КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Под солнцем Мексики [Федор Федорович Талызин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]


Ф. Ф. Талызин
ПОД СОЛНЦЕМ МЕКСИКИ ЗАПИСКИ ВРАЧА-БИОЛОГА

*
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ

ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ


Фото и рисунки автора


М. «Мысль», 1967.

Светлой памяти академика

Евгения Никаноровича Павловского


НАД ТРЕМЯ КОНТИНЕНТАМИ

Если бы ученый, отправляясь в научную экспедицию, был обязан, подобно кораблям, вывешивать опознавательный флаг, то мой флаг был бы таким: в правом верхнем углу рвался бы на волю малярийный комар, а внизу ползла змея, образуя извивами своего тела нечто вроде узорной каймы. При удачном подборе цветов флаг мог бы получиться довольно эффектным. Что же касается изображенных на нем символов, то смею уверить, что череп и кости пиратских флагов были сущими пустяками по сравнению с ними!

Под этим незримым флагом я провел в экспедициях более тридцати лет. Иногда место малярийного комара занимала чумная бацилла или вирус черной оспы, но змея оставалась неизменно.

И на этот раз в длительную интереснейшую поездку меня снова вовлекли малярийный комар и змея. Сначала в Индию и на Цейлон, а потом в Мексику.

В Мексике я мечтал побывать давно. Около двух с половиной лет я прожил в Нью-Йорке, работая советником по вопросам медицины в Представительстве СССР при ООН. От Нью-Йорка до Мехико всего лишь два летных часа. Но не всегда самыми короткими расстояниями оказываются наиболее прямые, и в Мексику я летел не из Нью-Йорка, а из… Коломбо.

* * *
Стрелки часов показывали час дня, когда мы поднялись в воздух с райской земли Цейлона.

У полуострова Джаффна, северной точки Цейлона, отчетливо обозначаются границы между синими водами Бенгальского залива и зеленоватыми водами Аравийского моря. Сказочный Цейлон тает в сиреневой дымке. От него до Индии, как говорится, рукой подать, и через час лета показывается мыс Коморин, самая южная оконечность Индии.

Рельефно выделяются крутые склоны шоколадных гор, они тянутся вдоль всего юго-западного побережья. Их перерезают зеленые языки долин, голубые змейки рек, бирюзовые крапины озер.

Мы летим над Аравийским морем, над кокосовыми рощами Кералы.

Солнце кажется огромным, но постепенно, на глазах, уменьшается, словно уходит вдаль. Мы летим на высоте 5 тысяч метров. Здесь его уже не видно, нас окутывает темнота, и в небе властвуют лишь звезды.

Когда позади остается тысяча пройденных километров, справа по борту возникает огненная россыпь: Бомбей. С высоты город с трехмиллионным населением кажется огромным тлеющим костром.

Чем ниже спускаемся, тем яснее очертания освещенных улиц. Вот сверкающая огнями реклам знаменитая бомбейская набережная. А где-то на самой окраине вижу высокие, колеблющиеся от ветра языки пламени. Может быть, это огни домны или большой пожар? Отсюда не разобрать.

Идем на посадку.

На фасаде аэровокзала вычерчено электричеством огненно-голубое слово «Бомбей». Прохожу в зал ожидания второго этажа. Мое внимание привлекают паломники из Мекки с рыжими, выкрашенными хной бородами, в зеленых тюрбанах. Бродят, отыскивая клиентов, носильщики в красных тюрбанах.

В наше отсутствие в салоне самолета производится тщательное орошение стен, сидений и полок распыленной эмульсией ДДТ. Таким способом избавляются от случайного завоза из одной страны в другую опасных «зайцев» — насекомых — переносчиков болезней.

Крылатые «контрабандисты» — комары, клещи, блохи легко переносят свой опасный товар в новые места. Москит флеботомус папатачи, например, может перенести из одного государства в другое висцеральный лейшманиоз, комар анофелес — малярию, комар аэдес египти — желтую лихорадку и лихорадку денге.

Иду в буфет. Ко мне за столик подсаживается высокий седой мужчина. Он представляется: географ из Лондона, совершающий поездку на Цейлон, в Бирму и Индонезию. Он приветлив и не прочь поговорить, особенно с русским. Ему 78 лет. Следует торопиться с выполнением жизненных планов. Надо побывать еще во многих местах. Я осторожно осведомляюсь, не будет ли опасна для его возраста тропическая жара.

— Что вы! — восклицает он обиженно. — Да разве для ученого это возраст? Я чувствую себя бодро, как никогда! На будущий год собираюсь в Латинскую Америку!

По радио объявляют номер его маршрута, и географ стремглав бросается к выходу. Действительно, думаю, глядя ему вслед, 78 лет не возраст!

Из радиорепродуктора слышится наконец номер моего маршрута. Гурьбой возвращаемся в самолет и укладываемся спать.

Откинув спинку кресла, выдвигаю под ноги подставку; кровать готова. Накрываюсь пушистым шотландским пледом и долго слушаю сердитый бас пропеллеров. Над нами гаснут огни лампочек, остается лишь сияние ночников.

…Стюардесса просит надеть ремни. Снижаемся. Позади полторы тысячи километров. Сонные и молчаливые спускаемся по трапу на землю Аравийского полуострова. Где-то совсем рядом Персидский залив. В свежесть ночной прохлады врываются горячие струи воздуха, словно из жаркой духовки. Мы в Маскате.

После Маската опять засыпаю ненадолго. Пробуждаюсь от луча солнца, пробившегося в окно. Под нами песчаные барханы. Среди них разбросаны, словно груда белых камешков, небольшие деревушки. Пролетаем над Мединой, Синайским полуостровом, Суэцом. Блестят блики Суэцкого залива, затем снова пески, за ними вдали начинаются зеленые оазисы. Чувствуется приближение благодатного Нила. Ищу глазами, но не нахожу пирамид.

Каир! Город прячется где-то за дальними кронами пальм. Тут же деревьев нет, и все кажется безрадостным и унылым. А вот и васильково-синее Средиземное море. Мимо нас проносятся кружевные тучи, на мгновение застилая море. Но это ненадолго. Рассеивается белая пелена, и снова видно, как крошечные жуки — корабли бороздят гладь моря. За кораблями на сверкающей синеве остаются две белые полосы в виде расходящихся линий.

Навстречу то и дело попадаются пассажирские самолеты. Но уже пора надевать ремни. Мы приближаемся к Греции. Под нами древние Афины. Можно приплюсовать к пройденному пути еще 1100 километров.

В аэровокзале, тесном и неуютном, невообразимая толчея. Всюду горы чемоданов. Среди узких проходов снуют взад и вперед перекликающиеся на греческом, итальянском, английском языках пассажиры. Стоя у витрины, рассматриваю коллекцию греческих ваз из глины. На изящных оранжевых вазах нарисованы сцены сражений бородатых воинов. Голые, в шлемах, со щитами, они бьются мечами или копьями, а рядом, застыв в мечтательных позах, завернутые до пят в ткани, равнодушные к бородачам гречанки. На других вазах — свирепые бодающиеся быки, полулюди, полукони — кентавры, похищающие девушек, колесницы с торжествующими победителями.

От Афин до Рима тысяча километров, и их как не бывало. Мы уже над «сапогом» Италии. Аэровокзал Рима — настоящий перевалочный пункт. Здесь скрещивается множество маршрутов — в Лиссабон, Амстердам, Париж, Женеву, в другие города мира. Вот уж поистине все дороги ведут в Рим. Поэтому тут приходится держать ухо востро и вслушиваться в каждое очередное объявление по радио. Забавно, что во всех аэропортах мира дикторы произносят четко лишь первую половину фразы. Вторую, более существенную, комкают, проглатывая слова. Объявление звучит примерно так: «Внимание! Леди и джентльмены! Полет Рим — Париж номер… надцать… адцать… ать. Объявляется посадка в самолет номер… сти… цать… благодарю вас». Если отстанешь от своего самолета, то вместе с ним безвозвратно улетят не только вещи, но и документы, а оставаться в чужой стране без визы, без паспорта — перспектива не из веселых.

…Наконец самолет делает последний прыжок — через Атлантический океан в Новый Свет.

МЕХИКО

Еще над Мексиканским заливом самолет начинает набирать высоту, готовясь к рывку через Восточную Сьерра Мадре.

С высоты 6 тысяч метров земля даже в самый ясный день почти не видна. Только тогда, когда самолет, миновав горную преграду, начинает снижаться, перед нами предстают вздыбленные вершины, хаотичные нагромождения скалистых выступов, бесконечная путаница горных кряжей, глубокие ущелья, усыпанные россыпями камней, долины… Среди каменного хаоса кое-где вкраплены зеленые квадратики селений и рощиц.

Кругом все скупо и строго расцвечено двумя тонами — желтовато-бурым и палево-красным. Суровый, дикий, величественный первозданный пейзаж!

Мелькает, искрясь в лучах солнца, снежная вершина. Вулкан!

Самолет резко идет вниз. Перед глазами вырисовываются контуры громадной котловины. В ее центре раскинулся Мехико.

В XIV–XVI веках здесь была столица ацтеков. С воздуха легко оценить великолепную естественную защищенность древней столицы. Но, как известно, это не спасло ее от нашествия чужеземцев.

Современный Мехико — огромный город с многомиллионным населением. Столицу ощущаем сразу и во всем, начиная с аэродрома. Это ультрасовременное сооружение: сталь, стекло, пластмасса, асфальт. Строгий порядок, безукоризненная любезность служащих, обилие указателей, реклам, киосков с прохладительными напитками — таково первое впечатление от воздушных ворот Мехико.

Меня встречают два мексиканских врача. Их фамилии, Антульван и Монтальва, удается легко запомнить сразу, потому что в обоих хоть отдаленно, но все же звучит близкое русскому сердцу имя Иван. Мои коллеги молоды, энергичны, жизнерадостны. Они внушают чувство той симпатии, которая позволяет с полуслова установиться самым добрым, непринужденным отношениям.

Но как быть с довольно громоздким багажом? Я привез журналы, коллекции насекомых и скорпионов (их я собрал в Индии и на Цейлоне), коробки с редкими пауками, ящички с бабочками, поделки из дерева, раковины, шкуры змей… Все это составляло преизрядное количество коробок, пакетов и сумок. Однако с первых же минут беспокойство улеглось. Мои спутники, оглядев тележку, нагруженную столь изобильным скарбом, черкнули что-то на карточке, передали ее носильщикам и, усадив меня в машину, попросили больше о багаже не беспокоиться.

— Их направят в институт. Ваши коллекции там будут в полной сохранности!

Покинув аэродром, наша машина вливается в общий поток машин самых различных марок, видов, назначений: тут автобусы, мотороллеры, легковые машины, грузовики, пикапы, рефрижераторы. Все они с огромной скоростью мчатся по широченному шоссе. По обеим сторонам проезжей части движется, плетется, тащится пестрое скопище пешеходов, велосипедистов, древних колымаг, двухколесных повозок, влекомых мулами… Все тонет в облаках рыжеватой пыли.

Пролетают, как метеоры, всадники. Я испуганно вздрагиваю: вот-вот они собьют с ног, раздавят кого-нибудь в своей бешеной скачке, но все обходится благополучно. Мои спутники, не обращая ни малейшего внимания на окружающую суету, засыпают меня множеством вопросов. Велика сила привычки!

А Мексика постепенно продолжает открывать свое обличье. Цепи гор, сухой раскаленный воздух, необычные с виду пальмы, высокие, как телеграфные столбы, с прямым толстым стволом, украшенным пышной, кудрявой кроной. Под ней свисают вдоль ствола рыжие пучки высохших и не опавших за долгие годы листьев. Издали пальмы напоминают великанов в огромных папахах, закутанных в меховые воротники.

Среди пальм через каждые триста — пятьсот метров возникают ярко-красные пятна ультрасовременных бензозаправочных станций.

Мехико, как и все большие города мира, начинается с маленьких домиков предместий. Домики, или, как их здесь называют, каса, по большей части сложены из белого или серого камня. Каждый хозяин красит свою касу в красный, желтый, ярко-голубой цвета. Окна домов упрятаны за узорчатыми железными решетками. Вокруг строений ожерельица зеленых садиков. Узкие улочки и тупички затенены вьющимися растениями. Живописные и уютные уголки! Но такими они кажутся только на первый взгляд. На самом деле, как я позже узнал, здесь сосредоточены районы бедноты. Особенно убого выглядят кварталы окраин. В Мехико люди живут либо богато, либо очень бедно. Эти контрасты бросаются в глаза на каждом шагу.



Двор в староиспанском стиле

Чем ближе к центру города, тем выше здания. Здесь дома десяти, пятнадцати, двадцати, двадцати пяти этажей. Длина проспекта Инсурхентес — тридцать километров. Соседняя с ним улица Пасео-де-ла-Реформа короче — двадцать километров. Здесь великолепные здания, много парков, особняков. Пасео-де-ла-Реформа ведет в Ломас («Холмы»), где десятки квадратных километров застроены виллами. Такие же виллы богачей занимают и пригороды столицы — Колонна Флорида, Сан Анхел.

Все эти здания и виллы по своему архитектурному стилю, цвету, орнаменту, строительному материалу представляют собой такое живое разнообразие, какое трудно встретить во многих столицах Европы. Некрасивого, серого и безвкусного тут нет. Почти все дома выложены из светлого или красноватого камня. Широкие и просторные авениды обсажены высокими пальмами. На просторных площадях — пласа — много зелени и цветов.

По широким тротуарам, отгороженным от проезжей части дороги сплошной стеной пальм, движется густой людской поток. Впрочем, «движется» не совсем то слово, которое здесь уместно. Люди идут, останавливаются, меняют направление, застывают снова. Среди самой гущи движущейся толпы стоят женщины в шалях, красиво наброшенных на плечи. Разговаривая, держатся за руки. Толпа обтекает их, как поток преграду, натыкается на следующую пару и снова терпеливо обходит ее…

Но муравейники тротуаров ничто по сравнению с сущим адом, творящимся на шоссе. Если бы московскому милиционеру пришлось в течение часа регулировать уличное движение в центре Мехико, то по приезде в Москву в самом бурном ее уличном водовороте он почувствовал бы себя, как в санатории.

Я объездил много городов мира и могу с уверенностью сказать, что мало где встречал такой строгий порядок на улицах наших городов и такую непривычную для нас сутолоку, как в Мехико.

Водители, ни на минуту не снижая скорости, сами решают, кому и с какой стороны первым пересечь улицу на перекрестке. Они договариваются об этом между собой мгновенно при помощи жестов. Очевидно, у водителей существует между собой молчаливый и давний уговор уступать и подчиняться этим знакам, если они, конечно, разумны. А вот как они на ходу определяют разумность — это уже выше моего понимания. Сам я не рискнул бы здесь проехать и десяти метров.

Машина подъезжает к одному из современных зданий. Огромные буквы на фасаде оповещают, что это отель «Хинебра», то есть по-испански Женева. По сложившейся традиции в этом отеле останавливаются сотрудники международных организаций.

Все необходимые формальности не занимают и десяти минут. Еще полчаса уходит на умывание, кофе, и вот мы снова в машине. Наш путь в министерство здравоохранения.

Здесь состоялось официальное представление, нечто вроде вручения верительных грамот. Мексиканские коллеги полны исключительного внимания. Тут я встретил и своих старых друзей — врачей, которых знал по совместной работе в ООН. С ними мы не раз на протяжении двух лет участвовали в заседаниях по распределению продуктов питания «Детского фонда». Они подвели меня к бархатному панно, висевшему на стене. Крупными буквами на нем было написано по-испански: «Сегодня наш гость — доктор Ф. Талызин — из СССР». Таков местный обычай представлять приезжего гостя.

Доктор Гильерто Саммаме, возглавляющий противомалярийную работу в Мексике, в тот же вечер устроил в своем доме прием. Здесь я встретил многих врачей и ученых-медиков. Меня познакомили с врачами, с которыми мне предстояло ездить по стране.

На следующий день в противомалярийном отделе министерства здравоохранения расширенное заседание врачей-маляриологов превратилось в научную конференцию по малярии и всем вопросам, связанным с нею. Малярия (палюдизм) в Мексике была еще недавно «болезнью номер один». Государство объявило малярии беспощадную войну. В этом сражении кроме врачей участвуют, словно в настоящей битве, целые войсковые подразделения с машинами, кавалерийскими эскадронами, но и этого оказалось мало в борьбе со столь грозным противником.

В сельских округах, где один врач приходится на 7–8 тысяч человек, было бы трудно бороться с малярией, если бы на помощь не шли сотни добровольцев, главным образом из числа сельской интеллигенции, школьников. Им поручена самая трудная и наиболее важная по сути дела часть работы — выявление малярийных больных. Сотрудничающие с врачами — колаборадорес, как их здесь называют, проходят краткосрочные курсы. На них обучают несложной технике взятия крови, фиксации мазков, знакомят с лекарствами, дозировкой, способами их употребления и со многими другими вопросами искоренений малярии.

Тысячи колаборадорес, окончивших курсы, ведут огромную профилактическую работу среди населения. А в борьбе с такими болезнями, как малярия, именно профилактика в конечном счете решает дело. Сельская интеллигенция обучает население санитарной грамоте, ведет борьбу не только с малярией, но и с другими болезнями, особенно в зонах индейского расселения.

У каждого лихорадящего — соспечосо — подозрительного больного эти бойцы армии спасения берут из пальца каплю крови. Они наносят ее на предметное стеклышко, фиксируют для последующей окраски мазок специальным реактивом и кладут стекло в узкий цилиндрический пенал. Туда же вкладывается анкета с результатами опроса больного. На пенале пишется адрес ближайшего противомалярийного пункта, наклеивается почтовая марка, пенал опускается в почтовый ящик.

На медицинском пункте тотчас же по получении пенала производят анализ мазка крови на малярию. Если результат окажется отрицательным, стекло выбрасывают, если положительным — к месту происшествия немедленно мчатся врач, санитары, специальная команда по опрыскиванию порошком ДДТ зараженных помещений.

Да, мчатся как на пожар! Этот страшный пожар сжигает тысячи человеческих тел огнем лихорадки, изнуряет, лишает сил. А поджигатель — крошечное крылатое существо, комар анофелес, весьма безобидное с виду.

Но мало кто знает, как превосходно оснащен этот крошечный убийца, каким набором тончайших инструментов, приспособленных для его губительного дела, он обладает.

При помощи лупы легко отыскать на голове комара длинный хоботок и прижатые к нему щупики. На самом конце хоботка небольшие дольки. Это весьма чувствительные органы. Под их контролем комар отыскивает на коже место, где кровеносные сосуды расположены ближе всего к поверхности. Найдя его, насекомое торопливо вонзает в кожу колющие части хоботка. Эти части сложно и весьма компактно устроены. Две половинки верхней и нижней губы образуют цилиндр. В его центре — язык, пара верхних челюстей, вооруженных ножами, и нижние, снабженные двумя пилками.

Между основанием верхней губы и языка лежит ротовое отверстие, ведущее в глотку. В голове расположена сложная система мышц. Ножами верхних челюстей комар делает прокол на коже, пилками нижних челюстей он расширяет ранку, погружает в нее хоботок и при помощи языка-поршня выкачивает из капилляра кровь. Согласованная работа органов хоботка позволяет комару перекачивать кровь из капилляра кожи через глотку и пищевод в желудок. Кроме этих «инструментов» у основания хоботка есть так называемые слюнные железы. Слюна не позволяет крови свертываться. Но именно в ней и таится главная опасность: в кровь человека попадают спорозоиты — возбудители малярии. На всю эту тонкую хирургическую операцию комара требуется три — пять секунд. Их достаточно для того, чтобы в рану проникли возбудители любой из трех видов малярии: трехдневной, четырехдневной, тропической. Четырехдневная форма в скрытом виде может тянуться годами и трудно поддается лечению. Тропическая в несколько дней может свести в могилу вполне здорового до этого человека.

Шестнадцать лет назад в Мексике из 25 миллионов населения более двух миллионов болело малярией. Теперь в стране насчитывается 37 миллионов жителей, и среди них только четыре тысячи болеют малярией. Эта блестящая победа — результат огромных усилий не только врачей, но и населения в целом.

По всей стране, по самым глухим и отдаленным ее уголкам разъезжают отряды агитаторов. В кузовах грузовиков, на спинах лошадей и мулов, а подчас и на своих собственных везут и несут они огромные макеты комара анофелеса, сделанные из жести, дерева и пластмассы. В каждом селении жителям показывают макет комара-убийцы для того, чтобы они смогли распознать распространителя малярии.

Эти подвижники, вооруженные лекарственными таблетками и баллонами с ДДТ, объясняют крестьянам, откуда приходит малярия, как с ней бороться. И все же еще около миллиона квадратных километров малозаселенных районов мексиканской земли не освобождено полностью от малярии. То тут, то там возникают новые вспышки.

По заданию ВОЗа (Всемирной организации здравоохранения) мне предстояло побывать в наиболее «угрожаемых» районах страны, а йотом представить отчет о положении дел, для того чтобы организовать необходимую помощь Мексике в медикаментах и средствах. В мою задачу входило также поделиться с мексиканскими врачами опытом борьбы с малярией, которым располагают врачи Советского Союза, победившие у себя полностью эту болезнь.

* * *
В большой комнате министерства здравоохранения — сомкнутые вместе столы, на которых лежат испещренные разноцветными отметками карты. Пользуясь масштабными линейками, наносим схемы маршрутов, ведем горячие споры, упаковываем необходимое оборудование.

Маршруты мы составляем так, чтобы попасть в наиболее отдаленные селения и города, объехать как можно больше мест. Я всячески пытался заставить моих коллег поверить в то, что приезжему московскому профессору одинаково привычно идти пешком, трястись в кузове любого сооружения на колесах, по любым дорогам, что ему вовсе не обязательно спать в отелях и обедать в один и тот же час, да и вообще обедать каждый день. Единственно, что для меня было действительно важно помимо работы, — это посмотреть страну, о которой я столько слышал.

Мое первое знакомство с Мексикой началось еще в Нью-Йорке.

На одной из боковых, не очень отдаленных от центра, но уже тихих улиц в нижнем этаже большого светлого, дома есть мексиканский магазин. В нем продаются мексиканские экзотические изделия — поделки из дерева, серебра и бисера, глиняная посуда, яркие маски.

Я часто заглядывал сюда. Меня привлекала пустынность и тишина магазинчика, уставленного и увешанного красивыми вещами. Покупателей приходило мало, и можно было сколько душе угодно рассматривать изумительные по выразительности статуэтки, тончайшую резьбу, украшения из черепахового панциря, серебра, картины и литографии мексиканских художников. Были тут коллекции ощетинившихся колючками кактусов, платки, накидки, ковры в неповторимых по богатству и яркости красок узорах. При удивительной пестроте и смелости сочетаний была в этих расцветках не менее очаровательная гармоничность и уравновешенность, всегда меня поражавшая. Только потом, пересекая с запада на восток подлинную Мексику, я нашел разгадку этого чуда.

В магазинчике я познакомился и подружился с настоящей мексиканкой. Тоненькая, молоденькая продавщица, стройная, одетая по последней американской моде, она тем не менее сильно отличалась от американских девушек. Удлиненный овал лица, смуглость, прямые черные блестящие волосы, гладко зачесанные, схваченные сзади большим гребнем. Уже одна манера вкладывать этот гребень выдавала в ней мексиканку. Приветливая с покупателями, ко мне она вскоре прониклась той же симпатией, что и я к ней. От нее я впервые услышал о двух маленьких мексиканских городках Пацкуаро и Таско, в которых живут самые искусные кустари. Именно оттуда идут все лучшие кустарные изделия, которыми так славится Мексика.

Однажды я принес ей в подарок наши глиняные вятские игрушки. Ее удивлению не было границ.

— И у вас в России делают из глины такие же игрушки, как у нас в Таско? Ну поглядите, поглядите, они совсем такие же, как наши!

Она схватила с полки несколько фигурок и поставила их рядом с вятскими. Действительно, с первого взгляда они очень походили друг на друга. Та же примитивность формы и та же выразительность, красочность и нарядность, а главное — сходная тематика — женщина в кокошнике, всадники на конях, зверюшки… Только приглядевшись внимательно, начинаешь замечать разницу лиц, костюмов, деталей…

Народные игрушки — хугете — из раскрашенной глины! имеют некоторое сходство с игрушками юга Азии. Я привез из Индии и Цейлона ярко-красных глиняных лошадок с желтой гривой и черными копытцами. Когда мы поставили их рядом с вятскими лошадками, я отыскал и в них черты сходства.

Перед тем как покинуть Америку, юная мексиканка подарила мне цветные открытки с видами Мексики. Так впервые я познакомился с Мексикой в Нью-Йорке и с тех пор страстно мечтал побывать в этой стране.

* * *
Знакомство со страной я начал с ее столицы — Мехико. Вначале пользовался машиной, но вскоре от нее отказался. По земле, если хочешь на ней хоть что-нибудь увидеть, куда лучше ходить. Эту истину хорошо усваиваешь в путешествиях. Двое коллег — Сегундо Брана Бланко и Эскобедо вызвались быть моими проводниками. Прежде всего, решили они, мне нужно посмотреть президентский дворец и парк Чапультепек.

Чапультепек — на языке древнего индейского племени науатль означает «скала-саранча». Эта скала высотой в двести и длиной около тысячи футов формой своей действительно немного напоминает тупоголовое, суживающееся к концу тело саранчи, которая некогда была бичом Мексики.

Покрытые зеленью дубов, ясеней, кустарников склоны скалы отлого падают вниз, подобно сложенным крыльям. Пасть «саранчи» обращена на восток, туда, где некогда высился Теночтитлан — древняя столица ацтекского государства. Теперь на его руинах стоит Мехико.

Парк Чапультепек огромен и красив. В тенистых аллеях высятся роскошные пальмы. Много цветущих кустарников, цветов; яркие крупные бабочки почти не отличаются по раскраске от цветов. Веселые стайки ребятишек, нарядные нянюшки и дремлющие бабушки с неизменным клубком в плетенке — мирная идиллическая картина, ничем не напоминающая грозное прошлое этого чудесного уголка. Грозное, потому что крепость Чапультепек — это Бородино Мексики. Здесь были кровопролитные схватки мексиканских патриотов с американскими войсками, пытавшимися в 1846 году силой захватить город.

В центре парка высится памятник защитникам Чапультепека. Немного дальше, среди лужаек и цветников, стоит другой памятник, более скромный с виду, но бесконечно трогательный. Это «нинос героес» — памятник детям-героям, защищавшим Чапультепек. Они отказались капитулировать и, чтобы не попасть в плен, бросились с крепостной стены. Этот памятник всегда украшен букетами ярко-красных клавель — гвоздик. Приносят их сюда чаще всего дети.

Мне показали также памятник Куаутемок — последнему из ацтекских правителей.

* * *
Официальная резиденция президента Паласио Насиональ находится на Соколо — центральной площади столицы. Это огромное красивое трехэтажное здание, построенное в XVII веке, притягивало меня к себе как магнит: ведь его стены изнутри расписаны величайшим художником Мексики Диего Ривера. Часовой у главного входа показался мне менее грозным, чем все остальные. Я представился ему и признался, что очень хочу побывать внутри, посмотреть знаменитые фрески.

— Я не могу пропустить вас сам, сеньор! Но наш супериор, начальник, конечно, разрешит.

Начальник караула, весьма любезный человек, действительно согласился провести меня во дворец. По широкой темной мраморной лестнице мы поднимаемся на второй этаж.

— Вот, сеньор профессор, это здесь!

Но я уже и сам вижу, что «это» здесь. Роспись покрывает стены клетки парадной пятимаршевой лестницы. Вдоль широкого коридора второго этажа, занимая все пространство стен, от пола до потолка, идут огромные цветные панно.

В цикле фресок вся история Мексики.

Яркость, эмоциональная насыщенность, предельная выразительность каждой отдельной фигуры, любой отдельной картины, всех картин вместе просто ошеломляют! Каждая картина — воспроизведение подлинного события и действительных участников. Портреты народных героев, разгром американских войск, битвы с испанцами, сцены крестьянских восстаний…

Целая серия картин переносит зрителя на четыреста пятьдесят лет назад в Мексику, до прихода испанцев. На одном панно группа индейцев промывает волокна из листьев агавы и юкки. Рядом играют дети, танцуют юноши и девушки.

На другом панно индейцы моют в лотках возле речушки золото. На третьем — постройка дворца. Лица строителей-каменщиков спокойны, многие улыбаются.

Но следующее полотно сметает напрочь впечатление благодушия. Вооруженные испанцы пытают индейца; он висит вниз головой. К его глазам суют золотые безделушки. Где золото? Вы не только видите, вы слышите этот вопль «где золото?». Алчность, почти безумие во взорах палачей. Золото! Золото!

Индейцы, пашущие землю. Вместо лошадей впряжены они сами. Плеткой надсмотрщик хлещет упавшего человека.

Мне вспоминается такая же плетка с тремя кожаными ремнями и вшитыми в них пулями. Я обнаружил ее в одном из освобожденных сел под Демянском, недалеко от Валдая, в землянке немецкого офицера, бежавшего в панике от наступавшей Советской Армии. Такими плетками немцы избивали каждого, кто хоть немного отставал в работе.

На фресках Диего Ривера я видел сцены такой же бесчеловечной жестокости… История страны давала художнику сколько угодно материала для подобных сцен.

Над бурным хаосом сцен колонизации Мексики разворачивается эпопея борьбы за национальное освобождение. Главную роль в ней играют документально точные изображения исторических персонажей. Их около ста пятидесяти. Они образуют как бы бесконечное шествие. Среди них борцы за независимость — Идальго, Морелос, Хуарес, революционеры Сапата, Каррильо Пуэрто, Родригес.

Сцены недавней революционной борьбы рабочих и крестьян Мексики переходят на роспись левой стены, посвященной теме интернациональной классовой борьбы. На фоне ее силуэты башен Кремля, символа первой Страны Советов. Эта часть росписи известна под названием «Песнь о будущем». Ее завершает вверху большая фигура Карла Маркса, указывающего рабочим и крестьянам виднеющийся вдали город будущего.

Более двух часов я знакомился с монументальными фресками, являющимися одним из самых поэтических созданий Ривера.

Знаменитый художник всю свою жизнь выступал как страстный антифашист и борец за мир. Ривера был одним из организаторов Мексиканско-русского института культурного обмена и его председателем с 1948 года и до конца жизни. В первый раз Ривера был в Советском Союзе в 1927 году. В 1955–1956 годах мексиканский монументалист во второй раз посетил Москву. Приехав на лечение, он наблюдал парад на Красной площади, состоявшийся в 38-ю годовщину Октября. Ривера сделал множество рисунков, акварелей, станковых картин. Все эти работы под общим названием «По Советскому Союзу» были показаны на выставке в Мехико в 1957 году. Художнику не удалось завершить задуманную им картину о Советском Союзе: он умер 25 ноября 1957 года.

В крепости-музее Чапультепек есть незаконченная фреска Сикейроса. Она занимает три стены большого зала.

Так же как у Диего Ривера, фрески Сикейроса посвящены истории Мексики. Художник с большим мастерством рисует сцены крестьянской революции 1910 года. Среди вождей — любимые народные герои Эмилиано Сапата и Панчо Вилья.

В здании Паласио де Лас Беллас Артес — дворце изящных искусств — я осмотрел большую выставку мексиканских художников: фрески, пейзажи, портреты, графика. Тут были картины Сикейроса, Леопольдо Мендеса, Гомеса, Альберто Бельтрана и других. Масса ярких полотен, но много и абстрактных нелепостей, понятных разве только автору.

Само здание дворца под стать лучшим полотнам. Оно удивительным образом сочетает в себе современные линии с национальной архитектурной традицией.

Дворец не только гордость архитекторов, но и предмет их немалых забот. Болотистая почва вызывает осадку, фундамент медленно, но верно опускается, заставляя строителей ломать голову над тем, как спасти от погружения великолепное здание.

Та же участь грозит не одному только дворцу, но и многим другим зданиям столицы. Дело в том, что котловина, в которой лежит Мехико, представляет собой дно гигантского вулканического кратера. Предполагают, что обширная котловина, в которой расположен город, когда-то была заполнена водой. Глубина озера достигала 600–800 метров. Заполняясь вулканическим пеплом, оно постепенно мелело, и наконец вода исчезла. Но на глубине пепел не осел на дно, а образовал с водой желеобразную массу, содержащую 15 % твердого материала и 85 % воды. Город Мехико построен на своего рода земляном плоту, прикрывающем заполненную грязью, мергелем и обломками горных пород глубокую пучину.

Этот плот так зыбок, что массивные здания постоянно оседают, погружаясь в почву. Предполагают, что уровень теперешнего Мехико примерно на 10 метров ниже уровня первоначального города. Воду здесь можно добыть почти всюду на глубине двух метров от поверхности. Оттого и землетрясения (кроме самых сильных) только мягко покачивают этот плот, словно зыбь лодку.

По соседству с дворцом президента на Соколо стоит старинный Катедраль де Конкистадорес — собор Завоевателей, построенный испанцами на месте разрушенного ими священного храма ацтеков. Этот храм болотистая почва глубоко втянула в себя. Только совсем недавно уцелевшие остатки ацтекского храма удалось извлечь из вязкого плена подземных болот.

Мне показали гордость столицы — сорокаэтажное здание Латина-Америка специальной антисейсмической конструкции, спасающей от разрушительной силы землетрясений, а землетрясения здесь не редкость. Но на месте мексиканцев я показал бы гостю прежде всего то, что является отличительной особенностью Мехико: широкое применение в архитектурных сооружениях монументальной живописи.

ГЛЯДИ И ПОМНИ!

Чуть ли не целый день заняло у меня путешествие по Национальному университету. Именно путешествие, потому что университет — это целый город с тридцатью тысячами студентов. Я жалел, что на осмотр его у меня был лишь один день.

Университет был основан еще в 1551 году. Поэтому он по праву считается одним из старейших учебных заведений Американского континента. Старые здания затем сменились новыми в самом современном стиле: бетон, камень, сталь, громадные окна из зеленоватого стекла, защищающего от яркого солнца.

Между двумя многоэтажными учебными корпусами стоит здание библиотеки. На полированном граните цокольного этажа, как на платформе, высится грандиозный каменный куб без единого окна. Уже издали бросается в глаза необычная красочная нарядность этого здания. В декоративности его мозаик ощущается вся прелесть своеобразия мексиканского искусства. Стиль мозаик повторяет иероглифически-фигурную узорчатость рельефной резьбы и росписей, которые сохранились на древних индейских храмах и дворцах. Чем ближе подходишь к зданию, тем отчетливее предстают отдельные исторические сцены, портретные изображения героев борьбы за независимость. Тут Идальго, Хуарес и рядом древние божества, символически олицетворяющие силы природы, и новая символика — книга, циркуль, линейка. В изображение вкомпанованы и лозунги мексиканской революции — «Земля и Свобода», «Да здравствует революция». Орнаментальные пояса мозаики с изображением рыб, опоясывающие цоколь кубического здания со стороны его южного фасада, находятся на уровне глаз зрителя. Глядя на них, поражаешься удивительному богатству цветных камешков, образующих мозаику. А как красивы каменные парапеты с большими орнаментально-пластическими рельефами. Они обрамляют цоколь библиотеки и переходят в такую же каменную облицовку лестницы, ведущей на зеленый ковер. А дальше разбегаются мощенные камнем дорожки, тротуары, площадки. Для облицовок и мощения их выбран пористый вулканический камень всевозможных оттенков — от сиренево-розового до серого. Автор оформления библиотеки — талантливый архитектор О’Горман.



Университетская библиотека в Мехико

Библиотека — национальная гордость мексиканцев. Здание известно всему миру. Но для того чтобы понять, как оно выглядит, его надо видеть самому. Есть вещи, которые трудно поддаются описанию.

Над входом в ректорат университета передо мной предстает еще один шедевр искусства — живописное рельефное панно. Композиция построена по принципу грандиозного рельефного плаката. Она поражает огромностью символических фигур студентов, гипертрофией их динамизма. Будущие инженеры, медики, юристы, строители протягивают навстречу зрителю руки. Студенты держат символы своих профессий: медики — термометры, строители — угольники. Композиция создана Д. А. Сикейросом в 1952–1956 годах. Это комбинированная техника высокого рельефа, живописи, мозаики из естественного камня, керамики и металлических плиток.

Вход в другое университетское здание украшает узкая белая полоса с колонками цифр, и лишь одна рука, мощная, мускулистая, напряженно вытянута вперед. Она властно указывает пальцем на цифры знаменательных для Мексики дат. «Гляди и помни!» — словно говорит этот жест.

1520 — дата вторжения в Мексику испанских отрядов Кортеса, обезумевших от жажды золота.

1810 — год народного восстания, сбросившего иго трехвекового испанского владычества.

1857 — принятие первой конституции Мексики.

1910 — начало буржуазно-демократической революции, продолжавшейся семь лет. В результате Мексика сбросила диктаторский режим.

19?? — последние две цифры подскажет будущее. Оно в руках той самой молодежи, что заполняет сейчас аудитории, залы, библиотеки, спортивные площадки и тенистые аллеи городка.

Университетские улицы похожи на развороченный муравейник. Всюду молодежь: возле факультетских аудиторий, в лабораториях, на спортивных площадках.

Университет имеет собственный стадион на 100 тысяч зрителей, бассейн для плавания, площадки для игры в волейбол, теннис, бейсбол, трек для велосипедных соревнований. Кафедры университета оборудованы современной аппаратурой. Лекции профессоров транслируются по радио и передаются на экраны телевизоров. Это позволяет 24 студентам видеть и слышать лектора в соседних с аудиторией комнатах.

На естественном факультете имеются небольшие тематические музеи с превосходными зоологическими коллекциями. Преподаватели подарили мне оттиски своих работ по зоологии.

Я был обрадован встречей с известным зоологом профессором Л. Варгасом. Он посетил Зоологический институт Академии наук СССР в Ленинграде и установил с его сотрудниками прочную связь. Из библиотечных шкафов Варгас извлек монографии академика Е. Н. Павловского.

— Я восхищен тонко разработанной теорией Евгения Павловского о природной очаговости!

…Сущность теории заключается в том, что в природе издревле существуют болезни, поражающие диких животных. Возбудители их (ультравирусы, бактерии, спирохеты, грибки, простейшие организмы, паразитические черви) передаются кровососущими насекомыми и клещами. Если в необжитые места, где имеется природный очаг, попадает человек или домашнее животное, они почти всегда заболевают и тем самым становятся новыми звеньями в сложной цепи передачи болезней.

В Советском Союзе природная очаговость свойственна клещевому японскому и таежному энцефалитам, различным клещевым сыпнотифозным лихорадкам, пендинской язве, туляремии, бруцеллезу и другим.

Варгас предлагает взглянуть на хорошо сделанное чучело обезьяны макаки и модель нескольких комаров из пластмассы. Рядом на стенде пунктиром и стрелками обозначены пути заражения человека желтой лихорадкой.

— Вот вам живая иллюстрация теории природной очаговости Павловского. Болезнь вначале возникла среди диких животных. По-видимому, это было еще задолго до появления человека. Когда позже сюда пришел человек, он способствовал распространению желтой лихорадки. В джунглях Южной Америки лихорадка передается комарами рода гемагогус. Они живут в кронах пальм и высоких деревьев. Здесь насекомые питаются кровью зараженных вирусом лихорадки обезьян и некоторых птиц. Лесорубы и сборщики кокосовых орехов делаются жертвой нападения комара гемагогус. Спустя трехнедельный период скрытого развития лихорадки человек, заразившийся в джунглях, становится источником распространения инфекции. В населенном пункте вирус лихорадки передают от больного окружающим комары аедес египти, мансониа и другие виды.

— Скажите, — обращается ко мне Варгас, — я слышал, что в Советском Союзе на Кавказе встречаются переносчики желтой лихорадки аедес египти и геникулатус. Сколько случаев болезни вы регистрируете в течение года?

— У нас желтой лихорадки нет. Мы не пускаем на порог эту страшную гостью. Но помним, что на кавказском побережье Черного моря переносчики есть, и знаем, что прибытие из-за рубежа больного желтой лихорадкой может привести к вспышке эпидемии.

— В прошлом, — вспоминает Варгас, — лихорадка, подобно чуме, уносила миллионы жизней. Сейчас мы научились с ней бороться и, я надеюсь, в недалеком будущем искореним ее.

Профессор преподносит мне сделанные им самим рисунки комаров. Мы договариваемся поддерживать и в дальнейшем наши научные связи. Доктор Варгас заботлив и внимателен. Сняв телефонную трубку, он осведомляется у врача-паразитолога, когда тот сможет меня принять в институте паразитологии. Получив любезное согласие принять москвича, он договаривается о часе встречи.

В институте разговор снова возвращается к Павловскому и его теории природной очаговости, теории, которая оказалась ключом к пониманию многих заболеваний в разных концах мира.

Основные очаги желтой лихорадки встречаются в Бразилии, Колумбии, Венесуэле и соседних с ними странах. Есть комары-переносчики и в Мексике. Опасность вспышки эпидемии желтой лихорадки возникает у нас тогда, когда зараженные комары оказываются в качестве незваныхвизитеров в самолете, поезде, на теплоходе или в автобусе. Тогда в круг передачи эпидемии вовлекаются и местные комары.

Мы переходим от стенда к стенду, на которых изображены температурные кривые, органы больных, погибших от желтой лихорадки.

— К счастью, — говорит профессор, — лихорадка в Южной Америке пошла резко на убыль. Сейчас в год мы регистрируем несколько сот случаев. А с 1950 по 1958 год в Америке и Африке произошло около трех тысяч заболеваний. Из них 2693 случая относились к Южной Америке.

Болезнь начинается с потрясающего озноба. Температура 39–40° держится три-четыре дня, после чего падает до 37–36°. В первые дни больного мучают нестерпимые головные боли, боли под ложечкой, в мышцах спины и ног, он мечется в кровати, бредит, его донимают тошнота и рвота. Развивается постепенно желтуха, геморрагический диатез, уремия. Пульс падает до шестидесяти ударов в минуту. К девятому дню цвет кожи приобретает красно-коричневый оттенок. Появляется кровоточивость десен, носовые и кишечные кровотечения. Часто отмечается черная рвота — цвета кофейной гущи. Выздоровление наступает спустя две-три недели. При тяжелой форме болезни смертность достигает 60 %. Особенно плохо переносят болезнь пожилые люди. Среди детей смертность не превышает пяти процентов.

МУЗЕЙ ВОСКОВЫХ ФИГУР

Индейцы с глубокой древности хорошо знают целебные свойства многих растений и пользуются ими для лечения болезней. Знают индейцы и способность некоторых растений выделять высококачественный воск. Они умеют лепить из него очаровательные фигурки животных и людей. Это искусство сохранилось среди жителей горных районов.

— Давайте побываем в нашем музее восковых фигур. Он не уступает лондонскому, — предложили мне мексиканские друзья.

В лондонском музее я был в 1957 году.

Мадам Тюссо (1761–1850 гг.), создательница и владелица музея восковых фигур в Лондоне, была большой поклонницей королевских особ. В залах ее музея можно увидеть королей, королев, принцев крови, титулованных особ, знаменитых политических деятелей. Здесь воспроизведена сцена казни Марии-Антуанетты и Людовика XVI, убийство Шарлотты Кардо, Жана Поля Марата. Кроме того, для привлечения посетителей мадам Тюссо открыла зал показа пыток, четвертований, казней. В полуподвальном помещении можно увидеть оригинал ножа гильотины, Кеммлера — первого преступника, сожженного на электрическом стуле в США, известных преступников и не менее знаменитых палачей. Воспроизведение блестящее, иллюзия полная, впечатление отвратительное.

Самым интересным в музее мне показались фигуры полисменов, старика смотрителя и других служащих.

Эти фигуры из воска и особой силапреновой синтетической массы. Они одеты в униформу музея и выглядят настолько правдиво, что я сам стал жертвой преднамеренного обмана.

Купив входной билет, я решил сначала осведомиться, с чего начинать осмотр. На диване возле лестницы сидит билетерша. Протянув билет, спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, где начало выставки?» Женщина безмолвствует. Я повторяю вопрос. В ответ то же молчание. Только внимательно вглядевшись в ее лицо, я понимаю, что передо мной восковая фигура.

В Мехико качество фигур отличное. Оно не уступает экспозиции музея Тюссо. Но в Мехико чуть меньше зверств и крови, не так много королей и принцев, зато куда больше крупных государственных деятелей мира, художников, летчиков, артистов.

Я надолго задерживаюсь возле потрясающей мастерством исполнения сцены угасания жизни молодой чахоточной женщины. На переднем плане лежит исхудавшая, умирающая больная. На ее лицо уже легла печать смерти, рука лежит поверх одеяла — кожа да кости. А позади кровати — плод воображения умирающей — стоит она сама. Девушка в купальном костюме, во всем блеске красоты, здоровья и молодости.

Фигуры, выставленные в витринах, одна лучше другой. Всматриваясь в лица, вижу мельчайшие складки кожи, поры, волосы, правдивую измятость ушных раковин.

В этом отношении экспонаты не уступают известному музею кафедры кожных болезней 1-го Московского медицинского института. Там усилиями члена-корреспондента АМН СССР профессора В. А. Рахманова и его сотрудников пополняется экспонатами великолепный музей, созданный около века тому назад. Несколько сот экспонатов изготовили муляжисты — отец и сын Фивейские. Тело, лица, руки, ноги с чешуйками, язвами, опухолями суставов сделаны из воска столь правдиво, что однажды осматривавший музей корреспондент телеграфного агентства Канады был искренне удивлен тем, «как это Московским врачам удалось сохранить без потери цвета ампутированные у больных руки и ноги?».

Когда канадцу сообщили, что экспонаты изготовлены из воска, он не поверил. К концу осмотра у гостя появилось непреодолимое желание немедленно вымыть руки с мылом, хотя он и не дотронулся ни до одного препарата.

Окончательно сраженным журналист признал себя после того, как С. П. Фивейский пригласил его к столу, чтобы угостить блинами, икрой, хлебом, колбасой и сыром. Гость долго тыкал блины вилкой и резал их ножом, пытался полакомиться паюсной икрой, пока не убедился, что все они сделаны из воска. Канадский гость был в восторге от столь мастерски сделанной фальсификации.

К сожалению, мое восхищение музеем восковых фигур в Мехико под конец осмотра оказалось испорченным. У самого выхода передо мной предстала за стеклом сцена человеческого жертвоприношения. Этот дикий эпизод — дань экзотике. Страшил он зрителя потрясающим реализмом. Сюжет скульптор заимствовал у фрески, выбитой древним камнетесом на боковой поверхности огромного каменного жернова, обнаруженного недавно археологами в самом центре современного Мехико. На фреске воспроизводилась сцена человеческого жертвоприношения. Этот камень — своего рода мексиканское «лобное место». Жернов я увидел в столичном музее. На нем выбиты желобки для стока крови и барельефы.

За стеклом музея стоит на одной ноге (вторая согнута в колене) жрец, сильно напоминающий танцующего шамана. Лицо его искажает безумный экстаз. Юная и прекрасная танцовщица лежит поверженная возле ног старика. Рядом валяется ее бубен. Жрец держит в высоко поднятой руке только что вырванное из груди женщины сердце. В другой он сжимает обоюдоострый кинжал с овальными лезвиями. Из растерзанной груди танцовщицы течет кровь. Вокруг нее краснеют сгустки крови…

— Но послушайте, как же можно показывать такое? — обращаюсь я возмущенно к врачу-мексиканцу. — Ведь тут бывает много подростков, детей! И позволять им созерцать такое зверство! Непостижимо.

— Э, — отмахивается он, — чтобы быть логичным, следовало бы запретить и бой быков. А в Мехико почти каждое воскресенье бой быков проходит не на арене, а под открытым небом, на улице. Пикадоры терзают пиками быков, колют их шпагами, кровь течет ручьями, обезумевшие от боли животные мечутся, а публика ревет от восторга. Наконец появляется матадор, закалывает быка, пронзая его сердце шпагой. Снова овации. И все это на глазах юношей и подростков. Они пробираются сюда любой ценой. За одну корриду матадоры убивают до шести быков. Кстати, у меня есть билет, если хотите, завтра…

— О нет, — спешу я отказаться, — благодарю вас. Это было бы чересчур сильным испытанием для моих нервов. На протяжении двух дней подряд столько убийств и крови. Боюсь, что сегодня мне не удастся заснуть. Все будет сниться танцовщица с вырванным сердцем.

— Пожалуй, вы правы! — соглашается мой гид-проводник.

У ДРЕВНИХ ХРАМОВ

Как ни интересен Мехико с его многоэтажными зданиями, друзья решают показать мне Теотуакан — древний город ацтеков, построенный во II–VIII веках нашей эры. Покинув столицу, мы преодолеваем унылый 40-километровый путь к развалинам. Они раскинулись на площади около семнадцати квадратных километров. Сейчас здесь нет жилых построек. От прежних сооружений сохранились только две гигантские пирамиды — шестидесятиметровая пирамида Солнца и чуть меньшая пирамида Луны. Они выражают суровый дух индейского искусства.

Все четыре плоскости пирамиды Солнца уложены относительно небольшими камнями из вулканической пемзы. На вершину пирамиды можно взобраться по лестнице. Но сделать это не легко: подъем немилосердно крут, ступеньки высоки и неудобны. У самой вершины они исчезают, и взбираться приходится, цепляясь за камни. Зато с верхней площадки открывается широкая панорама окрестных гор.

По соседству с пирамидами расположен музей. В нем выставлены предметы, найденные при раскопках возле пирамид. Меня интересуют грозные фигуры змей с огромными зубами и раздвоенным языком, с телом, покрытый грубым подобием перьев. Самая крупная базальтовая скульптура пернатой змеи из найденных в мексиканской долине достигает в диаметре сорока сантиметров.

Скульптуры змей я видел во многих музеях Мехико. История сохранила легенду, объясняющую причину преклонения древних обитателей страны перед змеей и птицей.

Последней и наиболее могущественной цивилизацией на этой территории было государство ацтеков. В XIII веке этот воинственный народ двинулся с севера страны в поисках земель, благоприятных для земледелия. Долго длился этот поход, пока наконец на берегу озера Тескоко ацтеки не увидели орла, терзающего змею. По предсказанию богов, это был знак обетованной земли. Здесь, на месте теперешней столицы Мексики, в 1325 году был основан город Теночтитлан.

Искусство ацтеков носит на себе отпечаток их религии. Ацтеки развили и довели до завершения идею о мироздании, как о единстве и равновесии двух противоположных начал — жизни и смерти. Нарушение этого равновесия по представлению ацтеков должно было привести к космическим катастрофам, угрожающим существованию людей. Чтобы избежать этих катастроф, нужны были бесконечные человеческие жертвоприношения. Эта идея нашла образное воплощение в изображении страшной ацтекской богини жизни и смерти Коатликуэ. Вместо головы у нее череп. Одежда состоит из сплетающихся клубков змей. Богиня обладает четырьмя руками.

Притягательная сила пирамид — свидетелей далекого прошлого — настолько велика, что, несмотря на усталость, мы бродим среди них до вечера. Но к сожалению, пора возвращаться.

Эти пирамиды — след исчезнувшей древней цивилизации — обнаружены случайно. Еще недавно их покрывал многометровый слой земли и никто не подозревал об их существовании.

Теперь пирамиды восстановлены и снова владычествуют над окрестным ландшафтом.

Нас, привыкших к высоте небоскребов, к колоссальным зданиям городов, не так-то просто удивить масштабностью сооружений. Поражают глаз и воображение замечательные пропорции и простота пирамид, как бы возносящихся к небу.

Соборы, построенные позже испанцами вместо разрушенных индейских храмов, чужды этим сухим, выжженным, пустынным долинам, усеянным камнями, где кое-где встречаются кактусы и одинокие деревья, искривленные ветрами… Этому ландшафту как нельзя лучше отвечают гигантские каменные пирамиды с их простотой и законченностью линий, повторяющие своими очертаниями далекие горы.

Древние индейцы не упрятывали своих идолов — богов в темный сумрак храмов. Они ставили их под открытым небом, огромных и могучих. Как и они сами, их «боги» не боялись ни палящего солнца, ни ясного неба. Это были сильные свободные «боги» мужественных, свободолюбивых людей. Каменные идолы не всегда отличались красотой, но всегда — мощностью.

В Национальном музее антропологии в Мехико я увидел скульптуру Шочипилли — бога искусства и радости, высеченную из цельной глыбы красного камня. Застывший в напряженной позе с восторженным выражением лица каменный бог ацтеков казался воплощением творческого экстаза. На его скрещенных ногах и простертых руках разбросаны чашечки цветов. Глаза устремлены к небу, рот полуоткрыт. Такой бог искусства мог быть создан лишь у народа, для которого идея прекрасного была неразрывно связана с идеей внутреннего содержания людей. Скульпторы умели передавать сложные движения, знали анатомию человека и животных.

Фигура Шочипилли обладает такой силой воздействия, что, глядя на нее, забываешь обо всех нарушениях скульптурных канонов. Скульптурные памятники и живопись современной Мексики, вероятно, потому-то столь монументальны, что ее скульпторы и художники унаследовали эти традиции прошлого.

Трудно отвести взгляд от глаз каменного истукана. И это здесь, в музее. А какой же силой воздействия на неискушенных индейцев должна была обладать эта статуя под открытым небом, при ярком солнечном свете, придающем каменной резьбе свою особую жизнь и краски!

Но как строили индейцы свои храмы, ваяли крупные статуи? Как удавалось людям, не знавшим даже колесной повозки, притаскивать сюда эти каменные блоки? Как удавалось придавать им такую форму? Какими орудиями поднимали один блок над другим, каким чудом они держались и держатся до сих пор?

В книге Фоссета «Неоконченное путешествие»[1] я нашел довольно любопытное объяснение этой загадки, на мой взгляд, довольно правдоподобное. «Говоря о пернатых всей перуанской и боливийской Монтаньи, следует упомянуть о небольшой птичке, похожей на зимородка. Гнезда она строит в аккуратных круглых отверстиях, проделанных в скалистых берегах рек. Эти отверстия отчетливо видны, но к ним не так-то легко добраться. И странное дело, их можно обнаружить только в тех местах, где есть эти птицы. Однажды я выразил удивление по поводу того, какие они счастливцы — находят себе норки для гнезд, так удобно расположенные и так чисто высверленные, словно дрелью.

— Норки они делают сами, — сказал мне человек, проживший в лесах четверть века. — Я не раз замечал, как они их делают. Я наблюдал за ними и видел прилетавших птиц к обрыву с какими-то листочками в клювах. Они цеплялись к скале, как дятел к дереву, и терли листки о камень тщательными движениями. Потом птицы улетали и возвращались с новыми листочками и снова терли камень. После трех или четырех втираний они бросали листочки и принимались долбить в том же месте своими острыми клювами. Тут-то и появлялось круглое углубление. Потом они опять улетали, снова многократно терли камень листочками, после чего продолжали долбить. Эта работа занимала у них несколько дней, и в конце концов норка становилась достаточно глубокой, чтобы служить гнездом. Я лазил наверх, рассматривал норку, и можете мне поверить — аккуратней дырку не в состоянии высверлить и человек.

— Вы хотите сказать, что своими клювами они долбят крепкую скалу. Подобно тому как дятел долбит крепкое дерево, так, что ли?

— Нет, я не думаю, чтобы птица могла продолбить клювом крепкую скалу. Но я уверен, как и всякий, кто наблюдал этих птиц, что они знают какие-то листья. Сок их растворяет скалу, и она становится мягкой, словно мокрая глина.

Я, — пишет Фоссет, — расценил эту историю, как небылицу». Но, читаем мы дальше, «спустя некоторое время один англичанин, вполне заслуживающий доверия, рассказал мне про случай, проливший свет на все сказанное выше.

— Мой племянник находился в местности Чунчо по реке Пирене в Перу. Однажды его лошадь захромала, и он оставил ее в соседней чахре, расположенной в пяти милях от его собственной, а сам пешком отправился домой. На следующий день он пошел за своей лошадью и выбрал путь покороче, через узкую полосу леса, куда раньше не заходил. На нем были бриджи для верховой езды, сапоги и шпоры не английского образца, а большие мексиканские шпоры длиной в четыре дюйма. Шпоры были совсем новые. Когда он с трудом пробрался через заросли к чахре, он был поражен, увидев, что его замечательные шпоры исчезли, словно их кто-то обглодал, так что остались лишь две черные рогульки в какую-нибудь одну восьмую дюйма длиной. Он не мог понять, в чем дело, а хозяин чахры спросил его, не проходил ли он, случайно, через заросли растений высотой около фута, с темными красивыми листьями. Племянник сразу вспомнил, что он действительно проходил большое пространство, сплошь заросшее такими растениями.

— То-то п оно, — сказал чакареро. — Они и съели ваши шпоры! Это то самое, чем пользовались инки, чтобы придавать форму камням. Сок листьев размягчает скалу настолько, что она делается как тесто…».

Не раз во время бесконечных скитаний по белу свету я сталкивался с такими чудесами природы, что только руками разводил. Мне давно хотелось написать книгу об этих чудесах, проявляющихся подчас в совершенно неожиданной и остроумнейшей механике живого.

Вот, например, шлемовидная улитка. Она вырабатывает прозрачную жидкость, способную растворять известковые раковины, скелеты кораллов и мраморные плиты. В жидкости содержится соляная кислота, заставляющая кипеть известь. Удивительно, что моллюск, образующий в слюнных железах кислоту столь крепкой концентрации, не испытывает на себе ее пагубного действия. Другая улитка — долиум также выделяет крепкую соляную кислоту. Направляемая умелой рукой мастера, она может ползать по мраморной плите и выжигать на ней узор.

В древности обитатели мексиканской земли хорошо знали свойства многих растений и широко ими пользовались. До 1100 различных растений употребляли они в своих практических целях. Ведь и до сих пор индейцы пользуются растительными красителями, соревнования с которыми не выдерживают никакие современные искусственные краски.

История Мексики, особенно история народов, населявших ее в древности, полна загадок больших и малых. Только в начале нашего века мексиканцы — археологи и историки сами взялись за открытие своей страны. За сравнительно короткий срок им удалось сделать немало, но еще больше предстоит. Может быть, они восстановят и часть этих утраченных секретов.

В 1931 году мексиканский археолог Альфонсо Касо произвел раскопки в Монте-Альбане около Оахаки и нашел ценный клад. Находки показали, что индейцы-умели изготовлять из золота и драгоценных камней ожерелья. Среди них оказалась поделка из 854 совершенно одинаковых звеньев, расположенных в двадцать рядов. Брошь с изображением бога смерти, серьги, словно сотканные из шипов, головной убор — тиара, подвязки, ажурные наперстки для украшения ногтей, браслеты с выпуклыми орнаментами, застежки и пряжки из нефрита, бирюзы, жемчуга, янтаря, кораллов, обсидиана, зубов ягуара, костей и ракушек. Золотая маска, у которой нос и щеки обтянуты человеческой кожей, опахало из перьев птицы кетцаля.

Большой интерес вызвала маска, сделанная скульптором племени майя. На ней проступают монголоидные черты. Не значит ли это, что аборигены Американского континента — родственники азиатов? Может быть, они пришли через Берингов пролив? На маске, изготовленной ацтеками, глаза выточены из янтаря. Своего янтаря в Америке нет. Он встречается только на Балтийском побережье. Тогда встает вопрос, как попал янтарь в руки ацтеков?..

В ЦАРСТВЕ КАКТУСОВ

Дональд Плетч и Умберто Ромеро Альварес, врачи, сопровождавшие меня в поездке, показали карту нашего будущего маршрута. Основное направление было взято из Мехико на Веракрус, к Мексиканскому заливу. Эти два города соединены между собой почти прямой линией шоссе. Но на карте наш маршрут был прочерчен такими путаными зигзагами, что я не смог удержаться от невольного «черт побери!».

Несколько минут я разбирал маршрут, бестолковый на первый взгляд, пока не убедился — он составлен так, что ни одно селение, ни один городок, подозрительный на малярию, не оставался в стороне.

Мои коллеги терпеливо наблюдали, как я путешествую концом карандаша по карте, вымеряю расстояние и подсчитываю время. Наконец мои сомнения оказались развеянными и я поднял обе руки вверх, честно признав себя побежденным.

— Доктор, вы же уверяли нас, что вас не страшат ни дорога, ни количество пунктов, — с ехидной любезностью заметил Альварес.

— Меня пугает другое. На эти поездки уйдет не менее года.

— A-а! Это, должно быть, довольно неприятная перспектива — провести целый год в нашей стране?

— С тобой безусловно! — бросает Плетч.

Все трое хохочем.

— Нет, друзья! Я с удовольствием пробыл бы здесь год и, вероятно, не заметил бы, как он пролетел, но меня ведь послали сюда не путешествовать, а работать. Однако маршрут вы разработали превосходно! Когда выезжаем?

— Завтра на рассвете, если вы не протестуете.

Я не возражаю, и мы прощаемся, пожелав друг другу приятного сна.

…Выезжаем из Мехико ранним утром. Солнце, поднимаясь где-то далеко за горами, посылает сюда, в долину, первые, не сильные еще лучи. В воздухе разлита мягкая прохлада. Кажется, что она стекает прямо с неба, с его чистых голубых высот.

Сразу же за пригородом начинаются поля кукурузы и черных бобов — фрихолес. Поля в отличие от наших скрыты за сплошными изгородями огромных, высоченных агав. Мне сразу хочется рассмотреть поближе кукурузу: какова-то она здесь, у себя на родине? Но останавливать из-за этого машину неловко. Успею еще рассмотреть, не единственное это кукурузное поле в Мексике.



Плато, по которому мы едем, — царство кактусов

Машина легко мчится по великолепному гладкому шоссе. Вообще дороги здесь прекрасны. Испанцы-завоеватели в свое время восхищались дорогами древних мексиканцев. Нынешними автострадами Мексики восхищаются все приезжающие сюда иностранцы.

Машина, заглатывая ленту шоссе, уносит нас в глубь страны. Далеко позади остаются аллеи пальм с густыми кронами перистых листьев. Отступают и ярко-зеленые поля. Шоссе, пробившись сквозь заросли запыленных, серых кустарников, вырывается наконец на свободу и течет вперед серебряным ручьем.

То справа, то слева к шоссе подбегают поодиночке и группами высоченные агавы, подкатываются серо-зеленые лепешки кактусов опунций. Издали те, что поменьше, напоминают зреющие на бахчах арбузы… Но есть и лепешки покрупнее — по метру в диаметре. Все, и маленькие и большие, утыканы острыми, тонкими колючками.

Но вот у самого горизонта появляются гигантские канделябры ферокактусов, уже ни на что другое в мире не похожих. С их появлением пейзаж начинает принимать долгожданный мексиканский облик. А облик этот особенный, ни с чем не сравнимый и незабываемый. «Подобной земли я не видел и не думал, что такие земли бывают. На фоне пурпурного восхода сами освещенные, словно золотом, стояли кактусы. Одни кактусы», — писал В. Маяковский о своей поездке по Мексике[2].

Плато, по которому мы едем, — родина кактусов. Никем не покоренное царство. Удивительно разнообразие их форм и размеров! Толстенные ребристые стволы, постепенно суживающиеся кверху. От них в разные стороны под разными углами отходят узкие колена, как будто это самоварные трубы. Рядом, словно буквы гигантской азбуки, расставленной прямо на земле, высится кактус то в форме буквы «Ш», то «К», то «Г». Невероятная путаница многогранных стволов, образующих сплошную, непроходимую заросль. Вот возле мирной хибарки, будто рота солдат со штыками наперевес, строй зеленых цилиндрических стволов, ощетинившихся длинными, острыми, блестящими на солнце шипами.



На верхушке кактуса стоял большой кот

На верхушке огромного кактуса-канделябра, собрав вместе четыре лапы, сгорбив спину и выставив трубой хвост, стоит большой кот. Дикий мексиканский кот! Откуда он взялся? Мы останавливаем машину и бежим к кактусу. Он утыкан бесчисленными колючками, способными в одно мгновение превратить ваши руки в кровавые тряпки, вонзив в них тысячу острых шипов.

Как же кот ухитрился взобраться на самую верхушку по таким колючкам?

Однако куда он девался? Если бы я был один, я бы решил, что это галлюцинация. Но нас четверо, и все мы видели кота!

— A-а, вот ты где! — Альварес подбирает с земли палку с засохшими шипами и осторожно тычет ею в отверстие ствола. Оттуда на нас смотрят полные негодования два круглых желто-зеленых глаза. Но это сова, а не кот!

В мясистом стволе кактуса не одно, а несколько отверстий. Каждое из них служит входной дверью для самых различных обитателей «небоскреба». Этажом ниже, под совой, роятся осы. Еще ниже живут, видимо, какие-то мыши-полевки. А где прячется дикий кот? Этого нам выяснить не удается.



Из дупла выглянула сова

Осы, потревоженные шумом, вылетают из убежища, и мы мчимся обратно к машине: никому не хочется связываться с дикими осами.

— Глядите внимательно под ноги, — предупреждает меня Альварес, — тут полно гремучих змей. Наступите — укус обеспечен!

Я смотрю под ноги, но змей, к сожалению, не вижу. К сожалению потому, что на всякий случай я приготовил палку с рогулькой на конце и лелеял тайную мысль изловить хотя бы одну ядовитую змею этих мест. Но фортуна не благоприятствует мне.

Едем дальше. Всюду кактусы. Вот зеленый частокол, окружающий огород. Стадо черных свиней, отчаявшихся пробраться в огород сквозь колючки изгороди, упрямо ведет подкоп, орудуя вовсю пятачками.

Отверстия в стволе кактуса вызывают таинственные звуки в ночной тиши. Пробиваясь сквозь отверстия этих «органных» труб, ветер высвистывает всем чертям на зависть! А похожие на призраков с поднятыми руками кактусы еще более усиливают тревожное состояние одиноких путешественников. Даже нетрусливые люди невольно поддаются этому страху, вернее, чувству необычности, неправдоподобности здешней природы.

Трудно передать словами все многообразие, всю причудливость внешних форм кактусов. Но еще более поразительна, чем внешний вид, приспособленность этих растений к тем условиям, в которых они находятся.

Их родина — сухое, безводное каменистое плато отличается от настоящей пустыни разве только тем, что здесь нередки сильные ветры и грозы. Потому-то стволы кактусов и должны обладать немалой механической прочностью. Им приходится противостоять сильным порывам ветра. В этом кактусам помогают крепкие и цепкие корни, широко раскинувшиеся под землей, словно щупальца спрута.

Под толстой кожей ствола, защищенной сверху тончайшей восковой пленкой, надежно укрыта от испарения сочная, мягкая ткань. Ее клетки содержат большое количество влаги и слизи. Подобное строение позволяет кактусам сохранять внутри себя значительный запас влаги в течение довольно длительного времени. Неприхотливое, выносливое и прочное растение служит прекрасным примером экономичности и простоты, свойственных живой природе.

Эти живые резервуары вряд ли уберегли бы свою живительную влагу от алчущих и жаждущих животных, если бы не острые колючки, защищающие их от этих посягательств.

Ни одно животное, кроме ослов, не пытается напиться из живых источников. «Мул, — пишет Гумбольдт, — обдуманней и хитрее ищет способ утолить жажду. Округлый и вместе с тем ребристый дынный кактус заключает под своей колючей оболочкой водянистую сердцевину. Мул отбивает колючки копытами передних ног и только после этого решается осторожно приблизить губы, чтобы выпить прохладный сок. Однако не всегда бывает безопасно черпать влагу из этого живого источника; часто попадаются хромающие животные, занозившие ногу кактусовой колючкой»[3].

Не удается защититься кактусу и от человека. Он преспокойно сбивает ножом мачете или срезает опасные колючки и использует кактус для самых различных нужд. В Мексике кактус не только неотъемлемая принадлежность пейзажа, но и весьма полезное растение. С незапамятных времен в безлесных пустынях Мексики из крепких стволов кактусов делают легкие и прочные мосты, надежные изгороди, дорожные столбы. Сочная и вкусная сердцевина идет в пищу. Ее приготовляют самым различным способом: варят, солят, пекут, маринуют, сушат, из нее гонят вино.

Кактус изображен на государственном гербе Мексики. Побывав здесь, начинаешь понимать, почему ему оказана столь высокая честь!

Кроме кактуса еще одно растение этой страны привлекает к себе внимание путешественника. Это агава.

Агава известна у нас под именем столетника. Правда, тот столетник, что стоит у нас в горшках на подоконниках, не слишком-то смахивает на своих мексиканских предков, но декоративная агава, украшающая парки и скверы наших южных городов, уже может в какой-то мере дать представление о том, как выглядит мексиканская агава.

Листья агавы, растущие прямо от основания стебля, раскинуты в разные стороны. Плотные, сочные, серо-зеленого цвета с чуть желтоватым ободком по краям, листья эти так мясисты, упруги и плотны, так крепки и тверды, что кажутся сделанными из плотной цветной пластмассы. Они не ломаются и не гнутся. Их трудно даже резать ножом, не то что ломать руками. Тем более что, так же как кактусы, они защищены с нижней стороны острыми шипами.

Листья агавы иногда достигают трех-четырех метров в длину. Розетка одной агавы занимает столько же места, сколько большая цветочная клумба. Каждые семь — десять лет на огромном стебле распускается такое же огромное соцветие. Целая оранжерея на одном стебле!

Вскоре я увидел цветущую агаву, покрытую бледно-желтыми очень душистыми цветами. По форме цветы напоминают наши ландыши, только гораздо более крупных размеров.

Агава не только служит прекрасным украшением мексиканской земли, но является и чрезвычайно полезным растением. Прочные волокна листьев идут на производство веревок, толстых канатов, для выделки грубой ткани, половиков, ковров, плетеной (веревочной) обуви. Из тех же волокон делают и знаменитое лассо, при помощи которого индейцы так ловко управляются с лошадьми и быками.

Когда-то из листьев агавы ацтеки выделывали удивительно тонкую и прочную бумагу.

Но перечень всех достоинств агавы будет не полным, если не упомянуть о «пульке» — алкогольном напитке, который гонят из сока агавы. Освоен он еще древними ацтеками. Правда, они не выращивали, как их потомки, специальных плантаций агав, а использовали лишь дикорастущие растения. Тем не менее «пульке» так же неотделим от агавы, как сама агава от мексиканского ландшафта; недаром один из моих коллег окрестил его «пульке ландшафтом».

Конечно, я пробовал «пульке». Крепкое зелье, ничего не скажешь!

ВУЛКАНЫ-БЛИЗНЕЦЫ

«Пульке ландшафт», по которому пролегает наша дорога, неожиданно меняется.

Так же маячат перед глазами зеленые семафоры кактусов, возвышаясь над зарослями юкки и агав, но на горизонте, на синем фоне неба вдруг показываются неясные, в сизой дымке, очертания двух снежных вершин. Вулканы-близнецы Попокатепетль и Истаксиуатль — такая же достопримечательность Мексики, как кактусы, и так же, как они, красуются в гербе страны.

Красивое зрелище — тропическая зелень гор, увенчанная шапкой снегов! Временами вершины их курятся, почва содрогается от сотрясений, а ноздреватая пемза свидетельствует о происходивших там грозных извержениях огненных рек лавы. Поэтому вулканы в воображении индейцев представляются обиталищем богов.

Первым человеком, поднявшимся на Попокатепетль, о котором упоминает история, был испанец. Неизвестно, достиг ли он вершины, добрался ли до кратера или только до линии снегов, но во всяком случае это был первый европеец, увидевший у своих ног великую долину* Мехико и роскошный город, храмы которого сверкали на солнце среди поблескивающей глади озер.



Просторы Мексиканской равнины

В наше время это не считалось бы подвигом. Даже не слишком опытные туристы могут при желании совершить восхождение на знаменитую гору. Склоны ее довольно пологи, внизу они покрыты густыми и тенистыми лесами, а выше лавовые потоки, изливаясь один на другой, образовали нечто вроде тернистой, но доступной дороги по склону к линии вечных снегов.

Местным жителям вулкан служит верным барометром. Если пар, выходящий из кратера, густого черного цвета и поднимается громадными клубами по направлению к северу, то ожидается дождь. Когда же, напротив, пары клонятся к югу, то это предвещает похолодание. Вертикальное направление пара в виде дымящейся колонны служит указанием безветрия. За два или за три часа до грозы замечаются целые фонтаны пепла и пемзы, выбрасываемые время от времени из кратера.

Вулканы-близнецы не единственные в стране. Помимо них в районе Мехико есть целая гряда вулканов.

Мексика расположена в тихоокеанской тектонической воне, на стыке двух материков и двух океанов. Поэтому вулканическая деятельность здесь довольно большая.

Снежная шапка Попокатепетля в последнее время заметно уменьшилась. Географы и вулканологи насторожились: таяние снегов может объясняться только одной причиной — оживлением вулкана, а может быть, предвестником извержения в будущем.

Как долго будет протекать этот процесс? Исчезнут ли при этом последние снежные седины, или извержение может произойти неожиданно? На этот вопрос может ответить только время.

Вулканические процессы продолжаются и по сей день. Совсем недавно произошло землетрясение на юго-западе страны. Мексиканская сейсмологическая станция 6 июля 1964 года зарегистрировала подземный толчок, который достиг 6 баллов. Он продолжался в течение 3 минут 30 секунд. В столице жертв не было, хотя землетрясение ощущалось и здесь. Особенно пострадал штат Герреро. По сообщениям печати, там погибло 45 человек, сотни людей были ранены. Некоторые города и населенные пункты в горах и на Тихоокеанском побережье оказались почти полностью разрушенными.

В 1943 году в штате Мичоакан среди маисового поля неожиданно возник новый вулкан Парикутин. За несколько месяцев в долине Парангарикутиро, где еще недавно расстилались мирные поля, выросла, вздыбив землю, внушительная гора. К селению Парангарикутиро, лежащему в шести километрах от вулкана, устремился поток лавы. Селение было поглощено этой огненной рекой. В течение девяти лет Парикутин почти непрерывно извергал лаву и пепел. Поля и леса на площади в несколько тысяч гектаров были засыпаны пеплом. Лишь в 1953 году вулкан затих, и, как утверждают ученые, навсегда.

ПРЫГУН ИЗ КЕБРАДЫ

От Мехико до Пуэблы всего 84 километра. Расстояние небольшое, но близость океана, влажное его дыхание, долетающее сюда, заметно меняют окружающий пейзаж.

Все еще жарко, все еще оставшееся позади сухое нагорье дает о себе знать иссушающим зноем, горячим ветром, пылью. Но кругом другие краски, разнообразие растений, особенно радующих глаз после однообразного пустынного нагорья.

Правда, кактусы и агавы навсегда пленили мое сердце, их ни с чем не сравнимый вид никогда не изгладится из памяти, но европейцу так же непривычно слишком долго оставаться среди их фантастического окружения, как жить среди театральных декораций.

Пуэбла лежит на высоте 2115 метров над уровнем океана, но дождей здесь куда больше, чем в Мехико. Годовая сумма осадков — 1000 миллиметров — превышает вдвое осадки в районе столицы. На улицах Пуэблы густые кроны лиственных деревьев надежно укрывают прохожих от палящих лучей, живые изгороди из цветущих растений оплетают веранды, стены и окна домов, погружая комнаты в прохладу и полумрак.

Старинный город, основанный в 1531 году испанскими завоевателями, сейчас один из крупнейших в Мексике. Здесь живет около 300 тысяч человек. Закладывая новые города, испанцы сохраняли традиционную планировку своей родины, при которой в центре города на большой, вымощенной камнем прямоугольной площади всегда стоит собор.

Пуэбла сохранила традиционную планировку. В ее центре высится старинный собор Сан Домениго. Возле него лепится крошечное кладбище, густо заросшее кустами роз. Тут же на площади, чуть поодаль от собора, столь же древнее паласьо де Габьерно — правительственная резиденция, сложенная из красноватого камня в староиспанском стиле.

Торговые ряды с множеством магазинов и лавчонок, здания археологического и исторического музеев довершают архитектурное убранство площади.

Отсюда берут начало многие прямые как стрела улицы. В их названии сама современность — первое, второе, третье авеню. На главных авеню находятся правительственные учреждения, гостиницы, рестораны, довольно много красивых домов.

Близ площади сохранились остатки старого форта — Фуерто де Лорето. У ворот некогда грозной крепости стоят пушки, вделанные в камни. Сейчас они кажутся наивными игрушками, а ведь когда-то они были грозным оружием!

Пуэбла славится гончарным искусством. Потому то там, то здесь поблескивают плитки майолики. Они вмазаны в карнизы каменных зданий, в купола церквей, в массивные каменные скамьи парков.

Я с удовольствием провел несколько часов в городском музее керамики, восхищаясь коллекциями глиняной посуды, майолики и декоративных плит. Преобладающие цвета — желтый, индиго и голубой — даны иногда в таких неожиданных сочетаниях, что просто диву даешься!

В Пуэбле помимо собора множество церквей. От трезвона колоколов стоит неумолчный гул. Отражаясь от стен узких улиц, этот гул врывается в окна. От него никуда не деться, никуда не уйти.

Первые удары колокола будят меня в шесть часов утра. С непривычки решаю, что это звон часов городской ратуши, и сверяю свои часы с ударами колокола. Но, досчитав до двадцати, безнадежно машу рукой и тут только соображаю, в чем дело.

Церковная служба начинается в несусветную рань и продолжается до позднего вечера. Из церквей, через открытые настежь окна и двери, слышится хоровое пение и молитвы священников. Народу там столько, что я недоумеваю — а кто же работает в учреждениях и на предприятиях?

Любопытство приводит меня в главный собор. Хочется рассмотреть поближе знаменитое распятие, связанное еще с именем Кортеса, которым гордится древний храм. Но почти немыслимо протиснуться сквозь толпу молящихся. Здесь душно, сумрачно, несмотря на множество горящих свечей. Всюду, куда бы ни достигал взор, — деревянные распятия и фигуры апостолов, грубо раскрашенные масляными красками.

За резной деревянной ширмой — исповедальня. Узкое отверстие затянуто цветной тканью. Это «ухо» господа, в которое шепчут свои признания грешники. За ширмой— священник, исповедующий и отпускающий грехи за небольшую плату.

Священники и монахи в черных сутанах встречаются в городе чуть ли не на каждом шагу. И хотя католическая церковь официально отделена от государства еще в 1859 году, фактически она продолжает играть немалую роль в жизни страны и теперь.

Из всего наследия испанских завоевателей католическая церковь оказалась, пожалуй, самой живучей. Церковники имеют собственные семинарии, школы, университеты, свои издательства, газеты и журналы. Главное же — деньги, которые они щедро тратят на пропаганду в самых различных ее проявлениях.

Многочисленные католические организации, храмы, монастыри ведут активную работу и играют немаловажную роль в политической жизни страны.

Церковники пользуются большим влиянием, особенно среди женщин. И если змея, соблазнив Еву, способствовала изгнанию первых людей из рая, то духовенство прекрасно усвоило ее методу — действовать через женскую половину человеческого рода.

И сейчас здесь, в этом старинном соборе, ранним и свежим утром неимоверное количество женщин, и старых и молодых.

Я не решаюсь пройти сквозь толпу поближе к древнему распятию и выхожу на улицу.

В толпе моя обувь оказывается настолько оттоптанной, что уличный чистильщик сапог, не спрашивая, тут же приступает к чистке моих ботинок. Но через несколько минут, когда мы усаживаемся за стол на открытой веранде уличного кафе, этот же самый мальчик пробирается под стол и с еще большей энергией чистит мои ботинки снова.

— Но ты же их только что вычистил!

— Си, си, сеньор, — лепечет мальчуган и умоляюще смотрит из-под белой скатерти, делая мне какие-то знаки — не то помолчать, не то смириться.

Заканчивая работу, он при помощи бархотки вызывает особый громкий скрип, означающий, что обувь вычищена до блеска и скрипа.

Я протягиваю под стол песо. Он радостно мотает головой и лезет под соседний стол.

Жара в городе немилосердная. С утра мы направляемся в штаб борьбы с малярией договориться о поездке в места, где ведется обработка жилищ ДДТ от комаров. Устаем и зверски хотим есть. Отыскиваем ресторанчик под обросшим вьющимися растениями навесом. Здесь, как и всюду, чисто, уютно. В вазочках, висящих вдоль стен, свежие цветы. В клетках поют знаменитые доминиканские канарейки. На крошечной эстраде ухитряются разместиться трое марьячис — бродячих певцов с гитарами. Марьячис можно встретить повсюду. Везде они желанны. Перебирая струны, вполголоса, но с большим чувством они напевают грустную, задушевную мелодию. Голоса их гармонично переплетаются, замирают, взлетают вдруг на верха, дрожат и, словно о чем-то плача, постепенно замирают.

Нам приносят кофе, но он стынет в чашках; мы слушаем марьячис, погрузившись в думы. Ловлю себя на мысли о том, как было бы хорошо сейчас пить чай с земляничным вареньем на даче в Подмосковье. Очутиться бы сейчас в березовой роще где-нибудь под Загорском…

— Сеньор, — обрывает мои мечты стройный юноша. Он волочит прямую, как палка, ногу, и это совсем не вяжется с его юношески свежим лицом. Тонкими пальцами он перебирает ленты неразрезанных разноцветных билетов.

— Купите, сеньор, хоть один! — просит он умоляюще. — Вы сможете выиграть уйму песо и сделаетесь богачом. Клянусь святой мадонной, в этой пачке самый крупный выигрыш! — Он подкупающе улыбается, показывая белые зубы.

Я усаживаю юношу за стол и пододвигаю ему чашку кофе. По возрасту он мог бы быть мне сыном.

— Спросите, что у него с ногой, — прошу я своих спутников.

Юноша долго медлит с ответом, посматривая вокруг. Он отпивает несколько глотков кофе и что-то быстро говорит по-испански.

Мои друзья переводят его рассказ.

— Родители мои были циркачами, и я работал с ними. Трапеции, веревочные лестницы, канаты, затяжные прыжки под куполом цирка были нашим любимым занятием. Мы летали там, словно птицы, ловя друг друга за руки, понимая с полуслова. Отец бросал меня, я делал в воздухе сальто и попадал в теплые руки матери. А какие высокие прыжки с упругих трамплинов мы совершали все вместе под грохот аплодисментов!

Глаза юноши горят восторгом, он широко улыбается и вдруг сникает, горбится, на лице его возникает гнев. Совладав с собой, он отпивает кофе и продолжает:

— Повадился к отцу ходить один старик с хищным, как у ястреба, лицом. Сам когда-то циркач, он просил отца отдать меня на обучение в Акапулько. Нужен был ему ядля прыжков со скалы в воду. Есть там такой смертельно опасный номер. Поручить его можно не каждому. Старик соблазнял отца, суля большие деньги. Но отец гневался, отказывая ему наотрез. В последний раз он так рассердился, что прогнал старика пинками. В тот вечер мы были под куполом. Гремел оркестр, сверкали прожекторы, мы с матерью стояли наверху. Отец висел на коленях, цепляясь ими за раскачивающуюся трапецию. Ему навстречу, вися также вниз головой, мчалась мать, и вот всего секунды не хватило, ровно секунды… Отец, не достав рук матери, пролетел, минуя сетку, вниз. Я видел, как он ударился о барьер, размозжив голову. Кубарем ринулись мы с матерью вниз по веревкам, но отец уже был мертв. Долго она убивалась возле него, стоя на коленях.

Мы похоронили отца. Вскоре мать умерла от туберкулеза, вернее, с горя. Уж очень она его любила. Оставшись сиротой, я продолжал работать в цирке. Платили мало, и тут стал опять приходить старик, обещая мне золотые горы. Долго я крепился, помня слова отца, да под конец смалодушничал, не устоял и очутился в Акапулько.

Знаете ли вы, что такое Акапулько? О, это чудесный город-курорт, с пальмовыми аллеями, белоснежными отелями и пляжами! Там много богатых туристов. Для них придумали особый аттракцион — прыжок ночью со скалы в воду. Не обманул старик, зажил я там отлично. На афишах видел себя висящим, как ласточка, над водой возле скалы.

Ровно в час ночи я готовился к прыжку с высоты 118 футов прямо в воду. Весь фокус состоял в том, чтобы при падении со скалы угодить как раз в приливную волну, и не на секунду позже. Иначе гибель. Прыгал я в узкий морской фиорд Кебрада глубиной всего в 12 футов. Все дно его усеяно острыми камнями. Поэтому я заранее осматривал скалу, привязывал на веревке белый лист пергаментной бумаги, чтобы видеть в опасную минуту линию прибоя.

К назначенному часу всегда собиралось много зрителей. Публика сидела на веранде, приклепанной к рельсам, вбитым в скалу.

Строго по часам я начинал подготовку к полету. Взбирался к площадке скалы Ла Кебрада, расположенной над фиордом. Яркий луч прожектора, не отставая, следил за мной.

Признаюсь теперь, хотя я и попривык тогда к ночным прыжкам, всякий раз мне было страшно. Но я ничем не выдавал своих ощущений. Старик требовал от меня молитвы, просьбу к богу о благополучном свершении. Он говорил мне, что это очень «выигрышно». Во время молитвы слабонервные сеньориты лишались чувств. Но я не молился, а разговаривал с отцом: «Я обещаю тебе, что прыгаю последний сезон и брошу это ремесло навсегда. Стану продавцом лотерейных билетов. Ты уж не сердись на меня!»

Сомкнув ноги и подняв высоко два зажженных факела, я становился на край площадки. На веранде, где расположились зрители, погашены все лампы. Нетерпеливо шарит луч прожектора, готовый ринуться вместе со мной вниз. Пора! Я лечу, раскинув факелы в стороны, чувствуя напряжение в каждой мышце. Зрителям видны две огненные линии и белая черточка летящего, словно ласточка, человека.

Сколько раз рассекал я холодную, соленую волну фиорда и, проскользнув в ее недрах, благополучно всплывал. С балкона слышались аплодисменты, гремела музыка. Но однажды все произошло иначе. Я опоздал всего на полсекунды, как просчитался и опоздал некогда отец. Проклятая волна ушла, не подождав меня, утянув с собой лист бумаги. Я упал в обмелевший фиорд возле самой скалы. Меня выловили, когда я был еще без сознания.

Рассказчик смолк, грустно опустив голову, словно вспоминая, что произошло потом.

— Сколько за эти билеты? — спрашиваю я, беря голубую полоску.

— Десять песо.

Расплатившись за билеты, я кладу их в карман пиджака юноши.

— Но, сеньор!.. — восклицает он, хватая меня за руку.

— Может быть, ты выиграешь на них что-нибудь. Желаю счастья!

В ПОЛУМРАКЕ СТАРОГО КНИГОХРАНИЛИЩА

Одна из достопримечательностей Пуэблы — старинная библиотека, построенная испанцами еще в XVI веке. Посеревшее от времени каменное строение осело, немного потрескалось и поросло на карнизах травой. Через низкую арку проходим во внутренний дворик. По широким и крутым ступеням поднимаемся на открытую террасу второго этажа. Пол выложен каменными плитами, сильно стертыми ногами тысяч и тысяч посетителей, прошедших здесь за четыре столетия. Всюду, куда ни глянешь, вышарканные подошвами глубокие выбоины, трещины, желобки — следы времени.

Балкон окружен низкими перилами. Тонкие деревянные колонны поддерживают крышу. С потолка свешиваются почерневшие от времени железные канделябры. Двери и окна с узорчатыми железными решетками. И канделябры и решетки превосходной старинной работы.

Входим в книгохранилище. Здесь тишина, полумрак, характерный запах старых библиотек. Пахнет истлевшей бумагой, прелой кожей переплетов. Большинство книг крупного формата с голубоватой, неровно обрезанной бумагой. Есть тут и старинные книги, сохранившиеся с времен начала книгопечатания, древние рукописные фолианты на испанском, португальском, голландском языках, на латыни. Многие украшены чудесными рисунками, тончайшими орнаментами, цветными миниатюрами. Большинство книг, конечно, религиозного содержания, но есть и редкие издания таких книг, как «Корабль дураков» Себастьяна Бранта (1494 год) или «Похвала глупости» Эразма Роттердамского (1509). Католическая церковь в середине XVI века причислила их к запрещенным книгам, но, несмотря на это, монахи не боялись держать у себя крамольную литературу.

Самый большой интерес для меня, как для врача-биолога, представили пять томов «Истории животных», написанных в 1551 году швейцарским естествоиспытателем Конрадом Геснером. Эта первая энциклопедия зоологических знаний была написана городским врачом Цюриха. Автор описал и систематизировал животных, сходных по форме размножения или среде обитания. Все его описания сопровождаются тысячью превосходно исполненных гравюр. Среди них фантастические животные, смахивающие на птицезверей, драконов, наяд и русалок.

На осмотр библиотеки мы тратим почти полдня, но я не жалею об этом. Вечером выходим поглядеть на город.

В вечерний час на главной площади — пласа — оживленно. Среди густых крон светятся разноцветные огни иллюминации, ярко горят уличные фонари. Мне рассказывают, что особенно шумно и весело на этой площади бывает в ночь под Новый год. Жители украшают площадь и окружающие дома горящими плошками и гирляндами цветов. Здесь устраивают карнавалы и фейерверки, и все это проходит под непрекращающийся звон колоколов и гитар.

Легко себе представить, как весело и шумно на этой площади в новогоднюю ночь. Но и сейчас здесь весьма оживленно. Два встречных потока гуляющей публики движутся по кругу навстречу друг другу. Девушки украсили прически гирляндами из красных гвоздик, в руках почти у каждой пышные букеты цветов. В гуще деревьев без умолку поют птицы, хором трещат цикады. На темно-лиловом небе, усыпанном звездами, висит, словно жестяная, луна. Ее лучи отражаются на желтых плитках майолики, покрывающей купола собора. В храме идет вечерняя служба, весело трезвонят колокола. Отсюда слышатся говор, пение и смех. Кто-то принес патефон. Неблагозвучный звуковой хаос никого не смущает. Толпа отдыхающих быстро растет, и мы с трудом из нее выбираемся.

ВСТРЕЧИ НА ДОРОГАХ

Территория, где часто встречаются случаи заболевания малярией, составляет в Мексике 922 тысячи квадратных километров.

«Обскакать» эти места немыслимо, но маршрут наш составлен так, что мы попадаем почти во все центральные точки опасных районов. Поэтому колесить предстоит немало.

Легковая машина, если в ней совершается длительное путешествие, вскоре превращается почти в обжитой дом; в ней надежно и уютно. Мелькающий за окнами пейзаж расширяет стены маленького дома, а теснота, царящая внутри, еще больше сближает спутников. В этом своеобразном салоне на колесах мы исколесили невообразимое множество дорог.

Оба моих спутника прекрасно знают свою страну, изъездили ее вдоль и поперек, им знакомо каждое селение, каждый городок. Они любят ее искренне и понимают, как много еще надо сделать, чтобы всем мексиканцам жилось сносно.

Большинство населения живет еще в тяжелых условиях: не хватает продовольствия, питьевой воды, жилья, доступной медицинской помощи… Многие крестьяне получают воду из колодцев и родников. Остальные пользуются водой из загрязненных озер или прудов, в которых скапливается дождевая вода. Отсюда эпидемии желудочных заболеваний; высока детская смертность — в 1960 году из каждой тысячи новорожденных умирало от восьмидесяти до ста детей. Но и среди взрослых смертность не меньшая. По сведениям, опубликованным ООН, средняя продолжительность жизни мужчин в Мексике равна 37 годам, женщин — 39.

Вдоль дороги из Пуэблы то и дело попадаются кирпичные здания. Иные из них целы, другие полуразрушены. Густые заросли скрывают от глаз многое, но все же даже на ходу из машины видна добротность построек. Окна и двери там, где они сохранились, отворены настежь или, наоборот, забиты наглухо.

— Почему здесь так много заброшенных домов? Куда девались хозяева?

— Сбежали! Это асьенды (усадьбы) помещиков, — сообщает доктор.

— Но почему тогда дома пустуют? Отчего их не отремонтируют и не отдадут крестьянам?

— Но кто же согласится жить в этих проклятых народом домах! Кто захочет войти в них!

И я с горечью думаю, что куда полезнее отремонтировать дома помещиков и отдать общинам, чем, предав анафеме. камни, предоставить их разрушению!

* * *
Мы попадаем в самую гущу районов, слывущих малярийными. Туда не легко пробраться по проселочным дорогам. Они проезжи только на протяжении полугода. Особенно труднодосягаемы селения индейцев в лесах. К ним можно проникнуть только на лошадях.

В пути мы изучаем карту. Она разбита на зоны. Вот восьмая зона, она занимает территорию в 26 тысяч квадратных километров. Зону обслуживают 300 врачей и 2200 добровольцев.

На карте я вижу наколотые разноцветные флажки с номерами.

— Что означает, допустим, вот этот флажок № 29? — спрашиваю я санитара-маляриолога в военной форме, встреченного мной в одной из походных малярийных станций.

Он заглядывает в толстую тетрадь и по-военному отчеканивает:

— Это верховая лошадь, по кличке Вентеррон Уракан (ураганный ветер). На ней послан в горное село номер восемь сержант Хозе с гидропультом и запасом ДДТ.

Добровольцев мы встречаем повсюду. Почти в каждом селении. Это учителя, лавочники, крестьяне.

— А есть ли среди них мексиканцы, говорящие на местных индейских диалектах?

— В том-то и беда, — отвечают мне, — что нет! Местные жители, как правило, не знают испанского языка. Они говорят на ацтекском, пополока, алто, мистеко, тлапанеко, на сорока шести различных местных диалектах.

— В этом одна из наибольших трудностей наших маляриологов, — жалуется Альварес. — Одними жестами всего не объяснишь. А малярийному комару нет дела до того, сумели мы найти друг с другом общий язык или нет. Он упрямо творит свое жестокое дело, заражает малярией без разбору.

ПОЦЕЛУЙНЫЕ КЛОПЫ

Мы останавливаемся в селении, где отмечено несколько свежих случаев малярии. По всем данным, этого здесь не должно было случиться. Селение значилось как «вполне благополучное». И вдруг неожиданный сигнал — малярия!

Возможно, что малярийные комары могли сохраниться в забитых досками жилищах. Или пробраться туда сквозь щели в разбитые стекла пустующих домов. Пустующих потому, что многие крестьяне из-за засухи и неурожая уходят на многие месяцы в города на заработки. Свое жилье они наглухо заколачивают, и такие недоступные для обработки дома превращаются в источники малярийной инфекции. Другие укромные места комары находят в многочисленных храмах и домах богачей. В них не разрешается вход санитарам с их распылителями. Не пускают санитаров и в частные сады. А там, как правило, много декоративных водоемов; в них-то и находят удобное пристанище анофелесы.

И это несмотря на то, что каждый простой мексиканец знает теперь, кто истинный виновник болезни, каждый крестьянин сам истребляет комаров и помогает санитарам в их нелегком труде. Вскоре я убеждаюсь в этом сам.

Опрыскивание домов ведется со всей тщательностью, выносится весь скарб. Обработке подвергаются стены и потолки, доски, кровати — все, что может быть орошено губительным для анофелесов раствором ДДТ. Я вижу, как настойчиво хозяйки домов просят направить струю в каждую щель, в каждую мышиную норку, в отверстия от вынутых из кроватных досок гвоздей.

— Взгляните, — говорит санитар, — в этих отверстиях следы клопов. Их оставили огромные клопы величиной с ногтевую фалангу.

— Их называют тут поцелуйными, — поясняет немолодой уже местный врач. — Клопы пробираются в постели жителей из нор млекопитающих животных — броненосцев и опоссумов. Они и есть основной источник заражения человека возбудителем болезни Шагаса, которая поражает преимущественно детей. Хотите, я покажу вам больного? Здесь, в селе, есть несколько человек, пораженных этим тяжелым недугом, — говорит доктор.

Мы входим в небольшой домик, где на кровати лежит мальчуган. Его лихорадит. На лице и теле отеки. На шее нащупываются воспаленные железы. Возле глаз и вокруг губ заметны следы укусов клопа.

Развиваясь дальше, болезнь переходит в хроническую форму. Из крови трипаносомы проникают в сердечную мышцу, мозг и печень, появляется малокровие.

Болезнь Шагаса распространена не только в Мексике. Есть она и в других латиноамериканских странах.



Броненосец

Клоп — переносчик болезни, напившись крови больного ребенка, заражается от него сам трипаносомами на восьмой — десятый день. В клопе, словно в несгораемом ящике, возбудители остаются способными заражать человека на протяжении двух лет.

Жадный до крови клоп пьет ее у броненосцев, опоссумов, собак, грызунов, человека — словом, у многих, без разбору. Во время сосания он вводит со слюной болезнетворных возбудителей. Так замыкается круг участников природного очага: млекопитающие — поцелуйные клопы — человек.

Без труда отыскиваем пристанище клопов. Это заброшенная собачья будка. В щелях притаились огромные насекомые, латинское название которых — панстронгилус геникулатус и триатома макулата. Помимо них в Мексике встречаются и другие близкие к ним переносчики болезни Шагаса: родниус, эутриатома и другие.

К будке подходит группа ребятишек. Один из мальчуганов тащит за собой привязанного на веревке броненосца армадилла, покорно следующего за ним, словно собачонка. Здесь дети часто играют с этим безобидным, казалось бы, животным, не подозревая, какую опасность оно таит в себе. Ребятишки разыскали среди травы возле сарая нору, в которой живет армадилл. Это млекопитающее строит глубокие подземные ходы возле глинобитных хибар с земляным полом, сеновалов и других хозяйственных построек.

В течение дня клопы прячутся в щелях и норах. Зато ночью они становятся активными и предприимчивыми в поисках жертвы.

Доктор, отлично знающий Мексику, советует мне быть осторожным с ночевками, особенно в глухих селениях.

— Кроме поцелуйного клопа берегитесь еще и блох. Подцепить их нетрудно. Песчаная блоха удивительно коварна. Стоит ступить босой ногой на глиняный пол, как она успевает «всадить» под ноготь несколько десятков яиц. Вы обнаружите несчастье лишь через сутки, когда появится адский зуд и нестерпимая боль. Палец опухнет, раздуется чуть ли не вдвое. Блошиные яйца надо извлечь прокаленной на огне иглой, но лучше не самому, а при содействии хирурга. Я испытал на себе эту прелесть не раз! Спите под пологом! Вообще, чего другого, а болезней у нас хватает. Есть проказа, время от времени проявляется эпидемия оспы. С 1941 по 1950 год, например, были зарегистрированы 34 тысячи случаев оспы. Ежегодно отмечается свыше 1400 случаев заболевания сыпным тифом. От туберкулеза за год умирает до 10 тысяч мексиканцев. И это еще далеко не все! Уж извините меня, старика, — улыбается врач, — если я немного попугаю вас одним чудовищем, с которым вы можете случайно встретиться.

— А, с гремучей змеей? — предполагаю я.

— Нет, похуже. Кое-где в селах здесь встречается паук «черная смерть», или «черная вдова». Охотясь за насекомыми, он нередко устраивает логово в таких укромных местах, как низ стульчака в уборной. Если паука нечаянно потревожить, то, защищаясь, он кусает. Представляете, какой неожиданный сюрприз — укус этой твари.

Это я знал! С пауками у меня давняя дружба. Сколько раз в Средней Азии я ловил паука каракурта — ближайшего родича этого американского паука. Как и у «черной вдовы», у него пара челюстей — хелицер, снабженных острыми коготками, соединенными протоками с ядовитыми железами. Яд обладает чудовищной силой. Он в четырнадцать раз токсичнее равной дозы яда гремучей змеи. Паук в состоянии, например, убить верблюда через час. Укус смертелен и для. человека.

— За последнее время, — говорит доктор, — из яда американских пауков латродектус руфипес готовят лечебный препарат, применяемый в невропатологии.

Альварес что-то издали кричит и машет мне рукой. Мы бежим к нему. Возле норы, около коровника, возбужденно мечется армадилл, возле него суетятся четыре крошечных детеныша, абсолютно одинаковых. Вскоре семейство скрывается в норе.

— Видели? — говорит Альварес. — У матери четверо близнецов, удивительно похожих друг на друга. Вот одна из неразгаданных генетикой особенностей армадилла. Единственное животное в мире, которое рождает, как правило, сразу четырех однояйцевых близнецов!

— В Мексике многое для вас покажется необычным, — улыбается старый врач, пришедший сюда следом за мной. — Как-то я побывал в северо-западной части страны и видел там ядовитую ящерицу. Обороняясь, эта ящерица, или, как ее здесь называют, ядозуб, может укусить. Укус наносится с молниеносной быстротой и с большой силой. Ядозуб — ночное животное, днем он забирается в щели скал или пещер, а на охоту выходит после заката солнца. Питается мышами, яйцами ящериц и змей. Когда пищи становится мало, он забирается в нору и расходует скопившийся в мясистом хвосте жир.

— Здесь необычны даже белки, — вмешивается в разговор Плетч. — Уж что, казалось, может быть банальнее этого грызуна. А у нас скалистая белка по три с половиной месяца живет в пустыне без единой капли воды! Да ухитряется еще при этом сохранить беличью резвость. Раз уж зашел разговор об удивительном, я покажу сейчас вам нечто необычное.

Мы проходим не более ста шагов. Плетч подводит нас к дереву двурогой акации и торжественно произносит:

— Ручаюсь, что нигде ничего подобного вы не видели.

Мы осматриваем колючее дерево, и Плетч рассказывает о его удивительных особенностях. У основания каждого листа акации находится пара чрезвычайно крупных и острых шипов. Благодаря им акация и получила название двурогой. Полые внутри шипы служат жилищами для муравьев. Стоит только человеку или животному прикоснуться к дереву, как из шипов выходит бесчисленное муравьиное воинство, чтобы защитить дерево. У насекомых огромные челюсти. Они двигаются с большой скоростью, очень воинственны. Ни козы, ни мулы, ни какие-либо другие животные не в состоянии вредить акации. Она остается абсолютно неуязвима из-за «патриотически» настроенных муравьев. Видимо, и сами шипы служат для той же оборонительной цели. Но муравьи не только защищают дерево, они же опыляют и цветы акации.

У многих муравьев есть крылья, особенно у тех, которые готовятся к перелету на новые места обитания. За несколько дней до роения, подобно пчелам, крылатые муравьи прекращают обычную работу. Они летают, отыскивая подходящие акации для роя, собирающегося покинуть старое обиталище. Это муравьи-квартирьеры. Каким-то особым способом они передают всему рою информацию о том, что подходящая акация для нового местожительства найдена.

Деревья в Мексике часто таят в себе невидимую опасность. Встречаются на них, например, пальмовые гадюки. Вися на ветке, гадюки почти не отличимы от листьев. Сколько сборщиков кокосовых орехов заплатили жизнью за встречу с этим пресмыкающимся. Яд гадюки токсичен и быстро всасывается.

— Но хватит страхов, доктор, пойдемте-ка лучше выпьем кофе!

Всей гурьбой заходим в кафе. Это одноэтажный домик, утопающий в гуще деревьев.

За столиками сидят мужчины в белых рубахах, заткнутых за пояс белых узких брюк. На ногах сандалии. На головах широкополые соломенные шляпы. Лица их темно-коричневые, волосы, брови черны, как крыло ворона.

На стенах подвешены корзинки с благоухающими крупными красными розами и какими-то фиолетовыми цветами, похожими на фиалки. Цветы всюду — в вазочках на столах, гвоздики на стойке буфета.

Сеньорита, подавшая нам благоухающую ароматом картошку с курятиной, яичницей и всякой снедью, назвалась Эстер. У нее крупные, обрамленные длинными ресницами глаза, чуть с горбинкой нос и ровные, как жемчужины, зубы. Густая копна черных волос собрана черепаховым гребнем. Крупные кольца серег, ожерелье придают Эстер сходство с испанской танцовщицей. Для этого ей не хватает только веера и кастаньет. Именно такой, как Эстер, я и представляю себе Кармен. Сходство с ней придает и своеобразная походка. Мексиканка делает мелкие шажки, словно собираясь пуститься по кругу.

Впечатление, произведенное на нас сеньоритой, большое. Один из спутников, восхищенно покрутив головой, прикладывает сжатый кулак ко лбу и, энергично разжав пальцы в стороны, восклицает:

— Кэ ме элеве эль диабло!

Дословный перевод означает: «Черт меня побери!» Но, спохватившись, поясняет:

— Можно восхищаться стройной пальмой, роскошной орхидеей и нежной розой. Но когда все эти обаятельные качества счастливо сочетаются в одном человеке…

— …И если при этом все мы чуть похожи на сатиров… — шутливо добавляет, улыбаясь, самый старший из нас, местный врач. — Извините за сравнение, — продолжает он, становясь серьезным, — но красоту человека, по-моему, все же следует искать и в его душевных качествах.

Сколько Мексика знает поистине отважных дочерей народа, отстаивавших с оружием в руках честь и независимость Мексики! Меня поражает, почему до сих пор в парке Чепультепек не поставлен памятник из чистого золота нашим Жаннам д’Арк? Женщины, отдавшие свои сердца и жизнь за счастье родины, — что может быть краше и отважнее!

К картофелю мы обращаемся только тогда, когда он окончательно остывает.

Картофель, декорированный лимоном, красным перцем и круто наперченный черным перцем, дерет рот. Морковь, бобы и огурчики нестерпимо жгучи, будто их вымачивали в настое того же перца. Взяв в рот картофелину, как будто вынутую из углей, я катаю ее во рту и наконец проглатываю.

Из-за буфета мне удовлетворенно кивает Эстер, решившая, что московскому врачу показалось вкусным приготовленное блюдо. Заметив действие на меня перца, дон Плетч поясняет обычай пользоваться им в каждом блюде.

— Видите ли, — говорит он, энергично направляя картошку с перцем в рот, — в Мексике довольно часты желудочно-кишечные заболевания, дизентерия и летние диареи. Чтобы избежать их, тут принято широко добавлять в пищу перец. Он наилучший защитник от болезней. Советую и вам побольше перчить содержимое тарелки.

Есть, правда, этой любви к перцу и другие объяснения. Вот что написано в книге «География голода» Жозуэ де Кастро:

«Хронически недоедающие люди почти не замечают отсутствия пищи; чувство голода у них ослаблено, а иногда и вовсе исчезает. Чтобы возбудить притупленный аппетит, хронически голодающие народы часто вынуждены стимулировать его различными возбуждающими средствами, такими, как перец и прочие острые специи, что, например, имеет место в Мексике».

Антрополог Рамос Эспиноза сообщает о мексиканцах, что они буквально обжигают рот и желудок перцем, с тем чтобы вызвать выделение слюны, которое бывает при хорошем аппетите.

Мне трудно судить, насколько это объяснение более правомерно, чем первое, но доля истины есть, конечно, и здесь.

Во время обеда наш слух услаждает небольшой оркестр музыкантов. Среди них четыре гитариста. Две гитары басовые, остальные — «харана», настроенные на высокий тон. Их дополняют кларнет и сальтерио — своего рода цимбалы. Игрок перебирает струны металлическими коготками, надетыми на указательный и большой пальцы.

Для создания уюта и интимной таинственности хозяин вставил в подсвечники высушенные плоды, называемые здесь орехами-свечами, и зажег их. Свечи горят ровным пламенем довольно долго и без копоти.

Мы тепло и дружески прощаемся со старым доктором и усаживаемся в машину.

— Сердечный привет москвичу! — машет он рукой, когда мы трогаемся в путь.

ОТ ПУЭБЛЫ ДО КУЭРНАВАКА

Указатель на обочине шоссе гласит: «Дорога на Куэрнавака».

Если дорога в штат Пуэбла пролегала от Мехико на юго-восток, то теперь мы двигались по кривой, огибающей знаменитый вулкан Попокатепетль на запад до Куэрнавака.

На нашем пути мелькают села и деревушки, как правило прижатые к самым подножиям небольших возвышенностей. Эта особенность дислокации повторяется с таким непременным постоянством, что я наконец осведомляюсь о его причине.

— У подножия горы, — говорит Плетч, — не так ветрено, есть ключи, колодцы.

Машина останавливается возле холма с раскинувшимся под ним селением. Над домами сверкают купола нескольких церквей. В овраге, погоняя кнутом пару волов, нажимая всем своим телом на соху, пашет крестьянин.



Встреча с жителями индейской деревни

За изгородью из высоких, как жерди, ребристых кактусов виднеются приземистые, крытые соломой глинобитные домики. За ними скотные дворы. Там бродят куры, гуси, поросята, мычат коровы.

Среди зарослей опунции мы отыскиваем председателя сельскохозяйственной общины. Высокий, черный от загара, в широкополой шляпе, в простом крестьянском домотканом костюме из белого холста, в сандалиях, он сердечно приветствует нас. Председатель долго и подробно расспрашивает через Альвареса о жизни наших колхозов и совхозов.

— Говорят, Россия богата? — спрашивает он, щурясь от солнца. — У крестьян много машин, живут хорошо.

Я рассказываю о жизни колхозов, о машинизации сельского хозяйства, о колхозах-миллионерах.

— А вот у нас в общине всего 25 семей. Это не позволяет нам приобрести нужных машин. Денег мало. Некоторые уезжают в город на заработки. Дома остаются на замке.



Жилище крестьян

Председатель приглашает зайти в один из ближайших домов. Тут чисто, стены побелены, полы покрашены. Хозяйка ставит на стол лепешки из клубней маниоки. Их предварительно вымачивают, треплют, высушивают и делают муку. Получается как бы манная крупа темноватого цвета. Ее смешивают с яйцами, рыбой, солью, перцем и пекут лепешки.

Пробую лепешку и чувствую, что чрезмерная доза перца делает ее для меня несъедобной.

Замечаю, что от корня растения, стоящего в горшке на подоконнике, тянется суровая нитка к гвоздю, вбитому над входной дверью.

Оказывается, у мексиканцев существует примета, что нитка, привязанная к растению «сабель», приносит счастье. Хозяин смеется и показывает на второй символ счастья — лошадиную подкову. Она обязательно должна быть потерта и найдена на дороге. Новая подкова из магазина не пригодна. Достаю записную книжку и записываю эти обычаи. Хозяин оживляется и, закурив трубку, просит перевести мне, что знает другие приметы, в которые верят мексиканцы.

Иногда у паука, попавшего в дом, оказывается не восемь, а только семь ног. Значит, жди удачи. То же самое, если в чашелистике цветка треволь будет не три лепестка, а четыре — к счастью.

Если хозяин спичечного коробка рассыплет спички на пол, он их не собирает. Опасно. Будет беда. Иногда в дом заползает черный жук — кукарон. Надо немедленно наколоть его булавкой, тогда придет счастье.

Влюбленному неудачнику для привлечения к себе возлюбленной надо изловить и убить черную птицу размером меньше галки — хиругуспо. Высушенное и размолотое до состояния порошка сердце птицы надо незаметно подсыпать в пищу девушки.

Если в дом вошел незваный гость, человек, который почему-либо неприятен хозяевам, в углу возле входной двери они ставят щетку палкой книзу, щетиной кверху. Этим они дают намек гостю не задерживаться и избавить их побыстрее от своего присутствия.

Выслушав перевод последней приметы, я опасливо повертываюсь на табурете лицом к двери и всматриваюсь, нет ли там щетки палкой книзу.

Поняв шутку, все смеются.

Вскоре мы садимся в машину и спустя полчаса прибываем в Куэрнавака — курортный город с 30-тысячным населением. Улицы центра переполнены пешеходами, автобусами, машинами. Особенно оживлены старые торговые ряды. Они напоминают Гостиный двор в центре Ленинграда. Здесь под общим навесом, поддерживаемым каменными столбами, тесно жмутся магазинчики, кафе, конторы, лавчонки. Их двери широко раскрыты. Чего только в лавках нет. Разноцветные поделки из камня оникса, браслеты, серьги из лунного камня, всевозможные кустарные изделия из серебра, кожи и кости. А из цветных ракушек, стекла и камня столько ожерелий, что разбегаются глаза. На проволоке ветер качает пачки широкополых сомбреро из морской травы и соломки. Колючие шаровидные рыбы фагаки превращены в абажуры для ночников. Внутрь розово-желтых, словно из фарфора, морских раковин величиной с голову взрослого человека введены электрические лампочки, и раковины светят нежно-оранжевым светом.

Столики небольшого кафе выставлены под навесом так, что мешают движению толпы. Здесь можно распить через соломинку из высоченного стакана освежающий напиток «лю-лю», съесть пломбир, выпить чашку крепкого кофе.

Группа крестьян с загорелыми лицами, в широкополых шляпах останавливается послушать уличных музыкантов, которые пристроились под тенью огромной акации. Двум гитаристам в жилетках аккомпанируют флейтисты, а соло выводит усатый юноша на окарине — инструменте, сделанном из морской раковины. Музыканты сопровождают игру пением.

Возле певцов останавливает упрямого мула красавец мексиканец с сощуренными глазами и узкой полоской усов. На плече его кипа домотканых ковриков для продажи. Он не прочь послушать музыкантов, а может быть, и попеть с ними. Жена тянет супруга за рукав и бранит, показывая на кипу непроданных ковриков. К ее спине туго подвязан широкой шалью ребенок.

Неожиданно, поднимая пыль, подходит автобус. Он оттирает музыкантов и слушателей. Пассажиры забивают проходы, висят на подножке. Кто-то из них привязал к крыше веревками корзины с ананасами и апельсинами.

К МЕКСИКАНСКОМУ ЗАЛИВУ

Мы снова мчимся по дорогам, обгоняя запыленные автобусы, пересекая железнодорожные линии, проскакивая мимо селений и асиендо.

Наша работа в этом районе закончена, и я — увы! — должен расстаться с Плетчем и Альваресом. Нелегкие разъезды, долгие дни, проведенные вместе в затерявшихся селениях, а главное — сердечность и простота установившихся отношений сблизили нас троих, и всем нам не хочется расставаться.

Оба мексиканца честно признались мне, что они немного побаивались этой поездки вначале. Кто его знает, каким спутником окажется инспектор Всемирной организации здравоохранения, хлопот с ним не оберешься! Но уж само признание свидетельствовало о том, что я не оправдал их опасений! Я с грустью пожимаю им руки, благодарю за сердечное гостеприимство. Они представляют мне прибывшего из Мехико врача Франко и молодых людей, тоже медиков, его помощников. Они будут сопровождать меня до Мексиканского залива.

С первых же минут я убеждаюсь в том, что меня сопровождает дружный, сработавшийся коллектив. Они весело перебрасываются остротами, подтрунивают друг над другом. И в работе чувствуется крепкая взаимная поддержка.

Пользуясь испанским языком в общении с другими, Франко стремится перевести мне на английский язык любой разговор или чье-нибудь острое замечание, чтобы сгладить нашу языковую разобщенность.

Отряд маляриологов мчится в Веракрус с лозунгом «смерть комарам», но боюсь, что на нашу долю уже ничего не достанется, санитары, вероятно, постарались настолько, что сохранили только несколько комаров в садках специально для того, чтобы мы могли отвести душу и казнить насекомых лично.

— Но вам повезло, — обращается ко мне Франко. — Вы попадете на прекрасный матч!

— Матч? Где, когда? — хором вскрикивают его помощники.

— На первой остановке! Мы покажем русскому, как у пас играют в футбол!

Осторожное замечание, явный намек на мой возраст.

— Доктору все интересно! Кроме того, он с удовольствием возьмет на себя роль судьи! В футболе я кое-что смыслю!

— Между прочим, вы, вероятно, знаете, что Мексика — родина футбола?

— До сих пор об этом я не слышал.

Кукуруза, кактусы, хинное дерево, шоколад и какао, томаты, фасоль, мексиканский вид хлопчатника — все это, бесспорно, мексиканского происхождения. Но футбол?

— Да, и футбол, — уже серьезно говорит Франко. — У ацтеков была игра в мяч, которую трудно назвать иначе.

Правда, мяч у них был каменный — из обсидиана и его катали по полю. Знатные юноши с детства учились игре, и по большим праздникам игра в мяч собирала множество зрителей.

У ацтеков были специальные стадионы для футбола. Болельщики были в те времена куда азартнее наших. Неудачливых игроков иногда просто убивали!

Об этих играх сохранилось много свидетельств — в барельефах на древних храмах, в цветных мозаичных фресках. Наши археологи находили при раскопках и сами мячи — прекрасно отточенные обсидиановые шары.

Мы бы не смогли играть таким мячом. А они играли! Да еще как! Крепкие были мальчики, ничего не скажешь.

Мы проезжали по Мексиканскому нагорью. Оно занимает преобладающую часть территории Мексики. Здесь проживает около 70 % всего населения. Именно тут находятся основные земледельческие районы, где выращивают пшеницу, хлопчатник, кукурузу.

Мы подъезжаем к какому-то индейскому селению. Показываются низкие хижины с многоступенчатыми соломенными крышами. Хижины окружены садами. Повсюду возвышаются кактусы с пятнами желтых и оранжевых цветов.

Решаем зайти в ближайшее жилище. Хозяева, сидя на циновках, завтракают. Все они в белых домотканых одеждах, широкополых шляпах, сдвинутых на затылок.

Знаками приглашают нас присесть на циновку и угощаться.

На тарелочках жидкое блюдо — посоле, кукуруза, сваренная с перцем, лимоном, майораном, луком и свиной головой. Запивают атоле — любимым напитком индейцев. Есть тут и токо — рулет с вареной фасолью и различными овощами.

После еды хозяева ведут нас во двор, ничем не огороженный, прилегающий к дому. Тут стоят странные сооружения трехметровой высоты, покрытые навесом из соломы. Это зернохранилища — тройес. Сооружения эти вентилируются: воздух проникает в отдушины, расположенные в самой нижней, суженной части, и уходит через верхнюю трубу.

К зернохранилищу приставлена лестница. Я прошу разрешения подняться по ней наверх. Там, за занавеской из марли, лежат подушки и одеяла. Мне разъясняют, что здесь спать прохладнее, нет клопов, не докучают комары. Нечто вроде наших сеновалов, думаю я про себя.



Жители индейского селения

Тройес сохранились в немногих местах Мексики. Эти примитивные зернохранилища в свое время сыграли свою роль в борьбе индейцев с поработителями. Партизанская война могла осуществляться лишь при наличии запаса продовольствия. Колонизаторы, беспощадно сжигая селения индейцев, прежде всего уничтожали тройес.

Мы переходим из дома в дом, всюду встречая самый теплый прием. В одном из двориков из-под камня выпрыгивает крупная жаба и попадает под ноги доктора. Чертыхнувшись, он отшвыривает ее в сторону и брезгливо произносит:

— Вот уж кого не выношу, так это жаб! Мало того что с виду отвратительны, они еще распространяют кругом яйца глистов.

Что верно, то верно. Жаба буфо маринус-копрофаг питается насекомыми, но не брезгует и человеческими испражнениями. Таким образом она становится передвижным резервуаром для яиц глистов.

Все здесь кажется необычным, и только индюки с ярко-красными сережками и распущенными хвостами такие же, как и у нас.

Узнав, что среди посетителей врач из Москвы, хозяева долго переговариваются и наконец спрашивают через переводчика:

— Правда ли, что в Советском Союзе медицинская помощь бесплатна? Не берут денег за операции, за роды, а врачи делают детям прививки против болезней и тоже не просят за это платы?

Я подробно рассказываю о бесплатной помощи в нашей стране. Доктор Франко с английского переводит на испанский, а наш «толмач» — на местный диалект.

Сильно щуря глаза и мигая, индейцы вслушиваются в его рассказ. Наступает минута молчания, индейцы возятся с угольками из небольшого чугунного камелька, раскуривая трубки.

— Верно ли, что у вас все люди имеют работу и к старости получают пенсию?

Получив и на это утвердительный ответ, хозяева о чем-то возбужденно переговариваются и кивают мне в знак одобрения.

Из глубокого колодца вручную женщина тянет ведро* с водой. Она наматывает на ось длиннейшую цепь.

На веревке, протянутой между двумя высокими кактусами, развешано белье. Удивляет компрометация столь величавых колоссов бельевой веревкой.

Я приглашаю старушку сфотографироваться возле кактусов и беру на руки малыша в большой соломенной шляпе. Он, деловито сопя, развертывает московскую конфету и засовывает ее за щеку.

Мы прощаемся; каждый из присутствующих хочет пожать нам руки.

Снова дорога на Веракрус. Гладкая, как стол, равнина. Словно черта, проведенная по линейке, дорога упирается в холмы на горизонте. Где-то далеко слева в голубоватой дымке лениво движутся крылья ветряной мельницы, а справа крутятся вверх, изгибаясь, как гигантские змеи, столбы небольших смерчей. Удивительное зрелище! Одинокие пыльные столбы движутся среди ликующей природы. Солнце сверкает почти в зените, и тени придорожных кустов скупы до предела. Они занимают круглые площадки, словно обведенные циркулем. Дальние горы тонут в сиреневом мареве. Небо ярко-голубое, на нем хоть бы одно облачко. Скорее бы добраться до Мексиканского залива!



Старинное зернохранилище — тройес

ТАЙНЫ НОЧИ

— Ну вот и знаменитая полупустыня! — обводит рукой кругом себя Франко. — Днем тут все прячется под кусты, в ветви деревьев, под их корни и в норы. Зато ночью…

Последние слова доктора заглушает резкий треск, словно от выстрела. Взметая облака пыли, машина скользит боком к канаве, задевает за камень и чудом застывает на месте!

— Все целы? — спрашивает Франко. Открываем дверь и выбираемся на шоссе.

Лопнула шина переднего колеса. Помято крыло, и что-то стряслось с мотором.

— Дело дрянь, — говорит шофер, покачивая головой. — Придется ночевать.

— Что делать! Разводите костер, — уныло командует Франко.

Кажется, единственный, кто рад остановке, это я. Неожиданная возможность познакомиться подробнее с жизнью полупустыни вызывает у меня чувство любопытства и скрытого ликования.

Полупустыня Мексики! Край яркого солнечного света, поразительного своеобразия. Сколько я читал о ней и только благодаря случаю вижу сейчас перед собой.

Лимонно-желтый закат озаряет все вокруг ярким светом. Пока готовят ужин, собираю «валежник» — сухую траву, усыпанную колючками. Здесь совсем недавно прошли майские дожди. Они вызвали к жизни нежные растения, которые в июне уже доживают свою недолгую жизнь. А рядом вечнозеленый, запыленный «сад дьявола»: кактусы, костлявые юкки, какие-то сучковатые деревья. Тут все ощетинилось колючками и шипами. Стоит дотронуться, и десятки острых шипов вонзаются, царапают кожу, иногда поражая ядом. Но это оружие не для нападения, а для защиты. Здесь господствует лозунг «не тронь меня и я не трону тебя».

Широких листьев у здешних растений не бывает. Одеться ими — значит расточать драгоценную влагу попусту. Влага хранится в стеблях под семью замками. Испарение предотвращает толстый эпидермис и лохматый ворс. Вот небольшое растеньице пало-верде. На нем крошечные листочки и то только в период цветения, остальные десять месяцев в году оно выглядит мертвым, вместо листьев появляются шипы. Они, как скупые рыцари, берегут воду.

Покончив с едой, устраиваемся на ночлег. С тайной мыслью побродить в одиночку на рассвете в полупустыне выбираю для себя место под машиной. Чем только не стращают: буду, мол, укушен гремучей змеей, лицо расцарапает дикая кошка, заедят термиты, опрыскает зловонной струей вонючка, но я всячески отказываюсь от постели в кузове машины. Накрываюсь брезентом и делаю вид, что сплю. Вскоре из машины раздается храп уснувших.

Небо усыпано звездами, дует чуть прохладный ветерок, затем его сменяют струи горячего воздуха. Прислушиваюсь к звукам ночи, но кругом так тихо, что звенит в ушах. Одолевает дремота, постепенно засыпаю. И вдруг совсем рядом громкое «мяу, фыш-ш!», от которого по спине идут мурашки.

Началось! Осторожно сбрасываю с себя брезент, опираюсь на локти. Это мяучит и фыркает пустынный кот, которого мы уже однажды видели на кактусе. Ночной охотник, выслеживающий добычу, хорошо видит и слышит. Взобравшись на кактус, он ищет в нем гнезда с яйцами дятла. Кота не смущают нестерпимо острые колючки. У него на лапах прочные, не боящиеся прокола подушечки. При подъеме по стволу кактуса кот широко расставляет лапы, так, чтобы опираться острыми когтями в основания колючек, не касаясь самих шипов.

Кот способен нарушить ночную тишину таким диким мяуканьем, какого не услышишь ни на одной из крыш города. Особенно опасен хищник ночью. Если его ранить из ружья, то он визжит в исступлении, шипит, отчаянно царапается, кусается. Охотники сравнивают кота с бешеной собакой — никогда не знаешь, что у нее на уме. Особенно свиреп кот, если голоден.

Мяуканье и шипение кота постепенно удаляются, но вскоре раздаются новые звуки, напоминающие плач и протяжный лай. Это — койот (луговой волк). Пищат мыши, стрекочут насекомые. Мгла сереет, но до рассвета еще далеко. Где-то ухает ночная птица. Слышится близкий шорох. Прямо на машину скачет кенгуровая крыса, но, почувствовав незнакомый запах, прыгает всторону и исчезает. Пигмей-кенгуру напоминает нашего тушканчика. Это довольно красивый грызун, достигающий в длину 30 сантиметров (от носа до кончика хвоста). На хвосте щетка, помогающая животному сохранять равновесие. Хвостом крыса пользуется, как рулем, при прыжках. Она в состоянии совершать прыжки до двух с половиной метров и даже больше. Если сопоставить силу прыжка с размером и весом тела кенгуровой крысы и гигантского австралийского кенгуру, то в этом сравнении выиграет кенгуровая крыса.

Верблюд может обходиться без воды месяц за счет запасного желудка, содержащего в себе несколько литров воды. Но как кенгуровая крыса может жить, не пополняя запасов воды годами? Установлено, что природа наградила кенгуровую крысу особым химическим чудом. Стенки ее кишечника способны извлекать влагу из сухих зерен, ветвей, даже из колючек.

Осторожно, чтобы не разбудить соседей, выбираюсь из-под брезента. Вынимаю бинокль и удаляюсь от машины. Вот и светает.

Кто там притаился? Кролик. Светло-желтый, он почти незаметен на песке. Он ест траву, наклонив голову, вращая ушами — ведь каждую минуту может подкрасться лисица, койот или коршун.

Когда солнце появится над горизонтом, все жители полупустыни спрячутся под камни и кусты, в норы и в песок. Им на смену выйдут дневные обитатели. Но и им придется спешить. Через час охотиться будет поздно.

Небольшая серая ящерица выбирается из-под камня, чтобы осмотреться и съесть зазевавшуюся муху.

Из-под корней кактуса появляется морда молодой гремучей змеи. Она раскрывает пасть, словно зевая после хорошего ночного сна. Но тотчас настораживается, увидев длинноногую кукушку роад раннера. Еще миг — и змея скрывается под корни. Слишком уж велика опасность.

Кукушка не пьет воды, для нее достаточно жидкости тех животных, которыми она питается. Бегает кукушка чрезвычайно быстро. Может и летать на небольшие расстояния, совершать длинные прыжки. Напав на гремучую змею, она совершает подскоки, стараясь схватить змею позади головы и перекусить спинной мозг. Змея пытается измотать птицу, бросаясь от нее то в одну, то в другую сторону. Но победа почти всегда остается за кукушкой. Если же змея сумеет укусить птицу, то яд убивает храбрую кукушку через несколько минут.

При помощи бинокля рассматриваю крошечную длиннокрылую птичку с ярко раскрашенными перышками. Это красноголовый колибри. Он вьет гнезда под колючками кактусов и юкки. Его пение напоминает мелодичные звуки флейты. А вот малиновый мухолов пироцефалус с огненно-красной головкой. Мексиканцы э^у певчую птицу называют «драгоценным камнем» за ее исключительно красивое оперение.

Озираюсь на машину с безмятежно спящими товарищами по путешествию и решаю, что могу позволить себе взглянуть поближе на мексиканскую полупустыню. Так вот она какая! А кто это там так стремительно атакует цветок, прячет в нем голову и с такой же поспешностью улетает прочь? Какой грубый налет! Венчик поникшего цветка надорван и даже исцарапан. Таинственный посетитель не похож на всегда деликатного и осторожного колибри. Крошечная птичка застывает в воздухе на одном месте, прежде чем войдет в венчик. Она как бы примеряется, перед тем как введет в цветок со всей осторожностью свой длинный клюв, и только после этого погружает его внутрь венчика.

А вот другой бесцеремонный летун делает круг и бросается в атаку на скромный серенький цветок. Проникнув в глубину чашечки, он вместе с ней склоняется до самой земли. Подбегаю и быстро накрываю цветок ладонью. Осторожно раздвигаю пальцы, но летун уже в воздухе. Это летучая мышь. В длину она достигает шести сантиметров, голова около двух сантиметров, на сильно вытянутой, в виде цилиндра, мордочке торчит загнутый назад шип, крылья — как и у любой летучей мыши.

Сзади раздается хруст сухой травы.

— Нет, доктор, не удастся вам поймать эту тварь, — улыбается Франко. Не найдя меня под машиной спящим, он направился на розыски. — У летучей мыши тонкие эхолокаторы. В ушах торчат антенны, а на носу рог. Можете быть уверены, остальных мышей вы уже распугали, и они больше не появятся. Пойдемте завтракать.

— Доктор! — умоляюще складываю я ладони рук вместе. — Расскажите, пожалуйста, все, что знаете об этих таинственных существах. Ведь я впервые в жизни вижу, чтобы млекопитающее летало с цветка на цветок и пило, как бабочка, нектар. Буду дома рассказывать — не поверят! 



Летучая мышь керониктерис мексикана пьет нектар цветка

Франко курит сигарету и не торопится с рассказом.

— Летучими мышами я интересуюсь с юных лет и перечитал о мексиканских летунах уйму литературы. Те, которых вы увидели сейчас, — особые. Они относятся к семейству длинноязычных летучих мышей макроглоссиде. Их ближайшие родственники вампиры глоссофагине питаются исключительно кровью. Мышь, посещающая зывается по рониктерис Встречается Франко куцветы, на латыни кемексикана. она кроме Мексики в Парагвае и Боливии. Это самый мелкий представитель семейства, в котором есть и гиганты, достигающие в размахе крыльев до 90 сантиметров. А этот небольшой собрат великанов молниеносно налетает на чашелистик цветка, высовывает длинный и толстый, в виде стержня, язык и быстро лакает нектар. На конце языка находятся шипики. С их помощью мышь слизывает также пыльцу, после чего визит окончен и сладкоежка с такой же поспешностью исчезает. Спешка при налете на цветок, по-видимому, связана с опасностью для мыши стать жертвой ночных хищных птиц.

Такие же шипики на языке, как у мыши, есть у колибри, птиц-нектарниц, у насекомых. Щетинистая бахрома позволяет собирать, как кисточкой для акварели или щеточкой, нектар и пыльцу. У керониктерис надобность в зубах отпала, поэтому они едва выступают над поверхностью десен. Подобная атрофия — следствие неупотребления органа.

В Мексике летучая мышь на протяжении, может быть, тысячелетий приспособилась пить нектар цветов, венчики которых днем плотно сомкнуты и раскрываются лишь ночью. Не нужна «полуночнику» яркая окраска цветов, они распространяют резкий аромат, помогающий мышам ориентироваться в темноте. Устройство чашелистника поразительно приспособлено для того, чтобы мышь могла с комфортом держаться в цветке, быстро просунуть в него язык и вычерпать нектар. В свою очередь тычинки, как по команде, склоняются к шерсти головы мыши и посыпают ее пыльцой. Остатки пыльцы мышь успевает слизать. Попав на женский цветок, «визитер» механически переносит на рыльце пестика пыльцу и тем самым осуществляет опыление цветов.

В некоторых цветах есть особые питательные тельца — сладкие мясистые выступы, являющиеся по существу лакомством для мышей. Острый выступ на носу мыши помогает ей фиксировать голову в момент работы языка, как насоса. Венчик цветка обладает прочностью. Несмотря на тяжелый вес мыши, цветоножка пружинит, круто поникая к земле, и тотчас выпрямляется, как только улетает посетитель. И все-таки мышиные коготки рвут венчик.

Завтрак возле машины не отнимает у нас много времени, зато окончание ремонта после вчерашней аварии позволяет мне продолжить интересный разговор о мышах.

— Не приходилось ли вам, доктор, слышать подробно о случаях нападения мексиканских вампиров на человека, — не унимаюсь я, продолжая расспросы.

— К нам вампиры залетают частенько, главным образом с острова Тринидад. Здесь они селятся в дуплах деревьев, на чердаках. Вылетают ночью, чтобы напасть на животных, а иногда и на спящих людей. Известен случай, когда один и тот же человек па протяжении ночи подвергся нападению вампиров несколько раз. При этом была не столь опасна кровопотеря, а возможность передачи от вампира вируса бешенства и некоторых других заболеваний. В 1920, 1934 и 1954 годах на Тринидаде погибло от бешенства несколько человек. Был падеж сельскохозяйственных животных. Вампир десмодус ротундус считается одним из главных источников заболевания бешенством.

У жителей Мексики и соседних с ней стран вампиры издавна считаются оборотнем злого духа Джумби или Сосуна. Покусанный вампиром человек нередко верит в то, что на него ночью нападала старая ведьма Сосун. Существует легенда, будто каждую ночь, ложась спать, старуха снимает с себя особую верхнюю шкуру и прячет под жернов ручной мельницы. Затем она просыпается и вылетает через окно в виде огненного шара, способного проникать в любой дом сквозь щели или замочные скважины. Далее ведьма принимает человеческий облик, прокусывает зубами кожу спящего человека и сосет из ранки кровь. Для того чтобы селению избавиться от кровожадной ведьмы, следует отыскать ночью под жерновом шкуру и густо посыпать ее горячим перцем. Надев шкуру, ведьма сожжет себе кожу и погибнет. Во избежание проникновения в дом огненного шара около входа в дом рассыпают рис. Жадная ведьма, согласно поверью, начнет считать зерна риса. Если ее застанет за этим утро, она будет вынуждена убраться восвояси.

Вампир при однократном сосании может выпить у спящего человека до 50 кубических сантиметров крови. В течение ночи один и тот же вампир может нападать и на животных и на человека. Белокрылого вампира диемус юнги однажды видели среди белого дня нападающим на курицу. Этот вампир обитает главным образом на острове Тринидад, но залетает и в Мексику. Пойманный здесь белокрылый кровосос угрожающе шипел, произнося звук «пет», и выделял при этом зловонный запах. В неволе этот вампир показал свои «музыкальные способности». Он шипел, свистел, кричал и чирикал, как воробей. Самец и самка, помещенные вместе в клетку, привязываются друг к другу, проявляют нежные чувства и сильно волнуются, когда их разлучают. Однажды из клетки была удалена самка. Самец бурно реагировал на это и успокоился только после того, как ему в клетку повесили зеркало. Приняв собственное отражение за самку, самец старательно облизывал поверхность зеркала.

ТРЕХГЛАЗАЯ ИГУАНА

Машина в порядке. Можно двигаться вперед. Мы преодолеваем раскаленную полупустыню и подъезжаем к высоким холмам, покрытым какими-то гигантскими деревьями.

— Саговая пальма изотес, — поясняет Франко, — живет многие сотни лет. Стволы со временем становятся перевитыми наподобие спирали, и тогда даже топором их не разрубишь.

Чем дальше углубляемся в этот своеобразный лес, тем необычней он выглядит. Перистые, торчащие веером листья мелко дрожат от самого легкого дуновения ветерка. Среди них, как шапки гортензий, свисают яркие цветы. Из соцветия потом образуются гроздья плодов саго.

За поворотом появляется деревня. Ее дома построены из глины и соломы. Всюду огромные, как семафоры, саговые пальмы.

Если в лесу саговые пальмы кажутся необычными, то среди жилищ они выглядят еще фантастичнее.

Пейзажи один удивительнее другого. Здесь, словно в гигантском ботаническом саду, одни деревья и цветы сменяются другими. Я то и дело забрасываю вопросами Франко. Он, как опытный экскурсовод, называет мне деревья:

— Сейба, кампешевые деревья. Они перевиты лианами ванили, той самой, что кладут в тесто. Справа граб и липа. А вон то дерево называется дубом.

— Но позвольте, уж эти-то породы я знаю! Дуб растет на моей даче под Москвой, — говорю я. — Вы решили, что я и его вижу впервые?

— Но вот этой пальмы ореодокс у вас наверняка нет!

Мы проезжаем мимо плантации кокосовых деревьев и минуем небольшое ранчо.

Навстречу нам скачут на горячих конях всадники. Ловко соскочив возле конопривязи, они оставляют лошадей и идут в тень дерева. Поодаль отец играет с дочкой… Расставив широко ноги, огромный и загорелый, с заросшей волосами грудью, в сомбреро, лихо сдвинутом на одно ухо, он ловко набрасывает на хохочущую от восторга девочку лассо. Мать, сидя на стуле, вращая ручку кофейницы, не сводит с них ласковых глаз. Такой игры у нас, пожалуй, тоже нигде не увидишь.



Саговая пальма

Вдоль дороги, огибающей конусовидную гору, поблескивает озерко. В его спокойной воде, как на поверхности зеркала, отражается весь пейзаж.

И здесь всюду кактусы. Но уже иные. Их толстые, торчащие во все стороны, усыпанные иглами стволы выглядят уродливо. Растущие на них фиолетовые цветы подчеркивают это уродство. Мы останавливаем машину и, пока шофер возится с перегретым мотором, подходим к кактусам. Их иглы достигают десяти сантиметров. Всюду царство колючек. Вот как будто обыкновенный мак, но попробуй сорви его, он весь в шипах. Колючки и шипы цепляются за брюки, рукава, больно царапают кожу.

— Может быть, именно здесь, среди этих камней, прячется знаменитое растение пейотл — ангалониум левинии! — обращается ко мне Франко. — Это удивительный кактус. Если хотите, я расскажу вам о нем.

— Очень прошу вас, доктор!

— До 1886 года о пейотле никто не знал. Первым его отыскал и изучил известный европейский исследователь ядовитых растений Л. Левин. Он утверждал, что ни один наркотик мира растительного или животного происхождения не в состоянии влиять на работу головного мозга так, как пейотл. Он возбуждает чувства земных радостей, сознанию человека открывается новый мир ощущений.

Столь необычное влияние пейотла на человека послужило поводом к тому, что древние жители Мексики видели в кактусе больше, чем продукт природы. Они считали его божеством, перевоплотившимся в растение. Поэтому поиски кактуса у них сопровождались выполнением религиозных обрядов, обращением к богам.

Местное население утверждает, что пейотл имеет широкое применение как лечебный препарат при самых различных заболеваниях. Он облегчает любую боль, успокаивает нервы, снимает усталость. При жажде и чувстве голода нет лучшего средства, чем пейотл. Большие дозы пейотла вызывают состояние возбуждения. Но корни кактуса, по мнению индейцев, могут потерять все эти свойства, если их увидит женщина. Поэтому от них пейотл должен храниться в тайне.

Свойствами, близкими к пейотлу, обладает другой, тоже редко встречающийся в Мексике кактус — турбини-карпус полоски. Как и пейотл, он содержит в себе алкалоиды мескалин и лофофорин. Оба эти вещества в чистом виде обладают наркотическим и стрихниноподобным действием.

При сердечных заболеваниях мексиканцы применяют настои из листьев и цветков крупноцветкового кактуса цереус грандифлорус.

* * *
После каждых двух-трех часов пути мы, как правило, останавливали машину, чтобы остыл перегревшийся мотор. Всякий раз, не теряя времени, я отправлялся на поиски местных животных. Под лучами солнца все живое прячется под камни, плиты, в щели и норы. Поэтому я отыскиваю довольно крупную слоистую плиту, полагая, что, быть может, под ней прячется какой-нибудь экзотический жук, сколопендра или скорпион. Беру рукой край плиты и опрокидываю в сторону. Последующие события развиваются с молниеносной быстротой. Под камнем сидит крупная игуана. Ослепленная ярким солнцем, ящерица на миг застывает, и это ее губит. Я почти падаю на игуану, хватаю ее обеими руками около головы и у основания хвоста. Но сильная ящерица пытается кусаться, повернув круто назад голову. Хорошо видны два ряда острых зубов. Вдоль спины и хвоста тянется высокий зубчатый гребень, на короткой шее висит снизу большой горловой мешок. Длинный хвост бьет, как хлыст, а ноги, вооруженные цепкими когтями, ранят до крови руки. Еще минута борьбы, и я отбрасываю игуану далеко от себя. Она исчезает среди колючек, мелькнув гребенчатой спиной за дальними камнями.

С трудом переводя дух, вытираю платком кровь — следы борьбы с игуаной.

Для перевозки этой ящерицы, достигающей метра в длину, понадобилась бы клетка или металлический ящик, которых у меня не было. С сожалением думаю о том, что мне не удалось изловить это животное, словно вышедшее живым из мезозойской эры. Ведь у нее на черепе и коже сохранились следы третьего, теменного глаза! Сравнительные анатомы утверждают, что шишковидная железа на основании мозга современного человека происходит из третьего, теменного глаза рептилий.

Утешаюсь тем, что обнаруживаю поодаль от убежища игуаны небольшой конусовидный красно-коричневый домик термитов. Что ж, и это интересно москвичу, привыкшему видеть в Подмосковье только муравьев. Термиты пробираются сквозь траву цепочкой, удерживая в крепких челюстях листья каких-то растений. Забрав в челюсти узкий конец листа, термиты несут их, хотя листья и превышают размеры насекомых в два-три раза.

Некоторые из термитников — настоящие замки высотой до двух — четырех метров. Стоило мне покопать с минуту острым камнем место подхода к домику, как обнаружилась многослойная структура подземных катакомб. Это целая сеть крупных коридоров с небольшими залами, множеством боковых разветвляющихся ходов. В них снуют в обе стороны рабочие термиты. Они что-то волокут за собой или передвигают еще живую личинку в глубь коридора целым коллективом.

Но мое вторжение в жизнь термитов приходится спешно прервать. Одни из обитателей термитника взбираются по брюкам, другие больно кусают кожу ног. Отряхнувшись, выхожу на шоссе.

— Доктор! — манит меня Франко. — Идите сюда скорее. — Он делает мне таинственные знаки, предлагая подойти без шума. — Видите тарантула? Возле него летает крупная оса. Очень подозреваю, что она охотится за пауком. Недаром этих ос у нас называют тарантулоубийцами.

Мы стоим, не спуская глаз с обоих партнеров предстоящей битвы, и располагаемся так, чтобы на них не падала наша тень.

Оса пепсис формозус, красивое и сильное насекомое с синим телом и отливающими синевой крылышками, достигает в длину шести сантиметров. Ее жало — инструмент, предназначенный для «тонкой работы» — парализующего действия на нервные ганглии тарантула.

Тарантул тоже крупное членистоногое, вооруженное сильными челюстями, соединенными с ядовитыми железами. Зрение у паука отличное — восемь глаз, из которых четыре блестят, отражая лучи света, остальные тусклы. Восемь лохматых конечностей паука снабжены коготками. Длина тела тарантула — до шести — восьми сантиметров. Укус его считается опасным. Несколько столетий назад, например, в Италии, в особенности в окрестностях Таранта, было широко распространено нервное заболевание — хорея. Виновником его ошибочно считали паука, получившего название «тарантул». Было предложено даже лечение от его укуса — танцевать до упаду. Уверяли, что укушенный, доплясавшись чуть ли не до потери сознания, выделяет с потом яд, засыпает, а просыпается уже здоровым. На самом деле укус тарантула смертелен для мелких животных, болезнен для человека, вызывает у него боль, лихорадочное состояние, отек укушенного места, но не гибель.

Тарантулу, которого мы наблюдаем, явно не нравится настойчивый интерес к себе осы, и он останавливается, готовясь отразить нападение.

Оса выбирает момент, подходящий для решительной атаки, и вдруг бросается на паука сверху. Между ними завязывается борьба. Паук пытается дотянуться до шеи осы, чтобы перекусить ее, но неудачно. Схватив тарантула цепкими и сильными челюстями, оса подхватывает его шестью ногами и поднимает кверху. Сидя верхом, оса быстрым движением вонзает острое и тонкое, как игла шприца, жало в ротовое отверстие паука и инъецирует в нервные ганглии головогруди яд. Этот яд не убивает жертву, а лишь парализует настолько, что тарантул теряет способность двигаться. Оса переворачивает паука на спину, оставляет в покое, а сама приступает к рытью норки. Оса — плохой землекоп и поэтому роет лишь небольшое вместилище для тарантула. Когда норка готова, она тащит в нее паука, откладывает ему на брюшко яйцо, расположив в самом центре так, чтобы живой паук не смог сбросить приклеенное яйцо. Заровняв землей вход в норку, оса считает заботы матери полностью законченными. Пройдет несколько дней, и из яйца вылупится единственная личинка. Она прогрызет хитиновый покров паука и погрузит в ткани свою голову. С каждым днем голова прожорливой личинки будет уходить все глубже и глубже в тело «живой кладовой продуктов питания», пока от головогруди тарантула останется почти пустой хитиновый покров. Любопытно, что личинка с первого дня уничтожает ткани жертвы не как попало, а начиная с менее жизненно важных частей, и только потом уже приступает к уничтожению жизненно важных частей паука.

Сколько тысяч поколений ос сменилось, сколько «неудачниц» погибло, прежде чем естественный отбор привел к тому, что мы увидели перед собой.

— Пожалуй, самое удивительное в этом поединке — избирательная токсичность яда осы. Он анестезирует живые клетки нервных ганглиев, не поражая других тканей, с которыми ганглии тесно связаны.

— Великолепный пример для лечащих врачей. Развитие современной фармакологии открыло им большие возможности управления функциями человеческого тела, — говорю я. — В самом деле, больного можно избавить от боли любого типа и любой силы, его можно погрузить в сон и вывести из этого состояния, избавить от судорог. Все эти процедуры должны производиться при помощи синтетических лечебных препаратов, которые действуют избирательно, как яд осы.

Мы возвращаемся к машине, чтобы двигаться к Веракрусу. Впереди административный центр штата — Халапа.

Город лежит у самой кромки террасы, сбегающей к Мексиканскому заливу.

Решаем пересечь Халапу без остановки, но возле археологического музея все же глушим мотор.

ЗАГАДКИ ПРОШЛОГО

Возле здания музея выставлены два базальтовых колосса. У каменных голов, по-видимому, никогда не было туловища, как не было рук у Венеры Милосской.

С первого взгляда гиганты напомнили мне голову мертвого богатыря, которую встретил на поле брани Руслан, искавший Людмилу.

В тумане бледно озарись,
Яснеет; смотрит храбрый князь —
И чудо видит пред собою.
Найду ли краски и слова?
Пред ним живая голова.
Огромны очи сном объяты;
Храпит, качая шлем пернатый…
Выходим из машины и приближаемся к каменным гигантам.

Пересказываю стихи А. С. Пушкина.

Доктор сокрушенно вздыхает:

— Жаль, что Пушкин не видел этих голов. Уж он, конечно, написал бы о них чудесную поэму.

Находки исключительной археологической ценности обнаружены на юге Мексики, возле древнего поселения индейцев Туле. Головы долго хранились в болотах; лица безвестных богатырей, словно оспой, изрыты червями и моллюсками.

Обнаружены они случайно, при раскопках. Всего было извлечено из земли одиннадцать гигантских скульптур. Предполагают, что головы сделаны скульпторами племен науатл и ольмек в X–IX веках до нашей эры.

На одной из голов посчастливилось отыскать надпись, выполненную как бы азбукой Морзе. Тире-точки-тире, чередующиеся в разных комбинациях, сообщают дату какого-то события. Удалось «прочесть», что свершилось это событие «четвертого ноября 4291 года». Загадкой осталось, что за событие произошло в этот день и от какой даты вели индейцы свое летосчисление.

Скульптурные головы с удивительным постоянством высекали мастера Туле. Это был их любимый «сюжет»! Ими созданы «серии» голов самой различной величины. Наиболее крупная из них достигает в поперечнике 270 сантиметров и весит 15 тонн! Мелкие, вырезанные из яшмы, размером с ноготь. На головы надеты шапки, похожие на шлемы современных пилотов. Они закрывают лоб и уши. Точно такие же шапочки с «ушами», вязанные из цветной шерсти, я позже видел на мексиканских танцорах.



Возле музея мы увидели головы базальтовых колоссов

Лица безвестных каменных героев прошлого суровы, сосредоточенны, с таинственной улыбкой куда более загадочной, чем у Монны Лизы на картине Леонардо да Винчи. Глаза широко раскрыты, между толстыми веками видны зрачки, брови сурово сдвинуты, нос широк и слегка приплюснут, ноздри вывернуты. Губы мясисты и резко очерчены; между углами губ и крыльями носа пролегают глубокие складки, на подбородке ямочка.

Такое лицо могло принадлежать либо воину, либо вождю племени, волевому, решительному человеку. Древние ваятели сумели запечатлеть на камне тонкую красоту человеческого тела, героизм воинов, их мужество.

Есть в музее и вторая достопримечательность. Но она старше каменных голов на несколько сот тысяч лет. Недалеко от Веракруса на большой глубине археологи раскопали скелет гигантского броненосца глиптеродонта. Вымершее млекопитающее достигает четырех метров длины и двух высоты.

От современных броненосцев ископаемый предок отличается крупными костными щитками панциря. Словно средневековый рыцарь, закованный в латы, броненосец казался неуязвимым. Но врагов у него было немало. Чтобы защититься от них, глиптеродонт обладал могучим, сильно подвижным ребристым хвостом. Животное размахивало им, словно палицей, и, если удар обрушивался на тело нападающего, броненосец сокрушал его насмерть. Вдоль хвоста располагались сочлененные друг с другом костяные цилиндры, а на самом конце — шар, утыканный острыми шипами.

Современный броненосец не нуждается в подобном вооружении. Он довольствуется прочным сочлененным панцирем, позволяющим ему быстро свертываться в шар. Самое большее, что враг в состоянии сделать, — катать этот шар. В виде «футбольного мяча» броненосец может оставаться до тех пор, пока у нападающего не лопнет терпение и он не удалится прочь.

Если бы меня попросили рассказать об остальных экспонатах музея, я затруднился бы перечислить всю экспозицию. Зато я подробно рассказал бы о некоторых жуках — они произвели на меня потрясающее впечатление.

И в самом деле, как было не запомнить диковинного жука латернарию. Величина его 10 сантиметров. Это же настоящий крокодил в миниатюре. Передняя часть головы жука непомерно удлинена. По бокам ее виден ряд белых зубцов, напоминающих зубы крокодила. Сверху расположены четыре возвышения. Это выступы над глазами и ноздрями, столь характерные для головы крокодила.

Непостижимо, почему природа избрала столь необычный сюжет для придания сходства жуку с крокодилом. Это сходство, вероятно, рассчитано на отпугивание насекомоядных птиц и обезьян.

А что за посуда с надписями расставлена на полках? Увы, это единственные следы тех индейских племен, которые исчезли навсегда.

Рядом стоят две головы, сделанные из базальта.

Я не свожу глаз с очаровательных голов, как будто провожающих меня своим взглядом.

— Ну, каково впечатление? — спрашивает доктор.

— Выразительность лиц удивительна. Головы, вероятно, символизируют героев былых побед. Опубликованы ли монографии со снимками этих находок?

— По возвращении в Мехико мы отыщем их в книжных магазинах. Наша молодежь учится у древних простоте форм, изяществу ваяния. Современное мексиканское искусство частично заимствовано от индейцев: сходство можно найти в оформлении зданий, памятников, в приемах цветной и выпуклой мозаики. Многое взято и живописцами, мастерами графики. Мексиканцы признательны своим безвестным, но талантливым предкам, достойным глубокого восхищения.

Мы долго обмениваемся впечатлениями, полученными в музее Халапы. Вспоминая цветную мозаику, я сравниваю ее с виденной в Ленинграде в Академии наук мозаичной картиной «Полтавская битва», созданной великим русским ученым М. В. Ломоносовым. Он сам варил цветное стекло, дробил его на кусочки и кропотливо создавал мозаичную композицию.

В ДЕБРЯХ ПЕРЕКРУЧЕННОГО ЛЕСА

Вечером машине приходится долго кружить по лабиринту шоссе, пролегающему среди зарослей густого кустарника и леса.

На кустах и деревьях висят рыжие бороды, ржавые клочья каких-то паразитических растений. Их становится все больше и больше. Кое-где на деревьях встречаются гнезда птиц, они напоминают подвешенные за длинные уши заячьи шапки. В каждом гнезде-шапке виднеется входное отверстие, а из него выглядывает небольшая птаха. Ну а дальше вдоль шоссе возникает совсем необычное зрелище. В самом деле, земля вся изрыта, завалена глыбами камней, а между ними, как клубки змей, извиваются корни деревьев, словно в сказочном, заколдованном лесу. Деревья изогнуты, переплетены стволами, скручены… С трудом в этом хаосе узнаю сосны. Приглядевшись внимательно, насчитываю тут несколько пород. Чем больше разворочена земля, тем фантастичнее выглядят стволы деревьев. Они костлявы, перевиты, перепутаны ветвями, как давно нечесанные волосы. Много среди них мертвых, высохших деревьев со стволами, лишенными коры, выбеленных солнцем и временем, настоящих скелетов. На поверхности стволов видны глубокие, спирально извитые трещины.

Вот стоит на опушке леса засохшая сосна с сучьями, завернувшимися как штопор. К ним прилипли пучки растрепанных волос и ржавая борода мхов. Не дерево, а настоящий леший! В горбатом полусгнившем пне мне чудится согнутая в три погибели волшебница с клюкой в руке, с вороном на плече, а рядом трется черный кот.

— Что это за лес? — тычу я в спину сидящего впереди Франко. — Много ли таких в Мексике?

— Нет, таких лесов больше нет нигде. Он считается уникальной достопримечательностью. Словно сам дьявол наворочал тут камни, корни и деревья!

— Тогда давайте остановимся на минутку. Больше такого в жизни не увидишь.

— Можно, но только обещайте не ходить в лес. Местные жители считают, что он заколдован. Но дело не в этом. Под корнями полно гремучих змей. Местные крестьяне до смерти боятся их. Поэтому с профилактической целью они иммунизируют детей от возможных последствий укуса. С раннего детства родители, например, царапают змеиным зубом кожу на предплечье ребенка и вводят в нее ничтожные количества яда. Проникая в царапину, яд создает иммунитет. И если потом змея укусит человека, то он остается жив. Этот способ не нов. Испокон веков его применяли индейцы разных племен.

— Все это очень интересно! Но скажите, кто же тут все перекорежил, перекопал, превратил в невиданный хаос?

— Почва в этих местах известняковая. Ветры и вода сделали ее пористой, изрытой, словно перекопанной. Корни деревьев постоянно обнажаются, цепляются за комья рыхлой земли. А стволы сосен, обвитые кольцами лиан, корежатся от этих объятий и даже гибнут.

Я узнал от своего коллеги, что в почвах этих мест не хватает, видимо, каких-то солей. Их отсутствие отражается на людях. В соседних с лесом селениях из-за недостатка солей распространены многие болезни.

О взаимосвязи почв, климата, растительности и здоровья известно давно. Одним из самых показательных примеров минеральной недостачи может служить, например, иодистое голодание, вызывающее базедову болезнь. Иногда трудно представить себе сложную связь человека или животного с почвой, водой, климатом и растительностью. Проследить, выявить эти связи и точно следовать им, не нарушая, а, наоборот, укрепляя их, — одна из самых важных и неотложных задач науки. Это способствовало бы укреплению здоровья и долголетию человека.

Я смотрю на лес, и он кажется мне декорацией, написанной сумасшедшим художником, смешавшим не те краски, исковеркавшим пейзаж до абсурда.

В течение десятилетий мексиканские ботаники и лесники изучали этот лес, в особенности деревья, стволы которых похожи на штопор. Если рубить такое дерево, то топор застревает поперек ствола, лишь скалывая древесину по виткам штопора.

Переселенцы, прибывшие в этот район из равнинных мест, сажали возле вновь построенных домов деревья. Вскоре они огорчались неказистым видом посадок. Уже на второй год стволы начинали скручиваться вокруг оси, по спирали.

Для ученых это явление до сих пор остается загадкой.

Стволы деревьев из такого леса трудно использовать для каких-либо поделок. Крученая форма дерева красива, но эту красоту редко кто ценит в живом лесе. Хозяйственное использование деревьев ограничено из-за спиральной формы древесины, хотя нужда в дереве в этих местах огромна. Обычно только когда дерево высохнет и с него сойдет кора, становятся заметными спиралевидные линии, направленные вокруг ствола. В выжженных солнцем районах западных лесов Мексики есть много таких сухих деревьев. Стоя, лежа, полулежа эти лесные инвалиды медленно доживают век.

Один из лесничих на квадратном километре насчитал четыреста спирально закрученных деревьев. Девяносто шесть процентов этих деревьев, как правило, оказывались закрученными в правую сторону. То же направление было установлено и у альпийских елей в Пайковском национальном заповеднике в Колорадо. Там 85 % деревьев заповедника также закручены слева направо. Старые яблони в садах многих районов северной части Латинской Америки закручены почти всегда направо.

Это преобладание правого направления в северном полушарии заставило предположить, что скрученность деревьев объясняется влиянием центробежного действия силы вращения Земли. Некоторые данные подтвердили это предположение. Но в северном полушарии не всегда сохраняется правое направление. Например, на побережье штата Вашингтон в США у елей обнаруживают скрученность слоев справа налево только у 25 % всех деревьев. У кленов с твердой древесиной спираль направлена здесь чаще всего слева направо.

Установлено, что скрученность деревьев чаще наблюдается на каменистой почве, в трудных климатических условиях, заставляющих деревья вести суровую борьбу за существование. Поэтому одиночные деревья, растущие на открытых местах, обычно закручены туже, чем защищенные от ветра деревья, произрастающие в гуще леса. Замечено, что в скалистых горных районах на уступах скал, где преобладают сильные ветры, деревья тоже перекручены.

Известны случаи, когда спиральная закрученность деревьев оказывается полезной. Так, например, первые поселенцы Америки специально отыскивали деревья со спиральной перекрученностью в левую сторону. Плуг, изготовленный из такого дерева, переворачивал землю налево. Чем туже была спираль, тем прочнее оказывался плуг.

В феврале 1965 года в Московском выставочном салоне были экспонированы замечательные скульптуры Коненкова из перекрученных деревьев. Есть деревья с перекрученными направо стволами и в парке возле Адмиралтейства, около памятника Пржевальскому в Ленинграде.

ВЕРАКРУС!

Дорога Мехико Веракрус пролегает через столь интересные места, что я, право, сожалел, когда наше путешествие подошло к копну.

Мы достигаем самого края гористой Восточной Сьерры Мадре, достигающей двух тысяч метров высоты. Над ней взметнулись в небо вулканы, вершины которых убелены вечным снегом. Это Орисаба (5582 м) и Кофре де Пероте (4092 м). Оба вулкана считаются потухшими. Последнее извержение произошло в 1545 году.

Прибрежная равнина как бы отгорожена высокой ширмой и бережливо хранит влагу, вторгающуюся сюда с океана. Словно в теплице, средняя температура наиболее теплого месяца года достигает 27°, а самого холодного — 21°. О снеге здесь не имеют понятия. Около одной трети года льют дожди. Осадков выпадает за год 1623 миллиметра. Высокие температура и влажность создают все условия для произрастания тропической растительности. Там весьма обычны дынные деревья, кокосовые пальмы, авокадо, деревья кофе и какао.

Население возделывает кофе, хлопчатник, табак, кукурузу, сахарный тростник, лекарственное растение сассапарель.

Сборщики сассапареля находят его в густых тропических лесах, по берегам рек и болотам. Ценны только корни. Само растение относится к семейству лилейных. Вьющиеся растения с листьями, собранными в зонтики, и ягодами содержат кристаллическое вещество париглин — сильнейшее потогонное средство, применяемое при лечении разных болезней, в том числе сифилиса.

Перед нами на горизонте появляется сверкающий электрическими огнями Веракрус, а за ним — темно-фиолетовая полоса Мексиканского залива. Небо еще пылает оранжевыми кострами облаков, но это последние отблески спрятавшегося за океан солнца.

Грифы, нехотя уступая машине путь, набирают высоту, распластав метровые крылья. На шоссе все больше становится автобусов, погонщиков мулов с поклажей и стеблями сахарного тростника, велосипедистов, пешеходов, спешащих до ночи добраться в город.

Всегда при въезде в большой город появляется смутная тревога. Далекий путь в машине с мексиканскими друзьями кажется куда уютнее незнакомого Веракруса.

Мы проезжаем по полутемным улицам с низенькими домишками. Здесь прохожие одеты скромнее, чем в столице, много детей, играющих в мяч возле домов. В окнах свет от ламп позволяет видеть внутреннее убранство жилищ, как бы раскрывающих скрытую тайну уклада жизни их владельцев.

Но вот на смену домам окраины перед нами встают залитые светом широкие улицы центра. Машины тут движутся по три в ряд. Между ними снуют велосипедисты, пробираются мотороллеры. А на тротуарах, возле освещенных рекламой окон, мелькает пестрая толпа.

Мы попадаем в самый центр и подруливаем к многоэтажной гостинице. Портье подхватывает мои чемоданы и торжественно несет в просторный холл. Я прощаюсь с друзьями, устраивающимися у своих знакомых.

Портье оценивающим взглядом рассматривает меня, решая, какой номер я в состоянии оплачивать.

Узнав, что приезжий русский, он чему-то улыбается и спрашивает по-английски:

— Давно у нас не было гостей из Москвы. Вы прямо оттуда?

— Нет, из Мехико, а туда прилетел из Коломбо.

— Вы эмигрант?

— Нет. Я коренной москвич и советский человек.

— А-а! — радостно восклицает он по-русски. — Добро пожаловать! Спасибо. До свидания!

— Может быть, вы хотели сказать здравствуйте, — поправляю я его.

— О да, извините, здравствуйте, товарищ. — Он передает ключи и переходит на английский. — Я, как и многие здесь, интересуюсь русским языком, изучаю его, читаю и перевожу довольно хорошо, но говорить пока не могу. Нет практики.

Портье провожает меня до лифта и, боясь, что я понесу багаж сам, не выпускает его, пока не устраивает в номере. Я передаю ему десять песо, и он шаркает ногами — грасиас (спасибо) — бодро отдает честь.

Из открытого окна врывается шум города, то и дело слышатся пение, музыка, гудки пароходов, говор толпы.

Наскоро помывшись и переодев костюм, явно тоскующий по утюгу, спешу на площадь.

Знакомство с городом в одиночку иногда имеет преимущества. Можно не торопясь осмотреть то, что тебе наиболее интересно. Мне хочется увидеть жизнь вечернего порта. Но сначала надо обойти центр. Он типичен для городов староиспанского происхождения. Это квадратная площадь со сквером посредине. Я изучаю ее, стоя под сводами многоэтажной гостиницы. Напротив трехэтажное городское управление с балконами и ажурными колоннами, поддерживающими полукруглые арки-близнецы. Тут же ратуша с часами.

Направо огромный, как замок рыцарей, многоглавый собор, ровесник своего древнего соседа. Налево еще одна многоэтажная гостиница. Где же торговые ряды? А, вот они, направо. Итак, все в порядке, точно по шаблону.

Направляюсь в ряды. Под навесом длинный коридор со столиками. Это кафе. Здесь место, где жители города коротают вечера, слушают музыку, обсуждают текущие коммерческие и политические события.

По пароходным гудкам отыскиваю путь к порту. Иду мимо сверкающих рекламами магазинов. В порту на приколе стоит череда океанских кораблей. Звенят цепи, раздаются свистки, возгласы команды. Один из теплоходов уходит в плавание. Его провожает толпа. Из репродукторов доносится пение перуанской певицы Имы Сумак.

Иду под тень огромных деревьев и сливаюсь с толпой. Она движется мимо бесконечных рядов лавчонок с коллекциями сувениров, сделанных из даров моря. Это поделки из ракушек, рыб, камня, дерева и морской травы. На полке широко раскрытая пасть акулы, усыпанная острыми зубами, а рядом панцирь черепахи и чучело ящерицы игуаны. В корзинке навалом лежат зубы акулы, диковинные раковины. В витринах кольца из драгоценных камней, браслеты, ожерелья из ракушек. В торговых рядах продают ананасы, бананы, дыни, апельсиновый сок, нежное отбивное мясо — карне асада и поджаренные хрустящие болилло — мексиканские булки.

УЛУА-ТЮРЬМА ДЛЯ ПИРАТОВ

— Не сможете ли вы объяснить происхождение названия города Веракрус? — обращаюсь я к Франко.

— Веракрус был первым городом, основанным в 1519 году испанскими завоевателями в Мексике. Они назвали его Вилла рика де ла Вера Крус, богатым городом истинного креста. На рынке испанцы поставили позорный столб, за городом для устрашения местного населения — виселицу. Вскоре появилось здание городского управления, сохранившееся до наших дней. Другой опорой власти стала мрачная крепость — тюрьма, названная фортом Сан Хуан де Улуа. Она цела и теперь.

На другой день с утра решаем осмотреть эту крепость. До нее добираемся на машине. Глядя на каменные стены грозной крепости-тюрьмы, я представляю себе Веракрус времен пребывания в нем первых испанцев. Крепость-тюрьма построена по плану средневековых казематов. Побег из нее был невозможен. Узники оказывались здесь заживо погребенными.

Двойные каменные стены со смотровыми башнями наверху окружены глубокими рвами с водой. В толстых, каменной кладки стенах ворота. В них вделаны массивные железные двери. Приблизиться к ним можно, лишь пройдя через подъемный мостик, который опускается на цепях.

Внутренние коридоры крепости и камеры полутемны. Свет попадает через щели узких окон или сквозь зеленые стекла толщиной в ладонь. Под потолком отверстия для вентиляции. В дверях и окнах-щелях толстые прутья решеток. Всюду массивные ржавые цепи, к которым крепились кандалы, болты, огромные навесные дверные замки.

Пол выложен плитами из серого камня. Между ними поросла трава. В нишах висят фонари.

Поднимаемся на второй этаж. Тут центральная угловая башня. Она расположена так, чтобы из ее оконных прорезей можно было видеть другие башни. Это для контроля бдительности часовых.

Вверху с плоской крыши открывается вид не только на всю крепость Улуа, но и на окружающие подходы и подъезды. В случае побега в узника могли стрелять из пушек, стоявших на плоской крыше крепости.

Спускаемся вниз и заглядываем в каменную каморку, занимающую всего полтора квадратных метра. У нее металлический продырявленный потолок.

— Душевая? — простодушно осведомляюсь я.

— Что вы, — усмехается Франко, — это карцер для провинившихся узников. На голову сверху лилась холодная вода, стекавшая потом в щель пола. Человека мучили неделями. Многие гибли здесь от пыток.

Вот общая камера для вновь прибывших. Чаще всего это была команда пиратского судна. В стене каменная щель окна. В него вставленжелезный прут. Двери — из чугуна.

Громкое эхо шагов сопровождает нас в пустых коридорах.

— Скажите, — спрашиваю я Франко, — удалось ли все-таки кому-нибудь отсюда бежать?

— Да, по преданию, отсюда сбежал один пират. Он сидел в одиночной камере первого этажа. Окно ее выходило на залив. Узник заранее подпилил металлический брус в окне. Однажды разразился ураган. Волны подступали к окну и заливали камеру. Дождавшись ночи, заключенный вынул брус из окна и вплавь добрался до противоположного берега залива.

Кроме пиратов в Улуа томились индейцы и привезенные из Африки непокорные рабы. Попадали сюда и политические враги.

В стенах крепости совершались жестокие пытки и расправы.

Покинув мрачные казематы Улуа, мы облегченно вздыхаем. Светит солнце, в гуще деревьев щебечут птицы. На скамье около детских колясок сидят старушки. Подросток несет на голове корзину с фруктами.

— Улуа — это чудовищно! — как бы отвечает на мои мысли Франко.

Возвращаемся в центр Веракруса. Под тенью акаций раздаются мелодичные звуки маримбы. Из окон собора слышится церковное пение. Навстречу нам бежит стайка подростков с ящичками для чистки обуви…

У РЫБАКОВ

На берегу залива замечаю ресторан для рыбаков. В нем меньше света, но зато просторно. Где же посетители? А вот и они. Рыбаки несут из лодок корзины с живыми креветками, трепещущую рыбу. От их одежды пахнет просмоленными канатами и рыбьим жиром.

Помыв наскоро руки, рыбаки садятся за столы. Возле печей хлопочут стряпухи. Они озабочены, спешат и поэтому бранятся. Шутка ли — накормить сразу три десятка проголодавшихся моряков после ночевки в океане.

Стены тут из небеленого камня. На скамьях вдоль стен сидят люди в комбинезонах, рубахах апаш и в полосатых тельняшках. Здесь весело, все друг друга знают, слышен смех, шутки. Появляются сковороды с рыбой. К ним поданы помидоры, лук, перец, апельсины и кокосовые орехи. На блюдах тамалес — кукурузные листья с начинкой из теста, сваренные на пару. Рыбаки принимаются за еду. Тут так пахнет жареным луком, рыбой, апельсинами и еще чем-то невыносимо аппетитным, что я завидую их простой пище. Седой негр играет палочкой на стеклянных стаканах. В перевернутую шляпу летят кинутые на ходу медяки.

Покидаю ресторан и иду вдоль пирса.

Передо мной открытые двери другого, более фешенебельного ресторана. Его стены покрашены в ярко-голубой цвет. Здесь весело и шумно. Пробираюсь между столами через загороженные стульями узкие проходы к свободному столику. В ресторане таинственная полутьма, освещение свечное, и поэтому тени от фигур людей пляшут на стенах, потолке, на раскрашенном распятье, стоящем в углу зала. В воздухе стоит сизый туман от табачного дыма, пахнет рыбой, вареными креветками.

В тесном, переполненном ночном ресторане все же нашлось место и для группы музыкантов и певцов — марьячис. При первых же аккордах публика не выдерживает, раздвигает столы и становится вокруг своих любимцев. Четверо гитаристов под аккомпанемент домры и бубна играют веселую плясовую. Две девушки с гладко зачесанными назад волосами, собранными в пучок, кружатся в такт музыке. Их кофточки ярки, развевающиеся юбки колеблют пламя свечей, в руках танцовщиц стрекочут кастаньеты. В танец включаются два кавалера. Широкополые сомбреро, энергичные лица, белые зубы, усики тонкой полоской — все подчеркивает их красоту.

Красота движений в такт музыке, молодость и задор танцующих передаются окружающим. Они что-то кричат, смеются, хлопают в ладоши. Замечаю, что и сам отбиваю такт ногой и вместе со всеми рукоплещу. Я оглядываюсь. Хозяин ресторана, сняв ножницами нагар со свечей и испачкав стеарином руки, бесцеременно вытирает их о шерсть собаки, случайно подвернувшейся ему под ноги. Затем, попробовав на ноготь острие кривого ножа — мачете, срубает им наотмашь скорлупу кокосового ореха. Задыхаясь от чрезмерной полноты, хозяин таращит глаза на очередной орех, решая, как лучше, размахнувшись, отсечь скорлупу, чтобы обнажить мякоть. Засучив повыше рукава, он сильно бьет мачете по скорлупе. Еще удар — орех готов к подаче. Подоспевший официант протыкает острием ножа нежную ткань мякоти и вставляет в нее бумажную трубочку. Мои соседи начинают тянуть из ореха сок.

Даю знак хозяину. Тот ответно подмигивает. Кокосовый орех передо мной. Сок чуть вяжущ, приятен, утоляет жажду, а главное — стерилен.

За соседним столом сидит дородный сеньор в окружении целой батареи распитых бутылок. В углу его рта сигара, усы полоской до середины щек, брови, как у совы. Таким с детства я представлял себе пирата. Кто он: мукомол, сахарозаводчик или плантатор?

ЖАРЕНЫЕ УСТРИЦЫ

Наутро я снова в кругу друзей. Они отлично выспались и готовы сопровождать меня к болотам Папалоапан.

В долину этой реки еще с 1947 года переселилось много крестьян. Они приехали из центральных районов в поисках счастья. Здесь каждая семья получила в рассрочку дом и десять гектаров земли. Однако из-за нехватки средств для приобретения сельскохозяйственных машин семья крестьянина в состоянии освоить на протяжении года лишь два — четыре гектара. Отсюда мизерные заработки. Приходится брать краткосрочный кредит. Его охотно открывают под огромные проценты ростовщики. Это сахарозаводчики, владельцы плантаций, беспощадно требовательные в погашении кредита. Не сводя концы с концами, многие неудачники забивают жилье досками и, погрузив скарб в лодки, бросают участки, направляясь на поиски счастья куда-нибудь в другое место.

Среди жителей сел встречаются негритянские семьи. Об африканском происхождении многих жителей штата Веракрус свидетельствуют пухлые губы, широкий нос, вьющиеся волосы. Их предки были привезены в Мексику еще в XVI–XVII веках. На рабовладельческих галерах людей доставляли из Африки закованными в кандалы. Нещадная эксплуатация, жестокое обращение испанских колонизаторов свело многих из них в могилу. Тысячи негров погибли здесь от малярии.

По проселочной дороге добираемся на машине в рыбацкий поселок. Возле самой воды на небольших сваях стоят крытые соломой бунгало — домики с верандами. К крыше приставлены весла. На берегу вдоль заборов сушатся сети, невода.

В бревенчатых домах — убогая мебель, деревянные столы, табуреты, кровати. Одежда развешана на стенах. Громоздкие сундуки обиты жестью. На шесте подвешена зыбка. Стоят круглые черпаки для рыбы.

Комарам — переносчикам малярии — здесь раздолье, и вывести их трудно. Но все же настойчивое уничтожение анофелеса в жилых помещениях сильно сократило число кровососов. Здесь придается большое значение быстрому выявлению больных малярией. В целях профилактики рыбаки пользуются солью с добавленным в нее препаратом, убивающим возбудителей малярии. Он безвреден для здоровья человека. Я попробовал соль на язык и не обнаружил какого-либо привкуса.

Наши выезды в глухие, сильно заболоченные места радуют нас отсутствием больных малярией.

Я прошу разрешения у хозяйки осмотреть чулан, амбар, чтобы поискать в них анофелесов.

С фонариком в руке, путаясь в сетях, пробираюсь в углы, которые обычно служат комарам излюбленным местом обитания, и возвращаюсь ни с чем.

Хозяин усаживает гостей за стол и угощает жареными устрицами.

— Устрицы, и жареные? — удивляюсь я. — Впервые слышу. В Париже я ел их живыми.

— Во-первых, здесь не Париж, — отвечает доктор Франко, — во-вторых, рыбаки без совета врачей пришли сами к разумному решению. Дело в том, что живых устриц есть в этих местах опасно. В некоторые сезоны года моллюски начинают болеть. В печени их появляются токсины. Они покрываются хрупкой раковиной, от устриц неприятно пахнет. Вероятно, моллюски заражаются патогенными для них и человека бактериями. Если содержать устриц в воде, загрязненной бактериями брюшного тифа, они заболевают и гибнут. Даже употребление здоровых на вид моллюсков иногда вызывает крапивницу, рвоту, расстройство кишечника. Жареные устрицы устраняют случайные заболевания, вкусны, питательны. В их теле есть легко усваиваемый гликоген, белки, углеводы, витамины В и С. Недаром устриц называют «фруктами моря».

Рыбак вносит жареных устриц на сковороде, сдобренных помидорами, луком, перцем.

Круто солю устриц и с наслаждением ем незнакомое блюдо.

…Раскрыв карту района, мы отыскиваем место, где уже наверняка найдем «последнего из могикан» — больного малярией. Машина пробирается между озерами, сильно заболоченными участками, и на одном из них мы застаем отряд санитаров-бонификаторов. Сюда они приезжают четыре раза в год.

Болота эти раньше называли «матерью комаров». Сюда не рискнули бы показаться первые завоеватели — конкистадоры, даже если бы узнали, что тут россыпи золота. Теперь эти места густо населены рыбаками. Именно здесь появляются портящие статистику разрозненные случаи малярии.

Невыносимо жарко. Мы добираемся до реки. Я предлагаю искупаться и начинаю решительно раздеваться. Доктор морщится и качает головой.

— Не советую. Здесь можно случайно встретиться с нашим «коллегой» — рыбой-хирургом. Эта рыба акантурус дуссумиери обладает исключительно коварным способом защиты и внезапного нападения. Возле хвостового плавника у нее с обеих сторон прижаты к телу острые, как ланцеты, длинные шипы. Стоит при купании задеть рыбу, как она ставит под углом к телу шипы и делает быстрый рывок вперед. Рваная рана, сделанная «хирургом», долго не заживает. На поверхности шипы одеты тонкой оболочкой, сплошь усыпанной ядовитыми железами. От рта к глазу у рыбы идет изогнутая кверху темная полоса. Если смотреть на «хирурга» сбоку, получается впечатление, что рыба улыбается. Представляете, как досадно видеть уплывающую рыбу, только что нанесшую кровавую рану, которой при этом еще «смешно» от того, что пострадавший корчится от боли.



Рыба-хирург. У основания хвоста — острый стилет

— Иногда можно наступить и на рыбу-быка, акантострацион квадрикорнис, — продолжает доктор. — Она вся как бы закована в латы, над глазами торчат два острых рога, вторая пара их находится возле хвостового плавника. Края костяного панциря как лезвия ножей. Эта небольшая рыба движется при помощи нежных плавников, похожих на японский веер. Наступить босой ногой в воде на такого «быка» опаснее, чем на ежа.

Да тут почти все рыбы колючие, как кактусы. Но опаснее других все-таки хвостокол — дасиатис хастатус. Этот скат достигает двух метров в диаметре. Хвост такой же длины. У его основания торчит вперед зазубренный шип длиной до тридцати восьми сантиметров. По средней линии спины тянутся шипы. Сверху скат серый, снизу синий, обитает в прибрежной траве, где охотится за раками и моллюсками.

И вот, представьте себе, что получится, если выпрыгнуть из лодки и наступить на ската! Он незамедлительно нанесет удар шипом, нанесет рваную рану, в которую введет яд из желез кожных покровов. По характеру действия этот яд сходен с ядом гремучей змеи. Рана вызывает острую боль, сильный отек, озноб, тошноту и рвоту. Часто кожа и мышцы вокруг раны омертвевают и отторгаются.

Реже встречается здесь электрический скат. Он такой же величины, как и хвостокол. Его органы, вырабатывающие электрическую энергию, лежат по бокам головы. Напряжение тока достигает триста вольт, а сила — восемь ампер. Разряд тока в состоянии убить козу, теленка, у человека вызывает тяжелый шок.

— Ну как, доктор, искупаемся? — смеется Франко.

— Пожалуй, лучше воздержаться! — решаю я.

От воды стелется приятная прохлада, и мне не хочется отсюда уходить. Доктор тоже явно не торопится. Мы усаживаемся на перевернутую рыбачью лодку и долго молчим.

— Не знаю, встречается ли в этих местах одно редчайшее животное, — нарушает первым молчание Франко. — Если оно здесь, хорошо бы взглянуть на него. Я видел его однажды в прибрежной воде к югу от Мексиканского залива в Центральной Америке.

— Что за зверь? — загораюсь я любопытством.

Заметив мой интерес, доктор крутит головой, явно хочет разжечь мое любопытство.

— Видите ли, — начинает он издалека, — не все животные, питающиеся живой добычей, ищут ее и активно преследуют. Есть хищники, действующие «из-за угла», обладающие исключительным терпением.

— Вероятно, вы имеете в виду клещей, — вставляю я, желая заполнить вопросом затянувшуюся паузу. — Это верно, они в состоянии сидеть без движения месяцами на ветке, склонившейся над лесной тропой, в ожидании, когда здесь появится олень или даже жаба. Тогда клещ падает на жертву и сосет кровь.

— Нет, не угадали. Речь идет о более редком животном, который, как говорится в пословице, ждет, когда ему «жареный голубь упадет сам в рот». Это более крупный хищник, живущий в воде. Он подолгу вылеживает на дне реки, завлекая добычу исключительно оригинальным способом.

— Ну, тогда догадываюсь! Это лофиус пискаториус, рыба, у которой первый позвонок спинного плавника превращен в леску с «рыбешкой» на конце. Рыболов двигает приманкой взад и вперед возле огромного рта и хватает любопытного, погнавшегося за «рыбешкой».

— Не стану больше томить вас — это пресноводная черепаха аллигатор — макрохелис темминкии. Панцирь у нее темно-коричневый, с глубокими складками, хвост треугольный, морда заостренная, верхняя челюсть образует крючковидный клюв. Самка крупнее самца и по весу иногда достигает 80 килограммов. Задними ногами она роет гнездо в илистом дне реки, откладывает яйца, покрывает илом и залегает по соседству с гнездом. Мимикрия животного поразительна. Панцирь черепахи покрывается водорослями, личинками ручейника, сидящими в бурых домиках с прилипшими к ним песчинками. Этот покров на неподвижно застывшей черепахе делает ее похожей на камень. Темные полосы возле глаз скрывают зрачки. Чудовище широко раскрывает пасть, выставляя напоказ червевидный вырост языка, и энергично двигает приманку, имеющую розовый цвет. Рыба замечает приманку и попадает в пасть черепахи. Вмиг смыкаются беззубые челюсти, и хищник проглатывает жертву, даже не пережевав ее.



Пресноводная черепаха аллигатор

— Какое коварство, — заключаю я рассказ доктора. — Природа полна ловушек, жестоких расправ сильных над слабыми.

— Что поделаешь, — разводит руками доктор. — В этом секрет движущей силы естественного отбора!

В ПИТОМНИКЕ ГРЕМУЧИХ ЗМЕЙ

В окрестностях Веракруса, на самом берегу Мексиканского залива, расположен питомник для гремучих змей.

Доктор Франко созвонился по телефону с врачом и получил его согласие на наш приезд.

Врач, работающий в питомнике, ведет нас осматривать серпентарий.

На овальной площадке, окруженной глубоким рвом с водой, стоят небольшие полушария — змеиные домики. Каждый из них имеет четыре входных отверстия. Среди деревцев и травы греется компания по меньшей мере из двадцати гремучих змей.

Ядовитые обитатели разнообразны. В Америке и на других континентах насчитывается более семидесяти видов гремучников. В Советском Союзе (Средняя Азия и Дальний Восток) живет близкий к ним вид — щитомордник.

Гремучие змеи канареечно-желтого цвета с темно-коричневыми зигзагами, ромбами и пятнами. Среди зеленой травы выглядят они красиво. На конце хвоста у змей — трещотки из ороговевших, конусовидных, вдавленных друг в друга подвижных сегментов. У одной из змей я насчитал тринадцать трещоток, у другой — пятнадцать. При быстрых колебаниях хвоста (от 28 до 70 в секунду) трещотки, трущиеся друг о друга, производят своеобразный громкий шорох.



Гремучая змея

Возраст змеи по числу сегментов трещотки определить нельзя. Молодые змеи на протяжении первого года линяют несколько раз. После каждой линьки у змеи появляется тонкий, как раковина улитки, ороговевший кожистый сегмент. Взрослые змеи линяют один раз в полтора года. Иногда змеи случайно обрывают погремушки, проползая между камнями.

Другая не менее замечательная особенность гремучих змей — способность восприятия тепловых инфракрасных лучей. Английскими учеными Т. Булаком и Ф. Дайком установлено, что чувствительные губные ямки на морде этих змей воспринимают тепловые лучи, реагируя на изменение температуры в одну тысячную долю градуса. При помощи этих рецепторов-приемников они находят в темноте грызунов и других теплокровных животных, которыми питаются. Сам приемник — высокочувствительная мембрана толщиной 10–15 микрон. К этой мембране подходят веточки тройничного нерва. Чувствительность ее можно сопоставить со способностью акул различать изменения температуры воды в пределах 0,001 доли градуса.

Область распространения гремучей змеи простирается от Мексиканского залива до 46° северной широты. Еще в начале нашего столетия она встречалась в некоторых районах Мексики в таком огромном количестве, что двое людей, занимающихся охотой на змей из-за их ценного змеиного жира, могли убить в течение трех дней более тысячи змей. Лаборант серпентария сообщил нам, что в некоторых штатах Мексики мясо этих змей едят. По вкусу оно напоминает куриное.

Продолжая осмотр серпентария, мы не без труда перебираемся через высокую, натянутую на раму сетку забора и, держась за нее, наблюдаем за змеями. Лаборант перелезает через забор, прыгает через ров и попадает к своим питомцам. Я цепляюсь за сетку и висну над забором, чтобы получше запечатлеть змей на кинопленке.

Лаборант шевелит своих питомцев суковатой палкой. Гремучие змеи, разъяренные столь бесцеремонным обращением, шелестят без устали погремушками. Звук напоминает трескотню цикад.

Франко предпочитает продолжать наблюдение через сетку, мотивируя это тем, что он не специалист. Доктор-герпетолог ловко перепрыгивает через забор и водяной ров. Жестом он приглашает меня следовать за ним. Выхода не остается, прыгаю и я.

Несмотря на привычку к змеям, я чувствую то же, что ощущали первые христиане, когда их, согласно легенде, сталкивали в ров к диким зверям. Но это ощущение быстро сменяется чисто профессиональным интересом.

Доктор не без труда ловит почти трехметровую змею. В раскрытой пасти сверкают крупные белые зубы — клыки. Каждый зуб около двух сантиметров в длину.

Около часа мексиканский доктор демонстрирует мне, словно заядлый охотник борзых собак перед охотой, одного за другим обитателей серпентария. Настает и мой черед. Доктор предлагает мне взять крупную змею. Прижимаю ей голову рогулькой и беру гремучника левой рукой. Ощущение не из приятных, но превозмогаю все отрицательные эмоции и делаю то, что следует в этом случае. Правой рукой массирую сквозь кожные покровы места, где у змеи расположены железы, вырабатывающие яд. На дно подставленной моим напарником конической мензурки стекает несколько капель густого, как глицерин, светло-желтого яда.

Пока мы возимся со змеей, мимо нас то и дело проползают покидающие домики змеи. Они направляются на водопой к расположенному рядом водоему. Я поминутно опасливо озираюсь, чтобы случайно не наступить на опасного обитателя серпентария.

Признаюсь, что, когда доктор предложил мне покинуть питомник, я, не задерживаясь в нем, с удивительным для своего возраста проворством быстро перебрался через забор.

Врач сообщает, что раньше в питомнике содержались змеи других родов и видов. Но среди змей начался падеж. Возможно, что причиной мора явился удав. В его крови оказался лейкоцитозоон-гемогрегарина. Это простейшее животное, относящееся, как и возбудитель малярии, к споровикам, проникает в красные кровяные шарики змеи и в конце концов приводит ее к гибели.

Представителей ядовитых змей рода ботропс называют желтобородыми — барба амарилла. Их насчитывают 24 вида, и все они опасны для человека. Их сильнодействующий яд поражает кровь, разрушая в ней эритроциты и пагубно влияя на мелкие капилляры сосудов. Эти змеи жили в серпентарии вместе с гремучими, но в конце концов погибли от паразитических клещей и вызвали падеж среди своих соседей.

В отдельном террариуме питомника содержатся коралилла или гаргантилла (ожерелье) — мексиканские коралловые змеи. Население называет их «арлекиновой» змеей из-за яркой окраски. На протяжении 120 сантиметров чередуются кольца красного, черного и белого цветов. Эта змея никогда сама не нападает, но наносит укус, если на нее наступить. Яд, выделяемый через небольшие зубы коралловой змеи, пагубно действует на человека, нередко приводя к смертельному исходу.

Гремучая змея — основной обитатель серпентария — считается среди индейцев Мексики и соседних с ней стран священным животным. Она посредник между божеством и индейцами. С давних пор при засухе и неурожае индейцы исполняют змеиный танец. Танцуя, они размахивают змеями, словно плетьми, держат их в зубах (предварительно вырвав ядовитые зубы), бросают на землю, как будто насильно принуждая их приступить к переговорам с божеством. Толпа молящихся поет и просит бога послать на землю дождь для урожая. Этот танец со змеями — отголосок древнего культа змей, распространенного среди индейцев Северной и Южной Америки.

Садясь в машину, Франко, улыбаясь, спрашивает меня:

— Между прочим, застрахованы ли вы, дорогой доктор?

Когда я утвердительно киваю головой, он говорит:

— Ну, я так и думал! Брать в руки трехметровых смертельно ядовитых гадов может только тот, кто солидно застрахован…

ПОБЕЖДЕННЫЙ КОНКИСТАДОР

Наш приезд в Веракрус совпадает с национальным праздником. В деловых кварталах центра города царит спокойствие. Но базар, храня былые традиции, клокочет весельем. Тут многие блистают красочными нарядами, распевают песни, бренчат на гитарах, танцуют.

Мексиканца нельзя считать празднично одетым, если на нем нет сомбреро. Оно может быть пошире нашей шляпы, а иногда огромным, как колесо телеги. Любое сомбреро заменяет зонт в жару или дождь, а также веер.

В зависимости от угла, под которым надето сомбреро, знатоки в состоянии довольно точно определить, каково финансовое положение или настроение хозяина головного убора. Сомбреро, надвинутое на затылок, говорит об ухарстве, богатстве, беспечности. Приспущенное на глаза — чванство, озабоченность, гордость, бедность. Сомбреро, скошенное на ухо, — признак постигшей неудачи, неряшливости, нужды.

У женщин черные как смоль прямые волосы обычно заплетены в косы. Они вместо сомбреро часто предпочитают носить платок — ребесо, накинутый на голову и плечи. Платком прикручивают ребенка, сидящего верхом на спине. Юбки длинны, блузки вышиты, нарядны.

С трудом пробираемся сквозь толпу. Тут происходит явно что-то веселое. Вытянув шеи и перекликаясь, опоздавшие спешат, но без толкотни и перебранки.

Покорно расступившись, зрители образуют площадку. Сейчас здесь произойдет поединок между всадником и пешим человеком.

На лошади гордо восседает «испанский конкистадор». На куртке с погонами поблескивают золоченые пуговицы. К широкому поясу прикреплена кобура со старинным пистолетом, сбоку — ножны сабли. Брюки в обтяжку. От голенища сапог до пояса — застежки с пуговицами. Шпоры необычно крупны, с тонким рисунком. Сапоги — шик моды — блестят как зеркало. Седло и уздечка — сплошное серебро. Воинственно настроенный всадник с театральной преувеличенностью размахивает саблей. Он наезжает на пешего партнера, бранит его и требует подчинения. Пеший одет в скромный замшевый костюм, на голове расшитое серебряной отделкой сомбреро. Ловко отражая мечом удары сабли, он хватает всадника за ногу и тащит с лошади. Лошадь встает на дыбы, ржет и храпит от ударов шпор. Всадник хорохорится, но в конце концов противник стаскивает его с седла. Битва продолжается на земле.

Неожиданно в поединок вмешивается супруга пешего участника сражения. Под всеобщее одобрение она помогает довольно энергично обезоружить горячащегося «конкистадора». Надо отдать справедливость, он упорен в защите и не склонен к быстрой капитуляции. В конце концов супруги валят спешенного всадника на землю и отбирают оружие. Восторгам толпы нет предела. Они бросают цветы, кричат, похлопывают по плечу победителей, пытаются качать. Супругов подхватывают на руки, чтобы показать задним рядам толпы.

К моему удивлению, лица победителя и его супруги не выражают эмоций тщеславия или торжества победителя. Они удивительно скромны.

— Как это победителям удается оставаться спокойными и не поддаваться всеобщему ликованию? — спрашиваю Франко.

— И правильно делают. Они не хотят кичиться победой, — отвечает доктор. — Известно, что в Древнем Риме вслед за колесницей императора, совершающего триумфальный выезд при встрече с народом, бежал человек и кричал: «Ты не упивайся славой!», «Если возомнишь о себе, будешь побит врагами и бывшими друзьями!», «Не воображай, что ты непобедим…» Такой «впередсмотрящий» глашатай числился в штате дворцовой прислуги и считался нужным человеком.

Групповое пение, танцы, шутки, смех вокруг нас кажутся непринужденными, естественными, заразительными. Народ тут любит веселье и уж коли надевает праздничный наряд, то отдается ликованию с детской непосредственностью. Недаром Веракрус считается самым веселым городом Мексики. Здесь распространены острые каламбуры— «альборадо», частушки, распеваемые под звуки гитары, деревянной арфы. Песни сочиняются на ходу, устраиваются соревнования песенников.



Торговцы шарфами в Веракрусе

В феврале карнавал длится три дня. Ради шутки выбирается самый некрасивый мужчина королем карнавала. «Некрасивого короля» сажают на специально изготовленный трон, надевают корону, пышные одежды и носят на руках. На протяжении трех дней он властвует над толпой, принимает парад — карнавальное шествие с факелами. После парада на площадях и улицах города начинаются танцы, пение. Для веселья мужчины подкрепляют себя вином пульке, сделанным из агавы. Его пьют смешанным с молоком. Чтобы повысить состояние веселого возбуждения, некоторые участники карнавала пьют настой из особых грибов. Он вызывает настоящий экстаз и даже галлюцинацию. Для участников карнавала жарят креветок, устриц, готовят лепешки из насекомых, похожих на наших сверчков. Делают их так: насекомых жарят, мелют, к порошку добавляют масло, яйца, немного муки, после чего из теста пекут лепешки.

Для изготовления другого лакомого блюда специально культивируются гусеницы на кактусах. Гусениц жарят в горячем масле, добавляют муку и получают хрустящие лепешки.

Не считается здесь зазорным отведать мяса копченой или сушеной гремучей змеи. Змей продают выпотрошенными, без головы. Жир змеи считается очень полезным. Копченой гремучей змеей лечат малярию.

В Веракрусе и в штате Оахака считается деликатесом блюдо, приготовленное из мяса ящерицы игуаны.

После еды здесь принято полоскать зубы и горло настоем из орехов нуэс энкарселада, напоминающих по виду и вкусу наши грецкие орехи. Настой, обладающий вяжущими свойствами, дезинфицирует рот и очень приятен на вкус.

Ежегодно 12 октября вся Мексика празднует день открытия Нового Света Христофором Колумбом. Праздник отмечается торжественно. В этот день организуются спортивные соревнования, футбол, различные игры.

…Наше внимание привлекает свадебная процессия, удачно приуроченная к празднику. Разряженные жених и невеста в сопровождении родных и друзей направляются в церковь. Уже звонят колокола двух колоколен-близнецов. Колокола помельче радостно бренчат на все лады. Им вторят редкие удары крупных медных собратьев.

После венчания молодые и гости собираются в доме родителей жены, чтобы отпраздновать свадьбу. На фиесту приглашаются музыканты — марьячис. Они приносят с собой непременного участника свадеб — маримбу. Маримба — музыкальный инструмент, насчитывающий почти двухтысячелетнюю давность, прочно вошел в быт мексиканцев. Он напоминает ксилофон, но только имеет крупные размеры. На треугольной раме набиты дощечки из дерева ормигильо. Под клавишами «ксилофона» висят раскрашенные бутылочки из тыквы и кокосового ореха. В них на разных уровнях налита вода. По дощечкам маримбы музыканты ударяют двумя-тремя молоточками, и бутылочки издают приятный, мелодичный, нежный звон.

Игра на маримбе обычно сопровождается потряхиванием полых тыкв с камешками внутри.

По старым обычаям, задолго до женитьбы родители жениха и невесты договариваются о браке. На протяжении пяти и более лет жених доказывает невесте свою любовь и привязанность. Он рубит дрова, носит воду, выполняет всевозможную хозяйственную работу. Время от времени жених вознаграждается за все это встречей с невестой в кругу ее семьи. Сейчас этот обычай сохранился лишь в глухой провинции. В городах молодые в лучшем случае испрашивают разрешения родителей, в худшем — информируют их постфактум.

…Мы возвращаемся в Мехико. Может быть, потому, что намеченный план выполнен полностью, наш коллектив в чудесном настроении.

Словно на запущенной обратным ходом киноленте, перед нами мелькают уже знакомые города, села, рощи, полупустынные ландшафты. Мы долго огибаем на этот раз четко вырисовывающийся вулкан, попадаем в двойную шеренгу кактусов-канделябров. Одни стоят навытяжку, другие как будто отдают нам честь, прощаясь и призывая побывать еще раз в Мексике…

Возле старого колодца остановка. На каменном срубе неизвестный скульптор довольно четко выбил изображение пернатой змеи. Была ли то гремучая змея или нет, судить трудно — на изображении отсутствовал хвост чудовища.

— Когда-то пернатая змея считалась главной богиней индейцев, — говорит Франко. — Тут принято бросать в водоем медные деньги. За это богиня гарантирует жертвователю еще одну встречу с собой.

С веселым смехом мы кидаем в воду мелкие монетки…

INFO


Талызин, Федор Федорович

ПОД СОЛНЦЕМ МЕКСИКИ. Записки врача. биолога. М»«Мысль», 1967.

112 с. с илл. (Путешествия. Приключения. Фантастика).

91 (И7)


Редактор Д. Н. Костинский

Младший редактор В. А. Мартынова

Оформление художника А. И. Белова

Художественный редактор А. Г. Шинин

Технический редактор Л. Д. Уланова

Корректор Е. С. Горохова


Сдано в набор 5 октября 1966 г. Подписано в печать 1 июля 1966 г. Формат бумаги 84Х1081/з2, № 2. Бумажных листов 1,75. Печатных листов 5,88. Учетно-издательских листов 5,61. Тираж 50 000 экз. А 03259. Цена 21 коп. Заказ № 947.


Темплан 1967 г. № 204.


Издательство «Мысль». Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.


Московская типография № 37 Главполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров СССР. Москва, ул. Фр. Энгельса, 46.


2-8-1 / 204-67




Примечания

1

П. Г. Фоссет. Неоконченное путешествие. М., 1964, стр. 124–125.

(обратно)

2

В. В. Маяковский. Сочинения в одном томе. М., ГИХЛ, 1941, стр. 190.

(обратно)

3

А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 50.

(обратно)

Оглавление

  • НАД ТРЕМЯ КОНТИНЕНТАМИ
  • МЕХИКО
  • ГЛЯДИ И ПОМНИ!
  • МУЗЕЙ ВОСКОВЫХ ФИГУР
  • У ДРЕВНИХ ХРАМОВ
  • В ЦАРСТВЕ КАКТУСОВ
  • ВУЛКАНЫ-БЛИЗНЕЦЫ
  • ПРЫГУН ИЗ КЕБРАДЫ
  • В ПОЛУМРАКЕ СТАРОГО КНИГОХРАНИЛИЩА
  • ВСТРЕЧИ НА ДОРОГАХ
  • ПОЦЕЛУЙНЫЕ КЛОПЫ
  • ОТ ПУЭБЛЫ ДО КУЭРНАВАКА
  • К МЕКСИКАНСКОМУ ЗАЛИВУ
  • ТАЙНЫ НОЧИ
  • ТРЕХГЛАЗАЯ ИГУАНА
  • ЗАГАДКИ ПРОШЛОГО
  • В ДЕБРЯХ ПЕРЕКРУЧЕННОГО ЛЕСА
  • ВЕРАКРУС!
  • УЛУА-ТЮРЬМА ДЛЯ ПИРАТОВ
  • У РЫБАКОВ
  • ЖАРЕНЫЕ УСТРИЦЫ
  • В ПИТОМНИКЕ ГРЕМУЧИХ ЗМЕЙ
  • ПОБЕЖДЕННЫЙ КОНКИСТАДОР
  • INFO
  • *** Примечания ***