Туман плыл над водной гладью, подобно тяжелому куполу. Море было удивительно спокойным, будто бы мирно спало вместе с деревушкой, что раскинулась у его берегов. От хребта Ир-Шаат виднелось лишь крепкое изножье. И даже дышать было трудно, — казалось, горло забивает ватой.
Чувство тревоги ворочалось в груди Тана, как прялка, что болезненно колет в самую душу. Каждое утро он ходил к морю. Бабка его — Нэна, старая шаманка, — всегда говорила, что Тан лучше закрома Царя Морского чует, оттого и отправляла его узнать, ждать ли улова рыбакам. Тан знал, что нет, но противиться ей не стал. Ему отчаянно хотелось побыть одному и разобраться в своих ощущениях.
Ладонь легко коснулась водной глади, пустив короткую рябь. Тан закрыл глаза, прислушиваясь к звукам притихшего моря. Пустые переливы воды не успокаивали: рыбы в бухте нет, и как Нэна скажет об этом рыбакам — он даже не представлял. Жители вновь будут злиться и злословить, гневить богов, и этот круг никогда не закончится. Порой Тану казалось, что их деревенька проклята. По заслугам, конечно. За злые языки, за ненависть к природе и то, что люди возомнили себя равными богам.
Но разве голодная смерть — хороший способ проучить людей?
От холода ломило тонкие пальцы. Тан открыл глаза и бросил взгляд на море, туман метнулся за ладонью, закручиваясь крохотным вихрем. Он улыбнулся коротко, вымученно, уже воочию представляя очередные проклятья, что градом польются в сторону Морского Царя с языков людей. Деревня за спиной потихонечку просыпалась.
Тан шел к их с Нэной лачуге, стараясь никому не попадаться на глаза лишний раз. Его внешность всегда выдавала принадлежность к шаманской крови: белесые, словно выцветшие волосы и бледно-голубые глаза, похожие на две льдины, что по зиме прибивает к берегу бухты. В деревне даже шептались, что он — выродок самого Уррега* и что ради шаманской силы принес в жертву своих родителей. Нэна всегда отмахивалась, говоря, что люди чураются всего, чего не понимают.
Люди ничего не понимают: ни поощрений богов, ни их наказаний.
На этот раз ему везло: никто не пристал раньше времени с расспросами. Он вошёл в лачугу и шумно опустился на старый тюк с тряпками. Весь потолок их обиталища был увешан пучками горных трав, сушёной рыбой и всяческими оберегами, коих Нэна плела несказанно много. И на продажу, и по мелочи: на похороны какие, в гроб с собой покойнику положить; или на рождение ребенка, чтобы уберечь хрупкую жизнь от злобных сущностей и сглаза. Ветхие книги шаманства, разбросанные по столу, чернильница, перо, да куча свеч, что Нэна старательно варила в ночи полнолуний.
Ей был необходим инструмент, чтобы слышать духов, Тан же справлялся без него.
— Хмурый ты какой-то, Тан, — послышался из-за угла скрипучий голос Нэны, что норовил заглушить стук неугомонной ступки. — Нешто Царь Морской опять наказанье ниспослал?
Тан шумно вздохнул.
— Не видать рыбакам улова сегодня, бабушка.
Ступка замолкла. Нэна шаркнула по дощатому полу старыми как мир деревянными калошами и показалась в поле зрения Тана. Тяжелый вдох отдался в ушах тихим присвистом. Тан болезненно скривился. Знал он, что ей осталось недолго: отсутствие нормальной пищи убивает даже шаманов, что с духами и богами на короткой ноге. Длинные седые плети волос, лишь изредка расцвеченные намертво вплетенными в них лентами, покорно прятали от глаз сгорбленную спину Нэны.
Сколько же людских грехов ты несешь на своей спине, бабушка?
— Эдак деревня зиму не переживет, — печально призадумалась она. Вновь шаркнув ногами, подошла ближе. Уселась грузно на соседний тюк, что частенько заменял ей кресло. — Люди умрут с голоду.
— Я знаю, — выдавил практически шепотом, подался вперед, опершись локтями о колени. — Может, стоит воззвать к духам?
Но Нэна лишь качнула головой.
— Ты ведь знаешь, покуда люди не перестанут богов клясть — мы бессильны. Разве что жертву принести, да нечем же, Тан, — испещренная морщинами рука протянулась к его плечу. Узловатые пальцы огладили кожу через рубаху, и на миг ему показалось, что стало легче. Но чувство растаяло быстро, как утренний туман, стоило громкому стуку донестись до ушей.
За дверью слышался гвалт мужских голосов. Тан опешил, прижавшись лбом к косяку. Как сказать им, что их дети и жены вновь останутся голодными? Как объяснить зверскую волю богов?
Как донести, что они виноваты в своих бедах сами?
— Открывай, старая ведьма! — сипло гаркнул Гарат, заставив Тана сжать зубы от злости. Что бы делали ваши жены без этой старой ведьмы? Половина умерла бы при родах. Но он молчал, лишь резковато отворив дверь. Завидев его на пороге — белесого и пугающего, облаченного при этом, как и всегда, в черное, — мужчины чуть отшатнулись назад. Тан холодно усмехнулся: предсказуемо.
— Ты это, — голос Гарата стал куда опасливее, — бабку свою спроси, есть смысл в бухту-то выходить? Али боги опять чем недовольны?
— Нет, — отрезал он, упрямо глядя старейшине Гарату в черные, словно омуты, глаза. — Вы слишком часто их проклинаете и нарушаете запреты, оттого Морской Царь и увел отсюда рыбу.
Мужики подобрались, явно возмущенные дерзостью Тана. Но он устал опасаться и подбирать слова. Какой смысл, если всё, что ему дорого, единственный родной человек, умирает от хворей, вызванных голодом?
— Уж глубокая осень, — вновь уколол он. — Не пора ли о запасах заботиться? У каждого во дворе лишь свиньи да куры, да дай бог по одной корове. Рыбы всё нет, на грибах да ягодах зиму не протянуть, а урожай и без того выдался скудным. Не пора ли смирить гордыню?
Гарат недобро сверкнул глазами, вплотную подойдя к Тану. Приземистый и коренастый — против тощего и довольно высокого.
— Не забывайся, выродок Уррегский, не то я поправлю твою гордыню. Твоё с бабкой дело — богов умасливать, да только толку с вас, что с сельди молока! Иди и воздай Царю почести, ты ведь шаман.
— Нет толку от почестей, — оскалился Тан, — пока вы богов за глаза проклинаете, тогда как виноваты сами. Вас просили не убивать Ищеек Царевых — дельфинов. Безвредны они для человека и в пищу непригодны, а вы что? Вся бухта кровью была полна вместо воды.
— Они жрали нашу рыбу! — воскликнул один из мужиков, что стоял поодаль, и Тан лишь ухмыльнулся.
— Теперь у нас и этой рыбы нет. И вина в том не моя и не бабки Нэны. Твоя, — кивнул он на старейшину. — Ты нарушил запрет, теперь не видать деревне еды до самой весны.
За спиной послышалось шарканье. Хриплый кашель Нэны отвлек Тана, и он обернулся, не ожидая, что Гарат решится ударить. Рука так и замерла на взмахе, не успев обрушиться с силой: слух наводнило беспокойное кудахтанье. Во дворе через дорогу завизжали женщины, полетели в стороны перья и пух.
Гарат развернулся немедля, Тан шагнул за ним, почуял крепкую хватку Нэны на запястье.
— Не ходи, Тан, неладное я чую. Прошу тебя.
Он кивнул. Сам ощущал, как в душе заворочалось неприятное чувство, будто страх затаился и разбух, до ломоты распирая рёбра. Мужики вернулись быстро, неся за холку лисицу, что огрызалась и скалилась, без возможности вырваться.
— Пустите её! — взмолилась Нэна. — Вы же знаете, нельзя нам лисиц трогать! Богиня их, Владычица Лесов, нашлет мор или ненастье какое!
— Она задушила двух кур! — прокатился по толпе возмущенный ропот. — Гарат, если позволять им лазить в курятники, то мы и вовсе погибнем с голода!
Глаза старейшины блеснули, подобно холодной клинковой стали. Даже взгляд Тана в упор не образумил — распалил хлеще. Гарат вынул кинжал из потрепанных ножен не глядя.
— Она нас не простит… — залепетала за спиной Тана шаманка.
— Иди к своему лисьему дьяволу, старуха, я не могу позволить её шавкам забрать последнее пропитание у людей!
Отсвет кинжала, словно росчерк, полоснул по рыжему меху. Тан зажмурился, ощутил, как пульс колотит в такт предсмертному вою животного.
Люди отрезают себе пути к выживанию по частям.
— Так будет с каждой дикой тварью, что посмеет поставить под угрозу выживание моей деревни, — отрезал Гарат, бросив на Тана многозначительный взгляд. — Будь осторожнее в своих проповедях. На вот, — бросил он под ноги тушку убитого зверя и издевательски улыбнулся, — передай этой своей богине.
Нэна рухнула на колени, причитая над телом зверя. Сплюнув под ноги, Гарат ушёл, и только тогда Тан позволил себе отвести взгляд от его спины.
Ты сам убил свой народ.
В груди вновь заворочалась тревога, тугим комом подкатывая к горлу, наступая на голосовые связки и лишая покоя. Тан поднял лицо вверх, ощутив, как безветрие сменилось на бриз. Но сердце чуяло, что им дело не ограничится.
— Бабушка, — настороженно бросил он взгляд на Нэну, — идем в дом. Кажется, голод и мор в планы Владычицы Лесов не входят.
— За всё надо платить, — силясь заглушить всхлип старческой ладонью, сказала она, в последний раз огладив шерсть животного. — Она не простит. Не простит смерть своего дитя!
Тан лишь озадаченно кивнул.
— Мы все расплатимся… — не успокаивалась она.
Ветер всё нарастал. Причитания Нэны было слышно уже с трудом. Туман растворился без следа, и было видно, как ветер дует с гор, сгибая могучие стволы к земле. Ир-Шаат впервые показался Тану угрожающей громадой, способной убить. Воздух летел со склона оглушительной волной.
Ленты в волосах Нэны затрепетали, задребезжали на заборах железные чугунки. Вещи на ветру трещали, словно парусина в шторм. Собаки завыли одновременно, в один голос, и от вытья их Тан чувствовал, как кровь застывала в жилах. Страх вгрызся в грудь зазубренным копьём.
Только духи способны смягчить гнев богов.
— Бора… — шепнул он, и осознание резануло ножом по сердцу.
Тан рухнул на колени рядом с убитой лисицей.
— Уходи в дом, — непреклонно взглянул на Нэну, — уходи. Я призову духов и постараюсь сделать хоть что-то.
Глянув на Тана, будто в последний раз, шаманка скрылась за дверью, явно не уходя вглубь дома: он чуял её близкое присутствие. Окунув пальцы в тело лисицы, Тан кровью её начертал на земле рунную вязь. Изобразил нужные знаки на руках и воздел их к небу, взывая к духам-защитникам деревни.
Ветер становился всё сильнее, сметая со своего пути осенние листья. Но Тан знал: сокрушительная волна ещё впереди. Губы его беззвучно шептали молитву, а сам он недвижимо сидел перед лисицей. Воздушная громада хлестала по лицу, подбрасывала комья земли, словно норовя забить шамана до смерти. Море бежало от ветра, отступая все дальше от береговой линии, обнажая дно пядь за пядью. Лодки посрывало со швартовочных мест, и теперь они, вместе с морем, будто боясь гнева Владычицы Лесов, скрывались вдали.
Тан открыл глаза, насилу справляясь с ветром. Завыл обессиленно. Духи молчали. Взгляд беспорядочно бегал от дома к дому. Ветер уносил уже даже повозки, срывал доски с заборов и лихо подбрасывал бочки. Лишь кучка жухлых алых листьев взметнулась перед глазами Тана, будто никакого шквала и не было, а затем, как по волшебству, сложилась в силуэт лисы.
«Иди за мной…»
Только смерть способна научить людей смирению.
Тан встал, провожая взглядом листья, что спокойно летели против ветра. Он будто и сам не ощущал его. Вокруг летало уже практически всё: даже крыши домов не могли устоять перед натиском стихии, люди, что не успели скрыться, подобно безвольным куклам летели в воду. Крики, конское ржание, вой собак и визг свиней, гвалт ветра в ушах, треск дерева — всё смешалось в какофонию и било по ушам. Но Тан продолжал идти.
Деревня скрылась из виду, шумы будто потонули на морском дне. Листья рассыпались прахом, метнулись в сторону, под самые лапы крупной лисы с длинным и неестественно пушистым хвостом.
«Иди за мной…»
Её серебристая шерсть была окутана лавандовым свечением. Тан чуял, что это магия. Сильная и древняя, с которой ему никогда не хватит сил совладать. И он замер в нерешительности. Знал, что за спиной гибнет деревня, но боялся сделать шаг в неизвестность. Хвост её изгибался, словно змея, то и дело меняя положение, гипнотизируя. Тан сделал шаг, но осекся, как только поймал взгляд зверя: по-человечески осознанный, очаровывающий… точно две фиалки. И странное тепло наводнило беспокойную душу.
Я должен защитить людей.
«Не бойся меня…»
Вновь шёпот раздался в голове. И он не стал. Шагнул к лисице, что тут же развернулась и пошла вперед. Они шли недолго: пока не оказались на небольшом возвышении, чуть поднявшись на склон хребта. Тан был готов поклясться, что видит, как воздух огибает их дугой, не тревожа и листочка вокруг. Он бросил взгляд на деревню, и сердце его сжалось: всё, что он помнил с детства, летело прочь, в лапы Морского Царя.
Лавандовая вспышка резанула по глазам. Тан инстинктивно прикрылся рукой и чуть присел. Перед ним стояла уже не лисица — живая богиня, в которой от зверя остались лишь цвет глаз, серебро волос и хвост, что создавал за её спиной пушистый ореол.
— Тан, — протянула она, оскалившись, и шагнула к нему навстречу, — ты дерзнул воззвать к духам, чтобы они замолили ваш грех…
Придя в себя, Тан рухнул наземь, преклонив колено перед богиней. Легкие распирало. Каждый удар сердца колотил в грудную клетку, будто по мембране шаманского бубна. И он не решался заговорить, хоть и знал, что от него ждут оправданий.
— Посмотри на меня, — властный тон вгрызся в сознание, и Тан моментально повиновался. Замялся, столкнувшись взглядами.
— Прошу, — он старался подобрать слова, а затем, мотнув головой, решил, что терять уже нечего. Пока Бора сметала с лица земли его деревню, он не мог позволить себе велеречивые разговоры. — Я знаю, мы провинились пред тобой. Но молю — не уничтожай деревню. Владычица Лесов… — вновь осекся он, а затем робко прибавил: — Лисья богиня. Прошу. За глупость одного не должны страдать невинные!
Она рассмеялась: тихо, почти рокочуще. Взглянула на Тана в упор.
— А разве мои лисицы должны страдать? Или они в чем-то виноваты перед вами, — брезгливо скривилась, — людьми, что вместо собственной глупости проклинают богов?
Тан печально качнул головой.
— Нет. Но разве не справедливее одарить смертью лишь виновника?
Только смерть станет достойной жертвой. Жизнь за жизнь.
Богиня усмехнулась.
— Встань с колен.
Тан помедлил, но вскоре встал, не желая лишний раз гневить её.
— Владычица Лесов, Лисья богиня… — Улыбнулась она, глядя на него уже куда более тепло и мягко. — Столько имен и ни одного правильного.
Она зашла Тану за спину. Прикосновение мягкой и теплой ладони сбивало с толку. Он нервно сглотнул.
— Это всё, что я знаю…
Дыхание богини обожгло ухо.
— Чему только тебя учила Нэна? — ирония в её голосе едва ли успокаивала Тана. Скорее напротив, всё игривое настроение, на фоне рушащейся деревни, угнетало и пугало.
— Может, тогда ты скажешь, как тебя зовут? — вдруг осмелел он. — Мы ведь должны правильно почитать богиню.
Он чувствовал, как её ладони накрывают плечи, как по спине стаей обезумевших от голода волков цепко пробежали мурашки, а на душе разлилось странное и необъяснимое тепло вперемешку с легкостью.
— Эрос, — вполне дружелюбно ответила та, и сознание отчетливо поплыло на несколько секунд.
Люди забыли, что жизнь — дар, они уважают только смерть!
— Так ты богиня жизни… — прошептал он сдавленно, будто боясь спугнуть.
— Да, — она вышла из-за его спины, глянув в упор, — и, как ты понимаешь, за своё дитя я обижена всерьёз.
Тан кивнул. Такую вину легко загладить не выйдет. От мыслей вновь отвлекла Эрос.
— А ты знаешь, как зовут тебя, юный шаман?
Опешив, он несколько секунд молчал, глупо глядя на неё.
— Тан… — прочистил горло и прибавил: — меня всегда так звали. Просто Тан.
— Танатос, — приблизилась она, почти вплотную к его лицу и ухмыльнулась истинно по-лисьи. — Вот я и нашла тебя.
Он сглотнул, ощутив, как холод мазнул по спине. Тан не знал, какое значение его имя имело для Эрос, зачем она искала его, но инстинктивно чувствовал, что её интерес — недобрый знак. Богиня вновь отошла, обернувшись лицом к деревне. На секунду в её глазах проскользнула жалость и скорбь. Бора уже срывала с мест небольшие сараи и нужники. Сердце Тана болезненно сжалось.
— Останови это, — шепнул он, — прошу.
— Не могу, — спокойно и без капли ехидства ответила она, обернув к Тану голову. — Видишь ли, я богиня жизни, Тан. И не могу отбирать её прицельно — лишь у виновника. Могу гневаться и насылать ветры, могу увести дичь из ваших лесов, тем самым стребовав расплату жизнями случайных людей. Воздать смертью исключительно виновнику может только бог смерти.
Улыбка озарила её прекрасное лицо. Она шагнула к Тану, взяв его руки в свои, глянула пристально, будто надеясь уловить мысли.
— Я остановлю Бору… — Эрос склонила голову на бок и игриво усмехнулась, а затем встала на цыпочки и прижалась к Тану ближе, вновь обжигая шепотом ухо, — но ты станешь моим. Никогда не ослушаешься меня, всегда будешь исполнять мою волю, какой бы она ни была. Подумай, заслужили ли деревенские жизнь ценой твоего рабства?
В глазах Тана потемнело, а череда обидных слов и поступков, что ему доводилось слышать и получать от людей, нескончаемым караваном пронеслась перед глазами. Он зажмурился.
— Но зачем я тебе?
— Ты единственный, кто сможет воздавать смертью по заслугам лишь виновникам, а не целым деревням. Понимаешь, Танатос?
Ибо ты и есть смерть.
Он с шумом вдохнул, вспоминая, как его родители погибли во время шторма, когда люди в очередной раз прогневили Морского Царя, когда сам Тан был ещё ребенком. Как потом люди винили во всём его, а не собственную глупость. Осознал, что именно сейчас за чужой грех вновь может расплатиться его последний близкий человек — Нэна. И сердце горестно заныло в груди.
— Она долго прятала тебя, — вдруг заговорила Эрос, и Тан не сразу понял, что речь шла о Нэне. Ему следовало быть осторожнее со своими мыслями. — Я даже в какой-то момент отчаялась, и решила, что чутьё меня подвело.
Тан загнанно перевел взгляд на богиню. Холод расползался в душе, с каждым словом завоёвывая все больше места. Ему хотелось сорваться с места, скрыться из виду и больше никогда не встречаться с Эрос лицом к лицу, но осознание будто пригвоздило к месту: она не отпустит того, кого столько искала, и вопрос господства — практически решен.
— Выходит, — всё же заговорил Тан, — у неё были на то причины.
Эрос усмехнулась коротко, почти нежно, но отчего-то страх от этого не затих, напротив, взвился в груди с новой силой. Будто сдавшись под его внимательным взглядом, она кивнула.
— Верно. Думаешь легко ждать внука, а получить реинкарнацию бога смерти? И вместо того, — куда более обиженно, чем до этого, прибавила Эрос, — чтобы отдать мне младенца, который по праву принадлежит мне, — держать его подле себя и возлюбить, как внука.
Тан склонил голову на бок, отчаянно ища противоречия. Хоть что-то. Но мысли беспощадно путались.
— Раз я — бог смерти, то отчего должен ходить в твоих рабах?
Эрос улыбнулась, широко и ласково.
— Потому что смерть, мой дорогой, немыслима без жизни. Если нет жизни, то в чем смысл смерти? Таков закон природы.
В глубине души Тан чувствовал, что всё уже решено. Он в последний раз бросил опасливый взгляд на деревню. Бог смерти, Танатос, — но жаждал ли он этого для тех, в чьём мире вырос? Нет. И сжавшееся от предательской жалости сердце неустанно твердило Тану об этом. Он мог их спасти, он мог спасти Нэну. Ту, что не побоялась противостоять богине, чтобы защитить его.
— Я исцелю её, — Эрос добивала последние сомнения, — дам второй шанс и молодость, Тан, и никогда не потребую у тебя отнять её жизнь. Идем со мной…
Богиня протянула ему руку, и Тан больше не сомневался, вложив в неё свою ладонь. Холодный ветер ударил в спину, толкая шамана наземь. Листья роились вокруг. Он не мог встать, пошевелиться, ощущая, как медленно теряет свой вес, становясь будто пылинкой. Рассыпался пеплом, и листья укрыли его.
Ветер грузно скатился с горы и затих, оставляя деревню в покое. Тишина сменилась криками людей, что наперебой звали родных по именам. Над телом Гарата, взвывая, как раненый зверь, рыдала вдова. Отголоски шума доносились до склона хребта. Из горсти пепла, переродившись, встал черный, как вороново крыло, лис с бледно-голубыми глазами.
Взор скользнул в сторону деревни. Видел Тан теперь куда дальше. Люди метались, словно разворошенный муравейник. И только одна молодая девушка с пестрыми лентами в волосах стояла недвижимо, глядя в сторону лисиц, и плакала.
— Не уберегла я тебя, Тан…
Тучи сменились солнцем. По черной шерсти Тана скатилась, блеснув, одинокая слеза. Лисы скрылись в лесу, оставив разрушенную деревню за спинами. С тех пор за гнев богов расплачивались лишь виновные во грехе, леса наполнились дичью, а море — рыбой. И Бора больше никогда не касалась деревень.
