КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Т-390, или Сентиментальное путешествие по Монголии (без редактуры) [Антон Алексеевич Ботев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Антон Ботев Т-390, или Сентиментальное путешествие по Монголии

Подводная лодка в степях Украины
Погибла в неравном воздушном бою.
Народное.
Все оделись в свои боевые одежды,

и не знают, куда идти.

Вильям Уайт.
Being in a ship is being in a jail,
with the chance of being drowned.
Sam Johnson.

Часть 1 

1. Мало кому известно, с помощью какого оружия мы в действительности победили Монголию

…а все потому, что в этих пустынных и диких краях невозможно понять, где заканчивается своя территория и начинается вражеская. Во время войны монголы этим пользовались и шныряли на своих мохноногих лошадках по всей степи. Мы не могли ударить по ним атомной бомбой — своим главным оружием, — потому что их отряды были рассеяны по всей стране. Мы владели огромным арсеналом, огромным количеством оружия и всяческой техники, но реально воевали только танками и бронемашинами. Бронепоездами воспользоваться мы не могли потому, что в степи нет развитой сети железных дорог, а самолетами — по причине того, что они имели возможность летать только вблизи специально оборудованных аэродромов. Монгольские аэропланы, между тем, взлетали и садились где угодно на бесконечно гладкой, как степь, степи. Наши же самолеты почему-то все время ломались при посадке. Наверное, чужая земля не хотела принимать нас. Я ведь уже говорила, и доказывала с научной точки зрения, что психология этих существ должна быть извращена и бессмысленна. Жить на столь плоской поверхности могут одни лишь психи. Вспомните ту историю с голландцами. Всё потому, что в Голландии тоже всё плоско. Голландцы потому и не свихнулись, что постоянно строят свои мельницы. Мельница за мельницей, мельница за мельницей, без остановки. Но уже те, которые у моря… Фризы, что ли… В особенности, если гавань защищена от ветров… В общем, по указанным причинам у монголов было преимущество в воздухе, и мы никак не могли их победить. Это преимущество они удерживали даже тогда, когда наши летчики научились садиться прямо на почву. Огромные участки степи были заминированы, и самолёты теперь взрывались при посадке. Мы несли слишком много потерь, и монголы на своих допотопных «Виллисах» по-прежнему доминировали над землей.

Всё изменилось, когда наши военные специалисты придумали бронеаэродромы. Конечно, ничего нового они не изобрели, нового они придумать не могут — многолетняя выправка, муштра убивают всякое воображение, военная косточка вместо мозга, одна извилина — и та от фуражки; но в умении приспосабливать всякие механизмы для своих целей им не откажешь. Вот что они придумали.

«Бронеаэродром представляет собой стандартную бронемашину „Рено-3Т“, оснащенную модифицированным тралом Шульца и компактным переносным аэродромом» — значилось в докладной записке, приготовленной проф. К., изобретателем бронеаэродрома, адресованной комиссии Генштаба. Проще говоря, сказал профессор, утирая пот со лба, это авианосец на колесах.

В комиссии был адмирал, Н. (его имя, как и настоящее имя К., не должно разглашаться ещё по крайней мере 67 лет), допущенный к решению актуальных проблем за счет старых заслуг, другой причины я не вижу, — Монголия настолько сухопутная страна, что сухопутнее стран не бывает. Услыхав знакомое слово «авианосец», Н. оживился, настоял на том, чтобы профессора выслушали до конца, и в дальнейшем приложил все усилия, чтобы изобретение было принято на вооружение. Отдельная история, как ему удалось уговорить скептически настроенных пехотных генералов, однако в конце концов бронеаэродромы были всё-таки внедрены в производство. Надо сказать, заслуженный адмирал не ошибся — в итоге именно с помощью авианосцев на колесах мы и выиграли эту войну. Большинством бронеаэродромов по настоянию адмирала Н. командовали морские офицеры (знаменитый «капитанский призыв», я об этом еще расскажу). Бронеаэродромы могли развивать скорость до 150 км/ч, тральщиками они взрывали все мины в радиусе 50 метров, доставляли самолеты в любое место пустыни, и обеспечивали им взлет и посадку. Монголы лишились своего единственного преимущества, и вскоре война закончилась нашей полной и безоговорочной победой.

2. Вечер

По вечерам в капитанской каюте горел свет. Капитан запрещал зажигать свет после наступления темноты, а у самого-то в каюте горел! Иллюминаторы были плотно прикрыты занавесками, однако тоненький лучик все же пробивался.

В капитанской каюте собирались, помимо самого капитана: Галя, Маша, иногда штурман и радист. Кок Афанасий приносил корабельной элите угощение, и оставался до утра сам. За дверью слышалась музыка, топот неуклюжих ног и женский смех. Матросы поначалу подкрадывались к двери и подслушивали, но, поскольку внутри всегда происходило одно и то же, скоро перестали подкрадываться и подслушивать.

Алеша с механиком Дэном сидели на палубе возле ангара. Дэн курил, а Алеша смотрел на звезды. Он всегда смотрел на звезды, когда девушки запирались вместе с капитаном и коком Афанасием.

— Хорошо бы война закончилась поскорее, — мечтал Алеша. — Я бы остался тогда в этих местах жить.

— Угу, — отвечал Дэн.

— Я, когда сюда ехал, видел…

— Угу, — соглашался Дэн.

Дэн прямо жил в ангаре — единственном строении, находящемся на палубе. Там же ночевали самолеты, Дэн чинил их — заделывал пробоины от пуль, менял износившиеся фанерные части. Для придания самолетам легкости их почти целиком делали из дерева.

— Тебе неинтересно?

— Интересно, интересно. Я так стимулирую тебя продолжать.

— Каузирую.

— Нет, в данном случае стимулирую.

Алеша поморщился, но продолжил:

— У меня, видишь, бессонница. Я сюда еще зимой приехал. Еду, еду в вагоне, все спят вокруг. Я в окошко выглянул — красота, луна светит, передо мной равнина, всё снегом завалено, снег белый, луна тоже белая, и вдалеке огонек светит. И так, понимаешь, проезжаем мимо этой избушки, так хорошо, тепло стало. Мы тут едем, а в избушке мужик с женой сидит, чай пьет, телевизор смотрит. А по телевизору «В гостях у сказки» идет. Ну, не здорово?

— Здорово, конечно…

— А еще, потом, мы остановились в одном месте. Ну, это в Бурятии, потом. В какой-то деревне остановились, стоим, ждем. Тихо, мирно. Дома стоят под снегом, и, представляешь, вижу, как перед какой-то избой монгол танцует. Ну, или бурят. Представляешь? Монгол танцует, а вокруг тихо. С него шапка слетела, а он всё танцует. Так и танцевал, пока не уехали.

— Сюр какой-то, да.

— А то. Вот такие здесь люди. Что-то внутри у них есть, не совсем пусто.

— А я, когда ехал, мимо кладбища проезжал.

— И чего?

— Ничего. Огорожено два гектара, а мертвыми занято пол. Вот и думай, чего.

Из капитанской каюты вышел кок Афанасий с подносом. Увидел огонек сигареты и подошел к Дэну покурить. Алеша спрятался в темноте ангара — Афанасий увидит, что нарушение дисциплины, доложит капитану.

Афанасий был сукой той еще. Наглый, усатый и толстый. Всё время крутился около капитана и летчиц, или, как он придумал, соколиц. Дурацкое название, но прижилось. И девушки смеются, когда их так называют. Алеша никак не мог решиться назвать их «соколицами», как-то стеснялся. А Афанасий спокойно называл. А девушки смеются. Почему-то нашего кока все любят, и летчицы любят, и капитан, и штурман, и водители, и радист, только мы с Дэном его не любим. Ну, еще машинисты, но машинисты никого вообще не любят — сидят в своей рубке и только поесть вылезают. За что его любить-то? Наглый, толстый, усатый.

Алеша заснул.

3. Алеша встречает первого монгола

Что-то было не так.

Что-то нарушило сон Алеши.

Какое-то гудение, непонятно что. Вот что. Алеше снилось, что он играет в шахматы с шофером Колей. Вот он его почти выиграл (Алеша Колю), но Коля взмахнул рукой — и появились тигры. Алеша их всех съел, но за это время Коля почти поставил ему мат.

Алеша снова оттеснил Колины фигуры — Коля вызвал слонов.

Алеша быстро вырыл в земле для слонов ловушки и вернулся к партии. Пока отвоевывал утраченные позиции, слоны упали в ловушки и сломали ноги.

Коля вызвал шмеля. Обычно Коля вызывал пчел, и это был знак Алеше, что пора просыпаться — прилетали девушки, пора было обедать. А в этот раз вызвал шмеля.

От такого вероломства со стороны шофера Алеша растерялся и не знал, просыпаться ему или еще нет. С одной стороны, раз пчел нет, то просыпаться рано, можно попробовать у Коли выиграть — Алеше никогда не удавалось довести партию до конца, Коля каждый раз вызывал пчел. Грех было не воспользоваться таким шансом.

Но, с другой стороны, Алеша был не готов дать отпор шмелю. Он махал руками, но шмель не улетал. Алеша задел своего короля, и тот упал, взорвавшись с ужасным грохотом.

Пришлось проснуться.

Монгольский «Виллис» атаковал «Каччхапу». Галя и Маша на своих «Ту-1001» пытались помешать ему, но, конечно, не могли. Монгол был весь увешан броней. Как индийские слоны в битвах против Александра Македонского.

Девушкам самим надо было следить, чтоб их случайно не расстреляли из боковых пулеметов. Поэтому они атаковали бомбардировщик сзади или снизу.

Бомбардировщик развернулся и пошел на второй заход.

Все уже спрятались в укрытии, кроме Алеши.

Сзади монгольский самолет почтительно сопровождали соколицы и cтрекотали пулеметами, пытаясь найти уязвимые места в его броне.

Ничего не получалось.

Авианосец уходил от бомбардировщика, как раненый заяц от филина. Он набрал сумасшедшую (для бронемашины, конечно) скорость, но бомбардировщик всё равно догонял.

Так же, как орел догонял бы Эсхила, если б Эсхилу пришла вдруг вздорная мысль убежать от орла. Эсхил, как известно, погиб от того, что орел сбросил ему на лысину, приняв ее за камень, черепаху. И тем самым убил обоих — и Эсхила, и черепаху.

Орлы, видно, очень меткие, раз могут с высоты попасть черепахой в относительно маленькую голову греческого трагика. С другой стороны, Эсхил был неподвижной мишенью, он спал на солнышке, а бронеаэродром «Каччхапа» лавировал, пытаясь скрыться от бомбардировщика.

К тому же того орла не жалили пчелы. Может быть, монгольского летчика нервировали крутящиеся на хвосте «Тушки».

«Виллис» догнал корабль и навис над ним своим черным брюхом. Снизу было хорошо видно, как раскрылся средний из трех бомболюков.

На палубу выскочил Дэн и стал стрелять по самолету из берданки.

— Табань! — заорал капитан.

«Каччхапа» резко затормозила, Дэн не устоял на ногах, стукнулся о дверь ангара и чуть не вылетел за борт. Алеша поймал Дэна за руку, а втащить внутрь не хватило сил.

Бомбы разорвались впереди.

Дэн сориентировался, поймал свободной рукой косяк двери и втянулся в ангар.

Монгол разворачивался, чтобы добить неподвижный корабль. Снова набрать скорость «Каччхапа» не успевала.

Как вдруг что-то случилось.

Что-то произошло вдруг такое, похожее на чудо, что резко изменило всю ситуацию.

Дело в том, что монгол совсем забыл про Галю и Машу. А кто-то из них умудрился метким выстрелом попасть в кабину «Виллиса», разбить стекло и ранить пилота. Бомбардировщик, конечно же, потерял управление и начал падать.

Вместе с управлением пилот потерял также и самообладание. Он мог бы, как Ююкин или Гастелло, таранить корабль, а вместо этого решил таранить русские самолеты. Как Талалихин. Галя и Маша разлетелись в стороны, но кто-то не успел: монгол оторвал крыло одного из аэропланов.

Потом все-таки вспомнил, что можно поступить, как Ююкин, и направил самолет к кораблю.

Галя (или Маша) без крыла тоже начала падать. Зато Маша (или Галя) не растерялась и подставила крыло под фюзеляж подруги, чтобы не дать ей уйти в штопор.

Случилось чудо: друг спас жизнь друга.

Рядом с кораблем раздался взрыв. Это «Виллис» упал, не дотянув до «Каччхапы» считанных метров.

А Галя с Машей все равно спускались слишком быстро. Они могли взорваться так же, как и монгольский летчик.

Все растерялись. Все, кроме кока Афанасия, который вскочил в рубку и крикнул: «Полный вперед!» Машина начала набирать ход. Водитель Коля на «ЗИЛе» разогнался тоже, удачно подстроился, принял на кузов фюзеляж раненой «Тушки».

Бронеаэродром и грузовик сблизились, пошли параллельными курсами, Машин самолет удалось посадить.

Галя сделала круг и тоже села.

Все сгрудились вокруг Маши и помогали ей выйти. Маша была ранена, у нее подкашивались ноги. Цвет лица примерно напоминал небо, откуда соколица только что вернулась.

Машина машина была изрядно изрешечена пулями. Галина машина тоже была изрешечена пулями, но поменьше.

— Что стоишь! — заорал на штурмана капитан, — Сматываемся отсюда, быстро!

И нервно закурил.

— Полный вперед! — закричал штурман в машинное отделение, и корабль помчался по степи на север, в направлении тайги. Коля на грузовичке шел в кильватере.

Афанасий, который работал на полторы ставки и по совместительству был доктором, помог Гале дотащить Машу до кубрика.

— Капитан, — сказал Алеша.

— А? Что? — очнулся кэп.

— Разве мы не будем осматривать останки самолета?

— Нет, нет, некогда, в другой раз. Сейчас надо уйти отсюда поскорее, — бросил, не докурив, сигарету и пошел в кубрик проведать девушек.

Дэн безучастно курил.

Афанасий вышел из кубрика и направился в гальюн.

Потом вышел из гальюна и исчез в камбузе.

Только теперь Алеша заметил, что на палубе лежит в натекшей лужице крови и щурится на него недобрым взглядом монгольская голова. Ее, наверно, от монгольского летчика оторвало взрывом.

4. Алеша видит Тетю Валю

Голову назвали Жугдэрдэмидийн Гуррагча.

Вокруг Жугдэрдэмидийна Гуррагчи развернулось целое собрание.

— Надо выкинуть ее, — говорил Алеша. — Мертвая монгольская голова — не к добру.

— Не надо ничего выкидывать, — отвечал запасной шофер Виталик, — привезем в штаб дивизии, похвастаемся. Не каждому удается привезти голову врага.

— Отдайте ее мне, — осмелился сказать радист и вспотел, — я буду ее друзьям показывать.

Все посмотрели на капитана.

— Еще мнения есть? — спросил капитан.

— Можно еще насадить на кол, чтоб монголы видели ее и сразу разбегались, — сказала Галя. Маше было всё еще плохо, и на собрание ее решили не звать: вряд ли от созерцания оторванной головы ей полегчает.

— Алеша нашел голову, пусть он и решает, — предложил Афанасий.

— Это… ладно, давайте так и сделаем… — сказал Алеша.

— Как?

— Как Галя предложила… — Гале показалось, что он покраснел.

— Хорошо, — вздохнул капитан. — В конце концов, Галя у нас сегодня герой, я согласен. Привезем в штаб дивизии, а потом посмотрим, что с ней делать. Может, таксидермисту отдадим.

Рядовой Гриценко разместил голову на шесте. Остальные наблюдали, как ловко он управляется. Посмотрели на голову и разошлись. Последним ушел радист.

— Может, у нас скоро весь корабль будет такими штуками увешан, — сказал он.

— Типун тебе на язык! — крикнул из ангара Дэн.

Бронеаэродром ехал, а на палубе сидел Алеша и смотрел на волнующееся море травы. Довольно скоро миновали ровное пространство, вошли в лесостепь. Появились одинокие деревца. Здесь уже жили русские, и время от времени корабль проезжал мимо деревенек, будто утонувших в степи. Лесов было всё больше, скоро уже легко стало скрыться от возможных разведчиков неприятеля. Авианосец замедлил ход и теперь плавно проезжал мимо опустевших поселений.

Радист в рубке выстукивал сообщение в центр.

Дэн приделывал к самолету новое фанерное крыло, и часто выходил покурить, подышать свежим воздухом.

Справа по борту появилась усадьба. Лесной островок был обнесен оградой. Внутри ограды какая-то бабка играла с двумя внуками. Лицо ее было смутно знакомо Алеше, он спросил:

— Видел бабку?

— Видел, — ответил Дэн.

— Я ее где-то раньше видел… Только не помню, где…

— Знакомое какое-то лицо.

— Не знаю, не знаю…

Дэн ушел в ангар.

По правому же борту появилась другая усадьба — точь-в-точь первая. Только детей там было больше, и слышались голоса воспитательниц: «Ваня, не ходи туда! Ты хочешь, чтоб тебе оторвало ногу, как Оле? Чингиз, брось палку! Дети, на обед!»

— Дэн!

— Что?

— Мы обедать-то будем?

— Не знаю, спроси у Афанасия.

Вдалеке грохнуло. Подул ветер.

— Дэн!

— Что?

— Я вспомнил!

— Ну?

— Это моя бабка. Тетя Валя. Помнишь, была такая передача, «В гостях у сказки»?

— Ну.

— Моя бабка там ведущей работала. Хорошие деньги по тем временам платили.

— Угу.

— Тебе неинтересно, что ли?

— Очень интересно. Только мне некогда, извини, надо работать.

Алеша пошел обедать. За едой он был странно задумчив и молчалив. Рядовой Гриценко кинул в него хлебом, но Алеша не стал делать из ложки катапульту, чтобы выстрелить в Гриценко супом. Гриценко удивился.

— Что с тобой, Алеша?

— Рядовой Гриценко, тебе нравятся сказки?

— Что я, маленький, что ли, сказки слушать? — возмутился Гриценко.

— Мне нравятся, — сказал маленький радист и покраснел.

— И мне, — подключился второй шофер Виталик.

— И мне, — сказал шофер Коля.

— И мне, — какой-то вылезший из трюма кочегар, похожий на крота с большой бородавкой на носу.

— И мне, — сказала проходившая мимо Галя. — Алеша, расскажи сказку, а?

— Хорошо, вечером расскажу, перед отбоем, — смутился Алеша и скомкано вышел из кают-компании.

Посмотрел на монгольскую голову. Подошел к ангару.

— Дэн!

— Ну чего тебе?

— Ты по сказкам не соскучился?

— Соскучился, соскучился…

— Давай ее на корабль возьмем? Будет нам сказки рассказывать.

— Кого?

— Да тетю Валю…

— Некогда мне, сказал.

— Ну давай! Она сказочница профессиональная.

— А капитан?

— Капитан только за будет. Ему, думаешь, интересно всё время взаперти с Афанасием сидеть?

— С Афанасием неинтересно. С девушками интересно.

— А им? Ты бы стал сидеть взаперти с капитаном и Афанасием?

— Нет, не стал бы.

— Ну вот видишь! И им неинтересно. Маша только что сказала, что хочет сказки послушать. И Виталик, и радист. И Коля.

Дэн молчал.

— Дэн?

— Ну чего?

— Давай возьмем?

— Отстань от меня, не видишь, работаю?

Слева проплыла заброшенная деревня. От одной избы осталась только обгорелая труба. На самой верхушке сидел петух и траурно кукарекал.

Алеша прислонился спиной к ангару. Вышел Дэн, встал рядом, закурил. Алеша смотрел на Жугдэрдэмидийна Гуррагчу. Жугдэрдэмидийн Гуррагча смотрел на Алешу и улыбался.

5. Ночь

Посреди Великой Монгольской Степи стояли три березы.

Настала ночь, и тень от них покрыла всю степь. Стало темно.

В капитанской каюте вновь зажегся свет. Кок Афанасий приготовил праздничный ужин на четверых.

Дэн всё еще возился в ангаре. Алеша лежал в кубрике с открытыми глазами. Перед сном думалось о женщинах. О том, как они проводят там время, капитан, кок Афанасий, Галя и Маша. В капитанской каюте.

— Алеша! — услышал он громкий шепот.

— Что? — спросил мысленно Алеша.

— Алеша! Одевайся и выходи!

— Лень… Спать охота, — подумал Алеша.

— Алеша!

Алеша повернулся на другой бок.

— Ну Алеша! К бабке-то полетим?

— Погоди! — крикнул Алеша в темноту, быстро облачился и выскочил на палубу.

Дул ветерок, было довольно свежо.

— По подъему бы так одевался, — ухмыльнулся Дэн. — Ну что, полетели?

— Передумал?

— Полетели, а то обратно передумаю!

— Всё-всё, я готов. Пошли.

— Погоди!

— Чего?

— Давай еще Жугдэрдэмидийна Гуррагчу с собой возьмем.

— Зачем?

— Ну, вдруг нам монголы встретятся. Мы их напугаем.

— Так мы скорее бабушку напугаем, чем монголов. И потом, вдруг, пока нас нет, монголы нападут на корабль? А у них Жугдэрдэмидийна Гуррагчи нет. Тяжко им тогда. Нет, здесь он нужнее.

— Да, ты прав, — вздохнул Дэн. — Жалко. Ну, пошли.

— Погоди!

— Чего?

— Надо им записку оставить, волноваться будут.

Алеша написал на куске картона: «МЫ УЛЕТЕЛИ ЗА ТЕТЕЙ ВАЛЕЙ СКОРО БУДЕМ, НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ. АЛЕША И ДЭН», приколотил листок к двери ангара и сел в самолет Галины.

Дэн несколько раз газанул, проверяя подачу топлива.

Они вывели самолеты из ангара. Шины тихо прошуршали по взлетной полосе, и две желто-черные «Тушки» взлетели с палубы и исчезли в темноте. Капитан, Афанасий и девушки почувствовали вибрацию потолка, но не обратили внимания.

Идущий в кильватере грузовик дал долгий гудок.

Налетевший порыв ветра сорвал Алешину записку и понес за корму.

А шофер Коля решил сбежать.

— Ну что, такое, в самом деле, — думал шофер Коля, — не ценят меня здесь. Подамся к монголам. Кто Машу с Галей спас? Кто подставил свой грузовик под бренные самолетные корпуса? Коля спас! А где благодарность? Благодарность где? Голову нашли — почему стали спрашивать у Алеши и Гали, а не у меня? «Галя у нас сегодня геро-ой…» — передразнил он капитана. Уж я бы нашел, что с ней делать, — Коля с ненавистью посмотрел на корабль. — Даже на собрание не позвали. Или уж хотя бы двойной паек сегодня дали, раз уж помог спасти соколиц. В следующий раз ведь не буду. Вот она, людская благодарность!

Коля тренировал свою речь перед капитаном.

— И еще. Между прочим, кто машину ремонтировать будет? Ну ладно, Дэну некогда, он всё время самолеты ремонтирует, я понимаю, что самолеты первым делом, а потом уж все остальное. Но вы тут допрыгаетесь, у меня машина сломается, и останетесь у разбитого корыта. Что тогда делать будете?

Коля имел привычку проговаривать спор за себя и за оппонента.

— Что делать, что делать, — сказал он за капитана. — Оставим тебя одного посреди степи, вот что делать будем. Не нужны нам такие, которые свою машину в порядке содержать не могут!

— Ах, не нужны? Ну, тогда я от вас и уйду!

— Ну и уходи.

— Ну и уйду.

— Ну и уходи.

— Я ведь серьезно, — медленно произнес Коля.

— Вали-вали, — сказал капитан. — Видали мы таких.

Колины глаза наполнились слезами.

— Ей-богу, уйду, — сказал он.

— Что ж не идешь? — спросил капитан, — ведь обещал!

— Ну и ну вас к черту! — заорал шофер Коля.

— Что случилось? — проснулся запасной шофер Виталик.

— Спи давай! — огрызнулся Коля. — У тебя смена через два часа.

— Хорошо, хорошо. Сплю.

— Вот и спи. — Начал успокаиваться Коля. Конечно, он, как гордый человек, должен был уйти после такого. Вот дождусь первой же дороги, — решил Коля, — и сверну. Сверну обязательно, поеду по дороге, докуда-нибудь точно доеду. Дорога — она как река, впадает в какую-нибудь другую дорогу, а та еще в одну. Вдоль дороги города стоят, и вдоль реки тоже. Если к монголам попаду, попрошу политического убежища, потом в Голландию переберусь. Если к нашим, скажу, что потерялся, попрошу о переводе в другую часть. А то и в Голландию сбегу.

От принятого решения Коля успокоился и начал напевать:

— Эх, путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая, а помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела!

Впереди трал взорвал мину. Коля сразу петь перестал и сказал вслух:

— О минах-то я и не подумал.

— Как быть с минами? — заволновался он. — Монголы ведь наверняка понаставили их на дорогах. Если я поеду по дороге, я обязательно подорвусь на мине. И никакой Голландии мне не будет? Ясное дело, тогда придется ехать по бездорожью. Но ведь монголы могли предусмотреть и это. Они хитрые, подумали, что. И тогда я подорвусь на мине в чистом поле. Значит, надо ехать по дороге.

Но и по дороге ехать опасно.

Понятно, что я не могу подорваться и в чистом поле, и на дороге. Я подорвусь только на одном из этих мест. Но как понять, в каком именно? Монголы ведь могли поставить мину где угодно.

Тогда что же? Не ехать? Выходит, так. Но как я могу не ехать после такого оскорбления? Маша меня совсем не будет считать за мужчину.

Коля в раздумье положил голову на баранку. Клаксон взревел.

— Эй! Ты что! — растолкал Колю запасной шофер Виталик. — Спишь, что ли? Иди-ка спать, а то еще с курса собьемся.

— Да, мне все приснилось, наверное, — спасительно решил Коля и полез в спальник.

Ветер принес с корабля какую-то бумажку и налепил на стекло. Виталик включил дворники.

6. Night Flight

Бумажка эта была та, на которой Алеша написал записку, чтоб девушки не волновались. А сами Алеша и Дэн летели над степью в кромешной тьме.

Алеша не знал, куда лететь, и Дэн тоже не знал. Они переговаривались по рации:

— Куда лететь? — спрашивал Дэн. — Прием.

— Погоди, погоди…

— Да ты знаешь ли? Прием.

— Да погоди ты, погоди! Я еще сам не понял. Вот развиднеется…

Ничего не было видно, и Алеша повел Галину машину наугад — на юг, в направлении Степи. Дэн следовал за ним, ориентируясь по бортовым огням.

— Ну как? Прием.

— Никак.

— Долго еще солярку жечь будем? Говорил, за час обернемся.

— Да погоди ты! Я, кажется, понял. Дай подумать.

— Подумал? Прием.

— Лети за мной.

— Я-то лечу, только ты знаешь, куда лететь?

— Как слышно меня? Прием!

— Прием.

— Прием!

— Але! Ты меня слышишь?

— Ничего не слышу! Прием!

— Я-то ведь могу и обратно повернуть, лети тогда сам. Прием.

— Не слышно, говорю, ничего! Прием! Следуй за мной! Я знаю, куда лететь!

— Ты же говорил, ничего не видно.

— Прием! Прием! Тьфу ты, черт, какие-то помехи… Прием!

— Ладно, полетели… Не бойся, не отстану я.

— Я и не боюсь. Прием.

— Что?

— Как слышно меня? Прием.

— Слышно тебя хорошо. Как слышно меня? Прием.

— Слышимость плохая. Следуй за мной. Прием.

— Я и следую…

Алеша перестал дуть в ларингофоны и сосредоточился на полете. Приборы показывали сверхмалую скорость.

— Что так тащимся? Прием! — раздался в наушниках голос Дэна.

— Тьфу ты! — выругался Алеша и снова подул в ларингофон. — Ничего не слышу! Прием!

Дэн замолчал.

Алеша слегка ускорился и летел, вглядываясь в степь под крылом. Ничего все равно не было видно, ни проблеска, абсолютная темнота расстилалась внизу. Только какой-то монгол ходил внизу и светил фонариком. Услышав жужжание мотора, он выстрелил в небеса.

— Тут стреляют! — донеслось из наушников. — Прием!

— Что случилось?

— У моего уха только что просвистела пуля!

— Ну и что?

— Как что? Прием! Да ведь я мог умереть!

— Это была шальная пуля.

— А-а-а…

Справа по борту завиднелись огни. Алеша осторожно повернул туда.

— Ты что! — заверещала рация. — Вдруг там монгольский аэродром!

— Ничего не слышно! Прием!

— Нет, туда я не полечу, ни за что!

— Как слышно меня! Прием!

— Ты как хочешь, а я поворачиваю на корабль!

Алеша сдался. Самолеты продолжали свой путь на юг, а Алеша тем временем втолковывал Дэну:

— Понимаешь, Дэн, если бы то был монгольский аэродром, то его не было бы видно издалека. Его бы маскировали. Это, скорее всего, какая-нибудь русская деревня.

— Может быть, может быть, — говорил Дэн, радостный оттого, что не полетел к огням, — может быть.

Тучи, наконец, разошлись. Алеша залюбовался, как ветер гонял внизу серебристые от луны травяные волны. «Степь, она как море», — рассуждал Алеша, — «А монгол в ней, как рыба в воде. Как акула. Постоянно в движении. Никогда не поймешь, что у него на уме. В чистом поле от монгола не спастись, зато в лесу монгол беззащитен. Нужно наступать на море, как голландцы наступают — делают польдеры, или как японцы — насыпают искусственные острова. Нужно выращивать леса — в степи монгола не победить. Леса это чуждая монголам стихия, так же, как степь — чуждая нам стихия. В степи долго не протянешь, утонешь за три дня, хорошо, что есть еще острова. Добрые люди деревья посадили. Странные эти люди, русские, которые в степи селятся. В них тоже есть что-то рыбье. Когда мы завоюем степь, надо их всех куда-нибудь переселить, на Урал там…»

— Дэн, — сказал Алеша в рацию, — как думаешь, может человек покорить чуждую стихию?

— Ничего не слышно, прием, — хрюкнула рация.

Впереди и слева по борту появилось множество огней.

— Видишь огни? — спросил Алеша.

— Не слепой, — ответил Дэн. — Прием.

— Это монгольское кочевье. Надо поворачивать направо.

— Справа аэродром, нас там убьют.

— Сколько раз тебе говорить, справа русское селение. Оно оккупировано монголами, но монголов там сейчас нет. Нам там обрадуются, чаем напоят. Скажут, где тетю Валю искать.

— Нет, я лучше обратно полечу.

— Сзади монгольская эскадрилья. Только вправо можно лететь.

— Ты откуда знаешь?

— Знаю. Тот монгол, который в тебя стрелял — это разведчик был. Он эскадрилью и вызвал.

— Почему? Прием.

— Ну а что ему ночью в степи делать? Надо было смотреть, он три зеленых ракеты потом выпустил. Лети, конечно, домой, если хочешь, чтоб тебя подбили.

— Не хочу. Прием.

— Ну и полетели к бабушке тогда. Осталось-то…

— А ты знаешь, куда лететь?

— Конечно, знаю. Направо. — Ответил Алеша, хотя, куда лететь, он не знал.

— Ну, полетели…

7. Алеша и Дэн забирают тетю Валю

Огни, привлекшие внимание летчиков, действительно принадлежали русской деревне. Во всей деревне было только три маленьких домика, один из которых оказался сараем, а другой туалетом. Алеша с Дэном сделали над селением круг. Из избушки выбежали мальчик с девочкой и стали махать самолетам.

— Спускаемся. Безопасно, — скомандовал Алеша, и самолеты приземлились на поляне перед домом.

Первым вылез Дэн, размял затекшие ноги и постучал в стекло Алеше.

Алеша спрыгнул на землю и огляделся.

Из сортира выходила довольно объемистая телесно, рыхлая бабушка. В этой бабушке Дэн с Алешей единогласно и не сговариваясь признали несколько погрузневшую и постаревшую, но все же тетю Валю.

Дэн подтолкнул Алешу плечом.

— Здравствуй, бабушка! — обрадовался Алеша. Он стоял и улыбался во весь рот.

— Здравствуйте, здравствуйте… Вы чьих будете? — сказала тетя Валя, готовая в любой момент удивиться и тоже заулыбаться во весь рот.

— Мы — русские летчики! — сказал Дэн.

— Ах, русские летчики! — восхищенно всплеснула руками тетя Валя. — Освободители!

— Твой внучек, Алеша, — сказал Алеша. Он все так же улыбался.

— Ах, Алешенька! — обрадовалась тетя Валя, — Как твои дела, Алешенька? Ты тоже русский летчик?

— Да, бабушка! Я тоже русский летчик, — улыбался Алеша.

— И я русский летчик! — встрял Дэн.

— Ай, молодцы! — восхитилась бабушка. — Алеша — и русский летчик!

— А меня Дэн зовут! — закричал Дэн.

— И ты, Дэн, тоже молодец! А как вырос-то, Алешенька!

— Мы приехали тебя выручать из монгольского плена! — не унимался Дэн.

— Да, — подтвердил Алеша.

Мальчик с девочкой стояли в отдалении, почтительно глядя на русских летчиков.

— Тут монголы есть? — деловито спросил Алеша. Ему надоело улыбаться.

— Есть, конечно, внучек, как без них. Пришли, козу забрали.

— А сейчас они где?

— Сейчас в двадцати километрах на восток-юго-восток отсюда, собирают большие силы в количестве двадцати тысяч человек, собираются двигаться на север и захватывать штаб пятой дивизии, — отчеканила бабушка. Ей тоже надоело улыбаться.

— Полетишь с нами, тетя Валя? — спросил Дэн.

— Полетели с нами, а? — попросил и Алеша. — На корабль. Сказки будешь нам рассказывать.

— Я бы с радостью, да на кого мне правнуков оставить? — показала бабушка на мальчика и девочку. — Кстати, знакомьтесь, вот твои племянники — Ваня и Аня. Ванюша, Нюра — это ваш дядя Леша.

— Здравствуй, дядя Леша, — сказал Ваня.

— Здравствуй, дядя Леша, — сказала Аня.

— А я дядя Дэн! — крикнул Дэн. — Я русский летчик!

— Здорово, дядя Дэн! — закричал Ваня. — Покажи медали!

— И ордена! — пропищала Аня.

— Я их на корабле оставил, — схитрил Дэн. — Вот пусть бабушка слетает со мной и привезет вам.

— Бабушка, слетай на корабль! — закричали Ваня и Аня.

— Слетай, а? — попросил Алеша.

— Пошли чай пить, — распорядилась тетя Валя.

За чаем тетя Валя позволила себя уговорить.

— Ладно, слетаю я с вами.

— Ура! — закричал Дэн.

Алеша заулыбался.

— А вы, дети, чтоб…

Алеша с Дэном отошли, чтоб не слышать прощания бабушки с правнуками.

— Долгие проводы — долгие слезы, — философски говорил Дэн, закуривая.

8. Тетя Валя летит на корабль

Тетя Валя полетела не одна. Она взяла с собой Хрюшу, Степашку, Каркушу, Филю и прочих.

— Садись ко мне! — кричал Дэн. — Эх, прокачу!

— Лучше ко мне, бабушка, — просил Алеша, — ведь я же твой внук.

— Почему это к тебе? Подумаешь, внук!

— Сам испугался к бабушке лететь!

— Тише, дети, тише! Я с Хрюшей и Степашкой полечу с Алешей, потому как он мне внук, и вообще не испугался лететь ко мне ночью. Алеша храбрый. А с Дэном полетят Филя, Каркуша и прочие.

— Эх! — вздохнул Дэн.

— Погодите — надо с домом попрощаться, — сказала бабушка.

В избе дети погасили огни. Темно стало кругом и тихо так, что слышно было, как клохчут спросонья куры. Монголы утащили петуха за темные леса, потому куры и беспокоились. Опасно было без петуха, время военное. Тетя Валя подошла к курятнику, сказала что-то, и замолчали даже куры. Установилась абсолютная тишина, только ветер шевелил траву.

Вышла на небо луна, стало светло, и от мерного качания ковыля жутко как-то стало Алеше. Трава кланялась улетающим, кланялась…

Тетя Валя села в самолет к Алеше, а все прочие, за исключением Хрюши и Степашки — к Дэну.

Моторы взревели, тишина сразу пропала, зато трава перестала кланяться улетающим, а попыталась убежать, да не давали корни. Нагнетаемый пропеллерами горячий воздух пригибал ее к земле. Лужайка перед домом была как причесанная. К утру разлохматилась, правда.

Тетя Валя сидела на соседнем кресле, и Алеша чувствовал исходящее от нее тепло. Тетя Валя была прямо как печка — такая горячая.

— Тетя Валя, — восхитился Алеша, — ты горячая, как печка!

Тетя Валя промолчала.

Зато подали голос Степашка и Хрюша.

— Потрогай меня, — сказал Степашка, — я тоже горячий!

— Хрю-хрю, — сказал Хрюша.

— Они что, говорят? — изумился Алеша.

Тетя Валя молчала.

— Они! — возмутился Хрюша, — можно подумать, нас не существует! Не они говорят, а мы говорим! Правда, Степашка?

— Ну потрогай меня! — кричал Степашка. — Смотри, какой я горячий!

Алеша потрогал Степашку. Никакой он был не горячий, так, обычный, матерчатый, слегка нагрелся от бабушкиного тепла. Хрюша и то был теплее, правда, он сидел ближе к тете Вале.

Которая все молчала.

— Бабушка! — обиделся Алеша. — Ну что ты все молчишь! Скажи что-нибудь.

— Молчи, — сказала бабушка. — Веди свой самолет. Не мешай мне. Скоро тут будут монгольские летчики.

В другом самолете Дэн боролся с Каркушей, которая всё пыталась вылететь на свежий воз-дух. Дэн боялся, что она отстанет.

— А что ты делаешь? — спросил Алеша.

— Тс-с-с! — строго сказала бабушка и прикрыла глаза.

— Ну так что, извиняться будем? — кипятился Хрюша.

— Извини, Хрюша, конечно, вы. Вы говорите, а не они говорят. Просто я не знал… Ну, простите меня. А ты, Степашка, и правда очень теплый.

— Вот, — удовлетворенно хрюкнул поросенок.

— Я теплее тебя, — сказал Степашка.

— Я теплее! — завизжал Хрюша.

— Дядя Леша про меня сказал, что я теплый, а про тебя не сказал, — парировал Степашка.

— Оба теплые, — поспешно успокоил Хрюшу Алеша.

— А кто теплее?

— Оба теплее. Скажите лучше, что тетя Валя делает?

— А, не знаю, — сказал Степашка. — Тучи, наверно, разгоняет. Или, может, мурашей отваживает. У нас мураши — прямо бедствие. Приходят, все съедают. У куриц лапы жалят, они потом ходить не могут, только летают, пока ожоги не пройдут. У свиней, — Степашка покосился на Хрюшу, — Про свиней вообще говорить не буду. В общем, мурашей надо отваживать, а то урожая не будет.

— А монголы-то? — осведомился Алеша.

— Что монголы?

— Ну, разве они к вам не приходят, посевы не вытаптывают, куриц не уводят?

— Нет, монголов тетя Валя тоже отваживает. Однажды пришел к нам один, принес какую-то бумажку. Тетя Валя подписала, больше не приходили.

— Ну ладно, не мешайте нам с бабушкой, — важно сказал Алеша. Он давно понял, что зайцу доверять нельзя. И свинье тоже. Ничего от них не добиться.

Ваня вышел из избушки с ружьем на крыльцо и подстрелил лису, подкрадывающуюся к заснувшим курам.

В Алешином самолете Хрюша со Степашкой успокоились и стали шептаться о чем-то и хихикать. Зашуршал динамик.

— Что случилось? — сказал Алеша. — Прием.

— Ворона улетела. — Послышался хмурый голос Дэна. — Прием.

— Какая такая ворона?

— Ну… Каркуша эта. Прием.

Алеша посмотрел в иллюминатор. Рядом с кабиной летела Каркуша и клювом выстукивала на стекле таинственное сообщение, Хрюша со Степашкой удивленно молча смотрели друг на друга, пытаясь разгадать смысл послания.

Каркуша отстала.

— Она сейчас вернется, — не раскрывая глаз, проговорила тетя Валя.

— Сейчас она прилетит, успокойся. Прием. Отбой.

Полетели дальше.

— Смотри, дядя Леша! — закричал Степашка, — смотри, как красиво!

Хрюша восхищенно завизжал.

Рядом с кораблем прочертились красные линии трассирующих пуль.

Алеша оглянулся. Черной тучей надвигалась на луну армада монгольских истребителей и бомбардировщиков.

— Нас монголы догоняют! — захрипело в динамике.

— Маневрируй! — закричал Алеша.

Монголы приближались, намереваясь посадить русские самолеты на поле. Редкая удача для монгола — взять пленного. За всю войну они схватили человек десять. Фамилии этих отщепенцев висели на доске с надписью «Позор предателям!» на палубе каждого бронеаэродрома.

Алеша лихорадочно смотрел на небо. Ни одной тучки! Если б было темно, можно б было попытаться как-нибудь спрятаться от монголов.

Трещали о чем-то Хрюша и Степашка, размахивали руками и показывали за иллюминаторы.

Спала тетя Валя. Какой-то мат, грай и лай доносились из самолета Дэна.

Монгольские самолеты приближались.

И вдруг… чудо, чудо!

Опять повезло членам экипажа «Каччхапы». Откуда-то появилась туча, закрыла луну, стало темнее. Монголы сразу почувствовали себя не так уверенно: сложно было разглядеть маленькие самолетики на изменчивом фоне травы.

Прибежала еще одна туча, потом еще одна, еще и еще.

— Глуши мотор! — Закричал Алеша в ларингофон, и выключил двигатель.

Самолет бесшумно планировал, в наступившей тишине слышен был рев монгольской эскадрильи. Хрюша со Степашкой испуганно затихли.

И еще какие-то странные звуки доносились сверху. Что-то пыхтело и ворчало среди туч. Что-то непонятное, что-то темное, большое и круглое, похожее на медведя.

Монголы улетели вперед и сейчас шарили по земле прожекторами в надежде поймать русских летчиков.

В напрасной надежде, надо сказать.

— Маневрируй влево! — скомандовал Алеша Дэну.

— Улетели, — сказала тетя Валя, открыв глаза. — Можно двигаться на корабль, прямым курсом. Двадцать семь градусов влево возьми.

Монголы вернулись и всё искали летчиков, искали. Алеша с Дэном очень вовремя сманеврировали влево.

— Быс-стро! — прошипела бабушка.

Самое плохое — это двигаться в темноте. Когда идешь куда-то, едешь или летишь, а вокруг ничего не видно. Переставляешь ноги по земле, а ее не видно. Видно только кромешную тьму, какие-то сполохи, цветные пятна, фары автомобилей, звезды, где-то, может быть, далекие фонари — и всё. И самое главное — не видно, куда идти.

Я же не прошу, чтоб всё время было солнышко, думал Алеша. Я хочу только, чтоб что-то иногда было видно. Или, может, у меня куриная слепота? Дэн, ты что-нибудь видишь? Ничего, только твои хвостовые.

Поэтому и в городе Алеша всё время старался выбирать такой путь, чтобы было видно, куда идти. От метро до его дома можно было пройти только так: идти так: понятно, переходишь дорогу, потом вдоль забора, там ярко освещено и народ ходит, потом сворачиваешь в первые ворота, потом идешь не по аллее, а к поликлинике (тут тонкость, по аллее вроде бы светлее, зато потом в темноте идти долго), потом сразу налево, к дому японо-российской дружбы, потом ко Второму ГУМу, потом немножко в темноте, но совсем немного, к тому же видно перекресток, по которому ездят машины. А от перекрестка уже совсем близко и почти не темно.

Потому и запомнил он, как проезжал как-то зимней ночью мимо избушки, а там горел свет, сидели муж с женой, пили чай и смотрели «Кинопанораму», «Клуб Кинопутешественников» или «В гостях у сказки». Потому и полетел на свет, как только увидел вдалеке огни незнакомой деревни.

Хрюша спал, а Степашка пел: «Шарики да ролики, родитьли алкоголики…» Всю дорогу пел, тихонько так, пока летели. Или так: «Шарики да ролики, родители лкаголики».

Вернулись уже в предутренних сумерках. Пробудился петух, траурно прокукарекал на обгорелой трубе, и куры в бабушкином курятнике проснулись и заплакали.

9. Бабушка докладывает обстановку

— Это что такое? — спросил капитан.

— Где?

— Не где, а что. Вы где были?

— Что?

— Не что, агде. Ночью вас не было. Где были?

— Летали на разведку.

Тетя Валя была предусмотрительно спрятана в ангаре.

— И как, удачно? — иронично осведомился капитан.

— Да. Привезли много ценных данных.

— Докладывайте. Кстати, где Дэн?

— Дэн охраняет ценного свидетеля.

— Какого свидетеля?

— Который располагает ценными данными. Кроме того, у него (точнее, у нее) есть другие полезные качества.

— У нее?! Так ваш свидетель еще и женщина? Женщина на корабле — к несчастью.

— А как же Маша и Галя?

— Разговорчики! Маша и Галя не женщины, а летчики. — Капитан вдруг погрустнел.

— Тетя Валя тоже не женщина, а сказочница.

— Хорошо, веди сюда свою тетю Валю. Только… два наряда вне очереди. Тебе и Дэну. Свободен.

— Кэп…

— Что?

— Два наряда… Данные очень ценные…

— Три наряда!

— Есть!.. Разрешите идти?

— Идите.

Алеша повернулся на каблуках. В этот момент дверь распахнулась, и в капитанскую каюту вошла бабушка.

— Тетя Валя по вашему приказанию прибыла! — отрапортовала она.

У капитана глаза полезли на лоб.

— Тетя Валя?!

— Так точно.

— Нет, вы настоящая тетя Валя? Алеша, погодите, не уходите!

— Так точно. Я — настоящая тетя Валя.

— К чему такой официоз? «Так точно…» Алеша, сходите-ка, позовите сюда Афанасия… И скажите, чтоб закуску принес.

— Так точно! — И Алеша исчез за дверью.

— Тетя Валя, вы нам расскажете сказку? — спросил капитан. — Ну пожалуйста!

— Ох, товарищ капитан, да я уж забыла все… Ресурс исчерпан, все сказки в голове перемешались…

— Ну, как умеете!.. Как помните!..

— Ну, я прямо и не знаю… — кокетничала бабушка.

— А я волшебное слово знаю! — вился вокруг нее капитан. — Пожалуйста!

Прибежал Афанасий, принес лакомств, накрыли стол. Позвали также Алешу, Дэна и девушек.

— Только со мной еще гости есть, — сказала бабушка.

— Какие гости?

— Животные…

— Хрюша? Степашка? Филя с Каркушей? Ведите их сюда, конечно!

— И прочие…

— И прочих тоже ведите.

Принесли Хрюшу, Степашку и прочих. Помимо прочих кукол, в каюту набился прочий экипаж корабля. Стало тесно и жарко.

— Пойдемте все в кают-компанию! — предложила бабушка.

— Пойдемте, пойдемте! — заголосили иные. А прочие и забубнили.

В кают-компании тетя Валя сказала:

— Но сперва докладываю обстановку. В тридцати километрах на восток-юго-восток отсюда находятся основные вражеские силы. Они собираются тайно напасть на штаб дивизии. Если мы нападем на них сами, мы сможем расстроить их планы и захватить монгольское командование. Кроме того, по пути сюда на нас напали монгольские войска. Если бы не своевременно подошедшие тучи, мы бы до вас не добрались. Предлагаю отстучать радиограмму в центр, а самим двинуться по направлению к стойбищу неприятеля.

— Знаете, бабушка, — натянуто улыбнулся капитан, — вы, разумеется, бабушка, но командир здесь все-таки я. И за своих людей отвечаю тоже я. За информацию, конечно, спасибо, мы ее отправим в штаб, но рисковать своими людьми я не очень хочу. Утро вечера мудренее, так ведь у вас говорят?

— Так, да.

— Вот прямо сейчас и отправим. Эй, радист, вы поняли, что отправлять?

— Понял. Только вы, если сказку рассказывать будете, без меня не начинайте.

— Хорошо, хорошо, не будем. Раньше начнете — раньше вернетесь.

Маленький радист покинул кают-компанию. Капитан продолжал:

— Только не обижайтесь, пожалуйста. У каждого своя профессия. Мы вам правда очень благодарны, но позвольте уж мне дождаться распоряжений из центра.

— Да я не обижаюсь…

— Вот и отлично. А теперь… — капитан сделал театральную паузу и хитро поглядел на команду, — а теперь расскажите нам сказку! В знак того, что не обижаетесь!

— Сказку! — закричали все. Вот чего у капитана было не отнять, так это дипломатической хитрости. Одной фразой он и добился расположения экипажа, и вынудил тетю Валю рассказать сказку. Прирожденный капитан!

Он и в покер никогда не проигрывал. И в шахматы, и в бильярд.

— Вы правда хотите сказку? — растерянно спросила тетя Валя.

— Правда, правда! — предвкушающе заорали все.

— Эх, ну ладно, что с вами делать, — сдалась тетя Валя. — Будет вам сказка.

— Ура! — закричало общество.

Посреди ликующей толпы Алеша гордо объяснял:

— Это я ее привез!

— Молоток! — бил его по плечу рядовой Гриценко.

— Молодец! — сказала Галя и чмокнула Алешу в щеку.

— Э, я тоже ее привез! — возмутился Дэн.

— Молодец! — сказала Галя и ему, но в щеку не чмокнула. Все утро Дэн ходил обиженный. Зато Гриценко потом целый день бил его по правому плечу, так, что вечером оно стало существенно ниже левого.

Шофер же Коля ничего не знал и молча вел свой грузовик в кильватере бронеаэродрома.

Маленький радист предчувствовал, что его не дождутся, и потому подслушивал под дверью. В штаб он, ясное дело, ничего не передал.

— Только я плохо помню… И могу все перепутать. И… ресурс у меня скоро заканчивается…

— Ничего! Ничего! Рассказывай! — кричали все.

— Ну ладно, — сказала бабушка, и радист услышал, как она заговорила совсем другим голосом. — Называется сказка[1] — Лал-Матха. Говорят, что жил в одном городе купец…

10. Лал-Матха

Говорят, что жил в одном городе купец. И была у него дочь — солнце на небесном своде красоты, месяц на небесном склоне изящества. Девушка эта содержала в себе все сокровища совершенств юности, ибо не вошла еще в свою опасную пору. Все — и родственники, и друзья — называли ее Лал-Матха, потому что она всегда носила на голове красную шапочку.

И еще была у купца молодая рабыня, лицо которой напоминало щит солнца, а нос походил на меч месяца, ресницы — как стрелы, и брови, изогнутые подобно луку. Сама эта рабыня, с душой испорченной и гнилой, как прошлогодняя слива, завидовала дочери купца и ждала только удобной минуты, чтобы ее погубить.

Однажды случилось так, что купцу пришлось уехать по торговым делам в Бенарес, и в это время напала на его мать, живущую за лесом, немочь, овладела ей хворь. Члены ее позеленели, как изумруд, а глаза помутнели, как пруд под дождем.

Поняла тогда рабыня, что настал подходящий час, пробило нужное время. Позвала она дочь купца и говорит:

— Здесь в корзинке лекарство для матери отца твоего, да смилуется над ней Аллах, а также горшок масла и пакоры. Отнеси это все ей, но помни, дорога через лес опасна, нигде не останавливайся и с волком не заговаривай.

Но в бесконечной злобе своей скрыла, как выглядит волк.

Закуталась тут Лал-Матха в шаль решимости, натянула туфли осторожности и пошла. Долго шла она, минуло уж время «раста», близилось время «наусилика».

На одной из полян, тюльпаны которой поникли перед щеками Лал-Матхи, птицы смолкли, услышав ее нежную песнь, а ромашки, застыдившись ее прелести, уткнулись в землю, попался ей волк, страшный как лев. Но Лал-Матха не обладала знанием о внешности волка, и потому страх не охватил ее. Воистину, чего не знаешь, того не боишься!

Волка охватила страсть к локонам Лал-Матхи, вознамерился он запачкать покрывало ее невинности, испить из колодца ее добродетели. Однако волк был столь же осторожен и жаден, сколь и коварен, поэтому, увидев, что Лал-Матха не собирается убегать, решил сначала выведать, что она тут делает.

— Да хранит тебя Аллах, дитя мое! Что делаешь ты совсем одна в этой глуши? Разве пристало женщине ходить одной!

— Я иду к матери отца моего, да продлит Аллах ее дни. Она занемогла, и я несу ей лекарство, — простодушно объяснила Лал-Матха.

— О! — сказал волк, — О! Это чудесно! А скажи, где дорога до дома матери отца твоего? И как попасть в этот дом?

Лал-Матха забыла о рассудительности, запамятовала об осторожности и поведала волку, как пройти к дому матери отца.

На этом они и расстались: Лал-Матха, заслушавшись певчих птиц, пошла по длинной дороге, а хитрый волк, накинув плащ нетерпения, бросился по короткой.

Домчавшись до нужного дома, он потянул за веревочку, открыл дверь и, увидев спящую в качалке жену, проглотил ее!

Тут постучалась ему в голову мысль: если Лал-Матха увидит его в доме матери отца, то, несмотря на всю наивность юности, раскроет цепь обманов его, заглянет в ларец предательства.

Из бездны лукавства извлек тогда волк следующую хитрость: облачился он в женскую шаль, надел очки и лег на кровать, ожидая во всеоружии коварства Лал-Матху.

Она не замедлила, потянула за веревочку и вошла в комнату.

— О, драгоценная Лал-Матха, — пропищал волк, — как хорошо, что ты пришла! Воистину, Аллах не оставил меня своей милостию! Приблизься же, — прибавил он, видя, что девушка замешкалась в нерешительности.

— О, мать отца моего! — в изумлении воскликнула Лал-Матха, — Что с тобой стало! Почему глаза твои велики, как поля сражений, и бездонны, как соленые озера?

— Это чтобы любоваться вышивкой прелести на твоем покрывале красоты, о Лал-Матха! — ответил волк.

— О, мать отца моего! Что же стало с носом твоим? — спросила Лал-Матха, подходя ближе, — Почему подобен он зазубренному ятагану и велик, как футляр ребаба?

— Это чтобы не пропустить ни одного аромата, из источаемых тобой, о Лал-Матха, — отвечал волк, — ни полного запаха мяты, ни тонкого аромата жасмина, ни терпкого благовония мирры!

— О, мать отца моего! Что с твоими ушами? Почему стали они размером с окна во дворце эмира, да правит он вечно?

— Это чтобы могла я, подобно окнам дворца эмира, впитывающим неосторожные слова и сплетни подданных, впитывать каждый звук твоего звонкого голоса, о Лал-Матха!

— О, мать отца моего! А что с твоим ртом? — спросила девушка, подходя к кровати, — Почему он подобен зиндану, ощетинившемуся кинжалами стражи?

— Потому что он будет зинданом для тебя! — вскричал волк, бросился на Лал-Матху и проглотил ее!

В эту минуту в ветвях деревьев высохла сердцевина, роза разорвала одежды свои, жасмин пожелтел лицом, василек окрасил землю кровью лепестков, а у ягод крыжовника остановилось сердце.

Однако в эту же минуту скорби случилось так, что шел мимо дома юный охотник, привыкший разить слонов вместо лис и носорогов вместо зайцев. Он увидел в окно все, что случилось, и в тот же миг пустил стрелу волку в сердце. Потом переломал ему ноги, выколол глаза и распорол живот, освободив невредимыми Лал-Матху и мать отца ее.

Увидев красоту Лал-Матхи, охотник воспылал страстью и посватал ее. Когда же вернулся купец, узнав от верных людей о происшествии, чуть не лишившим его матери и дочери, соединили пери с дивом, связали ифрита с человеком и обженили без проволочек это солнце с той луной.

А завистливую рабыню купец обезглавил, после чего повернул лицо к Аллаху и зажил, как подобает мужчине.

11. Что было дальше

Утомленный ночным полетом, Алеша спал в кубрике и видел во сне прекрасную Лал-Матху. Дэн спал в ангаре. Куклы спали в крюйт-камере, а бабушка только готовилась ко сну.

Капитан гостеприимно предложил ей пока свою каюту, а сам пошел к девушкам.

Капитану было немножко стыдно за то, что он дал три наряда героям, привезшим тетю Валю. Он писал в своем дневнике и шевелил губами, так что можно было подслушать:

— Ненавижу себя за интеллигентскую мягкотелость. Сказал — три наряда вне очереди, значит, три наряда вне очереди! Капитанское слово должно быть крепко! Но, с другой стороны, как же я их накажу? Они привезли бабушку и ценные сведения, как ни крути. За эти сведения мне полагается повышение. Кстати, что они там, в штабе, заснули? Как ни крути.

Пошел в радиорубку.

— Нет ли сообщений из штаба?

Радист вздрогнул.

— Нет, сообщений никаких нет.

— Странно. Сведения-то очень важные. Ну, вы погуляйте пока, если что случится — докладывайте. Я тут посижу.

— Мне тоже это очень удивительно, — солгал радист, — только… может, вы попозже зайдете? Мне надо передать одно очень срочное сообщение.

— Так передавайте.

— Э-э-э… Позвольте… Так… Впрочем, оно не такое и важное. Я позже передам.

— Ну, как знаете. Ступайте тогда.

Радист нервно прохаживался по палубе, раздумывая, как бы так незаметно передать донесение ценного свидетеля тети Вали, и ничего придумать не мог. От волнения он похудел на целый килограмм. По той же палубе не менее нервно прогуливалась Галя, и так же напряженно раздумывала о другой вещи.

— Войти или не войти, — думала Галя, — войти или не войти? Он же может неправильно понять… С другой стороны, бабушка… рядовой Гриценко…

Из кубрика послышался звон кастрюль и густой мат Афанасия.

— Войти! — решила Галя и без стука открыла дверь капитанской каюты.

Капитан всё терзался сомнениями:

— С другой стороны, вот накажешь их, они писсуары почистят, ладно. Или там картошку. Так ведь затаят злость. Потом увидят еще кого в степи, не привезут. Но дисциплина! Останемся мы без телевизора. Вдруг тут где телевизор валяется. У Алеши нюх на всякие находки. Вот голову нашел, бабушку. Инициативу надо поощрять? Как ни крути.

Капитан задумчиво барабанил пальцами по пульту, и в эфир летели радиосигналы: «Как ни крути… Как ни крути…»

Тетя Валя готовилась ко сну. Она вытащила свой стеклянный глаз и как раз протирала его спиртом, когда в каюту ворвалась Галина. Бабушка резво отвернулась к иллюминатору.

— Капи…ой, — Галя осеклась, вспомнив, что бабушке временно постелили у капитана, — извините, бабушка.

— Ничего, ничего.

— Бабушка, расскажите сказку!

— Я сегодня рассказала уже одну. — Строго произнесла тетя Валя. — В день не больше одной сказки. Такое правило.

— Ну, раз правило, тогда да… — вздохнула Галя. — Бабушка, а зачем у вас здесь стакан!.. — ей явно не хотелось уходить.

— Не знаю, — сказала бабушка, старательно отворачиваясь.

У бабушки торчала из одежды какая-то нитка, а может, торчал кусок провода. Во всяком случае, выглядело это именно как кусок провода.

«Каччхапу» тряхнуло на забытом кем-то в степи телевизоре, и тетя Валя выронила свой стеклянный глаз. Глаз покатился по полу. Тетя Валя обернулась.

Оторвался и провод, и упал со звонким металлическим звуком. Что-то приделано было к этому проводу, то ли деталь какая, то ли искусственная почка, то ли вообще что-то непонятное.

— Это ваше, бабушка! — подняла шарик Галя. — Ой!.. Что это? Почему глаза ваши велики, как поля сражений, и бездонны, как соленые озера?

— Ладно, девочка, — нехотя проворчала тетя Валя, — тебе я расскажу. Только никому, ладно?

— Конечно!

— Смотри, зачем мне стакан. — Тетя Валя снова протерла глаз спиртом и положила в стакан. — Я его туда на ночь кладу.

— А зачем? Бабушка, ты робот?

Тетя Валя сделала страшные глаза. Вернее, один глаз. Зрелище было жуткое. Если бы Гале как летчице не тренировали вестибулярный аппарат, она могла бы сойти с ума.

— Да, девочка. Я робот. Кстати, как тебя зовут?

— Галя.

— А вторую девочку как?

— Маша…

— Да, Маша. Я робот.

Галя онемела.

— Ну, смотри. Принеси мне еще стакан.

Галя принесла.

— Смотри, девочка Роза. Сейчас я отстегну свои зубы.

Тетя Валя вытащила вставную челюсть, протерла ее спиртом и положила в стакан. Прошамкала:

— Еще что-нибудь отстегнуть? Ногу? Сердце?

— Не н-н-надо, бабушка… Я верю…

— Ну, ступай тогда, девочка Галя. И смотри, никому!

Галя опрометью бросилась вон. Закрывая дверь, она слышала за спиной хохот робота тети Вали.

Капитан продолжал раздумывать:

— Ненавижу себя за интеллигентскую мягкотелость. Вот сейчас я хочу спать, а в моей каюте лежит бабушка. На моей постели. На моей простыне. Мало ли, что у нее там, хоть и бабушка. Надо куда-то ее поселить. Придется, наверно, уплотнить соколиц, хотя и не хочется. Но больше-то поселить негде.

Раздался стук, в радиорубку зашла одна из соколиц.

— Капитан, — сказала Галя, — буду кратка. Я слышала, вы хотите дать три наряда вне очереди Алеше. Так вот, этого делать не надо. Он привез нам бабушку, и… вообще. Не думайте, что я как-то особенно отношусь к этому мальчику, но, я считаю, что этого делать не надо. Нам всем известно ваше благородство и великодушие. Я… я пришла просить за него.

— Вот как? За него? А за Дэна? Ведь он тоже привез нам бабушку.

— Ну, за Дэна, конечно, тоже…

— То есть за Дэна тоже просишь?

— Да.

— Так чего ж сначала сказала, что только за Алешу? А говоришь, никаких особенных чувств к нему не испытываешь, а? Как же так получается? Поймал я тебя? а?

— Право, я не знала… А! Почему я должна перед вами оправдываться? Ваше дело верить или не верить женщине. Знайте только, что я полна решимости его защитить.

— Любой ценой?

— Если вам хватит подлости, то… любой ценой!

— Полно вам говорить о подлости, — сказал капитан ледяным тоном. — Я, знаете ли, русский офицер. Порой проявляющий необъяснимое чистоплюйство и интеллигентскую мягкотелость.

— Ну так как тогда, русский офицер? Вы уважите мою просьбу?

— Конечно, я пойду вам навстречу. Я с самого начала собирался это сделать.

— Спасибо…

— Погодите, погодите. Только и вы уж, пожалуйста, пойдите мне навстречу. Мне некуда поселить бабушку. Не могли бы вы, например, поселить ее у себя? А сами можете жить где пожелаете — у себя или у подруги. В общем, по штату вам на двоих полагается одна каюта.

— Я… я не могу жить с бабушкой. Пусть лучше бабушка будет жить у меня… нет, у Маши! — а мы вдвоем у меня!

— Это как вам будет угодно. Но учтите, что это приказ. При-каз. Исполняйте.

— Разрешите идти?

— Разрешаю, разрешаю, идите. — Капитан подпустил в свой голос раздражения, но был рад, что экипаж его поддержит в решении не наказывать Алешу и Дэна.

Пока на корабле разгорались африканские страсти, Дэн покойно спал себе в ангаре, а Алеша — в кубрике.

«Каччхапа» шла по степи. Собирались тучи, громыхали в небе, а Дэну снилось, что кто-то наверху двигает мебель. Алеше опять снилось, что он играет в шахматы с шофером Колей. Бабушке снились электроовцы, механикам снился обобщенный образ врага, Хрюше — почему-то морковка, Степашке — шарики, ролики и родители-алкоголики. Все прочие спали без сновидений.

12. Обобщенный образ врага

— Будем считать обобщенным образом врага, — говорил Коля, — ту самую точку, что вечно скрывается за горизонтом. Вообще-то этот обобщенный образ находится в космосе, но для простоты давай считать, что он находится просто в небе. e2 — e4.

— Так что космос — наш враг? e7 — e5.

— Да. Космос — наш враг. Из космоса идут специальные лучи, которые тоже наш враг, но забудем пока о них, забудем о лучах, и просто станем рассматривать эту точку.

— Хорошо. Забудем. Ходи. Опять время тянешь?

— Кg1 — f3. Итак, обобщенный образ врага — точка в небе, которая скрывается за горизонтом. Что мы увидим в этой точке? С одной стороны, вопрос кажется смешным — конечно, ничего не увидим, ведь точка скрывается за горизонтом, как мы ее можем увидеть? Все верно, точку мы не увидим, зато можем кое-что увидеть в точке.

— Погоди. Защитил пешку. Продолжай.

— Угу. d2 — d4. Сначала из этой точки появляются лучи, но лучи — это ладно, это постоянное зло, они всегда, они выходят из той точки, которую мы договорились считать обобщенным образом врага. Так что лучи мы не увидим.

— Слон на g4. А вот то, что там мебель двигают, это что значит? Это в той точке?

— Ну да. Это наши обобщенные враги мебель двигают. Взял пешку.

— Взял слоном на f3. А кто у нас враги? Монголы?

— Ну, монголы тоже враги, но не обязательно они. Монголы конкретные враги, а я говорю про обобщенных. Взял слоном ферзя.

— И чего?

— Ну как чего. Я же говорю — в небе находится обобщенный образ врага.

— Почему в небе?

— Ну смотри. Степь широкая?

— Да. Погоди — пешка d6 берет на e5.

— Широкая как что?

— Как стол.

— Нет, стол широкий, но маленький.

— Тогда как океан. Ходи давай.

— Мало. Еще шире.

— Ну тогда как степь, куда уж шире. Ты ходить будешь?

— Сc4. Нет, размеры степи ограничены степью. Я говорю про обобщенную степь. Она должна быть безбрежная.

— Не знаю тогда. Сдаюсь. Нет, а в партии не сдаюсь. В партии Кf6.

— Как небо! Как небо она широкая. Фb3.

— А-а!

— Вот. В этой степи обитают монголы. В нашей конкретной степи обитают конкретные монголы, а в абстрактной степи обитают абстрактные монголы. Как у степи нет края, так и у неба нет края, потому мы и не видим эту точку.

— Погоди. Фe7. У степи же есть край.

— Ну хорошо. Как мы не видим монголов, так мы и не видим точку абстрактного врага.

— А как же мертвая голова?

— Самого монгола мы же не видели? Видели только его голову. Так и ту самую точку мы тоже не видим. Видим только ее отблеск. Или видим ее, но самым краешком глаза, так, что и не понимаем, что такое мы видим. А это, оказывается, обобщенный враг. Да, вот тебе Кc3.

— А-а. А точку обобщенного друга мы видим? с7 — с6.

— Тоже не видим. Сg5. Мы же не видим тут вообще никого, только сами себя. В своем соку варимся потому что. Столько тут катаемся, туда-сюда, а кроме самолетов ничего не видели.

— Как это не видели? А тетя Валя? b7 — b5.

— Какая тетя Валя?..

— Ходи давай.

Алеша проснулся, когда Коля снова вызвал пчел. Вернулись с вечернего вылета Маша с Галей, все пошли в кают-компанию.

Вечерний вылет Маши с Галей был не боевой, они только покружились вокруг «Каччхапы», для моциона и чтобы не растерять форму. Опасно было отлучаться далеко от корабля, где-то в степи пряталась монгольская армада. Приказ из штаба все не приходил, бронеаэродром шел малым ходом по направлению к штабу дивизии.

Шофер Коля спал, ругался, плакал, угрожал, плевался, скрежетал зубами, сжимал кулаки. Во сне он точно решил сбежать. Солнце заходило за горизонт, как раз туда, где находился обобщенный образ врага. Или обобщенный образ друга, Коля никак не мог понять точно.

13. Набег монголов

Сотник Менге был хорошим следопытом. Спешил домой. В удачном набеге захватил много богатой добычи.

Пришел в стойбище. В стойбище никого. Все юрты собраны, ничего не осталось. Только юрта номер пять стоит и показывает отстающим, куда основные войска ушли. На запад-северо-запад ушли, такая инструкция была. Раз юрта номер пять осталась, а ничего не осталось — искать начальство на западе-северо-западе.

Вошел Менге в юрту. Думал, есть чего внутри. Может, какие дополнительные указания.

Нет, пусто внутри, ничего не оставило начальство. Ну что ж — надо догонять. В задумчивости стоял Менге в пустой юрте, думал, чесал подбородок.

Снаружи ветер свистит, солдаты стоят, не расседлываются, понимают, что скоро ехать. С коней слезли, играют в ляпки, прямо как дети. Ноги затекли потому что, надо размять.

Захотелось Менге тоже размяться, вышел из юрты вон. Видит — солдаты столпились кучкой, чего-то рассматривают. Заметили Менге, расступились. Остался посреди кучки Молодой Архар. Еще Старый Архар есть, он лысый, а молодой ни одного волоса не потерял.

— Менге! — доложил Молодой Архар. — Ветер бумажку по степи прикатил!

— Давай сюда.

Посмотрел — записка какая-то, русскими буквами писана.

— Когда прикатилась?

— Только что.

— Полезная вещь!

Молодой Архар весь расцвел. Нечасто про него говорят, что он что-то полезное сделал. Старается, но молодой еще. Глупый.

Старый Архар на него с завистью посмотрел.

Менге был хороший следопыт. Он размышлял:

— Ветер не менялся. Но и не так долго дул, чтобы успеть принести записку из русского штаба. Значит, записка оставлена в степи. Тут, значит, русские где-то в степи есть. Деревень в той стороне нет. Значит, скорее всего, войска. Надо бы разведать. А если вдруг корабль проехал, должны остаться следы. Захватим корабль, привезем много добычи, пленных, вернемся с честью. Надо, значит, двигаться против ветра и смотреть следы.

Спрятал записку в шапку и приказал двигаться против ветра и смотреть следы.

Старый Архар обиделся. Он по-русски умел читать, только Менге его все равно не спросил. Накарябано небрежно, видно, что ребенок писал. Богатая добыча будет, если ребенка найдут. За ребенка большой выкуп можно получить.

Помочились, поехали быстро. Все на кобылах едут, потому что жеребцы на ходу мочиться не умеют. Если б умели, на жеребцах бы ездили, а так на кобылах, чтоб не задерживаться в пути.

А хорошие волосы у Молодого Архара. Жесткие. Такой ветер, а они как приклеенные.

— Эй… там что-то клубится на горизонте… — сказал рядовой Гриценко, стоящий на вышке.

Его никто не услышал.

— Эй! — закричал он, — там пыль столбом стоит!

Все давно привыкли к глупым шуткам рядового, и не обратили внимания.

— Монголы, я вам говорю! — Заходился Гриценко. — Ну правда монголы.

Вышел капитан с биноклем.

— Что, Гриценко, опять монголы?

— Ну посмотрите хоть вы, капитан! Сзади по курсу.

— Хорошо, я посмотрю, — сказал капитан, приставляя к глазам бинокль, — но вы, Гриценко, молитесь, чтобы это оказались монголы, а не какие-то там…

— Пусть это окажутся монголы! — тихонько прошептал Гриценко.

И это оказались монголы.

— Полный вперед! — заорал капитан.

Монголы приближались стремительно. Не успел рядовой Гриценко слезть со своей вышки, как они уже скакали рядом, гикали и собирались взять «Каччхапу» на абордаж. Несколько стрел попало Гриценке в бронежилет, пока он спускался.

Земля тряслась от топота копыт и летела пыль, застилая солнечный свет. Монголы скакали как ветер, монголы сами были ветром, и это не пыль застилала солнечный свет, а монголы застилали солнечный свет. Хотя монголы были и солнечным светом тоже.

Внизу боцман бегал по палубе и кричал:

— Арсенал! У кого, блядь, ключи от арсенала! Почему я не могу их найти, когда они нужны! Какая сука спрятала ключи!

Матросы не признавались. Они стеснялись боцмана. В арсенале они сделали тайный штаб, оборудовали его, повесили карты, красные занавески, китайские колокольчики, зеленую лампу, рисунки собственного изготовления, и иногда собирались там и читали друг другу свои стихи. Оружие они предварительно спрятали в кубрике.

Боцман всё бесновался.

Дэн вытащил свою берданку, которой чуть не подбил самолет. Глядя на него, матросы мало-помалу подоставали ружья, пулеметы, автоматы и пистолеты. Без оружия остались только боцман, штурман, капитан и Алеша.

Капитан спустился в свою каюту и вытащил из ящика стола свой револьвер. Вечера не проходило, чтобы капитан не разбирал свой револьвер, не чистил его. «Ну вот ты и пригодился», — произнес капитан даже с какой-то нежностью.

Кок Афанасий принес с камбуза три ружья и дал их боцману, штурману и Алеше.

— Держите, — сказал Афанасий. — Но не забудьте, как постреляете, вернуть.

Вооружившись, все начали стрелять по монголам. Но монголы двигались так резво, что попасть в них не было решительно никакой возможности. Беспорядочная пальба не принесла экипажу никакой выгоды.

Маленький радист спрятался в радиорубке под комодом и обильно потел.

Монголы тем временем поравнялись с «Каччхапой». Некоторые пытались прыгать на корабль со своих кобыл, но соскальзывали с обитых железом бортов, падали, снова взбирались на лошадей и продолжали погоню. Самым неутомимым был молодой Архар. Он упал четыре или пять раз.

Из иллюминаторов за попытками монголов прыгнуть наблюдали Хрюша, Степашка и прочие, и показывали на них пальцами. Бабушка говорила, что так делать неприлично, но время от времени забывалась и тоже показывала пальцем на монголов.

В кильватере шофер Коля отчаянно вихлял, сбрасывая с грузовика наседающих кочевников. Однако паре человек все-таки удалось удержаться, и они подползали к Коле с ножами в зубах.

Коля улыбался им как родным, так, что запасному шоферу Виталику пришлось отобрать у него руль и управлять грузовиком самому.

Видя, что на абордаж корабль взять не удастся, монголы стали кидать лассо. На гладкой, как степь, палубе одиноко стояла мачта — вокруг нее и затянулось разом несколько веревок.

Менге был самым сильным, потому его и назначили сотником. Как раз после его рывка мачта и накренилась. Не менее полусотни всадников накинули на неё арканы и дернули еще раз. Корабль стал быстро терять скорость, торжествующий вопль вырвался из монгольских глоток.

Всё это время матросы пытались попасть хоть по одному врагу, но у них всё не получалось. У многих закончились патроны.

Мачта не выдержала давления, затрещала, и упала было на Менге. Сотник, правда, отпрянул со свойственной ему ловкостью. Верхушка с грохотом обрушилась у его головы, и он с ужасом обнаружил прямо перед своим разгоряченным лицом ощерившуюся физиономию давнего друга Жугдэрдемидийна Гуррагчи. Когда-то они делили между собой постель и коня, потом пути их пересеклись: Жугдэрдэмидийн пошел учиться на космонавта.

В то же самое время кок Афанасий ранил в руку Молодого Архара.

Торжествующий вопль сменился криком страха и боли, и Менге поскакал прочь. За ним поскакали и подчиненные, побросав добычу. Убежали и те, кто подбирался к Коле.

Дэн метким выстрелом сбил с атамана шапку. Публика заулюлюкала и зааплодировала. Иные и засвистели.

Хрюша, Степашка и прочие смеялись, высовывались из иллюминаторов и показывали на убегающих монголов пальцами.

Шапку подняли с земли и напялили на голову Жугдэрдемидийна Гуррагчи.

— Смотри, наша записка! — сказал Алеша, вытащив из подкладки листок бумаги.

— Угу, — сказал Дэн.

— Отбились, — резюмировал капитан.

14. Сила мысли в пустоте

До утра горело окно в капитанской каюте. Алешу в качестве исключения позвали на праздник в высшее общество. Ничего особенного там и не происходило. Да, впрочем, Алеша стеснялся и скоро ушел.

Дэна в капитанскую каюту не позвали, и он с тоски пошел в арсенал, где матросы читали друг другу стихи, посвященные славной победе.

Утром около камбуза Алеша встретил Галю.

— Привет! — сказал Алеша.

— Привет, — сказала Галя и улыбнулась.

Алеша размечтался:

— Вот бы, — подумал он, — получилось бы как-нибудь так, чтобы мы с Галей сидели бы вместе за столом, пили бы чай из подстаканников, за окном бы темно было, а у нас светло, и чтоб там холодно, а у нас жарко, и лазали бы ложками в варенье, не считая, кто сколько съест, и чтоб малиновое, и чтоб ложки гнутые… и чтоб скатерть такая, белая…

Алеша давно об этом мечтал и даже заготовил пару гнутых ложек. Правда, мысль о чаепитии с Галей казалась ему слишком праздничной и нереальной и расстраивала своей несбыточностью: Галя всего лишь улыбалась ему и говорила «Привет». Поэтому Алеша, чтобы не загрустить от несбыточности, бывало, думал о чем-нибудь философском, абстрактном.

Алеша часто думал вот о чем:

— Человеческое существо, — часто думал Алеша, — обладает способностью часто думать о всяких разных вещах. Вот как я сейчас, например. Например, он думает о светофорах, поливальных машинах и повивальных бабках, новостях, о книгах, о песнях, о стариках и колясках, о воздушных шариках, о прохожих, о том, где раздобыть еды, о деньгах, о футболе, об овечках, о новой одежде и так далее. Обо всем этом человек думает много раз в течение дня, и даже не замечает этого. Но ведь каждая мысль имеет какую-то свою силу, может как-то повлиять на мир. И именно благодаря тому, что мыслей много, они рассеиваются в разные стороны, взаимоуничтожаются, как разнонаправленные векторы, и ничего не происходит. Светофоры не гнутся, рукописи не горят, воздушные шарики не превращаются в змей. Старики только много думают о смерти и потому умирают. Но к старости нельзя не думать о смерти, потому что смерть близка, волей-неволей приходится о ней думать, вот и умираешь. Замкнутый круг получается. Если б кто-то мог вовсе не думать о смерти…

Поэтому, собственно, чудес и происходит так мало. Просто никто не может сконцентрироваться на какой-то мысли о чуде так сильно, чтобы это чудо произошло. В этом есть мудрость природы.

Но это всё в городе, или, скажем, в деревне. Там, конечно, внимание рассеивается. Там светофоры, поливальные машины и повивальные бабки, новости, там книги, песни, старики, коляски, овечки, футбол, там воздушные шарики, прохожие, там приходится раздобывать еду, одежду, и думать о деньгах. Но о чем думать на бронеаэродроме? Всего этого тут нет. Вокруг только степь, голая, глазу не за что зацепиться. Только и есть о чем подумать, как об аэродроме. Но на корабле о чем думать? Ничего же нового не происходит, ничего, абсолютно. Распорядок дня всегда одинаковый, вот, монголы напали, но видно же было, как все рады. А так внимание не рассеивается, думай себе о чем хочешь, а думать можешь только о корабле, или о своих каких-то идеях, вот как я сейчас. В любом случае думать тут можно мало о чем, и всё так или иначе связано с кораблем. Векторы мыслей однонаправлены и могут привести к чуду, даже если думать не очень сильно, можно вообще о чем-нибудь думать и не знать этого, но фокусироваться только на корабле. А тогда… тогда может случиться всё что угодно.

Хорошо всё-таки, что мы нашли тетю Валю.

Даже если это и неправда, то, о чем я сейчас думаю, все равно это правда, потому что я об этом думаю часто, и, значит, оно должно сбыться, то есть чьи-то мысли (пусть не мои) приведут к какому-нибудь чуду. Надо бы с шофером Колей поделиться этим соображеньем.

И всё время забывал поделиться.

Потом забывал, что забыл сказать Коле, потом забывал, что забыл забыть сказать. На самом-то деле однажды сказал, а потом и забыл. И Коля воспринял Алешину идею, всё думал о веселой стране Голландии, как бы туда сбежать, но, видимо, недостаточно думал, потому что сбежать никак не удавалось.

А Алеша, наверно, недостаточно много думал о том, чтобы сидеть вместе с Галей на теплой кухне и пить из подстаканника чай с малиновым вареньем.

Монголы зализывали рану Молодому Архару. По очереди. Все зализывали, кроме Старого Архара. Старому Архару Молодой не дал полизать.

— Я знаю что рот у тебя полон яду. — Сказал Молодой Архар. — Не смей зализывать мою рану!

Менге наградил Молодого Архара за храбрость в бою, и тот возгордился. Нехорошо это было. Все видели, как возгордился Молодой Архар. Все видели, как Старый Архар затаил обиду на Молодого.

Сам Менге затаил обиду на экипаж корабля. Следующей ночью еще раз попытался догнать «Каччхапу» и отбить голову друга, в отместку обезглавив капитана, но был встречен заградительным огнем пограничников. Без мачты, с раненым рядовым Гриценко, «Каччхапа» добралась, наконец, до штаба.

Часть 2 

15. Комариная пустошь

Темный батист ночи… Нет, не так. Степь тверда. Тьма окутала степь, которую капитан не… Нет, опять не так. Степь была как паутина. Степь же была безвидна и пуста, и только «Каччхапа» носилась по ней…

— Дэн, как лучше? Степь была пуста или пустыня была степна? Степь пустынна или пустыня степенна?

— Лучше по-другому.

— Ага.

— Тебе зачем?

— Нужно.

— Ну скажи!

— Нужно, говорю.

— Ну и ладно, тоже мне.

Алеша с механиком Дэном сидели на палубе возле ангара. Дэн курил, а Алеша смотрел на звезды. Он всегда смотрел на звезды, когда девушки запирались вместе с капитаном и коком Афанасием.

— Хорошо бы война закончилась поскорее, — мечтал Алеша. — Я бы остался тогда в этих местах жить.

— Угу, — отвечал Дэн.

— Я, когда сюда ехал, видел…

— Ты рассказывал уже.

— Неужели рассказывал?

— Угу, рассказывал. И про далекую избушку рассказывал, и про танцующего монгола тоже рассказывал.

— А про звуки рассказывал?

— Нет.

— Рассказать, что ли?

— Ну.

— Я бы тут жил, если бы тут звуки какие-нибудь были. Тут же тихо совсем. С ума можно сойти.

— Не так уж и тихо.

— Как это не тихо? Ты прислушайся.

— Ну.

— Что слышишь?

— Слышу, как ветер гудит в проводах, и пули свистят по степи. Слышу, как колеса шуршат. Слышу Колин грузовик.

— А в городе что обычно слышишь?

— Да то же самое и слышу.

— Нет. В городе постоянно какие-то машины ездят, люди разговаривает, где-то музыка играет…

— У капитана тоже музыка играет.

— Разная музыка в городе играет, разная! А не только «Утомленное солнце». Ну и другое там… собаки лают, сирены всякие, милиция, пожарные, телевизор за стенкой, влюбленные чмокают… Черт, комар укусил.

— В городе вообще можно без слов прожить.

— Как это?

— А зачем в городе слова? Я больше двадцати слов в день никогда не произносил.

— Да как же это?

— Ну как, как… так и не произносил. С кем мне говорить-то?

— Ну, в магазине еду ты покупал?

— В самообслуживании. Ездил на метро. Работал с механизмами. Читал книжки. Жил один. С кем говорить-то?

Из капитанской каюты вышел кок Афанасий с подносом. Увидел огонек сигареты и подошел к Дэну покурить. Алеша спрятался в темноте ангара — Афанасий увидит, что нарушение дисциплины, доложит капитану.

В темноте звенели комары. Алеша страшно дергал щекой и беззвучно лупил себя по лицу.

Шла «Каччхапа» по пустыне Гоби, озирал окрестности недобрым взглядом Жугдэрдемидийн Гуррагча.

Бабка охала и, не просыпаясь, давила на себе комаров.

Комаров давили и матросы в кубрике, и радист в радиорубке, и запасной шофер Виталик, и прочие. Не мучились только: капитан, кок Афанасий и девушки (Афанасий принес из камбуза противокомарный распылитель и разбрызгал в капитанской каюте), пахнущий дымом Дэн, бабушкины куклы и шофер Коля, которого комары не трогали, почитая почему-то за мертвого.

Бронеаэродром шел через ужасную комариную пустошь. Комары везде были, наверно, потому, что недалеко брала начало главная монгольская река Керулен, а может, потому, что недавно прошел дождь, а может, потому, что скоро наступала осень, комары хотели насосаться крови, пока не поздно.

Алеша заснул, продолжая дергать щекой.

16. На бабушку проливают воду

Утро началось так.

— Погремушку отдай, — сказал Хрюша. Степашка фальшиво удивился:

— Какую погремушку?

— Отдай, говорю, не то хуже будет!

— Ой-ой-ой! — Степан запищал иронически и вспрыгнул на спинку тетивалиной кровати. Сама-то бабушка спала, еще как, и похрапывала. Комары испугались солнышка и дружно улетели куда-то.

— Ля-ля-ля! Жу-жу-жу! — дразнился сверху Степашка.

Свиньи, между прочим, такие животные, которые не могут поднять головы, как бы ни старались, разве только за волосы себя схватят. Физиологические особенности организма.

— Он наверху? — мрачно спросил Хрюша у пространства. Пространство ответило голосом Фили:

— Наверху.

— А чего делает?

— По кровати прыгает.

— А бабушка?

— Спит.

— Сгони его оттуда, а уж на полу я с ним разберусь. За это дам тебе потом поиграть. Главное у зайца отобрать.

Наверху Степашка гремел погремушкой, дразнился и корчил рожи. Филя залаял на него, Степашка плюнул весьма метко Филе на лысину и засмеялся еще громче.

Филя недавно перенес лишай.

Тетя Валя не просыпалась, усилился только ее храп.

Филя вспрыгнул на кровать — заяц очень ловко перепрыгнул на другую спинку, потом на полочку над изголовьем (там бабушка хранила стакан с замоченными на ночь зубами), оттуда в два прыжка по занавеске на карниз. Гремел там, показывал язык, складывал из ушей фигу.

— Ну, что там происходит? — нетерпеливо спрашивал Хрюша у Фили.

— Ушел, далеко. Мне дотуда не допрыгнуть, — отвечал Филя с досадой.

Хорошая, новая погремушка была предметом тайных вожделений всех бабушкиных игрушек.

— Эх, ну ладно. Каркуша! Хочешь погремушкой поиграть?

Каркуша хотела, да и все прочие тоже. На Степашку началась форменная облава. Каркуша летала вокруг и клевалась, Цап-Царапыч зловеще полз по занавеске и показывал клыки, Филя лаял, Хрюша в нетерпении бегал кругами по полу.

Какие-то маленькие игрушечные инопланетяне кружили вокруг зайца на летающих тарелочках и кричали:

— Кролик, сдавайся!

Прочие помогали чем могли. Степашка прыгал с карниза на трюмо, с трюмо (на минуточку) на пол, потом на зеркало, на иллюминатор, на спинку кровати…

Поднялся невероятный гвалт. К тому же вдруг страшно, с присвистом захрапела бабушка. Звуки носились по каюте и разбивались о надежную стену, выстроенную из бабушкиного храпа. Внутри этой стены бабушка спокойно спала.

Но снаружи-то такой надежной стены не было! И вот проснулись соколицы в соседней каюте.

Потом проснулись капитан, штурман и радист, чьи каюты были подальше.

С трудом пробудились в кубрике моряки, всю ночь напролет читавшие друг другу стихи.

Проснулся и кок Афанасий в камбузе.

Последним проснулся Алеша. А Дэн так и вовсе не спал.

Одним словом, проснулись все на корабле.

Терпели долгое время, пока Маша, наконец, не решилась постучаться в свою бывшую каюту.

Но только она пододвинулась к двери и приготовила костяшки пальцев, как все разом смолкло.

Маша с сожалением постучала себя по лбу (не пропадать же костяшкам) и пошла домой.

До утренних склянок оставалось полчаса.

В тетивалиной же каюте случилось такое.

Степашка, уворачиваясь от зубов Фили, вновь вспрыгнул на полку над изголовьем и опрокинул стакан с бабушкиными зубами прямо на бабушку.

И пока вода из стакана летела свое невеликое расстояние, звери успели забиться под бабушкину кровать и притвориться спящими. Каркуша даже подхватила стакан и поставила его обратно на полку.

Так что когда вода пролилась на бабушку, в секунду оборвав ее храп, ничто уже не шевелилось. Только затихал в воздухе звук погремушки.

Хрюша не кусал Степашку, а Степашкане щипал Хрюшу, хотя под кроватью они оказались вполне на расстоянии укуса или щипка.

Тетя Валя проснулась, привела себя в порядок (вставила зубы, переоделась, накрасила старческие тонкие губы) и вышла вон. Куклы сначала следили за ней из-под свисающего покрывала, потом выглянули из-за двери.

Свинья, на ней собака, на собаке Цап-Царапыч, на нем Каркуша. За Каркушей то и дело появлялась морда любопытствующего прыгающего зайца.

Тетя Валя всё замечала. «Осла не хватает», — думала она, — «Осла надо прикупить».

Мысль мелькнула и исчезла, потому что тете Вале было в общем-то не до того. Она прошла мимо соседней каюты, бросив «Здравствуй, девочка Галя» Маше, подглядывающей под дверью, поднялась на палубу. Чуть не поскользнулась, удержала равновесие. Полезла по веревочной лестнице.

Не успевшие еще заснуть члены экипажа в изумлении смотрели на нее.

Бабушка забралась в корзину впередсмотрящего и громким голосом сказала:

— Жили как-то в одном селе! — и прокашлялась, прочищая горло.

Не успел затихнуть звук кашля, а на палубе уже были абсолютно все. Расселись кружком вокруг мачты и устремили очи горе.

— Жили как-то в одном селе…

17. Самос

Жили как-то в одном селе муж с женой. Были у них козы, молоко давали. Молоко муж с женой пили, молоко продавали, тем и жили, так и состарились.

И вот как-то заболели-зачахли козы, не стало у них молока, нечего сбыть-продать, нечего съесть-выпить. Говорит тогда старик своей хозяйке:

— Состряпай-ка ты мне самосы, так, знаешь ли, самосов хочется, сил нет!

— Да где же я возьму муку для самосов? — ответила старуха.

— А ты сходи к дукандару, займи у него.

— Да из чего же я сделаю начинку для самосов?

— А ты покопайся-то в огороде, поскребись на кухне.

Хозяйка сходила к дукандару, замесила мягкое тесто. Нашла на огороде немного-чуть цветной капусты и гороха, на кухне по щепоти куркумы и кориандра, кумина и имбиря, все прогрела-поджарила, перемешала-перетерла, сделала славную начинку.

Разделила старуха тесто на десять лепешек для десяти самосов, да не рассчитала, кусок остался, ни туда, ни сюда, девать некуда. Прилепила она его к последнему самосу. Наконец, обжарила самосы в горячем гхи, и выложила золотистыми на поднос, остывать-прохлаждаться.

А того не заметила, что у последнего самоса лишнее-то тесто отлепилось, получились ноги. Встал самос на свои ноги, поразмялся, потянулся, из окошка выпрыгнул и бросился по дороге убегать-улепетывать.

Идет самос по дороге и весело песенку поет:

Мейн самос хун,
Мейн гарми-мази хун,
Мейн нани се гайя тха,
Мейн нана се гайа тха.
Я самос горячий-вкусный,
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел.
Шел он, шел, и завела дорога в джунгли, повернула.

В джунглях увидел самоса вепрь-сукар. Не везло сукару на охоте, никого поймать не удавалось, и уже три дня ходил он голодный. Увидел самоса, взревел радостно и говорит:

— О! Самос! Растопчу тебя, съем тебя!

— Ты не ешь меня, сукар, послушай я тебе песенку спою:

Мейн самос хун,
Мейн гарми-мази хун,
Мейн нани се гайя тха,
Мейн нана се гайа тха.
Аур тум се, сукар, бхи гана хога!
Я самос горячий-вкусный,
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел.
И от тебя, сукар, убегу!
Спел так хитрый самос и убежал.

Бежит себе, подпрыгивает, а тут ему навстречу багх-тигр. Злой, на любого бросится. А тут самос, золотистый, аппетитный. Зарычал тигр и говорит:

— О! Самос! Разорву тебя, съем тебя!

— Ты не ешь меня, багх, послушай, вот я тебе песенку спою:

Мейн самос хун,
Мейн гарми-мази хун,
Мейн нани се гайя тха,
Мейн нана се гайа тха,
Мейн сукар се гайа тха.
Аур тум се, багх, бхи гана хога!
Я самос — горяч и вкусен,
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел,
Я от сукара ушел,
А от тебя, багх, и подавно убегу!
Допел и сразу исчез в кустах, тигр даже пошевелиться не успел.

А самос продолжил свой путь. Долго шел, топал, к вечеру вышел на поляну. Смотрит — на поляне у пруда гидар-шакал сидит, мачхли ловит. Только где шакалу мачхли поймать!

Увидел гидар самоса, отряхнулся, подошел.

— О! — говорит, — Самос! Какой приятный! Проглочу тебя, съем тебя!

— Ты погоди, гидар, погоди, дай я тебе сначала песенку спою:

Мейн самос хун,
Мейн гарми-мази хун,
Мейн нани се гайя тха,
Мейн нана се гайа тха,
Мейн сукар се гайа тха,
Мейн багх се гайа тха.
Аур тум се, гидар, бхи гана хога!
Я самос,
Я горячий-вкусный,
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел,
Я от сукара ушел,
Я от багха ушел,
И от тебя, гидар…
— Подожди, подожди, — перебил хитрый гидар, — Песенка-то может и хорошая, но я глуховат стал от сырости, не слышу нечего. Ты иди сюда, поближе, сядь ко мне на хвост, и спой еще раз.

Самос подошел поближе, забрался гидару на хвост и закричал:

— Мейн самос хун,
Мейн гарми-мази хун,
Мейн нани се гайя тха…
— Шайтан! — воскликнул хитрый гидар, — Опять ничего не слышу. Ты, самос, знаешь, что, сядь поближе мне на плечо.

Самос вскарабкался гидару на плечо, встал на цыпочки и громко-громко запел:

Мейн самос хун,
Мейн гарми-мази хун…
— Ну что ты будешь делать, — сказал хитрый гидар, — не слышно. Залезь ко мне на нос, а? Уж очень послушать хочется.

Самос залез шакалу на нос, тут хитрый гидар — раз, и проглотил его, съел. Потом облизнулся и пошел ловить мачхли. Разве может гидар наесться одним небольшим самосом?

18. Один воин в поле

Что делать, если очутился вдруг в начале ноября посреди огромного поля?

Именно в начале ноября, в такое странное время между осенью и зимой: снег уже выпадал один или два раза. Черная почва покрыта им полностью; желтая же жесткая щетина соломы хорошо видна на белом фоне, прозрачная, как бородка юноши. От соломы и снег кажется желтым.

С одной стороны находится далекий темный лес, прошитый серебряными нитями берез (на опушке), таящий внутри еще не заснувших медведей, злых волков, капканы и прочие опасности.

С другой стороны… с другой стороны ничего нет. Белое поле сливается с белым небом, видны кое-где какие-то черные пятна, то ли это земля, то ли это лес, то ли еще что, может, горы, тракторы или люди на лошадях.

В любом случае пейзаж там выглядит более обнадеживающим и даже родным, именно туда, наверное, и стоит идти. Может, там черное — это река еще не заледенела.

Сзади черное — это след, полоса взрыхленной полузамерзшей земли. По правую руку неубранная полоса ржи.

Человек идет и идет на юг, лес с серебристыми нитями превратился в пятнышко на горизонте, а слева все виднеется несжатая полоска, наводит грустные мысли.

Вскоре пошел снег, небольшой, но сразу скрывший все пятна во всех направлениях горизонта. Исчезли ориентиры, осталось идти по полоске, чтобы не сбиться с пути.

Еще пара таких снегопадов — и не видно будет щетины на поле, но под снегом она будет всё так же колоться — так что не пробежаться босыми ногами по свежему снегу ранним зимним утром, играя в снежки, кувыркаясь в мягком и белом. Издерешь босые ноги в кровь. Правда, еще через пару снегопадов можно будет и кувыркаться, и босиком бегать. Было бы кому.

Человек, очутившийся утром в поле, не хотел ждать пары снегопадов. Ему нужно было выйти к другим людям.

Поэтому он шел, всё шел и шел вдоль межи, всё шел, шел и шел. Пока путеводная полоска не закончилась.

Человек пытался выдерживать взятое направление. Он постоянно оглядывался и смотрел, чтобы взрыхленная им черная земля располагалась по прямой линии. Так шел.

Потом снегу повалило столько, что черная земля из-под сапог уже не появлялась, оставались просто следы, быстро заметаемые снегом.

Из-за снега в воздухе стало гораздо, гораздо темнее, хотя времени выйти к людям было еще достаточно. Человеку показалось, что он услышал далекий волчий вой.

Хотя нет, пожалуй, даже после этого снегопада уже можно бегать по снегу босиком.

Человек споткнулся обо что-то. Это что-то лежало в снегу и было хорошим утепленным армейским ботинком. Такие ботинки входили в обмундирование американских солдат во время гражданской войны.

Человек побродил вокруг ботинка, расшвыривая снег, но пары не нашел. С сожалением положил ботинок обратно и пошел дальше.

Через двадцать минут нашел еще один, такой же. Схватил его, побежал назад, долго искал, нашел снова первый, сравнил — оба ботинка были левыми. Поставил на землю, пошел дальше.

Скоро опять споткнулся. Посмотрел — а это мертвый человек. Совсем голый. Кто-то тут раньше, видимо, ходил и раздел его, кто-то, у которого обе ноги — правые.

Второго-то мертвеца не было видно. Впрочем, заблудившийся человек его и не искал. Волчий вой раздался ближе.

Человек торопился. По правую руку стояло сооружение непонятного предназначения, похоже, раньше оно было коровником, а может, конюшней или свинарником. Теперь у него обвалилась часть крыши, окна все были выбиты, клочки сена валялись на полу.

С торца фермы отходил полуразвалившийся бетонный забор, человек пошел вдоль него. Через пятьдесят шагов забор закончился. Продолжения не было нигде, хоть человек и потратил много времени, прочесывая местность вокруг.

Где-то слева и сзади затарахтел мотор, справа и сзади раздались выстрелы и собачий то ли волчий скулеж. Человек бросился к мотору, затем к выстрелам — ничего.

Только разбитый остов трактора с одним траком.

Решил вернуться к ферме — и не нашел.

Смеркалось. Уже не от снега, а потому что время пришло. Снег, кстати, прекратился. Где-то за спиной послышался гудок тепловоза и перестук колес.

Снова раздался вой, теперь гораздо дальше, чем в последний раз.

Человек побежал к железной дороге. Где-то снова тарахтел мотор, но человек не поддавался на миражи.

Добежал. Вот уже и она, железка. Человек видит цистерны, идущие на запад. Осталось метров пятьдесят. Навстречу товарняку идет пассажирский, окна его ярко освещены, там сидят в тепле люди и помешивают металлическими ложечками горячий чай в подстаканниках.

Вдруг прямо над ухом стрекочет пулемет. Человек испуганно падает.

Совсем рядом, едва не отдавив левый мизинец, из сумерек показался танк, взревел моторами и ушел под воду. Человек ждал, всё ждал, пока он появится. Прошло пятнадцать минут, а танк всё не всплывал.

У самого железнодорожного полотна было болото.

Человек в ужасе побежал по берегу влево, вправо, провалился, хлебнул сапогом воды. Осмелевшие волки выли совсем близко.

Тогда он побежал вдоль берега, надеясь, что болото когда-нибудь кончится. Уже стало совсем темно.

У самой станции перед ним вспыхнули лаем собаки, но, почуяв волков, переключились на них.

Очутившись напротив ярко освещенного, казавшегося от этого жутко безлюдным здания станции, будущий монгольский сотник Менге начал танцевать. Остроконечная шапка его упала, на снег полетел тулуп, дыхание выходило из горла со свистом, но покончить с этим делом было необходимо. Менге не видел ничего вокруг, он весь ушел в танец. Благодарственный танец во имя спасения своей жизни.

Такт — правая рука движется назад, правая нога навстречу ей, такт — нога идет вперед, оплетает левую ногу, правая рука касается снега. Такт — рука выдергивается вверх, левая рука касается правой ноги, Менге теряет равновесие, и, чтобы не упасть, прыгает на левой ноге. Но это уже следующий такт. Еще такт. Еще. Еще такт. Еще.

Из спящей теплушки на него зачарованно смотрел Алеша. Он вскоре отъехал и не видел, что Менге танцевал до утра, растопив своим жаром снег в радиусе трех метров и вытоптав в вечной мерзлоте небольшую рытвину. Ее до сих пор так и называют — Монголова Яма — и стараются обходить стороной. Несколько человек уже сломало ноги, споткнувшись в этом месте.

Менге не знал, почему он вспомнил о прошлой зиме. Не знал он и зачем оказался тогда на заметаемом снегом поле. Наверно, сбросили с самолета, послали на разведку — правда, когда Менге добрался, как кот, к родному стойбищу, его никто ни о чем не спрашивал.

Скорее всего, вспомнил, потому, что необходимо было опять покончить с одним делом, как необходимо было покончить с танцем. Такое важное дело у него было два раза в жизни — той зимой, дотанцевать до утра, и вот сейчас.

— Надо покончить с этим. — Сказал он сам себе и скомандовал: — По коням!

Еще такт. Еще.

19. Кто пойдет к Коле?

С грузовика раздались сигналы: один длинный и пять коротких.

— Хм… — удивился капитан. — У Коли закончилось горючее! Странно, только вчера заполняли… Эй, машинное отделение! — Крикнул он. — Доставить наверх канистру солярки!

Когда солярка была доставлена, капитан выстроил экипаж на палубе.

— Случилось ЧП! — Произнес капитан речь. — У нашего грузовика закончилось горючее! Требуется доброволец для доставки шоферу Коле канистры солярки. Добровольцы есть?

Добровольцев не оказалось.

— Ну что ж… Я так и знал. Тогда начнем по списку. Алеша!

Алеша спрятался за спину Дэна, но капитан его углядел. Дэн не отличался богатырским телосложением.

— Пойдешь к Коле?

— Никак нет!

— Дисциплина? — капитан поднял правую бровь.

— Хорошо, я пойду, — быстро сказал Алеша. — Только позвольте мне сказать одну вещь. Вы, как интеллигентный человек, должны меня понять.

Капитана никто еще не называл интеллигентным человеком, хотя тот и был русским офицером. Поэтому капитан сказал:

— Докладывайте.

— Вот я давно задаюсь вопросом… Почему все списки начинаются с буквы «А»? По-моему, тот, кто начинает список с буквы «А», показывает тем самым свою косность и неинтеллигентность — безотносительно к сегодняшнему случаю, конечно, капитан. Такие люди показывают свой консерватизм, нежелание следовать новым веяниям, не…

— Понятно, — сказал капитан. — В следующий раз — только ради вас! — я начну с буквы «Х». Довольны?

— Не совсем. Видите ли, люди, которые откладывают всё на потом — это невежественные, неинтеллигентные люди, не желающие принять изме…

— Довольно. Люди, которые позволяют младшим по званию повесить себе на уши лапшу, как раз тем и отличаются от тех, кто не позволяет, что первые не могут быть капитанами, а вторые могут. Три наряда вне очереди за разговоры в строю и марш на грузовик! Со следующего раза расчет будет с другой буквы, а сегодня с буквы «А».

— Хорошо-хорошо! — крикнул Алеша, — но фамилия-то моя не на букву «А»!

— А на какую же тогда, если не на «А»? — в крайнем изумлении спросил капитан. Он действительно здорово удивился.

— На «Г»!

— Ну что ж, кто-то обвинял своего капитана в косности… Начнем, пожалуй, сегодня с буквы «Г». Алеша!

— Позвольте, но передо мной еще матрос Гриценко!

— Правда? — спросил капитан у Гриценко.

— Правда, — виновато сознался тот.

— Эх, Гриценко, Гриценко… Что ж вы… Придется вам идти к Коле.

— Не пойду, — уперся вдруг Гриценко.

— Это почему?

— Боюсь змей.

— Каких змей??

— Ползучих гадов. Гюрзу, эфу. Королевскую кобру. У них зубы ядовитые.

— Да ну? — второй раз за день изумился капитан.

— Я точно знаю. Один мой родственник из-за них, гадов, погиб.

— Ну что ж, раз родственник, то… Радист! — обрадовался капитан. — Вам боевое задание. Взять канистру солярки и доставить ее на борт грузовика шоферу Коле. Задание ясно?

— Ясно…

— Выполняйте!

— Только вы…

— Что?

— Если бабушка снова начнет сказку рассказывать, вы ее уговорите без меня не начинать.

— Конечно, радист!

Капитан похлопал маленького безответного радиста по плечу.

20. В гостях у сказки

Колин помощник Виталий наотрез отказывался садиться за руль, мотивируя это тем, что смена не его.

— Когда твоя смена? — в пятнадцатый раз допытывался Коля.

— Завтра.

— Вчера ты тоже говорил, что завтра!

— Вчера я врал. Вчера была моя смена, надо было тебе меня за руль сажать. А теперь — дудки! Теперь не сяду, потому что смена не моя.

— У, черт! — разозлился Коля.

— Давай-давай, веди. Ну, или хочешь, я за тебя поведу, зато потом ты мне две смены отдашь?

Коля опустил голову на руль. Раздался звук клаксона. От неожиданности Коля вздрогнул и заколотил по баранке.

— А, пропади оно все пропадом! — закричал Коля.

— Так как, соглашаешься? — спросил Виталик.

— Бессовестный ты человек, — сказал Коля. — Посмотри ты на меня!

— И что? Мыться надо и стричься, а не баранку вертеть.

— Так когда мне мыться, если я все время за рулем?

— Тогда и мыться. Раньше-то небось мылся?

В дверь постучали.

— Кого там еще черти несут? — раздраженно крикнул Коля.

— Это я, радист, принес вам солярки…

— Какой еще солярки? Только вчера заправлялись… Эй, погоди, куда пошел? Залазь в кабину… Ну что, радист, рассуди нас. Этот черт полосатый не хочет вести.

Темно как-то в кабине. Не видно ничего, только два темных силуэта спорят злыми голосами. Тот силуэт, что поближе, имеет массу побольше — он и страшнее. И голос истеричный — может сорваться человек. Ох, не при мне бы. Второй голос спокойный, но тоже злой.

— Да! Не хочу! И не буду! Не моя смена.

— Вот видишь? Не хочет.

— А вчера кто вел?

— Вчера я вел!

— Сам вел не в свою смену, а еще возмущается! Думать надо было! Тебе голова зачем?

— Э-э-э… Я ничего не понял…

— Думать мне голова! Думать!

— Так и думал бы, чудак-человек, кто ж тебя заставлял в чужую смену работать, чудак-человек…

— Я… э… думаю, что… надо спросить у капитана…

— Так ты же меня обманул!

— Ничего я тебя не обманывал. Смотрю, ведет человек, ладно, думаю, не буду мешать, раз ему так нравится, пусть ведет…

— Ты же сказал, что не твоя смена! Вот и радист говорит, что ты должен вести!

— Я говорю, что надо спросить капитана…

В кабине ужасно пахло соляркой. Просто до невозможности пахло соляркой.

— Не помню такого… Может, спросонок? Я спросонок могу всякого наговорить…

— Да какой спросонок?! Это ж вечером было!

— Вечером самый сон! Ты, между прочим, во сне тоже говоришь! О, ты такое говоришь… — многозначительно усмехнулся Виталик. — Видел доску «Позор предателям!»? Вот я сейчас радисту расскажу. Радист-то видел…

— Глупости ты ему расскажешь! Человек за себя во сне не отвечает!

— Вот и я говорю, что не отвечает… Да к тому же радист сказал уже, что тебе вести.

— Я сказал, что мне нужно спросить у капитана…

— Нет, погоди, по справедливости-то…

— …или у тети Вали…

— … ты должен вести!.. Тети Вали?

— Ну да, тети Вали.

— Сказочницы?

— Сказочницы.

— Никакая она не сказочница, понял? Пристали ко мне со своей тетей Валей! Я сам лучше сказки сочиняю!

В кабине, кроме пота и солярки, запахло еще и дракой. Надо было что-то предпринимать.

— Расскажи! — предпринял радист.

— Точно, расскажи, расскажи ему! — засмеялся Виталик.

— То есть как это — расскажи?

— Ну вот так — расскажи!

— Я… я не готов…

— Ну-у-у, раз не готов, нечего и говорить, что лучше тети Вали рассказываешь!

Виталик сам ни разу не слышал, как тетя Валя рассказывает сказки.

— Эх… ладно. Слушайте.

Коля начал рассказывать:

— Жил, значится… в одном селении… э… старичок со старушкой. Жили они, значит, жили… И старик говорит: испеки, говорит, старуха, мне, э, колобка. Да… И старуха ему испекла колобка…

— Старо! — закричал Виталик.

— Не отвлекай меня! Колобок тот был не простой, а золотой! И он прыг с окошка — и от них и убежал! Бежит, бежит… то есть катится, у него же ног нет… катится он, значит, по городу, а за ним все гонятся — и мафия гонится, и… бандиты всякие, и иностранцы… и простые люди. С собаками его разыскивают, а он из чистого золота сделан, хотят его расплавить и продать — на всю жизнь озолотиться можно! Да. Вот… Только вот! Только как поймает его кто, тут же к нему и прилипает! Все жадные к нему прилипали, и всякая нечисть, а нежадные не прилипали, правда, нежадные его и не ловили! А если б ловили, не прилипали бы!.. И вот так, в итоге, все плохие к нему и прилипли!

Коля надолго замолчал.

— Все? — осведомился Виталик.

— Нет, не все, конечно! Уф… Они все к нему прилипли и все друг друга перебили, из-за жадности, только один остался, самый сильный и жадный. Но тоже весь израненный…

Коля опять замолчал.

— Вот так сказка! — закричал Виталик.

— Я сказал — не отвлекай! — огрызнулся Коля. — Дождешься! Сказка еще не закончена. Потом милиция пришла и арестовала этого злодея, потому что он совсем обессилел. Арестовала, но тоже жадная была, и прилипла тоже к колобку. Потому что они были оборотни!

— А мертвые от колобка отлипали? — рискнул спросить радист.

— Нет. Мертвые не отлипали. Потом хороший человек пришел, не жадный, но тоже оборотень. И потащил всю эту кучу к вулкану, чтобы избавить землю от всего зла. Дотащил и бросил.

— Так погоди! Он сам разве в жерло не свалился?

— Нет, конечно! Он же был хороший!

— Хороший, но оборотень! А всякая нечисть к нему прилипала, ты сам сказал!

— Ну да, прилипала…

— Значит, и хороший оборотень тоже прилип!

— Ну, прилип…

— И тоже в вулкан свалился!

— Получается, свалился… — тихо сказал Коля.

— И погиб! Ха-ха-ха! Ну и сказка, где все погибли!

— Гад ты! Убил моего оборотня!

Колин кулак взметнулся к Виталикову лицу. Смех оборвался на полувздохе, и сразу стало тихо. Запах драки, висевший в кабине, как-то вдруг исчез. Запахло, правда, кровью запасного шофера.

— Плохой человек, — виновато сказал Коля. В глазах его стояли слезы. — Гад ползучий. Ничего святого. Извини. Ничего за душой нет. А у тебя есть что за душой?

— Ну…

Радист испуганно смотрел на шофера.

— Говори! Есть что за душой у тебя!?

— Как это, за душой?

— Смотри… — Коля угрожающе приблизился.

Неожиданно для самого себя радист быстро сказал:

— Как зовут-то тебя, браток?

— Ну, давай, Радий Родионович… Может, хочешь чайку? Я быстро!

Радист скромно опустил взгляд.

— Я бы с удовольствием, но… мне пора… телеграмму отбивать, в центр…

— Давай, иди, — ободряюще говорил ему вслед Коля.

Коля расчувствовался.

Виталик застонал.

— Ничего себе! — Коля посмотрел на радиста с уважением. — Здорово ты!

— Ну, я понимаю, понимаю… Давай я тебя до корабля подвезу… Ты, если что, забегай, чайку попьем, с можжевеловыми веточками… Давай, иди, конечно…

— Спасибо, — благодарно испарился радист и выскользнул из кабины.

— Каждый человек в течение своей жизни испаряется. Он теряет массу посредством потения, испражнения, потери крови, слюней, черной крови и соплей. Для того, чтобы не исчезнуть совсем, человек должен восполнять свою массу при помощи еды и питья.

— Радий… Родионович… — еще больше засмущался радист.

21. Скоро осень

«Каччхапа» продолжала путь свой по ровной поверхности степи. Куда-то она двигалась, а куда, и зачем — непонятно. Знал только капитан, но это было такой ужасно секретной военной тайной, что капитан не раскрывал ее даже коку Афанасию, не говоря уж о первом помощнике или, например, боцмане.

Соколицы все летали над бронеаэродромом, кружились, не удаляясь из зоны видимости.

— Да не надо никуда бежать! Алеша!

— Послу-ушай… Мне совсем холодно… Я заболела.

В каюте Галя села на кровать, обхватила руками колени.

Алеша втыкал нож в пол, хватался за него и останавливался. Но вскоре снова начинал скрипеть.

Хотелось уже выйти на берег.

— Нет, не хочу чайку… Холодно мне.

— Чайку? — осторожно, чтоб не спугнуть, спросил Алеша.

Те немногие, кто раньше не путал летчиц друг с другом, стали путать. К тому же с тяжелой руки тети Вали Машу (или Галю) переименовали в Розу, и теперь вообще все перемешалось.

— Потому что… смотри. Кто раньше начал другого во сне видеть, тот и главнее. Он, значит, первичен. А кто позже, тот, ясное дело, вторичен. Если первичный проснется, то вторичный сразу же умрет. Потому что перестал первичному сниться. Понимаешь? Вот мне и интересно, кто из нас раньше заснул. Ну как, здорово?

— Привет, — сказал Алеша.

У Жугдэрдемидийна Гуррагчи начали вдруг жутко расти волосы. Они свешивались уже до середины мачты.

— А кто кому раньше начал сниться?

— Нет, я лучше, пожалуй, посплю еще. А попозже проснусь, конечно, — обиженно говорил Коля. И до конца сна с радистом не говорил. Все время почему-то так получалось, что радист заставлял водителя дуться.

Соколицы не чурались мужского общества и сидели иной раз в настороженной тишине среди матросов, курили трубки.

В следующем сне все повторялось — Коля начинал разговор с того, что приглашал Радия Родионовича в гости. Радий Родионович обещался всенепременно быть.

— То есть, получается, ты снишься мне, а я снюсь тебе?

— Как это нет? Почему?

Алеша уходил к тете Вале, громко скрипя половицами.

Тетя Валя каждое утро залазила в корзину впередсмотрящего и рассказывала сказку. Благодаря сказке экипаж поднимался ни свет ни заря, слушал бабушку и больше уж не ложился, зато засыпал рано. Матросы перестали сочинять стихи.

— Но… Но как же так? Глупости ты говоришь, Радий Родионович!

— Привет!

— Ну… наверно, так.

— Не скрипи! — строго говорил Дэн.

— Ну, как тебе сказать… — таинственно произнесла Галя. — Я заболела… Ну пошли в каюту, расскажу!

— Если холодно, надо чайку горячего. Подожди, Галя, я к Афанасию сбегаю, сейчас вернусь!

Алеша теперь не играл во сне с Колей в шахматы. Раз они не играли, Коля не насылал на Алешу прилетающих пчел. Алеша (от этого, наверно) стал спать очень много. А может, просто от холода стал спать больше, а с Колей не играл потому, что тот не хотел Алешу будить, непонятно, что было истиной. Коля играл теперь с радистом Радием Родионовичем, обменивался новыми идеями, приглашал попить чайку с можжевеловыми веточками. Спрашивал его мнения по разным вопросам.

Становилось совсем холодно, утром на траве появлялся иней. Днем солнышко еще кое-как грело, но к вечеру опять все зябли. У экипажа мерзли носы, матросы и офицеры слонялись, как сонные мухи, по кораблю. Только игрушкам на мороз было наплевать. Остальные же при бакштаге собирались греться на камбузе, при галфвинде на подветренном борту. Обычно дул форштаг, так что сидели в кубрике и смотрели в иллюминаторы. Гадали о том, куда идет корабль, какова его тайная миссия, есть ли где поблизости монголы, и что скорее бы с ними сразиться, а то ждем, ждем, а монголов всё нет, а как нападут неожиданно, так и всё… Как-то это всё нехорошо, надо бы подготовиться, да, точно, подготовиться, кто предупрежден, тот вооружен, надо всегда быть начеку, Дэн, ты смотри, если что подозрительное увидишь, ты тут же нас буди, да, хорошо, надо бы еще Виталика предупредить, что-то Коля какой-то подозрительный стал, но ничего, Виталик свой человек, если что, просигналит. А как вы думаете, мужики, почему мы столько ездим, а монголов только один раз видели? Ну, да, полтора, но вообще-то ненормально, битв нет. И хорошо, что нет, типун тебе на язык, а все равно что-то подозрительно… Может, капитан трусит, специально ушел в безопасный район, а тут, понятно, ничего такого нет, не трусит, а бережет экипаж, ха-ха-ха, скорее бы завтра, тетя Валя опять сказку расскажет, а мне кажется, мужики, что у нашего капитана миссия, он без приказа не стал бы тут ползать. Да какая у него может быть миссия, боится он, да и все, ша, мужики, Афоня идет… Прошел, вроде. Может, тут действительно какое тайное задание, например, клад ищет, да нет, чушь, какой клад, да, точно, клад! Найдем клад, тут и войне конец. Ну, не знаю, вряд ли… Ну, посмотрим. Так что ты, Дэн, смотри в оба, чтоб ни один монгол, да, конечно, будьте спокойны, мужики, и Виталика предупреди, ну, это вы сами Виталику передайте, кто пойдет солярку относить, передавайте, чтоб только Коля не слышал, и еще, это… ты, Дэн, Алеше тоже передай, Алеше, ну да, Алеше, а то это, ах, Алеше, ну что ж, Алеше… Все нормально будет, мужики, вы не волнуйтесь, давайте, ладно, пока, да, ага, ну я пошел, всё, давай, пока.

Не стукался только маленький радист, который свободно проходил под змеем и был весьма этим доволен.

— Оба снимся, — отвечал ему на это радист.

— Черт побери!

Потом кто-нибудь из них просыпался, конечно, но никто не умирал. Становилось совсем холодно; Коля от неподвижности жирел, а радист, наоборот, терял вес.

— Если глупости, то… то просыпайся, пожалуйста. Посмотрим, как ты после этого выживешь.

Днем обычно бывал мертвый час, капитан удалялся в свою каюту фиксировать события дня, кок на камбуз — готовить ужин, а матросы в кубрик. Там они сидели понурившись, бессмысленно глядя в пространство, качались в гамаках, молчали о своем.

— Слушай, хотела тебе сказать…давно еще… Приходи ко мне чай пить? С вареньем. Подруга на вылете.

— Вот скажи мне, Радий Родионович, — говорил, например, шофер, — вот скажи мне, кто из нас кому снится?

Да что такое! Мечта прямо уходила из Алешиных рук. Алеша, попытался схватить ее за хвост, как рыбу.

У Алеши получалось неплохо.

— Нет-нет! Тебе же холодно! — и Алеша бросился на камбуз.

Когда он вернулся, в соколиной каюте никого уже не было. Алеша стучался еще минут пять, но ему так и не открыли. Тогда он пошел к бабушке. Бабушка обучала его управляться с Хрюшей, Степашкой и прочими.

— И получается, что, кто бы ни проснулся, все равно оба мы умрем.

— Ну… а зачем тебе?

Матрос Гриценко соорудил воздушного змея и прицепил его к мертвой монгольской голове. Хотя ночи стали холодными, ветра не бывало, и змей болтался на веревке. Каждый, кто проходил мимо, стукался о змея и говорил:

— Да ведь разницы-то никакой и нет.

— Да потому, что второй-то первого все равно тоже видит. Как только второй умрет, он сразу же перестанет видеть первого во сне. И первый тоже умрет.

Мечта была совсем близко.

Оцепенение овладело и Алешей. Он кутался в плед и тоже качался в гамаке, смотря наверх, где, если б не крыша ангара, явился бы ему обобщенный образ врага.

— А ты что ж не полетела?

Как-то Алеша столкнулся с Галей около каюты тети Вали.

— Погоди… Дай подумать.

Алеша заволновался. Сбывалась Алешина мечта.

Впрочем, Алеша не ставил себе цели увидеть обобщенный образ врага.

Матросы чурались соколиц и опасались, что они доложат об их разговорах капитану с Афанасием.

— Не скрипи! — говорил ему обыкновенно Дэн.

21-бис. Деревья

Степная болезнь поразила капитана.

— Сплошная степь кругом, — сокрушался капитан. — Степь да степь!..

— Вам задание: встать на колени и прогуливаться между нами. Об ощущениях доложите. Я встану на ваше место и буду изображать куст. Выполняйте.

Капитан соскучился по лесу, по осине, скрипящей от ветра осенними ночами.

— Вроде бы, всё…

— Я скучаю по вертикальности, — сказал как-то капитан штурману.

«А раз всё дело в вертикальности, и только в ней, то при чем здесь деревья? Почему нельзя заменить деревья людьми? Штурман тоже вертикален, когда смотрит на небо. Но он один. Леса из одного дерева не бывает. Индивидуальность будет заметна только на фоне другой индивидуальности. Экипажа у нас как раз хватит на маленькую рощу…»

— Ещё… Капитан, но вы сами просили рассказать!..

Вправо.

Вечером капитан позвал в свою каюту Радия Родионовича.

— Тьфу ты! А, например, не казалось ли вам, что вы в лесу?

— Заградительная лесополоса. — Подумал про себя капитан. — Но это всё не то. В лесополосе деревья стоят как солдаты, а нужно, чтоб солдаты стояли, как деревья. Ну-ка…

— Что прогуливаюсь на коленях рядом со своими боевыми товарищами.

— Это всё?

Да, верно, верно… Что же делать? Ведь даже если капитан встанет на колени, ему не стать таким маленьким, чтоб остальные были заметно выше него. Зато вот если…

— И всё?

— Ещё мне… Писать очень хотелось, капитан.

Маленький радист замялся.

Капитан соскучился по лесу. Он сидел, думал, отчего же лес ему нравится больше, чем степь, почему ему так надоела ровная поверхность.

— Кормлю, — отвечал кок.

— Колени еще болели.

— В птицах всё дело! — Догадался он. — В лесу же птицы поют! Умеет кто-нибудь свистать, как птица? — спросил он.

— Я умею, как дрозд! — похвастался рядовой матрос Гриценко.

— У травинки нет индивидуальности, а у дерева есть, — рассказывал он Маше, а Маша только округляла глаза.

— Ну, давайте же!

Штурман ничего не ответил. Он стоял на палубе, прямой, как столб, и смотрел строго вверх. Солнце было в зените, а штурман как-то умел определять по солнцу местоположение корабля.

— Так точно!

«Что ж, моя версия оказалась правильной», — писал капитан в своем дневнике. — «Правда, самому мне ощущение того, что я в лесу, испытать не довелось, зато я видел, как счастлив этот маленький радист. Что ж, пусть будет так. Когда вернемся в штаб, надо будет поучаствовать в смотре-конкурсе самодеятельности со спектаклем „Деревья“. Благо, генеральная репетиция удалась».

— Может быть, немножко…

Вообще-то на корабле были, конечно, скрипящие предметы, например, половицы, особенно когда по ним шел морской походкой боцман или кок Афанасий. Но про половицы нельзя было сказать, что они качаются, хотя кок Афанасий или боцман качались очень даже. Алеша скрипел и качался в гамаке, но он лежал, а деревья стояли. Качались также и травы, но про них сверху нельзя было сказать, что они именно качаются, не говоря уж про скрипят. Не было никакой возможности воспринимать движение каждой травинки, поэтому качание травы можно было воспринимать только в целом. А в целом стебли двигались волнообразно, перистальтически. Лучше б не качались. Мутило.

— Кишечник, чистый кишечник. Вы заметили, что мы находимся в желудке у Степи? Степь нас постепенно переваривает, и скоро переварит совсем, — делился капитан своими гастрономическими наблюдениями с коком. — Посмотрите, что стало с радистом. Вы его кормите?

В чём же дело?

— Осмелюсь сказать, кэп, — подал голос Афанасий, — что деревья не могут быть в рост человека. Они должны быть в несколько раз выше.

«Наверно, все дело в вертикальности. Природа мечтает о недостижимом, а что может быть недостижимее вертикальности? Уделом человека всегда было движение по двумерной плоскости. Даже птицы не могут летать вертикально. Геликоптер — венец творения, стоп, эволюция дальше не идет. Вершина растительного мира — деревья — вертикальны, травы тоже вертикальны, хотя из-за недостатка стойкости и имеют склонность к лежачему положению. Вершина животного мира — человек — стремится к вертикальности, вся культура пронизана ею, начиная с менгиров и заканчивая Башнями-близнецами» — писал он в своем дневнике.

Еще имелся в наличии вполне объемный грузовик, но грузовик — это было совсем не то. Например, когда дул ветер, грузовик не скрипел и не качался.

— Да, да, говорите!

— Ну…

Кроме Гриценки, умели: Алеша как иволга, а Дэн — как кукушка.

И капитан расставил солдат по палубе, аккуратно сверяясь с блокнотиком.

— Ну, ну!

— Ну, вы не стесняйтесь, не стесняйтесь… Может быть, ещё какие-нибудь чувства были?

— И-два!

— Тьфу ты! Отомри! Умеет кто-нибудь, как птица, свистать?

Капитан хотел еще пойти поговорить с кем-нибудь, но передумал. Вместо этого он стал писать дальше:

Устроили вторую попытку. Всё равно что-то было не то.

Маша была очень симпатичная, когда округляла глаза.

Прошел мимо застывших матросов, пытаясь вообразить себя в лесу. Не очень как-то получалось.

Нет, всё равно не то.

— Приказ такой: замереть, но по моей команде начать петь! — скомандовал капитан.

— Отомри! — скомандовал капитан. — Остальные — шуршите, как будто деревья листвой, и качайтесь в такт, будто вы под ветром гнётесь. И-раз!

— Замри! — скомандовал он.

Экипаж покачнулся влево.

Всю ночь капитан рисовал в блокноте план рощи. Где должно стоять одно дерево, где другое, а где между ними должен находиться куст. На следующий день выстроил матросов на палубе. Палуба во время переклички являлась также и плацем.

— Ну что, радист. Докладывайте. Что вы почувствовали, прогуливаясь между нами?

— Кормите получше.

— Ну вот видите, радист! А говорите, нет никаких ощущений! Идите. И… попросите там у Афанасия дополнительный паёк.

— Я, — ответил радист.

— Радист, — сказал капитан.

Экипаж не отвечал.

И верно, капитан был прав. Ничего, кроме плоской степи, вокруг не было. Был только бронеаэродром, но и он, оборудованный взлетно-посадочной полосой, был довольно-таки плоским.

22. Футбол

— Монголы! — закричал однажды впередсмотрящий рядовой Гриценко.

Все высыпали на палубу.

— Я думаю, капитан, что это судья.

У соколиц случилась истерика, а бабушка все так же бестолково размахивала своим чепчиком.

После удара Коли мяч долго искали в высокой траве. Когда нашли, матрос Гриценко выбил его куда подальше. Мяч поскакал немножко по траве и остановился. Боцман, стоявший в противоположных воротах, направил мяч обратно, но допнуть до Гриценки его не смог, а смог только до середины поля.

А там уж капитан и принципиальный шофер Николай, стремясь побыстрее овладеть этим круглым предметом, столкнулись друг с другом головами.

Своевременно подоспевший арбитр с ужасным грохотом выстрелил в воздух сначала желтой ракетой, а потом красной. Алеше сначала показалось, что так громко трещат лбы у капитана и шофера и летят у них из глаз желтые и красные искры. Капитану, потомственному офицеру, все-таки пришлось покинуть поле. От расстройства он даже заплакал, но тихонько, так, чтоб никто не видел, потом, в своей каюте.

Шофер Коля нес радиста.

— Пять желтых, одна красная и одна зеленая, — насчитал Молодой Архар. — Еще бы три желтых и две зеленых, был бы условный сигнал…

Вместо свистка у судьи была ракетница. Начали играть, сразу и согрелись, так согрелись, что даже жарко стало. Гриценко хорошей, оказалось, реакцией обладал, прыгал, как уссурийский тигр, спасал ворота направо и налево, тем более что штурмана-то толстого и хромоногого нападающие противника то и дело обходили, обыгрывали, как хотели, обманул он, наверно, что за сборную выступал, разве только штурманом там был… Афанасий все время прорывался в штрафную, лупил по воротам из любых положений, а штурман, скотина, что был в команде, что его не было. Приходилось отдуваться остальным, и даже капитану, хотя капитан по амплуа вообще нападающий, но и он возвращался в оборону, то и дело выносил мяч своей капитанской головой, а ведь могла его голова и бить по воротам, и забивать голы… Во время одной из атак противника Афанасий упал, капитан был в трех метрах от него, но судья все равно почему-то выстрелил желтой ракетой в воздух, это значит — желтая карточка капитану, предупреждение, нарушение, пенальти. Так нечестно — сказал капитан — зачем вы дали мне желтую карточку? — но судья молчал и молча показывал на точку, может, он по-русски не понимал, кто его знает, монгола? В любом случае Афанасий разбежался и дунул что есть силы в самый угол, но и Гриценко не зря падал, разминался, не зря говорил, что мягенько, вытянулся в струнку и вытащил тяжелейший мяч. Мяч ударился о штангу, отлетел к старпому, от него к шоферу Коле, а тот направил его в небеса и схватился за голову — мазила!

— Дурак вы, Гриценко, — сказал капитан с горечью в голосе. — И не лечитесь. Придем в штаб, я настою, чтоб вас комиссия проверила.

«Каччхапа» удалялась от него, в том же направлении, холодный ветер доносил до корабля запах лошадиного пота, задувал в мумифицированную шею Жугдэрдемидийна Гуррагчи и выходил через рот, отчего мертвая голова производила едва слышное горловое пение. Как Эолова арфа.

— Бамбарбия киргуду. Шютка!

— Мой командир, — сказал он, — я видел условный сигнал: восемь желтых ракет, одна красная и три зеленых. Значит, на юго-востоке корабль с головой вашего друга.

— Ишь ты. Ишь ты, что. И что, с воротами?

Но арбитр опять ничего не сказал ему в ответ.

— Где?

До этого разминались. Капитан проверил поле, попадал так, ничего, мягенько. В ворота поставили было штурмана, штурман сказал, что хорошо в воротах стоит, раньше стоял за сборную Казахстана, правда, в запасе, ну, его и поставили. Если обманул, то все равно толстый, в воротах много места занимает, все лучше, чем Алешу, например, ставить. Штурман тоже попадал, в воротах, ничего, говорит, мягенько. Капитан и его проверил, побил всяко по углам, потом головой бил с Алешиных навесов, разогревал штурмана. Штурман разогревался-разогревался, и доразегравался до того, что ногу подвернул. Нет, в воротах я стоять не могу, я теперь точно пропущу, этого не позволяет мне моя профессиональная вратарская совесть. Что делать, поставили матроса Гриценко, тот сначала в сетке запутался, потом тоже попадал, ничего, говорит, мягенько, капитан его попроверял, ничего, говорит, годится Гриценко. Аштурман в защиту стал.

Через час вереница из сорока всадников скакала на юго-восток, по направлению к единственному в Монголии футбольному полю.

— С боковыми флажками, вратарской площадкой и все такое?

Матрос Гриценко покидал поле со слезами на глазах. Он единственный не пожал руки арбитру с монгольским выражением лица.

Размяться захотели все, даже боящийся змей Гриценко.

Бабушка, не разобравшись в ситуации, снова начала тоненько вскрикивать и бросать в воздух чепчик. Так они и взлетали попеременно — чепчик и радист Радий Родионович.

— Сорок скакунов в моем табуне! — пел Менге.

Пожал руки всем игрокам и остался стоять на поле с непроницаемым монгольским выражением лица.

— И все такое, да…

Под звуки оружейного салюта команды выстроились вдоль центральной линии. Дэн дострелял и незаметно пристроился к игрокам.

Остальные-то, правда, хоть и пожали, поступили ничуть не лучше, не благороднее. Ночью, вместо того, чтоб читать стихи, или тупо глядеть в потолок, или спать, матросы подрались стенка на стенку.

— Ура, ура! — закричал Алеша, — ура! — обрадовался и Дэн, а девушки, которые не знали, за кого болеть, непоследовательно то плакали, то смеялись. Причем непонятно было, кто плакал, а кто смеялся. Иной раз Гале казалось, что плачет не она, а Маша, иной раз, что Маша-то именно смеется, а плачет она сама, а еще иной раз соколица сомневалась, не Маша ли она.

— Ну что ж… Очень может быть… Старпом, постройте экипаж. А впрочем, не надо, я вижу, что все в сборе… Ну, кто хочет размяться?

— Дайте-ка мне бинокль… А что там за человек стоит, Гриценко, как вы думаете?

Менге слышал его, но не мог закончить свое дело. Менге всегда заканчивал свои дела. Конечно, честь требовала собрать воинов и скакать вслед за бронеаэродромом, чтобы отомстить за друга. Но, с другой стороны, ведь надо же было и допеть?! Честь требовала закончить начатое дело. Менге не мог разрешить сложившуюся ситуацию. Менге размышлял, а когда он размышлял, он часто пел. Пение помогало сотнику принять правильное решение. Таким образом, сложившаяся ситуация разрешалась сама собой. Правильным решением было петь. Менге пытался, не прерывая пения, голосом дать знать молодому Архару, что нужно скликивать всадников. Молодой Архар догадался не сразу. Хотя и быстрее, чем сотник закончил перечислять сорок скакунов.

Бабушка удалилась в каюту, забрав с собой Хрюшу, Степашку и прочих.

— Да вон там! Говорю же. По правому борту!

Наконец Виталик решился на дальний удар. Гриценко отразил, как всегда, блестяще, но тут случайно на пути мяча попался маленький радист. Мяч стукнулся о Радия Родионовича, уронил его и отскочил к Афанасию. Афанасий пробил точно в угол, но Гриценко среагировал и на этот выстрел. Он бы отбил и этот сложнейший удар, если б мяч снова не стукнулся о лежащего на земле, размахивающего руками и ногами радиста и не влетел бы с ним вместе совсем в другой угол.

— Зачем вы меня удаляете? Вы убиваете меня! — сказал он на прощанье дрожащим голосом. Так много значила для него эта игра.

— На самом-то деле там поле! — важно сказал Гриценко.

— С разметкой.

Вот начался второй тайм. Алеша с Дэном оборонялись, штурман им только мешал, а противники всё атаковали. Судья перестал наказывать Алешину команду, зато наказал несколько раз Афанасия, но забыл выгнать его с поля.

Остальные монголы, развращенные долгим бездельем, слонялись по окрестностям в поисках развлечений.

Бабушка тоже сомневалась, кто из них кто. Ее совсем перемкнуло, и что-то темное, тревожное, похожее на совесть, шевелилось в ее душе, распирало грудь изнутри. Зато относительно того, за кого болеть, сомнений у нее не было. Тетя Валя счастливо смеялась, широко раскрыв беззубый рот, и кидала в воздух застиранный чепец. Хрюша со Степашкой по обыкновению дрались, а Филя пел про шарики, ролики и родителей-алкоголиков.

— Купленный судья, с-скотина! — шипел Дэн.

Потом мирились мизинчиками, хотели было прочесть новые стихи в знак примирения, но почему-то не стали.

— С воротами.

Девушки заснули прямо на поле. Их не стали будить, а донесли на руках. Галю (или Машу) нес кок Афанасий, а Машу (или Галю) — Алеша. Девушка, которую нес Афанасий, улыбалась во сне. Может быть, она перепутала носильщиков? Ведь даже имена у них начинались на одну букву.

Вот кончился уже первый тайм, а ни кок, ни шофер, ни радист не могли поразить ворота рядового. Немножко успокоившийся капитан кричал ему с мостика:

Игра продолжалась еще некоторое время. Заканчивали уже в темноте, играли на слух, на запах, на изменение температуры воздуха, на вибрацию земли. Стало довольно холодно, как всегда бывает в степи в сентябре, и арбитр в знак окончания встречи выпустил в воздух двойную зеленую ракету.

Игра тем временем продолжалась. Алешина команда и так-то была в меньшинстве из-за глупого штурмана, а еще и потеряла ценного нападающего. А тут еще команда противника выпустила вперед маленького радиста, падавшего при любом столкновении на землю. Желтые ракеты взлетали над полем одна за другой, но здорово стоял в воротах рядовой Гриценко, бравший любые пенальти.

Молодой Архар все ждал, ждал. Выждал еще полчаса для верности. Решился прервать пение своего командира.

Поле представляло из себя просто участок степи, разве что трава покороче подстрижена. Если б не зоркость рядового матроса Гриценко, «Каччхапа» прошествовала бы мимо. Никто не заметил бы ни ворота, ни боковую разметку, ни угловые флажки, ни даже судью — так органично всё это вписывалось в окружающий ландшафт. Даже Гриценке непросто было углядеть футбольное поле.

— Где монголы, где! — закричал капитан.

Позвали даже шофера Колю с запасным шофером Виталиком. Запасной шофер, впрочем, так и остался в запасе.

Запасной шофер Виталик шутки ради спрятался в шкафчике (футболистам вынесли шкафчики, чтоб они спокойно переоделись), но, когда выскочил, никого не насмешил.

После драки сопели во сне, ворочались, шлепали разбитыми губами.

Так радист стал автором единственного гола в матче. Судья предпочел не заметить, что лежал радист в положении «вне игры», и гол засчитал. Медведь Коля подбежал к Радию Родионовичу и стал кидать его в воздух. Уважение шофера к радисту, и так огромное, раздулось до непомерных размеров.

— Да нет, футбольное поле!

— Какие змеи на футбольном поле, — сказал он, — не смешите мои бутсы.

— Одна… вторая… красная… третья желтая… — считал тем временем далеко в степи Молодой Архар. Его командир пытался сконцентрироваться с помощью горлового пения.

— Конечно, поле, — поморщился старпом. — Котору неделю по полю идем.

— Молодец, Гриценко! Выдам двойную норму боеприпасов! — как будто Гриценко только и мечтал, как бы побольше пострелять.

— С разметкой?

23. Ночью

Это пение не давало заснуть Алеше. Он вышел на палубу. В ангаре маялся от безделья Дэн.

— Дэн! — сказал Алеша.

— Мы, когда сюда ехали, я знаешь, что…

Как только дверь за ним закрылась, капитан отвернулся к столу и сделал вид, что записывает события дня в корабельный журнал. На самом деле он сначала записал в своем дневнике: «Бил ногой по кожаной камере, видел травинки, разглядывал облака, считал волосы монгола, насыщенный день», потом написал длинное, обстоятельное письмо, вложил его в конверт, надписал некий вологодский адрес. Потом положил письмо в шкатулку. Письмо с трудом втиснулось туда, шкатулка была уже наполнена под завязку.

— Судья, скажи, скотина?

А радисту Радию Родионовичу мешало. Радист очень пугался Жугдэрдемидийна Гуррагчи. Ему хотелось куда-нибудь исчезнуть, так спрятаться, чтобы его никто не мог найти. Ну или по крайней мере найти такое место, где бы его никто не мог обидеть.

По крайней мере, одна нога. Галя не исключала, что бабушка-робот вообще не имела живых органов.

— Нет, откуда мне?

— Угу, — мрачно ответил Дэн.

— Алеша, мне страшно, — тоненьким голосом сказала Галя.

— Что случилось? — повторил Алеша.

— Сейчас, сейчас, чайку принесу… — успокаивал ее Алеша. Ты запрись, а я приду, и постучусь вот так, смотри, — Алеша выстучал первые пять тактов «Сорока скакунов в моем табуне», — давай, закрывайся, я пошел…

Заснули и все остальные. Все заснули, кроме, разве что, механиков и кочегаров. Механики и кочегары, кажется, никогда не спали, обеспечивая безостановочное движение судна.

— Бабушка… робот… — прошептала Галя. — Ты не слышал, как она меня зовет?

— Спят, должно быть. Кэп.

Капитан играл в шахматы по переписке сам с собой. Сначала он писал каждый ход на новом листочке и вкладывал его в отдельный конверт, а на следующий день отвечал. Скоро, однако, запас конвертов стал подходить к концу, и капитан стал класть все листочки в один незапечатанный конверт, а потом решил, что и на листочках можно сэкономить.

Очень холодно было в ту ночь. Под утро даже волосы на голове мертвого монгола обледенели и издавали тонкий мелодичный звон, вместе с эоловым горловым пением чудесно складывавшиеся в «Аа-шуу деккей-оо». Наступила осень.

Шофер Коля был очень, очень огорчен, что никто не оценил его заслуги в забитом голе. Даже радист никак не отметил ее, хотя уж на его-то внимание водитель точно мог рассчитывать. Обидно, что сегодня ночью была Колина смена, поэтому он не мог заснуть и выяснить отношения с Радиком во сне. Коля боялся, что радист в этот самый момент говорит во сне с кем-нибудь другим, например, с капитаном. Ревность душила шофера.

Алеша помолчал.

— Афанасий, подложите мне еще мяса, — попросил капитан. В правой руке он держал нож, а в левой вилку. Кок же легко обходился без ножа вообще. Ужиная в одиночестве, он обходился даже и без вилки. Повар считал, что отрывание кусков от мяса зубами придает ему еще больше мужественности.

— Нет, ничего не слышал…

— Ну… не знаю. Сойдемся на пятидесяти?

— Курить будешь — не вырастешь. Будешь карликом.

— Погоди ты, погоди… Ну, не плачь… Тебе попить надо… Погоди, я чаю принесу… — засуетился Алеша, довел Галю до ее каюты…

Ему совсем не мешало пение мертвой головы, Афанасию.

— Ну и ладно. Сам-то…

Когда Алеша начал играть с Хрюшей, Степашкой и прочими, Радий Родионович затаил дыхание и спрятался за ящиком. Алеша мог обнаружить его и всем рассказать, этого допустить нельзя было. Радий Родионович обильно вспотел и еще немножко уменьшился.

Алеша все же попробовал.

— Вы уверены, капитан? Я, конечно, могу их позвать. Но не получилось бы, как в прошлый раз. Да к тому же и спят, наверно. Вы уверены, что русские офицеры будят женщин по ночам?

— Что такое? — спросил Алеша прямо в расширенные глаза. Глаза приобрели осмысленное выражение и наполнились слезами.

— Ну, как за что… Ты правда не понимаешь?

— Алеша, не уходи, я боюсь, вдруг она придет, — плакала Галя.

— Сто? Разве? Ну, максимум сорок пять…

Пение мертвой головы Жугдэрдемидийна Гуррагчи не давало спать и Гале. Она встала, поправила подушку у Маши и вышла в коридор. В щель под дверью бабушкиной каюты пробивался пучок света.

— Конечно, кэп, — сказал Афанасий и вальяжно, недисциплинированно вышел из каюты.

Бабушка услышала скрип, подняла голову, посмотрела прямо в глаза Гале и жутко улыбнулась беззубым ртом:

— Вы знаете, что, Афанасий? Вы, пожалуй, разыщите мне радиста. Надо послать срочное сообщение в штаб. Не в службу, а в дружбу. Хорошо?

— Да, вы правы, Афанасий. Только все равно как-то одиноко…

— А! Пожалуйста, какая разница. — Дэн горько закурил.

Алеша не знал, что сказать. Дэн выглядел как-то неприветливо. Алеша хотел поговорить задушевно, как в старые времена, но стеснялся. Молчал и Дэн. И нельзя было сказать, что молчание повисло между ними стеной. Между ними повисло ровное гудение головы Жугдэрдемидийна Гуррагчи, а вовсе не молчание. Из-за этого гудения приходилось напрягать связки, повышать голос, что совсем не способствовало задушевности.

Вылез из спальника запасной шофер Виталик и сказал: «Давай я поведу». «Иди спи», — огрызнулся Коля. Виталик послушно пошел спать.

— Девочка Роза! — кричала она. — Девочка Галя! А ну-ка, иди сюда!

Самым безопасным местом, по мнению радиста, была комната тети Вали. Поскольку Радий Родионович уже достаточно испарился, он смог спрятаться в ящик с куклами под бабушкиной кроватью.

Кок Афанасий вовсе не собирался искать радиста. Он вволю наговорился с Дэном и пошел спать, а чтобы капитан его не разбудил, подпер дверь капитанской каюты корабельной шваброй.

— Угу.

Когда он вернулся с чаем, соколиная каюта была заперта. Алеша выстучал и «Сорок скакунов в моем табуне» полностью, и «Сиротский плач», но ему так никто и не открыл. Тогда Алеша пошел играть с Хрюшей, Степашкой и прочими.

— Зачем мне так мучиться? Я тружусь, помогаю посадить самолеты, обезвреживаю мины, забиваю решающие голы, а Радик тут с капитаном… Нет, надо точно уходить — хоть к монголам, хоть куда…

— Пожалуйста, с кем-нибудь другим, только не с капитаном! — со слезой в голосе думал Коля.

— За что он так на нас, как думаешь?

Галя попятилась и захлопнула дверь. Бабушка дико захохотала.

Капитан вел обширную переписку. Он вытащил из другой шкатулки еще один конверт, вынул письмо, приписал к нему «Кbd5» и поместил письмо обратно в конверт, а конверт — в шкатулку.

Кок Афанасий ковырял в зубах.

— Ну ты даешь! Судья-то купленный!

— Минимум шестьдесят! Ми ни мум!

Галя отпрянула и наткнулась на Алешу. Тихонечко взвизгнула, но захлопнула себе рот.

— Афанасий, а где наши соколицы? — спросил капитан, отрезая окорок.

Алеша зашел с другого боку.

— Хорошо бы, война закончилась…

Галя постучалась. Изнутри не доносилось ни звука. Галя осторожно приоткрыла дверь: тетя Валя отстегивала приставную ногу. Она пользовалась протезом так искусно, что никто не знал, что одна нога у нее искусственная.

— Сто раз уже говорил! — раздраженно отмахнулся Дэн.

В капитанской каюте ужинали капитан и кок Афанасий.

— О-о, да, судья… Ну, этот вообще…

Афанасий вышел из каюты, заметил огонек папироски Дэна и подошел поболтать. Алеша испугался, что кок доложит капитану о нарушении дисциплины, и спрятался за ангар. Афанасий с Дэном все болтали и заканчивать не собирались. Алеша пошел бродить по кораблю.

— Может, позовете их? А то как-то одиноко. Что-то долго их в гостях не было.

— А, девочка Маша! — сказала она. — Ну-ка, иди сюда!

— Наверняка ведь с капитаном говорит. А может, в шахматы с ним играет… — от такой возможности у Коли перехватывало в груди.

24. Снова монголы

По степи скакали монголы из сотни Менге. На своих мохноногих лошадках. Скакали и пели, чтоб не замерзнуть. Пели «Ээрбек-Аксу». Спели «Ээрбек-Аксу», принялись за «Наследников». Спели «Наследников», принялись за «Калдак Хамар». Спели и про агитатора, и про сорок коней в табуне, задумались, о чем еще спеть. Все песни перепели, вот как долго скакали!

— Чу! — скомандовал Менге. — Молчите!

— Тьфу, скотина! — сказала Роза. — Всю меня соплями заляпал!..

Алеша понял, как надо биться. Подчиняясь внутреннему ритму, как танцевал тот монгол. Он сражался, исполняя внутренним пением «Агитатора». Еще такт, еще. Менге тоже сражался под «Агитатора», оттого никто не мог взять верх.

— Так было!..

— Молодец Молодой Архар! Какую песню вспомнил!

Встретили разведчика. Разведчик молча показал рукой на юго-восток и остался сторожить поле.

Немножко жалко было расставаться с Радиком.

Темнота путала карты и степнякам. Они пытались закрепиться на палубе, никто ничего не видел, хватались наугад за всякие мешки, веревки, чайные чашки, скарб, утварь, чемоданы, развешанные матросами на просушку портянки и трусы, за старые фотографии, керосиновые лампы, и падали вместе со всеми этими предметами. Некоторых сталкивали матросы.

Вялая неразбериха продолжалась довольно долго: пока ветер не переменился, и голова не стала исполнять гимн Великой Монголии. Под торжественную мелодию взошло солнце.

Менге прислушался.

На «Каччхапе» чихание за бортом было услышано. Дэн всегда спал очень чутко. Быстро, как только возможно, он разобрал заднюю стену ангара и по-пластунски пополз на камбуз. Разбудил кока Афанасия, доложил ситуацию, пополз на кубрик. Афанасий пополз в женскую каюту, разбудил соколиц, соколицы поползли в штурманскую и радиорубку, матросы из кубрика расползлись в офицерскую, к крюйт-камере…

Это был знак. Именно под эту песню Менге танцевал на станции, когда ему удалось убежать от волков. Именно этой песни ждал монгольский сотник. Менге гортанно закричал, и монголы бросились на абордаж.

Коля рассчитывал завоевать расположение степных воинов и попасть в Голландию транзитом через Монголию.

По мере того, как светлело небо, все большему количеству монголов удавалось ухватиться за закрепленные части корабля. Оказываясь на борту, всадники начинали драться с экипажем. Дрались ожесточенно, но как-то всё бескровно, как будто Хрюша легонько кусал ткань Степашкиной кожи. Замахивались от затылка, легко было увернуться, пихались, щипались. Царапались. У русских закончились патроны, а монголам несподручно было брать корабль с оружием в руках. За ножами лезть в голенища было некогда, а сабли, если зажать их в зубах, могли только поранить рот.

В тишине слышна была только чечетка, выбиваемая Алешей и сотником, боевые крики монголов, удары столовых приборов, тяжелое дыхание обороняющихся. Всё это складывалось в музыку боя. Еще такт, еще.

Появилось уже солнце, а битва все продолжалась. Монголы добрались до офицерской столовой и разграбили там склад ножей. В ответ Афанасий предоставил морякам ножи с камбуза.

Они подумали, что можно уже снова вслух петь.

— Аа-шуу деккей-оо! — вскричал вдруг Молодой Архар. Он ехал по правую руку от сотника. Воины обрадовались:

— Хороший у тебя слух! — похвалил он Архара. — Ну-ка, все тихо! Старый, хватит чихать! Мы уже близко…

— Тихо! — прикрикнул на них Молодой Архар.

«Аа-шуу деккей-оо» была любимой песней Жугдэрдемидийна Гуррагчи.

В то же самое время переменился ветер, и голова стала довольно похоже исполнять «Наследников».

Менге все медлил и не давал сигнала к нападению. Монголы рыскали вокруг корабля, не останавливаясь.

Архар испугался, что его взяли в плен. Он лежал, закрыв глаза. Коля всё ловил падающих воинов — и своих, и чужих. Коля уже не знал, кто свои, а кто чужие, и ловил всех.

Хотя матросов и подучили немножко в штабе, в такой тьме кромешной можно было стрелять только наугад.

— и все остановились, замолчали, обратили свои взоры на бабушку. Сели в кружок, подобно степным волкам перед Скалой Совета. Сели прямо на кровь. Раненые подползли поближе. Бабушка продолжала:

— это бабушка, повинуясь составленному ей самой распорядку, встала с рассветом, привела себя в порядок, вышла из каюты, аккуратно обошла дерущихся, вышла на палубу и залезла в корзину рассказывать очередную сказку.

Старый Архар отдышался, сел вплотную к Коле, испытующе глядя на него. Коля одной рукой вытащил из кармана сигареты и, улыбаясь, предложил Архару. Архар наклонился, будто ему все еще дурно, молниеносно выхватил из-за голенища нож, схватил Колю за волосы, запрокинул голову и взрезал шею.

Темнота окружала корабль. Менге напряженно вглядывался в эту темноту. Ничего не изменилось. Никто, вроде, не услышал. Никакого движения. Менге махнул рукой, и Старого Архара отпустили. Сзади кто-то всё-таки продолжал сжимать ему нос. Архару было больно, но за свою жизнь он уже не опасался.

— Этот и убить может! — говорили русские воины. — Нет уж, нет уж!

Воины в недоумении переглянулись.

— Net, net! Net stop! — крикнул Архар. Коля понял, что его испытывают, и снова стал ловить падающих.

Голова Жугдэрдемидийна Гуррагчи исполнила несколько начальных тактов «Плача сироты» и замолчала. Наступил штиль.

Старый Архар упал в кузов Колиного грузовика и не стал подзывать свою лошадку. Архар прыгнул на крышу кабины, перегнулся и попытался залезть в окно. Не получилось. Тогда старик попытался пролезть в распахнутую дверцу. Он схватился за раму и тяжело свалился с крыши. Дверца моталась, Старый Архар с трудом удерживался на весу.

Дэн, Гриценко, и еще пара матросов с трудом оборонялись от Молодого Архара. Архар теснил моряков к гальюну. Дэн, рядовой матрос Гриценко и остальные стремительно теряли силы и равноускоренно отступали.

Через десять минут корабль напоминал мертвого кита, по которому, как черви, ползали и копошились матросы. У всех уже было при себе оружие.

Коля, как обычно, следовал в кильватере «Каччхапы». Корабль продвигался еле-еле. Можно сказать, дрейфовал. Наверно, механики заснули. А не заснули, так, значит, отлынивали от работы. Возможно, им по уставу есть полагалось, а спать не полагалось.

Алеша, танцуя, поскользнулся на крови боцмана, потерял равновесие и сел, привалившись к двери капитанской каюты. Менге торжествующе замахнулся своим тесаком. Глаза у него были безумные.

Машина остановилась. Архар отделил Колину голову от тела и подозвал свою мохноногую лошадку.

Попросту говоря, бежали. Они рассчитывали запереться в туалете и переждать битву там.

Экипаж встретил их плотным огнем, но опять, как и при прошлом штурме, никто не мог похвастаться, что хоть раз попал по монголу.

Может быть, теперь…

Монголы окружили корабль, вполголоса подпевая Жугдэрдемидийну Гуррагче.

В стекло заднего вида Коля увидал какие-то силуэты, неясные движущиеся тени. Оглянулся, спит ли запасной шофер Виталик, притормозил, убедился насчет теней, подтянулся вплотную к броненосцу.

То есть у монголов есть всё-таки небольшое преимущество перед акулами.

Когда у Коли выдавался свободный момент, он ободряюще улыбался Старому Архару.

— Stop! — крикнул он одно из немногих русских слов, которые с перепугу вспомнил. Коля нажал на тормоз.

Тот понял, что бояться ему нечего.

Алеша на мостике оборонялся сразу от трех монголов и видел оттуда, как Менге прорубает себе путь к капитанской каюте. Так страшна была боевая ярость сотника, что с его пути один за другим в испуге откатывались чуть посражавшись с ним, русские воины. Надо было всё-таки закончить дело: найти капитана и отомстить ему.

На корабле тем временем монголы теснили русских по всем фронтам. Молодой Архар запер в гальюне четырех матросов и продвигался с боем к крюйт-камере с тем, чтобы взорвать корабль. Менге почти ворвался в капитанскую каюту. Он рубился красиво, словно танцевал. Еще такт, еще. Еще такт, еще. Алеша вспомнил, что такой же монгол танцевал на снегу в одном бурятском селении.

Впереди угадывались очертания бронеаэродрома.

— Так было! — раздался вдруг в тишине не менее безумный голос.

Так что воевали теперь холодным оружием. Бой шел по всему кораблю.

Запасной шофер Виталик был заперт в спальнике.

Коля резко вильнул в попытке поймать очередного степняка, руки старика не выдержали ускорения и начали сползать с дверцы. В самый последний момент, когда Архар уже готовился принять смерть под колесами русского грузовика, Коля выкинул руку, схватил монгола за шиворот и втащил в кабину.

— Это последний поход Старого Архара. Последний.

Упав в начале боя, швабра окончательно заклинила дверь капитанской каюты. Капитан метался внутри и то рвал на себе волосы, то записывал что-то в корабельный журнал.

В то же самое время Старый Архар преодолел сопротивление зажимавших его нос пальцев и громоподобно чихнул.

— Только верните! — строго кричал он сквозь шум битвы. — Я все помню. У тебя, Гриценко, мясной, а у тебя, боцман, колбасный!

Все монгольские песни вообще крайне монотонны и редко длятся меньше двадцати минут.

Старый Архар громко чихнул. Тотчас пара всадников запрокинула ему голову и закрыла рот рукой. Архар обмяк. Еще раз чихнешь — перережут горло.

Опасно было падать только с кормы, потому что корабль был сделан на манер каравеллы — с приподнятым ютом. Можно было расшибиться. В кильватере, однако, дежурил грузовичок Коли и подставлял кузов под падающих монголов. Монголы прямо с грузовичка прыгали на своих лошадей и снова бросались в бой.

Я ничего не вижу, и не увижу. Я смотрю только, как бы не отстать.

Еще долго потом ехали. Каждый пел про себя, молча. Но пел ведь не просто так, а чтоб лошадь чувствовала ритм и бежала шибче.

Поехали дальше в тишине. Все молчали, только Старый Архар бормотал под нос себе сердитое и иногда чихал. Монголы тоже, бывает, простужаются, даже в степи. Как рыбы простужаются в море. Менге решил про себя:

Жабры акулы, между прочим, устроены так, что воду туда надо постоянно нагнетать, а это можно сделать, только быстро двигаясь. Если акула перестанет двигаться, она перестанет дышать.

Впрочем, если бы кто-нибудь и подстрелил случайно монгола, все равно он не мог этим похвастаться, потому что ничего же не было видно.

Алеша отогнал последнего монгола и спрыгнул с мостика. Раненый боцман отполз от места боя, оставив Алешу один на один перед Менге.

— Послушай, — сказал он Менге. — Кто-то поет «Аа-шуу деккей-оо»!..

Колин грузовичок никто не атаковал. Нападающие сосредоточили свое внимание на бронеаэродроме.

Монголов скидывали на землю, но они подзывали своих мохноногих лошадок, догоняли «Каччхапу» и, как ни в чем не бывало, снова карабкались на борт.

Один из матросов пополз к капитанской каюте. В темноте не видно было ничего, поэтому матрос наткнулся на швабру, которой кок Афанасий припер капитана, и столкнул ее. Швабра полетела вниз с ужасным грохотом.

Старый Архар прижал Галю (или Машу) к женской каюте. Он уже торжествовал победу, когда распахнулась дверь, и на помощь подруге пришла Маша (или Роза). Вдвоем они оттеснили непрерывно чихающего Старого Архара к юту и столкнули вниз.

— Капитан! Капитана предупредите! — шепотом приказал рядовой матрос Гриценко кучке червяков.

25. Арыалинерк

Так было. Жил в Нунаке удачливый охотник с женой. И была у него дочь, одна-единственная. Других детей не было. Заболела жена его и через некоторое время умерла. А дочь еще маленькой была. Не мог он в море выйти: дочь оставить не с кем. И корней и ягод летом собрать некому.

Взял он тогда вторую жену, женщину, которая сама мужа потеряла. А эта женщина уже в возрасте была, и у нее две своих дочери. А сыновей тоже не было.

Был в Наукане китовый праздник. И все туда собрались, и из Нунака тоже. У старшины Наукана был сын, ловкий добытчик. Все бы хорошо, но не хотел сын жениться. Придет к нему в землянку невеста, юноша с ней ласково обойдется. А поживет немного — домой возвращается. Надоело это старшине. Поругал он сына своего, сказал, кто из женщин на празднике состязаний победит, та и станет ему женой. А сын хороший охотник был, зимой много оленей добывал, а летом — морских зверей. Многие женщины хотели в его землянке хозяйками стать, вот и сестры Арыалинерк.

— Принеси моржовую кость.

Говорит ей гостья:

Спрашивает Арыалинерк:

Так жили они. Скоро девушки уже в пору девичества вошли.

— Ничего, если поторопишься, успеешь.

Тогда говорит ей гостья:

Уехали все. В деревне одна Арыалинерк осталась. Сидит в яранге, нитки крутит, плачет, глаз не осушает. Вдруг слышит; кто-то в сени вошел и, не останавливаясь, к пологу направился. Заглянула в полог — маленькая женщина. Пригласила ее Арыалинерк, угощает китовой кожей. Стали вместе есть. Арыалинерк говорит:

— Теперь посмотри, не забрались ли к вам в мясную яму мыши.

Гостья отвечает:

— Да как я туда попаду! До Наукана путь не близкий!

Арыалинерк принесла кость, положила на землю перед ярангой. Смотрит, а это не кость, а нарта стоит.

Говорит Арыалинерк:

Открыла Арыалинерк мясную яму, а там и правда мыши копошатся. Принесла она их маленькой женщине. Положила рядом с нартой, смотрит, а там мышей нет. Стоят собаки в упряжке.

И вторая жена и дочери ее очень дочь охотника обижали. Он на промысел уходил, нерпу, моржа и другого морского зверя промышлял, а жена с дочерьми и падчерицей в яранге хозяйничали. Самую тяжелую работу падчерице поручали. И едой не делились, приходилось девочке самой силки плести и куропаток ловить. Силки из китовых усов делала. Много силков девочка делала, от этого руки у нее были в ранах. Одежда у нее вся из собачьих шкур была — шапка, руковицы, кухлянка и торбаза. Из-за того, что много ей работать приходилось, и нерп и латхаков поить-кормить, свежевать, и съедобных корней больше всех собирать, в яранге все чистить, была она всегда грязная, неопрятная, косматая. Прозвали ее сестры и жена отца Арыалинерк.

— Действительно, одна ты тут. А я из других мест. Жалея тебя, сюда пришла. Помочь тебе хочу, чтобы ты на китовый праздник попала.

— Ой, да как же я успею все это выполнить! Да под силу ли это одному человеку! — сказала Арыалинерк.

— Ничего, ничего. Работу эту легко сделать. Алыки приготовит гагара. Ниток накрутят куропатки. Одежду сошьют медведицы. Травы и ягоды соберут вороны. Жир взобьют олени. Тухтак сделает сова. А каяк обтянется покрышкой сам.

Маленькая женщина говорит:

— Думала, все уехали, кроме меня. Откуда ты пришла?

Ответила вторая жена:

— Куда ты в твоей кухлянке пойдешь! Ой, ой!

Собрался охотник с семьей на праздник ехать. Арыалинерк тоже попросилась. Сестры ее смеяться начали, а вторая жена говорит:

Потом еще говорит:

— Никак мне туда не попасть! Жена отца мне столько работы оставила!

— Ладно. Можешь поехать, залезешь рано утром на скалу и будешь оттуда смотреть, чтобы никто мокроносую такую не заметил. Вот только сначала алыки приготовь. Из жил ниток накрути. Потом из семи оленьих шкур сшей для нас кухлянки, штаны, дождевики, рукавицы длинные, рукавицы короткие и торбаза. Потом отцовский каяк покрышкой обтяни. И в тундру сходи, набери по мешку съедобных трав и ягод. Жир моржа для жирника взбей, из мяса тухтак сделай да в мясную яму убери. А потом поезжай.

— Теперь пойди, голову вымой, волосы в косу заплети. Как косу заплетать закончишь, возвращайся, взгляни на вешала.

Арыалинерк голову вымыла, косу заплела, смотрит на вешала: там новая одежда среди шкур лежит. Белая кухлянка, разукрашенная разными вышивками, и маленькие торбаза из красной замши. Оделась Арыалинерк, такая красавица стала! Кто всю жизнь живет, а краше женщины не видал.

Гостья же ей говорит:

— Научу я тебе одному колдовству. Если сделаешь все как надо, никто тебя на праздничных состязаниях не победит. Только делать надо все, как я покажу.

Взяла женщина бубен, застучала по бубну, запела. И так ладно пела, что запомнила Арыалинерк каждый звук, каждое движение. Кончила женщина петь и спросила:

— Ну как, научилась?

Арыалинерк ответила:

— Да, да, научилась!

Женщина сказала:

— На празднике состязаний все по-моему делай. И запомни самое главное: домой вернуться ты должна раньше всех. Как только закончатся состязания, сразу домой езжай. Ну, а теперь пора. Пойдем, я тебя провожу.

Сели они в нарты, и так понеслись! Вмиг до Наукана добрались. Придержала тогда женщина собак, говорит:

— Теперь ты одна доедешь. Я должна возвращаться.

Повернулась и обратно пошла. Посмотрела ей Арыалинерк вслед, и что же? Оказывается, по дороге, где они ехали, лисичка убегает. Значит, ей лисичка помогла.

Пришла Арыалинерк на праздник, села с гостями. Не узнает ее никто, и отец не узнает. Все дивятся, какая красавица пришла. Поднес сын старшины сам ей блюдо с самой вкусной едой — с олениной да с китовым жиром и кожей. Поели гости, стали сказки рассказывать. Снова поели, стали состязаться в шаманстве и песнях. Одни раздавят бусы, положат на свой бубен и постукивают палочками. Глядь — а бусы снова целые. Или моржовый клык с треском наизнанку вывернут. Были и такие шаманы, что по воздуху летали.

Вышла Арыалинерк на середину яранги, взяла бубен и запела. А как запела, снаружи шум послышался. Все шум ближе и ближе. Вот уже за стенами волны заплескались, в сени вода хлынула. Тут Арыалинерк стала по бубну быстрее поколачивать, волны откатились, а в сенях много водорослей осталось. Взяла Арыалинерк таз, собрала водоросли, стала гостей угощать. Дивятся гости. Угостила, взяла палочку от бубна, проткнула ею стену полога. Из отверстия в стене свежая прозрачная вода полилась. Наполняет Арыалинерк ковш этой прозрачной водой, поит гостей. Гости пуще прежнего дивятся, никогда таких чудес не видели. Сын старшины больше всех восхищался. Все признали Арыалинерк победительницей. Тут и кончились состязания.

Поняла Арыалинерк, что закончился праздник. Побежала к своей нарте. Так торопилась, что один торбаз свой из красной замши в сенях оставила.

Быстрее ветра домчали ее собаки до Нунака. Сошла она с нарты, смотрит — только моржовая кость лежит да мыши разбегаются. Вошла в ярангу. А там работа сделана, как ей лисичка и говорила. Все прибрано, так и светится яранга.

Вскоре семья вернулась. Только разговоров, что о неизвестной красавице колдунье.

На следующий день пришел посыльный с вестью. Сын старшины должен на колдунье жениться, победительнице состязаний. Убежала она, только торбаз остался. Кому в пору придется, та станет хозяйкой.

Поднялся переполох. Торбаз маленький очень. Не влезает ни на кого. Все науканские девушки перемерили, пришел черед нунакских.

Попыталась одна сестра Арыалинерк торбаз одеть. Мал оказался, пятка торчит. Мать ей говорит:

— На нож, отрежь себе пятку.

Ты отрезала, влезла в торбаз. Кровь потекла, а замша красная, не заметно. Подвели ее к сыну старшины. Он смотрит и никак понять не может: торбаз тот же, а лицо другое. Попросили ее спеть и станцевать, сестра еле ковыляет. Соскочил торбаз с ноги, все увидели, что у нее пятка отрублена. Выгнали сестру с позором.

Стала вторая сестра торбаз примерять. Все бы хорошо, да большой палец торчит. Мать ей нож дает, говорит:

— Отрежь большой палец, торбаз наденется.

Так и сделала. Повели ее к сыну старшины. Стала танцевать, торбаз соскочил. Выгнали и вторую сестру с позором.

Наконец стала Арыалинерк торбаз мерить. А он ей как раз по ноге. Взяла она бубен, запела. Потом стукнула палочкой по земляному низу стены — откуда ни возьмись разные съедобные коренья появились. Собрала их Арыалинерк, гостей угостила.

С тех пор все признали ее великое искусство, ни одного состязания без ее участия не проходило. Вышла она замуж за сына старшины. Вот такая это длинная сказка.

С тех пор они хорошо жили. Всё.

26. Бабушка уходит

Как-то тихо стало и пусто на душе после этой сказки. Хотелось плакать, и стоял комок в горле, непонятно почему. Всё ведь хорошо закончилось.

— Всё ведь хорошо закончилось, да? — спросил молодой Архар.

Ему никто не ответил.

Молодой Архар открыл рот, посмотрел на соратников… захлопнул рот. Тетя Валя, кряхтя, спускалась с мачты. Хрюша, Степашка и все прочие высыпали из каюты и побежали ее встречать. Монголы испуганно отдергивали ноги, отпрыгивали к борту судна.

Не испугался только Старый Архар. Он схватил Мишутку, поспешающего к бабушке. Оторвал ему лапу. Торжествующе вскрикнул.

Крик радости превратился вдруг в крик боли. Это Менге стегнул Архара плетью.

— Пришей обратно, сейчас же, — прошипел он. Архар никогда не видал командира таким злым.

— Где, где нитки! Иголки! Где! — закричал он на Афанасия. Афанасий молча принес суровую нить и шило.

Монголы медленно отступали к горизонту. На копьё предводителя была насажена голова шофёра Коли, кровь капала на островерхую шапку и на плечо Менге, тот в задумчивости смотрел на небо, искал глазами дождевые тучи, не находил, удивлялся, кровь капала снова, Менге поднимал красное лицо, удивлялся, кровь капала снова.

Экипаж «Каччхапы» в угрюмом молчании смотрел всадникам вслед.

Мишутка почесывал пришитую кое-как лапу и грозил монголам кулаком. Степашка пел про шарики, ролики, родителей-алкоголиков.

Надо было похоронить Колю. Лопат, конечно, ни у кого не было, вырыть могилу было непросто. Хорошо, что капитан вспомнил, что палуба бронеаэродрома такая же плоская, как и степь вокруг, и сообразил похоронить Колю в трюме.

Гроб несли вдвоем Алеша и запасной шофер Виталик.

За дядей Лешей увязались Хрюша, Степашка и прочие. Они никогда раньше не были в трюме. Впрочем, из экипажа никто никогда не был в трюме, если не считать механиков и машинистов. Зато механики и машинисты крайне редко бывали на свежем воздухе и в последнее время даже обедать стали внизу.

На палубе тем временем капитан, для большего сходства с поверхностью земли, снова выстроил из матросов рощу, которая качалась и свистала птичьим пением. Капитан думал, что Коле приятно было бы если б над его могилкой росли русские деревья и пели птицы. Коле бы, конечно, хотелось, чтоб деревья росли, но ему бы хотелось голландских деревьев, а не русских. Впрочем, капитан хотел как лучше.

— Где же радист? — раздраженно думал капитан. — Почему он не ходит вокруг нас, как вокруг деревьев, ведь ему же так понравилось в прошлый раз как будто оказаться на Родине!

А радист на коленях ходил вокруг своих боевых товарищей, как и в прошлый раз. Только радиста никто не видел, потому что он уменьшился уже настолько, что боялся провалиться в щель между досками. Ужасно болели колени, и хотелось в туалет. Но радист стеснялся отлучиться.

Внизу Алеша с Виталиком не знали, куда нести гроб. Наверх они не торопились, потому что там было холодно, а здесь где-то подбрасывали уголь в топку, и от нее шел жар.

— Вот, смотри, Хрюша, — объяснял Алеша, — вот эта штука называется… Э, неважно, как она называется, а используется она в трюме.

— А как она используется, дядя Леша?

— Ладно, неважно, как она используется. Используется… используется в растопочном хозяйстве. Понятно, Хрюша? Степашка?

— Понятно!.. — важно говорили куклы.

— А вот эта штука…

Цап-Царапыч пел про шарики и ролики.

Запасной шофер Виталик зажег карманный фонарь. Луч света уперся в ржавую стенку. Потом с фонариком что-то случилось, он погас, но Виталик, чертыхнувшись, смог включить его снова. Снова явился круг света, зато теперь в нем можно было увидеть не только внутреннюю поверхность трюма, а страшную рожу с большой бородавкой на носу. Рожа сощурилась и прокричала:

— Что это вы здесь делаете, на электростанции! А ну, документы!

— Ой! — пискнул Степашка, а Хрюша испуганно хрюкнул.

Рожа сердито приближалась к похоронной бригаде, стремительно увеличиваясь в размерах. Виталик не выдержал и запустил в нее фонариком. Фонарик полетел, кувыркаясь, вперед, выхватывая из темноты сплетенные трубы, шланги, пыльную мебель, какие-то железяки, всё крутилось в переменчивом свете, Степашка, дрожа, схватился за Алешину ногу, Хрюша завизжал. Фонарик долетел до стенки трюма и погас с глухим звуком. На мгновение показался свет — фонарь пробил стенку корабля — потом снова стало темно, послышалось шуршание, как будто песок стал сыпаться в пробоину. Рожа зачертыхалась и кинулась, судя по звукам, затыкать дыру, включилась сирена, Алеша с Виталиком бросили гроб с Колей и побежали к выходу. В спину им раздавалось: «Вот я сейчас кого следует позову!» Потолкавшись, люди и звери вылезли по узкой лестнице наверх.

Наверху было тихо, даже странно. Прислушавшись, можно было различить шуршание деревьев и пение дрозда, которого изображал рядовой матрос Гриценко, и кукушки, которую изображал Дэн.

Потом драили палубу. Драили всей командой, даже кок Афанасий, да что там кок Афанасий, даже боцман драил палубу. Через два часа упорного труда палуба стала чище прежнего.

— Чище прежнего — это неправильно. — Решил капитан. — Надо, чтоб была такой же, как раньше. Экипаж! Слушай мою команду! Всем два часа топтаться по палубе.

Матросы послушно стали топтаться по палубе. Топтались, топтались, броуновски сталкивались друг с другом. Алеша сталкивался с Дэном, рядовой Гриценко — с Афанасием, Маша (или Галя) — с боцманом, Хрюша со Степашкой. Интересно было ходить и толкаться — кто кого сильнее толкнет. Упавший вскакивал и бросался в кучу-малу. Играя, развеселились.

— Пора мне, — посреди общего веселья вдруг вздохнула бабушка. — Пора. Ресурс кончается.

— Ну и утречко, — вздохнул капитан. Он вылез из толпы и утер пот со лба. — Что, правда уходишь?

— Правда ухожу.

— Как же мы без тебя?

— Ничего, как-нибудь. Теперь уже все позади, не бойтесь, монголы больше не придут. У меня ресурс кончается. Я не могу больше с вами.

— Она робот! Робот! — кричала одна из соколиц.

— Девочка Роза! — Ощерилась бабушка. — Ну-ка иди сюда!

Соколица спряталась за спину Дэна.

Афанасий жрал телячью котлету и ничего не говорил.

— У меня ресурс кончается, — слабым голосом говорила тетя Валя.

Экипаж в растерянности топтался по палубе. Вспотевшего капитана прихватило свежим ветерком. Он закашлялся.

— Что же делать? — спросил капитан.

— Да ничего не делать. Монголы больше не придут, не бойтесь.

— Откуда тебе знать?

— Ну не придут, точно. Мне срочно надо от вас уходить, ресурс на исходе.

— А что будет, когда он кончится?

— Лучше не спрашивайте. Я и так все сказки путаю уже. Но будет очень страшно. Вы пожалеете, что я осталась. Слишком долго меня не было дома, а там все батарейки. Да и с батарейками… Дожди скоро пойдут.

— Давай мы тебя довезем, ты там подзарядишься, а потом снова к нам? А?

— Ты знаешь, капитан… Я быстрее вас до дому домчусь. Золотые олени прискачут или еще как-нибудь. Вы меня довезите до того места, а там уж я сама. И… и всё! Всё! И не уговаривайте меня! Это бесполезно. Я вам оставлю игрушки!

— Ну, если бесполезно, то… А может, всё-таки?

— Нет.

— Ну… Ну тогда хоть сказку нам расскажи!

— Расскажите…Расскажите… — загудели все-все-все.

— Я бы рассказала, да вы опять плакать будете.

— Не будем! А вы веселую расскажите! И летнюю, а то холодно!

— Веселую? — бабушка задумалась.

Все очень засмущались. Хоть раз, да каждый плакал после какой-нибудь из бабушкиных сказок. Такова уж была волшебная сила искусства.

— Ну ладно, — сказала бабушка. — Слушайте. Построил как-то… Погодите! Только тогда буду рассказывать, если пообещаете, что довезете меня на машине до трех берез. Обещаете?

— Обещаем, обещаем! — зашумели все. — Так кто там и что построил?

— Алеша меня проводить сможет, — разрешила тетя Валя. — Так вот, построил как-то…

28. Как Братец Черепаха напугал Братца Лиса

Построил как-то Братец Кролик себе новый дом — из досок, на каменной кладке. Камин сложил. И к двери хороший запор приладил — чтобы поспокойней было.

А Старый Лис — того лень одолела. Слепил себе дом из снега, водой облил — и то ладно.

Да только зима кончилась, и дом Братца Лиса сначала потек, потом осел, а потом и вовсе развалился. Ну, Лису что делать? Решил он к Братцу Кролику наведаться.

Приходит, смотрит — Кролик у камина греется, газету читает. И так у него тепло, уютно.

— Добрый вечер, Братец Лис, — сказал Кролик.

— Не такой уж он и добрый, Братец Кролик.

— Что же случилось недоброго, Братец Лис?

— Дом у меня развалился, Братец Кролик.

— А-я-яй, — сказал Кролик.

— Пусти, Братец Кролик, одну ночь переночевать. Только одну ночь, Братец Кролик.

Кролик подергал уши, поскреб в затылке, но никакого предлога отказать Старому Лису не придумал.

— Ну ладно уж, Братец Лис, так и быть, ночуй.

Так и остался Старый Лис у Кролика.

А на следующее утро, только Братец Кролик в сад вышел, яблок к завтраку нарвать, Лис сразу дверь — бац! И замок — клинг! Так и заперся. А Кролик снаружи остался. Колотит в дверь, кричит:

— Братец Лис! Братец Лис! Ты зачем дверь закрыл?

— Что-то я не слышу, Братец Кролик. Кричи громче, — отвечает Лис из-за двери.

— Открой дверь, Братец Лис!

— Ох, что-то приболел я, Братец Кролик. Шевельнуться не могу. И на одно ухо оглох, ничего не слышу.

Сел Братец Кролик у обочины, задумался.

Тут мимо Братец Медведь идет.

— Что пригорюнился, Братец Кролик?

Кролику страсть как не хочется говорить, что Братец Лис его перехитрил, а делать нечего.

— Да вот, Братец Медведь, Братец Лис дверь закрыл и меня домой не пускает.

А Медведь на Лиса еще с тех пор зол был, как Братец Лис его в своем орешнике поймал.

— Пойдем, Братец Кролик, — сказал он, — Пойдем, выгоним Лиса из твоего дома.

Кролик подумал, что вряд ли Братец Медведь сможет выгнать Старого Лиса, но пошел за ним, посмотреть. А Медведь уже стучит — бум, бум!

— Братец Лис! Открой дверь, Братец Лис!

А Старый Лис глухо так отвечает:

— Я не Братец Лис! Я Страшное Чучело, вот сейчас как выскочу, как выпрыгну, полетят клочки по закоулочкам!

Испугался Братец Медведь.

— Слушай, Братец Кролик. Я тут вспомнил, что мне срочно надо к матушке Мидоус. А попозже непременно к тебе забегу и выгоню Братца Лиса.

И только его и видели.

Ну Кролик только плечами пожал, пошел и снова сел у обочины.

И так, и этак прикидывает, как Лиса выгнать. Решил прогуляться маленько, на ходу мыслями пораскинуть. Скачет по дороге — скок-поскок! скок-поскок! — и повстречался ему старый Братец Черепаха. То-то они обрадовались! Толковали, толковали, тут Кролик возьми и расскажи, что Старый Лис его домой не пускает. Братец Черепаха, конечно, возмутился.

Поговорили они еще о том, о сем, потом Черепаха и говорит:

— А ведь я, кажется, знаю, как Братца Лиса выкурить.

Подошли они опять к дому, аккуратненько постучались в дверь — тук, тук!

Ну, Братец Лис опять ту же песню завел:

— Я не Братец Лис! Я Страшное Чучело, вот сейчас как выскочу, как выпрыгну, полетят клочки по закоулочкам!

А Черепаха так спокойно его спрашивает, не видал ли Братец Страшное Чучело Лиса?

— Нет, — ответил Лис, — Нет, не видал.

— Ну хорошо, — сказал Черепаха, — если вдруг увидишь, так передай ему, чтобы осторожнее был.

— А чего это Братцу Лису осторожнее быть? — спрашивает Братец Лис.

— Да Братец Медведь узнал, что Братец Лис его обманул, и подкоп роет, грозится Лиса побить.

Так сказал Братец Черепаха, и затопал, зашумел, как будто уходит.

А Братец Кролик шорох поднял, будто подкоп роет, в подпол заскребся, землей зашуршал.

Испугался Старый Лис, дверь распахнул и ну улепетывать во все лопатки.

И с тех пор жил Братец Кролик спокойно, и Лис к нему не захаживал.

29. Последняя глава

Окончательно наступила осень.

Посреди Великой Монгольской Степи стояли три березы.

Наступила осень, и листва с этих трёх берез покрыла всю степь.

Меж тремя березами тёк ручеёк, который потом перерастал в главную монгольскую реку Керулен. Над ручьем стояли тетя Валя, Алеша и заяц Степашка.

— Ну, я пошла, — говорила тетя Валя.

— Смотрите, смотрите, как я прыгаю! — кричал Степашка. Прыг — и перепрыгнул ручей. Прыг — и перепрыгнул.

— Клево ты прыгаешь, — сказал Алеша.

— Ну, я пошла, — настаивала тетя Валя.

— Может, останешься всё-таки? — спросил Алеша.

— Нет. Понимаешь, я уже заржавела вся. Дети не поймут, если тетя Валя будет ржавая.

— Клево я прыгаю? — спросил Степашка и упал в воду. Тетя Валя и Алеша бросились спасать его. Дотронувшись до воды, тетя Валя отскочила.

— Ржавая совсем… Ресурс кончается.

— А просто так остаться? Сказки не рассказывать?

Алеша отряхивал Степашку. Степашка вырывался с улыбкой на морде.

— Ну ты же сам понимаешь. Если я останусь, то всё равно тетей Валей. Да и потом, ресурс кончается… Нет.

Степашка, наконец, вырвался и стал скакать через реку. Лицо его освещала всё та же идиотическая улыбка.

Алеша не знал, что еще сказать. Уход бабушки был делом решенным, он уговаривал ее остаться, потому что больше и сказать было нечего.

— Ну посмотрите же, как я прыгаю! — верещал заяц.

— Клево прыгаешь, — сказал Алеша.

— Ах, склероз мой, — нашлась тетя Валя. — Совсем забыла сказать. Не корми их манной кашей, а то вырастут.

— А чем кормить?

— Ничем можно кормить. Самое главное, манной кашей не кормить, а остальным можно кормить, можно не кормить. Но манной кашей не корми ни за что.

— Хорошо…

— Ну, я пошла…

— Может, останешься?..

Так они и стояли меж трех берез, не двигаясь с места. Нервно курил в своем грузовичке запасной шофер Виталик, Степашка прыгал через ручеек, а Хрюша, Филя, Каркуша и прочие на корабле уже начали скучать по тете Вале и дяде Леше — так долго их не было.

30. Об устройстве бронеаэродромов

Ну а теперь напоследок — факультативно — расскажу об устройстве бронеаэродромов и о военно-степной лексике. Поскольку внедрением этих машин занимался в основном адмирал Н., вся терминология была преимущественно морская. Задняя приподнятая часть бронемашины называлась ютом, кухня — камбузом, столовая — кают-компанией, имелись гальюн, крюйт-камера, трюм и так далее. Численность экипажа каждого корабля составляла от двадцати до тридцати человек, не считая механиков и машинистов. Бронеаэродром мог швартоваться к любому причалу, впрочем, поскольку причалов не было, и вообще, вся лексика, используемая для обозначения предметов вне корабля, была сухопутной, слово швартоваться не использовалось. Использовалось (в разных ситуациях) подходить, подъезжать, стыковаться, но не швартоваться. Не использовались также (так как просто не было соответствующих понятий) такие слова, как осадка, дедвейт, банка (не в смысле скамья, в смысле скамья это слово использовалось, а в смысле мель), пластырь, киль и прочие. Названия парусов? Названия парусов в летописях тоже встречаются, потому что в степи практически постоянно дул ветер (по крайней мере, имел теоретическую возможность), а моторы могли отказать — и даже, более того, были случаи, когда действительно отказывали! При попутном ветре можно было (опять же, теоретически) как-нибудь дотянуть до суши, (то есть, до леса). Хотя, естественно, полагаться на ветер было гораздо более ненадежным делом, чем на мотор. Не говоря уже о скорости. То, что я вам рассказывала о Царьградском походе Олега — это была, скорее, историческая легенда, скажем так, не совсем правда… Современная наука доказала, что скорость всё-таки не позволяла кораблям появляться внезапно. Может быть… Впрочем, тут я склоняюсь к точке зрения новой хронологии. Произошла ошибка (а может быть, намеренное искажение фактов), скачок на несколько исторических периодов — то, что считается Царьградским походом Олега, на самом деле — Улан-Баторский поход маршала З., вот так-то, да… Множество фактов подтверждают этот тезис… Длина и ширина корабля какие были точно, я не помню, но очень маленькие. Я даже удивляюсь, как на таком клочке пространства могло поместиться столько народу. Ну какие-то просто очень маленькие, прямо неправдоподобно. Вы не поверите. Нет, я даже говорить не буду, чтоб не прослыть.

Потому, кстати, что линейные размеры бронеаэродромов были малы, в команду старались подбирать низкорослых, щуплых матросов (тем более уж — машинистов и кочегаров). Предпочтение отдавалось женщинам и детям. На большинстве кораблей экипаж на 80–90 % состоял из детей! Впрочем, были и полностью укомплектованные взрослыми.

Да, но мы говорим о лексике. Кроме всего прочего, сухопутные корабли не имели собственных названий, как, скажем, морские или космические. Это объясняется тем, что бронемашины все-таки были не такой штучный товар, как парусники или пароходы. Каждый бронеаэродром имел серийный номер, наподобие Т-390, и всё. Конечно, члены корабля как-то называли свой дом, неприятно всё-таки плавать — то есть ездить — то есть ходить — простите, сложно определить вид передвижения — на безымянной посудине, корабли называли устрашающе для противника — «Бхалу», «Врик», «Санп», «Карак», «Удадхи» — или подчеркивали его неуязвимость — «Каччхапа», «Сахи», «Тиджори», «Тунг». Вот «Каччхапа» была одним из самых «взрослых» кораблей — примерно три четверти детей, на остальных еще больше.

Ну, что еще можно сказать? В общем-то, о бронеаэродромах много чего можно сказать, эта тема заслуживает отдельной лекции, но, к сожалению, у нас совсем нет времени… Если кто заинтересуется, на кафедре можно взять список литературы… Укажем только, что именно с помощью Т-390 и была выиграна эта война. Они (моряки) нашли в степи какое-то страшное оружие, заставившее монголов потерять всякую волю к победе и разом прекратить борьбу. Местонахождение этого супероружия, принцип его действия — до сих пор государственная тайна. К сожалению, нам, историкам, ничего о нем не говорят. Я считаю, что с таким положением мириться нельзя! Исторические данные мы черпаем только из газет. Вот газеты пишут, что «экипаж корабля Т-390 в полном составе был представлен к награде», а можно ли этому верить? Я не знаю, можно ли этому верить.

1

Прим. автора: Сказки — (с) Наталья Крупенина.

(обратно)

Примечания


Оглавление

  • Часть 1 
  •   1. Мало кому известно, с помощью какого оружия мы в действительности победили Монголию
  •   2. Вечер
  •   3. Алеша встречает первого монгола
  •   4. Алеша видит Тетю Валю
  •   5. Ночь
  •   6. Night Flight
  •   7. Алеша и Дэн забирают тетю Валю
  •   8. Тетя Валя летит на корабль
  •   9. Бабушка докладывает обстановку
  •   10. Лал-Матха
  •   11. Что было дальше
  •   12. Обобщенный образ врага
  •   13. Набег монголов
  •   14. Сила мысли в пустоте
  • Часть 2 
  •   15. Комариная пустошь
  •   16. На бабушку проливают воду
  •   17. Самос
  •   18. Один воин в поле
  •   19. Кто пойдет к Коле?
  •   20. В гостях у сказки
  •   21. Скоро осень
  •   21-бис. Деревья
  •   22. Футбол
  •   23. Ночью
  •   24. Снова монголы
  •   25. Арыалинерк
  •   26. Бабушка уходит
  •   28. Как Братец Черепаха напугал Братца Лиса
  •   29. Последняя глава
  •   30. Об устройстве бронеаэродромов
  • *** Примечания ***