Бог LTD. часть 1 [Елена Владимировна Колядина] (fb2) читать онлайн

Предисловие ГОСПОДИ, ПРОСТИ!

Слушайте сюда. Господь Бог — женщина. Ну и что, что с бородой? Бородатых женщин никогда не видели? Я вам больше скажу. Он — баба. (Сейчас, конечно, геи, которые предпочитают, чтоб к сынам человеческим входил с любовью Господь-мужик, в омерзении оттопырят губу и всплеснут руками, будто на собачьей какашке поскользнулись. Понимаю, дорогие товарищи, что весть не благая, но ничем не могу помочь!) Кстати, борода могла быть и приклеена. Вам это в голову никогда не приходило? Или позже пририсована. Кем? А кто в вашем учебнике по истории КПСС Цурюпе рога пририсовал? «Не я-я!» А кто? Пушкин? Возвращаемся к бороде. Кем? Да хоть бы Лукой. Или Матфеем. А может вместе сговорились против бабья дружить. Мужская солидарность. Удалось же цензорам имя Господа вычеркнуть. Как его зовут? Не знаете? То-то. Ладно, ладно, не бейте — пошутила я. Господь, конечно, мужчина. Но у него есть жена, стало быть, Госпожа. Они на пару мир создавали. Пока Он тьму держал, Она свет отделяла. Пока Он дрых, Она твердью овладевала. Пока Он размышлял, является ли Его тяжкая судьба результатом манипуляций наперсточников высшего порядка или промыслом СуперБожьим, Она в поте лица своего(твердый дезодорант был сотворен лишь на день восьмой) создала динозавров, кистеперую рыбу и саблезубого тигра. И самолично — все сама, все сама! — пинком под чешуйчатый зад всех этих тварей божьих выпустила в Рай. Рай — как всем дотоле было известно, являлся самым отвратным местом на Земле. Хуже атолла Бикини у Атиллы в заднице. Поганее временной регистрации на тещиной жилплощади. Сплошное болото. Но постепенно, отчасти благодаря умелой маркетинговой политике и активной раскрутке силами темных сил, слово «Рай» из ругательного превратилось в вожделенное. Так часто бывает. К примеру, не далее как восемьдесят лет назад «вертеп», бывший уютной пещерой, в которой родился внебрачный сын Божий Христос, превратился в СССР в «бордель»(«Что вы тут вертеп устроили?»). А «катавасия» — хоровое, со светлыми слезами на глазах, пение прихожан, трансформировалось в «какафонию»(«И такая тут на кухне поднялась катавасия!»). И темные силы оппозиции — ничего святого! — этим циничным обманом добились таки своего. Народ кое-как коротал земную жизнь с Зиной или Светой: в безделии, смраде, с удобствами в конце коридора, рассчитывая оторваться в Раю к концу зимы на том свете. Попадал, сунув на лапу кому следует, и — блямс! — кроваво-кошмарная драма на Дерибасовской: разочарование первой брачной ночи, депрессия, как следствие — рост продаж паленой водки(сотворена на день 666-ой гадом-зеленым змием(имя его вы узнаете чуть позже), торговая марка охраняется) из-под черной полы. У темных дьявольских сил — сверхприбыли. А Боженька ходит в белых одеждах и вроде как ни сном(или сыном?) на духом о том, что под носом творится. Те праведники, кто попали в кошмар Рая, и по сей день продолжают изо всех сил поддерживать его брэнд, рассылая факсы о райском блаженстве и варганя шоколад «Баунти» — ведь так хочется другим людям гадость сделать!

Но все это случилось после. А пока и был день. И уснули динозавры. И была ночь. И Госпожа, не досчитавшись съеденных саблезубыми тиграми, саблерогих баранов, предназначавшихся на праздничное барбекю, задумала эволюцию. Исполнить это сложное дело взялся… Черт, кто же еще? В обмен на любовь Госпожи. Юлька, фу, черт, Госпожа, довольно долго — никак не меньше трех часов, терзалась сомнениями: все-таки первый раз изменить мужу нелегко. Но потом выстроила психологическую защиту по Фрейду.(Зигмунд в те досточтимые времена пахал змеем-искусителем и заодно собирал материал для будущей культовой книги). Свое глубокое нравственное падение на дьявольскую твердь Юлия преподнесла жертвой во имя светлого будущего. Короче, черт этот(в следующей жизни его звали Дарвином) сделал все по уму: динозавры в процессе естественного отбора превратились в зайчиков, спалеозавры — в спелеологов, плохие дети в полных светлого лиризма писателей и тонкого психологизма режиссеров, три самых плохих мальчика — в Набокова, Алена Вуда и Квентина Тарантину. Хорошие дети стали никем. Зачеркнуто! Я хотела сказать — честными рядовыми тружениками стали.

Вы, как мужчина глубоко и тонко мыслящий, конечно ядовито поинтересуетесь: и кто же в небесном доме хозяин, кто всеми делами заправляет — Он или, извиняюсь за выражение, Она? А в вашем трехкомнатном судьбы вершит — кто? Вы?! Святая наивность… В общем, у меня есть доказательства. Одна моя подруга, Юлия Пылаева, была Его предпоследней законной супругой. Именно она, Юлия — девушка весьма свободолюбивая, Господу после хорошего секса и нашептала перестройку в СССР затеять. Потому что достали: нет Бога! Бога нет! «Сейчас узнаете, кто есть, а кто безбожников ест», — вспылила Госпожа. И только наутро(помните, после хорошего секса?)гласность начали, Господь ее — я имею в виду Юльку, а не гласность, выставил из дома. И тут же привел крашеную красотку, которая Мэрилин Монро в одной из жизней звалась.(Унисекс недавний — ее затея: с небес глядючи к Памеле Андерсон мужчин приревновала, вот и попыталась внедрить в умы идею непротивления злу силиконом). И коли уж речь зашла о Божественном сексе, разъясняю(со слов экс-Богини Юлии) раз и навсегда. Мы все до истины хотим докопаться: яйца или курица, кто всем правит, кто цену на вермишель и энергоносители формирует, отчего и почему? А у самых великих дел — самые низменные причины. Раздухарилась Юлька у Бога в постели — наутро манна небесная, небывалый урожай сои до самого вечера и внезапный мор среди тараканов. Принудил супруг Юлию к нелюбимому женщинами анальному сексу — утро войдет в анналы: этнические конфликты вспыхнут с новой силой, национально-освободительная борьба перейдет в самую справедливую стадию — смертоубийство и брат на брата, учителя по всей земле вызовут родителей. Молитесь, чтоб сегодня на небесах имели место оральные утехи — любимые обоими супругами: паству по новой осенят соя, манна и прочие мелкие глупые радости. Ну а если в хозяйстве небесном бардак, то что в пастве метко характеризуется «корова не доена, жена не ебана» — держитесь люди добрые! Женщина-Богиня в неудовлетворенном состоянии… Эль-ниньо отсюда и приходит! Применительно к земным делам, аксиому о грандиозных свершениях, как следствии мелких пошлых причин, Юлия пояснила таким примером. Не далее, как в прошлом году была перенесена сессия одного из комитетов ООН. Прогрессивное мировое сообщество с подачи проницательных телевизионных аналитиков связало перенос сроков открытия со скрытым протестом против американских бомбежек Косово. Я вам сейчас скажу, что было на самом деле. А на самом деле любовница председателя комитета господина Свенсона сообщила, что в намеченный день в Женеву на свидание прибыть не сможет, так как у нее начнется менструация. «На фига мне такая радость — переться черт знает куда, на открытие заседания с кровопролитием?» — резонно спросил себя бой-френд г-н Свенсон. Дальше вы знаете. Критические дни для албанцев. Потому что одна из основ геополитики — месячные любовницы. Остальные основы примерно такие же. О, я отвлеклась. Продолжаю про Юльку. Он — Господь-изменник, оказывается, пятьсот лет метался над бездной — не знал, как начать с женой разговор. А потом решил действовать деликатно — шоковой терапией, мол, извини, полюбил другую. И что моей подруге оставалось делать? Аллах, сами знаете, акбар! Что хочет, то и вытворяет. Перестройка в СССР в апреле пошла наперекосяк. А Юлька пошла в свою пятую жизнь. Вторая, третья и четвертая протекли во время предыдущих любовных интрижек Господа. А седьмая еще только предстоит.

Глава первая РОЛЬ ЖЕНЩИНЫ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА

За стеклопакетом (Зенцов отвалил за него 1200 баксов, о чем небрежно любил поминать всуе) в раздумье зависла огромная — вид борца сумо сзади — луна. Впрочем, Юле Пылаевой — каждый видит то, что хочет видеть, — луна, белая и полная, всегда представлялась животом беременной женщины. Или животиком надувшегося молока котенка. Луна светилась серебристым японским веером. И ночь поэтому была не страшной, а таинственной. В чем тайна? О-о, у ночи много тайн. Одна из них состоит в том, что лишь три вещи в мире — сама ночь, а так же золото и женщина не состоят под юрисдикцией Бога. Тайна состояла и в том, что Юля сидела на кухне в полной темноте и писала в тонкую книжечку, скрепленную спиральной пружиной, с надписью NOTE BOOK DELUXE на лилового цвета обложке. (Надпись DELUXE вопреки требованиям Чехова к ружью в первом акте не несет никакого сакрального смысла и упомянута мною чисто до кучи).

«Мужчины объясняют отсутствие гениев среди женщин малым весом женского мозга. Но недавние исследования показали, что с течением столетий женский мозг увеличивается. С 1860 года по 1990-й он утяжелился с 1242 грамма до 1265 граммов и в последние годы растет так же быстро, как и мужской.»

Прервавшись, Юля с пол-минуты сосредоточенно смотрела в сторону луны, впрочем не видя ее. Потом вновь быстро застрочила в книжечке.

«Следовательно, мозг женщины увеличивается вследствии большего количества умственной работы, которая стала доступна женщине, с тех пор как ее допустили к учебе в школах и университетах наряду с мужчинами. В ближайшее время появится женщина, ни в чем не уступающая в умственных способностях мужчинам. Она войдет во власть и высокие технологии. Начнется естественный отбор: слабые в мыслительных способностях мужчины, отторженные от собственности и источников заработка, не будут браться женщинами во внимание, как потенциальные продолжатели ее рода, и постепенно исчезнут. Размножится супермужчина — сверхумный и сверхсильный. Разве это не означает, что повсеместный рост грамотности женщин и расширение их прав является прогрессивным процессом? Почему же Зенцов не хочет, чтобы я поехала в командировку в Африку — бороться с практикуемым там варварским женским обрезание? Зенцов не хочет прогресса? Где же знаменитый мужской ум?

Объясните мне, почему мировое мужское сообщество будет шумно праздновать годовщину изобретения подводной лодки Леонардо да Винчи, делая вид, будто не помнит о том, что перископ к субмаринам был запатентован женщиной — американкой Сарой Мэтер аж в 1845 году(когда множество мужчин еще и читать-то толком не умело!).

Да что перископ! — не предмет первой необходимости в конце концов. Автомобиль — классическая мужская вотчина(как они неистово пытаются нам внушить, без конца повторяя имена Форда, Бенца, Даймлера и Майбаха) — сплошь состоит из женских изобретений. Именно дамы придумали дворники-стеклоочистители. А Долорес Джонс в 1917 году изобрела глушитель. И не кто-нибудь усатый, а Цинтия Вестовер в 1892 году разработала идею снегоуборочной машины.

Спросите любого мужчину, припавшего к экрану телевизора во время чемпионата «Формула-1» почему, мол, на гонки не допускаются женщины? И даже сопливый пятилетний мальчишка нахально ответит: тетям нельзя, только дядям. Они просто не знают(или делают вид?), что первыми гонщицами(а также угонщицами и обгонщицами) являлись дамы. Дело было так. Карл Бенц, построивший в 1885 году трехколесный моторный экипаж, все никак не решался(читай: трусил) испытать детище в ходу. Тогда его жена Берта тайком от нерешительного супруга в августе 1888 года отважно усадила в авто своих ребятишек и урулила за 120 километров к родителям. По ее собственным воспоминаниям, ехала деликатно, чтобы не испугать лошадей. В 1893, когда во Франции ввели Правила дорожного движения, первой нарушительницей которых стала княгиня де Юзек, совершившая обгон. Теперь я понимаю, почему историки упорно твердят, что изобретатель колеса неизвестен. Скорее всего ученые-археологи(до недавнего времени все сплошь мужчины) обнаружили лет этак сто назад неоспоримые доказательства того, что колесо придумала дама и сговорились этот факт предать забвению.

Не может этого быть! — воскликнешь ты. Еще как может. Попытайся перечислить древних врачей. На ум идут только Гиппократ, Авиценна, Конфуций — все сплошь мужские имена. Между тем в Древней Греции были женщины-врачи. Стать медиком в те времена девушке было чрезвычайно трудно. Потому что женщин, добившихся успехов на какой-либо ученой стезе, мужчины подвергали осуждению, дружно и публично называя их, мягко говоря, безнравственными. Сомнительно, чтобы такую женщину взяли в жены. Только чрезвычайно отважные «сестры наши» могли решиться стать врачем, например. Их трудам мужчины специально не давали ходу, их имена старались предать забвению, но при этом отдельные «ученые мужи» не стеснялись ссылаться в своих мудрых изысканиях на научные работы женщин. Зачем им это было нужно? А зачем с 1500 года сонмы «учены» корпели над трактатами о женщинах-ведьмах? На полном серьезе был «исследован» весь механизм соития «алчных, похотливых, лживых бабенок»(каковыми, естественно, являются все женщины), с дьяволом, ход шабашей и принцип полетов на метле. Трудно поверить, но всего несколько столетий назад мужчины собирались на «конференции», на которых всерьез бились над проблемой: является ли женщина человеком? Большинство склонялись к отрицательному ответу. Сотни а то и тысячи лет женщина, пытавшаяся овладеть науками, считалась опасной. Еще бы! Ведь если только от того, что девушка снимает на поле чулки, нападает мор на целое стадо коров, то что будет, если она возьмет в руки колбы и пробирки? Неудивительно, что подавляющее большинство дам и помыслить боялось об учебе и занятиях! Женские литература, творчество, научные изыскания отсутствовали. И мужчины по истечении веков сделали логичный вывод: дамы глупы. Даже сегодня большинство «теоретиков» из числа сильного пола уверены: женщина и открытия в чем бы то ни было — понятия несовместимые. Мозг у дам, видите ли по весу меньше. Зоны, отвечающие за аналитику, опять же недоразвиты. «Зато ты можешь рожать», — великодушно посмеиваясь, успокаивают нас мужики. И даже(после долгих мук), щедро признали за нами такой дар, как интуиция. Правда с оговоркой — женская интуиция, то есть не совсем конечно, полноценная. Но уж какая есть! А мне между тем интересно, стал бы Лобачевский Лобачевским, если бы ему позволили окончить три класса на дому, причем основной упор делая на такие предметы, как вышивание, танцы и приготовление варенья?

Трудно представить, чтобы в наши дни авторы осмелились издать книгу постулатов о врожденной тупости чернокожего человека или скудоумии жителя севера. Однако выпустить сборник философских откровений «великого мыслителя» 17 века Филипа Дормера Стэнхоупа — в порядке вещей. К какой же мудрости должна я припасть? «Разумный человек должен относиться к женщине, как к беззаботному, смышленому(и на этом спасибо)ребенку: с ней можно играть, веселиться, шутить, ей можно делать комплименты — но ни советоваться, ни говорить с ней на серьезные темы, ни доверять ей нельзя»; «Сами женщины не созданы для забот; их предназначение в том, чтобы брать на себя наши заботы». А как вам следующая цитата из той же книги: «Женщине не нужно много ума, — так, нам довольно, если попугай отчетливо произнесет хоть несколько слов». Я ни коим образом не ратую, мол, собрать такие книги, да сжечь. Я просто пытаюсь пояснить тебе, из чего родился миф о неспособности женщин к наукам и серьезному творчеству. Эту удобную теорию(кому же захочется, чтоб жена, не приготовив ужин, умчалась в лабораторию) мужчины лелеяли и с успехом вбивали в наши головы на протяжении веков. С неугодными расправлялись… Так, например, как с Гипатией из Александрии.

Гипатия(Ипатия) родилась в 370 году. Можно только догадываться, какие препоны ей пришлось преодолеть, чтобы заняться наукой. Скорее всего женщине пришлось принести в жертву личное семейное счастье, ведь в те времена мужчина не женился бы даже на сочинительнице стихов, не говоря уж об изобретательнице астролябии. Да, именно Гипатия создала несколько научных приборов, в том числе и плоскую астролябию, применявшуюся для определения положения планет, Солнца и других звезд. О чем мечтала она, наблюдая ночами звездное небо? Все это останется загадкой. Достоверно известно лишь то, что Гипатии принадлежат труды по толкованию произведений Платона, Аристотеля и других греческих философов. А так же сочинения по математике и астрономии, комментарии к Аполлонию по теории конических сечений и к Диофанту по алгебре. Ученость Гипатии была столь велика, что ей было великодушно позволено преподавать в Александрийском музее. Красноречие ее позволило принимать участие в общественной жизни города, к ее мнению прислушивались в александрийском обществе. Конечно, это вызывало бурный протест среди множества узколобых мужчин. По наущению епископа Кирилла 45-летняя Гипатия была растерзана фанатично настроенной толпой.

В истории цивилизации было немало женщин-ученых, но их труды упорно не признавались. Вы когда-нибудь видели одну из первых карт вселенной? А ведь ее сосавила женщина — Хильдегарда Бингенская, аббатиса монастыря в Германии. Хильдегарда писала книги по теологии, медицине, составила энциклопедию, в которой описала 230 растений, 60 пород деревьев, животных и минералы. Открытия, сделанные женщинами, мужским обществом упорно игнорировались, их имена забывались. Таким забытым оказалось имя математика и философа Анны Конвей. Графиня Конвей родилась в 1631 году в Лондоне. С книгами ее познакомил брат. Анна увлеклась работами Декарта. Ее труд «Принципы античной и современной философии» была издана лишь спустя 11 лет после ее смерти(«хороший индеец — мертвый индеец»). Книга оказала большое влияние на математика Лейбница, который высоко оценил труд женщины-ученой. Однако все заслуги этой книги приписали голландцу Хельмонту и вскоре забылось и само имя Конвей.»

Утомленная таким мыслительным штуромом(перевод бурного потока своих мыслей в завершенные предложения давался Юле с трудом), она положила книжечку на подоконник, подошла к холодильнику, достала пакет сливок и в этот момент увидела, что в кухню опасливо заглянул Зенцов.

— Кто здесь?! — страшным голосом, который должен был повергнуть в столбняк пригрезившихся ему спросонок форточников, выкрикнул он из прихожей.

— Что ты орешь, как сторож на кладбище?

— Кладбище?… А чего ты в темноте сидишь?

— Почитать захотелось. Газету.

— Газету? И что пишут? — не найдясь, что ответить, спросил Зенцов.

— Американские исследователи установили: мужчина отвечает даже тогда, когда его не спрашивают и даже если вопрос касается совсем иного или еще не договорен до конца.

— До конца? Слушай, не грузи! Какая газета в два часа ночи?

— Димка, у тебя эхолалия что ли?

— Эхолалия? Ну.

— Чего «ну»?

— Чего?

Юля тревожно отставила пакет со сливками на стол и подошла к Зенцову.

— Димуля, ты не волнуйся. Ты чего встал-то вообще, посреди ночи? Ну иди сюда, маленький. Хочешь сливок?

— Сливок? А что это такое — лалия эта?

— Эхолалия, такое заболевание пси… умственное. Человек повторяет последнее слово, услышанное от здоро… от посторонних людей.

— Откуда ты знаешь? — Димка залпом выпил сливки.

— Я в прошлой жизни была психиатром Павловым. Опыты над собаками ставила.

— Павлов был физиологом, — рассеянно поправил Зенцов.

— Шутка! Слушай, иди спать. Я тебя люблю!

Зенцов с потерянным видом стоящего одной ногой в могиле потащился в спальную.

Юля нервно уселась возле подоконника. Попыталась собраться с мыслями и, снедаемая виной за свое привычное лживое признание в любви, расплакалась. Несколько минут она подскуливала, пытаясь сдержать громкий вой. Затем плач по обманываемому несчастному Димке логично переместился в область глубокой любви к самой себе и, несколько раз судорожно всхлипнув, Юлия с неизъяснимым душевным сладострастием, подступавшим от раздражения клитора жалости к себе, принялась выводить «ы-ы!»

Юля не испытывала к Диме ничего даже отдаленно похожего на любовь. С ним было совершенно не о чем молчать! Может ли пропасть между двумя людьми быть глубже?! Порой Зенцов был ей неприятен, хуже того (в этом она могла признаться только шепотом) Юля иногда даже брезговала им. Стоило Зенцову чихнуть, прикрыв нос и рот руками, как Юля, старательно скрывая раздражение доброй улыбкой воспитательницы детского сада, ласково просила:

— Димуля, сходи помой руки, микробы ведь.

На самом деле ее вовсе не пугали микробы. Ведь было же, было! Замогильно давно, так давно, что порой казалось — это было в другой жизни, Юля смертельно заразилась чумой любви.(Возможно, впрочем, что это была чумка). И с ним, другим, больным, она лежала в обнимку, глотая его горячечные выдохи и предсмертные оргазмы.

Но стоило ей представить, что вот сейчас, утерев нос, Дима подойдет к ней и положит руку между ног и, сдвинув трусики, погрузит палец внутрь… О-ой, не говорите даже, а то меня вырвет!

— Димуля, сходи помой руки, микробы! Дмитрий весь состоял из бесивших странностей и обожал противоречить. Спорил до усрачки по каждой ерунде! Если в раскрытую дверь из подъезда несло откровенной псиной, Зенцов непременно орал «закрывай дверь, — вонь кошачья». А эта его привычка портить продукты! То в молоко положит — мерзость неописуемая! — какао. То сметану смешает с огурцами. Сметану с огурцами! Когда Юля в первый раз увидела, как он льет сливки в кофе, то твердо решила уйти. Ну не могут жить вместе черная ночь и белый день. Кому-то придется потерять себя: стать серыми сумерками или бледным рассветом. В тот день Юля вырвала у Зенцова чашку из рук, отбросила ее и, не выдержав душевного напряжения, заплакала. Димка решил, что она ошпарила руку.

— Кошечка моя, обожглась? — он заботливо дул на Юлины пальцы. — Дай лапку. Где лапке больно?

Слова были как нежное царапанье коготков ее первого котенка. И словно мышки зашебуршали в уголке сердца.

Она осталась. Поверила, что они смогут еще понять друг друга. В конце концов их связывает совместное ведение хозяйства на жилплощади с двумя проходными комнатками. Не квартира, конечно, а мышеловка! Но что поделаешь, ясно же — разменивать такую норку совершенно бесперспективная затея. Отчасти и по этой причине Юля продолжала совместную любовь без любви. «Почему нет? — урезонивала она себя. — Продают же колбасу без мяса? И я ее ем».

До одури нарыдавшись, Юля взглянула на переместившуюся в правый угол окна луну, и потихоньку привела мысли впорядок. «На чем же я окончила? — всхлипнув в последний раз, принялась вспоминать она. — Мужчина отвечает, даже когда его не спрашивают? Ага!» Ручка торопливо забегала по странице книжечки.

«Мужчина отвечает, даже когда его не спрашивают, чтобы продемонстрировать свое «право первой ночи»: он хозяин положения, он знает все. Поэтому он старается вести беседу в любом обществе: будь то даже за столом со случайной компанией, где он все же непременно выступит хотя бы знатоком анекдотов. Женщина никогда не ответит на вопрос, не подумав. Эта заминка, необходимая на обязательное переваривание информации, воспринимается мужчиной, как неспособность женщины иметь то, что в промужском обществе именуется «острый ум». Когда же женщине все-таки удается опережать мужчин с ответом, они непременно дружно навесят на нее ярлык антиженственности. Маргарет Тэтчер — «мужеподобная», Мадлен Олбрайт — «конь-баба», Карла ДельПонто — «мужик в юбке», Любовь Слиска — «депутат Балтики». Умных, способных к властным рассуждениям женщин, мужчины лишают женственности, презрительно называя «синим чулком». Самое забавное состоит в том, что первоначально «Общество синих чулков» состояло целиком из мужчин. В самом деле, ведь это чулки господ мужского пола были открыты для обозрения, а дамские скрывались под длинным платьем. Постепенно стараниями мужчин понятие конвертировалось в презрительное, относящееся к женщинам. И большинство из них, боясь прилюдно брошенного уничижительного «синий чулок» суть «сухая, желчная, некрасивая, асексуальная», держали в присутствии мужчин рот на замке, даже если было что сказать. Следствие стало причиной: мужчины еще раз сделали вывод: бабы настолько глупы, что им и сказать нечего!

Девушкам не разрешалось учиться в университетах. Все, на что могли рассчитывать смышленые девочки — это обучение на дому. Даже получив серьезное образование и став авторами собственных разработок, женщины могли претендовать на место ассистентки при ученых-мужчинах. Трудно поверить, каких-то сто лет назад женщин не принимали в высшие учебные заведения! Только 1878 году по настоянию кружка прогрессивной интеллигенции для российских девушек были открыты Бестужевские курсы — женский «вуз». Но такой «кошмар» мужчины пережить не смогли: в 1886 году курсы были закрыты. Только в 1890 году после бурной борьбы учреждение возобновило свою деятельность. Причем было введено множество ограничений, затруднявших женщинам доступ к образованию. Так вдвое была повышена плата, принимались лишь девушки, имевшие родственников, у которых можно было проживать(самой снимать комнату? — разврат!). Окончившие курсы(а таких в 1914 году было 6996 на многомиллионную Россию) имели всего лишь право работать учительницами. Но даже ради этой возможности женщины ехали в любую глушь, в сельские школы. Можно буквально по пальцам одной руки пересчитать случаи, когда женщинам доверялись высокие научные посты. Так, только в 1787 году в Англии первой из дам была назначена на пост помощника главного придворного астронома 35-летняя Каролина Гершель(обучилась астрономии и математике не в университете, а практически самоучкой, с помощью брата-астронома Уильяма). Каролина открыла множество комет, ей были присуждены премии, а в 1828 году — золотая медаль Королевского астрономического общества. Надо ли говорить, что путь к признанию был «вопреки». А через какие тернии пришлось пройти Софье Ковалевской!..

Софья Круковская(Ковалевская) родилась в 1850 году в Москве, рано обнаружила незаурядные математические способности. Но заниматься любимой наукой могла не в университетских аудиториях(доступ в Петербургский университет был закрыт), а лишь беря частные уроки у известного педагога А.Н.Страннолюбского. В 1868 году, чтобы иметь возможность заниматься изысканиями, Соне пришлось вступить в фиктивный брак(незамужнюю ученую подвергли бы осуждению) с В.О.Ковалевским. К счастью, позднее этот брак стал фактическим. В 1870 году Софья переехала в Берлин, но в тамошний университет ее так же не приняли, и она брала частные уроки у К.Вейерштрасса. В 1874 году на основании трех работ, представленных этим ученым, Геттингенский университет заочно(ведь даже само появление женщины среди ученых мужей осквернило бы храм науки!) присудил ей степень доктора философии. Счастливая Ковалевская вернулась в Россию, но ее надежды получить место в Петербургском университете не сбылись. А в Московском университете ученой не разрешили сдавать магистерские экзамены. Безуспешными были и ее попытки получить должность профессора на высших женских курсах во Франции. В 1888 году Ковалевская написала работу «Задача о вращении твердого тела вокруг неподвижной точки», за которую Парижская академия присудила ей премию. За следующий труд на эту же тему через год Ковалевская получила премию Шведской АН. Ее труды получили всеобщее признание, ими вовсю пользовались, но при этом женщине чинились всяческие препятствия на пути карьеры. По сути дела академическая карьера Ковалевской была разрушена, она стала жертвой мужского шовинизма. Можно только догадываться, что творилось в душе автора повести «Нигилистка» и драмы «Борьба за счастье»(написанной вместе со шведской писательницей Лефорлер), пережившей столько несправедливостей только потому, что она родилась женщиной.

…Надеясь занять пост профессора в Стокгольме, Ковалевска я отправилась в Швецию, но по пути простудилась и умерла.

Более удачно(в силу более позднего рождения), но так же многотрудно складывалась научная жизнь Марии Склодовской-Кюри, выдающегося физика и химика(увы, в русском языке эти слова даже не имеют женского рода). В 1883 году 16-летняя Мария окончила с золотой медалью Варшавскую гимназию, но не могла получить высшего образования в родной Польше. С большими трудами ей удалось поступить в Парижский университет. Работая в лаборатории П.Кюри, в 1897 году Мария закончила первую свою научную работу «О магнитных свойствах закаленной стали», а шесть лет спустя защитила докторскую диссертацию «Исследование радиоактивных веществ». Мария Кюри стала первой женщиной-профессором Парижского университета и впервые в мире читала студентам курс по радиоактивности. В 1903 году женщина, которую когда-то не хотели принимать в ряды студентов, получила Нобелевскую премию. В 1911 году она стала Нобелевским лауреатом вторично!

А как тебе следующие примеры «женской глупости»?

Мэри Соммервиль из Шотландии написала труд «О магнитной силе преломляющихся солнечных лучей»(который был представлен в Королевское общество ее мужем(женщинам вход воспрещен!) и книгу «Небесная механика», которая до конца 19 века считалась необходимым пособием при изучении математики.

Графиня Ада Ловелас стала первой программисткой(заодно опровергнув версию о детях гениев, на которых природа отдыхает: Ада — дочь Байрона). Вместе с математиком Ч.Бэббеджем она работала над арифметическими программами для счетных машин(предшественников компьютеров). Ее работы были напечатаны в 1843 году. Но печататься женщине было верхом неприличия. И Ада, убоявшись общественного осуждения, издала труд под инициалами(именно так или под вымышленным мужским именем приходилось издавать свои книги многим женщинам), поэтому впоследствии об авторе трудов забыли.

Россиянка Надежда Кожина самостоятельно представила на всемирной выставке в 1873 году свое изобретение — мясные консервы для приготовления солянки. В двух разных жестянках содержались вареное мясо с овощами и бульон. Подбирая соотношение жидкости и гущи, можно было приготовить либо суп. Либо второе блюдо.

Маргарет Найт в 1870 году придумала машину для склеивания молочных пакетов, идея которых вовсю испльзуется сегодня.

Американка Бетти Грэм в 1956 году изобрела «жидкую бумагу» или вымарку для машинописных опечаток. Внешне ничем не примечательная, полненькая Бэтти долго не могла найти работу: главы фирм наотрез отказывались принять на службу в офис разведенную женщину с малым ребенком на руках. С большим трудом Грэм устроилась секретаршей(на что еще могла рассчитывать женщина в 50-е годы в стране домохозяек?). Как-то утром, по дороге в свою контору, Бетти увидела двух маляров, замазывавших краской надписи на стене… Женщина купила банку водоэмульсионной краски, беличью кисточку и начала эксперименты по закрашиванию опечаток. Она сыпала в краску соль, лила клей. Когда фирма IBM отказалась начать производство грэмовских «чернил для дураков», Бетти основала свою фабрику. Результат — в 1978 году Грэм продала предприятие фирме Жиллетт за 47 миллионов долларов!

Джесси Картрайт сделала первую в мире микроволновую печь. Она же разработала компьютер для стиральной машины, благодаря чему мы пользуемся машиной-автоматом.

Американская кинозвезда Хеди Ламмар изучала радиоэлектронику, благодаря чему современные мужчины могут болтать по мобильникам.

Американка Сара Уокер изобрела средство для выпрямления воло, впоследствии став миллионршей. Можно представить, как сложно было ей добиться таких высот, ведь она родилась в 1868 году, была чернокожей и потеряла обоих родителей, когда ей было шесть лет. Имя Уокер внесено в Книгу рекордов Гиннеса, как первой женщины-миллионера с черным цветом кожи.

Этель Флори получила Нобелевскую премию за испытания пенициллина, который ее муж Говард придумал, но побоялся испытать на практике.

Список можно было бы продолжать и продолжать. Но ты и так, наверное, уже поняла, что не такие уж бабы и дуры. К сожалению, даже сейчас в мире гораздо меньше женщин литераторов, живописцев, ученых. Будет ли положение меняться к лучшему? Зависит от тебя. На мужчин надеяться не приходиться: на пороге третьего тысячелетия в одной из республик «цивилизованной» России на законных основаниях вводится многожество, а в другой — чадра. И повальны объявления о приеме на работу, в которых написано: «Требования к кандидатам: мужчина». Мужчины изо всех сил пытаются внушить нам, что женщина, достигшая самостоятельности и успехов теряет свои качества(«сухарь», «синий чулок»). Не слушай ты его! Мы достигаем высот и при этом не перестаем любить секс и детей. Просто мужчина ужасно боится, что сегодня ты умчишься в лабораторию или Думу, а потом — чем черт не шутит? — войдешь во вкус и станешь президентом страны! И ладно бы, что тогда именно ему, мужчине, придется варить кашку и менять подгузники вашему малышу, так вместо любимых его сердцу бестселлеров «Женщины в жизни великих людей»(как будто мы — не люди!) в школах будут изучать тома «Мужчины в жизни великих женщин».»

Как это ни странно могло показаться, глядя на диетическую стопочку листков, нанизанных на проволоку-спиральку, Юля писала книгу. Более того — энциклопедию. Она не знала, что энциклопедии полагается писать большим коллективом. И это ее очень выручило: незнание стало фундаментом ее обширных знаний. «Колосс на глиняных ногах», — каркают в таких случаях ученые мужи(кстати, куда делось словосочетание «ученые жены»?), предрекая провал начинания. И не начинают вовсе. Ну да Бог-мужчина им судья! Энциклопедия с будущим названием «Хронология женщины» — в пику увиденному Юлей в магазине на «Пушке» роскошному изданию «Хронология человечества», зародилась внезапно, нарисовалась словно кот, которого отвезли к черту на рога, а он, голодный и ободранный, через три месяца встал немой укоризной в дверях. «Господи помилуй! Живой! Ну заходи, коль не сдох». Собственно говоря, из-за кошки все и произошло. Юля даже подумывала предварить будущий фолиант посвящением всем кошкам, судьбу которых взялись решать живодеры божьи, особенное скопление которых произошло в конторе, ведавшей распределением средств районного экологического фонда, куда ненадолго занесло Юлю. Когда коллеги, после продолжительного чаепития немного порегулировав финансовые потоки экофонда, дружно принялись греть в обеденный перерыв принесенные в банках вонючие рассольники и щи, в дверях неожиданно встала Юля. «Садисты!» — оскорбила она ведущих специалистов и специалистов первой категрии.

Юлин подспудный протест против защитников — в рамках бюджета, природы, зародился пять месяцев назад, как она утроилась в контору, и стал выкидышем в ноябрьскую пятницу после то ли вопиющего, то ли банального — мнения свидетелей разошлись происшествия. Днем Юля приоткрыла дверь в тамбур конторского запертого черного хода — честно говоря, выбросить обертку от зефира, мешавшуюся в сумке. Освещенная яркой темнотой, на корявом бетонном полу тамбура странно оскалив зубки лежала кошка. Из-под прикрытых век прямо на Юлю глядели остекленевшие глаза. Живот кошки ходил волнами, вздыбливаясь то в одном, то в другом месте отрогами гор. Котята были еще живы. Через несколько секунд волны утихли. Юля запрокинула голову, чтобы слезы остались в глазах. Потом вбежала в кабинет:

— Слушайте, там кошка лежит! В тамбуре…

Коллеги, отчасти в пальто и куртках наизготовку, чтоб выскочить ровно в двенадцать, отчасти с банками щей в руках, к Юлиному крику отнеслись индефферентно:

— А-а! Траванули наконец-то эту заброду блохастую. Всю лестницу изгадила.

Юля ощутила, как внутри, чуть ниже сердца, завибрировала готовая разорваться от горя душа.

— Садисты! Гады! Сволочи проклятые!

Она бросала камни слов, грозя разбить коллегам головы.

Неадекватная реакция, это было ясно сразу. Кошка сдохла — хвост облез. Дел-то куча! Логично, что коллеги дружно возмутились: «Да отъебись ты со своей кошкой!» Развыступалась тут, сопля зеленая! Уважаемых людей оскорбляет. Кошку беременную в тамбуре отравили? Нашла кого жалеть! Стариков бы пожалела, пенсионеров. Живем неправильно? Серые щи кипятим? Живи по другому, если такая умная.

Она не стала писать заявления об уходе и выяснять в бухгалтерии причитающееся за неотгулянный отпуск. Просто вышла в обеденный перерыв, когда по коридорам конторы завоняло пригоревшими щами, на улицу. И больше не вернулась.

Ночью, лежа на подушке темноты, она сделала первую запись в книжечке с лиловой обложкой.

«Родился девочкой — терпи? В 1836 году при переписи населения Западного Раджпутана Индии оказалось, что на 10 тысяч населения провинции нет ни одной девочки! В Маникупте уже более ста лет ни одна девочка не доживала до года! Раджпутанцу от дочерей одни проблемы. Если девочку не выдать замуж до 12 лет, то позор ложится на всю семью и ее не примет ни одна из каст. Поэтому родители предпочитали избавляться от дочерей: новорожденных девочек топили, душили и закапывали в землю. Как котят.»

Юля не могла объяснить, откуда в памяти всплывали все эти многочисленные сведения. Наверное, читала раньше, решила она.

База данных для будущей грандиозной «Хронологии женщины» росла с адской скоростью образования объемов немытой посуды. Ящики стола, полки в комнате Юли были погребены лавиной журнальных вырезок и ксерокопий статей обо всем, что касалось женщин. Память компьютера была так перегружена скачанными из интернета бюллетенями, книгами и изысканиями неведомых авторов, что писюк стал тугодумом — на любую просьбу — открыть папку, сохранить рисунок, он надолго фигой высталял песочные часы. Время от времени Юля отгребала от краешка информационной горы особенно поразившие ее воображение факты и сочиняла статью для женского журнала, платившего по 50 долларов за полосу — на эти деньги она жила.

Примерно через год после ухода из конторы, Юля встретила Зенцова. Вернее это он встретил ее.

Глава вторая ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ ШЕПОТОМ

В тот день, когда Зенцов познакомился с Юлей Пылаевой, у ветра начался осенний приступ шизофрении. «Я — тайфун! Я — тайфун!» — бился он головой в колокола Николы, гнал прочь по небу угрюмых, тучных санитаров и бросал им вслед мокрых голубей.

Зенцов приехал в Питер из Москвы на международный семинар по нетрадиционным способам оформления веб-страниц.(Статус международного был солидно присвоен встрече после того, как на запрос об участии, заброшенный в Интернет, положительно ответили коллеги из Белорусии).

Вечером первого дня, презрев дождь, Дима пошел пешком от Невского по Садовой. Он миновал Никольский собор. С интересом заглянул в вонючую арку (предвкушая подглядеь Петербург Достоевского!) дома, крашенного серым. Затем пропустил грузовой трамвай, с похмельнымм матюками тащивший платформу с песком, перешел на дуругую сторну Садовой и подошел к вратам рая некогда желтого цвета с синей эмалированной табличкой «Берегите тепло!». Над вратами, замаскированными под парадное, значился номер — «71». Из парадного высунулась девушка. На девушке был шелковый халат с больничными подвязками вместо пуговиц на полуголое тело и замшевые сапоги на высоких каблуках на босу ногу. В одной руке она держала стеклянную банку из-под венгерского компота, другой придерживала дверь, зябко запрокинув голову к дождю, и ежась от метавшегося ветра. Лицо девушки было горестным.

— Берегите тепло, девушка! — оригинально пошутил Зенцов. И, глянув на банку, сострил еще разок:

— За пивом решили сбегать?

— Нет, за пиявками, — серьезно ответила девушка. — Бабуле плохо.

Это «бабуля» вместо «бабушка» почему-то устыдило Зенцова. Он бросил шутить.

— А где это? На пруд что-ли надо сходить? — удивился Дима по размышлении.

— Нет, во-он аптека на углу.

— Так давайте я схожу, — вызвался Дмитрий.

— Шесть штук купите, пожалуйста. Я в шестой квартире живу, на последнем этаже. Звонок Пылаевых.

Аптекарша выловила маленьким сачком — проволочной рамкой с куском капрона явно от колготки, коричневых пиявок и бросила в банку. Кольчатые, судорожно извиваясь, толчками закружились за стеклом, то скрываясь, то появляясь из-за бумажного абрикоса.

Зенцов зашел в обоссанное во всех измерениях парадное с высоким сводчатым потолком и поднялся по истертым ступеням на последнюю площадку. На этаже было всего две квартиры. По величию двустворчатых дверей в полтора, не меньше, зенцовских роста, покрытых в добрую сотню слоев краски, Дима понял, что за ними — знаменитая петербургская коммунальная квартира, бывшее роскошное жилье какого-нибудь профессора Шрайбмана. Антикварный звонок Пылаевых напоминал велосипедный: повернешь, как бы заводя круглый будильник, ключик в потускневшей серебристой чашечке, и в глубине квартиры раздастся пропитое бряцанье. Девушка открыла половину двери в ту же секунду.

Провела Зенцова по скрипучему исшарканному паркету в невообразимую даль, табулированную верстовыми столбами элктросчетчиков и войлочных юрт пальто возле каждой из несчитанных комнат, и остановилась у приоткрытой белой низенькой дверцы. Взяв из рук Зенцова банку, девушка спросила:

— Вас как зовут?

— Дима.

— А меня — Юля.

Зенцов принялся расшнуровывать ботинки, мучительно вспоминая, хороши ли и свежи ли на нем носки. Носки оказались хороши, свежи, и Дмитрий с достоинством вошел в комнату.

Бабушка Юли, весьма импозантого и крепкого вида Зоя Леонтьевна, лежала на оттоманке(кажется, эта мебель так называется) с откинутыми валиками. Пошурудив в банке пинцетом, Юля ловко и безбоязненно приставила к вискам женщины жадно блестевших пиявок и села на край одеяла:

— Подождешь? Это недолго.

Зенцов кивнул и в ужасе отвел глаза. «Медуза Горгона», — пришло ему в голову при воспоминании о скорбном лице в обрамлении шевелящихся щупалец.

Тем временем Юля аккуратно согнула бабушкину руку в локте и приложила еще одну пиявку к морщинке сгиба. Пиявка мгновенно присосалась и стала пухнуть, наливаясь кровью, на глазах. Зенцов неожиданно вспомнил — надо же, он и не представлял, что это событие все еще хранится у него в памяти, ведь двадцать лет прошло. Вспомнил себя в детском саду. Дружок по группе, маявшийся на соседней приставленной кроватке бездельем на тихом часе, придвинулся к Димке и прошептал: «Знаешь, у девчонок писька какая?». Зенцов, полагавший, что она — писька, ничем не отличается от его, зенцовской, удивленно помотал головой. Дружок выпрастал из-под одеяла руку, согнул ее в локте и сжал сгиб большим и средним пальцами, так что образовался пышный и толстенький бугорок, напоминающий сжатые губы. «У девчонок письки нет, у них спереди тоже попа», — авторитетно заявил опытный дружок, оставив Зенцова в полном смятении. Залегши пододеяло, Димка до конца тихого часа сжимал свой локоть, переваривая неожиднную информацию. Во время полдника, когда сидевшая с ним за одним столом вредная девчонка как всегда принялась исподтишка лягать Зенцова, он сделал зверское лицо и, согнув руку в локте, громким шопотом выкрикнул: «А у тебя писька вот такая!». Девчонка покраснела и прекратила пинаться.

— Дима! Дима-а! Садись!

Зенцов встрепенулся. Скованно присев на стул возле дверей, он начал изучать комнатную обстановку. Обстановка оказалась эклектичной.

На трельяже с металлическими ручками в виде створок раковин стояла рамка, обсыпанная крашеным морским песком и мелкими ракушками. На фотографии Зоя Леонтьевна времен толстой косы вокруг головы и валика надо лбом сидела на спине белого льва, попиравшего гипсовой лапой шар, очевидно симовлизировавший державу власти. Из-за другой конечности торчала мужская голова с прической «политический зачес». «Привет из Крыма!» — вилось под левиным животом.

Немного правее, красивым полукругом, выстроились явно бессодержательно пустые коробочки из-под духов и пудры, отдававшие НЭПом, каким представлял его Дима. «Кармен. Тон рашель», «Лебяжий пух», — с итересом прочитал Зенцов. Долго рассматривал «Каменный цветок»: створки темно-зеленого, с золотым позументом, картонного бутона. В уходящей перспктиве стояли песочная коробочка с шелковой турецкой кистью и псевдоарабской вязью «Восточная сказка», алая — «Красная Москва» и еще какие-то неведомые Диме флаконы, бесконечными колонадами множившиеся в створках трюмо. «Бабушка, похоже, того, рашель. Вся в прошлой жизни», — нетактично подумал Зенцов. Опытным взглядом заценил компьютер на письменном столе возле окна(«Пентюх старый, переферия с бору по сесенке») и перевел взгляд на потолок.

Прямо над ним лепной амур целился из лука в женские ягодицы в противоположном углу комнаты. Ягодицы были целомудренно прикрыты развевающимися гипсовыми лентами. Зенцов сообразил, что когда-то большую «залу» разгородили на две, и сиськи оказались в другом помещении.

Позже Зенцов узнал, что бюст нимфы, или кем там она была, действительно находился за стеной, у жильцов Фокиных. Галине Фокиной все время казалось, что ее муж Толик, лежа с ней, Галиной в кровати, пялится на каменные соски, и во время ремонта она собственноручно подковырнула выпуклости, а заодно и лицо в кудряшках, мастерком.(Задница в Юлиной комнате удержалась, но треснула).

— Ну дура, ты, Галка, — спокойно сказал Толик, поддев грудь шлепанцем.

— Хамка! — бросила Зоя Леонтьевна, узрев в мусорном ведре осколок нежной улыбки. — Быдло! Таких людей в нашем доме не допускали даже на конюшню.

О том, кто может быть вхож к лошадям, Зоя Леонтьевна узнала в детстве от своего отца, когда привела поиграть девочку из двора. В процессе приватной беседы за чаем с пряниками, которую папа завел в педагогических целях — интересоваться жизнью ребенка, дворовая девочка пояснила, что Бога нет и рассказала смешной анекдот про попа. Зоя громко смеялась, что было несомненной ошибкой, и тем самым подписала себе приговор, приведенный папой в исполнение тем же вечером: болезненный шлепок, от которого долго горела ляжка и запрет на встречи с юной безбожницей на территории Варварьиных.

— Поджопника дал? — сочувственно спросила девочка, когда Зоя, подталкиваемая отцом, пошла сообщать подружке приговор трибунала. Зоя кивнула и позорно убежала домой.

Через некоторое время(Зенцов стал приезжать в Питер на выходные), снискав расположение Зои Леонтьевны, он принужден был выслушать множество подобных мемуарных историй. Так, он узнал, что у семейства Варварьиных(Варварьины — ударяла бабушка на последний слог, по примеру живописца Иванова стремясь отмежеваться от безродных Варварьиных и Ивановых) было поместье под Днепрпетровском. «Восемнадцать окон по фасаду», — торжественно уточняла бабушка. Однажды Зоя Леонтьевна даже ездила туда с маленькой Юлей.

— Везде было страшное запустение. В доме — колбасная фабрика.

Бабушка не признавала слова «производство» и всегда говорила «фабрика».

После революции в усадьбе останавливался сам батька Махно. Варварьины, несмотря на лояльность и дворянство, были выселены по приказу батьки во флигель.

— Дом махновцы, конечно, загадили, — пересказывала Зоя Леонтьевна воспоминания более старших родственников. — Застрелили мальчика, сына кухарки, — застали его в комнате глазевшим на патефон.

Как-то, расчувствавашись, бабушка вытащила Зенцову свои детские фотокарточки. С хрупкой картонки цвета сепии на Зенцова смотрела курносая девочка с вишневыми глазами.

— Это я перед самой войной.

Зенцов, делая заинтересованное лицо, тоскливо ждал конца рассказа, не зная как дождаться, когда Зоя Леонтьевна наговорится и свалит по делам или в магазин.

— В войну мы жили в оккупации в Днепропетровске. Однажды немецкий офицер остановил меня во дворе. Я страшно перепугалась, но руку выдернуть не посмела. Он привел меня в свою кваритру, достал фотографию девочки и показал мне. Потом приложил руку к моему уху, показывая какого роста у него дочь и сказал «Анхен». Дал мне конфет и махнул рукой, мол, иди.

Впрочем, к тому моменту, как Зенцов сел на стул возле дверей, от прошлой дворянской жизни остались только ширма китайской шелковой материи и безупречный вкус Зои Леонтьевны.

Однажды квартиру посетили полночные домушники. Пользуясь тем, что в перенаселенной коммуналке соседей — полна жопа огурцов, и никто не обращает внимания на хождение по коридору, ворюги снесли все пальто на кухню и, неторопливо покуривая Толиковы сигареты, срезали все норковые и песцовые воротники, бросив скальпированную одежду тут же, на полу. И лишь бархатное пальто Зои Леонтьевны, украшенное букетиком меховых цветов, лиходеи унесли целиком!

Минут через десять, во время которых Юля принесла из кухни кофе и ванильные сухари, пиявки одна за другой отпали. Побросав зверюг в банку с холодной водой, Юля привычными движениями приложила к кровточащим ранкам тампоны и утвердила их лейкопластырем. Зоя Леонтевна тут же уснула, загороженная китайской ширмой со следами былой шелковой роскоши на лице.

Юля и Зенцов подсели к письменному столу пить кофе и принялись шептаться.

— Ты вообще кто, чем занимаешься? — спросил Дима.

Юля засмеялась. И с вызовом сообщила:

— Я — феминистка!

«Еб твою мать, феминистки мне только не хватало». - подумал Зенцов и, движимый здоровым мужским эгоизмом, полез в бутылку:

— За право женщин на множественный оргазм борешься? Так вроде уж добились.

— Ты уверен?

Зенцов уязвленно оскорбился, и покосившись на ширму, поглядел прямо в зеленые Юлины глаза:

— Хочешь проверить?

Она не ответила. Но на секунду слегка запрокинула голову, чуть втянув ее в плечи, и на едва уловимое мгновенье зажмурив глаза. Когда они открылись, Зенцов успел заметить, что черные Юлины зрачки какое-то время оставались узкими. Необычность Юлиных глаз, сузившихся очевидно под действием психо-эмоционального оргазма, еще больше завели Димку.

Зенцов впервые встретил девушку, которая так просто и откровенно, не заморачиваясь на «что он обо мне подумает» предвкушала удовлетворение, входя в раж от одного лишь упоминания оргазма.

— Не могу терпеть, в животе все сжалось, — прошептала она ошалевшему Диме.

Между ног Зенцова налилась тяжесть. Поперхнувшись сухарем, он притянул Юлину голову и стал целовать сладкие кофейные губы.

За ширмой заворочалась Зоя Леонтьевна.

Юля тихонько высвободилась из объятий Зенцова:

— Пойдем погуляем?

Зенцов с разочарованным видом покосился на шелковый китайский пейзаж.

— Она всегда дома?

— Не-ет, что ты, бабушка работает. Ты еще не знаешь, какая она шустрая, — с таинственной усмешкой сказала Юля. — Просто сегодня давление поднялось. Думаю завтра все будет в порядке, — многообещающе обнадежила она.

Все последующие дни, наплюнув на семинар, Зенцов приходил на Садовую.

Во вторую встречу Юля сразу от дверей комнаты подвела Зенцова к трельяжу и приказала:

— Закрой глаза!

Потом подняла Димкину руку над коробочками духов:

— Выбирай.

Заинтригованный Зенцов взял подвернувшуюся коробочку и ощутил шероховатость парчи. Открыл глаза.

— «Восточная сказка», — объявила Юля.

«Странная какая-то, — подумал Зенцов. — Так чего душиться будем или трахаться?»

И лишь через минуту, увидев, как Юля, набросав подушек на пол, вскочила на оттоманку и заманчиво исторгла танец падающих шалей, в исполнении футболки и джинсов, под которым ничего не оказалось, до него дошло, что восточная сказка началась.

Юля вытянулась на украшении гарема — скользком шелковом покрывале и, взмахнув за углы прозрачным синим платком, накрыла лицо. Они жадно поцеловались сквозь чадру.

На следующий день Зенцова ждал облом: он взял с трельяжа духи «Каменный цветок».

— Сегодня я холодна. Камень. Кремень!

— А чего я тогда пришел? — ляпнул Димка.

— Можешь уходить, кто тебя держит?

— Юля, я пошутил! Слушай, а нельзя без этих затей с коробками?

— Можно. Но не интересно. Слушай, а женщина мужчине только для этого нужна?

«Началось!» — мысленно возмутился Зенцов, но в дискуссию ввязываться не стал, мечтая о продолжении игры.

«Красная Москва» в день третий не подвела: у Зенцова звезды сыпались из глаз. Хороша оказалась «Кармен».

Пятый день, когда Зенцову выпал шанс узнать, что такое секс а-ля «Лель», врезал обухом по голове.

— Тебе хорошо было? Кончила? — дежурно поинтересовался Зенцов самодовольно не сомневаясь в ответе.

— Хорошо. Но не кончила.

Зенцов подскочил.

— Я что-нибудь не так делал?

— Да нет. Просто следственный эксперимент.

— На мне? — обиделся Дима.

— Да.

— Я тебе кролик что-ли? Или кот подопытный?

— До кота тебе пока далеко, — миролюбиво ответила Юля, чем стронула селевой грязевый поток.

— Ты чего себе позволяешь? Ты кто такая? — завелся Зенцов, рванув со стула рубашку.

Юля, поняв, что переборщила, бросилась к нему. Потрепыхавшись еще для солидности, Зенцов подошел к трельяжу и, не закрывая глаз, взял в руки «Восточную сказку»:

— В ближайшие пол часа ты — моя наложница!

Времени было в обрез, потому что Зоя Леонтьевна работала в военной академии делопроизводителем. Это во-первых означало, что в сердечных друзьях у нее был генерал, Аркадий Петрович, а во-вторых предполагало, что в любой момент рабочего дня влюбленные могли явиться для интимных утех. Генерал звал Зою Леонтьевну Заей и был совершенно лысым, отчего показался Зенцову страшно старым.

В один из приездов на выходной из Москвы, придя ранехонько с Юлей с воказала, Зенцов обнаружил на вешалке серую шинель и папаху. Они крадучись прошли на огромную кухню из которой вели двери в кладовую и черный ход, ожидая ретировки гостя.

Юля любила сидеть в кухонной темноте.

— Мышь выскочит! — решил попугать ее как-то Зенцов.

— Пусть выскакивает. Я ее съем! — пожала плечами Юля.

Зенцов чуть не сблеванул.

Через полчаса Зая легко пробежала по коридору и спряталась за кухонной дверью.

— Ну заяц, погоди, — молодым голосом пообещал Аркадий Петрович, чуть погодя притрусивший на кухню, ощупал стену, стол соседки Сары Иосифовны и, наконец, добрался до Заи.

Они пылко обнялись, постояли у плиты, освещенные голубым пламенем горелки, сняли зашумевший чайник и ушли в комнату.

Зенцов и Юля затаив дыхание сидели на полу между батареей и столом Фокиных.

— Интересно, между ними что-нибудь есть? — спросил Димка, но представив лысину Аркадия Петровича, убежденно затряс головой. — Конечно нет, ему ведь наверное лет пятьдесят! А ей вообще… Сколько бабушке?

— 56.

— У-у! Староваты для секса. Хотя для мужчины это может и не возраст, на молоденькую девочку еще небось встанет. А вот на бабулю… Ты уж извини, что я так про Леонтьевну. Но сама понимаешь, бабий век — сорок лет.

— Ты думаешь? — испытующе спросила Юля. И тут же свернула разговор на чай.

Слышно было, как дверь комнаты снова открылась.

— Пушкина играет Бруно Фрейндлих.

— Господи помилуй!

— И ты знаешь, включают фонограмму Полины Виардо. Не знаю зачем — эпоха не та. Но — чудо!

— Аркаша, ну откуда же могут быть записи ее голоса?

— Не знаю, Заяц, не знаю. Как хорош-и, как свежи были ро-озы… Позволь, я застегну. Сейчас погуляем, потом пообедаем в «Бухаресте»…

— В театр на дневной спектакль собрались, — прошептала в щеку Зенцову Юля.

И провела его по темному коридору в комнату.

Совершенно не выспавшийся в сидячем вагоне Зенцов, после «Красной Москвы» предательски закемарил. Юля села к столу и достала из ящика лиловую книжечку.

Мужчины из присущего им эгоистичного желания обладать молодой девушкой — так приятно продемонстрировать соперникам-самцам: «Поглядите, какие молоденькие на меня западают», выстраивают общественное сознание таким образом, что женищны хотят быть все моложе и моложе. С помощью СМИ, в рекламных компаниях которых крем от морщин представляют 16-летние манекенщицы, в женщинах вызывают чувство неполноценности и заниженной самооценки от преждевременного старения. Косметическая фирма РЕВЛОН объявила о том, что разрывает контракт с Синди Кроуффорд, которой едва за тридцать, поскольку ее возраст не соответсвует имиджу производимых компанией косметических средств!

Признаться, что в 55 ты занимаешься сексом — значит вызвать ухмылки. Мужчины называют старыми тех, кто никак не является таковыми. Широко известен и внедрился в сознание, как аксиома, сочиненный мужчинами Миф о Бабушке Красной Шапочки. Бабушка Красной Шапочки — старушка! Но сколько ей лет на самом деле, если внучке около пяти-шести? Получается, что примерно 40! И судя по тому, что она держит дверь открытой, лежа при этом в постели, женщина не против любовных приключений. Вывод: бабушка — молода! Спрашивается, зачем мужчинам старить женщин раньше времени? Чтобы без угрызений совести менять псевдо-старую жену на молодую.

Передохнув, Юля пролистала книжечку на пару страниц назад и перечитала предыдущую запись.

Удивительная конвертация произошла с женским оргазмом. Двести лет назад замужняя женщина не могла посметь испытать и продемонстрировать свое удовлетворение. Стоны, сжатия мышц допускались лишь у «развратных» женщин: проституток, актрис, содержанок-любовниц(в средневековье — у ведьм, сошедшихся с дьяволом). В начале 20 века оргазм, как символ женского права на свободу чувств, вышел из подполья. Но палка оказалась о двух концах. Теперь оргазм стал обязательным номером программы, и женщина, его не достигающая, изгоняется из постели: мужчина боится быть обвиненным в немужственности, в «неспособности удовлетворить». Получается, что он доставляет женщине удовольствие не ради нее, а ради себя, своего самодовольного удовлетворения «от меня все бабы торчат!». Кому это нужно? Почему нельзя иметь право выбора? Попытка выяснить вопрос у Зенцова вызвала приступ злобной агрессии с его стороны».

Юля взгялнула на «злобного агрессора». Он спал крепким сном мужчины, исполнившего свой долг.

«Я не против безоговорочного выполнения приказов типа «Не стой под стрелой!» или «Не влезай убьет!» — в самом деле убить может. Но решительно отвергаю указания и запреты мужской половины человечества, квинтэссенцией которых стала «смешная» фраза сатирика Жванецкого: «Женщина должна: раз — лежать! Два — тихо!».

Конечно, далеко не все запреты изобретены мужчинами.(Чего стоит управдомша Нонны Мордюковой с ее восхитительной инструкцией «Гулять собак воспрещается!»). Но львиная доля директив, указывающих, что нам, женщинам можно, а чего нельзя, сочинялась и сочиняется лысым чинушей, автором таких блестящих образов, как «человеко-день» и «свино-место». Мужчина-чиновник(сотрудник аппарата, депутат Госдумы, он же Гоша, он же Егор) и сегодня, на рубеже третьего тысячелетия, полностью согласен с героем фильма «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен» товарищем Дыниным, обожавшим повторять: «Инструкция старая, но никем не отмененная». И как же их бесит, когда женщины пытаются отправить на свалку истории такие, например, истлевшие догмы, как постулат ученых мужей о неспособности нас, глупышек, к политике. Куда деваются давешние серенады и «стихи о прекрасной даме»! В ход идут самые грязные и оскорбительные приемы. Во время выборов в Государственную Думу против женщины-кандидата в депутаты, москвички, оппоненты применили такой «удар ниже пояса»: разбросали по столичному району Выхино календари с ее портретом, в каждом месяце которого по пять дней были вычеркнуты крестиком. Каждому избирателю должно быть ясно: выберете в Думу бабу и получите предменструальный синдром вместо толковых законов.

…Зенцов, как и любой Иван Иваныч, не против, чтобы женщина безраздельно властвовала. На кухне. Или вершила судьбы. Его грязных рубашек. Он жаждет твоей активности. В своей постели. Ведь Иван Иванычу так не хочется отказываться от приятных мелочей — подруги, которая пикнуть не смеет, и чистых носков. (Хотя если кто и мастер полоскать чужое грязное белье, так это мужчины-политики). Усилия не брезгующих никакими приемами мускулистых кандидатов возымели успех: в Думе, избранной в 1999 году, всего 35 женщин. Напомню, что в прошлой, второго созыва, их было 46. Тоже не густо, конечно, но все же больше.

А каких усилий стоило нашим предшественницам добиться права голосовать, не говоря уж о том, чтобы встать на вершину власти. На Земле примерно поровну мужчин и женщин, но за всю историю лишь 21 раз женщины избирались главами государств. Можешь себе представить: до сих пор существуют страны, в которых женщины по закону не пользуются правом голоса? «Ну, в каком-нибудь племени», — решит скептик. Если бы! Кувейт не хотите? А знаешь, когда получили равное с мужчинами право голоса гражданки Португалии? Только в 1976 году! И это — в Европе! Особо отличился, навсегда войдя в историю 20 века, ландтаг Лихтенштейна, состоящий только из мужчин: 28 февраля 1971(!) года он проголосовал против предоставления женщинам избирательных прав. Так что мужской шовинизм — черта отнюдь не только безграмотных вождей диких племен. Благодаря такой нежной мужской «любви», женщины составляют около 70 процентов неимущих и две трети безграмотных на нашей планете. В среднем «прекрасная половина человечества» занимает лишь около 10 процентов мест в парламентах и 6 — в кабинетах министров. Установлено: чтобы женщины могли оказывать влияние на изменения в обществе, они должны составлять не менее 30 процентов в политических институтах — Россия отдыхает! В мире, насчитывающем свыше 200 государств, лишь 4(че-ты-ре) страны преодолели этот рубеж: Финляндия, Норвегия, Швеция, Дания. Странное совпадение — уровень жизни в этих государствах один из самых высоких. А в Швеции в 1995 году впервые в истории был сформирован кабинет министров с равным соотношением полов. И снова удивительное совпадение: именно Швеция неизменно занимает верхние строчки списка богатейших стран мира. Наверное потому, что шведы поняли: отгораживая женщин от полноценного участия в жизни страны, мы теряем ровно половину талантов человечества.

Увы, этот мир придуман не нами, он сочинен мужчинами, по образу своему и подобию. Когда я впервые прочитала Библию, то обратила внимание, что в священной книге ничего не сказано о внешности Бога. Но на иллюстрациях господь Бог — неизменно бородатый старец, Он. А почему не Она? В конце концов можно было ведь придумать специальное местоимение, например Оне. И почему женщин не пускают в алтарь? «Осквернят!». Лишь в двух-трех странах женщинам дано право занимать духовные должности. Самые просвещенные и озабоченные судьбами женщины мужчины не могли (а может не хотели?) преодолеть стереотип восприятия роли и места «прекрасной дамы». Так, видный французский мыслитель, историк и поэт Жюль Мишле, многие годы своей творческой жизни посвятивший написанию книг в защиту женщин, не смог подняться до того, чтобы признать нас равными мужчинам. В книге «Ведьма» Мишле оправдывает дам, мол, они становились ведьмами от беспросветности существования. Один из «блестящих умов своего времени», Мишле старательно и искренне защищал «сошедшихся с дьяволом», ни минуты не сомневаясь, что несчастная девушка действительно могла вызывать мор и пожар. А ведь эта книга — вдумайся! — была написана Мишле в 1862 году. Имевший реноме чрезвычайно прогрессивного гражданина, критик Белинский считал, что женщине необходимо давать образование, но не для сочинения романов и стихов — свою ученость дама должна отдавать на пользу семьи(читай: быть образованной нянькой для кучи детишек). В общем, как полагал Томас Фуллер, «за жизнь женщина должна покинуть дом трижды: когда ее крестят, когда выдают замуж и когда хоронят».

…Вечно беременная «доисторическая» женщина не могла быстро бегать и драться за лучший кусок. Опасаясь за младенца в своей утробе, она отходила в сторону при дележе добычи. Какое мнение могло сложиться о женщине во времена, когда главным достоинством считалась сила? Слабая, значит — второго сорта. В более поздние времена мудрецы начали размышлять о природе женщины с «философской» точки зрения: что она такое? В результате долгих размышлений на несколько тысячелетий в науке воцарилось мнение: мужчина — это норма, а женщина — отклонение от нее. Бытовала и такая теория: женщина — это недоразвитый мужчина(меньше вес тела, мускулов, мозга, меньше силы и ума). И при этом женщиной восхищались, ее любили, как сегодня ты восхищаешься и обожаешь свою красавицу кошку Муську. Ты покупаешь ей вкусную еду и дорогой ошейник, но тебе и в голову не придет спросить у пушистой лапочки, куда лучше вложить деньги и каково ее мнение о видах на урожай. До наших дней сохранились парадоксальные законы и обычаи. Например, при заключения брака у мусульман требуется присутствие свидетелей: двух мужчин или одного мужчины и двух женщин. Один мужчина равняется двум женщинам! Главенствующую роль сильного пола, существовавшую в древности, можно проследить на примере цыган, сохранивших свои обычаи с незапамятных времен. Муж в цыганской семье — самая большая ценность, гораздо дороже детей. Когда недавно в одной из российских областей цыгане решили задержать автобус с ОМОНом, под его колеса положили ребятишек. Показательный пример мужского превосходства в мире — телевидение. Оно устроено так, чтобы радовать глаз наших «добытчиков и кормильцев». Все девушки-дикторы — красавицы, обаяшки, то есть подбираются в первую очередь по внешним признакам. Иное дело диктор-мужчина. Можете ли вы представить, что новости начнет читать девушка с комплекцией экс-ведущего г-на Бовина?

Ты обращала внимание, что в некоторых языках понятия «мужчина» и «человек» выражаются одним словом? В английском это «man», в немецком «der Mann», «l,homme» — во французском. («Отрыжка» этой традиции сохранилась и в русском словосочетании «ученые мужи». А где «ученые жены»?) Понимаешь, с древних времен мужчина равнялся человеку! Вот факты мужского шовинизма, укоренившегося в языках. Мужчина, он же человек обнаружился в португальском: «homen». Оказалось, во многих странах «жена» с лингвистической точки зрения — часть мужа, происходит от него. Так, в английском когда-то «супруга» писалась как «wifeman»(то есть жена при муже), отсюда и произошло современное «woman». «Супруг» у древних англичан означало «хлеб дающий». В Великобритании и сейчас есть слово «chirman»(председатель), но не существует «chairwoman».(Впрочем, «председательши» нет и в русском языке). Словами среднего рода являются «девушка» и «баба» в немецком(такой же грамматический род имеет у немцев слово «скот»!). Еще один(и последний) показательный пример. В современном классификаторе профессий насчитывается 7365 профессий, принятых в России. Из них лишь 10(!) — женского рода: «акушерка», «машинистка», «швея», «сестра-хозяйка», «цветочница»… Языковой мужской шовинизм? Да!

Теперь ты понимаешь, почему так трудно преодолевать и разрушать устои общества, тысячелетиями служившего Его величеству Мужчине. Но женщины не сдаются! 6 ноября 1990 года 50 жительниц столицы Саудовской Аравии Эр-Рияда организовали марш протеста против запрета ездить за рулем автомобиля. Отважные сестры(а в этой стране женщине до сих пор предписывается в общественных местах закрывать лицо) выехали на машинах в центр города. Их задерживает полиция: бунт на корабле?! Шестерых зачинщиц лишают работы — права преподавать. Действительно, как можно доверить воспитание молодежи таким развратницам! Правительство издает очередной указ, строго запрещающий водить женщинам машины. Напомню, на дворе стоял 1990 год!

Вот уж действительно: кому воду носить? — Бабе. — Кому биту быть? — Бабе. — А за что? — За то, что баба!

Но ты ведь не позволишь мужчине(даже самому любимому) задвинуть тебя на задворки истории? С чего начать? Первым делом нужно купить отрывной календарей с листочками двух цветов: розовый означает, что сегодня завтрак готовишь ты, а голубой напоминает — настал черед мужчины».

Накануне Нового Года Юля позвонила Зенцову в Москву.

— Дима, бабушка умерла. Давление.

Димка молчал, не умея выразить жалость.

— Мне приехать?

— Нет, я ее уже вчера похоронила.

— Юля, я сегодня-завтра дела разрулю и в четверг приеду. Держись!

В комнате стоял странный запах. Трельяж все еще был накрыт черным платком. Они молча посидели на оттоманке.

— Слушай, чего-то я никогда не интересовался, а где у тебя мама?

— Ее утопили в Неве, вместе с теткой, — рассеянно, но с глубоким страданием ответила Юля.

Зенцов выпучил глаза.

— К-как утопили? И нашли — кто?

— А чего искать-то? Гурьянов утопил.

— Посадили его?

— Ничего не посадили.

— Вот блядь! Ой, извини, вырвалось.

— Да ничего. Он потом еще троих утопил, — припомнив, уточнила Юля.

Зенцов отпрянул. Внимательно взглянул Юле в лицо, ища признаки сумасшествия. Признаков не было. Зенцов успокоился.

— Я честно говоря толком ничего не помню, может что путаю. И не люблю об этом говорить.

Через сорок дней Юля продала комнату и переехала в Москву к Диме. Зенцовскую однушку с доплатой они обменяли на ту самую «распашенку» с маленькой кухней, возле подоконника которой Юля, отрыдавшись вдоволь, закончила писать в лиловую книжечку DELUXE.

Она зашла в спальную и присела на краешек кровати. Возбужденная, все еще бурно размышляя о пресловутом «женском вопросе», Юля вперила взгляд в яркую цветную фотографию, стоящую в двойной рамке «книжечкой» — в одной половине часы, в другой — Зенцов на яхте. На снимке небо веселого разбитного цвета «петухи да меленки» ярко светилось в темноте. За спиной Зенцова, попирая законы земного притяжения, вздыбливался, предвкушая наслаждение полета, белоснежный парус. Часы на правой половинке рамки показывали ровно три часа ночи. На улице прокукарекал петух. «Наверное кто-то на балконе держит», — решила Юля.

Глава третья ИТАК, ОНА ЗВАЛАСЬ МАРТЫШКОЙ

Сперва луна сказалась было больной. Нежно-гнойного, как затхлый сыр, цвета, с вечера она нашла у себя сплин, обостренный, очевидно, предшествующим бессонным днем. Он — день, стоял болотно-жарким и перешел в такую же удушливую ночь; влажную нездорово, тяжело и несвеже, как мыльная городской бани. Но чем непрогляднее сгущалась июльская темнота, тем оживленнее становилось лицо луны, и к полуночи, как ей казалось, против воли, желание все-таки охватило ее. Томление было так непереносимо, что луна чувственно продекламировала услышанные как-то из окна квартиры на Фонтанке и совершенно очаровавшие ее слова: «Ночной эфир струит зефир!..»

Мартышка свечера схоронилась, ища прохлады, на заполненной хрустальными штофами, чарками и крюшонницами горке, стоявшей поперек угла горницы. Легла в сумерках, свесив хвост в прохладу угла, и, полная истомы, уснула. Разбудило ее шевеленье возле дивана.

Мартышка приподняла голову и уставилась в темноту.

Барин — это был он, на ощупь, ловко, распускал завязки, стягивавшие в сборку ворот нижней рубашки жены.

— Не трогай меня! — обиженным голосом твердила она. — Я не хочу!

— Хо-очешь! — довольно ласково протестовал барин, высвободив уже груди жены и, лаская двумя пальцами сосок одной, одновременно тихонько кусал другую. — Ну же, хочешь!..

— Не нагулялся за день? — еще сопротивлялась жена, впрочем все более и более томным голосом.

— С кем, Наташенька, лапочка? Ангел мой? — вибрирующим голосом шептал барин.

Мартышке вспомнился парус, что днем изучала она пристально, забредши за кухаркой на берег Невы. Мартышка не могла понять, что заставляет вздыбиться парус, смиренно висевший на деревянной перекладине, и вдруг вздувшийся крепко, и ставший огромным против давешних его размеров. Никто парус изнутри не подталкивал, это она видела точно. Но он поднялся враз, наполненый невидимой силой, так что шаланда под ним не смогла удержаться и устремилась вперед под его напором.

Мысль о парусе посетила Мартышку при виде плоти барина Александра Сергеевича, наполнившейся такой же непонятной, не поддающейся мартышкиному разумению, силой.

Она глядела круглыми глазами на барыню Наталью Николаевну, запрокинувшую и слегка втянувшую в плечи голову, все более, казалось против своей воли распалявшуюся, и наконец-то издавшую тихий стон.

С минуту они безмолвно лежали на диване, потом барин Александр Сергеевич, прижавшись на мговение с благодарностью губами вниз живота жены, скатился на ковер, пытаясь спастись от болотной духоты ночи. Вытянувшись на полу, он, вдруг охватился приступом хохота.

— Чему ты смеешься?

— Слушай, забыл рассказать. Нет это невозможно! Гурьянова, собаку, я прибью поутру непременно. Свечера еще хотел собственноручно прибить, да на его счастье нянька его не сыскала.

— Да что такое?

— Вечор, я только в прихожую с улицы вошел, выбегает ко мне Сашка, чую давно дожидался, и слету, по мордашке видно, что измучин размышлениями, интересуется:

— Папенька, что это за вещь такая — похотник?

— Господи Боже мой! Откуда слова такие? Мне неловко слышать даже! — вскрикнула Наталья Николаевна. — Негодник какой, ты ему задал?

— Погоди! — давясь смехом, замахал руками Александр Сергеевич. — Я с самым серьезным видом веду следствие. И как ты, естественно, вопрошаю: откуда ты, душа моя, такое слово взял? Я, говорит, папенька, утром пошел в дровенник, мне нужна была чурка гладенькая. Ворота в дровенник были приокрыты, но внутри было сумеречно и я, раздумывая, не позвать ли Матрену, остановился, как вошел. Слышу голос Гурьянова. Вот думаю, славно, что Никифор здесь, он мне чурку и найдет. И хотел было его позвать, как он говорит: «Ну, чего похотник-то выставляешь? Хочешь что-ли? Все вы, бабы, хотите!» И очень я, папенька, заинтересовался, что это за вещь такая. Решил подождать, может Гурьянов ее вынесет и мне покажет…

Барин снова засмеялсяя, причем смех его от изнеможения перешел в стон.

— Нет, вообрази, Nathalie, ей-Богу не могу!

— Да что же дальше? — прыснув смущенным смешком, в нетерпении поднявшись с подушки и сев на диван, подторопила его рассказ Наталья Николаевна.

— Я то же у Сашки спросил. Что же дальше? Я, вещает мое смышленое дитя, довольно долго ждал, выйдя за ворота дровенника. И наконец-то показались оттуда Гурьянов с кухаркой — кухарку тоже прибить бы надобно! В руках они ничего не несли, никакого похотника. Папенька, как хоть он выглядит?

— Боже мой, Александр, прекрати, стыд слушать!

Мартышка увидела, как барин, приподнявшись на локте с ковра, взял в руку ступню жены и, поцеловав и прикусив шутливо большой пальчик, сказал:

— Скромница ты моя! Должен же я был дать чаду верное представление о мире. Счастье еще, что сестра его единоутробная, свет-Мария, не пошла в обитель народного разврата дровенник за чуркой. А то бы было дел! А Сашке по неволе пришлось ответствовать по-отцовски убедительно: выглядит эта вещь неплохо, подрастешь — сам увидишь. А пока — забудь.

Александр Сергеевич начал приподнимать влажную рубашку жены вверх.

— В самом деле неплохо выглядит, да? — зашептал он грудным голосом.

— Сашуля, жарко, не могу терпеть!

Хозяйка вскочила с дивана и, обмахиваясь ладошками, подошла к окну.

Она с наслаждением, словно запах кельнской воды томного офицера, взволновавший ее днями на балу, вдохнула несколько раз едва уловимую прохладную струю и с внезапным беспредельным восторгом начала декламировать:

— Ночной эфир струит зефир…

— Милая, замолчи, прошу тебя! — силясь скрыть вскипевшее раздражение зверски-спокойным голосом порекомендовал барин.

— А что такое, я не понимаю? — обиделась Наталья Николаевна.

— Ангел мой, не нужно походя теребить своим сладким язычком то, что предназначено вовсе не для женской пошлой интерпретации, — заводясь, приподнялся с ковра Александр Сергеевич.

— Пошлой? — слабым голосом, наполняющимся слезами, с детским недоумением переспросила она. — Отчего же пошлой? Тебе приятно оскорблять меня?

— Назвать женские чувства женскими, значит оскорбить? — самым ироничным голосом произнес барин. — Ты меня удивляешь, Nathalie! Впрочем дамы беспрестанно удивляют меня тупостью своих понятий относительно прекрасного. Прости душа моя, но разве я виноват, что женское воображение не идет глубже роз и слез? Подожди, помолчи, коли муж говорит! Ну-ну уж принялась плакать! Полноте! Ты же не рыдаешь оттого, что Бог отказал женщинам в способности к политикам, физике или географии? Но он также не счел своею волею наградить дам чувством изящного…

— То что ты говоришь — абсурдно! — плаксиво выкрикнула жена. — Взять хотя бы…

— Взять хотя бы чувство гармонии. Поэзия скользит по вашему милому слуху, не досягая души. «Ах, как мило было бы списать этот стишок в альбомчик!» Да еще пририсовать сбоку припеку лютик с незабудкой! И ни каким чувством не смутясь, никаким внутренним камертоном не сверяясь — гармонично ли? — пририсует-таки к твоей выстраданной строфе мак с колокольчиком!

— Зачем ты всех под одну гребенку ровняешь? — шмыгая носом попыталась робко противиться барыня.

— Почему всех? Только дам, а отнюдь не мужчин. Ей-Богу, жалеешь, что не родился глухим, слыша как распевают твои притяельницы и милые сродственницы романсы.

Он нарочито произнес слово «романсы» томно-писклявым голосом.

— И о чем бы не брались рассуждать по недоразвитости своего детского ума, все перевернут так, что диву даешься! Откуда и наберутся этакой чуши? Почитали бы что право слово, кроме французских частушек, этих Жана с Жаниной на лужайке.

— Когда же мне читать, позволь спросить? Сашенька только переболел, Мария вслед за ним слегла, — вновь наполняясь слезами обиды, почти прошептала барыня.

— Так вот о чем я тебе и твержу, ангел мой! Ну к чему тебе забивать свою прелестную, чудную головку, краше которой я в жизни не прижимал к груди! Рожай детишек для меня, веселись, гуляй, но не лезь в то, что предназанчено мужчинам. Станешь хмурить бровки и лобик, пытаясь осмыслить глубины наук, и поневоле станешь синим чулком! — барин, плоть которого при одном упоминании о прелестной головке жены заволновалась, пошел на попятный, пытаясь ласковыми словами вернуть расположение жены.

— Но отчего так несправедливо… — слабым голосом вопрошала Наталья Николаевна. — Мужчинам от нас только того и нужно… Сейчас ты был ласков со мной, сейчас и оскорбил!..

— Послушай, ты свое получила! Разве нет? За что же ты уперкаешь меня? За ласки от которых извивалась в наслаждении змеей по этой подушке? — потерял терпение Александр Сергеевич. — Это не выносимо, ей-Богу! Умеешь же ты все испортить!..

— Ах, невыносимо? Невыносимо?! А с девками мадам Астафьевны приятнее? Думаешь я ничего не знаю? — Наталья Николавена перешла на истеричный крик.

Мартышка, переполошившись, прыгнула на стену, вскочила на спинку дивана, а оттуда — на стол, едва не свалив вазу с необъятным букетом: царственная ветка белой лилии в фижмах розовых шпорников.

Наталья Николаевна взвизгнула от неожиданности, подхватившись с ногами на диван, но в ту же секунду спрыгнула и, обхватив плечи мужа, зарылась лицом в его голову.

— Мартышка, бестия африканская! — захохотал Александр Сергеевич. — Ты здесь была? Подглядывала, шпионка?

— Ах, она бесстыжая! — возмутилась барыня.

Кошка, видя, что наказания не будет, мягко подошла к барину и, запрокинув голову с узкой мордочкой, принялась тереться задом о его ногу.

— Ишь, хвост задрала, просит!

— Взгляни на нее, Nathalie, само желание! Квинтэссенция желания! И никаких заумных речей о несправедливости обустройства мира, — с лаской, окрашенной вальяжной снисходительностью, принялся беседовать с милой женкой барин.

— Но для чего ты тогда пишешь, коли и насладиться вслух мне, твоей жене, нельзя ни одной из строк? — не давала она усыпить себя речами, коим на подмогу пошли уже руки супруга, нетерпеливо, но осторожно и испытующе поглаживавшие женкины бедра.

Рука барина споткнулась.

— Пишу для себя, — мгновенье поразмыслив, вновь принялся за ласки он. — А печатаю, подбрасывая поневоле пищу для пошлого дамского цитирования и завывания романсов, поневоле. Единственно для денег, чтоб было тебе к новому балу кружев длиной с экватор. Охота ли ты думаешь являться перед «читающей публикой» — бранное слово, ей-Богу, которая каждую строку извратит и вывернет? А четыре дурака критика будут потом ругать шесть месяцев в своих журналах только что не по матерну.

Закипев, барин хотел было пожурить вновь дам и раскрыть жене их неблагодарную роль в пошлой интерпретации поэзии, но, подпираемый сладострастьем, сдержался, боясь спором охладить женкино желание, а потому принялся ласковым шепотом убеждать:

— Жена должна слушаться мужа и следовать его советам. Вот украшение молодой прелестной женщины лучше всякого бриллианта…

Он не успел докончить.

В дальних комнатах случился шум: хлопнула крепко, как от сквозняка дверь, повалился стул, кто-то пробежал кругом, издавая вопли, которых впрочем было не разобрать, торкнулся, вопя беспрерывно, в дверь горницы, раз, другой. Створка распахнулась и в комнату с громким криком вбежала девка.

— Ой, помираю! Помираю-ю!

Хозяйка растерянно уставилась в темноту, силясь признать девку, барин же вскочил на ноги и быстро засветил лампу на столике в простенке между окон.

Девка, завидев хозяев, вцепилась в притолоку и вновь заголосила.

В комнату, колыхаясь всем телом и на ходу оправляя юбку — надевание которой видимо и задержало организацию скорой погони за девкой, копной ввалилась нянька.

— Барин, барыня, не серчайте! — принялась вопить и она.

— Да замолчите обе! — прикрикнул Александр Сергеевич.

Бабы враз примолкли, только девушка судорожно шмыгала носом.

— Нянька, что за марафон? Откуда эта нимфа взялась?

Девушка, скрючившись, схватилась за живот.

— Помираю-ю! Спала я этак-то и чую со сна — нутро схватило. Так и свело! Съела, думаю, наверхосытку чего. Соскочила с сундука, а кровь-то так и пошла печеницей! Густая-я! Ой, Господи-и!

— Откуда пошла-то?

— Из брюха! Печенками так и шлепалась!

Александр Сергеевич переглянулся с женой.

— Нянька, ты откуда такое невинное создание притащила?

Нянька, чуя вину, затараторила:

— Барин, барыня, виновата! Накажите! Это внучка моя, племянницы дочь, Дуняша Павлинова, из Егорьевского пришла вечор меня проведать. Пришла, значит…

— Племянницы дочь? — захохотал барин, — а я уж перепугался было, что ты в грехе, невенчаная, внучку успела нажить, невеста Христова!..

— Бог с вами, барин! — принялась креститься нянька. — Скажете такое…

— Няня, — перебила словоохотливую бабу Наталья Николаевна. — Ты достань из сундука в бельевой мою старую юбку нижнюю, все одно она мне мала и навряд ли я похудею, да Дуняше ее отдай. Пусть наденет. Она, юбка-то, широкая, как раз Дуняша подол подоткнет.

Бросив взгляд на мужа, барыня подошла к всхлипывающей девушке.

— Няня тебя оденет, — понизив голос принялась объяснять она. — Подол между колен перемахнешь и за пояс заткнешь, чтоб крови тебя не беспокоили. Иди, ложись!

— Барыня, дак я не помру?

— Не помрешь. Через три дня все пройдет. А как замуж выйдешь и совсем перестанет.

Нянька оторвала девку от притолоки и повела назад.

— Нянька, ты, даром чтоб не бродить, принеси компота что-ли, или лимонада сделай спешно, пока хозяева от жары вслед за Дуняшей не умерли, — крикнул вслед Александр Сергеевич.

— Сейчас барин, мигом все излажу, — с подъемом откликнулась та, довольная мирным тоном Алескандра Сергеевича. — А ты что же, Дуняшка, дурья голова, по горницам носиться вздумала, господ беспокоить?!

Через минуту нянька пыхтя от бега доставила стеклянный кувшин компоту.

— С корицей! Отдыхайте барин, барыня, наволновались вы! Я сейчас компоту налью.

Старательно избегая глядеть на барина и беспрерывно бормоча «осподипомилуймя», она принялась звенеть половником, наполняя мигом извлеченные из горки хрустальные бокалы.

— Ну рассказывай, давай, чего ты гостиницу в доме устроила?

— Ой, батюшка, матушка, виновата. — последний раз жалостным голосом воскликнула нянька и с жаром принялась рассказывать, вдаваясь в энциклопедические подробности.

— Дуняша-то Павлинова, моей племянницы Евстолии дочка. Батька еенный, Дуняшин значит, Володий Павлинов…

— Короче, нянька! Что ты мне голову забиваешь! — воскликнул барин.

— Твоя правда, батюшка! Надумал он, батька, значит, выдавать Дуняшу замуж за Юду Ларионовича. Ой хорош мужчина, хоть и разженя! Ну не то чтоб совсем разженя — баба его прошлый год померла, прибил он жену… ну да сама виновата была…

— Нянька, заклинаю, кратче! — взмолился барин, вытряхивая из бокала в рот ломоть груши.

— Юда Ларионович как полагается сватов заслал. На красную горку как раз. И тут открывается такой вопрос…

Нянька любила блеснуть городской речью.

— Дуняшка оказывается сама жениха себе нашла. Тимофея, Колюнихи сына. «Только за него, говорит, пойду!»

— Страсти какие в Егорьевском-то творятся! — самым ироничным голосом прокомментировал барин жене. — Нет, надобно навестить Егорьевское непременно.

— И убежала из дому! Ко мне прибегает, бабушка, бает, пусти…

— Так ты здесь приют беглых рабов устроила?

— Приютила, барин, барыня! На одну ночь только, до утра приютила! Нарочно заместо подушки полено под голову ей дала, чтоб не разоспалась, да с первыми петухами в Егрьевское ушла.

— Странноприимный дом прямо! — возмутился нарочито барин Наталье Николаевне. — И сколько говоришь беглойневесте лет?

— Пятнадцать.

— Дотянули до дела! Надо было год назад еще замуж выдать. Не носилась бы теперь с воплями.

— И-и! Сестра Дуняшина, Арина…

— Все, нянька, кончай свои любовные истории, у тебя их, я чую, не переслушать. Иди-иди! Компот оставь, куда потащила?

— Охая, няня уткой вытиснулась из горницы, притворив за собой дверь.

— Видишь, что бывает, когда девки берут волю? — шутливо попрекнул жену Александр Сергеевич. — Женихов себе выбирать сами надумывают?

— И что в этом плохого? Посоветоваться по крайне мере с дочерью можно, прежде чем обухом по голове: Юда Ларионович застарелый, жену прибивший, вместо парня…

— Лапка моя, этак мы до того договоримся, что у Мартышки начнем мненье спрашивать! Что, Мартышка? Пошла-ка прочь отсюда! Брысь! Ангел мой моя женка тебя смущается!..

Мартышка вскинулась козой прыгучей на стол, обломив-таки царственную белоснежную лилию, что опустилась на пол беззвучно и незаметно, словно засватанная невеста в омут под горкой, и умчалась, обежав боязливо медвежью шкуру, в прихожу.

Дуняша, Дуняша!.. Куда уплывет облако души твоей, всплыв белым влажно-сахарным цветком из глубины омута?

Глава четвертая ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА ФРАК И УМЕРЕТЬ

Это было даже не солнышко, и уж тем более не солнце. С утра подглядывало солнечко. Оно старательно прижималось к балдахину слизисто-серых облаков, но все одно виделось крошечной недозрелой алычой бледно-маргаринового цвета. Таким же изможденным оказался и дождь — меленький, хромоногимй — тьфу! Сидеть бы ему, носа не показывать, но уж с такой надеждой глядели на небо гости и родня, и так уж радостно приветствовали его прысканье, мол, свадьбу в дождь гулять — первая примета! Поторопились!.. Да только дождь здесь ни причем.

— Маргарита Сергеевна, согласны ли вы стать женой Юрия Ларионовича?

— Д-да! — обреченно пробормотала Рита.

И сердце ее похолодело, заледенело враз. И в тот же миг свадебное платье вздрогнуло и задрожало подолом от озноба. Было дело, выдавало оно замуж пару невест с холодными сердцами, — одна, помнится, была начальником ЖЭКа, а другая в районной администрации заведовала отделом по приему жалоб от населения, так что сердца каменные у них по должности были. Но чтоб студентка филологического факультета отделения русской словесности?! И платью отчаянно захотелось назад, домой, в салон «Прокат свадебных нарядов «Счастливая невеста».

Платье жило в салоне уже два года. В позапрошлом мае, когда все наряды изнывали от безделья(сами знаете, в это время замуж выходить — всю жизнь маяться) в салон въехала посетительница. Она беременная была на четвертом месяце, поэтому июня, а тем более октября ждать ну никак не могла.

— Я хочу вот это, с орхидеей! — воскликнула невеста, подергав жениха за пластмассовый налокотник (они на роликах оба катались и по пути надумали пожениться). Хозяйка салона, увернная, что цветок, украшавший лиф платья называется белой лилией(двухлетняя, на зиму в первый год как отцветет, выкапывать не надо), тем не менее, в целях культуры обслуживания, воскликнула:

— Прекрасный выбор! Экзотический цветок! Ни в одном салоне больше такого платья не найдете, ни на Привокзальной площади, ни на Коровьем рынке!

С тех пор в прейскуранте, лежавшем около кассы, платье значилось под названием «Орхидея».

Оно было не дорогим и не дешевым, так, серединка на половинку. Самый роскошный наряд салона назывался «Триумф» Честно говоря, Триумф этот был чересчур высокомерным и чванливым, и, если уж совсем откровенно — не первой свежести. Выйдите-ка замуж семь с половиной раз — одна невеста сбежала из под венца — поневоле истреплетесь и пятен насадите.

— Я ведь со стразами! — тщеславно возмущалось оно, когда его перевешивали в угол или на сквозняк. — Как можно так обращаться с эксклюзивом!

И взмахивало рукавами, так чтобы камушки сверкнули в свете гудящих неоновых ламп. Лампы начинали гудеть сильнее:

— Расскаж-жите что-нибудь!

Орхидея послушно внимала россказням старшей коллеги — та обожала вспоминать, как побывала на Канарах: молодые прямо из ЗАГСА поехали в аэропорт, и Триумф видела в иллюминаторе океан:

— Весь такой бескрайний! Пошит из шикар-рной импортной ткани с белым кружевом по краю! Цвет, правда, немодный — бирюзовый.

Потом, когда молодожены прибыли в отель, Триумфу

пришлось неделю пролежать в чемодане, но дама это тщательно скрывала.

— Боже мой, я была вся в шампанском! — притворно жаловалась она.

Дешевые платья — а их был целый ряд — при этом нагло усмехались. Эти наряды чаще всего брали на прокат студентки-второкурсницы, вернувшиеся с летней практики. Иногда прямо перед свадьбой они готовились к семинарам и коллоквиумам. И платья были ужасно начитанными. Одно из них могло разложить бином Ньютона. А бледно-голубое, значившееся в прейскуранте «Незабудка», даже разбиралось в обработке металла давлением. Иногда оно нарочно пугало подробностями лампы. (А нечего так восторженно гудеть по поводу блеска каких-то там стразов! Они уж давно из моды вышли). Недорогие платья обычно возвращались из столовых или кафе в пятнах от портвейна, пропахшие дешевыми сигаретами. И потом долго, с пьяным смехом, рассказывали друг другу о флиртах с джинсами и тишотками. Орхидею они считали глупой и несовременной: строит из себя недотрогу! О какой любви речь в наше время? Прикиньте, девчонки: пиджак кашемировый с «Мерседесом» к ней клеился, а она даже рукавом не шевельнула — порядочную из себя строила.

Но в глубине души они завидовали Орхидее, — она уже трижды венчалась в Воскресенском соборе.

— Вы поедете в церковь? — уточняла хозяйка салона, — Тогда обратите внимание вот на это платье, с цветком. У него есть газовый капюшон, вы сможете прикрыть им голову.

Орхидеей чаще всего пленялись менеджеры по рекламе, журналистки и тренеры по шейпингу. А однажды она приглянулась телеведущей. Правда это была начинающая ведущая. Если уж совсем честно — стажер. Но студия решила сделать ей сюрприз и показала сюжет о свадьбе в городских новостях. После этого у Орхидеи просто отбоя не было от клиенток. Самой памятной была, конечно, невеста, которая оказалась невинной (такая нынче редкость!). Жених, как ни странно, точно такой попался. От волнения молодой муж вечером никак не мог расстегнуть крючок под воротничком. И тогда Орхидея повела подплечиками и просто вырвала этот крючок с кусочком тесьмы. (Ничего себе ерунда! А пришивать потом знаете как больно!) Постепенно платье набралось опыта. Отчасти благодаря тому, что одна из невест, примерив дома платье, села в нем читать «Энциклопедию сексуальной жизни». Орхидея розовела и бледнела… А ночью ей приснился черный фрак. Он сыграл на скрипке что-то щемящее, от чего у Орхидеи пробежала дрожь по подолу, а потом подошел и поцеловал ее в самую серединку нежного цветка…

…Орхидея дремала на плечиках, когда в салон вошли жених и невеста. Девушка сделала равнодушный круг по залу — понуро, словно рыженькая пони в зоопарке под вечер, когда не только на детишек в тележке, на сено глядеть не хочется.

— Ритусь, может это? — показал на Орхидею ее спутник — сразу видно, что мерзкий тип! Нет, не толстый, не лысый, в ушах не ковырял и последними словами не ругался, это все ерунда. Просто он вынул из кармана белый в клеточку платок, повернулся в пол-оборота к Орхидее (думал что она ничего не заметит!) и высморкался.

— Варвар, вандал! — возмутилась, призывая внимание остальных нарядов, Орхидея. — Так обращаться с тканью! Вопиющее бескультурье!

— Да, Юрий, можно и это, — отозвалась девушка, глядя сквозь платье и даже, пожалуй, сквозь стену, за которой в магазине «Сельхозпродукты» стояли консервы «Баранина тущеная со свиным салом». И Орхидея заподозрила: жених нелюдим. Она знала, что быть нелюдимым(или нелюбимым? — Орхидея не совесм разобрала) очень печально. Иначе почему уборщица так горестно затягивала по вечерам: «Нелюдимая, нелюдимая, кто ей это говорил, слово горькое сердцу гордому, как на па-амять подарил…». А через минуту, оказавшись в примерочной кабине, платье знало совершенно точно: Ритусь замуж не хочет! Потому что обычно невесты, когда тебя примеряют, так аж вспотеют все от волнения под рукавами и на вороте. И крутятся перед зеркалом, как вентилятор. А эта… Даже молнию не стала застегивать, чтобы посмотреть, хорошо ли по талии? Взглянула один раз в зеркало из-под челки и кивнула жениху:

— Уплати в кассу.

Орхидею положили в шуршащий душный мешок и довольно долго везли по городу в шкаф. И не успела она в шкафу завязать беседу с приветливым летним сарафанчиком, как к Танцовщице пришли близкие подруги. Похоже, их было три — Орхидея услышала, как Рита обращается то к Марине, то к Маринке, то к Маришке. И выяснилось такое!

— Мариш, ну я увлеклась, конечно, Юрием, — нервно закурив, призналась Рита. — По глупости! Но теперь все это перегорело.

— Перегорело! — выдохнуло платье сарафанчику. — Поэтому и дымом так тянет.

Из разговора подруг за дверцами шкафа, Орхидее стало ясно, что Рита безумно любит другого. Зовут его, судя по всему, Пашей, фамилия — Великолепный Артист. И он тоже беспощадно Риту любил!

— Интересная, конечно, фамилия, — шепотом поделилось платье с белыми туфлями.

Те, потоптавшись, припомнили:

— Мы про одного тож слыхали. Акакий Акакиевич Башмачкин. Башмачкин!.. Красота! Великолепный Артист фамилия тож ничего, хотя и похужее.

Каждый вечер, кроме понедельника Рита и Паша показывали в кафе «Весь утиль»(или «Ваш стиль»? — в шкафу была не важная акустика) разные номера. (Что такое номер Орхидея знала, у нее в салоне тоже был номер — десятый). В одном из номеров Паша изображал Страуса. («Господи, Мариш, даже перышка страусиного, налей и мне, на память не осталось», — грустно всхлипнула за стенкой шкафа девушка). По ходу представления, гордый Страус влюблялась в бархатную Гусеницу-Риту. Хотя поначалу собирался ее склюнуть. Или сплюнуть, — в шкафу было не очень хорошо слышно, потому что сидевшая на соседней шубе моль сперва очень громко чавкала, а потом нудно жаловалась на изжогу от лаванды, которую добавляют в «Антимоль». В октябре в кафе пришел Юрий Ларионович, чтобы отметить премьеру своего нового клипа. Ему очень понравилась гибкая Гусеница и он пригласил ее на роль морской волны в свой будущий ролик. А Страуса, который, встряв в разговор, предложил и себя — летать над волной белой чайкой, взять отказался под разными надуманными предлогами. Мол не хочет связываться с «зелеными», которые конечно подсчитают, сколько перьев ушло на костюм, и вообще ростом он, Петух(«Страус» — поправил Паша) маловат. («А сам-то метр с бейсболкой!» — доложила Орхидея постояльцам шкафа). И прочую клипмейкер нес околицу и аховую хинею. Танцовщица несколько дней ломала голову (зачем она это делала? Пуговица сломается — адская боль, а уж голова!..), металась в мыслях. Потом пришла к любимому Паше и между ними состоялся тягостный разговор (видимо он тянулся несколько дней да еще и с гостями). Потом Рита ушла чтобы успеть выучить роль морской волны. А Паша ухода в клип не простил. Его тоже можно понять, с кем ему теперь в кафе номера показывать? Гусеницы, которые в номерах разбираются, на дороге не валяются.

…Волна в исполнении Риты получилась очень трагическая, с солеными капельками на лице. Клипмейкер был жутко доволен и сделал девушке творческое предложение: расписаться. И как назло в этот же день Рита встретила на улице приятельницу, а та сказала, что была в кафе и своими глазами видела: Страус завел другую Гусеницу, кошмар какую вульгарную. Девушка ей поверила. Она знать не знала, что приятельницам, которых встречаешь на улице, верить нельзя. Проплакав целых десять минут, Маргарита позвонила Юрию и пробормотала: согласна я.

Когда до свадьбы оставалось полтора часа, жених заехал к невесте, сам не зная зачем, перемешиваться только под ногами, и вдруг начал обнимать ее и настойчиво тянуть за кружева… Почувствовав, как Рита напряглась — кому же приятны ласки нелюдимого мужчины! — Орхидея изо всех сил сцепила зубчики молнии. Не солоно хлебавший Клипмейкер поправил что-то на животе, наверное, пейджер и ушел. Орхидея же, окрыленная такой победой, поклялась, что взятая напрокат девушка будет принадлежать только Паше Великолепному Артисту!

…Свадебное платье прошелестело вместе с Ритой вниз по лестнице, вышло из подьезда и замерло на обледеневшем тротуаре… Навстречу из лимузина стремительно выбрался элегантный черный фрак! Орхидея, наивная душа из романтических кружев! Она сразу полюбила шерстяного брюнета, сшитого по индивидуальному заказу. Справедливости ради надо сказать, что он был неплохим парнем. Прежний его хозяин — Нобелевский лауреат в области поэзии, купил костюм для участия в церемонии получения премии. Фрак был искушен в любовной лирике — полежи-ка полтора года в чемодане под кроватью маститого поэта. И вырвавшись наконец из чемоданного плена, и увидев белоснежную Орхидею, довольно юный фрак воспылал чистой и возвышенной любовью. Поначалу Орхидее было несколько неприятно, что хозяином возлюбленного оказался Юрий Клипмейкер, но в конце концов она резонно рассудила, что костюм за тело не ответчик.

— Маргарита Сергеевна, согласны ли вы стать женой Юрия Ларионовича?

— Любимая, что с тобой, ты вся дрожишь? — Фрак покрепче прижался к Орхидее.

Он дотрагивался до ее подола так нежно, что Орхидея — влюбленные платья бывают эгоистичны — отбросила мысли о несчастной Рите: «В конце концов это ее выбор! Что я могу поделать?»

Любящие нежно переплелись рукавами и просидели так весь свадебный ужин, накрытый в кафе «Ваш стиль».

Без пяти одиннадцать, как раз после мороженого, Орхидея вдруг почувствовала, что на кружевной цветок капнула горючая слезинка. Она покрутила капюшоном из стороны в сторону… В дверях стоял ярко-желтый Страус и горестно смотрел прямо на нее, Орхидею. Как бы поступило любое из тех дешевых платьев, что окружали ее в салоне проката? Отвело пуговицы в сторону и сделало вид, что ничего не замечает. Орхидея же, покаянно вспомнив о своей клятве, глядела на Страуса-Пашу расширенными от ужаса бусинами. Он резко повернулся — из хвоста вырвалось и взлетело желтое перо — и ушел. Слезинки закапали на цветок чаще и чаще — Рита плакала!

— Прости, любимый! — прошептала Орхидея. — Мы в ответе за тех, кого взяли на прокат! Я должна спасти Риту! — И толкнула черный рукав в остатки коктейля из крабов, который, как известно, весь в майонезе.

— Я знаю, что ты не переживешь химчистки (а мылом ведь майонез не отстирать), но у меня нет другого выхода.

— А, блин! — вскрикнул Фрак.

Ой, нет, это жених сказал, а Юный Фрак воскликнул: «О, почему судьба такая мне дана, ослабнуть в кислоте, не ведая про сладость поцелуя!..» и убежал вместе с хозяином в туалет — хоть немного замыть пятно.

А Страус уже мчался по улице, роняя на снег пух и перья.

И буквально через несколько секунд после того, как он выбежал на улицу, невесту словно понесло следом, ей даже показалось, что ее изо всех сил тянут за подол. Жених вернулся в зал, поозирался и не найдя своей молодой жены, решил, что ее, как и полагается, украли родственники по материнской линии. Он вышел на крыльцо. Поглядел по сторонам, но быстро озяб от сырого рукава и решил продолжить поиски в тепле.

А Рита уже пересекла дорогу и мчалась вдоль трамвайных путей. Всего восемь остановок пробежать и будет дом, где живет ее любимый Страус. Чтобы ускорить встречу, он оторвала газовый капюшон — он спадал на глаза, и оборку — она путалась под ногами. Сзади послышался грохот и звон — шел трамвай-снегочист. Рита посторонилась в сугроб. Железные щетки швырнули льдинки, наступила тишина, белое облако осело и из кабины выглянула вожатая.

— Садись давай! — сказала она Рите, та живо забралась, щетки закрутились и они поехади сквозь снежный тоннель.

— Сбежала?

— Ага!

— Где он живет-то? На какой остановке?

— «Дом культуры».

— Не мой маршрут. Стой, куда ты? Довезу!

Бедный Паша, если бы он знал, что через минуту его Гусеница позвонит в дверь! Он бы не схватил бутылку с уксусом и не лег бы на пол в кухне, и не открыл бы пузырек в твердой решимости распрощаться с ненавистной жизнью. Он выдернул пробку. И, бросив прощальный взгляд на мир, который — взгляд, пришелся аккурат по плинтус, увидел таракана, ниспосланного то ли судьбой, то ли гастрономом на первом этаже.

— Вот, гад! — рассердился самоубийца, вскочил и побежал за старой газетой. Логики, в поступках, конечно, никакой. Но чего вы хотите от Страуса, брошенного Гусеницей?

Рита, прошаркав кружевами по грязным стенам, поднялась по лестнице и два раза коротко нажала звонок. Паша открыл дверь сразу:

— Заходи, мне тут одно дело надо сделать.

И побежал было с газетой в руках в сторону кухни, но вдруг отановился. (Дошло наконец-то!) Он поднял любимую на руки и пронес в комнату. Осторожно поставил на тахту.

— Ты что делал? — стараясь скрыть смущение спросила Рита.

— Да вот, читал, — отбросил Паша газету, страшно устыдившись неудавшегося самоубийства.

— Господи! Как я ненавижу это свадебное платье! — заплакала Рита, сорвав цветок.

— Гадкое, мерзкое! Я его видеть не могу! — воскликнул Паша и энергично дернул кружевную вставку. Молния податливо разошлась, мокрый холодный шелк упал на пол. И Великолепный Артист с отвращением отпихнул остатки Орхидеи ногой под тахту.

На следующий день Маргарита Сергеевна сходила в ЗАГС и подала заявление на развод, а Паша занял денег и выплатил в салоне «Прокат свадебных нарядов» полную стоимость утраченного платья. Хозяйка, как и полагается, составила акт о списании. А через месяц салон расширили и там появился отдел свадебных мужских костюмов. Дешевые платья вовсю флиртовали с полосатыми «тройками». «Незабудка» отдалась малиновому пиджаку. Лампы осуждающе гудели:

— Уж нет вкуса, так и не появится. Кто сейчас носит малиновые пиджаки?

Об Орхидее никто и не вспоминал…

А где же счастливый конец?! Будет-будет, потерпите.

Через год у Страуса и Гусеницы родилась дочка, беленькая, щечки, как шелк. Нет, назвали не Орхидеей, это уж было бы чересчур неправдоподобно! Дуняшей ее зовут. Сейчас она как раз ест тыкву протертую с сахаром и витамином С. А через семнадцать лет влюбится в Скрипача в черном фраке, соберется замуж, найдет на антресоли бутон белой орхидеи, в которой сразу узнает лилию и приколет к своему свадебному платью. Что это будет за пара — Скрипач и Дуняша! Фрак и Лилия! Он сыграет на скрипке что-то щемящее, от чего пробежит дрожь по подолу, а вечером, когда гости разойдутся, поцелует любимую в самую серединку нежного цветка. ГОЛОД СОЛНЦА

С утра солнце еще раскачивалось, размышляя в тени горизонта: а достанет ли сил и жара сердца? Шутка сказать: согреть каждого! Может плюнуть, отсидеться в кучевых облаках? Что оно в конце концов, лошадь что ли? Но после завтрака очень захотелось оставить след на земле. И к одиннадцати часам светило истово принялось за работу, фанатично поклявшись одарить теплом каждого из людей, независимо от расы, пола и вероисповедания. Неблагодарный народ отвечал на справедливо распределенное тепло подлой ленью: заваливался в тень, отказываясь вкалывать по такой жаре, толпился возле зданий администрации, обвиняя работодателей в жульничестве с заводскими термометрами, столбик которых упорно не поднимался выше 41 градуса — уровня, после которого трудящихся полагается распускать на выходной или платить повышенный тариф. На некоторых континетах начался кризис перепроизводства: солнечного жара было так много, что он пошел во вред, спалив все подряд. Не прошел и задуманный солнцем номер с социальноравномерным распределением плазменных благ. Толстосумы опять получили более качественный товар: нежное солнечное тепло, отфильтрованное дьявольским изобретением — кремами «от солнца», на берегу бассейна с морской водой. К четырем часам пополудни солнцу пришлось признать, что вдохновившие его труды «Город Солнца» и «Остров Солнца» ошибочны, политически незрелы и преждевременны. Революционные выбросы плазмы стали потихоньку стихать, и к вечеру светило совершенно угомонилось, обиженно оставив в покое не оценивших его жара граждан.

— Выходите, — перевел Юле клич охранника мужчина в белой рубашке с коротким рукавом, прилипшей на груди, и серых брюках. — Вы свободны.

Юля поднялась с деревянного настила и вышла в распахнувшуюся дверь. Дверь, сваренная из металлических трубок, была скорее калиткой в решетчатой, малую толику не доходившей до потолка ограде, представлявшей собой четвертую проницаемую стену, отделявшую бетонную глубину сцены от зрителей-конвоиров. «Высшая степень реализации системы Станиславского», — мелькало в голове у Юли, когда ей приходилось присаживаться на толчок, лишь до пояса закрытый шаткой пластиковой стенкой или укладываться подремать. К явному разочарованию зрителей, спектакль длился лишь одни сутки. Все это время охранники живо делились впечатлениями о Юле — она чувствовала их любюпытствующий интерес по внезапно замолкавшим под ее взглядом ленивым беседам и легким взрывам смеха.

Юля вопросительно посмотрела на обладателя европейского костюма.

— Все в порядке! — ободряюще кивнул он ей. И развел руками — Такие законы!

Потом кончиками пальцев дотронулся до ее запястья и, понизив голос, посочувствовал:

— С волками жить — по волчьи выть.

И тут же, метнув сопровождаемый дипломатической улыбкой взгляд в сторону офицера, громко и назидательно произнес:

— Нужно уважать законы страны, в которой вы находитесь. И вас, Юлия Васильевна, в турбюро должны были предупредить, что в страну нельзя въезжать женщинам без сопровождения законного мужа, брата или отца.

В комнате с воздухом прохладным, как прибой Красного моря, Юле отдали паспорт. В сопровождении соотечественника, имени которого она так и не спросила, Юлия вышла на улицу.

«Уберите солнце! Уберите, а иначе я сдохну! Курица… Курицу обмазали аджикой и сунули в духовку…»

Мысли Юли явно приняли форму бреда.

«Дурак-петух. Кукарекал с утра, приветствовал восход. Оно и взошло. На пъедестал. А курица сгорела, исжарилась. А петуху чего? У него таких куриц полный гарем…»

Она рассмеялась.

— Желаю приятного отдыха! — обрадовавшись такой реакции на освобождение, обеими руками пожал юлину безжизненную ладонь представитель российского консульства.

— Что?

— Отдыха! Приятного!

И соотечественник быстро забрался в машину, салютнув напоследок из приоткрытого окошка розовой ладонью.

Из тени пальмы с проивоположной стороны бульвара к Юле кинулся взмокший Димка.

Он молча обнял ее задрожавшими руками. И в ту же секунду Юля, не источившая за последние почти трое суток ни слезинки, заплакала. У Зенцова запершило в носу и, опасаясь заорать, излив скопившуюся ненависть, посреди сияющей солнечной белизной горячей улицы, он высвободил одну руку и принялся подзывать такси, энергично матерясь про себя.

Швейцар в гостинице был все так же приветлив, и так же шумны наслаждавшиеся жизнью земляки. Завидев Юлю с Димкой, они примолкли. Женщины с тревожным сочувствием уставились на Юльку. Но вновь засмеялись и загалдели, едва она прошла мимо, к лифту: восемь дней семь ночей — срок короткий. И хотел бы погрузиться в чужое горе, да стоимость путевки не позволяет. Только войдя в прохладный, явно недавно и как ни в чем не бывало убранный номер — прямо от дверей в комнату по ковровому покрытию цвета морской волны тянулись дорожки, оставленные пылесосом, Юля ощутила, сколько на ней грязи, пота и крови. Не подходя к стеклянной раздвинутой стене, из-за которой шумело море или к кровати, Юля свернула в ванную. Сняла платье, трусики. Сложенная пеналом пеленка, которую ей выдали в больнице, продолжала крепко держаться между ног. От жары тюремных суток она затвердела, став глиняной. Юля дернула ее, вырвав запекшиеся волоски и хотела было как есть швырнуть в мусорное ведро. Но, смутившись, из последних сил, лишая себя возможности немедленно кинуться под душ, стала высовобождать от косметических мелочей пластковый пакет и заворачивать в него пеленку. Наконец она добралась до душа, замаскировав его шумом надсадный вой, исторгнувшийся даже не из груди, а откуда-то из чрева.

Минут через двадцать Юля вышла из ванной, продолжая подскуливать и всхлипывать, и, не глядя на перепуганного Димку, комочком легла на прохладную от кондиционера простынь, которую Дима заботливо осовободил от толстого скользкого покрывала.

Он робко, как молодое привидение, присел рядом, в ногах. От этой его осторожности и робости Юля начала судорожно вздыхать, готовясь к новой партии рыданий.

— Умереть бы-ы!.. — высказала пожелание она.

Дима заволновался.

— Юлька, кончай! Тебе вообще смертная казнь светила! Понимаешь?

— За что?! За ребенка?! — она гневно села, свалив на пол длинную, как кишка, подушку.

— За это… прелюбодеяние! Москвин, который за тобой в участок приходил, ну, из консульства, мне такого понарассказывал! Тут в одном эмирате, не помню как называется, в прошлом году суд женщину из Индонезии приговорил к пожизненному заключению, за то что она жила в одном номере в гостинице с мужиком незаконным. А ты еще и родила! По арабским законам — жуткое преступение! Против нравственности.

— Дима, какое преступление-то? Я не понимаю, — слабо спросила Юля. — Разве любой малыш не от Бога?

— Да я сам над этой фигней думал всю ночь, чуть голову не сломал. Их-то какое собачье дело, есть у нас клякса в паспорте или нет? А вчера сюда из группы несколько человек пришли, ну, узнать как да чего? И руководительница группы сказала, что по местным мудацким законам ребенком распоряжается мужчина — законный муж. При разводе дети с ним автоматически остаются. И женщина, которая рожает без мужа вроде как на чужую собственность посягает. Потому что дети ей не принадлежат, даром, что родила. К тому же нравственные устои подрываются.

Увидев, что распухшее лицо Юльки начало кривиться, а глаза мгновенно наполнились слезами, Дима вскочил с кровати:

— Тебе выпить нужно срочно! Вот что! Пометавшись, он забежал в ванную и через секунду вылетел оттуда, держа в руках стакан с водой и флакон одеколона. Зенцов шмякнулся возле Юли и, устроив стакан между колен, отвернул пробку одеколона.

— Суки! За одеколон еще посадят! — пробормотал он себе под нос, в нетерпении тряся бутылкой над стаканом. Неудовлетворившись тонкостью брызг, Димка зубами выдернул внутреннюю платсмассовую пробку и с бульканьем переместил содержимое половины флакона в стакан. На Юлю отвратительно пахнуло кедром и апельсином.

— Пей! Пей, говорю!

Юля с отвращением хлебнула горячей смеси, давясь, выпила до дна и, с зажмуренными от мерзкого кедрового запаха глазами, сунула стакан Димке.

Убедившись, что он пуст, Дмитрий опрастал в рот остатки одеколона из флакона.

Юля почувствовала, как горячо становится в желудке, потом размякло в руках и ногах и, наконец, на сердце…

Робкая мечта, что она беременна, мелькнула у Юли, когда в один из весенних дней ее качнула волна тошноты при виде жареной рыбы. Еще не веря, вернее пугаясь напрасно поверить раньше времени, Юля тем не менее охватилась счастьем, которое боялась сглазить и потому тщательно скрывала от Зенцова. Стоило екнуть внизу живота, или заныть пояснице, Юля в ужасе бежала в ванную, со страхом ожидая, что тошнота была случайной, и, приспустив трусики, она увидит признаки обычного недомогания. Но каждый раз оказывалось, что трусики белоснежны. После того, как дата в хранившемся в портмоне календарике осталась необведенной традиционным кружком еще на протяжении недели, Юля принесла из аптеки тест. Когда Зенцов завалился после обеда вздремнуть, Юля забаррикадировалсь в туалете. Минут через десять он вылетела оттуда с сияющим лицом, чмокнула сопевшего Димку, выгребла из конфетницы деньги и умчалась, крепко, как сквозняком, хлопнув входной дверью. Зенцов, часа через три разлепивший глаза и издавший напоследок сонный рык, обнаружил на соседней кровати веселую коробочку с детской разноцветной молочной бутылочкой, розовые носочки размером с зенцовский мизинец и книжку «Чудесные приключения Нильсона с дикими гусями». Юля сидела рядом с почти опустошенной миской творога со сметаной и сверлила его счастливыми глазами, стараясь, очевидно, разбудить взглядом.

— Нильсон-то кому? — спросонок поинтересовался Зенцов, выказав полное отсутствие интуиции и отцовского чутья. Что, впрочем, извинительно, поскольку от жареной рыбы его совершенно не тошнило.

— Дочке.

Зенцов на всякий случай решил уточнить.

— Бутылка тоже что ли?

— Тоже.

— Чего, серьезно?

Юля с возмущением отметила, что голос его уныл.

— А ты не рад?

— Да нет, так-то рад. Сын все-таки, — уныло произнес он, сев на кровати. — Ты меня тоже пойми. Ложишься спать — жена (Юля отметила это «жена», произнесенное Зенцовым впервые за время их совместного ведения хозяйства) живая, здоровая. Просыпаешься…

— …мертвая, больная, — злобно окончила Юля. И потерянно пробормотала:

— Я думала ты будешь рад, будешь гордиться мной. И собой тоже.

Она вздохнула.

— Ну и ладно! Сама выращу!

Зенцов, окончательно проснувшись, обежал кровать, присел перед Юлей на корточки и положил руки ей на колени.

— Котенок, да ты что? Я рад, очень рад. Просто неожиданно как-то!

И приняв бодрый вид, он громко скомандовал:

— Сына назовем!.. Как назовем-то?

— Сына назовем Машей, потому что будет девочка, — пообещала Юля.

— Нет, давай девочку ты после родишь, а первый пусть будеть пацан!

— Да какая тебе разница?

— Ну представь, — приняв преувеличенно шутливый тон начал вещать Зенцов, — друзья на работе скажут: «Бракоде-ел!».

— Что твои алкаши, ой, извини, твои друзья, скажут, меня меньше всего волнует! — с подъемом возмутилась Юля. Громко брякая ложкой доскребла творог и скинула руки Зенцова со своих колен. — И вообще, мне нервничать нельзя!

— Ну девчонка, так девчонка, — лицемерно согласился Зенцов, не сумев, впрочем, скрыть разочарования.

Примерив розовые носочки на пальцы, он покрутил носом и с обиженным видом пошел на балкон курить.

Обратив взгляд внутрь себя, Юля потащилась на кухню, поставила миску в раковину и открыла воду. Из задумчивости ее вывела холодная струя, рикошетом от дна миски отлетевшая на живот. Юля, очнувшись, испуганно отскочила. Вытянув руку опустила рычаг крана и, нашарив на холодильнике лиловую книжечку, села к подоконнику, уложив раскрытую страничку в бледное, но теплое пятно солнечного света.

Мраморный подоконник нежно обласкал локти.

Квартира Юли и Димы была частью разделенной на два неравных отростка большой и архаичной квартиры, имевшей когда-то черный ход. Этот выход на узкую зассанную лестницу, служивший когда-то горничной, кухарке и их полночным визитерам, и в те времена закрывавшийся лишь на металлическую задвижку, стал для Юли с Димой входной дверью, обрамленной предыдущими владедьцами хитроумными замками. Кухня была сооружена ими же из бывшей прачечной, отделанной мрамором. Истертый каменный подоконник хранил прохладу, в отличие от подоконников в комнатах, которые к вящей гордости Зенцова оказались дубовыми. Ванной в квартире не было, ее заменял душ, устроенный в облицованной с ног до головы уборной. Возжелав мытья, жильцы опускали крышку унитаза и усаживались на нее, принимая очищающие струи сидя. Вода покидала чашу пола неохотно, и намыливаясь, приходилось одновременно ускорять сток ногой. Под самым потолком душевой уборной была устроена узкая форточка, выходившая на лестницу — через нее уходили пар и влага. Юлю душ верхом на унитазе смешил своей, хотя и чисто теоретической, возможностью очищаться одновременно внутренне и внешне, но преисполненный снобизма Зенцов сообщал при случае в компаниях, что его квартира обустроена биде.

Погладив мрамор, Юля принялась самозабвенно писать в книжечку.

«Кавказ, Албания, Греция и Норвегия — не было наверное ни одной страны в Европе, уж не говоря о традиционном культе мужчины на Востоке, в Азии или Африке, где бы отец радовался рождению девочки. Сама жизнь ее зависела от того, поднимет ли отец новорожденную с полу, или перешагнет, дав понять, что ей лучше умереть там, где она появилась на свет — на охапке соломе в сарае. Свадебные обычаи, кажущиеся подчас забавными, на самом деле скрывают глубину несчастья, именуемого «рождение дочери». Так норвежская невеста накануне свадьбы брала к себе на кровать грудного малыша-мальчика, надеясь, что ее первенец так же будет сыном. Возможно, у кого-то из жен этот обычай и вызывал внутренний протест, но выразить его не позволяли укоренившиеся нравы, предрассудки, отразившие пренебрежительное отношение к девочке и в дальнейшем к женщине. Так, та же скандинавская невеста мирилась, а может и полагала милым обычаем, то, что ее жених перед алтарем держит в руке кнут — знак своей будущей власти. Власть, знаменованная кнутом, что это значит? Женщину полагается бить, как лошадь. Отголоски отвращения к рождению девочки начинают звучать даже в полном металла голосе современного мужчины. «Девочку — потом, сперва роди пацана», — даже мнящий себя прогрессивным европейцем Зенцов не устоял против лицемерного желания сообщить друзьям о рождении мальчика, а не девочки. «Мокрохвостых в доме не надо!» — это одно из самых мягких пожеланий, сопровождающих известие о беременности жены. Одна из передовых в технологическом развитии стран — Геркулес Азии Южная Корея, и сегодня культивирует рождение мальчика. Родители, заплатив изрядную взятку, узнают с помощью ультразвукового исследования пол будущего ребенка и стараются избавиться от плода, если выясняется, что это — девочка. В современном Китае «несчастных» родителей дочери полагается вежливо ободрить похвалой ребенку: «Ваша дочка — принцесса», чтоб не сильно горевали.(Примерно так же, как мы лицемерно сообщаем умирающему: «Отлично выглядишь!»).

Широко известным стал клич, пришедший из Древней Греции: в бой идут те, кто имеют сына! То бишь имея сына, ты выполнил свое предназначение — продолжил род, и можешь гибнуть в бою с чувством исполненного долга. Число дечерей в расчет не берется. В сельской Грузии количество детей зачастую называется по числу сыновей. «У меня трое детей» означает троих сыновей, девочки не учитываются. Точно так же спросит у женщины современный истовый татарин: «Дети есть?» — «Да» — «Сыновей сколько?». До сих пор не очень интеллигентный(хочется думать, что причина — в этом) житель Багдада или Кабула, всячески воспитывая в мальчике черты существа высшего порядка, позволяет сыновьям пренебрежительно относиться к маме, не говоря уж о сестрах. Если избалованный сын ударит мать, отец довольно смеется, кричит «Ай, молодец!». Афганская дочь обязана прислуживать за столом брату, даже если он младше ее в два раза. А какое мнение о роли женщины может сложиться у подростка, который видит, как мать стоит за спиной отца во время трапезы, ожидая, что он оставит ей еды в своей тарелке? И происходит это сейчас, в наше время в некоторых кастах Индии! Неудивительно, что видя такое отношение к дочери, жене со стороны отца, подрастающие мальчики так же с неудовольствием начинают относиться к дочерям, стыдясь рождения девочки.

Смешно было бы ожидать, что девочку отдадут учиться, если она замужем уже в десять лет. Примером правоверным служит пророк Мухаммед, имевший, как известно 15 жен, некоторым из которых было по десять лет. Вообще учеба считается не нужной, а то и вредной для девочки. Современный цыган, даже живущий в большом городе, отдаст свою дочь в школу самое большое на два-три года, чтоб научилась считать деньги и писать свое имя. В современных США среди выходцев с острова Пуэрто-Рико до сих пор для девушки и женщины нормой считатеся испанское одноязычие. По мнению пуэрто-риканцев(мужчин естественно), родной язык — это язык для дома, а английский — язык для улицы. Если женщина знает язык для улицы, значит она плохо исполняет домашние обязанности! Для мужчин же нормой является двуязычие! Не зная английского, американская пуэрториканка не может поступить в школу, колледж будь она хоть семь пядей во лбу. Женщина остается необразованной, следовательно не может найти хорошую работу, дать образование детям, которые так же в будущем не смогут рассчитывать на хоть сколько-нибудь оплачиваемые должности. Нищета, следовательно, становится беспросветной и надолго, на много поколений вперед, неизбежной. И все от того, что девочке не положено учиться или хотя бы знать язык страны, чтобы получить хоть какую-то работу.

…Смешно, но даже при рождении котят человек оставляет котенка-«мальчика», а кошечек уничтожает: «мальчика» легче пристроить в «хорошие» руки…

«Поздравляю, у вас — девочка!»

Тысячи лет такая фраза просто не могла существовать! Радоваться полагалось только рождению мальчика: именно ему выделялся надел земли — основы благосостояния.(Отголосок традиции — мечтать о наследнике мужского пола, трагически отозвался в наше, казалось бы просвещенное время. Когда в 1956 году в Китае была введена программа по ограничению рождаемости «Одна семья — один ребенок», предусматривавшая заботу государства(материальную помощь, бесплатное медицинское обслуживание, норму риса и т. д.)только об одном малыше, деревенские жители стали…убивать новорожденных девочек, родившихся в семье первыми. Очень быстро это привело к чудовищному перекосу: множество женихов и ничтожное количество невест.) Да и как было не радоваться, не гордиться таким, например, сыном, как выдающийся хирург рубежа 16–17 веков А.Паре. Вклад, внесенный господином Паре в хирургию был поистине революционным: новые методы ампутации, преобразования акушерской практики и прочие достижения гениальности мужского мышления. Каково же было негодование мужчин-врачей и, соответственно, ликование дам, когда уже в наше время выяснилось, что «часть» хирургических нововведений принадлежит, мягко говоря, не совсем ему(или, как деликатно выразились мужчины — «не ему одному»). Ты уже догадываешься, что гениальные открытия «Паре» были сделаны…женщиной: его ученицей — Луизой Бурже, родившейся в 1563 году.

…На протяжении всей истории человечества, женщинам препятствовали в получении официального медицинского образования. Церковь и университеты — традиционно мужские вотчины, как черт ладана боялись проникновения девушек в науку в общем и медицинскую практику в частности.(Совсем, казалось бы недавно, в 1921 году, лишь 8 процентов госпиталей США брали на работу женщин-врачей!). Единственно, куда скрепя сердце мужчины впустили «прекрасный пол» — акушерская практика. Дело в том, что в силу господствовавших обычаев мужчина-врач приглашался к роженице лишь в случае тяжелых патологий. Древнегреческие же эскулапы осматривали женщин в полной темноте — и что тут увидишь? Либо практиковался «целомудренный» осмотр женщин прямо через одежду. В общем, дамы-врачи все-таки были нужны! Но несмотря на явную необходимость врачей женского пола, в России, например, учиться медицине девушки не могли вплоть до 18 века: дозволялось посещать лишь акушерские школы, где будущие акушерки обучались практике у своих более опытных коллег. Можешь себе представить, таким образом, каким гениальным умом обладала француженка Луиза Бурже, окончившая отнюдь не прославленный университет, а школу акушерок при монастыре Отель-Дье, но сумевшая приобрести славу по всей Европе. В 1601 году 38-летняя Луиза принимает первые роды у королевы Марии Медичи. Роды проходят в резиденции Фонтенбло в присутствии 200 придворных! В 1609 году Луиза пишет знаменитый научный трактат «О плодородии, бесплодности и о болезнях женщин и новорожденных». Луиза делает открытия в причинах преждевременных родов, разрабатывает способы сохранения беременности. Свои изыскание о родах Бурже сопровождает иллюстрациями. Только за один 1609 года Луиза примет более 2000 родов! Но как же накинулись на женщину врачи-мужчины, когда от родовой горячки скончалась ее «пациентка» — герцогиня Орлеанская! Естественно, причиной смерти объявили некомпетентность женщины-врача! А дальше происходит то, что сплошь и рядом случалось с учеными трактатами женщин: все ее достижения перекочевали в книги немецких, голландских и английских «ученых мужей» и впоследствии им же и были приписаны! Один из тех, кто воспользовался умом Луизы оказался и «выдающийся хирург» Паре… В общем, все как в песенке: под маской леди краснее меди торчат…рыжие усы! Маска, ты кто?!

Тема разоблачений ученых «якобы мужчин» весьма обширна. Женщинам, одержимым наукой, приходилось издавать научные статьи под мужскими именами. Зачастую никто не напечатал бы даже невинный поэтический сборник женщины! Но даже сумев опубликоваться, ей пришлось бы смириться с реноме «безнравственной и распущенной». Неудивительно, что множество прекрасных женских книг так и числятся творениями мужчин! В 1778 году 26-летняя англичанка Френсис Бурней пишет социальный роман «Эвелина или жизненная история молодой дамы» — полную противоположность «будуарной» литературы. И конечно, ей приходится печатать его в Лондоне под псевдонимом… (Самый известный пример — писатель Жорж Санд, бывший женщиной). А в 1865 году в Лондоне умирает 70-летний физик Джеймс Берри. Каково же было удивление общества, когда выяснилось, что покойного звали…Миранда Стюарт. В 18 лет Миранда оканчивает медицинский колледж в Эдинбурге и намеревается объездить мир. Но общество того времени не оценило бы такой инициативы. И Миранда начинает заниматься медициной, выдавая себя за мужчину! Как ей, положившей свою жизнь на алтарь науки, жилось? Бог весть… Но именно «физик Джеймс Берри» отыскивает в Южной Африке растение, которое станет лекарством для лечения венерических заболеваний.

Ты знаешь о Каролине Гершель — выдающемся астрономе, в 1828 году получившей золотую медаль английского Королевского астрономического общества? То, что Каролина — женщина и работала вместе с братом Уильямом, сегодня, казалось бы, установленный факт. Но еще в начале ХХ века Каролина «числилась»…мужчиной. Каково было мое удивление, когда отыскав в журнале «Вокруг света» за 1913 год весьма пафосную статью, посвященную 175-летию со дня рождения Гершеля, я узнала, что Каролина — брат(!) Уильяма!!! Не хочется думать, что каких-то 90 лет назад мужчины были способны на такой подлог. Но факт остается фактом: сперва наши благоверные приписывали открытия женщин мужчинам, а затем делали само собой разумеющийся вывод о том, что наш мозг не создан для умственной работы.

Трудно понять логику мужчин, но то, что они упрямо не допускают возможности женских достижений во множестве областей знания — прискорбный факт, тянущийся из глубин веков и до нашего времени. Сотни лет если «вниманию собравшихся ученых мужей» и сообщалось об открытиях, сделанных женщинами, то только как пример абсурдности! Сурово отвергались и равные способности к познанию! Нельзя сказать, что столь «упертыми» были все мужчины. Но горе тому, кто нарушив «мужское братство», молвил доброе слово о женщине. Чего добился немецкий просветитель 23-летний Генрих фон Неттешейм, в 1509 году написавший труд «Величие и превосходство женщины», посвятив ее Маргарите Бургундской? Славы? Благодарности? Увы, только резкого недовольства собратьев-мужчин. Архиепископ Кельнский был возмущен: женщина — источник зла и всей мерзости на земле, сходящаяся с дьяволом, устраивающая шабаши, колдующая с кровью убитых младенцев, ведьма, источник похоти, толкающий мужчин на грех наделена даром духовности, разумом? Бедолаге фон Неттешейму не поздоровилось… А книга была издана лишь через 20 лет.

Даже явные успехи женщин в какой-либо «типично мужской» области упрямо толковались как исключения, лишь подтверждающие правило.

…Летом 1856 года в сыскное агентство Ната Пинкертона явилась Кейт Уорн и заявила, что пришла по объявлению о наборе детективов. Даму едва не спустили с лестницы, Пинкертон предложил ей заняться штопкой, а не поимкой преступников. «Женщина может проникнуть в места, закрытые для мужчин, стать подругой жены преступника! — убеждала девушка обхохотавшихся от такой наглости сотрудников-мужчин. — Женщины понимают психологические мотивы преступлений, на которые толкаем мы мужчин. Женщины подмечают детали, на которые не обратит внимания мужчина!» Пинкертон взял Кейт на работу «в качестве эксперимента». В короткое время девушка стала лучшим сыщиком бюро! Ей поручались ответственейшие задания. Она не боялась рисковать жизнью. Мастерски перевоплощалась из светской дамы в нищенку. Но несмотря на явное «открытие века»: женщины — отличные детективы! — лишь через 35 лет американским дамам позволили занимать должности следователей. И только спустя долгих 52 года появился официальный термин policewoman.(Смею напомнить, что в русском языке слово «милиционер» так и не приобрело женского рода)».

В середине лета Зенцов позвонил Юле с работы:

— Давай срочно загранпаспорт оформляй, повезу тебя отдыхать. Пусть сынуля воздухом подышит, фруктов свежих поест.

Юлька радостно заметалась по квартире, в первую очередь озаботившись не паспортом, а гардеробом. Вытащила старый купальник. Ужас! Резинка вытянулась, белая окантовка пожелтела. Не-ет, в этом ехать нельзя, срочно нужен новый.

Зенцов, вошедший вечером в темную прихожую, чуть не выронил из рук портфель: Юля стояла в проеме кухонной двери, оттопырив белую попу. В первый момент Зенцову показалось, что она — попа, голая. Но когда Юлия покрутила задом, он разглядел, на ней купальник с трусиками «танга», узенькой перепонкой уходящими в пышные красоты.

— Юлька, тебя или арестуют, или в гарем заберут.

— Лучше в гарем!

— Интерсно, сколько за тебя дадут? — стягивая мокасины, задумчиво начал прикидывать Зенцов. — Белая женщина…

— С зелеными глазами! — напомнила Юля.

— Точно! С зелеными глазами! Цена-то растет! Но… — Зенцов прищелкнул языком, — очень уж худая!

— Не худая, а стройная.

Это ты так считаешь. А пресыщенный араб будет сбивать цену.

— Надо меня срочно откармливать!

— Сейчас этим и займемся. Держи! Потихоньку!

Юля подхватила из рук Зенцова битком набитый отвисающий до пола пакет, и на всякий пожарный потащила его волоком.

В пакете соседствовали кульки орехов, коробочки киви, сушеные финики, курага и копченое сало.

Ассортимент продуктов выдавал глубокие знания Зенцова о сбалансированном питании беременной женщины.

— Орехи, говорят, надо обязательно. Чтоб молока побольше было, — разъяснил он.

— Какого молока? — засмеялась Юлька. — Двадцать недель еще только.

— Вот такого молока, — Зенцов стащил с Юлькиной груди чашечку купальника. — Вот счастливчик сынок, что ему достанется!..

Юля засмеялась от щекотки и вытрепыхнулась из зенцовских объятий.

— Поцелуй, кстати, произошел от младенческого сосания груди, — все еще рассчитывал продолжить тему ласк Зенцов.

— Не-ет! Это ошибочная теория, — проглотив наживку, вступила в беседу Юля.

— А какая же верная? — подозрительно легко согласился Зенцов, крепко сжав Юлю и вновь подвергнув проверке чашечки купальника.

Фланровать по пляжу в трусиках «танга» и в самом деле оказалось невозможно. Еще во время сбора под табло аэропорта, сотрудница турбюро строго настрого предостерегла выходить из гостиничного номера в мини-юбках, топах с открытыми плечами и прочих возбуждающих, ой, пардон, оскорбляющих нравственность правоверного араба, нарядах.

В самолете Юлю тошнило, а шагнув на трап она ощутила такой жар, что в глубине души пожалела о поездке. Увидев ее побледневшее, испуганное лицо, Зенцов расстроился.

— Устала? Может зря я все это затеял? — он подставил Юле руку. — Сейчас отдохнешь в гостинице.

— Еще чего! — возмутилась Юля. — В номере что ли лежать приехали?

Закатив чемодан в комнату и мельком осмотрев прохладный, как пещера, номер, Юля потащила Зенцова к морю.

Солнце все еще надрывалось осчастливить теплом всех и каждого. С наивностью северянки Юля пряталась от удушающей жары в морской глубине, не догадываясь о том, что всесильное светило с легкостью преодолевает водяную преграду, обдавая беспощадными лучами и водяное нутро.

Вечером у Юлю начался жар.

— Обгорела немного! — успокоила она Зенцова, который, удовлетворившись ответом, уснул сном пожарного.

Под утро Юле приснилось, что она нестерпимо хочет в туалет, но в какую бы уборную не заходила, везде была грязь, или оказывалось, что она — уборная, общая для мужчин и женщин, и сходить в ней совершенно невозможно. Проснувшись от нестерпимой рези в животе, Юля прошлепала в туалет. Встала, чтобы нажать рычаг смыва и с ужасом увидела завихрившийся алый водоворот.

— Дима! — хрипло закричала она в комнату. И сжала ладонью между ног, безумно надеясь удержать алые капли.

«Скорая», которую вызвал служащий отеля, прибыла быстро, словно ждала за углом. Юлю уложили на носилки прямо возле стойки рецепшен, где она, поддерживаемая Зенцовым, лихорадочно ожидала приезда врачей, и быстро выкатили по пандусу служебного входа — центральный был оборудован шикарными вращающимися дверями, в которых не было места болезням и носилкам.

— Фамилия?

Мужчина в белом спросил это на своем языке, но Юля поняла, что требуются паспортные данные по тому, как он приготовил разлинованную карточку и авторучку.

— Пы-ла-е-ва, — раздельно сказала она. — Ю-ли-я.

Врач указал на Зенцова.

— Что? — не поняла Юля.

— Нэйм оф ё хасбенд? — на международном вавилонском наречии английского переспросил он.

— Ай хэв нот хасбенд, — ответила Юля, желая, чтоб от нее отстали с формальностями. — Ноу!

Она махнула рукой, открещиваясь от Зенцова.

Врач замер. Потом бурно выкрикнул что-то шоферу. Тот обернулся, сделал большие глаза, с интересом посмотрел на Юлю и развернул машину.

Доктор, бросая жадные косые взгляды на Юлю и Зенцова, долго что-то выяснял по хрипящей рации, слушал ответы и давал указания шоферу, очевидно топографического характера, поскольку «Скорая» несколько раз останавливалась и разворачивалась поперек улицы.

— Долго еще? — гневался Зенцов.

Врач улыбался, мол все хорошо. Но по его взгляду, который он быстро отводил, стоило Юле посмотреть в его сторону, она поняла: что-то происходит. Что-то непредвиденное. В панике она решила, что многочисленные разговоры по рации и долгие передвижения машины по городу происходят из ее тяжелого, непоправимого положения. Она в ужасе прислушивалась к толчкам истекающей крови, надеясь, что каждый из них будет последним. Когда ее наконец ввезли в холл больницы, начались схватки. Юля догадалась, что рожает, когда с неудержимым стремлением начал выворачиваться низ живота, пронизывая все тело нестерпимой болью. Обнимая живот, словно можно было руками удержать ребенка в его колыбели, Юля улеглась на кушетку, обтянутую клеенкой, на которую указала подошедшая доктор. И в ту же секунду почувствовала, как изнутри в горячее сердечко между ног словно выскользнула рыбка, сразу прекратив боль. Врач, закутанная в повязку, подхватила новорожденного и положила его — Юля поняла это по звуку, в металлический лоток.

Боясь увидеть страшное, то, что потом навсегда останется перед глазами мучительным лонгирующимся кошмаром, Юля повернула голову к стене. Женщина ушла, затем вернулась в соседнюю, смежную комнату и позвонила по телефону. Она вновь зашла к Юле, прикрыв ее простыней, никак не меньше чем через час. Следом протопал мужчина в форме и накинутом на плечи халате. Юля поняла, что это полицейский. «Видимо хотят выяснить, не толкнул ли меня кто на улице?» — решила она и, собравшись с силами — надо так надо! — приготовилась ответить на вопросы, сосредоточив взгляд на носу-инжирине стража. Но врач жестами попросила ее подняться и гуськом с полицейским повела по длинным запутанным коридорам. Придерживая ногами толстую пеленку, Юля слабо ковыляла в центре маленькой кавалькады. Ее привели в палату размером с пачку сигарет. Там оказалась еще одна женщина, совсем молодая, которая сразу проснулась и с любопытством уставилась на новенькую.

Сопровождающая указала Юле на кровать.

— Хорошо, я поняла, — ответила Юля.

Женщина на соседней кровати подскочила.

— Ты чего, из России?

Совершенно не удивишись, но мучительно не желая разговаривать, Юля кивнула головой.

— Без мужа что ли родила? — не отставала соседка. — Полицай-то следом приперся?

Юля бочком присела на кровать и уставилась на девушку.

— Чего? Да, без мужа… А полицейский при чем?

— Ты ничего не знаешь? — соседка оживилась. И громко возмутилась:

— Да на тебя ж теперь дело уголовное завели!

— За что?

— За внебрачного ребенка. Ну все, суши сухари! Зачем ты сказала, что не замужем? Врала бы в глаза, мол, мужик дома, кольцо обручальное вчера только в море потеряла.

Соседка встала с кровати, сунула ноги в шлепанцы и подошла к вмазанному в стену над раковиной куску зеркала. Собрала волосы, укрепила их заколкой «краб»:

— Пойду погляжу, полицай стоит еще? Или свалил?

Выглянув в коридор, она тут же прикрыла дверь:

— Рядышком сидит, гад! Караулит!

Юля, которой хотелось лишь одного — обнять свое горе, прижать его к груди и качать, и лелеять, и обливать слезами и плакать по нему — горюшку, чьего рождения совсем не ждали и тоскливо спрашивать себя: «За что? Почему со мной?», легла, выказывая незаинтересованность к предмету разговора.

— Родила-то кого? Я — девочку. Перед тобой всего за час. А? Слышишь? Кого?

— Не знаю…

— Тебе чего, не показали что ли? — удивилась соседка.

— Он мертвый родился, — с усилием произнесла Юля.

— Ой, господи!

На лице женщины на мгновение изобразилось невольное, происходящее из инстинктов самосохранения и продолжения рода, удовлетворение от того, что мертвым родился не ее ребенок. Но женская способность охватываться ответсвенностью за любого новорожденного, остро наслаждаться запахом, невесомым теплом ребенка, будь то малыш подруги или случайной знакомой, тут же излилась в ней ужасом, словно это ей пришлось исторгнуть мертвое тельце. Лицо женщины исказилось.

— Слушай, ты не переживай! — после непродолжительного молчания, прерываемого вздохами, волнуюсь, произнесла она.

Юля не ответила. Вновь повисло молчание.

— Родишь еще, ты вон какая молодая! — стыдясь своего счастья затараторила вдруг соседка. — Тебя как зовут?

— Юля, — несразу ответила Юлька.

— А меня — Вика. Я-то замужем, Сашка мой здесь работает на нефтеперегонном заводе, так все равно, сволочи в «грязное» отделение привезли.

— Для заразных что ли? — равнодушно поддержала разговор Юля.

— Ну да, для гонорейных всяких, или у кого насморк. Ну и для нас, неправоверных. Мы ведь тут самые грязные, вроде спида. Вот сволочи, знала бы, что в бесплатную больницу привезут в самую зачуханную, домой бы рожать поехала, в Устюжну.

Под утро за окном раздался вопль.

— Любимая-я!

Вопили по русски.

Вика удивленно приподнялась с подушки:

— Мой вроде! Чего это с ним? «Любимая!» Ой, нажрался! — бормотала она, разыскивая ногой под кроватью шлепанцы.

Так и не найдя обуви, Вика прошлепала к окну.

— Привет! Ты как добрался-то?

— Ребята привезли. Косте-шоферу пришлось из-за тебя трезвому сидеть. Отмечали маленько с двенадцати, как только узнали, что все нормально. Чего девку-то родила?

— А кого надо было?

— Парня!

— Тебе парня надо, ты и рожай! Все, иди домой!

— Вика, погоди! Принести чего? — Клубники!

Они долго еще переговаривались через окно, обсуждая, когда Сашке следует перетащить от неведомых Куваевых кроватку, и в каких памперсах в такую жару девка не спарится?

От этих важных забот, которых так внезапно, что невозможно было осмыслить и принять, лишилась Юлия, ей хотелось умереть. Тихо заснуть и не просыпаться. И смотреть сон — во сне ведь не занешь, что все это лишь грезится, — о растущем в животе малыше, мышонком шебуршащем в уголке души, о его пятках и локотках, тычущих маму изнутри.

После завтрака, к которому Юля не притронулась, в палату вошла целая делегация — медсестра и два полицейских.

Девушка подала Юле сложенное платье, пакет с босоножками и велела переодеться в туалете.

Вика вскочила с кровати и, не зная как выразить протест, принялась шпынять конвоиров.

— Чего встали, придурки, не видите — одеться надо?

Она принялась сновать по палате, приближаясь то к зеркалу — причесаться, то к окну — напыхтели тут, идиоты! Снимая в туалете казенную рубашку и надевая платье, Юля слышала, как соседка песочит хранящих молчание полицейских.

— Чего уставился? Придурок, ты по русски сперва научись говорить! У-у, придурки, трахнутые! Погоди-и, сейча-ас! — неожиданно еще громче завопила она, и Юля поняла, что под окно пришел муж Сашка с клубникой.

— Саш, погоди, я занята! — вывесившись на секунду в окно, проорала Вика, — Сволочи эти Юлю забирают! Расстрелять могут!

Юля вышла из уборной. Вика испуганно посмотрела на нее.

— Юль, ты держись! Не поддавайся сволочам этим!

И она зашмыгала носом.

— Вика, да ты иди, с мужем поговори. Не переживай, тебе переживать нельзя! Пока!

Оставшиеся четыре дня «отдыха» Юля пластом пролежала в номере. Каждое утро она выгоняла Димку на пляж. Он противился, но не очень активно, и, поперепиравшись с Юлей — «да на хрен мне это их море!», все-таки неизменно с облегчением натягивал шорты и уходил.

Юля не вставала, чтобы помыться. И равнодушно констатировала, что пара дней без умывания непереносима, но через трое-четверо суток без воды и зубной пасты перестаешь ощущать себя грязной. Вроде так и надо. Или наоборот, не надо. Ничего не надо.

Казавшимся теперь бесконечно далеким весенним днем, когда так отвраительно запахла любимая жареная рыба, Юля перешла ту невидимую границу, что отделяет родителей от неродителей. Эта грань, как воздух, не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, и о ее существовании узнаешь лишь после того, как внутри живота впервые нежно проплывут водяные пузырьки и мягко, как рыбка, шевельнется малыш. То, что вчера еще казалось важным, теряет смысл, и наоборот, тысячи вещей и субстанций, о существовании которых и не подозревал, поглащают мысли и тело. Ее малыша унесли на холодном железном лотке. И теперь она не могла жить в измерении рдителей, но и за грань, где весело и беззаботно обитала прежняя бездетная Юлия, тоже немогла уже вернуться. Она была м е ж д у. Быть м е ж д у невозможно. Это все равно, что быть сухим и мокрым одновременно. Или поклоняться двум богам. Или находиться среди живых и мертвых сразу.

… «Скорая» подъехала прямо к трапу самолета.

— Дим, ты из-за меня не переживай. Пусть к тебе Света придет, пусть живет.

— Какая Света? Замолчи!

— С работы с твоей, офис-менеджер…

Димка сидел в машине на корточках и гладил Юлины пальцы, стараясь не глядеть в иглу и бесцветную жилку, отходившую от Юлиной руки к подвешенному под потолком флакону, размерами никак не меньше кастрюли.

— Юля, родишь мне девочку? Дочку?

— Дима, ты только наше постельное белье сними, ладно? Не хочу, чтоб о н а на нашем белье…

— Еще слово такое скажешь, я тебя убью, Юлька! Не посмотрю, что болеешь и убью, ей-Богу!

— Дима, найди книжечку записную лиловую и разорви ее. Я не хочу, чтоб о н а ее читала… Ладно?…

— Чего ты мелешь? Прекрати! Ты поправишься! Потому что я без тебя не смогу!..

Из-за разницы во времени вновь был закат. Багровый и пыльный. «Можно ли попасть во вчерашний день?» Дима вспомнил, как получил двойку за школьнуб проверочную работу по географии. «Нельзя», — написал он. «Ребята, кто ответит правильно?», — спросила учительница. И ребята наперебой принялись кричать о часовых поясах и вращении Земли, по детски радуясь ошибке Зенцова.

Дима вспомнил об этом, вылезая из «Скорой». И горько усмехнулся. Учительница была не права. Невозможно вернуть вчерашний день. День, когда Юлька ела из миски творог со сметаной, а на его мизинце красовался крошечный розовый носочек неродившейся дочки. Глава шестая.

Глава пятая У КОШКИ СЕМЬ ЖИЗНЕЙ

За ночь небо затянуло серыми застиранными облаками. Словно полоумная старуха вывесила, помулив в лохани, свое такое же безумное от ветхости заговаривающееся тряпье. Сквозь дыру в подоле колышущейся на унылом несвежем ветру старухиной юбки, мутилось солнце — желтушное, слоящееся и рыхлое, как старухин ноготь.

Мартышка лежала, тяжело дыша боками, в кухне на полу под столом, завешенным до щиколок льяной скатертью — на него кухарка составляла перемытые тарелки и супницы. Скатерть закрывала Мартышку — кухарка любила пошпынять кошку, впадая в особенную активность, заслышав голос приближающейся к кухне барыни. Тогда она принималась нарочито громко возмущаться кошкиным присутствием и до сих пор нераскрытой кражей пирога с ливером с месяц назад. Впрочем, приняв под вечер стопочку наливки, кухарка брала Мартышку на колени и чесала ей за ушками под бесконечно повторяемое и невесть что означающее «Ишь ты!.. Ишь ты!..».

В кухне было душно, но упоительно пахло с ночи кипевшем в котле говяжьим рубцом — кухарка задумала угостить им Гурьянова…

Мимо прошел барин, походя заглянул в кухню и, изломав бровь и вывернув нижнюю губу, с отвращением спросил:

— Матрена, что за отраву затеяла? Вонь развела?

Кухарка выхватила заткнутую за юбку тряпку и принялась кадить ею в воздухе, как бы разгоняя смутивший хозяина аромат.

Александр Сергеевич, впрочем, поинтересовался гастрономической затеей Матрены походя, и, не дожидаясь доклада, пошел к дверям на улицу.

Мартышка, которой всегда с трудом давалось расщеление входной двери, шмыгнула, пользуясь оказией, следом, и проскочила у хозяина между ног.

Из дверей же каретника показался Гурьянов. Завидев хозяина, он развернулся было, чтоб вновь скрыться в его спасительной глубине, но уж был замечен Александром Сергеевичем.

— Гурьянов! Поди-ка сюда!

Никифор, наклонив и изогнув голову вбок, как слушатель, уставший от речей собеседника, без охоты подошел поближе.

— А, монстр! Ты чего, подлец, вчера в дровеннике делал? — сходу закипая потребовал барин.

По его тону Гурьянов смекнул, что алиби не сыщет.

— Дык!.. — начал он, глубоко сопя.

— Ты ебись, да меру знай!

— Какая ж в этом деле мера, барин? — встрепенулся Гурьянов. — Где ретивое разыграло, там, значит, и… Изладишь, значит, — подняв голову к мутному небу и обведя взглядом, как если бы над головой хозяина висела радуга, недоуменно разъяснил Никифор.

Барин смягчился. И, оглядев как впервые Никифора, очевидно оценивая его сексуальные задатки, предрек:

— Мужик-то Матренин ребра тебе еще не наломал?

— На отходе он. В Псковской губернии что-ли избу летнюю тамошнему барину рубит.

Хлопнула весело входная дверь, и на двор выбежал с радостной предвкушающей мордашкой Саша. Завидев папеньку с Гурьяновым, он обрадованно побежал к ним.

— Ты куда так рано, сынок?

— Маменька нас в цирк везет! Там собачки ученые и свинья говорящая! Только маменька с Машкой, я уж наперед знаю, красоваться будут часа два, духами прыскаться, так я без них выбежал.

— А, цирк! Верно-верно, а я и запамятовал. Свинья, значит, говорящая? — глянув в рожу Гурьянову, со значением произнес барин.

— Папенька, так пусть Никифор теперича скажет, что за похотник такой в дровеннике был? — неожиданно вспомнил давешнюю загадку Саша.

Сделав зверские глаза, Александр Сергеевич порекомендовал вежливо:

— Давай, Казанова, разъясняй.

— Дык, это, барич Ляксандр Ляксандрыч, кочедычок этакий. Пахать как примешься, так похотник наточить надо, — с перепугу понес околесицу Гурьянов.

— А-а, понятно, — сразу потеряв интерес к таинственной вещице, протянул Саша. И вприскочку побежал к подворотне.

— На тебе, монстр, копейку, — отблагодарил Александр Сергеевич находчивость Гурьянова. — Ретивое, говоришь?… Он хмыкнул и ухмыльнулся, явно что-то припомнив.

— Благодарствуйте, барин!

Александр Сергеевич развернулся и вышел из подворотни на улицу, подмигнув на пути Саше.

Двор опустел, и Мартышка величественно пересекла его, оглядывая прищуренными глазами, не изменилось ли чего за ночь. Ничего не изменилось, только солома возле сарая была маленько разворохнута. Подозревая первый ночной выход на той неделе народившихся мышат — Мартышка слышала их писк в гнезде, но не смогла добраться до него, она вошла бочком в сарай и улеглась в бледное, но теплое пятно света, падавшее из проема под крышей. Изумительно пахло мышами и теплой пылью. Обстановку умиротворения довершало приятное жужжание деликатесных мух. Мартышка смежила глаза и погрузилась в дрему.

Распахнуть глаза Мартышку заставил новый запах, обволокший ее струей, и движение, которое почувствовала она подушечками лап. В двух прыжках от нее стоял молоденький кот с крупной мордой и худыми боками. Мартышка припомнила визитера — однажды он уже заходил на их двор. От кота исходили болезненный жар и молодой страстный запах. Мартышка, прикинувшись незаинтересованной, вновь легла на бок и заколотила размеренно хвостом по земляному полу. Кот, учуяв однако мартышкино расположение, обнюхал ее усами и сел рядом. Мартышка деланно равнодушно принялась охорашиваться: оттянув лапу, стала вылизывать под хвостом. Кот заинтересовался и понюхал, щекотно и горячо дыша, влажную от зализывания шерсть. Мартышка почувствовала, как, будто бы и против ее воли, начала втягиваться и расслабляться щепоть под хвостом. Она присела и, расставив задние лапы, потерлась о землю. Кот, тяжело дыша, надвинулся над ее спиной и принялся покусывать за шею. Мартышка отметила, что язык у гостя такой сухой, что дерет шерсть, а дыхание чересчур уж жаркое. Кот был болен. Но они катались, пронизительно мяукая от сжимавшего брюхо желания, стегали игриво друг друга лапами и облизывали мордочки. Нос кота так же был сухим. Он вдруг, когда Мартышка еще намерена была вновь предаваться страсти, замер и лег, вытянув обессилевшие лапы. Мартышка удивилась, но устроилась рядом и задремала. Проснулась она через несколько часов — пятно света было уже далеко в углу. Кот лежал на том же месте, тяжело дыша животом. Мартышка осторожно обследовала его усами и вышмыгнула во двор. Принюхалась к тому месту, где остов сарая вкопан был в землю, пытаясь отыскать лазейку в мышиное гнездо. Но не сумела. Значит нужно было попасть назад в дом — утащить еды больному своему другу.

Она довольно долго терпеливо сидела под дверями и дождалась наконец, что в подворотню вошел господин, отвратительно пахнувший на Мартышку кедром и апельсином, и дернул за колокольчик. Матрена, отворившая двери, впустила и кошку, сопроводив, правда, ее вторжение беззлобной руганью.

— Дома? — спросил господин.

— Вернулись! В кабинете сидят, — следуя позади гостя, докладывалась Матрена. И принялась за подробности, учуяв возможность поддержать светскую беседу. — Понесла ему этта чаю, что ж говорю, барин, в потьме пишете, сели б к окну. Не твое, говорит, дело! Ставь да уходи. И рта говорит меньше раззевай. Припугнул еще: прибью, коль еще отвлечешь акфинским форумом. Шумлю, мол.

Гость, посмеиваясь, посочувствовал:

— Форумом, говоришь, афинским барина из себя вывела?

И уже войдя в эскорте Матрены в кабинет, вместо приветствия сообщил громко:

— Довела, Александр Сергеевич, демократия в отдельно взятой квартире? Матрена вопросы на повестку дня ставит?

— А-а, здорово, Павел Воинович! Не говори, распустилось бабье. Выпороть что ли всех подряд?

Матрена, отвесив губу, глядела на господ, довольная, что стала эпицентром беседы.

— Чего стоишь? — обратил внимание барин. — Неси угощенье! Чего там у тебя есть?

— Яблоки только с печи достала, с ванилью. Сливок мигом взобью наверхушку.

— Какие яблоки! Сытное неси!

— Пироги теплые еще. Не ходилые, а так, сочнями. С фаршем, с клубникой, с сыром.

— Вот! Неси скорее! Да кофею свари.

— Да златой лимон к нему! — потребовал гость.

Мартышка, заслышав про сочни с фаршем, схоронилась за диванчик, рассчитывая стянуть один.

— Где семейство? — поинтересовался Павел Воинович, озадаченный тишиной.

— В цирк все поехали. А после, думаю, в кондитерскую зайдут. Это надолго! Пока моя женка все эклеры да шоколады перепробует.

— Что, кстати, жена? Теща?

— Ебал я и жену и тещу! — с выстраданным чувством ответствовал барин.

Гость радостно расхохотался.

— А каково ты был наивен холостяком, помнишь ли? «Одного хочу — счастья!» Вот оно счастье брака!

— Вычитал я прелестный обычай амазонских аборигенов, раскрывающей куда как лучше всю суть семейной жизни, — вспомнил, посмеиваясь, Александр Сергеевич. — В области Амазонии водится оосбый род муравьев, так называемые огненные муравьи. Укусы этих зверюг вызывают ужаснейшую боль. Так вот, эти маленькие злобные агрессоры служат у индейцев для особенного испытания готовности к браку. Вообрази, жениху обвязывают руку мешком с огненными муравьями и если он выдержит муку, то объявляется способным к браку. То бишь теща и жена ему уж не страшны. Каково?

— Надобно внедрить всенепременно! — похохатывая, согласился приятель.

— А в цирке, видишь, собака ученая, — задумчиво вернулся к описанию развлечений своего семейства Александр Сергеевич. — Не желаешь поглядеть?

— Кабы бабу ученую, сходил бы, пожалуй, подивился на этакое чудо, — пошутил гость.

— Э, брат, это бы сразу в кунсткамеру надо, в банку. Во первых, чтоб для потомков сохранить такой зигзаг природы. А во-вторых так-то от нее, от бабы ученой, вреда меньше будет.

Гость рассмеялся. И, бросив беглый взгляд на раскрытую дверь, полушепотом спросил:

— Кстати, от Лизетты тебе вреда не случилось?

— Бог миловал! А что такое? — заинтересовался барин, слегка встревожась, что выразилось в театральном прикладывании рук к сердцу и животу, и предвкушая уж содержание ответа.

— Да Петр Андреевич слег после визита к этой афродите общедоступной.

Оба принялись смеяться.

— Третьего дня сделал к нему визит, выразить так сказать, сочувствие. Так каковы перемены в воззрениях! Вот что значит жареный петух в лысое темя клюнул!

Матрена внесла блюдо с сочнями, принялась звенеть пирожными тарелками, вилками. Расставила кофейные чашки, напоминающие крошечные амфоры. Венец творения — печеные яблоки с брусникой и ванилью под шапками так и просившихся на язычок сливок торжественно были внесены через минуту в сопровождении блестящих крошечных ложечек и ножичков. Напоследок поплыл отвратительный запах кофе, перекрывший Мартышке упоительный аромат мясного фарша в сочнях.

Мартышка пошевелила хвостом и взглянула шпионски на беседующих.

Не дожидаясь ухода Матрены, они продолжали обсуждать переворот в сознании неведомого Петра Андреевича.

— Что это, с жаром сокрушался мне наш ловелас, за укоренившееся в современном обществе легкомысленное отношение к публичным учреждениям! Дошло до того падение нравов, что молодежь посещает блядей в один черед с книжными лавками! И так-то весело, беззаботно делятся впечатлениями, как будто в оперу сходили…

— И где, говоришь, подцепил заразу? — встрепенувшись, живо испросил хозяин.

— У Софьи Астафьевны, вообрази!

— А, черт! Да мы на субботу ночь там прогуляли!

— Поздравляю! Ну ставь свечку аршинную, чтоб пронесло! Петр Андреич теперь жене сочиняет насчет болезненного катара желудка, который не позволяет исполнять супружеский долг, а сам ездит каждый день к доктору Михельсону за примочками.

— Я у Астафьевны выступил совершенным мессией. Мало-мало не наставил на путь истинный магдалину одну. Вообрази, вызвал Анету, ну, рыжую, вспомни!

— А! Конопатенькую!

— И принялся с самым серьезным видом расспрашивать ее о детстве, отрочестве. Выспросил всю прежнюю невинную жизнь. Астафьевна, купившись, метала глазами громы м молнии, чуяла, что вот-вот ее девица раскается и покинет обитель любви. Принялся усовещевать так-то Анету, уговорил было бросить блестящую компанию и жить честным трудом. Запустил уж руку в портмоне, делая вид, что дам на выход рубликов пятьдесят. И тут эгоистка Астафьевна сломала всю блестящую перспективу новой девичьей жизни. Зачем, говорит, вы барин Александр Сергеевич, сбиваете мою девочку с пути истинного! Вообрази? Как все в голове бабьей вверх ногами поставлено? А что, кстати, Петр Андреевич, бесповоротно умер для нашей компании?

— Похоже. Думаю единственно Дунькой своей будет удовлетворяться.

— Так он разве не натешился уж ею?

— Амуры в самам апогее! Снял для нее квартиру поблизости от присутствия.

— Хитер! — замотал головой Александр Сергеевич. — Правду говоря, Дунька его рублевая, так-то уж паршива! Нечиста, неопрятна. А уж глупа! В нее, согласись, брат, и жаль и гадко что-нибудь нашего всунуть!..

— На вкус и цвет товарища нет, — философски ответствовал гость. И с интимной улыбкой полушопотом поинтересовался:

— А как золовки?

Александр Сергеевич расширил и тут же со значением прикрыл глаза.

— Гость пришел в восторг:

— Неужто?! Что, обе?!

Барин притворно вздохнул.

— Alexandrine особливо хороша! — мечтательно произнес он. — Некрасива, но мила. И уж как загорается от одного лишь взгляда, как норовит прикоснуться рукой под столом, а то — ножкой. Не устоял, виноват. Ну да оне не меньше меня хотели.

— Цветок!.. — восхищенный рассказом товарища мечтательно произнес гость.

— Я, впрочем, больше люблю цветок ядовитый. Евпраксию, скажем.

— Что, муж-то ее каков обалдуй? Рогат отменно! — заговорщически произнес Павел Воинович.

Хозяин притворно вздохнул.

— А что, все ли жены таковы? Может верность хранят те, кому не предоставился удобный случай? Или совсем уж уродливые?

Александр Сергеевич нахмурился.

— Целомудрие жены зависит от мужа. От дурака гулять будет, верно. Так ты не будь дураком. Или женись на юном создании и воспитай сообразно своим представлениям.

— А ты допускаешь мысль?… — гость осекся.

— Моя? — понял его барин. — Не-ет! Хотя, как увижу порой ее танцующей с каким-нибудь кобель-гардом, щенком, так все закипает внутри! Что как она мысленно мне изменяет?

— Успокойся, друг! С мыслями дамскими ничего не поделать. Это и дьяволу не подсилу.

Друзья расхохотались и налили по второй чашке кофию.

— Ты, я вижу, работал? — кивнул визитер на письменный стол.

— Так, на продажу. Теперь не поэзия, а вшивый рынок! Скоро дамы начнут рифмоплетничать, а за ними и дуньки рублевые.

В горнице, прочистив предварительно горло кашлем, пробили часы.

Гость засобирался и Александр Сергеевич, пошел его проводить.

Мартышка крадучись вышла из-под дивана, присела перед столом, пошевелила задом, примеряясь к высоте, и мягко вспрыгнула, чуть стянув бархатную скатерть. Сочни нестерпимо просились в желудок. Но Мартышка не стала есть сама, а, сцапав надкусанный пирожок со стороны начинки, спрыгнула легко на пол и потрусила было неслышно в сторону горницы. Но оттуда раздалось шлепанье Матрены. Мартышка метнулась к окну и, в два прыжка оказавшись на раме, выпрыгнула в фортку.

Она обежала дом по улице, по пластунски подлезла под ворота и схоронилась за бревном, которое Гурьянов приготовил срубить новый засов.

Из дверей вышли гость и барин, и стали прощаться.

Стоически сжимая волнующе вкусный сочень в зубах, Мартышка дождалась пока двор опустеет и перебежала вдоль стены, поросшей пучками травы, в сарай. Юркнув внутрь, она не почувствовала запаха кота. Вернее не было того жара и страстного веяния, а из угла, в котором она оставила друга, пахло смертью. Еще не веря, она подошла поближе, деликатно положила сочень перед мордочкой кота и тихонько ощупала ее усами. Подушечки Мартышкиных лапок не ощущали никакого движения. Она пошевелила ушами. Тишина. Кот лежал чуть оскалив верхние зубы, к которым стекала из ноздри подсохшая уже пенистая дорожка. На остекленевшем глазу кота деловито топталась потерявшая от нежданной добычи бдительность муха. Мартышка молниеносно схлопнула ее лапами и проглотила. Потом вновь подхватила зубами сочень и, отодвинувшись от мертвого, выела начинку.

конец 1 части

Оглавление

Предисловие ГОСПОДИ, ПРОСТИ!

Глава первая РОЛЬ ЖЕНЩИНЫ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА

Глава вторая ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ ШЕПОТОМ

Глава третья ИТАК, ОНА ЗВАЛАСЬ МАРТЫШКОЙ

Глава четвертая ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА ФРАК И УМЕРЕТЬ

Глава пятая У КОШКИ СЕМЬ ЖИЗНЕЙ