореец пожал плечами и продолжал что-то бормотать. Он не понимал по-английски.

Дулом пистолета Беллз наотмашь ударил его по виску. Кореец, зашатавшись, отступил. Тут неожиданно из магазина выскочил другой кореец в белом переднике: Он держал в руке обрез.

Беллз отпустил Джину, прыгнул прямо ко второму корейцу и ткнул пистолет ему в шею, нанося одновременно удары кулаком по лицу. Тот, дрожа, поднял руки, и Беллз вышиб обрез из его рук.

— Ключи. Мне нужны ключи от грузовика.

— Да, да, хорошо, хорошо, — произнес бакалейщик. Он говорил с сильным акцентом, но понял, чего хочет Беллз. — В карман. — Он указал на водителя, который в шоке сидел на тротуаре, обхватив руками голову. — В карман.

Беллз приподнял подбородок бакалейщика дулом пистолета:

— Достань их. Достань ключи.

— Хорошо, хорошо. Я доставать для вас. Да. — Бакалейщик наклонился и выудил ключи из куртки водителя. Они звенели у него в пальцах, когда он вытянул руку, напрягая мускулы шеи под дулом пистолета, упершегося в его горло. — Вам надо деньги, я имею. Не стрелять меня. Пожалуйста. Я имею деньги для вас.

Беллз проигнорировал его предложение и ударил сидящего на корточках бакалейщика ногой. Тот упал на землю. Беллз направил пистолет на Тоцци и Джину.

— Залезайте, — сказал он, кивком указав на кузов грузовика.

Тоцци не мог поверить в то, чему только что стал свидетелем. Все происходящее промелькнуло перед ним, как на киноэкране. Движения Беллза казались нереальными. Его сосредоточенность и исполнение были экстраординарными. Нападая, он не выражал никаких эмоций и не колебался. Беллз не раздумывал, он просто действовал. Такое Тоцци наблюдал только у самых лучших мастеров айкидо, настоящих мастеров. Вся сцена заняла пятнадцать, от силы двадцать секунд, но только когда все уже было кончено и Беллз приказал им залезть в грузовик, Тоцци осознал, что был загипнотизирован этим зрелищем. Если бы он сохранил присутствие духа, он мог бы что-нибудь предпринять и отнять у Беллза пистолет, когда он угрожал корейцам. Но Тоцци даже не пошевелился. Он просто наблюдал. Постепенно, как выползает из «Поляроида» готовая фотография, до него стало доходить, что, несмотря на тренировки в ФБР и занятия айкидо, он, может быть, не справится с Беллзом.

— Залезайте. — Беллз махнул пистолетом в сторону кузова.

Джина выглядела так, будто вот-вот потеряет сознание, но послушно стала взбираться в кузов. Она дернула руку Тоцци, на которую был надет браслет наручников.

— Давай! — Голос ее был бесцветным, как мел на школьной доске.

— Вперед, Майки. Полезай. — Беллз снова улыбался, полностью овладев собой. Доктор Джекилл и мистер Хайд[5] в одном лице.

Тоцци нехотя взобрался на задний откидной борт. Взбираясь, он нечаянно дернул Джину за руку, и Джина тоже дернула его. Око за око. Они стояли вместе и смотрели вниз, на Беллза. Тоцци чувствовал себя беспомощным дураком.

— Приятного путешествия, — проговорил Беллз, ухватив висящую лямку и с грохотом и треском натягивая тент над их головами.

Стоя в темноте, они слышали, как Беллз с лязгом закрывает тент на замок.

Когда его глаза привыкли к темноте, Тоцци осмотрелся. Полоски света проникали в кузов через щели в шве на одной из боковых стенок. Внутри было неуютно, холодно и мокро, и пахло так, будто что-то начало портиться.

— Дерьмо, — сказала Джина. — Это все из-за тебя.

— Из-за меня?

— Да, из-за тебя. Это ты его довел.

— Я его довел?

В этот момент заревел мотор грузовика, и Тоцци услышал, как отпустили ручной тормоз. Грузовик рывком тронулся с места, отбросив их назад.

— Сядь, — сказал Тоцци, опустившись на корточки и шаря вокруг в поисках чего-нибудь, на что можно было бы сесть.

— Не указывай мне, что...

Неожиданно грузовик резко затормозил, и Джину бросило вперед, при этом она чуть не выдернула руку Тоцци из сустава.

— Сядь! — повторил Тоцци, раздраженный ее упрямством.

— Не указывай мне, что делать. — Она устроилась без его помощи, стараясь держаться от него как можно дальше. — Что теперь?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду «что теперь?».

— Не знаю.

— Чудесно.

Они замолчали. Тьму наполняли только скрип и визг колес. Тоцци думал о том, что сделал Беллз с двумя корейцами, насколько легкими и отточенными были его движения, как спокойно и отстраненно он наносил увечья. Это было ужасно.

— Проклятье! — Внезапно Джина снова дернула его руку, пытаясь подняться. — О, черт!

— Что такое?

— Я сижу на помидорах, черт бы их побрал.

— О!

Пока она пересаживалась, Тоцци попробовал определить, на чем же сидит он.

На картошке.

Глава 13

1.34 дня

Убаюканная тихим шипением статических разрядов, Лоррейн машинально смотрела на динамик. Внутри фургона было темно и мрачно. Движение внутри туннеля Линкольна по направлению к Нью-Джерси замедлилось. Вытянув шею, Лоррейн смотрела через ветровое стекло. Хвостовые огни идущих впереди машин отражались от покрытых кафелем стен, и это напоминало длинные разворачивающиеся красные неоновые транспаранты. Чем-то похоже на китайский Новый год.

Движение замедлилось, один за другим вспыхнули тормозные огни. Красные отблески немного оживили бледное лицо Живчика. Он выглядел встревоженным, но Лоррейн подозревала, что это его обычное выражение.

Гиббонс оперся на стенку фургона, прислонившись к ней головой, лицо его окутывала тень, глаза мерцали в темноте. Он смотрел на Стенли.

Одна половина лица Стенли находилась в тени, другая была слегка окрашена в красный цвет. Огромная челюсть придавала ему угрожающий вид. Под полуприкрытыми веками его глаза тоже мерцали, и он тоже смотрел на Гиббонса. Пистолет лежал у него на коленях.

С того момента, как они въехали в туннель, никто не произнес ни слова. Странный свет и тени заставили их замолчать. Даже статические разряды, доносившиеся из громкоговорителя, казались приглушенными.

Лоррейн посмотрела на Гиббонса, надеясь поймать его взгляд, но он, потирая грудь медленными ритмичными круговыми движениями, не отводил глаз от Стенли. Хоть бы взглянул на нее, признал ее присутствие, дал почувствовать, что не сердится на нее. Правда, ее бесило, что она испытывает чувство вины. Это он вел себя как осел, используя зубную боль как предлог, чтобы разыгрывать из себя Аттилу[6]. Но она на самом деле чувствовала себя виноватой и ничего не могла с собой поделать, потому что, когда его подстрелили и он лежал на полу там, в универмаге, и она думала, что он умер, она не плакала. Не обезумела от горя, не опечалилась. Она ощущала только покорность судьбе и в глубине души, может быть, даже облегчение. Не радость оттого, что он умер, но облегчение, потому что то, чего она всегда втайне опасалась, наконец произошло, и теперь можно перевести дыхание и начать новую фазу жизни, какой бы она ни была. Вдова? Преподавательница-вдова? Или вдова-училка? Вдова, за пятьдесят, доктор философских наук, ищет заинтересованного компаньона для игры в шахматы, чтения Чосера, длительных прогулок по пляжу и дегустации тонких вин и обезжиренного сыра на закате. Курильщиков и тех, кого могут застрелить при выполнении служебных обязанностей, просят не беспокоиться.

Лоррейн вновь вспомнила, как стояла на коленях над Гиббонсом, лежащим на полированном полу универмага между прилавками с косметикой. Неужели она действительно сразу же сдала его в архив, как некролог, вырезанный из газеты? Унизительно признаваться самой себе, но она даже подумала о «преемнике».

Она почувствовала, что краснеет. Господи, если бы Гиббонс действительно умер, она вполне могла бы, взобравшись на табурет, попросить одну из продавщиц сделать ей макияж. Ведь ей пришлось бы снова «встречаться», как вечно говорят в телевизионных шоу эти старые расфуфыренные разведенки. Ей всегда казалось верхом идиотизма и нескромности, когда женщины в послеклимактерическом возрасте употребляли слово «встречаться», но теперь она со стыдом признавала, что втайне всегда верила: настанет день, и ей самой придется «встречаться» снова. Потому что в глубине души была уверена, что ее мужа обязательно убьют при исполнении служебных обязанностей.

Она смотрела, как Гиббонс потирает рукой грудь. Она не хотела извиняться перед ним. Чувствовать то, что чувствуешь, — не преступление, и, кроме того, он не заслужил извинений. Но ей хотелось достучаться до него, поговорить с ним, обсудить, что же не так в их отношениях. Конечно, она знает, что он скажет, если она попытается заговорить о своих чувствах. «Ты что, группа поддержки, Лоррейн?» Он всегда убивал эмоции ехидными замечаниями. Но ей надо было снять это со своей совести. Ей необходимо понять, почему она с такой готовностью приняла его смерть, почему не могла плакать, увидев его неподвижно лежащим на полу. Может быть, это как-то характеризует их отношения, может быть, это то самое, что ни один из них не хочет признавать? Ей надо поговорить с ним об этом, но тут сидит этот злобный Железный Дровосек и круглолицый Живчик впереди, на водительском месте. А Гиббонс вне себя, это и без слов понятно. Определенно он не в том настроении, чтобы разговаривать. Да и когда у него было другое настроение?

Внезапно Живчик резко нажал на тормоза, фургон тряхнуло, и всех бросило вперед.

— Эй! — закричал Стенли. — Что ты делаешь, придурок?

— Извини.

— Ты ведешь машину как последний идиот. Что это с тобой?

Живчик оглянулся и хмуро посмотрел на Стенли.

— Что со мной?Беллз нацепил эти поганые наручники на мою сестру, повез ее к себе. Вот что со мной. Этот парень совершенно чокнутый.

Стенли свирепо посмотрел на него, как недовольный большеротый окунь, готовый проглотить кого-нибудь целиком просто от злости. Ему явно не нравилось, когда о Беллзе говорили плохо.

— Смотри за дорогой! — закричал он.

Живчик отвернулся и ударил по тормозам. Фургон быстро приближался к впереди идущей машине. Шины завизжали. Фургон остановился в нескольких дюймах от бампера передней машины.

— Может, будешь смотреть, что, черт подери, ты делаешь? Так в аварию попадешь.

— Я нервничаю! — закричал в ответ Живчик. — Вы меня совсем довели.

Лоррейн взглянула на Гиббонса. Ее сердце сильно колотилось. Она была уверена, он воспользуется тем, что Стенлиотвлекся, и нападет на него. Но он этого не сделал. Он сидел неподвижно, глаза его поблескивали в тени. Ее сердце забилось еще сильнее. Она не могла избавиться от мысли, что это она, а не Стенли или Живчик, вызвала его гнев. Только она.

Потому что не плакала. Но это же смешно. Полный абсурд. Он бы и не хотел, чтобы она плакала. Он терпеть не может, когда она поддается чувствам.

Она отвернулась, чтобы не видеть обвиняющего взгляда Гиббонса.

— Думаю, тебе нечего беспокоиться о сестре, — сказала она Живчику, надеясь ослабить напряжение. — Гангстеры не трогают женщин, так ведь? Законы чести «Коза ностры» это запрещают, разве нет? Особенно если речь идет о невинной женщине.

Большеротый окунь выдохнул смешок:

— Невинная женщина... Мне это нравится.

— Заткнись! — выкрикнул Живчик.

Лоррейн вскинула брови. Она была в недоумении.

Голос Гиббонса прозвучал из тени как глас судьбы:

— Среди этих людей не бывает невинных.

Живчик надувал губы и бросал сердитые взгляды в ветровое стекло.

Лоррейн взглянула на Стенли:

— Сестра Живчика что-нибудь натворила? Почему ты так сказал?

Громила ухмыльнулся.

— Вот что я вам скажу. Беллз свихнулся на верности. Для него это самое главное на свете. Он верен своим, что бы там ни было.

— Каким своим? — спросил Гиббонс.

Стенли снова ухмыльнулся. Он не собирался называть имен.

— Беллз ждет такой же верности от тех, с кем имеет дело. Понимаете?

Лоррейн нахмурилась:

— Нет. Боюсь, не понимаю.

Стенли вздохнул и закатил глаза.

— Послушайте. Сколько я знаю Беллза, он всегда говорит мне одно и то же: «Доверие, Стенли, доверие. Это самое важное на свете. Если люди не могут доверять друг другу, они как животные. Это то, что делает человека человеком». Я слышал это от него миллион раз. И он считает, что, если он кому-то доверяет, а этот человек его накалывает, он заслуживает самого плохого. «Нет ничего хуже предателя, — так он говорит. — Ничего».

— Какое это имеет отношение к моей сестре? — прорычал Живчик.

— Заткнись и следи за дорогой.

Брови Лоррейн все еще были подняты.

— Ты хочешь сказать, что он даже с женщиной расправится если решит, что она его предала?

Стенли пожал плечами и посмотрел на нее пустым взглядом но тут вмешался Живчик:

— Его жена поплатилась...

— Заткнись! — взорвался Стенли. Он гневно уставился на Живчика, затем на Гиббонса, который молча слушал, как сова в темноте.

По спине Лоррейн пробежал холодок. Она все еще была в замешательстве, а теперь еще и испугалась, так как почувствовала, что между Стенли и Гиббонсом существует какая-то связь, исключающая ее. Ее пугало молчание Гиббонса. Из слов Стенли выходило, что наказать неверную женщину — естественно. Это делается автоматически и обжалованию не подлежит. Означает ли молчание Гиббонса невысказанное согласие с этим мужским кодексом справедливости? Может, он считает, что она заслуживает того же за то, что не была хорошей женой, не плакала и не выла на луну, горюя по нему?

Но это же смешно. Гиббонс был без сознания, а когда пришел в себя, не сразу сориентировался. Как он может знать, что она делала, как реагировала на то, что в него стреляли? Мысли читать он не умеет, что она чувствовала, не знает.

Но все-таки она чувствовала себя виноватой, понимала, что сделала что-то в корне неправильное. Совершила преступление против мужчины.

Ее взгляд перебегал с одного лица на другое — краснолицый Живчик, большеротый окунь, Гиббонс в темноте. Полицейский и двое преступников, но ей казалось, что между ними больше общего, чем у нее с любым из них. Они были мужчины, а она нет. И она не плакала, когда застрелили ее мужчину.

Она посмотрела на тихо потрескивающий динамик. Интересно, если бы здесь был Майкл, было бы их четверо против нее одной?

Глава 14

2.18 дня

Узкая полоска света в темноте кузова перемещалась с каждым поворотом грузовика. Тоцци смотрел, как она поднимается по руке Джины, затем ползет по ее телу, как орденская лента, от бедра к плечу, переходя на ящик с луком рядом с ее головой. Она беспокойно задвигалась, когда свет не сразу переместился с ее тела, но из-за наручников не могла спрятаться от него. Полоска света пересекла по диагонали ее волосы, и Тоцци не мог отвести взгляда от мягких каштановых прядей, поблескивающих в черной пустоте. При таком внимательном изучении волосы казались даже светлее, чем он запомнил, светло-каштановыми. Хорошо бы свет переместился на ее лицо, и он смог бы увидеть ее глаза и губы. Ему нужно видеть выражение ее лица, чтобы иметь хоть какое-то представление, о чем она думает. Он совершенно не понимал ее.

Он не мог выбросить из памяти голос Беллза на ее автоответчике: «Джина, это я. Позвони мне».

Предполагалось, что она не имеет дел с гангстерами, даже не смотрит в сторону громил — дружков своего брата. Почему же Беллз звонил ей? Почему он так ревнует? Он что, исключение из ее правил? Почему?

И еще одна вещь. Почему она призналась Беллзу, что один раз переспала с Тоцци? Почему не послала его к черту, не сказала, чтобы не совал нос в ее дела? Почему чувствовала себя обязанной признаться ему?

По реакции Беллза — по тому, как он набросился на тех двух корейцев, угнал их грузовик, — можно сказать, что между Беллзом и Джиной было что-то очень серьезное. Но если Беллз обезумел из-за того, что Тоцци переспал с Джиной, почему он не рассчитался с ним сразу же? Может, потому, что знал: Тоцци — агент ФБР, и не хотел убивать еще одного и тем самым усугублять свое положение? Не похоже. У Беллза мозги устроены по-другому. Убить одного, или двоих, или троих — какая разница? Но почему тогда он даже не избил их, чтобы выпустить пар? Чего он ждет?

Может, на уме у него кое-что другое, что-то похуже, чем простое избиение? Иначе зачем бы ему держать их пленниками?

Дерьмо.

Грузовик изменил направление, и золотистая ниточка света переместилась на щеку Джины, отсекая уголок очков в фиолетовой оправе и освещая глаз с одной стороны. Как будто смотришь сквозь кусочек янтаря. К сожалению, он не видел ее брови, поэтому глаз оставался безжизненным, в нем не было выражения. Дуется она? Сердится? Боится? Что, по ее мнению, собирался сделать с ней Беллз? Если бы она боялась, то сказала бы об этом. Даже если она ненавидит Тоцци, она сказала бы что-нибудь, так ведь? Правда, она упряма, скорее умрет, чем покажет свои истинные чувства, откроет, что она такой же человек, как и все остальные. А еще ругают мужчин.

Внутри грузовика становилось все холоднее. Как в подвале. Джина, должно быть, совсем замерзла.

— Дать тебе мое пальто? — спросил Тоцци.

Она ответила не сразу:

— Как ты его снимешь? Забыл про наручники? — В голосе ее был сарказм.

— Надень его наизнанку. Я протащу его через наручники.

— Не надо.

Ее односложный ответ заставил его вспомнить Гиббонса. Это его манера говорить. Вернее, была его манера. Трудно думать о Гиббонсе в прошедшем времени...

— Я передумала, — донесся из темноты голос Джины.

— Насчет чего?

— Насчет пальто. Я замерзла. — Она произнесла это в точности как Гиббонс. Ее слова прозвучали так, будто он был виноват в том, что она замерзла.

— Сядь, я передам его тебе.

Оба они сели, и Тоцци выбрался из пальто, вывернул его наизнанку и передал Джине через руку. Она ухватила его за запястье, и от ее прикосновения он ощутил легкий трепет. Тут он сообразил, что она просто пытается стянуть пальто с его руки. Когда она, изворачиваясь и ерзая, натягивала вывернутое наизнанку пальто, в полоске света блеснула, словно королевская мантия, шелковистая синяя подкладка.

— Как только согреюсь, верну.

— Все в порядке. Не снимай. На мне спортивная куртка.

Молчание. Даже не скажет спасибо.

Через какое-то мгновение из темноты снова раздался ее голос:

— Кто тот парень, в универмаге?

— Тот, которого убил Беллз? — Он знал, что она говорит о Гиббонсе, но все-таки спросил.

— Да, тот.

Тоцци ответил не сразу:

— Он был моим напарником. Его зовут Гиббонс.

— Напарником? Я думала, твой напарник — мой брат.

— Моим напарником из ФБР. Я тоже агент ФБР.

Она повернулась к нему лицом, но он не знал, как она реагирует на его слова. Он видел лишь полоску ее волос, сияющую в лучике света. Может, она и не удивилась. Может, и сама догадалась об этом. Может, даже относится к этому с пониманием.

— Гиббонс был хорошим человеком. Мы вместе много лет, он и я... участвовали во многих операциях.

— Так ты тайный агент... Ты пытался заложить моего брата. — В ее обвиняющем тоне было презрение. На Гиббонса ей наплевать.

— Живчик не главная цель. На самом деле твой брат помогал нам. Мы завербовали его.

— Как это?

— Он работал на нас. Мы знали, что он имеет дело с некоторыми людьми, связанными с организованной преступностью, которые нас интересуют.

— Кто эти люди?

Он не ответил.

— Кто?

—Беллз. Будда Станционе. — Тоцци не стал бы называть имена, но в нынешней ситуации они были очевидны. — Твой брат согласился ввести меня в организацию в обмен на то, что с него будут сняты обвинения и предоставлена защита как свидетелю.

— Защита как свидетелю? Мы его больше не увидим. Моя мама этого не переживет! — В ее голосе звучала искренняя тревога.

— Члены семьи смогут навещать его. Так делается сплошь и рядом. Если твоя мать захочет, она может уехать с ним. Это можно устроить.

— Наверняка это убьет ее.

Словно туман, в темноту кузова снова просочилась тишина. Грузовик резко свернул, и Тоцци покатился назад. Джина тоже было покатилась, но ей удалось остановиться, ухватившись рукой за бедро Тоцци. Она сразу же отдернула руку. Полоска света освещала теперь его, пересекая грудь.

— Извини, — пробормотала она.

— Ничего страшного. — Он слышал ее дыхание. Ее лицо было теперь совсем рядом. — Можно задать тебе вопрос?

— Какой?

Он не знал, как лучше сформулировать.

— Ты... Почему Беллз так ревнует? Тебя я имею в виду.

— Он сумасшедший.

— Это я знаю. Но почему он так ревнует? Между вами... — Конец предложения повис в воздухе. Он надеялся, что ему не придется заканчивать его.

— Между нами — что?

— Ну, ты знаешь. Связь. Роман.

Грузовик снова свернул, но не так резко. Они оба сумели удержаться и не упасть. Свет переместился на ее лицо. Теперь он видел ее рот. У нее был очень чувственный рот. Раньше он этого по-настоящему не замечал. Губы пухлые, словно созданы для французской любви.

— Ну так что же? У тебя с ним что-то было?

— Ты задаешь идиотские вопросы. — Верхняя губа приподнялась в раздражении.

— Это не идиотский вопрос. Парень взбесился в универмаге, уложил охранника, похитил двоих и застрелил еще одного, и все потому, что хотел подарить тебе идиотский браслет, но вместо этого обнаружил, что ты беседуешь со мной. Я бы сказал, это очень серьезные чувства. Выглядит так, будто между вами определенно что-то есть.

— Ну так ты ошибаешься.

Тоцци почувствовал, как в лицо ему бросилась кровь.

— Нет, не ошибаюсь. Ты врешь.

— Какое ты имеешь право обвинять во лжи меня?А сколько раз тыврал? Или тебе можно, потому что ты тайный агент?

Он не собирался спорить с ней на эту тему. Много раз он слышал, как адвокаты с гневом праведным осуждали практику работы под чужим именем с целью прижать к ногтю всем известного плохого парня. К сожалению, когда очередь доходила до Тоцци, у него не было возможности обсуждать этические нормы, которыми руководствовались адвокаты, берущие деньги у этих самых плохих парней, своих клиентов, за оказанные им услуги.

— А кого ты изображал, когда явился ко мне в тот день? — продолжала она. — Я что, должна была быть твоей верной подружкой? Это часть твоей легенды?

Полоска света осветила ее брови. Они были угрожающе изогнуты.

— Все совсем не так. В тот день я никого не изображал.

— Это уж точно.

— Я пришел к тебе, потому что хотел этого. Потому что... потому что ты мне по-настоящему нравишься.

— У тебя еще хватает наглости говорить мне это? Ты что, думаешь, я тебе поверю? Как ты можешь что-нибудь чувствовать ко мне? Ты работал под прикрытием. Это было отлично придумано. Можно переспать со мной — и никакой ответственности, потому что это не ты, а кто-то совсем другой. Голубая мечта любого мужика. Переспать и свалить. Так?

— Все совсем не так. — Тоцци терпеть не мог, когда женщины обвиняли его в том, что «делают все мужики». Ради Христа, он не может отвечать за все преступления и грехи, совершенные представителями мужского пола.

— Так что же это было? Скажи. Ты даже не назвал мне своего настоящего имени. Какие же «чувства» ты испытываешь ко мне, если даже не можешь сказать, кто ты есть на самом деле?

— Ты знаешь мое настоящее имя. Меня зовут Майк.

— И твоя фамилия Санторо?

Мгновение он смотрел на полоску света на ее бровях.

— Нет.

— А как же?

Он вздохнул:

— Я не могу сказать тебе.

— Почему же?

— Не могу. Это против правил. — От того, как это прозвучало, он сам съежился, но она ведь все выболтает своими пухлыми губками. Называть свое настоящее имя — глупость, даже больше чем глупость.

— Чудесно, — сказала она. — Ты испытываешь ко мне глубокие чувства, но сказать, кто ты, не можешь. Мы что, герои сказки «Красавица и чудовище»?

Тоцци больше не мог сдерживаться.

— Расскажи мне лучше о Беллзе. О той записи на твоем автоответчике. С его посланием. Расскажи о своихглубоких чувствах к Беллзу, и я скажу тебе, кто я.

— Ну вот, приехали. Один раз переспал со мной и считает своей собственностью. Что творится с мужчинами? Должно быть, гормоны так действуют. Не могут взять что-то на время, им непременно нужно этим владеть.

Чтобы чем-то занять руки, Тоцци крепко растер колено. Будь она мужчиной, он задушил бы ее. Правда, мужчина не стал бы нести такую чушь, мужчина не вещал бы в воздух будто здесь никого больше нет, мужчина обращался бы непосредственно к нему.

Грузовик снова резко повернул, и на этот раз ни у кого из них не было времени, чтобы удержаться. Джина что-то произнесла себе под нос, упав прямо на Тоцци, и тут же отстранилась. Можно было представить, что она сказала. Она отползла как можно дальше от него, так что их скованные наручниками руки вытянулись во всю длину. И тогда он заметил, как в полосе света что-то блеснуло, что-то, чего он не видел раньше. Она лежала на спине, и луч света, скользнув по ее блузке, высветил цепочку на ее шее. С тонкой золотой цепочки свисало золотое кольцо с каким-то рисунком. Возможно, Тоцци ошибался, но, как ему показалось, он разглядел выгравированные по обеим сторонам кольца вьющиеся стебли плюща. Очень похоже на свадебное кольцо.

Но почему она носит свадебное кольцо? Это подарок Беллза? Что же они, постоянная пара? Или, может, оно означает, что они обручены? Но в этом случае Беллз подарил бы ей кольцо с настоящим камешком. Правда, Джина — девушка со странностями. У нее все наоборот. Она не стала бы носить кольцо с бриллиантом. Можно представить, что она сказала бы по этому поводу. Кольца с бриллиантами носят кисейные барышни. Она не из таких. В любом случае она любит старинные вещи, и это как раз в ее стиле — в знак помолвки носить на шее старинное свадебное кольцо.

Но кто его подарил? Беллз? Если он спросит, она не ответит. Ни за что.

Тоцци не мог отвести от кольца глаз. Больше смотреть было не на что, разве что на яблоки, раскатившиеся по полу возле его плеча. Он не мог прогнать из головы мысли о Джине и Беллзе. И тут, мысленно прокручивая все события сегодняшнего дня, он начал понимать что к чему. Беллз завелся в ювелирном магазине из-за того, что Тоцци хотел купить браслет с фиолетовыми камешками для Джины. Вспылил, увидев их вместе в универмаге. Джина не казалась особенно испуганной, когда Беллз увел их с собой. (Надеялась урезонить своего жениха?) Отказалась говорить с Тоцци о своих отношениях с Беллзом. И наконец та запись на автоответчике: «Джина, это я. Позвони мне».Тон обычный, слегка небрежный, будто он постоянно звонит сюда и ему нет необходимости ворковать с ней по телефону. Если люди давно и тесно связаны, телефонный разговор для них обычное дело. Они относятся к этому спокойно: «Джина, это я. Позвони мне».

Чем дольше он думал об этом, тем больше злился. Он-то, дурак, считал, что Беллз начал стрелять куда ни попадя из-за того, что узнал, что за ним охотятся, а на самом деле тот с ума сошел от ревности. Господи Всемогущий, оказывается, это просто ссора двух влюбленных, переросшая в перестрелку. Гиббонс погиб из-за того, что милые побранились. Тоцци не мог в это поверить.

— Зачем же надо было убивать моего напарника?

— Что?

— Беллз. Почему ему понадобилось убивать моего напарника? — Тоцци изо всех сил сжал челюсти, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.

— Откуда я знаю, почему он поступает так или иначе?

— Гиббонс был лучшим оперативником в ФБР, лучшим.Он был хорошим человеком. Даже гангстеры знали, что он хороший человек. И поэтому ненавидели его. Этот ублюдок Беллз недостоин ботинки чистить Гиббонсу. Гиббонс был лучше всех. Самым, самым лучшим. И ради чего он умер? Просто так. Ни за что.

— Успокойся, — сказала Джина.

Тоцци уже кричал, ему было все равно. В его глазах блестели слезы. Он наконец осознал: Гиббонс мертв!

— Это неправильно! — закричал Тоцци. — Неправильно! Гиббонс был лучше всех. Он не должен был так умереть. Он... Он не должен... — Тоцци не мог закончить. Он задыхался. Он не хотел, чтобы она видела его слабость. Она этого не заслуживает.

— Эй, — тихо сказала она, повернувшись к нему лицом, — успокойся, пожалуйста. Подыши глубоко. Расслабься. Ты доведешь себя до болезни. — Она положила руку ему на плечо.

Внезапно все перевернулось с ног на голову. От ее прикосновения по его коже пробежала дрожь. Сочувствие, звучащее в ее голосе, почти заглушило все подозрения.

— Подыши, — произнесла она, — медленно.

Он кивнул:

— Ладно, ладно, со мной все в порядке. Все отлично.

— Хорошо. Минуту назад ты вел себя как настоящий слабак. Не может быть, чтобы ты на самом деле был копом.

Прикосновение ее руки превратилось в прикосновение гадюки.

— Просто подыши, вдох — выдох, медленно и спокойно. — Она потрепала его по плечу. — Не волнуйся. Все будет хорошо.

Он впился зубами в костяшки пальцев свободной руки, чтобы не закричать. Сука!

Глава 15

3.23 дня

— Ш-ш-ш-ш! — Лоррейн подалась к динамику.

— Что? — Стенли прислушался, его рука с зажатым в ней пистолетом свесилась между коленей. — Вы что-то услышали?

— Это они? — Живчик напрягся, стараясь разобрать что-нибудь со своего места за рулем.

— Тише, — резко сказала Лоррейн. — Дайте послушать.

Звук, доносящийся из динамика, изменился, стал выше. Лоррейн показалось, что она различает с трудом пробивающиеся слабые голоса. Она взглянула на Гиббонса. Он наклонился вперед, опершись о колени, и уставился на динамик со своим мрачным видом старого рака-отшельника. Даже смотреть на него было неприятно.

Живчик вел машину по бульвару Кеннеди, основной магистрали Джерси-Сити. Мимо проносились огромные старые дома в викторианском стиле и ряды деревянных домов, расположенных выше по обеим сторонам улицы. Теперь они направлялись к Хайтсу. Выехав из туннеля, они пронеслись по улицам аристократического района Хобокена, побывали в Байонне, где жили Дефреско, и теперь кружили по улицам, надеясь поймать сигналы передатчика. Иногда Беллз околачивался в Байонне — здесь жил его брат. Вот Стенли и подумал, что он может тут оказаться, но пока что они ничего, кроме помех, не слышали. Тоном выше, тоном ниже, завывания и смутные шорохи — не более того.

Живчик проскочил на желтый свет.

— Я не знал, что Беллз обитает в Хайтсе. У него здесь квартира?

Стенли оставил его вопрос без ответа.

— Сверни направо.

— Где? — спросил Живчик.

— Все равно. Здесь. Сверни здесь.

Живчик сделал так, как ему велели, — свернул в переулок, ведущий направо, и затем заложил крутой вираж, заставивший всех за что-нибудь ухватиться.

— Так куда мы едем, Стенли?

— Знаешь Огден-авеню?

— Нет.

— А Пелисейдс-авеню?

— Да.

— Огден в одном квартале оттуда. С этого места открывается отличный вид на Нью-Йорк. Вид на утесы. Хобокен прямо внизу.

— Стенли, мы ведь уже искали в Хобокене.

— Заткнись и езжай, куда я говорю.

Лоррейн ничего не понимала. Почему Стенли хочет ехать туда, где красивый вид? Она посмотрела на Гиббонса, но на лице старого краба застыло осуждающее выражение. Кремень, а не человек. Ну и пошел он к черту.

Когда фургон въехал в Хайте, фон в динамике снова изменился. Теперь звуки напоминали беседу двух разных фонов. Она изо всех сил прислушивалась, пытаясь разобрать слова, но ничего не получалось.

Внезапно все заглушили помехи. Лоррейн с отчаянием подумала, что они снова потеряли Майкла, и на сей раз навсегда. Но, когда Живчик свернул на более широкую улицу, шум, напоминающий беседу, возобновился и стал более чистым.

— Я что-то слышу, — завопил Живчик. — Слышу!

— Заткнись! — рявкнул Стенли. — Поезжай к Огден-авеню.

Из океана шума на поверхность вынырнули два слаборазличимых голоса.

— Ты его не знала. Для того чтобы его понять, нужно было хорошо его знать. Мне будет очень не хватать его.

— Дыши глубже. Тебе нужно больше кислорода, говорю тебе.

— Отстань со своим дыханием. Мне нужен мой напарник. Неужели непонятно? Он единственный человек, с которым я мог работать. Не знаю, что мне теперь делать.

— Пожалуйста, послушай меня. Дыши глубже. У тебя сейчас будет истерика.

В голосе Стенли прозвучало изумление.

— Он что, плачет?

Лоррейн не спускала глаз с динамика. В горле у нее стоял ком. Майкл плакал, потому что умер Гиббонс. Почему же у нее не было слез?

— Ты думаешь, ты такая крутая. Ты не понимаешь, что значит потерять такого близкого человека.

— К твоему сведению, я знаю, что значит потерять близкого человека. Ты ведешь себя так, будто ты единственный, с кем это произошло. Это так типично для мужчин. Они всегда думают, что все, что случается с ними, случается впервые.

— Ты сама-то веришь в эту чушь? В эти свои дурацкие обобщения? «Мужчины всегда то, мужчины всегда се». Говоришь, как Жак Кусто о своих долбаных рыбах.

— Ты хочешь сказать, что я не права?

— С тобой бесполезно говорить. С таким же успехом можно разговаривать с картошкой. Ты не хочешь ничего понимать.

Молчание.

— Я как раз хочу понять.

Помехи заглушили женский голос.

Живчик подъехал к тротуару и резким движением поставил фургон на тормоз.

— Пустозвон, сукин сын! Вы слышали этот бред? Клинья подбивает под мою сестру, черт бы его побрал. Умник выискался, сукин сын! Хочет, чтобы его пожалели.

Стенли отмахнулся от него:

— Заткнись, Живчик. Сам не знаешь, что болтаешь.

— Как же, не знаю я. Он пытается соблазнить мою сестру, вот что он делает. Пытается разжалобить ее историей о том, что якобы убили вот этого. — Он показал на Гиббонса. — Ну и сукин же сын! Ну и скотина ты, Майк! Ну и скотина! — завопил он в динамик. — Не слушай его, Джина!

Стенли погрозил ему кулаком.

— Заткнись, или я из тебя кишки выпущу. Дай послушать.

Лоррейн прищурилась, стараясь разобрать голоса своего двоюродного брата и этой женщины, Джины. Она пыталась представить себе, где они находятся. Наверное, наедине. Иначе Майк не стал бы так с ней откровенничать. Но если они одни, где же Беллз? Она взглянула на каменное лицо Гиббонса. Интересно, о чем он думает? Майкл открыл свои чувства к Гиббонсу Джине Дефреско. Почему же она, Лоррейн, не может выразить свои?

Она заглянула в пассажирское окошко. Со своего места ей были видны проплывающие очертания верхней части Манхэттена. Из-за скошенной крыши «Ситикорп-центра» пробивались лучи солнца. Многоквартирные дома на Вэст-Сайде отбрасывали длинные-полуденные тени. На берегу реки со стороны Джерси-Сити ряды аристократических особняков постепенно сменялись зданиями складов, фабрик и кирпичными строениями за деревянными заборами в бедной части Хобокена. Господи, ну где же могут быть Майкл и Джина? Угрожает ли им опасность?

Лоррейн вздохнула и уронила голову на грудь. Черные носки туфель Гиббонса блестели в темноте, и она уставилась на них, пережевывая свою вину. Она ведь беспокоится о Майкле. Почему же не может так же беспокоиться о Гиббонсе?

В динамике что-то крякнуло, и вновь возник фон, при котором была слышна беседа. Лоррейн подалась вперед, ожидая, что послышатся голоса, но единственное, что ей удалось разобрать, был голос ее двоюродного брата, произнесший:

— ...хороший человек...

Обрушившиеся помехи заглушили все остальное.

— Поехали, — приказал Стенли. — Они где-то близко.

Живчик завел мотор и отъехал от тротуара. Никто не произнес ни слова. Все прислушивались, не зазвучат ли вновь голоса. Лоррейн взглянула на мужа. Интересно, что они будут делать, если найдут Майкла, Джину и Беллза? Но тут, посмотрев на пистолет, лежавший на колене Стенли, она сообразила: они мало что смогут сделать, потому что на сей раз охотниками были не они.

* * *

Гиббонс был очень рассержен, и ему было больно. Голова словно окутана ватой. В груди пульсировало, и начинала ощущаться сильная боль. Действие болеутоляющей таблетки подходило к концу, но из-за побочного действия он чувствовал себя немного оглушенным. Он старался сидеть как можно прямее, не накреняясь, но мастерство вождения, которое демонстрировал Живчик, не особенно облегчало ситуацию. От Лоррейн, которая без конца пялится на него, тоже немного толку. Что с ней такое случилось? Они и так в таком переплете, не хватает ему еще думать о ее чувствах.

На него накатил приступ головокружения. Он закрыл глаза, оперся руками о стенку фургона и сидел так, пока приступ не прошел. Когда он снова открыл глаза, Лоррейн смотрела на него все так же кротко и грустно. Нет, точно, это самый ужасный день в его жизни.

Сначала этот проклятый зуб, из-за которого он не спал всю ночь. Потом история с Гэри Петерсеном, затем ему пришлось общаться с Иверсом и этими наглецами телевизионщиками. Потом Тони Беллз стрелял в него и, решив, что убил, оставил в универмаге. К тому же этот долбаный Стенли угоняет фургон и тащит его и Лоррейн с собой, а маленький кусок дерьма, Живчик, прикарманивает его пистолет. И в довершение всего — этот Тоцци, который умудряется во что-нибудь вляпаться, даже когда ничего не делает. Но сегодня он превзошел себя, позволив Тони Беллзу захватить его и приковать к сестре Живчика, а теперь пытается охмурить ее. Ну и дела! Тут Живчик абсолютно драв. Тоцци хочет разжалобить ее, заговорить ей зубы. И правильно, если она пошлет его куда подальше. Вот осел!

Не произвели впечатления на Гиббонса и красивые слова, которые говорил о нем Тоцци. Если он искренне порол всю эту слезливую чушь о том, как ему будет не хватать Гиббонса, тогда он просто размазня. Но если все это понадобилось ему, чтобы охмурить Джину, то он подлец. В любом случае Гиббонсу не нравилось, что о нем так говорят. Умер — ну и умер. Сегодня полон сил, завтра превращаешься в прах и удобряешь землю. Похоронили покойника — и живите дальше. Но, судя по тому, как целый день сегодня смотрит на него Лоррейн, когда он отбросит коньки, она поведет себя по-другому. Будет реветь, рыдать и причитать, как все эти ее дурацкие итальянские родственники. Можно быть абсолютно уверенным, что твои похороны превратят в цирк. Они обожают, когда кто-нибудь умирает. Тогда можно устроить представление.

Внезапно Гиббонс подумал: почему это всегда предполагается, что муж умрет раньше жены? Не настолько он старше Лоррейн.

Неожиданно из динамика раздался голос Тоцци:

— Что ты делаешь? Не снимай.

— Нет, не нужно, -проговорила Джина.

— Не глупи. Не снимай.

— Не хочу. У меня от него все чешется.

— Оставь, не снимай. Заболеешь.

— Я не собираюсь...

Живчик снова ударил по тормозам и обернулся:

— Не могу поверить. Моя сестра! Мама умерла бы, если когда-нибудь услышала такое. Что же ты творишь, Джина?

Стенли бросил на него злой взгляд:

— О чем это ты?

— О чем я? Ты что, сам не слышишь? Он натянул резинку, а она снимает ее, потому что у нее все чешется, видишь ли. Какая же дура, а еще моя сестра. Безмозглая дура, и больше ничего.

Стенли уже не слушал Живчика. Он выглянул из окна и выпятил нижнюю губу. Что он там увидел? — подумал Гиббонс. Видом, что ли, любуется? Тут Стенли повернулся. Рот его превратился в узкую линию.

— Живчик, — сказал он. — Поехали к Колокольне.

Живчик снова резко обернулся. Он выглядел так, будто ему только что сказали о смерти его матери.

— К Колокольне? Почему? Беллз не поедет туда, если только...

— Заткнись, — обрезал его Стенли.

— Но, Стенли...

— Поехали. Подъедем поближе и посмотрим, там они или нет.

Живчик повернулся лицом к дороге и прибавил газу.

— Беллз не повезет их туда, — бормотал он себе под нос. — Только не туда. — Казалось, он хочет убедить самого себя.

— Что такое Колокольня? — От долгого молчания голос Гиббонса сел.

Лоррейн и Стенли посмотрели на него, как будто он восстал из мертвых. В зеркало заднего обзора были видны вытаращенные глаза Живчика.

— Живчик, что такое Колокольня?

Ответил Стенли:

— Ничего.

— Гиббонс, как ты себя чувствуешь? — спросила Лоррейн.

— Отлично. Живчик, что такое Колокольня?

Вытаращенные глаза Живчика забегали.

— Ну... это... да, в общем, ничего особенного.

Следи за дорогой, ублюдок, хотел крикнуть Гиббонс.

Живчик резко свернул на старую, вымощенную булыжником дорогу, круто уходящую вниз, и колеса, как сумасшедшие, запрыгали по камням. Они ехали к центру Хобокена. Когда улица снова стала ровной и булыжник сменился асфальтом.

Живчик свернул налево, на одну из узких улочек с односторонним движением, каких много в Хобокене. Они проезжали мимо запущенных домов и сгоревших кирпичных здании, убогих винных погребков, баров, в которые страшно зайти, и авторемонтных мастерских, разместившихся в таких тесных маленьких гаражах, что большую часть работ приходилось делать прямо на тротуаре. Это было второе лицо Хобокена в отличие от его аристократической части у реки, где переустроены и отреставрированы роскошные особняки, и в субботу по вечерам ребята с окраин дерутся с местными за место для парковки у рок-клубов и питейных заведений. Тут была опасная часть города, его настоящая часть, та часть, где парень, укравший твой «лексус», идет искать мастерскую, где разбирают краденые машины, чтобы потом купить себе наркотик.

Тоцци жил в Хобокене, прямо на границе между его двумя частями. Это было в его духе. Парень никак не мог решить, к какой части города он принадлежит. Гиббонс-то знает, где его место. В палате для умалишенных, вот где.

Двигаясь к северу, Живчик проехал мимо новостройки, где молодые мамаши выгуливали своих детишек на огороженной игровой площадке, а юные бездельники слонялись в поисках развлечений по асфальтированному двору. Гиббонс заметил, что шипение, доносившееся из динамика, прекратилось. Но он не отключился. Тогда не был бы слышен и шум помех. Просто никто ничего не говорил. Тоцци и Джина молчали, как ни трудно было в это поверить.

— Послушай, не снимай его. Оставь, -проговорил Тоцци. Звук теперь был очень чистым.

— Не нужно. Я сказала тебе, у меня от него все чешется, -ответила Джина. — Сам надевай.

—Какого... — Живчик поймал взгляд Гиббонса в зеркале заднего вида.

— Надень, я тебе сказал. Ты такая же твердолобая, как твой брат.

— Ах ты, гад!

— Тихо! — Лоррейн зло поглядела на Живчика.

— Помолчал бы. Ты использовал моего брата. Воспользовался ситуацией.

—Правильно. Выдай ему, Джина.

— Заткнись! — закричал Стенли.

— Нет, нет, нет. Все совсем не так. Это Живчик воспользовался ситуацией. Живчик всегда блюдет прежде всего свои интересы. Поэтому он и решил работать на нас.

— Я тебе не верю.

— У него был выбор. Или он помогает нам поймать его дружков, или ему предъявляют обвинение и он получает довольно большой срок. Живчик решил таким образом спасти свою задницу.

Стенли не спускал глаз с Живчика. Казалось, он сейчас проглотит парня живьем.

Продолжая вести машину. Живчик не отводил взгляда от зеркала заднего обзора.

— Это не совсем так, Стенли. Ты не понимаешь. Они заставили меня. Скажи ему. Гиб. У меня не было выбора.

Гиббонс улыбнулся своей крокодильей улыбкой. Пропади ты пропадом, Живчик. Сам выпутывайся.

— Ну же. Гиб. Скажи ему.

— Заткнись, наконец! — закричала Лоррейн. — Я не слышу, что они говорят.

— Заткнитесь оба! — зарычал Стенли.

Гиббонс продолжал улыбаться.

— Не нужно мне твое поганое пальто. Забирай.

— Нет. Не глупи. Надень.

—Она сказала «пальто»? — В голосе Лоррейн было недоумение.

— О чем это они? — Живчик убрал ногу с акселератора, и фургон замедлил движение.

Стенли сжал челюсти.

— Я ведь сказал тебе ехать к Колокольне?

— Да, но, Стенли, дай я тебе объясню...

Стенли прицелился в голову Живчика:

— Поезжай. Быстрее.

Живчик прибавил газу, и они понеслись по улицам. Полуразрушенные дома сменились фабриками и тянущимися на целый квартал складами. Улицы здесь были почти пустынны, и половина машин выглядели форменными развалинами. Гиббон-су пришлось ухватиться за стенку, чтобы удержаться, так как Живчик все жал на акселератор и проскакивал перекрестки один за другим, чтобы поскорее попасть в то место, которое они называли Колокольней. Гиббонс пригнул голову, пытаясь разглядеть сквозь ветровое стекло, по какой улице они едут. Но в тот момент, когда они подъехали к очередному перекрестку, с боковой улицы внезапно выскочил, визжа шинами, длинный черный «линкольн-континенталь».

Живчик ударил по тормозам. Сзади раздался звук визжащих шин.

— Какого?.. — Он смотрел в боковое зеркало.

Гиббонс приподнялся и выглянул в щелку в задней стенке фургона. Сзади дорогу перегородил, встав поперек улицы, темно-серый «линкольн». Почти одновременно распахнулись три дверцы и выскочили сначала два здоровенных бугая, а за ними маленький человечек в желтом джемпере на пуговицах и в пальто из верблюжьей шерсти. Это был Будда Станционе. Гиббонс думал, что у него из ушей валит пар, но он выглядел просто усталым.

— У вас собирается компания, — сказал Гиббонс.

Стенли вытаращил глаза:

— Кто?

— Увидишь.

Еще несколько человек высыпали из черного «линкольна», и все сгрудились у кабины фургона.

В окошке со стороны водителя показалась голова Будды. Он был такого маленького роста, что оконная рама перерезала его прямо на уровне шеи. Казалось, голова его отделена от тела.

Он обежал взглядом фургон изнутри:

— Где Беллз, черт бы его побрал?

Снова ожил динамик.

— Ради Христа, не снимай это поганое пальто.

Брови говорящей головы нахмурились.

— Это еще что такое?

Глава 16

3.27 дня

Гиббонс скрестил на груди руки и, откинув голову, прислонился к стенке фургона. Зуб снова начал пульсировать, но это пустяки. Он получал истинное удовольствие от происходящего.

Брови Будды Станционе приподнялись, когда он заглянул в фургон.

— Я спрашиваю, где этот долбаный Беллз? — Он был похож на маленькую утомленную обезьянку, которой все безразлично, но именно поэтому он и был таким жутким. Четверо здоровенных амбалов смотрели через ветровое стекло, готовые приступить к делу по первому сигналу усталой обезьянки. Похоже, Будда не станет долго раздумывать, чтобы отдать такой приказ.

Живчик побледнел от страха:

— К-как вы узнали, что это мы, мистер Станционе?

С минуту Будда пристально смотрел на него, потом кивком показал на стоящего ближе всех громилу:

— Большой Дом увидел, как ты несешься по улице.

Большой Дом придвинул лицо к ветровому стеклу, и Живчик отпрянул.

Гиббонс взглянул на Стенли. На лице Стенли застыло то пустое, безразличное выражение, которое напускают на себя, пытаясь вычислить, как далеко можно зайти в обмане. Гиббонс всегда поражался тому, что такие крутые ребята, как Стенли, пресмыкаются и заискивают перед негодяями типа Станционе. Конечно, сейчас Стенли попал в очень непростую ситуацию. По принятым в мафии правилам, он не мог напрямую общаться с капо. Подручные имеют дело только с солдатами, которым подчиняются. Для Стенли боссом был Беллз. Но сейчас Будда хотел, чтобы ему принесли голову Беллза на тарелочке, и Стенли разрывался между преданностью Беллзу и обязанностью подчиниться капо. Капо его организации — второй после главы семьи человек, которому Стенли должен абсолютно повиноваться. Но Стенли, должно быть, думал о том, что сделает с ним этот психопат Беллз, если когда-нибудь узнает, что его предал один из его людей. Гиббонсу не терпелось услышать, как Стенли собирается выкручиваться из этой ситуации.

Будда поднял вторую бровь и взглянул на Лоррейн:

— Что вы там делаете?

— Я? — Лоррейн отдернула руку — она собиралась приглушить звук в динамике — и положила ее на колени. — Ничего не делаю.

Обезьянка зло уставилась на нее. Гиббонс раздул ноздри и подобрал ноги, готовый в любую секунду вскочить. Ну-ка, попробуй что-нибудь сделать. Никакие гориллы не помогут, если кто-нибудь из вас посмеет косо взглянуть на Лоррейн. Он за нее любому глотку перегрызет.

Присутствие Лоррейн, видимо, несколько озадачило Будду.

— Кто вы такая? Что здесь делаете?

Прежде чем Лоррейн успела ответить, вмешался Стенли:

— Она с ним. — Он указал на Гиббонса.

— А он кто?

— Он, э...

— Специальный агент Гиббонс, ФБР. — Гиббонс предпочел сделать это разоблачение раньше Стенли.

Будда молча смотрел на Стенли. Он ждал объяснений. Амбалы по другую сторону ветрового стекла тоже ждали.

Стенли облизал губы:

— Он помогает нам найти Беллза, мистер Станционе.

Тут встрял Живчик:

— Да, помогает нам, мистер Станционе.

Ну и кретин.

Будда взглянул на него, как на червяка. Лысеющий амбал, стоящий прямо за капо, неодобрительно покачал головой.

— Не разговаривай с мистером Станционе. Понял? Тебя нет.

Живчик кивнул:

— Да-да, ты прав. Меня нет.

Динамик снова зашипел.

— Не трогай меня!

— Не смен снимать это чертово пальто. Джина. У тебя будет воспаление легких.

— Оставь меня в покое.

Лоррейн побледнела как полотно.

Будда пристально посмотрел на Живчика.

— Джина? Твоя сестра?

Живчик пожал плечами, не глядя на капо. Его нет.

Будда кивком указал на динамик:

— Это Беллз с сестрой этого типа?

— Нет, мистер Станционе, — ответил Стенли. — Там другой парень. Но с ним действительно сестра Живчика.

— А этот другой парень — из ФБР?

Стенли стал похож на оленя, попавшего в свет автомобильных фар.

— Простите, мистер Станционе?

— Кончай ерундить. Об этом болтают во всех новостях. Прошлой ночью Беллз подстрелил одного агента под прикрытием, потом другого — этим утром в универмаге «Мэйси», и взял в заложники Джину Дефреско и третьего агента. Сверхурочно работает, гаденыш.

Один из амбалов захихикал было, но под взглядом маленькой утомленной обезьянки тут же замолчал.

— Ну, так в чем дело?

Стенли откашлялся:

— Видите ли, мистер Станционе, дело вот в чем. Этот агент ФБР, которого Беллз захватил вместе с Джиной. У него есть такая штука, этот, как его... — Он посмотрел на Гиббонса: — Как это называется?

— Передатчик.

— Да, передатчик. Как жучок, но не записывает. Скорее радио, ну, вы знаете. Мы его отсюда слышим и пытаемся определить, где они.

— Вы были на Колокольне?

Стенли посмотрел на Гиббонса.

— Были, но их там нет. — Он снова взглянул на Гиббонса.

Гиббонс молился про себя, чтобы никто не опроверг слов Стенли и не сказал Будде правду. У амбалов руки чесались свернуть кому-нибудь шею.

Будда снова поднял бровь:

— Ну и куда же вы теперь направляетесь?

— В Хайтсе есть один бар, мистер Станционе, куда Беллз иногда заглядывает. Мы собирались посмотреть там. — Стенли снова посмотрел на Гиббонса, взглядом умоляя того молчать.

— А вы были в Байонне? Он ведь с ума сходит по этой Джине. Может, они к ней поехали?

Живчик заерзал на сиденье, недовольный тем, что имя его сестры связывают с именем Беллза, но не произнес ни слова. Его нет.

— Да, в Байонне... — неопределенно произнес Стенли. — Нет, там мы еще не были. Это хорошая мысль. — Стенли оказался стойким парнем. Он врал прямо в глаза капо, чтобы прикрыть своего старшего; Или же он больше боится Беллза, чем Будду. — А вы почему его разыскиваете, мистер Станционе?

Будда молча смотрел на Стенли, чтобы до того дошла вся глупость его вопроса.

— Ты что, шутишь?

— Нет, мистер Станционе. Я только... я подумал, если мы его найдем, может, вы хотите, чтобы я ему что-нибудь передал... ну, вы знаете. Я могу сказать ему...

Будда медленно кивнул:

— Да, скажи ему, чтобы он писал завещание. Быстро. Это и передай. Хорошо? — Он продолжал кивать.

Стенли снова вытаращил глаза.

— Вы это серьезно, мистер Станционе?

— А ты думал, я шучу? После того как он тут все уделал, разве не заслужил он, — Будда посмотрел на Гиббонса, — серьезной автомобильной катастрофы? Скажи мне.

— Ну, я не знаю, мистер Станционе.

— Не знаешь? Ну, если ты не знаешь, я тебе скажу. — Маленькая обезьянка подняла большой палец. — Первое, прошлой ночью этот идиот подстрелил парня из ФБР возле шоссе. Копов нельзя убивать. Никогда. Это очень осложняет жизнь. Второе. — Он выставил указательный палец. — Его показывают по телевизору. Нам такая реклама ни к чему. У нас ее и без того хватает. Третье. — Средний палец. — Он захватил еще одного парня из ФБР. Это в два раза ухудшило и без того плохое положение. И, наконец, четвертое. — Безымянный палец присоединился к остальным. — Он думает, что меня можно наколоть. Он ошибается. И знаешь, почему? Потому что я ему этого не позволю.

Стенли нахмурил брови. В этом обезьяннике он был похож на обескураженного бабуина.

— Я не понимаю, мистер Станционе.

— Сегодня утром твой дружок Беллз принес мне тридцать два куска, то, что должен мне этот тип. — Будда кивнул в сторону Живчика, который смотрел прямо перед собой. Его нет. — Деньги фальшивые. Все, до единой бумажки. Смешно, правда?

Гиббонс растирал подбородок. Зуб снова дергал, но он все равно засмеялся,сначала тихо, про себя, потом уже не сдерживаясь. На глазах у него выступили слезы, пальцами он сжимал виски, плечи ходили ходуном.

Будда был недоволен.

— Что тут, черт подери, смешного?

Гиббонс вытер пальцем уголки глаз.

— Деньги были наши,из ФБР. Мы захватили их во время операции в Вирджинии.

— Что?

— Тот агент, которого подстрелил прошлой ночью Беллз. Фальшивые деньги были у него. Беллз стибрил их, но денежки-то ненастоящие. Будет ему наукой. — Гиббонс снова засмеялся. Он понимал, что это не очень уместно, потому что, насколько ему было известно, Петерсен мог в любую минуту умереть, но очень уж развеселило его все происходящее. Иногда справедливость восстанавливается весьма причудливым образом. Это драгоценнее всего. Кто бы мог подумать, что Беллз подпишет себе смертный приговор, всучив своему капо фальшивые деньги? Иногда справедливость действительно торжествует.

Будда перенес внимание на Живчика, который смотрел прямо перед собой. Его нет.

— Это ведь твоя идея, так?

Живчик помотал головой, но на Будду так и не посмотрел.

— Ты уверен в этом?

— Клянусь Богом, про деньги я ничего не знал. Клянусь.

— Он отдавал твойдолг.

— Я ничего не знал. Клянусь.

— Но это был твойдолг.

Живчик отшатнулся, будто в ожидании удара.

— Я говорю правду. Правду. Истинную правду.

— Почему же тогда Беллз всучил мне эти бумажки?

— Не знаю, мистер Станционе. Не знаю.

— Подумай.

— Не з...

— Подумай.

Живчик заерзал на сиденье. Хорошо, если бы его и на самом деле здесь не было.

— Не знаю. Правда. Не знаю, может... может, он сделал это из-за моей сестры.

— Да? Почему же он надул меняиз-за твоей сестры? Не понимаю.

— Ему нравится моя сестра, это все знают. Но она... ну, вы знаете этих баб. Только бы довести человека. Сначала да, потом нет. С Джиной никогда не знаешь, на каком ты свете. Так она и с Беллзом. Я так думаю.

Обезьяна нахмурилась.

— Какое, к черту, отношение она имеет к моим деньгам?

— Ну, вы понимаете, может, Беллз подумал, что она повнимательнее к нему отнесется, если он выручит меня. Мы с ней на самом деле очень близки. Как брат и сестра, понимаете? Она типа того, что беспокоится обо мне. Она знала, что я вам много задолжал, и расстраивалась из-за этого, так, может, Беллз подумал: он изобразит хорошего парня и заплатит за меня. Не просто так, понимаете? Я, конечно, ему отдал бы. То есть если б деньги были настоящие. Но, знаете, может, он думал, что Джина будет ему благодарна, перестанет водить его за нос и скажет то, что он хочет услышать. Все возможно. — Живчик все еще не смел взглянуть на Будду.

Будда не произнес ни слова. Он просто смотрел на Живчика, выводя того из равновесия.

— Ты не врешь?

Тут раздался голос из динамика.

— Я сказала тебе, не трогай меня. Не нужно мне твое поганое пальто.

— Отлично. Ну и мерзни, С тобой нельзя по-человечески. Тебе когда-нибудь за это голову оторвут.

— Кончай трепаться. У меня от тебя голова болит.

— Тише. Кажется, мы останавливаемся.

— Мне наплевать.

— Заткнись.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать?

Тоцци не ответил.

Из динамика донесся слабый лязгающий звук, будто машину поставили на тормоз. Будда уставился на динамик. Одна его бровь поднялась, другая опустилась. Обезьяна пыталась вникнуть в происходящее.

Будда бросил взгляд на оборудование, затем перевел его на Гиббонса:

— Так где же они?

Гиббонс пожал плечами. Будда может катиться к черту.

Вмешался Стенли, не решаясь оставить без ответа вопрос капо:

— Это не радар, мистер Станционе. Мы не можем точно засечь их. Но они где-то поблизости. И Беллз, должно быть, с ними, иначе они не были бы до сих пор вместе. Судя по тому, как они друг к другу относятся. — Стенли оглянулся, ища поддержки, но что касается Гиббонса, он не собирался ничего говорить. А Лоррейн, так же как Живчик, не могла пошевелиться от страха.

Обдумывая услышанное, обезьяна пошевелила бровями. Затем, кивнув в сторону Гиббонса и Лоррейн, произнесла:

— Избавься от них.

Лицо Стенли выразило недоумение.

— Что, замочить их?

— Нет. Просто избавься от них. Пусть исчезнут.

Стенли махнул пистолетом Гиббонсу:

— Выкатывайтесь. Оба.

Гиббонсу совсем не хотелось выходить из фургона. Гориллы Будды стояли невысоко на эволюционной лестнице. Они могли понять приказ Будды в том смысле, что надо отколотить Гиббонса и Лоррейн. О себе Гиббонс не беспокоился. Но вот Лоррейн. Лучше им не подходить к ней близко.

Он приподнялся с сиденья. Боковая дверь фургона отодвинулась. Возле нее стояли двое горилл. Гиббонс вышел и повернулся к ним спиной, помогая выйти Лоррейн, готовый отшвырнуть любого, кто подойдет слишком близко. Лоррейн выглядела испуганной, и Гиббонс был готов защитить ее. По его зубу опять лупил молот, так что дополнительная боль не имела большого значения. Кроме того, он был так разозлен, что готов был разделаться сразу со всеми пятерыми, и с маленькой обезьянкой в придачу.

— Закройте дверь, — приказал Будда.

Обойдя фургон спереди, он подошел к Гиббонсу. Его глаза находились на уровне подбородка Гиббонса. К Лоррейн он не приближался. Она была еще выше Гиббонса и почти на голову выше Будды.

— Скажи своим ребятам, пусть не беспокоятся о Беллзе. Мы о нем позаботимся.

— Если мы не найдем его раньше вас.

— Не найдете. — Будда обошел Гиббонса и сел в серый «линкольн», перегораживающий дорогу позади фургона. Двое горилл последовали за ним. Двое других сели в черный «линкольн», а последний занял место Живчика за рулем фургона. Один за другим взревели три двигателя, и караван машин тронулся с места. Фургон находился между двумя роскошными лимузинами. Кавалькада свернула налево и исчезла из виду.

— Катитесь к чертовой матери, — пробормотал вслед им Гиббонс.

Лоррейн ухватила его за руку.

— Они убьют Майкла, да? — В ее голосе звучала скорее покорность судьбе, чем тревога.

— Теперь, когда они знают, что он агент ФБР, не убьют. Но вот Беллз... не знаю.

Она, содрогаясь, вздохнула так грустно, что Гиббонс забыл о своем больном зубе.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

Она покачала головой, медленно и печально. Распущенные волосы колыхнулись, как юбка гавайской танцовщицы, исполняющей хулу.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он. — Мне даже в голову не пришло спросить. От этой таблетки я словно во сне.

Она наклонила голову и как-то странно взглянула на него. Гиббонс удивился. Обычно она так смотрела, готовясь задать ему взбучку. Но сейчас-то что он сделал не так? Еще в универмаге у него появилось ощущение, что что-то не дает ей покоя, но он решил, что она просто напугана и тревожится о своем двоюродном брате. Однако теперь у нее было такое выражение, будто наступил конец света, будто она стоит на краю обрыва, заглядывая в черную бездну, и все это — еговина. Может, все само собой рассосется?

— У тебя нет еще таблетки, Лоррейн? Зуб опять разыгрался.

Она покачала головой:

— Я потеряла сумочку в универмаге. Извини.

— Да ничего. Ты не виновата.

Но она не слушала его. Она снова хмурилась, будто заглядывая в бездну. Он хотел было что-то сказать, но передумал. Зачем напрашиваться на неприятности?

— Пошли. Надо найти телефон, — сказал он. — Мне нужно позвонить и рассказать, что произошло.

— Что будет с Майклом?

Гиббонс пожал плечами:

— Если бы у нас был фургон, может, мы бы его и нашли.

— Беллз убьет его. Он повез их туда, на Колокольню.

На лице ее была написана такая печаль, что Гиббонс растерялся: что делать — соврать и тем самым немного успокоить или сказать правду? По его мнению, Беллз настолько непредсказуем, что нельзя предугадать, что он сделает с Тоцци. Но Гиббонс не хотел ей врать и говорить, что все будет в порядке, потому что сам не был в этом уверен. Он помнил реакцию Живчика, когда Стенли велел ему ехать к Колокольне. Можно представить, что это за местечко.

Гиббонс махнул рукой:

— Пошли поищем телефон. Кто знает? Может, наши уже засекли их.

— На самом деле ты так не думаешь, верно? — То ли она очень удручена, то ли язвит, он не мог сказать наверняка. Видимо, он сделал что-то не так. Определенно она не в настроении.

Он приложил руку козырьком к глазам и стал всматриваться в другой конец улицы. По обеим ее сторонам высились шлакоблочные стены фабрик. Они были покрыты надписями и рисунками, да к тому же не особенно приличными. Подальше, в двух кварталах от того места, где они стояли, виднелось несколько очень старых строений из красного кирпича, образовавших островок посреди грязных запущенных участков, огражденных забором. Со стены ближайшего дома над тротуаром свисала вывеска, но Гиббонс не мог разобрать, что на ней написано. Он видел только яркую оранжевую неоновую надпись в витрине, что-то вроде «Малыш». Там же светилась белая надпись. Похоже на «Роллинг рок».

— Вон там бар, — сказал он. — Пошли. Оттуда я смогу позвонить. К тому же мне нужна хорошая выпивка.

— Мне тоже, — ответила Лоррейн.

Гиббонс искоса взглянул на нее. Определенночто-то не так. Чтобы Лоррейн хотела выпить, да еще в занюханном баре, до захода солнца? Совсем на нее не похоже.

— Пошли, — произнесла она и направилась к бару. Она отбрасывала длинную тень — от середины тротуара до изрисованных стен. Олив Ойл, удаляющаяся на фоне заката. Олив Ойл скорбящая. Олив Ойл, гневающаяся по-королевски.

Гиббонс прижал пальцы к больной щеке. Ни черта с ней не поймешь.

Глава 17

5.15 вечера

— Просыпайтесь, мои котятки.

Двери распахнулись, и внутри грузовика стало светло. От хлынувших лучей Тоцци зажмурился. Он почувствовал, как натянулась цепочка наручников, когда Джина попыталась защитить глаза от света.

Снаружи на погрузочной платформе стоял Беллз, держа в руке пистолет. На его лице сияла улыбка.

— Давайте. Вставайте. Мы уже дома.

— У кого дома? — Тоцци со стоном поднялся на ноги. От холода его суставы застыли.

Он хотел помочь Джине встать, но она отмахнулась от него. С ее закованной в наручники руки свисало, как муфта, вывернутое наизнанку пальто Тоцци. Никто из них не хотел надевать его.

— Что случилось? Детки поссорились? — Засмеявшись, Беллз показал пистолетом, чтобы они выходили.

Выбравшись на солнечный свет, Тоцци стал подбирать полы пальто, чтобы Джина не споткнулась о него. И чего это я забочусь о ней, подумал он. Она так отвратительно разговаривает. Пусть спотыкается.

Беллз снова начал исполнять свой шаманский танец, раскачиваясь на носках и пятках.

— Ну, Джина. Пошли. Я думал, тебе не терпится посмотреть, как я живу.

— Может, ты прекратишь, Беллз? — Если бы взгляд убивал...

С потрескавшейся бетонной платформы было видно не много: большая грязная, поросшая травой площадка, уставленная брошенными машинами, сломанными плитами и холодильниками. Прищурившись, Тоцци попытался разглядеть вдали высокие дома. Может, удастся определить, где они находятся. Но между жестяным навесом над разгрузочной платформой и стоящим перед ним грузовиком почти ничего не было видно.

Грузовой лифт уже ждал их. Деревянный затвор был поднят, и лифт напоминал огромный рот, разинутый, чтобы проглотить их.

Джина терла руки, пытаясь согреться. Она хотела выйти на солнце, но Беллз дулом пистолета загнал ее обратно в тень.

— Сюда, Джина.

— Я не желаю с тобой разговаривать, понял?

— Почему так жестоко, Джина? Что ты с ней сделал, Майки? Может, пытался воспользоваться ситуацией там, в грузовике? Как не стыдно. — Беллз был очень собой доволен, но в его шутках было нечто, заставившее Тоцци забеспокоиться. — Прошу. — Беллз вскинул голову и повел их к лифту.

Когда они вошли в лифт, Беллз опустил затвор и дернул за веревку, приводящую лифт в движение. Должно быть, это очень старое здание, подумал Тоцци. Теперь нигде нет таких лифтов. На их лица падали попеременно полосы света и тени, пока шаткий лифт, кряхтя и скрипя, поднимал их наверх. Никто не произносил ни слова, только Беллз тихо насвистывал себе под нос. Тоцци почти сразу узнал мелодию. «Ты хотел бы покачаться на звезде?» Лифт двигался так медленно, что Беллз успел просвистеть два куплета и часть третьего.

Наконец лифт резко остановился, и Беллз одной рукой отбросил затвор. Качнув стволом пистолета, он показал, чтобы они выходили.

— Выходим. Все выходим. Смелее.

Он ухмыльнулся Тоцци и пропел слова из песни:

— "Или предпочел бы быть свиньей?"

Тоцци осмотрел большое чердачное помещение. Ничего особенного. Очень грязные и обшарпанные стены из осыпающегося голого кирпича и деревянные полы. Угловая комната отгорожена от остального помещения деревянной перегородкой, которую никогда не красили. В противоположном углу — закопченная кухня: дешевые металлические шкафчики, разделочный стол под дерево, квадратный стол с пятью разрозненными стульями. Плита старая, но большой холодильник выглядит почти новым. Рядом с кухней — два дивана из кожзаменителя, черный и зеленый, и два кресла из искусственной кожи темно-красного цвета. Повсюду разбросаны газеты, журналы, полные окурков пепельницы. Помещение выглядело как мужской клуб, куда можно зайти, выпить пивка, съесть пиццу, поиграть в карты, попить кофе и поболтать.

В комнате было светло от солнечного света, проникавшего через несколько окон с полукруглыми сводами и одной рамой. Из окон, выходящих на восток, открывался красивый вид на Гудзон и Манхэттен. Используя в качестве ориентира Эмпайр-Стейт-Билдинг, Тоцци определил, что они находятся либо в Хобокене, либо в Уихавкене, не очень далеко от туннеля Линкольна. Тоцци покачал головой, не веря своим глазам. Он жил в Хобокене, может, в полумиле отсюда. Если бы ничего этого не случилось, он сейчас был бы уже дома, отдыхал перед предстоящим сегодня вечером экзаменом на черный пояс. Дерьмо.

Беллз прошел в угол, где располагалась кухня, и стал рыться в ящиках.

— Садитесь. Будьте как дома. — Он указал пистолетом на диваны.

Тоцци направился к черному дивану, но Джина осталась на месте. Она зло взглянула на Тоцци, но он не обратил на это внимания и пошел дальше, увлекая ее за собой. Она его достала.

"Гоцци сел на край дивана, а Джина устроилась как можно дальше от него. Вывернутое наизнанку пальто лежало между ними как барьер. Оба согнули кисти рук, скованные наручниками, стараясь даже не касаться друг друга.

Джина сердито посмотрела на Беллза, который, согнувшись, искал что-то в нижних ящиках разделочного стола.

— Что ты собираешься делать с нами, Беллз?

Беллз продолжал рыться в ящике.

— Убить вас. Что же еще?

— Это не смешно.

— Я и не собираюсь вас смешить. — Он продолжил свои поиски.

Тоцци откашлялся.

— Слушай, Беллз, а в чем, собственно, дело? Скажи наконец по-человечески.

Беллз прекратил свои поиски и взглянул на Тоцци.

— А я ничего и не скрываю, малыш Майки. Это вычто-то скрывали. Вы оба. Именно поэтому я и собираюсь сделать то, что собираюсь.

— То есть убить нас.

— Точно.

Джина посмотрела на Тоцци. Ее лицо вытянулось.

— Он это серьезно?

— Ты у нас все знаешь. Ты и скажи мне.

Беллз рассмеялся себе под нос. Он поднялся и бросил на разделочный стол стальную цепь.

— Вы будто на сцене — разыгрываете комедию. — Он поднял цепь свободной от пистолета рукой и покачал ее в воздухе. Цепь была короткой. Два — два с половиной фута. — Жаль, что с вами придется расстаться. Вы такие забавные.

Джина хотела скрестить руки, но наручники не позволили ей этого сделать.

— Слушай, катись к черту.

— Хотите кофе или еще чего-нибудь? — Он посмотрел в холодильник. — Пепси, имбирный эль, пиво, газированная вода. Выпейте чего-нибудь. Мне понадобится какое-то время. Что тебе дать, Майки? Пиво?

— Ничего. — Тоцци смотрел на зеленый телефон с длинным шнуром, стоящий на столе. «Джина, это я. Позвони мне».Интересно, он отсюда звонил?

— А тебе что, Джина? Имбирный эль?

— Нет. Мне надо пописать.

Беллз покачал цепью и ухмыльнулся.

— Если я не буду копаться, тебе это уже не понадобится. — Если у дьявола есть лицо, они видели его сейчас перед собой.

Тоцци наклонился вперед и вздохнул. Пришло время раскрывать карты.

— Слушай, Беллз. Ты делаешь большую ошибку. Тебя ищет армия федеральных агентов. Не усугубляй свое положение.

Беллз бросил тяжелую цепь на стол — Джина подскочила от внезапного шума — и уставился на Тоцци. Глаза его горели.

— Зачем это я им понадобился. Майки?

— Затем, что сегодня ты убил двух агентов Федерального бюро расследования. А ты как думаешь? — Тоцци почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

Беллз покачал головой:

— Ну-ну-ну... Думаешь, ты много знаешь? Ты не знаешь ничего. Во-первых, я застрелил только одного парня, старикана с распухшим лицом, в универмаге. Тот, другой, о котором говорят по телевизору, ну, парень на шоссе — как его там, Петерсен? — о нем я знать ничего не знаю. Это подстроено.

Беллз говорил слишком спокойно, слишком рассудительно. Он не испытывал страха, и это не понравилось Тоцци. Если Беллз чего-нибудь не захочет или не испугается, с ним бессмысленно вести переговоры.

— Ты говоришь, что это не ты застрелил Петерсена, того, что на шоссе?

Беллз покачал головой:

— Не я.

— Но они считают, что это сделал ты, и разыскивают тебя.

Беллз пожал плечами, роясь в другом ящике.

— Тебя ищут не только копы. Ваши ребята тоже тебя разыскивают. Разве ты не знаешь?

— Почему это, Майки? Потому что они думают, я застрелил агента? Ты смотришь слишком много фильмов, дружок.

Тоцци закипел от ярости.

— Ты действительно застрелил агента. К тому же ты, подонок, застрелил моего партнера. Копы, ФБР — все будут стоять на ушах, пока не пригвоздят тебя к стенке. И не делай вид, что ты этого не знаешь. Ты прекрасно это знаешь.

Беллз только посмотрел на Тоцци чуть ли не с жалостью. Он был само спокойствие.

В голове у Тоцци пульсировало, настолько он был взбешен. Он потерял равновесие, вышел из себя, а Беллз прекрасно владеет собой. Ситуация складывается в его пользу. Тоцци занимается айкидо почти шесть лет, и чему он научился? Ничему. Принципы айкидо можно применять в любой ситуации, а не только когда кто-то набрасывается на тебя с кулаками. Он не должен распускаться. Очевидно, он еще не овладел айкидо в достаточной степени. Но Беллз... Он вел себя как какой-нибудь мастер дзен — был абсолютно спокоен. Он превратил в агрессора Тоцци, хотя сам захватил их. Господи!

Тоцци в изнеможении откинулся на спинку дивана, дернув при этом за наручник.

— Эй! Осторожнее, — произнесла Джина.

— Заткнись!

— Сам заткнись!

Тоцци прикусил нижнюю губу и посмотрел на покрытый трещинами лепной потолок. Ему не верилось, что он допустил все это. Он и раньше попадал в скверные ситуации. Но это первая скверная ситуация, когда рядом с ним нет Гиббонса. Он вздохнул. Может, все дело в этом. Гиббонс никогда не волновался и никогда не позволял загонять себя в угол. Надо шевелиться, говорил он. Жизнь — как поездка на машине по глубокому снегу. Не можешь ехать вперед — давай задний ход. Делай что угодно, только не останавливайся, потому что главное — это не останавливаться. Такова была философия Гиббонса.

Опустив подбородок, Тоцци смотрел, как Беллз ищет что-то в ящике. Он дышал медленно и размеренно: вдох через нос, выдох изо рта — дыхательное упражнение в айкидо, — до тех пор, пока немного не успокоился. Надо шевелиться, повторял он про себя, пытаясь сосредоточиться. Нельзя просто сидеть и ждать. Надо двигаться. Пусть даже задним ходом.

— Посмотри, Беллз. — Тоцци расстегнул спортивную, куртку и показал приспособление у себя на поясе. Он совершенно забыл о нем. Дурак. Вот что получается, когда не можешь сосредоточиться.

Как только Тоцци начал отстегивать приспособление, Беллз выбросил вперед руку с пистолетом.

— Ты что делаешь?

— Расслабься, Беллз. Я только хочу тебе кое-что показать. Без обмана. Можешь застрелить меня, если я что-нибудь выкину.

— Не умничай. Майки.

Тоцци отцепил прибор и протянул его Беллзу:

— Видишь?

— Ну и что?

Тоцци обхватил передатчик ладонью, чтобы их не было слышно.

— Эта штука не просто подает сигналы.

Беллз сузил глаза.

— Это передатчик, Беллз. Он передает все, что мы говорим, в машину наружного наблюдения.

Джина ухмыльнулась:

— Это что — спецсвязь?

Тоцци не обратил на нее внимания.

Выражение подозрительности на лице Беллза не изменилось. Не опустил он и руку с пистолетом, нацеленным в голову Тоцци.

— Давай договоримся, Беллз. Хочешь бежать — я помогу тебе. Ты сматывайся, поезжай куда хочешь, а мы будем продолжать говорить, как будто ты все еще здесь. Еще лучше, если ты не доверяешь мне, приспособь эту штуку там, где всегда слышны какие-нибудь разговоры. Например, в столовой или магазине. Это собьет их со следа.

На лице Беллза застыло скептическое выражение.

— Дай-ка мне посмотреть на эту штуку.

Тоцци нехотя разжал руку и кинул передатчик Беллзу, тот поймал его левой рукой и осмотрел, держа на вытянутой руке. Тоцци боялся, что Беллз разобьет передатчик стволом пистолета и тогда они с Джиной действительно окажутся в заднице, потому что это единственное средство, чтобы поторговаться с Беллзом. Но у него из головы не выходила философия Гиббонса. Хочешь оставаться в игре — торгуйся.

Беллз поднес передатчик к губам, как микрофон, и начал напевать в него мелодию «Качаясь на звезде». Потом засмеялся и бросил передатчик обратно Тоцци. Он упал на пальто.

— Хорошо придумано, малыш Майки, но это не пойдет.

Тоцци взял передатчик и снова зажал его в руке.

— Я говорю тебе правду, Беллз. Я агент ФБР.

— Правда? — Беллз кивнул. — Интересно.

— Говорю тебе, я могу помочь, если послушаешь меня.

Джина закатила глаза:

— Значит, сдаешься?

Тоцци искоса взглянул на нее. Господи, заткнись наконец.

— Ты упускаешь хороший шанс выкрутиться, Беллз. Единственный шанс. Поверь мне.

Лицо Беллза окаменело.

— Поверить тебе?Какого дьявола я должен верить такому прожженному обманщику, как ты?

— Не будь дураком, Беллз...

— Я не дурак. Именно поэтому я и не стану тебя слушать, дружище. Ты самый поганый из всех стукачей. Любой долбаный коп, который работает под прикрытием и втирается в доверие к человеку, чтобы посадить его за решетку, хуже дерьма на моем ботинке.

Джина кивнула:

— В чем-то он прав.

— И ты не лучше, дорогая Джина. — Пистолет переместился в ее направлении. — Что ты скажешь о женщине, которая отвергает самое искреннее предложение мужчины? А? Я пытался быть обходительным с тобой, Джина, но ты отвергла меня. Ты говорила себе: «Пошел он к черту. Кому он нужен?» Правильно? Ты, может, даже слышал это от нее. Майки?

— Не знаю, о чем ты, Беллз. — Тоцци на самом деле не знал, о чем речь. Он понятия не имел, о каком «самом искреннем предложении» говорил Беллз. Но голос Беллза на автоответчике Джины снова зазвучал в его ушах. Он посмотрел на свадебное кольцо на шее у Джины. Что же было между этими двумя?

На лице Беллза снова застыла дьявольская маска.

— Что я могу сказать тебе, Джина? Ты оказалась самой настоящей шлюхой. Хуже того, ты предала меня.

Джина взорвалась:

— Ты сумасшедший. Сам не знаешь, что мелешь.

Тоцци был озадачен.

— Действительно, о чем ты?

— Не твое дело! — огрызнулась Джина, потом повернулась к Беллзу. — Когда ты собираешься отпустить нас, Беллз? Меня тошнит от вас обоих.

Беллз начал раскачивать головой вперед и назад. Все качал и качал.

— Что это значит? — требовательно спросила Джина.

Беллз склонил голову набок, как любопытный пес.

— Это значит, что я не собираюсь вас отпускать. Я собираюсь убить вас. Кажется, я уже говорил вам об этом.

— Хватит, перестань пороть чепуху!

Тоцци почувствовал, что в горле у него будто бейсбольный мяч застрял. Почему она не верит Беллзу? Она же видела, как утром он застрелил Гиббонса. Этот парень — чокнутый. Он может сделать это снова, в любую минуту.

Беллз с сожалением покачал головой:

— Ты не понимаешь, да, Джина? Знаешь, что это за место?

— Не знаю и знать не хочу.

Беллз посмотрел на Тоцци:

— А тызнаешь?

Тоцци покачал головой.

— Никогда не слышал о Колокольне? Сам я называю это место по-другому, но знаю, что многие так говорят.

— На колокольнях водятся летучие мыши, — сказала Джина.

— И не только они, — ухмыльнулся Беллз.

— Так что это за место? — спросил Тоцци.

— Здесь я помогаю людям исчезнуть. — Беллз сказал это так, будто сообщил, что собирает марки. — И не надо так пугаться, малыш Майки. Именно это я и делаю. Ты хочешь сказать, что в ФБР об этом даже не подозревают? Ну, я польщен. Значит, я еще лучше, чем сам считал.

Джина вскинула руку:

— Давай еще по спинке себя похлопай. У тебя это хорошо получается.

— У меня не только это хорошо получается. Видишь ли, я настолько хорошо помогаю людям исчезнуть, что это теперь мое основное занятие. Я, как бы это сказать, официальный палач семьи.

Теперь уже скептическое выражение появилось на лице Тоцци.

— Это правда, Майки. Я — капо возмездия. Нравится? Капо возмездия. Красиво, правда? Понимаешь, когда кто-то делает что-нибудь не так и должен исчезнуть, мы заманиваем его сюда, и я делаю свое дело. Я порешил тут не меньше тридцати парней. Кроме шуток. У меня все отработано до мелочей. Сначала я стреляю или душу, смотря что когда удобнее, потом очень быстро пару раз протыкаю сердце, чтобы кровь не залила все вокруг. Когда стреляешь, кровь так и хлещет, замучаешься отмывать. Потом какое-то время труп тихонько лежит, чтобы кровь свернулась, понимаешь? Когда она совсем останавливается, я тащу его в ванную. — Он кивнул в сторону выгороженной комнатки в углу. — Там я его расчленяю, туго и аккуратно завертываю части в полиэтиленовые мешки для мусора и заклеиваю клейкой лентой. Потом от них избавляюсь. Никогда не выбрасываю все в одном месте, на всякий случай. Я знаю кучу местечек — свалки, ямы, канализация, иногда вывожу в Мидоулэндс, иногда бросаю прямо в реку. У меня превосходная репутация. Насколько я знаю, ни одного ни разу не нашли. Ни руки, ни ноги, ни одного пальчика. Тут мне нет равных.

Беллз явно похвалялся, но у Тоцци было такое ощущение, что все это не очень далеко от правды. Когда он впервые увидел Беллза, у него мурашки по спине пробежали, но он и не предполагал, насколько этот парень ужасен. Настоящий вампир.

Джина зло посмотрела на Беллза:

— Ты больной, ты знаешь это?

— Знаю. — Беллз ухмыльнулся. Он не отрывал глаз от раскачивающейся в его руке цепи, но пистолет, который он держал в другой руке, был направлен на Тоцци и Джину. — Знаешь, Джина, я забыл сказать тебе. Всех, кого я привозил сюда, я кончал в основном одинаково, расчленял, засовывал в пакеты и так далее. Во всех случаях, кроме одного.

— Можешь не стараться. Мне это не интересно.

— А может, тебе стоило бы этим поинтересоваться? — Беллз поднял глаза и ухмыльнулся ей в лицо. — Это была единственная женщина, которую я кончил.

Внезапно Джину охватила тревога: Грудь ее вздымалась, лицо исказилось, она изо всех сил пыталась справиться с эмоциями.

Беллз указал пистолетом на окна:

— Иди посмотри. Выгляни во двор.

Джина не могла удержаться. Она встала и направилась к окнам, не отрывая глаз от лица Беллза. Тоцци тоже поднялся прежде, чем наручник врезался ему в руку. Рука и так уже болела.

Беллз подошел и стал сзади, раскачивая цепь. Они стояли у окна и глядели вниз, на захламленный задний двор.

— Видишь спрессованную машину у забора? Ту, ржавую. Видишь? Размером с холодильник.

Тоцци сразу заметил ее, несмотря на то что она была почти скрыта в высокой траве.

— Видишь, Джина?

— Вижу.

— Марджи, — произнес он.

Джина прикусила костяшки пальцев. Она пыталась удержать слезы, но ей это не удалось.

— Я засунул ее в багажник старого «шевроле» и сплющил его.

Тоцци почувствовал тошноту.

— Ты хоть сначала убил ее?

— Нет.

Беллз явно гордился собой. Тоцци представил, как кричала бедная женщина, когда пресс расплющивал радиатор, крылья и крышу, прежде чем добрался до багажника. Но кто такая Марджи? Почему он ее убил?

— Я совсем не хотел этого делать, — продолжал Беллз. — Богом клянусь. Но ты вынудила меня. Джина. Вы обе вынудили. Я предупреждал ее, чтобы она перестала играть со мной, но она не слушалась. А ты ее подзуживала.

Слезы текли по щекам Джины. Несмотря на то что она была сегодня совершенно невыносима, Тоцци стало ее жалко. Он хотел что-нибудь сказать ей, но боялся, что от него она не примет никаких утешений.

Беллз перестал раскручивать цепь. Он подошел к Джине и вытер ее щеку дулом пистолета.

— Я много раз давал тебе шанс, Джина. Ты не можешь сказать, что это не так. Но ты продолжала играть со мной, даже когда исчезла Марджи-. А мне нужен был только ясный ответ. Вот и все. Но ты все посылала меня. Ну что ж, теперь моя очередь сказать тебе, куда ты можешь идти. И сделать так, чтобы ты именно туда и отправилась.

Тоцци был поражен:

— Что все это значит? Я не...

Ствол пистолета скользнул, как змея, и оказался во рту у Джины. Она отступила назад, но Беллз не отнимал пистолета. Он продолжал наступать на нее, пока она не оказалась на коленях. Она задыхалась.

— Подожди! Подожди! — закричал Тоцци. Он испытывал искушение наброситься на Беллза, который теперь стоял довольно близко от него, но не осмелился сделать это, пока ствол пистолета был у Джины во рту. — Неужели мы не можем спокойно все обсудить?

Глаза Беллза горели.

— Нам нечего обсуждать, малыш Майки. Вы оба хотели меня надуть. Что сделано, то сделано. Теперь вы умрете. Точка.

— Послушай, Беллз. Будь же благоразумен.

— Благоразумие — это для юнцов. А у меня правила. Я ил придерживаюсь и ожидаю того же от других.

С бьющимся сердцем Тоцци посмотрел на Джину. Ствол пистолета во рту мешал ей дышать; задыхаясь и давясь, она извивалась, пытаясь освободиться, но безуспешно.

— Беллз, Беллз, послушай. Я не знаю, что там у вас случилось. Я не о Джине. Кто эта Марджи? Какое она имеет ко всему этому отношение?

Внезапно Беллз захлестнул цепь вокруг закованного в наручники запястья Тоцци. Потом вытащил из кармана куртки висячий замок и потряс им перед лицом Тоцци.

— Подсунь цепь под батарею — вот под эту — и закрой ее на замок.

— Но, Беллз...

— Просунь цепь под батарею! -закричал Беллз и засунул ствол пистолета еще дальше в рот Джины.

Тоцци неловко ухватил цепь за концы, встал на колени и стал делать то, что приказал Беллз. Этот псих вполне может убить Джину. Он обернул цепь вокруг трубы отопления и соединил ее концы вокруг своей закованной в наручники руки, защелкнув на них замок. Потом подергал за цепь, чтобы показать Беллзу, что она надежно закрыта. Теперь он и Джина были прикованы к батарее.

Беллз вынул пистолет изо рта Джины, и она упала на пол, перевернувшись на живот. Тоцци тронул ее за плечо, но она стряхнула его руку. Прижавшись щекой к грязному деревянному полу, она тряслась от рыданий.

Беллз вернулся на кухню, вынул что-то из-под раковины и положил на середину комнаты. Засунув пистолет за пояс, он развернул большую клеенку цвета морской волны. Тоцци понял, для чего она нужна. Чтобы кровь не попала на пол.

— Так кто такая Марджи? — Прежде чем умереть, Тоцци решил хотя бы удовлетворить свое любопытство.

Беллз ногами разгладил клеенку, чтобы она не морщилась.

— Моя жена, — сказал он, не поднимая глаз.

Тоцци посмотрел на Джину, которая лежала отвернувшись, положив голову на вытянутую руку, прикованную к батарее. Он тоже лежал на полу, так же вытянув руку. Жена? — подумал он. В сговоре с Джиной? Но послание на автоответчике...

— Непонятно, да, малыш Майки?

— Да. — Вытянув шею, Тоцци взглянул на Беллза.

— Ну так спроси Джину. Она тебе все расскажет.

В этом Тоцци сомневался. Он снова вынул передатчик и, зажав его в кулаке, протянул Беллзу:

— Еще не поздно, Беллз. Возьми передатчик и уходи. Это твой единственный шанс.

— Слушай, убери эту поганую штуку. Передатчик... Рассказывай. Ты просто смеешься надо мной.

— Не дури, Беллз. Ты говоришь, что не стрелял в Петерсена. Хорошо, отлично, может, и так. Ну а Гиббонс?

— Кто?

— Мой напарник. Агент, которого ты застрелил в универмаге. Они тебя за него прищучат. — Если я раньше не доберусь до тебя, сукин ты сын.

—А как они докажут, что это сделал я, Майки? Кто это видел? Кто будет свидетелем? Там был сумасшедший дом. Никто не сможет меня опознать. Кроме тебя и Джины.

— И Стенли, и Живчика.

— О Стенли я не беспокоюсь. А Живчик? Он дурак, но не настолько.

— Ну а что насчет нас? Ты действительно собираешься убить нас? Они знают, что ты нас захватил. Ясно, что ты и убил.

Беллз ухмыльнулся.

— Не думаю, что вы сможете свидетельствовать против меня. Ни ты, ни она.

Тоцци втянул воздух. Хоть бы сердце перестало так отчаянно стучать.

— Слушайте, вы двое. Я пойду принесу клейкую ленту и мешки. Кажется, у меня их не хватит, а мне не хотелось бы прерываться в середине работы, понимаете меня? Кроме того, это даст вам возможность собраться с мыслями, помолиться, что там еще? Я скоро вернусь. — Беллз направился к грузовому лифту.

— Но, Беллз, подожди.

Рука Беллза лежала на деревянном затворе лифта.

— «Подожди...»Ненавижу это слово. «Подожди...»Я никогда ничего не жду. Делать.Вот слово, которое мне нравится. Просто делать. Делать то, что нужно. — Беллз вошел в лифт, затвор опустился, стукнув об пол, как нож гильотины.

Беллз дернул за веревку, и разболтанный лифт поехал вниз.

— Пусть Джина расскажет тебе о себе и о Марджи. Тебе понравится.

Тоцци смотрел на него сквозь Деревянные планки решетки. Талия Беллза находилась на уровне пола.

— Можете покричать, позвать на помощь, если вам от этого станет легче, но вас никто не услышит. Можете мне поверить. Другие уже пытались. Скоро увидимся.

Голова Беллза скрылась в шахте лифта. Вампир удалился.

Тоцци уставился на затылок Джины. В этом свете ее волосы не казались такими светлыми и шелковистыми. Она неподвижно лежала на боку, отвернувшись от него, но он видел, как при дыхании поднималась и опускалась ее спина. Он ухватился за цепь и подергал ее, звякнув о трубу. Он знал, что это бесполезно, но надо же что-то делать.

Из шахты лифта доносились скрип и глухие удары. Может лифт сломается и Беллз там застрянет. Но тогда он просто превратится в летучую мышь и прилетит обратно, подумал Тоцци. Это ведь его Колокольня.

Глава 18

5.41 вечера

Наконец грузовой лифт с глухим стуком остановился. Джина слушала, уставившись на кирпичную стену, размышляя. Ее очки сдвинулись на макушку. Рука, на которой она лежала лицом, была мокрой от слез, но сейчас она уже не плакала. У нее просто не осталось слез. Во всяком случае, для Марджи. Она достаточно плакала из-за нее. Они плакали с ней вместе. Когда Марджи была жива, казалось, они только и делали, что плакали. Плакали от счастья и от горя. Они были такими глупыми. Счастье нельзя сотворить. Джина это знала, но, если Марджи приходила в голову какая-нибудь идея, ее было трудно отговорить. Джина знала, что Беллз страшный человек, и предупреждала Марджи: пытаться сделать что-нибудь за его спиной — просто сумасшествие. Но Марджи была ее подругой с пятого класса в школе Святой Элизабет в Байонне. Джина никогда ни в чем не могла отказать Марджи, особенно когда та начинала плакать. Единственное, чего Марджи хотела в жизни, — это ребенок. Она говорила об этом, еще когда они учились в школе. Сколько слез было пролито по этому поводу. Достаточно, чтобы проржавела машина.

Джина смотрела на мебель в другом углу комнаты. Кресла отбрасывали длинные тени на бирюзовую клеенку, разложенную на полу. Солнце уже садилось, освещая комнату колеблющимся оранжевым светом. Скоро стемнеет. Беллз вернется, и... все кончится. Джина больше не хотела плакать, не хотела поддаваться панике, во всяком случае перед Майком, но при мысли о предстоящем у нее перехватило дыхание и стало тесно в груди. Она не могла не думать о Марджи там, в багажнике сплющенной машины. Может, Беллз задумал и ее засунуть в машину и оставить кучу искореженного металла во дворе, рядом с Марджи. Или же он разрежет ее на куски и упакует части тела как куски мяса, как он и рассказывал? К ее горлу подступила тошнота, и она закрыла глаза.

Рука под головой затекла, она пошевелила пальцами и несколько раз сжала и разжала кулак, восстанавливая кровообращение. Делать особенно много движений ей не хотелось — на эту руку был надет браслет наручника. Ей не хотелось сейчас общаться с Тоцци, а если она будет слишком много шевелиться, он с ней заговорит, станет опять проявлять внимание. Почему мужчины так любят проявлять внимание? Конечно, потому, что им от вас что-нибудь надо. Но почему они всегда проявляли внимание к ней?Она-то ведь настоящая стерва.

Джина чувствовала тепло тела Тоцци — они лежали почти рядом, хотя он и старался сохранить между ними расстояние. Наверное, понял наконец, что она стерва.

Правда, это не остановило его в тот день после церемонии крещения, у нее дома.

А может, она и была тогда не такой уж стервой. Он ей действительно нравился. Немного. Даже больше, чем немного. Он ей действительно нравился. Очень. И ей казалось, что он тоже заинтересовался ею. Не только чтобы потрахаться. Хотя и этого ей тоже хотелось. С последнего раза прошло слишком много времени.

Но потом, когда они встали с дивана и бродили по комнате, подбирая одежду, стала ощущаться какая-то неловкость. Типа того, а что дальше? Тут зазвонил телефон, он услышал голос Беллза на автоответчике, и она почувствовала, как он напрягся. В тот момент она подумала, что он ревнует, но позже, когда выяснила у Живчика, что они с Майком партнеры по бизнесу и хотят получить ссуду у Беллза, она поняла, что этот ублюдок пришел к ней совсем не потому, что она ему понравилась. Он пришел из-за Живчика. Что-то типа создания деловой сети. Укрепления отношений. Более тесных связей с семьей.

А теперь выясняется, что он и вовсе шпионил. Коп, втирающийся в доверие людей, чтобы собирать о них информацию. Сама она ничего для него не значит. Он ее просто использовал.

Кроме, может быть, того раза. Тогда он казался искренним. Был нежным. Забавным. Копов ведь не учат актерскому мастерству?

Она немного повернула голову, чтобы краем глаза видеть Тоцци. Солнечный свет ослепил ее, и ей пришлось прикрыть глаза рукой.

Этот глупец смотрел на нее.

— С тобой все в порядке, Джина?

Она отвернулась и вздохнула. Теперь-то что ему от нее надо?

— С тобой все в порядке? — повторил он.

— Помолчи. — Она знала, что ведет себя как последняя стерва, но ничего не могла с собой поделать. Такая уж у нее манера разговаривать.

Он выдохнул, и она почувствовала его дыхание на своей шее. Он снова дернул за цепь, как будто на сей раз она могла отцепиться. По волшебству, что ли? Он это делает только для нее. Чтобы показать, какой он заботливый, как беспокоится о ней, хочет ее спасти. Лучше бы прекратил все это, на нее это не производит впечатления. Кроме того, всякий раз, когда он дергал цепь, наручники врезались в запястье и ей становилось еще больнее.

В батарее зашипело. Джина вытянула руку и потрогала трубу. Горячая. Что ж, по крайней мере, они не умрут от холода. Но можно обжечься.

— Не трогай трубу, — сказал Тоцци. — Обожжешься.

Она стиснула зубы и снова прикоснулась к трубе. Назло.

Он снова раздраженно вздохнул. Почему бы ему просто не сказать ей, что она стерва? Ведь именно так он и думает.

Она почувствовала, как он заерзал: вытянув шею, осматривал комнату.

— Не видишь никакой железки, куска трубы или чего-нибудь в этом роде?

Она посмотрела на него.

— А ты что, хочешь удлинить батарею?

Он сделал гримасу.

— Может, удастся разбить трубу и освободиться.

Она закрыла глаза и покачала головой. Еще одно типично мужское занятие. Что-нибудь чинить. Им нужны инструменты. Интересно, какие «инструменты» держит здесь Беллз? Разделочные ножи или еще что-нибудь?

— С твоей стороны ничего не лежит?

— Неужели ты действительно думаешь, что можно разбить трубу куском деревяшки?

— Здание старое. Этим трубам лет сто...

— Ты что, инспектор по строительству?

— А тебе трудно немножко помочь? Я ведь пытаюсь найти какой-то выход. — Он был очень зол, но все еще не называл ее стервой. Наверное, слишком хорошо воспитан. Да, точно.

Она повернулась и посмотрела ему в лицо.

— Можно мне кое о чем у тебя спросить?

— Мы что, перешли на официальный язык?

— Мне просто хочется выяснить перед смертью одну вещь. В тот день, когда мы пошли ко мне. Ты лег со мной в постель потому, что это входило в твое задание, или потому, что действительно этого хотел?

— Что?

— Безо всяких «что». Просто ответь.

Его лицо стало серьезным.

— Я не занимаюсь любовью по заданию. Ты мне по-настоящему нравилась. И нравишься до сих пор.

Она, не удержавшись, рассмеялась. Даже закрыла глаза, потому что не могла видеть его физиономию, такую серьезную, такую... типичную. И где только мужчин учат всей этой ерунде?

— Рад, что тебе это кажется забавным. — В его голосе была обида.

Она не могла остановиться. Он заговорил громче:

— Я пытался вести себя с тобой по-человечески. Искренне. Но каждый раз ты меня отпихивала.

— Прекрати. — Она ухватилась за живот. — Прекрати. — Она боялась, что от смеха у нее пупок развяжется.

— Ты мне по-настоящему нравилась, Джина. И я был настолько глуп, что думал, будто и ты испытываешь что-то ко мне. Дурак же я. Не представлял, что у тебя было что-то с Беллзом.

Она перестала смеяться и зло уставилась на него. Как он смеет предполагать, что их с Беллзом может что-то связывать?

— Ты такое дерьмо...

— Я не дерьмо. Это ты относилась ко мнекак к партнеру на одну ночь. Сколько раз я звонил тебе, куда-то приглашал? Я старался, Джина, но я тебе не нужен.

Она не верила ни единому его слову. Он просто хотел переспать с ней. Он думал, она шлюха. Да и то сказать, она вела себя как шлюха.

Он пожал плечами:

— Тебе абсолютно наплевать на меня. — Он хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.

Быстрым движением она отбросила волосы с лица и надела очки.

— И ты думаешь, я тебе поверю?

— Да.

— Ты на самом деле... что-то чувствовал комне?

— Да.

— И не только в то воскресенье? Я хочу сказать, но и после?

— Да!

— Ты думал, у нас могло бы получиться что-то вроде дружбы? Что-то постоянное?

— Да!

—Правда?

— Да!

— Так докажи это. Если мне суждено умереть сегодня вечером, я хочу еще раз заняться любовью и хотя бы один раз в жизни хочу быть уверенной, что это — настоящее. — Внутри у нее все дрожало.

— Ты не умрешь сегодня вечером. Джина. Выбрось это из головы.

— Не успокаивай меня. Ты не отец мне, черт возьми. Сделай это или заткнись. Если то, что ты мне говорил, не туфта.

— Это не туфта. Это правда, все до единого слова. — Его лицо раскраснелось. Глубоко посаженные глаза горели.

— Тогда поцелуй меня. Люби меня. Я хочу знать, что хотя бы раз в жизни меня по-настоящему любили. — Глядя ему прямо в глаза, одной рукой она обхватила его за пояс. Она была абсолютно серьезна.

— Но...

Никаких чертовых «но», подумала она, приблизив к нему лицо и целуя его так крепко, что поцелуй походил на укус. Свободную руку он положил ей на спину, затем провел ею до затылка. Она потянула за ремень, впиваясь губами в его лицо, боясь услышать звук поднимающегося лифта. Тогда все кончится.

Тоцци отвернул голову, чтобы избежать ее поцелуя.

— Подожди, — сказал он. — Расслабься.

— Не могу. Нет времени. — В горле у нее застрял комок. Ей хотелось заплакать, но она не станет этого делать, во всяком случае не сейчас. Она откинула голову назад, потянувшись своими губами к его.

Он еще крепче прижал ее к себе, снова положив руку ей на спину, и зарылся лицом в ее шею. Но он был слишком нежен. Нежность ей не нужна. Она хотела страсти. Изогнувшись, Джина снова припала к его губам.

— Может, по крайней мере, снимешь очки? — спросил Тоцци.

— Нет. На этот раз я хочу видеть, что делаю.

— О!

Она отыскала его губы и захватила в кулак волосы на его затылке. Она не отпустит его. Он не должен видеть ее слез.

* * *

Когда Тоцци открыл глаза, было темно. Холодный зеленоватый свет уличных фонарей сквозь окна проникал на чердак. Джина смотрела на него, ее очки поблескивали в полумраке. Вероятно, он задремал.

— Извини, — сказал он, откашлявшись.

— За что?

— За то, что заснул.

Она не ответила, но Тоцци показалось, что она пожала плечами, хотя наверняка он сказать не мог — ее рука была запрокинута за голову.

Ее блузка была застегнута, слаксы натянуты. Откинувшись назад, Тоцци начал застегивать «молнию» на брюках. Сделать это одной рукой оказалось не так просто. Джина протянула руку и помогла ему застегнуть пуговицу на поясе. Он ожидал, что она снова выйдет из себя, но она казалась спокойной. По правде сказать, ей не из-за чего злиться. Конечно, если она чувствовала то же, что и он. А что касается его... Может, все дело было в наручниках, или подействовала мысль о том, что, вероятно, он занимается сексом в последний раз в жизни, или же сыграло роль волнение оттого, что в любую минуту мог вернуться Беллз, но эти минуты вместе с Джиной Дефреско были невероятными. Он и раньше испытывал блаженство от близости с женщинами, но на этот раз он побывал в раю.

Очень плохо, что он ей по-настоящему не нравится. Все могло бы быть еще лучше.

Засунув края рубашки в брюки, он протянул руку к ней и убрал пряди волос за ухо, чтобы лучше видеть ее лицо.

— Сделай мне одолжение, — сказала Джина. Ее голос был хриплым и тихим.

— Конечно.

— Не говори, что любишь меня.

— Почему?

— Не говори, и все.

— Почему?

— Потому, что я не хочу этого слышать.

— А если это действительно так?

— Тебе это только кажется. Поэтому лучше молчи.

Тоцци перебирал пальцами ее волосы.

— Знаешь, с тобой не соскучишься.

— Перестань. Ты сейчас разгорячен, потому и хочешь это сказать, но я не хочу этого слышать.

— Почему же?

— Потому что это ничего не значит. После постели мужчины всегда влюблены. Как собаки. Когда накормишь собаку, она такая хорошая. А все-остальное время писает на ковер. (Тоцци выпустил ее волосы.) Я ничего не имею против тебя лично, Майк. Ты такой, какой есть. Этого не исправишь.

Он стиснул зубы. Она разрушала то, что было самым невероятным сексуальным ощущением в его жизни. И делала это нарочно. Не может просто наслаждаться тем, что есть. Нет, ей надо все растоптать. Не может просто заткнуться и, по крайней мере, дать емувозможность поверить в то, что в последние минуты жизни он наконец нашел любовь. Или начало того, что могло стать любовью. Или...

Дерьмо. Он становится таким же чокнутым, как она.

Джина подняла голову и приподнялась на локте.

— Как ты думаешь, что случилось с Беллзом? — Теперь уже она говорила громко, и это разозлило Тоцци. Очевидно, сексуальная интермедия закончена.

Тоцци поднес запястье к свету.

— Когда он ушел? Около двух часов назад?

— Сколько времени нужно, чтобы купить клейкую ленту? — Ее слова прозвучали так, будто ей не терпелось перейти к этой части программы. Секс уже был, настало время насилия.

Может, Беллз и в самом деле превратился в летучую мышь, подумал Тоцци.

— Возможно, он ждет, когда взойдет луна.

— Беллз ничего никогда не ждет. Ты ведь слышал. — Голос ее звучал сердито и возмущенно, будто она говорила сама с собой. — Этот ублюдок делает только то, что он хочет и когда хочет. И только так.

Интересно, она в этом убедилась на собственном опыте? — подумал Тоцци. Ему до смерти хотелось знать, что же связывало ее с Беллзом, но он был уверен, что, если спросит ее об этом, не получит вразумительного ответа. По правде сказать, в этот момент он не был уверен, что так уж хочет это знать. Золотая цепочка со свадебным кольцом вокруг ее шеи тускло поблескивала в зеленоватом свете. У Тоцци было такое чувство, что правда об их отношениях может ему не понравиться. Он сжал кулак и в раздражении дернул за цепь.

— Может, перестанешь это делать? Ты мне руку из сустава выдернешь. Это ничего не изменит.

Тоцци уставился на цепь. Она блестела ярче, чем свадебная цепочка. Интересно, какой величины тут зазор? Двадцать дюймов? Тридцать? Трудно сказать. Его глаза скользнули к талии Джины.

— Давай-ка попробуем кое-что сделать. — Он начал протаскивать пальто через петлю, образованную цепью. — Посмотрим, сможешь ли ты пролезть через цепь.

— Что?

— Вот смотри. — Он целиком протащил пальто, так что оно оказалось с его стороны. — Попробуй пролезть в эту петлю. Тогда мы сможем выбраться отсюда.

— Не знаю, о чем ты говоришь.

Прекрасно знает. Просто хочет его позлить.

Тоцци заговорил с ней как с пятилетним ребенком:

— Видишь эту цепь, большую цепь вокруг батареи? Она образует петлю между трубой и цепочкой наручников. Попытайся протиснуться через эту петлю.

— Почему бы тебе самому не протиснуться через нее?

Тоцци начал терять терпение. Просто ослица какая-то.

— Я слишком большой. Не пролезу. А ты можешь пролезть. Какая у тебя талия, двадцать восемь дюймов?

— Двадцать шесть. — Ее голос звучал оскорбленно.

— Прекрасно. Пойдет как по маслу.

— Ну а бедра? Они... больше.

— Не настолько больше. У тебя отличные бедра.

— Слушай, у меня большая попа, и я отлично это знаю, так что не надо мне заливать. Забудь об этом. Я не пролезу.

Тоцци закатил глаза. Теперь ему еще придется стать психотерапевтом.

— Джина, у тебя совершенно нормальные бёдра. Ты очень пропорционально сложена. Попытайся это сделать. Ты пролезешь. Попытайся.

— Ты это просто так говоришь.

— Нет, не просто так. У тебя очень красивое тело.

— Нет, не красивое. У меня маленькие сиськи и задница как у слона.

Тоцци закрыл глаза и сосчитал до десяти.

— Джина, ты хочешьумереть?

— Конечно нет.

— Тогда сделай что-нибудь, чтобы спастись. Постарайся протиснуться через петлю. У тебя получится.

— Раньше ты не говорил «протиснуться». Видишь, ты и сам считаешь, что у меня большая задница. Врун.

— Джина, я сейчас свихнусь. Ты только попробуй.

Наморщив лоб, она посмотрела на цепь у себя над головой.

— Батарея горячая. Я обожгусь.

— Не настолько горячая.

— Что, если вернется Беллз? Он с ума сойдет, если увидит, что мы хотели убежать.

— Джина, он и так собирается нас убить. Что еще он может с нами сделать?

Она снова посмотрела на цепь. Больше придумать было нечего.

— Я слишком большущая, — пробормотала она. — Ничего не выйдет.

— Попробуй.

— Петля слишком маленькая.

— Сними штаны.

— Что?

— Спусти штаны. На тебе шелковые трусики. Если застрянешь, шелк поможет тебе проскользнуть.

— Они не шелковые. Это полиэстр.

— Все равно. Они скользкие. — Тоцци терял терпение.

Она снова взглянула на цепь.

— Хорошо. Но ты увидишь. Я не пролезу.

— Попробуй, — прошептал он.

Она сжала руки вместе и начала извиваться и ерзать, пытаясь проскользнуть сквозь петлю. Тоцци рукой придерживал ее за бедро, направляя ее движения.

— Не толкайся, — сказала она.

Она протиснула в петлю плечи и извивалась до тех пор, пока цепь не оказалась у нее на талии. Эта часть прошла успешнее, чем предполагал Тоцци. Должно быть, она права относительно своей груди. Джина продолжала извиваться, но продвижение замедлилось.

— Видишь? Я говорила, что не пролезу.

Тоцци потянулся к пуговице на ее брюках, но она отбросила его руку.

— Я сама. — Теперь она будет разыгрывать из себя скромницу.

Она расстегнула пуговицу и «молнию». Тоцци спустил брюки до коленей.

— Труба горячая, — пожаловалась она.

Тоцци потрогал трубу. Горячая, но не так уж.

— Давай побыстрее, тогда не обожжешься.

— Да, будто тебе не все равно.

— Ты хочешь умереть, как Марджи?

Она бросила на него сердитый взгляд.

— Не говори о Марджи. — Опустив руки, она стала толкать цепь вниз, будто пытаясь выбраться из тесного пояса.

— Умница, — подбодрил ее Тоцци. — Раз плечи пролезли, пролезут и бедра.

— Кто это сказал?

— Так говорят, когда рождаются детишки.

— Не смей говорить о новорожденных.

Эта неожиданная вспышка гнева изумила Тоцци. Что он теперь-то сделал не так? Ну, ее он спрашивать не станет. Не сейчас. Она почти пролезла.

— Ты почти у цели, — прошептал он. — Давай лезь дальше.

Она напряглась, издавая пыхтящие звуки. Похоже, одно бедро пролезло.

— Я застряла, — сказала она. — Я застряла. Мне больно!

— Не паникуй. Продолжай двигаться. Ты почти пролезла.

— Но цепь врезается в меня.

— Двигайся.

— Но...

Бряк!

Они оба услышали этот звук и замерли. Лифт.

— Это он, — прошептала Джина.

— Шевелись. Быстрее.

Бряк!

— О,черт! — Ее лицо окаменело.

Внутри у Тоцци все сжалось.

Глава 19

8.13 вечера

Гиббонс старался не смотреть на Лоррейн, но это было нелегко сделать. Все было слишком странно. Он поморщился от усиливающейся зубной боли и сделал еще один глоток виски. Посмотрел на стакан Лоррейн, стоящий на стойке бара. Она тоже пила виски, что совсем на нее не похоже. Но странным было не это. Самое странное заключалось в том, что он сидит тут, в этой забегаловке, пьет виски со своей женой, преподавательницей истории Принстонского университета, которая обычно пьет только белое вино, и к тому же очень немного, и она разговаривает с исполнительницей стриптиза, молоденькой девчонкой за стойкой бара, в туфлях на высоких каблуках и в трусиках от бикини, а больше на ней ничего нет. Еще более странной была тема их беседы: они говорили о каком-то типе по имени Бетиус, средневековом философе.

Гиббонс тупо уставился на ряды бутылок на полках за стойкой бара. Может, пуленепробиваемый жилет не спас его этим утром? Может, он в самом деле умер? Может, это просто прелюдия к чистилищу? Все это слишком странно.

Опершись на локти, стриптизерка просматривала дешевую книжку в желтой бумажной обложке под названием «Утешение философии», написанную этим самым Бетиусом. Ее черные как смоль волосы были красиво подстрижены под голландского мальчика. Когда она наклоняла голову над книгой, волосы падали ей на щеки. Ее груди свисали над стойкой бара. Они тоже были красивыми. Интересно, заметила ли Лоррейн, что на девчонке ничего нет? Иногда она бывает очень рассеянна. Увидев книгу на стуле позади стойки, Лоррейн не Могла не спросить, кто ее читает. Ведь она занималась именно средними веками. Когда стриптизерка сказала, что она готовится к занятиям по литературе, в Лоррейн проснулся преподавательский дух и она начала выкладывать все, что знает об этом Бетиусе. Девчонка слушала, затаив дыхание. Она поняла, что разговаривает со специалистом, и Гиббонс готов был держать пари, что слова Лоррейн найдут отражение в ее курсовой работе по литературе.

Гиббонс обвел глазами помещение. В другом углу бара двое старикашек передвигали шашки, не обращая внимания друг на друга. Судя по тому, что какое-то время назад бармен отнес в заднюю комнату поднос с напитками, там должны были быть посетители, но Гиббонс никого не видел. Хорошо, что посетителей больше интересует выпивка, а не представление. Лекция Лоррейн прервала выступление. Философия, голые сиськи и ягодицы не очень хорошо сочетаются.

— Бетиус действительно выдающаяся личность, — заключила девчушка. — А я никак не могла понять, почему наш преподаватель заставляет нас читать его. Он немножко зануда.

Лоррейн быстро отпила виски.

— Бетиус выдающийся философ. Он являлся главным распространителем идей Платона в Западной Европе.

Глаза девчушки, полускрытые волосами, широко раскрылись.

— Наш преподаватель нам этого не говорил. — У нее был приятный мелодичный голос, напомнивший Гиббонсу девочек, которые носят объемные свитера с высоким воротником и вельветовые юбки в солнечный день, а не набедренные повязки при холодном голубом свете, который отбрасывает музыкальный аппарат.

— В средние века в Европе не знали трудов Платона. Но в арабском мире Платон был известен, и именно по арабским переводам Бетиус сформулировал его философию. Если бы не он, взгляды Платона и его последователей не оказали бы такого влияния на западную мысль. Можете представить, что бы тогда произошло?

Поверх стакана с виски Гиббонс перевел взгляд на жену. Мир без Платона. Подумать страшно.

Серия пульсирующих ударов пронзила его челюсть, и он заскрипел зубами от боли. Вскинув запястье, он посмотрел на часы, затем взглянул на входную дверь. Полчаса назад он в четвертый раз позвонил в оперативное управление и получил тот же ответ: оставайтесь на месте, люди высланы. Прошло уже почти три часа, как Будда Станционе выкинул их с Лоррейн из машины для наружного наблюдения и оставил на улице. Учитывая ситуацию, Иверсу следовало бы выслать людей немедленно, pronto[7].А теперь можно и не торопиться. След уже остыл. Может, Беллз и был где-то неподалеку три часа назад, но сейчас, ясное дело, черт знает где. Тут не может быть сомнений. Гиббонс осушил стакан и знаком приказал хамоватого вида бармену налить ему еще один.

Лоррейн тоже указала на свой пустой стакан, не прерывая, однако, беседы с девчушкой. Она продолжала вещать:

— Я уверена, ваш преподаватель по литературе говорил вам о Колесе фортуны. Судьба, олицетворенная в виде женщины? Иногда ее называют Леди Удача и изображают с огромным колесом на теле, с маленькими фигурками смертных, застрявшими между спицами. Те, что наверху колеса, веселятся, а те, что внизу, в горе и печали. Если я не ошибаюсь, Чосер упоминает Колесо фортуны в нескольких своих стихотворениях. Такое понимание цикличности судьбы и ее неподвластности человеку идет непосредственно от Бетиуса.

Стриптизерка кивнула, и ее волосы цвета воронова крыла взметнулись, как у девушки с картины Брека. Она делала записи на бумажных салфетках, небольшая стопка которых была сложена на стойке. Гиббонс все еще не мог поверить в это — Лоррейн не обращала внимания на окружающую обстановку, она вела себя так, будто эта девчонка с красивыми грудями одна из ее студенток, а сама она находится в своем кабинете в Принстоне. Может быть, таким образом она справлялась с нанесенной ей психологической травмой. Сначала она видит, как его убивают, затем — как похищают Тоцци, потом похищают ее саму — может быть, таким образом она просто отрицает все, что с ней случилось. И все-таки все это очень странно. Ему бы и в голову никогда не пришло, что он может увидеть свою жену в подобном месте, в забегаловке под названием «Звездный свет в гостиной у Джои». Никогда.

Гиббонс снова посмотрел на часы. Какого черта они так долго возятся? Задержать Беллза — главная задача. Этот парень в течение одного дня напал на двух агентов — даже на трех, если считать самого Гиббонса, и вот такая реакция? Этот долбаный Беллз застрелил его и бросил умирать. То же самое он сделал с Петерсеном, и, кто знает, может, Петерсен уже умер в больнице. А Тоцци? Да что говорить...

Он взглянул на стойку бара, где, как по мановению волшебной палочки, появился новый стакан с виски. Он взял его, сделал большой глоток и, прежде чем проглотить, пополоскал больной зуб. Он пытался не думать о Тоцци, потому что то, что подсказывал ему здравый смысл, не вызывало у него энтузиазма. Если Беллз, не раздумывая, за один день застрелил почти в упор двух агентов ФБР, что он может сделать с третьим, который носит на себе передатчик и которого он заковал в наручники, как каторжника? Надо смотреть в лицо реальности. Вполне вероятно, что Тоцци уже мертв.

Гиббонс уставился на янтарную жидкость в своем стакане, и этот занюханный бар, музыкальный аппарат, девчушка с красивой грудью и даже Лоррейн куда-то уплыли, оставив его одного в черной дыре, наедине со стойкой бара и остатками виски в стакане. Тоцци мертв. Он чувствовал себя так, будто из него вырывают внутренности. Тоцци мертв. Теперь все будет по-другому. Он больше не сможет работать. Не сможет ужиться с новым напарником, а на бумажной работе не продержится и десяти минут. Тоцци мертв. И с Лоррейн все будет по-другому. Она обвинит во всем его, обвинит ФБР, что в принципе одно и то же. Тоцци мертв. Теперь все изменится. Абсолютно все. Тоцци мертв. Остается только отступить и удерживать то, что осталось.

Он взял стакан, но не смог поднести его к губам. К чему все это? Тоцци мертв.

Гиббонс вздохнул так глубоко и печально, что, казалось, душа его выскользнула из тела с этим вздохом. Если и так, ему все равно. Все здесь одиноки и разъединены. Лоррейн и девчушка-стриптизерка не разговаривали, не общались. Лоррейн вещала, а девчушка впитывала услышанное, думая о том, как выложит все, что записала на салфетках, на занятиях по литературе. Двое старых выпивох на другом конце бара делали вид, что не замечают друг друга, не говоря уже обо всех остальных. Бармен подсчитывал деньги в кассе. Гиббонс подумал, не заговорить ли с ним, — обычно он никогда этого не делал, только если хотел получить информацию о подозреваемом. Предполагается, что бармены умеют выслушивать рассказы о чужих неприятностях. Возможно, им так же на них наплевать, как и всем остальным, но они умеют притворяться. Это все, что нужно. Гиббонса это устроит. Ему необходимо с кем-нибудь поговорить. Все равно с кем. Потому что Тоцци мертв.

— Послушайте, — начал Гиббонс, но взгляд бармена был направлен мимо него, на входную дверь. Его болезненное лицо вытянулось. Внезапно он крепко сжал губы, взгляд его стал пустым. Он продолжал перебирать деньги, которые держал в руке, но не смотрел на них.

Гиббонс взглянул в зеркало. Что это привело его в такой ужас?

Боже милостивый! В зал входил Беллз.

Гангстер быстро прошел мимо отбрасывающего голубой свет музыкального аппарата, не обращая внимания на бармена, который, очевидно, знал его. В руке он нес большую пластиковую хозяйственную сумку с чем-то тяжелым внутри. Он направлялся в заднюю комнату. Гиббонс инстинктивно сунул руку под куртку за экскалибуром и встал со стула. С языка у него уже были готовы сорваться слова: «Не двигаться! ФБ...»

Его пальцы наткнулись на пустую кобуру. Он забыл: экскалибура нет.

Но Тоцци мертв.

Гиббонс двигался стремительно, будто ничего не весил. Он схватил пустую пивную бутылку, стоявшую на стойке перед сидящим ближе к нему пьянчужкой, и, прежде чем тот заметил ее исчезновение, ткнул ею в спину Беллза, другой рукой обхватив ублюдка за шею и потянув, его назад.

— Не двигайся, мерзавец! ФБР! — Дыхание Гиббонса было горячим, чему способствовал и воспаленный зуб. Он будто изрыгал огонь.

Лоррейн резко повернулась на стуле:

— Гиббонс!

— Господи! — Стриптизерка вскочила и прикрыла грудь книжкой Бетиуса.

Беллз расслабился, почти повис в руках Гиббонса.

Взглянув в сторону задней комнаты, бармен выпучил глаза:

— Стенли! — Его резкий скрипучий голос напоминал лай старого пса.

Имя ничего не сказало Гиббонсу. Но вот из мрака задней комнаты показались восемь фигур: правая рука Беллза Стенли, Будда Станционе, этот маленький кусок дерьма Живчик и отряд горилл Будды.

Гиббонс тихо выругался Беллзу в затылок. Вся банда здесь. Чудесно.

— Эй, Беллз! — Приветствие Стенли прозвучало неуверенно.

Глаза Будды остались холодными.

— Мы тебя ждем, Беллз.

Живчик нервно переминался с ноги на ногу, избегая смотреть на кого-нибудь слишком долго.

Гориллы, так же как их босс, смотрели только на Беллза. Как будто Гиббонса там вовсе не было.

Гиббонс взглянул в зеркало над баром. Женщины замерли, пьянчужки тупо следили за происходящим. Он взглянул на бармена, пытаясь определить, понял ли тот, что он прижимает к спине Беллза не пистолет, а пивную бутылку. Трудно сказать. На его лице с отвисшей челюстью ничего нельзя было прочесть.

— Отпусти его, — произнес Будда.

Вмешался Стенли.

— Мы сами с ним разберемся. — Голос его звучал несколько неуверенно, так как он принял сторону Будды против своего босса, Беллза. Правда, учитывая, что его со всех сторон окружали гориллы Будды, выбора у него не было.

Гиббонс снова взглянул в зеркало. Беллз смотрел прямо на него, ухмыляясь своей мерзкой улыбочкой, будто у него припасен какой-то сюрприз. В руке он все еще держал пакет из хозяйственного магазина. Надо посмотреть, что у него там, подумал Гиббонс. Но его смущало самоуверенное хитрое выражение на лице этого ублюдка. Можно было ожидать, что в подобных обстоятельствах Беллз немного растеряется, но он сохранял полное спокойствие. Более того, казалось, он получает от всего происходящего удовольствие.

Глядя в зеркало на Гиббонса, Беллз поднял брови:

— Жилет?

Гиббонс не ответил, но его удивило, что ублюдок узнал его.

— На тебе был пуленепробиваемый жилет, так? Сукин сын. — Беллз потряс головой и хихикнул, как мультимиллионер, только что проигравший в рулетку десять тысяч, мол, не имеет никакого значения, это всего лишь деньги.

— Ладно, Гиббонс, отпусти его, — повторил Стенли.

Беллз улыбнулся маленькому капо.

— Я не видел машин снаружи, Будда. Наверное, вы припарковались сбоку, за живой изгородью, и вошли через заднюю дверь, так ведь? Надо было проверить. Глупо с моей стороны. — Он скосил глаза и посмотрел на Гиббонса в зеркало. — Ты ведь тоже не знал, что они здесь, а? — Он продолжал улыбаться, словно все это не имело для него никакого значения.

На лице Будды появилось такое выражение, как будто он говорил: «Давайте пошевеливаться». Гориллы придвинулись ближе и сгрудились за спиной у капо.

— Забудьте об этом, — сказал им всем Гиббонс. — Он арестован, я забираю его с собой.

Будда покачал головой.

Гиббонс не обратил на него внимания.

— Его будут судить за то, что он сделал. По-настоящему. Не по-вашему.

Беллз тихо, про себя, засмеялся. Гиббонс нахмурился. Что это он, сумасшедшего из себя разыгрывает? Он еще глубже вдавил горлышко бутылки в спину Беллза.

— Он наш, — проговорил Будда. — Мы сами о нем позаботимся.

— Забудьте об этом. — Гиббонс услышал, как за его спиной открылась дверь. Если правда, что самое главное — слаженность в действиях, сейчас самое время появиться ребятам из оперативного управления. Гиббонс подождал, но ничего больше не услышал. Вот тебе и слаженность.

Стенли сделал шаг вперед. На его лице было написано любопытство.

— Стой где стоишь. — Гиббонс вжал бутылку в спину Беллза и потянул его назад.

— Полегче, дружище, полегче. — Беллз был спокоен.

Стенли сделал еще один шаг и вытянул шею, заглядывая Беллзу за спину. Гиббонс почувствовал, как внутри у него все опустилось. Он понял, что попался. Стенли повернулся к остальным:

— Живчик, его пушка у тебя?

— Да. — Живчик вытащил экскалибур из кармана и показал всем остальным.

— Так я и думал. — Стенли подошел ближе и посмотрел на пивную бутылку. Его лицо расплылось в широкой улыбке, он потряс головой. — Здорово придумал, Гиббонс. — Он отобрал бутылку у Гиббонса и помахал ею, показывая ее Будде и его громилам.

По кивку Будды гориллы вышли вперед и схватили Беллза. Он не произнес ни слова и выглядел не особенно удрученным. Один из громил заглянул в пакет и вытащил оттуда коробку больших пластиковых мешков для мусора и пару мотков изоляционной ленты. Снова опустив руку, горилла извлек электрическое точило для ножей.

Лоррейн прикрыла рот рукой:

— О Боже...

— Наверх, — приказал Будда. — Все.

— Я приготовлю кофе, — сострил Беллз, когда гориллы потащили его в заднюю комнату.

Стенли вынул пистолет.

— Миссис Гиббонс? — обратился он к Лоррейн и вежливо протянул руку, показывая ей дорогу.

Расстроенно опустив брови, она посмотрела на Гиббонса:

— Мы должны?..

Гиббонс пожал плечами:

— Похоже на то, правда?

Она подошла к нему и схватила за руку. Первый знак того, что их что-то связывает, за весь сегодняшний день. Он посмотрел ей в лицо и наконец увидел ее — не профессора Лоррейн, а егоЛоррейн. Ему захотелось обнять ее и поцеловать так, чтобы у них обоих захватило дух, но пистолет Стенли упирался ему в спину, и Будда зло на них посматривал. Гиббонс взял Лоррейн за руку и сжал ее пальцы.

Они прошли за остальными в заднюю комнату, где Будда и его команда устроили засаду. Гиббонс не мог поверить, что он настолько отключился — даже не услышал, как они вошли. Неужели эти бабуины могут вести себя так тихо? Через заднюю дверь все вышли в темный коридор с цементным полом, который вел к погрузочной площадке с другой стороны здания. Не будь на улице так прохладно, запах из мусорных контейнеров был бы еще сильнее. Живчик открыл затвор грузового лифта, и гориллы втолкнули туда Беллза, заломив ему руки за спину. Они с ним не церемонились, но, судя по расслабленному выражению его лица, это его не беспокоило. Стенли снова подтолкнул Гиббонса, они с Лоррейн вошли в лифт и прислонились к стене в стороне от Беллза. Стенли и Будда расположились посередине, и Живчик опустил деревянный затвор.

Стенли потянул за веревку, и лифт двинулся.

— Мы решили, что ты сюда вернешься, Беллз. — Это прозвучало как извинение.

Беллз улыбнулся и кивнул.

— Я поднимался и искал тебя здесь раньше, но тут было темно.

Лицо Беллза окаменело, затем, почти сразу, снова расслабилось.

Гиббонс поймал взгляд Стенли:

— Это и есть Колокольня?

Стенли кивнул.

Гиббонс покачал головой:

— Сукин сын.

Совершенно неожиданно среди всех этих хриплых мужских голосов прозвучал ясный требовательный голос Лоррейн:

— Что ты сделал с моим двоюродным братом Майклом?

Все повернулись к Лоррейн. Беллз просверлил ее взглядом, как дрелью, но она не испугалась.

— Что ты с ним сделал? — повторила Лоррейн. — Убил его?

Живчик переминался с ноги на ногу, переводя взгляд с Беллза на Стенли, потом на Будду и снова на Беллза. Он умирал от беспокойства за сестру.

Гиббонс не отрывал глаз от Стенли, пытаясь по его лицу определить, что здесь могло произойти. Беллз уже убил их? Они лежат мертвые на полу там, наверху? Он вспомнил об изоляционной ленте и мешках для мусора, купленных Беллзом. Сердце его билось в такт с приступами зубной боли.

Будда всматривался в лицо Беллза, ища ответы на свои собственные вопросы, но по лицу Беллза ничего нельзя было прочесть. Нужно просто ждать, пока старый дряхлый лифт поднимет их наверх. Казалось, этому не будет конца. Когда лифт наконец со стуком остановился, Лоррейн крепко вцепилась в руку Гиббонса. Он забыл о зубной боли, его сердце колотилось о кирпичную стену у него в груди.

В комнате было темно. Живчик так резко поднял затвор лифта, что он ударился о крышу и наполовину сорвался вниз.

— Джина!

Стенли вышел из лифта и нащупал выключатель. На потолке замигали лампы дневного освещения, и внезапно стала видна вся комната: кухня, диваны, клеенка, расстеленная на полу. Но где Тоцци и Джина? Гиббонс впился глазами в лицо Беллза, готовый проследить за его взглядом. Но Беллз смотрел на Будду.

Гориллы заломили Беллзу руки за спину и вытолкнули из лифта. Стенли поднял пистолет и показал, чтобы Гиббонс и Лоррейн тоже выходили. Будда вышел последним. Маленький император.

Гиббонс почувствовал, как Лоррейн снова вцепилась ему в руку, впившись ногтями в костяшки пальцев. Уставившись на что-то у стены, она еле сдерживалась, чтобы не закричать. Гиббонс проследил за ее взглядом и увидел покрашенную старой краской батарею под закрытым окном. Затем он заметил на полу рядом с батареей два блестящих предмета — короткую цепь, продетую под трубу и закрытую на висячий замок, и черную лаковую туфлю с бархатным бантиком спереди. Женскую.

— О Господи! — С исказившимся лицом Живчик бросился на Беллза. — Ты, сукин сын!

Один из горилл загородил ему дорогу, и Живчик в буквальном смысле слова отлетел от него. И прежде чем он успел предпринять вторую попытку, горилла надвинулся на него и заставил отказаться от этого намерения.

— Что ты сделал с моей сестрой? — завопил Живчик из-за плеча громилы.

— И с моим двоюродным братом? — добавила Лоррейн.

Беллз долго смотрел на батарею, затем обежал взглядом весь чердак. Пожал плечами:

— Не понимаю. — Он пытался сохранить хладнокровие, но Гиббонс видел, что на его виске проступила голубая жилка.

Будда подошел к Беллзу и уставился ему в лицо.

— Ну, давай рассказывай, Беллз.

Беллз снова опустил свои ящеричьи веки. Он был взбешен, но старался это скрыть.

— Говори, — проворчал Будда. — Расскажи мне все.

— Например? — спросил Беллз с вызывающим видом.

— Например, о фальшивых деньгах, которые ты пытался всучить мне сегодня утром. — Будда напоминал шип — короткий, твердый и острый.

Беллз секунду смотрел на него, затем перевел взгляд на Гиббонса и кивком показал на него.

— Не при нем. — Он мотнул головой в сторону выгороженной комнатки в дальнем углу чердака. — В туалете.

Маленькому императору эта идея явно не понравилась.

— Дом, — позвал он одного из громил и кивнул в сторону туалета: — Пойди проверь.

Сердце Гиббонса замерло. Что, если Джина и Тоцци живы? Что, если им удалось освободиться и они прячутся в туалете? Даже если у Тоцци есть пистолет, этих друзей слишком много. Но у Тоцци хватит ума вступить в схватку со всеми. Дерьмо.

Большой Дом протянул руку за спину и вытащил большой матово-чёрный автоматический пистолет. Девятимиллиметровый, подумал Гиббонс, с большой обоймой на четырнадцать или пятнадцать патронов. Большой Дом двинулся в сторону туалета, держа перед собой пистолет, будто разведчик в джунглях. Дойдя до двери, он остановился и прислушался.

Гиббонс сжал кулаки. Лоррейн вцепилась ему в руку.

Внезапно Большой Дом распахнул дверь и ворвался в туалет, поводя вокруг пистолетом. Потом он вошел внутрь, закрыл за собой дверь, почти сразу же вышел и кивнул боссу:

— Все в порядке, мистер Станционе.

Гиббонс перевел дыхание. Лоррейн ослабила хватку.

Но облегчение длилось недолго. Если Тоцци и Джины там нет, где же они? Он бросил взгляд на клеенку, разостланную на полу между зеленым диваном и кухонным разделочным столиком.

По приказу Будды гориллы отпустили Беллза, и Дом под дулом пистолета провел его в туалет. За ними с важным видом, засунув руки в карманы, прошествовал маленький император. Полы его пальто из верблюжьей шерсти развевались при ходьбе.

Как только дверь в туалет закрылась, Лоррейн прорвало:

— Стенли, где они? Что он с ними сделал? Скажи мне. Пожалуйста, Стенли.

Сочувственно глядя на нее, Стенли пожал плечами:

— Не знаю, миссис Гиббонс. И хотел бы что-нибудь вам сказать, да не знаю.

— Но, Стенли, ты работал с ним. Ты должен знать...

Стенли только покачал головой и пожал плечами:

— Простите, миссис Гиббонс.

Тут встрял Живчик:

— Слушай, Стенли, а как насчет...

— Эй! -раздался крик из туалета. Потом послышалось звяканье и звук удара. Затем погас свет, и комната погрузилась во тьму.

— Никому не двигаться! — закричал Стенли.

— Какого черта?

— Что случилось со светом?

— Мистер Станционе? С вами все в порядке? Все в порядке?

Гориллы запаниковали. Гиббонс слышал, как они сновали в темноте.

— Я сказал, не двигаться! Никому! — снова закричал Стенли.

Раздались два выстрела, и вспышки на секунду осветили комнату, но стреляли от лифта. Гиббонс схватил Лоррейн и бросил ее на пол, прижав сверху своим телом. Господи!

— Делайте, что вам сказали. Не двигайтесь. — Это был голос Беллза, и доносился он со стороны лифта. Затвор со стуком опустился, и мотор лифта заработал.

Еще две вспышки осветили тьму, и выстрелы отдались в ушах Гиббонса. Он прижался грудью к спине Лоррейн, заставляя ее распластаться на полу.

— И никаких глупостей, — бесстрастно предупредил Беллз и пропел: — «Или хочешь превратиться в свинью?»

Лифт со скрежетом пополз вниз, и Беллз снова выстрелил, удерживая всех на месте. Лифт опускался настолько медленно, что трудно было определить, может ли Беллз еще попасть в кого-либо из оставшихся наверху, но Гиббонс не хотел рисковать, ведь здесь была Лоррейн.

Прошло двадцать секунд, гориллы ожили и, спотыкаясь на клеенке и чертыхаясь, кинулись к туалету.

— Мистер Станционе? Мистер Станционе? С вами все в порядке?

Гиббонс услышал, как один из них стукнул в дверь туалета, затем послышались новые ругательства.

— Что случилось? — откуда-то сзади закричал Стенли.

— Господи Иисусе! — выдохнул Живчик. — Боже мой!

— Гиббонс? — Лоррейн трясло.

— Не вставай. — Гиббонс поднялся на ноги, но стоял, согнувшись, держа руку на бедре Лоррейн.

Тут снова замерцали лампы дневного освещения, и Гиббонс зажмурился от внезапного яркого света.

— Что случилось? — закричал Стенли, подбегая к туалету.

Гиббонс последовал за ним.

— Святой Боже! — Челюсть Стенли отвалилась, когда он заглянул внутрь.

Гиббонс бросил взгляд через его плечо. Гориллы столпились вокруг маленького императора-обезьянки, который, согнувшись пополам, корчился, обхватив голову руками. Две половинки разбитой фаянсовой крышки от унитаза валялись на полу. Большой Дом сидел неподвижно, с вытянутыми ногами, пятки вместе, его голова упала на грудь, а из основания шеи торчал нож. Прямо в спинной нерв, подумал Гиббонс. С хирургической точностью. Распределительная коробка на стене над головой Большого Дома была открыта.

Нетрудно было представить, что тут произошло. Беллз застал их обоих врасплох. Должно быть, он схватил пистолет Большого Дома и отключил ток. От его способности действовать в темноте мороз пробирал по коже.

Внезапно испугавшись за Лоррейн, Гиббонс обернулся к ней, но замер, увидев, что она стоит там, где он ее оставил, и смотрит на Живчика, который еле сдерживал слезы. Они представляли собой олицетворение скорби и печали, родственники жертв, застывшие от разрывающей сердце боли, поверившие наконец в то, во что так долго отказывались верить. Гиббонс почувствовал тяжесть в груди, колени его подгибались от горя — он переживал за Лоррейн. И за Тоцци.

Движущийся со скоростью черепахи лифт наконец перестал скрипеть и стонать. Звук открывающегося деревянного затвора эхом разнесся в пустой шахте. Как послание из ада. Дьявол вырвался на волю.

Глава 20

9.03 вечера

Просто не верится, что он оказался настолько глуп.

— Сюда, — сказала Джина.

В аллее было темно, и она прихрамывала, потому что потеряла одну туфлю, а земля была холодной и неровной. Бежать по булыжнику, когда одна нога разута, нелегко, но Джина не жаловалась. Она не жаловалась даже тогда, когда, пробежав полдороги к своему дому на другом конце Хобокена, Тоцци вдруг вспомнил, что у него нет ключей. Он никогда не носил при себе ничего, что могло бы выдать его, когда он был на задании. Ключи лежали в багажнике его машины, припаркованной у дома Живчика в Байонне. Как он мог забыть об этом! Идиот.

Теперь они снова направлялись к центру города, к складу универмага «Мэйси», где хранились платформы для парада. Идея принадлежала Джине. Она сказала, что они смогут спрятаться там. Но Тоцци не понравилась мысль снова возвращаться в город, к Колокольне.

— Давай пойдем прямо в полицейский участок, — предложил он.

— Это еще дальше, чем твоя квартира, — задыхаясь, проговорила Джина и потянула за цепь от наручников. — Склад ближе. Мы позвоним в полицию оттуда. — На бегу она все время тихонько икала от страха.

Пять минут спустя они выбежали из аллеи на Четырнадцатую улицу, где у светофора стояло несколько машин. Тоцци придержал было Джину, всматриваясь в лица людей на передних сиденьях, нет ли среди них Беллза, но та бросилась через дорогу, в ужасе оттого, что они оказались на открытом месте. На той стороне улицы на углу находилась работающая всю ночь заправочная станция, одна из современных станций, в которых нет ничего, кроме будки заправщика. Весь угол улицы был залит светом ламп дневного освещения.

Тоцци показал на платный телефон у насосов за будкой.

— Смотри. Можно позвонить оттуда.

— Нет! Где мы будем ждать? Здесь, на открытом месте? Беллз точно нас найдет. Пошли, склад уже близко.

В ее словах был смысл. Теперь уже Беллз наверняка знает, что они сбежали, и знает, что у них нет машины. Было бы безумием стоять тут, под этими огнями. Тоцци схватил Джину за руку, и они свернули на неосвещенную боковую улицу. Она снова начала икать.

Там, на Колокольне, услышав звук поднимающегося лифта, она по-настоящему запаниковала. Бурно задышала, потом начала икать, пытаясь втянуть воздух в легкие. Тоцци пытался успокоить ее, но она была в невменяемом состоянии, в ужасе, что Беллз обнаружит их. И тут, после всех этих жалоб, что она не пролезет через петлю, образованную цепью, она вдруг каким-то образом выскользнула из нее. Только, должно быть, ободрала ягодицу. Они бросились на кухню и попытались открыть дверь на лестницу, но она оказалась заперта. Чердак находился на высоте трех этажей от земли. Лифт уже почти поднялся. Схватив Джину, Тоцци спрятался вместе с ней за одним из кожаных диванов, накрывшись сверху клеенкой. Он решил застать Беллза врасплох. Но ему практически пришлось лежать на ней, чтобы заставить ее не шевелиться, к тому же, хотя он закрывал ей рот рукой, ее иканье раздавалось на все помещение. Лифт с бряканьем остановился. Они замерли, широко раскрыв глаза, в ожидании шагов Беллза. Тоцци думал, что же можно сделать? Ведь его рука прикована к руке Джины. Но из лифта никто не вышел.

— Беллз? Ты здесь? Беллз?

Это был всего лишь Стенли. Он даже не вышел из лифта, только позвал Беллза и, не получив ответа, уехал.

После ухода Стенли Тоцци и Джина спустились вниз, пробрались через пустой двор, пролезли через дырку в заборе и нашли на улице платный телефон. Тоцци быстро позвонил в оперативное управление и объяснил ситуацию ночному дежурному. Он сказал, что они с Джиной доберутся до его квартиры в Хобокене и там подождут, пока за ними приедут — он совсем забыл, что у него нет ключей. Идиот.

— Сюда. — Джина потянула его с улочки в переулок. Прямо перед ними; справа, был открытый пролет, свет из которого заливал булыжную мостовую. Когда они добрались до пролета, Тоцци пришлось прикрыть глаза рукой от неожиданного буйства цветов и красок. То, что он увидел, было... невероятно.

Помещение склада было огромным, как ангар. Там стояло множество платформ, украшенных гофрированной бумагой, тканями, лентами, разрисованных красками всех возможных цветов. На платформах были установлены изготовленные из папье-маше огромные белки, медведи в натуральную величину, попугаи и жирафы, киты и ловцы жемчуга, морские львы и пингвины, динозавры и первобытные люди, пираты, небесно-голубые эльфы и серебряные феи, рыцари на боевых конях в доспехах, ковбои и индейцы, клоуны и акробаты, роботы, кролики, моржи, инопланетяне, глупые собаки и кошки, островитянки на фоне далеких вулканов, огромные, как деревья, цветы. Невозможно было охватить взглядом все это изобилие.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Тоцци вздрогнул, когда, поднявшись с табуретки у входа в помещение склада, к ним очень медленно направился дряхлый старик. Он смотрел на них, нахмурившись, и старался, чтобы в голосе его звучала угроза, но ему, должно быть, уже перевалило за девяносто.

— Я спросил, чем я могу вам помочь?

Джина сунула руку в карман брюк и вытащила пластиковую карточку служащего универмага «Мэйси». Она протянула ее старику, который взял ее и, откинув назад голову, стал читать через нижнюю половину бифокальных очков, что там написано. Она взглянула на Тоцци. Они думали об одном и том же: скорее бы!

— Все в порядке, — произнес наконец старик, возвращая Джине карточку, и вернулся на свою табуретку.

— Пошли, — сказала Джина. Она провела Тоцци мимо платформ, уже готовых к отправке на завтрашний парад в Манхэттене. В другом конце склада рабочие прицепляли платформы к стоящим неподвижно тягачам.

Пока они пробирались по узкому проходу между платформами, Тоцци все время смотрел, не появился ли Беллз. Он почти поверил, что этот тип обладает сверхъестественными способностями и может оказаться где угодно.

— Давай сюда, — сказала Джина, когда они выбрались из-за платформ. Она провела его по стальной лестнице, ведущей вдоль стены, в шикарную гостиную над помещением склада, закрыла за ними дверь и, отсекая живописный вид из окон зеркального стекла, опустила темно-бордовые жалюзи. Потом потянула Тоцци на другую сторону комнаты, где на вишневом серванте стоял бежевый телефон. Сняв трубку, она переключила телефон на городскую линию и передала трубку Тоцци:

— Вот. Звони.

Тоцци набрал 911. Телефон прозвонил только один раз.

— Полиция, — произнес утомленный голос на другом концелинии.

— Говорит специальный агент Майк Тоцци, ФБР. Дайте мне старшего дежурного офицера. Срочно.

— Подождите, сэр.

Тоцци ждал, не отрывая глаз от жалюзи. Ему не нравилось, что он не видит, что происходит снаружи.

— Говорит лейтенант Френкель. Чем могу помочь, сэр?

— Моя фамилия Тоцци, ФБР. Я нахожусь в помещении склада универмага «Мэйси» в центре города. Я не вооружен и прикован наручниками к гражданскому лицу. Нас преследует вооруженный преступник...

Лейтенант перебил его:

— Вы знаете, кто это?

— Да. Его зовут Тони Беллавита, или Тони Беллз. Белый, около пяти футов десяти...

— О, я знаю мистера Беллавиту. Немедленно высылаю несколько человек. В каком именно помещении склада вы находитесь?

— В комнате над металлической лестницей с темно-красными жалюзи на окнах. Я думаю, здесь только одна такая комната. — Он посмотрел на Джину, та кивнула.

— Да, только одна.

— Есть пострадавшие?

— Нет.

— О'кей, сэр. Высылаю людей.

— Спасибо.

Лейтенант повесил трубку. То же сделал и Тоцци.

— Они выслали машину, — сказал он.

— Хорошо.

Джина выглядела очень утомленной. Она потянула его к дивану, находящемуся рядом со столом, на котором стояли блюдо с печеньем, обернутым в желтый целлофан, несколько пластиковых литровых бутылок с содовой, бумажные стаканчики и ведерко со льдом. Но Тоцци повел ее к окну.

Ему не нравилось, что они оказались тут как бы взаперти. Он раздвинул жалюзи и выглянул наружу. Джина подтянула поближе стул с прямой спинкой и рухнула на него рядом с Тоцци. Он обвел взглядом помещение склада внизу, осматривая проходы между платформами, затем перевел взгляд на ворота, где сидел на своем посту старикашка, и сердце его остановилось.

— О, черт!

— Что? — Джина поднялась, тоже раздвинула жалюзи и сразу же увидела то, что видел Тоцци. — О Боже!

В пролете стоял Беллз, осматривая ряды платформ. Старик вскочил с табурета и махал Беллзу, чтобы тот остановился, но Беллз, не обращая на него внимания, прошел прямо на склад.

Джина схватила Тоцци за руку:

— Что нам делать? Он здесь!

Тоцци смотрел в окно. Он не поверил своим глазам. Как, ради всего святого, он...

Тоцци перевел взгляд на печенье и содовую на столе и вспомнил секретаршу Джины, чернокожую девушку в универмаге «Мэйси» в Манхэттене. Беллз искал Джину, а секретарша сказала ему, что Джина должна поехать с детишками на склад в Хобокен. Должно быть, Беллз решил, что они с Джиной могут прийти сюда, так как склад находится недалеко от Колокольни и Джина знает это место. Если только этот сукин сын действительно не умеет читать мысли. Дерьмо!

— Пошли! — Тоцци потянул Джину к двери. Он выключил свет и снова раздвинул жалюзи. — Надо выбираться отсюда.

— Почему? Почему мы не можем остаться здесь? Он не знает, где мы.

— Ты уверена?

— Откуда он может знать?

— Потом скажу.

Тоцци проследил взглядом, как Беллз идет мимо рядов платформ, заглядывая под каждую. Подождал, пока тот скроется за большим вулканом на платформе, изображающей Гавайские острова.

— Пошли, быстро. — Он открыл дверь и буквально слетел вниз по ступеням. Джина пыталась сопротивляться, но резкий рывок наручников заставил ее двигаться. Времени для дискуссий не было.

Пригибаясь и прячась за колесами, они ринулись от лестницы к платформе, изображающей сцены из жизни Дикого Запада. Сердце Тоцци колотилось. Глаза Джины за стеклами очков расширились. Ее свободная рука была прижата ко рту. Она снова начала икать.

— Пошли. Надо уходить, — прошептал он ей на ухо.

* * *

Снаружи, под звездами, Тоцци повернулся на бок, зашелестев мелконарезанной гофрированной бумагой желтовато-коричневого цвета, изображающей песок. Его спина застыла, пока он лежал тут, на холоде, в окружении глуповатого вида динозавров цвета жженого сахара в бикини и плавках, а в глаза и нос ему сыпались блестки и сухой клей. Он закоченел. Тоцци посмотрел вверх на оранжевого короля-тиранозавра из папье-маше высотой в семь футов в фиолетовом бассейне и Рэя Бэнса, стоящего на доске для серфинга. Потом взглянул на Джину, лежащую рядом с ним, и понял, что они думают об одном и том же: поймали ли полицейские Беллза? Лейтенант полиции, с которым говорил Тоцци, сказал, что знает Беллза, но рисковать они не хотели, поэтому и лежали тут, притаившись. Возможно, Беллз все еще ищет их.

Платформа, на которой они прятались, стояла вместе с другими в ожидании, пока откроется въезд в туннель. Каждый год в ночь перед Днем благодарения один из путей в туннеле Линкольна отводили специально для того, чтобы перевезти платформы для праздника. Тоцци поднял голову и увидел, что платформы растянулись от места сбора платы за проезд через туннель до самого Хобокена. По всему пути стояли зеваки, как во время настоящего парада, и это его беспокоило. Беллз может легко затеряться в толпе — если он все еще здесь. Он искоса взглянул на Джину и подумал, не подойти ли к кабине тягача, к которому прицеплена их платформа, и не попросить ли водителя о помощи, но оставил эту мысль. Джина снова начнет сходить с ума.

После того как они выбрались из помещения склада, ее охватил панический ужас. Глядя на то, что с ней творится, как она плачет, икает и колотит все вокруг, он думал, у нее будет сердечный приступ. Она не переставая твердила, что все в сговоре с Беллзом, что никому нельзя доверять. Единственное, чего она хотела, — это спрятаться, спрятаться от Беллза. У Тоцци были другие планы, но трудно действовать самостоятельно, когда к твоей руке прикована брыкающаяся, вырывающаяся невменяемая весом в сто с чем-то фунтов. Поэтому он решил, что, поскольку теперь они в относительной безопасности и она успокоилась, он подождет, пока они попадут в Манхэттен, а там уже обратится за помощью.

Джина свернулась в клубок на боку, в ее глазах блестели слезы, но она не плакала, просто лежала в положении зародыша, уставившись на свою босую ногу. Очевидно, нога совсем замерзла. Правда, в общем, она не должна бы мерзнуть, так как укрыта теплым пальто. Тоцци злился, что с ней так чертовски трудно, но не мог сердиться долго, потому что очень переживал за нее.

Нахмурившись, он посмотрел на стоящего на доске для серфинга динозавра, нависшего у них над головой.

— Знаешь, не стоит нам просто сидеть здесь и ждать. Это глупо.

— Нет, не глупо, — пробормотала она.

— Нет, именно глупо. Нужно было вернуться ко мне домой. Даже если бы мы не смогли попасть внутрь, мы подождали бы там.

— Откуда ты знаешь, что Беллзу неизвестно, где ты живешь?

— По легенде я живу дальше, на побережье.

Она повернулась и посмотрела на него:

— Ты не знаешь Беллза. Он ничего не упускает из виду. Он вполне мог проследить за тобой. Он мог бы следить за тобой целый месяц, если не был в тебе уверен. Ты не знаешь, на что он способен.

Тоцци не сразу задал свой вопрос:

— А ты откуда так много о нем знаешь?

С минуту она молчала.

— Мы встречались.

Теперь уже замолчал он.

— Слушай, только не надо так на меня смотреть. Это было еще в школе.

— О... — Тоцци хотелось забрать у нее свое пальто. Пусть замерзает. Но, вместо того чтобы сделать это, он ухватился за черный ноготь из папье-маше на ноге динозавра и отодрал от него кусок. Так, значит, еще в школе?

— Слушай, прекрати. — Она оторвала его руку от ноги динозавра. — Не ломай.

Тоцци зло посмотрел на нее. Ему смертельно хотелось узнать все, но он не собирался спрашивать. Он смотрел, как на холоде его дыхание превращается в пар, и обдумывал услышанное. Дерьмо. Он должензнать.

— Ты спишь с ним?

— С кем? С Беллзом?

— Да, с Беллзом.

— Тебе-то какое дело?

— Просто любопытно.

— Абсолютно не твое собачье дело.

Тоцци уставился на месяц.

— Ты совершенно права. Это меня не касается. — Но знать он все-таки хотел.

Она приподнялась на локте.

— Ты что думал, до тебя я хранила невинность? Так, что ли? Ты разочарован?

— Не смеши меня.

— Тогда какое тебе дело?

— Забудь об этом. Мне нет никакого дела. — Тощий посмотрел на луну. Не хочет он ничего знать. Она его совершенно разочаровала.

— Тебе очень даже есть дело, иначе ты бы не спрашивал. Хорошо, я скажу тебе. Мне все равно. Ничего в этом особенного нет. Да, я спала с Беллзом. Вот.

Тоцци пожал плечами. Он не собирается ни о чем спрашивать. Не собирается.

— Очень давно, — добавила она. — Когда мы учились в школе.

Внутри у Тоцци все кипело. Интересно, это все в школе и кончилось? Когда это было в последний раз? «Джина, это я. Позвони мне».

—Это не была любовь или что-то в этом роде, — продолжала Джина. — Просто так случилось.

Чушь собачья.

Он кашлянул в кулак.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? Я не хочу знать, что там у вас было.

— Я тебе рассказываю, потому что на самом деле ты хочешьзнать. И это не то, что ты хотел услышать. Теперь ты считаешь меня потаскухой, потому что я спала с ним.

— Я этого не говорил.

— Нет. Но ты так думаешь.

— Откуда ты знаешь, что я думаю?

— Ты считаешь, что об этом так трудно догадаться?

Тоцци хотелось оторвать динозавру ногу.

— Он не был убийцей, когда мы учились в школе, — сказала Джина. — По крайней мере, я так думала. Я хочу сказать, что до прошлого лета вообще не знала, что он входит в организацию. Пойми меня правильно. Я знала, что он не ангел, но думала, что он — мелкая сошка, как мой брат.

Тоцци не ответил.

Она продолжала говорить:

— Конечно, когда практически вся семья связана с мафией, с кем еще может общаться ребенок? Нас в семье учили, что доверять можно только итальянцам, да и то преимущественно сицилийцам. Мой отец даже слесаря не позвал бы, если его фамилия не оканчивается на гласную. Надо было слышать, какой поднялся шум, когда в седьмом классе я спросила, можно ли мне пойти в кино с Брайаном О'Бойлом. Можно было подумать, что я захотела обрить голову наголо и вступить в секту кришнаитов или что-нибудь в этом роде. Я всегда старалась не слушать эту чепуху, но это не так-то легко, когда живешь в такой прилипчивой итальянской семье. Если делаешь не то, чего от тебя ждут, они кричат, рыдают, дуются, предрекают, что ты окажешься в аду, до тех пор, пока не образумишься и не сделаешь, как они хотят.

Это Тоцци было понятно. Он сам вырос в такой среде. Когда он женился на девушке из семьи, принадлежащей к англиканской епископальной церкви с острова Родос, его семья вела себя как на похоронах. Мать весь день дулась, а отец жаловался, что на столе нет макарон. Что это за свадьба, на которой нет хотя бы маленького испеченного зити?

Ревность, сжавшая все внутри, начала отпускать Тоцци, и он повернулся лицом к Джине. Тут он заметил тусклое свечение золотого свадебного кольца на цепочке вокруг ее шеи, и внутри у него опять все сжалось.

— Могу я тебя кое о чем спросить? — Он старался, чтобы в его голосе не звучали осуждающие нотки.

— О чем?

— Это кольцо. Оно свадебное?

Джина помолчала. В свете фонарей было видно, что ее глаза за стеклами очков увлажнились. Тоцци не мог понять, плачет она или нет.

— Не обращай внимания, — сказал он. — Это не мое дело. Извини. Забудь об этом.

Она глубоко вздохнула.

— Это кольцо Марджи.

— Марджи?

— Да, Марджи. Жены Беллза.

Тоцци вспомнил искореженную машину во дворе позади Колокольни.

— А как оно у тебя оказалась?

Какое-то время она молчала.

— Марджи и я были лучшими подругами. Еще с пятого класса. — Она крутила кольцо в пальцах, опустив глаза.

Она не ответила на его вопрос, но Тоцци решил не настаивать. Он чувствовал, что затронул больную тему. Если она захочет, то сама расскажет.

— Я так понимаю, ты знала, что Марджи погибла таким образом.

Она кивнула:

— Да... в общем, так. Когда она исчезла, в конце лета, я сразу догадалась, что Беллз с ней что-то сделал. Я хочу сказать, я не знала, но в глубине души догадывалась.

— Почему?

Неожиданно затарахтел мотор тягача, и все остальные тягачи тоже ожили — вот-вот тронутся в путь. Тоцци смотрел на Джину, он хотел, чтобы она продолжила свой рассказ. Беллза подозревали в совершении нескольких убийств, но для обвинения не было достаточных доказательств. ФБР ничего не было известно о его жене.

Джина пожала плечами, потирая кольцо в пальцах:

— У Марджи и Беллза были проблемы.

Тоцци подождал, не объяснит ли она свои слова, но она молчала.

— Серьезные проблемы?

— Да. Для них серьезные. Марджи никак не могла забеременеть.

Тоцци кивнул:

— Это бывает.

Джина покачала головой:

— Ты не понимаешь. Это бывает с другими людьми, но не с Беллзом. Он хотел детей. Очень.

— А усыновить кого-нибудь они не могли?

— Беллз? Никогда. Ему нужны были его собственныедети, егоплоть и кровь.

— Понимаю. — Тоцци и сам думал о приемных детях то же самое.

Тягач начал двигаться. Караван направлялся в Нью-Йорк. Тоцци повернул к фонарю руку, чтобы разглядеть циферблат. Только что наступила полночь.

Джина снова замолчала.

— Так что же произошло между Беллзом и Марджи?

— Беллз считал, что решение проблемы — побольше секса. Чтобы увеличить шансы. Марджи говорила мне, что это было ужасно. Каждое утро, каждый вечер, как поденная работа. Она говорила, что чувствует себя проституткой — трам, бам, мерси, мадам. Она хотела сходить к врачу, выяснить, почему не может забеременеть, но Беллз и слышать об этом не желал. Понимаешь, она совершила большую ошибку: высказала предположение, что дело, возможно, в его сперме, а не в ней. И тогда он стал приносить домой разные травы и витамины, лекарства и прочее дерьмо. Ее от этого уже тошнило. Она говорила, что чувствует себя, как Миа Ферроу в «Ребенке Розмари». Говорила, что в один прекрасный день он заявится домой с шаманом. Он совсем спятил.

Тоцци слушал, и все это напомнило ему некоторых учеников из его класса по айкидо. Кое-кто из них свято верил в нетрадиционные методы лечения. Он оглянулся на Хобокен. Экзамен уже закончился. Он снова упустил шанс получить черный пояс. На какое-то время он совсем забыл о нем. Черт!

Джина продолжала свой рассказ:

— Марджи совсем измучилась. Она каждый день звонила мне на работу, плакала, жаловалась. Наконец я сказала ей, что мы пойдем к врачу. К черту Беллза. Она сказала, нет, я не могу, Беллз убьет меня, но я настаивала. Я нашла врача в Хекенсаке, специалиста по оплодотворению, он проверил ее и сказал, да, все дело в ней. Что-то такое с яичниками, я точно не поняла. Когда мы вышли от него, я думала, Марджи бросится под машину. Она ревела в голос, как ребенок. Говорила, что убьет себя. Я и не знала, как сильно она самахочет ребенка. Я думала, всё дело в Беллзе, но, оказывается, не только в нем. Она тоже помешалась на этом.

— И что же дальше?

Джина пожала плечами и посмотрела ему в глаза.

— Я сделала большую глупость.

— Какую?

— Пообещала ей, что, несмотря ни на что, у нее будет ребенок. Сказала, что помогу ей.

Сердце Тоцци забилось быстрее.

— Ты хочешь сказать, ты... Искусственное осеменение? И Беллз пошел на это?

Она покачала головой:

— Не я. Я нашла Марджи замену. Симпатичную девушку с Сицилии, двадцати лет, нелегальную эмигрантку. Девушка согласилась на это за двадцать тысяч. Но Беллз был против. Он сказал, что это неестественно. Марджи было все равно. Она сама договорилась с девушкой. Не знаю, где она взяла деньги. Они совсем с ума сошли, оба. Беллз верил, что Марджи может забеременеть обычным способом, поэтому после секса, когда он засыпал, она уходила в ванную, отсасывала его сперму и прятала ее в холодильник. Пару раз та девушка ждала ее на улице, чтобы получить свежую сперму. Марджи выкидывала ее из окна в целлофановом пакете. Можешь себе представить? С ума сойти.

Тоцци слушал вполуха. Эта девушка с Сицилии. Звучит очень подозрительно. Может, Джина и есть эта девушка? Может, все дело в том, что Джина предложила лучшей подруге заменить ее? Может, Джина носит в себе ребенка Беллза? Может, он поэтому и звонил ей — узнать, как у нее дела? Почему иначе он так одержим ею? Тоцци почувствовал тошноту.

— Ну и что, это сработало?

Джина нахмурилась и пожала плечами:

— Не думаю. В любом случае так забеременеть нельзя. Я читала Марджи всякие книги на эту тему. Но она ничего не хотела слушать.

У Тоцци перед глазами стояла большая спринцовка. НеужелиДжина могла бы сделать что-нибудь подобное. Он представил, как она вводит себе сперму Беллза, пусть даже член Беллза не принимал в этом никакого участия, и его затошнило.

Тягач затрясся, тронувшись с места на самой медленной скорости. Динозавры в пляжных одеяниях задрожали, как деревья на ветру. Тоцци поднял голову и увидел позади вереницу разукрашенных платформ. Пятьдесят двигателей работали в унисон.

Джина покачала головой.

— Самое странное, что он хотел девочек. Мужчины ведь всегда хотят сыновей, правда же? А Беллз — наоборот. Хотел девочек. По меньшей мере трех. Разве это нормально?

Тоцци пожал плечами. Он слышал, что девочек легче воспитывать, что они больше тянутся к отцам, чем к матерям. Такие папины дочки. Но что он знает о детях?

Тягач замедлил ход и поехал рывками, так как они приблизились к будкам, где собирают плату за въезд в туннель. Доисторические животные задергались в буйном танце.

— Где эти штуки стоят ночью? — спросил Тоцци. — Ты знаешь?

— Где-то в Верхнем Вэст-Сайде. Там начинается парад.

— О'кей. Когда приедем туда, остановим полицейскую машину, пусть отвезут нас в ближайшее отделение, там с нас снимут наручники. Хорошо?

— Почему бы нам не поехать к тебе в управление?

— В полиции есть все необходимое, чтобы снять с нас это. — Он поднял руку, закованную в наручник. — А у нас подходящих инструментов может не оказаться.

— Тогда ладно. — Глаза ее были влажными, лицо нежным. Тоцци попытался вспомнить, как она выглядела в тот день, когда они любили друг друга у нее дома. Или же это было трам, бам, мерси...

Когда они приближались к въезду в туннель, Тоцци проговорил быстро, как будто они должны были скрыться под водой:

— Когда въедем в туннель, дыши через рукав пальто. Знаешь, угарный газ.

Она пожала плечами:

— Хорошо. Но я думала, в туннель накачивают воздух.

— На мой взгляд, недостаточно.

Они въехали под куполообразные своды туннеля. Тоцци дышал через рукав своей спортивной куртки и следил, чтобы Джина делала то же самое. Ее глаза блестели за стеклами очков. Блестящая синяя ткань вывернутого наизнанку пальто прикрывала нижнюю половину лица.

Тоцци откинулся на спину и посмотрел вверх на катающегося на доске тиранозавра. Искусственный свет внутри туннеля отбрасывал мрачные тени на морду с зубастой пастью. В этих солнечных очках он был похож на Джека Николсона. Тоцци нахмурился и перевел взгляд на что-то другое. Он пытался выбросить из головы мысль о спринцовках.

* * *

— Не волнуйтесь, мистер Беллавита.

— Ты тоже, Рик.

Полицейский отсалютовал двумя пальцами, поднял стекло и отъехал.

Беллз улыбнулся и отсалютовал в ответ. Он смотрел, как полицейская патрульная машина исчезла в конце улицы, потом повернулся и пошёл по обочине круто поднимающегося вверх виадука, ведущего из Хобокена. Офицера Рика послали найти «какого-то парня из ФБР», сообщившего по телефону, что его преследует Беллз. Прошлой весной Беллз одолжил отцу офицера Рика деньги на свадьбу его сестры, и тот все еще выплачивал свой долг. Бравый офицер нашел Беллза на складе универмага «Мэйси», но агента ФБР найти не смог, он угостил Беллза «Пасаденой» и подвез его на окраину города, посоветовав на время исчезнуть. Беллз ухмыльнулся про себя. Всегда полезно иметь друзей в полиции.

Дойдя до вершины виадука, Беллз остановился и начал всматриваться в ряды платформ, выстроившихся у въезда в туннель. Джина и малыш Майки находятся на одной из них. Он видел, как они пытались улизнуть из помещения склада, спрятавшись на платформе с динозаврами. Он мог поймать их еще там, но к этому времени собралось слишком много народа: рабочие, водители тягачей, зеваки на улице. И он не стал ничего предпринимать. Но это не страшно, подумал он. Так даже лучше.

Последняя платформа стояла у подножия холма. Около нее находился охранник. Беллз пристально посмотрел на него. Не большой и не маленький. Беллз скрестил руки на груди, засунув ладони под мышки. В холодном ночном воздухе его дыхание превращалось в облака пара, как у лошади всадника без головы. На нем не было пальто, и он пожалел об этом. Огромный автоматический пистолет Большого Дома не умещался в кармане пиджака, и ему не хотелось засовывать этот здоровый кусок металла за пояс на спине. Он посмотрел вниз на охранника и подумал, не выбросить ли вообще эту штуку. От нее слишком много шума. Но тут, вспомнив о Будде и его громилах, решил пока оставить пистолет у себя.

Далеко впереди, ближе к въезду в туннель, ряды платформ медленно поползли вперед, как празднично разукрашенная гусеница, очень большая и ленивая, а последние несколько платформ даже еще не тронулись с места. Когда гусеница попадет к месту назначения, в Нью-Йорк, голова уснет раньше, чем хвост начнет двигаться. Так говорил его старик, когда брал его, еще мальчишку, смотреть на платформы перед праздником. Для его отца это было своеобразным ритуалом. В те времена Беллз нечасто видел своего отца, в основном потому, что тот был ночным человеком. Но пойти в ночь перед Днем благодарения вместе с сыном смотреть на разукрашенные платформы было семейной традицией, и он никогда не упускал такого случая. Беллз всегда с нетерпением ждал этого события.

Каждый год его отец произносил одну и ту же фразу о платформах, похожих на большую гусеницу. Скоро это стало своего рода игрой, и Беллз с нетерпением ждал этих слов. Он думал о том, что, когда у него будут свои дети, он так же станет водить их в ночь перед Днем благодарения смотреть на платформы и будет произносить эти же слова. О большой гусенице со спящей головой и бодрствующим хвостом. Да-да, именно это он им и скажет. Своим трем девочкам. Вот чего он хочет. Он еще не оставил надежды. И никогда не перестанет надеяться.

Три девочки. Он всегда именно так это себе и представлял: он и его девочки. Как в том старом фильме с Джеки Глизоном, где у него дочь, и он ее ужасно портит, балует, но девочка настоящая умница, все на лету схватывает. Поэтому он и хочет девочек. Девочки гораздо лучше мальчиков. Особенно если их правильно воспитать.

Беллз начал спускаться по виадуку к последней платформе, приготовленной для Санта-Клауса. Санки с запряженными в них восемью оленятами. Только эти малыши были отнюдь не маленькими. Когда он был ребенком, он никогда особенно не выделял платформу с Санта-Клаусом. Каждый год это было примерно одно и то же. Но его дочери? Он знал, что они будут без ума от Санта-Клауса, потому что он, Беллз, позаботится, чтобы Санта-Клаус принес им все, что они пожелают. Даже пони, если захотят.

Он никогда не понимал, почему мужчины с ума сходят по сыновьям. Конечно, существует такая вещь, как продолжение рода, но, если смотреть на вещи объективно, от мальчиков одни неприятности. Они грубые, все ломают, у них больше проблем, когда они вырастают, они больше болеют, у них больше недостатков. Да и вырастают из них дураки. Они — как собаки. Покажи парню кусок мяса, он пойдет прямо за ним. Никакой тонкости. По большому счету, мужчины думают только о том, что у них непосредственно перед глазами. Поэтому-то он никогда не хотел входить в организацию. Вполне достаточно Стенли. Десять Стенли могут запросто свести с ума.

Разница между мальчиками и девочками настолько очевидна, что Беллз не мог поверить, что кто-то думает иначе, чем он. Посмотрите, например, как мужчины играют в пул. Им даже в голову не придет ударить от борта или сделать комбинированный удар, пока ничего другого просто не останется. Большинство мужчин предпочитают, чтобы все было прямо и открыто. А вот девочки совсем не такие. Они утонченные. Невозмутимые. Их можно научить вести игру. Ведь выиграть в игре — это совсем не то же самое, что вести игру, а мужчины всегда играют, только чтобы выиграть. Не то что девочки. Они хотят, чтобы все было сделано так, как надо. Если правильно воспитать девочку, она может действительно чего-то добиться. Поэтому он и хочет девочек.

Его жену, Марджи, воспитали неправильно. Она не от мира сего. У нее не могло быть детей. Никакого от нее толку. Хотя оно и к лучшему. Она бы их совершенно неправильно воспитала, они пытались бы делать что-то за его спиной. Как она.

Вот Джина Дефреско, она умница, но ее тоже неправильно воспитали. Она упряма, как мужчина. Твердолобая. И тоже витала в облаках. Хотела, чтобы ее считали крутой, но на самом деле она не такая. Еще когда они учились в школе, она читала все эти книжки о прошлых временах, рисовала замки, единорогов и всю эту чушь в своих тетрадках, хотела жить где-то в других краях, в другие времена, все искала чего-то лучшего, каких-то чудес. Ее неправильно воспитали. Нужно уметь создавать чудеса сейчас, в настоящем. Этому он и научит своих девочек. Он не позволит, чтобы им засоряли голову всей этой чепухой о принце на белом коне.

Правда, в этом Джина похожа на большинство остальных девушек. Всегда они ждут и надеются — вот появится их Очаровательный Принц. Неправильное воспитание, только и всего. Возможно, она и сейчас находится в своей выдуманной стране, думает, что она в безопасности. Достаточно прыгнуть на платформу — и ты улетела, убежала от реальности. Глупо, Джина. Очень глупо. Но такая уж она есть. Ищет везде чудеса, а следовало бы научиться самой их творить. Совсем не видит реальности. И все-таки она не совсем безнадежна.

Когда Беллз подошел ближе к платформе для Санта-Клауса, охранник наконец заметил его и замер на месте. Беллз коротко рассмеялся. Видите? Парень напрягся, застыл, мгновенно стал агрессивным. Типичный мужчина. Он напомнил Беллзу малыша Майки.

Малыш Майки, агент ФБР. Мистер Любезность. Очаровательный Принц. Может, таким он себя видит. Все его действия абсолютно предсказуемы. Да прибавьте к этому Джину с ее фантазиями. Небось сказала ему, что они могут удрать на этом ковре-самолете, созданном ее воображением, на этой большой поганой гусенице, а у него ума хватит ее слушать. Вот еще один недостаток мужчин: они слушают женщин. А будешь слушать свою бабу, не увидишь, что можно ударить от борта, сделать комбинированный удар — ни черта, ни ангела. Станешь прямолинейным. Дамочка чем-то недовольна — мужчина постарается ее ублажить. Действовать, реагировать. Внимать и отзываться. Девяносто девять и девять десятых процента людей на этой планете просто неправильно воспитаны. Они не умеют думать, только действуют. В точности как змеи.

Беллз не спеша подошел к платформе для Санта-Клауса и осмотрел оленя. У охранника был такой вид, будто количество тестостерона у него в крови резко повысилось: глаза навыкате, лицо нахмурено — это мое, не трогай. Он обошел платформу вслед за Беллзом. Тот внимательно вглядывался в сани, в которых завтра должен был ехать Санта-Клаус.

Беллз придвинулся ближе и тронул нарезанную белую бумагу, изображавшую снег. Охранник рявкнул:

— Эй! Тебе чего тут надо?

Беллз ухмыльнулся:

— Мечтаю о белом Рождестве.

— Давай иди мечтай в другом месте.

Какое-то мгновение рука Беллза оставалась на бумажном снегу, затем он сунул ее в карман. Правда, от платформы он не отошел. Просто стоял и смотрел на охранника. Охранник свирепо уставился на него.

— Так что тебе нужно, приятель?

Беллз пожал плечами и покачал головой.

— Тогда отойди от платформы... пожалуйста.

Беллз улыбнулся. Это «пожалуйста» сказало ему о многом. Парень призадумался, глядя на него. Это хорошо.

Двигатель тягача загудел, и бумажный снег зашелестел. Беллз ждал.

Охранник подошел ближе:

— Слушайте, мистер, я не хочу тут никаких неприятностей.

На самом деле — хочет. Правда, только если уверен, что сможет легко расправиться с незваным гостем. Беллз провел рукой по бумажному снегу и посмотрел на охранника. Ну, решайся.

— Слушай, приятель, я тут не в игрушки играю. Я понятно говорю? — Он придвинулся ближе, проверяя реакцию Беллза. Типичный хищник, трус с большими зубами. Не нападет, пока не убедится, что не получит отпора.

Беллз молча смотрел на него, водя пальцами по нарезанной бумаге.

— Убери свои руки. Нанесешь какой-нибудь ущерб.

Беллз улыбнулся, услышав слово «ущерб». Официальный язык. Настоящие мужчины любят жаргон. Это выделяет их, отличает от других. Как и копов.

— В последний раз говорю тебе, приятель. Отойди от платформы.

Беллз не шевельнулся. Мотор тягача взревел, и платформа двинулась. Беллз ухватил полную горсть бумажного снега, платформа отъехала, и бумажки остались у него в руке. Он посмотрел на них, затем разжал руку. Обрывки бумаги, кружась, опустились к его ногам, несколько прилипло к брюкам.

Охранник кинулся на Беллза, как разъяренный бык. Беллз действительно «нанес ущерб», и теперь у того был повод действовать. Мужчине всегда нужна уважительная причина. Охранник набросился на Беллза и схватил его за отворот пиджака:

— Эй! Я говорил тебе...

Беллз отбросил его руку и, быстрым движением развернув охранника, прижал его спиной к своей груди.

— Эй! Что ты делаешь?

Руки Беллза были скрещены на груди охранника, он ухватил его за отвороты и потянул за них, используя воротник куртки для того, чтобы остановить кровообращение в больших артериях сбоку на шее. Беллз никак не мог запомнить, как они называются. «Зеленый берет», которого он знал когда-то, говорил ему, но он забыл. «Зеленый берет» показал ему этот прием и сказал, что с его помощью можно отключить человека за десять секунд, но нужно быть осторожным, потому что один человек из ста может от этого умереть. Он даже разрешил Беллзу попробовать этот прием на себе, сказав, чтобы Беллз не беспокоился, он не из этого числа, с ним это уже проделывали не один раз. Беллз никогда не узнал, так ли это, потому что он выстрелил этому умнику в глаз прежде, чем тот пришел в себя. Он задолжал Будде деньги и вряд ли смог бы их вернуть. Может, в армии он и был «зеленым беретом», но на гражданке он был лопух. Лучше бы ему оставаться в армии.

Беллз не ослаблял хватку, дождавшись, пока охранник перестанет сопротивляться. Очень скоро тот, бездыханный, свалился на тротуар. Огромные колеса платформы катились мимо его неподвижно лежащего тела. Интересно, подумал Беллз, может, он как раз тот самый один из ста, что умирают от этого приема? Он посмотрел на пустое лицо охранника с носом-картошкой и решил, что такой тупица не может быть одним из ста ни в чем.

Он повернулся и пошел за удаляющейся от него платформой. Догнав ее, он положил ладони на бумажный снег и запрыгнул на нее. Подойдя к саням, по ступенькам забрался в них. Сидя на месте старого Святого Ника, он смотрел, как эта чертова огромная гусеница впереди заползает в туннель. Где-то там Джина Дефреско со своим Принцем малышом Майки и тупоголовыми динозаврами. Как только они доберутся до Манхэттена, они, вероятно, поймают такси. Он, Беллз, сделает то же самое, поедет за ними, куда бы они ни отправились. Все будет отлично. В Нью-Йорке полно темных укромных уголков и щелей, где можно быстро пришить человека и смыться. Без проблем.

Но на этот раз это будет не просто удар, а удар комбинированный.

Глава 21

11.54 вечера

Гиббонс держался рукой за грудь и часто дышал. В груди у него болело — не очень сильно, но все-таки чувствительно. Это была не та боль, которую он испытывал весь день. Что-то новенькое. Он старался не думать об этом. И так достаточно причин для беспокойства.

Он сидел на черном кожаном диване на грязном чердаке Беллза напротив зеленого кожаного дивана, на котором сидел Будда, прижимая к голове большой пластиковый пакет со льдом. Уголки пакета свисали над его ушами, и теперь маленький кусок дерьма еще больше походил на Наполеона. Все стояли вокруг, ожидая, когда его высочество сделает заявление, но маленький ублюдок еще не очухался от удара по голове, нанесенного крышкой от унитаза, которым угостил его Беллз. С момента, когда это произошло, он не произнес ни слова.

Гиббонс посмотрел на сидевшую в другом углу дивана Лоррейн. Все это действовало ему на нервы. Дело принимало дурной оборот. Чем дольше Будда и его гориллы удерживают их здесь, тем больше вероятность, что их убьют. Да, Гиббонс — представитель закона, но они с Лоррейн слышали слишком много. Этим ребятам будет предъявлено, как минимум, обвинение в похищении, за что можно схлопотать нешуточный срок. Гиббонс знал: они сделают все возможное, чтобы избежать этого, а Будда Станционе не отличается мягкостью характера.

На чердаке было торжественно, как в церкви. Все ждали, когда маленький император подаст признаки жизни. Гиббонс чувствовал себя все хуже. Что же, черт подери, случилось с подкреплением, насчет которого он звонил несколько часов назад? И что, черт бы его подрал, с Тоцци? Хоть бы эти ублюдки отпустили Лоррейн. Но на это вряд ли можно рассчитывать, поэтому ему хотелось кого-нибудь задушить. Правда, в груди у него так болит, что он едва ли сможет это сделать.

Тут ему в голову пришла одна мысль — и кровь отхлынула у него от лица. Что, если боль в груди не от ударов пуль? Что, если это сердечный приступ? О Боже! Он не может позволить себе никаких сердечных приступов. Только не сейчас. Нельзя оставить Лоррейн одну с этими животными. Нет, этого не может быть. Это не сердечный приступ, уговаривал он себя. Если он отбросит коньки, они ее точно убьют.

На лбу у Гиббонса выступил пот. Нельзя больше ждать, пока император очухается. У него может не хватить времени.

— Эй, Будда, — сказал он, прерывая тишину, — просыпайся. Ты что, сочувствия ждешь?

Стенли и четверо горилл свирепо уставились на него, но Гиббонсу было наплевать. Ему надоело ждать.

— Просыпайся, Станционе, слышишь? Мы что, тут всю ночь просидим? Большой Дом скоро начнет вонять в туалете. От вас и так здорово несет. Не хочу еще его вонь нюхать.

Будда открыл глаза и выпучил их, глядя на туалет. Он забыл о мертвом громиле.

Несмотря на боль. Гиббонс рассмеялся:

— Да, давай еще тут поваландаемся. Может, нагрянут копы, ты им расскажешь, как это Большой Дом так опростоволосился.

Будда посмотрел на Стенли.

— Пусть заткнется. — Маленький император снова закрыл глаза.

— Ты слышал. Гиббонс? — Голос Стенли звучал торжественно, как у служки при алтаре.

— Скажи ему, пусть катится к чертовой матери.

Стенли вытаращил глаза:

— Предупреждаю тебя, Гиб.

— Жену свою предупреждай.

Лоррейн взяла его за руку и сжала ее. Хочет сказать, что ему следует сменить тон. Выглядела она так же торжественно, как и все остальные.

Гиббонс потер грудь и почувствовал, как колотится сердце. Рубашка под курткой совершенно промокла от пота. Он продолжал уговаривать себя, что это не приступ. Должно быть, все вместе: он не завтракал и не обедал, почти не спал, болеутоляющее и виски перестали действовать, а может, их нельзя употреблять вместе, вот он так и реагирует на них. Что угодно может быть. Только не сердечный приступ. Этого просто не должно быть. И все-таки надо действовать, надо попытаться спасти Лоррейн до того, как он... отключится.

Он повернулся к Живчику, нервно расхаживающему по расстеленной на полу клеенке:

— В чем дело, Живчик? Тебе нечего сказать? А когда-то ты любил поговорить. Почему же теперь молчишь?

Живчик только взглянул на него из-под бровей и продолжил ходьбу.

— Давай, Живчик, скажи что-нибудь. Ты ведь не какой-нибудь слюнтяй.

Еще один быстрый взгляд.

Будда возвысил голос:

— Я сказал, пусть заткнется.

Стенли сделал шаг к Гиббонсу, вытаскивая из-за пояса пистолет. Он занес руку с пистолетом над головой, намереваясь ударить Гиббонса.

Гиббонс приготовился уклониться от удара — по крайней мере, попытаться, — но тут неожиданно вскочила Лоррейн и встала между ними.

— Прекрати! — закричала она.

— Сядьте! — Стенли оттолкнул ее.

— Нет! — Она снова стояла перед ним.

Гиббонс попытался подняться с дивана, но боль в груди не позволила ему этого сделать. Он чувствовал себя так, будто его грудь выжали, как лимон. Ему хотелось снести Стенли башку, но он не мог и пальцем пошевелить. Один из горилл обошел диван и схватил его за плечо, чтобы не дать ему подняться. Гиббонс выругался и всадил локоть в спинку дивана. Боль только усилилась, и ему пришлось задержать дыхание, чтобы не свалиться.

Стенли снова поднял пистолет, но у него на руке повисла Лоррейн.

Пот градом катился по спине Гиббонса. Горилла держал его за плечи. Нужно что-то делать. Ради Лоррейн. Чтобы ее спасти.

— Подожди! — Он старался выровнять дыхание, но оно вырывалось, как из проколотого воздушного шара. — Чего это вы со мной возитесь? — Он показал на Живчика. — Вот на кого у вас должен быть зуб. Он работал на нас, доносил на вас, ребята. Как, вы думаете, Тоцци познакомился с вами?

Все головы повернулись к Живчику, который стоял и моргал, опешив от неожиданности.

— О ч-ч-чем ты говоришь? Он свихнулся, мистер Станционе. Это неправда. Никак не может быть правдой. Он сумасшедший.

Лед в пакете на голове Будды забренчал.

— Стенли, — проговорил он, — как Беллз познакомился с этим парнем из ФБР, с Тоцци?

Стенли взглядом сверлил Живчика.

— Через него. Живчик сказал, что Беллз может не беспокоиться, с этим парнем все в порядке.

— Нет-нет-нет. Вы не понимаете, мистер Станционе.

Палец Стенли находился на спусковом крючке, ствол нацелен на Живчика. Четверо горилл тоже выхватили свои пушки. Будде оставалось только дать сигнал. Губы Живчика шевелились, но слов не было слышно. Казалось, он шагает на месте — мим, трясущийся в ознобе.

Лед на голове Будды снова забренчал, и напряжение спало. Маленький император был недоволен.

— Итак? — сказал он.

— Вы не понимаете, мистер Станционе. Не понимаете. Я объясню, сейчас объясню.

— Так объясни.

Кубики льда смещались и тихо шуршали, как термиты, готовые подточить дом.

Прежде чем начать. Живчик еще несколько раз сглотнул и моргнул.

— Хорошо, дело вот в чем. Да, это правда. Я работал на этих ребят из... из ФБР.

Стенли и гориллы немедленно приготовились к действию. Для того чтобы вышибить мозги из Живчика, нужен был только сигнал Будды.

— Но послушайте, послушайте. — Живчик поднял вверх указательные пальцы, склонил голову набок. — Я это делал не для того, чтобы помогать им. Богом клянусь, совсем не для этого. Я их натягивал, передавал Беллзу все, что узнавал от них. Все. Клянусь Богом и глазами своей матери. Я не вру, клянусь.

Гиббонс взорвался:

— Чушь! Ты работал на нас.

Взгляд Стенли перебегал с Живчика на Гиббонса и обратно. Лицо его было сжато, как кулак.

— Если ты врешь нам, ты, маленький ублюдок...

Живчик отступил от него:

— Нет, Стенли, нет. Я говорю вам правду. Я передавал Беллзу все, что знал. Я был верен ему, ребята. Абсолютно. В ФБР не знали, что я делаю на самом деле. Они думали, я веду с ними честную игру. Это Беллз велел мне так сделать. Клянусь.

Живчик пытался вывернуться, но это ему не очень-то удавалось. Стенли и гориллы явно не купились на его историю, а Будда молчал как истукан. Гиббонс обрадовался. Теперь все внимание переместилось с них на Живчика. Он с легкостью отдал Живчика на заклание. Этот кусок дерьма продал Гиббонса и помог Стенли взять его и Лоррейн в заложники. А если он действительно вел двойную игру, то тем более заслуживает, чтобы его бросили на съедение львам.

Указательные пальцы Живчика все еще были подняты. Он мигал, как неисправная лампочка.

— Ты думаешь, что очень умный. Гиб. Знаю, что ты пытаешься здесь доказать. Ну, так я тебе кое-что скажу. Всем вам. Гиббонс поморщился и обнажил зубы.

— Избавь нас от этой брехни, Живчик. Всем на нее начхать.

— Ты так думаешь? Ну, так вот что я тебе скажу. Этот агент, которого подстрелили сегодня утром на шоссе... Как его, Патерсон?

— Петерсен.

— Петерсен, Петерсен, правильно. В него действительно стрелял Беллз. Я это точно знаю.

— Чушь собачья! — рявкнул Стенли.

— Нет; Стенли, нет, не чушь. Перед встречей с мистером Станционе прошлой ночью внизу, в баре, ты был с Беллзом? Был?

Стенли ответил не сразу. Он посмотрел на Будду:

— Я был дома.

Кубики льда забренчали.

Стенли свирепо уставился на Живчика:

— Ну и что? Что это доказывает?

— Слушай, Стенли, смотри в лицо фактам. У Беллза была назначена встреча с этим парнем, Петерсеном. Тот должен был принести деньги и хотел, чтобы Беллз пустил их в рост для него. А что всегда говорит Беллз? Хочешь получить деньги, найди недоумка, который одолжит их тебе, и пристукни его. Денежки твои. Я слышал это от него раз сто. А вы, ребята, никогда не слышали? — Живчик обратился за поддержкой к гориллам.

Будда придержал пакет со льдом на голове и взглянул на горилл.

— Слышали?

Приматы в полиэстровых костюмах дружно кивнули.

— Понимаете, что я хочу сказать? Я думал, что поступаю правильно, рассказывая Беллзу все, что узнаю от ребят из ФБР, чтобы мы могли всегда опережать их на шаг. Откуда же мне было знать, что он пристукнет того агента? Я не знал этого. Клянусь...

Ба-бах!

Запертая дверь на лестницу распахнулась и с размаху ударилась о кирпичную стену.

— Всем стоять на месте! ФБР! Вы арестованы. Бросайте оружие! — Четыре агента с пистолетами на изготовку ворвались в помещение, перескакивая через таран, который они бросили на пороге. Гиббонс узнал двоих, молодые ребята из ньюаркского отделения, их имен он не помнил. У одного из них были волнистые рыжие волосы, он напомнил Гиббонсу новичка-репортера Джимми Олсона из комиксов о супермене. Агент узнал его и, не отводя глаз от плохих парней, кивнул. Гиббонс схватился за грудь и показал в улыбке зубы, хотя эти олухи должны были появиться здесь несколько часов назад.

И тут он услышал у себя за спиной крик Лоррейн.

Живчик обхватил ее рукой за шею и наклонил назад. В другой руке он держал экскалибур, ствол револьвера уперся в голову Лоррейн.

Снова Гиббонс автоматически потянулся за пистолетом, которого у него не было, хотя он смотрел прямо на него. Сукин...

Боль пронзила его грудь. Он задержал дыхание, надеясь, что она пройдет, но боль не отступала. Он твердил себе, что это не сердечный приступ, не сердечный приступ, но слова отскакивали и ударяли его в грудь, как шарик в пинг-понге: это сердечный приступ, приступ, приступ... Он вспомнил, как говорили сердечники: при приступе кажется, что на грудь взгромоздился грузовик. Гиббонс небыл уверен, что испытывает именно такую боль, но чем дольше он думал об этом, тем больше боль напоминала огромную тяжесть и тем активнее он старался отрицать ее. И вовсе это не похоже на восемнадцатиколесный грузовик, скорее на фургон, подумал он. Небольшой фургон, только и всего.

Он моргнул и поморщился при виде Лоррейн с прижатым к ее голове экскалибуром.

— Отпусти ее, Живчик, — выдохнул он сквозь зубы. — Отпусти немедленно. -Он хотел выкрикнуть эти слова, но произнес их едва слышно.

Джимми Олсон услышал, что сказал Гиббонс, и повторил:

— Отпусти женщину.

Живчик не прореагировал.

Стенли и гориллы тоже не подчинились агентам. Как только агенты вломились на чердак, громилы выхватили свои пушки и теперь наставили их на чистеньких агентов наружного наблюдения из Ньюарка. Живчик держал Лоррейн, а Гиббонс и Будда сидели друг напротив друга на диванах и глазели один на другого. Безнадежная игра в гляделки. Не может этого быть. В настоящей жизни такого не случается. Только не так. Но если он сейчас хлопнется замертво, у гангстеров будет явное преимущество. Поэтому он не может отбросить копыта. Во всяком случае, пока не удостоверится, что Лоррейн в безопасности. Он втянул еще немного воздуха и перевел взгляд на этого ублюдка Живчика.

— Бросайте оружие. Немедленно! — Голос Джимми Олсона звучал очень жестко.

— Сами бросайте ваше долбаное оружие, — прорычал Стенли.

Молодой Олсон выглядел мрачно, так же как его соратники. Стратегия ФБР предполагает, что в подобной ситуации необходимо иметь значительное превосходство в живой силе и технике. Но в данном случае стратегия не сработала.

Внезапно в комнате установилась тишина. Казалось, слышно, как все напряженно ищут выход из этого безвыходного положения. Рука Гиббонса все еще покоилась на его груди — он прикрывал сердце ладонью и считал удары, надеясь, что сердце бьется ритмично, хотя не был уверен, что знает, какой пульс можно назвать ритмичным. Он видел, как быстро дышит Лоррейн под обхватившей ее шею рукой Живчика. Минута казалась вечностью. Ни одна сторона не выдвинула никаких блестящих идей. Фургон продолжал давить ему на грудь.

Забренчали кусочки льда.

— Итак? — произнес Будда.

Это были его единственные слова.

Гиббонс посмотрел на него, пытаясь скрыть свое состояние.

— Да? Так что же?

Это все, что он мог произнести, не выдавая себя. Они молча смотрели друг на друга.

Прошла еще одна долгая минута, и Джимми Олсон кашлянул.

— Ну, агент Гиббонс?

Гиббонс поднял на него глаза.

— Вы здесь старший агент. Может быть, возьмете переговоры на себя?

Гиббонс нахмурился. Большое спасибо. Неудивительно, что Перри Уайт всегда так злится на Джимми Олсона. Гиббонс закрыл глаза и заставил себя дышать через нос, пока ему не показалось, что боль немного отступила.

Он открыл глаза и посмотрел на Будду:

— Поступим просто, хорошо? Вы отпускаете мою жену, и мы уходим. О'кей?

Четверо новичков из Ньюарка ощетинились, но не произнесли ни слова. Гиббонс знал, что молодые ребята в уме прикидывают, какие обвинения можно было бы предъявить этим головорезам. А ведь они еще не знают о трупе в сортире. Но Гиббонсу наплевать, предстанут перед судом эти шестерки или нет. Он хочет только, чтобы его жену вернули в целости и сохранности. Прежде, чем он умрет.

Он пристально уставился на Будду:

— Ну, так что? Скажи что-нибудь.

Маленький император отнял от головы пакет со льдом и пощупал шишку размером с гусиное яйцо. Потом посмотрел на Гиббонса.

— Меня это устраивает. — Он взглянул на Стенли и кивнул в сторону Живчика.

Стенли перевел его жест на язык слов:

— Отпусти ее. Живчик.

— Нет-нет, подождите. — Живчик переступал с ноги на ногу, он трясся как в лихорадке, и от этого Лоррейн дергалась, как марионетка. — Послушайте, послушайте.

Стенли покачал головой:

— Нет, это тыпослушай. Мистер Станционе сказал отпустить ее. Это значит, отпусти ее. — На скулах Тасманского Дьявола заиграли желваки.

Гиббонс тоже сжал зубы. Есть у него пистолет или нет, болит в груди или нет, сейчас он выдаст этому маленькому ублюдку.

Живчик отступил, потянув за собой Лоррейн:

— Только выслушайте меня, выслушайте меня. Хорошо? Вы все еще думаете, что я стукач, да, так вы и думаете. Но вы ошибаетесь. Я не стукач. Я все делал правильно. По крайней мере, думал, что поступаю правильно. Клянусь. Почему вы не дадите мне еще один шанс?

— Отпусти ее. — Теперь Будда обращался непосредственно к Живчику, и тот отреагировал так, будто с ним заговорил призрак.

— Нет. Нет. Выслушайте меня, Мистер Станционе. Пожалуйста. — Живчик не мог остановиться. — Беллз обманул вас, правильно? Он принес вам фальшивые деньги, так? Хорошо, дайте я разделаюсь с ним.

— Ты? — Стенли не верил своим ушам: этот прохвост вообразил, что может справиться с Беллзом.

Гиббонс тоже подумал, что ослышался, но все же снова занервничал. Если Живчик серьезно думает, что может сразиться один на один с Беллзом, значит, он свихнулся. Гиббонсу было бы на это наплевать, если бы ублюдок не держал экскалибур у виска Лоррейн. Грузовик продолжал давить ему на грудь. На его глазах выступили слезы, но не из-за боли. Мысль о том, что он сидит тут совершенно беспомощный, а Лоррейн в любую минуту может погибнуть от выстрела из его верного револьвера, совершенно выбила его из колеи... Но только на несколько секунд. Он открыл глаза, сжал зубы и сделал очень глубокий вдох. В таких ситуациях о личных эмоциях надо забыть.

— Как это ты собираешься отыскать Беллза? — Гиббонс не насмехался над Живчиком, просто хотел заставить его смотреть на вещи трезво и действовать разумно.

Живчик обратился к Будде:

— Я знаю, как это сделать. В самом деле знаю. Если Беллз вместе с Тоцци, я могу его найти.

— Как? — Лицо Будды помрачнело.

— Этот передатчик, который носит "Гоцци. Я найду их с помощью машины наружного наблюдения, выясню, где они находятся, подберусь к Беллзу, и...

— Никто не сможет подобраться к Беллзу. — На этот счет у Стенли не было сомнений.

— О нет-нет-нет, я смогу. Не беспокойся об этом, Стенли. Я подберусь прямо к нему, потихонечку, приставлю пистолет прямо к его затылку и медлить не стану. Ни в коем случае. Я сделаю это быстро. Ба-да-бум.И мозги наружу. Чисто. Одним выстрелом. Точно в голову. Прежде чем он успеет шевельнуть пальцем.

Грудь Гиббонса снова сжало. Внезапно у него возникло ощущение, что в кузов грузовика погрузили корову.

У Лоррейн были дикие глаза. Может, она вдруг заметила, что Гиббонсу плохо? Господи, он надеется, нет. Он не хочет, чтобы она волновалась.

Живчик улыбался, как маньяк, пот катился по его лицу.

— Я хочу заслужить ваше доверие, мистер Станционе. Я хочу когда-нибудь стать членом семьи. Дайте мне доказать это. Я все сделаю для вас, мистер Станционе. Все. Найду для вас Беллза. И наступит время — я хочу сказать, еслинаступит это время, — когда я буду достоин вашего доверия, потому что уже убил для вас.

На лице Будды застыло мрачное выражение. Он поднял взгляд на Стенли:

— Что, черт подери, он несет?

Стенли поднял брови и пожал плечами:

— Чокнутый, мистер Станционе. Что тут еще скажешь?

— Бросайте оружие, — снова сказал Джимми Олсон, но никто не обратил на него внимания. Он сказал это, только чтобы убедить себя, что делает что-то полезное.

— Гиббонс? — Лоррейн видела, что с ним что-то неладно, но Живчик потянул ее назад и заставил замолчать.

— Вы только дайте мне этот шанс, мистер Станционе. Это все, что я хочу. Дайте мне попробовать. Я знаю, что могу найти его со всеми этими штуками в фургоне. Дайте мне попробовать.

Будда снова водрузил пакет со льдом на голову и закрыл глаза:

— У меня от тебя голова болит.

— Пожалуйста, мистер Станционе, пожалуйста. Я могу выбраться отсюда. Если я уведу ее с собой, то смогу это сделать. Эти ребята не станут стрелять, пока миссис Гиббонс у меня в руках. Понимаете, что я хочу сказать? У меня заложница. Я единственный, кто может выбраться отсюда. Дайте мне попробовать.

Будда оглядел комнату, кубики льда тихо побрякивали у него на голове. Живчик прав. Тут явная ничья: на каждого члена одной команды по сопернику из команды противника. И только у Живчика заложница.

Гиббонс сглотнул. В горле у него пересохло.

Будда пожал плечами:

— Давай делай что хочешь. — Казалось, ему все равно. Он посмотрел на Гиббонса и молодых агентов. — Я не могу тебе запретить.

Капо был умен. Он не собирался изобличать себя перед пятью агентами ФБР. Может, Живчику повезет и он выберется отсюда.

Лицо Живчика было неестественно белого цвета.

— Вы серьезно, мистер Станционе? Я могу действовать?

— Я сказал, делай что хочешь, сынок. Я не могу тебе ничего запретить.

Живчик улыбнулся.

— О'кей, о'кей. Правильно. Понимаю. Все понял. — Он попятился к лифту, потянув за собой Лоррейн.

Лоррейн протянула руку:

— Гиббонс?

Внутри у Гиббонса все кипело. Он был готов сорвать ботинок и швырнуть его в маленького ублюдка, сделать что угодно, только не допустить, чтобы тот ушел с его женой. Он хотел уже приказать Джимми Олсону застрелить мерзавца, но тут Живчик внезапно остановился.

— Эй, Гиб, — сказал он.

— Что?

— Вставай, пошли.

— Что?

— Пошли. Ты поведешь.

— Ты что, шутишь?

— Нет. Я сказал, поведешь машину. Вставай. — Чтобы его слова прозвучали убедительнее, он прижал экскалибур к виску Лоррейн.

Смотри, как осмелел, кусок дерьма. Кубики льда бренчали. Будда издал сдавленный смешок.

Гиббонс заскрежетал зубами, задержал дыхание и подавил боль в груди. В кузов грузовика забралась вторая корова.

Глава 22

12.39 ночи

Тоцци и Джина разделились, чтобы обойти контейнер для мусора, оставленный посреди тротуара.

— Бутерброд, — сказал Тоцци.

Они шли не останавливаясь.

Джина пристально посмотрела на него поверх поднятого воротника вывернутого наизнанку пальто, который она сжимала под очками, прикрывая им лицо.

Тоцци тотчас же почувствовал, как глупо прозвучали его слова — он просто пытался разговорить ее.

— Так где же он? — спросила Джина. — Мне показалось, ты сказал, это где-то здесь.

Тоцци сжал губы и замедлил шаг. Они с Джиной шли пешком по Семьдесят восьмой улице в Верхнем Вест-Сайде, где-то посередине между Амстердам— и Колумбус-авеню. Когда их платформа остановилась на Одиннадцатой авеню возле реки, они поймали такси, и Тоцци велел водителю отвезти их сюда, так как он был уверен, что здесь находится двадцатый полицейский участок. Но таксист не повез их через этот квартал, потому что, как он объяснил, Колумбус-авеню на другом конце запружена людьми, пришедшими посмотреть, как будут накачивать надувные фигуры для парада, и он не хотел там застрять. Джина начала с ним спорить, попробовала убедить его, что, после того как он их высадит, может отъехать задним ходом по этой же улице с односторонним движением, но таксист не стал ее слушать. Тоцци не хотел терять времени на споры, поэтому они просто вышли из машины и пошли пешком. Но теперь он не мог понять, что произошло. Он был почти уверен, что двадцатый участок где-то здесь. Неужели его перевели в другое место?

Он нахмурился, рассматривая аристократические особняки по обеим сторонам улицы.

— Могу поклясться, что участок был здесь. Черт! Пошли, поищем патрульную машину.

Он направился к Колумбус-авеню, и Джина без звука последовала за ним, хотя он все время украдкой бросал на нее взгляды, удивляясь, почему она не выговаривает ему из-за его ошибки. Ее не понять. Что бы он ни сделал сегодня, все вызывало ее раздражение. А теперь молчит. Что это она, устала?

Впереди, в конце квартала, Тоцци видел скопление полуночников, толкущихся возле Музея естественной истории, — родители с детьми, разодетые парочки, группки подростков. Они пришли посмотреть, как будут надувать огромные фигуры. Ему было видно, что Лесной Дятел и Пес-Неудачник уже начинают принимать определенную форму. Наполовину заполненные воздухом фигуры были похожи на чудищ из ночных кошмаров, приподнимающихся с земли. Вся сцена напоминала празднование страстного вторника, но в нью-йоркском стиле.

Они ускорили шаг, пытаясь поскорее отыскать полицейских. Хотя они почти не разговаривали с тех пор, как выехали на своей платформе из туннеля, оба думали о Беллзе, опасаясь, что копам в Хобокене не удалось схватить его и он может возникнуть снова, как чертик из табакерки. Тоцци всматривался в неясные фигуры людей, снующих по другой стороне улицы. Среди них мог оказаться Беллз. Он старался подойти к этой проблеме рационально, повторяя себе, что вероятность того, что Беллз разыщет их здесь, посредине Манхэттена, чрезвычайно мала. Но ведь и Беллз не просто один из многих нехороших парней. Он — более чем странный тип.

Тоцци искоса взглянул на Джину. С лицом, спрятанным в воротник пальто, она была похожа на арабскую женщину. Он просто не понимает ее. Было бы естественно, если бы близость сделала ее более дружелюбной по отношению к нему, но вместо этого она ушла в себя, стала молчаливой и отстраненной, погрузилась в собственные мысли. Как это теперь называется? Эмоционально недоступная? Интересно, что она сама об этом думает? И что это за «сицилийка»? А может. Джина действительно беременна? Но кому придет в голову произвести на свет ребенка Беллза? Если только она сама не хочет ребенка. Может быть, хочет ребенка от Беллза. «Джина, это я. Позвони мне».Тоцци попытался выбросить эти мысли из головы. Сейчас надо все силы направить на то, чтобы добраться до полицейского участка и избавиться от наручников.

Но ему было трудно сконцентрироваться на чем-либо, единственное, о чем он мог думать, — это послание на ее автоответчике, и что случилось бы, если бы они не сбежали с Колокольни, и то, что он жутко замерз. Кожа на его закованной в наручник руке покраснела и потрескалась. Джина спрятала свою руку в длинный рукав пальто, но его кисть свисала, как замороженная корнуоллская курица. Могла бы, по крайней мере, взять его за руку, хотя бы для того, чтобы немного согреть ее. Но даже на такого рода близость он не может рассчитывать.

Темные фасады особняков по обе стороны Семьдесят восьмой нервировали Тоцци; раздражало и то, что его сердце бьется в такт шагам. Теперь уже глупо беспокоиться о Беллзе. Вероятно, он уже давно смылся, уходит в горы от облавы. Но тем не менее Тоцци был неспокоен. Не помогли даже принципы айкидо. Может, хорошо, что он не смог сегодня участвовать в экзамене на черный пояс. Он не готов. Предполагается, что претендент на черный пояс должен уметь сохранять спокойствие и сосредотачиваться, по крайней мере хоть в какой-то степени. Но в настоящий момент Тоцци, совершенно определенно, не в состоянии сосредоточиться.

Рассуждая логически, он понимал, что Беллз не выскочит сейчас из-за мусорного контейнера, но ведь он не единственный опасный сумасшедший в Нью-Йорке. В любую минуту может появиться какой-нибудь грабитель, насильник, наркоман, вор, просто умалишенный или человек, ищущий повода к ссоре, и им придется худо, так как он все еще прикован к Джине. Если они окажутся в ситуации, когда придется отражать нападение, что он может сделать, не подставив под удар Джину? Конечно, принимая во внимание те чувства, которые он испытывает к ней сейчас, ему вряд ли захочется защищать ее. Он чувствовал, что она отдалилась от него. Почему она не говорит ему всей правды о своих отношениях с Беллзом даже после всего, что им пришлось пережить вместе? Почему его не покидает чувство, что она что-то от него утаивает?

Не давало ему покоя и свадебное кольцо Марджи. Как оно попало к Джине, почему она носит его на шее? Оно что, должно, как крест, защитить ее от вампира? Но против Беллза оно, очевидно, не действует. Куда ни глянь — ничего хорошего. Что все это означает? Может, Джина любит пудрить людям мозги не меньше, чем Беллз? Может, она и Беллза дурила. Может, не такая уж она невинная овечка. Может, Беллзу надоело, что она ему морочит голову, морочит голову его жене.Может, Беллз на самом деле имеет зуб на Джину, а не на него? Может, для Беллза он просто гарнир, а основное блюдо — Джина?

Очки Джины поблескивали в свете уличных фонарей. «Джина, это я. Позвони мне».

Дважды Тоцци обладал ею, и на какое-то время сегодня ему показалось, что он понимает ее. Но на самом деле ни черта он не понимает. Если уж на то пошло, сейчас он понимает еще меньше, чем раньше.

А может, и Беллз испытывал те же чувства? Может, она и его так же ставила в тупик и изводила? Интересно, он понимал ее лучше, чем Тоцци?

И сколько раз они были вместе в постели?

Тут кровь прилила к его лицу, и он разозлился на себя за эти мысли. Типичный параноик, который во всем видит заговор, и был им еще до того, как придумали термин для таких случаев. Всегда ищет подвох, низменные мотивы. Может быть, именно поэтому он стал хорошим агентом по борьбе с организованной преступностью, но по этой же причине у него никогда не было длительных приличных отношений ни с одной женщиной. Он не умеет доверять людям. Единственный человек, которому он действительно доверял, — это Гиббонс. А теперь Гиббонса нет. И больше доверять некому.

Тоцци выдохнул в холодный воздух, и его отчаяние вылетело в ночь, как птица, стремящаяся к югу. Сейчас не время для таких мыслей. Нужно позаботиться о других неотложных вещах. Он покрутил запястьем в холодном стальном наручнике. К сожалению, его жизнь не наладишь с помощью слесарной ножовки.

Когда они дошли до конца квартала, Тоцци почувствовал некоторое облегчение. Колумбус-авеню была ярко освещена и заполнена народом. Уж здесь-то они найдут полицейского. Он снова посмотрел на Джину, пытаясь на ее лице прочитать ответ на мучающие его вопросы, но в стеклах ее очков отражались лишь огни фонарей. Впрочем, не важно. Он не понимает ее, даже когда видит ее глаза.

В поисках патрульной машины он осмотрел пространство за музеем и толпившихся там людей.

Они почти дошли до пересечения Семьдесят восьмой и Колумбус-авеню, когда Джина внезапно остановилась и его рука снова дернулась. Все еще прикрывая лицо воротником, она кивком показала на что-то на земле. В тени балкона, вытянув ноги, оказавшиеся на свету, спал, завернувшись в пластиковые пакеты и газеты, бродяга. Сердце Тоцци забилось быстрее. Что? Она думает, это Беллз? Тут же его охватило раздражение на самого себя за эти параноидальные мысли. Это просто какой-то бродяга. Не Беллз. Откуда, черт подери, он может быть здесь?

— Как дела, малыш Майки?

Услышав прямо у себя за спиной этот голос, Тоцци подскочил. Он повернул голову и увидел ухмыляющегося ему в лицо Беллза. Его низко опущенный пистолет упирался в спину Тоцци. Сердце Тоцци забилось в горле.

Стекла очков Джины блеснули. Она не произнесла ни слова.

— Не следовало уходить, не попрощавшись с хозяином, малыш Майки. Это невежливо.

Тоцци развернулся к нему лицом, потянув за наручники и заставил Джину сделать то же самое. Беллз отступил на полшага, продолжая целиться в живот Тоцци. Тоцци заставил себя смотреть прямо в смеющиеся глаза этого сукиного сына. Не может такого быть.

— Каким образом? — спросил он.

Беллз пожал плечами:

— По волшебству.

У Тоцци отнялся язык.

Но Беллз был страшно собой доволен.

— Что вы скажете, если мы все вернемся ко мне и разделаем индейку? Как тебе это. Джина?

— Почему бы тебе не сделать это прямо здесь? — огрызнулась она из-под воротника. — Когда вокруг полно людей.

Беллз покосился на толпу на Колумбус-авеню в двадцати футах от них и ухмыльнулся ей в лицо:

— Они довольно далеко. Мы тут практически одни. Могу сделать это прямо здесь, если ты хочешь, Джина. А ты как думаешь, Майки? Смогу я провернуть это?

Тоцци не ответил. Он безоружен, прикован к Джине, смертельно устал, на теневой стороне улицы Беллз, конечно, сможет провернуть это.

— Ставлю пятерку, что застрелю вас обоих и буду уже на полпути к Джерси, пока кто-нибудь что-нибудь заметит.

Тоцци не сомневался, что Беллз совершенно прав. И тут внезапно его охватило абсолютное спокойствие. Да, если Беллз захочет, он может убить его, и в данных обстоятельствах ничего с этим не поделаешь. Ну, так и плевать — больше он не боится.

— Так что же, Майки? Спорим? Всего на пять долларов. — Беллз шагнул чуть вперед, нацелив пистолет на Тоцци.

Джина отпустила воротник.

— Ради всего...

Беллз сердито зыркнул на нее:

— Я не с тобой разговариваю. Я разговариваю с малышом Майки. — По лицу у него расплылась улыбка. — Так как же, малыш Майки? Принимаешь пари?

— Знаешь, Беллз, мне действительно все равно, что ты будешь делать. Все в твоих руках. Я не могу остановить тебя. И ничего не могу сделать. — Тоцци успокоился. Его пульс бился ровно.

Беллз нахмурился:

— Ты хочешь сказать, что все в моих руках?

— Именно так. Делай то, что считаешь нужным, Беллз. Я не могу тебе помешать.

Вокруг рта Беллза тени образовали глубокие морщины, довольная ухмылка сменилась мрачным выражением. Тоцци отнял у него всю радость победы. Совсем не интересно убивать, если жертва не боится. Тоцци вывернул ситуацию наизнанку и бросил ее Беллзу в лицо. Чистое айкидо.

Лицо Беллза вновь преобразилось: на него вернулась змеиная улыбка.

— Это ж, Майки, какой-то психологический выверт. Может, ты думаешь, что можешь подвергнуть меняпсихоанализу? Подумай еще раз, дружище.

Тоцци просто пожал плечами. Он выглядел утомленным.

Ухмылка Беллза погасла. Рука с пистолетом опустилась вниз.

Не раздумывая ни секунды, Тоцци сильно ударил Беллза по руке, и пистолет со стуком упал на тротуар. Тоцци ногой отбросил его в тень от балкона, где спал бродяга. Пистолет с металлическим звяканьем ударился о мусорный ящик.

Беллз повернулся на звук, и в ту же секунду Тоцци ударил его коленом в пах. Но Джина опередила его, ударив Беллза ногой, и колено Тоцци угодило Беллзу в лицо, потому что тот согнулся от боли после удара, нанесенного Джиной.

— Бутерброд! — закричала Джина, и Тоцци сразу понял, о чем она подумала.

Они шагнули вперед, обойдя Беллза с двух сторон, и зацепили его своими скованными наручниками запястьями под подбородком, рывком подтянули вверх и назад, бросив спиной на асфальт. Беллз застонал, перекатился на бок и обхватил рука ми затылок.

Тоцци улыбнулся Джине:

— Почему ты раньше не могла так отлично действовать?

— А ты?

— Ладно. Надо найти пистолет.

Они хотели было направиться в затененное место, но тут внезапно раздался крик Беллза:

— Стоп!

И Тоцци почувствовал, как что-то резануло его по икре. Он отступил в сторону и увидел, что Беллз лежит на земле, задрав штанину, а в руке у него поблескивает лезвие ножа.

— Назад, — приказал он, размахивая ножом и не давая им приблизиться к себе. Он ползком продвигался в тень от балкона, нащупывая свободной рукой пистолет.

Джина, готовая ринуться вперед, дернула Тоцци за руку. Тоцци ощупал ногу. Боли он не чувствовал, но штанина была разрезана, а на руке он ощутил кровь.

— Пошли, — снова дернула его Джина, — пока он не нашел пистолет.

Беллз ощупывал тротуар возле ног спящего бродяги, и вдруг из темноты возникло бессмысленное лицо.

— Это мое! — хрипло взвизгнула женщина. Сумасшедшая с горящими глазами, шапкой густых курчавых волос на голове, плоскогрудая, она привыкла защищать свою территорию.

Беллз угрожающе взмахнул ножом перед ее лицом:

— Пошла прочь, сука.

Она сунула ему в лицо пистолет:

— Сам пошел прочь!

Беллз, как паук, на четвереньках отполз назад. Он взглянул на Тоцци и Джину, затем бросил взгляд на женщину. Пристально глядя в глаза Тоцци, он ухмыльнулся, подняв нож острием вверх. Лезвие сверкнуло, как свеча.

— А собственно, кому нужен пистолет? — Он стал медленно подниматься на ноги, морщась от боли.

— Бежим! — Джина дернула за наручники.

Но Тоцци не двинулся с места. Его первым побуждением было схватиться с Беллзом, он был уверен, что отобьет удар ножа, но тут он вспомнил, что они с Джиной представляют собой сиамских близнецов. Он никогда не применял приемов айкидо, будучи с кем-нибудь в паре, а сейчас не время экспериментировать.

Он стал неохотно отступать в сторону толпы на Колумбус-авеню, так как Джина все время дергала за наручник, но ему это не нравилось. Беллз — сумасшедший, он жаждет крови. А там полно народу. Невозможно предсказать, что сделает Беллз. Нельзя просто убежать. Беллзу нравится брать заложников, а в такой толпе есть из кого выбирать. Тоцци мысленно представил, как Беллз выхватывает из коляски малыша, только начинающего ходить или совсем грудного, и держит нож у его горла. Они с Джиной не могут просто сбежать, чтобы спастись самим. Нужно держать Беллза в напряжении, занять собой его мысли, заставить его преследовать их, пока они не найдут полицейского, пару полицейских, много полицейских, у которых чертовски многопушек и которые смогут вышибить мозги из этого больного ублюдка.

— Куда же вы? — произнес Беллз. Он стоял на ногах, пошатываясь, все еще держа руку на затылке. Затем сделал несколько неуверенных шагов вперед.

Тоцци оглянулся. Джина, вне себя, тянула его, вынуждая идти быстрее. Тоцци ясно слышал шум толпы — детские возгласы восторга и удивления, голоса родителей, призывающих их посмотреть туда или сюда. На другой стороне улицы, по мере того как в них закачивали воздух, поднимались гигантские фигуры Лесного Дятла, Человека-Паука, Барта Симпсона. Еще дальше, раскачиваясь и выпячивая грудь, оживали Гарфильд, Розовая Пантера, Багс Банни, Бетти Буп верхом на месяце и Гуфи в костюме Санта-Клауса. Он посмотрел вниз на сумасшедшую с пистолетом в руке, потом перевел взгляд на Беллза, который, будто в танце, заплетающимися шагами двигался в их направлении. Чистый дурдом.

— Куда же вы? — повторил Беллз, и в голосе его послышались злые ноты.

— А ты куда собрался? — осведомился Тоцци.

Джина с такой силой дергала его за руку, что та того и гляди была готова вырваться из сустава. Чтобы остановить Джину, он схватил ее за запястье. Но это было все равно что пытаться удержать дикую лошадь. Так они и ввинтились в толпу: Тоцци, пятясь назад, Беллз, неуклюже двигаясь вперед, Джина, увлекая за собой Тоцци.

Тоцци не отрывал глаз от Беллза, стремясь удержать его взгляд на себе, стараясь не обращать внимания на голоса, раздающиеся вокруг, — детские голоса. Он не хотел смотреть на детей и не хотел, чтобы на них смотрел Беллз. Тоцци не хотел, чтобы они его отвлекали, и не хотел, чтобы при взгляде на них у Беллза появились какие-нибудь идеи.

— Пошли же! Пошли! — Джина все дергала его за руку, но он, не обращая на нее внимания, медленно отступал назад, стараясь, чтобы Беллз не отставал от них.

Беллз держал нож в прижатой к боку руке, лезвием вниз, и в карнавальной суете никто его не замечал. Никто, кроме одного маленького мальчика, только что научившегося ходить, с длинными темными ресницами, упакованного в зеленовато-голубой зимний комбинезон. Поводок надетых поверх комбинезона красных вожжей был привязан к прогулочной коляске, в которой крепко спал ребенок поменьше. Руки матери лежали на ручке коляски, но ни она, ни ее муж не обращали на детей внимания. Они смотрели на гигантского Барта Симпсона и потому не заметили, что их маленький сын протянул руку к яркому блестящему предмету в руке убийцы. Сердце у Тоцци упало, когда он представил, что сейчас произойдет. Малыш схватит Беллза за ногу, а Беллз, воспользовавшись предоставившейся возможностью, перережет поводок и схватит ребенка. Нож, приставленный к зимнему комбинезону. Еще один заложник. О Господи, нет...

— Беллз!

Тоцци посмотрел на ребенка, молясь в душе, чтобы тот не коснулся Беллза и Беллз не заметил его. Но Беллз проследил за взглядом Тоцци и увидел у своих ног малыша.

Малыш протянул руку к блестящему предмету. Беллз прижал лезвие плашмя к рукаву синего зимнего комбинезона. Потом посмотрел на Тоцци и ухмыльнулся.

— Беллз, — повторил Тоцци. — Беллз...

И тут Тоцци увидел над плечом Беллза глупое круглое лицо. Он не поверил своим глазам. Это был Живчик.

— Эй, Беллз! Беллз! Сюда! — Лицо Живчика блестело от пота.

— Майкл!

— Тоцци!

Тоцци нахмурился и стал всматриваться в лица окружавших его людей. Сквозь толпу к ним пробирались Гиббонс и Лоррейн. Гиббонс? Тоцци сверлил взглядом лицо своего напарника. Выглядел тот ужасно, но был жив. Жив!

Гиббонс приставил сложенные ладони ко рту и закричал, показывая на Живчика:

— У него мой экскалибур!

Тоцци нахмурил брови. Какого черта экскалибур вдруг оказался у Живчика? Он взглянул на малыша. Беллз просунул лезвие ножа под ремень вожжей и пытался перерезать его. Родители ребенка ничего не замечали. Их вниманием полностью завладел Барт Симпсон. Дрожащий как осиновый лист Живчик находился на расстоянии вытянутой руки от Беллза. Тоцци не видел, где находится револьвер Гиббонса, но в руках Живчика он вряд ли мог сослужить им хорошую службу. Живчик никогда не осмелится нажать на спуск, во всяком случае он не станет стрелять в Беллза. Да в этих обстоятельствах Тоцци и не хотел бы, чтобы Живчик сделал это. В такой толпе он точно попадет в кого-нибудь рядом с Беллзом. Например, в этого малыша. Дерьмо!

Но когда он увидел, что красный ремешок уже почти перерезан, Тоцци передумал. Надо застрелить этого подонка. Убить его. Давай, Живчик. Стреляй, пока он не схватил ребенка.

Джина перестала тянуть Тоцци за руку. Она не сводила глаз с брата:

— Живчик! Что ты делаешь?

Живчик поднял револьвер и приставил его ствол к затылку Беллза.

Внутри у Тоцци все опустилось. Живчику не нужно было подходить вплотную к Беллзу. Теперь Беллз мог что-нибудь предпринять. Он знал, у кого револьвер, и знал, где находится Живчик. К тому же Живчику не стоило медлить. Надо было сразу же стрелять, пока у него была эта возможность. Беллз продолжал перерезать ремешок. Казалось, он не замечает, что в его затылок упирается ствол пистолета.

Расталкивая людей, Гиббонс пытался пробраться к Живчику:

— Полегче, парень. Полегче.

Рука Живчика отчаянно тряслась. Казалось, он вот-вот заплачет. Он все время оглядывался на Лоррейн, но она была в полном смятении.

— В чем дело? — спрашивала она. — Говори же, говори...

Живчик скривил рот в клоунской гримасе:

— Я, я... не знаю.

Люди вокруг них заметили нервничающего парня с револьвером в руке и в панике пытались убраться подальше от этого места. Мать малыша закричала и дернула за красный поводок, но Беллз ухватился за ремни и не отпускал их.

— Джош! Джош! — кричала женщина, не сводя глаз с ножа, уже почти перерезавшего внутреннюю прокладку поводка. На лице ее мужа было такое выражение, будто он понимает, что должен сделать что-то героическое, но не знает, с чего начать, поэтому вместо этого он вместе с женой стал звать ребенка:

— Джош! Сейчас же иди сюда! Джош!

Тоцци рванулся вперед, увлекая за собой Джину. Он схватил поводок посередине, готовый отвести беду от ребенка, молясь, чтобы поводок не оборвался.

Прежде чем что-то предпринять, он обернулся. Куда же, черт побери, деваются копы, когда они нужны? И тут он понял, насколько плотной была толпа. Такое же столпотворение, как на Таймс-сквер под Новый год. Даже конная полиция с трудом могла бы пробраться сквозь такую толпу, а это означает, что чудесного спасения от кавалерии ждать не приходится.

Он посмотрел на нож. Лезвие было плашмя прижато к груди малыша, пальцы этой же руки крепко сжимали ремни. Слабое движение кисти, и Беллз легко проткнет комбинезон.

Беллз ухмылялся Тоцци в лицо. Попробуй сделай что-нибудь!

Тоцци медленно выдохнул и поймал взгляд Гиббонса.

— Кто-нибудь может рассказать смешной анекдот? — крикнул он.

Улыбка Беллза стала еще шире, но он не произнес ни слова. Гиббонс кивнул в сторону Живчика:

— Слышал о том, как один парень захотел заделаться членом организации?

— Нет. — Тоцци не сводил глаз с Беллза.

Гиббонс стоял спиной к толпе и смотрел на Живчика.

— Ну вот, был такой парень, который так хотел этого, что пообещал своему капо прикончить умника, надувшего капо и всучившего ему фальшивые деньги.

Беллз вскинул голову и засмеялся. Он посмотрел на Гиббонса.

— Я слышал этот анекдот, но он звучит по-другому. — Он покосился на экскалибур. Держался он так, будто в руках Живчика был не револьвер, а хлопушка.

Гиббонс взглянул на Беллза.

— Ну и как же, по-твоему?

— Тот маленький ублюдок, который хотел примазаться к мафии, он и подсунул другому эти фальшивые деньги.

— Неправда... — еле слышно вякнул Живчик.

Беллз развернулся и уставился на Живчика.

— Да, этот маленький ублюдок дал другому парню, который считал его своим другом, тридцать две косых фальшивыми банкнотами, а тот парень отдал их капо, не зная, что это простые бумажки. Интересно, где же этот ублюдок взял их? Как вы думаете? Может, чтобы добыть их, подстрелил какого-то агента ФБР возле шоссе на Джерси? Как вы считаете, может такое быть?

Живчик целился из экскалибура прямо Беллзу в лицо, но он гак дрожал и потел, будто это Беллз держал его под прицелом.

— Нет-нет-нет... Все совсем не так. Нет...

— Ах, нет? Так скажи нам, Живчик, где ты был вчера ночью, когда подстрелили этого агента? А?

Внезапно Тоцци вспомнил, что прошлой ночью Живчик куда-то исчезал. Он увидел его уже после трех в «Звездном свете», когда Беллз и Будда беседовали в задней комнате. Тоцци не знал точно, когда стреляли в Петерсена, но он лучше был осведомлен о том, что делал ночью Беллз, чем о перемещениях Живчика.

Живчик мигал без остановки.

— Т-т-ты совсем спятил, Беллз. Это точно.

— Давай, давай. Живчик, расскажи нам, где ты был вчера ночью. Есть у тебя алиби?

Губы Живчика дрожали. Он не мог выдавить ни слова.

— Рассказать тебе о моемалиби. Живчик? Ну так послушай. Примерно с двух до четырех я был с Буддой. — Беллз взглянул на Тоцци и ухмыльнулся. — А до того я был с твоей сестрой, Живчик. Я ушел от нее около половины второго. Хочешь, спроси у нее.

Внутри у Тоцци все перевернулось. Лицо его запылало. Он чувствовал себя так, будто его предали. Бессознательно ухватившись покрепче за красный поводок, он дернул его. Беллз дернул поводок к себе.

— Мама! — вдруг закричал ребенок.

— Джош!

Тоцци пристально посмотрел на Джину:

— Это правда?

Ее глаза перебегали с одного лица на другое, но она ничего не ответила.

— Ма-ма!

— Джошуа! Джош...

В дальнем конце Семьдесят восьмой улицы завизжали шины. Тоцци оглянулся и увидел, как там, где заканчивалось скопление народа, посередине улицы рядом с синим фургоном наружного наблюдения остановился серый «линкольн». Дверцы машины распахнулись, и из нее выскочили Будда и его гориллы.

— Вот они! — закричал один из них, и они бросились в толпу.

— Я говорила тебе, что они едут за нами, — сказала Гиббон-су Лоррейн.

— Взять его! — закричал Будда своим обезьянам из-за спин людей.

Беллз повернулся к орущим мафиози, и Тоцци внезапно дернул за поводок, выхватив ребенка из рук Беллза. Он подтянул к себе малыша, как рыбу на леске, и перекинул его матери.

— Взять его, черт бы вас побрал! — зарычал Будда.

Живчик побелел. Его колени подкосились. Экскалибур выпал из его руки и загремел по тротуару. Он посмотрел вниз, но Гиббонс уже подскочил и схватил револьвер.

Беллз ухмыльнулся прямо в лицо Живчику. Внезапно конец лезвия ножа уперся в дрожащий подбородок Живчика.

— Что теперь, моя любовь?

Тоцци быстро схватил Беллза за руку и, потянув за собой Джину, другой рукой согнул его руку в запястье, применив захват котэ гаэситак, что нож уперся в грудь Беллза.

Не теряя времени, Живчик бросился к надувным фигурам, скорее проносясь над толпой, чем через нее, — ни дать ни взять защитник регби, перелетающий в прыжке через линию защиты, чтобы преодолеть последние пол-ярда и забить гол. Беллз вывернулся из рук Тоцци и бросился за ним, продираясь сквозь толпу.

— Стоять! Вы арестованы. Оба! — завопил Гиббонс. Экскалибур в его руке был нацелен в небо.

Но ни Беллз, ни Живчик его не слышали, так как вокруг вопили люди, в панике разбегающиеся во все стороны. Гиббонс начал проталкиваться сквозь людское море. Лоррейн не отставала от него ни на шаг. Но куда быстрее их продвигался вперед Будда. Его отряд рассекал толпу, как ледокол.

Тоцци пристально смотрел на Джину. Он так крепко сжал зубы, что казалось, вот-вот сломает один из них.

— Пошли! — рявкнул он и, не дожидаясь ответа, потянул ее за руку и врезался в толпу. Ну и плевать, если он оторвет ей руку к чертям!

Беллз был у нее до половины второго. И она не обмолвилась об этом ни полсловом.

Сука!

Глава 23

1.17 ночи

Гиббонсу казалось, что в его челюсть вогнали гвоздь. Боль в груди исчезла, но зуб болел так, что он с трудом удерживался, чтобы не закрыть глаза, но все же продолжал распихивать людей, пытаясь добраться до Беллза и этого маленького ублюдка Дефреско. Экскалибур снова вернулся к своему хозяину, и Гиббонсу не терпелось пустить его в ход в качестве компенсации за все, что ему пришлось вынести за сегодняшний день. Око за око. Беллз стрелял в него; он должен выстрелить в Беллза. Хотя бы один раз. А этот маленький хитрозадый ублюдок Живчик служил и нашим и вашим, и мафии, и ФБР. Но что хуже всего, это он стрелял в Петерсена. Иначе зачем бы ему сейчас убегать? За это одно этот кусок дерьма заслужил, чтобы в него всадили все оставшиеся в револьвере пули.

— Стоять! ФБР! — закричал он поверх голов вопящих людей. — Стоять, черт вас побери!

Живчик бежал не останавливаясь, Беллз не отставал от него ни на шаг. Они скользили, как лососи, идущие на нерест вверх по течению. То ли они не слышали приказа Гиббонса, то ли просто не обратили на него внимания, но ни один из них не обернулся, хотя Гиббонс был не больше чем в десяти футах от Беллза.

Гиббонс отпихивал и отталкивал мечущихся людей, и вдруг кто-то ткнул его локтем прямо в лицо, в больной зуб. В его мозгу раздался удар гонга, нет, взрыв с грибовидным облаком, поднимающимся изнутри, боль утроилась, а тело застыло. Его пальцы с такой силой сжали курок экскалибура, что револьвер не выстрелил только чудом.

Когда Гиббонсу удалось снова открыть глаза, перед ним стояла красная пелена. Все было как на экране инфракрасного сканера, сфокусированного на этих двух убийцах, негодяях, ублюдках. Он застрелит их, даже если это будет последнее, что он совершит в этой чертовой жизни. Гиббонс с удвоенной энергией стал проталкиваться сквозь толпу, не заботясь о синяках, которые он в спешке раздавал налево и направо. Глаза его были устремлены на Беллза и Живчика. Живыми или мертвыми, но он их достанет, черт побери.

— Гиббонс! — закричал Тоцци.

— Гиббонс! — кричала Лоррейн.

— Живчик! — кричала Джина.

Тоцци пытался прорваться к Гиббонсу, но ему мешали Джина, прикованная к одной его руке, и Лоррейн, повисшая на другой. Он заметил, что гориллы Будды продвигаются значительно быстрее, и это его обеспокоило. Он не сомневался, что они вооружены, а пунцовый цвет лица Будды свидетельствовал о том, что они жаждут крови, и никто не станет заботиться о том, чтобы особенно тщательно прицеливаться. Как только они откроют огонь, пострадают невинные люди. А тут еще Гиббонс, стремясь добраться до Беллза и Живчика, ведет себя как маньяк — отшвыривает людей во все стороны. Тоцци от всей души надеялся, что его партнер не снял пуленепробиваемый жилет.

Лоррейн потянула его за рукав:

— Майкл, надо что-то делать. Гиббонс сошел с ума. Он дождется, что его убьют.

Джина дернула наручник:

— Сделай же что-нибудь. Беллз убьет моего брата. Ради Бога, неужели ты ничего не можешь сделать?

Тоцци бросил на нее злой взгляд:

— Чего ради? Он стрелял в агента ФБР. Может, Гэри Петерсен уже мертв. Чего ради я должен помогать убийце полицейского?

— Чушь собачья, — огрызнулась Джина. — Я не верю этому. Живчик подонок, но не убийца. Поверь мне.

— Поверить тебе?Какого черта я должен тебе верить? Ты мне все время врала. Почему ты не сказала, что была с Беллзом прошлой ночью?

Ее глаза полыхнули гневом.

— Я не была с ним прошлой ночью. Он просто зашел ко мне в полночь.

— Зачем? Кто ходит в гости по ночам? Объясни мне.

Джина закричала:

— Ты думаешь, я спала с ним? Да? Думаешь, я его подружка?

— Да, думаю.

Голос Беллза на автоответчике пробился сквозь окружающий их кошмар и зазвучал в ушах Тоцци: «Джина, это я. Позвони мне».

—Ты ничтожество, ясно тебе? Я с самого начала это знала, еще когда привела тебя к себе. Я видела, как ты все вынюхиваешь, высматриваешь, роешься в моих вещах, ищешь следы другого мужчины. К тому же ты еще и подлец. Ты ревновал даже до того, как у тебя появился для этого повод. Ты ревнивый и прилипчивый. Совсем как он.

— Кто «он»?

— Беллз. О ком, черт возьми, мы говорим?

— Ты с ума сошла.

— Нет, это тысошел с ума. Вы с Беллзом два сапога пара. Поэтому он и пришел ко мне вчера ночью. Поэтому он не дает мне проходу, звонит домой, на работу — всюду. Он думает, что я его собственность. Ты что, совсем тупой? Не понимаешь?

Лицо Тоцци горело.

— Нет! Не понимаю.

Она приподняла цепочку у себя на шее. Золотое свадебное кольцо Марджи звякнуло под ее подбородком.

— Он пришел вчера ночью, чтобы дать мне вот это. Он хочет, чтобы я вышла за него замуж.

Тоцци был уязвлен, но то, что он услышал, не удивило его.

— Поздравляю! — прокричал он.

— Ты не понимаешь! — прокричала в ответ Джина. — Марджи рассказала ему о девушке-сицилийке, которую я нашла, чтобы она выносила их ребенка. Он сказал мне об этом вчера ночью. Но он думает, что эта девушка — я. У него с головой не в порядке. Он думает, что дурацкий план Марджи сработал и я беременна его ребенком. Поэтому он и не оставляет меня в покое.

Лицо Тоцци горело. Он тоже думал, что она и есть «девушка-сицилийка».

— Ты хочешь, чтобы я этому поверил?

— Мне наплевать, веришь ты или нет. Это правда.

— Так ты действительно?..

— Что? Беременна?

— Тоцци! Тоцци! Обернись!

Тоцци оглянулся, чтобы посмотреть, кто его зовет. С расстояния в несколько футов ему махал рыжеволосый человек. С ним рядом были еще трое молодых людей в таких же, как у рыжего, костюмах. Тоцци потребовалась секунда, чтобы вспомнить, кто они такие. Рыжеволосого зовут Коннел, он из Ньюаркского отделения ФБР. Пробиваясь сквозь толпу, они держали оружие дулом вверх. Коннелл нес над головой винтовку.

— Мы следили за Буддойи его громилами! — прокричал Коннелл. — А они ехали за фургоном наружного наблюдения, в котором был Гиббонс. Но мы потеряли их в толпе. Ты их видел?

Тоцци кивком указал на громил, продвигавшихся в толпе:

— Вон они...

Лоррейн потрясла его за плечо и закричала:

— Майкл! Смотри! — Она показывала пальцем вперед, в сторону музея.

Тоцци прищурился, пытаясь разглядеть, что привело ее в такое волнение. И тут он их увидел. Его челюсть отвисла. Он не верил своим глазам. Живчик, Беллз и Гиббонс карабкались вверх по полунадутой фигуре Барта Симпсона. Живчик изо всех сил цеплялся за стенки надувной фигуры. Беллз следовал за ним по пятам, держа в руке нож. Шествие замыкал Гиббонс, с криками и руганью размахивающий револьвером за спиной у Беллза. Они были уже на полосатой рубашке Барта, взбираясь по его гигантскому телу, как три муравья.

Тоцци перевел взгляд на горилл Будды, которые тоже заметили тех троих. Все они прицелились в Барта. У них у всех были автоматические пистолеты. У агентов из Ньюарка были обыкновенные револьверы. У Тоцци не было ничего. Кроме Джины, повисшей на его руке. Он пристально смотрел на Беллза, второго муравья в цепочке. Господи, если бы у него была винтовка с оптическим прицелом, чтобы он мог разнести этого ублюдка на клочки. Дерьмо!

—Майкл! Сделай что-нибудь!

И опять:

— Мой брат! Они застрелят моего брата! Сделай же что-нибудь!

Тоцци, прищурясь, смотрел на Беллза. Черт бы тебя побрал...

* * *

— Остановитесь, сукины вы дети! Вы арестованы. — Гиббонс перелез через очередную синюю полоску на рубашке гигантской надувной фигуры. Он с трудом продвигался вперед, сползая под тяжестью собственного веса. Он все больше отставал от тех двоих, но после того, что они сделали с ним, с Лоррейн, с Петерсеном, с ФБР и, самое ужасное, с его револьвером, он не даст им уйти. Гиббонс сунул экскалибур в наплечную кобуру и двумя руками ухватился за стенки надувной фигуры, подтягиваясь кверху.

Беллз взмахнул ножом, описывая дугу над головой Гиббонса:

— Поворачивай назад, старина.

— Засунь свой нож себе в задницу. — Гиббонс продолжал карабкаться вверх.

— Я сказал, поворачивай назад. — Беллз снова взмахнул ножом, заставив Гиббонса остановиться и отпрянуть назад.

— Ты арестован, Беллз. — Гиббонс снова вытащил револьвер. — Бросай нож на счет «три», или я всажу в тебя пулю. Я не шучу. Раз...

— Чего тебе от меня надо? Не я стрелял в того парня на шоссе. Это он. — Беллз ножом указал на Живчика.

Живчик пытался спрятаться в огромном открытом рту Барта, и его ноги свисали с отвисшей нижней губы, как прилипшая сигарета.

— Я все слышал, Беллз! — прокричали ноги. Забравшись в рот, Живчик высунул сбоку голову. — Это не я, Гиб. Это он.

Гиббонс взвел курок и прицелился в Живчика.

— Так кто это сделал? — рявкнул он.

— Не я. Это...

Крэк!

Гиббонс выстрелил и попал в большую нижнюю губу. Живчик быстро нырнул в рот Барта.

Люди внизу хором закричали.

— Ты что, с ума сошел? — завопил Живчик.

Беллз кивнул Гиббонсу:

— Правильно. Он это сделал.

— Заткнись, Живчик! — зарычал Гиббонс. — Так кто это сделал? Немедленно говори правду, или в следующий раз я не промахнусь.

Изо рта Барта донесся голос Живчика:

— Гиб, Богом клянусь. Я не...

Крэк!

Из второй дырки в губе Барта с шипением вырвался гелий. Живчик выглянул сбоку, и выходящий газ сбил его волосы на одну сторону.

— Хорошо! Хорошо! — Из-за гелия, попадающего ему в рот, Живчик говорил как Дональд Дак. — Не стреляй, не стреляй. Это я, я. Я это сделал. Но у меня была причина, Гиб, веская причина.

Гиббонс взорвался:

— Я не хочу этого слышать. — Ему не терпелось разрядить револьвер и сделать с Живчиком то, что тот сделал с Гэри Петерсеном.

— Нет, ты послушай, Гиб, правда. Ты должен меня выслушать. У меня была причина. Я должен был подставить этого ублюдка, прежде чем он убьет мою сестру. — Он указал на Беллза.

— Что? — Беллз уставился на Живчика. — Убить твою сестру? Черт подери, да я хочу жениться на ней.

— Да, а потом убить ее, как ты убил Марджи, если она не сможет забеременеть. Ты больной, Беллз. Я не собирался позволить тебе так поступить с моей сестрой. Ни в коем случае. Ты не понимаешь, когда тебе говорят нет, Беллз. Ты все время ее достаешь. Она мне говорила. И я решил, что единственный способ от тебя отвязаться — это посадить тебя в тюрьму, парень. В камеру смертников. Только так можно избавиться от такого психа, как ты. Богом клянусь. Гиб, я сделал это только поэтому. Я не хотел убивать этого Петерсена, я хотел только ранить его. Покушение на убийство,понимаешь? Я хотел только, чтобы Беллз ответил за это. Богом клянусь.

Глаза Беллза горели. Он воткнул в шар нож и подтянулся, ухватившись за ручку, стараясь добраться до губы Барта. Гелий бил ему в лицо, он щурился, как сумасшедший китаец, и при этом вопил, как Дональд Дак:

— Ты уже труп, ублюдок! Ты труп!

— Стой! — Гиббонс прицелился в ногу Беллза, намереваясь остановить его, и тут он услышал характерный звук выстрелов из автоматического пистолета, доносящийся снизу. В рубашке Барта рядом с рукой Гиббонса образовались три дыры. Он не устоял на ногах и, перевернувшись, повис, ухватившись за оболочку шара. В лицо ему ударила струя гелия. — Дерьмо! — завопил он голосом Дональда Дака и заскрежетал зубами. — Дерьмо!

* * *

— Взять его! — закричал Будда своим гориллам. — Взять Беллза!

Над толпой поднялись мускулистые руки с автоматическими пистолетами, и пули ударили в надувную фигуру Барта.

— Майкл, — завопила Лоррейн, — сделай что-нибудь!

— Да, сделай что-нибудь! — подхватила с другой стороны Джина.

— Не висните на мне, вы, обе! — закричал Тоцци, отбрасывая их от себя. Это было похуже, чем свободная атака в айкидо, когда все хватают тебя за кимоно ги и стараются повалить. Господи, по сравнению с тем, что тут происходит, экзамен показался бы легкой разминкой. Он поднял взгляд на фигуру Барта Симпсона с Живчиком во рту, Беллзом на подбородке и Гиббонсом, свисающим с рубашки. Джина обеими руками схватила его руку, но он не мог отвести взгляд от Беллза. При мысли о Беллзе и Джине внутри у него все переворачивалось, лицо горело.

«Джина, это я. Позвони мне».

—Коннелл, — закричал через плечо Тоцци, — дай мне винтовку!

— Держи. — Рыжеволосый агент через головы людей передал Тоцци винтовку, держа ее за ствол. Тоцци дотянулся пальцами до приклада и подтянул винтовку к себе.

— Что ты собираешься делать? — пронзительно закричала Лоррейн. Ее глаза дико горели, волосы разметались по лицу. Она снова вцепилась в его руку, но Он быстро оттолкнул ее.

Тоцци дослал пулю.

— Что, черт подери, ты делаешь? — Джина снова повисла у него на руке, но на этот раз он оттеснил ее. — Что ты делаешь? Ты убьешь кого-нибудь из этой штуки. Ты сошел с ума!

Он поднял винтовку к плечу и прищурился, глядя в прицел. Снова и снова в голове у него прокручивалась запись: «Джина, это я. Позвони мне.... Джина, это я. Позвони мне....»

—Ты сошел с ума! — завизжала Джина. — Ты не попадешь в Беллза. Беллз — дьявол, он не умрет. Ты попадешь в моего брата. Попадешь в Живчика!

Лоррейн пронзительно кричала ему в другое ухо:

— Это винтовка, Майкл! Ты всех в куски разнесешь! Ты попадешь в Гиббонса!

Тоцци стряхнул Лоррейн с левой руки и попытался отпихнуть Джину, чтобы иметь возможность действовать правой.

— Не делай этого! — пронзительно закричала Джина. Ее лицо перекосилось, когда она попыталась оторвать его руку от спускового крючка.

Но Тоцци не намерен был отступать. У него была причина.

«Джина, это я. Позвони мне... Джина, это я. Позвони мне...»

Позвони мне, как же, подумал он.

Ка-буум!

От звука выстрела толпу качнуло, все закричали и кинулись врассыпную.

Тоцци перезарядил винтовку.

Джина напряглась:

— Нет! Прекрати!

Тоцци прицелился. Вот тебе, ублюдок.

Ка-буум!

—Не-е-е-ет! — Джина дергала Тоцци за руку, но его уже невозможно было остановить.

— О Господи! — Лоррейн показала на надувную фигуру.

В боку Барта Симпсона зияла дыра в четыре фута и такая же красовалась посреди лба. Гелий с ураганным свистом вырывался из огромных отверстий, и Барт начал оседать. Не прошло и десяти секунд, как Гиббонс, Живчик и Беллз оказались накрытыми складками оболочки, и их не стало видно.

— Шар! — закричал Тоцци молодым агентам. — Задержите тех парней на шаре. Арестуйте их. Быстро!

Тоцци стремительно повернулся — винтовка нацелена вверх, но предохранитель снят. Он осмотрелся, ища среди суетящихся людей Будду и его громил, но увидел лишь подошвы ботинок. Люди в панике разбегались. Мафиози исчезли. Он посмотрел вдоль Семьдесят восьмой улицы как раз в тот момент, когда загорелись передние фары серого «линкольна» и машина двинулась задним ходом по направлению к Амстердам-авеню, визжа тормозами и распугивая сигналом пешеходов.

Тоцци крепко сжал челюсти. Он чувствовал Джину рядом с собой, но не мог посмотреть на нее. Он был слишком зол, слишком уязвлен и сердился на себя за это.

— Ты мог убить их! — пронзительно закричала она, но в ее словах не было настоящего чувства. — Господи!

Тоцци все еще не смотрел на нее. Даже если бы он захотел что-то сказать, то не смог бы выдавить из себя ни слова. Хоть бы она отпустила его руку и исчезла.

Улица быстро пустела. С воем сирен и включенными мигалками подъехали машины нью-йоркской полиции. Из них высыпали полицейские, но представление уже было окончено. С того места, где он стоял, Тоцци видел, как из складок оболочки надувной фигуры выбрался Гиббонс, отказавшись от помощи полицейских. Коннел и ребята из Ньюаркского отделения надели наручники на Беллза и Живчика. Беллз стоял выпрямившись, самоуверенный, как Дракула. Живчик согнулся и спрятал лицо, как слюнтяй, каким он и был. Над всеми ними колыхалась, склонившись на одну сторону, гигантская голова Барта Симпсона, медленно опускаясь на разодранную оболочку, которая недавно была его телом.

Мимо Тоцци проехал мальчишка на скейте, лет десяти или одиннадцати, тощий, с длинными грязными светлыми волосами под надетой задом наперед бейсбольной кепкой. Он не сводил глаз с печально качающейся головы, завороженный этим зрелищем.

Гиббонс шел через улицу к Тоцци, не отводя глаз от напарника. Его лицо распухло, он выглядел страшно злым. Хуже, чем Гринч, укравший Рождество.

Мальчишка на скейте посмотрел на Тоцци:

— Эй, парень, ты убил Барта. И как так и надо.

Гиббонс подошел к Тоцци и выхватил из его рук винтовку:

— Да, и как так и надо... придурок!

Глава 24

День Благодарения

Тяжело развалясь, Тоцци сидел на диване в гостиной Гиббонсов и тупо смотрел на экран телевизора. Парад в День благодарения был в полном разгаре, несколько длинноногих девиц из Оклахомы высоко задирали ноги, маршируя по Бродвею под холодным мелким дождем. Лоррейн в кухне возилась с индейкой. Гиббонс толокся там же, мешая ей.

Тоцци с трудом удавалось сосредоточиться на параде. Его внимание притягивал коридор, ведущий из гостиной в спальню. Он знал, что там, на столике возле кровати, стоит телефон. Он не мог не думать об этом телефоне, о том, что можно просто войти в спальню и воспользоваться им. Будто знаешь, что в соседней комнате находится бомба замедленного действия и у тебя еще есть время что-то предпринять... если знаешь что именно.

Проблема заключалась в том, что он не был уверен: разрядить ли эту бомбу или привести ее в действие. Возможный детонатор лежал в его бумажнике в заднем кармане брюк. Клочок бумаги с записанным на нем телефоном Джины. Он переписал его из телефонной книги перед тем, как вышел из дома сегодня утром, хотя и не знал точно почему.

Откровенно говоря, он знал — незаконченное дело, вот почему. Оставленные без ответов вопросы, не позволяющие ему определить свое отношение к ней. Она сбивала его с толку. Она нравилась ему, но одновременно он и презирал ее. Может, она и абсолютная стерва, но его восхищало то, что она никому не дает спуска. Воспитанная улицей, бойкая на язык американская итальянка во втором поколении, такая же упрямая, как любой вновь прибывший, только что сошедший с борта корабля. Энергичная, решительная, живая. Совсем как он.

Прошлой ночью, после «инцидента с Бартом Симпсоном», он не сказал ей ни слова. Он был слишком зол на нее за то, что она не рассказала, что была с Беллзом прошлой ночью. Как только они добрались до местного полицейского участка и сержант с помощью отмычки снял с них наручники, освободив их друг от друга, он просто ушел, боясь наговорить лишнего, если начнет разговор. Пусть она лучше займется юридическими проблемами своего брата, которые должны быть серьезными, несмотря на то что Гэри Петерсен выкарабкался и с ним, похоже, все будет в порядке. Естественно, и в этом случае Живчик оказался таким же недотепой, как и всегда. Он трижды в упор стрелял в Петерсена, но не попал ни в один жизненно важный орган. Серьезно задетым оказалось только одно легкое.

Тоцци посмотрел в коридор, ведущий в спальню. Запах жарящейся индейки разносился по всему дому, но есть ему не очень хотелось. Он не мог выбросить из головы то кольцо, свадебное кольцо Марджи. Он понимал, почему Беллз подарил его Джине. Как ни дико, но этот поступок типичен для него. Но почему Джина носит это украшение на цепочке на шее? Это еще более дико. Тоцци не спал почти всю ночь, предаваясь этим размышлениям, они сводили его с ума. Еще больше его сводило с ума то, что он так сходит с ума из-за Джины.

На экране появилась реклама, звук стал в два раза громче, привлекая внимание Тоцци. Карлики Киблеры снова пекли печенье в своем домике в стволе дерева. Уже второй раз показывают эту дурацкую рекламу. Тоцци уставился в потолок и постарался не обращать внимания на голоса отвратительных маленьких карликов.

Это глупо, подумал Тоцци. Он встал и бессознательно выгнул спину. Проклятый диван такой мягкий, что у него даже спина заболела. Правда, он сидит на нем больше часа, предаваясь размышлениям и злясь все больше и больше.

Это и в самом деле глупо. Он снова посмотрел в коридор, потом перевел взгляд на дверь в кухню. Подумав с минуту и опять чуть было не передумав, он все-таки крикнул двоюродной сестре:

— Лоррейн, мне надо позвонить.

Из кухни донесся ее голос:

— Звони. Незачем спрашивать.

— Лучше, если это будет не междугородний разговор. — Ворчание Гиббонса заставило его остановиться.

Тоцци не хотел, чтобы они знали, кому он звонит.

— Счет пришлют на мой телефон. — Он надеялся, что его тон не вызовет подозрений.

— Не беспокойся, — сказала Лоррейн, отмахиваясь от предупреждения Гиббонса. — Звони из спальни.

— Хорошо.

Тоцци направился к спальне, на ходу вытаскивая бумажник, где лежал клочок бумаги с номером телефона.

Но, войдя в спальню, он остановился на пороге и уставился на кровать, в которой спали Гиббонс и Лоррейн. Он никогда не думал о том, что они спят вместе. Не спят друг с другом, а просто спят, каждую ночь, вместе. Внезапно эта мысль заставила его посмотреть на них по-другому. Они были супружеской парой уже долгое время, но Тоцци никогда не думал о них как о людях, близких друг другу. Но они были действительно близки. Гиббонс изображал из себя крутого парня, одиночку на враждебных улицах, но это не так. У него есть Лоррейн. А у нее есть он. Это и делает их близкими людьми. Внезапно Тоцци почувствовал себя здесь лишним.

Он взглянул на бумажку, зажатую в руке, и прочел номер телефона. Может, не такая уж это замечательная идея. Что он скажет Джине? С чего начнет разговор? Он не знал, о чем хочет говорить с ней. Он хотел, чтобы говорила она, чтобы ответила на его вопросы. Хорошо бы у нее была такая автоматическая телефонная система. Нажми кнопку номер один, если хочешь узнать, почему я ношу кольцо Марджи. Нажми кнопку номер два, если хочешь больше узнать о девушке-сицилийке. Нажми кнопку номер три, если хочешь узнать, к кому я по-настоящему неравнодушна....

Глупо.

Тоцци схватил трубку и стал с силой нажимать кнопки с цифрами. В конце концов он оперативник ФБР. Он только что участвовал в задержании серьезного преступника и захвате заложников. Он позвонит ей, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке, узнать, как она себя чувствует, не нужно ли ей чего. Звонок вежливости, вот и все. Просто профессиональный долг. Не надо делать из мухи слона. Он сам будет говорить. Если она захочет что-нибудь ему сказать, она это сделает. Он не станет тянуть из нее слова клещами.

Он нажал последнюю цифру и присел на край кровати, прислушиваясь к первому звонку, не обращая внимания на карликов Киблеров, бегающих у него в животе. Он звонит, просто чтобы удостовериться, что у нее все в порядке. Чисто профессионально, повторял он себе.

Второй звонок.

Чисто профессионально.

Третий.

Даже не пытайся вытягивать из нее что-то. Если она захочет, расскажет сама.

Четвертый.

Забудь об этом. Ее нет дома. Сегодня День благодарения, ее брат в тюрьме и...

— Вы звоните по номеру 555-7846: Сейчас я не могу подойти к телефону, но если вы оставите сообщение, я вам перезвоню. Не забудьте дождаться сигнала. Пока.

Тоцци нахмурился. Автоответчик. Голос звучит дружелюбнее, чем в жизни. По крайней мере, по отношению к нему.

Пока он ждал сигнала, его сердце сильно колотилось. Он уже почти повесил трубку...

Би-и-ип.

—Джина, это я, — начал он и тут вспомнил голос Беллза на автоответчике: «Джина, это я. Позвони мне».

Он начал снова:

— Это Майк Тоцци. Я звоню узнать, как у тебя дела... Я имею в виду, как ты себя... твое самочувствие, то есть после... вчерашнего инцидента. Да, пожалуйста, звони мне в любое время, если у тебя возникнут какие-нибудь вопросы.

Он быстро повесил трубку. Его лицо пылало. Говорил как настоящий осел. Какие у нее могут возникнуть вопросы? Это у него возникли вопросы. Она здорово посмеется, когда услышит все это.

Тут он сообразил, что не оставил номер своего телефона. Черт!

Номер телефона ФБР есть в справочнике. Если она действительно захочет поговорить с ним, найдет его.

Но знает ли она, что он работает в Манхэттенском отделении, а не в Ньюаркском?

В Ньюарке ей просто посоветуют звонить в Нью-Йорк, так? Конечно. Вероятно. Он не может снова звонить ей и оставлять свой телефон. Это будет еще глупее. Пусть не думает, что он потерял надежду — это не так. Просто он руководствуется профессиональными соображениями.

Он встал, поглядел на телефонный аппарат и вздохнул.

Конечно, с профессиональной точки зрения нужно бы позвонить еще раз и оставить номер телефона, так?

Он снова сел и набрал ее номер, пока решимость не оставила его. Прослушав ее сообщение, он стал дожидаться сигнала.

Би-и-и-ип.

—Джина, это снова Тоцци. Я забыл оставить мой...

— Что тебе нужно? — Она сняла трубку. Она дома. Голос — как у настоящей стервы.

Он прочистил горло.

— Я просто хотел... — Он остановился. Он устал от этой чепухи, от этих игр. — Я хочу задать тебе один вопрос, Джина. Свадебное кольцо. Почему ты его носишь?

— Что? Ты болен. Я вешаю трубку.

— Просто скажи мне. Это все, что я хочу знать. Только скажи мне, и больше я не стану тебе надоедать.

— Ты сумасшедший.

— Да, знаю. Это мы уже установили. А теперь дай мне прямой ответ. Что это, знак помолвки, если ты носишь его таким образом?

Джина вздохнула в трубку:

— Я сказала тебе. Беллз подарил его мне. Это кольцо Марджи.

— Да, но почему ты его носишь?

— Марджи была моей лучшей подругой, ты, придурок. Я любила ее. И мне ее не хватает. Что я должна была с ним делать? Засунуть в ящик и забыть о нем?

— О...

— Теперь ты доволен?

— Мне просто было интересно. Извини, что побеспокоил тебя.

— А теперь ты будешь извиняться? Избавь меня от этого.

— Я сказал — только извини, что побеспокоил тебя. Сегодня праздник. Я не изви...

— Слушай, заткнись. Я не в настроении. Я перезвоню тебе. — Она повесила трубку.

Тоцци уставился на трубку. «Я перезвоню тебе»? Что она имела в виду?

Он положил трубку и нахмурился. Нет. Она не позвонит. Она не это хотела сказать.

Он вернулся в гостиную и снова занял свое место на диване.

Она не это имела в виду. Она не позвонит.

По телевизору показывали надувного Гуфи, плывущего над Бродвеем.

Так что же она имела в виду?

* * *

Сидя за кухонным столом. Гиббонс откинулся на спинку стула и через дверной проем взглянул на экран телевизора. Камера переместилась с Гуфи на бойкую маленькую брюнетку из шоу «Тудей». В руке она держала микрофон, и, когда она говорила, ее дыхание превращалось в облачка пара.

— Тем, кто только что присоединился к нам здесь, на Геральд-сквер, в Нью-Йорке, во время парада в День благодарения, мы с сожалением сообщаем, что один из наших гигантских воздушных шаров вчера вечером постигла печальная участь. Фигура Барта Симпсона стала жертвой разборки между гангстерами. Как сообщается из информированных источников, когда фигуру Барта надували для парада, в результате выстрелов из тяжелого оружия в ней были проделаны обширные пробоины. По нашим сведениям, восстановить фигуру скорее всего не удастся. Печальная потеря для поклонников персонажей мультфильмов...

—Ради Бога, выключи! — прокричал Гиббонс в затылок Тоцци. — Или переключи на футбол, если так уж хочешь что-нибудь смотреть.

Тоцци обернулся и сквозь дверной проем посмотрел на своего напарника:

— Я не люблю футбол.

— Ты что, долбаный коммунист? Футбол все любят.

— А я не люблю.

— Ну, ты известный олух.

— Наверное. — Тоцци снова повернулся к телевизору.

Остолоп.

Гиббонс все еще не остыл из-за того, что Тоцци стрелял из винтовки, чтобы выпустить воздух из надувной фигуры.

Лоррейн возилась у разделочного стола, перемалывая в миксере картошку. Она никогда не делала картофельное пюре, так как сама его не любила, но сегодня она приготовила его. Для Гиббонса.

Она бросила в миксер кусок маргарина.

— Как твой зуб?

— Какой зуб?

— Ты знаешь какой.

Гиббонс сунул язык в то место, где прежде был его больной зуб.

— Похоже, лучше, чем раньше.

Сегодня утром ему было так больно, что он упросил своего зубного врача открыть кабинет и вырвать зуб. Несмотря на болеутоляющие таблетки, место было еще чувствительным и швы саднили, когда он до них дотрагивался. Поэтому Лоррейн и готовила пюре. Пюре с подливкой и морковный суп-пюре — таков будет его ужин в День благодарения. Плюс начинка тыквенного пирога. Похоже, он получит массу удовольствия за эту неделю вегетарианской диеты. Или станет либералом.

— Как твоя грудь? — Возясь с миксером, она стояла к нему спиной.

— Ужасно.

На левой стороне груди, там, куда ударили пули, красовался огромный желто-багровый синяк, но сокрушающей боли уже не было. Вчера вечером в больнице ему сделали ЭКГ, и врач сказал, что беспокоиться не о чем. Сердечного приступа нет. Просто мышечные спазмы, вызванные травмой от удара пуль, после того как прекратилось действие болеутоляющих лекарств и спиртного. Он ничего не сказал Лоррейн о боли в груди и ЭКГ. Ни к чему ее беспокоить.

Лоррейн выключила миксер:

— Прости меня.

— За что?

Лоррейн обернулась. Ее лицо покраснело.

— Прости, что я не плакала. — Она шмыгнула носом и вытерла уголки глаз тыльной стороной ладони. — Когда тебя подстрелили вчера и ты лежал на полу в универмаге. Я не плакала. Слез не было. Я просто смотрела на тебя и смирилась с этим... с тем, что ты умер. А плакать не могла. Прости.

Гиббонс сглотнул. Внутри у него все упало от ужаса, который он всегда ощущал, когда Лоррейн заводила с ним душещипательные беседы, выражала свои чувства и от него ждала того же. Каждый раз он чувствовал себя так, будто его загнали в угол. Да, люди должны быть честны друг с другом, но такие откровенные признания не всякому по нутру. Господи, да если все начнут признаваться в своих истинных чувствах друг к другу, будет гораздо больше бытовых происшествий, чем сейчас. Недаром Господь наградил людей сдержанностью.

Беззвучные слезы появились в глазах Лоррейн, она стояла, вытирая вымазанные в пюре руки о кухонное полотенце.

Теперь Гиббонс точно почувствовал себя загнанным в угол. Черт!

Он встал и подошел к ней, хотел было обнять ее, что всегда помогало в таких ситуациях. Обнять ее, дать ей выплакаться в надежде, что это быстро пройдет. Но когда он хотел положить свою руку ей на плечо, она оттолкнула его, и он замер, испугавшись, что она заденет синяк на его груди.

— Что такое? — спросил он.

— Я не хочу, чтобы меня утешали. Я хочу сказать тебе, что я чувствую.

Гиббонс вздохнул. Выхода нет.

— То, что случилось вчера, по-настоящему открыло мне глаза на многое. Думаю, самый большой шок — то, что мы стареем.

Гиббонс бросил на нее сердитый взгляд.

— А при чем здесь это? — Он терпеть не мог, когда ему напоминали о его возрасте.

— Я думаю, что не плакала, потому что мы уже не молодые любовники. Не Ромео и Джульетта. Думаю, когда стареешь, в глубине души знаешь, что потеря неизбежна, поэтому и слез нет. Хотя я хотела заплакать. Прости.

Гиббонс молча смотрел на нее. Он был выведен из равновесия. Может, теперь его очередь что-то сказать или она просто сделала паузу?

— А ты заметил, что я не плакала? Или тебе было слишком больно?

Он облизнул губы.

— Ну, честно говоря, я об этом не думал. Я беспокоился только о тебе. Боялся, что с тобой может что-нибудь случиться, когда вокруг все эти чокнутые подонки.

Она кивнула, глядя на линолеум. Он думал, что она будет счастлива, или тронута, или что-нибудь в этом роде. Ведь он честно все сказал; именно это он и чувствовал, когда вокруг творилась вся эта чертовщина. Но сейчас у него было такое ощущение, что он сказал что-то не то.

Она подняла глаза и глубоко вздохнула.

— Думаю, ты до сих пор считаешь меня девицей, нуждающейся в защите. А в моем представлении ты стал престарелым монархом. Вернее, мы оба. Старые король и королева. — Она снова уставилась на линолеум.

— Лоррейн. — Он откашлялся. — Лоррейн, это уж как-то слишком похоже на средневековье. Я хочу сказать, я знаю, что средние века — это твой предмет, и все такое, но я думаю, ты — понимаешь? — слишком все драматизируешь.

Она подняла бровь:

— Драматизирую? Что ты имеешь в виду?

— Видишь ли... — Ему не хотелось обижать ее, но нужно было быть честным. — Эти твои слова о старых короле и королеве. Это очень символично, и все такое, но это книжная чушь, тема курсовой работы. В жизни все не так. И мы не такие. Я люблю тебя. Господи, да ведь я женился на тебе. Почему же я не должен беспокоиться, когда эти негодяи могли причинить тебе вред? Хорошо, ты не плакала из-за меня, ну и что? Некоторые люди вообще никогда не плачут. Это не значит, что они ничего не чувствуют. Мне и не надо, чтобы ты плакала. Я знаю, как ты ко мне относишься.

Лоррейн подняла глаза, и по ее щеке скатилась слеза.

— Ты никогда этого не говорил.

— Да, знаю. Но я знаю, что ты знаешь, как я к тебе отношусь. Иначе зачем бы ты стала делать для меня пюре, ведь я знаю, что ты его терпеть не можешь. Для тебя сделать пюре — все равно что проголосовать за республиканцев. Так ведь?

Она попыталась сдержать улыбку, но не смогла. Взяв его за руку, она покачала головой:

— Ты действительно особенный, Гиббонс. На самом деле.

Он обнял ее за талию и привлек к себе.

— Ты тоже особенная. — Он поцеловал ее и, когда она хотела вырваться, сжал ее крепче, не дав пошевелиться. Обнимая ее так крепко, он причинял себе боль в том месте, где был синяк. Ну и что? Это было им необходимо.

— Дай-ка я помешаю суп, — пробормотала она, прижав свои губы к его. — Он сгорит.

Небольшая потеря, подумал он, отпуская ее. Кто когда-нибудь слышал о морковном супе-пюре? Кролики, которые не заботятся о холестерине, вот кто.

Лоррейн стала помешивать суп, а Гиббонс выглянул в гостиную. Тоцци там не было. Наверняка снова пошел в спальню звонить Джине. Когда Лоррейн выходила в туалет. Гиббонс подслушал разговор Тоцци с Джиной по параллельному телефону в кухне.

Он протянул руку и тихо снял трубку висящего на стене телефона. Прикрыв микрофон рукой, он поднес трубку к уху и услышал голос Джины:

— ...Пожалуйста, прекрати спрашивать об этом. По правде говоря, я не знаю, что я имела в виду. Не делай из всего проблему.

— Но, Джина, ты ведь сказала это. Ты сказала, что перезвонишь мне. Ты действительно так и собиралась сделать? Я хочу сказать...

Покачав головой. Гиббонс осторожно повесил трубку. Ну и жалкий же тип этот парень.

Он подошел к стоящей у плиты Лоррейн:

— Так что будем делать с твоим двоюродным братцем? Он похож на собаку, ищущую дерево в пустыне.

— Что ты имеешь в виду? Он ведь настоящий герой, не так ли? Он остался жив, хотя Тони Беллз похитил его и приговорил к смерти. Он спас жизнь Джине Дефреско. Он помог арестовать Беллза и Живчика, и ты сказал мне, что мы никогда больше не увидим этих двоих.

Гиббонс кивнул:

— Живчик получит срок за покушение на убийство. Остаток фальшивых банкнотов нашли у него дома в Байонне, и это доказывает, что именно он стрелял в Петерсена. Ну а Беллз больше никогда не увидит белого света. Он будет осужден за убийство, похищение и все остальные смертные грехи.

— Ну и что же с Майклом? — Лоррейн казалась сильно обеспокоенной тем, что происходит с ее дорогим братом. — Что-нибудь вроде стресса после всего пережитого?

Гиббонс выглянул в гостиную, чтобы убедиться, что Тоцци его не услышит.

— Лоррейн, ты меня удивляешь. Разве это не очевидно?

— Что? Он и Джина?

— Конечно. Что ты думаешь? Ромео снова в поисках Джульетты. Горбатого могила исправит. Женщины неистощимы на выдумки. Лучше б он стал голубым. Может, тогда ему повезет больше?

Лоррейн снова накрыла кастрюлю крышкой.

— Не знаю. У меня такое ощущение, что на этот раз все может быть по-другому.

— Не обольщайся. У него всегда одно и то же. Он находит новую женщину, влюбляется, любит и потом — бу-ум! -ее уже нет. Каждый раз что-нибудь да не так. Но, если ты заметила, он никогда не бывает виноват. Всегда во всем виноваты они, Вот увидишь. С Джиной будет то же самое. Если дело дойдет до этого.

— Ты так думаешь? Я не уверена. — Лоррейн перешла на шепот. — Когда он с кем-нибудь знакомится, он похож на ребенка, получившего новую игрушку. Всегда полон оптимизма. А в этот раз все не так. Он весь день хандрит.

— Он всегда изображает страдальца, когда не получает того, что хочет.

— Может, и так, но, пожалуй, я никогда не видела его в таком состоянии — таким расстроенным, отрешенным. Мне кажется, Джина его здорово зацепила. Но она не похожа на других. Мне действительно кажется, что на этот раз все по-другому.

— Да, но он Джине на дух не нужен. Поэтому он и дуется.

— Что ж, может, на этот раз ему самому придется предпринять какие-то усилия. Готова спорить, что ради Джины он на это пойдет.

Гиббонс покачал головой:

— Вряд ли. Только не Тоцци. Стоит только Джине погладить его против шерсти, и он тут же удерет искать следующую. Вот увидишь.

— Не думаю. Мне кажется, Джина — это то, что ему нужно. Такое у меня чувство. — На лице Лоррейн была тонкая хитрая улыбка.

— Иди ты. Сама не знаешь, что говоришь.

— Давай поспорим?

— На сколько?

— На сколько хочешь.

— На десять баксов.

— Договорились.

В этот момент в коридоре показался Тоцци. Брови его были нахмурены. Он уставился на окошко духовки, будто это экран телевизора. Вид у него был озадаченный. Может, он ожидал увидеть там продолжение парада? Он прошел в кухню и с тем же нахмуренным видом снял крышку с кастрюли с супом. Остановившись возле миксера с картофельным пюре, он какое-то время смотрел на него.

— Есть скоро будем? — спросил он.

— Еще чуть-чуть, — ответила Лоррейн.

— О... — Он не отрывал взгляда от пюре.

— Ты проголодался?

— Да нет... не очень.

Лоррейн с понимающим видом взглянула на Гиббонса. Тоцци всегда хотел есть.

— Индейка будет готова через полчаса. Выдержишь?

— Хм-м-м... — Казалось, Тоцци ее не слышит.

Гиббонс только покачал головой. Ну и дела.

— Посмотри, может, есть какой-нибудь футбол? — предложила Лоррейн.

— Футбол?

— Да. Должна быть какая-то игра на кубок.

— Да... Кажется...

— Так посмотри.

— Хорошо.

Тоцци еще немного поглядел на картофельное пюре, потом вернулся на диван в гостиной и начал щелкать переключателем.

Гиббонс и Лоррейн переглянулись.

— Не передумал спорить? — спросила Лоррейн.

Гиббонс уставился на затылок Тоцци на фоне зеленого футбольного поля на экране телевизора.

— Не знаю...

Когда он снова обернулся, на лице Лоррейн была та же странная улыбка.

— Хочешь, поспорим на двадцать баксов? — У нее был довольный вид.

Гиббонс потер подбородок. Теперь им овладели сомнения. Может, она и права.

— Не знаю, — сказал он. — Возможно, я передумаю.

— А как насчет сотни?

Гиббонс поморщился, коснувшись больного места. Сукин сын.

Когда он открыл глаза, Лоррейн смотрела на него, скрестив руки.

— Так спорим или нет? — спросила она. На лице у нее была широкая улыбка.

Оглавление

Энтони Бруно Плохие парни

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

Энтони Бруно Плохая кровь

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

Энтони Бруно Невезение

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

Энтони Бруно Грязный бизнес

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Энтони Бруно Психопат

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

Энтони Бруно Подпорченное яблоко

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24